«Черное и черное»

Олеся Велецкая Черное и черное

Сумрак ее пути — Вспышкою осветил. Холод его души — Искрою обожгла. Кто же тогда блуждал, Кто же холодным был, Кто для кого сиял, Кто же из них — звезда… (Болдырева А.) Copyright.

Часть I. Трудный день

Пролог

Каждый мускул Эрты ныл от изнеможения, бой длился девятый час. Но, несмотря на то, что ее подразделение было элитным и в его составе были самые профессиональные генетически модифицированные убийцы Содружества, они безнадежно проигрывали Существам, каждую минуту сдавая всё новые и новые планеты системы врагу. Эрта ощущала эту безнадежность в каждом движении безмолвной схватки. С каждым ее вздохом и выстрелом, с каждым ее уворотом и атакой, где-то молча гибли ее товарищи, где-то молча продолжали упорно сражаться еще живые, делая все возможное и пытаясь совершить невозможное. Они не могли проиграть. На этот раз нет. Этот бой был решающим и последним, потому что только эта система еще не пала и еще продолжала укрывать в своих недрах беженцев поверженных систем.

Кто были Существа, сколько их, откуда они появились, никто не знал. Как они выглядели и на каком языке говорили, никто не знал тоже. Как они появлялись на планетах систем и куда уходили, было также неизвестно. Космос, проверенный приборами вдоль и поперек, не показывал ни следа каких-либо незарегистрированных космических аппаратов. С их появлением на атакуемые территории приходила ночь. Густая непроглядная тьма, где слепыми и немыми становились не только живые и киборги, но даже компьютеры. Все. Кроме убийц. Убийцы инстинктивно чувствовали Существ, их местонахождение, их движения, и сверхъестественная инстинктивность позволяла им чувствовать даже намерение убийственного действия за несколько секунд до его воплощения. Поэтому Корпус Убийц взял на себя руководство Содружеством с самого начала этой странной, чудовищной и нелепой войны.

Убийцы были эмпатами, они могли не только чувствовать и передавать свои ощущения живым, машинам и киборгам, они могли повелевать и управлять ими, вследствие какой-то ошибки генетического программирования, которое пыталось сохранить разум убийц от разрушения эмпатией, укрощая высокую эмоциональность. Оно пыталось сплавить ее в одно целое с высокой рациональностью, удаляя лишние, не боевые навыки, такие как темперамент и эмоциональная выразительность, дабы освободить место боевой противоположности. Результат получился блестящим. Но, вскоре обнаружился и побочный эффект, который никак не хотел поддаваться устранению, сколько ни бились над этой задачей ученые. Когда-то за демонстрацию этой ошибочной способности их модификации убийцу немедленно казнили, когда-то это было запрещено. Теперь ошибка генетиков спасала Живое Содружество от полного уничтожения. Но, даже этого было мало. Гибли киборги, гибли живые, гибли компьютеры, гибли убийцы… Существ было слишком много…

За своей спиной Эрта почувствовала злой оборвавшийся вздох Дела, справа погиб Ним, обдав волной безнадежной досады ее восприятие. И, вдруг, почувствовала что следующим смерть выбрала командира, который был настолько поглощен концентрацией на ближайших противниках и координацией окружающего сопротивления, что не чувствует ее, выбирающую его смерть. Через несколько секунд, по нелепому стечению обстоятельств, живые потеряют одного из сильнейших почти бессмертных львов, на плечах которых еще держится слабеющий мир Содружества. Ты был прав, Ним — мелькнула в голове ироничная мысль, — мы не выстоим, выстоят они, эталоны, пока они есть, есть надежда. И она бесшумно устремилась навстречу чужой смерти, в кольцо враждебной тьмы. Она остановит ее. Или, по крайней мере, задержит, даст время командиру заметить ее, поменяется жизнью.

Вдруг, ночь начала отступать, начали обретать свои очертания измученные изувеченные поверхность планеты, живые, мертвые… тьма исчезала, также неожиданно и непонятно как пришла. И тут, Эрта с удивлением обнаружила, что вместе с тьмой исчезает и она, Эрта. Все плыло перед ее острым зрением, причиняя боль, и растворялось в неизвестно откуда появляющемся свете, слепящем белом и безликом. Это смерть? — грустно подумала она, — но, я даже ни разу не ударила — успел ли ты, командир? Успел ли ты остаться в живых?.. Эта мысль заполнила все ее распадающееся существо. Успел или не успел? Потом она перестала чувствовать.

Эпизод 1 На том свете

Солнце. Это солнце, желтый карлик. Звезда спектрального класса G2V. Наше? И небо. Синее. Такое как у нас. Ее открытые глаза постепенно снова начинали видеть. Эрта приходила в себя, чувства возвращались к ней. Она начала видеть кроны деревьев над головой, ощущать приятную мягкость поверхности под собой, тепло солнца, прохладу легкого ветерка, слышать окружающие ее звуки. Звуки! Она слышала птиц! Как такое возможно? — подумала Эрта, — с начала войны никто не слышал птиц ни на одной из планет Содружества. Наверное, это рай, — решила она, — из древних сказок о божествах. Она умерла.

И воскресли воспоминания. Командир… жив ли он, не была ли напрасной ее слишком скорая глупая смерть? Эрта начала скрупулезно собирать воедино мельчайшие частички памяти, пытаясь найти ответ на этот вопрос. Но, ответа не было. Она помнила отступление тьмы, но не помнила почему та начала уходить, она помнила трупы, фигуры живых и машин, но не помнила, среди которых из них был командир, она не помнила как закончился бой, в ее памяти было недостаточно данных.

Эрта устало расслабилась. Полностью, до кончиков волос, отрешенно смотря в небо и подставив лицо невесомым порывистым ласкам пробегающего ветерка. Начинать думать и двигаться она не торопилась. Врага она не чувствовала, никакого. В раю она или не в раю, но ей нужно восстановиться, другой возможности потом может и не представиться. Затем она уснула. Спать она могла где угодно и когда угодно, ее сверхчувствительность мгновенно разбудила бы тело при малейшей опасности. Комфорт ей был не нужен. Сон сам по себе был для нее комфортом, а требовать больше необходимого она не привыкла, ей это было ни к чему.

Когда девушка проснулась, было ранее утро. Слышались чистые веселые напевы птиц, словно перезвоны мирной гражданской космической болтовни общих частот сообщений. В воздухе ещё витал легкий бархатистый запах ночных трав. В тонкий аромат листвы и цветов вплетался едва ощутимый горьковатый запах каких-то иных растений. Запахи и звуки вплетались в прохладу утра, в бирюзу неба, в порозовевший лик просыпающегося солнца. Эрта глубоко вдохнула свежий розовато-золотистый запах рая и села, чтобы оглядеться вокруг. Пора познакомиться с раем поближе.

Мир был зеленым. Она сидела в густой невысокой траве, колышущейся маленькими зелеными волнами, когда ветер добирался до нее, невысокие прямые деревья, одетые шершавой корой, окружали ее, лениво волнуясь своими шумящими вершинами, сквозь которые проникали розовые лучи солнца. Ленточки птиц вились в воздухе, прошивая белый крем облаков, сплетаясь одна с другой, провожаемые солнечным светом и неуловимой зеленью синего неба, которая отражалась в нем от зеленого блеска поверхности этого мира. Небо кажется таким широким, просторным и необъятным, и так много в нем места без бесконечно снующих по нему флаеров, рейдеров, кораблей и прочих средств путевого сообщения между живыми. Скрюченные корни деревьев, пьющие из глины влагу, давали приют мелким пушистым зверькам, которые озадаченно и настороженно смотрели на Эрту блестящими темными глазками, но не боялись ее. Она улыбнулась и также осторожно погладила их ласковой мыслью. Лес темнел далеко вглубь, вбирая в себя свет и солнечное тепло, и деревья тянулись длинными тенями к уходящему сквозь него ночному мороку. И даль уже не была такой ясной, она скрывала в себе что-то большее, чем просто красоту мира, она скрывала — неизвестное.

Эрта поднялась на ноги и начала осматривать свое снаряжение. Два тонких обоюдоострых иритовых меча за спиной, шесть небольших заточенных бритв-бумерангов в поясе, лезвия в сапогах, лезвия в армейских браслетах, лезвие в волосах, взрывные сферы, атомный пистолет, аптечка, средства связи. Всё было на месте. Чрезвычайный карман, в котором находилась всякая мелочь вроде универсальной отвертки, альпинистских крючков и мотков прочной металловеревки, также не пострадал. Эрта достала пистолет, прицелилась себе под ноги и нажала на кнопку. Выстрела не произошло. Девушка повторила свои действия. Выстрела не было. Пытаясь понять в чем дело, она принялась разбирать пистолет и была сильно удивлена, когда вскрыв корпус обнаружила что в нем ничего нет… весь механизм исчез.

Движимая раздраженной догадкой она разобрала взрывную сферу. Она также была пуста. Все оружие, оставшееся при ней, теперь состояло из бесхитростно-простой стали и самой ее, Эрты. Наушники и нейрофон тоже были пусты как ореховые скорлупки. Девушка зло выдохнула и потрясла головой. Потом собрала все, что стало бесполезным хламом, в одну кучу и спрятала глубоко под корнями ближайшего дерева. Тащить с собой то, что не может ей ничем послужить, она не собиралась, но и избавляться от этих вещей безвозвратно она посчитала пока что нецелесообразным. Затем она пошла на восток. Потому что-то это направление она любила больше всего. Сейчас у нее не было конкретной цели и маршрута, и она просто выбрала любимое направление.

Через некоторое время она вышла на утоптанную тропинку и решила идти по ней. По пути ей встречались звери и птицы, большинство из названий которых были ей известны, большинство из них были древними и вымершими. Живых она не видела и не чувствовала. Ни людей, ни человекоподобных, ни иных, ни киборгов. Эрта неторопливо двигалась вперед, с интересом осматривая местность и пытаясь понять, куда же она все-таки попала, как и почему. Была уже вторая половина дня, когда она вышла на широкую выцветшую дорогу, где она обнаружила многочисленные следы животных, многие из которых, судя по глубине следа, были ездовыми, среди них были и следы живых, форма и расположение которых указывала на то, что живые были человекоподобными. С возникшим любопытством девушка двинулась в сторону, в которую вела основная масса следов.

И тут они появились. С той стороны. Чужие чувства, чувства живых. Они не были угрожающими, общий фон скорее был веселым и беззаботным, в него вплетались отдельные ленты мимолетных забот, досад, раздражений и возбуждений, умиротворения и удовлетворения. Одна лента была совсем не веселой, не умиротворенной и очень раздосадованной. Слушать глубже она не стала.

- Десять, — посчитала девушка. И они приближались. Не чувствуя непосредственной угрозы, она просто отступила на край дороги и остановилась. Живые приближались с все нарастающими звуками бегущей толпы животных, запахом пыли, металла, кожи и букетом других не настолько приятных запахов.

Когда группа живых стала различимой, она увидела всадников. И она увидела Их. Это были лошади. Красивые сильные грациозные разномастные лошади. Она видела таких в библиотеке Корпуса. Еще тогда их изображения завораживали ее, теперь она видела их вживую. Она жадно изучала прекрасных животных, неосторожно отодвинув на второй план исследование живых. Вот они, скачут и несутся, захватывая воображение и сердце, покоряя их мощью и гармонией бега… Слушала их фыркающее шумное дыхание, мерный такт, отбиваемый сильными ногами несущихся коней, едва касающихся земли. И они казались ей не животными, а какой-то особенной фантастической стихией.

Потом она перевела взгляд на всадников. И отметила, что есть что-то удивительное в слиянии скачки в единое существо человека и лошади. Всадники были невысокого роста. Самый рослый из них был почти одного роста с ней, возможно, чуть выше, а Эрта считалась в Корпусе недомерком, потому что ее рост, 170 см, был намного ниже среднего роста любого из человекоподобных обитателей Живого Содружества. Хотя ребята в отряде и она сама предпочитали называть ее миниатюрной. Остальные всадники были ниже ее, это она точно могла сказать по посадке. Одеты они были в металлические панцири, похожие на скафандры, но она сразу исключила мысль о скафандрах, поскольку панцири не были непроницаемо-сплошными. Откуда то из ячеек ее памяти пришли нужные слова. Доспехи, металлические. Настолько далеко в изучении истории систем Содружества Корпус не углублялся. В какой же древний рай какой системы я попала? — подумала девушка.

Один из всадников, тот самый, рослый, остановился, хрипло и глухо крикнул что-то своим спутникам и повернул коня в ее направлении. Остановился он в трех шагах от Эрты. Морда поразительного блестящего животного оказалась так близко, что ей невыносимо захотелось ее потрогать. Рукой. От ее неосторожной возбужденной алчности чувства лошади насторожились и окрасились недоверием и неприятием. Она подавила в себе праздную возбужденность и постаралась успокоить коня, передав ему чувство покоя и безопасности.

Эпизод 2 Ведьма

Ульрих фон Боненгаль, лучший рыцарь тевтонского ордена в этой глуши задворков божьего мира, был не в духе с самого утра. Приехав по поручению комтура в Замок барона Мэннинга, он никак не мог предполагать, что из него так трудно будет уехать. Дочь барона, Ульрике, увидев его, решила что он — дар Божий ей, и что случайная схожесть их имен — мистический знак, прямое доказательство божьей воли, заключающейся в том, что Ульрих должен сложить обеты и душой, телом, именем и имением принадлежать ей и никому больше. Целую неделю, пока барон готовил свой ответ комтуру, прекрасная юная Ульрике не давала ему прохода. Она караулила его везде. Куда бы он ни пошел, везде натыкался на ее как бы случайную засаду, закушенную губу, как бы ненарочно обнаженную лодыжку и невинно-страстный призывный взгляд. Его товарищи смеялись и подшучивали над ним, зная его отношение к женщинам. В этом он был истинным рыцарем войска Христова, почти безгрешным. Не потому, что был настолько фанатично предан вере, а потому что по-доброму презирал женщин. Девственником он не был, и не был целомудренным, но женщины не вызывали в нем ни возбуждения, ни увлечения.

Они должны были уехать из замка еще два дня назад, но Ульрике, осознав, что над ее счастьем нависла непоправимая угроза, объявила отцу, что Ульрих все-таки воспользовался ее доверчивостью и наивностью и совратил ее. Два дня мужчина презрительно отнекивался от содеянного. Пока, наконец, над ним не сжалилась другая очарованная им девица и не нашептала в постели отцу юной баронессы простое решение. К Ульрике позвали повитуху. Лишить себя девственности, или лишиться ее с кем-то другим у Ульрике не хватило духу. Она была девственницей. Рано утром, когда отряд фон Боненгаля более-менее протрезвел, Ульрих приказал седлать коней, и они покинули замок.

Он встречал много женщин. И красивых, и не очень, умных и глупых, нежных и мужественных, но не одна не привлекала его внимания настолько, чтобы задержать его хотя бы на один день. Ни одна не казалась ему гармоничной. Откуда в нем такая тяга к гармоничной красоте он не знал. Его отец был образованным, умным, сильным, благородным, но жестким и хитрым, как лис, человеком с твердыми не пространными границами, определяющими, чего он хочет. Ульрих унаследовал все его качества, кроме последнего, его границы простирались гораздо дальше. Мать он не знал, она умерла вскоре после его рождения. Он не помнил ее. Свою мачеху он любил, но не уважал, хотя она была умной, порядочной и верной женщиной, любившей его отца. Он часто видел ее хитроумные манипуляции в отношении его отца, соседей, деловых партнеров. Он понимал ее, но не испытывал к ней должного уважения. Между ней и его отцом всегда шла борьба и было не всегда понятно, любовники они или соперники. Ульриху хватало борьбы во имя Святого Креста, и дома он хотел мира но, и скуки в доме он тоже не хотел. Родившаяся от второго брака сестра была избалованной стервой. Он жалел ее, всегда защищал и оберегал, но презирал ее.

Женщины, которых притягивала его отстраненность и необычность, внешность и незаурядные личные качества были в большинстве своем скучными или глупыми, отвратительно порочными или ханжами, слишком ранимыми или обладающими мужеподобным характером, истеричными или нездорово меланхоличными. И женщины лгали. Какой бы ни была их ложь, невинной или намеренной, во благо или во зло, оправданная или нет, не имело значения, они лгали всегда. Ульрих ненавидел ложь, и ненавидел лгать. Если в том была необходимость, он просто искусно избегал прямого ответа.

Погруженный в свои мысли он молча скакал на Громе, смотря в прорезь забрала на бегущую впереди дорогу, не участвуя в шутливой перебранке и подначках отряда. Краем глаза заметив темную фигуру на обочине, он переключил свое внимание снова на дорогу. Фигура не подавала подозрительных признаков, не совершала подозрительных движений. Но, судя по одежде, фигура была простолюдином и должна была поклониться проезжающим мимо нее благородным господам, чего фигура не сделала, чем и привлекла рассеянное внимание Ульриха. Одежда! Ульрих так резко остановил коня, что Гром начал недовольно и зло отфыркиваться и бить копытами. Впереди начали останавливаться озадаченные товарищи. Ульрих крикнул им, чтобы те двигались дальше, собираясь вскоре догнать их. Потом рыцарь развернул лошадь и поехал назад, к фигуре, приготовившись к погоне, если фигура решит обратиться в бегство до того, как он удовлетворит свое любопытство. Та не двинулась с места.

Остановившись напротив нее, Ульрих с всевозрастающим удивлением начал разглядывать человека на обочине. Человек был женщиной. Но, таких женщин он еще почти никогда не встречал. Женщина была невероятно, невозможно красива. За всю свою жизнь, он видел такую только однажды, во сне, но не так странно одетую, если быть точным, во сне он видел ее раздетую. Женщина зачарованно смотрела на Грома. Ульрих самодовольно улыбнулся в шлем. Гром был его гордостью и любовью.

При всем разнообразии пород богатых конюшен Ордена, боевых рыцарских коней можно сравнить с элегантными грациозными иберийцами чистейшей испанской породы, но сочетающими в себе исключительный ум и горячий нрав арабских скакунов одновременно с огромной силой европейских тяжеловозов. Их предназначением было не только нести своего господина, но и бросаться на врагов, помогая ему в бою. Взвившийся на дыбы, этот монстр не только давал хозяину возможность разить мечом нападающих с обеих сторон и вырываться из окружения, но и бил передними ногами неприятельских коней и воинов. Мощные удары копытами были для всех. Гром не только не раз спасал ему жизнь и наводил ужас на противника, Гром понимал его с полуслова, а иногда мог даже действовать самостоятельно, чтобы уберечь свою жизнь и жизнь своего всадника. И никогда не сделал ничего, за что Ульрих мог бы быть им недовольным. Их мысли, их действия были столь гармоничны, что ему иногда казалось, что Гром — его продолжение, что он, Ульрих, и Гром — одно существо, как мистический кентавр.

Пока незнакомка зачарованно разглядывала коня, Ульрих зачарованно разглядывал незнакомку. Она богиня, — подумал он — на свете не бывает таких прекрасных женщин. Девушка была рослой, чуть ниже его, возможно, на полголовы. Сначала он начал изучать наиболее доступные его жадному взгляду обнаженные участки тела. У девушки была бледная, почти белая кожа, удивительного молочного цвета и она казалась такой нежной и мягкой, такой шелковой в бликах солнечных зайчиков, скачущих по ее лицу и шее. Кожа была чудесно-ровной без единого пятна и изъяна, что было совершенно невероятно. Ее, заплетенные в косу волосы, скрепленные внизу странной железной заколкой в виде четырехгранной звезды, были густыми длинными, почти до бедра, гладкими прямыми и блестящими, какого-то странного пепельно-металлического цвета, возможно, их можно было бы назвать серыми в сумерках, но сейчас, при дневном свете они казались серебряными. Ульрих никогда не видел таких волос. Черты ее лица были тонкими и точеными, будто вырезанными из мрамора искусным итальянским скульптором.

Сейчас, когда она смотрела на Грома, с простым искренним не оценивающим восхищением, оно казалось таким вдохновленным, изысканным, неземным, что Ульриху почему-то захотелось в эту минуту стать конем, чтобы она так смотрела на него. Или богом, достойным восхищения богини.

Ее странная сплошная черная одежда, на которой он не увидел швов, от сапог до шеи непрерывно и плотно облегала пропорционально-сложенное тело, очерчивая все достоинства ее прекрасной фигуры. И он залюбовался изысканно-правильной формой ее высокой красивой груди, едва заметными очертаниями живота, казавшегося трогательным на фоне большого широкого пояса на бедрах, скульптурными стройными ногами с икрами танцовщицы, изящность видимой части которых также оттенялась грубоватыми высокими сапогами. С огорчением он подумал, что ее кричаще-развратный наряд все-таки недостаточно неприличный.

При ее высоком росте вряд ли она может двигаться достаточно быстро, — подумал он, — но, ее великолепная фигура выглядела такой гибкой и грациозной, что дышала хищной красотой львицы. Рукава, заканчиваясь на запястьях необычными металлическими широкими браслетами, открывали взору изящные тонкие руки, казавшиеся, почему-то цепкими и сильными, с невероятно красивыми, не очень длинными, розовыми, обрамленными чистыми белыми коронками ногтями. Точеная белая лебединая шея, открывающаяся в лепестках стоячего черного ворота, начала вызывать у него желание. Он заворожено смотрел на пульсирующую голубую жилку возле основания ее шеи, мысленно отмахиваясь от желания спрыгнуть с коня, прижать к себе девушку, чувствовать трепетное тепло ее тела, и начать мягко и нежно целовать эту шею своими губами, вдыхать ее запах, чувствовать биение ее жизни под своим языком. Он хотел ее, он безумно захотел ее сразу, сейчас и прямо здесь. Это желание удивило его.

Ее губы… он перевел взгляд на ее лицо и заметил, что оно теперь кажется совершенно безжизненным. Он не нашел в нем ни удивления, ни испуга, ни почтения, ни презрения, ни высокомерия, ничего. Глаза, смотревшие теперь на него, прямо сквозь шлем, имеющие форму миндаля, с длинными пушистыми серебряными ресницами, коронующими око, ничего не выражали, неподвижные, безразличные, янтарно-желтые, как у волчицы… такой взгляд бывает у убийцы, убившем не одного, не десяток и даже не сотню людей, гораздо больше.

Наконец, Ульрих понял, что бессознательно тревожило его, не давало ему покоя. Он заметил рукояти мечей у нее за плечами, но объяснил себе это тем, что сейчас многие женщины носят с собой оружие, особенно если решаются путешествовать в одиночку, движимые какой-то неизбежной целью, время такое, опасное. Этим же он объяснил ее странную одежду, пусть слишком вызывающую, но напоминающую мужскую. Странная богиня пахла фиалками и полынью, одуряющее пахла еще каким-то собственным прекрасным запахом, и…. она пахла чистотой. Как если бы мылась каждую неделю, или что еще вероятней, но еще хуже — каждый день. Этому уже никак нельзя было придумать невинное объяснение. Незнакомка была не богиней, она была ведьмой. Это было единственное объяснение. Потому что на сумасшедшую она похожа не была.

Со стыдливой и злой иронией, он поймал за хвост мелькнувшую мысль, что, возможно, не стоило отпускать товарищей, — До чего ты докатился, Ульрих, — подумал он в ответ этой мысли, — это всего лишь женщина и пока что она тут одна. Моментально стряхнув в себя состояние ленивой расслабленности и очарованности, рыцарь спокойно спрыгнул с лошади, неуловимым, естественным движением сжав рукоять меча, чтобы мгновенно обнажить его при необходимости. Оказавшись на земле, он задал свой вопрос:

— Кто ты?

Эпизод 3 Обитатель рая

Сначала Эрта почувствовала любопытство всадника, потом заинтересованность незнакомца ею, он принялся рассматривать и изучать ее цепким внимательным взглядом с головы до ног. Ей не нужно было видеть его лицо, чтобы знать это. Его меняющиеся, ничем не приглушаемые, чувства накатывали на нее как океанские волны. Его взгляд буквально раздевал ее, что вызвало в ней ощущение невольной брезгливости. Такие взгляды в слаборазвитых звездных системах она ощущала на себе довольно часто. На более развитых планетах цивилизованных систем такое впечатление на их обитателей она производила гораздо реже, поскольку ее внешние данные среди них были менее чем посредственными. Потому что она никогда не придавала им особо важного значения. Ей это было не нужно. Она не была светской гражданкой, которые ежедневно генетически совершенствовали свою внешность до апогея шедевральной красоты. У нее не было настолько свободного времени на строительство идеальной личной жизни, чтобы совершенствовать это неотразимое женское оружие.

Для ее жизни гораздо более важным было идеальное совершенствование боевых навыков и оружия неженского. Среди мужской части Корпуса Убийц бешеного успеха она не имела. Но, ей было вполне достаточно тех спокойных, не обязывающих, не привязывающих отношений которые у нее случайно складывались с кем-то из ее товарищей. Последним был Дел. Холодный, жесткий, опасный, надежный, нежный, его холодность не знобила ее, скорее даже укрывала от холода и пустоты ее профессионального мира. Что-то на миг до боли сжало ее сердце, когда она вспомнила его смерть. Она с любовью погладила своими чувствами мысль о Деле и отпустила ее из своего сердца, как белую птицу. Спасибо тебе за все, лети в рай, — подумала она ей вслед, — лети, здесь тепло, теперь и ты можешь расслабиться и быть счастливым.

Ее восприятие вернулось к всаднику. Его чувства опять изменились, они стали какими-то странными, узнающими, почти сверхъестественно возвышающими. Эрту они удивили. Такие чувства были несвойственны дикарям, за которого она вначале приняла незнакомца. Он обожествлял ее, но не так как обожествляют мифических богов. Как-то иначе, не понятно, обескураживающе. Девушка непроизвольно перевела взгляд в направлении местонахождения его глаз. Затем он испытал вожделение но, не успела Эрта испытать раздражение, как его чувства сменились огорчением, таким, как будто его жестоко обманули, досадой, мимолетным опасением, презрением, и холодом. Она ничего не понимала. Она не двигалась с момента появления всадников, даже не шевелилась. И не могла понять динамику происходящих в незнакомце прыжков шкалы чувств, — чем она его разозлила? Его эмпатические волны не вязались с психосхемами обитателей систем Живого Содружества, которые они изучали в Корпусе.

Она почувствовала, как всадник избавился от всех предыдущих ощущений, сменив их новым, и приняла легкий сигнал тревоги, подаваемый ее инстинктами телу. Также не шевелясь, она напрягла мышцы для возможного боя. Всадник спрыгнул с лошади, попытавшись тщательно скрыть движение руки, которая твердо легла на рукоять оружия, похожего на ее мечи. Оказавшись на земле, он вопросительно обратился к ней:

— ?????

Его слов, она естественно не понимала, но его волна точно сказала ей, что он хочет знать. Ему требовался ответ. Удовлетворяющий его ответ девушка пока дать ему не могла. Беспомощно улыбнувшись, и приложив руку к груди, она как можно миролюбивей ответила:

— Эрта, убийца.

Девушка почувствовала легкое разочарование, понимание и досаду незнакомца, его тревога и недоверие не возрастали, однако, и не угасали. Ему не понравился ее ответ, но он воспринял его спокойно. Она не ошиблась, решив, что он принял ее за представителя иного народа его мира. Потому что, он тут же задал еще несколько вопросов:

— ?????????????????????

По шкале колебаний его ощущений, она поняла, что он задает один и тот же вопрос, но на четырех разных языках. Она грустно покачала головой и ответила ему повторением его вопроса, который он произнес впервые. Это было одним из неудобств ее профессии. В убийцах нуждались всегда и везде. Случалось и такое, что бойцов Корпуса могли мгновенно снять с места дислокации и без подготовки перебросить куда угодно, и часто, при экстренном перебросе, не оставалось возможности ни вживить нейропереводчики, ни использовать фармакологические, ни прослушать курсы симбиотической памяти. Но, иметь постоянные лингверы убийцы не могли, в их организмах не было места ничему лишнему, чтобы на них не отразилось ни малейшей помехи боевым качествам. Поэтому, ученые просто предельно усовершенствовали их память, а далее убийцам приходилось действовать по старинке — учиться у местного населения, сопоставляя эмпатические реакции с незнакомыми словами и запоминая значения. Иногда на изучение языка уходила неделя, иногда месяцы, все зависело от охвата сфер общения с местными. Но, в течение недели, они уже могли нормально взаимодействовать с ранее незнакомыми народами планет назначений.

Она повторила вопрос почти без акцента:

— Кто ты?

И почувствовала удивление и раздражение незнакомца, тревога повысилась, но не намного, сильной агрессии она все еще в нем не вызывала.

Он ответил:

— ??????????????????

Она поняла, что он хочет знать понимает ли она его. Секунду подумав, она сказала, отрицательно покачав головой:

— Я не понимаю твоих слов.

Опять сдержанное раздражение, другие эмоции без изменений. Новый вопрос:

— ??????????????

«Моя родина», она назвала систему ее рождения, у убийц не было родины как таковой:

— Туманность NGC 6543, «Кошачий глаз».

Его досада.

Наконец, он догадался… и произнес:

— ?????????????????

«Повтори мой вопрос» — перевело восприятие Эрты. И повторила:

— Кто ты?

Живой торжественно произнес:

— ??????????????????????????????????????????????????????????!

Даже профессиональная сдержанность Эрты не смогла противостоять ее удивлению. Она никогда не слышала настолько длинных имен. Видимо, удивление отразилось не только внутри ее, но и снаружи. Незнакомец не понял, что ее так удивило, но ее удивление вызвало в нем усмешку, уровень тревоги падал.

Девушка решила воспользоваться представившейся возможностью. Она плавно передвинулась к лошади, тут же с огорчением заметив, что тревожность и недоверие живого снова побежали вверх. Он напрягся и также плавно стал поворачиваться всем телом так, чтобы оказаться к ней лицом, следуя за ее движениями. Он все еще был готов атаковать, если что-то в ее поведении внушит ему достаточные опасения, а значит, она рисковала его убить. Убивать этого живого ей не хотелось, он показался ей довольно образованным для своего мира и нужен был ей для дальнейшего изучения языка. К тому же, очевидно, что знал он их четыре. Она рисковала, но решила не отступать. Приблизившись к лошади, она чуть склонила голову, посмотрела ей в глаза, и спросила:

— Кто ты?

Почувствовав растерянность, удивление, облегчение, огорчение, а затем добрую насмешку человекоподобного, она вопросительно посмотрела на него, затем снова на лошадь, и повторила вопрос. Его хозяин ответил с легкими признаками дружелюбия и каким-то участливым оттенком того, что он считает Эрту больной:

— ?????

«Гром». Как красиво звучит, — подумала девушка. Она присела к земле, и начала легко касаться всех лошадиных следов, при этом искоса бросая взгляд на незнакомца и повторяя:

— Гром?

Живой улыбнулся, отвечая:

— ??????????

Эрта грустно вздохнула. Тогда он вынул свой меч и, указывая на следы копыт, начал повторять:

— ????

— ??????

По траектории и расположению следов она поняла, что животные разнополы, и поняла, как называется тот и другой пол животных. Чтобы удостовериться, она проделала рукой движения совершенные незнакомцем и повторила:

— Конь.

— Лошадь.

Потом, выпрямившись и подойдя к коню, сказала:

— Конь.

— Гром.

Живой одобрительно кивал. Тогда она, глядя ему в глаза, указала рукой на коня:

— Гром.

Она указала на себя:

— Эрта.

Живой тихо рассмеялся, приложил руку к груди и в странном жесте наигранной почтительности склонил голову:

— Ульрих.

Как свист меча, — почему-то подумала Эрта. Его эмоции достаточно успокоились, и поэтому она решила рискнуть еще раз. Она сделала несколько шагов к нему. От чего незнакомец напрягся и даже готов был отпрянуть, но не из опасения. Однако, остался на месте, внешне ничем не выдав происходящих в нем эмоциональных колебаний. Она не могла понять его чувства. Она его пугала. Или не пугала. Сейчас он не видел в ней угрозу, сейчас в нем пробуждалось что-то, что она бы назвала вожделением, но чистым вожделением это не было. И он только полупроизвольно подавлял его, какие-то его подсознательные инстинкты тоже подавляли это желание. Эрта не могла сказать, что такая перемена дикого живого ее огорчала, но все-таки какую-то долю досады она испытала. Еще недавно он готов был обожествлять ее и страстно жаждал обладать ею. Теперь он почему-то жалел ее, и его тело отказывалось от желания. Но, так как это была всего лишь праздная досада, не имеющая насущной пользы, она исключила ее из текущих мыслей.

Она протянула руку и дотронулась до его меча. И сказала:

— Конь.

— Меч, — парировал он азартно, как бы включаясь в игру.

Потом она дотронулась до доспеха на груди, потом кольчуги, потом шлема, когда она дошла до перчатки, живой странно запоздал с ответом. Потом ответил. А потом он снял перчатку.

Его рука была теплой, выразительной и красивой. Она выглядела сильной и ловкой. Длинная сухая кисть с заметно утолщенными костяшками, сила и гибкость пальцев, которые обычно сразу и не примечаются, идеальный торец ногтя… Кисть была красивой формы, но кожа шелушилась, и виднелись розоватые признаки дерматита. На ее чувства снова легла тень из памяти. Такую руку она уже видела однажды, у одного из бессменных бессонных врачей Корпуса, в системе которую они защищали предпоследней, когда она приносила ему тех, кто еще мог дышать на поле боя. Напряжения, в котором работали они, не выдерживал даже модифицированный организм. Когда некого стало приносить, они ушли туда сами. Эти руки могли быть очень мягкими, а могли быть беспощадными. Ее перебросили, а они погибли. Все. И те, кто защищал, и те, кого они защищали.

Она дважды рассеянно повторила за незнакомцем, державшим ее руку в своей, глядя сквозь него в прошлое:

— Рука.

— …Рука…

Не пошевелилась, когда он осторожно, почти невесомо и странно для таких мужественных рук дотронулся до ее щеки, потом нежно провел указательным пальцем по переносице, потом мягко и тепло по внешнему веку…

И, став почему-то очень серьезным, шептал:

— Щека… шея… нос… глаз… лоб… губы…

Его дыхание участилось, возбуждение перестало подавляться на низко-инстинктивном уровне, и она чувствовала, как он проклинает себя за это, продолжая произвольно подавлять на высшем. Еще она чувствовала, что что-то в нем опять переменилось. Он хотел ее согреть, эмоционально. И боялся ее трогать. Как будто она была дождевой фигурой, готовой рассыпаться на мелкие брызги при его неосторожном движении.

Не прекращая своих успокаивающе-лингвистических уроков, другой рукой он пытался снять шлем. Он хотел, чтобы она доверяла ему. Он решил открыться, убрать внешние границы своего недоверия к ней, по крайне мере — железные. Наконец, ему это удалось. Его темные волосы были средней длины, относительно аккуратно-постриженные. Но, сейчас они были взлохмаченными и вспотевшими. Лицо было старательно выбрито, со следами мелких порезов, кожа была смугловатой и шершавой. Но, запыленное лицо можно было назвать красивым. Это было мужественное лицо с правильными чертами, озарённое звездным светом серых глаз, окруженных длинными ресницами. Цвет снайпера, — подумала Эрта, — у него может быть острое зрение. Выражение лица предполагало образованность, высокое общественное положение, благородство и величие души. Также оно выдавало человека жесткого до несгибаемости, обладающего большой физической силой и волей, и несокрушимую храбрость человека, привыкшего добиваться успеха. Его глаза были полны жизни и чувства, скрытыми за серым холодным стеклом, привыкшим к равнодушному презрительному взгляду. Сейчас они светились огнем печальной доброты.

Он продолжал шептать, гладя и почти лаская предмет изучения:

— … Ухо… волосы…

Эрта поддалась его трансу, и ее рука поднялась к его лицу. Она кончиками пальцев дотронулась до его жесткой кожи, почувствовав, как по его телу пробежала дрожь:

— Щека…

И начала повторять его движения и слова. Потом они перешли на одетые части тел. И, дошли практически до сапог Эрты, когда произошла заминка, и транс спал, из-за того, что Эрте указывать было не на что. На латах ее «учителя» сапог не было. Почти сидя на земле на корточках напротив друг друга, ошеломленные, они оба почувствовали себя в каком-то глупом положении. Он первым спас его. Поднявшись, и подняв Эрту, он отступил к дереву, пригнул ветку и сказал:

— Ветка.

Эрта тронула лист и вопросительно посмотрела на него:

— Лист.

— Лист, — повторила за ним она.

Они снова возвращались к изначальной игре «что это?» Постепенно, Эрта почувствовала веселье. Их лесную учебную обочину теперь озаряла яркая полная луна.

И вдруг это случилось. Чувства убийцы резанул далекий страшный крик души, испытывающей ужасающую боль и страдания, почти потерявший чувствительную окраску Живого из-за бессознательного звериного страха, даже нет, ужаса, испытываемого ею. Девушке не нужна была секунда, чтобы отреагировать, отключая все лишние мысли и чувства. Через мгновение ее уже не было на обочине дороги. Она устремилась на боль.

Эпизод 4 Зло в раю

«Она сумасшедшая», — с облегчением подумал Ульрих, глядя, как иноземная красавица пытается разговаривать с его конем. Это открытие его немного удручило, но сумасшедшая богиня устраивала его больше, нежели ведьма в трезвом уме. Это объяснило бы и ее страшный желтый взгляд, которым она посмотрела на него тогда. Сумасшедшие боготерпимые создания, и им, по крайней мере, не требуется очищение огнем. Расслабляться он и не думал, но теперь она не заставляла его находиться в напряжении ожидания неизвестности и гарантированных неприятностей. Когда она улыбнулась, он поразился здоровью, ровности и белизне ее зубов, он сомневался, что даже лучший жемчуг может быть таким белым… если бы он захотел сравнить с чем-то цвет ее улыбки, он бы назвал камень королев — кахолонг. И уж точно он сомневался, что ему приходилось видеть такие зубы раньше. Если бы он был ребенком и верил в чудеса, то подумал бы, что она пришла из другого мира.

Ему нравилось слушать ее грудной певучий спокойный голос и отвечать на ее глупые вопросы. Она забавляла его, это даже увлекло. Он готов был говорить с ней несколько дней подряд, не сходя с места. В глубине души он понимал, что долго это не продлится, начинался закат, его отряд может начать беспокоиться и вернуться за ним, им надо было возвращаться в монастырь, их ждало дело, но сейчас ему не хотелось думать обо всем этом, ему просто хотелось говорить с этой странной сумасшедшей незнакомкой. Ему было с ней интересно.

Он догадывался, что она пытается научиться понимать незнакомый ей язык, поражался тому, с какой скоростью она это делает. Он бы даже восхищался ее умом, на первый взгляд превосходящим не только женский, но и многие из мужских, будь она здоровой, но он подозревал, что она просто заново пыталась изучить то, что однажды забыла, сумасшедшие нередко полностью теряют память. Он допускал, что она может быть чужеземкой, но сомневался, что она не знала его речи. А иначе, что ей тут делать одной, в глубине прусских земель. Ее разговоры с конем, не знание простых житейских истин и ее несдержанное удивление его именем, родом, титулами и положением, веселили его, за что он чувствовал смущение, грешно смеяться над богом обиженными созданиями, он жалел ее, но не мог ничего поделать с собой, жалкой она не казалась.

Довольно скоро он, наконец, узнал главное, из того, что хотел бы о ней знать. Ее звали Эрта. Чудное, но красивое имя, отметил он, ему почему-то сразу пришло на ум греческое слово 'эрос', и он не мог понять, почему она отождествилась у него с мужским языческим божеством, а не с женским. Возможно, из-за ее мужской одежды и мечей, а возможно из-за той странной неуловимой жесткой неженскости, сквозившей сквозь безграничную женственность всех ее движений. И тут она мягко подкралась к нему.

Справедливо говоря, она не кралась в истинном значении этого слова, потому что двигалась открыто и прямо, прямо в его устремленный на нее взор, но ее движение все равно казалось крадущимся, как большая черная кошка. И кошка тронула лапой его меч. Он не мог бы объяснить, почему ее действие показалось ему таким сексуальным. И почему его мысли показались ему такими извращенными. Он начал цепенеть, когда это невольно чарующее безумное чудовище начало лапать его закованное в снаряжение тело. Он как будто хотел ребенка, эту несчастную сумасшедшую, невинное дитя, не страшащееся его. Не ведающее кто он, и что он может с ней сделать. И в то же время он понимал, что невинным дитем она не была. Он не мог понять себя. И ему не нравилась эта внутренняя растерянность. Как бы в оправдание своим постыдным мыслям о ней, он решил продемонстрировать ей свое доверие и безопасность. Он снял кольчужную перчатку и осторожно взял ее руку.

Он увидел, как потемнели и затуманились ее глаза. Она смотрела на его руку, и сквозь нее видела что-то другое, темное, скорбное. И ему до боли захотелось избавить ее от этой скорби, отвлечь, защитить. Он нежно и осторожно дотронулся до ее лица, боясь своим движением напугать ее, варварски сломать что-то неизвестное и не понятное ему. И стал ласково рисовать ее лицо своими пальцами вместо кистей, подражая художникам, проводя ими по ее чертам, шепча при этом, как языческие заклинания, их названия. Он рисовал на ее лице новое, без скорби. Никогда ни для кого он не делал ничего подобного, он даже не подозревал, что способен на такое. Она была его волшебством.

Вскоре он начал понимать, что совершает непоправимую ошибку, поскольку его тело начало предательски нечестиво отзываться на ощущения ее кожи под его пальцами. Он безмолвно боролся со зверем внутри себя и с темной пеленой в ее глазах, ему показалось, что он начал задыхаться от охватившего его желания. Он начал снимать с себя шлем, хотя в его шлеме было достаточно места для дыхания. Обычно, храмовники предпочитали не бриться, дабы выказать свое презрение к мирской суетности. Были, правда, и щеголи, которых храмовая жизнь отнюдь не отвращала от суетных удовольствий, в их числе был и Ульрих, но щеголем он не был и брился не поэтому, а потому, что его раздражала растительность на лице, когда на нем был надет шлем.

Она очнулась от своего тумана, посмотрела на него и, как будто попав в какое-то зачарованное опьянение, дотронулась до его лица. Ее прикосновение заставило на мгновение вздрогнуть и полыхнуть огнем все его тело. И тут же наваждение окутало их обоих. Они изучали друг друга как Адам и Ева, впервые увидевшие друг друга, и дающие названия всему, что видят и чувствуют.

Он пришел в себя почти сидя на земле на корточках напротив нее, чувствуя ее и свое смущение, в его голове что-то гремело, и он не мог понять что. Кто-то должен был что-то сделать. И сделать это решил он. Он встал и помог подняться девушке, потом наклонил ветку дерева и сообщил ей ее название, приглашая начать все сначала. Девушка приняла его приглашение. Вскоре ему снова стало весело, но на этот раз он почувствовал и ее веселье. В блеске полной луны в ее глазах вспыхивали искорки, делающие их счастливыми и задорными.

И вдруг она исчезла. Он еле успел заметить ее молниеносные движения. В четыре прыжка-полета, почти не касаясь травы, она была поглощена тьмой ночного леса. Он ошеломленно и устало вздохнул, — что он сделал не так? Но, потом до него донеслись крики потревоженных птиц. И потревожены они были отнюдь не зверем, птиц тревожила кровь и что-то еще, нехорошее, человеческое. Очевидно, девушка тоже услышала их и, испугавшись, убежала, с сожалением решил он, насмешливо подумав про ее мечи. Хотя, он мог поклясться, что направление ее движения указывало не от опасности, а к ней.

Он вскочил на Грома, и остановился, пытаясь решить, что ему делать, когда услышал стук копыт приближающихся всадников. Стараясь не шуметь, он отвел коня за деревья, обнажил меч и принялся ждать. Когда всадники показались на дороге, он улыбнулся и выехал из своего укрытия. Это была часть его отряда. Перебросившись несколькими фразами с товарищами, из которых он узнал, что другая часть стала лагерем на окраине леса, они повернули коней в его густую черноту, решив проверить, что же так потревожило птиц.

Когда они добрались до центра птичьего возбуждения, первое что он увидел, было распростертое на земле тело в центре открывшейся взору поляны, тело, судя по остаткам светлой длинной одежды, было женским. Над ней склонилась другая фигура. Гибкая и черная. Он узнал Эрту. Движимый странными ощущениями и нехорошими предчувствиями, он знаком велел своим людям оставаться на месте и поехал к ней.

Возле Эрты и женского тела лежали три мужских тела. И если тело, к которому склонилась его новая знакомая, еще чуть заметно трепетало, то мужские тела были безнадежно недвижны. Они были мертвы. Причем, характер ровных тонких глубоких ран указывал на то, что они умерли почти одновременно, а посмертные выражения их лиц на то, что вряд ли успели понять, что с ними приключилось. Он подъехал еще ближе. Женщина, лежащая на поляне, представляла собой страшное зрелище, она была практически растерзана, покрыта кровью, синяками и жуткими ранами, ее платье было изодрано в клочья. Глаза были закрыты, но периодически дергались под веками, женщина неровно и всхлипывающе дышала, судя по всему, у нее были непоправимые внутренние повреждения. Нелепо задранное почти до шеи женщины платье и красноречивые полуодетые позы мертвых молодцев давали понять, что именно с ней произошло. Вглядевшись, он увидел, что женщина была очень молодой и ранее не лишенной красоты…

Узнавая и холодея, он воскликнул:

— О, мой Бог! Ульрике фон Мэннинг…

И услышал, как за его спиной ахнули братья.

Эрта, казалось, окаменела, она ни разу не шелохнулась с момента их прибытия. Сидела и пристально смотрела на Ульрике, даже не на нее, а сквозь нее. Может быть, у нее шок от увиденного ужаса? — он слез с коня, подошел к ней и попытался позвать по имени. В этот момент она ожила, повернула голову и посмотрела на него ничего не выражающим взглядом. Он не мог разглядеть ничего угрожающего в ней, но отчего-то она показалась ему невероятно опасной. Что в ней может быть опасного он понять не мог, трудно понять безумцев, но понял, что подойти к Ульрике, она ему не позволит. Хотя, ему казалось, что он мог понять и посочувствовать ее состоянию, женской истерики и слез в данный момент ему меньше всего хотелось, поэтому он оставил ее в покое и вернулся к товарищам.

— Кто это? — спросил брат Герард, кивнув на неподвижную Эрту, когда он подъехал.

— Несчастное иноземное божье создание, скорбное разумом, я взял над ней опекунство, — отвлеченно ответствовал Ульрих.

Несмотря на трудную опасную ситуацию, сложившуюся у них, братья захмыкали, плотоядно разглядывая Эрту в лунном свете:

— Ну, Ульрих, если ты устанешь от трудов благодеяния над этим бедным созданием, мы с радостью готовы перенять у тебя этот крест.

Рыцарь молчал. Он думал, что им делать с Ульрике. Добить ее у него рука не поднималась. Оставить ее здесь нельзя, она еще была жива. Отвезти отцу значило быть обвиненным в насилии. Он не знал, что скажет очнувшаяся Ульрике и очнется ли она вообще, будет ли в разуме, и что ей взбредет в голову после того, как она очнется, если такое случится. С тем, что ей может взбрести в голову, он уже имел дело.

— Что она делает?! — воскликнул Герард.

Двое остальных братьев бросились к Эрте, но внезапно остановились, пораженные, послышался тихий свист, в нескольких дюймах от их голов упала срезанная ветка дерева. Тихий гомон рыцарей резко прекратился, они схватились за оружие и приготовились к нападению. Эрта проигнорировала их движения и снова склонилась над юной баронессой, положив рядом свой только что снятый пояс и возясь под платьем искалеченной женщины.

Ульрих медленно и отчетливо произнес:

— Оставьте ее. Хуже не будет. Или она убьет баронессу, или поможет ей. Для нас сейчас все едино.

— Думаю, искать убийцу гнусных рож, оскверняющих поляну, нет необходимости, — заметил брат Норман

— Что она такое? — обратился к Ульриху брат Ральф.

Все взгляды товарищей устремились на него.

Мужчина раздраженно ответил Ральфу:

— Что значит ЧТО, не доверяешь глазам своим? Это безумная баба в сильном нервном состоянии. К здоровой-то бабе в таком состоянии резко подходить опасно, а если она к тому же безумна, ее сила, коварство и ловкость может возрасти во сто крат. Сам видел, как тщедушный сумасшедший старик в приступе безумства раскидал несколько городских стражников.

— Разве вам такое не встречалось? — произнес он, обращаясь к остальным.

Братья, соглашаясь, закивали. Но, все-таки он не успокоил их сомнений:

— Я никогда не видел женщин столь совершенной красоты, — выразил общие опасения Норман, — ты уверен, что она не ведьма?

— Ты бывал во всех странах мира? — ответил ему вопросом Ульрих, — Мир достаточно большой, в нем живет много людей, и все они разные. Вполне допускаю, что где-то есть земли, чьи женщины гораздо красивее этой чужеземки. И я никогда не был уверен, существуют ли настоящие ведьмы на самом деле.

— Я видел ведьм, — вступил в разговор Герард, — намедни в городе сожгли любовницу сына управляющего замком. Это нечестивое отродье, с помощью колдовства, отвратило всем известную верность молодого Хенрика от жены. В прошлом году ведьма, прикинувшаяся сведущей в излечении, убила новорожденного сына лавочника, наслав на него болезнь, которая потом охватила полгорода.

Ульрих насмешливо посмотрел на него:

— Видел я эту ведьму. Ей 16 лет и она только-только расцвела как женщина. Жена Хенрика стара, беззуба и старше него на 10 лет, как бы он ни был к ней привязан, ее женское время истекало, и его взгляд обратился на ведьмовское оружие всех женщин — на молодость и привлекательность. А что касается прошлогодней эпидемии, то глупая старуха просто не смогла вылечить сына лавочника от этой напасти, возможно, она как-то и виновата, что заразились другие, растащив болезнь по городу, но наслала ее не она. Соседние владения начали страдать от этой болезни гораздо раньше, а старуха за всю жизнь не покидала наших.

— Можно подумать, что ты вообще не веришь в существование зла, — едко заметил Норман.

На что Ульрих ответил:

— Я верю в существование зла, и верю что его немало, и мне часто приходилось с ним бороться. Например, со злыми иноземными армиями, покушающимися на наши земли, или злыми коварными интриганами наших земель, или злыми грабителями… И еще много иного зла я покарал во имя Господа нашего. И я допускаю существование дьявола, но не верю, что бог, навсегда изгнавший его из мира, мог просчитаться и иногда пускать на землю его мистические силы.

— Но, дьявол может совершать на земле зло, вселяясь в людей, которые имеют свою волю в выборе церкви, заставляя их совершать зло за него — разве не так? — вставил Герард, — сумасшедшим может быть не только утративший разум от сильного нервного потрясения, им может быть и одержимый дьяволом…

— Согласен, — ответил Ульрих, — может быть. Но, не точно. А ошибаться я не хочу, не хочу покарать невинного. Это не по-божески… — высокомерно закончил он.

Наконец, Герард уступил доводам и согласился. Но, заявил:

— Хорошо, благодеяние так благодеяние. Но, все железные предметы надо будет у нее отобрать, как только она успокоится.

Остальные согласно замолчали.

Через несколько минут молчания Ральф снова задал вопрос:

— Что нам делать с баронессой?

Боненгаль поморщился и ответил:

— Я сам бы очень хотел это знать.

Эпизод 5 Потерянный рай

Как ни быстра была Эрта, как ни помогали ей ее сверхчувства безошибочно ориентироваться в лесу и в темноте, преодолеть расстояние, отделявшее ее от души, испытывающей невыразимые мучения и ужас, достаточно быстро, чтобы вовремя прекратить их, она не могла. И она не была уверена, имеет ли она на то право. В ее мире было достаточно систем, где политически были узаконены жертвоприношения живых. Иногда живые шли на это добровольно, теряя контроль над своим телом и чувствами, жаждущими жизни, только в ее последние моменты.

Иногда такую политику порождало перенаселение, иногда эпидемии, иногда важные научные разработки, для которых требовался живой материал, говорили даже, что в некоторых недоразвитых системах жертвоприношения были обусловлены верованиями, но Эрте такая политика ранее не встречалась. Возможно, сейчас Эрта находилась именно в такой системе. А возможно и такое, что сейчас совершалась мучительная смертная казнь за совершенное преступление. Убийцы не могли вмешиваться в политику звездных систем, они могли только делать там свою работу, нарушения местных законов влекли за собой серьезную ответственность по Этническому кодексу Корпуса Убийц.

Сначала девушка не чувствовала ничего, кроме боли и страха страдающего живого, отчаянной борьбы за жизнь, возрастающую безнадежность и тяжело наступающее на душу горе, затем, сквозь них, она услышала стыд, унижение и умоляющие эмоции, почувствовала как ломается и разваливается на части чья-то душа. Услышала безумную мольбу к какому-то божеству и к кому-то близкому о чудесном спасении, услышала прощание с кем-то очень дорогим и со всем миром. Потом все чувства перешли в крик, отчаявшийся крик боли всех чувств умирающего живого. Она исключила политическое жертвоприношение. А потом и смертную казнь. Женщина, а чувства принадлежали женщине, не знала, за что ее наказывают, в ее чувствах бесконечно повторялась эта лента: за что? за что… повторялась до тех пор, пока сознание женщины не провалилось куда-то далеко и глубоко настолько, что происходящее с ней перестало тревожить ее. Эрта решила, что преступники — это именно те, кто совершает такое с этой несчастной женщиной, и решила, что они умрут.

Ведомая отчаянно-громким криком умирающей женской души, увеличивающий расстояние для его обнаружения, она не сразу услышала чувства тех, кто причинял ей такие страдания. Теперь она изучала их. Три ленты мужских эмоций. Похотливые, возбужденные, торжествующие, веселящиеся и нетрезвые. Буквально нетрезвые, их чувства были размыты и отрывочны, хаотично перескакивающие с одного на другое, местами нестройные и нелогичные. Это были не противники, это было ничто. Может, стоило их наказать за преступление, которое они совершают, но у Эрты не было ни времени, ни повода, это не входило в ее профессиональные обязанности. И она надеялась спасти женщину, поэтому она решила просто устранить проблему, просто убить это ничто.

Наконец она достигла своей цели. Это была довольно большая лесная поляна. В центре ее находились четыре человекоподобные фигуры. Одна из них, в длинной светлой одежде принадлежала женщине. Над женщиной копошились три полураздетые гогочущие и пыхтящие мужские фигуры. Девушка поняла, что происходит, вытащила из-за спины один из мечей и метнулась к ним. Мужчинам понять, что происходит, не удалось, они не успели.

Эрта наклонилась над женщиной и начала ощупывать ее тело, пытаясь определить величину его повреждений. Женщина была маленькая и хрупкая и казалась почти ребенком, но тело было сформировавшимся и черты лица указывали на то, что это была взрослая женщина. Повреждения были значительными. Все тело было покрыто синяками, царапинами, порезами и залито кровью, имелись сломанные ребра, также была сломана рука, сильно повреждены половые органы. Одна щека багрово опухла, один глаз заплыл, изо рта шла кровь. Эрта осторожно приоткрыла его, помимо крови от выбитых зубов кровь шла еще из горла, а значит, были и серьезные внутренние повреждения. Но, чтобы приступить к лечению последних, сознание женщины надо было вытащить из той потусторонней бездны, в которую оно ушло, ища спасения. Девушка решила на время оставить его там и стала копаться в аптечке в поисках инструментов и препаратов, которые могли бы ей помочь срастить кости и ткани и остановить заражение, попутно вспоминая гомеопатию и увиденные в этом мире растения.

Надев перчатки, она достала из аптечки медицинскую иглу и вживляемую нить и стала зашивать открытые раны на теле женщины. Потом достала шприц и ввела в ее тело антибиотики и антисептики. Вправила поломанные кости и зафиксировала их тонкими крепкими самоотвердевающими на воздухе пленками. Также, она смазала и продезинфицировала другие внешние раны. И вздохнула. Пустую оболочку от медицинского сканера она оставила под деревом. Чтобы понять, что именно повреждено внутри и как это исправить, надо было приводить женщину в чувства. А какие чувства это были, Эрта помнила очень хорошо. Она села рядом с женщиной и стала потихоньку пробуждать ее, медленно доставая ее сознание из глубины подсознания, готовясь забрать себе ее боль и ту, плохую половину чувств. Душа женщины никак не хотела пробуждаться, как затравленный зверек оно отчаянно цеплялось за все подряд, чтобы только не выходить наружу, чтобы только оставаться в своем глубоком безопасном мире.

Эрта продолжала приручать изувеченного глубинного зверька маленькой женщины, лежащей возле нее, когда почувствовала приближение человекоподобных. Их было четверо, и один из них был Ульрих. Его присутствие придало ей сил и взбодрило, он был ее единственным знакомым в этом обманчивом мире, и с ним можно было найти взаимопонимание. От приближающейся группы исходила угроза и настороженность, но не опасность, она поняла, зачем они сюда движутся.

Когда всадники достигли поляны, ее знакомый ахнул. Девушка поняла, что он называет женщину по имени, он узнал ее, а значит, знает, где ее дом. Эрта почувствовала к мужчине какое-то благодарное чувство, за то, что тот оказался в нужном месте в нужное время. Ульрих подъехал к ней и позвал по имени. При звуках его голоса уже почти доверяющий ей зверек взметнулся и вывернулся из-под ласкающих эмпатических лент убийцы и устремился назад, в спасительное бесчувствие. Эрта подняла останавливающий взгляд на Ульриха, попутно ловя ускользающего зверька. Когда мужчина развернулся и отъехал, все ее основные чувства вновь вернулись к женщине, она заблокировала ее эмоциональные реакции на звуковые раздражители и купировала реакцию на боль, продолжая вытаскивать сознание пострадавшей наружу. Частью восприятия она также продолжала следить за группой мужчин, изучая их. Теперь она поняла, что способствовало последнему изменению в отношении ее знакомого к ней. Он считал ее сумасшедшей, того же мнения начинали придерживаться и его товарищи.

Женщина начала тихо всхлипывать и стонать, скорее не она, а ее тело. Сознание возвращалось к ней. Эрта сняла пояс, чтобы аптечка была более доступна и, следуя за реакциями сознания пострадавшей, начала устранять внутренние повреждения ее тела. Ей не хотелось выказывать свою агрессию по отношению к группе всадников, находящихся с ними на поляне, они могли помочь женщине, за жизнь и разум которой она сейчас боролась. Поэтому, когда двое из них направились к ней, она не стала негативно реагировать на их приближение, но допустить их в поле зрения пробуждающейся пациентки она не могла, чтобы часть ее эмпатических трудов не пропала впустую. Одно из ее лезвий бумерангов, срезало ветку поверх их готов, вернулось в ее руку, и было демонстративно дипломатично засунуто на место. Мужчины оставили попытки приблизиться к ним.

Наконец, физическое лечение было закончено. Оставалась самая трудная часть, лечение психики искалеченной женщины. Эрта собралась, концентрируя все свои эмпатические способности и информацию по психиатрии и психологии и начала мелкими шажками очищение разума своей пациентки от сорняков бездумного страха и ужаса, изменяя восприятие женщины и убеждая ее по-другому оценить случившееся, укрепляя одни чувства, ослабляя другие.

Когда все что могла сделать, она сделала, Эрта передала женщине чувство безопасного покоя и расслабленности и погрузила ее в сон. Управление живыми, конечно, преступление, но с недавнего времени преступлением это не считалось, хотя и удовольствия от использования генетической ошибки убийцы не испытывали. А для женщины сейчас это было необходимо. Поблизости она чувствовала еще одно не лесное существо, лошадь, и она эмпатически потянула животное к себе. Затем она поднялась и пошла встречать животное к краю поляны. Ухватив пришедшую лошадь за узду, она направилась к группе мужчин.

Мужчины стали с интересом рассматривать ее, она улавливала в их чувствах настороженность, опасение, восхищение, возбуждение, удивление и… жалость. Но, главное не было угрозы. Она обратилась к Ульриху с просьбой:

— Ульрих, конь и плащ. Мне.

Рыцарь недоумевающее смотрел на нее. Потом сказал:

— У тебя есть конь.

И показал на лошадь.

Она повторила просьбу:

— Конь и плащ. Мне. Еще конь.

— Эрта подняла руку и прижала три пальца к ладони, пытаясь показать, что ей нужна вторая лошадь.

Все еще недоумевая и нехотя, Ульрих слез с коня и передал ей узду Грома. Потом снял с себя плащ и отдал ей. Им двигало любопытство, он не понимал для чего ей две лошади. Он не боялся, что она ускачет на его коне, она поняла, что Гром не захочет ее принять своим всадником. Но, он нужен был ей не для того. Она поставила коней рядом и привязала плащ Ульриха концами к шеям и седлам лошадей и заставила их стоять на месте. Затем она вернулась к женщине, осторожно подняла ее на руки, прижимая к себе, от чего женщина чему-то сладко улыбнулась и обвила руками ее шею. Мужчины тихо присвистнули, удивленные ее силой, Ульрих просто изумился. Эрта отнесла женщину к лошадям, и положила ее в гамак. Потом она подошла к Ульриху, посмотрела ему в глаза и сказала:

— Ульрике фон Мэнниг. Дорога. Город. — И показала рукой в направлении дороги ведущей к городу.

Эпизод 6 Замок

Когда Эрта встала с колен, его товарищи напряглись, она шла к лесу. Вскоре он понял, зачем она туда шла. Она вела лошадь. Судя по сбруе, это была лошадь Ульрике. Странно, он мог бы поклясться, что недавно ее поблизости не было. Хотя, верное животное могло вернуться к своей хозяйке. Когда Эрта подошла к ним, его товарищи, наконец, смогли удовлетворить свое любопытство в отношении ее внешности. Но, возникло новое любопытство. Она чего-то от него хотела. Как оказалось не просто чего-то, а немного немало — его коня. Такой наглости он не стерпел бы ни от кого, уж точно не от мужчины, и скорее всего и не от женщины. Но, это была Эрта. Почему-то ему не хотелось обижать ее грубостью. Да и просто отказывать ей ему не хотелось. Он был заинтригован, зачем ей понадобился второй конь. Кражи Грома он не боялся. Тот никого не терпел на себе кроме Ульриха. Передавая ей свой плащ, рыцарь даже встал так, чтобы удобней было поймать девушку, когда Гром ее сбросит.

Но Эрта не села на коня, ни на какого. Она сделала из плаща гамак, привязав его между лошадьми, он догадался, что для Ульрике. Это было глупо, лошади не будут идти в ногу. Если Гром и мог бы это делать, то вторая лошадь выглядела не особо отягощенной дрессировкой. К тому же, это была кобыла, судя по всему избалованная и взбалмошная. Но, он ничего не сказал, продолжая наблюдать за девушкой, хоть и услышал насмешки товарищей над действиями Эрты. Та подошла к Ульрике и… подняла ее на руки. В который раз его удивила необычная сила сумасшедших. А еще он подумал, что это возможно было бы эротично, две обнимающиеся девушки… если бы Ульрике не была настолько изуродованной. Девушка уложила баронессу в гамак и снова обратилась к нему:

— Ульрике фон Мэннинг. Дорога. Город.

Ее рука указывала в направлении города.

Его товарищи обратились к нему:

— Что будем делать? — спросил Герард — Тебе нельзя в замок. После той скверной истории тебя, скорей всего попытаются сразу вздернуть, не выслушав объяснений. Нам, четверым не справится со всеми воинами замка.

— Может, поменяем твой плащ и коня на моих? — предложил Ральф — с безумной поеду только я, меня уж по крайне мере выслушают. Безумную лучше вообще оставить здесь, но, похоже, что от нее сейчас не избавиться.

— Может быть нам стоит ехать не в замок, а к остальным братьям, ожидающим нас, и там решить этот вопрос? — сказал Норманн.

— И чего баронессу вообще понесло в лес ночью — задумчиво произнес Ульрих

— Думаю, за тобой вдогонку, — усмехнулся Норманн.

— И теперь будет труднее доказать, что ты не воспользовался ее наивностью, — горько выразил, наконец, общую мысль Герард.

— … все мы не воспользовались — заметил Ральф.

На минуту повисла гнетущая тишина. Ульрих украдкой посмотрел на Эрту. Та стояла возле Ульрике и пристально смотрела на нее, но почувствовав его взгляд, ожидающе посмотрела ему в лицо. Он перевел взгляд на товарищей:

— Поеду я. Моя проблема, мой конь, мой плащ. Вы тут не при чем. Если она останется, жива, на вас точно не укажет и даже вряд ли вспомнит вас. Возвращайтесь к остальным, сообщите им о произошедшем и доставьте письмо комтуру. Буду ждать решения ковента.

— Скорей всего в тюрьме, — насмешливо добавил он.

— Или на виселице, — угрюмо добавил Ральф.

— Но, Ульрих… — возмутился Герард.

— Никаких возражений! Я принял решение. Возвращайтесь и сообщите в монастыре о случившемся, буду ждать от вас помощи, — жестко закончил Ульрих.

Все поняли, что возражать бесполезно. Он направился к Эрте.

— Кони не пойдут в ногу, — сказал ему в след Герард.

Но, кони пошли. Когда он взял Грома под уздцы и повел к дороге, лошадь Ульрике синхронно пошла рядом с ним, сама, все-таки она достаточно дрессирована, подумал он, странно, но по ней этого не скажешь. Следом пошла его сумасшедшая знакомая. Выходя с поляны, он с раздражением почувствовал на своем локте чью-то руку и уже хотел грубо оттолкнуть ее, думая, что это кто-то из его товарищей все еще хочет его остановить, когда понял что это Эрта. Ее рука переместилась с его локтя на ладонь. Она взяла его за руку и потянула за собой.

Его раздражение начало сменяться успокоением. Идти за руку со странной девушкой, по выбранному ею направлению, доставляло ему удовольствие, даже в такой ситуации. И ему было все равно, зачем и куда идти с ней. Он просто был готов идти с ней куда угодно, потому что это было единственное, что могло быть ему приятно сейчас. Молча они шли по темному лесу и вскоре вышли на дорогу, и направились в город.

Возле города, он услышал подозрительный шорох в кустах. И среагировал мгновенно, отпуская Эрту и бросаясь вперед. Разбойников было всего двое. Странно, что они решились напасть на рыцаря. Даже ночью и даже вдвоем на одного это было очень глупо. Боя не получилось, разбойники были мертвы в первую минуту схватки. Вытирая меч сорванной с деревьев листвой, он почувствовал тяжесть на сердце. В замке будет совсем не так легко, и в замке с ним будет Эрта. Происшествие произвело на него какое-то тягостное предчувствие и оставило непонятный осадок, как будто он что-то забыл и ему очень нужно вспомнить что, но он не может.

Когда они достигли городских ворот, он перебросился парой фраз со стражником, сказав, что нашел в лесу баронессу фон Мэннинг и везет ее к отцу в замок, для чего ему нужно пересечь город, их пропустили. Идя по главной темной улице ночного города, слушая цокот копыт их лошадей, он смотрел на Эрту, идущую рядом с ним. Казалось, город ее заинтересовал, в ночной тьме она пыталась разглядеть его, поворачивая голову в разные стороны и вглядываясь в темноту. Как любопытный ребенок, подумал он. И остановился, он понял, что его мучило. Скорая и предрешенная еще перед началом схватки смерть разбойников напомнила ему о хрупкости жизни и неотвратимости смерти. Рядом с ним сейчас находилась хрупкая жизнь, не имеющая шансов против разъяренных профессиональных воинов. А он хотел, чтобы ее смерть была не скорой насколько это возможно. Ульрих взял девушку за плечи, посмотрел на нее не надеясь, что она его поймет, но очень этого желая, сказал ей:

— Эрта, останься. Там, куда мы идем, меня могут убить. Я могу не смочь защитить тебя. Я не хочу, чтобы тебя убили. Останься здесь. Я доставлю Ульрике домой сам. Обещаю тебе.

И он приложил руку к груди, как бы клянясь в этом.

Девушка смотрела на него. Ее глаза так красиво блестели в свете луны, отливая янтарными бликами, а ее волосы совсем не стали серыми ночью, они стали мерцающими. Звездная фея — подумал он. Он гадал, увидит ли он ее наяву когда-нибудь еще. Поцелует ли он ее когда-нибудь… Она ответила ему:

— Ульрих, я понимаю. Ты не хочешь, чтобы я шла с тобой. Я буду здесь.

— ?????? — тихо добавила она и сжала его руку в своих ладонях.

Но, он ее не понял.

Еще раз жадно осмотрев ее с головы до ног и запоминая ее, он повел Грома по дороге к замку. Он чувствовал, что она стоит на дороге, не двигаясь, и смотрит на него. Но, он не оборачивался. Ему надо было выполнить обещание и решить проблему.

Замок не спал. Везде горели факелы, во дворе было много народа. Пройдя через ворота, он сжал рукоять меча, еще не зная, будет ли он готов использовать его по назначению. Его груз не остался незамеченным, его начали окружать охающие люди. Он заметил, как несколько человек бросились в замок. Вскоре навстречу ему из замка вышла большая вооруженная группа людей, среди которых был барон фон Мэннинг.

Когда они встретились, барон выхватил меч и бросился к нему. Ульрих бросил поводья Грома и сорвал со спины щит. Гром начал нервничать и это заметил барон. Он остановился сам и приказал остановиться своим людям, боясь, что Гром встанет на дыбы и уронит его дочь себе под копыта. Ульрих удивлялся, почему Гром не сделал подобного до сих пор, обычно ему было достаточно вида агрессивной вооруженной толпы, чтобы принять боевое положение. Тяжелый выдался день — подумал он — и странный. Тяжелый и чудесный, поправил себя он, подумав об Эрте.

Барон приказал своим людям взять Ульрике и отнести ее в замок. Это они и сделали. Но, сам барон не уходил. И большая часть его отряда тоже осталась. На двоих меньше — подумал Ульрих — уже легче. Но его настроению легче не стало. Барон смотрел на него разъяренным взглядом:

— Ты все-таки сделал это с ней, грязный пес! Мое единственное сокровище! Моя кровь! Моя маленькая деточка! Плоть от плоти моей! Ты надругался не только над ней, но и надо мной, ублюдок! И за все это ты умрешь!

Барон плюнул в рыцаря и произнес еще много не столь приличных слов, его глаза горели бешеной яростью.

— Я не делал этого, — спокойно сказал Ульрих, — если ты выслушаешь меня, я расскажу, что произошло.

И он замолчал. Барон тоже молчал. В какой-то неуловимый момент наступила полная тишина. В воздухе повисло сильнейшее напряжение, казалось, что воздух стал материальным и очень плотным, давящим. И, наконец, воздух взорвался:

— Лжец! — закричал барон и бросился на него, давая немой приказ нападать всему отряду. Двор наполнился криками и звоном мечей. Ульрих выхватил меч.

Возможно, он и мог бы позволить убить себя по подозрению в насилии, не решаясь убить доброго барона, который и так был повержен горем, но он не мог позволить никому убить себя по подозрению во лжи. Поэтому, парируя удар барона и нанося ему рану, он уже не испытывал к нему никаких сожалений. И барону бы очень не повезло, будь у них дуэль. Но раненого барона тут же оттеснили солдаты.

Ульрих был хорошим воином. Он был отличным воином, и нисколько себе не льстил в этом самомнении. Он привык оценивать свои возможности предельно точно. Именно потому, что был отличным воином. Неоправданная переоценка себя или неосмотрительная недооценка могли стоить ему жизни. Убивать он умел. И если решал убивать, то делал это, не испытывая колебаний. Но, убивать он не любил и не считал это своим ремеслом. Будучи знатного рода, он вообще не испытывал склонности к занятию каким-либо ремеслом. Для убийства ему нужно было основание и весьма серьезное. Поскольку среди духовной нищеты войны, дух Ульриха также оставался на уровне родового статуса вмещающего его.

Мужчина не считал себя заурядным и, соответственно, не считал для себя возможным довольствоваться принижеными нормами рассудительности, морали и нравственности, даже временно. Он чувствовал в себе причастность к чему-то большему, чем просто проживанию жизни. Он чувствовал себя частью божественного замысла, значительной величиной мироздания. Уже сам факт своего рождения он воспринимал как необходимость в нем творца, даже если эта необходимость состояла в том, чтобы он просто прожил жизнь. Поэтому, проживал он ее учитывая последствия своих действий относительно равновесия и сбалансированности мира, созданного творцом.

По его мнению, устройство мира было совершенным творением. Наблюдая природное равновесие, он много раз ловил себя на том, что восхищается Создателем. В мире не было ничего лишнего, в мире не было недостатков. Все в нем было для чего-то нужно. И, рано или поздно, любая мелочь в нем оправдывала свою необходимость. Поэтому, он был уверен, что миру был необходим и он. Поэтому, он не мог нарушать равновесия мира, которое реагирует на нарушение любого его звена, на любое смещение уравновешивающей отдачей. Он не хотел быть для мироздания «лишним весом», от которого, по его наблюдению, мир довольно скоро избавляется.

Натренированный нести смерть, он не служил смерти. Ему нужно было основание, чтобы сохранять жизнь своим мечом и нужно было основание, чтобы ее отнимать. Он не боялся смерти, но и не пренебрегал жизнью. Он не испытывал ненависти к врагам, но и не испытывал жалости. Убивая, он только добивался поставленной цели. И цель эта должна была быть оправданной для мироздания. Он убивал, чтобы защитить то, с чем он пришел в этот мир — свою честь, свою веру, свою семью, свой народ, истину или свою жизнь. И такая уравновешенность, освобождающая его ум от любых волнений, сомнений и страха, обеспечивала ему закономерный успех и давала несомненное преимущество в бою перед менее сбаллансированным противником.

Сейчас основанием для убийства было сохранение чести, которую ничем не оправдано, пытались очернить. И оно же было самоубийством, поскольку число противников не оставляло ему шансов на выживание. От своего непонятного оцепенения очнулся Гром, кто-то причинил ему достаточно глубокую рану. Ульрих сжал зубы и бросился к коню. Убив нападавшего, он вскочил на Грома, и продолжал сражение уже верхом. Он отмечал на себе получаемые раны, но не придавал им значения, пока ни одна из них не могла причинить серьезный ущерб его боевым качествам. И хотя, Гром не дал ему преимущества необходимого против численности противника, не дал реальных шансов на выживание, но Мэннинг понял, что жертв будет намного больше, чем он ожидал, принимая решение уничтожить Боненгаля. И он приказал закрыть ворота замка и отступать.

Отбивая последних нападающих, отступающих Ульрих не преследовал. Сейчас это было не нужно. И Ульрих понял, что будут лучники. От которых ему негде укрыться. Он подумал о Громе, что будет с ним? Еще он подумал о том, как хорошо, что он оставил свою малознакомую звездную фею в городе. А потом ему стало некогда думать.

Эпизод 7 В ночи

Эрта стояла на дороге, продолжая контролировать лошадей, чтобы они не сбились с ритма и не уронили раненую женщину, и рассматривала город. Улицы города, исключая главную, на которой сейчас стояла она, были так узки, что многие напоминали коридоры общежитий перенаселенных планет и, совершенно определенно по ним не смог бы проехать даже маленький одноместный кар, казалось, что некоторые дома стоят в двух шагах друг от друга. Над улицами, иногда почти впритык друг к другу нависали балконы, украшенные деревянной отделкой, почти неразличимой сейчас в темноте даже для ее острого зрения, отодвигающего границы видимости в темноте и тумане намного дальше, чем у немодфицированных организмов.

Домов выше второго этажа в ее поле зрения не было. Домики были маленькими с виднеющимися то здесь, то там каменными башенками и стенами каких-то обособленных городских областей. Эта уплотненная планировка города не действовала на нее удручающе, планировка была скорее облегчающей для ее памяти, в которой города, несмотря на широкие улицы, давили своими громадно-высокими и большими по площади домами, из-за которых порой было не видно неба. Улицы города были довольно грязными и затхлыми, с некоторых из них доносилась вонь. Некоторые домики были слабо освещены. Кое-где света было довольно много. Может, это гостиницы? — подумала Эрта. И решила сходить туда и проверить источники света, как только убедится в том, что пострадавшая от насилия женщина доставлена домой и можно будет отпускать коней.

Интересно, достиг ли уже Ульрих дома женщины, подумала она. Она была на него немного обижена. Она не совсем понимала, почему он не взял ее с собой. Она видела, что ему не хотелось покидать ее, но его голос и чувства были твердыми и не терпящими возражений. Может, тут запрещено приводить в дома незнакомцев. Тем более, сейчас ночь, которая во многих системах считается опасным временем суток. Хотя, и в ее мире это было не принято. Но, если того требовали обстоятельства, с присутствием незнакомцев довольно легко мирились. Еще она чувствовала, что он готовится к какой-то опасности. Возможно, там, куда он шел, он причинил кому-то неприятности, и его ждала за них ответственность.

Она видела, на что он способен по дороге в город, когда на них кто-то попытался напасть. Она почувствовала нападающих задолго до приближения к ним, но примерно оценив уровень их развития и способностей по их эмоциональным лентам, не озадачилась опасениями, она успеет убить любого их них даже если он будет прижимать нож ей к горлу. Ей был важнее покой тела раненой и эмоций лошадей, несущих его. Но, убивать ей никого не понадобилось. Ее спутник убил их сам. И убил достаточно профессионально, для его этнического уровня, она подумала, что если бы не генетическая модификация, возможно, он ничем не уступал бы ей в боевых навыках. Такой мог причинить бед. Но, все же ей было жаль терять его, потому что она все еще надеялась поучиться у него взаимодействию с этим миром. Отвечая на его желание, она попросила его вернуться. К ней. Но, очевидно, что он ее не понял.

Ей почему то вспомнились его глаза, когда он сказал ей остаться на дороге. Такие же, как и на дороге возле города, когда он вытирал меч от крови листвой дерева. Они хищно и опасно светились в лунном свете серебряными звездами. Только сейчас они не были холодными и озабоченными какой-то проблемой. Сейчас они выражали решение проблемы и светились не холодно, а тепло и обещающе. И уходящий, он казался ей звездным волком, восходящим в темное небо на ночную охоту и намеренный вернуться с трофеями. Она подняла глаза к небу, разглядывая звезды. Где-то там, среди них, ее мир. Где он, насколько он от нее далеко?.. и тут она насторожилась.

Построение звезд неуловимо напоминало расположение звезд мира, в котором она умерла, воскреснув здесь, только в несколько ином ракурсе и несколько ином положении. Она пыталась поймать мелькавшие в ее голове пазлы мыслей, и сложить из них четкую картинку, которая вертелась где-то возле нее, но все время ускользала. Карты звездных систем были также уникальны как отпечатки пальцев, двух похожих систем быть не могло, но эта была — похожа. Более того, если бы не лишние дальние звезды туманностей далеких галактик и не смещенное положение звезд… она бы точно могла сказать, что находится в той же звездной системе, где ее настигла смерть. Только на другой планете системного солнца. И наконец, нужная мысль попалась в ловушку в ее голове. Она узнала мертвые звезды. Некоторые из звезд, которые она видела сейчас, некоторые туманности — в ее мире их давно не существовало. Они умерли, взорвались, сколлапсировали, исчезли, перестали существовать, некоторые, задолго до ее рождения. И о конце их существования имелись только записи в информерах и библиотеках. Увидеть их свет давно не мог никто.

Она не могла поверить в то, что сейчас видела. Еще более недоверчиво мысленно убирая мертвые звезды и перемещая орбиты тех, которые существовали в последние дни ее жизни, она поняла, что ошибки быть не может. Системы были идентичны. А радиус смещения орбит указывал на то, что это было прошлое той системы, в которой случился ее последний бой. Она попала в прошлое? Переместилась во времени? Эрта не знала, что думать… о перемещениях живых в параллельные пространства подтвержденные данные были, о перемещениях во времени — нет. Да и перемещения в параллельные миры были непроизвольными, случайными явлениями Вселенной. Произвольно ученые пока не могли их повторить. С ума она не сошла, это она знала точно. Если бы ее организму было нанесено настолько серьезное повреждение, весь ее организм гремел и пылал бы сейчас «пожарной сиреной», парализующей движения, внедренная мера безопасности от сходящих с ума не выдержавших эмпатической нагрузки первых модифицированных убийц. В рай она тоже не попала, насколько она понимала, события, происходящие в этом мире, были очень далеки от райских. Прошлое. Судя по всему, как бы это ни было нереально, она попала в далекое-далекое прошлое той человеческой системы, такое далекое, что даже не могла высчитать точную временную разницу. Зато, она теперь знала, какие именно данные ей надо искать в обширных исторических завалах своей памяти.

Ее мемоисторические изыскания прервал жуткий эмоциональный крик Грома. Прекрасному животному угрожала смертельная опасность, и он был ранен, возможно, по ее вине. Что бы там ни случилось, доставил ли он женщину домой или нет, больше держать его она не могла, и она отпустила его сознание на волю. И вдруг она подумала, что если Грому угрожает эта смертельная опасность, то Ульриху она угрожает тоже. В чем бы ни был виноват Ульрих, скорее всего, если бы не она, он не поехал бы туда. А значит она в долгу перед ним, да еще в каком. Она задолжала ему жизнь. Таких долгов она за собой не держала. Не раздумывая больше о политических, моральных или социальных ограничениях своего вмешательства, она бросилась следом за эмоциональной лентой Грома. Ульриха она еще пока почувствовать не могла, его эмоции не были достаточно сильны, чтобы преодолеть такое расстояние. И она изо всех сил стремилась успеть, стремилась не опоздать. Не как с командиром. Не как с женщиной. Она активировала и напрягла все свои способности и возможности, все ресурсы. Только бы успеть вовремя!

Достигнув небольшой крепости, теряясь в эмоциях большого количества людей, она решила не ломиться в ворота, а оценить обстановку откуда-нибудь с хорошей панорамой происходящего. Эрта посмотрела вверх. Ровная стена была недостаточно гладкой, чтобы помешать ей взобраться на нее. Она ударила подошвой сапога по подошве второго, и они ощетинились маленькими прочными лезвиями. Также она достала альпинистские крючки и магнитные перчатки, поменяв в них пару пластинок магнитов. Крючки теперь держались на пальцах так, что оторвать их было возможно только другими магнитами такого же сильного действия. И она начала ловко забираться на стену, цепляясь за камни, как кошка за дерево.

Наверху, она мгновенно поняла, что успела в последний момент. Внизу двор был почти пуст, не считая трупов, рядом с которыми виднелся щит Ульриха, закрывающий его и половину коня, но щит не мог защитить коня целиком от железных наконечников узких метательных снарядов, похожих на стрелы, конь издавал звуки, болезненно тревожащие слух девушки. Не могли защитить их обоих и кое-как подтащенные мертвые тела, которые приняли на себя уже большое количество стрел. А еще, со своего места она видела, что снизу к рыцарю со всех сторон приближаются еще стрелки в помощь тем, кто стреляет сверху. У ее знакомого не было шансов. Он должен был умереть. Но как раз от этого долга Эрта и пришла избавить его и себя. Ей было наплевать, что он сделал этим людям, она не даст ни ему, ни его коню умереть сегодня. Не сегодня, не по ее вине. С ее измученной памяти хватит лишнего груза.

Она чувствовала, что он не боится смерти, что он просто будет делать свое дело до конца насколько сможет, чувствовала, как он спокоен. Это ее поразило. Сейчас его эмоции почти можно было спутать с эмоциями убийц. И все же, они были другими, совсем другими. И они не были механичными, пустыми. Скорее, его чувства были гармоничными. Они не исключали ни жизнь, ни смерть, ни тепло, ни холод, они принимали и то, и другое. Почему-то она подумала, что несмотря на то, что по сути она сейчас единственный живой человек на этой планете, все остальные мертвы уже давным-давно, не смотря на то, что при этом, Ульрих сейчас снова умирает, он кажется живее ее. Убийца, но живой и теплый — странное гротескное зрелище, подумала Эрта.

Перчатки она заткнула за пояс, тряхнула головой, перекидывая косу с четырехгранным лезвием на плечо, стукнула друг о друга браслетами, которые взъерошились стилетами, отцепила ограничители ножей на поясе и сапогах, освободила лезвия-бумеранги и вытащила мечи. Через несколько минут вся сторона стены, на которой находилась она, была полностью очищена от стрелков. Они падали во двор как спелые груши и ударяясь внизу, производили чмокающий звук, который почему-то также напоминал ей падающие груши, что было странно, потому что груши она ела всего один раз в жизни. Но, отчетливо помнила их чудесный вкус и прекрасный запах, даже у упавших. Совсем не вязавшийся с запахом крови и мертвецов. Тенью, по-кошачьи, она скользнула на другую стену.

Вскоре и та была чистой. На очереди была последняя стена, где она чувствовала вооруженных стрелков. Крепость наполнялась недоуменными криками потустороннего ужаса. Ульрих внизу ни разу не удивился. В него теперь не стреляли сверху. Сейчас он стоял у стены крепости, закрывая щитом от нижних стрелков себя и лежащего, поджав ноги, коня за своей спиной и пытался закопать Грома в трупы, чтобы самому вернуться в бой. Сбросив вниз последнего мертвеца, ранее занимавшего удобную высотную позицию для обстрела двора, она резко размахнулась и прыгнула вниз, пружинисто приземлившись во дворе крепости.

Оказавшись в свете факелов, залитая кровью, с ошметками чужих органов на своей одежде, она подумала, что, должно быть производит пугающее впечатление на окружающих людей, но ее это не волновало. Ни впечатление людей, ни сами эти люди. Если, для того, чтобы ее знакомый выжил, понадобится убить здесь всех, она убьет всех. И ей безразлично кто и что об этом подумает сейчас или когда бы то ни было. Кары и ответственности она не боялась. Сейчас она была бы даже рада предстать перед трибуналом Корпуса. Но, огорченно чувствовала, что это невозможно.

Отбивая и разрубая мечами стрелы, которые летели достаточно медленно для нее, она снисходительно улыбнулась посылающим их и устремилась им навстречу, заметив, как некоторые бросились в обратную сторону, спасаясь бегством, но не все. Почему-то, большинство вооруженных людей решило, что она более опасный и серьезный враг, чем Ульрих, справедливо решило, надо сказать, — подумала она. Они стали собираться к ней со всех сторон. Между стрелками вклинивались меченосцы и копейщики. Эти были посерьезней. Но взмахивая головой, руками и ногами, каждый взмах которых был точным и ранящим, она безошибочно выделяла стрелков, пробиралась к ним и убивала. Они были слабей, но опасней. Не для нее.

Она почувствовала, что Ульрих, наконец, вступил в бой, закрываясь наступающими пехотинцами от стрелявших. И снова улыбнулась, себе. Ей на мгновение показалось, что она находится со своим подразделением, со своими товарищами. Этот миг стер недавнюю горечь абсолютного одиночества с ее чувств, покусывающую ее как маленький, но вредный червяк. И она была благодарна мужчине за этот момент ночного боя, за его присутствие сейчас в ее жизни. Сама она бы не справилась с этим так скоро. Хотя бы потому, что не хотела с этим справляться. Она подумала, что мужчина, скорей всего ей не настолько благодарен. Ведь это она вынудила его прийти сюда. Но, ловя его эмоции, она не почувствовала в них никакой особенной окраски. Он был занят боем.

Суматоху схватки пронзил громкий резкий звук какого-то странного музыкального инструмента. Нападающие начали отступать. Эрта решила не преследовать их до тех пор, пока не разберется в чем дело. Воины отступали. Она тоже отступила назад. Достаточно для того, чтобы Ульрих оказался впереди нее. Он не оборачивался, и тоже прекратил бой. Она не стала звать его. Остановившись, она стала ждать развития событий. И пыталась определить насколько серьезно ранены этот человек и его конь. Пара стрел рыцаря все же достали. Коню досталась больше. Некоторые рубленые раны были довольно серьезны. Но, ни тот, ни другой не собирались умирать, с облегчением подумала она, пряча лезвия в подошвах и браслетах на место.

Во двор вступил человек среднего возраста, который, судя по отличиям декора одежды, манерам и отношением к нему остальных людей был здесь предводителем. Он решительно шел к ней, не сомневаясь, не колеблясь, не боясь. Когда он достиг девушки, он брезгливо скривил рот и произнес:

— Кто ты?

— Эрта, убийца, — безразлично ответила она на привычном ей языке Корпуса.

Мужчина раздраженно поморщился, но поняв, что нужного ответа от нее не услышит, обратился к Ульриху:

— Кто это?

Ульрих ответил. Мужчина задал новый вопрос…

Большую часть их разговора Эрта понять еще не могла. Но, эмпатически вычислила из того, что могла понять, что мужчина является отцом спасенной ею девушки и уверен в том, что, сотворенное с ней мертвыми подонками — совершил Ульрих. Поняв это, она брезгливо посмотрела на старшего мужчину. От него не укрылся ее взгляд, и он взбесил его. Эрта отвела глаза в сторону и окатила его пестрыми волнами комплекса успокаивающих эмоций. Помогло не очень сильно, но помогло. И скорее не ей, а Ульриху. Если раньше мужчина только говорил, слушая только ответы на свои вопросы и перебивая ее знакомого, то теперь он начал слушать его более внимательно.

Вскоре Ульрих развернулся и позвал коня. Гром с облегчением выбрался из-под мертвецов, которых еле терпел на себе, терпел только по приказу своего хозяина, и прихрамывая, подошел к нему. Осмотрев коня, рыцарь вскочил в седло и что-то сказал пожилому мужчине. Тот зло выругался, но что-то сказал своим людям. Во двор привели лошадь Ульрике, которую они привели из леса. Подведя к Эрте лошадь, воин ведший ее, сплюнув, бросил поводья и пошел назад.

Ульрих кровожадно посмотрел ему в след, повернулся к ней и сказал:

— Лошадь твоя.

— Зачем она мне? — искренне удивилась Эрта.

Ульрих не совсем понял, чего она хочет, но ответил:

— Тебе.

Эрта огорчено вздохнула и отрицательно покачала головой:

— Я не умею ездить на лошади.

Оба мужчины непонимающе смотрели на нее. Один пытался понять, что она хочет сказать, другой думал, что она не хочет брать подарки у врагов. Эрта обреченно вздохнула и решила, что показать будет лучше, чем объяснять. И попыталась залезть на лошадь, как залезала бы на мото или на унокар, пытаясь при этом скопировать аналогичные действия Ульриха, все же отчетливо понимая, что делает она все совершенно не так же. Потом она взяла поводья и попыталась продвинуть лошадь вперед. И если странная манера ее залезания еще не произвела особого впечатления на окружающих людей, то ее скачки и балансирование этим эффектом вполне обладали. Кое-где послышался хохот. И он разрастался. Люди истерично хохотали над ней, сбрасывая недавнее напряжение боя. Ее знакомый мужчина ошарашено поднял бровь, смотря на нее, незнакомый презрительно и насмешливо усмехнулся.

Конечно, она могла просто крепко держаться в седле и заставить лошадь идти саму так, как удобно Эрте. Но, она не хотела этого делать. Она хотела управлять лошадью по-настоящему, чтобы лошадь под ней была также прекрасна и грациозна как Гром под Ульрихом, а для этого лошадь должна сама управлять своими чувствами. Во взрывах всеобщего терапевтического веселья, Ульрих молча подъехал к ней и легко пересадил ее на Грома. Поводья ее лошади он привязал к своему седлу, прижал Эрту к себе одной рукой, другой рукой натягивая поводья Грома, что-то сказал отцу спасенной женщины и пустил коня вскачь, покидая крепость. Вслед им мужчина сказал что-то злое и угрожающее.

Но, Эрта почувствовала себя счастливой. Прошлое, ну и прошлое, подумаешь, — думала она — зато, в этом прошлом у нее теперь есть своя собственная живая лошадь! И она впервые в жизни скакала на коне, испытывая непередаваемые ощущения упоением скоростью и силой. Не той рекордной безжизненной скоростью флаеров, каров или рейдеров, а живой ощутимой бурлящей скоростью огромного красивого животного, несущего ее по дороге, расплескивающейся брызгами песка из-под копыт. Над нею все еще звездное небо, когда-то будущее ее домом, еще недоступное и красивое как сказка. По сторонам мелькают очерками ветви деревьев и воздух мягко рвется ей навстречу, даря ощущение живого крылатого полета. Как птицы или мифического дракона. Она чувствовала одновременно и спокойствие и волнение, наслаждаясь самозабвением. Отдавшись этим чувствам, она машинально извернулась, вызывая недовольство своего водителя, обхватила его руками за пояс и положила голову ему на плечо, вызывая в нем уже другие эмоции, но сейчас ее не волновало ничто, с его плеча она очарованно смотрела назад, на свою прекрасную лошадь.

Эпизод 8 Безумная

Во двор начали падать трупы лучников. Ульрих не удивился, его это даже раздосадовало. Он подумал, что его отряд самовольно вернулся в замок и решил спасти его таким образом. Но, сейчас ему не из чего было выбирать. Он пытался закрыть от стрел Грома. Конь был весь в крови и хромал, и рыцарь не мог сейчас рассмотреть, насколько серьезно он ранен. Надо было спрятать коня, и под рукой не было ничего, кроме трупов, которых благо нападало со стен достаточно много. Гром был привычным к запаху трупов и крови, но все-таки ему очень не понравилось, когда их на него стали наваливать. Ульриху пришлось даже жестко приказать коню не двигаться.

Когда во дворе раздались крики «баба», «ведьма» и «черная смерть», он невольно вздрогнул. Неужели, ко всем бедам, в город все-таки пришла чума. Он помнил читанные им сообщения о чудовищной катастрофе дикого разгула смерти, разразившейся в Европе, охватившей все население ужасом и паникой. Волны сумасшествия, безверия, отчаяния, цинизма душевного самоуничтожения терзали города, через которые прошла эта занесенная из Азии страшная болезнь. Страх и бессилие перед необъяснимой беспощадной напастью заставлял людей, не находящих материальных причин ее возникновения и способов борьбы с ней, выдумывать причины и способы мистические, надеясь снискать защиты нематериальных сил. Комтурству Ульриха и нескольким соседним до сего дня почему-то везло, чума обходила их стороной, продолжая свирепствовать где-то за их пределами, в то время пока их поразила болезнь, за которую казнили старуху-лекарку, и все решили, что ее смерть спасла их от мистических сил. Ульрих решил тогда, что чума не тронула зараженные эпидемией земли, потому что не могла развиваться вместе с ней, но отец Риммен, занимающийся медициной, развеял его предположения.

Он похолодел, подумав об Эрте. Ее определенно могли принять за ведьму, наколдовавшую эту жуткую болезнь. Очень уж она отличалась от местного населения, а ее удивительные красота и здоровье совершенно точно могли быть растолкованы невежественным плебсом как милости, дарованные ей дьяволом за службу ему. Он подумал, что зря оставил ее в городе. И подумал, что, возможно, ему придется бросить Грома и любым путем выбираться из замка, чтобы успеть увести Эрту из города до утра. Иначе она может погибнуть мучительной смертью на костре. И погибнуть из-за него.

И тут он ее увидел. И все его чувства как будто оцепенели. Он понял, о чем кричали люди. Его знакомая была ужасна. Облепленная кусками человеческой плоти, залитая еще чуть дымящейся на холодном ночном воздухе человеческой кровью, она была страшной. Она была самой смертью, которая только что, за слишком короткое время для одного, пусть даже очень искусного воина, убила всех лучников на стенах замка. И ее красота только увеличивала устрашающее впечатление, которое она производила сейчас, еще больше уродуя ее кровавый смертоносный облик.

Когда она вступила в бой во дворе замка он, машинально продолжая укрывать Грома, окаменело наблюдал за ее молниеносными почти незаметными движениями, все в ней было смертельно, ее нежные руки, тепло и мягкость которых еще помнили его ладони, ее стройные ноги, ее мерцающие волосы — все в ней сейчас несло людям смерть. Ее коса свистела в воздухе как металлическая змея с острым жалом, теперь он понял, почему у ее заколки была такая странная форма. Ее руки, до локтей ощетинившиеся ножами и двумя мечами, казались сейчас двумя скорпионами, а на ее сапогах как будто выросли острые когти, рвущие людей с каждым ударом ее ног. Никогда раньше он не видел такую технику боя. Откуда она? — думал он, — в какой стране учат ТАК убивать?

Кто она, — с душевным стоном — думал Ульрих, кто она такая? Богиня? Сумасшедшая? Смерть? Женщина ли она? Дьявол? Кто бы она не была, она не моя мечта, не мое желание — отрешенно думал он. Все, чего я желал, все мое хрупкое небесное волшебство осталось в городе. И ему уже никогда не суждено встретиться с ним. Ему показалось, что часть его души как будто умерла. Или замерзла, как будто на его душу легла холодная снежная зима. Тяжелый день, — думал он, — очень тяжелый, но я справлюсь, у меня есть Гром. Гром и я, вместе, как всегда.

Он увидел ее изящный профиль. Сумасшедшая смерть улыбалась. Со всех сторон ее обступали воины замка. К ней стали проталкиваться копьеносцы и мечники. Но, она игнорировала их, хотя некоторым их них почти удалось достать ее сталью. Отмахивалась, извивалась, уворачивалась и выбирала лучников. Одного за одним она настигала их и убивала, хотя при ее ловкости они были для нее не опасны. Смерть сегодня пришла не за ним. Она пришла с ним, ради него. Она убивала лучников, которые были опасны для них с Громом. Кем бы она ни была, но выглядела она женщиной. Это было унизительно. И вокруг было множество свидетелей его унижения. Ульриха охватила холодная ярость. Начал эту битву не он, хотя он и сочувствовал этим людям, но они сами призвали к себе смерть, начав этот бой. И они участвовали в его унижении. Убедив себя, что Гром достаточно защищен, Ульрих избавился от всех мыслей и чувств, провалившись в снег своей душевной зимы. И тоже начал убивать.

Протяжный звук боевого рога, пронесшийся над замком, остановил это ночное безумие. Началось отступление. Сумасшедшая тоже остановилась и по-звериному отошла назад, за его спину. Он опустил меч, возможно, она ожидала что он ей что-то скажет, но ему не хотелось сейчас смотреть на нее. Он ждал дальнейшего развития событий. Во дворе показался барон. Он тяжело, но решительно, ступая направлялся к безумной. Общий ужас не коснулся его, она его не пугала. Ульрих подумал, что после внутренне пережитого им горя, при виде изувеченного тела своей юной дочери, его сейчас мало что могло напугать.

Сзади раздался голос Акселя фон Мэннинга:

— Кто ты?

Та бесстрастно назвала свое имя.

Несколько мгновений барон молчал, а потом обратился к нему:

— Кто это?

Ульриху не хотелось сейчас говорить о ней, но в данных обстоятельствах этого невозможно было избежать. Скривив губы, как от кислого, он ответил:

— Сумасшедшая чужеземка.

Барона этот ответ не удовлетворил:

— Ты знаешь ее? Из какой она страны? Ты, сучий хвост, привел ее сюда? Ты устроил засаду в моем замке?

В Ульрихе опять начала просыпаться холодная ярость, ледяным тоном он ответил:

— Я не знаю, откуда она. Она не говорит ни на одном из известных мне языков. Я нашел ее в лесу на дороге из города. И это она спасла твою дочь, я смог добраться до того места только позже. И это…

Мэннинг перебил его:

— Сейчас речь не о моей дочери, пес. Твою ложь о моей дочери я слышать не желаю. Я хочу знать, кто эта чумная ведьма в моем замке и как ее убить.

Ульрих дождался, пока барон закончит, и безразлично продолжил с того места, где его прервали:

— И это она притащила меня сюда, я бы скорей всего отправил Ульрике с сопровождающим и не пришел бы в замок, где на меня постоянно возводят напраслину. И, Аксель, я достаточно терпелив, но и моему терпению есть предел, если ты еще раз назовешь меня лжецом, я вынужден буду обнажить меч.

Сузившиеся глаза барона зло полыхнули, но он спокойно ответил:

— Я не боюсь твоих угроз, свинья — однако, он больше ни пытался обвинять Ульриха, — ты ответишь на мои вопросы? Как она оказалась в замке? Откуда у нее такая сила и техника боя?

Рыцарь отвечал:

— Я оставил ее в городе. Потому что думал, что по причине ее поврежденного ума, она может стать здесь легкой жертвой шальной стрелы или случайного удара. И она обещала мне остаться там. Я не знаю, как она оказалась в замке. Может быть, она не послушалась меня и продолжала идти за мной. Я не знаю, что это за боевое искусство, и в каких землях ему обучают. О ее силе у меня только предположение. Она сегодня видела очень много ужаса и смерти, ее сумасшествие сильно обострилось и дало побочный эффект этой силы. Не знаю, понимала ли она, что творит — убивая, она безумно улыбалась.

Аксель нахмурился, но почему-то успокоился:

— Я тоже это заметил. Возможно, ты прав. Но, как она обещала тебе остаться в городе, если она не говорит на известных тебе языках?

— Она говорит, но очень плохо, — ответил рыцарь.

Фон Мэннинга это заинтересовало:

— Она слушается тебя?

Ульрих усмехнулся:

— Если бы она слушалась меня, ее бы здесь не было.

Мэннинг задал следующий вопрос:

— Она доверяет тебе? Ты можешь ее убить?

Ульрих рассмеялся:

— Я не знаю. Я не знаю ответа ни на один из твоих последних вопросов. Но, я могу попытаться. Калека ли она разумом несчастная или нет, для меня теперь не имеет значения, думаю, я хочу убить ее. Если она меня убьет, тогда удачи тебе, Аксель, попытайся еще раз.

Барон помолчал, обдумывая что-то. Потом он сказал:

— Думаю, ты все же можешь контролировать ее безумие. Она пришла тебе на помощь, и она перестала убивать моих людей, когда ты остановился. И сейчас она ждет твоих действий. Уведи ее отсюда. Уведи ее из города и сделай так, чтобы она не вернулась. И я обещаю тебе, что до суда по случившемуся с Ульрике ты будешь совершенно свободен.

Рыцарь на минуту задумался, затем ответил:

— Хорошо. Я приеду на суд. Но, если к тому времени я буду мертв, то извини, в этом я не могу дать тебе никаких гарантий.

Барон кивнул, соглашаясь.

Ульрих позвал Грома. Тот облегченно рванулся, вставая на ноги, стряхивая с себя мертвецов, мотая головой и отфыркиваясь. Рыцарь огорченно заметил, что Гром хромает. Но, сейчас он ничем не мог ему помочь. Он сел на коня и обернулся к Мэннингу:

— Мне нужна вторая лошадь. Гром ранен, не уверен, что он сможет долго везти двоих.

Барон выругался сквозь зубы и сказал:

— У меня нет лишних лошадей.

Ульрих промолчал.

Наконец, барон решил, что лучше будет все-таки пожертвовать одной лошадью, ради своих людей, чем оставшимися людьми, ради одной лошади. И он приказал одному из слуг привести лошадь, которая увезла Ульрике в лес. Вскоре он услышал за своей спиной цокот копыт, а потом его острый слух уловил плевок и бурчание слуги:

— Чертова тевтонская шлюха…

Он развернулся в седле и поймал взгляд произнесшего это. Тот мгновенно заткнулся и подавился оставшимися в нем словами. Ульрих обратился к сумасшедшей:

— Лошадь твоя.

— ????? она мне? — удивленно ответила та.

Он не понял ее вопроса, но утвердительно ответил:

— Тебе.

Женщина замотала головой, отказываясь:

— ????????????? лошади.

Что ей еще надо, — устало думал рыцарь, выжидающе смотря на нее, — она не хочет лошадь? Рядом также выжидающе на нее смотрел Аксель фон Мэннинг. И безумная стала взбираться в седло. Странным необычным способом. Чертова страна, рожающая чертовых женщин и уродующая их, обучая владеть оружием, — подумал Ульрих, — все то у них не так как у людей. Но, когда безумная попыталась стронуть лошадь с места, он понял, что обучение ее страны здесь не причем. Чему бы ее там не обучали, только не верховой езде. Она не умела держаться в седле! Это поразило его и обескуражило. Она владела самой совершенной техникой боя из всех виденных им, но не владела одним из самых основных военных искусств — искусство верховой езды было ей совершенно, абсолютно неизвестно. И даже если она потеряла память, ее тело никак не могло этого забыть. С кем же они там воюют — думал Ульрих, — если не умеют ездить на лошадях, неужели такое боевое искусство нужно им только для того, чтобы отбирать земли у ближайших соседей?!

Народ вокруг катался от хохота. Мэннинг ждал их отъезда. Делать было нечего, он подъехал к ней и сняв ее с лошади, пересадил к себе. Другую лошадь он привязал к седлу Грома, потом крепко обхватил женщину рукой, чтобы она не свалилась и сказал барону на прощанье:

— Надеюсь, мы увидимся, Аксель. И надеюсь, что с Ульрике будет все хорошо.

Потом он галопом покинул замок, успев услышать за спиной крик Мэннинга:

— Не надейся, Боненгаль! Мы увидимся, и она выживет! И если ты не приедешь на суд, я тебя из-под земли достану!

Ульрих чувствовал себя несчастным. Ну почему ему так не везет в последние дни. Сначала Ульрике, потом безумный оборотень. А теперь он совершенно не знал, что ему делать, что случалось довольно редко. Но, это случилось с ним уже второй раз за два дня. Почему жизнь так с ним поступает? — досадуя, думал он. Выбившиеся из косы прядки волос женщины, сидящей перед ним, мягко облепили его лицо, он машинально коротко встряхнул головой и только сейчас заметил, что на нем нет шлема, и он не помнил, где потерял его. Еще он вспомнил, что его плащ унесли в замок. Лишнее «доказательство» его «участия» в насилии, — горько усмехнулся себе он.

Сумасшедшая завозилась в седле, рискуя упасть на городской дороге, он раздраженно попытался тряхнуть ее на место и прижал к себе сильнее, но она вывернулась и наполовину развернулась назад. Бросив взгляд на ее лицо, он, наконец, понял, чего она хочет, она хотела видеть лошадь Ульрике, которую передал ей барон. И ее лицо было совершенно счастливым и взволнованно-восторженным, она полуулыбалась чему-то очень, очень желанному в своей жизни. Как дите, получившее невообразимо чудесный подарок. Такого выражения счастливого блаженства он еще не видел на ее лице за все время своего знакомства с ней. Почему-то, он представил, как она, так вот счастливо, ждет его поцелуя, и с удивлением отметил, что ему это вовсе не противно, не смотря на всё испытанное им сегодняшней ночью. Ее губы были так близко… ее руки обвили его за пояс. А потом она положила голову ему на плечо, касаясь его кожи своим лицом и даря ему призраки ее поцелуев. И его тело вновь предало его, изнутри загораясь желанием. Он тяжело вздохнул, и покорился ему, прижимая ее голову к себе подбородком и обнимая рукой еще крепче, но уже мягче и осторожней. Приближался рассвет.

Часть II. Жизнь продолжается

Эпизод 9 Лес

Они едва успели выехать из городских ворот, когда начало светать. Наступало новое дивное свежее утро. И только сейчас Эрта начала чувствовать мерзость исходящих от них запахов, вызывающих эстетическую дисгармонию ситуации и портящих красоту еще одного пробуждения дня в ее очень старом новом мире. Вообще-то, вонь не доставляла ей особых неудобств, она ее не ощущала дважды, просто знала, что она есть и какая именно. Она отключала в себе ненужные, отвлекающие ощущения, сразу после их приема и анализа, чтобы они сохранились в ее памяти, но не мешали параллельным, более важным аналитическим процессам. Но сейчас, даже не касающаяся органов ее чувств вонь, именно мешала. Она нарушала стройную красоту, свежесть и покой окружающей ее природы, которой она могла бы наслаждаться сейчас, восстанавливая тем самым потраченную прошлыми сутками энергию. Врагов поблизости не было. И она принялась ловить и анализировать чувства лесных животных, до которых могла дотянуться, на предмет эмоциональных реакций их недавнего или непосредственного взаимодействия с водоемами.

Наконец, она нашла то, что ей было нужно. Она осторожно тронула Ульриха за руку, пытаясь обратить на себя его внимание. Сейчас она опасалась двигаться у него в руках, поскольку его разрывали странные противоречивые эмоции по отношению к ней, которые она почувствовала, когда вдоволь наудовольствовалась своим новым живым приобретением и новыми ощущениями, доставленными ей первым опытом верховой езды. Она все-таки напугала его ночью. Не то, чтобы он ее боялся. Его напугали не сами ее боевые способности, а факт наличия их у нее. Его это очень, очень огорчило и подавило. Она понимала, что он хотел видеть в ней не ту, кем она являлась, а что-то совершено иное. Но, она не могла ему это дать. Она была тем, что она есть и этого никак нельзя было изменить. Он больше не видел в ней нечто чудесное, не восхищался ею, не жалел ее так как раньше. Сейчас он испытывал к ней снисходительную жалость, которую обычно испытывают люди к уродцам. И, тем не менее, он желал ее, желал как будто против своей воли, но его воля перестала противиться этому желанию, однако с тела поводок не спускала, причем без особых усилий. А еще, его душа смертельно, невероятно устала. Этот человек был очень странен и слишком многогранен для древнего примитива.

Можно было скорректировать его ожидания, сгладить его отношение к ней, его можно было просто заставить чувствовать и делать то, что ей надо. Но, она этого не хотела, и это было ей не нужно. Она решила, что пока он не захочет оставить ее, он будет ее спутником. И, возможно, другом в этом зеленом мире ее одиночества. Поэтому все решения, касательно ее, он должен был принимать сам, без ее вмешательства в его эмоциональный баланс. В конце концов, это будет и преступлением через много-много тысяч лет, а она всю свою жизнь была хранителем законов, не их нарушителем. Она подчинится любому его решению, что бы оно ни несло ей, если ей нужен ст'оящий спутник. И если сейчас он откажет ей, она смирится с неудобством осознания своей помойной затхлости посреди этого чистого свежего мира.

Он не заметил движения ее руки, или не принял его к сведению. И она положила свою ладонь на его руку полностью, сильно сжав ее. Мужчина повернул голову и вопросительно посмотрел на нее:

— Ульрих, стой, — сказала Эрта, — мне надо в лес.

Он понял ее и остановил коней.

Правда, он понял не совсем так, как она хотела. Он подумал, что ей надо в лес, чтобы справить свои физиологические нужды, и еще она поняла, что и его организм откликнулся на эти нужды при его мыслях о них. Он слез с коня и снял ее. Потом он пошел в лес. Смотря ему вслед, она увидела, что в его доспехах все еще торчат стрелы. Стрелы, попавшие в Грома он вынул еще в замке, а о своих, как она могла понять, он просто забыл. И она забыла. Хотя, тогда ей и не нужно было думать о нем настолько конкретно. Подумав сначала пойти за ним, она все же отказалась от этой мысли. Вряд ли ему сейчас нужно ее присутствие. Ее организм пока серьезно не требовал облегчения. И она хотела добраться до водоема до того, как это случится. А еще она хотела осмотреть раны Грома. И она направилась к коню.

Конь издал странный утробный звук и угрожающе напрягся. Звериная интуиция была острее интуиции многих немодифицированных живых. Конь чувствовал, что она из себя представляет, и что она с ним могла сделать.

— Ну да, ты помнишь, что я могу заставить тебя, — ласкающим извиняющимся тоном сказала она Грому, как можно незаметней вплетая в его тревожные эмоциональные ленты успокоение — мне жаль, что пришлось так поступить, но женщине была нужна наша помощь и мы могли помочь ей только так.

Конь потихоньку успокаивался, но его напряжение не падало и она чувствовала, что если подойдет к нему ближе сейчас, то рискует получить попытку удара подковами или укуса.

— Ну, прости, не злись на меня, пожалуйста. Я же извинилась, — пыталась уговаривать коня девушка, — я больше не буду заставлять тебя что-то делать… если в этом не будет острой нужды — добавила она тихо и грустно.

Конь не прощал. Какой же он злопамятный, — огорчилась девушка, занимаясь своими эмпатическими хитросплетениями в нем, пытаясь осторожно внедрить в него доверие к себе. И сказала ему:

— Если ты будешь вредничать, мне сейчас придется повторить неприятную нам обоим процедуру. Потому что сейчас в помощи остро нуждаешься ты.

Гром проигнорировал ее заявление.

Но прямого манипулирования животным ей не потребовалось. Ей все-таки удалось найти нужные чувствительные ленты. Гром больше не испытывал к ней агрессии. Она подошла к нему и осмотрела его раны, потом достала аптечку и, отключив на время его болевые рецепторы, занялась устранением повреждений звериного тела. И думала о том, что она будет делать, если за этим занятием ее застанет его хозяин… скорей всего ее еще не начавшейся дружбе с ним придет конец. Но, хозяин был еще далеко. Она потянулась к нему своими чувствами. Сейчас он был расслаблен и не был отягощен никакими процессами размышлений о проблемах. Похоже, он просто отдыхал. И, вдруг, она автоматически внутренне сжалась от боли, внешне никак не вздрогнув и продолжая обрабатывать раны лошади. Это была не ее боль.

Сильная боль пронзила все тело Ульриха, и она словила добрую ее часть, находясь в этот момент в его чувствах. Боль была такой мгновенной и резкой, что она не успела ни отразить ее, ни закрыться, ни уйти. И эта боль ее обеспокоила. Она не могла бросить Грома, не закончив начатого, и она довольно сильно озаботилась тем, что случилось с Ульрихом. Но, она не успела принять никакого решения, когда вновь почувствовала волны его покоя и теряющей остроту боли. Через некоторое время, она снова почувствовала ту же резкую боль. Но, она уже была к ней готова. И на этот раз, часть ее она оставила у себя добровольно. После чего начала потихоньку сглаживать постапогейные болевые ощущения Ульриха, сознания которого начало чуть расплываться. Он вытащил из себя стрелы. С Громом она закончила.

Когда Ульрих вернулся, она увидела, что с него капает кровь нехорошего цвета. Где-то он задел артерию. И ее надо было перетянуть. Она смотрела на него и думала, как ему это объяснить и как убедить его снять свои железки. Она подумала, что зря она уменьшила его боль, возможно, сейчас он бы лежал без сознания, и его тело было бы абсолютно в ее власти, доступное любому методу восстановления и лечения. Она не могла понять, что заставило ее поторопиться. Но, когда он подошел к ней, она поняла, что никаких хитростей не потребуется. Он шел к ней, потому что не смог снять доспехи сам. Она догадалась, что именно об этом он сейчас собирался ей сказать, но не знал как сказать это так, чтобы она его поняла. И она подняла руки начала разбираться с креплениями его тяжелого облачения.

Ульрих чуть заметно улыбнулся и стал ей помогать. Когда доспехи оказались на земле, она машинально достала из пояса жгут. Ульрих вопросительно посмотрел на нее:

— Что это?

Она замялась, ища среди известных ей слов зеленого мира подходящие для объяснения. И нашла:

— Тебе на помощь.

И приложила жгут выше раны на его плече.

Он ее понял и не стал возражать. Но, его мысли озарила какая-то догадка, и он внимательно стал вглядываться в ее лицо. Когда она закончила перетягивать раны, он поднял свои железки, обошел ее и направился к Грому. Обнаружив своего коня покрытого на раненных местах медицинскими пленками, он удивился. Обернулся к ней и открыл рот, чтобы задать вопрос. Но, не успел. Она уже ответила, смотря ему в глаза:

— Грому на помощь.

Он в этом не сомневался. Его волновали другие вопросы, но уточнять он ничего не стал. Снял с него седло и положил на землю, рядом с брошенным туда ранее доспехом. Затем он пошел к лошади Ульрике, и снял седло и с нее. Потом он поменял седла, и прицепив к своему седлу доспехи, запрыгнул на лошадь. И стал ожидающе смотреть на Эрту.

Эрта смотрела на него. Она отметила что и его одежда была очень грязна. Отметила характер ран и исходящие от него отвратительные запахи, некоторые из которых ей совсем не хотелось игнорировать. И она отметила то, что если для нее неудобства грязи были пока что только нравственными, то для Ульриха они были физическими и не просто неудобными, а опасными. Сделав несколько шагов к нему и пройдя чуть дальше к лесу, она указала туда рукой. Потом перевела дыхание, и начала выжимать из своего бедного местного лексикона все, на что он был способен. Она не знала, как объяснить мужчине, что надо ехать к воде. Сжав ладони друг в друге и прижимая их к сердцу в умоляющем жесте, она сказала:

— Ульрих, надо в лес. Очень. Ты, я, Гром и лошадь — надо в лес. Очень надо. Там жизнь. Жизнь с неба. Жизнь из земли.

Мужчина обалдело и сосредоточенно смотрел на нее сверху вниз, пытаясь ее понять. Она отчаянно понимала, что говорит совсем не то, что надо. И лихорадочно вспоминала более подходящие слова. И тут ее глаза уперлись в седло. Фляга! Одним прыжком она оказалась возле седла и сняла с него флягу. Затем счастливо открутила крышку и вылила себе на руку чуть-чуть воды. Потом она подняла глаза на Ульриха и указала рукой в сторону водоема:

— Ульрих, надо в лес. Там — вот!

И она протянула ему ладонь с водой. Он понял. Он взял ее за руку с водой и, погружая пальцы другой руки в пленку воды, машинально сказал:

— ????

— Вода, — повторила она.

Он кивнул.

И тихо повторила еще:

— Надо в лес. Там вода.

И рыцарь опять согласно кивнул, протягивая ей руку, чтобы поднять в седло. Но, она отпрянула и покачала головой:

— Я знаю дорогу. Ты — нет.

Он снова кивнул.

И она пошла в лес. Чувствуя, что он поехал за ней. Через несколько шагов, она поняла, что в поступи идущих сзади лошадей что-то изменилось. Она обернулась. Ульрих спустился на землю и сейчас шел, ведя лошадь Ульрике за повод. Гром шел рядом с ним сам. Она удивилась, зачем он это сделал, ему лучше было бы не идти, а ехать. Она хотела вернуть его в седло, и начала было снова подбирать слова, но потом передумала. Он хочет так — пусть будет так. Она дождалась, пока он ее догонит, и пошла рядом с ним. Они молча шли по лесу. Ей нравилась эта прогулка. Она почему то не могла найти в своей памяти время, когда она просто так гуляла бы по лесу, не выполняя никакого задания. Тем более по такому доброму, уютному, спокойному и зеленому лесу. В нем было прохладно и тепло, он был очень красивый и сейчас его безветренное безмолвие нарушали только птичьи голоса и их собственные шаги. Она отдыхала, идя по нему. Но, ощущение отсутствия всякой предосторожности и полной безопасности, ощущение необычно обычной прогулки в лесу незнакомого мира, давал ей человек этого мира, идущий сейчас радом с ней. Она была не одна, сейчас она была не пришельцем в чужом мире, сейчас она была гостьей в нем, и ее сопровождал его хозяин. Подчиняясь странному порыву, она поймала ладонь Ульриха снизу своими пальцами и крепко ее сжала. Через некоторое время его ладонь сомкнулась на ее руке. До водоема оставалась еще половина пути.

Эпизод 10 Озеро

Все утро Ульрих находился в странном оцепенении. Его невольное вожделение развеяла скачка и течение его мыслей. Он думал о том, как выполнить обещание, данное Мэннингу, и куда ему отвезти сумасшедшую. Сначала он подумал отвезти ее в свое комтурство и посоветоваться с ковентом, что с ней делать, в конце концов, у них был отец Риммен, один из лучших врачей в баллее, возможно, он сможет разобраться в ней лучше, чем смог Ульрих. И там были лучшие рыцари всех близлежащих лендов. Уж там можно было с ней справиться. Но, потом передумал. Он не мог быть до конца уверен, что очередной приступ ее безумия не будет стоить жизни слишком большому количеству людей его земель. Надо было везти ее дальше, за пределы этих территорий. Лучшим решением, наверное, будет отправить ее подальше с купцами. Он был готов даже заплатить им за это, и для купцов это тоже в общем-то будет выигрышной сделкой, если она будет их сопровождать и нуждаться в них, их безопасность будет несравненно выше, чем могла бы быть с большинством известных ему наемников, прошлая ночь очень красноречиво его в этом убеждала. Но, для этой сделки надо было как то выяснить цель ее путешествия, чтобы убедить ее, что для осуществление этой цели последнее будет ей предпочтительней.

Постепенно его мысли начали бродить около нее. Кто же она такая. Она дерется как очень хорошо обученный воин, но не умеет ездить на лошади. Нелогичный контраст. В бою все ее движения по-мужски коротки и резки, но не в бою плавны и женственны. И эта ее странная сдержанность. Не слишком холодная. Временами она казалось теплой, но эта сдержанность… можно было назвать ее никакой. Ни холодной, ни теплой. Временами она была никакой. Как будто у нее исчезали все чувства, как будто она становилась неживой, как деревянный идол, голем. Или, скорее железный. И это ее странное притяжение. Почему его так влечет к ней. Не только тело, но и душу, — огорченно признался себе он. Она как мужчина. Он сам был мужчиной, воином, и его влечение к воину пугало его. Может быть, его мужской быт незаметно для него сломал какие-то его нравственные грани? — может быть, ему, подавляемо где-то глубоко внутри, на самом деле нравятся мужчины? Может быть ему лучше стать монахом-отшельником, чтобы не потерять себя до конца? Или его влечет не к ней, а к той ее скорбной затаенной тайне, которая иногда проявляется в ней? Он предпочел бы думать, что последнее, но и первое нельзя было сбрасывать со счета, чтобы не упустить момент разрушения его личности и успеть предупредить его.

И тут она остановила его. Она хотела в лес по нужде. Он подумал, что и его телу нужно облегчение и передышка. А еще он вспомнил, что в нем до сих пор находятся стрелы, от которых нужно избавиться. Он остановил коня, спустил ее на землю и пошел в лес. Если она будет вести себя подозрительно, Гром предупредит его. Сделав свои насущные дела, он начал осматривать стрелы. Прорвав латы, те вонзились достаточно глубоко. И попали они в него очень неудачно. Снять доспех, не вытаскивая стрелы, не представлялось возможным. Вытащить стрелы, не зная точно, насколько они отклонились от входного отверстия, было очень сложно. Но, долго думать он не стал. Он встал на четвереньки, опустил голову и расслабил все свое тело насколько смог, чтобы потом напрячь его до предела возможностей. Когда время пришло, он прислонился к дереву и схватился за стрелу, глубоко вдохнул и рывком вытащил ее из руки. Одного рывка было мало, наконечник все же застрял в латах на выходе, его побелевшие пальцы дернули стрелу вторично, корежа железо та, наконец, покинула его тело. Сознание он не потерял. Странно, ему казалось, что это должно было быть больнее. Дальше думать об этом он не стал. Пока его тело не свалила боль, надо было вытаскивать вторую стрелу.

Закончив, он обнаружил, что из вновь открывшихся ран хлещет кровь. Надо было срочно ее остановить или он потеряет сознание, а затем, скорей всего истечет кровью и умрет. Он начал снимать латы, но они почему-то не поддавались. Сейчас рядом находился только один человек, и он был способен ему помочь. Поэтому он направился к женщине. Подойдя к ней, он начал соображать, как объяснить ей, чего он хочет. Но, ей ничего не надо было объяснять. Потом она достала из пояса змею, но не настоящую, странную. И его разум вновь предъявил ему свои сомнения в ее сумасшествии, на этом раз гораздо громче. Нечеловеческая сила в ней была, это да. В ней было еще много странного и необъяснимого. И объяснять все безумием было неверно. Ее фраза 'тебе на помощь' убедила его в том, что несмотря на то, что стояла она далеко от них с Мэннингом, она слышала их разговор, возможно, весь. В гомоне двора, в его шуме, она все слышала. Как? Ее слух тоже был нечеловеческим. И то, что она отвечала на его не заданные вопросы, она верно улавливала выражение его лица, и верно истолковывала его. Вряд ли поврежденный разум способен на такое последовательное мышление. Она была слишком логична для сумасшедшей.

Потом он увидел пленки на Громе. Что это? Что-то темное, ведьмовское? Но, Гром перестал хромать. Это хорошо. Имел ли он право разрешать помогать своему коню колдовскими методами? Он еще никогда не сталкивался с реальным колдовством. И сейчас не мог решить, как ему быть. Он попытался выяснить у нее что это такое, но получив ответ, понял, что вряд ли добьется от нее чего-то вразумительного. И он решил продолжить путь и доехать до какого-нибудь жилья прежде, чем его необработанные раны воспалятся. Он сел на коня и собрался помочь подняться на него женщине, но та, пройдя мимо него и указывая на лес, что-то от него требовала. И по ее словам он не мог понять что. Про жизнь до него как-то еще дошло, но дальше был тупик. Она хочет сказать, что скоро пойдет дождь? Сильный дождь? Угрожающий их жизни? Им надо спрятаться под землей? Может быть, она все же сумасшедшая? — с тоскливой надеждой подумал Ульрих. Но потом она догадалась, что надо делать и он понял, что в лесу есть источник воды. И вспомнил, что встретил ее в этом лесу. Она уже была тут и хочет вернуться к тому источнику. Вода им была нужна. И он согласился с ней. И снова протянул ей руку, чтобы посадить на коня. Но, она снова отказалась:

— Я знаю дорогу. Ты — нет.

Он снова согласился. Она пошла в лес, он поехал за ней. Ему было неудобно ехать верхом, в то время как она идет пешком, что бы он ни решил на ее счет, она была женщиной, и ему приличней было спешиться тоже. Что он и сделал. Они молча шли по лесу, он начал замечать, что ей нравится так идти, что она будто бы гуляет по лесу, отдыхая и наслаждаясь тем, что ее окружало. Она была так непосредственна, так обычна, так хрупка сейчас на фоне большого могучего леса. Еще он почувствовал, что она ощущает себя в безопасности. И не потому, что лес ей знаком. Потому что он был рядом. Он не знал, почему он так решил, но почему-то ему было приятно так решить. А потом ее пальцы прокрались в его ладонь и завладели ею, увеличивая впечатление ее ощущения защищенности. И он машинально сжал ее руку своей.

Обступающий их лес начал редеть. Вскоре показался кустарник, и завиднелась широкая открытая поляна, на которой блестело зеленовато-голубое стекло лесного озера. Этот лес был ему не знаком, он не заходил в него так далеко, до сегодняшнего дня в этом не было необходимости. И он испытал ощущение благодарности судьбе за то, что обрушившаяся на него головная боль в женском обличье бывала тут раньше. Вода ему сейчас была нужна. Во-первых, надо было выкупать коня, во-вторых, смыть с себя кровь, и свою и чужую. А также, он хотел немного почистить свою одежду, раз уж представилась такая возможность.

Идущая рядом с ним девушка отпустила его руку, на миг замерла, а потом побежала к озеру. Сжав руки, она бежала легко и свободно, и даже не бежала, а скользила по траве, ровно и грациозно, как будто не касаясь ее. Как олень, или как почти невесомая дневная тень, летящая над землей. Добежав до озера, гибкая черная тень, не замедляя движения, плавно взмахнула руками и на бегу, взлетев над берегом, птицей нырнула в воду головой вперед. Красиво войдя в воду почти без брызг. Он в который раз подивился грациозности и женственности всех ее жестов и точных движений. Подумав, вдруг, что даже в бою она все-таки неуловимо оставалась женщиной. Когда он подошел к озеру, и стал снимать всё с коней, она уже плавала там, как большая белая рыба. Плавала она тоже очень красиво, и плавала хорошо.

Еще недавно ему казалось, что она не может уже ничем его удивить, но сейчас он вновь удивлялся стилю ее передвижения в воде. Она, то плавно уходила под воду, то появлялась над ней, возникая из-под искрящейся воды облитая стекающими с нее блестящими струйками, то совершала плавные круги по воде, то легко устремлялась вперед, то незаметно переворачивалась на спину. Казалось, что она резвится в воде, как какой-то необыкновенный безмолвный озерный дельфин. И только сейчас до него начало доходить, что этот дельфин — белый. На ней не было одежды. Только браслеты все еще охватывали ее кисти. И даже ее коса вилась сейчас за ней по воде, распускаясь, как феерическая вуаль неведомых сияющих водорослей. Он помотал головой, пытаясь избавить себя от очарования, и занялся лошадьми. Он решил искупать сразу обеих. Взял поводья и повел их в воду.

Краем глаза он видел, как она начала выходить из воды, снимая по дороге зацепленную на ветке ивы, склоненной над водой, свою одежду. Ему очень хотелось обернуться и посмотреть на нее, пока она не оделась, но он заставил себя смотреть на лоснящийся бок Грома и начал с еще большим усердием тереть конское тело травой. Странные липучки, которыми его проблема залепила раны коня, не смывались. Он пробовал оторвать их, но Гром начал жалобно ржать, и он оставил все как есть. Пока Гром чувствует себя с ними хорошо, и даже лучше, чем он себя чувствовал без них, пусть они будут на нем. Помыв своего коня, он занялся второй лошадью. Когда и та была чистой, он направился к берегу.

И чуть не задохнулся, зажмурившись от ослепительности увиденного. Она стояла в профиль, выгнув спину, вполоборота к озеру. Скрестив ноги, поднявшись на цыпочки, она тянула поднятые руки, развернутые ладонями друг от друга к солнцу, стройная, изящная, покрытая как плащом или крыльями длинными роскошными светящимися, почти высохшими, пушистыми волосами и казалось, что сейчас оторвется от земли и взлетит в небо, как легкое гипнотические наваждение, мираж. Она все еще не оделась. И она не была полностью обнаженной, на ее груди была облегающая светлая лента на бретелях, и такая же облегающая лента на бедрах, скрывающая ее естество. Ее кожа была полностью без изъянов, ровного бледного цвета. Скульптурной формы скрещенные ноги с напряженными сейчас икрами завораживали.

Маленький, чуть выпуклый живот, великолепная грудь немаленького, но и не очень большого размера, тонкая талия, маленькие изящные ступни — все было так гармонично в ней, так совершенна была анатомия ее сложения, что даже крепкие мышцы ее тела, не выделяющиеся, но достаточно заметные сквозь идеально-гладкую кожу, составляли часть этой совершенной гармонии. У него перехватило дыхание от того, как она прекрасна в этот момент, она была непередаваемо, невыразимо прекрасна. Она не ведьма, думал он, она не может быть ведьмой, не может быть злом. Зло не может быть таким, до боли в глазах, прекрасным! Он понимал, что все не так просто, все совершенно не так, понимал, что уговаривает себя, ищет оправданий, что хватается за соломинку и лжет себе, но эта полуобнаженная соломинка светилась сейчас под солнцем на берегу как небесный ангел, и не давала здравому смыслу закрепиться в голове.

Собирая куски своего разлетевшегося вдребезги душевного равновесия на место, Ульрих спокойно и хладнокровно прошел мимо нее, заметив, что она улыбнулась ему, чуть зажмурившись, как кошка на солнце, которая, казалось, сейчас замурлычет. Его охватила злость. Ну зачем она взялась на его голову. Ему так хотелось уйти сейчас, убежать отсюда подальше, чтобы сохранить в целости и сохранности свой разум, испытывающий последнее время нечеловеческое напряжение. Но, он не мог. О ее убийстве он уже не думал. Он не смог бы ее убить, даже если бы был уверен, что сможет это сделать физически. У него не поднялась бы рука хладнокровно разрушить эту тонкую ангелоподобную бесовскую красоту. И, тем не менее, он обещал Мэннигу, что уведет ее от города и уведет так далеко, что она не вернется. Поэтому ему надо было готовить свой разум к еще более трудным испытаниям.

Которые, не заставили себя долго ждать. Он решил остановиться на ночь у озера. Поэтому устроил коней и начал собираться в лес, чтобы раздобыть какой-нибудь еды. Бесовское создание направилось к нему. Встало возле него, отставив одну ногу в сторону и опираясь на другую, положило одну руку на пояс и стало пристально смотреть на него, полузаплетенная коса свисала с ее плеча. Его это смущало и злило, но он молча собрал оружие и направился в лес. Однако, он не успел сделать и пары шагов, когда она оказалась перед ним:

— Вода, Ульрих. Тебе нужна вода.

Он непонимающе посмотрел на нее и безразлично ответил:

— Мне не нужна вода.

— Больше не нужна, — добавил он, и попытался отодвинуть ее с пути.

Но, она не двинулась с места. Он попытался обойти ее. Но, она заступила ему путь, положив вторую руку на пояс и упрямо сузив глаза:

— Тебе нужна вода.

Его начало охватывать раздражение. Он тоже сощурил глаза, высокомерно и холодно посмотрел на нее, и твердо сказал:

— Отойди.

Она не двигалась. Он думал, что ему делать. Ну, не ударить же ему в самом деле практически голую девушку. Можно было просто ее оттолкнуть, он подумал, что вряд ли она проигнорирует этот его грубый жест. И он думал, подерутся ли они или нет, и как это будет выглядеть в данной ситуации. Но, додумать он не успел. Одной рукой она схватилась за нож, который он держал в руках, а другой рукой за его запястье и потянула за собой к озеру, просительно обращаясь к нему:

— Ульрих, пойдем?

Выбора у него не осталось.

Он не хотел выпускать из рук нож и не хотел порезать ее руку. Поэтому он временно смирился с судьбой и пошел за ней.

Она завела его в воду, потом вернулась к берегу. Ее красивая спина была напряжена, и он понял, что она в любой момент готова преградить ему путь, если он попытается выйти из воды. Она наклонилась к берегу, снова нанося жестокий удар по его бедному разуму, наблюдающему эту картину. Потом она выпрямилась и пошла к нему, держа в в локте согнутой руки какие-то корни и куски глины. Мокрая, встала возле него, по пояс в воде, и… начала раздевать его свободной рукой. Этого он уже не мог вынести. Его тело пронзила горячая дрожь и ноги начала охватывать слабость. Он бросил нож в воду и, уворачиваясь от ее руки, попытался выйти на берег. Но, у него это не получилось. Рядом с его ухом, окатив каплями брызг, пролетел его нож, глубоко вонзившись в иву на берегу. Он медленно и угрожающе обернулся.

Мокрое зло стояло в воде, и ничего не выражающими желтыми глазами смотрело на него. Промокшие ленты ее странной недоодежды уже ничего не скрывали от взора. Но, ее это не смущало и вообще никак не волновало, сейчас весь ее облик стал острым и опасным. Корни, которые она ранее держала в руках, плавали теперь в воде. Она бесстрастно двинулась к нему. И он подумал, что ему все же придется ударить ее. А возможно, даже утопить. Он напрягся, высвобождая руки из воды для отражения нападения. Но, она была быстрее. Она была невероятно быстрой. Она скользнула между его рук, обвила его голову руками и… поцеловала. Ее упругая грудь, живот, ее бедра прижались к его телу. По его телу пробежали мурашки. Сначала ее губы слегка коснулись его губ, потом начали нежно целовать уголки его рта. Потом ее рот раскрылся и ее губы охватили его. Его руки сомкнулись на ее спине. А ее руки спустились вниз по его телу, принявшись вновь раздевать его. Но, противиться им он уже не мог.

Когда ее губы оторвались от его рта, все еще даря ему ее дыхание, он уже был обнажен. Прижимаясь лбом к его голове, она начала тереть его кожу скользкими и пенящимися очищенными от коры корнями растения, неизвестно когда пойманными ею в воде. Двигаться в ее руках он не мог, и ему не хотелось. Он наслаждался ощущениям, производимыми его телом, в ответ на ее действия. Потихоньку она толкала его своим телом к берегу и покрывала пеной нижние части его тела, когда он был уже весь в пене, она повисла на нем и уронила в воду, упав на него сама.

Они лежали уже почти у самого берега. И он все еще находился в странном, но одновременно приятном оцепенении шока от ее отвратительной наглости, близости и развратности. Она начала тереть его кусками глины. Глина приятно скользила по телу, покрывая кожу теплым шелковым слоем. Его мыщцы расслабились. Он думал, что это было самое коварное, чудовищное, извращенное, но самое приятное нападение на него за всю его жизнь. Все-таки, она женщина, подумал он. Хоть она и вынудила его подчиниться тому, что она хочет, но сделала она это чисто по-женски. Но, если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал ему, что с ним произойдет нечто подобное, он бы убил этого человека на месте. Однако, сейчас ему убивать не хотелось. Сейчас ему вообще ничего не хотелось, кроме близости этой ужасной женщины.

Зло, наконец, освободило его тело и отправилось ловить в воде его одежду, предоставив его самому себе. Он сел в воде, унимая дрожащее от возбуждения тело. Потом машинально встал и пошел на берег. Подойдя к лошадям, он начал копаться в седельной сумке, ища сухую одежду. Но вспомнил, что, выезжая из монастыря всего на несколько дней, не обеспокоился запасами сменной одежды. Он посмотрел на попону Грома. Но, она была настолько грязной, что ему не хотелось сейчас ее соприкосновения со своим телом. Попону с лошади Ульрике он тоже не хотел, потому что это было лошадь Ульрике. Тогда он плюнул на все, и подумал, что развратная ведьма сама во всем виновата. И если ее взор будет смущать его обнаженность, то это не его проблема, поскольку в данном случае от него ничего не зависит. Он расслабился и растянулся на траве, подставив кожу теплому солнцу.

Ведьма возвращалась, неся его одежду, которая, как он заметил, была вычищена и выстирана. Подойдя к месту его отдыха от потрясения, она развесила одежду на ветках кустарника, сняла оттуда свой пояс и направилась к нему. Он понял, что она намерена причинять ему дальнейшие мучения и глубоко вздохнул, переводя дыхания и пытаясь силой своей воли убедить одну очень важную часть своего тела не напрягаться так сильно, что у него уже болели не только чресла но, и ноги. Еще чуть-чуть и его воля не выдержит. И нападение совершит он. И чем это все закончится, он даже не представлял.

Все его мысли были настолько заняты борьбой с собственным телом, что в них даже не оставалось места удивлению странным предметам, которые зло доставало из пояса и производимым ею с их помощью над его телом манипуляций. Она пыталась залечить его раны. Когда все закончилось, они замерли, выжидающе смотря друг на друга. От пережитого волевого напряжения по его спине пробежала судорога озноба. И привела его мысли в порядок. Надо было что-то решать с едой. Он все-таки взял попону Ульрике и завязал узлом на поясе. Поднял брошенный арбалет и пошел вытаскивать нож.

Возвращаясь назад, он увидел, что она снова стоит на его пути. Ну что опять она от него хочет, — слабо шевельнулась уставшая мысль. На злость у него уже не было эмоций. Ему казалось, что он полностью опустошен. Она стояла, держа в руках свою одежду, чистую и сухую.

— Садись, — попросила она

Он решил, что проще сделать, как она хочет, чем снова спорить с ней сейчас. И сел на траву. Она подошла к нему, опустилась на колени, и он с ужасом увидел, что она начала надевать на его ноги свою одежду. К нему вернулись злость и силы, порождая в нем бешенство. Но, прежде, чем эти чувства успели что-то предпринять, он увидел, что одежда, ранее плотно облегавшая ее тело, которое было в два раза меньше его, легко одевается на него, облегая его ноги и принимая форму его тела. И оказалось, что граница удивления, за которой люди перестают удивляться, чему бы то ни было, им еще не пройдена.

Он позволил ей одеть его и увидел, как две стороны одежды съезжаются на его груди под ее пальцами. Он потрогал незаметный шов их соединения, но ничего не почувствовал. Возле ворота осталось висеть кольцо, за которое она тянула, соединяя части одежды в одно целое. Он потянул его вниз. И части вновь стали распадаться. Он не стал тянуть его дальше. Одежда была очень удобной и комфортной. Давала телу ощущение тепла и свежести, мягко и приятно прилегая к коже. Он встал и попробовал пройтись. Идти было удобно и легко. Он передумал снимать одежду, и решил, что снимет ее, когда вернется с охоты. Это было лучше, чем идти в лес голым. Он посмотрел на свою проблему, чтобы определить, намерена ли она мешать ему и дальше.

Недвижно сидя на коленях, словно окаменев, девушка, закусив губу, смотрела на него каким-то странным горестным тоскующим выражением широко раскрытых глаз. И ему казалось, что сейчас из нее вырвется стон. Ее руки бессильно повисли вдоль тела. И затуманенные желтые глаза, ставшие сейчас какими-то дымчато-рыжими, не отрываясь, смотрели на него, будто смертельно боясь, что он сейчас исчезнет навсегда. Его сердце почему-то сжалось. И он сказал ей:

— Я вернусь.

Голова девушки чуть двинулась, но ничего в ней не изменилось. Она молчала и продолжала жадно и горько смотреть на него.

— Я принесу еды и вернусь — повторил он.

И пошел в лес. Входя в него, он не выдержал и обернулся. Она обхватила себя руками так, будто боялась, что не сможет помешать своему телу, броситься за ним. Ее взгляд и тянущаяся в его направлении шея говорили о том, что именно это ей сейчас больше всего хочется сделать. Даже если она и ведьма, она не зло, — подумал Ульрих. Зло не может быть таким печальным. И зло не хочется так невыносимо от этой печали защитить. И он углубился в чащу.

Вернувшись с двумя зайцами и хворостом, он увидел, что девушка сидит в такой же позе, в которой он ее оставил, хотя на землю уже опустился вечер. Сколько она просидела так, он сказать не мог, но это было достаточно долго. Услышав его шаги, она зашевелилась. И как-то внутренне засветилась, смотря, как он идет к ней. Ее руки, отпустив тело, опустились на колени. И он почему-то подумал, что должно быть хорошо, когда у тебя есть дом, где тебя ждут и встречают. Раньше его никогда не волновал такой вопрос. Но, узнать как это на самом деле, ему было не дано. Жениться он не мог. Проходя возле нее, он тепло кивнул ей и направился к лошадям. И услышал, как она идет за ним. Пока он разжигал костер, и готовил вертел, она, все еще молча, смотрела на него.

Его одежда высохла. Он решил, что лучше будет переодеться, поскольку, разделывая зайцев, мог запачкать ее одежду, что могло ей не понравиться. Когда он потянул кольцо вниз, девушка вдруг оказалась перед ним. Она схватила его за руки и умоляюще зашептала:

— Нет.

— Еще. Нет.

— ???????

— ??????????????????????????????????

— ?????????

Потом она прижалась к нему. И она дрожала. Она подняла голову и ее руки начали гладить его лицо. Она снова что-то говорила. Ее лицо было испуганно-взволнованным, она полуулыбалась чему-то очень, очень желанному в своей жизни, что пыталась рассмотреть в его глазах. Как дите, ожидающее невообразимо чудесный подарок. Ее губы были так близко… И он увидел, что она ждет его поцелуя. И он поцеловал ее, обнимая.

Держа его голову обеими руками, зарыв свои пальцы в его волосах, то сжимая, то отпуская их, она чуть приоткрыла рот и провела языком по его губам, не отрываясь от них своими губами, потом ее язык проник в его рот, соприкоснулся с его языком, прикоснулся к внутренним стенкам рта, пробежал по зубам. Ее поцелуй был таким мягким, волнующим, обещающим. Таким возбуждающим. Легкие касания ее языка доставляли ему огромное удовольствие. Он все глубже проникал в его рот, пытаясь обвить его язык, скользя по нему, то дотрагиваясь до него, то отпрянув, манил его язык за собой и она ловила его губами. Поцелуй был теплый и влажный как воздух в Венеции, но не мокрый. Он не разу не целовался так необыкновенно, так эротично. Его тело начало загораться волной сильного возбуждения. Его руки бродили по ее полураздетому телу. И он попытался повторить ее поцелуй. Когда он начал это делать, когда его язык перехватил в нем инициативу, из ее губ вырвался вздох желания. И ее дрожь сменилась на дрожь возбуждения.

Он взял ее голову двумя руками и отклонил назад, наклонил свою голову ниже и начал целовать ее шею, мягко касаясь губами ее кожи, дыша ее чудесным ароматом и коротко касаясь ее языком. Ее дыхание стало слышным и частым. Ее руки забегали по его телу, маленькие молнии от дорожек, по которым пробегали ее ногти и подушечки пальцев, начали пронзать его тело. Его рука скользнула между их телами, под белую ленту, и пальцы сжали ее грудь, начали гладить и мять ее, сжимаясь и разжимаясь, пока ее пальцы играли на его теле, как на клавесине, какую-то чудесную мелодию возбуждения и вожделения. Вскоре он уже исступленно целовал и гладил все ее тело, опуская его на землю. А она расстегивала и снимала с него свою одежду. Громко и горячо дыша под ним, она дотронулась до его кипящих восставших чресел. Он застонал. И проник рукой под другую ленту. Ее тело выгнулось дугой, ноги согнутые в коленях, задвигались по земле, напрягаясь. Запрокинутая голова вздрогнула, и она задышала так, как будто ей стало мало воздуха, открывая и закрывая рот, как пойманная рыбка на берегу.

Он еще никогда не брал женщину так. Он еще никогда так не занимался этим. И не мог объяснить, почему сейчас ему хотелось делать все именно так, по-новому, пробуждающемуся и вырывающемуся наружу откуда-то из глубины его тела, мыслей и желаний. И это разбудила в нем она. Женщина, лежащая сейчас под ним и желающая его так, как не желала при нем еще ничего в этом мире. Странная малочувствительная женщина, не производящая впечатления, что она способна чего-то так страстно желать. Он посмотрел на ее лицо, ища ее глаза. Они светились и жаждали. Они смотрели на него. Сквозь него. Они желали не его. Они желали кого-то другого. Кого он им напоминал.

Его как будто ударили хлыстом. И ему так сильно захотелось ударить ее, что он почти услышал хруст своих пальцев, сжавшихся в кулаки, чтобы не сделать этого. Он резко поднялся на колени. Она приподнялась на локтях и с непонимающим отчаянием и возникающим ужасом посмотрела на него. Он видел, что она не боялась, что он ударит. Она до смерти боялась, что он уйдет. И он мстительно вытащил из-под себя колено, пытаясь подняться. Она издала отчаянный вздох и через секунду стояла на коленях возле него. Вцепилась в него, прижалась к нему телом, кожей и волосами, начала извиваться по его телу, целуя и исступленно повторяя:

— Нет.

— Нет. Нет. Нет. Нет. Нет.

— Нет.

И его тело соглашалось с ней, насмехаясь над его волей. Он выругался, повалил ее на землю и вошел в нее, ритмично, сильно и зло задвигался в ней, удовлетворяя желания обоих предателей. Их тела вздрогнули и ослабли почти одновременно. Минуту он еще лежал на ней, потом поднялся и пошел к своей одежде. Она не останавливала его.

Эпизод 11 Обманутые ожидания

Одеваясь, Эрта пыталась привести в порядок свои мысли. Она была растеряна и шокирована тем, что сейчас произошло. Она понимала, что в том, что случилось, виновата только она. Но, мыть и лечить его силой или психоподавлением ей не хотелось. Она чувствовала, что это обозлит его и навсегда разрушит зыбкое основание дружбы между ними, на которую она так надеялась. Поэтому, используя его колеблющиеся чувства влечения к ней, она решила идти по пути наименьшего сопротивления, поступить наименее болезненным для его души и наименее жертвенным для их отношений способом, как ей казалось. Но, она ошиблась. И одна ошибка повлекла за собой другую. И все пошло не так. Все зашло слишком далеко и разрушило не только призрак дружбы, но и ее душевное равновесие.

Первый поцелуй с дикарем был ей неприятен. Его дыхание было ужасно несвежим. Но, когда она увидела его в форме Корпуса Убийц, ее как будто тряхнуло мощным разрядом шокера. По ее телу начали пробегать мурашки. Он казался ей привидением, наваждением мира, который она навсегда потеряла, которого, возможно уже больше не существует и там, в далеком-далеком будущем. Возможно, и будущего в том далеком будущем уже ни для кого не существует. А он существовал. Здесь. В прошлом. Мираж еще одного убийцы. Такого как она. Двое во всей Вселенной. Только двое. Но, до его появления была только она одна. Где-то на границе ее эмпатии зашелестели белые крылья Дела. Ну, пожалуйста, Дел — попросила она их, — не возвращайся, — ты ушел, будь сейчас там, где тебе хорошо. Но, они не слушали ее и летели к ней, а за его крыльями летели еще чьи-то, и еще… Вскоре все ее чувства, все ее существо было заполнено кружащимися птицами призраков ее погибших товарищей. И она подумала, что не выдержит, что сойдет с ума. И тогда ее тело приведет в негодность система модбезопасности.

Может, так оно и лучше, подумала она, может пусть так и будет. Я не могу прогнать их. Я не хочу их прогонять. Я хочу не просто помнить их, я хочу быть с ними, летать с ними сейчас там, где они. Вместе и навсегда. Она смотрела на Ульриха и сейчас он казался ей невероятно, невозможно, одуряющее красивым. Она понимала, что в данных обстоятельствах, красивым для нее был бы кто угодно в форме Корпуса, но не это беспокоило ее. Ее беспокоило то, что мираж может исчезнуть. Она заблокировала в себе все аналитические реакции и внешнюю эмпатию, чтобы случайно не коснуться его чувств и не разрушить это материальное наваждение самостоятельно. Ей очень не хотелось сейчас ЕГО потерять. Она схватила свое тело руками, пытаясь удержать его, когда Ульрих отправился в лес, она пыталась удержать руками рвущиеся за ним ленты эмпатии, и ей казалось, что они выросли настолько, что могут сейчас достать его на любом конце солнечной системы. И ей нельзя было выпускать их за границы своего тела. Потому что сейчас уходил не Ульрих. Уходил Убийца. Во тьму. Откуда они так редко возвращались. И она хотела, чтобы он вернулся. Она хотела увидеть это.

И она увидела. Она сидела, не шевелясь, до его возвращения. В собственной внутренней самодельной тюрьме своих рук и блоков. Но, когда она увидела, как он идет к ней, они все рухнули. И руки, и блоки. Им больше не надо было никуда рваться. Все, что ей было нужно, сейчас здесь. Он шел ей навстречу, и ей казалось, что он несет рассвет, что за ним поднимается круг ослепительного солнца, хотя на самом деле, эта земля уже основательно приготовилась ко сну, и была объята предночным сумраком. Солнце осветило не мир, а только ее душу. И ей стало тепло. Она заметила, что Ульрих стал раздеваться. Не сейчас — застонала ее душа, — пожалуйста, не сейчас. Я еще не согрелась. И они еще здесь, они еще не улетают. Она бросилась к мужчине и схватила его руки, останавливая его:

— Нет.

— Еще. Нет.

— Похорони их.

— Побудь со мной рядом, убийца.

— Позволь побыть с тобой.

Она смотрела в его прекрасные спокойные, серые как сталь, глаза. И гладила его лицо. Такое дорогое, такое близкое и потому такое чудесное. Почему она не помнила лица? Какие лица были у настоящих убийц? Она не помнила даже лицо Дела. О нет, внешне-то она помнила все. Она никогда ничего не забывала. Но, они были такие одинаковые, похожие, однообразные. Какими они были каждое, индивидуально, что они чувствовали? Ей почему-то показалось сейчас, что никакими. Неужели у нее такое же лицо?! Неужели она никому никогда не позволяла проникать в свои чувства? А это, которое было сейчас в ее руках, оно было живое, чувствующее, говорящее. Такое теплое. Что ее второй поцелуй с ним показался ей самым прекрасным в ее жизни. А потом он начал целовать ее, и ее тело вспыхнуло желанием. И опалило белых птиц, находящихся в ней. И причинило ей боль. Она не знала, кого она хочет сейчас, убийцу или дикаря. Ее разум трещал по швам.

И пока он был еще цел, пока ее тело не разрушило само себя, она решила попрощаться со своим миром и со всем, что ей было дорого. Она решила сделать последнее, на что она была еще способна сделать для них для всех и для себя. Сейчас она искала в себе любовь, которой никогда не испытывала. И отдавала всё, что находила, нежность, тепло, тоску, одиночество, всем кого помнила, всем кого любила и уважала, презирала и ненавидела, молодым и старым, красивым и уродливым, Она отдавалась сейчас всем сразу и каждому в отдельности мертвым мужчинам ее мира и Ульриху. И чувствовала себя вселенской шлюхой, но почему-то не чувствовала унижения и грязи, почему-то она чувствовала облегчение и очищение. Она сняла со своего тела весь волевой контроль, тело сейчас жило само по себе, она сама по себе, запершись внутри и прощаясь с ними со всеми, проходящими через ее чувства, целуя, лаская их, и каждому, шепча в ответ на шепот их крыльев: «Любимый, прощай навсегда. Любимый, навсегда. Прощай.» Если бы Ульрих не остановился, возможно, это была бы лучшая ночь в его жизни, и худшая в ее. Но, он остановился. И остановил ее безумие.

Белые крылья исчезли, освободив ее душу. Исчезли как черная тьма Существ. Моментально, вникуда, и все сразу. Очнувшись, она приподнялась с земли и с ужасом посмотрела на него. И ее окатило холодной волной его бешенства. Он не знал, что она отдается и ему тоже. Он понял только, что она отдается не ему, использует его. И это его разозлило. Она не могла понять почему, она ведь только уступила его дневным инстинктам, она ведь видела, как мучает его эта животная неудовлетворенность, и решила, что их биологические инстинкты могут помочь друг другу. Но сейчас он нещадно давил в себе половое влечение к ней и она видела, что он собрался встать на ноги. Только не уходи. Только не бросай меня. — молча взмолилась Эрта. — Пока ты здесь, они не вернутся. Если они не вернутся сейчас, они не вернутся никогда. И через мгновение она уже стояла на коленях, возле него, не давая ему подняться. Целуя и лаская всеми известными ей способами уже только его, Ульриха. Оргазма они достигли почти одновременно, как ни странно это было, учитывая, что они почти незнакомы, не знают ни друг друга, ни тем более особенностей организмов друг друга. И, тем не менее, их тела почему-то органично и гармонично слились на одной волне. А потом он ушел. И она ничего ему не сказала. Потому что знала, что он не хочет, не только слышать ее, но и видеть.

И теперь, одеваясь, она пыталась решить, как ей быть дальше. Она чувствовала себя заново рожденной. Но чувствовала, что ее перерождение тяжело далось Ульриху. Она измучила его, того не желая. Но, что случилось, то случилось. Этого уже не изменишь. Хотя… но, она отшвырнула от себя даже простое предположение, что можно изменить его чувства. Она достаточно причинила ему неприятностей. Трогать еще и его волю или эмоции было бы отвратительной чудовищной мерзостью. Все, что она могла сделать для него в качестве благодарности — это освободить его от себя, оставить его в покое. Собирая свои вещи по кустам, она увидела зайцев, которых он принес из леса. Костер еще не потух. И ей пришла в голову новая мысль. Она взяла зайцев и пошла к реке, чтобы ободрать шкурки и разделать тушки.

Снимая шкуры, а потом моя в озере тушки, она сидела у воды, опустив в нее руки, и поначалу не думала ни о чем. Просто наслаждалась ощущениями чистой прохладной воды на своей коже. А потом начала думать, почему он остановился, почему он чувствовал себя обманутым? Неужели ему было не все равно, почему и ради чего, она решила заняться с ним сексом? По-видимому, нет. По-видимому, он чувствовал к ней нечто большее, чем половое влечение. Но почему? Он знает ее три дня. И она совсем не отвечает категориям людей этого мира. Как он мог чувствовать к ней что-то другое? И она ничего не обещала ему. А потому не обманывала. Конечно, она обманула его ожидания. И в общем-то, она знала, что обманывает их. Но, она не думала, что он придает им такое серьезное значение, что готов проигнорировать ради этого биологические веления своего тела. Поэтому и она не придавала им серьезного значения в построении своих дружеских отношений с ним. Свои ожидания она тоже обманула. Никакой дружбе между ними уже не было места.

Когда она вернулась, рыцарь уже оделся и спал, прислонившись к Грому, который лежал, поджав под себя ноги. Большие темные выразительные глаза лошади осуждающе смотрели на Эрту.

— Извини, — прошептала ему она.

— Я знаю, что поступила плохо. Последнее время я очень часто поступаю плохо. Наверное, я очень, очень плохая. И ты можешь меня осуждать. Но, я не хотела причинить ему вред, правда.

— Ты мне веришь? — спросила она коня.

Он не верил. И она себе не верила. Конечно, вреда то она Ульриху причинять не хотела. Но, по-честному, ей было все равно, причинит ли она ему вред или нет. Теперь ей не было все равно. И теперь ее это мучило.

Она осторожно залезла в сумку Ульриха в поисках приправ. Но, там не было ничего такого, кроме соли. Она обмазала ею куски зайцев и нанизала их на очищенные ножом прутики. Потом она пошла в лес. Она видела там дикий чеснок и еще несколько трав, которые можно было бы использовать в качестве приправ. Вернувшись, она измельчила травы и обсыпала ими мясо. Потом обмазала мясо глиной и воткнула прутики вокруг костра. Пока мясо готовилось, она сидела возле костра и смотрела на огонь. И думала, что возможно, она тоже чувствует теперь к Ульриху нечто большее, чем просто симпатию к довольно удобному спутнику. Может быть, что-то и сломалось в ее разуме, раз ее, которую никогда особенно не влекло к мужчинам даже ее мира, влечет к дикому древнему человеку, почти животному. Но, животным она его не считала. Не могла. Он им не был. Его разум был слишком пластичен, не взирая на прочность, для животного. Его разум держался не за консерватизм примитива, чтобы оставаться крепким, он просто сам по себе был очень крепким и сильным и развивался за счет приятия нового.

Когда ароматный запах мяса, донесшийся из костра, сказал ей, что оно готово, она вытащила несколько палочек, разбила запекшуюся глину и вытащила мясо. Но потом, подумала, достала из пояса пакет для научных образцов и вытащила из костра все палочки. Несколько кусков мяса она съела, а остальное сложила в пакет. И крепко завязала его поводьями Грома. Посмотрела на коня и сказала:

— Не ешь.

Конь с отвращением посмотрел на пакет и безразлично отвернулся. Потом склонил голову и притворился спящим. Вот ведь вредный, — подумала Эрта. И перевела взгляд на рыцаря. Он спал, его чистые волосы, пахнущие мыльнянкой, упали на его лицо, закрывая его от нее. Она прислушалась, спит ли он на самом деле? Он спал. И она осторожно опустилась на четвереньки возле него. И осторожно дотронулась до его волос, убирая их с лица.

Лицо было спокойным, но каким-то запавшим и осунувшимся. Неужели это она сделала с ним? Она помнила, что во время их первой встречи оно было совершенно другим, не настолько измученным. Может это раны? Но, ее эмпатический луч, отразившись от его тела, сказал ей, что с ранами все в порядке, они заживают. Значит все-таки она. А может быть, просто отросшая щетина делала его таким. Но, лучше ей как можно скорей его покинуть, чтобы он смог прийти в привычную норму. Она вспомнила порезы от бритвы на его лице. И подумала, что возможно, у него нет достаточно острого ножа, чтобы бриться более аккуратно. Она достала один из своих ножей и медленно, стараясь не производить звуков, вогнала его в землю рядом с ним. А потом она наклонилась к его лицу и осторожно, легко и почти не касаясь, но все-таки чувствуя его кожу, поцеловала его щеку. И сказала:

— Спасибо за все.

Потом она пошла на восток. На этот раз, не только выбирая любимое направление, но и обратное направление от города. Она знала, что он не хочет, чтобы она туда возвращалась. Уйдя от озера достаточно далеко, она поймала его чувства. Он все еще спал. И она пошла дальше, держась за его ленту, чтобы не чувствовать себя одиноко. Она ушла достаточно далеко, с удивлением заметив, что лента не ускользает от ее восприятия. Но он спал и не испытывал сильных эмоций. В себе таких эмоций она тоже не чувствовала. Сфера ее восприятия действительно расширилась. И она побежала по темному лесу, не выходя из его эмоционального фона, чтобы проверить радиус своих новых возможностей. Но, вдруг резко остановилась. Ей пришло в голову, что на него могли напасть, пока он спит. И убежав слишком далеко, она не успеет вернуться, если что-то случится. И ей придется всю обратную дорогу слышать как он, возможно, будет умирать. И она этого очень не хотела. Она вернулась на достаточное расстояние, чтобы успеть вернуться на поляну бегом, села под дерево и закрыла глаза. Пока он спал, она тоже могла поспать. Если его чувства изменятся, ее инстинкты ее разбудят. Через минуту она уже спала.

Эпизод 12 Нарушенные обещания

Проснувшись, Ульрих отстраненно отметил, что мерзкой твари поблизости нет. И испытал чувство облегчения. Он еще не решил, как ему теперь себя с ней вести и как довезти ее до торгового пути и сдать там купцам. И сделать это так, чтобы она к нему больше не прикасалась. На Грома он ее больше не посадит. Если потребуется, он рискнет жизнью, но привяжет ее к лошади Ульрике. Пока ее не было, он решил окунуться в озере, чтобы смыть с себя все следы ее отвратительных прикосновений. На всякий случай, он разделся до брэ. Чтобы его одежда оставалась сухой, если она ему потребуется. Но тут его взгляд упал на ее нож, торчащий в земле возле его коня, и он вспомнил, что она ее стирала. И начал одеваться обратно. Потом, сначала большими шагами пошел, а затем побежал к озеру, с разбегу нырнув подальше. Прохладная вода подарила ему чувство успокоения и возрождения. Вчера ему почти показалось, что гнев убил его. Прислонившись к Грому, чтобы успокоиться, он даже не заметил, когда провалился в сон.

Выходя на берег, он заметил колыхающиеся наполовину в воде корни пенящихся растений. Вроде бы, с помощью таких некоторые женщины стирают белье. И он подумал о белье. Его одежда все равно была уже мокрой, так что можно было сделать и этот последний шаг, очистить себя от твари окончательно. Он подобрал корень и начал стаскивать с себя одежду, а затем он принялся стирать. С таким остервенением, что чуть не рвал ее. Когда он закончил, ему полегчало. Возвращаясь к лошадям, он уже чувствовал себя спокойным. Он развесил одежду на ближайших ветках и стал ждать когда она высохнет, привалившись к Грому и думая, что если она посмеет еще раз к нему подойти, то очень об этом пожалеет. От Грома почему-то шел соблазнительный запах копченого мяса. На мгновение похолодев, он резко повернулся к своему боевому товарищу. Гром смотрел на него своими карими преданными глазами, и был чудесно живой. На его поводе висела какая-то сумка из тонкой, но плотной и гладкой ткани. И мясом пахла именно сумка.

Ульрих перевел дыхание. От коварного чудовища, встречи с которым он имел несчастье в своей жизни не избежать, можно было ожидать чего угодно. Запах еды тревожил его и не давал сосредоточиться на обдумывании насущных проблем. Он пытался вспомнить, когда он ел в последний раз. А его тело, почувствовав как он отвлекся, подхватило эту мысль и размахивая ей как мечом начало опустошать от текущих мыслей его существо. Сейчас первостепенной проблемой был голод. И необходимо было срочно ее решить. Он огляделся в поисках зайцев. Но, их нигде не было. И тогда он догадался, что именно находится в сумке у Грома. Он отвязал сумку и открыл ее. Тканевая сумка была внутри гладкая как черное стекло, но мягкая. Сумка была странная, но его не удивила. И из нее исходил столб этого колдовского запаха. Он сунул руку в сумку и достал кусок мяса.

Приготовлено оно было необычно. Но вид был заманчивым. Он подумал, было, дождаться ведьму и посмотреть, как она будет его есть, потом подумал, что ему не хочется разделять с ней трапезу. Зайцев добыл он, и имел полное право распоряжаться ими по своему усмотрению. А если она успела их отравить, то сейчас ему все равно, если он умрет, то ему больше не придется ломать себе голову что с ней делать, как себя с ней вести, и как выполнить обещание данное Мэннингу в таких сложных обстоятельствах. Мясо было ужасно вкусным. Он съел почти все. Но потом остановился, подумав, что ведьма тоже скорей всего была голодной, и если она упадет в обморок от голода, то ему придется тащить ее на руках. Потом снова подумал, что если она упадет в обморок, то это было бы прекрасным решением большинства его проблем. Он ненавидел женщин, без конца падающих в обморок и заставляющих таким образом себя куда-то тащить. Но, сейчас он мечтал об этом, блаженно зажмурившись, и представляя, как привяжет бесчувственное не сопротивляющееся тело ведьмы к лошади Ульрике и сдаст купцам. А когда она придет в себя, они будут уже далеко, и она будет уже их проблемой. Помечтав, он открыл глаза и посмотрел на мясо. Но, его голод уже исчез. Можно было конечно съесть мясо их тактических соображений, но он не захотел этого делать. Черт с ним, с обмороком. Подумал он. В конце концов, ведьмы тоже люди и она была голодной. Поэтому он убрал остатки мяса в сумку и завязал пакет. Поводьями лошади Ульрике.

Подремав, а затем погуляв по поляне и в лесу рядом с местом их спонтанного лагеря, он вернулся опять к лошадям. Его одежда высохла, и он оделся. Ведьма все не появлялась. Его это обеспокоило. Но не намного, лошадь Ульрике была на месте. Не могла же она уйти без своего подарка. И без своего ножа. И без сумки. Но, тут он вспомнил, что на лошади она ездить не умела, и хоть и была бесконечно счастлива от того, что ей подарили лошадь, но та была ей в общем-то ни к чему. Что-то как будто начало покидать его душу. Сначала он попытался поискать ее, но поиски ни к чему не привели. Потом попытался позвать. Но, и это ничего не дало. Он понял, что она ушла. И стал думать, куда она могла бы уйти? Он вскочил на Грома и поскакал к городским воротам. Входящей в город ее не видели. И на дороге ее никто не видел. Значит, в город она не пошла. Он вернулся к озеру.

Его охватывали злость, досада и какая-то странная тоска. Что за тоска он понять не мог, не мог он тосковать оттого, что чудовище, отравившее его жизнь в эти дни, наконец, бесследно исчезло из его жизни. И почему-то он все меньше верил себе, что она чудовище. Он вспомнил, как она ждала его с охоты. И хотя, не мог избавиться от ощущения, что и тогда она ждала не его, но все равно, ждала его возвращения с такими скорбными далекими глазами, что ему тяжело было покидать ее одну, и как она засветилась, увидев его. Она была такой хрупкой в этот момент, как эфемерный туманный цветок, колыхаемый ветром. И ее так хотелось защитить от скорби, но он боялся, что если он коснется ее, то его движение разорвет ее на кусочки, и она исчезнет. Теперь она, действительно, исчезла. И он не знал, что его больше пугало сейчас. То, что где-то она сейчас совсем одна с этой ее появляющейся временами обезоруженной хрупкостью, или то, что она сейчас где-то может убивать много людей, или то, что он не сможет выполнить обещание Мэннингу, или то, что она будет с кем-то еще, также как с ним, возможно даже с тем, кого ночью она пыталась заменить Ульрихом. И он подумал, что неважно чудовище она или нет, она лживая тварь. А этого было достаточно, чтобы его перестали интересовать ее желтые глаза, счастливые ли, печальные ли или еще какие.

Он пообещал себе, что найдет мерзкую ведьму во чтобы то не стало, чтобы выполнить обещание Мэннингу. Но, не нашел даже намека на ее след за пределами поляны. Когда наступила ночь, искать уже было бессмысленно. Утром он доел мясо, порадовавшись своему христианскому милосердию, собрал вещи, в том числе, на всякий случай, и ее вещи. И поехал на дорогу. Там он выбрал нужное направление и отправился в монастырь, отвлеченно обдумывая, каким образом описать ковенту и товарищам последние события, которые с ним произошли. На душе у него было нелегко, но ему было спокойно.

Когда он достиг, наконец, стен монастыря, было уже за полдень следующего дня. Он переоделся, отобедал, пообщался с товарищами, а затем комтур вызвал его к себе. Когда он пришел в советную залу, то увидел там ковент в полном составе и еще несколько сановников. Даже ландкомтур находился сейчас здесь. В зале царило напряжение и растерянность. Ульриха любили и уважали в Ордене, теперь ему грозила виселица. Произошедшее шокировало всех. Насилие не было столь уж великим преступлением, чтобы нести за него серьезную ответственность. Но изнасилована был дочь барона, и этого никак нельзя было замять. Незнакомый ему монах, судя по всему отряженный Орденом на разбирательство его дела, обратился к нему:

— Я отец Вальтер и уполномочен Магистром Ордена, которому сообщили о твоем обвинении, разобраться в случившемся. Нам сообщили, что Аксель фон Мэннинг выдвинул против тебя серьезное обвинение. Его дочь утверждает, что ты совратил ее, обещая оставить служение богу, сложить с себя монашеские обеты и жениться на ней, но затем обманул и бросил. После твоего отъезда, не выдержав позора, который ожидал ее в доме отца, она решила последовать за тобой. В лесу вы встретились. И ты решил избавиться от нее, предварительно еще раз утолив свою похоть. Затем ты бросил ее в лесу. Но, несмотря ни на что она выжила и попыталась добраться до дороги, но там ты опять ее нашел, избил и снова хотел убить. Но, испугавшись проезжающих мимо людей, ты решил отвезти ее к отцу и солгать, что спас ее от злодеев, чтобы не быть обвиненным в ее убийстве.

Ульрих пораженно слушал. Потом спокойно сказал:

— Если я хочу кого-то убить, я его убиваю.

Вальтер обратился к присутствующим в зале людям:

— Были ли случаи, когда его жертвы выживали?

Все отрицательно закивали головами.

Ульрих продолжал:

— Ее проверили с повитухой. Во время моего отъезда из замка она была девственницей.

— Барон утверждает, что повитуха ошиблась.

— Со мной были братья. Они видели, что произошло.

— Да. Об этом нам тоже сообщили. Мы допросили их и верим тебе. Но надо, чтобы поверили и другие. Братья тоже дадут показания на суде, но когда будет точно записано, что кроме тебя больше никто не участвовал в изнасиловании. Сам понимаешь почему.

— Понимаю. Но ничего не помешает ей сказать, что она забыла об этом упомянуть.

— Помешает. Я напомню. Я спрошу, был ли там кто-нибудь еще.

Вальтер задал новый вопрос:

— Братья, которых ты отправил в монастырь, сказали, что вы были не одни. Что с вами была безумная женщина, которую ты взял с собой. По другим сообщениям, эта женщина в приступе безумия убила большое количество людей. Где она сейчас?

— Она сбежала по дороге. Я не смог ее найти, — с досадой ответил Ульрих.

Вальтер расстроено произнес:

— Очень жаль, мог бы быть хоть какой-то свидетель твоей непричастности к изнасилованию.

— Сумасшедшая не может быть никаким свидетелем — возразил Ульрих.

— Это правда, что, в твоем присутствии, она убила половину людей Акселя фон Мэннинга в приступе безумия? — игнорируя замечание Ульриха, продолжал монах.

— Я не считал. Убила много.

— Ее безумие настолько агрессивное?

— Думаю, может быть агрессивнее. Тогда она была просто шокирована чередой опасных происшествий. И не хочу думать, какой будет ее агрессивность, если ее разозлить. — задумчиво отвечал рыцарь, вспоминая полуулыбку девушки с тенью едва заметной иронии, от которой приходили в ужас, пережившие не один десяток сражений, бойцы Мэннинга. И ее не мигающие желтые глаза, устремленые на него, после того, как его нож, почти задев ему ухо, пролетел у его головы.

— Если она так опасна, ей нельзя позволить свободно ходить по этой земле. Надо найти ее и прекратить ее мучения и страдания людей, которые причиняет им ее болезнь. В каком направлении она могла сбежать?

— Я не знаю. Я пытался найти ее следы, но не смог. Наверное, ее подобрали какие-то всадники. Следов копыт на дороге очень много, и невозможно определить в какую сторону могла отправиться лошадь, на которой, возможно, уехала она.

— В любом случае, надо попробовать ее найти.

— Мне заняться этим?

— Нет. Для тебя есть другие дела и тебе надо постараться найти доказательства своей непричастности к неприятному случаю с дочерью Мэннинга.

На этом вопросы к нему были исчерпаны и его отпустили.

Ночью, лежа на кровати и глядя в потолок, он почти до утра не мог заснуть. И думал не о своей жизни, а о мерзком чудовище. Почему-то ему казалось, что несмотря на купание в озере он все еще пахнет фиалками и полынью. И этот запах пробуждал в нем воспоминания о ее близости у ночного озера, пробуждал все его приятные воспоминания о ней. И заставлял его мысли гадать, где она сейчас, с кем она и что она делает. Почему-то, ему было неприятно думать, что сейчас у нее новый спутник, и что с ним она ведет себя также отвратительно как с Ульрихом. Это вызывало в нем чувство ревности. На следующий день, он поехал в город к прачкам за пенным корнем, тщательно помылся перед сном и спал уже спокойно. Он пообещал себе, что не будет больше думать о ней, чего бы ему это не стоило. После, он уже каждый вечер тайком мылся перед сном, грешно ли то было или нет, ему было все равно, лучше иметь возможность разума замолить грех, чем лишиться разума, каждой ночью думая о ней. Потом его закрутили дела. И почти месяц прошел спокойно, без из ряда вон выходящих происшествий.

В назначенный день, он собрался и пошел к комтуру, предупредить, что его не будет несколько дней или вообще никогда не будет, что он едет в город, в котором состоится суд по его делу. Но, тот рассмеялся, и сказал:

— Суда не будет. Мэннинги не приедут. Сегодня от них пришло письмо, подтвержденное магистром, что они отказываются от обвинений в твой адрес.

— Она призналась, что ее насиловал не я? — опешил Ульрих

— Да. Она вспомнила, что это был не ты.

— И это все? Я свободен и полностью оправдан?

— Да. Тебя использовали только для доставки тела Ульрике отцу, чтобы он убил тебя. Так что, ты тоже жертва этого происшествия. Если хочешь увидеть возмездие за причиненное тебе зло, то можешь присоединиться к Мэннингам на казни виновного.

— Кто виновный? — полюбопытствовал, испытавший чувство облегчения, Ульрих.

— Ведьма, сейчас она в тюрьме. В трех днях пути отсюда.

— Какая ведьма? И как она могла изнасиловать Ульрике? — удивился рыцарь.

— Не она, а ее сообщники, и до сих пор неизвестно действовали ли они добровольно или были околдованы.

— Что за ведьма? Откуда она взялась? Почему она использовала именно меня? И почему я об этом не знаю?

— Ведьма — литовка по имени Эртица. Вроде бы она влюбилась в тебя. Точных подробностей я не знаю. Если хочешь знать все, спроси Мэннингов.

Эртица? — задумчиво пытался вспомнить Ульрих, — среди знакомых ему женщин, не было никого с таким именем. Почему он не знал, что у него есть где-то настолько злой, опасный и коварный враг? Он был озадачен и хотел понять, как такое могло случиться. Но, Мэннингов ему видеть не хотелось. Засыпая вечером, он подумал об Эрте, единственной их всех женщин на его памяти, которую он мог назвать ведьмой. И, вдруг, он резко открыл глаза и дремота, начавшая охватывать его, при мерном течении его мыслей, исчезла. Эрта влюбилась в него? Когда? Почему? Как она использовала его? Для чего? Что он еще мог для нее делать, сам того не сознавая? Она ждала его на дороге? Где она могла видеть его раньше? Он должен был это знать. Он должен был узнать все и от нее самой, пока та еще была жива. Спать ему больше не хотелось. Одевшись, он побежал в конюшню, хватая на бегу оружие и кольчугу. Не тратя время на основательный сбор, и забыв даже доспехи, через полчаса он уже летел по дороге к городу, в котором должна была состояться казнь.

Эпизод 13 Семья

Солнце только что встало, когда Ульрих проснулся. Эрта открыла глаза. С ним все было в порядке. Он чувствовал себя отдохнувшим, но настроение у него было плохое. Потом она почувствовала удовольствие и расслабленность его тела. «Вода» — улыбнулась она. Но, потом его настроение снова упало, и чувства стали напряженными и сосредоточенными. Она встала и потянулась. Она выспалась, голода не чувствовала, и в отличие от объекта слежения, настроение у нее было хорошее. Она решила, что раз он проснулся, можно уже не беспокоиться о сохранности его жизни. Теперь он мог сам о себе позаботиться. А ей нетерпеливо хотелось проверить, насколько все-таки увеличилась длина ее эмпатического сканера. И она снова побежала на восток, не отпуская от себя Ульриха. По дороге она чувствовала его злость, досаду, раздражение, удивление, потоки размышлений, огорчение и обеспокоенность.

Ей стало почему-то горько, она уже покинула его, но он все еще был огорчен ее присутствием в его жизни. Она остановилась и подумала послать ему что-нибудь ласковое и успокаивающее. Но потом решила, что не стоит. Пусть он будет единственным человеком на этой земле, в чувства которого она никогда больше не вмешается. А потом она почувствовала, что его душа тянется ей навстречу. Не зло, не раздраженно, а как-то опасливо, неловко, осторожно, как слепой пытается нащупать что-то, на что он натолкнулся, и тепло. Почему? — подумала она. Ему все еще ее жалко? Нет. Не похоже. Она была сбита с толку. Может ей надо вернуться? Но, как бы в ответ на ее мысли, его чувства оттолкнули ее и вновь начали отдаляться и охлаждаться. Она успокоилась и продолжила бег.

Она бежала почти весь день, радуясь своему возрождению, лесу и бегу. И своей новой способности. Интересно, — думала она — была ли у кого-нибудь в Корпусе такая? Может быть, у командира? Была ли она встроена в генетическую программу, или развилась сама, под влиянием стресса, испытанного ее психикой этой ночью? Ответа на этот вопрос она, скорей всего, уже не узнает. Потому что ей, скорей всего, не суждено больше встретиться ни с одним ученым Содружества. Она все еще не потеряла его. Она слышала, как он начал искать ее, его беспокойство, досаду, как он злится на нее, на себя, как его охватывает ярость. Как его раздирают сомнения и противоречия. Но, потом он успокоился. Он принял решение и решил следовать ему. Сейчас он больше ни в чем не сомневался. Его эмоции больше не колебались как звездные протуберанцы. Его эмоциональный фон был сейчас цельным и ровным.

Какой же он все-таки необычный человек, думала она. Так быстро восстановился, не имея генетической модификации. Его логика, характерология, психология поражали ее. Их показатели были значительно выше средних на этой планете, судя по виденным ею недавно другим ее представителям. Она подумала, что должно быть, он является одним из тех первенцев новых поколений, движущих цивилизацию, кто пытливо и увлеченно развиваясь, развивает свое поколение. И подумала, как ей повезло, что в день, когда она попала в этот старый новый мир, ей встретился именно он. И подумала, за что ей такая удача? Ей, показатели которой были средними показателями Содружества Систем. Может быть, во Вселенной есть бог, который ее любит? А может, бог это сама Вселенная? Может, это она швырнула ее именно сюда для чего-то, именно тогда, когда здесь был он? Ведь теперь она тоже стала таким первенцем, получив эту новую способность, данные о факте наличия которой у кого-либо из живых отсутствовали в ее памяти.

Лес почти кончился. А она все еще не теряла его. Сейчас она просто прикасалась к его чувствам, не проникая в них глубоко. Почему-то ей казалось, что так будет нравственней, хотя никакой безнравственности, в общем-то, в сканировании ощущений живых не было. В Содружестве долго спорили по этому поводу, но все же решили, что это не чтение мыслей и особо не нарушает интимного пространства живых. Но, ей почему-то все равно казалось, что она шпионит за его жизнью. И в ней впервые за несколько десятков лет, что она себя помнит, начало просыпаться раздражение. На себя, за то что он занял такое приоритетное место в ее мыслях и мешает им нормально функционировать. Она бежала параллельно дороге, решив, что с нее пока хватит встреч с местными обитателями, но хотела все-таки добраться до жилых территорий, чтобы пополнить свой информационный запас об этом мире. На который вновь опускался вечер. Она подумала, стоит ли ей остановиться и передохнуть, найти пищу? Но решила, что нет. Лес кончился, дальше начинались поля. И ночью преодолеть их ей будет значительно проще. Еды и сна ее организм мог настойчиво не потребовать еще очень долго. Восстанавливаться ей будет удобней где-нибудь по пути не на столь открытых пространствах.

Когда поля и почти вся ночь были позади, наступил предел. Предел ее эмпатической связи с Ульрихом и предел допустимой потери ее сил. Если она будет бежать дальше, пострадают ее боевые качества. Она остановилась и огляделась. Она снова была одна. Была на возвышенности, за которой начиналась долина, слева от которой виднелся перелесок, а за ним лес. И она чувствовала поблизости людей. Много людей. Возможно, город. И судя по ее новой способности, он в двух днях пути. Преодолев долину и поднявшись на другой пригорок, она испытала удивление. За пригорком была еще долина и, между виднеющимся вдалеке лесом и ею, был город. Она была сбита с толку. И даже подумала, не вернуться ли ей до места разрыва эмпатической связи с Ульрихом, чтобы проверить, не подвел ли ее разум, не было ли увеличение эмпатической волны галлюцинативным порождением ее психики. Но, это было ребячеством. Она знала, что это не так. Сверх-граничная связь была, и город тоже был, и границы с его обитателями были обычными. И этому было только одно объяснение — границы ее эмпатии увеличились только для Ульриха.

Это не особенно огорчило ее. В конце концов, ей сейчас только не хватало разбираться, тренироваться и подстраиваться под такие серьезные изменения взаимодействия с окружающей действительностью. Чем меньше проблем, тем лучше, решила она. Хотя, где-то в глубине души, ей было жаль потерять обретенную было ею сверхсилу. Еще недавно она была уникальной, даже для своего мира. Теперь она была почти обычной. Почти. Можно ли считать сенсорные сверх границы только для одного человека уникальностью? Она не знала. Но зато знала, что быть первенцем для ее мира ей ни к чему. Ей уже нечего было развивать. Последнее его поколение умирало. И она из него — исчезла навсегда. Ее мысли обрели прежнюю невозмутимость, и она направилась к лесу, чтобы найти удобное место для отдыха и еду. Когда наступил рассвет, она уже крепко спала.

Разбудил ее детский крик. Крик души. Острая яркая вспышка детского страха. Она поймала ее покрепче и стала подбираться ближе, пытаясь определить, где это происходит и насколько происходящее серьезно. Происходящее было серьезным. Это был страх смертельной опасности и потери кого-то близкого. Это не был страх ночных кошмаров или безосновательный испуг, выросший до размеров страха. Он был настоящим, и таким сильным, что смог дотянуться до нее. В нее ткнулись еще две беспорядочно мечущиеся ленты острого страха, одна из которых была женской. И все были дети. Разного возраста. И происходило это где-то в конце перелеска, отделявшего лес от города. По пути в лес она видела там несколько деревень. Эта, судя по всему, была ближней. Потому что она постаралась отойти как можно дальше от человеческого жилья, чтобы ее сон не беспокоили посторонние угрозы, непосредственно не относящиеся к ее жизни. Локализовать тревожную инстинктивность она сейчас не могла. Она находилась в чужом мире и не знала, что от него можно ожидать. Она открыла глаза, поднялась и вгляделась в ту сторону, откуда шел страх.

Но, ничего не увидела. Там было темно. Тем не менее, она побежала в сторону страха. Чтобы разобраться с подробностями на месте, пока это был еще только страх и пока он не успел стать болью и ужасом. Сейчас он был дальше, чем она могла успеть добежать вовремя, если бы такое произошло. Подбегая, она подобрала еще один страх. Это был взрослый человек, слишком взрослый, старый, он тоже боялся, за себя, за детей и за кого-то еще. Страх был двойной. Вернее, это было два страха, как она тут же поняла, просто они были такими похожими, что поначалу она приняла их за один. Но они были разными и значительно. Один был мужским, другой женским, оба принадлежали старикам. И мужской за себя не боялся.

Почему-то она испытала повышенную симпатию к этому спокойно-беспокойному страху. Он был сдерживаемым и защищающим, пытающимся поддерживать остальных бояк, несмотря на страх собственный. И все они боялись кого-то. Кого-то было восемь. Семь мужчин и одна женщина. И на всех была кровь. Каждый из них убивал. И убивал беззащитных. Это были грабители. Большей информации для принятия решения ей не требовалось. Люди, которым они угрожали, были ей симпатичны и беззащитны. И она хотела, чтобы они перестали бояться. Поэтому она выхватила меч и на всякий случай бритву-бумеранг и побежала к жилью, из которого били волны страха. Ворота, огороженные забором из тычин, были приоткрыты и возле них стоял один из семи подонков. Стоял он неудобно. Скорей всего в пределах видимости остальных. Снять его незаметно было сложно. Но, все же не невозможно.

Вскоре она уже осматривала внутреннее пространство из-за плеча разбойника, беззвучно пришпиленного сквозь шейную артерию к воротам ограды в наиболее возможной естественной позе. Деревня была какой-то маленькой. Всего несколько домов. И почти во всех было тихо. Кроме одного. Во дворе, позади двух вооруженных мужчин, стояла женщина и держала за ворот задыхающегося ребенка. Он ловил ртом воздух, отчаянно боялся, но не кричал. Вокруг его шеи петлей была обвита веревка, и ее конец находился у женщины в свободной руке, мужчины дебильно склабились и что-то требовали от стариков, один из них держал в руках помертвевшую от страха девочку. Женщина, к которой гогочущие дебилы обращались с префиксом «Лэди», угрожающе смеясь, бравировала демонстративной кровожадностью, то затягивая петлю на шее мальчика, то угрожая девочке какой-то длинной железной ерундой, надетой на ее указательном пальце, наслаждаясь страхом детей и стариков, силой своей безнравственности и чувствуя себя при этом самой смертью, коварной, подлой и неотвратимой. Но, детям пока ничего серьезного не грозило, и убийца решила сначала заняться теми, кто в это время шарился в доме, поскольку она не знала, было ли у них метательное оружие. У этих его не имелось. Этих она успеет достать, если ситуация обострится. Она отошла от ворот и пошла вдоль ограды, выбирая наименее заметное от дома место, чтобы перебраться на ту сторону.

Когда она тихо вышла из тихого дома, в котором уже никто больше не шарился и не шевелился, на свет лунной дорожки у крыльца, мужчины начали расплываться в плотоядных ухмылках. Но женщина начала им что-то кричать. Показушная беспредельщица смотрела на нее во все морщинистые глаза, раскрывала рот с гнилыми зубами и узнавала, как выглядит неотвратимая смерть на самом деле. Один из мужчин сильно схватил девочку за волосы и попытался вскинуть нож. Но, это была его последняя неудачная попытка в жизни. Бумеранг, пролетев через его горло, вернулся между пальцев почти бездвижной Эрте. Второй попытался убежать. Женщина стояла оцепенев. Ее скрюченный палец, с глупой железкой, смешно нацелился на Эрту и начал дрожать. Женщина понимала, что мальчика ей лучше отпустить, что она и моментально сделала, когда рука Эрты с бритвой молниеносно вырвалась в сторону. В темноте раздался хрип убегающего и звук свалившегося на землю тела. Потом Эрта пошла к женщине. Та, понимая что шансов против настоящей смерти у нее нет, вдруг упала на колени и начала умолять Эрту сохранить ей жизнь. Внешняя шелуха ее эмоций пыталась солгать убийце и себе, что она только что передумала быть плохой и впредь будет очень, очень хорошей, что она наконец женщина, слабое беззащитное существо. Но, внутри этого существа не было женщины, как впрочем и мужчины, там не было ничего. Это была омерзительная зловонная пустышка. Эрта, смотря в ее лживые умоляющие глаза, молча перерезала ей горло.

Она посмотрела на хозяев дома. Страх спасенных ею людей перерос в суеверный ужас и оцепенение. А еще к нему добавился ужас возмездия за убитых. Она грустно вздохнула, наклонилась, и ухватив за одежду мужской и женский труп потащила их за ворота, попутно подбирая еще два мужских трупа. Она отнесла их подальше от деревни, почти до середины перелеска, и свалила в какую-то яму. И пошла за остальными. Трупы уже лежали за воротами. Вскоре они тоже оказались в яме. Маскировать яму она не стала. Она начала медленно возвращаться назад, убирая все следы последнего путешествия мертвых неудачников. Достигнув ворот, она увидела, что во дворе никого нет. Но, она чувствовала прячущегося за воротами старика. Она невозмутимо продолжила свое дело и закончила его у крыльца, обойдя на всякий случай и несколько метров у дома. Потом она направилась обратно в лес, надеясь, что до утра ее сон больше ничего не побеспокоит.

Но, услышав за спиной шорох, она обернулась. Старик опасливо подходил к ней. Подойдя он упал на колени и поцеловал ей руку. Она подумала, что тут так принято, опустилась на одно колено, достала его руку и поцеловала ее.

Старик одернул руку. И спрятал ее на груди другой рукой.

И сказал, запинаясь:

— С-спасибо.

Она мягко улыбнулась ему.

Он подумал и снова заговорил:

— Кто ты?

— Эрта, убийца, — дружелюбно ответила она.

— Ты чужестранка?

— Да.

— Куда ты идешь?

Она пожала плечами, потому что не знала, как лучше ответить на вопросительные эмоции, которые она поняла правильно.

Старик спросил, уточняя:

— Ты меня понимаешь?

— Я понимаю, но очень плохо.

— У тебя есть дом?

— Нет.

— Тебя ждут?

— Нет.

Наступило неловкое молчание. Эрта еще раз улыбнулась ему, передавая ему ощущение безопасности и успокоения. И продолжила свой путь. Но, через пару ее шагов, старик снова окликнул ее:

— Эртица!

Она остановилась.

— Хочешь остаться здесь?

Она повернулась и вопросительно посмотрела на него.

Тот повторил:

— Если хочешь, оставайся.

— Да, — подумав, согласилась девушка.

Они тоже были нездешними. Прошли полторы недели ее жизни в деревне, и она узнала, что деревня называется хутором, и что в деревне раньше жило больше семей, так легче было платить за землевладение. Но две семьи уехали домой, получив известие, что какая-то болезнь освободила там для них более выгодные земли, три семьи остались, что они тоже чужестранцы. Сын старика и его жена тоже уехали на родину, чтобы посмотреть, нет ли там сейчас и для них чего-нибудь выгодного. И с тех пор, от них не было никаких известий. Старик сказал остальным, что Эрта дочь его брата, сбежавшая из плена и повредившаяся в разуме от пережитых ею тягот. Сумасшедшей она быть уже привыкла. И старалась помогать старику поддерживать его спасительную ложь, иногда подыгрывая симптоматикой психического заболевания, иногда, не стесняясь вмешательства в людские эмоции. Ей нравился старик. Он был хитрый и скользкий, но она чувствовала, что он любил ее и даже немного гордился тем, что у него была она. Родителей у убийц не было. Вернее, они, конечно были, но с рождения жили отдельно и не были родной семьей. Семьей у убийц был только Корпус. Ей нравилось чувствовать себя чьей-то дочерью. Это было необычно.

Старуха ей тоже нравилась. Поначалу старуха ее боялась и всегда старалась исчезать с ее пути, отмахиваясь от нее как от религиозного зла, но потом привыкла. И совсем прикипела к ней, когда увидела, какую Эрта готовит пищу. И однажды у них даже состоялся длинный разговор по поводу того, что одежда Эрты крайне неприлична и надо бы ей одеться, как все нормальные женщины. Как все нормальные женщины Эрта оделась, но поверх формы убийцы. И переделав платье так, чтобы ко всем карманам униформы и оружию был непосредственный доступ. От ношения мечей ей пришлось отказаться, и они были надежно спрятаны в загоне для скота. И старуха учила ее вышиванию. Потому что считала это выгодной профессией, а у Эрты был точный глаз, бездна терпения и ловкие пальцы. Вместе со старухой они даже начали выходить за ворота хутора. Но, перед этим, старуха раскрашивала ее лицо землей и сажей почти до неузнаваемости и прятала ее волосы под одеждой и головными уборами.

С детьми у нее сразу сложились прекрасные отношения. Она строила им из песка дома Содружества, рисовала на земле и бересте корабли и разнообразных живых и киборгов, и рассказывала о других мирах и звездах. А также делала им всякие безделушки, схемы которых были в ее памяти. Дети ее обожали. И ей это тоже нравилось. Она даже думала, что возможно, привыкнет к этой жизни, если ей придется остаться здесь навсегда. Единственное, что ее беспокоило это грязь и вонь. Беспокоила она ее только потому, что она боялась, что антисанитария вызовет у ее семьи какие-нибудь опасные заболевания. Но, первая попытка мытья семейства прошла очень неудачно. И они особо не болели. Во-первых, потому что она следила как могла за их здоровьем. Во-вторых, потому что жили так всю жизнь и вполне к этой антисанитарии адаптировались. Поэтому она оставила свою затею. Но, продолжала подавать им собственный пример гигиены, сама-то она аборигенкой не была, хотя и обладала высокой модифицированной адаптацией организма.

Беда, как водится, пришла нежданно. Прожив почти месяц счастливой семейной жизнью, однажды, возвращаясь со старухой с городского рынка, она почти нос к носу столкнулась с бароном Акселем и его дочерью, в сопровождении слуг. Столкнулись и разошлись. Она подумала, что он не узнал ее. Но, на следующий день на хутор пришли вооруженные люди. И было их очень много. Она почувствовала их задолго до их появления. И когда ворота открылись, пропуская их, она уже была в полной боевой готовности. Обитатели хутора были в ужасе, и они понимала, что даже если она убьет всех пришедших, многие из них умрут, что может умереть и кто-то из ее семьи. Она подумала, что сейчас, возможно, стоит совершить величайшее в ее жизни преступление и навсегда изуродовать разум всех угрожающих им людей, чтобы защитить тех, кто ей дорог.

Группа вооруженных людей направлялась к ней. И первым шел барон. Подойдя к ней и смерив ее неподвижную фигуру холодным взглядом, он сказал:

— Ну, здравствуй, чертово отродье. Ты знаешь, зачем я пришел.

Она спокойно ответила:

— Знаю. И ты знаешь, что твоя армия не помешает мне пройти, если я этого не захочу.

Он также спокойно согласился:

— Может быть. Но моя армия легко может помешать выйти живыми им, — и он кивнул на жителей деревни, — что-то мне подсказывает, что они тебе дороги.

— Верная подсказка, — согласилась девушка, — и если у твоего что-то всегда такие верные подсказки, то спроси его, что потеряешь ты, когда мне будет нечего терять.

Барон задумался ненадолго, потом сказал:

— И что ты можешь мне предложить?

Она ответила, сама удивившись принятому решению:

— Поскольку тебе больше от меня ничего не нужно, я могу предложить тебе свою жизнь в обмен на полную неприкосновенность жителей деревни, от чего бы она не зависела… от налогов в том числе.

Мужчина поднял бровь:

— И ты так легко расстанешься с ней? Ради этого отребья?

— Думаю, что моя жизнь того стоит.

— То есть, твоя жизнь не стоит ничего, — хмыкнул барон.

— Ну отчего же… она стоит гарантий безопасности этих людей, — твердо ответила Эрта.

— Так и знал, что ты морочишь голову этому идиоту Боненгалю — вдруг, расхохотался он.

Она вопросительно посмотрела на него. И он ответил на ее взгляд:

— Он, действительно был уверен, что ты безумна и не умеешь говорить, или он такой же лгун, как и ты?

Она ответила, прямо глядя ему в глаза, делая выражение своего лица достаточно коварным, чтобы он ее больше не донимал подобным вопросом:

— Он не знал. Я использовала его в своих целях, не сообщая ему об этом.

— Я всегда знал, что он идиот, — обрадовался барон.

Сейчас он был в отличном расположении духа. Понаслаждавшись этим своим расположением еще несколько минут, он подозвал старика и спросил его:

— Ты умеешь читать?

Старик осторожно кивнул.

Барон произнес:

— Я выкуплю хутор и оформлю купчую на тебя.

Потом он обернулся к Эрте:

— Этого будет достаточного для гарантии?

Эрта посмотрела на старика.

Тот снова кивнул.

И она ответила барону:

— Да. Как только он прочитает бумаги и сочтет их оформленными верно, ты получишь мою жизнь.

Барон спросил, сомневаясь:

— Какие гарантии этого я могу получить взамен?

Она безразлично ответила:

— Это не моя армия находится сейчас здесь.

Он понял. И заявил:

— Моя армия останется здесь до завтра. А завтра у старика будут права на хутор. И мое слово, что никто их не тронет до тех пор, пока они находятся в этих землях.

Она чувствовала, что он не лжет. И что сделает так, как сказал. И поэтому она ответила:

— Договорились.

Все посторонние покинули деревню, половина их разместилась за его оградой. Жители смотрели на Эрту тяжелыми взглядами почти потустороннего ужаса. То, что на сделала не укладывалось ни в какие рамки. Но, результат их устраивал и поэтому никто из них не сказал ни слова. Молча, они начали расходиться по домам. Она посмотрела на свою семью. Дети прижались к старухе, и пытались заплакать. Старуха молчала и смотрела на нее ничего не выражающими глазами. Старик стоял, опустив голову. Потом он виновато поднял на нее глаза:

— Ты уверена в том, что делаешь?

Она улыбнулась ему и ответила:

— Уверена. Не вини себя ни в чем. Я знаю, что делаю.

Потом она обернулась к детям:

— Не реветь! Может, поедим? Я голодная как черт.

Старики вздрогнули, услышав ее последнее слово.

Утром, получив свои бумаги и прощаясь с ней, старик заплакал и взял руку Эрты трясущимися руками:

— Черт ты или не черт, но спасибо тебе за то, что ты для нас сделала, Эртица.

Она погладила его руки свободной рукой:

— Прощай, отец. Живи долго. — сказала она ему слова прощания своего мира.

Ее привели в город и заперли в вонючем темном подземелье. Сначала ее пытались разоружить, но она возразила, что уговор был только на ее жизнь, а не на ее оружие. Они смогут получить его, когда она умрет. И, по тому, как быстро согласились с ней тюремщики, она поняла, что Аксель хороший рассказчик, и возможно, о битве в его замке уже ходят поэтические саги. Допросы у них были странные. Сначала пришел какой-то человек и спросил как ее имя и откуда она родом. Она назвала все. Но, он заявил ей, что она лжет, что по его точным сведениям зовут ее Эртица, и она гражданка какой-то там страны, приехавшая «в эту страну с гнусными магическими целями». И с чувством выполненного долга удалился. Потом, еще несколько дней, к ней ходили всякие люди и пытались доказать ей что она занимается колдовством, насылает мор на домашний скот, колдует страшные людские болезни, мутит разум мужчин приворотными зельями, и не только приворотными. А также она вызывает ураганы, дожди, наводнения, оползни, спит с каким-то дьяволом, которого тоже вызывает и который то ли животное, то ли уродливый человек, то ли божество, тут они путались в показаниях, и было непонятно с кем именно ее подозревают в сожительстве. И пытались уговорить ее с ними согласиться. Она почерпнула много интересного фольклора из этих бесед, но не согласилась. Попытаться применить к ней силу они не посмели.

А однажды пришла Ульрике. Эрта порадовалась, что выглядит та чудесно, практически здорова, не считая кариеса. Все ее раны прошли, а заодно и прыщи, и несколько бактериальных инфекций. И девушка почувствовала гордость за свои медицинские способности. Высокомерно смотря на нее сквозь прутья решетки, бывшая пациентка сказала Эрте:

— Тебя сожгут на костре.

Эрта согласилась:

— Возможно, и на костре.

Ульрике посмотрела на нее с омерзением:

— Тебя это не пугает? Ты надеешься, что твой дьявол спасет тебя?

Эрта спокойно ответила:

— Меня никто не спасет. Потому что я так решила.

Ульрике заинтересовано спросила:

— Почему ты решила умереть? Потому что он тебя бросил?

Убийца удивилась:

— Кто бросил? Дьявол?

И тут она услышала нечто совершенно неожиданное:

— Ульрих.

— Ульрих? — растеряно повторила Эрта, — куда он меня бросил?

Глаза Ульрике яростно блеснули:

— Не притворяйся! Я знаю, что ты с ним спишь!

Но, она не знала, она только предполагала. Эрта поняла, почему она пришла к ней. Она была безумно влюблена в Ульриха. И Эрта заверила девушку, что не спит с ним. Что было абсолютной правдой, потому что в камере она была совершенно одна. И явных желающих переспать с ней пока не находилось.

Ульрике недоверчиво возразила:

— Но вы были вместе в замке моего отца. И отец сказал, что это ты заставила Ульриха привезти меня домой.

Эрта посмотрела на нее:

— Именно. Заставила. Я умею это делать. Я ведьма. Можешь спросить, у кого хочешь, на выходе из подземелья.

И тут Ульрике сузила глаза и ядовито прошипела:

— Вот ты и призналась!

Эрта улыбнулась:

— Рада была помочь. Но, подписывать ничего не буду.

Ульрике шипела дальше:

— Ты призналась, что спишь с ним!

Эрта опешила:

— Когда это?

Ульрике деловито ответила:

— Когда хотела выгородить его, солгав, что ты ведьма. Это я сказала всем, что ты ведьма. Мой отец, встретив тебя, вообще не хотел с тобой связываться. Но, я сказала ему, что не была без сознания, когда меня убивали. Я сказал ему, что это ты наняла людей, напавших на меня, чтобы меня изуродовали, а ты получила Ульриха. Но, он все равно бросил тебя. И тогда ты подставила его с плащом, и обманом заставила прийти в замок, чтобы его убили.

— Ого, какая ты сказочница, — поразилась Эрта, — а зачем же я тогда убила людей твоего отца, пытавшихся убить его?

— Вот именно, зачем, если ты с ним не спишь? — упорствовала Ульрике.

— Потому что он был один, а их много, а это несправедливо. Любой справедливый воин поступил бы на моем месте также — педагогическим тоном ответила убийца, — разве ты так не считаешь?

— Ну, наверное да, но ты не воин. — презрительно возразила мелкая баронесса.

— Ты так думаешь? — безжизненно произнесла Эрта, смотря на нее сквозь решетку неживыми тусклыми страшными глазами, из которых в этот момент на Ульрике посмотрели мертвые лица всех ее жертв.

Девушка в ужасе отскочила от решетки.

Эрта безразлично продолжила:

— Ты думаешь, меня захочет полюбить какой-нибудь мужчина?

Ульрике в этом начала сомневаться. И задавать дальнейшие вопросы передумала. Она молча зашелестела юбками и удалилась.

Издалека до Эрты донеслось:

— Ты будешь гореть долго! Очень долго! На костре и в аду!

И она чуть не вздрогнула от мистицизма случившегося. Она почувствовала эмоции Ульриха. Он был где-то в двух днях пути от нее. И она очень надеялась, что он проедет мимо. Потому что нечто внутри нее боялось увидеть его еще раз, даже в последний, полагая, что встретиться с ним после того, что было для нее костром, будет для нее адом… Она хотела умереть спокойно.

Эпизод 14 Конец смерти

Когда он увидел ее, его сердце прыгнуло в груди и стало таким горячим, что он вздрогнул как от ожога. Несмотря на отсутствие мечей и ножей, и распущенные волосы, девушка была вооружена. Он видел, сколько еще на ней надето оружия. Но, она не собиралась воспользоваться им. Она собиралась умереть. Когда-то он очень хотел, чтобы она умерла. Когда-то ему казалось, что он ее почти ненавидел. Но не сейчас. Сейчас он хотел получить ответы на мучающее его вопросы и хотел чего-то еще, что он пока не мог определить. Она шла твердо ровно и безразлично, как всегда грациозно и по-звериному мягко.

Несмотря на плевки и гнилые овощи, которыми кидалась в нее толпа. Трогать ее, даже связанную, боялись, люди чувствовали ее никак не проявляемую опасность. Она шла в этой толпе как тонкий высокий олень, под ногами у которого вертелись тявкающие шавки, не замечаемые им. Даже здесь она не была жалкой. Она никогда не была жалкой, и он все же жалел ее. Ее завели на обложенный хворостом эшафот и привязали к столбу. Она не была отрешенной от того, что происходит вокруг, она спокойно осматривала город, помогла палачу, который не решался касаться ее, привязать ее руки, но никак не реагируя на происходящее с ней. Есть ли у нее нервы, — подумал Ульрих — почему она такая бездушная, черт побери. Даже если ты очень хочешь умереть, у тебя есть что-то с чем хотелось бы проститься в последний момент, но у этой ведьмы, по-видимому, ничего не было. От этой догадки ему почему-то стало ее еще жальче. И отчего то ему показалось, что умирать ей хотелось не очень. Просто почему-то ей это было надо.

И он пытался понять почему. Но, когда огонь начал подниматься к ее ногам по хворосту, подниматься все выше и выше, и он представил картину многих виденных им сожжений, представил, как сейчас вспыхнут серебряные волосы, как белая ровная кожа начнет чернеть и пузыриться, как огонь опалит ресницы, как лопнут и вытекут желтые глаза и, как в конце концов будет пахнуть ее тело, пахнущее обычно полынью и фиалками и каким-то собственным одуряющим запахом, представлять ему больше не захотелось. Ему больше не хотелось думать и понимать. Его тело само стронуло Грома и понеслось к эшафоту, давя толпу конем и прокладывая себе дорогу.

По пути он, наполовину резко свесившись с лошади, подхватил мечом какую-то бадью с мутной жидкостью и, оказавшись возле столба, окатил ею Эрту. Разрубил веревки, которыми она была привязана, и отшвырнул ее в сторону, разрушая место казни мечом, щитом и копытами Грома. Потом он заметил, что Эрта все еще сидит посреди огня. Она не собиралась двигаться с места. Проверим, насколько растягивается ее одежда, — подумал он, — и насколько она прочна. Гром сделал два прыжка и Ульрих схватив Эрту за одежду на спине, направил коня к городским воротам. Растянулась одежда почему-то не намного, и не порвалась. Но девушка, продолжая амплитуду своего движения, движениями тела сделала кувырок через голову, рванувшись и освободившись из его руки, по-кошачьи приземлилась на ноги в стороне. Ульрих подумал о том, как хорошо, что на нем сейчас кольчужные рукавицы. Иначе она оторвала бы ему руку.

Он остановил Грома, взвившегося на дыбы от резкого торможения. Несколько минут они спокойно смотрели друг на друга в суетящейся толпе и дыме пожара, который люди пытались затушить, к площади бежала стража. Он протянул ей руку, приглашая. Она смотрела на него, не отрываясь, потом, на мгновение закрыв глаза, она взяла ее. И, опершись на нее, запрыгнула на Грома, подхваченная и усаженная в седло его руками. Гром копьем летел на выход из города, никто не рисковал преграждать ему путь.

Уехав от города в лес достаточно далеко, он остановил коня. Он сидел, прижимая ее к себе, и ему почему-то не хотелось отпускать ее на землю. Она пахла дымом и гнилью. Он вспомнил, как она пахла раньше, это он помнил очень хорошо все прошедшие дни, несмотря на ежедневное мытье, у него даже чуть не развилась фобия, что так теперь пахнет все вокруг и что он никогда не избавится от этого запаха. Сейчас его не было. И ему почему-то еще сильней расхотелось отпускать ее.

Она нарушила молчание первой:

— Зачем ты это сделал?

— Что сделал?

— Увез меня оттуда.

— Тебя собирались убить.

— Это входило в мои планы.

— Странные у тебя планы.

— Это мое дело.

— Твое, — согласился Ульрих, опуская подбородок к ее волосам. Они были грязными, но все еще мягкими и ему отчего-то очень захотелось прижаться к ним щекой. Но, он не позволил себе этого сделать.

— У тебя ожоги, — заметил он.

— Это не проблема. Я умею лечить.

— Да, я помню, — согласился рыцарь, отгоняя наваждение своего мучения на озере, которое почему-то уже не казалось таким мучительным и, тем более, отвратительным, как ему представлялось раньше. Сейчас произошедшее там вспоминалось им с каким-то тоскливым щемящим чувством. И он не мог объяснить себе, что это за чувство и откуда оно взялось.

Опять наступило молчание. И оно не было тягостным или неловким. Им было приятно молчать. По крайней мере, ему. И, судя по поведению девушки, ей тоже было комфортно молчать рядом с ним. На этот раз его нарушил он:

— Ты хорошо говоришь.

— Я научилась.

— Где? Ты жила в городе?

— На окраине.

— Одна?

— Нет. У меня была семья.

— Вот как, — рыцарь почувствовал, как будто его укололи чем-то холодным где то глубоко внутри. И подумал, что если у нее был муж, то зачем ей нужен был он, и как она объясняла мужу это, и ее долгую отлучку, пока была с Ульрихом?

— Твой муж жив?

— Какой муж?

— Твой.

— У меня нет мужа.

— Значит, он мертв?

— Я никогда не была замужем.

— Ты жила с ним без церковного благословения?

— С кем?

— С мужчиной на окраине.

— С каким? Там было много мужчин.

От неожиданности он чуть не потерял равновесия.

— У тебя было там много мужчин?

Она удивленно развернулась к нему, почти коснувшись его лица своей кожей, и посмотрела на него широко открытыми золотыми глазами. Потом ее взгляд как-то неуловимо выразил ее подозрение в том, что Ульрих идиот, но продержалось оно всего мгновение, после этого исчезло, сменившись выражением какой-то душевной усталости, и она разочаровано отвернулась. Потом спокойно сказала:

— Ни одного. Ни там, ни где бы то ни было еще под этим небом. В этом мире у меня был только один мужчина. И ты знаешь, где и кто он.

— И это совершенно не твое дело. Но, выслушивать твои дальнейшие допросы по этому поводу у меня сегодня нет настроения, — закончила она.

Он не мог объяснить, почему ее слова, пусть и сказанные так оскорбительно, согрели его сердце. И он им верил. И доверчивым человеком он не был.

Он все же спросил, чтобы развеять последние сомнения:

— А как же твоя семья?

— Они просто моя семья. Дети и старики.

— Твои дети?

— Нет, — и добавила, предвосхищая новый вопрос — У меня нет детей. И никогда не было.

Он все-таки задал его, но уже другой:

— Ты ждала меня на дороге, когда мы встретились в первый раз?

Она горько усмехнулась.

— Если бы я тогда знала, что встречу там именно тебя, я бы не пошла по этой дороге.

Так влюблена она в меня или нет, — никак не мог решить Ульрих. Почему-то ему казалось, что ее тело льнет к нему, что ее душа как-то неуловимо тянется к нему. Но она была такой бесстрастной, такой спокойной и такой безразличной.

— Ты говорил с Ульрике. — вдруг сказала она.

— Почему ты так решила?

— Потому что я с ней говорила. И вопросы, которые ты сейчас задаешь, заставляют принять такое решение.

Значит, все-таки эта маленькая лгунья все придумала, с досадой подумал рыцарь. Он не знал, чувствовать ли ему облегчение или огорчение, от того, что ведьма не любит его, никогда не любила и что до первой встречи даже не знала о его существовании. Но, знал, что надо было что-то делать сейчас. Что-то решать с ней, куда-то ее деть. Он не жалел, что спас ее. Он чувствовал, что если бы не спас, то его жизнь стала бы намного тяжелей от груза сознания этого. И он не мог объяснить, почему ему так хотелось, чтобы она жила.

Он спросил:

— Хочешь, я отвезу тебя к семье?

— Нет. Они уже далеко от меня.

И добавила:

— Я обещала позволить себя убить, если их отпустят. Из-за меня могли пострадать они.

Почему-то это больно укололо его. Он тихо сказал:

— Ясно. Но, думаю, 'Я не позволю тебя убить.

И добавил:

— Если они уже далеко, тем лучше. Но, я мог бы не позволить убить и их.

— А я не смогла. И сейчас, наверное, их все-таки попытаются убить.

— Не попытаются, пока ты не знаешь о том, что им угрожают. И не убьют, если ты скажешь мне, где они живут.

— Ты что-то сможешь сделать? После того, как разрушил полгорода, освобождая преступницу?

— Я могу сделать очень многое в любое время.

— Я скажу тебе, где они живут.

И сказала.

Он осторожно снял ее с Грома:

— Не возвращайся в город.

— Не вернусь, — безразлично ответила девушка, чье безразличие было ему, по каким-то неведомым причинам, уже небезразлично.

Да что с ней такое, — думал рыцарь, смотря на Эрту, которая не двигалась с места, изучающе разглядывая Грома, — почему она такая неживая, ведь она могла быть совсем другой. Как тогда, в лесу, иногда. Где ему было одновременно и плохо, и хорошо с ней. И когда он думал об этом, до приезда в этот город, ему казалось, что в тот момент ей тоже было плохо. И ее поведение уже не казалось ему циничным распутством, как тогда. Она не собиралась пользоваться им, она пыталась им себя защитить от чего-то плохого. И если уж от этого чего-то пытается защищаться девушка, убивающая вооруженных мужчин, то это должно быть что-то действительно очень плохое. Он подумал, что возможно, эта догадка вызывает его привязанность к Эрте. Она искала его защиты, но он истолковал это как заурядный мужик. А заурядным он себя считать не привык. И поэтому сейчас пытается компенсировать ей то, в чем он отказал ей, не поняв ее затаенный мотив. Почему-то он вспомнил вкус кроликов, приготовленых и оставленных ему ею. И от этого в нем возникло чувство, убедившее его в том, что он прав. Его влечет к этой девушке, потому что он чувствует вину перед ней, несмотря на то, что по сути был невиновен. Но, быть ему виноватым или не быть, решал только он. И сейчас он решил, что должен о ней позаботиться. Хотя бы потому, что она позаботилась о нем, уходя. Тут он вспомнил, что она забыла там нож, который он теперь всегда носил с собой.

Он вынул его и протянул ей:

— Твой нож. Ты его забыла.

Эрта подняла на него глаза и четко сказала:

— Нет. Он твой.

— Я не забыла, я оставила его тебе, — сочла нужным прокомментировать она.

— Зачем?

— Подарок. Мне так захотелось.

— Странные у тебя подарки.

— Я вообще странная, — объяснила свой поступок девушка.

— Это точно, — согласился он, и спросил:

— Куда ты пойдешь?

— Еще не знаю.

Он медлил уезжать. Он чувствовал, что сказано не все. Ни им, ни ею.

— Почему?.. — вдруг, тихо спросила она, — оборвавшись на паузу, как будто не могла решить нужен ли ей его ответ, продолжать свой вопрос или нет.

— Что почему? — не оставляя ей времени передумать, спросил Ульрих.

— Почему ты не позволишь меня убить?

— Еще не знаю, — ответил рыцарь, пытаясь определить, солгал он или нет.

Она не возражала такому объяснению. И они опять замолчали. И опять ее голос нарушил тишину:

— Прости меня.

— За что?

— За лес.

— Это было давно. Тебе было плохо.

— Да.

— А теперь?

— Теперь не плохо.

И тут он решился:

— Знаешь, наверное, я тебя все-таки не прощу. Пока ты не ответишь на мои вопросы.

— Задавай. — согласилась она

— Кто ты?

— Эрта, убийца.

— Это я уже понял. Откуда ты, из какой страны?

— Ты не понял. Убийца это не определение в моем мире. Это профессия. И профессия

достойная. Мы защищаем людей.

— Каких людей?

— Любых. Хороших.

— Вот как. Ты рыцарь, значит?

— Вроде того.

— Я тоже.

— Я знаю.

— Значит знаешь, что я должен тебя защищать. Потому что ты человек. Хороший.

— Это ответ на твое «почему», — уточнил он.

— Ты думаешь, я хороший человек? — заинтересовалась она.

— Думаю, да.

— Почему ты так думаешь? Ты меня не знаешь.

— Потому что ты хотела умереть. Защищая хороших людей.

— И как ты будешь меня защищать?

— Для начала, я могу предложить тебе место, где ты можешь жить.

— Я не уверена, что мне надо жить.

— Это еще почему? — опешил Ульрих, чувствуя в себе предательские нотки разочарования.

— Почему ты хочешь умереть? — потребовал он ответ.

— Я не хочу умереть, — категорично возразила девушка, и повторила — Я не уверена, что мне надо жить.

— Это как? — непонимающе продолжал добиваться мужчина. Теперь его мучило любопытство. На такой вопрос он бы не смог дать ответ.

— Потому что, это не мой мир. У меня нет цели в этом мире. В моем мире я была рождена для определенной цели, которая составляла смысл моей жизни. И я занималась этим всю жизнь. Теперь я в чужом мире. В котором мне не было места. И не должно быть.

— У рыцаря всегда есть собственные цели и смысл. Разве ты не рыцарь?

— Нет. Рыцарь защищает свой мир. У меня его нет.

— Рыцарь защищает хороших людей. Неважно в каком мире. — жестко возразил он ей. И спросил:

— А что случилось с твоим миром? Твою страну захватили? Где она? Как она называется?

— Ее не захватывали. Ее уничтожали. Это далеко. Очень. Название я не смогу перевести. Я покинула ее в самый отчаянный момент

— Поэтому ты покинула ее? — спросил он тихо и тепло.

— Я покинула ее не по своей воле.

— Ты хочешь вернуться?

— Это невозможно.

— Ты уверена? В мире мало чего невозможного, — самоуверенно добавил он.

— Это — невозможно. — уверенно повторила она.

Солнце садилось. Ему больше не хотелось задавать ей вопросы о ее прошлой жизни. Не потому что ему не хотелось знать ответы, а потому что он видел, что ей не хотелось об этом говорить. И он спросил другое:

— Ты ведьма?

— А как ты думаешь?

— Ты странная.

— Я не ведьма, я убийца.

— Хорошо. Тогда я отвезу тебя к своему отцу.

— Зачем?

— Ну ведь у тебя нет другого дома.

— И ты хочешь, чтобы я жила в твоем доме?

— Почему бы и нет.

— И ты не боишься за свою семью?

— А чего мне бояться, если с ним будет жить рыцарь, который защищает хороших людей?

— И ты мне веришь?

— Я в тебя верю. — убежденно ответил Ульрих.

Эрта посмотрела на него так, как будто он был ее родным человеком. Улыбнулась, и спросила:

— Мне надо будет его защищать?

— Кого?

— Твоего отца?

— Нет. Его это оскорбит.

— Но ты можешь защищать его жену и мою сестру.

— Она как Ульрике, — предупредил он.

— Ее покалечили?

— О, нет. Просто она такая же стерва.

— Ульрике не стерва, она просто влюбленная женщина.

— Ну да.

— Да.

— Ты тоже станешь такой, когда влюбишься? — в ужасе предположил он.

— Нет. — заверила его она, — я не влюблюсь, любить нас не учили.

— Ну, эта наука нехитрая… — начал было он, но продолжать передумал, подумав, что сам был неважным учителем.

Еще он подумал, что столько сказав, она не сказала ничего и сказала всё. Это было странно. Но ведь она вообще была странная.

И он решил, что ему достаточно того, что он уже знает, но все-таки уточнил:

— Ты не хочешь мне рассказать о себе больше?

— Нет.

— Не сейчас, — добавила она.

— Почему не сейчас?

— Сейчас не могу.

— Ты поедешь?

— Да. Но, мне надо забрать свое оружие.

— Тебе помочь?

— Как хочешь.

— Я хочу.

Она вытянула к нему обе руки, ожидая, что он посадит ее на Грома. И он это сделал, подтянув ее к себе и долгожданно заключая в привычные поддерживающие объятья. И чувствуя почему-то, как будто кто-то родной и близкий ему вернулся домой после долгой отлучки. Сейчас дом его души был целым. Откинув голову ему на плечо и касаясь его шеи мягкими волосами, она сказала грустно и почти неслышно:

— Я тебя мучаю.

— Нет. Я сам мучаюсь — успокоил он ее.

— Зачем? — удивилась она.

— Самобичевание, — объяснил он, — добродетель, у нас так принято.

— Странное у вас добро.

— Как видишь, ты не одинока. В мире полно странного.

Потом они замолчали, и он направил коня к городу.

Эпизод 15 Быть богом

В день казни к ней пришел барон Аксель фон Мэннинг. На этот раз он не угрожал ей и не пытался оскорблять. Сначала он убеждал Эрту раздеться и переодеться в какую-то тюремную тряпку, но это ее совершенно не вдохновило. Тогда он попросил ее снять перед казнью хотя бы мечи, чтобы не ставить судей в глупое положение. Этим она прониклась и отдала ему не только мечи. Браслеты и сапоги она снимать не стала. Но их он и не просил. Потом он ушел и пришли другие люди. И ее вывели, наконец, из этого промозглого здания. Она знала, когда Ульрих появился на площади. И знала, когда он увидел ее. И почувствовала жжение его сердца.

И почему-то, в ответ на это жжение ее сердце тоже зажглось и расплескало жжение по всему телу. Которое, вдруг, на секунду сжалось, а потом обмякло то ли от боли, то ли от удовольствия, то ли от чего-то еще, чего она не могла понять. Она еще два дня назад знала, что встреча будет болезненной. Но не думала, что будет так непонятно. Эта непонятность не нравилась ей больше всего. Она попыталась его найти. Но, когда он появился на границе ее зрения, она почему-то отвела глаза в другую сторону. Она или не хотела или боялась смотреть на него, что именно заставило ее это сделать, она понять не могла. И чувствовала себя абсолютно растерянной. Она никогда еще не чувствовала ничего подобного.

Поэтому, чтобы сохранить ясность ума, она решила не смотреть и чем-нибудь отвлечь себя от него. Поэтому она целиком и полностью попыталась сосредоточиться на своей казни и панораме города, которая сейчас, без старухиных головных уборов и наставлений была гораздо обширней. Но ее мысли не хотели слушаться ее и все время возвращались к нему. Неужели ей его так не хватало все это время? И поймала себя на мысли, что ей хотелось бы сейчас оказаться с ним на Громе. В его руках, чувствуя рядом с собой его тело. Пусть даже вонючее и грязное. Она не понимала, почему сейчас ее эстетическим и этическим соображениям было на это наплевать. Это конец, подумала она. Это первые признаки разрушения. Она все-таки начала сходить с ума. И ей захотелось умереть уже как можно скорее, чтобы перестать прикасаться к нему своим восприятием. Она легко могла перестать это делать, но не могла заставить себя перестать. Ей хотелось к нему прикасаться.

Ему было жалко ее, ему было больно от того, что с ней происходит. Но почему? Почему, после того, как она так плохо с ним поступила, ему все еще небезразлична ее судьба? А ей были не безразличны его чувства. Она попыталась выкинуть все размышления из своей головы, чтобы они случайно как-то на ней не отразились, чтобы убедить его, смотрящего на нее, что у нее все хорошо, все в порядке, и что она не чувствует никаких мучений. Чтобы ему не было больно. Разгорающийся огонь не мог помешать ей этого сделать. Ее тело прекрасно подчинялось ее воле в любых чрезвычайных обстоятельствах, и оно не будет мучительно корчиться в агонии у него на глазах до самого последнего момента, пока ее тело не покинет жизнь. Сознание убийц покидало тело только одновременно с ней. А возможно, даже и позже. Была и такая гипотеза. И сейчас, Эрте представлялась возможность ее проверить.

Но, Ульрих не дал ей ее. Когда он отшвырнул ее от столба, ее тело окаменело и чувства замерли. Когда убийца принимал какое-то решение, никто и ничто не могло заставить убийцу изменить его. Но, Ульрих пытался это сделать. Из окаменения ее выкинуло собственное тело, причем, в прямом смысле. Вывернувшись из руки Ульриха. И заставляя сделать сознательный выбор. Ее тело и рыцарь ждали ее решения, даже Гром ждал его. И ей показалось, что на мгновение весь мир замер и тоже ждал. Решения она изменить не могла. Потому что просто не могла. Потому что, убийцы так никогда не делали. Но, чувства мужчины говорили ей о том, что он тоже принял решение и тоже не мог его изменить. Если она сейчас останется здесь, он тоже останется здесь. И умрет, отстаивая свое решение. И ей вдруг больше не захотелось думать и что-либо понимать. Ее тело само прыгнуло ему в руки. Ни грязным, ни вонючим он не был. И пах мыльным корнем. И она была его в руках, и он был рядом.

Это рай или ад? Я снова умерла? — думала она? Сколько раз человек может умереть? Оказавшись в этом мире, она умирала уже четыре раза, первый раз когда воскресла в нем, два раза ей не позволил умереть он, а теперь сам являлся причиной ее смерти. До этого мира она не умирала еще нигде и никогда. А дальше, ее существо окутал туман от того, что произошло, оттого, что дикий древний человек, которого она знает в общей сложности три дня, сделал с ней нечто такое чудовищное, что еще никто никогда не мог сделать с ней в Живом Содружестве, даже Существа. Изменил ее решение. И дальше ее личное существо в состоянии шока наблюдало за сознанием из этого тумана, не принимая в нем почти никакого участия. Отмечая только странные изменчивые ленты Ульриха, колеблющиеся от заботы о ней и стремления к участию до тонких линий привязанности и приятности тактильных ощущений, испытываемых им при прикосновении к ней.

Ленты его ощущений были странные и неустойчивые. Они то утончались, то расширялись, порой ее ответы вызывали в нем чувство разочарования и обиды и даже какого-то непонятного опасения. Его эмоциональный фон рядом с ней искрился и переливался всеми спектральными цветами солнечного света. Его новые ощущения завораживали ее и удивляли. Обычно, как бы они не менялись, их структура была стабильна. Мужчина был отлично сбалансирован в эмоциональном плане и довольно хорошо управлял своими эмоциями. Если они ему мешали, он избавлялся от них, нигилируя их значение для себя, руководствуясь какими-то внутренними принципами. Теперь его эмоции как будто «лихорадило» и они менялись в зависимости от жара и холода получаемых им извне впечатлений, и он не всегда мог справиться с ними. Это было так странно, так похоже на ее новое состяние, что она начала сравнивать его ленты со своими. Форму ее ощущений последнее время тоже порой «лихорадило». И она не могла понять причину происходящих в ней изменений. Как будто внутри ее чувств зарождалась и развивалась другая Эрта, новая, пытающаяся быть непослушной хозяйке чувств и выходить из ее подчинения. Но, у «новой Эрты» не будет таких шансов. Избавиться от нее она могла. Но, не хотела. Ей было приятно ощущать все происходящее с ней рядом с ним. Рядом с ним ей было приятно. Пока ее сознание отвечало на его вопросы, ее подсознание наслаждалось ощущениями любопытства, покоя и безмятежности, получаемыми ею от его присутствия.

Эмоциональный туман прогнало его убеждение:

— Я в тебя верю.

И оно заставило ее снова поверить в себя.

Он предлагал ей свой дом, и она согласилась. Но, надо было ехать к Мэннингу за своими вещами. О своей недавней семье она больше не беспокоилась. Потому что уже знала, что если Ульрих принимает серьезное решение, то оно может быть тверже даже ее собственного. Потом она снова оказалась в его объятиях и почему-то почувствовала себя так, как будто Содружество никогда не было ее домом, как будто ее дом всегда был именно здесь, на Громе и в руках Ульриха.

Когда они вернулись в город, она нашла эмпатическую ленту Акселя Мэннинга и указала дорогу. Грома оставили у высокой каменной стены в узкой улочке между двумя пустующими домами. Подходя к дому барона, она попросила мужчину подождать ее возле него. Сама обошла дом, и нашла самый удобный путь незаметного проникновения. Оказавшись возле комнаты Акселя, она открыла дверь и вошла внутрь. Он стоял возле левой стены от входа, спиной к ней, и рассматривал какие-то бумаги. Когла она вошла, пожилой барон развернулся ко входу, и увидев ее удивился, но не испугался. Безразлично спросил:

— Зачем ты вернулась?

— За оружием.

— Ясно. А я подумал, что тебя привело сюда твое слово, которое ты нарушила.

— Мне очень жаль, что я его нарушила.

— Я тебе поверил.

— Тогда и я себе верила.

— И что заставило тебя нарушить договор?

— Обстоятельства.

— Обстоятельства в лице Боненгаля оказались для тебя сильнее веры себе?

— Возможно.

— Вы любовники?

— Мы друзья.

— Ты лгунья.

— Возможно. Я могу получить свое оружие?

— Нет.

— Я могу причинить тебе боль.

— Я знаю.

— Сильную боль.

— Я знаю.

— И все равно не отдашь?

— Нет.

— Может быть, ты что-нибудь хочешь взамен?

— Я знаю, чем кончится твой взамен. Ты опять солжешь.

— Я редко лгу.

— Я так не думаю.

— Думай как хочешь.

— Думаю, есть кое-что, чего я хочу, и на что я мог бы обменять твои побрякушки, но только если я получу это прямо сейчас.

— Что это?

— Ты.

— Я думала, ты уже понял, что я передумала умирать.

— Мне не нужно, чтобы ты умерла. Мертвая в постели ты мне будешь неинтересна.

— В постели? — недоверчиво переспросила Эрта

— Мэннинг, старый извращенец, не грешно ли с ведьмами спать? — раздался голос Ульриха, которому надоело слушать за дверью.

— Так вы все-таки любовники! Вот ты мне и скажи! — воскликнул неудивленный барон.

— Мы боевые товарищи, ты это видел. — возразил Ульрих.

— Черт побери, лживый пес, если бы я знал, что у монахов такие боевые товарищи, я бы еще в двенадцать лет ушел в монастырь, — не поверил ему Мэннинг. И заявил:

— Я заплатил за нее.

— Я верну тебе деньги.

— Мне не нужны деньги. Она дала мне право распоряжаться своей жизнью.

— Возможно, но в тот момент у нее не было права своей жизнью распоряжаться. Несколько недель назад относительно ее жизни орденом было принято решение. В данный момент в городе только один его представитель — я, и только я здесь имею право ею жизнью распоряжаться. Или бери деньги, или не бери, но ее ты не получишь и оружие ей вернешь.

— Свои побрякушки ведьма не получит, даже если убьет меня, — насмешливо заявил на это Мэннинг.

— Она тебя не тронет, — успокоил Ульрих, доставая нож Эрты.

И продолжал:

— И я тебя не убью… — начал он, медленно расставляя, слова — еще очень долго… пока ты не скажешь мне где ее оно.

Эрта смотрела на седого противного барона и понимала, что сейчас произойдет. Она вспомнила свое знакомство с Ульрике. И вспомнила его лицо во время их первой встречи, после того как он видел свою дочь. Вспомнила, что на хуторе, выбирая наиболее безопасный для своих людей путь решения проблемы, он не поскупился пожертвовать деньгами. И несмотря ни на что, он ей нравился.

Она переместилась за спину рыцаря и тихо сказала ему:

— Ульрих, пожалуйста, позволь мне попросить его еще раз.

Тот уступил.

Все еще стоя за его спиной, она сказала, повысив голос:

— Аксель, пожалуйста, отдай мне мои вещи.

Заставляя его тело дважды повторить путь, которое оно прошло, после того как оказалось в этой комнате без них. Останавливая Ульриха, хотевшего остановить барона, выходящего за дверь. После того, как тот вернулся и принес все, что ей было нужно, она заставила его сесть в кресло и уснуть. И забыть об этом дне.

Когда они подошли к стене, возле которой он оставил Грома, Ульрих повернулся к ней и сказал:

— Что ты с ним сделала?

— Просто попросила.

— Ты и до этого его просто просила. Он был категорически не согласен с тобой.

— А потом согласился.

— Он не согласился бы до нескольких отрезанных пальцев, а возможно и дольше. Я отлично знаю этого борова. Он только кажется рыхлым. На самом деле прочный как железо и упрямый, как осел. И что потом? Потом он просто устал и заснул?

Он как-то устало-разочарованно и тоскливо посмотрел на нее:

— Эрта, ты мне лжешь?

— Да.

— И часто ты мне лжешь?

— Сейчас — впервые.

— Я должен верить?

— Как хочешь.

— Зачем?

— Что зачем?

— Зачем ты мне лжешь?

— Затем, что не знаю, как тебе объяснить, что я с ним сделала так, чтобы ты понял меня правильно.

— Попробуй. Бог дал тебе язык, чтобы ты могла это сделать.

— Просто заставила. Я так умею.

— Как именно?

Она молчала, пытаясь найти нужные слова. Он, смотря на нее изучающим внимательным взглядом, уточнил:

— Ты заставила человека против его воли без всяких угроз сделать так, как тебе было нужно. У нас это называется колдовством.

Она возразила его обвинительному тону:

— Ты хотел его покалечить. Я не причинила ему вреда.

— Это неважно, — раздраженно ответил он.

И тихо спросил:

— Может быть, ты богиня?

Эрта растерялась. Она не ожидала от него такого вопроса. Нет, она конечно помнила, как он смотрел на нее при первой встрече, и как она казалась ему божественным созданием. Но это было не то. Сейчас он мучительно пытался понять, является ли она самой настоящей, реальной волшебной богиней. Такого она от него ожидать не могла. Почему-то, она уже привыкла считать, что его умственные способности ничем не уступают ее, несмотря на пробелы информации и что его познавательная логика и аналитичность успешно справятся со всеми ее странностями. Но, это были не его недостатки, а ее ошибка. Иногда, она как будто забывала, что его организм не был модифицирован. И его мозг не мог объяснить ему всего, что выходило за пределы логики этого мира. Для этого у него не было ни исходных данных, ни платформы для анализа. Как же часто она ошибалась на его счет. Раньше с ней такого не случалось. Этот мужчина как-то влиял на ее. Он дестабилизировал ее, заставлял спотыкаться и ошибаться. Она не могла понять, в чем дело. Почему он оказывал на нее такое сильное влияние. Почему он вообще мог оказывать какое-то влияние на нее. На убийцу, которые не поддавались внешним влияниям.

Высокая суперэго сила, подстегивая модифицированные эго, организм и его реактивность ставила боевые качества убийцы на несколько порядков выше боевых качеств любого идеально модифицированного солдата, даже самого элитного профи. Мораль солдат не развивалась намеренно. Каждой звездной системе армия нужна была большая и послушная. У армии всегда мог появиться манипулирующий лидер. Армия могла взбунтоваться. Армия могла повернуться куда угодно. Убийцы нет. В этом плане они были статичными. У убийц не могло быть идейного лидера, они не поддавались манипулированию, у них не было пустующего морального пространства, куда могла бы закрасться даже очень тонкая психология идеологии. Убийцы нужны были затем, чтобы в случае необходимости остановить любую взбунтовавшуюся армию. Убийцы не поддавались внешнему контролю, но были контролируемыми сами собой. Они контролировали себя с самого рождения.

Мораль модифицированной не была. Развитое взрослое идеальное энергетическое топливо идеального организма убийцы — суперэго, не поддавалось искусственному воспроизводству. Этого ученые сделать не смогли. Чтобы иметь максимально полезный уровень качества, она могла развиться только естественным путем. Поэтому потенциальных убийц скрупулезно вычисляли, выслеживали, отбирали среди Живого Содружества, подбирая даже тех, кто не дотягивал до необходимых критериев, чтобы случайно не упустить прирожденного убийцу. Модбезопасность на недостаточность суперэго не распространялась, она была не нужна. Не достигнувших нужного уровня ее развития отправляли в армию. Абсолют прошедших мог быть только непогрешимым. Даже когда от них потребовалось масштабное применение генетической ошибки, убийцы балансировали на тонком лезвии границы суперэго, не переходя ее, что регистрировали научные исследования.

Моральный движок внутри совершенного организма ликвидации — убийц, не давал им совершать ошибки, не давал терять ни единого аналитического мгновения, ни мгновения боевого. Совершенная сила, которая опирается на нейро-физиологические механизмы положительной биополярности всегда сильнее любой силы, которая опирается на полярность отрицательную. Потому что она движется по эволюционному руслу реки биологии, получая от нее дополнительное ускорение, при этом убийца сражался только с врагом. Он не терял ничего. Организму недоубийцы, плывущему против течения суперэго, чтобы выполнить волю хозяина, на глубоком органическом уровне приходиться неосознанно бороться не только с противником, но и с собственной реактивностью воли биологической. Пониженная мораль всегда тормозила любого противника. У убийц таких внутренне-диверсионных тормозов не было. Поэтому убийца никогда не терпел поражений, если количество идеально модифицированных противников не превышало предельной величины.

Ей подумалось о боге. Однажды ей пришлось участвовать в обезвреживании сошедшего с ума убийцы, которого на границе заболевания успел прибрать к рукам криминальный концерн, пока тот боролся за сохранение своего разума. Они заблокировали модбезопасность. Удалить ее совсем было нельзя. Вскоре, они поняли, что совершили страшную ошибку, не поверив научным информерам. Использовать убийцу было нельзя, никак и никогда, ни разумного, ни безумного. Но, поняли они это слишком поздно. Уничтожив все преступное руководство, обезумевший убийца начал убивать все вокруг, разрушая все на своем пути, как какой-то древний стихийный бог смерти. Его тело искало свой двигатель, свое абсолютное оружие. Свою волшебную палочку. Суперэго. И не находило.

Отправили их с Нимом. Ним был для нее загадкой. У Нима была собственная непонятная мораль. Но, так как он находился в Корпусе, в его элитном подразделении, его суперэго была истинной, развитой и сформировавшейся. Корпус за всю свою историю еще ни разу не ошибся, приняв в свои ряды подделку. Во-первых, Ним не был человеком, он был живым, но не человекоподобным. Однако, в Корпусе таких было много. Ним был Другим. Во-вторых, Ним был одиночкой. По сути, одиночками в Корпусе были все. Между ними никогда не было тесной дружбы или любви. Иногда кто-то встречался, как они с Делом, иногда собирались вместе на какое-нибудь мероприятие, иногда ради какого-то дела, если убийца чувствовал другого убийцу в беде, он не раздумывая бросался ему на помощь, не теряя времени на ситуационный анализ, но, никаких связывающих отношений никто ни с кем не поддерживал. И для всех Корпус Убийц был семьей. Каждый в нем чувствовал это общее безмолвное братство. Но, не Ним. Он был слишком обособленным даже тут. Она так и не успела понять, кто он и почему он, казавшийся ей автономной ходячей звездной системой вне Живого Содружества не чувствовал себя при этом одиноким. Даже умирал он сам по себе, сражаясь сам за себя, за свою собственную внутреннюю систему.

Устранением поврежденного убийцы занялся Ним. В общем-то любого из них было больше чем достаточно для любого противника один на один, но Корпус никогда не оставлял объектам ликвидации ни единой доли шанса. Эрта была страховкой. Тогда она первый и последний раз в своей жизни видела смертельную схватку двух убийц. Маленький тонкий стремительный Ним против высокого крепкого молниеносного змея. Противники двигались так быстро, что даже ее точный взор убийцы передавал в мозг последующие движения, не успевая стереть предыдущие. Их бой напоминал искрящийся разрыв электрокабеля. Только искры были черными. Однако топливо суперэго Нима было активным и самого высшего качества. У поврежденного убийцы не было шансов. Позже, она сидела возле убитого, и не отрываясь смотрела на поверженного бога смерти, думая кем же после этого были они с Нимом. Боги жизни? Или тоже смерти, но более мощными? Что же сильнее, жизнь или смерть? Что будет, если по воле какого-то невероятного случая столкнутся две идеальные суперэго? Кто победит?

Можно ли было считать ее богом? Суперэго Ульриха была не сформировавшейся и развивающейся, но была настоящей. Он, определенно, тоже был богом, если смотреть на это в таком ракурсе. Таким же, как она. Может, эта его похожесть влияла на нее? — вдруг подумалось Эрте. Еще, он обладал отличным физическим развитием и почти совершенной техникой боя на уровне этого мира. Когда его сила сформируется окончательно, он сможет легко убивать один на один любого немодифицированного живого-врага на несколько эволюционных ступеней выше. Кроме Существа. Были ли Существа модифицированными? Были ли они живыми? Была ли у них суперэго? — много раз задавали себе и друг другу этот вопрос все разнообразные разумы живых. Задавали до самого конца, до самого конца не получая ответа. Они были невероятно сильны, невероятно мощны и смертельны. И они убивали убийц. Иногда, даже один на один. Если продолжать божественное уравнение до Существ, то убийцы богами не были. Ей больше не хотелось воспоминаний и ее мысли вернулись к мужчине, который находился сейчас рядом с ней и ждал ответа на свой вопрос.

Задумчиво глядя на него, она ответила:

— Ульрих, а что такое бог? Если это что-то, создающее миры, жизни и судьбы, управляющее ими, судя и милуя, наказывая и награждая, то я никакой не бог. Я не умею создавать миры и его последствия, я просто иду к своей цели наиболее коротким путем, используя только необходимые средства. Как и ты. Кроме цели и ее достижения меня ничего больше не интересует. Как и тебя. Ты можешь считать себя богом?

Он отмахнулся от ее вопроса:

— Я не об этом. У нас верят не только в истинного бога, но и в духов земли, воды, леса и прочую ерунду, считая их мелкими божествами. Верят, что они обладают силами, недоступными простым смертным. Раньше я не сомневался, что все это ересь и сказки. Но, ты не ведьма, не зло. В это я не верю. Но вижу, что твои способности превосходят человеческие. И я не знаю, во что мне верить.

Она грустно вздохнула:

— Недавно ты сказал мне, что веришь в меня.

Он согласился:

— Да, сказал. Но, это было до того, как ты мне солгала.

Эрта подумала и ответила:

— Скажи мне, когда ты был маленьким, не умел ходить, говорить, читать, а твои отец и мать все это умели, они были богами?

Ульрих удивился:

— Я не понимаю тебя. Ты хочешь сказать, что я ребенок, а ты взрослая?

Она помотала головой:

— Нет. Я хочу сказать не это. Я хотела сказать, что не умею то, что умеешь ты. Ты не умеешь то, что умею я. Кто из нас бог, кто ребенок?

Он, вдруг, рассмеялся и сказал:

— Сейчас мне кажется, что мы оба — дети.

Она облегченно улыбнулась:

— Значит, ты больше не будешь считать меня богом?

— Нет. Я вспомнил, что ты не умеешь ездить верхом. Вряд ли бог не смог бы такой мелочи.

— А если я научусь?

— Это будет уже слишком поздно, — улыбнулся он.

Но, его все еще мучили вопросы:

— И все-таки, ты человек?

— Такой же, как ты.

— Я не умею заставлять людей делать что-то против их воли так… — он замялся, подбирая слова, — чтобы это казалось добровольным, — закончил он.

Она поняла, что идет в неправильном направлении. И задумалась, пытаясь найти более доступное объяснение. Потом спросила:

— Если бы я этого не умела, я была бы такой же, как ты?

— Думаю, да.

— А я думаю, нет. Извини, но даже тогда моя грудь была бы больше твоей.

— И слава богу, — вырвалось у него, — но причем здесь это?

— Притом, что даже если бы я не умела ничего странного, я бы все равно не была такой же, как ты.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что люди могут быть разными, с разными странностями и отличиями, и все равно при этом они будут — людьми.

— Вроде уродцев? — наконец, помог ей он.

— Вроде них.

— Значит это твое уродство?

— Можно и так назвать.

Он надолго замолчал. Потом спросил:

— Оно тебе мешает?

Ей вспомнилось, как на озере она пыталась запереть в себе эмпатию. Как потом пыталась заставить себя не лезть в его чувства. И честно сказала:

— Не мешало. До тех пор, пока я не встретила тебя.

Ульрих посмотрел на девушку:

— Я мучаю тебя?

— Да.

— Мне уйти?

— Нет.

И объяснила:

— Это тоже будет меня мучить.

Он устало опустился на землю и прислонился к стене:

— И что же нам делать?

Она села рядом с ним.

— Не знаю.

Он повернул голову и посмотрел на нее, потом обнял ее и прижал к себе, согревая:

— Тогда, давай не будем мучиться хотя бы этим вопросом и просто будем вместе до тех пор, пока не перестанет мучить все остальное.

Эрта прижалась к нему, запрокидывая голову, чтобы увидеть его глаза. Серые, как сталь, уверенные, статичные, уже ни в чем не сомневающиеся. Как же у него получается все так ясно и просто объяснять, находить такие простые решения? — думала она, — с полным отсутствием нужных параметров для восприятия относительного невозможного, при этом ничего не принимая просто на веру, без обоснований. То, что он доверял ее словам было доверием, а не верой. Вера принимает все без объяснений. Ему нужны были объяснения. И, при этом, он был служителем веры этого мира. И он искренне верил своему божеству. Получается, что он объяснил себе бога. И даже она не могла бы сказать наверняка, истинный ли бог его создатель, создавший мир и звезды, или нет. Возможно, это и ее бог тоже. В ее мире, все что нельзя было фактически опровергнуть, считалось возможным. Мужчина ее поражал. Еще она думала, что с ним ей легко, хорошо, тепло и совсем не одиноко. Несмотря на то, что сейчас во всей безграничной Вселенной у нее не было совершенно ничего и никого.

И согласилась с ним:

— Давай.

— Только не лги мне больше. Никогда, — попросил он.

— Не буду. — пообещала она.

— Скажи мне это так, чтобы я тебе поверил.

— Ульрих, я не буду тебе лгать. Больше никогда.

Она приняла решение. Он услышал это. И он поверил.

Потом они просто сидели и молча глядели друг другу в глаза, пытаясь найти там ответ, почему же им так хочется быть вместе. И Гром, временами поворачивая к ним голову, тоже внимательно глядел на них, возможно, также пытаясь понять, почему же им так хочется быть вместе. Пока не наступил рассвет.

Часть III. Черные лебеди

Эпизод 16 Судный день

Утром Ульриха ждало много дел. Он хотел узнать последние новости, пополнить дорожные запасы и снаряжение, поговорить с местной инквизицией и, заодно, до своего отъезда из города решить проблему с жителями хутора, на котором жила Эрта. Ее саму он отвез в лес, потому что она хотела найти воду и смыть с себя неприятные следы последних происшествий. С делом Эрты ему удалось относительно легко разобраться. Его орден имел первичное право суда над ведьмой по своим собственным обвинениям, и он вполне имел право оскорбиться любыми методами на городские власти за то, что они влезли не в свое дело и чуть не лишили орден возможности справедливого возмездия. Он также напомнил им, что жители хутора, по уверениям самих инквизиторов, были околдованы ведьмой и являлись пострадавшими и свидетелями обвинения, никак не сообщниками, и их надо было охранять от покушений на них до нового суда. Выслушав извинения и получив заверения в выполнении всех своих указаний, он покинул здание инквизиции. Городские новости его не настораживали.

Оставалось последнее дело, и они могли ехать в родовой замок Бонненгалей. Ульрих решил начать действовать дипломатично и возместить фон Мэннингу убытки, причиненные тому договором с Эртой. В свете его переговоров сегодняшнего дня, у Мэннинга не было причин возражать ему. И, по словам Эрты, о последней их встрече Аксель фон Мэннинг ничего не вспомнит. Если он все же будет упираться, то и на этот случай у Ульриха были политические возможности надавить на него. Поэтому он спешил поскорее покончить и с этим последним делом, чтобы выехать из города засветло. Потому что дороги, ведущие в его родовое имение, были недостаточно езженными и на некоторой своей протяженности труднопроходимыми. Однако, пробираясь к городскому дому барона узкими улицами, вскоре он понял, что так легко, как ему казалось, это последнее дело не решится. Он услышал женский визг, полный дикой злобы, и узнал голос Ульрике.

Встречи с глупой мерзавкой, которая могла рожать неприятности со скоростью крольчихи производящей потомство, в его сегодняшних планах не было. Ее не было вообще в планах на его дальнейшую жизнь. Правильнее всего сейчас было бы развернуть коня и поехать по другой дороге. Но, несмотря на то, что Ульрих был умен и во всем, что не касалось Эрты, прислушивался к голосу разума, Ульрих не был трусом. Он не боялся ничего, в том числе и лживых стерв. Поэтому направление своего движения не изменил. Голосом, срывающимся от ужаса, закричала еще одна женщина. Потом она же закричала еще раз. Ульрике больше не кричала. Он подумал, что надо поторопиться и, сделав это, подумал, имеет ли это все еще смысл, или она уже мертва. Преодолев два поворота, он увидел, что не опоздал. Ульрике была жива. Она затравлено забилась в угол между домами и с безумными глазами молча и отчаянно отбивалась от напавших на нее, и ее служанку, оборванцев. Скорее всего, оборванцы напали на них не здесь, но здесь кому-то из женщин удалось вырваться из плена. И судя по тому, что держалась на ногах сейчас только Ульрике, освободиться удалось именно ей. Рядом валялись грязные мешки, в которых скорей всего их и притащили сюда оборванцы.

Ульрих резко натянул поводья, останавливая коня, чтобы спешиться. И перекрывая женский визг, над улицей пронеслось громкое ржание Грома. Сейчас, усиливаемое эхом архитектуры, оно совершенно оправдывало имя коня. Ржание действительно напоминало небесный гром. Оборванцы не были дураками. Отваливаясь от женщин, и ошалело вертя головами, а затем, осознав его присутствие, они бросались врассыпную. И исчезли все до одного, раньше чем Ульрих спрыгнул на землю. Служанка, кое-как поднявшись, плача и охая побежала к Ульрике. Ульрих отвернулся и, прислонившись спиной к Грому, стал ждать, когда они приведут себя в порядок, чтобы сопроводить их до городского дома Акселя фон Мэннинга. И тут, мышью юркнув возле стены, мимо него пробежала служанка. Она, горько плача, убегала домой одна. Судя по всему, убегала недобровольно и с перспективой наказания за этот свой вынужденный поступок.

Ульрих брезгливо повернулся к Ульрике:

— Ты хочешь снова обвинить меня в изнасиловании?

Она впилась в него пронзительным неподвижным взглядом:

— Я хочу поговорить. Наедине.

— Мне не о чем с тобой говорить — безразлично ответил Ульрих.

И добавил:

— Еще наговоримся на суде, когда ты опять солжешь своему отцу обо мне.

Она тихо спросила, в подтверждение своей уверенности, но все еще надеясь на борющиеся в ней с этой уверенностью сомнения:

— Если бы ты знал, что это я, ты бы не приехал?

— Я знал, что это ты.

— Тогда зачем ты приехал? — удивилась она.

— Потому что я — рыцарь, защищающий хороших людей, — почему-то вырвалось у него, неожиданно для него самого.

В разговоре возникла пауза неожиданности такого ответа для обоих.

— Это она тебе сказала? — вдруг опустошенно полуспросила Ульрике.

— Кто? — не понял Ульрих

— Ведьма, которую ты спас.

— Почему ты так решила?

— Потому что это не твои слова, когда ты говорил их, ты был не здесь.

— Она меня убедила.

— Ты любишь ее, Ульрих? — полуутвердительно задала вопрос она.

— Нет, Ульрике.

— Я тебе не верю

— Я не люблю лгать.

— Она очень красивая. — сказала она устало.

Сейчас она не выглядела ни мерзавкой, ни стервой, она выглядела маленькой обиженной девочкой, не озлобленной, а просто горько обиженной. И совершенно непритворно беспомощной. Ульрих не обижал детей. Это была бы для него непозволительная слабость, относительно его соционального родового и мирозданческого, который он для себя установил, статусов. Такие слабости он в себе не допускал. Он понимал, что Ульрике не ребенок. И если бы она притворно использовала это впечатление для корыстных поступков, он проигнорировал бы его. Он мог убить и женщину, если бы поступки такой женщины серъезно нарушали равновесие мироустройства творца, нанося ему заметный ущерб. Но, ребенка обидеть он не мог. Ему еще не представлялся случай, когда надо было бы оценивать оправданность возможности такой обиды. Поэтому, сейчас его отвращение к Ульрике исчезло. И он постарался взять под контроль выражение презрительной безразличности своих эмоций. Ребенок затаенно просил помощи. И даже не у него. У любого, кто мог ее предоставить.

Она продолжала:

— Я никогда не смогла бы стать такой красивой. Теперь ты уже точно меня никогда не полюбишь. Потому что влюбился в нее. Разве может мужчина не поддаться ее красоте?

Ульрих молча и снисходительно смотрел на нее, а потом твердо ответил:

— Ульрике, она — воин. И я воин. Один воин может нравиться другому воину только как друг и товарищ. Все остальное противоестественно. Она нравится мне как мои друзья Герард и Ральф. Ты думаешь, что я никогда не полюблю тебя по той причине, что Герард красивее тебя?

— Но, ведь она — женщина, а Герард — мужчина, — прошелестела, сбитая с толку Ульрике.

— Женщина — это ты, потому что на тебе надето платье. Ты видела ее в платье? Герард — мужчина, и ходит в штанах. Она тоже ходит в штанах. Кто из вас троих женщина, Ульрике? Кого должен любить мужчина?

— Но, она ходит в штанах, потому что она сильная и независимая. И не боится даже обвинений в грехе. Я хотела бы быть как она.

Ульрих тяжело вздохнул. Он не любил читать нотации. И не любить учить людей что им нужно делать и как. Каждый волен поступать так, как считает для себя возможным. И иметь ввиду, что за свои поступки он может получить ответное действие, понести наказание или даже может быть убит. Его такое положение вещей устраивало. И он никогда никого не учил. Если чей-то поступок причинял ему неудобства, он причинял этому человеку неприятности для устранения неудобств, причиняемых ему самому, если это были серьезные неудобства, связанные с большим ущербом, этого человека он чаще всего убивал. Но в данном случае, он решил быть снисходительным, и пока что не было оснований менять решение. Поэтому он спокойно и обстоятельно ответил на заявление Ульрике:

— Нет. Она ходит в штанах не поэтому. Она ходит в них потому же, почему в них ходят Герард и Ральф. Потому что, она не женщина, она — воин. И тебе не надо быть такой как она. Сила бывает разная. Она бывает мужская и женская. Женщине нужна женская сила. Если ты сейчас примешь правильное, по-женски сильное решение, то ты сильнее, чем она. Она не обладает женской силой. Тебе не надо быть как она, ты — женщина. И не обладаешь мужской силой как все женщины. И поэтому, рядом с тобой должен быть мужчина, чтобы дарить тебе свою силу, принимая взамен твою, которой у него быть не может. И тебе не надо быть мужчиной, если ты не хочешь, чтобы тебя любили только женщины. Если бы она хоть немного была такой как ты, я бы, возможно, и смог полюбить ее. Но, она не такая, — задумчиво закончил он.

Девушка удивилась:

— Но, если бы ты смог полюбить ее, стань она похожей на меня, то почему же ты не можешь полюбить меня?

— Потому что ты лжешь. А я ненавижу ложь.

— А если я не буду больше лгать, ты меня полюбишь?

— Нет, Ульрике. Ни тебя, ни ее. Думаю, мое сердце не создано для того, чтобы любить женщину. Я предан богу. Но, я люблю свою сестру. Она похожа на тебя. Я мог бы любить тебя как сестру. А ее как брата. Однако, если ты не будешь лгать, тебя обязательно полюбит такой как я и чье сердце свободно для любви к женщине.

Ульрике упрямо возмутилась:

— Я не хочу другого. Я не хочу как сестру. Я хочу как жену.

И уточнила:

— Ты не никогда не полюбишь меня не потому что я некрасивая?

— Почему не красивая? — искренне удивился Ульрих.

— Ну-у… после того… что со мной случилось… в прошлом месяце… — с трудом подбирая слова, начала объяснять Ульрике.

Наблюдая ее трудности, он не дал ей закончить.

— А что случилось? На тебя напали, поранили и чуть не убили. На меня почти каждый день нападают, ранят и пытаются убить. Разве ты считаешь меня некрасивым?

— Нет. Ты самый красивый мужчина, из всех, кого я видела в жизни.

— А почему ты так считаешь? У меня красивые волосы? Или нос? А может быть, у меня красивые уши?

— У тебя все красивое. Ты весь красивый. Целиком, — убежденно, напутственным тоном, сообщила девушка.

— Так не бывает. Если бы я был весь красивый, с меня лепили бы статуи и расставляли во дворцах. Но, их не лепят. Я не красивый. Почему ты считаешь меня красивым?

— Потому что, ты мужественный.

— И все?

— Нет. Еще ты умный. Влиятельный… в смысле влияешь на людей так, что всем нравишься… ну-у, почти всем… ну-у, большинству людей, — стала объяснять Ульрике свои мотивы убежденности в красоте Ульриха, — Хороший… думаю, что хороший. Интересно разговариваешь… необычно. Не похожий на других… Особенный.

— И поэтому самый красивый, — закончила свой свой список красот Ульриха она.

— А уши? — спросил рыцарь, вынимательно выслушав ее.

— Что уши? — растерянно переспросила Ульрике.

— Мои уши, они красивые? Как у Аполлона? Только честно?

— Ну не знаю, мне они кажутся красивыми.

— Потому что я весь кажусь тебе красивым? Потому что я хороший, умный, мужественный и особенный? И мои уши тут, собственно, не при чем?

Она надолго задумалась, судя по всему, потому что решила больше не лгать, и ей надо было знать точно, что она думает, прежде чем ответить, потом согласилась с ним:

— Ну-у… Да.

— Ну, вот видишь. Красота не имеет значения для того, чтобы тебя любили. Рассказывая о моей красоте, ты не назвала ни одного качества, составляющего красивую внешность. Любви она не нужна. Надо просто быть для кого-то особенной, умной, женственной и хорошей. И тогда тот, кто тебя любит, даже не взглянет на такую, как та женщина, на которую ты хочешь быть похожей. Ему будешь нужна ты, а не она. И даже если он захочет ее телом, то женится он все равно на тебе. И тебе будут принадлежать его душа и сердце.

— Но, даже мой отец признался, что хотел бы любить ее, потому что она красивая.

— Ульрике, он не хотел любить ее. Он просто хотел ее. Телом. А любят — душой и сердцем. Спроси его, хотел бы он на ней жениться. Ни один мужчина не захотел бы жениться на воине. Даже на очень красивом.

Он начал уставать от этого разговора. Но, сейчас нельзя было отступить. Он чувствовал как душа Ульрике колебалась. И, как мужчина, как рыцарь, как монах, должен был ее поддержать. Чтобы ее душа не упала.

Она снова спросила:

— И ты-ы бы не захотел жениться на ней?

— Я уже ответил. А жениться я не могу ни на ком, даже если бы захотел.

— Но, ведь ты можешь уйти из Ордена, сложив обеты.

— Это сложно и я не могу. Это мой путь, мое предназначение.

— А ты хотел бы ее телом?

— Думаю, да — честно ответил он, — но только телом.

— Но, не жениться?

— Нет.

— Я бы так не хотела, — констатировала Ульрике.

— Я бы тоже не хотел, чтобы ты хотела так.

— Это позор, — задумчиво сказал она.

— Да, — подтвердил он

— Но, я уже и так опозорена. Теми ублюдками, в лесу.

— Нет. Человек только сам может опозорить себя, совершив позорный поступок. Они опозорили себя, а не тебя. И, если кто-то попытается убедить тебя в обратном, сообщи мне, мой меч откроет истину им и тем, кто с ними согласится.

— Ты сделаешь это, несмотря на все, что я тебе сделала?

— Я сделаю это.

И она решила:

— Знаешь, я пожалуй, буду твоей сестрой. Мне очень хочется, чтобы ты меня любил. Ты правда будешь меня любить, если я буду твоей сестрой?

— Я буду любить обеих моих сестер.

— Ты точно никогда не сможешь полюбить меня как жену?

— Нет, извини, я не могу.

— Хорошо, — она улыбнулась, — зато ты можешь быть моим братом. И любить меня хоть как-то. И если меня кто-то обидит, ты ведь отрубишь им головы?

— Конечно. Отрублю всё.

— А если я встречу такого как ты, ты поможешь мне быть такой, как нужно, чтобы он любил меня?

— Я постараюсь. Но, люди ведь все равно — разные. Он может быть чуточку другим.

— Это хорошо, если он будет чуточку другим, — уверенно согласилась Ульрике, — тогда и мне будет легче быть не такой как сейчас.

И Ульрих ей улыбнулся:

— Ну что, едем домой, сестренка?

— Едем, брат — открыто и умиротворенно улыбнулась ему она.

Когда он уезжал, и прощался с бароном, она выбежала во двор и привязала к его сбруе голубой платочек, вышитый золотым и белым. Потом обняла его и убежала.

— Будь счастлива, сестренка! — крикнул он ей вслед.

Садясь на коня, он развернул платочек. На нем, на фоне переплетающегося вензеля У и У были вышиты в виде герба золотой орел и белая лебедь. А внизу было вышито: «Любимому брату. Да хранит тебя бог!» Слово «брату», судя по тому, как асимметрично оно было расположено и отличалось от всего остального, было вышито только что. Ульриху почему-то показалось, что воздух стал легче и прозрачней, что мир стал светлей и больше, и что жить ему стало намного проще. Еще, он подумал, что Ульрике, сама того не сознавая, всегда знала, что они — разные птицы.

Он развернулся к стоящему на крыльце барону и сказал:

— Прощай, Аксель. И передай мою благодарность Ульрике. У тебя хорошая дочь.

— Я знаю. Я передам. Прощай.

И Ульрих направил коня к городским воротам.

И Аксель фон Мэннинг сказал ему вслед:

— А ты не такой уж и идиот, Боненгаль. Спасибо.

Но Ульрих этого не услышал. Он мчался забрать Эрту, чтобы отвезти ее в замок своего отца и думал, также как недавно Ульрике, серьезно, долго и сосредоточено, ему надо было знать точно, что он думает, чтобы не солгать, прежде чем ответить себе на вопрос: мог он любить Эрту? По-настоящему.

Эпизод 17 Новый дом

Эрта сидела на берегу реки и смотрела в чистое зеркало воды на свое отражение. Водоем она нашла быстро. Это был слишком большой и слишком протяженный водоем, чтобы искать его долго. Все живое здесь могло указать дорогу к нему. Приведя свою одежду в порядок и искупавшись, она хотела поспать до возвращения Ульриха, но что-то помешало ей. Какое-то странное беспокоящее желание, возникшее при мысли о нем. Оно не хотело игнорироваться и не давало ей покоя. Некоторое время она экспериментальным путем, совершая разные действия, на манер детской игры «близко» и «далеко» пыталась понять, что же она хочет. Теперь, сидя у реки и смотря на свое отражение, она поняла, что подобралась к своему желанию очень «близко», и все ее дальнейшие движения с этого места будут уже «далеко». Ответ на вопрос был здесь. В ее отражении.

Все в ней было как обычно. Слишком обычно для всего того необычного, что с ней случилось за последнее время. И эта обычность сейчас и беспокоила ее, не давая расслабиться, чтобы восстановить потраченные силы. Необходимо было что-то в себе изменить. И она стала думать, что именно. Встав на ноги, она начала копаться в многочисленных карманах униформы, осматривая все, что в них находилась и оценивая, насколько каждая вещь могла способствовать решению ее настоящей проблемы. Все неподходящее она убирала назад. В итоге в ее руках осталась только расческа, веревка, прочные карабины-кольца из мягкого пластика и металлические зажимы. Она снова села, положила отобранные вещи на землю возле себя и сняла пояс. Там тоже могло быть что-то, что могло ей сейчас пригодиться. И нашлось. Графический маркер, маркирующие красители и красящиеся медицинские вещества.

Она начала с красителей. И поняла, наконец, в чем же состояла ее проблема. Ей хотелось быть красивой. Для Ульриха. Чтобы соответствовать всему тому приятному, красивому и необычному, что он открыл для нее в этом новом мире. Да, мир вокруг казался ей теперь не просто информативно-красивым, а действительно — красивым, сейчас она могла ощущать эту красоту физически. Сейчас она могла непосредственно-контактивно с ее душой ощущать своими чувствами красивые краски неба, земли, растений, животных, красоту их форм и движений, красоту звуков и красоту их гармоничного сосуществования в этом большом разнообразном, заселенном красотой мире. И только она, как ей казалось, не гармонировала с этой красотой. Она не принадлежала этому миру и даже для собственного мира была слишком неприметной и обычной. Выдающесть убийцам была полезна только боевая. Но, никак не внешняя. Красота им была ни к чему. Аккуратно раскрасив свое лицо на манер светских гражданок, и внимательно посмотрев в воду, она поняла, что делает совершенно не то. Возможно, в ее мире это и произвело бы нужный эффект, но этот мир был другим. В этом мире ее новый образ вызывал дисгармонию. Он был неуместным. И это было не красиво.

Она удалила всю краску очищающей салфеткой. И снова задумалась. Потом огляделась вокруг, чтобы понять, как именно ей нужно себя изменить, чтобы не выпадать из общего гармоничного фона. У границы леса были густые резные заросли папоротника, весь берег покрывал пышный волнующийся ковер из пестрых цветов. Она подумала, что возможно и это могло ей пригодиться. Сам красивый мир. Вернувшись к реке в зеленой юбочке из широких папоротниковых листьев на бедрах и в пестром цветочном венке на голове, она с удовлетворением отметила, что так уже лучше. Но, ее желание красоты не унималось. Тогда она сняла с косы заколку-лезвие и убрала ее в карман. Потом взяла расческу и расчесала свои чисто вымытые недавно волосы. Они были пушистые, гладкие и непослушные. Борясь за их послушание и изобретая себе новую прическу, она не обратила внимания на приближение эмоциональной ленты Ульриха. Ее занятие сейчас казалось ей настолько серьезным, что только тревожный сигнал об опасности мог прервать его.

Не прервала она его и тогда, когда Ульрих слез с Грома и направился к ней. Подойдя, он остановился и несколько минут молча наблюдая за ней, разглядывая совершенные ею над собой изменения. Потом спросил:

— Что ты делаешь?

— Хочу быть красивой, — деловито объяснила Эрта.

— О, мой бог! И ты туда же. — обреченно воскликнул рыцарь.

— Куда? — удивилась она и обернулась к нему.

— Неважно. Ты и так красивая.

— Я хочу быть еще красивее.

— Зачем?

— Просто хочу. У меня такое настроение.

— И часто у тебя такое настроение?

— Сейчас впервые.

— Ясно. Значит, мы не едем сейчас?

— Пожалуйста, можно чуть позже?

— Можно.

Еще несколько минут он стоял рядом с ней и смотрел на ее отражение в реке. Потом развернулся и пошел к лесу. Когда он вернулся, в его руках было ожерелье, сплетенное из черных и белых корешков папоротника в интересном, ассиметричном и в то же время гармоничном, цветовом сочетании. Он опустился на колени позади нее. Потом снял с ее головы венок. Эрта остановилась и замерла. Он одел на нее ожерелье, затем вернул венок на место. Девушка посмотрела в воду, она себе нравилась, и все еще смотря на себя, она сказала:

— Спасибо. Это то, что надо. И почему я не подумала об этом раньше.

Он улыбнулся:

— Тебе помочь?

— А ты хочешь?

— Да.

— Помоги.

Он взял из ее руки расческу и начал расчесывать ее волосы, заметив отсутствие поблизости некоторых элементов ее обычной прически:

— А где же твоя заколка?

— Обойдусь.

Он снова улыбнулся.

Ульрих укротил ее волосы гораздо быстрее нее. Они легко покорялись ему, скручивались в его руках в удобные прядки, а затем сплетались в красивые ровные маленькие косички. Она пораженно и восхищенно обратилась к его отражению в воде:

— Тебе часто приходилось этим заниматься?

— Да.

— Ты сделал красивыми много женщин? — спросила Эрта, отмечая, что почему-то ей это не очень нравится.

— Ты первая.

— Но как же тогда… — озадаченно начала она, но потом резко обернулась, так, что он едва успел выпустить из рук ее волосы, чтоб не причинить ей боли.

— Гром.

— Гром.

Сказали они почти одновременно. И рассмеялись. Грива и хвост Грома всегда были в идеальном состоянии. Она снова повернулась к реке, а его руки снова вернулись к ее волосам. И она начала следить за его неторопливыми ловкими движениями, получая от них необычное удовольствие.

Потом она спросила его:

— Ты считаешь меня красивой?

— А ты так не считаешь? — спросил он в ответ.

— Нет.

— Почему?

— Потому, что не задавалась раньше таким вопросом.

— И тебе никто раньше не говорил, что ты красивая?

— Говорили. Но, мне было все равно.

— А теперь не все равно?

— Нет.

— Почему?

— Потому, что сейчас мне хочется быть красивой.

Они замолчали.

Через несколько минут спросил он:

— А я кажусь тебе красивым?

— Конечно. Ты столь же красивый, как и весь твой красивый мир.

— Он кажется тебе красивым?

— Да. Очень.

— Странно. Я тоже не задавался раньше таким вопросом. Но, и мне он сейчас кажется очень красивым.

— А ты?

— Что я?

— Ты кажешься себе красивым?

— Я не был в этом уверен. Но, если ты считаешь меня красивым, то мне незачем в этом сомневаться. Ты ведь обещала мне никогда не лгать.

— Ты хотел бы быть еще красивее?

— Возможно. Но, я не знаю как.

Эрта, пристально разглядывая его отражение, убежденно заявила:

— Знаешь, я думаю тебе не нужно быть еще красивее. Если ты будешь еще красивее, ты перестанешь гармонировать с окружающей красотой, и вызовешь диссонанс, и это будет уже некрасиво.

Он улыбнулся:

— А ты?

— Что я?

— Если ты будешь еще красивее, не вызовешь диссонанс?

— Я его вызываю сейчас.

— Чем?

— Обезличенностью.

— И ты считаешь, что красивая характерность может быть только внешней?

— Но ведь внутреннюю никому не видно?

— Ты ошибаешься.

— Ошибаюсь?

— Ее видно мне. А если видно мне, то видно всем людям. Я же не бог, не колдун и не особенный уродец. Я обычный человек. Такой как все.

— Внутри я тоже обезличена, — сказала она, возвращаясь к своим воспоминаниям на озере, когда она не могла вспомнить индивидуальность в лицах своих друзей, — если у меня будет красота снаружи, то красота проникнет и внутрь, и изменит то, что внутри.

Он твердо возразил:

— Думаю, все наоборот. Красота внутренняя характеризует красоту внешнюю. Если красота неправильно подсвечивается изнутри, она не будет красивой, она будет уродливой. Как лица людей в темноте при свете неправильно ложащихся на них отблесков факелов. Иногда, даже очень красивые внешне люди кажутся уродливыми.

Они снова замолчали. Он молчал, потому что ему нравилось причесывать Эрту и он тоже получал от этого удовольствие и сейчас наслаждался им, она чувствовала это. Еще она чувствовала, как в нем просыпается желание. И чувствовала, как в ней оно просыпается тоже. Поэтому, молчала и она, слушая это свое желание. Да что же со мной такое, — думала она, — почему я теряю контроль над своими желаниями. И не только над желаниями разума, но и тела. Секс никогда не был для нее чем-то очень значительным. Просто иногда он требовался ее организму и был ей приятен. Но, есть ли возможность им заняться или нет, ее никогда особенно не волновало. Это было праздное удовольствие, которое можно было получить, когда у тебя много свободного времени. Однако, в свободное время можно было получить еще много других удовольствий. Сейчас ей хотелось только секса. Руки Ульриха стали напряженными и даже начали чуть вздрагивать от этого напряжения. Его желание тоже выросло очень сильно. Он перестал расчесывать ее, взял ее руку и вернул ей расческу. Потом уткнулся лицом в ее затылок и произнес:

— Больше не могу помогать.

— Почему? — разочарованно спросила Эрта.

— Потому, что ты сводишь меня с ума.

— Как это?

— Я не знаю.

— Ты меня хочешь, — вслух определила его ощущения она.

— Очень, — подтвердил он ее вывод.

— Я тоже тебя хочу. Хочешь прямо сейчас?

— Да.

Эрта потянула вниз застежку униформы.

Он остановил ее, прижав ее руку своей и не давая ей двинуться дальше:

— Нет. Я хочу, но не так.

— А как?

— Еще не знаю.

Она развернулась к нему лицом, и подняв голову, посмотрела на него. Он тоже смотрел на нее. Она не понимала. Он хотел ее, и она его хотела. Но, он одновременно и хотел, и не хотел. И она не могла понять, что именно он хочет и чего не хочет. И она не знала даже в каком направлении ей нужно искать ответ. Ульрих глубоко вздохнул, сбрасывая с себя напряжение, и поднялся. И протянул ей руку, чтоб помочь встать:

— Нам надо ехать.

— Да, — прекращая искать ответы, согласилась Эрта, начиная собирать вещи.

Оказавшись на Громе, в самом своем любимом и удобном положении, — в его руках, она расслабилась и заснула. Ей ничто больше не мешало и не беспокоило.

Когда она проснулась, разбуженная серьезным изменением в постоянстве движения, Гром стоял на месте, перебирая ногами. Стоял уже минут десять. Ульрих сидел, не двигаясь, обнимая ее уже двумя руками. Она заметила, что он завернул ее своим плащом. И ей это было приятно. Комфорт ей был не нужен. Но сейчас ей показалось, что именно этот комфорт ей был необходим. Она подумала, стоит ли ей сейчас открыть глаза, или еще минут десять полежать в тепле его рук, не двигаясь и не изменяя ритма своего дыхания, чтобы он не заметил ее пробуждения. Она подумала, что если бы она спала еще сутки, он бы сутки так и сидел, не двигаясь. Но потом, она устыдилась своего эгоизма и открыла глаза, встретившись с его взглядом.

— С пробуждением, — полулыбнулся ей он.

— Спасибо. — прошептала ему она.

— Могу я тебя попросить о чем-то важном и, возможно, сложном для тебя?

— Можешь.

— Не сообщай моей семье сразу, что ты убийца, пожалуйста. Лучше им вообще это не сообщать без серьезных на то причин.

— Почему?

— Потому что у нас это не профессия, а определение. И не слишком достойное.

— Меня это не волнует.

— Я понимаю. И меня не волнует. Но, это будет не совсем прилично.

— Хорошо. Я понимаю. Не скажу.

— Едем? — улыбнулся он.

— Едем, — подтвердила она.

Ульрих высвободил одну руку и взял поводья Грома, пуская того шагом по утоптанной дорожке, которая уходила к каменным стенам большого замка.

Оказавшись во дворе своего дома, он велел ей оставаться верхом и спрыгнул с Грома. Потом он скрылся внутри здания. Эрта посмотрела вокруг. Кардинальных отличий с замком Акселя фон Мэннинга она не нашла. И посчитала столь незначительную новизну недостаточно интересной, чтобы задерживать на ней свое внимание. К тому же, она еще успеет на нее насмотреться. Сейчас она хотела запомнить себя на Громе, все свои ощущения. Ведь неизвестно, когда они еще встретятся с вредным конем, и когда она еще сможет побыть его всадницей, которых Гром, судя по всему, терпел на себе не часто. Начавшие собираться во дворе слуги, при виде ее пораженно перешептывались и хихикали.

Ульрих появился во дворе. Но, не один. Его сопровождали две женщины и мужчина. Судя по одежде, это были хозяева дома. Одна из женщин была очень молодой, чуть старше Ульрике и красива красотой юности. Его сестра, подумала Эрта. Мужчина и другая женщина были практически ровесниками и оба показались ей очень красивыми. Еще, она подумала, что они и внешне, необъяснимо, очень похожи друг на друга.

Молодая женщина, закончив разглядывать Эрту, презрительно воскликнула:

— О боже! Брат, в каком зверинце ты ее нашел?!

Взрослая пара молчала, разглядывая прибывшую. Они еще не удовлетворили своего любопытства. Ульрих опередил свою семью и, подойдя к Эрте, снял ее с Грома, затем он сказал:

— Эрта, та юная дама, которая только что столь несдержанно выразила свои эмоции по поводу гостей в этом доме, моя сестра Минерва.

— Минерва, эта дама — моя подопечная и некоторое время она проведет с вами. Надеюсь, что мне не придется краснеть за недостаток приличий у нашей семьи.

Минерва поджала губы и сухо сказала:

— Рада знакомству.

Элементов своей радости, при этом, никак не обнаруживая.

Эрта выпрямилась и склонила голову в жесте приветствия Корпуса Убийц.

Когда она подняла голову, Ульрих уже представлял ее старшим:

— Отец, Кристина, это Эрта, моя подопечная. Надеюсь, вы будете добры к ней в мое отсутствие.

— Эрта, это мой отец барон Марк фон Бонненгаль и его жена, Кристина.

Эрта вновь вытянулась в приветствии и, подняв голову, произнесла:

— Эрта.

Отец Ульриха, молча, откровенно восхищался ею. Мачеха улыбнулась:

— Здравствуй, Эрта. Наряд амазонки — это, конечно, очень красиво. Но, думаю, тебе стоит переодеться в нечто более подобающее этому месту. С удовольствием помогу тебе выбрать новый наряд из того, что у нас имеется. И можешь называть меня Криста.

Эрта дружелюбно улыбнулась:

— Благодарю. С удовольствием приму Вашу помощь, но могу я остаться в своем наряде хотя бы до вечера?

Мачеха рассмеялась и согласилась:

— Он так дорог тебе? Конечно, оставайся, до вечера.

— Рад принять тебя в своем доме, Эрта, — обратился к ней отец Ульриха, — мы сейчас будем обедать, и приглашаем тебя присоединиться к нам. А пока, пусть Ульрих тебе тут все покажет.

— Благодарю. — просто ответила ему Эрта.

Потом они все ушли.

— Начнем с конюшни? — улыбнулся ей Ульрих, когда она повернулась к нему?

— Мне все равно, — повела плечом Эрта.

Когда они обошли все более-менее важные объекты, они вернулись на конюшню, где Ульрих начал готовить Грома к отъезду.

— Ты уедешь сегодня? — спросила она.

— Да. Обедать я тоже не буду.

— Меня ждут в монастыре. Я уехал без предупреждения, — объяснил он.

— Ясно.

Повисло неловкое молчание.

— Ты что-то хочешь сказать? — наконец, спросил он.

— Мне придется ходить в платье?

— А ты не хочешь?

— Я могу ходить в чем угодно, не в этом дело. Просто, мне немного… страшно.

— Да ну? — изумился Ульрих — я думал ты ничего не боишься

— И чего же страшного в том, чтобы ходить в платье? — продолжал изумляться он.

— Да не в платье дело. В этом доме. В тебе. И не то, чтобы боюсь, просто все это для меня непонятно. Зачем я здесь?

— А ты не хочешь быть здесь?

— Хочу.

— Тогда зачем искать еще повод?

— Незачем, — согласилась она.

Смотря как он собирается, и понимая, что сейчас он уедет, и это будет надолго, она почему-то начала испытывать грусть. И, почему-то, начала скучать по нему уже сейчас. И чтобы это скучание не доставляло ей впоследствии более неудобных ощущений, она спросила:

— Ульрих, можно я тебя поцелую?

— Зачем? — насторожился он, — если в качестве благодарности, то мне не нужно благодарности, я сделал то, что хотел сделать.

— Я не благодарю таким способом, — сообщила Эрта.

— Тебе опять надо мной кого-то заменить?

— Нет.

— Ты хочешь поцеловать именно меня?

— Именно тебя.

— Для чего?

— Просто так. Потому что хочу. Разве нужно искать еще повод?

— И не в качестве извинений?

— Нет.

— Целуй, — разрешил, наконец, Ульрих.

Она подошла к нему и потерлась носом, а затем щекой, о его щеку, потом нежно поцеловала его в уголок рта и тронула губами его губы. Он замер. Она еще раз прижалась к его рту губами, уже сильнее, и он попытался ответить на поцелуй. Но, она отступила от него и стала его разглядывать, запоминая все детали. Ей хотелось его обнять, но она не решалась. Она даже отключила эмпатический сканер, чтобы не поддаться его внутреннему согласию и своему желанию, и не сделать что-то такое, что для этого места было бы недостойным поведением. А спрашивать у него второе разрешение, она посчитала неуместным. И, ей доставляло неудобство еще кое-что. Все внешние неудобства она обычно игнорировала, блокируя рецепторную реакцию на них. Они не беспокоили и не мешали. Но, отключаться от чего-либо, исходившего от Ульриха, она теперь категорически не желала.

— Ты чудесно целуешься, — отмирая, сообщил он.

— Правда?

— Очень.

— Можно, я попрошу тебя о чем-то… интимном? — решилась она.

— …. интимном? — поразился он, — что ты хочешь?

— Пока ты не скажешь, могу ли я это сделать, я не могу тебе об этом сказать. Вдруг, это оскорбит тебя.

— Ты не можешь меня оскорбить.

— Хорошо. Тогда я прошу тебя полоскать зубы настойкой ромашки, календулы, или мяты, после того как ты поешь.

Он не знал, оскорбиться ему или нет на такое заявление. Но, он уже дал обещание и поэтому произнес:

— Я подумаю.

— Подумай, пожалуйста. Мне бы хотелось целовать тебя с б'ольшим удовольствием.

— Ты не получила удовольствия, целуя меня?

— Получила. Но, не такое, как могла бы получить.

— Я подумал. И я согласен. Ты хочешь еще поцеловать меня?

— Да. А ты этого хочешь?

— Я сейчас вернусь. Пойду, поищу ромашку.

Когда он ее нашел, она проверила качество получившегося из нее септического настоя на вкус. Проверяла долго, серьезно и вдумчиво, крепко обвив шею и голову Ульриха своими руками, без разрешения. Вбирая и сохраняя в себе, чтобы запомнить как можно ярче все свои ощущения. Не отрываясь от ее губ, он, вдруг, поднял ее на руки и понес в дальний закоулок конюшни, где было свалено свежее сено. И остановился посреди него. Он передумал ехать сегодня. Сейчас всё его существо собиралось остаться с ней. Не разжимая объятий, они опустились на колени напротив друг друга. Он потянул вниз кольцо ее черной сплошной униформы, и она медленно начала раскрываться, освобождая его взору ослепительную белизну тела Эрты. Он чувствовал, как будто вытаскивает из кокона прекрасную бабочку. Эти его чувства еще больше разожгли чувства Эрты.

— На тебе так мало одежды… — медленно прошептал он.

— Много одежды стесняет движения, — медленным шепотом отвечала ему она, — ненамного, но для меня терять мгновения — это очень расточительно…

— Да, я понимаю, — втекал в нее его шепот, — но, тогда мне нужно уравнять шансы. Ты мне поможешь?

Пальцы Эрты начали бродить по его телу, освобождая его от одежды.

Когда он остался в нижнем белье, он остановил ее руки, поймав их в свои. Она стояла напротив в одних белых эластичных лентах своего форменного белья.

Они замерли, прижимаясь головами, друг к другу.

— Я не могу, — увеличивая тон шепота, сказала Эрта.

— Почему? — огорчаясь, шептал ей он.

— Я не могу делать это так, как делала раньше. Сейчас все совершенно не так. Все по-другому.

И она чувствовала его растерянность, он тоже не знал что делать.

— Наверное, это забавно, — тоже повышая тон, прошептал он, — но, и я не знаю что делать. Я тоже не могу как раньше.

— Мне не забавно. Мне неловко. И это странно, — медленно отвечала она, — я не знаю что делать, но я знаю, что хочу это сделать. Сейчас. С тобой. То, чего я не знаю, как сделать. Я не могу сейчас позволить… о нет, не могу даже заставить себя оторваться от тебя.

— Вот, и со мной также. Только, мне еще хочется поцеловать тебя.

— Тогда, может быть, мы просто будем делать сейчас все, что нам хочется, а не то, что мы делали раньше в таких случаях? — отвечала Эрта, подражая тактике Ульриха решать условные проблемы.

— Я согласен. Кто начнет? Должен же кто-то открыть путь в неизвестное.

— Ты. Мне страшно. Я так никогда не делала. Я так никогда не чувствовала. Я боюсь себя.

— Я тоже не делал так. Но, мне не страшно. Я не боюсь тебя. Я начну.

И он наклонил голову, и поцеловал ее ключицу. Она почувствовала, как дрожащий огонь начал разливаться по ее телу, еще она почувствовала где-то рядом Марка Бонненгаля. Вскоре, постаравшись как можно более бесшумно закрыть за собой ворота конюшни, тот растеряно шел в замок, изо всех сил пытаясь стряхнуть с себя неожиданно хлынувший на него жгучий дождь, когда он заметил их на конюшне. Он возвращался сообщить семье, что Эрты не будет к обеду. Она почувствовала и отметила это, но ее это не взволновало. Они с Ульрихом вернулись во времени на месяц назад, в первый день, когда они встретились. И сейчас снова изучали друг друга. Как Адам и Ева. Как тогда. Одни в целом мире. Но, познающие уже не мир, а друг друга и себя самих, все свои внутренние желания и возможности.

Смотря ему в лицо, она начала забираться руками под его нижнюю рубашку, развязывать веревку на другой части его нижнего белья, снимать их, непроизвольно сжимая пальцами его кожу… Когда она добралась до его горячего тела… она глубоко вздохнула, это был почти стон… Она ТАК его ХОТЕЛА… она хотела его всего, она хотела вплавиться в него, врасти… ее пальцы блуждали по его позвоночнику, как будто играли на невидимых струнах неведомого музыкального инструмента Вселенной… ее руки ласкали его кожу, его руки ласкали ее кожу… и по её телу пробегали искры высоковольтных разрядов. И он чувствовал это. И она чувствовала волны его электрического напряжения и эротического магнетизма. Он горел. Но, еще не полыхал. И, это возбуждало. Это напрягало ее тело еще больше. Это подстегивало. Он взял ее кистью руки за волосы на затылке, чуть выше ямки у основания черепа, и крепко сжал пальцы, прижав ее затылок к своему плечу. Это не причиняло боли, но двигаться она не могла. Он стал целовать ее шею. Его губы были теплыми, сухими и мягкими. Он целовал впадину под ее подбородком, ямку у основания горла, слева и справа от него, оставляя на ее коже, и даже под ней, фантомные следы своих поцелуев. А его вторая рука, забравшись под ленту, ласкала её грудь… вскоре лента вообще покинула ее тело. Она дрожала… она прижималась к нему… вжималась в него, лаская руками его тело… крадясь и метаясь по нему… Начиная ласкать пальцами его напряженный орган… она уже задыхалась.

Она сползла вниз, садясь на сухую траву, он не стал удерживать ее… и принялась ласкать губами его живот, целовать бедра, потом её губы и язык, нежно и осторожно, но жадно и страстно начали ласкать головку его потомственного инструмента, и он начал порываться что-то сказать, или закричать, но молчал, не находя в себе сил для этого. Его руки взъерошивали ее волосы… она прикрыла зубы губами, придав своему рту круглую форму, не напрягая при этом губы, они были свободными и мягкими… Одной рукой продолжая ласкать позвоночник Ульриха, а другой держась за основание пленника своих губ, она облизала их, и медленно заскользила влагой губ вниз, почти до конца, погружая его в себя. Внизу она задержалась на несколько секунд и задвигалась точно так же в обратном направлении. Ее язык, при этом, прикасался к нему… по стволу… вокруг шляпки… ей хотелось «съесть» его… и делать это долго, осторожно и растягивая удовольствие… как любимый ею, нежный сахарный фрукт с тропических планет… она смотрела на него и в себя. Она горела. Все ее тело вздрагивало от перевозбуждения… Он начал задыхаться. Он уже не мог себя сдерживать.

Он, неожиданно для нее, подхватил ее на руки, уронил на сухую траву и тяжело навалился сверху. Мягко укусил ее за мышцу спины у основания шеи. Он не был груб, он не был жесток, ему незачем было быть ни тем, ни другим, он был СИЛЬНЕЕ. И сейчас она чувствовала это как никогда. Он был миром. Этим миром. Не просто его частью, а им самим, растворенным в нем, гармонично слившимся с ним. Цельным, уравновешенным, огромным миром. И этот мир помогал ему быть тем, кто он есть. Если бы он был модифицирован, если бы он был Убийцей, он был бы Командиром. Никак не ниже, если вообще не кем-то выше… Да, она хотела сильных мужчин, она любила сильных мужчин, но… он был еще сильнее… по другому… Она почти испугалась. Она попыталась вывернуться из-под него. Но, он ей этого не позволил. Он крепко прижал обе кисти ее рук к их импровизированному ложу, над ее головой. Она пыталась было сопротивляться, но, у нее не было сил, ее тело не слушалось ее… казалось, что ее негодование только распаляет его тело еще сильнее. Он пытался остановиться, почувствовав ее испуг, но не мог. Он просто мучительно-вопросительно посмотрел на нее, и она покорилась ему и своему телу, доверяя им обоим всю свою волю и все свои чувства. Неосторожно выплескивая их наружу, и вливая их половину в его эмоциональный фон, купаясь в океане его чувств, ныряя и кружа в нем, как рыба, живущая в его водах.

Потом он опустил руку к ее нижней ленте, медленно освобождая Эрту и от нее, а затем пальцами аккуратно прокрадываясь внутрь тела Эрты, через вход, который лента больше не защищала. Затем он осторожно ввел туда свой содрогающийся от нетерпения орган и вошел в неё сам… она почувствовала двойную горячую лаву жажды удовлетворения страсти, необузданную, как цунами… внутри нее полыхнул пожар… он распространялся по телу с невероятной скоростью, и вскоре в нем уже не осталось неохваченных им территорий. Она оказалась во власти мужчины, власть над ней которого казалась, огромной… Уверенно совершая ритмичные движения внутри нее, он чувствовал пульс ее огня изнутри. Теперь и он не мог контролировать мир, находившийся в нем. Сила его мира подчинила их обоих, накрыла жаркой волной и растворила в себе. Он тоже хотел врасти в нее, стать ее частью. Его сердце сейчас изнывало от этого желания, подстегиваемое происходящим в теле, и хотело вырваться из него, чтобы поместиться в ней. Он бездумно, почти безумно, целовал и гладил ее тело, сжимал ее кожу, ее саму, впивался губами в ее рот, что-то шептал и она не слышала что, она слышала только гулкий звон его наслаждения спектром своих обострившихся чувств, которые, ничем не сдерживаемые, вливались в нее. Она получала их все, она все их чувствовала. И её страсть просто выходила из неё криками, и крепкими объятиями ног его спины, которую царапали ее ногти… но он этого не чувствовал. Он чувствовал, что они с ней единое целое… один организм… один зверь… две полыхающие звезды… одной системы.

Время просто перестало существовать. И она не знала, когда наступил тот момент, когда весь мир взорвался перед ее глазами… когда она просто выпала из реального мира в другое измерение. Она не слышала ничего. Она только ЧУВСТВОВАЛА. Она чувствовала столько всего, происходившего сейчас в ее душе и теле… что ее модифицированный мозг опаздывал обрабатывать и опознавать все эти ощущения, просто принимая и передавая их ей, и все это было УДОВОЛЬСТВИЕМ. Почти болезненным. Чистой, ничем не разбавленной эйфорией. Она не слышала своих криков, стонов, шипения… судорог, ее извивавшегося в оргазме тела… потом она пришла в себя… и оргазм все еще продолжался… приступами, толчками, отголосками… то возрастая, то замирая, еще несколько минут. Как эхо. То, что сейчас произошло было для нее настоящим чудом резонансного слияния души, тела и эмпатии. Искусством. Искусством достижения этой высоты. Которой она еще никогда не достигала. Она не чувствовала своих ног. По ним еще пробегали искры судорожного оргазма… и она посмотрела в его глаза. Глубокие, как бездна. Потемневшие и непроглядные… и выдохнула: «Спасибо». И услышала в ответ выдох его благодарности. Это было сказочное и беспредельное искусство.

Потом они долго лежали и молчали, приходя в себя, не разнимая онемевших объятий, постепенно возвращаясь в реальный мир. Ее голова лежала у него на плече, и он перебирал этой рукой гладкий шелк ее волос. Одеваться им не хотелось. И только на обнаженном теле Эрты все еще было ожерелье из корней папоротника. Наклоняясь, и целуя ее голову, он нарушил молчание:

— Ты сделала это не потому что тебе было плохо?

— Нет. Мне было хорошо, — ответила она, целуя его грудь, — И мне никогда не было так хорошо как сейчас. А тебе?

— Мне очень хорошо. И я никогда не чувствовал ничего подобного.

— Правда?

— Я похож на лгуна?.. — укоризненно посмотрел на нее Ульрих.

— Нет, — зачарованно любуясь им, ответила Эрта.

— Ты сделала это, потому что тебе хотелось сделать это именно со мной?

— Именно с тобой. Я не знаю никого с кем еще мне бы захотелось это сделать.

Они опять молчали. И он опять нарушил его первым:

— Если ты опять намерена сбежать и пополнить мою коллекцию твоих ножей, то можно я выберу что мне больше нравится до того, как засну?

— Нет.

— Почему нет? Тебе жалко нож?

— Нет. Я не сбегу. Но, если ты хочешь нож, выбирай любой.

— Я не хочу выбирать, я хочу всё.

Все еще находясь в гипнотическом трансе его близости и голоса, она отвечала:

— Всё не могу, извини.

— Понимаю, ведь тебе придется быть там, где они, даже если ты этого не хочешь.

— Поэтому и хочу их все, — добавил он.

— Но ведь я и так у тебя. И я хочу быть у тебя. Мне все равно, какое оружие у меня в руках. Я любым убиваю не хуже, я могу убивать и без оружия. Просто в нем часть меня.

— Об этом я и подумал, что со мной только половина тебя, — печально скривив губы ответил он, — Я хочу вторую половину. Где она?

— Если бы я знала.

— Все еще не хочешь рассказать, куда твое оружие увлекает твою вторую половину?

— Еще нет, извини. Сейчас мне вообще не хочется думать о том, что было до этого дня.

— Так тебе нужен нож? — переспросила она.

— Нет. Мне нужна ты.

— Зачем?

— Если бы я знал.

Она приподнялась, опираясь на руки и на Ульриха, внимательно посмотрела на него и твердо сказала:

— Я тоже хочу, чтобы я была тебе нужна, и не спрашивай меня зачем. Я тоже не знаю.

— А я тебе нужен?

— Очень.

— Почему?

— И этого я не знаю.

— Я тоже хочу быть нужен тебе.

— И нам нужно знать, зачем нам это нужно? — серьезно спросила его Эрта.

— Не думаю, — серьезно ответил он.

— Я тоже, — поддержала его она, — примем следствие и забудем о причинах?

— Просто будем вместе до тех пор, пока мы нужны друг другу? — улыбаясь, предложил он.

— Да, — серьезно ответила Эрта, наклоняясь чтобы поцеловать его. И его руки сомкнулись на ее спине. Больше они не разговаривали, одной ночи слишком мало, чтобы тратить ее на разговоры.

Утром, провожая его, она спросила:

— Когда мы увидимся?

— Я надеюсь, что скоро, — тихо отвечал ей и себе Ульрих, садясь на коня.

— Я тоже надеюсь — тихо сказала Эрта.

— Правда?

— Очень.

— И ты будешь меня ждать?

— Очень.

Выезжая за ворота, он остановился, медлил еще несколько минут, потом обернулся к ней:

— Эрта, мы увидимся. Неважно когда. Главное — мы увидимся.

Она серьезно и спокойно ответила:

— Да. Я буду ждать.

И он уехал.

Эпизод 18. Дыхание дракона

Всю обратную дорогу в свое комтурство Ульрих гнал Грома галопом почти без остановок. И он ни разу не оглянулся назад. Не то, чтобы он спешил вернуться в монастырь, он боялся, что если он промедлит где-то по дороге, то не сможет удержать себя от возвращения в свой замок. Там была Эрта. Которая ждет его. И будет ждать его, пока он не вернется. Когда он вернется, он не знал. Он пытался анализировать все, что с ним произошло, с тех пор, как он ее встретил, и пытался понять, почему девушка, столь не подходящая ему, начала занимать в его жизни такое важное место. Но никаких что-либо проясняющих объяснений ему в голову не приходило. Зато, ему пришло в голову, что его еще никто никогда не ждал. А теперь ждали. Именно его. Не как сына, не как друга, не как любовника. Как-то иначе. Он чувствовал это, но не мог точно ответить себе на вопрос, как именно его ждут и почему его так согревает мысль об этом ожидании. Он был ей нужен. Нужен, не так как другим женщинам, не так как другим людям. Как-то по-особенному. И также по-особенному ему была нужна она.

Он подумал, что уже никогда не сможет быть ни с одной другой женщиной. Эрта была слишком особенной. Эрта слишком хорошо пахла. А теперь также хорошо пахнет он. Даже его мачеха и Минерва, которых раньше он любил больше всех остальных женщин на свете, успели доставить ему несколько непривычных неприятных моментов, находясь в непосредственной близости от него. Не говоря уже об Ульрике, ее служанке и городских женщинах. Отец таких эмоций не вызвал. Может быть, потому что это был отец, а может быть, потому что его отец был мужчиной и он никогда не задавался вопросом о приятности физической близости мужчин. С мужчинами все было как обычно. Ничего не изменилось. Только женщины начали доставлять ему неприятные ощущения несвежестью своего тела, которая отсутствовала у Эрты. Это его одновременно и успокоило и обеспокоило. Успокоило, потому что он теперь точно был уверен, что мужчины его никак не интересуют в интимном плане, но его беспокоило то, что он никак не мог понять, почему его все еще интересует Эрта, в которой было так много мужского, и интересует очень сильно. А может быть, не было? Может, все мужское было в ней только снаружи? А внутри она была самой настоящей женщиной? Он вспомнил ее нежность, недавние стремление к красоте и нерешительность, и это еще больше убедило его, что мужского в Эрте не так уж и много. О прошлой ночи он старался не думать, эти воспоминания вызывали в нем мысленный хаос и тоску.

Но, потом, воспоминания все же одолели его и его мысли начали возвращаться к тому, что между ними произошло на конюшне. И ему стало жарко и тяжело дышать от этих воспоминаний. Он даже на ходу снял с головы шлем, чтобы ветер утихомирил в нем эти опасные воспоминания. Да, если они с Эртой перестанут быть нужны друг другу, ему придется стать самым настоящим монахом, буквально, во всех смыслах этого слова. Почти безгрешным. Ни одна женщина никогда не сможет заменить ему Эрту. То, чем они занимались, было крайне непристойно и позорно. Но, его воспоминания протестовали против этого. Он не чувствовал в произошедшем ни позора, ни непристойности. И его воспоминания непостижимым образом не конфликтовали с его разумом и логикой, и говорили ему, что все произошедшее было чем-то чистым и высоким. Было не падением, а вознесением. Полетом. И даже не в небеса, а куда-то выше. И Эрта была не развратной демоницей, а ангелом, и была им не потому, что нравилась ему. Просто все, что она делала, все ее фактически непотребные действия таковыми не были. Они были — таинством. Точно таким же, каким были и его действия в том, что между ними случилось. Что же на самом деле случилось, спрашивал он себя снова и снова. Но, ответить на этот вопрос он себе не мог. А потом перестал и пытаться. Он просто вспоминал, как это было, и его сердце и тело всю дорогу жгли, знобили и согревали эти воспоминания, и даже ветер перестал справляться с тем, чтобы развеять их.

Подъезжая к монастырю, он остановился, и долго обдумывал, как и что он скажет, чтобы объяснить всю эксцентричность своего поведения за последнее время. Но, когда он достиг стен своей обители, никто ни о чем его не спросил. У него создалось такое впечатление, что никто не заметил ни только его возвращения, но и отъезда. Устроив падающего от усталости Грома отдыхать в конюшне, он пошел искать Герарда, который обычно был в курсе всего на свете, чтобы выяснить, чем дело. Чем так обеспокоены братья, что так взволновало и нарушило размеренное течение жизни их никогда не менявшейся крепости.

Герард, редко бывающий серьезным, сейчас был серьезен как никогда:

— Мы практически отрезаны от всех торговых путей, — начал объяснять он Ульриху — от Ордена, возможно от всего мира. Странная смерть поселилась в горах на востоке. Там начали пропадать люди. Бесследно. Потом эта смерть перешла и на другие пути из баллея. А недавно, местные жители принесли письмо из обоза, который каким-то чудом оказался на нашей стороне чертовой границы, отрезавшей нас от остального света, без людей. В нем написано, что и к нам никто не может попасть. Что исчезли уже много отрядов, попытавшихся добраться до нас. И наш комтур исчез. Вместе с целым отрядом рыцарей. Они были поблизости от одного из таких чудн'ых мест и поехали посмотреть, что там такое. Скорее всего, его уже нет в живых. Сейчас выбирают нового. Ландкомтур приехал одобрить его назначение. И все пытаются понять, что происходит.

В горах на востоке, повторил про себя Ульрих, там, где была крепость его отца, и Эрта. Почему-то, что-то всегда пытается их разлучить, — думал он. Но, это что-то не знает, кому пытается перейти дорогу, — зло подумал Ульрих, — я уже решил быть с ней и буду, и ничто не сможет мне помешать, кроме нее самой. До тех пор, пока она сама не захочет, чтобы он ушел.

— Может, это чума добралась до нас? — предположил Ульрих, — эта новая чума пострашнее всех, что были раньше, количество смертей в землях, в которых она побывала, переваливает за несколько тысяч.

— Нет, — возразил Герард, — после чумы остаются трупы. После этой смерти нет. Только множество мелких человеческих останков, как будто из них собирались делать рагу. По слухам, трупы съедает черный туман. Вместе с костями. Целые кости тоже удается обнаружить не часто. Говорят, там поселился дракон с черным дыханием. Каким бы диким не казалось это предположение, но сейчас верят и ему. Сейчас ковент решает, как можно осторожно подобраться к туману, чтобы разведать, что он из себя представляет. Скорее всего, пошлют еще несколько отрядов. По всем основным трактам, ведущим за пределы наших территорий. Надеюсь, мы окажемся в одном отряде, Ульрих. И да, ты можешь предложить себя на замену комтура. Тебе не раз предлагали эту должность. Не понимаю, почему ты всегда отказывался, но сейчас не время избегать лишних проблем, доставляемых ею, и теперь ты останешься в наших землях.

— Да. Сейчас возникла большая опасная неизвестная проблема, которую нужно решить всеми силами, — согласился Ульрих, — и если меня назначат, на этот раз я не откажусь.

И он пошел в советную залу. Сейчас там не было никаких совещаний, но зал не пустовал. Там находился ландкомтур и еще достаточно много людей. Обеспокоенность и растерянность были на лицах всех людей. Большинство выглядело очень устало и создавалось впечатление, что многие из них не спали очень давно. Он направился к ландкомтуру. Подойдя, и дождавшись, когда тот закончит беседу, которой был занят, когда Ульрих вошел в зал, он обратился к нему:

— Позвольте мне выразить мнение по поводу готовящегося похода. Я думаю, неразумно рисковать столь большим количеством людей, посылая сразу несколько отрядов на разведку. Черная смерть… — он осекся, ища чем заменить синоним новой болезни, чтобы его поняли правильно.

— Я понял, продолжай, — устало прерывая его поиски, сказал начальствующий монах.

И он продолжил:

— Черная смерть пришла с восточных гор, оттуда все началось и там, скорее всего, может быть логово неизвестного зверя или не зверя, но в любом случае, там очаг распространения смерти по землям баллея. Разведку нужно посылать именно туда. А когда мы будем знать, с чем имеем дело, в информации остальных отрядов уже не будет необходимости.

— Мы уже думали об этом. Ваш комтур исчез именно в этих горах, — спокойно заявил ландкомтур, — поэтому мы и решили теперь послать несколько отрядов, возможно, хотя бы у одного из них будет шанс вернуться живыми и все рассказать. Возможно, в другом месте шансов выжить у них будет больше.

— Я так не думаю, — сказал Ульрих, — по тем данным, что я слышал, смерть везде она и та же.

Монах кивнул.

— Из чего следует только то, что шансы у всех отрядов будут одни и те же, — закончил Ульрих.

Монах замолчал, опустил голову и надолго задумался. Ульрих понял, что на сегодня он свободен.

Через неделю, он получил назначение и выехал с дозорным отрядом из монастыря. Решили ехать к восточным горам. Следом решили выслать и большое войско, чтобы не терять времени, если что-то прояснится. И уничтожить голову неизвестного врага, пока тот не успел подтянуть к ней свои остальные части с других территорий, после того, как будет потревожен дозорным отрядом. В помощь их военному монашескому ордену обещали дать людей и светские военные ордена, чьи представители находились в их землях. Также помощь стремились оказать и власти городов. Армию было решено разместить в имении Бонненгалей, поскольку к горам оно, как самое защищенное, было ближе всего. Герард не попал в дозорный отряд, потому что его услали из обители с поручением. Но, Ульрих надеялся, что он успеет присоединиться к нему с основным отрядом.

Трупы все-таки были. Обезображенные чумой. Достигнув конечной цели своего пути, они находили их в нескольких местах, исследуя подножья горной гряды. Значит, нет никакого страшного дракона. В чем Ульрих никогда и не сомневался. Просто чума, страшная новая чума, огромным черным ядовитым змеем заползшая в Европу из Азии. А ныне покойный скорей всего комтур, его отряд, и другие рыцари, поняв, что они заразились, просто уничтожили сами себя, чтобы не ускорить распространение чудовищной болезни на этих, каким-то чудом ранее обойденных ею землях. Разведывать больше было нечего. Он приказал возвращаться и ехать в родовую крепость, чтобы дождаться приезда ландкомтура с основными войсками и сообщить ему, что опасения были не совсем такими, какими им стоило бы быть. Нужно было собирать врачей и решать, как можно попытаться остановить или замедлить распространение ужасной заразы. Еще раз попытаться. Теперь и здесь.

Он вспоминал то, что читал об этой болезни в монастырских хрониках. Впервые Европа узнала о ней, когда когда несколько итальянских кораблей, вернулись из плавания в Черное море, ведомые умирающими мореходами, в сицилийский порт Мессина, привезя на своих палубах пассажиров и экипаж, изуродованные смертью от моровой язвы, проникшей до самых костей. Умирающие не знали о причинах болезни, не узнали и горожане, начавшие умирать от нее, как не узнали и не знают сотни тысяч людей, умершие и умирающие от нее до сих пор. Страшная болезнь, от которой нет спасения, сеяла панику по всей Европе, опустошая города со скоростью лошадиного бега. Невыносимая головная боль, лихорадка, сменяемая ознобом, появляющиеся следом гнойные опухоли, поначалу розоватые, а затем багровеющие и чернеющие означали страшный приговор. От этой болезни не излечивали никакие снадобья и врачи ничем не могли облегчить своим подопечным, помеченным черными метками, страдания мучительной смерти. Единственным спасением от ужасной боли было прекращение жизни страдающего. Многие отчаявшиеся заканчивали свою жизнь собственноручно, но многие считали Великий Мор началом конца света и боялись совершать подобный грех, стоически претерпевая мучения, ожидали неминуемого конца. А кто-то лишал жизни своих близких, не в силах смотреть на их страдания, принося в жертву родственной любви свою бессмертную душу.

Были и такие, кто накладывал на себя руки именно потому, что боялись за свою душу. Уверовав в Конец Света, они боялись, что если не умрут до момента, когда начнется Страшный Суд над живыми и мертвыми, они не успеют получить приговор и отбыть наказание, чтобы на Последнем Суде душ получить помилование, за осознание своих грехов и раскаяние. В аду кто хочешь искренне раскается, думали они. Второго шанса избавить душу от вечных мучений, как они считали, после Страшного Суда не будет, те, кто встретят его наступление живыми, на помилование расчитывать не могут. Но, они ошибались. Второго шанса после смерти не дано никому. Шанс спасти свою душу от вечных мук есть только у живых. Потому что, только у них есть выбор. И свободная воля, чтобы его совершать. Страшный Суд будет судить мертвых грешников только затем, чтобы определить абсолютное наказание для тех, кто его заслуживает. А некоторые занимались самоистязанием, чтобы наказать себя за грехи заранее и получить прощение, пока живы. Но, редко кто из них испытывал настоящее расскаяние за свои дурные поступки, они наказывали себя не потому, что по-настоящему считали себя виноватыми, не по людским законам, по собственным, а потому что испытывали страх, что страшного наказания за эти поступки, которые сами они грехом не считают, они могут не избежать. Но, и их попытки были напрасны. Бога нельзя обмануть. Как нельзя было пока что обмануть и болезнь, люди пытались прятаться от нее, запирались в домах и никого не пускали, но она заставала их и там. А некоторые наоборот, начинали напоследок грешить без удержу, срывая с себя все привязи условностей и морали. Люди теряли человеческий облик и саму человеческую сущность.

Неизвестно, сколько семей сейчас лежат мертвые в запертых домах, в которые часто не решались заходить даже мародеры, не говоря уже о могильщиках, священниках и тех, кто занимался свозом и похоронами трупов. У них, у тех, что еще были живы, и так было слишком много работы. Чума убила и свела с ума множество людей. В общие могилы сваливали не только трупы бедняков и бывших людей неопознанных по одежде статусов, туда же сваливали и просто закапывали без всяких могильных камней даже трупы в богатых одеждах. Некогда было разбираться куда и в чью семью отправлять богато одетый труп, да некому, и не на чем. Повозки разбирали с драками для того, чтобы уехать из чумных поселений. У тех священников, кто еще чувствовал свой долг перед умирающими тоже не было сил и времени заботиться о мертвых, они пытались использовать то немногое оставшееся им время, чтобы позаботиться о душах еще живых. Сильно пострадал и Орден. К настоящему времени от общей численности Ордена оставалась одна треть. В то же время, отдельные территории — например, их земли и окрестности — не пострадали. Некоторые земли отделались малыми жертвами и никто не знал причин. Но, коли уж этот ужас добрался и до них, неизвестно, чего теперь можно ожидать. Ульрих мучительно думал, какие действия стоить предпринять, чтобы не допустить у себя хотя бы того опустошения, от чего безлюдели целые города, как можно уменьшить количество жертв.

Ожидая, пока его отряд, наконец, весь соберется, чтобы собраться в обратный путь, он устало думал, сколько же на него всего свалилось за всего один месяц с небольшим, такого значительного, чего ранее он не помнил в своей жизни в таком количестве. Еще на него свалилась Эрта. И ему казалось, что прямо с неба, как неосторожный ангел. Этому он был рад. И он подумал, что возможно, она была слишком ценным приобретением, чтобы он мог получить ее бесплатно. Возможно, все проблемы, начавшие происходить в его жизни в таком масштабе, были его платой, компенсацией за то невероятное счастье, которое ему досталось, когда в его жизни появилась она. А потом свет померк, и он провалился во тьму. Последняя четкая мысль Ульриха была о той, кто уже никогда его не дождется: «Эрта, мне кажется, что я люблю тебя…» Эта мысль пронзила все его существо как копье.

Эпизод 19. Первая волна

Когда Эрта вошла в просыпающийся замок, ее никто ни о чем не спрашивал. Слуги избегали ее, каким-то шестым чувством, понимая, что она Другая. Не такая как они, и что она опасна, если не для их жизни, то для их разума, которому пришлось бы усиленно и напряженно искать для них ответы на вопрос — почему она такая другая и странная. Большинство женщин ее уже невзлюбили, некоторые даже вплоть до того, что начинали ее ненавидеть. Большинство мужчин ее вожделели. И некоторые тоже начинали ее ненавидеть, потому что знали, что их вожделение никогда не будет удовлетворено. Оставшиеся люди ее еще не видели. Она чувствовала недоумение, настороженность этих людей. Но не чувствовала презрения, высокомерия, жалости или яркого недоверия практически ни от кого из них. Исключая Минерву. Та все это чувствовала, кроме жалости. Минерва чувствовала еще так много разного и отличительного от большинства обитателей замка, что вскоре Эрта подумала, действительно, стерва. И как она может быть сестрой Ульриха, они так непохожи. Но, потом она подумала, что видимо это то, что называется семейственной компенсаций. Всю душу этой семьи получил Ульрих. Минерве достались остатки. И она пожалела девушку. С генетикой люди этого мира спорить, еще не научились. Минерва была жертвой. Бродя по комнатам-залам замка, рассматривая их, она столкнулась с Кристиной. После приветствия Эрты, женщины, остановившись друг напротив друга, молчали. Кристина ждала, что Эрта что-нибудь ей скажет, как-то объяснит свое вчерашнее поведение. Но Эрта не хотела ничего объяснять. Это касалось только ее и как бы ни требовали нормы приличия разговоров об этом, это было только ее личное дело и право думать об этом принадлежало только ей.

Наконец, Кристина не выдержала:

— Ты голодна?

— Да, немного — честно и точно ответила Эрта.

— Когда ты ела в последний раз?

— Достаточно недавно, чтобы не проголодаться. Мне не нужно много еды.

— Вот как, — понимающе отвечала Кристина, — бережешь фигуру?

— Да, — сказала Эрта, подумав, что всегда держала свое тело в прекрасной боевой форме, которую ей никак нельзя было потерять ни на атом.

Этот коротенький диалог, проложил Эрте дорогу к сердцу Кристины. Женщина тепло улыбнулась ей и сказала:

— Я тоже стараюсь следить за собой. Годы берут свое, но берут только у женщин, мужчины остаются молодыми. Приходится всеми силами всю жизнь пытаться удержать свою уходящую молодость, чтобы остановить для них свое время, и не дать ему раздавить тебя в лепешку. Но, нельзя же морить себя голодом. Не думаю, что ты нормально ела последние два дня. Пойдем в мою комнату. Я прикажу принести тебе еды туда, если ты стесняешься, есть при людях.

Эрта изобразила смущение и искренне поблагодарила Кристину:

— Спасибо, Криста. Ты меня очень выручила.

— Не стоит. Мы же женщины и можем понять наши женские проблемы.

Накормив Эрту, Кристина полезла в свои сундуки с одеждой, пытаясь выбрать что-нибудь Эрте. Прикладывая к груди девушки то одно, то другое, она периодически грустно вздыхала и качала головой. У нее был великолепный вкус и она чувствовала что ни то, ни другое Эрте не подходит.

— Криста, как ты понимаешь, что именно мне нужно? Эта одежда такая пестрая, как можно решить, что именно пойдет тебе, если в одежде сочетание стольких цветов?

Кристина рассмеялась:

— Цвет это как музыка, — начала она, — ты любишь музыку?

— Да, — ответила Эрта, музыку она любила. В Живом Содружестве была разная музыка, но в большинстве своем эта музыка была совершенной. Когда вокруг львиная доля живых эмпаты, чувствующие гармонию собственным телом, музыка не могла быть другой. Но, эмпатия Эрты рассчитана на музыку или изобразительное искусство не была. Однако, Эрте нравилась музыка. Она не оставляла ее душу равнодушной.

— Ну, тогда ты сможешь меня понять, — продолжала Криста, — цвет, он тоже звучит, как нота. И ты всегда слышишь, в каком сочетании эта нота звучит фальшиво. Музыкой цвета можно писать целые оперы.

— Я понимаю, — ответила Эрта, действительно понимая, что имеет ввиду Кристина. И, продолжая следить за ее действиями, загоралась любопытством, какая же музыка цвета, по мнению композитора Кристы, будет музыкой Эрты.

Некоторое время они молчали. Кристину мучило любопытство. И она снова не выдержала:

— Вы с Ульрихом долго прощались, — острожно сказала она.

Это не было вопросом, но Эрте показалось, что на этот раз проигнорировать невысказанный вопрос Кристы будет фальшивой нотой в музыке их новых отношений. И она сказала:

— Мы многое пережили вместе.

Кристину этот ответ устроил. Но, она все же спросила:

— Вы… между вами любовь?

— Не думаю, — честно ответила Эрта, — думаю, мы просто друзья, только очень близкие. Он много для меня сделал.

— Ты с ним из благодарности за это?

— Нет. Я с ним, потому что я этого хочу.

— Но, ты же знаешь, что он никогда не женится на тебе?

— Теперь знаю. Это должно что-то менять?

Кристина вздохнула:

— Ульрих сказал нам, что ты из очень непосредственной страны. Где другие, более свободные нравы, чем у нас. Где женщины могут быть телохранителями других женщин, что я могу как раз понять, не очень прилично для женщины, когда рядом с ней постоянно находится телохранитель-мужчина. Но все же, другого варианта не вижу. С одной стороны, это наше правило вредит репутации женщины, которую иногда приходиться тщательно охранять. С другой стороны, оно спасает репутацию тех женщин, которым пришлось бы быть телохранителями. Тебя не волнует твоя репутация. Но, как же дети? Если, вдруг, у вас будут дети? Ты считаешь себя вправе решать вопрос их репутации за них?

Эрта ответила:

— У нас другие понятия о репутации. Наши понятия о ней скорее близки к понятию честь, не столько личностная сколько общечеловеческая. Все, что естественно и не нарушает прав других людей, не причиняет им вреда, не может повредить личной репутации в моем мире.

— А как же дети? Их права свободные отношения, не узаконенные церковью нарушают.

— Я не думала о детях в таких отношениях, — грустно и растеряно ответила ей Эрта, — но, если я не захочу, у меня не будет детей. У женщин нашей страны есть такая особенность организма.

— Ты не хотела бы ребенка от Ульриха?

Эрта задумалась, пытаясь решить, хотела бы она этого или нет. И пришла к выводу, что да:

— Думаю, хотела бы.

— И если он у тебя будет, ты покинешь Ульриха и вернешься в свою страну?

— Я не могу вернуться в свою страну.

— Почему?

— Потому что, ее возможно уже больше нет. Когда я ее покидала, там шла война. На полное уничтожение. И люди нашей страны терпели поражение за поражением. Когда я покинула ее, от моей страны оставался только крошечный кусочек земли, и у меня нет уверенности, что мы смогли его защитить.

Кристина тяжело вздохнула:

— Вот как. В мою страну тоже пришли враги. Моей семьи уже давно нет в живых. Вся моя семья — это Марк. Конечно, Марк — это все, что мне было нужно в этой жизни. Но, все же моя семья была не полной, пока у нас не родилась Мина. Я долго не могла забеременеть. И боялась, что уже никогда не смогу. Я очень хотела семью, настоящую. И с рождением Мины я получила ее. Она поздний ребенок, поэтому несколько избалованный. Но, она — та, недостающая частичка нашего с Марком семейного счастья. Часть Марка, созданная им для меня. Часть нашей любви. Ее итог. И это было для меня такой ценностью, что я всегда хотела для нее только самого лучшего. Но, если вы не любите друг друга… возможно, ребенок будет для тебя не такой уж большой ценностью, чтобы подарить ему все самое лучшее, в том числе и незапятнанную репутацию.

— У нас родители не могут запятнать репутацию детей, как и дети не могут запятнать репутацию родителей.

— У нас могут, — жестко сказал Кристина.

— Я это учту, — серьезно ответила Эрта.

— Ульрих — очень странный человек, — продолжала Кристина — он очень хороший человек, но я долгое время думала, что не нравлюсь ему. Мне почему-то казалось, что он не любит меня, потому что я заменила его отцу его мать. Но, я не пыталась ее заменить. Я просто полюбила Марка. Он очень теплый, надежный и понятный. Ульрих не такой. Наверное, он пошел в мать, которую я не знала. Но, потом я поняла, что он не любит не только меня. Он вообще никого по-настоящему не любит кроме своего отца и Грома. Он очень холодный и неживой, и очень непонятный. Он как будто живет по своим собственным законам, понятным только ему одному. И его не волнует, что думают по этому поводу окружающие. И, тем не менее, он никогда не конфликтовал с окружающим миром. Полностью, но как-то обособлено вписываясь в него. И он всегда был серого цвета. А сегодня его внутренний цвет изменился. И мне показалось… что вы… что у вас любовь. И мне стало любопытно. Извини, если я лезу не в свое дело.

Автономная ходячая звездная система-убийца этого мира, — подумалось Эрте. Как Ним. Но, с ней он не был ни холодным, ни неживым. Он даже оживил и согрел ее. Возможно, и Нима кто-то понимал и мог его ждать, чтобы быть с ним вместе в его странном внутреннем мире. И не дождался. Ее сердце как-то судорожно и больно сжалось на мгновение от такого сравнения, и она суеверно выгнала из себя эту мысль.

Она улыбнулась Кристине:

— Тебе не за что извиняться. Ты не сделала мне ничего плохого. Ты просто удовлетворила свое любопытство. Если тебе этого хотелось, то тебе не нужен другой повод. По крайней мере для меня.

— Ты очень странная — заявила Кристина. Пристально смотря на нее, — и 'твои цвета недавно были другими.

— Да, — согласилась с ней Эрта, начиная понимать, почему ее так располагала к себе Кристина. Она была природным эмпатом, как и Эрта. Но, не развитым на полную мощность техноцивилизацией, не усиленным модификацией и, несмотря на это, довольно сильным и талантливым.

Кристина оторвалась от своего занятия по поиску наряда для Эрты. Она встала и подошла к окну:

— Эрта, посмотри, ты видишь пруд за замком?

Эрта подошла к ней.

— Да.

— Там лебеди. Черные. Пара.

— Да.

— Ты знаешь, что лебеди создают пару один раз и на всю жизнь?

— Да.

— И если один из них умрет, другой потом не сможет жить без него?

— Теперь знаю.

— Эти лебеди были тут всегда. И всегда были черные. Возможно, это уже другие лебеди, но тут всегда была пара. Их птенцы вырастали и разлетались, а они оставались. Всегда вместе. Их очень любила мать Ульриха. И Марк. Он тоже лебедь. А я люблю Марка, также, по-лебединому. И я лебедь. Только мы разного цвета. И я не знаю, может ли быть наша любовь настоящей. Или настоящей была та, другая его любовь. Одинакового с ним цвета. И это мучает меня.

Эрта решила ответить откровенно:

— Кристина, возможно, я не имею права говорить это, но Ульрих сказал мне, что если мучает разлука, то надо быть вместе, и надо быть вместе, если люди нужны друг другу. И неважно, любовь это или не любовь. Настоящая или нет.

— Для меня это важно. Марк сделал мой разоренный внутренний мир красивым, и я очень хочу сделать красивым и удобным его мир для него. Но, я не смогу сделать этого пока наша любовь не станет настоящей. Иногда я устаю бороться с ним за нее и думаю, что это невозможно. В его мире так и будет летать черная лебедь, омрачая его.

Эрта посмотрела на нее и сказала:

— А почему ты думаешь, что черная — это именно она? Не ты? Ведь 'вы до сих пор вместе.

— Если бы она не умерла. Не были бы.

— Если бы он безумно не любил тебя, он не любил бы такую избалованную стерву как Минерва, извини, и не баловал бы ее дальше. И ее бы не любил Ульрих. Ты сама сказала, что он мало кого любит. И она — совсем не то, что он мог бы выбрать для своей любви, если бы ее не любил его отец.

— Знаешь, — ничуть не обидевшись за дочь, вдруг пораженно сказала Кристина — я никогда не думала об этом. Ты думаешь, черной могу быть я?

— Я в этом уверена, — твердо сказала ей Эрта, убежденно смотря ей в глаза. Она могла чувствовать то, что чувствует Марк.

— Ты знаешь, — растеряно и грустно сказала, наконец, Кристина, переставая терзать сундуки и держа в своих руках черно-красное платье с простой серебряной отделкой, — кроме этого ничто тебе так сильно не подходит, но это… не очень уместное в данных обстоятельствах сочетание.

— Но, ведь это платье?

— Ну да.

— Значит, оно уместно. Мне оно нравится. Очень. Или я буду ходить в своей одежде. И ты прирожденный цветомузыкант, Криста.

Кристина глубоко и легко рассмеялась:

— Ну что ж, если тебя не будет смущать его неуместность, то и меня не будет. Ты права, главное — это платье, а остальное никого не касается.

Потом она сказала:

— Я оставлю тебя, чтобы ты переоделась, потом я покажу тебе твою комнату.

Позже, когда они подошли к комнате, которую отвели Эрте, Кристина сказала:

— Знаешь, я рада, что ты здесь появилась. Твое появление заполнило что-то недостающее во мне. Не спрашивай меня что, я этого еще не поняла. Просто мне приятно, что ты теперь здесь.

— Мне тоже было приятно встретить тебя, Криста, — ответила ей Эрта, — ты многому меня научила.

— За одно утро?

— Я быстро учусь.

Потом они попрощались.

Эрта подошла к окну и долго смотрела на черных лебедей, плавающих в пруду возле замка.

— Я думал, ничто не способно украсить тебя лучше, чем ты сама, — отвлек ее внимание от птиц голос Марка Боненгаля, — но, сейчас ты выглядишь богиней красоты.

— Здравствуй, Марк, — поворачиваясь к нему, ответила Эрта, — а кем я выглядела раньше?

— Богиней дикарей, — рассмеялся он.

— Значит, разница незначительна?

— О да, она кажется такой незначительной, и все же платье красит тебя несравненно больше, чем твой мужской костюм.

— Это не платье украсило меня, — сказала Эрта, — это Кристина.

— Да, есть у нее такой талант, — мысленно удалившись из комнаты, произнес Марк, — украшать все к чему она прикасается. Даже души.

— Вы очень похожи, — тихо заметила Эрта.

— Мы вместе уже долгое время. Оно потихоньку сплавляет наши границы.

— Так всегда происходит, когда люди находятся вместе долгое время?

— Думаю, нет. Думаю, для этого надо находиться очень близко друг к другу, все это долгое время.

— В одном доме?

— В одном чувстве.

Потом он спросил, возвращая свои мысли в комнату:

— А что насчет вас с Ульрихом?

— А что насчет нас?

— Он очень убедительно сказал мне, что не любит тебя. Но, у вас странные отношения. Раньше мой сын не пытался что-то утаить от меня. А теперь он изо всех сил старается избежать прямых объяснений на мои вопросы. Я не могу ему не верить, зная своего сына. Но мне грустно, что он так отдалился от меня. И я хочу понять причину такой его перемены. Предполагаю, что ею можешь быть ты.

— Ты хочешь знать, любит ли он меня?

— 'Ты любишь моего сына?

— Нет. Я его друг.

— Значит ты куртизанка?

— Можно и так сказать.

— Значит, и я могу попросить твоей дружбы, которой ты одаривала моего сына на конюшне?

— Я не знаю всех правил вашей страны, но думаю, твои вопросы выходят за грани приличий.

— Я задал их только потому, что ты тоже не стесняешься выходить за грани приличий. И мне нужен твой ответ. У меня есть право хозяина дома получить его.

— Извини, я личная куртизанка твоего сына. Он заплатил мне на две жизни вперед. И даже, если у тебя есть право получать такую дружбу у гостей, в моем случае это невозможно.

Эрту удивляли его вопросы, он, конечно, испытывал к ней некоторую долю вожделения, но по-настоящему он ее не хотел и не имел намерений заняться с ней сексом.

— Я тоже заплачу, — продолжал Марк.

— Нет. Он заплатил за то, чтобы я дарила такую дружбу только ему.

— Значит, ты теперь его рабыня?

— Нет.

— Телохранитель?

— О, нет! Скорее, это он меня охраняет.

— От чего?

— От всего.

— Я ничего не понимаю…

— Я сама не понимаю. Давай, когда он приедет сюда опять, мы спросим его об этом вместе?

Он понял, что содержательного разговора с ней не получится. И сказал:

— Наверное, он просто вырос.

И ушел, оставив ее в покое.

Неделя жизни в ее новом доме прошла для нее одним длинным приятным сном. И даже, не поддающаяся на миротворческие навыки Эрты, Минерва не омрачала душевного счастья убийцы. Рай думала Эрта, это может быть только рай. Я чувствую себя дома. Сначала Ульрих, человек-мир, рядом с которым было спокойно и безмятежно, потом то чудо, которое произошло между ними, теперь Кристина, настоящий эмпат и настоящая подруга. И этот дом, и озеро с лебедями, которых они с Кристиной кормили, и даже едкий Марк, испытывающий к ней странные настороженно-покровительственные чувства. Все они давали ей ощущение родины. Она не помнила такого чувства за собой в Содружестве. Она не знала как приятно это чувство. Даже в Содружестве, даже в Корпусе, она была более одинока, чем сейчас, одна Убийца во Вселенной. Или уже не одна? И не Убийца? Этот мир изменяет ее? И она наслаждалась изменением, домом, раем и счастьем. Но, она неосторожно забыла, каким изменчивым бывает рай этого мира. Однажды ночью она почувствовала его. Где-то очень далеко. Он боялся.

Его страх, настоящий страх. Она удивилась. Она думала, что он никогда ничего не боится. Но сейчас он боялся. Сейчас он боялся умереть. И боялся не потому, что умрет. А потому что если он умрет, то больше никогда не увидит ее. Он был слишком далеко, чтобы можно было понять, что с ним происходит конкретней. Он был слишком далеко, и его эмоции были недостаточно сильны за себя, чтобы она могла понять, что ему угрожает. И она решилась. Она решилась совершить преступление и против него. И она не знала, получится ли это у нее на таком большом расстоянии. Она все же проникла в него. Вся, целиком. И оказалась во тьме. В густой непроглядной тьме, где слепыми и немыми становились все. Кроме убийц. Существ было слишком много.

Сзади она почувствовала оборвавшийся вздох Ральфа, справа еще сражался Норман. Эрта ощущала безнадежность, отчаяние, панику в каждом движении безмолвной схватки обреченных рыцарей. С каждым их вздохом, с каждым незрячим уворотом и атакой, где-то молча гибли их товарищи, гибли очень быстро и понимали, что не в силах совершить невозможное. Они проиграли. И знали это, продолжая упорно сражаться, чтобы забрать с собой в небытие хотя бы еще одного чудовищного врага. Молча и упорно вместе с ними продолжали сражаться их гибнущие кони. И никто не знал, забрали ли они уже хотя бы кого-нибудь. Меч и мизекордия Ульриха порвали Существо, терзающее Нормана, потом еще одно Существо и еще. Попутно, она собирала и использовала оружие погибших. И понимала, что ей никого не спасти. Даже Нормана. Тело Ульриха не было модифицировано. И оно было повреждено, было много ранений. К тому же, Ульрих начал сопротивляться неожиданному вмешательству. Она почувствовала боль и оранжевую вспышку предупреждения модбезопасности. И разбудила его сознание, чтобы отсрочить блокировку, отграничив свое сознание и оставаясь в нем, продолжая контролировать его тело. Существа, почуявшие Убийцу начали сгущаться вокруг нее, устремляясь к ней со всех сторон, отовсюду.

Тело Эрты, стоящее в замке издало яростный нечеловеческий крик, слепо попятилось и уперлось в холодную стену комнаты, заскребло по ней ногтями, пытаясь найти опору. Его чудовищный крик несся по замку, моментально срывая сон с перепуганных суеверным ужасом обитателей. Она собирала с тела все реакции, все нервные импульсы, какие могла. Ее тело распласталось по стене, корчилось в судорогах страшного напряжения, выло, хрипело, шипело и ревело, отдавая ей все свои ресурсы до капли, но ничем не могло ей помочь, бессильно сползая по стене вниз. Она не могла дотянуться до всех еще живых людей. Они были слишком далеко. В двух днях пути. И умирали рядом с ней. Она не могла их спасти. Она могла спасти только Ульриха. И делать это надо было сейчас, быстро, пока не сработал блок активировавшейся модбезопасности. Бросив Нормана, бросив всех. Спрятав эмпатический фон Убийцы под сознанием Ульриха, которое каким-то невозможным чувством уловило, что ей грозит от нее самой, пыталось унять сопротивление и одновременно протестовало против нее. Его сознание разделилось, но, то, которое отторгало ее, подавляло бесконтрольную эмоциональную сторону. Пока у нее еще оставался в нем союзник, надо было бежать. И его память нельзя было отредактировать. Только он мог внятно объяснить другим людям, что здесь произошло. И даже, если бы не мог, и это было не нужно, она бы все равно не стала изменять его память. Она его слишком любила сейчас. Слишком, чтобы уничтожить хотя бы маленькую часть его души.

Она потеряет его навсегда. Или здесь и сейчас, или потом, когда он будет в безопасности. Она потеряет его в любом случае. Он никогда ей этого не простит. Но, она не хотела, чтобы его потерял этот мир. В котором будет жить она, даже если очень не долго. Она не хотела жить совсем без него ни секунды. Она сможет знать, что он есть, что он жив, дотрагиваться до него своим восприятием. И он никогда больше не захочет ее видеть, и она никогда не позволит себе встать на пути его взгляда. Он будет жить. Пусть даже без нее. Но на одной земле с ней. Когда он и Гром были далеко от страшного места и в полной безопасности, она немедленно покинула его тело. И она заблокировала с ним связь. Она не хотела слышать, как он ненавидит ее.

Холод стены, в которую все еще напряжено упирался ее затылок, привел ее в чувство. Она открыла глаза. Она сидела на полу, поджав под себя ноги. Вокруг стояли шокированные испуганные люди. Стояла объятая ужасом Кристина. Стоял пораженный Марк. Стояла торжествующая Минерва, всем своим видом говорящая: я вас предупреждала. Но, Эрте было все равно. Она покинет этот дом прямо сейчас. Уйдет уничтожить Существ. Сколько сможет. Которые второй раз пытались уничтожить ее мир. Ей казалось, что они преследовали ее. Именно ее, чтобы разрушать все, что ей дорого. Может это чье-то проклятье? Месть? Они духи мести? Убийца многим мог смертельно насолить, она никогда не вычислит в своей памяти наславшего их. Она попыталась подняться, но тело не слушалось ее. Оно было слабым и беспомощным. Первый раз в ее жизни. И она заплакала. Первый раз в ее жизни. Марк опустился возле нее на колени, просунул руки под ее тело, подхватывая его, поднялся, поднимая и ее, и понес по коридорам замка. Она прижалась к нему, ища спасения от сильной боли, которую сейчас испытывало ее существо. Боль тела ее не волновала. Больнее было ее душе.

Марк принес ее к ней комнату и сел вместе с ней на кровать. Некоторое время они сидели молча, и он мерно чуть покачивался, успокаивая ее. Она начала быстро возвращаться в привычную безразличную норму убийцы. Потом она спокойно и твердо сказала:

— Я сейчас уйду. Можно, я оставлю себе платье?

Он опустил свой взгляд на нее:

— Ты любишь моего сына?

Неожиданность этого вопроса ничуть не смутила ее:

— Наверное, люблю, — ответила она, не задумываясь.

— Зачем же ты уходишь?

— Наверное, потому что люблю.

— Это из-за твоего приступа? Думаю, его не испугает твоя болезнь. Я видел, что его ничего в тебе не пугает.

— Это не болезнь. Это я. И я его не пугаю. Я ему отвратительна.

— Почему ты так думаешь?

— Я не думаю, я знаю.

— Откуда?

— Я только что была в его чувствах.

— Чувствах?

— Да, своими чувствами, прямо внутри его чувств, я чувствовала все, что чувствует он. Я так умею.

И заговорила, предупреждая лишние вопросы:

— Я не ведьма. Ты тоже так умеешь, просто пока не можешь. Все люди умеют. Это сложно и нужна помощь врачей. Не таких как сейчас, более мудрых. Мудрость придет к ним только через много-много лет. И потом люди смогут то, что могу я. Все люди. Дети твоих детей тоже. Как я. Я могу быть их ребенком. Я человек. Такой же, как ты.

Он ей верил. Он не пытался ее понять. Он просто ей верил, потому что знал, что она любит его сына, и был уверен, что его сын любил ее, и знал, что его сын ненавидит ложь. Поэтому, он ей верил. Эта его странная вера давала ей сейчас необходимую поддержку для эмпатической регенерации и погружения модбезопасности в привычную спячку. И поэтому, она держалась за его ленту, как ребенок за руку родителя, боясь отпустить и потеряться. Он не знал, что между ними произошло, но если она сказала что между ними все кончено, значит так оно и было. Он думал о сыне, думал, что тот никогда больше не сможет быть ни с одной женщиной, и не будет. Он знал своего сына. И ему было тяжело. Но, он ничем не мог помочь ни ему, ни ей, ни себе. Он очень хотел, чтобы у его сына тоже был сын. Пусть даже незаконный. Он молча смотрел в окно, на пруд, где плавали черные лебеди. Старая пара. Которые ссорились на его глазах много-много раз, которые разлетались, долго не возвращались и все равно прилетали назад и все равно были вместе. Но, люди не птицы. Не птицы, — согласилась Эрта с его чувствами.

Глухой голос Марка нарушил тишину комнаты:

— Эрта, останься до его возвращения.

— Зачем? Ему это не доставит удовольствия.

— А ты любишь его только для того, чтобы доставлять ему удовольствия?

— А разве любовь означает не это?

— Нет. Любовь означает, что ты всегда можешь понять того, кого любишь. И не бояться его непонимания. Даже, если он и не поймет.

Эрта уверенно возразила:

— Я его и так понимаю. Я же знаю, что он чувствует ко мне.

— Нет. Знать, что он чувствует, не значит понимать его, — выразил ответное возражение Марк.

— Понять его ты сможешь, только если поговоришь с ним о его чувствах. Он ведь может сам их не понимать.

— Он не захочет говорить со мной.

— Даже если не захочет. Ты должна попытаться. Потому что любовь — это вера. В того, кого любишь. А ты хочешь от нее уйти.

— Хорошо. Я останусь, — устало согласилась Эрта, — но, я боюсь.

— Ты боишься? Ты не производишь впечатления того, что можешь чего-то бояться. Скорее производишь обратное впечатление, что надо бояться тебя.

— Я боюсь его ненависти.

— Ненависть не может убивать, чего ее бояться?

— Его ненависть может. Меня. Я же ее почувствую.

— У тебя есть твоя любовь. Ненависть не сможет убить ее.

— Ты так думаешь?

— Нет. Я предполагаю.

— Ты хочешь проверить, кто победит? Его ненависть или моя любовь?

— Нет. И его любовь тоже. В нем ведь она тоже была, до тех пор, пока в нем не появилась ненависть.

— Значит это эксперимент?

— Может быть. Но я всегда хотел это знать.

Потом Марк встал, положил ее на кровать и укрыл покрывалом.

— Постарайся отдохнуть, — попросил он.

Потом он ушел. Стараться ей было ни к чему. Она была убийцей. И могла отдыхать тогда, когда была возможность, и когда это было ей нужно. Через пару минут она уже спала.

Эпизод 20. Смерть против смерти

Через пару дней утром в замок прибыло большое войсковое соединение. Судя по форменным отличиям, в его составе были войска нескольких армий. И они все прибывали и прибывали в течение этого дня. И Эрта была уверена, что будут прибывать и в последующие дни. Разместить всех в замке, конечно, не удалось, некоторых разместили в ближайших деревнях, и в городе, некоторые просто встали лагерем возле замка. Почти сразу после размещения, начиналась межполовая возня, зачатки новых ее отношений, и первые признаки готовящегося повального пьянства. Эрта практически не выходила из замка. Не выходила и Кристина. И Минерва. Сейчас она почти испытывала к Эрте какую-то симпатию. А еще, она всегда старалась находиться поблизости от нее. Как поняла Эрта, в надежде на ее защиту, если случится что-то из ряда вон выходящее. Она выбрала момент и подловила крадущуюся за ней Минерву, и объяснила ей:

— Тебе не обязательно ходить за мной хвостом по углам, если тебе этого не хочется, от безвыходности. Если на тебя нападут, просто кричи. Одного раза будет достаточно. Если не сможешь кричать вслух, кричи как сможешь. Я услышу. И я успею. Замок слишком мал, чтобы заставить меня промедлить. И тот, кто на тебя напал, больше уже никогда ни на кого не нападет.

Мина презрительно вздернула нос на такое заявление, но потом передумала и сказала:

— Спасибо. Я так и сделаю, если на меня нападут. Но, все же, если рядом будешь ты, то вероятность нападения намного снижается. Ты ведь знаешь, что иногда можешь выглядеть ужасно? И даже красивое платье не спасает тебя от этого впечатления.

— Знаю, — безразлично согласилась Эрта, решая, что это конец их разговора.

Но, это был не совсем конец. Мина, уходя от нее, повернулась и бросила через плечо:

— Эрта, это очень странно, но я рада, что ты живешь в этом доме. И если тебе потребуется поддержка, чтобы здесь остаться, ты можешь рассчитывать на меня.

Это странно, но стервы тоже люди, — философски подумала Эрта. И тоже бывают неглупыми. Отец стар, Ульрих редко бывает дома, а Эрта — «женский телохранитель». И все же Мина сейчас была рада ее присутствию довольно искренне. Кристину она предупреждать не стала. Она была уверена, что ее не тронут и пальцем даже самые обезбашенные алкоголем и недостатком мозгов вояки. Кристина была — хозяйкой.

— Эйрта! — раздался позади нее знакомый голос. Она обернулась. Навстречу ей шел сияющий от факта их встречи Герард.

— Здравствуй, Герард.

— Ты меня помнишь? — изумился он, — или тебе обо мне рассказывал Ульрих?

— Я помню, я ничего не забываю, — прямо ответила Эрта.

— Вот как, значит, ты чувствуешь себя лучше, чем во время нашей первой встречи?

Как раз наоборот, — вздохнула про себя убийца. Но, вслух она сказала:

— Обстоятельства изменились.

— Я вижу, — зачарованно разглядывая ее, и расплываясь в блаженной улыбке во весь рот, ответил Герард, — в платье и в разуме ты выглядишь просто божественно. Ульрих настоящий чудотворец.

Это точно, — снова не смогла сдержать внутреннего вздоха Эрта.

— Что привело тебя сюда, Герард?

— А тебя? — спросил в ответ Герард, — я слышал, что ты сбежала от Ульриха тогда. Что заставило тебя вернуться?

— Он догнал меня. Тогда я была не в себе, ты же помнишь.

— Он громко рассмеялся. Потом его глаза чуть посерьезнели, и выражение лица неуловимо изменилось, когда он начал отвечать на ее предыдущий вопрос, пытаясь обмануть убийцу, что все в полном порядке и под полным контролем:

— Я рад, что с тобой все хорошо, надеюсь, что и дальше с тобой будет все также хорошо, не волнуйся, мы здесь ненадолго. У нас возникла небольшая проблема в горах. Но, мы ее скоро решим, и наши войска перестанут досаждать вам своим присутствием. Проблема не стоит женского беспокойства.

Эрта пристально посмотрела на него:

— Ты и сам так не думаешь. Но, меня ты не сможешь заставить в это поверить не поэтому. Все, что ты знаешь о своей проблеме, даже близко не отражает того, что она из себя представляет на самом деле. Это очень большая проблема, такая огромная, что некоторым будет сложно ее даже представить.

— Как дракон? — расхохотался Герард, перебивая ее.

— Это не дракон, — спокойно сказала Эрта, — я точно не знаю, что это такое. Но, оно полностью уничтожило мой мир буквально за несколько недель. Всех до последнего человека. Последний человек — это я. Думаю, они пришли закончить начатое.

— Эрта, ты хорошо себя чувствуешь? — обеспокоено спросил Герард, с лица которого напрочь слетело все веселье, — кто «они»? Кто тебя преследует?

— Существа. Люди моей страны так и не дали им названия. Кто они, сколько их, откуда они появились, никто так и не узнал. Как они выглядят, на каком языке говорят, как они появляются на землях моего мира и куда уходят, никто так и не узнал также. С их появлением землю окутывает черный туман, густая непроглядная тьма, накрывающая яркий день непроницаемым абсолютным мраком, в котором не слышно ни единого звука, не видно даже руки перед носом. В которой не знаешь, где север или юг, и где находится земля знаешь только потому, что стоишь на ней. После которой остаются настолько изуродованные останки вместо трупов, что трудно узнать, кому принадлежали части этих тел, человеку или животному, иногда трудно найти хотя бы целые кости своих товарищей. Которая неизвестно откуда появляется сразу везде и неизвестно куда отовсюду в один момент исчезает. Из которой не выходит никто. Кроме убийц. Убийцы — это рыцари моего мира. Но, они не такие как вы. Они во много-много раз сильнее. Две пары убийц могут легко и за короткое время убить всех воинов, находящихся сейчас в этой крепости. У нас их были тысячи. И Существа убили их всех до одного. Я не уверена, что они преследуют меня, но другого объяснения их появлению здесь у меня нет.

Герард потрясенно молчал. Он перестал сомневаться в том, что она не имеет понятия о том, с чем им пришлось столкнуться. Но, он еще не верил в силу воинов Содружества.

— Поэтому ты повредилась в рассудке, — произнес он.

— А ты бы не повредился?

— Если все так, как ты говоришь, то возможно, у меня все еще впереди… — задумчиво произнес он, — я должен сообщить командирам о том, что ты только что сказала. Думаю, тебя могут пригласить на беседу. Не говори им, что эти существа пришли, преследуя тебя. Не все наши люди увлекаются просвещением. Тебя могут попытаться сжечь, чтобы избавиться от напасти.

— Подожди, Герард, — возразила ему Эрта, — вы ведь не сейчас выступаете? Подожди Ульриха. Он скоро будет здесь. Он был в том черном тумане. И он выжил. Сейчас он, скорей всего, едет сюда. Поговори сначала с ним. И скажи мне все, что ты знаешь обо всем, что касается этого тумана. Пожалуйста.

— Откуда ты знаешь, что Ульрих был там?

— Я сама была там.

— Как?

— Просто была.

— В тумане?

— Не совсем.

— Рядом?

— Да, около того.

— И почему же ты здесь, а он нет?

— Он был ранен, и он был очень тяжел для меня в тот момент. И я должна была вернуться сюда. Но, с ним все в порядке. В относительном. И он скоро будет здесь.

— Если он ранен, то что с остальными?

Эрта опустила голову:

— Я не знаю, как это сказать тебе.

— Скажи как есть. Выдумки мне не нужны. Я хочу знать что с ними.

— Никого больше нет. Ральф, Норман, все, кто был с ним, все они погибли.

Герард, казалось, окаменел:

— А он? Почему тогда не погиб он? Я не верю, что он мог сбежать и оставить там всех остальных. Ты что-то недоговариваешь?

— Герард, оттуда невозможно сбежать. И даже, если бы было возможно, он бы не сбежал. Как ты можешь говорить такое! Он просто выжил.

— Я не сомневаюсь в нем, я просто пытаюсь понять, как он выжил. Это может пригодиться.

— Вот, когда он приедет, ты это у него и выяснишь.

Эрта замолчала.

Герард спросил ее:

— Ты можешь сказать еще что-то обо всем этом?

— Нет. Я об этом больше ничего не могу сказать, — ответила Эрта, думая, что о другом, другом ее мире, ему знать пока необязательно, — но, если ты мне расскажешь, что обо всем этом знаешь ты, то возможно, я смогу вспомнить еще что-нибудь полезное, основываясь на твоей информации.

— Хорошо, — согласился Герард, — слушай.

И он рассказал ей все, что знал. Потом она оставила его. Ему нужно было привыкнуть к тому, что она только что на него взвалила.

Когда Гром въехал во двор, она подумала, что сейчас ее чувства снова начнут мучить ее и выходить из ее подчинения. Но, ничего не произошло. Все ее существо показалось ей каким-то замороженным. И чувства, и тело. Нет, ее голова была ясной, все ее реакции и процессы мышления были идеальными. Просто, она почему-то ничего не чувствовала от того, что перестала быть ему нужна, в то время как ей все еще нужен был он. После той ночи она вообще перестала испытывать собственные чувства. И не удивлялась. Все, что касалось Ульриха, уже давно ставило ее в тупик и не укладывалось в ее логические рамки. Она давно перестала пытаться уложить их отношения в привычные схемы. Она просто принимала их такими, как есть и они нравились ей такими. И ей незачем было их подробно анализировать. Он слез с коня. Она почувствовала, не эмпатией, ее она давно отключила для него, сейчас она почувствовала его мельком брошенный на нее взгляд каким-то другим сверхъестественным чувством. Он не пытался игнорировать ее. Ее для него просто не существовало как отдельной личности. Но, он все еще существовал для нее и никогда не перестанет существовать, никогда не покинет ее память и мысли. Однако сейчас, его безразличие не причиняло ей боли. Боль ей причинила бы только его смерть. А он был живой. И она его видела. И ей нужно было сделать все, чтобы он оставался живым как можно дольше. А для этого надо было решить нерешаемую проблему. Уничтожить Существ. Или умереть самой. Только это волновало ее сейчас.

Проходя мимо нее, он все же остановился:

— Ты не уехала, — констатировал он.

— Нет, — подтвердила она.

— Ты сделала со мной это.

— Да.

— Зачем?

— Ты знаешь зачем. Я хотела спасти тебя.

— Ты убила меня. Лучше бы меня убил враг, — сказал он уставшим тоном.

— Я стала твоим врагом? — полюбопытствовала она.

— После того, как ты использовала меня против меня же, ты стала никем, — пожал плечами он.

— Да. Я знаю, — подтвердила она свои догадки, — и, судя по твоему лицу, ты уверен, что я это знаю.

Потом уточнила, на всякий случай:

— Я уже говорила тебе, что мысли читать не умею? Только чувства. И только не твои. Твои не хочу.

— Тогда зачем ты осталась?

— Чтобы услышать, что ты мне скажешь.

— Ты получила что хотела?

— Да.

— Теперь ты уйдешь?

— Нет.

— Я не хочу тебя видеть, — объяснил он.

— Ты меня не увидишь, — согласилась она.

— Ты и невидимой становиться умеешь?

— Нет. Я умею быть незаметной.

В нем начало подниматься раздражение:

— Зачем тебе это?

— Что?

— Быть со мной, когда я этого не хочу.

— Незачем. Если ты не хочешь быть со мной, мне не нужно быть с тобой.

— Тогда уходи из моего дома.

— Пока не могу. Обстоятельства изменились. Быть здесь мой долг.

И предложила:

— Но, покинуть твой дом и попроситься в чью-нибудь палатку я могу. Если хочешь. Могу обойтись и без палатки.

— Ты мне ничего не должна.

— Тебе нет. Моему миру. И себе.

— Причем здесь я?

— Не причем. Но, здесь находятся войска, которые скоро пойдут сражаться с моим врагом. Думаю, ты не будешь сомневаться в том, что этот враг хорошо знаком мне. Я проживу в его тьме гораздо дольше любого из вас. И я убью его солдат гораздо больше. Особенно, если буду не одна. Я должна быть с теми, кто пойдет против.

— А нам чем это поможет?

— Выжить — ничем. Это поможет мне.

— Поможет тебе выжить?

— Нет.

— Умереть?

— Нет. Выполнить свой долг.

— Хорошо. Оставайся. Но так, чтобы я тебя не видел, — разрешил он.

— Да, — согласилась она.

Развернувшись, чтобы уйти, он вдруг остановился. И сказал, не поворачиваясь к ней, но обращаясь:

— В доме. Не позорь мою семью, ночуя по палаткам.

И затем ушел.

Через пару часов ее нашел Герард. Он был растерян и огорчен. Чем он огорчен, она знала, она сама огорчила его. Он остановил ее и сказал:

— Эрта, я видел Ульриха. Не знаю, что между вами произошло. Но, мне не удалось уговорить его поговорить с тобой. Он не считает твою информацию ценной. Однако, я так не считаю. Я решил сообщить тебе то, что сообщил мне он. Не знаю почему, просто мне кажется, что это чем-то может нам помочь, а все, что может нам сейчас помочь, надо использовать. Даже женскую помощь, если она кажется полезной. Отряд Ульриха, прежде, чем на них напали, нашел довольно старые трупы умерших от чумы, почти целые. Больше их нигде не находили. Это новая чума. Сейчас, пока мы заперты здесь, она успела напрочь скосить почти четверть мира. И на той стороне, за горами и за границей наших территорий, Существ не было. Но, это я тебе уже говорил. Если это о чем-то говорит тебе, то скажи мне об этом.

Эрта задумалась. Герард ждал. Эрта думала довольно долго, пока ее мозг убийцы почти не уступающий биокомпьютерам анализировал данные. Потом она сказала:

— Если все так, как ты сказал, то у нас могут быть шансы. Маленькие. Такие маленькие, что если бы я захотела сравнить их с чем-нибудь хоть как-то уловимым взглядом, этих шансов никто бы не увидел. Но я знаю, что они есть. Существа находятся здесь, в этой области, и не идут дальше. Не идут по вашему миру, неся смерть и разрушение, уничтожая тысячи и тысячи людей, не оставляя после себя даже трупов, оставляя, только пустую, бесплодную землю. Им что-то помешало. Думаю, это чума. Ваша новая чума. У меня о ней чуть больше данных, и это довольно серьезная болезнь, по сути это даже несколько болезней, объединившихся в одну, и я не знаю, смог бы с ней справиться и мой организм, а он может побеждать множество серьезных болезней. Но, поскольку они все же начали распространяться, думаю, эту проблему они уже решили.

Герард молчал, пытаясь понять то, что она только что сказала. Как насмешка, — подумала она, чума не дала им распространиться по миру, но и они не дали ей распространиться по этим землям, пока боролись с ней. Они спасли нам жизнь, чтобы теперь лишить нас ее, — невесело усмехнулась про себя Эрта. Существа не пошли дальше. Из-за чумы. Это была слишком сильная инфекция, чтобы они могли ее быстро преодолеть. Однако, они адаптировались. По всему видно, что они победили ее, — думала она. Но, все еще не распространялись по земле. Пройти вторым абсолютным, мором по миру они еще не успели. Почему? Решив проблему болезни, они обратили внимание на другую проблему? На убийцу? Который был не столь незнаком им как этот мир. И которого они скорей всего ненавидели гораздо больше. Возможно, все, что их сдерживало от распространения сейчас — это ее жизнь и их ненависть. Она начала думать вслух, играя в разгадывание головоломки, надеясь, что озвученные слагаемые, отдаваясь эхом ее мыслей на слухе, помогут ей еще быстрей найти решение:

— Там чума, здесь я. Они чувствуют убийцу, но не знают сколько нас. Убийц нельзя посчитать, когда они того не желают. Я могу увеличить фон своего присутствия во много раз. И они никуда больше не пойдут, пока я здесь. Они не знают, что я одна и… — их мало! Не настолько мало, чтобы я могла убить их всех, но их намного меньше, чем в Содружестве. Намного. Меньше, чем в десять раз. Возможно, и еще меньше. И они все еще ослаблены реабилитационным периодом после болезни. Мы можем их убить. Мы можем спасти мир. Хотя бы этот. Первая победа над Существами. Мираж победы. Призрак. Реальной надежды. Так близко.

Она почувствовала, что Герард, уставившийся на нее, пытаясь поймать ее отстранившийся взгляд, и слушая ее разговор самой с собой, начал понимать, о чем она говорит. Он понял только половину из того, что она говорила, но понял главное — что они могут победить.

Она замолчала и начал говорить он:

— То, что о тебе рассказывают люди Акселя фон Мэннинга — правда? И когда ты убивала их, ты не была сумасшедшей?

— Правда.

Он уже не пытался противиться невероятию ее слов. Он хотел ей верить.

— Ты знаешь, чего они сейчас хотят?

— Нет, этого никто не может знать. Я только предполагаю.

— Значит, все может быть не так?

— Может быть. Но, может быть и так. В любом случае, их мало и они слабее, чем в моем мире.

— Я не знаю, как сообщить это все совету, — наконец, сказал Герард.

— Пусть сообщит Ульрих, — предложила Эрта, — думаю, у него это лучше получится. Думаю, именно для этого бог, если он есть, сделал все, чтобы оставить его в живых.

— Ты права. У него получится, — согласился Герард, — пойду, поговорю с ним.

— Герард, — окликнула она его, когда он задумчиво пошел прочь.

Тот обернулся.

— Я думаю, что этот бог и тебе не позволил поехать с его отрядом… — сказала она, — без тебя, скорее всего, этого шанса на спасение никому бы не представилось. Я не знаю, послушали бы меня остальные. Все были бы мертвы. Весь мир. Ты не должен был ехать. Это была не твоя судьба. Твоя судьба была намного важнее.

Она почувствовала, как тяжкий груз начинает спадать с его плеч.

— А их не важна? Судьба Ральфа была бессмысленно умереть?

— Ты лучше меня знаешь, Герард, что такое война. В моем мире войны — довольно редкие явления. И ты лучше меня знаешь, что такое божья воля. Возможно, их судьба была умереть, чтобы дать возможность Ульриху выжить, чтобы он объяснил совету то, что не можем объяснить мы с тобой. Возможно, если бы там не было Ральфа или Нормана, или кого-то еще, Ульрих не выжил бы. Возможно, их судьба была важней обеих наших. Мне начинает казаться, что ничего бессмысленного на свете нет.

— Да. Думаю, ты права, — согласился с ней он, окончательно сбрасывая с себя все, что его угнетало. Он больше ни в чем не сомневался. И уже не выглядел таким постаревшим как несколько часов назад.

Ульрих все-таки пришел к ней за разъяснениями:

— Ты предполагаешь, что эти Существа могут полностью уничтожить мою страну?

— Это я не предполагаю, это я видела. Не только твою. Они могут уничтожить все страны. А предполагаю я то, что им можно помешать это сделать.

— И ты считаешь, что мы можем победить, несмотря на то, что тысячи таких как ты, не смогли этого сделать?

— Сейчас другие условия. Возможно, ваш бог любит вас гораздо больше, чем наш любил нас.

— Ты будешь учить нас своему боевому искусству?

— Нет.

— Нет?

— Это невозможно. И на это нет времени. Они скоро полностью восстановятся.

— Почему невозможно? Мы кажемся тебе такими глупыми?

— Потому что мой организм другой. Я из другого мира.

— Люди везде одинаковые.

— Не совсем. Я — уродец, — напомнила ему она.

— Я не совсем тебя понимаю, но хоть чему-то ты ведь можешь нас научить. Или зачем ты хотела этого разговора? Или Герард солгал мне?

— Не солгал, — сказала она, выгораживая Герарда, который в общем-то и не солгал, выполняя ее невысказанное желание, — я хотела поговорить. Но ты все время задаешь вопросы и заставляешь меня на них отвечать, вместо того, чтобы выслушать меня. Да, я могу научить. Но, против Существ это не поможет, и я могу не успеть, до их нападения. Нападать надо самим, и сейчас, пока они слабы.

Он равнодушно сказал:

— Значит, учи тому, что можешь. Неважно насколько сильно это поможет, главное, что поможет причинить врагу больше вреда. Сколько тебе надо людей?

— Почти не поможет, — отмахнулась Эрта от надоевшей темы, — но, я могу показать, что причинит Существам больший вред, чем мое обучение. И люди мне нужны все.

— Покажи.

— Это может испугать тебя.

— Ты считаешь меня трусом? — криво усмехнулся Ульрих.

— Нет. Но, выглядит это страшно, — предупредила она его, — страшно невозможным.

— Если собираешься колдовать — начинай. Я не испугаюсь, — игнорируя ее предупреждение, приказал он.

— Хорошо. Смотри.

Она повернулась к толпе рыцарей. И они начали строиться в боевом порядке Содружества. Они начали становиться сплошным единым организмом, каждая клетка которого вооружена и способна убивать. Этот организм направился к яблоневому саду, по пути вбирая в себя новые, втекающие в него вооруженные человеко-клетки. Через несколько минут сад был стерт с лица земли практически до основания. Эрта немедленно отпустила людей. Она очень рисковала. Еще одно оранжевое предупреждение — и следущее будет красным. И больше не будет. После этого, она превратится в хлам без предупреждения. Все нервные клетки будут уничтожены. Но, никто из манипулируемых ею людей, не оказал сильного сопротивления. Несколько уколов протеста были слишком вялыми. Или не успели, или их подсознание было слабовато, для того, чтобы пробиться через предконтрольное погружение сознания в бессознательное состояние к детекторам модбезопасности. Или Ульрих повредил модбезопасность, которая при прошлой активации не смогла однозначно оценить, против его воли или нет Эрта замещает его сознание своим. Когда она покидала его, ее странный подсознательный союзник еще не был окончательно подавлен его разбуженным сознанием. В ее мире повредить модбезопасность было невозможно, несмотря на постоянные попытки криминальных объединений и ученых тестеров это сделать. Но, она не помнила случаев, чтобы сознание ведомого и принимало, и отторгало контроллера одновременно, пытаясь при этом бороться само с собой. Приходящие в себя люди поначалу оставались стоять там, где она их отпустила, объятые ужасом, а затем начались паника и крики.

Ульрих, оцепенело и ошеломленно, молчал. Потом, почти беззвучно, сказал:

— Это был мой сад. Это были мои люди. Они были… не люди.

Потом он спросил:

— Как ты это сделала?

— Просто я так умею. Замещать сознание, — и Эрта попыталась объяснить, тщательно подбирая слова, чтобы они были доступны для понимания на уровне развития этого мира, — Встроенная в мое тело технология… механизм… улавливает… перехватывает… чужие импульсы… волны… чувств. И заменяет их моими. Живые… то есть… люди, не могут ориентироваться в тумане. Убийцы могут. И могут управлять телами с помощью некоторых областей сознания управляемых людей. Скорее даже не управлять, а направлять. Но, ядро чужого сознания чаще всего погружается в сон, если ведомый не отказывается специально.

— Если ты так умеешь, то почему спасла только меня! Почему не всех?

— Я не могла всех. Я могла только тебя.

— Почему!

— Потому что так далеко я могла дотянуться только до тебя. Мой эмпатический лот действует только в радиусе нескольких миль. Для тебя он — два дня пути. Только для тебя.

— Почему?

— Я не знаю.

— И так было всегда?

— Нет. Не всегда.

— И когда ты этому научилась?

— Не спрашивай меня, пожалуйста. Я не хочу говорить об этом. И лгать тебе не хочу.

— Лгать ты мне не можешь. Ты дала слово. Но, я должен знать все, что касается твоих возможностей, для спасения моих людей.

— Когда и как это произошло, не касается никого, кроме меня.

— Понятно. Если ты сделаешь это со всеми войсками, мы можем победить?

— Я не могу сказать наверняка. Но шансы у нас есть. И довольно хорошие. Гораздо б'ольшие, чем у нас по-отдельности. Думаю, нам нужен симбиоз наших возможностей.

— Что нам нужно?

— Слияние.

Через пару минут он произнес:

— Я должен подумать об этом, и о том, как сказать своим людям, что с ними случилось и о том, что устроила это ты и что это было сделано, возможно, для их же блага.

— Это не благо, — тихо и твердо сказала ему она, — в моем мире это было просто последнее средство. В черном тумане люди не могут ни видеть, ни слышать, они не могут даже почувствовать врага. Могут только убийцы и направляемые убийцами.

— Значит, и в моем оно последнее, — констатировал Ульрих, вспоминая черный туман.

— Я могу не отключать их чувства, — сообщила она, — но тогда они могут умереть от боли намного раньше, чем потеряют боеспособность.

— Думаю, что боли и так будет достаточно.

— Да.

— Думаю, я соглашусь. Пока только я, — сказал он, — если ты больше никем не пожертвуешь ради меня. И если я буду в этом уверен.

— Я боюсь, что мне придется пожертвовать и тобой, если этого нельзя будет избежать, ради уничтожения Существ, их нельзя оставить в живых, ни одно. Другого шанса не будет. А как они размножаются в моем мире было никому неизвестно, — снова сочла своим долгом предупредить его она.

— Почему ты тогда не убила меня в тот раз?

— Потому что это было бессмысленно.

И ответила на его немой вопрос:

— Я не была уверена, что твои люди поймут меня. А тебя они поймут. Но, я бы попыталась спасти всех, до кого смогла достать в тот момент, если бы могла. Если бы достать я могла кого-то другого, а не тебя, мне пришлось бы тебя бросить и спасать его. И я бы это сделала. Мне было бы очень больно это делать. Но, я бы не колебалась.

— Значит, ты спасала не только меня?

— Не только.

— Значит, я — не то, ради чего ты пожертвуешь абсолютно всем? Или всеми?

— Нет. Ради тебя я могу пожертвовать только собой.

— И то, если моя жертва не поставит под угрозу хороших людей или жизненно-важную цель, — добавила она.

Он молчал и не двигался, и по его лицу нельзя было понять, что он чувствует или в каком направлении приблизительно движутся его мысли. Сканировать его ей не хотелось.

— Эрта, ты меня любишь? — вдруг, решился он.

— Выходит, что нет, — огорченно сказала она.

— Ты меня ненавидишь? — решилась и она.

— Выходит, что нет, — облегченно ответил он.

— И что мы теперь будем делать? — спросила Эрта, ощущая, как размораживаются ее чувства.

— Выполнять свой долг, — усмехнулся Ульрих.

— Вместе? — недоверчиво спросила она.

— Конечно, вместе. По-другому никак. Он же у нас один, — подтвердил он.

— Я не буду делать это без согласия каждого человека, который примет участие в этом. — сказала она.

— Одно согласие у тебя уже есть.

Эпизод 21. Последние мгновения смерти

— Мгновения Эрты -

Ночью Эрта не спала, и думала, почему же она не любит Ульриха. Она не смогла бы спасти его любой ценой. Не смогла бы никогда. Во-первых, тогда она перестала бы быть Убийцей. Тогда, она стала бы убийцей не по профессии, а по определению, и стала бы слабее любого Убийцы, с даже не полностью сформировавшейся эгосилой. И тогда ей самой не захотелось бы жить. Во-вторых, если бы она спасла его вопреки его принципам, он не только никогда не простил бы ее, но и не смог бы жить полноценно дальше. Он прав, тогда она не спасла бы его, она бы его убила. И на земле все равно бы уже не было Ульриха. Был бы его призрак. А призракам место — в раю.

Она подумала, что тоже была призраком. Пока не встретила его, своего чудотворца. Ульрих бы такого не встретил никогда. Потому что, он уже встретил ее. Спасая его против его воли, она бы сама убила их обоих. И даже после того, как он оживил одну ее половину, вторая ее половина все еще была мертва. И она не смогла бы заставить Ульриха пройти через то же, что мучило ее и отравляло ей жизнь. Но ей повезло. Теперь для нее все изменилось. Теперь она могла либо воскреснуть целиком, либо умереть вся. Теперь она понимала, что и Вселенная не спасла ее напрасно. Не ради ее жизни, а ради этого мира. Ради Ульриха, стариков и их детей, ради Кристины, ее лебедей и Марка. Спасенная жизнь Эрты теперь не была чьим-то бессмысленным капризом, она имела ЗНАЧЕНИЕ. И она не смогла бы забрать это значение у Ульриха. Не было у нее такого права еще и потому, что даже если она любила его неправильно, она все-таки думала, что она его — любила. И также как Кристина, хотела, чтобы мир его души был красивым и комфортным для него самого. Думать ей больше не хотелось, она будет делать так, как он скажет, если это не будет противоречить ее генетическим принципам убийцы. Так ей будет легче.

Придя в равновесие, она вспомнила, что он ранен. И подумала, что стоило бы привести его тело в порядок перед боем, но понимала, что если он не разрешит ей этого сделать, то настаивать она не будет. Еще она подумала, что скорей всего он не разрешит. Но, все же решила, спросить его. Последнее время она оставила попытки прогнозирования динамики его действий и слов по шкале его эмоций. Она помнила слова Марка, о том, что если хочешь в отношениях что-то знать наверняка, нужно пойти и спросить, и не пытаться делать выводы на основе анализа возможных вариантов, опираясь лишь на одно эмпатическое сканирование. Она оделась и покинула свою комнату. Подойдя к его дверям, она прикоснулась к его ленте. Он был занят. И ей не хотелось отвлекать его. Эрта встала напротив его двери и прислонилась к стене, она подождет. Смотря на колеблющееся пламя факела возле двери, она пыталась представить в нем различные сцены их возможного разговора. Что она должна сказать, что он может ответить, как надо себя вести… но, чем больше она об этом думала, тем быстрее все ее постановки нелепо серели, съеживались и рассыпались пеплом в насмешливом колыхании язычков пламени.

— Мгновения Ульриха —

Ульрих думал, как ему поговорить с командирами отрядов и вообще с военным советом. Сказать правду на этот раз казалось невозможным. Ему придется лгать. Ради нее или ради своего мира. В любом случае, ему придется лгать, — огорченно думал он. Но, лгать он не хотел. Это бы надломило его. А своего ослабления он не мог допустить. Потому что ему надо было защищать Эрту. Сейчас еще тщательней, чем когда бы то ни было. От ее жизни сейчас зависела жизнь его мира. А возможно, и его жизнь. Он подумал, что она начала слишком много значить для его жизни, ему очень не хочется ее потерять. Он вспомнил, как оцепенели все его чувства, когда он подумал, что она его предала, унизила, использовала по собственному капризу, игнорируя его желания и чувства, как тривиальная эгоистичная дура. Как он пытался себе представить, как же ему теперь жить, когда ее, такой особенной и необходимой, у него больше нет.

Пару дней он находился в каком-то душевном обледенении, пытаясь построить план дальнейшей жизни без нее. И какое облегчение испытал, когда понял, что она поступила так не ради того, чтобы сохранить его для себя. И как тогда он показался дураком себе сам. Почему он так легко поверил в то, что она обычная глупая женщина, такая как все, после всего того чудесного, что между ними было. Почему он не поговорил с ней, не выяснил все как следует. Наверное, потому что неожиданно столкнулся с самой возможностью ее предательства. И это его испугало. Он испугался, что это все, вся она и все что с ней связано — большой обман, интрига. Такой как она, такой удивительной, такой противоречивой и в то же время такой гармоничной и так нужной ему — не могло существовать. И он просто не захотел ничего выяснять, как последний трус, ухватившись за то, что лежало на поверхности. Но, он больше никогда не повторит такой ошибки. Если у него еще будет время ее не повторить…

Еще, он подумал, что не знает, смог бы он поступить также как она, спасти ее, зная, что она его возненавидит. Или не спасти и тоже остаться без нее. Скорей всего, он умер бы вместе с ней. Если бы он был Эртой… если бы это был ее мир… он бы его не спас. Для нее мир был чужим, Ульрих был не совсем чужим. На ее месте, он бы погиб, сражаясь вместе с ней, не думая о чужом мире. Она — думала? Или хотела отомстить этим существам? На своем месте, в своем мире, в сложившейся ситуации угрозы его миру, которому он всегда был необходимым и значимым, он тоже сможет ее убить, — подумал он, вспоминая ее ответ на свой вопрос. Если бы судьба его мира зависела от этого. Обрекая себя на несчастье до конца жизни. Так было правильно, и это было неправильно. Нелогично. Не похоже на любовь. Но, он все же думал, что любит ее. Он очень не хотел, чтобы она шла с ними. Она, конечно, была очень сильной. И даже сильнее чем каждый их них. Но, и она не была уверена, что выживет. Умрет она — умрут все, кто будет там. Этого ее невысказанного сомнения в победе ему было достаточно для того, чтобы не хотеть, чтобы она шла с ними. Он не хотел ее смерти. И он хотел спасти мир. И это делало его несчастным. Потому что чувствовал, что в том бою, к которому они пытались себя готовить, он не сможет спасти ее. Это совсем не то, что вытащить ее из костра. Там он мог предложить ей альтернативу того, за что она хотела умереть, здесь ему предложить нечего. Он не сможет сделать ничего, чтобы не потерять ее.

Он ее хотел, именно эту, откровенную, без тени фальши и лжи, непонятную, уравновешенно-спокойную и опасно-острую как лезвие меча одновременно, неправильную любовь. Он ждал ее. Он искал ее. Именно ее ему всегда не хватало. И если она неправильная ну и пусть. Ему нужна именно такая и никакой другой любви ему не надо. Он знал, что она пойдет за ним на край света, но только если будет ему нужна, и он молился за то, чтобы она всегда была нужна ему. И чтобы он был нужен ей. Потому что только с ней он хотел бы быть на краю света. И ему сильно захотелось увидеть ее. Или хотя бы почувствовать ее рядом. Чтобы узнать наверняка, что он сможет и чего не сможет сделать рядом с ней. Он открыл дверь. И замер. Она была рядом. Она была одета в свой обычный мужской наряд, полностью собрана, и даже волосы были заплетены в косу и закреплены ее странной заколкой-оружием.

Тонкий холодок пробежал по его душе. И он спросил:

— Ты уходишь?

— Нет, я пришла.

— Откуда?

— Я просто пришла. К тебе. Ты ранен. Позволь мне залечить твои раны.

Он непонимающе, но успокоено вздохнул:

— Проходи.

И она вошла. И он уже не захотел ничего понимать, он просто отдал себя ее рукам и растворился в ее близости.

— Мгновения любви —

Они молчали, когда он выловил ее из темноты и прижал к себе, молчали, когда пытались выпить души друг друга долгим поцелуем голодных вампиров. Молчали, когда Эрта уронила его на кровать и пока раздевала его. Молчали, пока она обрабатывала его раны, и пока одевала его снова. Потом она села рядом с ним, и он обнял ее. И она вжалась в него. И они опять молчали. И смотрели на озеро за окном.

— Лебеди, — произнесла Эрта, — у тебя их тоже видно.

— Видно, — согласился Ульрих, — их видно почти из всех окон жилой половины дома. Мама так хотела.

И они опять молчали.

— Я не хочу, чтобы они погибли, — сказала она.

— Я тоже не хочу, — снова согласился он.

— Мы спасем их?

— Мы попытаемся.

— Знаешь… я хочу тебе сказать, что уже не знаю, как я буду это делать, когда мы будем не вместе.

— Я тоже хочу тебе сказать, что не знаю, как я буду жить, если мы будем не вместе. И об этом думать я не хочу. Что мы можем сделать вместе — я знаю, поэтому пока мы вместе, я хочу думать только об этом.

— Если я буду управляющим командиром, я не должна думать о тебе, я могу тебя потерять. Это меня пугает. Но, если это будет меня пугать, я не смогу быть управляющим командиром.

— Можешь, и я могу потерять тебя. И это меня пугает. Но, если из-за этого я потеряю себя, то буду уже недостоин тебя и потеряю тебя дважды, а это уже сведет меня с ума, поэтому я буду делать то, что должен.

— Значит, мне придется жить без тебя?

— Да. Как пришлось бы и мне. Кто-то должен спасти лебедей.

— Должен кто-то из нас?

— Нет, тот, кто может. Мы можем, значит, мы должны.

— И они снова замолчали.

— Эрта, в платье ты выглядишь потрясающе. — вдруг сказал он, — Даже если бы я был слепой, думаю и тогда не смог бы не заметить тебя. Мне это очень мешало… и злило. Но, я бы очень хотел еще раз увидеть тебя в платье.

— Ульрих, — четко прошептала она, не желая менять тему — я не хочу быть вместе больше ни с кем. Это — мое решение. И тебя, возможно, уже не будет, чтобы его изменить. Я останусь одна. Уже совсем. Навсегда. Это… больно.

— Нет. Не одна. У тебя останутся лебеди. Которых мы вместе спасали.

Она задумчиво смотрела на него. И он спросил:

— Ты боишься?

— Очень.

— Не бойся, мы спасем их. Обязательно. Потому что мы вместе.

— Это вера?

— Да.

— Во что?

— В нас.

— Это любовь?

— Я не знаю.

Потом они сидели в уютном безмолвном мраке и тщательно запоминали каждое мгновение того, как это, быть вместе. И смотрели на лебедей. Вместе. До рассвета.

— Мгновения смерти —

На следующий день Ульрих получил согласие Герарда и отца, потом еще нескольких рыцарей. Кого-то убедил Марк Бонненгаль, кого-то Герард. Старый друг начал удивлять Ульриха. Он всегда думал о нем как о хорошем, верном, надежном, но недалеком человеке, слишком прямом, слишком невежественном, слишком нетактичном и недипломатичном. Но, ничего последнего сейчас в Герарде не было. Герард оказался очень осторожен, расчетлив и тщательно искусен в словоблудии. Однако на коварного интригана похожим не стал. Сейчас он скорее напоминал сражающегося воина, только сражающегося не мечом. Сражающегося за свою жизнь, и понимающего, что каждое неловкое движение может стать для него последним. Когда поддержки собралось достаточное количество, Ульрих отправился к ландкомтуру с просьбой созвать общий совет для военных и светских рыцарей, без всякого плана своей речи, поскольку отталкиваться ему было не от чего, он не мог предположить, как поведут себя люди на то или иное заявление, которые нужно было сейчас сделать. Ранее подобных инцидентов у него не было. И сейчас он полагался только на свои способности к точной импровизации по ходу развития событий.

Начало совета было крайне тяжелым. Когда он сообщил о том, что произошло с его отрядом, обо всем что видел, слышал и чувствовал в тумане, а вернее о том, что ничего не видел, не слышал, не чувствовал и тем не менее получил множество серьезных ранений, никто не усомнился в его словах. Но, когда он сказал, что есть человек, который уже встречался с туманом, принимал участие в военных кампаниях против него в другой стране, может многократно усилить боеспособность воинов; и что этот человек таким способом случайно увеличил его силу в бою с черным туманом, и по его просьбе уничтожил сад в замке, в совете начался громкий ропот. И, как и предполагалось, все сразу заподозрили в человеке — колдуна, а в черном тумане — колдовство. Человека категорично предлагалось сжечь, и фанатично предполагалось, что туман тут же — рассеется.

Подождав, пока основные страсти улягутся, Ульрих повысил голос, но ровным и спокойным тоном продолжал:

— А если не рассеется? А если человек — не колдун, а посланец божий? Если туман действительно дело рук колдунов, и никто на земле без участия божьего не может уничтожить его? Что если бог послал этого человека уравновесить шансы людей в борьбе с этим неизвестным злом? Что если мы убьем этого человека и сами не оставим себе шанса на спасение? Если мы, слуги божьи, верим, что дьявол может творить на земле свои черные дела, почему мы не можем поверить, что и бог не остается в стороне от наших нужд? Бог никогда не оставляет нас беспомощными. Мы — любимые творения его, так написано в писаниях. Перед туманом мы в настоящее время — беспомощны. Если недостаточно моих слов — шлите еще отряды, проверяйте. Кто может точно сказать, колдуна мы убьем, или божью помощь?

Ему ответил приезжий высокопоставленный монах ордена, не успевший покинуть земли до того, как информация о черном тумане начала широко распространяться по ним:

— А кто может точно сказать, что человек не колдун? Кто может точно сказать, что не убив его мы не навлечем на себя гнев божий и не побудим его вовсе отвернуться от нас и покинуть нас в наших нуждах? Что если это его испытание нашей веры?

— Но, Вы, брат, не отрицаете, что человек может быть посланцем божьим?

— Не могу отрицать. Как не могу отрицать и того, что он может быть колдуном.

— В мудрых книгах библиотеки ордена я читал, что бог не спасает утопающих вознесением, он спасает их веревками и баграми, и что после спасения совершенно справедливо благодарить нужно Господа и несправедливо ждать от бога спасения вознесением из воды. Испытание веры — в усилиях, которые мы готовы ради веры приложить. Значит, бог не будет противиться тому, чтобы проверить этого человека в бою. А Вы, брат, и остальная не военная часть ордена останетесь здесь, чтобы сжечь человека, если он окажется колдуном, и мы не сможем уничтожить черный туман.

— Мы? Вы, брат Ульрих, примете в этом участие?

— Да.

— Есть кто-то еще?

— Да, есть еще несколько дюжин рыцарей, которые готовы рискнуть и пожертвовать собой, но убить с помощью этого человека хотя бы половину черных существ, чтобы те, кто остался, молили бога уже о чуть меньшем чуде, чем до этого. Но, в этом случае, у нас не будет ни единого шанса выжить. Для победы нужны все, кто есть.

— Почему этот человек, если он наделен божьей силой, не может уничтожить туман сам?

— Этот человек — сосуд, наполненный силой. Он может только поделиться ею, но не использовать всю ее сам. Один он в тумане не выживет. Он убьет достаточно много черных существ, из которых состоит туман, но он не сможет убить их всех. Ему нужна наша помощь. Как и для спасения тонущего, нужны веревка и обе воли, божья и человека.

— Ты хочешь пожертвовать собой так? — обратился к нему ландкомтур, — Чтобы даже не увидеть, не почувствовать как умираешь, и даже не узнать об этом? Умереть прямо сейчас, здесь, согласившись и принимая в себя эту неведомую силу, не зная точно добра или зла, не зная, что именно мы будем делать, лишенные воли, и как это поможет нашей земле и поможет ли вообще. Добро не может лишать человека воли.

— Ничто другое на нашей земле освободиться от черного тумана помочь не сможет. Это много раз уже проверили наши отряды. Я видел, что случилось с садом, и вы это видели. Этого способа еще никто не проверял. Я верю в спасение, готов приложить к нему любые усилия и поэтому я согласен. Добро не может лишать человека воли недобровольно. Именно этого этот человек и просит. Согласия. Думаю, если бы он был злом, он не стал бы спрашивать разрешения воспользоваться нами. Думаю, он послан богом, чтобы помочь нам уничтожить туман.

Ему не ответили. Но, и не возразили. В зале было тихо. И он продолжал:

— Этот человек способен увеличить нашу силу до силы соразмерной архангелам. Но, разум простого человека не может вынести эту силу и боль, причиняемую вмещением этой силы. Поэтому разум цепенеет и перестает чувствовать и ощущать. Но тело становится сильнее и получает возможность полноценно убивать врага, которого в обычном состоянии мы почувствовать не можем. Что-то вроде состояния берсерка. Возможно, эта сила убьет нас изнутри, но она убьет и множество черных существ, до того, как случится первое. Хотите ли вы рискнуть, попытавшись спасти нашу землю?

— Туман не сад, — задумчиво произнес ландкомтур.

— Обычный человек не способен сделать такое мечем и ножом даже с садом. А люди, наделенные небесной силой, смогли, значит, смогут и то, что никогда не сможет сделать простой человек — вполне могут выжить в черном аду, вполне способны победить.

— Все это кажется кошмарным сном, — заметил сановный монах

— Но никто не спит здесь, — ответил ему ландкомтур, — и никто не спал, отправляясь с разведкой в черный туман.

— Это да, — согласился монах.

— Какое решение мы примем? Будем голосовать?

Орден и местный светский совет проголосовали единогласно за то, чтобы Эрта сделала их безумными ангелами смерти. И теперь они совещались, пытаясь решить, как сообщить рядовым войскам, что от них требуется. А Ульрих собирался с мыслями, чтобы сообщить им, что человек, которому они должны довериться — женщина, и какая именно. Но, это задача была уже чуть менее трудной, чем та, что осталась позади.

— Мгновения Ульриха —

Когда все вопросы были решены, он нашел Эрту, и передал ей содержание совещания.

— Ты обманул их, — возмутилась она, — Я не ангел. И они не будут архангелами. И мне нужно — добровольное согласие каждого человека отдельно. Не по приказу.

— Я не обманывал, — возмутился он, — Я перефразировал в возможную для объяснения форму…

— Я не знаю, имею ли я право…

— Я' знаю. Я хочу спасти свой мир. Твое право — и мое право тоже. Или оба наших права примут одно решение или у тебя не будет больше никаких прав на этот мир. У нас так не принято. У нас то, что нужно командиру — желают подчиненные. Им объяснят, что для того, чтобы выиграть эту войну, нужно будет подчиниться тебе, они будут к этому готовы. И уверяю тебя, боевой дух и воля к победе у них будут отличными.

— Ульрих, ты помнишь, что ощущал, когда я была в тебе?

— Когда это? Я помню только что ощущал, когда я был в тебе.

— Если ты расчитываешь, что я засмущаюсь и убегу от этого разговора, то не надейся. Меня трудно смутить. Что ты помнишь о тумане?

— Почти ничего. До того, как ты появилась и я его увидел. А потом, ты заперла меня где-то и мне это сильно не понравилось. Я попытался тебя изгнать. А потом ты стала обращать меня в бегство. Я никогда не бегал из боя. И меня это взбесило. А больше я ничего не помню. Я пытался тебя выгнать, но мне что-то мешало. Это же была ты?

— Это был ты.

— Я? — поразился Ульрих.

— Другой ты.

— ?! — онемев, изумился он…

— Сейчас ты знаешь почти все о моих возможностях, — начала говорить Эрта.

— Почти? — перебил он ее.

— Дай мне закончить. Так вот, то, чего ты не знаешь — я могу чувствовать чувства других, как бы подслушивать. Издалека. За несколько миль я могу посчитать противников, определить их возможности и силу, примерное вооружение, например, когда у противника пушка он чувствует себя иначе, чем когда при нем только нож… могу определить, придет ли к ним поддержка, могу определить засаду. И совершенно точно знаю, что он хочет сделать в бою до того, как он начнет это делать. Все это я могу, если противник не Убийца. Убийцу просканировать невозможно, если он не хочет. Все остальные блоки пробиваемы Убийцами. Мысли я не читаю, и не внушаю. Чувства внушить — могу. Но, это запрещено. Запрещено и управление Живыми. Людьми. Было запрещено. До начала войны с Существами. Но, пока было запрещено, в Убийц внедряли систему безопасности. Убийца очень опасен. Ты сам понимаешь почему. На сторону врага никогда не переходил. В силу особенностей… характера. Но, иногда Убийцы сходили с ума. Первые Убийцы, когда они только начали появляться в мире. И в их тела, еще до рождения, вживляли предохранитель. В течение развития организма до взрослого состояния, предохранитель как бы срисовывал с человека отпечаток нормы его состояния и поведения. Если Убийца сходил с ума, начинал бесконтрольно убивать, или замещать сознание Живых… людей… недобровольно, система безопасности посылала в его мозг яркий и громкий сигнал за каждое нарушение нормы. Ослепляющая оглушающая вспышка и болевой удар по нервам. Если Убийца еще не терял связь с реальностью, он шел к врачу. Если ему не могли помочь, он умирал.

Она остановилась, и спросила Ульриха:

— Ты меня понимаешь?

— В общих чертах, — медленно произнес он, внимательно рассматривая ее, пытаясь определить, насколько ее слова могут быть трезвы и серьезны.

— Мне продолжать?

— Да.

— Предохранитель посылает два сигнала предупреждения, оранжевый и красный. Следующим сигналом уничтожает все нервы в теле, чтобы тело Убийцы уже никому не смогло причинить вреда. Предохранитель вынимали, копировали на другие и внедряли в новые тела. Несколько столетий. До тех пор, пока организмы Убийц до такой степени не срослись с ними, что когда их, наконец, перестали внедрять, стали вырабатывать собственный. В этом и заключалась цель изобретения. Тело убивало себя само, регистрируя… замечая, необратимые повреждения психики. Потом, когда… человек, поступал на службу в… Орден, и там его изменяли, переделывали, усиливали… для боя, доктора, они вводили в него и ген Убийцы с выработанным предохранителем. Это примерно как взять каплю крови одного человека и влить в кровь другого. Только это не кровь, другая частичка, очень маленькая, но при общих переделках, изменяющая весь организм. В общем, если у меня обнаружатся признаки сумасшествия, я получу сигнал и если не совершу еще одного нарушения, но отклонение от психической нормы останется, то через три часа еще один, и еще через три часа последний. Если заметных отклонений в психике нет, но я сделаю что-то, что всегда было противно моей морали, я получу сигнал, если я сделаю это еще раз, я получу сигнал, а потом мой организм меня убьет.

Сделала паузу, определяя, понимает ли он ее. Недоверия не нашла и продолжила:

— Мой первый оранжевый загорелся когда тебе не понравилось мое присутствие. Я не могла мешать тебе прогонять меня, иначе была бы уже мертва. Я спряталась там, у тебя, выпустила твое сознание, и просто пыталась успеть вытащить оттуда твое тело, пока не загорелся красный. Меня спас другой ты. Часть твоего подсознания поймала мое предупреждение. И попыталось меня спасти, принимая, соглашаясь на контроль и споря с твоим взбешенным сознанием. Предохранитель застрял, не поняв, согласен ты с моим присутствием или нет. Это меня спасло. Ты не успел подавить второго тебя до того, как второй вывел меня из тумана. А потом я ушла из тебя, совсем, и даже не слушала. То есть не подслушивала. Если кому-то из солдат не понравится мое присутствие, я буду вынуждена бросить его одного на мучительную смерть. Я не смогу с ним спорить. И я буду помнить об этом, каждый раз, бросая беспомощного человека страшно погибать. И я не знаю, сколько выдержу до красного. Поэтому, мне надо, чтобы каждый был согласен на мое вмешательство.

И замолчала, давая понять что это конец ее монолога.

— Я понял, — выслушав ее, ответил Ульрих, — но, каждому солдату мы объяснить не сможем, что ты влезешь в его душу и если он это заметит, то должен быть этому рад. Мы только напугаем бойцов и заранее вызовем панику. И, тогда уже тебя не впустят и те, кто мог бы и не заметить этого.

— Хорошо, Ульрих, я сделаю это. Но, у меня есть условие. Я не требую, но чем меньше народу я бессмысленно убью, тем лучше я смогу координировать остальных. Ты уговоришь Марка остаться дома. Его возраст не оставит ему никаких шансов выжить. И помощи особой он не сможет оказать. Все люди возраста Марка, Акселя и выше должны остаться здесь.

Он кивнул, соглашаясь. Потом сказал:

— Я сейчас поговорю со своими людьми… и попытаюсь уговорить их для тебя лгать… лгать всей округе… и подам личный пример лжи. Никогда не думал, что совершу такое. Ты ужасная женщина, Эрта.

Она молчала. Он разглядывал ее фигуру, привычно-бездвижную. Но, ее желтые глаза не были безжизненными и неподвижными, как раньше. Сейчас они мерцали. Светлели и темнени, как будто внутри каждого из них колыхался маленький костер. Это были ее чувства? Потому что больше ничего в ней внешне не изменилось, ничего в ней больше не выдавало эмоций.

— Но, только ты можешь спасти мир… — , продолжал он, — и чтобы его спасти, тебе нужно чтобы люди были рады тебе. Поэтому мы будем проповедовать ужасы чумы, черного тумана, с картинками, и останками, которые удалось найти. И восхвалять Создателя, который озарил видением брата Герарда и велел ему вести всех против тьмы. И обещал прислать Ангелов, которые снизойдут на каждого воина, и осчастливят его своим посещением в борьбе против зла. Изгонять Ангела — кощунство. Будем проповедовать до тех пор, пока не останется бойцов, не проникнувшихся и не уверовавших.

— Но, это же ужасная ложь, и притом невероятная, — сказала Эрта, округляя глаза от изумления, — неужели, поверят?

— У нас проще заставить поверить в это, чем в измененных и усиленных лекарями людей.

— И ты будешь лгать? И заставлять других?

— А что мне еще остается?

— Победа любыми средствами?

— Нет. Только спасение мира. Я и так после этого получу психическую травму.

— Ясно. И на что еще ты готов ради этого?

— А ты? Я уже и так сделал достаточно много.

И добавил, переакцентируя ее внимание:

— Тебя не беспокоит, что я получу психическую травму? Этой ночью я буду бояться спать один. Меня будут мучить кошмары. И все по твоей вине.

— Мне постоять возле двери? — обеспокоенно спросила Эрта.

— Нет. Лучше полежать возле меня. Так надежней. Кошмары в дверь не ходят.

— Ясно. Мне придется спасать от кошмаров всех согрешивших проповедников?

— Нет, только меня. Но, спасать не жалея сил, не щадя себя. Вся ответственность будет на мне. За всех лгунов. Я же не сказал полной правды никому.

— Издеваешься, — поняла она.

— Иронизирую, — улыбнулся он.

— Почему ты мне веришь?

— Кто знает. Может, это не я, а другой я тебе верит? Он не был побежден мной тогда.

И завершил разговор:

— Ну, мне пора. Пойду грешить.

Затем повернулся, чтобы уйти.

— Стой, — окликнула она, — у меня ведь тоже есть другая, непослушная, Эрта. Которая всегда на твоей стороне. Она не хочет, чтобы ты грешил один. Она хочет согрешить с тобой сегодня ночью. Это ведь спасет тебя от кошмаров?

— Определенно.

— Мы придем.

— Мы ждем вас, оба.

И он ушел.

А ночью к нему пришла она. И сделала его счастливым. На этот раз все опять было по-другому. По-новому. Снова. Эта ночь была томительной и нежной, тонко-страстной, сладко-восхитительной. И удовольствие снова было несравненным. Но, другим. Он не думал о том, что будет дальше. Он думал, какими могут быть еще такие ночи с ней. Сколько раз у людей может быть все по-новому? Сколько для этого нужно прожить ночей, чтобы узнать их все? До нее он прожил их немало. Но только с ней все всегда было как в первый раз и каждый раз иначе. Может быть, чтобы ночи стали чудом, было нужно, чтобы в душе поселился этот другой, или чтобы другая поселилась в той, кто будет с ним? Или нужны оба этих других? Которые всегда на стороне друг друга. И которые очень хотят быть вместе. И уже оба Ульриха, сливаясь в одного, измененного, хотели быть на ее стороне всегда, доверять ей, верить, что она не сделает ничего, что будет неприемлимым для него.

Через два дня войска покинули замок и его окрестности, и отправились в горы.

— Мгновения Эрты —

Всю дорогу Эрта блокировала эмпатические ленты воинов. Это оказалось не так уж легко. А ей еще предстояло навесить на каждого ленту Убийцы и полностью контролировать каждого бойца и его коня в бою. И Эрта не была модифицирована на командование. У нее не было таких данных. А сейчас не было другого выхода. Но, в конце концов, она была Убийцей. Для убийцы не должно быть ничего невозможного в способах убийства, — думала она. Эмпатов было много, управлять могли только убийцы. Но, только у убийц была идеальная суперэго. Повторить ошибку ученые не смогли. Ни ошибку на неубийцах, ни суперэго неестественным путем. Загадка Вселенной. Идеальная сила под идеальным контролем. Все другие силы победимы. Кроме одной, Существ. К тому же, ей было чуть легче, чем Командирам Корпуса, она будет контролировать не просто гражданских добровольцев, она будет контролировать Армию. В Корпусе говорили, что армейскими могут управлять без особого вреда для психики не только идеальные эталоны, поскольку сами армейские далеко не невинны. Да и их тела намного лучше подготовлены к битвам. Чего не успеет доделать она, доделают их физические рефлексы, для которых она будет кожей, глазами и ушами. Но, все же ей было страшновато.

Они достигли места, откуда в нападение уже должен был выступить четкий единый войсковой организм. Последние два часа на подготовку прошли. Стало тихо. К ней начали поворачиваться лица и глаза. А она, все сидела в руках Ульриха, машинально гладя холку Грома, и не решалась спрыгнуть на землю, чтобы начать наступление.

Он крепко сжал ее рукой и тихо произнес:

— Я должен тебе сказать. Я не хотел говорить этого. Не был уверен, что это не повлияет на твои решения в бою. Но, сейчас я думаю, что это касается и твоей жизни. И у меня нет права решать все за тебя… Эрта, я думаю, что люблю тебя.

— Я тоже думаю, что люблю тебя, Ульрих. Но иногда мне кажется, что я люблю тебя неправильно. И я боюсь любить тебя.

— Не бойся. Люби, как хочешь. Это же я. Ты же знаешь, я не привередлив.

— Мы увидимся?

— Зачем ты спрашиваешь? Ты же знаешь ответ.

— Я просто хочу, чтобы ты мне ответил что-нибудь, что поможет мне жить потом без тебя.

— Мы не расстанемся. Я всегда буду только у тебя. Даже тогда, когда меня не будет на свете. Помоги мне спасти лебедей.

— Да. Мы спасем их, обязательно, потому что мы вместе. — ответила она, целуя его в последний раз.

Продолжая целовать и обнимая его, сползая с коня на землю, она подчиняла себе его волю и тело, все живые воли и все их тела вокруг. Оказавшись на земле, она освободила все имеющееся оружие и вытащила мечи. Начиналось первое в истории всех времен Вселенной нападение живых на Существ. И она стала его координатором.

Бой длился седьмой час, каждый мускул Эрты ныл от изнеможения. Каждая эмоция причиняла боль, каждый атом ее существа молил о передышке. Но это было невозможно. Пока ей еще удавалось сохранить в живых людей, которые сейчас были ее оружием, она не могла позволить сознанию перерыв. Она была уже почти на грани сумасшествия. Длительный массовый контроль давался очень тяжело. Даже не сопротивляясь контролю, люди очень хотели жить. Их тела очень хотели жить. Спастись, и порой даже — бежать, несмотря на то, что их сознание желало победы, а подсознание верило в ее божественную сущность. И они, действительно, были рады ей, ее присутствие поддерживало их, иногда получающих прорывающиеся внутрь их бессознания болевые импульсы израненного тела. Иногда она не могла сдержать чье-то разбуженное сознание. Но, не все проснувшиеся пугались. Люди отчанно верили в то, что она — их спасение. Это их подавляемое ею сознание и не давало ей окончательно сорваться в пропасть безумия. Сопротивленцы все же были, и она, сжав зубы, и подавляя их, не желая бросать до предупредительного сигнала, ждала красной вспышки, но ее не было. Все еще не было, несмотря на то, что она нагрешила уже на десяток своих смертей. Подавление было необходимо. Жизненно необходимо этим самым людям, которых оставалось все меньше и меньше, Но, модбезопасности этого не объяснить. Однако, она молчала.

Ульриха она давно потеряла в общей человеческой массе. Но, его лента еще не погасла. Она не чувствовала его, но она и не чувствовала вспышки его смерти. Хотя, она могла ее и пропустить, — отстраненно подумала Эрта. Вспышек было очень много. И каждая причиняла ей боль. Периодически, она пересчитывала их, запоминая, где и как умер каждый из них, чтобы если вдруг ей повезет остаться в живых, она могла рассказать о каждом из них, чтобы никого не забыли. Хотя бы какое-то время. Кто-то, кроме нее. Она будет помнить очень долго. Каждого. Она никогда ничего не забывала. Даже лошадей. Неожиданно, подброшенная каким то восьмым или десятым чувством, сверхъестественным даже для сверхъестественных инстинктов убийцы, Эрта почти в три прыжка преодолела невероятное расстояние, отпрыгнув назад, к камням, за которыми ею были укрыты остатки измученных искалеченных рыцарей. И в следующую секунду в том месте, где она только что стояла, она почувствовала вспышку невероятного света. Она знала, что он белый. Белый и безликий, он озарил ее память.

— Мгновения смерти —

Она вспомнила то, что забыла, оказавшись в этом мире. Что было прочно погребено биллионами атомной информации, когда ее тело начало воссоздаваться в этом мире, преодолев невероятное расстояние времени и пространства при прыжке субатомного переноса. Обычном прыжке, таком банально-обычном, только на несколько миллионов временных и звездных лет назад. Бытовом прыжке, технология которого побочно пробила феноменальную брешь в пространственно-темпоральной оболочке мира Существ. И их мир начали лихорадить и разрывать на части пространственно-временные бури, беспорядочно и бессистемно расшвыривая Существ по всем возможным и невозможным измерениям без каких-либо средств защиты или выживания. Она вспомнила, ЧТО видела и ощущала когда распалась и растворилась в том белом свете, когда атомы ее тела перемешались с распавшимися атомами Существ. И пришло понимание.

Тогда, там, она узнала про них то, над чем эталоны модифицированных умов Живого Содружества бились долгие годы, не продвинувшись нинасколько. Она знала, откуда они, как попали в ее системы, как приходили и уходили. И почему нападали на них. Никто не слышал, не чувствовал и не видел их, потому что тьма — и была их голосом. Странным, чужеподобным, не подлежащим познанию, но голосом, и этот многоликий, слившийся воедино, гремящий в унисон, голос содрогался от страха, боли и ненависти. Распространяясь на многие километры, заглушая звуки и чувства живых, машин и киборгов, застилая глаза черной пеленой своего ужасающего отчаяния. Они не нападали. Они сопротивлялись. Начиная сопротивляться, жестоко вырванные из своего мира, сразу как ступали в чужой чудовищный мир Живого Содружества, несущий боль и разрушение их миру. Каждый бой мог стать для них решающим и последним. Они зло и отчаянно сражались за свою жизнь. Точно также как Живое Содружество. Отступать было некуда никому.

Ночь ушла. И тут Эрта с ужасом обнаружила, что на ее мечах извивается в агонии черное густое облако. Она, поочередно, одной рукой, тонущей в плотном черном тумане, поддерживая Существо, вытащила мечи из его тела и осторожно положила его на землю. И несколько минут, не отрываясь, смотрела на него. Потом, она сама опустилась на землю возле беспомощного умирающего черного сгустка и попыталась отогнать его страх от его внутренней сущности, душа это была или нет, она не знала. И лихорадочно перебирала все известные ей способы, ища то, что как-то поможет ей спасти это Существо. Но, ей не за что было зацепиться. Она не знала как. Бессильно опустив ладони на камень рядом с Существом, ибо не знала, не причинит ли ему вред прикосновение ее тела, она начала ласково гладить камень и начала тихонько петь Существу. Странную красивую песню, которую она однажды услышала в городе и запомнила ее. Песню, с помощью которой какая-то мать успокаивала своего ребенка.

И она заплакала. Существо все-таки было ей намного роднее и ближе земного рая, каким бы оно ни было. Они вместе пришли из ее мира, они вместе пытались спасти свой, родной, мир. Наверное, я старею, — подумала убийца — я не просто начала плакать, я начала плакать слишком часто, два раза за одну неделю, а ведь это только начало… или конец? Мое восприятие смертельно устало, наверное, пора мне уже искать дорогу к настоящему раю, спрятав под корнями деревьев свое пришедшее в негодность тело. Слезы свободно лились из ее открытых неподвижных глаз, но голос ее не дрожал, она пела и пела. Когда слова песни кончились, храня мотив, она продолжала петь, придумывая слова на ходу, про Содружество, про Существа и их мир, про зеленую траву, про теплое солнце, про ленточки птиц, про прекрасных лошадей, про старых лебедей, про Ульриха и свою любовь.

Когда кончились и ее слова, она опустошено замолчала. И прошептала, глядя на тускнеющую черноту Существа:

— Прости…

Чернота, вдруг, пропала. Густой туман начал постепенно изменять свой цвет, в конце концов, он стал дымчато-розовеющим, похожим на пушистое рассветное солнце… тускнеющее и умирающее. Из облака донеслось подобие слов, имитирующее ее песню:

— Ульрих… любовь…

Существо больше не боялось. Оно не боялось Эрту, и не боялось умирать. Оно начало прижиматься к ее сердцу своими постепенно нарастающими тонко-текущими чувствами. Оно пыталось успокоить ее. Пыталось, сколько смогло, пока не погасло совсем. И, прежде чем погаснуть навсегда, оно, мелодично подражая песне Эрты, пропело:

— Прости.

И тут она расплакалась в третий раз. Расплакалась по-настоящему. Не только не сдерживаясь, но, руша все генетически усовершенствованные границы своей модифицированной души, сметая их водопадом своих чувств, всех сразу, испытанных и еще нетронутых, неизведанных, она выпускала их все. Смерть умерла. Но смерть умерла еще до того, как умерло Существо. Сейчас она плакала, оплакивая жизнь Существа, которая до того как уйти из этого мира убила смерть.

Но не всю. Существа не могли уйти из этого мира без нее. Пока она не попадет в этот белый свет вместе с ними, пространственно-временной скачок не совершится. Белый свет сейчас просто перенес их куда-то в другое место этого мира. Но, скорей всего они еще вернутся сюда. Здесь была убийца. Которая, теперь не сможет их убивать, не перестав быть Убийцей.

— Мгновения Ульриха -

Ульрих почувствовал, как контроль Эрты спал с него. Всюду была тьма. И безмолвие. Тяжелое, звенящее, ужасающее. Он хотел попытаться найти ее, попытаться спасти, и с удивлением обнаружил, что не может пошевелить ногами более того, он начал чувствовать сильную острую боль, ног он не чувствовал. Он снял перчатку и попытался на ощупь найти свои ноги. Но, рука его нашла нечто более ужасное, чем изувеченные части его тела. Она нашла круп Грома. Конь был еще теплый, но тепло покидало тело его любимого умного верного друга, Гром был мертв. Рыцарь не смог сдержать стон. Он был готов почти завыть от обрушившегося на него чувства непоправимой невозвратимой потери. Он машинально гладил тело коня, вспоминая сколько раз Гром спасал его жизнь, вспоминая как он учил Грома, как они привыкали друг к другу, как он впервые увидел Грома, как тот радовался, когда они вдвоем неслись по широкому полю клевера, как конь любил кататься в зеленой мягкой траве, освобожденный от всего снаряжения, как восхищал его друг всех, кто его видел. И его больше нет. Никогда не будет. Ульрих остался один. Настолько близкой души у него больше не было. Он готов был дать волю слабости, он готов был заплакать.

Мысль о близкой душе отрезвила его и полностью вернула в реальность. Он вспомнил об Эрте. Где-то в этой зловещей гнетущей тьме она. Одна, сражается с пугающе-непонятным чужеродным безжалостным злом, уничтожившим ее мир, и способным уничтожить его мир тоже, и она знает что умрет. Он должен как-то попытаться спасти ее. Или умереть вместе с ней. Извиваясь, скрипя зубами от напряжения и боли, он нечеловеческими усилиями высвобождал свое тело из-под коня. Ноги, как он и предполагал, были сломаны. Значит от меча и кинжала пользы мало, — подумал рыцарь — надо искать арбалет. Он снова потянулся к коню и начал обшаривать снаряжение, пытаясь добраться до седла. Через какое-то время он, с удивлением обнаружил, что слышит издаваемые им звуки и что его глаза, привыкая к тьме, начинают видеть очертания окружающих предметов. Он провалился в какую-то яму, это была не та тьма, которая убивала все вокруг снаружи. Найдя арбалет и болты, он прикрепил их за спиной и пополз вверх, цепляясь за выступающие камни, изо всех сил напрягая мышцы, подтягиваясь и перебрасывая свое тело с одной руки на другую. Вверх. Еще вверх. И еще.

Он не считал, сколько времени прошло до того, когда он почувствовал свежий воздух, сквозивший в яму с поверхности, еще чуть-чуть, еще пару усилий. Там, наверху, можно будет немного отдохнуть. Наконец, он нащупал кромку ямы и стал вытягивать свое тело на поверхность. Сжав зубы, он молил бога только об одном, чтобы его не успели убить, раньше, чем он будет готов забрать с собой в мир иной хоть сколько-нибудь врагов, хоть как-то облегчив Эрте ее положение. Оказавшись на поверхности, Ульрих перевел дух, достал арбалет, зарядил его, затем на всякий случай освободил одну руку, на случай, если меч окажется более полезным. И попытался оценить ситуацию. В следующий момент тьма исчезла.

Ошеломленный, он тряхнул головой, чтобы убедиться, что ему это не кажется. Но, тьма не вернулась. Она ушла. Озираясь вокруг, он увидел яму, из которой только что выбрался. Некоторые глыбы были разбиты конскими подковами, некоторые камни почти раскрошены. Рыцарь подобрался к краю ямы и посмотрел вниз. Туда, где лежал труп Грома. Он был неузнаваемо изодран почти в клочья, кое-где, сквозь разорванную плоть, белели кости. Ульрих оцепенело начал догадываться, что произошло. Тяжело раненный в бою, умирающий конь, не видя пространства для отступления, почувствовал свободную пустоту под камнями и последним мощным усилием попытался вынести хозяина в безопасное место, разбив камни и кинувшись вниз. Весь последний чудовищный удар чудовищного врага пришелся на тело лошади. Ульриха враг не достал.

Последний раз посмотрев вниз, на тело коня, Ульрих попрощался с ним навсегда:

— Что ж, друг мой, хранитель, спасибо тебе за все. Я в неоценимом долгу перед тобой. Надеюсь, ты попадешь в лошадиный рай и найдешь себе там красивую лошадку. Уверен, что с кобыльим полом у такого достойного красавца, как ты, проблем не будет. И пусть тебе будет хорошо на небесах. Я тебя не забуду.

Потом он отвернулся от ямы и, волоча за собой ноги, пополз в сторону, откуда слышались человеческие стоны и хрипы, в надежде узнать что-нибудь о судьбе Эрты. Не успев преодолеть и пары метров, он услышал ее голос. Она пела. Необыкновенно красивую мелодичную колыбельную. Она все-таки сошла с ума? — подумал он. Сбросив шлем и арбалет, сбросив все снаряжение, которое могло его замедлить, оставив только кинжал и меч, он, собрав все свои силы, усиливая их возникшей острой тревогой за нее, пополз на звучание ее голоса.

— Мгновения жизни —

Эрта рыдала, не в силах остановиться, и впервые жизни не заметила чьего-то приближения к ней. Но, она даже не вздрогнула, когда сильные руки легли на ее плечи, потом обхватили ее, всю, и сильно прижали к жесткому телу. Ульрих обнимал ее, молча целовал ее лоб, глаза, лицо, руки, пытаясь успокоить. Потом он сказал:

— Расскажи. Я хочу знать, что заставило тебя плакать. Я должен знать что это. Я не хочу больше допускать ничего, что заставит тебя плакать.

— Ты уверен, что хочешь знать? Ты не поверишь. Не сможешь.

— Рассказывай.

И она начала рассказывать. Сначала безразлично, потом зло, потом огорченно, потом жалобно, как ребенок. Она рассказывала ему всё. От начала до конца. От самого своего рождения и до смерти. До смерти Существа. А в ее голове и сердце все еще звучали первые и последние, единственные слова Существа, за всю историю Живого Содружества: «Ульрих… любовь…» Это все-таки рай! Пусть даже она попала в него слишком рано. Он спас ее мир от непонимания. Два мира, Возможно, и больше. В раю живут ангелы. Ангелов нельзя не понять, и они не могут не понять ее. И он понимал, и ни разу не усомнился в ее словах.

Ульрих молчал и слушал, запрокинув голову, упершись затылком в каменную глыбу, наморщив лоб и крепко прижимая к себе Эрту, по-детски прильнувшую к его груди и успокаивающуюся теплом, непоколебимой надежностью его души и близостью его самого. Он верил.

— Я должна найти их. И я должна уйти с ними, — закончила она.

— Ты попадешь в свой мир?

— Скорее всего, нет, скорее всего, это невозможно. Это же был не обычный прыжок, это была судорога поврежденной Вселенной, и каждый раз она была новой формы. Каждый раз менялись условия. Мой прыжок с ними — разорвал время. Думаю, они просто разделились в нашем в мире, и пока все живые, кто участвовал в прыжке, не собрались в одном месте, прыжок не мог произойти. Та планета, с которой прыгнула я, была последней обитаемой в нашем мире, все живые находились на ней, в одном месте. Но теперь, когда я понимаю, в чем дело, я могу прыгать с ними. И выкидывать из сетей их голоса до прыжка все лишние условия. Они не будут убивать. Не успеют.

— Но, ведь ты не бессмертна?

— Нет. Но, пока жива, они не будут никого больше убивать. А проживу я долго.

— Останься со мной до тех пор, пока они не вернутся.

— А если они будут убивать по дороге сюда?

— Мы об этом узнаем. Искать их все равно бесполезно. Ты не успеешь никого защитить, если они будут убивать по дороге. Но, если ты уйдешь отсюда, им придется искать тебя дольше.

— Да, ты прав, я останусь.

— И я думаю, нам нужно пожениться, — сказал он.

Эрта ошеломленно посмотрела на него.

— Зачем?

— Потому что, я вижу только один наиболее надежный вариант, который может изменить исход вашей нелепой войны. Тебе придется выйти за меня замуж. Нам придется родить много детей и оставить им строжайший священный наказ, обязательный для исполнения всеми последующими поколениями Бонненгалей: любой ценой дожить до твоего времени и оставить предупреждение твоему миру. Чтобы спасти два мира мы должны быть вместе до самого конца. И даже дольше. Один я этого сделать не смогу. Потому что я смертен, и когда ты уйдешь с ними, я не смогу родить детей больше ни с одной женщиной. Боюсь, что даже ради спасения своего мира и выполнения долга. Я могу быть только с тобой.

Эрта молча смотрела на него, а он молча смотрел на Эрту. Потом он добавил:

— Раньше я не знал кто я. Монах или воин. Я не знал что больше нужно от меня миру. Это колебание мучило меня. Рядом с тобой я чувствую себя целым. Ни одна половина мне не мешает, ни одной нельзя себя лишить. Потому что тебе нужно все, что я есть. Такой как есть. Я очень люблю тебя Эрта.

— Мгновения любви —

Эрта, не отрываясь, задумчиво смотрела на него с его плеча. Он предлагал ей целых два мира. Так просто, — подумала она. У него всегда все просто. Мой мир может спасти не моя боевая модификация, не эталоны убийц, а моя любовь. Всё Живое Содружество, и не только его. У нас есть шанс сохранить его весь, нашей жизнью. Ты сможешь жить, командир, сможешь больше никогда не губить свой разум чудовищным преступлением против тысяч добровольных жертв. Ты сможешь жить, Существо, сможешь любить другое Существо, и больше никогда не будешь бояться. Ты сможешь жить, Дел, и тебя больше никогда не разозлит твое поражение. Ты сможешь жить, Ним, и больше никогда не почувствуешь досаду от того, что твоя смерть не смогла сохранить, защищаемую тобой, собственную звездную систему, и на этот раз, тебя обязательно кто-нибудь дождется, чтобы быть в ней с тобою вместе.

Она спросила:

— А если мы не успеем родить детей, до того как они вернутся?

— Но, мы же не можем не попытаться спасти два мира?

— Три мира. Мы попытаемся.

— Значит, ты согласна?

— Я всегда буду с тобой. Даже после того, как уйду. Но, ведь ты не можешь жениться.

— Я мало чего не могу. Я не могу оставить тебя рядом с собой навсегда, но жениться на тебе я могу. Думаю, Господь не будет противиться, если я оставлю служение ему ради такой богоугодной цели, как спасение миров.

— А женитьбе на ведьме он тоже противиться не будет?

Ульрих, лукаво взглянув на нее, смиренно опустил глаза:

— Я пока еще монах. Прямо сейчас я могу отпустить тебе все твои грехи, если ты искренне в них раскаешься, причастить, и ввести в лоно церкви истинную христианку.

— И этого будет достаточно? Я ведь все же останусь той, кем являюсь, и мои возможности видели тысячи людей.

— Их видели те, кто был на твоей стороне, благословленной церковью. На другой стороне было то, что назвали армией тьмы. К тому же, победителей у нас не судят.

— Неужели?

— Я твердо знаю, что я могу сделать и чего не могу. Если я сказал, что сделаю, значит это будет сделано. В нашем мире доступны еще и такие средства как связи и подкуп. Если потребуется, я запишу во всех хрониках, что приступ чумной лихорадки вызвал массовые бредовые видения в наших краях. Никто не знает, что это за болезнь и каковы все ее последствия. Если бы у меня были сомнения в моих возможностях, я бы просто тебя спрятал.

Она не стала спрашивать, как именно он это сделает, и как все это всем объяснит. Ей это было не нужно. Она знала, что он может всё. Она привстала на колени, извернувшись, чтобы не покидать кольцо его рук, и приблизив ладонями его голову к своему лицу, пристально посмотрела на безгранично обожаемого мужчину. В его серые звездные глаза, потемневшие и непроглядные, как бездна. Его, давно рвущееся наружу, чувство к ней, все еще сдерживалось им, в опасении, что ей не нужно от него настолько много. И она освободила его:

— Я очень люблю тебя, Ульрих. Я безмерно, безмятежно, неправильно, нелогично люблю тебя. Я хочу за тебя замуж и хочу детей от тебя, хочу, чтобы у них была безупречная репутация, я хочу все, что ты захочешь мне дать и хочу дать тебе все, что ты захочешь у меня взять. Я никогда не буду тебе лгать или что-то скрывать. Но, я не могу знать этого наверняка, иногда обстоятельства бывают сильнее даже меня. Если этого нам будет достаточно, я буду счастлива.

Но, еще я могу — добавила она, — поставить эмпатический мост между моими чувствами и твоими, и буду еще более счастлива — я не смогу солгать тебе ни словом, ни мыслью, ни чувством, я не смогу ничего скрыть от тебя. В двух днях пути. Но, и ты не сможешь. Твоя жизнь будет моей, также как и моя будет твоей. Нам это нужно?

Он смотрел в ее золотые глаза, лучащиеся искренним зачарованным чувством, ее лицо казалось таким вдохновленным, изысканным, неземным… Моя богиня, — очарованно подумал Ульрих, улыбнулся, став невозможно, невероятно красивым, прижался лбом к ее голове и горячо выдохнул своими губами в ее губы:

— Я люблю тебя, — повторил он, — поэтому мне будет не трудно быть богом или уродцем вместе с тобой, главное — быть вместе с тобой, в одном чувстве.

— До самого конца, — выдохнула она, целуя его.

И даже дольше, — серьезно прошептал он, лишая ее возможности говорить.

Эпилог

Эрта фон Бонненгаль еще не успела родить ни одного ребенка, когда Существа нашли ее. Когда однажды утром она открыла глаза, разбуженная чувством постороннего присутствия, и пытаясь понять, почему не сработала внутренняя система безопасности, в ее комнате было не одно рассветное солнце, а целых два.

Дымчатое золотисто-багровое Существо стояло напротив возле кровати и смотрело на нее:

— Мы не хотим прыгать.

— Привет, — сказала Эрта, — я тоже не хочу, но ведь нам придется.

— Зачем?

— Чтобы вы не убивали.

— Мы не любим убивать. Мы не любим ничего, кроме познания. Не любили. До сих пор. Наш мир был слишком медленен. Вселенная встряхнула наш мир.

— Наш мир был слишком быстр…

— Этот мир слишком противился познанию.

— Видимо, Вселенная встряхнула все три мира, избавляясь от излишков и приводя себя в равновесие…

— Да.

— Вы никого не убили с тех пор?

— Убили. Болезнь, которая убивала нас. Мы убили ее всю.

— Вы уничтожили возбудителей черной чумы?

— Да. Потом мы учились говорить. Мы учимся все сразу. Чтобы сказать, что не хотим прыгать. Потом мы искали тебя.

— Значит, мы все останемся здесь?

— Мы тоже хотим спасти наш мир. Мы тоже эмпаты от рождения. Но, раньше была помеха понимать.

— И у нас была. Простите.

— Вы не знали. И мы не знали. Мне надо идти. Меня ждут. Искать нам планету. Здесь нет условий для размножения. Возможно, и мы сможем оставить предупреждение. Прощай. Живи долго.

— Прощайте. Будьте счастливыми — сказала она слова прощания своего нового внутреннего мира. И одно из солнц покинуло ее комнату.

В комнату вернулся Ульрих:

— Поскольку цели нашего будущего рода несколько нетривиальны, думаю, нам нужен собственный герб, — сказал он, разоблачаясь, приникая к Эрте, и пытаясь начать очередной акт воспроизведения рода спасителей миров.

— Я умею вышивать, — похвалилась она в его глаза, обнимая его, и чувствуя как ее тело загорается огнем его благородных целей.

— И что ты хочешь изобразить?

— Не знаю. А каким должен быть герб?

— Отражать дух хозяев. Возможно, какое-нибудь растение, животное или птица. И у нас должны быть свои цвета.

— Думаю, по поводу цвета лучше всего обратиться к Кристине, лучше нее никто в этом не разбирается. А наши цвета последнее время слишком часто меняются.

— А по поводу животных, похожих на людей, к Минерве?

— О, Ульрих, нет, конечно. Это же наш герб, мы тоже должны что-нибудь придумать.

— Может, ты будешь — лев?

— Нет. Он грязный и плохо пахнет.

— Может, орел?

— Может быть, но я не уверен.

— А кем буду я?

— Драконом, — улыбнулся он.

— Почему драконом? — удивилась она, — Я слышала, что рыцарям драконов нужно убивать…

— Мне не нужно. Рыцари убивают драконов, когда спасают принцесс. Но, моя принцесса это тоже ты.

— Мне не нравится быть драконом.

— А мне не нравится быть львом.

— Тогда давай каждый решит за себя, кем ему быть? Нарисуем, и вместе решим, стоит ли делать из этого герб?

— Давай. А сейчас давай спасать мир, — потребовал он, впиваясь в ее рот поцелуем.

И они спасли его два раза. Днем они еще раз спасли мир. Они спасали мир днем и ночью…

Вечером она чувствовала, как долго он мучился размышлениями, засыпая в ее волосах. Пытаясь понять, кто он, кто они. Она тоже мучилась, пытаясь это понять. Кто же мы, — думала убийца, кто я?

А утром он подошел к столу и взял два листочка бумаги.

— Ты готова?

— Да, я решила. А ты?

— Я тоже.

Когда они закончили, она сказала:

— Показывай первый.

— Опять боишься?

— Нет. Я волнуюсь. Поэтому ты показывай первый.

Он развернул свой листок. На нем был лебедь. Она улыбнулась и приложила к нему листок со своей лебедью.

И услышала, как он прошептал, целуя ее ухо:

— Меня устраивает этот герб.

— Меня тоже, — сказала она, чувствуя разливающееся по ней желание спасти мир.

— Вместе и до конца?

— И даже дольше… — начала Эрта, вспоминая о вчерашнем визите солнца.

Конец первой книги.

(Вторая повесть будет о Мине и розовом солнце:)

© Copyright Велецкая Олеся (ofk@gmail.com)

Оглавление

Часть I. Трудный день

  Пролог

  Эпизод 1 . На том свете

  Эпизод 2 . Ведьма

  Эпизод 3 . Обитатель рая

  Эпизод 4 . Зло в раю

  Эпизод 5 . Потерянный рай

  Эпизод 6 . Замок

  Эпизод 7 . В ночи

  Эпизод 8 . Безумная

Часть II. Жизнь продолжается

  Эпизод 9 . Лес

  Эпизод 10 . Озеро

  Эпизод 11 . Обманутые ожидания

  Эпизод 12 . Нарушенные обещания

  Эпизод 13 . Семья

  Эпизод 14 . Конец смерти

  Эпизод 15 . Быть богом

Часть III. Черные лебеди

  Эпизод 16 . Судный день

  Эпизод 17 . Новый дом

  Эпизод 18. Дыхание дракона

  Эпизод 19. Первая волна

  Эпизод 20. Смерть против смерти

  Эпизод 21. Последние мгновения смерти

    — Мгновения Эрты -

    — Мгновения Ульриха —

    — Мгновения смерти —

    — Мгновения Эрты —

    — Мгновения Ульриха -

    — Мгновения жизни —

    — Мгновения любви —

  Эпилог

Реклама на сайте