«Дремучие двери. Том II»

«Народ Мой! Вожди твои вводят тебя в заблуждение, и путь стезей твоих испортили».

/Ис. 3, 12/

«Тогда говорит ученикам Своим: жатвы много, а делателей мало; Итак молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою».

/Мф. 9, 37–38/

«На кого он всё-таки похож?» — снова подумалось ей. Ребята убежали, а Глеб тут же принёс Иоанне «Столп и утверждение истины» Флоренского, первые шесть писем. Бедный Глеб изо всех сил старался отвлечь её от Гани. Он не ведал, что они и есть та самая двоица, о которой фантазировал Егорка. Когда-то одна душа, одна рассечённая мелодия, разорванная нотная тетрадь, где доставшаяся Гане часть так же составляла сущность Иоанны, как её часть — Ганину. И через тысячу километров, и через стену флигеля с выдранной птицами паклей, и через вечность они всегда будут слышать, помнить и знать эту общую, закодированную лишь в единении, в слиянии, суть.

Глеб предупредил, что книга местами сложная, но одолеть, в основном, можно. Егорка, во всяком случае, одолел.

— Вам, наверное, приходится с ним много заниматься?

— Это Егорка со всеми нами занимается, — сказал Ганя, присаживаясь рядом на скамью и закуривая. Тогда он ещё курил, когда работал. Иногда, две-три сигареты в день.

Потом они будут часто так сидеть плечом к плечу на этой скамье — она с книгой, он с сигаретой или просто так, иногда подолгу, перебрасываясь редкими словами и растворяясь блаженно в этой лишь им слышной мелодии. Потом Ганя исчезал неожиданно и бесшумно, как и появлялся. Он бился над «Преображением». Искал тот особый, волшебный свет преображённой божественной плоти, одежды, лика. Фаворский Свет. Свет, который буквально ослепит их с Глебом, когда через несколько недель Ганя покажет им картину, и в сумеречную мастерскую, в дождь за окнами будто прорвётся — нет, не солнце, нечто, от чего захочется броситься одновременно прочь и навстречу, сгореть, как мусор, и воскреснуть, и пасть на лицо у ног Христа вместе с Петром, Иаковом и Иоанном. Сам Ганя их мнения узнать не пожелает. Буркнет, что ничего не вышло, и сбежит в отчаянии.

Но это потом, а пока она листала Флоренского, Ганя курил, и их, только их музыка звучала над разомлевшими от жары вишнями. Неведомые инструменты, струны-нервы ткали мелодию когда-то единой и нераздельной, по егоркиной версии, души. Мелодия эта истекала в вечность, в чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца, в неземной Фаворский свет, который снова и снова уходил Ганя рисовать, и спрашивал тревожно: «Ты не уйдёшь?» Картина, казалось, съедала его целиком, он был на грани нервного истощения. Иоанна сокрушалась, что не может передать ему свою энергию. Строгая уединённая жизнь в посте и молитве — вот источники подлинного вдохновения духовного. Ганя уходил туда один, а её «нечто» не допускало в «святая святых», отторгало, как Марию Египетскую от дверей храма. Егорка потом объяснит, что бывает энергия плотская, душевная и духовная. И вдохновение Штрауса совсем не то, что Баха, что есть разговор с телом, есть с сердцем, а есть — с Богом.

И однажды, через несколько лет, в конце Великого поста в Чистый четверг, после вечерней службы, Ганя на церковном дворе передаст ей горящую свечу, от которой надо было зажечь дома у иконы лампаду. Сильный ветер развевал его тогда уже серебряные волосы, чёрную мантию, нещадно рвал со свечи трепещущего огненного мотылька. «Погаснет», — думала Иоанна, пытаясь поскорей открыть застывшими пальцами дверцу машины, пальцы не слушались.

— Держи, пусть светит, — Ганя передал ей свечу, ветер снова рванул, она охнула и всё смешалось — она, Ганя, машина, липа в церковном дворе, её сползшая на лоб косынка — всё, казалось, сдвинулось с места, полетело вместе с людьми, каплями апрельского дождя. Но пламя, — она это отчётливо увидала, — едва оторвавшись, вновь метнулось к фитилю. Будто повинуясь непреодолимо-неведомой силе. И сила эта была сейчас в Гане, в ней, в негаснущем пламени свечи, которую Ганя поставил в молочном пакете на сидение и которая не упала и не погасла до самого дома. И в её восторге, что свеча не гаснет, а от ледяного ветра жарко, и дивная огненная волна расплавляет и сплавляет их мгновенно вместе со свечой в восторженно бьющееся на ветру негасимое пламя.

Но это потом, а пока она сидела на скамье, смиренно одолевая Флоренского. Глеб с Ганей работали, Егорка купался с малышнёй на озере, рыжий дух Альмы лежал под кустом, изнывая от жары. Потом обедали — постный рисовый суп с морковью и луком, жареная картошка и компот из ревеня. Потом стал ещё прибывать народ — они просачивались откуда-то со стороны озера и леса, через заднюю калитку, по двое, по трое, мужчины приветствовали друг друга тройным целованием, женщины — сдержанным кивком, тут же повязывали головы косынками и разбредались по саду в ожидании отца Киприана. Потом совершенно неприметного вида блондин в застиранной джинсовой курточке, с молодёжной сумкой через плечо, прошёл по дорожке к дому походкой спешащего на лекцию студента, и его «хиповая» косичка, стянутая на затылке аптечной резинкой, подпрыгивала в такт шагам. Вокруг началось всеобщее движение этих расставленных в беспорядке фигурок — к нему, «батюшке», как поняла Иоанна. А он, на ходу благословляя, взбежал по ступеням крыльца и прикрыл за собой дверь. Оставшиеся, будто на какое-то мгновенье объединённые его появлением, снова, распались на составляющие, трансформированные в некую странную очередь, более всего похожую на безмолвно-замкнутое ожидание у врачебного кабинета.

Снова и снова, и тогда и потом — во время богослужений — её будет удивлять эта взаимная отчуждённость, — обособленность каждого там, где, казалось бы, должно быть полное единение. Назавтра по дороге в Москву она задаст этот вопрос отцу Киприану, и он скажет, что «все во всём» возможно лишь после преображения мира, когда внутри каждого сгорит грязь, зло и непроницаемая ныне оболочка самости, и всё исполнится Духа и Света. И всё, и вся… Больные, поражённые грехом души, непроницаемость друг для друга — вот причина глубокого внутреннего разделения. «Бездна бездну призывает голосом водопадов своих». Каждый человек — мир, бездна, он ищет сближения, тоскует, но бездны, самоутверждаясь, враждуют друг с другом. В миру людей часто объединяют страсти, общая суета /танцы, толпа на стадионах, всевозможные демонстрации, желание добиться каких-то социальных прав/… Объединение «внешних» для внешних целей. Когда «внешние» пытаются вести иную жизнь, «воцерковляются», объединяющая их прежде суета, пустая болтовня о том, о сём уже представляется грехом, а истинной спайки, единства в Любви и Духе, ещё нет. Отсюда и состояние отчуждённости.

Иоанна возразит, что неверующих может объединить не только грех, но и защита Родины, подвиг, другие высокие цели, она это не раз видела, работая в газете. У советских людей да и у других «невоцерковлённых» народов бывают высочайшие духовные состояния, когда они творят именно коллективные чудеса. В моменты всяких катаклизмов, войн, катастроф, когда многие преодолевают себя… Отец Киприан тогда скажет очень странную и крамольную с её точки зрения вещь, что присутствие Бога в человеке определяется состоянием его души, сердца, а не «воцерковлённостью», что «по плодам узнаете их», и если дерево приносит добрый плод, то тут Господь несомненно Руку приложил, ибо «Без Меня не можете творить ничего». И если там, где Бог — добро; то и если где-то добро, там, значит. Господь. Другое дело, что мы не всегда знаем, что такое добро.

Ну а Церковь — это корабль, помогающий пересечь бурное море житейское. И если кто полагает, что справится с волнами и бурями вплавь, в одиночку или коллективным заплывом, пусть себе. Но если и на корабле не подвизаться, не трудиться, а спать в каюте, развлекаться, то осуждение будет ещё суровее. Церковь — это лечебница, куда приходят лечить душу те, кто ощущает милостью Божией свою болезнь и опасность, а больной должен смиренно показать врачу свои язвы, принимать процедуры, лекарства. Если же больной таковым себя не считает, не желает лечиться, то никакой корабль, никакая церковь ему не помогут.

Чем более я чувствую себя прокажённым, тем менее замечаю язвы других. Больные избегают светского общества, но они должны помогать таким же больным и нуждающимся в помощи, чтоб левая рука не знала, что делает правая. Потому что если кто-то любуется собой, делая добро, то это гордость и тщеславие. А сердце молчит. Значит, опять дьявол обошёл на повороте…

Но этот разговор состоится завтра, а пока дверь откроется и все пройдут на террасу. И Иоанна рискнёт покинуть пост у мастерской, чтобы взглянуть, что там внутри происходит.

— А мне можно зайти?

Дежурившая у входа Варя после некоторого колебания посторонится, погрозив пальцем малышне у крыльца. Иоанна проскользнёт в дверь.

— Общая молитва, — шепнёт Варя, — Положено перед исповедью. Косынку повяжи.

Веранда преобразилась. Рамы задрапированы плотными шторами, съёжился обеденный стол-сороконожка, горят свечи и лампады перед иконами, плывёт над склонёнными головами стоящих полукругом исповедников туманный шлейф ладана. И неузнаваемо преображённый из тщедушного нищего-студента в величественно-державного небожителя отец Киприан, и молитвенная вязь таинственных слов, и смолисто-медовый аромат ладана… Она будто стоя провалилась в какой-то полусон, она была слишком полна Ганей, чтобы проникнуться происходящим. Просто коротала время, а душа оставалась там, в саду.

Странно-шуршащий шум, будто внезапный ветер закружил вокруг сухие листья, вытолкнул из дрёмы, и Иоанна с ужасом обнаружила, что все стоят на коленях, а она одна возвышается над всеми, неприлично и нагло. Хотя никто не смотрит на неё — лишь согнутые спины и склонённые головы вокруг, и отец Киприан не отрывается от молитвенника, — невозможность, недопустимость этого одиночного стояния заставляет её в панике бежать.

Почему-то самое простое — последовать их примеру — оказалось совершенно невыполнимым, мозг взбунтовался, категорически отказавшись отдать такой приказ; одеревенели ноги, будто предупреждая, что никакая сила в мире не заставит их согнуться. И Иоанну «вынесло».

— Вынесло? — сочувственно улыбнется, шагнув навстречу, Ганя. «Их» словечко, обозначающее неприятие церковных таинств омертвевшей в грехах душой, о чём в общине рассказывали немало всяких историй. В данном случае, видимо, сработал ее неосознанный бунт против христианского коленопреклоненного смирения, требуемого на исповеди.

Это она тоже узнает потом, а пока им были дарованы сорок минут прогулки по вечереющему лесу, молча, рука об руку, всего сорок минут, потому что ганин духовный отец из Лавры благословил его ложиться в десять, а вставать с первыми петухами. Потому что молитва в предрассветной тишине особенно слышна и угодна Тому, Кому отныне принадлежал Ганя. Только Небо могло теперь определять их отношения. В таком бесплотно-блаженном слиянии гуляли, на верное, Адам и Ева в раю. И в этот вечер, и потом, все сорок три дня её волшебного проживания в Лужине, будет им принадлежать этот час перед сном. Только вместо райских деревьев — смешанный лужинский лес с рыжими предзакатными бликами на ёлках, дубах и берёзах. И рыжий дух Альмы, виляя огненно-закатным хвостом, всегда их сопровождал, то тепло терся об ноги, то вдруг исчезал, рванувшись навстречу отдалённому собачьему лаю, но вскоре возвращался, вспомнив, видимо, о своей бесплотности.

Не было никаких шансов, что Ганин духовник благословит долгосрочное пребывание Иоанны в Лужине, поэтому расставались они снова навсегда. Завтрашний день опять разрубал их, как сиамских близнецов, надвое, и несколько дней в ожидании приговора отца Бориса кровоточила разрубленная пополам плоть Иоанны в нестерпимой тоске по теплу Ганиной руки, сжимающей её пальцы — только это, не более, но это было всё… Она уже не понимала, как могла годами жить своей жизнью, довольствуясь лишь тайным знанием об их извечной сопричастности друг другу.

Нездешней синей птице, чтобы взлететь в вечность, ещё предстояло преодолеть земное притяжение.

Назавтра Иоанна чуть свет отвезёт отца Киприана в Москву, где он должен был служить раннюю обедню. Поездка, с одной стороны, как бы примирит его, как и прочих обитателей Лужина, с пребыванием Иоанны в их строго конспиративном мирке в качестве штатного шофёра. Но, подвергнув Иоанну во время поездки строгому допросу, и не шокированный, как ни странно, её духовным состоянием (глубокое невежество в вопросах веры, свойственное русской интеллигенции в продолжение двух последних веков, невоцерковлённость, и всё же безусловное признание божественного происхождения человека, что уже много, готовность к духовному деланию и учёбе), отец Киприан пришёл к выводу, что пребывание в Лужине могло бы оказаться для Иоанны весьма полезным. Но Ганя…

Тут отец Киприан сразу всё понял, и это «всё» было если не против самой Иоанны, то уж во всяком случае, против их одновременного нахождения в любой точке, будь то Лужино, дрейфующая полярная льдина или кратер Везувия. Из дальнейшего разговора стало ясно, что он считает свою поездку в жигулёнке Иоанны последней, потому что его брат и друг отец Борис, Ганин духовник из Лавры, с которым он, разумеется, поделится своими опасениями, скажет своё решительное «Нет».

ПРЕДДВЕРИЕ

«Привет Москве, столице нашей Родины — в день её 800-летия.

Вся страна празднует сегодня этот знаменательный день. Она празднует его не формально, а с чувством любви и уважения ввиду великих заслуг Москвы перед Родиной.

Заслуги Москвы состоят не только в том, что она на протяжении истории нашей Родины трижды освобождала её от иноземного гнёта — от монгольского ига, от польско-литовского нашествия, от французского вторжения. Заслуга Москвы состоит, прежде всего, в том, что она стала основой объединения разрозненной Руси в единое государство с единым правительствам, с единым руководством. Ни одна страна в мире не может рассчитывать на сохранение своей независимости, на серьёзный хозяйственный и культурный рост, если она не сумела освободиться от феодальной раздробленности и от княжеских неурядиц. Только страна, объединённая в единое централизованное государство, может рассчитывать на возможность серьёзного культурно-хозяйственного роста, на возможность утверждения своей независимости. Историческая заслуга Москвы состоит в том, что она была и остается основой и инициатором создания централизованного государства на Руси.

Но этим не исчерпываются заслуги Москвы перед Родиной. После того, как по воле великого Ленина Москва вновь была объявлена столицей нашей Родины, она стала знаменосцем новой советской эпохи.

Москва является теперь не только вдохновителем строительства новых советских социально-экономических порядков, заменивших господство капитала господством труда и отвергающих эксплуатацию человека человеком. Москва является вместе с тем глашатаем освободительного движения трудового человечества от капиталистического рабства.

Москва является теперь не только вдохновителем строительства новой советской демократии, отвергающей всякое, прямое или косвенное, неравенство граждан, пола, рас, наций и обеспечивающей право на труд и право на равную заработную плату за равный труд. Москва является вместе с тем знаменем борьбы всех трудовых людей в мире, всех угнетённых рас и наций за их освобождение от господства плутократии и империализма. Нет сомнения, что без такой политики Москва не могла бы стать центром организации дружбы народов и братского сотрудничества в нашем многонациональном государстве». /И. Сталин/

«Отец полюбил Россию очень сильно и глубоко, на всю жизнь. Я не знаю ни одного грузина, который бы настолько забыл свои национальные черты, и настолько сильно полюбил бы всё русское. Ещё в Сибири отец полюбил Россию по-настоящему: и людей, и язык, и природу. Он вспоминал всегда о годах ссылки, как будто это были сплошь рыбная ловля, охота, прогулки по тайге. У него навсегда сохранилась эта любовь». /Св. Аллилуева/

«А уж когда отца «убеждали факты», что ранее хорошо известный ему человек, оказывается, дурной, тут с ним происходила какая-то психологическая метаморфоза. Быть может, в глубине души он и сомневался в этом, и страдал, и думал… Но он был подвластен железной, догматической логике: сказав А, надо сказать Б, В и всё остальное. Согпасившись однажды, что Н — враг, уже дальше необходимо было признать, что так это и есть; дальше уже все «факты» складывались сами собой только в подтверждение этого… Вернуться назад и снова поверить, что Н не враг, а честный человек, было для него психологически невозможно. Прошлое исчезало для него — в этом и была вся неумолимость и вся жестокость его натуры. Прошлого — совместного, общего, совместной борьбы за одинаковое дело, многолетней дружбы, — всего этого как не бывало, оно им и зачёркивалось каким-то внутренним, непонятным жестом, — и человек был обречён. «А-а, ты меня предал, — что-то говорило в его душе, какой-то страшный дьявол брал его в руки, — ну и я тебя больше не знаю!» Старые товарищи по работе, старые друзья и соратники могли взывать к нему, помня о прежнем его отношении к ним, — бесполезно! Он был уже глух к ним. Он не мог сделать шаг обратно, назад, к ним. Памяти уже не было. Был только злобный интерес — а как же ведёт себя теперь Н? Признаёт ли он свои ошибки?» /Св. Аллилуева/

«…отца я увидела снова лишь в августе, — когда он возвратился с Потсдамской конференции. Я помню, что в тот день когда я была у него, — пришли обычные его посетители и сказали, что американцы сбросили в Японии первую атомную бомбу… Все были заняты этим сообщением, и отец не особенно внимательно разговаривал со мной. А у меня были такие важные — для меня — новости. Родился сын! Ему уже три месяца и назвали его Иосиф… Какое значение могли иметь подобные мелочи в ряду мировых событий, — это было просто никому не интересно…» /Св. Аллилуева/

«Сталин вызвал к себе Наркома боеприпасов — одного из будущих руководителей атомной промышленности СССР. Вспоминая об этом разговоре, Ванников отметил: «Сталин вкратце остановился на атомной политике США и затем повёл разговор об организации работ по использованию атомной энергии и созданию атомной бомбы у нас в СССР: «Такое предложение заслуживает внимания. В НКВД имеются крупные строительные и монтажные организации, которые располагают значительной армией строительных рабочих, хорошими квалифицированными специалистами, руководителями. НКВД также располагает разветвлённой сетью местных органов, а также сетью организаций на железной дороге и на водном транспорте».

Однако затем… Сталин посчитал, что надо создать специальный комитет, который должен находиться под контролем ЦК и работа его должна быть строго засекречена… Комитет должен быть наделён особыми полномочиями. Во взглядах на будущее развитие работ т. Сталин сказал, что не стоит заниматься мелкими работами, а необходимо вести их широко, с русским размахом, что в этом отношении будет оказана самая широкая всемерная помощь». /Ю. Н. Смирнов/

По отношению к учёным т. Сталин был озабочен мыслью, как бы облегчить и помочь им в материально-бытовом положении. И в премиях за большие дела, например, за решение нашей проблемы. Он сказал, что наши учёные очень скромны, и они никогда не замечают, что живут плохо — это уже плохо, и хотя, он говорит, наше государство и сильно пострадало, но всегда можно обеспечить, чтобы несколько тысяч человек жило на славу, имело свои дачи, чтоб человек мог отдохнуть, чтобы была машина». /И. В. Курчатов. 1946 г/

«Огромная процессия потянулась по плохим тогда ещё дорогам… Останавливались в городах, ночевали у секретарей обкомов, райкомов. Отцу хотелось посмотреть своими глазами, как живут люди, — а кругом была послевоенная разруха… Он нервничал, видя, что люди живут ещё в землянках, что кругом, ещё одни развалины». /Св. Аллилуева/

«…Даже Сталин, даже Ворошилов и Молотов трое пели! Мы все трое были певчими в церкви. И Сталин, и Ворошилов, и я. В разных местах, конечно. Сталин — в Тбилиси, Ворошилов — в Луганске, я — в своём Нолинске. Это было не тогда, когда мы были в Политбюро, а гораздо раньше. /Смех/. Сталин неплохо пел.

— В Политбюро тоже петь надо, когда Жданов на пианино играл, а вы за столом…

— Пианино, когда немного выпьем. Ворошилов пел. У него хороший слух. Вот мы трое пели. «Да исполнится молитва моя…» и так далее. Очень хорошая музыка, пение церковное…» /Молотов — Чуев/

«Денежная реформа 1947 года призвана ликвидировать последствия второй мировой войны в области денежного обращения, восстановить полноценный советский рубль и облегчить переход к торговле по единым ценам без карточек. Денежная реформа усилит значение денег в народном хозяйстве, повысит реальную заработную плату рабочих и служащих и повысит ценность денежных доходов сельского населения. Проведение денежной реформы будет содействовать повышению уровня материального благосостояния трудящихся, восстановлению и развитию народного хозяйства и дальнейшему укреплению могущества Советского государства». /Предс. Совета Министров СССР И. Сталин. 1947 г/

«Поздравляю строителей, монтажников и эксплуатационников газопровода Саратов-Москва с производственной победой — завершением строительства и освоением первой в стране дальней газовой магистрали». И. Сталин.

«Приветствую и поздравляю строителей и монтажников «Запоржстроя» и металлургов «Запорожстали» с большой производственной победой — возрождением первой очереди разрушенного немецко-фашистскими захватчиками завода «Запорожсталь» и выпуском холоднокатаного стального листа». И. Сталин.

«Поздравляю строителей, монтажников Военморстроя № 10 и коллектив завода «Ростсельмаш» с большой производственной победой — окончанием восстановления первой очереди разрушенного немецко-фашистскими захватчиками крупнейшего в стране завода сельскохозяйственного машиностроения «Ростсельмаша» и освоением производства нового типа комбайнов «Сталинец-6».

«Поздравляю коллектив строителей и монтажников «Днепростроя» с достигнутой победой — вводом в работу четвёртого мощного агрегата Днепровской гидроэлектростанции, изготовленного советскими заводами».

…Не я и не другой — ему народ родной — Народ-Гомер хвалу утроит. Художник, береги и охраняй бойца: Лес человечества за ним поёт, густея, Само грядущее — дружина мудреца И слушает его всё чаще, всё смелее. Он свесился с трибуны, как с горы, В бугры голов. Должник сильнее иска. Могучие глаза решительно добры, Густая бровь кому-то светит близко… Глазами Сталина раздвинута гора И вдаль прищурилась равнина Как море без морщин, как завтра из вчера До солнца борозды от плуга исполина. /Осип Мандельштам/

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Великое древо БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВА с уходящими в вечность корнями питается от божественного животворящего источника. Виноградник, виноградная лоза — Евангельский образ. Многие корни засохли или обрублены, дерево тяжко больно. Каждую осень на нём умирают старые листья, чтобы оплодотворить почву и дать жизнь новым, молодым листьям — но всё, «сеющее в жизнь» — бессмертно. Такова воля и милость Садовника-Виноградаря, ибо лишь в Царствии древо вечно, а листья всегда молоды и зелены.

Но здесь, на земле, многие листья убеждены, что древо существует для них — и ветви, и другие листья. Так по Замыслу и есть, но при условии, что каждый лист будет идеально и послушно воле Творца исполнять свою функцию, получая от дерева ровно столько питания, сколько требуется для служения, а не оттягивать на себя лишние соки от других листьев и Целого. Награда безмерна и бесценна — Жизнь.

Забыв об обрубленных засыхающих корнях, о связи с Небесным Отечеством и Творцом своим, погибающее дерево отвергло и Сына Господина, поливающего его и животворящего по великой милости Своей. Распятый, замученный, Он победил смерть своей Любовью и снова стал ухаживать и спасать, не помня зла.

Но силы тьмы подговаривали дерево гнать Его, внушая, что выросло древо само по себе, что не нуждается оно ни в корнях, ни в садовнике, ни в уходе любящего Сына. Что оно свободно и растёт как хочет. Более того, каждая ветвь /нации/, каждый лист /отдельный человек/ тоже свободны и от самого дерева, и друг от друга, а главное в том, чтобы суметь и от других ветвей-листьев, и от самого Целого урвать как можно больше жизненных соков…

Дурную эту свободу, ведущую в конечном итоге к гибели, силы тьмы объявили «Богом данной», назвали «демократией». И по сути провозгласили основой современной цивилизации право пожирать всё, что не может защититься. Пить кровь у ближних и дальних, у самого Целого, губя тем самым других, дерево и себя.

Да, каждому листу, каждой ветке дана свобода самоутвердиться вне дерева, то есть засохнуть и быть сожжёнными за ненадобностью, ибо вне Целого нет Жизни. Когда же человеки это поймут? Ведь повсюду разместил Творец учебные пособия, свидетельствующие, что даже на биологическом уровне вне Целого — смерть. Таков Замысел, идущий от Троицы Единосущной и Нераздельной, таково растущее к Небу древо Богочеловечества, где у каждого листа, у каждой ветки — своё предназначение. Послужить, получив в награду жизнь. Личное время преобразовать в вечность. Жизнь временную — в вечную.

Христос добровольно предался в руки палачей, чтобы, искупив человека божественной своей Кровью, спасти, обожить, искупить грехи «лежащего во зле мира». И победить смерть.

Побеждают ли смерть те, кто подставляет свою шею и шею ближних и дальних вампирам? Не плодят ли зло — губя и пьющих кровь, и жертвы, ибо вампиризм заразен? «Не противься ЗЛОМУ», — сказал Господь, но не ЗЛУ. То есть личному твоему обидчику прости, а не обидчикам других… Невозможно представить себе христианина, не вступившегося за слабого, не защитившего, но можно — прощающего личную обиду, не дающего сдачи в ответ на удар, не мстящего. Вся система Вампирии основана на ПРАВЕ СИЛЬНОГО обижать ДРУГИХ, более слабых, вся система капиталистической конкуренции, которую отверг Иосиф.

* * *

Отец Киприан со своей хипповой косичкой, спрятанной под джинсовую кепку, в потёртой студенческой курточке и с таким же потёртым портфелем на коленях, который он ни на секунду не выпускал из рук, потому что именно там были волшебные предметы, превращающие неприметного студента в таинственно-всесильного посредника между землёй и Небом… Иоанне, столько раз возившей в своём жигулёнке актёров, бросилась в глаза ощутимая разница — отец Киприан и в облачении «студентика» оставался «отцом Киприаном», он всё время держал дистанцию. Как она ни пыталась разговорить его на светскую тематику и наконец-то ощутить себя в безопасности, он, хоть и был в курсе последних фильмов, спектаклей и даже закулисной возни, в чём с изумлением убедилась Иоанна, разговор поддерживал с такой вежливо-отчуждённой усмешкой, что Иоанна сама ощутила вдруг скуку смертную от так называемой «совбогемы» и сдалась. После чего отец Киприан перехватил мгновенно инициативу, и ей пришлось рассказывать свою биографию, особенно о связях с так называемыми «силовыми министерствами», где, как честно призналась Иоанна, ей предоставляли материалы для фильмов, консультировали и визировали. Но диссиденткой она никогда не была, потому что советская родная власть, хоть и является симбиозом детсада с дурдомом, её, Иоанну, в общем-то устраивает. Это условная игра, где надо просто играть по правилам, и тогда будешь иметь свой необходимый жизненный минимум и, как ни странно, свободу.

— Да-да, — кивнёт согласно отец Киприан, — Эта власть даёт хлеб насущный и оберегает человека от самого себя и собственных дурных страстей. Нашу церковь часто упрекают в лояльности к безбожной власти, но… Богу — Богово, а кесарю — кесарево. Власть не требует от нас отречения от Символа Веры и церковных канонов, что же касается прочего… Жизнь наша, по апостолу Павлу, похоть плоти, похоть очей и гордость житейская. Тело ищет удовольствий, глаза — обладания, гордость — возвышения над всеми. Там, на Западе, — отец Киприан махнёт рукой на проносившиеся за окном машины подмосковные берёзки, — там — культ самости. Культ страстей человеческих, полная их свобода. Разгул всего, что уводит от Бога, от заповедей. Наша власть худо-бедно помогает удерживать человека в рамках. Тесным путём духовного восхождения идут единицы. Большинству нужен кнут, чтобы не заблудиться в дебрях греховных. Это печально, но факт. «Битиё» определяет сознание.

— И все же власть исповедует атеизм, а вы вот её признаёте, но опасаетесь. И меня опасаетесь, у вас жесткая конспирация…

— Раньше было хуже. Я про двадцатые-тридцатые не говорю — при Хрущёве вон сколько позакрывали церквей! Но… не гонений надо бояться — они выковывали святых и лишь укрепляли веру. Бояться надо, как ни странно, обмирщения церкви. И когда в храм насильно тащат. Господь сказал: «Мои овцы знают Мой Голос». И если человек не слышит Голоса своего Творца, а Господь призывает каждого, тебе ли, горшок, возомнить себя выше горшечника? Мы можем только помочь тем, кто хочет идти, кто к нам приходит. И по возможности оградить их от неприятностей, по работе, например, в институте… Хотя для христианина величайшая честь — быть гонимым за веру. Христианство — прежде всего крест, лёгкой жизни оно не обещает. А власти… Что власти! Наше дело — исповедовать Истину. Без Голгофы не было бы Воскресения. Мы хоронимся — бесы ищут.

— И здесь игра…

— Только на кону не просто жизни, а судьбы в вечности. От великого до смешного, как известно, один шаг. Они ведь, власти, прекрасно осведомлены о нашей общине. Они просто требуют, чтобы мы «не высовывались». Никакой работы в массах, никакой проповеди, особенно это касается религиозной литературы. То есть никакого миссионерства, просветительства и почему-то благотворительности. Она, видите ли, унижает. Списки у них давно есть, мы для них — безнадёжные фанатики, чокнутые. А вот незнакомцы… Вы для них — незнакомка. Тем более, с даром слова, с выходом в эфир, в массы…

— А если и я своя? — спросит Иоанна, — Если я тоже пришла «на голос»? — и сама оторопеет от сказанного, вспомнив недавние мистические совпадения.

Только ли Ганя привёл её в Лужино?

— Много званых, но мало избранных. Святая Мария Египетская была блудницей. Она села на корабль, чтобы искушать христиан-паломников, но когда Господь позвал её, она бросила всё и до конца дней своих жила в пустыне…

— Я убежала, — подумает Иоанна, — Да, это бегство. От всего, что прежде наполняло жизнь, составляло суть, а теперь превратилось просто в опостылевшую роль, которую надо было неизбежно время от времени проигрывать. Полноте, это всегда было ролью, только поначалу увлекательной, в новинку… Но, никогда не было сутью. И только ли к Гане она бежала?

Видимо, и отец Киприан подумал о том же.

— Решать должен отец Борис, Игнатий у него в послушании, пусть решает. Он за него отвечает перед Богом, если что-то случится…

— И вы боитесь за них, за ваших духовных детей, да? Простите, ради Бога, наверное, так нельзя, я не умею говорить со священниками…

— Нечего, Иоанна. Да, мы слабы, а враг силён.

— Клянусь, от меня никто ничего не узнает.

— Никогда не клянитесь, Иоанна. Верю, намерения у вас наилучшие. Но повторяю, враг силён… А власть… Её тоже можно понять. У нас многонациональное государство, есть мусульмане, буддисты, униаты, католики, иудеи, сектанты всякие, даже язычники. Правомерно ли делать государственной ту или иную религию? Материализм, кстати, тоже вера. Мы верим, что у каждого здания, тем паче мироздания, должен быть строитель, а они, верят что кирпичи сами себя построили.

— И всё же вы, Церковь, лояльны верхам… Потому что всякая власть от Бога?

— Да, в пределах невмешательства в основы веры. «Не отдавать Богово кесарю». Ничто земное не в силах запретить душе верить, иначе это была бы хула на Бога — вроде бы кесарь сильнее. Мы же не будем ругать пастуха, который сберёг для господина стадо, лишь за то, что пастух был тёмен или не слишком любил господина? Народ, орущий «Распни!» — за исключением отдельных убежденных сатанистов — просто тёмное стадо. Хмель кружит голову, веселит, однако, потом неизбежно наступает похмелье. Алчные пастухи, тёмное стадо, а тучи зла сгущаются… Не устоит дом, построенный на песке, — пророчески изрёк отец Киприан, — И падение будет великое. Пощади, Господи, Россию…

Ну а конкурентная борьба в корне противоречит второй христианской заповеди о любви к ближнему. Если ты любишь ближнего, как самого себя, как ты можешь его разорить? Даже просто обыграть, а не отдать последнюю рубашку, как того требует заповедь? Вот я вам расскажу притчу. Два монаха задумались — как это люди ссорятся из-за собственности? Взяли кирпич и стали друг ко другу тянуть. Один говорит: «Мой кирпич». А другой отвечает: «Твой, брат, твой»…

Что же касается роли государства в нашем понимании — оно не должно, по крайней мере, сеять сорняки. Сорняки и так вырастут.

«Пусть решает сам Игнатий», — ответит отец Борис из Лавры.

Итак, им была дарована свобода. Наскоро распрощавшись с тётей Любой и Ильичёвкой, где она поселит знакомую зубную врачиху к восторгу хозяйки, которую вечно мучила зубная боль, Иоанна возьмёт с собой лишь самое необходимое, в том числе застрявшую где-то на восьмой странице очередную серию «Чёрного следа» и скатанную трубкой «Иоанну», пролежавшую на дне дорожной сумки до возвращения в Москву. Для всех Иоанна по-прежнему проживала в Ильичёвке, в случае чего врачиха должна была немедленно позвонить Варе. Но судьба улыбалась Иоанне. Денис был всё ещё занят на картине, дела и обязанности по дому она, в основном, выполнять успевала, друзей у неё не было. И никто так и не хватится её в эти сорок дней. Охладев к Ильичёвке, она легко и радостно распрощается с ней, как прощаются с пристанью, от которой отплывает в страну обетованную твой корабль.

И дарованы ей будут Господом и либеральным отцом Борисом волшебные сорок семь дней того лужинского лета. Она обнаружит, что к счастью можно привыкнуть, что можно в ожидании прогулки с Ганей рука об руку перед сном /в любую погоду, иногда просто по шоссе под огромным чёрным парижским зонтом/, - что можно довольно успешно сочинять жизнь и необыкновенные приключения советского супермена капитана Павки Кольчугина, если рассматривать его войну с «подпольем» как дело Божие. И Павка тоже как бы поселился в Лужине, жил своей жизнью, мужал, совершенствовался духовно, невольно впитывая в себя благотворную лужинскую ауру.

Что можно полоть грядки и помогать на кухне, беседовать с Егоркой или просто слушать его и не его споры и рассуждения на вечные, но совершенно для неё новые темы, невольной слушательницей которых ей приходилось бывать постоянно. Потому что открытая беседка, где обычно собирались лужинцы, спасаясь от дождя, находилась как раз под её балконом, её пол был потолком, душисто-лунный водопад каприфоли и винограда — общей стенкой. И когда её мансарда в полдень накалялась, Иоанна на балконе за круглым плетеным столиком авторучкой вещала миру о новых Кольчугинских подвигах. Его физически и идейно-духовно закалённое пуленепробиваемое супертело преодолевало «пространство и простор», злую изнанку действительности. И он, Кравченко, снова принадлежал ей, ее таланту и фантазии. И то, что обычно возбуждало, теперь оставляло абсолютно невозмутимой. Будто не она тогда безумствовала, будто теперь само её тело подчинялось лишь голосу разумной необходимости полоть, помогать на кухне, сочинять очередную серию. Оно механически исполняло необходимые функции, продолжая, вырвавшись само из себя, идти рука об руку с Ганей по лужинскому лесу, где полыхали на стволах закатно-огненные блики и рыжий дух Альмы обжигал мокрые от росы ноги.

Покусывая по привычке дужку очков, которые ей с недавнего времени прописали для работы, Иоанна погружалась в странный коктейль из захватывающих кольчугинских подвигов, его смертельной схватки с Денисовым подпольем, где каждый — потенциальный преступник и убийца, где бегут, стреляют и «гибнут за металл», и искусственным совковым мирком, отчаянно пытающимся сдержать дурные человеческие страсти. И трогательно-наивный, но и всё же прекрасный герой-одиночка Павка Кольчугин, продолжатель «безнадежного дела» того Павки двадцатых, самозабвенно защищал «совковые» идеалы, которые на поверку оказывались христианскими ценностями, в чём постепенно всё более убеждалась Иоанна, слушая поневоле разговор на вечные темы внизу, под водопадом винограда и каприфоли.

«Человек человеку — друг, товарищ и брат», чисто новозаветное презрение к богатству, «депутат — слуга народа» /больший из вас да будет вам слугой/, - где и когда исступлённо ищущие Бога потеряют Его, выплеснув с водой ребёнка? Почему именно сейчас, в начале восьмидесятых, когда мало кто всерьёз воспринимал «всемирную перманентную революцию» как актуальный лозунг, диссиденты набросились на коммунистические идеалы? Общество «красиво загнивало». Именно сейчас становилось всё ясней, что «строители отвергли камень, стоящий во главе угла». Что основное внимание необходимо уделить внутреннему преображению человека, когда религиозно-нравственные поиски Высшего Смысла бытия приобретали решающее значение.

«Мы будем петь и смеяться, как дети»… Дети выросли, постарели и поумирали, отошли в небытие и вожди, чьи портреты помещались на обложках букварей там, где должна была находиться рублёвская икона Спаса. Общество, формально следующее, вроде бы, по пути христианской этики, задыхалось — ему нужен был воздух, выход в Небо. И вот маленькая православная община, как некие матёрые преступники, обмирая при виде милицейской машины, тайком пробирается к лужинской даче, чтобы очистить душу исповедью, отдать в общую кассу последние сбережения на добрые дела, духовную литературу, или в тени под балконом Иоанны вполголоса поговорить на вечные темы… С каким наслаждением Иоанна поглощала в Лужине эти почти слепые ксероксы и машинопись!.. Хомяков, Вл. Соловьёв, Сергий Булгаков, Ильин, Трубецкой, Флоренский… Именно русское религиозное возрождение конца 19-го — начала 20-го, хотя Ганя говорил, что здесь много игры ума и просто ереси, что читать надо святых отцов, где всё о том же самом, но гораздо проще и ближе к истине. Но Иоанна, охотно соглашаясь с фактом испорченности своего разума, всё же упивалась именно религиозными философами, сокрушаясь одновременно, как же деградировала наша так называемая интеллектуальная элита в её лице, безуспешно разыскивающая перевод в конце страницы на ту или иную цитату на греческом, латыни или французском, которые та элита вызубрила еще в гимназии. Или с дымящимися от напряжения мозгами пыталась продраться сквозь формулы гениального отца Павла Флоренского. Она была постыдно дремучей.

Их с Денисом положительный герой, романтичный совковый супермен и бесстрашный борец со злом, приемник мученика времён гражданки Павки Корчагина — у них обоих была несомненная неуловимая связь и с обрывками разговоров на вечные темы, невольно подслушанными ею на лужинском балконе, и с ошеломляющими страницами взахлеб прочитанных ночью книг…

Эта её лужинская серия получилась одной из самых удачных, хотя и вызвала у начальства некоторое замешательство. Кольчугин стал размышлять о жизни и смерти, о добре и зле, о свободе и необходимости. Вместе с невидимыми собеседниками под её балконом и с ней, Иоанной, ломавшей мозги над исканиями отца Павла. И с Ганей, с его отчаянным дерзновенным порывом передать на холсте Свет Фаворский.

Менялся Кольчугин, менялась и Иоанна. Вначале она попробовала жить сама по себе, готовить по утрам привычную яичницу, но Варенька-младшая, дочь Вари-старшей, заставшая её за этим занятием, воскликнула с таким искренним ужасом: «Тётя Иоанна, яйца в пост нельзя!», что пришлось капитулировать и тут же смиренно просить Варю-старшую подключить её к общей трапезе. Варе это понравилось. Варя вообще опекала её, считая, видимо, что само Небо поручило ей Иоанну, которую надо как можно скорей просветить, воцерковить и сделать полноценным членом общины. Просвещалась Иоанна, можно оказать, запоем. Да и в церковь местную ходила вместе со всеми, выстаивала, томясь, длинные службы, ничего толком не понимая и чувствуя себя чужой. «Мне неловко смотреть, как молятся другие — это как подсматривать в чужие окна», — жаловалась она Варе. «Ни на кого не смотри, ты пришла к Богу. Смотри на свечу, которая догорает. Это твоя жизнь, надо спешить. Ты сознаёшь себя виновной перед Богом?» — отвечала та.

Виновной она сознавала. Она помнила все свои дурные поступки с раннего детства, включая тёмные помыслы, которым когда-то ужасалась, и вполне искренне была самого отрицательного мнения о состоянии своей души. Просто полагала, что Небу не до какой-то там Иоанны Синегиной, её тайных и явных пороков. Варя горячо убеждала её в обратном, что «Господь вочеловечился, чтобы мы обожились», что преодолеть свою тьму и состояться в Замысле Божием — решить свою судьбу в вечности. Что когда тело не чувствует боли — это признак отмирания. Так и душа в грехе, не осознающая опасности своего состояния, близка к духовной смерти. Что единственные лекарства — смиренная исповедь и причастие; все разговоры о том, что можно спастись вне церкви — бред. Это всё равно что пытаться переплыть в одиночку бушующее море. А церковь — корабль, здесь соборная молитва — все за одного, один за всех, и церковные таинства, из которых главное — причастие. Где под видом хлеба и вина мы принимаем в себя Тело и Кровь Христовы, ту самую Кровь, что Он пролил за нас… Что это — великая Жертва, соединяющая человека с Богом. Что Бог стал человеком, «чтобы мы обожились», взял на Себя наши грехи, искупил нас Своей Кровью и заповедал: «Приимите, ядите, сия есть Кровь Моя Нового Завета»… Конечно, это вроде бы хлеб и вино, но обычные хлеб и вино в нашем теле превращаются в обычную кровь, а причастие — в Кровь Божественную, соединяющую нас с Богом, дающую силы бороться с силами тьмы и собственной греховной природой. Прорыв в бессмертие с Богом… Что отвергающие причастие отвергают Христа и спасение, ибо сказано: «Я — Дверь». То есть отдай Мне свои грехи, свои язвы, и Я спасу тебя…

Церковь Иоанна, конечно же, не отвергала. Просто на память приходили нередкие базарные перепалки в храмах, злющие старухи. «Разве причастники не грешат?» — спрашивала она, а Варя отвечала, что грешат, конечно, только одни, исповедуя свои грехи, воспользовавшись бесценным Божьим даром брать на Себя наши язвы, освобождаются от них, в то время как другие этот дар безумно отвергают, умирают во тьме и отторгаются Небом, куда ничто тёмное не войдёт. А церковь — лечебница, туда приходят больные лечиться. И враг там нападает ещё злее, чем в миру, не желая выпускать души — вон даже в монастырях случается вражда. И сулила Иоанне, если та начнёт христианскую жизнь, встречу с самыми огненными искушениями.

Что же касается «злющих старух», которых ещё Владимир Соловьёв назвал «православными ведьмами», то Варя сказала, что в их свирепости есть и положительная сторона, они охраняли храмы в те времена, когда появилось много безбожников, хулиганствующей молодёжи, осквернителей святыни… Именно они, эти злющие старухи, когда в двадцатые — тридцатые власть утверждала, что Церковь умерла и народу уже не нужна, народ туда не ходит, — именно они упорно заполняли храмы, не давали их закрыть, в то время как интеллигенция Церковь предала. И надо всё этим старухам простить, надо им в ножки поклониться, хотя, конечно, она. Варя, согласна, что старухи эти особенно люто набрасываются на новоначальных и молодёжь — не так стала, не так одета… Что Лукавый использует этих старух, чтобы отвадить новоначальных от церкви…

Для Вари этот «Лукавый», как и для других членов общины, был вполне реальным, осязаемым, которого они не только боялись, но и оживлённо обсуждали его козни, едва ли не с удовольствием, и Ганя дал этой странности своё объяснение. Они подсознательно радовались лишнему доказательству бытия Божия. Ибо если есть Лукавый, то есть и Бог, — враг нападает, а Господь — охраняет и спасает. Это непрерывное состояние внутренней войны, на церковном языке «духовной брани» — свидетельство правильности пути, богоизбранности, несения креста. Ибо Господь «кого любит, того наказует», а в тишине и довольстве обычно живут лишь те, кого враг считает своими и не трогает.

ПРЕДДВЕРИЕ

«— Вячеслав Михайлович, я хорошо помню ваши слова. В прошлом году было. Я сказал, что мне месячную зарплату не жалко отдать для Чили, а вы ответили: «Что это, зарплата? Жизнь за революцию надо отдать! Так вы сказали.

— Буржуазный строй лучше, чем социалистический? Лучше? В чём? Лучше, потому что насквозь заражены хрущёвщиной. А хрущёвщина — это буржуазный дух.

Я Хрущёву прямо в рот говорил эти вещи, и я, считавшийся в партии человек, потом оказался не нужен. Я вам скажу: нельзя плестись за Хру-щё-вы-ми! Хрущёв не один, у нас их очень много, их подавляющее большинство. И вот нам, людям, которые считают, что надо стоять на других принципиально позициях, немножко надо бы поглубже… Почему у нас такое положение? Какая причина? Один Хрущёв виноват? Так его легко было вышибить. А кругом Хрущёвы сидят, только они помалкивают, а теперь они поняли… Пожить все хотят — законное требование, но, если мы теперь направим на это наше внимание, люди, которые себя считают сознательными коммунистами, то мы поплывём по буржуазному полю на помощь Хрущёву, будем держаться за его палкой, — как бы нам не отстать…

Мы только рассуждаем о социализме, обо всём остальном только упоминаем, не хотим разобраться, не разбираемся»./Молотов — Чуев. 1972 г./

Свидетельство об ответе Черчилля в палате лордов на тост в его честь, как непревзойденного в деле нанесения вреда СССР:

«К сожалению, сейчас имеется человек, который нанес стране Советов урон в 1000 раз больше, чем я, это Н.С. Хрущев, так похлопаем ему». (1964 год)

«Разговор зашёл о присвоении Сталину звания Героя Советского Союза после войны. Сталин сказал, что он не подходит под статус Героя Советского Союза. Героя присваивают за лично проявленное мужество.

«Я такого мужества не проявил», — сказал Сталин.

И не взял Звезду. Его только рисовали на портретах с этой Звездой. Когда он умер. Золотую Звезду Героя Советского Союза выдал начальник Наградного отдела. Её прикололи на подушку и несли на похоронах.

— Сталин носил только одну Звёздочку — Героя Социалистического Труда. Я иногда, задевал орден Ленина, — добавляет Молотов.

…Упорно предлагали одно время Москву переименовать в город Сталин. Очень упорно! Я возражал. Каганович предлагал. Высказывался: «Есть не только ленинизм, но и сталинизм!» Сталин возмущался.

…Надо учесть всю сложность характера Сталина… Насчёт русскости он считал, что правительство должен возглавлять русский. Долго не соглашался Председателем Совнаркома стать. Ну не то что не соглашался, но не ставился этот вопрос. Я ему писал, между прочим, перед тем, как я стал возглавлять Совнарком: лучше бы тебе быть. Это было в конце 1930 года. Рыкова больше нельзя оставлять, вот тебя мы хотим назначить. Я в ЦК работал Секретарём. Он был в отпуску. В Сочи. Он мне написал письмо, что меня надо назначить. Я ему ответил, что я не случайный член Политбюро, конечно. Если я подойду, если народ найдет, что я подхожу, пусть будет так, но было бы лучше, если бы тебя на это место. Так было принято, при Ленине так было. Ленин был фактическим лидером партии и Председателем Совнаркома». /В. Молотов/

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1947 г. Зарегистрирован кандидатом в депутаты Верховных Советов союзных и автономных республик. Избран депутатом Верховного Совета союзных и автономных республик. Участие в совместном заседании Совета Союза и Совета Национальностей 3 сессии Верховного Совета СССР. Руководство работой пленума ЦК ВКПб. Приём министра иностранных дел Французской республики. Приём министра иностранных дел Великобритании. Приём государственного секретаря США. Участие в заседании сессии Верховного Совета РСФСР. Переговоры с албанской правительственной делегацией об оказании экономической и культурной помощи Албании. Приветствие в связи с 800-летием Москвы. Зарегистрирован кандидатом в депутаты Московского областного Совета. Постановление «О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары».

«Советская торговля есть наше, родное, большевистское дело, а работники торговли, в том числе работники прилавка, если они только работают честно, — являются проводниками нашего, революционного, большевистского дела». И. Сталин.

«Силы революционного движения в Китае неимоверны. Они ещё не сказались как следуют. Они ещё скажутся в будущем. Правители Востока и Запада, которые не видят этих сил и не считаются с ними в должной мере, пострадают от этого… Здесь правда и справедливость целиком на стороне Китайской революции. Вот почему мы сочувствовали и будем сочувствовать Китайской революции в её борьбе за освобождение китайского народа от ига империалистов и за объединение Китая в одно государство. Кто с этой силой не считается и не будет считаться, тот наверняка проиграет». И. Сталин.

Живое двигая вперёд, Могучих партия ведёт, Шагает трудовой народ — И ты их знамя, Сталин. Для всех трудящихся, как свет Горишь ты с юношеских лет, Ведя туда, где горя нет. Где только радость, Сталин. Идут года — за годом год Нас охраняешь от невзгод И дальний виден небосвод Тебе, вершина, Сталин. Ты вражью жадность иссушил, Ты нас победам научил, Ты в руки слабых ключ вручил От новой жизни, Сталин. Известен всей вселенной ты, Деяний славных мастер ты, Познавший мысли бедноты. Тебе пою я, Сталин! /Сулейман Стальский/

«…А вот есть такая тема, которая очень важна, — сказал Сталин, — которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей… у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя ещё несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идёт от Петра. У Петра были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами. Посмотрите, как трудно было дышать, как было трудно работать Ломоносову, например. Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, — сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: — засранцами, — усмехнулся и снова стал серьёзным.

— Простой крестьянин не пойдёт из-за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия. У военных тоже было такое преклонение. Сейчас стало меньше. Теперь нет, теперь они и хвосты задрали.

Сталин остановился, усмехнулся и каким-то неуловимым жестом показал, как задрали хвосты военные. Потом спросил:

— Почему мы хуже? В чём дело? В эту точку надо долбить много лет, лет десять эту тему надо вдалбливать. Бывает так: человек делает великое дело и… сам этого не понимает, — и он снова заговорил о профессоре, о котором уже поминал, — Вот взять такого человека, не последний человек, — ещё раз подчёркнуто повторил Сталин, — а перед каким-то подлецом-иностранцем, перед учёным, который на три головы ниже его, преклоняется, теряет своё достоинство. Так мне кажется. Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов». /К. Симонов/

«Сталин оказал мне самый сердечный, самый любезный и внимательный приём. Он осведомился о моём здоровье, вспомнил об условиях, в которых я жил в годы подполья, показав тем самым, что он в курсе этих событий…

Думая о той огромной роли, которую играл Сталин во время войны, я восхищался простотой этого человека. Как и 23 года назад, он был в скромном кителе, в сапогах и с неизменной трубкой.

На меня Сталин произвёл сильное впечатление не только тем, что он говорил, но ещё в большей степени тем, что он представлял в моих глазах. Одно его присутствие придавало всему происходящему историческое значение. Со своей стороны, я весьма непринуждённо участвовал в общей беседе, затрагивавшей самые разнообразные темы…

В конце обеда у меня состоялся продолжительный разговор наедине со Сталиным о проблемах текущего момента, политике империалистов, начале переговоров о заключении перемирия в Корее, войне в Индокитае, продолжающемся тюремном заключении Анри Мартена, о трудностях, с которыми французские колонизаторы сталкивались в Тунисе и Марокко, о результатах выборов 17 июня, на которых была применена система блокирования списков кандидатов разных партий, о развитии правительственного кризиса во Франции». /Ж. Дюкло/

«Я ездила к отцу специально для разговора об этом шаге. С ним вообще стало трудно говорить. Он был раз и навсегда мной недоволен, он был во мне разочарован.

Был май, всё цвело кругом у него на даче — кипела черёмуха, было тихо, пчёлы жужжали… «Значит, замуж хочешь?» — сказал он. Потом долго молчал, смотрел на деревья…

— «Да, весна», — сказал он вдруг. И добавил: «Чёрт с тобой, делай, что хочешь…»

…Только на одном отец настоял — чтобы мой муж не появлялся у него в доме. Нам дали квартиру в городе, — да мы были и довольны этим… И лишь одного он нас лишил — своего радушия, любви, человеческого отношения. Он ни разу не встретился с моим первым мужем и твердо сказал, что этого не будет. «Слишком он расчётлив, твой молодой человек… — говорил он мне, — Смотри-ка, на фронте ведь страшно, там стреляют, — а он, видишь, в тылу окопался…» Я молчала и не настаивала на встрече, она плохо бы кончилась». /Св. Аллилуева/

«…Точно было известно — мелодрамы у него не были в чести, и совсем нетерпимо он относился к малейшим намекам на сексуальные сцены. Однажды Большаков в очередном «пакете» иностранных фильмов привёз «для разрядки» подобную ленту, которая, конечно, ни в какое сравнение не идёт с теми, что ныне заполняют экраны. Достаточно было Сталину понять, что из себя представляет картина, как в зале раздался его разгневанный голос, подкреплённый ударом кулака по столу. «Вы что, Большаков, бардак здесь разводите!» — поднялся и ушёл. За ним потянулись члены Политбюро». /Г. Марьямов/

«Враги» показаны лучше, интереснее «друзей». На описание первых красок хватает, там есть логика, инициатива. Когда этих людей изображаете, у вас находится аргумент и всё, что угодно, а когда наших людей изображаете, то краски иссякают, наши люди получаются какими-то замухрышками.

Рабочий класс в целом — это революционный, передовой класс, но и в рабочем классе есть отдельные люди… Вы думаете, каждый рабочий на вес золота? Вы ошибаетесь… Среди рабочих передовых есть один слой, который пользуется своим рабочим происхождением и выбирает всё соответствующее для того, чтобы устраивать свои дела и потом повыгоднее для себя предать интересы рабочего класса. Это закон жизни». /И. Сталин о фильме Авдеенко «Закон жизни»/

«Столь же жёстко отзывается оратор о партийной принадлежности Авдеенко — по сути тот-де никогда не был членом партии и проник в неё с заднего хода. «Разве может коммунист, — возмущается Сталин, — рисовать одного из своих героев этаким Дон Жуаном и проповедовать «трактирную любовь», ультранатуральную любовь — «Я вас люблю, а ну, ложитесь». Это называется поэзия! Погибла бы тогда литература, если бы так писали люди». Патриархальные чувства вождя были задеты «вольными» разговорами да и поступками некоторых персонажей, хотя многое тут вполне соответствовало действительности. Но искусство, как полагал Сталин, призвано улучшать, преобразовывать жизнь, воспитывая людей в духе коммунистического идеала». /Свидетельствует Е. Громов/

«Я бы предпочёл, чтобы наша литература показывала врагов не как извергов, а как людей, враждебных нашему обществу, но не лишённых некоторых человеческих черт. У самого последнего подлеца есть какие-то человеческие черты, он кого-то любит, кого-то уважает, ради кого-то хочет жертвовать»… «Троцкий — враг, но он был способный человек, бесспорно, изобразить его надо как врага, но имеющего не только отрицательные черты». /И. Сталин/

«Помнится, в четвёртом часу пополудни раздался длительный телефонный звонок. Вызывали «товарища Пастернака». Какой-то молодой мужской голос, не поздоровавшись, произнёс:

— С вами будет говорить товарищ Сталин.

— Что за чепуха! Не может быть! Не говорите вздору!

Молодой человек: — Даю телефонный номер. Набирайте! — Пастернак, побледнев, стал набирать номер.

Сталин сообщил, что отдано распоряжение, что с Мандельштамом будет всё в порядке. Он спросил Пастернака, почему тот не хлопотал. «Если б мой друг поэт попал в беду, я бы лез на стену, чтобы его спасти». Пастернак ответил, что если бы он не хлопотал, то Сталин бы не узнал об этом деле.

«Почему вы не обратились ко мне или в писательские организации?» — «Писательские организации не занимаются этим с 1927 года». — «Но ведь он ваш друг?» Пастернак замялся, и Сталин после недолгой паузы продолжил вопрос: «Но ведь он же мастер, мастер?» Пастернак ответил: «Это не имеет значения»…

Б. Л. думал, что Сталин его проверяет, знает ли он про стихи, и этим он объяснил свои шаткие ответы…

«Почему мы всё говорим о Мандельштаме и Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить». — «О чём?» — «О жизни и смерти». Сталин повесил трубку». /Свидетельствует Анна Ахматова/ Пастернак назвал Сталина «гигантом дохристианской эры», имея в виду его ветхозаветное мышление.

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Революция для Иосифа — принудительное спасение. Он скорее всего интуитивно сознавал, что насильственное религиозное спасение противоречит СВОБОДЕ во Христе, Который не может спасать насильно, ибо Его надо избрать СЕРДЦЕМ, родиться свыше, ПОЛЮБИТЬ итогом всей земной жизни. Поэтому Иосиф использовал идеологию коммунизма, наиболее близкую христианству идею государственного устройства. Виновен ли он в своём выборе — решит Суд. Во всяком случае я утверждаю, что было бы куда хуже, если бы Иосиф употребил для насильственного коллективного спасения православие. Или бы постепенно «обуржуазился» или соблазнился «мировой революцией»…

Недозволенное священнику позволялось кесарю. Без воли Неба нет начальников и «кому много дано, с того больше спросится». Кесарь обязан ограждать вверенный ему народ «от Лукавого», от соблазнов враждебного Богу царства Мамоны. Большинство народа, если взглянуть правде в глаза, дети неразумные, а большинство верующих плохо себе представляют, во что верят. Каждым отдельным «человеко-ребёнком» никто не занимается, за церковной оградой он оказывается порой полностью во власти армии тьмы. «Имя им легион».

Спасение народа — прямой долг кесаря, которого Творец будет судить «по плодам» — по жатве Господней. Если человеко-ребёнок верит сердцем, воцерковлён — прекрасно, остальных же надо провести, подобно Моисею, по пустыне, оградить от хищников, расчистить, как закопчённую икону, до «образа Божия»! Предоставить каждому богоугодную работу, «хлеб насущный», по возможности «избавить от Лукавого». Христос — Путь, Истина и Жизнь, и там, где человек стоит «на Пути», приносит добрые плоды — Спаситель обязательно приходит. «Без Меня не можете творить ничесоже», то есть лишь на Божьем дереве добрый плод. «По плодам их узнаете их»…

Задача кесаря — привести свой народ не к пропасти, а к Дому Отца, а там уж пусть решает Отец… Или Сын, про Которого сказано: Я — Дверь.

Hо тут уже вопрос о методах. Имеет ли право кесарь защитить свой народ «железным занавесом», стрельбой, репрессиями? Когда часто гибнут и невинные под горячую руку… Помимо «воцерковлённых» в ведении Иосифа, в его винограднике были и «привитые» и просто «дикие» сорта. Если считать не по количеству посещающих храмы /истинно верующих определить невозможно, да и не в вере дело, ибо если веришь, но не слушаешься Учения — сугубый грех/ — если отталкиваться от количества тёмных, задавленных унизительным бытом и нуждой народных масс царской России, а также «эксплуататорских классов» /выражаясь языком Иосифа/, вампиров /выражаясь нашим языком/, или пирующих среди нищих Лазарей /на языке Евангелия/, - в ком за годы правления Иосифа был расчищен Образ Божий и осуществлён Замысел? Таких найдётся немало, овец, сбережённых от расхитителей. Может быть, даже в сравнении с царской Россией, не говоря уже о России Эсэнговской, хотя Союз и считался официально атеистическим государством. Причём здесь мы имеем дело не с религиозностью внешней, фарисейской, а с исповеданием Пути, с глубоким внутренним, хоть и чаще всего неосознанным служением Истине, отличающим советского человека в двадцатые, тридцатые, сороковые, пятидесятые… Да и потом, пока номенклатурные оборотни не распахнули ворота крепости Иосифа и не ринулась во внутренность храма всякая нечисть.

* * *

И всё же Иоанна так и осталась для них чужой. Длинноволосые интеллигентные молчуны с отстранённо-настороженной улыбкой, их подруги и девушки — тоненькие и какие-то пришибленные, в длинных юбках и косынках, с неизменным молитвенником в сумочке, иногда с чётками, мелькающими в тонких пальцах, перешёптывающиеся и переглядывающиеся о чём-то лишь им ведомом — они производили странное впечатление. Иоанну одновременно раздражала и восхищала их замкнутость на себя, порой беспощадное к себе внимание с неизбежным самобичеванием не только за поступки, но и за неподобающие мысли, их стоическое умение выстаивать длиннющие службы, подолгу молиться дома, выдерживать посты, не раздражаться в отношениях с детьми, которым Иоанна давно бы надавала подзатыльников. Их бесстрастно-учтивое обращение друг с другом, беспрекословное подчинение отцу Киприану, который требовал иногда послушания в самых радикальных вопросах — вроде как бросить престижную работу, имеющую весьма отдалённое отношение к атеизму, продолжать жить с Драчуном и пьяницей мужем, не говоря уже о запрете применять противозачаточные средства, пусть даже детей этих уже мал мала меньше. Плакали, но подчинялись безропотно.

Иоанне во всём этом виделось воистину казарменное насилие над личностью, настоящий террор, а Варя в ответ толковала ей, что наша воля испорчена, греховна, равно как и желания наши, что наилучший выход для человека — отречься от своей воли и позволить Господу вершить через духовного отца твою судьбу. Ибо «сила Божия в немощи совершается» и «научи меня творити Волю Твою»… Варя сказала, что нам часто не дано напрямую знать эту Волю и что нам полезнее, мы иной раз даже ропщем, что не выполняются наши просьбы и желания. Допустим, вы опаздываете на самолёт к больному ребёнку, молитесь, чтобы успеть, но опаздываете и недовольны, а самолёт разбивается… Разве мы можем предвидеть будущее? А священникам часто открыто, они ближе к Небу.

С этим Иоанна была согласна. «Бойтесь ваших желаний, они иногда осуществляются,» — сказал кто-то мудрый.

И ещё Варя расскажет историю про одного дворянина, который решил бросить греховную жизнь и уйти в монастырь. В монастыре он попросил у настоятеля одинокую келью, кувшин воды и краюху хлеба в день. И чтоб его заперли.

Настоятель ответил, что рано тебе, брат, в затвор, этот подвиг для тебя не по силам, твори лучше послушание со всеми братьями, корзины плети. Не хочу, говорит, со всеми, хочу в затвор. Ну ладно, дали ему отдалённую келью, хлеба, воды и заперли, — рассказывала Варя, — Стал он молиться. День проходит, два, навалились на него помыслы, вспомнил о прежней своей беззаботной жизни, пирах, женщинах, носятся перед глазами лакомые блюда, напитки, красотки, — подвижник не сдаётся, молится прилежно, все видения греховные отметает. Так проходит неделя, другая… Всё победил, исчезли помыслы, бесы, наступила тишина. Желания греховные пропали, а внутри — пустота кромешная! Выходит, кроме мерзости этой, суеты, низких помыслов и бесов, ничего нет в его душе. Пуста душа, значит, вроде бы, и его самого нет, одна пустота. «Скорлупка», как говаривала мадам Блаватская.

— Тут он как заорёт, — рассказывала Варя, — Отоприте! — орёт, выскочил из кельи, трясётся, как безумный, плачет, пустоты своей ужаснулся. Так наказал его Господь за гордость. Еле привели в чувство, посадили со всеми корзины плести.

Стал он смиренно со слезами молить Господа наполнить эту отравную пустоту светом. И тогда постепенно начал в нём восстанавливаться образ Божий, который мы своей злой волей искажаем и уродуем. Так не разумнее ли этой своей волей отречься от неё, воли? Добровольно предать себя в руки Творца? И не мешать спасать…

Иоанна возразила, что священник — не Бог, он может и согрешить, и ошибиться. Ну а Варя скажет, что даже если и ошибётся, то и спрос будет с него, потому что твой духовник отвечает за тебя перед Небом.

— А как же свобода? — спросит Иоанна, — Или она действительно «осознанная необходимость»?

— Осознанная необходимость творить Волю Божию. То, что в миру называют «свободой» — всего лишь возможность творить собственную греховную волю. Похоть плоти, похоть очей и гордость житейская. Плен у собственных страстей и похотей. Никакая это не свобода, а самое настоящее рабство. Бремя страстей человеческих. Господь сказал: «Познайте Истину, и Истина сделает вас свободными». Очисти полностью сосуд своей души от собственных страстей, позволь Господу наполнить его Светом и познаешь подлинную свободу. Потому что лишь Бог свободен…

Иоанна не уставала удивляться, что вот, есть в центре атеистического Союза такой уникальный заповедник. Нет, не монастырь, а миряне, советские люди, в основном, молодые. Учёные, студенты, художники, врачи, школьники, которые самоотверженно борются со страстями (даже нарядное платье, пирожное, косметика, всякое праздное зрелище считалось здесь грехом), читают длинные молитвы, отстаивают долгие службы в храме, соблюдают все посты, включая среду и пятницу (в среду Христос предан Иудой, в пятницу — распят), неустанно хлопочут на клумбах и грядках, молча творя Иисусову молитву, чтобы отсекать всякие праздные и дурные помыслы, твердо верят, что после этого призрачного, злого, неправедного бытия, где «сатана правит бал», наступит иное, прекрасное и вечное Царство Света.

«И отрёт Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже, ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло».

«Побеждающий наследует всё, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном».

— «Побеждающий»… — повторила Варя, — Мы здесь в наказание. Помнишь — «В поте лица»… И рожать в муках. А потом болезни, потери близких, несчастья кругом, старость, смерть… Какой уж тут пир! Если и пир, то во время чумы. Мы здесь на войне за погибающие души. Думать иначе — просто хула на Бога! — горячилась Варя, — Думать, что Господь призвал нас лишь для земной жизни с её страданиями — кощунство, даже если мы сами в них виноваты. Ведь Он знал изначально, что человек падёт, будет изгнан из рая на страдания и смерть. Думать, что Господь сотворил человека лишь чтобы подвергнуть наказанию — значит подозревать Творца в жестокости. Эта самая фраза Достоевского о слезинке ребёнка… Да, никакой кратковременный земной рай не может оправдать страданий предыдущих поколений. Только вечная жизнь в Царстве. Это всё объясняет и оправдывает. Иисус указал нам путь. Он стал человеком, прошёл через все страдания и воскрес. Он сказал: «Я есть Путь, Истина и Жизнь». Почему? Чтобы мы шли Его путем. Он создал нас для счастливой вечной жизни. Он даёт нам шанс — Себя, Свою Плоть и Кровь. Земная жизнь — наш шанс. Единственный. «Претерпевший до конца — спасётся»…

— Ты подумай, ведь если бы прилетели, ну, к примеру, инопланетяне и сказали бы: «Вот вам, земляне, инструкция, правила жизни, закон великой Любви и Единения, и если вы его исполните, смерть для вас станет лишь переходом в наш мир, прекрасный и вечный. Наверное, почти все бы с радостью согласились. Почему же мы не слушаемся Творца Вселенной, Который искупил нас Своей Кровью? Разве это не безумие? Мы боимся потерять ничтожные сомнительные удовольствия, мы хотим пировать здесь.

Земное счастье… Разве оно вообще возможно, даже в нравственном аспекте, когда вокруг столько страданий? Истинно мудрые искали счастья там, где повелел Творец. Гениальный Паскаль подсчитал и доказал, что если даже есть один миллионный шанс Бытия Божия, безумие не поставить все на эту, говоря условно, карту, ибо в случае существования Бога проигрыш, вечное отторжение Света — бесконечно велик, абсолютно непропорционален тем сомнительным удовольствиям, которые дают нарушения заповедей. А в случае «ставки на Бога» бесконечно велик выигрыш, а проигрыш — всё тот же сомнительный пир во время чумы, да отравленный к тому же периодическим несварением желудка,» — убеждала Варя.

Его души незримый мир Престолов выше и порфир… О, верь, ничем тот не подкупен, Кому сей чудный мир доступен. Кому Господь дозволил взгляд В то сокровенное горнило, Где первообразы кипят, Трепещут творческие силы!

Вот оно. Царство Божие внутри нас, о Котором говорил Господь, — Это не за гробом, это начинается здесь, сейчас!

Зачем не в то рождён я время, Когда меж нами, во плоти, Неся мучительное бремя, Он шёл на жизненном пути!.. Твоим страданием страдать И крест на плечи Твой принять И на главу венец терновый!

Однако попытки Иоанны жить «как они» закончились полным фиаско. Относительно легко дался лишь пост. Молитва не получалась, одолевали посторонние мысли. Во время визитов в Москву она умудрялась каждый раз повздорить то с редактором, то со свекровью, то в очереди. Хорошо хоть Филипп уехал в Крым с приятелями! Долго боролась с собой Иоанна, но так и не смогла себя заставить дать взаймы одному вечно бедствующему знакомому на покупку кооператива, однако тут же вцепилась в американскую шубу из опоссума, которую примеряли в гримёрной кинодамы, млея и поёживаясь от цены. Презирая себя, Иоанна помчалась за деньгами, как тогда с люстрой, прекрасно сознавая, что шуба ей абсолютно ни к чему, она всё время в куртке и за рулём и вообще вряд ли когда-нибудь её оденет: оставлять в театре, ресторане, даже в гостях на вешалке по нынешним временам опасно — упрут, да и не ходит она никуда в последнее время. Не по очередям же в ней, в самом деле, толкаться!

И всё же вцепилась. Как когда-то в люстру, как когда-то в Дениса. Оплатила, отвезла домой, с наслаждением поглаживая торчащий из специального, защищенного от моли пакета шелковистый мех, когда машина останавливалась у светофора. Как же — моё! А дома запихнула пакет в шкаф, полный таких же ненужных тряпок, чтобы навсегда о нём забыть.

Не врать тоже оказалось совершенно невозможно. Она обнаружила, что вся её жизнь состоит из вранья. Она просто говорила не то, что есть, а то, что надо говорить; знакомилась и поддерживала отношения с кем «надо» и эти «надо» были сплошным враньём, настолько привычным, что и не замечалось.

А эти… Однажды в Лужине случился пожар, и кто-то сообщил, что вот, погорельцы с детьми сидят на вещах и никто из соседей не желает их приютить. Иоанна успела лишь возмутиться такому бессердечию, как одна из «молчашек» (так их называла про себя Иоанна — ещё не монашки, но молчашки, отвергающие всякие праздные разговоры), так вот, одна из «молчашек», жена известного композитора, уже через полчаса храбро повезла всё семейство с детишками, узлами, прокопчённое и зарёванное, в Москву (муж на даче, квартира все равно пустует). «Мужа» Иоанна знала и содрогнулась, представив, что ждёт бедную молчашку. И подумала со стыдом, что сама она никуда не годится по сравнению с этой композиторшей, которую прежде считала просто экзальтированной дамочкой. А дамочка, оказавшаяся впоследствии скрипачкой, почти месяц держала оборону, пока не удалось выхлопотать погорельцам жильё. Кормила и помогала деньгами, давая частные уроки.

«Православие — вера очень строгая, — сказал отец Киприан, — Хватит ли у вас решимости начать новую жизнь?» Иоанна почти отчаялась; она, как тот монах из вариной истории, обнаруживала в себе всё новые непреодолимые мерзости. Почему Ганя парил в этом измерении легко, радостно и свободно, просто сбросив прежнюю жизнь, как ветхую одежду, отдав всё, что имел, вплоть до таланта, который отныне посвятил лишь Богу? Не такой «молчашкой», примерной женой, матерью, смиренной прихожанкой с опущенными долу очами, иссушённой борьбой с обыденностью и страстями, продирающейся к Небу по унылой житейской трясине (так ей, по крайней мере, казалось) хотелось ей быть, а как Ганя — гореть самозабвенно в том священном Огне…

Пост, молитва, уединение для него были не повинностью, а Божественным топливом, которое сжигало всё лишнее, тяжёлое, земное, облегчало и освобождало душу и тело в неудержимом стремлении к Небу. «Отдай плоть, прими дух». «Ещё подобно Царство Небесное сокровищу, скрытому на поле, которое нашедший человек утаил, и от радости о нём идёт и продаёт всё, что имеет, и покупает поле то». / Мф. 13, 44/ — Ганя — сын, а мы — рабы, — говорила Варя, — Раб подчиняется воле господина, сын — исполняет её легко и радостно, как свою собственную. Это даётся лишь благодатью Святого Духа. Помнишь, в каком смятении пребывали ученики Христа после распятия? Вспомни Фому Неверующего! А потом внезапно сделался шум с неба, и сошли на них как бы огненные языки, и с тех пор они исполнились Духа, стали смело проповедовать Евангелие и почти все приняли мученическую смерть за Христа. А ведь они и раньше верили, видели чудеса, которые творил Иисус! Они изменились. Это чудо — рождение свыше, о котором говорил Господь в беседе с Никодимом. «Если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия. Рождённое от плоти есть плоть, а рождённое от Духа есть Дух. Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, так бывает с рождённым от духа». Это — высшее состояние, дарованное Господом своим избранным. Царство Божие уже при жизни. «Пророку» Пушкина открылись высшие тайны. И Иоанну Дамаскину:

И моря пенистые воды. Земля, и солнце, и луна. И всех созвездий хороводы. И синей тверди глубина — То всё одно лишь отраженье, Лишь тень таинственных красот, Которых вечное виденье В душе избранника живёт!

— Избранника… А мы — рабы.

Иоанна изумилась — разве не все равны перед Богом?

— Тут дело в дарованной свободе, в нас самих. Когда в притче Господь позвал на Свой пир, званые отказались — кто женился, у кого — хозяйство или прочие хлопоты. То есть опять — променяли первородство, бессмертие в Боге на чечевичную похлёбку. И тогда Господь сказал с горечью: «Много званых, но мало избранных». То есть избравших узкий путь. Господь избирает тех, кто сердцем избирает Его. Кто упорно ищет Бога. Кто, услышав зов, бросает всё и бежит к Нему.

А мы оглядываемся на тленное, земное. Нам жалко его терять, и мы каменеем, как жена Лота. Мы рассудочны и холодны. Вернее, думаем, что рассудочны, а на самом деле безумны… Теплохладны. А Господь говорит: «Дай Мне, сыне, сердце твоё». Если ты не ищешь Бога, не хочешь верить, ты Его никогда не найдёшь. Господь не навязывает нам Свою любовь. Он сотворил нас свободными…

«Да, Варя права, я холодна, — думала Иоанна, — Я здесь из-за Гани. Но ведь я верю в Тебя, Господи, верила всегда. И знала, что моя душа бессмертна. Почему же Я так равнодушна к своей судьбе в вечности? Или она, душа, действительно атрофировалась, онемела в бесчувствии, как говорит Варя. Не чувствует боли, не чувствует опасности… Я знаю, что есть Бог, Который дал мне всё — жизнь, здоровье, талант… Но я не отдала Ему сердце. Знаю, что близкие и неблизкие нуждаются в моей помощи, но я равнодушна. Я отношусь к людям, как к вещам, которыми хочется или не хочется обладать. Вещи служат, приносят пользу, удовольствие, развлекают, надоедают, наконец, причиняют неудобства. Не мать, не жена, не дочь — я сама по себе…

Волшебный костёр по имени «Ганя»… Пламя, в котором он самозабвенно, без остатка сгорал, лишь иногда опаляло её нестерпимо жаркой нездешней искрой, если она подходила чересчур близко. Этот призывающий и одновременно не подпускающий к себе огонь был для Гани средой обитания, жить означало гореть. У огня были свои законы: сгореть, чтобы возродиться, умереть и воскреснуть. Приближение к Богу, прорыв в иное измерение.

«Свет Фаворский» никак не давался, получался слишком тяжёл и груб, он был земным. Гане мешало всё — собственная плоть с её потребностями, самый незначительный шум, даже мысли. Вся жизнь земная, казалось, стояла на пути к постижению этого Света, Который сжигал его и никак не хотел передаваться на холсте. Ганя понимал, что это от гордости — погоня за непостижимым, но ничего не мог с собой поделать и был на грани нервного истощения, почти перестав есть и спать. Часами молился беззвучно, закатное солнце, проникнув сквозь пыльное стекло мастерской, выхватывало его слившуюся со стеной фигуру с сомкнутыми губами и веками.

Лишь изредка оживала рука в крестообразном полёте, складывалось в поясном поклоне тело и снова врастало в стену недвижно-безмолвной мумией.

Выходил он к терпеливо дожидавшейся каждый вечер Иоанне, едва держась на ногах — пепельно-серый, прокуренный, хоть и пообещал отцу Борису постепенно бросить курить к началу занятий. Машинально проглатывал оставленный на террасе ужин, всё ещё пребывая там, на Фаворе, — заросший, даже не худой, а какой-то иссушённый, только глаза горели жадным голодным огнём в тщетной погоне за непостижимым. Она понимала, что он столь же счастлив, сколь несчастлив, никто не мог ему помочь, и уже не оставалось сил в гордой губительной попытке свести Небо на землю.

Они брели плечом к плечу среди пылающих закатных стволов, с каждым днём всё раньше гаснущих согласно астрономическому календарю. И вся накопленная ею за день энергия помолодевшего, расцветшего от счастливо-привольной лужинской жизни тела переливалась в Ганю — здоровая деревенская еда, парное молоко с малиной, солнце, под которым она часами жарилась на берегу озера с очередной умной книгой, или гоняя с егоркиными малышами мяч, а потом до одури плавая на зависть ребятишкам.

«Тётя Яна, пора вылезать, простудитесь!» — орали они хором, и она вылезала, как русалка, пропахшая тиной, вытаскивала из волос длинные зелёные водоросли, переодевалась в кустах, натягивая сарафан прямо на ещё влажное тело, прыгала, как в детстве, пока из ушей не вытечет вода. А потом крепко спала с открытым окном. Лето кончалось, кончались и комары, можно было пить всласть ночной лужинский воздух, настоенный на цветах и травах.

— Иоанна…

Ганя сжимал её руку, они гуляли, чаще всего молча в блаженном единении, вмещая в себя весь мир, который вмещал их. И краснозакатные деревья склонялись над головами, и сонно пели им птицы, и рыжий дух Альмы ласкался о ноги. И постепенно капля за каплей её накопленная за день энергия, жизненная сила переливалась в него, она видела, как распрямляется, наливается жизнью его изнурённое тело, розовеют щёки, губы.

— Пройдёмся ещё, — просил он, но она мотала головой, выпитая, сожжённая до дна, дотла и безмерно счастливая, что ей удалось пусть косвенно, но взойти на его костёр и сгореть, чтобы рухнуть головешкой на девичью койку в своей мансарде и наутро снова набираться сил для безумной ганиной гонки за Фаворским светом.

Он воспринимал, как должное, что с нею будто воскресает, он привык, как и она, к чуду их единения, когда они были обречены, наверное, на общее кровообращение, как сиамские близнецы, становясь по очереди то вампиром то донором.

Да, она была холодна к Богу и ближним. Ганя не в счёт. Ганя был из иного мира, чудом, а к прочим обитателям Лужина Иоанна приглядывалась с любопытством, с симпатией, иногда с восхищением, оставаясь «кошкой, гуляющей сама по себе». И к ней относились с опаской как к «невоцерковлённой». Она была чужой, «не с нами», как бы агентом из неприятельского лагеря, от которого всего можно ждать. И Варя, и остальные ждали от неё решительного шага, а отец Киприан запретил им настаивать и агитировать, пока Иоанна не решит изменить жизнь. Теперь, когда она отвозила его в Москву, он держался всё сдержаннее и официальное, убеждаясь, что Иоанна, судя по всему, случайная в Лужине птичка и улетит с окончанием сезона. Гордая, умничающая, тепло-хладная интеллигенция. Душевная, а не духовная. Званая, но не избранная.

Ну а Ганя… Ганя никогда не агитировал, видимо, просто уверенный, что всё должное исполнится в свой срок. И старик-хозяин дядя Женя, которого она исправно снабжала зарубежными детективами и который зазывал её иногда на ужин со стаканом домашнего красненького, радовался, что вот, хоть нормальный человек в доме, есть с кем поговорить «за жизнь», а то одни святые кругом — лишнего не скажи, по спине не хлопни — того гляди крылья ангельские сломаешь. А вот его отец, священник, дедушка Глеба, считал себя самым грешным. И весёлым был, и вино любил в меру, а чего только не перенёс — на Колыме восемь лет оттрубил, потом в ссылке, потом сколько народу при оккупации спас в церковном подвале, дали ему орден, как герою. Донеси кто — расстреляли бы немцы со всей семьёй. И никогда не ходил с постной физиономией, а учил за всё благодарить Бога и радоваться. Потому что Христос воскрес и победил смерть, а прочее всё ерунда.

Варя действительно считала дядю Женю еретиком, хоть и исправно за ним ухаживала и любила по-своему, всё прощая; а Глеб говорил, что это вроде бы удобно — жить вне церкви и её канонов, культивировать собственные мелкие слабости, но где мелкий бес — там они берут количеством, и легко можно пасть, нельзя переплывать море без корабля. И видно было, что оба осуждают её дружбу со стариком, считают, что тот на нее плохо влияет. Но вряд ли что-либо в Лужине, включая и духовно-философское чтение, произвело на Иоанну большее впечатление, чем письмо, которое дядя Женя хранил между страниц Евангелия, регулярно перечитывая.

Письмо было написано сыну незадолго до кончины — своеобразное завещание, итог земного пути, где умирающий священник признавался, что опальные годы на Соловках были самыми счастливыми в его жизни — никогда Господь и Его спасающая Рука не были так близко. Никогда он не чувствовал себя таким нужным людям, как здесь, на грани бытия, никогда не приводил столько людей к вере, исполняя Волю Божию… Впоследствии самый изнурительней пост и самый упорный молитвенный подвиг не могли повторить это блаженное ощущение «тяжести Креста Господня на недостойных, слабых моих плечах — писал умирающий, — Сопричастности Его Страданию и Воскресению».

Впоследствии она часто будет вспоминать это письмо, слушая мирские рассуждения о гонениях на церковь, покушениях на религиозные свободы и права верующих, совершенно игнорирующие духовно-мистическую сторону этой проблемы, и думала, что ни святые, ни мученики не могли бы состояться по законам этой цивилизации. Зато сам Христос был осуждён на распятие демократическим путём…

Разве не годы гонений на христиан дали миру наибольшее число святых, скрепили веру немощных их кровью и спасли тысячи душ? «Иго Моё благо, а бремя Моё легко»…

Твоим страданием страдать, И крест на плечи Твой принять, И на главу венец терновый!

ПРЕДДВЕРИЕ

«В течение ноября-декабря 1952 года Комиссией был подготовлен проект постановления ЦК КПСС «О главном разведывательном управлении МГБ СССР».

В ходе подготовки этого проекта на одном из заседаний Комиссии И. В. Сталин высказал следующие замечания о разведке:

«В разведке никогда не строить работу таким образом, чтобы направлять атаку в лоб. Разведка должна действовать обходом. Иначе будут провалы, и тяжёлые провалы. Идти в лоб — это близорукая тактика.

Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его патриотические чувства. Не надо вербовать иностранца против своего отечества. Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств — это будет ненадёжный агент.

Полностью изжить трафарет из разведки. Всё время менять тактику, методы. Всё время приспосабливаться к мирной обстановке. Использовать мировую обстановку. Вести атаку маневренную, разумную. Использовать то, что Бог нам предоставляет.

Самое главное, чтобы в разведке научились признавать свои ошибки. Человек сначала признаёт свои провалы и ошибки, а потом уже поправляется.

Брать там, где слабо, где плохо охраняется.

Исправлять разведку надо прежде всего с изжития лобовой атаки.

Главный наш враг — Америка. Но основной наш удар надо делать не собственно на Америку.

Нелегальные резидентуры надо создать прежде всего в приграничных государствах.

Первая база, где нужно иметь своих людей — Западная Германия.

Нельзя быть наивным в политике, но особенно нельзя быть наивным в разведке.

Агенту нельзя давать такие поручения, к которым он не подготовлен, которые его дезорганизуют морально.

В разведке надо иметь агентов с большим культурным кругозором — профессоров /привёл пример, когда во времена подполья послали человека во Францию, чтобы разобраться с положением дел в меньшевистских организациях, и он один сделал больше, чем десяток других/.

Разведка — святое, идеальное для нас дело.

Надо приобретать авторитет. В разведке должно быть несколько сот человек — друзей /это больше, чем агенты/, готовых выполнить любое задание.

Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу ЧК, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец.

Агентов иметь не замухрышек, а друзей — высший класс разведки.

Филерская служба, по-моему, должна быть разбита по различным управлениям». /Свидетельствует М. Лобанов/

Свидетельствует Г. Димитров:

«Когда немцы были под Москвой, настала общая неуверенность и разброд. Часть центральных партийных и правительственных учреждений, а также дипкорпус перебрались в Куйбышев. Но Сталин остался в Москве. Я был у него тогда в Кремле, а из Кремля выносили архивы. Я предложил Сталину, чтобы Коминтерн выпустил обращение к немецким солдатам. Он согласился, хотя и считал, что пользы от этого не будет. Вскоре мне пришлось уехать из Москвы. Сталин же остался и решил её оборонять. В эти трагические дни он в годовщину Октябрьской революции принимал парад на Красной площади: дивизии мимо него уходили на фронт. Трудно выразить то огромное моральное воздействие на советских людей, когда они узнали, что Сталин в Москве, и услышали из неё его слова, — это возвратило веру, вселило уверенность в самих себя и стоило больше хорошей армии».

«…Сталин сразу перешёл к отношениям с королевским югославским правительством в эмиграции, спросив Молотова:

— А не сумели бы мы как-нибудь надуть англичан, чтобы они признали Тито — единственного, кто фактически борется против немцев?

Молотов усмехнулся — в усмешке была ирония и самодовольство:

— Нет, это невозможно, они полностью разбираются в отношениях, создавшихся в Югославии.

Меня привёл в восторг этот непосредственный обнажённый подход, которого я не встречал в советских учреждениях, и тем более в советской пропаганде. Я почувствовал себя на своём месте, больше того — радом с человеком, который относится к реальности так же, как и я, не маскируя её. Не нужно, конечно, пояснять, что Сталин был таким только среди своих людей, то есть среди преданных ему и поддерживающих его линию коммунистов.

…Когда я упомянул заём в двести тысяч долларов, он сказал, что это мелочь и что это мало поможет, но что эту сумму нам сразу вручат. А на моё замечание, что мы вернём заём и заплатим за поставку вооружения и другого материала после освобождения, он искренне рассердился.

— Вы меня оскорбляете, вы будете проливать кровь, а я — брать деньги за оружие! Я не торговец, мы не торговцы, вы боретесь за то же дело, что и мы, и мы обязаны поделиться с вами тем, что у нас есть.

…Затем Сталин пригласил нас к ужину, но в холле мы задержались перёд картой мира, на которой Советский Союз был обозначен красным цветом и потому выделялся и казался больше, чем обычно. Сталин провёл рукой по Советскому Союзу и воскликнул, продолжая свои высказывания по поводу британцев и американцев:

— Никогда они не смирятся с тем, чтобы такое пространство было красным — никогда, никогда!» /М. Джилас/

«…Сталин изложил свою точку зрения и на существенную особенность идущей войны.

— В этой войне не так, как в прошлой. Кто занимает территорию, насаждает там, куда приходит его армия, свою социальную систему. Иначе и быть не может.

Он без подробных обоснований изложил суть своей панславистской политики:

— Если славяне будут объединены и солидарны — никто в будущем пальцем не шевельнёт. Пальцем не шевельнёт!.. — повторял он, резко рассекая воздух указательным пальцем.

Кто-то высказал мысль, что немцы не оправятся в течение следующих пятидесяти лет. Но Сталин придерживался другого мнения:

— Нет, оправятся они, и очень скоро. Это высокоразвитая промышленная страна с очень квалифицированным и многочисленным рабочим классом и технической интеллигенцией — лет через двенадцать-пятнадцать они снова будут на ногах. И поэтому нужно единство славян. И вообще, если славяне будут едины — никто пальцем не шевельнёт.

В какой-то момент он встал, подтянул брюки, как бы готовясь к борьбе; или кулачному бою, и почти в упоении воскликнул:

— Война скоро кончится, через пятнадцать-двадцать лет мы оправимся, а затем — снова!

Что-то жуткое было в его словах: ужасная война ещё шла. Но импонировала его уверенность в выборе направления, по которому надо идти, сознание неизбежного будущего, которое предстоит миру, где он живёт, и движению, которое он возглавляет.

…Пора уже поговорить и об отношении Сталина к революциям, а следовательно, и к революции югославской.

В связи с тем, что Москва — часто в самые решительные моменты — отказывалась от поддержки китайской, испанской, во многом и югославской революций, не без основания преобладало мнение, что Сталин был вообще против революций. Между тем это не совсем верно. Он был против революции лишь в той мере, в какой она выходила за пределы интересов советского государства. Он инстинктивно ощущал, что создание революционных центров вне Москвы может поставить под угрозу её монопольное положение в мировом коммунизме, что и произошло на самом деле. Поэтому он революции поддерживал только до определённого момента, до тех пор, пока он их мог контролировать, всегда готовый бросить их на произвол судьбы, если они ускользали из его рук…» /М. Джилас/

КРАТКАЯ БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1948 г. Участие в совместном заседании Совета Союза и Совета Национальностей 4-й сессии Верховного Совета. Подписание договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи между Советским Союзом и Румынской Народной республикой. Подписание договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи между Советским Союзом и Венгерской Народной республикой. Торжественное заседание, посвящённое 30-летию Советской Армии. Подписание договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи с Болгарской Народной республикой. Подписание договора о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи между Советским Союзом и Финляндской республикой. Речь о значении советско-финляндского договора. Ответ на открытое письмо г-на Уоллеса. Приём представителей США, Франции и Великобритании по вопросу о положении в Берлине. Ответы на вопросы корреспондента «Правды» о международном положении.

«Я говорю: вот что, я прочитал вашу записку, я вижу, что вы человек, который не хочет помогать Советской власти, а работает против Советской власти. Я с вами больше никаких бесед вести не буду, потому что либо вы откажетесь от того, чтобы к иностранным корреспондентам обращаться, — она и в турецкое посольство тоже обращалась, — либо я с вами не желаю иметь дело. Отшил её. И больше она не появлялась. Она потеряла веру — вот о чём речь! Не верят люди. Куда ни обращайся, никакого толку. Она и к местным органам обращалась. По её записке собиралось совещание представителей министерств в Рязани и из исполкома областного были люди. Видимо, кое-что сделали, но ничего существенного. Она — как один из примеров того, что люди теряют веру». Заговорили о событиях в Чехословакии, их причинах, тяжёлом положении в экономике.

— Я думаю, как бы у нас такого не было, — сказал Молотов, — Ибо мы сейчас находимся в глубокой экономической яме. Выход из неё — не повышение цен. Я думаю, надо менять социальные отношения. Начать с партмаксимума для коммунистов. Это будет иметь громадное и моральное, и материальное значение для страны. Дело в том, что хрущёвцы ещё преобладают даже в ЦК. После смерти Сталина мы жили за счёт запасов, сделанных при Сталине.

За Сталина! — сказал Молотов и стукнул рюмкой по тарелке. — Ибо никто бы не вынес, не выдержал того, что он вынес на своих плечах — ни нервов, ни сил ни у кого не хватило бы!» /Молотов — Чуев/

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

«Империя зла»… «Тюрьма народов»… «Безбожное общество»…

Всё это — обычная сатанинская ложь и подмена, ибо, повторяю, не может царство тьмы приносить плоды добрые, иначе оно рухнет. Церковь не имеет права спасать насильно за волосы и спасает только «своих», тех, кто верит строго так, как велит данная конфессия, или добровольно приходит в храм за помощью. Кесарь же должен не только спасать каждого тонущего подданного независимо от веры, но и не позволять ему в шторм лезть в море, отвести для купания безопасные места, специальную купальню для детей и женщин. И вообще, чем меньше количество утопших за годы правления данного кесаря, тем угоднее такой кесарь Творцу, желающему «всем спастися и в разум Истины прийти».

Задача кесаря — установить максимально пригодный для переплывающих житейское море строй. Искушения, падения, травмы и связанное с ними порой очищающее состояние катарсиса — не дело кесаря. Угодное Богу государство позволяет примирить Богово с кесаревым и не отдать то и другое князю тьмы.

Всемирную революцию может осуществить и осуществит в конце концов Сам Господь; кесарю же стремиться «отменить тьму» во вселенском масштабе — утопия, гордыня, если не сказать «безумие». Ибо насильственное «спасение всех» противоречит Божьему Замыслу о свободе выбора и избранничестве, об отделении «овец от козлищ» в конце времен… Советская Антивампирия просуществовала семьдесят лет, и это уже чудо, связанное с предназначением Иосифа и Божьим промыслом об очищении Руси и веры православной от фарисейства:

«Приближаются ко Мне люди сии устами своими и чтут Меня языком; сердце же их далеко отстоит от Меня; Но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим». /Мф. 15-8, 9/ «… Он начал говорить сперва ученикам Своим: берегитесь закваски фарисейской, которая есть лицемерие». /Лк. 12, 1/ Отказавшись от троцкистской идеи Всемирной революции и став великим государственником Антивампирии, Иосиф продемонстрировал осознанное или неосознанное понимание Замысла и послушание ему. Что невозможно смертному стать превыше Бога и объявить себя спасителем мира, победив на земле дьявола до конца времён. Можно лишь оградить от него вверенных ему Небом подданных путём создания Антивампирии соответственно повелению Творца:

«Выйди от неё, народ Мой…» Тьму нельзя ликвидировать, это свершит Господь в конце времён — но ей можно противостоять! Можно и нужно. Указатели «верного курса» — Евангельские заповеди, соответствие Замыслу, духовно-нравственная цензура, защита от лжепастырей и «вождей слепых», закон Неба — «все за одного, один за всех»… И так вместе пройти тьму «лежащего во зле мира». Во главе с пастырем, если он служит Творцу. Явно или тайно. Иосиф, кесарь-пастырь огромного многонационального государства, таковым и предстанет перед Судом. Заставил он детей Божьих служить своим амбициям или амбиции эти были направлены на то, чтобы, получив власть, употребить ее и всю жизнь свою до последнего вздоха на спасение своего народа, не только для Иерусалима земного, но и Небесного?

Угодное Богу государство должно обеспечить каждому своему сыну возможности для раскрытия в нём Замысла и Образа Творца во имя спасения в Доме Отца: Объединённого Любовью Царства Будущего века.

Ибо смысл истории богочеловечества — возвращение измученного страданиями на чужбине блудного сына, прощённого и воскрешённого любовью Творца, в Дом Отчий.

* * *

Произошло всё одновременно обыденно и чудесно. В соседнем с Лужиным поселковом магазине «выбросили» гречку, и Иоанну снарядили на машине взять пару мешков. Парень, который помог ей погрузить мешки, от вознаграждения отказался, а сказал, что специально пришёл к магазину поймать попутку, чтоб отвезти домой батюшку, который соборовал его больную бабку, а до храма километра три и дождик капает. Батюшка — отец Тихон из местной церкви, куда лужинские обитатели ходили по воскресеньям причащаться, про которого рассказывали, что он «великий постник», ест только овощи, фрукты да иногда кашу без масла. Седенький, голубоглазый, с детски-старческой беззубой улыбкой.

— А, Иоанна, вот кого Господь послал… Ну давай, давай, вези…

Было удивительно, что батюшка знал её имя — в храме они никогда не общались. Впрочем, кто-то из лужинцев мог позвать её по имени, имя редкое.

— Ты почему не причащаешься, Иоанна? Ваши все причащаются, а ты — никогда? Иль шибко нагрешила?.. А может, некрещёная?

Он спросил с таким искренним участием и даже волнением, что она сама заволновалась и поспешила уверить, что нет, ничего такого, просто ещё не решила, сможет ли изменить жизнь. Да, она верит в Бога, да, она сознаёт, что больна и что в таком греховном состоянии её душа погибает, но надо подготовиться, решиться…

— А кто сказал, что у тебя есть время? Разве ты знаешь свой час?

По спине пробежал холодок. Увидала в зеркале выцветшие голубые жалостливые глаза батюшки.

— Ни разу не причащалась… А тебе, матушка, поди за сорок? Это что такое. Царица Небесная? Господь принял мученическую смерть, чтоб мы исцелились. Он тебя любит, ждёт, а ты отвергаешь…

— Да не отвергаю я…

Батюшка едва не плакал. И Иоанна вместе с ним.

— Вот тут перечень грехов перед исповедью. Читай, потом вернёшь. Сверь, что на совести… С самого детства вспомни… Вспоминай и пиши в тетрадочку. Всё пиши, не бойся, мы потом всё сожжём. Для Бога пиши… В воскресенье праздник, ваши в Лавру, сказывали, едут, а ты ко мне приходи. Пораньше, чтоб на исповедь поспеть. Пост соблюдаешь?

— Когда как, батюшка.

— Соблюдай. Ни есть, ни пить после полуночи. Канон прочти покаянный, молитвы к причащению. И ко мне… Небось, и младенцев убивала во чреве?

Иоанна кивнула в смятении.

— Так ты убийца, матушка. Убийца и блудница, ибо в браке церковном не состоишь. С такими-то грехами по земле ходить! Ты вон на машине ездишь, всякое может случиться…

— Я приду, батюшка.

Иоанна наклонила голову. Отец Тихон благословил её и засеменил к церковным воротам. В руке осталось ощущение его крепкого быстрого пожатия — сколько раз потом, подходя под благословение иногда к совсем незнакомым священникам, она ощутит это пожатие — тайный знак. Неканонический, послабление для немощных. Верь, надейся, держись — мы все вместе… И с нами Бог.

Наверное, не страх, а именно это ободряющее неканоническое пожатие, от которого вдруг перехватило в горле, решило всё. Не убедительные проповеди отца Киприана, не блестящие построения Соловьёва и Флоренского, не увещевания Вари, а именно этот тайный знак. Пароль сухих старческих пальцев.

Разумеется, она никому не расскажет, куда собирается в воскресенье. Так же чудом окажется в ящике стола её мансарды школьная тетрадка в линеечку, почти нетронутая, лишь на первой странице старое расписание поездов, которое Иоанна выдрала. И стала тетрадь как новенькая, с розовой промокашкой, и опять о чём-то таинственно напоминала. О детстве, когда верующая пионерка Яна Синегина поклялась Богу Ксении, Который чудесно спас её от страшной грозы, стать хорошей в своей самой лучшей в мире стране, которая только что победила фашистов и собиралась и дальше строить Светлое будущее коммунизма. Отлично учиться, добросовестно выполнять порученную работу, уважать старших, помогать слабым, не лгать, не красть, не гордиться перед товарищами, выручать попавшего в беду друга. Делиться последним и трудиться не ради выгоды, а ради людей и этого самого светлого будущего. Не копить денег и вещей… И, если понадобится, отдать жизнь за это будущее, за светлые идеалы, за свою страну и за народ. И Бог, и страна требовали от неё, в основном, одного и того же, — не было в её детском сознании никакого противоречия, кроме нелепого, иногда доходящего до неё утверждения, что Бога нет. Но взрослые всё время поминали именно Бога, существовали церкви и вообще в послевоенные годы стали появляться фильмы, вроде «Золушки», где у Золушки была крёстная. И где в финале звучало: «Когда-нибудь спросят: а что вы, собственно можете предъявить? И тогда никакие связи не помогут сделать ножку маленькой, душу большой, а сердце справедливым». И совершенно ясно, что здесь имелось в виду.

Яна-маленькая знала, что когда она замечательно проживёт жизнь во имя счастья людей и светлого будущего, которое смутно представлялось ей в виде сияющей снежной вершины, когда она станет старой и умрёт (прежде эта мысль представлялась чудовищной, невероятной и несправедливой), — верующая Яна знала, что когда её, как бабу Ксению, зароют в землю и оставят совсем одну, и никто, ни мама, ни друзья, ни товарищ Сталин ей не сможет помочь — тогда прилетит Он, Бог, Всемогущий Волшебник с ясными добрыми глазами, подарит, как Дюймовочке из сказки, крылья, подаст руку, и они улетят в чудесную сказочную страну, где всегда лето, где живут только хорошие и добрые, где всем хорошо. И так будет всегда. Страна эта где-то высоко на небе, может быть, за этими самыми «сияющими вершинами». И коммунизм, и Царство Небесное Яна представляла себе примерно одинаково. Вечный сад, счастливые люди с крыльями, и всем хорошо, потому что все хорошие. Только не могла понять, как в светлом будущем всем может быть хорошо, если они будут по-прежнему болеть и умирать? Нет, так не может, не должно быть! Должен быть обязательно Бог, любящий, могущественный и справедливый. Который заберёт всех из ямы и спасёт, когда уже никто-никто не сможет помочь. Бог — нечто завершающее, окончательное, та самая итоговая справедливость, без которой всё мироздание в её детских глазах разваливалось и не имело смысла. Товарищ Сталин — здесь. Бог — там. И когда говорят взрослые, что Бога нет, имеется в виду «здесь».

Всё в её мироощущении тогда гармонично заняло свои места. И теперь, оставив позади большую часть жизни, уже «возвращаясь с ярмарки», она вновь сидела над школьной тетрадкой с розовой промокашкой, чтобы переворошить память, переоценить заново и беспощадно отсечь всё, что будет «чернеть внутри» и не даст взлететь душе, когда наступит её час. И посмотреть подобно монаху из вариной притчи, что же останется после этой перетряски? Когда отсеется всё червивое, растает всё лживое и призрачное, сгорит всё темное и злое… Что останется настоящего? Что такое будет она, Иоанна, когда настанет время взлететь?..

Она поняла, наконец, смысл исповеди и причастия, и ужаснулась себе.

Яна-маленькая, верующая пионерка, знала, что нельзя капризничать, хулиганить, лениться, предавать, воровать, лгать, обижать, зазнаваться, жадничать. Что надо любить товарищей, свою Родину, и быть готовой ради них на любой подвиг. Она выросла на советских фильмах, книгах и песнях, которые учили, что «всегда надёжный друг в беде протянет руку», «мне в холодной землянке тепло от моей негасимой любви», «ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь и поэтому знаю, со мной ничего не случится»… Она пела про «священную войну», про «часовых Родины» и «не было большего долга, чем выполнить волю твою». И «Где найдёшь страну на свете, краше Родины моей?» и «Страна встаёт со славою на встречу дня», и «Во имя счастья и свободы летите, голуби, вперёд», и «Дивлюсь я на небо»… И сейчас, перетряхивая детство и юность, она пришла к выводу, что это было христианское воспитание, во всяком случае, внешне оно нисколько не противоречило христианской этике.

За исключением разве что стихов Багрицкого «Смерть пионерки», которые ей уже тогда показались глупыми и кощунственными и она не стала их учить. Да её никто и не заставлял.

Иоанну потрясло, что она так хорошо это помнит, все свои детские грехи, подростковые, юношеские — абсолютно все! До мельчайших подробностей. В отличие от других событий, уже порядком стёртых в памяти. Всё, что делала плохого верующая пионерка Яна, осуждалось одновременно в обеих инстанциях.

Во всяком случае, было два определяющих всё фундамента: молитва «Отче наш», которую она выучила в ту страшную грозу в эвакуации, и клятва на Красной площади: «Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином моей социалистической Родины»…

Она писала, писала в мансарде лужинской дачи. Всё мельче, боясь, что не хватит тетрадки, а память выискивала всё новые чёрные крупицы прошлого, будто мышиный помёт в горсти зёрен, отбирала, просеивала всю жизнь. Бегал по школьной тетрадке, не успевая за «грехами», подаренный Денисом «Паркер». Как, оказывается, умела безошибочно отделять память зёрна от плевел! Всё, что отлучало от Бога, от Жизни. Всё меньше оставалось зёрен — сплошная чёрная груда ядовитого мусора, а она всё вспоминала… Если действительно даровано нам Небом такое чудо — всё это зло, посеянное тобой в мире, сжечь, вычеркнуть, если не из бытия /хотя Богу возможно всё/, то хотя бы из собственной судьбы, — как можно продолжать таскать с собой все эти улики прошлых преступлений?

«Не казаться, а быть»… Да, что-то сломалось именно после знакомства с Денисом, истории с Лёнечкой, переезда в Москву, что-то рухнуло. Окружающие стали для неё вроде собственности. Играет, пока не надоест. Или деловые знакомства. Только брать, брать… Тщетно силилась Иоанна отыскать хоть какие-то свои добрые дела — их просто не было! На память приходило лишь нечто смехотворное вроде мелочи нищему или кому-нибудь десятки в долг до получки.

Да, она помнила всё. Но верила ли прежней детской верой в Того, Кто в её последний страшный час, как тогда в грозу, протянет всесильную Руку помощи, вырвет из могильной тьмы и спасёт? Обычно под верой понимают «уверенность», а это скорее — духовно-нравственный выбор, упование, страстное желание бытия Божия. Из-за страха собственного небытия. Или выбор разума, вычислившего божественное устройство мира, или выбор души — духовно-нравственный. И, наконец, выбор сердца — жажда любви Творца, томление по Нему. Иногда эти моменты совпадают. Вера — это не уверенность в бытии Божьем, иначе мы бы двигали горы! Это — желание, жажда поверить, подвижка навстречу. Будь, Господи! Будь таким, как написано в Евангелии. Владыка Мира, спаянного Светом и Любовью. И во веки веков. Выбор Христа — это выбор Его учения. Его концепции мира. Больший служит, а не большему служат, т. е. я пришёл в мир послужить замыслу, а не чтоб мне служили — именно в этом смысл земной жизни христианина. «Милости хочу, а не жертвы». Советские подвижники шли Его путём, не ведая того. В то время как «ведающие» ждали награды. «Товарищи» отдавали жизнь «за други своя», за счастье грядущих поколений просто по велению сердца, совершенно бескорыстно.

Иоанна прошла стадию детского страха, духовно-нравственного выбора и выбора разумного, рационального. Сейчас она пришла в Церковь, к церковным таинствам. Вопрос не стоял для верующей советской гражданки Иоанны Синегиной, верит ли она в Бога, речь шла о доверии к Церкви, именно доверии. Вот где требовался большой подвиг, подвижка с её стороны — прежде всего понять, разобраться в смысле церковных богослужений, таинств, праздников, постов. Она поняла, что до сих пор Бог и Церковь не были связаны в её сознании несмотря на все усилия лужинцев.

Отцу Тихону она почему-то поверила целиком и сразу. «Я зло и тьма, — признавалась тетрадке Иоанна, — Но мне почему-то не страшно. Я больна и безумна, я это понимаю умом. Я умираю и не чувствую боли, я никого не люблю, даже себя…» О Гане она ничего не написала. О Гане, принадлежащем Ему.

Она наконец осознала, что пришла «во врачебницу», с этой детской тетрадкой с чёрными от грехов страницами, во врачебницу, куда заказано было ходить пионерам, комсомольцам и вообще «культурным» людям, для которых Бог если и был, то чем-то философски-возвышенным, недоступным, а отнюдь не «врагом больных и прокаженных, среди которых душно, непонятно и утомительно». Она убеждалась, что надо всё сделать именно так, как принято — надеть тёмное платье, платок и стоптанные туфли, чтобы выстоять длинную службу, и что именно так все должно быть — почти бессонная ночь над тетрадкой, по-осеннему моросящий дождик, путь к храму по мокрому шоссе — почти бегом, чтоб не опоздать, потому что опоздать было невозможно. Ещё пустой полутемный храм, лишь кое-где зажженные свечи, и женщины, не обратившие на неё никакого внимания, и подмокшая тетрадь — вода накапала с зонта, и неуместно яркий зонтик, который она не знает, куда сунуть, и стук сердца — кажется, на весь храм, и смиряющий запах ладана… Да, именно так всё должно быть, как ни протестует разум, зовущий к «сияющим вершинам», к ганиному «Свету Фаворскому»… Она поняла внезапно смысл этих поверженных в прах человеческих фигурок у ног Христа. Страх Света. Какие уж тут «Сияющие вершины!» Ужаснувшаяся собственной тьмы падшая душа, прячущаяся от Света. Именно так должно быть.

И смиренное ожидание исповеди в дальнем углу храма, и страх, что отец Тихон про неё забыл, и опять страх, когда он пришёл, и снова исчез в алтаре, потом появился, но на неё не смотрит, будто всё забыл. И про их договорённость, и про тайно-ободряющее пожатие… Он читает долгие молитвы, подзывает мальчика, потом одну бабку, другую. Будто её, Иоанны, и нет совсем.

Храм тем временем наполняется людьми, пора начинать службу. У Иоанны подкашиваются ноги. Может, он не узнал её? Этот дурацкий плащ, платок… И непреодолимое желание сбежать.

— Подойди, Иоанна.

Стукнуло сердце. Взять себя в руки не получается. Да что это с ней?

«Не иди, умрёшь! — будто шепчет кто-то, — Извинись, что плохо себя чувствуешь, и беги. Всё плывёт, ты падаешь…» Всё действительно плывёт, но отец Тихон уже взял тетрадку, надел очки.

— Что, худо? Сейчас пройдёт, это духовное. Это враг, он сейчас не знает, куда деваться. Держи свечу, Иоанна. Ближе.

Он читает её жизнь, шевеля по-детски губами. Они только вдвоём в исповедальном углу, полная народу церковь ждёт, монотонный голос псаломщика читает «часы». Потом начинается служба, отец Тихон в нужных местах отзывается дьякону, продолжая читать. Ей кажется, все смотрят на неё. Господи, тут же целый печатный лист! Он до вечера будет читать…

Отец Тихон по одному вырывает листки, бросает в блюдо на столике и поджигает свечкой. Корчась, сгорают листки, чёрные страницы иоанновой жизни. Листки полыхают всё ярче, на всю церковь. Настоящий костёр — или ей это только кажется? Так надо. Что останется от тебя, Иоанна? Господи, неужели всё прочёл? Так быстро? Это невозможно…

Но сама знает, что возможно, здесь совсем иной отсчёт времени. Отец Тихон снимает очки. На блюде корчится, догорая, последний листок. Отец Тихон отдаёт ей обложку с промокашкой, которую Иоанна машинально суёт в карман плаща.

— Прежде матерей-убийц в храм не пускали, у дверей молились, — качает головой отец Тихон. И Иоанна уже готова но всему — пусть выгонит, опозорит на весь храм, лишь бы скорее всё кончилось…

Но происходит нечто совсем неожиданное.

— Разве можно так себя ненавидеть? Надо с грехом воевать, а ты — с собой… Бедная ты, бедная…

Это ошеломляет её, привыкшую считать себя самовлюблённой эгоисткой. Как он прав! Ведь она уже давно ненавидит себя… С какой злобой она тащила себя, упирающуюся, в яму на съедение тем, кого не получалось любить. И они охотно жрали, насиловали её, как плату, искупление за эту нелюбовь. Но разве они виноваты, имеющие право на подлинник, а не эрзац? Она сама ненавидела этот эрзац — Иоанну одновременно изощрённо-чувственную и ледяную. Рассудочную, самовосстанавливающуюся всякий раз подобно фантому, для нового пожирания.

Не они виноваты, не виновата и та ганина «Иоанна», вечно юный прекрасный лик, одновременно грустный и ликующий, обречённый на разлуку с реальным миром, летящим прочь по ту сторону бытия. Рвущийся в него и отвергающий. Лишь она, Иоанна Падшая, достойна казни… Сейчас отец Тихон осудит её, прогонит, назначит долгую епитимью. Он не должен жалеть её. Не должен так смотреть…

Опираясь на её руку, отец Тихон медленно, с трудом опускается на негнущиеся колени. Вся церковь ждёт. Псаломщик начинает читать «по новой», пока батюшка с истовой жалостью молится о «заблудшей рабе Божьей Иоанне». Невесть откуда взявшиеся слезы заливают ей лицо. «Бедная ты, бедная!.». Годами убивающая себя и не ведающая, что творящая… Или ведающая? Она опускается рядом.

— Нельзя на коврик! Для батюшки коврик! — шипит кто-то в ухо. Она послушно отодвигается, умирая от жалости, ненависти и любви к бедной Иоанне Падшей…

— Неужели сразу причаститься разрешил? — изумится вернувшаяся вечером из Лавры Варя, которой Иоанна, не утерпев, всё поведает. — Ему же за тебя перед Богом отвечать, если сорвёшься. Всё равно что преступника на поруки. Слишком мягкий он, отец Тихон… Прости меня. Господи, батюшке, конечно, видней… Но у тебя теперь будет огненное искушение — жди. Так случается, когда без епитимьи к причастию… Взрыв бывает — мир и антимир.

ПРЕДДВЕРИЕ

«— Нам хочется удобно жить, а империализм с этим не согласен.

— Я понимаю, что он не согласен, — говорю я.

— Так ни черта вы не понимаете, — горячится Молотов, — вы только на словах это признаёте. А на деле развёртывается всё более жестокая и опасная борьба. Только нам этого не хочется, потому что мы хотим и жить хорошо, и бороться. Ну, а так ведь не бывает.

Те события, которые в Польше происходят, они могут и у нас повториться, по-моему. Если мы будем вести такую благодушную линию, что каждый день только пишем приветствия… Это болтовня, это самореклама. Нам нужна борьба, как это ни трудно, а мы создаём иллюзию…

Я смеюсь, получаю к Новому году приветствия: желаю вам спокойной жизни и прочее. Они желают спокойной жизни, а я знаю, что это невозможно! Если я захочу спокойной жизни, значит, я омещанился!

Свою задачу как министр иностранных дел я видел в том, чтобы как можно больше расширить пределы нашего Отечества. И кажется, мы со Сталиным неплохо справились с этой задачей».

«…Вспоминается рассказ А. И. Мгеладзе /Первый секретарь ЦК КП Грузии в последние годы жизни И. В. Сталина/, дополненный Молотовым, о том, как после войны на дачу Сталина привезли карту СССР в новых границах — небольшую, как для школьного учебника. Сталин приколол её кнопками на стену:

«Посмотрим, что у нас получилось… На Севере у нас всё в порядке, нормально. Финляндия перед нами очень провинилась, и мы отодвинули границу от Ленинграда. Прибалтика — это исконно русские земли! — снова наша, белорусы у нас теперь все вместе живут, украинцы — вместе, молдаване — вместе. На Западе нормально. — И сразу перешёл к восточным границам. — Что у нас здесь?.. Курильские острова наши теперь, Сахалин полностью наш, смотрите, как хорошо! И Порт-Артур наш, и Дальний наш, — Сталин провёл трубкой по Китаю, — и КВЖД наша. Китай, Монголия — всё в порядке… Вот здесь мне наша граница не нравится!» — сказал Сталин и показал южнее Кавказа». /Молотов — Чуев/.

КРАТКАЯ БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА:

1949 г. Ответы на вопросы генерального европейского директора американского агентства «Интернейшнл Ньюз Сервис». Постановление «О новом снижении с 1 марта 1949 года государственных розничных цен на товары массового потребления». Переговоры с правительственной делегацией Корейской Народно-демократической республики об экономическом и культурном сотрудничестве. Участие в совместном заседании Совета Союза и Совета Национальностей пятой сессии Верховного Совета СССР. Приветствие Марселю Кашену. Приветствие Вильгельму Пику и Отто Гротеволю. Приветствие Ким Ир Сену. Поздравление московскому автозаводу им. Сталина в связи с 25-летием завода. Поздравление Маршалу Чойболсану и монгольскому народу в связи с 25-летием провозглашения Монгольской Народной республики.

«В связи с 70-летием поступило 15040 подарков и более 800 тысяч рапортов, благодарственных писем и адресов. Кроме того, в течение последних двадцати пяти лет на имя товарища Сталина было прислано 4140 подарков и 104048 рапортов, благодарственных писем и адресов. Всего на 15 апреля 1950 года поступило 19180 подарков и около миллиона рапортов, благодарственных писем и адресов. Подарки и пр. шли со всех концов мира. Поступление продолжается».

«Сталин не рассматривал эти подарки как личную собственность. В его понятиях они принадлежали государству, с которым он себя отождествлял. 22 декабря 1949 года в Музее изобразительных искусств им. Пушкина, в Музее революции СССР и Политехническом музее была развёрнута выставка подарков любимому вождю». /Е. Громов/ СЛОВО К ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ

/Исаковский. 1949 год/

Спасибо Вам, что в годы испытаний Вы помогли нам устоять в борьбе. Мы так Вам верили, товарищ Сталин, Как может быть не верили себе. Вы были нам оплотом и порукой, Что от расплаты не уйти врагам. Позвольте ж мне пожать Вам крепко руку, Земным поклоном поклониться Вам… За Вашу верность матери-Отчизне, За Вашу мудрость и за Вашу честь, За чистоту и правду Вашей жизни, Зато, что Вы такой, какой Вы есть. Спасибо Вам, что в дни великих бедствий О всех о нас Вы думали в Кремле. За то, что Вы повсюду с нами вместе. За то, что Вы живёте на земле.

«…Главное достоинство романа Лациса состоит не в изображении отдельных героев, а в том, что главным и подлинным героем романа является латышский народ… Роман Лациса есть эпопея латышского народа, порвавшего со старыми буржуазными порядками и строящего новые социалистические порядки». /И. Сталин/

«Второй вопрос относился к Достоевскому. Я с ранней молодости считал Достоевского во многом самым большим писателем нашего времени и никак не мог согласиться с тем, что его атакуют марксисты.

Сталин на это ответил просто:

— Великий писатель — и великий реакционер. Мы его не печатаем, потому что он плохо влияет на молодёжь. Но писатель великий!» /М. Джилас/

«…Димитров, примирительно и почти послушно:

— Верно, мы ошиблись. Но мы учимся и на этих ошибках во внешней политике.

Сталин, резко и насмешливо:

— Учитесь. Занимаетесь политикой пятьдесят лет и — исправляете ошибки! Тут дело не в ошибке, а в позиции, отличающейся от нашей.

Я искоса посмотрел на Димитрова: уши его покраснели, а по лицу, в местах как бы покрытых лишаями, пошли крупные красные пятна. Редкие волосы растрепались, и их пряди мёртво висели на морщинистой шее. Мне его было жаль. Волк с Лейпцигского процесса, дававший отпор Герингу и фашизму в зените их силы, выглядел уныло и понуро. Сталин продолжал:

— Таможенный союз, федерация между Румынией и Болгарией — это глупости! Другое дело — федерация между Югославией, Болгарией и Албанией. Тут существуют исторические и другие связи. Эту федерацию следует создавать чем скорее, тем лучше. Да, чем скорее, тем лучше — сразу, если возможно, завтра! Да, завтра, если возможно! Сразу и договоритесь об этом».

— Следует свернуть восстание в Греции, — он именно так и сказал: «свернуть». — Верите ли вы, — обратился он к Карделю, — в успех восстания в Греции?

Кардель отвечает:

— Если не усилится иностранная интервенция и если не будут допущены крупные политические и военные ошибки…

Но Сталин продолжает, не обращая внимания на слова Карделя:

— Если, если! Нет у них никаких шансов на успех. Что вы думаете, что Великобритания и Соединённые Штаты — Соединённые Штаты, самая мощная держава в мире, — допустят разрыв своих транспортных артерий в Средиземном море? Ерунда. А у нас флота нет. Восстание в Греции надо свернуть как можно скорее». /М. Джилас/

«Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключалось в том, чтобы изменить его».

Коммунизм и коммунисты всегда и всюду побеждали — пока возможно было осуществление этого единства их учения с практикой. Сталину же непостижимую демоническую силу придало упорство и умение соединять марксистско-ленинское учение с властью, с государственной мощью. Потому что Сталин — не политический теоретик в полном смысле этого слова: он говорит и пишет только тогда, когда его к этому принуждает политическая борьба — в партии, в обществе, а чаще всего и тут и там одновременно. В этом слиянии мысли и реальности, в этом деловитом и неотвлечённом прагматизме и состоит сила и оригинальность взглядов Сталина…

Следует добавить: упуская и недооценивая это качество его взглядов или формально подходя к его текстам, и догматики на Востоке, и многие серьёзные исследователи Сталина на Западе затрудняют себе сегодня разгадку его личности и условий, в которых он пришёл к власти.

Необходимо ещё раз повторить, что сталинский марксизм, сталинские взгляды никогда не проявляются — как будто их вовсе не существует, отдельно от нужд послереволюционного советского общества и советского государства. Это марксизм партии, жизненная необходимость которой — превращаться во власть, в «ведущую», господствующую силу.

Своё отношение к Марксу и Энгельсу Сталин, разумеется, никогда открыто не высказывал. Это поставило бы под угрозу веру верных, а тем самым и его дело и власть. Он сознавал, что победил прежде всего потому, что наиболее последовательно развивал формы, соединяющие догматы с действием, сознание с реальностью.

Сталину было безразлично, исказил ли он при этом ту или иную основу марксизма». /М. Джилас/

«Законченность, то есть «научность» марксизма, герметическая замкнутость общества и тотальность власти толкали Сталина на непоколебимое истребление идеологических еретиков жесточайшими мерами, — а жизнь вынуждала его самого «предавать», то есть изменять, самые «святые» основы идеологии. Сталин бдительно охранял идеологию, но лишь как средство власти, усиления России и собственного престижа. Естественно поэтому, что бюрократы, считающие, что они и есть русский народ и Россия, по сегодняшний день крутят шарманку о том, что Сталин, несмотря на «ошибки», «много сделал для России»… Кто знает, может, Сталин в своем проницательном и немилосердном уме и считал, что ложь и насилие и есть то диалектическое отрицание, через которое Россия и человеческий род придут наконец к абсолютной истине и абсолютному счастью?» /М. Джилас/

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Итак, Иосифу досталось засыхающее, почти лишённое корней дерево, где, умирая, каждый лист, каждая ветвь пытались в агонии оттянуть соки на себя. А общественное мнение утверждало, что смешно и даже преступно /поскольку ущемляет права каждого отдельного листа/ работать на Целое. Что этого Целого вообще нет, и смысла ни в чём нет, и Истины нет. Что вообще искать Истину и Смысл — преступление и блажь, что Россия вечно «мутит воду», за что её давно пора стереть с лица земли или, по крайней мере, надеть на неё смирительную рубашку и изолировать от «приличного общества».

Как выразился изящно господин Парамонов с радио «Свобода» — «Автор продолжает искать истину, не подозревая, что истина в гонораре».

— Так и сказал? — захлопал АГ чёрными ладошками. — Спиши мне эту песню!

— Уже списал, дарю для Суда. Истина для таких господ если и есть, то она вроде пушкинской Золотой рыбки, должной служить у старухи — цивилизации «на посылках». Чем это кончилось — всем известно.

Итак, Иосифу оставалось лишь одно — заставить засыхающее дерево функционировать в соответствии с Замыслом — все его части согласованно служить Целому. Это была основа его идеологии, он принуждал их это делать. Ну а иные, лучшие «листья» Иосифа, служили Замыслу жертвенно и радостно, хоть и не верили в божественное своё происхождение, зная, что скоро облетят и исчезнут, просто став удобрением для будущих листьев и жизни Дерева.

Это делало их подвиг ещё более прекрасным и трогательным — не ведающих, что Дерево растёт к Небу, и давший кому-то жизнь сам становится жизнью. «Все да едины будут» во имя исполнения Замысла, который есть Жизнь — вот девиз царствия Иосифа. Так за что же им, листьям — и рабам, и сынам, и наёмникам — судить его, спасшего их, избавившего от страшной участи бесполезных засохших ветвей, которые, по грозному Божию определению, «отсекают и бросают в огонь»? За что судить человека, который, увидав умирающее дерево, попытался спасти его? Пусть даже не строго по закону, неумело, порой варварскими методами, но всё же СПАСТИ!

Он прозрел Божий Замысел исторического процесса — формирование преображённого Нового Адама, богочеловека, способного жить в Царствии, где каждая животворящая клетка, /дающая другим жизнь/ станет необходимой составной частью этой единой вселенской души богочеловечества. Где каждая часть — вечна, неповторима и бесценна… Если осознает и исполнит на земле своё предназначение — животворить, сеять в жизнь.

«А в общем, надо просто помнить долг, от первого мгновенья до последнего…» — как пелось в самом популярном советском сериале. Лучше не скажешь. Ты получил от Творца в долг жизнь, силы, здоровье, таланты, разум и должен, реализовав их, исполнить то, для чего призван. Помнить ДОЛГ, возвращать его «от первого мгновения до последнего» — таков путь в Царствие. Путь этот индивидуален, нельзя сказать, что государство Иосифа всех вело к Жизни. Но можно твердо сказать, что оно уводило от «смерти второй».

«Выйди от неё, народ Мой»…

Иосиф пытался «кроить новые мехи», сам быть «инженером человеческих душ», способных жить в «будущем веке» и отчаянно призывал, а то и принуждал служителей культуры, обладающих даром слова, стать его соратниками. Они это делали плохо, с кукишем в кармане, и Иосиф втайне презирал и ненавидел их, предающих не столько его лично, но Дело.

* * *

Варя оказалась, как всегда, права. После нескольких младенчески-светлых, беззаботных и умиротворённых дней придёт предотъездная суета и суматоха, на тридцатое августа уже была заказана машина. Варе надо было готовить детей к школе, срочно что-то выкапывалось, солилось, консервировалось, закатывалось. Выдохшийся в погоне за недосягаемым Фавором Ганя бросил кисти и то спал, то впадал в отчаянье, раздражался, взрываясь по малейшему поводу, и бывал совершенно несносным, терпя только общество Иоанны. Благо свою работу она благополучно сдала. Теперь они практически не разлучались, спасаясь от непривычного разора вокруг, всех этих ящиков, корзин, банок, крышек, одуряющих запахов, беготни и криков. Уходили в лес или на озеро, захватив с собой хлеб, яблоки и книжки, и всё вроде бы было по-прежнему, но нет. ЭТО, тёмно-душное и жаркое, как предгрозовое дыхание, надвигалось на них, выжидало, и оба его ощущали всё острей. Уже не сплетали гуляя, по-детски руки, старались не касаться друг друга, прятали взгляды, но чем более они отодвигались, тем неудержимее их тянуло друг к другу, и бросало в жар, каждая клетка трепетала, казалось, от случайного взгляда или прикосновения. Как плюс и минус. Ближе, ближе… Предвкушение огненного, как молния, соединения и смертельного стремительно-блаженного падения в бездну. Оба понимали, что это совершенно невозможно, они стали бояться друг друга и самих себя и в глубине души радовались, что приближается тридцатое, когда все, кроме деда, уедут. А следом и Иоанна отвезёт свои и ганины вещи в Москву, картины — на квартиру к Златовым, а сам Ганя поедет в Лавру, где начинаются занятия. И видеться они будут крайне редко, и их отношения снова обретут неземную чистоту и бесплотность, и можно будет при слове «Ганя» не замирать в смертельно-сладкой истоме сползания в пропасть, а как прежде, будто два крыла одной птицы, невесомо парить над этой пропастью.

Был ещё некто третий, заметивший перемену в их отношениях. Последние несколько дней Иоанна часто ловила на себе до неприличия неотвязный сумрачный взгляд Глеба. Глеб тоже не принимал участия в предотъездных хлопотах, которые его заметно раздражали, демонстративно сидел на скамье в глубине сада у калитки. Иоанна с Ганей вынуждены были всякий раз проходить мимо, он едва откликался на приветствие, сверлил взглядом, а накануне отъезда, поймав Иоанну одну, жестом приказал сесть рядом.

— Ехала бы ты сама, Иоанна. А Игнатий с нами, на машине.

— Там ведь кузов открытый…

— Ничего картинам не сделается, погоду обещают хорошую, плёнкой прикроем. Уезжай, Иоанна.

Она всё поняла, молчала растерянно.

— Не обижайся, ты же умница, сама всё знаешь. Дай ему свободу, слышишь? Игнатий принадлежит Господу.

— Я это знаю лучше тебя. И вообще… Может, ты позволишь нам самим…

— Не позволю! — рявкнул Глеб, — Знаю, ты на всё согласишься, и мужа бросить, и матушкой стать, и сама в монашки… Но нет, никогда! Пусть хоть он вырвется! Нет, уж ты погоди, послушай… Ты знаешь, я люблю Варю, детей, но один Господь знает, как я завидую Игнатию… Что он свободен, принадлежит лишь Небу… Избранничество, царский путь… И я бы мог… Господь иначе распорядился, у меня свой крест, жаловаться грех, но… Смотри, Игнатий возненавидит тебя!..

Возможность ганиной к ней ненависти была настолько нелепой, что Иоанна усмехнулась невольно, чего, видимо, не стоило делать, ибо Глеб, окончательно рассвирепев, хотел выкрикнуть что-то совсем уж непотребное в её адрес, но сдержался и ринулся к дому.

Бедный Глеб в роли Пигмалиона! Ученик превзошёл учителя. О эта жажда свободы и полёта… Как несовместима она с необходимостью «в поте лица зарабатывать хлеб свой», выращивать детей в каждодневной суете, несовместима с этим Божьим проклятием — «смертию умрёшь»… Продолжить род… и исчезнуть с лица земли. Иоанна прекрасно понимала Глеба и не обижалась. «Материя» опутала его по рукам и ногам. Многие из лужинцев с многочисленными детьми, грядками, вареньями и соленьями, многословными обязательными, зачастую формальными холодными молитвами и бухгалтерским подсчётом грехов, — они придавлены к земле, — думала Иоанна. Вот почему её не влекло к ним. Суровый приговор: в поте лица хлеб, в муках дети, терние и волчцы… Угодная Богу жизнь — терпеливое несение креста. В этом послушании родовой необходимости — их путь к спасению, к вечности.

Потому что там, в миру — игры. Будь то «чистое искусство» или игры политические, где вместо карт и шахматных фигурок — судьбы людские. Или примитивные утехи плоти, ярмарка тщеславия, обладания — всё это дерзкие опасные игры, ведущие в никуда.

«И вырвал грешный мой язык, и празднословный, и лукавый…». «И если глаз твой соблазняет тебя — вырви его»… Вырви! Если не можешь быть сыном, будь рабом, но не ослушником… Земная жизнь с её страданиями и неизбежной смертью имеет смысл лишь как некая исправительная темница, иначе был бы правомерен бунт Ивана Карамазова против замкнутой злой темницы, не имеющей выхода в Небо. Всё правильно. Кто не в послушании Богу, тот служит дьяволу, — говорят святые отцы, — «Кто не с нами, тот против нас», ибо человеческая воля — воля бесовская.

Есть рабы, есть сыны, подобные Гане… А она? Кто теперь ты, Иоанна? Уже не «внешняя», как они называли чужих, но еще даже не раба. Теплохладная и бескрылая, умершая /как ей самой казалось/ для земли, но не родившаяся для Неба. И поэтому Глеб всерьёз думает, что она способна причинить вред Гане… Неужели он не понимает, что это немыслимо, что она скорее умрёт? Однако паника Глеба передалась и ей. Может, он действительно прав и им грозит опасность? Может, в самом деле, лучше мигом собраться, завести машину и удрать? Ганя всё поймёт и будет благодарен, наверное… Но Боже, какой позор! Неужели она и вправду собой не управляет? И потом — это, скорее всего, их последние часы вдвоём — вечер, ночь и завтрашняя поездка вместе в Москву, о которой она так мечтала… Картины на заднем сиденье, всё прочее в багажнике, а впереди — они с Ганей, плечом к плечу. И скорость — не более семидесяти, а лучше вообще шестьдесят, чтоб, не дай Бог, не тряхнуло картины. Несколько лужинских пейзажей, этюдов, портретов, включая замечательный портрет Егорки, где тот ей особенно кого-то напоминал. И Ганину муку — так и не завершённый «Свет Фаворский». Она будет ехать еле-еле, и остановится время…

И теперь от всего этого отказаться из-за каких-то глупых глебовых фантазий? Ни за что!

И она отправилась помогать паковать вещи, которых со всякими банками-склянками оказалось неправдоподобно много. Потом наскоро поужинали, потом таскали тюки и коробки в машину, и все помогали, и Ганя помогал, и стал накрапывать дождик /«Вот видишь, Глеб, а ты хотел картины везти, да и куда бы ты их поставил?»/. И Глеб кивнул, соглашаясь, отмахнулся, ему уже было не до них с Ганей, он рассаживал в кузове детей, совал кому кусок плёнки, кому брезент. Потом что-то забыли, потом, наконец, тронулись, перекрестившись на дорожку, замахали весело из-под плёнки и брезента, хлопнула дверца кабины и… Ловушка захлопнулась.

Ловушка захлопнулась. Иоанна осознала это как-то сразу, глядя на неестественно застывшую ганину улыбку вслед удаляющейся машине. И откровенно облегчённый зевок дяди Жени, означающий, что он сейчас посмотрит «Время» и отправится спать с одним из подаренных Иоанной детективов — несколько обязательных страничек перед сном. А может, и сразу заснёт после трудного дня.

Дядя Женя любил пору, когда все уезжали, и задерживался иной раз до морозов.

Дождик, слава Богу, продолжал капать, что исключало, прогулку. Ганя пробормотал, что идёт паковать картины, а Иоанна с дедом пошли к дому, скучному и непривычно пустынному на фоне серого промокшего неба и голого обобранного сада.

— Спокойной ночи, дядя Женя, завтра рано вставать.

— Спокойной ночи.

Она пошла к себе наверх, тоскливо осознавая, что ее твердо-благоразумное намерение сейчас же лечь спать абсолютно неосуществимо, что стук захлопывающейся дверцы кабины, ладошки и мордашки из-под брезента, деревянная ганина улыбка, голый сад, голый парник, трепещущий обрывками плёнки в такт колдовскому бормотанию дождя, — всё это означает лишь одно — они с Ганей только вдвоём. Может, в последний раз в земной жизни, на клочке вселенной в 15 соток, огороженном дощатым забором. Им дарована ночь с тридцатого на тридцать первое августа, в последней четверти двадцатого века, и невыносимо провести её врозь. Но ещё невозможнее — вместе, потому что проклятая память упорно увлекала её в ту ночь между Москвой и Ленинградом, в пропахшее мандаринами и винными парами купе. Их когда-то рассечённые и спустя вечность вновь соприкоснувшиеся тела в блаженно-смертельной агонии иллюзорного соединения, её пальцы в спутанной ганиной гриве, его аспидно-чёрные зрачки в разорвавшем тьму свете проносящейся станции, зажавшая ей рот рука, запрокинутое лицо в белесом ореоле видавшей виды эмпээсовской подушки… И нещадно чавкающая лязгающая качка — будто сама преисподняя заглатывает жадно, дробит, молотит зубами их одну на двоих плоть, гибнущую в последней муке вселенской катастрофы. Начала конца и конца начала…

Она помнила только это, всё отчётливее и ярче, каждое мгновение, каждую деталь, и колдовское бормотание дождя внушало ей, что сейчас всё повторится и никуда от этого не уйти. Тот крик летящей в бездну, воссоединившейся на миг и снова рвущейся надвое плоти, встречи жизни со смертью, муки с блаженством, благословения с проклятием. Снова испытать это и умереть. Нет, не умереть, смерть — это слишком легко, если под этим понимать небытие. В ад, в пекло… «Будто ты знаешь, что такое пекло!» — пробовала она себе возражать, тут же отметая возражение, потому что пеклом — всепожирающим, нестерпимым, адским был терзающий её сейчас огонь, от которого корчилось в муках тело, рвущееся к Гане.

Она шагнула на балкон, но дождь не принёс облегчения, он казался горячим. Невидимые капли обжигали и без того раскалённое тело, казалось, превращаясь в кипяток, в пар. И было лишь одно спасение — смутное пятно света в глубине сада, окно ганиной мастерской. Хуже всего было знание, что на том же огне сейчас сгорает Ганя, глядя сквозь колдовскую дождевую стену на застеклённую дверь балкона. Или не глядя, но всё равно видя лишь её запрокинутое лицо в ореоле эмпээсовской подушки, в пляске огней проносящейся станции, вдыхая запах мандаринов и слыша лишь её крик под своей ладонью. Они были одно, она не только рвалась к нему, но и желала себя его глазами, желала первозданной полноты бытия, сознавая одновременно, что это искус, обман. И горела, как и он, обоюдным огнём. Невозможно было преодолеть этот безудержный порыв к воссоединению предназначенных «в предвечном совете» друг другу половинок некогда рассечённой плоти. Она тщетно попробовала молиться, от слов молитвы пламя лишь на мгновение утихало, чтоб туг же снова взметнуться до небес, терзая взбесившееся тело. И она знала, что так же тщетно пытается молиться Ганя, и так же не в силах вырваться из адского плена.

— Иди же ко мне, иди! — неотступно звал ганиным голосом, кажется, зарядивший на всю ночь дождь. Ей стало совершенно ясно, что не в человеческих силах выстоять. Но ещё невозможнее было не выстоять.

И тогда подвернулось решение совершенно экстравагантное и дикое, вернее, не решение, а инстинкт отравленного зверя, находящего вслепую и ползком нужную травку.

На одном дыхании она кинулась вниз на кухню к дяди жениному заветному шкафчику, достала литровую бутыль с настоенным на калгановом корне самогоном, плеснула в стоящую на столе немытую чашку золотистую жидкость и стараясь не смотреть на входную дверь, глотнула залпом вместе со всплывшими чаинками. Запила прямо из чайника заваркой, прислушалась к себе, плеснула ещё. Допила заварку и плюхнулась на табуретку, откусив от почему-то оказавшегося в руке неправдоподобно кислого яблока. Всё.

Из-за двери дяди жениной комнаты доносился, слава Богу, храп. А ведь он мог и не спать с очередным детективом и выйти на шум… Она представила себе ту ещё сценку, но улыбнуться не получилось — лицо одеревенело, стены комнаты, все предметы вокруг и сама Иоанна сдвинулись с мест, словно катастрофически пьянея вместе с ней.

Теперь скорее наверх! Только б не упасть. Так, молодец… Теперь дверь изнутри на ключ. А ключ вниз с балкона на дорожку. Она услыхала, как он звякнул о бетонную плитку. Всё.

Золотое ганино окно медленно уплывало в вечность, покачиваясь на волнах мироздания, и качалась вместе с балконом комната, и одураченный колдовской дождь в бессильной ярости плевал в стекло балконной двери.

— Всё! — неизвестно кому в третий раз сказала Иоанна и рассмеялась. Платье, лицо были мокрыми — то ли от слез, то ли от дождя. Боже, какая она пьяная, никогда столько не пила… Почему-то в комнате уже не было света — может, она сама и выключила, но до койки теперь не добраться. Славный самогон у дяди Жени! И опять, как зверь, она слонялась по тёмной комнате, борясь с дурнотой, пока не ткнулась носом в связку засушенной мяты. Вдох, ещё, ещё… И отступила дурнота, постепенно угомонилась вселенская качка, наконец-то проступили в кромешной тьме очертания койки-пристани, на которой так и проспала она до утра мертвецким сном. Одетая, в обнимку с колючим мятным снопом из лужинского леса.

Славный был самогон у дяди Жени, славная мята в Лужине… Наутро у неё совсем не болела голова, только слегка пошатывало, и тело казалось уязвимо-хрупким, будто из тонкого стекла. Дождя как не бывало, сверкал каплями, греясь на последнем летнем солнце, умытый сад. Дед внизу гремел вёдрами, таская дождевую воду из полных бочек в дом. Иоанна крикнула, что уронила ключ, и он ничуть не удивился, освободил пленницу, сказав, что поставил чайник и чтоб она сходила за Ганей.

Ганя крепко спал на диване среди упакованных вещей, тоже одетый, и Иоанна подумала, какое счастье, что можно просто сесть рядом, провести рукой по волосам, по щеке и позвать пить чай, потому что всё прошло… И услышать его светлое, как солнце из-за туч:

— Иоанна…

И содрогнулась, что всё могло быть иначе.

Никогда они не расскажут друг другу, как преодолели последнюю свою лужинскую ночь. Последнюю, они оба знали, что она — последняя. Они победили, наваждение прошло.

К Москве, как и мечталось, она старалась ехать как можно медленнее, Ганя дремал у неё на плече. И, дивная награда — райская первозданность единения, будто чья-то невидимая рука перенесла их в тот самый незакатный сад. Остановилось время, остановился её жигуленок, остановились и облака над подмосковной трассой и поток машин. Рабски-греховная, тяжко придавленная к земле плоть уже не довлела над ними. Они преодолели её, они были свободны — два крыла птицы, соединённые в свободном полёте друг с другом и с Небом. И если верно, что браки совершаются на небесах, то в то прекрасное мгновение между Лужиным и Москвой само Небо благословило их.

ПРЕДДВЕРИЕ

«…Явление Сталина весьма сложно и касается не только коммунистического движения и тогдашних внешних и внутренних возможностей Советского Союза. Тут поднимается проблема отношений идеи и человека, вождя и движения, роли насилия в обществе, значения мифов в жизни человека, условий сближения людей и народов. Сталин принадлежит прошлому, а споры по этим и схожим вопросам если и начались, то совсем недавно.

Добавлю ещё, что Сталин был, насколько я заметил — живой, страстной, порывистой, но и высокоорганизованной и контролирующей себя личностью. Разве, в противном случае, он смог бы управлять таким громадным современным государством и руководить такими страшными и сложными военными действиями?

Поэтому мне кажется, что такие понятия, как преступник, маньяк и тому подобное, второстепенны и призрачны, когда идёт спор вокруг политической личности. При этом следует опасаться ошибки, в реальной жизни нет и не может быть политики, свободной от так называемых низких страстей и побуждений. Уже тем самым, что она есть, сумма человеческих устремлений, политика не может быть очищена ни от преступных, ни от маниакальных элементов. Поэтому трудно, если не невозможно, найти общеобязательную границу между преступлением и политическим насилием. С появления каждого нового тирана мыслители вынуждены наново производить свои исследования, анализы и обобщения.

При разговоре со Сталиным изначальное впечатление о нём как о мудрой и отважной личности не только не тускнело, но и, наоборот, углублялось. Эффект усиливала его вечная, пугающая настороженность. Клубок ощетинившихся нервов, он никому не прощал в беседе мало-мальски рискованного намёка, даже смена выражения глаз любого из присутствующих не ускользала от его внимания…

Но Сталин — это призрак, который бродит и долго еще будет бродить по свету. От его наследия отреклись все, хотя немало осталось тех, кто черпает оттуда силы. Многие и помимо собственной воли подражают Сталину. Хрущёв, отрицая его, одновременно им восторгался. Сегодняшние вожди не восторгаются, но зато нежатся в лучах его солнца. И у Тито, спустя пятнадцать лет после разрыва со Сталиным, ожило уважительное отношение к его государственной мудрости. А сам я разве не мучаюсь, пытаясь понять, что же это такое моё «раздумье» о Сталине? Не вызвано ли и оно живучим его присутствием во мне?

Что такое Сталин? Великий государственный муж, «демонический гений», жертва догмы или маньяк и бандит, дорвавшиеся до власти? Чем была для него марксистская идеология, в качестве чего использовал он идеи? Что думал он о деяниях своих, о себе, своём месте в истории?

Вот лишь некоторые вопросы, искать ответы на которые понуждает его личность. Обращаюсь к ним как к задевающим судьбы современного мира, особенно коммунистического, так и ввиду их, я бы сказал, расширенного вневременного значения». /М. Джилас/

«До сих пор выглядит несколько фантастическим, что — в дополнение к другим своим заботам и постам — Сталин возложил на себя обязанности Верховного Литературного Критика. Но он и на самом деле читал рукописи большинства известных писателей до их публикации, частью по соображениям политическим, но, очевидно, и из чистого интереса тоже. Удивительно, где он время находил? И тем не менее достоверных свидетельств — не перечесть. Сталин аккуратно вносил в рукописи исправления зелёным и красным карандашом.

…Нам, на Западе, нелегко уяснить, что писатели — и слово письменное — в России имеют куда более важное значение. И это одна из причин, по которой Сталин взял на себя роль верховного цензора: если вы считаете, что письменное слово воздействует на поведение людей, то упускать его из виду не станете. Цена нашей полной литературной свободы на Западе та, что в реальности, коль скоро доходит до дела, никто не верит, будто литература имеет какое-то значение. Русские же со времён Пушкина убеждены, что литература непосредственно сопряжена с делом, поэтому место и функция их писателей в обществе разительно отличается оттого, что выпадает на долю западных коллег. За своё место и за своё значение советским писателям приходится расплачиваться: частенько — ущемлением гражданских прав, порой — жизнью. Писатель у них — это глас народа до такой степени, какую мы чаще всего абсолютно не способны ни постичь, ни оценить.

В царской России, где не существовало никаких иных легальных средств оппозиции, многие писатели возложили её функции на себя, сделалась средством протеста. Белинский, Чернышевский, Толстой, Горький — все они занялись делом, которое в нашем обществе творилось бы политиками». / Чарльз П. Сноу/

«Мы не можем сказать, что его поступки были поступками безумного деспота. Он считал, что так нужно было поступать в интересах партии, трудящихся масс, во имя защиты революционных завоеваний. В этом — то и заключается трагедия!» /Н. Хрущёв/

«Тогда Черчилль подробно раскрыл секретный план англо-американского наступления в районе Средиземноморья под кодовым названием «Факел». Сталин слушал внимательно, с растущим интересом. «Да поможет вам Бог в этом деле», — сказал он. Он задал много вопросов, потом кратко охарактеризовал важное значение этой операции. «Данная им замечательная характеристика этого плана произвела на меня глубокое впечатление, — писал Черчилль, — Она показала, как быстро и полно русский диктатор овладел проблемой, до того не известной ему. Немногие люди могли бы за несколько минут так глубоко понять причины и мотивы, над которыми мы так долго бились. Он моментально разобрался во всём»./Я. Грей/

«Когда я уходила, отец отозвал меня в сторону и дал мне деньги. Он стал делать так в последние годы, после реформы 1947 года, отменившей бесплатное содержание семей Политбюро. До тех пор я существовала вообще без денег, если не считать университетскую стипендию, и вечно занимала у своих «богатых» нянюшек, получавших изрядную зарплату.

После 1947 года отец иногда спрашивал в наши редкие встречи: «Тебе нужны деньги?» — на что я отвечала всегда «нет». — «Врёшь ты, — говорил он, — сколько тебе нужно?» Я не знала, что сказать. А он не знал ни счёта современным деньгам, ни вообще сколько что стоит, — он жил своим дореволюционным представлением, что сто рублей — это колоссальная сумма. И когда он давал мне две-три тысячи рублей, — неведомо, на месяц, на полгода, или на две недели, — то считал, что даёт миллион…

Вся его зарплата ежемесячно складывалась в пакетах у него на столе. Я не знаю, была ли у него сберегательная книжка, — наверное нет. Денег он сам не тратил, их некуда и не на что было ему тратить. Весь его быт, дачи, дома, прислуга, питание, одежда, — всё это оплачивалось государством, для чего существовало специальное управление где-то в системе МГБ, а там — своя бухгалтерия, и неизвестно, сколько они тратили… Он и сам этого не знал. Иногда он набрасывался на своих генералов из охраны, на Власика, с бранью: «Дармоеды! Наживаетесь здесь, знаю я, сколько денег у вас сквозь сито протекает!» Но он ничего не знал, он только интуитивно чувствовал, что улетают огромные средства… Он пытался как-то провести ревизию своему хозяйству, но из этого ничего не вышло — ему подсунули какие-то выдуманные цифры. Он пришёл в ярость, но так ничего и не мог узнать. При своей всевластности он был бессилен, беспомощен против ужасающей системы, выросшей вокруг него как гигантские соты, — он не мог ни сломать её, ни хотя бы проконтролировать… Генерал Власик распоряжался миллионами от его имени, на строительство, на поездки огромных специальных поездов, — но отец не мог даже толком выяснить где, сколько, кому…» Св. Аллилуева/

«Дармоедкой живёшь, на всём готовом?» — спросил он как-то в раздражении. И узнав, что я плачу за свои готовые обеды из столовой, несколько успокоился. Когда я переехала в город, в свою квартиру, — он был доволен: хватит бесплатного жительства… Вообще никто так упорно как он не старался привить своим детям мысль о необходимости жить на свои средства. «Дачи, казённые квартиры, машины, — всё это тебе не принадлежит, не считай это своим», — часто повторял он». /Св. Аллилуева/

«Вот какой разговор состоялся у Джиласа со Сталиным в 1944 году, в то время, когда Рузвельт и Черчилль поздравляли друг друга с ловкостью, с какой они ладят с Дядюшкой Джо:

«Вы, может, полагаете — на том только основании, что мы союзники англичан, — будто мы забыли, кто они такие и кто такой Черчилль. Им ничто не доставляет большего удовольствия, как обвести своих союзников вокруг пальца. Во время первой мировой войны они постоянно обманывали русских и французов. А Черчилль? Черчилль — это человек, который у вас из кармана копейку утащит, если вы за ним не будете приглядывать. Да, да, копейку утащит из кармана! А Рузвельт? Рузвельт не таков. Этот руку запускает только за крупной монетой. А вот Черчилль — Черчилль и за копейку готов…» /Чарльз П. Сноу/

«С его точки зрения, России предстояло самой позаботиться о себе: спасать её некому. Советской системе суждено либо выжить в России, либо погибнуть в ней. Стране необходимо полагаться на себя самоё. Эту точку зрения он завуалированно изложил задолго до революции. Высказаться до конца откровенно ему так и не пришлось, но, несомненно, что внутренняя логика его политической жизни основывалась именно на этом. С годами Сталин всё больше убеждался в том, что ни одно развитое общество не допустит революции. Централизованная государственная власть год от года делалась всё более неколебимой. По-видимому, произвела на него впечатление и приспособляемость капиталистических структур. Изначальное суждение Сталина оказалось верным.

Суждение это /или точнее — это интуитивное провидение/ наделяло Сталина целеустремлённостью и силой… Страну предстояло силой втащить в современное индустриальное государство за половину жизни поколения, иначе она отстала бы безнадёжно. Что бы Сталин ни натворил, в этом он был явно прав.

Решения абсолютные не принимались им до тех пор, пока не была выиграна битва за власть. Начать с того, что почти всё время, пока был жив Ленин, Сталин действовал осторожно. Тихой сапой он прибрал к рукам аппарат партии, пока другие либо не замечали, что он творил, либо считали это рутинной организационной работой, к какой он был пригоден. Сталин понимал больше. Он завладел партийной кадровой машиной, ибо сознавал: тот, кто управляет кадрами, управляет львиной долей государственных структур. Назначения, продвижения, смещения, понижения — тому, на чьём столе собраны все эти личные дела, и принадлежит реальная власть…

Припоминаю, как-то раз в конце 40-х годов мне довелось позвонить приятелю-чиновнику /с тех пор он сам стал важной персоной/ по поводу назначения, которое касалось нас обоих. Я упомянул Казначейство. Голос приятеля в телефонной трубке упал до почтительного шепота: «Они знают об этом ужасно много». Что ж, Сталин знал ужасно много о подающих надежды назначенцах в коммунистической партии». /Чарльз П. Сноу/

«Не теряя времени, он приступил (в какой-то мере был вынужден к тому, ибо ход подобных процессов неумолим и неизбежен, тут одна из причин, почему его враги оказались столь слабы) к величайшей из промышленных революций. «Социализм в одной стране» должен был заработать. России в десятилетия предстояло сделать примерно то же, на что у Англии ушло 200 лет. Это означало: всё шло в тяжёлую промышленность, примитивного накопления капитала хватало рабочим лишь на чуть большее, чем средства пропитания. Это означало необходимое усилие, никогда ни одной страной не предпринимавшееся. Смертельный рывок! — и всё же тут Сталин был совершенно прав. Даже сейчас, в 60-е годы, рядом с техникой, не уступающей самой передовой в мире, различимы следы первобытного мрака, из которого приходилось вырывать страну.

Сталинский реализм был жесток и лишён иллюзий. После первых двух лет индустриализации, отвечая на мольбы попридержать движение, выдержать которое страна больше не в силах, Сталин заявил:

«Задержать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим! Старую Россию… непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы или польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все — за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это было доходно и сходило безнаказанно. Помните слова дореволюционного поэта: «Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь».

…Мы отстали от передовых стран на 50 — 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Доныне на это никому из умеренно беспристрастных людей возразить нечего. Индустриализация сама по себе означала лишения, страдания, но не массовые ужасы. Коллективизация сельского хозяйства дала куда более горькие плоды. Осуществление грандиозной индустриализации требовало больше продуктов для городов и меньше работающих на земле. Крестьянское хозяйство для того не подходило…

В Советском Союзе оба процесса приходилось осуществлять в одни и те же месяцы, в те же самые два-три года. С чудовищными человеческими потерями. Целый класс богатых крестьян /кулаков, то есть фермеров, использовавших наёмных рабочих/ был стёрт с лица земли… Трудно не признать: некий вид коллективизации, действительно, диктовался ходом событий. Старое российское крестьянское сельское хозяйство, по западным меркам, пребывало в средневековье.

Так что провести в ней с совершеннейшим мастерством и человечностью коллективизацию было бы непросто. На деле же её провели из рук вон плохо, хуже некуда, и современная Россия по сей день расплачивается за это.

…Только не надо думать, будто Сталин, несмотря на признание Черчиллю, воспринимал эти события как личное страдание. Люди дел и свершений, даже склонные к доброте /чего у него никто не замечал/, сделаны не из того теста — иначе они не стали бы людьми свершений и дел. Решения, затрагивающие тысячи или миллионы жизней, принимаются без особых эмоций или, если воспользоваться более точной технической терминологией, без аффекта… Так поступил Асквит, необычайно сердечный человек, утверждая решение о наступлении при Сомме в 1916 году, так поступил Черчилль во вторую мировую войну, так поступил Трумэн, подписывая приказ о применении атомной бомбы». /Чарльз. П. Сноу/

* * *

Она отвезёт благополучно Ганю с картинами к Варе, назавтра Ганя уедет учиться в Лавру, они уже не будут видеться. Иоанна снова с головой окунётся в суету, сценарные и семейные дела, лишь по ночам ей будет сниться Лужино, рыжие стволы закатных лужинских сосен, рыжий дух Альмы трётся о мокрые от росы ноги, и она с Ганей бредут рука об руку и разговаривают молча, без слов. Она будет мечтать, что весной опять напросится к дяде Жене в мансарду, и собирала для него все детективные бестселлеры, но в феврале деда внезапно увезут в больницу с инсультом. Варя будет самоотверженно выхаживать его, не отходя от койки, и вроде бы поставит на ноги, но на восьмое марта несознательные больные раздобудут спирта и устроят женский праздник. В результате — повторный инсульт.

На похороны Иоанна поехать не смогла, была на сороковины, где узнала, что дядя Женя оставил неожиданное завещание, определив полдачи в Лужине племяннику Глебу. Что многочисленная прямая родня в ярости, считает, что выжившего из ума деда охмурили «проклятые сектанты» и грозит судом.

Судиться отец Киприан не благословил и повелел от наследства отказаться, что и было исполнено к величайшему огорчению Иоанны. Хота она в глубине души и восхищалась послушанием Глеба Закону свыше, не позволяющему судиться.

Наследники, видимо, не очень-то веря в твёрдость глебовых намерений, да и не питая особого желания проводить каждое лето в совместных скандалах и препирательствах, решили дачу продать, а деньги поделить.

Прошли весна, лето. Поправки, худсоветы, съёмки, магазины, ссоры с окончательно отбившимся от рук Филиппом и свекровью, которая к старости совсем оборзела, затем в сентябре три недели с Денисом в Пицунде в доме Кинематографистов. Денис видел — что-то с ней творится, но предпочитал ни о чём не спрашивать и не будить спящую собаку. Прогрессирующая потеря интереса к жизни. К киноновинкам, книгам, разговорам, прежним знакомствам и связям. Она будто исправно играла давно надоевшую роль, с покорным равнодушием ожидая, когда же прозвучит её последняя реплика и можно будет уйти со сцены.

После лужинской библиотеки Иоанна начисто охладела к так называемой «светской культуре». Однажды Денис увидел, что она читает на пляже ксерокс — «Лествицу» преподобного отца Иоанна. Прочёл наугад: «Нередко червь, достигнув совершенного возраста, получает крылья и уносится в высоту; так тщеславие, достигнув своей полноты, рождает гордость, сию начальницу и совершительницу всех зол».

— Ну вот, жена в монастырь собирается, а этот — вообще графоман… «Графоманом» был Кравченко, отдыхавший с ними в Пицунде с женой Ниной и сыновьями-близнецами, мастерами спорта по плаванию. Сыновья целыми днями штурмовали море, Нина штудировала зарубежные научные журналы, а остепенившийся, сидящий на диете Кравченко /он в последнее время стал раздаваться/, глотал вместо еды какие-то американские порошки и запоем сочинял детские стишки из жизни насекомых, рыб и млекопитающих. Все были при деле, но Дениса это ужасно раздражало, он считал это «закидонами», мешающими делу. Их общему делу.

— Червь получает крылья и уносится в высоту… Здорово! Тщеславие рождает гордость, сию начальницу и совершительницу всех зол… Разве гордость — такое уж зло?

Иоанна ответила, что за гордость сатана был низвержен с неба, возомнив себя вторым богом, отключив мир бесплотный, а потом и людей от единственного Источника Жизни и ввергнув мироздание во тьму, катастрофу и смерть. Она сказала, что всё, что мы имеем, — дары от Бога, и гордиться этим — безумие.

— Разве от нас ничего не зависит?

Иоанна сослалась на Евангельскую притчу о талантах, данных отлучающимся из дома господином нескольким рабам. Можно талант приумножить и заслужить от Господина похвалу, можно зарыть в землю и просто сохранить, но какой от этого сохранения прок? А можно, что ещё хуже, и врагу служить данными Богом талантами. Здесь у нас свобода выбора.

Тогда Денис спросил, кому же, по её просвещённому мнению, служат они?

Иоанна уже привыкла к неприятию обществом разговоров на религиозные темы, порой прямые усмешки. Они считались чем-то неприличным, вроде разговоров о смерти. Поначалу это обижало, возмущало, изумляло. Как всякой неофитке ей казалось, что стоит лишь заговорить о том, что вдруг стало ясней ясного и важней важного для неё самой, окружающие будут слушать, разинув рот, и побегут если не в церковь, то по читальням и букинистическим в поисках столь труднодоступной тогда духовной литературы. Но семя редко попадало на благодатную почву, люди чаще всего отмахивались, переводили разговор на другую тему, самые просвещённые привычно отшучивались, иные раздражались. Или откровенно намекали, что она «малость того». Иногда, правда, выслушивали, разинув рот, залпом прочитывали, ахали, восхищались и… продолжали спокойненько жить, как жили.

«Мои овцы знают Мой Голос»… А она — разве идёт на Зов? Разве ведёт христианскую жизнь? Она по-прежнему теплохладная, между Небом и землей. Она всё более изнемогала от этой вроде бы нормальной, как у всех, жизни, и опять ненавидела себя. Особенно худо становилось во время так называемого «отдыха», когда, освобождённая от суеты и работы, она оказывалась наедине со своими бичующими мыслями.

— Ну, а мы кому служим, а, Жанна?

Этот денисов вопрос насчёт их совместного творчества она не раз себе задавала и, как ни странно, тут её совесть молчала. Они обличали пороки, высвечивая в людях тёмную, греховную сторону, учили мужеству, честности, добру, справедливости, любви к Родине, защите слабого… Формально далекие от религии, их фильмы были христианскими по сути. Почти вся так называемая культура соцреализма взяла на деле на вооружение христианскую этику. И Кольчугин — вовсе не Джеймс Бонд, хоть и супермен. Бонд защищает совсем другую цивилизацию, мышление, образ жизни. Даже Господь сказал: «Милости хочу, а не жертвы»… То есть не надо Мне ваших подношений, люди. Дайте спасти вас, оказать милость…

Так примерно Иоанна ответит Денису, и это ему понравится. Едва приехав, уже в середине октября, она позвонит Варе и заодно с информацией о Гане, который всё лето служил «на требах» в подмосковном храме, узнает также, что покупатели на лужинскую дачу уже есть, ждут только документов на наследство и будут оформлять продажу… Хотели пятьдесят тысяч, но покупатель, хоть и денежный, зубной техник, упёрся, что больше сорока пяти не даст. На том и порешили. Даже им с Глебом пообещали пять тысяч отстегнуть, что очень кстати — ремонт в квартире затеяли, теперь все подорожало…

До этого разговора она гнала от себя мысли о продаже Лужина, как о неизбежной смерти в каком-то неопределенно далёком абстрактном будущем. И вдруг этот зубной техник, сорок пять тысяч… Сумма показалась одновременно огромной и смехотворной. Да можно ли вообще оценивать Лужино? Лужино было свято. И при мысли, что в ганиной мастерской, её мансарде, за дяди жениным столом и в райски ухоженных уголках сада вместо худеньких тургеневских созданий в длинных юбках и косынках, склонившихся над грядками с Иисусовой или Богородичной молитвами, бородатых их мужей с мудрёными духовными разговорами, их таких обычных и необычных детишек, соблюдающих посты и ходящих на исповедь — всего этого, пусть чужеродного, но единственно возможного в этом доме мира — разместится какой-то зубной техник за сорок пять тысяч, специалист по «мостам» и золотым коронкам, его многочисленные жирные пациенты и пациентки с золотыми зубами, потому что нежирные лечатся в районных поликлиниках, — которые будут пить водку, вытаптывать газоны, жрать в пост отбивные свежевставленными зубами и совокупляться в её мансарде… — при этой мысли она испытала почти физическую боль. И сознание, что в профессии зубного техника нет ничего крамольного и тот может оказаться вполне интеллигентным, непьющим, хорошим семьянином и даже верующим, облегчения не приносило. Желание увидеть Лужино последний раз прежним, неосквернённым, заставило её на другой же день помчаться туда, отложив все дела.

Но лучше б она не ездила. Дом был заколочен, грядки вытоптаны, из многочисленных дыр в заборе просачивалась от соседей всякая прожорливая живность — копались в разорённом цветнике куры, поодаль козы что-то шустро обгладывали, шныряли туда-сюда собаки… Иоанна сама проникла через какую-то дыру, как воровка, и прочие воры её не испугались, но всё-таки с явным возмущением и неохотой /подумаешь, командуют тут всякие!/ покинули территорию.

Иоанна осталась одна, ей хотелось плакать. Дом без хозяина — прежние уже не хозяева, новые — ещё не… Их с Ганей Лужино, которое она видела во сне по ночам, — глоток воды в пустыне, — казалось мёртвым. Даже рыжий дух Альмы его покинул — снова, наверное, ушёл в её детство, в двухэтажный дом с дремучими дверями, откуда и был родом. Только промозглый ноябрьский ветер хлопал разбитой форточкой.

И всё-таки чудо явилось — в лице отца Тихона, к которому завернула она на обратном пути, не надеясь, что храм открыт — день был будний, а время — около одиннадцати. Но батюшка отпевал покойника, возле церкви стоял автобус. Ей, можно сказать, повезло. «И сотвори им вечную память…» «Святый бессмертный, помилуй нас…» Автобус отъехал.

— Батюшка, Вы меня узнаёте?

— А, Иоанна…

Добрые выцветшие голубые глаза, от белых редких прядей и сухой горячей руки, над которой склоняется Иоанна, пахнет ладаном.

— Ну что, голубка, стряслось?

От его «голубки» у неё сразу же глаза наливаются слезами, и она начинает выкладывать всё подряд — про новые грехи, злые помыслы и по-прежнему суетную дурацкую свою жизнь — вроде бы все нормально, как у всех, а тошно и скучно, с каждым днём всё хуже, а тут ещё дача продаётся, где все они жили позапрошлым летом…

— Они теперь по Павелецкой снимают, — сказал батюшка, — Отцу Киприану добираться удобнее, так что слава Богу…

— Да я знаю, я про себя…

— А если про себя, так и покупай дачу-то.

— Я?! — она оторопела. Это ей в голову не приходило.

— Сама жалуешься — жизнь в миру тяготит. Вот я и благословляю… На уединение, труд на земле. И в храм будешь почаще ходить, я уж тогда за тебя возьмусь. А то в ванной, небось, каждый день полощешься, а душе бедной никакого внимания. А потом удивляешься, что душа криком кричит… Не дороже ли душа тела?

Купить Лужино… Это ей казалось всё менее безумным.

— Но ведь… Уже есть покупатель!.. Сорок пять тысяч! Зубной техник.

— А ты полсотни дай. Чего смотришь? Грешит батюшка? Так я этот грех на себя и беру. Я их знаю — продадут тому, кто поболе даст.

Купить Лужино! Теперь она будто на качелях взлетела, захватило дух. Милый, потрясающий отец Тихон! Неужели это возможно? А почему бы нет? Тысяч пятнадцать у неё есть, что-то можно продать, что-то даст Денис, свекровь, знакомые в долг… Собрать можно — она загоралась всё больше.

— А не хватит — добавлю, — батюшка неожиданно озорно, по-молодому улыбнулся, — Тут такое дело. Люди на храм жертвуют, а потратить деньги мы не можем — государству надо почти всё отдавать. А где гарантия, что они на богоугодное дело пойдут? Вот и лежат, вроде кассы взаимопомощи, раздаём понемногу нуждающимся.

— Спасибо, батюшка!

— Благодарить будешь, когда хозяйкой станешь. И не меня, а Господа, если будет на то Его святая Воля.

И, дав Иоанне необходимые наставления относительно её духовной жизни, отец Тихон отпустит с миром. Хотя мира в душе не было — идея покупки Лужина уже овладела по макушку, как всегда случалось с её желаниями.

Сначала она кинулась звонить Варе, едва разыскала её на работе. Варя отнеслась ко всему неожиданно спокойно.

— Ну что ж, было бы неплохо. Отец Тихон — батюшка прозорливый, дурного не посоветует. Дерзай.

И дала телефоны прямых дяди жениных наследников. Те были приятно удивлены, как и предсказывал батюшка, быстро сориентировались и, немного поломавшись /«как же, неудобно, слово дали»/ — запросили пятьдесят пять. Сошлись на пятидесяти двух, оформление за её счёт. Потом ещё долго шла игра на нервах — то зубной техник тоже соглашался повысить цену, то рассказывали фантастические истории, что вот, мол, какие-то знакомые за пятьдесят тысяч сарай купили, даже без электричества, а другие за сорок и вовсе недостроенный сруб, да ещё рядом — радиоактивная свалка… Потом позвонил сам зубной техник и сказал, что дача в Лужине дрянная, полы прогнили и хозяева — дрянь, а он, горячий поклонник их сериала, подыскал очаровательное местечко в районе Истры, там продаются деревенские дома и очень дёшево, можно оформить в сельсовете, если сунуть председателю тысчонку-другую и посулить открыть там библиотеку или зубную поликлинику… И неплохо бы им с Иоанной махнуть туда на тачке в ближайшее время, подыскать пару домиков и послать лужинских рвачей-хозяев подальше. В союзники зубной техник неожиданно завербовал себе Дениса, который вообще-то рассматривал намерение жены как очередную блажь. Но уж если блажь, то подешевле. Пушкину вон как славно писалось в деревне!

А Иоанна тем временем лихорадочно собирала деньги, и когда коварный зубной техник тоже согласился на пятьдесят две, объявила, что даёт пятьдесят пять со своим оформлением. И более того, согласна выплатить сразу под расписку тридцатитысячный аванс — деньги срочно нужны были для покупки к свадьбе кооперативной квартиры глебову племяннику. Иоанна привезла деньги, которые были мгновенно уплачены за квартиру, и в сумочке у Иоанны оказалась решающая расписка: в счёт оплаты за покупку дачи, заверено нотариусом. «За покупку дачи…» За Лужино… И хотя всё ещё могло случиться, она перекрестила расписку, потом поцеловала и вообще не знала, что бы с ней ещё сделать и куда положить. И потом тряслась и не находила себе места до марта, пока оформлялись права на наследство и пришлось-таки вновь собирать деньги, заняв недостающую сумму у отца Тихона.

На дачу она не зашла — дорога к дому была занесена снегом. Можно было пройти и пешком, но Иоанна торопилась в Москву. Лишь сладко замерло сердце при виде знакомого мезонина.

С двумя бутылками шампанского на последнюю десятку она приехала домой.

— Я победила, победила! Лужино — моё! — хотелось ей орать на весь мир. Филипп, как всегда, возился со своей аппаратурой.

— На эти деньги, ма, можно до конца жизни в Сочах и на Взморье каждое лето кайф ловить, — покачал головой Филипп, но шампанское всё-таки выпил, — Помещица Синегина… Звучит!

— Ненавижу дачи, — вздохнула свекровь, взбивая миксером сливки, — С детства. Там в жару жарко, в холод — холодно, там комары, мухи, мыши. Но как говорится, каждому своё. Чем бы дитя не тешилось…

И тоже пригубила из бокала.

А потом всё чуть не сорвалось, потому что Лужино присоединили к соседнему посёлку городского типа и селиться там стали разрешать лишь с пропиской «особо заслуженным». Таковым был Денис, партийный и лауреат всяких там премий. Иоанна числилась лишь соавтором сценариев. Решено было оформлять дом на Дениса, который, запасшись справками и характеристиками, проявил, как всегда, недюжинную деловую хватку. Иоанна, не выдержав треволнений, свалилась с жестоким гриппом, температура двое суток держалась под сорок. Денис мотался между съёмками, дачными делами, аптекой и пуфиком подле болящей Жанны, которую он настойчиво пичкал липовым чаем и соками.

К 8-му марта он преподнёс ей подарок — оформленный и подписанный договор о покупке Лужина. Дом и место ему понравились /«Неплохое вложение капитала»/.

— Но учти, это всё твоё, я там на следующий день повешусь на первом попавшемся пепин-шафране с тоски, ты же знаешь…

Иоанна знала. Денис не мог более суток пребывать в одной точке мироздания, а отдыхать не умел вообще. Пришлось ему, бедняге, выдержать и «последний решительный» с наследницей, которая с блокнотом и карандашом провела его по Лужинским комнатам и прочим объектам, фиксируя всю мебель, тряпки, электрические лампочки и лопаты и проставляя цены — хотите — забирайте или я устрою распродажу. Я продала дачу, а не обстановку…

Денис плюнул и заплатил, хотя сумма набежала кругленькая.

— Подвинься, мать, ну разве я не заслужил?

— Не валяй дурака. Тоже хочешь заболеть?

Прикосновение его прохладных рук к раскалённому телу было приятно. Муж… Скоро серебряная свадьба, для киношного мира до неприличия долгий альянс. Только ли творчески-деловой? Можно ли назвать удачным их в общем-то свободный брак? Общая работа, дом, постель, сын, имущество, теперь вот дача… Был период внутренней борьбы, перетягивания каната, от которой, кажется, оба освободились.

Муж… Они переболели страстями, соперничеством, постепенно становясь близкими друзьями, компаньонами, удобными друг для друга партнёрами по необходимому порой, как традиционный воскресный обед, сексу. Они то тянули дружно эту упряжку под названием жизнь, то рука об руку карабкались на какую-нибудь очередную творческую вершину, то разбегались — каждый в свою степь, то вновь сталкивались, их тянуло друг к другу, и соединялись на мгновение, чтобы снова разбежаться. Наверное, по нынешним временам, они были всё-таки удачной парой. Но однажды, когда во время исповеди священник предложил ей повенчаться, Иоанна впала в панику и наотрез отказалась. У нее был один суженый перед Богом — Ганя. И там, в иной жизни, Ганя и та вечно юная Иоанна с его картины, оставшаяся по ту сторону бытия, вновь встретятся. И Господь воссоединит навсегда их руки, сердца и тела. И «двое да едины будут». Ибо «браки совершаются на небесах»…

И будет там вечно закатная аллея лужинских сосен, и рыжий дух Альмы, и костёр впереди, который не преодолеет ничто темное. И если суждено ей дотла сгореть в этом Огне, пусть та, изначальная Иоанна останется с Ганей навеки…

Но священнику она ничего такого сказать не посмела, просто сослалась, что муж неверующий и некрещёный. Хотя к вопросам веры Денис относился с уважительно-мистической осторожностью, в отличие от свекрови, воинствующей атеистки /т. е. верю, что Бога нет/ и Филиппа, который на все её запоздалые материнские муки совести, что сын некрещёный, и уговоры креститься, несмотря на строжайший запрет отца Тихона «не наседать», отвечал: «недостоин».

Денис же сразу серьёзнел, сникал, если заговаривали «об этом», старался перевести разговор на другую тему или уходил. Или прямо заявлял:

— Может, помолчим?.. — И Иоанна, в глубине души соглашалась с ним — у каждого свой сокровенный путь к Богу и «тайна сия велика есть».

Лишь однажды Денис замечательно высказался сам ни с того, ни с сего:

— Знаешь, Бог, конечно, есть, просто я в Него не верю.

Удивлённая Иоанна молча ждала продолжения.

— Помнишь ту вгиковскую историю с гибелью Симкина и твой по этому поводу опус?

Ещё бы ей не помнить! Даже теперь давней глухой болью замерло сердце.

— Ты писала, что с Симкиным был я, а не Пушко. И мне всё больше кажется, что это действительно был я… Молчи, не перебивай. Но Бог сделал так, чтобы мною оказался Пушко. Бог спас меня, иначе всё бы рухнуло, понимаешь? Вся жизнь… Конечно, это невероятно, невозможно, я сам не верю, но… Почему же я тогда знаю, что был там, если меня не было? Знаю, почему в конце концов я вообще об этом так часто думаю — мало ли всякого случалось и похлеще?.. Но, когда я грешу, слышу: «А помнишь, как Я тогда спас тебя? Ведь это был ты, а не Пушко. И только мы оба это знаем. Я — Бог, и ты».

ПРЕДДВЕРИЕ

«Он обладал исключительным, почти интуитивным проникновением в психологию отсталого элемента российской действительности… С недоверием и подозрительностью он относился не только к угнетателям — помещикам, капиталистам, священникам и жандармам, но также и к угнетаемым, — тем самым рабочим и крестьянам, на защиту которых он встал. В его трактовке социализма отсутствовало чувство вины. Бесспорно, Сталин испытывал некую долю сочувствия к классу, к которому и сам принадлежал. Однако ненависть к власть имущим и зажиточным классам была в нём намного сильнее. Классовая ненависть, проповедуемая революционерами из высших сословий, была для них не определяющим чувством, а производным от их теоретических взглядов. Классовая ненависть Сталина была у него не вторичным, а именно основным чувством. Учение социализма тем его и привлекало, что казалось бы, предоставляло моральное право для самовыражения. В его взглядах не было ни грана сентиментальности. Его социализм был холоден, трезв и жесток». /Исаак Дойчер/

«Была уже пора начинать, но Коба всё не появлялся. Он всегда приходил позже всех, не то чтобы опаздывал, но неизменно являлся одним из последних… С его появлением атмосфера резко менялась. Становилась не столько деловой, сколько гнетущей. Коба возникал с зажатой под мышкой увечной левой руки книгой и садился где-нибудь с краю или в углу. Он молча слушал, пока выскажутся все. Сам всегда выступал последним. Выждав, он мог таким образом сопоставить взгляды товарищей, взвесить свои доводы… и представить своё выступление в качестве заключительного аккорда, как бы подытоживая дискуссию. И оттого всё, что он говорил, обретало какое-то особое значение». /Ф. Кнунянц/

«По мнению Гитлера, немцы были высшими существами, высшими, по сравнению с народами Восточной Европы, а пропасть, которая отделяла их от славян и ещё больше от евреев, базировалась не на культурных или исторических особенностях, а на врождённых биологических различиях. Они были существами другого рода, вовсе не членами человеческой расы, а низшими существами, что касалось славян, и паразитами, которые грабили и разрушали человеческие существа, в отношении евреев.

С 1933 года эти взгляды получили научную видимость и преподавались в качестве курса расовой биологии в немецких школах и университетах. Множество молодых людей, служивших на восточном фронте, находились под влиянием этих взглядов. Впервые применённая в Польше, эта расистская идеология стала для немцев руководством к действию в проведении военных операций и в осуществлении оккупации. В отношении этого Гитлер настаивал на том, чтобы и армия, и СС рассматривали «предстоящую компанию не как простое военное столкновение, а как конфликт двух идеологий». Он повторил ту же мысль на встрече с высшими офицерами 30 марта. Гальдер пишет о его обращении:

«Столкновение двух идеологий… Коммунизм несёт огромную опасность в себе для нашего будущего. Мы должны забыть о товариществе между солдатами. Коммунист — не товарищ, как до, так и после сражения. Это — война на уничтожение… Мы ведём войну не для того, чтобы щадить врага».

В так называемом «комиссарском приказе» от 13 мая Гитлер требовал от армии уничтожения советского руководства, а для этого нужно было убивать на месте всех захваченных в плен партийных функционеров и комиссаров». /Алан Буллок/

— Не удивляйся, сын тьмы, что я промотал историю немного назад. Это специально для тех, кто ставит знак равенства между фашизмом и коммунизмом, между Иосифом и Адольфом… Немножко заполним у этих господ «провалы памяти».

«Однако Англия и Франция отвергли политику коллективной безопасности, коллективного сопротивления и заняли позицию нейтралитета… А политика невмешательства означает молчаливое согласие, попустительство агрессии, потворство в развязывании войны.

Это опасная игра, равносильная погружению всех воюющих сторон в трясину войны… с тем, чтобы ослабить и измотать друг друга, подстрекающая немцев идти на Восток, обещая лёгкую наживу и внушая: «Только начните войну с большевиками, и всё будет в порядке». /И. Сталин/

«Враг надеялся, что Россия станет нашим противником после покорения Польши. Он недооценил моё стремление идти до конца.

Как гром среди ясного неба, прозвучало сегодня официальное сообщение о пакте о ненападении с Россией. Послезавтра Риббентроп завершит переговоры. Последствия пока непредсказуемы.

В политике перед нами стоят далеко идущие планы. Мы начнём с разрушения мировой гегемонии Англии. Теперь, когда я сделал необходимые приготовления в политическом плане, путь для солдат открыт». /Адольф Гитлер/

«Несгибаемой поступью по всей земле… Длительный мирный период не принесёт нам пользы…

Задача номер один — разгром Польши, даже если на Западе разразится война. Я позабочусь о пропагандистских доводах в защиту войны, независимо от того, имеют они под собой реальную почву или нет. Победителей не судят. Когда воюешь — важна лишь победа.

Закройте ваши сердца для жалости. Действуйте безжалостно. 80 миллионов человек должны получить то, что они заслуживают. Максимум жестокости. Вина за неудачи ляжет на тех командиров, которые поддадутся панике. Наша цель — разрушить Польшу до основания. Главное — скорость. Преследовать до полного уничтожения». /Адольф Гитлер/

«Англия надеется на Россию и Соединённые Штаты. Если надежды на Россию не оправдаются, то и Америка останется в стороне, потому что уничтожение России чрезвычайно увеличит мощь Японии на Дальнем Востоке… Россия — фактор, на который больше всего полагается Англия… Когда Россия будет раздавлена, последняя надежда Англии рассыплется в прах. Тогда Германия станет господином Европы и Балкан.

Решение: уничтожение России должно быть частью этой борьбы. Весна 41. Чем скорее Россия будет раздавлена, тем лучше. Нападение может достичь цели, только если корни российского государства подорваны одним ударом. Захват части страны ничего не даст… Если мы начнём в мае 41-го, у нас будет пять месяцев, чтобы всё закончить. Лучше всего было бы закончить всё в текущем году, но в это время невозможно провести объединённые действия». /Адольф Гитлер/

«Я скажу тебе ещё одну вещь, дуче. Впервые с тех пор, как передо мной встала необходимость принять это трудное решение, я чувствую себя внутренне свободным. Сотрудничество с Советским Союзом… я рассматривал как измену самому себе, моим идеям, моим прежним обязательствам. Теперь я счастлив, что свободен от этих внутренних терзаний».

У нас не было другого выхода, и мы были вынуждены убрать русскую фигуру с Европейской шахматной доски.

Упреждающий удар по России был нашим единственным шансом разбить её… Время работало против нас… На протяжении последних недель меня не отпускал страх, что Сталин опередит меня.

Населению более северных районов России, особенно городскому, придётся страдать от жесточайшего голода. Они должны будут или умереть, или эмигрировать в Сибирь. Усилия, направленные на спасение населения оккупированных территорий от голодной смерти посредством поставок продовольствия из чернозёмных районов, могут быть предприняты только за счёт Европы. Это подорвёт способность Германии выдержать напряжение войны и противостоять блокаде. В этом вопросе должна существовать полная ясность. Следствием такой политики будет угасание промышленности и вымирание большого количества человеческих существ и в без того малолюдных регионах России». /Гитлер/

«Прекрасную возможность проникнуть в умонастроения Гитлера 1941 — 1942 гг. дают его «застольные беседы» и записи монологов, которые приходилось выслушивать после обедов как его гостям, так и окружению. Это происходило обычно в штаб-квартире Гитлера, в капитальном сооружении в Восточной Пруссии, которое он называл «Волчье логово», или в его временной резиденции под Винницей, на Украине, именуемой им «Оборотень».

Очертания империи были темой, которая воспламеняла его воображение и не сходила с его языка. 27 июля, после ужина, он определил её пределы линией в 2300 километров к востоку от Урала. Немцы должны будут удерживать эту линию вечно и никогда не позволят другой военной державе упрочиться к западу от неё». /А. Буллок/

«Мы будем в состоянии контролировать области на Востоке, и для этого нам потребуется 250000 человек плюс контингент хороших управляющих.

Давайте учиться у англичан, которые при помощи 250000 человек в общей сложности, включая 50000 солдат, управляют 400 миллионами индийцев. Мы должны всегда господствовать на этих пространствах России… Стало бы непростительной ошибкой с нашей стороны пытаться образовывать там массы. Мы возьмём южную Украину, особенно Крым, и превратим её в исключительно немецкую колонию. Не будет вреда в том, что мы вытесним население, которое обитает там сейчас. Немецкий колонист станет солдатом-крестьянином… Тех из них, кто вышел из крестьян, Рейх обеспечит полностью оборудованными фермами. Землю мы получим даром. Всё, что от нас потребуется, — это построить фермы… Эти солдаты-крестьяне получат оружие, так чтобы при малейшей опасности они смогли занять свои места, когда мы их призовём.

Что касается этой русской пустыни, мы заселим её… Мы европеизируем её. С этой целью мы предпримем строительство дорог, ведущих в самую южную часть Крыма и на Кавказ. Эти дороги по всей своей протяжённости будут усеяны немецкими городами, вокруг которых поселятся наши колонисты…

А что касается двух или трёх миллионов человек, которые нам потребуются для выполнения этой задачи, мы найдём их быстрее, чем нам кажется. Они прибудут из Германии, Скандинавии, западных стран и Америки. Я уже не увижу всего этого, но уже через 20 лет Украина станет домом для 20 миллионов обитателей, не считая туземцев…

Мы не станем селиться в русских городах, мы позволим им развалиться без нашего вмешательства. И что самое главное — никаких угрызений совести по этому поводу. Перед этими людьми у нас нет никаких обязательств. Бороться с лачугами, изгонять блох, давать немецких учителей, печатать газеты — это не для нас. Мы ограничимся, пожалуй, установкой радиопередатчика, который будет постоянно под нашим контролем. Что до остального, то мы позволим им знать ровно столько, сколько необходимо, чтобы понимать наши дорожные знаки и избежать риска быть задавленными нашими автомобилями.

Дли них слово «свобода» — это только право вымыться в бане в праздничный день… Что мы должны, так это заселить эту страну немцами, германизировать её и смотреть на коренное население как на краснокожих… В этом вопросе я буду хладнокровен и пойду прямо вперёд.

Никто и никогда не отнимет у нас восток. Мы скоро завалим пшеницей всю Европу, равно как и углем, сталью и лесом. Но чтобы эксплуатировать Украину, эту новую Индийскую империю, нам нужен мир с Западом…

Пользоваться выгодами континентальной гегемонии — вот моя цель… Тот, кто хозяин в Европе, тот имеет господствующее положение в мире. Население рейха — 130 миллионов человек. 90 миллионов будут жить на Украине. Добавьте к этому население других государств новой Европы и нас будет 400 миллионов человек, сравнительно со 130 миллионами американцев». /А. Гитлер/

«Уничтожение русской армии, захват наиболее важных индустриальных районов и уничтожение остальных станут целью этой операции. Нужно захватить также район Баку. Когда Россия будет разбита, британцы или сдадутся, или Германия продолжит войну, имея в своём распоряжении ресурсы целого континента. И с другой стороны, если Россия будет разбита, Япония сможет выступить против США всеми своими силами и таким образом помешать американцам вступить в войну в Европе. Затем, имея в своём распоряжении все неисчислимые богатства России, Германия сможет в будущем вести войну с целыми континентами. Никто не будет в состоянии победить её. Если мы осуществим эту операцию, Европа затаит дыхание.

Через несколько недель мы будем в Москве. Я сотру этот чёртов город с лица земли, а на его месте построю искусственное озеро. Само название «Москва» исчезнет навсегда». /А. Гитлер/

«Никогда прежде… государство не принимало решения, что определённая группа людей, включая её стариков, её женщин, её детей, её новорождённых, будет убита в возможно кратчайшие сроки, и затем осуществляло это постановление, используя для этого все имеющиеся в распоряжении государства средства». /Эверхард Иакель/

«Только тот, кто видел бесконечные, заснеженные поля России в ту зиму наших бед, кто чувствовал на лице тот ледяной ветер… сможет судить о тех событиях». /Гудериан/

«В критический момент солдаты вспоминали, что они слышали об отступлении Наполеона из Москвы в 1812 году, и жили под впечатлением этого. Если они только начали бы отступать, всё закончилось бы паническим бегством». /фон Типпельскирх/

«Самым сокрушительным ударом для человечества стало появление христианства. Большевизм — законное дитя христианства. И то, и другое — изобретение «еврея». Умышленная ложь в религии появилась на свет благодаря христианству. Большевизм использует ложь той же природы, когда утверждает, что несёт свободу людям, только для того, чтобы поработить их…

Слово святого Павла окончательно извратило учение Христа…

Христос был арийцем, а святой Павел собрал преступный мир и подонки общества и таким образом создал протобольшевизм». /Адольф Гитлер/

«Четырнадцать лет марксизма подорвали Германию. Один год большевизма уничтожил её. Если мы хотим видеть политическое и экономическое возрождение Германии, нужно действовать решительно. Мы должны перебороть растление нации коммунистами».

«После глубокой внутренней борьбы освободился я от ещё оставшихся в моей душе с детства различных религиозных представлений. Сейчас я чувствую себя таким же свободным и свежим, как жеребёнок на лугу». /Адольф Гитлер/

«Его голова слегка покачивалась, левая рука бессильно висела, а пальцы заметно тряслись. В глазах плясали неописуемые блестки, и эффект был какой-то пугающий и неестественный. Его лицо и подглазья производили впечатление полного истощения. Все его движения напоминали дряхлого старика». /Офицер Вермахта о Гитлере в феврале 1945 года/

* * *

Весна была уже в разгаре, когда, ослабевшая после болезни, она вырвалась, наконец, в Лужино. С ключами в кармане, с полной машиной дачного скарба — бельё, посуда, ненужное в Москве тряпьё, безделушки, семена, удобрения, пособия по садоводству, огородничеству и цветоводству, подшивка «Приусадебного хозяйства», подаренная Варей. Оставшиеся после ремонта квартиры старая дверь, доски, обрезки фанеры и оргалита, прежде загромождавшие лоджию, — теперь уместились на крыше багажника. Так и станет с тех пор её жигулёнок рабочей дачной лошадкой: возили на нём мебель, арматуру для фундамента, мешки извести, цемента и шлаковаты, от которой чесалось всё тело — чего только ни возили, — вплоть до раскалённого битума в молочных флягах!

Но это потом, а сейчас она сидела на нагретом солнцем крыльце, подставив лицо уже жарким лучам, а вокруг пело, свистело, чирикало, журчало, звенело — ручьи, синицы, скворцы, капель с крыши, детские голоса на соседнем участке… Перекликались петухи. И двадцать пять соток этого славящего Бога ликующего мира принадлежали ей, Иоанне Синегиной. И отсыревший, разорённый, как после татарского нашествия, дом, и разросшийся запущенный сад, и вытоптанные соседской живностью клумбы и грядки, и поломанный то тут, то там забор, и ганина мастерская с разбитыми окнами — всё жаловалось, требовало, взывало о помощи к ней, единственной теперь хозяйке.

«Лужино — моё. Моё…» — думала Иоанна. Совершенно непривычное чувство. И оторопь, как перед всякой возможностью страсти, превращающей одновременно в госпожу и рабыню. Всё жаждало подчиниться ей, желая в то же время поработить. И она безоглядно нырнула в этот омут с головой — разгружала, загружала, мыла, скоблила, копала, сажала, прочищала канавы, белила стволы, обрезала ветки, то и дело заглядывая в учебную литературу или бегая консультироваться к соседям — лужинская община соседей избегала, и Иоанна впервые с ними знакомилась, от каждого черпая что-то полезное.

Но чем больше она делала, тем больше оставалось. Дела росли, как снежный ком. Вечером топить печь уже не было сил, Иоанна включила электрокамин, согрела кипятильником стакан чаю, заела парой бутербродов и, одетая, завалилась замертво в ледяную дяди женину постель, даже не поменяв бельё.

Наутро её разбудил вернувшийся дух Альмы, звавший прогуляться по весеннему лужинскому лесу. Куда там! И завтра, и послезавтра, и через неделю, и всё лето она будет вкалывать по-чёрному, лепя по-своему, преобразовывая, обихаживая своё владение практически одна — Денис с Филиппом приезжали лишь пару раз на самый тяжёлые земляные работы, качали головами:

— Ну, купила ты, мать, концлагерь!..

И когда, наконец, всё вроде бы зазеленело, зацвело, заколосилось, а дом подремонтировали и подкрасили, грянуло по посёлку — ведут газ! Желающие могли записаться на АГВ, газовое отопление. Это имело смысл, если дача зимняя, то есть утеплённая, а ещё лучше, по-настоящему тёплая, с удобствами, чтоб можно было проживать и зимой. То есть дом надо было заново перестраивать. Нет, не сносить, разумеется, а, как подсказали умные люди, обстроить кирпичной стеной, где вплотную, а где — отступив на пару метров. Тогда получится ванная комната и туалет.

Всё складывалось неправдоподобно удачно — то этот газ нежданно-негаданно, то непрерывные ЗИЛы, КРАЗы и МАЗы, гружённые прекрасным брусом б/у, старым кирпичом, кровельным железом, половыми досками, тёсом — в поселке неподалеку, ставшем городом, начали строить многоэтажный микрорайон. Сносились срочно деревянные особняки, сараи, всё это продавалось за бесценок, прямо с доставкой. Иоанна хватала всё подряд, участок вскоре стал напоминать стройплощадку. Все мысли крутились вокруг плана будущего дома — где будет дверь, лестница, перегородка. А главное — где достать деньги?

Она и так была в долгах по уши, ближайшие поступления ожидались через полгода, не раньше. А лето кончалось, строить надо было срочно — через неделю освобождались мастера, и уже вроде бы договорились о приемлемой цене — 25 рублей каждому в сутки с умеренной выпивкой и кормёжкой. Оставалась надежда лишь на отца Тихона, к которому Иоанна теперь регулярно ходила в храм по воскресеньям и праздникам и который согласился стать её духовником. Но опять просить у батюшки было мучительно стыдно и Иоанна молчала, пока он не предложил сам:

— Я дам тебе на стройку. Вернёшь понемногу, как заработаешь…

— Ох, батюшка, когда ещё гонорар будет…

— Опять «гонорар»… Не должно, Иоанна, продавать Слово. Слово от Бога, торговать им не должно. Труд на земле — вот твой кормилец. Земля. Сам Господь благословил… Вон ты какие красивые цветы в храм принесла — пойди да продай в следующий раз…

— Ой, что вы, батюшка, я не сумею!

— Сумеешь, — твердо сказал отец Тихон, давая понять, что разговор окончен,

— Благословляю.

Иоанна склонилась над его рукой. Опять это мгновенное, ободряющее пожатие. «Держись, чадо, с нами Бог!» Ей нравилось быть в послушании. Может, это отчасти и, было игрой, но спрашивать на всё благословение, расслабиться и, закрыв глаза, довериться высшей воле на утомительно-суетном зыбком земном пути оказалось удивительно приятным. Хотя, надо сказать, воля отца Тихона ни разу не шла вразрез с ее собственной, как случалось у духовных чад отца Киприана, которые порой рыдали от его крутых: «Или слушайся, или ищи другого духовника».

Рекомендации отца Тихона скорее изумляли, озадачивали. Торговать цветами… На студии узнают — в обморок попадают… Ну и пусть падают!..

Смысл послушания, насколько она понимала, означал, что наша дарованная Творцом свобода заключается в ежедневном, ежечасном выборе между добром и злом. Божьим Законом и собственной волей, которая согласно мнению церкви, является волей дьявольской, результатом грехопадения прародителей. И «Кто не с нами, тот против нас». Мы не вольны в жизненных обстоятельствах, они сами по себе ни хороши и ни плохи, нельзя судить по месту действия, будь то тюрьма или поле боя, что это плохо, а прекрасный день на пляже или парадная зала дворца, или даже крестный ход на пасху — хорошо. Всё зависит от того, как ведут, проявляют себя люди в той или иной ситуации. Для человека верующего каждая жизненная страница — испытание, то есть искушение. «Существую я и мои искушения» — можно сказать, перефразируя классика.

Но иногда мы не можем определить волю Божию, колеблемся, особенно когда предстоит выбирать из двух зол меньшее, как обычно бывает в «лежащем во зле мире». Суетные и грешные, мы часто не видим указующего перста Божьего, не слышим Его Голоса, а иногда и сознательно предпочитаем не видеть и не слышать, действуя, как легче и привычнее, что почти всегда является выбором ошибочным. Легче катиться с горы, чем на неё взбираться. А мы даже не знаем, что будет через несколько часов, даже минут, как беседующий с Воландом Берлиоз на Патриарших. И Господь, как гениальный шахматист, или, вернее, автор сценария Мироздания, предвидит всю партию, всю историю, знает, чем всё закончится. Знает изначально, одновременно предоставляя нам свободу действовать во времени и вершить свою собственную судьбу. Он написал для нас роль, предназначение, замысел, ведущий к нашему спасению в вечности. А мы самовольно играем иные роли, сплошь и рядом недостойные, отступающие от Замысла. Поэтому тут единственно верный путь — добровольный отказ от своей воли. И это не рабство, нет. Почти по классикам: Свобода — это осознанная необходимость подчиниться Воле Творца.

Бог бесконечно благ и свободен. Вручая Ему свободно свою волю, я, маленькая капля, становлюсь частью свободного Всего, то есть свободной. Падший ангел, в своём бунте против Бога утверждая свободу непослушания Творцу, попал в рабство у тьмы, зла, хаоса и смерти. Видимо, мироздание, задуманное как единение всех со всеми, не терпит любого разделения за исключением отделения света от тьмы. Тьма — это не месть Бога миру, это отсутствие Бога в мире, отсутствие Света, результат нашей злой воли. Выдернули вилку из штепселя, и свет погас, мир погрузился во тьму, зло, хаос и смерть, ибо единственным источником вечной жизни был Свет.

Подчиняясь церкви, священнику, я отдаю свою волю в руки Божий. В случае равнодушия, неправоты, отступления священника от Истины, он полностью несет ответственность за свою паству. В связи с этим на плечи церкви ложится неизмеримая вина за любой шаг в сторону. Грозные слова Божии звучат в «Откровении» Иоанна:

«Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чём не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп и наг». /От. 3, 16/ Эти слова опровергали мнение о непогрешимости церкви, но не о пользе послушания. Ибо если ты плывёшь на корабле простым матросом — драишь палубы, чистишь в трюме картошку — ты в послушании, а за курс корабля отвечает стоящий у руля капитан.

Но всё же Иоанна думала, что послушание касается скорее вопросов веры, символики, церковного устава, предания и дел житейских. Через десять лет придёт время, когда даже в церковных кругах не будет единства взглядов на те или иные события и придётся руководствоваться лишь компасом записанного в сердце Закона. Компаса совести.

Итак, цветы. У неё были две гряды прекрасных гладиолусов — луковицы презентовала Филиппу одна из его работающих на ВДНХ подружек. И с десяток кустов сортовых георгинов. К торговле Иоанна подготовилась основательно. Съездила на вокзал, где крутились цветочницы с вёдрами, понаблюдала, какие ёмкости удобнее, раздобыла три кило целлофана, посмотрела, как бабки зазывают покупателей, как переругиваются и бегают от милиции. Выяснила спрос и предложение, в какое время больше всего покупателей и т. д. Вот где ей пригодились журналистская и киношная практика! В застиранном дачном платье и босоножках, в надвинутой на лоб косынке она подъехала к вокзалу, выгрузила цветы и, развернув складной столик, принялась за дело. Машину оставила неподалёку, одела для конспирации тёмные очки. Нельзя сказать, чтобы она не волновалась, да и не всё сошло гладко.

— Шеф, я знаю, здесь торговать не положено, но позарез нужны деньги, стройка у меня, понимаешь? — и совала кому букет, кому заграничный сувенир, кому смятую бумажку в карман. Хуже было с бабками-конкурентками, здесь с каждой приходилось работать индивидуально, вплоть до крепких выражений и обещаний поделиться дефицитными сортовыми луковицами. А торговля тем временем продвигалась бойко. Иоанна вошла во вкус, освоилась моментально, будто всю жизнь торговала на вокзале цветами. Может, сказывались материнские гены, но она оказалась первоклассной торговкой — бойкой, хитрой, налету схватывающей положительный опыт конкуренток, а главное, получающей удовольствие от этой новой игры, более всего похожей на рыбную ловлю, хотя саму рыбалку Иоанна терпеть не могла — было скучно и жалко рыб.

К середине того дня, порядком уставшая с непривычки, но зато с набитой трёшками и пятёрками сумкой, Иоанна села в машину и, жуя ватрушку, пересчитала выручку. Ого! Месячная редакторская зарплата. Вот тебе и несчастные бабульки с васильками-ромашками…

Цветочница… Ещё месяц назад она сочла бы это хохмой, но вот поди ж ты — она уже своя среди торговок, более того, она ас. Она прекрасно подбирает букеты, лихо, одним движением рук, закручивает целлофан, умеет безошибочно определить покупателя, назначить нужную цену, чтоб «не сорвался» и чтоб самой не прогадать. Она знает всех и все знают её. И никто не знает, кто она. Она уже прекрасно говорит на их языке, и редко-редко что-то случайно сорвётся с губ, она начнет, забывшись, говорить «не то», но первый же удивлённый взгляд возвращает её в роль. А главное — роль ей ужасно нравится, редко что она делала в жизни с таким удовольствием. Даже нравилось, спасаться от милиции /это было задолго до перестройки, когда торговлю на улице объявили легальной/.

Долг отцу Тихону она вернула очень быстро. Кончились свои цветы, подружилась с девчатами из Киева и Адлера, брала у них оптом розы. Были первое время разборки с монополистами-перекупщиками так называемой «кавказской национальности», но и те её зауважали, когда она нескольких человек вызволила из районного отдаления милиции за торговлю в неположенном месте, предъявив втайне своё киношное удостоверение.

Правда перепродажу, то есть спекуляцию, отец Тихон не одобрял /«Ну ладно, батюшка, к следующему лету. Бог даст, свои цветы выращу»/. К тому же каялась Иоанна, что подсовывает иногда покупателям не очень-то качественные цветы, да и вообще — мало ли в торговом деле греховных соблазнов! Итак, с утра до двух торговля, потом она приезжала, кормила строителей обедом /разумеется, не без рюмочки/, давала руководящие указания, убирала мусор, копалась в огороде, ездила за гвоздями, цементом, трубами, стонами…

«Да, купила ты, мать, концлагерь»… Вели газ, канализацию, заливали фундамент, клали кирпич, к осени успели возвести дом под крышу. Зимой предстояли внутренние и отделочные работы. Знающие люди сказали, что дело это самое дорогое и хлопотное, а Иоанна-то надеялась, что основные расходы позади! И цветочный сезон кончился…

Отец Тихон опять пришёл на помощь. И понеслось. Полы /двойные, разумеется/, утепление потолков, штукатурка, сварка отопления, плитка, окна, двери, окраска, обои… Новые незнакомые игры… Смогу ли? — думала Иоанна. Это казалось выше человеческих возможностей. И она копала вместе с рабочими, укладывала арматуру, заливала жидкий бетон, красила полы, окна, клеила, поддерживала, подвинчивала, подстукивала, приобретая понемногу навыки всех строительных профессий, о которых когда-то писала в юности. Как, кстати, помогла ей та журналистская практика, коммуникабельность в контактах с людьми!

— С ума сошла! Да ты не сможешь, не справишься! — говорили ей. «Неужели смогу?» — удивлённо и восхищённо спрашивала она себя. Она смогла. Она была подручной, поварихой, официанткой, посудомойкой /иногда за стол садилось до двадцати человек/. Рабочие пили водку, буянили, падали с лесов, приставали с гнусными предложениями, матерились, халтурили одновременно у соседей, приворовывая у неё стройматериалы, и партачили, где только можно.

Она выдержала. Прогоняла одних, нанимала других. Однажды двое студентов стройотряда долго раздумывали вместе с ней, как поставить на лоджию слишком высокую стеклянную дверь, которая, по всем признакам, укорачиванию не подлежала /какие-то филёнки, замки, болты кругом/…«А может, поднять потолок или опустить пол?» — предложила Иоанна.

— Ладно, что-нибудь придумаем.

Ребята уехали, а Иоанна в полном отчаянии отправилась к деду-фронтовику на соседней улице, по профессии кузнецу, в армии — конюху, а вообще, по слухам, могущему всё, но уже давно не при деле из-за болезни ног. Старика и впрямь с виду ветром качало. — «Дедуль, ты хоть дойди, посмотри, посоветуй насчёт двери», — умоляла Иоанна. Уговорила-таки. Боялась — по дороге рассыплется.

— Вот, дедуль, высока… То ли пол прорубать, то ли потолок. Не влезает.

— Ладно, щас прорубим. Струмент какой есть?

— Да вот, в ящике.

— Ладно, иди пока погуляй часок-другой…

Когда Иоанна вернулась из магазина, дед курил беломорину, а дверь стояла на месте. Пол и потолок — тоже. Иоанна протёрла глаза — дверь ничуть не изменилась, лишь укоротилась, будто по волшебству. Где, как? Никаких следов.

— Дед, как ты это сделал?

— А чего там делать-то?

Посидели, выпили.

— Дед, иди ко мне работать. Тебе ничего тяжёлого делать не придётся, ты только этими чайниками руководи. А, дед?

— На кой они мне нужны — руководить — вон они понашлёпали чего! Один хрен, что горшками командовать. Коли надумаю — один возьмусь. Пособишь, коли что?

— Дедуля, миленький, конечно пособлю!

И чмокнула его в небритую седую щёку. Дед спас её — он действительно умел всё. Приходил в восемь, уходил в пять. В час они обедали — и стопку, по окончании работы — ещё стопку с огурчиком. Брал он немного — двенадцать рублей в день, работал степенно, добросовестно и требовал лишь одного — чтоб его не торопили. Она не уставала удивляться, какие чудеса он выделывал на своих больных ногах. За зиму они практически вдвоём произвели всю внутреннюю отделку дома. Иоанна не только помогала, но и училась, восхищаясь, как легко он находит выход из, казалось бы, самых безвыходных ситуаций. Вытянуть нужную неподъёмную балку из штабеля, забить в недоступном месте гвоздь, положить кафельную плитку на обитую оргалитом перегородку /«чего мудрёного, рабицу надо прибить и на раствор!»/. Она ловила себя на том, что влюблена в этого деда, ему нравилось её восхищение, он при случае хлопал её фамильярно по бедру или коленке, звал «Яничкой» и за работой они пели дуэтом популярные песни — военные, народные, романсы. И деда восхищало, что Иоанна помнила все слова.

Одержим победу, К тебе я приеду На горячем боевом коне.

Она пела, а дед подмурлыкивал, расплывался, таял.

— Я тебе, Яничка, перильца на лесенке вырежу. Увидишь, какие, как сестре родной. Мужик твой шляпу обронит.

Денис никогда не носил шляп, дед видел его лишь пару раз, но резко различал его и Иоанну. Если она была «своя», то он — чужак, «шляпа» и «барин». «Шляп» дед дурил, заламывая цену, лебезил фальшиво, в глубине души презирая за неумение даже вбить гвоздь. Но дерзость странным образом сочеталась с самоуничтожением, особенно когда слышал дед от «шляп» мудрёные разговоры, которых не понимал. Сразу тушевался и превращался из кудесника в пришибленного, как рыба об лёд, тщедушного старичка с несвежими носками на распухших ногах, с трудом влезающих в самые большие бахилы. И может быть, только Иоанна угадывала в этом его якобы тупом молчании воистину патрицианскую благородную ненависть к дилетантству, позёрству и фальши. Дед был убеждён, что каждый должен быть на своём месте, где его «судьбина определила», как он выражался. Что сапожник должен шить сапоги, а пирожник пироги печь. Иоанна была, подобно ему, конём необъезженным, смело бросающимся на любое препятствие в фанатичной жажде испытать себя, самоутвердитъся или сломать шею. «Смогу ли?» — думала она и лезла под потолок прибивать с дедом огромный лист оргалита. Или училась резать стёкла, или оклеивала обоями неровные стены…

— Ровные-то любой дурак может, — поддразнивал дед, — А вот тут как ты вырежешь для розетки дырку, чтоб на место стала и шов сошёлся, а?

— Любимый город может спать спокойно… — пела Иоанна, найдя решение, и дед радовался с ней и за неё. Они были чудной парой, их бы пропустила любая космическая комиссия на какой-нибудь «Союз-12», как образец совместимости.

Дом оформлялся, преображался, хорошел. Каждый день приносил какую-то новую победу, каждый день выковывался результат. Она и не подозревала, что это так здорово — своими руками строить жилье, напевая старые песни, есть простую пищу под рюмочку, «с устатку», и вечером, читая определённое отцом Тихоном вечернее молитвенное правило, падать замертво в одежде на дяди женин диван и засыпать здоровым крепким сном трудяги, выполнившего честно свой дневной долг. Литературную работу она делала из-под палки, когда гром грянет, а московскую квартиру и вовсе забросила — благо, Филипп женился, и Лизанька, сокровище, находка, взяла хозяйство в свои руки. Идеально прибрано, приготовлен обед, холодильник полон, всё выстирано, а ведь она ещё и училась во ВГИКе, и снималась…

«Мама, вы не волнуйтесь, мне это нетрудно», — у Лизы был счастливый вид человека на своём месте, и у неё было своё восхождение день ото дня, и Филя ходил гоголем, и свекровь признавала, что внук, кажется, нашёл достойную пару. Теперь даже Денис стал чаще бывать дома, признавшись, что впервые в жизни наслаждается лицезрением давно занесённого в красную книгу экземпляра — идеальной женщины. Симбиоза красавицы, неплохой актрисы и хранительницы очага, плюс секретаря комсомольской организации.

А приехавший в Лужино Денис был ошеломлён размахом строительства «Неясной Поляны».

— Слушай, откуда у тебя на всё это деньги?

— Бог посылает, — сказала совершенную правду Иоанна. Про торговлю цветами он, разумеется, ничего не знал, он бы наверняка схватился за голову. А Иоанна к весне с учётом конъюнктуры запаслась парниковой плёнкой, навозом, дед соорудил ей из остатков от стройки пару теплиц и приходилось разрываться между домом и участком. Был великий пост, она говела, часто ходила в храм, похудела и дочерна загорела апрельским подмосковным загаром. Сменила телогрейку и валенки на свитер и резиновые сапоги с шерстяными носками — почва ещё не просохла.

Подсобница, архитектор, штукатур, отделочница, маляр, садовод, огородница и цветочница… «Цветочница Анюта», как она теперь себя именовала. Эти новые игры, такие непривычные, азартные и в то же время серьёзные. Давние, умиротворяющие, как сами эти слова: дом, сад, цветы, земля…

Она впервые творила мир — не пером, не фантазией, не словом, а из дерева, глины, песка, земли, навоза, цемента и краски… И всё это, наконец, материализовалось во взаправдашний дом, уютный, удобный и красивый, в нежно зазеленевший вдруг как-то в одну ночь после тёплого ливня сад, в ровные грядки под плёнкой с нарциссами и тюльпанами, уже набирающими бутоны… И надо было ко всему ещё и торговать — к Пасхе, к Первому мая, на День Победы и на Красную Горку… А возвращаясь в электричке поздним вечером, пока хватит сил, надо было ещё обдумать и набросать несколько страничек, ибо студия и зрители требовали продолжения сериала /как им только не надоело!/. Так называемая «светская культура» теперь её вообще оставляла равнодушной, горы рождали мышей.

— Ну, поехал, давай суть… — ворчала она, продираясь сквозь Денисовы наброски очередного эпизода. Суть же была одна — чушь это собачья. А наиболее точно определялась одной-единственной толстовской фразой, полной ужаса и отвращения: «Чем занимаются!.». Великий граф с его религиозно-нравственными исканиями, ремонтировавший крышу бедной вдове, граф-пахарь и сапожник был ей теперь наиболее близок, хоть отец Тихон и считал, что тот пал жертвой собственной гордыни.

ПРЕДДВЕРИЕ

Генерал Гальдер о Гитлере:

«За исключением момента, когда он достиг вершины своей власти, для него не существовало Германии, не существовало германских войск, за которые он лично отвечал. Для него — сначала подсознательно, а в последние годы вполне сознательно — существовало только одно величие, величие, которое властвовало над его жизнью и ради которого его злой гений пожертвовал всем — его собственное «Я»».

«Такие существа неподотчётны; они появляются, как судьба, беспричинно, безрассудно, бесцеремонно. Они неожиданные, как вспышка молнии, слишком ужасные, слишком внезапные, слишком неумолимые, слишком «иные», чтобы можно было их ненавидеть… Ими движет тот ужасный механизм художника, художника с пронзительным взглядом, который наперёд чувствует себя бесспорно оправданным в своём «творении», как мать в своём ребёнке». /Фридрих Ницше/ — Это что же за «художник с пронзительным взглядом?» — покачал АГ чёрной головкой в белой панамке.

— Начальство надо знать в лицо! — покачал АХ белой головкой в такой же панамке.

Лев Троцкий:

«Когда в начале 1926 года «новая оппозиция» /Зиновьев, Каменев и др./ вступила со мной и моими друзьями в переговоры о совместных действиях, Каменев говорил мне в первой беседе с глазу на глаз: «Блок осуществим, разумеется, лишь в том случае, если вы намерены вести борьбу за власть». «Как только вы появитесь на трибуне рука об руку с Зиновьевым, — говорил мне Каменев, — партия скажет: «Вот Центральный Комитет! Вот правительство!» Уже в течение ближайших полутора лет ход внутрипартийной борьбы развеял иллюзии Зиновьева и Каменева насчёт скорого возвращения к власти… «Раз нет возможности вырвать власть у правящей ныне группы, — заявил Каменев, — остаётся одно: вернуться в общую упряжку. К тому же заключению… пришёл и Зиновьев».

«Круг гомосексуальных связей Мейерхольда был достаточно широк… В старой России свобода и нетривиальность сексуальной жизни не поощрялись. Возможно, Мейерхольд связывал с большевистским переворотом выход в царство подлинной свободы, в том числе творческой, в том числе и сексуальной. Он не мог предположить, что этот переворот принесёт ещё большую несвободу, закрепощение всех и каждого, что гомосексуализм будет преследоваться как уголовное или даже государственное преступление… В последние годы им владел, помимо всего прочего, и страх за гомосексуализм». / «Новый журнал»/ «Видел Я прелюбодейство твоё и неистовые похотения твои, твои непотребства и твои мерзости на холмах в поле. Горе тебе, Иерусалим! ты и после сего не очистишься. Доколе же?» /Иер. 13:27/

* * *

«Раньше буржуазия позволяла себе либеральничать, отстаивала буржуазно-демократические свободы и тем создавала себе популярность в народе. Теперь от либерализма не осталось и следа. Нет больше так называемой «свободы личности», права личности признаются теперь только за теми, у которых есть капитал, а все прочие граждане считаются сырым человеческим материалом, пригодным лишь для эксплуатации. Растоптан принцип равноправия людей и наций, он заменён принципом полноправия эксплуататорского меньшинства и бесправия эксплуатируемого большинства граждан, Знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт. Я думаю, что это знамя придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий, и понести вперёд, если хотите собрать вокруг себя большинство народа. Больше некому его поднять». (И. Сталин)

* * *

«Я хотел бы, чтобы, вы обратили внимание на следующее обстоятельство. Рабочие на Западе работают 8, 10 и 12 часов в день. У них семья, жёны, дети, забота о них. У них нет времени читать книги и оттуда черпать для себя руководящие правила. Да они не очень верят книгам, так как они знают, что буржуазные писаки часто обманывают их в своих писаниях. Поэтому они верят только фактам, которые видят сами и могут пальцами осязать. И вот эти самые рабочие видят, что на востоке Европы появилось новое, рабоче-крестьянское государство, где капиталистам и помещикам нет больше места, где царит труд и где трудящиеся люди пользуются невиданным почётом. Отсюда рабочие заключают: значит, можно жить без эксплуататоров, значит, победа социализма вполне возможна. Этот факт, факт существования СССР имеет величайшее значение в деле революционизирования рабочих во всех странах мира. Буржуа всех стран знают это и ненавидят СССР животной ненавистью. Именно поэтому буржуа на Западе хотели бы, чтобы мы, советские лидеры, подохли как можно скорее. Вот, где основа того, что они организуют террористов и посылают их в СССР через Германию, Польшу, Финляндию, не щадя на это ни денег, ни других средств». / из беседы с Ромэном Ролланом/

«Как мы знаем, Сталин был ненормально подозрительный и в то же время здравый и разумный человек… Он был разумен, но обезличенно беспощаден, убеждён, что его режим /и, разумеется, его личное положение/ должны оставаться неприкосновенными. Сталин знал об опасностях автократического правления, в заговорах разбирался как никто: извне ему грозила отнюдь не вероятная, а весьма определённая перспектива неизбежной войны, заговоры были вероятны — в партии, в армии. За тридцать лет до того он возглавлял тайные революционные организации, секретнейшие из секретных, и знал: единственный противовес тайным организациям — тайная полиция. Сталин готов был использовать и использовал тайную полицию, как никто прежде её не использовал. Ему нужно было уничтожить и он уничтожил самоё возможность альтернативного правительства: не только оппозицию, но и тень оппозиции в самых отдалённых закоулках, откуда могла бы выйти другая администрация. С помощью таких мер он, режим, страна выстояли в войне. После войны времени на передышку не было вовсе. Ему приходилось приглядывать за Америкой, вооружённой атомными бомбами. Вновь, в который раз, режим нуждался в защите. Те же самые меры. Та же секретность. Такие же, если потребуется, жертвы невинных. И так — до тех пор, пока не останется никого, кто мог бы стать средоточием опасности.

Кое-что в этом аналитическом конструировании со счетов не сбросишь. Не так уж и невероятно, что Тухачевский и другие высшие армейские чины составили заговор с целью устранить Сталина. Фактически это априори вероятно. При такой концентрации власти и при отсутствии какого бы то ни было законного инструмента её замены /тут одновременно трагедия и знамение сталинской эры, это было предсказуемо и предсказывалось/ единственной альтернативой становилась армия. Такого рода урок усвоен римскими автократами задолго до наших дней, им пользовались люди, насколько мы можем судить, сравнительно уравновешенные, такие, как императоры Септимий Север и Константин». /Чарльз П. Стоун/

«Я должен сознаться, что для меня Сталин остаётся самой непостижимой, загадочной и противоречивой личностью, которую я знал. Последнее суждение должна вынести история, и я оставляю за нею право». /А. Гарриман/

«…Один мой знакомый писатель привёз из Парижа книжку А. Авторханова «Загадка смерти Сталина» и дал мне почитать. Я, в свою очередь, дал её Молотову, а через несколько дней пришёл послушать его мнение.

— Она такая грязная, — говорит Молотов. — Он всех рисует в каком-то разбойничьем виде! Доля правды, конечно, тут есть. Берия — это человек, так сказать, не столько прошлого, сколько будущего… Из реакционных элементов он активный, поэтому он старался проложить дорогу для частной собственности. А вне этого он не видит. Он социализма не признаёт. Он думает, что идёт впереди, а на самом деле тянет назад, к худшему…

— Хрущёв — он, безусловно, реакционного типа человек, он только примазался к коммунистической партии. Он не верит ни в какой коммунизм, конечно. Булганин действительно ничего не представляет — ни за, ни против, куда ветер подует, туда он и идёт. Берия — это, я считаю, чужой человек. Залез в партию с плохими целями. Маленков — способный аппаратчик. Почитаешь — немножко жутко становится…

— Могло быть, что эти четверо сплели заговор против Сталина? — как пишет Авторханов.

— Тройка, тройка. Без Булганина, да, она могла иметь всякие планы. Роль Берии не выяснена… По-моему, в последние годы Сталин не вполне владел собой. Не верил кругом. Я по себе сужу. А Хрущёва пододвинул. Тут он немножко запутался.

— По этой книжке получается, что он перестал доверять Берии.

— Я думаю, да. Он знал, что Берия пойдёт на любое, чтобы себя спасти. Тот же Берия подбирал охрану фактически, а Сталин выбирал из того, что ему давали, думал, что сам всё делает. А Берия подсовывал.

— Могло быть, что они отравили Сталина, когда выпивали с ним в последний день перед болезнью?

— Могло быть. Могло быть. Берия и Маленков были тесно связаны. Хрущёв и примыкал к ним и имел свои цели. Он всех перехитрил! У Хрущёва была почва более крепкая, потому что мещанство было везде. А он на мещан ориентировался, Хрущёв, не интересуясь идеями. Как одно с другим слепить. А идеями построения коммунизма он не интересовался». /В. Молотов — Ф. Чуев/ «- Я был у Поскрёбышевых, разговаривал с дочерью Власика, она рассказала, что когда арестовали её отца, незадолго до смерти Сталина, он произнёс: «Дни Сталина сочтены. Ему мало жить осталось». Он понял: Берия убирает всех преданных Сталину людей, — рассказываю я.

— Правильно. Тогда говорили, что разложился Власик. Разложились ещё кто-то из окружения Сталина, с бабами путались чужими. Но я уже тогда мало был в курсе дела.

— Авторханов пишет: «…единственный, кто искренне относился к Сталину, был Молотов»…

— Да, во время похорон из трёх выступавших, дескать, искренне, один… Я тоже допускаю, что так и есть.

— Я не думаю, что Хрущёв горевал о смерти Сталина.

— Нет, он был очень зол на Сталина. А Берия тем более, конечно, Сталин иногда выражал пренебрежительное отношение к Берии. Убрать хотел. А кому доверял — трудно сказать. Кажется, никому. Хрущёву? Никак уж не мог, конечно, доверять. Булганин никак не подходил. Сказать, что Маленков был близок к Сталину, по-моему, нельзя. Молодых заметных не было. Ленинградцев он отшил.

— Авторханов пишет, что Сталин придумал «дело врачей», чтобы свалить Берию. А что, он без этого не мог?

— Так тоже не бывает. Надо, чтоб для других было убедительно. Промолчат, но не поверят…

— В сообщении о врачах было о небдительности наших органов Госбезопасности — сильный намёк на Берию.

— Да, правильно. Видел, что Берия старается, но не вполне искренне… Что Берия причастен к этому делу, я допускаю. Он откровенно сыграл очень коварную роль». /Молотов — Чуев/

«Сталин лежал на диване. Глаза закрыты. Иногда он открывал их и пытался что-то говорить, но сознание к нему так и не вернулось. Когда он пытался говорить, к нему подбегал Берия и целовал его руку.

— Не отравили ли Сталина?

— Возможно. Но кто сейчас это докажет? Лечили хорошие врачи. Лукомский — хороший терапевт, Тареев…

… - Говорят, его убил сам Берия?

— Зачем же Берия? Мог чекист или врач, — ответил Молотов, — Когда он умирал, были моменты, когда он приходил в сознание… Вот тогда Берия держался Сталина! У-у! Готов был… Не исключаю, что он приложил руку к его смерти. Из того, что он говорил, да и я чувствовал… На трибуне мавзолея 1 мая 1953 года делал такие намёки… Хотел, видимо, сочувствие моё вызвать. Сказал: «Я его убрал». Вроде, посодействовал мне. Он, конечно, хотел сделать моё отношение более благоприятным: «Я вас всех спас!» Хрущёв едва ли помог. Он мог догадываться. А возможно… Они всё-таки близко… Маленков больше знает. Больше, больше…

— Сам Сталин, помнится, сказал во время войны: «Я знаю, что после моей смерти на мою могилу нанесут кучу мусора. Но ветер истории безжалостно развеет её!» — И ещё одна деталь. Он пишет, что 17 февраля 1953-года Сталин принял посла Индии К. Менона. Рисовал на листках блокнота волков: «Крестьяне поступают мудро, убивая бешеных волков!» Вроде бы он имел в виду некоторых членов Политбюро.

— Рисовал для забавы, — ответил Молотов». /Молотов — Чуев/

Люди, люди развращённые, То рабы, то палачи, Бросьте, злобы изощрённые, Ваши копья и мечи. Не тревожьте сталь холодную, Лютой ярости кумир — Вашу внутренность голодную Не насытит целый мир. Ваши зубы плотоядные Блещут лезвием косы. Так грызитесь, кровожадные, До последнего, как псы. /А. Полежаев — современник Пушкина/

«Что с нами сделалось, братья? Почему лукавые и велеречивые властители, умные и хитрые отступники, жадные и богатые стяжатели, издеваясь над нами, глумясь над нашими верованиями, пользуясь нашей наивностью, захватили власть, растаскивают богатства, отнимают у народа дома, заводы и земли, режут на части страну, ссорят нас и морочат, отлучают от прошлого, отстраняют от будущего — обрекают на жалкое прозябание в рабстве и подчинении у всесильных соседей?.». / Из «Слова к народу». Страница Истории, 1991 год/

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Он максималистски признавал только «спасающийся» народ, только «верных», служащих Делу. Он интуитивно выбирал, выращивал в своём царстве лишь пригодных для «светлого будущего» самоотверженных сподвижников высокой божественной мечты. Тайны, а не пресловутой «бочки варенья», отвергая слуг царства тьмы и Мамоны. Он строил страну «героев, мечтателей и учёных», «готовых на подвиг и на труд», искал «крылатых» и часто разочаровывался, когда «крылатые» оказывались упырями и демонами. А бескрылые — ползали на брюхе.

Но Иосиф упорно продолжал непосильную свою селекционную и инкубаторскую работу, свою реанимацию «мёртвых душ», не щадя ни себя, ни других, следуя проштудированным в семинарии понятиям о вселенском зле, от которого он как «пастырь добрый» должен увести своих овец согласно повелению Неба:

«Выйди от неё, народ Мой…» «Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов…» «Отречёмся от старого мира, отряхнём его прах с наших ног…» Он пытался «отделить зерно от плевел», понимая, что «кадры решают всё».

В фильме тех лет «Золотой ключик» куклы свирепого жадного Карабаса-Барабаса улетают в сказочную страну Спасения на странном диковинного вида летательном аппарате, очень похожем на библейский Ковчег. Иосиф построил для своего народа такой летающий Ковчег — нелепого вида, громоздкий, варварскими методами — но аппарат летал! Там «дружба помогала делать настоящие чудеса!», а конструкция была очень близка к Замыслу. Каждая часть должна была служить Целому, быть на своём месте, то есть исполнять предназначение. У Иосифа «пастыря» не было «родни» — лишь сподвижники — «матерь и братья». Он не менял «солдат на генералов», даже собственного сына.

Кесарь-пастырь Иосиф часто использует библейскую лексику, запрещает религиозные секты, убийство детей во чреве, вводит цензуру на нравственность — построже, чем при царе, вводит раздельное воспитание мальчиков и девочек. Считает «святым делом» защиту социалистического отечества, избавившего народ от «служения Мамоне». Он был «хранителем виноградника» в отсутствие Господина — восстанавливал, взращивал, охранял, защищал… Он старался заставить их отречься от сидящего в душе алчного зверя, первородного греха. Он убивал зверя порой звериным способом и считал, что это лучше, чем соблюдать «права зверя».

* * *

Великий граф с его религиозно-нравственными исканиями, ремонтировавший крышу бедной вдове, граф пахарь и сапожник был ей теперь понятен и близок, хоть отец Тихон и считал, что граф пал жертвой собственной гордыни.

«В безумии дерзнул Евангелие переписывать! А гордыня — стена, отделяющая от Бога» Иоанна понемногу «воцерковлялась». Ходила по воскресеньям и по праздникам в храм, старалась соблюдать посты, регулярно читала утренние и вечерние молитвенные правила, бывала на исповеди и причащалась. Привыкла к долгим службам, к тычкам бесноватых бабок, которые тоже к ней привыкли и даже разрешали подежурить у подсвечника перед иконой Спасителя. Ей это нравилось — менять догоревшие свечи, гасить подушечками пальцев, почему-то не обжигаясь, принимать новые, перекрестившись с поклоном, расставлять полукругом по росту, снимать с подсвечника ещё тёплые подтёки воска — так она, казалось, могла стоять часами, испытывая странно-блаженное состояние умиротворения.

И ещё ей нравилось, что теперь она хоть отчасти могла оградить впервые или случайно пришедших на службу, на которых накидывались бабки: не так стоишь, не так крестишься, чего без платка, чего губы накрасила, чего в брюках — ну и так далее — с явной целью навсегда отвадить от храма. Она тут же брала жертву под защиту, ставила её свечку на лучшее место, и улыбалась, и ободряла и шепотом просила простить старух, которым во времена богоборчества приходилось защищать храм от беснующихся хулиганов едва ли не клюками… Вот и бдят по привычке, охраняют святыню, как умеют. Так что надо нам всем приходить в храм почаще, становиться хозяевами и исправлять грехи отцов и дедов. Вот в хор нам голоса нужны…

Самой Иоанне петь в церковном хоре тоже нравилось — подвязавшись под подбородок платком, тоненько выводить со старухами: «Бога человекам невозможно видети, на Него же не смеют чины ангельские взирати…» Но в общем-то ей, наверное, так и не удалось воцерковиться по-настоящему, как, например, лужинской общине, Глебу и Варе… Они жили этим. Не говоря уж о Гане. Бог и церковь для неё всё ещё не слились в одно, но её уже тянуло в храм, к подсвечнику, к бабкам из хора, к отцу Тихону, который считал её своим духовным чадом. И она, выросшая без отца, по-детски безропотно исповедывала ему то, в чём никому другому ни за что бы не призналась.

— Мне кажется, я никого не люблю, — опять сокрушалась она, — Вот родные, семья… Я, конечно, исполняю что надо, но это так, поневоле… Отношения поддерживаю только с нужными людьми, от которых что-то могу получить, друзей у меня нет. Для меня что люди, что вещи — захотела, теперь имею. Они требуют внимания, иногда это приятно, иногда тяготит. Матери писала неохотно и редко, открытки в день рождения и на новый год. Она мне сначала писала длинные письма, всё жаловалась на тоску и одиночество… Потом, наверное, поняла, что кричит в пустоту, писала всё реже. И я не знала, что она тяжело больна. Даже на похороны не приехала, не стала прерывать заграничную поездку. «Возлюби ближнего»… — Но как возлюбить, батюшка, если не получается?

— А ты хочешь, чтоб получилось? «Возлюбить», Иоанна, значит пожертвовать. Самостью пожертвовать, то есть собой. Ближний съест твоё время, покой, жизненные силы, сядет на шею. И отплатит порой самой чёрной неблагодарностью… Человек лукав и грешен.

Это великий подвиг — отдать себя на распятие ради других. И опять же человек лукав. Как совместить слова: «Возлюби ближнего, как самого себя» и «Кто ради Меня не оставит мать, мужа, детей, тот не достоин Меня»? Надо отличать любовь к ближнему от идолопоклонства и человекоугодия — это всё грехи тяжкие, а грань иной раз едва различима… Увидеть в каждом Образ Божий и Образу этому служить, очищать от скверны — вот к чему призывает Господь.

Или милосердие. Накорми, приюти, перевяжи раны, утешь, посети в тюрьме. Но и тут можно запутаться. На днях вот ко мне парень пришёл, сын одной прихожанки. Руки дрожат, сам весь трясётся. «Дай, говорит, батюшка, трёшку опохмелиться, сил нету, а то грех будет, украду или повешусь». Ну что с ним сделаешь — дал. Прав или не прав — сам не ведаю. А если бы и впрямь что сотворил? А так вроде пронесло. Потом трезвый приходил, лечиться пообещал… Лишь на Господа упование наше, сами мы и добра от зла порой отличить не можем, своих грехов не видим. Это большой дар — видеть свои грехи, это уже полдела. Благодари за то Господа. Но и спрос с тебя строже, коли ведаешь, что творишь.

Молись так: Господи, у меня холодное сердце, и я даже не хочу, чтобы Ты его растопил, ведь так? Я как тот отрок из сказки, у которого сердце превратилось в кусок льда и он ничего не чувствовал. А ведь сказано: даже если чудеса творишь, а любви не имеешь — не войдёшь в Царствие. Как же нам, немощным, быть? Только молиться смиренно молитвой мытаря: «Буди, Боже, милостив Мне грешному». Верю, Господь услышит, ибо «жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит».

Предай свою жизнь Господу, Иоанна, и устроит Он всё чудесным образом. И сердце оживёт для добра, и душа расправит крылья. «Отвергнет прах земных сует», как Пушкин писал, и полетит, полетит…

— Батюшка, вы же сами благословили зарабатывать трудом на земле, и цветы продавать благословили. Сами говорили: «Побудь, Иоанна, Марфой…» — Благословил. А несвежие цветы продавать — грех, сама поняла. Убыток понесёшь материальный, а так — душа пострадает, куда хуже. Покупатель букет принесёт жене на именины, а цветы облетят — стыд-то какой! И выскажутся в твой адрес, а Господь слушает… Кладёшь в карман, а крадёшь-то у души, у вечности! Об этом мы, безумные, не думаем. Рубля нам жалко, а души не жалко…

— Я больше не буду, батюшка…

— Будешь, Иоанна. Господь сказал Никодиму: «должно вам родиться свыше». То есть от духа. Вон даже апостолы после распятия Господа… Поначалу испуганные, растерянные, а как сошли на них в день Пятидесятницы огненные языки, так исполнились все Духа Святого и заговорили на незнакомых языках, и все их понимали… И не колебались боле, шли на смерть, ибо почувствовали, что бессмертны, как боги.

«И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излию от Духа Моего, и будут пророчествовать… — читал из Евангелия отец Тихон, — Солнце превратится во тьму, и луна в кровь, прежде нежели наступит день Господень великий и славный; И будет: всякий, кто призовёт имя Господне, спасётся».

Есть, Иоанна, хорошие сказки, мудрые. Вот лежит красавица и спит, и вокруг всё царство спит. В паутине все, во грехе. Но так сладко спать! И ждём — вот явится принц и разбудит… Все мы до поры до времени спим, Иоанна. А спать нельзя — лес дремучий и волки вокруг.

Когда осознаешь неправедность земного бытия и собственную немощь этой неправедности противостоять, и невозможность жить во зле и тьме, тогда закричишь: Спаси, Господи, погибаю! Закричишь, как роженица в муках — к таким Он приходит. И преобразует, рождает свыше. Всякий плод должен созреть, а иные так и висят до зимы, пока не сгниют или замёрзнут. Теплохладностью надо переболеть, как коклюшем или ветрянкой, и молить о выздоровлении. И кто записан в Книге Жизни, обязательно родится свыше.

«А я? — со страхом думала Иоанна, — Записана ли я? Вроде слышу Зов, и иду, но так медленно. И опять играю…» — Не горюй, — будто читая её невесёлые мысли, ободрял отец Тихон, — сказано нам в утешение: «Ты никогда бы не искал Меня, если б Я уже не нашёл тебя»… Это я насчёт Книги Жизни. Будь ревностна — «Много званых, но мало избранных». Господь любит и зовёт всех, но мало кто избирает Царство, оставаясь теплохладным. Тогда приходят скорби, лишения, страдания — чтоб через них смягчилось сердце, пришло отвращение к греху. Господь кого любит, того наказует. Господь всех призывает, но знает, чем всё кончится, ибо для Него нет времени. Нет настоящего, прошлого, будущего — Он и изначально всё знает. Время течёт для нас, и в нём мы свободны выбирать между добром и злом. Вот Пушкин знал, что Татьяна не станет прелюбодейкой, и за то любил её, так?.. Тебе даны разум и Образ Божий. И закон в сердце, и свобода выбирать — свет или тьму. Всякий грех, помни, кража у себя самой. Тот же букет с изъяном — кладёшь в карман, отнимаешь у души. Искушение — брань, то есть сражение, бой. Выиграл-проиграл. Проиграл, согрешил — значит, ранен. Много ранений — возможная смерть.

Никто бы не спасся, но мы искуплены Божественной Кровью, Господь победил смерть. Веруй и моли о милости.

«И, по молитве их, поколебалось место, где они были собраны, и исполнились все Духа Святого и говорили слово Божие с дерзновением.

У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее.

Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного.

И полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чём кто имел нужду». /Деян.4:31, 32, 34, 35/ Вот он где, настоящий коммунизм…

А она думала о Гане, которому было даровано рождение свыше. И о том, что у избранников и искушения бывают огненные. Никогда она не заговаривала с отцом Тихоном о Гане, ни так, ни на исповеди, и снова и снова благодарила Господа, что тут ей не в чем было каяться…

Всё лето они не виделись — она вкалывала по-чёрному — на стройке, на участке, на рынке, отрабатывая долги. И ещё ухитрялась по вечерам со слипающимися глазами сочинить несколько страничек. Спать удавалось по пять-шесть часов, она себе изумлялась, что выдерживает, и выдерживала. И вот, наконец, в октябре дом был, в основном, готов, цветочный сезон окончен, сценарий сдан, долги почти все выплачены. И тогда остро захотелось увидеть Ганю, которого она целую вечность видела лишь во сне — один и тот же сон: они бредут рука об руку среди закатных лужинских сосен, и рыжий дух Альмы невесомо, как и их похожая на полёт поступь, едва касается в бесконечно длинных прыжках росистой травы.

Он куда-то исчез, этот дух, с тех пор как началась суета со стройкой, торговлей и долгами. С тех пор как появился в Лужине привезённый Денисом «немец» Анчар — от медалистов Антея и Чары, которого купил Филипп. Но когда из пушистого трогательного комочка вымахал здоровенный волкодав, которого нужно было не просто выгуливать регулярно, но «с нагрузкой», который в квартире грыз с тоски всё подряд, и поскольку дома сидела, в основном, свекровь, перед ней стала трагическая дилемма: или ходить целыми дня ми по комнатам с валидолом и тряпкой, или спускаться во двор и там гоняться за Анчаром. Который, в свою очередь, гонялся за всеми движущимися предметами — другими собаками, кошками, машинами и мотоциклами. Денис приходил только ночевать, Филипп с невесткой Лизой укатили в Пицунду, и свекровь торжественно заявила, что хоть и очень любит собак и вообще мухи не обидит, и Анчар красавец и умница, но вопрос стоит о её жизни и смерти. И раз уж у них теперь есть дача, а она лично освободила Иоанну от забот по дому, воспитания внука и стирки Денисовых рубашек, то пусть она, невестка, хоть в чём-то поступится личным комфортом ради семьи и возьмёт Анчара хотя бы на лето.

Напрасно Денис втолковывал, что лужинский «личный комфорт» напоминает скорее полевой стан и стройплощадку — свекровь лишь твердила, что они все сговорились сжить её со свету. В Лужине Денис появлялся редко, в основном, чтобы обговорить тот или иной сценарный эпизод. Стройка и связанная с ней разруха, горы мусора, досок и щебня внушали ему ужас, как и новый облик жены — отощавшей, дочерна загорелой, в драном спортивном костюме, стоящем на ней колом от подтёков клейстера, раствора и краски. Яна, одна среди всего этого апокалипсиса, непостижимым образом с ним управляющаяся, не требующая ни Денисовых мужских рук, ни денег, чего тот ужасно боялся, ибо ни того, ни другого не было… Яна, перескакивающая с высокой духовной тематики на строительно-торговый жаргон, а то и срывающаяся в выяснении отношений с «работничками» на площадную брань. Он не понимал, что происходит, каким образом из скромной запущенной дачи, на которую они весной кое-как наскребли деньжат, вырастает нечто масштабно-фундаментальное. И откуда в литературной даме, с которой он прожил уже четверть века, проснулся вдруг эдакий многопрограммный строительно-огородный (он ещё не знал, что и торговый) суперробот, квалифицированно ныряющий то с пассатижами в забарахливший газовый котёл, то с кистью на стремянку под потолок, то корчующий ломом старый смородиновый куст…

— Погоди, я сейчас! — орала она, продираясь мимоходом через тысячу неотложных дел. Когда можно будет, наконец, умывшись и переодевшись, приложиться к его щеке и вернуться на несколько часов в обычную жизнь. Помирая со смеху — такое у него было лицо! Он боялся, что она его попросит помочь и одновременно боялся её новую — супербабу с отбойным молотком, всезнающую и всесильную, ни о чём не просящую. И когда она, наконец, становилась прежней и они работали бок о бок, как всегда, и он сидел за дяди Жениным столом, потягивая любимый свой жасминовый чай /«твой барин», как говорил дед/ — он постепенно успокаивался и заговаривал о том, о сём, а Яна делала вид, что ей интересно. И он понимал, что она лишь делает вид, но предпочитал не докапываться. «Докапываться», будить спящую собаку он терпеть не мог. Да и что она могла ему рассказать? Про неведомую силу, которая так властно и настойчиво уводит её от знакомого, привычного, а она, страшась Огня, играет в чужие игры, порой самозабвенно до изнеможения, сама не очень-то понимая, зачем этот дом ей, жаждущей полёта, свободы от суеты, а ставшей батрачкой, рабой дома и куска земли, прикованной к этим строительно-садовым делам и долгам…

Теперь вот Анчар, в восторге носящийся за птицами и бабочками, с которым надо было не только регулярно гулять, но и ухаживать за ним, как за младенцем — больше чем на несколько часов не отлучишься. И которого всё же пришлось взять, потому что свекровь была права — Иоанна действительно ей подкинула, вольно или невольно, свою семью, жила своей жизнью. Надо было хоть как-то её уважить. Да и вообще на даче собака нужна.

Иоанна стряхивала, сдирала с себя прежнюю жизнь, привычки, связи, как пловчиха тину, выбравшаяся наконец-то на желанный, но незнакомый берег из какого-то опостылевшего замкнутого водоёма. Новое рабство принёс этот берег или это какой-то неизвестный покуда, непроявленный вид свободы? Она не знала. Просто неведомая сила, которой она своей волей подчинилась, распорядилась так, а не иначе: И возможно, это добровольное подчинение и являлось свободой, как осознанной необходимостью, подчиниться этой Воле… Послушание воле? Наверное, — думала она, — весь вопрос в том, чья она, эта воля. Два, казалось, бы взаимоисключающих начала заложены Творцом в человеке: свобода и послушание. Рабство и бунт — вот история человечества, особенно России. И путь каждого конкретного человека. Мы жаждем свободы, а наша злая, греховная, разрушительная воля разрушает и нас, и всё вокруг, и тогда… мы жаждем рабства. Подчиниться чьей-то иной воле — мудрой, справедливой, очищающей, благой. И мы творим себе кумиров, не находим таковых в лице грешных земных правителей, тоже рабов кого-то и чего-то, разочаровываемся во всяких «измах», в собственных рабских страстях, похотях и кумирах, и вновь жаждем призрака свободы.

Заколдованный круг.

Свобода не как противодействие, противостояние, а как единение, слияние — такое возможно лишь в Боге. Святая Троица, триединство, свободно соединённое любовью. Трое в Одном. Лишь Истина абсолютно свободна. Добровольное подчинение самой Свободе — только здесь могут примириться две бездны. Слившись свободно, свободно подчинившись абсолютно свободному, я сама становлюсь свободной. Дух свят и свободен и, слившись добровольно с Духом, я становлюсь свободной. «Я сказал, вы — боги», т. е. Дух Божий присутствует в нас, животворит и «ходит, где хочет», это — наша суть, тоскующая по родной стихии.

Свобода — освобождение от всего, мешающего соединиться со Свободой. Две бездны, по Достоевскому, — они необходимы. Без них не было бы свободы, была бы бессмысленная история. Их совмещение — конец всемирной истории. И в этом совмещении, примирении свободы и послушания — глубинный смысл истории, путь от грехопадения и распятия до воскресения, дорога «к солнцу от червя»…

Но если без выбора нет свободы — Он, Творец… Имеет ли выбор Сама Истина? Да, конечно, — разъяснит впоследствии отец Тихон, — Уничтожить падшее ослушавшееся человечество или спасти? Искупить собственной мукой на кресте… Бог стал человеком, чтобы падший человек вновь обожился. Искупленное Божественной Кровью возвращение каждого человека к первичному богоподобию /по образу и подобию/ — смысл земного пути. И горе тому, кто крадёт у Бога. То есть, соблазняя других, заставляет их отдавать своё время, здоровье, способности не делу спасения и просветления бесценной человеческой души, а собственной неограниченной похоти. На чём и основано все общество потребления. То есть она в корне порочна и противна Богу. Ты воруешь не только у своей души, у её судьбы в вечности, но и других заставляешь служить своему греху.

«Вы куплены дорогой ценой»… Христос свободно и добровольно избрал крестную муку, чтобы нас спасти. «Да минует Меня чаша сия… Впрочем, не как Я, а как Ты хочешь». Вот он, выбор, вот где сомкнулись две бездны. Свобода и послушание. Свободное послушание делу несения общей муки, твари и божества, делу великой жертвенной любви во имя восстановления единства мира. Бога и человека… «Твоя от Твоих Тебе приносящих о всех и за вся»… Вот указанный нам путь.

Свобода — осознанная необходимость послушания Творцу, Который есть Путь, Истина и Жизнь.

Ну а как её узнать, эту Божественную Волю? Вручить свою жизнь, единственную и неповторимую, простому деревенскому священнику — миру это показалось бы безумием. Миру, из которого она ушла. Иоанна осознала окончательно, что сбежала, как и благословил отец Тихон. Кто же она теперь? Помещица? Цветочница?

Наступит осень, она заколотит окна, вернётся в Москву и надо будет жить, как прежде. Играть себя прежнюю, Иоанну умершую, но не родившуюся свыше. Кто она теперь? Как жить дальше?

— Господь укажет, — отвечал отец Тихон, будто предвидя, что Денису удастся, как заслуженному деятелю искусств, выхлопотать разрешение на первоочередное подключение газа — этой осенью, а не будущим летом, как планировалось. Пришли на разведку шустрые ребята и, поскольку она на радостях не стала торговаться насчёт щедрых «премиальных», сходу притащили ацетилен-кислород, трубы, шланги. И работа закипела. А через несколько дней на кухне неиссякаемая дальняя огненная речка прорвалась четырьмя горячими трепещущими голубыми гейзерами. И ожил, зашумел натужно нагревательный котёл, что-то там завоздушило, долго не пробивало, котёл постукивал, гудел, распалялся, ребята колдовали с ключами и вёдрами, что-то сливали, подливали, подкручивали, матерились. И вот, наконец, пробило, котёл загудел ровно и умиротворённо, одна за другой теплели, оживали под рукой Иоанны ледяные радиаторы, и всё это здесь, в Лужине, казалось чудом.

«Чудо» тут же обмыли под солёные огурцы и сваренную на плите картошку в мундире, ребята ушли, весьма довольные, получив, кроме денег, по экземпляру детской книжки Кравченко-Кольчугина с фото и автографом /украла у Дениса — счастливый новоявленный писатель отвалил пачку для группы/. Ребята почему-то никак не хотели верить, что Кравченко — тот самый Кольчугин, так и эдак вертели фото, мол, «не похож».

Кравченко был похож. Просто он старел, старел и их сериал, Иоанна подумала, что печальный факт «ничто не вечно под луною», в том числе и бесконечные сериалы, может обернуться для неё счастливым освобождением. Когда не надо будет ездить ни на Мосфильм, ни в Останкино, ни на съёмки, и ничего не надо будет сочинять, и никаких тебе поправок и замечаний, никаких худсоветов… При этой мысли она испытала невыразимое блаженство и вознесла к Небу молитву, чтобы сбылось это как можно скорее и давнишние мечты Дениса о совместных зарубежных постановках всяких столь Любимых дядей Женей «ихних» детективов, наконец, осуществились.

Вскоре в доме воцарилась африканская жара. Иоанна открыла на ночь окна, но котёл не отключила, так ей нравилась эта новая игрушка.

Весь следующий день она будет красить окна и батареи, печь в духовке картошку, без конца кипятить чайник… Лужинский дом всё более подгонялся под неё, её привычки, вкусы, становясь таким же увесисто-необходимым и удобно-защитным, как панцирь для черепахи. Каждый уголок, каждая деталь были продуманы ею, дом становился незаметно её частью, она уже не могла без него, еще не отдавая себе в этом отчёта, с привычной тоской думала о неизбежном переезде в Москву /не зимовать же, в самом деле, на даче, как медведица!/. В конце концов, у неё семья, обязанности, надо совесть иметь…

Прошёл август, наступил сентябрь, грянули первые заморозки. Цветы, вроде бы, кончились, а работы в саду становилось всё больше, конца не видно. Выкопать георгины, гладиолусы, посадить под зиму тюльпаны, нарциссы, всё подсушить, уложить на хранение… А сад, огород, всякие там перекопки, обрезки, консервы… Грязная, одичавшая, с по-крестьянски загрубевшими руками /если случалось по необходимости появиться в свете и кто-то пытался привычно поцеловать ей руку, она протягивала сжатый кулак/, - Иоанна питалась, в основном, хлебом, молоком и чаем с «подушечками» по рублю килограмм. Денег у неё не осталось, долгов тоже. Анчара кормили соседи — он охранял и их участки.

Однажды она поехала на электричке на склад за гвоздями. Повезло — купила «семидесятку», да ещё в магазине на последний рубль — буханку горячего ржаного хлеба и полтора кило маринованных килек. Был дивный тёплый день, бабье лето. Она сидела на скамье, подставив лицо солнцу, жевала кильку с хлебом, думала, что дома от души ещё и чаю напьётся… И неожиданно поняла, что ничего другого не хочет. «Мой дом — моя крепость». Покой и воля. «Какое счастие — не мыслить, какая нега — не желать»…

Однако вдруг захотелось увидеть Ганю. Только его домик она почти не тронула в своей глобальной перестройке — лишь кое-где необходимый ремонт. Здесь всё было, как при Гане. Она входила, затаив дыхание, как в храм, садилась на потёртый диван и закрывала глаза. Ганя был рядом, она это чувствовала, и они вели молчаливый диалог без слов, где было неважно содержание, где всё заменяло чудо его незримого присутствия, даже запах его сигарет. Хотя Варя сказала, что Ганя принял постриг и теперь совсем не курит.

И вот она не выдержала и поехала в Лавру, дав себе слово просто глянуть на него незаметно и тут же уйти. Как она и рассчитывала, Ганя направлялся с братией к трапезной, она его различила мгновенно — в монастырском облачении, как и другие, он нёс что-то белое — рулон бумаги или свёрток, не разберёшь. Она стояла в молчаливой толпе женщин в платках, была в таком же платке и тоже не шелохнулась.

Он не остановился, увидев её, лишь чуть замедлил шаг.

— Иоанна… — эта его улыбка из «прекрасного далека»…

— Я знал, что ты сегодня придёшь… Да, я тебя звал. Такой период — одиноко и трудно… Но искушения пройдут, ты молись за меня… Как хорошо, что мы увиделись, Иоанна… Иоанна…

Он молча, без слов, всё это сказал ей, удаляясь с толпой братьев. Эта улыбка по имени Иоанна… Свободной от свёртка рукой он перекрестит, благословляя, всё более разделяющее их пространство, и она непостижимым образом ощутит на лбу, сердце и плечах обжигающее прикосновение его пальцев. «Во имя Отца и Сына и Святого Духа…» Остановись, мгновенье.

А дальше всё устроится само собой. С наступлением холодов она неделю поживёт в Москве, мотаясь каждый день в Лужино. Основными проблемами было отключение котла /оставлять — страшно, совсем отключить — дом промёрзнет, залить антифриз — ядовито, а вдруг где течь?/ Ну, и Анчар, конечно, — кормить его, прогуливать… А забрать в Москву — мучить всех, и людей, и пса. И однажды соседка, которая до смерти боялась подходить к анчаровой будке, каждый раз принимая перед кормёжкой валерианку, проворчит Иоанне:

«Носит тебя холера, сидела бы дома!» Она явно имела в виду не московскую квартиру, а Лужино. «Дома»… Да, Валя права. Её дом уже давно здесь, московская квартира Градовых так и не стала ей «домом», в отличие, например, от невестки Лизы, которая там сразу прижилась, безраздельно господствовала, совершенствовала и благоустраивала. Не стала Иоанна и горожанкой, москвичкой, задыхаясь от беспросветного одиночества на фоне массы ненужных знакомств, мероприятий, дел и развлечений.

— Не могу же я бросить дом и Анчара…

Она это представила как подвиг, самопожертвование. Домашние особо не возражали — с появлением Лизы действительно всё утряслось, вплоть до стирки Денисовых рубашек. Только сочинять сценарии Лиза, к сожалению не умела. Поэтому Иоанне приходилось всё же время от времени появляться «в миру». Ну, и не уклоняться от супружеских обязанностей /впрочем, достаточно приятных/, как ей велел отец Тихон, чтобы «не вводить мужа во грех блуда», и приезжать иногда в Москву.

Потом в Лужине выпал снег, который как-то сразу прекратил все дела. Иоанна наслаждалась его первозданной белизной, тишиной, лыжными пробежками с Анчаром, иногда даже ночью, по серебристо-лунной лыжне под звёздами, лёгкой постной едой — /винегреты да кашки с салатами, орехи, мёд/ — и духовной пищей в изобилии: Варя попросила отвезти в Лужино и сохранить несколько коробок с книгами. У них были какие-то неприятности с ксероксом, упрекали в слишком активной религиозной деятельности. «Своего» парня в типографии, кажется, даже арестовали — расспрашивать Иоанна не стала. «Скажешь, книги остались от прежних хозяев, в случае чего», — вполголоса наставляла Варя, загружая коробки в машину. Она была не на шутку напугана и призналась со стыдом, что совсем не готова к подвигу. Случись что, как же дети, что с ними будет? А Иоанна всё никак не могла понять ни прежде, ни теперь — какая необходимость была коммунистам брать на вооружение атеизм, богоборчество? После полувека советской власти, которой церковь доказала свою лояльность? Поскольку большевиков жизнь после смерти не интересовала, то и не было никакого противоречия между земной жизнью праведного коммуниста и верующего. Грядущее счастье человечества, если разуметь под этим не ненасытный разгул страстей, всемирную обжираловку и общих жён, а царство духовности, высоких идеалов, творчества, единения человечества, свободного от греха, преодолевающего зверя в себе и познавшего Небо уже в земной своей жизни — это ли не общая мечта?

Этот бунт был скорее не только против во многом дискредитировавших себя церковников, но и во многом результат невежества в вопросе понимания основ Божественного откровения, Замысла о мире и человеке. Роковое недоразумение, ибо нет более неприемлемого явления для мечтающей о светлом будущем человеческой души, о всеобщем счастье и справедливости, чем материализм, грубое обуржуазивание бытия.

— Не волнуйся, с меня что взять? — отшутилась от Вари Иоанна, — Тётка с ума съехала, сидит у себя в дыре, починяет примус.

Так, наверное, про неё и думали. Отдельные неудачные попытки «достать» её, импровизированные набеги с вином и шашлыками уже создали ей в свете ту же репутацию «трехнутой», что когда-то была и у Гани. Знакомых гнало в Лужино любопытство, иногда корысть, возможность дачного прикола для самых разных и сомнительных целей. Ахали, восхищались, расспрашивали. Иоанна же, помятуя о тайной возможной духовной подоплеке каждого визита /от врага — искусить, от Неба — за вразумлением/, выпив рюмку-другую, оживлялась, заводила иногда вдохновенную проповедь, и нельзя сказать, чтоб её не слушали. Тоже ахали, задавали вопросы, иногда даже плакали. Растроганная Иоанна звала приезжать ещё, но при повторном визите убеждалась, что гость начисто не помнит предыдущего разговора, всё надо начинать с нуля, а затем опять с нуля, и заканчивается всё, в конечном итоге, отсутствующим взглядом, зевком и «осетриной с душком». Обычные разочарования неофитки… Вскоре она к ним привыкла, не впадала в отчаяние по поводу потерянного драгоценного времени, а просто отфутболивала всех непрошеных гостей то хитростью, то ссылками на крайнюю занятость или нездоровье. А потом и вовсе, чтобы их отвадить, подыгрывала слухам о «съехавшей крыше» каким-либо экстравагантным поступком или заявлением.

В общем, её в конце концов оставили в покое в ту первую лужинскую зимовку — наедине с прекрасными вариными книгами, снегом, тишиной /если не считать лая Анчара/. И с Небом. В погребе было вдоволь припасено картошки, солений, компотов, яблок; можно было спокойно соблюдать посты и в магазин не ходить вообще, разве что за хлебом, по воскресеньям бегать на лыжах к отцу Тихону, сунув в рюкзак юбку /в лыжном костюме входить в храм не полагалось/. А по дороге, купив хлеб на всю неделю, сидеть целыми днями у камина с ногами в кресле и вместе с великими избранниками Неба размышлять о смысле жизни, замысле Творца о человеке и о путях восхождения к Нему.

А после причастия светло и радостно лить слезы, потому что на душе покойно и чисто, и любишь весь мир. И, о чудо! — синицы, которых ты кормишь, клюют прямо с ладони, и прибегает белка, и кажется, само солнце клонит тебе на плечо голову. И здоровается идущий из школы незнакомый пацан, и всё прекрасно, и кажется, так будет всегда.

Если б навеки так было… Казалось, так и будет всегда. Отрадные весенние хлопоты в саду, азартная летняя торговля, дающая возможность по благословению отца Тихона постепенно высвобождаться от материальной зависимости у телевидения, Дениса, государства… И Денис постепенно освобождался от неё. Как-то сам собой приказал долго жить их сериал, постаревший Кравченко ушёл в театр играть Чехова. И писал свои сказочки. Денис наконец-то пробил совместно с французами проект о международной мафии, сценарий написал сам — Иоанна лишь чуть-чуть помогла, радуясь, что он оперился и теперь сможет летать. Взял сниматься Лизу, которая произвела фурор неземной своей красотой, ухитрилась между съёмками родить и вести хозяйство. Свекровь впилась в правнука, как когда-то в Филиппа, но скандалов не было, Лиза крепко держала вожжи в прелестных своих ручках, умело укрощая даже дурные страсти Филиппа по части Бахуса и Эроса, во всяком случае, он её боялся и буквально умолял, заехав как-то в Лужино с какой-то двухметровой манекенщицей /Иоанна их, разумеется, выгнала/:

— Ты, мать, только Лизке не брякни!..

ПРЕДДВЕРИЕ

«Их можно по праву назвать героями, ибо они черпали свои цели и своё призвание не просто из спокойного, упорядоченного, освящённого существующей системой хода вещей, но из скрытого источника, из внутреннего духа, ещё не видимого на поверхности, но рвущегося в наш мир и разбивающего его на куски, как скорлупу. /Таковы были Александр, Цезарь, Наполеон./ Они являлись практическими и политическими деятелями. Но одновременно они были и мыслящими людьми, остро осознающими требования времени, видящими то, что созревало для перемен. То была истина их века, их мира.

…Именно их делом было узреть этот нарождающийся принцип, этот необходимый ближайший шаг в развитии, который предстояло сделать их миру, превратить его в свою цель и вложить в её осуществление всю свою энергию. Вот почему всемирно-исторических людей, Героев своей эпохи, следует признать проницательными людьми; именно их действия, их речи — лучшие для данного времени…

Ведь всемирная история совершается в более высоких сферах, нежели та, в которой своё место занимает мораль, то есть что носит личный характер, являясь совестью индивидуумов… Нельзя к всемирно-историческим деяниям и к тем, кто их совершает, предъявлять моральные требования, неуместные по отношению к ним. Против них не должно раздаваться случайных жалоб о личных добродетелях — скромности, смирении, любви к людям и сострадательности…

Такая великая личность вынуждена растоптать иной невинный цветок, сокрушить многое на своём пути». /Гегель/

«В большом зале, где лежал отец, толпилась масса народу. Незнакомые врачи, впервые увидевшие больного /академик В. Н. Виноградов, много лет наблюдавший отца, сидел в тюрьме/, ужасно суетились вокруг. Ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген лёгких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей беспрерывно записывал в журнал ход болезни. Всё делалось, как надо. Все суетились, спасая жизнь, которую нельзя было уже спасти.

Где-то заседала Академия медицинских наук, решая, что бы ещё предпринять. В соседнем небольшом зале беспрерывно совещался какой-то ещё медицинский совет, тоже решавший, как быть. Привезли установку для искусственного дыхания из какого-то НИИ, и с ней молодых специалистов, — кроме них, должно быть, никто бы не сумел ею воспользоваться. Громоздкий агрегат так и простоял без дела, а молодые врачи ошалело озирались вокруг, совершенно подавленные происходящим… Все старались молчать, как в храме, никто не говорил о посторонних вещах. Здесь, в зале, совершалось что-то значительное, почти великое, — это чувствовали всё — и вели себя подобающим образом.

Только один человек вёл себя почти неприлично — это был Берия. Он был возбуждён до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были — честолюбие, жестокость, хитрость, власть, власть… Он так старался, в этот ответственный момент, как бы не перехитрить и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, — отец иногда открывал глаза, но по-видимому, это было без сознания, или в затуманенном сознании. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал и тут быть «самым верным, самым преданным», — каковым он изо всех сил старался казаться отцу и в чём, к сожалению, слишком долго преуспевал.

…А когда всё было кончено, он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: «Хрусталёв! Машину!» Это был великолепный современный тип лукавого царедворца, воплощение восточного коварства, лести, лицемерия, опутавшего даже отца — которого вообще-то трудно было обмануть. Многое из того, что творила эта гидра, пало теперь пятном на имя отца, во многом они повинны вместе, а то, что во многом Лаврентий сумел хитро провести отца, и посмеивался при этом в кулак, — это для меня несомненно. И это понимали все «наверху»…

Сейчас всё его гадкое нутро пёрло из него наружу, ему трудно было сдерживаться. Не я одна, — многие понимали, что это так. Но его дико боялись и знали, что в тот момент, когда умирает отец, ни у кого в России не было в руках большей власти и силы, чем у этого ужасного человека.

Как странно, в эти дни болезни, в те часы, когда передо мною лежало уже лишь тело, а душа отлетела от него, в последние дни прощания в Колонном зале, — я любила отца сильнее и нежней, чем за всю свою жизнь. Он был очень далёк от меня, от нас, детей, от всех своих ближних. На стенах комнат у него на даче в последние годы появились огромные увеличенные фото детей, — мальчик на лыжах, мальчик у цветущей вишни, — а пятерых из своих восьми внуков он так и не удосужился ни разу повидать. И всё-таки его любили и любят сейчас, эти внуки, не видавшие его никогда. А в те дни, когда он упокоился, наконец, на своём одре, и лицо стало красивым и спокойным, я чувствовала, как сердце моё разрывается от печали и от любви…

Когда в Колонном зале я стояла почти все дни /я буквально стояла, потому что сколько меня ни заставляли сесть и ни подсовывали мне стул, я не могла сидеть, я могла только стоять при том, что происходило/, окаменевшая, без слов, я понимала, что наступило некое освобождение. Я ещё не знала и не осознавала — какое, в чём оно выразится, но я понимала, что это — освобождение для всех и для меня тоже, от какого-то гнёта, давившего все души, сердца и умы единой общей глыбой…» /Св. Аллилуева/ — Они радовались, что кончилось Восхождение! — печально прокомментировал AX, — Что можно не карабкаться по скалам к Небу, обдирая 6 кровь руки, задыхаясь от нехватки воздуха, поддерживая друг друга, вытаскивая из пропасти, страдая от боли и усталости, — а можно, наконец-то остановиться, оглядеться, передохнуть, посидеть, а потом на этой же «пятой точке» понемногу начать движение вниз. Всё быстрей, быстрей, пока не скатятся благополучно на исходные позиции… А иные и пониже поверхности земли умудрятся — прямо в ваши владения, отпрыск тьмы.

«Обрушились народы в яму, которую выкопали; в сети, которую скрыли они, запуталась нога их». /Пс. 9:16/.

«Но папочка и мамочка заснули вечным сном, а Танечка и Ванечка — в Африку бегом!» — захлопал чёрными ладошками АГ, — Прямо Бармалею в лапы!.. Свобода, блин… Вместо культа личности — культ наличности.

* * *

«— Деньги при социализме должны быть или не должны быть? Они должны быть уничтожены.

— Снижение цен, постоянная зарплата, хлеб в столовых бесплатно лежал… Приучали, — говорю я.

— Бесплатно — едва ли это правильно, рано. Это тоже опасно, это за счёт государства. Надо думать и о бюрократизме в государстве, потому что, если государство будет бюрократизироваться, оно постепенно будет загнивать. У нас есть элемент загнивания. Потому что воровство в большом количестве. Вот говорят, отдельные недостатки. Какие там отдельные! Это болезнь капитализма, которой мы не можем лишиться, а у нас развитой социализм! Мало им развитой — зрелый! Какой он зрелый, когда — деньги и классы!

— Не могу понять, что же такое социализм. У нас начальная стадия развитого социализма — я так считаю.

— Какой зрелый? Это невероятно уже потому, что кругом капитализм. Как же капитализм так благополучно существует, если зрелый социализм? Потому капитализм ещё и может существовать, что наш социализм только начал зреть, всё ещё незрелый, он ещё только начинает набирать силу. А ему всё мешает, всё направлено против — и капитализм, и внутренние враги разного типа, они живы, — всё это направлено на то, чтобы разложить социалистическую основу нашего общества…

Ругают наш социализм, а ничего лучшего нет, пока что не может быть. А то, что есть, — социализм венгерский, польский, чешский — они держатся только потому, что мы держимся, у нас экономическая основа принадлежит государству. У нас, кроме колхозов, всё государственное…

У нас единственная партия стоит у власти, она скажет — ты должен подчиняться. Она направление дала.

— А если направление неправильное?

— Если даже неправильное направление, против партии нельзя идти. Партия — великая сила, но её надо использовать правильно.

— А как же тогда исправлять ошибки, если нельзя сказать?

— Это нелёгкое дело. Вот надо учиться… Лучше партии всё равно ничего нет. Но и у неё есть недостатки. Большинство партийных людей малограмотные. Живут идеями о социализме 20–30 годов, а это уже недостаточно. Пройдены сложные периоды, но впереди, по-моему, будут ещё сложнее…

— Сейчас бытует такое мнение, что неплохо бы нам устроить небольшой процент безработицы. Некоторые так считают, — говорю я.

— Найдутся такие. Это мещане, глубокие мещане.

— Много бездельников.

— Меры должны приниматься.

— А вот как при социализме заставить всех работать?

— Это, по-моему, простая задача. Но так как мы не признаём уничтожения классов, то и не торопимся с этим. Это имеет разлагающее влияние. Воровства, спекуляции, надувательства много. Но это и есть капитализм в другой форме. С этим борьбы нет, на словах борются. При капитализме это вещь обычная, а при социализме невозможная. Коренной разницы не признают и обходят вопрос.

— Революционность очень сильно утратили.

— Её и не было, — говорит Молотов, — социалистической революционности. Демократическая была. Но дальше не шли. А теперь теоретики совсем отказались от уничтожения классов.

— Они говорят: колхозы и совхозы — теперь одно и то же, всё подчиняется плану, райкому партии, разницы больше уже не видно.

— Большой разницы нет, но она имеет разлагающее влияние, эта разница. Об этом как-то надо особо говорить. Пока это очень запутанный вопрос. А если мы до этого не додумаемся, пойдём назад к капитализму, безусловно». /Молотов — Чуев. 1984 г./

— Иосиф заставлял их восходить, грести против течения, ибо «Царствие силою берётся», — заметил AX, — Теперь, как пишет Светлана, «наступило некое освобождение»…

«Дыхание всё учащалось и учащалось. Последние двенадцать часов уже было ясно, что кислородное голодание увеличивалось. Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели… В какой-то момент — не знаю, так ли на самом деле, но так казалось — очевидно в последнюю уже минуту, он вдруг открыл глаза и обвёл ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошёл всех в какую-то долю минуты. И тут, — это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть — тут он поднял вдруг кверху левую руку /которая двигалась/ и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно к кому и к чему он относился… В следующий момент, душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела.

Душа отлетела. Тело успокоилось, лицо побледнело и приняло свой знакомый облик, через несколько мгновений оно стало невозмутимым, спокойным и красивым. Все стояли вокруг, окаменев, в молчании, несколько минут, — не знаю сколько, — кажется, что долго…

Пришли проститься прислуга, охрана. Вот где было истинное чувство, искренняя печаль. Повара, шофёры, дежурные диспетчеры из охраны, подавальщицы, садовники, — все они тихо входили, подходили молча к постели, и все плакали. Утирали слезы, как дети, руками, рукавами, платками. Многие плакали навзрыд, и сестра давала им валерьянку, сама плача…

Пришла проститься Валентина Васильевна Истомина, — Валечка, как её все звали, — экономка, работавшая у отца на этой даче лет восемнадцать. Она грохнулась на колени возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала в голос, как в деревне. Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей.

Все эти люди, служившие у отца, любили его. Он не был капризен в быту, — наоборот, он был непритязателен, прост и приветлив с прислугой, а если и распекал, то только «начальников» — генералов из охраны, генералов-комендантов. Прислуга же не могла пожаловаться ни на самодурство, ни на жестокость — наоборот, часто просили у него помочь в чем-либо, и никогда не получали отказа. А Валечка — как и все они — за последние годы знала о нём куда больше и видела больше, чем я, жившая далеко и отчуждённо. И за этим большим столом, где она всегда прислуживала при больших застольях, повидала она людей со всего света. Очень много видела она интересного, — конечно, в рамках своего кругозора, — но рассказывает мне теперь, когда мы видимся, очень живо, ярко, с юмором. И как вся прислуга, до последних дней своих, она будет убеждена, что не было на свете человека лучше, чем мой отец. И не переубедить их всех никогда и ничем…

Было часов пять утра. Я пошла в кухню. В коридоре послышались громкие рыдания, — это сестра, проявлявшая здесь же, в ванной комнате, кардиограмму громко плакала, — она так плакала, как будто погибла сразу вся её семья. «Вот, заперлась и плачет — уже давно», — сказали мне.

Все как-то неосознанно ждали, сидя в столовой, одного: скоро, в шесть часов утра по радио объявят весть о том, что мы уже знали. Но всем нужно было это УСЛЫШАТЬ, как будто бы без этого мы не могли поверить. И вот, наконец, шесть часов. И медленный, медленный голос Левитана, или кого-то другого, похожего на Левитана, — голос, который всегда сообщал что-то важное. И тут все поняли: да, это правда, это случилось. И все снова заплакали — мужчины, женщины, все… И я ревела, и мне было хорошо, что я не одна, и что все эти люди понимают, что случилось, и плачут вместе со мной.

Здесь всё было неподдельно и искренне, и никто ни перед кем не демонстрировал ни своей скорби, ни своей верности. Все знали друг друга много лет. Все знали и меня, и то, что я была плохой дочерью, и то, что отец мой был плохим отцом, и то, что отец всё-таки любил меня, а я любила его.

Никто здесь не считал его ни богом, ни сверхчеловеком, ни гением, ни злодеем, — его любили и уважали за самые обыкновенные человеческие качества, о которых прислуга всегда судит безошибочно…

…я смотрела в красивое лицо, спокойное и даже печальное, слушала траурную музыку /старинную грузинскую колыбельную, народную песню с выразительной, грустной мелодией/, и меня всю раздирало от печали. Я чувствовала, что я никуда не годная дочь, что я ничем не помогала этой одинокой душе, этому старому, больному, всеми отринутому и одинокому на своём Олимпе человеку, который всё-таки мой отец, который любил меня, — как умел и как мог, — и которому я обязана не одним лишь злом, но и добром…» /Св. Аллилуева/

СПУСТЯ ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ ЛЕТ. ДАЧА СТАЛИНА:

«Дом ходил ходуном. Из-за невесть откуда появившейся стойки прямо у входа давали в бумажных стаканчиках виски и шампанское. На пиршественном и одновременно политбюровском столе в гостиной валялись пустые бутылки из-под пива; под немыслимые в этих стенах рок-н-рольные ритмы отплясывала развесёлая молодёжь; кто-то нежно целовался в углу, кто-то лежал поперёк коридора; кто-то развалился на Его диване, где издал он последний хрип; а с балкона кабинета на втором этаже кто-то затаскивал заначенные бутылки и упаковывал их для завтрашнего похмелья. И невозмутимый стоял Роберт Дювалл, исполнитель роли Сталина, уже разгримированный, в красном пуловере с натуральным орденом Ленина на груди. Потом давали гамбургеры, воздушные куски торта, вкатили огромный торт из мороженого, по-моему, с надписью «Сталин» и, кажется, с его головой, не хватало только 112 свечей, а заодно и помела, рогов и копыт, приличествующих этому случаю». /Свидетельствует А. Авдеенко о работе съёмочной группы Ивана Пассера с амер. компанией Эйч-би-оу/

Шёл он от дома к дому, В двери чужие стучал. Под старый дубовый пандури Нехитрый мотив звучал. В напеве его и в песне, Как солнечный луч, чиста, Жила великая Правда, Божественная мечта. Сердца, превращённые в камень, Будил одинокий напев, Дремавший в потёмках пламень Взметался выше дерев. Но люди, забывшие Бога, Хранящие в сердце тьму, Вместо вина отраву Налили в чашу ему. Сказали ему: «Будь проклят! Чашу испей до дна! И песня твоя чужда нам, И правда твоя не нужна!» /Иосиф Джугашвили (Сталин)/

* * *

Она оказалась в одном из мучительных, суетно-хлопотных дней, когда, набрав кучу дел, вынуждена была ехать в Москву и разом всё прокручивать. Их последняя серия затянулась, душа к ней не лежала, и опять надо было выхлопотать хоть несколько дней пролонгации и избежать скандала. Но сначала Иоанна позвонила «на квартиру». «Домом» она теперь называла Лужино. Там всё принадлежало ей, только ей, там все вещи терпеливо ждали её в том порядке или беспорядке, как она их оставила, там восторженным визгом встречал Анчар. Там можно было запереться на все замки, выдернуть из розеток все теле- и радиовилки, даже вообще вырубить электричество и погрузиться во вневременную тишину. Или зажечь камин и послушать, как потрескивают дрова…

А на квартире с тех пор как свекровь парализовало и родился Тёмка, был дурдом. Лиза разрывалась на части. Филипп «керосинил», надо было туда заехать, купить продукты, взять бельё из прачечной, сделать нужные звонки и ещё, ещё — огромный список дел на машинописную страницу через один интервал. Надо было жить. И Иоанна, стоя в очереди в гастрономе, в булочной, торгуясь на рынке из-за гранатов для Тёмки и даже проверяя сдачу с четвертака, — с любопытством наблюдала за собой будто со стороны — надолго ли хватит? Денис уехал в загранку, теперь всё на ней, никуда не денешься.

Из первой попавшейся будки позвонила на квартиру, подошла Лиза. Лиза в панике — Филипп не ночевал дома и ей мерещатся всякие ужасы. Будто в первый раз! В такой ситуации с ней разговаривать бесполезно. Иоанна, как может, успокаивает её, но в трубке уже сплошной рёв.

И она поехала на студию.

Там, использовав все дозволенные и недозволенные приемы, ей удалось вырвать у близкой к обмороку редакторши / «натура уходит», «у Петрова скоро новая роль, у Сидорова — в театре скандал» и т. д./ неделю пролонгации. Можно было, конечно, сказать правду, что ей всё это обрыдло, и заморозить «Черный след» на веки вечные… Но нет, она по-прежнему была рабой, и изворачивалась, врала, хитрила. И всё это напоминало бег петуха с отрубленной головой.

Прачечная, сберкасса, квартира…

Едва Иоанна выходит из лифта, Лиза выскакивает навстречу — дежурила у двери. Филиппа всё ещё нет. Лиза даже не пытается скрыть разочарование при виде свекрови, если можно назвать разочарованием печать вселенской катастрофы на её классически правильном беломраморном личике. Ни дать, ни взять — ожившая Галатея. Едва ожила, и тут же конец света. С такой внешностью прилично восседать где-нибудь под стеклом в бюро эталонов рядом с метром, килограммом и статуей Венеры Милосской. Венера без рук, а Лиза — с руками. Руки её прекрасны, хоть и в муке. Лизе совсем не пристало сходить с ума из-за какого-то алкаша и балбеса, заночевавшего, видимо, у очередной владелицы теле- и видеоаппаратуры. Не может позвонить, кретин… Лиза ждёт второго ребёнка, и Артёма ещё не отняла от груди не в пример этим современным мамашам. За такие «концы света» Филиппу надо голову оторвать.

Иоанна начисто лишена родовых инстинктов — в конфликтах сына со школьными приятелями, девушками, теперь вот с Лизой, Иоанна всегда проявляла третейскую объективность, в отличие от денисовой матери, которая делила мир на Градовых, Окуньковых /её девичья фамилия/ и на прочую шушеру. Иоанна была шушерой. Обитая с супругом преимущественно за границей, мадам Градова-Окунькова вначале не имела физической возможности вмешиваться в их с Денисом семейную жизнь, но после скоропостижной смерти свёкра целиком отыгралась на воспитании Филиппа. Она портила его и баловала с такой дьявольской последовательностью, будто задалась целью увенчать генеалогическое древо Градовых-Окуньковых величайшим монстром всех времён и народов. Ожесточённые стычки Иоанны со свекровью из-за Филиппа вели только ко взаимной ненависти, Филипп хужел день ото дня, ловко играя на баталиях взрослых. Денису же всё было до фонаря, кроме ДЕЛА. В конце концов, Иоанна отступила. Семья Градовых-Окуньковых с её неразрешимыми проблемами постепенно отодвигалась на второй план, а потом и вовсе перекочевала куда-то за кадр её бытия. «Филипп перебивается с двойки на тройку», «Филипп прогуливает уроки», «Филипп грубит учителям», «Филипп хулиганит», — эти сигналы из школы, а позднее из милиции Иоанна со злорадным спокойствием переадресовывала свекрови: «Балуй дитя, и оно устрашит тебя»… «Детей надо баловать, тогда из них вырастают настоящие разбойники».

И та бегала по родительским собраниям, отделениям милиции, просто по обиженным гражданам. «Что вы хотите, мальчик растёт без матери. Вы её когда-либо здесь в школе видели? Нет? Ей плевать на сына. А отец что, отец очень занят. Режиссёр Градов, слыхали?.». В ход шли также слезы, заграничные сувениры. Иоанна на свекровь не обижалась, в глубине души зная, что та права. Сына она бросила, самоустранилась. Свекровь дала ей эту возможность. И желанная свобода, и совесть не грызёт, и вот уже чужой парень равнодушно прикладывается при встрече к её щеке, колясь усами:

— Привет, ма.

— Филипп и так помешался на своих дисках, а бабка ему японскую систему покупает. В доме невозможно работать…

— Твоя мать, вот и скажи.

— Этот деятель школу собирается бросать, а она, видите ли приветствует. Пусть, мол, идёт в техникум, у мальчика талант. Спидолы соседям за бабки чинит, Эйнштейн. На днях в «Узбекистане» видели, девчонок мантами кормил. А у меня на радиодетали клянчит. Больше не дам ни копейки… — ворчал Денис.

— Мать даст, — усмехалась Иоанна.

А сама всё-таки трусила, боясь катастрофы. Однако ни суперзлодея, ни гангстера из Фили не вышло, а губительная страсть к радиотехнике действительно обернулась положительной стороной. Свекровь оказалась права. Филипп стал работать в телеателье, очень быстро освоился, переходя от чёрнобелых телевизоров к цветным, потом к зарубежным, потом к видео. Клиентура росла и солиднела. Филипп уже не клянчил у «предков» десятку, а сам мог при случае снабдить сотней-другой, обзавёлся «Ладой» в экспортном исполнении. И, наконец, семьёй. Лизу Денис пригласил на эпизодическую роль английской леди в одной из серий «Чёрного следа». Он всегда относился скрупулезно к такого рода эпизодам, панически боясь обвинения в «клюкве», и хотел, чтобы леди выглядела самой что ни на есть настоящей. Две настоящих леди с родословными, которых ему удалось раздобыть то ли в посольстве, то ли среди иностранных студенток, выглядели на её фоне дворняжками. Критерий у Дениса был своеобразный: когда она входит, у меня даже мысли не должно возникнуть шлёпнуть её по заднице.

Видимо, в отношении леди с дипломами, претендующих на аристократическую внешность, это желание у Дениса возникало — он всех отмёл. Напрасно Иоанна говорила, что и у аристократов бывает потомство и что критерий Дениса весьма спорный — поиски продолжались, пока один из друзей-режиссёров не сообщил ему, что во ВГИКе есть такая «потрясающе породистая» девчонка. Что её и приняли туда за «породу» и она уже снялась успешно в двух-трёх эпизодах.

Когда на пробах в кадре появилась Лиза, эдакое роскошное мраморное изваяние с холодным эталонным блеском на обнажённых плечах, в поддельных бриллиантах на лебединой шее, с таким же ледяным блеском равнодушно устремлённых куда-то за линию горизонта прекрасных очей, Денис протёр глаза. Оставь надежду навсегда… Галатея, притом ещё не ожившая. Порода! Какие уж тут шлепки по заду! Иоанна была вынуждена признать, что он прав — Лиза производила именно такое впечатление. Откуда у провинциальной курской девчонки такая стать? Об этом могла поведать лишь покойная мать Лизы, на которую она была совсем не похожа, как, впрочем, и на отца — фото висит у Лизы в комнате. Правда, лизина тётка, приезжавшая иногда в Москву за покупками, делала туманные намёки на семью каких-то ссыльных голубых кровей с мудрёной фамилией. Лиза почему-то сердилась.

Лиза была молчаливой, держалась особняком — то ли характер, то ли совершенная её красота отпугивала поклонников и подруг… Находиться рядом с ней было рискованно — сразу бросались в глаза малейшие недостатки собственной внешности, одежды, поведения. Это было всё равно что гулять нагишом по Царскосельскому дворцу.

И тут всех удивил Филипп. Лиза по просьбе редактора завезла Денису какие-то бумаги. Безвкусная иракская дублёнка, стоптанные сапожки и потёртая лисья ушанка выглядели на ней как на княжне Волконской, когда та собиралась к мужу-декабристу в Сибирь. Лиза казалась прекрасной и недосягаемой как никогда, на её расцвеченное морозом лицо боязно было смотреть.

— Что за девочка? — и прежде чем Иоанна с Денисом успели ответить, Филипп схватил пальто и с криком: «Стойте, куда же вы?.». — кинулся следом, опережая лифт. Лизу внизу ждала машина.

— Ой! — сказала Иоанна.

— Сейчас будет вынос тела, — сказал Денис. Но выноса не последовало. Тело Филиппа уехало в машине с Лизой и к полуночи позвонило:

— Передай бабушке, что я заночую у ребят, а то она будет психовать /он был уверен, что родители психовать не будут/ — А завтра прямо на вызов.

— Но ты же без шапки! — заорал Денис в параллельный телефон, но сын уже повесил трубку.

— Ничего, наденет её лисью, — сказала Иоанна. Но Денис не сдавался — это было бы для него в какой-то мере крушением иллюзий. Он поверил лишь через неделю, когда Лиза переехала в филиппову комнату, заставленную магами, телеками и видиками всевозможных цен и фирм. В доме произошли отрадные перемены — Лиза оказалась замечательной хозяйкой и женой. Прежде всего, стало тихо.

И добилась она этого наипростейшим и безболезнейшим способом — заставила Филиппа пользоваться наушниками. Почему-то это красивое решение никому в голову не приходило.

Стало не только тихо, но и чисто, уютно. Взамен бутербродов и консервов появилась нормальная домашняя еда, не то чтобы кулинарные симфонии, но щи, котлеты, творожники, разнообразные компоты вместо вечного кофе — быстро, полезно и вкусно… Иоанна к тому времени уже сбежала в Лужино, свекровь парализовало после инсульта, и присутствие в доме настоящей женщины было как нельзя более кстати. Ни Иоанна, ни свекровь никогда не были такими вот полноценными жёнами, хранительницами очага. Восхищаясь Лизой, Иоанна перебрала в памяти всех своих родственников и знакомых и пришла к выводу, что таких вот «хранительниц» пора заносить в красную книгу. К тому же Лиза ухитрялась одновременно рожать детей, продолжать учёбу, сниматься пусть в небольших, но вполне пристойных ролях и, вообще, оставаться эталоном физического и морального совершенства.

Самые пламенные и изысканные комплименты действовали на неё как гудение бормашины в зубном кабинете. Похоже, Лиза действительно испытывала отвращение ко всему роду мужскому за исключением их с Денисом отпрыска. Филипп был довольно смазливым мальчиком, женщинам он нравился своей «загадочностью», как призналась Иоанне как-то одна из его подружек. По мнению Иоанны эта «загадочность» была просто плохим воспитанием свекрови, распущенностью и непредсказуемостью поведения. Ибо Филипп делал, что его левая нога хочет, и мог во время урока, собрания, юбилейной речи вдруг молча встать и выйти вон. Объяснение у него было однотипное: «Надоело».

— Ты мне тоже надоел! — орала Иоанна, — Что же мне теперь, бросить тебя и сбежать?

В конечном счёте она так и поступит.

Так же непредсказуемо и неожиданно Филипп уходил из жизни своих подружек, чтобы потом ни с того ни с сего опять появиться или исчезнуть навсегда. Но не хамством же своим он завоевал такое совершенное создание как Лиза! Лиза — вот кто была для Иоанны настоящей загадкой. Она, мать, уже ненавидела Филиппа за те мучения, которые он доставлял Лизе, а та не просто терпела — многие бабы терпят, но со скалкой, со скандалами или молча, со слезами, или расчётливо делая вид, что ничего не знают — Лиза всё знала. Она терпела, прощая.

Техника шла вперёд. Приёмники и маги Филипп, как правило, ремонтировал дома, телевизоры прямо на квартирах, а уж о фирменных зарубежных системах и говорить нечего — кто ж отдаст оную в телеателье или куда-то еще. А квартира отдельная, благоустроенная, муж, естественно, на работе или в загранке, а принимает молодого симпатичного мастера Филиппа хозяйка в халатике, дама, как правило, импортная, по всяким там Сингапурам езженая. И халатик, и духи, и косметика у неё «самые-самые», в домашнем баре — виски, в холодильнике — икорка. Службой дама не особенно обременена — через год-два опять за кордон, а там с адюльтерами строго, у мужа может карьера полететь. Лучше уж здесь, в родном доме, где и стены помогают… И нравственность у дам тоже импортная, нагляделись всяких порно… Приедет мастер ведь не на пятнадцать минут, а на час-два, а то и больше, как тут не угостить, не поболтать о том, о сём…

Эпоха видиков вообще стала стихийным бедствием. Понавезли всякого сомнительного ширпотреба, для нас — экзотика, у каждой хозяйки найдётся что-нибудь эдакое, а это уже на несколько часов. Иногда, до утра, иногда на бровях. И момент социального неравенства отсутствует: мастер — сынок этих самых «черноследников»…

Что было хуже всего — Филипп понемногу начал спиваться. А Лиза терпела, страдала и… оправдывала. Для неё объяснить — означало оправдать.

— Это от пустоты, — говорила Лиза, — И пьёт он от пустоты, и женщины эти… И они с ним от пустоты… Плохо им, всем плохо, как вы не понимаете…

— Вот-вот! — бушевала Иоанна, — Все преступления в мире, милая, от пустоты… Пожалела мышка кошек. А тебя кто пожалеет?

— Вы, — сказала тогда Лиза и неожиданно ткнулась лицом в её плечо. Иоанна чувствовала на шее её частое тёплое дыхание, свежий младенческий запах высветленных для очередной съёмки волос /Лиза употребляла только детское мыло/ и вдруг осознала, что кажется любит её, любит больше своего обормота Фильки с его загадочностью, хамством и всеобъясняющей пустотой.

И сейчас, когда Иоанна видит невестку на лестничной площадке, несчастную и зарёванную, ей действительно жаль только её в этой истории, а не пропавшего без вести Градова-Окунькова Среднего, хоть бы он совсем провалился, сукин кот!

Именно этого боится Лиза. Панический страх перед всякими несчастными случаями и стихийными бедствиями, пожалуй, единственный лизин недостаток. Повсюду ей мерещились автокатастрофы, пожары, убийцы-маньяки, внезапные остановки сердца и роковые стечения обстоятельств. Она белела при виде телеграммы, от визга тормозов за окном и удара грома. Болезненное воображение сразу подсовывало ей десятки вариантов возможных несчастий и тут уж с Лизой ничего нельзя было поделать — она металась, плакала, всё у неё валилось из рук, пока не поступала информация, что на этот раз, слава Богу, пронесло. Все попытки внушить Лизе, что состояние её ненормальное и надо лечить нервы, разбивались о неопровержимый её довод: «Но разве так не бывает?»

— Да, бывает, но очень редко, обычно люди об этом не думают…

— Редко! — рыдала Лиза, — А в «Скорую» не дозвонишься… И возразить ей было нечего. Роковая мистическая пропасть, куда свалиться можно в любой момент, действительно существовала, но большинство человечества благоразумно предпочитало её не замечать. Предохранительный клапан, почему-то отсутствующий у Лизы. Но зато Лиза, измотанная перспективами глобальных катаклизмов, не реагировала на обычные человеческие источники страданий вроде супружеских измен, неприятностей по работе, денежных затруднений и очередей за дефицитом.

Потому и прозвали Лизу в актёрских кругах «Царь-Рыбой». Поглядели б они сейчас на эту Рыбу!

Иоанна знала, что сейчас с Лизой разговаривать бесполезно, и, поцеловав её в мокрую щёку, стала искать свои тапки. Тапки тоже были лизиным нововведением ещё до появления Тёмки. Тёмка орал в гостиной как резаный, в кухне что-то горело, Лиза рыдала в телефон. И в довершение картинки периодически испускала истошные вопли свекровьина кошка Марта, требуя кота.

Иоанна нашла тапки, выключила на кухне сгоревшие сырники, огрела кошку веником и пошла к внуку. Тёмка валялся на спине в манеже — упал и не мог подняться, ревел, дрыгая ногами, вокруг в таком же положении валялись заводные машины, звери и луноходы. Иоанна взяла его на руки — он был сухой и кормленый, ещё тёплая чашка с остатками каши стояла на столе. Тёмка ревел от унижения и одиночества, на руках он сразу замолчал. Иоанна усадила его на колени и, покачивая, принялась разглядывать. Подрос. А похож стал, пожалуй, на Дениса.

Лиза опять кому-то звонила. Зря она — всё в порядке с нашим бесценным Филиппом, хотя бы по теории вероятности. Впрочем, у Лизы на этот счёт наверняка есть в запасе прецеденты… Она коллекционировала эти несчастья как значки.

Тёмка тоже внимательно разглядывал «бабу». Интересно, что он о ней думает? Иоанна улыбнулась — он тоже. Эта ответная детская улыбка… Тёплое поползло по ноге — Тёмка пустил лужу. Иоанна сменила ему ползунки и пошла в ванную. Ей стало чуть легче.

— Жанна!

Это свекровь. Придётся зайти. Мадам Градова-Окунькова полулежала на подушках в своей до предела заставленной вещами комнате, напоминающей запасник какого-то фантастического музея всех времён и народов. Чего тут только не было! И павловский книжный шкаф красного дерева рядом с собратом из карелки, и письменный стол покойного Градова-Старшего со шведской шторкой, и пушкинский бюро-секретер с бронзой, и белый, будто из кружев, французский столик с таким же кружевным стульчиком…

Современную мебель свекровь, к счастью, не любила, но зато отыгралась на мелочах — фонариках, вазах, безделушках и масках, развешанных по стенам между довольно приличными «голландцами» и русскими «академиками», в своё время купленными по дешёвке в Ленинграде и на Арбате.

Когда Филипп подрос, бабушка великодушно отдала ему свою вторую комнату, но с вещами расставаться не пожелала и втиснула в девятнадцать метров и счастливое своё закордонное прошлое с Градовым-Старшим, и беготню по комиссионкам во время коротких визитов домой /купленная тамошняя фанера в обмен на тутошний антиквариат, пока у нас ещё не разобрались, что к чему/. И даже закордонные свои привычки, начиная с апельсинового сока с тостами по утрам и кончая игрой в бридж, к которому она от скуки пристрастилась вместе с другими посольскими дамами где-то в забугорье. Даже двух своих партнёрш удалось ей сохранить с тех далёких времён, и теперь они, все уже бабушки и вдовушки, собирались на бридж по четвергам и воскресеньям в свекровьиной комнате, жалея о четвёртой партнёрше, туземке-аптекарше русского происхождения по имени Наташа, научившей их этой интеллектуальной игре.

Нынешней четвёртой их партнёрше приходилось терпеть обидные реплики вроде: «Наташа бы тебя за такой ход…», от которых она иногда плакала и бросала игру. Но всякий раз дамы мирились, потому что в Москве бриджистки на дороге не валяются.

Свекровь полулежала на подушках в накидке из какого-то длинноворсового меха, при косметике и причёске — это означало, что сегодня она ждёт гостей. Наверное, в том же наряде она выходила когда-то на веранду посольского особняка, где её уже ждали приятельницы, и садилась за белый кружевной столик, и курила длинные сигареты, кутаясь в обезьянью накидку, защищавшую от ветра со стороны Средиземного моря. И на своей сдаче думала: «Остановись, мгновенье!.». Теперь ветер дул с шумной московской улицы, приносил запах бензина и тушёной капусты из ближайшей столовой, но дверь балкона приходилось держать открытой, потому что дамы нещадно курили — всё те же длинные тонкие сигареты, купленные в «Берёзке». И пили кофе, а то и джин с тоником из той же «Берёзки».

Свекровь прекрасно выглядела, и если бы не неподвижно вытянутые ноги, прикрытые шотландским пледом, да въевшийся запах мочи, который не могли заглушить никакие духи, её можно было принять за активистку районной группы «Здоровье». Это было заслугой всё той же Лизы. И вообще, если бы не Лиза, антикварно-карточный домик свекровьиного бытия рухнул бы, когда подвернулся необычайно выгодный размен старой квартиры. Но любимый внучек Филипп наотрез отказался взять к себе бабушку. А с Дениса взятки гладки: дома он почти не бывал — съёмки, фестивали, дома творчества, а матери нужен постоянный уход. Иоанна же к тому времени постоянно жила в Лужине, к тому же она была «чужая», так что совесть её была чиста. И она не без тайного злорадства наблюдала, как Денис с Филиппом, два чистопородных отпрыска генеалогического древа Градовых-Окуньковых виртуозно отфутболивали свекровь друг другу, а потом, выдохшись, вспомнили о пансионате для престарелых.

Но эту спасительную идею им развить не удалось. Лиза, молча гладившая в углу бельё, вышла из комнаты со стопкой рубашек и вскоре вернувшись, объявила:

— Я позвонила, что мы от обмена отказываемся. Давайте чай пить.

Подвиг Лизы никто не оценил, меньше всех сама свекровь. Иоанна слышала, как разъярённый Филипп кричал жене:

— Кому нужна твоя жертва? Знаешь, что она думает? Что ты из-за её рухляди не хочешь переезжать. Чтоб тебе антиквариат этот хренов достался. Пусть, говорит, не надеется меня обдурить — правнукам завещаю после достижения совершеннолетия… Пусть, мол, меняется — так ей и передай…

— Это она от гордости, — сказала Лиза, — И от обиды. Она вас любит и не верит, что вы могли бы её бросить.

Последний козырь Филиппа не сработал — Лиза на бабку не обиделась, и выгодный обмен не состоялся.

— Как же, уедет она! — ворчала Градова-Старшая. И действительно оформила завещание неведомо на кого, пригласив нотариуса. Но Лиза как ни в чём не бывало продолжала подавать ей судно, обмывать и делать массаж.

Похоже, обижаться Лиза вообще не умела. «Она же старая», «Она же больная», «Она чудит…» — вот и всё. Поставить диагноз и пожалеть.

Лиза была для Иоанны доказательством того, что есть категория людей, которые беспрекословно и радостно идут на Зов, часто не зная, чей он. И таких Господь обязательно спасёт, даже если они «не воцерковлены», — просто они от рождения «правильные». Не безгрешны, конечно, а здоровы в главном — в шкале ценностей. И что Евангельское «Я — дверь», свидетельствующее, что только судом и решением Иисуса Христа можно туда войти, означает, что овцы, которые пришли на Зов к Двери, не ведая Имени Пастыря своего, могут быть впущены в Царствие Пастырем с большей вероятностью, чем знающие, чей это Зов, слышащие Его, но остающиеся пастись где-нибудь в злачном месте. Или вообще бегущие в обратную сторону…

— Что он у вас без конца орёт? Не можете ребёнка успокоить, две бабы в доме, — проворчала свекровь.

Иоанна жила то в Лужине, то в Доме творчества, но во всех домашних происшествиях оказывалась в ее глазах изначально виновной.

— И что там у вас на кухне горит?

— Уже сгорело.

— Филипп звонил?

— Нет. Лиза на стенке сидит, он её доконает, дубина. Воспитали вот, гордитесь.

— Да от такой жизни кто угодно сбежит! Она его, вишь ты, от рук отучает, Тёмку, вот и орёт… А кошке кота надо, я уже договорилась. Ты-то сбежала!..

— Вам только кота не хватает, — Иоанна шагнула к двери.

— Жанна!

Свекровь плакала, размазывая по щекам чёрные от туши слезы.

— Жанна, надо что-то делать. Я так боюсь за Филиппа — он спивается. Вот на днях, ночью… Я проснулась, он здесь. И пьёт. Ночью, прямо из горлышка. Тайком от неё… Жанна, вы с Денисом должны его устроить в больницу. Я так боюсь… А вдруг малыш родится больной — сейчас про это такие ужасы передают…

— Да, да, я всё сделаю…

Поскорей скрыться в ванной. Она стоит под душем в каком-то оцепенении, закрыв глаза и не чувствуя ни времени, ни бьющей по плечам слишком горячей воды. Она отвыкла от проблем, у неё просто нет сил…

— Мама, вы скоро? Мы садимся обедать, — послышался за дверью веселый голосок Лизы. Это означало, что вернулся Филипп.

Когда Иоанна вышла из ванной, квартира будто по мановению волшебной палочки преобразилась. Вокруг всё сияло уютом и чистотой, из кухни пахло чем-то вкусным, Тёмка спал, рядом в кресле спала кошка. Сам «волшебник» сидел за столом, хмуро размешивая в борще сметану. Вид у него был помятый.

— Привет, ма.

— Ты что, недоделанный, свой номер телефона забыл?

— Он за городом был, — грудью встала на защиту Лиза, — Там телефона нет. Вечером свет погас, на даче часто свет гаснет, сами знаете… Не приезжать же по новой. Пришлось систему чинить с утра, провозился, а телефона нет. Он сам перенервничал, устал…

Иоанна принялась за борщ, борщ был превосходный. Она вспомнила, что весь день ничего не ела.

В дверь позвонили — пришли бриджистки. Лиза приветливо щебетала в прихожей, помогая гостьям раздеться.

— Береги её…

— С ней же невозможно, — взорвался Филипп, — Ну скажи, разве это нормально? Эти дети, старухи — они сожрут её. Лучшие годы, надо сниматься, играть, а она… Горшки, пелёнки… Говорил — избавься от второго, не время — вылупила глаза: — Он же человек!.. А если их двадцать будет, таких человеков?.. А она — не человек? И бабка ещё сто лет проскрипит — что же теперь, свою жизнь кошке под хвост? В пансионате врачи, уход… Подумаешь, бриджа там нет… Будет в «дурака» — какая разница?

— Большая, — вставила Лиза, появляясь в дверях, — Врач говорит, для таких больных очень важно сохранить стереотип. И Тёмку она любит. Я их всегда вместе завтраком кормлю — тарелки подчистую. А врозь капризничают.

— Капризничают, — передразнил Филипп, — Из-за этого губить жизнь…

— Ну почему губить, — Лиза спокойно раскладывала по тарелкам жаркое, — Раз так получилось… Раз иначе нельзя… Мама, объясните ему…

К Иоанне, к её дару слова Лиза относилась с благоговением. Именно к ней, а не к Денису. Иоанна была для неё «своей» — не по родству, а по духу, хотя попытки «воцерковить» Лизу особых успехов не принесли. Лиза была не по-женски «земная» и ни во что потустороннее не верила, просто шла в направлении, указанном внутренним компасом, не задумываясь, кто ей его заложил в глубины души. Единственно, чего Иоанне удалось добиться, это покрестить Артёмку, сама же Лиза, да и её Филипп, были некрещёными, а настаивать отец Тихон ей запретил и вообще велел не втягивать семью в религиозные дискуссии, чтобы не искушать.

И всё же Лиза относилась к Иоанне так, будто только она знала и могла выразить словами какую-то общую их тайну, которую не умеет сказать она, Лиза. Эти её «мама, скажите им», — будь то спор с Филиппом, Денисом, бабкой или кем-то в общей компании, всегда повергал Иоанну в панику. Будто Лиза ждала от неё не рассуждений о чувстве долга, эгоизме и что «сам будешь старый», а какого-то иного «волшебного» слова, от которого сразу все всё поймут, заулыбаются, подобреют и пойдут, взявшись за руки, навстречу светлому будущему.

— Лиза права, — сказала Иоанна.

— Вот видишь! — обрадовалась Лиза. Филипп мгновенно воспользовался ситуацией. — За это надо выпить, за любовь к человечеству.

— Ни за что.

— Как это, за человечество не хочешь? А за маму? В кои-то веки мама приехала!

Лиза со вздохом достала из-за зеркала полбутылки водки.

— Лизке нельзя. А ты, ма?

— А я за рулём. И тебе ни к чему.

— Мать, я устал.

Филипп выпил, заработал вилкой. Хорошо хоть закусывает.

Зазвонил телефон.

— Тебя, — сказала Лиза.

— Отключи. Покоя нет.

— Тебе надо менять профессию. Сопьешься.

— А без меня они сопьются.

— Кто «они»?

— Граждане, — Филипп кивнул в сторону отключённого телефона, — Народ. Вот когда крутят хотя бы ваш «Чёрный след» — знаешь, сколько по статистике пустеет пивных, подъездов и подворотен? Народ трезв, народ у голубого экрана. Но вот ящик сломался. Народ приходит с работы, а мастера не было. Народ не знает, куда себя девать, у него повышается кровяное давление, адреналин и холестерин, падает производительность труда, народ орёт на жену, у него появляются всякие нехорошие мысли… Народ идёт на улицу, надирается и оказывается в милиции. Да, да, мамочка, это статистика, а против статистики, как известно, не попрёшь.

— Больше читать будут, — сказала Лиза, — К нам в театр придут…

— Ага, бегом в консерваторию на Баха… Много ты его у себя видела в театре, народу? Ему эти производственные диспуты на работе надоели. И ведь не переключишь. Сиди — уплочено…

Филипп налил ещё. Он раскраснелся, глаза блестели. Иоанна отобрала у него бутылку.

— Ты понимаешь, чем это кончится?

— Всё кончится концом, мамочка, летай иль ползай. Рюмка-другая, и уже не так тошно. «Нормально, Константин. Отлично, Григорий!» Что вы взамен-то можете предложить, душеведы? «Карету мне, карету!»? «В Москву, в Москву» — да? Ладно, театр кончился, я в Москве, ну и что? Теперь «за туманом» ехать прикажешь? Знаю я вашу духовную жизнь, нагляделся. Как «не надо» вы знаете, мастера. Нет, вы скажите, как надо, чтоб без сорокоградусной… Чтоб душа пела, а? Назови, мать, хоть что-то стоящее… Только про попов мне не плети, я их достаточно навидался…

Похожий разговор был на скамье перед Исаакием. Много лет назад…

— Тебе не повезло. Те, с кем знакома я, вообще «ящик» не смотрят.

— Да сколько угодно стоящего, — вмешалась Лиза, — Сеять хлеб, выращивать детей, строить дома, сажать яблони…

— И груши. Что дети? Вот меня бабка вырастила. А я её в богадельню чуть не сдал… Ну, наелся народ твоего хлеба, закусил яблоком, квартиру получил, зубы вставил… Ну, и что? Ну, аппендицит вырезали… А дальше? Зачем? Пришёл с работы и в ящик мой уставился, пока в другой ящик не сыграет. Потом сын его перед ящиком устроится, чтоб тоже в ящик сыграть. А зачем? Космос осваивать? Ну построим на Марсе многоэтажку, там сядем перед ящиком, там сыграем в ящик…

— Мама, скажите ему…

— Когда будет трезвый. Компот вкусный. Как ты готовишь?

— Да это же ваш, консервированный, вчера открыли банку… А может, смысл в том, чтобы просто жить и радоваться жизни?

— Слышишь, мать, глас народа? Отдай бутылку, я буду радоваться — «Ин вина веритас»… Радость, Лизок, понятие субъективное. Кто Америки открывает, кто законы, кто бутылки… А некоторые вообще радуются, когда крокодил заживо человека жрёт — такие кассеты нарасхват. Их едят, а они глядят…

— Перестань! — замахала руками Лиза. В соседней комнате заплакал проснувшийся Тёмка и Лиза вышла.

— Просто ты зажрался, — сказала Иоанна, — У нас таких вопросов не было. Ломоть хлеба — счастье, конфета — счастье, кукла тряпочная, мячик — всё счастье…

— Стоп, приехали. Значит счастье — это когда война, голод, больница, коммуналка, да? Зачем же тогда делать жизнь лучше? Если мы можем чему-то радоваться лишь когда «этого» мало или нет? Недельку в новой квартире пожили — уже старуха бранится: выпросил, мол, дурачина квартиру… Итог — разбитое корыто и опять же ящик. Слышишь, ма, тебя Лиза зовёт…

Лиза её не звала, и когда Иоанна вернулась в столовую, бутылка на столе была, разумеется, пуста, а Филя заплетающимся языком продолжал выступать уже по телефону.

Лиза с Тёмкой на руках вышла её проводить. Иоанна обняла сразу обоих и ощутила под тканью просторного халатика непривычную Лизину худобу — просто кожа да кости… Она такой не была.

— Возьми ты академический, нельзя так надрываться.

— Надо диплом получить, потом будет ещё трудней.

— А как же Тёмка?

— С бабулей договорилась со второго подъезда. Звоню, когда надо, она и приходит. Крепкая ещё бабуля, и за нашей присмотрит, если что. Нам бы до лета дотянуть… Мама, вы бы поговорили с ним, — Лиза кивнула на дверь столовой, откуда уже доносился храп Филиппа, — Это он врёт про радость, ему знаете как потом плохо бывает! Пульс щупает, темноты боится… При свете спим. Как-то плакал: Лиза, спаси меня!.. Он хороший, мама, очень хороший, но почему-то и актёры у нас — самые хорошие — пьют…

— Дю, — сказал Тёмка.

— Это его бабуля научила по-французски, «Адью» значит…

Пронзительные утробные вопли снова обрушились на квартиру. Это проснулась кошка.

— Вот ещё за котом надо ехать, а Филипп спит…

— А ты её веником…

— Она не виновата, — сказала Лиза, — Она сама мучается, пора пришла.

Уже в пути Иоанна вспомнила, что надо заехать в поликлинику, где Денис проходил обследование. У дверей Беллы Абрамовны сидела очередь.

— Извините, я только узнать, — она проскользнула в кабинет. Белла Абрамовна порылась в бумажках и сообщила, что у Дениса «что-то плохо с кровью».

Однажды в компании развлекались привезённой из-за границы рулеткой. Зелёное сукно, прыгающий шарик, красное-чёрное, чёт-нечет; мелькающие числа, глаза гостей, тоже в лихорадке прыгающие вслед за шариком. Потом замедление, стоп, победа или поражение, недолгая радость или разочарование, и опять всё по новой, опять гонка за шариком. Жизнь — рулетка. Банально… Игра. Сегодня ты, а завтра — я. Жизнь разбивается на периоды суетливого вращения, мелькания, когда видишь перед собой лишь цель — шарик. Потом остановка, поражение или триумф, выиграл-проиграл, и уже новые ставки, опять прыгает шарик, жадно следят за ним глаза гостей, можно сказать «на этом празднике жизни», не замечая ничего вокруг.

Иоанна тогда подумала, что самое примечательное тут — передышка, когда рулетка стоит. Одни переживают результат, другие пытаются осмыслить причину, третьи торопятся сделать новые ставки. А четвёртые… Четвёртые вдруг прозревают в этих коротких остановках странное нездешнее дуновение иной жизни, трагически насыщенное молчание, спрашивающее и отвечающее, порицающее и прощающее, пугающее и манящее, сулящее одновременно полёт и падение, как край бездны. Что это? Конец всякой долгой интересной работы, начинания, увлечения… Даже в момент свершения и победы вдруг острое осознание, что подлинное бытие вовсе не в этой победе твоей и не в возобновлении игры, а в этой остановке… Когда начинаешь различать вокруг лица, предметы, когда видишь, что за шторой уже сумерки и слышишь, как бьют часы…

И что сейчас позже, чем тебе кажется.

А порой вдруг чья-то невидимая рука властно и неожиданно останавливает движение, и тогда визжат тормоза, бьётся посуда, летят с полок спящие пассажиры, летят под откос поезда. Или проносятся в нескольких метрах от твоей жизни.

Иоанна смотрела на Беллу Абрамовну, которая что-то ей втолковывала, а стрелка рулетки неотвратимо замедлялась, затормозился привычный жизненный водоворот. И ни вскочить, ни убежать от этого было нельзя.

Денису надо срочно приехать и получить направление в клинику на обследование, придётся сейчас ехать к нему в Болшево. О, Господи, что же теперь будет с «делом»?.. Какое уж тут «дело»…

Всю дорогу она будет с тоской придумывать, как сказать Денису, который вообще никогда не болел, о необходимости лечь в больницу… И что вся работа теперь свалится на неё. А тут ещё Филипп, Лиза, свекровь…

В малодушной своей панике она не заметит, что переезд закрыт, вернее и самого-то переезда не заметит, просто проскочит, притормозив, какие-то рельсы, увидит сзади в зеркальце бешено размахивающую руками женщину, и тут же сзади метрах в двух от машины загрохочет по одноколейке поезд.

Надо было удирать. Жигулёнок, взревев, рванулся, разметал грязную лужу, заляпал стёкла и поскакал по асфальтовым буграм к спасительному повороту.

От кого спасались они с машиной — от ГАИ или от костлявой, которая промахнулась косой на каких-то пару мгновений? Не поздоровилось бы обоим. Груда металлолома, костей… И никаких проблем.

Стояла машина, стояла рулетка. Надо снова её раскрутить, придти в себя, придумать, как сообщить Денису… И прочесть молитву Ангелу-Хранителю…

А в Болшеве Денис скажет, не отрываясь от стола:

— Да, знаю, она недавно звонила, Белла. Лизе позвонила, а Лиза — сюда. Анализы нормальные, вышла какая-то путаница… С этими диспансеризациями всю дорогу так. Ты уж извини, что пришлось тебе такой крюк… Кофе будешь?

ПРЕДДВЕРИЕ

ИЗ БЕСЕДЫ С РОМЭНОМ РОЛЛАНОМ:

Сталин. Наша конечная цель, цель марксистов — освободить людей от эксплуатации и угнетения и тем сделать индивидуальность свободной. Капитализм, Который опутывает человека эксплуатацией, лишает личность этой свободы. При капитализме более или менее свободными могут стать лишь отдельные, наиболее богатые лица. Большинство людей при капитализме не может пользоваться личной свободой.

Роллан. Правда, правда.

Сталин. Раз мы снимаем путы эксплуатации, мы тем самым освобождаем личность. Об этом хорошо сказано в книге Энгельса «Анти-Дюринг»… Там сказано, что коммунисты, разбив цепи эксплуатации, должны сделать скачок из царства необходимости в царство свободы.

Наша задача освободить индивидуальность, развить её способности и развить в ней любовь и уважение к труду. Сейчас у нас складывается совершенно новая обстановка, появляется совершенно новый тип человека, который уважает и любит труд… Ударники и ударницы — это те, кого любят и уважают, это те, вокруг кого концентрируется сейчас наша новая жизнь, наша новая культура.

Роллан. Правильно, очень хорошо.

«…наша идеология такая: свергай капитализм социалистической революцией! Вот наша идеология.

Если держаться этой идеологии, тогда вся наша мораль будет революционной, направленной к осуществлению этих задач. Наш гуманизм — марксистский, он не может походить на гуманизм буржуазный. Их гуманизм такой, чтоб никого не обижать — вот их гуманизм. Христианский, антихристианский, но это гуманизм буржуазный. Не трогать буржуазного строя, воспитывать людей — Толстой проповедовал, да потому что он был помещик, не мог понять, что без изменения строя человека не изменишь.

Если мы мораль направим на то, чтобы воспитывать в человеке добрые качества, а строй оставим, какой есть, — со взятками, с хищениями, если мы это оставим, то вся эта мораль останется гнилой. А если мы поставим задачи революционные, ломающие строй, доделывающие, тогда нужно приспособить мораль к победе, к борьбе за победу. Это другая мораль. Это все хотят обойти. Поэтому все разговоры о морали, о гуманизме, они насквозь фальшивы. Если нет корня — за что боремся, куда идём? За мирное сосуществование. Тогда одна мораль.

У нас ещё нет социализма. У нас взятки, у нас хищения, у нас всякие безобразия…

Троцкий — жулик, жулик стопроцентный, он упрекает Сталина, что неравномерность развития капитализма определили ещё буржуазные философы. Конечно, они вроде этого говорили, те или иные слова и фразы около правды были и у буржуазных философов, пока они верили в свои силы, они за революционные действия были. Словом, сорвали голову Карлу этому в Англии, уничтожили Людовика, не жалели, когда нужно было. Но на этом революция не кончается. Помещиков значит вышибли — это большое революционное дело. А дальше-то им не подходит. А рабочие были слабоваты. Можем ли мы на этом остановиться? Не можем. Вот в этом всё дело, что надо теперешние революционные задачи понять, в чём они заключаются, — не в словах о коммунизме, не в благих расположениях о мирном сосуществовании, а в уничтожении классов. Никаких других революционных задач решающих сейчас нет. А если есть, назовите…

Об этом сейчас не говорят, потому что это революционные задачи. Сразу классы нельзя уничтожить, так давайте обсудим, как это сделать. А вот не обсуждают. И не хотят обсуждать. А есть ли другой путь?

Сейчас работают лишь бы, лишь бы. Для этого надо воспитывать людей. Конечно, надо зарплату, но, кроме того, надо воспитание. А этого нет. Все думают, что деньгами возьмут. У нас революционные задачи не решены. Нам надо всё сделать так, чтобы не допустить мировой войны и, тем более, надо не сдать наши позиции, а усилить… Как это сделать? Борьбой. А борьба опасна. Вот тут и выбирай…

… - Сталин говорит: при коммунизме не должно быть государства, но, если останется капиталистическое окружение…

— Армия и аппарат будут.

— Какой же это коммунизм? — говорит Молотов, — Хорошее жильё, хорошая жизнь, обеспеченность — этого, с обывательской точки зрения, достаточно. Если все бедняки будут жить более-менее хорошо, значит, это уже социализм, не капитализм, Это ещё не полный социализм…

…Максимального удовлетворения вообще никогда не будет. Это очень зря Сталин употребил, это, так сказать, заигрывание. Каждый заведёт себе рояль, каждый заведёт себе авто — это же абсурд. Значит, не максимальное, а удовлетворение всех основных потребностей. Всё будут иметь, любой пользуйся — общественным. Вот теперь, я в том числе, и все министры и прочие пользуются столовой. Заплатил 60 рублей в месяц и получил все продукты. Маркс и говорит — каждый будет получать за проработанное своё количество дней. Работал, вырабатывал башмаки, 100 пар, проработал 100 дней над этими башмаками, ты берёшь лишь пару башмаков, а остальные 99 ты получишь другими продуктами, и выбирай, что тебе нужно». /Молотов — Чуев/.

— Стоп! — всплеснул белыми ручками AX, — Вот он, тупик, край стола! Дальше ничего на плоскости не решается, дальше — только выход в Небо, или крах… Опять вливание молодого вина в старые мехи, опять — мещанство осуждает, а говорите материальной заинтересованности. С одной стороны — обогащайся, делай как можно больше, а с другой — обогащаться плохо — неравенство плодит, да и вообще развращает. Тупик. Мы тут вплотную к Егорке подходим, к РЕВОЛЮЦИИ СОЗНАНИЯ. Не материальная, а духовная заинтересованность!

— Не было у них Егорок, — развёл чёрными ручками АГ.

— Антивампирия была завоёвана, отвоёвана и отстроена, надо было продолжить ВОСХОЖДЕНИЕ, нужен был новый, если не пастырь, то хотя бы «проводник», и уже не «с жезлом железным», а с «сердцем горящим». Нужен был Данко, ибо на новом этапе восхождения должны стоять сыны во главе народа. Они, собственно, всегда были нужны, но после смерти Иосифа особенно… Данко, Прометей, Иоанны Богословы… Но «Других писателей у меня для вас нет»!.. В карманах жрецов советской культуры прятались гонорары и кукиши, жрецы были трусливы и алчны. Они оглянулись назад, как жена Лота, и превратились в камни. Их души омертвели, а слова… «Дурно пахнут мёртвые слова», — как сказал Гумилёв.

А из номенклатурных яиц всё чаще вылуплялись змеёныши… На смену Вячеславам Молотовым пришли архитекторы перестройки — Александры Яковлевы:

«Крот рыл изнутри. Иной раз можно выиграть сражение, поставив своих людей вместо полководцев противника». /Советский идеолог А. Яковлев о своей деятельности/.

«Никто из должностных лиц, включая и секретаря генерального, и председателя Совнаркома, Совета Министров, — никто из должностных лиц не должен получать выше среднего рабочего. Это осуществляла парижская Коммуна. Но разве у нас это есть? А мы приукрашиваем недоделанное. А главное в том, что нельзя преодолеть бюрократизм, пока один 100 получает, а другой — 1000 в месяц…

…Организовать может только рабочий класс, а вот внести идеологию социализма — научно подготовленные люди, то есть интеллигенция». /М. — Ч./

— Ха-ха-ха!.. — как писал Иосиф на полях библиотечных книг.

«— Правильно ли, что интеллигенцию назвали прослойкой?

— Правильно. А что же она такое?

— Какое-то унизительное звучание.

… - Сейчас у нас всё есть: сильная страна и содружество социалистических государств. Бояться нам некого и нечего, кроме собственной расхлябанности, и с этим нужно бороться, чтобы укрепить дело социализма…» /М. — Ч./

— Ха-ха-ха, — повторил АГ.

«Вот этого крестьянина берегут, колхозника. А его беречь нельзя, если хочешь счастья этому крестьянину. Его надо освободить от этих колхозов. И сделать его тружеником социалистической деревни. Вот эти сторонники крестьянского, демократии, они-то как раз реакционеры, они крестьянина этого в том виде, в каком он есть, хотят заморозить. Отупели в своём мелкобуржуазном мещанстве.

Не раз я вспоминал, сколько Сталин говорил, что бытие определяет сознание, а СОЗНАНИЕ ОТСТАЕТ ОТ БЫТИЯ! И думаю: ведь по сути дела мы должны мыслить коммунистически. А мыслится 17 веком: как бы кого спихнуть!

— Ленин боялся власти денег, — говорит Кванталиани, — Высокое жалованье развращает людей.

— При Сталине тоже жалованье давали, деньги, всё, но такого, как сейчас, кто из нас мог подумать. В мыслях не было. А сейчас, только занял какой-нибудь пост, скорей строить дачу. Каждый хапает кругом. Ленин, я часто думаю об этом, говорил, что ни одна сила Советской власти не подломит, кроме бюрократизма. Но этот бюрократизм, оказывается, порождает целую серию всяких других пороков». /М. — Ч./

«…горе пастырям израилевым, которые пасли себя самих! не стадо ли должны пасти пастыри?

Вы ели тук и волною одевались, откормленных овец закололи, а стада не пасли… и не будут более пастыри пасти самих себя, и исторгну овец Моих из челюстей их, и не будут они пищею их». /Иез. 34:2, 3, 10/

«В марте Сталин умер, а уже в июне-июле Хрущёв возглавлял тот же самый ЦК. Как же это получилось так? Хрущёв, Микоян, люди правых настроений, они сидели и изображали из себя величайших сторонников Сталина. Микоян ведь сказал к его 70-летию: «Сталин — это Ленин сегодня». Вы не повторите, я не повторю, а он в своей статье к его 70-летию так изобразил, что вот вам был Ленин, а теперь такой же Сталин. А через несколько месяцев после смерти Сталина он от этого покрутился. А Хрущёв? Он ведь группу сколотил! Вот вам крепость. Вот вам и всё очистили! Вот вам уже и всё пройдено! Ничего ещё не пройдено!» /Молотов — Чуев/ «- Вы закончили борьбу, — говорит Шота Иванович.

— Ничего мы ещё не закончили, — отвечает Молотов.

— Внутри страны.

— И внутри страны мы ничего ещё не закончили. Основы только построили.

…Да и при Хрущёве не закончено было, и теперь не закончено. Наоборот, идеология, которая у нас в Программе КПСС, — тормозящая.

— Программа-то неверная, господи.

— Не то что неверная — она тормозит строительство социализма. Рабочие двигают и двигают дело вперёд, крестьяне, колхозники медленно, но идут вперёд. У них нет настоящего руководства… Нет у Маркса, Энгельса, Ленина такого социализма, где продолжается господство денег… Найдите. А у нас продолжается…

Колхозы — это переходная форма, переходная. И никакого социализма при двух формах собственности нет, законченного социализма. А мы говорим, что у нас развитое социалистическое общество, себя этим успокаиваем и тормозимся. Нам надо это ликвидировать и развернуть все силы народа. Это всё накаляется, оно найдёт свои пути. Но наши руководители сейчас не понимают, а те которые подсовывают им бумажки — просто мелкобуржуазные идеологи, которые не могут ничего сделать. Уже построены основы, повернуть назад не могут, и вот: «Это развитой социализм! Переходим к коммунизму!» и прочее. Ничего мы не переходим. Вот Брежнев один из таких руководителей, которые не понимают этого, не потому, что не хотят, а они живут мещанской идеологией. Мелкобуржуазной. Этого добра у нас ещё очень много, и это не может не тормозить. Но самое интересное то, что вы не найдёте серьёзных людей, которые над этим задумываются». /М. — Ч./ «- Ликвидировать колхозы, ввести государственную собственность?

— Да, да. Чтобы это сделать, надо провести громадную подготовительную работу, а мы ещё не делаем, потому что будто бы всё построили, и этим задерживаем подготовительную работу к ликвидации и колхозов, и денег. И я должен сказать, что, кроме Сталина, никто не решился, да и не понимал просто — я прочитал и обсуждал со Сталиным это дело. И у Сталина вначале нерешительно сказано, а в последнем письме очень определённо — двадцать лет назад он сказал, что колхозы уже начинают тормозить. Теперь колхоз может на свои средства рассчитывать, а если государство вложит в это дело? Колоссально увеличатся темпы. Но суть-то, почему у нас сейчас плохи дела — машинизация, механизация. А в Америке не нуждаются ни в хлебе, ни в хлопке, ни в свёкле — почему? Потому что кругом машины. Всё комплексно механизировано. А если мы сумеем это сделать, мы их обгоним… А если мы перейдём на совхозный тип строительства, когда государство всё будет делать, чтобы обеспечить механизацией всесторонне и комплексно, это было бы замечательно». /Молотов — Чуев./

СТАРЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

«Да приидет Царствие Твоё!» — молим мы Небо. Государство может участвовать в этом построении Царствия, помогая каждому желающему состояться в Образе и Замысле, то есть возвести Царствие в себе, в преображённой душе. И тогда Царствие Небесное прорвётся в лежащий во зле мир изнутри, благодатью и светом «рождённых свыше» душ.

ЕДИНСТВО — соединение каждого с ЦЕЛЫМ, с ЦЕЛЬЮ /один и тот же корень/. У «рождённых свыше» — соединение каждого с Творцом, где всё пронизано жизнью и светом Божьим. «Святым духом всяка душа живится». Это — мир творческой свободы в Боге, общение в Любви. Центр Церкви и соборного сознания находится в каждой личности, соединённой со Христом. Это и есть «Царствие внутри нас».

ЧУДО — прорыв духовной силы в природный порядок.

Весь мир внутри меня, если я соединяюсь с Сыном, победившим мир. Мир не имеет надо мной власти, если я — воин Сына и больше не подчиняюсь миру. Я владею миром, когда перестаю быть у него в рабстве.

И «мы» могут входить в «я», я могу добровольно присоединять «я» к «мы», и участвовать в какой-либо «стройке коммунизма» и быть счастливым, ибо сделал ДОБРО. И действовать так, по-Божьи свободно, по зову сердца, а вовсе не по причине рабства моего у тоталитарного режима или коллектива. То есть у «мы». Коллективные добрые дела не были рабством у мира. Единственный способ спасения сейчас — уход из мира, подчинённого Вавилонской блуднице. «Выйди от неё, народ Мой…» Здесь всё подчинено вещизму, власти Мамоны. Всё порабощает и втягивает в грех.

Служение обществу не в Боге — идолопоклонство. Но те, кто строили, выращивали хлеб, лечили, учили, одевали, защищали, сеяли «разумное, доброе, вечное», вершили дела любви и милосердия, являлись тем самым творческими помощниками Создателя.

«Вечные начала — ценности, реализованные в субъективном духе».

ЦИВИЛИЗАЦИЯ зачата во грехе.

Народная масса имела когда-то свою культуру, основанную на религиозной вере. Цивилизация же вместо веры в Истину предложила лишь мифы и символы — национальные, социальные, классовые и т. д. Служение им — идолопоклонство.

Страх, поклонение — не этого хочет от нас Творец, не дастся нам ни чуда, ни знамения. Даже не вера важна, ибо «и бесы веруют и трепещут». Нам нужно принять ПУТЬ Христа, признать и полюбить ПУТЬ, ИСТИНУ И ЖИЗНЬ, то есть отдать сердце Слову Любви, спасающей падший мир. Отдать не Властелину Вселенной, не Высшему Разуму, а жертвенной, ради нас распятой божественной любви, разделившей с нами все муки рождающейся новой Жизни — Нового Адама. Красоте и высоте Замысла Творца о грядущем Царствии, утверждённого кровавой печатью страданий Сына. Только отдав Сыну сердце, мы сможем жить в мире, где «все за всех».

ТВОРЧЕСТВО есть бунт против объектности мира, против царства необходимости.

Суть идолопоклонства — средство превращается в цель. Между тем как всё в этом мире — лишь средства, орудия Света или тьмы. Спасти или погубить. Включая науку, культуру, саму цивилизацию. Если Небу будет угодно продлить историческое время, чтобы свершилась РЕВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ — новая цивилизация должна явиться средством спасения.

КУЛЬТУРА призвана стать мостом, радугой между многонациональным и невоцерковлённым народом и Небом, воздействуя на душевную жажду Красоты и Истины всем многоцветьем красок, — в отличие от церкви, пробуждающей ДУХОВНОСТЬ, ДУХ.

В условиях смертельной схватки Света с тьмой, особенно в последние времена, нет права у слова, «полководца человечьей силы» — услаждать и почивать. Когда самые высокие идеи берёт на вооружение похоть — наступает коллапс.

Не «моральное удовлетворение», а «духовное удовлетворение».

Смысл смирения — стать проницаемым для Света, гордыня — запертый изнутри сейф, наполненный тьмой.

* * *

О Сталинском стремлении к власти. Нынешние вожди не устают «якать». Иосиф же почти не употреблял слово «Я» и даже о себе говорил в третьем лице: «товарищ Сталин». Он фанатично служил Делу, начисто забывая о себе и требуя того же от других.

Власть ему была нужна, чтобы «собрать расточенное», а нынешним — урвать побольше для себя и своего клана.

* * *

Вопрос смысла жизни: просадить, спустить свою жизнь в казино, как безумный игрок, или «беспробудно прохрапеть» своё время, или положить в банк на вечный счёт… Когда глубинное ведение в тебе свидетельствует, что удалось перевести в вечность своё время, это и есть «Царствие Божье внутри нас». Бывает и ад внутри, о котором «красный мученик» Николай Островский сказал: «Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое». Если мир исходит к чему-то злобой — значит, это близко к Небу. Всё, что «восходит», вызывает ненависть.

* * *

Господь осыпал её тогда незаслуженными милостями. Вскоре иеромонах отец Андрей, бывший в миру художником Игнатием Дарёновым, начал исполнять требы в небольшом, но весьма известном подмосковном храме. Из Лужина туда легко можно было добраться электричкой и загородным автобусом. Иоанна наведывалась с набитыми сумками лужинских даров — солёных огурцов, квашеной капусты, варенья, ягод и фруктов — в летнее время, а то и просто с банкой рыночного творога или каким-то удавшимся домашним блюдом /кроме, разумеется, скоромных в пост/. Она, прежде ненавидевшая любую суету вокруг еды, испытывала блаженство при мысли, что готовит для Гани /конечно, плюс вся братия — принесённые прихожанами дары сразу же выставлялись на общий стол/. За щедрые дары её привечали обслуживающие храм матушки и называли «походной кухней».

Иоанна приезжала по будням с первым автобусом, но как бы рано она ни приехала, в исповедальне уже поджидал народ — религиозное возрождение семидесятых-восьмидесятых, скандально-популярная репутация знаменитого художника, эмигранта и теперь монаха, вернувшегося из капиталистического изобильного рая, чтобы служить Богу… Поначалу так объясняла себе Иоанна этот растущий ажиотаж вокруг нового батюшки. Но подслушанные разговоры ничего не понимающих в живописи и эмиграции простых прихожанок свидетельствовали об отце Андрее — молитвеннике, прозорливце и строгом постнике /как ни пыталась помешать последнему мнению Иоанна неуёмной своей стряпнёй/, требовательном жёстком наставнике. Сгорая сам, отец Андрей, считающий отныне небесным своим покровителем великого Андрея Рублёва, желал того же огня от духовных своих чад. Те стонали, но терпели. Число богато одетых дам, интеллигентов «на колёсах» и в дублёнках, среди которых попадалось немало знакомых лиц, росло день ото дня, оттесняя туземных бабулек, чем те были крайне недовольны. Поначалу их смиренно пропускали вперёд, побаивались, но потом пришельцы освоились и всё это стало напоминать пусть молчаливо-печальную, но всё же очередь. Многоликая советская толпа, блудные дети, наперебой тянущие руки к хлебу Небесному, к благодатному батюшке, похожему на подстреленного ворона своим будто нависшим над исповедником чёрным оперением. То — будто в бессильной смертной муке лежащими на аналое руками-крыльями, упавшим на руки лицом под сугробом как-то разом поседевшей, но по-прежнему пышной гривы, потом сугроб оживает, отец Андрей что-то говорит, иногда невыносимо долго, слышен лишь неразличимо-тревожный, как азбука Морзе, пульс слов… Опять чёрное крыло оживает:

— Да простятся чаду Георгию грехи его…

Мелькнёт то умилённо-счастливое, заплаканное, то пунцовое, обожжённое стыдом, то потерянно бледное от волнения лицо продирающегося к выходу исповедника, толпа выталкивает его из исповедальни, как пар под давлением, и каждый продвигается еще на шаг ближе к цели. И вот уже снова чёрный ворон, как подстреленный, падает на аналой, чтобы опять погрузиться во мрачные смрадные отстойники человеческой души, иной раз впервые пришедшей на исповедь, как и Иоанна когда-то. Впервые за десятки лет. Самое тёмное, злое, грязное, порой скрытое в помыслах, неосуществленных намерениях — дно души, преисподняя обрушивались на склонённую Ганину голову. Покорно, как перед гильотиной.

Каждый раз — гильотина — как-то он признался ей в этом:

«Господи, что же они творят!.. Самые умные, самые лучшие, самые надёжные — как страшно и неожиданно падают!.». — Ганя едва не плакал — невидимый для посторонних глаз в глубине опустевшего церковного дворика, и потрясённая этой вдруг прорвавшейся плотиной то ли слабости, то ли Любви, Иоанна сокрушалась вместе с ним над чьим-то падением… Она-то знала это смертельно притягивающее к краю бездны объятие злого помысла. Так жутко и сладко манят рельсы под приближающимся поездом. Она вспомнила уже, казалось бы, поросшую быльём гибель Лёнечки, их с Денисом многолетний детективный сериал… Каждый — потенциальный преступник, убийца, каждый носит в душе замедленную мину первородного греха, нужны лишь определенные условия, соблазны, чтобы она сдетонировала… Или включились противостоящие греху силы, защитные механизмы. Никто не может судить другого, не побывав в шкуре того другого. На его дыбе, на его костре. Так сказал простивший её Денис.

Лишь Господь, только Он — настоящий судья. Лишь у Сына — скреплённое кровью право…

Так и прошептал в ту минуту силы или слабости Ганя:

«Прости им. Господи, не ведают, что творят». Он не мог их исцелить, мог лишь молиться за них, выслушивать и отпускать грехи, любить и жалеть, несмотря на их безобразие, перевязывать раны, иногда резать по-живому… Но был лишь посредником, через которого передавалась исцеляющая сила благодати Божией.

— Я ничего не могу, я только проводник, — сокрушался Ганя, — Они слушают, но не слышат, а если слышат, то не слушаются. А слушаются-то лишь внешне, противясь сердцем, а велено «не казаться, а быть»…

Больной добровольно приходит в лечебницу, ложится на операционный стол, Ганя берёт скальпель, отсекает опухоли зла, делает переливание крови, но это ещё ничего не значит. Зло даёт метастазы, иногда более страшные, — обычная кровь тут не поможет.

«Сие есть Кровь Моя Нового Завета, еже на вы и на многие изливаемая во оставление грехов»… По вере, молитве, жалости и любви священника хлеб и вино превращаются в их сосудах, артериях не в обычную кровь, а Божественную. Всесильное исцеляющее чудо…

«Примите, ядите…» — Почему они не исцеляются? Я, наверное, ничего не могу, я непроницаем для Света, я плохой пастырь…

Потом Ганя каялся в грехе малодушия и уныния.

Иоанна, как могла, утешала, ободряла, внутренне содрогаясь от сознания, сколько тайной мерзости приходится выслушивать каждый раз отцу Андрею. И не просто выслушивать, но брать на себя ответственность за отпущение греха, за выбор лекарства; и принимать единственно правильное решение, и давать один верный совет, находя ключ к каждой душе.

«Среди лукавых, малодушных, больных балованных детей…» И за каждого отвечать перед Богом — для него это было предельно серьёзно. А ведь порой приходилось иметь дело просто с любопытствующими, желающими побеседовать с подавшимся в монахи известным художником…

Так или иначе, число чад отца Андрея стремительно росло, что явилось, разумеется, поводом для недовольства властей и соблазном для других священников. Ганя буквально валился с ног и таял день ото дня от нервного истощения. Он вдохновенно служил литургию, признаваясь, что иногда теряет сознание от ощущения близкого присутствия Божия и собственной тьмы перед Огнём… А ведь кроме литургии — молебны, панихиды… Мёртвые, за которых он тоже отвечал, по-церковному усопшие. И отвечал за хор из прихожан, ездил причащать больных и умирающих, венчал и крестил, помногу молился, спал по четыре-пять часов…

Она каждой клеткой чувствовала, как ему тяжко порой приходилось на этом костре, перед Престолом Господним, молилась за него слабой своей молитвой и больше ничем не могла помочь…

Итак, она приезжала очень рано с набитыми сумками, в непривычно длинной, вместо обычных джинсов, юбке, в завязанном под подбородком платке и стояла незаметно где-нибудь в уголке во время исповеди, литургии, причастия, молебна, панихиды… Потом вместе со всеми подходила к кресту.

— Иоанна…

Поговорить им почти не удавалось — после службы выстраивалась уже во дворе длинная очередь к батюшке по личным вопросам, их безуспешно разгоняли послушницы при церкви — мол, имейте совесть, дайте батюшке отдохнуть, пообедать хотя бы, он тоже человек… И наконец, уже у дверей трапезной, Иоанна передавала ему сумки — сначала просто с едой, потом с распечатанными религиозно-познавательными брошюрками, которые она по его заданию размножала, иногда составляя сама для его духовных чад — тогда такая литература практически отсутствовала и была недоступна. Главы из различных источников: о Боге, вере, грехе, посте, молитве, христианской жизни, о таинствах. Как готовиться к исповеди и причастию, о Кресте, о смерти, о православных праздниках.

Как-то незаметно эти брошюрки стали её основным делом, главным наполнителем лужинских дней. Служить Богу, помогая отцу Андрею сеять «разумное, доброе, вечное». «Если б навеки так было», — мечтала она, поджидая Ганю на скамье перед трапезной. Он возвращался с пустыми сумками — провизия отправлялась на общий стол, литературу Ганя прятал в келье и потом раздавал потихоньку. Религиозно-издательская деятельность весьма не поощрялась, в общине Глеба уже были крупные неприятности. Приходилось соблюдать предельную осторожность. Иоанну эта конспирация даже развлекала, все подобные запреты казались нелепыми, по-детски глупыми. Режим представлялся вечным, народ жил своей ребячьей жизнью, весело и беззлобно поддразнивая власть. «Ну, заяц, погоди!», «А ну-ка, отними», «Я от дедушки ушёл», «А нам всё равно…» По возможности сачковали, приворовывали, ходили в гости, спивались потихоньку. Техническая интеллигенция вкалывала и сачковала в бесчисленных НИИ, поругивая тупость и инертность вышестоящих органов, гуманитарная — митинговала на кухнях, потихоньку развратничала и тоже спивалась. Некоторые подались в модные восточные религии — буддисты, йоги, кришнаиты. Те же, кто преодолев гордыню и побратавшись с церковными бабулями вернулись в православие, — не умели верить сердцем, их «лжеименный» разум требовал доказательств, знаний и свидетельств. В основном, для них-то и составляла Иоанна свои брошюрки, одновременно убеждая и себя, укрепляя и свои шаткие религиозные догмы. Долгими лужинскими вечерами, обложившись литературой, она вела увлекательный разговор с Небом, спрашивая и получая ответы, стучала машинка, щёлкал скоросшиватель, брошюрки укладывались плотным слоем на дно сумок, сверху — банки. Ганя относил сумки в келью и возвращался с одной — сумка в сумке. А в целлофановом пакете, засунутом в пустую трёхлитровую банку — инструкция и деньги, кому позвонить, что и по какому адресу раздать нуждающимся и т. д. Это подполье ей ужасно нравилось… Хотя она и понимала, что всё может плохо кончиться. Первое время деньги на благотворительность были лично ганины и общинные, потом она присоединила к ним и часть своих, вырученных за цветы. Для многодетных, больных, просто попавших в беду. «Ой, доченька, погоди, скажи хоть кого благодарить?.». — «Господь послал, бабуля…» Ей нравилось, как они неумело крестятся, распечатывая пакеты с рождественскими дарами, с каким детским восторгом извлекают оттуда какой-либо вкусный и полезный дефицит, и комната по-новогоднему пахнет мандаринами, навевая воспоминания о первых послевоенных подарках. И о преодоленном ею запретном плоде, о котором вспоминать было нельзя, да она и не вспоминала. Всё это было будто из другой, не её жизни, а в нынешней она развозила рождественские подарки на стареющем своём жигулёнке и рассказывала, что дед Мороз — это тот самый святой Николай Угодник, которого даже студенты просят послать на экзамене счастливый билетик. Санта-Клаус, святитель Николай.

Однажды он ей даже приснился, промелькнувший в безликой толпе старец в кумачовой мантии, с белоснежной метелью волос, похожей на ганину, к которому она рванулась в восторге, догнала, прося благословения. Старец возложил ей на голову легкоснежную свою руку и вздохнул печально:

— Веры в тебе маловато…

Наверное, так и было, иначе зачем бы ей снова и снова искать разумом доказательства бытия Божия? Она тешила себя мыслью, что ищет — для других. Находила, несколько часов была счастлива и… искала новое. Их, этих доказательств, уже набралось около десятка, и это не считая всяких чудесных с ней происшествий, совпадений и волшебных снов — цветных, полных тайного высокого смысла. Впоследствии сбывшихся, направляющих, предупреждающих. Она рассказывала их лишь Гане или отцу Тихону, который вместе с ней восхищался, ужасался, толковал… Один он знал и об её подпольной деятельности, знал и благословил. И для него она иногда готовила брошюрки.

Он опасался лишь их встреч с Ганей — «смотри, Иоанна, враг силён!.». Но в том священном благоговении, с которым она смиренно, как все, прикладывалась к руке отца Андрея, подходя под благословение, не оставалось места для плоти — всё сгорело тогда, в лужинском саду, смыло ливнем. В толпе атакующих прихожан ей удавалось перекинуться с ним лишь несколькими словами. Его караулили часами, как какую-нибудь эстрадную диву — обожали, ревновали, ссорились, интриговали. Чего тут было больше, неосознанного греха, религиозной экзальтации, жажды чуда, тайны? Кто знает… Но ничего не поделаешь, на земле где огонь, там и чад. Они боготворили батюшку, ловили каждое слово, потому что именно через него действовал Господь. И ждали от него чуда, спасения, помощи…

Иоанна смотрела, как он подолгу стоит в тоненькой, развевающейся на ледяном ветру рясе посреди двора, окружённый этой жаждущей толпой, не внемлющей увещеваниям послушниц: «Отпустите, окаянные, батюшку, вы вон все в польтах, а он окоченел поди…» И однажды собственноручно, в первый и последний раз, связала под руководством знакомой цветочницы толстенный длиннющий свитер из мягкой тёмносерой шерсти горной козы, который едва поместился в сумке. Она побыстрей всучила ему сумку и удрала трусливо, сославшись на занятость. И когда в следующий приезд увидала его в окружении прихожан на морозном ветру уже в её свитере под рясой — просто в меру упитанный батюшка, высокий воротник надёжно защищает шею, кожа уже не напоминает некондиционного цыплёнка по рубль шестьдесят за килограмм… Вот оно, счастье. Отстоять службу, перекинуться несколькими словами и пожеланиями, приложиться, как все, к благословляющей руке. Бесконечно мало и бесконечно много.

Однажды довелось им вдвоём служить удивительную панихиду. Это было в день смерти матери. Иоанна не помнила, в какую годовщину, в будний день /отец Тихон служил только по воскресеньям и праздникам/ она решила помянуть мать в ганиной церкви. У поминального креста, где обычно лежала стопка записок, белела всего одна с крупно написанным именем: «Юрий». Не было и певчих, догорал одиноко свечной огарок. Иоанна положила рядом с «Юрием» свою записку и стала ждать Ганю, которому уже сказала насчёт матери. Появилась знакомая прихожанка-художница, спросила испуганно:

— А ты чего тут?

— Да вот, батюшку жду, у мамы годовщина. Куда-то все делись…

— Ты что, не знаешь? — Татьяна кивнула на записку, — Новопреставленный Юрий.

— Ну и что?

— Это же Андропов, по всем церквам ведено поминать… Вот и разбежались.

— Почему?

Татьяна понесла какую-то ахинею про космическое зло, про чёрную ауру, окружающую всех безбожных политиков, чьи грешные души отсасывают у молящихся за них всю энергию, так что можно даже помереть. Чем за большего грешника мы молимся, тем больше требуется духовной энергии. А этим, вершащим судьбы целых народов, не помогут и святые, так что лучше в такие дни вообще сидеть дома.

Появился Ганя, и Татьяна спешно ретировалась.

Иоанна в двух словах изложила татьянину версию. Отец Андрей отмахнулся, сказав, что мы лишь проводники, просители, а энергия — у Господа, неисчерпаемая для самого страшного грешника. И тогда она запишет в поминание кроме Юрия и Софии, Леонида и Иосифа, она помянула бы всё усопшее Политбюро, если б вспомнила их имена. Иосиф и София с Аркадием, она с детства поминала их вместе в молитве перед сном, о здравии и упокоении и сказала об этом отцу Андрею. Он ответил, что да, всё правильно. Ибо не может быть неправедной молитва ребёнка.

— А как же «нельзя молиться за царя Ирода»?

— Ирод искал гибели младенца Христа, он был богоборцем. Но скорее по неведению. Вообще я бы тут поспорил с Пушкиным. Молиться за всех можно…

Отец Андрей отслужил потрясающую, на одном дыхании, панихиду, Иоанна была и прихожанами, и хором. Он был приятно удивлён её знанием заупокойной службы. Она стояла за его спиной, полузакрыв глаза, но ощущая каждой клеткой хлынувший откуда-то поток любви и жалости к тем, когда-то великим и могущественным, которым толпы кричали «Осанна!», а теперь боялись даже поминать… Кто уже ничего не может изменить в своей судьбе, остаётся лишь уповать на эту лукавую толпу, которая жаждет кумиров, выбирает жертву, возносит на высоту поднебесную, чтобы затем низвергнуть в пропасть, отказав даже в ходатайстве пред Богом за ею же учинённый соблазн.

А ведь сказано: «Не сотвори себе кумира»!

Она вспоминала и отца — за столом с зелёной лампой; маму, ту, юную, в шляпке с короткими полями и сером пыльнике, бабку Ксеню с её сундучком, кашлем и горячим тельцем, и вечно пьяненького оператора Лёнечку.

И всех их, праведных материалистов-аскетов, лишённых церковных таинств, без веры в чудо, в личное бессмертие, или в «такого бога», противоречащего вписанному в сердце закону Неба.

Вслед за отцом Андреем, открыв все силы души, нервы, сосуды, по которым нескончаемо и жарко текли в вечность потоки всепрощения, защиты и нездешней любви к ним, ушедшим, она осознала, что все они живы в ней… Так же как в Иоанне нынешней, молящейся сейчас за всех, «помощи и заступления требующих» — жива Иоанна-маленькая — Яна мамы, отца и бабки Ксении, и Иоанна-пионерка верующая, и Иоанна-юная, убитая — времён погибшего Лёнечки… Что во всякой живой формирующейся душе живы все, ближние и дальние, живы минувшие миры и поколения — Пушкины, Рублёвы, Блаженные Августины, Рембрандты, Чайковские и Шекспиры, равно как и дающие телу «хлеб насущный». И дававшие когда-то этот хлеб телу и душе жившим до неё поколениям; и Каин и Авель, и Адам и Ева — всех вмещает она, Иоанна, на стыке тысячелетий, как клетка — генетический код Целого. Как эта шумящая на церковном дворе береза — все свои листопады, а заодно и солнечное тепло, снега, ветры и дожди многих лет.

Она поймет, что каждый — лишь промежуточное состояние, ступень некоей стадии развития возрастающего и формирующегося в непреходящем будущем бессмертного Целого, осуществляющейся Полноты Бытия, которая преодолевает все травмы, опухоли, болезни отсеивает всё препятствующее этому всепобеждающему прорыву в вечность, где лишь несущее жизнь получает Жизнь. И лишь вмещающий всё получает Всё.

Вечно идти рука об руку с Ганей по тропинке лужинского леса, зная, что солнце никогда не закатится за горизонт, и тропа никогда не кончится.

И никаких «завтра».

«Завтра» — это был страшный зверь с одной из ганиных ранних картин. Иоанна молилась с отцом Андреем, и зверь тонул в море. Отцепились от скал его лапы, провалилась за горизонт голова в ржавых прутьях, освобождённый от когтей кораблик закачался на волнах…

Смотреть на ганины картины того периода Иоанна вообще боялась, а от этой просто позорно спаслась бегством, придумав какой-то нелепый предлог. Но поздно — картина отпечаталась намертво в памяти как некий грядущий апокалипсис, как призрак отца Гамлета — предвестник роковых перемен.

Вместо солнца над морем вставало чудовище. Оно уже уцепилось за прибрежные скалы огромными ручищами со звериными когтями — на одном из когтей болтался пронзённый насквозь кораблик…

Уже показалась на горизонте поросшая острыми ржавыми прутьями голова, низкий гориллий лоб — отвратительный, волосатый, бугристый. И на всём — на лбу этом, на скалах и облаках, на море — зловещие кровавые сполохи от глаз чудища. Самих глаз не видно, они ещё не показались из-за горизонта, но совершенно ясно, что страшнее них нет ничего на свете.

И всё живое — фигурки людей, горные козлы на скалах, чайки, крабы, собаки, змеи — в панике бегут, летят, ползут прочь.

А Регина сказала, что картину купила фигуристка из ФРГ за фантастическую по тем временам сумму. В подарок своему жениху.

ПРЕДДВЕРИЕ

СТАРЫЕ И НОВЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

Имение каждого — дары Божий. Заставлять кого-то служить тебе этими дарами — кража не только у личности, но и у Творца.

Душа — ездок, ум — кучер, страсти — лошади, тело — телега. Тело и страсти — подчинить Разуму, Разум — Духу, Дух — Богу.

Для Бога необходима свобода. Значит, понятие СВОБОДЫ не исключает НЕОБХОДИМОСТИ. СВОБОДА — осознанная необходимость свободы В БОГЕ, а не ОТ БОГА.

Коммунизм построен на ОБЩИНЕ, социал-демократия — на ОБЩЕСТВЕ. Социальный — общественный. Коммунистический — общинный. Социализм — более-менее справедливые правила совместного проживания в гостинице. Коммунизм — неписаные законы любящей и дружной семьи. Целого, основанные на Замысле. Устроение родного дома.

Иосиф стремился сделать неписаные законы общины, семьи законами своего общества и отбрасывал всё, мешающее, несоответствующее этой цели. «Пережитки прошлого», «чуждые элементы», «паразиты и кровососы».

* * *

Хочешь убедиться в присутствии Истины — начни жить по Ее Замыслу — ведь даже наличие соли в супе определяется пробой!

Жизнь не по Истине безвкусна и тошнотворна, какие бы ценные компоненты в неё не входили.

Получая от Истины и Жизни жизнь, каждая отдельная душа должна нести в себе, вернуть Целому тоже жизнь. БОРОДАВКИ Целому не нужны.

Творец говорит: дерзни жить по Истине — и получишь Жизнь. Жизнь с большой буквы в обмен на земную. Вечную в Царствии в обмен на временную в «лежащем во зле» мире. Можно ли отказаться? Вера в человеческую личность «по Образу и Подобию» означает: «Я сказал: вы боги и сыны Вышнего все вы». Человеческое «Я» безусловно в возможности и ничтожно в действительности. В этом противоречии — несвобода, зло и страдание, разрешаемые лишь РЕВОЛЮЦИЕЙ СОЗНАНИЯ. Познайте Истину, и Истина сделает вас свободными.

Человеки… В детстве — в рабстве у родителей, в юности — у собственной плоти, в зрелости — у Мамоны, в старости — у немощи и болезней.

И в довершение всего — у вечной смерти. Не безумие ли мириться с такой судьбой?

Религиозная Истина имеет многочисленные ветви и листья, но единый корень.

Вечные ценности остаются. Все предыдущие поколения Руси и Союза, все «братья, друзья, товарищи» сейчас снова встали в строй и сражаются против Вампирии прошлой своей жизнью — делом, словом, помышлением — вместе с ныне живущими. Они воины, сеятели — пусть взошло через несколько поколений, но отлилось в оружие духа и снова сражается на баррикадах.

Церковь должна быть отделена от государства. Православие — свободное избранничество, основа его — СВОБОДА. Принудительное исповедание ПУТИ, ИСТИНЫ И ЖИЗНИ, равно как и ущемление на этой основе гражданских прав иноверцев — кощунство.

Но кесарь, желающий исполнить своё предназначение в сценарии Божьего Замысла, должен заботиться обо всех вверенных ему Небом подданных. Во всяком случае, об ограждении их «от лукавого».

Была эпоха, когда идеология правящих классов, включая и социальную церковную проповедь, представила Христа если не защитником и покровителем Вампирии, то, во всяком случае, непротивленцем. В доказательство приводят обычно слова: «Не противься злому», хотя они относятся к прощению каждым «злого человека», своего личного врага и обидчика. Однако, не защищать от обидчика слабых — немилосердие и грех:

«Никто не возвышает голоса за правду, и никто не вступается за истину; надеются на пустое и говорят ложь, зачинают зло и рождают злодейство.

Потому-то и далёк от нас суд, и правосудие не достигает до нас; ждём света, и вот тьма — озарения, и ходим во мраке.

Осязаем как слепые стену, и, как без глаз, ходим ощупью; спотыкаемся в полдень, как в сумерки, между живыми — как мёртвые». /Ис. 59:4, 9-10/ Непротивление Христа во время казни — не непротивление злу, а победа над злом, искупление грешного падшего мира Божественной Жертвой, Послушание Воле Отца и Замыслу. Мученический ореол Спасителя — не «непротивленца злу», а идущего на смерть крестную во имя победы над злом. «Молчанием предаётся Бог». Христовым путём шли Матросовы, а не толстовцы, подставляющие шеи вампирам и вводящие в соблазн одновременно и жертву, и хищника, умножая зло на земле.

За это искажение Замысла ищущая Истину российская элита, а затем и народ соблазнились атеизмом.

Церкви было недопустимо отдано КЕСАРЕВО. Роль кесаря — пасти ВСЕ народы многонационального государства. Духовенство таким образом оказалось в зависимости от кесаря и правящих классов, использовавших авторитет Церкви как средство давления на народ и оправдания насилия над ним и беззакония. БОГОВО было отдано кесарю.

ВАМПИРИЯ пожирает своих детей, ввергает их в «смерть вторую» и окончательную. Это — ложная шкала ценностей, ложный образ жизни, а не какое-либо конкретное государство, страна, общество, берущие время от времени или постоянно Вампирию на вооружение. «Ешь, солгал Бог»… «ЗАПРЕЩАЕТСЯ ЗАПРЕЩАТЬ» — табу сатаны, губящее народы, поколения, нации и отдельные личности. Использование даров Божиих, наследства Отца на обслуживание Вампирии…

Кредо большинства: «Жить, чтобы жить», «жить, чтобы есть», «жить, чтобы сделать карьеру» и т. д. вместо — «жить, есть, трудиться, чтобы СОСТОЯТЬСЯ В ОБРАЗЕ И ЗАМЫСЛЕ, ИСПОЛНИТЬ СВОЁ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ, умножив жатву Господню».

Где, на каком этапе «товарищи» всё растеряли? «Страшнее Врангеля обывательский быт», — писал Маяковский. Антивампирию съедали лозунги обывателей, их образ мыслей, их правила игры. Вернее, игры без правил. «Догнать и перегнать Америку»… — зачем перегонять «Царство Мамоны», безудержного потребления?.. Неуклюжие попытки найти новые стимулы производительности труда типа соцсоревнования, основанного на грехе тщеславия, несовместимого с новой моралью. Ну и всякие прямые идеологические диверсии.

Исторической миссией новой культуры должно было бы стать проложение пути к Небу, «напомнить человеку высокое призвание его». Возвращение крыльев, без которых всё постепенно погружалось в болото обыденности.

СЛОВА-ОБОРОТНИ: СВОБОДА — вседозволенность, распущенность. ЛЮБОВЬ — секс. СОБОРНОСТЬ — стадность, ИСТИНА — правдоподобие, ВЕЧНОСТЬ — время.

Частная собственность — химера, в этом мире существует лишь прокат, аренда. Отвергая мещанскую буржуазность, разнузданность, тщеславие, эгоизм — мы начинаем различать Зов Неба.

Мир задыхается в железных тисках безумцев — упырей, влекомый нагло-призрачным волшебством «Вавилонской блудницы». Цель — заставить всех жить по законам зла и тьмы, из которых не вырваться, как из кошмара американских «ужастиков», совершенно однотипных: загнанный до полусмерти каким-либо человекоподобным чудищем человечек мечется среди торжествующего мертвящего царства материи — нагромождения стальных конструкций, трубопроводов, котлов, тоннелей, ящиков, прилавков, складов…

«Идеал — в тебе самом. Препятствие к достижению его — в тебе же». /Т. Карлейль, английский историк/

«Спасение придёт от обновлённого соборного духа». /Вячеслав Иванов/ «Собором и чёрта поборем». /Пословица/

Была «тюрьма народов». Затем народы были «освобождены», и начались между ними кровавые разборки, прежние «товарищи, друзья и братья» превратились во враждующие звериные стаи. Для пробуждения в человеке зверя первородного греха нужны определённые условия, называемые на языке духовном «соблазнами». В данном случае свобода обернулась «отвязанностью».

Апостол Павел предостерегал первых христиан:

«К свободе призваны вы, братия, только бы свобода (ваша) не была поводом к угождению плоти; но любовью служите друг другу». /Гал. 5:13/ Слова эти обращены к верующим. Даже для них апостол видит в свободе определённую опасность. Что уж говорить о всех прочих…

Дружная семья живёт в хорошей многокомнатной квартире. Затем, в результате развода и раздела, у каждого оказывается по комнате. И получается враждующая друг с другом коммуналка «суверенитетов» с вечными сварами из-за мест общего пользования.

Важен не только профессионализм шофёра, но и в нужном ли он едет направлении.

Тело — не только «темница для души», но и защитная камера от падших духов, пронизывающих весь космос. Но падшие ум, душа и тело, по сути лишённые животворящего, мобилизующего и возвышающего ДУХА, уже не составляют Целое, не слушаются друг друга и вообще напоминают дом с распахнутыми дверями и разбитыми стёклами.

— Заходи, прохожий, выпей с нами тоже, — кивнул АГ чёрной головкой в белой панамке.

Больному и страждущему миру нужна великая исцеляющая сила Божией Любви. Но мир свободной волей «лежит во зле» и предан князю тьмы, который «правит бал». Творец действует, влияет на мир через «сынов света», святых, сумевших монашеским подвигом преодолеть падшую природу и ставших проницаемыми для Божьей благодати, ее проводниками в мир.

Господь спасает больных детей своих через святых. Для этих послушных Творцу избранников уже настало Царствие, которое «внутри нас есть». Они уже живут по законам иного мира.

На одре болезни надо представлять себя распятым рядом со Спасителем, но, в отличие от Него, страдающим заслуженно и молящим, подобно «благоразумному разбойнику»:

«Помяни, мя. Господи, во Царствии Твоём!»

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

«Хоти, хоти! Ограбь, но получи! Изнасилуй, но получи! Убей, но получи! Взорви весь мир, но получи! Загуби душу, но получи!» Кредиты, реклама… Отовсюду — похотливая улыбка роскошно разодетой Вавилонской блудницы, сулящей немыслимые наслаждения телу, максимальное удовлетворение самых изысканных похотей. Получил сегодня — завтра опять желай, один раз живём! Ещё больше, ещё изысканнее или развратней — какая разница… Да ещё объявим, что Бог благоволит равно ко всем и приветствует любое наслаждение, любое непотребство. Будто и не слыхали о Содоме и Гоморре!

Даже слово «любить» сюда приспособили… Любить Бога и ближнего. Любить блондинок, любить креветки — всё едино. Ближнего — тоже в суп. Бога — служить «на посылках», иконы — часть интерьера.

Безудержное «хочу» — мать всем преступлениям, убийствам и войнам на земле. Почему кто-то имеет, а я — нет?

Это не просто беда той или иной страны, это — установка тьмы. Есть установка — весело встретить новый год… И есть установка всё время побуждать граждан к безудержно возрастающему вожделению тленных земных благ. Совершать нравственные и уголовные преступления и на этом наживаться. Тратить на грех лучшие силы души, таланты, драгоценное время жизни — такое можно творить, лишь игнорируя Бога и Его откровение.

Порочная сатанинская установка современной цивилизации является, по широко распространённому мнению, стимулом некоего мифического «прогресса». Зомбирование, обольщение, волшебство рекламы… Всевозможные «права», «свободы» и «демократии» обслуживают и защищают эту установку — право не слушаться Бога.

Установка Антивампирии Иосифа, если отвлечься от красивых призывов к построению «Светлого Будущего», — самоотверженный труд на общее благо, понимаемое не как излишки, а как накормить голодного, одеть, дать крышу над головой, учить, лечить и воспитать в рамке заповедей. Подтянуть пояс и быть «готовым к труду и обороне» в условиях внутренней и внешней Вампирии. Сражаться словом и делом с «пережитками прошлого», то есть с грехами и страстями человеческими, а проще говоря — против власти самого князя тьмы, в которого большевики, кстати, не верили. И строили прекраснодушные долгосрочные планы, будто его нет. Не Бога, а именно дьявола нет! Отменили частную собственность, осуждали вещизм, мещанство, эгоизм, разврат. Перерожденцев-номенклатурщиков время от времени клеймила печать, их подвергали репрессиям. Коммунистам остро не хватало Неба, Его тайны и таинств, без которых советский коллективизм приобретал постепенно внешний характер, превращаясь не в СОБОРНОСТЬ, а в социалистический муравейник.

Кто-то из святых сказал, что величайшей хитростью сатаны стало то, что ему удалось заставить людей забыть о его существовании.

Человечество всё более скатывалось в бездну, лежащий во зле мир проглатывал великую духовную культуру. Последняя попытка удержать этот процесс искусственно — Антивампирия Иосифа, Советский Союз.

Но советская культурная элита пала, не сумев противостоять соблазнам Мамоны и не выполнив своего предназначения. «Увидеть Париж и умереть», — мечтали они и умирали в Париже. В прямом и переносном смысле.

«Мы ответственны не только за то, что делаем, но и за то, что не делаем,» — сказал Мольер.

«Культура имеет религиозную основу. В ней есть священная символика. Цивилизация же есть царство от мира сего. Она есть торжество «буржуазного» духа, духа «буржуазности». И совершенно безразлично, будет ли цивилизация капиталистической или социалистической, она одинаково безбожная мещанская цивилизация». /Н. Бердяев/ «Не только русские замечательные люди, но и наиболее чуткие и тонкие западные люди с тоской ощущали, что великая и священная культура Запада погибает, что на смену ей идёт чуждая им цивилизация, мировой город — безрелигиозный и интернациональный, что идёт новый человек, парвеню /выскочка/, одержимый волей к мировому могуществу.

Фауст на путях внешней бесконечности стремлений исчерпал свои силы, истощил свою духовную энергию. И ему остаётся движение к внутренней бесконечности». /Н. Бердяев/ — Всё это началось задолго до Фауста, — вздохнул AX, — Толпа кричала Христу «Осанна!», желая от Него количественной, внешней бесконечности даров. А на другой день, когда Он предложил ей Путь в Царствие «не от мира сего», то есть бесконечность внутреннюю, бессмертие в Свете, — заорали «Распни Его!»

«Революции делаются средним человеком и для среднего человека, который совсем не хочет изменить структуры сознания, не хочет нового духа, не хочет стать новым человеком, не хочет реальной победы над рабством. ДУХ РЕВОЛЮЦИИ ОКАЗЫВАЕТСЯ ВРАЖДЕБНЫМ РЕВОЛЮЦИИ ДУХА». /Н. Бердяев/

* * *

«Роль Хрущёва очень плохая. Он дал волю тем настроениям, которыми он живёт… Он бы сам не мог этого сделать, если бы не было людей. Никакой особой теории он не создал, в отличие от Троцкого, но он дал возможность вырваться наружу такому зверю, который сейчас, конечно, наносит большой вред обществу. Значит, не просто Хрущёв…

— Но этого зверя называют демократией.

— Называют гуманизмом, — говорит Молотов. — А на деле мещанство…

— Хрущёв попросил бывшего председателя КГБ Семичастного найти ему все документы, касающиеся его пребывания на Украине. Причём это было в разгар кампании против Сталина.

— Наверное, принял меры, чтобы уничтожить подписанные им документы по репрессиям на Украине, — говорит Молотов.

Как выдвинулся Хрущёв? Снизу. Как он попал в ЦК? Там у него оказалось много союзников, много таких людей, которые могут искать более надёжного для себя лидера, а Хрущёв пообещал более спокойную лёгкую жизнь наверху, и сразу многие за это ухватились. И внизу пообещал. Это очень нравилось, но это был обман. И этот обман многим дал возможность поспокойней жить. Очень опасное дело. Сталин в этом отношении был беспокойный человек…

Сталин и Хрущёв… Но Хрущёв-то ноготка Сталина не стоит! А Сталин, несмотря на всё, сделал громадное дело. Он — великий преобразователь. Не дотянул в некоторых вопросах, и это тормозит, это против него. Теперь повторяют его ошибки, его же недостатки по крестьянскому вопросу повторяют. А то, что он сделал колоссальное дело, это стараются замазать.

…Хрущёв и Микоян в своё время дошли до того, что пытались доказать, будто бы Сталин был агентом царской охранки. Но документов таких сфабриковать им не удалось…

Таких критиков много. Что вы хотите, если нашлись люди среди бывших репрессированных, которые пытались доказать, что Сталин — агент международного империализма? Вот такая ненависть, на всё готовы…» /М. — Ч./

* * *

Так и шла её жизнь — подпольно-просветительская деятельность, цветы для поддержания бюджета, отец Тихон, иногда поездки по неотложным делам в Москву и к Гане. Казалось, так будет всегда. Так же незаметно будет клониться к закату её время вместе с лужинским солнцем, золотящим стволы сосен. И так же когда-нибудь растворится в густеющей звёздной тьме ганина «Иоанна». И её таинственно-прекрасный девичий лик за окном вечерней электрички, летящей к Москве почти три десятилетия назад, навсегда растает в вечности. Близилось пятидесятилетие, её ожидала закатная пора, и она мечтала написать книгу о пути к Богу, где надеялась донести до читателя основы богословия и Православия, что в то время было нужней воздуха. Но «завтра» вставало на горизонте неотвратимо и зловеще, как чудовище на картине раннего Дарёнова.

Наступал 1985 год.

Горбачёв позвонил Сахарову и вернул бунтаря из ссылки! Сбежавшей на запад балерине разрешили посетить Москву… Фантастика! — сказала потрясенная Наталья Макарова журналистам… «Свободу» перестали глушить!

Иоанна начала прислушиваться к новостям, не понимая, почему события, из-за которых у неё недоумённо и тоскливо сжималось в груди от дурного предчувствия, вызывали всеобщее ликование среди знакомых, в семье, у большинства верующих. Теперь, мол, разрешат Бога. Не говоря уже об интеллигентских кругах. «Свежий ветер перемен» врывался в трещины раскачиваемого всеми собственного дома.

Конечно, перемены назревали давно. Разлагающиеся низы и верхи, этот коллективный то ли дурдом, то ли детсад с кукишем в кармане… Наверное, необходимо было начать что-то осторожно подкручивать, где-то одновременно осторожно отпуская. Но в этой новой, с позволения сказать, мелодии с первых же шагов новой власти звучала сплошная фальшь, дисгармония, а то и просто молотком по роялю. Что-то нехорошее, сатанинское, начиная с кровавой отметины на темени генсека, главного дирижёра. Обрушившиеся вдруг серии аварий и катаклизмов, сбывающиеся библейские пророчества и, конечно же, первые аккорды новой власти — сплошные беспросветные провалы. Всё не туда, катастрофы с бесконечным продолжением. Она не могла бы назвать ни одной верной ноты — из двух зол всегда выбиралось большее, а чаще — оба. Менялись лидеры, власти, оппозиция, но к лучшему ничего не менялось. Вернее, получалось со знаком минус, всё было нелепо, вредно, беспомощно; не так, не то, не туда, ни к чему… Всё не удавалось. Ну хотя бы по теории вероятности хоть что-то должно было получиться — ан нет. Злобный целенаправленный развал, иначе не объяснишь, удушение, чтобы потом разорвать и сожрать. Когти хищника в беспомощно распростертом теле страны…

В августе 91-го она было обрадовалась — спасена Россия, одумались! А потом в бессильном отчаянии смотрела «Лебединое озеро», на пьяную массовку на московских улицах, на трясущиеся руки «заговорщиков» и тонула во лжи, которая, всё более наглея, наконец, восторжествовала. И более не заботясь о правдоподобии, завопила о своей «полной и окончательной».

Победный танец чёрного лебедя-оборотня… Через несколько лет он повторится, уже не на сцене. Поразительно похожая на Одетту Одиллия сеяла повсюду разрушение и смерть.

Мистически-ритуальный характер происходящего особенно потрясал — странные убийства и самоубийства, совпадение переворотов с церковными датами, массовое обретение мощей, тайные посиделки на далёкой Мальте… Бушующий океан, масонский орден, продолжатель великого дела партии с кровавой отметиной — рядом с масонами… И дьявольский коктейль всеобщего оцепенения, безразличия, властолюбия и алчности…

Ещё совсем недавно слова Валентина Распутина о возможности выхода Российской Федерации из состава Союза вызвали хохот, как нечто парадоксально-нелепое, более-менее удачная шутка. Но вот уже Верховный Совет, стоя, аплодирует собственному практически единогласному решению о российском суверенитете, не врубаясь, что проголосовали об отделении головы от тела.

— Белены они объелись в своём буфете!.. — в сердцах вырвав из штепселя вилку телевизора, Иоанна выскочила на улицу, где прогуливались местные бабки, обсуждая последнюю серию то ли Барбары, то ли Изауры. Всякие на высшем уровне заседания, судьбоносные решения, суверенитеты и участь отечества им были до фонаря. Напрасно Иоанна орала про неизбежный распад страны, в результате чего их Лужино потребует отделения от Московской области, заведет собственную валюту и армию. Что русских теперь будут отовсюду гнать. Что наши предки веками собирали земли, поливая их потом и кровью, что единственная наша возможность выжить — быть вместе. Что всё развалится и что этого не должно быть, потому что не должно быть никогда… Бабки лишь кивали вежливо, а сами думали про пенсии, привезут ли навоз из ближайшего совхоза — кому и почём, и кто это сейчас идет от станции — не клавкин ли парень? «Так ведь, его в армию забрали?» «Ничего не забрали, Клавка справку достала, она рожна достанет»… «Ой, девочки, опаздываем!» И разбежались к своим Изаурам, Барбарам и донам Фернандасам.

Спустя несколько лет в Грозном после бомбёжки откопают женщину. Первое, что она спросит — не о судьбе других членов семьи, а чем окончилась очередная серия…

Самое трудное для Иоанны было свыкнуться с этой новой реальностью, вернее, ирреальностью, где всё, к чему ни прикасались новые правители, оборачивалось распадом и кровью; к этим апокалипсам в отдельно взятой стране, многосерийным ужастикам. То ли коллективное безумие, то ли атрофия. Как в фантастической повести, которую она когда-то написала о землянах, попавших на другую планету, где атмосфера убивала чувства, делая из людей нечто среднее между роботом и животным. И только двое с иммунитетом, Он и Она — среди живых мертвецов. Могла ли Иоанна тогда подумать, что такое случится с ней? Зомбирование? Зловещая роль СМИ, особенно Останкинской иглы? Козни «масонов»? Неужели это внезапное разрушение внешних барьеров, эти папуасские товары, лживые дешёвые байки по ящику лишили в одночасье вроде бы, как она привыкла думать, великий народ с великими духовными традициями разума и человеческого облика? Хотя бы сработал инстинкт самосохранения! Всё это ужасающе напоминало коллективное самоубийство, массовый выброс китов на берег.

Её тоже поначалу охмурил бывший свердловский секретарь своими поездками на трамвае в районную поликлинику, но Иоанна быстро разобралась, что к чему. Народ же, как и полагается запрограммированному на самоубийство, снова и снова выбрасывался на берег, где этот ошалевший от фортуны и власти, спившийся пожилой ребёнок дурил, куражился и ломал всё, что попадалось под его беспалую руку — судьбы, законы, жизни, границы страны с её обезумевшими жителями… Ну простой народ — пусть, — в Евангелии народ назван стадом, нуждающемся в добром пастыре. Народ просто сорвался с цепи. У чукчей, например, вместо слова «свобода» употребляют «сорвавшийся с цепи». Когда «сорвавшийся с цепи», с ошалелым лаем носящийся по прежде недоступным просторам, чужим дворам и сучкам Анчар осознает свою беду? Когда захочет есть, или получит удар палкой? Потеряется, а, решив вернуться, обнаружит хозяйские ворота закрытыми, а будку занятой другим псом? Или вообще пепелище? Или попадёт под машину, то бишь под колесо истории?

Их удалось купить дешёвым тряпьём, правом тявкать на кого вздумается и когда угодно, шляться, где угодно, и трахаться с кем угодно после семидесяти лет поста по-советски: отдавай все силы на благо Родины и общества… Личное обогащение и вещизм — недостойные пережитки прошлого… «Сам погибай, а товарища выручай», «хлеба горбушку, и ту пополам», будь скромен в быту, верен жене, подавай хороший пример детям. «Будут внуки потом, всё опять повторится сначала»… Всякие там диспуты о девичьей чести, может ли девочка дружить с мальчиком? Обсуждение аморалок на партбюро и комсомольских собраниях. Слушали — постановили: вернуться в семью… Смешно вспоминать? А как же в Библии насчет «соблазняющего ока», которое лучше вырвать? Тоже, вроде бы, не очень гуманно! А тут тебе как снег на голову, и «Эмманюэль» по ящику, и эротический массаж на дому и киви, Канары — пусть не по средствам, но ведь в принципе можно! Гуляй, Анчар, никаких цепей, всё дозволено. Что там Сочи, Ялта и Гагры с профпутевками, комнатами для дикарей рубль койка, с мандаринами и фейхоа по два рубля кило… Ату её, власть! Ещё вновь работать заставят на благо любимой Родины!.. Ату её, Родину! Кому она вообще нужна? Даёшь Америку! Вот, как мечтал когда-то Смердяков, «завоевала бы умная нация глупую», и победили бы нас немцы в 41-м, — жили бы сейчас, как в Америке… Будем у Запада прислугой, шлюхами, челноками — зато свободны!

«Никакие вы не свободные, а «отвязавшиеся»! — хотелось крикнуть глупому соблазнённому народу и особенно тем из бывшего её круга, кого она так хорошо знала, — с какой злобой они теперь кусали и грызли когда-то кормившую их руку, которую прежде так подобострастно лизали!

Участвовать в изощрённом обманном ограблении ближних в обмен на подачки с барского стола… «Зато я могу теперь поехать в Париж…» — как сказал один бывший «совестью нации» бард.

Топтать покойников и идеалы, традиции многовековой российской культуры, которым когда-то поклонялись и учили поклоняться народ. Выплёскивать в новых книжках и фильмах — отстойники собственной души. Будто вся их с Денисом многосерийная нечисть, недобитая Корчагиным-Кольчугиным попёрла из подполья, заследив всю страну кроваво-чёрными следами…

И это всё, что вы хотели сказать? Вы перекусаете прежних хозяев, прохожих и друг друга, затопчете и загадите все вокруг, перетрахаете таких же сорвавшихся шавок, а потом поползёте на брюхе к новым барам в новое рабство за миску похлёбки и кость. И будете брехать на кого велят — вот и вся ваша свобода!

«Он знал, что поднимется в России лакей в час великой опасности для нашей Родины и скажет: «Я всю Россию ненавижу». В 12-м году было великое нашествие императора Наполеона французского первого, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки». /Ф. Достоевский/ Иоанна стала выписывать газеты, слушать «Свободу» и новости по ящику, надеясь, что вот-вот что-то случится, изменится по всем законам здравого смысла. Народ очухается, выйдет на улицы, прогонит, сметёт…

Но ничего не случалось, разве что хужело день ото дня, развал давно переступил все мыслимые пределы. Невинные мальчики, открывшие первое частное кафе на Кропоткинской, первые фермеры, партийный миллионер Артём Тарасов, заплативший три миллиона членских взносов — давно ли все ахали по этому поводу, давно ли шла антиалкогольная кампания и жёны молились на портреты Горбачёва? И вот они же продают у метро низкопробную водку и сигареты, Тарасовы и частные кафе плодятся в геометрической прогрессии, а «слуги народа» публично сжигают партбилеты.

«Никто не ищи своего, но каждый пользы другого». /1 Кор. 10:24/ «Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков». /1Кор. 7:23/.

«Случилось страшное», — как утверждала популярная реклама. Знакомый незыблемый мир, в чём-то смешной, показушный, условный, в чем-то, может, и дурной, но в котором и ляпы, и недостатки были «наши», не вызывающие глубинного протеста, вдруг закачался, стал расползаться, а на смену пришло нечто инородное, совершенно чуждое, отторгаемое. Происходящее было невозможно, немыслимо. Это был конец света.

Ганя, к которому она кидалась за разъяснениями и утешениями — снова превратился в диссидента и теперь пугал прихожан мрачными проповедями о нашествии темных сил на Россию, которую вновь распинают, и это только начало. Распинают святую Русь — да, не удивляйтесь мол, Русь советская была преемницей Святой Руси при всех злодеяниях власти, ибо удавалось держать народ в рамках заповедей. А за убийства священников и разрушение храмов ответят вожди, у которых народ был в послушании. Да, государство исповедывало атеизм, это его грех, но что касается народа — он хоть был невоцерковлён и лишён церковных таинств, но душа народная со всеми предрассудками, дуростью, суевериями была по-детски чиста и открыта вере, добру и любви. Бог жил в душах — об этом говорят плоды народного древа — самоотверженный патриотизм — и в войну, и во время восстановления разрушенного хозяйства, в чистоте семейных и дружеских отношений, в бескорыстии и нестяжании… Да, вслух о вере не говорилось, но «по плодам их узнаете их». Бог победно прорвал бесовские, атеистические преграды и пророс в душах советских людей их добрыми деяниями…

— А вы, так часто произносящие ныне имя Господне? — обличал отец Андрей — требующие от нас, пастырей, благословлять торжища, пиры, банки? Ваши деньги пахнут кровью вдов и сирот, ограбленного народа, убитых в братоубийственных раздорах жителей когда-то великой страны — престола Господня! Вы жертвуете на храмы, но разве не знаете, что Господь не примет неправедной жертвы? Вспомните Каина… Не обольщайтесь — нельзя одновременно служить Богу и Мамоне. Вы захотели быть князьями и позволили разодрать на части собственную страну, предав дело Сергия Радонежского и других святых. Вы захватили народное достояние, нажитое совместным самоотверженным трудом ваших отцов и дедов… Вы развращаете женщин, девушек, детей, забыв, что сугубое горе тем, от кого исходят соблазны. Вы радуетесь возможности творить грех. Оковы пали, долой их! Ваше благочестие, ваша готовность служить Христову делу были лицемерием, фарисейством.

— Вот вы скажете, как же так, священник взял под защиту безбожную власть!.. Ну, во-первых. Богу — Богово, а кесарю — кесарево… Да, церковь была отделена от государства, активным верующим было нелегко. Мы всё это на себе испытали. Но мы ходили в храм, причащали даже комсомольцев и членов партии. Хоть кого-то из вас заставляли отречься от Христа? Или государство вмешивалось в церковные каноны, в постановления соборов, учение наших святых отцов? А сейчас зарубежные секты хлынули потоком, не чаем, как отбиться… Священников на все модные тусовки тащат как свадебных генералов… По ящику колдуны, астрологи, экстрасенсы всевозможные — и все вроде бы с крестами, и все вроде бы от Бога… Серой попахивает ваша свобода, дети мои!

Да, мы жили за оградой, но, как сказал философ: «приказывают тому, кто не может повиноваться самому себе». Господь нам дал всё необходимое. Да, мы жили без роскоши, но разве излишки — не грех?.. Да, у нас были жесткие порядки в отношении тунеядцев, бездельников — так про то ещё апостолом Павлом сказано: «Кто не работает, тот не ест». В отношении прав так называемых сексуальных меньшинств, — так это Господь определил как страшный содомский грех, за который вообще сожжены два города. Наркоманы, блудники, расхитители — насчёт всех этих грехов в Библии — самые жёсткие определения. «Демократия — в аду, а на Небе Царство», — сказал Иоанн Кронштадтский. Христос был отдан на распятие демократическим путём — так решило большинство. Так вот, мы, православные, должны были бы ожидать от нового кесаря, кроме возможности нести Слово Божие в каждый уголок страны и восстановления храмов, более строгого ограждения общества от лукавого… А свободы сексменьшинствам пусть требуют служители иного ведомства, имя им легион! Так нет же — вы, воины Неба, радуетесь вакханалии!

— Господь дал нам защиту в лице государства. Учёба — бесплатно, многим — даром квартиры, возможность нормального достойного труда и отдыха. Хотя уже тогда, конечно, процветало всякое жулье от номенклатуры и прочей элиты — вот с чем вы должны были бороться, а не сажать эту шушеру на трон с правами неограниченной власти! Вы ненавидели номенклатуру за спецпайки, а нынешним прощаете спецдворцы. Видимо потому, что они отпустили и ваш поводок. Но у вас-то он должен быть внутренним! Да истинные коммунисты своими привилегиями и не пользовались, они работали сутками, в партию отбирали лучших, нравственных, трудоспособных, талантливых… Хотя были, конечно, карьеристы, но у большинства благами пользовалась лишь многочисленная родня с маникюршами и портнихами. Да и то это приняло характер серьёзного заболевания, когда была подорвана идеология, по сути, антихищническая. У наших отцов и дедов, настоящих коммунистов, была одна привилегия — первыми в бой, на стройку, туда, где труднее. Это не агитка с митинга красно-коричневых, у меня отец был в Сибири секретарём обкома, и я знаю, какие люди тогда двигали горы.

Господь даровал нам выстоять против фашизма, восстановить разрушенную страну — это сделали те, кого вы теперь топчете! Всё нам было даровано — мир, достаток, с голоду никто не умирал, на помойках не рылся. И лечили, и всякие путёвки… профилактории, детсады, пионерлагеря, — забыли? Туберкулёз, бездомность детская, проституция, наркомания — об этом при коммунистах слыхом не слыхали, а это дорогого стоит! И в храмы мы с вами ходили, хоть и были ограничения. Но тем больше венец претерпевшим скорби и гонения за веру… «Поживём во всяком благочестии и чистоте…» — молились мы, и Господь давал!

Мы жили в великой стране с православными традициями, в мире и согласии друг с другом. Конечно, всякое бывало, но ведь то была первая серьёзная попытка общества, — подчеркиваю — общества, а не отдельных религиозных общин! — противостоять падшей природе человека! Нас упрекают, что мы жили, будто Бога нет… Неправда! Мы жили, будто дьявола нет, будто мы можем в безопасности «жизнь красивую прожить» и шагать рука об руку в светлое будущее. И никто не будет нас искушать эгоизмом, жадностью, завистью, никто не будет нашёптывать: «съешь, не умрёшь»… Если бы не было дьявола, мы, возможно, и притопали бы в свой коммунизм, но он есть, дьявол. Он был тут как тут и одолел нас постепенно, а мы не призывали в помощь Господа, хоть «сей род одолевается лишь постом и молитвой» Как ни парадоксально, безбожное вроде бы государство заставляло нас жить по заповедям, проповедовало, что нет больше подвига, кто положит жизнь за други своя, «что хлеба горбушку и ту пополам»… А раз для людей, то и для Бога, ибо «кто их накормит, приютит, окажет милосердие, тот Мне помог». Вспомните притчу о Страшном Суде… Господь будет судить нас по делам милосердия, по отношению к ближнему, а не по тому, сколь часто ты повторяешь: «Господи, Господи».

— Не собирай себе тленных сокровищ на земле, но нетленные, на Небе — сказал Господь. Власть запрещала нам стяжать лишнее, особенно за счёт других и неправедным путём. Прудон сказал, что всякая собственность — кража. Вспомните: «Отойдите от меня, делающие беззаконие». Разве вам запрещала власть творить добро, жить скромно, честно, нравственно? Сейчас ваша свобода — не стремление жить по-Божьи, нет. Вы лукавите, вы хотите свободы непотребства.

Вы хотите пировать, когда у ног ваших сидит обобранный нищий народ. Вспомните — только за этот грех богач был низвергнут в ад, хотя наверняка тоже верил в Бога. А нищий Лазарь попал в рай. Кстати, про его веру тоже ничего не сказано. Один — сидящий в лохмотьях и другой — пирующий — только за это приговор вечной смерти. Ибо нельзя пировать, когда кому-то рядом плохо! Такая душа отторгается Светом, ибо она тьма.

Да, говорю я вам сегодня — мне, конечно, жаль нищих, обобранных и роющихся в помойках, но мне куда больше жаль вас, дети мои, богатых! Ибо обиженные получат награду свою, а обижающих и соблазняющих отвергнет Небо… И себя мне жаль, вашего пастыря, который отвечает за вас перед Небом.

Поэтому я за ту власть, которая помогала бы мне вас спасти и сохранить, как велел Господь, а не расставляла бы повсюду смертельные сатанинские ловушки, пробуждая самые тёмные звериные инстинкты. Даже в священники гомосексуалистов уже прочат, кричат о «правах человека»… А где тогда наши права, где защита самых основ нашей веры от сатанинских нововведений? Советская власть на каком-то этапе если и попускала бесноватым богоборцам крушить иконы и храмы, то, слава Богу, не лезла в основу основ православной этики со своими новшествами, что куда страшнее. В последнем мы уже скоро убедимся… И давайте подумаем, кто лучше — кесарь, который в силу своей должности вынужден проливать кровь, нарушать заповеди, хитрить, лгать, неважно даже из добрых или злых побуждений… Так вот, что лучше — чтоб этот кесарь никогда не появлялся прилюдно перед народом в храме, прося благословение у Высшего духовенства «на работу жаркую, на дела кровавые»? Осуществляя своё право на исповедь тайно, или даже просто в сердце своём израненном, ибо такая кровавая ноша непосильна для любого человеческого существа — пусть даже в сердце своём повинится Богу?.. — Или пусть этот кесарь принародно с телетрансляцией будет просить и получать у церкви добро на продолжение своей деятельности? Думайте, не страшный ли это соблазн для прихожан — освящение церковью не слишком, мягко скажем, праведных дел? Бог, как известно, поругаем не бывает, но как насчёт духовенства?

Такие случаи уже известны, приходит на память семнадцатый год, когда народ говорил: «До Бога высоко, до царя далеко» и «Никто не даст нам избавленья»… Так не должно быть, я глубоко в этом убеждён. Это я по поводу обвинения в адрес советской власти, особенно в кроваво-ассенизаторские периоды борьбы с врагами, что она не сближалась с церковью…

Так что свобода мальчишек продавать сигареты или бензин вместо того, чтобы ходить в школу, сомнительна. И я, ваш пастырь, буду за такую власть, которая если и не будет помогать мне пасти овец, то хотя бы не сделает из них волков. Жаль вас, дети мои, так рвущихся открывать кафе, фирмы и банки. Да, представьте себе, я за такой порядок, где не будет богатых, ибо мало кто использует данное Богом богатство, как завещано: оно, как правило, развращает и губит душу. Начинаются зависть, гнев, злоба, разборки, кровь, убийства, революции, а тут уж и бедным спасения не видать.

А национальные «суверенитеты»? Всё это грех идолопоклонства. Я понимаю стремление исповедывать свою веру, развивать национальную культуру, язык. Но свои армии! Эти царьки, готовые отделить руку от тела во имя получения личной власти и прибыли… Нет, лучше уж дружба в тюрьме, чем война на воле. Царьки нынче множатся как мухи. И всё себе хапают, начинаются разборки между собой, льётся кровь, «у холопов чубы трещат». И зарубежные болельщики тут как тут, им наши раздрай и слабость ох как кстати, ибо «разделяй и властвуй»… И о такой «свободе» вы просите Бога? Разве не догадываетесь, чем это кончится? Или ослепли, не понимаете, кто тут «правит бал»? Воистину, когда Господь хочет наказать, лишает разума. Вы имели возможность ходить в храм и причащаться, причащали детей и были за них спокойны. Да, вас могли за веру исключить из партии, иногда попросить с ответственной идеологической работы, исключить из комсомола, но разве это столь уж важно? Разве нас при Брежневе убивали за веру, как когда-то мучеников? Нет, Господь нас хранил в бесконечном Своём милосердии, и Церковь Православная молитвенно благодарила Его за это. Каких таких «прав человека» нам не хватало, где о них сказано в Библии? Свободы для «голубых», хищников, идолослужителей, блудников, наркоманов нам не хватало? Таковые Царство Божие не наследуют, забывших отсылаю к шестой главе Первого послания к Коринфянам.

Неужели в конце двадцатого века вы, дети Христовы, читавшие не только Пушкина, Гоголя, Достоевского, но и имевшие доступ к святоотеческой литературе, к русским религиозным философам так называемого серебряного века, — неужели вас ещё надо учить, что не свободы похотей, а свободы от похотей ждёт от нас Господь?

Как в Гоголевском «Вие» рвётся в наши души всякая нечисть. Та власть запирала двери, эта — распахивает.

Жизнь земная — пребывание в камере смертников. Добиваться помилования для новой жизни или развлекаться в ожидании казни — вот наш выбор.

— Я имею право так говорить, я прошёл весь ад земных «радостей» — И роптал, что мне не давали свободы безумствовать. Пока не подошел к черте…

Отец Андрей предрекал страшные испытания «сорвавшейся с цепи» стране, неблагодарным народам, не сумевшим ценить щедрые дары и милости Творца и впавшим в безумие. Рекомендовал выкинуть телевизор или смотреть только новости и научно-популярные передачи, а ходящих к экстрасенсам предупредил, что не допустит к причастию. Он не благословлял отдавать деньги в рост — не только во всякие «Тибеты» и МММ, но и в обычные «надёжные» банки, спекулировать ваучерами. Привечал лишь производителей товаров. Но такие быстро прогорали.

Ганина паства редела. Теперь прямо из храма, с исповеди, спешили на фирму. Приезжали на иномарках, в дорогих шубах и с мобильными телефонами, которые поднимали писк прямо во время службы.

«Батюшка, так ведь работа, иначе не получается…» Выходили часто зарёванными. «Посмотри, — распекал отец Андрей, — У Натальи дети в драных ботинках, вон ноги мокрые… Перед кем ты красуешься, побойся Бога, ведь отнимется всё в одночасье»… Дамы шморгали носами и жертвовали «для Наташи» скомканные денежные купюры, наверняка думая про себя, что лучше б шли Наташины ребята торговать ну не водкой и куревом, так бензином. И никаких проблем… А потом и вовсе многие дамы перестали приходить. И Наташа не ходила, вросла в рынок и моталась в Турцию за куртками.

— Вы лукавите, — повторял отец Андрей, — Вы ополчились на коммунизм не из-за его якобы безбожия, не из-за репрессий — крови прольётся и уже льётся неизмеримо больше… Вы жаждете воли своим непотребствам, которые сдерживала советская власть. «Все за одного, один за всех», — это не какая-то там «совковая» этика, это вторая новозаветная заповедь о любви к ближнему. Вся наша нынешняя жизнь — против этой заповеди, сам принцип конкуренции ей в корне противоречит…

Так повелось со времён первых христиан — они со своей проповедью были как бельмо на глазу у лежащего во зле мира…

— Да, сейчас можно проповедовать, распространять и печатать религиозную литературу, но много вы теперь проповедуете и распространяете? Когда ездили в последний раз в монастырь, как бывало прежде? Даже к преподобному Сергию, не говоря уже о Валааме? В Вавилон вы теперь ездите, господа.

«Чтут меня языком; усердие же их далеко отстоит от меня», «Поедают дамы вдов и лицемерно долго молятся, примут тем большее осуждение».

Ганя пророчествовал в начале перестройки, что власть грядет хуже некуда. Пребывающей в переетроечной эйфории пастве это не слишком нравилось, а после августа 91-го перестало нравиться и кое-кому из церковного начальства.

ПРЕДДВЕРИЕ

СТАРЫЕ И НОВЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

Соборность — совокупность личных совестей. Коллективизм — одна коллективная совесть, которая всё-таки лучше, чем коллективное или индивидуальное изживание совести. Не говоря уже о коллективной бессовестности.

Центр совести — в личности, понятие «советский человек» куда богаче, чем «татарин», «казах» или «эстонец». Национализм — языческого происхождения, а коммунизм — христианского. Великая советская культура с многоцветьем разных наций и узкая местечковость национальной культуры… Через идолопоклонство национализма лечится комплекс неполноценности маленького человека. Но национализм — тупик, ибо ценность нации может существовать по Замыслу лишь в контексте Целого. То есть лёгкие, рука или печень с их уникальными специфическими функциям вне Целого теряют всякий смысл. Поэтому «национальный вопрос» не может быть разрешен. Православие — религия универсальная, а не национальная, как само учение Христа. Ближний — тот, кто в данный момент нуждается в твоей помощи, независимо от национальности. /Притча о добром самарянине/.

Только Божье можно в объективном мире объявить священным. Поэтому утопия священной монархии, теократического государства — отдание кесарева Богу. Равно как и обожествление идеи нации, пролетариата и т. д.

В Вампирии хищников несовершенный сильный всегда довлеет над слабым, и поэтому отрицание необходимости изменения такого миропорядка — поддержка зла. Но и коммунизм нельзя построить из-за несовершенства людей. Значит, необходимо искать третий путь.

«Подлинно человеческое, человечное общество есть общество братское, в нём не может быть классового иерархизма, в нём по-другому будут определяться различия людей, в нём лучшие, качественно высшие будут определяться не правами, а обязанностями, долгом». /Н. Бердяев / «Больший из вас да будет вам слуга»./ Мф. 23:11/ «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей; Ибо всё, что в мире: похоть плоти; похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира (сего).

И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек». /1-е Иоан. 2:15–17/.

«Любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою: и мы должны полагать души свои за братьев.

А кто имеет достаток в мире, но видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце своё, — как пребывает в там Любовь Божия?

Дети мои! станем любить не словом или языком, но делом и истиною.

И вот, по чему узнаем, что мы от истины, и успокаиваем пред Ним сердца наши; Ибо, если сердце (наше) осуждает нас, то кольми паче Бог, потому что Бог больше сердца нашего и знает всё.

Возлюбленные! если сердце наше не осуждает нас, то мы имеем дерзновение к Богу». /1-е Иоан. 3:16–21/ Каждое слово этого послания апостола Иоанна осуждает Вампирию. Осуждение сердца… Лучшие люди России криком кричали более сотни лет при полном молчании церкви о жестокости и несправедливости окружающего мира. Что вынудило их искать истину вне храма.

Советские люди имели «дерзновение к Богу», пусть «неведомому», ибо сердца не осуждали их, стоящих на Пути.

Тот, кто живет в добровольном соответствии со вписанным в сердце Законом /совестью/, не делая над собой усилия — естественно, как дышит, — тот СВОБОДЕН. Внешне рабье советское государство давало свободу внутреннюю. В Вампирии свобода личности состояться по Замыслу Божьему ограничена прежде всего необходимостью «сколотить состояние», затем гипертрофированным потреблением» — соответственно «положению в обществе», искусственно подогреваемым рекламой, в том числе и «маркетингом греха». Здесь — власть конечного, потенциальное рабство у «смерти второй».

Рабы Истины свободны относительно, они в послушании. Лишь святые — свободные, преображённые Светом сыны уже на земле.

«Познай Истину, и Она сделает тебя свободным». Конец мира — это Суд. Его боятся и рабы, и господа, все, кроме свободных…

Личность первичнее бытия. Освободитель явился в мир не как власть, а как распятая любовь.

Бог — освободитель, а не властелин. Принц спящего царства, заключённой в тереме невесты своей. Но, чтобы он мог свершить их пробуждение и освобождение — она должна полюбить принца. Хотя бы захотеть любви и свободы. «Верую, Господи, помоги моему неверию…» что означает: «Люблю тебя. Господи, помоги моей нелюбви, омертвелости, холодности…» Бог тоскует по ответной любви заколдованной князем тьмы души человеческой, ждёт от неё духовного подвига — продвижения навстречу…

«Царство Божие внутри вас есть», — то есть обоюдное сближение Бога и человека, жизнь по-Божьи — вот единственный путь к освобождению от плена у злого мира, от собственных сна дремучего и мёртвости, которые святой Григорий Нисский назвал «Мёртвой жизнью» /некросбиос/, существованием на биологическом уровне.

«Миссия позорно провалена. В прожитой жизни душа беспробудно храпела».

Просто бегство из мира внешней суеты во внутреннюю пустоту и спячку — скорее, модель ада, которую постепенно заполняют силы тьмы.

Бог сотворил каждую личность свободной, отпавшие от Него оказались во «тьме внешней». Бог находится ВНУТРИ души, а не извне, страдая с каждым, кто Его призывает. Укрепляя и спасая. О чём свидетельствует мученический подвиг святых.

«Русская способность — незримо возрождаться в зримом умирании, да славится в нас воскресение Христово!» /И. Ильин/ «Службу преврати в служение, работу — в творчество, интерес — во вдохновение. «Дела» освяти духом. Дела, заботы возвысить до замысла, жизнь освятить идеей, или, что то же самое, ввести себя в предметную ткань дела Божия на земле» /Революция сознания/.

Убийство Раскольниковым старухи-процентщицы — направлено не на само ЗЛО, а на следствие ЗЛА. Обычно дурные люди — лишь следствие болезни общества, где внутренний вирус первородного греха, попадая в благоприятные условия Вампирии, начинает усиленно размножаться. Воинство Неба не может отменить первородный грех, но обязано бороться за максимально неблагоприятное для его разрастания общественное устройство. При котором было бы исключено появление и таких старух, и нищих-студентов, и президентов-самодуров и генсеков-оборотней.

Следует ли насильственно изменить МИРОПОРЯДОК, плодящий старух-процентщиц, и жаждущих их убить нищих-студентов? — вот как правомерно ставить с вопрос.

Дело Христово — СПАСЕНИЕ. Он — СПАСИТЕЛЬ. Нисхождение Высшего к низшему. Неба на землю, тем исполняющее Замысел. ВОСХОЖДЕНИЕ через НИСХОЖДЕНИЕ.

Больший служит меньшему.

И послушание Воле Отца /Замыслу/ до последнего вздоха. Верность Замыслу — суть учения Христова, ибо оно — в тайне Его личности: /Я — Путь, Истина и Жизнь/. Послушание Отцу до последней капли крови, ибо Бог не может ошибаться. И спасение мира, восхождение к Отцу через НИСХОЖДЕНИЕ — служение «малым сим».

Представьте себе, что каждая клетка тела конкурирует с другими. Или рука с ногой, один глаз с другим за выживаемость, за блага в снабжении?

Именно в этом искажение Замысла падшей цивилизацией, которое должна преодолеть РЕВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ. Нельзя ставить грех, сеющий смерть и разобщение, локомотивом так называемого «прогресса». Конкуренция ведёт к заболеванию и гибели Целого, при ней каждый — потенциальная жертва или вампир. Или ты, или тебя.

Господь дал российским народам эту великую, огромную и прекрасную землю по молитвам предков — христиан, мусульман, иудеев, буддистов, язычников… Все они хотели достойной чистой жизни и просили Иисуса Христа, Аллаха, Иегову или просто «неведомого Бога» уберечь тело для земной жизни и душу для вечности. Дал всем народам вместе, заповедал беречь и хранить, жить дружно — единой семьёй под крылом православной Руси. Помогал одолевать внутреннего и внешнего врага и каждый раз воскресать из пепла ещё более сильной и могучей. Не случайно страну называли «Святой Русью», «Третьим Римом». Поэт Рильке сказал, что «Россия единственная страна, граничащая с Богом».

Народы Великой России были призваны Божьим Замыслом противостоять апокалиптической «вавилонской блуднице», «Вавилон» — собирательный образ мирового зла, торгашеского, ростовщического, растленного и роскошного сборища всех пороков, противных Богу и его законам.

«Изнеженного, живущего беспечно»… Это, по толкованию лопухинской Библии, общество безудержного потребления, неудержимого распутства, гордого упоения собственной роскошью и богатством. Презревшего все повеления Божии об умеренной, достойной, целомудренной, милосердной к ближним и благодарной Богу жизни. Боговраждебного и развращающего другие народы.

«С ней блудодействовали цари земные и вином её блудодеяния упивались живущие на земле». Блудница — «в пустыне», что в религиозно-нравственном смысле означает полную богооставленность за её злодеяния. Духовную смерть. «Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным».

«Жена эта сидит на Звере», то есть драконе, дьяволе, который был скован, побеждён Христом, но снова выйдет из бездны в последние времена.

«Воды, которые ты видел, где сидит блудница, суть люди и народы, и племена и языки. Восьмое последнее царство — антихриста, последнее, обречённое на погибель».

«И десять рогов, которые ты видел, суть десять царей, которые ещё не получили царства, но примут власть со зверем, как цари, на один час».

Это — пророчество о всемирном правительстве.

Не дай Бог России стать одним из «рогов зверя»…

Служить своему богатству, равно как и служить чужому, чужим страстям и похотям, потратить на это бесценный дар жизни — это ли не кощунство со стороны детей Неба, «купленных дорогой ценой»?

Мы каемся, исповедуем свои излишества и страсти, как грехи перед Богом, но ревностно служим целым отраслям «темного царства» новоявленных нуворишей. Для нас даже престижно работать в их типографиях, где печатается порнопродукция, сроить им дворцы и казино, шить их блудницам прикольные шубы за счет тысячи ограбленных «лазарей»… Для вас грех самому украсть булку, но не грех помогать разворовывать страну, жизни, судьбы…

Большинство советских людей уживалось с советской властью, ибо властью были «охранники», думающие о безопасности государства, о хозяйственных и прочих неотложных делах, взявшие на себя материальную сторону бытия. Иногда бездарно, глупо, наивно, порой и приворовывая, порой излишне опекая, наказывая, «закручивая гайки». Но они оберегали худо-бедно народ от всяких внутренних и внешних бед, а не «резали и стригли», подобно нынешним.

Была и определённая мещанская прослойка Смердяковых, с первых же шагов советской власти — да она и до революции была в России /вспомним классику/: рвущаяся в объятия Вавилонской блудницы, а пока до поры до времени притворяясь — самыми что ни на есть «правоверными», чтобы не отпасть от кормушки. Эта «прослойка» и явилась идейной вдохновительницей Вампирии, посадив на трон упырей.

Равнодушные к поискам истины эстеты — душевные, а не духовные. Их интересовало не «Что?», а «Как?» И, разумеется, гонорар.

Советские люди подсознательно понимали необходимость некоторого над собой насилия со стороны государства, «твёрдой руки», цементирующей общество, превращающей его в единый организм согласно Замыслу.

СВОБОДА — в верном направлении духа человека, — ввысь. Подлинная революция — освобождение ДУХА, а не тела, не телесных и душевных страстей. Внутреннее рабство гораздо страшнее внешнего — когда освобождённые бесчинствующие страсти пленяют дух.

* * *

Страх Жизни /подлинного бытия/; страх смерти — /небытия/. А между ними — царство обыденности. У «рождённых свыше» — ужас именно перед «обыденностью».

Правомерен ли выбор государства СПАСАЮЩЕГО, А НЕ ГОСУДАРСТВА УТОПЛЯЮЩЕГО? Оборудованного хотя бы спасательными лодками и табличками «за буйки не заплывать!», а не штатными русалками, которые «защекочут до икоты и на дно уволокут»?

Исторический патриотизм утверждается на одинаковом подчинении всех социальных групп народа идее государства, как дела Божьего. Он предполагает родину-мать, которая не знает различия сынов и пасынков; он предполагает отчизну-семью, где все люди-братья, отличающиеся между собой лишь природными дарованиями и личными заслугами, понимаемыми, как долг.

* * *

«Некоторые ещё и сами не сознают, кто они в действительности, им ничего пока ещё не ясно. А вокруг Хрущёва объединилась вся верхушка. Вся верхушка. Насколько требовала революция в наших условиях более глубокой, более деятельной работы и преодоления ещё многих таких вещей, которые как будто уже ясны! А оказывается, ан нет. Даже для людей, которые как будто проверены уже, и то не достаточно. Настолько глубоко ушла революция и настолько не сразу она всё это показывает. Нет документов, статей, выступлений открытых, но Сталин всё это учитывал и, конечно, не без нарушений формальной демократии проходила эта политика 30-40-х годов, вплоть до 50-х. Тут, конечно, была крепкая рука и без этого мы бы не могли выдержать. Поскольку был такой авторитет у Сталина, он, безусловно, признавался и в партии, и в народе. Конечно, не все формальности нужны были, не всегда они проводились, но несмотря на это, лучшего-то, более демократического пути нельзя было избрать, иначе мы были бы ещё в более трудных условиях. Благодаря авторитету Сталина в этот период многое держалось крепко даже там, где были очень слабые люди, где были ненадёжные люди, — только потому что побаивались…» /Молотов — Чуев/

«Хрущёв в душе был противником Сталина. Сталин — всё и вся, а в душе другое. Личное озлобление его на любые шаги толкает. Озлобление на Сталина за то, что его сын попал в такое положение, что его расстреляли фактически. После такого озлобления он на всё идёт, только бы запачкать имя Сталина.

— Никита от сына отказался, да?

— Да.

— У него сын был вроде изменника. Это тоже о нём говорит. Хорош политический деятель, у которого даже сын и тот…

— Сталин сына его не хотел помиловать. Хрущёв лично ненавидел Сталина. Это добавилось. Но не это главное. Он не революционер. В 1918 году только в партию вступил — такой активный! Простые рабочие были в партии. Какой же это лидер партии у нас оказался! Это абсурд. Абсурд». /М. — Ч/

* * *

В день, когда было объявлено о ликвидации СССР и спущен красный флаг над Кремлём, Иоанна уверовала окончательно в правильность ганиного утверждения насчёт зловеще-мистической сущности происходящего. Ее великую Родину распинали те, кто ещё вчера кричал «Осанна!», и безмолвствовал народ, и пилаты умывали руки… Начался многосерийный страшный сон, где всё было не так, всё распадалось, дробилось, где любое сопротивление и протест умирали, едва возникнув, а зло было бессмертно. Российский ужастик. Повзрослевшие советские мальчики и девочки с такими хорошими добрыми лицами, мыслями, поступками — о, Иоанна умилилась, когда одна женщина заявила, что «у нас секса нет». А другая на выставке-продаже шуб отмахнулась равнодушно — мол, ни к чему нам это баловство, было б побольше товаров практичных и дешёвых. А третья, едва живая бабуля, отказалась от гуманитарной помощи, сказав корреспондентке, чтоб отдала всё детишкам, а ей, старой, ничего не надо, поскольку всё есть…

Так вот, у этих хороших советских людей — широкоскулых, курчавых, смуглых, светловолосых, узкоглазых, таких разных, но родных, своих, наших, таких замечательных — вдруг в одночасье что-то испортилось, зачернело внутри. Загорелись дурной алчной зеленью глаза, стали расти звериные клыки, когти, шерсть, гениталии… И вот уже новоиспечённые оборотни впились, жадно и победно рыча, брызгая слюной, кровью и спермой, дыша ресторанным перегаром — впились в шеи ближних и друг друга, в девчонок, в страну, раздирая «святую, великую и могучую» на части. Сердце, печень, руки лебединые, глаза синие — ничего не жалко, лишь бы жрать, жевать, захлёбываясь кровью. И всё, к чему прикасались эти звероподобные, тоже заражалось жаждой крови, власти, денег и совокупления…

Называлось все это то перестройкой и «свежим ветром перемен», то суверинизацией и ваучеризацией, потом приватизацией, рыночными реформами… Они тянули каждый к себе огромное беззащитное распятое тело страны с рехнувшимся — не народом, нет, уже населением. И вот свершилось — разбежались главные вурдалаки, волоча за собой кто руку, кто ногу, кто печень, оставляя кровяные следы, а другие вурдалята помельче, заражённые смертоносной суверенной эпидемией, жадно склёвывали остатки жуткого пиршества.

— Родина-мать, великая Русь, — горестно размышляла Иоанна, — собравшая под своим материнским крылом народы… Для того ли берегли, защищали, отдавали за тебя жизни дети твои, чтобы их одуревшие бесноватые потомки погубили в одночасье, растащили по самостийным углам?.. «Моё! Моё!» Всё отделяется, народ приветствует, кричит «Распни?» Пипл хавает, ему до фонаря. От этих бредовых новостей хотелось зажать уши и биться головой о стену… «Целились в коммунизм, попали в Россию»… «СССР больше нет! Советский Союз приказал долго жить!» — ликующие вопли забугорных и, что убивало, «наших» палачей вызывали ассоциацию с «Распни!», с мистерией апокалипсиса.

«И померкло солнце, и завеса в храме разодралась посредине…» И пока рядовые обладатели партбилетов, виновные разве что в своих высоких морально-деловых качествах, без коих какому-нибудь инженеру в партию было не пробраться, пока они терпели издевательства от «сорвавшихся с цепи» граждан, оборотни торжественно объявили, что Советского Союза, общего дома. Российской империи больше нет, как нет и общенародной собственности. Что всё отныне принадлежит им — земля, её недра, заводы и фабрики, пионерлагеря, дома отдыха и санатории, сберкассы вместе со вкладами, радио и телевидение. А сами упыри — русские, еврейские, кавказские, украинские, прибалтийские и среднеазиатские приступили к безнаказанному наполнению собственной ненасытной утробы, своих вампирш, вампирёнышей и голозадых блудливых ведьм — согласно поделённым зонам — зверо-волчьим… И при этом оборотни-борзописцы, лицедеи, телевизионщики воспевали свободу жертв орать при экзекуции, а некоторым — и славить прильнувшую к собственному горлу нечисть в надежде, что пробьёт и их час присосаться к чьей-либо шее…

«Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит». /Мф. 2:25/ «Советского Союза больше нет»… «Несуществующее государство»… «Родины больше нет», «Отчизны, матери-Родины больше нет».

Мы все земляне. Можно сказать: моя Родина — земля. Советский Союз — моя страна. Потом — моя республика, мой город, улица, двор, дом. Моя комната, или мой угол в комнате — всё более мелкое деление, само по себе совершенно не принципиальное. Это национальные, бытовые, культурные, религиозные различия, вполне позволяющие людям дружно жить вместе, бок о бок. Индивидуальные, национальные, расовые особенности никак не означают вражды — исповедуйте по-своему Бога, совершайте свои обряды, говорите на своем языке, учите детей, живите, в конце концов, в одном доме, районе, местности /«Китайский квартал», например, республики в бывшем Союзе/… Но зачем границы, своя валюта, армия, свои тысячи чиновников? Это уже не от Бога, это их, хищников, почерк — административное деление не для удобства, не для писем, а волчье-звериное, мафиозное, на зоны владения. Разделяй и властвуй. Многонациональная Святая Русь была объединена не национальной идей, а идеей единой богоспасаемой страны.

«Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой и назовёт меня всяк сущий в ней язык: и гордый внук славян, и финн, и ныне дикий тунгус, и друг степей калмык»… Идея общей отчизны, где гений-поэт считает своё творчество принадлежащим в равной степени всем народам, населяющим Русь. Он даже говорит не «народам», а «народу». Любезен «народу», объединяя всех именно любовью к «чувствам добрым». То есть Закону Божьему в сердце, восславлению «свободы» и призывом «милости к падшим». Причём под «свободой» подразумевается отнюдь не беспредел похоти…

В часы забав иль праздной скуки Бывало, лире я моей Вверял изнеженные звуки Безумства, лени и страстей.

/Филарету/

«Хочу воспеть свободу миру, на тронах поразить порок».

Вампирский порок тронов, развращающих и губящих всех и каждого — вот оно, рабство лежащего во зле мира.

«Да будет воля Твоя на земле как на Небе»… Почему же мы сомневаемся в правомерности стремления к созданию Божьего порядка уже в этой жизни в противовес «лежащему во зле» миру? Разве не исполним тем самым волю Неба? Да, первая попытка была не слишком удачной, «строители отвергали камень, лежащий во главе угла», но разве не обязаны мы, пусть порой ценой крови и насилия, строить справедливый, угодный Богу мир? Или ценой ещё большей крови и насилия отдать его на произвол царству зверя?

Когда делаешь добро — приходит Господь. И уходит, когда творишь злое. Независимо от того, атеист ты или верующий.

ВАМПИРИЯ. Человеку заповедано в поте лица добывать хлеб свой. Нигде не разрешено питаться силами и жизнью других, ничего не отдавая взамен. Здесь сатана пасёт свою добычу — откормленный кровью других грех. Не ты ли в праздности и роскоши бредёшь, погоняемый его кнутом, в преисподнюю?

РОДИНА — часть замысла Божия о тебе. Своеобразный предназначенный для тебя футляр, который не может быть сам по себе свят или грешен. Служить тьме, ради якобы Родины — идолопоклонство, жертва Небесным отечеством ради земного, вечностью ради временного.

СЛУЖЕНИЮ ЧЕМУ была жизнь совков? Праздности и похоти номенклатуры? Очень в малой степени. Собственным похотям? Тоже нет, наверное, ибо была своеобразная «цензура похотей». Государственной машине? Родине? Да, скорее всего. И это служение было во многом положительным, ибо позволило уберечь от Вампирии православное отечество, дав народу шанс служить ближним добрыми самоотверженными делами. То есть жизнью «по-Божьи», несмотря на государственный атеизм.

— Враньё, что самая производительная работа — на себя. — спорила Иоанна с видимыми и невидимыми оппонентами, — Вот где-то на севере строят в невероятных условиях город, куда должны скоро приехать люди его обживать. Прокладывать рельсы, долбить вечную мерзлоту… Эти люди делали чудеса… Работать на себя — пошло. На господина, алчного хозяина — унизительно, это вообще с церковной точки зрения человекоугодие. На благо отечества, если оно не принадлежит хищникам — да. На прогресс со знаком плюс /наука, техника, культура/ — да, но здесь очень легко заблудиться со знаками. На дела добра и милосердия — да, ибо это служение Небу.

— А на кесаря?

— Здесь по известной формуле: «Богу — Богово, а кесарю — кесарево». — Солдаты шли в бой «За Родину, за Сталина!» Но если кесарь — вампир, предатель интересов отечества, самодур и пьяница, наплевавший на высшее свое предназначение — он губит паству, вместо того чтобы спасти и сохранить /не случайно слово «спасти» от «пасти»…/ Служить такому кесарю — не только идолопоклонство, но и отдание Богова… Мы разделяем с ним грехи перед народом и Небом, ибо сами посадили его на трон.

СТАРЫЕ И НОВЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

Формула Достоевского «если нет бессмертия, то всё дозволено» была опровергнута исторической жизнью «товарищей» за семьдесят лет советской власти. В том смысле, что душа изначально знает, что она бессмертна, и стихийно живет согласно этому своему тайному знанию. Одни лихорадочно собирают материальные ценности, подобно пушкинскому скупому рыцарю, забывая, что придётся всё оставить, то есть перенося свою веру в личное бессмертие на земную жизнь. Другие инстинктивно находят верный путь и вершат дела Света — просто как потребность души летать. Инстинкт самосохранения в вечности порой сильнее греха, ибо все земные мощные стимулы — самоугодие, размножение, гордое тщеславие — лишь извращенные болезненные проявления заложенного в душе ведения о полноте бытия. Бог прорастает в душах людей.

Весной 98 г. новый премьер Кириенко заявил, что был убежденным комсомольцем, коммунистом, да и сейчас убеждён, что это самая лучшая и справедливая идея… Но поскольку она неосуществима, он стал банкиром и капиталистом. Вроде бы умный, обаятельный молодой человек… То есть корабль плыл к Земле Обетованной, потом капитан свихнулся и повернул к вечной мерзлоте, штурман и боцман передрались из-за корабельной казны, матросы спились, в трюме течь. И вообще на корабле чума. Но часть команды, здоровая, разумная, вместо того, чтобы взять руль в свои руки, арестовать предателей, заделать течь, излечить или изолировать чумных, протрезвить алкашей и попытаться всё-таки спастись, достичь Берега, — заявляет: «Раз на корабле всё плохо, давайте поплывём к айсбергам».

Несколько веков Откровение Неба призывало «глаголом жечь сердца людей» лучшие умы и совесть Руси, отвергая категорически «широкий путь в погибель», которым вы сейчас собрались следовать. Открывая, ремонтируя, восстанавливая храмы, жертвуя на церковь и на словах примиряясь с Богом, вы отвергаете самое главное — курс, в котором одно несомненно — он указывает на «Прочь!» Вы можете не очень чётко знать «Куда?», колебаться, плыть по синусоиде, блуждать — Господь вам простит, но мы точно знаем, где это «не туда!», мы его выстрадали. Прочтите Евангелие и подумайте о пассажирах на корабле, за загубленные души которых Небо спросит с вас, с команды…

Мы на словах начали исповедывать Бога, но Его стало меньше в нашей жизни, несмотря на открывающиеся церкви. Звериная лжесвобода поработила страну, и теперь мы пожинаем горькие гибельные плоды. Нынешние беды нам даны для нашего вразумления, ибо Небу нужна иная Россия, хранительница православных традиций, удерживающая мир от падения в бездну. Если мы не осознаем, что происходит, если сомкнёмся во зле с окружающим миром, с Вампирией, то пропали. В мире не станет «удерживающего», и мы всех утянем за собой пропасть.

«Горе городу нечистому и осквернённому, притеснителю!

Не слушает голоса, не принимает наставления, на Господа не уповает, к Богу своему не приближается.

Князья его посреди него — рыкающие львы, судьи его — вечерние волки, не оставляющие до утра ни одной кости.

Пророки его — люди легкомысленные, вероломные; священники его оскверняют святыню, попирают закон.

Я истребил народы, разрушены твердыни их; пустыми сделал улицы их, так что никто уже не ходит по ним; разорены города их: нет ни одного человека, нет жителей.

Итак ждите меня, говорит Господь, до того дня, когда Я восстану для опустошения, ибо Мною определено собрать народы, созвать царства, чтоб излить на них негодование Моё, всю ярость гнева Моего; ибо огнём ревности Моей пожрана будет вся земля». /Соф. 3:1–4, 6, 8/ «Ревность» — это так понятно человеческому сердцу! — размышляла Иоанна, — это измена Богу, Его делу. Его замыслу о тебе.

«Тогда опять Я дам народам уста чистые, чтобы все призывали имя Господа и служили ему единодушно». /Соф. 3:9/. То есть приобщение всех народов, в сердце чтущих Бога, — к истинной вере.

«Горе тому, кто без меры обогащает себя не своим, — надолго ли? — и обременяет себя залогами!» Не восстанут ли внезапно те, которые будут терзать тебя, и не поднимутся ли против тебя грабители, — и ты достанешься им на расхищение?

Так как ты ограбил многие народы, то и тебя ограбят все остальные народы за пролитие крови человеческой, за разорение страны, города, и всех живущих в нем.

Горе тому, кто жаждет неправедных приобретений для дома своего, чтобы устроить гнездо своё на высоте и тем обезопасить себя от руки несчастия!

Бесславие измыслил ты для твоего дома, истребляя многие народы, и согрешил против души твоей.

Камни из стен возопиют и перекладины из дерева будут отвечать им:

«Горе строющему город на крови и созидающему крепости неправдою!».

Горе тебе, который подаешь ближнему твоему питье с примесью злобы твоей и делаешь его пьяным, чтобы видеть срамоту его!

Ты пресытился стыдом вместо славы; пей же и ты и показывай срамоту — обратится и к тебе чаша десницы Господней и посрамление на славу твою». /Авв. 2:6-12, 15–16/ «И будет в день жертвы Господней: Я посещу князей и сыновей царя и всех, одевающихся в одежду иноплеменников; Посещу в тот день всех, которые перепрыгивают через порог, которые дом Господа своего наполняют насилием и обманам.

Рыдайте, жители нижней части города, ибо исчезнет весь торговый народ, и истреблены будут обремененные серебром.

И обратятся богатства их в добычу и домы их — в запустение: они построят домы, а жить в них не будут, насадят виноградники, а вина из них не будут пить.

Близок великий день Господа, близок — и очень поспешает: уже слышен голос дня Господня. Горько возопиет тогда и самый храбрый!

День гнева — день сей, день скорби и тесноты, день опустошения и разорения, день тьмы и мрака, день облака и мглы.

И Я стесню людей, и они будут ходить, как слепые, потому что они согрешили против Господа, и разметана будет кровь их, как прах, и плоть их — как помет.

Ни серебро их, ни золото их не может спасти их в день гнева Господа, и огнём ревности Его пожрана будет вся эта земля, ибо истребление, и притом внезапное, свершит Он над всеми жителями земли. /Сф. 1:8–9,11, 13–15,17-18/

ПРЕДДВЕРИЕ

СТАРЫЕ И НОВЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

Благоприятные условия для создания Мирового правительства во главе с антихристом, согласно пророчеству: Всемирный экономбанк, Международный валютный фонд, объединение Европы, расширение НАТО, пожирающее остатки «соцлагеря», Интернет, единый социальный номер у каждого, единые кредитные карты /печать зверя/, кабальная зависимость от мировых финансовых центров — всё это признаки «последних времён».

* * *

«Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие, Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое…»/Втор. 30:19/

* * *

«Антихрист назовёт себя проповедником и восстановителем истинного богопознания: не понимающие христианство увидят в нём представителя и поборника истинной религии, присоединятся к нему».

«Предложит антихрист человечеству устроение высшего земного благосостояния и благоденствия, предложит почести, богатство, великолепие, плотские удовольствия и наслаждения: искатели земного примут антихриста, нарекут его своим владыкой. Он удовлетворит безрассудному людскому любопытству и грубому невежеству, удовлетворит тщеславию и гордости человеческой: все человеки, руководствующиеся светом падшего естества своего, отчуждавшиеся от руководства светом Божьим, увлекутся в повиновение обольстителю».

Противники же антихриста: «сочтутся возмутителями, врагами общественного блага и порядка, подвергнутся и прикрытому, и открытому преследованию… Малое число их будет казаться ничтожным перед всем человечеством, и мнению их будут предавать особенную немощь; общее презрение, ненависть, клевета, притеснения, насильственная смерть соделаются их жребием». /Св. Игн. Брянчанинов/ Сейчас вовсю орудует «коллективный акгихрист», «Зверь, выходящий из моря и бездны». Моря житейского, бездны грехов и преисподней.

Царство Зверя — «уныние народов и недоумение». «Ангел влил чашу свою на престол зверя: и сделалось царство его мрачно, и они кусали языки свои от страдания».

Душа чует опасность и болит, умирая духовно.

«Западом и наказывал и накажет нас Господь, а нам в толк не берётся. Завязли в грязи западной по уши, а всё хорошо. Есть очи, но не видим; есть уши, но не слышим и не разумеем. Господи, помилуй нас! Вдохнув в себя этот адский угар, мы кружимся, как помешанные, сами себя не помня». Св. Феофан Затворник.

«Всякое такое приобщение народа к сознательности или его обинтеллигенчивание» начинается безразлично во всех интеллигентских партиях и по всем их программам разрушением религиозной веры и прививкой догматов материализма и философии нигилизма. Конечно, это детская, наивная вера, но ведь всё-таки она давала ему различие между добром и злом, учила жить по правде. По долгу, по-божески. Она воспитывала ту дивную красоту народной души, которая запечатлена и в русской истории, и в житиях русских святых, и в русской литературе, и в искусстве». /И. Гончаров/.

Жажда деятельности, достойной жизни. Что делать среди моря слез и крови? Совесть обличает бездействие и покорность. Огненная молитва, святость — удел святых. А миряне, задыхающиеся в «лежащем во зле» мире? Нельзя ставить образ Христа на службу вампирам, твердящим о том, что грех менять злой порядок. Его менять необходимо, как ежеминутно порождающий зло и вводящий человечество в соблазн богоотступничества /Бог не даст нам избавления/, губящий души. «Да будет Воля Твоя на земле как на Небе», — заповедал молиться Господь. Если заведённый миропорядок противен Богу, о чём свидетельствует, вопиет Библия, то не нам ли, детям Неба, приказано: «разреши узы неправды, невольников отпусти на свободу!.».

Всякое добро в злой среде обычно встречает сопротивление и сопровождается насилием. Общественная жизнь в миру зиждется, как правило, на «полезной лжи». Это к вопросу о советской пропаганде и агитации. Есть «положительные настрои» лжи. Своего рода прагматизм. В бывшем Союзе жажда Бога остро проявлялась в жажде Красоты, высокой культуры.

Истинное духовное христианство — избранничество, «рождение свыше».

Много ли таких? Народной массе в деле спасения нужно «сердце чистое», послушание пастырю «от Бога».

Ещё невольник суетному миру Под грубою корою вещества Так я прозрел нетленную порфиру И ощутил сиянье божества.

Поэт и религиозный философ Владимир Соловьев прозревает, как в коконе падшего человечества под грубою «корою вещества» формируются небесно-радужные крылья преображенного богочеловечества.

Всё, чем красна Афродита мирская, Радость домов, и лесов, и полей, — Всё совместит красота неземная, Чище, сильней, и живей, и полней.

/Вл. Соловьёв/

Русский народ — народ конца. От некогда Святой Руси пришло сознание, что прочно «устраиваются» на земле силы, отступившие от Евангелия, добрые же силы ищут Града Небесного.

«Итак не заботьтесь и не говорите: «что нам есть?» или: «что пить?» или: «во что одеться?» Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всём этом.

Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам.

Итак не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своём: довольно для каждого дня своей заботы». /Мф. 6:31–34/

Иосиф Сталин любил рассказывать историю про молодого послушника, который спросил своего духовного отца, можно ли ему купить собственную Библию? Наставник ответил: «Сегодня ты хочешь иметь свою Библию, а завтра скажешь: «Принеси мне мою Библию».

Организация общества должна способствовать осуществлению Замысла о богочеловечестве, умножению жатвы Господней. Помешать «правящему бал» князю тьмы вершить своё чёрное дело.

Христианское откровение эсхатологично, оно свидетельствует о неизбежном конце падшего мира, о грядущем Царстве «не от мира сего». В отличие от укоренившихся в царствии земном западных христиан восточные исповедуют «странничество» — отрицание существующего злого миропорядка. Русская идея также исповедует коллективное, соборное спасение, где «все за одного, один за всех», что соответствует Замыслу. По этому принципу было организовано и государство Иосифа, установлена «государственная мораль».

Оно противостояло миру, полагающему, что «Истина в гонораре» /Б. Парамонов/ и «лишь то, что съел — твоё». Оно вышло из злого исторического процесса и укрылось в подобии искусственного заповедника.

Достоевский признаёт, что бунт против христианства — «тоже суть Христова лика».

«Вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; Но между вами да не будет так». /Мф. 20:25–26/ «Князья твои законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки, и гоняются за мздою; не защищают сироты и дело вдовы не доходит до них». /Ис. 1:23/ «И земля осквернена под живущими на ней; ибо они преступили законы, изменили устав, нарушили вечный завет. За это проклятие поедает землю, и несут наказание живущие на ней». /Ис. 24:5, 6/

«Горе живущим на земле и на море, потому что к ним сошел дьявол в сильной ярости, зная, что немного ему остаётся времени!» /От. 12:12/ Согласно Откровению сатана будет освобождён в последние времена, а мир будет предан подчинению Вавилонской блуднице — в рабство безудержному потреблению, распутству, эгоизму, накопительству…

«Пойди, народ мой, войди в покои твои и запри за собою двери твои, укройся на мгновение, доколе не пройдёт гнев;.. и земля откроет поглощённую ею кровь, и уже не скроет убитых своих». /Ис. 26:20–21/ Советский союз прорвался в иное измерение на неуправляемой русской тройке.

Формула спасения: «ВСЕ ИЗ НЕГО, ИМ И К НЕМУ». /Римл. 11:36/

И вещим сердцем понял я, Что всё, рождённое от Слова, Лучи любви кругом лия, К нему вернуться жаждет снова. И жизни каждая струна, Любви покорная закону, Стремится силой бытия Неудержимо к Божью лону. /Тютчев/

«Доколе будете вы судить неправедно и оказывать лицеприятие нечестивым?

Давайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте справедливость; Избавляйте бедного и нищего, исторгайте его из руки нечестивых.

Не знают, не разумеют, во тьме ходят; все основания земли колеблются.

Я сказал: вы боги, и сыны Всевышнего — все вы.

Но вы умрёте, как человеки, и падете, как всякий из князей». /Пс. 81:2–7/.

Таков грозный приговор Творца сильным мира сего, не оправдавшим своего пастырского призвания.

Когда человек выходит из комнаты, её изображение в зеркале исчезает — оно существует лишь в человеческом глазе! Если бы не было Бога, уход, смерть означал бы конец света.

Наша свобода — в пределах исполнения собственной роли в сценарии Божьего Замысла. Чем больше наша жизнь ей, роли, соответствует, тем результативнее помогаем мы Творцу осуществлять Замысел, изменять мир в нужную сторону. Или, сопротивляясь — мешаем, разрушаем Замысел, служим князю тьмы, привнося в мир зло.

Замысел — конечная победа Добра над злом, Света над тьмой — свершился «в Предвечном Совете» и теперь свершается в историческом времени. Здесь не поведение персонажей диктует идею, а Всеблагая Идея, Истина милостиво подсказывает людям верный путь к положительному решению собственной судьбы в вечности. Наиболее мудрые смиренно отрекаются «отсебятины» и свободной волей молят великого сценариста Самому во всех деталях продиктовать слово за словом их роль, продиктовать Волю, которая всегда благая, во спасение.

Россия шла имперским, а не империалистическим путем. Российская соборность означала свободное единение людей на основе общего признания ими одних и тех же абсолютных ценностей.

«Свободность, всеединство не подавляют тех, кто объединяется. Каждый момент может и должен быть всеединством, а следовательно, всеми прочими, но может только в своём индивидуальном бытии — как особая индивидуализация всеединства». /Л.П. Карсавин/ Вавилонская башня… Безумие гордыни забраться во грехе на Небо объединило людей, и Господь разделил их, вдруг переставших понимать друг друга, и осудил тем самым единение во грехе.

Сошествие на апостолов огненных языков Духа, в результате чего они стали говорить на разных языках, но понимая смысл — указание пути в Небо. Соборность в Духе.

* * *

Приговор дьяволу-змею: «ты будешь ходить на чреве твоём, и будешь есть прах во все дни жизни твоей». /Быт. 3:14/. — Наказание гордому отщепенцу от Света — предельная приземлённость. Владение князя тьмы — прах. И те из человеков, которые не избежали участи «из праха в прах».

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

— Господь заповедал иметь лишь самое необходимое, насущное на сегодняшний день, а они, как безумные, набивают барахлом закрома. Бедные, бедные!.. Их такой внешне нарядный и благопристойный мирок, эти легковесно-мишурные жилища — почему они так сразу вспыхивают и разлетаются в фильмах — все, как один похожие на гибнущих в огне мотыльков, на однотипные ночные кошмары… Некто за кем-то неотвратимо гонится — среди нагромождения техники, пультов, автомобилей, труб, котлов, картонных коробок, хищных прессов, лифтов — катакомбы из всесильных бездушных машин. Пытаетесь спастись, удираете из последних сил, задыхаетесь, а этот «некто» снова и снова настигает вас. И гибель неизбежна.

Не это ли зловещая символика загнанности, порабощённости хищной материей? Они в плену у самих себя, у собственного непослушания Творцу, призывающему довериться Его Воле — иметь лишь «хлеб насущный», никому не рыть яму и бежать «от Лукавого», могущего отдалить от Творца.

Бежать от соблазнов, а не гоняться за ними! Гомосексуалы-священники — они даже до этого додумались! И ещё смели осуждать Иосифа за «железный занавес», которым тот пытался оградить свой народ от их обезумевшего «свободного» мира!

Они ждали своего часа, передавая «своим» волчьи позывные…

Они осмеивали бескорыстное служение, дружбу народов, целомудрие. Они прямо обхохотались, когда одна из советских женщин заявила, что «у нас секса нет». Теперь секс их стараниями есть, во всех витринах, экранах, киосках, на все содомогоморрские вкусы — спасибо, просветили! Забыв, что тем, через кого приходят соблазны, «лучше бы вовсе не родиться».

Но Слову им верить не хочется. «Не бойся, ешь, не умрёшь… — ублажает их вкрадчивый шёпот, — солгал Бог…» Расплатиться придётся жизнью, ибо по Замыслу всякая бесполезная для Целого часть или, ещё хуже, оттягивающая на себя, отбирающая у других и Целого жизненные соки, разрастающаяся раковой опухолью — обречена на уничтожение.

«Не было ни коллективизма, ни героизма, ни бескорыстия, ни нравственности, ни дружбы! — орут они, — Всё только из-под палки! Тюрьма народов, которые ждали лишь их долгожданной «свободы», чтобы вцепиться друг другу в глотку из-за территорий, власти и собственности.

Вчерашние друзья станут заклятыми врагами, научатся друг друга убивать, жёны станут блудницами, дочери — шлюхами, а «освобождённые товарищи» ограбив, предав, обманув — начнут проматывать миллионы на курортах и в казино. А потом в безумии, не поделив добычу, — кромсать Родину, пока не разрушат. Кромсать и сетовать, что когда СССР был «тюрьмой народов», в этой самой «тюрьме» их волчьи инстинкты искусственно сдерживались. И обнаружилось, что волки сидят во всех. В самых добрых соседях, стоит лишь начать делить общий колодец или тропинку. В самой верной супружеской паре, если ежедневно показывать и пропагандировать порнуху. Самый честный и порядочный врач может отказаться лечить бедных, если его ежедневно будут искушать большими гонорарами «новые русские». И самый талантливый режиссёр поставит на низменную потребу публике нивесть что, если отменить цензуру и ориентироваться исключительно на кассовые сборы. То есть, если дать установку, что «истина в гонораре», что покупается всё, стоит лишь заплатить нужную сумму. В том числе и души. Что всё имеет цену, но ничто не имеет ЦЕННОСТИ. Значит ли это, что с крушением Союза ОСВОБОДИЛИСЬ народы, супруги, врачи, режиссёры и прочие товарищи? Или это просто означает, что освободился ГРЕХ, который прежде сдерживался «железным занавесом»? Можно ли назвать такое освобождение СВОБОДОЙ или всё же разнузданностью, вседозволенностью, распущенностью — тайной легализацией падшей человеческой изнанки, ведущей к «смерти второй»? За редким исключением, вроде расширения научных и культурных связей и возможности зарубежных путешествий, — освободилось греховное подполье, искусственно прежде сдерживаемое советской идеологией, близкой к христианской. Впрочем, и поездки эти имеют обратную сторону — отток бывших «товарищей» от науки и культуры из православного отечества в устоявшееся общество потребления, обслуживающего Маммону.

Хорошо ли это для Замысла? Ответ — в Евангелии, да и в «Откровениях» других религий. Хорошо ли для тех, кто ни во что не верит? Тоже сомнительно, судя по всенародным проклятиям в адрес «новых русских» и кровавым разборкам при делёжке благ и территорий.

В каждом сидит зло. Наряду с Замыслом и Образом — тёмная изнанка первородного греха, хищник Каин, готовый убить брата Авеля. То есть в каждом «Советском Союзе» заключается в потенции и расстрел Белого дома, и Чеченская бойня, и связанные с величайшей катастрофой всех времён и народов (так как освободилась, иначе не назовёшь, гигантская ядерная энергия зла и распада) — настоящие и грядущие немыслимые бедствия, имя им легион…

— Да уж, — покачал чёрной головкой в белой панамке АГ, — грех — это спящая собака, которую надо разбудить…

— Девушка может прожить чистейшую богоугодную жизнь, не зная, что она — потенциальная блудница и пища адова, могущая утащить с собой в преисподнюю немало господ и товарищей:

«Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею становится одно тело с нею? ибо сказано: «два будут одна плоть». /1-е Кор. 6:16/ И многие советские люди тоже прожили чистую счастливую жизнь, не подозревая о «тюрьме народов» и «империи зла». И молодёжь из Латвии купалась в Чёрном море и каталась в Домбае на горных лыжах, не ведая о сговоре Молотова-Риббентропа, и процветали прибалтийские курорты за счёт «российских оккупантов». Теперь «просвещённые» народы разделились, и, как всякое разделившееся в себе царство, которое «не устоит», попали в явное или скрытое рабство к мировой Вампирии.

Теперь они благодарят её за «просвещение», которое на языке Неба называется просто-напросто «СОБЛАЗНОМ».

«Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит». /Мф. 18:7/ Это к вам обращается Слово, господа благодетели и просветители, знаменосцы дурной «свободы». К вам, «посеявшим ветер», превратившим дев в блудниц, товарищей и братьев — в самостийных идолопоклонцев, в оголтелых фанатов вражды и мести, а способную предприимчивую молодёжь — в воров и хищников, обобравших «вдов, детей и стариков»!

«И многое простится тому, кто удержит грешника от греха», — говорится в Писании. Это я в защиту Иосифа. Но там ничего не говорится о нарушении прав хищников, ростовщиков, блудниц и сексуальных меньшинств.

«К свободе призваны вы, братия, только бы свобода (ваша) не была поводом к угождению плоти; но любовью служите друг другу». /Гал. 5:13/ Может быть, не всегда «любовью» — она даётся благодатью «рождённым свыше», — но «товарищи» в царстве Иосифа служили друг другу по завету апостола. Хоть кнутом, хоть «железным занавесом», но добрый пастырь обязан сохранить стадо. Да, мы не знаем, призывал ли Иосиф на помощь Имя Божье, Небо ему судья. Но страшно даже помыслить, представить себе, что нынешние «свободы» обрушились бы на Русь в двадцатые, тридцатые, сороковые, пятидесятые… По меньшей мере три поколения огромной страны держал Иосиф в рамках заповедей, пусть «жезлом железным», но какой пастырь придумал лучшее в условиях схватки вселенской за души — отзовись, ау?.. Преображение, рождение свыше подвластно одному Господу… А человек Иосиф дерзнул лишь построить для вверенного ему Небом стада Антивампирию, оградить и отбиться от волков внешних, вырвать клыки и когти у волков внутренних. И попытаться если не изменить человека, то хотя бы обуздать, уберечь от соблазнов чёрных дыр тьмы.

Худо-бедно, но он сберёг Великую Русь на несколько десятилетий. Из «Шариковых» сделал Матросовых, Гагариных, Стахановых, Ильюшиных…

Коммунизм — это вера в божественное начало в человеке, в некий Образ и Замысел в нём, хотя имя Божье при этом не называется. Это «ход к Богу с чёрного хода», порой более результативный, чем «парадный» для некоторых фарисеев от веры. Коммунизм — это тоска по Небу и созидательное стремление к нему. Это бой буржуазности, «знающей цену всему и не видящей ни в чём ценности», бой болоту мещанской обыденности.

Иосиф сделал всё, что мог. И всё, что мог, сделал народ. Страну погубила интеллигенция, культурная, литературная и окололитературная элита, которой дан был Творцом великий и страшный дар Слова, всесильное и грозное оружие. Чтобы им не разрушать, а созидать, не развращать, а укреплять «во всяком благочестии и чистоте»; не жрать, а пасти, соблюдать; короче, воевать на стороне Творца. Перевести революцию материальную в революцию Духа — для этого были созданы все исторические условия… Подхватить эстафету из рук ослабевшего Иосифа, а не стрелять «нашим» в спину, не дезертировать с кукишем в кармане. Активно искать Истину, а не отдавать это предназначение на откуп бездарным чиновникам. И не искать её «в гонораре»… Служить мостом между Небом и невоцерковлённым народом, — прямая высокая миссия жрецов от культуры. Стать «инженерами человеческих душ», как говаривал Иосиф, а на языке Евангелия — умножить жатву Господню… Сделаться «ловцами человеков».

Вы отвечали за идеологию и обязаны были осторожно, шаг за шагом приближать её к божественному Откровению о Замысле. Напряжённо искать Путь в Небо и великими дарами своими помогать пастырям вести по этому Пути народ. Не позволять вливать молодое вино формирующегося в условиях Антивампирии нового человека — в «старые мехи» материальной заинтересованности. «Зачем нам нужно догонять Америку, которая стоит на краю пропасти?» — в этом анекдоте тех лет — разгадка того самого трагического противоречия: убежавшие от Вавилона вдруг бросились его догонять…

Коммунизм — это свободно избранная жизнь по-Божьи в миру. Это мечта, которая, скорее всего, неосуществима полностью на грешной земле, недостижима, как звёзды. Но человек всё равно ориентируется в ночи, глядя на них.

«Не бойся, малое стадо», — это Божье благословение христианам относится и к «коммунистам верующим», сражающимся против Вампирии на стороне Неба.

«Человек, пришедший в занятый уже мир, если общество не в состоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности он лишний на Земле. Природа повелевает ему удалиться, и не замедлит сама привести в исполнение приговор». /Мальтус/ Таким образом, мир свободной рыночной конкуренции убивает слабых и лишних, что в корне противоречит Замыслу.

«За столом никто у нас не лишний», пелось в стране Иосифа.

* * *

«Союз перестал существовать!», «Союза больше нет!» — откровенно ликующие вопли наших и зарубежных СМИ напоминали шабаш ведьм. Эта вселенская мистерия, катастрофа с её Родиной казалась настолько невероятной, что разум не хотел верить. Казалось, вот-вот они опомнятся, что-то случится, кого-то объявят врагом народа… Кто-то ведь должен был остановить это безумие, от которого она испытывала незнакомое, почти физическое страдание — смесь боли с яростью. Когда хотелось немедленно записаться добровольцем. И на коне в доспехах, как Орлеанская дева, именем которой когда-то нарёк её отец, сокрушить врага. Но враг был везде — не только эти то ли придурки, то ли оборотни в Кремле, не только обалдевшие от неожиданной добычи забугорные стервятники, но и этот самый народ, простые бывшие советские люди, взирающие на происходящий апокалипсис с тупым равнодушным любопытством олигофрена, у ног которого крутится граната.

«Родина моя, ты сошла с ума!» — пел Тальков, пока его не убили.

«Бойся равнодушных! — предупреждал Бруно Ясенский, — С их молчаливого согласия делаются все злодейства на земле». Но вокруг были не просто равнодушные, это были зомби. Они смотрели «Санта Барбару», жрали сникерсы и чизбургеры, радовались дешевым папуасским тряпкам и читали бульварную прессу. Что-то с ними сделалось. Это был уже не народ, а тупой, неорганизованный и трусливый табун, то ли не замечающий, что конюшня горит, то ли не желающий замечать. «А в остальном, прекрасная маркиза». Всё хорошо, лишь бы не коммуняки. Пусть всё пропадёт и сгорит, лишь бы не коммунисты… СССР, Россия, мы сами, весь мир — пусть всё сгорит, лишь бы коммуняки не вернулись…

В этой ненависти тоже прозревалось что-то мистическое, сродни гонению на христиан. «Меня гнали, и вас будут гнать»… Мир любит своё. Не дадут грешить, заставят работать, будут всё на всех делить…

Если живущим мирно народам предложат заново всё поделить — непременно начнутся войны. Если верному мужу каждый день показывать голых баб, он неизбежно начнёт шляться.

Вам надо что-то сказать миру? — Говорите! Но держу пари, вам нечего сказать!

Глаза у собственников стекленели. Глас вопиющего в пустыне. Иоанна ловила себя на том, что защищает Союз и советскую власть с религиозных позиций. Власть, в общем-то, не давала грешить! — не в этом ли ещё одна причина, о которой никто не говорил — ненависти к ней? Вернутся коммуняки и загонят в стойло заповедей.

— Ты что, коммунистка? — злобно спрашивали Иоанну во время этих споров. — Я — христианка, — отвечала она с вызовом.

Чем более трескалось здание, тем яснее проступал зловеще-мистический смысл происходящего.

Когда Господь хочет наказать, отнимает разум. Красный флаг опустили воровски, ночью. Давно, на сценарных курсах, им показали документальные кадры взрыва храма Христа Спасителя. Его взорвали красные, но такой же запредельный ужас она испытала, глядя ночью в Лужине, одна с Анчаром, по ящику, кадры спуска красного знамени. «Их» знамени. Нет, это было наше знамя! Её знамя, как и её храм. Иоанна не могла ещё в точности сформулировать понятие «наше», но «земля содрогнулась и завеса разодралась надвое»… Будто вырванное, истекающее кровью сердце миллионов их, живших когда-то, беспомощной красной тряпкой дрогнуло в агонии и мёртво повисло.

Вот оно, знамение на темени последнего секретаря… Прелюдия большой крови. Собственная реакция на увиденное тоже ошеломила. В таком состоянии, наверное, поджигают, взрывают, нажимают на кнопки и курки… «Что же вы, иуды, делаете?!» — казалось, молча кричала застывшая, как перед казнью, декабрьская Красная Площадь.

«Широко ты, Русь, по лицу земли в красе царственной развернулася…» «Цепи гор стоят великанами…» «Чуден Днепр при тихой погоде…» «Ташкент — город хлебный…». «Поднимает грудь море синее, и горами лёд ходит по морю…» — пульсировало в ней нестерпимой яростной болью.

«Нет, не помогут им усилья подземных и крамольных сил.

Зри: над тобой, простерши крылья, парит Архангел Михаил!» «Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды, От Финских хладных скал до пламенной Колхиды, От потрясённого Кремля до стен недвижного Китая, Стальной щетиною сверкая, не встанет Русская земля?» Народ безмолвствовал. Будто не было великой веры, великой истории, великой культуры и крови великих мучеников тысячелетней Православной цивилизации… Они смотрели по другой программе «Рабыню Изауру».

«Есть лишь одна страна, граничащая с Богом — Россия».

Земля, где каждая пядь полита слезами, потом и кровью собравших её, отстоявших целостность и великое право не жиреть за счёт других, осознавших жизнь лежащего во зле мира как недостойную, ведущую в вечную погибель. И защитивших, казалось, навеки свои великие просторы, где человек человеку «друг, товарищ и брат», где «хлеба горбушку, и ту пополам» где «все за одного, один за всех», где «умри, но не давай поцелуя без любви»… Где верили, что человек приходит в мир не получать, а отдавать, послужить другим, а не чтоб ему служили. И что свобода не в бесконечном удовлетворении эгоистических и плотских желаний, а в освобождении от них во имя высокого предназначения человека.

Пусть назвали свои мечты «светлым будущим», «счастьем человечества» — разве не для поиска путей к этому самому «счастью» призвал нас Господь?

Пусть заблудились, пусть не раз принимали за свет в конце тоннеля прожектор встречного поезда, который крушил многих из нас… Пусть было в нас мало веры, или не было вовсе, пусть мы ещё не нашли «спасенья узкий путь и тесные врата». Но и «широкий путь погибели», куда нас сейчас так неистово тянут… узаконенная страна Вампирия, Вожделения, Сребролюбия — эта ВВС не для нас. И если сказано, что нельзя одновременно служить Богу и Мамоне, то мы, по крайней мере, не служили мамоне — мы строили города и заводы, возделывали землю, учили детей, лечили больных, защищали Родину, писали книги и верили, каждый по-своему, в Небо.

Мы победили хищников и угнетателей, но не разглядели их оскал в нас самих. Падшее человечество перманентно беременно вампиризмом. О, как мы теперь это хорошо поняли, когда взлелеянные и призванные беречь нас охранники нас же стали пожирать, заражая «святую Русь» «болезнью к смерти».

Ну и что же теперь? Приятного им аппетита?.. «Вампиры всех стран, объединяйтесь?» Большинство, как известно, идёт широким путём погибели. А демократическим путём был приговорён к распятию безвинный Иисус. Народ в массе своей предпочитает земные дары небесным и распинает Истину…

Вдохновение, Воздержание, Восхождение. Против Вампирии, Вожделении и Вакханалии.

Что-то глобально изменилось в мире, как после убийства, старухи-процентщицы для Раскольникова. Иоанна не убивала свою страну, но после уничтожения Союза, даже не территориального, нет, — а будто душу вынули у Родины — что-то зловеще изменилось в мире. Всё вокруг стало мертвым, катастрофически распадающимся, всё гнило и тлело, всё пахло мертвечиной. И её мучил страшный комплекс вины, как, наверное, их, стоявших когда-то в бездействии у распятия.

Данная Богом земля-мать. Святая Русь — где душа твоя? Воскреснешь ли на третий день, или так и будешь на коленях вымаливать зарплату, заглатывать мыльные сериалы и рыть себе могилу, требуя лишь, чтоб выдали поострей лопату, да накормили перед тем, как туда спрыгнуть…

Иль, судеб повинуясь закону Всё, что мог, ты уже совершил?

Создал песню, подобную стону, И духовно навеки почил?

«Не обманывайтесь, братие: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники царства Божия не наследуют».

«Ни хищники, ни воры, ни блудники, ни лихоимцы»…

Нам были дарованы Небом просторы, чтобы враг ими подавился, не смог проглотить.

Знамя цвета крови… Куликово поле, Бородино, Севастополь, Прохоровка, Сталинград… Дмитрий Донской и Александр Невский, Сусанин, Зоя, Матросов, Неизвестный солдат и ещё миллионы неизвестных.

«Мы просвистели наш простор, проматерили дух…» Где душа твоя, Русь?

Великая богоизбранная земля «от потрясённого Кремля до стен недвижного Китая» умирала, истекая кровью, становясь просто «территорией». Непокорившаяся врагам, но распятая собственными детьми. Страна смотрела «Изауру», и красно-зелёные экраны телевизоров — миллионами вампирьих глаз наблюдали за величайшей агонией всех времён и народов. Вынести это было невозможно.

Гибни, Отечество, стадо покорное!

Свалка народов сгорит и сгниёт, Знамя советское, знамя народное, Вождь наш на рынке продаст и пропьёт…

Пытаясь разобраться в происходящем, Иоанна теперь часто ездила в ганин храм, где в свободное от занятий время в помещении воскресной школы происходили настоящие баталии по проклятым русским вопросам: «Что делать?», «Кто виноват?», «Был ли мальчик?» «Русь, куда же несёшься ты?.». Как когда-то в Лужине обсуждались нескончаемо и горячо вопросы чисто духовные, так теперь ганина паства дружно повернулась к политике. Ганя то присутствовал, то уходил венчать, крестить, уезжал причащать больных, снова возвращался, разрешая возникшие в его отсутствие споры. Послушница поила всех чаем с конфетами, сушками и прочими приношениями, дискуссия разгоралась с новой силой. Потом их просили освободить для детей помещение, и они продолжали спорить на платформе, в электричке, в машине Иоанны, куда набивалось пять-шесть человек. Иоанна везла их до ближайшего метро, опасаясь, что хрупкий металлический коробок салона разорвёт от эмоций. Праведных и неправедных…

Церковному начальству политизация прихожан не нравилась, но отец Андрей возражал, что если православная церковь не будет заниматься «проклятыми вопросами», то паствой займутся и уже занимаются наши и зарубежные секты.

Однако более всего, видимо, верха пугало активное неприятие отцом Андреем «свежего ветра перемен». Считающего, конечно, плюсом что открываются храмы, но когда на каждый открывшийся храм приходится с десяток открывшихся кабаков, борделей, казино и колдовских центров — радостного мало. И что из того, что теперь можно открывать рты, если при этом закрываются совесть, сердце и разум?

Похоже, разделилось и церковное начальство, появились всякие новомодные батюшки, сторонники экуменизма, консерваторы и обновленцы, проповедующие пользу обогащения как паствы, так и самой церкви. Толковали о «правах человека», «несвободе совести», заседали в парламенте, освящали банки, фирмы, заморские колесницы. Присутствовали на всевозможных презентациях, хотя отец Андрей и его единомышленники ссылались на постановления вселенских соборов, предавших анафеме нетрудовой и грабительский капитал и запретивших давать деньги в рост.

Так Ганя из диссидента стал «краснокоричневым батюшкой». Часть паствы, желающая послужить одновременно «Богу и мамоне» и кивающая при этом на ценный американский опыт, от отца Андрея откололась.

Ганя всё это переживал, говорил о «последних временах», всемирном правительстве, о нынешних и грядущих катастрофах и о возможном объединении церквей под знаменем «отца лжи и всемирного оборотня». О предвестниках антихриста, который «близ при дверях», и других признаках надвигающегося апокалипсиса, о чём ему поведал один прозорливый старец.

Но странно — отец Андрей, да и многие из его духовных чад спорили о грядущем конце с каким-то странным восторгом.

«А он, мятежный, просит бури»… «Пусть сильнее грянет буря!»…

Историческое время — болезнь, ведущая к неизбежной смерти. Поэтому его конец, наверное, для всякого верующего — освобождение. Мы жаждем подлинного, настоящего, которого в этой жизни нет. Лишь прошлое — иллюзия консерватизма и будущее — иллюзия прогресса.

Остановись, мгновенье!.. Мы жаждем встречи с Богом и одновременно страшимся её. Особенно в «минуты роковые», когда всё вокруг взывает о помощи, о спасении, когда рушится бытие, льётся кровь. И Господь, кажется, совсем отворачивается от обезумевшего мира. Когда время возвращать «долги наши». И ещё не испита до дна горькая чаша, и надо нести свой крест. И не только перед лицом Господа придётся предстать, но и перед сонмом великих, собравших, защищавших и возвеличивших богохранимое православное Отечество, которое мы позволили расчленить и осквернить рабам тьмы.

И прах наш с строгостью судьи и гражданина Потомок оскорбит презрительным стихом, Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом.

Будут ли они вообще, потомки у погибающей Руси? Будут ли писать стихи или их читать? Или вообще уметь читать и писать? Да и будет ли она, великая Святая Русь? Или останется просто «территория», а великий народ превратится в «умирающее население»?

«…И духовно навеки почил?.». Кто виноват?.. Что делать? Куда несёмся?.. Не даёт ответа. Боже, спаси нас, как Сам знаешь. «Пусть сильнее грянет буря!» Последняя революция. Твой апокалипсис. Господи!..

«И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет.

И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет: ибо прежнее прошло.

И сказал мне: свершилось! Я есьм Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой; Побеждающий наследует всё, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном; Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов — участь в озере, горящем огнём и серою; это — смерть вторая». /От. 21:1, 4, 6–8/

Не мы ли «боязливые и неверные»? Какой нас дьявол ввёл в соблазн И мы-то кто при нём? Но в мире нет её пространств И нет её времён. Что больше нет её, понять Живому не дано: Ведь родина — она как мать, Она и мы — одно. Она глумилась надо мной, Но, как вела любовь, Я приезжал к себе домой В её конец любой. В ней были думами близки Баку и Ереван, Где я вверял свои виски Пахучим деревам. Из века в век, из рода род Венцы её племён Бог собирал в один народ, Но Божий враг силён. И чьи мы дочки и сыны Во тьме глухих годин, Того народа, той страны Не стало в миг один. При нас космический костёр Беспомощно потух. Мы просвистали свой простор, Проматерили дух. К нам обернулась бездной высь, И меркнет Божий свет… Мы в той отчизне родились, Которой больше нет. /Борис Чичибабин, «Плач по утраченной родине». 1992 г/

ПРЕДДВЕРИЕ

СТАРЫЕ И НОВЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

Такие смешные «совковые» характеристики — «моральный облик», «хороший товарищ», «отличный семьянин», «скромен в быту», «добросовестный общественник», «правдив, честен»… А всё это означало, в сущности, одно: соблюдаешь ли заповеди?

Господь сказал: «Кто любит Меня, тот и заповеди Мои соблюдёт». Книги, песни, фильмы — были дорогой к Небу. Из них «товарищи» и умом и сердцем познавали Закон и Замысел…

Не отреклись ли их авторы-оборотни от самого Творца, поменяв на 180 градусов мировоззрение? Ведают ли, что их нынешнее «свободное творчество» — лишь «пикантная подливка» к ядовитому блюду?

Примета антихристова царства — служение человеку как Богу. Иосиф никогда не требовал служения себе, он сам служил Делу до последнего вздоха — коллективному спасению.

Не обожествление человеческой единицы, не поклонение роду, партии, нации, коллективу /муравейнику/, а лозунг: «Человек — бог лишь в Боге». Состоявшийся в Образе и Замысле.

«Получить всё от жизни» и «отдать все во имя Жизни» — две цивилизации, два мира.

«Царство Моё не от мира сего…» «Умираю, но скоро наше солнце взойдёт…»

Гонка вооружений, сменяется гонкой самых передовых технологий, обеспечивающих контроль над разумом и психикой. Поработить дух дьявольской силой, не дать вырваться из плена низменных страстей и необузданных дурных желаний… Является ли благом процветание такого богопротивного государства?

Как сказал Иосиф: «Зачем волам вытаскивать из грязи телегу, которая везёт их на бойню?»

Иллюзия якобы свободного мира, находящегося в рабстве у самого себя — модель ада, где душа тоже находится в вечном плену у собственной самости, у своей падшей природы, у непреодолённой, победившей смерти.

Эгоцентризм и самость — первородный грех, нарушивший истинные отношения между личностью и Творцом, миром, дальними и ближними.

Гордые эгоцентрики, жаждущие самоутверждения от внешнего мира, находятся у него в рабстве.

Есть одиночество внутренней полноты /в Боге/ и внутренней пустоты.

«Ищите прежде всего Царствия, а всё остальное приложится», — сказал Господь. Люди ищут «что приложится».

Господь страдал вместе со своими детьми — падшим человечеством. Пастырь, кесарь, идущий путём Спасителя, не должен пировать во время чумы, тем паче заставлять народ Божий служить себе и своим вассалам.

Точная цитата из Маркса:

«Религия — это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира подобно тому, как она — дух бездушных народов. Религия есть опиум народа».

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Человек задуман и создан Творцом как существо единое, соборное, «соборница душ». «По образу и подобию» Божьему, Троицы Святой, единосущной и нераздельной. Собор — всеединство. Но соборность человека пребывала как бы в потенциальном состоянии и до грехопадения не реализовалась. Ибо ещё не было необходимости дробления единой человеческой души на множество отдельных душ, составивших многие поколения, сменяющие друг друга.

Даже Адам и Ева были одной плотью, Ева была сотворена из Адамова ребра. «Двое да едины будут»… Разделение на мужское и женское начала, тоже бывшее в Замысле поначалу как возможность, стало явью в результате необходимости дробления и размножения. Адам познал Еву лишь после грехопадения, и она зачала, поскольку с момента грехопадения Адам и Ева стали смертны. Разделение в результате вошедшей в мир смерти.

Смерти и дробления, размножения во имя продолжения жизни и грядущего воссоединения обновлённых, преображённых человеческих душ в Царстве Будущего Века.

Итак, смерть во имя жизни. Какой жизни? Этот мир обречён и приговорён, в том числе и ветхое человечество. Пространство и время — лишь лабиринт «дремучих дверей» — искушений, которые надо успеть каждому преодолеть за земную жизнь, чтобы изменить с помощью Неба свою ветхую падшую природу и обрести бессмертие в Царствии. Речь идёт именно о новом, преображённом бытии в Боге.

В конце концов, суть христианства — Благая весть о Царствии, о грядущем веке преображённого человечества, очищенного от греха. О трудном жертвенном пути к Нему. Поиски Христа, Который есть Путь, Истина и Жизнь — поиски Истины.

И обратно: поиски Истины — это стяжание Христа в противовес стяжанию земного царства Мамоны. Именно оно является «царствием земным», а не коммунистическая идея Светлого Будущего, за мечту о котором так часто упрекают истинных коммунистов. Здесь всего лишь очередная подмена, совершенная «отцом лжи» — считать, что стяжание земного богатства, (как правило, за счет ближнего), угодней Богу, чем самоотверженный поиск Истины за пределами личного бытия. Соблазнённые материализмом и не верящие в бессмертие «товарищи» имели внутреннее ведение о Царстве грядущего века и служили своей мечте, не требуя награды, просто по велению сердца. И в этом особая красота их подвига.

Единое богочеловечество дробится в историческом процессе на миллионы отдельных личностей — так единое тело состоит из множества клеток. И каждая «клетка» — монада, каждое человеческое «Я» несёт свою неповторимую функцию, появляется в мир в определённое время, в определенном месте, с определённым цветом кожи, принадлежащим к той или иной нации, с набором склонностей, талантов, со своей судьбой.

В каждой личности-судьбе — Замысел Божий, что и определяет в ней набор характеристик и качеств. Каждая несёт свою сверхзадачу, миссию, работающую на единую общую соборную душу БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВА, на её восстановление в ином бытии в новом, преображённом виде. На Второго Адама.

Эта миссия начинается на земле и продолжится там, за чертой. Поэтому про личность, оправдывающую в земной жизни своё предназначение, сказано «Царствие Божье внутри вас есть». И что «Царство уже наступило» для избранных. Это — особое состояние души, практически не ведающей смерти.

СВЯТОСТЬ — преображённое личным подвигом и благодатью Неба состояние души (не только избранного, но и избравшего) прозревает исполнить свою сверхзадачу в едином Целом Богочеловечества. Общую соборную (все за одного, один за всех) задачу преображения, восхождения Целого и каждого в связке с этим Целым — к Небу. По дороге «к солнцу от червя»… Необходимость служения этому Целому, этому восхождению всеми своими способностями, возможностями, духом, временем, самой жизнью.

Это высокое предназначение человека прозрел и «красный мученик» Николай Островский. «Чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое»… Не гнить, не коснеть в «лежащем во зле» мире, а преодолевать его, освобождая себя и других от его гнёта, от власти князя тьмы — вот где подлинная свобода, подлинный смысл жизни, интуитивно осознанный «правоверными» коммунистами. Необходимость «выкладываться», сгореть до конца, став, образно говоря, тем горючим, которое поднимет Целое к Небу. Лишь в этом подвиге — личное спасение и преображение, дорога в Царствие. Таков Замысел Творца. Каждая часть Целого в единении, слаженности с другими частями, должна максимально «выкладываться», исполняя своё предназначение в общей работе на Целое — таков залог успешной работы не только любого механизма, но, прежде всего, живых организмов. Каждая часть, орган, клетка, обеспечивая необходимо-достаточным, с максимальной отдачей и добросовестностью исполняет своё предназначение, получая в награду воистину бесценное — ЖИЗНЬ.

На земле — земную, временную. В вечности — бессмертие в Боге. Лишь несущее жизнь получает жизнь. Всё, что «само по себе», противопоставляющее себя Целому, несущее заболевание, гибель, просто бесполезное — всякие бородавки, опухоли, разрастания — отсекаются, отторгаются. Не по причине жестокости Творца — просто они не годятся для жизни. Тем более для Царства, ибо в восхождении к нему Богочеловечества /без восхождения человечество превращается в муравейник/ — необходимо качественное преображение, индивидуальное и соборное «рождение свыше».

В отличие от статичного социального «муравейника», не имеющего выхода в вечность, являющегося САМОЦЕЛЬЮ, — принцип единого Целого, по Замыслу, является СРЕДСТВОМ, ПУТЁМ, помогающим вечно восходить к непостижимой Истине.

Это и есть великий Замысел Любви, сплавляющий индивидуальности ради жизни во взаимопроникновении и взаимопомощи. Замысел Троицы, Единосущной и нераздельной… Земной образ — Солнце, сжигающее себя во имя света и тепла, то есть жизни. Как временной, так и вечной. Животворящей всё мироздание. Максимальное «выкладывание», самосжигание каждой части во имя преображения и восхождения, соборного и личного, то есть апофеоз Любви, имеющий причиной и результатом преобразующую Любовь Святой Троицы к каждой живой части.

«Не в конвентах, не в парламентах, не в декларациях прав человека, не в построениях, или утопиях всех коммунистов и социалистов, а отцами церкви выработан этот образец бессмертного общества. В представлении лиц Св. Троицы «нераздельными», т. е. неотчуждающимися, не отделяющимися друг от друга, не вступающимися в борьбу, которая сама по себе ведёт к разрушению общества и смерти, в таком представлении союз Божественных лиц является неразрушимым, бессмертным. Представлением же лиц Св. Троицы «неслиянными» устранялась их смерть, потому что неслиянность означает устранение поглощения одним лицом всех прочих, которые при нём теряют свою личность, делаются его бессознательными орудиями и, наконец, вполне с ним сливаются, обращаясь вместе с ним в полное безразличие, в ничто «/Н. Фёдоров «Философия общего дела»/

Мир единый и нераздельный, спаянный любовью. Замысел Святой Троицы, единого и нераздельного триединства в одном. Свободная жертвенная любовь твари к Творцу и Творца к твари, имеющие результатом воссоединение в Доме Отца. В этом — смысл исторического временного процесса, конец времён и начало Будущего Века. Если можно говорить о «начале» в вечности.

«Мудрость века сего — безумие пред Богом,» — сказано в Писании. Советская власть в глазах «века сего» была порождением безумия.

Историческая функция русского народа в российской империи, а впоследствии и в Советском Союзе — миссионерская, цементирующая, служение большего меньшим. Интуитивно прозрев эту миссию, Иосиф взял курс на Великодержавную Антивампирию. Он вообще часто следовал Замыслу интуитивно, хотя порой варварскими методами.

Революционное соборное сознание. Это — революция СОЗНАНИЯ, то самое «рождение свыше», которого требует от нас Творец как необходимого условия вхождения в Царство. Каждое «Я» — бессмертная частица будущей Богочеловеческой полноты бытия Нового Адама. Каждый из людей — лишь ЧАСТЬ, не обладающая полнотой бытия и дарований. Она жаждет этой ПОЛНОТЫ, прозревает её в Грядущем царствии, в Богочеловечестве и Творце. В Новом Адаме, нетленном, свободной любовью послушном Творцу, призванном жить в Царстве, где всё пронизано «Светом Невечерним», всё спаяно воедино Великой жертвенной Любовью во имя Жизни.

Каждая личность, не готовая свободной волей принять, выстрадать Замысел, просто неспособна существовать в Доме Отца, ибо утверждающая себя вне Замысла «самость», имеет, как говорят медики, «нарушения, несовместимые с жизнью».

Именно за «несовместимость с жизнью» Творец изгнал человека из рая, разрушил Вавилонскую башню, карабкающуюся во грехе на Небо, осудив единение в страстях.

Иосиф понял самую суть Замысла — взаимодополнение, взаимопроникновение, взаимопомощь народов, создав на этой основе своё царство, тоже «не от мира сего», ненавидимое противостоящей цивилизацией.

«Носите тяготы друг друга, и так исполните закон Христов». /Гал. 6:2/ Мистический смысл терпения: мы все — одно во Христе. До поры до времени народ терпел беззакония князей, как бы покрывая их грех. Но ведь и нищий Лазарь терпел пирующего богача, однако богач всё-таки попал в ад! Есть, видимо, степень допустимости зла, когда терпение «во благо» превращается в попустительство. Тогда и свершаются революции.

Людям дан разум, чтобы понять; сердце — свободно избрать и полюбить.

Таланты — реализовать и послужить. Воля и время — начать восхождение. И успеть определиться за земную жизнь. Потому что «сейчас позже, чем тебе кажется».

Итак, РЕВОЛЮЦИЯ ДУХА. Жизнь Вампирии совершенно не соответствует Замыслу, здесь каждая часть не просто служит сама себе, но и заставляет служить других, оттягивая силы от общего и целесообразного, не говоря уже о преобразующем и восходящем. В живом организме такие «взбесившиеся» клетки становятся раковыми, нарушают работу Целого, которое, в конце концов, губят. Кстати, погибая сами. Они непригодны для грядущего, просто как несущие СМЕРТЬ. Вот в чём дело, а не в какой-то небесной «юриспруденции».

В живом организме, где всё взаимосвязано, жизненные сипы Целого сначала пытаются излечить плохо работающие клетки, а безнадёжно больных отторгают и заменяют новыми. Раковые опухоли, пока они не дали метастазы, хирург вырезает во имя спасения Целого… В «лежащем во зле мире», добровольно избравшем непослушание Творцу, такие операции не приводят, как правило, к ликвидации зла, а лишь ко временному оздоровлению, после чего неизбежно появляются метастазы. Отделять «пшеницу от плевел» — дело Творца, Страшный Суд в конце времён.

Цель земной жизни — СОСТОЯТЬСЯ для жизни Будущего Века, умножить Жатву Господню, помочь благодати дойти до окаменевших душ, выбрав Свет и приняв бесценный дар Неба.

Лишь то, что отдал — твоё, а не то, что съел или потратил. Отданное Замыслу вернётся к тебе сполна в новом преображённом качестве. Временное и тленное — живым и вечным.

Ну а всё, что истратил на себя сверх разумно-достаточного — ветхое, посеянное в тлен — твой проигрыш. Твоё убитое время. Всё украденное, захваченное у Целого для себя сверх разумно-достаточного — кража у самого себя, у своей судьбы в вечности. Такова революция сознания. Всякие безумные излишества, игры «в жизнь» опасны, ибо «в чём застану, в том и судить буду»…

В отличие от земных революций, пожирающих своих детей, где даже собранное в житницы служило лишь навозом для счастья «грядущих поколений» — Революция Духа — для тебя. Для каждого, свободно избравшего Свет и Истину. Ибо в свободном сплаве Огня, Тепла и Света, дающих Жизнь, самая малая частица обретёт полноценное подлинное бытие, возможное лишь в Боге.

— Кто был ничем, тот станет всем!.. — захлопал чёрными ладошками АГ.

* * *

Слава Богу, — октябрь 93-го уже не застал Ганю в Москве. Иоанна почти обрадовалась, что ему предложили быть настоятелем вновь открывающегося древнего монастыря на ганиной малой родине, в том самом сибирском городе, где когда-то ходил его отец секретарём обкома. Старик был ещё в здравии и памяти, жил с ганиной сестрой, внуками и правнуками, давно звал сына домой, оставаясь до конца дней убеждённым праведным коммунистом. А потом, не без влияния отца Андрея, и коммунистом верующим. В этом было что-то символическое.

Монастырь нуждался в огромной реставрации, отцу Андрею предстояло по сути заново расписывать купол и стены, нужны были помощники, ученики, иконописцы. Разумеется, рванулся ехать вместе с Ганей и Глеб — дети уже подросли. Егорка, хоть и не стал священником, как все пророчили, а совсем нежданно подался в рок-певцы, затем в бизнесмены, но на обоих поприщах весьма преуспел, как и во всем, за что брался этот когда-то чудо-ребёнок. Семье на него можно было положиться, в том числе, и материально. И Иоанна уговорила Варю отпустить-таки Глеба, сказав, что времена надвигаются смутные, лихие и так всем будет спокойнее.

В общем, эта почётная ссылка нежелательного «красного батюшки» была для Гани Божьей милостью, — так думала Иоанна, хоть и разделяли их снова несколько часов полёта, хоть они даже проститься не успели, так внезапно было приято решение. Но Иоанна радовалась — Ганя в безопасности, и Покров Божий над монастырём оградит братию от этого страшного подлого времени. Как если бы вдруг князь Андрей, князь Нехлюдов, князь Мышкин, Татьяна Ларина, Вера Павловна, Павел Корчагин, Ульяна Громова обернулись Диким, Кабанихой, Иудушкой Головлёвым, Салтычихой, Бармалеем, а первомайская демонстрация — сонмом гоголевской нечисти, доконавшей Хому Брута.

Свои картины, хранящиеся у Вари, Ганя поручил ей продать без права вывоза за рубеж каким-то меценатам из новых русских — деньги должны были пойти на реставрацию монастыря. Лишь копию «Иоанны» Ганя увёз с собой — подлинник был в Питерском Русском музее.

Иоанне он оставил в подарок пейзаж — закатные лужинские сосны, закатное небо в огненных сполохах и пылающая, уходящая в вечность тропинка.

Когда-нибудь, если смилуется и простит Господь, они пойдут рука об руку до этой тропе, чтобы уже никогда не расставаться. Пойдут навстречу Огню. Они снова будут юными, и ночная звёздная Иоанна с витым старинным шнуром в летящих в вечность волосах спустится из синей тьмы в протянутые ганины руки. И огонь охватит, поглотит их, воссоздавая в первозданном естестве, сплавляя заново разорванные половины когда-то единой плоти для нового неведомого бытия…

«Двое да едины будут…» Вот что он хотел ей сказать прощальным своим даром, тоже предвидя двигающийся на Россию апокалипсис, а на них — неизбежную старость, немощь и болезни. Закат жизни…

Ничего не бойся, я всегда с тобой. И Он — с нами…

Она повесит пейзаж в красном углу, чуть пониже икон, и, когда станет особенно тяжко, будет повторять наизусть слова молитв, мысленно ступая по огненной ганиной тропе, чувствуя рукой его руку. И огонь постепенно охватывал её, сжигая боль и страх, и молитвенная эта тропа воскрешала снова и снова, давая силы жить.

Ганя бился над Светом Фаворским. Но «Огонь» ему удался.

Однажды в один из своих неожиданно-редких наездов в Лужино на пейзаж обратил внимание Денис. Долго молча разглядывал.

— Дарёнов всё-таки великий художник. Я бы на твоём месте это здесь не держал, мало ли что… Дарёнов — раритет, теперь особенно. Не представляю его монахом…

Наверняка он в своё время видел «Иоанну» и о многом догадывался, но никогда ни о чём не спрашивал. Денис вообще не любил выяснять отношения, «будить спящую собаку», как, впрочем, и Иоанна. Может, поэтому их брак оказался на удивление долгим. Творчески Денис уже давно от неё не зависел, научился довольно лихо лепить отечественные боевики, а потом и делать совместные постановки из жизни бывшей совковой постперестроечной и зарубежной мафии, с гонками, оголтелой пальбой и эротикой. Сразу врубился в их ритм, зрелищность, присовокупив немного мистики и психологизма, экзотического «русского духа». Нашёл хороших спонсоров, имел успех и даже отхватывал какие-то там премии. Сказалось его зарубежное детство, хороший английский, природная хватка и выносливость, умение всех заставить выкладываться на полную катушку. Наступила его звёздная пора.

Денис всё реже появлялся в Москве и вообще в России, только Лиза сообщала, что «звонил из Нью-Йорка папа, передавал привет». Наверняка, у него там были женщины, может, и другая семья, — Иоанна внутренне была к этому готова. Всё вокруг распадалось и рушилось, чего уж тут! И её всегда изумляло, когда он нежданно-негаданно, раз в полгода, появлялся в Лужине, весёлый, неизменно загорелый в экзотических заокеанских краях, с каким-нибудь редкостным дорогим вином и подарками, обнимал её: «Ну, как сама? Иди, отмойся хоть, мужик приехал!» И блаженно разваливался в кресле у камина, будто фермер, съездивший в город на пару часов за покупками. А она действительно бежала отмываться и переодеваться, и, если бы могла в то смутное время смеяться, наверное, представила бы себя глазами Дениса — одичавшую, озверевшую, с чёрными пятками и с дочерна загорелой злющей физиономией. Злющей от телевизионных новостей, которые были для неё одним сплошным криком: «Наших бьют!». И ничего нельзя сделать, кругом ложь беспросветная, предательство и маразм. Иоанна уже собой представляла взрывоопасную смесь в смирительной бочке религиозных и нерелигиозных попыток осмыслить происходящий апокалипсис. Продолжая вкалывать по-чёрному на участке и убеждая всё более нищающих покупателей «купить букетик».

Наскоро приведя себя в относительный порядок, она садилась рядом, и Денис начинал рассказывать, будто она все эти месяцы только и ждала, как Сольвейг, когда он, наконец, свалится ей на голову и отчитается о забугорной творческой командировке. Он приезжал будто из другого измерения, а они здесь, во всяком случае, она, жили будто в дьявольской мясорубке, перемалывающей всё привычное и надёжное в бесформенное кроваво-цементное месиво из осколков плоти, зданий, жизней, убеждений, идеалов, стекла и щебня. Всё летело в тартарары. Иоанна сидела в Лужине, как в окопе, сжималась в ужасе от снарядов несущейся из «ящика» информации, уже страшась его включать и ещё более — остаться в неведении.

А Денис казался гражданином мира, которому везде хорошо, при любом строе и в любой стране — была бы интересная работа, ладилось бы дело, не было бы никаких ЧП и простоев. Чтоб актёры не болели, не выёживались и не заламывали выше крыши, и чтоб погода для натуры была соответствующая. И чтоб был кассовый успех, а зритель в массе своей везде одинаков, — ему нужно зрелище, чтоб нервы пощекотать и душу — что-нибудь для души. И обязательно — хэппи-энд… Только темпы там бешеные, чуть сбой — горишь, как швед. Но зато комфорт, стабильность, с этим — никаких проблем…

Потом Денис заставлял её вспомнить, что она ещё женщина, жена, красивая и желанная, здесь тоже всё было, как прежде, слажено и привычно, как и десять, и двадцать лет назад, будто и не было никаких катаклизмов и драм в их долгоиграющей совместной жизни. А наутро он уезжал чуть свет, целовал её, едва живую после выпитого вина и бессонной ночи, отвыкшую от подобных «радостей жизни».

— Ну, я поехал, Жаннуля, в десять встреча с этим, как его… И на аэродром.

И опять улетал на несколько месяцев в заморские края. Павлин!

Однажды он попросился сходить с ней в храм и долго о чём-то разговаривал с отцом Тихоном. Смущённо, как провинившийся школьник.

Это было невыносимо — впервые в жизни она чувствовала себя бесконечно виновной перед всеми — Денисом, Ганей, Филиппом, Лизой, Артёмом, перед самой собой. Обменяться кольцами…

«И что соединено на земле, будет связано на Небесах…» Она неловко отшутилась, что, мол, вроде бы, поздновато на старости лет, чувствуя себя ещё гаже оттого, что никогда не скажет ему правду. Плохая жена, плохая мать… Она с ужасом подумала, что если впрямь на Страшном Суде всё тайное станет явным, и ей предстоит предать Дениса перед лицом Истины, Вечности, то это и есть врата ада — вина перед теми, кто бок о бок прошёл с тобой жизненный путь, кого Господь доверил тебе жалеть и любить, перед их глазами и собственной совестью…

Он, как всегда, не стал «будить собаку» и перевёл разговор на другую тему. И она никогда не узнает, что он при этом думал, всё было совсем не так просто, бесследно ничто не прошло, и в той тридцать лет назад летящей к Москве вечерней электричке она предала не только Ганю, но и Дениса, Филиппа, Лизу, Артёма с Катюшкой, и, конечно, себя. Наша совесть будет нас обличать на том Суде, — поняла она. Словно в бездну заглянула Иоанна и молила Бога о прощении.

Только двое должны идти по огненной тропе.

Кровные узы. Узы, узы… «И враги человека — домашние его»… «Родовая необходимость». Истощиться, выложиться, взрастив собою других…

«Браки совершаются на небесах»… И только двое, он и она, сплавятся воедино на огненной дороге, только двое могут на неё ступить.

И тогда разорвётся сердце. Семья, Родина, земля… При всякой попытке взлететь Иоанна оказывалась спелёнатой этими узами. Мы все повязаны друг с другом, и надо или рвать по живому, причиняя страдания, или задыхаться в паутине, погибать от множества мелких родных и близких паучков, пьющих твою жизнь — нет, не во славу Божию, не для спасения души все эти покупки, стряпня, стирка, уборка, грязная посуда, очереди, пелёнки… И ещё — конфликты, капризы, ссоры, переходные возрасты, обиды, слезы, бессонные ночи. Всё это проклятье «в муках рожать», «в поте добывать», все эти «терние и волчцы»… Эти пошлые скучные тусовки — ярмарка тщеславия, эти дешёвые амбиции… Крест тяжкий, бремя, иго.

И тут же Крест — спасение, и «Бремя Моё легко есть». Бремя Моё — есть бремя в Боге. Здесь таилась разгадка. Милосердие и человекоугодие. Божье дело и западня.

Я оком стал глядеть болезненно-отверстым, Как от бельма врачом избавленный слепец. «Я вижу некий свет», — сказал я наконец. «Иди ж, — он продолжал, — держись сего ты света: Пусть будет он тебе единственная мета, Пока ты тесных врат спасенья не достиг, Ступай!» — И я бежать пустился в тот же миг. «Странник» А. Пушкин/

Этот «некий свет» расшифрует через несколько лет Егорка Златов.

А пока… Пока при всякой попытке взлететь Иоанна оказывалась спелёнатой узами необходимости, как кокон, и все это при соприкосновении с кожей болело, угнетало, мучило. Вся её прошлая жизнь, живые и неживые идолы…

Крутые монахи… Они тоже жили в коконе постоянного послушания, но непрестанная молитва и пост делали их непроницаемыми для хищников. Они как бы законсервировались в жертвенном отдании «ветхого» в себе человека на заклание, на топливо новой бессмертной жизни, зреющей в них и в других спасающихся, за кого они пламенно молились. Прислушиваясь с восторгом, как рождается в спелёнутом жалком покорном черве их новое волшебно-прекрасное естество, зачатая светом бабочка; как формируются её мощные радужные крылья, которые она расправит, едва услышав: «Пора!». И как паутину разорвёт узы, навсегда покидая гибнущий во зле мир…

Иоанна же, особенно с отъездом Гани, едва высунувшись из кокона, чувствовала вслед за тревогой и беспокойством — бессильное отчаяние. И, наконец, всё заполнила ненависть — и к оборотням, и к покорному стаду, не понимающему, что не «вклады», а души они теряют, соучаствуя в зловещем кровавом пиршестве… И снова спряталась Иоанна. Одолевали муки совести. Что надо что-то делать, что «молчанием предаётся Бог», что «с молчаливого согласия равнодушных делаются все преступления на земле».

Прежде она такого никогда не испытывала. Вот он, пресловутый разлад с действительностью! Душа посылала сигналы бедствия. «Бывали хуже времена, но не было подлей»… Она начала понимать революционеров. «Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй…» «Звери алчные, пиявицы ненасытные!»… Кто мог выдумать, что этот чудовищный миропорядок, ежеминутно порождающий погибель и грех, нельзя менять? В отношении личных врагов — любить, прощать, пусть. Но возлюбить армию князя тьмы — призыв самого сатаны, ничего больше. Наглая ложь, которой пользуется человекоубийца со времен прародителей. «Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». Ударит «Тебя», а не твоего ближнего! — «А Я говорю вам: любите врагов ВАШИХ, благословляйте проклинающих ВАС и молитесь за обижающих ВАС и гонящих ВАС». «ВАС», а не ближнего! Не «других»!

«Ваш отец диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего; он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нём истины; когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи».

Она побежала в смятении к отцу Тихону. Тот твердо подтвердил, что да, именно к личным врагам нам заповедана любовь и всепрощение. Чураться врагов Христовых, а к врагам отечества — святая ненависть. Как у Дмитрия Донского, Александра Невского и православной церкви в годы войны, собравшей деньги на танк.

— Ненависть, это как? — ошеломлённо спросит Иоанна, — Воевать?

— Это всё бесы мутят. Бесы вражды, национализма, наживы, блуда. Ещё Сергий Преподобный сказал, что наше спасение — в единении, благословил русские войска на брань. Силы тьмы — вот подлинные враги. Ракета летит, к примеру, она выпущена супостатом, чтобы убивать. И если мы не можем уничтожить врага, он далеко, недосягаем, то ракету-то сбить можем! Эти разрушители — ракеты сатаны!

— Значит, сбивать? — Иоанна была потрясена воинственностью батюшки.

— Скажем иначе — обезвреживать. Держать активную оборону.

— Но как, батюшка?

— Молись, Иоанна. Господь укажет.

Бесы. Филиппом, например, овладел бес стяжания. Перепродажа видеотехники, затем компьютеров, и вот он уже зарегистрировал фирму, открыл собственный магазин радиотехники и электроники, потом пошли филиалы, иномарки… Филя мотался по этим точкам и филиалам, ошалев от баксов, вояжей, контактов и контрактов… Пить он, правда, начисто бросил, но Лиза недолго радовалась — появился новый постоянный страх, что его убьют из-за денег, похитят детей — угрозы от всевозможных рэкетиров, и письменные, и телефонные, следовали одна за другой. Пару раз Филиппу пришлось участвовать в разборках, пока к счастью, кулачных, он ходил в тир и спортзал, изучал каратэ и восточные единоборства, а однажды был ранен в ногу. Пару раз пытались поджечь дверь квартиры.

Но Филипп от этих испытаний только борзел, стал разговаривать на «новорусском», завёл «крышу» из братвы и телохранителей бывшей «девятки», накачал мышцы, начал строить виллу в престижном посёлке — с бассейном и двухметровым кирпичным забором, настоящую крепость. Иоанне не верилось, что этот арийского вида, фирменно упакованный «качок» с ледяной сталью в глазах, жвачкой в зубах и пачкой баксов в бумажнике — её сын. Он был похож на отца, и внешне, и фанатичной страстью к «делу». И на бабку, её мать — каким-то всепожирающим внутренним огнём, до поры до времени едва тлеющим где-то в полешках души в ожидании чуда — будто в один прекрасный миг количество баксов обернётся неким качественным свершением — венцом изнурительной самосжигающей игры, в которую он всё больше втягивался.

Сталкивались они теперь обычно в дверях.

— Привет, мать, отлично выглядишь. Извини, спешу. Ты как, в порядке? — торопливый поцелуй, аромат дорогого лосьона, — Погоди, на вот тебе… Появляйся, мать… Ты там молись за меня…

Последние слова доносились уже из лифта. Тревожно замирало сердце. Баксы она обычно возвращала Лизе, она боялась этих шальных денег. Что-то ей в них чудилось нехорошее, от Воланда, но и становиться в позу, не брать, отстраняться — нет, тоже нехорошо. Взяв их, она будто снимала с него часть вины, делила грех, если таковой был. Дурная мать… «Я не воспитывала его, как надо, — сокрушалась Иоанна, — не покрестила вовремя, не водила на исповеди. Моя вина. Господи…» Потом стала отдавать деньги Филиппа в разные благотворительные фонды, беженцам, на строительство храма, хотя и знала, что Господь не примет неправедной жертвы.

«Накажи меня, только не их…» — молилась она в страхе.

Пару раз она отлавливала сына, пыталась поговорить всерьёз. Задавала толстовский вопрос: «Ну представь, что все на свете компьютеры, рестораны, банки, тачки, Канары и Лас-Вегасы — твои. Ну и что?» Он отшучивался: «Луну купим. Марс, «черных дыр» — парочку»…

— Дома не бываешь, ешь наспех, ночуешь в кресле… Ты — свихнувшийся игрок, Филька, ты проматываешь свою жизнь. Чёрное, чёт, зеро… Так и подохнешь среди фишек, мордой в сукно. На что разменял ты свои золотые?

— На твёрдую валюту, мать. Тебе не угодишь. Пил — плохо, вкалываю — плохо. Проиграть жизнь — это даже романтично! Выиграть ведь всё равно невозможно. Во всяком случае лучше, чем влачить. Или, может, опять вкалывать на светлое будущее? Некоторые уже вкалывали однажды, а потом пришли номенклатурные дяди, поставили это их будущее на кон и разыграли на троих. Кусок Кравчуку, Ельцину, Шушкевичу… Ну там Шеварнадзе, Назарбаевым разным по ломтю, чтоб не плакали… Лихо, да? А те чудики в тайге мёрзли. Днепрогэсы строили, кровь проливали… Ну и что, где их выигрыш, куда твой Бог смотрит? Ты ещё о народе обобранном вспомни…

— И вспомню.

— Да народ твой за этих паханов сам и проголосовал, народу надоели ваши проповеди. Он хочет жрать водку, трахаться и пялиться в ящик. Ему ваши патриоты с коммуняками хуже чумы — ещё вернутся и заставят вкалывать, сериалы прикроют, голубых со шлюхами отправят к медведям… Эротические массажистки-комсомолочки, — вон они, целая полоса… Народ ваш, мать, скурвился.

Разговор происходил на семейном ужине в честь пятилетия Катюши. Утром приходили дети, а вечером Лиза велела Иоанне непременно быть, потому что папа /Денис/ в отъезде, а бабуля со всеми в ссоре. Подруги её по бриджу как-то сразу вымерли, в доме теперь горничная — бывшая медсестра, беженка. Ухаживает за детьми и за бабулей, которой и инвалидное кресло специально из-за границы выписали, и необходимые лекарства, — всё самое лучшее. И ящик у нее со спутниковой антенной, и видак — живи не хочу. Но у бабули, как поведала Лиза, поехал чердак. Она проклинает перестройку, «продавшихся Западу Иуд», пенсию свою отсылает Зюганову, пишет статьи в «Правду» и частушки в «Совраску», а недавно приехали какие-то шустрые тётки и торжественно вручили ей новый партбилет. Бабуля у них теперь активистка, печатает на принте призывы и прокламации, вместо бриджисток у неё теперь вечно торчат какие-то пролетарии, гоняют чаи с бутербродами, митингуют, проводят среди горничной революционную агитацию, а Лизу презрительно обзывают «барыней». И детей — «барчуками».

— Какая я им барыня? — чуть не со слезами жаловалась Лиза, — Вы же знаете, мама, мою жизнь…

Ей действительно доставалось — тянула весь дом, терпела филипповы и бабулины закидоны, сводила концы с концами, растила детей и ещё как-то ухитрялась сниматься, озвучивать… А теперь получила приличную роль в театре, и передачу ведёт по телевидению, пусть пятнадцатиминутную, но для начала это очень много, и рейтинг у зрителей неплохой… Ну, да, пусть есть горничная, так без неё пришлось бы вообще ставить на карьере крест… Артём в лицее, хорошо учится. Катюша дома занимается с преподавателями, старательная… Какие ж они барчуки?

ПРЕДДВЕРИЕ

ПОВТОРЕНИЕ ПРОЙДЕННОГО:

Россия — сфинкс. Ликуя и скорбя, И, обливаясь черной кровью, Она глядит, глядит в тебя, И с ненавистью, и с любовью.

/А. Блок/

«В последнее время русское общество выделило из себя нечто на манер буржуазии, то есть новый культурный слой, состоящий из кабатчиков, процентщиков, железнодорожников, банковских дельцов и прочих казнокрадов и мироедов. В короткий срок эта праздношатающаяся тля успела опутать все наши Палестины: в каждом углу она сосёт, точит, разоряет и, вдобавок, нахальничает… Это — ублюдки крепостного права, выбивающиеся изо всех сил, чтобы восстановить оное в свою пользу, в форме менее разбойнической, но несомненно более воровской… Повторяю: это совсем не тот буржуа, которому удалось неслыханным трудолюбием и пристальным изучением профессии /хотя и не без участия кровопивства/ завоевать себе положение в обществе; это просто праздный, невежественный и притом ленивый забулдыга, которому, благодаря слепой случайности, удалось уйти от каторги и затем слопать нищающие вокруг массы «рохлей», «ротозеев» и «дураков». /Салтыков-Щедрин/

«Юноша бледный со взором горящим» вечными вопросами больше не озабочен.

Кто виноват, ему неинтересно, а что делать, он знает сам. Купить дешевле — продать дороже, так много раз — и станешь миллионером». /В. Войнович. «Василий Чонкин»/

Вихорь злобы и бешенства носится Над тобою, страна безответная, Всё живое, всё доброе косится…

Слышно только, о ночь безрассветная, Среди мрака, тобою разлитого, Как враги, торжествуя, скликаются, Как на труп великана убитого Кровожадные птицы слетаются, Ядовитые гады сползаются!

Дни идут… всё так же воздух душен, Дряхлый мир — на роковом пути Человек до ужаса бездушен, Слабому спасенья не найти!

Где вы, певцы любви, свободы, мира И доблести?.. Век «крови и меча»!

На трон земли ты посадил банкира, Провозгласил героем палача…

О, кто ж теперь напомнит человеку Высокое призвание его?..

/Н. Некрасов/

«Наведи, Господи, страх на них; да знают народы, что человеку они». /Пс. 9:21/

— Горе им, всерьёз полагающим, что в смертельной вселенской схватке добра со злом Господь призвал их из небытия, чтобы угостить обедом.

Им, полагающим, что Спаситель был распят, чтобы они на земле могли несколько десятков лет помусорить, поблудить, покоптить небо и погубить вокруг как можно больше природы, тел и душ человеческих… Что именно это «право» Творец оплатил на кресте Своей Кровью и мукой смертной…

Страна Пушкина, Толстого, Достоевского, Сергия Радонежского и Серафима Саровского вдруг к концу 20-го века приходит как к откровению, что то самое «фараоново рабство» за сытную жратву и есть истина!..

— «Ха-ха-ха!» — как писал Иосиф на полях библиотечных книг.

Можно быть зрителем жизненной игры, можно — участником. Можно выйти из игры — уйти спать или застрелиться. Жизнь по Замыслу — принципиально НЕ ИГРА!

Спор между двумя цивилизациями — спор о смысле жизни. Есть ли он? Или просто «жить, чтоб жить»?

Совков погубила ненависть к цепям и решёткам вместо ненависти к собственному звероподобию. Ибо «приказывают тому, кто не может повиноваться самому себе».

В дружбе гоголевского Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем уже была заложена возможность ссоры, равно как и в любви князя Андрея и Наташи Ростовой — возможность измены. При разделе наследства любящие родственники становятся заклятыми врагами. «Воловьи лужки — мои!» /А. Чехов/

Все против всех — плод «свободы». «Все за одного, один — за всех» — плод «тюрьмы народов».

Да здравствуют цепи, решётки и жезлы железные, данные нам во спасение!

ДЕМОКРАТАМ НА ЗАМЕТКУ:

«Не следуй за большинством на зло, и не решай тяжбы, отступая по большинству от правды». /Исх… 23:2/ «Даров не принимай; ибо дары слепыми делают зрячих и извращают дело правых». /Исх. 23: 8/ «И возвратился Моисей к Господу, и сказал: о, народ сей сделал великий грех; сделал себе золотого бога.

Господь сказал Моисею: того, кто согрешил предо Мною, изглажу из книги Моей». /Исх. 32:31,33/ «И прошёл Господь пред лицом его, и возгласил Господь: Господь Бог человеколюбивый и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый и истинный, Сохраняющий милость в тысячи родов, прощающий вину и преступление и грех, но не оставляющий без наказания, наказывающий вину отцов в детях и в детях детей до третьего и четвёртого рода». /Исх. 34:6–7/ «Землю не должно продавать навсегда; ибо Моя земля; вы пришельцы и поселенцы у меня». /Лев. 25:23/ «Если брат твой обеднеет и придёт в упадок у тебя, то поддержи его, пришлец он, или поселенец, чтоб он жил с тобою.

Серебра твоего не отдавай ему в рост, и хлеба твоего не отдавай ему для прибыли». /Лев. 25:35, 37/ «Приближаются ко Мне люди сии устами своими и чтут Меня языком; сердце же их отстоит далеко от Меня; Но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим». /Мф. 15:8/

Народ в массе своей всегда кричит о праведнике: «Распни Его!», а Пилаты умывают руки.

Величие Руси не в нападении, а в ПРОТИВОСТОЯНИИ. ВЕЛИКОМ ПРОТИВОСТОЯНИИ.

Всякий сильный мира сего, пытающийся властвовать над кем-то, берёт на себя ответственность за него перед Богом. Как государство употребило свою власть над подданными — узнаем по плодам на Суде.

«Не ем, потому что повинуюсь из страха и послушания», — говорит раб. «Не ем, потому что не хочу,» — говорит тот, кто избавился от страстей и желаний, неугодных Творцу. Он — сын и наследник. То есть СВОБОДНЫЙ.

«Если кто праведен и творит суд и правду,

…жены ближнего своего не оскверняет… Никого не притесняет, должнику возвращает залог его, хищения не производит, хлеб свой даёт голодному и нагого покрывает одеждою, В рост не отдает и лихвы не берет, от неправды удерживает руку свою, суд человеку с человеком производит правильный, Поступает по заповедям Моим и соблюдает постановления Мои искренно, то он — праведник, он непременно будет жив, говорит Господь Бог». /Иез. 18:5–9/ «Взятки берут у тебя, чтобы проливать кровь; ты берешь рост и лихву и насилием вымогаешь корысть у ближнего твоего, а Меня забыл, говорит Господь Бог.

И вот, Я всплеснул руками моими о корыстолюбии твоём, какое обнаруживается у тебя, и о кровопролитии, которое совершается среди тебя». /Иез. 22: 12, 13/

«Князья у неё как волки, похищающие добычу; проливают кровь, губят души, чтобы приобрести корысть.

А пророки её всё замазывают грязью, видят пустое и предсказывают им ложное, говоря: «так говорит Господь Бог», тогда как не говорил Господь.

А в народе угнетают друг друга, грабят и притесняют бедного и нищего и пришельца угнетают несправедливо.

Искал я у них человека, который поставил бы стену и стал бы предо Мною в проломе за сию землю, чтоб Я не погубил её, но не нашел.

Итак, изолью на них негодование Моё, огнём ярости Моей истреблю их, поведение их обращу им на голову, говорит Господь Бог». /Иез. 22: 27–31/

СЛОВО АХА К ПАСТЫРЯМ:

Если бы вы действительно радели о властях страны, о сильных мира сего, то после вознесения молитв об их здравии, читали бы ежедневно перед высокопоставленными исповедниками главу о богаче и нищем Лазаре и другие поучительные места из Евангелия, вразумляя властителей, что «хищники», пользующиеся на земле благами несчетными, в то время как у их ног сидят голодные нищие, лишаются Царствия. Что «кому много дано, с того больше спросится». Что вверенное им стадо принадлежит Господину. То есть его надо заботливо сохранить и приумножить, а не тащить к себе на кухню.

Рыба тухнет с головы. Каков пастырь, таково и стадо. Но оборотничество, к счастью, обратимо, ибо нельзя убить Закон в сердце. Поэтому Господь сказал: «В чём застану, в том и судить буду». Многое зависит от Головы, пастыря, не может быть здоров организм, у которого больна голова. На неё и снизойдёт прежде всего гнев Неба. Гильотина — лучшее лечение для неизлечимо больной головы.

Всё встанет на свои места, когда вы поймёте, что Антивампирия Иосифа была всего лишь средством, а не самоцелью.

Коммунизм — следующая ступень восхождения, он достижим для избранников Неба. Он уже ближе к Царствию, но тоже средство. Цель — вечное восхождение к недостижимой Истине.

Душно стало на Руси — пахнет замусоленными купюрами, спермой, тленом и кровью…

«Господа» — над кем? Народ Великой Руси по призванию должен подчиняться лишь Господу и Его священству. И мирской власти, если она не требует отдавать Божье. Всё прочее — грех человекоугодия, идолопоклонства, каковыми являются служение чужой похоти.

«Служить бы рад — прислуживаться тошно»…

Святой говорит: возьми всё. Гуманисты и социалисты: возьми лишнее. Вампир: ничего не отдам и тебя сожру при первой возможности.

Бог был бы бесконечно одинок, если бы не был Троицей. Человек «по образу и подобию» одинок, пока единица не станет ЕДИННИЦЕЙ — единое Богочеловечество в Доме Отца.

Иосиф — укротитель мирового зла, а СССР — осаждённая крепость, жившая по законам военного времени.

«И какой же русский не любит быстрой езды?» — Тот, на котором едут.

Например, Хома Брут под ведьмой.

«Есть такая сказочная фраза из восточных легенд: «Я раб лампы». Так вот, эти слова я с полным правом могу отнести к себе. И точно так же, как и джинн, я, действительно, всемогущ. Я могу всё». /Телеведущий Дм. Дибров, «раб лампы»./

— Наш человек, — кивнул АГ чёрной головкой в белой панамке.

Что вы будете делать, когда на ваших глазах прежде милые, добрые, интеллигентные и порядочные люди вдруг превратятся в зверей? Одни оцепенеют от ужаса, ну а некоторые тоже начнут потихоньку звереть, огрызаться и кусаться.

За великий Советский Союз! За святейшее братство людское! О Господь, Всеблагой Иисус! Воскреси наше счастье земное. О, Господь, наклонись надо мной. Задичали мы в прорве кромешной. Окропи Ты нас вербной водой, Осени голосистой скворешней. Не держи ты всевышнего зла За срамные мои вавилоны, — Что срывал я Твои купола, Что кромсал я святые иконы! Огради! Упаси! Защити! Подними из кровавых узилищ! Что за гной в моей старой кости, Что за смрад от бесовских блудилищ! О Господь, Всеблагой Иисус! Воскреси моё счастье земное. Подними Ты мой красный Союз До Креста Своего аналоя. /Ник. Тряпкин/

Последнее десятилетие века и тысячелетия — триумфально-показательный процесс в защиту Иосифа. Кто теперь посмеет всерьёз говорить о каких-то сфабрикованных процессах, несуществовавших врагах и о Сталинской паранойе? Откуда же сейчас, полвека спустя, взялась, полезла изо всех щелей эта нечисть — имя им легион? В одночасье всё на куски разодравших. Этот нынешний апокалипсис мы могли бы иметь 80 лет назад, если бы не вцепившийся в бороду Черномора Иосиф…

Но между тем какой позор Являет Киев осаждённый? Там, устремив на нивы взор, Народ, уныньем пораженный, Стоит на башнях и стенах И в страхе ждёт небесной казни; Стенанья робкие в домах, На стогнах тишина боязни. И видят: в поле меж врагами, Блистая в латах, как в огне, Чудесный воин на коне Грозой несётся, колет, рубит, В ревущий рог, летая, трубит… То был Руслан. Как Божий гром, Наш витязь пал на басурмана; Он рыщет с карлой за седлом Среди испуганного стана. Где ни просвищет грозный меч, Где конь сердитый ни промчится, Везде главы слетают с плеч И с воплем строй на строй валится… Тогда Руслан одной рукою Взял меч сражённой головы И, бороду, схватив другою, Отсек её, как горсть травы. «Знай наших! — молвил он жестоко, — Что, хищник, где твоя краса, Где сила?»… и на шлем высокий Седые вяжет волоса. /А. Пушкин/

Божий Закон хранится в соборной памяти народа, в его соборном сердце, и народ может разрушить всякую материальную и социальную церковность, если они не соответствуют его памяти и представлению о Высшей Правде.

Революционеры ДУХА.

Восстание «горячих» против искажения образа Божия чиновным духовенством, против неверного представления об этике и Законах Неба привели к революции 17-го года. Это была не экономическая и не политическая, а религиозная по сути революция — «за лучший мир, за святую свободу». «Лучший мир» не подразумевал буржуазность, дурную количественную бесконечность, полное для всех корыто, а «святая свобода» — отнюдь не право жрать брата и блудить. Религиозная революция не против Бога, а против искажённого, уродливого представления о Боге, вошедшего в противоречие с Писанием и Законом Совести. Рабская бескрылая инертность по отношению к «лежащему во зле» миру не имеет никакого отношения к истинному христианству, которое революционно, действенно и возвышенно в своей сверхзадаче формирования воинства Христова, Богочеловечества, его соборного восхождения к Царствию. Дитя этой РЕВОЛЮЦИИ ДУХА — новый Адам, призванный жить в Царстве Света.

Революционеры духа отвоёвывают время для Дела Божия. Освобождают время из-под ига материи, превращают время в вечность.

Они освобождают и преобразуют самое материю свободным творческим актом — в «пароходы, строчки и другие долгие дела…» В Красоту, Добро, Свет. «Сейте разумное, доброе, вечное…»

* * *

Все уже сели за стол роскошный по меркам одичавшей в глуши Иоанны, а свекровь наотрез отказывалась выехать из своей комнаты на забугорном кресле и присоединиться к застолью. Уговорить бабушку предстояло Иоанне.

— Мать, бронежилет надень, — посоветовал Филипп, — У неё там «Аврора» под койкой.

Свекровь молча смотрела на Иоанну с видом партизанки, которую хотят «расколоть» враги. Помолодевшая, ухоженная, она сидела в комфортном своём кресле и слушала кассету с тогда почти запретными советскими песнями. Иоанна молча прикоснулась губами к пергаментной сухой щеке, пахнущей чем-то знакомо-далёким. Неужто «Красная Москва»?

Наши нивы глазом не обшаришь, Не упомнишь наших городов, Наше слово гордое «товарищ» Нам дороже всех красивых слов, — старательно выводил Поль Робсон…

Она вдруг неожиданно для себя рухнула на свекровьину грудь и разрыдалась, «Господи, что же мы натворили!.. Как же больно. Господи…» Потрясенная свекровь, обретя дар речи, сказала, что это лучшая минута в её жизни — знать, что хоть один в её семье оказался не предателем. Что покойный отец Дениса очень бы этому порадовался, а вот отчаиваться не надо, народ уже встаёт с колен и «снова будет небо голубое, снова будут в парках карусели…».

Иоанна вовсе не была такой оптимисткой и не могла остановиться, оплакивая убитую свою страну — ту, священную, а не ее тело Руси, требующее средств для потребительской жизнедеятельности, ничего больше.

Кто бы мог подумать, что их давний конфликт со свекровью разрешится на идеологическом уровне! Они неожиданно оказались по одну сторону баррикад, с одним великим общим горем, общим активным неприятием нового порядка и фанатичной готовностью вместе «встать грудью». Ещё не зная, за что, но точно зная, против чего.

А путь и далёк, и долог, И нельзя повернуть назад, Держись, геолог, крепись, геолог, Ты ветру и солнцу брат, — подпевали они тонкому девичьему голоску, обнявшись.

— А знаешь, наш Христос был тоже коммунистом, — сказала свекровь.

«Наш Христос!.». Воистину, неисповедимы пути Господни…

В дверь просунулась катюшкина мордочка.

— Бабушки, мы вас ждём…

— Да, бабушки, — вздохнула свекровь, — И ты вот теперь бабушка, поседела… Думали разве мы с тобой, чтоб такое под конец жизни… А ведь он предупреждал — и насчёт обострения классовой борьбы, и враждебного империалистического окружения, у меня всё выписано. А мы не верили, смеялись… Паранойя, мол… Вон пятая колонна из лагерей повыходила, страну разворовали, разорили и бежать… Выродки!

За столом они сидели рядом. О политике договорились молчать. Пили за Катюшу, за Лизу, обеих бабушек и три последних поколения Градовых. Филипп пил только сок: — Я теперь, мать, не алкоголик, а трудоголик, — улыбнулся он, поймав её взгляд.

— Ну, а мы выпьем за победу, — сказала захмелевшая свекровь, подмигивая Иоанне, — За НАШУ победу!

— Шкаф давно продан, граждане, — отозвался Филипп, — есть никелированная кровать с тумбочкой.

— А потом этого гада шлепнули, — злобно парировала свекровь. — Кадочников шлёпнул, помнишь? Именем преданного советского народа…

— Бабуля, ты ж обещала! — Катюша сунула ей в рот банан.

— Бизнес этот твой — наркотик, наваждение, — шептала тоже захмелевшая Иоанна, подсев к сыну. — Не перебивай, нам не так часто удаётся поговорить. Я знаю, что плохая мать, я очень виновата перед тобой… Не сумела научить главному, а может, этому и нельзя научить, не знаю… — Она гладила колючие, модным ёжиком, светлорусые волосы сына и совсем растрогалась, когда он, как в детстве, потёрся об её руку щекой, — Об одном прошу — остановись. Вспомни, ты не теннисный — туда-сюда мячик, не кассовый аппарат и не мешок с зелёными. Менять жизнь на баксы всё равно что забивать бриллиантом гвозди… Остановись, приезжай ко мне, попробуем разобраться вместе…

— Ты, ма, когда-либо крутила хула-хуп? Чуть остановишься — обруч на земле.

— Ну и крути, пока сам не рухнешь. Крути «до дней последних донца», так что ли?

— Не крутить, а светить надо, верно, мама? — подсела к ним Лиза, — Я ему всё время говорю: займись чем-то для души. И чтоб не так опасно.

— Богадельню открыть? — фыркнул Филя.

— Зачем богадельню? Вон Савва Мамонтов железные дороги строил…

— И то ли умер в нищете, то ли застрелился…

— Ну, я сейчас неплохо зарабатываю, нищета тебе не грозит. Могу и больше. Даже Артём у нас теперь звезда. Кстати, мама, не хотите нам писать тексты?

Лиза снова была в форме, похудела, стала прекрасно одеваться. Вместе с Тёмкой, хорошеньким, раскованным, и в то же время необыкновенно взрослым для своих одиннадцати — они неплохо смотрелись в передаче «Сынки-матери», разыгрывая разговорный мини-спектакль на самые разные темы. Собирались в ближайшее время подключить и Катюшу.

— А вправду, баба Яна, зачем нам чужие авторы? — сказал Артём, снимая семейное торжество видеокамерой, — Плати им, да ещё тексты пишут — язык сломаешь. Будет у нас семейная передача, а?

— Фарисейство, — буркнула свекровь,» — Мы с мамой идём покупать меховую шубу… Гуманно ли убивать бедную норку?» Дискуссия на тему. А зрители в это время кошек жрут, потому что больше нечего. Ваше благополучие построено на костях народа и народ вас будет судить.

— Тебя первую, бабуля, — беззлобно усмехнулся Филипп, — Вот, скажут, расплодила буржуев!..

— И правильно скажут. Разве мы, комсомольцы, такими были? А потом переродились, омещанились… Тряпки, ковры… «Оттепель» эта дурацкая, диссиденты. Никита со своими разоблачениями. Доразоблачались. Мало их сажали! Отстань, Катька, — та снова пыталась обезвредить революционерку куском банана.

— Ты же сама рассказывала, что и вас с дедом чуть не забрали…

— Да я бы сама попросилась сидеть до конца дней, только б наши вернулись. Думал ли дедушка, что его дети и внуки позволят развалить Родину, предадут идеалы и будут помогать изменникам дурить народ!

— Бабушка, ты же обещала…

— Шлюха продажная ваше телевидение, и интеллигенция ваша — говно, правильно Ильич сказал — «Говно нации»!.. Кто платит, под того и ложатся…

Артём в азарте снимал разбушевавшуюся Градову-старшую.

— Бабуля, не митингуй, — Филипп невозмутимо щёлкал Катюше орехи, — Здесь дети.

— Дети!.. Что они видят, ваши дети? Сникерсы, тампаксы, нимфеток полуголых. Детоубийцы!

— И так всю дорогу, — жаловалась Лиза, — Вы уж приезжайте почаще, с вами она как-то ладит… Ну, откуда у жены дипломата такая классовая ненависть? Прямо боюсь — отравит или бомбу подложит, они что старые, что малые. Ну рухнуло — мы-то причём?.. А вообще-то она права во многом. Что-то не так, да, мама?.. Несёт нас, несёт, а куда вынесет — и думать не хочется. Страшно, и детей жалко… Давайте споём? — предложила она громко.

— Отпустите меня в Гималаи? — скривилась свекровь. Но Лиза, умница, затянула тоненьким своим серебристым голоском:

Вы слыхали, как поют дрозды?

Нет, не те дрозды, не полевые…

Подтянула Иоанна, подтянул и Филипп, все время пытавшийся разыскать какого-то «Сергеича» по мобильному телефону. Помягчев, замурлыкала и свекровь — песня была, что называется, «в десятку».

Шапки прочь — в лесу поют дрозды, Для души поют, а не для славы…

Спели «Дроздов», «Эх, дороги», потом «Когда весна придёт, не знаю», «На дальней станции сойду», по просьбе именниницы — «Крутится-вертится» и, конечно же, «Катюшу». Потом Артём продемонстрировал на экране, что у него получилось.

— Дурдом, — сказал Филипп.

— И в самом деле, — думала Иоанна, — Каждый — сам по себе, говорит своё и никто никого не слушает. Одна Лиза всех объединяет. Что-то в ней такое…

По настоянию Иоанны Лиза с Филиппом повенчались. Лиза водила детей по воскресеньям в храм, причащала, но скорее из суеверного страха не прогневать некие высшие силы в это криминальное нестабильное время. Для неё вопросы веры не были мучительно-острыми, как для Гани, Иоанны, той же свекрови. Лиза просто жила по-Божьи, легко, как дышала, связанная со всеми своими, чужими, с природой, со всем миром какими-то незримыми нитями. Ей было всё про всех интересно знать, она пыталась понять другого, жалела, сочувствовала, помогала, она была из той редкой породы, для которой приветствие «Как жизнь?» — действительно требует обстоятельного ответа на вопрос, а не просто дань вежливости. Эти дары сопричастности, требующие от Иоанны невероятных усилий, были Лизе даны изначально. «Господи, что бы мы без неё делали?» — думала Иоанна. Семья их, несмотря ни на что, производила в эти годы «катастройки», когда «волосы застревали в горле», «кровь вставала дыбом» и «кости стыли в жилах», впечатление вполне удачливой. И экспортный Денис, и преуспевающий Филипп, и Лиза с детьми, вполне воспитанными, «воцерковлёнными», без буржуазных замашек. Да и свекровь с её новым умопомрачительным креслом…

И всё же было что-то тревожно-нехорошее, воландовское и в этом кресле, и в треньканье мобильного телефона, и в артемкиной видеокамере. И в показанных в новостях кадрах то бомбардировки Ирака, то какой-то тусовки, до тошноты пошлой, обжирающейся и пресмыкающейся, то бала юных элитных отпрысков в бархатных, декольтированных платьицах, с драгоценностями на детских шейках, в чудовищной, до наглости назойливой рекламе, в злобном и, к сожалению, вполне заслуженном комментарии свекрови и присоединившейся к застолью её приятельницы-хирурга, объявившей, как о конце света, что скоро медицина станет платной и дорогостоящие сложные операции уже сейчас простым гражданам недоступны — во всём этом действительно был какой-то второй план с мельканием хвостов, копыт и говорящих чёрных котов.

— Между прочим, Егор Златов, этот ваш блаженный, бард этот — ну всё про свечу пел… — теперь, между прочим, шинмонтаж открыл. Наваривает, резину меняет… Полный примус валюты. Я недавно гвоздя поймал, заехал, смотрю — Егор. Что, — спрашивает, — изволите? Варим, парим, заколачиваем… И работнички у него — ребята из ансамбля. Пашут, между прочим, не слабо. Не веришь — адрес дам. Дать? Споёт тебе блаженный, что не в деньгах счастье…

Неужели «И ты, Егор»! Иоанна хотела позвонить Варе, справиться, но так и не позвонила. Варя в последнее время тоже пребывала в некоторой эйфории — как же, восстанавливаются церкви, можно издавать и продавать любую религиозную литературу, вести православные кружки /чем она и не замедлила воспользоваться/. Можно присутствовать на богослужениях прямо дома, во время телевизионных трансляций, и лицезреть сильных мира сего со свечками в руках. Варя развила бурную деятельность после отъезда Глеба, увлекшись идеей восстановления монархии.

Иоанна соглашалась — да, новые церкви и вожди со свечками — всё это прекрасно, но мерещился почему-то опять же булгаковский Иванушка Бездомный, в кальсонах и рваной толстовке, с бумажной иконой и венчальной свечой. Гонимый силами тьмы.

Последнее время даже варины восторженные охи-ахи стали ее раздражать, не говоря уже о реакции на происходящее других знакомых, с которыми она иногда по необходимости встречалась. Да что они, слепые? С ума посходили? Потом она устала спорить до хрипоты, проклинать, негодовать, выслушивать в ответ такие же яростные злобные обвинения в консерватизме, большевизме, фашизме и идиотизме. Пришли весна, лето 93-го с привычными огородно-цветочно-торговыми хлопотами. Пенсии ни на что не хватало, всё дорожало — небольшой её цветочный бизнес выручал, хотя уже появились в продаже роскошные голландские розы, хризантемы, лилии, постепенно вытесняя знакомых цветочниц из Сочи, Киева, Кишинёва с их размокшими картонными коробками. Всё уже становился круг покупателей, многие из прежних клиентов — учителя, инженеры, врачи, даже актёры — теперь спешили мимо, пряча глаза. Появились бритоголовые в вишнёвых пиджаках, бледнолицые в чёрных пальто до пят, их субтильные, донельзя костлявые подружки в дорогой коже с подрумяненными скулами и скрипящими коленками.

Чтобы выдержать конкуренцию с забугорией, приходилось делать всё более замысловатые букеты с целлофановыми выкрутасами и бумажными лентами. Появились бедняки, выпрашивающие косточку на суп, и дети, промышляющие гнилыми персиками, группы каких-то то ли афганцев, то ли десантников «под мухой», время от времени крушащих прилавки, омоновцы с автоматами и собаками — в поисках наркоты.

Но в дикий рынок она, можно сказать, вросла безболезненно, если не считать этого нарастающего ощущения разваливающегося жизненного пространства, цепной реакции распада всего и вся. Подземный гул вселенской катастрофы, разверзающейся бездны, готовой поглотить эти вишневые пиджаки, пирамиды киви и бананов, яркие папуасские прилавки вместе с вальяжными покупателями, черноволосыми продавцами, бомжами, голодными попрошайками и натасканными на наркоту псами. И ещё качающих какие-то права совков, не понимающих, что «случилось страшное», что разбужены «уснувшие российские бури, под которыми хаос шевелится». И вообще — «молилась ли ты на ночь, Дездемона?» Повальное всеобщее безумие, бубонная чума, кромешная богооставленность и махровая бесовщина. Несмотря на весь этот внешний религиозный «ренессанс», депутатов в рясах, батюшек, благословляющих биржи и презентации. Среди порнухи, рекламы и боевиков по ящику — отрывки из богослужений и «жития святых».

Возвращалась она с рынка под вечер, смертельно вымотанная, сразу же вела гулять застоявшегося голодного Анчара. Кормила принесёнными с рынка отходами, потом до темноты делала «аварийку и неотложку» — дела, которые не могли ждать, — полить, прополоть, срезать на завтра цветы. И уже около одиннадцати за наскоро приготовленной, что Бог послал, едой, смотрела последние новости — очередную серию ужастика. Уповая — хоть бы что-нибудь случилось, вмиг и разом, как отцовская гневная оплеуха. Но тщетно. Расшалившиеся дети пошли вразнос. Оказывается, и хаос жил по своим кромешным законам. Она переключала программы — мимо дебильных сериалов, полуголых извивающихся поп- и рокзвёзд, импотентов-политиков, способных разве что держать свечку — в храме или в спальне — без разницы… Мимо насосавшихся, как клопы, косноязычных амбалов, сильных мира сего… Попадались в кадре знакомые лица — вот они, вчерашние приятели и приятельницы, братья по киношному цеху, много лет бок о бок, душа в душу — совместные съёмки, озвучение, монтаж, вечеринки, просмотры, неприятности, сплетни, анекдоты, брюзжание по поводу всяких главков, которые «не пущали», клали на полку, вырезали… И всё-таки фильмы выходили, игрались спектакли, печатались книги, и многое в общем-то, было можно, только не сразу, не напролом, хорошенько подумав. Потом скандальные съезды, перевороты — блинов на сковородке, всякие «хватит» и «долой», хозрасчёт, гласность и «это сладкое слово «свобода»… Ну и что?

Кто из них, какие нетленки создал или сообщил миру по сравнению с проклятым «застоем»? «Метили в коммунизм, попали в Россию». Всё в одночасье рухнуло. Откуда эта патологическая звериная ненависть к Родине, к бывшим охранникам её безопасности, которые пусть излишне бдительно, смешно и по-дурацки, но худо-бедно несли свою службу, охраняя вас и ваше жизненное пространство от вас же самих? Выплеснуть помои со дна души на головы граждан безо всякой цензуры — разве не кайф! И за это ещё приличные гонорары в валюте, по миру прошвырнуться, в казино сыграть, стриптизы там всякие, ночные клубы… Как сказал один покойный бард. Царство ему Небесное: «пусть во время Октябрьских волнений погибли женщины и дети, зато я теперь могу поехать в Париж…».

Воландовский сеанс черной магии. Переодевшись в заграничное тряпьё, граждане топали модными туфлями, хватали сыплющиеся с потолка червонцы, а воландовская свита потешалась над ними. И уже к вечеру забегали по стране босые полуголые личности, червонцы-ваучеры и глубоковские миллионы обернулись бумажками, заполыхал огнём, казалось, незыблемый дом — осквернённый нечистью Чубайс на оба ваших дома. По ящику мелькали знакомые лица «кающихся». Чиновников, писателей, актёров, больше всего номенклатуры. Жгли партбилеты — ритуальный пропуск на «пир богов». «Да мы никогда», «Да мы всегда»… Прокатилась волна самоубийств «товарищей», не выдержавших вакханалии. И никто не заявил: «Если считали систему столь ужасной и преступной и молчали, пользуясь всевозможными благами и помогая её укреплять, значит, подлецы вы, братцы! И каяться вам надо перед людьми и Богом до конца жизни, а не ходить в мессиях. А если полагали, что огромная страна, своим иным образом жизни бросившая вызов всему прочему миру, — может быть святой в условиях жесточайшей холодной войны и враждебного окружения, — значит, идиоты, и надо до конца дней лечить головку». Кру-угом, на сто восемьдесят градусов! И как дружно…

Вспомнился ей Хан, смерть Лёнечки, её злополучный очерк. Сегодня так, завтра эдак — как прикажете… Сегодня — Мальчиш-Кибальчиш с его «военной тайной», завтра Плохиш с бочкой варенья… И надо же, юмор Князя тьмы — ребята из одной семейки. Гайдары. Преемственность поколений. Воистину в чисто вымытый дом вселяется семь бесов. «Теплохладная» номенклатура несколько десятилетий под видом элитных цыплят вызревала в змеином инкубаторе, и, наконец, дождалась своего часа. Вылупилась! И теперь после долгого вынужденного поста, пребывания в «благочестивой скорлупе», сдерживавшей змеиные инстинкты — расползлась, пожрав собственную скорлупу, по стране. Шипя, жирея, наглея… Всё менее интересные, до ужаса пошлые и откровенно-звероподобные, карикатурные, и всё же страшные именно этим своим вдруг всенародно разверзшимся «подпольем» — гады. И выводок этот с ядовитыми жалами и шипением про «демократию и права человека» был откровенно антиправославным, антихристианским. Против всех заповедей разом.

Ворошили какие-то стародавние события, лили ушаты грязи на покойников, устраивали откровенные телевизионные шабаши с убиением животных и символическим поеданием трупов и вполне серьёзно провозглашали, что вся многовековая история поисков Истины ни хрена не стоит, а истина — в баксах, в презентациях, в вояжах, тампаксах и газете «Спид-Инфо».

Пакостили, расшатывали и смывались. Кто за бугор на постоянное жительство, кто «читать лекции», честно отработав право на сладкую жизнь. Обратно возвращаться в «освобождённую от коммунистического рабства» страну не спешили. Только единицы ужаснулись содеянному и повинились.

«Метили в коммунизм, попали в Россию…» Мелькал порой в детских передачах со своими насекомыми Антон Кравченко /слава Богу, без плевков в прошлое/. Просто человек радовался, что теперь можно самому что хочешь издавать, были б деньги. Но последних, видимо, всё же не хватало, и Антон надолго исчез, по слухам, вместе с женой отбыв куда-то в забугорье — Нину пригласили для научно-исследовательской работы то ли в университет, то ли в лабораторию.

Мелькала разбогатевшая и раздобревшая на бесконечных презентациях Регина, хозяйка картинной галереи, а может, и не одной, со своими вернисажами, новоиспечёнными «гениями» и мемуарами о «властью гонимых», но ею, Региной, хранимых, в том числе и о Дарёнове. Потом исчезла. Совсем. Регину убила какая-то шпана по дороге от гаража к дому — не из-за шедевра — из-за шубы. Даже не норковой, обычный мутон. Удавили обрывком провода, выдернули серьги из ушей, сапоги сняли, шубу и что-то ещё. Иоанна больше слушать не смогла, выключила «Криминальную хронику», сидела неподвижно, уставившись в мёртвый экран. «Та» Регина в серебристо-брючном костюме живо и пронзительно улыбалась из прошлого.

— Господи, что же это… Сделай что-нибудь. Господи!..

В их жизнь вполз ужас — душа кричала об опасности, счётчик Гейгера где-то в глубине стучал с бешеной скоростью. Хотелось забиться в нору поглубже, обхватить руками колени и тихонько поскуливать от страха. Их насильно втянули в какую-то кровавую игру с неизбежным проигрышем, где вместо карт и фигурок — живые люди, а вместо доски — изнаночное подполье.

Спасала Иисусова молитва, постоянная, сердцем, как учил Ганя. И его прощальный подарок — закатная дорога в вечность. Она ступала на неё и чувствовала, что Ганя рядом — его тепло, дыхание. Смилуйся, Господи… Впереди был Огонь, он разгорался ярче с каждым их шагом, и страх оставался там, позади. Разбуженный шевелящийся хаос клубком гадов откатывался вместе со страхом. Хаос боялся Огня и отступал. И она понимала, что этот хаос-страх — в ней, внутри. И чтобы сжечь, спалить его, надо тоже шагнуть в костёр.

«Мы спасёмся, выйдем, но как бы из огня…» «Не бойся, малое стадо».

ПРЕДДВЕРИЕ

СТАРЫЕ И НОВЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

«Ваш отец диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего; он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нём истинны; когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи». /Иоан. 8:44/ Князь тьмы, то есть «отец лжи» — великий путаник. Руси предстоит многотрудное блуждание по дремучему лабиринту «дверей» — российских путей к Небу, представлений о Небе, заблуждений и интуитивных откровений свыше. Надо отделить Слово от идеологии правящей власти, всегда толкующей Слово в свою пользу не без помощи части духовенства. Предстоит отделить зёрна от плевел. Прежде всего, при духовном делании, восхождении соблюдать три ступени ПОДЧИНЕНИЯ:

Тело — подчинить разуму. Разум — духу. Дух — Богу. Дабы с самого пика, возгордившись, не свалиться к подножию.

Бедные неразумные овцы, получившие свободу разрушить ограду, растоптать пастырей, подавить друг друга, скитаться по горам без присмотра, падать в пропасть и служить пищей волкам…

Коммунисты-верующие — от каждого по талантам /притча о талантах/, каждому — хлеб насущный. Величайшая христианская добродетель — послушание — тоже вполне соответствовала сути иосифовой Антивампирии. Послушание кому? — ответ на этот вопрос определит судьбу Иосифа в вечности. Судя по плодам — стоит лишь сравнить «товарищей» с «новыми русскими» («в крутую» «всмятку» и «в мешочек») — ответ однозначен.

Советскую власть разрушила, накапливаясь, критическая масса коллективного греха.

«Если вы не будете заниматься политикой, то политика займётся вами». /Бисмарк/

— Революцию надо было делать, чтобы спасти богатых от пленения Вавилонской блудницей, а бедных — от зависти к ним.

Борьба должна быть не классовая, не национальная, не политическая, не религиозная, а всего БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВА с князем тьмы. Во имя свершения Замысла — Новый Адам в Доме Отца. Верующие под Царствием понимают Дом Творца, неверующие — светлое будущее нового преображённого человечества. Или просто «помнят долг», что уже очень много.

«НАШИ» — все, кто верит в «высокое призвание» человека. Кто никогда не продаст ТАЙНУ за «бочку варенья». Кто не променяет «первородство на чечевичную похлёбку».

То, что одна цивилизация с библейских времён почитает «первородным грехом», болезнью к смерти /похоть плоти, похоть очей и гордость житейская/, вылечиться от которой — цель и смысл земной жизни, — другая цивилизация почитает за смысл и цель. Саму болезнь — со всевозможными тяжёлыми осложнениями /чем больше, тем лучше/ — обрастание вещами, домами, счетами, страстями — пудовыми гирями, не дающими взлететь.

«ЗАПРЕЩАЕТСЯ ЗАПРЕЩАТЬ!» — лозунг сатаны. Одна цивилизация вслед за «отцом лжи» объявляет запреты нарушением «прав человека», а другая — предписанным врачом строгим больничным режимом, лечебной диетой во исцеление, надписью на флаконе: «Осторожно — яд!». На сигаретах: «Минздрав предупреждает».

Для одной цивилизации излечение — пустота ада. Для другой — подлинная СВОБОДА. Вот где проходит черта разделения, а не по анкетным данным: материальное положение, национальность, партийность, вероисповедание, место жительства… Суд будет по СОСТОЯНИЮ СЕРДЦА, ибо Господь сказал:

«Дай Мне, сыне, сердце твоё»… А не удостоверение личности.

Ненависть оборотней к коммунистической идеологии сродни ненависти к христианству тех, кто ищет зеленой улицы и оправдания своему праву «болеть к смерти». «Бремя Моё легко есть…» Коммунистическая идеология тоже была легка для жизни. Народ находился в послушании у власти, имел «хлеб насущный», был освобождён от дурной рекламной «количественной бесконечности» желаний. И противостояние Вампирии /царству Мамоны/ вполне соответствовало христианству. Как, впрочем, и другим основным религиям. Как и «души прекрасные порывы» в годы гражданской и Великой Отечественной войн, великих строек… Человек тоскует по «высоким состояниям», по жертвенному подвигу, ибо по сути это царский Путь Христа. Эта тоска по военным годам… По утраченной чистоте, когда был мир с самим собой и с Богом. Пусть «НЕВЕДОМЫМ».

Душа остро чувствует, прозревает опасность, несмотря на зомбирование рекламой и дурман «Останкинской иглы». Раньше у людей были совсем другие лица.

Кстати «Останкино» — яркий пример того, что всё не может однозначно быть плохим или хорошим, в том числе и работа на телевидении. Самый строгий священник благословил бы «Голубой Огонёк», но в ужасе замахал бы руками и открестился от какого-нибудь «Про это». Ваш грех, господа телевизионщики, растиражированный ежедневными миллионными тиражами, — задумайтесь о поистине страшном оружии в ваших руках — куда там атомная бомба! «Не бойтесь убивающих тело, но душу!» А сколько детей под ваши «снаряды» попадает?

Вампиры, как известно, бессмертны, в них можно только вбить осиновый кол. Ещё они боятся света, которого в людях, как правило, нет. Вампиры то и дело оборачиваются прекрасными панночками. Не защитишься магическим кругом — ворвётся нечисть даже в церковь. Гроб летает над головой, приводят Вия, и все вопят, желая погубить:

— Где он?.. Где?

Вслед за Евангелием великая русская литература учила не сворачивать на «широкий путь погибели».

РЕВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ не в том, чтобы отнять или перераспределить, а чтобы не желать, не иметь ЛИШНЕГО.

«На злобу безответная, на доброту приветная, Перед людьми и совестью права…» Благовест о вхождении Царства Небесного в сердца людей — Евангелие — свидетельствует, что Царствие начинается с земли.

Иногда советские идеологи казались смешными, иногда — бездарными — так лебедь с подрезанными крыльями становится похожим на гуся. Порой вся эта игра /съезды, кампании, цензура/ представлялась чем-то иррационально-условным, но думалось: — а может, иначе нельзя? Нельзя без всевозможных запретов и ограничений? Может, и вправду — дай народу волю, дай послабления в частной собственности или морали — и всё рассыплется? Каково стадо, таковы и пастыри.

— А ведь действительно все началось со звонка Горбачёва Сахарову, — заболтал АГ чёрными ножками в белых сандаликах, — а кончится… «Ха-ха-ха!» — как написал бы Иосиф на полях библиотечной книги.

— Но что безусловно было плохо, что трагически накапливалось — нестерпимая фальшь, двуличие верхов. Тот случай, когда от повторения правда портилась. Кто они — безнадёжные дураки или продажные циники? Чем ревностнее защищали они свои в общем-то правильные, не вызывающие сомнений заповеди, тем большее недоверие выбывали эти догмы у «совков». Пастыри «НЕ БЫЛИ», не соответствовали, они «КАЗАЛИСЬ». Так прикидывался овечкой крыловский волк, забравшийся по ошибке на псарню. Всё более лезли из-под костюмов от кремлевских кутюрье шерсть, клыки и звериные когти.

Чем чаще они распинались о защите овец, о любви к стаду и о собственной «правоверности», бескорыстии, чистоте дел и помыслов, любви и дружбе, тем более вызывали сомнений у народа сами их ценности.

«Дурно пахли мёртвые слова». Станиславский сказал бы «Не верю!» Вот против чего был скрытый протест в народе — против их испортившейся от лицемерно-частого повторения «правды», в которую люди когда-то поверили. Рыба тухла с головы, как и на предыдущих страницах Истории. И неразумный народ снова выплеснул с водой ребёнка, а затем оцепенело безмолвствовал от содеянного.

Народ чувствовал, что их пасут всё более проявляющиеся ОБОРОТНИ, и стадо в панике устремилось в пропасть. Неверно делить людей на овец и волков. Дело в том, что все — ОВЦЕВОЛКИ.

Социальное христианство — узаконенное рабство, всё проникнуто невыносимым мещанские морализмом. «Социализм» эпохи застоя также превратился в мещанское, лишённое духа общество.

Ты долго ль будешь за туманом Скрываться, русская звезда, Или оптическим обманом Ты облачишься навсегда? Ужель навстречу жадным взорам, К тебе стремящимся в ночи, Пустым и ложным метеором Твои рассыплются лучи? Всё гуще мрак, всё пуще горе. Всё неминуемей беда. Взгляни, чей флаг там гибнет в море, Проснись — теперь или никогда. /Ф. Тютчев/

Индивидуализм, замкнутость на себя — рабство у себя. И космический /нирвана/, и социальный коллективизм растворяются в безликой стихии мира. СВОБОДА ДУХА — выйдя из себя, преодолев себя, остаться собою — в Боге.

Лозунг «Владыкой мира будет труд» — идолопоклонство. При капитализме труд — «работа вражия» на гиперболизированную похоть. Свою или других — не имеет значения. Рабство фараоново, служение Мамоне.

Родовую необходимость труда на «хлеб насущный» Господь назначил как повинность, наказание за грех прародителей.

При советской власти труд на Антивампирию объективно служил СПАСЕНИЮ, ОХРАНЕ личности. Ну, а для ОСВОБОЖДЕННОГО ДУХА труд — средство реализовать Замысел Божий в каждом.

Страх близости Бога — Огня пожирающего и Света, разоблачающего тьму. «Отойди от меня. Господи, ибо я — человек грешный…»

«Народ Мой! вожди твои вводят тебя в заблуждение, и путь стезей твоих испортили». /Ис. 3:12/ «И указав рукою Своею на учеников Своих, сказал: вот матерь Моя и братья Мои; Ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра и матерь». /Мф. 12:49–50/ «Да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино…» /Иоан. 17:21/.

Движение вверх /восхождение / сближает всё в Боге — на вершине. Не в этом ли разгадка мистических свойств ПИРАМИДЫ?

В христианстве должны быть соединены правда-Истина и правда-справедливость.

«Чтобы победить неправду социализма, нужно признать правду социализма и осуществить ее». /Владимир Соловьёв/

Рулетку — орудие погибели, изобрёл человек праведнейший — учёный Блез Паскаль. В монастыре, изучая вероятность совпадений в играх.

Правомерно ли уповать на восстановление храмов, игнорируя разрушение «храмов внутренних»?

Вампирия — вражда против Творца и Его Замысла. Армия воинов Неба отвоёвывает детей Света у тьмы — у ложной системы ценностей, у ложного образа жизни, у нашёптывания: «Ешь, не умрёшь…»

АД — ожидание душой Страшного Суда, когда всё земное исчезло, а к вечности, к Свету ты не готов, страшишься, ибо видны будут неизбежно твои мерзости… Тьма, ужас, пустота, богооставленность…

Давно на почве европейской, Где ложь так пышно разрослась, Давно наукой фарисейской Двойная правда создалась:

Для них — закон и равноправность, Для нас — насилье и обман, И закрепила стародавность Их, как наследие славян.

…Лишь тот ушёл от их опалы И не подвергся их вражде…

Кто для своих всегда и всюду Злодеем был передовым:

Они лишь нашего Иуду Честят лобзанием своим…

«Демократия — это диктатура подонков!» — Альфред Нобель.

«Коммунизм есть русское явление, несмотря на марксистскую идеологию. Коммунизм есть русская судьба, момент внутренней судьбы русского народа… Коммунизм должен быть преодолен, а не уничтожен. В высшую стадию, которая наступит после коммунизма, должна войти и правда коммунизма, освобождённая от лжи. Русская революция пробудила и расковала огромные силы русского народа. В этом её главный смысл. Советская Конституция 1936 г. создала самое лучшее законодательство о собственности». /Н. Бердяев/

«Русская религиозность носит соборный характер. Христиане Запада не знают такой коммюнотарности, которая свойственна русским. Всё это — черты, находящие своё выражение не только в религиозных течениях, но и в течениях социальных. Главный праздник — Пасха. Христианство понимается прежде всего как религия Воскресения» /Н. Бердяев/

Ложь воплотилася в булат; Каким-то Божьим попущеньем Не целый мир, но целый ад Тебе грозит ниспроверженьем…

Все богохульные умы, Все богомерзкие народы Со дна воздвиглись царства тьмы Во имя света и свободы!

Тебе они готовят плен, Тебе пророчат посрамленье, — Ты — лучших, будущих, времен Глагол, и жизнь, и просвещенье!

О, в этом испытанье строгом, В последней, в роковой борьбе, Не измени же ты себе И оправдайся перед Богом…

/Ф. Тютчев/

«Русские искания носят не душевный, а духовный характер. Русский народ, по своей вечной идее, не любит этого земного града и устремлён к Граду Грядущему, к Новому Иерусалиму, но Новый Иерусалим не оторван от огромной Русской земли, он с ней связан, и она в него войдёт. Для Нового Иерусалима, необходима коммюнаторность, братство людей, и для этого необходимо ещё пережить эпоху Духа Святого, в котором будет новое откровение об обществе. В России это подготовлялось». /Бердяев/

Партийный аппарат Иосифа был скрепляющим цементом Антивампирии. Помни: хищники отбирают тебя у Бога!

Христианская любовь в действии: разглядеть в каждом Образ и Замысел Творца и помочь его осуществить. В этом и РЕВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ.

«Завтра будет меньше, потому что больше было вчера…»

Если б историческое зло не наказывалось Богом через людей /революции, войны, катастрофы/, то зло поглотило бы мир. Господь попускает зло уничтожать злом. Отходит в сторону, чтобы гангстеры в тёмной комнате перестреляли друг друга.

Лишь прорыв в вечность проясняет смысл исторического процесса, ибо время — вселенская болезнь к смерти, победа над которой и является смыслом человеческой жизни. Здесь люди являются сопричастниками Спасителя, победившего смерть, «смертию смерть поправшего» своим крестным подвигом. Сопричастность Христу является личным выбором каждого, даром свободно, самому решать свою судьбу в вечности. «Остановись мгновенье»! — тоска по НАСТОЯЩЕМУ, по полноте бытия, которого нет в историческом времени. Есть лишь иллюзия консерватизма /прошлое/ и иллюзия прогресса — /будущее/. Творчество — выход из исторического времени, прорыв в вечность.

«Рукописи не горят». Пророчества — победа над временем.

Бесконечность экзистенционального времени качественная, а не количественная. Равно как и Царствие, и ад — качественные состояния, а не количественные.

«Между двумя метаисторическими явлениями Христа лежит напряжённое историческое время, в котором человек проходит через все прельщения и порабощения.

История переходит в царство свободы ДУХА. Величайшие испытания человека и опыт прельщений выводят избранных к жажде свободы в Боге. Прогресс — целиком во власти смертоносного времени… Конец истории — конец исторического времени». /Н. Бердяев/ Победа соборности над муравейником, творческая реализация человеческой личности в Образе и Замысле. Самость — муравейник — соборность — Богочеловечество в Доме Отца. Таковы ступени перехода из времени в вечность.

Напрасный труд — нет, их не вразумишь, — Чем либеральней, тем они пошлее, Цивилизация — для них фетиш, Но недоступна им её идея. /Ф. Тютчев/

Личность переживает историю мира как свою. Берет на себя ответственность за все происходящее, восстаёт против рабства исторического процесса не для самоизоляции, а для принятия его в свою бесконечную субъективность. Мы ответственны за всё. Невечное бессмысленно и должно быть преодолено, — говорит РЕВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ, — Перестать быть в рабстве у временного мира, прорваться в Царство Свободного Духа, добровольно подчинившись Воле Творца. Нужно стремиться к тем внешним изменениям в мире, которые прокладывают путь ко внутренней РЕВОЛЮЦИИ ДУХА.

СВОБОДА — не права человека, а обязанности реализовать свою личность в Образе и Замысле. Как ступень к свободе всякая личность — микрокосм в потенциальном состоянии «по образу и подобию», сама вершащая свою судьбу.

«Мы спасёмся, выйдем, но как бы из огня…» «Не бойся, малое стадо».

* * *

Памятным было знаменитое противостояние на Васильевском спуске. Случайно оказавшись поблизости в центре по делам, Иоанна поняла по обилию милиции — что-то происходит. Оставила во дворе машину и пошла поглазеть.

Толпа, разделённая надвое шаткими заграждениями, милицией и небольшим пространством, ощерившись, стенка на стенку, грозно гудела, как два роя над одним ульем. Как две тучи с противоположными зарядами. Сближались, высекали молнии оскорблений, лозунгов, проклятий и снова откатывались друг от друга. Белоголубые и краснокоричневые, демократы и оппозиция, новые и старые русские, «эти» и «наши». Ещё недавно единый советский народ, а теперь враги непримиримые. Так это было по-русски, злобно, страшно, и вместе с тем как-то по-разбойничьи весело, с гиканьем и свистом. Кто кого. Русская рулетка, азартная смертельная игра над пропастью. Разница была в цвете флагов, в одежде — у «наших» беднее. В возрасте, в выражении лиц.

«Вот и я — злобная красная бабка», — усмехнулась Иоанна, продираясь вперёд, поближе к заграждению, пряча лицо от вездесущих теле- и видеокамер. «Красная» бабка в куртке и платке /она обмотала лицо шарфом/. «Наша». Может, и не целиком за этих, но наверняка против тех. Разрыв со своим классом или со своей «классовой прослойкой», как учили в школе… Сжатая со всех сторон локтями, спинами, боками, она растворилась в толпе, в её злой, сдавленной хлипкими барьерчиками энергии, выплёскивающейся время от времени выкриками, свистом.

— В отставку!.. Под суд!.. Вся власть Советам! Советский Союз!

Она вместе со всеми горланила — то со стадным болезненным наслаждением сливаясь с толпой, отдаваясь её кипящей стихии, жаждущей выплеснуться через заграждение и обрушиться на «тех» — «торгашей», «ублюдков», «дерьмократов», «продажных интеллигентов»; то какого отрешённо сознавая, что, если это действительно произойдёт и толпа опрокинет заграждение, первые ряды будут наверняка затоптаны. Так это и бывает — неудержимая сила заставляла её вопреки инстинкту самосохранения пробираться всё ближе к составленным вместе барьерам, туда, где также плечом к плечу стояли омоновцы в камуфляже. Теперь она уже могла разглядеть в полутьме и противника — много молодёжи, почти все поддатые, есть и пенсионеры, как она. И тоже не боятся.

— Коммуняк на свалку истории! Мумию из мавзолея!..

— Господи, мы все больны, — думала она, — Бесноватые. Нас отчитывать надо, «Петра Могилу» над нами читать… Ну хотя бы эта, в седых кудряшках — её-то какой свободой соблазнили? Сын-коммерсант? Внук в загранколледже? Просто зомбирована сериалами?

— Нонка с Пятницкой, — будто читая ее мысли, сообщил сосед, дыхнув смесью перегара и лука, — «Роялем» торгует.

— Каким роялем?

— Да спиртом. Разбавляет и косит под водяру. Нары по ней плачут.

— Ну ты, самогонщица! Почём Родину продала, тварь пахлатая?

Та огрызнулась в ответ совсем уж нецензурным.

— Ель-цин! Ель-цин! — скандировали белоголубые.

— Ой, смотрите, Павка! — вдруг восторженно пискнула рядом тётка, указывая на группу телевизионщиков в проходе, — Павка Кольчугин! Павка, к нам!..

Действительно, неизвестно откуда взявшийся Антон, постаревший, но всё ещё узнаваемый, спортивный, элегантный; фирменно упакованный, болтал со знакомым оператором, попыхивая сигаретой.

С каких небес он свалился? Иоанна невольно отвернулась. Тени прошлого, зачем?.. Господи, как давно это было, совсем в иной жизни…

Какой-то парень из «бёлоголубых» перелез через барьер и, обнимая, тянул Антона к своим, где махали приветственно ещё какие-то «крутые». Тот упирался, пытался что-то записать в блокнот.

— К нам, Павка! — снова закричала тётка, — Народ, вот он, здесь! Эти — предатели, иуды! К нам!..

— Пав-ка!.. Пав-ка!.. — подхватили краснокоричневые. Для них он был «Павкой Кольчугиным», символом силы, славы и правды прежней жизни, всего в одночасье утерянного. Их Робином Гудом, последним защитником. Прошлым, настоящим и будущим, спасением и надеждой, опорой и оправданием. Иоанна разом осознала это и, затаив дыхание, следила за происходящим.

Это было драматично; потрясающе и необычайно важно, в том числе и для неё. Экзамен, проверка на прочность… Оправдание её, их с Денисом долгих споров, записей, мытарств по худсоветам и съёмкам. И ещё чего-то очень важного, чего она пока не могла сформулировать.

— Антон, Кравченко! Сюда! — махали «белоголубые».

— Пав-ка! Пав-ка! — ревели «товарищи».

Одни звали актёра Кравченко, прилетевшего на пару недель в Москву. Другие — былую славу, совесть и непобедимость распинаемой ныне Родины, залог её грядущего воскрешения. Бессмертного своего Павку.

Антон, видимо, тоже смутно это осознавал и стоял, растерянно улыбаясь, поглядывая то направо, то налево.

— Пав-ка!.. Пав-ка! — ревела толпа. Это было так по-русски! Та самая «рулетка»…

Иоанна не знала его нынешних убеждений, никогда не говорила с ним об этом. Ни прежде, ни потом, вообще ни о чём таком с ним не говорила, она лишь с замиранием сердца наблюдала, как Павка, придуманный ею, побеждает актёра Кравченко, кладёт на обе лопатки. Как заворожённый, он медленно двинулся навстречу жаждущей его толпе. Затем ко всеобщему восторгу лёгким тигриным прыжком, как и подобает Павке, перемахнул через двойное заграждение и оказался в объятиях ликующих «товарищей».

— Ура-а!..

Толпа заколыхалась, рванувшись к Антону. Иоанна нырнула в образовавшуюся брешь и пошла прочь, совершенно счастливая. Значит, не только рукописи не горят, но и телефильмы. Ради таких минут стоило жить.

Они, её фантомы, продолжают бороться! Они борются! А эти переметнувшиеся ныне к «Плохишу» и «буржуинам» — «Председатель» Михаила Ульянова, «Уля Громова» Мордюковой… Элина Быстрицкая и прочие «Окуджавы» — «комиссары в пыльных шлемах» — как бы они себя чувствовали, как вели, доведись им пройти через горнило Васильевского спуска?

Последнее, что она увидела — это взлетающие над толпой кравченковские ноги в коричневых «саламандрах».

Стояла ясная сказочная осень девяносто третьего. Она торговала на рынке последними тепличными георгинами и первыми хризантемами, стараясь не врубаться в надвигающуюся грозу у Белого Дома, уговаривая себя спасительным: «Что мы можем?», как думало и большинство её покупателей.

Она побывала «там». Передала милиционеру у входа охапку бордовых гвоздик «для депутатов, чтоб держались», пожертвовала деньги в фонд защитников, послушала трансляцию заседания Верховного Совета.

Шёл непрерывный митинг, регистрировали мужчин, имеющих право на оружие, мелькали флаги — черно-жёлтые монархические, андреевские, красные с серпом и молотом, православные стяги, иконы. То тут, то там слышались песни — от «Прощания славянки» и «Вставай, страна огромная» до «застойных» советских и перестроечных бардов под гитару. Продавались и просто раздавались всевозможные оппозиционные газеты, листовки; какие-то группы отправлялись их тут же расклеивать… Стояла всеобщая истеричная эйфория. Опять русская игра. Так было в семнадцатом, или иначе?

Казалось, все жаждали столкновения, об опасности никто не думал. Тридцатого на «Веру, Надежду, Любовь» шла бойкая торговля, потом Первого октября — в день Учителя… А второго Иоанна не выдержала и снова пробралась к Белому Дому, где уже было оцепление, за которое никого не пускали. Ей удалось передать через кого-то из обслуживающего персонала все заработанные за праздники деньги /хотя не знала, чем тут могли помочь деньги/. Вон один мужик привёз корзину варёных кур — это дело! Другие передавали банки растворимого кофе, пачки чая, консервы, традиционные бутылки, которые, правда, отвергались категорически.

Ни коммунисткой, ни монархисткой, ни националисткой Иоанна никогда не была. С Белым Домом она «дружила против», как обычно принято на Руси. Против буржуинов и Плохиша, продавшего Тайну. Вот и всё.

Разобравшись, вроде бы, в себе, на следующий день в воскресенье она пошла в Елоховский, куда привезли из Третьяковки на умиротворение враждующих — Владимирскую икону Богоматери. В храм Иоанна не попала, стояла в толпе, поджидающей на возвышении у главного входа, когда «Владимирскую» вынесут чтобы хоть взглянуть. Прикладываться не разрешили, и вообще доставили лишь на молебен. В желтой спецмашине, дежурившей туг же. Только «для умирения»…

Политические страсти, казалось, достигли апогея. Сообщили, что патриарх пригрозил анафемой тем, кто дерзнёт пролить кровь. Шли какие-то непрерывные совещания и переговоры. А Москва, в общем, жила обычной жизнью.

Ждать пришлось долго, но вот толпа колыхнулась: — Несут! Несут!

Иоанна поднялась на цыпочки. Темно, не разглядеть. И вдруг лик разом высветился, вспыхнул в солнечных лучах, — в чёрном, золотом, оранжевом обрамлении, и Иоанна внутренне ахнула, — так Она была прекрасна! Иоанна представляла себе аскетически суровый образ, ждала какого-то тайного знака — намёка на грядущую милость к безумной заблудившейся своей стране, ждала чуда… И чудо свершилось, — но не в причастности к каким-то земным разборкам, а просто в явлении Красоты Небесной, ошеломляющей, обезоруживающей… Перед которой хочется просто опуститься на колени, всё забыть и плакать от счастья.

Казалось, и сама Дева, и прильнувший к ней младенец не имеют никакого отношения к тревожным словам «переворот», «блокада», «конституционный кризис»… Просто видение Красы Небесной явилось на миг над обезумевшей Москвой и исчезло в отъезжающей спецмашине, как царевна за ставнями неприступного терема. Осталось только это щемяще-краткое, нездешнее прикосновение, светлый плач сердца. Захотелось поскорей уехать домой, в Лужино, запереться, не включать «ящик» и ничего не видеть и не слышать, кроме этого запечатленного в душе видения. Уговаривала себя, что всё будет хорошо.

Ещё минута, и во всей Неизмеримости эфирной Раздастся благовест всемирный Победных солнечных лучей. И пред душой, тоской томимой, Все тот же взор неотразимый. Вставай же, Русь! Уж близок час Вставай Христовой службы ради! Уж не пора ль, перекрестясь, Ударить в колокол в Царьграде? Раздайся, благовестный звон, И весь Восток им огласися! Тебя зовёт и будит он, — Вставай, мужайся, ополчися! В доспехи веры грудь одень, И с Богом, исполин державный!.. О Русь, велик грядущий день, Вселенский день и православный. /Ф. Тютчев/

А назавтра утром прибежала соседка и сказала, что по телевизору показывают расстрел Дома Советов, а у неё ветер повалил антенну, плохо видно, и вообще телевизор чёрнобелый, так что: «Включи, если можно, я у тебя погляжу»…

Иоанна не сразу осознала, что происходит. Происходило то, чего быть не могло никогда. Шла вселенская на весь мир, трансляция — показательное сожжение остатков царства Мальчиша-Кибальчиша, постаревшего, а может уже погибшего на военном или трудовом фронте, или даже в лагере по ложному навету набравших ныне силу, а тогда затаившихся в овечьих шкурах буржуинов. Детского царства мечты с его неразгаданной Тайной и захватившими власть Плохишами. Никто в этот страшный день не говорил о Тайне, — в лучшем случае, о верности конституции, о нынешнем обнищании масс, о правах народа… Шла в определённом житейском смысле разборка, политическое шоу, но это был лишь внешний пласт, за которым скрывалось именно эта временная победа Бочки над Тайной. Которую искали, прозревали глубинами души, за которую погибали избранники Святой и Советской Руси.

Конечно же, победа была временной, потому что уже не раз менялось «первородство» на «похлёбку» и кричалось «Распни Его!» в жажде сытого земного Иерусалима. Но Тайна всякий раз воскресала, на то она и Тайна, и теперь именно из-за неё, глубинной, неразгаданной, интуитивно шли люди к Дому Советов, многие на смерть, именно по ней палили из танковых орудий слепые слуги Мамоны из Кантемировской дивизии, которым пообещали за это квартиры и бабки.

Неразгаданная Тайна никому не раскрыла, «что Она есть, что Она такое», но раскрыла людям за несколько тысячелетий, что она «не есть». Что она «не есть» ни «бочка варенья», ни отдельная квартира, ни конституция с «правами и свободами», поскольку «закон — что дышло», придуман сильными мира сего. «Недорого ценю я громкие слова», — вздохнул Пушкин. Люди знали одно своё выстраданное право — не наступать снова на грабли, которые в Евангелии называются «служением Мамоне» и «сеянием в тлен», «смертью второй». То есть, фараоновым рабством, омертвением души. Не возвращаться на путь, отвергнутый Русью и омытый кровью тысяч мучеников. Не менять первородство — великий дар стать бессмертными сынами Божьими — на жалкую земную похоть. Власть, которую сейчас добивала взявшая реванш торжествующая буржуазность, хоть и не ведала Тайны, но берегла худо-бедно завоёванное право народа /народа, а не стада/ отвергнуть «широкий путь, ведущий в погибель» и идти своей дорогой.

Дом Советов был последней корягой, препятствием на пути этого вдруг девятым валом вздыбившегося грязного, неотвратимого селевого потока властолюбия, алчности, вседозволенности — «семерых бесов», сдерживаемых прежде всякими советскими моральными кодексами, цензурами, партсобраниями, публикациями о «перерожденцах» и «проповедниках чуждой буржуазной идеологии». А теперь отравляющих всё на своем пути с дьявольской энергией взорвавшегося томного котла.

Ужасны были даже не доблестные танки, молотящие хладнокровно по полному людьми зданию — свои по своим, не этот ритуальный, на всю планету, кровавый спектакль, — а восторженный рёв зрителей при каждом залпе… Обнимающихся на мосту, курящих, перебрасывающихся хохмами, надувающих на губах пузыри из жвачки — сатанинское зрелище, делающее весь мир соучастниками массового убийства… И это сборище на мосту, уже не народ, а «толпа», и каждого, сидящего сейчас у экрана, возбужденного необычным зрелищем, — соблазненного «оком». Это она впервые поняла и почувствовала, когда транслировали войну в Ираке, американскую «Бурю в пустыне». «Не убий», — сказано нам, с этим, вроде бы, мир согласен. Но какая прекрасная сатанинская идея — заставить все человечество скопом совершить убийство — оком, слухом, сопереживанием, жаждой крови… А ведь сказано: если взглянул на женщину с вожделением, — уже виновен. А на убийцу — с восторгом, с солидарностью? Не сериал, не компьютерная игра — реальность. «Молчанием предаётся Бог». Как быстро нас приучили к преддверию ада, где до геенны всего один шаг, и уже не разберёшь, где кино, а где взаправду… И называется всё это «свободой», от которой нас так придирчиво и унизительно оберегали нехорошие цензоры «Империи зла».

И вот сидим, балдеем… Да, неплохой улов для ада, если помножить на количество зрителей… Отец Тихон так ей и сказал: «если смотришь греховное и услаждаешься — участвуешь во грехе». Иоанна предложила соседке кофе. — «Спасибо, с удовольствием». Налила себе, сделала бутерброды. Кофе как кофе, сыр как сыр.

В этой обыденности и заключалось самое страшное. Адаптация к аду, мертвенность души — следствие духовной гангрены. Вот так же, с горчичкой и кетчупом, скоро можно будет есть друг друга, а в кофейной чашечке размешивать кровь. Всё выше поднимается планка дозволенного. Ещё вчера мы говорили, что у нас «секса нет», а сегодня он у нас и групповой, и детский, и СПИДОНОСНЫЙ… Сегодня мы «впереди планеты всей». Эти плохие дяди из империи зла повторяли «Не ешь!», а теперь нам прогрессивные демократические дяди разрешают всё: «Ешь, не умрешь. Солгал Бог!.». Что нам дальше разрешат?

Иоанна как бы со стороны смотрела на себя, пьющую кофе с бутербродом, потом ужаснулась, что нет, это нельзя, невозможно, — и отодвинула чашку. Но внутри было мертво и глухо, как в том расстреливающем танке. Она просто не врубилась, не могла никак врубиться в происходящее, горели на её глазах не живые люди, в том числе и дети, корчились в муках, атак, фигурки из компьютерной игры. Театр, политическое шоу, очередной ужастик… То, что с каждым залпом разрывается в клочья плоть и содрогается Небо — она не вмещала. Сгорели предохранители. Ведаем ли мы, что творим?

Эти вампиры постепенно готовили нас к аду. Мы избрали их и поддержали, соблазнённые гееннской свободой пить у ближних кровь, поддержали своим «молчанием ягнят». Да, там, за чертой адовы режиссёры непременно получат своего «Оскара».

Мы породили оборотней молчанием, и теперь они прильнули к нашим шеям и душам, причмокивают по-гайдаровски, мы мертвеем, и тоже жаждем крови. И пьём кофе с бутербродами…

Господи, милосердный Боже, вбей в нас осиновый кол, только спаси души…

— Ну, я пойду, — сказала соседка, — Всё одно и то же. Скорей бы перестреляли друг друга, ироды, им есть за что драться. Нахапали, а нам опять за газ прибавили. Ты сколько плотишь?

Когда она ушла, Иоанна несколько раз пыталась выключить ящик, но не смогла, так и досмотрела до конца, дослушала про «Добей гадину!» и насчёт отрадных впечатлений после «спектакля» у её знакомых по творческому цеху и по литцехам, полюбовалась «тяжело здоровым» президентом и отправилась гулять с Анчаром.

Там, в октябрьском стылом лесу, приключилась с ней истерика. Рыдала, кому-то слала проклятия, катаясь по собранной кем-то куче дубовых листьев. Анчар прыгал вокруг, скулил тревожно и пытался лизнуть в мокрое лицо.

Что-то снова глобально изменилось то ли в мире, то ли в ней, как для Адама с Евой после грехопадения. Прежде она думала: «Дураки, вредители, разгильдяи». Теперь осознала — настоящий, уже не выдуманный Воланд появился в Москве со своей свитой, зло превзошло все прежние пределы, скинуло маску. Уже никто не соблазняет продать душу, продавцы сами ищут покупателей. «Купленный дорогой ценой», искупленный кровью Спасителя бесценный товар перестал быть дефицитом. Всякие демократии, права человека, болтовня про империю зла и свободу порабощённых коммунистическим режимом народов обернулись гробом с позолотой и рюшечками. Из-за моря вместо солнца вставало страшное ганино чудище. «Обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй»… Которому, если дать волю, по силам перевернуть весь мир. Ужасные бедствия, потом — конец истории. Она, история, началась с того, что мы стали различать добро и зло, съев яблоко с древа познания. Смысл истории — в отделении избравших добро от избравших зло. Мы, кажется, снова перестали отличать плюс от минуса, и в продолжении истории скоро не будет смысла.

Дверь в новоявленное царство российской демократии «вдруг распахнулась, окно с треском вылетело вон, и страшная свиная рожа высунулась, поводя очами, как бы спрашивая: «А что вы тут делаете, добрые люди?» «Сказал, и в тёмный лес ягнёнка поволок».

Изменить греховную человеческую природу в «лежащем во зле мире» невозможно, но не пытаться это сделать — величайший грех, ибо делает бессмысленным Замысел Творца и роль человека в истории. Спасение, в том числе и коллективное, — цель жизни, указанная Богом. Поэтому упреки коммунистам могут быть лишь по поводу «средств» — размышляла Иоанна…

Сталин устраивал показательные процессы, но показательные расстрелы — никогда! И сталинские процессы устраивались во имя спасения отечества, пусть порой и варварскими средствами, но не ради того, чтобы драть в клочья и грабить богохранимое православное государство и его граждан.

Власти, вслед за показательной американской бомбардировкой Ирака, не только нарушили заповедь «Не убий» во имя своей отнюдь не бесспорной шкалы ценностей, но и ввели в этот грех народ, заставив соучаствовать даже не в исполнении судебного приговора, а в явной расправе. А ведь «горе тому, от кого исходят соблазны» и «кому много дано, с того много спросится». Христианская любовь — это любовь к светлой стороне в человеке, христианская ненависть — к тёмной изнанке. К вампиру, оборотню в каждом. Любовь и ненависть — две стороны одной медали по имени «сострадание», направленные на самое важное — дело спасения человеческой души, искупленной божественной Кровью и потому бесценной. Если мы будем любить в ком-то тьму, или ненавидеть свет, мы будем равно наносить человеку страшный вред, не заботясь о его судьбе в вечности.

Ненависть к врагам отечества должна быть направленной по возможности не на их уничтожение, а на запрет их права влиять на судьбу страны, на отрешение от должности. Хотя и бывают ситуации, когда приходится из двух зол выбирать меньшее. Полюбить в каждом враге потенциального союзника, помочь ему освободиться от пут зла и перетянуть на свою сторону — вот христианское отношение к врагам.

За время её жизни, при всех разногласиях, всё же в главном Господь и Советская власть были заодно. Теперь же впервые в ее сознании Небо и кесари стояли по разные стороны баррикад.

Прямо пойдёшь — смерть найдёшь, направо или налево — неизвестность. Власть погнала всех кнутом прямо, на бойню, телесную и духовную, распевая всякие лживые походные марши про свободу и демократию. Власть была чужой, омерзительной и враждебной. Иоанна не желала с ней иметь ничего общего.

Смутит её и позиция Патриархии, промолчавшей после показательного расстрела, а потом и братавшейся всенародно с кесарем-убийцей, искавшим почему-то церковного покровительства. В то время как столь ненавидимый нынешним кесарем Иосиф, созидатель и собиратель земель Руси Православной, то есть продолживший дело Преподобного Сергия, оградил Церковь от неизбежных при этом разборок.

Власть вошла в сговор со слугами Мамоны и благословение её церковью с точки зрения Иоанны не шло на пользу Божьему делу. Объяснение «Бог наказывает властью» здесь не годилось. Да, Бог наказывает, воспитывает нас искушениями, предлагая каждый раз выбирать между добром и злом, но это не значит, что надо принимать искушение и подчиняться искушающей власти, соучаствовать в её грехе. Церковные пастыри тем самым тоже соучаствуют делам кесаря, разделяя с ним грех соблазна паствы.

Сталин после процессов не просил благословения церкви и не стоял прилюдно со свечкой в окровавленной руке. Он брал грех на себя.

Митрополит Филипп отказал в благословении пролившему кровь Ивану Грозному — великому государственнику!

Разве допустимо, чтобы паства, как и перед революцией 17-го объединила в умах Церковь с несправедливой и ненавистной машиной угнетения?

Не явилось ли это одной из причин последующих народных бесчинств против храмов?

«Никто не даст нам избавленья. Ни Бог, ни царь и ни герой».

Это не значит, что Церковь должна принимать прямое участие в политических разборках, в драке на развилке дорог. Но она обязана указать дерущимся верную дорогу. Любви к ближнему, милосердия к слабым. Не служи Мамоне, не давай деньги в рост, не лги, не распутничай, не подавай дурной пример подданным, не желай чужого, не убий… Вот требования Бога к каждому, а ко власти — тысячекратно, ибо кому много дано… Предупредила же церковь об анафеме в случае пролития крови — почему же потом — молчание? Ведь всё неугодное Небу власть не только сама творила, но и увлекала за собой в пропасть паству, за которую церковь в прямом ответе перед Небом. «Защитники отечества» стали убийцами, инженеры и учителя — спекулянтами, юноши — грабителями, наркоманами, сутенёрами, девочки — проститутками…

Почему церковная иерархия не обличает допустившего это кесаря?

Обо всём этом Иоанна яростно говорила потом после исповеди отцу Тихону; намеренно отделяла церковь мистическую, которую «врата ада не одолеют», от социальной политики церковной иерархии. О том, что не может Господь соучаствовать делам тьмы, ибо «Бог поругаем не бывает», и предупреждения Господа по этому поводу очень жёсткие. Уже то, что она, Иоанна, впервые вынуждена отделять церковь Небесную от церковной политики — дурно. А значит, и для других это явилось соблазном осуждать её, отвергать и, не дай Бог, лишать себя соборной молитвы, причастия, исповеди и других таинств под расхожим предлогом, что «нигде нет правды». Что можно молиться и дома, ибо «Бог везде». «Если соль потеряет силу, то что в ней пользы?»

ПРЕДДВЕРИЕ

СТАРЫЕ И НОВЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

Чуть седой, как серебряный тополь, Он стоит, принимая парад. Сколько стоил ему Севастополь? Сколько стоил ему Сталинград? И в седые, холодные ночи, Когда фронт заметала пурга, Его ясные, яркие очи, До конца разглядели врага. В эти чёрные тяжкие годы Вся надежда была на него. Из какой сверхмогучей породы Создавала природа его? Побеждая в военной науке, Вражьей кровью окрасив снега, Он в народа могучие руки Обнаглевшего принял врага. И когда подходили вандалы К нашей древней столице отцов, Где нашёл он таких генералов И таких легендарных бойцов? Он взрастил их. Над их воспитаньем Долго думал он ночи и дни. О, к каким роковым испытаньям Подготовлены были они! И в боях за Отчизну суровых Шли бесстрашно на смерть за него, За его справедливое слово, За великую правду его. Как высоко вознёс он Державу, Мощь советских народов-друзей. И какую великую славу Создал он для Отчизны своей. Тот же взгляд, те же речи простые, Так же мудры и просты слова. Над разорванной картой России Поседела его голова». /Александр Вертинский/

Из беседы В. Кожемяко с Е. Микулиной:

В. К. А разговор со Сталиным чем запомнился больше всего?

Е. М. Уважительностью, с которой отнёсся он ко мне, совсем зелёной журналистке. И доверием. Его предложение поехать в совхозы, зерновые фабрики, создававшиеся в Заволжье, свидетельствовало ведь о том, что он мне доверяет! Гораздо позже, после войны, старый работник сельхозотдела «Правды» рассказывал мне, что Сталин звонил потом в редакцию, интересовался, что пишет Микулина из командировки.

В. К. Согласитесь, всё это было связано с темой, которая сразу же стала главной для вас, — с темой труда и человека-труженика. Что стремилась утвердить партия коммунистов в те годы? Новое отношение к труду. Сознательное, заинтересованное, не как к проклятию, а как к чему-то самому высокому в жизни и возвышающему человека. Отсюда — герои труда и чествование этих героев. Отсюда — внимание к социалистическому соревнованию, отличие которого от капиталистической конкуренции Сталин определил очень ёмко! «Принцип конкуренции: поражение и смерть одних, победа и господство других. Принцип социалистического соревнования: товарищеская помощь отстававшим со стороны передовых, с тем, чтобы добиться общего подъёма».

«Пять лет тому назад Советская Республика родилась в нищете. Непобедимая, она явилась носительницей нового духа, грозящего всем правительствам несправедливости и угнетения, которые делят между собой землю. Старый мир не ошибся в своих опасениях. Его вожаки сразу угадали в ней своего врага. Они двинули против Советской Республики клевету, богатство, силу. Они хотели её задушить; они посылали против неё шайки разбойников. Советская республика сомкнула ряды красных бойцов, и разбойники были разбиты.

Если в Европе есть ещё друзья справедливости, они должны почтительно склониться перед этой революцией, которая впервые в истории человечества попыталась учредить народную власть, действующую в интересах народа. Рождённая в лишениях, возросшая среди голода и войны. Советская власть ещё не довершила своего громадного замысла, не осуществила ещё царства справедливости. Но она, по крайней мере, заложила его основы». /А. Франс/

«Я считаю, что уникальным явлением нашего века, явлением, которого никогда не было в прежние эпохи и уже нет сейчас, стал великий трудовой подъём, реальный энтузиазм советских людей в конце двадцатых и начале тридцатых годов нынешнего столетия. Вспоминая то время, невольно думаю, насколько прав был Сталин, который сказал, что великая энергия рождается лишь для великой цели». /Е. Микулина/.

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Выражение «социалистический муравейник» основано лишь на внешнем сходстве. Идеальное устроение общества, где каждый его член, довольствуясь разумно-достаточным, исполняет добросовестное /а в случае необходимости и жертвенное/ служение, свою функцию во имя образцовой жизнедеятельности Целого. Муравей запрограммирован Творцом на такое служение во имя сохранения рода, а для людей — это оптимальный способ осуществить Замысел о каждом и Целом. Подчиняясь свободной своей волей необходимости его реализовать — личность с благодарностью принимает усилия общества помочь ей в его осуществлении. Люди как будто взбираются вместе на неприступную гору, где спрятано сокровище, взбираются в связке, где каждый зависит от другого и всех и надежда только «на руки друга и крепость рук». И «молятся, чтобы страховка не подвела». Здесь важно, чтобы каждый был на своем месте. Важна слаженность, взаимодействие движений. И, разумеется, помощь свыше. Ничего лишнего с собой, общее слаженное движение вверх, осознание «верного пути». Ибо, восходя вверх, невозможно сбиться — просто тропинки бывают короче и длиннее, опаснее и тернистее, но вершина — одна! Восхождение заменяет порой всякие планы и теории.

Этот так называемый «восходящий муравейник» — лишь первая ступень, дающая свободу от дольнего мира с его суетой, страстьми и похотьми. Отсюда начинается путь к Отчему Дому, движение освобождающегося Духа к Царствию, где исполнение Замысла о каждом, максимально освобождённом от пудовых гирь Вампирии, становится реальностью. Началом осознанного осуществления призвания, предназначения, сыновнего места в Доме Отца — в единой любящей семье детей Божьих. Где каждый, свободным волеизъявлением избравший свет, служит Отцу, бесконечно восходит к Отцу, и каждый — на своём месте, согласно Замыслу, и бесконечно свободен в Доме Отца. Навсегда избравший свет несвободен в одном — жить вне Отца, ибо вне Отца нет Жизни по окончании исторического времени. Коллективное бегство, восхождение от Вампирии — поначалу внешнее, затем внутреннее, соборное и, наконец, воссоединение преображенного Богочеловечества в Царствии. Воссоединение «всего и вся».

Путь от рабства у мира, собственной дурной свободы /отвязанности/ и родовой необходимости — к коллективному восхождению /муравейник, Антивампирия/. Затем восхождение соборное (единение личностей на основе Любви одним и тем же абсолютным ценностям) — постепенное сближение Творца и соборного Богочеловечества вплоть до встречи в Доме Отца в конце времён.

Идеально слаженное взаимодействие всех частей Целого — лишь средство, при богопротивных целях являющееся злом. Для чего? — в этом суть вопроса.

Коммунизм, преодолевший классовое идолопоклонство, является вселенским мироощущением, очень близким Замыслу.

«Как?» /восхождение в связке/ постепенно, по мере освобождения от «мира» переходит в вопрос: «Для чего?», который уже имеет выход в вечность. Здесь верующие и неверующие как бы случайно, но на деле промыслом Божьим, сходятся на пути ввысь, где порой происходит встреча с Христом. Аскеза /избавление от внешней суеты и Лукавого/ в сочетании со смирением ставит на Путь. Аскеза без смиренного преклонения перед Творцом — может обернуться демонизмом.

Попытка коллективно забраться на небо во грехе — Вавилонская башня. Сплочение во грехе усиливает грех — Небу не нужно бессмертное зло.

Человек «по образу и подобию» предназначен и здесь, и там для созидания, творчества. Вечный поиск Истины, вечное постижение Истины — смысл каждой отдельной жизни. Если какое-то религиозное учение создаёт ложный образ Истины, идущий вразрез со вписанным в сердце Законом, человек ищет Истину вне храма.

«Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в там нет любви Отчей; Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира (сего).

И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек». /1-е Иоан. 2:15–17/ Хищное общество потребления — пудовая гиря на ногах человечества. Преодоление Вампирии означало бы победу над «ползающем на брюхе» змеем, участью «из праха в прах». Обманчивый мишурный образ «века сего» — гоголевская ведьма в образе красавицы-панночки. Золотая удочка, выдирающая с кровью внутренности.

Преодолеть в себе хищника по силам лишь святым, но надо снова и снова вбивать в себя осиновый кол самоограничения, преодолевать притяжение бездны. В этом смысл Революции Сознания, «Отдай плоть — прими дух». Сейчас, образно говоря, автомобиль «Хомо Сапиенс» обжирается бензином, употребляет вместо него спирт и одеколон, дымит, чадит, гоняет без тормозов и летит в пропасть. В лучшем случае, стоит на месте.

По поводу «социалистического муравейника». Муравейник (Целое) не должен быть самоцелью (процветание муравейника, благосостояние муравьев). Этот вопрос имеет решение лишь в религиозном аспекте, в облегчении «выхода в Небо», в вечность, в надмирную цель при участии всех и каждого, при условии принципа добровольности. Социалистическое устройство общества — средство для максимальной реализации в каждом Образа и Замысла, преображения (революция сознания) во имя последующего воссоединения единого Богочеловечества в Царствии. Крепость, обороняющая от Вампирии. Человек, в отличие от не имеющего свободной воли муравья — целый мир, потенциальный бог (по образу и подобию), наделённый дарованной Творцом свободой. При максимально разумно-достаточной организации «внешнего», соответствующей приложенной Создателем инструкции, облегчается «дорога к солнцу от червя», по образному выражению Гумилева. То есть несвобода внешняя (своего рода воинская дисциплина) оборачивается свободой внутренней.

«Горе тому, кто препирается с Создателем своим, черепок из черепков земных! Скажет ли глина горшечнику: «что ты делаешь»? и твоё дело скажет ли о тебе: «у него нет рук»?

Я создал землю и сотворил на ней человека; Я — Мои руки распростерли небеса, и всему воинству их дал закон Я.

Я воздвиг его в правде, и уравняю все пути его. Он построит город Мой, и отпустит пленных Моих, не за выкуп и не за дары, говорит Господь Саваоф». /Ис. 45:9,12–13/.

Здесь прямо говорится, что человек на земле — воин-освободитель, обязанный подчиняться закону войны. «Пленные» — рабы царства Мамоны, которых воины Неба призваны освободить «не за выкуп и не за дары».

Как каждый муравей пребывает на своем месте, так и каждый избранник Неба, богочеловек, пребывает на своём месте, определённом Творцом — в соответствии с судьбой, временем и местом рождения и талантами (не только способности, но и здоровье, материальное благосостояние, даже умение стойко переносить страдания — всё это — таланты).

Первый этап освобождения Духа — бегство от Вампирии, свобода от мира, который Творец твердо заповедал «не любить» и которому «не служить».

Революция сознания подразумевает коренное изменение самого понятия «свободы». СВОБОДА В ДОМЕ ОТЦА, А НЕ «ОТ ДОМА».

Грех падшего человечества «свободы от Дома» уже искуплен Божественной Кровью Сына, желающие могут вернуться домой, и Сын стоит у двери, и любящий Отец встречает на пороге…

СВОБОДА — в сопричастности Творцу, в сыновстве Ему, в сотворчестве Небу в деле осуществления Замысла. В правах законного наследника пользоваться для служения всем богатством Дома Отца. А не в гордом отделении от Творца, не в уходе из Отчего Дома!

Именно в нежелании Создателя запрограммировать человека на служение в Отчем Доме, вера и надежда на свободную ответную любовь человека к своему Творцу, на добровольное возвращение блудного сына — смысл исторического процесса.

«Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил Я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твоё». /Втор.30:19/ Поэтому для обеспечения данной Творцом свободы разделение общества на Вампирию и Антивампирию желательно и неизбежно, чтобы каждый мог сделать свой выбор.

Гордость, самость — самоутверждение ВНЕ БОГА.

Чувство собственного достоинства, защита Образа и Замысла в себе и других — самоутверждение В БОГЕ.

То есть я себя утверждаю и уважаю как воина Неба и презираю, отторгаю всё лишнее, богопротивное в себе и других, мешающее восстановлению Образа и осуществлению Замысла. Здесь должно быть по возможности право свободного выбора, вряд ли осуществимого на земле, как свидетельствуют пророчества. Окончательное разделение произведёт последняя революция — Суд Неба над рабами Вавилонской блудницы и Антихриста. Их казнь руками самих соблазнённых и ввергнутых в погибель народов.

Но то, что нельзя окончательно победить неприятельскую армию в течение исторического времени, совершенно не означает, что не надо с ней сражаться тайно и открыто. И уж, конечно, тяжкий грех идти к ней на службу.

Ужасный сон отяготел над нами. Ужасный, безобразный сон: В крови до пят, мы бьёмся с мертвецами, Воскресшими для новых похорон. Осьмой уж месяц длятся эти битвы, Геройский пыл, предательство и ложь, Притон разбойничий в дому молитвы, В одной руке распятие и нож. И целый мир, как опьянённый ложью, Все виды зла, все ухищренья зла!.. Нет, никогда так дерзко правду Божью Людская кривда к бою не звала!.. И этот клич сочувствия слепого, Всемирный клич к неистовой борьбе, Разврат умов и искаженье Слова — Всё поднялось и всё грозит тебе. О, край родной! — такого ополченья Мир не видал с первоначальных дней… Велико, знать, о, Русь, твоё значенье! Мужайся, стой, крепись и одолей! /Ф. Тютчев/

* * *

Эти свои мучительные сомнения она обрушит на отца Тихона потом, а не в тот черносолнечный октябрьский понедельник 93-го, когда, наверное, впервые после Крещения Руси торжествующе и нагло вскарабкалась на трон абсолютно враждебная православию, да и другим нашим основным религиям власть, под совершенно чужими, явными и неявными разбойничьими лозунгами: право сильного, бесконтрольное личное обогащение, вседозволенность во всём, вопиющая безнравственность и отношение к Родине и народу как к пирогу, от которого надо успеть отхватить кусок побольше, проглотить и вовремя смыться.

Истинные коммунисты, утверждая, что Бога нет, вели себя так, будто Он есть. Некоторые были настоящими мучениками. Нынешние, со свечками, вели себя так, будто Бога нет. Они даже не пытались «казаться» — открыто подняли над страной знамя зла, вот и всё.

Страну захватил Бармалей. А ведь нам твердили, что «враг не дремлет». И чтоб не ходили «в Африку гулять». «Но папочка и мамочка заснули вечерком…» Иоанна ненавидела его, в лучшем случае, не желала иметь с ним никакого дела… Хотелось молиться: «Чтоб они все сдохли!» Брала себя в руки: «Господи, убери их подальше, — пусть лежат на печи, нянчат внуков, копаются в огороде или загорают на Лазурном берегу — только не давай им рулить!» — Проси так: «Господи, открой Мне Свою Волю, яко немощна есть, смущаюсь», — скажет отец Тихон, до сих пор молча внимавший её излияниям. — Это правильно, что слушаешь свою совесть, переживаешь за отечество — Господь любит горячих, обязательно даст ответ… Отсекать свою волю не всегда получается, — в последние времена многое придётся решать самой, будет недостаток в благодатных истинных пастырях. Вот и я, грешный, иногда смущаюсь, молю открыть Божью волю… Может статься, Господь хочет, чтобы мы раз и навсегда переболели соблазном Запада и беспутной жизни. Или «сладкой», как там её называют… Эта дурь издавна нас мучила. Манну небесную Господь давал Руси, — нам мало, нам «как там» подавай! Ну и получили несварение желудка. Может, нарыв должен созреть и лопнуть, а Русь — выздороветь, ведь она была «удерживающей». Или вправду времена пришли последние, то есть объединение зла — антихрист, печать на лоб и руку… Если пойдём широким путём, куда нас нынешние цари тянут, об чём ты сейчас толковала — может, это и есть конец времён. Всё в Воле Божьей. Нам сказано: «Не бойся, малое стадо, Я с вами до скончания века»… «Претерпевший до конца спасётся»… Ты, может, и доживёшь, когда верующим в горах придётся скрываться, в пещерах… Придут несчетные бедствия, и тогда у нас одно средство: не участвовать в делах их. Бежать. А, может. Господь сотворит чудо и спасёт Русь…

— Но почему церковные пастыри не уведут народ с гибельного пути? — Батюшка отмолчался.

В Африке — акулы, в Африке гориллы, В Африке большие злые крокодилы, Будут вас кусать, бить и обижать. Не ходите дети, в Африку гулять… В Африке разбойник, в Африке злодей, В Африке ужасный Бармалей. Он бегает по Африке и кушает детей, Гадкий, нехороший, жадный Бармалей. Но папочка и мамочка заснули вечерком /вечным сном/ А Танечка и Ванечка — в Африку бегом. Вдоль по Африке гуляют, фиги-финики срывают Ну и Африка! Вот так Африка!.. Дети плачут и рыдают, Бармалея умоляют: Милый, милый людоед, смилуйся над нами! Мы дадим тебе конфет, чаю с сухарями. Но ответил людоед: нет! Он страшными глазами сверкает, Он страшными зубами стучит, Он страшный костёр зажигает, Он страшное слово кричит: Карабас, Барабас, пообедаю сейчас! Детей спас Айболит. Кто спасёт нас?

Дурацкие стишки эти лезли на ум, от новостей буквально мутило. Выпила рюмку коньяку — стало ещё хуже, снова полились слезы. Наконец, удалось заснуть. Проснулась среди ночи с плитой на груди. Депрессия. Даже молитва не помогала. В душе — лишь омерзение да бессильная ярость. Она поняла, что не знает себя. Что, оказывается, отчаянно любит Родину, — ту, которой больше нет. «Кипучую, могучую, никем непобедимую», где нет богатых и бедных, где «дружба народов — надёжный оплот», где всё «самое-самое». Где прорабатывали на комсомольских собраниях за эгоизм и аморалку, где в газетах дискуссировали, какая разница между любовью и дружбой, и унизительно ли брать чаевые.

Она сходила с ума от тоски по этому искусственному тепличному миру, комфортному заповеднику, по родному аквариуму, пусть тесному, но теперь, когда аквариум разбит и хлынул в рот и нос «воздух свободы», оказавшийся грязным, ядовитым, она безумно захотела «домой». Пусть в обманный, в искусственно созданный, но в СССР. Даже очереди вспоминала теперь с нежностью. Даже цензуру. Подумаешь, болтать было нельзя! Будто теперь не громили, не закрывали оппозиционные газеты! Не убивали неугодных журналистов. На экране знакомые оборотни брызжа слюной требовали решительных мер и «раздавить гадину». Ходили зловещие слухи о расстрелянных на стадионе, изнасилованных раненых девушках.

Её спасёт рынок. Гвоздики, розы, хризантемы, уже не хохляцкие, а голландские. Роскошные букеты для празднующих победу «буржуинов». К восьми приезжать, в шесть уезжать. Каждый день. Впервые она работала зимой. Крутила модные букеты… Когда не было покупателей, жадно читала газеты, кипы газет, надеясь откопать хоть проблеск надежды. Очень прилично зарабатывала. Большую часть денег отсылала инкогнито оппозиционной прессе — единственное, чем она могла насолить власти. Да ещё порой сочиняла злые стишки, отправляла в «День», вскоре запрещенный и ставший «Завтра», или в «Совраску». Инкогнито, разумеется. Иногда печатали.

Эсэнговцы, эсэнгэбараны! В ваших эсэнголовах эсэнгнулисъ краны! До костей ободраны, в эсэнгульку пьяны — И жуют из вас шашлык эсэнгэпаханы.

СНГ… Она ненавидела эту аббревиатуру и нарисовала большой гроб, — обвитый траурной лентой с многочисленными надписями в виде зловещих вариантов расшифровки: Сбылись Надежды Геббельса, Сбылась Надежда Гитлера, Сколочен Нашим Гроб…

И гимн ельциноидов:

Гибни, отечество, стадо покорное! Свалка народов сгорит и сгниёт, Знамя советское, знамя народное Вождь наш на рынке продаст и пропьёт!

Она с наслаждением хулиганила — полюбила ездить домой в электричке и, если было мало народу, приклеивала на стены в тамбуре или даже в вагоне, стишки или листовки:

Товарищ, верь, придёт она, Иуде Ельцину хана! И всей их банде, наконец, Настанет крышка…

Дальше было уж совсем неприлично. Потом она увидела первое двустишие на митинговом кумаче, только вместо «Иуде» было «команде».

Дурацкое ребячество, конечно, но она не могла совсем бездействовать. Похоже, кроме неё да немногочисленной «краснокоричневой» стайки никто не интересовался вялотекущим апокалипсисом в отдельно взятой стране. Где полегче чего заработать, повыгодней купить и продать, сплетни, пьянки, семейные проблемы, запретные прежде развлечения. Народу надоели всякие бывшие поначалу в новинку протестные демонстрации, митинги, вече, выборы, прогнозы — все равно ничего не менялось к лучшему. «Васька слушал да ел». И как в том клипе, время от времени «случалось страшное». Из двух зол выбиралось большее или оба, всё рушилось, гибло — финансовые пирамиды, надежды, предприятия, наука, армия, школы, библиотеки, киностудии, судьбы… Вокруг взрывалось, обваливалось, выжигало, трясло, сметало с лица земли. Некогда Святая Русь покорно плелась за соблазнителями и насильниками, голосовала за них, выпрашивая жалкие подачки с барского стола.

«Какой тебя отравой опоили? В притон каким обманом завели?» — безответно вопрошала певица. Вампиры разбухали, лопались от крови, народ почёсывался и безмолвствовал.

Доколе, Господи? Но было бы гораздо хуже, если б даровано нам было всеобщее благоденствие и на месте Святой Руси и Руси Советской возникло бы заурядное буржуинское царство Мамоны.

«И духовно навеки почил?» «К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти; но любовию служите друг другу». /Гал.5:13/ «Если же вы духом водитесь, то вы не под законом.

Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, Идолослужение, волшебство, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, (соблазны), ереси, Ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное; предваряю вас, как и прежде предварял, что поступающие так Царствия Божия не наследуют.

Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, Кротость, воздержание. На таковых нет закона». /Гал. 5:18–23/ Плод духа — не материальное благополучие, а состояние души…

* * *

«Господи, почему же ничего не случается? Встряхни нас, разбуди, погибаем!» — молилась она, призывая бурю, чувствуя, как страну затягивает гибельная трясина. Приболевший отец Тихон ушёл на покой в монастырь. Новый батюшка, отец Александр, распекал её: «Что ты всё о мировых скорбях, Иоанна, без тебя разберутся. Спасай себя — вон у тебя грехов сколько… Молись, постись, делай добрые дела, жертвуй на храм»…

На храм она жертвовала — батюшка был молодой, энергичный, затеял большой ремонт. Забирал конверт с деньгами, подбадривал: «Не вешай, Иоанна, нос, всё тебе дал Господь, живи и благодари. За державу, конечно, обидно, как теперь говорят, но зато вон сколько храмов открывается — венчаются, детей крестят»…

Иоанна упорно искала истину. Да, ей повезло в детстве, верующей пионерке, потом комсомолке, но разве ей не везёт сейчас? Хороший дом, нет проблем со здоровьем, с заработком, все члены семьи процветают… И действительно открываются храмы, и на всю Россию транслируются пасхальные и рождественские богослужения…

Откуда же это постоянное тревожно-тоскливое ощущение соучастия в каком-то страшном действе, во грехе, сродни распятию — катастрофы, падения в бездну, запаха серы?

«И, как один, умрём в борьбе за это…» «Умираю, но скоро наше солнце взойдёт».

«Разве можно этих мучеников приравнять к тем, кто, ограбив народ: «ест, пьёт и веселится», отстёгивая от неправедных денег на храм с видом благодетеля, братаясь со священниками и упрекая прежнюю власть «в безбожии»?

Отцу Александру упорные попытки Иоанны разобраться в происходящем не то чтобы не нравились (он в душе со многим соглашался), но пугали и нервировали — у него у самого было много сомнительных спонсоров, жертвующих крупные суммы на ремонт храма, на них-то всё и держалось. Он также видел, несмотря на значительный рост количества прихожан, плачевное состояние душ по сравнению с «совковым» периодом, особенно пугали роет сект и всяких агрессивных «ловцов человеков» с запада и востока, наркомании, даже среди местных школьников. И если раньше сугубой грешницей считалась пятнадцатилетняя девочка, забеременевшая от одноклассника, и отец Александр был счастлив, когда удавалось избежать аборта и повенчать детей, припугнув самих грешников и их родителей соучастием в грехе убийства и страшным судом, то теперь приходили малолетние «праведницы» — уверенные в себе и в своей безгрешности ночные профессионалки, умеющие пользоваться презервативами и находить общий язык с милицией. Щедро протягивали батюшке баксы ещё детской ручкой с наращенными ногтями и обижались, недоумевая, почему батюшка не допускает к причастию. «Не лезь в дела начальства и молись о своих грехах,» — повелел отец Александр. «Я теперь в послушании и плевать на всё», — уговаривала себя Иоанна.

Усталая, она шла от рынка до вокзала с набитым кошельком и пустой картонной коробкой из-под цветов; и вокруг такие же как она, «вписавшиеся» в рынок инженеры, писатели, учёные, врачи, студенты, школьники, художники, учителя, побросав свои профессии и служение ближнему — продавали, доставали, доставляли, перепродавали, торговались, отдавали деньги в рост, что запрещено Небом. Росли финансовые пирамиды, так и не успевая вырасти, потому что приходил государственный рэкет и забирал всю кассу. Подчистую, на том основании, что в запрещённые игры нельзя играть. И распухали от денег, мотались на свои Гавайи-Канары, что-то спешно приватизировали, обрастали мерсами и виллами. А вокруг всё по-прежнему катастрофически рушилось, пищало, трещало, и куда-то девались деньги, и стонал, плакал одуревший народ, взывая к справедливости и совести. Да, по-христиански терпеливыми, верящими «в добрые намерения царя» и в правду власти воспитала своих граждан «империя зла»!

И не менее одуревшие от крутых окладов телеведущие и газетно-журнальные борзописцы дружно повторяли заклинания, что во всём виноваты «проклятые коммуняки», доведшие страну до ручки. И что толку было напоминать, что это при Горбачёве сначала исчезло мыло, а потом постепенно всё, включая совесть.

— Почему безмолвствует народ? — недоумевала оппозиция. А народ был частично зомбирован, частично занят выживанием, частично развращён, успев тоже напиться чужой кровушки. «…И духовно навеки почил…» Эти мальчики и дяденьки в фирменных упаковках и тачках, с оловянными глазам, поверившие, как и её Филька, что превращение бесценной своей жизни в доступные, как рулон туалетной бумаги, банковские счета, тусовки и презентации, их вечный страх перед разорением, проигрышем или просто пулей в тёмном подъезде — и есть «то самое»… Больные и «тяжело здоровые» старики и не старики наверху, одержимые властью, цепляющиеся за неё, заражённые ею, как чумой — они тоже были «на игле» и тоже боялись выпустить руль, ибо на Руси ослабевшего возницу всегда сбрасывали с движущегося транспортного средства чаще мёртвым, чем живым… И потом ещё долго кидали в труп камнями. Когда она уставала их ненавидеть, то жалела. «Кипучая, могучая, никем непобедимая» её Москва, святыня, отвоёванная у врагов кровью многих поколений — символ, оплот, защита от Вампирии — перестроилась. Размалеванная, пошлая, коробочно-картонная, пародийная, похожая на портовый перевалочный пункт этими тележками, ящиками, тюками… Будто все разом кинулись куда-то переезжать или спасаться бегством с тонущего корабля. Или заделались спортсменами и бегут марафон — в этих китайских и турецких кроссовках и тренировочных костюмах. Или всем миром собрались на панель, скупая пёстрые безвкусные тряпки из гардероба портовых шлюх… Ядовито яркие, вызывающие упаковки вещей и людей, жвачки и продуктов — товары для туземцев. Оглушительная свара визжащих сцепившихся собак на случке — эти ребята с наушниками считали её музыкой, — зашоренные глаза и уши, глухое однообразное буханье по мозгам из наушников, будто им туда гвозди вбивали, и рот заткнут жвачкой и тело проспиртовано как в морге, кунсткамере, и посаженная, как бабочка, на иглу душа медленно умирает для коллекции князя тьмы, не осознавая своей смерти…

Очумелые хваткие бабули с водкой и сигаретами, бомжи, девочки-нимфетки, словно сошедшие с порножурналов, площадный мат… И она, Иоанна, с набитым кошельком и пустой коробкой, в которой громыхают кости для Анчара, в черно-голубом, как у всех, тренировочном костюме, спешит на электричку. И плевать ей на всё.

А всё так красиво и невинно начиналось — с речей, что ограда не нужна, что нас прочий мир примет с распростёртыми объятиями, не будет вообще никаких границ, никаких НАТО. С невинного частного кафе на Кропоткинской «для народа». Дали пальчик — отхватили целиком не только руку, но и заводы, жилые кварталы, полигоны, детсады, пионерлагеря, дома отдыха и санатории. Недра страны, её золотой и алмазный запас, её собираемые веками, политые кровью земли — всё на продажу. Оглянуться не успели — нет Великой Руси, Советского Союза, скоро останемся в пределах Садового Кольца, где открыли это самое кафе… Начинали с лозунгов дать всем нациям свободу — кто ж знал, что они тут же вцепятся друг другу в глотку? А не вцепятся, то уж шефы позаботятся и позабавятся, натравят!

Охмурили посулами, телевизионными колдунами и золотыми удочками, вырывавшими внутренности вместе с последними сбережениями… И вот мы уже не народ великий, а стадо разрозненное, разбегающееся как с золушкиного бала после полуночи, и кучер наш — крыса, карета — тыква, и заперты ворота. И снова нам, как до семнадцатого, идти в услужение к госпоже-мачехе с её одуревшими от безделья дочерьми — и размышлять горестно, как уже несколько веков размышляли наши предки, всякие там лишние люди, народники и революционеры — разве для того нам дан бесценный дар жизни, чтоб служить пищей и подстилкой для свежевылупившихся номенклатурных упырят?

Так не хотела думать, но думала Иоанна, зная, что ничего вслух им не скажет, а если и скажет, никто не остановится послушать, а если и остановится, никто не услышит, потому что не пожелает услышать. А то отправят и в психушку — не её первую и не её последнюю в Российской истории.

Просыпаюсь с бодуна — Денег нету ни хрена, Глаз заплыл, пиджак в пыли, Под кроватью брюки.

До чего ж нас довели Коммунисты-суки!

Будто Воланд со своей свитой давал ежедневный сеанс черной магии с последующими разоблачениями.

Ваучеры, всевозможные девальвации, деноминации, акции дутых банков, финансовых пирамид, фондов, оборачивающиеся пустыми бумажками; заявления и обещания на самом высоком уровне, оборачивающиеся ложью и сотрясением воздуха — всё было пустым, искусственным, фальшиво-обманным, красивым гробом с мёртвыми костями. Редкое «добро», вроде всяких фондов милосердия, — «казалось», а не «было». Весь вроде бы на века построенный мир распадался, превращаясь в прах, как тело, из которого вынули душу… «Ушёл Господь…» — печально думала Иоанна.

ПРЕДДВЕРИЕ

СТАРЫЕ И НОВЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

Сталинская Антивампирия бессмертна, как шаг к Замыслу. Она перетекла в вечность, — став ступенью восхождения Богочеловечества к Небу.

День Защиты «От Отечества». Разве может быть единое отечество у тех, кого жрут, с теми, кто их жрёт? У овец и волков?

«Не было бы Иуды, не было бы спасения». Диалектика. Не было бы Иудушки-Троцкого, его надо было бы выдумать. Он помог избавиться от пятой колонны и выиграть войну. А номенклатурные специнкубаторы помогали Иосифу отличать доброкачественные яйца от змеиных.

Как пост для верующего — не самоцель, а средство изгнать бесов и преодолеть страсти /страдания/, так и Антивампирия Иосифа была средством защиты от бесов и уводящих от вершины вожделений.

— Признайся, АГ, тебя туда редко пускали? Вот видишь! Как же можно не пускать, будь это ваше царство?

Сталинские «винтики и гвоздики» — ступенька к Замыслу. Лишь в Царствии малое получает Всё от Целого. Жизнь с большой буквы, полноту Бытия.

Если на вопросы: «Веришь ли ты в Бога?», «Крещён ли?» человек отвечает утвердительно, считается, что с ним всё в порядке. На верном пути, спасён, хоть и живёт «как все». А между тем, это означает лишь: «Да, я записался в армию». Но если я не сражаюсь на поле боя плечом к плечу с братьями по оружию, хоть и должен там быть, а отсиживаюсь дома, в тылу? Тогда твой ответ означает, что ты дезертир и заслуживаешь трибунала.

Ответственность за это несёт или сам горе-воин или его командир /церковный пастырь/, как бы подводя себя и свою нерадивую паству под трибунал Страшного Суда. В то время как с человека «неразбуженного», «холодного», спрос гораздо меньше, ибо он не давал присяги. И если такой человек сражается по велению сердца, порой сам того не ведая, на стороне Христа, он получит свой венец.

С этой точки зрения совершенно в ином свете представляются взаимоотношения Церкви с революцией. Иосиф, с одной стороны, зная, что предстоят кровь и террор, отделил Церковь от государства, избавив от необходимости благословлять жесткий тоталитарным режим или идти с ним на конфронтацию. То есть политика Иосифа в отношении Церкви была, пусть косвенно, направлена на очищение Православия. Взяв на себя ответственность за грех кровопролития, он повёл народ в бой за Великую Русь, за объединение богоизбранного отечества, продолжив дело Сергия Радонежского и других святых-объединителей. В бой за право «выйти из неё» и жить иначе, чем «лежащий во зле» мир.

Он уничтожал силы тьмы их же руками, разделяя, стравливая, используя «недозволенные приёмы», и находящийся у него в послушании народ косвенно, а то и добровольно служил Спасителю, Его Делу, не называясь открыто христианским. Иосиф привёл их, как полководец, на поле сражения на стороне Света /ибо против князя тьмы/, не накладывая на них никакой клятвы и тем спасая. Тем более, что многие на этой войне ощутили себя ВОИНАМИ ЗА ПРАВОЕ ДЕЛО, отдали «борьбе за освобождение человечества» от царства Мамоны — сердце.

Поэтому, если ты отвечаешь на вопрос о вере в Бога утвердительно, но отсиживаешься на печи — это осуждение для тебя и соблазн для других. Творец любит «горячих», жалеет «холодных» /неразбуженных/, но отторгает «теплохладных» /равнодушных/.

* * *

Песня «Я люблю тебя, жизнь» была жизненной программой «товарищей». Им не дали её осуществить, разрушив стены общего дома и социальный уклад, соответствующий христианской этике.

Вот и окна зажглись, Я шагаю с работы устало, Я люблю тебя, жизнь, И хочу, чтобы лучше ты стала.

Мне немало дано — ширь полей и пучина морская, Мне известна давно бескорыстная дружба мужская, В звоне каждого дня так я счастлив, что нет мне покоя, Есть любовь у меня. Жизнь, ты, знаешь, что это такое.

Как поют соловьи, Тишина, поцелуй на рассвете, И вершина любви — Это чудо великое — дети.

Вновь мы с ними пройдём Детство, юность, вокзалы, причалы, Будут внуки — потом Всё опять повторится сначала.

Ах, как годы летят, Мы грустим, седину замечая.

Жизнь, ты помнишь солдат, Что погибли, тебя защищая?

Так ликуй и ярись В трубных звуках весеннего гимна.

Я люблю тебя, жизнь, И надеюсь, что это взаимно.

«Я есть Путь, Истина и Жизнь». Герой песни, типичный «совок», обращаясь к Жизни, исповедует праведный, завещанный Творцом Путь и видит в этом Пути Истину. Эту песню можно было бы перевести так:

«Слава Тебе за всё, за дары Твои, Господи, за возможность трудиться на земле Твоей и возделывать, как завещано, сад Твой…

За друзей, за которых я готов «положить душу», за любимую, данную Тобой спутницу, которой я храню верность, как Ты заповедал. За детей и внуков, которых я научу тоже следовать путями Твоими.

Сотвори вечную, память тем, кто погиб на поле брани, защищая завещанный Тобой образ жизни…

Господи, я люблю Тебя и уповаю, что и Ты меня любишь и не оставишь».

* * *

Из проповеди отца Андрея:

Антихрист не будет атеистом, его примут за Христа.

Мы отчасти изжили атеизм, проросли сквозь дурной материализм, соблазнились царством Мамоны, Западной «отвязанностью» под вывеской «прав человека», чем испокон веков прельщали Русь. Поделив страну на звериные зоны, мы истребим друг друга и весь мир, если снова не «прорастём», на этот раз сквозь нынешний криминальный строй. Не правы те, кто представляют Господа, Творца консерватором, отрицающим перемены… Для меня Православие, учение Христа — подлинная Революция Духа, проповедь «Рождения Свыше». Отрицание не только кромешной материальности мира потребления, но и родовой необходимости /«Враги человеку — домашние его», «Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов»/. Христос — это духовное освобождение «от работы вражия». Он осуждает не только Вавилонскую блудницу, но и прельстившиеся ею народы. Вы — паства, вверенная мне Господом, и я буду бороться хотя бы проповедью против такого порядка. И голосовать за него вас не благословляю.

Отныне вы в ответе за деяния всех правителей, которых посадите на трон, отдав им свой голос, за всю пролитую на земле из-за вашего попустительства кровь. На Западе это называют «демократией» — втягивание как можно больше людей в «свальный грех» всевозможных голосований, опросов, показательных расстрелов и войн, когда телевидение делает соучастниками убийства миллионы людей… Земля у нас отнимется в наказание, как когда-то у еврейского народа, но и Вавилону не поздоровится. В конце времён будет море крови.

Благо, что телега разваливается, когда птица-тройка летит в пропасть… Господь «кого любит, того наказует». Пусть уж лучше в канаве окажемся, синяки получим, переломаем руки-ноги, но зато вовремя остановимся и сохраним душу.

Сейчас нам показан вампиризм во всей красе, чтобы образумились, поняли, в какую вляпались историю.

Миллионы — вас. Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы. Попробуйте, сразитесь с нами! Да, скифы мы! Да, азиаты, — мы, С раскосыми и жадными очами… Виновны ль мы — коль хрустнет ваш скелет В тяжёлых, нежных наших лапах? /Александр Блок/

Не «товарищи», воспитанные на православной русской и советской культуре, жившие по заповедям и положившие жизни во имя светлого будущего грядущих поколений, не революционеры, готовые «честно сложить голову в борьбе за народное дело», будут угрозой так называемому «цивилизованному миру», а молодые упыри, воспитанные на боевиках, порнухе и беспределе постсоветской действительности. На жажде крови, наслаждений, на насилии и вседозволенности — тупоумные всемогущие примитивы, всесильные, ибо не имеют ни внутренних, ни внешних запретов. Человекобоги, обладающие доступом к самому страшному современному оружию, ибо все сейчас можно купить за деньги, которые, как известно, «не пахнут» — они достанут вас очень скоро. Не искатели Бога «с чёрного хода», а откровенные дети дьявола, в которых после «чисто выметенного» советского заповедника вселилось по «семь бесов»:

«Тогда, идёт и берёт с собою семь других духов, злейших себя, и вошедши живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого. Так будет и с этим злым родом». /Мф. 12:45/ Бесноватый «злой род»… Они уже сейчас насилуют одноклассниц, отстреливают и потрошат «новых русских», накачиваются наркотой, тренируются у афганских и чеченских ветеранов… Для них человеческая жизнь, стоящая на пути всевластного «Хочу!» — гроша ломаного не стоит.

«Мир закончит тот, кому имя будет человекобог». И это именно они, человекобоги, растерзают Вавилонскую блудницу, предмет своей похоти — их породившую и погубившую.

«Мы не успокоимся, мы как саранча, пройдем по всем вашим богатым землям, пройдём и сожрём. Нам не привыкать к чужому золоту и чужой крови. Мы прикарманим ваши банки, ваши замки, ваш Лазурный берег и Монте-Карло. Нас много и мы сильнее». /Абрам Терц, Одесса/.

ОСКОЛКИ

Они с детства уяснили: всякая власть — враг. У неё когти, клыки и ненасытная утроба, её предназначение — пить твою кровь, твои силы и жизнь. Нет никаких легальных способов бороться с властью, с этим сонмом сытых и гладких в мерсах и тойотах, с их сотовыми телефонами, наглыми разряженными девками и чванливыми детёнышами. Они всегда выиграют — выборы и суды, всегда обманут, отнимут, повалят и свяжут. И снова вопьются в шею всем скопом.

Нельзя верить ни одному слову — ни их, ни тех, кто им продался. У осколков нет Родины — Родина разрушена и стала овцефермой. Эсэнговцы — их выращивают для стрижки и на убой в пищу волкам. У осколков нет друзей, добрых соседей — везде волки и овцы. И те далёкие, забугорные, что пели: «Козлятушки, ребятушки, отоприте-ка, отворите-ка…» — сейчас подкрались совсем близко, щёлкая жадными зубами и смеясь над козлячьей доверчивостью. У них одно на уме: сожрать!

Их нельзя усовестить, разжалобить, умиротворить и удовлетворить, ибо их сердца окаменели, их жадность и похоть беспредельны. Васька слушает да ест. Тебя. «Муха криком кричит, надрывается, а злодей молчит, ухмыляется».

Осколки… Их отцы и деды унижены, оболганы, обобраны, обглоданы. Они завещали им ненависть и свой отрицательный жизненный опыт. Интеллигенция, которая их дурила, теперь услужливо подбирает с барского стола кровавые потроха своих читателей и зрителей. Но мы, осмолки, пока что живы.

Наши отцы и деды всю жизнь работали — не повторим их ошибок.

Они жили честно — так будем разбойниками! Они чурались разврата, сдерживаемые кто верой в Бога, кто — в светлое будущее. Кто совестью, кто парторганизацией…

У них было чувство долга, они отдавали жизнь за Родину, делились последним, не гнались за барахлом, встречали Гагарина, верили в народную власть и справедливость.

Жалели американских негров и безработных и опасались акул империализма. Верили газетам, радио и телевидению. Потом объявили, что они всю жизнь не то делали, не то любили, не в то верили, не тех боялись. Что их Родина, «лучше которой нет» — империя зла, которую надо как можно скорее развалить «до основанья» и распродать по кускам. Что мальчиши-Кибальчиши девяностых — краснокоричневые придурки, а Плохиши и буржуины — спасители отечества. Их тучность и непомерная жадность — пример для подражания. Они узнали, что человек человеку — бревно, что первейшая задача бывших комсомольских газет — сводничество и пропаганда содомского греха на фоне упрёков в адрес советской власти, что та разрушала храмы. Эти — в упоении громили храмы внутренние, призывая служить Мамоне. Они помогали строителям финансовых пирамид ограбить доверчивых, а потом ещё и посмеялись над дураками, которым мало было гайдаровской реформы и ваучеров. Мир стал лживым, враждебным и омерзительно-страшным — изо всех щелок лезла какая-то нечисть.

Объявленное лучшим другом забугорье тут же присоединилась к кровавому пиршеству, ляская акульими челюстями и гавкая томагавками.

На то оно и НАТО, что и на бойне свято…

Голодное детство, дома — вечные проклятия в адрес разбойничьей власти и новоявленных господ всех мастей, пьяные драки, невыносимые на голодный желудок зрелища элитных обжираловок на экране, соблазнительной рекламы, призывающей тоже обжираться и трахаться, воруя, грабя и убивая, иногда просто ради кайфа. О серийных извращенцах-маньяках и содомском грехе они прежде слыхом не слыхали, их воображение нашпиговали картинками самых изощрённых грехов, похотей и страстей, лишив одновременно возможностей их удовлетворения. Кроме преступлений.

Мир был давно поделён на территории, звериные зоны, осколкам тут ничего не светило.

Когда отпрыски новых русских и нерусских учились в лицеях и колледжах, осколки мыли их машины, продавали бензин и сигареты, нюхали и кололись, тусовались в подвалах. Они научились ненавидеть и завидовать, воровать и насиловать, драться насмерть. Их деды боролись «за лучший мир, за святую свободу», отняли у хищников собственность, чтобы «строить и месть в сплошной лихорадке буден», созидали, вкалывали самозабвенно, воздвигали из пепла, защищали кровью, снова воздвигали из пепла и строили… Власть — жена Цезаря, была вне подозрений. Ибо была победительницей, а победителей не судят. Дерево давало добрые плоды.

Нынешним осколкам объявили, что жена Цезаря была злодейкой и шлюхой, прогнали её, побив камнями, и устроили такой разбой и бардак, что не снилось никакому Цезарю.

— Чубайс на оба ваши дома, и советский, и эсэнговский, — был приговор осколков, — Катитесь с вашей работой, правами человека, семьей и детьми. Жена у нас на каждом углу, работа — пусть на вас дядя работает, дети — в целлофановый пакет и на помойку. Щипануть, трахнуть, взорвать, поджечь, убить — дальше, дальше, ибо зло беспредельно. Мы — хорошие ученики. В руках у нас ни портфелей, ни авосек, ни инструментов, ни плуга, ни букета цветов. В руках у нас удавки, пушки с глушителем и без, взрывные устройства да осиновые колья. Мы налегке. Осиновые Колья… Ос-Кол. Осколы мы. А детки наши, кому на помойке удастся выжить — осколочки. Нас много и становится всё больше. Всё Эсэнгэ, эти чудики из бывшего соцлагеря, всякие там иракцы, албанцы, сербы — блокадами удушенные, ракетами битые. Да ещё, глядишь, и желтолицыми разживёмся… И вперёд, на Вавилонскую блудницу! Весь мир насилья мы разрушим. Только так, до основанья. А строить — пусть дядя строит. Кроме мордобития — никаких чудес!.. Вы нас породили, мы вас и убьём. Осколки, осколочки — нас не склеить. И нас ох как много разлетелось по свету! И мы о-остренькие: режем, жалим, колем, колемся. Уколемся и колем. Преодолеваем пространство и простор.

Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана… буду резать, буду бить… Броня крепка, и танки наши быстры… Танки, кстати, нам тоже скоро пригодятся. Да, азиаты, скифы мы…

Ещё мы делаем ракеты. Славный получится фейерверк!

Господа, нам ведь теперь терять нечего — даже цепей нет. Разбили вы окошко, господа хорошие, туда-сюда — лазь, не хочу. Свобода, блин, свобода. Только вот осколочки, осиновые колышки… Мы не идейные, и не зомбированные, верим только в свой острый угол, которым можно колоть, убивать и резать — в свою острую звезду. Нас не соблазнить капиталом и недвижимостью — не в традициях Руси — служить Мамоне.

Радуйтесь, зубастые, что теперь кровушку можете пить, но ведь чем больше пьёте, тем больше им вашей хочется. Вашей и деток ваших. Таков закон Вампирии. А где ж на всех столько доноров набраться — агнцев-то совсем не останется — одни шакалы. И всем хочется её — роскошную, наглую, развратную, напоённую кровью всех времён и народов… Вот когда вы затоскуете о совках, выведенных ненавистным тираном, и содрогнётесь от порождённых вами мутантов, и поймёте, что не зря снились вам кошмары, и ужаснётесь делам своим, имя которым легион. Горе вам, посеявшим ветер. Разнесёт он по свету упырей-осколочков, ибо «нам нет преград на море и на суше». Вы смерть свою взрастили, господа.

И первую, и вторую, окончательную, которая обжалованию не подлежит. Они растерзают вас и потомство ваше уже в жизни земной, как предсказано в Святой Книге, и обличат вашу вину в своей погибели перед Небом.

* * *

— Я вам открою страшную тайну. Весь ваш хвалёный свободный мир со всеми конституциями и прочими правами человека благополучно шагает в ад. «В ад, как на парад», — как пел Тальков. За исключением отдельных избранников, которых гораздо меньше, чем званых.

Впрочем какая тайна?.. Открой Библию, и на каждой странице — что к жизни, что к смерти, как надо и как не надо, что можно и что нельзя. Мы, конечно, склоняем лукавый ум человеческий не верить грозному Слову: «Ешь, не умрёшь, солгал Господь»… Ведь знают, что верить змею — безумие, это дело его такое — нашёптывать, а человекам — склоняться. Но широким путём погибели куда легче идти, чем узким и тесным — спасения. «Имеющие глаза — не видят, имеющие уши — не слышат».

А в ресторане, а в ресторане — А там гитары, а там цыгане, И что душа захочет — выбирай, И где-то здесь начинается рай.

«Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить…» /1 Пёт. 5:8/ «Революционный держите шаг, неугомонный не дремлет враг».

* * *

AX: — Мир любит своё и ненавидит Россию, ибо она «не от мира». Мир хочет грешить, потреблять и веселиться безо всяких проблем, а эта /Россия/ вечно путается под ногами, куда-то зовёт и что-то там придумывает. Ату её! Безумный мир не понимает, что без России, как без соли, он окончательно сгниёт.

Они долго старались, нашептывая, расшатывая, дискредитируя. Их цель — согнать род человеческий к Вавилонской блуднице, зажечь вожделением к ней и утопить во грехе всех скопом. Так человечество сгоняется к своему концу, совершая самоубийство. Армия тьмы с чудовищной силой втягивает всех в черную дыру погибели. Они объединяют свои легионы против России и других стран, не желающих примкнуть ко всемирному правительству. Удержится ли Россия? Продлится ли история?

Где «вавилонская блудница»? Она везде. Внутри каждого — и Царство Божие, и черная дыра неудержимой похоти. Дары Бога — таланты, здоровье, время, сама жизнь, — всё прожигается, и пеплом пахнущим серой, втягивается в эту чёрную дыру.

Неужели вы думаете, что Он, с такой любовью и премудростью сотворивший мир, вызвал вас из небытия для этого чёрного пепелища?..

У нас разные хозяйства, и каждый должен собрать Господину своему наибольшую жатву. Ангел-Хранитель и Ангел-Губитель. Исторический процесс — отделение света от тьмы, ибо «ничто нечистое не войдёт в Царство». Отделить пшеницу от плевел. Бог, разумеется, сильнее. Свет, Истина — единственное, что «есть». Что такое тьма? Это просто отсутствие света. Пустое место, чёрная дыра, которая отключилась от Бога. Здесь царит вечная смерть — нет, не отсутствие сознания, а отсутствие света и жизни… Здесь нет ни времени, ни пространства, лишь кромешная застывшая тьма, куда ты впечатан, как в вечную мерзлоту. Такова участь сил тьмы, когда кончится историческое время.

— Но может, у них есть надежда? — спросила Иоанна, — Господь милостив…

— Не в милости дело, — вмешался АГ. — Да, мы сотворены Им свободными от Него. И мы, возненавидев Свет, возлюбили отсутствие Света, то есть тьму. Мы знаем, что нас ждёт, но наша ненависть к Свету сильнее страха. А вы, сыны человеческие, разве не похожи на нас? Господь сотворил вас безгрешными, то есть послушными Себе, но, как только даровал вам свободу, наш хозяин тоже соблазнил вас непослушанием и гордостью: «Будете, как Боги…» С тех пор и вы бежите лица Божия, и боитесь Света, и притягивает вас тьма — разве не так? Но у вас хоть есть надежда на прощение на Суде, вы искуплены Его Кровью, и за это мы ещё сильнее вас ненавидим. Мы — садисты всех времён и народов, бесконечное зло. Мы заставляем вас грешить на земле, упиваемся потом зрелищем ваших мучений от последствий греха. Но поистине беспредельное удовлетворение получаем мы от предвкушения вечных мук каждой загубленной нами души. Вот у вас на земле какой-нибудь Чикатилло — разве он не знал, что его ждёт? И всё же наслаждение от страдания другого было сильнее. А бес, им владеющий, хоть и страшился Божьей кары, — обладание душой человеческой, которую он заставлял проделывать все эти мерзости чёрной своей волей, так же удерживало его в сетях своей злой свободы. «Я, мол, бог! Один Бог создал, а другой взял да разрушил, и никто мне не указ», — вот что оба подразумевали. Разрушение храма. Ибо и тело человеческое, и душа, и весь мир так задуманы Творцом: Тело — храм души, душа — храм, вместилище Бога. Мы — бесы, антитворцы. Бог строит, мы — разрушаем. Господь творит гармонию, мы — сеем хаос. Господь соединяет, мы — расчленяем. Превратить Его Красоту в уродство, безобразие…

Таких Чикатилл, любителей расчленять, гораздо больше, чем вы, люди думаете, у вас мучить друг друга вообще в порядке вещей. Не без нашей помощи, разумеется, то есть духов злобы поднебесной… А ваши разговоры «на злобу дня!.». Тогда, после конца времён, когда лишь наше бессмертное сознание, отлучённое от Бога, останется в вечной тьме, неизъяснимым утешением будет мысль, что сотни, тысячи, миллионы загубленных нами богооставленных человеков так же мучаются богооставленностью… Даже хуже, ибо у них был шанс! Ибо «вы куплены дорогой ценой»…

Мы не хотим прощения — ненависть к Свету сильнее страха вечной тьмы. Мы, ловцы человеков, хотим богатого улова! — Огонь, геенна — это в конце времён. Он поглотит всю нашу добычу, и в этом Суд. Огонь будет гореть в их пустых бессмертных душах тоской по несостоявшимся возможностям, навеки утраченному Свету, Отечеству Небесному, где Отец ждал их до последнего мгновения, пока они прожигали остатки жизни в наших объятиях. И мы так и унесём с собой их души во тьму кромешную, как невест на брачную постель. И будем навеки обладать ими, упиваясь их безумными криками, которые никто, кроме нас, не услышит — нашей во веки веков бессмертной добычи…

* * *

«Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют».

— Дело в том, что после грехопадения ум у человеков стал лукавый — они вечно ищут оправдания своему непослушанию Творцу, — продолжал АГ, — Ева не покаялась, а всё свалила на Змея, Адам — на Еву. Человек грешит и тут же находит себе оправдание, чтобы продолжать грешить. Ну и мы, естественно, змеята малые, тут как тут, нашёптываем: «Можно, ешьте, не умрёте, а будете, как боги»…

Лукавый ум не хочет видеть в Слове Божьем изложенные там строгие инструкции. Чтобы не исполнять их, придумывает свои псевдозаконы.

Европу соблазнили, старый свет, — на всякие непотребства, изуверства, а теперь и вовсе новый словарь: хищники зовутся бизнесменами, ростовщики — банкирами, идолослужители — политиками, воры в законе — авторитетами, мужеложники — сексменьшинствами /эти даже в священники рвутся/. Прелюбодейки — дамами без комплексов. Блудниц нынче не побивают камнями и даже не гоняет милиция — они теперь «ночные бабочки» и интердевочки. Ну а не бабник разве тот, кто «женщин и не видел никогда». Дело беса нашептать борзописцам, что хозяин велит, а они уж потом обработают литературно со всей силой данного Богом таланта. И горланят с эстрады, по ящику на многомиллионную аудиторию, развращают, сбивают с пути дев, юношей, жён, детей, забыв, что «лучше глаз вырви, чем соблазнись», и лучше вообще не родиться, чем сбить с пути «малых сих».

У нас с ними одна свобода — не слушаться Творца и ненавидеть всё, стоящее на пути в бездну. Всякие там «железные занавеси».

* * *

«Ушёл Господь…» — печально думала Иоанна.

Игры становились всё более кровавыми: баловни удачи, красивые и молодые, бизнесмены, журналисты, шоумены — погибали, разорванные в клочья новыми игрушками. То тут, то там вспыхивали зверские дурные драки — между членами семьи, закадычными дружками, народами, ещё вчера жившими душа в душу и бок о бок. Затевались кровавые войны без конца и края, без победителей и побеждённых, но с баснословно растущими счетами за убиенные и проданные Воланду души.

Всё самое нелепое, невероятное и ужасное сбывалось, доброе и разумное словно разбивалось о невидимую стену. Свита Воланда захватила рули и, ёрничая, издеваясь, подвывая от наслаждения, подо все эти разудалые танцы-шманцы, тусовки, разборки, совокупления, оргии, ритуальные убийства, пьянки, совещания, теракты, суды, бредовые указы катила обречённый земной шарик в лунку, к последней черте.

Куда ни поверни, как ни тасуй колоду — выходила победно ухмыляющаяся дама пик. Одних упырей убирали, назначали других, через год-другой всплывали третьи. Или прежние садились на властные места, отдохнув и бодро щёлкая вставными челюстями. Меченый, Беспалый, Рыжий, Жирный, Пернатый, Чернолицый… И ещё какие-то с жуткими вурдалачьими лицами, хоть Иоанна и убеждала себя, что и у них есть образ Божий где-то на дне души, и душа есть на задворках разросшейся плоти…

Иногда казалось — что-то должно измениться — результативные выборы, всплывающие время от времени народные заступники… Но опять ничего не происходило. Принцы-заступники оказывались импотентами, сникали, обрастали жирком и тоже переходили постепенно в разряд сутенёров. Скидывали овечью шкуру и оказывались порой позубастее прежних. Говорили: «Народ безмолвствует»… Нет, он не безмолвствовал, он непостижимым образом снова и снова голосовал за «насильников, грабителей, мучителей людей»…

Так сберегаемая в отцовском дому невеста, украденная, опозоренная и отправленная на панель, сломленная — боготворит своего сутенёра и терпит побои за кусок хлеба и стакан вина.

Был дом, была многодетная семья, мальчики-девочки, чёрные, белые, рыжие. Воспитывались в строгости, в умеренности, но всё же либеральнее, чем по законам шариата. Теперь они проклинают родителей-тиранов, которые не пускали «в Африку», срывать запретные «фиги-финики». И вообще такие-сякие — питались за отдельным номенклатурным столом. А то, что нынешние бармалеи уже обедают их плотью, да и душой заодно — терпят…

Народ уже не в послушании, как при царе, при Сталине, при «советской диктатуре». Теперь народ сам выбирает себе правителей и, насколько понимала Иоанна, несет полную ответственность перед Небом за свой выбор и за деяния своих избранников. Опять она к выборам сочиняла и расклеивала листовки:

Убойся за Ельцина голос отдать, На Страшном Суде будешь рядом стоять.

Господь отвернётся — зови, не зови, И скажет: «Ты выбрал. Ты тоже в крови!» Отец Александр настойчиво советовал ей угомониться. Иоанна пыталась, но молитвы её опять сводились к одному: «Господи, пусть будет, как было — дурацкие съезды, доклады, худсоветы, запреты, характеристики, очереди, главлиты, стукачи, проработки — только избавь нас от них. Ладно, не посылай на них язвы и потопы, пусть копаются в своих огородах, нянчат внуков, пусть в конце концов тусуются с награбленным добром и своими шлюхами на Гавайях и Канарах, только избави нас от них.

Лужино, дом, сад, цветы. Храм, книги, чистый лист бумаги… Господь давал силы, здоровье, хоть уже под шестьдесят. Семья, память о Гане. И конечно, вера… Ей следовало бы быть счастливой…

Почему же так невыносимо больно? Какие незримые сосуды, нервы протянулись от самого её сердца ко всем уголкам страны, к облапошенным единокровным «совкам» всех мастей и наречий? «Как это всё случилось, в какие вечера?»… Они — часть её, она — часть их. Их унижение и беда — её беда и унижение. И когда бедолаги-шахтёры клянчили подачки у «жирных», которых сами же посадили на трон, ей хотелось выть от обиды и боли. Может, действительно «так надо»? Пройти семь кругов позора, грязи, крови, распятия?.. Погибнуть, чтобы в новом качестве восстать из пепла? Или по слову отца Тихона, это и впрямь «последние времена», и соль потеряла силу, и сгниёт всё тело? И мы утащим за собой в геенну протухшее человечество. Что толку спасать тех, кто не хочет видеть и слышать? Что есть эта слепота, и глухота — наш грех или волшебство, сатанизм, зомбирование тёмными силами?.. А её тоска по баррикадам — от гордости, дурости или действительно преступно сейчас бездействовать?

Она не умела уже оторвать себя ото «всех», неотделимых от неё — они вместе слушали когда-то сводки совинформбюро, читали одни книги и газеты, смотрели одни фильмы, учились по одним учебникам, ездили друг к другу в гости и жили по одним законам. Она поняла, что всегда была не только «Я», но и «Мы»… Куда деться от этого «Мы», от «эсэнговцев», которых она порой ненавидела и презирала? Но это с неё каждый раз сдирали шкуру, из неё делали отбивную, её насиловали, бомбили и гнали.

В таком же «предбаррикадном» состоянии была и Варя Златова. Издательские её дела шли всё хуже, рынок религиозной литературой быстро насытился, покупали нарасхват всякие гороскопы, хиромантию, сонники, пособия по карточному и другому гаданию, привороты и прочую магию и бесовщину, не говоря уже о наводнившей рынок сектантской продукции. Варя жаловалась на сатанинское нашествие, на все возраставшую даже в церковных делах власть денег.

Деньги Варя возненавидела. Сокрушалась по поводу заделавшегося бизнесменом Егорки с его пошлым шинмонтажом и бредовыми идеями. Вечно по уши в мазуте и бензине, всё что-то считают, считают, хотят купить какой-то развалившийся то ли профилакторий, то ли санаторий и строить там светлое будущее… Ещё один Манилов — мало их было в нашей истории! Варя тщетно уговаривала его поехать хотя бы к Гане с Глебом, принять участие в реставрации монастыря.

— С его-то способностями заниматься нивесть чем… То гитара эта дурацкая, хоровод с утра до вечера, концерты эти, девчонки у подъезда… То ещё похлеще — шины, стройка… Ты бы видела сейчас его руки! Женить бы его, вот что. Или к нашим в монастырь…

У «наших» между тем дело продвигалось неплохо, хоть и тоже постоянно упиралось в нехватку презренного металла. Глеб периодически приезжал пробивать у всевозможных спонсоров пожертвования, Иоанна тоже подключалась к сбору средств, мобилизовывала разбогатевших ганиных духовных чад, своих и филипповых знакомых. Глеб рассказывал о тамошнем житье-бытье, восторгался росписями Гани, но при этом давал понять, чтоб Иоанна и думать не смела о посещении Святореченска. Похоже, он всё ещё опасался её, невзирая на возраст, продолжал опекать Ганю — воплощение своей мечты о свободе. Зато, как бы в утешение, привозил специально для Иоанны цветные фото и слайды ганиных росписей, самого Гани, монастырского быта, хозяйства, окружающей первозданной природы. Поросшие лесами холмы, неспешные студёные реки, луга с дикими тюльпанами и маками, таёжное зверьё, птицы… Потом стал привозить видеофильмы, кстати, вполне «на уровне», из которых собирался сделать большой фильм об истории и возрождении Святореченского монастыря, заработав на продаже видеокассет на колокола и дальнейшие начинания. Иоанна свела Глеба со знакомыми профессионалами, чтобы помогли смонтировать и довести до ума будущую ленту, и уж, конечно, тоже поучаствовала в отсмотре материала, где одним из главных героев был отец Андрей, настоятель и восстановитель Святореченской обители. Священник и монах, бывший в прошлой жизни богемным художником, наркоманом, пьяницей, диссидентом и бунтарём Игнатием Дарёновым. «Рожденный свыше»…

Ганя на лесах за росписью купола, Ганя служит литургию. На прогулке, на строительстве гостиницы для паломников, Ганя в келье — показывает эскизы к будущим росписям, Ганя с отцом, бывшим секретарём обкома. Представителем советской власти, когда-то закрывшей монастырь.

И как бы случайно, специально для неё, камера Глеба выхватила висящую на стене «Иоанну».

Будто свиделась с Ганей… Он всё больше худел, седел — настоящий «отец-пустынник». Но пребывал, видимо, «в процессе горения», наилучшем для Гани состоянии духовного творческого восхищения, когда он не грыз себя.

Удался ли ему, наконец. Свет Фаворский? И как хорошо, что увёл его Господь подальше от терзающих страну вурдалаков… Молись за нас, отец Андрей, молитесь, братья Святореченского монастыря, чтобы избавил Господь от лукавого…

Но потом Глеб привёз кассету с последними ганиными картинами из серии «Вавилон», и Иоанна поежилась — это было, пожалуй, пострашнее раннего Дарёнова. Когда-то он писал момент перехода от жизни к распаду и смерти, потом — от смерти к жизни, воскрешению, теперь же у него люди превращались в зверей. Один глаз человеческий, а другой — уже звериный, одна рука — человеческая, а другая — уже лапа, хоть и нет на ней шерсти и когтей. За счёт изгиба, оскала, позы, зловещей цветовой гаммы будто распадающейся изнутри одежды…

«Монастырь твой — Россия»… У отца Андрея и под рясой оказалась кольчуга.

Цвет закатных сосен на ганиной картине окрасился кровью и пожаром. Картина жила своей жизнью, она больше не успокаивала и не вела на Небо. Это была линия фронта.

Вскоре эта линия пересекла и их семью. Филипп всё чаще ворчал на дебильное правительство, непомерные налоги, на бандитские методы властей и конкурентов. Пока, насколько Иоанна понимала, Филиппа только пугали — то что-то взорвут рядом с машиной, то подожгут дверь… Случались и анонимные звонки и письма с угрозами Лизе и детям. Филипп был игроком азартным и не из пугливых, отступать не собирался, но боялся за семью. Нанимал им телохранителей — в школу, за покупками, на прогулку. Лиза от такой жизни совсем извелась, забросила свою передачу, театр, стала принимать всякие реланиумы и седуксены, снотворные, которыми однажды тяжело отравилась. После чего Филипп срочно продал уже почти достроенную дачу в Жаворонках и купил дом в Греции, куда и перевёз Лизу с Катюшкой. Артёма определили учиться в колледж, а сам Филя, с телохранителями и в бронежилете мотался то в Россию, то в Грецию, то по Европам по делам фирмы.

Дома квартира всё более походила на Смольный, а парализованная свекровь чем слабее становилась телом, тем крепче революционным духом, произносила пламенные речи, которые потом в записи транслировались на митингах. Филипп звал мать переехать к ним за бугор — и Лизе будет легче, не так тоскливо, они же прекрасно ладят. А тут в любой момент может начаться заварушка…

В «заварушку» Иоанна не верила, считая, что от мыльных сериалов у народа совсем измылились мозги, хребет и воля сломлены, что народ окончательно предпочёл Божьему дару — яичницу: «Из собственных яиц», — как грубо подытожил Филипп. Да и есть ли он ещё, так называемый народ, или просто ферма покорных зомби — для обслуживания и питания новоявленных каннибалов? Новая порода — эсэнговцы. Эсэнгэ-овцы.

Последователи Христа добровольно отдавали себя на распятие во имя Истины и Небесного Царства, коммунисты-мученики переносили страдания и лишения во имя светлого будущего на земле. Во имя чего терпят эти? Чтобы её Артём и Катька могли в безопасности гулять по Греции и учиться в Оксфордах, в то время как их собственные чада вместе с учителями падают в голодные обмороки? Ради всех этих яичниц под названием «рыночная экономика»? Ради братания с так называемым «цивилизованным Западом» — голубая мечта русских Смердяковых? Получалось ужасно. Получалось, что терпит эта аморфная биомасса, бывшая когда-то великим советским народом, во имя грядущего Царства Антихриста — общества безудержного потребления, бездуховности и разврата, повязавшего грехом все народы земли.

Но Иоанна /как это объяснить Филиппу?/ была срощена с этой биомассой. Нет, она не входила в её внутренний мир, в сё отношения с Богом, с Ганей, с самой собой, это было нечто другое. Как объяснить сыну, что её удел — сидеть взаперти на чердаке детства, во тьме, среди крыс к приведений, в этом страшном мёртвом заколдованном мире и ждать. И молить Бога об избавлении, зная, веря, что рано или поздно раздастся откуда-то это левитановское: «От Советского информбюро»… «Приказ Верховного главнокомандующего»… И застучат по лестнице десятки бегущих ног, засверкают фонарики, высвечивая из тьмы знакомые, оживлённо-радостные лица, с треском распахнётся пыльная рама и все плечом к плечу в единой порыве прильнут к окну, чтобы увидеть наконец-то за черной зубчатой кромкой леса сполохи победного салюта.

Она не может покинуть свой пост, определенное Богом место в таинственно-волшебной и страшной своей стране, — как это объяснить сыну? Прости меня, Филька, что я, плохая мать, не научила тебя этому.

Сегодня приторно и пресно В любом банановом раю, И лишь в России интересно, Поскольку пропасть на краю.

Мы, совки, «мобилизованные и призванные», воины невидимого фронта, сидим в рассеянье и тьме и ждём, когда разорвёт ночь первая красная ракета. Или зловещая хвостатая звезда повиснет над землёй — праща, выпущенная Десницей Божьей. Пора. И встанем как один, чтобы защитить право идти своей дорогой.

Пусть порой мы в этом противостоянии варвары, пусть между нами нет единства в вопросе «Как надо?», но мы твердо знаем, как «не надо». И это нас объединяет. Мы знаем, что слабые и грешные, но нас сплачивает решимость плыть против течения.

Спящее царство ждёт витязя, которой придёт в назначенный час и разбудит…

Филипп просил её присматривать за квартирой и бабулей в его отсутствие. Сиделок там было, правда, хоть отбавляй — все свекровьины соратницы по компартии, и ещё какие-то новые лица, много интеллигенции. Похоже, у них на квартире свили что-то вроде штаба — вечно толклись, печатали, заседали, спорили, митинговали. Но, правда, квартира была в идеальном порядке, ничего не пропадало, свекровь ухожена — и Иоанну это вполне устраивало. Когда появлялись Филипп или Денис, революционеров как ветром сдувало, с ней же они не церемонились — свекровь объявила, что она «наша», её называли по имени, кормили пельменями /ели здесь исключительно пельмени, пачками была забита вся морозилка/. И пили чай — на плите всегда кипела пара чайников. Кофе считался буржуйским напитком, и вообще всякая прихоть в еде порицалась, когда народ голодает и бедствует. С этим Иоанна была вполне согласна. Жевала резиновые пельмени, выслушивала сетования на несознательный электорат и продажные СМИ, охотно сочиняла для митингов броские стишки и плакаты.

Квартира напоминала Смольный 17-го, речи становились всё круче, лозунги — воинственнее, лица — худее и злее.

С ними она немного выпускала пар, хоть и знала, что дорвавшись до кормушки, многие из народных мстителей будут так же хапать и жиреть.

Новые, призрачно фосфорисцирующие, как ночью на кладбище, блуждающие и шокирующие имена, нещадная при этом обжираловка в телекамеры. И престижной батюшка, освящающий мероприятие. Душа жаждала, как «пустыня безводная», и Иоанна тосковала о временах, когда всё казалось ясно и просто — Лужино, труд на земле, отец Тихон… Даже Ганю там на Олимпе, в уединении, перемены достали, что уж говорить о ней! Молиться, копаться в земле, читать Флоренского, потом гулять с Анчаром по лесу, переваривая прочитанное, слушать вечерний гомон птиц…

Но она — на останкинской игле, она уже не может без ненависти, страдания, отвращения, без этой «злобы дня». Она стала мазохисткой, ей как воздух было необходимо это ежечасное не отпускающее ожесточение. И с ужасом чувствовала порой, как и в ней вместе с ненавистью прорастают когти и клыки, готовые впиться им в горло.

Выдирать их, как клещей, из тела Родины и давить, давить… Она боялась, что когда-нибудь, услышав разбойничий свист, все же вцепится, хоть и не хорошо брат на брата… Но можно ли считать упыря братом?

И тогда снова появился Егорка.

ПРЕДДВЕРИЕ

«Человеческий мозг, сознание людей способны к изменению. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдём своих единомышленников… своих союзников и помощников в самой России.

Из литературы и искусства мы, например, постепенно вытравим социальную сущность, отучим художников, отобьём у них охоту заниматься изображением, исследованием, что ли, тех процессов, которые происходят в глубинных массах народа. Литература, театры, кино — всё будет прославлять и изображать самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, — словом, всякой безнравственности.

В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху.

Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого…

Хамство и наглость, ложь, обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом, беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, все это мы будем культивировать, всё расцветёт махровым цветом… и лишь немногие, очень немногие будут догадываться или понимать, что происходит… Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдём способ их оболгать и объявить отбросами общества.

Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного не земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания» /А. Даллес, доклад на закрытом заседании сената США в 1945 г./ Этот текст ходил по Москве восьмидесятых, а в девяностых всё потрясающе сбылось… Ну, а вылетело это пророчество, действительно, из ведомства Даллеса или Андропова — какое это имеет значение!

Граждане не внимают пророкам, в том числе и оперпророкам.

Мораль? — Очень жаль!

Свинья под дубом: «Лишь были б желуди — ведь я от них жирею».

Обирая народ, они покупают на эти деньги прессу, ТВ, власть, милицию, чтобы держать этот же народ в повиновении. Вкалывая на вампиров, народ помогает им всё больше закабалять себя, работать на установление нового мирового порядка грядущего Антихриста. Ловушка, заколдованный круг.

Мы своими руками выращиваем змеёнышей, мы работаем на змеиной ферме, призванной нас же уничтожить.

«Поймите же… что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою, что история требует другой мысли». /А Пушкин/

«…Мы не Запад… И не говорите, что мы молоды, что мы отстали… У нас другое начало цивилизации… нам незачем бежать за другими…» /Чаадаев/

«Мы положили больного /т. е. Россию/ на операционный стол, вскрыли ему грудную клетку, но у него оказалась другая анатомия». /Дж. Сакс/

«Это государство, которое даже при достижении им мировых успехов, можно лишь принимать на веру, а не принимать как факт». /К. Маркс/ Не кичиться своим имением, богатством следует, а страшиться их, трепетать пред ними — это все ДОЛГ твой перед самим Творцом. И давно включен «счетчик» и надо успеть вернуть все с процентами за земную жизнь. Иначе — полное банкротство на Суде, где «только то, что отдал — твое»… Отсюда проповедь нестяжания. Отсюда слова Спасителя, что «легче верблюду пройти в игольные уши».

Ибо с помощью богатства заповедано нам СЛУЖИТЬ, отдавая ДОЛГ.

* * *

Коммунисты возились с каждым человеком, брали на поруки, не давали пропасть, стать тунеядцем, пьяницей, «морально разложиться». Но массы втайне жаждали «бочку варенья». И очень немногие — Тайну.

Имение дается НА СЛУЖЕНИЕ, это как повышенные обязательства. Забирая, захватывая львиную долю благ от Целого, ты обязан осуществлять и наиболее ответственную и главенствующую функцию /больше дано — больше спросится/. Иначе — нарушение Замысла, ПРЕСТУПЛЕНИЕ.

Понятие НАШЕ, соответствующее Замыслу, несовместимо с Вампирией. ИЗАНИЯ: МОЕ свободное творческое исполнение для НАШЕГО использования.

При Иосифе мы ПОДНИМАЛИСЬ. Это был жёсткий инструктор, требующий максимальной отдачи на пути к цели, но бывает ли лёгким ВОСХОЖДЕНИЕ?

Он дал нам радость Победы, хоть и «со слезами на глазах».

«Волк и ягненок». «Демократия» НАТО.

Из письма строителя БАМа Бориса Борисова к своему отцу:

«Пробираясь сквозь непроходимые дебри, мы шли, где не было никогда дорог. И не было бы никогда, если бы мы не шли. Мы шли при факельном свете современников, вечности, грея свои тела у костров, а не в ванной седьмого этажа. Мы осуществляли наши идеалы, надрываясь от напряжения, не было ничего больнее для каждого из нас, чем невозможность переложить любую беду товарища на свои плечи. Да не переведутся на земле люди, которым легче умереть, чем предать! Да не переведутся на земле люди, которые смогут преодолеть все искушения! Не потеряем же мы и главного достоинства — свободы мыслей и поступков. Не усомнимся в себе, в вере в себя, в вере в те идеалы, которые толкают человечество вперёд».

* * *

«Виктор Красников — это я и есть. И жестянщик, и конструктор, и кавалер ордена Ленина, многих медалей, лауреат Сталинской премии…

Мой отец работал на Московском оборонном заводе № 22. Когда началась война, он меня туда привёл — самолёты там делали. А сам ушёл на фронт. Меня как бы вместо себя оставил.

В октябре 1941-го завод эвакуировали. За одну ночь тридцатитысячный коллектив с частью оборудования как ветром сдуло. На конвейере остались несобранные машины. С большим трудом нам удалось собрать небольшую группу рабочих. Работать приходилось круглые сутки…

Между тем и в Москве было решено организовать производство самолётов. Тогда уже становилось ясно, что немца в столице не будет. Вот тогда и был организован новый завод № 30. Так стал я на нём работать.

В 1942 году я вступил в комсомол. Работал с утроенной энергией. Ребята выбрали меня бригадиром. И пошла наша бригада вверх! Мы стали победителями соревнования не только у себя на заводе, но и в районе, по всей авиационной промышленности. Работали, как заведённые. Но что самое интересное, я успевал ещё и думать. За время войны только я подал более ста рационализаторских предложений, получил десятки грамот и писем из воинских частей, много раз выступал в печати и на собраниях, передавая свой опыт… Вместе с нами в первых рядах всю войну шли молодёжные бригады Елены Сухановой, Вячеслава Голубкова, Екатерины Мясановой, Веры Горшковой, Александра Колобецкого, Виктора Щелкалина, многих других. На мой сегодняшний взгляд, так были все они почти детьми — по 17–18, редко кому по 20 лет. Да и то в основном девушки. А ребята рвались на фронт.

Работали же в тылу только те, кому ещё возраст не вышел быть солдатом.

И вот я и думаю: какая же это была замечательная власть — Советская! Разве рабочий на Западе, приставленный к конвейеру, имеет право усовершенствовать этот механический труд? Да они там сегодня в памперсах работают, чтобы даже в туалет не отходить от конвейера, они просто придатки машины, а не люди. Это и есть капитализм. А мы постоянно, даже в годы войны, чувствовали, что над нами нет потолка, что мы можем и должны расти профессионально, творчески.

Однажды вызвал меня к себе Виктор Иванович Румянцев, один из заводских руководителей, и говорит: «Виктор, мы договорились дать тебе учителей, чтобы подготовить тебя для дальнейшей учёбы». Я, не бросая работу, начал заниматься и вскоре поступил в Московский приборостроительный авиационный техникум.

После войны я на заводе строил машины Ильюшина, Туполева и других конструкторов… Как же ценила, как уважала, труд советская власть!.. До сих пор храню присланную мне телеграмму: «Горячо поздравляю вас с присуждением Сталинской премии второй степени за коренные усовершенствования методов производственной работы. Хруничев». Сегодня мой завод носит это славное имя.

В тот год лауреатами Сталинской премии стали ещё несколько молодых людей — учёный Василий Пешков, инженер Виктор Кузнецов, бригадиры Московских заводов Екатерина Барышникова, Виктор Алексеев, Мария Кожевникова… Мне в мечтах не могло пригрезиться, что я, простой жестянщик, рабочий московский парень, стану причастен к таким чудесам и открытиям, что Родина наградит меня высочайшими наградами за труд и пытливость ума. Спасибо Родине и Сталину за это. Я честно служил своему народу, я сам — его часть.

Теперь я — бывший пенсионер республиканского значения, инвалид первой группы. Влачу жалкое существование. Будь проклята вся эта перестройка!»

* * *

Ученый и писатель А. Зиновьев:

«Меня, как романтического коммуниста советское общество устраивало полностью. В особенности мне импонировало отсутствие частной собственности. И для меня самым большим ударом на Западе была частная собственность. Величайшее достижение коммунизма — освобождение людей от кошмара частной собственности. В СССР это было сделано. И я это принимал безусловно.

Как бы плохо ни жилось мне в советском обществе, но я всё равно был советским человеком. Я получил первоклассное образование, несмотря ни на что имел неограниченный доступ к культуре. Мы, русские люди, всегда, а в советский период в особенности, были разговорщиками. Такого общения, которое было у нас, нигде больше не было и нет. Была в стране, в Москве, в особенности, такая интеллектуальная среда, которая появится, быть может, ещё только через тысячу лет. Это невероятно, но это было! Высокообразованные, культурные люди, которые ходили чуть ли не в тряпье, жили в маленьких комнатушках, но они были на уровне высочайшей культуры современности. Были академики и членкоры, которые жили в однокомнатных квартирах или даже в комнатушках под лестницей…

Самыми идеальными, на мой взгляд, политическими деятелями истории человечества были, я считаю, два человека: Наполеон и Сталин. Я называю 19 век веком Наполеона, 20 век — веком Сталина. Я Сталина ставлю выше Ленина, хотя Ленин как революционер, как создатель и организатор Советского государства — конечно, фигура эпохальная. Но ваш вопрос относится к государству, к уже сложившейся власти. Так вот, с этой точки зрения, я считаю, что Сталин — как государственный деятель даже крупнее Наполеона…

Самой идеальной для российских условий была советская система. Это вершина истории. Это говорю вам я — человек, который с юности был антисталинистом, которого должны были расстрелять ещё в сороковом году за попытку террористической деятельности против Сталина. Я был антисталинистом, и это было главным делом моей жизни до 1953 года. Потом были годы учения, изучения, и вот в конце жизни — мне скоро 77 лет, это мнение человека, прожившего жизнь, — я утверждаю, что действительно советская система была наиболее адекватна российским условиям.

Нужно вменять ей в вину не то, что она рухнула. Нужно удивляться тому, как она выстояла 70 лет истории, и какой истории! Никакая другая система бы не выстояла. Никакая! Понимаете, люди ведь абстрактно рассуждают, на Западе есть то, а у нас этого не было. Но ведь чёрт возьми! На Западе одного населения было чуть не в десять раз больше, чем у нас. Экономически Запад в 50 раз превосходил Россию. Даже если взять вооружённые силы, то гитлеровская армия ведь значительно превосходила нашу. И несмотря на это Россия выстояла. Говорят, благодаря русскому геройству. Во многом верно, но — не только поэтому. Я войну видел с самого начала. Матросовы были, но на одного Матросова приходилось десять тысяч трусов. В начале войны несколько миллионов сдались в плен. Благодаря чему же мы выстояли? Благодаря советской системе и благодаря Сталину. Не было бы Сталина, нас бы не было уже в сорок первом году. Не было бы советской системы — нас не было бы уже в тридцатые годы, до Гитлера. Мы выстояли благодаря этой системе…

Я оценивал государственные системы всех периодов, включая американские, западные, немецкие и советскую, примерно, по ста признакам. И я пришёл к выводу, что советская система, была самой совершенной, самой экономной и самой эффективной.

Ведь на эту систему вешали всех собак, даже плохую погоду, климат, условия России, обвиняли в бюрократизме. Мало было бюрократизма, мало! Я привожу обычно такой пример: в аппарате ЦК КПСС было всего две тысячи работников-функционеров. А в одном международном Валютном фонде, в одном здании — восемь тысяч функционеров… В государственный аппарат США нанимают от 17 до 20 процентов всего населения, а у нас в СССР управленцев было всего до 12 процентов.

И вот так, если разобрать по всем пунктам, становится совершенно очевидно: советская система рухнула не в силу внутренней несостоятельности. Это чепуха, она была жизнеспособной, она могла существовать вечно. Это была грандиозная диверсионная операция Запада. Я утверждал это и настаиваю на этом. Я эту диверсионную операцию изучал 20 лет, я знаю технику — как это делалось. И заключительной операцией этой диверсии было проведение Горбачева на пост генсека. Это была диверсия. Его не просто выбрали, а именно провели, и вся деятельность Горбачева, а потом Ельцина, была деятельностью предателей. Они разрушили партийный аппарат, разрушили партию, разрушили государственный аппарат…

Вот и коммунистов было 18 миллионов, они могли выйти, но не вышли. Райкомы не защитили, обкомы не защитили. А почему не вышли в августе 91-го года? Ведь у «Белого дома» с Ельциным стояла кучка мерзавцев и негодяев, включая негодяя Ростроповича! Их можно было бы выбросить! В 93-м году их можно было растоптать босыми ногами. Нет, понимаете, все гораздо серьезнее. Я считаю, это было коллективное массовое предательство.

— Вы сказали, что прежде были антисталинистом, а теперь считаете Сталина величайшим государственным деятелем в истории человечества. Что заставило Вас изменить свою позицию? Как Вы пришли к такому выводу?

— Наверное, с годами поумнел, помудрел. Большое видится на расстоянии».

* * *

«Душегубы вы. Понимаете ли, что только терпением человеческим вы живы?.. Кто вы? Мошенники, грабители… ты, Луп, открой веселый дом да и лупи там гостей, как липки.

Потом тебя черти облупят, ха-ха!.. С такой благочестивой рожей хорошо мошенником быть! Кого ты убил тогда. Луп?.. Зубнов!.. Сколько ты людей по миру пустил?.. Правда ли, что ты каждую обедню из церковной кружки десять целковых крадешь?.. Вы не жизнь построили — вы помойную яму сделали! Грязищу, духоту развели вы делами своими. Где у вас совесть? Помните вы Бога?.. Копейка — ваш бог!.. Кровопийцы! Чужой силой живете… чужими руками работаете! Сколько народу кровью плакало от великих дел ваших? И в аду вам, сволочам, места нет по заслугам вашим… Не в огне, а в грязи кипящей варить вас будут…» /М. Горький «Фома Гордеев»/ «Россия по-прежнему страдает своей хронической болезнью — избытком мерзавцев, и мы, разночинцы, с удовольствием пополняем собой их толпы»; «Я собрал бы остатки моей истерзанной души и вместе с кровью сердца плюнул бы в рожи нашей интеллигенции, чер-рт ее побери! Я бы им сказал: «Букашки! Вы лучший сок моей страны! Факт вашего бытия оплачен кровью и слезами десятков поколений русских людей! О! Гниды! Как вы дорого стоите своей стране! Что же вы делаете для нее?.. Позволили победить себя?.. Позволяете издеваться над собой»… /там же/.

Человек — ребёнок Бога. Бог сотворил его, чтобы сделать счастливым. Но всё дело в том, что жизнь, счастье, свет и бессмертие — лишь в Боге, в Доме Отца.

То есть «отключаясь» добровольно от Божественного источника Жизни, мы сами подписываем себе смертный приговор. Рабы слушаются из-за страха, наёмники — предвкушая награду, сыны — по велению сердца. Цель христианской жизни — рождение свыше. То есть именно воспитание «сынов», свободно избравших путь жертвенного служения Целому, великому Делу Восхождения к абсолютной всепобеждающей Любви.

В отличие от ангелов, с которыми в результате грехопадения произошёл необратимый процесс, наша, ставшая смертной плоть, получила возможность преображения. Скинуть её, как отмершую кожу, и возродиться в новом первозданном бессмертном и безгрешном качестве.

Таким образом, душа сама определяет свою судьбу в вечности, сама вершит Страшный Суд над собой степенью соответствия иному бытию в Свете. Господь не может при всей Своей Любви соединить Свет с тьмою, включить личность с вампирской психологией, клетку-хищника, в духовное тело Нового Адама, богочеловечества грядущего Царствия или «светлого будущего», как говорили в Союзе.

Фёдоров планировал воскрешение предков. Только Христос может отделить овец от козлищ, только Ему дано ведение Тайны каждого. Любая клетка в пальце Адама сознавала себя Адамом. И не выполняющая миссии — отсекается, сжигается, как могущая погубить Замысел. А миссия передаётся другому.

СТАРЫЕ И НОВЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

«Лавочник, который идёт штурмовать Бастилию, должен быть готов, что его соратники в это время ограбят его лавку».

«Да придёт царствие Твоё яко на Небеси и на земли», — вот путь России, русская идея, указанная в Молитве Господней.

А как вам понравится перспектива захвата власти в СНГ наркомафией? Разумеется, с использованием жупела ядерного оружия. Затем всех принудительно сажают на иглу. Вот вам и печать антихриста.

«Сейте разумное, доброе, вечное». Всякий, сеющий плевелы /сорняки/, назван в Евангельской притче о Сеятеле врагом. И ответит на Суде.

«Россия — побеждённая страна. После 70 лет коммунизма она проиграла титаническую борьбу. И говорить «это была не Россия, а Советский Союз» — значит бежать от реальности. Это была Россия, названная Советским Союзом. Она бросила вызов США. Она побеждена. Сейчас у неё есть шанс через глубокую, ответственную полную реконструкцию стать зрелым демократическим европейским государством. Но для этого не надо подпитывать иллюзий о великодержавности России. Нужно отбить охоту к такому образу мыслей». /Зб. Бжезинский/

«Какова бы ни была победа нынешней диктатуры в России — победа России важнее всего». /Т. Драйзер/

Сталин оставил после своей смерти в 1953 году 2300 тонн золота.

«Вы производите нужный нам товар, — сказал материалист Иосиф писателям, — Нужнее машин, танков, самолётов. Души людей».

Иосиф: «О чём бы ни говорил шакал ягнёнку — он думает лишь об одном — охмурить и сожрать!»

Лишённый всех опор, отпадший веры сын Уж видит с ужасом, что в свете он один, И мощная рука к нему с дарами мира Не простирается из-за пределов мира. /А. Пушкин/

«По причине падения моего прильнула к земле душа моя».

«…Не будет у России, и никогда не было таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только Россия их освободит, а Европа согласится признать их освобождёнными… Начнут они непременно с того, что внутри себя, если не прямо вслух объявят себе и убедят себя в том, что России они не обязаны ни малейшей благодарностью, напротив, что от властолюбия России они едва спаслись… Они будут заискивать перед Европейскими государствами, будут говорить, что они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия страна варварская, мрачный северный колосс, гонитель и ненавистник европейской цивилизации». / Ф. Достоевский /

«Не гналась за обзаводом… Не выбивалась, чтобы купить вещи и потом беречь их больше своей жизни. Не гналась за нарядами. За одеждой, приукрашивающей уродов и злодеев. Не понятая и брошенная даже мужем своим, схоронившая шесть детей, но не нрав свой общительный, чуждая сестрам, золовкам, смешная, по-глупому работающая на других бесплатно, она не скопила имущества к смерти. Грязно белая коза, колченогая кошка, фикусы… Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село. Ни город. Ни вся земля наша». /А. Солженицын, «Матрёнин двор»/

Гибель Влада Листьева символична — эдакий американский тип процветающего предпринимателя-везунчика накануне решающего взлёта убит им же порождённой нечистью.

Наш коллективизм — в общей великой цели — вершить Дело Божье на земле. Наш индивидуализм — в самоутверждении каждого в индивидуальном Замысле, в воплощении данных Богом талантов. Наша соборность — во взаимопомощи в воплощении замысла и талантов в жизнь во имя Дела.

Избраннику свобода нужна, чтобы искать Истину, а не что где плохо лежит.

«Ибо Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе». /Рим.14:17/ «Да будут все едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино…» /Иоан.17:21/

«Да будет воля Твоя»… Сейчас воля Божья и воля человека — противоположны.

«Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Господи!» войдёт в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного» /Мф.7:21 / «Ибо призвал нас Бог не к нечистоте, но к святости» /1Фес.4:3/

Тот, кто гордится своими дарованиями или богатством, подобен гордящимся кошельком, данным Господином на покупку вина для пира. Принесёшь плохое вино или выпьешь украдкой сам бутылку-другую, один или с приятелями — неважно; или потеряешь, не дай Бог, кошелёк, или потратишь деньги не по назначению — наказание неотвратимо. Хуже всего пировать с врагом Господина на деньги Господина. А угодишь Господину — получишь право участвовать в пире.

Надо достойно употребить данное тебе — лишь тогда оно станет твоим. В вечности, ибо отсюда ничего не возьмёшь.

На главной площади страны, Невдалеке от Спасской башни, Под сенью каменной стены Лежит в могиле вождь вчерашний.

Над местом, где закопан он Без ритуалов и рыданий, Нет наклонившихся знамён И нет скорбящих изваяний, Ни обелиска, ни креста, Ни караульного солдата — Лишь только голая плита И две решающие даты, Да чья-то женская рука С томящей нежностью и силой Два безымянные цветка К его надгробью положила.

/Ярослав Смеляков/

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

Мы, жители великой тысячелетней державы, именуемой прежде Русь, Россия, Советский Союз, исповедующие независимо от верований и конфессий приоритет Закона Неба, вписанного в сердце, (то есть Закона Духа, которым восхищался Кант, высшего над рукотворными кодексами лукавого человеческого разума), заявляем о создании нового общества, вобравшего в себя духовно-религиозное наследие нашей многовековой цивилизации.

Мы исповедуем:

Завещанную нашими предками и духовными учителями веру в божественное происхождение и предназначение человека; В бессмертие человеческой души. В то, что земная жизнь — лишь ступень в бесконечном восхождении человека к Небу; В смысл каждой человеческой жизни, который заключается в осуществлении уже в земном бытии заложенной Творцом идеи; В то, что по Замыслу Творца мир един и спаян Любовью, где «все за одного, один за всех». «Едино стадо и един пастырь». Как сказал поэт:

О, если б мог всю жизнь смешать я, Всю душу вместе с вами слить!

О, если б мог в свои объятья Я вас, враги, друзья и братья, И всю природу заключить!

/А. Толстой, «Иоанн Дамаскин»/

Нам чужда философия индивидуализма, эгоцентризма, самоутверждения за счёт других, где более совестливый оказывается более слабым; чуждо варварское потребительское отношение к окружающему миру. Исконная российская соборность, община, даже так называемый советский социалистический строй оставили богатейший опыт такой жизни, стремящейся худо-бедно осуществить Замысел. Несмотря на оскудение веры, а впоследствии и на государственный атеизм, России удавалось долгое время успешно противостоять натиску «лежащего во зле» мира. И когда грех, эгоизм и вражда всё-таки побеждали — Россия снова и снова, поверженная, с помощью Божьей воскресала из пепла. Мы имеем в виду наше собственное несовершенство эгоизм и грех и не хотим никого обвинять. Соблазнённый Евой Адам, равно как и соблазнённая дьяволом Ева, одинаково не годились для Замысла, подразумевающего безусловное ПОСЛУШАНИЕ ТВОРЦУ, вне Которого нет жизни.

И вот мы снова на пепелище и протягиваем руки каждому, готовому верить, строить, делиться последним куском хлеба и спать под одной шинелью.

Товарищей и братьев всех наций, вероисповеданий, социальных и материальных положений — всех, верящих во всемогущество Высшего Замысла Неба над нами и в нравственный Закон внутри нас.

Замысел Божий — это признают все мировые религии — требует от человека примата Духа над материальностью /«отдай плоть — прими Дух»/. Самоограничения, нестяжания, умеренности в еде, питье, одежде, в повседневной жизни. Упорной работы над собой, борьбы с собой. «Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный». /Мф. 5: 48/ Таков Замысел Творца о человеке, таково должно быть и наше Восхождение к Нему. Наш принцип: от каждого — жизнь, каждому — Жизнь.

Это означает, во-первых, «от каждого по способностям, каждому — хлеб насущный» /разумно-необходимое/. Каждый член общества, стремящийся жить по Замыслу Неба, в меру данных ему Богом талантов должен «послужить» Делу, реализовать и умножить эти таланты, а не растерять их, не «зарывать в землю». И, тем более, не служить ими врагу — князю тьмы.

Высокое истинное искусство — это разговор с Богом — вот кредо наших единомышленников — художников, актёров, певцов, писателей, композиторов.

Разумеется, не следует понимать это вульгарно-примитивно, как порой фарисействовала в прошлом цензура. Мы за цензуру на самом высоком уровне. «И вырвал грешный мой язык, и празднословный, и лукавый»… Мы — за цензуру нашего внутреннего Закона. «Глаголом жечь сердца людей». Кощунственно «жечь сердца» в зависимости от гонорара.

Более того, мы считаем, что кощунственно, когда врач лечит больных, педагог — учит и воспитывает детей, зодчий — строит дома и земледелец выращивает хлеб — в полсилы, в полную силу или в четверть силы — в зависимости от вознаграждения. Он должен реализовывать данные Творцом таланты ДОБРОСОВЕСТНО, по-Божьему, с полной отдачей — это поручение Неба, его миссия на земле, от выполнения которой зависит его судьба в вечности.

А общество обязано каждого своего члена обеспечить всем разумно-необходимым для реализации этой миссии. Разумеется, у композитора должен быть свой рояль, у писателя — отдельный кабинет, а у учёного — возможность поездок на симпозиумы. Но ни писатель, ни академик, ни тем более чиновник, не должны питаться или одеваться лучше шахтёра, столяра или комбайнёра. Голова должна получать всё необходимое для нормального функционирования, равно как и мизинец, ибо если от недостатка питания мизинец заболеет, будет несладко и голове. Равно как если от преизбытка питания закружится голова — может упасть всё тело вместе с мизинцами и прочими пальцами.

Разумеется, мы не склонны доводить этот основной принцип до абсурда. Найдутся желающие иметь свой домик на природе, посетить ресторан для гурманов, отвлечься, развлечься — человек слаб. Пожалуйста, но в разумных пределах. У советской власти накоплен здесь немалый опыт.

Ставя Замысел Неба во главу развития нашего общества, мы не должны опираться на дурные, греховные человеческие инстинкты, на падшую природу нашу — жадность, эгоизм, гордыню. И связанные с деньгами роскошь, разврат — источники беспрерывной цепи преступлений, вражды и соблазнов.

А ведь сказано Творцом: «Горе тому, от кого приходят соблазны…» Мы не против частной собственности, если она служит реализации Замысла, а против использования собственности ВО ГРЕХ, против разрушающего Замысел, кичливого и неразумного потребления одной частью Целого того, что предназначено для всех. Потребления за счёт «всех» и Целого. Всякое ощутимо-неразумное имущественное неравенство будит дурные инстинкты — зависть, желание иметь «как у этих», добыть сверх возможностей и разумной необходимости. Отсюда взяточничество, воровство, разврат за плату, убийства… Целый букет преступлений.

Безусловно, должна быть разумная личная собственность, но мы считаем, что общество должно взять на себя питание, бытовое обслуживание, уход за детьми — короче, повторяю, помочь каждому СОСТОЯТЬСЯ, РЕАЛИЗОВАТЬСЯ в Замысле.

На что мы тратим бесценное время жизни? Утром каждый катит на работу в своей коробчонке, каждая женщина ежедневно тратит уйму времени на покупки, приготовление еды, мытьё посуды, а ее муж — на добывание денег на еду. А потом каждая мамаша со своей колясочкой гуляет в сквере, потом каждая протирает десятки ненужных вещей, убирает ненужные метры. А сколько жертв безудержной рекламы вообще покупают горы барахла!

Мы собираемся избавить наших братьев-товарищей от этого безумия, опираясь на положительный опыт Советов, где порицались алчность, погоня за вещами, порабощающими людей. Сколько бесценного времени, сколько духовной энергии освободилось бы у человечества, избавленного от унизительного рабства у материи!

Человек должен состояться в Образе Божьем и Замысле, отдав свои таланты Делу Творца на земле. Богу и людям, получать наслаждение от творческого труда. Свободного от корысти и бытовухи… Задача нашего общества — предоставить каждому не богатую /что не соответствует Замыслу/, а разумно-достаточную для самореализации жизнь. Имущественное неравенство неугодно Творцу. Евангельский богач попадает в ад, а нищий Лазарь — в рай только за имущественную пропасть между ними.

Неужели не ясно, что когда врач оказывает больному помощь за деньги, когда бедняку отказывают в дорогостоящей операции, равно как в отдыхе, а его детям — в учёбе — такое общество противно Богу. И наше «совковое» было во сто крат гуманнее, хоть и исповедовало по дурости атеизм, живя на деле во многом по законам Неба.

Нет, у нас не будет «социалистический муравейник». Избавив человека от дурной материальности и связанных с этим дурных страстей, мы освободим в каждом возможности для развития творческих и духовных способностей. Это будет подлинная революция Духа. Но на смену власти Мамоны неизбежно приходит соблазн сатанинской гордыни — свободы от Творца. Поэтому мы будем с молоком матери внушать детям, что свобода ОТ СВЕТА — рабство у тьмы и смерти.

Изжить блудную «свободу» вне Дома Отца, оборачивающуюся рабством у «лежащего во зле» мира. Вернуться к Отцу и в Его Доме обрести подлинную Свободу, став Его сонаследником и сотворцом.

Ибо, лишь соединяясь с Богом, мы обожествляемся, восходя «к солнцу от червя». Смысл Закона Неба и человеческой жизни — вершить Дело Божие на земле, осуществить заложенную в него Творцом идею, призвание, способствовать восстановлению Замысла о единстве мира. «Все за одного, один за всех», «Я передал им слово Твоё, и мир возненавидел их, потому что они не от мира, как и Я не от мира.

Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла; Они не от мира, как и Я не от мира.

Освяти их истиною Твоею: слово Твоё есть истина.

Как ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир; Да будут все едино; как Ты, Отче, во Мне. и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, — да уверует мир, что Ты послал Меня.

И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино.

Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною. да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира». /Иоан.17:14–18,21-22, 24/.

Эти слова Спасителя, относящиеся к первым христианам, мы воспринимаем как благословение всем, ставшим на Путь, который есть Истина и Жизнь.

У каждого свои пути к Богу. Есть различные веры, суеверия, атеизм и прямое богоборчество. Идти к вершине в одиночку или в связке с единоверцами — дело глубоко ЛИЧНОЕ. Это — чудо, тайна взаимоотношения твари со своим Творцом. Трудное восхождение путём преодоления собственных заблуждений и падшей природы, отделяющих от Неба.

«Всемирная религия», как и «общегосударственная» — не только утопия, но и грех, построение Вавилонской башни, попытка объединиться во грехе, в гордыне. «Всей компанией» забраться на Небо. Господь обрушил Вавилонскую башню, разделил народы, дав каждому особый язык, особый путь, особое призвание в общем Замысле.

Богу противна всякая самостийность, если нация самоутверждается вне ЗАМЫСЛА, вне Целого /национализм/. Всякая часть живого организма неповторима и бесценна, ибо несёт свои специфические функции, но превозношение нации вне Целого становится абсолютно бессмысленным и вредным, идолопоклонством, фетишем. Рука отрезанная никому не нужна, равно как и рука, претендующая, чтобы голова, ноги и всё прочее служили ей, как Целому. Эдакий гоголевский «Нос».

Ну и уж, разумеется, совершенно неприемлемо для Неба единение во грехе, безусловно осужденном Законом, — всякие наркомафии, сексменьшинства, сторонники абортов и т. д.

Большинство человечества раскинуло лагерь, расположило пикник у подножия горы и провозгласило девиз: «жить, чтобы жить!» А между тем, по Замыслу, земная жизнь — оптимистическая трагедия /для тех, кто совершил восхождение или хотя бы «восходил»/. «В чём застану, в том и судить буду».

И просто трагедия для тех, кто на словах признавая Творца, предполагают, что вызваны из небытия, чтобы попировать на пикнике во время чумы со стопроцентным летальным исходом.

Человек настолько несовершенен /не по своим возможностям, а по их реализации/, так страдает от собственного несовершенства, что нелепо было бы допустить, что благой Господь послал его на землю, чтобы «жить и радоваться». Радоваться мало кому удаётся — тяжёлая борьба за место под солнцем, тревоги, нескончаемая суета, разочарования, предательства, болезни… В детстве — рабство у родителей, в юности — у страстей, затем у общества, у родовой необходимости /семьи/, у прогрессирующих немощей и болезней и, наконец, у всё отнимающей и всепобеждающей смерти.

Радости, согласитесь, мало, а если кому-то и удаётся порадоваться, то за счёт страданий другого, что вряд ли угодно Богу, если Он благ. А предположение, что Бог «не благ», противоречило бы всем религиям мира.

Екклесиаст, сын Давидов, царь Иерусалимский, который построил СЕБЕ домы, устроил СЕБЕ сады и рощи, сделал СЕБЕ водоемы, приобрёл СЕБЕ слуг, собрал СЕБЕ серебро и золото, пришёл к выводу, что Господь «грешнику даёт заботу собирать и копить, чтобы после отдать доброму пред лицом Божиим» /Еккл.2:26/ Значит, остаётся предположить, что благой Бог для нашего же блага что-то хочет от нас, сосланных на эту скорбную землю. Разумеется, соблюдения заповедей. Разумеется, добрых дел, согласно Писанию. Кроме того, в каждого человека заложена некая определённая идея, Божий Замысел, для осуществления которого мы имеем ДАР или ДАРЫ /то есть данное даром, бесплатно/. Это не только отпущенные нам время, здоровье, разум, сама жизнь наша, но и таланты /дарования/. В Евангелии есть притча о талантах /денежная единица, кусок серебра в древности/. Господин, уезжая, раздаёт своим рабам разное количество талантов и, вернувшись, хвалит и награждает того, кто вернул таланты многократно умноженными, а «зарывшего» в землю и возвратившего в том же количестве — наказывает, лишая дара.

Заметьте, что раб не пропил талант, не истратил его на себя, не отдал врагу Господина, то есть дьяволу, что мы чаще всего делаем, — просто спрятал, сберёг и вернул неприумноженным. И Господин, как следует эту притчу понимать, лишил нерадивого раба Своего Царствия, то есть спасения в вечности.

Что же нас, бедных, ждёт? На что тратим мы наши таланты? Учимся, делаем карьеру, чтобы зарабатывать деньги. Обзаводимся имуществом, как правило, на девяносто процентов ненужным. Заработать на еду, купить еду, сварить, съесть, помыть посуду, опять заработать. И всё сначала.

В антракте — поговорить о еде. «А осетрина все-таки была с душком». Мы уделяем еде, одежде, вещам, играм и игрушкам для взрослых, всем проблемам ниже пояса массу времени… Я уж не говорю о кровавых играх-разборках и войнах.

В его груди пылает жар Которым зиждется созданье; Служить Творцу его призванье…

/А. Толстой/.

На что мы тратим этот «жар»? Да и есть ли он?

Помните советские диспуты о любви и дружбе? О том, можно ли дарить врачу конфеты и цветы, давать таксисту чаевые? А теперь врач у имущего находит несуществующий прейскурант болячек, к неимущему вообще не приближается, а таксиста пассажиры пристреливают, забрав машину и выручку… Ну, а пресса при этом занимается проблемами орального секса. Свобода, приехали!

Но я меньше всего хочу читать морали и сотрясать воздух. Я обращаюсь к тем, кому тошно, как и мне от этих «прав человека». Прав на геенну адову. Да горите вы ясным огнём, хоть вас и жалко, но мы-то, которые прекрасно понимаем, что происходит, и содрогаемся? Православные, мусульмане, последователи других религий, включая и атеистов, верующих в нравственный закон совести… Все, признающие себя детьми Неба, а не похотливыми обезьянами по Дарвину-Фрейду… Разве у нас нет прав жить иначе? Мы прекрасно понимаем, что нас вряд ли услышат те, кто слышать не хочет. Мы обращаемся к тем, кому, как и нам, стыдно, страшно и тошно в этой «новой» России. И не только в России. Жить пирующими среди нищих и нищими среди пирующих. Стыдно ненавидеть и быть ненавидимыми. Страшно и стыдно видеть агонию Отечества. Страшно быть убитым и убивать, ибо за каждую смерть мы в ответе. Мы, пирующие или бездействующие во время чумы.

Мы обращаемся к нищим, нарушающим Закон Неба из зависти и ненависти к богатым. И к богачам, пытающимся удержать ценой собственной души тяжкое бремя неправедного богатства. Одни в погоне за излишками, другие — в погоне за теми, кто в погоне. Третьи — в погоне за куском хлеба.

Частная собственность, «моё на века» — вообще химера, иллюзия. В саване карманов нет, с собой ничего не унести, всё дано напрокат. А «жар» уходит на то, чтобы копить, приумножать, чтобы подобно пушкинскому Скупому предстать перед Творцом нагим и нищим. И омытые слезами и кровью монеты в сундуке станут твоим приговором в вечности.

Закон Неба учит, что дело вовсе не в собственности, а в её употреблении. Вот, где грех и все наши беды.

Мы, провозглашаем вместо него — данное Творцом право «хлеба насущного» (необходимо-достаточного для реализации своего ПРИЗВАНИЯ).

Именно это право каждого нашего единомышленника — СОСТОЯТЬСЯ, РЕАЛИЗОВАТЬСЯ, САМОУТВЕРДИТЬСЯ в ОБРАЗЕ и ЗАМЫСЛЕ, право на духовное восхождение явится стимулом провозглашённой нами РЕВОЛЮЦИИ ДУХА, СОЗНАНИЯ, а не право на грех, являющееся стимулом и двигателем так называемого «прогресса» современной цивилизации. Конкуренция, соперничество разделяют землю на крупные и мелкие враждующие волчьи стаи с «правом сильного», приводят к войнам «всех со всеми», в духовно-нравственный тупик, к удалению людей от Творца. Собственность должна объединять для служения Замыслу, а не разъединять, напоминая о банальных «лебеде, раке и щуке», в которых «согласья нет».

Благословенной может быть лишь собственность, используемая для общего БЛАГА, для реализации и самоутверждения каждой личности а Образе и Замысле. Это снимает извечные противоречия между классами имущими и неимущими, между трудом и капиталом, капитализмом и социализмом.

Повторяю, мы зовём в наши ряды всех, кто не хочет жить по законам волчьей стаи или обезьянника, кто не подразумевает под «свободой» собственное распоясавшееся «ДАЙ!» Кто ставит превыше всего священное право реализовать свое призвание «служить Творцу». Мы зовем всех, кроме, разумеется, сатанистов, врагов Замысла, хоть они и апеллируют иногда к Небу. Там, в Царствии Света, сатаны нет — Денница низвержен на землю, где и «правит бал». Правит «лежащим во зле» миром.

Мы сознаём силу этого зла, и не дерзаем заявлять о переустройстве мира. Но верим в Откровение Творца о конечной победе Света над тьмой.

Тьму невозможно отменить, но её необходимо ПРЕОДОЛЕТЬ. Не участвовать в делах её, и, взявшись за руки, начать ВОСХОЖДЕНИЕ:

«Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство». /Лк. 12:32/

«Думаете ли вы, что Я пришёл дать мир земле? нет, говорю вам, но разделение; Ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться: трое против двух, и двое против трёх;.». /Лк. 12:51–52/ Мы верим, что обетование Спасителя относится ко всем, живущим по Закону и Замыслу Неба:

«Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Господи!» войдёт в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного». /Мф.7:21/.

Мы называем себя Исповедниками Замысла Неба, изанами. Изания — не какая-то, упаси Боже, единая религия, так как мы полагаем, повторяю, что Путь к Богу у каждого индивидуален.

Мы объединяем тех, кто отдаёт, а не БЕРЁТ. Ибо в дороге надо быть налегке.

Тех, кто стремится восходить на ЗОВ, к явному или «неведомому» Богу, а не иссякнуть в гордых безумных и бесплодных попытках переделать в корне мир, подремонтировать его гнилыми кирпичами. Мы не собираемся тащить «лежащий во зле» на Небеса, повторяя горький опыт Вавилонской башни. Лишь отданное «разумному, доброму, вечному» — ступени в Небо.

* * *

Всё чаще попадалось ей в прессе и наслуху имя Егорки Златова, сына Глеба и Вари, популярность которого росла, и, как ни странно, скандальная. Егорка не стал ни священником, ни иконописцем, ни реставратором, как хотел отец. Он вдруг стал появляться на эстрадах парков, в клубах, в залах ожидания — везде, где уже собран народ или можно легко собрать аудиторию. И аудитория собиралась. Егорку слушали, разинув рты — его песни под гитару, баллады, притчи, чаще всего прямые проповеди с гитарными вставками — маленькие шедевры на в общем-то не новую, но подзабытую романтическую тему — тоска по Небу. Не космическому, не метеорологическому и даже не эстетическому, а по иной, нездешней жизни, которую Егорка в отличие от других фантазёров-небожителей представлял себе не абстрактно, а реальнее земной, в деталях и подробностях. Это были не лубочные купидоны с арфами и лютнями, а преображённая новая земля, новый человек, живущий по иным законам.

У Егорки к тому же оказался неожиданно сильный и что называется «хватающий за душу» голос, от которого девчонки плакали и у многих по спине бегали мурашки. Сборы были большие, хоть и добровольные. Даже милиция не гоняла, слушала.

Ободрённый Егорка стал давать настоящие концерты, выпустил несколько дисков и клипов. Теперь он выходил на сцену с ног до головы закутанным в тёмнофиолетовую мантию, подобно средневековому монаху. Белый овал лица и какой-то странный головной убор, дающий эффект кометы на ночном небе. По бокам еще два таких же фиолетово-бледных гитариста. От егоркиных баллад и проповедей хотелось не орать исступлённо, не дёргаться, не ломать стулья, как на концертах рок-идолов, а обняться всем залом, закрыть глаза и молча слушать ещё и ещё. Егоркин хит про маленькую свечу, которая, отдав без остатка тепло своего огня и став лучом, летела в Небо навстречу Свету, отцу своему… И толстые декоративные свечи в роскошных бронзовых подсвечниках, холодные и тяжёлые, и эффектные бенгальские огни, не греющие, самодостаточные, оставляющие после себя нанизанную на шампур мёртвую головешку, умирали на остывающей земле и молили о спасении. И она вернулась, пожалев их. Светлый, жаркий, животворящий луч пытался зажечь их, остывающих, потому что лишь тепло и свет приемлет Небо. Они слушали, но не слышали…

Песенка о свече стада егоркиным гимном. Чтобы всё обрести, надо всё отдать. Воскреснуть — это сгореть дотла. Только Огонь, Свет и Тепло бессмертны.

Уже тогда Егорка задумывал свою Изанию — движение, которое расшифровывалось как «Исповедники Закона Неба», и искал средства и единомышленников. Егорка откапывал их прямо среди зрителей-слушателей и монолог «Так говорил Егор Златов»… (как гласила афиша) часто заканчивался коллективными прогулками до самого дома, а потом «ужином с Егором» у него дома. Или в кафе, когда ангельское варино терпение и запасы в холодильнике иссякали. И значками «Навеки с Егором», и аналогичными наклейками на майках у экзальтированных егоркиных фанов. Варя, с которой часто перезванивалась Иоанна, чтобы получить сведения о Гане (Глеб тоже активно подключился к возрождению Святореченского монастыря и разрывался, как всегда, между Святореченском и вынужденными наездами в Москву). Варя сказала, что Егоркин заскок не связан, слава Богу, ни с экуменизмом, ни с насильственным переворотом, ни с терроризмом, а остальное её не интересует. Мол, Егорка одержим идеей спасения Отечества. Извечным вопросом «Что делать?» И ему кажется, что он знает ответ. Призывы спасать каждый себя его не убеждали. Он парировал, что даже Преподобный Сергий, когда Отечество было в опасности, благословил монахов на битву. И что если наше дело лишь терпеть и молиться, то зачем Господь дал человеку таланты, разум, дар слова, силу убеждения? Зачем вообще нужна земная жизнь, если в ней ничего нельзя менять?

Егорка говорил: так получается, что никому, кроме монахов да «рождённых свыше» мирян, не спастись. А как быть тем, которые в миру, но не хотят жить по законам зла, в котором этот мир лежит, не хотят подчиняться тому кто «правит бал»? Кто не верит в Бога, или на пути к вере, или не воцерковлён. Мол, мы, верующие, бросаем таких людей в волны полного акул «моря житейского» вместо того, чтобы их завоевать. Варя не знала, что ответить Егорке, а Глебу было не до него. Даже отец Киприан пребывал в сомнении. Мол, у власти руки в крови, и капитализм этот дикий, и порнуха… Егорка его так впрямую и спросил: «Разве сейчас меньше для души опасности, меньше искушений»? Батюшка благословил поступать, как велит совесть.

— В общем я не вмешиваюсь. Ты ведь знаешь Егорку — если ему что втемяшится…

Иоанна вспоминала неулыбчивого, на кого-то /она никак не могла определить/ похожего мальчика, его недетские познания и рассуждения, привычку повелевать младшими и воистину нечеловеческое упорство, с которым он доводил до конца начатое. Вспомнила, как Егорка однажды пять часов помогал ей завести машину и когда, наконец, мотор затарахтел, стал извиняться, что он, чурка, не мог раньше догадаться прокалить свечи.

Егорка изначально предъявлял к себе непомерные требования во всем, не допуская и не прощая никаких слабостей.

Единомышленников у Егорки, по словам Вари, хватало, чего нельзя было сказать о средствах на осуществление «планов громадья». И тогда Егорка со своими бледно-фиолетовыми гитаристами сняли в доме напротив полуподвальное помещение и в свободное от проповедей-концертов время занялись вулканизацией шин. Варя видела из окна кухни, как нескончаемым погоном то подъезжали, то отъезжали егоркины клиенты, Егорка приходил домой чумазый, пропахший резиной, бензином и машинным маслом, жильцы писали жалобы, а он приносил домой коробки таких же пробензиненных и промасленных денег, пересчитывал и снова куда-то относил, отдавая по-прежнему матери на питание скромную свою долю.

— Мама, это все не моё, — говорил он, — Это на дело.

По вечерам ребята по-прежнему пели, проповедывали, подбирая энтузиастов для этого самого «дела», тоже, наверное, не всегда бессеребренников. Потому что в один прекрасный день изанам удалось недорого купить пусть требующий колоссального ремонта, но целый лечебно-оздоровительный комплекс в ближнем Подмосковье у одного когда-то процветающего, а ныне приватизированного обанкротившегося завода. Два жилых корпуса, один лечебный, столовая с кухней, спортзал с бассейном, теннисные корты, теплицы и довольно приличный парк. В общем, настоящее имение.

Варя была в ужасе. Она сказала, что Егорка извёл на это полуразвалившееся Троекурово все свои спонсорские миллионы, да ещё влез в долги — на ремонт потребуется едва ли не больше, чем на покупку, никаких колёс не хватит. И если Егорка там собирается устраивать коммуну, то она не понимает, почему у него в компаньонах появились какие-то сомнительные капиталисты, к тому же нерусские, и «новые русские», которых она терпеть не может. «Вроде твоего Филиппа», — сказала бесцеремонно Варя, — и даже один банкир. «Правда банкир вполне приличный, жертвующий кучу денег на храмы и вообще, как ни странно, верующий — Варя его часто встречала в «Кузнецах». Представляешь, он молится, а поодаль два таких амбала. Чуть кто рядом руку поднимет перекреститься, они глазами зырк — бдят… Это в Божьем-то храме!» Но егоркины изане, хоть и звучали как «инопланетяне», оказались гражданами весьма практичными. Первым делом отремонтировали часть жилого корпуса /жили поначалу по несколько человек в комнате/, засадили зеленью и цветами обе теплицы, в ещё пустом подвале разместили ящики с грибницей шампиньонов и вешенки. Привели в порядок корты и стали сдавать игровое время окрестным дачникам из новых русских. Потом пошли цветы, тепличная продукция, бойкие девчонки-изанки торговали на рынках букетами тюльпанов, пучками первой редиски и петрушки, связками выгоночного лука.

Девчонки были прехорошенькие, им очень шла форма, похожая на школьную — только юбка и жилет были не синими, а тёмнофиолетовыми, темнолиловыми. За что девчонок называли фиалками или чернильницами. Фиолетовый символизировал сплав синего, белого и алого — Неба, чистоты и крови. Коммуну, признавшую Бога, и Небо, благословившее и одухотворившее знамя коммуны. Блузка — любая, кому что идёт, тёмнофиолетовая пилотка или берет, или бейсболка с козырьком — тоже кому что идёт. Можно вместо юбки брюки, и фиолетовый галстук в звёздочки под цвет блузки. И еще значки, похожие на пионерские, только вместо трёх языков пламени пионерского костра — три пары сомкнутых, взметнувшихся к небу рук. Три фигурки с поднятыми к Небу лицами — темно-, жёлто-, и светлокожими. «Дети разных народов, мы мечтою о Небе живём», — прокомментировала Варя.

И школьные туфли-лодочки без каблуков или на низком — девочкам-изанкам приходилось много двигаться.

Тюльпаны с нарциссами и лук с укропом раскупали нарасхват, фиалки оперативно вырастали везде, где был спрос, были скромны, вежливы, вызывали всеобщее любопытство и охотно давали интервью.

Затем открыли столовую — бесплатную для своих и по сходным ценам для прочей публики — вкусно, разнообразно и полезно. Для постоянных посетителей за абонемент была возможность расплачиваться любыми актуальными для Изании услугами /транспортными для обладателей машин, продуктами для обладателей своих участков, картошкой, квашеной капустой и т. д./ Блюда можно было заказывать заранее.

Живописные окрестности, лес, горки, озеро, зимой много лыжников, летом — дачников, просто выбравшихся на природу на денёк-другой с палатками и без. Егорка всё предусмотрел — и палатки напрокат, и лежанки для пляжа, и надувные лодки. Появились лотки под тентом с кофе и пиццей, с пирожками, мороженым и квасом, детская комната, где можно было оставить ребёнка под надзором на любой срок, впоследствии ставшая детским садом, медпункт в еще не отремонтированном лечебном корпусе, где затем один за другим открывались кабинеты — зубоврачебный, терапевтический, хирургический, физиотерапия, даже принимал известный целитель-травник.

Приём, как всегда, бесплатный для своих, за умеренную плату для прочих граждан. Ремонт обуви, телевизоров и бытовых приборов, охраняемая автостоянка. Казалось, Егорка вместил в свои владения всю поселковую службу быта. Егорка извлекал средства для Изании отовсюду, и не только денежные. Он был предельно оперативен: вступает в Изанию ветеринар — на другой же день открывается пункт ветобслуживания. Таких лёгких сборных павильонов Егорка за бесценок закупил штук тридцать и пригнал трайлером на пустырь. Он оказался гением предпринимательства, сын Вари и Глеба, богослов и проповедник, певец и гитарист, шинмонтажник и вулканизатор. И швец, и жнец и на дуде игрец. Незаменимый в обстановке всеобщего катастрофического развала, когда никто ничего не производил, только перепродавали, когда все производства и службы развалились и появилась масса безработных с золотыми руками и головой, из тех, кто не умел спекулировать и потерянно жаждал «руководящей и направляющей» руки судьбы в своей потерявшей опору и смысл жизни. Из них-то и составлял Егорка свою первоначальную трудовую армию строителей, огородников, кулинаров, рабочих, медсестёр, врачей. На первый взгляд, их объединяла некая детская «совковость», они пропадали в новой среде при всех своих достоинствах, им было неинтересно и не по душе перемалывать себя во имя больших денег, с которыми они не знали, что делать. «Руководящая, направляющая и придающая смысл» не только давала средства к существованию, работу по специальности, но и примиряла со старорежимной совковой совестью. Вряд ли большинство изан-первопроходцев прониклось высокими егоркиными идеями — просто им нравилась эта его игра. И так же как «совки» вкалывали когда-то самозабвенно на стройках коммунизма, на целине, на Баме, так и они с увлечением восстанавливали, украшали, вдыхали новую жизнь в этот запущенный умирающий уголок земли, не думая о деньгах. «Через четыре года здесь будет город-сад…» Правила были такие: «От каждого по талантам, какому — хлеб насущный». То есть разумно-необходимое: жильё, одежда, образование, медицинское обслуживание, спорт, досуг. Первые изане жили по несколько человек в комнате, среди них было много беженцев из СНГ. Затем каждый — в отдельном номере, потом в новых корпусах спроектировали одно-двух комнатные квартиры гостиничного типа, индивидуальной меблировки, планировки, интерьера. Трёхразовое питание, тоже индивидуально для каждого — можно в столовой или с доставкой на дом. Можно заказать праздничный ужин, принять дома или в кафе гостей. Попить чаю, кофе, молока в любое время, — в каждом гостиничном номере — небольшой холодильник, электроплитка. Но вообще одним из девизов Изании был полное освобождение от быта. И от «живых» денег…

— Разве можно так жить? — вопрошал Егор в своих проповедях, — Хозяйка гнётся у плиты, муж в персональной тачке тащится на работу, часто ненавистную, где больше платят. Всё это чадит, скрипит и отравляет воздух…

Потом вы сидите в очереди к врачу, лечитесь от стрессов, глотаете пилюли от тоски за загубленную жизнь и не можете вырваться из этого ада… А ведь каждый для чего-то призван Творцом или Высшим Разумом из небытия, для чего-то высокого — этим самым Провидением или кто во что верит… Но если мы — дети Неба, высшие существа, боги, а не животные, то должны и жить по иным законам.

Просветлённое, бессмертное, «по образу и подобию», богочеловечество. Новый Адам, призванный по Замыслу войти в Царство Света… Каждая его составляющая (монада) несёт просветлённую, вечную, богоподобную функцию при условии «рождения свыше».

Клетка… Это слово наиболее подходит для земной жизни человека. Тело, материальная оболочка — темница для души со своими разросшимися, пленяющими, гиперболизированными потребностями: служение суете и Мамоне, царству необходимости. «Сеять в смерть».

«Богатому практически невозможно спастись», — утверждает Писание. Здесь не идет речь о вере, а именно о власти материи, о подавившей дух земной оболочке, толстенной клетке, из которой не вырваться. «Где сокровище ваше, там и сердце ваше»… Единственный выход — не отдавать тленному «сокровищу» сердце, то есть богатство твоё должно служить воплощению Замысла о тебе, твоему служению, а не служению самому себе. Таков Закон Неба.

Чтобы его исполнять, необходимо «рождение свыше», то есть РЕВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ. Она даётся прежде всего благодатью Божьей, горячей верой в Христа — такие спасутся Его Крестом, искупленные Его божественной Кровью. Спасутся редкие праведники… Ну а другие — абсолютное большинство, барахтающееся в одиночку в море житейском, пропадающее в «лежащем во зле» мире? Разве не о заблудшей, попавшей в лапы хищников овце больше всего тоскует и беспокоится Творец, разве не её ищет в первую очередь?.. Так почему же мы, воины Неба, каковыми себя считаем, поворачиваемся к жертвам Вампирии спиной? Более того, осуждаем предыдущую власть, которая «не так» спасла несколько поколений овец? Кнутом и пряником — но заставила исполнять Закон — служить, а не «прислуживаться».

Современная западная цивилизация представляет собой смертельно больной организм, где Целое и большинство служат незначительному меньшинству клеток-вампиров или органов (как хотите). Причём не самым жизненно-важным, в массе свой ничего ни производящим. Это — сильные мира сего, самые богатые и влиятельные люди планеты. Они оттягивают, отбирают жизненные соки у других, не дают им исполнить свое предназначение, работать на Замысел. Их потребление — далеко за пределами разумно-достаточного. То есть мы утверждаем, что такая система «выпускает брак» для Царства. А нам заповедано стать «ловцами человеков».

Если Целое — земное человечество, не имеющее выхода в Царство, в бессмертие в Боге, как полагали коммунисты, то даже при максимальной согласованности составляющих встаёт вопрос «Зачем?». О высшем смысле существования такого человечества, о высшей справедливости для каждой его отдельной личности, которая, выкладываясь полностью и получая на это разумно-достаточное, в конце концов постепенно выходит из строя, погибает и должна быть заменена другой — с той же печальной судьбой… То есть Замысел Божий о вечной жизни оборачивается вечной смертью. Будто самоотверженный шофер-профессионал «сквозь пургу, огонь и чёрный дым» гонит машину на кладбище. Была ли необходимость шить из «ветхих мехов» ёмкости вроде «каждому по потребностям» — смыслом жизни? «Потребности» должны быть разумно-достаточными для исполнения некой Высшей надмирной цели — только тогда идеология срабатывает. Коммунисты вынуждены были искать вместо Высшего смысла и справедливости приманки-подмены, приводящие к постепенной деградации, заболеванию и, наконец, краху Целого. Идея построения коммунизма без выхода в вечность оборачивалась справедливостью кладбищенской.

Таким образом, если Целое — земное человечество, то даже при условии его космического бессмертия, перелёта на другие планеты, каждая клетка смертна и заменяема. Значит, её полная отдача при разумно-достаточном потреблении венчается болезнью, старостью и смертью, иначе — нулём. Это — подвиг без награды. Не может быть счастливо и справедливо Целое, являющееся неким роддомом-крематорием непонятного назначения.

Чувствуя несправедливость, личность начинает искать компенсацию и утешение в отказе от своей функции служения Замыслу, излишне тянуть на себя.

Но в идее коммунизма, в отличие от цивилизации потребления, присутствует Замысел как Путь, как Жертва, не требующая награды — то есть Христос, тень Его учения. Поэтому «Царство внутри нас» коснулось многих «товарищей», вошло в сердце, и надеюсь, спасло. Они шли Путем, сами того не ведая, ибо и Христос не получил земной награды за Свою Великую Жертву, это был акт любви Бога к твари, к Своим детям. Подвиг советских мучеников и сподвижников, «положивших души за други своя», был путём Сына Божия и Дверью в бессмертие.

ПРЕДДВЕРИЕ

СТАРЫЕ И НОВЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

У феодалов-католиков был запрет на накопление капитала, на спекуляцию и ростовщичество — зато они грешили неумеренным потреблением, показной роскошью.

Начиная с 16 века у буржуа-протестантов была установка уже на умеренное потребление в интересах первоначального накопления капитала. Упорный труд, аскетизм, обогащение во имя возрастания богатства.

И то, и другое — количественная бесконечность вместо качественной /вопреки Замыслу/.

* * *

Русская революция 1917 года была во многом революцией религиозной, но не против Бога, а против ДЬЯВОЛА, хозяина «века сего». И против социальной политики церкви, отдающей Богово — кесарю, поддерживающей волей-неволей неприкосновенность существующего в мире зла.

Церковь благословляла войну с внешним врагом православия. Но разве внутренний — менее страшен?

Бунт против Закона Неба — это скорее нынешняя «перестройка», несмотря на открывающиеся и строящиеся храмы. Когда «все дозволено», а средства массовой информации, особенно телевидение, массово тиражируют все смертные грехи, взяв на вооружение сатанинский лозунг: «Запрещается запрещать».

А может, этот инкубатор «отвязанных» и призван уничтожить Вавилонскую блудницу, как предсказано в «Откровении»?

«Воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвое воздайте ей по делам её; в чаше, в которой она приготовляла вам вино, приготовьте ей вдвое.

…ибо купцы твои были вельможи земли, и волшебством твоим введены в заблуждение все народы.

И в нём найдена кровь пророков и святых и ВСЕХ УБИТЫХ НА ЗЕМЛЕ». /От. 18:6, 23–24/

Имеется в виду Вавилон — символ мирового греха, обитель Вавилонской блудницы.

Вокруг руины, страна без будущего и прошлого, без памяти, ей воистину нечего терять. Даже цепей нет — свобода! Орать от унижения, боли и тоски.

Зато есть теперь бесценный опыт, она знает истинную цену шипения «доброжелателей» о всяких там «правах и демократиях». И в этом — великий промысел Неба.

«Победа 45-го была огненным фокусом, в котором сплавилось в нерасторжимое единство множество доселе разнородных явлений. Сражавшаяся на фронтах Великой Отечественной войны Красная Армия получила поддержку от эмиграции, от «белой» деникинской армии, лучшие представители которой рвались в Россию, рвались на фронты великой Отечественной. Во время нашествия все народы Советского Союза слились воедино, в единую нацию — советских патриотов. Исчезла и не возникала пресловутая еврейская проблема. В окопе под бомбами не спрашивали, кто ты — еврей, татарин, русский. Были бойцы с красной звездой, которые грудью закрывали вражескую амбразуру и останавливали гитлеровские танки. Евреи Розенберги помогали русскому Курчатову разрабатывать антифашистскую атомную бомбу…

Существует мистика крови, тайна крови. Кровь казнённых рано или поздно вскипает и уничтожает палачей. Кровь, отданная за Родину, за свободу, за веру, за благо и красоту, делает эти ценности незыблемыми и бессмертными — так было с Победой. Эта мистическая пролитая за Родину кровь перевела Победу из политической, военной категории, из факта, состоявшегося 9 мая 1945 года, в факт русской вечности, в факт бесконечной русской истории. Это — ноосфера, о которой говорил Вернадский и который в 41-м году молил о Победе категориями открытой ноосферы. Мировое Зло было опрокинуто, отодвинуто на целых полвека. Мировое Добро, облачённое в ризы русской Победы, царствовало на земле до конца XX века. XX век был поистине «русским веком».

Русская Победа преобразила земной переворот — так велика была его космическая светоносная сила»… /А. Проханов./

«В будничных трудах-заботах было незаметно, но теперь старшее поколение всё больше сознаёт: Победа 45-го как ракетное топливо вывела всю нашу жизнь на сверхмощные скорости и масштабы. После стремительного восстановления разрушенных городов и сёл советским народом была заложена прочная база полного самообеспечения, были накоплены колоссальные силы и технические возможности, когда с размахом огромных строек мы образовали инфраструктуру от Ледовитого океана до горячих пустынь Средней Азии. Создавались уникальные научные школы и лаборатории, где открывали новые виды энергии, изобретали супердвигатели, получали поразительные результаты в биологии и медицине. Всё чаще звучали победные слова «Впервые в мире»…

В недрах традиционного советского общества мы создавали новую цивилизацию. Эта цивилизация должна была перевести наши материальные возможности на небывало высокий уровень и дать простор человеческому Духу и Вере. Это требовало от лидеров страны поистине гениальных прозрений, интеллектуальной и организационной мощи, величайшей ответственности, самопожертвования. Но именно в этот момент у штурвалов оказалась бюрократическая бездарь, развращённая миражами сладкой жизни». /В. Чикин/.

«Ещё предстоит выстроить это великое русское вероучение — Победа! В нём веками ожидаемое чудо, которое от волхвов передавалось из уст в уста, из Киевской Руси в Московское княжество, из империи царей в красную империю вождей. Это упование на вселенское добро, на вселенскую любовь. Понимание того, что миром правят не слепые силы материи, а Справедливость, Божественная правда. Любимая русская икона — Георгий Победоносец. И в языческие времена в волшебных сказках, записанных Афанасьевым, действует дракон, змий, сражается прекрасный витязь, бьются насмерть Мировое Зло и Мировое Добро. Через всю русскую историю мчится этот всадник — Победоносец. Это он вылетел со сверкающим мечом на лёд Чудского озера под Вороньим камнем. Это он проскакал по брусчатке Красной площади на белом жуковском коне». /А. Проханов/

«Мы, участники Великой Отечественной войны, Герои Советского Союза, Герои России и кавалеры ордена Славы трёх степеней, отдавшие всю свою кровь и дыхание нашей Великой Державе, от имени тех, кто ещё жив и хранит священное Знамя Победы, и тех, кто покоится в бессчётных могилах от Кремлевской стены до берлинских дубрав, обращаемся к вам, наши дети и внуки.

Больно, тревожно за судьбы страны, которую мы вынесли на своих плечах из пожарищ Второй Мировой, отстроили на пепелище краше прежнего, повели к процветанию и могуществу. И потеряли в одночасье по злой воле изменников, по нашему недомыслию, по доверчивости и робости духа. Сегодня и слепому видно, что сотворили с Родиной. Сегодня и глухой слышит её слёзный плач, зов о помощи. Нынешние правители, коим бесноватый фюрер рукоплещет с того света, уменьшили Великую Россию на треть. На треть сократили её население. Отрезали от морей, к которым пробирался Пётр. Сдали крепости, которые брал Суворов. Сломали границы, которые отстаивал Жуков. Суют русскому солдату вместо ракеты деревянный бердыш. Русскому пахарю вместо трактора — деревянную соху. Всё, что было общим, народным, отнял безродный банкир. Всё, что строили в великих трудах, захватила горстка ловких дельцов. Плоды наших рук потекли за рубеж. Оттуда явились болезни, распутство и мор». /Герой Советского Союза, генерал армии Валентин Варенников/

«А что же мы, русские? Что ныне проповедуем? И многим ли отличаемся с крестом навыпуск от тех, кто решил извести носителей веры. Всё тише протест влиянию прошмыгнувшей в страну и доморощенной круглосуточной чертовщины. Не христианским смирением подавляем в себе гнев справедливый, а начинаем соглашаться с неизбежностью торжества антирусской реальности, вступаем в запретный диалог с искусителем и врагом рода человеческого, от маловерия нанимаемся на иудино услужение за кусок хозяйской колбасы! Бесовские декорации глобального богоборческого «спектакля» растлили наше воображение, возбудили плотские страсти и мшелоимство, наполнили душу скверной и нечистотами западного богохульного мира. В итоге духовно-нравственным качеством населения периода лукавых реформ диавол может быть удовлетворён… Смешное и грустное общество обворованных гордецов. Уже площади и проспекты, и — прости, Господи! — отдельные храмы готовятся к приходу на Русь святую нашу самого антихриста. Сюда, в Россию. Он придёт! Чтобы утвердить свою преисподнюю власть над нашими жалкими душонками и последней святой землёй — Новозаветным Иерусалимом. А мы на болотных кочках всё нащупываем оправдание сатанизации всей страны… Религиозная преемственность поколений разрушена. Укреплению духовных связей между народами положен непреодолимый заслон. Саморазрушение армии продолжается… Что это, как не преднамеренная акция оскотинивания самого высоконравственного на планете человеческого семейства и доведение его до такой психологической кондиции, когда истребление деградированных и протестующих толп не станет для антисоциальной власти юридически и политически делом неприличным, неконституционным?

Постоянно крича об освобождении России и размахивая флагом победы над коммунистическим режимом, а по сути — над единственной моделью нравственного государственного устройства, нас пытаются изо всех сил свободно-ублюдочных источников, не зависимых от страха Божия, убедить в своей праведности. В системе ценностей, где главным для нас должно быть языческое поклонение этой самой освободительнице. Поклонение власти без Бога, власти с декоративными свечами возле собственного портрета? И она ещё рассчитывает на повальное раболепство народов, сохранивших в себе образ подлинных ценностей и веру в Бога? /Владимир Ермолаев. «Слово священника»/

МОРАЛЬНЫЙ КОДЕКС СТРОИТЕЛЯ КОММУНИЗМА:

«…Любовь к социалистической Родине, добросовестный труд на благо общества, забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния; высокое сознание общественного долга, нетерпимость к нарушениям общественных интересов; коллективизм и товарищеская взаимопомощь, гуманные отношения и взаимное уважение между людьми; честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни; взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей; непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству; дружба и братство всех народов СССР, непримиримость к национальной и расовой неприязни, братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами»…

Вампирия — вечно «разделённое в себе царство», где составляющие конкурируют друг с другом, сражаются за «зоны влияния», хоть и вынуждены время от времени объединяться — против коммунистов, например. И всё же по сути — это вражда «всех со всеми» — царство, «которое не устоит».

«Бегите из среды Вавилона и спасайте каждый душу свою, чтобы не погибнуть от беззакония его, ибо это время отмщения у Господа: Он воздает ему воздаяние». /Иер. 51:6/

Секретная директива Совета национальной безопасности США от 18 авг. 48год:

«Наша цель — свержение советской власти… Наше дело — работать и добиться того, чтобы там совершились внутренние события. Речь идёт прежде всего о том, чтобы сделать и держать Советский Союз слабым в политическом, военном, психологическом отношениях…

В случае успеха надо, чтобы новый режим: а/ не имел большой военной мощи, б/ в экономическом отношении сильно зависел от внешнего мира, в/ не имел серьёзной власти над главными национальными меньшинствами, г/ не установил ничего похожего на железный занавес».

Об «Архипелаге Гулаг» — бывший американский посол в СССР Бим:

«Когда мои сотрудники в Москве принесли мне ворох неопрятных листов за подписью Солженицына, я вначале не знал, что делать с этим шизофреническим бредом. Когда же я засадил за редактирование и доработку этих «материалов» десяток талантливых и опытных редакторов, я получил произведение «Архипелаг Гулаг». Мастерски произведённая по всему миру реклама этой книги нанесла мощный удар по диктатуре пролетариата в СССР».

Советская власть сражалась на стороне Неба под лозунгом «Неба нет»!

Нынешняя власть сражается против Неба под лозунгом: «Небо есть. Ну и что?»

И вообще, товарищи, какую мы хотим свободу? Свободу от Творца? Если нет, то будьте добры исполнять Его Законы. Советская власть требовала их исполнять, оставив свободу верить или не верить в самого Творца. Это может быть плохо лишь с точки зрения князя тьмы, являясь вторжением в его сферу.

Наша задача — пробудить лучшие творческие силы общества и направить их в нужную сторону. Пробудить вкус к наслаждениям дарами Неба — вдохновенным творчеством, прорывом к высшим ценностям бытия в противовес дарам сатаны — безудержному потреблению. И наивысшее счастье — лепить, расчищать в себе самом Образ Божий, отсекая всё лишнее, пустое, греховное. Лепить себя для вечности, Света и Любви.

Увы! Куда ни брошу взор — Везде бичи, везде железы, Законов гибельный позор, Неволи немощные слезы.

Везде неправедная Власть В сгущенной мгле предрассуждений Воссела, Рабства грозный Гений И Славы роковая страсть.

Владыки! Вам венец и трон Даёт Закон, а не природа, Стоите выше вы народа, Но вечный выше вас Закон,

И горе, горе племенам, Где дремлет он неосторожно, Где иль народу, иль царям Законом властвовать возможно!

/А. Пушкин/

«Сталин — больше, чем человек. Больше, чем историческое лицо. Больше, чем эпоха. Он — космическое явление, появляющееся каждый раз в русском небе, когда встаёт необходимость показать миру, что есть и иной мир, иная история, «другие земля и небо». Есть Россия.

Россия — та мистическая земля, где среди великих рек и лесов, сотен языков и народов силится обнаружить себя иной способ жить, дышать, общаться с человеком и Богом, согласно великой заповеди и великой мечте — мечте о Рае.

Россия издревле беременна Раем. Тянется к нему, видит его в исторических снах. Раз в тысячу лет берётся его построить.

Сталин пришёл в начале кромешного века, среди войн, революций, великой сатанинской лжи, великого бесовского обмана, на костях народов и на руинах царств, среди сожжённых библиотек и осквернённых храмов, когда в России вновь забрезжило Раем. В утробе дрогнул и затрепетал дивный младенец. Сталин — акушер, посланный принять его роды.

Галактики и светила рождаются среди катастрофы Вселенной. Рай рождается среди катастрофы «ветхого мира». Сталин возник посреди катастрофы, освещённый её прожекторами. Реял над миром весь век, как огромная хоругвь в скрещении ртутных лучей.

Сталина не объяснить фактологией, событиями его личной жизни, перечнем партийных съездов, числом репрессированных, «десятью сталинскими ударами» или «Большой Советской Энциклопедией». Всё это — проекция Сталина в двумерную, умопознаваемую реальность. Сталина поймёт мистик, способный подняться над двумерной реальностью, перенестись в область метафизики, где в страшном извечном сражении бьются два Ангела, два Витязя, два Коня, две Иконы и две Истории. Сталин — там, на Красном Коне, на Красной Иконе, сражается с Тьмой. Если земля во тьме, если она — в историческом мраке, то Сталин утверждает в ней «иноисторию», он «не от мира сего».

В этот мистический мир русской «иноистории» можно проникнуть трижды, в разные моменты сталинской судьбы. Когда Сталин без шапки, в волчьей шубе, заиндевелый, у деревянного Мавзолея стоял над Красным гробом. Когда Сталин в военной шинели провожал в снегопаде полки, уходившие под Волоколамск и под Клин. Когда Сталин в маршальском френче смотрел на штандарты Гитлера, шёлковым мусором застилавшие гранит Мавзолея.

В эти три мгновения ищущий разум и верящий дух способны подняться в сферы, где откроется истинный Сталин.

Он выдирал русский Рай из гнилого омерзительного бытия, как выдергивают из болота тонущего — за волосы. Тот, кого спасают, кричит, захлёбывается, проклинает спасителя. Там, где была зловонная топь, — там встал Университет. Как ангел, взлетел Гагарин.

Сегодня «Русский Рай» вновь погрузился в пучину. Там, где он был, остался липкий гнилой пузырь, скользкие черви, тухлое зловонье. В этой гнили носятся блестящие ядовитые жучки, водяные клопы и косматые водомерки. Карликовые «вожди», похожие на гнойные язвочки.

Но — прислушайтесь! Прижмите ухо к русскому, усыпанному пеплом континенту. Далеко, ещё за пределами мира, чуть поскрипывают сапоги. Всмотритесь в звёздную туманность русского неба. В едва заметный нарастающий вихрь. В свистящую огненную спираль. «Имеющий уши да слышит! Сталин грядет». /Александр Проханов/

ТАК ГОВОРИЛ ГАНЯ

— Власть при всех своих шокирующих изъянах была спасающей, и Господь хранил её, она казалась незыблемой. Но полночь полнолуния неуклонно приближалась, пробили часы. «Горбачёв позвонил Сахарову» — это было как некий зловещий код, такой безобидный и незначительный, — но всё в одночасье рухнуло. Охранники превратились в оборотней, в хищных волков, разрушили ограду, погрызли стадо, разбежались кто куда. А оставшиеся поделили страну на звериные уголовные зоны, чтобы, разумеется, уже не беречь овец для Господина, а жрать их самим и кормить ягнятами своих волчат и волчих.

Объединившись, овцы могли бы запросто растоптать валков, но они, глупые, топтали друг друга и боролись за «самостийность» загонов, где их поодиночке беспрепятственно пожирали.

Проповедывать в таких условиях «непротивление злу» и «послушание властям» — отдавать Богово кесарю, ибо овцы принадлежат Господину.

Тогда были охранники, теперь — хищники. «Бывали хуже времена, но не было подлей»… Да, прежде было запрещено афишировать свою веру, особенно руководящим работникам и членам партии, да, вас могли попросить уйти с идеологической работы, но разве хоть кого-нибудь убили или арестовали за веру?

Хотя вряд ли истинного христианина страшил бы венец мученика! «Ибо мзда ваша многа на Небесах…» Нет, совсем иную «мзду» жаждете вы — тоже стать хищниками, благоденствовать за счёт слабых. Роскоши, праздности жаждете вы — всего, что вам запрещали ненавистные Советы.

Вот за что вы их ненавидите, если убрать влияние колдовства, зомбирования СМИ, — так пёс ненавидит свою цепь, полагая, что без неё станет свободным… Не свободным он станет, а ОТВЯЗАННЫМ. Бродячим, одичавшим, озверевшим, приблудным, — только не свободным! Это показал весь опыт постсовковой «демократии». Запрещается запрещать. Воистину сатанинская ненависть к запрету, к Закону Неба: «Не ешь, смертию умрёшь!» Если не можете не грешить, то хотя бы осознайте, что грешите. Возможность попутешествовать по свету, обучать детей в Сорбонне и даже отвалить круглую сумму на восстановление храма — оно, может, и хорошо было бы, да не за счёт других. Господь не примет жертвы неправедной. Да, вы, «товарищи», были «овцами», но вы были у той тоталитарной власти в послушании. За её грехи: лишения вас церковной проповеди, таинств, за насаждение атеизма, — Господь спросит с правителей тех лет. Но не радуйтесь, что свободны! Вы голосуете за хищников, растлителей, убийц, властолюбцев, маньяков, боясь, что «опять придут коммуняки, посадят на цепь, заставят работать». И не доходит до вас, несчастных, что отныне вся кровь и слезы, горе и проклятия народа ложатся в полной мере и на вас, посадивших на трон упырей. Поддавшихся на их льстивые посулы, свободно избравших соучастие в их злых богопротивных делах… И когда вы опустили в урну бюллетень, что «России нужен свой президент», то есть голова должна отделиться от тела, — вы проголосовали и за крушение православного Отечества, и за беженцев, и за девочек на панели и стариков на помойках, и отроков «на игле». И за расстрел Дома Советов, и за чеченскую и натовскую бойни… А возможно, и за Вавилонскую блудницу, за антихристово правительство, за воцарение на земле власти сатаны, которого вы помогли «расковать» вашими голосованиями, вашим молчанием, вашим непротивлением, а то и прямым пособничеством злу.

И вы ответите вместе с Главными Шакалами мира сего за каждую слезинку, за каждую каплю невинной крови, за каждую загубленную душу, своей волей разделив их страшную судьбу в вечности, если не покаетесь.

Ибо «молчанием предаётся Бог». Ибо: «Демократия в аду»…

«И пошёл дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое». /Мф. 7:27/ Не Советы построили свой дом «на песке», ибо ни Антанта, ни пятая колонна, ни полчища Гитлера не смогли одолеть Россию Красную.

Это — про Россию демократическую», «сорвавшуюся с цепи».

Что лучше — добросовестные строгие пастыри, не знающие точно, кто их Господин, но свято соблюдающие стадо Его, или хищник и губитель, на словах признающий Господина и, более того, уверяющий, что вершит страшные свои непотребства якобы с Его благословения?

Задумайтесь над этим те, у кого ещё сохранился разум, перечтите Евангелие, у кого ещё сохранилось зрение, оглядитесь вокруг. Прислушайтесь, наконец, к своему сердцу — разве оно не осуждает вас?

Бог, как известно, поругаем не бывает. Поругаемы станут те, кто благословляет оборотней и сажает на трон. Вам прямо сказано: «Выйди от неё, народ Мой»… Так кто же «Мой»? Тот, кто послушался Голоса и вышел, не стал участвовать в делах Вавилона, или кто остался, ослушался?

Христос сказал: «Я — Путь, Истина и Жизнь»… Путь! И тот, кто идёт по нему, ведомый пастырями церковными и нецерковными, или бредёт сам, преодолевая в одиночку рытвины и колдобины, или даже стоит в нерешительности, или лежит в изнеможении в пыли, но не уходит, или продирается вперёд пусть с тяжёлым рюкзаком собственности и суеты — только о них, ПУТНИКАХ, то есть ИЗБРАВШИХ ПУТЬ сказано: «Мои овцы знают Мой голос…» Кстати, теперь, когда коммунисты примирились с Небом и разрешили приём верующих в партию, — разница между верующими коммунистами и прочими «воцерковлёнными» практически отсутствует. Небу угодно государство «удерживающее», в крайнем случае, нейтральное, но не развращающее. Конечно, всякое государство применяет насилие, но Советы применяли «недозволенные приёмы», в основном, ради спасения стада, а нынешние растлители и хищники организовали для себя «приватизированную бойню», где убивают не только тела, но и души. Они тяготеют к «Вавилонской блуднице», всемирному центру роскоши, разврата и спекуляции, распоясавшегося гордого буйства похотей и материи. Единая денежная система в перспективе, Интернет, обеспечивающий тотальную слежку за всеми несогласными с «новым порядком», единые войска НАТО, расправляющиеся с инакомыслящими в духе «нового миропорядка», всемирное правительство… И конечный приход Антихриста, венчающий близкий крах осуждённого Творцом падшего мира.

Жатва Господня наступит тогда, когда ответом на вопрос: «Зачем мы?» станет всеобщее безмолвие.

Отныне мы не в послушании и отвечаем за всё.

* * *

Можете вы сказать, что распятие на Кресте, или темница, или клетка со львами, куда бросали мучеников — однозначно плохо? «Нарушение прав человека» и т. д.? Нет, это то «огненное горнило», в котором выковывались святые и где искупил нас Спаситель.

Но однозначно можно сказать, что вражда, воровство, мздоимство, роскошь, блуд, зависть, убийства, — то, что происходит сейчас с нами, — плохо, погибель для всех нас.

То, что отвергла соборная совесть наших великих предков, от чего отказались наши отцы и деды, отстояв кровью и жизнью право не жить по законам Вампирии, — вновь затащило бедную Русь в смрадное болото. Мы вернулись, как пёс на свою блевотину, предав Законы Творца и заветы предков, обманывая себя какими-то «правами»…

И вот я спрашиваю себя и вас: является ли благом процветание такого богопротивного государства хищников, губящих свои и чужие души?

Мощное дальнобойное смертельное оружие — не только натовские ракеты, не только ядерные боеголовки, но и Останкинская игла, на которую сейчас посадили народ. Господь по великой милости Своей не даёт нам объединиться и возрасти во грехе… Будем корчиться и гореть в этой топке, пока не выплавится «новый род», способный противостоять Вавилону.

Или весь мир утащим за собой в геенну.

«Итак ждите Меня, говорит Господь, до того дня, когда Я восстану для опустошения, ибо Мною определено собрать народы, созвать царства, чтобы излить на них негодование Моё, всю ярость гнева Моего; ибо огнем ревности Моей пожрана будет вся земля». /Соф.3:8/

Бог даровал нам свободу, и люди в большинстве своём избрали СВОБОДУ ОТ БОГА, что и стало причиной мирового зла.

СВОБОДА ПРЕЖДЕ ВСЕГО НЕ ОТ КОГО-ТО, а от своей ПАДШЕЙ ПРИРОДЫ, от СЕБЯ САМОГО. В том, чтобы осознать свою принадлежность, СОПРИЧАСТНОСТЬ ТВОРЦУ.

Советское общество впервые в истории попыталось, пусть примитивно, но взять на вооружение этику Неба, одновременно видя в небе лишь дурную бесконечность, хаотическое и бессмысленное нагромождение материи и пустоты. Просто поразительно, что удалось так много сделать. Мы выдернули вилку из штепселя, источника Жизни и Света, и попытались ощупью, во тьме и холоде, спотыкаясь и падая, строить Царство Света.

Главное требование Неба — начни с себя. Много ли было таких? А если и были, то не верили в бессмертие, мирились с участью навоза для счастья неведомых грядущих поколений. А многие ли понимали сущность, природу Зла? Мы ненавидели обидевшего нас соседа или власть, а не засевшую в нас и других Тьму, кусая окружающих, как собака палку. А не того, кто этой палкой орудует.

Но Господь не оставил нас, глухих и слепых, не верящих в Небо. Небо само сошло к нам, и с Его помощью мы все же построили великую удивительную страну. Мы сами выстроили темницу для собственных низменных инстинктов, грехов и страстей, не умея иначе победить их. Светлую темницу. А потом сами же помогли её разрушить силой вышедшего из берегов накопившегося зла.

И теперь оно, вырвавшись на волю, терзает и добивает нас.

Нас правильно не пускали «в Африку гулять», потому что там мы видели заваленные жратвой и барахлом витрины и лопались от зависти. Мы будто забыли не только Евангельские заповеди, но и великорусскую литературу. Забыли о Льве Толстом, который стоя в избе перед догорающей свечой думал о собственной догорающей жизни, о тленном и вечном. Много ли человеку земли надо?

Мы забыли о том, что «в саване карманов нет», о «Скупом рыцаре» Пушкина, о «Пире во время чумы»… Мы забыли «Землянку», «Тёмную ночь», «Жди меня»… Забыли «Мой адрес — Советский Союз», колонны направлявшихся в пионерлагеря автобусов с надписями «Осторожно — дети!», салют Победы и полёт Гагарина… Мы всё забыли, обнаружив в конце XX века, что вся наша великая тысячелетняя история восхождения к Истине, мучительные поиски и раздумья святых отцов Церкви, писателей и мыслителей гроша ломаного не стоят. А истина, оказывается, — в этих заваленных барахлом витринах и возможности глумиться надо всем, что тысячелетие было свято. Над так называемыми «совковыми» ценностями. Нет, ребята, это не «совковые», это христианские ценности, это всё тот же Замысел Неба, Закон Всеединства, который на деле исповедывало разрушенное вами государство. «Все за одного, один за всех». Вы предпочли мир, где «все на одного, один на всех». То есть бунт против Замысла. Конкуренция, алчность, самость — бунт против Творца, и попробуйте доказать обратное. Хотя, конечно, и в Вампирии случается и милосердие, и самоотверженность… Я говорю об основах той цивилизации.

Отдай плоть, прими дух. Аскетизм, довольство лишь самым необходимым — основа основ Замысла. Здесь же реклама лезет из кожи вон, чтобы разжечь всё новые желания и страсти. Иметь, обладать, купить. И во имя этого вкалывать, как проклятый, подминая под себя ближних и дальних, платя собственной судьбой в вечности. Я уж не говорю об искусственном разжигании коллективной похоти в самых низменных вариантах. Вспомните Содом и Гоморру, вспомните «соблазняющее око», которое лучше вырвать.

Мир безудержного потребления осужден Творцом в принципе — в столь презираемом ныне и разрушенном вами государстве это понимали, придумывая вместо конкуренции стахановские движения и бригады комтруда.

У чукчей нет слова «свобода», там говорят: «сорвались с цепи». Вы сорвались с цепи и теперь носитесь, как псы, кусая друг друга, беспорядочно совокупляясь и не зная, что делать с вашей злой «отвязанностью».

Оказывается, «всё было фальшиво». Совковая супружеская верность, дружба народов, добродетельно-скромная жизнь какого-нибудь врача или инженера — «всё фальшь». А вот Чечня и Карабах, групповой секс и возможность захапать народное достояние, став банкиром — это самая что ни на есть истина. Поздравляю, очень ценная мысль. В любой добродетели — возможность греха. В дружбе народов — Чечня, в целомудрии и верности — Содом и Гоморра, в тихой скромной жизни — какой-нибудь «новый русский».

Итак, я срываюсь с цепи, нарушаю направо-налево приложенную ко мне Творцом инструкцию и ору на весь мир, что я свободен. И что смысл жизни всего-навсего в полном корыте, из которого я хлебаю, пока не лопну, не подпуская других. Приехали!

Ещё слава Богу, что корыто оказалось разбитым. Может, вразумимся…

Смысл человеческой жизни — состояться в Образе и Замысле, задуманном Творцом. Добровольное возвращение, восхождение к Богу уже в земной жизни. Нам сказано: «Радуйтесь и веселитесь, так как щедра вам награда на небесах». Это радость женщины, родившей в муках новую жизнь. Но для большинства человечества земной путь — пир во время чумы. Иногда скромный ужин, а то и вовсе голод. Считать, что Господь всё это придумал, чтобы мы поймали кайф в ожидании гробовой тележки — хула на Бога. Хотя бы потому, что роскошествовать, когда кому-то рядом плохо или голодно — нарушение Замысла и Закона. Иначе Бог бы не был Абсолютным Добром и Любовью.

Но разве не против этих дурных, ведущих к омертвению души «хочу» боролась цензура при Советах? Разве не за это Господь хранил Русь, питая соками жизни? Но редкий кладоискатель, даже имеющий верный план пути к сокровищу, отправится в трудный путь, заранее зная, что никогда этим сокровищем не воспользуется… Советская идеология проповедовала: подставь плечи, и на тебя влезет другой, на этого другого — третий, на третьего — четвёртый и так далее. И так будем продвигаться к вершине. А потом ты умрёшь, второй умрёт, третий, и так далее… Пока кто-то не увидит, наконец-то, зарю коммунизма.

Некоторые товарищи, самые чистые сердцем и самоотверженные, так и поступали, но большинство всё-таки предпочитало отсидеть свою жизнь, не гонясь за химерами, и с завистью поглядывало «за бугор».

«Рыба тухла о головы». Если первые коммунисты были первопроходцами, то последующие предпочитали лишь кричать: «Вперёд!», а затем и вовсе превратились в «первопроходимцев». Ну и народ в ответ расположился окрест по лужайкам, под солнышком под девизом: «Выпивайте и закусывайте, и пусть вас не волнуют этих глупостей». С упоением пели «А нам всё равно!.».. Появились «пофигисты», которым все «до фонаря» и «по барабану». Дерево с подрубленными корнями постепенно засохло и свалилось от малейшего сотрясения под тяжестью греха, критическая масса которого стремительно нарастала без нашего покаяния, причастия и других церковных таинств.

ПРЕДДВЕРИЕ

Д. Буш, отчётный доклад XXXV съезду РПА:

«…СССР можно найти только в учебниках. Не впадайте в заблуждение: распад коммунизма не был безусловным явлением. Для этого потребовалось сильное руководство со стороны президентов, представляющих обе партии. Без их прозорливости и помощи американского народа. Советский Союз и сегодня был бы сильной сверхдержавой».

Б. Клинтон, совещание начальников штабов:. «…Последние десять лет политика в отношении СССР… убедительно доказала правильность взятого курса на устранение одной из сильнейших держав мира… Мы добились того, что собирался сделать президент Трумэн посредством атомной бомбы. Правда, с одним существенным отличием: мы получили сырьевой придаток… Нынешнее руководство страны нас устраивает во всех отношениях. Поэтому нельзя скупиться на расходы… Да, мы затратили на это многие миллиарды долларов, а… уже сейчас близки к тому, что у русских называется самоокупаемостью… В ближайшее десятилетие предстоит решение следующих задач: расчленение России на мелкие государства путём межрегиональных войн, подобных тем, что были организованы нами в Югославии; окончательный развал ВПК и армии; установление нужных нам режимов в оторвавшихся от России республиках».

«Оглянемся вокруг: какие еще доказательства нужны нам, чтобы понять, что против России, против русского народа ведется подлая, грязная война, хорошо оплачиваемая, тщательно спланированная, непрерывная и беспощадная. Борьба эта — не на жизнь, а на смерть, ибо по замыслу её дьявольских вдохновителей уничтожению подлежит страна целиком, народ как таковой — за верность своему историческому призванию и религиозному служению, за то, что через века, исполненный смут, мятежей и войн, он пронёс и сохранил святыни религиозной нравственности, сокровенное во Христе понимание Божественного смысла мироздания, твёрдую веру в конечное торжество добра». /Иоанн, Митрополит Ладожский и Санкт-Петербуржский/.

«Чтобы народ, как и человек, смог сделать что-то великое, он должен ужаснуться сам себе». Карл Маркс

«Генеральный штаб прислал мне книгу с биографиями и фотографиями советских генералов и маршалов. Из этой книги можно вычитать много такого, что мы упустили сделать в предшествующие годы. Маршалы и генералы в среднем чрезвычайно молоды, почти ни одного старше 50 лет. За плечами у них богатая политико-революционная деятельность, все они убежденные коммунисты, весьма энергичные люди, и по лицам их видно, что вырезаны они из хорошего природного дерева. В большинстве случаев речь идет о сыновьях рабочих, сапожников, мелких крестьян и т. п. Короче говоря, приходишь к досадному убеждению, что командная верхушка Советского Союза сформирована из класса получше, чем наша собственная… Я рассказал фюреру о просмотренной мной книге Генерального штаба о советских маршалах и генералах и добавил: у меня такое впечатление, что с таким подбором кадров мы конкурировать не можем. Фюрер полностью со мной согласился». /Йозеф Геббельс./

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

Первая в мире Антивампирия, не питающаяся от корней ВЕЧНОСТИ, была обречена. Просто удивительно, что милостью Божьей ей удалось столько продержаться!

Вот чему нас учит печальный опыт. Не устоит дерево, лишённое корней. Постепенно, шаг за шагом прирасти к этим глубинным корням — вот наша цель. Пусть каждый следует вере своих предков, мы не имеем права в это вмешиваться. Нас объединяет неприятие Вампирии, формирующегося антихристова царства. Провозглашающего не столько свободу совести, сколько СВОБОДУ БЕССОВЕСТНОСТИ.

Вампирия кричит о правах исповедников лукавых человеческих законов. Но «Мои пути — не ваши пути» и «мудрость века сего — безумие пред Богом», противление Замыслу.

«Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира (сего).

И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек». /1-е Иоан. 2:16–17/ Так что же мы — верим или не верим в Откровение Неба? Или для нас Рождество — лишь повод съесть индейку и повеселиться? Культ самоутверждения ВНЕ ЗАМЫСЛА, алчность, разврат… Адская машина, раскрученная Вампирией, питающая её, — из которой невозможно вырваться. Мясорубка «тел и душ человеческих». «Хоти» и делай деньги… Ещё желай и ещё делай деньги… Зарываетесь в землю, тучнеете, подобно навозным личинкам — так и подохнете, не зная, что рождены стать прекрасной бабочкой и взлететь.

Мы провозглашаем себя приемниками эстафеты Святой и Советской Руси, преодолевающей земное притяжение. Мы верим, что «Царствие внутри нас» уже в земной жизни, и отвергаем для себя и наших детей жалкую участь тупых жадных личинок. Мы просим у Неба крылья, исповедуя соборность, коллективизм, равные права на «хлеб насущный» для всех. Для нас нет «ни иудея, ни эллина», мы все — одна семья, хоть и разбросаны по всему миру.

Шостакович написал свою «Ленинградскую симфонию», не думая о гонораре. А Маяковского, Есенина, Цветаеву погубило не отсутствие денег, а отсутствие крыльев, невозможность взлететь духом, когда стало невмоготу. Когда «тяжёл камень на дно тянет, шёлкова трава ноги спутала, жёлтые пески на грудь легли…» В буднях великих строек, В весёлом грохоте огня и звона, Здравствуй, страна героев, Страна мечтателей, страна учёных!

О, если бы хоть тогда, в героические тридцатые, мечтатели-энтузиасты догадались призвать на помощь Небо! «Инженеры человеческих душ» научились говорить эзоповым языком, обходя цензуру, но вздыхали они о благах «буржуинского царства», а не о Тайне, продолжая утверждать:

Что, мол, нету души, а одна только плоть И что если и впрямь существует Господь, То он только есть вид кислорода, Вся же суть в безначалье народа.

Миновали двадцатые, тридцатые — эта махровая бесовщина, эти вурдалачьи личности, самозабвенно крушащие храмы, колокола, иконы. Продолжая по слепоте своей видеть в вековых святынях лишь кандалы, оставшиеся от старого мира, и рубить, рубить корни, все больше зверея…

Столько поколений, несших через кровь и неисчислимые жертвы мечту об устроении России по-Божьи, положили за нее жизни! Парадокс — достигли берега земли обетованной и не поняли, кто их туда привёл…

А враг знал своё дело. Ощутили, наконец, карающую и спасающую Руку в грозные сороковые, опомнились немного, а потом опять… Новые вожди приоткрыли форточки — стиляги, коктейль-холл, первые фестивали — вожделенная дурманящая зараза с запретной Вампирии… И, наконец, этот лозунг дурацкий: «Догнать и перегнать!» Додумались. Не победа нового человека над ветхим и падшим, над толстопузым посмешищем мистером-Твистером, рабом собственного богатства, а «догнать и перегнать мистера Твистера!» Дальше — больше. Ошибок, «пережитков». «Мы будем петь и смеяться, как дети»… Дети старели. Они честно отдали свои жизни великой мечте и вдруг почувствовали себя бесконечно обманутыми. А их дети и внуки уже танцевали рок и твист, хиповали, керосинили, кадрили «чувих и мочалок», читали самиздат, ловили «вражьи голоса». Привычная песенка про «отцов и детей», про «казаться и быть»…

Смертельное сатанинское оружие — все высмеивать. Целомудрие, верность, любовь к Родине, основы христианской этики… Испытанный метод ещё со времён Понтия Пилата — доводи до абсурда и хохочи. А впрочем, «мудрость века сего — безумие пред Богом»… Торжествующий порок всегда глумится над Истиной. «Распни Его!» — вторит толпа.

Появляются фильмы вроде «Заставы Ильича» — о том, что так нельзя, что можно и неизвестно куда забрести, если смеяться над звёздами, указывающими путь в ночи… Потом начали высмеивать и эти фильмы, утверждая, что всем, кто относится или относился к жизни серьёзно, надо каяться. И вот уже внуки упрекают дедов, что те, начитавшись всяких Пушкиных, Толстых, Достоевских и «Молодых гвардий», завели страну неизвестно куда. А надо было просто сдаться немцам, если не в четырнадцатом, то в сорок первом…

Рай — бытиё бессмертного единого Богочеловечества, где каждая клетка наполнена божественной вечной субстанцией и изначально призвана служить Замыслу.

Творчество… Может быть, мы будем творить миры…

Запас клеточного топлива ты должен сжечь для этого «СВЕРШИЛОСЬ!.». — по слову Спасителя на кресте. Только твоё превращенное в Свет и тепло «Я» — твой капитал, твоя суть в новом качестве, твоя путёвка в Царство.

Но нас, немощных, спасает вместо дел сердце, отданное Христу, который, искупив нас Своей Кровью, получил от Отца право стать Дверью в Царство. Отдавшие Христу сердце /рождённые свыше/, наполняются Его Светом, а всю тьму Он сжигает. Не фарисейски признающие Христа, а ставшие на путь, «нищие духом».

Исполняющие свой долг без надежды на награду имеют Христа в сердце, не ведая этого.

Только бессмертная система имеет смысл. Где бессмертна каждая отдельная часть, вечная и незаменимая в Боге.

Но порубанный саблей, он на землю упал. Кровь ей отдал до капли, на прощанье сказал: Умираю, но скоро наше солнце взойдёт. Шёл парнишке в ту пору восемнадцатый год.

Тайное ведение о своём божественном происхождении, бессмертии, возможности вернуть своё Небесное Отечество, блаженство в Боге при условии послушания Закону, вписанному в сердце… И, каких бы земных высот ты ни достиг, — тоска и ощущение опасности мучает душу, если в ней ещё теплится это ведение, И ты маешься, и бьёшь зеркала, подобно русским купцам, и видишь по ночам многосерийные ужастики — у американцев это уже похоже на национальную эпидемию…

И напротив, исполняя Закон, реализуя Замысел в себе, одухотворяя себя и животворя, работая и сея «в Боге», душа испытывает все большее удовлетворение. И радость эта возрастает по мере приближения к подвигу… Высокие состояния души в периоды праведных войн, первых пятилеток, суровых испытаний — люди, как правило, вспоминают особенно светло. Послушание Закону — беззаветное служение Воле Отца, делает человека счастливым, ибо он становится на Путь.

А Путь — Христос, и тогда «Царствие приблизилось и внутри нас». Многие советские люди подчинялись Замыслу жертвенного служения Высокому с радостью, самозабвенно и бескорыстно, не ожидая награды. Их подвиг свят, это жертва Любви. Бог, уже обладающий всей мыслимой полнотой блаженства, отдал себя на муки крестные во имя любви к погибающему человечеству. Советские люди — кто по велению сердца, кто по приказу вождя отдавшие свою жизнь во имя светлого будущего — стали на Путь и тем спаслись.

Исполнив Закон, мы восстановим нового Адама в Любви и милосердии к тому, кто «не ты», но кого ты должен вместить в своём милующем и любящем сердце, как велит Замысел: преобразившись и приняв Волю Творца, каждый в отдельности, — сотворить, уже сами и вместе Нового Адама.

Мы зовем всех, кроме богоборцев, ведающих, что творят. Кроме сатанистов, исповедующих вражду сектантов, убежденных вампиров и биороботов, убивших в себе Зов.

* * *

Есть строгие предписания в каждой конфессии, свои посты, молитвы, правила поведения в храме. Но одну молитву, «Отче наш», молитву Господню, знает, пожалуй, весь мир. Именно ею заповедал Господь обращаться к Небу, именно в ней заключена суть Нового Завета Бога с человеком, условий и Пути Спасения.

«Отец Небесный, — просим мы, — Пусть будет свято для нас Твоё Имя. Пусть придёт Твоё Царство в сердце каждого. И тогда мы исполним Твою Волю на земле».

Слова «Да будет Воля Твоя на Земле, как на Небе», — означают наше добровольное согласие подчиниться воле Божией уже в земной жизни. Сейчас на земле хозяйничает князь Тьмы, и падшее человечество в большинстве своём добровольно подчинилось ему и законам «лежащего во зле» мира. Поэтому волю Божию мы призываем именно в нас и для нас, объединившихся в неприятии законов, ведущих к смерти второй.

Седьмой день, когда Бог «почил от трудов своих»; отдан творчеству человека. В этот день, «которому тысяча лет», каждый обязан определиться за свою земную жизнь. Только молитвой мы можем просить Небо вмешаться и руководить нашей жизнью. Мы, желающие спастись, молим об этом Всевышнего:

«Да будет Воля Твоя на земле, как на Небе…» В чём же Воля Неба? Что необходимо нам для её исполнения, что нам просить у Отца Небесного?

«Хлеб наш насущный дай нам на сегодняшний день». Поэтому мы, изане, если хотим исполнить Замысел Неба, не должны желать для себя ничего лишнего, — только самое необходимое в каждый конкретный момент бытия.

Освободить друг друга от неурядиц быта. Помочь каждому состояться, исполнить своё Предназначение. Эта помощь — тоже необходимый хлеб насущный, и Господь даст его нашими руками — если будет на то Его Воля. Освободиться, чтобы взлететь, обожиться…

Таланты — дар. Они даются Творцом при рождении с целью осуществления Вселенского Замысла о Новом человеке будущего века. Талантом обладает каждый, иные — многими, иные ещё не обнаружили их в себе в бессмысленной жизненной суете. Или отреклись от них — большой грех отвергнуть и не использовать дар Неба! Даже слепота, даже бедность и неприятности могут стать талантами, если человек мужественно и достойно, в пример другим, их переносит (жизнь русских святых, Блеза Паскаля, Николая Островского). «Даром» может стать и мученическая смерть во имя высокой цели — всё, что работает «на Дело».

Освобождение от родовой необходимости — большое испытание, ибо у иных весь смысл жизни в суете, они страшатся Неба. Мы, первопроходцы, должны помочь друг другу в Восхождении. Богатство, терпение, телесная и душевная красота — тоже таланты. Таланты нам даны в долг от Бога, мы должны их приумножать и в конце жизни вернуть Творцу. Не зарывать в землю, не тратить на себя и тем более на врага Неба, на дела тьмы, чем мы часто ревностно занимаемся. Это противно Воле Неба.

Как вернуть долг? Надо принятый дар умножить и отдать Творцу и людям в угодных Богу делах /«что им делаете, то Мне делаете»/. Бесплатные дары от Творца надо и отдавать бесплатно. Тогда люди будут нам должны, а мы простим им долги, чтобы Отец Небесный простил нам наши.

Таланты не продаются — в этом мы глубоко убеждены, это наше кредо.

Хлеб насущный — каждому, от каждого — умноженный талант, отданный Делу Творца на земле. Господь не осуждает богатство, он осуждает НЕВЕРНОЕ УПОТРЕБЛЕНИЕ богатства. Мы отказываемся от трат на излишки, дурь, капризы.

«Остави нам долги наши, как мы оставляем должникам нашим». Требуя плату за служение Замыслу, мы как бы попадаем под осуждение Неба, как бы говорим: «Не оставляй нам, Боже, наш долг перед Тобой, потому что и мы никому не прощаем долгов»… У нас лишь один выход — то, что мы получаем от людей за наш труд и талант, поступает на наш личный счёт, преумножается. Мы можем использовать капитал снова и снова, индивидуально или объединяясь с другими, на любые, самые фантастические проекты, на свою мечту — в науке, искусстве. На медицинские исследования, восстановление храмов и исторических памятников, на благотворительность, экологию, на благо Отечества — поле деятельности беспредельно. Нельзя лишь одно — тратить на собственную дурь. Разумеется, мы живем в миру, у каждого должны быть карманные деньги или случаются непредвиденные расходы, решаемые в индивидуальном порядке. Мы говорим об общем правиле, о Законе, принятом сердцем, добровольно. «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать»… Продать рукопись можно, чтобы вырученные деньги вложить в какое-то угодное Небу дело — вот наше кредо. Насущный хлеб — средство, работа на Замысел — цель. Таковы правильные акценты. Мы не только сберегаем наше время, здоровье, силы. Зависть, вражда, конкуренция — известные спутники капитала, — где ваше жало? Да, у нас будет, надеюсь, капитал, но цель наша, — не расточать, а реализовывать, творить. Наше священное право — отдавать долг. Мы будем трудиться самозабвенно, увлечённо, бескорыстно и свободно, ибо работаем для освобождения людей, выполняя Волю Творца, а следовательно, на себя. Ибо только то, что отдал — сохранил. Таков Закон Неба.

Исчезнет классовая вражда, противоречие между трудом и капиталом, работником и хозяином. Обществом и капиталом — частным и коллективным, капиталистом и коммунистом. «Кому больше дано, с того больше спросится». Служить, а не прислуживать.

Отказ от наличных денег (на личную дурь) выбил бы почву из-под ног у преступности, мафии, проституции, торговли оружием, наркотиками… «Сатана там правит бал»… — и ваша свобода — свобода пить яд! Всё худшее в мире — из-за непомерного желания хапать на дурь. Владеть! Ничего у нас нет, ребята, на шарике, ничего своего. Мы зовём тех, кто это понял…

Вы боитесь не удержать, потерять — и всё равно ничего не удержите. Таков Закон Неба. «Земля есть, землёй станешь». Но что может потерять тот, для кого главная мечта — отдать всё самому? Превратить своё время в вечность, реализовав на Дело Творца.

«Не дай нам впасть в искушение, но избави нас от лукавого». Без выбора нет свободы — ежедневно, ежечасно нам приходится выбирать между добром и злом. Богом и дьяволом. «Поле битвы — сердца людей». Мы просим Небо избавить нас от лукавого. Но это не значит, что Творец должен убирать с нашего пути соблазны. Мы должны их преодолеть сами, отвергнув с помощью Неба влекущую в пропасть руку князя тьмы.

* * *

Среди первых изан — строителей, ремонтников, овощеводов, продавцов, — было много беженцев и даже освободившихся из заключения — людей травмированных, зачастую потерявших всё — жильё, семью, положение в обществе. Они были согласны на любые условия, лишь бы выжить, и не очень врубались в егоркины теории. Нанялись батрачить за еду и койку, и слава Богу, чего тут огород городить! А что чудит хозяин со всякими идеями, так не у него одного нынче крыша съехала, время такое… Потом, несмотря на то, что жили многие поначалу в палатках и вкалывать приходилось всерьёз /Егорка так и сказал: «вы строите жильё для себя»/, раны потихоньку зарастали. Люди начинали обращать внимание на это впервые в жизни испытываемое ощущение необычного «кайфа» и не могли понять, в чём тут дело. Пока не осознавали, что причина именно в этом освобождении от казалось бы привычных и неизбежных бытовых хлопот и неурядиц. Сын своего отца /Глеб всегда ненавидел быт/, Егорка с какой-то фанатичной яростью насаждал первым делом всякие «службы быта» по принципу: работа, хлеб насущный, свобода, сон. В понятие «свободы» входило всё, что угодно, кроме дел, неугодных Творцу. Критерий был один: представь себя перед Лицом Всевышнего, Совести. «Слушай Зов Неба в тебе»…

«Свобода» была для Егорки свята, он ревниво оберегал эти часы изан от всякого посягательства. Занятия с детьми для семейных, спорт, самообразование /по компьютерной «Изан-нет» можно было ознакомиться с любой информацией, получить любые консультации/. Но для большинства, особенно потом, работа была объединена со «свободой», «свобода» являлась продолжением работы. Эти первые изане, часто связанные с физическим трудом — рабочие, строители, земледельцы, поначалу не знали, что делать с непривычной «свободой», иногда даже тяготились ею, слонялись по территории, преодолевая желание пропустить стаканчик, сыграть в картишки или «забить козла». Но фиолетовые изанки и «сизари» быстро отлавливали таких, прибирали к рукам. «Революционеры Сознания», они решительно отвергали всякие «шашни», но зато проявляли живейший интерес и участие к биографии «отлавливаемых», к их склонностям, мечтам, нереализованным возможностям, плюсам и минусам… Фиолетовые «ловцы человеков» в первую очередь отбирали и привечали тех, кто соглашался с их главным лозунгом: успеть отдать. Всё, что в тебя вложено Замыслом — открыть, развить, реализовать… Получить прибыль, снова реализовать. Все до последнего вздоха успеть вложить в «Банк Небесный», в «Банк Вечности» где «ни моль, ни ржавчина не ест и вор не похищает»… В то время как прочее человечество, в основном, озабочено задачей «успеть хапнуть и промотать».

— Время убивает, — говорил Егорка, — а мы убиваем время, вкладывая наши сокровища в банки земные. Откуда нам их никогда не получить, когда придётся платить по вечному счёту. Сея в тлен. Успеть отдать долг Творцу и не промотать — вот и вся революция.

Многие, конечно, поддавались агитации не сразу. Или вообще не поддавались. Порой тщетно пытались приударить за обхаживающими их «фиалками», юными революционерками в фиолетовой форме. И в конце концов, плюнув на «свободу», заваливались пораньше спать.

Впрочем, выпить немного здесь при желании было можно, только чтоб не на виду и без последствий. Что же касается внебрачных связей — правила Изании были предельно жёсткими, по-церковному аскетичными.

Ну а егоркины фанатки-чернильницы так напоминали истовых если не христианок, то комсомолок, так горячо и самозабвенно исполняли нелёгкие правила, так искренне обращались к тебе «товарищ», что у измученных гонениями, злобой, стрельбой и порнухой мужиков на глазах порой наворачивались скупые мужские слезы. Хотелось дарить «фиалочкам» белые лилии и идти под венец, что порой и случалось.

Здесь не употребляли ни светски-советское «мораль и нравственность», ни религиозное «святость». Здесь говорили «чистота», серьёзно и уважительно. Чистые руки, чистое тело, чистые мысли и душа. Здесь часто говорили: «Пойди отмойся», подразумевая, что пачкаемся мы ежечасно, ежеминутно, и надо так же регулярно смывать с души грязь, уродующую Образ в тебе, как смываем грязь с тела. Кто как может и хочет — молитвой, покаянием, исповедью. Или просто послушать хорошую музыку, навестить больных и отчаявшихся, сделать любое добро — у каждого были свои способы «внутреннего омовения». Общее — внимание к себе и вера в необходимость этой самой «чистоты». Дети Неба должны слушаться Отца. Не хочешь — уходи, ты свободен — летать иль ползать… Хочешь, но не получается, не сразу получается — тебе всегда помогут. А если решил вызвать тьму на единоборство — сражайся один, но пусть твой грех не станет соблазном для других, как грозно предостерегает «Евангелие». Загони грех в подполье, останься с ним наедине, как больной в чумном бараке — современная наука способна сделать в принципе ненужными кварталы для проституток, сексуальных меньшинств, наркоманов, педофилов, обжор, идолопоклонников роскоши, шокирующих зрелищ… Это всё для тех, кто не желает избавляться от низких кровососущих страстей и привычек, как комары в начале лета набрасывающихся на бедную душу, выпивая из неё все жизненные соки. Когда медленно умирает в сетях бедная пленница, дочь Неба, и уже не может взлететь, остаётся лишь стареющее тучнеющее тело, годное в конце жизни разве что в пищу червям.

Изане считали, что свобода других от твоего греха — тоже безусловное право каждого. Мы не просим Небо избавить нас от искушений, ибо в них — наша свобода, — говорил Егорка, — именно преодолевая искушения, как ступени, мы восходим по лестнице от тьмы к Свету. Но мы просим «избавить от лукавого» — от колдовства, зомбирования, сатанинских предвыборных технологий, рекламного насилия, прямого вмешательства в психику наших детей. Поскольку поражённый чумой мир не собирается, само собой, запираться в карантинные бараки, мы, изане, обязаны сами сокрыться и запереться на все замки, оградив «наших» от разгула бесовщины.

«Выйди от неё, народ Мой», «Грех — болезнь», — говорит Небо. И разумное, не желающее погибнуть Целое, должно как минимум блокировать заражённые разделением, враждой и стрептококковой грязью клетки, сеющие вокруг заразу и тлен. Человеку — свобода, его греху — лепрозорий. «При кашле и чиханьи прикрывать рот и нос платком». Перевести грех в виртуальный мир, где бороться или не бороться с грехом — сугубо личное дело.

«На твоём счету столько-то, — объявлялось изанину, — за вычетом «хлеба насущного» /бытовых расходов/, остаётся такая-то сумма. Через некоторое время вы с женой, допустим, отработаете квартиру, она будет ваша. И если вступите в Изанию и будете работать впредь в нашей системе и по нашим принципам, на твой счёт в Изан-банке будут поступать уже чистые деньги, которые можно вложить в любую программу — самому, с женой, или ещё с кем-то объединившись. У нас сейчас всё криком кричит, требуя инвестиций, честных талантливых рук и хозяина. Не в Мамоне, а и в Боге богатеть, спросив благословения у духовного отца или у своей совести… Всё, что угодно, кроме дел тьмы, которые достаточно финансируют и без нас.

Что ты любил в детстве? О чём мечтал в юности и мечтаешь сейчас? Что умеешь и любишь делать? И как полагаешь — в чём твоё предназначение. Замысел о тебе?

Егорка не боялся самых высоких слов, а «низких истин» на дух не переносил. Терпя неудачу, стучался со своими сизарями-фиалочками в души снова и снова, ухаживая за «бесплодной смоковницей», пока она не давала плод. У него было невероятное чутьё на эти, казалось бы, самые непробиваемые «смоковницы», которые революционерки-фиалочки называли меж собой «дубами». Зато сколько было счастья, когда «дуб» давал первый, пусть кислый, но плод! Сама атмосфера егоркиного имения, Златогорья, была пропитана весёлым азартом поиска этих «талантов», ну почти как в «Волге-Волге», только не художественная самодеятельность, а поиск призвания или многих призваний, главного дела и смысла жизни. Это приняло лавинообразный характер, когда дела Изании пошли в гору и в Изан-банке стали расти индивидуальные счета, которые надо было как-то определять. Прослышавшие об Изании одиночки-изобретатели и целые творческие коллективы, у которых простаивали лаборатории, закрывались важные исследования… Отправлялись на бойню ценнейшие поголовья — нет денег, нечем кормить… Сплошной отчаянный вопль: «Дайте! Спасите»!.. Не откликнуться было просто невозможно, и изане один за другим становились спонсорами. Изания обеспечивала спонсоров необходимо-достаточным, — проблемы быта были решены, и инвесторы могли ни о чем не заботясь «в Боге богатеть». Одним из главных дел было спасение «всем миром» или «всем коллективом», кому как нравится, спасение, объединение, возрождение Отечества. Инвестиции не облагались налогами и порой начинали давать немалые прибыли.

Проблема, куда себя деть в часы «свободы», теперь сама собой отпала, времени хронически не хватало. И таланты открывались, как окна по весне, и добро и самоотверженность, и Небо давало силы, и скоро обстановка в когда-то полуразвалившемся замшелом профилактории стала напоминать штаб героических «буден великих строек». Егоркин девиз был: ни от кого не зависеть, всё по возможности сами. Их минизаводу по производству дешёвого строительного камня и кирпича удалось получить разрешение на разработку карьера поблизости, пообещав превратить со временем карьер в водоём для окрестных сёл — купаться, разводить рыбу. Да и в противопожарном отношении он был необходим.

Купили хозяйство у разорившегося фермера, забавные велосипеды-тележки китайского образца развозили по торговым точкам зелень, молоко и овощи с фермы и Златогорских оранжерей: оставшуюся продукцию заготовляли впрок — консервировали, солили, сушили, из молока делали творог, сыр и сметану. Много требовалось на внутреннее пользование — Изания постепенно разрасталась, излишки продавались.

Казалось, он никогда не уставал, этот Егорка. Правда, вулканизаторами вместо него и фиолетовых гитаристов работали теперь другие изане, но на традиционные концерты-проповеди Егорка время выкраивал. Сочинял по ночам, тренькая на гитаре, завоевывая сердца всё новых «революционеров духа». Три девиза: «Каждому — хлеб насущный», «Умноженные таланты — жатве Господней», «Грех — в карантин». Изане напевали:

Когда имел златые горы И реки, полные вина, Всё отдал Златову Егору, Осталась песенка одна.

Про то, как…

Куплет повторялся, пока не надоедало. Так с лёгкой руки безымянного автора появилось «Златогорье», куда примкнули филиалы-фермы, молодежные комплексы, отдельные дома и квартиры. А само движение называлось Изанией, и оно всё более выходило за пределы Злагогорья.

Уже зародилась вторая волна изан. Беженцы, отработавшие жильё и пожелавшие по тем или иным причинам «уйти в мир» могли обменять свою квартиру, временно или постоянно, с изанами «по убеждению», среди которых росло число интеллигенции — инженеров, служащих, писателей, учителей, врачей. Которых, что называется «достал быт» или «достала перестройка», когда денег ни на что не хватало, идеалы были разрушены и вообще едва удавалось балансировать на грани выживания.

Златогорье казалось им раем. Никаких бытовых проблем, дети пристроены, до Москвы — сорок минут электричкой, до станции — златогорский рейсовый автобус или велосипед для опоздавших /велосипеды хранились в пустом сарае у живущего вблизи станции деда-изанина/. Работу бросать было не нужно, только деньги теперь отдавались в Изан-банк. И зарплата, и поступления за квартиру /некоторые вообще продавали или сдавали Изании свои квартиры, переезжая жить в Златогорье/, и другие доходы — всё в Изан-банк под приличные проценты. Всё, как положено. Однако на руки выдавался лишь необходимый минимум на мелкие или оправданные непредвиденные расходы. Добровольный отказ от наличных денег «на дурь» соблюдался строго.

Заказанный заранее обед выдавался каждому в специальном термосе с четырьмя выдвижными отделениями — два охлаждённых /закуска и десерт /, и два горячих /суп и второе/. На всякие необходимые расходы, вроде загранкомандировок, подарков ко дню рождения и т. д. позволялось снимать со счёта нужную сумму, указывая в обязательном порядке цель. Отказ от всякой роскоши в быту, одежде, от дорогих покупок, ресторанов, казино разумелся сам собой. Дамы-изанки собрали в специальное охраняемое помещение свои шикарные шубы, туалеты и драгоценности, и если кому-то уж очень хотелось пощеголять на вечеринке «в миру», предлагалось выбрать любую вещь, а потом вернуть в общее хранилище. Фасонить в самом Златогорье было не принято, дурной тон. Молодёжь предпочитала униформу.

Итак, жить за городом, в экологически чистом месте, на всём готовом. Дети пристроены, после школы с ними занимаются специальные педагоги «по профилям», под руками спортзал, бассейн, практически всё свободное время можешь отдать любимому делу, призванию, мечте, до которой прежде никак не доходили руки. «Живём при коммунизме», — говорили златогорцы. «Гибрид дома творчества в Комарове с госдачей в Барвихе», — констатировал один пожилой писатель.

Возможно, не так бы всё удачно сложилось в Златогорье, если б не бизнесмены-спонсоры. В интервью они отшучивались, что поскольку являются работоголиками и все их деньги в обороте, а сами они по сути нищие и живых денег никогда в глаза не видят, да и тратить им их некогда, разве что отдать ближайшей родне, — посему Златогорье никаких особых перемен в их жизнь не внесло. Разве что стали меньше пить, меньше бояться покушений и прихода коммунистов. Ибо у того, кто сам всё отдаёт на благо народу, отбирать этому самому народу нечего.

Первое время на них наезжали, но и среди мафиозной братвы нашлись изане — изучив устав, объявили, что их дело — трясти загребущих и пузатых, а за блаженных, которые пашут даром на Россию-маму, Бог накажет.

Раз такое дело — гори огнём, Но щипать мы Златова не пойдём!

А самым удачным егоркиным уловом был Лёва, банкир Лев Бельский, финансовый гений всех времен и народов, «новый русский еврей» как он называл себя сам. Столь же фанатично крутой изанин, загоревшийся егоркиным предложением создать «Изан-банк» — после ночного размышления под утро разбудил Егорку звонком: — Старик, ты, конечно, шиз, но вот я тут прикинул: пилишь по 25 часов в сутки, бабки крутятся, нули множатся, растут, дни крутятся в обратную сторону, вместе с жизнью, а мне много ли надо? Я игрок, Егор, я уже не могу остановиться… Я аскет, мне эти хоромы с Канарами до фонаря. Вот бродил как-то по дворцу графа Воронцова и думал: небось до слез обидно было помирать графу — ни одной паркетины туда с собой не утащишь! Капитал крутится в прибыль, жизнь — в убыль, а в саване карманов нету, как ты любишь повторять. «Там царь Кощей над златом чахнет»… Зачах — и в преисподнюю прямой дорогой. Нищим. Ибо «только то, что отдал — твое». Народная мудрость. Но мне нож острый отдавать, я, старик, привык хапать, выигрывать. Чтоб цифры росли, и чтоб это моё было… А разве оно моё, старик? Иллюзия, химера. Я даже не капитала раб, богатство можно прожрать, промотать, прокуролесить. Я же ни рубля на ветер не могу пустить… Я этих цифр раб, этих счетов, и служу нулям — вот в чем драма, старик. «Только то, что отдал — твое…» И тут меня осенило: да это же наш «Изан-банк». Мы создадим первый в истории банк «разумного, доброго, вечного». Впервые все наши счета уйдут в бессмертие. Будем строить новую Антивампирию — не «Союз Республик Свободных», а «Союз свободных личностей всех республик и нереспублик». Людей, свободных от нулей… Видишь, стихи получились. «Банк вечности»… Звучит! Это будет воистину личный счет — никто ни копейки не сможет с него снять, — ни чиновник, ни наследник, никакой сатана — только Всевышний — вкладчику во спасение. Не в корысть, а в жизнь вечную. Не вражду, не зависть, не кровавые разборки буду финансировать — а мир. С Небом, друг с другом, с самим собой, — новым русским евреем… Не боися, я не пьян, я в невесомости. Короче, старик, я твой…

ПРЕДДВЕРИЕ

СТАРЫЕ И НОВЫЕ МЫСЛИ О ГЛАВНОМ:

Украденная ваучёртом Страница Истории, повествующая о событиях девяностых, могла свершиться уже в тридцатых, не ликвидируй Иосиф пятую колонну. «Крот рыл изнутри», — как признался Александр Яковлев. А был процесс 37-го спровоцирован или нет — не имеет значения. Его в любом случае «следовало бы выдумать» и нагнать страху.

Как показало будущее — малейшее послабление, и вампиры впиваются в шею. Только осиновый кол! Плыть приходилось против течения, хвататься за любую акулу, плывущую в «нашем» направлении. Иосиф опять заставил истинных или мнимых врагов работать на Дело. Процесс представлял собой «коллективную партийную исповедь» — вот почему они «каялись» и не защищались, в отличие от процессов гитлеровских. Иосиф не позволил им уйти «героями».

«Пою моё отечество»… Отношения СЕМЬИ. Всё ОБЩЕЕ, а значит — МОЁ!..

Это было прекрасно. «Мой адрес — Советский Союз»!.. Не «ничейное», а «наше» — вот в чём Замысел, который не удалось воплотить… Ведь не кричит же пятка, локоть или глаз, что всё ТЕЛО «НЕ моё»! А жители многоэтажного дома — что дом — не их, потому что живут в отдельных квартирах… А Земля, — не их, потому что живут в разных странах. И дом, и Отечество, и Земля — не ничейное, а ОБЩЕЕ, НАШЕ, МОЁ, и всем вместе надо о нашем заботиться. Как важно для нас состояние Целого — тела, родного дома. Отечества, Земли — без этого никакому отдельному «Я» не жить. Вот в чём революция сознания: общее — это не НИЧЕЙНОЕ, а НАШЕ!

Стоит ли всю жизнь бороться, чтобы удержать что-то для себя лично?

Захватить, удерживать, а потом всё равно потерять, подобно Скупому Рыцарю. «Пережитки прошлого», — в этих словах «товарищей» — большой смысл. «Прошлое» — «работа вражия», рабство у Фараона. Ставшее после «катастройки» настоящим.

Там, где жрут твою жизнь и душу — не твоё отечество.

Разве поэт не переводит словом эпоху в вечность, в бессмертие? Как прекрасно об этом сказал «атеист» Маяковский:

Слово поэта — ваше воскресение, Ваше бессмертие, господин канцелярист.

Конкуренция стала причиной первого в истории человечества убийства — Каин убил брата Авеля. Как можно зависть и соперничество ставить во главу угла так называемого «прогресса»?

Сергий Радонежский, по словам его биографа Епифания, основал Троицкий монастырь, чтобы «воззрением на Святую Троицу побеждался ненавистный дух розни сего мира».

Кесарю доверено имение Господина, где самое ценное — души человеческие, которые надо сберечь. Кесарь — управляющий, поставленный Господином — вот в каком смысле надо понимать «всякая власть от Бога».

Не убивать, а обезвреживать вампиров. Вырвать им когти, спилить клыки.

Священник же — духовник, отвечающий за свою паству. Вопрос сбережения «внутренних резервов».

«Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине». /Иоан. 4:24/ Для большинства понятие «Бог» узко ассоциируется с понятием «Церковь». Но церковь — лечебница, таинства — лекарства, священники — врачи. Мы приходим туда за помощью, сознаём, что больны и откровенно показываем врачу болячки и язвы. Мы приходим в разные лечебницы, желая исцелиться и веря, что ИМЕННО ЗДЕСЬ нас исцелят. Это — вера.

Однако далеко не всё зависит от врачей. Но и от Тайны, Провидения, Духа, которые животворят тело и душу. Именно этой Тайне надо «поклоняться в духе и истине» — без Неё самый лучший врач ничего не сможет сделать. Самое здоровое и совершенное тело останется недвижным и бездыханным без Животворящего Духа. «Твой брат умер, а он жив». «Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов». Речь идёт об «омертвении души», о «мёртвых душах», которых на Руси так гениально прозрел Гоголь с подачи Пушкина.

Вот к этой тайне, чуду. Духу мы и обращаемся за исцелением в храмах или вне их, именно в Истину мы должны верить. Мы, православные, верим во Христа, как в Путь, Истину и Жизнь, поклоняемся Ему «в Духе и Истине». А церковь — молится за нас вместе с нами, даёт нам лекарства-таинства, призывая Истину прийти и исцелить нас в Духе, вдохнуть в наши тела и души ЖИЗНЬ…

Которая и есть «рождение Свыше», второе рождение после материнской утробы. ИСЦЕЛЕНИЕ ДУШИ, в отличие от земного исцеления телесного.

Когда Христос возвестил о создании Церкви, Которую «врата ада не одолеют», — имелось в виду мистическое тело Богочеловечества, искупленное крестным подвигом Спасителя.

Когда «золотую рыбку» пытаются приспособить служить «на посылках» у алчности «лежащего во зле» мира, у Мамоны, а социальная церковь против этого не восстает, обмирщается, её постигает трагедия богооставленности. Совесть — сопричастность благой Евангельской вести, совместное соборное ведение о Божьем Замысле.

* * *

«Если власть не чувствует приближение Страшного Суда в усилении народного стона, рождённого реформами русского самосознания и духовного мировоззрения, то потерявшему всякие надежды на родную /?/ власть и кусок небесного Хлеба населению ничего не будет стоить перешагнуть внутренние, да и внешние ограждения, например железобетонные стены, которыми в срочном порядке обносят белые дома в активных губерниях, как будто можно чем-то отгородиться от народного гнева.

Вытравливание жизненной сущности народа с ослаблением иммунитета ко лжи и унижению со стороны авангарда капиталистического привело нас к недопустимо опасной черте, за которой теряется высокая способность человека подчинять свою волю воле народа и, как результат шкурно-рыночного перерождения, способность искать и следовать — вместе или порознь — Воле Божией. Разрыв русского духовного Покрова, отказ от созидательной установки народа на реализацию лучшего в нем, Божественного, и обязательно ради великой цели, на которую только Богоносец способен. Измена мессианскому назначению в жизни как форме богослужения, утрата народоопределяющей духовной способности на огромном нравственно-эстетическом пространстве составлять единое мистическое Целое есть, без сомнения, генеральная цель перекройки страны, которую им не жаль. После достижения её демстарцу с мистерами, сэрами и прочими бесподобными можно готовить речь о достижении вплоть до конца света земного демонического рая…

Пора от самолюбований и нелепых возмущений заслуженной реальностью переходить к борьбе по большому счёту на линии огня, где «двум богам служить невозможно», где Сам Господь жаждет вручить тебе победоносное знамя, если ты уже «возненавидел и жизнь» такую свою. У нас такое преимущество! — нам не надо искать Истину в лжерелигиозных учениях и философских суемудриях: наш Бог — Пресвятая Троица, наша Правда — Вера Православная, наш щит — Крест Голгофский со святыми мучениками, наша сила — в Духе Святом! И богатство наше — не земное. Поэтому мы непобедимы!

…Русский народ клюнул на западную мякину и прилип к ней до расстройства души и желудка, разучившись по-христиански жить и, как воины Христовы, умирать… Да что о великом! — у нас уже нет нравственных сил посочувствовать ближнему, а не то чтобы встать за весь народ православный. Но будем молиться под жмявканье празднующих бордельный день чумы меркантильной России, чтобы достучаться сердцем до России вечной»…

/о. Владимир Ермолаев, Слово священника/

Я вам задам вопрос: осмелились бы вы святого Отца провести по улицам «покончившей с атеизмом» Москвы, по подземным переходам, зрелищам, книжным прилавкам? Показать фильмы или телепрограммы, допустим, Сергию Преподобному? Устыдились бы.

А по Москве Сталинской? Провели бы, несмотря на закрытые храмы.

Изания — Общество рационально регулируемого ПОТРЕБЛЕНИЯ.

Основная ошибка падшего человечества: потребление из СРЕДСТВА стало ЦЕЛЬЮ.

Если мы были «винтиками», то Иосиф — двигателем, локомотивом. Он тащил за собой весь состав, служил движению, «выдерживая свою долю», отрекаясь от личного, если это личное не совпадало с ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕМ.

Молчание ягнят, которые пошли по шерсть, а явились стрижеными. Постсоветская эпоха.

* * *

«Треснули основы общества под революцией реформ. Замутилось море. Исчезли и стёрлись определения и границы добра и зла… Нынче честно не проживёшь».

«Делали подлое, но знали, что делают подлое, а что есть и хорошее, теперь же не верят в хорошее и даже в необходимость его».

«А безжалостность к низшим массам, а падение братства, а эксплуатация богатого бедным, — о, конечно, всё это было и прежде и всегда, но не возводилось же на степень высшей правды и науки, но осуждалось же христианством, а теперь, напротив, возводится в добродетель».

«Смеются над идеей лишь радующиеся праву на бесчестье. Купец и подъячий».

«Наш либерал по натуре лакей, только и ищет, как бы какому немцу сапоги вычистить».

«Любят у нас Запад, любят, и в крайнем случае как дойдёт до точки, все туда едут».

«Наш демократ… в конце концов всегда почти служит в руку тому, что подавляет народную силу, кончает господчиной».

«Нигде на свете, как у нас, может быть, нет столько мошенников и лакеев мысли, столько самого низменного подбора людей, как в так называемом классе интеллигентов».

«Когда общество перестанет жалеть слабых и угнетённых, тогда ему самому станет плохо: оно очерствеет и засохнет, станет развратно и бесплодно».

«Россия есть теперь по преимуществу то место в мире, где всё что угодно может произойти без малейшего отпора».

/Фёдор Достоевский, выбранные места/.

М. Цветаева — царю /Апр. 1917 год/:

«Ваши судьи — гроза и вал! Не люди — вас Бог взыскал».

«Русская монархия была осуждена свыше, осуждена Богом» /Н. Бердяев/ Понятие свободы актуально лишь для падшего мира, где воля большинства противоречит Замыслу. Воля же самого Творца абсолютна идентична его Сути, необходимости всегда оставаться Путем, Истиной и Жизнью. Троицей единосущной и нераздельной сплавленной Любовью. Ибо Бог, противоречащий собственной сути, не есть Бог. То есть в Боге, в вечности, свобода полностью совпадает с необходимостью, посколько все противоречащее Замыслу Творца не есть Истина и Жизнь.

Когда наша свобода не совпадает с необходимостью соблюдения Замысла, человек перестает быть «по образу и подобию», подписывая себе смертный приговор. У человека, пребывающего во временном историческом процессе, есть выбор изменить своему призванию и быть исключенным из Замысла.

Чем более в себя ответственно вмещаешь, тем больше становишься.

Мы противопоставляем себя не прочему человечеству, а его раковой опухоли — безудержному потреблению, рабам Маммоны.

Изания — не русская идея, не человеческая, а БОГОЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ.

При Советской власти разрушались храмы внешние, но часто восстанавливались ХРАМЫ ВНУТРЕННИЕ. Теперь наоборот.

Искушения — неизбежные ямы, камни, терние при восхождении. Лукавый — разбойник на большой дороге. Господи, дай ПРЕОДОЛЕТЬ искушения, но ИЗБАВИ от Лукавого…

Денежные отношения между членами любящей семьи нелепы. Члены такой семьи знают: «хорошо семье — хорошо всем». Ну а если в семье кто-то эгоист, хищник? О них так и сказано: «в Царствие не войдут». Для этого и отбор — исторический процесс. Или дети любящие, или послушные, сознательные, или розги. Или, если ничто не помогает — вон из дома. Жестоко, но это единственный способ сохранить семью и выжить Целому. Суверенное РАЗДЕЛЕНИЕ: Мне или НАМ полагается больше, чем другим. На этой основе «Я» или «Мы» хотим отделиться.

Служа другому (его похоти, а не помогая ему служить Делу) — ты косвенно служишь Мамоне. Иными словами: я кормлю, одеваю композитора, ухаживаю за его детьми, чтобы освободить его для музыки, а не, допустим, для игры в казино.

С-пастись… В самом слове этом — суть Закона, и Замысла Неба — коллективное спасение, соборность, берущие начало от Единосущной и Нераздельной Троицы. Спасаемся СОБОРОМ. Если власть грешит — я её с-пасаю своим прощением и терпением. Покуда Россия была в народном сознании единым Целым, народ «безмолвствовал». Но наступил некий ПРЕДЕЛ, когда от народа стали требовать отдавать Богово кесарю, тела и души — вампирам.

«Из болота тащить бегемота». Такова была миссия Иосифа.

Ритуально-сатанинская расправа над Союзом специально подгонялась под даты катренов Нострадамуса и сопровождалась всевозможной бесовщиной.

У Гоголя в «Ревизоре» и «Мёртвых душах» — упыри старой России.

АХ в защиту Иосифа: Волки забираются в хозяйскую овчарню и пожирают ягнят. Чтобы прекратить «безвинные страдания», я могу в истерике разгромить овчарню, а могу построить ограду покрепче, завести ружьё и отстреливать волков.

Возможность появления «волков» входит в Замысел, но отнюдь не мои халатность и небрежение в отношении порученных мне ягнят. Замысел предписывает — сохранить стадо, и наилучший выход — запереться от волков внутренних и внешних. Не сберёг — моя вина. Может, меньшее зло — отстрел хищников, когда нет иного способа их обезвредить?

Верить в ЧЕЛОВЕКА необходимо, поверив в «Образ и Подобие» в нём. Помочь червю стать человеком — цель Изании.

Притча во языцех — Павлик Морозов. «Чти отца своего и матерь свою» — всё так, родовая необходимость. Но страна голодала, а отдельные граждане, видимо, называющие себя христианами, не только не желали делиться последним, как заповедал Христос, и что соответствует замыслу, но и прятали излишки, обрекая на голодную смерть ближних. А «ближний» — тот, кто в данный момент нуждается в твоём милосердии. Поэтому Истина вряд ли была на стороне кулаков. А уж если выбирать между Истиной и родовой плановостью, то сказано: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня». /Мф. 10:37/ «Любит Меня», — то есть Путь, Истину и Жизнь. Закон Неба, который велит делиться последним, не отличая «своих» от чужих в делах милосердия.

Когда Иосифу сообщили, что его сын в плену, и ожидали каких-то особых распоряжений, он ответил: «Там все мои сыны».

Там, где у народа искусственно ограничивают ведение о Божественном откровении, лишая «страха Божия» и церковных таинств, власть несёт за это ответственность перед Творцом. Особенно страшно разрешение абортов, которые, кстати были запрещены Иосифом. Потом этот грех рассматривался сродни безобидному удалению аппендицита, а не как человекоубийство.

Реально придя к власти, Иосиф отменил принятый в 1917 году одним из первых декрет о свободе сексуальных меньшинств.

«После разрушения коммунизма единственным врагом Америки осталось русское православие». /Зб. Бжезинский/ Вера в Бога — это прежде всего принятие сердцем Его Замысла. Принять и взять этот Замысел на вооружение своего личного земного бытия.

Восходить нисходя — через отрицание Вампирии, «лежащего во зле» мира. СССР — Антивампирия, восхождение. Традиции русской классики, соцреализм, нравственная цензура формировали правильное мироощущение.

«Сталин лишь притворяется, будто он герольд большевистской революции. На самом деле он отождествляет себя с Россией и царями и просто возродил традицию панславизма. Для него большевизм — только средство, только маскировка, цель которой — обмануть германские и латинские народы». /Адольф Гитлер/

Властью тиранов, Тобою венчанных, Русь возвеличилась в подвигах бранных… Боже, помилуй нас в горькие дни, Боже, Советский Союз нам верни, Боже, империю нам сохрани. /Б. Примеров «Молитва»/

«Сергий и Алексий называли Сталина богоданным вождём… крупный учёный и богослов архиепископ Лука /Войно-Ясенецкий/, кстати, сидевший при Сталине. Но это не помешало ему назвать его богоданным… Сталин сохранил Россию, показал, что она значит для мира… Поэтому я, как православный христианин и русский патриот низко кланяюсь Сталину». /Священник Дмитрий Дудко/

«…Община — это живой организм, который меняется и растёт во времени, и к которому настолько же принадлежат уже умершие поколения и поколения, ещё не родившиеся… историческое здание жизни надо перестраивать постепенно… Даже плохой царь с точки зрения «правого» миросозерцания есть «царь» и плевание на икону, которой еще вчера поклонялись, есть плевание — себе самому — как человеку или нации — в физиономию». /И. Реймерс/.

«У нас теперь все говорят, что материальное положение значительно улучшилось, что жить стало лучше, веселее. Это, конечно, верно. Но это ведёт к тому, что население стало размножаться гораздо быстрее, чем в старое время. Смертности стало меньше, рождаемости больше, и чистого прироста получается несравненно больше. Это, конечно, хорошо, и мы это приветствуем. Сейчас у нас каждый год чистого прироста населения получается около трёх миллионов душ. Это значит, что каждый год мы получаем приращение на целую Финляндию. Ну а это ведёт к тому, что приходится кормить всё больше и больше людей». /Речь Иосифа о необходимости расширения зернового хозяйства, 1935 г/

«Этот человек умеет действовать. У него цель всегда перед глазами. Работать с ним одно удовольствие. Никаких околичностей. Он излагает вопрос, который хочет обсудить, и никуда не отклоняется». /Ф. Рузвельт об Иосифе/

«Насколько мне известно из сообщений иностранной прессы, я давно уже оставил сей грешный мир и переселился на тот свет. Так как к сообщениям иностранной прессы нельзя не относиться с доверием, если вы не хотите быть вычеркнутыми из списка цивилизованных людей, то прошу верить этим сообщениям и не нарушать моего покоя в тишине потустороннего мира». /Ответ Иосифа на корреспондентский запрос по поводу слухов о своей тяжёлой болезни/.

Христос! Родной простор печален! Изнемогаю на кресте! И чёлн Твой — будет ли причален к моей распятой высоте? /А. Блок/

Сейчас идёт Суд Истории, реабилитирующий Иосифа, понявшего Замысел.

С крушением СССР Вампирия сбросила маску и саморазоблачилась, зло прорвалось и лопнуло, как нарыв. Ну, а нынешние вожди «вляпались» в историю, а наша Советская Родина, страна «героев, мечтателей и учёных» — перешла в вечность. Теперь «нашим» надо взяться за руки и дальше, выше — с того уступа, на котором ты удержался, когда всё летело в тартарары. Антивампирия была восхождением, а альпинизм — вещь жёсткая. Вспомним, что мы первопроходцы, а не первопроходимцы, которые там, внизу, «осваивают рынок» на костях и руинах…

Иосиф первым построил «воздухоплавательный аппарат». Нелепый, громоздкий, но не противоречащий Замыслу! И мы все на нём пролетели над Вампирией семьдесят лет, как те куклы из советского фильма «Золотой ключик», удравшие от Карабаса-барабаса.

Кстати, заметили — корабль тот был в форме КОВЧЕГА!

Иосиф заставил волков пасти овец.

В поступке каждом, в каждом слове Клянусь ему служить без срока И до последней капли крови Быть каплей этого потока.

/М. Алигер, март 1953 г/

И наступит ВСЁ ХОРОШЕЕ. НАВСЕГДА И ВЕЗДЕ. Напрасно всё: душа ослепла, Мы червю преданы и тле, И не осталось даже пепла От Русской Правды на земле! /З. Гиппиус/

Чем ночь темней, тем ярче звёзды…

Висящее на стене ружьё должно обязательно выстрелить… Слово — тоже оружие, и рано или поздно выстрелит по законам драматургии. В кого стреляют твои ружья-слова?

Сегодня приторно и пресно В любом банановом раю, И лишь в России интересно, Поскольку пропасть на краю.

СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА:

Господь предупреждал учеников об опасности фарисейской закваски, «которая есть лицемерие».

«Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения: сами не вошли и входящим воспрепятствовали». /Лк. 11:52/ Прошло время, когда князья, как повелело Небо, были народу наставниками, отцами и защитниками, а священники — пастырями. Прошло время первых христиан-бессеребреников, христианских общин, основанных на общей собственности и взаимной любви. Церковь стала легальной, сильные мира сего — её прихожанами… Но они были обычными грешными людьми — с низменными страстями и пороками, хотели богатства, власти, праздной жизни за счёт других, более слабых. Они уже «не пасли, а жрали» овец, нарушая Замысел. Но при этом оставались чадами Церкви и на словах исповедовали христианство. Надо было или войти в конфликт с нарождающейся Вампирией, или, стремясь получить от неё права, привилегии и покровительство, приспособить к Вампирии христианство /наверное, это относится и к исламу/.

Церковь, к сожалению, как и было предсказано пророками, — предпочла второе, отдавая Богово кесарю, стала понемногу пытаться приспособить учение Христа и саму Его личность к необходимости «служить двум господам» и проповедовать «непротивление Злу».

В результате был искажён Замысел Творца о мире и богочеловечестве. Началось с обмирщения Западной церкви, потом и на Святой Руси князья-отцы и защитники превратились постепенно в князей-хищников… Протестующую часть духовенства удалось отсечь и практически уничтожить /речь идёт только о социальной проповеди, а не о догматах/.

Культура тоже оказалась расколотой — на обслуживающую царство Мамоны и противостоящую ей. Иногда то и другое в одном авторе. Фактически общество отказалось защищать слабых и неимущих, «униженных и оскорблённых», отказалось что-либо менять в постоянно калечащем тела и души миропорядке и даже провозгласило его «установленным Богом».

На всей мировой культуре так или иначе лежит печать богооставленности. Она изменила своему призванию, отреклась от Замысла. (Постхристианские язычники и даже сатанисты, спириты, масоны, служители Бахуса, Эроса — имя им легион). Материалисты всех оттенков, идолопоклонники «человека», «народа», «прогресса», изобретатели «собственного бога».

Попытки найти Истину за церковной оградой продолжались на Руси по меньшей мере два века, собиралось по крохам христианское учение, растерянное во время долгих блужданий вокруг храма, вне храма.

«Действительность в её революционном развитии», — это определение соцреализма в какой-то степени можно отнести и к христианской этике, направленной на построение грядущего Царства. Осколки, казалось, были собраны и склеены, но… Советская культура всё время упиралась в «необходимость Бога». Высшего Смысла жизни с выходом в вечность и личное бессмертие. Победив Вампирию внешне, надо было преодолеть её внутренне — словом творить новый мир, подготовить РЕВОЛЮЦИЮ ДУХА, СОЗНАНИЯ.

А без выхода в бессмертие получалось, что каждое последующее поколение строителей Светлого Будущего является ВАМПИРОМ для предыдущего. Духовно-нравственный тупик, тараканьи бега. Стоило убегать от Вампирии личностной и классовой, чтобы идеологически упереться в Вампирию поколений! Советскому искусству остро не хватало воздуха, Неба Бескрайнего… Идеологические шоры мешали разглядеть глубинный смысл бытия. Прорваться удавалось в музыке, в балете, в отдельных строчках, кадрах, образах, красках… Поразительно, но советская цензура одновременно боролась и с Небом и с Тьмой, во всяком случае, с лозунгом князя Тьмы: «Запрещается запрещать».

После отставки «воинствующего богоборца» Хрущева наметилось религиозное возрождение. Предстояло привить засыхающие ветки коммунистической идеологии к стволу Православной церкви, окрестить «незаконнорожденного» ребёнка.

Пустоту богооставленности в наполненной храмами и иконами России царской, прорыв к Небу среди разрушенных храмов России Советской предстояло заменить Россией Духовной, подготавливающей РЕВОЛЮЦИЮ СОЗНАНИЯ.

Осколки найденной вне храмов «истины» были неким подобием аскетической христианской этики, Антивампирией первых христианских общин. Только менее благодатной и более агрессивной. Она-то и стала фундаментом соцреализма.

Гениальная пушкинская сказка о рыбаке и золотой рыбке повествует о том, как Тайну, Чудо, избранничество попытались приспособить к Вампирии. Кончилось это, как известно, «у разбитого корыта».

«Ничего не сказала рыбка. Лишь хвостом по воде плеснула и ушла в глубокое море…» Она вернётся, когда мы будем просить у неё не богатства, не власти, не знатности, а «единого на потребу» — Благодати и Царствия. Горнего, нездешнего.

Жадная старуха — Вампирия, нагло просящая у рыбки «запретных плодов, и побольше», и старик-аскет, пассивный, равнодушный к могуществу рыбки и её дарам, к ЧУДУ, ничего не просящий, — оба оказываются банкротами. Равно осуждена просящая у Истины «не того» и ничего не просящий, теплохладный к Истине, потерявший благодать. Не напоминает ли теплохладность старика социальную проповедь церкви, идущей порой на поводу у общества безудержного потребления?

Поразительно, как эта супружеская пара из старой сказки символизирует постсоветское общество — обезумевшие от бесконтрольного «Хочу!» «новые русские» и послушный их дури, безропотный и теплохладный народ, которому всё «до фонаря».

Когда саму Тайну пытаются приспособить «служить на посылках» у царства Мамоны. Тайна какое-то время снисходит к немощам природы человеческой, а затем молча уходит «в глубокое море» и не даёт ответа. А на море — чёрная буря. И снова Русь — у разбитого корыта…

Церковь должна признать, что состояние мира, России — и перед революцией, и сейчас — не что иное как коллективное служение Мамоне, из которого желающие спастись «должны выйти».

«Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых…» /Пс.1:1/ Церковь, не обличающая Вампирию с позиций христианской этики и не предупреждающая о последствиях «служения Мамоне», толкает общество к атеизму и кровавым революциям.

Эдвард Радзинский:

«Пожалуй, единственная трудность в записи моих передач у меня возникла со Сталиным. Обычно я записываю программы в своей квартире, в своём кресле. Я очень чувствую пространство. А передачу со Сталиным решили записывать на его бывшей даче. Это было чудовищно. Я там чуть не умер. Первую серию просто не мог говорить, на мне словно тяжёлые гири повисли. Я вообще лекарств не пью, а тут попросил таблетку валидола. Там и другие вещи происходили странные — камера выходила из строя, какой-то звук появлялся, компьютер отказывал и прочее».

— «Ха-ха-ха!.. — прошипел АГ, — как писал Иосиф на полях библиотечных книг.

* * *

Аквариум разбит, рыбки оказались в «море житейском». Но вода в нём ядовита, вокруг снуют акулы, которые пожирают более слабых рыбёшек и друг друга. Можно, конечно, укрыться под корягой и наблюдать, как несчастье постигает тех, кто не может сопротивляться, кто беззащитней и интеллигентней, в лучшем смысле этого слова… Можно наблюдать, как глупые жертвы надеются, что их тоже накормят, не понимая, что они сами предназначены отныне на съедение, что они всего лишь пища, биомасса. Или рабы. Или отходы, которые надо ненадёжней закопать, сунув в целлофановый пакет.

Что их больше не будут ни лечить, ни учить, ни защищать. Что алчность, ненависть, злоба, зависть, бесстыдство, распутство, кровь и смерть будут отныне править бал на их Родине. И когда говорят о наведении порядка, укреплении власти и усилении страны, отныне это будут лишь речи об укреплении ненавистного нового порядка — всесилия упырей.

* * *

Корабль захватили безумные кровожадные пираты. Если ты не хищник, то жертва — тебя заставят жить по их законам. Ремонтировать такой корабль — умножать зло на земле. Идти против Бога и губить душу. Бездействовать, запершись в каюте? — нет, не позволяет совесть. Разве не предаётся Бог молчанием? Утешать и убаюкивать тех, кого жрут, убивают, лишают нормальной пищи, лечения, жилища, работы? У кого забирают дочерей в бордели, а сыновей — на пушечное мясо для своих разборок? Утешать, что вот, на том свете будешь радоваться, как злодеи горят в аду? Терпи и смотри, как умножается зло на земле… Раньше Иоанна умозрительно вроде бы соглашалась с «непротивлением», но теперь всё в ней протестовало. Нет, не может быть на то Воля Господа! И если пиратов в их безумии и злобе ждут страшные муки, то она не хочет смотреть в этой жизни на муки жертв, а в той — на муки вампиров. И уж конечно, и тут и там страдать или искушать самой, быть или жертвой, или хищником, — третьего не дано. Или, как большинство, тем и другим одновременно.

Нет, в их прошлом, пусть во многом нелепом, смешном, пусть затхлом водоёме, пусть тесном, её совесть так не бунтовала. Она жила, а не «переживала», как теперь, когда порой хотелось, чтоб этот чумной корабль взорвался, налетел на айсберг, только бы не испытывать ежедневно этот мучительный стыд от молчаливого соучастия в чудовищно наглом и лицемерном пиршестве зла.

Бороться, агитировать, как свекровьины «краснокоричневые»? Но что им удалось изменить в зараженном алчностью трюме, где многие повстанцы просто втайне надеются зубами прогрызться на верхнюю палубу и тоже стать пиратами?

Из последних сил она цеплялась за свой малый бизнес, этот наркотик. Цветы, букеты. Свадьбы, похороны, дни рождения, праздники, скомканные в кармане купюры — она, как и прочие торговцы, всё более обслуживала «пиратов», простой народ вообще перестал что-либо покупать, униженно торговался, тащил с прилавков, что плохо лежит. Она села играть в эту общую рулетку, где в выигрыше всегда Вельзевул, и боялась встать из-за стола, оставшись один на один с извечно русским вопросом: «Что делать?»

— Как нам жить дальше. Господи? Подскажи, научи…

Она стала трудоголиком, как Денис или Филипп, обменивала свою жизнь на сомнительного вида, как воландовские червонцы, купюры, новорусские деньги и боялась остановиться. Даже тратить их казалось грехом — чудились следы слез и крови.

«Господи, спаси нас!»

Ни минуты свободной. Сегодня она на машине, надо успеть кучу дел. Договорилась на фирме насчёт хризантем. Потом записалась в поликлинике к стоматологу, купила минеральной добавки для Анчара, себе — три десятка яиц. Решила по пути заехать домой на квартиру — давно не была. Просто узнать, как дела. Купила ещё пять десятков яиц. для «краснокоричневых». Пусть едят, когда нет пельменей.

Скорей, скорей, на даче Анчар заждался, надо его прогулять до темноты. Отвратная сумка, ничего в ней никогда не найдёшь… Наконец, нащупала ключ, отперла.

— Иоанна Аркадьевна, как хорошо, я уж хотела вас разыскивать.

Эмма Борисовна, подруга и соратница свекрови, скорбно покачиваясь, отступала в глубь коридора.

— Что ещё стряслось? Да говорите же, наконец…

— Только не волнуйтесь, сын ваш позвонил, что отец… ну ваш муж… В общем, заболел, обширный инфаркт у него. Он там в какой-то клинике, в реанимации. Чтоб вы срочно позвонили Лизе.

Слова Эммы Борисовны достигают её, будто сквозь толщу воды. Слова-рыбы шевелят плавниками и беззвучно разевают рты. Скорее вынырнуть, вдохнуть…

Эмма Борисовна отпаивает её чем-то мятным. Её испуганное лицо с хлопьями розовой пудры на переносице подплывает совсем близко.

— Ну что ты, подруга, разве так можно? Нам надо держаться, на нас, бабах, сейчас вся страна… Я вон двух мужей схоронила, у дочки диабет, внук в Чечне с концами, зять не просыхает, а раскисать — нет, не имеем права. Нам ещё Зимний брать, подруга! Держаться надо. Может, ещё и оклемается твой…

Немного сама «оклемавшись», она позвонила в Грецию. К счастью, дома оказался Филипп. Да, обширный инфаркт, сейчас отец в реанимации, — там, в римской клинике. Перевозить никуда нельзя, состояние более-менее стабилизировалось, врачи надеются. У него уже давно «мотор» пошаливал. Стресс, сосудистый криз на фоне общего переутомления, давление подскочило, но на врачей времени не было. У продюсеров этих, сама знаешь, система потогонная, сроки жесткие. День простоя — колоссальные убытки… Это тебе не советский санаторий на Мосфильме.

Филипп сообщил, что проект отец, в общем-то, вытянул, по всем пунктам вроде бы чисто. Но уже на последнем дыхании. И прямо с вечеринки по поводу финиша — в реанимацию. Хорошо, Филипп оказался по соседству в Афинах, а не где-нибудь в Штатах. Сейчас отцу получше, но возможно, понадобится операция. А главное — и операция, и каждый день пребывания в клинике стоит здесь сумасшедшие бабки, от которых кого хочешь Кондратий хватит. Отец и так почти разорён, ещё так неделька пройдёт, — он, Филипп, тоже разорится /ты же сама знаешь, у меня свободных бабок нет, всё в обороте/. Короче, как только разрешат врачи, отца надо будет перевозить в Москву и долечивать дома, где ещё эскулапы не совсем оборзели…

В оптимизме сына насчёт эскулапов Иоанна усомнилась, но промолчала.

— А он выдержит дорогу?

— Врачи дадут ответ через пару дней. Но выхода нет. Болеть здесь без страховки — лучше сразу застрелиться.

Иоанна пообещала всё выяснить и перезвонить. Кое с кем связалась сразу же. Первые сведения подтвердили худшее — в Москве нынче и пребывание в клинике и, тем более, операция, ненамного дешевле.

— Сволочи, — сказала Эмма Борисовна. — Все завоевания отняли. Своих шлюх в крови народной купают. Ну, ничего, подруга, пробьёмся!

— Ей сказали? — спросила Иоанна про свекровь.

— Сказали. Обрадовалась, что теперь Лиза вернётся. Она их, по-моему, путает, сына и внука, с головой уже того. Но аппетит — будь здоров. Кстати, ты бы поела, подруга, что уж теперь…

Господи, где взять силы? Она пыталась представить себе беспомощного больного Дениса — и не могла. Это было так же нелепо и страшно, как часы без стрелок. Денис, вечный, казалось, двигатель, трудоголик, у которого ни секунды зря не пропадало… Никакого послабления ни себе, ни другим, вечный бег с препятствиями. Да, у неё заболел муж, с которым она прожила, между прочим, более тридцати лет, и теперь придётся определять его в больницу, искать деньги — занимать, возможно, продавать антиквариат. Ухаживать за Денисом, вероятно, не один год, до конца жизни. А вокруг теперь, да, много волков, и слабому каюк, и даже их сын думает в первую очередь не об отце, а о бизнесе. Их внуки будут ещё хуже, ибо установка теперь такая, и надо найти силы продолжать жить. Потому что надо.

Было уже совсем темно. Жигулёнок подползал к Лужино по расхлябанной осенней дороге, переваливаясь через колдобины, как больной зверь к желанному логову. Отсидеться, зализать раны. С истошно счастливым лаем выскочил из будки Анчар, она отстегнула его, и он тут же удрал за кошкой, Но ей было не до кошки и не до Анчара. Машинально зарулила в гараж, закрыла ворота, прелые листья скользили под ногами, остро пахло посаженными вдоль дорожки ещё цветущими флоксами, а в доме… Только у лужинского дома был такой неповторимый тёплый запах…

Но сейчас ничто не радовало. Она с отвращением содрала с себя куртку, сапоги, свитер, джинсы и бельё, обтёрлась в ванной мокрым полотенцем — разогревать воду было тоже тошно, нырнула в старые шлёпанцы и халат, разбила на сковородку два яйца. В дверь царапался обескураженный небывалой свободой Анчар. Иоанна нашла его миску, плеснула похлёбки из холодильника. Тем временем запахло паленой яичницей. Бросила её туда же, в анчарову миску, разбила ещё два яйца на сковородку. Включила «ящик». Дикторша как всегда, ликующе и взахлёб, передавала вампирские новости — всё ужасно, распадается, закрывается, гибнет, сохнет, глохнет, чахнет, НАТО подступает к Садовому кольцу, население протестует не против того, что из него делают котлеты, а что не платят и плохо кормят перед бойней.

И Дениса вурдалаки, конечно же, залечат до смерти. Платная медицина — нонсенс, сдельщина тут неуместна. Чем больше болезней и койко-дней, тем выгодней эскулапу. Держать пациента в полудохлом состоянии как можно дольше, чтобы бесконечно капало в карман — это для мнительных «крутых», а беднота и вовсе отметается с порога, как недойная скотина в рентабельном хозяйстве.

По другой программе совокуплялись «голубые», по третьей — вертлявая рекламная дамочка, проезжая мимо элитного клуба «Ап-энд-даун», возжелала рыбы — форели. Заказала деликатес по мобильнику и через несколько секунд уже осчастливила своим появлением «партнёра», как теперь принято было выражаться, кокетливым: «Где рыба?» Иоанна мрачно подумала, что это бы здорово монтировалось с кадром из «Кавказской пленницы», где Юрий Никулин лупит по столу костяшкой домино — «Рыба!» И какой-нибудь впечатляющий взрыв из крутого боевика, сметающий всё и вся вместе с дамочкой. И никаких тебе апэндаунов. Гибель Помпеи.

Всё было настолько неправдоподобно, нелепо и ужасно, что казалось — надо просто проснуться. Постараться проснуться, посмеяться над диким кошмарным сном на родной совкой печи, под руководством партии-правительства. Пусть бездарных и перерождающихся, пусть «империи зла», с дутой дружбой народов, пусть без прав, с характеристиками с места работы, с очередям за колбасой по два двадцать и апельсинами по рубль сорок, где Филипп и Лиза с ребятами были бы рядом, а Денис лепил бы спокойно сериалы на родном «Мосфильме»…

«Пусть будут стукачи, дружинники, субботники и овощные базы, только верни меня домой, Господи, — снова тосковала Иоанна, — в страну, где я родилась и худо-бедно прожила более полувека, и за всё Тебя благодарила. И сейчас не было бы никаких проблем ни с Денисовым лечением, ни с любой операцией, и были бы живы солдатики — в Карабахе, Чечне, Таджикистане. И эти вурдалаки кромешные, пища адова, сидели бы спокойненько по КБ, тюрьмам и учреждениям, пили бы в столовых компот из сухофруктов, пусть даже водку, но не человечью кровушку»!

Она в сердцах вырубила в «ящике» звук, проглотила пресную резиновую яичницу — даже подняться за солонкой было лень. Плеснула в стакан самодельного сока — такие соки, смородиновые, вишнёвые, клубничные она наловчилась готовить на зиму.

Поколебавшись, добавила в стакан коньяку и, забравшись с ногами в дяди женино кресло, постаралась расслабиться. Коньяк не помог — хотелось задрать к потолку голову и выть. Наверное, она-таки завыла — лежащий у двери Анчар поднял морду и уши, глянул недоуменно. Стойкое отвращение к жизни — ни желания, ни сил что-либо предпринять. Она жалела Дениса умозрительно, так же умом понимала, что, кроме неё, у него никого нет, и надо что-то делать. Но так, наверное, чувствует себя заглохший автомобиль на дороге, когда кончается горючее. Можно ахать, подхлёстывать себя, стыдить, ужасаться; дёргаться — всё, бак пуст. Приехали.

А дом продолжал жить. Включался и отключался АГВ, холодильник, тикали часы, горели лампочки, похрапывал Анчар; береста в камине, казалось, так и ждала огня, чтобы вспыхнуть, затрещать жарко и весело.

«Смотреть камин» она могла часами, как некоторые граждане-зомби сериалы. С книгой, рукописью на коленях или просто так. Но теперь и от камина было тошно. Рулетка остановилась.

Ещё вчера было воскресенье, она вернулась с обедни, потом гуляла с Анчаром по дубраве. Шуршали под ногами рыжие листья, была чудесная погода — синее небо, рыжие дубы и перистые облака, предвестники дождя. Она думала, что надо бы успеть заготовить сухих листьев для утепления грядок и колодца, набрала полные карманы поздних опят-октябрят и представляла как Ганя, стоя на лесах за сотни километров от Лужина, расписывает стены своего храма, или тоже гуляет сейчас по таежным своим сопкам. И молилась, чтобы он тоже вспомнил о ней. И начисто забывала про грусть-тоску, увидав на рыжей листве бирюзовые сполохи синей птицы, которая в блаженно-чистой тоске выводила где-то на грани бытия нездешнюю свою мелодию. Песня синей птицы — верный признак, что её молитва о Гане услышана.

Всё. Пусть рулетка стоит, Иоанна выходит из игры. Никаких игр. Ненавистное «завтра» вставало на горизонте, как чудище на одной из ранних Ганиных картин.

Пусть всегда будет сегодня. Вот так, в кресле с ногами и потихоньку выть. Пусть завтра никогда не наступит.

Она вспомнила про экзотическое снотворное в спальне, давным-давно привезённое из-за бугра их общей приятельницей для страдающей бессоницей свекрови. Ядовито-розовые шарики. Свекровь их принимать опасалась, она вообще избегала лекарств и боялась, что кто-либо из детей их наглотается, поэтому отдала шарики Иоанне, чтобы зарыла на даче. Но они были такие красивые, эти шарики, такая милая упаковка в форме сердечка… Бережливая Иоанна терпеть не могла что-то выкидывать. И вот теперь… задёрнуть шторы, отпустить на свободу Анчара и проглотить всё разом, запив соком с коньяком. И спать, спать…

И никаких «завтра».

Иоанна поднялась в спальню, покатала шарики на ладони и швырнула с балкона в осеннюю ночь, как когда-то ключ. Представила, как они алеют на жухлой траве заледеневшими бусинками крови…

Внизу в кухне почти выкипел чайник.

Попробовала молиться — как в пустоту. Всё правильно, Господь ушёл. Он гневается из-за этих таблеток. Он никогда не даёт испытания сверх меры, крест надо принимать с благодарным смирением и нести. И нельзя молиться, чтоб никогда не наступило завтра, это трусость и грех.

Дай силы войти в него. Господи…

Всё ещё беззвучный ящик показывал владения Егорки Златова. Самого Егорку, златогорских девчонок-изанок. Фиалочек, чернильниц — кто как называл. Их теперь часто показывали — блаженные, пережиток советского прошлого. А то и с восторгом, как «надежду России». Чаще просто с любопытством, как всякое «из ряда вон». Девчонки на ферме, на стройке, в теплице, торгуют с лотка… Что-то убирают, высаживают, играют с детьми…

* * *

Именно девчонки, от двенадцати до двадцати пяти были наиболее ревностными егоркиными фанатками, опровергая мрачные прогнозы насчёт всеобщей шлюхизации и связанного с ней вырождения генофонда. Девчонки были дивные — откуда они только такие брались? — стройные и вместе с тем крепенькие, жизнестойкие, с такими хорошими лицами — невозможный гибрид святой Агнессы и «девушки с веслом». Фиолетовый цвет — сплав синего, алого и белого. Небо, кровь и чистота. Восхождение, самопожертвование, преображение.

Жилет с юбкой или брюками из фиолетовой джинсы всех оттенков, длины и покроя, кроме шокирующих, любого цвета блузка, любая обувь. Туфли-лодочки, сандалии со шнуровкой, кроссовки…

Изанки-фиалочки, чернильницы и мальчики-«сизари» шли в народ по городам и весям, исповедуя Замысел Неба, Революцию Сознания и Божественную Свободу.

Их вряд ли понимали, называли «блаженными», посмеивались, дивились их юной горячности, но те сразу же хватали быка за рога, находили десяток-другой слушателей, сочувствующих, — кому обрыдла жизнь над кастрюлями и корытом, у кого душа рвалась «в даль светлую», кого «заела среда», кто «чувствовал в душе своей силы необъятные»… Мы решим все ваши проблемы, мы освободим вас от чар, как принц — заколдованное спящее царство. Мы прорубим заросшую терновником и бурьяном тропку и будем вас тормошить, трясти за плечи… Будем раскапывать в каждом клад — Образ Божий, Замысел, дары Неба, помогая их обнаружить, развить и направить в нужном направлении. Мы очистим вашу жизнь от суеты, хандры, дури. Поможем найти единственное, только ваше место в жизни…

Умеющие и любящие стряпать, возиться с детьми, знающие иностранные языки или с музыкальным образованием, обладатели пианино или авто, врачи на пенсии или безработные, плотники, столяры, маляры, сантехники — всем найдётся дело! «Все работы хороши — выбирай на вкус…» «Мы одно… Единый организм! Богочеловечество! — митинговали пришельцы, — в каждом дремлет Пушкин, Мичурин, Рембрандт, Бах, Блез Паскаль и Галина Уланова… Паша Ангелина и Илья Муромец, Стаханов и Шекспир. Что вы зря тратите время и силы, чтобы удержаться на плаву, чтобы вас накормили гамбургерами перед тем, как вами позавтракать? Мы вас научим вообще обходиться без них, без хищников — будто их и нет. И тогда они отомрут сами собой, за ненадобностью. Тьфу на них! Армию, милицию мы прокормим, — хвастались фиалочки, — А эти — отомрут… Мы организуем свои столовые, ясли, детсады, школы, продлёнки… У кого есть транспорт — будем развозить обеды и малышей, у кого есть руки — ремонтировать жилища и обувь. Каждый будет делать, что умеет и любит, а тяжёлое и неприятное — по очереди. Мы подставим друг другу плечи и вылезем из этой ямы.

С вами больше не будут расплачиваться утюгами и тарелками. Ваш муж не будет часами стоять за промозглым прилавком вместо кафедры, продавать кастрюли или бюстгальтеры — мы купим их у вас, а взамен привезем всё, что вам необходимо… И вам теперь будет хватать пенсии за счёт тех же освобождённых и доведённых «до ума» внутренних резервов. Будет достаточно времени и сходить в храм, и почитать «разумное, доброе, вечное» — мы вам любую книжку доставим по заказу. Сможете послушать хорошую музыку, заняться делом по душе, по нашей компьютерной сети «Изан-нет» заказать любой материал на интересующую вас тему…

Мы поможем восстановить в вашем посёлке храм или построить новый. Пусть часовню, но она будет действующей.

У многих мужья и сыновья — пьянь. От тоски, бездуховности, безнадёги, беспредела, распущенности. Драки, ругань, смертоубийство, все друг другу обрыдли, страдают дети, а бежать некуда… Мы и это решим, отселив временно детей, или детей с женщинами. А мужьям окажем квалифицированную медицинскую и психологическую помощь. Поможем найти дело по душе, а не получится… Ну что ж, если ему так нравится — поколымил, выпил — и спать… У нас и такие живут, только отдельно по обоюдному согласию. Мы их будем потихоньку лечить, поможем найти веру в себя, работу, смысл. Мы их отрезвляем, приводим в порядок, даже даём возможность иногда похулиганить, разрядиться в специальной комнате на манекенах и приборах. Это всё равно лучше, чем на жене и детях!

Если вы душой с нами и не находите в своей среде единомышленников — мы вам поможем уехать по адресам, где вы будете жить среди своих. Обустроим, дадим работу и позаботимся, чтобы ваше родное жильё, куда вы вольны вернуться в любую минуту, не пустовало и приносило доход.

Мы поправим ваше здоровье — у нас компьютеры, лечебницы, всевозможные свои специалисты. У нас повсюду — свои.

Избавим от рабства греху, разобщённости, бессмыслицы существования. Унизительного верховенства материи над духом.

Чтобы вы смогли услыхать в наступившей тишине Зов Неба.

Понять, к чему вас призывает этот Зов, узнать Его Святую Волю.

Пока не поздно, реализовать и умножить данные Небом дары, чтобы не оказаться банкротом перед лицом вечности. Сейчас позже, чем кажется.

Чтоб вы освободили себя и других от заразы вампиризма, замкнутой на себя самости и безудержного «хочу!» Чтоб вы осознали, для чего родились, и вступили в ИЗАНИЮ — армию освободителей, исповедников Закона Неба.

Наши возможности неисчерпаемы, ибо мы едины и с нами Бог. Мы — ручьи, реки, текущие в океан, которому нет конца…

Товарищи-граждане! Хватит вымирать, плакать, подставлять свою шею и спину упырям! Хватит отдавать им на съедение ваших сыновей и дочерей, участвовать в их преступлениях и самим становиться хищниками, которые «в Царство не войдут» Пора понять — мы для них — всего лишь пища, курятина на ферме. Говорят, есть лишь два способа их уничтожить — Свет и осиновый кол. Но Света пока нет в нас, а кол мы проходили в семнадцатом. Продержались семьдесят лет, пока в номенклатурном инкубаторе снова не вылупились змеёныши. Опутали руки-ноги… Отдерём их от нашей шеи — Вспомним, что мы Святая Русь, советские люди. Наконец, народ Божий!

«Идите, идите, выходите оттуда; не касайтесь нечистого; выходите из среды его, очистите себя, носящие сосуды Господни! «/Ис. 52:11/ «И потому выйдите из среды их и отделитесь, говорит Господь, и не прикасайтесь к нечистому, и Я прииму вас; И буду вам Отцом, и вы будете Моими сынами и дщерями, говорит Господь Вседержитель». /2 кор. 6:17–18/ Пусть жрут друг друга. Приятного аппетита!

Объединившись, мы больше не позволим им разбойничать, да и сами не хотим тучнеть за счёт других. Помня, что всё отнятое тобой у других на земле, отнято у тебя самого в вечности. Что сейчас самое главное — возрождение нашей разодранной, разорённой и залитой кровью святой земли. Мы должны стать богатыми и сильными, чтобы защититься от их нашествия…

Среди вдохновлённых сизарями и фиалочками граждан составлялись списки, проводились подробные анкеты: ваши проблемы и возможности, пожелания и мечты. Много было надомной работы. Например, к умеющей и любящей готовить какой-нибудь бабе Мане, имеющей магистральный газ, завозились необходимые продукты, она в огромных кастрюлях-скороварках готовила еду, которую забирал специальный автобус-столовая. Можно было пообедать или в самом автобусе, или заказать обед на дом. Желающие сдать какие-либо продукты /мясо, картошку, соленья, птицу, яйца и т. д./ могли это сделать по среднерыночным ценам — к ним тоже приезжали и забирали. Договаривались на ближайших рынках, покупая для обедов продукты оптом и регулярно, то есть, естественно, подешевле. Или в обмен на ответные услуги Изании. Также забирали по домам вещи в стирку, химчистку, починку, оборудовали по желанию хозяев какой-либо сарай под прачечную, завозили стиральные машины или отвозили бельё централизованно в уже существующий пункт. С ремонтом обуви, мелким ремонтом одежды и прочими бытовыми услугами было ещё легче — внутренние резервы обычно находились всегда. К умельцу-любителю пенсионеру, желающему вписаться в систему Изании, на недельку-другую поселялся изанин-профессионал, сапожник, к примеру, завозили необходимое оборудование и объявляли приём. Обучив ученика, учитель уезжал в другой пункт, и дело шло. Так же с парикмахерскими услугами, ручной и машинной вязкой из овечьей, козьей и собачьей домашней шерсти, шитьём постельного белья из отрезов, которыми где-то выдавали зарплату. Велись занятия с детьми всех возрастов — музыка, иностранные языки, всякого рода народные промыслы, бытовые поделки, имеющие хороший спрос на рынке (конъюнктура тщательно изучалась, изане никогда не работали впустую). Можно было также получить услуги за наличные.

Желающим уехать из своего города, посёлка, деревни с определённой целью (на учёбу, работу, к родственникам) помогали продать дом своим же изанам или сдать под ту же столовую, а в указанном пункте подбирали подходящее жильё, помогали с обустройством. Короче, действительно, решали все проблемы.

Если видели, что кто-то лукавит, отлынивает, служит Бахусу — сначала предупреждали, потом исключали. Охотно помогали желающим излечиться, врачам — организовать дома кабинет приёма больных.

Следующая ступенька — для готовых вступить в Изан-банк, вложить свои пенсии, зарплаты, пособия в общую денежную кассу возрождения страны.

— Чем богаче мы будем, тем больше заброшенных и запущенных хозяйств, предприятий, научно-исследовательских учреждений сможем взять под свой контроль, — проповедовал Егорка. — Там, где люди довольствуются разумно-достаточным, где есть система «единый организм», где рационально используется любая мелочь, нет простоя, — освобождается колоссальная творческая энергия, питаемая сознанием правильности и справедливости новой жизни, свободой от ига бестолковщины и материального гнёта. Энергия, способная двигать горы. «Яко с нами Бог»…

И наконец — членство в ИЗАНИИ. Передовой отряд, энтузиасты, вступившие в армию новых борцов «за освобождение человечества» и смело идущие по городам и весям. Их, случалось, гнали, даже пытались побить — в систему подготовки сизарей и фиалочек входили приёмы самообороны. Власть, центральная и местная, поначалу снисходительно терпящая «блаженных», начала огрызаться и кусаться, понимать нависшую над вампирией опасность.

И понеслось — звонки с угрозами, наезды, особенно, на Егорку. Оборотни не сразу, но осознали опасность — вся их власть держалась на недугах общества, безумие которого они поощряли, оправдывали и защищали. С помощью асов «второй древнейшей». Жалкое впечатление производили тусовки отвязанной совковой интеллигенции — танец престарелой Иродиады перед Иродом, чтобы получить на блюде головы бывших «удерживающих».

Там, где человек преодолевает животное начало и родовой инстинкт, для него очень остро встаёт вопрос: «Зачем я?».

«Работа жаркая, дела хорошие», как поленья для духовного очищающего костра возжигали в душе нездешний огонь…

Но первоочередная задача — самообеспечение хлебом насущным, Создание вблизи городов и населённых пунктов специальных овощных, животноводческих и птицеводческих хозяйств, ферм и теплиц. Передовые технологии выращивания картофеля, капусты, грибов, зелени; как правило, безотходная переработка молока и мяса /колбасные, консервные цеха, сыроварни, маслобойни и т. д./ Здесь — основные рабочие места для переселенцев: аренда пустующих земель с первоначальным поселением в частных домах, вагончиках, даже палатках. Сразу же начиналось строительство домов /тоже занятость/. Оставленные дома на местах также централизованно продавались на сторону местными изанами, или заселялись «нашими». Изания снабжала свои хозяйства техникой, удобрениями, топливом для теплиц, одновременно используя внутренние резервы частников. Помогая им в обработке земли, строительстве теплиц, инвентарём, передовыми технологиями и т. д. Или арендуя участки по договору под овощеводство, ягодники, животноводческие фермы, птичники, крольчатники. Приезжала группа подшефных изан с семьями или без, селилась в посёлке в частных домах под гарантии порядка и безопасности, производили необходимый ремонт жилья, строили подсобные помещения, обрабатывали участки под посадки, реализовывали урожай /при участии хозяев или самостоятельно/. Главным преимуществом Изании была слаженность, взаимодействие всех ступеней — производства, обработки, реализации, к минимуму сводящее потери. Также, по возможности, исключалось вмешательство в процесс посторонних сил, случайностей, чужой бесхозяйственности, воровства и т. д. В Изании была своя охрана: из верующей «братвы», ветеранов Афгана и Чечни.

Были, конечно, непредвиденные просчеты и препоны: стихийные бедствия, разборки, наезды, частные и государственные, но проколы были скорее исключениями, чем правилом. Изане всё старались делать в рамках закона и, что сразу выбивало козыри из рук их врагов, во славу и на пользу Отечества. Изания просто обтекала Вампирию, ускользала от неё, не заглатывая, как та привыкла, болтающиеся повсюду крючки «золотых удочек». Она жила своей автономной жизнью, хоть в той же реке, что и прочая рыба. Изане просто не заглатывали приманку! Плыли к своим кормушкам, убежищам и нерестам. И оказалось, что это бесконечно важно. Общая высокая цель, сознание своей нужности, мир в душе, отказ от лишнего, от лукавого, слаженность по принципу единого организма, отвращение ко греху как к заразной болезни. И не надо никаких насильственных революций, терактов, кровавых войн. «Выйди от неё, народ Мой». Не надо никаких искусственных поселений, объединений, необитаемых островов — просто не заглатывать их приманки. Изан нельзя было просто скинуть с земли, ибо они уже пронизывали её всю, питали, живили…

Они удалялись всё дальше от Вампирии, как мужики от щедринских генералов…

Изания, егоркина мечта — становилась той самой обетованной землёй, куда зови — не зови расставляй — не расставляй удочки, уплывали дети Неба.

Цвет небесный, синий цвет, Полюбил я с малых лет. С детства он мне означал Синеву иных начал. Это цвет моей мечты, Это облик высоты, Это лёгкий переход В Неизвестность от забот И от плачущих родных На похоронах моих…

— пели юные Исповедники Неба на своих тусовках.

«…все неудачи терпя, Жизнь отдавая друзьям и дорогам…» Если со мною случится беда, Грустную землю не меряй шагами. Знай, что в сердце моем ты со мною всегда Там, за облаками…

* * *

«Боже, конечно же, Егорка! — осенило её, — Вот кто поможет с Денисом».

Она вспомнила, что в последнем телефонном разговоре месяца три назад Варя взахлёб рассказывала про Златогорьевский лечебный комплекс, называла какие-то известные фамилии «новых русских», согласных им помогать в самой разной форме, — от бизнесменов до светил медицины. Закупка оборудования, консультации, медикаментозное и физиотерапевтическое лечение, даже несложные операции собственными силами. А в тяжёлых случаях консультанты оперировали больных в клиниках, где работали, присылая взамен в Златогорье своих более легких пациентов для долечивания. Ещё Варя вместе с другими златогорскими врачами и медсестрами бесплатно дежурили за это в московских больницах. Младший сын Олег, зубной техник — и его подключили, и дочь Светку — та давно уже дежурит с ней, Варей, в паре.

— Понимаешь, если б не эти московские дежурства, мы бы здесь, в квартире, вообще не появлялись, — говорила Варя, — Я столько успеваю сделать! Отдежурили — помогаем на стройке, церковь неподалёку в деревне реставрируем, уже было освящение, батюшку прислали… Ольга в хоре поёт, ей так нравится — знаешь, у неё голосок прорезался… После стройки идём в бассейн — не смейся, настоящий бассейн, двадцать пять метров, и сауна, всё как полагается. А главное, под боком и никакой тебе кухни, посуды, стирки, магазинов — всей этой бытовухи… Боже, как вспомню, сколько жизни на нее ухлопала… Я здесь свободна, как птица. В столовой вкусно, чистенько… просто, но разнообразно, заказывай, что хочешь, девочки готовить любят. Опять же златогорцы солений-варений натащили. Кто чем богат — огурцы, помидоры, капусту квашеную… А насчёт белья — здесь прачечная-автомат… Читать появилось время, мы новейшие медицинские журналы получаем, и по Интернету… Столько потрясающих исследований — я им по-хорошему завидую, детям, у них всё впереди. Господи, как же мы все неправильно жили!..

Прорываясь по телефону в вечно занятую Москву и, наконец, осторожно набирая варин номер, Иоанна молилась — хоть бы застать! И чудо произошло. Варю её звонок перехватил уже на пороге.

— Завтра, я там буду, приезжай. Ну да, конечно, в Златогорье. Здесь, в Москве, у нас теперь что-то вроде штаба. Компьютерный центр. Но переночевать можно. Чайку попить.

— И у нас штаб, — усмехнулась Иоанна, — Листовки с пельменями.

— В общем, живём в «минуты роковые»… Как проехать поняла? Поговорим. Егорка? Нет, он у нас на месте не сидит, порхает по всей Эсэнговии. Зато Айрис всегда на месте.

— Кто это?

— Айрис, егоркина жена. Ты что, ничего не знаешь? Замшела там у себя… Айрис-Ириска, американочка. Они уже два месяца как повенчались. Теперь она — первый егоркин зам, то есть замша. Всем заправляет в его отсутствие.

— Американка? Настоящая?

— Приняла православие, отец Киприан обвенчал. Прелестная девочка. Очень строгих правил и вообще супергёрл. Не смейся, я серьёзно ею восхищаюсь. И вообще, у нас совершенно неверное представление… Можешь себе вообразить коктейль из Паши Ангелиной, Мари Кюри и Дины Дурбин? Плюс Маргарет Тэтчер вместо лимончика.

— С трудом.

— И ещё плюс молодость, перец, неплохой русский и веснушки на носу. Она программист, спец по компьютерам, как ни странно. Сплела златогорскую компьютерную сеть, теперь подключает всю Изанию. Изан-нет по аналогии с Интернетом, всех со всеми. Это потрясающе. И на тракторе ездит. Фермерская дочка, представляешь?

— Феминистка?

— Да нет, я про Тэтчер из-за железного характера и энергии. А вообще-то Айрис скорее деловая женщина, чем политик. Энтузиастка здорового образа жизни. Мяса почти не ест, спорт и всё такое. По ящику смотрит только новости, натуральных мехов не носит, по воскресеньям обязательно в церковь, нас всех будит. Только стоять на службе не привыкла — постоит и сядет. У них там сама знаешь… В общем, завтра познакомишься…

Господи, в который раз Ты спасаешь… Ещё пятнадцать минут назад жизнь представлялась тупиком беспросветным. Конечно, Варя и Егорка помогут. Денис, мы всё сделаем. В конце концов, вступлю в эту их ИЗАНИЮ…

Она не очень-то разобралась в егоркиной утопии — не коммуна, не кибуц — успехи вроде бы впечатляющие, всё так. Но можно ли что-то созидать, возможен ли оптимизм, когда мы все во власти сил адовых? Иоанна знала, что тёмной своей изнанкой тоже «крови жаждет», бури и разрушений. А может, и не очень тёмными были эти грёзы, потому что присутствовал в них жертвенный и чистый звук трубы, зовущей на битву смертную. Не зря свекровьины краснокоричневые радикалки прозревали в ней свою. «Слышишь, товарищ, война началася»…

Но слишком много скопилось в сердце ненависти, разбойничьего посвиста. Грех или заповеданная святыми отцами праведная ненависть к врагам Отечества? «Не убий», «блаженны миротворцы». И тут же «Не мир, но меч Я принёс на землю», — как это совместить? Неужели Егорке удалось? Конечно, она поедет, она всё сделает — сам Господь указал ей выход, когда она вышвырнула смертельно-кровавые горошины… Болезнь Дениса ей послана для смирения, слишком она утонула за последнее время в «злобе дня», в ненависти к оборотням и народу, позволяющему над собой измываться. Смесь жалости, презрения и ненависти… Господь посылает болезни и скорби для нашего смирения — вот, самому что ни на есть ближнему, мужу, потребовалась её помощь, участие, — и как она сразу же позорно спасовала! Как испугалась этого креста, готова была под любую скамейку забиться, даже «во тьму внешнюю», предназначенную для дезертиров. Ничего себе христианка! Ни на что она не годна — ей это было воочию продемонстрировано. Любви не имеешь — грош тебе цена.

Господи, до чего я дошла! — содрогнулась Иоанна, — Бежать с поля боя… Бедный Денис, твоя жена никуда не годится!.. Вместо того, чтобы спасать раненого, собралась пустить себе пулю в лоб со страху… Она безумна. И если бы не бесконечная милость Божия…

Наутро она поехала в Златогорье.

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

Раздавать имение своё нищим и следовать за Христом — одновременный диалектический процесс по толкованию ЕГОРА ЗЛАТОВА. ИМЕНИЕ — всё, что дал тебе Господь в этой жизни, включая время, таланты, богатство. НИЩИЕ — нуждающиеся в твоих дарах, в твоей милости. Кто постоянно ДАРОМ раздаёт ИМЕНИЕ — следует за Христом в жизнь вечную, всей своей жизнью исповедуя Евангелие. Путь и Истину.

Поскольку у нас по Замыслу «общее кровообращение», излишек так же вреден и плох, как недостаток (опухоль или усыхание). Изания — равномерное разумное распределение ресурсов согласно Замыслу. Не внешнее, а идущее изнутри. Принцип разумно-достаточного, добровольно взятый каждым на вооружение.

Что лучше — сразиться с врагом без знамени, или отсидеться в окопе, укрывшись со страху стягом?

«Не ешьте!» — повелел Господь насчёт запретных плодов. «Ешь! Будешь, как бог», — шептал дьявол. Капиталистическое государство выступает в роли рупора князя тьмы.

СВОБОДА — это не сомнительное право плясать под дьявольскую дудку на собственной могильной плите или драться за «место под солнцем», ибо это в конечном счёте лишь место на кладбище. Если мы не можем, подобно праведникам, слушаться Творца, то хотя бы заткнём уши от нашёптывания отца лжи и поднимем глаза к Небу! Не будем хотя бы слушать дьявола. Реклама призывает жрать как можно больше запретных плодов, разнообразных и сладких, а власть уверяет, что это Небо благословило нас ежедневно подставлять для них рты. «Избави нас от Лукавого!» — молим мы, и в этой мольбе — наш свободный выбор. Не «дай побольше!», а «Избави!». Дай хлеб насущный — единственно необходимое на сегодняшний день, чтобы иметь силы сделать ещё один шаг к Тебе. Творец говорит: у вас есть свобода непослушания Мне, но Я — единственный источник Жизни, поэтому на каждом запретном яблоке — надпись «Яд!» Яд для души и тела. Выбор сознательного самоуничтожения, смерти первой и второй. Вечный приговор: «На Зов не явился». «Смертию умрёте»…

Кстати, для Сталина, как и для православной Церкви, вседозволенность всегда означала «рабство». Он опустил «железный занавес» и, дав «хлеб насущный», избавил свой народ «от лукавого» — набора ядовитых продуктов и «дурного изобилия» современной цивилизации. Капитализм противоречит Замыслу, в основе которого бесценность каждой личности в глазах Творца, недопустимость обжорства одних за счет голода других. Иосиф думал прежде всего о выживании Целого, обеспечивая каждому примерно равные доли и возможности для жизнедеятельности.

— Господи, почему Ты так бесконечно далеко? — Не Я далек от Тебя, а ты далёк от Меня. Но ты бы никогда не искал Меня, если бы Я не нашел тебя. Встань на Мой Путь в поисках Истины и обретёшь Жизнь, ибо Я — Путь, Истина и Жизнь.

При крещении мы даём присягу исполнять Закон Неба.

«Если бы существовала всемирная столица, как средоточие нечестия и разврата, и если бы существовал повсюду один язык: тогда бы весь мир сделался тем, чем впоследствии сделалась Ханаанская земля, мерзостями своими истощившая долготерпение Господа». /Епископ Виссарион/

Так говорит Господь:

«Я Господь, Бог Твой, научающий тебя полезному, ведущий тебя по тому пути, по которому должно тебе идти.

О, если бы ты внимал заповедям Моим! тогда мир твой был бы как река, и правда твоя — как волны морские». /Ис. 48:17–18/

Мы — бунтари против смерти — личной смерти, смерти второй, о которой говорит Спаситель. Человек часто интуитивно чувствует, что полновесная, укоренённая, потребительская жизнь «здесь» убивает нашу Жизнь «там». И начинает тосковать, бунтовать, томиться и бить зеркала. Земные заботы, богатство и страсти — как гири, не дающие взлететь. Мы, братья-товарищи, не умеем пользоваться земными утехами. В конце концов, народ взбушуется и обратится на них, задушивших его дурной бесконечностью желаний и вырвется на свободу «бесконечности качественной»… А пока он безмолвствует и торгует в истеричном безумии. Это запой для непьющих.

Фашисты поклоняются нации, расе. Капиталисты — трехглавому дракону самости /похоть плоти, похоть очей и гордость житейская/. Социалисты — классам трудящихся. Коммунисты — светлому будущему. Мы же, изане, исповедуем Истину, Которая есть Путь и Жизнь.

Русь всё время в движении. «Дорогу осилит идущий». Мы непредсказуемы, мы заблуждаемся, идем не той дорогой, но ИДЁМ!

Отмена частной собственности на Руси явилась благом не столько для бедных, сколько для богатых, которые из-за неё не могли «войти в Царствие», подобно Евангельскому богачу.

«И дам им сердце единое, и дух новый вложу в них, и возьму из плоти их сердце каменное, и дам сердце платяное, Чтобы они ходили по заповедям Моим и соблюдали уставы Мои, и выполняли их; и будут Моим народом, а Я буду их Богом». /Иез. 11:19–20/

«Отдай плоть — прими дух». Пост — лекарство. Мы предлагаем каждому «нашему» жизнь-пост по силам, увеличивающийся по мере духовного возрастания. Восхождение по духовной лестнице. В колесницу современной цивилизации впряжен трехглавый дракон человеческих пороков, являющийся основным стимулом так называемого «прогресса». Это не может быть угодным Творцу:

«Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира (сего).

И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек». /1-е Иоан. 2:16–17/

К вопросу о тоталитаризме. Нужна ли милиция? Что было бы без её резиновых дубинок, решёток и оружия? Беспредел.

Принцип материальной заинтересованности мы заменяем заинтересованностью ДУХОВНОЙ, БАНКОМ НЕБЕСНЫМ. Переплавить личное время в ВЕЧНОСТЬ.

В судьбу человечества заложен некий высший смысл — восстановление руками человека первозданного единства мира — в Красоте, Истине и беспредельной жертвенной Любви. Человек предал этот Замысел. Для одних «наших» это Замысел Творца, для других — Высшего Разума, Абсолютной Идеи, Природы или просто неких загадочных космических сил — это не столь уж важно. Мы зовём всех, кто верит в высшее предназначение человека «по образу и подобию», в беспредельные возможности его духа. Кому обрыдла бесконечная пошлость и мертвенность нынешнего бытия в унизительной погоне за место под солнцем в ущерб «месту в Царствии».

Россия… На этой земле можно служить только Небу. «Есть единственная земля, граничащая с Богом — Россия», — сказал немецкий поэт Рильке. И «для веселья», и для служения Мамоне она «мало оборудована». Здесь «всё не то, все не так, и всё непрочно…»

Вера — величайший дар Божий. Истинно верующий убеждён, что солнце обязательно взойдёт, что оно ЕСТЬ, хоть и скрыто ночью за горизонтом. «Умираю, но скоро наше солнце взойдёт»…

Вещи, ненужные покупки, запасы постепенно заполняют наши дома, превращая их в склады. Всё заполняется «дурной» материей, вытесняя ДУХ, который бунтует против засилья тлена. Вечное против тварного.

Накопленное зло и грех (критическая масса) привели к ядерной реакции распада когда-то единого Советского Союза. И, наконец, произошёл взрыв, — неуправляемое, всё более мелкое дробление, которое втягивает в себя, подобно атомному грибу, всё новые народы и территории. Те, которые посеяли семена распада, в страхе бегут из опасной России, но на нашем шарике далеко не убежишь — распад только начинается… Весь мир настигнет волна взрыва, покроет радиоактивным пеплом, ибо Русь была солью, душой. С ее гибелью начался распад ТЕЛА ветхого человечества, включился механизм самоликвидации. Высвободилась сдерживаемая тоталитарным режимом сатанинская энергия ЗЛА. Нет больше ограды, нет «космической идеи» коммунизма. И хлынули бесы.

Вон у дикой испанской кошки нашли в мозгу в два раза больше нейронов, чем у домашней. Закалённый в невзгодах бывший советский народ скоро обгонит по непотопляемости и выживаемости еврейский.

«Униженные и оскорблённые», воспитанные на своей исключительной роли в истории, плюс невиданная разрушительная энергия безверия и отвязанности. Плюс атомные и прочие боеголовки… грабежи, террористы… «Ясный ум, стойкий характер и терпение»…

И всё это медленно, но верно расползётся по миру, и вы будете молить Небо о новом Сталине и новой «тюрьме народов»…

«Воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвое воздайте ей по делам её; в чаше, в которой она приготовляла вам вино, приготовьте ей вдвое.

Ибо купцы твои были вельможи земли, и волшебством твоим введены в заблуждение все народы.

И в нём найдена кровь пророков и святых и ВСЕХ УБИТЫХ НА ЗЕМЛЕ».

Горящий Белый Дом, кровь и муки этого живого костра отныне у нас перед глазами, как и кадры американских бомбежек стран, не вписывающихся в «новый мировой порядок»… Что-то случилось с нами, с нашей совестью, как с Раскольниковым после убийства старухи-процентщицы. Преступление стало общим — прежде народ был избавлен от ответственности незнанием или идеологической обработкой. Теперь мы «ведаем, что творится», мы все приобщены ко греху. Мы в нём по уши и нас ждет возмездие. Душа содрогается, совесть обличает, предчувствуя грядущий Суд. И мы в ужасе отрекаемся от «царя-Ирода» и его «семьи вурдалаков».

Земные желания — непрерывное балансирование между жаждой и пресыщением. Лишь Господь утоляет жажду.

Наша ВЕРА — в Творца и преображённое им Богочеловечество.

Гуманисты — вера в человека без Бога.

Коммунисты — вера в человечество, в массу трудящихся, в их Светлое Будущее.

У Сталина — ветхозаветное убеждение, что можно и нужно держать в узде МАССУ, НАРОД. Личность же изначально СВОБОДНА перед лицом Бога.

* * *

Борис Парамонов с «Радио Свобода» видит основную беду России в упорных поисках Истины.

«Тогда сказал Иисус к уверовавшим в Него иудеям: если пребудете в слове Моём, то вы истинно Мои ученики, И познаете истину, и истина сделает вас свободными». /Иоан. 8:31–32/ Истина, как уверяет нас, бывший товарищ Парамонов, «в гонораре».

Но далее в Евангелии иудеи возражают Иисусу:

«мы семя Авраамово и не были рабами никому никогда; как же Ты говоришь: «сделаетесь свободными»?

Иисус отвечал им: истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха; Но раб не пребывает в доме вечно: сын пребывает вечно;.. /Иоан. 8: 33-3 5/ То есть отказ человека от поиска Истины автоматически низвергает его в рабство греховное «у гонорара», у собственной злой самости, приговаривает к отпадению от Неба и к духовной смерти. Трудно спорить с бывшим товарищем Парамоновым, которого не убедила Сама Истина — наверняка умный и образованный, он читал Евангелие и знает, что неосторожными своими призывами обрести истину в мамоне /гонораре/ толкает своих радиослушателей на путь вечной погибели. Ибо лишь в соединении с вечно свободной Истиной искупленная Сыном человеческая душа, освободившись от греховной тьмы и смерти, может обрести подлинную свободу и бессмертие.

Парамонов, как и большинство его нынешних сограждан, ни во что такое не верит, он для того и поехал «за бугор», чтобы свободно искать истину в некоей сумме, проставленной на его счету в банке за всякие рискованные утверждения. Рискованные потому, что, если исходить из небезызвестного «Пари на Бога» Блеза Паскаля, который был, наверное, не глупее господина Парамонова, — то, если есть хоть одна миллионная вероятность того, что Бог /Истина/ всё же существует, нужно немедленно на эту ничтожную вероятность ставить. Потому что, как просчитал великий учёный Паскаль, в случае удачи проигрыш ничтожен, а выигрыш бесконечно велик, а в случае ошибки — выигрыш /какими бы убойными ни были гонорары/ не пойдёт ни в какое сравнение с воистину вселенским проигрышем. Причём проигравший ответит не только за свою личную «неверную ставку», но и за неверные ставки тех простодушных радиослушателей, которых уговорил променять «Божий дар на яичницу».

Интересно, что Парамонов уехал из «империи зла», из «безбожного государства», чтобы вести самую что ни на есть безбожную пропаганду на эту «безбожную» страну. Потому что фразу «автор продолжает искать Истину, не подозревая, что истина в гонораре» ни за что бы не пропустила советская цензура. Которая не очень-то представляла себе «что есть Истина», но твердо знала, что она, во всяком случае, не в гонораре.

Ну что ж, скоро нам всем предстоит эмпирически убедиться, есть ли Истина, в том числе и господину Парамонову /дай ему долгие годы жизни Бог, в Которого он не верит/. Сейчас позже, чем нам кажется! Впрочем, эмпирически /вынуждены огорчить эксперта по «русской идее»/ можно убедиться лишь в НАЛИЧИИ Бога — на Суде. В Его же ОТСУТСТВИИ убедиться эмпирически невозможно, ибо убеждаться будет НЕКОМУ. Нуль он и есть нуль. И никаких тебе гонораров — с собой в нуль ничего не унесёшь…

Я далёк от намерения спасать «заблудшую душу» господина Парамонова, — просто продемонстрировал образчик пропаганды «от лукавого» устами одного из искуснейших представителей забугорного охмурёжа. Сам, каюсь, часто с интересом слушал про «Русскую идею».

А потом смотрел по ящику, как президент Клинтон проникновенно убеждал американцев, что все спорные вопросы надо решать мирным путём — после того, как обиженные чем-то школьники перестреляли своих сверстников, а затем покончили с собой.

В этот момент войска НАТО уже больше месяца бомбили Югославию.

Никакой связи господин Клинтон тут не узрел. Истина истиной, а гонорар — гонораром.

А я хотел лишь сказать слушателям господ Клинтона и Парамонова: если предположить, что великий Паскаль всё-таки прав, то в идее «Русской идеи» что-то есть и, как учит Евангельское Откровение, — лишь в соединении с вечной свободной Истиной искупленная Сыном личность, освободившись от греховной тьмы и смерти, может обрести бессмертие и подлинную Свободу.

А отказ от поисков Истины — сатанинский бунт, отрицание Замысла, «некрос биос» /мёртвая жизнь/. «Пир во время чумы» у подножия горы…

Если хотя бы теоретически, как советует премудрый Паскаль, допустить существование Всевышнего, то нельзя допускать и крамольной мысли о нелепости и даже жестокости Божьего Замысла о мире и человеке, — /а именно такой вывод напрашивается при мысли о многотрудном для абсолютного большинства земном пути, оканчивающемся страданиями и стопроцентной смертью/… Остаётся лишь поверить Евангельскому призыву: «Ищите и обрящете». И искать, поверить в Иерусалим Небесный, куда не войдёт ничто нечистое и тёмное, не проникнут рабы греха, презревшие волю Сына и своё высокое предназначение.

— Господи, Ты есть — я есть. Ты будешь — я буду. Ты — Любовь, я — любовь… Вера в Тебя — вера в себя. В Жизнь, в Смысл, Истину и Бессмертие.

Слабые, грешные, ничтожные и одинокие люди — суть разрозненные клетки единого по Замыслу Целого. Собрать воедино, научить взаимодействовать друг с другом… Минус на минус даёт плюс. Подключить к корням и запустить общее кровообращение согласно Воле Творца. Пробудить в звере или биороботе личность, помочь раскрыться в Образе и Замысле Неба. Наставить каждого с помощью Божьей на Путь…

Но как управиться с «массой», как раскопать в каждой навозной куче жемчужное зерно /а ведь оно есть!/? Вожди «от Бога» рождаются раз в тысячу лет…

Сейчас политиками и лидерами на 90 процентов движет грех /властолюбие, амбиции, гордость, жадность, желание урвать побольше для себя и своего клана — имя этим грехам легион/. Общество, таким образом, везёт локомотив князя тьмы, известно куда.

Капитализм — полная и добровольная капитуляция перед враждебными Творцу силами.

То, что мы хотим иметь, забирает нас в рабство.

Для советских людей идея богатства явилась разрушительным соблазном, так как не была внутренне преодолена. Не дар Неба, не «имение», которое надо «отдать нищим», то есть служить своим богатством всем, кто нуждается в твоей помощи, а самоцель, тяжкое рабство у материального мира, требующее колоссальных духовных и временных жертв вплоть до омертвения и гибели души.

В Нижегородской области молоко уже выливают в канаву, так как продавать невыгодно. А детям молока не хватает. Россия рыночная.

Егорка сказал, что западные супермаркеты напоминали ему подземелье из «Волшебной лампы Алладина». Разбегаются глаза, но потом становится душно, тошно. Понимаешь, что попал в плен, хочется скорей наверх, домой /тогда ещё была Антивампирия/. Надо только найти и схватить волшебную лампу… Смотришь вокруг, ищешь, а её-то и нет. Одно барахло.

«Иисус же, подозвав их, сказал: вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими; Но между вами да не будет так: а кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; И кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом; Так как Сын человеческий не для того пришёл, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих. /Мф. 20:25–28/

«Депутат — слуга народа!» — лозунг Советской Антивампирии.

Падение началось, когда нам навязали ложные ценности вроде «догнать и перегнать» злой мир, в котором «люди гибнут за металл». Бегите от таких «ценностей» как от чумы, не позволяйте подсунуть вам земной Иерусалим вместо Небесного. Кстати под «Земным Иерусалимом» надо понимать отнюдь не Антивампирию Иосифа, как «нам подбрасывают», по выражению Михаила Сергеевича, а царство Мамоны. Не позволяйте запудрить вам мозги нескончаемой болтовнёй о перераспределении материальных благ. Измениться должны мозги, угол зрения, и тогда всё само собой станет на свои места.

«А в общем, надо просто помнить ДОЛГ — от первого мгновенья до последнего», — как поется в самом популярном сериале Антивампирии. Лучше не скажешь. Мы — должники Творца и обязаны долг вернуть, исполнив Замысел через умножение всей своей жизнью жатвы Господней. Об этом же ещё конкретнее сказал другой поэт:

Исполнен ДОЛГ, завещанный от Бога Мне, грешному. Недаром многих лет Свидетелем Господь меня поставил И книжному искусству вразумил.

Александр Сергеевич понимал, что и долгие годы жизни, и «книжное искусство» даны Творцом в ДОЛГ, для исполнения некоей миссии. Как и вообще все в земном бытии.

Две противоположные цивилизации. «Забирать и владеть» или раздавать имение (ДОЛГ) нищим — НУЖДАЮЩИМСЯ В ТВОИХ ПОЛУЧЕННЫХ ОТ БОГА ДАРАХ. Сеять в тлен и сеять в вечность. Убить своё время, которое неизбежно убьёт тебя, или перевести его в ВЕЧНОСТЬ. Тяжеленный рюкзак за спиной или крылья?..

Именно состояние любви милующей, единения, которое нас иногда посещает под воздействием благодати, есть наша подлинная сущность. А всё остальное — болезнь. Тяжкий и дурной сон бытия, колдовство лукавого, похитившего и усыпившего бедную красавицу-душу, невесту Жениха Небесного…

Минуты благодати — редкие минуты пробуждения. Поэтому состояние дружбы народов — момент истины. А нынешние суверенитеты и вражда — одурь бесовская. Ибо каждая нация индивидуальна, неповторима в своей миссии, но все они — составляющие части — БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВА, призванного преображённым войти в Царство Будущего Века. А когда начинается самоутверждение части вопреки Замыслу за счет какой-либо другой части или Целого, результатом является вражда всех со всеми, всеобщий раздрай.

Из американского фильма: в аду нет больше места, и живые мертвецы неприкаянно бродят по земле.

Мы не желаем играть в игру, которую нам навязывают. Мы свалим доску и сбросим фигуры. Мы всё равно смотрим в Небо, а не в корыто, не на собственный член и не в карман. Мы сходим с ума и сваливаем доску, если не видим Неба. Мы все равно вглядываемся в него, и если видим в нём лишь пустоту нашей души, в ярости жаждем швырнуть туда бомбы и ракеты. Разбить зеркало…

Мы с тоской пытаемся разглядеть в синей пустоте образ нашего небесного Отечества и сдираем с ног кандалы земного — собственность, суету, родовую необходимость. Мы считаем ворон, но не опускаем очи долу. Мы крестимся, когда грянет гром, и швыряем в небеса камни, которые надают на наши головы.

«Свобода слова» — свобода вранья. Возможность говорить правду, читать подлинные мысли и намерения друг друга сделали бы совместную жизнь невыносимой. Адом. Судом Божьим.

«Против лома нет приёма окромя другого лома», — полагал Иосиф.

Советская власть — попытка воплотить Замысел Божий в отдельно взятой атеистической стране, не признаваясь в этом даже самим себе.

Советские люди творили «работу жаркую, дела хорошие» именно как отдачу, ДОЛГ, и без награды, как завещал Господь: «Пусть левая твоя рука не знает, что делает правая». /Мф. б-.З/ А это дорогого стоит.

Социализм, коммунизм, как наиболее близкие к небесной этике общественные отношения, надо рассматривать не как самоцель, а средства, благоприятные условия для осуществления Замысла. Как мост к Царствию.

Не капиталист — враг. Пролетарий в потенции такой же вампир. Враг — падшая человеческая природа, всемирная похоть. Свобода — победа над ней, а не её разгул, как полагает мир. Властная тяга к Вавилонской блуднице преодолевается лишь эмпирически — жизнью по Замыслу, молитвой, благодатью.

«Познай Истину, и Истина сделает тебя свободным». Дерзни!

Эксперимент Антивампирии показал, что внешнее осуществление Замысла приводит к необходимости постоянного увеличения количества и качества «охранников» и регулярной смены «команды», которая, особенно в условиях враждебного окружения со всевозможными соблазнами, — постепенно перерождается в волчью стаю.

Выход — свободный доступ к средствам производства БЕЗ ПРАВА ЛИЧНОЙ НАЖИВЫ. Любая собственность даётся в аренду без права наследства, за исключением случаев, когда сын является творческим наследником дела отца.

Пастырь /государство/ может не дать развиться дурным инстинктам и может их разбудить. В этом — Суд над сильными мира сего.

Господь заповедал нестяжание — вы пробудили жадность, воровство, зависть, ненависть, социальное неравенство.

Господь заповедал: все люди — братья. Вы разбудили бесов суверенитета — вражду, разделения, войны, террор, убийства, передел и драки за землю и собственность.

Господь заповедал целомудрие, частоту, кротость. Вы разбудили блуд, прелюбодеяние, содомские грехи, наркоманию.

Господь заповедал защищать вдов, сирот, стариков и слабых. Особенно детей. Вы беззащитных обманули, ограбили.

Господь заповедал: «не лжесвидетельствуй» — вы породили чудовищную ложь, растиражированную СМИ, вплоть до зомбирования и колдовства.

Господь заповедал народу трудиться. Вы лишили людей заводов, предприятий, колхозов — вы всё развалили, заменив «ножками Буша». Плоды безработицы — безделье, самоубийства, воровство, пьянство, всякого рода незаконные заработки — вплоть до торговли наркотиками. Ибо «безделье — мать всех пороков».

Господь не заповедал давать деньги в рост, спекуляцию. Вы толкнули народ на такой заработок — перепродажу под угрозой голодной смерти. Книги, СМИ, кино, театр, особенно телевидение служат, в основном, Вельзевулу, толкают на преступления, самоубийства. Растут как грибы разнообразные сатанинские секты, колдуны, спириты. Всё, что случилось и случится ужасного в загубленной вами стране за годы вашего правления и, как последствия, в мире — вроде бомбёжек Югославии, расширения НАТО, воцарения Нового мирового порядка и приближающегося в связи с этим конца истории — ляжет на вас. Ибо «суждено придти в мир соблазнам, но горе тем, через кого они приходят. Таким лучше вообще не родиться,» — сказал Господь.

Что пользы, если приобретёшь все богатства земли, а душу погубишь?

На Вавилонской блуднице — кровь «ВСЕХ убитых на земле».

Кто попал в её объятия и не вырвался в течение земной жизни, — души тех она утащит за собой. Они погибнут вместе с ней в бездне возмездия.

Посеявшие ветер и семена зла пожнут бурю. Плач и проклятия загубленных вами падут на вас на Суде.

«Грешнику же говорит Бог: «что ты проповедуешь уставы Мои и берёшь завет Мой в уста твои, А сам ненавидишь наставление Моё, и слова Мои бросаешь за себя?

Когда видишь вора, сходишься с ним, и с прелюбодеями сообщаешься.

Уста твои открываешь на злословие, и язык твой сплетает коварство». /Пс. 49:16–20/

«…и кто наблюдает за путем своим, тому явлю Я спасение Божие». /Пс.49:23/

Жажда бури, катаклизма, чистки Божьей — инстинкт самосохранения Богочеловечества, зреющего в загнивающем, гибнущем в смертных грехах мире. Равно как и подсознательная жажда бегства, спасения в американских фильмах. Когда душа кричит о незримой опасности.

«…Царство Небесное силой берётся, и употребляющие усилие восхищают его;»… /Мф. 11:12/

Работать на хозяина, на его вожделение и сластолюбие — грех человекоугодия, нарушение Замысла. ДОЛГ Богу отдан чужому господину. Равно как и служение государству, защищающему хищничество, самоугодие, разврат — служение Вампирии. Такое государство — часть Вавилона, на котором найдена «кровь всех убитых на земле». Из такого государства заповедано Творцом «выйти», а не служить ему.

Иосифу мешали живые люди с их грехами и недостатками — они только дискредитировали идею. Ему нужны были легенды и символы, вроде Ленина в мавзолее. А живых он часто убирал «для пользы Дела».

«Одна, но пламенная страсть» — ненависть к упырям, к жирным и хищным. А от Бога эта ненависть или от Вельзевула — Господь судья Иосифу.

Иосиф строил царство, где хищным не будет житья.

Какие тленности вы исповедуете? Для чего вам нужна свобода слова?

«Чем ночь темнее, тем ярче звёзды».

За что мы боремся? Капитализм, социализм… Всё определяется словами — в них суть, мораль, история русской духовной мысли, протеста и, в конечном счёте, русского бунта против существовавшего до 17 года порядка.

«Господа» — это слово теперь пытаются вернуть, но звучит оно, заметьте, в нынешней ситуации ужасно, безнравственно. «Господа»… И кто — «холопы»?.. Новоявленные нувориши и обобранный народ? По какому праву «господа»? По праву силы и озверения? По праву набитого кошелька? Возможности учить отпрысков в элитных школах за счёт родителей обворованных «кухаркиных детей»? Пошлейшее, безбожное, вызывающее у каждого порядочного человека глубокий внутренний протест в данных условиях слово.

Как только человек воспользовался дарованной Творцом свободой и съел запретное яблоко, у него начались жуткие неприятности. С тех пор «свобода», понимаемая как право не слушаться Бога и исполнять то, что нашептывает змей, может быть сравнима разве что с гуляющими на свободе преступниками /грехами/, которые причиняют душе неисчислимые страдания, медленно убивая. В ожидании Суда для такой души наилучший выход попроситься «в бронированную камеру» под присмотр надёжных тюремщиков /в тоталитарный режим/. «Приказывают тому, кто не может повиноваться самому себе».

Иосиф был «удерживающим».

Привлекательность социализма «снов веры Павловны». По Замыслу Творца проблемам быта должно быть уделено минимальное место — их лучше решать коллективно /общие столовые, мастерские, кухни, воспитание детей и т. д./ «Итак не заботьтесь и не говорите: «что нам есть?» или: «что пить?» или: «во что одеться?» Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всём этом.

Ищите же прежде всего Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам». /Мф. 6:31–33/ Вместо труда на Мамону, обогащение, — освобождённый творческий труд во имя осуществления Замысла, который социалисты называли «счастьем человечества». «Ты выпускаешь меня из подвала!» — радовалась Вера Павловна, что на языке Писания означало «избавить от работы Вражьей».

Вся история человечества крутится вокруг вопроса: «Есть ли в жизни смысл?» Идти «на Свет невечерний» или просто прошвырнуться перед гильотиной?

Соцреализм, часто далёкий от «искусства», успешно выполнял роль культуры, культа /идеологического моста между Небом и землёй/, пропагандируя в условиях гонений на церковь основы христианской этики, идею «третий Рим — Советская Антивампирия». Путь в Царство /Светлое будущее/.

Когда личность исполняет свой ДОЛГ ради наживы, за «гонорар» /врач, учитель, писатель, художник, композитор, да и представители других профессий-призваний, являющихся «Божьим даром»,/ — личность нарушает Замысел. Ибо «даром получили, даром давайте». Награда — Царствие, Жизнь. Требующие плату за ДАР лишаются Царства, как «уже получившие награду свою». Таков Замысел, когда никакая часть не требует оплаты своего служения Целому, так как, в свою очередь, получает от других частей необходимое для себя, а от Целого — Жизнь.

Слова Господа: «Царство Моё не от мира сего», — можно отнести к России. Россия, по сути, одинока в своих поисках соборного спасения. Царства.

«Если бы вы были от мира, то мир любил бы своё; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир». /Иоан. 15:19/

Человек не свободен в выборе обстоятельств жизни, это — свобода кажущаяся, поскольку человек не предупреждён о будущем, не может вернуться в прошлое и что-либо там изменить. У него нет вариантов. Свобода — лишь в духовно-нравственном аспекте, в выборе Воли Творца или князя тьмы. Здесь перед нами открывается даже путь назад, исправления прошлого — молитвой о вмешательстве Неба, через покаяние и добрые дела. Для вечности зло можно исправить добром — это две единственно осязаемые категории в эмпирическом бытии, все же прочие — ускользающий поток, который нас уносит независимо от нашего желания.

Меняются берега, водовороты, скорость течения… Мы думаем, что своей волей свернули направо, а это — заложено в Сценарии. Даже выбирая на подносе пирожное мы не можем быть стопроцентно уверенны, что оно не отравлено, равно как в том, что минутная остановка у газетного киоска не изменит всю нашу жизнь.

В нашей воле лишь слушаться или не слушаться показаний внутреннего компаса ДОБРО-ЗЛО. ОТКРОВЕНИЯ о Замысле. Есть-не есть ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД.

Так же как боль телесная сигнализирует о каком-то неблагополучии в организме, извещая о возможных грозных последствиях в случае её игнорирования, так и боль душевная, тоска на фоне полного внешнего благополучия свидетельствует об опасном для души состоянии. Как правило, о том, что она «не туда забрела», в какую-нибудь «Африку». Но ещё опаснее — омертвение души, бесчувствие, грозящее катастрофой, гангреной личности.

«Бог сотворил человека животным, получившим повеление стать Богом». /Св. Василий Великий/

«Главный характер верующего мышления заключается в стремлении собрать все отдельные силы души в одну силу, отыскать то внутреннее средоточие бытия, где разум, и воля, и чувство, и совесть, прекрасное и истинное, удивительное и желаемое, справедливое и милосердное, и весь объём ума сливаются в одно живое единство и таким образом восстанавливают существенную личность в её первозданной неделимости». /И. Киреевский/

Советский Союз, Антивампирия Иосифа — Предизания. То, что ему удалось насадить страхом, кнутом и пряником, семена, политые кровью, слезами и потом наших отцов и дедов, должны прорасти в Изании. Мы — антивампиры по духу, мы «куплены дорогой ценой» и теперь должны свободным выбором сердца продолжить Дело отцов. Любовью, терпением, исполнением «ДОЛГА, ЗАВЕЩАННОГО ОТ БОГА».

«Выйди от неё, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах её и не подвергнуться язвам её».

Мы — наследники не только рабов и наёмников армии Неба, но и СЫНОВ. «Раб не пребывает в доме вечно: сын пребывает вечно».

Его жатва — учёные, строители, врачи, учителя, стахановцы, лётчики, спортсмены, первопроходцы, воины, герои…

Ваша — спекулянты, ростовщики, грабители, хищники, убийцы, казнокрады, блудницы, мужеложцы, наркоманы, первопроходимцы…

«Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные: По плодам их узнаете их…

Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые:

Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые.

Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь». /Мф. 7:15–19/

ПРЕДДВЕРИЕ

«Но война была не только проклятием. Она была вместе с тем великой школой испытания и проверки всех сил народа. Война обнажила все факты и события в тылу и на фронте, она безжалостно сорвала все покровы и прикрытия, скрывавшие действительное лицо государств, правительств, партий, и выставили их на сцену без маски, без прикрас, со всеми их недостатками и достоинствами. Война устроила нечто вроде экзамена нашему советскому строю, нашему государству, нашему правительству, нашей коммунистической партии и подвела итоги их работы, как бы говоря нам: вот они, ваши люди и организации, их дела и дни, — разглядите их внимательно и воздайте им по их делам.

В этом одна из положительных сторон.

Наша победа означает прежде всего, что победил наш советский общественный строй, что советский общественный строй с успехом выдержал испытания в огне войны и доказал свою полную жизнеспособность. Как известно, в иностранной печати не раз высказывались утверждения, что советский общественный строй является «рискованным экспериментом, обреченным на провал», что советский строй представляет «карточный домик», не имеющий корней жизни и навязанный народу органами Чека, что достаточно небольшого толчка извне, чтобы этот «карточный домик» разлетелся в прах…

Теперь речь идет о том, что советский общественный строй оказался более жизнеспособным и устойчивым, чем несоветский общественный строй, что советский общественный строй является лучшей формой организации общества…

Как известно, видные деятели иностранной печати не раз высказывались в том духе, что советское многонациональное государство представляет собой «искусственное и нежизненное сооружение», что в случае каких- либо осложнений развал Советского Союза является неотвратимым, что Советский Союз ждет судьба Австро-Венгрии… Эти господа не поняли, что аналогия с Австро-Венгрией несостоятельна, ибо наше многонациональное государство выросло не на буржуазной основе, стимулирующей чувства национального недоверия и национальной вражды, а на советской основе, которая, наоборот, культивирует чувства дружбы и братского сотрудничества между народами нашего государства…

Война показала, что Красная Армия является не «колоссом на глиняных ногах», а первоклассной армией нашего времени, имеющей вполне современное вооружение, опытнейший командный состав и высокие морально-боевые качества. Не нужно забывать, что Красная Армия является той самой армией, которая наголову разбила германскую армию, вчера еще наводившую ужас на армии европейских государств…

Чтобы принять удар такого врага, дать ему отпор, а потом нанести ему полное поражение, для этого необходимо было иметь, и притом в достаточном количестве, такие элементарные вещи как: металл — для производства вооружения, снаряжения, оборудования для предприятий и транспорта; хлопок — для производства обмундирования; хлеб — для снабжения армии…

На подготовку этого грандиозного дела понадобилось осуществление трёх пятилетних планов развития народного хозяйства. Во всяком случае, положение нашей страны перед второй мировой войной, в 1940 году, было в несколько раз лучше, чем перед первой мировой войной, в 1913 году…

Такой небывалый рост производства нельзя считать простым и обычным развитием страны от отсталости к прогрессу. Это был скачок, при помощи которого наша Родина превратилась из отсталой страны в передовую, из аграрной — в индустриальную… Если при этом принять во внимание то обстоятельство, что первая пятилетка была выполнена в течение 4 лет, а осуществление третьей пятилетки было прервано войной на четвертом году её выполнения, то выходит, что на превращение нашей страны из аграрной в индустриальную понадобилось всего 13 лет…

Советский метод индустриализации страны коренным образом отличается от капиталистического метода индустриализации. В капиталистических странах индустриализация обычно начинается с лёгкой промышленности. Так как в лёгкой промышленности требуется меньше вложений и капитал оборачивается быстрее, причём получение прибыли является более лёгким делом, чем в тяжёлой промышленности, то лёгкая промышленность становится там первым объектом индустриализации. Партия знала, что война надвигается, что оборонять страну без тяжёлой индустрии невозможно, что опоздать в этом деле — значит проиграть. Большую помощь в этом деле оказала национализация промышленности и банков, давшая возможность быстрого сбора и перекачки средств в тяжёлую индустрию.

Чтобы покончить с нашей отсталостью в области сельского хозяйства и дать стране побольше товарного хлеба, побольше хлопка и т. д., необходимо было перейти от мелкого крестьянского хозяйства к крупному хозяйству, ибо только крупное хозяйство имеет возможность применить новую технику, использовать все агрономические достижения и дать побольше товарной продукции. Коммунистическая партия не могла стать на капиталистический путь развития сельского хозяйства не только в силу принципиальных соображений, но и потому, что он предполагает слишком длительный путь развития… Поэтому коммунистическая партия стала на путь коллективизации сельского хозяйства…

Не только отсталые люди, всегда отмахивающиеся от всего нового, но и многие видные члены партии систематически тянули партию назад и старались всячески способами стащить её на «обычный» капиталистический путь развития. Но партия не поддавалась ни угрозам одних, ни воплям других и уверенно шла вперёд, несмотря ни на что». /И. Сталин/

Иосиф стравил волчьи стаи друг с другом и уничтожил пятую колонну её же зубами. Во имя спасения стада Господина.

— Продли НЭП ещё на двадцать лет, — искушал Вельзевул Иосифа, — А там до бесконечности. И станешь, как мы, хватит тебе идти против течения. Поклонись Мамоне, и все богатства мира будут твои. А так ведь помрёшь в стоптанных ботинках, и похоронят тебя в старом мундире… И охранники твои обернутся волками, и Пимены твои станут борзописцами, твои Орфеи будут служить шутами за косточку с барского стола…

Но он всё отверг, памятуя:

«Падут пред ним жители пустынь, и враги его будут лизать прах.

И поклонятся ему все цари; все народы будут служить ему.

Ибо он избавит нищего, вопиющего, и угнетённого, у которого нет помощника.

Будет милосерд к нищему и убогому, и души убогих спасёт.

От коварства и насилия избавит души их, и драгоценна будет кровь их пред очами его». /Пс. 71:9,11–14/ — Ты в крови, Иосиф, — говорил Вельзевул, — Подумай о душе своей — ведь отвечать придётся…

«…пастырь добрый полагает жизнь свою за овец; А наёмник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка и оставляет овец и бежит, и волк расхищает овец и разгоняет их; А наёмник бежит, потому что наёмник, и нерадит об овцах». /Иоан. 10:11–13/

* * *

Наутро она поехала в Златогорье.

Варя объяснила: ориентир — от железнодорожной станции «Знаменки», или «Совхозная», до них около четырёх километров. Прежде в тех краях действительно было несколько передовых хозяйств, снабжавших Москву и Подмосковье молоком, мясом, розами и картошкой. Хозяйства в перестройку благополучно развалились, не выдержав конкуренции с «ножками Буша», луком из Турции и голландскими хризантемами, а также цен на энергоносители, на бензин (всё-таки 45 км. от Москвы), налогов, а главное, рыночного соблазна купил-перепродал. Зачем что-то выращивать в зоне рискованного земледелия, когда можно просто безо всяких проблем перетаскивать через бугор мешки с барахлом и жратвой, если, конечно, позволяет здоровье? Об этом поведал Иоанне попутчик Саня, который проголосовал у станции, посетовав, что маршрутка только что ушла, а воспользоваться велосипедом /златогорцам выдавались на станции велосипеды, доехал и сдал/ не может из-за травмы ноги.

Обычные велосипеды и велоколяски. Сам Саня изанином не был, просто работал в колбасном цехе в подшефном Златогорью совхозе. Саня сказал, что теперь все окрестные хозяйства «легли под Златогорье». Нет, они не «союзники», таковые в хозяйствах есть, но мало, а в основном, как они, подшефные. То есть составляется договор: мы — вам, вы — нам.

Построены новые или отремонтированы фермы, молокозавод и колбасный цех, теплицы, минипекарни… Подшефные могут пользоваться столовой, детсадом, яслями и спецшколой, спортивным и медицинским комплексами, бытовыми услугам и т. д. Потом сумма услуг в «златах» или «златиках» (условная единица Изании, приравненная к рублю) вычитается из вознаграждения за работу данного гражданина по договору, а разницу можно или доплатить, или получить на руки в обычных рублях. В любом случае выгодно — на всём готовом, как при коммунизме. А «союзники» (настоящие изане) — вообще при коммунизме. В магазины никогда не ходят, а бабки с собой таскают только на мелкие расходы. Весь заработок — на личный счёт — и заработанное в Изании, и на стороне. Вычитаются расходы на бытовуху, а разница, если таковая имеется, идёт не на пьянку, баб и всякое там барахло или недвижимость, — а на высокие материи, благие цели. Да нет, это не благотворительность, это действительно круто, — большой бизнес, вроде восстановления производства по всей стране, инвестиций в научные разработки и передовые технологии… Многие получают огромные прибыли, небось, счета зашкалило. Но правило у них одно — ничего на личное обогащение и прихоти, только на дело. И не так, чтоб академик жрал икру и купался в шампанском, а уборщица мылась в корыте и жевала частик в томате. Никаких необоснованных привилегий.

— Не ропщут академики?

— Так ведь это вроде монастыря, академики сами такой устав придумали.

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

— Цель не внешняя — что-то там построить или улучшить, цель внутренняя — занять своё место, свою, предназначенную Творцом нишу.

«Мы рождены для вдохновенья»… То есть для высокого творчества, где Путь, Истина и жизнь вечная. «Да будет Воля Твоя на земле, как на Небе». Свобода для осуществления Замысла — вот наша цель Нестяжание, аскеза, даже единение и чистота — всё это лишь средства. Путь к освобождению. Освобождению ДЛЯ Бога, а не ОТ Бога. Здесь — разница между двумя цивилизациями.

Свобода в Боге для осуществления Замысла в этой жизни и в жизни Будущего Века. Творчество в Доме Отца. Самоотверженность и единство…

Самоотверженность вплоть до подвига смертного возможно и в фанатичном идолопоклонстве типа национализма, фашизма… Духа Света от духа злобы и тьмы можно отличить по плодам, как учит Господь. Даже не по внешним успехам нашей страны, например, выигранной страшной войне, а по состоянию душ человеческих в те годы. Книги, песни, фильмы двадцатых-сороковых свидетельствуют об осуществлении высокого предназначения народа, независимо от количества церквей и внешней религиозности. Равно как нынешнее позирование вождей перед камерой не имеет никакого отношения к подлинной духовности. И произрастают на этом дереве уродливые, гнилые и ядовитые плоды.

«Слушай свой внутренний компас, указывающий Путь. Это особенно важно в последние времена. Говорим ли мы в храме: «Господи, помилуй!», или молимся: «Прекрасное Далёко, не будь ко мне жестоко!» — важно — лишь «от чистого истока» начать восхождение.

Очень трудно отобрать у того, чья цель — как можно больше отдать. Но Егорка сетовал, что власти ухитряются и Златогорье обложить трудностями.

Волки стерегут овец лишь с целью их сожрать…

* * *

— Чего академикам роптать — они добровольцы, — пожал Саня плечами — У нас союзников зовут «блаженными». У меня сосед изанин. Пятнадцать тысяч баксов на счету у мужика, не знаю уж сколько это в рублях или златиках. Что-то возводит. Себе — ни копеечки.

— Ну а если у жены день рождения, надо подарок купить?

— Если причина уважительная — снимаешь нужную сумму со счёта — мол, для такой-то цели. Но любовнице шубу уже не купишь — все расходы на виду. И если всё время нарушать устав — могут спросить: а зачем ты, собственно, сюда пришёл, парень? В общем, вертятся все его денежки в деле, умножаются, носится он со всякими крутыми проектами и смеётся, что и многих миллионеров так изображали — все денежки в деле, а сам сидит над яйцом всмятку да жену за расходы пилит. Ну, эти-то на всём готовом, никаких счетов. Самый сейчас популярный — проект «Союз» — восстановление связей после всех наших суверенитетов. Бездонная бочка, но сосед, да и многие теперь, не только в Изании, новым «Союзом» бредят. Сосед рассказывает — люди изан со слезами встречают, обнимают, будто родную армию после оккупации.

Нет, он, Саня, пока ещё не созрел для подвигов, он привык после работы стаканчик с ребятами пропустить, да и по бабьей части… А у блаженных с этим строго.

— Но как трудно «не казаться, а быть,» — подумала Иоанна, — первые христиане, первые коммунисты. А теперь что? — Первые изане?..

Ехали то полем, то лесом — обычный пейзаж, правда, с приметами «великих строек», о которых Иоанна немало наслышалась. Часто попадались на дороге грузовики со стройматериалами, песком и гравием, бетономешалки. Мелькали стройплощадки с башенными кранами. Саня рассказал, что златогорцы здесь неподалёку раскопали карьер и наладили производство какого-то особого строительного камня.

Иоанна, хоть и вполуха, но слушала, дивилась. Денис — вот что саднило и болело, как заноза — довезут ли живым, поможет ли ему это егоркино царство, о котором рассказывают такие были-небыли?

Само Златогорье, территория бывшего санатория-профилактория, было окружено бетонным забором ещё со старых времён, кое-где заметно подновлённом. У проходной дежурили охранники в фиолетовой изановской форме, правда, без пушек, но, как потом выяснилось, пистолеты всё же были. Любителей наездов на Златогорье, скандалов и провокаций было предостаточно, не говоря уже о рядовых халявщиках и воришках.

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

Мы в плену у времени. «Ты вечности заложник у времени в плену». Мы убиваем время, а оно — нас. И оно всегда побеждает. Единственный способ обрести свободу — для начала перестать убивать время. Этим и занимается Изания. Наши возможности ограничены, мы можем освободить человека от власти дурной необходимости, дурной материи и дурной количественной бесконечности. Это — внешнее освобождение и само по себе ничего не значит. Точнее говоря, мы освобождаем не самого человека, а его время. Время из мёртвого становится живым. Мы не знаем, что делать с нашим освободившемся временем и с собой. Время живо, но мы-то мертвы. Теперь нам предстоит освободиться от самих себя, от собственной мёртвой самости и превратить наше время в вечность. Это — единственный способ обрести подлинную свободу и спастись. Восхождение. Три ступени подчинения ведут к этой божественной Свободе: 1. Подчинить тело разуму. 2. Победивший тело разум должен подчиниться духу. 3. Победивший разум дух должен подчиниться Богу, открыться для Его животворящей благодати. И тогда, отсохшая ветка прирастёт к лозе, и ты, блудный сын, вернешься в Дом Отца, в царство Света, Истины и Свободы. И твоё время обернётся вечностью, твоя земная правда Истиной, твоя земная беспомощная дилетантская отсебятина — Замыслом, а жалкая похоть — Любовью Небесной. И ты поймёшь, наконец, что Свобода — не дурная возможность выбрать тьму внешнюю вне Дома Отца, а великое право приобщённости к Божественной Свободе Творца.

Коллективное бессознательное народа отвергло отступившую от христианства власть последних двух предреволюционных веков, приняло идеи коммунизма, как максимально приближенные к христианству. И пока была в нём и вера в вождей, народ делал чудеса и спасался. Но власть снова пала, изменив идее. И народ так же отвернулся от лжекоммунистов, как когда-то от лжехристиан. И не принял Вампирию, бессознательно отторгая её, предпочитая протестную смерть вживанию в противную душе жизнь.

Коллективное бессознательное — это и есть стихийное движение на Зов, следуя показаниям внутреннего компаса. Это позволяет богоизбранному народу угадать Путь и двигаться на Голос, вопреки всякого рода ярлыкам, теориям и соблазнам вампиров и обслуживающих их лжепастырей

Главный вампир — мистическая фигура, живой труп, бессмертное зло, подпитывающееся народной кровью. Его порой даже жалко, он мучается от своего бессмертия и от своей злой разрушительной сущности, как в американских ужастиках. Он — пленник духов злобы поднебесной, обрушившихся на Русь, ринувшихся в окна и двери российского храма, подобно нечисти в Гоголевском Вие.

Иногда коллективное бессознательное вписанного в сердце Закона, внутренняя стрелка компаса избранников, безошибочно поворачивающая на Зов пастыря Небесного, указывает мимо храма. Так было в России послепетровской, так происходит и сейчас, когда нищая паства порой видит пастырей в мерседесах, благословляющих власть Вампирии. Тут, в первую очередь, для каждого мыслящего прихожанина встаёт вопрос: а не ставят ли таким образом пастыри себя и свою состоятельную паству в положение евангельских богачей, которые попадут в ад лишь за то, что пируют, когда внизу на ступеньках сидит нищий Лазарь? И не вводит ли этот терпеливый нищий Лазарь своего брата по вере — богача в соблазн, подставляя покорно и терпеливо его вампирским зубам свою шею и думая со злорадством: «пей, пей, зато я попаду в рай, а тебя, шакала, в геенну упеку на веки вечные!» Не гуманнее было бы, во всяком случае, с точки зрения верующего в бесконечную ценность для Бога каждой души человеческой, не проповедовать о пагубности вампиризма /пророков, как написано в этой притче, никто не слушает/, а совершить по возможности бескровный переворот, заставив богача жить по заповедям, пусть нанеся урон его собственности, но зато отстояв его душу? Иными словами — не является ли неверно понятая христианская догма о смирении и терпении в отношении ко злу — тем более не к твоим личным врагам, а к растлителям, обидчикам слабых и угнетённых, — никакой не добродетелью, а сеянием и умножением вселенского зла? Служением не Христу, а князю тьмы, обманом и оборотничеством. Ибо жертва вампира — вовсе не святой, а потенциальный вампир, ждущий лишь момента в свою очередь вцепиться в глотку более слабого.

Иными словами, я своим терпением ввожу ближнего в соблазн. То есть, если я хочу погубить какого-то ненавистного врага, я должен спокойно позволить ему отнять мою собственность (как и произошло в стране 90-х, позволить положить кому-то в постель мою жену и продать на панели дочь, провозгласив это «свободой», а хищника-банкира, грабителя «посадить на трон») И «провозгласить героем палача».

Если грех — болезнь к смерти, то как мы можем давать в руки такого больного руль управления? — это простительно неразумной толпе, но не христианам в так называемом «демократическом» обществе, где правителей выбирают и есть возможность влиять на ход истории. Выбирая «вампиров» во власть, мы не только вводим правителя в соблазн творить гиперболизированное зло, а его подданных — подчиняться злой силе (ибо что не от Бога, то от дьявола), но и сами выступаем в роли орудия соблазна для «малых сих». Которым мы навязываем не жесткую власть, о коей сказано, что она «от Бога», ибо послана нам в наказание, но власть растлевающую, нарушающую все заповеди, которую объявить «от Бога» — кощунственно. Мы выступаем таким образом в роли тех, «кому лучше было бы вообще не родиться».

Итак, внутренний компас иногда указывает мимо храма, но тут верующий ни в коем случае не должен ввести в соблазн себя и других, чётко отделив Церковь, как мистическое тело Христово, которую «врата ада не одолеют», Церковное Евангельское учение. Откровение, таинства, соборность, Божественную благодать, данную при соборной молитве, от болезней и немощей земных церковных общин. Не к ним ли можно отнести порой слова Божии; адресованные Ангелу Лаодикийской церкви:

«Ибо ты говоришь: «я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ и слеп и наг.

Советую тебе купить у Меня золото, огнём очищенное, чтобы тебе обогатиться, и белую одежду, чтобы одеться и чтобы не видна была срамота наготы твоей, и глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть.

Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». /От. 3:17–18,16/ То есть фарисейство церкви земной иногда приводит к отречению Господа от такой церкви, дабы не вводить стадо Христово в соблазн атеизма или идолопоклонства, отступления от Бога Истинного. Нельзя отожествлять несовершенную церковь земную с Божественным учением. Это всё равно что отрицать из-за перегоревшей электрической лампочки наличие в природе электричества. Что, собственно, и произошло в послепетровской России, когда самые лучшие и совестливые мужи страны отвернулись от церкви земной и впали в соблазн материализма во многом из-за несоответствия показателей стрелки внутреннего компаса совести и социальной политики церкви земной.

Вина этих «мужей» состоит в том, что они нарушили данный при крещении обет воинов Христовых и «умыли руки» вместо того, чтобы ревностно чинить электропроводку и донести до народа Свет Христов. В чём и состоит мистическая функция элиты — служить проводником между церковью и народом, воздействуя на ум, эстетические чувства и душевность. Трагическая ошибка — высылка Лениным религиозных философов.

Чем всё кончилось, мы хорошо знаем. Был Огонь, который попалил целую эпоху, но Огонь очищающий. И смеем утверждать, что после войны /за исключением хрущёвской эпохи/ началось возрождение церкви. Но после развала СССР, несмотря на внешний «церковный бум» — вновь порой приземление, обмирщение церкви, чтобы не сказать об отдании Богова кесарю и даже о прямом служении кесарю. И если с амвона опять будут говорить о терпении и смирении в отношении оккупировавших страну растлителей, хищников и воров, внутренний компас народного бессознательного вновь укажет мимо храма, и народ отвергнет «такую истину».

Слова Господа о «непротивлении злому» /не «злу», а злому человеку!/. Речь здесь идёт о твоих личных обидчиках и врагах, о бытовых дрязгах из-за собственности, столь распространенных в Иудее тех времён. О стычках, принижающих душу, а отнюдь не о мировом Зле, когда от воинов Христовых в отношении даже самых близких требуется непримиримость: «Не мир я принёс на землю, но меч»… «Разделить мужа с женой, дочь с матерью» и «Пусть мертвые хоронят своих мертвецов»… Тот же мотив «живого трупа», «мёртвых душ». И «кто не откажется от всего ради Меня и Евангелия, тот недостоин Меня».

Что же касается смирения нетерпения Спасителя в момент ареста, допроса, поношения и распятия. Его нежелания «освободить Себя», то это объясняется Божественным жертвенным подвигом Искупления Своею Кровью, Великой Жертвой во имя спасения павшей твари, которую принёс Взявший на себя грехи мира. Исполнить Замысел. Волю Отца.

Таким образом, мы полагаем, что церковно-социальная проповедь, благословляющая власть хищников, воров и растлителей, является соблазном для верующих и ищущих веру, готовых её принять. Ибо Бог — Путь, Истина и Жизнь. То, что отчаявшиеся приходят искать в храм, как бы предаёт их, становится на сторону лжи, греха, несправедливости. И люди отвергают «такого бога», отожествляя Творца с кесарем-обидчиком. «Никто не даст нам избавленья, ни Бог, ни царь и ни герой». И ищут освобождения «своей собственной рукой», то есть кровью и революцией. Церкви и священники, «не дающие избавленья», становятся в глазах толпы врагами и подвергаются вместе с правящим классом репрессиям.

«Господа» — над кем? Народ Божий должен подчиняться лишь Господу и Его священству. И мирской власти, если она не требует отдавать Божье кесарю. Всё прочее — грех идолопоклонства, человекоугодия. «Служить бы рад, прислуживаться тошно».

Не покорность мировому злу и не новая дерзновенная попытка победить его, влив в очередной раз молодое вино в старые мехи, а ВЫХОД из СРЕДЫ ЗЛА /«Выйди от неё, народ Мой»/. Прорастание сквозь толщу зла к Свету, объединяясь, срастаясь кровеносными сосудами с животворящими корнями божественного Древа Жизни, — вот путь Изании.

Однако самой великой подлинной Революцией будет Судный День, когда свершится кровавый радикальнейший мистический вселенский переворот, — насильственное окончательное уничтожение зла. Великая Жатва.

«Он был облечён в одежду, обагрённую кровию. Имя Ему: Слово Божие». /Отк. 19:13/

«Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы. Он пасёт их жезлом железным; Он топчет точило вина ярости и гнева Бога Вседержителя». / 19:15/ «Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов — участь в озере, горящем огнем и серою; это — смерть вторая». /21:8/ «И не войдёт в него ничто нечистое /в Град Божий — ред./, и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые написаны у Агнца в книге жизни». /21:27/ «Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники.

Ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники — Царства Божия не наследуют». /I Kop. 6:9-10/ «Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь;..

Лопата Его в руке Его, и Он очистит гумно Своё, и соберёт пшеницу Свою в житницу, а солому сожжёт огнём неугасимым». /Мф. 3:10, 12/.

«Поле есть мир; доброе семя, это — сыны Царствия, а плевелы — сыны лукавого; Враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы суть Ангелы.

Посему, как собирают плевелы и огнём сжигают, так будет при кончине века сего:

Пошлёт Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие И ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов;.». /Мф. 13:38–42/

— Мы — воины, ратники этой Великой Грядущей Революции, о которой молимся: «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века».

Это не будет победа одного класса над другим, жертвы над хищником, ибо каждая жертва потенциально — хищник, ждущий своего часа.

Это не будет победа национальная, расовая, политическая, ибо всё это — идолопоклонство.

Это будет не просто победа разума над плотью, духа над плотью и разумом, — дьявол вообще не имеет плоти, не ест, не спит и не пьёт, и разум у этого бывшего всесильного ангела беспределен.

Это даже не будет победа смирения и самопожертвования над самостью и гордостью, ибо и идолопоклонники самозабвенно и смиренно служат своему идолу.

Это не будет и победа над дьяволом, ибо дьявол изначально побеждён Творцом.

Речь может идти лишь о твоей личной победе, о твоей роли в осуществлении Замысла Творца, — подарить по «образу и подобию» детям своим счастье подлинного Бытия.

Но нет подлинного Бытия вне Царствия, вне дома Отца, НЕОБХОДИМОСТИ жить в доме Отца. И нет подлинного Бытия без СВОБОДЫ, добровольного избранничества этой Несвободы, этой Необходимости — вернуться блудному сыну в Дом Отца.

Как примирить эту трагическую несовместимость, послужившую началом истории с момента первого непослушания наших прародителей Творцу? И принесшую столько страданий и горя человечеству на пути «к солнцу от червя?» Этот вопрос по Замыслу решается лишь индивидуально, в каждой конкретной душе, мы сами подписываем себе смертный приговор или путь в Жизнь. Каждый — себе лично. В этом и состоит наша свобода.

Нам дано великой милостью Отца временное стареющее тело и смерть, чтобы мы могли через болезни и скорби, через временное и тленное затосковать о Подлинном и Вечном. О том миге, когда смерть освободит нас, и мы скинем страдающее бренное тело, как изношенную кожу.

Нам дан вписанный в сердце Закон, мы слышим Зов, когда ХОТИМ его услышать. Но даже когда мы закрываем дверь перед Творцом, Он терпеливо, смиренно ждёт нашего решения.

Он дал нам разум отделить подлинное от мнимого. От лжи, тлена и грязи.

Он дал нам душу, дал гармонию и красоту окружающего мира и возможность оценить эту пусть бледную, но тень мира Горнего.

Он сотворил для нас пространство и время — место и время подумать и выбрать. Он даже сам стал одним из нас, человеком, пострадал и умер за нас ужасной, мучительной смертью, искупил нас Своей бесценной Божественной Кровью. Выкупил нас у работорговца, дьявола, этой Кровью. А мы, безумные, снова, возвращаемся в камеру вечных пыток и вечной смерти.

Творец отдал нам всё, что мог. Он не может лишь насильно спасти нас, насильно вернуть в Царствие, в Дом Отца. Вне Которого нет Жизни, лишь тьма внешняя, ибо всё земное рано или поздно рассыплется прахом. Это не жестокость Творца, это — необходимость, следствие дарованной нам Свободы. Ибо без Свободы нет Царствия, а вне Царствия нет Жизни. Нет жизни вне послушания Творцу и нет жизни вне Свободы. То есть «путёвка в жизнь» по Замыслу — свободно избранная необходимость идти на Зов к дому Отца, падать, спотыкаться, подниматься, поднимать ближнего, идущего рядом, и снова идти на Голос. Помня, что «дорогу осилит идущий».

Это и есть «царствие Божие внутри нас» — свободно избранная необходимость идти на Зов.

Замысел не касается всего падшего человечества — это было бы нарушением Свободы. А лишь «избравших». Мы «куплены дорогой ценой». Нам даны время, здоровье, силы, разум, душа, красота мира, мы искуплены Божественной Кровью у похитившего нас рабовладельца. И любящий, всё простивший Отец ждёт нас на пороге вечного и прекрасного Отчего Дома. И если мы после этого предпочитаем пир во время чумы во тьме внешней — кого и что нам упрекать, кроме своего безумия. Мы сами подписываем себе смертный приговор стать исторической соломой.

Господь — Хозяин Виноградника, а мы, избравшие путь на Зов, — Его садовники. Которые в ожидании Великой Вселенской революции, осуществлённого Замысла, Судного Дня — отделения избравших от отвергнувших, живых плодоносящих ветвей от засохших, — не должны дерзать самолично вырезать кажущиеся нам мёртвыми ветки — лишь Хозяин ведает, есть ли в них жизнь. Долг наш — заботиться о винограднике, охранять от врагов и расхитителей, взращивать с терпением и любовью. Помочь лозе прорасти сквозь камни и тернии, привить дикую — к родной, и не роптать, когда дичок колет нам руки или кажется безнадёжно усохшим.

Так мы должны жить в ожидании, в чаянии Великой Революции конца времён и Судного Дня, не покладая рук увеличивая, умножая жатву Господню. Что же касается общественной жизни, то это всегда выбор из двух зол. И мы, выбирая, агитируя, голосуя, всегда должны бороться за тот распорядок, при котором виноградник, оставленный нам на время Господином, лучше сохранится и принесет больший урожай. То есть за общественный строй, при котором будет меньше хищников, убийц, идолопоклонников, лжецов, воров, развратников, чародеев. Праздности, суеты бесполезной, соблазнов, ведущих к погибели — всего того, о чём так грозно предупреждает Закон.

И, конечно, вершить дела милосердия — ухода за виноградником. Терпеливо, с любовью, не ожидая земной награды и славы.

Нам ли, немощным, спасать всё человечество, если сам Господь спасает лишь избравших спасение? Отсев — суть Замысла, суть исторического процесса. Нам — взращивание и уход, жатва — Господину.

Разве вы не видите разницу: быть за оградой Вампирии и быть за оградой от Вампирии.

Коммунизм должен быть не с человеческим, а с богочеловеческим лицом.

* * *

Пропуск ей был заказан, и, как прежде во многих советских учреждениях, выдали жетон, который надо было вернуть на выходе.

Ей казалось, что она попала в Лужино времён общины. Те же выложенные кирпичными уголками клумбы вдоль дорожек, усыпанных пожухлой скользкой листвой, даже те же поздние лиловые флоксы, что и у неё так и растут до сих пор…

Отпечаток егоркиного детства?

Вари на месте не оказалось — на стройке случилось ЧП: двое ребят получили травмы и Варю вызвали в операционную. Об этом Иоанне сообщила Айрис, которая тоже куда-то спешила. Здесь вечно все куда-то спешили, как она потом убедится. Айрис от имени Вари передала, что они всё берут на себя — сегодня же свяжутся с клиникой в Риме.

Айрис, такая миленькая, домашняя, со вздёрнутым носиком, пушистыми ресницами и очаровательным акцентом, вылитая Франческа Гааль в роли Петера — со взлохмаченной мальчишеской стрижкой и в комбинезоне. Она не просто была, как выразилась Варя, «компьютершей», она сама, как компьютер, выполняла тысячи операций. Чинила моторы — автомобильные, тракторные, стиральные, колодезно-насосные, часовые механизмы; пела на концертах вместе с Егоркой свои «кантри», доила коров и командовала всеми фиалочками-чернильницами и сизарями Златогорья. Отдавая распоряжения, возмущённо вскидывала ресницы? «Ти ещё здесь? А ну мухой!» Это было ее любимое русское выражение. И ещё она любила загар. Улучив свободную минутку, лежала под кварцем, хоть Варя и уверяла, что это вредно, и всегда выглядела, будто только что отгуляла отпуск в Сочи. Слабостей у супергёрл Айрис не было вообще.

Но это Иоанна узнает потом, а сейчас, пока спешащая куда-то Айрис заверяла её, что с Денисом всё будет в порядке, — запросят историю болезни, узнают точный диагноз, возможна ли транспортировка и когда, организуют самолёт и спецмашину от аэродрома до места… Будет это Златогорье — если позволит состояние больного, или одна из московских клиник, где у них свои врачи, решится на месте.

Первый глоток живой воды, чудо… В ситуации, когда любая мелочь казалась неразрешимой и не оставалось ни физических, ни духовных сил барахтаться, когда ещё вчера она в безумии катала на ладони кроваво-красные горошины, за которые придётся теперь долго каяться на исповеди… — вдруг это, казалось бы, стандартно-рекламное «мы возьмём на себя все ваши проблемы». Но не лицемерный способ, воспользовавшись вашими бедами и слабостями, содрать с вас как можно больше, и не акт милосердия кого-то из друзей, которым стыдно пользоваться, когда вокруг столько проблем и горя, а как естественный образ жизни, где каждый просто честно работает на всех и каждого.

Над всем этим Иоанна тоже будет размышлять потом, когда по велению безумно занятой своим виртуальным хозяйством Айрис постучится в нужную комнату.

— Заходите, товарищ. Да, я в курсе, садитесь. Хотите чаю?

Фиалочка, чернильница… Ребят же звали «сизарями» — тоже из-за лилово-чернильно-фиолетового цвета формы. Эта, скорее, была «фиалочкой» — розовощёкая, с русской косой, но современной чёлкой. Гибрид юной прихожанки с молитвенником и комсомолки с мандатом… И прекрасное забытое «товарищ», от которого ностальгически защипало в горле. Воистину вселенское слово… Не «гордое», а «горнее». «Наше слово горнее…». «Нет для нас ни чёрных, ни цветных…»

— Значит, снова «товарищ»?

— Это для гостей, а между собой — просто по именам. Для молодёжи — краткое имя, для прочих — полное. Это Айрис с Варварой такой порядок ввели — Айрис с отчествами всегда путается, а Варвара — по христианской традиции. Значит я — Оля, а вы… Иоанна. Какое редкое имя!..

— Когда-то была Яна. Или Жанна.

— Лучше Иоан-на… — Девчонка с улыбкой протянула ей сразу обе руки, — Чтоб никто не держал камень за пазухой Ни револьвер, ни кукиш в кармане, ни авоську..

«Тяжёлую ношу поставим на землю И руки в небесном порыве сомкнём», — это из нашего гимна. Символика.

— Замечательная символика! — совершенно искренне восхитилась Иоанна. Обещание позаботиться о Денисе привело её в состояние, близкое к эйфории.

— А значок наш похож на пионерский. Там языки костра, а у нас — три пары рук. Сплести — и к небу… И ещё как три горных пика. И как церковные купола, — щебетала фиалочка, — Варвара просила вам всё рассказать и показать. Кроме болезни мужа — какие ещё у вас проблемы? Заполните подробную анкету, данные занесём в компьютер…

— А что нужно, чтобы вступить в вашу Изанию?

— Погодите, до этого ещё далеко. Первое время будете подшефной, после обработки анкеты и собеседования выберем удобную для вас и нас форму сотрудничества. Если дело пойдёт, будем постепенно расширять контакты, подниматься по ступенечкам. А когда кончится испытательный срок — подумаем о приёме.

— Кандидатский стаж?

— Вроде того. Мы ведь на виду. Расслабимся — одолеют, как коммуняк.

— И ты всё это выполняешь? Ты — изанка?

— Полтора года ходила в кандидатах, потом приняли. Нас тут было пятеро, златовских фанок, две отсеялись, новенькие пришли. Девчонки, ребята… Дел было по горло — со стройкой, мусором, ремонтом, ничего не работало. Водопровод прорывало, удобства во дворе… Это теперь устаканилось. Распределяем дежурства на каждый день — кому что нравится. Кто — стряпать, кто — чистоту наводить, кто с детьми возиться… Это — обязанности. Также с учёбой. У меня, например, язык, компьютеры — мы с Ленкой под началом у Айрис. Другие в институт каждый день ездят, или на работу. Далековато, конечно, но куда денешься? Завтракают, ужинают здесь, обед выдаём с собой, такой специальный тройной термос. Лёгкий, удобный, не больше буханки. У нас тут ребята специально сидят на всяких ноу-хау, недофинансированных изобретениях. Журналы штудируют, где что путное. Раскопают, разыщут автора и внедряют. Сперва для Златогорья, потом на продажу. Наши, термосы уже нарасхват, не успеваем рассылать…

Спортом решили заниматься в обязательном порядке — любым, на выбор. Большинство, конечно, ринулось в бассейн. Классный построили, сеансы расписаны по минутам… Церковь почти восстановили. Я ведь тоже у отца Киприана, как тётя Варя. Они с моей мамой дружили. Меня Варя причащать на руках носила, — мама болела, ей нельзя было тяжести поднимать…

— А как отец Киприан относится к Златогорью?

— Отец Киприан? — Оля помолчала, — По-разному. Чаще с одобрением, но с опаской. Боится, чтоб мы не впали в гордость. Мол, рвётесь стать «сынами», не побывавши «рабами». Что освобождение от власти материи должно непременно сопровождаться смирением, — только тогда пустоту заполнит сила Божия, которая «в немощи совершается». И что «блаженны нищие духом». В противном случае, в «выметенный дом придёт семь бесов вместо одного прежнего»… Иногда мне кажется, что церковь боится нашей активности больше, чем наших грехов. Так спокойнее, что ли…

— Может, и впрямь спокойнее?

— Егор считает, что когда принимаешь крещение — как бы записываешься добровольцем в армию, разве не так? Как в сорок первом. Кстати, к нам приходят много комсомольцев, молодых коммунистов, которые не изменили своим идеалам. Нелепо добровольцу требовать себе денег или жизненных благ. Он пришел сражаться насмерть и победить, верно? А не отсиживаться в тылу или окопах. В Изании мы все на передовой.

— «Есть упоение в бою»…

Оля согласно кивнула: — Вы не думайте, отец Киприан старается ничего зря не запрещать, он и вправду боится за нас, перестраховывается. Раньше было вроде бы просто — церковь особняком, вне государства, а активные коммунисты вне церкви. Почти вражда. И идеология: мол, коммунизм — освобождение трудового народа от религиозного дурмана. А мы, изане, прямо говорим: святые отцы, монахи, нет выше вашего подвига, и вы, наверное, ближе к Богу… Но дайте и нам, мирянам, возможность вступить в бой. Ну, поправьте, коли что не так…

— Часто поправляют?

Фиалочка кивнула с улыбкой.

— Егор все проекты носит на благословение. Возражения, сомнения, не без этого. Но вообще-то отец Киприан, как правило, благословляет. Главное — результаты, а у нас они добрые. Хотя и опасения понять можно: мы — первопроходцы. Опасается, чтоб в какую-нибудь новую религию не ударились, в экуменизм. Секты, масонство, сейчас всего полно. Не успеешь оглянуться — к себе тащат.

— Я тоже хочу добровольцем, — сказала Иоанна.

— Давайте не торопиться. Нам, молодым, легче, а вы наверняка прикипели к прежнему образу жизни, вещам, безделушкам, привычкам. По живому резать трудно, пусть прежняя шкура сама отомрет и слезет. А не отомрёт кое-где, пусть так и остаётся, ведь даже в бой берут с собой какой-нибудь амулет или игрушку, верно? И ревматизм впридачу, и от других старых болячек никуда не денешься… Так что начнём-ка с начала, ладно? Сейчас вы мне ответите на кое-какие вопросы и заполните вот эту анкету. Все данные занесём в компьютер и начнём новую жизнь…

Вопросики были те ещё. Твои взаимоотношения с Небом (в общих чертах), с церковью, государством… твое мироощущение, философия, жизненное кредо. Почему пришли в Изанию? Что вам здесь нравится и что не нравится? Какие будут предложения по улучшению?

Довольны ли вы собой, готовы ли в данный момент предстать перед Господом? Или Высшим судом Совести, если не верите в Бога? Что хотели бы изменить в своей жизни, если бы вам было дано до Суда ещё какое-то время? Есть ли у вас заветная неосуществлённая мечта? Творческий или деловой замысел, изобретение? Какая вам нужна помощь, чтобы их воплотить в жизнь?

Какие ещё у вас проблемы? Денежные, жилищные, бытовые, семейные, психологические?

Что вам вообще мешает полнокровно жить, гнетёт, лежит на совести? Семейные дрязги, быт, суета, собственная лень, несобранность, нерешительность, бесконечные обязанности, домогательство близких и друзей, страсти (погоня за деньгами, ненужными красивыми вещами и тряпками, вообще «красивой жизнью», какие-то вредные привычки), проблемы со здоровьем, родственниками, соседями, детьми и внуками.

Какие три желания ты бы загадал, если б поймал Золотую рыбку? Какие, с твоей точки зрения, у тебя есть недостатки, от которых хотелось бы избавиться? Какие у тебя вообще слабости, привычки? Помните, что к вашей исповеди будут иметь доступ лишь священник и врач-психолог, всё это конфиденциально, и в ваших интересах быть абсолютно искренним и добросовестным в ответах. Ибо если будете скрывать от врача болячки, недомогания и язвы, от которых хотели бы излечиться, то как он сможет вам помочь?

Твоя основная профессия, любишь ты её или ею тяготишься? Какими ещё обладаешь талантами? Чем занимаешься охотно, чем — по необходимости и чего терпеть не можешь? Что охотно делаешь и умеешь по хозяйству и что предпочёл бы, чтоб сделали другие?

Какими материальными благами обладаешь? (Квартира, загородные дома или дачи, гаражи, машины, денежные накопления, драгоценности, антиквариат, другие ценные вещи). От чего из вашего «имения» могли бы безболезненно для себя избавиться? Навсегда или на время, сдав на выгодных условиях в аренду?

Мы хотим помочь вам освободиться от лишнего, осуществить то, что вы хотели бы успеть, если б Провидение даровало вам такую возможность. Мы берём на себя все бытовые, семейные проблемы, соответственно нашей программе «Хлеб насущный». Став изанином по убеждению, вы сможете использовать свободные средства как для укрепления и расширения нашего Союза, так и выступить в роли издателя, инвестора, мецената. Участвовать в любой программе: возрождения страны, милосердия, экологии, в программах «Хлеб насущный», «Освобождение», «Союз», «Храм», «Наука», «Культура», «Дети». Лично или объединив свои капиталы с другими, объединив ваши счета…

— Вы можете на какие-то вопросы ответить сейчас, если не торопитесь. Или взять анкету домой, подумать. Тётя Варя освободится, наверное, только к обеду, много больных.

— Ничего, я дождусь, погуляю пока. Так я забираю анкету?

— Конечно, как вам удобнее.

В коридоре уже сидели трое. «Ага, и здесь очередь», — не без злорадства едва успела подумать Иоанна, как Фиалочка тут же распорядилась:

— Двое пройдите в 15-ю комнату, там вас товарищ примет.

На улице шёл дождь. Иоанна сидела в холле, уткнувшись в анкету, и мечтала.

Любимое дело. Необходимое, самое-самое… Конечно, написать книгу. Может, даже не художественную. Размышления, сомнения, метания заблудившейся души, нащупывающей узкую тропку к Неведомому, зовущему «из прекрасного далека». Души, «посетившей сей мир в его минуты ромовые»…

Как-то она раскрыла наугад Библию.

«Напиши, что Я сказал тебе, в книгу», — вот что ей выпало. Тогда одолели сомнения, духовный путь — это пост, молитва, дела милосердия, церковная жизнь… Какое место здесь занимают призвание, талант, творчество? Вспомнила «Иоанна Дамаскина»:

Блажен, кому ныне, Господь, пред Тобой И мыслить, и молвить возможно!

С бестрепетным сердцем и с тёплой мольбой Во имя Твоё он выходит на бой Со всем, что неправо и ложно!..

Расторгни убийственный сон бытия И, свет лучезарный повсюду лия, Громи, что созиждено тьмою!

«Книга» — ей был такой же ответ. Она давно её задумала, писала урывками, — то запоем, то надолго откладывая… Оставленная на столе недописанная страница желтела, выгорала на солнце… То получалось нечто религиозно-философское, потом ворвалась политика, с полными ярости и боли, как на митинге, монологами… А теперь? Ей мешали то стройка, то случившийся со страной апокалипсис. Торговля цветами и огородные работы, эти дурацкие бдения у телеящика в бесплодном ожидании желаемых новостей — когда же прекратится это безумие? Господи, спаси нас!..

Ужастики, когда некие чудища откладывали яйца внутри живой человеческой плоти, жрали изнутри, а затем прорастали склизкими извивающимися щупальцами, удушающими всё и вся… Мразь, нечисть, терзающая Родину изнутри. Неужели только Вселенский Армагеддон сможет их уничтожить, смерч Гнева Божия, сметающий всё на пути?

Пусть сильнее грянет буря!..

Потом Айрис деловито скажет: «Изания — вирус в вампирском компьютере. Мы разрушим их программы, не будем играть по их правилам. Создадим чужую среду, чтоб они постепенно потеряли силу. Они будут лопать сами себя, пока не сойдут на нет».

Так хотелось верить Айрис! Хоть и предсказывал Библейский Апокалипсис власть Зверя, полную разобщенность людей, номер у каждого на руке и челе… Голодную смерть или изгнание — удел непоклонившихся Зверю… Сможет ли Егорка Златов сразить Дракона? Егор Свободоносец…

Да, конечно, она бы закончила Книгу. Что ей нужно? Да ничего такого. Тихая комната, нормальная простая еда, прогулки с Анчаром, вечером — новости. Почитать что-либо «горнее» для души. И писать, писать… Можно жить в Златогорье, как в доме творчества, как прежде в Комарове или Болшеве… При мысли о расставании с Лужино защемило сердце.

— Оставьте себе любую часть дома, — развеяла Оля её сомнения. — Вы — хозяйка, мы арендаторы, приезжайте, когда захотите. Все будет в порядке. По согласию с вами, где надо, поправим, отремонтируем. Компьютерный центр подберёт несколько подходящих вариантов жильцов, кто работает или учится в ваших краях, чтоб не терять часы на дорогу. Вообще это наш принцип — селиться компактно, так легче наладить питание и бытовуху. Участок тоже можно использовать на все сто — деревья и кустарники будут обрезаны, подкормлены, где необходимо — заменим на лучшие сорта. Теплицы подремонтируем или построим новые. Цветы? — нет, она больше не будет этим заниматься, слишком мало осталось времени, ей под шестьдесят… — Ну что ж, пусть сдаст цветочное хозяйство в аренду, поделится опытом составления букетов, реализации. Стоимость луковиц, корней, обёрточной бумаги — всё учтём. Кстати, в Златогорье отличные оранжереи. И цветы выращиваем — вам надо обязательно посмотреть, можете подключиться. Так, иногда, в охотку…

Гараж и машину тоже можно сдать в аренду на выгодных условиях — в случае необходимости Златогорье обеспечит любым транспортом. Наш принцип — ничто не должно простаивать, пылиться зря.

Теперь — лишние вещи. Мебель, старые холодильники, телевизоры, запасы стройматериалов, одежды, ткани, обуви — сколько всего накопилось ненужного и на даче, и в московской квартире! Выбросить или отдать кому попало — жалко — у каждой вещи — своя история, свой период жизни. Иоанне даже казалось иногда — есть у вещей если не душа, то какая-то тайна, особенно у тех, с которыми прожила годы, и отдать в благодарные нужные руки — как это здорово! Ей лишь надо всё лишнее подготовить и упаковать.

— Подъедет машина и увезёт вещи на специальный склад, где их почистят, рассортируют, починят, если требуется, и по Изан-нету распределят нуждающимся. Для беженцев-новосёлов такое подспорье как воздух. По всей Изании организованы мастерские умельцев под весёлым названием «Щи из топора» — полезные вещи из старых и поломанных.

Предметы роскоши. Всякие там украшения, шубы, вечерние платья, антиквариат. Или поможем реализовать — деньги поступят на ваш счёт; или можно мебель, например, пристроить напрокат в элитные квартиры, которые Изания сдаёт иностранцам и новым русским на выгодных условиях. Есть у нас и спецхран — сейфы и холодильник для мехов и тканей, куда наши златогорские модницы свезли в общую кучу любимые цацки и пользуются сообща. Меняются колечками, шубами, серьгами, вечерними туалетами… Возникла необходимость, бес попутал — приходи и выбирай. Поносишь, надоест, и вернешь.

— А не было потерь, краж?

— По-крупному, пока, слава Богу, нет. Потом, у нас ведь деньги, «златики», — как бы безналичные, условные. Каждая вещь оценена. Прибавят стоимость к твоему счёту или вычтут — и все дела. А воровать изанину нелепо — с этой целью лучше вернуться в Вампирию. Здесь все на виду, а потом у нас — свои охрана, розыск… Если ты к нам пришёл, чтобы тебе помогли избавиться от лишнего — зачем снова лезть в петлю таким диким способом? Проще расторгнуть договор и уйти.

— А можно?

— Что за вопрос! Сообщи заранее, сделаем необходимые перерасчёты, иногда назначим некий переходный период, и до свиданья. Среди изан, правда, таких случаев не было. У подшефных и даже кандидатов — были.

— А причины?

— Разные. Не всем по плечу свобода. Вместо того, чтобы заняться делом, о котором, вроде бы, грезили, начинают беситься без привычных кастрюль, тазов и беготни по магазинам. Иногда удаётся с этим справиться, иногда нет. Особенно неверующим, новоначальным.

Здесь ведь только Господь может помочь. В монастырях послушников благословляли туалеты чистить. Самую низкую работу, чтобы смирить, занять плоть и руки тяжёлым трудом, уста — постоянной молитвой, чтобы отречься от своего падшего «Я». А мы сразу хотим летать.

— «Служить Творцу его призванье»… — таких мало, наверное?

— Благодать даётся свыше, — Фиалочка вздохнула — а нам страшно, голова кружится, тянет обратно в клетку… Тут главное увлечь, занять всё освободившееся время. Чтобы было несколько любимых интересных дел. Мы на опыте убедились, что талантливый человек талантлив во многом, что совсем бездарных людей просто нет. Что Господь ОДАРИЛ каждого. Надо лишь помочь раскрыть эти дары и направить «на работу жаркую, на дела хорошие». С нами Бог…

ИЗ ИНТЕРВЬЮ ЕГОРА ЗЛАТОВА:

— Признайся, Егор, когда несколько лет назад ты был «фиолетовым мальчиком», проповедовал и пел по клубам про какие-то законы небесные и тебя мало кто принимал всерьез, признайся, ты и сам не гадал, не думал воплотить свои песенки в жизнь?

— И думал, и гадал. Более того, я и петь начал потому что увидел — так лучше слушают. Аудитория собирается побольше, можно билеты продавать. За проповеди ведь не принято брать деньги, а средства были нужны. Песни лучше запоминаются, их подхватывают, переписывают, поют в подъездах.

— То есть это был способ внедриться в массы?

— Можно и так. Я был уверен в своей правоте, искал спонсоров и единомышленников…

— «Изане» — это что-то инопланетное. Сейчас, когда вы достигли ощутимых успехов, многие, в том числе ваш покорный слуга, до сих пор не понимают, что это — секта? Какая-то всемирная религия?

— Боже упаси, особенно насчет «всемирной религии». В свое время люди уже пытались, объединившись в гордыне, добраться до Неба с помощью Вавилонской башни. Объединение, безусловно, сила, но, объединение во грехе — сила темная. Мы объединяемся против греха. Вавилонская башня была разрушена, и строители заговорили на разных языках, перестав понимать друг друга. Образовались нации, народы и каждому предстояло найти свой путь к Небу. Я, например, православный, и считаю свою веру единственно правильной, но есть еще мусульмане, буддисты, иудеи, католики, протестанты. И каждый, как и я, убежден в правоте своей веры. Значит ли это, что я должен кого-то насильно обращать или соединять несоединимое? Сколько уже было религиозных споров и войн! Нет, путь человека к Богу — неповторим, как и его лицо. Поэтому пусть каждая церковь идёт своей дорогой, и рассудит лишь Творец. И всё же есть между нами общее. Мы — альпинисты. Пусть в разных связках, или в одиночку, пусть падая, ошибаясь, но мы идем, карабкаемся к вершине. Одни верят — там на вершине — счастье, другие слышат тайный зов, третьи просто не могут не идти. А остальное человечество в это время просто спокойно расположилось внизу, в долине. Кто обрастает собственностью, кто пирует, кто просто нежится на солнышке… Но все они исповедуют, что «умный в гору не пойдет». Вот разница между нами… Изане смотрят вверх, а они — под ноги.

— Сокол и Уж?.. Как у Горького?

— Мы не революционеры и не собираемся никого свергать. «Царствие внутри нас», — сказал Спаситель. Оно начинается, когда живёшь по законам Неба, а не земли, которая, как известно, «во зле лежит». Это не означает, что мы не законопослушны, просто наш Закон — над всеми земными кодексами, биллями и конституциями…

У нас много общего, как и у наших религий… К вершине надо идти налегке — отсюда нестяжание. В дороге не место для разгула плоти — значит, стремление к чистоте, нравственности. Вместо конкуренции — взаимопомощь в тесной связке. А что касается демократии… Демократическим голосованием был послан на казнь Сам Бог вместо преступника Вараввы. Так решила толпа. «Демократия в аду, а на небе — царство». Иоанн Кронштадтский.

Небо бескрайнее, его хватит на всех — поэтому мы не отпихиваем друг друга, а смыкаем руки…

— Поэтому эти значки?

— Три фигурки, символизирующие разные расы, — с сомкнутыми, поднятыми вверх руками, как бы опоясывающими землю. Восхождение в связке. Напоминает и три языка пламени, и три церковных купола, кстати, тоже символизирующих горящие свечи… «Даю свет, сгорая».

— Твоя песня о свече стала чем-то вроде гимна Изании, верно? «Лишь тепло и свет соединяются с небом, а холодный воск остаётся на земле», — что-то вроде этого… И рефреном — Даю свет сгорая»… Ты тогда любил латинские изречения. Я даже записал… Вот — … «Своё же съедает»…

— «Угрызает».

— Ну да. Или: «Не ищи себя извне»… Красиво. Итак, не религия, не секта, не партия, не коммуна… Кто же вы, Егор Златов?

— Я — православный. Но вокруг много людей иной веры, и материалистов-язычников всех мастей, которые тоже не приемлют мир со лживыми конституциями, кодексами, законами «что дышло»… Защищающими, чаще всего, права и свободы не слушаться Творца. Закон мира — брать. Неба — отдавать. У Бога — Истина, Вечность, Любовь. У мира — гласность и трёп, время, секс. У Бога — «больший — слуга меньшим», в миру — наоборот… Злу ничто не мешает объединяться, нам же, как ни парадоксально, препятствуют различные веры. Не в силах их примирить, мы разобщены и обессилены перед лицом зла. Разве такое разделение угодно Творцу? Не из-за этого ли коммунистам, стремившимся объединить народы в противостоянии царству Мамоны, пришла в голову неудачная мысль вообще обойтись без Бога (из-за религий «одни неприятности и раздрай», как сказал мне один идеологический работник)? На этом, собственно, эти горе-идеологи и погорели.

Почему единственным способом жить в миру по-Божьи стала полная изоляция от мира, уход из него, сродни монашеству? Поэтому мы и решили объединиться. Законы Неба вписаны в сердце Самим Творцом и практически совпадают во всех религиях. Эти законы восхищали Канта, их исповедывали отвергавшие Творца коммунисты, назвав «совестью».

— Свобода, равенство, братство?

— «Братство» — с известными оговорками. Что же касается «свободы» и «равенства», то при неравных от рождения возможностях практически неограниченная возможность потребления, провозглашённая современным обществом, приводит ко взаимному исключению этих двух понятий. Один имеет неограниченную свободу жрать другого. Не говоря уже о том, что абсурдно говорить о равенстве людоеда, съевшего капитана Кука, и возмущённого этим фактом джентльмена — на том основании, что джентльмен тоже может съесть в ответ любого из каннибалов…

Дарованная Творцом свобода — кроме узкого понятия «свободен не слушаться Творца» — включает в себя бесконечно высокое понятие СВОБОДЫ В БОГЕ. Не свобода осуществлять ГРЕХ, а свобода от ГРЕХА, от недостойных человека желаний. Есть в патерике прекрасная притча о двух монахах. Один преодолевает искушения «золото, женщина, личный враг» невероятными усилиями, другой же просто не отличает золото от камня, красавицу от старухи и злейшего обидчика от благодетеля… Второй монах преодолел земное притяжение, себя, свои страсти. Он воистину БОЖЕСТВЕННО СВОБОДЕН, если, конечно, не уловлен на гордости. Гордость — самая коварная и страшная несвобода. Сатанинская, можно сказать. Свобода ОТ БОГА. То есть рабство у дьявола. У тления и смерти. Судимы будут не слепые, а не желающие видеть Свет.

Идёт смертельная схватка двух цивилизаций. Народ, ещё накануне восторженно бросавший под ноги Спасителю пальмовые ветки и кричавший: «Осанна!», вдруг хором провозглашает: «Распни его!» И это — тот же самый народ. В чём дело? Жаждущие от Мессии славы, денег, власти вдруг увидели Его униженным, покорно страдающим, отдающим все, включая саму жизнь Свою, — и не поняли божественного величия этой жертвы. Им подарили ЦАРСТВО БОЖЬЕ, первородство, а они требовали «чечевичной похлёбки» — материального, временного земного благополучия.

Две цивилизации — Бог и Мамона. Первородство и чечевичная похлёбка. Так с тех пор и пошло…

Мы исповедуем законы ПЕРВОРОДСТВА.

Господь послал нас в мир ОТДАТЬ ДОЛГИ. «Даром получили, даром давайте». На служение жатве Господней.

Поезд ушёл, багаж уехал вместе с ним… Вокруг — тьма, впереди — Суд, а за душой одни долги. Рабы, умножившие данные Господином таланты, были вознаграждены, а зарывший талант в землю и вернувший его со словами: «вот тебе твоё», был наказан, выброшен, как сказано, во тьму внешнюю, где «плач и скрежет зубов».

Заметь, раб этот вернул долг Господину! Что же ждёт нас, тратящих таланты на себя, на свои похоти — то есть на чужого господина? На князя тьмы?

Мы, Изане, хотим не УТУЧНЯТЬСЯ, УТЯЖЕЛЯТЬСЯ, ВРАСТАТЬ, а ОСВОБОЖДАТЬСЯ, ВЗЛЕТАТЬ. Мы проповедуем ВОСХОЖДЕНИЕ. Пусть разными путями, но вверх.

Мы — это братья, друзья, товарищи — кому как хочется. Но не господа, не враги и не конкуренты. Мы все — воины одного Неба, в одной армии, идём к одной вершине.

Нам дана была Провидением огромная прекрасная земля, одна на всех, завещано жить дружно, семьёй. Поэтому мы отвергаем всё, что нас РАЗДЕЛЯЕТ. Но в руках у нас разные путеводители. И пока нет почвы для объединения религий, попытки сделать это искусственно могут привести лишь к ещё большему разделению.

Выход один — снова сомкнуть руки вокруг горы и — вверх! Чем выше, тем ближе друг ко другу и к Небу. Так уже было не раз за нашу тысячелетнюю историю — и во время войн, и в годы советской власти, — когда мы блуждали вслепую по горе, героически продираясь сквозь заросли колючек и полчища змей в поисках светлого будущего для грядущих поколений. «Светлого», но смертного!..

Да, мы сбились с пути, или нас сбили — неважно. Только напрасно нас зовут вернуться к подножью, покаяться и «жить, как все». Пусть «иных уж нет, а те далече», пусть цепь поредела и нам придётся долго карабкаться выше и выше, чтобы снова дотянуться до рук друг друга… Мы всё равно исповедуем — только вверх. Чем выше, тем ближе друг к другу и к Небу.

— За что люблю Златова — говорит песнями. Если не ошибаюсь, это ведь из твоей новой песни, а, Егор? Романтик ты наш.

— Из старой. Новую мы с тобой только что сочинили. Только пока без музыки.

— Ну-ка, ну-ка…

— Почему вы говорите песнями?.. Почему ходите крыльями?.. Почему укрываетесь листьями? Почему спасаетесь тучами? Почему держитесь стаями?.. Потому что зовёмся птицами.

* * *

— Вы можете вести литобъединение, — предложила Фиалочка, — у нас многие пробуют перо, и школьники, и взрослые. Надо их научить «чувства добрые лирой пробуждать»… Я что-либо не так говорю?

— Всё правильно, — улыбнулась Иоанна, — Так все-таки добро или война?

— Добрая война.

— Добро с кулаками?

— Добро со щитом. Добро, противостоящее злу… Выберите, что вам ещё по душе, дел у нас невпроворот. Вот список вакансий только по Изании. Умеренная физическая работа тоже для разнообразия не плохо, говорят — психотерапия. Ведь у вас сейчас стресс из-за мужа… Кстати, вот вам и медицинская анкета, пока предварительная. Потом пройдёте полное обследование.

Господи, она всё умеет. Может и обои поклеить, и окна-двери покрасить, и линолеум — дед её всему научил. Только бы с Денисом обошлось. Господи, исцели его… Она знает, что как мать и жена никуда не годится. Он выбивался из сил, умирал, а её рядом не было, она всегда была «кошкой сама по себе», и ничего тут не поделаешь. Но сейчас она готова с утра до утра в любом качестве вкалывать в этом пятом сне Веры Павловны. Только вылечите его…

Мысль, что Денис может умереть, была совершенно невыносимой, приводила её в полное смятение. В этом ужасе было что-то мистическое. «Только не это, — в панике молилась она, — Не это»…

В анкете были и вопросы о семье. Иоанна поведала про свекровь и штаб «краснокоричневых» в их квартире. Неожиданно обнаружилось, что кое-кого из соратниц свекрови Оля знает. Коммунистов в Изании было предостаточно, как старых, так и новых всех ветвей. Можно даже сказать, что Изания их объединяла как некое нейтральнее надполитическое пространство. Разногласия политические, религиозные, социальные отступали здесь перед сплачивающим всех общим врагом — Вампирией.

Ещё Иоанна подумала, как было бы славно увлечь Изанией Лизу — она такой светлячок… А там и Филиппа — употребил бы баксы на что-либо путное. И не тряслась бы Лиза за него и детей, и работа ей бы здесь нашлась — Лиза тоже на все руки, и Артёмка с Катей выросли бы не вампирёнышами, а сизарями да фиалочками…

Так размечталась Иоанна, беседуя с Олей, поджидая, пока Айрис связывалась с римской клиникой по поводу доставки Дениса домой. А потом продолжала пребывать в эйфории от того, что «состояние стабилизировалось» и транспортировку, скорее всего, разрешат. И /о чудо!/ — даже поговорив с Денисом пару минут по сотовому /впервые в жизни/ телефону и, получив согласие, — голос был совсем рядом, тихий, с одышкой, но всё же его, Дениса голос, — решила во что бы то ни стало дождаться Варю и вместе пообедать. А пока отправилась знакомиться со Златогорьем.

Егорка — сердце, Айрис — мозг, компьютерный центр, Лёва — карман, банк. И ещё ноги, пальцы, мышцы, кровеносные сосуды — рядовые изане. Юные, взрослые, пожилые, у каждого своя функция, или много назначений. И всё вместе живёт, бурлит, движется. Новый, незнакомый мир, царство Егорки Златова.

— Мне всё равно, лишь бы домой… Живым ли, мёртвым, — сказал Денис.

Благодаря Господа и почему-то уверенная, что теперь всё будет хорошо, Иоанна гуляла в эйфории по Златогорью, улыбаясь отовсюду спешащим к столовой фиалкам-чернильницам вперемешку с сизарями в перепачканных раствором куртках. Неподалеку ребята строили МЖК, филиал-микрорайон Златогорья по утверждённому молодёжно-типовому проекту ИЗАН: — одно-двухкомнатные номера гостиничного типа с санузлом /туалет-душ/, но без кухни. Правда, у всех была установлена компактная электроплитка на случай, если надо подогреть заказанную в столовой еду, вскипятить чайник, сварить кофе. Имелись также холодильник, стиральная машина-малютка и минимальный набор посуды.

Праздники и дни рождения здесь обычно отмечали по вечерам в холле, заказав еду на дом, или в наскоро переоборудованной под банкетный зал столовой.

В комнатах из основной мебели было лишь самое необходимое, но из типовых деталей обстановку можно было конструировать самим жильцам. Если жильцы менялись — новые легко могли переделать планировку по своему вкусу. Вместо обоев — легко крепящиеся и снимающиеся полосы из экологически чистого материала любого рисунка. Потрясли её видеообои — специально оборудованный экран с разнообразными пейзажами вплоть до первобытного леса, джунглей с шипящими змеями, рычащими львами, раздолий среднерусской полосы и моря с шумом прибоя. Такую видеостенку можно было установить в своём номере за отдельную плату /вычиталась со счёта/ и выбирать любой пейзаж простым нажатием кнопки. Разработана она была златогорскими ребятами по специальному ноу-хау, видеообои уже потихоньку продавали за границу и новым русским за бешеные цены /изан-обои/. Все доходы шли на расширение и совершенствование производства. На море, например, можно было устроить по желанию шторм, или чтобы в подмосковном лесу сменялись времена года, чтоб в июне пахло липой и т. д.

Всякие мелочи для интерьера /ковры, шторы, покрывала, безделушки/ новосёлы выбирали на том же общем складе, куда свозилось всё лишнее, менялись, когда надоест. Так же детские игрушки. Дети весь день проводили в школе, яслях или детсаду, домой родители их обычно забирали вечерами на уик-энд.

Для взрослых и пожилых типовой интерьер был с учётом возраста.

Гуляя по Златогорью, Иоанна на радостях не удержалась и купила билет в бассейн /на общих основаниях, поскольку не была изанкой/, получила напрокат купальные принадлежности и с наслаждением поплескалась на голубой дорожке вместе с малышнёй и какими-то дамами из новорусской оздоровительной группы. «Всё, что может окупаться, должно окупаться», — провозглашала Изания, благотворительность здесь тоже поощрялась активная. Хочешь плавать в бассейне или другими благами пользоваться — вступай в Изанию, и мы тебе поможем найти своё место в нашем Союзе, — расплатиться делами, вещами не в ущерб себе. Не хочешь вступать — плати.

Проблем у Изании, как поведали Иоанне златогорцы, было выше крыши. Вампирия сопротивлялась, показывала зубы, наезжала, иногда кусалась. А то случалась и настоящая грызня. Изания бежала по каменистому горному руслу, пенясь, зябко дрожа, разбиваясь об острые пороги и снова собираясь, просачиваясь меж нагромождённых коряг и камней, зарослей тины и заводей с крокодилами. Ширясь, крепчая, пробиваясь к заветному своему Океану.

Но, пожалуй, наибольшей проблемой была та, от которой Иоанна, вернувшись, застала рыдающую Олю в объятиях утешающей Вари. Только что её жених, кабардинец, получил из дома письмо со строгим запретом — не брать в жёны иноверку. Сам мальчик был не слишком религиозный, уже согласился принять православие и повенчаться, но как ослушаться родителей?

— Если ты меня любишь — живи по нашим обычаям, потому что Бог един, — сказал мальчик, — Христианка, мусульманка, — не всё ли равно?..

Отречься от Христа?! — она прогнала его и теперь рыдала на плече у Вари, которая не знала, чем помочь. И никто не знал. Такие проблемы возникали в многонациональной Изании сплошь и рядом. Иоанна вспомнила: «Свинарка и пастух«…Советская власть как-то отметала эти вековые препоны… «Если с ней подружился в Москве»… Варя сказала, что очень боялась, что подобная проблема встанет и у Егорки с Айрис, воспитанной правоверной католичкой. Сам Егорка, отец Киприан, они с Глебом — их бы ничто не свернуло, да и как потом быть с внуками — сплошная морока. Но с другой стороны, — … А если это любовь?.. Ну, а Айрис обложилась русской богословской литературой, от Хомякова и «Слова о законе и благодати» до отцов Сергия Булгакова и Павла Флоренского, несколько дней штудировала и села писать письмо родителям в какой-то там американский городок какого-то южного штата. Что она написала — неизвестно, письмо было длинным, с восклицательными знаками и цитатами из Евангелия и Хомякова /цитаты Айрис давала Варе сверять/. И вскоре пришла телеграмма с благословением и поздравлениями, а потом и папа с мамой прибыли, такие простые, славные, с натруженными руками — мать так вообще на крестьянку Рокотова смахивала, разве что шляпка вместо кокошника. Всё это совсем не вписывалось в варино представление о шумных, избалованных и развязных американцах. Вот только коммунистов они боялись. Коммунистов и Сибири.

— А Айрис, знаешь, познакомила их с ребятами-сибиряками и коммунистами и показала «Сказание о земле сибирской». Полный восторг. Попросились в тур по Сибири. Но мы что, будем им мёртвые заводы показывать? Бастующих учителей?

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

Попробуй поступать по заповедям и говорить, что думаешь — и содрогнёшься, узнав себе истинную цену. Поймёшь, что всё в тебе — ложь, корысть и фальшь, что Образ Божий в тебе, первоначальный Замысел о тебе искажены до неузнаваемости. Это и есть падение, болезнь, последствия первородного греха. Мы или откровенно дурно поступаем, или лицемерно притворяемся «хорошими», или гордимся, возносимся, когда творим редкое добро.

Симптомы выздоровления души — радостное исполнение Закона Неба. Естественное, как дыхание. Лишь это свидетельствует о её благополучном состоянии.

Истина не терпит притворства. «Не казаться, а БЫТЬ».

Определи, кто ты?

1. Есть богоборцы, сатанисты, сердцем и разумом отвергающие Истину, ЗАМЫСЕЛ. Которые «ведают, что творят». Не Творца отвергающие, а именно Его ЗАМЫСЕЛ (единство в Боге). Сатана знал, что Бог есть — он восстал против Замысла. Это очень важно!

2. Теплохладные фарисеи. «Казаться, а не быть». Знают, что есть Творец и Замысел. Ведают, что творят. Записались в армию и отсиживаются в окопе. Лицемеры.

3. Атеисты по расчёту, которым не выгодно признавать Свет, ибо дела их дурны. Боящиеся света, чтобы не обнажилось творимое ими зло. Про таких сказано: «Мир любит своё». Мир, «лежащий во зле».

За. Атеисты холодные, неразбуженные. Не желающие поклоняться ложному представлению о Творце — богу «по образу к подобию человеческому»… Сам придумал и отверг, или кто-то подсунул нелепое, несоответствующее вписанному в сердце Закону понятие — не имеет значения. Они живы — им надо просто раскрыть глаза, разбудить. Господь предпочитает их теплохладным. Не ведающих, что творят. Наиболее распространённое утверждение: Бога нет, потому что есть зло.

4. Рабы Мамоны и князя Тьмы. Знают, что есть Небо, тянутся к Нему, но ноги-руки спутаны страстями. Таким необходима помощь Церкви, её таинств. Живительная сила благодати Божией.

5. Рабы Божии. Подчиняющиеся Закону, исполняющие Замысел и Волю Неба из страха перед высшей карой. Таким надо молиться о «рождении свыше», о сыновстве, преображении, без которых нет Царствия.

6. Наёмники — подчиняющиеся Закону и Замыслу Неба по расчёту, в ожидании награды в Царстве, обещанного Творцом блаженства. Им тоже следует «родиться свыше», молить о сыновстве, ибо «раб не пребывает в доме вечно, сын пребывает вечно»…

7. Сыны Божии, наследники, превыше всего любящие Отца и Его Дело, с наслаждением, свободным выбором сердца служат Творцу, исполняют Его Волю. Уже на земле пребывание в Царстве, которое «внутри нас есть», соединение с Небом, подлинное освобождение в Боге. Обычно сыны смиренно именуют себя «рабами».

Мы — дети одного Неба, но разных церквей, не собираемся менять законы кесаря или присоединять его царство к нашим церквям, отдавая «святыню псам». Разумно воздавая кесарю — кесарево, мы просто не хотим «выть по-волчьи», порой живя с волками. Мы протягиваем друг другу руки и «в прекрасное далёко начинаем путь».

Всякий, кто из «сильных мира сего» пытается надо мной властвовать, берёт на себя за меня ответственность перед Творцом. Как государство употребило свою власть надо мной? Ответ даст Суд. В Изании — самоуправление в рамках гражданского кодекса, конфликт между внутренней и внешней свободой практически разрешён. Есть Творец, Небо /Церковь/, есть князь Тьмы и есть «лежащий во зле» мир, где «сатана правит бал». Мы не в состоянии изменить законы мира, но можем жить в миру по законам Неба, соблюдая те законы мира, которые не противоречат Замыслу. Не отдавая Богово кесарю. Прорастая в мир как бы сетью сосудов иного бытия и давая ему новую жизнь.

Пусть себе «лежит во зле». Но есть степени зла, как и степени угодности Небу того или иного государства.

Нам указано КТО НЕ СПАСЁТСЯ, а не кто СПАСЕТСЯ.

Наш путь — самоуправление Исповедников Неба через обустройство, организацию и разрастание Изании.

ЛЮБИТЬ ВРАГОВ — (в смысле «жалеть») — не значит попускать им творить зло другим. Попуская убийце убивать, я участвую в его грехе.

Главное, чтобы в каждом наиболее полно состоялся Образ Божий и Замысел Создателя о человеке, как о свободной творческой личности, осуществившейся в делах созидания, красоты, добра и милосердия и тем обретшей бессмертие в Царстве.

Капитализм, коммунизм, социализм, демократия — назовись хоть горшком, только не губи свою и чужую душу, — так говорим мы. И если уж в злом мире необходима охрана в виде власти, пусть это будет ограда заповедника, а не скотобойня. И чтоб вокруг не плодились ежечасно волки. Из двух зол мы выбираем меньшее.

Внешние изменения мира должны быть такими, чтобы дать человеку возможность вершить РЕВОЛЮЦИЮ ВНУТРЕННЮЮ.

ВОСХОДИТЬ НИСХОДЯ. Всякая личность — микрокосм в потенциальном состоянии.

Великая русская культура, осуждающая зло мира, произвела своего рода отбор при помощи нравственной цензуры, сформировав правильное мироощущение в ищущих слоях российского общества.

В эпоху великих революций нельзя показывать противнику внутренние противоречия, слабости и недостатки. Это — неприятельская армия, которая тут же норовит воспользоваться вашей откровенностью. В условиях враждебного окружения и пятой колонны внутри страны говорить о какой-то «свободе слова» смешно.

Свобода — не декларация прав человека, а декларация обязанностей общества в отношении каждой отдельной личности, помогающих ей осуществить Образ и Замысел, освобождающих от власти дурной материи. Это прежде всего, свобода ОТ ЛУКАВОГО.

Порабощение другого сеть порабощение СЕБЯ. Человек вообще — тиран самого себя. Суеверия, страсти, страх, комплексы, больная самость». Революция сознания: я должен перестать быть вампиром, изменить свою падшую сущность, ибо вампир — раб своих доноров.

Страшнее всего — оборотень. Жертва, ставшая вампиром, жаждущая крови своего бывшего господина. Раб, ставший господином над господином.

Задача: формирование НОВОГО ЧЕЛОВЕКА. Духовное и нравственное очищение, аскеза, милость к ближним и дальним — эти основы всех религиозных конфессий, даже у так называемых «космических религий» — взяты нами на вооружение. Разница — лишь в исповедании различных способов достижения цели.

Речь не идёт о социализме, который подразумевает более-менее справедливое распределение материальных благ, но не содержит Тайны или Откровения. То есть это «сытое» будущее для всех, а не «Светлое будущее». Это не «антибуржуазность», а более справедливая буржуазность. Социалист устраивает революции, требуя равной для себя и других доли материальных благ; коммунист — пожертвует этой своей долей во имя «Светлого Будущего», то есть Царствия. Даже жизнью /не веря в иную, в бессмертие/. Этим он близок к Богу, он «избранник» как страстный искатель Истины.

Для нас всякий «изм» интересен лишь в какой мере он способствует осуществлению Замысла. Он — лишь средство, как и всё в земной жизни.

Цель одна — Богочеловечество в Царстве.

Вся наша земная деятельность — борьба за право ОТДАТЬ. Освободиться, состояться и отдать ДОЛГ Творцу, получив взамен Небо.

Коллективное спасение. Восхождение в связке путем постепенного осуществления Замысла — самоотверженное служение, самоотдача каждой отдельной части во имя Богочеловечества — Целого, восходящего к Свету. Где все «едины будут».

Довольствуясь необходимо-достаточным, наиболее полная самоотдача во имя получения бесконечно-большого — Жизни.

Служение народу и Отечеству не должно стать идолопоклонством — без выхода в вечность всё — идолопоклонство.

Раскрепощение личности от царства дурной количественной бесконечности — Мамоны. Возрождение Отечества — Антивампирии, творчество как поиск путей Господних к Царствию. Преображение земли — тоже не цель, а средство, поле для творчества личности во имя восстановления Богочеловечества, его восхождения к Отцу.

Подготовка поля для сеятеля, взращивание урожая для Жатвы. Сатане же дана свобода сеять плевелы руками рабов Мамоны, идолопоклонников всех мастей, теплохладных фарисеев и прямых сатанистов.

Но только Господин жатвы отделит зерно от сорняков.

Пока мы живём в миру, допускаем получение прибыли для Дела за счёт продажи труда и талантов миру; между собой в Изании — действуют лишь Закон и Замысел Неба.

К. Лоренц о западной цивилизации: «Это цивилизация, знающая цену всего, но не знающая ценности ничего».

Культ личности сменился культом наличности.

«Экономическая уязвимость миллионов американских семей порождает недоверие между гражданами нашего государства и неуважение к правительству. Неуверенность в завтрашнем дне разрывает нас на части как нацию и размывает закон и порядок. Она подрывает семейную и общинную жизнь, угрожает самому характеру Америки как общества возможности и справедливости для всех». /Эдвард Кеннеди/ Жизнь по Закону и Замыслу — драма, где иго во благо, а бремя легко. Вначале — трудно, а потом — легко. У князя тьмы — наоборот.

Легче всего иго и бремя было для души в трагические и героические минуты советской жизни. Отечественная война, дерзкий прорыв «от сохи к ракетам», жертвенное служение высокой идее «Светлого Будущего».

ОБОРОТНИ. При слове «свобода» они начинают хапать, блудить, грызться из-за собственности и территорий. У них вырастают клыки, когти, шерсть, гигантские гениталии, и они превращаются в зверей, теряя образ Божий.

Для таких и от них единственное спасение — ограда из колючей проволоки, цепь и кнут. Эти необходимые атрибуты укрощения «звероподобных» объявляются в Вампирии ущемлением «прав человека». Считая главными правами человека — возможность состояться в предназначенном Творцом Образе и Замысле, права некоторой категории граждан, упорно желающих, вопреки воле Неба, оставаться «кровососущими, блудящими и грызущимися», правильнее было бы назвать «антиправами». Или же честно признать во всеуслышание, что Законы Неба противоречат законам человеческим, как, впрочем, и сказано в Писании:

«Но тщетно чтут Меня, уча учениям, заповедям человеческим». /Мф. 15:9/ «А дом Израилев говорит: «неправ путь Господа»! Мои ли пути неправы, дом Израилев? не ваши ли пути неправы?

Посему Я буду судить вас, дом Израилев, каждого по путям его, говорит Господь Бог; покайтесь и обратитесь от всех преступлений ваших, чтобы нечестие не было вам преткновением.

Отвергните от себя все грехи ваши, которыми согрешали вы, и сотворите себе НОВОЕ СЕРДЦЕ И НОВЫЙ ДУХ; и зачем вам умирать, дом Израилев?

Ибо я не хочу смерти умирающего, говорит Господь Бог; но обратитесь — и живите!» /Иез. 18:29–32/ Разумеется, эти грозные слова с Неба относятся не только к иудеям. Есть право умирать и есть право жить /речь, разумеется, идёт о СМЕРТИ ВТОРОЙ и окончательной, о вечном отлучении от Творца/. Получается, что желающие «жить» вынуждены отбиваться от желающих лишать жизни всех, кто слабее. То есть «не жить». Антивампирия Иосифа решила эту проблему несколькими десятилетиями насилия над вторыми во имя спасения первых.

Изания собирает под своим крылом всех, кто хочет «жить», защищая от желающих «жить на крови других». То есть по приговору Неба — «не жить».

Наша перманентная революция ДУХА, СОЗНАНИЯ будет выражаться в постепенной замене старых мехов на новые.

«И говорит им: идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков». /Мф. 4:19/ Человеков, которые не будут отныне подставлять вампирам шеи, ибо мы поведём их путями Неба. Мы будем сражаться за каждого, день ото дня лишая кровососов их доноров. Пусть жрут друг друга.

Бог умер на кресте, распял свою земную плоть, чтобы соединить нас с Собой. Мы должны, в свою очередь, распять в себе эгоиста и зверя, чтобы сделать шаг навстречу Творцу.

Дезорганизованный пол — рабство страстей, разрушение личности.

Социальная организация пола — форма рабства у родовой необходимости, семьи.

Совместные экономические и бытовые отношения семьи мы заменим совместной творческой и духовной близостью, спайкой в Замысле. Освободив от дурной материальности, призовём к жизни колоссальную творческую энергию, превращающееся в вечность время, которое мы перестанем «убивать», чтобы оно перестало убивать нас. Совместный быт и заботу о детях на уровне животных инстинктов и контакта душевного, мы заменим близостью ДУХОВНОЙ.

«Русский народ, по своей вечной идее, не любит устройства этого земного града, и устремлён к Граду Грядущему, к Новому Иерусалиму, но Новый Иерусалим не оторван от огромной Русской земли, он с ней связан, и она в него войдёт. Для Нового Иерусалима необходима коммюнотарность, братство людей, и для этого необходимо ещё пережить эпоху ДУХА СВЯТОГО, в которой будет новое откровение об обществе. В России это подготовлялось». /Ник. Бердяев/

Труд должен быть освобождён не только из-под власти капитала, но и от власти ГРЕХА и БЕССМЫСЛЕННОСТИ, КРАТКОВРЕМЕННОСТИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ. Эти вопросы решаются лишь религиозно, с выходом в бессмертие в Боге, в Замысел Неба о Богочеловечестве.

Лозунг «Дело чести, дело славы, дело доблести и геройства» — попытка влить молодое вино в старые мехи ТЩЕСЛАВИЯ, ГОРДОСТИ, СЛАВОЛЮБИЯ, замкнутых на САМОСТИ. Невольное видимое противоречие: желайте славы, но не зазнавайтесь.

Или о принципе материальной заинтересованности: «желайте побольше заработать, но помните, что это ваше желание дурно, стыдитесь его». Отсюда всякие тормозящие потолки и препоны к заработку, вернее, к производительности труда.

Утверждение «Мы ушли от Вампирии и неизвестно куда идём» лучше чем: «Мы не можем уйти от Вампирии» или «Не знаем, куда идти, и поэтому остаёмся служить князю тьмы»… Кто не с ним, тот уже наполовину с нами.

Мы за такое государство, которое служит Образу Божию в человеке, а не личине зверя!

— Мы будем в Царствии творить миры, — фантазировал, пел Егорка, — Тебя мы возьмём художником, и ты нам нарисуешь розовые небеса… Тебя — конструктором, тебя — архитектором, а ты… ты будешь сценаристом… И будем сынами «по образу и подобию» в этом новом прекрасном мире, то есть богами, и сотворим человеков… И они тоже в нас усомнятся, восстанут против Закона Отца нашего, а значит, и против нас. И мы сойдём к ним на их землю, и будем распяты, и воскреснем. И спасём их своей любовью, и тогда они тоже полюбят Отца нашего и нас. И тоже спасутся в Нем и станут бессмертными…

Коммунизм — наиболее вселенское мироощущение после преодоления классового идолопоклонства и социального атеизма. Национализм, феминизм, разделение по партиям, всевозможным хобби, сексуальной ориентации — всё это идолопоклонство.

«Как?» — восхождение в связке. «Для чего?» — цель. Последний вопрос имеет выход к Творцу, в Небо и вечность, в Светлое будущее и Царство Свободы. То есть здесь верующие и коммунисты как бы случайно, а на деле промыслом Божиим сходятся на пути ввысь и встречаются со Спасителем, часто того не ведая. Аскеза (избавление от внешней суеты и Лукавого), нравственное совершенство в сочетании с послушанием Замыслу ставят на Путь.

Единый порыв к Небу во грехе, в нечистоте, в гордыне отвергается Творцом. (Вавилонская башня). Сплочение во грехе усиливает грех. Небу не нужно бессмертное зло. Равно как и аскеза вне Замысла. Спасаемся Спасителем, то есть Путём, Истиной и Жизнью.

Мы — «по образу и подобию» Творца. То есть предназначены и здесь, и в Царствие для созидания и творчества.

Гордость, самость — самоутверждение вне Творца. Чувство собственного достоинства — утверждение и охрана в себе Образа Божия, высокого Замысла Творца о тебе. То есть я себя уважаю и утверждаю как часть божества, и презираю, принижаю за всё лишнее, греховное, мешающее восстановлению Образа во мне. В этом — смысл подвига юродства на Руси — попрание самости во имя самоутверждения в Боге. Попрание червя.

«Что же задумано? Переделать всё. Устроить так, чтобы всё стало новым: чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, весёлой и прекрасной жизнью». /Александр Блок/

Культура исправно работала даже в военное время. Сейчас её сознательно разрушают как враждебную Вампирии Бездуховной.

ВЕРУЮЩИЕ — все, кто верит в смысл истории, жизни. История есть встреча и идеологическая борьба падшего человека с Богом, ВЫСШАЯ ПРАВДА в том, чтобы ЦЕЛОЕ жило в человеке. СМЫСЛ ЖИЗНИ в Победе над смертью второй. Жажда НАСТОЯЩЕГО, которого во времени нет. «Остановись, мгновенье». «Историческое время — иллюзия консерватизма /прошлое/ и иллюзия прогресса /будущее/».

«Между двумя метаисторическими явлениями Христа, лежит напряжённое историческое время, в котором человек проходит все виды рабства и соблазнов». Н. Бердяев.

История переходит в царство СВОБОДЫ ДУХА. Величайшие испытания человека и опыт падений выводит избранных к жажде СВОБОДЫ В БОГЕ. Прогресс — иллюзия, ибо целиком во власти смертоносного исторического времени. У каждого — своё историческое время, которое надо превратить в ВЕЧНОСТЬ, положить в Небесный Банк через служение Замыслу. Своё начавшееся уже на земле «Царство внутри нас». Конец истории — конец исторического времени.

Конец мира — дело богочеловеческое, это конец «дурного мира». Революционное апокалиптическое сознание активно, творчески обращено к реализации человеческой личности в Образе и Замысле. РЕВОЛЮЦИЯ ДУХА произойдёт ещё в историческом времени. Излияние ДУХА призвано изменить мир, и в этой революции будет участвовать и человеческий ДУХ. Конец истории — победа экзистенционального времени над историческим, СОБОРНОСТИ /совокупности личностей/ над самостью и «муравейником».

Творец ждёт от человека, чтобы он:

Осознал, поверил в Замысел преображения Богочеловечества по ту сторону бытия земного и в своё связанное с этим призвание — восстановление Нового Адама.

Определил принцип, по которому будет восстановлен Новый Адам /взаимопроникновение, служение каждого — всем и Целому, а всех и Целого — каждому — единственный способ Жизни; всё — в единстве восхождения к Свету. Послушание Свету, ответственность и сострадание в отношении к падшему миру, природе/.

Осознал ущербность своего мироощущения, невозможность в этом больном состоянии осуществить Замысел и свое предназначение.

Просил, молился об ИСЦЕЛЕНИИ. Послушание в лечении, готовность к любым кардинальным хирургическим операциям, упование на всеблагую Волю Творца.

Творец взывает не только к нашему разуму. Он жаждет и добивается нашей свободной ответной любви к Нему. К Троице, Которая Сама сплавлена воедино Божественной Любовью, давая Жизнь и Свет всему мирозданию. И Откровение состоит в том, что эта сплавленность — единственно возможная форма Жизни — Любовь ко всякой падшей твари, жаждущей исцеления, преображения и воссоединения в Доме Отца.

«Да будут все едино; как ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, — да уверует мир, что Ты послал Меня.

И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как мы едино.

И Я открыл им имя Твое и открою, да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них». /Иоан. 17:21–22,26/

«Дай Мне, сыне, сердце твоё». Поэтому так ценен опыт советской Антивампирии и других якобы безрелигиозных обществ, интуитивно, свободным выбором сердца ставших на Путь без ожидания награды, без страха адских мук. Просто стихийно вступивших на подвиг сыновней любви. Сердца, якобы не ведающие Бога, возгорались любовью к Его Делу, Замыслу, не надеясь на награду.

Бога можно «вычислить» и подчиниться, испугаться и подчиниться, возжелать награды и подчиниться… А можно просто ощутить присутствие Его, Неведомого, рядом, и полюбить. И подчиниться с наслаждением, сгореть в огне жертвенной любви… Мир знает немало таких подвижников-мучеников.

Творец жаждет от нас ответной Любви, «рождения свыше». Именно поэтому не дастся нам ни чуда, ни знамения.

Доказать Бытие Божие можно лишь эмпирически, собственным духовно-мистическим опытом. Небытие же определить невозможно, так как некому определять, коли определитель превратится в нуль.

У Александра Галича есть пророческая песня про «Фингалию», предсказавшая оборотней. Герой песни, коммунист-марксист, неожиданно получив от умершей за границей тётушки Калерии большое наследство, совершенно меняется в своих убеждениях и собирается заделаться в Фингалии капиталистом. Но там происходит революция. Первый декрет народной власти, естественно, «о национализации фабрик, земель, заводов и всех промышленных предприятий»:

Я гляжу на экран, как на рвотное. То есть как это так — все народное? Это ж наше, — кричу, — с тётей Калею! Я ж за этим собрался в Фингалию! Негодяи, бандиты, нахалы вы! Это всё, — я кричу, — штучки Карловы!..

Так примерно перевернулись многие наши господа-товарищи.

«А нынешние небеса и земля, содержимые тем же Словом, сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков». /2-е Пет. 3:7/ «Придёт же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят». /3:10/ «Впрочем мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда». /3:13/ «Прежде всего знайте, что в последние дни явятся наглые ругатели, поступающие по собственным своим похотям»… /3:3/ «И многие последуют их разврату, и чрез них путь истины будет в поношении.

И из любостяжания будут уловлять вас льстивыми словами; суд им давно готов, и погибель их не дремлет». /2:2–3/

«Служите друг другу, каждый тем даром, какой получил, как добрые домостроители многоразличной благодати Божией». /1-е Пет. 4:10/ «Он есть умилостивление за грехи наши, и не только за наши, НО И ЗА ГРЕХИ ВСЕГО МИРА.

А что мы познали Его, узнаем из того, что соблюдаем Его заповеди.

Кто говорит: «я познал Его», но заповедей Его не соблюдает, тот лжец, и нет в нем истины; А кто соблюдает слово Его, в том истинно любовь Божия совершилась: из сего узнаем, что мы в Нём». /1-еИоан. 2:2–5/ То есть искупивший весь мир Спаситель соединяет с Собой тех, кто стоит на Пути, ибо Он — «Путь, Истина, и Жизнь».

Мы переболели детской болезнью дурной свободы от Отца, пребывания вне Дома, чтобы избрать Его навечно. Изжит, хотя бы разумом преодолен соблазн Тьмы.

Единый для всех Отчий Дом, Любовь в Отце, Сыне и Духе, друг к другу и всякой твари. Любящая единая семья. Целое, где каждая часть жертвенно служит всем и Всему, получая за это Жизнь — счастье непрерывного восхождения к Истине.

В Доме все бесконечно свободны для Света, Красоты, творчества. Здесь каждый свободен вершить своё Дело, состояться в Замысле. Свобода отныне будет заключаться в преодолении иных, неземных препятствий и испытаний, — так свободен Спаситель, Сын, всегда находящийся в Доме Отца. Но это не будет свобода «от Отца», человек будет навеки освобождён «от лукавого», которому не будет места в Доме, как не будет там места тьме.

Высшая СВОБОДА — лишь в Отце и Его Доме. Будет навеки преодолен соблазн тьмы внешней, дурной свободы ОТ Творца с Его Законом: «Все — в одном, один — во всех». Ибо, войдя смиренно в человеческую плоть, Божество вошло в тварь, соединив её с Собой не только Замыслом, но и любовью.

«Интеллигенция погубит Россию», — предсказание из «Вех».

«Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня». /Иоан. 14:6/

Христос — Путь, Истина и Жизнь, поэтому исповедание Христа — прежде всего исповедание Пути, образа жизни. Служение восходящему Целому во имя достижения Царства преображённым человечеством.

Советский народ в массе своей стоял на Пути и восходил, не ожидая личной награды, «по велению сердца». То есть это был не страх рабства, не корысть наёмничества, а сыновство. По призванию, по духу.

Это похоже, как если бы альпинист-романтик, восходящий в поисках красоты, высоты горней, преодоления земного притяжения в тесной связке с товарищами, для спасения которых часто рискующий жизнью, в самом процессе восхождения, в победе над собой испытывающий счастье, — вдруг находит на вершине горы неожиданное бесценное сокровище.

Таковым может стать для «красных святых» бессмертие в Доме Отца. Неведение о награде, о Царстве «там», по ту сторону земного бытия, — вот собственно, что отличало «товарищей по духу» от христиан. Ещё, разумеется, молитвенное обращение ко Христу, церковные таинства, вера в Него, как в своего Спасителя, о которой ведает лишь Сам Господь. Но не всякий, говорящий: «Господи, Господи!» — войдёт в Царствие. А к «ставшему на Путь» Спаситель приходит Сам.

Ну а настоящее «богоборчество», в котором часто несправедливо упрекают советских людей, — это отрицание Замысла, Откровения, Учения Нового Завета как Пути и Образа Жизни. /«Все за одного, один за всех во имя Светлого Будущего», в переводе на язык товарищей/. В НЕПОСЛУШАНИИ СЛОВУ можно упрекать кого угодно, только не «мечтателей и учёных», распевающих в коммуналках и у костров:

К станку ли ты склоняешься, В скалу ли ты врубаешься — Мечта прекрасная, ещё неясная Уже зовёт тебя вперёд!

Помощь Божья, благодать, благословение даются ВОСХОДЯЩИМ и ВСТУПИВШИМ НА ПУТЬ.

* * *

Л. Н. Толстой, из «Дневников»:

«Мы, богатые классы, разоряем рабочих, держим их в грубом непрестанном труде, пользуясь досугом и роскошью. Мы не даём им, задавленным трудом, возможности произвести духовный цвет и плод жизни: ни поэзии, ни науки, ни религии. Мы всё это берёмся давать им и даём ложную поэзию… Какой ужасный грех. Если бы только мы не высасывали их до дна, они бы проявили и поэзию, и науку, и учение о жизни».

«Сила правительства в том, что у них в руках самопитающийся круг власти: ложное учение производит власть; а власть даёт возможность распространять одно ложное учение, устраняя ВСЁ ПРОТИВНОЕ ЕМУ, ОБЛИЧАЮЩЕЕ ЕГО».

«Нельзя выдумать для жестоких поступков более выгодных условий, как то сцепление чиновников, которое существует в государстве».

«Жизнь наша господская так безобразна, что мы не можем радоваться даже рождению наших детей. Рожаются не слуги людям, а враги их, дармоеды. Все вероятия, что они будут такими».

«Наше искусство с постановкой потех для богатых классов не только похоже на проституцию, но есть не что иное, как проституция».

Мы — воины Неба. Мы отвоёвываем Его детей у Вампирии, у ложной системы ценностей, губительного образа жизни. У князя Тьмы.

«Ты создал нас для себя и не успокоится сердце наше, пока не найдёт Тебя». /Бл. Августин/.

Дети бессмертного Бога «по образу и подобию» не могут быть смертны.

Одни смотрят на мир с высоты птичьего полёта, другие — «птичьего помёта».

Падший человеческий разум отказывается признать невероятное, чудо. Так наше зрение упрямо воспринимает вогнутое лицо как привычное, выпуклое.

Нет права обществу судить давние преступления — человек, как правило, уже совсем другой.

Рьяно берегущему здоровье, приверженцу и энтузиасту всевозможных методов оздоровления: — После стольких мучений — а вдруг кирпич на голову? Вот обидно!

Душа человеческая — как общий ребёнок двух расставшихся родителей, двух враждующих начал.

«Жнущий получает награду и получает плод в жизнь вечную, так что и сеющий и жнущий вместе радоваться будут; Ибо в этом случае справедливо изречение: «один сеет, а другой жнёт».

Я послал вас жать то, над чем вы не трудились: другие трудились, а вы вошли в труд их». /Иоан. 4:36–38/ Единство служения каждого, всех поколений Богочеловечества в Целом, в общем Замысле Неба.

ВАМПИРИЗМ ЗАРАЗЕН. Всякая жизнь за счёт другого вызывает у этого «другого» ответную жажду чужой крови. Основа капитализма: питаюсь другими, самоутверждаюсь, чтобы расширять своё каннибальское меню до бесконечности. Чтобы все служили МНЕ.

Суть Закона, Замысла Неба /и отчасти идеологии коммунизма — Антивампирии/: утверждаюсь, чтобы вершить Дело Божье на земле — «спасти погибающих, собрать рассеянных», сострадать и «сеять разумное, доброе, вечное».

«Я пастырь добрый, душу полагаю за овец»… И сохраняю их, приумножаю, чтобы вернуть Господину.

Современная цивилизация — скотобойня, чтобы овец Господина «резать и стричь». Пускать на пуловеры, дублёнки и шашлык.

ДОЛГИ НАШИ… Долг, чувство долга… «Исполнен долг, завещанный от Бога»… Не исполняющий ДОЛГ — не исполняет Замысла. Если и можно говорить о каких-то «правах человека», то лишь о праве «исполнить ДОЛГ».

Сказка Пушкина «О рыбаке и рыбке» — о нынешней цивилизации. Пожелание всё больших благ, доведённое до безумия, — чтобы само провидение было у злого мира «на посылках». И заканчивающееся, естественно, крахом «у разбитого корыта».

Что лучше — тайно служащий тебе солдат неприятельской армии или твой солдат, завербованный неприятелем?

Эксплуатация в сталинской Антивампирии явилась следствием напряжённой гонки двадцатых-тридцатых годов, отчаянным коллективным бегством от догоняющей разъярённой Вампирии во главе с князем Тьмы. Бежали, потом, чуть оторвавшись, строили в бешеном темпе фундамент новой, ещё неведомой на земле жизни, укрепляли оборону: «Дрянь адмиральская, пан и барон шли от шестнадцати разных сторон». Отбивались от подлинных и мнимых /разве в драке разберёшь?/ — врагов. Ибо оборотень на то и оборотень, что имеет двойную личину.

Пусть эксплуатация государством, но это эксплуатация гребцов в лодке, удирающей от гигантского крокодила! Спасались не только тела, но и души — жертвы потенциальных вампиров, которым не удалось тогда добраться до народной шеи и свершить ту бойню, что разразилась через семьдесят лет. Цель оправдывала средства.

«И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне». /Мф. 10:28/ Обычно душа сама понимающе откликается на такие, пусть жёсткие, но очищающие, грозовые периоды истории (энтузиазм гражданки, первых пятилеток, великий подвиг Второй Мировой).

Оборотень «Германия превыше всего», — беснующийся фашизм, шёл по пятам, изнутри сочувственно поскуливала «пятая колонна»…

Война, чтобы напиться крови. И война, чтобы не позволить это сделать.

«Ибо вот, все души — Мои: как душа отца, так и душа сына — Мои; душа согрешающая, та умрёт». /Иез. 18:4/ Конкуренция — победа и господство одних над другими, менее приспособленными, менее удачливыми, менее наглыми, жёсткими. Соперничество. Право сильного — право звероподобного. Использование даров Творца против Замысла Творца.

Социалистическое соревнование призвано было выявить сильнейших, чтобы они помогали слабым, подтягивали до себя. Взаимопомощь. Порок соревнований — показуха, элемент игры, «ветхие» стимулы. Но это был безусловно шаг вперёд по сравнению с конкуренцией, особенно практика перехода «в отстающие бригады».

«Герой труда» — это всё детство. Нелепо было бы давать звание Героя «рожденному свыше».

Это понимал Маяковский:

«Чтобы, умирая, воплотиться В пароходы, строчки и другие долгие дела…»

Два глубинных начала в человеке — жажда свободы и жажда послушания — противоречивые, взаимоисключающие в жизни «века сего» — то анархии, то диктатуры, — непостижимым образом примиряются в Боге.

Свободное послушание абсолютно Свободному Творцу, пребывание в Нём делает личность свободной. Но свободной не ОТ ТВОРЦА, а с ТВОРЦОМ.

Цель земной жизни — соединение Свободы и Послушания в крестном пути Христа — несение своего креста во имя исполнения Замысла:

«Потому любит Меня Отец, что Я отдаю жизнь Мою. чтобы опять принять ее; Никто не отнимет её у Меня, но Я Сам отдаю её: имею власть отдать её и власть имею опять принять ее; сию заповедь получил Я от Отца Моего». /Иоан. 10:17–18/ Свободное подчинение каждой ипостаси Троицы во имя пребывания в её Абсолютной Свободе.

Я в свободном послушании отдаю жизнь Целому, Замыслу, чтобы воплотиться в Свободе части, живущей Жизнью свободного Целого, неотделимой от Целого. Одновременно абсолютно послушной и свободной вместе с Целым в этом новом бытии.

* * *

Несколько дней с того первого посещения Златогорья Иоанна готовилась, освобождая часть дома к приёму жильцов. Мебель им всю оставила, матрасы, подушки, шторы, посуду. Познакомилась предварительно с ними самими — две супружеские пары средних лет — русские из Грозного и обрусевшие немцы из Казахстана. У немцев дочь училась в МГУ, жила в общежитии, у грозненцев — двое детей были в златогорьевском интернате. Мужчины работали на строительстве престижного «крутого» посёлка в двадцати минутах автобусом от Лужина, там прилично платили и была надежда со временем купить квартиру. Не обязательно в Златогорье, но в системе Изании, которой они просто бредили после того ада, что пережили.

Рассказали, что там, на стройке, их целая бригада «наших». Обеспечили одеждой, разместили по квартирам. Дети пристроены, по утрам приезжает микроавтобус, кормит завтраком, оставляет термосы с обедом, и на ужин что-то вроде пиццы, только разогреть, и кефир по Мечникову… Забирают по необходимости спецодежду — постирать, починить, заменить постельное бельё два раза в месяц, другие бытовые надобности… В общем, денег своих они не тратят, отдают в ИЗАН-банк. Жёны тут же разнорабочими, мусор вывозят и постепенно осваивают «отделку».

Противно, конечно, работать на жирных, но они уверены, что всё скоро начнет меняться и победа будет за нами.

Вот теперь и за жильё, слава Богу, платить не будут, и здесь, у Иоанны, куда лучше, чем в доме, что они прежде снимали. Там хозяйский сын — алкоголик, по ночам бузит, не даёт спать. А она пусть не волнуется, дом будет в полном порядке, утром и вечером с Анчаром погуляют, и забор поправят. И вообще, где надо подремонтируют, доведут понемногу до ума, включая сад-огород — у них руки, слава Богу, откуда надо растут…

Приехали за жигулёнком. Иоанна отдала ключи от московского гаража, позвонив свекрови, что сдала за баксы. Забрали тюки со старыми и просто ненужными шмотками, игрушками и книжками из чулана московской квартиры. И вообще со всякой разностью с антресолей, лоджии и гаража.

Иоанна чувствовала себя грешницей перед постригом — Боже, сколько же у неё было лишнего и как тяжело с каждой вещью расставаться! Просто отрываешь от сердца, какие-то «минувших дней воспоминанья», события, давно ушедшие краски, запахи… Вот Лиза — как она легко расстаётся со всем ненужным, как весело дарит, раздаёт! А может, и Лизу с тех пор изменили эти «рыночные отношения»?

Так Иоанна открыла в ИЗАН-банке счёт, получила компьютерную карточку и подумала, что ей, жадюге, всё же легче, чем когда-то уходящим из мира монахам и толстовцам, раздававшим имение неизвестно каким нищим, которые могли всё пропить и спустить кошке под хвост. Ведь отныне и её дом, и жигуленок, и гараж, и лишние вещи будут работать не только на денисово исцеление и их «хлеб насущный», но и будут честно продолжать служить другим людям. Кстати, под «нищими» в Изании подразумевались все, нуждающиеся в данный момент в твоей помощи.

Потом наступил момент получения Дениса в аэропорту — именно «получения», ибо он был неподвижен, молчалив и элегантен на носилках под пледом, как переправленный багажом манекен. Осунувшийся, красивый какой-то потусторонней смертельной бледностью и непривычной огромностью неподвижно-кукольных, раз и навсегда испуганных глаз, он, никогда ничем не болевший, незыблемый, как пресловутый «айсберг в океане», вдруг был разом перевернут, повержен со всей своей подводной и надводной частью. Непотопляемый начал погружаться и дробиться, разламываться и таять, и оказалось, что всё, прежде единственно важное, попросту исчезает при этом персональном апокалипсисе. Что остаётся только боль и ледяной ужас перед лицом небытия. Не небытия-покоя, а некой нелепости, катастрофы, антибытия — так пытался он ей потом объяснить своё состояние, когда решился, наконец, заговорить о пережитом. Мольба… К Богу?.. Да, конечно, к Богу, потому что больше никто не мог помочь. Чтобы это невыносимое крушение наконец-то остановилось и одновременно не останавливалось, ибо конец был страшнее самой боли. Страшнее которой, вроде бы, ничего не было.

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

— О каком таком объективном мире вы говорите? Где он, этот объективный мир? Что вы, — вот вы лично о нём знаете? Вы знаете только свой субъективный мир, который начался, когда начались вы, и умрёт с вашей смертью. В этом мире есть лишь то, что вы видите, слышите, чувствуете, мыслите — или сами, или от других. Только те города, те люди, только та музыка, книги, история человечества, что так или иначе коснулось вашего «Я». А если бы вы не узнали в своё время, что был Наполеон, Юлий Цезарь и Иван Грозный, их бы для вас и не было. У кого-то полмира занимают шахматы, у кого-то женщины… Вот вы, небось, десятки оттенков жёлтого различаете, а кому-то что солнце, что репа — всё одного цвета. Но зато он знает, как и когда эту репу сажать, и сколько дворов и коров в его деревне, и кто лазит в окно к соседке, когда сосед уезжает на рынок с огурцами. Где он, ваш объективный мир? Есть только то, что включает в себя ваше субъективное сознание, и ни грамма больше. Для вас и для меня есть история человечества, а какой-нибудь дворник Кузя на неё плевать хотел. И прекрасно без неё обходится.

Какой-нибудь нищий старик, развалина, за жизнь цепляется, а этот, кровь с молоком, стены баксами оклеены, — пускает себе пулю в лоб. Где тут объективность? Объективная реальность то бишь? Я вот с вами сижу и не знаю, есть ли сейчас объективно мой дом, или, не дай Бог, сгорел уже. А жена к другому ушла. Потому что у неё свой объективный мир. Я только знаю, что мне сообщают мои органы чувств и перерабатывает мой разум, а объективно это или не объективно… И так, видимо, каждый, если эти «каждые» мне не снятся… Каждый — бог своего собственного мира, альфа и омега, начало и конец. Миры эти взаимодействуют, пересекаются, сталкиваются, враждуют, сближаются — это и есть жизнь.

Конечно, этот ваш объективный мир неизбежно пожирает своих богов, но вдумайтесь, что происходит… Уничтожая меня, божка, мир умирает сам. Вот он лишил меня глаз, ушей, носа, языка, рук, ног — и исчезли краски, звуки, запахи, пространство… У меня нет сердца, лёгких, почек, искусственное кровообращение — теперь наука на всё способна — остался только мозг. Вернее, кусочек мозга. Тот самый, который связывают с хранилищем «Я», с памятью, хотя память, по-моему, вовсе не хранилище индивидуальности. Когда я впервые увидел над собой красную погремушку и понял, что хочу её, я осознал своё «Я» как хотение, а не как память. Памяти ещё не было. Ну, хорошо, пусть память. Так значит в этой самой памяти, в нескольких кубиках мозга, сейчас помещаюсь я, да плюс к тому весь мир. С Наполеоном, Цезарем, Нью-Йорком и Эйфелевой башней, со всеми науками, музеями, симфониями, Толстым и космосом, потому что, пардон, ему больше негде помещаться, этому космосу. Потому что, убивая эти самые несколько кубических сантиметров мозга, мир убивает себя. Наступает тот самый конец света, которого так боится человечество, а вся штука в том, что он у каждого свой. Персональный.

Рождение — начало света, смерть — конец. А поскольку вы мне не можете показать самого что ни на есть разгения, который мог бы доказать, что есть объективно что-либо за пределами его микрокосма, то и наличие объективного мира после вашей смерти — всего лишь из области предположений. То есть вот где он помещается, этот ваш объективный мир, — он шлёпнул себя по темени, — Кирпич на голову, и хана объективному миру. Вы возразите, конечно, что миллионы людей за историю человечества сошли в могилу, а мир стоит себе. Но это лишь доказывает, что миллионы объективных миров погибли за это время, а, если предположить, что душа не помещается здесь, — он опять хлопнул себя по темени, — и вообще нематериального происхождения, то отдельное человеческое «Я», то есть бог с маленькой буквы («Я сказал: вы — боги») переживёт свой объективный мир.

Да, мы знаем, что люди-боги неизбежно исчезают с лица земли, сбрасывая тела, как змея кожу. Но что это значит, ты будешь иметь некоторое право сказать, лишь сам проделав подобную процедуру, если так можно выразиться. Во всяком случае, если ударом кирпича по голове разрушается не только твой земной мир, но и твой микрокосм, который этот мир вмещает, то есть полная крышка во веки веков, то хвалёная ваша вселенная сгинет вместе со мной. Потому что если я ничего не знаю и не чувствую, то ничего и нет. И ничего вы тут не докажете, да и доказывать будет некому, и вообще не стоит огород городить.

Вот если, как мы верим, душа бессмертна, и каждый предстанет со своим микрокосмом перед лицом Творца, тогда и о вашем реальном мире можно поговорить. Только для этого придётся суммировать микрокосмы всех когда-либо живших и посмотреть, что получится. А такое под силу лишь самому Творцу.

Национальное, классовое, партийное, общинное — любое групповое самосознание имеет право на особую миссию лишь в главном — восхождении Богочеловечества к Царствию.

Умный верит глазам, дурак — ушам.

Русские — дети, их провели, как детей, но и выкинуть что-либо ужасное они могут теперь, как злые мстительные дети.

Мы — другие. Наши и ненаши. Две цивилизации. Разница в понятии, что такое хорошо и что такое плохо. Одни пришли в мир брать, другие — отдавать. Одни служить, другие — чтоб им служили, прислуживать и прислуживаться. Одни — быть первыми, чтобы стать последними, другие — быть последними, чтобы стать первыми. Одни ради похоти своей — другие ради освобождения от неё. Одни — врастать в землю, другие — взлетать к Небу.

Бедняги, они не знают радости подвига, победы над собой, жертвенного служения великой цели. Это высшее наслаждение, и если вы думаете, что в такие минуты не Господь дарит своим избранникам эту небесную радость, то вы ничего не понимаете. Жалкие, больные дети, измученные игрушками, жадностью и комплексами.

Как жена Лота — не оглядываться. Только вперёд.

Два мира. Разница — в ответе на вопрос о происхождении человека и смысле его жизни. Наша мудрость — тоже безумие в глазах мира.

Как нам жить, о чём просить Небо? Наиболее известное прямое руководство — молитва Господня «Отче наш».

«Отец наш. Который на Небесах», — взываем мы, признавая своё небесное происхождение и Замысел. «Единая семья». «Наш», а не «Мой».

«Да святится Имя Твое, да придет Царствие Твое». Сказано, что «царство Божие внутри нас». То есть в сердцах наших. На Небе оно уже наступило, на земле невозможно, ибо «не от мира сего» и нарушило бы право «не являться на пир Господина». Оно в сердцах уже здесь, на земле, а продолжение — в вечности.

— Вслед за церковью мы боремся за духовную экологию, не только природную. Чудовищное сатанинское загрязнение общества превзошло Содом и Гоморру, — города, которые Бог уничтожил как рассадники греха.

— Но, насколько я знаю, искушения необходимы. Лишь преодолевая их, мы познаём истину.

— Да, вы правы, поэтому нам и не заповедано просить об избавлении от искушений. Существую я и мои искушения, перефразируя философа, — в этом жизнь. Ежедневно она предлагает нам дилемму: Бог или Лукавый? Это нормально: свобода там, где есть возможность выбора, в данном случае послушания или непослушания Небу. В конечном счете, это определит нашу судьбу в вечности. Вернётся ли блудный сын, нахлебавшись горькой свободы, к Отцу, источнику Жизни, или так и погибнет на чужбине? Ответ на этот вопрос каждый даст сам своим земным бытием. Это вопрос из вопросов, самый важный. Но можем ли мы, дети Неба, допустить тиранию законов Лукавого?

Как бы вам объяснить? Для того же идущего в гору альпиниста полезны и неизбежны, к примеру, расщелины, пропасти, крутизна, ледники, дикие звери. Но допустимы ли капканы, расставленные на маршруте? Отравляющие ядовитые газы, ложные указатели, разбойники из-за угла? Это уже не честная борьба добра со злом — это хлынувшая в души отрава, с которой практически невозможно бороться.

— Можно считать нас приемниками коммунистов, но у нас генсек — Господь Бог. Мы берём за основу общую для всех главных религий этику Неба — Замысел Творца о БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВЕ.

Наши правила: табу на религиозные споры и распри вплоть до исключения. А при вступлении — отречение от сатаны и дел его /от лукавого/.

— А для атеистов?

— Они называют богом совесть и исповедуют ее как высший нравственный закон бытия. То есть по части этики у нас противоречий нет, а остальное — тайна взаимоотношения Творца и каждой отдельной личности. Наши враги — не те, кто не верят, а враги Замысла Творца, которые «ведают, что творят». То есть враги Божии и прямые сатанисты.

Нам близки лучше советские песни, хотя мы их часто видоизменяем.

«Весь мир насилья мы разрушим…» — то есть «лежащий во зле мир». Мы не скрываем, что хотим взорвать его изнутри. По крайней мере, ослабить. «Кто был ничем, тот станет всем» — для нас это не социальная, политическая или правовая революция, а РЕВОЛЮЦИЯ ДУХА — «дорога к солнцу от червя», превращение человекозверя в Богочеловека, согласно Замыслу.

«Наше дело правое, победа будет за нами»… — разве в этих всем известных словах — не вера в некую высшую надмирную справедливость?

Прославлю тебя и работой и песней, Ну а если в поход трубачи протрубят, Прикажи — я умру за тебя и воскресну, И опять буду жить для тебя.

Это известный демократ Владимир Войнович, «Клятва Родине». Они сейчас чрезвычайно современно звучат, эти советские песни. Не замечали?

Будь такие все, как вы, ротозеи, Что б осталось от Москвы, от Расеи?

Всё пошло б на старый лад, на недолю, Взяли б вновь от нас назад землю, волю; Сел бы барин на земле злым Малютой, Мы б завыли в кабале самой лютой.

Узнали? — Демьян Бедный.

* * *

Они перевезли Дениса, вернее, то, что от него осталось, сначала в московский кардиоцентр, где продержали десять дней, а потом разрешили долечиваться в Златогорье под неусыпным наблюдением известного кардиолога, одного из первых членов Изании. Кардиолог жил в Златогорье практически постоянно с женой-невропатологом, спасаясь от прожигающего жизнь потомства.

— Вся квартира на ушах, а ведь были нормальными детьми, — сокрушался он, — Дёрганые, бесноватые, одни бритые, другие — патлатые. Те и другие — немытые, что-то у них вечно бухает, музыкой этой пытать только. В компьютере монстры скачут, по видаку коллективно трахаются, мобильники пищат — всё какие-то разборки, меж собой изъясняются многоэтажным, как дворник Кузя из анекдота. Девки костлявые, полуголые, с ногтями до колен. Шабаш, одним словом.

Возможно, и Иоанне предстояло скоро встретиться с совсем чужими, скандально-истеричными, неподконтрольными внуками, уже что-то нюхающими, глотающими и курящими, с их непонятными словечками, компьютерными играми. Две дёрганые кривляющиеся маски, под которыми прячется неизвестно что…

А пока, она у трапа самолёта гладила восковое лицо Дениса, преодолевая щемящую до слез жалость бодрой улыбкой — ничего, теперь всё будет хорошо, ты дома, выкарабкаемся… Он вежливо и мужественно играл в эту игру, позволяя с собой делать, что угодно. Как шкурка, из которой вынули плоть и душу — шейте шапку, воротник, только чтоб не было слишком больно…

Он был ещё в другом измерении — Пушкинский Скупой, жизнелюб-трудоголик, отбросивший ключи от ставшего вдруг ненужным сундука. Уже потом, в Златогорье, он поверит в своё выздоровление, — не так, будто болезнь была нелепостью, аномалией, и теперь всё в порядке — Денис поверит, как во временную аномалию, именно в выздоровление, в некое отпущенное ему Небом время. Он вернётся к своему сундуку, к его содержимому, и скурпулёзно, в отчаянии начнёт в нем копаться, понимая, что единственной его ценностью может стать лишь нечто, чего нельзя растащить и растратить, когда из ослабевших пальцев выпадут ключи.

Не на горе и слезы обобранных ближних обменять жизнь, не на шоколадные обертки и пустые бутылки из-под шампанского и стоптанную «саламандру», а на нечто, о чём Пушкин… Когда он начал выздоравливать, они часто вспоминали это языческое: «Нет, весь я не умру… доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит»… А далее уже совсем по-советски: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства ДОБРЫЕ я лирой пробуждал, что в мой жестокий век восславил я СВОБОДУ и милость к падшим призывал». Пиит… народ… То есть «в памяти людей» — как это по-советски!.. И, наконец, финальное. То, что надо. Из этики христианской:

«Веленью Божию, о муза, будь послушна»… То, что выбрасывали из школьных учебников. Сундук, наполненный нетленным. «Исполнись Волею Моей»!.. Приходя в себя от потрясения и осознав банальную истину, что подлинное наше пребывание — там, по ту сторону, обострённо чувствуя себя подвешенным на тонкой нити над бездной, нити, которая рано или поздно неизбежно оборвётся, он в этом непривычном состоянии вновь и вновь прислушивался к себе — не взорвётся ли снова внутри оказывается такой хрупкий и отнюдь не вечный двигатель его жизни, разбиваясь на десятки осколков, нещадно ранящих корчащуюся в муках плоть?

Потом, уже встав на ноги и прогуливаясь с ней по дорожкам Златогорья, шагая осторожно, с палочкой, чтобы не оступиться, он будет снова и снова вспоминать отнюдь не последнюю свою забугорную ленту, в судьбе которой Айрис благородно приняла самое активное участие. Взяв на себя рекламу, необходимые формальности, документацию, презентации и контракты, нажимая на нужные кнопки, нужных людей в своем родном забугорье и практически освободив больного от всех хлопот о судьбе последней ленты, к которой Денис испытывал стойкую аллергию. Видимо, сказывалось предынфарктное состояние, в котором он был вынужден в смертельной гонке ее заканчивать. Нет, Денис вспоминал, как итог, их совместные ленты, особенно совковый сериал с Антоном-Кольчугиным… Кто же он всё-таки был, сотворенный ими советский супермен, борец против вируса распада, зарождающегося в недрах системы, — ведь он был первым изанином! Коммунистом-изанином. Себе — хлеб насущный, лишь самое необходимое. Все сверхсилы и сверхталанты — «борьбе за освобождение человечества», как сказал бы «красный мученик» Николай Островский. Освобождение от заразы вампиризма. Ради права жить ДЛЯ спасения других, а не ЗА СЧЁТ других.

Чтобы ободрить Дениса, Иоанна провела своеобразный курс психотерапии. По ящику как раз показали в очередной раз их сериал, и она по горячим следам организовала встречу со зрителями в златогорском клубе, пригласив жителей окрестных посёлков. Встречу с Денисом и ещё кроме неё кое с кем из съёмочной группы, кого удалось раскопать. Антона в Москве не было — где-то мотался, как все, делал свой бизнес. Может, и к лучшему, что не было, пусть останется в памяти народной вечно юным Павкой Кольчугиным на лихом коне — мотоцикле, грозой вурдалаков, «борцом за освобождение» от их клыков и когтей. Воином с вдохновенным лицом ангела-разбойника.

Им устроили овацию. Как ни странно, было много молодёжи. Денис, ещё совсем слабый, сидел в кресле на старомодной сцене в старомодном зале заводского клуба, навевающем воспоминания о концертах их детства. Он был заметно взволнован. Иоанна тревожно погладывала в его сторону, однако надеясь в глубине души, что ему такая психологическая встряска пойдёт на пользу. Мистическая энергия народной любви — не беснование, не фанатизм идолопоклонства, а нечто совсем иное, пробужденное теми самыми «чувствами добрыми»… Именно неподдающаяся точному определению «совковость» заставляла сердца людей самых разных возрастов и социальных групп трепетать и заходиться в восторге, когда бесстрашный витязь сражался с Кощеем Бессмертным, который «над златом чахнет», и находил, наконец. Кощееву смерть. И Василиса Прекрасная, символ души Божьего народа, подавала ему руку, и они вместе выходили из ворот рушащегося Кощеева царства. И не уносили с собой ничего из призрачных сокровищ Кощеевых, бессильных заставить Василису прилепиться к его царству.

«Это даёт мне силы жить и бороться, когда вокруг столько грязи, подлости, обмана, и всё решают деньги, — зачитала учительница выдержку из сочинения девятиклассницы Нади Поповой о сериале «По чёрному следу», — в трудную минуту я ставлю видеокассету, когда Кольчугин оказывается один против целой банды. Но когда ему крикнули: «Всё, тебе крышка, нас тут тьма!» — он отвечает: «А нас — свет!». И побеждает».

Надя написала, что теперь, став изанкой, всегда повторяет эти замечательные слова, «в борьбе, когда тёмные силы уж так злобно гнетут и наезжают, что, кажется, нипочём не выдержать. Вас тьма, а нас — свет, — себе это повторяю и друзьям, это для нас как молитва», — написала Надя Попова.

Денис по-настоящему, а не вымученно улыбался, впервые за дни болезни, словно он сам был Надей Поповой, которую похвалила учительница…

Он вообще стал как ребёнок — боялся оставаться один, боялся темноты, всё время прислушивался к себе, украдкой щупал пульс и, когда его в этом уличали, врал, что «ничего подобного», и раздражался. Он ушёл в болезнь, как в кокон, заглянув «туда» и до смерти испугавшись. Ему надо было наедине с собой разобраться со старыми безделушками, потерявшими вдруг всякую ценность. Он чувствовал себя немощным старцем среди ненужных детских игрушек. Скорее всего, он не верил в Бога, хоть и очень хотел поверить, но вдруг почему-то поверил в Суд. Если не Божий, то Истории, Совести. Итоговый суд своей жизни. И испугался, как ребёнок, оказавшийся вдруг старцем в детском манеже среди погремушек…

Не случайно на вопрос из зала о новых фильмах он умолчал о своих забугорных лентах, кстати, «на уровне» и кассовых. И о последнем своём фильме, который за время его болезни успешно раскрутила Айрис. Не мог он признаться этой аудитории, что развлекал, щекотал нервы, играл на потребу той «тьме». Кровь, драки, стрельба, погони, «клубничка»… В общем, как все — делал карьеру, деньги, самоутверждался — ничего такого он не посмел сказать. Просто посетовал, что в России стало работать очень трудно. Зал порадовался, что Денис по-прежнему «наш», поступила записка об Антоне-Кольчугине, — где и что? Выручила Иоанна, сказав, что в последний раз видела Кольчугина во время противостояния на Васильевском спуске. С народом. Зал разразился аплодисментами, и Денис снова улыбнулся. Он оживал на глазах в забытой, ностальгически «совковой» атмосфере зала, благодарной и всему верящей.

«И вот о чём крушусь: к суду я не готов».

Пушкинского «Странника» тоже страшил грядущий Божий суд…

«Что чувства добрые я лирой пробуждал»…

Врач сказал, что Денису необходимо восстановить внутреннюю связь, «общее кровообращение» с ней и другими членам семьи, с друзьями, привычными делами. Адаптироваться и вновь укорениться. Так и сказал: «вновь укорениться». Первое время, в московской клинике, посещение Дениса было ограничено, он почти всё время спал, иногда открывал глаза, пытался шутить: «Ты? Значит, я ещё не в аду». Рука благодарно сжимала ее руку, а она про себя молилась Спасителю и чувствовала, как горячая животворящая энергия изливалась в неё — куда-то в темя, через шею, плечи, ладони — к кончикам пальцев. Стекала с них невидимыми потоками, и руки Дениса теплели, розовели щёки, выравнивался пульс… Он счёл её экстрасенсом, чем-то вроде Ванги, инстинктивно, как подсолнух, тянулся к её силе. Но Иоанна знала, откуда она, эта энергия, часто теперь обращалась к ней, когда надо было снять кому-то головную боль, снизить давление, остановить кровотечение. Она знала, что Он слышит её и всегда помогает, каждый раз счастливо изумлялась этому чуду.

Порой просыпалась в ней иная сила, неистово-разрушительная, готовая смести всё и вся. Тьма тоже слышала её и ждала лишь какого-то знака, согласия с её стороны, чтобы вмешаться в действо. Она могла привести множество жутковатых примеров собственной агрессивности и лишь недавно поняла, почему надо прощать и хотя бы пытаться любить своих личных врагов и обидчиков в отлитие от врагов ОТЕЧЕСТВА и Божиих. В конце концов, любить врагов Отечества или врагов Спасителя ты просто не имеешь права. Ибо в первом случае, став на сторону хищников, губящих тела и души немощных и слабых, которых Господь заповедал защищать, ты автоматически присоединяешься к армии тьмы. Под «отечеством», само собой подразумевалось не просто место твоего рождения, а страна, противостоящая грядущему Царству Антихриста и Мамоны. Ненавидеть означало обезвредить, отпилив им когти и клыки. Что, собственно, и пыталась делать советская Антивампирия, пока не наступило полнолуние и не пробило полночь…

Разве наше Отечество, Святая Русь и советская, не должна была стать по Замыслу Творца убежищем избранников от Лукавого, от которого мы просим нас избавить Небо?

И чураться врагов Спасителя: «Мне отмщенье, Аз воздам». Ибо даже апостол Павел был Савлом, гонителем Христа…

Когда врачи сочли возможным перевезти Дениса в Златогорье, она без колебаний переехала туда же, оставив дом и Анчара в надёжных руках. Это тоже было чудом — обычно так трудно найти подходящих людей, а тут и дом под присмотром, и всякие неполадки, мелкий ремонт — будто по мановению волшебной палочки вершится сам собой.

Между прочим, и проблемы посерьёзнее всегда можно было разрешить при помощи Изании, а с Анчаром, как она убедилась, жильцы справлялись лучше её. Короче — попадание в десятку.

Ей дали комнату в бывшем главном здании профилактория — гостиничного типа, с балконом. Комната и совмещённый душ с туалетом. В коридоре стояли три газовые плиты — если надо что-то разогреть, вскипятить чайник или сварить кофе. Посудомойка и контейнер для мусора. А вообще питались в столовой. Всё, как в советских домах творчества. Меню заказывалось на три дня вперёд, еда была простая и вкусная, в том числе и диетическая. Шведский стол — капуста, чеснок, свежие овощи, зелень из златогорьевской теплицы. Работающие вдали от Златогорья получали при необходимости специальный златогорский тормозок — обед в лёгком компактном изан-термосе, по возвращении — ужин. Так что принцип «хлеба насущного» соблюдался неукоснительно…

В комнате — двуспальная кровать, встроенный платяной шкаф, письменный стол-секретер с откидной шторкой, типа шведского, также встроенный в стену небольшой холодильник и что-то вроде телевизора, по которому, однако, кроме обычных телепередач можно было заказать и посмотреть любой фильм, художественный и познавательно-учебный. Отсюда же осуществлялась связь со всем Златогорьем и с любыми точками системы Изан-нет. Можно было не ходить в столовую, а попросить принести обед или завтрак в номер. Или заказать деликатес /за дополнительную плату/, принять гостей. Для большого торжества — арендовать специальный зал. Если сумма превышала предел разумной нормы, тебя вызывали на собеседование, предупреждали о нарушении Закона, а потом могли и исключить из Союза за несоблюдение его принципов. В общем, можно было позволить себе всё, что разрешалось среднему советскому гражданину, кроме пьянства. Плюс дозволялись ещё кое-какие «слабости», связанные с развлекательными поездками, индивидуально-бытовой техникой, фирменной косметикой или даже приобретением экзотической породы пса.

Но всё это было редкостью, ибо жили в Златогорье, в основном, аскетичные фанаты-трудоголики, которые, дорвавшись, наконец, до возможности выкладываться на полную катушку, не отвлекаясь на быт и прочие досадные мелочи жизни, самозабвенно это делали.

Они-то и составляли основной контингент первых изан вместе с романтической молодёжью, — егоркиными фанами, фиалочками и сизарями. Верующими самых различных конфессий, жаждущими дела комсомольцами и партийными всех цветов и мастей. Здесь все вполне уживались, поскольку религиозные, национальные и политические споры были строго-настрого запрещены.

— Свято соблюсти то, что нас объединяет, и бежать всего, что может разъединить. Помня, что взаимоотношения человека с Богом — сугубо личное дело каждого. Мы на войне, и у нас общий враг — не отдельные личности, а Вампирия, порождающая грех и питающаяся грехом, — говорил Егорка. — Лишь бы твоя партийная или религиозная деятельность не противоречила принципам Изании.

Когда в селение прилетает многоглавый кровожадный дракон, требующий ежедневных жертв, желающие спастись должны объединиться именно для противостояния дракону. Для споров и разногласий найдётся другое место и время.

Очень важно для Изании — состояние земли, бережное к ней отношение. Родина — вверенная тебе Небом экологическая ниша. Защита детей и немощных, посильное участие в различных прогрессивных начинаниях, движениях, протестах. И вообще — тактика вытеснения хищников, вампирского сознания из жизни, включая твою собственную жизнь, твое сознание. Поэтому подразумевается, что бороться с излишками и низменными желаниями изанин должен сам, коли уж стал на этот путь. Кстати, гораздо более либеральный, чем толстовство, не говоря уже о монашестве, подразумевающем уход из мира.

Уборка и смена белья производились регулярно, как в гостинице. Обои, шторы, светильники, весь интерьер легко мог быть заменён по желанию жильца. Был небольшой набор посуды, на балконе — кресло-качалка, которое Иоанна тут же перетащила в комнату. За письменным столом она никогда не работала, только в старом кресле, со стопкой бумаги в папке и шариковой ручкой. Как во времена службы в газете. Работалось здесь дивно — нажимаешь кнопку, заказываешь, и — пожалуйста, любая книга, любая информация. Её интересовали коммунизм и религия, точки расхождения и соприкосновения.

Можно было заказать и любую учебную программу — ей иногда удавалось выкроить час-другой для английского. Компьютер с ней разговаривал, задавал вопросы, фиксировал и исправлял ошибки и даже вздыхал, когда она ошибалась. Слушала она и музыку — старый джаз и классику, особенно когда Денису отменили больничный режим. Музыка в их комнате, по сути, не смолкала — то их общий кумир Владимир Горовиц, то другие лучшие исполнители и оркестры мира, то духовная музыка… Оба не уставали изумляться и досадовать, что эта волшебная сторона жизни их в прежней суете обходила.

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

— Можно, конечно, при необходимости научиться писать ногой, читать пальцами рук и питаться при помощи клизмы, но в здоровом организме каждый орган должен делать то, что умеет, любит, к чему призван и для чего создан.

Это не просто принцип разумного эгоизма: «ты — мне, я — тебе» или «я — вам, вы — мне». Или: «Я — Изании, Изания — мне». Это — осознание каждой малой клеткой необходимости добросовестного и самоотверженного служения Целому, получая взамен бесценное — ЖИЗНЬ. Временную, переходящую в бессмертие, когда «Царствие внутри вас есть». Получив от Творца ДАР жизни временной, я ДАРОМ служу всем и Целому этими ДАРАМИ, получая взамен ДАР ЖИЗНИ ВЕЧНОЙ.

Я — богоподобная веточка, творчески, с любовью к Замыслу исполняющая своё предназначение и получающая для этого всё необходимое от Изании, от её корней, связанных Замыслом с вечными источниками бытия.

У нас отдаётся гораздо больше, чем проглатывается, мы всегда помним заповедь: «лишь то, что отдал — твоё». «Отдай имение своё нищим»… Под «имением» мы подразумеваем дары Неба, данные каждому из нас. Под «нищими» — всех, кто нуждается в нашем служении при помощи этих даров. И компьютеры Айрис всегда разыщут погибающего, тонущего, нуждающегося в помощи среди «моря житейского». Именно в МОЕЙ помощи. А когда-нибудь «спасенный» решит и наши общие проблемы…

«По данной мне благодати, всякому из вас говорю: не думайте о себе более, нежели должно думать; но думайте скромно, по мере веры, какую каждому Бог уделил.

Ибо, как в одном теле у нас много членов, но не у всех членов одно и то же дело, Так мы многие составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого члены.

И как, по данной нам благодати, имеем различные дарования, то имеешь ли пророчество, пророчествуй по мере веры; Имеешь ли служение, пребывай в служении; учитель ли, — в учении; Увещатель ли — увещевай; раздаватель ли, раздавай в простоте; начальник ли, начальствуй с усердием; благотворитель ли, благотвори с радушием». /Рим. 12:3–8/

Такое наставление давал апостол Павел первой христианской общине, ну а мы в конце двадцатого века полагаем, что если у кого-то болит зуб или рука, то плохо всему организму; даже если больна самая маленькая клетка — беда для всех. Таков Замысел. Просто мы этой беды не чувствуем вовремя из-за нашей оторванности от Целого — болезни распада, ведущего к гибели Целого, а следовательно, и нашей. Речь идёт, разумеется, не только о «смерти первой» телесной, но и о «смерти второй». Атрофии, омертвении оторванной от корней души, о постепенном превращении её в сухую ветвь, обречённую на отсечение от живой лозы Богочеловечества и на сжигание в Судный день.

И если кто-то учит моих внуков, а я — зубной врач, мне совсем не обязательно драть у учителя зубы, когда ему нужно, допустим, побелить потолок. А ещё проще — я буду драть зубы, маляр — белить, учитель — учить, а компьютеры Айрис, связанные с каждым изанином и «сочувствующим», точно определять, кто в чем нуждается. И кто в чём специалист, и степень участия в общем деле. И не надо нам впутывать сюда посредников — чиновников, правительство, прессу. Государство должно защищать нас от внешних и внутренних воров и бандитов, вот и всё. Изане — законопослушные граждане, исправно платят налоги. Более того, участвуют во всех благих начинаниях государства, раньше называемых «богоугодными», в возрождении великой Руси, и не только Руси. Мы — патриоты, мы любим нашу Родину как оплот борьбы против мирового зла по Замыслу Творца. И поддерживаем всех противостоящих вавилонской блуднице. Кто против неё, тот с нами.

Мы отвергаем те из человеческих законов, которые противоречат Закону и Замыслу Неба, отдают Богово кесарю. Мы не можем уничтожить мировое зло, оно неизбежно и необходимо — это дурманящее ядовитое болото, кишащее гадами и пиявками. Засасывающее до смерти, заставляющее избранников содрогаться от ужаса и омерзения, орать о помощи в тоске смертной. А блудного сына, промотавшего на чужбине отцовские дары, вспомнить среди нечистот и свиного пойла об Отчем Доме и ползти к нему из последних сил. Но именно таким мы протягиваем руки.

Идея всемирной революции — бесовская химера, Сталин это понял. Единственно возможное решение — устроить крепость, батисферу посреди зла для тех, кто хочет «выйти из неё» и идти на Зов. Советский Союз называли «империей зла», «тюрьмой народов», но можно ли говорить о несвободе тех, кто укрылся в крепости от врагов? И уверять, что народы стали «свободными» теперь, оказавшись в плену у демонов наживы, ненависти, всякого рода суверенитетов, разврата и лжи — чудовищной подмены понятий? Лжи, отец которой, как известно, сам дьявол?

СССР был не тюрьмой, а КРЕПОСТЬЮ народов, укрывшихся от соблазнов мирового зла. Это был своего рода добровольно-принудительный многонациональный монастырь, окруженный царством Князя тьмы. Есть Евангельское понятие о зле, и никуда от этого не деться. Любящий отец, запирающий гулящую дочь дома, и бандерша, запирающая её в бардаке, — и там, и там несвобода, но можно ли их отожествлять? Мировое зло — это всё, что уменьшает размеры Жатвы Господней, губит бесценные души человеков. Прежде всего, ложью, подменой понятий.

Нам приказывает молиться Господь: «Избави нас от лукавого». Лукавый — сам дьявол, отец лжи. Его борьба нечестная, схватка с ним — сплошное жульничество. «Когда партнеры ваши — шулера, а выход из игры уж невозможен», — как пел Вертинский. Мы это испытали на своей шкуре, разрушив нашу крепость собственными руками, открыв хищникам все ходы-выходы.

Подкуп, зомбирование, прямое насилие…

Так курятник представляется лисе «тюрьмой кур». Пусть невозможно уничтожить зло, но наш долг — срывать с Лукавого маску и защитить от него слабых и доверчивых.

Мы отвергаем денежные отношения в прежней форме, хотя, казалось бы, что проще — пусть учитель заплатит маляру, маляр — стоматологу и т. д… Не надо, проходили. Каждый будет стараться запросить больше, а отдать — меньше и вот мы уже вернулись в Вампирию. Деньги у нас, изан, тратятся на две вещи — хлеб насущный /необходимо-достаточное/ и долг Небу /через служение своими талантами Делу Божию на земле/. В сомнительных случаях — помощь духовных отцов и Совета Изании.

В Вампирии, как ни странно, человеку труднее отдавать, чем получать… Отдавать не в смысле «расточать», «пустить на ветер», а на дело Жатвы.

В каждом сидит вирус кровососа, стремящийся насосаться, захлебнуться и лопнуть. В тебе, дорогой, тоже.

Дурное безудержное пожирание чужих жизней по «праву сильного» приводит в конечном итоге к самопожиранию и саморазрушению. Вампиризм — движущая сила так называемого прогресса, цель жизни «идущих широким путем». А с нашей точки зрения — болезнь к смерти, ибо «хищники в Царствие не войдут».

Твой грех — твоё личное дело, твоя вина перед Небом, твоя постыдная тайна, о которой ты можешь кому-то рассказать с одной-единственной целью — предостеречь: «Не ешь, смертельно!». То, что мир называет свободой, мы называем даже не распущенностью, а разгулом, культом чумы. Трупными пятнами на прелестном личике супермодели и на завсегдатае фешенебельных тусовок, где проедают и пропивают украденные у стариков и сирот деньги, и на высокопоставленном чиновнике, ревностно оберегающем власть тьмы.

Айрис — проповедница активной благотворительности: помочь каждому немощному, отчаявшемуся, неприспособленному к жизни обнаружить в себе внутренние резервы, приобщить к угодному Небу делу и тащить, тащить, уже не отпуская, пока сам не начнёт ходить.

В Изанию может быть принят тот, кто:

1. Признаёт приоритет вписанного в сердце высшего духовного начала. Закона (Бог, Высший Разум, Абсолютная Идея, Истина, Совесть — кто во что верит) над законами человеческими, рукотворными. Кто отныне исповедует прежде всего именно этот Закон, Ему подчиняется, отдавая Богу — Богово.

2. Цель верующих изан — Царствие. Личное бессмертие в царстве. Которое «не от мира сего», ибо «мир во зле лежит». Для изан-атеистов личное бессмертие — остаться в доброй памяти людей.

3. Закон неба — Закон свободы. Не дурной свободы от Бога и Его Воли, а напротив, свободное подчинение Творцу, несущему подлинную свободу. Это подчинение подразумевает: а) Для себя — только разумно-необходимое, чтобы иметь возможность осуществить Предназначение, Сверхзадачу, вдохновенное творческое начало. б) Приумножить и возвратить данные Богом таланты. в.) Избавление от лукавого. Разоблачение лживого сатанинского нашёптывания: — «Ешь, не умрёшь. Бог солгал». Закрыть окна, двери, заделать щели, не впускать в свой дом. А главное, коли ты сам болен, осознай это и не будь соблазном для ближнего.

«Разве не знаешь ты, что от века, с того времени, как поставлен человек на земле,

Веселие беззаконных кратковременно, и радость лицемера мгновенно?

Хотя бы возросло до небес величие его, и голова его касалась облаков:

Как помет его, на веки пропадает он; видевшие его скажут: «где он?»

Сыновья его будут заискивать у нищих, и руки его возвратят похищенное им.

Кости его наполнены грехами юности его, и с ним лягут они в прах.

Если сладко во рту его зло, и он таит его под языком своим…

То эта пища его в утробе его превратится в желчь аспидов внутри его.

Змеиный яд он сосёт; умертвит его язык ехидны.

Не видать ему ручьёв, рек, текущих мёдом и молоком!

Нажитое трудом возвратит, не проглотит; по мере имения его будет и расплата его, а он не порадуется.

Ибо он угнетал, отсылал бедных; захватывал домы, которых не строил.

Не знал сытости во чреве своём; и в жадности своей не щадил ничего.

Ничего не спаслось от обжорства его; за то не устоит счастие его.

В полноте изобилия будет тесно ему; всякая рука обиженного поднимется на него». /Иов. 20:4-22/.

«Сблизься же с Ним, и будешь спокоен; чрез это придёт к тебе добро.

Прими из уст Его закон, и положи слова Его в сердце твоё». /Иов. 22:21–22/ Мы, изане, впервые вводим понятие НАРОДА БОЖИЯ, объединяющее не вероисповедания, не нацию или цвет кожи, не страну и не социальное положение, а общую цель — осуществление Замысла Творца о БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВЕ, зреющем в утробе обречённого мира.

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

Любые дары Неба могут закабалять как того, кто их имеет, но не использует на Замысел, так и тех, кто не имеет, однако испытывает зависть к имеющим. С тех пор как Каин из зависти убил своего брата Авеля. Речь идет не только о богатстве, но и о способностях, внешности, чертах характера…

Но богатство — великий соблазн ещё и потому, что даёт неограниченные возможности для разгула личных страстей и пороков, заражая губительными семенами весь мир.

Богатый Третьяков вошёл в историю как создатель картинной галереи, иные строили больницы, храмы, странноприимные дома. Обществу вроде бы их не в чем упрекнуть. Хотя завистников даже у добродетели предостаточно.

* * *

Канта потрясали две вещи — звёздное Небо над нами и нравственный Закон внутри нас.

Признаёшь ли ты объективность существования этого Закона — независимо от твоих религиозных убеждений или отсутствия таковых? Его приоритет над законами человеческими?

Веришь ли в высшее предназначение и смысл человеческой жизни, в необходимость сеять «разумное, доброе, вечное»? Осуждает ли твоя совесть волчье «право сильного», господствующее в современном мире? Входит ли оно в противоречие с Замыслом? Можешь ли ты сказать, что к нам тебя привело желание найти единомышленников, сотоварищей в твёрдой решимости начать новую жизнь по законам Неба?

Мы — революционеры духа, ставящие целью освобождение детей Неба от «работы вражьей». От работы «на врага». Прежде всего, на врага внутреннего. Своего безудержного «Дай»!

Наша цель — постепенный переход через внутреннее волевое решение к внешней свободе. Затем через внешнее освобождение от суеты и погони за «хлебом насущным», неизбежно переходящих в «стяжание», — к свободе внутренней. Двусторонний процесс. Мы отлично понимаем, что живём в падшем мире, опутывающем нас ежедневно тысячами зримых и незримых уз. И мы, как законопослушные граждане, вынуждены исполнять законы этого мира. Защита и возрождение Отечества, дела милосердия и экологии — и для нас священный долг. Но мы не будем исполнять законы, требующие отдать «Богово кесарю».

Ты призван в армию Неба, ты воин Неба, «ловец человеков».

Замысел, Закон Неба на земном языке — дружная любящая семья, проживающая в родном доме. Единый живой организм. На языке горнем — это образ Божественной Троицы, Единосущной и Нераздельной.

Отец даёт детям «хлеб насущный» — всё необходимое, пока они «станут на ноги», помогает занять «своё место» в жизни семьи согласно дарованиям, которые Отец и другие члены семьи обязаны развить у каждого, входящего в жизнь общего Дома.

Затем, подрастая, дети ОТДАЮТ ДОЛГИ семье своим ответным бескорыстным служением. Здесь каждый служит всем и все — каждому. Здесь все за одного, один за всех.

Такова воля Отца.

Поэтому заповедано нам просить у Неба лишь «хлеба насущного», самого необходимого для УСПЕШНОГО СЛУЖЕНИЯ ЦЕЛОМУ согласно нашему МЕСТУ в ЖИЗНИ. Получив как бы в ДОЛГ время, таланты, имение, здоровье, самое жизнь, мы должны вернуть его Небу, следуя путём Спасителя. Стремясь к Царствию внутреннему, Иерусалиму Небесному в душе, а не к Мамоне и не к насильственной переделке мира. Вся наша деятельность направлена на ОСВОБОЖДЕНИЕ от власти количественной бесконечности ради БЕСКОНЕЧНОСТИ качественной.

Мы — врачи, строители, писатели, учителя, рабочие, повара, земледельцы — обеспечиваем друг другу возможность СВОБОДНОГО ТВОРЧЕСКОГО СЛУЖЕНИЯ ДЕЛУ, ради которого, как мы верим, мы все вызваны Творцом из небытия. Поэтому всё вознаграждение за свой труд мы ОТДАЕМ ДАРОМ. ДАР ЗА ДАР! Людям, нашим должникам. Становясь, в свою очередь, их должниками и взаимно прощая друг другу ДОЛГИ, которые таким образом и Отец «оставит» нам.

Нет, не бесплатно мы трудимся, мы порой получаем огромные прибыли, на наших индивидуальных счетах солидные суммы, но это всё и наше, и как бы не наше… Мы никогда не тратим эти средства на собственную блажь, на синдром пушкинской старухи. Расширяя Изанию, мы освобождаем всё больше людей из-под власти Мамоны.

«Только то, что отдал — твоё!» — лозунг Изан-банка. Мы в пути, поэтому мы всегда налегке. Всякое обрастание собственностью, суетными хлопотами, пристрастие к иллюзорному блеску витрин и посулам рекламы — нами отвергаются, ибо порабощают, привязывают, мешают восхождению.

Воздержание, духовный и телесный пост для нас не самоцель, а средство, облегчающее путь к вершине; всё для нас — лишь средство к осуществлению Замысла.

Писатели, политики, журналисты, шоумены манипулируют сознанием миллионов, забыв, что дадут ответ за каждую соблазнённую душу «малых сих», за каждое праздное слово…

Никто не должен соприкасаться с тёмной изнанкой твоего бытия, кроме врача и духовного отца, — так говорим мы. И если я не могу избавиться от греха, то в моих силах загнать его в подполье, посадить в карантин, не заражая других. Почему-то общество соблюдает правила личной гигиены, не желая между тем признавать, что духовная зараза в миллион раз опаснее. Что эксперименты с ней — миссия психиатрии, медицины. Что надо стыдиться греха, как проказы, и лечить, а не выставлять на вернисажах в золоченой рамке.

«И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне». /Мф. 10:28/ «Скупой рыцарь», «Воскресение», «Мёртвые души», «Пир во время чумы», «Маскарад», «Униженные и оскорбленные» — названия-то какие! То, от чего дружно отреклась вся русская культура золотого века, а затем и серебряного — взяли на вооружение Орфеи конца двадцатого. Вместо Божьего дара манны небесной предпочли «яичницу» у фараона.

«За то, что он простирал против Бога руку свою и противился Вседержителю, Устремлялся против Него с гордою выею, под толстыми щитами своими; Потому что он покрыл лице свое жиром своим, и обложил туком лядвеи свои.

Не пребудет он богатым, и не уцелеет имущество его, и не распрострется по земле приобретение его…

Пусть не доверяет суете заблудший, ибо суета будет и воздаянием ему.

Сбросит он, как виноградная лоза, недозрелую ягоду свою, и, как маслина, стряхнет цвет свой.

Так опустеет дом нечестивого, и огонь пожрет шатры мздоимства.

Он зачал зло, и родил ложь, и утроба его приготовляет обман.

/Иов. 15:25–27, 29, 31, 33–35/ «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей; Но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь!» /Пс. 1:1–2/ Православной по духу русской культуре всегда был чужд дух буржуазности, где «всё имеет цену и ничто не имеет ЦЕННОСТИ», чужд «добросовестный ребяческий разврат». Бунтуя, порой богохульствуя, она рвалась вместе со своими героями к какой-то неведомой новой жизни — кто «в Москву!», кто — «вон из Москвы!», нигде не находя ограды и опоры. «Спасенья тесный путь и узкие врата». Бунтуя, они творили грех, и грех убивал их. Они умирали на баррикадах, своих и чужих, призывали бурю, «из искры раздували пламя»…

«Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира (сего).

И мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек». /1-е Иоан. 2:16–17/.

«Высокое унижено, созданное по образу небесного — заземлилось; поставленное царствовать поработилось; сотворённое для бессмертия — растлено смертью. Пребывающее в райском наслаждении — переселено в эту болезненную и многотрудную страну. Воспитанное в бесстрастии — обменяло его на жизнь страстную и кратковременную. Неподвластное и свободное — ныне под господством столь великих и многих зол, что невозможно исчислить наших мучителей». /Св. Григорий Нисский/ Грех — отступление от Неба, отключение от Света, причина всех скорбей и болезней, тьмы и смерти.

«… в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь». /Быт. 2:17/ «Ты поражаешь их, а они не чувствуют боли; Ты истребляешь их, а они не хотят принять вразумления»… /Иер. 5:3/ «Я Господь, Бог твой, научающий тебя полезному, ведущий тебя по тому пути, по которому должно тебе идти.

О, если бы ты внимал заповедям Моим! тогда мир твой был бы как река, и правда твоя — как волны морские». /Ис.48:17–18/

* * *

Деятельность Изании расширялась не по дням, а по часам, выполняя воссоединяющую функцию возрождения огромного разорванного тела страны. «Блаженные» приходили на простаивающие заводы, на фабрики, где за неимением денег зарплату давали готовой продукцией, к бастующим, безработным. «Работайте, собирайтесь в группы, — мы обеспечим вам всё необходимое — пищу, кров, одежду, бытовые услуги, уход за детьми, их учебу, — убеждали он», — Не надо будет каждому мотаться в крупные города торговать тарелками, лопатами, дрелями и бюстгальтерами. Это мы сделаем гораздо лучше, выгоднее и в централизованном порядке. Мы вывезем и реализуем вашу продукцию там, где она пользуется спросом, а деньги, прибыль за вычетом расходов на «хлеб насущный» (они будут гораздо ниже, чем если бы вы хозяйничали в одиночку), положим на ваши счета. И из этих денег (с вашего согласия) будем вместе восстанавливать, спасать ваше тонущее предприятие, которое будет не номинально, а доподлинно — переходить в ваши руки. Вы станете как бы «изанами на час», мы поможем вам выплыть и обсохнуть. Потом каждый может отделиться и жить «одиноким волком», но многие ощутившие прелесть не отягощенного страстями, вещами и бытовухой свободного полета, уже не захотят ползать. Мы будем помогать НИИ, медикам, разоряющимся фермерам и колхозам. Мы не станем делить Черноморский флот, — изане, русские и украинцы, помогут воссоздать флот единый, обеспечат содержание совместных военно-морских сил и будут укреплять связи и дружить с изанами-турками.

Коли человек пал и грешен, бал должен править Сатана, — говорит мир. Скатившись, упав с горы, ты должен снова и снова карабкаться вверх, — так говорим мы, в этом видим волю Неба о нашей земной жизни. Речь не идет о «родстве душ» — этим занимаются духовники, церковь, братья по «символу веры». Мы же объединены только порывом вверх и ненавистью к опутывающим нас цепям мамоны. Свобода — это желать и получать запретное, — говорит мир. Свобода — не желать и не обладать, — говорят монахи. И мы, преклоняясь перед их совершенством, но ещё вросшие в землю, не умеющие летать, как они, — говорим: свобода — обладать, чтобы умножить жатву!

Изане распавшейся страны объединялись, тянулись друг к другу, сливаясь, молниеносно, как шарики ртути, восстанавливая связи, обмениваясь товарами, продуктами, «челноками». Достаточно было пересечь границу, и тебя уже встречали, доставляли вместе с товаром на место, всё было устроено с жильем, с питанием. В нужное время тебя с новым товаром доставляли к поезду. Желающие уехать в Россию из той или иной республики из-за национальной розни связывались с местными изанами. Те занимались реализацией их квартир, пристраивали мебель и вещи, а вырученные средства перечислялись на их счет в банк.

Мучительный процесс добывания средств к существованию более не довлел над личностью.

Их деятельность была направлена не только на возрождение «малой Родины» — своей деревни, города, республики — Украины, Белоруссии, Азербайджана, Киргизии, но и Родины великой — святой Руси, СССР. А также всей планеты Земля, которую Небо даровало людям, независимо от национальности и цвета кожи, завещая беречь, хранить и возделывать. «Все люди — товарищи-братья, мать у нас одна — Земля, отец — Небо, — говорили изане. — И общая беда — вампиризм, который надо преодолеть. От каждого по талантам, каждому — хлеб насущный, то есть «на суть». Мы ничего не даём и не берём. Мы лишь ваши посредники между целью и средствами». Будто тысячами капилляров, они оживляли, восстанавливали когда-то единое кровообращение умирающей страны, а может, и всей земли — разодранной на части жадностью, насилием, властолюбием, эгоизмом. Бесами национализма, дробления, вражды. Бывали и неудачи — изане не отчаивались, эти ловцы «наших» в бурном, мутном и безжалостном житейском море, ловцы таких же чудиков, мечтающих преодолеть оковы бытия. Таких же живых, проницаемых, открытых для благодати.

«Небо, дай нам творить Твою волю. Дай силы, довольствуясь лишь самым необходимым, вернуть через нуждающихся в нас наши долги Тебе и избавь от тлетворных сетей князя Тьмы». «Собственность — кража», прежде всего у себя самого, у своей судьбы в вечности. Ибо крадётся время, которое ты должен отдать делу Творца. Оправдано лишь употребление собственности на жатву Господню. По Островскому — «борьбу за освобождение человечества». Но освобождаясь от внешнего рабства, мы встречаемся с ещё более страшным врагом — внутренним рабством у живущего в тебе вампира-оборотня.

Огромное значение имеет религиозное воспитание, развитие талантов, активное делание… Вот бы соединить отрока Варфоломея с тимуровцем! Так мы себе представляем юного изанина.

Ещё один враг подстерегает нас на пути к подлинной свободе — гордость сатанинская. «Будете как боги»…

Мы не хотим «как боги». Мы хотим «с Богом». И — «Помни о смерти».

Коммунисты не верили в дьявола. А мы верим. И знаем, с кем имеем дело.

«Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить». /1-е Пет. 5:8/

* * *

«Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? Потому что там насиловали и пороли девок. Почему валят парки? Потому что сто лет назад под их развесистыми липами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему мошной. Почему дырявят древний собор? Потому что сто лет здесь ожиревший поп брал взятки и торговал водкой». /А. Блок /

Но тяжело, прожив полвека, В минувшем видеть только след Утраченных бесплодных лет. /А. Пушкин/

* * *

Общины Изании росли как грибы. Скупались, арендовались на длительный срок в заброшенных деревнях земли — и вот уже избы ремонтируются, прибывают вагончики на колёсах, грузовики со стройматериалами. Мужчин мобилизуют на строительство, женщин — на лёгкие отделочные работы. А также соответственно склонностям — в детсад и ясли, школу, столовую. Медпункт, бытовое обслуживание, библиотека, клуб… Стряпать, стирать, учить детей, играть с малышнёй, приобщать к культуре, ставить пломбы — каждый делал бесплатно для всех, что умел и любил. Получая для себя всё необходимое так же бесплатно от других.

Время работы каждого учитывалось по специальной методике в «златиках», сумма переводилась на индивидуальные счета и, за вычетом необходимого на «хлеб насущный», могла быть направлена в любую программу Изании, в любой фонд по желанию вкладчика, работая там и приумножая хозяину капитал. Или на личные нужды по соответствующей заявке /допустим, на переустройство дома в связи с увеличением семьи или покупку оборудования для зубоврачебного кабинета/ — на всё, кроме «блажи, дури», — так называли в Изании «похоть плоти, похоть очей и гордость житейскую».

Критерий был, как правило, один: совесть. «Представь себя перед Лицом Творца — Он бы благословил?» Обычно действовало. В сложных случаях — что-то вроде товарищеского суда, смысл которого сводился к призыву: «Назвался изанином — полезай!» Куда «полезай» — не уточнялось.

«His omari aut mori» — «Смерть или корону принять». Или пан или пропал.

Главное — занять своё МЕСТО В ЖИЗНИ. Жизни с маленькой и большой буквы. Во времени и в вечности, там, для чего ты ПРИЗВАН. Всё прочее — средства. Помогающие или мешающие, препятствующие.

Первым делом — выявить твои таланты, навыки, склонности. Что ещё умеешь и любишь делать, кроме основной профессии? И так организовать жизнь новоиспечённой миниизании, чтобы с полной отдачей использовать рабочее время каждого. Трёхразовое питание в столовой, вечером там же можно справить день рождения, свадьбу, потанцевать. «Внешнее» /тоже ходовое словечко в Изании/ телевидение и радио с их «убивающими время» программами здесь отвергались — смотрели только новости с по возможности нейтральным комментарием, познавательные, видовые и спортивные передачи.

Впрочем, у себя дома каждый мог смотреть что угодно — маленький телевизор с наушниками — и смотри свои сериалы, даже порнуху, но чтоб никто не видел, потому что: «Дурь — в карантин!» И только до 11-ти, — в одиннадцать был отбой по всей Изании, как в пионерлагере. Впрочем, интересующую тебя ночную передачу можно было поставить на запись на видак, всё было можно — только «в карантине», — железное правило, за несоблюдение которого после первого предупреждения следовало исключение.

Большой проблемой во многих семьях были алкоголики и даже наркоманы, опустившиеся, не желающие или не имеющие сил расстаться со своей губительной страстью. Их беспрепятственно принимали в спецбольницу неподалёку от Златогорья, пока только одну, где обеспечивали лечение, «хлеб насущный» и лёгкую работу «в охотку». Можно было даже в случае сильной «ломки» принять спасительную дозу по ценам гораздо ниже рыночных, и не убив кого-то или ограбив, а в обмен на общественно-полезный труд.

И снова единственное безоговорочное условие: «Болен — сиди в карантине».

Появились и первые связи с дальним зарубежьем, различными благотворительными фондами, которые теперь получили возможность не просто бухать деньги в бездонную яму под названием эсэнговия, а завели свои счета в Изан-банке. Суммы росли, множились, что было, особенно для предприимчивых, привыкших считать деньги американцев в новинку, и они охотно становились изанами. Айрис называла это «активной благотворительностью». И активность, и предприимчивость, и благотворительность были на её родине весьма популярны. Собственно, всю Изанию можно было бы назвать фондом «активной благотворительности». Не кормить ухой, а дать удочку и научить ловить рыбу /кроме, разумеется, больных и стариков/. «Раздай имение своё нищим». Под «имением» здесь подразумевали все дары от Бога, не только собственность, а под «нищими» — всех нуждающихся в помощи, в этих «дарах».

Теперь, когда у изан-иностранцев появились личные счета, из них оплачивалась и дорога, и номер в гостинице. Со временем возникли и специальные гостиницы для изан-иностранцев, где некоторые проживали месяцами, всё более погружаясь в «пятый сон Веры Павловны».

Исчезли безликость, иждивенчество. Всё было в новинку увлекательно и по-хорошему азартно. Мир с Небом, с другими и с самим собой.

Не ПЕРВОПРОХОДИМЦЫ, а ПЕРВОПРОХОДЦЫ.

Некоторые прогорали, не без этого, но ведь благотворительность и не рассчитана на прямую выгоду! Во всяком случае, исключалась обидная возможность разворовывания — здесь у Егорки был полный порядок. Добровольно отдающие вряд ли станут воровать. А добровольно охраняющими были охранники «от Бога» и дело своё знали превосходно. Бывшие военные, работники милиции, ветераны Афганистана и Чечни. Даже «завязавшая» братва.

Защищая Изанию, они защищали Антивампирию, себя, Родину единую и неделимую, которая оставалась такой в памяти, будущее своих детей и Волю Неба. А это дорогого стоит!

«Да будет воля Твоя на земле как на небе…» «Мы решим все ваши проблемы», — обращалась Изания ко всем бедствующим семьям /а кто теперь не бедствует!/. Тысячи проблем, тысячи невостребованных рук, возможностей, даров, жизней… Проводились подробнейшие собеседования, данные заносились в компьютер. Что тебе нужно от Изании и что ей можешь дать ты.

Завод простаивает, зарплату не платят, в домах нет отопления, воды, сломался холодильник и т. д… Надо выжить…

Замерзающие дома и квартиры первым делом уплотняли, селили в квартире по две семьи, пустующие — ставили на охрану. Так было легче обеспечить теплом, светом, водой. И дешевле. В такой компактной миниизании организовывали пекарню, столовую, бытовое обслуживание, включая баню, уход за детьми и школьные занятия, первую медицинскую помощь. Всё своими силами, учитывая профессии и возможности новых членов. Для общих нужд использовались автомобили, обеспечивался за ними коллективный квалифицированный уход.

Завод, по возможности, не останавливали, продукцию реализовывали в централизованном порядке, чаще всего по бартеру. Если запустить предприятие не удавалось, специалистам высшей квалификации предоставляли возможность работать в другом филиале Изании, или строили мастерские по производству товаров повышенного опроса в местах, где оставались без дела такие специалисты.

Завозили грибницы и всё необходимое для выращивания в подвалах шампиньонов и вешенки, тюльпанов к 8-му марта, швейные и вязальные машинки для желающих работать на дому. Внимательнейшим образом изучался спрос на те или иные товары первой необходимости, давались рекомендации и конкретная помощь в налаживании производства и сбыта. Только разумные потребности, «хлеб насущный». «Блажью» и «дурью», праздными изощрёнными фантазиями Изания не занималась.

Химчистка, стирка, мелкий ремонт, парикмахерская… Специальные передвижные вагончики быта, ясельные, детсадовские, медпункты, школьные и спортивные классы. Своеобразные склады-магазины, куда жители приносили лишние продукты, вещи /можно бывшие в употреблении/, бытовые приборы… Всё это оценивалось, ремонтировалось, приводилось в порядок и перераспределялось нуждающимся. Обувь, игрушки, книги, учебники — дары новообращённых изановцев, избавляющихся от ненужной собственности. Здесь можно было выбрать всё необходимое и оставить заявку — что хотел бы иметь. Через неделю невостребованный товар увозился на другой пункт и заменялся новым согласно заявкам.

Некоторые егоркины фаны, прослышав про успехи новоиспечённых Изаний, объединялись прямо на месте — по очереди готовили на всех, следили за детьми, объединяли бабушек и инвалидов, уход за лежачими, личный транспорт (доставляли по очереди продукты на весь подъезд, развозили по школам детей и взрослых на работу, делали на всех выгодные покупки).

Кто-то привозил на грузовике картошку из родной деревни, кто-то колымил на всех на одном такси /очень удобно — один патент, поменьше налоги/. Поручалось это, разумеется, профессионалу, его рабочий день и опыт максимально использовались, а в это время его друзья — «любители» отвозили его детей в школу, жену — на работу, делали для него и для всех необходимые покупки.

А картошку из деревни сгружали в подвал, который приспособили для своих нужд живущие на первом этаже.

Изане, верящие в Бога в душе, Закону Его следовали в жизни. Закон был «один на всех», вписан в сердца. И изане, веруя по-разному, руководствовались им в быту.

Закон единого Целого… Лев Толстой не должен шить сапоги и ремонтировать крыши, пусть даже вдовам, — считали изане, — Разве что «в охотку»… Пусть каждый занимается своим делом, пусть будет от каждого — максимальная отдача. Любое занятие равно почётно и нужно, и совершенно противоречит Закону, когда профессор или писатель одевается и питается лучше, чем кровельщик или учитель, или лечится у более квалифицированных врачей и ставит пломбы в элитных поликлиниках…

Доступ к научной информации, необходимые зарубежные поездки, рояль для композитора и мастерская для художника — тут всё понятно. Но никакого имущественного неравенства!

«Кому больше дано, с того больше спросится,» — гласит Закон. У сильных и талантливых только одна привилегия — быть в связке первыми, увлекая за собой других.

Если новоиспечённые объединения не распадались от первых же разногласий и неурядиц, что частенько случалось, — если дело ладилось, то посылалась заявка на создание филиала Изаний. Приезжал консультант, проводилось сначала общее собеседование, знакомство с программой и уставом, выяснялось, что нужно общине, как ей лучше помочь, чем она располагает в целом, и чем — каждый её потенциальный член, для чего проводились индивидуальные собеседования, заполнялась очень подробная компьютерная анкета.

Затем следовал испытательный срок /у каждого свой/. И только потом — торжественный приём, открытие счёта в банке, подписание договора, в котором были оговорены условия возможного выхода из Изании с учётом интересов обеих сторон.

Можешь сотрудничать с Изанией частично, пока не станешь полноправным членом.

Можешь поселиться, например, в Златогорье на полном пансионе. Квартира выгодно сдаётся какой-либо фирме, деньги, за вычетом пансиона, поступают на твой счёт, и накапливаемая сумма может быть вложена в любое дело. Можешь сдать 2–3 комнаты другим изанам, тебе подберут наилучшие варианты жильцов. Так же можно сдать дачу, земельный участок, машину, гараж — любую недвижимость.

Девиз Изании: вещи должны работать, ничто не должно пылиться, гнить и простаивать. Всё лишнее, устаревшее сдаётся, учитывается и перераспределяется в централизованном порядке.

ПРОГРАММЫ: индивидуально-творческие, научно-исследовательские, медицинские, сельскохозяйственные, промышленные, экологические, духовно-религиозные, культурно-благотворительные. Своя охрана, свой товарищеский суд, свой банк со многими артериями-филиалами, куда стекаются все средства Изании. Здесь можно получить необходимую ссуду на любой проект в случае утверждения твоей заявки Советом специалистов. Сюда поступали порой огромные прибыли от удачных проектов, промахи тщательно анализировались всем коллективом, устранялись причины ошибок, давался шанс и средства в кредит на исправление.

Иногда рекомендовалось дело свернуть и восполнить потерянные средства, попытав счастья в другом начинании.

Изания — армия, выступившая на стороне Неба в великом сражении за умножение Жатвы.

Частная собственность, служащая Мамоне, заставляет человека работать не на Небо, а на дурную количественную бесконечность личного обогащения и связанную с этим неограниченную возможность творить грех. То есть посягает на человеческое богоподобие.

В свою очередь, так называемая общественная, государственная собственность /какая была в СССР/ преувеличивает светлую сторону человека, забыв о его падшей природе. Порождает лень, инерцию, халатность, небрежение к себе и своим возможностям. Искушение воровать, брать взятки, паразитировать.

Если при частной собственности талант отдают Мамоне, то при общественной — зарывают в землю. То есть ДОЛГИ Небу не возвращаются!

«Мы — за частную собственность, работающую на Замысел, на Небо, то есть дающую нам единственный шанс расплатиться с Господином, не оказаться банкротом к моменту Суда», — говорили изане.

«Ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет; А негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов»… /Мф. 25:29–30/ Но человек имеет право на хлеб насущный, на достойную жизнь, обеспечивающую развитие и приумножение данного Господином ДАРА. Нищета, нужда, погоня за куском хлеба так же принижают человека, как и неразумное, сверх меры, потребление.

Если кто-то в Изании хотел справить день рождения, с семьёй или друзьями, заказать праздничный обед в номер, или снять специальный банкетный зал или принять приглашение «оттуда», из внешнего мира, — это не возбранялось, но и не поощрялось. Просто «терпелось». На этой почве часто случались провокации, и приходилось расхлёбывать неприятности.

Лукавый не дремал.

«Горе живущим на земле и на море, потому что к вам сошёл диавол в сильной ярости, зная, что не много ему остается времени!» /От. 12:12/

Художник-варвар кистью сонной Картину гения чернит И свой рисунок беззаконный Над ней бессмысленно чертит. Но краски чуждые, с летами, Спадают ветхой чешуёй; Созданье гения пред нами В ыходит с прежней красотой. Так исчезают заблужденья С измученной души моей, И возникают в ней виденья Первоначальных, чистых дней. /А. Пушкин/

Война наша не столько против вампиров, сколько против ВАМПИРИЗМА — этой смертельной болезни и порождающих её причин. Вирус, первородный грех, живёт в каждом, но нужны условия для её возникновения — укус вампира.

В отличие от коммунистов, мы не считаем частную собственность злом. Всё дело В УПОТРЕБЛЕНИИ. Коммунисты: общее — значит и моё. Соблазн ничейности. Изане: моё, как и твоё — для общего, а значит и для меня. Не деление, а СЛОЖЕНИЕ.

* * *

Удалось ей поучаствовать и в восстановлении деревенской церквушки неподалёку от Златогорья. Наружные работы завершались, крепкие ребята разбирали горы строительного мусора, рыли траншеи для труб, а внутри по воскресеньям и праздникам уже шла служба, кадили смолистого запаха ладан, неизменно напоминающий ей о Гане, трепетали огоньки лампад у пожертвованных храму икон. Две иконы — Успенье и Рождество Богородицы отдали и они с Денисом.

Восстановленный алтарь и небольшое огороженное перед ним пространство казались островом Господним, а рядом завывал деревообрабатывающий станок, брызгая опилками, плюхал раствор в бетономешалке, стучали молотки, чиркали о кирпич мастерки. Курить здесь не разрешалось, но рабочие втихую нарушали запрет, чтоб не терять времени на перекуры. И к этой ароматной смеси из ладана, свежих опилок и олифы примешивалось экзотическое сочетание табачного рынка от «Беломора» до «Мальборо».

Иоанна с напарницей-пенсионеркой, тоже поднаторевшей в ремонте собственной дачи, вызвались красить только что отштукатуренные стены там, где штукатурка подсохла. Голубая краска ложилась ровно, любо-дорого смотреть, работа ладилась, хоть и побаливала потом голова от запаха растворителя. Выкрасили всё, до чего могли дотянуться, потом Иоанна красила ещё выше, взобравшись на деревянный помост. Напарница спасовала — у неё кружилась голова, а Иоанна ничего, норму выполнила, сказалась дедова выучка, правда, выше лезть не позволили. «Нельзя, бабуля, загремишь — костей не соберём».

Её уже частенько называли «бабулей», старость подкралась незаметно и как-то безболезненно — она неплохо себя чувствовала, неплохо выглядела, немного пополнела, немного поседела. В зеркало на себя смотреть было ещё не тошно, разве что при ярком свете. Мысль, что уходит жизнь, никогда её не пугала, она уже очень давно, а может, и с самого начала, чувствовала себя здесь гостьей, а если и была какая-то укоренённость, то в прежний советский мир. В России нынешней радоваться жизни было невмоготу и безнравственно. Осталась лишь бессильная ненависть, — Иоанна прошла через все нравственные муки, готова была броситься на первый звук зовущей в бой трубы — медсестрой или бойцом на баррикады.

Но труба молчала. Народ безмолствовал. Молчание ягнят. Хуже того — ягнята, от науки, культуры, шахтеры, военные холопски клянчили у вампиров собственную зарплату и, не получив, объявляли голодовку или стрелялись.

— Вы для них всего лишь пища! — хотелось ей в который раз крикнуть, — Это от вашей крови они распухают, как клещи, и потом будут лопаться с треском… Когда бесы или ангелы смерти, я уж не знаю, будут давить их, бесполезных и ни на что не пригодных, на берегу кровавой, текущей в вечность реки. И ваша кровушка, пролитая не за Бога и не за ближнего, а ради утробы вампирской, будет струиться в эту страшную, текущую прочь от Царства реку… Ну кинут вам кусок перед бойней, чтоб уж не совсем кожа до кости, — разве в этом дело? Великую нашу страну, в муках и трудах собранную, раздавили на троих, как грошовую поллитровку… А вам лишь бы корыто пойла перед бойней…

Иногда её прорывало, орала где-нибудь в магазине, в электричке, у себя среди цветочниц. Большинство слушало молча. Опускали глаза, отворачивались. Некоторые соглашались, заводились, как и она, другие вступали в спор, хвалили Вампирию за приличную пенсию, возможность спекулятивно зарабатывать на том, на сём. Мол, разрешено то, что при коммуняках ни-ни. Её крики: «Вы за эти киви с памперсами Родину продали»! были смешны и бессильны, только подливали масла в огонь, потому что ей внимали уже не прежние «товарищи». Потом кто-либо спрашивал: «А что делать-то? Что мы-то можем?» — и она раздосадованная, опустошённая, выскакивала из вагона. А тот еще гудел, уносясь прочь, как растревоженный улей, не знающий, кого кусать.

Выборы 96-го и последующие события её совсем добили. Оборотни уже не таясь разгуливали повсюду, а народ и творческая интеллигенция, её вчерашние собратья по перу, цвет нации, жадно и подобострастно стайками шастали вокруг, как рыбы-прилипалы, ковыряясь в зубах чудища в надежде добыть какую-либо крошку с кровавого пира.

Иоанне казалось, что ей удалось убежать в свою скорлупу — в Лужино, цветочную торговлю, в духовную литературу, в свои размышления и записи… Казалось, были все условия, чтобы так и закончить жизнь. «Не для сердечного волненья, не для битв»…

Ничего не вышло — её достали — это она поняла, анализируя своё нынешнее состояние. Да, она верила в иное, преображённое бытие «там», за роковой чертой, в любовь и милость Божию к себе, недостойной и грешной, в то, что должна исполнить Волю, которая ей однажды открылась: «Напиши себе все слова, которые Я говорил тебе, в книгу». /Иер. 30:2/.

Но что-то произошло, ей опротивело «здесь», всё стало чужим и отвратительным. Да и само Лужино казалось теперь неким фантомом, декорацией, вроде видения на чужой враждебной планете Солярис. Она вдруг поняла, что страшится смерти не из-за Суда — почему-то была детская уверенность в любви и милости Спасителя к ней, грешной, а боится боли, страданий — хоть такие мысли она отметала, как позорные. Но если бы ей сказали, что ни ада, ни боли не будет, и предложили «горящую путёвку» в вечность, она без сожаления ещё совсем недавно ринулась бы в эту возможность.

Только в Златогорье она поняла, как тяжко болеет душа. Всякие разглагольствования о чести, славе и величии России вызывали теперь лишь жуткую ассоциацию с воцарившимися на Кремлёвском Олимпе непобедимыми вурдалаками и шлюхами, подпирающими кремлёвские стены, с пьяной президентской «калинкой», с разогретым наркотиками концертным вертепом на Лобном месте, ярмаркой тщеславия в ГУМе и скоморошьими плясками вокруг собора Василия Блаженного.

Воспоминания о славном российском прошлом, о детстве с победными салютами и вовсе были невыносимыми. А народ безмолвствовал, и она, как все. «Не для битв»… Но если поэт прав, — почему так тошно и больно? Эти тоска, отвращение, от которых не убежать. Разве что на баррикады… Только где они, эти баррикады?

Златогорье спасло её. Снова хотелось жить — ненасытные и зубастые уже не внушали ужас. Нет, они никуда не делись — с чревом, напитанным чужой кровью и золотом, дорогим коньяком, жратвой и спермой, они продолжали свой сатанинский пир над растерзанной Родиной, не веря в свой грядущий ад — не в тот дантовский, мрачно-величественный, а пошлый, с балаганными кипящими котлами, сковородками и шустрыми гоголевскими чертями с кисточками на хвостах.

Оказалось, можно просто ходить, работать, дышать, как бы не замечая, игнорируя их. Все эти шоу, порно и нарко, их банки, дворцы, особняки, казино, фазенды; их волчиц в собольих шкурах, волчат в Кембриджах, их броскую упаковку, комфортные тачки и волчью повадку. Да, плохо и тошно, да — мешают, да — распродают, грабят и разоряют землю, да — заражают всё и вся вокруг своим непотребством… Но ведь и мы, те, которым тошно — смотрите, как нас много… Мы ходим и дышим по своей земле, пусть зараженной упырями, как тараканами или клопами, но ведь повсюду — в Киеве, Ташкенте или Риге, в Грозном и в Баку, во всей нашей огромной стране, и в Багдаде и Лондоне, Париже и Нью-Йорке всегда можно найти людей, для которых не национальность, не партийность, не сословность, не классовость, не цвет кожи или степень набитости кошелька имеют подлинную ценность, а некая глубинная стрелка, зовущая и ведущая сквозь все соблазны, ухабы и трясины бытия «в даль светлую». В «Царство Свободы». Мимо мнимых ценностей по восходящей дороге «к Солнцу от червя». Самоутверждение не чтобы обрасти материей, а чтобы освободиться от неё. Не избавиться, а преодолеть, заставить материю служить человеку. Богочеловеку. Строить из неё лестницу, ведущую в Небо.

Граница между Вампирией и Изанией проведена по сердцам людей — полям битвы, о чём писал Достоевский. Тьма и Свет. И обычный наш житейский полумрак между ними, теплохладность. А времени всё меньше… Куда идти? Выбирая, ты выбираешь свою судьбу в вечности… Человек слаб и грешен, непоследователен в своем выборе, он ещё сто раз завоет и оскалит зубы при полной луне. Тут важен внутренний выбор. Даже не решимость, а решение. И моление о помощи ему следовать. «В чем застану, в том и судить буду»…

Если Свет и тьма сосуществуют в одном сердце, почему не могут Вампирия и Изания сосуществовать на одной земле? Пусть в непрерывной борьбе, но без этих «всемирных насильственных революций», ибо история — естественный отбор Неба, а конечная жатва — дело Божье, а не человечье. И революция, порождённая завистью, ответной жаждой крови — лишь рано или поздно поставит одних вампиров вместо других. Вампирию нельзя полностью победить, ибо пока есть свобода отказа от Творца, от Света, — есть и тьма, и порождаемые ею шакалы. Нельзя отменить, уничтожить тьму до конца времён, ибо это противоречило бы данной человеку свободе выбора, но тьму можно и нужно преодолеть. Её нужно пройти, не натыкаясь по возможности на расставленные приманки, не попадая в ямы и в зубы.

ПРЕДДВЕРИЕ

«Клановость сегодня — это тяжёлая болезнь русской нации. Войны, революции, особенно Великая Отечественная война, выбили лучший генофонд нации. Потому что лучшие первыми поднимаются в атаку и последними уходят с обороняемых позиций, лучшие молчат на допросах до конца и не предают, их безжалостно расстреливают, а серая масса имеет значительно больше шансов приспособиться и выжить. В результате она организовалась в кланы, которые пришли к власти. Понимаете, это паразитические вненациональные образования, как вирусы. Их образуют люди вне нации, деградированные люди. Кстати, сейчас учёные склоняются к мысли, что вирусы образовались в процессе биологической деградации. У русского Черномырдина, у русского Ельцина так же мало русского, как у американца Клинтона, Буша или еврея Березовского. И главная их задача — присваивать жизненные ресурсы страны.

Никакой другой задачи просто не стоит потому, что кланы ни на что другое не способны. Сегодня они делятся на мини-кланы, в каждом крупном регионе России власть захватил местный клан…

Кланы захватили телевидение, кланы захватили сырьевые отрасли, кланы захватили политическую власть в стране. Кланы создали сотни партий, партиек, движений, с тем, чтобы увести народ от истинной борьбы за свои интересы. Кланы создали многочисленные пугала, приманки и западни. Они создали миф о «красно-коричневой угрозе», они создали партию Баркашова, родили миф о фашистской угрозе, ведут бесконечную информационную войну с Россией, с русским народом. Американцы поставили в своё время на клан Ельцина, способствовали приходу к власти уральского клана. И держится он у власти, по сути дела, только при поддержке. Клинтон как-то заявил: «Если Ельцин свернёт демократические реформы, мы перестанем его поддерживать, поскольку это соответствует американским интересам»…

Под руководством кланов мы потеряли с 1990 года 60 % валового внутреннего продукта. Стало быть, кланы сократили жизненное пространство на 60 процентов и начали уничтожать сами себя. Всё, что можно разворовать даже в такой великой стране, как наша, разворовано. Всё, что можно проесть, — съедено, заводы останавливаются, а новые не строятся. Кланы живы, пока есть последняя фабрика, с которой можно воровать. Поэтому клановики уничтожают сами себя. Уничтожаются клановые банки Империал, Инкомбанк, которым ещё пять лет назад хватало нашего общего пирога, сейчас уже не хватает… Кланы не в состоянии создавать новое пространство, они могут только продлевать свою власть за счёт информационной войны… Власть кланов — это власть мёртвых. Их философия — философия бегства, мародёрства, грабежа, философия уныния. Они сами ни во что не верят, ведут скотский образ жизни, у них комплекс неполноценности, и, чтобы как-то возвыситься, они вот этот скотский уровень через контролируемые средства массовой информации пытаются вбить другим: сексуальная революция, все эти передачи «Про это», бесконечные телесериалы, бесконечные телевикторины, бесконечные «Угадай мелодию», прославление наркотиков. Они тем самым сузили жизненное пространство и своё, и всей активной части нации. Поэтому кланы обязательно погибают в гражданской войне. Революции по этой причине возникают во всех странах мира…

В ПРИНЦИПЕ РЕВОЛЮЦИЯ 1917 ГОДА ТАК ЖЕ УНИЧТОЖИЛА КЛАНЫ. КЛАНЫ купечества и дворянства, которые поддерживались нашим проклятием, так называемой интеллигенцией. Нигде такого подразделения нет, как наша интеллигенция, которая активно разрушала и уничтожала страну. Революция 1917 года как раз и покончила с клановиками. Достаточно, это тоже теория, одного десятого процента нации, который начнёт бороться за жизненное пространство, чтобы революция стала необратимой, потому что кланы защищать некому. Их охрана, их наёмники с удовольствием начинают воевать с ними. Клановики беззащитны и будут уничтожены, другого пути нет». /Владимир Полеванов, 1999 г./

Падёт презренное тиранство, и цепи с пахарей спадут, И ты, изнеженное барство, возьмёшься нехотя за труд. Не нам — иному поколенью отдашь ты бич свой вековой. И будешь ненавистной тенью, пятном в истории родной… Весь твой разврат и вероломство, все козни время обнажит, И просвещённое потомство тебя проклятьем поразит. Мужик — теперь твоя опора, твой вол — и больше ничего — Со славой выйдет из позора, и вновь не купишь ты его. Уж всходит солнце земледельца!.. Забитый, он на месть не скор; Но знай: на своего владельца давно уж точит он топор… /Иван Никитин, между 1857 и 1861 /

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

В молитве «Отче наш» мы просим Отца Небесного избавить нас от РАБСТВА БЕДНОСТИ, дав «хлеб насущный», и от РАБСТВА БОГАТСТВУ, заповедав отдавать ДАРОМ ДАР ЗА ДАР. То есть освятив богатство, указав нам путь, как его использовать во благо.

«Невозможное человеку возможно Богу». В Молитве Господней указано, что преодоление родовой необходимости, приобретательства и рабства у лукавого — путь к Небу.

Грех — непослушание воле Неба, бунт против Творца, гордыня. Сюда входит распространённое идолопоклонство всех мастей, националистические, политические, набивающие карман «игры», убивающие разум и совесть. Всевозможные хобби, пороки и страсти, отнимающие человека у Неба…

Если конечная цель временного исторического процесса — возвращение Небу нового Адама — преображённого БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВА, если о каждой больной душе, о каждом звере, травинке затоптанной так радеет Небо, то мы, изане, выполняя волю Неба, должны убрать из нашей жизни всё разделяющее, сеющее вражду и зависть, закабаляющее, оболванивающее, развращающее. Должны бороться за каждого пришедшего к нам человека…

Жизнь — война, куда мы призваны Небом стоять насмерть на стороне Света — вот во что мы верим, независимо от вероисповедания, национальности или политических убеждений. Мы знаем, что такое хорошо и что такое плохо, слушая голос совести.

У всех есть, как у луны, светлая и тёмная сторона. Образ Божий с одной стороны и печать первородного греха, звероподобие — с другой.

Отдать сердце Свету — и в смертный бой против силы, уверяющей нас, что жизнь то ли веселый карнавал, то ли сон. То ли увеселительная прогулка, то ли возня-драчка за место под солнцем, то ли концерт мартовских котов…

Закон Неба — наши доспехи и оружие. Мы признаём себя детьми Отца. Призываем Его Царствие на землю, в наши сердца и хотим исполнять Его волю, мир «будущего века», куда не войдёт ничто тёмное.

Отравленное запретными плодами человечество должно быть расколдовано, освобождено от цепей Вампирии-Мамоны и спасено.

Не с людьми мы воюем, а ЗА ЛЮДЕЙ, за их сердца и душу. За их подлинную свободу в Боге.

Воинам не престало обрастать собственностью: плащ-палатка, рюкзак, шинель, котелок, — вот и всё.

Нет всему, порождающему вампиризм.

Не смертельную схватку за судьбу твою в вечности склоняет видеть в земном пути князь тьмы, не битву жизни со смертью, а некий пикничок в несколько десятилетий (на собственном могильном холмике, — добавляем мы). Каждому суждено быть убитым на этом «пикничке»… Так не лучше ли быть убитым НА ВОЙНЕ, открывающей врата в бессмертие? Любовь побеждает смерть. Сгореть, чтоб согреть и осветить путь, воскреснув в Боге светом, теплом, жизнью…

Мертвы сердца, сожжённые любовью к идолам — сребролюбия, человекоугодия, национализма. Политических страстей, жажды власти, страсти к обладанию — вещами, деньгами, женщиной, толпой… Такая «свобода» — добровольная передача себя в руки лукавого, безумная пляска под его дудку. Пляска «смерти второй».

Большинство человеческих законов не имеет ВЫХОДА В ВЕЧНОСТЬ. Это, в лучшем случае, правила общежития для земной жизни, в которой Бога или вообще нет, или Он совсем не то, что в Божественном Откровении основных религий. Законы человеческие, подобно безумной старухе из пушкинской сказки, пытаются приспособить Творца, Чудо, Тайну служить бесконечной похоти падшего мира.

Небо избрало всех /уже самим актом рождения, вызовом из небытия НА СЛУЖЕНИЕ/. Но не все избрали Небо.

Тоска, страх, недовольство собой — сигналы отчаяния и боли умирающей души, крик и протест ДУХА. ДУШИ, которой угрожает вечная тьма внешняя, потеря Царства. Отсюда жажда войны очистительной, бури, нестерпимая мука погружения в засасывающее болото обывательщины… Отсюда — протестная русская литература, не видящая выхода из «дремучих дверей» бытия и ненавидящая его «свинцовую мерзость».

Печорин зевает на балу жизни «в ожидании кареты». Не веря, видимо, в мало похожую на карету «тьму внешнюю», в ад — вечную тоску несостоявшейся души по утраченному бесценному дару «родиться свыше», реализовав Замысел Творца.

«Чувствую в душе своей силы необъятные»… «Для чего-то я всё-таки родился»…

Не потому ли были так счастливы герои-воины, энтузиасты-строители первых пятилеток, вообще люди в экстремальной ситуации?

Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые. Его позвали всеблагие, Как собеседника, на пир. /Ф. Тютчев/

Внутренний индикатор безошибочно свидетельствует о приближении к очищающему и спасающему Огню Небесному.

«Omnis ighe salietur». «Всякий огнём осолится».

«Самое дорогое у человека — это жизнь, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное прошлое, и чтобы, умирая, мог сказать: «Вся жизнь и все силы отданы самому прекрасному — борьбе за освобождение человечества».

Коммунар-мученик Николай Островский исповедует это почти христианское кредо: только отдав самое дорогое — жизнь за освобождение человечества /здесь бы ещё добавить «от власти Мамоны»/ — то есть умножению жатвы Господней, личность осуществит предначертанное свыше. Этот «красный», скорее всего, не верил в личное бессмертие, но он ЗНАЛ, внутренний индикатор говорил ему, что Истина где-то рядом. Он свидетельствовал о Свете Невечернем вопреки материалистической вере в вечную смерть. Вписанный в сердце Закон победил.

Отдать жизнь за «освобождение человечества», не ожидая за это венца, просто по велению сердца…

РОЖДЕНИЕ СВЫШЕ — это революция духа, сознания. Это ЛЮБОВЬ ХРИСТИАНСКАЯ, единая любящая семья в ДОМЕ ОТЦА:

«Да будут все едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино…» /Иоан.17:21/ Христос — Путь, Истина и Жизнь. Исповедающий христианский путь, истину и жизнь — исповедает Христа своей жизнью.

«Итак по плодам их узнаете их. Не всякий, говорящий Мне: «Господи! Господи!» войдёт в царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного». /Мф.7:20–21/ «Рождение свыше», «Царствие внутри нас» — это состояние благодати добровольно избравшего душой своё место в ДОМЕ ОТЦА, где «все за одного, один за всех». Этот огонь любви небесной, это ПРАВИЛЬНОЕ, ПРЕОБРАЖЁННОЕ состояние души — ключ, открывающий врата в Царствие. Его нельзя разжечь в себе произвольно — это чудо, дающееся свыше тому, кто жаждет сердцем этого ОГНЯ, исполняя Законы и волю Неба.

Не является ли безмолвие церкви в «минуты роковые» синдромом «непротивления злу», когда «молчанием предаётся Бог»?

«Лежащий во зле» мир провозглашает во всеуслышание, что «права человека» которые мы смогли во всей красе лицезреть во Вьетнаме, в бомбардировках Ирака, расстреле Дома Советов и беспределе в Югославии, — благословлены Творцом. А противостоявшую новому мировому порядку Советскую Антивампирию обвиняют во всех смертных грехах, всеобщими усилиями разрушают и объявляют «империей зла». Ложь — излюбленное оружие «отца лжи», и ни в коем случае нельзя допускать, чтобы ему удалось привлечь на свою сторону социальную политику церкви. Миропорядок, ежеминутно плодящий «пищу адову», губящий души, не может быть угоден Богу. Нельзя не видеть, что лавину постигших мир вампирских разборок, раньше сдерживала стена той самой «империи зла»…

А разве не в воины Неба призвал нас Господь при крещении? Да, Христос удержал руку Петра с мечом, зная, что предстоящие Ему страдания — во спасение падшего мира.

Можно ли с уверенностью сказать, что страдания жертв порабощённого дьявольской похотью мира — развращающего, насилующего, зомбирующего — во спасение?

Право БРАТЬ мы заменим правом ОТДАВАТЬ.

Что у тебя в душе — Бог, идол или пустота?

Изане — беспокойство и укор прочему миру, желающему жить по-старому. Мы грешим, как и все, иногда больше; но мы знаем, что глотаем отравленную приманку. Страшимся и молим Небо исцелить нас от безумия.

Вампирия, поправ и исказив Закон, приспособила золотую рыбку служить «на посылках» собственной необузданной похоти. Даже на долларе, на котором «следы грязи и следы крови» поминается всуе имя Божье.

«Товарищи» стяжали, стали великими и сильными, чтобы завоевать себе право на нестяжание. И право на защиту от «прав и свобод» не слушаться Творца.

Служить СЕБЕ — пошло, служить ГОСПОДАМ — ещё пошлее; СЛУЖИТЬ ЛЮДЯМ — смотря кому и как; служить государству — смотря какому. Служить Творцу, верша его Дело на земле — единственно абсолютно достойное предназначение.

Господа, отобранное у народа — это тридцать серебренников, за которые вы продали души дьяволу.

Наслаждение сексуального акта в глубинных мистических истоках — приманка смерти, гибели и дробления. Приговор Божий: «Смертию умрёте», чтобы дать жизнь другим. Во имя выживания и конечного спасения человечества в Целом. Поэтому так страшны и опасны своими непредсказуемыми последствиями всякие игры с сексом в обход воли Божьей, предписывающей лишь деторождение прямым назначением полового акта. Одно безусловно — это приманка личностной твоей гибели, и чем больше «партнёров», как теперь говорят, тем мельче дробление, необратимей распад. Распад и гибель души и тела /спид/.

Патерналистское общество, семья народов. Князь, правитель, должен быть «отцом родным», пастырем народу. Он «для народа», а не народ для правителей. «Больший — слуга меньшему». Отсюда конфликт народа и порочной власти в России. Религиозные корни.

Иосиф заменяет в гимне: «Нас вырастил Сталин, избранник народа» на слова «Нас вырастил Сталин на верность народу».

Смерть Христа. «Завеса разодралась надвое», мир раскололся надвое, и по словам поэта «трещина прошла через сердца людей»…

Брать или отдавать? «Милости хочу, а не жертвы». Взаимопомощь и конкуренция — два мира, два пути взаимоотношения личности и Целого.

Господь возложил на Иосифа миссию собрать и сохранить Русь, её общинную цивилизацию, не дав западной цивилизации индивидуализма утвердить мировое господство.

Снята охрана — разгул греха, стяжания, эгоизма, разделения. Спасти вас от вас самих. Господь всегда называет народ «овцы», «стадо». Добродетель народа — послушание «пастырю доброму». Задача такого пастыря — с-пасти /один корень/, сохранить.

Американская демократия — вседозволенность, ограниченная рамками общественного мнения / «мудрость века сего — безумие пред Богом»/.

Егор: «Я понимаю идею коммунизма как мечту о бытии народов земли по высшим духовно-нравственным, соборно-братским законам Неба. К Богу каждый идёт своим сокровенным путём, религиозные противоречия и распри кажутся порой непримиримыми. Но свободное провозглашение обществом Закона Неба как единственно верного направления Пути, Истины и Жизни, — только это способно объединить народы в восхождении, помочь «до конца все претерпеть» и не скатиться к подножию.

«Святая Русь» — стала шлюхой, дешёвкой, продавшей честь свою, чистоту и святость за заморские побрякушки.

И жестоко наказана. Но ещё большая кара ждет соблазнивших её!

Молитва Изании: «Не нам. Господи, не нам, но Имени Твоему дай славу»! Средство от тщеславия.

Вера в божественное происхождение человека — основа Изании. С прочими спорить бесполезно — мы просто говорим на разных языках. Мы знаем, что через две точки можно провести бесчисленное множество прямых, а они полагают, что только одну. Что тут докажешь?

ПРЕДДВЕРИЕ

«Отшвырнув организацию Объединённых Наций, растоптав её Устав, блок НАТО возгласил на весь мир и на следующий век древний закон — закон-Тайга: кто силён, тот и полностью прав. Осуждаемого противника превзойти в насилии хоть и стократно — если технически изощрён. И в этом мире нам предлагают жить отныне.

НА ГЛАЗАХ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА УНИЧТОЖАЕТСЯ ПРЕКРАСНАЯ ЕВРОПЕЙСКАЯ СТРАНА — И ОЗВЕРЕЛО ЦИВИЛИЗОВАННЫЕ ПРАВИТЕЛЬСВА АПЛОДИРУЮТ. А отчаявшиеся люди, покидая бомбоубежища, выходят живой целью на гибель для спасения дунайских мостов — это ли не античность? Не вижу, почему бы завтра Клинтон, Блэр и Солана не стали бы их выжигать и топить». /А. Солженицын/

«В идеологии Восточной церкви община верующих сыграла гораздо большую роль, чем роль индивидуума, ответственного только перед Богом, и с этой традицией связаны не только славянофилы 19 века, но также, косвенно, русские социалисты и марксисты, заявившие о важности коллективизма». «Всемирная история».

«Посмотрите, каких деятелей навыбирали губернаторами! Да в какой нормальной, развитой стране такое возможно? А вы всё твердите о величии русского народа?! Величие его в советском прошлом связано только с фанатичной; конечно, в лучшем смысле этого слова, ленинской гвардией, а потом с железными сталинскими наркомами. Великий, аскетичный политический гений И. В. Сталина — вот сила, обеспечившая колоссальный рывок России от сохи к ядерному оружию. Думая о делах И. В. Сталина, вспоминаешь высказывание Наполеона: «Армия баранов во главе со львом сильнее, чем армия львов во главе с бараном…» Кстати, ещё раз о сравнениях. Французы чтят Наполеона, несмотря на то, что он привёл Францию к полному военному разгрому, оккупации страны, большой контрибуции, словом, к полному фиаско. И. В. Сталин привёл свою страну к величайшей победе, сделал её самой сильной в мире и получил за это после смерти ушаты грязи и водопад проклятий от русского народа. За ЕБН и его подельников русский народ с готовностью голосовал и голосует». /В. М. Лозовский, из прессы/.

«Мне стыдно за своё поколение перед ветеранами войны, отстоявшими нашу страну и весь мир в борьбе с самым свирепым врагом, вынесшими на своих плечах восстановление разрушенного народного хозяйства и строительство величайшей в мире державы, начавшей покорение космоса. Мы допустили к власти политических авантюристов, которые за семь лет своего правления вчистую разорили Россию, вывезя за границу свыше 100 млрд. долларов, присвоив самые доходные объекты общенародной собственности и перепродав их значительную часть иностранцам. Именно они оставили ещё недавно самое богатое государство с самым большим в мире долгом, втянули народы в гражданскую междоусобицу.

Разорение России её врагами под видом прогрессивных реформ обернулось колоссальным разрушением научно-производственного и интеллектуального потенциала, намного превосходящем потери СССР от гитлеровского нашествия. Двукратное сокращение производства, пятикратное уменьшение производственных инвестиций, исчезновение целых отраслей наукоёмкой промышленности, обнищание более половины населения, массовая безработица — лишь видимые последствия деятельности новых революционеров.

Для производственной сферы итогом проводившейся политики стало разорение половины предприятий страны…

Экономический баланс навязанной России псевдореформы сводится с убытком в сотни миллиардов долларов…

К этому следует добавить социальные жертвы: около 8 млн. человек /неродившиеся и преждевременно умершие/, около 20 млн. человек, опустившихся на «социальное дно» вследствие утраты жизненных перспектив…

В результате российская экономика была превращена в «дойную корову» для международных спекулянтов, «наваривших» десятки миллиардов долларов на «финансовых пирамидах» и спекуляциях с государственной собственностью.

А мы, нынешнее поколение, выросшие на всём готовом, получившие от государства бесплатное образование, возможность свободно трудиться и достойно жить, пассивно взираем на творимый сегодня бесовский шабаш. Именно наше безволие и безразличие позволило им узурпировать власть путём двух государственных переворотов, использовать её для присвоения государственного имущества, втянуть страну в долговую ловушку, отказаться от национального суверенитета в ключевых вопросах как внешней, так и внутренней политики, тем самым подготавливая по заданию иностранных покровителей почву для окончательной колонизации России международным капиталом». /С. Глазьев, доктор экономических наук. 1999 г./

«У тебя ли нет богатырских сил, старины святой громких подвигов? Перед кем себя ты унизила? Кому в чёрный день низко кланялась? И давно ль было, когда с Запада облегла тебя туча тёмная? Под грозой её леса падали, мать сыра земля колебалася. И зловещий дым от горевших сёл высоко вставал чёрным облаком! Но лишь кликнул царь свой народ на брань — вдруг со всех концов поднялася Русь. Собрала детей, стариков и жён, приняла гостей на кровавый пир. И в глухих степях, под сугробами, улеглися спать гости навеки. Хоронили их вьюги снежные, бури севера о них плакали!.. /Иван Никитин. 1851 г./ Что ж ты сделал для края родного, бескорыстный мудрец-гражданин? Укажи, где для дела благого потерял ты хоть волос один! Твоя жизнь, как и наша, бесплодна, лицемерна, пуста и пошла… Ты не понял печали народной, не оплакал ты горького зла. Нищий духом и словом богатый, понаслышке о всём ты поёшь И бесстыдно похвал ждёшь, как платы, за свою всенародную ложь. Будь ты проклято, праздное слово! Будь ты проклята, мёртвая лень! Покажись с твоей жизнию новой, темноту прогоняющий день! /Иван Никитин. 1860 г./ «Постыдно гибнет наше время! Наследство дедов и отцов — Послушно носит наше племя оковы тяжкие рабов. И стоим мы позорной доли! Мы добровольно терпим зло: В нас нет ни смелости, ни воли… На нас проклятие легло… Про жизнь свободную не пели нам сестры…нет! Под гнётом зла Мысль о свободе с колыбели для них неведомой была! И мы молчим. И гибнет время… Нас не пугает стыд цепей — И цепи носят наше племя, и молится за палачей…» /Никитин, между 1857 и 1861 годами/

РЕВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ:

Мобилизация ресурсов. Человек НА СВОЁМ МЕСТЕ В ОБРАЗЕ И ЗАМЫСЛЕ. ЧЕЛОВЕК — СОТВОРЕЦ СОЗДАТЕЛЮ. Система ЕДИНОГО ОРГАНИЗМА. ВОСХОДЯЩЕЕ ЦЕЛОЕ /Царство Божие внутри нас/.

Состояться в Образе и Замысле, служением отдавая ДОЛГ Творцу, а не УМНОЖАЯ ДОЛГ. Всё, что мы имеем — инструменты, СРЕДСТВА исполнения Замысла, а не самоцель.

«Не продаётся вдохновенье…» — ДАР отдаётся ДАРОМ. «Рукопись продать можно», отдав гонорар в счёт ДОЛГА ТВОРЦУ, умножения ЖАТВЫ ГОСПОДНЕЙ.

Всё для служения. Освобождение от суеты, страстей и родовой необходимости, мобилизация и объединение ресурсов /имения/ каждого по системе «единое Целое». Прозрачность для благодати и Воли Творца /несущий Целому жизнь получает Жизнь/.

Максимальное внимание к каждой отдельной личности с целью подключения её к Целому в Образе и Замысле.

Предпочтительнее то государство, которое способствует умножению Жатвы.

На земле мы получаем от Творца лишь СРЕДСТВА ДЛЯ СЛУЖЕНИЯ.

В основе РЕВОЛЮЦИИ СОЗНАНИЯ — БЕСЦЕННОСТЬ КАЖДОЙ ОТДЕЛЬНОЙ ЛИЧНОСТИ как носителя Образа и Замысла Творца в жизни земной и будущего века.

Отдавая ДАРОМ ДАР — исполняю Волю Неба.

Продавая ДАР и отдавая гонорар ДЕЛУ — отдаю ДОЛГ НЕБУ Продавая ДАР и используя гонорар на свою прихоть — УВЕЛИЧИВАЮ ДОЛГ.

Каждый рождается в определенном времени, месте и несёт свой Замысел. Не осуществить его — преступление перед Творцом, сугубое — помешать осуществить другому. Узнать Замысел можно по наличию ДАРОВ.

ПРАВА ЧЕЛОВЕКА: «Досуг мне разбирать вины твои, щенок… Ты виноват уже тем, что хочется мне кушать…»

Буферные зоны, вступившие в НАТО — они будут первыми жертвами Третьей мировой.

Они хотят принудить нас поклониться их ценностям. Бочке вместо Тайны, яичнице вместо Божьего дара.

ДОЛГ — делать то, для чего ты послан на землю. Человек, который не исполняет Замысел, выпадает из МЕСТА В ЖИЗНИ, начинает страдать и беситься.

Сугубый ГРЕХ ВЛАСТИ там, где она не даёт личности занять МЕСТО В ЖИЗНИ, ИСПОЛНИВ ОБРАЗ И ЗАМЫСЕЛ. Задача власти — помочь каждой личности СОСТОЯТЬСЯ.

Общество разумно-необходимого потребления.

Нынешняя цивилизация — «место». Тёплое, доходное, прочное. Борьба за место под солнцем и укоренение в нём. Обрастание, иллюзия надёжности и стабильности, утяжелённость.

«Наши» идут, подчиняясь неведомому Зову. «Мечта прекрасная, ещё неясная». Мы не укоренены и, если останавливаемся, начинаем тосковать и дурить. Мы лишние на пиру плоти, мы кажемся безумными, но «мудрость века сего — безумие пред Богом». Мы — Онегины, Печорины, Обломовы, Базаровы, Рахметовы, Корчагины и Матросовы… Их потомки и продолжение.

Самоутверждению плоти мы противопоставляем самоутверждение духа. А гордому богоборческому самоутверждению духа — его смиренное самоутверждение в Боге во имя исполнения Замысла. Так капля, противопоставившая себя Океану, быстро испаряется, гибнет; а капля, слившаяся с Океаном, обретает бесконечное божественное величие в своём послушании и смирении, славу и свободу Океана. Нет, смирение не в отказе от своего призвания, а в том, что каждый воин, послушный воле Творца, полностью развивает свои дарования, чтобы положить их на алтарь великого общего дела — грядущего Царства.

Социальная справедливость, социализм — тоже не самоцель, а средство. Это та взаимовыручка, братство и мир, та лёгкость поклажи, которые позволяют идущим в связке преодолеть восхождение. Здесь сильный помогает слабому, оступившемуся протягивают руку и засыпанного лавиной /земной суетой, собственностью/ — откапывают. «Носите немощи, тяготы друг друга», то есть «спасайте ближнего, как самого себя» — таково наше толкование второй заповеди Христа. Спасайте, тяните к вершине, ибо слово «любовь» в отношении самого себя чаще всего означает в миру противное Небу «самоугодие». Перенесённое на другого, оно будет означать «человекоугодие», что, в отличие от братства и милосердия, является грехом.

«Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать»… /Рим. 15:1/ Мы — блудные дети, возвращающиеся к отцу. Больные, босые, обобранные, нищие, всё расточившие, но идущие, ползущие к Отцу.

«…даром получили, даром давайте.

Не берите с собой ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, Ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания». /Мф. 10:8-10/.

О Церкви. Представьте себе житейское бушующее море, полное одиноких пловцов, плывущих в разные стороны, и таких же блуждающих кораблей, сталкивающихся и спорящих друг с другом об истинности курса. Каждая душа должна свободным выбором сердца определить себе сама лодку, корабль и направление. Блажен тот, кто избрал верный корабль, плывущий в верном направлении. Ибо истинная Церковь — мистическое тело, собор верных душ, начало и залог грядущего Царства. А церковные таинства для тонущей души — то же, что переливание крови для погибающего тела. Я, православный, имею в виду, в первую очередь, исповедь и причастие, я верю в истинность Православия, но насильно навязывать свою веру никому не имею права, силой тащить на свой корабль. Просто мы, Изания, — некая флотилия ПЛОВЦОВ, — на кораблях, в лодках, одиночек — всех, плывущих на Зов. И движение наше — всего лишь «общая служба спасения на водах», ОСВОД, некие правила поведения плывущих к единой цели. Они не предназначены для загорающих на берегу.

Есть в море и корабли под черными флагами со скрещёнными костями смерти. Сатанисты.

«Но избави нас от Лукавого»…

Иосиф принял на свой корабль пассажиров разных кораблей, одиноких пловцов и даже случайных «купальщиков» с берега, вообще не собирающихся никуда плыть. Поднял паруса и, отстреливаясь, поплыл к Светлому Будущему. И лишь Творец вправе судить капитана, спасающего утопающих пиратскими методами.

«И будете ненавидимы всеми за имя Моё; претерпевший же до конца спасётся». /Мф. 10:22/ «Тогда говорит ученикам Своим: жатвы много, а делателей мало; Итак молите Господина жатвы, чтобы выслал делателей на жатву Свою». /Мф. 9:37–38/

«И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более того, кто может и душу и тело погубить в геенне». /Мф. 10:28/

После смерти капитана рабы Мамоны взбунтовались, захватили корабль и разбили о скалы. Мы ремонтируем судно и формируем новую команду добровольцев, чтобы продолжить плавание.

Произошло коллективное самоубийство народа, подобно массовому выбросу китов на берег. В «лежащий во зле» смертоносный мир.

Работать и «делать деньги» — принципиальная разница.

Суть вопроса: имеет ли жизнь цель и смысл за пределами земного бытия, или же она самоцельна и самодостаточна /жить, чтобы жить./? Как выигранная в лотерею путёвка на «Титаник».

Человек создаёт себе проблемы, а потом бьётся над их разрешением. Проблемы бывают объективные /хлеб насущный/ и субъективные — у каждого свои. Жизнь тратится на решение проблем, которых не должно быть вообще, она должна быть направлена на реализацию Замысла, на восстановление БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВА, призванного жить в Царствии.

Изберите жизнь, и Изания решит все ваши проблемы, чтобы освободить вас для Дела. Служа Жатве Господней, возрастая духом, восходя по лествице, человек становится на Путь, обретая в душе Царствие; восходя в смирении, преодолевает свою падшую греховную природу ступень за ступенью, а труд из проклятия и наказания за непослушание Творцу становится вдохновенным одухотворённым творчеством, радостным приобщением к Свету, Добру, Вечности. К высшим ценностям бытия.

«Работа вражия» на Мамону — ещё большее наказание, чем труд на родовую необходимость.

Мы вас избавим от несвободы внешней /необходимости зарабатывать на «хлеб насущный»/, чтобы вы СВОБОДНО избрали НЕСВОБОДУ ВНУТРЕННЮЮ — СВОБОДНУЮ НЕОБХОДИМОСТЬ ПОДЧИНИТЬСЯ ВОЛЕ ТВОРЦА. Дабы обрести полную и окончательную СВОБОДУ и величие каждой малой капли, слившейся с извечно свободным Божественным Океаном.

«Ne te quaesiveris extra». «He ищи себя извне».

Итак мы, как и они, везде. Мы, как и они, объединились, и мы сильнее не только поддержкой Неба, но и тем, что объединяемся в Целое, чтобы друг другу помочь и отдать. В то время как они враждуют не только с нами, но и между собой. Проблема лишь в том, чтобы отдавать НАШИМ, но не им! Не позволять вампирам жрать нас, не играть в их кровавые похотливые игры.

* * *

Спасибо тебе, Егорка! Иоанна воскресла в Златогорье, осознавая, что её прежнее отвращение к жизни — не синдром усталости, пресыщения или старости, а сигнал опасности, грозящей душе, попытавшейся уснуть на лужинском островке посреди бушующего окровавленного моря.

Она оплакивала свой грех НЕПРОТИВЛЕНИЯ ЗЛУ. Прав тысячу раз был Данте, когда утверждал, что самое мучительное пекло в аду предназначено тем, кто хранил нейтралитет во время великих схваток Добра со Злом. Если обиженным и ограбленным плохо, тебе не должно быть хорошо — это аксиома. Или ты не с Богом, заповедавшим любить ближних и «положить душу за други своя»…

Святые говорили: «Радуйся!», но они день и ночь плакали и молились о погибающем мире. Они радовались грядущему спасению, красоте Божьего мира, но не собственному шкурному благополучию на фоне кровавого пира хищников. Наверное, и тогда, в прошлых веках, в девятьсот пятом, девятьсот семнадцатом и сорок первом они, предки наши, чувствовали то же самое.

«Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй»… «Звери алчные, пиявицы ненасытные»… Мы прорвёмся!..

Так думала «бабуля» Иоанна, с радостью обнаруживая, что снова обрела вкус к жизни, глядя, как на покрашенных ею стенах храма уже развешаны иконы и к их «Рождеству Богородицы» истово прикладываются прихожане. Работа в храме была, разумеется, бесплатной, а за литобъединение её счёт в банке понемногу пополнялся, — дважды в неделю со школьниками и раз в две недели — со взрослыми. Потом к этому прибавились и компьютерные консультации по Изан-нету. В окрестностях Златогорья были две общеобразовательные подшефные школы и ещё классы продлённого дня, где ребята до возвращения родителей с работы /а некоторые и с ночёвкой/, делали уроки, занимались иностранными языками, спортом, эстетикой. Очень полезными были прогулки и игры, когда разрешалось разговаривать только на иностранном языке, технические кружки и, конечно же, компьютерные классы. Здесь заботились о выявлении и развитии талантов едва не с ясельного возраста. Широко применялись компьютерные связи и программы: путешествия по миру, музеям, историческим местам, картинным галереям.

Златогорские дети Иоанну потрясали — она никогда не думала, что в одной точке земли можно развести столько вундеркиндов. Им никто не говорил: сходи в магазин, помой посуду, не торчи в подъезде, не водись со шпаной, не пробуй наркотиков… Здесь этих проблем просто не было — дети были накормлены, ухожены, избавлены от всяких бытовых хлопот и при этом заняты с утра до вечера. Причём тем, что им нравится, что у них получается, от чего их за уши не оттащишь. Спорт, компьютерные и технические классы по индивидуальным программам, музыкальная школа, различные эстетические кружки. Наиболее талантливые потом поступали в институты, консерваторию, в КБ, начинали зарабатывать деньги, порой немалые, становились знаменитостями. Но они уже, как правило, оставались изанами или убеждёнными «подшефными», когда можно всего себя посвятить любимому делу и достойной жизни, приобретали стойкий вкус к существованию, свободному от бытовухи, вещизма, бестолкового времяпровождения. К бытию, уже ставшему их сутью.

Они научились ценить время. И многие нашли призвание в той самой «борьбе за освобождение человечества» — юные, чистые, горячие, бесстрашные и полные сил. Чернильницы, фиалочки и сизари забредали всё глубже и глубже на руины когда-то великой страны, помогая отчаявшимся выжить, излечиться, обрести нужное любимое дело и вырваться из смертельных объятий Вампирии.

А главное, разыскивать и выращивать на местах «наших», помня, что «кадры решают всё».

На занятиях Иоанна старалась научить и ребят, и взрослых спрашивать и слушать Небо, внутренний компас совести, внушая, что дар слова — это разговор с Небом. Ты можешь исследовать любую грязную лужу, но как бы лететь над ней со сверхзадачей выбраться, преодолеть, а не плавать в грязи. На этом стоит вся русская классика. Что «за каждое праздное слово придётся дать ответ». Что слово — великий спасатель и соблазнитель. Тебя уже давно не будет на земле, а слово твоё будет продолжать работать на Свет или тьму, осуждая или оправдывая на грядущем Суде. А форма — лишь соус, позволяющий читателю или зрителю усвоить то или иное полезное блюдо. Хотя, конечно, поэзия, музыка, живопись, танец, да и некоторые бессмертные строчки в прозе могут иметь и самостоятельную эстетическую ценность, служить Красоте, как части Божьего Замысла.

Важна не столько тематика, не о чём ты пишешь, а на какого господина работаешь. Слово твоё должно поворачивать стрелку внутреннего компаса в нужном направлении. Можно, например, воспевать кабак, а можно, как Есенин, умирать в нём, задыхаться, видеть в зеркале «чёрного человека»…

Осветить словом лежащий через Тьму Путь. Спаситель сделал это своей жизнью и мученической смертью. Он сам был Слово и Путь. И горьковский Данко, вырвавший из груди сердце, и мрачные стихи юного Иосифа об отвергнутом поэте, жертве напрасной, о тёмном народе, которому не нужны ни жертва, ни Слово, ни Путь, ни Истина, не должны нас смущать. Наше дело — сеять. «Разумное, доброе, вечное». «Светить всегда, светить везде», преодолевая тьму. И избранники увидят, услышат, пойдут и найдут, и на доброй почве прорастет семя, может, через века. Ибо Слово — Творец, и владеющие словом творят действительность, созидая или разрушая… Слово — бессмертно.

Так размышляла о высоком Иоанна, перебирая, в общем-то, пока графоманские опусы и вирши своих слушателей, сознавая, что беседы её скорее религиозно-нравственные, чем творческие. Ей хотелось внушить им самое, с её точки зрения, главное: слово — оружие. Может быть, самое грозное и сильное. При неправильном обращении — массового поражения или безумия. И чем талантливее стрелки, палящие в воздух или по душам, тем опаснее. И будешь стыдиться и страшиться роковых ошибок юности. Ибо «рукописи не горят».

«…И строк печальных не смываю»…

Попадались в общей куче и жемчужины — отдельные строчки, сравнения, находки. Это о взрослых. Что же касается ребятни, то они все были талантливы, подтверждая, что «устами младенца глаголит истина», непосредственны и чисты, хоть и поглядывали на девочек, сочиняли им вирши и тайком курили в туалете.

А вот «как?» — Иоанна и сама не знала. Это от Бога. Хотя, наверное, можно надрессировать…

Она так и сказала: «Вы слышите неясно небесные струны вперемежку с хихиканьем и подвыванием тьмы, и записываете все подряд. Записываете и учитесь отделять одно от другого. Тьма — прежде всего ложь, игра, маска. И бойтесь её романтизировать. Тьма на поверку — глумящийся господин в треснутом пенсне, а не Воланд со шпагой. Тьма — это просто отсутствие Света. Выдернул шнур из розетки — вот вам и тьма. Тоскливо и опасно.

Есть понятие «отрицательного опыта». Поблуждать во тьме, чтобы по-настоящему оценить свет. Получить увечья и шишки, побывать в руках разбойников, даже свалиться в пропасть. Иоанна считала, что такой индивидуальный опыт, возможно, кому-то и будет полезен, но горе тому шофёру, кто насажал полный автобус, не туда завёз или опрокинулся. Сам-то он, возможно, и выберется, а они?..

Не отвлекать, не развлекать и не заманивать в бездну, хотя и полезно иногда подвести к самому краю и заставить отшатнуться в ужасе… В церковь приходят свои, верующие, ну а книга, театр, фильм — доступны всем, толпе. Культура должна быть храмом спасения и для барахтающихся в море житейском одиночек, должна нести им Слово, служить мостом, той самой радугой с Неба для всех и каждого, символом Завета Бога и человека. Певцы и пророки «от Бога» должны дарить людям ту самую красоту радуги семицветной, которая «спасёт мир». Семь цветов, сливающихся вместе в божественную белизну Преображения, о которой грезил Ганя…

— Как узнать волю Неба? — спросили Иоанну. Вопрос, который она сама часто задавала духовникам. Ей, например, помогала молитва. Одно было ясно — Истину надо искать, как главное дело жизни, вести напряженный ежедневный подкоп из камеры смертников на волю, когда в любой момент за тобой могут придти.

Церковь взывает ко «внутренним», культура к «лежащему во зле миру», ко «внешним». Миссионерская деятельность подразумевает прямую проповедь Евангелия, культура — проповедь в символах, образах, красках и звуках.

Искусство — от слова «искус» — красивая оболочка, доведённое до совершенства внешнее мастерство может искушать, соблазнять, уводить в область броской обёрточной пустоты фантика без конфеты.

Ей нравилось вместе с ними рассуждать, думать, искать. Это был народ мыслящий, спорящий едва не до драки, ей было с ними интересно, хоть «жемчужин» в отличие от школьной группы, было маловато.

«Пойдём гулять скорее в лес, Пока он ночью не исчез», — сочинил один второклассник.

Посещала она с удовольствием и бассейн, и сауну, делала утреннюю гимнастику — врач назначал индивидуальный комплекс — знай гляди на экран и повторяй, пока не разучишь, А потом можно заниматься на балконе, в парке…

Были спортзалы, выдавались коньки и лыжи, на замёрзшем пруду играла та же музыка, что когда-то в парке Горького, так же катались рука об руку и друг за другом… Она тоже рискнула надеть коньки и удивилась, что ничего не забыла — Боже, сорок лет прошло… Только чуть болели с непривычки ноги, а в груди упоительно замирало от этих вальсов и танго, как в ранней юности, когда они с Люськой в последний раз купили детские билеты, а контролёрша издевательски огляделась: «Ну и где же ваши дети?» «Вот и прошла жизнь,» — подумала она снова без особой грусти, скорее удивлённо, вспомнив, как под этот же вальс «Берёзка» сорок лет назад, сидя на скамье, растирала заледеневшие пальцы на ноге и очень боялась, чтоб никто не увидал дырку на шерстяном носке. Она и сейчас видела перед собой этот коричневый с красной каймой носок с протёртой пяткой — на расстоянии в сорок лет, и опять её несли крылья и казалось — всё впереди.

Время в Златогорье будто раздвинулось, она так много успевала, хотелось и то, и это, хотелось свернуть горы. Не было этого тошнотворного ощущения уходящей на какие-то нелепости бестолковой жизни. Сам дух Златогорья подталкивал «браться за гуж», осуществлять и браться снова.

Душа пела, пело тело, которое она здесь тоже безо всяких затруднений подремонтировала — зубы, остеохондроз и всё такое. Прошла курс иглоукалывания, исчезли привычные ночные боли то тут, то там. Денис поправлялся, и всё было замечательно. «Ничего, прорвёмся,» — думалось уже с уверенностью.

Ну, а ведомство Айрис внедряло индивидуальные компьютерные программы «Хлеб насущный» — ежедневный и на более длительный срок комплекс рекомендаций — режим работы, физических нагрузок, лечебных процедур, меню, диеты и т. д. И когда лучше сделать разгрузочный день, и на каком поезде или самолёте отбыть в нужную тебе точку, и где с максимальной прибылью и минимальными трудностями реализовать свой товар /цветы, например/, если хочешь «делать бизнес» сам. А уж слушаться или нет — твоя воля.

— А если я плюну на твой компьютер и вместо работы завалюсь спать? — спросила Иоанна.

— Тогда он тебе колыбельную споёт, — улыбнулась Айрис, — Никакого насилия, только рекомендации.

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

Закон Неба — перечень смертельно ядовитых плодов, к которым запрещено прикасаться. Ведущих к погибели уже в земной жизни, чего никто не избежит в результате грехопадения наших прародителей, и к смерти в вечности — второй и окончательной.

Змей сказал: «Будете, как боги». То есть каждый — центр Вселенной, и всё, включая само Небо, должно служить мне, божку, претендующему на права Бога. «Чтоб служила мне рыбка золотая и была у меня на посылках».

«Вы — боги», — сказал Господь. Путь Христа — смиренный перед Замыслом, жертвенный Путь Бога, превращающего бытие Своё в Свет и Тепло.

Два пути, две цивилизации. Неистовая безумная гордыня «как боги» — суррогат, приманка смерти. И «Я сказал: вы — боги» — послушание Творцу, заканчивающееся божественным величием. Так гордая, замкнутая на себя эгоистическая самость безуспешно пыжится вместить в себя, подчинить Океан, бесславно высыхая в солнечных лучах. А богоподобная капля, смиренная и чистая, растворяясь в Океане, сама становится Им, Вечным и Свободным.

Страшно стать между Небом и Его детьми, тяжкий грех принуждать их, «купленных дорогой ценой» Крови Спасителя, заставлять служить твоей похоти!

Да что там «дети»! Само Небо ты в безумии надеешься заставить служить «на посылках». Гениальная сказка Пушкина — шарж на современную вампирскую цивилизацию, в которую пытаются затащить Россию. Разбитое корыто — их неизбежный финал в вечности, но мы вынуждены жить среди них, культивирующих и воспевающих свободу от Творца и Его Замысла.

Вампиризм хитёр и многолик… Несколько веков стонала страна, поглощаемая их ненасытным чревом, всё живое, совестливое пыталось скинуть с тела Святой Руси присосавшихся упырей, кощунственно именующих себя «светом», «Высшим светом» порой дерзающих понуждать даже священников оправдывать в социальной проповеди правителей-хищников, пожирающих у Господина Его виноград.

В мертвящем упоеньи света, Среди бездушных гордецов, Среди блистательных глупцов, Среди лукавых, малодушных Шальных балованных детей, Злодеев и смешных и скучных, Тупых, привязчивых судей, Среди холодных приговоров Жестокосердой суеты, Среди досадной пустоты Расчётов, дум и разговоров, В сем омуте, где с вами я Купаюсь, милые друзья. /А. Пушкин/

Главное среди их «прав» — не слушаться Неба. Их свобода — отвязанность, вседозволенность, их реклама — взбесившееся ненасытное «Хочу!». Их кредо — ложь и смерть. Они прогрызают ходы в наших телах и душах, в телах и душах наших детей. И вот уже и мы жаждем лишнего, украденного, запретного, пропахшего кровью. Самой крови… Завидуем, ненавидим, жаждем, сами не замечая, как растут у нас, детей Неба, когти, шерсть и клыки — Вампиры опасны, но мы не призываем к их физическому уничтожению. Их надо пожалеть, как тяжёлых больных. Надо бороться за каждую ещё живую душу, ибо окончательная жатва, отделение колосьев от плевел принадлежит Небу.

В святых книгах всех основных религий сказано, что «хищники Царства Божия не наследуют». «Ни воры, ни лихоимцы, ни хищники, ни злоречивые, ни блудницы, ни идолопоклонники, ни прелюбодеи, ни мужеложники Царства Божия не наследуют». Ненасытное «Дай!» приводит к господству чрева над духом, порабощает дух. Возможность удовлетворения необузданных желаний, осуждённых Небом, ежедневно и ежечасно порождает вампиризм. Материальных ресурсов и подвижников становится всё меньше, учёные предсказывают экономическую и экологическую катастрофу. Упыри хищнически убивают тела, души, саму землю. И при этом выдают свой кровавый пир за «установленный Богом» порядок, а борьбу против него — бунтом против Воли Творца. Советский Союз впервые в мире, пусть варварскими, как сейчас говорят «непопулярными» методами, перекрыл питательную среду для распространения вурдалаков на планете. Бездельничать, жить за счёт других, развратничать и развращать «демократическим путём» стало запрещено.

Была отменена и частная собственность — фундамент хищничества, хотя она сама по себе не осуждена Небом, богатые были и среди святых. Всё дело в её использовании. Частная собственность полезна лишь тем, кто направляет её на Замысел, — творцам, учёным, созидателям. «Железный занавес», жёсткая цензура, глушилки, конечно, довольно унизительные методы, но «приказывают тому, кто не может повиноваться самому себе». Неразумных сажают на цепь для их собственного блага. Пастырей же будет судить Небо, когда те приведут на Суд вверенные им стада. Думается, у нынешних пастырей вид будет весьма жалкий.

Был, конечно, и государственный вампиризм в Советах, однако результат — великая, семьдесят лет противостоявшая хищникам держава. Мы низко кланяемся им, защитившим стадо от волков. А то, что многие из охраны сами грешили, бесчинствовали, приворовывали, даже убивали «дурных овец», подлинных и мнимых — Бог им судья.

К сожалению «лежащий во зле» мир принуждает к вечному выбору меньшего из зол.

Ужас легального вампиризма в том, что он делает практически всё человечество «пищей адовой».

Цена слишком высока. Пусть у нас была «тюрьма народов за железным занавесом» /утверждение сомнительное, упирающееся в разные представления о свободе/, но даже если и так, это зло все же меньшее, чем хлынувшая затем во все распахнутые двери и окна нечисть.

Мир ненавидит идущих «против течения», всякий свет для него — опасность разоблачения собственной «тьмы». Отсюда ненависть к христианам, истинным коммунистам, теперь вот — к Изании.

Вампирия — это узаконенное право «сильного», тех, кому по определению Неба «много дано», вести запрещённый и осуждённый Небом образ жизни, используя ближних и дальних для удовлетворения дурной количественной бесконечности своих желаний. Это приводит к физическому и духовному разложению всего общества, отторжению его от Неба и Замысла.

Это — идолопоклонство, прежде всего, поклонение золотому тельцу. Это запрещённые Творцом деньги в рост, ростовщичество; это стяжание, накопительство с целью удовлетворения собственной необузданной похоти. Это воровство, немилосердие к ближнему, лукавство и ложь. Это, наконец, сама похоть — обжорство, роскошь, вещизм, разврат, сексуальная необузданность и различные отклонения, пьянство и наркомания, хищническое уничтожение природы. Это вовлечение целых слоев индустрии, бизнеса, лучших человеческих сил, ресурсов и талантов в обслуживание осуждённого Небом безумия /шоубизнес, наркобизнес, порнобизнес и т. д./ Соблазн, растление народных масс, особенно детей, подростков и молодёжи. И весь этот шабаш объявляется благословенным «Божьим порядком», а право нарушать Закон Неба — демократией. Да, у человека есть свобода не слушаться Неба, выбрать тьму и смерть, можно назвать это и «правами человека», но у другой части человечества есть право защититься от смертельной заразы. А у пастырей, не только церковных, но и мирских — право защитить, оградить от хищников свой народ, за нравственное состояние которого они отвечают перед Небом.

Если бы не война… Впрочем, история не знает сослагательного наклонения. Внутренние и внешние сражения были выиграны, и снова возродилась страна — этот колоссальный подвиг народа невозможен без помощи Неба. Ибо «без Меня не можете творить ничего» и «не может быть добрых плодов от худого дерева». Небо не оставило первую Антивампирию, крепость, где, пусть принудительно, но народы были защищены от смертельной заразы. Вопрос: можно ли спасать насильно, не нарушаем ли мы Божью свободу выбора между Светом и тьмой? — здесь неправомерен, ибо желающий выбрать зло всегда «грязи найдёт». Даже распинаемый на кресте рядом с Истиной может от Неё отречься. Предназначение пастыря /кесаря/ — сберечь стадо.

«Так говорит Господь Бог: горе пастырям Израилевым, которые пасли себя самих! не стадо ли должны пасти пастыри?

Вы ели тук и волною одевались, откормленных овец закололи, а стада не пасли.

Слабых не укрепляли, и больной овцы не врачевали и пораненой не перевязывали, и угнанной не возвращали и потерянной не искали, а правили ими с насилием и жестокостью.

И рассеялись они без пастыря и, рассеявшись, сделались пищею всякому зверю полевому».

«…за то, что овцы Мои оставлены были на расхищение, и без пастыря сделались овцы Мои пищею всякого зверя полевого, и пастыри Мои не искали овец Моих и пасли пастыри самих себя… исторгну овец Моих из челюстей их, и не будут они пищею их». /Иез. 34:2–5, 8, 10/

Когда вампирское начало победило в советский номенклатуре и она начала «резать и стричь» вместо того, чтобы пасти, ей стал мешать СССР своими близкими Замыслу законами. Был провозглашён лозунг «свобода от советского тоталитаризма!», и одураченные соблазнённые народы поддержали его, не подозревая, что дали право лопать себя новоявленным оборотням.

Теперь многие многое поняли, но, увы, ограда разрушена, страну поделили на зоны, власть у хищников. Новая революция, кровь, передел, отъём захваченного? Но где гарантия, что даже при успехе новые пастыри не обернутся упырями?

К тому же социально ориентированное, справедливое отношение к собственности, на что снова уповают коммунисты, требует радикального изменения сознания, «новых мехов», что при нынешнем одурманенном и заражённом волчьей болезнью населении вряд ли возможно. На практике снова получится бесхозность, безынициативность, воровство, — то есть тот же самый вампиризм, номенклатурный и частный, уже однажды погубивший страну.

Но нам дано обетование:

«Я сам отыщу овец Моих и осмотрю их.

Как пастух проверяет стадо своё в тот день, когда находится среди стада своего рассеянного, так я пересмотрю овец Моих и высвобожу их из всех мест, в которые они были рассеяны в день облачный и мрачный.

Потерявшуюся отыщу и угнанную возвращу, и пораненную перевяжу, и больную укреплю, а разжиревшую и буйную истреблю; буду пасти их по правде.

И полевое дерево будет давать плод свой, и земля будет давать произведения свои; и будут они безопасны на земле своей, и узнают, что Я Господь, когда сокрушу связи ярма их и освобожу их из руки поработителей их.

И узнают… что вы — овцы Мои, овцы паствы Моей; вы — человеки, а Я — Бог ваш, говорит Господь Бог». /Иез. 34: 11, 12, 16,27,30,31/ Эти замечательные слова, адресованные погибающему дому Израилеву, относятся и к нам, к нашему советскому прошлому и нынешнему «подлому» времени. Когда предают пастыри. Господь Сам пасёт своих овец, тех, кто «знают Голос», кто остался в сердце верен Закону. Это случилось при советской власти, случится и теперь.

«И узнают, что вы — овцы Мои, овцы паствы Моей; вы — человеки, а Я — Бог ваш».

Это обращение впрямую к нам, ибо Творец действует руками верных Ему людей. Значит наша задача — отыскать потерянных, помочь больным и слабым, укрепить и освободить от ига.

«И узнают, что Я Господь, когда сокрушу связи ярма их и освобожу их из руки поработителей их».

Заметьте, Небо не говорит — верьте, тогда будете освобождены, а «освобожу вас, и тогда поверите». То есть Небо первое как бы протягивает нам руку, говоря: «Идите на Зов Моим путём, и Я освобожу вас». Вот наше упование.

В царстве Вампирии идти путём Неба и обрести свободу. Отыскать и объединить всех исповедников Закона Неба, желающих идти на Зов. Именно их, а не «всё человечество». Граница между Вампирией и Изанией проходит по человеческому сердцу. Она в разном понимании свободы. Свобода от Бога и Свобода в Боге. Собрать и освободить «наших»…

Не вливают молодое вино в старые мехи. Нам приходится ежедневно, ежечасно отбиваться от пожирающего наши души вампира внутреннего — замкнутой на себя самости, эгоизма, от завалившей дух лавины материи.

Ибо лишь исцеляясь сами, мы имеем право дерзать исцелять других.

Врачу, исцелися сам. Надо, как скульптор, лепить себя по Замыслу, безжалостно отсекая лишнее.

ПРЕДДВЕРИЕ

«Свободные олигархические СМИ в выродившемся и карикатурном ельцинском псевдогосударстве давно превратились из «четвёртой власти» в «просто власть», позволяющую себе диктовать ультиматумы правительству, парламенту, армии, политическим партиям и т. д. Такой масштаб влияния даже не снился крупнейшим западным информационным магнатам наподобие нового друга Березовского Руперта Мердока. В строительстве невиданного по своей манипулятивной силе и навевающего чисто апокалиптические ассоциации информационного тоталитаризма режим Ельцина «догнал и перегнал» не только Америку, но и весь мир. Невнятное бормотание о «свободе прессы», то и дело доносящееся из уст президента, несомненно, имеет глубинную связь с интуитивным предчувствием Ельцина, что на свет появилось нечто необыкновенное и чудовищное, имеющее прямое отношение к финальной, эсхатологической эпохе в истории человечества, к «эпохе последних времён». Само понятие «олигархи», первоначально обозначавшее всего лишь «самых богатых» и «агрессивных» банкиров, сегодня перешло в чисто информационную плоскость и обросло целыми рядами мистических смыслов. «Олигархи», если смотреть на них сквозь призму русского традиционного сознания, предстают «князьями сына денницы», «отца лжи» дьявола, а могущество их строится на откровенно черномагическом фундаменте — торговле ложью и безумием.

«Свободные СМИ», как именуют себя сегодня две захмелевшие от вседозволенности информационно — феодальные орды, превратились в своего рода «супергосударства»: со своими территориальными доменами / нефтяные анклавы Сибири, например/ своими армиями и спецслужбами /СБ «Мост» или «Атолл», осуществляющие акции в государственном и межгосударственном масштабе/, с собственными космическими спутниками и даже — с собственным населением. На стороне каждой из «империй» — главы администраций регионов, министры, градоначальники, международные чиновники, президенты сверхдержав, магистры тайных лож и хозяева «закрытых политических клубов». Страна, народ, российское государство — не принимаются во внимание, даже не задействованы в феодальной разборке как самостоятельные субъекты.

Олигархи уже давно живут в «построссийской реальности» и сегодня, остервенело отдавшись экстазу решающей схватки за господство над одной седьмой частью суши, они, подобно участникам некоей черной дьявольской мистерии, сжигают в топке своего противостояния ещё оставшиеся ресурсы истекающей кровью страны…

Кто знает — если Россия сегодня стала «полем экспериментов» по отработке различных моделей «нового мирового порядка», то не ждёт ли со временем и весь мир «раздел и передел» между «информационно — феодальными кланами»? Так или иначе, на наших глазах сквозь покрытое скользкой оболочкой «царство лжи» начинает, подобно неожиданно распустившемуся в одном из американских ботанических садов «трупному цветку», прорастать «царство зверя». Действующие на российском пространстве медиа-олигархи — чудовища из «иного мира», нежели гоббсовский Левиафан. На них указывает и описывает таинственными намёками Апокалипсис святого апостола Иоанна Богослова». /А. Бородай, А. Рудаков. 1999 г./

* * *

«Если голодный человек требует заработанного им и у него украденного куска хлеба, неужели священник, да и вообще христианин, не должен оказать ему сочувствие и посильную помощь? Полагаю, отрицательный ответ может свидетельствовать лишь об «окамененном нечувствии» некоторых пастырей.

Да, главное для нас — духовное окормление людей, открывающее Царство Небесное и помогающее встать на путь спасения. Но вот вопрос: захотят ли люди слушать слова священников, безучастных к их нуждам? Не покажутся ли им в таком случае наши проповеди о Царстве Небесном убаюкивающей сказкой для бедных?

Тревожный факт крайне незначительного числа вновь воцерковлённых людей в последний год-два подтверждает мои опасения. Слишком много россиян — деятельных, горячо приверженных нравственным ценностям, остаются всё же вне стен Церкви. Не по нашей ли вине остаются за бортом ковчега спасения люди, всей душой алчущие и жаждущие правды и пока не ведающие, что правда — это Христос? Что же сетовать на коммунистов, если они одни громогласно требуют того, что сегодня жизненно необходимо и чего у нас в Отечестве сейчас и в помине нет, — социальной справедливости. Мне кажется, что не противодействовать этому надо и даже не в стороне стоять, а поддерживать и лелеять в людях эту искру Божественного света, ибо только совесть и делает человека христианином…

Нынешняя власть, покровительствующая нравственному растлению людей, сделавшая государство не гарантом справедливости, а поставившая его на службу невиданным в истории лжи и обману /вспомним хотя бы приватизацию/, есть власть противохристианская» /Иерей Георгий Титов. 1999 г./

Священный Синод на первом заседании после Февральской революции единогласно освободил всех верующих от присяги Николаю II и отменил церковную молитву за «благочестивейшего императора».

«Все мое, — сказало злато, все мое, — сказал булат». Так и препираются до сего дня. Запад выставляет злато, Россия — булат. Но что же на самом деле лучше? Вернее, что спасительное? Христос говорит: не можете служить Богу и Мамоне. Запад хотел соединить и то и то, и получилась «мерзость запустения». Мы в России, испытывая трудности от «булата», завидовали Западу: вот там жизнь так жизнь. А что у нас: всюду притеснения и кровь. А вспомним-ка притеснения и кровь первых веков христианства, когда христианская истина только входила в человеческие души. А что «золото»? Золото Запада — это бездуховность, растление душ. Такого открытого наглого преступления не было при господстве «булата». Что лучше — встает вопрос — «золото» или «булат»? Золото — это сплошной обман, булат требует самоотверженности, мужества, хотя и много крови. История греховного мира не обходиться без крови. Кровь, с одной стороны, преступление, с другой — прозрение («что ты делаешь, зачем убиваешь брата?»). Коммунисты-революционеры в России прозрели, потянулись ко Христу, а Запад только обманывает: можно ли верить коммунистам, а может быть, они хотят приспособиться? Все ставиться под подозрение. «О, если б ты был холоден или горяч!.». Холод, допустим, коммунисты, жар — верующие. Теплохладность — страшнее всего. Ни вера, ни неверие — безразличие ко всему. Все спутали теперь, не понять: где право, где лево, где ложь, где правда — все обман. В Апокалипсисе прямо сказано: извергну тебя!.. /о. Дм. Дудко/

«После недоразумений не случайно сотрудничество Церкви с Советским Союзом, а искренно… Религиозный дух Церкви, независимо от политического строя, пойдёт вслед и параллельно с социализмом… Советская Россия чрезвычайно сильная — САМАЯ СИЛЬНАЯ страна в мире. Потому, что к власти пришёл сам народ — через большевистскую партию…

Предыдущий строй рухнул потому, что он внутренне ИЗЖИЛСЯ в своём правящем классе /царском, дворянском и интеллигентском/. И это было прямым счастьем для России: иначе гниение продолжалось бы и дольше и глубже — ко вреду народа и государства и даже для всего мира. На место отживших классов пришёл сам народ в своей неиспользованной ещё и нерастраченной силе — душевной и физической.

И хотя уже одно это было чрезвычайно важно, но ещё важнее было то, что народ поддержал НОВУЮ ИДЕОЛОГИЮ: СОТРУДНИЧЕСТВО ТРУДЯЩИХСЯ, объединение рабочих. Идею братства трудящихся. Идеологию дружбы народов не только в одном Советском Союзе, а потом /при возможности/ и содействие другим народам в том же направлении. Это было под силу лишь большевистской партии, навстречу которой пошли массы рабочего народа. И русский народ не случайно, а мудро остановился на выборе именно Советской власти среди других групп и партий. В этом проявилась опять сила духа и ума народа /и народов Союза/. Лишь Советская власть могла навести порядок в стране и повести её дальше. И народ пошёл за ней». /Митрополит Вениамин Федченков.

1945 г./

«Русская церковь возносит усердную молитву о державе, победе, мире, здравии и спасении… всех доблестных руководителей страны нашей, твердо ведущих нашу Родину по ИЗДРЕВЛЕ СВЯЩЕННОМУ ПУТИ мощи, величия и славы». /Патриарх Алексий 1, 1947 г./

«… в новом мире социализма воплощаются и получают реальное бытие идеалы, привнесенные в мир Христом, Воплотившимся Словом». /Митрополит Никодим,

1969 г./

Тяжкий крест несём мы, братья, мысль убита, рот зажат, В глубине души проклятья, слезы на сердце кипят. Русь под гнётом, Русь болеет; гражданин в тоске немой Явно плакать он не смеет, сын об матери больной! Нет в тебе добра и мира, царство скорби и цепей, Царство взяток и мундира, царство палок и плетей. /Иван Никитин, между 1857 и 1861/

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

Мы не идеализируем человека, учитывая его слабости, отклонения от нормы. Гурманы, любители выпить или поймать иной кайф имеют на это право. Но служение греху противоречит уставу Изании, провозглашённой нами свободе от зверя в тебе. От зверя и от власти демонов. К нам приходят лишь ЖЕЛАЮЩИЕ ИСЦЕЛИТЬСЯ.

Проблемы секса. Они касаются одиноких, немолодых, в чём-то ущербных, с физическими недостатками, с нетрадиционной сексуальной ориентацией, гиперболизированной сексуальной потребностью и так далее. Просто ненашедших себе пару. Я уж не говорю об отклонениях, опасных для общества — всевозможных растлителях, маньяках… Кстати, тёмная стихия пола, «основного инстинкта», не находя выхода, неизбежно плодит чикатилл и ионесянов. А общество не только не пытается эту стихию обуздать, но всячески старается развивать, поощрять помыслы, переходящие в грех, грех, переходящий в страсть, и страсть, переходящую в преступление. Делая бизнес, наживаясь на человеческих слабостях, болезнях падшей природы. То есть безбожная по духу современная вампирская цивилизация пасёт и взращивает СМЕРТНЫЙ ГРЕХ, чтобы стричь с него купоны. Пасёт всё, что осуждено и проклято Небом. Её пастбища смертельно-ядовиты, её жатва — вечная тьма.

Извечный вопрос — что делать? Проблема «основного инстинкта» для многих существует объективно, люди страдают морально и физически, вынуждены «покупать» себе партнёра, разрушать семьи, лишать детей родителей. Идут и на прямые преступления перед Небом, совращая малолеток и юных. На обольщение работают целые отрасли индустрии, шоу, масс-медиа, мода, реклама… А ведь проблема разрешается предельно просто на уровне индивидуальной компьютерно-физиологической программы виртуального секса. «Озабоченного» надо оставить наедине с эрогенными атрибутами и компьютером, соблюдая врачебную тайну и постепенно пытаясь привить пациенту желание излечиться от своего отклонения, отвращение к нему, как к некоему унизительному пороку, изъяну, от которого надо как можно скорее освободиться.

Да, да, вместо целых кварталов, городов и стран порочно-криминального бизнеса, вместо сифилиса, спида, трагедий и самоубийств требуется всего-навсего залезть в виртуальный мешок, который, согласно заданной программе будет имитировать любовные ласки, шептать слова или выкрикивать ругательства /кто как любит/ голосом Сильвестра Сталлоне, Мэрилин Монро или гуманоида с Тау-Кита. Можно смоделировать любой голос, текст и видеоряд. И не надо никаких «ночных бабочек», богемы, семейных скандалов, безумных трат, дурных и смертельных болезней. И главное, вовлечения в свой грех других — сугубо тяжкого греха перед Творцом. По статистике один наркоман «сажает на иглу» сорок человек.

В руке у тебя пульт в виде резиновой груши. Сжал — картинка остановилась, ослабил — появилась другая. И всё.

Сеансы один-два раза в неделю, с разрешения врача. Потом можешь этот свой личный грех исповедовать священнику, советоваться с психиатром, сексопатологом — дело хозяйское. Но проблема из глобальной с сопутствующим алкоголизмом, наркоманией, растратами, венерическими и прочими заразами превращается в «прайвити», как говорит Айрис. Больной лежит в карантине, хворает в своё удовольствие и заразы не распространяет. Это и называется «избавить от лукавого».

Грех? Безусловно. Наверное, некоторые священники запретили бы своим чадам такого рода «выход», ссылаясь на требование Неба о чистоте ока и помыслов. Мы не смеем с ними спорить и готовы вновь и вновь обсуждать глобальную проблему «избавления от лукавого», выбирая всё-таки из двух зол меньшее — карантин греха. Здесь не только сексуальные проблемы, но и алкоголь, наркотики, всевозможные принижающие человека разрушительные страсти…

Да, лишь регламентированная близость законных супругов /венчанных/ в разрешённые Законом дни с целью чадородия не считается, например, у православной Церкви грехом. Но во всех остальных случаях — /а их тьма / — приходится выбирать между легионом зол. И мы решили, что наш «виртуальный партнер» /или партнёрша/, как мы их по-современному, безо всякой романтики именуем, гораздо безопаснее армии проституток, совращённых жён и детей или ещё чего похуже. Огромные, брошенные в пасть лукавому материальные ресурсы человечества… Трагические судьбы, океан потерянного времени, сломленные души и загубленные жизни, отчаяние и самоубийства.

Грех, как правило, очень трудно излечить, но загнать в виртуальное подполье, как показала наша практика, вполне возможно. Если найдёте лучшее решение — милости просим в наш клуб мозговых атак.

Мы преклоняемся перед подвигом целомудрия, ну а прочему человечеству рекомендуем, перефразируя Оскара Уайльда: «лучший способ избавиться от соблазна — уступить ему с наименьшими потерями для себя и общества». Наша программа «партнёр» пока безопаснее всего, придуманного в этом плане. Ещё раз повторяю — она относится лишь к «озабоченным». Ни соловьиных ночей, ни серенад под балконом, ни тихого семейного счастья мы, упаси Боже, не затрагиваем. Там, где исполняется Закон и царит угодная Небу гармония полов — прекрасно. Мы помогаем там, где проблема или не решается, закабаляя человека грудой вытекающих из этого новых проблем, или решается Лукавым — в виде страшного разрушительного отступления от Воли Неба, ведущего к телесной и духовной катастрофе не только саму личность, но и многих связанных с нею людей.

С подшефными у нас договор на основе добровольности. Если мы видим, что кто-то норовит стать «хищником», самоутверждаться за счёт других (не с помощью других, работая на Целое, что в русле Закона, а именно «за счёт»), мы расторгаем договор. С нежелающими что-то давать взамен. Именно с «нежелающими», а не с «не имеющими возможности». Если тебе надо больше, чем ты можешь дать в настоящее время, — доплачивай в любой форме: денежной, вещевой или услугами. Если даёшь больше, чем получаешь — Изания доплатит в любой форме. Масса вариантов и уровней отношений. У нас свой суд, своя охрана, свои сторонники и покровители во всех слоях общества.

Мы признаём лишь один вид лидерства: локомотив, вытягивающий из тупика весь состав.

Лидер должен бежать налегке, быть сильным, выносливым, горячим. И главное — увлекать за собой других, а не заставлять себе служить.

Вождь — от слова «вести». Найти верный путь и вести за собой. Вождь не разжигает своим дурным примером порочных инстинктов, не допускает распрей и грызни. А главное — ведёт вверх, к Небу и Свету, а не в яму или соседнюю овчарню. И не обрастает жиром, собственностью. Их так и называют — «лидеры», чтобы подчеркнуть процесс движения, а не застоя. Лидер отряда. Совет лидеров дружины, лидер дружины. Это всё — исполнительная власть Изании.

Лидер-разведчик. Находит «своих», как геолог ценную руду, пропагандирует, агитирует, составляет списки подшефных и подробные анкеты. Затем появляется лидер-организатор — он, создаёт необходимые условия для осуществления программы, за которую отвечает и в которой специалист. Питание, бытовые услуги, жилищный вопрос, дети, медицинское обслуживание, трудоустройство, внутренние суммированные резервы /материальные и творческие/, финансовые взаиморасчёты. Затем подключаются лидеры-исполнители — транспортники, снабженцы, строители, медики, животноводы, земледельцы, специалисты в различных областях. Воспитатели-учителя, охрана, юрист и бухгалтер.

Лидеры-организаторы ищут эти кадры, в первую очередь, на местах, при необходимости — назначают своих, из ближних Изаний или Центра.

Подшефные и лидеры получают от Изании все услуги согласно договору в общепринятых ценах. Если услуги превышают отдачу, подшефному предлагают взять на себя какие-то дополнительные обязанности или расходы или отказаться от какой-то услуги. Существует и ограниченная система кредитов под будущие обязательства и гарантии. Если сумма отдачи превышает услуги, остаток суммы или выдаётся на руки подшефному, если это особо ценный специалист, не желающий пока вступить в члены Изании, или ему открывается счёт в Изан-банке.

На религиозные, политические, националистические дискуссии и споры в Изании наложено строгое табу вплоть до исключения. Религиозные вопросы должны решаться с духовными отцами церкви, а активные члены партий и националистических движений могут быть лишь подшефными, их не принимают в Изанию во избежание её использования в политических или националистических целях.

Административное деление — адресно-территориальное. Каждая мини-Изания, отвечающая за определённую территорию, имеет свой штаб и лидера штаба. Каждая страна, город, область, посёлок имеет свой код с помощью которого через Изан-нет налажена связь с центром и между собой. Лидерство организовано по принципу матрёшек — более крупная включает в себя, опекает и отвечает за более мелкую… Дом-улица-посёлок-город-район-область-страна. Или город-штат-страна.

Соответственно и штаб с лидером-организатором поселковой Изании, городской, районной, республиканской. Не столько по принципу подчинения, сколько помощи в решении проблем. Местные, республиканские или глобальные, центральные. Так все мини-Изании каждой большой территории или страны, заходя одна в другую, образовывают, довольно внушительную армию «матрёшек», охватывающую весь земной шар под началом Златогорского Верховного штаба. Матери-наседки, простёршей крылья над всеми своими воинами или птенцами, кому как нравится, в какой бы точке земли те ни находились.

Егорка Златов был лидером-организатором Верховного штаба, сердцем Изании. Его заместители: Айрис — мозг и нервная система; Лёва — банковская система жизнеобеспечения. Ещё был зам по чрезвычайным ситуациям. Все лидеры-организаторы крупных объединений Изании входили в Совет Верховного штаба наряду с несколькими духовными лидерами, здесь решались основные организационные и идеологические вопросы, иногда прибегая к опросам или выборам среди рядовых членов.

Три формы отречения для вступающих в Изанию:

1. Отрекаюсь от сатаны и дел его /для верующих/ 2. Отрекаюсь от сатаны и дел его, если он есть /для сомневающихся/ 3. Отрекаюсь от сатаны и дел его, если б он был /для неверующих/, то есть ОТРЕЧЕНИЕ ОТ ДЕЛ ТЬМЫ.

* * *

Денис шёл на поправку. Это констатировали и врачи, и компьютер, да и сам Денис, кажется, поверил, что ему даровано судьбой ещё какое-то время.

Уже в палате лечебного корпуса, где Иоанна ежедневно его навещала, он начал интересоваться происходящим в стране, в Златогорье и вообще в мире.

Понемногу с помощью Айрис стал приобщаться к своему кинобизнесу, читал по Изан-нет прессу, касающуюся последнего проекта, связывался по мобильнику с нужными людьми, строил планы. Но, как он потом признается, уже не было ощущения впереди просто ВРЕМЕНИ, а времени ограниченного, песочных часов, которые чья-то неведомая рука просто ещё раз перевернула милостиво. А дальше кто знает…

Там, в римской клинике, было чувство не только утекающей жизни, но и утекающих денег, что вызвало у всегда практично-расчётливого и подозрительного Дениса некий невроз, которому ещё вроде бы не было названия. Проявляющийся в навязчивой мысли, что все врачи только и думают, как приписать ему все существующие хвори, заставить принимать самые дорогие лекарства и процедуры, делать ненужные операции с одной-единственной целью — выпотрошить вместе с бренным телом его карманы. Размер счёта, который ему там предъявили, едва не довёл его до второго инфаркта — каждый лишний день, приём лекарств, процедуры, консультации, сиделка — стоил с его точки зрения целого состояния, был грабежом на большой дороге. Таблетки застревали в горле, врачи представлялись гангстерами. Он невесело пошутил, что если б Иоанна его не забрала, он бы оттуда сам уполз ночью и сдох где-либо за воротами, довольный, что за реанимацию, по крайней мере, не пришлют счёт.

Денисов невроз оказался довольно стойким. «Брось, это дорого!» «А сколько это будет стоить?» Физиотерапия, массаж, тренажёры, компьютерное диагностическое кресло, которое Денис называл «электрические стулом», а всё вместе «живодёрней», долго внушали ему страх. Пассажир, которого везут в морг, да ещё при этом щёлкает счётчик. «Ничего не надо, я и так в порядке, эти блаженные тебя разорят… Все эти утопии плохо кончаются. Бесплатный сыр — в мышеловке»…

Иоанна терпеливо убеждала, что её занятия со златогорскими детьми, куда окрестные «крутые» охотно водят своих отпрысков, и сдача в аренду машины, гаража и лужинского дома с участком не просто безболезненно для неё, но удобно и желанно, что работа ей нравится, приносит удовлетворение. А в Лужине у них живут хорошие порядочные люди, они наконец-то приведут всё в порядок — что прежде простаивало и разваливалось. Земля будет в надёжных руках, принесёт урожай. Бог даст. И людям, которые попали под колесо постсоветского апокалипсиса, — крышу, хлеб насущный. Ей же — свободу и то непередаваемое отношение мира с Небом, собой и окружающими, когда всё ладится, сходятся концы с концами, успокаивается компас совести, и Господь доволен. То самое «Царствие внутри нас», которое всё чаще посещало её в Златогорье.

Скептик Денис — всё-таки скорее скептик, а не циник, может, никогда и не увлёкся бы Златогорьем, если б не болезнь и связанное с пережитым новое состояние души. Он никогда не был атеистом и, наверное, хотел бы поверить в Свет, но убедительной для него всегда оставалась лишь тьма. Нечто со знаком минус, вселенское, глобальное и непобедимое. Неотделимая от человека потребность творить зло, как потребность дышать. От всякого зла он ждал ещё большего зла, добро казалось ловушкой или лицемерием, и он чувствовал себя поначалу не в своей тарелке, как выпущенный из привычного болота в чистый пруд. Но, наверное, каждый день представлять себе, что кто-то хочет завладеть твоими правами на фильм, до нитки разорить или просто угробить по каким-то изощрённо-злодейским мотивам было уже невмоготу, и Иоанна однажды сказала: «Знаешь, а ты попробуй поверить, что вот, хомо сапиенсы действительно додумались наконец-то освободить друг друга. Меня — от хлопот по даче, хозяйству и участку — некоторые это умеют лучше меня. От бестолку простаивающей в гараже машины, от беготни по врачам и аптекам из-за больного мужа. Я их — от бездомья, от необходимости доставать где-то позарез нужный транспорт, нанимать дорогого репетитора для талантливых детей, да и где они наймут писателя? Тебя — от страданий, от немощи и отчаяния по поводу корысти и бестолковщины эскулапов. А ты, глядишь, набрав силу, поверив в их добрые намерения, тоже снимешь что-то про нового Кольчугина, в которого будут играть их дети, вместо того, чтобы баловать травкой в тёмном подъезде. И круг замкнётся… Почему бы нам не поверить, а? Что такого невероятного в том, чтобы освободить друг друга от лишнего, нудного, недостойного? От этого обрыдлого быта, жрущего время? Время и нас. Чтобы рука была рукой, голова думала… глаза глядели, уши слышали и желудок варил. Ведь мы так задуманы, нам вместе проще, удобнее — что тут такого невероятного?» — У тебя нет иного выхода, как поверить златогорцам, — убеждала Иоанна, — ты всё равно в их руках, деваться некуда… Кто нас защитит? Кто вообще кого сейчас может защитить, кроме Господа Бога? Согласись, когда висишь на нитке над бездной, а вокруг шастают эскулапы со скальпелями, глупо всякий раз трястись, что они возьмут да перережут нитку — они б давно это сделали, если бы хотели. Думай о чём-либо приятном, ну, например, что из тебя здесь просто куют совершенство, отсекая лишнее… Чтоб ты стал полегче и не сорвался с этой самой нитки. И что, как это ни невероятно, ты им живой нужнее, а?

Денис неуверенно улыбался и понемногу оттаивал. Или просто устал бояться — столько пришлось страдать. Мурлыкал даже златогорскую лирическую без концовки:

Когда имел златые горы И реки, полные вина — Всё отдал Златову Егору, Осталась песенка одна, Про то, как имел златые горы… И так до бесконечности, пока не успокоишься. И махнув рукой, не согласишься на любые процедуры, самые дорогостоящие. И веря, и не веря, что все эти заграничные и не заграничные сверкающие приборы, руки, улыбки и драгоценное время врачей, составленная специально для тебя диета, уход — весь этот продуманный до мелочей, обволакивающий такой невероятной в наше время трогательно-родительской заботой мир действительно принадлежит тебе — надо лишь жить по его законам. Чтобы проступил, наконец, из тяжёлой бесформенной каменной глыбы твой задуманный Творцом образ — ожил, наполнился теплом, красками и стал чудом. И сам ты стал творить чудеса, в свою очередь, оживлять, воскрешать других, отсекая лишнее…

Детская болезнь, страсть к сказочкам? «Будьте как дети» — повеление Неба, ибо скрытая от мудрецов Истина открыта младенцам… Мы иронизируем над «сказочками», а они ключи от Царства. Туда вход по детскому билету.

— Давай, Денис, на старости поиграем в сказку, — предлагала она, — Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман… В сказку о свободе, где хозяин тебе — лишь Творец. Не барин, не денежный мешок, не родовая необходимость, не голод, не государство — «машина для угнетения человека человеком». Не партия, не коллектив, не общество и не тьма — только ты и Создатель… «Иоанна, друг мой, не говори красиво»… — думал, наверное, Денис, а у неё, околдованной Златогорьем, на глаза наворачивались слезы. Она была влюблена в Изанию, в революцию Духа. Как когда-то жаждущие Истины сердца были влюблены в революцию социалистическую, в Октябрь семнадцатого, в «сладкое слово «свобода», ещё не ведая, что прекрасные пьянящие идеи в обветшалом обывательском сознании, закиснув, изойдут легковесной пеной, разнесут эти мехи в клочья, забрызгав всё вокруг удушающей липкой кислятиной. И народятся в протухшей питательной кровавой и уксусно-алкогольной среде бойкие кусачие твари, разбегутся по израненному жертвенному телу Руси-мученицы.

И всё-таки продержались 70 лет, не так уж мало. Наверное, он всё же молился тайно, Иосиф Грозный, пытаясь напрямую прорваться к Небу, минуя отвергнутую ещё в юности, тоже отчасти прокисшую церковную среду, благославлявшую ненавистную власть угнетателей. Иосиф, возможно, молился Ему, грозному, ветхозаветному. Карающему и гневно смиряющему бичом железным падшие народы с их слепыми вождями. Молился, когда торопливо, из последних сил, штопал, скреплял воловьими жилами расползающиеся на глазах ветхие мехи, накладывая кожаные заплаты, давя пальцами попадающихся на глаза мошек и червей, грозящих испортить молодое зарождающееся вино новой жизни. Заштопал, кое-как затянул, сберёг на несколько поколений…

Ты сам себе хозяин, хранитель кувшина. Но вино Изании — светлое, святое, настоящее — из единого виноградника. «Я семь истинная виноградная лоза, а Отец Мой — Виноградарь»…

ПРЕДДВЕРИЕ

«Генеральному секретарю ЦК КПСС Михаилу Сергеевичу Горбачёву Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!

В развитие нашей короткой беседы по случаю 68-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции позвольте мне высказать несколько соображений по вопросу отношений между государством и церковью. Закон об отделении церкви от государства — основополагающий принцип, на котором строятся наши отношения, — отнюдь не означает, что церковь находится вне государства, а верующие граждане — вне советского общества. Напротив, тысячами видимых и невидимых нитей церковь связана с государством, а верующие нашей страны заняты практически во всех сферах экономической и социальной жизни. Одним словом, отделение церкви от государства не исключает сотрудничества между ними и даже, более того, только при отделении и возможно подлинное сотрудничество.

В этой связи интересно вспомнить о позиции по данному вопросу первого советского правительства. 14 марта 1918 года по поручению В. И. Ленина нарком юстиции Гурский, нарком страхования Елизаров и управляющий делами СНК Бонч-Бруевич приняли депутацию Поместного Собора Русской Православной Церкви. В ходе состоявшейся беседы они заявили, что, издавая декрет от 23 января, Совет Народных Комиссаров не стремился нанести ущерба церкви или в чём-то стеснить её деятельность, но имел в виду лишь отделить её от государства, то есть устранить то ненормальное положение, при котором церковь являлась государственным ведомством. От имени правительства было заявлено даже о готовности рассмотреть вопрос внесения, в соответствии с пожеланиями Русской Православной Церкви, изменений в декрет при условии, что они не будут противоречить принципу отделения. К сожалению, слишком жёсткая позиция представителей церкви того периода не позволила продолжить начавшийся диалог с советским правительством. Но если последнее занимало столь конструктивную позицию по отношению к церкви, возглавляемой людьми, которые не в состоянии были правильно оценить исторические события 1917 года, то я убеждён, что в настоящее время, незыблемо соблюдая принцип отделения церкви от государства, существует гораздо более основания для плодотворного сотрудничества между ними.

Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич! Русская Православная церковь всегда жила чаяниями и интересами своего народа. С ним она была и в радости, и в годину испытаний. В прошлом она содействовала становлению и единству нашего государства. Её патриотическое служение в суровые годы Великой Отечественной войны не требует доказательств…

В связи с проектом новой Программы КПСС, который предоставлен на обсуждение не только членов партии, но и всего советского народа, разрешите мне обратиться к Вам с конкретным предложением. Почему бы в этом документе, который на многие годы будет определять поступательное движение нашего общества, не отразить готовности КПСС сотрудничать с верующими различных религий в укреплении международного мира, предотвращении угрозы ядерной катастрофы, как об этом было сказано в обращении, принятом коммунистическими и рабочими партиями несколько лет тому назад, а также в решении задач экономического и социального развития? Это, будучи отражением реально существующего положения, дало бы мощный стимул для более активного участия верующих различных стран в общечеловеческой задаче сохранения международного мира, а верующих нашей страны побудило бы к более активному участию также и в общесозидательном труде. Нет сомнений, что включение такого положения в Программу произвело бы чрезвычайно выгодное впечатление за рубежом, показав, что свобода совести реально существует в нашей стране, пользуется признанием государственного и партийного руководства, что нанесло бы сильный удар попыткам враждебной нам пропаганды в извращённом свете представить положение верующих в Советском Союзе. Это оказало бы помощь и многим компартиям, для которых проблема взаимоотношений с верующими имеет весьма актуальный характер…» С глубоким уважением АЛЕКСИЙ, Митрополит Таллинский и Эстонский, Управляющий делами Московской Патриархии.1985 г.

«… Пользующиеся очевидным расположением патриарха «перестройщики» и «реформаторы» разорвали вековые связи между Россией и Украиной, чем нанесли жесточайший, чтобы не сказать гибельный, урон жизненным интересам РПЦ. Ведь на самом деле за внешними признаками нынешнего православного бума в России скрывается глубокая зияющая рана, имя которой — отторжение Украины вместе с оставшимся на её территории абсолютным большинством наиболее крупных приходов и главных святынь Русской Православной Церкви». /Валерий Легостаев/.

«От лица Русской Православной Церкви и своего, выражаю глубокое и искреннее соболезнование по случаю кончины незабвенного Иосифа Виссарионовича Сталина, великого строителя народного счастья.

Кончина его является тяжким горем для нашего отечества, для всех народов населяющих его. Его кончину с глубокою скорбью переживает вся русская Православная Церковь, которая никогда не забудет его благожелательного отношения к нуждам церковным.

Светлая память о нём будет неизгладимо жить в сердцах наших. С особым чувством непрестающией любви Церковь наша возглашает ему — вечную память». (АЛЕКСИЙ /Симанский/, Патриарх Московский и всея Руси)

«Отношение к западному миру изменилось давно. События в Косово просто добавили новый материал. Лишь для незначительной части людей стало открытием, что западный мир, возглавляемый «глобальным сверхобществом», которое сложилось над западными странами — оно включает более 50 миллионов человек, контролирует более 50 процентов мировых ресурсов, — западный мир полностью, цинично, без всякого прикрытия обнаружил свои истинные намерения: мировое господство и полное уничтожение всяких попыток сопротивления.

Чем «успешнее» мы движемся в нынешнем направлении, тем дальше мы от истины. Чем больше будет поверхностных успехов существующего ныне общественного строя, тем хуже для России, тем ближе будет Россия к полному историческому уничтожению». /Александр Зиновьев/

* * *

«Русский патриотизм есть великий мистический, геополитический, исторический, сотериологический ПРОЕКТ, доверенный избранному народу великороссов, как особый Завет, сформировавший для этого специальный этнос, отличающийся чертами и свойствами, не имеющими аналогов нигде больше…

В многомерных физических и гиперфизических мирах есть регионы, где структура сбивается в непредвиденную сторону: таково избранничество русских, непредсказуемое, неожиданное, обрушившееся без предупреждения из самых запретных и безумных сфер.

Русский патриотизм начинает с требований небывалого и заканчивает диктатурой невозможного. Поэтому он не длится, а разверзается…

Русские — единственный народ, в который можно войти /но из которого нельзя выйти без глубинных и необратимых травм/. Каждый порядочный человек на земле — русский… Русские не подчиняются законам физики, биологии и психологии. Все приборы при измерении русского человека ломаются. Русские мерят всё своей собственной мерой, которая бесконечна…

Русские воплощают в себе Страшный Суд. Те, кто живёт рядом в ними, подвергаются метафзическому испытанию — их дико отталкивает и дико притягивает.

Глупо пытаться формализовать нашу тайну. Мы можем остаться собой, уйдя от себя на тысячи километров…

В русском всё никогда не окончательно, это всех бесит; но это абсолютная вопросительная пристань духа». /Александр Дугин/

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

Человек освобождается от рабства служения чужой похоти — вот подлинная революция!

Просто освобождение от материальной необходимости может быть опасным и вредным. Освободившаяся колоссальная энергия должна быть направлена не на служение силам тьмы, не в песок, не на безудержное удовлетворение «растущих потребностей», даже не просто на любое созидание, ибо «созидать» можно и Вавилонскую башню, и бордели. А на максимальную реализацию в каждом Образа и Замысла. Наш главный вопрос: «Для чего?», «На чьей стороне?» С нашей точки зрения всё имеет смысл лишь с выходом человека в личное бессмертие в Боге. Сатанинская свобода от Замысла Творца привела мир к катастрофе.

Мы помогаем лишь тем, кто намерен употреблять обретённую свободу для служения Господину, Его Делу на земле.

При рабовладельческом строе, крепостничестве, рабы, не имевшие иных средств к существованию, находились в послушании у господ и весь грех за несостоявшиеся жизни падал на рабовладельца. Там же, где у человека есть свобода выбора, для него во всей остроте встаёт вопрос: «Кому и чему служишь?» Ибо если мы порождаем дурную свободу и освобождаем зло — грех на нас. Поэтому мы так внимательно следим за каждым.

Нам, как известно, не всегда «дано предугадать», случиться может всякое, непредвиденное. Но если мы знаем и попускаем — грех на нас. Это всё равно, что командиру совершить непоправимую ошибку, подставив под пули своих бойцов. Поэтому мы так щепетильны при приёме в Изанию. Поэтому столько ступеней и проверок.

Господь говорите «хлебе насущном» — необходимом условии свободы для реализации талантов, для отдачи ДОЛГОВ. Для служения Делу Божию на земле. Если мы обеспечим человеку всё необходимое, он уже не имеет права работать на чью-либо похоть. При рабстве несвобода оправдывалась.

В эпоху Антихриста встанет вопрос и об отказе от ХЛЕБА НАСУЩНОГО.

Итак, мы даём человеку относительную свободу внешнюю ради обретения СВОБОДЫ ВНУТРЕННЕЙ, которая подразумевает, в свою очередь, добровольный отказ от внешней и внутренней НЕСВОБОДЫ — от цепей эгоизма, жадности, разврата, гордости и т. д. То есть мы свободой боремся с несвободой. НЕСВОБОДА от СВОБОДЫ ВНЕШНЕЙ даёт СВОБОДУ ВНУТРЕННЮЮ.

Кстати, эти интеллигентские разговорчики, что, мол, не знаем «как надо» — кощунство после Божественного откровения Благой Вести. Во всяком случае, мы знаем, как «НЕ НАДО»!

Можно ли воина-добровольца назвать свободным в его выборе? Да, конечно. Но свободен ли он в необходимости преодолевать все тяготы и лишения походной жизни, тяжёлые ранения, боль, страх, когда нужно под пулями идти в атаку и т. д.? Отдать, наконец, жизнь за свой выбор? Нет, в данном случае, он раб своего решения. Но это бремя не тяготит его, ибо в нём высшая правда и свобода. Ибо «иго Моё благо, а бремя Моё легко есть». То ощущение правильности пути, восхождения, близости Неба даёт незабываемое счастье подлинности бытия, Царствия. Мы обеспечиваем внешнюю свободу тем, кто свободно подчинился необходимости служить Замыслу.

ИГО и БРЕМЯ. То есть конечная высшая свобода в Боге приобретается через добровольную несвободу — необходимость жёсткого самоограничения, аскезы, подчинения Делу Неба.

В Господней молитве «Отче наш» заключена формула спасения.

Признать высшее, духовное, небесное происхождение человека. Здесь всё важно. ОТЕЦ НАШ НЕБЕСНЫЙ, да будет Воля Твоя… Предоставление себя Воле Отца, ибо «сила Божия в немощи совершается», отказ от своей греховной сущности. ОТЕЦ — отношения патерналистские, любящей семьи. НАШ — соборность.

Добровольный призыв к Небесному Отцу освятить, преобразить, подчинить Его законам падший мир, погибающий во зле и тьме. «Да приидет Царствие Твоё». От Отца — хлеб насущный. Отцу — возвращение ДОЛГА.

Как же вернуть долги (данные Небом таланты) Господину? Обычно под этим понимают милостыню, благотворительность, прощение обид. «Должники» в нашем понимании — те, кому мы послужили своими талантами, — вдохновением, силами и временем, мастерством и разумом. Для кого построили дома и самолёты, сшили одежду, написали хорошую книгу или картину, вырастили фрукты, открыли новую звезду или кого вылечили от слепоты, физической или духовной. Разумеется, мы должны получать за это вознаграждение, труд в нашем несовершенном мире должен стимулироваться и должна быть мера труда.

Но, кроме прощения личных обид, у нас нет иного пути вернуть Творцу «долги», как безвозмездно служить своими талантами, всей своей жизнью Его Делу — восстановлению Богочеловечества. Падение человека-дробление, распад сродни ядерному. Деление на отдельные души, каждая из которых должна определиться за земной путь, приняв или отвергнув записанный в сердце Замысел Неба.

Господь заповедал человеку не заботиться о хлебе насущном, как бы гарантируя его каждому своему чаду. Но мы — воины Неба, рабы, сыны, можем исполнить поручение Творца, обеспечив каждому «нашему» необходимо-достаточное для осуществления им Замысла.

Первое /хлеб насущный/ получаем. Второе — «долги», таланты — отдаём. Эти понятия жизненно важно, необходимо разделить, чтобы мы могли избежать пленения Мамоной. Проматывающий свой талант остаётся вечным должником, блудным сыном, не вернувшимся к отцу. Будем проматывать — не простятся «долги наши», «последнее отнимется» и такой раб «бит будет». «Даром получили — даром давайте». Здесь, повторяю, вопрос не в самом богатстве /оно тоже является талантом/, а в его употреблении. Послужить им Делу или с помощью богатства заставить других служить тебе?

И, наконец, третье, тесно связанное с первыми двумя. «Не введи нас во искушение». То есть не дай нам впасть в искушение, споткнуться о ступень, упасть. Искушения — необходимые ступени, испытания, преодолевая которые, выбирая между добром и злом, Богом и князем тьмы, мы в муках «рождаемся свыше». Искушения — это те самые Божий «нельзя», запреты данного нам Закона. Они сходны во всех основных религиях, включая и моральный кодекс строителя коммунизма. Этими «нельзя!» Господь даровал нам свободу выбора, ибо где нет выбора, там нет и свободы. Преодолевая искушения, мы находим правильный путь, выбираем свободно и ежечасно между светом и тьмой. Искушения необходимы — это наша школа. Преодолевая их, побеждая нашу падшую природу, мы просим Творца «не дать впасть в искушение». Удержать, помочь преодолеть. Заметьте, не «избави от искушений», а «не дай впасть», «не введи».

Но «ИЗБАВИ ОТ ЛУКАВОГО». Ещё один аспект третьего правила Неба, которое человечество грубо и глобально нарушает. Небо нам предписывает бежать от лукавого, от князя тьмы.

«Будешь как Бог», — как известно, страшная роковая ложь. Но современный мир с его навязчивой наглой рекламой: «хоти как можно больше, слаще, запретнее — голубых, розовых, содома, дурмана — есть лишь один в мире бог — твоё желание» — мир с восторгом внимает сатанинскому нашёптыванию, служит ему верно, истово, превращая в гимн. Мы можем бороться с искушениями, однако нам не по силам без помощи Божьей вступить в единоборство с князем тьмы. Разные весовые категории. Но так же как руками своих воинов Господь может обеспечить верных хлебом насущным, Он этими же руками «избавит их от лукавого», оградит от прямого сатанинского насилия, обеспечив, выражаясь современным языком, права «малых сих», которых «пастырю доброму» /доброму кесарю, доброму государству/ Творец приказал охранять от волков. Это прямой долг желающих жить по Замыслу, поручение Неба. Молитва Господня даёт нам на это прямое благословение, тем более, что речь идет не только о спасении жертв, но и «соблазнителей», каковым «лучше бы вообще не родиться» по суровому предупреждению Неба… «Отец наш небесный помоги нам исполнить Твою волю на земле», — такова суть Господней молитвы.

Мы не утописты и отлично понимаем, что враг силён и в корне переделать «безумный, безумный мир» — нереально. Но многое в наших силах. Не об этом ли говорит молитва старца: «Господи, дай мне силы стойко переносить то, что я не могу изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость отличать одно от другого»…

* * *

Вампиры вкрутую, всмятку, в мешочек. Вкрутую — раздутые от крови, денег, вещей, желудочного сока — торжество дурной взбесившейся материи над духом. Или всмятку — раздавленные, высосанные, одурманенные останкинской иглой — но они всё равно «за», ибо боятся, что отнимут зелье и заставят работать… С лопнувшей скорлупой и вывалившиеся нутром, которое они выставляют напоказ, требуя своей доли в пожирании страны во имя «социальной справедливости». Или жаждут возмездия, крови «крутых». Или «в мешочек» — с мешками, рюкзаками, гигантскими сумками, пробивающиеся на рыночный Олимп горбом своим. И всё вместе — в перхоти, поту, прыщах, прокладках и памперсах…

В Златогорье всей этой тошниловки не было. С кромешными «тачками», шлюхами, дебильными отпрысками, фазендами, помойками, огрызками, окурками, с коленопреклонённым плачем о зарплате и голосованием «сердцем»; с кровожадным щёлканьем зубов, со взрывающимися пакетами, коробками, машинами и домами, с набитыми барахлом мешками, с истошным визгом разборок местного значения и сумок на несмазанных колесиках — ничего такого в Златогорье не было. Здесь говорили друг другу «товарищ», радостно и самозабвенно занимались, наконец-то дорвавшись, каждый своим любимым делом, а всё прочее — еда, жильё, одежда, спорт и отдых были просто приятным источником энергии для служения делу. Главное наслаждение давало именно оно, дело, полное смысла и удовлетворения. Здесь, в общем-то, все были трудоголиками. И сбежавшая из скандальных шумных семей техническая и творческая интеллигенция, — без разрыва, мирно, просто как когда-то в дом творчества, и молодые семейные пары самых разных профессий — ребёнок не только под присмотром, но и с медицинской, духовно-воспитательной стороны нечего лучше желать. И никаких бытовых забот. Спорт и, в общем-то, любые развлечения, кроме противных Небу.

Многие измученные беженцы из «горячих точек» обрели здесь подлинный дом. Изан-нет подобрал им подходящую желанную работу в Москве и Подмосковье — больше всего, конечно, по строительным специальностям. Ну а для женщин, любительниц стряпать, наводить чистоту, возиться с малышнёй, не говоря уже о врачах, учителях, о разного рода дефицитных специальностях — здесь проблем не было. В Изан-нет поступали все сведения — кто где требуется и кто что умеет, о рабочей силе, жилье, обучении различным специальностям, о творческих коллективах и учебных заведениях, наличии вакантных мест, о транспорте, продуктах, погодных условиях, стройматериалах, необходимой литературе — обо всём решительно. Запрос и оптимальное решение. По системе — подходящая работа, жильё, обслуживание бытовое и медицинское, устройство детей и престарелых. Для златогорцев — Москва и Подмосковье, другие штабы Изании организовывались прямо на местах с использованием, в первую очередь, внутренних резервов. Иногда за помощью обращались в близлежащие штабы или, в крайнем случае, в Центр, в Верховный штаб.

Изания была кровеносной системой нездешнего бытия, где, как инопланетяне, жили по своим законам и ценностям.

Здесь по утрам делали зарядку, с визгом плескалась в бассейне малышня, здесь из столовой вкусно пахло фирменными златогорскими щами /в постные дни можно было заказать с грибами/. Здесь была не дискотека, а танцплощадка с чудесным духовым оркестром. Веселились так, что земля дрожала, но без хулиганства и похабщины, сами следя за порядком. Здесь шептались на скамейках влюблённые, играли романтические свадьбы и дни рождения, и иногда становилось жаль, что молодость давным-давно прошла и нельзя вот так безоглядно, как когда-то на стройки пятилетки, записаться в Изанию разведчицей или организаторшей и рвануть в какую-либо зону бедствия — возрождать, освобождать, строить новую жизнь…

* * *

— Будьте с ним почаще, — сказал лечащий врач, — Близкий человек рядом — это очень важно в период реабилитации. Ну а всё прочее — наше дело.

Когда Дениса выписали из стационара, они поселились уже в двухкомнатном номере — /в Златогорье полагалась отдельная комната на человека, начиная с 16-ти лет./ Ему очень понравилось, что он может сам на компьютере выбрать планировку и стиль мебели, обои, интерьер. Он подбирал эти картинки как ребёнок, а видеостена «Море» и вовсе его заворожила — Денис часами нажимал кнопки — штиль, барашки, шторм… Игрушка была дорогая, но ему, «больному в период реабилитации», выписали на месяц бесплатно, как лекарство. Они «слушали море», вспоминали Гагры, тамошних друзей, съёмки, вспоминалось только хорошее. Муж… Почти с сорокалетним стажем. Конечно, она его любила — всё более крепло ощущение, что она за него в ответе перед Небом.

Мы ответственны за тех, кого приручили и кого на себе женили… Иоанна начинала понимать смысл христианского слова «любить» в значении «жалеть». Помочь, поддержать, взять под крыло. Заботиться, терпеть и прощать. Перед этим новым чувством, когда ревнивое «владеть» сменилось поначалу безразличием, отчуждением, потом современным вариантом «Одиссеи» — может, вернётся завтра, а может — никогда, — перед ним как-то потускнело всё, вроде бы объединявшее их прежде — совместная работа, друзья, собственность, воспоминания, Филипп, внуки. Просто Денис сейчас нуждался в ней, она ничего не знала о его забугорных друзьях и подругах — наверняка, всё было, но это тоже не имело никакого значения, как и то, что он, видимо, всегда был из другого теста. Ни прежней тусовке, ни свекрови, ни Филиппу с внуками, в общем-то, не было до него дела, разве что Лиза с её жертвенной жалостливостью примчалась бы, но просто не имела такой возможности.

У Дениса никого, кроме Иоанны, не было — кажется, и он это вдруг понял, в их отношении появилось нечто трогательное — ну прямо популярные когда-то львёнок Чандр и собака Тобик. Не слишком эстетичные тапки, халаты, тёплые кальсоны и грелки вошли в атрибуты их новой совместной жизни, но и это, похоже, не имело значения. Ничто не имело значения, кроме этого: «У него никого нет, кроме меня»…

И ещё она знала, что здесь, в земной жизни, расстанется с ним навеки. Там, за чертой, по ту сторону окна летящей к Москве электрички, она ступит на узкую закатную тропинку и побредёт вслед за Ганей навстречу Огню. И если Господь не простит её, если скроется навсегда Ганя за пылающим горизонтом, а она останется одна, и сойдёт вечная тьма, и только рыжий дух Альмы заскулит, ляжет у ног, она всё равно будет вечно ждать Ганю в кромешной этой тьме, как мама письма от убитого отца. В горячей вере, что Ганя ее отмолит, упросит Господа зачеркнуть, изгладить из Книги Жизни смертные грехи её — и убитых во чреве детей, и гордыню, и Антона, бесовское это наваждение, в котором она не раз каялась. И, каясь, каждый раз в смятении изумлялась, что этот крутой эротический сериал — из её жизни.

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

— Союз Исповедников Закона Неба. Мы называем Изанию «Союзом». «Братство» — чересчур, «содружество» — не то. Именно «Союз». Наследников лучшего в разрушенном СССР. Тех, кто по-прежнему готов восходить на Зов…

— Красиво и абстрактно.

— Истина вообще непостижима. Она в том, чтобы идти на Её Голос вечно. Отдать Ей жизнь, познав, что счастье — всё отдать Истине. Именно в этом.

— «Мечта прекрасная, ещё неясная»?

— «Сказку сделать былью», а не драчка за место под солнцем. Союз Избравших Небо, вот что такое Изания. Всех, независимо от вероисповедания.

«Хлеб насущный» — СРЕДСТВО. Реализованные, умноженные и ДАРОМ РОЗДАННЫЕ ДАРЫ Неба — средство. Борьба с грехом как с заразной болезнью, добровольное обречение себя на внутренний карантин, аскезу, воздержание — то же всего лишь средство достичь вершины. Царствия. Умножение жатвы Господней — цель. То есть исполнение Замысла.

«Да приидёт Царствие Твоё, да будет Воля Твоя на земле как на Небе». Это Царствие «внутри вас есть». Оно начинается здесь, на земле, с высокого, радостного, благодатного состояния выздоравливающей, ставшей на Путь души, освободившейся от тяжкого груза дурной материальной бесконечности и от страха смерти.

Воспитание с раннего детства аллергии на жадность, эгоизм, тщеславие, гордость и прочие последствия первородного греха. Пусть скупость станет бережливостью во имя Жатвы, тщеславие — лидерством, правом вести в бой воинов Неба и взвалить на себя самую тяжкую ношу. Богатство, имение — правом послужить ими Делу Неба…

Да, мы сильны и горды, ибо мы — воины Неба, но мы смиренны и послушны Военачальнику. И, сила наша «в немощи совершается».

Богатство наше — в банке Небесном. Не грех, не золото, а сокровища Неба станут стимулом развития общества. Революционеров Духа.

Отношение к «вампирам». Осиновый кол — символ. Пригвоздить, обезвредить, лишив возможности пожирать чужие жизни. Потенциальный хищник сидит в каждом из нас, — бацилла первородного греха. Каин, из зависти убивающий Авеля, брата своего, отвергнутый за это Царством.

Вурдалаки боятся Света. Мы будем освобождать Свету путь, распахивать окна и души, разрушать стены тюрьмы духа — пусть вампиры бегут, корчась от обличающего луча. Те, кому суждено сгореть — сгорят, иные уползут в норы, затаятся от страха, но многие — исцелятся. Мы свято верим в благодатную силу Света, в то, что Он сильнее тьмы. В то, что Он не только Огонь исцеляющий, преобразующий, но и Абсолютная Любовь. Спасающая, животворящая всех, жаждущих исцеления.

Выдержавшие испытание Светом обретут Свет и Жизнь.

Вампирия пасёт и взращивает грех, делая на нем деньги. Она стрижёт купоны со всего, что осуждено и проклято Небом. Пастбища её смертельно ядовиты, её жатва — геенна и смерть.

Мы не только наследники Святой Руси, но и Великого Октября. Руси созидательной и творческой, её духовного наследия. «Мир насилья разрушим, оковы тяжкие падут»… Да, это и наши мечты, но конечная цель — за пределами эмпирического мира. Умножение Божьей Жатвы, формирование младенца Богочеловечества, зреющего в утробе обречённого мира.

Мир насилья, цепи, оковы — это служение Мамоне, идолопоклонство. Это — цепи сатанинские, и Небо поручило нам облегчить бремя для каждого обратившегося к нам за помощью.

Заветный путь к Свободе указан в Господней молитве «Отче наш». Лишь самое необходимое на сегодняшний день завещано нам просить у Неба; всё ненужное, лишнее — отвлекающая от Замысла дурь… Освобождённое время, творческий потенциал, глубины разума и духа — на преображение мира…

И конечно, дела милосердия, потому что скорби, болезни, лишения, бедствия посылаются Творцом во спасение ИЗБРАННИКУ. Это Зов Неба, и мы призваны сделать всё возможное и невозможное, чтобы избранник это осознал и выстоял.

Разные принципы разных цивилизаций: состояться, чтобы получить весь мир, потеряв Небо, и состояться, чтобы отдать всё Небу, обретя Его.

Спаситель отказался от всех богатств и благ земли, от власти над миром, указав нам путь в Небо. Нести свой крест на свою Голгофу. Но «бремя Моё легко есть»…

Отношение к иноверцам: я перерабатываю самое ценное в культурном и религиозном опыте человечества через свой личностный опыт, через свой Символ Веры. Это — верный угол зрения, а не зашоренность.

Некоторые тоталитарные режимы подобны ядерному котлу, в котором бурлит скованное зло, не находя выхода. При разрушении котла начинается цепная реакция зла. Ну, а нынешняя власть старательно прививает «окамененное нечувствие» ко злу, постоянно поднимает через СМИ планку «допустимости зла», фиксируя действительность как сплошной многосерийный ужастик.

Когда кто-то по велению сердца, добровольно, берёт на себя часть бремени другого, неважно, ближнего или дальнего, ибо «ближний тот, кто в данный момент нуждается в твоей протянутой руке», — это и есть любовь свыше. Но существует некая грань, когда на тебя норовят взобраться и ЕХАТЬ в ущерб Замыслу. Человеколюбие превращается в грех чсловекоугодия.

Почему даже церковь, когда речь идёт о показе по телевидению непотребного кощунственного фильма, говорит о «нарушении прав верующих»? Почему играет по их правилам вместо того, чтобы напомнить, что Бог, конечно, «поругаем не бывает», но тем, от кого исходят соблазны, «лучше бы вообще не родиться». Потому что, когда уходит Господь /Спаситель и Хранитель/, в незащищённый дом врываются все силы ада, как в гоголевском «Вие», и начинаются неисчислимые бедствия. Мало их пережила наша несчастная Родина!

Служение собственной падшей природе убивает прежде всего саму личность, её душу. Гоголевский «Портрет», «Портрет Дориана Грея», «Шагреневая кожа»… Ставка здесь — талант и судьба в вечности. Смерть вторая. То есть с духовно-религиозной точки зрения — обвинение на Божьем Суде, духовное банкротство /притча о талантах/, когда нечем отчитаться перед Господином. Лишь «сеять разумное, доброе, вечное» — сеять в Жизнь.

Советское общество стало рушиться, когда ввело принцип материальной заинтересованности. Нельзя было играть в их игру. Эта постоянная фальшь — старайся получить побольше, но помни, что это рвачество… Выход: заинтересованность в заработке как возможности самореализации, финансирования собственного Дела, работающего на Замысел. Творческих планов, идей, талантов, индивидуальных или совместных проектов. Материальная заинтересованность изанина — желание заработать на осуществлении планов, работающих на ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ, на Волю Неба. Запрет на использование богатства для ДУРИ.

Мы меняем свою судьбу и судьбу других, когда молимся.

Ребята, коммунисты-первопроходцы… те, настоящие. Вы творили свой подвиг, не ожидая в награду бессмертия в Царствии. Вы добровольно клали жизни «за други своя», за «святую свободу» и счастье человечества. За «светлое будущее», а не за возможность нахапать, пристроиться к кормушке и затащить к себе в постель прежде недоступную дорогую шлюху… Вы не знали, что сеятели вечного бессмертны. Что проходят эпохи, поколения, земные слава, богатство. Песок пустых хлопот, страстей, суеты засасывает чёрная дыра дурной бесконечности. Лишь «дела хорошие», как звёзды ночью, будут плыть за вашей душой по долгим столетиям небытия, чтобы перед престолом Господина заполнить нищую вашу суму драгоценными алмазами «пароходов, строчек и других долгих дел».

Никакой корысти не было в вашем подвиге — вас ли осудит Творец? «Рукописи не горят»… Да, слово бессмертно, поэтому будут гореть вечным пламенем сочинители, певцы и творцы бессмертного зла.

«Дурно пахнут мёртвые слова»… Наша интеллигенция по хотению царя-Ирода исполняет танец Саломеи, жаждущей получить на блюде голову Руси.

Изане — предтечи, прокладывающие путь Царствию Того, Кто должен снова прийти в конце времён.

ПРЕДДВЕРИЕ

Из беседы иностранного корреспондента с Николаем Островским:

«Я, если бы не чувствовал правоту дела, которое я выполняю, мне кажется, я не мог бы никогда улыбаться…» «Я знаю, что такое гнёт капиталистической эксплуатации. Я работал с одиннадцати лет, и работал по тринадцать-пятнадцать часов в сутки. Но меня били. Били не за плохую работу, я работал честно, а за то, что не дал столько, сколько хозяину хотелось взять от меня. Таково отношение эксплуататоров к трудящимся во всём мире. И эти люди говорят о гуманности! А дома они слушают Вагнера и Бетховена, и призраки замученных ими людей не смущают их покоя. Их благополучие построено на нечеловеческом отношении к рабочим, которых они презирают за некультурность. Но как рабочий может стать культурным в условии капиталистической эксплуатации? Не они ли тянут его назад, к средневековью? У нас тоже есть недостатки, но это остатки старого наследства… Разжигание национальной розни — один из методов политики капиталистов. Вполне понятна их боязнь объединения угнетённых народов…

Всё изменилось со времени Октября. Царской «Расеи» больше нет. Что нёс с собой русский солдат? Царский флаг и дикую эксплуатацию своей отечественной буржуазии. Наша же армия не будет армией-победительницей, жестокой к побеждённому народу. Наш красноармеец знает, что его враг не немецкий народ. Он знает, что после нашей победы будет братство народов. И раз враг бросил оружие, отступил, то войдут на его территорию не разбойники, не враги, а товарищи… Борьба будет ожесточённой. Гитлер сумел сыграть на национальном унижении и сумел разжечь страшный шовинизм. Это страшная вещь. У нас в Союзе 168 национальностей и в то же время у нас теперь настоящее братство народов. А двадцать лет назад я сам был свидетелем безобразных издевательств над евреями. Сейчас это дико, нелепо. В Красной Армии особенное внимание уделяется политическому воспитанию бойцов. Я сам до 1923 года был комиссаром батальона. Никогда мы не говорили, что немцы или поляки наши враги, это было бы преступно… Это наши друзья, закованные в цепи капиталистического рабства… Угнетение и произвол везде одинаковы: есть фашизм, и есть демократизм, хотя тут и там капиталисты. Мы не уравниваем их, мы ловим каждого честного человека…

Среди журналистов есть хорошие, честные сердца. И если один из десяти уходит из лагеря эксплуатации с незапятнанным сердцем, это уже огромная радость…

Общее дело, общая борьба дают силы перенести всё. Я не двигаюсь и не вижу уже восемь лет. Вы не представляете себе, не можете представить ощущения неподвижности. Это страшное дело даже при здоровье, при отсутствии боли, страданий. Ведь даже во сне человек меняет положение.

К. — Скажите, если бы не коммунизм, вы могли бы также переносить свое положение?

О. — Никогда! Личное несчастье сейчас для меня второстепенно. Это понятно…

Когда кругом безотрадно, человек спасается в личном, для него вся радость в семье, в узколичном кругу интересов. Тогда несчастья в личной жизни /болезнь, потеря работы и так далее/ могут привести к катастрофе — человеку нечем жить. Он гаснет, как свеча. Нет цели. Она кончается там, где кончается личное. За стенами дома — жестокий мир, где все друг другу враги. Капитализм сознательно воспитывает в людях антагонизм, ему страшно объединение трудящихся. А наша партия воспитывает глубокое чувство товарищества, дружбы. В этом огромная духовная сила человека — чувствовать себя в дружеском коллективе.

Я лишился самого чудесного в жизни — возможности видеть жизнь. Прибавьте к этому огромные страдания, которые не дают ни секунды забвения. Это было огромное испытание воли, поверьте, можно сойти с ума, если позволить себе думать о боли. И передо мной встал вопрос: сделал ли я всё, что мог? Но совесть моя спокойна. Я жил честно, лишился всего в борьбе. Что же мне остаётся? Предо мной тёмная ночь, непрерывные страдания. Я лишён всего, всех физических радостей, процесс еды для меня — мучение. Что можно сделать в моём положении?..

Но партия воспитывает в нас священное чувство — бороться до тех пор, пока есть в тебе искра жизни. Вот в наступлении боец падает, и единственная боль оттого, что он не может помочь товарищам в борьбе. У нас бывало так: легкораненые никогда не уходили в тыл. Идёт батальон, и в нём человек двадцать с перевязанными головами…

— Если бы вы спросили моего врача, то он сказал бы: «Я тридцать лет считал, что болен тот, кто ноет, кто жалуется на болезнь. А этого не узнаешь, когда он болен. А между тем сердце разрушено, нервы пылают, огромный упадок сил. Он должен три года ничего не делать, только есть и спать, а читать Анатоля Франса да Марка Твена, и то в маленьких дозах». А я работаю по пятнадцать часов в сутки. Как? Врачам непонятно. Но ничего сверхъестественного нет. Юридически я болен. Я переношу мучительные страдания, не оставляющее меня ни ночью, ни днём.

К. — Сколько вы спите?

О. — Семь-восемь часов.

К. — Где вы работали, когда началось Ваша болезнь?

О. — Я политработник, секретарь комитета комсомола. А это значит — работа с 6 утра до 2 часов ночи. Для себя времени не оставалось совершенно.

К. — Я без колебаний скажу, что беседа с вами многому научила меня, и я её никогда не забуду. Вы мужественный человек. Мужество даёт вам преданность идеям коммунизма. Это идейное коммунистическое мужество. Да?

О. — Да. Я могу каждую минуту погибнуть, может быть, вслед за вами полетит телеграмма о моей гибели. Это меня не пугает, вот почему я работаю, не жалея жизни. Будь я здоров, я экономил бы силы для пользы дела. Но я хожу на краю пропасти и каждую минуту могу сорваться. Я это твердо знаю. Два месяца назад у меня было разлитие желчи и отравление желчью, я не погиб только случайно. Но как только упала температура, я немедленно принялся за работу и работал по двадцать часов в день. Я боялся, что погибну, не кончив книги.

Я чувствую, что таю, и спешу уловить каждую минуту, пока чувствую огромное пламя в сердце и пока светел мой мозг. Меня подстерегает гибель, и это усиливает жажду жизни. Я не герой на час. Я победил все трагедии своей жизни: слепоту, неподвижность, безумную боль. Я очень счастливый человек несмотря на всё. И это не потому, что я достиг всего, что меня наградило правительство. Я этого ничего не имел и был так же радостен. Поймите, это не было никогда целью моей работы. Пусть завтра я снова буду жить в маленькой, убогой комнатушке, мне было бы всё равно…

Сталь закаляется при большом огне и сильном охлаждении. Тогда она становится крепкой и ничего не боится. Так закалялось и наше поколение в борьбе и страшных испытаниях и училось не падать перед жизнью. Я был малограмотен до 1924 года я не знал хорошо русского языка.

Огромная работа над собой сделала из меня интеллигента. Я знал хорошо только политику, и этого для меня в тот период хватало. Больше всего учился, когда заболел: у меня появилось свободное время. Я читал по двадцать часов в сутки. За шесть лет неподвижности я прочёл огромную массу книг…

Если уцелела ваша честность и вы сохранили человеческое достоинство, это уже много. Вам ведь многое непонятно. Вы не видели России до революции, не представляете себе этой дьявольской жуткой обстановки. Только зная наше ужасное прошлое, можно оценить и понять гигантскую работу, которую мы сделали.

И страшно, что есть люди, которые хотят всё разгромить, и взорвать, и вернуть нас в прежнее рабство». /Ник. Островский — газете «Ньюс кроникл». 1936 г./

* * *

«Я лично думаю, что Сталин искренний коммунист. Должен сказать, что его речи и заявления на десять голов выше по логике и аргументации, чем всё, что исходит от других его коллег…

Делать то, чего желает делать правый уклон, — это, значит признать, что коммунистическая партия бита, это значит вступить на путь ликвидации революции как таковой… Только отдельным, более чутко мыслящим и видящим вождям дано видеть лучше и глубже. И я не могу отказать Сталину в той способности предвидения и анализа, которой я не замечаю ни у Рыкова, ни у других подобных более мягких коммунистов… Для меня падение Сталина будет термидором.

У правого уклона нет вождей, чего и не требуется, нужно лишь, чтобы история покончила со Сталиным как с последним оплотом твердокаменности. Тогда власть останется… в руках мягких максималистов — Рыкова и K°, которые, подобно термидорианцам, будут пытаться нести дальше большевистское знамя, но фактически будут игрушкой жизненной, стихии, уступая и колеблясь под давлением жизни». (Г. Бахметьев, последний Посол царской России в США).

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ

ФОРМУЛА ЖИЗНИ /ВОСХОЖДЕНИЯ/:

Разделение проблем «хлеба насущного» /обеспечения полноценной жизнедеятельности личности для максимального развития её духовно-нравственного потенциала во имя исполнения ею Замысла/ и отдачи «ДОЛГОВ НАШИХ» Творцу, Господину Жатвы.

Проблема разумного обеспечения необходимо-достаточным каждого члена общества должна быть решена вне зависимости от социального положения личности. Графу «социальное положение» вообще нужно заменить критерием «профессия, род занятий». Профессиональные льготы и издержки неизбежны, но они ни в коем случае не дают кому-то право на особое питание, одежду, жильё /лаборатория, кабинет для писателя или мастерская для скульптора здесь не имеются в виду/, на какие-то привилегии в воспитании и образовании детей, в отдыхе, развлечениях, бытовом обслуживании и т. д. Необходимо-достаточное распределяется на духовно-нравственной и научной основе — так нам диктует Замысел. Палец должен быть так же обеспечен всем необходимым, как и голова, хотя её функции неизмеримо сложнее. Но если в результате подагры палец разболится, и голова, и всё тело уже не смогут нормально функционировать. Нужное голове должно быть просто ДРУГИМ, чем нужное пальцу или глазу, но не больше или качественнее. Ты можешь снять со своего счёта в Изан-банке необходимую сумму на медицинское оборудование для зубоврачебного кабинета или на археологическую экспедицию в Среднюю Азию, но не на норковую шубу для жены или любовницы. И высококвалифицированный плотник не может, и комбайнёр-изанин и ассенизатор, получающий порой больше профессора. Таково неотъемлемое правило Изании. Каждому — хлеб насущный, от каждого — ДОЛГИ НАШИ. ВЗАИМОСБЛИЖЕНИЕ НИСХОДЯЩЕГО НЕБА И ВОСХОДЯЩЕГО ЧЕЛОВЕКА.

Прежнее тесное увязывание человеческой трудовой деятельности с «хлебом насущным», необходимостью зарабатывать «на жизнь» порождало эффект «переедания» в широком смысле слова. Переедания во всём, вплоть до возможности купить неограниченную власть при низком духовно-нравственном уровне, попыток всех и каждого перетянуть одеяло на себя, культа, замкнутой на себя тщеславной гордости /в отличие от самоутверждения в нашем понимании — как можно лучше послужить Замыслу, осуществив ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ свыше/… Бесконечно развивающиеся аппетиты одних приводят не только ко хроническому голоду других, но и заражают общество ответной жаждой крови — всем тем, что мы называем вампиризмом.

Земные ресурсы ограничены. Они не рассчитаны Творцом на неразумное потребление, вредящее душе и телу. НЕПОТРЕБСТВА губят не только «вампиров», но и доноров, вампиров потенциальных, — как завидующих, сжимающих кулаки в ожидании своего часа, так и равнодушно терпящих зло, ибо таковые своим молчанием перманентно питают, взращивают зло, подбрасывая чёрные шары для отрицательного решения многих судеб в вечности. «Не противься ЗЛОМУ», но не ЗЛУ! — сказал Господь. Прощай личных врагов, но какое право имеешь ты, воин Неба, равнодушно взирать на издевательства над стариками, женщинами, детьми?

«Молчанием предается Бог», — это убедительно продемонстрировали события последних лет, когда народное «непротивление злу» привело к катастрофе. Разве не жаль их, ставших добычей тьмы? Девочек на панели и мальчиков «на игле», доблестных защитников Отечества, ставших киллерами? И даже тех, кто погубил их и себя, сам став жертвой ВСЕДОЗВОЛЕННОСТИ?

«Бойся своих желаний, они иногда осуществляются» — предостерегали древние мудрецы… Дурь и пустое «хотение» необходимо отличать от МЕЧТЫ, предполагающей высоту Замысла, прорыв в Небо. «Преодолеть пространство и простор»… Прорыв к «Неведомому Богу». Мечта — жажда полета, дитя духа, в то время как «мечтательность» — душевность, петушиное хлопание крыльями.

Искушение: некто нашёл кошелёк и колеблется: вернуть — не вернуть?

Лукавый: «Кража — не грех, особенно кража миллионов. Банкиры — сливки общества, объекты восхищения и подражания».

Искушение: изменить или не изменить жене — допустим, на курорте?

Лукавый: «Сексуальная свобода — революция, прогресс, освобождение от тёмных предрассудков и оков». Пособия по изощрённому сексу. Права сексуальных меньшинств.

Искушение: сотвори грех. Бог простит. Уступи греху…

Лукавый: «Это и не грех вовсе, а дарованная свыше свобода, защищённая «правами человека». Добродетель — смешна, старомодна и глупа. Живи «на всю катушку».

Иными словами. Искушение: — «Творец предупредил: «не пей, козлёночком станешь, но ты всё же попробуй, какое вино вкусное»…

Лукавый: «Не станешь козлёночком — солгал Бог. Пей, сам будешь как Бог».

Теперь о «вредных привычках» и различных отклонениях.

Если мы такого человека отвергнем, он понесёт свой грех в мир, соблазняя и заражая других уже в геометрической прогрессии. Брезгливо не принятые Изанией будут убивать свои и чужие души в кабаках и борделях, в любых уголках земли, поддерживая и оплачивая из своего кармана мировое зло. Поэтому единственный критерий — добровольность прихода к нам с намерением излечиться. Вампирия не должна процветать за их счёт! Разорить кабаки, казино, притоны, бордели; сражаться делом и словом, которое «тоже оружие», постепенно конструируя новую действительность по Замыслу Творца. Для добровольного излечения в «карантине» — тесное сотрудничество с духовенством, психологами и другими специалистами-медиками, использование новейших компьютерных достижений.

Повторяю — жизнь изанина в падшем мире — это непрерывный выбор меньшего из двух зол. И поскольку самое страшное — служить соблазном, растлителем для других, пусть уж виртуальный секс и прочие тёмные виртуальные фантазии касаются лишь тебя, твоих отношений с тьмой.

Сомневающимся приведём несколько выдержек из журнала «Досуг»:

Реклама клуба «Шанс» для гомосексуалистов /студентам вход бесплатный/.

«Два зала — большой с хаус-музыкой, где проходит эротическое шоу на сцене /стриптиз, воздушная эротика на ремнях/ и наиболее известное «рыбное» с большими аквариумами. «Изюминка» клуба: обнажённые мальчики, плавающие среди рыб по соседству с аквариумом с пираньями… Клуб изобилует полутёмными переходами. Но самая-самая песня «Шанса» — туалет. «М» и «Ж» представляют собой некое единое целое с распахивающимися дверками безо всяких ненужных задвижек. Посетительницы «Ж» нисколько не удивляются, если к ним в кабинку заглядывает незнакомый симпатичный мальчик с требованием одолжить ему губную помаду».

Клуб «Казарма»:

«…правильнее было бы назвать клуб «Катакомбы», потому что даже в трезвом состоянии найти выход нелегко, а в пьяном и вовсе безнадёжная затея, учитывая минимальное освещение и большое количество посетителей. При входе находится основной зал с треугольным баром, сцена для шестового стриптиза, деревянные нары и душевая кабинка, в которой моются стриптизёры после выступления. Если вы рискнёте зайти дальше, то очутитесь в лабиринте, где на фоне чёрных стен сияют красные фонари. В отдельных закоулках установлены диваны и лежаки различной конфигурации и телевизоры, по которым чего только не увидишь. Все комнаты предусмотрительно оснащены щелями для тех, кто хочет понаблюдать со стороны за людьми в комнатах.

Самое посещаемое место — другое ответвление лабиринта: коридорчик с кабинками, в каждой из которых есть писсуар и раковина. В стенках на разных уровнях просверлены дырочки разных размеров.

По словам завсегдатаев, кабинки пользуются повышенной популярностью».

«Хамелеон» /вход студентам — 15 руб. Плюс им дают талон на водку, колу и сандвич за двадцать рублей/.

«Шумно и многолюдно, по выходным набивается до 1000 человек. Клуб очень напоминает большие дискотеки «загнивающего» Запада, где через две минуты совместного танца начинаются поцелуи взасос с крепкими объятиями.

В клубе царит полная сексуальная раскрепощённость, можно делать всё что угодно, вплоть до занятий любовью прямо на сцене /не говоря уже о «лабиринте»/. Раздевания и первобытные телодвижения приветствуются. Проводится много эротических конкурсов и лотерей с различными призами — телевизорами, музыкальными центрами и т. п.

…Уж если вас сюда занесло, не напрягайтесь, когда сзади подходит незнакомец /или незнакомка/ и /вне зависимости от вашего пола/ начинает прижиматься к вам всеми частями тела: здесь так принято».

* * *

Пьяницы и наркоманы дают у нас подписку о желании испытать на себе наши мягкие способы лечения — компьютерно-виртуальный сон, где пациент, сам решая принимать или не принимать алкоголь или наркотик, как бы программирует положительный или отрицательный результат своего выбора, прокручивает его в собственном сознании с помощью виртуальной реальности.

Всё это пока на грани разработки, требует свежих идей программистов, медиков, духовенства — религиозно-нравственного и общественного осмысления. Приглашаем всех к сотрудничеству и будем вместе выбирать меньшее из легиона зол. Но нам ясно главное: грех, конечно, когда кто-то в виртуальной действительности собственного сознания удовлетворяет свою похоть с несовершеннолетней девчонкой, но куда хуже, когда маньяк выходит для этого на настоящую улицу настоящего города, где, между прочим, гуляют и ваши дети, господа-товарищи.

Чему служит наше слово — восхождению или падению? Духовное Наследие — это капитал вечности. Небесный банк, из которого человечество черпает силы для восхождения, воду живую, источник которой — Спаситель, Господин Жатвы… Не пробуждаешь ли ты своим словом силы тьмы, сталкивающие в бездну?

Нестяжание, смирение, «нищие духом» положительны лишь в аспекте духовного состояния личности, её отказа от своей падшей природы, покорности Воле Творца. В остальном — да здравствует дерзание, борьба со злом, активное служение Замыслу! Ибо лишь в восхождении — путь к Небу.

Земная жизнь — жестокая вселенская война, куда мы «мобилизованы и призваны» своим Небесным Отечеством. Смерть первая — демобилизация, освобождение, долгожданное возвращение домой.

«Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко»… «Не мир Я пришёл принести на землю, но меч»… На войне этой неизбежно предстоит отдать, положить жизнь временную, получив взамен Вечную. Или, сбежав с поля боя, навсегда остаться на чужбине. Заметьте, красный мученик Николай Островский говорит не «умереть», а «погибнуть». Не только православных святых, не только Блеза Паскаля, но и этого, казалось бы, далёкого от церкви большевика вспоминаю я «в минуту жизни трудную», когда надо укрепиться духом.

Итак, цель Изании — помочь личности СОСТОЯТЬСЯ по Замыслу Неба. Исполняя Закон, решить положительно свою судьбу в вечности. Благотворительность Изании помогает не просто выжить, но СОСТОЯТЬСЯ.

* * *

Денис сразу же крепко сдружился с Айрис, они часами болтали, легко переходя с английского на русский и обратно, на свои недоступные Иоанне компьютерные темы — она понимала лишь отдельные слова. Денис и прежде увлекался виртуальной натурой для своих проектов — невероятные возможности и гораздо дешевле! — а теперь Айрис заразила его новой идеей — лечебно-воспитательное конструирование пациентом собственной жизни — для наркоманов, к примеру, алкоголиков, для желающих излечиться ещё от какой-либо пагубной страсти. Ведь это сопровождало многих как проклятие — почти каждый день одни и те же порой трагические или просто неприятные происшествия. Конфликты, скандалы, увольнения с работы, роковые оплошности и последствия вроде аварий и пожаров… Таким образом, сидя в кресле перед монитором с датчиками на голове, пациент (добровольно, разумеется) помещался в виртуальную реальность. Вот его дом, жена, родственники, привычная обстановка, друзья. Любимое дело, знакомая улица, бар, где он завсегдатаем — всё в норме. Но вот он выпивает или колется, или заводит случайное знакомство с «голубым» или путаной, или ещё что-либо запретное… Привычный кайф и вдруг всё меняется — неприятности по службе, разрыв с женой, она уходит, забирая детей. Несчастный в отчаянии мечется, чтобы её найти, нажимает на кнопки, выскакивает на улицу. И начинаются «ужастики» — аварии, бандиты… В конце концов, больничная койка — боль, тошнота, голова раскалывается… Или кошмары, демоны, страшные видения — Денис был мастером по части всякого рода триллеров и шоковой терапии, — пациента иногда приходилось отключать и давать успокаивающее. Грешник в ужасе, но есть лишь один способ от всего этого избавиться — пройдя сквозь муки и испытания, найти машину времени и вернуться назад, в недавнее прошлое. Когда всё ещё было хорошо — жена дома, дети целы, на работе порядок, а он сам не заражён спидом и не болен раком лёгких после неумеренного курения… Пациент нажимает кнопки, и наконец, о счастье! — вот то самое мгновенье, когда его угораздило глотнуть из проклятой бутылки или свернуть в роковой переулок. Бутылка снова на полке бара, деньги на месте, он в кругу семьи на берегу моря. Резвятся дети, они с помолодевшей красавицей-женой входят в ласковые тёплые волны. Того самого, что плещется на стене денисовой комнаты. На море штиль… Звучит прекрасная музыка, кричат чайки, белый парус на горизонте… И туг появляется шумная компания, предлагает выпить… И всё сначала.

— А как насчёт моделирования ада? — как-то предложила Иоанна, поёжившись от собственной дерзости, — Нескольких минут пребывания во тьме внешней? И вспомнила «дремучие двери».

Но по части моделирования всяких натуральных и мистических ужасов Денис был сам мастер. Король подполья.

Иоанна не видела его последнего проекта, но Айрис уверяла, что по сравнению с ним все вместе взятые американские и неамериканские триллеры кажутся «Весёлыми ребятами».

— У него всё так медленно, — рассказывала Айрис, — Вот фото на стене, вроде бы, ничего такого. Камера к стене приближается, всё так медленно, и уже страшно. А на фото… — голос Айрис стихал до шёпота, глаза округлялись. — У-у! — вскрикивал неожиданно Денис, как в детских страшилках. Айрис взвизгивала, Иоанна тоже, Денис хохотал, довольный.

— Страх — великое чувство! — убеждала Айрис, — Человек в этом состоянии может перепрыгнуть через забор, не то что через собственный грех.

— «Начало премудрости — страх Божий» — цитировала Иоанна, — «Наведи, Господи, страх на них; да знают народы, что человеки они». /Пс. 9:21/.

— Да, да, думаю, и церковь нам окажет поддержку. У нас будут специальные религиозно-воспитательные программы для детсадов и школ — ведь ребёнок часто не представляет себе последствий того или иного поступка, а у нас он будет как бы проигрывать несколько вариантов запретов и последствий. Да это актуально для любого возраста. Например, перешёл улицу на красный свет…

— Поставил в казино на красное, — подхватила Иоанна.

— Зарезал красную старуху-процентщицу, — добавил Денис, — Коммунистку, вросшую в рынок.

Идея ему нравилась, он уже начал практически кое-что реализовывать, работая вопреки запретам докторов.

— Какое счастье, когда между нами не стоят деньги, — сказал он как-то по поводу врачей, добавив, — Когда между людьми не стоят деньги. «Какое низкое коварство — полуживого забавлять…» «Низкое коварство»… «Вздыхать и думать про себя: «Когда же чёрт возьмёт тебя?» Это всё деньги. Или «Дядюшкин сон», помнишь?

Они теперь часто бывали у Айрис в гостях. Их с Егоркой номер ничем не отличался от стандартного — разве что по коридору прогуливалась охрана. Заказывали на ужин любимые всеми пельмени (не покупные в пачках, как у свекровьиных соратниц, а настоящие домашние). Их лепили вечерами две беженки-учительницы, в основном, для дополнительного заработка — по договору с одним из подмосковных кафе, но кое-что перепадало и златогорцам. Учительницы, вместе с другими изанами, собирали средства на строительство разгромленной в результате каких-то этнических конфликтов школы в их родном посёлке, куда намеревались вернуться.

Итак пельмени, пиво с воблой. Для Дениса — безалкогольное и несолёные сухарики, натёртые чесноком. Айрис с Денисом уходили в другую комнату работать и орали там то по-английски, то по-русски, а Иоанна обсуждала с прочими гостями судьбу России. Приходила ещё знакомая киношная пара, которая тут поселилась на месяц, как в доме творчества — за плату. Муж писал сценарий, жена — балерина на пенсии, ежедневно ездила на работу в какое-то турагентство и вела здесь танцевальный кружок. Оставить мужа одного в Златогорье супруга не решалась, опасаясь «скромного обаяния» фиалочек. Айрис уговаривала их сдать квартиру надёжной фирме /устроить это Изания брала на себя/ и поселиться в Златогорье, тем более что бывшая балерина ещё и в кино проработала несколько лет в монтажной, а им монтажница была нужна позарез.

Здесь постоянно что-то горячо обсуждали — Айрис привила Златогорской злите вкус к методу «мозговых атак», и в отличие от ни к чему не обязывающих русских разговоров «за жизнь» по «проклятым вечным вопросам», в квартирке Айрис все дискуссии скорее напоминали «Совет в Филях», за которыми следовали немедленные приказы и военные действия.

Иоанна не уставала восхищаться умением американки дерзко вторгаться в самые рискованные темы, обсуждая во всех деталях какой-нибудь «виртуальный секс», и одновременно держать строжайшую дистанцию с сильным полом, не допуская никаких вольностей и оставаясь, тем не менее, «своим парнем», «товарищем», напоминая комсомолку-энтузиастку «пламенных лет». Она даже носила поверх джинсы модную в те годы блузу в широкую полоску — нежно-фиалковые полосы чередовались с чернильными.

Виртуальная стайка сизарей во главе с Айрис летала по Изан-нету и Интернету, хлопоча неустанно по земным и заоблачным делам Изании. То выискивая по миру «наших», то оказывая помощь, то требуя помощи, разнося в клювах по всему свету егоркины идеи и проповеди, разоблачающие очередные козни Вампирии… Торопясь, пока Интернет не стал рупором грядущего царства Антихриста, успеть напакостить Зверю где только можно. И радуясь этому великому изобретению человечества, позволяющему не выходя из дома беседовать «от сердца к сердцу» с любым «гражданином вселенной» — просветить, защитить, утешить, помочь, воодушевить…

Айрис ликовала, что можно наконец-то доставать, обстреливать Вампирию хотя бы из виртуального пространства, потому что в реальном поле до неё нынче не добраться — ни в Эсэнговии, ни, тем более, у них в Штатах. Мол, это только на словах там «свобода слова», а попробуй-ка сунься в солидную редакцию или издательство с какими-либо кардинальными ниспровергающими идеями — глухо, как в танке, как говорят в России. Отдельные факты — бичуй на здоровье, но никаких выводов и обобщений, никаких подкопов под ОСНОВЫ. Вся критика должна быть направлена на улучшение капитализма. Ну, например, некоторые мечтают о возврате к «добрым старым временам», они за свободное предпринимательство и против монополии. Их девиз «Любовь к Богу, стране и семье». «Опора на себя, облагороженная чувством к общине», как говорит Боб Доул. Многие считают, что нынешний рынок является смертельным врагом общества, которому он вроде бы должен служить. /Майкл Пьюсэй/. Другие прямо заявляют, что человека превратили в «калькулятор»…

Но попробуй потрясти «основы основ» какой-либо «революцией сознания», если и раскопаешь какое-нибудь непуганое издательство или издашь за свой счёт — без соответствующей рекламы, особенно телевизионной, обеспечен полный провал. В Штатах без рекламы делать нечего…

А между тем, как рассказывала Айрис, там очень развиты общины-комьюнити, в них — каждый восьмой американец. Общины организовывают нечто вроде наших дружин для защиты от преступников, ругают правительство, которому наплевать на простых американцев, и сетуют на отсутствие в обществе традиционных духовных ценностей. Общины часто смыкаются с религиозными течениями, откуда Айрис удавалось особенно успешно пополнять ряды изан и «сочувствующих».

Ну, а уж по части «революционности», по мнению Иоанны, нынешние американские фильмы ничуть не уступали нашей классике. Айрис показала парочку таких подрывающих Вампирию идеологических мин: в одной городские бездомные под предводительством какого-то супермена устроили такую сокрушительную разборку с коррумпированной мафиозной властью, под такими крутыми лозунгами обличали «проклятых империалистов», что лента казалась прямо-таки роскошно снятой в Голливуде клюквой по заказу Лубянки советских времён.

В другой же высшее общество в буквальном смысле пожрало на глазах у шокированных зрителей двух попавших в его лапы парней — до последней косточки. Символика социального вампиризма в чистейшем виде. «Общество» — так назывался фильм.

Короче говоря, Изания фундаментально готовилась противостоять грядущему Антихристу, вовсю пропагандируя свою идеологию, налаживая связи и отстреливаясь «компьютерными пулями» через Интернет.

Кстати о «компьютерной пуле». Обсуждали тут как-то в обстановке строжайшей секретности, что делать с одним чудаковатого вида изобретателем, который вместе с заявлением о вступлении в Изанию принёс проект такой пули, разыскивающей по генетическим характеристикам и поражающей любого «заказанного врага народа», /как он выразился/ — в любой точке земного шара по Интернету. Сидит такой «враг народа» у компьютера — бац, внезапный инсульт и концы в воду…

Кулибину, разумеется, никто не поверил. Тогда обидевшийся изобретатель поведал, что по клочку прилипшей к дивану шерсти линявшего кота Мура «отольёт» такую кошачью пулю, поэтому лучше коту отныне держаться подальше от любимого дивана напротив компьютера. Посмеялись.

А вскоре Мура действительно нашли дохлым — не на диване, а у мусорного контейнера без следов насильственной смерти. И хотя не было никаких доказательств, что именно Интернет убил несчастного кота, всем стало как-то не по себе. Изобретателя, у которого оказалось на счету ещё множество менее крутых патентов, в Изанию всё же приняли после долгой и бурной дискуссии. А вдруг «пулю-не-дуру» перехватит Вампирия? Он такое может натворить! Только решили установить за ним строжайшую опеку, взяв предварительно клятву — никакой самодеятельности. Изобретатель заявил, что если ему создадут все условия для работы, он вообще за пределы Златогорья ни шагу, пока его не вынесут вперёд ногами.

Как ни пыталась Иоанна уговорить Айрис показать ей хоть издали этого Кулибина, та лишь отшучивалась, что он-де ходит в шапке-невидимке.

Такого рода проблемы морально-этического плана возникали в Изании сплошь и рядом. Например, степень сотрудничества с Вампирией, особенно забугорной. Следует ли «нашим» учёным принимать предложения стран НАТО поучаствовать в сомнительных с религиозно-нравственной точки зрения проектах, особенно имеющих даже косвенное отношение к военной промышленности? Ответ чаще всего был отрицательным. Чтобы каким-то образом не нести перед Небом ответственность за убиеных натовскими ракетами, за развращённых какой-либо голливудской «Лолитой», оболваненных и зомбированных новейшей психотехникой.

Ещё приходил иногда Лёва Лившиц, «новый русский еврей» с женой, «новой русской хохлушкой», как они сами себя именовали, тоже финансисткой. Они сразу же пускались в инопланетные свои банковские разговоры, «сальдо-бульдо» подсчитывали, дебет-кредит, спорили с набитым ртом, поедая пельмени. Влюблённость в Златогорье и в шарики, начинённые мясом с луком, объединяла всех за столом. А где-то к одиннадцати, если не был в отъезде, являлся сам Егорка — двужильный, непроницаемый, загадочный мальчик-сфинкс /для Иоанны он всё ещё оставался лужинским мальчиком/. Удивительно было, как можно спать по четыре-пять часов, всё успевать, так серьёзно относиться к жизни, решительно не перенося ничего насмешливого, ироничного по поводу «проклятых вечных вопросов», — судьбы России, Изании, а заодно и Вселенной. Да и вообще не любил Егорка шутливого легкомысленного трёпа о чём бы то ни было. Сразу обрезал взглядом или гневным: «ну хватит»!

— «Semper adamas» — /«Всегда несокрушаем»/, - провозглашал тогда Лёва на любимой егоркиной латыни, чтобы разрядить обстановку. Или: «Qu ocumque ferar» /«Отовсюду прям»/.

И Егорка разрешал себе едва улыбнуться.

— Егор позволяет себя любить, — говорила Айрис, — Он бы никогда на мне не женился, если брак не пошёл бы на пользу Изании…

— А ты?

Похожая на вихрастого рыжеволосого пацана, вечно загорелая Айрис, будто только что сошедшая с гагринского пляжа, с веснушками на чуть вздёрнутом носике и чувственным гортанным смехом чем-то напоминала Хельге, Денисову пассию из советского прошлого, о котором Иоанна думала едва не с ностальгией. И к Айрис он был явно неравнодушен — его тянуло к такому типу женщин. С Айрис он кокетничал, бодрился, молодел, а Иоанна радовалась столь явным симптомам его выздоровления.

Ну а Айрис, такая деловая, эмансипированная, яркая, талантливая, раскованная американочка, Айрис-ириска с золотисто-коричневой кожей и абрикосовыми, в тон, волосами — призналась, что влюбилась одновременно в Егорку и его Проект /так она назвала Изанию/, ещё когда Егорка только что купил развалившийся профилакторий, а она приехала в Москву в долгожданную командировку по делам своей фирмы. Послали её из-за неплохого русского — у неё была няня вологодского происхождения, вышедшая когда-то замуж за еврея, а затем перебравшаяся в Штаты. Но ни по-еврейски, ни тем более по-английски няня Люба говорить не умела, лишь окала по-русски, а вслед за ней окала и Айрис. И получалось это у неё обворожительно.

В клуб на Егоркин концерт Айрис попала совершенно случайно /или по воле Всевышнего/ — ей нужно было передать администратору клуба презент от американской тети. Внутрь клуба она едва пробилась и, заинтригованная, зашла в зал послушать виновника такого ажиотажа. Просидела до конца на ступеньках в проходе, неистово вместе со всеми хлопала и, когда осчастливленный презентом администратор представил Айрис Егорке, она сразу же заявила, что они — родственные души, что сразу же влюбилась в его песни, идеи и в него самого. Что для Америки это тоже невероятно актуально — помочь каждому человеку не только с самым необходимым, с жильём, например, потому что проблема бездомных стоит очень остро, но и с проблемой занятости… Поставить человека на ноги, раскрыть его творческий потенциал или, как прекрасно сказано у Егора: «Замысел Неба». Эта так называемая «активная благотворительность» в Америке всегда имела приоритет, отвечает духу страны и сейчас чрезвычайно актуальна. И она, Айрис, поддерживает его, егоркины, лозунги, как говорят в России, и протягивает ему через океан руку.

Егорка, усталый, ещё в гриме и фиолетовом плаще с блёстками-звездами слушал восторженно окающую американочку без особого энтузиазма.

— У него было совершенно превратное представление об Америке, — сокрушалась Айрис. Но когда Егорка узнал, что его заокеанская фанатка — программистка, то, в свою очередь, буквально в неё вцепился и сходу предложил сотрудничество. На следующий день они встретились, чтобы обговорить детали, а ещё через несколько дней Айрис попыталась его соблазнить, но потерпела фиаско. Айрис чувствовала по-женски, что ему нравится, и намекнула было, что он боится КГБ. Но Егорка откровенно пояснил, что никакого КГБ уже в помине нет, однако секса между ними, кроме освящённого церковью брака, быть не должно. Но он ей может, коль на то пошло, сделать предложение. Если она, конечно, согласится принять православие.

Ошеломлённая такой строгостью нравов в атеистической, как она полагала, стране, Айрис очень серьёзно /она всё делала очень серьёзно/ засела за православные труды, рекомендованные не менее ошеломлённой Варей. Варя не знала, радоваться или паниковать. С одной стороны, Егорка часто ей говорил, что для Дела, которое он замыслил, нужна полная отдача и семью заводить он не имеет права. Зная аскета Егорку, что он никогда не пойдёт на случайные связи, она понимала, что сын себе уготовал тяжкие испытания. Егорка отмахивался:

— Не тяжелее монашества, мама. Мне бы твои заботы…

И вот Айрис. Нежданно-негаданная невеста из страны жёлтого Дьявола, царства Мамоны, да ещё имеющая отношение к компьютерам, к Интернету — всемирному банку данных. С этого, как опасались некоторые старцы, и начнётся антихрист, — каждому жителю земли порядковый номер и печать на руку и чело…

Умненькая, самостоятельная и неожиданно духовно подкованная Айрис, даже слышавшая о великом расколе 1054-го — /«что-то из-за чистилища»/ — произвела, тем не менее, благоприятное впечатление. «Супер-баба», — подытожила Варя, хотя Егорка и метнул в неё гневный свой взгляд.

За католичество Айрис не держалась, сказав, что если Господь хочет, чтобы отныне она шла к Нему другим путём вместе с посланным ей возлюбленным, значит, так тому и быть.

И ещё она сказала, что Истина одна, однако путей к ней много. Что люди получают конфессию как бы в наследство or рождения, от отца с матерью, но коли жизнь так сложилась, она готова разобраться, изучить православие. И, если не найдёт в своей совести препятствий, согласна его принять. Препятствий Айрис не нашла — напротив, зачитывалась отцом Павлом Флоренским, Сергием Булгаковым, Хомяковым, и Варя надеялась, что скоро американочка дорастёт и до святых отцов. Без особого труда было получено согласие и от родителей Айрис, которым она ежедневно в телефонных разговорах превозносила Егорку и Изанию. На венчание они, правда, приехать не смогли — мать Айрис панически боялась лететь самолётом, но прислали молодожёнам счёт на круглую сумму, которая впоследствии вся ушла на создание Изан-нет.

Так Айрис, приняв крещение, стала Ириной, они повенчались, и уже трудно было себе их представить врозь. И дело без Айрис, к загорелым рукам которой тянулись компьютерные нити ото всех штабов Изании. Даже Варя призналась Иоанне в тайном восхищении американками: «Вот и в их фильмах, я вообще-то американские фильмы не люблю, не смотрю — примитив, штамповка… Но слабый пол!.. Какой там «слабый» — на голову выше мужиков — борцы, одним словом! То с мафией схватятся, то с роботами, инопланетянами, сатанистами, ещё какой-либо нечистью… И не просто воинственные клушки борются за справедливость — высокие идеалы, за человечество… Грех, наверное, но я иной раз думаю — вот бы нашим тёткам к их слезам, двужильности и терпению — да эдакую американскую пробивную силу, чисто мужскую волю к победе… Может, и не то говорю — всё же добродетели женщины — смирение, семейный очаг…

— Перед Господом смирение, — возразила Иоанна, — А не перед силами зла. И припомнила княгиню Ольгу, Екатерину Великую, Елизавету — сестру императрицы. Тоже иноземка, а какая деятельность на российской ниве! Мученица.

Кончилось все вечным спором вокруг роли иностранцев в русской истории.

В умиротворённо-расслабленном состоянии, что выпадало крайне редко, Егорка был очень похож на Варю — русые, как у неё, волосы, которые он вариным лёгким движением смахивал со лба, линия губ, черты лица, казались по-женски как у неё, «отредактированными». Даже «фирменная» Варина полуулыбка «Монна-Варя» иногда появлялась на егоркиных губах. И куда всё это девалось, когда Егорка кого-либо распекал и гневался! Скулы вдруг обтягивались, загорались раскалённым румянцем, нос заострялся, стиснутый рот становился злым и узким как лезвие, тёмные глаза зажигались, вспыхивали каким-то волчьим фосфорическим блеском и впивались разом во всех окрест находящихся. Невозможно было в момент егоркиного гнева сделать что-либо «не то», чтоб не получить в ответ нечто подобное разряду электрического ската. Особенно Иоанну поражало это егоркино «всевидение», когда он, казалось, отключался, положив голову на руки. И окружающие, расслабившись, начинали делать или городить что-либо, с егоркиной точки зрения, «не то», — как он вдруг резко вскидывал голову и окидывал провинившегося /определял он безошибочно/ таким взглядом, что тому хотелось провалиться сквозь землю.

Да, Егорка совершенно не выносил модного в последние два столетия насмешливо-ироничного отношения к основным и не основным проблемам бытия, всякие шуточки и анекдоты порой приводили его в ярость. Он мог среди всеобщего хохота вдруг шмякнуть оземь какую-нибудь вилку-ложку-крышку /бьющуюся посуду Егор не использовал/ и во внезапно наступившей тишине спросить едва не со слезами: «и это ты находишь смешным?» или: «Да разве можно над этим смеяться»?.. Нельзя сказать, чтоб он вовсе не обладал чувством юмора — странные английские анекдоты вроде «банана в ухе», «головы на велосипеде» или «неуловимого ковбоя», некоторые житейские байки забавляли его — Егорка соизволял чуть улыбнуться вариной улыбкой. Но стоило перейти грань — настроение у него безнадежно портилось и он, буркнув что-то вроде знаменитого: «Боже, как грустна наша Россия!», хлопал дверью. Айрис бежала следом — успокаивать. Она призналась, что по-прежнему влюблена в него по уши, как и фанатки — фналочки и чернильницы, как сизари, как все в Златогорье, как и сама Иоанна, хотя он был порой совершенно несносен этим своим максимализмом, на дух не вынося обычный трёп с его скептицизмом и пошловатой двусмысленностью.

«А ведь он прав, — думала Иоанна, — Это совсем не так безобидно. Мы всё просмеяли… Когда это началось? Очень давно, с самого начала… Когда пресмыкающийся в Эдеме иронизировал, посмеивался: «Чушь все эти запреты, лопайте, солгал Бог»…

«Я дух, который вечно отрицает», — это о Мефистофеле у Гете. И у Пушкина:

Не верил он любви, свободе; На жизнь насмешливо глядел — И ничего во всей природе Благословить он не хотел.

«На жизнь насмешливо глядел», — это о демоне. Но мы уже не можем иначе, говорим и думаем на этом языке. Насмешливая ирония — наша защита, маска, ею мы как бы отгораживаемся от серьёзности и трагизма жизни, от серьёзности Замысла — Царствие через Крест. Мы предпочитаем дезертирство в смех, смехом мы защищаемся от самой смерти, не замечая, что бежим от Вечной Жизни.

Некрасов, Достоевский плакали над несовершенством мира, плакал и смеялся Гоголь, Толстой пытался изменить мир, изменив себя. Потом многие пытались переделать, изменить… Теперь вот Егорка с его прекрасными делами и завораживающими речами о Замысле, о «Царствии внутри нас», дающем бессмертие.

«Благословлю я золотую дорогу к солнцу от червя»… Егорка помогает червю ползти к солнцу. Наверное, смешно, но смеяться над этим недопустимо. Иначе не доползти. Иначе нам не доползти.

Вся егоркина жизнь принадлежала Делу. Егорка позволял себя любить Айрис, фиалочкам и прочим товарищам, потому что так было нужно для Дела. В этом он был тоже похож на Иосифа Грозного, — всё работающее на Дело, было благом.

Егорка благоволил ко всем, преданным Делу, прощал ошибки, но не прощал измены. Не себе лично, измены Делу. Так он добродушно урезонил программиста, влюблённого в Айрис: «Работать надо, а ты на неё пялишься»… — и просто перевел из Златогорья в другой штаб, исключительно «для пользы Дела».

— Хоть бы приревновал, — окая, посетовала Айрис. Наверное, язык бы не повернулся утверждать, что Егор любит Айрис «для пользы Дела», или Варю, или ближайших друзей-сподвижников, но Иоанна тоже готова была голову отдать на отсечение, что он бы никогда не женился и не подружился, если бы это повредило Изании. Вариант «Ромео-Джульетта» здесь бы не прошел. Первым делом были «самолёты», как думала Иоанна, снова и снова ловя себя на столь ненавидимой Егором «ироничности».

Егорку она, как и все, побаивалась и предпочитала при нём молчать, чтоб не ляпнуть недозволенное. Она любовалась, как он работает — какой-нибудь аврал с лопнувшими на морозе трубами, у монитора рядом с Айрис, на сцене, на совещании по наболевшим вопросам такого исполненного для него ответственности и тайного замысла земного бытия… Он хотел всё знать и всё уметь, и ему это, кажется, удавалось. «Во всём дойти до самой сути». А если не удавалось — под рукой обязательно оказывался некто, который знал, умел или добывал в кратчайший срок необходимую информацию. Гениальный лидер-организатор, Егорка умел заставить всех вкалывать на Дело. Он отвоёвывал, вербовал, отнимал воинов Неба у всевозможных страстей, идолов, суеты и бытовых дрязг, выдирал из их глотки, с кровью, проглоченную наживку золотой удочки, зажигал пламенными речами и песнями, влюблял в себя /или в Дело/, - это уже не имело значения. Ибо Егорка и был Делом, у него не оставалось ничего, кроме Дела. Он жил по-походному, яростно очищая себя от всего лишнего, отнимающего время — не затем, чтобы стать лучше, просто ненужное отвлекало от Дела. Спасителя, в Которого он с детства страстно верил. И верил, что именно ему, Егорке Златову, доверена «борьба за освобождение человечества» от дьявольских уз Вампирии. «Да будет Воля Твоя на земле, как На Небе»…

Умножить жатву. Для грядущего Царства Егорка самозабвенно возводил Изанию, сжигая себя и других, рискуя личным спасением, как он однажды признался Иоанне, потому что было бы куда безопаснее ему стать священником, как мечтала Варя, или даже монахом, как мечтал Глеб, и где-либо в одинокой келье с кувшином воды и ломтем хлеба пламенно и слезно молиться о спасении распинаемой Руси. Он предпочёл стать первопроходцем, зная, что в случае ошибки ответит на Суде не только за себя, но и за всех поверивших, что он «от Неба».

Отец Киприан после долгих колебаний всё же благословил «Дело».

— Это сильнее меня, я не могу и не хочу противиться… — сказал Егорка как-то Варе, — Господи, если Изания мираж, «прелесть» — дай знак. Останови, уничтожь меня в конце концов, сделай плоды наши горькими…

— Поймите, мы не можем позволить себе роскошь быть расточительными, — горячился Егорка, — Наш капитал — время. Даже не здоровье, нет — и здоровые гибнут в авариях и катастрофах, а немощь, сильная духом. Блез Паскаль, например… Или Серафим Саровский — покалеченный ходил, горбатенький, а силища какая! Время… Никто не знает, сколько кому отпущено, а мы швыряемся горстями. Думаешь, богат, запустил руку привычно в карман, а там — пустота. Всё. Надо успеть добежать, пока тикают часы.

— И такое он говорит в тридцать, — думала Иоанна, — Я в два раза старше. Сколько осталось — десять? Двадцать от силы? А может, несколько месяцев, даже дней?.. Благодаря будоражащим речам Егорки она вдруг ощутила это зловещее тиканье у самого уха — мина, которой неизбежно суждено взорваться — сегодня? Завтра? Когда? Рано или поздно рванёт. Почему мы, вроде бы верующие, об этом не думаем, так бездарно расточаем дни, зная, что за каждую праздную и лукавую минуту придётся отвечать?.. А он, Егорка, — вся жизнь впереди…

Но Лермонтову тридцать никогда не исполнится, а Пушкина убьют чуть постарше… Эти звёздные мальчики так рано уходят…

Ей вдруг стало страшно за Егорку.

ПРЕДДВЕРИЕ

«Русскость — это выход за пределы. Как русское пространство вырывается из-под притяжения земли, точно так и русское мышление — избыточное, неудержимое, трансцендентное. Русская идея, русская логика, русский менталитет давно преодолели препоны диалектических законов греческих площадных споров. Оригинальность, парадоксальность, асимметричность — вот непременные ингредиенты нашего мышления…

Мы не тратимся на напрасные вещи, поэтому нас до сих пор хватает на метафизику, жертвенность и любовь. Мы бушующим генофондом своим, расселённом на невообразимом пространстве русского космоса, используя принадлежащие нам по праву недра, язык и озарения, расходуем мировую энергию, сквозь нас протекающую, не на глупенькие вещицы, без которых можно равно достойно жить и умирать, но — на глобальное преобразование данного нам мира, на подвиг общего дела, на раскручивание космического колеса, на мировые войны или революции, на строительство Рая на земле…

И правда, разве мыслимо основать Рай на земле? Но мы из века в век строим наш Новый Иерусалим, наш Город-Сад, и постепенно в куполах его башен и в орнаментах площадей всё отчётливее проступают штрихи не воплощённых нигде больше чудесных божественных замыслов. /Денис Тукмаков/

«Хочу, чтобы вы почувствовали, что мы недаром подняли восстание, что рабочие имели право свергнуть своих поработителей, уничтожить рабство, чтобы построить прекрасную, свободную жизнь. А они теперь хотят всё это свергнуть и готовят мировую войну…» «Только мы, такие, как я, так безумно любящие жизнь, ту борьбу, ту работу по постройке нового много лучшего мира, не можем уйти, пока не останется хоть один шанс…» /Николай Островский/.

«Глубокие знания, фантастическая способность вникать в детали, живость ума и поразительно тонкое понимание человеческого характера… Я нашёл, что он лучше информирован, чем Рузвельт, более реалистичен, чем Черчилль и в определённом смысле наиболее эффективен из военных лидеров». /А. Гарриман/.

«Коммунизм при Сталине завоевал аплодисменты и восхищение всех наций. Коммунизм при Сталине дал нам пример патриотизма, которому трудно найти аналогии в истории. Коммунизм при Сталине дал миру лучших генералов. Преследование христиан? Нет. Там нет религиозного преследования. Двери церквей открыты. Преследование национальностей? Совсем нет. Евреи живут там так же, как и все остальные. Политические репрессии? Да, конечно. Но теперь уже ясно, что те, кого расстреляли, предали бы Россию немцам». /Лорд Бивербук/.

«Сталин имел колоссальный авторитет, и не только в России. Он умел приручать своих врагов, не паниковать при проигрыше и не наслаждаться своими победами. А побед у него было больше чем поражений.

Сталинская Россия — это не прежняя Россия, погибшая вместе с монархией. Но сталинское государство без достойных Сталина преемников обречено». /Шарль де Голль/.

«Необходимо отметить, что до своей болезни — последние, по-видимому, три года — Сталин не обращался к врачам за медпомощью, во всяком случае, так сказал начальник Лечсанупра Кремля.

В Москве он, видимо, избегал медицины. На его большой даче в Кунцево не было даже аптечки с первыми необходимыми средствами, не было, между прочим, даже нитроглицерина, и если бы у него случился припадок грудной жабы, он бы мог умереть от спазма, который устраняется двумя каплями лекарства. С каких пор у него гипертония — тоже никто не знал, и он её никогда не лечил». /проф. А. Мясников/.

Сеялось семя веками, — корни в земле глубоко; Срубишь леса топорами, — зло вырывать нелегко: Нам его в детстве привили, деды сроднилися с ним… Мёртвые в мире почили, дело настало живым. Рыхлая почва готова, сейте, покуда весна: Доброго дела и слова не пропадут семена. Где мы и как их добыли — внукам отчёт отдадим… Мёртвые в мире почили, дело настало живым. /Иван Никитин. 1857 г./

«Далеко-далеко на Севере лежит моя милая родина, которую я покинул, потому что в один прекрасный день она окончательно сошла с ума…

Сегодня многие убеждены, что Россией правят евреи.

Я так не считаю. Россией правят самые обыкновенные подонки, национальность которых в данном случае не важна. К несчастью, всплывшие на поверхность странные фигуры обладают соответствующими фамилиями… Речь пойдёт о другом — о корабле, который они захватили…

Будущее России, как ни странно, — укрепление сил, подъем, выживание, преодоление. Это молодая нация, нация людей без царя в голове, но с колоссальной энергией…

Давным-давно, сидя в гнилом тамбовском подполье, в самые туманные, дождливые и пьяные годы среднего брежневизма, я задал себе вопрос: что же, собственно, это такое — Россия? Банальный, глупый вопрос, которым задаются клинические идиоты.

И постепенно предо мной стал во всей красе вырисовываться образ двух разных Россий — «северной» Руси, Руси викингов и поморов, Руси воинов и купцов, великой державы, держащей в страхе весь мир. России, гордо несущей «бремя белого человека», России — страны верных единобожию. А рядом — образ дряхлой и развратной Руси-Индии, с размазанными грязными слезами, тупой и пьяной бездельницы, развалившейся на горбатой спине посреди хлюпающих болот. Руси попрошаек и тунеядцев, поликушек и кликуш, хлыстовщины, обломовщины и толстовщины, народников и народа-чертоносца. Это Русь «белая» и Русь «чёрная».

Соединение этих двух России, совершенно противоестественное, и есть идея Евразии.

Но такое сожительство невозможно.

Одно что-то должно неминуемо победить и покорить другое». /Элиезер Воронель-Дацевич/

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

Лучше жить в чистом огороженном и безопасном аквариуме, чем в затхлом болоте, кишащем гадами и аллигаторами.

Из несвободы внешней мы попали в рабство внутреннее.

РЕВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ. Превращение общества потребления в общество СВЕРШЕНИЯ, ВОСХОЖДЕНИЯ и ПРЕОБРАЖЕНИЯ. Все, что ты потребил не ради свершения — кража у собственной судьбы в вечности. Убивать время — убивать себя.

Изания признает права человека и гражданский кодекс, лишь покуда они не входят в противоречие с Законом и Замыслом Неба.

Цель Изании — революция духа, сознания. Раскрыть в себе и в других Образ и Замысел Творца, развить и направить на Дело — умножение Жатвы Господней.

Средства: «Выйди от неё, народ Мой»… Направление в нужную сторону колоссальных освободившихся сил общества. Освобождение времени, талантов, духа — всё на Дело, на замысел. Замысел — формирование БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВА, СОТВОРЦА ТВОРЦУ, пригодного для жизни в Царстве Будущего Века. Бесконечная свобода в ДОМЕ ОТЦА, но не ОТ ОТЦА. Этот вопрос должен решиться в историческом времени «века сего». Лишь в ДОМЕ ОТЦА Свобода из средства становится САМОДОСТАТОЧНОЙ ЦЕЛЬЮ, АБСОЛЮТНОЙ СВОБОДОЙ. Лишь ТВОРЧЕСТВО абсолютно и самодостаточно свободно, заключая смысл в самом себе /КРАСОТА, СОВЕРШЕНСТВО, АБСОЛЮТНЫЙ РАЗУМ, ИСТИНА…/ ТВОРЧЕСТВО, понуждаемое ЛЮБОВЬЮ — дарить еще кому-то СЧАСТЬЕ ПОДЛИННОГО БЫТИЯ…

Вот ТАЙНА, которая подвигла Творца Небесного создать мир. И человека в мире — СОТВОРЦА СЕБЕ, Любимого НАСЛЕДНИКА В ДОМЕ ОТЦА.

На земле мы должны пройти три формы ОСВОБОЖДЕНИЯ через ПОДЧИНЕНИЕ, потому что так называемая земная «свобода» — не что иное как РАБСТВО, мешающее обретению СВОБОДЫ ПОДЛИННОЙ. Лишь освободившись от свободы ложной, мы обретём СВОБОДУ В БОГЕ. Через три ступени подчинения:

1. Тело подчинить разуму.

2. Разум подчинить духу.

3. Дух подчинить Богу.

Наша цель — отобрать, отвоевать детей Неба у Вампирии, наставить на путь к Отчему Дому.

Капитализм. Для нормального функционирования Целого необходима полная отдача каждой отдельной частицы — в нужном месте, в нужное время и соответственно Замыслу /инструкции/. Плюс для каждой клетки — необходимо достаточное питание, «горючее». В странах так называемого «свободного мира» свобода не слушаться Бога, то есть не просто Целого, но Самой Истины — возведена в принцип. Здесь каждая отдельная часть стремится заставить себе служить не только другие клетки, но и Целое, и даже саму Истину. Проглотить как можно больше. Не только пищи, но и других клеток. В результате — непомерно, неразумно разрастающиеся, как раковые образования, части Целого на фоне недостатка питания и усыхания других, неспособных исполнять свою функцию. Организм болеет и гибнет.

Коммунизм в Замысле. Каждая отдельная клетка с полной отдачей служит Целому, довольствуясь лишь самым необходимым. Стимул — высокое предназначение Целого. В каждом человеческом сердце запрограммирована тоска по Царству, утраченному Небесному Отечеству. Целое устремлено в светлое будущее… Это звучало как «в Царство», путь туда тоже был труден и узок и давал острое ощущение счастья — того самого «Царства внутри нас», когда оказываешься «на Пути». Каждая отдельная клетка ревностно служит Целому, пока верит в Смысл, Святость и Высшее предназначение этого Целого. Клетка даже согласна пожертвовать идеей личного бессмертия во имя высокого состояния «Пути», «Царства внутри», «близости с неведомым Богом».

Вера в восхождение Целого. Клетка служит ревностно и довольствуется необходимо достаточным до тех пор, пока образ Целого соответствует вписанному в сердце Закону. Она согласна порой на любые жертвы вплоть до собственной гибели во имя Красоты, Добра и Истины. Когда Целое останавливается, перестает восходить, когда отдельные части и клетки начинают служить сами себе, прислуживаться /казаться, что служат/ или служить во имя личной выгоды, «прислуживать» Целому или отдельным «взбесившимся» частям — начинается разлад, умирание. И каждая клетка это чувствует — загнивание Целого. И всё рушится, в сердце — тоска и пустота смертная, заболевшая клетка тоже хочет забыться, занять своё место «на пиру во время чумы». И если раньше она могла примириться с личным небытием, принести себя в жертву, то теперь начинает бунтовать, лукавить, лениться и тянуть на себя. И прислуживать, и прислуживаться. А то и впрямую работать на разрушение Целого, удерживающего, не дающего ей грешить.

Была столь милая сердцу вера в Высшую Правду и бессмертие Целого, которая заменяла всё. В идее богоподобного человека будущего появились изъяны и пошли трупные пятна.

Богоподобно, святость Целого, его бессмертие, хотя бы иллюзия бессмертия, иллюзия святости — обязательное условие Восхождения. Советская власть продержалась семьдесят лет.

«Я не волшебник, я только учусь, но дружба помогает нам делать настоящие чудеса!» (из фильма «Золушка»).

Религиозная вера разрешает это противоречие, провозглашая святость и богоподобие Целого в ВЕЧНОСТИ. Целого, обещающего бессмертное Царствие каждой своей клетке.

Не здесь это будет, не здесь, ибо необходимы два условия: самозабвенное жертвенное служение, послушание Воле Отца каждой отдельной клетки и святость, непогрешимость, Высшая Правда Целого в вечности. Не здесь и не для каждого.

А Иосиф собрал всех, щелкнул бичом и скопом погнал в гору. Наверное, это всё же лучше, чем оставить лежать в грязи потенциальное Богочеловечество.

Иосиф был удерживающим. Его имя — скрепляющий цемент, ограда. Сразу после 20 съезда — события в Грузии, в Венгрии. Бумеранг: кто поносит Иосифа — получает возмездие.

Мы исповедуем некое общее кредо — вне зависимости от того, к какой религиозной конфессии, партии или социальной ориентации принадлежат наши сторонники. Это кредо (образ жизни) можно сформулировать как ПРЕОДОЛЕНИЕ В ЕДИНОЙ СВЯЗКЕ ЗЕМНОГО ПРИТЯЖЕНИЯ, ДУРНОЙ КОЛИЧЕСТВЕННОЙ БЕСКОНЕЧНОСТИ, которые сковывают ДУХ И НЕ ДАЮТ ОСУЩЕСТВИТЬСЯ ЗАМЫСЛУ.

Взаимопомогающая, взаимовосполняющая и взаимопроникающая СВЯЗКА, СПАЙКА ПО ЗАМЫСЛУ ЕДИНОГО ВО МНОГИХ ЛИЦАХ. ВОСХОЖДЕНИЕ В ЭТОЙ СВЯЗКЕ К ИСТИНЕ. ЕЁ ПУТЕМ И ЖИЗНЬЮ.

Наша цель — аккумулировать, нести в себе генетическую память всего БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВА, «пароходы, строчки и другие долгие дела…» «Царство Божье внутри вас» — так формируется единое духовное тело будущего БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВА.

Толстой пишет, что в треугольнике две вершины основания, два человека, сближаясь между собой, как бы приближаются к вершине /Богу/. Но во-первых, не всякое сближение между людьми угодно Небу, ибо чаще всего это — сближение во грехе. Взять хотя бы Вавилонскую башню или Третий рейх. Нет, не плоскость, а объемная гора, ПИРАМИДА скорее символизирует наше ВОСХОЖДЕНИЕ к Творцу. Продвигаясь, взявшись за руки, от основания — вверх, разными путями, но в одном направлении — к Небу, мы одновременно сближаемся друг с другом и с Высшей Точкой, ВЕРШИНОЙ. Здесь встречаются ВСЕ ВОСХОДЯЩИЕ.

Дальше — только Небо. Пропуск туда — принятие Замысла в смирении и любви. Ну а гордая самость будет низвержена, как бы высоко ни вознеслась.

Мы верим, что ищущие ИСТИНУ всей своей жизнью непременно с Ней встретятся. И войдут Её Дверью в Дом Отца, где «едино Небо и Один Пастырь».

В восхождении, на пути вверх, незримо присутствует Истина. Здесь «нет ни иудея, ни эллина», здесь есть «кто стонал, но держал». Их немного, но их «свет». И нет тех, кто «сразу раскис и вниз»…

Ибо «претерпевший до конца — спасётся». Все пути при восхождении сходятся к вершине. Дальше — Небо!

Во всякой творческой ПОЛНОТЕ присутствует элемент ТРОИЧНОСТИ: замысел, воплощение во времени, полнота бытия во времени экзистенциальном. Так «Евгений Онегин», прежде чем стать нетленной духовной ценностью, прошел путь замысла и написания во времени.

Слово творит историю. Энергетика старых книг, фильмов, песен помогает выжить и устоять в схватке с Вампирией.

Страну прежде всего развалила ПЯТАЯ КОЛОННА, прогнившая власть. Номенклатура получала большие привилегии, туда рвались потенциальные вампиры, желающие «казаться, чтоб пробраться». В Изании на первые позиции идут лидеры — энтузиасты, фанаты нашего движения. У нас положение лидера не даёт ровным счётом никаких материальных привилегий, кроме тех, которые требуются для успешной работы /служебный транспорт, средства связи и т. д./ Лидер — вожак в упряжке, взявший на себя повышенную нагрузку и коррекцию верного направления. Если лидер устаёт, ожиревает или начинает сбиваться с пути, его заменяет другой.

Преодолевая зло, грех, человек приходит порой к катарсису, очищению — всё так, но сколько издержек!.. Вряд ли в Замысле Неба спасать одну душу ценой гибели многих других. Не лучше ли нам. Его воинам, поискать иной путь?

РАБСТВО — В ХОТЕНИИ НЕДОЗВОЛЕННОГО. Преодолевая злое «Хочу!» мы освобождаемся и делаем шаг к Замыслу Творца.

Корысть, нажива не должны стоять между людьми. Когда мы поймём, что ТАЛАНТ ПРИНАДЛЕЖИТ БОГУ? Так и говорят «Это от Бога». Талант нельзя продавать, его можно лишь умножить и вернуть Господину… Через людей, освобождению которых ты служишь своим талантом, верша Дело Божие на земле.

«Что им отдал, то Мне отдал».

В молитве о хлебе насущном на сегодняшний день — просьба о свободе от власти МАТЕРИИ НАД ДУХОМ. ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ — средство для поддержания сил, нужных для служения Небу, Жатве Господней.

Итак: талант — Богу. Человеку — хлеб насущный. И Царство.

У личности есть право не слушаться Бога и грешить, но есть и право защиты от чужого греха. Это такое же право, как запрет на курение в общественных местах или карантин для больных холерой. Разве, к примеру, развращающая малолеток проституция, наркомания, с последующими венерическими заболеваниями, СПИДом, нарушениями психики — наносят обществу меньший вред, чем курение в общественных местах?

Верных воинов Света единицы, а СЫНОВ — и того меньше. Потому-то и сказано про «узкий путь спасения», которым идут немногие.

И каждому предстоит пасть на этой войне — кому смертью храбрых, кому бесславной позорной смертью. Но никто не уцелеет. И на чьей стороне окажешься в момент «смерти первой» — тьмы или Света, — та власть и признает тебя СВОИМ. НЕБО ИЛИ ТЬМА. Так и будет во веки веков.

В результате дарованной Творцом свободы человек может стать БОГОЧЕЛОВЕКОМ, или навсегда остаться полуЗВЕРЕМ, непригодным для Царства.

Изания не зовёт всех в монастырь — это путь святости. Но у нас есть несколько основных принципов, положений для Исповедников Замысла Неба:

Отмена принципа материальной заинтересованности, принципа СОПЕРНИЧЕСТВА, КОНКУРЕНЦИИ /кроме, разумеется, спорта или творческих конкурсов/. Прогресс не на основе подавления одних другими, а на основе снабжения КАЖДОГО всем необходимым для свободного развития. Человек должен заниматься любимым делом столько времени, сколько это ему даёт удовлетворение, сколько это необходимо для Дела и не вредит физическому и духовному здоровью. Разумеется, за исключением экстремальных ситуаций. В связи с этим мы ратуем, в основном, за отмену наличных денег, стимулирующих бесконечную возможность «хотения» во вред собственной судьбе в вечности. Нельзя делать грех стимулом так называемого «прогресса». Деньги ежеминутно порождают грех, «люди гибнут за металл». Наши «златики» служат для расчётов с внешним миром, дают право приобретать всё необходимое для осуществления Замысла и запрещают всё, ему препятствующее.

Человечество не делится чётко на волков и овец. Оборотень — зверь первородного греха, дремлющий в каждом. Нужен лишь толчок, соблазн — и клетка перерождается, становится раковой, чуждой Целому Богочеловечества, единому вселенскому организму, задуманному Творцом по принципу ТРОИЦЫ, спаянной любовью в ЕДИНОСУЩНОЕ И НЕРАЗДЕЛЬНОЕ.

Всякая попытка, объединившись во зле, достичь Неба, осуждена и обречена /Вавилонская башня/. Небо — Отчий Дом. Земля — изгнание, «дремучие двери», где мы, пройдя многочисленные прельщения и искушения, должны повернуться к Небу светлой стороной. Не лезть туда в гордом греховном единении, а смиренно исполнять Волю Творца. И тогда, через внутреннее преображение каждого /«Царство Божие внутри нас есть»/ наступит истинное единство в Боге. Советская власть объединила на земле народы по Замыслу Творца, не признавая Творца, выплеснув с водой ребёнка. Она не была всемирной антихристовой религией, она вообще отмежевалась от религии, провозгласив её внутренним делом каждого /свободу совести/ при запрете активной религиозной деятельности. В определённом смысле это было запретом поминать имя Божье всуе. И исполнением на земле Воли Божьей без ожидания награды.

Частной собственности нет и быть не может, ибо человек смертей и ничто на земле ему не принадлежит. Есть лишь АРЕНДА, «долги наши» перед Богом. Кому больше дано, с того больше спросится.

Если я в Истине ищу личного, своей выгоды, то я чужд Истине, ибо Она не может делиться. Она для всех. Ищущий своего в Истине должен искать САМУ ИСТИНУ. Истина сопричастна мне, когда я принадлежу Истине. Истина — Жизнь, дающаяся каждой части Целого, несущей жизнь.

В молитве «Отче наш» первые три строфы — ЦЕЛЬ. Последующие — СРЕДСТВА.

Совки отнимали лишнее, писали разгромные фельетоны, обсуждали на собраниях неверных мужей и жён, наивно боролись с эгоизмом и тщеславием, не называя это «самостью».

Нельзя одновременно служить Богу и Мамоне. Изания это противоречие снимает. Для нас богатство, капитал — средство служения Жатве Господней, Делу Творца на земле. Заставить самое Мамону послужить Небу!

Принцип Изании — не отвергать по возможности «сомнительных», а бороться за них, привлекать даже неприятельских воинов на свою сторону.

К вопросу о продаже земли: «Землю не должно продавать навсегда; ибо Моя земля; вы пришельцы и поселенцы у Меня». /Лев. 25, 23/.

На какие низкие цели работают гении, на что уходят лучшие силы человечества! Открыть в себе и реализовать Замысел Неба — кто в наше время мыслит такими категориями?

Господь — Истина. Попробуй жить по Истине и поймёшь, кто такой. Попробуй говорить, что на деле думаешь и чувствуешь — и ужаснёшься себе. А ведь на Суде, в который некоторые из нас верят, придётся вывернуться наизнанку. И увидеть страшное своё вампирское нутро — всё, что при «империи зла» тоже осуждалось и искоренялось, а теперь многими вывешивается напоказ и растиражировано.

Что вас советская власть заставляла при Иосифе делать такого, что не позволяет Церковь? А нынешняя власть — сплошь и рядом.

Надо отделить цель от средства. Замысел от путей Его осуществления. Наше КРЕДО: процесс жизни — путь каждого к осуществлению Замысла о себе.

Варианты обывателей:

1. Жить, чтобы выжить. 2. Чтобы жить. 3. Чтобы есть и вообще потреблять. 4. Чтобы обладать. 5. Чтобы властвовать.

Изания: выжить, жить, есть, иметь и властвовать, что бы СОСТОЯТЬСЯ, свершить предназначение на земле и занять СВОЁ МЕСТО в жизни Будущего Века. Свобода от всего, кроме вписанного в сердце Закона.

Состояться — это вернуть Господину Жатвы умноженные таланты, обрести Царство уже при жизни земной, по возможности освободив себя и других от непотребных страстей и рабств. И не опоздать, подобно неразумным девам из Евангельской притчи, зажечь свой светильник к приходу Небесного Жениха.

НАША ЦЕЛЬ — победить смерть, вырваться из плена у зла, которое питает смерть. Зло и смерть — по ту сторону Бытия — так повелело Небо. Ибо нет ничего страшнее бессмертного зла!

Успеть переплавить волю в Свободу, время — в Вечность, многоликую зыбкую земную правду — в Истину. Земной капитал перевести на вечный счёт…

* * *

«Здесь Вы можете перевести ваше время в вечность!» — таков был девиз Изан-банка.

Лёва, директор Изан-банка, один из самых богатых людей в России, а может, и не только в России… Делающий деньги даже из прошлогоднего снега, третий главный игрок и работоголик Изании, фанат дела, заходил обычно «на пельмени» к Айрис, зная, что должен появиться Егорка. Съедал несколько тарелок и шёл на балкон покурить. Денис, которому врачи курить запретили, выходил следом «подышать воздухом» и посокрушаться о развале отечественного кинематографа. Иоанна подозревала, что он позволял себе затяжку-другую.

«Новый русский еврей» был высок, жилист, наголо побрит под Маяковского. Очень любил егоркины песни-притчи и пел под гитару приятным баритоном:

«Греет и светит в промозглой ночи Пламя давно отгоревшей свечи…» Он мечтал перековать всё грязное грешное золото Земли в святое Золото Неба, которое он положит в день Суда перед Всевышним во спасение душ своих вкладчиков. Он был романтиком. Вечные вклады, вечный банк…

Обладающий сверхчутьём Лёва благополучно миновал все кризисы, скачки курса, обвалы и пирамиды, в том числе и государственные. Как-то разговор на балконе зашёл о Мавроди.

— В общем-то пирамида, немного усовершенствованная и рассчитанная на длительный срок — ещё на годик-полтора, — сказал Лёва, — Вот представьте — сидим мы с вами в этом, как его… Монте Карле за покером. Играем. Один — не исключено, мухлюет, у другого тоже карта краплёная, третий — к соседу в карты через плечо заглядывает… А может и сам хозяин — шулер, пусть… Но это наша игра, господа, наши личные дела. «Прайвити», — как говорит Айрис. Мы и разберёмся сами меж собой. Если надо — канделябром по бороде!

Но вдруг вваливаются «господа демократы» с пушками и говорят: «Э, ребята, вы тут не по правилам игру ведёте. Хозяин у вас — шулер, да и этот, с лысиной, в чужие карты заглядывает… В общем радуйтесь — пришли мы, борцы за правду, игру вашу аннулируем, банк забираем себе, а вы, голубковы наши сизокрылые со своими Тибетами, Чарами и Мавродями — живо по домам. «Мухой!» — как опять же говорит Айрис. И Мавродям вашим отслюним трошки, чтоб не вякали, а вякнут — увидят небо в клеточку…

Государственный гангстеризм — вот как это называется. И реклама эта оголтелая по ящику, все эти «Поверила!», «Мы — партнёры»… А потом всем «партнёрам» сделали козу. На самом высшем уровне.

Власть «режет и стрижёт» народы Кинжалами Святой Свободы, — как сказал поэт.

Свободы играть в разные игры самостийности, обогащения, куда их завлекают всякие большие дяди, которые вламываются посреди игры, орут: «А этот в шляпе играет противу правил!» — и забирают банк. Обычное дело. Бомбят, вводят войска, десант высаживают — чтоб «играли по правилам», и всегда забирают банк. Плевали они на ваши Корею, Вьетнам, Ирак, Югославию — кто там у вас карту передёргивает, — им банк подавай. Вы Лёву слушайте. Лёва — она умная, Лёва знает за банк…

Егорку Лёва встречал «лирической-автобиографической»:

Когда б имел златые горы И реки, полные вина…

Айрис быстро подвигала Егорке тарелку с пельменями, Лёве совала в руки гитару, чтоб он погодил с «производственным совещанием», как она называла то, что обычно начиналось в комнате после появления мужа.

— Куда ты торопишься, а ещё пропагандист правильного питания! — сердилась Айрис, — Вот в монастырях ваших вообще не разрешается разговаривать, «жития святых» читают. Поиграй, пока он поест, — окая, приказывала она Лёве.

«In motu quiesco», — «к непогоде тих», изрекал тот в егоркин адрес.

И послушно наигрывал любимые егоркины мелодии. Потом Айрис заказывала ему свои забугорные «кантри». Егорка, поев, расслаблялся, отключался, казалось, положив голову на руки. Компания оживлялась, про Егорку забывали, неизбежно переходя на столь ненавидимый Егоркой трёп, пока он не вскидывался гневно:

— И это вы находите смешным?

— Смешно не это, — ловко спасал положение Лёва, — Смешно, что по вчерашним сводкам я получил презабавный результат…

И начиналось «производственное совещание». Расслабляться Егорка не умел, хоть Айрис и говорила, что иногда заставляет его вместе с ней делать какое-то специальное упражнение на релаксацию.

Но совершенно преображался Егорка на сцене, на трибуне. Егорка — лидер-оратор. Вспоминался Пушкин:

Его глаза сияют, Лик его ужасен, Движенья быстры, он прекрасен, Он весь — как Божия гроза…

Говорили, что постановкой его голоса занимался приглашенный Айрис специалист, но ведь и до Айрис певец Егорка Златое, звёздный мальчик в плаще, не тот, шестидесятник, а певец горящей, как свеча жизни, абсолютно владел аудиторией.

Не хватало лишь коня. Белого, потому что спаситель России Егорий, разящий многоглавого змея-вампира, должен быть на белом коне.

Особенно менялся голос, наливаясь какой-то колокольной набатной мощью и вдохновением, вызывая то боль, то ярость, бередил душу и звал на подвиг, прямо в бой, как мальчишек с того парада сорок первого… Да они и были солдатами и солдатками, эти фиолетовые мальчики и девочки, собирающиеся вместе всего на один день в году со всех сторон растерзанной поруганной страны, чтобы вот так, плечом к плечу, набраться сил и мужества, глянуть в глаза друг другу, вскинуть к небу сплетённые руки и, получив приказ и благословение, каждый от своего храма, — снова туда, в бой, на передовую. Разведчики и организаторы. По городам и весям, где замерли заводы, остановились станки и комбайны, замёрзли и лопнули трубы, спились мужики, отчаялись и огрубели бабы, оголодали и сбились с пути дети, опозорены девушки и одурманены наркотой парни. Где люди забыли о любимой профессии, об учебниках, о Пушкине и об отдыхе. Где мёрзнут и голодают, выбиваясь из сил, за гроши батрача на «крутых», торгуя пойлом, сигаретами и чем попало. Где по ночам, а то и днями грабят, стреляют, насилуют по телеящику и взаправду. И уже не отличить реальность от вампирского, подмигивающего хищным краснозелёным глазищем экрана… Это в реальности стрелялись и намыливали верёвку учёные и офицеры, рылись в помойках пенсионеры и безработные, где одни, оцепенев от неслыханного злодейства, отказываются в него верить, другие же сами звереют потихоньку…

Добраться до каждого, ещё живого, зовущего на помощь с этим рекламным «Мы решим все твои проблемы!» Нарваться на неверие, подозрительность, насмешки и даже оскорбления, прямую вражду вплоть до рукоприкладства и стрельбы, — и всё-таки выстоять, убедить, отстоять. И осторожно, шаг за шагом, «из болота тащить бегемота»… — Из-под груза непосильных забот, отчаяния, предрассудков, озлобленности воскрешать угаснувшую было жизнь, нарываясь на вампирьи зубы новых хозяев, иногда на пулю и нож, падая и поднимаясь вновь.

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

Система единого Целого, где каждая отдельная частица бесконечно ценна, и если ей плохо, плохо всему организму, позволяет Творцу за счёт всеобщего страдания и катастроф контролировать каждую отдельную судьбу. Бог часто наказывает исправляющими страданиями, болезнью, скорбями.

Иосиф создал СССР по этому принципу: сбой в любой его части, не говоря уже об её омертвении, приводил к заболеваниям и агонии как этой части, так и Целого. Систему Иосифа невозможно демонтировать. Сталин специально строил всю промышленность на основах взаимопроникновения и взаимодействия. Капиталистическая система позволяет какой-то части общества благоденствовать за счёт других. При этом в обход Закона Неба, добившись всякими неправдами привилегированного положения для себя. Правды здесь быть не может, ибо все излишества так или иначе порабощают, вредят организму особенно за счёт других. Клетки-вампиры отрываются от Целого, становятся ненужным ему балластом, раковой опухолью, которая, по милости Божией, отсекается революцией. Тогда грехи смываются кровью. То есть наказание за отступничество от Замысла так или иначе свершается здесь, на земле, и появляется шанс после омовения кровью получить мученические белые одежды и войти в Царствие Будущего века.

Или же эта паразитирующая и разлагающая других и Целое часть общества медленно гниёт, разлагается заживо, сея вокруг смрад, заразу и смерть. И блудный сын умирает во грехе, вне Отчего дома, так и не вернувшись к Отцу.

Советская система не могла, разумеется, отменить первородный грех, но, назвав болезнь болезнью, а не свободой, она препятствовала распространению болезни. Ныне замысел Иосифа сработал — всякая паразитирующая часть, всякие расколы и суверенитеты неизбежно приводят к катастрофе, цепной реакции распада. Как в духовном, так и в социально-экономическом планах.

РЕВОЛЮЦИЯ ДУХА, СОЗНАНИЯ:

Осуществить призвание согласно Замыслу /призвание — призван/, отмести всё, мешающее ему, и тем обрести Свободу, отвергнув «свободу демократическую» — творить порабощающий грех.

Грех и кайф от него — не цель жизни, тем более не смысл, а тяжкая, ведущая к физической и духовной смерти болезнь.

Лишь то, что отдал Делу — твоё. То, что украл у Жатвы Господней, чем уменьшил её, — украл у себя.

«Разрушить до основанья» своё ветхое сознание безумного сына, рвущегося из Отчего Дома на чужбину, в нищету и погибель, и «построить новый мир» — не для себя «как бога», то есть отделившегося от Бога, а для себя В БОГЕ, самоотверженной свободной любовью сына служащего Его Делу, Его Замыслу. Стать сыном и наследником в Доме Отца. До основанья разрушить и вновь построить СЕБЯ. «Кто был ничем, тот станет всем».

РЕВОЛЮЦИЯ ДУХА подвластна лишь преображённому, верующему в вечность сознанию, это — «рождение свыше». Порой оно непонятно людям религиозным /Никодим/ и буквально одухотворяет некоторых, казалось бы, внешних исповедников атеизма, — как правило отвергающих не Бога, а бога, чей образ не соответствует ведению о Творце, записан ному в их сердцах. Такие поклоняются своему ВЕДЕНИЮ, доверяют больше ему /иногда вполне обоснованно/, чем религиозно-социальной проповеди некоторых пастырей. Вот почему Господь чаще прощает «холодных», неразбуженных, но ставших на путь «по велению сердца», чем «теплохладных» законников. Исповедники «Неведомого Бога» в сердце, жизни по совести и по велению свыше, пламенные мечтатели, отдающие все силы и душу восхождению по многотрудной тропе, порой даже не подозревают, что ведёт она в Царствие. Они просто идут на Зов.

Дело Божье — возвращение в Отчий Дом блудных сынов в новом преображённом качестве. Сынов по рождению, ставших сынами по ЛЮБВИ и ДУХУ. Всё на земле, помогающее, способствующее этому — от Бога, а всё препятствующее — от князя тьмы. Лишь движение ПО ПУТИ ДОМОЙ угодно Отцу.

Революция сознания: все помыслы лишь об Отчем Доме, чтобы до конца земной жизни успеть туда добраться самому и помочь другим.

Ветхое сознание: промотать на чужбине с наибольшим кайфом наследство Отца, а «после меня — хоть потоп».

Некоторые называют Отчий Дом «Светлым Будущим» — суть от этого не меняется. Верующее сознание, в первую очередь, присуще истовым коммунистам с их «зарёй на горизонте». Социалисты заняты построением более справедливого порядка на чужбине, националисты разбираются, какой народ там на чужбине достойнее, ссорятся, кому в каком наделе жить. Религиозные конфессии спорят, чья тропа к Отчему Дому вернее. Различные партии касаются тоже лишь проблем «жизни на чужбине», равно как и прочие всевозможные земные объединения-разделения.

В Вампирии народ не скажет: «Государство — это мы».

Катастрофы, бедствия и страдания последнего времени — ещё одна попытка бесконечно милостивого Неба понудить обезумевших детей своих оторваться от тленного земного «пира во время чумы» и бежать, пока не поздно, к Дому Отца. Так тяжесть похмелья, иногда заставляющая пьяницу бросить пагубную свою жизнь, становится спасением.

Творцу угодны лишь объединения «в Боге», на пути поиска Отчего Дома, Истины, а не многочисленные земные тусовки, умножающие зло.

Бывают времена постыдного разврата, Победы дерзкой зла над правдой и добром. Всё чистое молчит, как будто бы объято Тупым тяжёлым сном. Повсюду торжество жрецов тельца златого, Ликуют баловни бессмысленной судьбы, Ликуют образа лишённые людского Клеймёные рабы. Жизнь стала оргией. В душонках низких, грязных Чувств человеческих ничто не шевелит. Пируют, пляшут, пьют… Всё пошло, безобразно, А совесть крепко спит… /А. П. Барыкова. 1878 г./

«Не введи нас во искушение». Не «избавь от искушений», ибо без них нет свободы, нет восхождения. Преодоленные искушения — ступени ввысь, дар свободы, познания добра и зла. Они подразумевают восхождение как часть Замысла Творца о восстановлении Богочеловечества. Восхождение, а не покой, не «пир во время чумы» и не бессмысленная ходьба взад-вперёд по камере перед казнью.

Но воин Неба, помогающий защитить мир от сатанинской лжи Лукавого, — отнюдь не ограничитель Божьей свободы, которую Творец уже дал правом ослушаться запрета: «не есть», а ограничитель свободы ЛЖИ.

«Запрещается запрещать запрещённое Творцом», — таков приказ Сатаны.

Нельзя было позволять им втянуть нас в игру по их правилам. И вообще в игру. Наш путь — «не казаться, а быть». Социалистическое соревнование — кто первый, кто победит? Детская игра по их правилам, не столь уж безобидная, вливание молодого вина в старые мехи. Порождающая зазнайство, тщеславие, гордость, погоню за внешними показателями, стремление подставить противнику ножку… И туг же власть заявляла, что, в отличие от капиталистической конкуренции, отстающим надо помогать… В новом сознании помогать, подтягивать, делиться опытом будет так же естественно, как дышать. Награда? ЖИЗНЬ — твоя награда — что может быть ценнее? Все части слаженно работающего Целого получают, в награду полноценную ЖИЗНЬ.

Итак, чтобы получить от Целого наибольшую отдачу, все составляющие должны функционировать ПО НАЗНАЧЕНИЮ, ОХОТНО, ДОБРОСОВЕСТНО, при необходимости ЖЕРТВЕННО, в согласии и взаимопомощи друг с другом. Вот и вся наша РЕВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ. Нелепо требовать в этих условиях за добросовестное служение побольше благ, если ты и так имеешь всё необходимое от Целого при условии идеального взаимодействия всех частей. Излишки по Замыслу Неба так же вредны, как «перебор» при игре в «очко». Награда для осознавших, принявших эту малую истину — ЖИЗНЬ в Царствии Света. Она бесценна. И безумие — менять первородство на похлёбку.

А «товарищи» вводили принцип материальной заинтересованности вместо ЗАИНТЕРЕСОВАННОСТИ ДУХОВНОЙ и тут же осуждали рвачей, стяжателей, «пережитки прошлого в сознании».

С кем был Господь в Русской революции? Шёл ли впереди «в белом венчике из роз» или благословлял режим, осуждённый совестью России со времён «Путешествия из Петербурга в Москву»? А то и раньше… Так ли всё однозначно в отношении Творца к «незыблемости» строя, перманентно порождающего хищников? Как понимать слова о любви к врагам и необходимости терпения, но тут же — о принесении на землю меча, разделения? И о том, что нельзя одновременно служить Богу и Мамоне?

Был ли у нас в руках козырный туз — благословение Неба, да простит Оно меня за эту неподобающую терминологию?.. И вообще все небесные «козыри», которые мы не только не заметили и не использовали в пылу азарта, но и стали ходить по старым правилам, позволив втянуть себя в знакомую шулерскую игру на верный проигрыш?

Не в ладах были товарищи и с грехом гордости. С одной стороны — вкалывай, чтобы стать героем, быть выше и лучше всех, с другой — осуждение зазнайства и карьеризма, вполне справедливое. Снова тупик, особенно проявляющийся в фильмах и книгах тех лет.

Небо же твердо говорит: левая рука, делая добро, не должна хвастать об этом правой, дабы не нарушить Замысел.

Человеку дано право не слушаться Бога. Сатане дано право искушать человека. Но никому не дано права насильственно изменять психику и зомбировать. Личность должна СОЗНАТЕЛЬНО выбрать между добром и злом, ВЕДАТЬ, что творит. И так называемые «демократические свободы» — эти СМИ, массмедиа, порно, нарко и шоу массовых убийств с трансляцией на весь мир — их создали и предоставили князю тьмы «сильные мира сего», назвавшие насилие над человеком его «правами». Волшебство чёрной телевизионной наркоиглы, эфирные змеи, брызжущие ядом соблазна и лжи в каждой квартире — что может им противостоять, какая психика? Силы неравны.

Что лучше — усмехнуться вслед за философом Владимиром Соловьёвым: «Мы все произошли от обезьяны, поэтому давайте любить друг друга!» или: «Мы все от Бога, поэтому давайте друг друга жрать»?

«Ибо вот, все души — Мои: как душа отца, так и душа сына — Мои; душа согрешающая, та умрёт.

Если кто праведен и творит суд и правду…

Никого не притесняет, должнику возвращает залог его, хищения не производит, хлеб свой дает голодному и нагого покрывает одеждою, В рост не отдает и лихвы не берет, от неправды удерживает руку свою, суд человеку с человеком производит правильный, Поступает по заповедям Моим и соблюдает постановления Мои искренно: то он — праведник, он непременно будет жив, говорит Господь Бог». /Иез. 18: 4–5, 7–9/

Свободен тот, кто, будучи «спущенным с цепи» не кидается кусать, блудить, захватывать чужие территории, чтобы, опять же, и там грызться и блудить. Свободен тот, кто не нуждается в привязи и плётке, чтобы обуздывать свои низменные и звериные инстинкты. Свободен отчасти раб Божий, который заставляет, нудит себя не быть зверем, будучи даже «спущенным с цепи». Свободны святые, с радостью и наслаждением исполняющие Волю Творца, служа Его Делу так же легко и естественно, как поют птицы, победившие земное притяжение. Ну, а прочие нуждаются в цепи для своего же блага — цепь и будка защищают их от клыков, когтей и блудливых прикосновений рыскающих по свету хищников, от опасности заразиться звериной болезнью, именуемой бешенством. Так полагал Иосиф Грозный.

Да, человеку дарована свобода съесть запретный плод, ведущий к смерти, дьяволу — понудить его это сделать… Но и пастырю «на белом коне» дарована свобода проткнуть змея копьём и отсечь хотя бы одну голову…

Почему страна держалась, пока была «империей зла с безбожной идеологией», и в одночасье рухнула, расползлась тленом, как только эту «ужасную идеологию» обрушили? Могут ли на добром дереве вырасти ядовитые плоды?

С самого начала человека ставят в ложное положение. Он вынужден зарабатывать на жизнь своим ДАРОМ, продавать ДАР, что запрещено Небом. Продавать на сторону свой ДОЛГ Творцу… «Остави нам долги наши…» — здесь не только слишком узко понимаемое «прощение обид», но и необходимость служения данными Творцом талантами и имением ДЕЛУ Творца.

ДАРОМ ПОЛУЧИЛИ, ДАРОМ ДАВАЙТЕ. ДАР, ТАЛАНТ — свят. Его нельзя ни тратить на себя, ни зарывать в землю, ни, тем более, отдавать врагу Господина.

Лишь вернуть умноженным, дабы избежать банкротства в вечности.

Кроме Отца Небесного есть ещё МАТЬ — ЗЕМЛЯ, РОДИНА, ОБЩЕСТВО, долг которых по отношению к личности — обеспечить ей «хлеб насущный» для реализации ПРИЗВАНИЯ, ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ свыше.

«Итак не заботьтесь и не говорите: «что нам есть?» или: «что пить?» или: «во что одеться?» Потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всём этом.

Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам». /Мф.6:31–33/ Разумеется, не с неба будет падать это «всё остальное», — Господь обеспечивает всем обходимым через своих «верных», руками сильных мира сего, которым только для этого даются власть и богатство. К сожалению, они не исполняют своей функции, нарушая Замысел. Желающие исполнить Замысел, должны служить Небу своим ИМЕНИЕМ /«отдать имение нищим» — в широком понимании слова/. Нуждающимся в твоей помощи. Богатые — своеобразные склады обеспечения Целого, аккумуляторы, распределяющие дары Неба по участникам Целого согласно необходимости.

Мир Божий бесконечно разнообразен, у каждого — своё МЕСТО В ЖИЗНИ, своё служение, своя сверхзадача. Но разнообразие это по Замыслу и Закону — именно в функции СЛУЖЕНИЯ, а не в количестве и качестве ХЛЕБА НАСУЩНОГО. Каждый должен иметь необходимое для служения, для осуществления индивидуального замысла — вот и всё. Не больше и не меньше. Излишества так же вредны, как и нужда.

В любящей семье — общий стол, где каждый получает необходимо-достаточное для нормального исполнения своих обязанностей, роли в общей жизни семьи.

Разве что «меньшие», дети, получают куски повкуснее.

Должны Богу — отдаём Его детям. Единая система, взаимопомогающая, взаимодополняющая, взаимопроникающая /«друг друга тяготы носите, и так исполните закон Христа»/ ДАРОВАНИЕ ОТДАТЬ ДАРОМ!

Свобода — в творческом СЛУЖЕНИИ. Личность, имеющая «хлеб насущный» и избавленная по возможности «от лукавого», внутреннего и внешнего, получает божественную свободу творца, максимум для исполнения индивидуального Замысла. Толстой-писатель был свободен за письменным столом, он творил миры. Ему нужна была «комната под сводами», репродукция «Сикстинской мадонны», на которую он часто смотрел, вегетарианская пища, рубаха, сапоги и Софья Андреевна, которая редактировала исписанные листки. Богатство же /имение/ лишь закабаляло его и мучило, ибо являлось источником НЕРАВЕНСТВА, нарушающего Замысел и терзающего совесть. А не средством СЛУЖЕНИЯ. За исключением благотворительности.

Кстати, многие толстовцы, буквально следуя его проповеди, раздав свое имение нищим (чаще всего люмпенам и пьяни), сами оказались нищими. И, осознав всю бессмысленность своего поступка, стрелялись.

Граф же от отчаяния и мук совести бросался чинить крыши, пахать, шить сапоги и учить детишек. Это, разумеется, неплохо было в смысле нравственном /опять же буквальное понимание слов «больший служит меньшему»/ и «в охотку». Но граф, который часто в своих статьях опирался на ставшую банальной истину, что человечество — единый организм, не понимал главного — что у каждого — своё МЕСТО В ЖИЗНИ ЭТОГО ОРГАНИЗМА. И имеющий ДАР СЛОВА вовсе не должен пахать или шить сапоги, хотя прекрасно, что он и это умеет и не презирает простой люд. Просто его ИМЕНИЕ — ВРЕМЯ имеет гораздо большую стоимость, чем время пахаря или сапожника. В этом смысле и надо понимать слова: «Кому больше дано, с того больше спросится». Пахать руками Льва Толстого — всё равно что забивать бриллиантом гвозди. Толстые должны СЛУЖИТЬ ПОСРЕДНИКОМ, МОСТОМ между Божественным откровением и невоцерковленным народом, нести Истину тому, кто по тем или иным причинам не нашёл её в храме. Творец посадил писателя ЗА РУЛЬ автобуса и, кроме искусства вождения, спросит с него, прежде всего, ВЕРНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ. Упорный и мучительный поиск ИСТИНЫ, которую он, по призванию своему, должен нести людям — прямой ДОЛГ обладающего даром слова. Заблудиться самому — трагично, но «заблудить» тысячи и тысячи людей… и не одно поколение…

Поразительно, как похожи строчки трёх наших классиков:

«Душевное состояние это выражалось для меня так: жизнь моя есть какая-то кем-то сыгранная надо мной глупая и злая шутка. Несмотря на то, что я не признавал никакого «кого-то», который бы меня сотворил, эта форма представления, что кто-то надо мной подшутил зло и глупо, произведя меня на свет, была самая естественная мне форма представления.

Невольно мне представлялось, что там где-то есть кто-то, который теперь потешается, глядя на меня, что я целые 30–40 лет жил, жил учась, развиваясь, возрастая телом и духом, и как я теперь, совсем окрепнув умом, дойдя до той вершины жизни, с которой открывается вся она, — как я дурак дураком стою на этой вершине, ясно понимая, что ничего в жизни и нет, и не было, и не будет. А ему смешно…» /Лев Толстой/

«А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, — Такая пустая и глупая шутка». /М. Лермонтов/

Дар напрасный, дар случайный, Жизнь, зачем ты мне дана?

Иль зачем судьбою тайной Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью Из ничтожества воззвал, Душу мне наполнил страстью, Ум сомненьем взволновал?

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум, И томит меня тоскою Однозвучный жизни шум.

/А. Пушкин/

И это писали трое «самых-самых» в православной стране! Что уж тут говорить о народе…

У Чаадаева при всех его заблуждениях есть прекрасные строчки, обращенные к Пушкину:

«Нет в мире духовного зрелища более прискорбного, чем гений, не понявший своего века и своего призвания… Спрашиваешь себя: почему человек, который должен указывать мне путь, мешает мне идти вперёд?.. Дайте мне возможность идти вперёд, прошу вас… если у вас не хватает терпения следить за всем, что творится на свете…» «Не измените своему предназначению, друг мой, ОБРАТИТЕСЬ К НЕБУ, ОНО ОТКЛИКНЕТСЯ».

«…углубитесь в самого себя и в своём внутреннем мире найдёте свет, который безусловно кроется во всех душах, подобных вашей». «Когда видишь, что человек, который должен господствовать над умами, склоняется перед мнением толпы, чувствуешь, что сам останавливаешься в пути…» И я, в закон себе вменяя Страстей единый произвол, С толпою чувства разделяя…

/А. Пушкин. «Евгений Онегин»/

Так отрок Библии, безумный расточитель, До капли истощив раскаянья фиал, Увидев наконец родимую обитель, Главой поник и зарыдал.

/А. Пушкин/

Воистину нельзя просто сказать, что это написано «хорошо». Это написано «рождённым свыше». И Пушкин, освободившийся хотя бы внутренне от «единого с толпой произвола страстей», пишет:

«Писатели во всех странах мира суть класс самый малочисленный изо всего народонаселения. Очевидно, что аристокрация самая мощная, самая опасная — есть аристокрация людей, которые на целые поколения, на целые столетия налагают свой образ мыслей, свои страсти, свои предрассудки. Что значит аристокрация породы и богатства в сравнении с аристокрацией пишущих талантов? Никакое богатство не может перекупить влияние обнародованной мысли. Никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда». /А. Пушкин/

…Но ты, художник, твердо веруй В начала и концы. Ты знай, Где стерегут нас ад и рай. Тебе дано бесстрастной мерой Измерить всё, что видишь ты. Твой взгляд — да будет твёрд и ясен. Сотри случайные черты — И ты увидишь: мир прекрасен. /А. Блок/

Свобода — в служении Делу НА СВОЁМ МЕСТЕ в жизни земной /Царство внутри нас/ во имя обретения СВОБОДЫ в ЖИЗНИ БУДУЩЕГО ВЕКА. То есть В ДОМЕ ОТЦА. Таков Замысел. Исполнить ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ как можно лучше, а не стащить или хапнуть лучший кусок с общего стола. Между тем как «свобода» злого мира — именно в «урвать».

СВОБОДА — это путь к ЖИЗНИ, а не к смерти. Как лучше построить общий ДОМ, а не как его с выгодой разрушить или из него сбежать. Желающие сбежать или разрушить останутся во времени историческом, когда история окончится. То есть лишь в собственном бессмертном сознании.

В его груди пылает жар, Которым зиждется созданье; Служить Творцу его призванье…

/А. К. Толстой/

Для нас нет смерти — лишь многотрудный переход от индивидуального Замысла к свершению. В три этапа:

1. Замысел Творца. 2. Историческое время /у каждого своё/. 3. Вечность — /одна на всех/.

Сделать этот переход по возможности безболезненным, органичным, лёгким и даже радостным («иго Моё благо, а бремя Моё легко») — без страха, страданий, тоски от бессмысленности бытия. Слияние нашего индивидуального времени с божественной вечностью. Такие «на суд не приходят». Для нас прогресс — в счастливой органичности этого перехода, в сближении земли и Неба /» Да будет воля Твоя на земле как на небе»/. В благодатном исцелении от злого времени, болезни вечности, не в конце, а в начале земного бытия личности. Сейчас время беспрепятственно пожирает человечество, ничего не оставляя вечности.

Последняя запись в дневнике Льва Толстого: «Жизнь есть сон, смерть — пробуждение». Для нас земной путь — ещё не жизнь, а именно пробуждение, смерть же первая — врата в жизнь, в подлинное бытие для тех, кто не проспал своё земное время, перевернувшись на другой бок и продолжая храпеть.

Для нас слова святых отцов «Помни о смерти» означают «Помни о жизни!»

СОСТОЯТЬСЯ в русле революции сознания — это занять именно свою ступеньку, свою нишу, своё место, а не влезть как можно выше — в этом отличие земной карьеры от Замысла. У Творца — не социальная карьера, а восхождение ДУХОВНОЕ, именно степень духовного восхождения будет критерием на Его Суде. А социальная карьера для этого Суда является лишь фактором повышенной ответственности / больше дано — больше спросится /.

Но снова повторяется история. И мы, желая дурной свободы, выбираем чёрта. Ну а если колеблемся, его многочисленные вассалы подталкивают, покупают, а то и заставляют «проголосовать сердцем».

«Блаженны нищие духом», — это о добровольном подчинении духа Богу. Тело подчинить разуму. Разум — духу, а дух — Богу. Через эти три ступени подчинения ты обретаешь подлинную свободу в Боге, обретаешь БЛАЖЕНСТВО ЧЕРЕЗ НИЩЕТУ, осознание, что у тебя нет ничего своего. Ибо все «твоё» останется в убивающем тебя историческом времени, которое Творец у смиренных «нищих духом» переплавляет в Божественную вечность.

Кто дальше ушёл «от червя» — «совок» или «новый русский»? Советский Союз или Эсэнговия?

Виртуальная реальность на службе у медицины — не только лечение различных фобий. Алко и нарко зависимости. Все наши страсти — тоже «зависимости»: пристрастие к деньгам, еде, нарядам, сексу, карточной игре, политике. Лечебные программы и нейрокарты Изании всё это учитывают.

— Вот Айрис считает, что смерть — это переход твоего самосознания в вечность. Запись твоего «Я» на вечный файл.

— В Изании передовые технологии, их внедрение и судьба не должны зависеть от получения немедленной и максимальной прибыли, как в буржуазном мире. Наше дело — для подвижников.

— «Должен ли я отречься от мира, чтобы стать праведным?» — спросил исповедник монаха. «Не тревожься, чадо. Коли станешь праведным — мир сам от тебя отречётся,» — ответил святой отец.

— Смертная плоть, исправно служа душе, получает жизнь временную.

— Бессмертная душа, работая на единое бессмертное Богочеловечество, получает Жизнь вечную. Отрёкшись от призвания, она получает вечную смерть. Но это не небытие, ибо душа бессмертна, а вечная тьма.

— Освободить Джохара Дудаева от звания генерала Советской Армии, чтобы через несколько лет убить его как бандита — вот ваша свобода, господа!

Творец: — будьте осторожны, дети мои, впереди яма с нечистотами!

Лукавые СМИ: — никакая это не выгребная яма, ребята, а подземелье с сокровищами.

Суть нашего заболевания — совершенно разладившийся внутренний компас. Взбесившаяся стрелка вместо того, чтобы указывать на «свет», мечется по шкале ложных ценностей /тленностей/ — в результате можно повеситься из-за проигрыша «Спартака», двойки по физике, разбитой бутылки водки, на чулке изменившей женщины… Из-за уменьшения нулей на счету, волос на голове и положительных рецензий в прессе. Ум — верная шкала ценностей.

«Спаси себя и вокруг спасутся тысячи,» — для нас это ни в коем случае не формула некоего пассивно-замкнутого индивидуального подвига, а активного спасения через ОБЩЕЕ ДЕЛО.

Мы не «Союз республик свободных», а «Союз свободных граждан-единомышленников этих республик и нереспублик». Не Союз государств и стран, а единомышленников ВСЕХ стран.

Господин оставил Виноградник на сохранение рабам своим…

КАПИТАЛИЗМ: одним плоды, другим — уход за виноградником и крохи с барского стола. СОЦИАЛИЗМ: плоды делятся по труду. КОММУНИЗМ: по совести работать и есть плоды, кто сколько пожелает. ИЗАНИЯ: взрастить и сберечь виноградник к возвращению Господина, а всё остальное «приложится».

* * *

Уже была весна, в воздухе пахло талым и вновь подмороженным снегом, свеженапиленными дровами костра и звездами, всё яснее проступающими млечными каратами в синеющей бездне.

Случилось так, что именно на День Освобождения гостили у них приехавшие из Греции на несколько дней Филипп с Катюшкой. Тайком от отца Филипп поведал, что случилось у них ЧП: Артём со своей видеокамерой зацепил каких-то местных мафиози, его отлупили, а самого продержали одиннадцать дней в подвале. Камеру, естественно, отобрали. Полиция его, в конце концов, вычислила — живой, могло быть гораздо хуже, зато не будет, дурень, совать нос повсюду… «В общем оклемался, и камеру купил новую, хорохорится, а вот Лиза едва не сбрендила. Мысленно его похоронила, рисовала себе всякие страсти — расчленили, посадили на иглу, «голубым» в гарем продали… — вокруг него вечно какие-то хмыри вьются, — рассказывал Филипп, полагая, что Артёма, как и деда, любителя «подполья», тянет в гадюшник на самом дне, — Ну и дорылся. Лизка сидела на тахте, ноги кузнечиком, глотала таблетки и воем выла. Когда его нашли, решила, что ей это снится, не хотела просыпаться, загремела в клинику. Теперь вроде получше, выписалась, но с Артёма глаз не спускает. Чуть задержится — истерика. При первой возможности вырвется сюда, тоскует по Москве, уже забыла, как здесь наезжали. Велела выяснить обстановку».

Иоанна ответила, что обстановка на Руси, как всегда. Воруют. И убивают, грабят, насилуют, тащатся, трахаются, торгуют, тусуются, врут, дерутся, стреляют и стреляются. Но, в общем, жить можно…

— Ты только отцу не говори про Артёма…

Филипп кивнул. Спросил про народ.

— А что народ — безмолвствует. Спивается, сериалы глядит. Просыпается в основном от голода и холода, прочее до фонаря.

— Вот и бабуля на народ жалуется, — сказал Филипп о свекрови.

— Нет у нас, Филя, другого народа. А может, и вообще его уже нет. Тю-тю народ. Так, остались отдельные популяции для красной книги. Сгонят в резервацию и будут показывать за баксы в базарный день.

— Что-то ты, мать, круто… Ну а прогноз-то? Что будет?

— Как всегда на Руси. Что угодно, где угодно и когда угодно. Страна неограниченных возможностей. Умом не понять, сам знаешь…

— Скорее, «неограниченных невозможностей».

Филипп оставил Катюшку в Златогорье и сразу умчался по делам, обещав к вечеру за ней заехать. Про тамошнюю забугорную жизнь девочка рассказывала неохотно, отделавшись кратким: «Дурдом». Родственные чувства к деду с бабкой её тоже не обуревали, погулять с ними по Златогорью или сходить с Иоанной в бассейн она отказалась: «Плевала я на эти лужи». Зато видеообои ей показались «прикольными», а к компьютеру она и вовсе присохла намертво, даже обед ей пришлось заказать в номер. Интересовалась Катька информацией, связанной с редкими животными, сказав, что ей это нужно для школьного доклада. И тогда, наконец, выяснилось, что их Катька — «зелёная», — против натуральных мехов. Активно участвовала в экологических акциях, пикетах и даже стычках с полицией на какой-то военной базе.

Хлопоты на площади перед балконом, обилие молодёжи её заинтересовали, она решила поглядеть праздник, и Филиппу тоже пришлось задержаться в Златогорье — судя по всему, балованная любимица Катька им вертела как хотела.

Это был единственный в Изании общий праздник, когда собирались её лидеры со всей Руси, вспоминали, записывали втайне свои грехи за год — проступки, недостатки, слабости, тёмные помыслы, и ритуально сжигали бумажки, а то и целые тетрадки в костре. Егорка не раз подчеркивал, что ритуал ни в коем случае не должен заменять исповедь и другие церковные таинства, на следующий день верующие шли обычно в свои храмы, к духовным отцам. А Варя уверяла, что «всеми фибрами» чувствует, что сходит с этим пламенем на ребят «Дух Святой».

В густейшей синеве Иоанне была видна с балкона вся площадь: высокий костёр, перед костром — наспех сколоченная трибуна, чуть подальше тремя полукружьями, друг за другом, сомкнутые плечом к плечу делегаты-лидеры, возраст от шестнадцати до тридцати. Тёмнофиолетовые куртки с нашивками на рукавах — три пары сплетённых, взметнувшихся к небу рук. Такие же фиолетовые юбки или брюки, обувь разномастная — ботинки, сапожки, тёмные кроссовки; одинаковые шапочки-бейсболки на коротко стриженых волосах — такова была инструкция насчет стрижки. Где только ни приходилось им бывать, опасались насекомых. И форменные шерстяные водолазки — здесь полное разнообразие цвета, кому какой идёт.

Ну а фиолетовый — сплав алого, синего и белого. Кровь — жертвенность, готовность отдать жизнь за Дело, Небо — устремлённость ввысь, восхождение; и белизна — обет чистоты, целомудрия.

Егорка — в такой же, как все, форме, вспрыгнул на помост. Взлетели к небу руки.

— Свобода от Вампирии!

Площадь взорвалась овацией.

— Ого, попахивает новым Иосифом, — сказал тоже высунувшийся на балкон Филипп, — Дождались.

— Пап, ты что, фанов не видел? — хмыкнула Катя, — Значит, чем-то он их офонарил. Верно, дед?

— Похоже на то, — с неожиданной серьёзностью отозвался Денис, — Офонарил. Смыслом бытия.

— …Снова обращены сейчас к Небу наши сердца, — вещал Егорка, — Мы, исповедники Его Закона и Замысла, собрались на наш общий праздник, чтобы ещё раз вместе отречься от тёмного, злого, ненасытного зверя, пожирающего нас изнутри… Приковывающего к тлену и смерти…

— Ты, батя, ещё про светлое будущее вспомни. Хватит доить советскую корову. Всё, кончилось молочко. И вымя отсохло, и рога отвалились…

— В том-то и дело, что из коровы священной сделали дойную, — буркнул Денис.

— Ты про то, что «тьмы низких истин мне дороже»… Да? Ваш «возвышающий обман» — наркотик, весь мир над нами хохочет. Пока мы тут мечтаем, он слушает да ест. Из нашего корыта. России нужны хозяева…

— Да эти блаженные уже заводы скупают, пока вы хохочете. И не только в России. Вот через пару лет…

— Тише вы! — сверкнула глазами Катька.

— …Ветхий мир ненавидел всякую попытку восхождения задолго до распятия Христа. Со времён Каина и Авеля, первой пролитой крови. Внутренний зверь отвергает Закон и Замысел… Подписавшие зверю смертный приговор, сковавшие его вседозволенность… — доносилось с площади, — Земная жизнь — война. Не за собственность или всевозможные «права», не за территорию. Не национальная, политическая или гражданская… Не отечественная, не мировая и даже не звёздная. Схватка Света с Тьмою. Истины с Ложью. Жизни со Смертью. И мы призваны из небытия на эту войну. Солдаты, капитаны, полковники маршалы, — с правом быть впереди в атаке.

Поле битвы — сердца человеков, где на кону — жизнь. Божественное бессмертие — венец победившему на этой войне. С её дезертирами, трусливыми штабными тыловиками, пирующими и игроками…

Смертельная схватка перед вратами Неба за право войти. Вечная жизнь или вечная смерть бессмертной души. Бессмертная мёртвая душа — что может быть Страшнее?

Свобода от Вампирии!

Площадь снова ликующе отозвалась, Егорка терпеливо ждал. Не была ли их любовь поклонением, культом Златова? «Не сотвори себе кумира…» Но Егорка умел даже грех заставить работать на Замысел.

— Хозяева уже были, — сказала Иоанна, — Крушили в ресторациях зеркала, стрелялись от тоски, потом сами себя свергали. Горького перечитай, Филя. Потому что в глубине души знали — никакие мы в этом мире не хозяева, выражаясь высоким штилем. Арендаторы, съёмщики. Калифы на час, рабы этой самой иллюзии обладания. Бежим, пока не сдохнем, как в толстовской притче… Екклезиаста перечитай…

— В комнату ступайте болтать! — топнула ногой Катька.

— …А значит нам нужна одна победа. Мы за ценой не постоим… мы призваны стать продолжателями и носителями главного в духовном наследии Руси и не только Руси — ведения о Законе и Замысле Неба.

Вавилонская блудница, символически заключающая в себе всё вселенской зло, приговорена к страшной гибели в конце времён… На ней кровь всех, когда-либо погубленных её ненасытностью и злобой… Свобода от Вавилона! Мы протягиваем руку каждому, кто готов идти с нами. Много троп и дорог, но вершина, как и победа, одна на всех… Ибо все пути вверх неизбежно ведут к вершине, прочь от оставшегося внизу дракона…

— Ну и кем бы я стал в вашем «светлом прошлом»? — усмехнулся Филя.

— Пил бы поменьше — хорошим оператором. Снимал бы добрые фильмы…

— Почему именно добрые?

— Потому что злые цензура запрещала… Жили бы все спокойненько на Люсиновке, или кооператив бы себе с Лизой купили — тогда это было вполне доступно. И никакой наркоты, мафии, Чечни, кланов… Артём бы во ВГИКе учился, Катька — в школе. Пусть даже в спецшколе… Хотя с этих спецшкол и спецраспределителей всё и пошло. Особые условия должны быть для самых одарённых, а не для отпрысков денежных мешков…

— Ну, поехала…

— Летом — дома творчества, в Пицунду или Дубулты. Дикарями — рупь койка. Ладно, пусть три.

— А почему нельзя в Бананово-лимонный?..

— …Много веков мечтало человечество о жизни без хищников, которых осудило Небо. Антивампирия продержалась 70 лет — не такая, как хотелось бы, порой смешная или уродливая, порой страшная. За железным занавесом и за колючей проволокой, однако семьдесят лет выдержала великое противостояние… Вечная слава героям!

— Сла-ва!.. — отозвалась площадь.

— …Но пришла пора, когда латаные-перелатаные старые мехи не сохранили молодого вина новой жизни… Разъеденные снаружи и изнутри грехом, поражённые предательством… Всё разлито, разодрано, смердит кислятиной и кровью…

И если ещё не вечер, если ещё не конец и Господь смилуется — мы взрастим новый урожай, освящённый и согретый Небом. Снова заиграет молодое вино — было б куда разливать… Свобода от Вампирии!

— Ничего там, в Бананово-лимонном, нет хорошего, — сказал Денис, — Дышать нечем. Вот уж воистину: двое русских — митинг.

— Очередь за водкой, — вздохнула Иоанна, — Ты, Филя, хочешь в Сингапур за счёт других. А эти «другие» пусть комбикорм детям варят.

— Ну, ребята, это уже комсомольское собрание!

— Евангельский богач только за свою роскошь среди нищих в ад загремел! Не читала тебе в детстве, а зря…

— Совсем вы тут, мать, ошизели. В квартире — краснокоричневые, здесь — фиолетовые…

— А у нас в классе голубых полно, — вставила Катька.

Все засмеялись, хотя смешного было мало. Егорка бы не смеялся.

— …Новое молодое вино мы разольём по сосудам наших сердец. Не только наших, но и каждого, кто примет с трепетом и верой божественный дар. Так и будем хранить до поры свою долю. Не дадим закиснуть, выдохнуться, расплескаться… Согреем этим вином ближнего и дальнего, приподнимем над суетой, одухотворим по Воле Неба.

И тогда запасы божественного вина будут постоянно пополняться свыше, ибо «не оскудеет рука дающего»…

Пусть каждый донесёт его до Престола Творца. Пусть сохранит живящим, крепким и чистым. И тогда мы победим. И будем пить его в Царствии…

Запиликал, вызывая Филиппа, мобильник, Катерина вытолкала отца «трепаться» за дверь. Иоанна опасалась, что она-таки свалится с балкона, держала за полу куртки.

… - Мы принимаем вашу эстафету — делатели, подвижники и сеятели… Товарищи и братья всех времён и народов. Мы просим Небо дать нам силы сплестись корнями, прорасти, прорваться сквозь асфальт падшего Вавилона… Мир будет, как во все времена, попирать нас, топтать, чернить, пытаться вырвать в бессильной злобе… Но никакой зиме не справиться с вешней травой, тягой к солнцу.

Мы прорвёмся. Дети разных народов, но единого Неба. Мы прорастём в любой Вампирии, в какую бы шкуру она не рядилась. Их тьма, а нас — свет… Свобода от Вампирии! Изане всех стран — соединяйтесь!

— Сво-бо-да!

— Слышь, мать, опять Кольчугина цитируют, — улыбнулся Денис.

А Иоанне было досадно, что Филипп так и не проникся Изанией — его всё время теребила «доставалка», как она обозвала мобильник. Филя то и дело выяснял с кем-то отношения, финансово-деловые и, кажется, не слишком деловые. Бедная Лиза — с её-то дарованиями… Здесь, в Златогорье, ей бы дел нашлось невпроворот.

Зато Катька была в восторге, слушала Егорку, затаив дыхание, и выражение мордашки её вскоре ничем не отличалось от застывших внизу фиалочек. Снова подивилась Иоанна егоркиному умению заряжать аудиторию. Молодёжь ликовала. Оттащили трибуну, внезапно занялся костёр, затрещали поленья. Ряды фиолетовых смешались, белыми пулями полетели в огонь туго скрученные бумажки с тайной записью недостойного, гадкого, низкого — все проступки за год. Всё, мешающее Замыслу и искажающее в тебе Образ Творца.

Потом они разом отступили от костра, образовав огромный круг. Костёр оказался в центре сомкнутых цепью рук.

— Я тоже хочу! — заорала Катька, — Я хочу туда!

Денис тщетно пытался её удержать:

— Нужна ты им, у них порядки похлеще армейских.

— Нужна, я зелёная! — вырвалась Катька, — Я хочу наладить связи!

И умчалась. Иоанна с некоторой тревогой наблюдала, как её яркая хиповая курточка мотнулась к строгому строю «фиолетовых», запуталась в нём, как бабочка, махая руками, что-то возбуждённо доказывая. И круг раздвинулся, и она впаялась в него ярким рыжим пятнышком.

Денис в своей качалке даже пожалел, что нет камеры — так красиво смотрелась сверху сомкнутая лиловая цепь, освещённая пламенем костра. Такие прекрасные молодые лица, возбуждённо-торжественные, и среди них — круглая Катькина мордашка в сияющем нимбе капюшона.

— Свобода от Вампирии! — снова прозвучало уже откуда-то с неба егоркиным голосом, — Изане — соединяйтесь!

— Сво-бо-да! — отозвалась площадь.

Неофициальный гимн Изании, любимая егоркина мелодия «Время, вперёд!», стремительно набирая скорость, раскручиваясь спиралью, ворвалась в хрусткий, прозрачно-морозный мартовский воздух. Ярче полыхнул костёр — искры вперемешку со звёздами… И разом взметнулись к небу десятки сплетённых попарно рук. Получилась как бы зубчатая стена вокруг костра. Рвущиеся в небо руки, искры, звёзды, языки пламени. И яркая бабочка, два разноцветных крыла — их Катька. Катька Зелёная.

Филиппу едва удалось её отловить к концу праздника и запихнуть в машину. Она со многими познакомилась, «наладила связи», и даже сподобилась присутствовать на закрытой церемонии приёма в Изанию новых членов. Катька рассказала, захлёбываясь, что поскольку вступающие верят в Бога по-разному или вообще не верят, ото всех в обязательном порядке требуется отречение от сатаны и дел его. А потом прокалывают палец и скрепляют клятву кровью.

— А кто в сатану не верит? — ошеломлённо спросили её.

Катька поведала, что существуют три формы отречения. Для верующих:

«Отрекаюсь от сатаны и дел его».

Для сомневающихся: «Если сатана есть, отрекаюсь от него и дел его».

Для неверующих: «Если бы сатана существовал, я бы отрёкся от него и дел его».

Все три формы скреплялись кровью. Тогда они Катьке не поверили. Но Иоанна при случае спросила у Вари, а Варя сказала, что да, всё правильно. Что другого выхода не было, поскольку в Изании — представители разных конфессий и атеисты; надо было найти какую-то объединяющую религиозную основу. И кто-то из старцев посоветовал Егорке именно это: отречение от сатаны, реального и допустимого. Как при святом крещении.

А Катька мурлыкала серенаду Егорке, которой её научили фиалочки:

Нет, не надо нам гор золотых, Рек молочных и полных вина, — Проведи нас тропою святых В ту страну, где ни смерти, ни зла…

ПРЕДДВЕРИЕ

Из речи Сталина на Пленуме ЦК КПСС:

«Говорят, для чего мы значительно расширили состав ЦК. Но разве не ясно, что в ЦК потребовалось влить новые силы? Мы, старики, все перемрём, но нужно подумать, кому, в чьи руки вручим эстафету нашего великого дела, кто её понесёт вперёд? Для этого нужны более молодые, преданные люди, политические деятели. А что значит вырастить политического, государственного деятеля? Для этого нужны большие усилия. Потребуется десять, нет, все пятнадцать лет, чтобы воспитать государственного деятеля.

Но одного желания для этого мало. Воспитать идейно стойких государственных деятелей можно только на практических делах, на повседневной работе по осуществлению генеральной линии партии, по преодолению сопротивления всякого рода враждебных оппортунистических элементов, стремящихся затормозить и сорвать дело строительства социализма…

Молотов — преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь под «шартрезом» на дипломатическом приёме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. Почему? На каком основании потребовалось давать такое согласие? Разве не ясно, что буржуазия — наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей — это, кроме вреда, ничего не принесёт. Такой неверный шаг, если его допустить, будет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведёт к ослаблению нашей, коммунистической идеологии и усилению идеологии буржуазной. Это первая политическая ошибка товарища Молотова…

У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш Советский Крым. Это вторая политическая ошибка товарища Молотова…

Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение по тому или иному важному политическому вопросу, как это быстро становится известно товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и её друзьями. А её окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо…

На пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря.

С. К. Тимошенко: Товарищ Сталин, народ не поймёт этого. Мы все, как один, избираем вас своим руководителем — Генеральным секретарём ЦК КПСС. Другого решения быть не может.

(Все стоя горячо аплодируют, поддерживая Тимошенко). (Сталин долго стоял и смотрел в зал, потом махнул рукой и сел. 16 октября 1952 г.)

«Ельцинизм — политический режим, совершенно не обладающий легитимностью, он разлагает всё вокруг, сеет порок и гибель, явно ведёт общество и страну к катастрофе, но не обнаруживает никаких признаков собственной гибели. Как раковая опухоль, пожирающая организм…

То, что режим Ельцина не обладает благодатью и не заслужил ничьего уважения — факт очевидный. Достаточно послушать прорежимное телевидение и почитать прессу — все сферы жизни на грани гибели именно в результате действий режима. Пресса Запада, которая из циничных соображений поддерживает режим Ельцина, исполнена к этому режиму такого омерзения, какого наши души и выработать не могут.

Положение настолько необычно и безумно, что никого не поразил небывалый в истории государства и права факт: президент обвинён в геноциде собственного народа. Это чудовищное обвинение голосуется в парламенте, за него голосует большинство, в него, если говорить начистоту, верят практически все граждане… О реальной легитимности такого режима не может идти и речи — его ненавидят и презирают даже те немногие, кто шкурно с ним связан и будут защищать его до последнего.

Что же происходит? Видимо, мы входим в новый период истории. Возникают режимы власти, которые держатся на каких-то, ещё не вполне изученных подпорках. Они отвергают обычные, вековые нормы и приличия и демонстративно отказываются от уважения граждан. Их силу поэтому нельзя подорвать путём разоблачения грехов и преступлений режима — он их и не скрывает. Он сплачивает своих сторонников не идеалами и высокими ценностями, а круговой порукой — безобразий и пороков. Есть много признаков того, что это — процесс мировой. Дело Клинтона — Левински, ничтожество Соланы или Кофи Аннана задают стандарты той культурной среды, в которой большинство телезрителей мира без особых эмоций принимает бомбардировки Сербии. Исчезает важное в прошлом явление — общественное мнение. Более того, по сути, исчезает само общество, поскольку моральные и логические нормы разных людей становятся настолько несовместимыми, что утрачивается возможность диалога. Всё чаще от самых разных людей приходится слышать вымученный и странный вывод: в мире сегодня идёт война добра со злом». /Сергей Кара-Мурза/

Хоть мы навек незримыми цепями Прикованы к нездешним берегам, Но и в цепях должны свершить мы сами Тот круг, что боги очертили нам.

Всё, что на волю высшую согласно, Своею волей чуждую творит, И под личиной вещества бесстрастной Везде огонь божественный горит.

/Владимир Соловьёв/

* * *

Для чего живёт этот человек, сорок лет строящий один и тот же нескончаемый бамовский тоннель, прорубая километры его в приамурском базальте? Для себя и для всех остальных, ибо сооружение этого и всех прочих тоннелей в России — это славное, беспримерное, спасительное строительство будущего Божьего Царства.

Для великих дел требуется великое единство народа, воплощённое в русском коллективизме — не путать с военной муштрой или порядком лагерных этапов. Зачем становиться метущейся единицей, если до сих пор не остыла, ворочается, пробивается в шедевры литературы и космические открытия, в религиозные видения и мировые смуты раскалённая лава общего русского дела? В рай мы войдём сообща, единым русским народом. Белая воцерковлённая соборность и красная «партия — рука миллионопалая», фёдоровское всеобщее воскресение русских из мёртвых и ленинское строительство коммунизма сливаются во всей широте своей, растворяясь друг в друге.

…сегодняшний день знаменуется таким общепланетарным раскладом, при котором русскому фактору по каждой позиции противопоставлен совершенно враждебный ему фактор «нового мирового порядка». Своей высочайшей точки развития достиг он именно сейчас. Покоривший едва ли не весь мир, почти везде насадивший свои идеалы, шкалу ценностей и правила поведения, разогнавшиеся до предельной скорости, он в конце XX века неминуемо врезался всей махиной в свою противоположность — молодой и одинокий русский вектор развития.

Столкновения невозможно было избежать: так две конницы в чистом поле стремительно несутся навстречу друг другу. И сшибка их была ужасной: ещё неразогнавшийся как следует русский отряд смят, порядки нарушены, потери ужасны, оставшиеся в живых под натиском врага оттесняются назад, во мрак истории, к своей окончательной погибели. Но сражение не утихает, отряд ещё сопротивляется, не даёт себя окружить, и самое время вспомнить про наш засадный полк — про русские невостребованные ресурсы, про наше громадное потенциальное преимущество…

В русском мышлении должны мы в первую очередь искать исток и смысл будущего торжества России.

Существо русского мышления — это превозмогание пределов, это проламывание ветхих сводов, это преображение мира в доселе невиданную ипостась, а значит — это Победа новой, молодой, энергичной истины над старым, истлевшим, обессиленным порядком». /Денис Тукмаков/

* * *

Нас очень давно и очень жестоко обманывают…

Такого мира, такой реальности, такой страны, такого человечества, что нам описывают авторитеты науки, культуры и политики, не существовало и не существует. Все вещи в нашем апокалиптическом мире подменены, будто мы смотрим на всё сквозь гипнотическое марево, устроенное злостными заговорщиками, умелыми пройдохами — гипнотизёрами на службе князя мира сего.

Мы подходим к грани тысячелетия, но думаем о портках, бабах, зубной пасте и плате за телефон. Вроде смутно, из-за тумана безразличия ощущаем мы, что где-то рядом Родина, Россия… ведь все системы координат сбиты, структуры миросозерцания искорёжены, а квакающие розовомордые жрецы вырождения обрывками самовлюблённых сентенций и нравоучений окончательно портят дело.

Душа русских в КПЗ, в вытрезвителе, в гипсе… ТЕ, кто уверяют, будто существует лишь эфемерное мгновение, лишь ускользающий миг здесь и сейчас, а остальное лишь представление — марионетки антихриста…

Мы живём вплотную к концу… От обоженного первородного мира мы удаляемся вон…

Священные цивилизации древности неспешно прошли весь путь мировой деградации (от золотого века — к вавилонской пыли и пескам забвения) мерной поступью тысячелетий. На последней черте бездны свистящее в ад человечество античности было поддержано милосердной жертвой Сына… Сын Божий открыл истинный путь последним сынам последнего века.

…Россия прожила серебряный век православия на периферии, хотя солнечно и достойно. Предощущая вместе с митрополитом Илларионом великое будущее… Вне Руси не было спасения, к нам тянулась духовная энергия веков, лучи вечности полоснули Родину…

Но пала Московская Русь, и железный антихрист пришёл, теперь уже всерьёз и надолго, теперь уже повсюду.

Медленно сползали мы (по-романовски с французиками во главе) в историческое ничто. А место ампутированного субъективного измерения ныло. Старообрядцы, русские сектанты и очарованные странники всех видов и типов выли от безумной бронзовой боли. Потому душа русских ноет так, как хрустят в костре добровольные тела… Железный век как безумная боль, таков был последний русский завет — от Аввакума до Сталина.

В том Октябре великое страдание вышло из-под спуда, резануло кровью бескрайние наши земли. Красные. Они пытались сконструировать из отсутствия и тоски оптимистический вал, преобразить боль и нищету железного века в триумф солнечного созидания. Они по-своему толковали крестное таинство Ники.

Наверное, мы никогда не поймём по-настоящему советский этап священной истории человечества… Сквозь гримасы советского идиотизма проступали удивительные черты какой-то иной мысли, силящейся высказать себя, дать о себе знать, выпростаться из-под пластовой оледенелой немоты, но постоянно срывающейся, соскальзывающей, впадающей в ступор.

Это была трудная, труднейшая мысль о Конце. Но также и о Начале. Мысль о боли и скорби, о невозможной радости и неизбежной тоске.

Красные, их хочется и застрелить, и обнять одновременно. Насколько они внутренние, хотя стремятся казаться сплошь внешними… Мы были последними субъектами бронзового этапа священной истории христианства. Мы хранили — в определённом и часто парадоксальном смысле — верность этой мысли в следующем веке, в железном… Пошлости либерального вырождения мы противопоставили кровавую драму большевизма. Поэму «12».

Конец, эсхатон… для нас, православных — намного, намного большее, чем тотальная реставрация. Это Брак, Брак по ту сторону границ. Обещанный, постоянно откладывающийся, который изнурённо, израненно, измучившись и измучив других мы устали ждать. Наш Брак. Свадьба без меры. Жених-Огонь. Огнь попаляяй. Сейчас-то и решается — каким девам спать, каким бодрствовать. Каким вжигать свещу, каким похрапывать в дрёме…

Чтоб наконец свершилось! Чтобы грянуло! Чтобы разорвало кишки небес! Чтобы грохнуло точилом гнева на ублюдочные поколения — Х апокалипсиса! Чтобы пожрало и нас, и их! Всех!.. Кому колесница, кому колесование…Гори ясно, ясно гори!..

Впереди — Конец, но что может быть горше и слаще этой встречи…

В каждой точке пространства — свои законы и нормативы, свои константы и свои процессы. Современная физика — наука мёртвая, раз не знает этого. Это физика железного века, физика духовного антихриста. Она /как и остальные сугубо современные науки/ имеет дело с мёртвым количественным миром, которого не существует. Она способствует убийству живого священного мира, утверждая о его природе зловещие примитивные небылицы. Не человек, а пространство произошло от обезьяны, а люди от Света…

Мировая история в пространственно-символическом смысле шла с Севера на Юг и с Востока на Запад. Она шла прочь от истоков. Шла «от», а не «к». В ней проматывалась вечность, простираясь плоскостью времени. В ней разбазаривалось животворное райское качество, обращаясь в тёмные механизмы количества, пока не исчезло окончательно в колышущейся массе капитала. Случайно ли нынешние гегемоны и властители финансов и материй сгрудились на Западе? Окопались там?.. Мы принесены в жертву заклания, в жертву всесожжения «новым мировым порядком», но это искупительное страдание. Воюя с Западом, мы воюем с собственной смертью». /Александр Дугин/.

* * *

Не ждали нас долы и реки, Идём, как степная гроза, Вослед нам бранятся калеки, Сияньем им выжгло глаза. Я знаю, они предпочли бы Погибнуть, молитвы творя. Суда их, как мёртвые рыбы, Спустились в чужие моря. В глазах их — тоска покаянья, Позор покорённой страны. Берут у врагов подаянье, А смелостью — оскорблены. Зачем призывать их сражаться? Рабов проще гнать, чем вести, Они рождены, чтобы сдаться… Но мы рождены — их спасти. / Марина Струкова, 1999 г./

— «Погибнуть, молитвы творя,» — не это ли Господь от них требует? — усмехнулся АГ, — Вспомни.

— «Не всякий, говорящий Мне «Господи, Господи…» — вот что надо помнить… — возразил АХ.

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

ТВОЁ МЕСТО В ЖИЗНИ. Найти его — вот главное. А не «местечко под солнцем» или «тёплое место», о чём мечтает большинство.

МЕСТО В ЖИЗНИ ЦЕЛОГО, место нации или отдельной личности — оно изначально определено Творцом. И занявшие его уже в земном бытии (Царство Божие внутри нас) занесены навеки в КНИГУ ЖИЗНИ и получат своё место в ЖИЗНИ БУДУЩЕГО ВЕКА.

Если ты его не займёшь, или хотя бы не определишь духовно-нравственным выбором, твоё место отдастся другому. Что может быть страшнее вечной смерти, несостоявшегося бессмертия? Вечной тьмы, несостоявшегося света?

И тогда навсегда во тьме внешней будет «мучительно больно за бесцельно прожитые годы…» Это и есть ад.

ЗАМЫСЕЛ — единый организм. Взаимопроникновение, взаимодействие, взаимопомощь. Гармония с природой в соответствии с определёнными Творцом законами. Устранение причин, ведущих к разладу.

Допустим, строительная бригада строит дом «под ключ». Есть плотники, кровельщики, маляры, каменщики, плиточники, стекольщики… Каждый на своём месте, но вместе они делают ОБЩЕЕ ДЕЛО. Не конфликтуя друг с другом, а взаимодополняя друг друга. Такова роль наций и отдельных личностей в ЗАМЫСЛЕ.

Последние события убедительно продемонстрировали, насколько мы взаимосвязаны — всё и вся на маленькой хрупкой земле. Где нет ближнего и дальнего, где невнимание, небрежность, попустительство злу в любом уголке планеты, любое «моя хата с краю» рано или поздно оборачивается общей бедой, бедой у твоего порога. Вот уж где воистину «Молчанием предаётся Бог». И кто бы ни кричал в самом дальнем уголке земного шара от боли, отчаяния, — ты ОБЯЗАН Небом придти на помощь. Если не из-за любви и сострадания, то хотя бы из чувства самосохранения. Потому что горе и боль каждого на земле рано или поздно коснутся тебя. И когда в Америке попускают бомбить Ирак и Югославию — это бомбят Москву и Нью-Йорк.

Изании есть дело до всех, «помощи и заступления требующих».

«Русская церковь в параличе», — эти убийственные слова принадлежат Достоевскому. Божиим попущением в годы большевистских гонений на Церковь она очистилась кровью христианских новомучеников, начала возрождаться. Как ни парадоксально, именно при советской власти в храмы стали приходить истинно верующие, не страшащиеся никаких гонений. Поразительно, что вместо того, чтобы прозреть в этом великий промысел Божий, современные иерархи видят здесь всего лишь злодейство большевиков и нарушение прав верующих. А ведь сказано: «У вас же и волосы на голове все сочтены»… То есть без Промысла, без Воли Неба ничего не бывает. Особенно в отношении Церкви.

Роскошная вилла, оставшаяся после смерти хозяина, — могильный памятник владельцу, неотданный ДОЛГ НЕБУ. Построенный тобой город — символ ОТДАННОГО ДОЛГА. Сундук Скупого рыцаря — его обвинительный приговор.

Потеря человеком своей профессии, занятости, МЕСТА В ЖИЗНИ, вынужденная безработица, толкающая людей на преступные, греховные способы заработка на жизнь /проституция, спекуляция, продажа наркотиков, алкоголя и т. д./ — страшная вина власти перед Небом и Замыслом. Ибо «безделие — мать всех пороков», — так говорили святые отцы Церкви.

Нашедший СВОЁ МЕСТО В ЖИЗНИ МЕНЬШЕ ГРЕШИТ. ОБЩЕСТВО обязано не только обнаружить талант, но и помочь развить в нужную сторону, помочь в трудоустройстве. Не нашедший своего МЕСТА В ЖИЗНИ, не исполнивший ПРИЗВАНИЯ И ДОЛГА, оказывается в лучшем случае «бородавкой», а в худшем — раковой клеткой, оттягивающей на себя жизненные силы Целого. Горе тем правителям, которые стали виновниками потерянных для вечности судеб целых поколений!

Иосифа Грозного можно упрекать в ошибках при исполнении Замысла. Теперь же власть сознательно разрушает ЗАМЫСЕЛ.

ДОЛГИ Небу не только не отдаются, но бесконечно возрастают, подобно опухоли. Такова суть капиталистической модели общества.

Кашпировского спросили: Какие стихи Вам нравятся? И тут он раскололся, продекламировав:

«Что опьяняет нас больше вина? Женщины, лошади, власть и война… «И сразу стало ясно, какое «добро» он несёт.

Мы всего лишь санитары, которые входят в чумные города и деревни, не давая заболеть здоровым и оказывая помощь желающим выздороветь.

Мы — не объединённая церковь, мы — чада разных церквей, политических и религиозных убеждений, решившие объединиться в «лежащем во зле» мире против хищников. Это наш способ жить и бороться вместе, способ объединиться в миру для противостояния князю тьмы и его воинству.

Если мы — санитары, то священники — врачи, но и они являются лишь проводниками между душой и Небом. Самый совершенный врач не вдохнёт в человека жизнь без воли Творца. Мы верим, что наша работа — это те поленья, которые разгорятся в душе божественным огнём… Мы — посредники между лежащим во зле миром и храмом. Знающие, что даже самый талантливый врач не запустит без божественной искры холодное остановившееся сердце.

Что было бы, если б ваши ноги перестали слушать голову? А Творец — не голова, а ВСЁ. Падение человека, первородный грех — это прежде всего нарушение Всеединства, где «все за одного, один за всех», как говаривали «товарищи». Нынешняя цивилизация индивидуалистов — дерзкий вызов именно ЗАМЫСЛУ. Поэтому порой для Творца гораздо важнее принятие личностью Замысла, чем ведение о Творце, практически недоступное нашему разумению. В отличие от Замысла, вписанного в сердце.

Пособия Творца для нашего вразумления: устройство всех живых организмов /Замысел/, этимология слов, красота мира. Ты сам. И молитва Отче наш.

Для неверующих Замысел — некая интуитивная сверхзадача.

ЗАКОН НЕБА — Закон Целого, спаянного взаимопроникновением и любовью. Всеединство мироздания в Боге — иного не дано. Именно в этом — Замысел Творца, закон ТРОИЦЫ… Трое да едины будут. Свершающиеся на Небесах браки — двое да едины будут. Богочеловечество — Многие да едины будут Это когда ОДИН станет ЕДИН. Когда единение — не потеря индивидуальности каждого отдельного «Я», а преодоление самости, преодоление отпадения от мирового процесса, от одиночества, бессмыслицы существования. Помочь каждой индивидуальности найти свою роль, сверхзадачу в Замысле Творца о ней: в земной жизни и Будущем Веке.

Это — единство индивидуальностей во всеобщем восхождении к общей цели, дополняющих и обогащающих друг друга при сохранении и развитии полной творческой свободы в исполнении Замысла, каждой отдельной роли. За исключением одного — самоутверждения себя ВНЕ ОТЧЕГО ДОМА, вне Творца и Его Замысла.

Самость преодолевается «избранничеством» и всей историей человечества.

Единение не внешнее, а свободный выбор разума и сердца. Стать Целым, Полнотой Бытия не через отделение от этой Полноты, единственного источника Жизни, а через осознание себя Его частью, сопричастником ЖИЗНИ. Вхождения в Нее, слияния с Ней и тем самым обретения Божественной Полноты Бытия.

Разница между муравейником и Царствием — расстояние во всю историю человечества, от грехопадения прародителей до Страшного Суда. Путь от детской запрограммированности на жизнь в Отчем Доме до осознанного выбора СЕРДЦЕМ Воли ОТЦА.

ДОМ ОТЦА — не просто общая крыша, среда обитания, а общее мироощущение всеединства миров и богоподобных существ в БОГЕ. В этом — РЕВОЛЮЦИЯ СОЗНАНИЯ!

«Единица — вздор, единица — ноль,» — писал поэт. В Доме Отца единица свободным выбором ума и сердца станет ЕДИННИЦЕЙ.

Единица, самоутверждающаяся вне Бога, стремится к нулю. Единница, самоутверждающаяся в Боге, стремится к беспредельной Полноте Бытия, к бесконечному возрастанию и восхождению.

Единица — ЕДИННИЦА… Здесь ключ к осмыслению истории человечества.

Служение, призвание, предназначение /в предвечном Совете/… Служить даже не Творцу, ибо Сам Бог — не только Творец, но и служитель собственного Замысла. А наше служение людям угодно Богу лишь когда оно не является ИДОЛОПОКЛОНСТВОМ И ЧЕЛОВЕКОУГОДИЕМ.

Служить вместе с Творцом Замыслу, ТВОРИТЬ МИРЫ, СОЗИДАТЬ КРАСОТУ, «СЕЯТЬ РАЗУМНОЕ, ДОБРОЕ, ВЕЧНОЕ»…

Свобода выбора дана нам лишь одна: выбора между Богом и небогом, то есть дьяволом. Творец даёт твари свободу выбора во времени, изначально зная результат, потому что обитает ВНЕ ВРЕМЕНИ. Это как бы пьеса, где персонажи свободны, пока не кончилось время драмы, но Автор, пребывающий ВНЕ ВРЕМЕНИ и ПРОСТРАНСТВА, им же и сотворённых, со времён Адама и Евы знает развязку. В этом разгадка кажущегося противоречия между СВОБОДОЙ и ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕМ. СУДЬБОЙ, ПРОМЫСЛОМ.

… «Много званых, но мало избранных», — то есть званых в вечности, а избранных /избравших/ — во временном процессе. «Мои овцы знают Мой Голос»… В Замысле — зван каждый, но во времени ИЗБРАННИКАМИ становятся далеко не все.

…Не все выбирают во ВРЕМЕНИ — ВЕЧНОСТЬ, а в царстве ФАКТА — ИСТИНУ, вместо любви плотской и эгоистичной — ЛЮБОВЬ жертвенную, небесную…

Большинство меняет НЕБЕСНЫЙ ИЕРУСАЛИМ НА ЗЕМНОЙ.

Лист, получивший в долг от дерева /Целого/ жизнь, должен вернуть его жизнью своей для целого, в награду оставшись в генетической памяти Целого.

Да лист и не может жить иначе, он ЗАПРОГРАММИРОВАН на служение целому, за исключением случаев, когда заболевает. Тогда дерево пытается его лечить, а неизлечимого отторгает и заменяет другим.

Человек же заболел ДОБРОВОЛЬНО, он обладает свободой быть отторгнутым или, если пожелает излечиться, остаться в Вечной Памяти Целого.

Свобода выбора: бесноваться на земле или научиться летать.

Каждый из нас — «ХОРОШИЙ ПЛОХОЙ ЧЕЛОВЕК». Хороший по замыслу, плохой — по осуществлению. Человек создан для ПОЛЕТА, а не для помета.

Единение должно быть не внешним /коллективизм/, а внутренним /соборность/.

Призвание интеллигенции — информация о Замысле, трактовка Замысла, комментарий к Замыслу. Мост между Небом и невоцерковлённым народом.

Лишь в Боге — цельность и полнота бытия. Мы, созданные «по Образу и Подобию», призваны в этом и в будущем веке осуществить то или иное индивидуальное служение соответственно Замыслу и ДАРУ, ПРИЗВАНИЮ. Свою роль в полноте Бытия. «Я сказал: вы — боги». Богочеловеку, в отличие от Творца, присуща специализация, функция, нуждающаяся во множестве ДОПОЛНЕНИЙ ДЛЯ ЖИЗНИ. Так, никакая часть тела не может существовать отдельно, сама по себе, а только во взаимодействии с другими. Но и все вместе без ЖИВОТВОРЯЩЕГО ДУХА — лишь роботы и зомби.

Служение в Боге — бесконечное творческое ВОСХОЖДЕНИЕ. Вопрос о цели восхождения некорректен, ибо восхождение в творчестве — само по себе бесконечная цель; творческий процесс — сам по себе и цель, и восхождение. Восхождение в творчестве не знает предела, это безграничное поле деятельности и Бога-Творца, и созданной «по образу и подобию» твари.

Бесконечность — именно в творчестве. Разрушение грани между тленным и вечным, преодоление тлена, пространства и времени, встреча земли с Небом.

Преодолевая тленное и временное, мы высвобождаем для восхождения божественную энергию, скованную прежде господством плоти над духом, дурной материальностью, самостью и низкими страстями /служением Мамоне/.

Целью и стимулом творчества здесь может быть лишь одно — ЛЮБОВЬ в божественном понимании слова, ВЫХОД ИЗ СЕБЯ, излияние ещё на кого-то СЧАСТЬЯ БЫТИЯ. Именно поэтому Бог сотворил мир, — великое излияние ЛЮБВИ… Он не только подарил человеку счастье бытия, но и СВОБОДУ, вплоть до свободы ОТ СЕБЯ, что привело к отпадению человека от Творца. И венец божественной жертвенной ЛЮБВИ — Бог становится человеком и принимает мучительную позорную смерть на кресте, чтобы человек вернулся, ОБОЖИЛСЯ. Искупив его Своей Божественной КРОВЬЮ, снова соединив с Собой актом Великой ЛЮБВИ.

Человек, претендующий на полноту бытия ВНЕ БОГА, нелеп и трагичен. Как Гоголевский Нос, изображающий из себя господина.

Бесконечность, вневременность присуща лишь человеку-творцу, стремящемуся к ДОМУ ОТЦА, возвращающемуся в ДОМ ОТЦА. Творческий огонь, служащий злу, тьме, становится огнём геенским, пожирающим души. Вечным страданием и тоской по загубленной жизни, несостоявшемуся Замыслу, отчаянием отвергнувшей Свет души, обречённой на вечную тьму и смерть ВНЕ ОТЧЕГО ДОМА.

Человек подобен Творцу своему в ТВОРЧЕСТВЕ. Иосиф Грозный пытался выплавить из человеческой руды крупицы золота. Образа и Подобия. Пусть варварскими способами, но он творил «человеков», на которых долго держалась Россия. И не только Россия.

Главное в Замысле — единое целое, в котором включается время от времени система отторжения чуждых, работающих на себя, замкнутых на себя клеток и органов, его нарушающих: Я, часть Великого Целого, самоотверженно работая на Него, сливаюсь с Ним, становясь тоже Великим и Совершенным… А не «Я, противопоставляя себя Целому, хочу быть равным Ему, быть как «Оно», чтобы Его рабы служили мне как Ему, да и Само Оно служило мне».

Система сохранения Целого отторгает такие заболевшие гордостью и самостью клетки — отсюда катастрофы, революционные бури, перевороты и войны, воспринимаемые узким обывательским сознанием как зло. Как и при всякой хирургической операции гибнут попавшие «под нож истории» и «доброкачественные» ткани. Но виноват в этом не Хирург, а разросшаяся опухоль, без которой не было бы необходимости в радикальной и опасной операции во имя спасения Целого.

Главная ошибка: жизненный процесс, как средство достичь Высшего и Целого, превратили в самоцель. В «жить, чтобы жить». Кант первым потребовал относиться к человеку, как к ЦЕЛИ, а не как к средству. Цель — свободное творчество в Доме Отца, где Сам Бог — тоже Творец. Творчество самодостаточно, являясь одновременно и средством, и целью, и восхождением. Вечное восхождение, лестница ведущих вверх ступеней, целей, побед над собой. Самоутверждение, самовыражение, ставшие победой над собственной самостью. Самоутверждение, побеждающее самость, выходящее из неё, преодолевающее её — ТВОРЧЕСТВО ВО ИМЯ ИСТИНЫ, КРАСОТЫ, СВЕТА. Во имя Абсолютной Цели, присущей Самому Творцу, а следовательно, бесконечной и самодостаточной.

Творчество — образ жизни и Творца, и человека, в нем ЛЮБОВЬ ПОБЕЖДАЕТ СМЕРТЬ, ВЕЧНОСТЬ — ВРЕМЯ, ИСТИНА — ФАКТ, БЕСКОНЕЧНОСТЬ КАЧЕСТВЕННАЯ — КОЛИЧЕСТВЕННУЮ.

Здесь цель совпадает со средством, здесь начало того конца, которым оканчивается начало… Здесь «дорога к солнцу от червя».

ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ — определение Предвечного Совета.

Всякое самоутверждение твари — органа, клетки или группы клеток под любым лозунгом вне предназначения, вне Целого — вред для Целого/Богочеловечества/, разрушение Замысла, зло.

Неприятие и непонимание Замысла о единстве во Творце привело к катастрофическим последствиям. Воистину «Мы ответственны не только за то, что мы делаем, но и за то, что не делаем». Мы не защитили нашу страну, наше общенародное ИМЕНИЕ, наше достоинство. Наше прошлое, настоящее и будущее, наших детей, стариков и внуков, наших женщин и девушек. Мы не дали должного отпора нашествию оборотней, купились на посулы, туземные безделушки и пойло. Мы держали кукиши в кармане, считали себя «пофигистами», пели «А нам всё равно», думая отсидеться в своей «хате с краю» за охмуряющими сериалами, слушая часами, как «дебил с дебилом говорит», пуская мыльные пузыри.

А они тем временем всё тащили у нас из-под носа — все сокровища, нажитые, созданные и отвоёванные трудом, кровью, потом и слезами не только нашими, но и многих поколений. И теперь на эти богатства жируют, бросая нам объедки, бомбят «зоны интересов», пока мы за ними выносим ночные горшки. Расплачиваются за услуги с нашими дочерьми по 50 долларов (три червонца по советскому курсу), с наркокурьерами за «травку» для наших сыновей — нашими же пионерлагерями и санаториями на черноморском берегу… И отлитые на наши деньги пули, призванные разить врага отечества, убивают наших ребят в Чечне… И наши танки, «броня крепка» — расстреливают наш дом Советов посреди нашей столицы на наших глазах… И «то ли ещё будет!» Так кому мы показывали кукиш, господа-товарищи? Где будет твоя «хата с краю», когда ее на твои же кровные сотрет с лица земли вавилонская ракета? Когда твои рублики из советских сберкасс перелетели к оборотням номенклатурным, самостийным, а оттуда в швейцарские и Нью-йоркские банки — зелёными птицами перелётными, а тебя в перерывах между сериалами, рассовывая по карманам тоже твои сбережения, дикторы сладко уговаривали по «ящику» не идти на митинг протеста, а ехать сажать картошку, — во что тебе обошлась твоя картошка? Ведь пока ты её сажал, разбойники не только обчистили твою квартиру, но и твой город, страну, твою память, будущее и, что самое страшное, — душу. Твою, твоих стариков и твоих детей. Ибо ваше ИМЕНИЕ — труды нескольких поколений, ДОЛГИ ТВОРЦУ, должные быть возвращёнными на Суде в конце времён, — отныне РАБОТАЮТ НА МАМОНУ-ВАМПИРИЮ! Не дорогая ли выходит картошечка, господа-товарищи? Поэтому Изания, учась на ошибках, объявляет «зоной своих интересов» весь земной шар. Мы не собираемся никого жрать, но не позволим и ЖРАТЬ СЕБЯ.

— Построить город или построить для себя замок, где будут тусоваться и развратничать лоботрясы-наследники… Есть разница?

— А если этот город — Содом или Гоморра?

— А если это Сталинград?

Тьму нельзя победить, одолеть — это под силу лишь Богу в конце времён. А пока это не входит в Замысел. Тьма — дорога к Дому Отца, чужбина, каждый должен обязательно пройти её, преодолеть, отвергнуть. Или навеки остаться в ней. В этом — замысел о земном изгнании. Дарованная свобода выбора. Отсев.

Лишь в Изании соединимы труд и капитал, коммунизм и частное предпринимательство, расчет и бескорыстие, накопление и взлёт, корысть и мечта, личное и общее, богатство и бессеребренничество, святость; Штольц с Обломовым, Корчагин с Кольчугиным, Форд с Мартином Лютером Кингом. Ибо над нами — Закон Неба, где сходятся и исчезают все противоречия между нациями, партиями, религиями и классами. Когда мы все делаем одно Дело — множим вместе жатву Будущего Века.

Кукла переживёт дитя. Мы поклоняемся вещам, а они нас переживут. Самая ничтожная стекляшка счастливее президента США в день инаугурации.

Мы тратим бесценное время, перерабатывая его не в спасительную вечность, а в материю /одежда, мебель, дома/, служа этой материи и её царству, которое наверняка переживёт нас. Самая последняя бутылка, безделушка переживёт, заставив ещё кого-то им служить. А то мы вообще служим лишним нулям в банковском счёте… Разве можно сравнить: человек оставил после себя школу, больницу, железную дорогу — и мы думаем: «Его жизнь не прошла зря»… «Чтобы, умирая, воплотиться в пароходы, строчки и другие долгие дела»… И человек оставил своё: гору собственных вещей, предметов роскоши /дом-музей графа Воронцова/. Совсем другое чувство: победы собственности над непережившим её хозяином.

Смерть Иосифа внесла мистический перелом в сознание народа. В советском идеальном мире не должно было быть смерти, особенно не вмещалась в идеологию смерть вождя. Смерть не вмещается и в буржуазное сознание, но всё же на прогулочном катере она воспринимается несколько иначе, чем на корабле, плывущем к земле обетованной.

«Наши» — это мироощущение «знающих Голос», ищущих Истину, подзаконных Небу, а не князю Тьмы. Это не класс, не национальность, не конфессия и не что-либо в этом роде. Это понятие ДУХОВНОЕ. Это тоскующие о свободно избранном послушании Отцу в Доме Отца в отличие от жаждущих свободы ОТ ОТЦА, Его Воли.

События в Югославии показали, что отвязанность и раздрай — путь народов в лапы к зверю, грядущему антихристу. Изания — продолжает путь противостояния.

У гипербореев нет воли в столице, Забыт и растоптан уснувший закон.

Орлу через боль суждено возродиться, Но граждан спасает железный заслон.

Этот катрен Нострадамуса, если под «гипербореями» понимать русских, под «орлом» — Российскую державу, а под «железным заслоном» — «железный занавес», можно толковать как характеристику эпохи Иосифа.

Режим, лишивший людей работы, преступен перед Небом. Такой человек становится потенциальным вампиром, преступником. Он лишён «своего места в жизни». Святые отцы говорили: «Безделье — мать всех пороков».

Иосиф Грозный боролся варварскими методами с состоявшимися и потенциальными вампирами, стремящимися сожрать, погубить младенца БОГОЧЕЛОВЕЧЕСТВА, зреющего в утробе ветхой, обречённой на смерть цивилизации.

Нынешняя власть ещё более варварскими методами утверждает ПРАВО Вампирии погубить младенца, грозящего своим рождением её незыблемости, процветанию. Призванному пронзить её копьём в конце времён, подобно Георгию Победоносцу на белом коне, поразившему дракона.

«Воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвойне воздайте ей по делам её; в чаше, в которой она приготовляла вам вино, приготовьте ей вдвое.

Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей. Ибо она говорит в сердце своём: сижу царицею, я не вдова и не увижу горести!

За то в один день придут на неё казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнём, потому что силен Господь Бог, судящий ее…

И купцы земные восплачут и возрыдают о ней, потому что товаров их никто уже не покупает.

Товаров золотых и серебряных, и камней драгоценных и жемчуга, и виссона и порфиры…

…Корицы и фимиама, и мира и ладана… и тел и душ человеческих». /Отк. 18:6–8,11–13/

* * *

К концу весны Денис окончательно оклемался и отбыл в забугорье по своим старым и новым делам-проектам. Но, всерьёз «заболев» Изанией, намереваясь побыстрей развязаться с прошлыми договорами и обязательствами, собрать необходимые средства и вбухнуть их в духовно-воспитательно-лечебные виртуальные фильмы, с помощью которых они с Айрис мечтали претворить в жизнь замечательное: «Избави нас от лукавого!» Изанией уж если заболевали, то всерьёз и надолго. Вскоре Иоанна и представить себе не могла, что раньше целыми днями нескончаемо занималась дачной и московской бытовухой. В Златогорье было чудесно, но она решила уехать вместе с Денисом — столько вокруг достойных людей, буквально задыхающихся в перенаселённых квартирах — дрязги, суета, орущие избалованные дети, скандалы с роднёй и т. д. «Наши», — которым, как воздух, нужно было Златогорье, чтобы вырваться «от работы вражия» и осуществить задуманное. Иногда мечту всей жизни.

А Иоанна прекрасно могла работать и в Лужине, по которому соскучилась. Даже прослезилась, обнимая визжащего от счастья Анчара. На даче жили хорошие спокойные люди, уже другие, овощеводы с Севера, мастера по теплицам. Таких огурцов, помидоров и цветов у Иоанны сроду не бывало, северяне провели в теплицу отопление, воду, что-то без конца опрыскивали и рыхлили. Иоанна предоставила им полную свободу действия, только иногда помогала красиво составить букеты.

Дважды в неделю приезжала машина, забирала урожай, цветы на продажу. Забирала по необходимости бельё и одежду в чистку и стирку, привозила Изан-термосы с обедом, продукты быстрого приготовления на два-три дня и вообще всё необходимое. Связывалась Иоанна с ближайшим штабом Изании по пейджеру и делала заказы. С завтраком и ужином они легко управлялись сами.

Она целыми днями работала над книгой, заказывала по Изан-нету, связанному с Интернетом, нужную литературу. Вообще много читала — Айрис прислала ей компьютер, можно было выписать любой раритет.

Они с Варей по-прежнему вынашивали планы открыть в Изании собственное издательство.

Выбиралась Иоанна лишь в храм. Гуляла с Анчаром по лесу, думая о Гане и иногда явственно чувствуя его тепло, руку, дыхание. И зная, что он в эту минуту тоже нежданно-негаданно, сквозь дни и километры, видит перед собой светлый девичий лик во тьме за окном вагона, перехваченные пластмассовым колечком волосы, летящие в звёздную вечность. И улыбается видению.

— Иоанна…

Только машину она попросила вернуть до октября, чтоб ездить в храм и иногда в Москву навещать свекровь, которая в последнее время боялась масонов. Будто масонам только и дел было, что забираться ночами к девяностолетней бабке и воровать листовки к очередному митингу. Теперь ей часто звонила и заболевшая Изанией «зелёная» Катька, всерьез поставившая себе целью перетащить предков из забугорья в Москву и начать новую жизнь.

А вокруг «маразм крепчал и жуть сгущалась…» Происходящее по ту сторону Изании представлялось всё более омерзительным, преступным и пошлым. Маски постепенно спадали — в них больше не было надобности — уже откровенно дело решали клыки, когти и деньги. Она испытывала бесконечное унижение от происходящего, — не столько за себя, сколько за страну, и поражалась — неужели мир, к которому она когда-то принадлежала, сразу и навсегда продался?

В отличие от многих, она никогда не обманывалась «отвязанностью» под эгидой «свободы», не обольщалась сладким воркованием забугорной лисы, поджидающей, когда российская ворона разинет рот и выронит сыр, — поэтому ей не нужно было возвращаться к «товарищам» — она и не уходила никуда. Она всё более понимала, что это не нравственный выбор, это ВООБЩЕ НЕ ВЫБОР. Просто стрелка её внутреннего компаса властно указывала на «Прочь!» Табу. Иоанна и прежде не ходила на элитные приёмы, потому что ощущение стоящего за спиной ЧЕЛОВЕКА, подливающего в бокал, было непереносимым. Это была её ПРЕДВЕЧНАЯ УСТАНОВКА с которой она не могла, да и не хотела бороться.

Да, Изания спасала. Их слова — «Союз», «товарищи». Советские песни, которые всё время передавала их радиостанция, а Иоанна жадно слушала за любой работой, как партизанка в тылу врага позывные Москвы. Подпитываясь и воскресая.

— Говорит радио Союза Изании… Доброе утро, товарищи, мир вашему дому. Передаём утреннюю гимнастику…

ПРЕДДВЕРИЕ

«Нет ничего более закрытого, чем базовые предпосылки «открытого общества». Оно открыто в какую угодно сторону, только не внутрь. А то, что не движется внутрь, остаётся на месте. Точнее, становится декорацией для чего-то иного, что движется сквозь или посредством его». /А. Дугин/

«БАНДИТОГРАД» (о Лас-Вегасе) Эд. Рейд и Овид Демарис: «Деньги порождают проституцию так же, как гниющее мясо вскармливает личинки мух. Где лёгкие деньги, там и публичные женщины — в этом суть дела. Логическая последовательность здесь такова: где азартная игра, там лёгкие деньги. Где лёгкие деньги, там публичные женщины. Где публичные женщины, там вымогательства и наркотики. А где наркотики, там всё, что угодно».

«Гениальным следует признать такого человека, который живёт в сознательной связи с миром, как целым»./Отто Вайнингер/

Народ согрешит — царь умолит; а царь согрешит, — народ не умолит /пословица/.

Чаадаев: «Социализм победит не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники».

К. Леонтьев: «Россию надо подморозить, иначе она сгниёт».

«Воззови, в виде лирического сильного воззвания, к прекрасному, но дремлющему человеку. Брось ему с берега доску и закричи во весь голос, чтобы спасал свою бедную душу: уже он далеко от берега, уже несёт и несёт его ничтожная верхушка света, несут обеды, ноги плясавиц, ежедневное сонное опьянение: нечувствительно облекается он плотью и стал уже весь плоть, и уже совсем нет в нём души». /Н. Гоголь/

«Сочувствовать счастью может только весьма благородная и бескорыстная душа. Но счастье… это великое, «быть может», как говорил Рабле о рае или о вечности». /А. Пушкин/

«Деизм 18 века был лишь тенью христианства. Он сохранил ряд основных христианских положений: веру в благого Творца, идею всемогущего Провидения, устрояющего всё в наилучшем виде, основные заповеди христианской морали, но всё это было лишено тайны, сверхъестественного содержания… Например, нравственный закон, лишённый аскетического и духовного элементов, выродился в практическую филантропию, божественное провидение — в механический закон природы. Над всем этим реяла теория прогресса…» /К. Даусон/

«Рампа есть линия огня». /А. Блок/

Бог помазал Кира для исполнения судьбы своей и восстановления избранного народа израильского, сею Божественною мыслею, так сказать помазал дух Кира ещё прежде, нежели произвёл его на свет: и Кир хотя не знает, как и для чего помазан, движимый сокровенным помазанием, совершает дело царствия Божьего. Как могущественно помазание Божие! Как величественен помазанник Божий! Он есть живое орудие Божие, сила Божия ходит чрез него во вселенную и движет большую или меньшую часть рода человеческого к великой цели всеобщего свершения». /Митрополит Филарет Московский/ Слово в защиту Иосифа. Речь здесь идёт не о церковном таинстве, а о Божьем помазании на царство ЯЗЫЧНИКА, о предопределении СВЫШЕ!

СВИДЕТЕЛЬСТВО в День 120-летия ИОСИФА:

Корр. телеканала «Культура»: — Неужели великая русская литература осталась в прошлом вместе с цензурой и тоталитаризмом?

Вит. Третьяков, учредитель премии «Антибукер»: — Судя по результатам этого года — да… Как читатель, я бы выбрал великую русскую литературу вместе с цензурой, тоталитаризмом, сталинизмом и чем угодно еще вместо той неограниченной свободы словесного самовыражения, которая сегодня существует и которая не способна рождать великие произведения. (21 декабря 1999 года)

«Сталин — наше всё. Как и Пушкин. Два полюса русской культуры… Что такое, по сути, Сталин? Жёстко и жестоко целеустремленный прагматик, рассматривающий государство, как доверенную ему историей… геополитическую систему, нуждающуюся в совершенствовании до уровня государства идеального, где счастье государства равно счастью людей… Если бы Сталин жил сегодня, никаких концлагерей, конечно, не было бы. Сталин знал границы допустимого в собственной стране и в мире для каждой исторической эпохи». (В.Третьяков)

Мы горячих голов не свернём На бессмертных суворовских Альпах. Нас на Запад ведут, как на запах Наших тел, погребённых живьём. Грандиозность была по зубам, А теперь эти зубы на полке, И гуляют байкальские волки По глухому урочищу БАМ. Не сомкнуть из торговых рядов. Тех рядов, над которыми знамя. И Отечество брошено нами Под защиту рекламных щитов. Отчего же народ мой затих, Расписав, как соборы, заборы? Наши предки могли сдвинуть горы. Нам — дай Бог удержаться на них. А я — Гаврош Советского Союза, Я сын полка, разбитого в бою, Мне СНГ ваш, как ботинок, узок Я босиком за правду постою… /Леонид Корнилов/

* * *

«В венах народов, населяющих Россию, течёт поистине царская кровь: о таком пересечении групп крови, цветов кожи, разрезов глаз девять десятых населения земли могут только мечтать.

Пройдя такую мешанину, мы остались русскими, не превратились в метисов. Русский котёл всё переваривает: за тысячу годов переварил он половцев и татар, среднеазиатов и прибалтов. Будто в него сбрасываются мегатонны несовместимых между собой шлаков, а выплавляется удивительная, крепчайшая руда. Русский ген, как раскалённая звезда: чувствуя гигантское притяжение, десятки народностей подпадают в сферу его магнетизма, захватываются в орбиты бешено вертящимся огненным колесом…

Миллионы белорусов и украинцев — кровь от крови русские, и в этом — залог нашего скорого объединения. Держитесь за нас, мы пронесём вас сквозь апокалипсис третьего тысячелетия!

Величайшие просторы, титанические проекты, стройки и грандиозные социальные потрясения не дают забродить русской крови. Нигде и никогда в истории человечества не было переселения народов подобного тому, что и поныне, то затухая, то разгораясь вновь, вот уже семьсот лет осуществляется на одной шестой части суши. Движение казаков вслед за Ермаком превосходит Великое переселение народов начала новой эры, а беспримерный подвиг советского народа в Великую Отечественную войну, когда за первые месяцы войны десять миллионов человек перенесли на своих руках в тыл, в эвакуацию, полторы тысячи заводов, вряд ли будет повторен кем-либо ещё.

Русское пространство — это угодья исполинские, и во множестве своём ещё не обозначенные словом, это нетронутые райские кущи, это поля Господни, в которые мы были введены не для отдыха, но для труда. Труд заключается в заселении гигантских, не истоптанных никем краёв, в возделывании этих просторов, в преобразовании их в самих себя, в ноосферу…

Бумажно порвавшие с нами республики Союза никогда не в силах будут достичь третьей геополитической скорости, чтобы преодолеть притяжение России…

За наш труд мы получаем дары. Первый и главный дар — это вся наша драгоценная земля, которая не отторгла нас, но приняла и приютила. Мы сроднились с ней, мы пропитали её собой, и здесь, в северной половине Евразии, возможна отныне одна только Россия. Другой дар — новые языки и народы, собираемые в новый русский этнос. Мы говорим с небесами на стольких диалектах — какой-нибудь уж точно окажется тем нужным языком, что открывает небесные двери…

Ещё один смысл, недоступный кучным европейцам: русское пространство живо до тех пор, пока на нём обитают люди. Без глаз человеческих мир умирает, и так он подстёгивает нас, что мы не покладали рук, продолжали усердно пребывать в нём: перемалывать целину, бороздить таёжное море, плавать по Северному ледовитому океану, исследовать пустыни и горные пики. Безумные наши планы по развороту северных рек лучше, чем нынешнее полное затишье и прекращение деятельности. Россия должна кипеть, чтоб не замерло её внутреннее движение, не застыли её вены…» /Денис Тукмаков, 1999 г/

И с легенд о Последнем Риме, От пророчеств во дни смут, Все безумней, неукротимей Зовы Устья к сердцам льнут. Этот свищущий ветер метельный, Этот брызжущий хмель веков В нашей горечи беспредельной И в безумствах большевиков. В ком зажжется другим духом Завтра он, как пожар всех? Только слышу: гудит рухом Даль грядущая — без вех. /Даниил Андреев/

ТАК ГОВОРИЛ ЗЛАТОВ…

Творец, Иегова — СУЩИЙ. Ему важна от нас СУТЬ, а не слова. Быть, а не торчать! Суть Свободы — освобождение от своей падшей природы, от дури, а не разгул дури. Преодоление дури.

На Руси такого «свободного» называли «сбившимся с пути», беспутным, расхристанным.

В этой расхристанной роспади, В этой прокуренной мгле Небом войди в меня, Господи, И укрепи на земле!

/Егор Исаев/

Посеяли «свежие ветры перемен» — пожали злые разрушительные бури из ящика Пандоры. Пресловутый «железный занавес» оказался стенкой сейфа беспредельного зла, которое освободили «реформаторы».

Разделение на функциональном уровне на основе единения — общего служения Целому, Всему. Так человек идёт в пункт Б, при этом все его органы обеспечивают эту ходьбу по-разному, но все вместе ИДУТ.

В Царствии могут жить лишь боги, вмещающие в себя, каждый обнимающий собой весь мир. Сделать бога из себя-полузверя невозможно, но пытайтесь хотя бы идти к Небу. Или ползти вверх. Или хотя бы вглядываться в синь.

Полюбить, избрать Небо, отдать Ему сердце — вот критерий будущего Суда.

Не на плоскости, не вширь возрастает Богочеловечество, а ввысь, вертикально. Всё тот же образ ПИРАМИДЫ. Как ни забавно, даже та советская гимнастическая «пирамида», столь популярная в постреволюционные годы, символизирует не просто некое коллективное восхождение, но и конструкцию, где каждый последующий пласт /поколение/ существует и восходит лишь благодаря сильным рукам и подставленным спинам пласта предыдущего, его готовности протянуть руки и подставить спины и плечи…

Но это не навоз прошлогодней травы, не бессмысленная запрограммированная жертва природного круговорота. Это, пусть наивная, символика того самого ВОЗРАСТАЮЩЕГО ЦЕЛОГО, где равно существуют все, восходят все, где никто не лишний, где без каждого невозможно ВСЕ. Где все живы, все дошли до вершины. Сложнейшая многомиллионная историческая конструкция преемственности поколений, личностей. Здесь по Замыслу Творца живы лишь те, кто успел в пирамиде занять СВОЁ МЕСТО, вскарабкаться до него, чтобы, протянув руки, подставить спину и плечи другим. Которые поднимутся ещё выше.

Избранники, исполняющие предназначение, стоят каждый на своем месте, в своей исторической нише, намертво впаянные в Пирамиду Богочеловечества, которую воскресит Творец в Царствии будущего века. Товарищи, воины павшие, господа хорошие, просто люди добрые! Нет, не пропало ваше дело, ничто не пропало. Никто в пирамиде не будет вычеркнут из Книги жизни.

ПРЕДДВЕРИЕ

«Главный тезис всех этих публикаций прост. Европа вступает в эпоху постхристианства и перестаёт быть христианским обществом. В чём это выражается? В том, что интерес к традиционным формам религии постоянно падает. Казалось бы! Вот погиб коммунизм, люди получили доступ к нормальным возможностям исповедания своей веры — и что мы видим в результате? В Западной Германии с 1991 по 1999 гг. число людей, регулярно посещающих храмы уменьшилось /просто-таки упало!/ более чем в два раза: с 14,7 % до 7 %. Менее серьёзно, но неуклонно этот процесс происходил в Италии /сокращение почти на треть/, не говоря уже о Франции, где о церкви и кюре вспоминают только при регистрации браков и конфирмации, Нотр-дам превратился в большой музей-ресторан, куда приходят толпы, жующие гамбургеры и «стиморол», чтобы поглазеть на древние ритуалы. Думается, для этих людей воскресная месса стоит в одном ряду с гаданием на картах и показательным выступлением колдунов вуду. И это подтверждают опросы, опыт общения авторов с представителями католической церкви. Один кюре из Нотр-дама считает, что его храм превратился в бензоколонку, на которой вечно топчется народ, пришедший «подзаправиться». Шведы ходят в кирху по инерции — мол, это единственное место, где можно отдохнуть от повседневности. Британские методисты всерьёз обсуждают вопрос: можно ли принимать в свою общину тех, кто и в Бога-то не верит. И приходят к выводу — можно. Мы все гуманисты. Главное — близость к человеку, а не какое-то там запредельное «дело Господне». Церкви в Западной Европе всё больше напоминают почтовые отделения: зашёл человек, потолкался от кассы к кассе, записочку написал Творцу вселенной — и побежал дальше. Бизнес. Проводить в церкви значительную часть свободного времени? Да вы что! ЭТО НЕ ТО МЕСТО, ГДЕ МОЖНО ЧЕГО-ТО ДОБИТЬСЯ.

Институт ЭМНИД, как пишет тог же «Ньюсуик», провёл опрос среди немцев:

Каким учреждениям вы доверяете больше всего? Немцы поставили церковь на пятое место. А кто же впереди? Места распределились так: «Эмнисти интернешнл», суд, полиция и Гринпис. Это великолепно. На фоне двух тысяч лет европейского христианства — особенно…

Более того, по мнению сегодняшних европейцев, традиционные церкви «лицемерны», это оружие национальной ненависти…

Иными словами, европейское христианство переживает крупнейший кризис за всю свою историю. К. Армстронг так и пишет: «Вера переживает постоянные трансформации, пытаясь найти язык, подходящий для современности… Мы всё дальше и дальше от иудейского пиетизма первых христиан»…

Итак, вера нынешнего европейца: 1) личная; 2) эклектичная; 3) в ней отсутствуют какие-либо элементы прежней конфессиональной веры, кроме, быть может, чисто ритуальных, и то сильно искаженных. Это давно уже не Бог Авраама, Исаака и Иакова. И даже не Бог философов и учёных. Это бог ревущей и злобной плоти… перед нами эпоха торжества язычества. Да, настоящего язычества. В сущности, в качестве Бога каждый европеец водружает на свой алтарь собственное изображение, да и то не всего себя. Он наделяет его собственными качествами, достоинствами и недостатками, восхваляет его. Его Бог амбивалентен и аморфен. Он не то что не спасёт — его вообще нет. Это фикция, фантом, блеф пьяного игрока в покер… Культ Самого Себя, Культ Своего Успеха. Человек, в сущности — это свинья с самым узким кругозором. Свинья и Желуди — грустная притча о нашем бытии…

Об этом ли думал Иисус, кем бы он ни был? Об этом ли мечтали пророки писания?..

Сегодня европейский мир желает сорваться в пропасть. Христос покидает его. Последняя связь с истиной уходит из прогнивших старых мехов…

С христианством кончается история Европы, история зверя, возжелавшего стать человеком. Арийцы НЕ СДАЛИ ЭКЗАМЕН на человека. ВОТ ТУДА НАПРАВЛЕН ИХ БЕГ. Тихо, скользя по стремнинам бытия, — к земле, к траве, в мягкое стойло, в хлев, во влажную солому, назад, к низшим формам духовного существования, в пепел, смрад, в навоз. Их нужно резать или стричь, как говорил лучший из гоев Пушкин…

Доктор Арбутнот, написавший мне, что мы, евреи, должны поверить в великого мессию арийцев и влюбиться в американский стиль жизни, неправ. Америка, в сущности, есть передовой отряд арийского разложения. Жалкая раса, жалкая история, жалкие перспективы…

Один английский пастор недавно написал книгу под названием «После Бога» Это характерное и странное название не пугает его. Ему кажется, что век Европы ещё долог, просто от Бога Вседержителя нынешний человек Запада переходит к божку домашнего очага, божку собственного «эго».

Это ложь. На место Вседержителя может придти только Великая Пустота.

Видел ты дивных людей:

Их зовут «Мертвецами Пустыни».

Древний, могучий народ, носители Божьей святыни, Но непокорно горды, как хребты аравийских ущелий — Шли на вождя своего, и с Богом бороться хотели; И заточил их Господь, и обрек их на сон без исхода — Грозный, великий урок и память для рода и рода.

В данном случае вы, интеллектуалы, должны вспомнить другого лучшего из гоев — Ницше. Это он говорит: «Пустыня ширится с каждым днём»… Ныне арийская пустыня достигла пределов бытия…

Тихо. Пустыня застыла в своём одиноком покое…

Вот главный секрет европейской культуры, культуры самонадеянного богоборческого отступления от Истины». /Элиезер Воронель-Дацевич/

«…Дробность окончательно побеждает цельность, атомарный индивидуум — все формы общественности, материальный денежный эквивалент окончательно вытесняет собой все остальные формы ценности. У народов больше нет выбора. Они обречены лишь на добровольное или принудительное вхождение в новую систему бытия — в систему «конец истории».

«Новый мировой порядок» — не шутки и не пустые слова. Начинается особое время и особое пространство. Время и пространство «постистории». Время в «новом мировом порядке» тождественно компьютерному времени, «таймингу», специфическому ритму электронных торгов, суточному циклу бирж, ритмике спекулятивной игры, полностью подчинившей себе реальную экономику. В этом времени ничего не происходит — нет свершений, нет открытий, нет, страданий и радости. Есть только биржевая игра, движение виртуальных финансов, оптимизация ресурсов, бесконечные сериалы спровоцированной жизни экрана. Компьютерное время — время общества зрелищ.

Новая система колониализма, еще страшнее исторических прецедентов. Ранее колонии ограблялись, а их население нещадно эксплуатировалось. Но теперь дело доходит до окончательной ликвидации идентичности. Эксплуататорский класс из бывших экономических и политических элит Запада становится безличной Системой, прямым и страшным воплощением его величества Капитала. Это и есть «Новый мировой порядок».

Качественное время, в котором прошлое имеет бытие и вес в настоящем, соприсутствует в настоящем, памятью и верностью, силой завета преобразует, преображает это настоящее. Качественное время, в начале которого было Слово, а не обезьяны, пришельцы или амёбы, не одичалое население пещер. И это Слово все еще живо ощущается в токе нашей истории, пронзительно-призывно глаголет из глубины веков, возобновляясь бесценным даром в святой Евхаристии. Слово Божие, сказанное всем народам, но особенно нам, русским, чтоб несли Его и хранили свет Его. И чтобы не утратили в темные времена, когда сын погибели обнажит свои мондиалистские клыки.

Сегодня наглядно видно, как бились отчаянно мы за сакральное пространство и время против удушающих тенёт современности, количественного дробления, омертвелых априорий, холодных могильных законов «товар-деньги-товар»… Да, мы шли на компромисс. Да, мы пытались сочетать нашу истинную волю и истинный путь с заимствованными извне элементами. Но мы лишь маскировались, хитрили, отвлекали внимание. Мы всегда оставались (и остаемся) в глубине души русским, загадочным народом, которому вверен великий завет. Мы шли своим путем, настаивали на своей правде. И когда принимали крещение в Днепре, и тогда, когда созидали блаженное и светлое Московское Царство, и когда служили царям, и когда строили новый советский мир. Мы несли свет и печаль, страдание и возвышенный, напряженный парадокс, воплощенный в нашей истории, в наших землях, в наших душах.

«Новый мировой порядок» хочет заставить нас заплатить по счетам, принуждает нас раскаяться в содеянном, рассыпаться, рассосаться, раствориться, признать свою неправоту — причем не только в области силы, но и в области духа (отсюда стремление перевоспитать нас по учебникам Сороса и унизительным рецептам новых атлантистских полицаев из «союза правых сил», мол, «двигайте телом», торгуйте, наслаждайтесь и забудьте о своем прошлом, о своем «Я» — оно кроваво, жестоко, лениво и порочно, «двигайте телом»)…

Не то чтобы для победы над «новым мировым порядком», но даже для того, чтобы просто бросить ему вызов, мы должны осознать всю серьёзность положения. Но на этот раз нам не поможет ни «генерал зима», ни «само падало», ни «весеннее наступление трудящихся». Необходимо усилие колоссальное и в первую очередь духовное, интеллектуальное.

У нас отбирают такую глубину, которую мы сами в полной мере едва ли способны осознать.

Дело очень и очень серьёзно. Нас испытуют небытиём, приговором антихристова «нового мирового порядка». Концом НАШЕЙ ИСТОРИИ.

Ужели покорно шагнём в бездну? Ужели не спохватимся напоследок? Ужели не скажем последнее слово в мировой драме?

Тогда зачем всё это? Зачем было городить русский огород, создавать великое царство, класть для великой цели миллионы душ? Ведь всё, что было, лишь пролог к последнему часу, который пробил сегодня.

Две тысячи лет назад нам дали сладчайшее — тяжелейшее испытание, вручили спасительный невыносимый Крест.

Но пали оковы, державшие сатану, и мрачная рожа его взошла из-за солёного океана в наш телевизор. Антихрист здесь. Он уже поднял странные фигуры из пальцев. На его щите «novo ordoseculi» зелёный вексель небытия». /Александр Дугин/.

Я понял: всё живо. Векам не пропасть, И жизнь без наживы — Завидная часть Спасибо, спасибо Двум тысячам лет В трудах без разгиба Оставившим свет. Я понял: всё в силе, В цвету и соку, И в новые были Я каплей теку. И вечным обвалом Врываясь извне, Великое в малом Отдастся во мне. И смех у завалин И мысль от сохи, И Ленин и Сталин И эти стихи. /Борис Пастернак/

* * *

Вдоль церковной ограды прямо на асфальте сидели нищие, среди которых выделялся то ли узбек, то ли таджик в полосатом малиново-зелёном ватном халате и чунях с галошами, несмотря на жару. На коленях у него лежала тюбетейка с мелочью, один глаз был перевязан прозрачной женской косынкой с люриксом. Когда она подала ему, старик скосил на неё другим глазом, подслеповато-водянистым, медузьим, закивал, улыбнулся, обнажив редкие гнилые зубы, и пробормотал по-своему что-то неразборчивое.

ПРЕДДВЕРИЕ

— Ну что, Иоанна, кончается твоё кино? — чёрная детская маска в белых очках приблизилась к ней вплотную, и она увидела, что их стёкла заклеены то ли лейкопластырем, то ли белой бумагой. — В последний раз предлагаю — пережди здесь до Суда. Надоело про Иосифа — на нынешних вождей досье с пылу-жару поспело — вот где кино!.. Их Ангелам-хранителям остаётся лишь слезы лить — всю вечность прокапали. И на земле из-за того дожди, а зонты нынче дороги… Никакого сострадания к прохожим, а ещё ангелы! Отлетались, отспасались, отвздыхались, болезные, теперь наши дела сплошняком пойдут, — шелестел АГ. — Многосерийные ужастики, чёрная магия с разоблачениями… Сиди и трясись, Иоанна, пока мы добрые, пока зал наш. А он теперь до конца времен наш — дискетами с грехами да злодействами всю Вечность завалили, летать негде. Вот тебе абонемент на все сеансы — третий ряд восьмое место… Презент.

Билет был голубенький с написанными от руки цифрами 3 и 8.

— А Егорка?

— Нет, вы только послушайте, нелюди недобрые, она опять за своё! — воззвал АГ. Оказалось, что зал битком набит АГами с такими же чёрными лицами и слепыми белыми очками. Нелюди АГи в дружном негодовании замахали чёрными ручками с белыми кошачьими коготками, выпуская из чёрных губ оранжевые клубы серы. Иоанна в ужасе перекрестилась.

— Во-он! — взвыл АГ. Страшный вихрь — раскалённая всесокрушающая смесь серы и пепла — внезапно обернулся жарким неподвижным московским смогом — плавящийся асфальт, бензиновый перегар и ещё какая-то скрипящая на зубах дрянь. Иоанна прикрыла окно машины и откашлялась. Она ехала к Варе.

Дальше всё закрутилось, будто при ускоренной перемотке. Варя, торт, приложивший к губам палец Егорка, мурашки по спине, округлившаяся Айрис, бдение у подъезда, «Мир Новостей», так и не понадобившийся мобильник, застолье… Снова тайное ожидание в машине.

«Волос с головы не упадёт», — убеждает, уговаривает она себя, и все же уехать почему-то не может.

Обычно они стреляют у подъезда, когда жертва садится в машину. Или в самом подъезде. Или подкладывают бомбу. Или из оптического прицела с чердака соседнего дома… Подъезд ребята наверняка проверили… Нет, она все-таки дождётся и спокойненько поедет на дачу. И будет смеяться над своими страхами. Только бы Златовы не заметили, что она, дурёха, здесь торчит. Хорошо, что темнеет…

Вдруг в салоне само собой приоткрылось боковое стекло, запахло серой.

— О, Иоанна, дочь Софии и Аркадия, представителей двух избранных, но, увы, падших, народов! — витиевато воззвал писклявый голосок, — Слушай сюда ушами…

— Чего тебе, ваучёрт? Опять Страницу Истории спёр?

— Так точно, товарищ Синегина. Совершенно секретно и исключительно для внутреннего пользования.

Белый листок запорхал, закружился по салону. Иоанна протянула руку.

— Э, нет, сначала спляши, о гремучая смесь из взрывоопасных генов… Ладно, не психуй, знаю, что тебя колышет. Будет жив твой Егорка, дочка у них родится. Назовут Марией. Машенька, Мэри… Тоже коктейль двух народов — деловой ребёнок получится, но с русскими крылышками… Об этом ещё Иосиф мечтал — вот бы соединить американскую деловитость да с русскими крылышками! Будто толк какой от этих «крылышек» — носом вниз с колокольни. Главное — спрыгнуть, а там поглядим. Вот и спрыгнули. Тут всё написано — и про внутренние катастрофы, и про внешние…

«Безобразно, свирепо, мохнато Не на пользу людям, а назло На восток продвигалося НАТО И на нас невзначай набрело», — цитирую по памяти, может, что-то напутал, но за факты ручаюсь…

Третье тысячелетие «близ, при дверях». С юга снова «злой чечен ползёт на берег, точит свой кинжал…» В Москве жилые дома взрывают, и не только в Москве. В дерьме брода нет от предвыборных компроматов. Волки от испуга кушают друг друга. Овечьи шкуры скинули — в открытую грызутся. Того гляди, народ с похмелюги разбудят, а это будет похлеще «Герцена»… В стране опять «верхи не могут, а низы не хотят». Третьей Мировой попахивает. «Люди языки кусают от страха в ожидании грядущих бедствий!»… Всенародно избранный», отделивший Киевское православие от Руси, орден получит на Святой Земле за заслуги перед христианством. Кстати, таким же орденом был награжден и Черчилль, после то как объявил коммунизм «угрозой всему христианскому миру»… А выборы эти чернокнижные… Сегодня — «семья вурдалака», потом медведь в мешке, а завтра, глядишь, и того самого Зверя изберут. Нашего, который «из бездны»… Тебе это надо, Иоанна? Твои гены хоть и падшие, но ведь не глупые! Что ты там забыла, в «последних временах»… Ну, не хочешь на дачу, — я тебя понимаю. Пусть живёт Егорка, размножается, пусть Мария, пусть Мэри — всё один конец, один ваучёрт…

— Изыди! — Иоанна намертво вцепилась в руль, не сводя глаз-с двери подъезда.

— Короче. Наше предложение остаётся в силе. Третий ряд, восьмое место, абонемент на все «последние времена». Серой в лицо обещаем не дымить.

— Что-то тут не так, — подумалось Иоанне, — Им уже не Егорка, им, похоже, зачем-то нужна я… Мёртвая или живая? И зачем?..

— Да ты прочти страничку-то, — волосы стынут в жилах, кости дыбом встают… Ознакомься.

Белый листок послушно опустился прямо перед ней на руль. На нём огненно-крупно проступила одна-единственная фраза из Евангельского «Откровения»: «ВЫЙДИ ОТ НЕЕ, НАРОД МОЙ!»

— Что это, не понимаю?..

— Измена! Подмена!.. — заверещал ваучёрт, — Это всё он, вождь кавказской национальности! И здесь достал, — как сказал Троцкий, получив по голове ледорубом… Пожалте вам, послание в Сибирь!.. Ну, кончилось твоё время, и спи спокойненько, как предписано регламентом. Нет, не спится товарищу Верховному Главнокомандующему… Пожалте вам — ещё одно «Слово к народу». А где он, народ-то? Ау! Наро-од!

Марлены скурвились, Владлены спятили, Откомиссарили.

Ушли в предатели… — Нет больше народа. На палубу вышел, а палуба ёк!..

«После сего я увидел иного Ангела, сходящего с неба и имеющего власть великую; земля осветилась от славы его, — читала она проступающие огненные слова, — И воскликнул он сильно, громким голосом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы.

И цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши её.

И услышал я иной голос с неба, говорящий: ВЫЙДИ ОТ НЕЕ, НАРОД МОЙ, чтобы не участвовать вам в грехах её и не подвергнуться язвам её; Ибо грехи ее дошли до неба, и Бог воспомянул неправды её.

Воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвое воздайте ей по делам её; в чаше, в которой она приготовляла вам вино, приготовьте ей вдвое.

Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей. Ибо она говорит в сердце своём: сижу царицею, я не вдова, и не увижу горести!

За то в один день придут на неё казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнём, потому что силен Господь Бог, судящий её».

— Порви! — ёжился ваучёрт, — Измена! Подмена!

— Пророчество о Последней Революции, которую свершит Творец над Вампирией в конце времен руками ею же соблазнённых народов — Иоанна узнала голосок АХа, — Верховный Главнокомандующий просто напомнил избранникам приказ Спасителя: «Выйди от нее, народ Мой…» Ваучёрт вырвал у Иоанны листок, дохнув раскаленным клубом серы. Страница истории вспыхнула и сгорела, засыпав колени пеплом.

— Вот и я говорю — выйди, — верещал он, — и отсидись, пока утрясётся, — третий ряд, восьмое место…

Наконец, они появились, Егорка, Айрис и Варя. Айрис и Варя расцеловались на прощанье. Айрис села впереди с шофёром, Егорка с телохранителем сзади…

— Ну сыграешь ты в Матросова или в Гастелло, — дальше что? — ваучёрт махал у Иоанны перед глазами кисточкой хвоста, мешая смотреть в зеркальце, — В вечности «героев» посмертно не дают.

Шум отъезжающий машины. Хлопнула за Варей дверь подъезда. Сейчас появится…

Иоанна просекла крестом, как мечом, смрадный серный воздух, и ваучёрт, взвизгнув, растаял.

Разноглазый, неизвестно откуда взявшийся мере выползал из чёрной бездны арки, поворачивая направо… Там, у аптеки, он развернётся и промчится как раз мимо, по дороге под насыпью. Потом выскочит на проспект и полетит чёрным разноглазым демоном за несущейся к аэродрому егоркиной машиной. В молниеносном прозрении она увидела, как мере настигает их, стреляет по колесам, прошивает автоматной очередью шофёра, Егорку, Айрис с будущим бэби двух народов, девочкой по имени Мария. Самым чтимым именем по обе стороны океана. Смрадно взревёт мотор, сверкнут разноглазые фары, и он безнаказанный, неуловимый, неподсудный, умчится в ночь, как всегда, победив.

И не будет ни Егорки, ни Айрис, ни Марии никогда не будет — снова только ночь, беспросветный этот апокалипсис…

Ну, уж нет!

Ни страха, ни колебания не было. Только упоение, восторг от предвкушения счастья наконец-то их остановить, смертельным кляпом влететь в зловонную прожорливую глотку и разнести в клочья. Остановить!

Машина заскакала по насыпи, задёргался в руках руль, взревел мотор. Истошный вой клаксона справа, заметавшиеся фары, визг тормозов. Всё, ребята, приехали!.. «Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй»…

— Жри, гадина! — то ли прокричала, то ли подумала она, с наслаждением швыряя в надвигающуюся разверстую огнедышащую пасть этот свой торжествующе-победный крик, бешено раскручивающуюся, как праща, ярость вместе с плотью, сознанием, душой, железом вокруг и страшным апокалиптическим хрустом, скрежетом, огнём и крушением всего и вся.

Его зубы вонзились в нее, но ошеломляющая невозможная боль утихла, едва начавшись. И закувыркался мир, что-то вспыхнуло, грохнуло, заметались в кувыркающемся мире огненные отблески.

— Это они, они! — краешком сознания поняла она, — Теперь им не добраться до Егорки. Свершилось! — в победном ликовании пело, орало всё её уничтожаемое, дробящееся, кувыркающееся вместе с машиной естество, и невыразимое неземное наслаждение было в этой смертной муке. Так, наверное, умирает зерно, прорастая в иное измерение. Побеждает, уничтожаясь.

— Я сделала это. Неужели сделала?..

Чьи-то голоса, прикосновения, отзывающиеся всё той же «не её» болью. Пятна озабоченных, но чаще любопытных лиц, носилки, ослепительная лампа над головой…

Как душно, дышать всё труднее. Скрипят доски под её шагами, хотя ног своих она не чувствует. И что-то всё это напоминает, очень давнее и страшное. Этот деревянный коричневый прямоугольник, к которому она неотвратимо приближается. Четыре ромба с облупившейся краской, криво прибитая ручка…

Она задыхается, бороться нет больше сил. Дверь открывается медленно, Иоанну втягивает в неё, как в аспидную воронку. Чёрная вода пополам с чёрной глиной склеивает глаза, нос, губы…

Дверь гулко захлопывается.

Есть только последняя мысль Иоанны. Остановившаяся, как стоп-кадр.

Отчаянное: «Вот и всё». Навеки заевшая пластинка.

Вечная Иоанна-мысль по имени «Вот и всё». Конец фильма, где она сыграла свою жизнь. Гаснет свет, зрители расходятся по домам. Все, кроме неё.

Навеки замкнутое на себя богооставленное сознание, существующее лишь само для себя. Вот что такое ад. Ни раскалённых сковородок, ни небытия. Лишь бессмертная кромешная мысль, что уже никогда нечего не будет. И что где-то есть Вечное и Прекрасное «ВСЁ», от которого ты навеки отлучена.

— Иоанна…

Даже не голос, а тоже мысль. Но не её, а прозвучавшая в ней, как некий код, сигнал, поворот ключа… От чего, казалось, навеки заполонившая её тьма вдруг стала светать, рассеиваться, побеждаемая неким новым состоянием, названия которому Иоанна не ведала, но которое стремительно нарастало.

Трепетные, пульсирующие, как сердце, сполохи снежно-жаркого сияния… Девственно-чистый, ослепительно-белый, бесстрастный и одновременно огненно-испепеляющий — Огонь, какого не бывает на земле.

Очищающий, всё переплавляющий — не статика, а вечное движение, биение невидимого животворящего Сердца. Основа основ, начало начал, альфа и омега…

Она поняла, почему Он никак не давался Гане, Свет Фаворский — преобразующий, несущий Жизнь всему и вся. Это не был свет в земном понимании, а таинственно-дивный Поток нездешней энергии, воскрешающей и живящей.

«Где первообразы кипят. Трепещут творческие силы»…

Здесь священнодействовало, всё преобразуя пламенной и жертвенной Любовью, само Божество, сама Истина. Горнило подлинного Бытия едва приоткрыло завесу, сияя россыпью созвездий, мелодией отвоёванных у хаоса созвучий, преодолевших пространство идеальных конструкций; тьмы, гибнущей в костре невиданных красок. И легкая слитная поступь неразлучной неделимой Двоицы, прогуливающейся среди роскошных тропиков новорожденных остывающих миров… Вечно влюблённой и вечно юной.

О, как рванулась туда душа! В то время, как всё тёмное в ней, злое и лукавое спасалось в панике, казалось, раздирая пополам её изнемогающее от этого разделения «Я». Иоанна-полутьма, одновременно жаждущая и страшащаяся. Огонь Спасающий и Воскрешающий — она вдруг прозрела, что страшен он лишь для тьмы.

«Каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытает дело каждого, каково оно есть.

А у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем сам спасётся, но так, как-бы из огня». /1-е Кор.3:13,15/ Иоанна-мысль вспоминала слова апостола Павла, а животворящий снежно-огненный поток мчался мимо, обтекая её — туда, где «Всё Хорошее, Всегда и Везде». Свет Фаворский — божественный образ Бытия, вдохновенное Творчество, преображающее смерть в Жизнь. Он открывал ей свои тайны. О том, что люди — разбросанные по земле семена вечности, которым надо укорениться в небесном. Умереть в тленном, во времени, чтобы прорасти в бессмертие.

Что человеки — капилляры, нервы, сосуды, по которым струится Божественный Поток, творя Жизнь. Что они — проводники Её, сотворцы, соучастники этого великого таинства — вечно гореть в святом снежно-огненном движении, неся и созидая Жизнь. Каждым биением сердца, каждым делом и словом нести и сотворить Бытие Подлинное. Всё мёртвое, непроницаемое отбрасывается во тьму. Таков закон жизни во имя Жизни.

«Рождённое от плоти есть плоть, а рождённое от Духа есть Дух.

Не удивляйся тому, что Я сказал тебе: должно вам родиться свыше.

Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рождённым от Духа». /Иоан. 3: 6–8/

Поток Животворящий мчался, обтекая её, — из Себя, через всё и в Себя, Иоанна-мысль прозревала, казалось, таинственно-глубинное биение Его Сердца — жертвенной любви, извечно и добровольно посвящённый всецело этому животворению, спасению, преображению, воскрешению всего и вся. Всякой гибнущей твари, взывающей о помощи.

И вдруг впервые ощутила слабый, едва слышный стук собственного сердца и поняла, что ещё жива. И что этот ее едва различимый пульс чудесным непостижимым образом связан с извечно преодолевающим хаос ритмом Единосущного и Нераздельного.

«Всё через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть.

В нём была жизнь, и жизнь была свет человеков; И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». /Иоан. 1:3–5/ И чем больше она вмещала, прозревала уже не только мыслью, но и едва бьющимся сердцем, дивный пульс, ритм, биение животворящего Слова в неземной симфонии Вечного Созидания — радуг, аккордов, идей и свершений, чем больше трепетала, рвалась туда душа в неистовой жажде одновременно гибели и рождения, тем явственней сознавала в ужасе свою зажатость, закупоренность. Мельчайшего, но уникального по Замыслу капилляра, не оправдавшего своего предназначения, заполненного полутьмой… Принять, обогатить, пронести, как эстафету, через земную жизнь — и передать дальше… Не проводник, не сопричастник, не сотворец. Препятствие. Животворящий поток, встретившись с непроницаемостью, обтекает её и несётся дальше, мимо… Препятствие, балласт, тромб…

Она не исполнила своего призвания, предназначения! Там, в историческом времени, остался чистый лист бумаги и открывшаяся когда-то строчка из пророка Иеремии: «…напиши себе все слова, которые Я говорил тебе, в книгу». Мысль о девственно-чистом листе бумаги впервые не вызвала отвращения…

Она должна вернуться! Иоанна-мысль стала Иоанной-волей, Иоанной-молитвой: «Господи, дай исполнить Волю Твою…» Соответствовать ПРИЗВАНИЮ. Не позволить потоку, дару Жизни в тебе загустеть тромбом… Не прервать цепь, передать эстафету. «Исполнить долг, завещанный от Бога»…

Что было прежде? Она услыхала ли эту Высшую Волю о себе, или сама попросилась добровольцем, вооружённая словом?

Или всю жизнь ждала этого приказа, ждала изначально, ибо по законам как земной, так и небесной драматургии висящее на стене ружьё должно выстрелить? А записавшийся добровольцем — или воин или дезертир…

«Напиши, что Я сказал тебе, в книгу»…

«Дай исполнить Волю Твою», «Да будет Воля Твоя», — прежде всего наша воля содержится в этой молитве, наша дарованная Творцом свобода. Воля исполнить Волю.

— Встань, Иоанна…

Тамбур теперь был расцвечен трепетно-живыми сполохами того самого Света Невечернего, «невозможной Мечты» художника Дарёнова. Брошенный старый веник зеленел клейкой майской листвой, ожил и благоухал букет засохших прошлогодних пионов. Воскресла давным-давно обглоданная в паутине бабочка, расправила солнечно-рыжие крылья и стала биться в пыльное подслеповатое оконце над входной дверью с ромбами, за которой пряталась удравшая тьма.

Именно туда, в тёмное будущее, жаждала вернуться сидящая на пыльном дощатом полу давно снесённого дома ожившая, как и эта бабочка, Иоанна. Хоть и ждали её за дверью напротив и спасающие мамины руки, и ещё живой отец, и бабка Ксеня, и счастливое послевоенное детство…

— Встань, Иоанна, — снова тихо и властно прозвучало в ней. От кого-то, или от неё самой — не имело значения. Воля творить Волю.

— Встань и иди…

Она выпрямилась. Оттолкнувшись от стены, сделала шаг другой… Вернулась боль, с каждым движением всё острее, невыносимее. Боль по имени Иоанна. Но ещё невыносимее был страх не дойти.

Тёмное будущее встретило её тьмой кромешной, душной и пропахшей лекарствами. Иоанна обернулась на гаснущие за спиной сполохи и увидала в проеме двери с ромбами огненно-светлую благословляющую Руку. Дверь захлопнулась. Перед ней высилась едва различимая гора, на которую ей предстояло вскарабкаться. Туда, где мерцала над головой маленькая светлая точка — то ли звезда, то ли маяк, или лампа операционной. Она ползла, хотя это было совершенно невозможно, и разрывались сердце и лёгкие от спёртого, исполненного лекарственной тьмой воздуха, и тело от боли. И лампа — маяк — звезда то приближалась, то снова пряталась в наваливающейся дурноте кромешной тьмы. Иоанна ползла, зная, что там её место, её призвание… Её Голгофа, её высотка, её «Всё». Её звено в цепи, которое нельзя разорвать. И что Господь не даёт испытаний сверх меры. Вокруг прозревала она и других, восходящих до неё, каждый на свою Голгофу, — их впаянные в скалу тела, обращённые к небу лица — совсем юные, в полноте лет, пожилые, но всегда устремлённые туда, вверх, где мерцала эта светлая точка — то ли звезда, то ли маяк, то ли лампа операционной… Застигнутые в пути победители смерти.

И когда светлую точку снова заволакивала исполненная дурноты и боли тьма, метеором проносился ввысь огненно-рыжий сполох, похожий то на дух Альмы, то на Катькину куртку, то на воскресшую бабочку из детства, тоже запрограммированную на дерзновенно-вечный полёт к свету…

Для «свидетельств» в романе использованы цитаты из книг:

С. Аллилуева «Двадцать писем к другу».

А. Антонов-Овсеенко «Театр Иосифа Сталина».

Алан Буллон «Гитлер и Сталин».

Д. Волкогонов «И. Сталин. Триумф и трагедия».

Р. Вурмбранд «Другое лицо Маркса».

Ян Грей «Лев Троцкий».

Е. Громов «Власть и искусство».

В. Корнев «Добрая книга о Сталине».

М. Лобанов «Сталин. Тайные страницы истории».

О. Платонов «Тайная история России. XX век».

Э. Радзинский «Сталин».

Р. Такер «Сталин. Путь к власти. 1879–1929».

Лев Троцкий «Сталин».

Феликс Чуев «140 бесед с Молотовым» «Из глубины» — Сб. статей о русской революции.

Русские и зарубежные классики XIX–XX веков.

Религиозно-философская литература, газетно-журнальная периодика, радио, телевидение.

Оглавление

Юлия Иванова . ДРЕМУЧИЕ ДВЕРИ . ТОМ II

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ

ПРЕДДВЕРИЕ