«Симбиот»

Вячеслав Васильевич Федоров Симбиот

Глава первая

Ну что ж, еще один рабочий день закончился. И как всегда закончился, по сути, ничем. Да сделано немало дел, вот только есть ли в них хоть какой-то смысл? Постоянно ловлю себя на мысли о том, что жизнь проходит мимо меня. И черт дернул послушаться родню и податься в юристы?

Собственно меня мучает только одно — я не произвожу продукта, в смысле не делаю ничего, что можно потрогать руками. Весь смысл моей работы в исправлении чьих-то ошибок или сокрытии чьей-то дурости… Может, конечно, и надумываю, но в душе все равно себя ощущаю трутнем в пчелином улье.

В сердцах плюнув, оторвался взором от компа и начал усиленно чесать репу.

Ведь правда, мне уже 25 лет, в принципе хороший юрист, обладаю так сказать широким кругозором и чутьем, вроде и друзья есть хорошие и девушка неплохая, любимое занятие имеется. И все равно — что-то не то!

Да ладно заливать-то, все ты прекрасно знаешь и понимаешь! У тебя нет цели в жизни, а точнее нет смысла этой самой жизни. Действительно, ну нельзя же в качестве цели воспринимать либерастический лозунг "обогащайтесь". Всю жизнь работать, чтобы купить себе еще более хороший телевизор, еще лучше пожрать и еще слаще поспать? Нет уж, увольте… Однако пора домой, а то ехать через весь город еще.

Быстренько собрав манатки и выключив комп, выскочил в коридор. Млин, опять какой-то гад в коридоре свет вырубил. Экономы хреновы, сами ушли, а другие что не люди? Темно-то как, хоть глаз выколи. Сейчас дверь будет. Ну и нахрена ее закрыли-то, спрашивается? Ироды…

Бодренько двинувшись вперед, со всей пролетарской дури приложился башкой об торец двери, которая закрытой вовсе не была.

Мать… Больно то как… Ну гады и здесь засаду устроили. Синяк будет здоровенный. Сто пудов. Вот гадство. Завтра в суд идти, а у меня вся рожа синяя будет.

Кое-как выбравшись из этого чертового здания и не переставая материться, я поймал машину и поехал домой. За рулем старенькой "копейки" гордо восседал "сын гор" и слушал не абы что, а "Эхо Москвы"! Хм… Насколько я понял, он по русский с трудом понимал и ему видимо все равно какую дрянь слушать. Мне, собственно говоря, тоже.

Голова кружилась и сильно подташнивало. Только сотрясения мозгов еще не хватало. Хотя не льсти себе, трясти там особенно нечего. Х-х-х…

По радио очередной борец с преступным режимом вел оживленную дискуссию с очередным знатоком истории. Тот, который знаток истории, растолковывал слушателям всю коварную подноготную кровавосталинскобериевского режима. Особливо этот деятель прошелся по советскому генералитету начала сороковых годов, точнее по их умственным способностям. Не забыл он напомнить и про пресловутый пакт "Молотова и примкнувших" и про угнетение и избиение маленькой, но гордой Финляндии. Пройти мимо черных замыслов коммуняк решивших таки первыми напасть на душку Гитлера, ну про план "Гроза" то есть, деятель также не смог. Ну и на сладенькое оставил хвалебные оды в адрес "кузни демократии". Надо сказать, что эта часть у него лучше всего получилась, он аж слюнями чуть не захлебнулся бедный.

Тьфу… До чего ж противно слушать эту гадость. И как таких уродов вообще до СМИ допускают?

В общем, когда добрался до квартиры, меня переполняли злобные мысли и желания, а настроение испортилось окончательно.

Чтоб малость скрасить "неудачи", решил промыть горло чем-нибудь горячительным, тем более что кроме алкоголя в холодильнике все равно ничего не было. Ну, еще майонез и кирпич, некогда бывший батоном. Расколов батон пополам и обильно полив это майонезом закусил, чем бог послал.

Хорошая водка. Холодная. Аж зубы ломит. Вот интересно, чтобы мать сказала, если б увидела меня в таком виде?

А посмотреть было на что. Покрасневшая морда уже заметно начала опухать. Картину дополнял граненый стакан в одной руке и нечто съедобное другой. Ну, чисто сосед наш алкаш. Ну и позорище. Пойду хоть душ что ли приму, а то совсем грустно стало.

Уже лежа в ванне, подумал, что несколько погорячился с водными процедурами. Стало совсем плохо, голова сильно кружилась, тошнота только усилилась.

Ну, точно сотрясение мозгов. Вот ведь олух-то. Угораздило. Надо вылезать отсюда пока совсем не помер.

Я привстал и обеими руками прикоснулся к вентилям смесителя. И тут…

И тут я понял, что что-то не то… Не могу оторвать руки от вентилей!!! ТОК!!! МЕНЯ БЬЕТ ТОКОМ!!!

Как глупо! Разряд и все… Тишина…

* * *

Темнота…

Неожиданно я начала осознавать, что мыслю. Думаю. Я ощутил, что сознание возвращается.

Что со мной? Где я? Темно. Звуков никаких. Никаких чувств. Только вялотекущие мысли…

Постепенно начал понимать, что это не темнота. Глаза просто закрыты. Вот только открыть их не могу. Как будто гири повесили на веки. А ноги, а руки, а голова, наконец??? Я цел вообще? И что со мной случилось?

Попытался представить себе свое тело. И у меня получилось. Как то вдруг, одномоментно, ощутил все свои конечности. Вроде все цело. Только не работает.

Неужели парализован? Давай голова думай, вспоминай…

Не помню. Что-то не то, ощущаю тело, но как то странно. Впечатление такое, что как бы перехватываю контроль над своим телом. То есть, пока не задался мыслью о своих ногах, я их и не ощущал. Вообще!!! Точно и с глазами тоже самое. Пока про них не вспомнил, их вроде как и не было. А сейчас? Вроде бы и есть, но как-то не так все…

Давай думай, вспоминай. Что же произошло?

Так я пришел с работы, выпил, залез в ванну и… Точно!!! Меня ударило током! Какая глупость, а. Как это вообще могло случиться?

Думай. Вроде когда выходил из лифта сосед снизу что-то сваривал у себя. Наверное, дверь входную ставил. Точно, еще расслышал, как он кувалдой по железу стучал. Вот урод!!! Эта сволочь заземлила сварочный аппарат на трубы водопроводные!!! И, конечно же, меня тряхнуло. Или нет, может такое быть или нет? Я ж не электрик. В дупу соседа, со мной-то сейчас что???

Давай. Напрягись, открывай глаза!!! Ну же, давай! Есть…

Ничего не понятно. Светло. Но все мутной пеленой подернуто.

Итак, я жив. Я могу видеть, пусть хотя бы свет и тень. Я смог приоткрыть веки. Это дает надежду, что смогу и пошевелиться. Надо только пробовать. Хотя нет. Сначала надо проверить, на чем лежу. По идее должен быть в ванне. Затычку я вытащил, значит, не мог утонуть, вода-то ведь стекла. Что-то не то. Чувствую, что лежу прямо, а в ванне мне бы места не хватило распрямиться, все-таки метр восемьдесят семь это немалый рост. Да и вроде мягко и… Да, тепло вроде… Так как лежу я тут уже точно давно, вода стекла, ванна должна была остыть и мне бы было дико холодно. Значит, все-таки на кровати.

Дальше. Если лежу на кровати, значит, кто-то пришел ко мне домой, достал меня и отвез в больницу. Сколько же я был без сознания??? Дня три? Что-то не то.

Слух. Ничего не слышно. Звенит только в ушах и все.

Вновь напрягся и открыл веки. Вроде лучше стало видно. Давай сфокусируй зрение.

Постепенно пелена отступала. Неожиданно перед глазами промелькнуло темное пятно. Что за черт??? А, это видимо кто-то склонился надо мной. Уже лучше. Уже хлеб.

Опять появилось пятно, но уже светлое. Видимо доктор в халате и чепчике белом.

Я почувствовал укол в руку. И, почти мгновенно, начал ощущать, что опять теряю сознание. Эх…

* * *

Боже? За что мне такое? Хоть я в тебя и не верю, но кроме как твоими происками это не объяснить. Как же быть дальше?

Мое душевное состояние можно описать одним словом — ПАНИКА! Лучше бы меня током прибило насмерть.

Итак, когда очнулся, мне, так сказать, открылась истина. В результате действия либо каких-то физических законов, либо чьей-то направленной воли меня закинуло в начало марта 1940 года. Это можно было бы принять за дурацкую шутку, если бы не одно "НО"… Меня не просто закинуло в прошлое. Мой разум закинуло в тело другого человека!!!

Когда мне удалось осмотреться, чуть кондратий не хватил. Руки, ноги и тело явно принадлежали здоровенному мужику в возрасте от 40 до 50 лет не меньше, то есть не мне прежнему это уж точно. Гениальную идею о том, что я провел в коме лет 20, быстренько отмел, ибо в таком случае мышцы должны были быть атрофированы. А этому телу до атрофирования мышц было далековато. Одни ладони чего стоят, у меня на даче лопаты некоторые меньше были.

В ходе осмотра места моего возлежания, первым бросившимся в глаза предметом был огромный мужик, заснувший на стульчике возле подоконника. Мало того, мужик был одет в нечто, что мне отчетливо напоминало форму комсостава РККА. А если учесть три кубика в черных петлицах с изображением чего-то отдаленно напоминающего танк БТ, то напоминало форму старшего лейтенанта бронетанковых войск РККА.

Очнувшийся от моей возни мужик, громовым голосом поинтересовался самочувствием некоего "товарища Комкора". Угу, Комкора именно с большой буквы, так у этого мужика голос был поставлен. Вбежавшая на вопли ряженого мужика миловидная врачиха вежливо предложила ему заткнуться. Мужик внял и ощутил. Если бы я не был в полном обалдении от происходящего, то, несомненно, помер бы со смеху, глядя на то, как этот медведь покраснел с головы до пяток и в смущении отвернулся.

Врачиха вежливо поинтересовалась здоровьем "Дмитрия Григорьевича". Поскольку подозревать докторшу в разговоре со стеной было бы глупо, я понял, что обращаются ко мне. Ну что ж, уже хлеб. Хорошо что не Абрам Моисеевич или Акакий Акакиевич.

Я пробубнил нечто похожее на "нормально". Хотя слово "пробубнил" к такому голосу приписывать было грешно. Сразу чувствовалось, что голос привык "орать" и "повелевать". Мдя…

Врачиха начала ощупывать и прослушивать, а я задумался над тем, как прояснить сложившуюся ситуацию. Сразу заявлять о том, что я не тот за кого меня все принимают, поостерегся. В дурку мне не хотелось, чего там забыл то? Ну уж нет! Значит нужно молчать и слушать. И анализировать.

Докторша, осмотрев все, что ее интересовало, пролепетала, что, мол, все хорошо. Отдыхайте пока. И отчалила. Ну что ж, это хорошо, надо спокойно подумать.

Для начала надо как то время узнать. Спрашивать было бы явно глупо. Как быть? Правильно, нужно газету посмотреть!

Адресовал свой посыл вышеозначенному бугаю. Он удивился, но быстренько сбегал и принес требуемое.

Мать!!! И еще раз… Мать!!! На первой странице газеты "Правда" четкими печатными была отпечатана дата — 01 марта 1940 года!!!

С этой "радостной" мыслью я опять выпал в осадок и потерял сознание.

* * *

Я тут уже три дня. Кое-что удалось прояснить. Кем являюсь, где нахожусь, почему тело находиться тут.

Начнем по порядку. Тело принадлежит комкору Дмитрию Григорьевичу Павлову. Чудное для меня воинское звание "комкор" на современный мне лад переводилось как генерал-лейтенант. Генерал он и в Африке генерал. Ему, а стало быть и мне, сейчас 42 года. Я нахожусь в Московском окружном военном госпитале. Причина появления здесь тела Павлова тоже известна. По словам адъютанта, он нашел меня или Павлова, тут уж как душе угодно, на полу служебной квартиры. Из его слов выходило, что генерал полез менять лампочку, ну и тряхнуло его немного. К тому же он от удара током потерял сознание и грохнулся с высоты табуретки. Видимо еще и головой приложился, потому как болит зараза.

В сухом остатке получается, что я мало того что перенесся, но еще и постарел на 17 лет!!! Это еще было бы не так печально, если бы я не знал того, что Павлова расстреляют 22 июля 1941 года. То есть ему, а значит и мне, осталось жить чуть больше года.

Из положительного можно отметить только одно — память самого Павлова ко мне постепенно возвращалась. Нет, никакого сращивания личностей или перемешивания воспоминаний не было. Никаких внутренних голосов мне тоже не слышалось. Это больше всего похоже на чтение книги или даже просмотр фильма. И в том и в другом случае я выступаю в роли стороннего наблюдателя, который в любой момент может сделать стоп кадр или включить перемотку. При этом воспоминания воспринимаю именно как воспоминания Павлова, а не мои. Насколько понял, мне доступна практически вся его память, в том числе и оценки личностей, за исключением совсем уж раннего детства.

Да, побросала мужика судьба. Одна Первая Мировая и плен немецкий чего стоят. Однако, можно с полной уверенностью сказать, что ни шпионом немецким, ни предателем и уж тем более дураком Павлов не являлся. Это я первым делом проверил, очень интересно было…

Проанализировав все, что со мной случилось, пришел к убеждению, что произошедшее природным или физическим явлением не является. По всей видимости, это чья-то воля, то есть результат чьего-то целенаправленного или случайного воздействия. Спросите почему? Отвечаю. Мне никогда не попадались материалы о болезни Павлова в данный период времени. Судя по словам врачей, мне тут еще лежать не менее двух недель, а о таком серьезно-курьезном случае информация точно должна была остаться. Я конечно на лавры доктора исторических наук не претендую, но такое точно пропустить не мог. Хотя, конечно, всегда остается элемент неожиданности…

Ну вот, кто виноват вроде определился. Остался самый главный вопрос: "Что делать???"

Выжить. Выжить. И еще раз выжить. Другого ответа в голову не приходило. Эх, с каким бы удовольствием плюнул бы в морду себе прежнему. Долг перед родиной, перед народом… Начитался книг всяких. Дурак. Все мечтал, как бы я там, на месте главного героя всех на дрова порубил без страха и сомнения. Угу, порубил.

Хотя, по большому счету, выбора нет.

Можно ли вернуться назад? Думаю, нет. Если это природное явление, то вероятность его повторения крайне мала. Скорее всего, в этом случае совпала прорва случайных событий и факторов. Проверять теорию "природного явления", засовывая пальцы в розетку, у меня желания нет. Если бы все было так просто, то весь наш мир кишел бы засланцами и попаданцами всевозможных окрасов и толков.

Если это чужая воля, то рассчитывать на возвращение, во всяком случае, немедленное, еще более глупо. Либо это эксперимент, либо побочное воздействие чего-то. Любой эксперимент изначально несет в себе некую смысловую нагрузку, проще говоря, цель. И, до достижения этой самой цели, его остановят только в крайнем случае. Ну что ж, будем ждать завершения.

Вариант с "побочным воздействием" самый плохой для меня. Верить в высокую моральную составляющую тех, кто допускает ТАКОЕ побочное воздействие, мягко говоря, наивно. В этом случае, возможность вернуться домой практически исключена.

Остается еще надежда, что это просто чудовищная ошибка или недоразумение. Ну, может там пьяный или тупой техник нажал не ту кнопку…

Вернемся к нашим баранам. Цель "выжить" можно и нужно разложить на две составляющие. Сиюминутную и стратегическую. К сиюминутной можно отнести сохранение моего "инкогнито". Попасть в дурдом, прослыть немецким или японским шпионом, мне не улыбалось. В лучшем случае, мне светит просторная, теплая и уютная клетка в одном из секретных НИИ, где меня выжмут досуха на предмет всего, что могу знать. Не вариант.

К стратегической цели можно отнести недопущение сценария сорок первого года. Быть расстрелянным и прослыть трусом и предателем ОЧЕНЬ не хочется.

Начнем с малого. Определить мою подмену могут только те, кто с Павловым был тесно знаком. Простейший вывод — нужно общение с такими товарищами свести к необходимому минимуму.

Первое. Нужно под благовидным предлогом избавиться от адъютанта, ординарца и водителя. С первым вообще проблем никаких. Парень давно просится в войска, скучно ему здесь. Ну что ж, пойдем ему на встречу. С ординарцем, в принципе, тоже самое. Но для начала дадим парню отпуск, а то у него мамка одна, разболелась совсем. А вот с водителем…

Судя по воспоминаниям и размышлениям Павлова, водитель был сотрудником НКВД. Разумеется "негласным". На самом деле мне это даже на руку. Его нужно оставить. Близких отношений у Павлова с ним не было, и быть не могло. Да, водила, несомненно, заметит изменения в поведении, но это можно списать на последствия несчастного случая. А вот если кому-то придет в голову сложить все элементы головоломки вместе, а именно: изменение поведения, изменение манеры общения, изменения внешности (ну не нравится мне лысая башка и усы а-ля "гитлер"), избавление от ближайших сотрудников и т. д., вот на этот случай и будет нужен этот водила. Если уж все равно будут следить и проверять, так нужно им эту задачу облегчить! Самая лучшая защита в таком случае — полная и абсолютная открытость моих действий. Значит решено.

Второе. С остальными знакомыми общение нужно свести к формальным репликам. Проявление эмоций тоже свести к минимуму. И самое главное! По возможности, ни с кем не оставаться наедине! Надо моделировать ситуацию так, чтобы при любом диалоге присутствовал хотя бы еще один человек. Присутствие посторонних к доверительной беседе и совместным воспоминаниям не располагает.

Ну, с сиюминутным вроде все ясно. При соблюдении определенных правил все будет хорошо. Во всяком случае, я на это надеюсь. А вот со стратегическим…

У Павлова есть знания и опыт солдата, командира и полководца. У меня же есть послезнание. Конечно, с моим появлением здесь история однозначно пойдет несколько по другому пути (в конце концов, я же не смогу, да и не захочу, точно повторить все действия моего реципиента, а ведь Павлов фигура немалая!). В некотором роде это снизит цену моих знаний. Однако, знание общих принципов развития науки, техники и военного дела в этих условиях огромно. А уж отделение агнцев от козлищ в мировом политическом свинарнике воистину бесценно. Ну не обладали здесь даже видные государственные деятели тем объемом информации, который доступен для любого жителя 21 века. Конечно, цену всех этих плюшек снижает их академический, а не прикладной характер (ну извините ни политиком, ни генералом быть не довелось), так ведь у местных и такого не было!!!

А что, хороший такой симбиот получается. Сплав теории с практикой, так сказать.

Во всей этой благостной картине смущало одно…

Я уже довольно хорошо освоился с просмотром памяти Павлова. Немаленький ее кусочек отсмотрел. И вывод несколько озадачил. Смысл в том, что не мог Дмитрий Григорьевич такого наваять, как у нас в 41. Не мог и все тут. Все действия Павлова в моей реальности в корне противоречили опыту и умениям Павлова, в теле которого нахожусь я. Несоответствие прямо-таки вопило о своем присутствии. Ну не мог он этот чертов госпиталь окружной в Бресте расположить. Не мог оставить артиллеристов без бронебойных снарядов. НЕ МОГ! Офицер с таким колоссальным РЕАЛЬНЫМ боевым опытом не мог такого допустить. Сами посудите: Первая мировая, Гражданская, борьба с басмачами, конфликт на КВЖД, Испанская, Освободительный поход, Финская, да плюс еще и участие в разработке Халхин-Гольской операции. Один список чего стоит!

Что если я не первый? Что если в тело Павлова УЖЕ засылали симбиота? А этот товарищ тут натворил дел. Может он вообще немцем был или нацистом идейным? Решил, гад, посодействовать своим корешам. И что я тут наворочаю? Быть может в этом суть эксперимента?

Да, дела…

Глава вторая

Душевное смятение первых нескольких дней понемногу утихло. Я стал более спокойно и осмысленно рассуждать на тему своих дальнейших действий. А, надо признать, что подумать было над чем. Все упиралось только в одно — думать было некогда!

До начала войны оставалось чуть больше года и трех месяцев. Это при условии, что все пойдет как в моей реальности, в чем, собственно говоря, уверенности нет. За это время предстояло решить невероятную, да что там, колоссальную кучу проблем. В первом приближении даже их примерный объем оценить невозможно. Дело в том, что у меня нет ни полномочий, ни возможности даже косвенно оказывать влияние на ситуацию. Времени на постепенный захват позиций не было категорически. Либо прямо сейчас, а лучше вообще вчера, получу возможность напрямую влиять на ситуацию, либо не получится вообще ничего.

Я вдруг отчетливо осознал, что каждый день, каждый час, даже каждая минута, проведенная мной в бездействии, будет измеряться в человеческих жизнях. Мало того, все эти человеческие жизни обильным, неудержимым потоком потекут в мое личное расстрельное дело в сейфах НКВД.

Здесь нужен обдуманный, взвешенный и целенаправленный риск. Нужно поставить на карту все и сразу. И победить. Обязательно победить. Я ОЧЕНЬ хочу жить.

Собственно говоря, единственное возможное решение подсказывала сама система государственной власти сложившаяся в СССР. Если мне удастся убедить верхушку бюрократического айсберга, точнее его пик — Сталина, в необходимости срочных действий, то… Возможно я получу то, что нужно. Полномочия!

Вот сейчас о своем юридическом прошлом я не жалел. Именно эти навыки сейчас понадобятся. Убедить безразличного (бесстрастного) наблюдателя в своей правоте оперируя имеющимся набором фактов и доказательств, заставить его принять твою логику и вникнуть в смысл твоих умозаключений, попутно разбить аргументы оппонентов — это да, это по мне. Это будет мой самый сложный процесс, но я должен, просто обязан, его выиграть.

Сейчас я не могу рассчитывать на немедленную личную встречу со Сталиным. Но ведь написать ему письмо мне никто помешать не может! А письмо поможет решить сразу несколько задач.

Возможно, мне удастся его заинтриговать. Чем? Прежде всего, честностью и открытостью суждений. Я очень часто использовал такой прием в своей работе. Если дело трудное, доказательств мало и все они оспоримые или косвенные нужно идти напрямую. Напросись к судье или председателю комиссии, выложи ему все что накопилось, заставь его оценивать дело уже исходя из твоих посылов. Думаете, не будут слушать, на порог не пустят? Вот в этом и есть наша проблема. У всех жителей России существует железобетонное убеждение: "К начальству без звонка или подарка не пройти!" А вот и нет. Я начал работать юристом с 16 лет (очень кушать хотелось), у меня не было никаких связей и знакомств. Если нужно было решить проблему, я просто шел напрямую к начальству и решал ее. Ни разу меня никто не послал, и, почти всегда, помогали либо делом, либо словом. Не думаю, что со Сталиным будет по-другому. Еще раз говорю: "Главное это открытость, честность и напор!"

Кроме того, письмо поможет заранее настроить Верховного на нужный лад. В смысле, что он уже будет вынужден, пусть даже и глубоко в душе, оспаривать мои утверждения, а не заставлять меня опровергать свои. То есть, теоретически, я буду на шаг впереди него. А это очень важно.

Итак, терять мне нечего. Ну, действительно, в худшем случае шлепнут меня на год раньше. По большому счету, разницы-то никакой нет. Зато, если выиграю, мои шансы резко возрастут. Поэтому в письме напишу все: и про мое видение политической ситуации, и про последствия репрессий, и про провал идеологической работы, и про ошибочные подходы к организации и комплектованию войск, и еще много всяких "про"…

* * *

Раздобыть бумагу и письменные принадлежности особенного труда не составило. При утреннем обходе попросил об этом главврача и он с удовольствием предоставил требуемое. Адъютанта и ординарца отпустил в "увольнительную" еще вчера, так что помешать мне никто не мог.

Я уютно устроился возле подоконника, там, где спал адъютант, когда я очухался, и засмотрелся в окно. Очень красивый, залитый солнцем парк. На улице еще холодно, но веяние весны уже чувствовалось. Под набравшими силу лучами солнца, снег кое-где начал подтаивать и везде, где только можно, начали появляться сосульки. Прямо на подоконнике вездесущие воробьи, громко чирикая, делили корку черного хлеба. Как они ее сюда втащили то? Ведь второй этаж, а корка раза в два больше воробья? Хорошо им, мне бы их проблемы. В парке медленно прогуливалось несколько человек. Даже под больничным одеянием и бесформенными пальто и тулупами, в их фигурах явно просматривалась военная выправка. Весело переругиваясь, внизу пробежали две медсестрички. Только в последний момент я успел придержать голову. Чуть-чуть ей стекло не выдавил. А генерал-то, тот еще крендель был, вон его как на баб повело. Или это меня?

Ладно, делу час, потехе время. Тьфу, наоборот. Х-х-х…

Для начала, решил изложить свое видение "современной" политической ситуации, чтобы оппоненту сразу стало ясно, чего это меня вдруг на философию потянуло.

Дело в том, что для местных приближение войны вовсе не казалось очевидным. В этом я убедился, пролистав воспоминания Генерала. И причина была даже не в недостатке информации. С точки зрения местных жителей ситуация здорово напоминала события вокруг Украины в моей реальности. Да, амеры начали вторгаться в зону жизненных интересов России, да они поддерживали всякую шваль, которая вела антирусскую пропаганду, да Россия была слаба, как никогда ранее, но… Но и мы и американцы всегда помнили про ядерное оружие, и, в последний момент, всегда сворачивали обострение ситуации, предпочитая действовать чужими руками. Все прекрасно понимали — в ядерной войне победителей не будет! Здесь все тоже самое. Генерал оценивал военный потенциал СССР и Германии как примерно равный. Как известно, при равенстве сил противников добиться решающего успеха крайне проблематично. У всех еще свежа была в памяти мясорубка Первой Мировой, когда обе воюющих стороны не имели решающего превосходства друг над другом. В результате, победителями оказались Америка и Япония, непосредственное участие в войне которых свелось к минимуму. Вот и сейчас, Генерал думал, что война, не ведущая к полному разгрому противника, при допустимом уровне своих потерь, бессмысленна. А если она бессмысленна, значит, ее и не будет. А вся эта возня на границах, лишь дополнительный аргумент в политическом торге.

В этой логике был только один изъян — немцы пока (это ключевое слово) не считали СССР серьезным (равным) противником. И один этот изъян перевешивал все остальные доводы.

Собственно говоря, первопричиной обострения политической ситуации, как это ни странно, явился именно СССР. Точнее неудержимый, лавинообразный рост его экономического, а как следствие, и военного потенциала. И Англия, и Франция прекрасно понимали, что с ростом экономической и военной мощи советского государства возрастут и его политические аппетиты. Баланс сил в Европе стал неуклонно нарушаться, и в затяжном противостоянии неминуемо приводил к потере статуса Англии и Франции, как мировых гегемонов. И они начали действовать.

Европейские союзники прекрасно понимали, что серьезного ущерба СССР они нанести не в состоянии. Их силы были серьезно подорваны Первой Мировой. Кроме того, общей границы с Россией у них не было, а локальные десантные операции, при наличии у противника постоянного снабжения из глубины, заранее обречены на провал. Ярким подтверждением этому служили Крымская война и Галлипольская (Дарданелльская) десантная операция. Действия флота нанесут еще меньше вреда при баснословной стоимости мероприятия. Судите сами, Советский Союз практически самодостаточен, введение морской блокады просто ничего не даст, ибо блокировать нечего. Львиная доля мизерной внешней торговли СССР идет по суше. Атака прибрежных городов тоже ничего не даст, при серьезной опасности потерять дорогостоящие корабли. Серьезной стратегической авиации ни одна из стран не имела, да и тактика ее применения еще толком не разработана.

В общем, нужен был серьезный континентальный противовес коммунистам. И вот тут все вспомнили про немцев.

Воевать чужими руками у англичан всегда получалось великолепно. Особенно у них удавались чудовищные людские и экономические потери вовлеченных сторон. Как сказал на смертном одре Уильям Питт (старший): "Я не могу лично задушить всех врагов Англии, но я могу предоставить им честь сделать это самим". Могу немного ошибаться в содержании этого великого изречения, но суть от этого не изменится. На этот раз реверансы англов упали на благодатную почву. Униженная и оскорбленная великая нация — это страшная сила. Жажда реванша, помноженная на железный немецкий порядок, великолепные научные, военные и административные кадры, мощнейшую в Европе производственную базу, а в случае с Россией, еще и на застарелую ненависть, основанную на страхе и соперничестве, могли снести на своем пути любые препятствия.

Медленно, но уверенно и неотвратимо Европа сама (!) вскормила своего палача. Англы не учли только одного — личности самого Гитлера и влияние идеологии, которую он предложил.

По всей видимости, "бесноватый ефрейтор" прекрасно понимал, чего от него и от Германии хотят "заклятые друзья". Его не устраивала только роль статиста на этом празднике жизни. До поры до времени, он благосклонно принимал подношения, а в душе уже готовил план сокрушительного удара по "благодетелям".

Логика Гитлера здесь была проста до гениальности. Допустить появления у немцев гигантской ресурсной и продовольственной базы (в случае победы над СССР) Союзники не могли. Это означало одно — смертный приговор, не просто потеря Англией и Францией статуса гегемонов, а их полное исчезновение с политической карты. Немцы никогда бы не простили им позора Скапа Флоу и Версальского мирного договора 1919 года. Поэтому, задача Союзников сводилась к следующему: не ввязываясь в открытое противостояние оказать воюющим сторонам скрытую "поддержку" и в момент наивысшего напряжения сил нанести сокрушающий удар по Германии, а потом и зажать в тиски СССР. Скорее всего, предоставление Польше гарантий независимости преследовало именно цель найти политическое обоснование последующей атаки на Германию. Видимо, если бы Гитлер четко обозначил свое намерение после Польши напасть именно на Советы, немедленно последовали бы сепаратные переговоры и перемирие. Однако, все эти потуги англов и прихлебателей Гитлер распознал без особенного напряжения умственных сил. И все сделал по-своему. Он отчетливо понимал, что неминуемый (я это подчеркиваю) удар Союзников ему в спину, помноженный на невозможность разгромить Россию в скоротечной компании, вновь приведет Германию к краху. И на этот раз возможно уже навсегда. С другой стороны, вероятность вступления СССР в войну на этапе Французской компании, особенно в случае ее быстрого разгрома, была далеко не очевидна. Русские с удовольствием выясняли кто из них самый главный, самый правильный и идейный, и переваривали свои новые приобретения (имеется в виду восточная Польша и т. д.). По всей видимости, именно результаты Польского похода стали последней каплей на пути похода немцев на Запад. Гитлер, наконец, получил то, что хотел — блицкриг, как инструмент решительного достижения поставленной цели. И еще одно, он получил уверенность в собственных силах.

Конечно, все было не так безоблачно на немецком небе. Адольф Аллоизович понимал и еще один момент. Что русские также не допустят огульного увеличения мощи Германии. В случае затяжной военной компании во Франции, Советы неминуемо нанесли бы завершающий удар. И уж тем более не допустили бы поражения Англии. А вот принуждение Англии к заключению мира на выгодных условиях большевики, скорее всего, проглотили бы. И такие возможности у Гитлера были. Но вот тут "везение" немцев закончилось. Точнее союзнички подкачали. Если бы итальянцы вышибли англичан с Африканского побережья Средиземного моря, если бы Испания вступила в войну на стороне Оси и захватила Гибралтар, если бы Гитлер серьезно отнесся к проблеме "непотопляемого авианосца", то выход Великобритании из войны был бы неминуем.

Но он рассудил по-другому. По большому счету, мне его логика понятна. Он решил сэкономить силы и время. Гитлер решил сделать реверанс в пользу Англичан. Когда поражение, а точнее разгром, Франции стали очевидны, нарисовался Дюнкерк. Гитлер не любил Англию, но Россию он не любил гораздо больше. И ради возможности лицезреть поражение извечного противника, готов был пойти хоть на сделку с дьяволом. А уж с англичанами и подавно. Не прокатило. Плохо продуманное воздушное наступление и последовавший перелет Гесса, тоже результатов не принесли. И тогда он вообще решил плюнуть на Англичан, закономерно задавшись вопросом: "А что они вообще могут мне сделать?" Действительно, к тому времени, ни Великобритания, ни ее союзники серьезной сухопутной армией и воздушным флотом не обладали. Ну, высадят они во Франции десяток дивизий и что? Толк-то от этого какой? Даже не отвлекаясь от русских, немцы немедленно втоптали бы их прибрежный песок Ла-Манша. Ну, плавают их ржавые корыта по морям и что? В Берлин-то они не приплывут! В общем, Гитлер в течение как минимум двух-трех лет за тыл мог не опасаться. С другой стороны, немедленная десантная операция вызвала бы вступление в войну СССР и, скорее всего, САСШ, которые как стервятники кружили над разлагающимся европейским трупом, желая урвать и свой жирный кусочек. Поражение Советского Союза создавало условия для заключения мира с англами на выгодных для немцев условиях. Вступление в войну САСШ, оно и вовсе исключало.

Кроме того, немецкое руководство постоянно ощущало возрастающую мощь Советского Союза. Каждый год, каждый месяц, каждый день увеличивал силы большевиков. Огромные человеческие и природные ресурсы Советов давали им практически неограниченный потенциал для роста. Темпы их экономического развития потрясали. Заводы, электростанции, лаборатории и КБ вступали в строй сотнями и тысячами. Русские разворачивали огромную, технически оснащенную армию. Худо-бедно начали проводить в ней реформы на основе своего и немецкого же (!) опыта. И рано или поздно настанет момент, когда нападение на них станет безумием. При всем предубеждении в отношении России, немцы не могли этого не видеть. Время однозначно работало на СССР.

Все это вынуждало Гитлера делать выбор. Причем немедленно. Промедление тут не допустимо. И Гитлер его сделал. Результат такого выбора известен.

Когда я, наконец, оторвался от писанины, на улице уже стояла глубокая ночь. Еле-еле удалось подняться со стула — затек весь нафиг. Надеюсь, мне доступно удалось изложить свои аргументы? Ничего, главное мясо нарастить. Еще раз 10–20 перечитать, шлифануть и первая часть готова.

На тумбочке обнаружил еще горячий ужин. Кто и когда его принес, даже не заметил. Есть еще добрые люди на земле! Только увидев еду, ощутил насколько голоден. Я, буквально, накинулся на съестное. А что, неплохо тут генералов кормят. Очень даже вкусно.

Мысли неосознанно возвращались к недописанному письму. В этом моя проблема — не могу отключаться от работы. Даже во сне размышляю, как лучше ее выполнить. В результате нормально отдохнуть не получается. Годик в таком режиме и падение общей работоспособности неизбежно. Проверено. Не зря я в свои годы седой наполовину. Единственный способ борьбы — снотворное.

Доев, поплелся к дежурной медсестре и раздобыл то, что нужно. Во всяком случае, она так утверждала. Ну что ж, проверим возможности местной медицины.

Утро вечера мудренее. С этой мыслью повалился на кровать и мгновенно вырубился. Даже накрыться одеялом не успел. Хорошее такое снотворное. Х-х-х.

* * *

Ночью мне снилось, как я лично, с пеной у рта, убеждаю Гитлера в необходимости напасть на Советский Союз. Причем разговор происходил возле больничной койки, на которой лежал смертельно больной Черчилль. А Сталин и Молотов, в костюмах медсестер, поили "английского борова" касторкой и меняли ему утку…

Проснулся в холодном поту. Привидится же такая чушь. Бр-р-р-р… Что тут местные эскулапы в качестве лекарств используют? ЛСД?

Сегодня, наконец, решил избавиться от этих дурацких усиков. Тем более что уже давно было пора побриться. Заподозрить Павлова в излишней волосатости язык не поворачивался. Но за пять суток щетина выросла преизрядная. Стыдно. Тут генералы так не ходят. Разве что ныне покойный Гамарник. Так может его за это и к стенке поставили? Кто их там разберет…

Разглядывая себя в зеркало, с удовольствием отметил рост шевелюры. Не люблю лысых. У меня к ним предубеждение после 90-хх годов. И умножать их армию личным участием не хочу. Провел ладонью по начавшему отрастать ежику и уже хотел отвернуться, как взгляд зацепился за одно несоответствие. У волос была одна маленькая странность. Все они у кончиков были седыми, а вот у корней… А вот у корней они были черными! Только сейчас на ум пришло, что слишком быстро они вообще растут. Пять миллиметров за пять дней, это знаете ли комильфо. Что это могло означать, я решительно не понимал. Наверное, возвращаюсь к корням, ну, в смысле, в обезьяну превращаюсь. На всякий случай решил оставить у себя в памяти зарубку на эту тему и ежедневно следить за странностями в моей новой внешности.

На тумбочке в палате вновь обнаружил еду. Кто ты о безвестный герой борща и компота? Или героиня? Надо прояснить, наконец, и поблагодарить.

Так-с, продолжим. Вводную часть уже более-менее подготовил, пора переходить к сути моего недовольства. Набросал план необходимых изменений, в порядке убывания по степени важности. Вот что получалось:

1. Связь, связь и еще раз связь;

2. Налаживание материально-технического снабжения;

3. Изменение принципов воспитательной и пропагандистской работы;

4. Изменение принципов организации и комплектования армии;

5. Улучшение качества обучения военнослужащих, точнее увеличение интенсивности обучения;

6. И, наконец, совершенствование военной техники.

Да-да, именно в таком порядке. Сейчас я распишу все по пунктикам.

Связь. Основа основ современной армии. Именно качественная и бесперебойная связь стала первопричиной немецких успехов на всех фронтах. Именно немцы довели до ума тактику применения радиосвязи в сочетании с традиционными методами обмена информацией — связью проводной и делегатами связи. Фрицы железной рукой навели, наконец, порядок в эфире. И результат не замедлил сказаться. Фашистские дивизий, зачастую уступая оппонентам и в численности и в качестве вооружения, за счет налаженной связи своевременно оказывались на угрожаемых участках. В каждый отдельно взятый момент времени, они были сильнее на главном направлении, уступая при этом совокупной мощи противника.

Можно с абсолютной уверенность сказать, что в современной войне, часть, лишившуюся связи с вышестоящими штабами, можно смело списывать на кладбище. Пример приграничных сражений 41 года тут более чем уместен. Отсутствие качественной и бесперебойной связи, в сочетании с набившей оскомину "радиобоязнью" штабов и отсутствием простых и надежных способов шифрования информации, стали для РККА настоящим бичом. Запаздывание в получении донесений не позволяло штабам своевременно выявлять угрозы и реагировать на них. Из состава фронтов порой выпадали целые корпуса и армии! Командиры, лишенные направляющей воли, растрачивали силы в бесплодных контратаках на превосходящие силы противника, занимающие господствующие на местности позиции. Или тупо гибли под ударами авиации и концентрированных танковых клиньев немцев. Но эти хоть пользу приносили, малую, но пользу. А вот бесплодные метания частей и соединений, совершавших абсолютно не нужные многокилометровые марши, растрачивая при этом бесценный моторесурс и тая под беспрерывными ударами авиации — это ничем не оправдано и просто чудовищно. Пример 8 мехкорпуса вам в подарок. До вступления в бой, этот, без малейшего сомнения, лучший механизированный корпус РККА потерял почти 50 % наличной техники! ПЯТЬДЕСЯТ ПРОЦЕНТОВ!!! И в этой трагедии первопричиной была именно связь, точнее запаздывание в получении и обработке информации. А бесплодные метания немногочисленной оставшейся авиации? Читать без слез на глазах воспоминания фронтовиков, прошедших горнило лета 41 года, невозможно. Бойцы и командиры могли только в бессильной злобе еще сильнее сжимать кулаки, глядя на то, как наша, в кои-то веки появившаяся, авиация мешает с землей покинутые немцами позиции. Или смотреть на то, как истребители, которых выслали на прикрытие сосредотачивающихся для контрудара частей, не найдя их и истратив горючее улетали, а в это время немецкие летчики вколачивали в землю остатки по крупицам собранных резервов. А… Да что там "А", все не перечислишь, а смысл и так понятен и неизменен.

Короче говоря, без решения этой проблемы, решение всех остальных просто бессмысленно. Даже элитная часть, вооруженная новейшим оружием и снабженная боеприпасами и горючим, с воинственно настроенными бойцами и командирами, но лишенная связи, а значит и управления, может только одно — бесславно погибнуть.

Разумеется, я совершенно, абсолютно ни черта не понимал в радиоделе. Вот вообще ничего. Ни о каком изобретении транзистора или чего-то с еще более "страшным названием", не могло быть и речи. Однако, я могу задать общее направление приложения усилий. И уж, костьми лягу, но работающую радиостанцию в каждый полк, а лучше батальон, добуду. Докажу необходимость, заставлю, украду, наконец!

Дописав этот отрезок, я откинулся на спинку стула и задумался. Во всем этом была одна гигантская непонятка. Все, что я сейчас писал, четко пересекалось с мнением Генерала. Все, о чем я говорил, он знал и, мало того, поддерживал и одобрял! Так в чем же дело? Почему же в реальности случилась такая ЖО..А? Необъяснимо. Я все больше склонялся к выводу, что я тут не первый симбиот. Предшественник либо имел выходы на немецкую агентуру, и смог организовать ее достойное применение, либо… Либо он был тут не один!!! Не мог засланец, будь он хоть семи пядей во лбу, в одиночку нанести такой колоссальный урон. О чем это говорит? Да о том, что возможно и я тут не один! Ладно, сейчас все равно не до этого, разбираться, сколько тут засланцев и какова их направленность, будем позже. Пока ограничусь еще более внимательным наблюдением за окружающими.

Поехали дальше.

* * *

А дальше было материально-техническое снабжение. Эти авгиевы конюшни любой армии любого времени. На Земле, за всю ее человеческую историю, не было ни одной войны, по результатам которой все, кому не лень, не клеймили бы позором и проклятиями интендантов и их аналоги. Воистину нет пределов совершенству, а так же размерам воровства и головотяпства, на этой нелегкой стезе. Существовал только один способ решить эту проблему — раздуть штаты снабженцев до астрономических величин, для того чтобы хозяйственники ни при каких условиях не могли украсть все, и не вовремя, да и не туда, доставить то, что нужно. Шутка. Горькая такая шутка.

А если серьезно? А если серьезно, то положение с материально-техническим снабжением было аховое. И дело даже не в головотяпстве и воровстве. И не только у военных. Порочна была вся выстроенная система. Советский Союз, до своего развала, решить эту проблему так и не смог.

Спросите о чем это я? Сейчас объясню.

Перед своим развалом СССР производил очень много комбайнов. Ну просто невероятно много комбайнов. Настолько много комбайнов, что все остальные страны вместе взятые производили их меньше. Почти. И каков же был результат этого титанического труда? Те, кто застал, хоть краешком, то время поймет, о чем это я говорю. Я говорю о громадных кладбищах новеньких, только что с конвейера, тракторов и комбайнов, которые окружали машинно-тракторные станции. На этих бескрайних полях лишь изредка мелькали головы слесарей и техников, которые свинчивали с новой техники ременные передачи и всякую мелочь, нужную в хозяйстве. Странно, правда? Все дело в том, что запчастей к этой технике никто не производил и не поставлял. Ну не было их. Поэтому механики, обливаясь крокодильими слезами, собирали из 2–3 новеньких комбайнов один старенький. Почему старенький? Потому что гарантию того, что новенький не развалится прямо на поле, никто дать не мог. И не дай бог, вам бы попался трактор, выпущенный сверх плана по какому-нибудь комсомольскому обязательству в выходной или праздничный день. Это все — амба, чинить его бессмысленно, проще разобрать и собрать заново. Целиком!

Здесь все было примерно так же. Советский Союз, отрывая от себя последние крохи и все туже затягивая пояса простых работяг, настрогал огромную кучу танков. Всяких разных танков. Настолько разных, что детали на одни и те же модели, выпущенные разными заводами и в разное время, не подходили. Ну, или подходили через кувалду. Но это было бы полбеды, в конце концов, одна из десятка деталей точно бы подошла, если бы они были. Но их не было.

Все объясняется довольно просто. Советское руководство, стремясь в кратчайшие сроки насытить войска новейшей техникой, сознательно (!) ограничило выпуск запчастей. Все доступные мощности заняли на сборке целых изделий. Но, введенная как временная мера, эта практика вросла в производственную структуру до ее разрушения в 90-хх годах. Если на оборонных заводах, по настоятельным "просьбам" военных, эту проблему в целом почти решили, то на гражданских был просто "караул".

А в сухом остатке получилось следующее: командование частей и соединений РККА не смогло проводить интенсивное обучение бойцов и командиров технических частей, поскольку все эти мероприятия запасными частями обеспечены не были. Результат такого подхода мы все знаем.

Ситуацию усугубило резкое увеличение численности технических войск за довольно небольшой период времени. И бронетанковые войска и ВВС были созданы практически с нуля всего за 10 лет. Военно-технические учебные заведения просто не успевали штамповать такое количество специалистов. Да и качество тех, кого выпускали, было ниже среднего. Что поделать, спешка! Собственно говоря, практически все армии в 30–40 годах столкнулись с этой проблемой. Однако, ее в целом удалось решить за счет массового призыва гражданских специалистов, благо что хороших специалистов-технарей в европейских странах было немало, а после разразившегося экономического кризиса, они были готовы делать что угодно и где угодно за сущие гроши. У Советского Союза таких кадровых резервов не было. Их просто не успели создать. Всего каких-то 20 лет назад подавляющее большинство населения России было неграмотным. Вообще! Быть может, Сталин и был гением, быть может, он и принял Россию с сохой, а сдал с атомной бомбой, но даже он не мог "родить" за отпущенный срок потребное количество специалистов. Мне представляется, что это было вообще невозможно.

Я помню свое удивление, когда мне на глаза попался один факт. Да что там удивление — ох…ение!!! Прошу прощения конечно, но накипело. Так вот, в том же самом 8 механизированном корпусе на 900 танков, 3200 автомашин, 350 тракторов и 600 мотоциклов (все цифры немного округлены) было… Нет, я хочу чтоб вы прочувствовали. Сто пятьдесят девять (!) автобензоцистерн. Мне эта цифра в голову запала намертво, никогда не забуду! Прониклись? Сейчас поясню. Возьмем для примера один из самых массовых танков — БТ-7. На нем стоит мощнейший карбюраторный движок М-17Т, адаптированный к сухопутным условиям авиационный мотор. Так вот, эта радость сжирает на 100 км 140–160 литров топлива, а емкость танковых бензобаков составила аж 790 литров!!! А теперь прикиньте, сколько смогут увезти 159 бензовозов? Короче, никуда этот корпус не поедет, по крайней мере, в таком составе. Да можно ссадить мотострелков, отобрать у них машины и загрузить их бочками с горючкой, а куда их потом-то деть? Напомню, согласно положениям устава, пехоте на танках двигаться было запрещено! Конечно, такая ситуация была не везде, где-то лучше, где-то хуже. Часть потребностей должна была покрыть мобилизация техники из народного хозяйства, но, как мы знаем, сделать этого практически никто не успел. Воевать пришлось с ходу, с колес, тем, что было в наличии. Вот так вот.

В общем, перечислять эти ужасы можно до бесконечности. Здесь принцип "повторение мать ученья" не работает. И молитвами не поможешь. Я прекрасно понимаю, что изменить ситуацию в целом за отведенное время просто нереально. Но кое-что можно.

Сталина нужно обязательно убедить в том, что необходимо немедленно увеличить производство запасных частей к бронетехнике, авиационной технике и автотранспорту. Пусть выпуск готовой продукции упадет хоть в пять раз. Пусть! Пусть постановка на поток новых образцов вооружений серьезно замедлится. Пусть! Иначе все то, что уже произвели можно уже сейчас списывать на свалку, а тех, кто на них будет воевать, на кладбище. Этот вопрос нужно обязательно протащить, хоть треснуть пополам, но протащить!!! Тем более что на новую технику, да и на старую у меня несколько другие планы.

Далее. Нужно доказать, что, ни в коем случае, нельзя сейчас содержать танковые части по штатам мирного времени. Особенно ремонтно-эксплуатационные подразделения и службы тылового обеспечения. Да, я понимаю, что для экономики это практически непосильная ноша, да у заводов и крестьян отберут то последнее, что еще не забрали, но по-другому не получиться. Хотя бы в западных округах. Хотя бы в частях прикрытия. Надо! С пехотой конечно проще, но и тут надо поколдовать с цифрами.

Идем дальше. Я не знаю, как обстоит дело в ВВС с подготовкой технических кадров, да и Генерал этого не знает, но что касается танковых и мотострелковых войск, нужно срочно увеличить выпуск технических специалистов. Особенно в контексте грядущих потерь. Хотя бы раза в полтора. Пусть их подготовка будет гораздо хуже, но это все же лучше, чем вообще ничего.

Про нехватку бронебойных снарядов, я забыть никак не мог. Тем более, что все цифры уже существовали и их, достаточно легко, можно было обосновать. Кроме того, здесь у меня имелась мина замедленного действия, которою приберег на потом. Да-да, я про бракованные бронебойные снаряды к сорокапяткам. Это будет что-то. Сколько голов полетит с плеч даже представить себе сложно. А пока пусть клепают. Я потом за счет этого брака буду танкистов учить стрелять, такого добра совсем не жалко. Да и их выпуск остановить прямо сейчас не получится, если я проговорюсь про это, вопросов ко мне будет…

Ну, и еще несколько предложений, пройдет по организационно-штатным мероприятиям.

Хорош, надо немного перевести дух, а то уже мозги переклинило от слов "надо" и "немедленно". Пошел в местную курилку, народ посмотреть и себя показать. О чем говорят мужики, когда делать нечего? Правильно! О б…, ну о женщинах, в общем. Поговорили, послушал, покурил. Задумался. Черт, как же сложно объяснить и доказать все, что крутится в голове, используя только уже существующие цифры и примеры, да и еще не раскрыться самому. Если бы не память Генерала, это было бы просто невозможно. Повезло.

Ладно, пора вернуться к нашим баранам…

* * *

А возвращаться пришлось именно к Баранам. К Баранам с большоооооооой буквы! Поскольку настало время написать все, что я думаю по поводу воспитательной работы в войсках и пропаганды в целом, и по поводу отдельных кретинов в частности. В сравнении с этим, даже организация материально-технического снабжения кажется недостижимым идеалом.

Каким образом, идеально отлаженная, многократно проверенная и отточенная, размазавшая по стенке всех своих конкурентов, машина советской пропаганды деградировала до того убожества, что было перед войной? Всего за два десятилетия! Тут надо было стараться. Стараться и еще раз стараться. Послевоенный период я даже брать не буду, ибо позорно думать о таком. Некогда настроенный и любовно смазанный механизм проржавел настолько, что провернуть его маховики лично мне казалось уже нереальным. Если бы у меня была такая возможность, то вместо тех, кого в реальности поставили к стенке, я бы, не сомневаясь ни секунды, поставил бы всех, кто занимается в СССР пропагандой. Такого ущерба, как эти люди, стране не нанес больше никто!

Чем вызвано такое мое негодование? Сейчас попробую объяснить.

Дело в том, что Советское руководство, а вместе с ними и вся страна, оказались заложниками идеологии. Вопрос не в том, плохая она или хорошая, вопрос в том, что она резко противопоставила себя всем остальным существующим. Мало того, она обвинила остальных во всех имеющихся бедах. Разумеется, последовала единственно возможная реакция — идеология Советского Союза начала подвергаться нападкам со всех направлений, а СССР, фактически, оказался в изоляции.

Оценив размеры внешней угрозы, большевики пришли к закономерному выводу — или они возьмут курс на резкое увеличение экономической мощи, или их сметут с мировой политической арены. И забраться на нее обратно уже не получится. Никогда! Все это вынудило в ограниченные сроки, при условии почти полной внешней изоляции, выразившейся в малой доступности к иностранным технологиям и, самое главное, инженерным и рабочим кадрам, проводить всестороннюю модернизацию. Это, автоматически, повлекло за собой огромное количество непопулярных решений. Ярчайшим примером является пресловутая коллективизация. Так вот, всей машине советской пропаганды, так и не удалось объяснить народу "За каким чертом это вообще было нужно"!

Поясню на примере коллективизации. Создание колхозов и совхозов вовсе не было вызвано идеологическими соображениями. Наоборот. Тут идеологией и не пахло. Причиной всему была экономика. Все очень просто: резкое увеличение количества промышленных предприятий закономерно вызвало резкий рост числа промышленных рабочих. Взять этих самых рабочих иначе как из деревни было просто неоткуда. Отток крестьян из деревни вызвал, в свою очередь, другую проблему — голод! Угу, его родимого. Ведь рабочих рук стало меньше, и прокормить всю ораву городских жителей оставшиеся просто не смогли. Русская деревня всегда имела огромную инерцию. Быстро развиваться и модернизироваться она не могла и не хотела. Резко повысить товарность никак не получалось. Поэтому большевики, почесав репу, пришли к выводу: "Если не хотят сами, значит, мы сделаем это за них". Вот и появились колхозы. Смысл был в том, что бы сконцентрировать в крупных аграрных объединениях имеющиеся трудовые ресурсы и орудия труда. Крупные объединения лучше и проще контролировать, направлять, финансировать и, главное, развивать. К тому же, тут очень удачно подвернулись идеологические догмы. По мысли разработчиков, все это должно было резко, в кратчайшие сроки (именно этот тут главное) повысить товарность сельскохозяйственного производства. Воплощение, конечно, слегка подкачало, но главную свою цель — накормить растущую армию рабочих, колхозы выполнили.

А вот те, кто должны были объяснить народу смысл происходящих перемен, со своей задачей не справились. Не растолковали именно глубинный смысл. Пропагандисты пошли простым путем — объявили колхозы непременным атрибутом советского образа жизни. А ведь простому крестьянину было глубоко плевать и на Клару Цеткин и на Розу Люксембург и на Маркса с Энгельсом вместе взятых. Да, проблему сопротивления при вступлении в колхозы это бы не сняло. Но градус напряжения, несомненно, снизило. Одно дело, когда у тебя отнимают все, мотивируя это тем, что так гласят коммунистические догмы. Другое дело, когда отнимают, но при этом убедительно доказывают, что если сейчас этого не сделать, то через пару лет придут плохие дядьки и отнимут не только имущество, но и честь, и жизнь в придачу. Тут ключевое слово именно убедительно. А уж когда началась война, можно было бы смело орать на всю страну: "Ну вот, мы же говорили, вот супостаты и пришли из вас последнюю копейку вытряхивать, а заодно и душонку вашу прихватят. Ах, какие мы молодцы то! Все прозрели и предсказали". Получилось все с точность до наоборот. Поначалу немцев встречали как освободителей, пока не разобрались, что они за фрукты на самом деле. Сами не разобрались.

Вся идеологическая работа свелась к тиражированию догм и штампов. Открыв любую газету, на любой странице, вы могли только по заголовку определить чуть ли не дословное содержание статьи. Помните этот стишок: "Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это!". А если учесть, с какой скоростью "незыблемые" догмы Маркса, Энгельса и Ленина вдруг превратились в не менее "незыблемые" догмы Сталина, а недавних догматиков клеймят, как "троцкистов". Тут уж знаете ли совсем не смешно становится.

Освещение же массовых арестов конца 30-хх годов можно, вообще, назвать вершиной кретинизма. На каждом углу, в каждой паршивой газетенке, на каждом партийном собрании эти деятели орали с пеной у рта: "Нашли!!! Нашли-таки!!! Долго искали и нашли вражин проклятых!". Угу, нашли. Идиоты. Тут траур надо объявлять, а они радуются. Нет что бы вот так: "Товарищи, произошла чудовищная трагедия, в наши праведные ряды затесались изменники! Горе нам товарищи! Проглядели. Так сплотимся же еще плотнее на ниве борьбы с мировым империализмом!" И замять это по-тихому. Ладно, тут одной фразой не отделаешься, ясно одно — то, как было поставлено освещение данного вопроса, было неправильным решением.

Ну, про пресловутых замполитов в народе столько анекдотов ходит, что жутко становится. Если центральные газеты и радио еще кое-как справлялись с тем, что им полагалось, то сонмища комиссаров всевозможных званий и регалий ну никак не тянули. Что поделать, продукт массового производства. Суррогат. Они громовым, раскатистым голосом вещали с представительных трибун о политике партии. Точнее зачитывали идеально точно записанные тексты, напечатанные в центральных газетах и содержащиеся в многочисленных переписках, ну допустим Ленина с Каутским. И уже менее грозно блеяли, когда их просили растолковать: "А что, собственно говоря, вожди имели в виду? И чем вызваны их действия?".

Короче, единственной удачной операцией пропагандистов стало выращивание "ореола непогрешимости и всезнания" вокруг личности Сталина. Ну, как удачная. Ореол-то создали, а вот о последствиях не подумали. Что же это получается, непогрешимый, всезнающий и всевидящий проглядел у себя под носом такую прорву врагов? Непонятно.

Конечно же, среди пропагандистов было множество действительно умных, честных и ответственных людей. И история знает огромное количество политработников, совершивших выдающиеся подвиги. Однако, даже эти люди, отдавшие свои жизни и здоровье на общий алтарь, загнанные в рамки плохо выстроенной системы, не смогли перевесить негатив. В целом системе пропаганды можно было поставить жирный минус. Свою главную функцию — повышение доверия к власти и идеологии, она не выполнила.

Я не политолог, не журналист, не пиар менеджер. Я не знаю, что делать. Я могу только попытаться обратить на это внимание. В конце то концов, в Советском Союзе живет больше 190 миллионов человек. Так что, никто не сможет сделать так, как нужно?

Часы уже показывали глубоко за полночь, когда я наконец прервал свои размышления. Будя. Хватит. Завтра будет новый день и новая пища. Пища, кстати, действительно была. И опять я никого не видел. Чудеса. Ей богу.

* * *

Всю ночь мне снились орды засланцев и попаданцев. Поголовно одетые в немецкую военную форму, в немецких же рогатых касках, в черных шпионских очках, с лычками интендантов и комиссарскими звездами на рукавах, они утрамбовывали "шмайсерами" апельсины в дубовые бочки. Бочки грузили в эшелоны. Эшелоны цепляли к комбайнам. И возили, возили, возили…

С постели я вскочил как ошпаренный. Я понял! Эти гребаные экспериментаторы стебутся надо мной! Им весело! Вот уродцы. Я буквально подлетел к тумбочке, схватил с нее кобуру с наградным ТТ, выхватил его и приставил себе к башке.

— Ну что козлы? — мысленно обратился я к невидимым мучителям. — Весело вам? Прикольно глумиться над тем, кто не может вам ответить? Короче так, еще раз повториться такая хрень, я себе башку разнесу, и весь ваш долбаный эксперимент к чертям собачим полетит!

Сначала я услышал звук падающего подноса. Потом звук разбивающихся тарелок. Финальным звуком был звук падающего тела. Я обернулся. На полу, в творческом беспорядке, валялись вышеперечисленные предметы. Тело, судя по всему, принадлежало той самой врачихе, которая меня в первый день щупала. Мысленно представил себе картину ее глазами. Огромный мужик в больничной пижаме, с направленным, куда-то в небо взглядом и с пистолетом у виска, да и еще яростно бормочущий что-то себе под нос. Да… Приплыли. Надо срочно что-то придумывать. Щас в дурдом повезут.

Я резво кинулся к докторше, не забыв, правда, сунуть пистолет в карман пижамы. Не хватало еще, что б она подумала, когда очнется, что я и ее пристрелить собрался. Мысленно отмахнулся от такого наваждения. Хорошо, что она успела дверь за собой прикрыть, в коридоре не слышно ничего, двери тут монументальные. Подхватив легкую как пушинку девушку, перетащил ее к себе на кровать. Хороша!!! Красивая, зараза. Тут мне в голову пришла совсем уж дикая мысль: "Вот щас народ войдет, что они увидят? Мужик склонился над маленькой, беззащитной девушкой, которую он еще и на кровать уложил!". Ух, е… Еще имиджа сексуального маньяка мне не хватало. Это я уже думал когда, как на крыльях несся, что б дверь на щеколду закрыть. Слава богу, кто-то догадался ее тут поставить. Спасибо тебе добрый человек.

Когда я вернулся к кровати, она уже начала очухиваться. Сразу взяв на себя инициативу, заявил:

— Что же это вы, милочка? Такая молодая, красивая, а на голом месте, чуть шею себе не свернули?

Врачиха таращилась на меня своими глазищами, которые уже начали наполняться слезами. Наконец она промямлила:

— Вы… Вы…

— Я!

— Вы… Вы… Вы…

— Ну, конечно же, это я, кто же еще то?

— Вы… Вы же застрелиться хотели?

Я сделал максимально честные и непонимающие глаза. И почесал нос. Пистолетом. В расстроенных чувствах сам не заметил, как в него уцепился и потащил из кармана. Боже, какой же я кретин!!! На врачиху же вообще было страшно смотреть. Бедная. Как я тебя понимаю.

— Э… — произнес я заикающимся голосом. — Это недоразумение… Это вовсе не то, что вы подумали!

Девушка, как завороженная, следовала взглядом за дулом пистолета, которым я размахивал, убеждая ее, что все нормально. Наконец, я догадался его спрятать. Вот дурак-то! Думай быстрее!

— Понимаете… Это у меня хобби такое (кретин, какое хобби?)… Ну, любимое занятие. Очень мне театр нравится. Выступать на сцене комкору не по чину как-то. А для себя вот сценки разные разыгрываю. Для души, понимаете? А пистолет и не заряжен вовсе. Вот смотрите…

Все это время я судорожно пытался одной рукой вытащить из него обойму. Вытащил. Достал пистолет. И нажал на спусковой крючок. Только сейчас до меня дошло, что в стволе тоже может быть патрон! Но, на этот раз, мне повезло. Выстрела не последовало. Да, прокол за проколом.

Мы с врачихой одновременно облегченно выдохнули. Чтобы замять неловкую ситуацию, я перешел в наступление:

— Скажите, это вы меня тут подкармливаете?

— Я.

— Спасибо. А то вот видите и жена есть, и детей двое, а сколько уже тут валяюсь, а так никто и не пришел. Вас хоть как зовут-то, впечатлительная вы наша?

Врачиха почему-то покраснела.

— Маша. — потом подумала и добавила. — Мария Петровна Серенькая.

— Ничего себе! Серенькая. Вам Маша, с такой внешностью, надо фамилию носить, ну допустим, Цветкова?

Лицо врачихи из красного стало бардовым. Засмущал я бедную совсем.

— Дмитрий Григорьевич, вы меня извините, но я, пожалуй, пойду. У меня еще дел много. Да и вам надо поесть принести.

— Конечно, конечно… — проговорил я, одновременно обдумывая, каким образом мне незаметно открыть щеколду. — Вот сейчас помогу Вам с пола собрать осколки…

— Оставьте, сейчас уборщица придет и уберет.

Но я свое черное дело уже сделал, прикрывшись корпусом, незаметно открыл защелку. Фууу… Теперь можно и расслабиться.

— Маша, вы заходите если что. А то мне тут скучно одному…

— Хорошо, я постараюсь.

Добавлять, что она покраснела еще больше? Вот так вот. Есть еще, значит, порох-то в решете. Ничего! Старый конь борозды не испортит! И добавил:

— Я буду ждать.

Ну что ж, пора за дело. Время и так летит слишком быстро. Но на будущее, надо все же поосторожней быть. А если бы в этот момент главврач вошел?

Глава третья

За занятием крючкотворством пролетела совершенно незамеченная мной неделя. Настало 13 марта 1940 года. Знаете что это за день? Думаете день официального завершения Зимней войны? А вот и нет. В смысле война-то действительно закончилась, но мне до нее никакого дела не было. Зато я, наконец, закончил свой "сизифов" труд. Бумажка, на которую убил целых девять дней драгоценного времени, для меня драгоценного, готова. Всего семь листов машинописного текста. Я не пожалел бутылки отличного армянского коньяка, которую пришлось отдать за "аренду" печатной машинки, жлобу, который только по недоразумению именовался военным комиссаром госпиталя. Пришлось лично набирать текст, а потом жечь и "топить в сортире" черновики. И еще, вам лучше не знать, сколько сил, времени и бумаги заняла его отпечатка. А уж уничтожение черновиков… Чуть госпиталь не спалил.

Разумеется, ничего общего с предыдущими пространными размышлениями бумажка не имела. В ней я пытался высказать все свои сомнения и тревоги, основываясь исключительно на фактах, которые были в памяти Павлова и открытых источниках. Собственных доводов вставил в текст совсем немного, тщательно взвесив все "за" и "против", и убедившись в том, что Генерал самостоятельно, при некотором напряжении сил и доле везения, мог до них докопаться. Это был именно официальный документ, а не "письмо турецкому султану".

По здравому рассуждению обозвал бумажку докладной запиской, снабдив ее при этом зубодробительным названием: "О некоторых вопросах повышения боеспособности и улучшения партийно-воспитательной работы в Рабоче-Крестьянской Красной Армии". В ней, сухим казенным языком расписывалось, что комкор Павлов, проанализировав имеющуюся у него информацию, используя при этом как открытые источники, так и доведенные до его сведения разведывательные донесения, пришел к выводу о возможном вооруженном конфликте между СССР и Германий в период между второй половиной апреля 1941 года и серединой июля 1942 года. Вышеозначенный комкор, изучив и обобщив опыт предыдущих военных кампаний, в преддверии открытия возможных военных действий, пришел к выводу о необходимости неотложного проведения ряда мер, направленных на повышение обороноспособности страны. После перечисления этих самых мер, Павлов настоятельно просит о встрече с товарищем Сталиным, дабы незамедлительно лично объяснить и доказать их обоснованность и целесообразность. Вот так, как говорится, на этот раз только документы и только факты. Никакой лирики.

Я сознательно попытался составить записку таким образом, чтобы она не столько давала ответы, сколько побудила бы Сталина задавать мне вопросы. Действительно, предложенные меры были основаны лишь на голой теории сдобренной малой толикой реальных фактов. В управлении армией и государством "кустарщина" недопустима! Позволить то, чтобы пропущенная в наставлении или уставе "запятая" стала причиной гибели хотя бы одного человека, будет преступлением. Для внедрения в жизнь всех моих предложений еще предстояло проделать, не побоюсь этого слова, титанический объем работ. Но я четко знал — каких именно работ.

Собственно говоря, вся моя уверенность в том, что Сталин отнесется серьезно к моей докладной записке, основывалась вовсе не на гениальности ее содержания. Таких бумажек руководитель государства еженедельно получал десятки, если не сотни. Какой из них он должен верить? Моя уверенность была основана на другом. На том, что в ней вскрывалось несколько пластов системных проблем в армии и, частично, в народном хозяйстве, а это означало одно — фактическую критику действующей власти, то есть лично Сталина. И я, и Павлов, прекрасно знали, чем это обернулось в прошлом для ряда государственных и военных деятелей. Фишка в том, что и Верховный знал, что все знают о последствиях. Поэтому, прочитав мою записку, он мог прийти к двум выводам: либо ее написал полный идиот, либо, человека ее написавшего, настолько приперло, и он считает свои доводы настолько обоснованными и убедительными, что не побоялся никаких возможных последствий. А определить "ху из ху" лучше всего при личной встрече. Во всяком случае, я надеялся, что Сталин придет именно к этому выводу.

В дверь палаты настойчиво постучали. Адъютант пришел. Пора.

— Войдите! Только дверь закрой на щеколду.

Жестом указал ему на стульчик возле кровати.

— Здравствуй Миша. Сиди, сиди… Сейчас не до церемоний. Миша, я помню твою просьбу насчет перевода в линейные части. Я одобряю твой выбор, на твоем месте я поступил бы также. Твой рапорт удовлетворят сразу же, как только ты его напишешь. Зайдешь в Управление, там уже предупреждены…

— Спасибо Дмитрий Григорьевич!

— Знаешь, Миш, я тебе завидую. У тебя еще многое впереди. Но послушай меня внимательно. Будь осторожен. В ближайшее время нам всем предстоят тяжелейшие испытания. Будь готов к ним. Не теряй времени даром и не позволяй подчиненным его терять. Учись! Учись воевать каждое доступное мгновение и учи подчиненных. Хорошо учи. Чтоб потом стыдно не было. И больно.

Михаил пристально посмотрел мне в глаза, но ничего не ответил. Лишь в его глазах я увидел понимание и согласие. И еще тоску…

— Напоследок, я попрошу тебя об одной услуге. Именно попрошу, а не прикажу. В этом конверте докладная записка на имя товарища Сталина. Я прошу тебя сделать все, что только возможно, чтобы она как можно скорее попала к нему. От того насколько быстро тебе это удастся, зависит множество жизней. Возможно, что и твоя.

— Я сделаю это. Не сомневайтесь товарищ Комкор.

— Все, иди, мне нужно еще кое-что обдумать. И… И удачи тебе.

Адъютант встал. Четко, с шиком, доступным лишь истинным военным, отдал честь. И молча, чеканя каждый шаг, вышел из палаты. Только мельком задержавшийся на моих глазах, взгляд выдал ту бурю чувств и эмоций, которые его переполняли.

Что ж, выбор сделан. Обратного пути уже нет. Осталось только ждать. Ждать. И надеяться.

* * *

После ухода Михаила всех моих сил хватило только на то, чтобы добраться до кровати и упасть в объятия Морфея. И проспать больше суток. Без снов. Видимо, моя жизнь для осуществления эксперимента действительно имела определенное значение. Или Им веселиться надоело? Неважно.

Проснулся же я от ощущения того, что на меня пристально смотрят. Причем смотрят несколько человек. Так и есть. У изголовья, на стульчике рядом с тумбочкой, сидела Маша. Возле ног стоял главврач и осматривал меня через монокль. Вот уж воистину дурацкое изобретение. Неудобно же жуть как. Хотя солидно, ничего не скажешь. Видимо все ждали от меня какой-то реакции. Сейчас узнаем.

— Что-то случилось? — задал я один из самых умных вопросов в своей сознательной жизни.

Врачи переглянулись. Мужская половина эскулапов, видимо, решила взять на себя инициативу:

— Э… Дмитрий Григорьевич, вы проспали 26 часов. Вы, правда, думаете, что у нас не было оснований для волнения?

Железобетонный аргумент. Крыть мне нечем.

— Со мной все нормально, просто немного перенервничал. Знаете, сначала война, потом этот нелепый удар током. Я ведь не просто так в Москву приехал. Дел невпроворот, а я тут в больнице валяюсь…

— Вы уверены? Все же это не совсем нормально, надо будет Вас еще раз осмотреть. Возможно, у Вас с сердцем проблемы.

Ну, только этого мне не хватало. Нет. Хватит с меня местной экзотической медицины. Он бы мне еще пиявок понаставил изувер!

— Доктор, Вы меня простите. Но я действительно отлично себя чувствую. Наоборот, прошу Вас выписать меня как можно скорее. Вот в отставку выйду, тогда и сердце буду лечить. А сейчас некогда.

— Ну что ж, Ваше право. Думаю, через пару дней, если конечно не будет осложнений, вы можете смело рассчитывать на выписку. А пока я Вам посоветую гулять чаще. Дышите свежим воздухом. У нас прекрасный парк. Вот и пользуйтесь.

— Спасибо доктор. Непременно воспользуюсь Вашим советом.

Главврач ушел. А Маша осталась.

Я смотрел на нее, и она смотрела на меня. Никто не знал, что сказать. Неловкая пауза затянулась до неприличия. Наконец пересилил себя и вымолвил:

— Маша, а Вы не хотите мне компанию составить на прогулке? Ну, скажем, через часик? А то, знаете ли, надо себя в порядок привести.

— Ох, какая же я глупая. Вам же наверняка нужно… Хм… Умыться! Простите, не буду Вам больше мешать.

И резко засобиралась из палаты. Куда? Стоять! А на мой вопрос ответить?

— Машенька, вы так и не ответили мне насчет прогулки?

— Хорошо… Если можно я за Вами сама зайду? Нужно еще пару дел доделать…

Что ж ты так краснеешь-то? Ну, подумаешь, мужик прогуляться пригласил. Делов-то!

Подробности моего забега до туалетной комнаты, пожалуй, опущу. Главное добежал! Подумаешь, нянечку чуть не растоптал по дороге. Жива ведь, болезная. Уже во время умывания, подумал, что побрить голову налысо все-таки придется. Почему? Да потому, что стал похож на пи… Э… На крашенного блондина, короче. Для 40 годов это перебор явный. Сами посудите, верхняя половинка волоса седая, а нижняя темная. Нормально? И я так думаю. Странно все же с этими волосами получается.

Маша пришла минут через пятьдесят. С "подарками". Притащила немаленький тулуп, валенки и эпических размеров шапку-ушанку. Это сколько же на нее собак-то извели? Надев все это хозяйство, я стал похож на извозчика в зимнем облачении. Не хватало только кнута в руку. Мария довольно скептически осмотрела дело рук своих, но от комментариев воздержалась. И, слава богу.

Пока меня облачали, я без малейшего зазрения совести разглядывал девушку. На вид ей было лет двадцать, ну, может на пару лет постарше. Но, думаю, в действительности она была моей ровесницей. Худенькая. Стройная. Рост, если навскидку, метр шестьдесят пять — шестьдесят семь. Длинные черные волосы. Правильные, спокойные черты лица. И огромные карие глаза. В общем, это был мой идеал. Если она еще и умная, то это залет. Попал ты парень по самое небалуйся.

Маша же изо всех сил делала вид, что не замечает, как я ее разглядываю.

Уже когда шли по лестнице, заметил, что она одета в военную форму. Блин, как в анекдоте: "На четвертый день зоркий сокол увидел, что четвертой стены нету". Угу. На зеленых петлицах шинели виднелись два кубика. Военфельдшер. Раньше у нее на шее всегда был легкий шарфик. Под ним, и под халатом, гимнастерка и петлицы видны не были. Эх, вояки, устава на вас нет. Где ж это видано, чтоб ходить можно было с неразличимыми знаками отличия?

Минут десять мы просто молча гуляли. Я глазел по сторонам, а Маша о чем-то думала. Парк и правда был хорош. Из окна всей полноты картины было не разглядеть. Идиллическую картинку мартовского леса, пожалуй, портила только небольшая стая ворон, которая кружила над одиноко стоящим флигелем. Маша проследила за моим взглядом и прошептала:

— Морг. Они всегда тут собираются…

Нет, что-то она совсем загрустила. Надо ее отвлечь как-то.

— Маша, может Вы о себе расскажите? Вы обо мне немного знаете. А вот я о Вас не знаю ничего.

Девушка немного подумала и ответила:

— Да рассказывать особенно нечего. Родилась в Калуге. В 14 году. Отец там железнодорожным мастером работал. Мама учителем была в женской гимназии. Папу на войну не забрали, как железнодорожника. Да и в Гражданскую никто не трогал. Мама в 23 году от тифа умерла, а мы с отцом переехали под Тулу. Там начали шахту восстанавливать и ему работу предложили. Потом по всей сегодняшней Тульской области накатались. Осели в Волово. Там я и школу закончила. Отец успел меня в Москву отправить учиться на медика. И умер в 36 году. Сердце. Ну, а я институт закончила и вернулась в Тулу. В городской больнице врачом работала. Замуж вышла. Развелась. Тут война с белофиннами. Пошла добровольцем. Думала, на фронт пошлют, а вот видите куда попала.

Да, развеселил человека, ничего не скажешь. И сам развеселился.

Ситуацию совершенно неожиданно и обидно разрядил громкий крик:

— Маша! Маша! Маша Серенькая. Тебя главный вызывает. Иди скорее. Там больного привезли.

Девушка как-то жалобно, совсем по детски, посмотрела на меня, и проговорила:

— Простите. Мне надо бежать… Надеюсь у нас еще будет время поговорить?

— Я тоже надеюсь… Бегите, а то еще отругают Вас.

Она резко повернулась и быстрым шагом пошла в направлении больничного корпуса. А я так и стоял на месте, пока ее фигурка не скрылась в больничных дверях. Вот так ребята, нужно было провалиться на 70 лет в прошлое, да еще и в шкуру другого человека попасть, чтобы встретить ЕЕ. Попал ты парень. Ох, как ты попал…

* * *

Прогулка на свежем воздухе способствовала умственной работе. Основные шаги, я уже давно распланировал, увязал, утряс и продумал. Сейчас от меня пока ничего не требовалось. Зато появилось время подумать над мелкими непонятками, которых накопилось достаточно много.

Например, меня интересовало, зачем Павлова так срочно вызвали в НКО? Настолько срочно, что пришлось бросать все дела в Резервной группе и самолетом лететь в Москву. А тут обо мне словно забыли все. Миша докладывал, что пока я был без сознания, меня искали всего два раза. И оба раза в первый день. Видимо, врачи перестарались, расписывая интересующимся тяжесть последствий несчастного случая, тем самым напрочь отбив у них желание со мной встречаться. Другого разумного объяснения у меня нет. Хотя, есть. Получилась странная ситуация, дела в Резервной группе Павлов уже сдал, принять дела в Управлении просто не успел, а поручение, ради которого вызывали, не успели даже озвучить. Вот и получилось, что я сейчас словно в вакууме подвешен.

А еще помню приступ паники, когда меня, наконец, осенило, что и ординарца и адъютанта спровадить подальше от себя я смогу, а вот куда мне деть семью Генерала??? Уж они-то меня расколют на счет раз. Сразу на этот факт внимания не обратил по очень простой причине — я ничего и никогда не слышал о его семье. Вот и выпало из головы очевидное. Слава богу, что покопавшись в памяти Павлова, я узнал, что с женой и детьми он контакта практически не поддерживает. С тех пор, как он вернулся из Испании, жену он видел всего лишь один раз, и то случайно. А все их контакты ограничивались посылкой денег и помощью с устройством сына в спецшколу. Причиной как всегда была женщина. Точнее очередная интрижка Генерала. Любил он это дело. Ну, жена подумала, подумала, да и ушла. Отлично. Очень даже вовремя.

Поначалу меня удивляло и отсутствие визитов сослуживцев и друзей Дмитрия Григорьевича. Ответ оказался прозаическим. Почти все его товарищи и сослуживцы были сейчас на войне. Автобронетанковое управление, начальником которого все это время формально оставался Павлов, практически опустело. Всех, кого могли, распихали по частям и соединениям действующей армии. Из руководства же вообще остался только комиссар — Петр Николаевич Куликов, с которым у Генерала отношения сложились не особенно хорошо. Короче говоря, на тех, кто остался, легла такая нагрузка, что им было не до здоровья "любимого" шефа.

Как все гладко получается-то. Настолько гладко, что случайными все эти совпадения быть не могут. Можно предположить, что "экспериментаторы" смоделировали ситуацию таким образом, чтобы исключить провал симбиота, хотя бы на первом этапе эксперимента. Вопрос: "В чем тогда заключается смысл эксперимента, если и без моего участия они тут могут все или практически все?". Непонятно.

А если честно, то вместо того чтобы работать, я занимался тем, что переливал из пустого в порожнее бессмысленную информацию.

* * *

А вот другие были заняты делом.

Выйдя от Генерала, Мишка сразу же направился как раз к Куликову. Угу. Тому самому комиссару АБТУ, которого так не любил Павлов. Собственно нелюбовь их не была взаимной. Неприязненные чувства начальствующих субъектов возникли на почве твердости их характеров. И тот и другой были эдакие "кремень мужики", которых убедить в чем-то, если они сами того не хотели, практически невозможно. Вот и нашла коса на камень. Генерал обиделся, а вот Куликов обиду пережил, и, наоборот, зауважал начальника. И Мишка об этом знал.

С каменным лицом он прошествовал мимо пытавшегося вякнуть адъютанта прямо к Куликову в кабинет. Надо сказать, что адъютант комиссара, Мишку сильно опасался, поскольку был единожды бит чугунными кулаками по интеллигентской морде, за крайнюю склочность и сволочной характер. Поэтому, его возмущение выглядело скорее формальным, чем реальным.

Мишка сразу же взял быка за рога, и начал вводить, уже собравшегося порвать наглеца на мелкие клочки, Куликова в курс порученного ему дела. Он последовательно, практически по часам, рассказывал все, что предшествовало его, Мишкиному, появлению в комиссарском кабинете. А Куликов все это время задумчиво рассматривал конверт. Ему мысли витали вокруг двух вопросов. Во-первых, почему Павлов подготовил документ чрезвычайной важности в обход первого отдела. Во-вторых, почему докладная записка адресована именно Сталину, минуя всю существующую служебную иерархию. Климент Ефремович очень не любил, когда его подчиненные, что-либо делали за его спиной. И уже один этот факт мог стоить Павлову, если не всего, то очень многого.

Ну не мог же знать Куликов, что симбиот, засевший в голове Генерала, поленился просмотреть воспоминания, относящиеся к работе с секретными документами, а сам он с таким подходом никогда не встречался, ибо в конторах, работающих с секретными документами, не работал. А как вы думали, почему комиссар госпитальный ни в какаю не хотел отдавать попаданцу печатную машинку? Потому что мог за это поехать возделывать бескрайние колымские поля! Лет эдак на двадцать. А, глядишь, и насовсем. Дело в том, что каждая печатная машинка имеет свои индивидуальные особенности. Как отпечатки пальцев у человека. И, если бы какого-нибудь японского шпиона поймали за задницу с документом, отпечатанным на печатной машинке, закрепленной за вышеозначенным комиссаром… Дальше сами додумаете?

Зато Петр Николаевич смог сложить в уме неожиданный вызов Павлова в Москву и появление докладной записки. А также упорные "слухи" о закачавшемся под "первым маршалом", после провального начала Финской войны, кресле и направлением докладной записки через голову непосредственно начальства, которым этот самый "первый маршал" и являлся. Поэтому, Куликов, почесав репу, пришел к выводу о целесообразности помочь Генералу. Хрен его знает, что там внутри. Может документы о том, что Ворошилов шпион финский? Нахлынувшую было мысль о том, что Мишка подменил записку Генерала, он быстренько откинул. Слишком уж он прямолинеен, прост, как пять копеек. Но на всякий случай решил опросить ординарца и водителя, да и госпитальному комиссару отзвониться.

Приказав Мишке ждать его в кабинете, Петр Николаевич вышел в приемную и, предварительно выгнав своего адъютанта, связался с КПП, чтобы привели ординарца с водителем, а потом грозно "наехал" на больничного комиссара. Последний быстренько раскололся и подтвердил версию Мишки. Да и водила с ординарцем ему вторили как попугаи.

Тогда Куликов, захватив предварительно конверт с докладной запиской и литровую бутылку коньяка, на полтора часа заперся в кабинете главного секретчика. Вместе с его хозяином разумеется. Через полтора часа, две третьих бутылки коньяка и обещание вломить НКВДэшникам все его, секретчика, бл. тские выкрутасы с бланками строгой отчетности, Куликов вернулся в свой кабинет со всеми положенными штампами и печатями на конверте.

Дальше кипучая энергия комиссара была направлена в отношении Особого сектора ЦК. Секретариата Сталина, если по-русски. А если уж быть совсем точным, то энергия была направлена конкретно на руководителя этого самого сектора — Александра Николаевича Поскребышева.

Короче, в результате всех этих действий, уже через 6 (!) часов, с момента выхода Мишки из палаты, конверт с докладной запиской был принят и зарегистрирован входящим номером, с непроизносимым двенадцатизначным сочетанием букв и цифр, в том месте куда изначально и направлялся. В преддверии кабинета товарища Сталина он лежал.

Вот так вот. Спасибо Вам мужики. Родина Вас не забудет. Если вспомнит, конечно.

* * *

Последовавшие за неудавшейся прогулкой с Машей два дня прошли практически незамеченными. Каждый занимался своим делом: врачи ощупывали, разглядывали, прослушивали своего пациента, а пациент усиленно предавался унынию. Делать было решительно нечего. Прогулки по парку, поначалу разбавившие скукотищу, быстро мне надоели до безобразия. Тем более что главной местной достопримечательности — Марии Петровны Серенькой, на горизонте не наблюдалось. Как в доверительной беседе, а если честно, то в ходе допроса с пристрастием, сообщила дежурная медсестра, дежурство Маши закончилось и тут она появится, в лучшем случае, дня через три. Эх… Обидно!

За все это время произошел только один странный случай. Я спокойно шел по коридору, когда на встречу выкатился больничный комиссар. Уже хотел с ним вежливо поздороваться и пройти мимо, когда взглянув ему в глаза, понял что что-то не то. В его взоре просматривался неподдельный ужас. Сначала я подумал о том, что за моей спиной он увидел нечто страшное. Ну, пришельца или вурдалака. В предчувствии небывалого зрелища, обернулся, но ничего, абсолютно ничего странного за своей спиной не обнаружил. Между тем, комиссар, очнувшись от первоначального ужаса, заметался. Со стороны это больше всего походило на сцену из незабвенной "Кавказской пленницы", в которой Георгий Вицин пытался вырваться из лап, пытавшихся его тушкой остановить приближающуюся машину, Никулина и Моргунова. Вот только комиссара за руки никто не держал. Поэтому он, предварительно убедившись в невозможности проломить головой кирпичную стену, просверлить дубовые пол и потолок, равно как и проскользнуть мимо меня незамеченным, обернулся и… И побежал! Помните байку про бегающих в мирное время полковников? Несомненно, я бы заржал в полный голос, если бы произошедшее не показалось мне столь странным. На всякий случай, свернул в туалет, чтобы удостовериться, нет ли на лбу дьявольских пиктограмм или еще чего покруче. Все было нормально. Тогда что это было? Наверное, перепил моего коньяка, в конечном итоге подумал я.

Как бы там не было, а день моей выписки неуклонно приближался. Честно говоря, я немного побаивался этого момента. В больнице были фактически тепличные условия, ни тебе срочных дел, ни въедливого начальства, ни суетливых подчиненных. Лафа! А за больничными воротами был огромный мир. Чужой мир. И я вовсе не был уверен в том, что, даже имея в запасе память Генерала, смогу там быстро освоиться.

Главврач выполнил свое обещание. Задержавшись в моей палате во время вечернего обхода, он произнес давно ожидаемые слова:

— Ну что ж, Дмитрий Григорьевич, хочу вас обрадовать. Завтра мы Вас выписываем. Хочу отметить, что вы отличаетесь завидным здоровьем. Да и кости у Вас крепкие. Шутка ли, с Вашим шестипудовым весом упасть с такой высоты и ничего себе при этом не сломать, более чем хороший итог. Рад за Вас.

— А уж как я рад доктор, словами не передашь. — натянуто улыбнулся я.

— Советовать Вам, поменьше волноваться, я не буду, с Вашей работой это бессмысленно. Но все же будьте осторожны. С сердцем у Вас не все в порядке. Берегите его. Ну что ж, удачи Вам, комкор Павлов. Надеюсь, вы к нам частить с визитами не будите. До свидания.

— Спасибо, я постараюсь.

После ухода доктора, я задумался над тем, что делать дальше. Надо ехать в Управление и принимать дела. Других приказов мне не присылали. Да и к начальству надо заглянуть, отметиться.

За размышлением над тонкостями принятия дел, сам не заметил, как задремал. Разбудила же меня дикая тряска и громкий шепот над ухом:

— Товарищ Павлов. Товарищ Павлов! Дмитрий Григорьевич! Вставайте!

Шепот и тряска были делом рук дежурной медсестры.

— Что? Что случилось-то? Да прекратите вы меня трясти. Проснулся я уже.

— Дмитрий Григорьевич, пойдемте скорее. Вам звонят. Комендант сказал что срочно!

Мое сердце забилось с отчаянной скоростью. Я вскочил с кровати и, накинув халат, почти бегом, направился за медсестрой. Мы буквально вломились в кабинет коменданта. Тот спокойно передал мне трубку доисторического телефона и, прихватив с собой растерявшуюся медсестру, вышел в коридор. А я, продышавшись, поднес трубку к губам и произнес:

— Павлов у аппарата.

— Павлов? Дмитрий Григорьевич? Ожидайте, с Вами будет говорить товарищ Поскребышев.

В трубке послышалось треск и щелканье. Около минуты ничего не происходило, но вот раздался долгожданный голос:

— Дмитрий Григорьевич? Здравствуете, говорит Поскребышев…

— Здравствуйте Александр Николаевич…

— Дмитрий Григорьевич, товарищ Сталин интересуется вашим здоровьем и спрашивает, сможете ли вы прибыть сегодня для доклада?

Я промокнул рукавом халата выступивший на голове пот, и твердо проговорил:

— Александр Николаевич, передайте товарищу Сталину, что я здоров. Здоров и готов немедленно прибыть к нему для доклада.

— Хорошо. Ожидайте, через час за Вами прибудет машина. До свидания Дмитрий Григорьевич.

— До свидания Александр Николаевич.

В трубке раздались короткие гудки. Я положил трубку и рассеянным взглядом окинул кабинет. Взор задержался на массивных напольных часах. На циферблате отчетливо было видно время. 22.05 по Москве. Двадцать два часа пять минут шестнадцатого марта одна тысяча девятьсот сорокового года.

Отсчет почти завершен.

Глава четвертая

Как можно передать словами мысли человека идущего на встречу с историей? Нет, не с мертвой. Не с той, что пылится на полках библиотек, не с той, что томится в запасниках музеев и картинных галерей, и не с той, что сияет отполированной дождем бронзой и гранитом надгробий и монументов. А с живой. С той, запах которой можно вдохнуть. С той, тепло которой можно ощутить кожей рук. С той, ослепительную яркость которой можно увидеть глазами. И с той, чью мощь и неумолимость можно испытать на собственной судьбе. Наверное, никак. Человеческий язык слишком беден для этого.

Каждый шаг по этим, кажущимся бесконечными, коридорам и переходам приближал меня к заветной двери. К двери, за которой ждал ОН, человек, на плечах которого лежала ответственность за жизни миллионов и за судьбы целых стран и континентов. К двери, за которой ждал ТОТ, от кого зависела МОЯ жизнь. Как много людей прошло этот путь до меня и, лишь на краткий миг, почувствовав сладкий вкус величия, словно опаливший крылышки мотылек, подобравшийся слишком близко к манящему огоньку свечи, рухнули вниз и исчезли в пучине безвестности? И как много тех, кто несмотря ни на что, презрев все горести и напасти, взлетели на недостижимые высоты власти и признания? На этот раз испытать капризность дочерей Зевса и Фемиды предстояло мне.

Весь путь, от больничной палаты до приемной будущего Верховного главнокомандующего, я потратил на поиск окончательного ответа на мучивший меня долгие годы вопрос: "А кем же Сталин был для меня?". Одним из величайших вождей в человеческой истории, принявшим под свое крыло босое и голодное революционное пепелище, и передавшим на руки потомков империю, готовую вот-вот ступить за пределы земной атмосферы? Или же безжалостным палачом, сгноившим цвет русской нации в колымских лагерях и утопившим в крови бесконечных котлов сорок первого ее лучших мужчин? Искал и все никак не мог найти.

На одной чаще весов лежала тяжеленная свинцовая гиря бесспорного блага. Десятки тысяч заводов, электростанций, шахт, лабораторий и конструкторских бюро, которые до двадцать первого века составляют основу экономики России и бывших республик Союза. Тысячи и тысячи школ и институтов, породивших невероятное количество выдающихся ученых, инженеров и рабочих, построивших Магнитку и создавших космическую ракету. Множество больниц, госпиталей и фельдшерских пунктов, которые стали залогом здоровья нации на долгие-долгие годы. Все то, что было создано под его руководством и благодаря его несгибаемой целенаправленной воле. Армия. Та армия, которую боялись и уважали враги России. Та армия, на которую с гордостью и надеждой смотрели ее граждане и друзья. Та армия, которую, как не старались, так и не смогли развалить до конца многие последующие правители. И, наконец, ПОБЕДА. Та победа, которой по праву гордились ОНИ и гордимся мы. Та победа, которую стремится оплевать и растоптать мерзкая свора предателей и лизоблюдов. Та победа, которая осталась последним фактором, объединяющим разноголосое скопище индивидуумов под названием Россия. Та, которую мы получили во многом благодаря ЕМУ: сплотившему воедино огромный народ, выковавшему из него стальной кулак и сокрушившего им своего смертельного врага.

А на другой чаше лежала скромная оловянная гирька. Гирька, отлитая из тысяч и тысяч жизней и судеб маленьких, незаметных людей. Нет, не тех взрослых и самостоятельных мужчин, которые пали жертвой собственных интриг и некомпетентности или ставших случайной пешкой в чужой игре за власть и богатство. Настоящий мужчина должен сам определять свою судьбу, нести ответственность за собственные поступки и защищать собственную жизнь. Нет, я имею в виду их женщин и детей. Женщин, которые были убиты за поступки своих близких или попали в лагеря, став еще одной козырной картой в бесконечном политическом покере. Детей, которые были вынуждены прилюдно отказываться от собственных родителей! Имеет ли право настоящий мужчина поднимать руку на слабых и беззащитных? Достойно ли для настоящего мужчины числить среди своих врагов заведомо слабейших или даже равных себе? Конкретно на эти вопросы у меня ответ есть. А у Вас?

Так все-таки, кто Вы, Иосиф Виссарионович Джугашвили? Кто ты такой, Коба?

Так и не найдя для себя исчерпывающего ответа, я, глубоко вздохнув, распахнул дверь и, остановившись на пороге, произнес:

— Разрешите войти?

— Входите…

* * *

— Входите. — послышался из недр кабинета так хорошо знакомый многим голос.

Я прошел. Остановившись, точно по центру комнаты, произнес:

— Здравствуйте товарищ Сталин.

— Здравствуйте товарищ Павлов.

Сосредоточив все внимание на фигуре Вождя, я не сразу обратил внимание на то, что он был в кабинете не один. По правою руку от Иосифа Виссарионовича за столом сидел еще один человек. Тот самый комиссар государственной безопасности первого ранга. Тот, чья фигура не менее противоречива, чем фигура Сталина. Тот, чья оценка разнилась от "палач" и "провокатор", до "гений" и "лучший менеджер двадцатого века". Тот, о роли которого в истории страны с пеной у рта спорили многочисленные историки и любители. Там сидел Лаврентий Павлович Берия.

— Здравствуйте Дмитрий Григорьевич. — в нарушение всех неписанных правил произнес он.

— Здравие желаю товарищ Народный комиссар внутренних дел.

— Присаживайтесь. — оценивающе глядя на меня, произнес Сталин, при этом кивком головы указывая на левую сторону Т-образного стола.

Я подчинился и приготовился слушать. Вождь направил пристальный взгляд мне в глаза. Я буквально чувствовал, как щупальца его могучего разума опутывают мой мозг, разбирают его на части, систематизируют и складывают их обратно. Так продолжалось довольно долго. Внезапно он отвел свой всепроникающий взор, поднялся со стула и начал неспешно прогуливаться за моей спиной. Наконец, послышался его хриплый голос:

— Товарищ Павлов, ми ознакомились с вашей докладной запиской. В ней ви выказываете недовольство нашей неустанной борьбой с внутренними врагами советского государства. Как это понимать товарищ Павлов? Ви считаете, что нами были допущены ошибки и осуждены невиновные? Ви считаете, что враги коммунизма, эти собаки, за обглоданною кость с чужого стола предавшие родину, не заслуживают смерти?

— Нет, товарищ Сталин. Я так не думаю. Для предателей существует только одна приемлемая мера наказания — пуля в лоб. Более того. Я считаю, что в условиях нарастающей военной угрозы, излишняя мягкотелость со стороны государства и его карательных органов по отношению к внутренним врагам, станет преступлением. Наш народ уже заплатил высокую цену за становление на путь коммунистического развития, не стоит сворачивать с него в самом начале этого пути. — произнес я, в надежде на то, что он поймет мой отсыл к неудачному опыту либерального отношения к смутьянам, полученному царской Охранкой, точнее к тому, чем закончился для Империи этот эксперимент.

— Так чем же ви недовольны? — несколько озадачено произнес Вождь.

— Товарищ Сталин. Я недоволен некоторыми … косвенными последствиями таких действий. — с небольшой паузой промолвил я.

— Поясните… — с заметно проявившимся акцентом сказал Иосиф Виссарионович.

— Товарищ Сталин. Аресты, проведенные среди руководства Наркомата обороны и командного состава армии, привели к резкому падению уровня дисциплины в армейских частях, и лишили командиров, пришедших на смену предателям, воли к проявлению разумной инициативы. Командный состав практически лишился рычагов воздействия на своих подчиненных. Малейшее проявление признаков ужесточения дисциплины, или попытка навести элементарный порядок во вверенных частях, немедленно вызывают целый поток анонимных жалоб и ложных сообщений на инициаторов таких мер, которые во многих случаях заканчиваются для них печально. В боевой обстановке, командиры, опасающиеся несправедливых обвинений со стороны подчиненных и вышестоящих начальников, стремящихся за счет них скрыть свои ошибки и неудачи, предпочитают с тупой непосредственностью исполнять поступившие приказы. Если приказ гласит взять позицию "в лоб", они с необычайной настойчивостью, не считаясь ни с какими жертвами, продолжают дословно его исполнять, даже если существует реальная возможность его выполнить с наименьшими потерями и большим результатом. Достигнув же указанных в приказе рубежей, они останавливаются, предпочитая не предпринимать вообще никаких действий, до поступления указаний сверху, даже при условии того, что этого неотложно требует сложившаяся ситуация. Все это не могло не сказаться на общем уровне боеспособности Красной Армии, и привело к необоснованному росту человеческих и материальных потерь. Товарищ Сталин, — несколько повысив голос, произнес я. — считаю необходимым, в кратчайшие сроки, разработать и внедрить комплекс мер, направленных на изменение сложившейся ситуации. Оставлять то, что существует сейчас, на самотек — нельзя.

Совершенно неожиданно для себя, я вдруг осознал, что Иосиф Виссарионович удивлен! Заявить с полной уверенностью, что стало этому причиной, я не мог. Но очень сильно надеялся, что он был удивлен тем, что кто-то посмел использовать его грандиозные замыслы в таких мелочных, корыстных целях. У меня была крохотная надежда, что такие последствия Вождь просчитать не смог или посчитал их несущественными, а потом, никто не решился в открытую об этом высказаться. Скромная такая надежда.

Сбросив с себя секундное оцепенение, Сталин кинул вопросительный взгляд на Берию.

— Павлов прав. Это действительно так. — не сомневаясь ни секунды произнес Лаврентий Павлович.

Я перевел взор на Наркома внутренних дел. Его лицо не выражало абсолютно никаких эмоций. Со стороны, оно было похоже на посмертную маску фараона. Те же строгие, холодные и безжизненные черты. Неужели и я когда-нибудь смогу достигнуть такого уровня самоконтроля?

— Хорошо. Ми подумаем. Хорошо… — с еще более усилившимся грузинским акцентом, произнес Сталин.

Вождь, неторопливо вернулся на свое место за столом, сел и начал набивать, а потом и раскуривать, свою знаменитую трубку. Пауза несколько затянулась. Но вот, наконец, он произнес:

— Так в чем же заключается суть ваших претензий в адрес политработников? За что ви их так не любите?

Про неумение их готовить, я благоразумно промолчал.

— Товарищ Сталин. Я, не испытываю личной неприязни ни к одному из сотрудников Политуправления. Я выказываю недовольство лишь результатами их работы. Как вы знаете, у меня существовал опыт пропагандистской деятельности, в должности комиссара механизированной бригады. На основании этого опыта, а также всей моей деятельности, как командира разнообразных частей и соединений, считаю своим долгом и обязанностью коммуниста заявить о таком моем отношении. Считаю, — вновь повысив голос, произнес я. — что основная задача политработника, заключается не в том, чтобы количеством штампов и лозунгов подавить волю слушателей, а в том, чтобы убедить их, что к нужному выводу они пришли самостоятельно. В первом случае, рассчитывать на сознательную поддержку власти такими людьми считаю недопустимой халатностью. Как только они попадут в экстремальную ситуацию, значительное их большинство может поддаться панике и принять ошибочное решение. У меня все.

Иосиф Виссарионович молчал несколько минут, затем глубоко затянувшись трубкой, с некоторым нажимом, заговорил о себе в третьем лице:

— Многие люди, считают своим долгом и обязанностью, высказывать товарищу Сталину свои сомнения. Некоторые из них, предлагают ему варианты разрешения этих сомнений. И уже совсем единицы предлагают что-то действительно стоящее… Беда в том, что задолжавших и обязанных товарищей, у нас много, а товарищ Сталин один!

Помолчали. Вождь докуривал трубку, а Лаврентий Павлович за все время разговора так ни разу и не пошевелился. Иногда мне казалось, что он даже не дышал. Лишь пристальный взгляд, способный как мощнейший лазер прожечь немалую дырку в броневой плите, а уж в моей черепной коробке и подавно, обнадеживал, что его обладатель все еще жив.

— Хорошо… — вновь повторил Сталин. — Ми ознакомились с вашими прогнозами развития военного противостояния в Европе. Скажу честно, меня они не убедили… Могли бы ви сейчас более подробно и аргументировано обрисовать развитие событий ну скажем … на ближайшие три месяца.

— Конечно товарищ Сталин. Однако я попросил бы предоставить карту. Для наглядности.

Иосиф Виссарионович недовольно посмотрел на меня, однако, видимо вспомнив, откуда я к нему прибыл, откинулся на спинке стула и, порывшись в одном из бездонных ящиков стола, извлек на свет, вполне приличную карту Европы. Немного повозившись с ее раскладыванием, я продолжил:

— При разработке прогноза возможных действий противников, на европейском театре военных действий, в период весенне-летней компании 1940 года, я исходил из двух основных постулатов. Во-первых, Англо-Французское командование, позволив немецким войскам спокойно завершить разгром польской армии, очевидно, выбрало для себя оборонительную стратегию. Союзное командование, надеется, как и в Империалистическую, навязать немцам невыгодные для них затяжные позиционные сражения, на заранее подготовленных позициях, измотать их армию и истощить экономику, тем самым принудив германцев к капитуляции. Во-вторых, немецкое командование, находясь в постоянном ожидании войны на два фронта, считаясь с возможностью вступления в войну Североамериканских Соединенных Штатов, на стороне коалиции, а также серьезно ограниченное во времени необходимостью незамедлительно снять блокаду собственной экономики, будет вынуждено избрать своей стратегией наступление. — я оглядел присутствующих, на предмет наличия возражений моим тезисам, но никто из "ответственных" товарищей своего несогласия или недовольства не выказал.

— Далее, Англо-Французское командование, учтя опыт Империалистической войны, подготовило мощные оборонительные рубежи на линии непосредственной границы с Германией, широко известные как "линия Мажино". Также командование коалиции подготовило разветвленную сеть полевых укреплений в районе франко-бельгийской границы и сосредоточило здесь основную массу своих стратегических резервов, включая британский экспедиционный корпус. В задачу своим войскам, объединенное командование вменило оказание содействия бельгийской армии, возможно и голландской, а в случае их поражения, прикрывшись мощными арьергардами, отойти за линию своих укреплений, где и нанести немецким войскам решительное поражение. — вновь окинув взглядом и опять не услышав возражений, продолжил:

— Германское командование, также учло опыт Империалистической войны и всех последующих вооруженных конфликтов. Операции немецких войск в Австрии, Чехословакии и Польше, позволили им досконально отработать и углубить теорию глубокой наступательной операции, разработанную нашими военными теоретиками в начале тридцатых годов. Комбинация передовой военной теории и массированного применения новейших видов вооружения, таких как танки, авиация и мотопехота, позволили германцам найти выход из пресловутого "позиционного тупика". Что и было наглядно продемонстрировано в Польше. Немцы сделали и другие выводы. Теперь, в качестве конечной цели своих операций, они ставят не достижение географических пунктов, как это было в 914, а уничтожение армии своих противников, как решающего аргумента в достижении победы в войне в целом. Они также получили значительный опыт прорыва достаточно мощных УРОв и боев в стесненной городской местности, прежде всего во время сражения за Варшаву.

Прокашлявшись, а заодно и посмотрев на реакцию Вождя, продолжил:

— Примерный вариант развития событий, дает уже визуальный осмотр театра военных действий. Как показал опыт войны с белофиннами, — на этой реплике Сталин ощутимо поморщился — любой укрепленный район, как бы силен он не был, при проведении правильного наступления, обеспеченного должным снабжением и точными разведывательными данными, не сможет остановить наступления полевой армии. Однако, он позволит выявить направление главного удара и сосредоточить на участке прорыва мощные резервы, способные, при их достаточности, приостановить наступление. Все это, вынуждает германцев, вновь, как и в 914, повторить свой удар через территорию Бельгии. Наиболее очевидным шагом со стороны немецкого командования, будет нанесение главного удара из района Ахена в направлении на Брюссель — Пек, с последующим поворотом на Кале. Вспомогательного удара из района юго-восточнее Ахена в направлении последовательно Льеж — Намюр — Камбре — Амьен, с последующим поворотом на Абвиль. Но, — повысив голос, проговори я — данный шаг настолько же очевиден и для англо-французского командования. Такой удар не приведет к полному разгрому обороняющихся, так как допускает лишь их постепенное выдавливание во Францию. Поэтому считаю, что основной своей задачей немецкое командование поставит цель выманить основные силы коалиции на территорию Бельгии, путем нанесения последовательных ударов по территории их союзников. Соответственно Голландия, потом Бельгия. Как только появится малейшие признаки переброски союзных войск, с целью парировать удар по Бельгийско-Голландской территории, немцы нанесут свой главный удар. Через Арденны в направлении Седан — Амьен, с последующим поворотом к побережью, имея основной целю, задачу окружить и уничтожить основные силы стратегических резервов англо-франко-бельгийской коалиции.

— Но ведь Арденны, это сплошная горно-лесистая местность. Там всего несколько дорог. Как они протащат там потребное количество войск и снаряжения? — ожидаемо прервал меня Берия.

— Лаврентий Павлович, это по европейским меркам там бездорожье. А в реальности, плотность и пропускная способность дорожной сети в разы выше, чем у нас в Белоруссии. Я уверен. Германцы уже получили огромный опыт боев в горно-лесистой местности, как в Испании, так и в Польше. При наличии должной дорожной дисциплины, а она у немцев на уровне, они, несомненно, преодолеют Арденны в потребные сроки. С трудом, но преодолеют.

Берия непроизвольно хмыкнул.

— По моим подсчетам, немцы закончат сосредоточение войск к началу мая. И примерно в десятых числах начнут активные действия. Думаю, в целом, они затратят на проведение операции не более полутора-двух месяцев, а решительный успех будет достигнут максимум на двадцатые сутки операции.

— Так быстро? — недоверчиво спросил Иосиф Виссарионович.

— Да, товарищ Сталин. С появлением новой танковой доктрины, германцы, наконец, получили средство развития тактического успеха в оперативный. Французы просто не готовы к такому развитию ситуации. Они до сих пор считают танки средством усиления пехоты и кавалерии, а не самостоятельным видом войск. Они не готовы. — и не услышав более возражений, продолжил:

— Стоит добавить, что на поздних этапах операции, когда исход уже будет очевиден, возможно вступление в войну, на стороне Германии, фашистской Италии. Правда, думаю, что боевая ценность их дивизий весьма условно превышает ноль.

На этот раз улыбнулись уже и Сталин и Берия.

— Однако считаю, что первый удар нанесут не германцы…

* * *

Представляю, как на этой фразе, должны были подавиться печеньем или захлебнуться чаем, доморощенные историки. Примерно тоже самое произошло и с "Вождями мирового пролетариата". Лаврентий Павлович вновь замкнулся, появившаяся было улыбка, сошла с лица. Берия опять превратился в каменного истукана. Иосиф Виссарионович включил на полную мощность свой "рентгеновский аппарат". Готов поклясться на чем угодно, что я чувствовал, как он копается взглядом в моей голове!

— Ви что?! Ви что считаете, что мы готовимся к удару немцам в спину? Ви считаете, что договор о ненападении, стоивший нам таких усилий, для советского правительства просто жалкая бумажка? Ви считаете, что ми уподобились Гитлеру в его коварстве? — с отчетливой яростью в голосе, громко произнес Сталин.

Ну вот, завелся. Что ж ты такой мнительный. В гробу я эти ваши договора видел. Тем более с Гитлером. Реакция "товарищей" меня сильно развеселила. Еле удержался, чтоб в голос не заржать. Знаете ребята, у вас все же мания величия. Почему вы считаете, что все что говорится, говорится именно о вас? Однако, пора открыть им глаза, а то порвут на тряпки, не разобравшись в сути:

— Товарищ Сталин. Разумеется, я не имел в виду наше нападение на Германию. На данный момент, я считаю такие действия, изощренным способом самоубийства. Я говорю о другом. Думаю, что первыми нанесут свой удар Англичане и Французы…

— Так что ви нам тут голову морочите! — со злостью в голосе оборвал меня Иосиф Виссарионович. — Ви нас битый час уверяли в обратном, а сейчас заявляете, что ошиблись? Ви что, издеваетесь?

— Нет. Все будет так, как я говорил ранее.

— Я вас не понимаю. Поясните…

Во, вот так бы сразу. А то чуть что — сразу дурак, провокатор…

— Как я уже говорил ранее, очевидно, что своей стратегией союзники выбрали оборону. Их главной целью является экономическое истощение Германии. Но, это вовсе не говорит о том, что они будут вести себя пассивно. Да, для проведения операций с решительными целями на континенте их сил явно недостаточно. На континенте, а за его пределами, их силы многократно превосходят немецкие…

Все это время, я неотрывно смотрел прямо в глаза Берии. По мере развития диалога, в них все отчетливее проскакивали признаки понимания. На слове "континент", он понял все. Молодца. Силен мужик, а что еще ждать от такого "зубра"? Он понял не только то, что я имею в виду, но и то, почему я повел разговор именно таким путем! Понял, и расслабился, а его взгляд ощутимо потеплел. И, будь я проклят, если в нем не проскользнула смешинка.

Тем временем, продолжил:

— В настоящий момент, самое уязвимое место Германии, находится за ее пределами. И не просто за пределами, а на территории нейтрального государства. Вот здесь. — я ткнул пальцем в карту, указывая на Норвегию. — Обладание таким удобным плацдармом…

— Я Вас понял, товарищ Павлов, не надо расписывать очевидное. — прервал меня Иосиф Виссарионович, он все тоже прекрасно понял, возможно даже раньше Берии. — Ви считаете, что англичане и их союзники решатся на такой вопиющий факт агрессии? … Хотя, надо учитывать их изворотливость. Они наверняка найдут какой-нибудь формальный повод, чтобы ввести туда войска без объявления войны. Продолжайте…

— Очевидно, что немцы это тоже прекрасно понимают. Понимают и готовятся. Кто из них туда быстрее доплывет, я предсказать не берусь. Но то, что эта операция дело ближайших двадцати, максимум тридцати дней, гарантирую. И те и другие, будут стремиться провести десант до окончания полярной ночи. Думаю, немцы не будут мелочиться, и заодно прихватят и Данию. Это позволит им намертво запечатать Балтийское море, обеспечив неуязвимость внутрибалтийских перевозок.

Тут надо добавить, что я действительно не помнил, кто из противников доберется до Норвегии первым. И уж точно не помнил, в какие сроки это произойдет. В конце концов, Интернет вместе со мной не перенесся. А жаль. Вот и получилось, что мой главный козырь, оказался самым неподготовленным. Почему главный? Да потому, что если Французская компания была довольно очевидна, то "скандинавский десант" предугадать было сложно. Сложно, тем, что для его осуществления, пришлось бы нарушить нейтралитет двух стран. Воюющим сторонам, было достаточно трудно пойти на такой шаг. Он мог повлечь непредсказуемые политические последствия.

— Так Ви думаете, что немцам удастся, выиграть у Англии это сражение? — поинтересовался Вождь.

— Не уверен. Для кого десантная операция окажется "удачной", я сказать не могу. Это сродни гаданию на кофейной гуще. Но я гарантирую, что в конечном итоге, Норвегия будет оккупирована Германией. Немцам сейчас достаточно зацепиться за краешек ее территории, а после начала наступления во Франции, союзники сами выведут от туда войска. Им будет не до норвежских красот.

Обстановка в кабинете ощутимо потеплела. Искрившееся в воздухе напряжение исчезло или стало практически незаметным. У Берии, наконец, проявились признаки жизни. У "железного наркома", от умственного напряжения, покраснели щеки. Как у красной девицы. Сталин же опять принялся раскуривать свою ужасную трубку. Почему ужасную? Да потому, что даже для меня, заядлого курильщика, вонища, от тления крепчайшего табака, была непереносима. Но это мелочи. Главное то, что мне удалось добиться их внимания и понимания. Я сознательно спровоцировал Вождей на приступ неконтролируемой ярости. После такого, если конечно у "провокатора" хватит аргументов, у объекта воздействия возникает "заслуженный расслабон" и появляется желание внимательнее прислушиваться к словам собеседника.

Между тем, Сталин, сделав пару затяжек, задал новый вопрос:

— Товарищ Павлов. Ви не объясните, почему Ви считаете, что германцы вообще нападут на нас? С чего Ви это взяли? Ведь Советский Союз предоставляет им все, что они просят. А экономический ущерб от такой войны, может превысить ожидаемую прибыль. Что им вообще от нас нужно?

Хороший такой вопрос. Главное "простой". Ну что ж, попробуем ответить:

— Товарищ Сталин. Как вы знаете, советское правительство доверило мне честь защищать дело революции на территории братской Испании. И как вы знаете, там нам пришлось столкнуться, помимо прочих гадов, с фашистскими наймитами из так называемого "Легиона Кондор". Среди главных своих задач на ответственном посту командира, я поставил цель определить, что заставляет их так яростно бороться с таким же, по сути, пролетариатом. Я лично участвовал почти во всех допросах пленных и, в качестве главного, задавал им вопрос: "Что ими движет?". Среди вещей одного из пленных офицеров, я обнаружил опус Гитлера. Он назвал его "Моя борьба", хотя с кем он там боролся, я так и не понял. Изучение всех этих сведений, позволило сделать мне страшный вывод — они ненавидят нас. Нет. Даже не так. Они не считают нас людьми, для них мы животные, рабочий скот. Они презирают нас. Гитлер, предложив им свою варварскую идеологию расового превосходства, отлил из своего народа послушное орудие уничтожения. И вопрос стоит не в том, выстрелит оно или нет. Вопрос стоит в том — когда именно оно выстрелит. Война с фашистами будет не за территорию или ресурсы, и даже не за первенство идеологий. Война с фашистами, станет для нашего народа, войной за само право своего существования на этой планете. Я уверен, они придут. И придут скоро.

После моих слов, в кабинете повисло молчание. Задумчивое молчание. Думал Сталин. Думал Берия. Думал и я. Сказал ли я то, что было нужно? Смог ли я убедить или хотя бы зародить сомнение в их каменных душах? Ведь я не Цицерон и у меня под рукой нет толпы спичрайтеров. Во всяком случая, я попытался. Время покажет.

Спустя пять минут, показавшихся мне вечностью, Вождь произнес:

— Ну что же товарищ Павлов, нам ясна Ваша позиция… Хорошо… — глубоко затянувшись, и выпустив гигантское облако табачного дыма, продолжил. — Ми ознакомились с Вашими предложениями относительно укрепления боеспособности нашей армии. Они слишком расплывчаты и лишены конкретики. Ми не можем сделать вывод об их правильности или неправильности на основе лишь ваших утверждений. Но, насколько ми поняли, ви ставили своей целью лишь обратить на них внимание… Что конкретно ви предлагаете?

Молодец! Ну, какой же ты молодец Виссарионович. Именно это я и имел в виду.

* * *

На формулировку того, что конкретно имел в виду "товарищ Павлов", я потратил львиную долю времени моего нахождения в прошлом. В конечном итоге получилось вот это:

— Товарищ Сталин. В докладной записке я высказал всего лишь тезисы. Тезисы, которые требуют всестороннего обсуждения, обоснования, уточнения и дополнения. Я лишь предложил направления, в которых, по моему мнению, необходимо двигаться. Товарищ Сталин, — повысив голос, произнес я. — предлагаю, с целью всестороннего обобщения, систематизации и изучения опыта вооруженных конфликтов последних лет, сформировать при Наркомате обороны соответствующую Комиссию. Среди задач Комиссии, помимо разработки новых тактических приемов, выявления сбоев в системе организации, комплектования, снабжения и связи, должны значиться оценка боеспособности имеющейся военной техники, предложения по ее модернизации и, главное, разработка основных направлений ее дальнейшего развития и совершенствования. Работу Комиссии предлагаю организовать в три ступени. Первая ступень: в течение десяти дней обеспечить выполнение задач Комиссии на уровне родов войск. С этой целью предлагаю сформировать подкомиссии по каждому роду войск в количестве не более десяти человек каждая. Вторая ступень: на основе систематизированной информации, предоставленной первой ступенью, в течение десяти дней обеспечить выполнение задач Комиссии на уровне видов вооруженных сил. Для исполнения создать подкомиссии по каждому из видов вооруженных сил в количестве не более десяти человек каждая. Третья ступень, итоговая: на основе предоставленной информации, в течение десяти дней, разработать и утвердить изменения в уставы и наставления, а также внести изменения организационно-штатную структуру частей и соединений. Итоговую комиссию, на уровне вооруженных сил в целом, сформировать в количестве не более десяти человек и возглавить ее должен лично Нарком обороны.

Я остановился, чтобы перевести дух. Как же хочется пить, кто бы знал. Видимо поняв мои затруднения, Вождь кивнул на стоявший на столе графин с водой. Ну что ж, не будем отказываться от такого царского подарка. Утолив жажду продолжил:

— В качестве экспертов для обеспечения работы Комиссии необходимо привлечь наиболее проявивших себя бойцов и командиров, вплоть до рядового состава красноармейцев. Также в качестве экспертов привлечь представителей конструкторских бюро военной направленности. Работу предлагаю организовать на базе 1 Московской Пролетарской мотострелковой дивизии, у них помещений достаточно. А также широко использовать полигоны АБТУ. Потребуется большой штат секретарей, думаю, придется перетряхнуть весь Наркомат.

Мысленно почесав репу, добавил:

— Было бы очень хорошо привлечь к этому делу Наркомат внутренних дел. Нужно убедиться в том, что приедут действительно лучшие, а не те, кто меньше всего сейчас нужен в частях и КБ. Кроме того, представляется прекрасный шанс выявить виновников серьезных нарушений и преступлений. Тут я попросил бы не горячится. И еще одно. Очень хотелось бы видеть специалистов НКВД, я думаю, им будет, что добавить к мнению экспертов.

Я перевел взгляд на Лаврентия Павловича, но его лицо опять ничего не выражало. Хотя по глазам было видно, что его мозг работает на полную мощность, уже обдумывая каким образом можно использовать подобный шанс. Думаю в его лице, по крайней мере, в этом вопросе, я найду преданного сторонника.

— У меня все. Более подробные предложения, могу в письменном виде предоставить в течение суток.

— Хорошо… Очень хорошо. — после некоторого раздумья произнес Вождь. — Ми подумаем. А свои предложения ви действительно предоставьте. Я думаю, нечто подобное нам сейчас не помешает.

Иосиф Виссарионович вновь задумался. Мне показалось, что он хочет спросить что-то еще, но сомневается. После довольно продолжительной борьбы, он проговорил:

— Ну что же, товарищ Павлов, я думаю ви ответили на все интересующие нас вопросы. — Сталин вопросительно посмотрел на Берию, тот утвердительно кивнул и Вождь продолжил. — Можете быть свободны. Ми обдумаем ваши предложения.

— Разрешите идти?

— Идите.

— До свидания товарищ Сталин.

— До свидания товарищ Павлов.

— До свидания Дмитрий Григорьевич. — опять влез Берия.

— До свидания Лаврентий Павлович. — нагло заявил я. А что? Ему можно не по уставу, а мне нет?

Как только дверь за Павловым захлопнулась, Вождь перевел взгляд на Наркома и проговорил:

— Лаврентий, я не узнаю его.

— Товарищ Сталин. Если ли бы я лично не просмотрел результаты проверки, то ни за что не поверил бы что это Павлов… — Нарком на секунду задумался: — В свое время, я интересовался возможностью выращивать копии людей, — на этой реплике Сталин пристально всмотрелся в его глаза, но Берия стоически перенес натиск и продолжил: — но меня уверили, что это невозможно. Это точно Павлов. По крайней мере, тело, точно его… Видимо, сильно током тряхнуло… Кроме этого глупого случая с пишущей машинкой, предъявить ему нечего.

Наверное, Лаврентий Павлович был бы сильно доволен собой, узнав, насколько он был близок к истине.

— Ты ему веришь?

— Во всяком случае, в том, что он говорил здесь, я не почувствовал фальши. Надо признать, что в его словах была своя правда…

— Усиль за ним наблюдение, приставь к нему людей.

— Уже.

Сталин вновь задумался. Его обуревали сомнения. Наконец, что-то решив для себя, он проговорил:

— Ты обратил внимание, как странно он ходит. Такое впечатление, что он задумывается над каждым своим шагом?

— Заметил. Да и осанка у него изменилась.

Ну не могли же знать Вожди, что симбиот, засевший в голове "товарища Павлова", не служил в армии! И все строевые приемы, шаг и порядок обращения к старшим по званию и служебному положению, брал из памяти Генерала. Удивительно то, что он вообще в ногах не запутался и не шмякнулся об пол.

— Хорошо… Ми посмотрим…

Отсчет времени обнулился. И сразу же начался вновь, и когда он завершится на этот раз, не знал уже ни кто.

* * *

Только после того как дверь сталинского кабинета захлопнулась, я смог вдохнуть полной грудью. У меня, конечно, были сложные переговоры и до этого, но таких…

Признаюсь, что лишь усевшись за стол с Вождями, я, наконец, в полной мере осознал реальность происходящего. До этого момента, воспринимал окружающий мир как некую компьютерную игру, в которой всегда можно сохраниться и начать сначала, а самому игроку ничто не угрожает. И только когда почуял запах табачного дыма, исходящего из трубки Сталина, почувствовал за своей спиной его мерные шаги, и ощутил пристальный взгляд Берии, я проникся серьезностью момента. Нет, проглатывать язык, рвать на себе волосы или каяться, не сходя с места, мне в голову не пришло, но вот серьезнее продумывать каждое последующее слово или движение — заставило.

А вообще, разговором я остался доволен. Думаю, в чем-то мне удалось зародить сомнение или даже убедить наших Кормчих. Несомненно, удалось заложить пару камешков в фундамент будущего авторитета непревзойденного стратега всех времен и народов "товарища Павлова". Предложения по осмыслению и внедрению опыта прошлых войн будут учтены. Скорее всего, в несколько ином виде, но будут. Отлично, на большее я и не рассчитывал.

Мои раздумья были настолько глубоки, что их смог прервать только удар головой об крышу собственной машины, когда я попытался в нее забраться. Но ненадолго. Мысленно обматерив адскую технику и ее неразумных конструкторов и приказав водителю ехать домой, снова задумался.

Можно точно сказать, что странное поведение комкора Павлова, вызовет у заинтересованных лиц желание контролировать каждый его шаг. Я широко улыбнулся. Это же просто замечательно! Почему? Да потому, что скрывать мне было абсолютно нечего. С заговорщиками и шпионами я дел никаких не имел. Пид… Э… Гом… Хм… Ориентации я был нормальной. Наоборот, и я, и Генерал любили пройтись по знакомым … дамам. А кто не грешен? Однако, чтобы поставить к стенке какого-то генерала, вовсе не обязательно обладать доказательствами его вины. Был бы человек, а статья найдется. В моем же случае, вся толпа соглядатаев будет непрерывно лить воду на мельницу моей кристальной честности и выдающейся неподкупности. Вожди будут знать истинную подоплеку каждого моего шага. Когда и зачем товарищ Павлов кого-то послал подальше, перекрестил по матери, сдал НКВДэшникам, приласкал или возвысил. Все это будет сдобрено порцией сведений об умеренных человеческих радостях и пороках. То, что нужно. Было бы идеальным вариантом, чтоб они со мной в одной кровати спали! Или уже спят, точнее, пытаются туда прыгнуть?

Хм… Нет, вряд ли Маша является кадровым сотрудником спецслужб. Хотя учитывая ее место работы и привлекательную внешность, некоторые сомнения возникают. Очень уж велик соблазн подсунуть больному или умирающему смазливую врачиху для углубления процессов исповеди. Близость смерти, знаете ли, располагает к думам о вечном. Нет, не думаю. Все-таки в силу своей прошлой профессии, я научился немного разбираться в людях. Ну, не похожа она на особиста. Но вот как только станет известно, что комкор Павлов выбрал себе новый объект обожания, к этому самому объекту подъедут бравые бериевские хлопцы, со скромной просьбой помочь в их неустанной борьбе с врагами трудового народа. Попробуй, откажи. Надо с ней в открытую поговорить об этом. А что? Мне все равно, ей, конечно, неприятно, но что поделать, а ребятам удобно будет. А вообще, Лаврентий Павлович был бы в ярости, узнав размеры услуги, которую он мне оказал, приставив свое наблюдение. Х-х-х.

Домой добрался только к половине пятого утра. Ложиться спать никакого смысла не было, поэтому, приготовив циклопических размеров яичницу из неведомо как оказавшихся в шкафу свежих (!) яиц, поел и углубился в чтение накопившейся почты. Как и ожидалось, ничего криминального, равно как и интересного, в ней не было. Пара писем бывших сослуживцев и открытка от сына. Немного взгрустнув о собственных родных и близких, которым только предстояло появиться на свет, я принялся рассматривать многочисленные фотографии в найденном альбоме. Очень занимательное зрелище получилось. Совершенно случайно, мое пристальное внимание привлекла одна недавняя фотография Генерала. Как услужливо подсказала память, она была сделана сразу после прибытия из Испании. Что в ней было необычного? Хм… Дело в том, что на этом фото Павлов был с волосами. Фишка же была в том, что помимо седины, шевелюра Дмитрия Григорьевича обладала еще одной особенностью — он был на треть лысый!

Чтобы убедиться во здравии собственного рассудка, я немедленно направился к зеркалу. Убедился. Ровный, густой ежик покрывал всю изначально предписанную природой делянку. К тому же, он был насыщенного черного цвета. Что же это получается товарищи? У доморощенных экспериментаторов проснулась советь? Решили вернуть пару потерянных лет? Так ведь перед расстрельной ямой, на край которой мне предстоит встать через год, это не понадобится. Лучше бы ноутбук с информацией прислали. Присмотревшись повнимательнее, заметил и другие признаки омоложения — на лице начали затягиваться следы от оспы. А что, глядишь еще и зубы отрастут! Интересно, это правда подарок мучителей или просто последствия подселения более молодого разума? Действительно, гены старения или как их там правильно обзывать, ученые вроде нашли, но понять причину, по которой они начинали срабатывать, так никто и не смог. Ладно, бог с ней с теорией. С бешеной собаки хоть шерсти клок. Меня беспокоил очередной прокол допущенный мной. Как можно было не заметить этого ранее? Еще пару таких ошибочек, и меня точно к стенке прислонят. Но бриться налысо все равно не буду…

Думы о собственной вселенской глупости и невнимательности плавно перетекли в думы о дальнейших действиях. Пока маховик перемен еще не раскручен, мне предстоит послужить партии и правительству на посту начальника Автобронетанкового управления Красной Армии. Хороший такой пост. Главное удачный. Можно напрямую влиять на целый кусок многогранной армейской жизни. Поскольку изменений в организационной и штатной структуре танковых войск, до подведения итогов деятельности Комиссии, я не планировал, основным фронтом работ должна стать модернизация существующей техники и разработка концепции ее дальнейшего развития.

Ай да юрист! Историю знает и помнит, в стратегии и тактике разбирается, шпарит по-военному направо и налево, а тут еще оказывается, что он и инженер-конструктор! И швец, и жнец, и на дуде игрец! Зря смеетесь. Не хватает еще знаний всех возможных приемов рукопашного боя, мегаточной стрельбы и волшебной книжки со всеми существующими знаниями человечества. Ну, тут уж извините. Драться умею только ломом, стреляю неплохо, но точно не Ворошиловский стрелок, да и с книжкой облом приключился.

А если серьезно? Для начала попытайтесь, наконец, реально себе представить, что вы попали в такую же задн. цу как и я. Представили? Добавьте к этому тот факт, что от вашей памяти напрямую зависит продолжительность вашей жизни. Добавили? А теперь прикиньте, каковы реальные объемы знаний современного человека. Постоянно ими пользуясь, мы просто не обращаем внимание на их размер. Обрывки разговоров, прочитанных книг, просмотренных фильмов несут в себе огромный запас информации, который при его должном осмыслении, может дать впечатляющий результат. Помножьте на это природную тягу мужчин ко всему металлическому и передвигающемуся. А уж если эта штука еще и военную направленность имеет, то все, пропал человек, пока по винтику не разберет, не успокоится. Или вот модельки. Ну, помните самолетики и танчики, которые нужно склеивать. Казалось бы детские шалости. Так вот, такие шалости, в моей ситуации посерьезнее каратэ и других страшных слов будут. Конечно, без наличия хорошей головы, точнее аналитического и критического склада ума, все это бесполезный балласт. Но если требуемый ум есть, то не имеет ни малейшего значения, к каким именно погонам приставить голову, в которой он содержится.

Короче, настало время покопаться в железках!

Глава пятая

Несмотря на внутреннюю браваду и вполне удачные предыдущие действия, ехать в Управление мне категорически не хотелось. Страшно. Одно дело ездить по мозгам паре человек, пусть даже и таких зубров, как Сталин и Берия, а другое находиться в центре внимания целого ведомства. Тем более что многие его сотрудники давно знакомы с Павловым и имели возможность изучить его привычки и особенности. Да только кто же будет спрашивать мнение подопытной крысы? К тому же все-таки есть такое волшебное слово "надо"…

Приехав к семи утра, я надеялся незаметно прошмыгнуть в павловский кабинет и вести оборонительное сражение уже опираясь на свое личное пространство. Не тут-то было. Даже в столь ранний час, помещения АБТУ просто кишели людьми, напоминая со стороны разворошенный муравейник. Недавняя война с белофиннами внесла свои корректировки в работу. Заметно сократившийся штат сотрудников вынужден был обрабатывать огромный объем информации и принимать сонмища важных решений в ограниченной время. Ввиду чрезвычайных обстоятельств работа не прекращалась почти круглосуточно. Хорошо еще, что я генерал, а то бы рука отсохла козырять направо и налево.

Как говорится, лучшая оборона — это наступление. Именно наступать я и собрался, чтобы не дать подчиненным забивать свои светлые головы ненужными мыслями, нужно завалить их работой по самое немогу. Поэтому первым делом приказал собрать все руководство Управления к десяти часам утра на совещание. А пока народ раскачивался, решил подготовить письмо по поводу формирования и работы Комиссии, которое я пообещал Сталину. Хорошо хоть теперь машинистка была, а то меня передергивало от одной мысли о том, что вновь придется пользоваться этим чудовищным инструментом — пишущей машинкой.

В назначенное время все начальство Управления собралось в моем кабинете. Всего четырнадцать человек. Как подсказывала память Генерала, не хватало только Бориса Михайловича Коробкова, начальника 4 отдела (боевых машин). На мой вопросительный взгляд ответил Куликов:

— Коробков в Кремле, на демонстрации… Может Алымова пригласить?

— Нет, не стоит. Начнем без него. Здравствуйте товарищи командиры…

После положенных приветствий, я попросил всех кратко описать положение дел в отделах. Народ один за другим четко, без лишней суеты и волнений начали рассказывать о проделанной работе. Надо сразу добавить, что никаких откровений и манны небесной я от их выступления не ждал. Просто присматривался. Честно говоря, первое впечатление все произвели очень хорошее, видно, что мужики в теме. Некоторые несколько косноязычны, но так ведь им не стихи писать! Больше всего порадовало отсутствие раболепных и заискивающих взглядов на начальство. Но самое лучшее впечатление оставил комиссар. В его голове укладывался невероятный объем информации. Всего несколькими фразами, он однозначно дал понять, что в курсе всех дел в Управлении. Да не просто в курсе, а разбирается в сути каждого вопроса. И чего на него так Павлов взъелся?

— Хорошо товарищи… — я немного призадумался: — Буду говорить с вами откровенно. Итоги войны с белофиннами оказались для нас отнюдь не блестящими. А если быть уж совсем откровенным, то просто разгромными. Если бы у финнов было больше сил, то подписывать перемирие пришлось бы на их условиях. Выявились многочисленные недочеты и ошибки. Во всех сферах — от комплектования частей, до боевой подготовки и материально-технического снабжения. И в этом, товарищи, есть и немалая доля нашей с вами вины. Конечно, основная ее часть лежит на мне, но и вам я предлагаю реально оценить свой, так сказать, вклад в общее дело. Свои соображения и наблюдения я уже изложил лично товарищу Сталину. Считаю необходимым, поставить в известность об этом вас. Уверен в том, что в ближайшее время, нам предстоит проделать значительную работу по устранению этих и других ошибок… — пристально осмотрел присутствующих. Страха в их глазах не просматривалось, лишь предчувствие нового вороха проблем и забот мелькнуло во взгляде каждого.

— Перечислю некоторые события, свидетелем которых довелось быть мне лично. Например, я своими глазами видел, как танковая бригада идет в атаку, имея в боекомплекте только бронебойные снаряды! Это как понимать? Им что каждого финна выцеливать? — проговорил я, сам не заметил как начал злиться:

— Уровень боевой подготовки не просто низок, его вообще нет. Это можно было бы объяснить, если бы он был у всех одинаково низким. Так ведь нет. В одной и той же бригаде он отличается как небо и земля. В одном батальоне умеют и стрелять и технику обслуживать и мехводы у них великолепные, а в другом все наоборот. Это как понимать? Почему один комбат своих людей смог выучить, а другой нет? Почему у него для этого хватило и сил и средств? Выходит, они есть, просто ими пользоваться не умеют? Куда инспекция смотрит, а? В чем причина товарищи?… Далее. Взаимодействия между родами войск отсутствует в принципе. Пехота за танками не идет, не умеют они танки сопровождать. Не учили мы их этому. Артиллерия стреляет, как бог на душу положит. Никакого сопровождения огнем или подавления огневых точек нет и в помине. Про авиацию вообще молчу, своих не разбомбили и то праздник, — я всмотрелся в лица людей и продолжил:

— Состояние техники в войсках просто удручающее. Машины начинают сыпаться после нескольких часов эксплуатации. В некоторых бригадах, имеется в наличии всего по одной ремонтной летучке. А в батальонах, приданных стрелковым дивизиям, ремонтных подразделений вообще нет! Как они могут воевать? Потребности войск в запасных частях к технике, не покрываются в полном объеме. Но дело даже не в этом. Те, что есть в наличии, зачастую не подходят. Я бы и это понял, если бы речь шла об узлах и агрегатах, так ведь нет! Даже броневые плиты не подходят! На танках одной и той же серии, произведенных на одном и том же заводе, они различаются, чуть ли не на несколько сантиметров. Не всегда, но такие случаи видел. Я вас спрашиваю, как такое могло случиться? Куда смотрела госприемка? — лица некоторых покраснели. Особенно лица тех, кто отвечал за перечисленные мной направления.

— Но это, товарищи, все не причины. Это следствие! Следствие того, что мы с вами, за все годы работы, так и не смогли разработать четкую стратегию развития танковых войск на годы вперед! Теорию применения бронетанковой техники в общих чертах разработали еще в начале тридцатых годов. Танков мы настрогали немалое количество. У всех остальных вместе взятых их, наверное, меньше будет. Получили огромный боевой опыт их применения. А сложить все это вместе, обдумать и принять четкие решения, мы не смогли. Все это привело к тому, что не мы навязываем противнику свою тактику и стратегию, а он нам! Нас вынуждают подстраиваться и перестраиваться, ориентируясь на их тактические схемы. Даже подсчитать количество реорганизаций за последние годы невозможно. Разумеется, ничего хорошего из этого не получится. Сколько у нас сейчас танков в наличии?

— Боеспособных? Около девяти тысяч штук. — кто это произнес я не успел заметить:

— А почему именно девять? Почему не двенадцать или может двадцать тысяч? Или будет достаточно пяти тысяч, но только средних или тяжелых? А может, нам вообще танки не нужны? Что вы на меня так смотрите? Вот объясните мне, зачем армии нужны плавающие танки, если они плавают с трудом, выехать могут только на оборудованный берег, а их броневая защита не выдерживает даже попадания ружейной пули? А Т-26 и БТ? Ведь их тоже бронебойные пули винтовочного калибра пробивают. В маску пушки! Зачем нужна такая бронетехника, если для борьбы с ней, даже специальные средства не нужны? Как ей пользоваться?

В кабинете повисло гробовое молчание. Желания отвечать на мои вопросы ни у кого не возникало.

— Значит так. Нам с вами необходимо разработать стратегию развития автобронетанковой техники как минимум на ближайшие двадцать лет. Стратегия должна содержать четкое обоснование того, нужна ли нам бронетехника. Если она нужна, то для чего, каково ее предназначение. Если все-таки нужна, то какая именно. Сколько и чего нам нужно. Количество необходимо увязать с реальными мощностями промышленности, чтобы не получилось как сегодня — произвести смогли, а вот обеспечить эксплуатацию оказалось не по силам. Далее. Как именно должны быть организованны танковые части. Какие подразделения должны входить в их состав. Каковы будут потребности в специалистах и как их удовлетворить. После уточнения этих моментов, необходимо выдать исчерпывающие технические задания конструкторским бюро. На все эти мероприятия у нас с вами есть максимум четыре недели. Думаете мало времени? Тогда, с нетерпением жду рапорты сомневающихся и несогласных у себя на столе. За нашу с вами нерасторопность уже заплатили жизнями тысячи людей. Отмыться от такого позора точно не получится. Можно только не допустить этого в будущем.

Судя по отсутствию каких-либо движений в кабинете, желающих уйти в отставку немедленно не было.

— Возражений нет? Тогда переходим к непосредственным задачам. Во-первых, требую в трехдневный срок подготовить письменные отчеты, содержащие исчерпывающие сведения о состоянии дел в сфере ответственности ваших отделов. Если в ходе работы будет выявлено, что в них вы что-то скрыли или умолчали, руководители допустившие такое, будут расцениваться как саботажники. Во-вторых, в недельный срок подготовить собственные предложения по совершенствованию работы как по вверенным вам направлениям, так и по работе Управления в целом. Передайте аналогичную просьбу вашим подчиненным, не вдаваясь в причины ее возникновения. Именно просьбу, а не приказ. Разъясните им, что писать или не писать докладную записку, это их личное дело. Мало того, укажите на то, что ее написание можно производить исключительно в неслужебное время. Если все же кто-то сподобится написать, документы собрать и передать лично мне, не вскрывая пакет и не ознакамливаясь с его содержимым. Возражения, вопросы есть?

— Разрешите? — поднялся со своего места Иван Петрович Тягунов, начальник шестого (тракторного) отдела: — Товарищ комкор, к чему такие сложности? Думаю, все присутствующие согласятся с тем, что мы, как начальники отделов, обладаем более полной информацией и, соответственно, можем предложить гораздо более обоснованные решения. У меня все.

Хорошо. Как по писанному все идет. Я уж было хотел ему ответить, как слова попросил Куликов:

— Разрешите? — и, дождавшись моего кивка, проговорил: — Товарищи. Мы с вами, несмотря на большую осведомленность, не видим очень многого. Не видим тех самых мелочей, из которых в конечном итоге складывается окончательная картина. Ведь в наши с вами функции входит уже анализ поступившей информации и формулировка решений на ее основе. Наши же подчиненные, видят этот процесс изнутри. Они ежедневно сталкиваются с огрехами и каверзами системы. Им эти недочеты видны отчетливее, чем нам, как не парадоксально это звучит. Не факт, конечно, что они предложат что-то стоящее, но, как известно, даже в самой бредовой идее иногда есть зерно истины. Думаю, товарищ комкор имел в виду это обстоятельство.

— Вы правы, Петр Николаевич. Это так. Еще вопросы есть? Нет? Замечательно. — я немного задумался, и продолжил лишь спустя минуту:

— Мне необходимо переговорить с представителями конструкторских бюро. Как быстро это можно будет организовать?

— В течение двух недель всех можно будет собрать. Если по одиночке их приглашать, то быстрее получиться. — ответил Семен Анисимович Афонин, начальник научно-технического отдела.

— Хорошо, займитесь этим. Очень хотелось бы видеть товарища Кошкина из КБ-24. О его машине я слышал много нового.

— Так он здесь. — вмешался Куликов.

— Где здесь?

— В Кремле. На Ивановской площади танки свои показывает. И Коробков там.

Сказать что после слов комиссара, я впал в обалдение, было бы преуменьшением. Я просто не мог поверить в случайность таких совпадений. Я, конечно, помнил, что Михаил Ильич привозил свои танки в Москву на смотрины, но что это произошло именно 17 марта 1940 года, я точно не знал. Вот это подарочек!

Ну что же, товарищ Кошкин, пришло время поговорить.

* * *

Вот и еще одна легенда стоит у моего порога. Точнее один. Пожалуй, имя этого знаменитого администратора и конструктора известно даже закоренелым блондинкам. Еще большей известностью обладает разве что Королев, но литературный образ Кошкина гораздо мужественней и романтичней. Для меня не имело ни малейшего значения, так это или нет в действительности, важно было другое — под руководством этого человека появилась на свет машина, которая оказала решающее воздействие на ход всей войны. Он и его люди сделали то, чего не смогли сделать многие другие. Наперекор всему создали свое, новое, в тяжелейшей борьбе доказали его жизнеспособность и смогли превратить планы в реальность. Он достоин своей славы. Я уверен.

Возможный разговор с Михаилом Ильичем я обдумывал с того момента, как первый раз прочел об этапах создания знаменитого детища его КБ. По мере накапливания информации этот вымышленный диалог все время мутировал и изменялся. И вот сейчас, когда была возможность обратить свои мысли в реальность, я понял, что сказать мне нечего. Как будет выглядеть в его глазах человек, который лично внес немалый вклад в замедление работ над А-30/32, будущим Т-34, а теперь с пылом объясняющий, что все, что было ранее — ошибка? Как объяснить столько резкое изменение собственных взглядов? И нужно ли делать именно так?

А вот и он.

— Здравствуйте Михаил Ильич, — проговорил я, одновременно протягивая ему руку. Чтобы заранее подчеркнуть мое уважение к собеседнику, встретил его почти возле двери: — Я очень рад вас видеть. Проходите, присаживайтесь…

Кошкин с секундной задержкой отыскал меня взглядом и пожал протянутую руку. До этого момента, я еще надеялся на чудо. На то, что мне удастся спасти этого человека для страны. Но его взгляд подтвердил самые худшие опасения. Нет, он был тверд и решителен. Но за этой твердостью незыблемой бетонной стеной стояла обреченность. Я опоздал. Смертельная болезнь ухватила его в свои цепкие объятья и уже никогда не выпустит.

Мы прошли внутрь кабинета и расселись. Последние наметки разговора окончательно вылетели из головы. Я не знал, что еще можно потребовать с этого человека, ведь он и так отдал самое дорогое, что у него было — свою собственную жизнь.

— Как прошла демонстрация? — произнес я с минутной задержкой.

— Товарищ Сталин остался доволен. — тихо проговорил конструктор. — Но ведь вы не за этим меня пригласили, не так ли, Дмитрий Григорьевич?

— Вы правы… Вот только я не знаю с чего начать наш разговор. Пожалуй… Пожалуй сначала я должен перед вами извиниться.

На этот раз Кошкин все же удивился.

— Извиниться? За что?

— Я был не прав в оценке вашей машины. Хотя нет, это не правда. Я был не прав в том, что в угоду начальству, не поддержал вас и ваше КБ ранее, хоть и знал, что вы правы. Я должен был подержать мнение Ветрова еще в тридцать восьмом.

Мои слова достигли цели — пробили броню болезненной апатии. Он слишком устал, но могучий разум пока еще был сильнее обстоятельств.

— Вы думаете, что это что-нибудь изменило тогда?

— Нет. И, думаю, что разговор этот не состоялся бы … по причине моего отсутствия.

— Даже так? Тогда тем более не вижу причин для извинений.

— Это не так. Я был обязан вас поддержать, но испугался. Я хочу, чтобы вы знали это.

Пожалуй, еще сильнее этого человека могло удивить только пресловутое падение неба на землю.

— Ну что же, я вас понял товарищ Павлов. Не могу точно сказать, поступил бы я иначе, будь на вашем месте. Не хочу этого проверять. Давайте лучше перейдем к делу.

— Давайте… Сколько ваших машин сможет произвести наша промышленность в этом году? Как вы думаете?

Кошкин ненадолго призадумался и произнес:

— Не больше сотни.

— Сколько, по-вашему, сможет выпускать наша промышленность, когда серийное производство будет освоено, при условии загрузки всех мощностей? Как вы думаете?

— Чуть более трех тысяч в год. Три тысячи двести. Где-то так.

— Хорошо. А как вы оцениваете готовность Т-34 к серийному производству и эксплуатации в войсках?

Конструктор еще пристальнее всмотрелся в мои глаза.

— К чему этот вопрос, Дмитрий Григорьевич? Вы ведь сами знаете нашу оценку. Хотя, извольте. Ресурс работы двигателя составляет в среднем около 60 часов. Испытания и наш пробег до Москвы, выявили значительное количество конструктивных недостатков и недоделок. Прежде всего, в моторной группе. Башня слишком тесна. Обзор из танка непозволительно мал. В целом на доводку машины потребуется не менее 9 месяцев. К немедленному серийному производству танк не готов, а уж к эксплуатации в войсках тем более.

— Хорошо, — вновь проговорил я: — Михаил Ильич, я немного приоткрою вам завесу секретности. В настоящее время на вооружении Красной Армии состоит около 16 тысяч танков. По результатам войны с белофиннами и Халхин-Гольского инцидента, можно сделать однозначный вывод об ограниченной боеспособности имеющейся бронетанковой техники. Исходя из данных, которые вы только что перечислили, можно сделать вывод о том, что на перевооружение нашей армии потребуется не менее 6–7 лет. Все это время страна будет практически лишена танковых войск.

— К чему вы клоните?

— К тому, что выкидывать на свалку то, что уже произвели недопустимо.

— Согласен. Тут вам не возразишь. Да и не хочу я возражать. Но что вы предлагаете конкретно?

— Я предлагаю в кратчайшие сроки подвергнуть модернизации существующую технику, а параллельно обеспечить доводку вашей машины и подготовку к ее серийному производству.

— Вряд ли это возможно. Танк уже принят на вооружение. После сегодняшней демонстрации у меня сложилось впечатление, что приказ о немедленно запуске серийного производства будет отдан в ближайшие дни. Приостановить это, скорее всего не удастся.

— И, тем не менее, вы со мной согласны? Я вас правильно понимаю?

— Да.

— Хорошо, к этому вопросу мы еще вернемся. Но для начала я все же предлагаю обсудить Т-34. Насколько я знаю, вы уже прикидываете проект его модернизации. В чем его суть? Каковы отличия от исходной модели.

— Это так. Во время сентябрьского показа в Кубинке были выявлены многочисленные недостатки конструкции, которые и были изложены декабрьском постановлении Комитета Обороны. Основные я сегодня вам уже повторил. Проект модернизации предусматривает их устранение. Проблема в том, что получается практически новая машина. Отличия будут очень существенными. Первое, планируется уплотнить компоновку внутренних узлов и сократить длину корпуса за счет поперечного расположения двигателя. Выигрыш в весе из-за уменьшения размеров корпуса применить для усиления бронирования. Теоретически можно будет увеличить бронирование лобовой проекции и башни до 90-100 миллиметров. Второе, предполагается изменить конструкцию башни — сделать ее цельноштампованной. Изменить внутреннюю компоновку, установить усовершенствованные приборы наблюдения и командирскую башенку. Радиостанцию перенести непосредственно в корпус. Третье, установить более мощное 76 миллиметровое орудие с высокой начальной скоростью снаряда. Четвертое, установить пятиступенчатую коробку передач. Некоторые предлагают снабдить танк торсионной подвеской, но этот вопрос еще как следует не рассматривался. Предлагается установить фальшборты над верхними ветвями гусениц. В общих чертах все.

Оторвавшись от произнесения речи, Кошкин с удивлением уставился на лицо комкора Павлова. Точнее на его отвисшую до пола челюсть.

Вот это номер. Я-то думал, что сейчас буду открывать глаза темным аборигенам, а получилось все наоборот. Чтобы опомниться и взять себя в руки, мне потребовалось пару минут, спустя которые я промямлил:

— Великолепно…

Спустя еще минуту я, наконец, смог продолжить:

— Отличные предложения. Но я предлагаю вам пойти несколько дальше. Видите ли, как показал опыт боевых действий, войскам нужен не только сам танк, но еще и целый комплекс боевых и вспомогательных машин на его основе. Нужны разнообразные самоходные орудия, способные усилить оборонительную и наступательную мощь танковых и мотострелковых соединений. Это самоходное противотанковая установка с орудием не менее 80–85 миллиметров с высокой начальной скоростью снаряда. И самоходная гаубица калибром не менее 122 миллиметров. Войскам крайне необходима самоходная зенитная установка, способная прикрывать танковые части от воздействия скоростных, низколетящих и хорошо бронированных самолетов непосредственно на поле боя и на марше. Также крайне необходима бронированная ремонто-эвакуационная машина, способная утащить в тыл подбитую технику под огнем противника. Вот взгляните…

Я залез в ящик стола и достал рисунки, на создание которых я потратил половину дня. Спасибо тебе мамка, что заставила сына-балбеса ходить в художественную школу! Хоть тут потребуется.

На этот раз челюсть отвисла уже у Михаила Ильича. Бедный мужик горящими глазами вперился в мою мазню. На трех листах я попытался изобразить что-то похожее на Т-44, СУ-85, СУ-122, правда, с открытой рубкой. На четвертом была изображена вольная интерпретация БРЭМа на шасси Т-44. Конструктор как завороженный рассматривал веселые картинки. Я ему не мешал, пусть радуется. Лишь спустя минут семь, он очнулся и произнес:

— Вы… Вы это сами придумали?

— Нет. Это придумали вы.

Он оторопело уставился на меня и чуть слышно произнес:

— Я? Я вас не понимаю. Я не делал ничего подобного.

— А я говорю вы! Черт вас раздери, Кошкин! — я вскочил со стула и с яростью проговорил: — Вы хотите построить эти машины? Или вы хотите, чтобы нас с вами к стенке поставили? Обоих! Или вы сейчас соглашаетесь с тем, что это вы придумали. Или отдавайте рисунки и катитесь от сюда к чертям собачим.

После столь яркой вспышки гнева, я обессилено упал на свой стул и затих. Напряжение последних дней хреново отразилось на моей психике. Немного придя в себя, я произнес:

— Простите. Нервы совсем плохие…

— Да нет, это вы меня простите Дмитрий Григорьевич, — неожиданно произнес конструктор: — Видимо, я в вас сильно ошибался.

Я встретился с ним взглядом и решился на авантюру:

— Михаил Ильич, пообещайте мне сохранить в тайне все, что я вам сейчас скажу.

Кошкин утвердительно кивнул.

— Существует мнение, что в следующем году возможно начало новой большой войны. Европейские разборки докатятся и до нас. Лично я оцениваю такую вероятность процентов в 95–97. Встречать, сами знаете кого, кроме как, извиняюсь, голой задницей нам нечем. За все наши ошибки придется платить жизнями наших солдат и командиров. Как долго война продлится и, каких жертв это будет стоить нашему народу, сложно даже предположить. У нас очень мало времени. Почти совсем нет. А дел переделать нужно немало.

— Что от меня требуется?

Я призадумался и проговорил:

— Значит так. Необходимо срочно разработать проект усиления бронирования БТ-7. Нужно увеличить толщину брони в лобовой проекции и башни, хотя бы до 30–35 миллиметров. Если для этого потребуется избавиться от этой чертовой "гитары" и колесного хода, снимайте их к дьяволу, не сомневаясь ни секунды. Снимайте ворошиловский пулемет, он не нужен совсем. Лучше зенитный станок предусмотрите. Насколько я знаю, что-то похожее вы уже обдумывали? — Кошкин утвердительно кивнул, а я продолжил:

— На базе БТ-7 ранних серий попробуйте разработать проект 76 миллиметрового самоходного орудия, с унифицированной с Т-34 пушкой. Продумайте получше, если это будет слишком сложно, тогда лучше сразу от этого проекта отказаться. Далее, нужно срочно разработать проект переделки имеющегося парка БТ-2, БТ-5 и ранних серий БТ-7 в легкий бронированный тягач с прицепом, вооруженный пулеметом на зенитном станке. Все проекты должны быть максимально просты и рассчитаны на их завершение в срок не позднее 1 июня 1941 года. Это возможно? Учтите, что другие модели танков также будут модернизироваться и дополнительных мощностей не будет.

— Если нам не будут мешать, то мы справимся.

— Это уже мои проблемы. В течение ближайшего месяца либо будет, так как я говорю, либо в Правде появится новая статья, об изменнике родины. Это понятно?

— Да, вы доступно объясняете. — почему-то с улыбкой на лице, произнес Кошкин.

— Параллельно с этим должна идти работа по модернизированному Т-34 и машинам на его основе. Для установки на противотанковую самоходку используйте зенитное орудие 52-К. Только заранее озаботьтесь разработкой для него фугасного снаряда. — добавил я, вспомнив свое удивление, когда узнал что такого в реальной истории за время войны так и не создали. Танкисты пользовались осколочным снарядом с установкой взрывателя на удар, что заметно снижало мощность боеприпаса, фактически уравнивая его воздействие с 76-мм выстрелом.

— Для установки на самоходную гаубицу используйте орудие М-30. Обращаю ваше внимание на то, что первоначальные свойства орудия должны быть сохранены. Попробуйте на БРЭМ установить стреловой кран с грузоподъемностью не менее тонны. Если найдете что-то похожее, конечно. И обязательно установите бульдозерный отвал. — я остановился перевести дух, а потом добавил:

— Это вообще возможно? Вы успеете провести такой объем работ? Нужно хотя бы по возможности устранить видимые недостатки и подготовить заводы к серийному производству. К июню сорок первого.

— Дмитрий Григорьевич, вы думаете, что мои ребята смогут спокойно заснуть после того как увидят ваши рисунки?

— Не мои, ваши рисунки!

— Да, простите. Мы успеем. Или грош нам всем цена. Успеем.

— Я надеюсь на вас. Далее, официально технические задания, расчет потребных пропорций, перечень задействованных заводов будут вам переданы не позднее 1 мая этого года. Ну, или не будут переданы вообще, сами понимаете. К этому сроку прошу вас подготовить хотя бы эскизные проекты того, что я перечислил. Если потребуется какая-то помощь, то подготовьте свои предложения к тому же числу. Вроде все.

— Да, пожалуй, хватит с нас и этого.

И мы одновременно засмеялись. Впервые за все время моего пребывания в прошлом, я почувствовал себя так непринужденно. Хороший ты мужик, товарищ Кошкин, как же жаль тебя терять.

Разговор затянулся еще на несколько часов. За это время Михаил Ильич вытянул из меня все, что я и Генерал когда-то слышали, видели и думали. Как в нем одновременно помещается такой объем информации, я представлял с трудом. Ведь мне, чтобы обрести эти знания потребовалось несколько лет, а он все на лету хватает и сразу суть улавливает. Черт, ну почему всегда такие люди должны умирать?

Кошкин ушел, а мне в ближайшее время предстояла еще куча подобных встреч и разговоров. Маховик перемен стал понемногу раскручиваться. Или мне это только кажется?

* * *

И закрутилось.

Следующие три недели были настоящим адом. Десятки совещаний, встреч и переговоров, сотни прочитанных отчетов, справок, аналитических записок и прочей бумажной белиберды. Я почти ничего не ел, спал по несколько часов в сутки, да и то преимущественно в машине и глубокой ночью прямо в рабочем кабинете. За это время потерял не меньше десяти килограммов, под глазами появились здоровенные синяки, да и сами они напоминали зенки вампира на охоте — все капилляры полопались. Мой голос сел от беспрерывных приказов и ругани. На совещаниях у руководства НКО я выглядел как зомби из фильмов ужасов. Тот же бессмысленный взгляд и бессвязное мычание. Но вроде все обошлось.

И мне удалось главное — расшевелить подчиненных. По мере осознания сотрудниками масштаба разрабатываемого документа и тех коренных изменений, которые он несет, их активность непрерывно возрастала, даже не смотря на всепоглощающее чувство усталости. Люди постоянно ощущали свое непосредственно участие в происходящем, я постарался развернуть возможно более широкое обсуждение изменений, разумеется с сохранением должного уровня секретности. По мере возможности, я пытался создать у подчиненных видимость того, что к нужным выводам они приходили самостоятельно. Да по большому счету так оно и было в действительности. Это здорово повышало их заинтересованность в собственном труде. Хорошо, когда окружающие признают и ценят результаты твоих усилий. Сработал и прием с добровольными докладными записками от младших сотрудников. Такого вороха тупейших инструкций, дублирующих приказов и прочих бюрократических заморочек и огрехов системы за столь короткое время не выявлял еще никто.

Меня же все это время подбадривала другая мысль. Стало абсолютно ясно, что история уже пошла по другому пути. Спустя всего несколько дней с момента моего разговора со Сталиным, передислокация войск в Закавказье, в связи с возможной атакой англо-французских войск на Каспийские нефтяные промыслы в отместку за нападение СССР на Финляндию, была прекращена. Нет, я был уверен в том, что моя заслуга в отмене этого решения минимальна. Скорее и до этого момента Вождь рассматривал вероятность такой атаки лишь гипотетически. На месте англичан должны были быть абсолютные идиоты, чтобы уже ведя одну войну с грозным противником, влипнуть в еще одну. А если учесть, что их атака могла подтолкнуть Германию и Россию к дружбе против своих общих врагов, к этому самому худшему ночному кошмару всех английских и французских премьеров, то вероятность ее проведения можно считать чисто условной. Думаю, мои слова стали последней соломинкой. Для армии это решение имело немалое значение. Несколько частей и соединений получат пару дополнительных месяцев, которые можно с большей пользой потратить на обучение. Возможно, что пяток тысяч фашистских жизней можно смело приписывать к счету.

Результатом всей работы Управления стала огромная бумаженция с устрашающим названием: "Стратегия развития автобронетанковых войск Рабоче-Крестьянской Красной Армии на период с 1940 по 1960 годы". Вводная часть стратегии обосновывала необходимость создания мощных бронетанковых сил, их основные цели и задачи. Также пересматривались концепция основных видов бронетехники, обосновывалась их необходимость, устанавливались цели и задачи каждого вида на поле боя. Так в войсках предполагалось иметь все два типа танков — основной боевой танк и тяжелый танк прорыва. Основная же часть документа была разделена на две программы: "Экстренную" и "Плановую".

Экстренная программа была рассчитана до 1 июня 1941 года. Согласно ее положениям, к установленному сроку должны были быть развернуты десять танковых корпусов. Каждый танковый корпус имел в своем составе три дивизии — две танковых и одну мотострелковую. В танковой дивизии по штату полагалось иметь три полка — два танковых и один мотострелковый. Всего в танковой дивизии предусматривалось 198 танков, в мотострелковой 99. В корпусе 495 машин. Организационно 8 корпусов сводились в четыре танковых армии, по две армии для Киевского и Белорусского особых военных округов. Все танковые корпуса, созданные по экстренной программе, планировалось оснастить исключительно боевыми машинами на базе танков БТ. Собственно самими экранированными БТ-7, 76-мм САУ на шасси БТ-5/7. В тыловых службах широко применялись тягачи на базе все тех же БТ. В самоходные зенитные установки задумали переделать часть трехосных броневиков, путем спиливания боевого отделения до уровня моторного отсека и установки в получившемся кузове спарки крупнокалиберных пулеметов ДШК или 37-мм зенитного орудия. Оснастить корпуса бронетранспортерами возможности не имелось.

Помимо танковых корпусов было запланировано создание шести тяжелых танковых бригад РГК. На первом этапе эти части должны были оснащаться экранированными Т-28. В составе бригады имелось три танковых батальона по 33 машины, мотострелковый батальон, дивизион 152-мм буксируемых гаубиц-пушек МЛ-20 из 27 орудий, батарея ЗСУ, рота разведки, рота связи, саперная рота и вспомогательные подразделения. Предназначением таких бригад было решено считать качественное усиление стрелковых и танковых соединений на участках прорыва долговременной и/или хорошо организованной обороны.

Так же планировалось создание тридцати армейских танковых бригад. В состав каждой такой бригады должно входить три танковых батальона, мотострелковый батальон, дивизион 76-мм САУ, разведывательная рота, батарея мелкокалиберных ЗСУ и прочие части. Всего 99 танков, 3 °CАУ, 9 ЗСУ и 9 БРДМ. Армейские танковые бригады оснащались исключительно модернизированными Т-26 и машинами на его основе, за исключением ЗСУ и БРДМ, сделанных на основе трехосных броневиков. Организационно такие бригады должны были входить в состав стрелковых корпусов.

И еще одно. Было запланировано создать восемнадцать противотанковых самоходно-артиллерийских бригад или сокращенно ПТСАБ. С этой целью для конструкторов были подготовлены, и негласно переданы, технические задания на переоборудование плавающих танков Т-37А и Т-38 в противотанковые САУ, оснащенные 45-мм пушкой, а также в транспортер 120-мм миномета и машину управления, оснащенную мощной радиостанцией. Всего в состав бригады должно было войти три дивизиона 45-мм ПТ САУ по 27 боевых машин и 3 машины управления в каждом, дивизион транспортеров 120-мм минометов из 27 боевых машин и 3 машин управления, мотострелковый батальон, рота разведки, рота связи, батарея ЗСУ и вспомогательные службы и подразделения. На вооружение этих частей должны были в приоритетном порядке поставляться разрабатываемые БТРы и БРДМ. Вот такие вот части странные получились. По нашим предположениям, такие бригады должны были являться частями армейского или фронтового резерва.

Плановая часть Стратегии предусматривала поэтапное формирование целого ряда частей и соединений, которые планировалось оснащать исключительно новой техникой. Рассчитана она была на период с 1 июня 1941 года по 31 декабря 1960 года. В период с июня 1941 по январь 1943 года планировалось поэтапно сформировать еще восемь танковых корпусов и организационно свести все имеющиеся корпуса в девять танковых армий. На этом же этапе планировалось создать еще три тяжелых танковых бригады и начать переоснащение уже имеющихся на новое вооружение. Проект новых тяжелых танков предусматривал установку мощнейшего 122-мм орудия А-19, а бригадные артиллерийские дивизионы должны были переоснащаться тяжелыми САУ со 152-мм гаубицей-пушкой МЛ-20 в неподвижной рубке.

На следующем этапе с января 1943 январь 1945 было запланировано создание девяти механизированных корпусов, по две мотострелковых и одной танковой дивизии каждый, по одному корпус для каждой таковой армии. На создание этих частей обращался личный состав расформировываемых армейских танковых бригад. Параллельно с созданием новых корпусов мыслилось переоснащение ПТСАБов на новую технику. В дальнейшем планировалось создание ряда отдельных частей и соединений.

В итоге на вооружении танковых войск СССР к моменту окончания реорганизации должно было состоять около 13 тысяч танков и 5 тысяч самоходных артиллерийских установок. Одновременно в армии было не более четырех типов танковых шасси — два принимаемых на вооружение, два снимаемых. В мирное время танковые войска создавали основу частей постоянной готовности, а их штатная численность не могла быть ниже 75 процентов.

Ко всему этому прилагалась громадное количество обоснований и расчетов, от потребностей в запчастях и горючем до уточнения необходимого числа потребных специалистов и учебных заведений их подготавливающих. Разрабатывались и новые программы подготовки, правда, они были далеки от завершения. Я знал, что воплотить все это в жизнь именно в таком виде, не получится. Но опыт и накопленные материалы, ох как пригодятся во время войны. Наш труд не был напрасен.

В моей истории все было совсем не так. В 1940 году, после многочисленных споров, было принято решение о формировании сначала десяти, а потом и еще двадцати механизированных корпусов. В каждом из таких объединений по штату полагалось иметь 1032 танка! В немецких танковых группах было и того меньше. Но дело даже не в этом, простейший подсчет говорит о том, что на вооружении РККА планировалось иметь более тридцати тысяч танков! Невероятная цифра. Если произвести такое количество боевых машин промышленность в целом могла, то обеспечить эту орду снабжением и обслуживанием никакой возможности не было. Да и качественное обучение такого количества танковых экипажей было просто исключено. Никаких ресурсов не хватит.

В конечном итоге в эти корпуса сгребли все мало-мальски боеспособные машины, в том числе откровенную древность вроде Т-24. Получилась удивительная вещ — машины, созданные для разных целей и задач собрали вместе и уровняли между собой. Высокоскоростные танки БТ, были вынуждены передвигаться в одной колонне с тихоходными Т-26 и КВ. В некоторых мехкорпусах имелось 18 (!) различных модификаций танков, разумеется, обеспечить их техобслуживание было просто немыслимо. Артиллерия же вообще оказалась на тракторной тяге со скоростью передвижения в 10–15 км в час. На оснащение мотострелковых полков автомашин не хватило, и такие дивизии фактически являлись пехотными. В остатке получилось, что командиры механизированных корпусов были вынуждены делать выбор, либо двигаться всеми силами со скоростью пехоты, либо вступать в бой разрозненно, по мере подхода различных частей. На практике их мнения никто не спрашивал, им просто ставили задачу. И как хочешь, так и крутись. Вот и воевали танки отдельно, пехота отдельно, а артиллерия вообще не пойми где. Точнее они гибли по отдельности. Я лучше самолично застрелюсь, чем допущу такое еще раз.

Днем 8 апреля 1940 года я наконец-то подписал многострадальную бумаженцию и под благовидным предлогом смылся с работы отсыпаться, я так понял большинство сотрудников сделали то же самое. Со стороны танкистов для Комиссии все было готово. Вот только НКО с этим делом что-то не сильно спешил.

А уже поздно вечером несколько негласно снятых копий Стратегии лежали на столе товарища Сталина. Хлопцы Лаврентия Павловича свой хлеб ели не зря.

* * *

Иосиф Виссарионович уже около часа внимательно вчитывался в творение специалистов Автобронетанкового управления. Ему было действительно интересно. Несмотря на стереотип всезнания и непогрешимости, созданный вокруг его личности пропагандистами, Вождь знал далеко не все. Но в отличие от многих своих коллег по цеху, Сталин обладал одним немаловажным качеством — когда этого требовали обстоятельства, он умел слушать других. Жизнь заставила. Лучше потратить лишний час на изучение заведомой глупости, чем принять неверное решение. Такой подход не раз и не два сохранял его драгоценное здоровье для страны победившего пролетариата.

На этот раз прочитанным документом он был сильно удивлен. Нет, никаких откровений или неизвестных обстоятельств Стратегия в себе не несла. Единственное что сделали танкисты, так просто взяли имеющиеся факты и сведения, систематизировали их, последовательно изложили и на основании этого сделали выводы. Но эти выводы коренным образом изменяли картину существовавшей действительности. И меняли далеко не в лучшую сторону. Весь смысл документа сводился к одному — на сегодняшний день танковых войск у Советского Союза нет. Огромные ресурсы и бесценное время были потрачены фактически в пустую.

После Финской войны Вождь знал, что все плохо. Но тот факт, что начальник Автобронетанкового управления лично создает документ, который свидетельствует о полной небоеспособности имеющихся бронетанковых частей, тем самым фактически подписывая себе смертный приговор, говорил Сталину о многом. Об очень многом. В частности о том, что ситуация еще хуже чем говорят танкисты. Хотя как может быть еще хуже, он уже не знал.

Иосиф Виссарионович оторвался от чтения и откинулся на стуле. Напротив него в позе каменного истукана сидел нарком Внутренних дел. Все время, пока Вождь изучал документы, он, молча, сидел рядом. Почти час!

— Лаврентий, что ты думаешь по этому поводу? — негромко произнес Сталин.

— Факты, изложенные в Стратегии, соответствую действительности, — произнес заранее подготовленную реплику Берия: — По мере поступления сведений из АБТУ, я привлек к их оценке своих специалистов. По их мнению, выводы сделанные Павловым весьма логичны. Не все, но большинство из них…

— С чем они не согласны?

— С оценкой сегодняшнего состояния согласны все. Эксперты склонны подвергать сомнению некоторые выводы. Например, о целесообразности сведения танковых корпусов в армии. Они считают, что в этом нет необходимости, а получившееся соединение получиться чрезвычайно громоздким. Хотя лично я с их мнением не согласен. Но в целом они с Павловым солидарны. А его проекты самоходных артиллерийских орудий и тяжелого танка вызвали их особый интерес.

— Да, если конструктора смогут сделать что-то подобное, всю существующую бронетехнику можно смело сдавать в переплавку. Особенно этот танк со 122 миллиметровым орудием… Послушай Лаврентий, а почему ты все время говоришь "Павлов"? Как будто он один все это написал и придумал. Почему?

— Видите ли, товарищ Сталин, для этого есть основания. Почти все осведомители сходятся во мнении, что большинство предложений исходит лично от него. Создается впечатление, что Павлов как бы случайными репликами и особой формулировкой вопросов заранее подталкивает подчиненных к определенному выводу. Однако, надо признать, что действует он чрезвычайно осторожно, и к большинству решений его сотрудники приходят фактически самостоятельно. По вопросу этой своей Стратегии он добился почти единогласного одобрения документа в целом со стороны большинства подчиненных. Удивительный факт. Есть и еще одно обстоятельство…

— Какое? — нетерпеливо перебил Вождь.

— Дело в том, что еще до подготовки документа, Павлов беседовал с представителями всех танковых КБ. После разговора с ним, многие конструкторские коллективы фактически перешли на круглосуточную работу. Добровольно! Кошкин, уже на следующее утро после разговора с ним, уехал в Харьков, даже не дождавшись окончания испытаний собственной машины. По имеющимся данным, Павлов предложил им разработать как раз те машины, технические задания на которые приложены к Стратегии. То есть получатся, что он их выдал конструкторам еще до того, как их разработали специалисты АБТУ! И не просто предложил. По всей видимости, некоторым он даже свои эскизы передал. Вот один из них…

Берия достал из желтой кожаной папки фотокопию рисунка Т-44, переданную симбиотом Кошкину. Сталин долго и пристально разглядывал фотографию. Ничего подобного ранее Вождь не видел. Танк поражал своим совершенством, плавностью линий и ощущением законченности всей конструкции. Изображенная машина непроизвольно вызывала чувство непередаваемого сочетания мощи оружия, крепости брони, скорости и маневренности. В сравнении с ним сегодняшняя бронетехника казалась рыбацкой лайбой на фоне величественного линкора.

— Да, не удивительно. Это все равно, что показать Можайскому чертежи истребителя Микояна и Гуревича. Было бы странно, если бы они после этого спокойно заснули…

Иосиф Виссарионович нехотя оторвал взгляд от фотокопии и задал очередной вопрос:

— Что удалось узнать?

— Товарищ Сталин, — Берия сменил тон на официально-деловой: — За прошедшее время мои сотрудники опросили сотни людей и проверили множество документов. Удалось, почти поминутно, восстановить картину действий Павлова начиная с его отъезда из штаба Резервной группы. Из имеющейся информации уже можно сделать несколько выводов. Во-первых, странности в поведении объекта начались после несчастного случая. Во всяком случае, никто из членов его штаба, сослуживцев и просто попутчиков каких-либо неожиданностей в его поведении до этого момента не отметили. Странности начались после посещения им собственной квартиры. Удалось установить, что там Павлов провел в одиночестве всего семь минут, после чего его обнаружил адъютант. В квартире следов борьбы или присутствия посторонних людей не обнаружено. Опрошены все жильцы, вахтеры, дворники и его бывшие сотрудники. Вывод однозначен, осуществить подмену Павлова в квартире было невозможно. Во-вторых, по данным медиков и исходя из опросов свидетелей, можно однозначно констатировать, что это именно Павлов. Характерные обороты речи, мимика и жесты, события о которых мог знать только он и тому подобные вещи. В-третьих, несмотря на предыдущий вывод, в поведении объекта наблюдения замечены многочисленные изменения и странности. Начиная от стиля общения и руководства, до отличий во внешнем облике и появления новых привычек. Еще один странный факт, по нашим сведениям, он абсолютно не умел рисовать.

— Получается, что одновременно это и Павлов и не Павлов, — произнес Вождь, вновь задумчиво рассматривая фотокопию рисунка танка: — С кем он встречался за это время?

— В основном это были рабочие встречи. Как правило, на них присутствовало несколько человек. Из этого правила выбивается только разговор с Кошкиным, но учитывая вот это, — Лаврентий Павлович опять указал на картинку: — можно однозначно утверждать, о чем именно они там разговаривали. Из внеслужебных связей за все время наблюдения, замечено лишь одно. По всей видимости, ему понравилась одна из врачей в госпитале.

— Вы ее проверили?

— Разумеется. Абсолютна чиста. За последние три недели Павлов личных встреч с ней не имел. Лишь дважды отсылал букет цветов. Каждый раз выбор букета и количества цветков он поручал своему ординарцу, который является нашим сотрудником. Так что считать это способом связи, я считаю несколько преждевременным, хотя наблюдение за ней мы усилим.

— У тебя есть какое-то разумное объяснение происходящего?

Берия ненадолго задумался и проговорил:

— Некоторые врачи говорят, что подобные изменения иногда происходят с людьми, побывавшими на краю гибели. Таким людям чувство страха практически неведомо, а их отношение к окружающим меняется кардинально. Ничего более разумного мы предположить пока не можем.

— А он не мог просто с ума сойти от пережитого?

— Ну, опять же, по мнению врачей Павлов психически здоров. Никакого раздвоения личности у него нет.

Вождь опять помолчал. Этот рисунок никак не выходил у него из головы. Наконец он продолжил:

— Ну и что ты предлагаешь?

— Арестовывать его явно преждевременно. Он под нашим плотным контролем. Никаких враждебных действий не предпринимает. Компрометирующих разговоров не ведет. Все свои опасения он выказал только вам, что свидетельствует о том, что он не желает их огласки. Работа АБТУ с его возвращением явно улучшилась. По крайней мере, в административной части. Скорость обработки информации и принятия решений увеличилась в несколько раз. Назвать его предложения по реформированию танковых войск направленными на подрыв обороноспособности лично у меня язык не поворачивается. А, по мнению экспертов, предложенная реформа АБТУ весьма логична и обоснована и, теоретически, должна заметно улучшить качество работы. Кроме того, в ходе ее реализации Павлов добровольно отказывается от части полномочий, что нелогично, если предположить что он шпион. Поэтому я предлагаю…

Речь наркома неожиданно прервал пронзительный звонок одного из телефонов. Если уж кто-то решился позвонить в такое время, да еще и посреди встречи, значит, произошло что-то действительно важное. Сталин поднял трубку и довольно долго прислушивался к говорившему. Его лицо, по мере развития монолога, становилось все более озабоченным. Наконец он задал единственный вопрос: "Кто?", и услышав ответ, почти сразу повесил трубку. Спустя несколько секунд Иосиф Виссарионович произнес:

— Звонил Молотов. По его данным боевые действия в Норвегии начнутся в течение ближайших полутора-двух часов.

Лаврентий Павлович изобразил на лице недавно заданный Сталиным вопрос и незамедлительно услышал:

— Немцы.

После этого ответа Вожди погрузились в длительное раздумье.

Глава шестая

Вновь очнулся от ощущения того, что меня кто-то трясет. Открывшаяся картина привела меня в бешенство и породила отчаянный крик души: "Твою мать! Ну сколько ж можно???"

Напротив меня стояли… Как вы думаете кто? Не поверите! Передо мной стояли два мужика в эсесовской форме! Чтоб мне сквозь землю провалиться, но это были именно они. Причем эсесманы были какие-то гомерические. Один был щупленький и низенький, зато с умным взглядом, другой высоченный амбал с мордой питекантропа. Тряс меня как раз здоровый. Я осмотрелся и убедился в том, что привязан к стулу, стоящему прямо посреди пустой комнаты с обшарпанными серыми стенами. Какого хрена, а?

Тот, который заморыш, произнес что-то на своей мове и от меня отстали, после чего задал вопрос, явно адресованный мне:

— Wie ist Ihre Familienname?

— Что? Не понимаю я ни дыры по-вашему!

Амбал, для ускорения процесса общения, легонько похлопал своей "ладошкой" по моему лицу. При этом моя челюсть чуть не вылетела изо рта! Щуплый жестом остановил его, смачно сплюнул на пол и повторил свой вопрос на ломаном русском:

— Фамилия?!?

— Сахаров, — произнес я, помимо собственной воли. Какой к дьяволу Сахаров? У меня фамилия другая!

— Точнее! — повысил голос допрашивающий.

— Сахарович! — проговорил я, с ужасом осознавая, что не в силах контролировать собственные слова.

По указанию главного, качок отвесил мне еще одну затрещину.

— Еще точнее!!! — почти прокричал щуплый.

— Цукерман!!! — со слезой в голосе прохныкал я, с ужасом понимая, что это конец.

— Вот! Так бы сразу и сказал, морда комиссарская! — потирая от удовольствия руки, произнес мучитель: — А то ишь, под русского замаскировался!

Амбал достал из кобуры огромный пистолетище, с гаденькой улыбочкой приставил его к моей голове и… Выстрелил!

Я с криком вскочил с кровати и, запутавшись при этом ногами в одеяле, грохнулся на деревянный пол, смачно приложившись пятой точкой. Взвыв от боли в копчике, я, наконец, понял, что на этот раз проснулся по-настоящему. Фууууу…

Ну, и что это было? Опять приколы лаборантов? Я судорожно потянулся к лежащей на тумбочке кобуре, однако на полпути передумал. С чего вдруг каждый ночной кошмар воспринимать за чьи-то шуточки? Но как натурально все выглядело! И причем тут Цукерман? После длительных размышлений, пришел к выводу, что это последствия длительного напряжения моральных и физических сил. Нужно было развеяться. И я знаю, кто мне поможет в этом!

С отпечатком этой радостной мысли на лице, я, с превеликим трудом, отсидел положенные попочасы в Управлении и понесся в хорошо известную мне больничку. Благо перед этим, у меня хватило ума дать ординарцу поручение узнать график Машиной работы и заодно прикупить "веник" покрасивше. Так что к порогу госпиталя, я подошел полностью подготовленный к решительному штурму девичьей цитадели.

Спустя полчаса ожидания, с больничных порогов спустился объект моего вожделения, в окружении каких-то невыразительных личностей. Я резво полез из машины, попутно чуть не лопнув от гордости, ощущая свое немалое служебное положение и то, каким образом это влияет на неподготовленную женскую психику. Поскольку других машин и генералов перед входом не было, вся компания тут же обратила свое пристальное внимание на меня. И Маша в том числе. Разглядев мою фигуру, "веник" в руке этой фигуры и то, на кого именно пялится этот странный тип, Мария, предварительно что-то сказав попутчикам, направилась в мою сторону. Даже на значительном расстоянии было заметно, как она покраснела.

— Здравствуйте Машенька. Я к вам.

— Здравствуйте Дмитрий… — девушка оборвала свою реплику на полуслове и удивленно уставилась на меня.

— Что-то не так? — произнес я, судорожно себя осматривая.

— Э… Нет… Все в порядке. Просто вы выглядите несколько … молодо. Точнее помолодевшим, — промямлила она, невежливо напомнив про то, что, по большому счету, я уже далеко не мальчик.

— Да? Удивительно. Наверное, просто оправился после травмы и отоспался.

— Наверное…

Заранее обдумывая план наступления, столкнулся с тем, что в это время абсолютно некуда сходить с женщиной. Смотреть десятки раз виденные и набившие оскомину фильмы мне не улыбалось. Равно как и наблюдать за классовой борьбой, разворачивающейся на сцене театра. Рестораны и кафе я не любил принципиально. Каждый раз, направляясь туда, мне на ум приходил стишок про повара и омовение им ног в компоте. Тьфу, гадость какая, меня аж передернуло от представленной картины. Придется, как и прочим смертным, ограничиться пешей прогулкой. Маша, в принципе, не возражала. Ну и отлично.

Прогулка получалась интересная. Как будто в музее под открытым небом. Всюду старинные дома и раритетные машины, люди в доисторических одеждах, правда весьма однообразных и невыразительных. Если бы не стоявшая на улице грязища, в которой можно было утонуть по колено, а то и выше, то все бы было вообще отлично. Но все неудобства с лихвой покрывало присутствие рядом милой девушки и ее чарующий голосок, беспрерывно что-то рассказывающий. По мере того, как на улице сгущались сумерки, небо все быстрее превращалось в бесплатный планетарий. Только сейчас я обратил внимание на то, насколько здесь чище небо и воздух. И это в Москве!

— Как красиво, — восхищенно произнесла Мария, проследив за моим взглядом, направленным на звезды: — Дмитрий Григорьевич, вы ведь читали статьи Циолковского и книги Жюля Верна?

— Читал, — грустно произнес я: — А еще я читал "Войну миров" Уэллса…

— Так вы думаете, что там действительно кто-то есть? — произнесла девушка, указывая пальцем на ночное небо.

— Маша, вы внимательнее на небо посмотрите. Видите, сколько там звезд? А если смотреть через телескоп, то оказывается, что их гораздо больше. А часть из них вовсе и не звезды, а их громадные скопления, которые находятся на огромном расстоянии от нас. Только в нашей галактике, Млечном пути, больше трех с половиной миллиардов звезд. И таких галактик, как наша, во вселенной невероятное количество. И можно уверенно заявлять, что вокруг некоторых звезд, вращаются точно такие же планеты, как и вокруг нашего Солнца. Так что я не знаю, я уверен. Уверен не только в том, что там кто-то есть, но и в том, что на одной из планет, стоят точно такие же Маша и Дима, смотрят на небо и удивляются.

— Хорошо, — взгляд молодой женщины стал мечтательным, но ненадолго. Она что-то вспомнила и задала следующий вопрос: — Но вы упомянули про "Войну миров". Вы думаете, что они враждебны нам?

— А почему нет? На протяжении всей своей истории человечество с упоением режет друг друга. Так почему посланцы звезд должны быть хорошими парнями?

— Но ведь это противоречит идеям коммунизма. Ведь мораль столь развитых цивилизаций должна, просто обязана, быть гуманной?

— Маш, но ведь даже у нас на Земле, принципов коммунизма придерживается только Советский Союз. А ведь мы тут не одни. Так почему там должно быть иначе?

Ее красивое личико погрустнело. Девушка немного подумала и проговорила:

— Быть может вы и правы. Но если их так много, как говорите вы, то почему их до сих пор здесь нет? Ведь есть планеты, которые гораздо старше Земли и там техника могла достигнуть больших высот гораздо раньше, чем у нас?

— Кто знает. Быть может, существуют непреодолимые препятствия для этого. Например, расстояние. Ведь даже самая быстрая ракета или снаряд будет лететь до ближайшей звезды тысячи лет. Кому это нужно? Или, допустим, существует соглашение о невмешательстве в дела молодых рас. Вон европейцы в Америку приплыли, и большинство аборигенов повымерли от привезенных болезней и от отсутствия сопротивляемости организма к алкоголю. А может они бывали у нас! И сейчас здесь, просто мы их не видим. Сидит себе, предположим, разумный осьминог на своем воздушном корабле и дергает за ниточки, как умелый кукловод. Тронул одну — кризис в Америке, отпустил другую — голод в СССР, подергал третью — началась очередная заваруха в Европе, — от таких мыслей я аж зубами заскрипел, потом опомнившись произнес: — Простите.

— Странный вы, Дмитрий Григорьевич… — немного подумав, произнесла Маша.

— Есть такое дело. Маш, а может хватит, а? Мы с вами взрослые люди, чтоб комедию друг перед другом ломать. Очевидно, что я проявляю к вам интерес. Да и вас тоже что-то во мне интересует. Не пора ли нам на "Ты" перейти? Сколько можно?

— Пожалуй, вы правы, — она опять так мило покраснела.

За разговорами мы добрались до ее дома только поздно ночью. Хотя назвать так эту двухэтажную хибару, превращенную в общежитие, было очень тяжело. Поднявшись по ступенькам на второй этаж, в нерешительности замерли перед ее дверью. Спустя несколько секунд, Маша нерешительно проговорила:

— Зайдешь?

— Нет, не стоит. Это будет неправильно, — уверенно произнес я, хотя видит бог, с каким трудом мне дались эти слова. Девушка облегченно вздохнула, тут не любили эскалации событий.

— Машенька, подожди. Мне нужно кое-что тебе сказать. Понимаешь, какая штука, мое внимание к тебе в свою очередь вызовет закономерный интерес компетентных органов к твоей персоне. Я хотел тебе сказать, что не вижу ничего зазорного в том, что ты будешь с ними сотрудничать. Подожди, — я жестами прервал возмущение, вот-вот готовое выплеснуться из девушки: — Пойми, мне абсолютно нечего скрывать, так зачем же создавать себе дополнительные проблемы на голом месте? Если захотят меня посадить, то никакие показания им не потребуются. Ты понимаешь это?

— Да… — у меня создалось впечатление, что она вот-вот заплачет.

— Ну все, иди, спокойной ночи тебе.

Девушка отвернулась, торопливо открыла дверь и вошла в комнату. Потом неожиданно обернулась, быстро подскочила ко мне, чмокнула в щечку и тут же захлопнула дверь, чуть не прибив меня ею.

"Ну и обычаи тут, детский сад, да и только", — подумал я, ошарашено замерев на месте. Хотя как приятно! Давно у меня такого не было. Место ее поцелуя до сих пор покалывало, как от легкого удара током. Такое у меня было только один раз, лет в шестнадцать, когда я впервые влюбился в девушку. Ну, вот ты и попал, попаданец. Я мысленно улыбнулся и начал спускаться к машине, которая все это время медленно ехала за нами.

По пути меня неожиданно посетила мысль, об удивительных стечениях обстоятельств, которые преследуют меня здесь. Каждый раз, когда мне что-то требовалось, незамедлительно происходило нужное событие или появлялся нужный человек. И с Машей тоже самое. Опять же, совершенно случайно, рядом оказалась девушка, с приятной для меня внешностью и близкая мне по духу. Вот так вот. У себя искал, искал, а тут она сама чуть ли не на голову мне свалилась. "Угу. А еще она спокойно воспринимает "космическую" информацию и уверенно заявляет о наличии старших планет", — гадливо добавило сознание.

Мои тяжкие думы были прерваны очередным ударом головой о крышу машины. Блин, да будь проклят этот драндулет и его конструктор. Залезая в салон, я дал себе твердое обещание, что при первой же возможности пересяду в кабриолет! С этими гениальными идеями я и отчалил.

А 11 апреля 1940 года постановлением Совета народных комиссаров СССР комкору Павлову Дмитрию Григорьевичу было присвоено очередное воинское звание командарм второго ранга. Это знаменательное событие произошло на 14 дней позже, чем в реальности симбиота. Правда он не знал об этом и был уверен в том, что это его заслуга. В этот же день, но чуть позже, Приказом НКО СССР было оформлено решение "О формировании при Наркомате обороны временной комиссии по изучению и обобщению боевого опыта". Пятым пунктом этого приказа начальнику АБТУ командарму второго ранга Павлову Д.Г. было поручено осуществить ряд действий по подготовке работы этой самой комиссии.

Ну что же, вот ты и добился того, чего хотел. Вот только будет ли от этого польза?

* * *

Капитан Арсений Васильевич Ворожейкин был сильно удивлен и раздосадован неожиданным вызовом в Москву. Сегодня с утра его буквально вытащил из кровати полковой молчи-молчи и, не дав даже привести себя в порядок, погнал на КП, где ему вручили предписание незамедлительно прибыть в распоряжение начальника ВВС РККА командарма второго ранга Якова Владимировича Смушкевича. В очередной раз что-то стало на пути учебы в Академии ВВС. И вот теперь он трясся в классном вагоне на пути в столицу.

"Интересно, что начальнику ВВС могло потребоваться от простого капитана?" — размышлял про себя Арсений: "Неужели опять война? Как тогда в мае тридцать девятого? Тогда тоже всех из кроватей вытащили, привезли в Москву, но даже там ничего толком не объяснили. Но если опять война, то с кем? Неужели опять с самураями? Мало им по шее надавали, опять неймется!", — в сердцах сплюнув, он попытался выкинуть из головы ненужные мысли и заснуть, что, учитывая укоренившиеся военные привычки, удалось сделать довольно быстро.

Пред глазами яркое, полуденное солнце. Воздух прозрачен и спокоен. Небо невероятной синевы. Монголия. Впереди маячит колонна наших бомбардировщиков. Мы, в сомкнутых боевых порядках, замыкаем их строй. Все одиннадцать истребителей. Замечаю, как Трубаченко поворачивает голову, и смотрю в том же направлении. Вот и самураи. Зашли со стороны солнца и теперь пикируют прямо на середину нашей колонны. Комэск разворачивает группу прикрытия навстречу нападающим и увлекает в атаку. Но что это? Часть японцев осталась на высоте и теперь, после того как прикрытие втянули в бой их товарищи, ринулись на беззащитные бомбовозы. Кто-то вовремя срезает очередью засевший у меня на хвосте И-97. Вырываемся из схватки истребителей и спешим на помощь. Двое против десяти! Часть самураев, из атакующей группы, бросается нам наперерез, но мы имитируем выход из боя и от нас сразу же отстают. Японцы вновь разделяются на две группы, меньшая, нападает сверху, отвлекает внимание стрелков, вторая атакует снизу сзади, находясь в полной недосягаемости бортовых пулеметов СБ. Зря вы нас со счетов списали. Одновременно срезаем двух японцев из атакующей группы и на огромной скорости проносимся прямо через боевые порядки оставшихся. Самураи в ужасе прыснули в стороны от сумасшедших русских. Бомбовозы уже на боевом курсе и окружены облачками разрывов зенитных снарядов. Все опоздали черти узкоглазые, отгонят вас свои зенитки. Но вот СБ сбросили бомбы и развернулись на обратный курс. Один сильно дымит правым мотором и, со снижением, вываливается из строя. А японцы уже тут как тут. Вновь пикируем на них. И вдруг оглушительный треск, звон разбитого стекла, истребитель вздрагивает. Оборачиваюсь. Самурай всего в нескольких метрах от меня. Еще очередь, от моего самолета летят ошметки, обжигает плечо. Мотор глохнет. Дым вперемежку с бензином наполняют кабину. Искра…

Открываю глаза. Мерно стучат колеса вагона. За окном весенний среднерусский пейзаж. Монголия далеко. А я тут и живой. Чертов сон, когда же ты от меня отстанешь.

Уже следующим утром я был на месте. Как оказалось меня ждали на КПП Управления ВВС. Проверив документы, какой-то сержант проводил до неприметной двери, на втором этаже здания. В кабинете с весьма скромной обстановкой, за небольшим столом, заваленном папками, сидел подтянутый человек со знаками различия майора ВВС и орденом Красной звезды на груди. На вид ему было не больше тридцати лет, но в свои годы он был абсолютно седым. Вскользь проверив мои документы, он проговорил:

— Арсений Васильевич, давайте обойдемся без предисловий. Командование военно-воздушных сил предлагает вам принять участие в работе комиссии по обобщению и изучению боевого опыта, в качестве эксперта. Вы согласны?

— Простите, товарищ майор, я не совсем понял. Мне предлагают или приказывают?

— Предлагают, — было видно, что эти слова дались ему с трудом: — Вы можете отказаться и немедленно будете направлены назад, в свою часть. Правда, с понижением в звании, — на этой части реплики он несколько повеселел.

— А чем вызваны такие странности? — удивленно спросил я.

— Не знаю я, капитан. Не знаю! Каждый из вас считает своим долгом задать этот вопрос! — с бешенством в голосе произнес майор: — А если б и знал, не сказал бы. Так ты согласен или нет? Что ты мне зубы заговариваешь, как бабка повитуха.

— Так точно! Согласен, — поспешно проговорил я.

— Так бы сразу и сказал. Вот тебе предписание, — майор покопался в одной из бездонных папок, лежавших на столе, и извлек на стол искомую бумажку: — Явишься по указанному адресу. Сегодня же. Понял?

— Есть явиться по указанному адресу!

— Ну, вот и хорошо. Ты только не удивляйся там ничему. До свидания, товарищ Ворожейкин, — и он протянул мне левую руку. Только сейчас я понял, что вместо второй у него протез! Поняв мое удивление, он спокойно добавил: — Бывает и такое, капитан. Война это не только ордена и звания.

Ознакомиться с содержанием предписания я смог, только выйдя в коридор. Согласно указаниям, мне необходимо немедленно прибыть в Чернышевские казармы. Интересно зачем? Разберемся. Немного поплутав по городу, наконец нашел искомое место и уверенно зашел на контрольно-пропускной пункт, где в очередной раз повторилась проверка документов. Дежурный, узнав о цели моего прибытия, незамедлительно препроводил меня в соседнее помещение. В маленькой комнатушке входивших опять поджидал майор, чем-то неуловимо похожий на давешнего, правда, этот был танкистом. Заграбастав мои документы, он жестом указал на одинокий стул, стоявший прямо возле двери, и проговорил:

— Так, капитан Ворожейкин. Вы уже дали свое согласие на участие в деятельности комиссии? Да? Отлично. Тогда сразу к делу. Вот вам конверт, в нем содержится перечень вопросов, на которые вам предстоит ответить. Работа комиссии начнется где-то через неделю, так что вы спокойно можете все обдумать. Не спешите. В течение всей работы вам придется выполнять несколько правил. Первое, вам запрещается под каким-либо предлогом покидать территорию казарм, не имея на то специального разрешения. Второе, на территории запрещается ношение знаков различия. Вам будет выдан специальный комплект обмундирования, содержащий только эмблемы родов войск и петлицы. Разглашение собственного звания, равно как и попытка узнать звание других людей, задействованных в работе комиссии, запрещается. Ношение орденов и медалей запрещено. С распорядком дня вы будете ознакомлены позднее. Перемещение по территории свободное. Общение между людьми, задействованными в работе комиссии, наоборот поощряется. Вы можете и должны задавать друг другу любые вопросы. Если вам что-либо понадобится для работы, немедленно обращайтесь к дежурному. В кратчайшие сроки вам будет предоставлено необходимое, если это не птичье молоко конечно. Все ясно? Капитан? Да очнись ты!

— Ясно, товарищ майор! Простите, но я все же не понимаю…

— А, — махнул рукой майор: — Не волнуйся. Никто не понимает. Не наше это дело. Сказано выполнять, вот и выполняй. Всё, свободны. Краснов! — дверь приоткрылась, и в нее заглянул молоденький сержант-пехотинец: — Проводите капитана. А, чуть не забыл, зайдите в особый отдел. Там пару бумаг подпишите.

Надо ли говорить о том, что я был чрезвычайно удивлен происходящими событиями? Скорее даже ошарашен. Даже с майором забыл попрощаться. Во что же меня угораздило влипнуть на этот раз?

Как и обещали, мне выдали новенький комплект повседневной формы среднего комсостава ВВС. Темно-синие пилотку, гимнастерку и бриджи. Дали даже сапоги и повседневное снаряжение. Нарукавных знаков на форме не было. Только синие летные петлицы и эмблема Военно-Воздушных Сил. Параллельно поставили на довольствие, после чего препроводили к местному особисту. Тот, молча, подсунул на подпись стопку бумаг, и, удостоверившись в том, что я все подписал, так же молча, выпроводил из кабинета.

Наконец, меня проводили к месту проживания. Довольно большая комната, рассчитанная на взвод солдат. Войдя на порог, вновь почувствовал себя молоденьким курсантом. Хотя, здешние хоромы называть казармами было бы неправильно. Обычно тут были расквартированы части 1 Московской Пролетарской мотострелковой дивизии, ранее бывшей просто стрелковой. Это была как раз та часть, солдаты которой маршировали по Красной площади. Именно на основе немногочисленных встреч с ее бойцами и командирами писали свои статьи иностранные журналисты. Весь личный состав в/ч 5201 был как минимум со средним образованием, а многие знали иностранные языки. Это часть была лицом РККА. Здесь все было образцовое и показательное, в том числе и казармы.

Комната была почти пуста, только на одной из коек кто-то спал. Будить человека я был не намерен, поэтому выбрав кровать поудобней, сам последовал его примеру. Дорога порядком вымотала, и я почти сразу заснул. Проснулся же от звука падения какого-то предмета. Давешнего сони в комнате уже не было, зато появился новенький. Это он что-то уронил. Новобранец был высокого роста, богатырского телосложения и был одет в точно такую же форму, что и я. Правда, мне показалось, будто он и не командир вовсе — выправка не та. Взглянув на часы, убедился в том, что на радостях проспал ужин. Это очень неприятно, учитывая тот факт, что последний раз я ел часов двадцать назад. С этими нерадостными мыслями пришлось отправиться в курилку.

На улице было уже довольно темно, однако в курилке все же кто-то был. Ощупав собственные карманы, убедился в том, что забыл спички. Пришлось попросить одинокого курильщика. В свете вспыхнувшей спички мне удалось рассмотреть его внешность. От неожиданности даже отшатнулся. Лицо человека было изуродовано страшными ожогами и рубцами.

— Что, соколик, страшно? — проговорил незнакомец, каким-то образом рассмотрев мои петлицы: — Мне тоже страшно поначалу было, а потом свыкся.

— Извини.

— А, пустое, — махнул рукой горелый.

— Где тебя так?

— На Финской, — спустя несколько секунду ответил он: — За месяц три раза горел. Два экипажа схоронил… Все что от них осталось. Два раза без царапины вылезал, а вот в третий раз не успел.

— Мне жаль.

— А мне нет! — неожиданно яростно произнес танкист: — Сам дурак, и за дурость свою поплатился! — немного помолчав и успокоившись, он продолжил: — Я на двадцать шестых воевал. На командирских машинах радиостанции стоят с поручневой антенной. Все линейные танки без поручней, а мой с поручнем. Так мало того, что эта штуковина не работает как нужно, так она еще и демаскирует. Вот он я, командир подразделения, стреляйте по мне! Вот финны и стреляли. Весь огонь на мне сосредоточат, подожгут, а потом гоняют по полю остатки разбредающегося батальона. Народ неопытный, только-только призван был. В общем, в третий раз, насмотревшись на наши художества, пехота за нами не пошла. Сразу залегли. А мы, как назло, до самых траншей щюцкоровских добрались. Там нас и жечь начали. Одного за другим. И вот лежу я в госпитале и думаю, а так ли уж много ума было нужно для того, чтобы догадаться поставить на остальных танках имитацию этих дурацких поручней? А? Как ты думаешь, соколик?

Танкист, отбросив окурок, отвернулся и, не прощаясь, ушел.

* * *

В казарму я вернулся обуреваемый нехорошими мыслями. Слова незнакомого танкиста засели как кость в горле и не давали думать ни о чем другом. Поэтому войдя в комнату, не сразу понял, что обращаются ко мне:

— Товарищ … летчик, — с небольшой заминкой произнес новенький: — Товарищ летчик! Я видел, что вы не ужинали. Приглашаю вас присоединиться. Мне вот жена собрать успела.

— Спасибо, не откажусь. Меня кстати Арсений зовут…

Спустя некоторое время пришел и третий. Тот, которого я так и не смог разглядеть. Он, кстати, тоже летчиком оказался. Парень с радостью присоединился к нашей компании, добавив и своих харчей. За едой все перезнакомились и завели непринужденную беседу. Заговорились далеко за полночь. Когда, наконец, все утихомирились, я смог спокойно заняться собственными мыслями.

Врученный майором конверт содержал предложение сформулировать свои замечания относительно сложившейся в армии ситуации. Было предложено высказать свои соображения по устранению замеченных недостатков и ошибок, а также изложить конкретные предложения по дальнейшему развитию тактики и вооружения. Ничего нового. Что-то подобное уже не раз обдумывалось и озвучивалось на многочисленных летно-тактических конференциях. Правда, результата это никакого не приносило. Все наработки странным образом исчезали в недрах Наркомата обороны и никаких конкретных изменений не происходило. Быть может, в этот раз что-то получится? Странный разговор с обгорелым танкистом почему-то говорил мне о том, что на это есть хорошие шансы. Нельзя упустить их.

Два прошедших военных конфликта коренным образом изменили мое мнение на роль и значение авиации в будущих сражениях. Халхин-Гольский инцидент убедительно доказал, что активной фазе наземных боевых действий предшествует фаза завоевания господства в воздухе. И та и другая сторона, смогли достигнуть успехов в сухопутном противостоянии только в период преобладания в воздухе собственной авиации. Сначала японцы, уничтожив незначительные по численности, плохо вооруженные и обученные советские подразделения, изначально дислоцированные в Монголии, смогли достаточно легко продвинуться вглубь ее территории. Затем, многократно усиленные наши части, в упорных боях перемолов авиацию японцев, способствовали сначала остановке их продвижения, а потом и разгрому. На последних этапах, ВВС самостоятельно смогли выявить и уничтожить сосредотачивающиеся для контрудара части противника. Все это говорило о том, что первым объектом воздействия наступающей стороны станут военно-воздушные силы обороняющегося и его аэродромы. И здесь существовал первый глобальный просчет нашего командования. Аэродромы не имели мощного зенитного прикрытия. И японцы доказали ущербность подобной точки зрения, несколько раз нанеся внезапные удары по нашим аэродромам и добившись при этом значительных результатов. Основываясь на этом логично предположить, что необходимо превратить собственные взлетные полосы в неприступные узлы противовоздушной обороны, которые должны минимизировать ущерб от воздействия самолетов противника. В свою очередь, наши ВВС, опираясь на эти крепости, смогут вступить в борьбу за завоевание превосходства в воздухе.

Еще одним серьезнейшим упущением, являлось полнейшее пренебрежение средствами маскировки и инженерного оборудования аэродромов. Самолеты, склады боеприпасов и горючего стояли прямо на земле, без каких-либо укрытий, лишь иногда прикрытые маскировочными сетями. Только понеся значительные потери от бомбовых ударов, мы догадались отрывать для самолетов капониры и размещать их в хаотичном порядке, практически исключая возможность повреждения техники осколками.

Тактические схемы и организационная структура ВВС, вызывали неоднократную критику со стороны опытных летчиков. Плотные боевые порядки звеньев, состоящих из трех самолетов, были чрезвычайно неудобны. Во-первых, тесное расположение самолетов держало летчиков в постоянном напряжении, а ведомые, вместо того чтобы наблюдать за окружающей обстановкой, следили только за тем, чтобы не врезаться в ведущего. За это упущение было заплачено немалым количеством жизней. Во-вторых, в первые же секунды боя, трехсамолетное звено немедленно разваливалось, поскольку ведомый, находящийся внутри окружности поворота, был вынужден сбрасывать скорость или нырять под ведущего, чтобы избежать столкновения, и весь бой превращался в неуправляемую схватку одиночных машин. Наверстать потерянную высоту или скорость в условиях боя было очень сложно, а одинокие самолеты превращались в легкую добычу более организованного противника. Все летчики, имеющие боевой опыт, в один голос утверждали о необходимости срочного перехода к звеньям, состоящим из двух пар самолетов. При этом боевой порядок обязан быть разомкнутым, чтобы ни в коем случае не ограничивать маневры и не отвлекать внимание пилотов. По каким причинам эти изменения до сих пор не были приняты, разумного объяснения дать никто не мог.

Боевая подготовка не соответствовала никаким критериям. Даже самым заниженным. Когда меня сбили, вся наша эскадрилья впервые в жизни вышла на сопровождение бомбардировщиков. В тот день мы видели в воздухе наши СБ первый раз в за все годы службы в истребительной авиации! Немыслимо! Разумеется, это тут же сказалось на потерях. А использованное нами боевое построение показало свою абсолютную неэффективность. Удивление вызвал и тот факт, что в штатной структуре истребительного полка, были даже официантки, но вот специалиста по изучению, обобщению и внедрению передового опыта в тактике воздушного боя, не было!

Отсутствие качественной радиосвязи, не позволяло ни своевременно перенаправлять самолеты в нужное место, ни управлять воздушным боем. Радиостанции у нас были, но они не работали. Точнее они великолепно функционировали на аэродроме, но стоило включить двигатель и взлететь, как из шлемофона начинали раздаваться душераздирающие свист и треск. В условиях маневренного воздушного боя, у летчиков не было ни секунды на устранение этой неприятности. В результате, мы самостоятельно снимали бесполезное оборудование, в попытке максимально облегчить самолет. В чем была причина такой работы радиостанций, вменяемого ответа так никто и не добился. Чтобы хоть как-то управлять воздушным сражением, командование ВВС организовало пункт управления, а для отдачи приказов использовало разнообразные геометрические фигуры, выкладываемые на земле из брезентовых полотнищ. В условия ограниченного военного конфликта, этот прием худо-бедно работал, но уже в Финскую доказал свою неэффективность. Из-за этого, штурмовики и бомбардировщики были вынуждены сразу после начала наступления, переносить свои удары на глубокие тылы противника, поскольку сталкивались с постоянной опасностью разбомбить свои же войска. В результате это существенно снижало боевую эффективность авиации. Ситуацию нужно срочно менять.

Утверждение же теоретиков о том, что в грядущих войнах воздушные бои будут происходить на больших высотах, не выдерживало никакой критики. Простая статистика проведенных воздушных схваток, буквально кричала о том, что основная масса боев будет происходить на средних и малых высотах. Это приводило к тому, что все летчики безжалостно выламывали из самолета кислородное оборудование. Немалые деньги на его производство, были потрачены государством совершенно впустую. Высотные же бои происходят только в исключительных случая, как правило, при защите крупных военных и гражданских объектов. И для этого необходимо иметь специально оборудованный самолет — высотный истребитель-перехватчик.

Неспешные размышления, наконец, привели к ожидаемому результату. Я незаметно заснул.

Последующая за этими событиями неделя, была одним из интереснейших отрезков всей моей жизни. Такого количества уникальных личностей, собранных в одном месте для достижения общей цели, на моей памяти не было. Казармы постепенно наполнялись все новыми и новыми людьми. Тут были не только танкисты и летчики, командование собрало вместе представителей всех родов войск. Но, несмотря на разную принадлежность и возраст, они чем-то неуловимо походили друг на друга. Видя родственные души, народ чрезвычайно быстро перезнакомился, с удовольствием общался и обменивался опытом. Немаловажную роль тут играло и скученное размещение, вынуждавшее людей, так или иначе, взаимодействовать друг с другом, и отсутствие различий в воинских званиях. К концу недели, я начал смутно догадываться о смысле столь странных правил, установленных командованием.

Наконец, 25 апреля 1940 года состоялось долгожданное открытие работы комиссии. С самого утра для нашей перевозки на территорию подогнали большое количество автобусов. Недолгое автомобильное путешествие закончилось на площади возле новенького здания Центрального театра Красной армии. Нас организованно провели внутрь огромного зала, рассчитанного на 1900 мест. После того как все расселись, стало ясно, что свободных кресел практически не осталось. Ожидание продлилось довольно долго, но вот послышался многоголосый шепот: "Идут!". Тут же послышалась отрывистая команда:

— Товарищи командиры!

Все вскочили с мест и замерли затаив дыхание. По центральному проходу, в направлении президиума, двигалась большая группа высших руководителей страны. Первым шел сам Сталин. За ним следовали новый нарком обороны Тимошенко, Калинин, Мехлис и еще несколько военных, среди которых был и начальник ВВС РККА Смушкевич. Большинство присутствующих, впервые в жизни видело этих людей так близко. От волнения я даже забыл дышать.

Группа высокопоставленных лиц неторопливо проследовала в президиум и расселась. Место председателя занял Тимошенко. Послышался его спокойный, размеренный голос:

— Товарищи командиры. Садитесь.

Первым с краткой приветственной речью обратился к собравшимся сам Сталин. Правда большинство людей не слышали его слов и не вдавались в их содержание. Все, затаив дыхание, слушали просто его голос! Голос, значивший для простого советского человека столько же сколько глас божий для истового верующего. И я не был исключением.

Следующим выступил Нарком обороны, кратко описавший цели и задачи комиссии. Мощнейшую речь произнес начальник Политуправления РККА Лев Захарович Мехлис. Правда даже я, закончивший Комвуз, не понял и трети ее содержания. Однако бурные овации не затихали минут пять. С его слов получалось, что буржуи вот-вот окончательно порвут друг другу глотки, и просвещенные народы запада незамедлительно скинут с себя рабское ярмо и встанут на путь коммунистического развития. А потом слово было передано человеку, представленному окружающим командармом второго ранга Павловым. В свое время я видел его фотографии в газетах, но взошедший на трибуну крепкий мужчина, выглядевший максимум лет на тридцать пять, на него был абсолютно не похож. На его лице ясно была видима печать невероятной усталости. Прокашлявшись, он неторопливо начал свою речь:

— Здравствуйте товарищи. За прошедшее время многие из вас успели познакомиться друг с другом. Как вы могли убедиться, случайных людей в этом зале нет! Каждый из вас не на словах, а на деле доказал свою преданность Родине. Каждый из вас по-своему уникален. Каждый из вас является носителем крупиц бесценного знания. Знания, за обладание которым, кровью заплатили тысячи и тысячи людей. Имя ему — боевой опыт! В нашу с вами задачу входит собрать эти крупицы воедино, обобщить их, и сделать на их основе правильные выводы. Я хочу, чтобы вы поняли, насколько важно, чтобы вы передали все, что смогли узнать. Мы должны установить четкие причины того, почему в Н-ский батальон несвоевременно привезли горячую пищу? Почему в Н-скую эскадрилью боеприпасы были доставлены несвоевременно или вообще не те? Почему Н-ский эскадрон не смог своевременно выполнить поставленную задачу? Что это? Это ошибка системы или вина конкретных людей? Приведу простой пример. На каждом из вас одета гимнастерка. Привычный и незаметный атрибут. Но, знаете ли вы, причиной скольких смертей и увечий он стал? Сколько времени потребуется на то, чтобы стянуть горящую гимнастерку через голову? А если человек ранен? Я привел этот пример для того, чтобы вы окончательно поняли, что на войне не бывает мелочей! И мы с вами должны… Нет мы обязаны их найти и устранить. Пропустить или забыть что-то будет преступлением! Мы обязаны разработать новые, более эффективные способы борьбы. Наши конструкторы и ученые, оттолкнувшись от этих знаний, смогут дать нам оружие, мощь которого еще не знал мир! Наши военные теоретики научат нас правильно использовать эту мощь! — Павлов на секунду остановился и осмотрел зал:

— В сущности каждый из нас должен понять одну простую мысль. Мы с вами, все вместе, живем в долг! Вся наша страна, вся наша необъятная Родина, не жалея сил трудится для того, чтобы обеспечить нас всем необходимым. Миллионы простых рабочих, крестьян и служащих работают на пределе возможностей, чтобы мы не терпели недостатков ни в чем. Нам доверили только одно — ЗАЩИЩАТЬ ИХ! Нам поверили наши женщины и дети! Поверили в то, что в нужный час, мы ни секунды не раздумывая, пожертвуем собственной жизнью для их спасения! — командарм опять прервался, и, внимательно осмотрев зал, продолжил:

— Но наша задача состоит не в том, что бы геройски погибнуть, защищая Родину! Наша главная цель в том, чтобы заставить гадов, по ту сторону пулемета, — Павлов сжал кулаки так сильно, что костяшки побелели: — сдохнуть за свою! … Нам поверили! Нам доверили самое дорогое — свои жизни! Нам поверил народ! Нам поверила партия и правительство! Нам поверил товарищ Сталин! — командарм сделал небольшую паузу: — Не подведите их. Спасибо.

В зале повисла оглушительная тишина, в которой гулким эхом раздавалась поступь Павлова. Но вот со стороны президиума послышался скрип отодвигаемого стула, а потом и одинокие аплодисменты. Это был Вождь. И тут, как по команде, весь зал вскочил со своих мест и подхватил его начинание. Какое-то безумие охватило аудиторию. Овации длились несколько минут и на этот раз они шли от сердца.

После Дмитрия Григорьевича выступали еще несколько человек, но зал слушал их не совсем внимательно. Да и ораторы не сильно настаивали на внимании. Все были заняты собственными мыслями. Павлову удалось зацепить какую-то струнку в душе большинства присутствующих, и теперь они силились понять, какую именно.

Но вот собрание закончилось, руководство ушло, и люди начали медленно покидать зал. Мои размышления неожиданно прервала чья-то тяжелая ладонь, легшая на плечо. Я обернулся. Передо мной стоял тот самый обгоревший танкист. Он прищурил глаза и произнес:

— Ну что, соколик? Оправдаем мы доверие Родины? А?

* * *

За предшествовавшие открытию комиссии две недели, я устал так, как не уставал никогда в жизни. Устал и был разочарован теми могучими железобетонными стенами непонимания и сопротивления, возникшими на моем пути. Практически все военное руководство страны было против каких-либо изменений или нововведений. И все они считали необходимым скрыто или явно свое мнение продемонстрировать. Вся армейская система превратилась в камень, по прочности сопоставимый с гранитом, и ни в какую не хотела меняться. Если и дальше все пойдет такими темпами, то к приходу немцев мы только слезем с печи, а запрягать еще и не начнем.

Все это время, я пытался донести до руководства Наркомата обороны невероятно простую мысль — за все годы существования в России регулярной армии, как и в подавляющем большинстве других стран, система изучения и обобщения боевого опыта ни разу не сработала! Только треснувшись со всего разбега головой об бетонную стену и умывшись кровищей, наше военное ведомство начинало судорожно дрыгать конечностями, пытаясь на ходу исправить ситуацию, расплачиваясь за собственную близорукость жизнями простых солдат. При этом кто именно находится у власти, будь-то царь, император или секретарь ЦК КПСС не имело никакого значения, равно как и умственные способности лидера государства. Даже человек, наделенный практически абсолютной властью, не мог в одиночку свернуть упершихся рогом генералов, как никогда монолитно сплотившихся на пути своего нежелания что-либо менять, тем самым подвергая свои драгоценные пятые точки ненужному риску.

В свое время, познакомившись с немалым числом мемуаров и научных работ по истории армии, я пришел к выводу о необходимости наличия трех условий для осуществления преобразований. Это последовательная воля высшего руководства государства, существенная внешняя угроза и наличие в самой армии позитивных сил, способных эти самые преобразования разработать и внедрить. Последовательная воля руководителя государства в СССР присутствовала даже с избытком, особенно после не слишком впечатляющих "успехов" РККА в войне с белофиннами. Сталин отчетливо понимал, что в Наркомате обороны наличествуют серьезные проблемы, вот только не до конца осознавал их масштаб. Но это-то как раз играло мне на руку. Их массив просто раздавит его своим размером и вынудит действовать быстро и жестко. С внешней угрозой так же вопросов не возникало, и руководство страны все это видело и довольно четко осознавало. Вождь лишь несколько промахнулся с датой прихода очередных покорителей русских варваров, однако в том, что они тут появятся, он не сомневался ни секунды.

Но вот создать группу единомышленников, способных разработать и внедрить комплекс мер по повышению боеспособности Красной Армии, предстояло мне. Как это ни прискорбно, но в моей реальности до войны этого так и не произошло. И немаловажную роль в этом сыграл всё тот же Сталин. Дело даже не в том, что на пути достижения его личной власти были уничтожены лучшие офицерские кадры. Это-то как раз не совсем полная правда. Если уж ты взялся вставлять палки в колеса человеку, рвущемуся к трону любыми способами, так уж будь готов к последствиям своих действий. Или бей первым, да так чтоб у оппонента голова с плеч слетела, или вообще не лезь. А пустобрехов, да к тому же готовых в любой момент подсунуть тебе кнопку под мягкое место, не любили во всех странах. За то и огребли. Но вот намертво задавленная инициатива остальных была непростительной ошибкой, размеры которой до конца невозможно оценить, даже обладая послезнанием. Оставшиеся после устранения из армии неблагонадежных, среди которых немалая часть была и вовсе люди абсолютно непричастные к каким-либо интригам, разделились на две группы. Одни, обложившись тоннами оправдательных бумажек, не хотели вообще никаких перемен, напрямую связывая их появление с сохранностью собственной головы. Вторые перемен хотели, но были запуганы до полусмерти, и предпочли спрятать голову в раковину безразличия и невмешательства. Была еще и третья группа. Это были те командиры, которые поставили долг перед народом выше собственных страхов и сомнений, и именно их мне предстояло объединить и направить в нужную сторону.

Собственно в самой системе сбора, оценки и внедрения боевого опыта, а также в системе разработки новых приемов ведения войн, я видел два изъяна. Во-первых, во все времена их разработкой занималась небольшая группа высокопоставленных военных, которые при всем желании не обладали нужным объемом правдивой первичной информации. Да и не могли один или несколько человек ее правильно обработать и сделать соответствующие выводы — массив знаний слишком велик. Здесь пример с разработанной в СССР теорией глубокой наступательной операции наиболее показателен. Для тех, кто не в курсе — эта теория, разработанная нашими военными теоретиками, стала становым хребтом немецкого блицкрига. Мы создали концепцию, а немцы вдохнули в нее жизнь, наполнив деталями. А потом испытали ее на нашей же шкуре. Вторая проблема напрямую вытекала из первой. Сбору правдивой первичной информации препятствовала армейская система субординации и извечное опасение генералов за сохранение собственного здоровья и благополучия. Сами подумайте, какой генерал прислушается к мнению жалкого капитанишки или провинциального майора, написавших очередную докладную записку с какими-то умозаключениями. Какие вообще умозаключения могут делать эти неудачники? С другой стороны любое нововведение натыкалось на противодействие в силу того, что предыдущие решения ведь тоже кто-то принимал. И принимал либо тот человек, от которого зависит сегодняшнее решение, а это равносильно признанию собственной недальновидности, либо тот, кто ныне сидит в заоблачных высях, готовый вот-вот треснуть по шапке зарвавшегося подчиненного. Вот и попробуй изменить что-то — пупок развяжется.

Но, с моим появление здесь, сложилась уникальная ситуация, которая, при умелом использовании, позволяла проломить все препятствия на пути нововведений. Во-первых, появился человек, который в силу послезнания достаточно полно представляет себе конечный результат. Во-вторых, в силу весьма странного поведения этого человека, к его действиям прикован пристальный взгляд руководителя государства, усиливший и без того пристальное внимание Сталина к проблемам в армии. В-третьих, Вождь, опять же в силу повышенного внимания к странной личности Павлова, обладал полнотой информации, позволявшей определить истинные мотивы инициатора нововведений. И, в-четвертых, объем информации, собранной по методу, предложенному все той же необычной фигурой, должен был просто втоптать в землю последние сомнения Иосифа Виссарионовича в необходимости срочных перемен. Повторюсь, что он знал о проблемах, но не видел их глубины! И на этот раз, никаким генералам замолчать или исказить собранные факты и доказательства не удастся! Уж я об этом позабочусь. Напоследок у меня за пазухой остался небольшой кирпичик, для контрольного удара по башке сомневающимся. Но смысл в том, что если исключить один из перечисленных элементов, то результат вряд ли бы превысил ноль.

За все время подготовительных работ, существенную помощь и поддержку мне оказали всего два человека. Это были Нарком внутренних дел Берия и начальник ВВС РККА Смушкевич. Берия усмотрел в моих действиях возможность укрепить свои собственные политические позиции и влияние на Вождя. Так же, по всей видимости, он был единственным человеком, мгновенно оценившим плюсы предложенной мной системы сбора информации. Думаю, отрицать тот факт, что Лаврентий Павлович был великолепным управленцем, способным принимать нестандартные решения, смысла не имеет. Смушкевич же был рад тому факту, что кто-то еще кроме него обратил внимание на проблемы в армии в целом и в авиации в частности. Яков Владимирович, был, чуть ли не единственным советским генералом до конца осознавшим тот факт, что в грядущей войне с фашистами нам придется ох как кисло. Для этого вывода он окончательно созрел после Халхин-Гольского инцидента, во время которого все просчеты в организационной структуре ВВС, их материальном снабжении и техническом обеспечении, а также в подготовке летного и технического состава, отчетливо проявились. Но дело было в том, что из нас троих должным влиянием никто не обладал. Я был под подозрением. Берия лишь недавно стал Наркомом внутренних дел, и пока не имел в Москве нужных связей и влияния. Смушкевич же, насколько я помнил историю, вообще плохо закончил. Его сняли с должности и арестовали. Когда точно я не помнил, но однозначно до начала войны. Так что только совместными усилиями, мы смогли добиться нужного результата, обратившись напрямую к Сталину. Вот так вот — крутись не крутись, а рассудит все равно Батька!

Все это вновь и вновь неосознанно проскакивало в голове, когда я бродил между рабочими группами комиссии. Только среди этих людей, я, наконец, окончательно понял, сколь легко мне удастся выявить ошибки. Только тут я осознал, что конструктора видят свои огрехи, военные видят свои упущения, а теоретики понимают то, как все это увязать вместе. В моей реальности им просто не дали этого шанса! А здесь дали и дела тут развернулись нешуточные.

Наиболее острая полемика, порой переходящая в откровенную ругань, развернулась среди артиллеристов. Сначала схлестнулись армейские с флотскими по поводу методик контрбатарейной борьбы. И те и другие получили колоссальный опыт перестрелок с белофинскими батареями. И тех и других совершенно не устраивал тот факт, что финская артиллерия, несравнимо уступая нашей в качестве и количестве, смогла оказывать эффективное противодействие столь долгое время. И народ решил это досадное упущение стереть в порошок. В чем именно заключались их расхождения, я, как ни старался, так и не понял. В моем понимании существовал только один метод — квадратно-гнездовой.

В конечном итоге, придя все же к какому-то выводу, артиллеристы переключились на следующие вопросы. Первым делом они вдрызг разнесли всю существовавшую линейку вооружений. Единодушно было высказано мнение о необходимости срочного усиления противотанковой артиллерии. У них уже имелись данные о появлении хорошо бронированных английских и французских танков. Но дело даже не в броне. В последнее время прослеживалась четкая тенденция на увеличение огневой мощи бронетехники, позволявшее задавить противотанковую оборону не входя в зону ее эффективного воздействия. В ходе проверки своих умозаключений, часть пушкарей выезжала на полигон, для проведения стрельб. И вот тут-то им и попались бракованные бронебойные снаряды к сорокопяткам. Выяснилось, что на дистанции в 500 метров, они способны пробить броню толщиной не более 18 миллиметров. О более толстую они просто раскалывались. По соответствующим адресам, срочно полетели запросы и указания. Была проанализирована информация по бронебойным снарядам других калибров. Выяснилось, что к 76 миллиметровым орудиям, видна их явная недостаточность. Налицо была ситуация, при которой РККА оказалась практически безоружной перед насыщенными бронетехникой войсками противника.

Следующим объектом жесткой критики стали дивизионные орудия. И прежде всего Ф-22. В проекте этой дивизионной пушки ГАУ попыталось совместить в одной системе функции дивизионного, противотанкового и зенитного орудия. Как противотанковая пушка получилась слишком тяжелой, что существенно снижало ее маневр на поле боя. К тому же ее профиль был слишком высок, что затрудняло маскировку. Хотя при всем при этом, баллистика орудия позволяла бороться со всеми существующими и перспективными танками противника. Для выполнения функций собственно дивизионного орудия, ее калибр, а точнее фугасное и осколочное воздействие снаряда, был признан совершенно недостаточным. Ну и как зенитная, пушка не выдерживала вообще никакой критики, поскольку не имела кругового обстрела и нужной скорострельности. Короче говоря, получилось что-то непонятное, да к тому же очень дорогое.

В разгар полемики, какой-то умник из ГАУ притащил наработки Сидоренко и Упорникова, обосновывающих необходимость введения для дивизионной артиллерии калибра в 95 миллиметров. Со стороны ведомства маршала Кулика, это было весьма опрометчивым шагом. После появления этих бумаг ругань превратилась в матерный лай. Вроде бы сплотившиеся воедино пушкари, вновь раздробились аж на три группировки. Первые утверждали, что в условиях нарастающей военной угрозы осуществлять переход на новые калибры будет самоубийством. Вторые не без оснований заявляли, что такими темпами перевооружение завершится как раз ко второму пришествию, а если верить заявлениям церкви, после этого события оружие и вовсе не понадобится. Третьи склонялись к точке зрения самого ГАУ, осознающего необходимость увеличения калибра дивизионной артиллерии, но предложившего в качестве компромиссного варианта 107 миллиметровый, обосновывая это наличием некоторого запаса боеприпасов.

Короче говоря, до чего они там договорятся было совершенно непонятно.

На фоне артиллеристов образцом солидарности выглядели Сталинские соколы. С момента появления авиации, все пилоты отличались крайней независимостью суждений и общей безбашенностью. И тут это проявилось в полной мере. Авиаторы не оставили в покое ни одной мелочи и не забыли ни одной сволочи. Наблюдавший за этим процессом со стороны Смушкевич долго крепился и терпел, но, в конце концов, не выдержав, снял ордена и знаки различия и присоединился к дискуссии. И прихватил с собой Пашу Рычагова. На моих глазах происходило знаменательное событие — на свет рождалась доктрина защиты аэродромов. Ее суть сводилась к одной фразе — защити аэродромы, а потом аэродромы защитят тебя. При этом к проблеме защиты аэродромов сразу подошли комплексно. Рассматривались возможности усиления зенитного прикрытия, инженерного оборудования и противодиверсионной защиты. Взлетные полосы должны были стать неприступными твердынями, как с воздуха, так и с земли.

Далее пошли обсуждения вариантов собственных активных действий. И на этом этапе влез я. Моим первым предложением стало объединение авиации военных округов, а в дальнейшем и фронтов, под единым командованием, создав при каждом округе полноценную воздушную армию. Это позволяло своевременно концентрировать массу авиации на нужном направлении, что существовавшая ныне система не позволяла. Вся окружная авиация была раздергана по отдельным авиационным дивизиям и придана полевым армиям, а командующий ВВС округа не имел даже полноценного штаба для управления своим хозяйством. Далее я предложил создать на базе штаба авиационной армии полноценный пункт управления противоздушной обороной и всей авиацией округа. Штаб в любой момент времени должен был обладать всей полнотой информации относительно происходящих событий, как в воздухе, так и на земле. Он должен стать пунктом управления боем, а не придатком, обеспечивающим материально-техническое снабжение. Это требовало решения огромного перечня проблем, начиная от расширения сети воздушно-наземного обнаружения самолетов противника, до снабжения их системами бесперебойной связи и раннего обнаружения. И тут мне было чем им помочь! И я, и все АБТУ долгое время ломали голову, куда деть огромную толпу броневиков ФАИ и БА-20. Может хоть авиаторам сгодятся. Кроме того, я намекнул на то, что неплохо было бы задать пару вопросов разведке, поскольку по косвенным признакам можно предположить, что англичане пользуются похожей системой. Чего велосипед-то изобретать? Кстати необходимость наличия в каждой дивизии специально обученного авиационного наводчика, снабженного надлежащими средствами связи, предложили сами летчики. Само собой я их поддержал.

На фоне всеобщей вакханалии саперы выглядели сущими душками. Из их помещений доносились лишь спокойные, размеренные голоса, уверенного обосновывающие какие-то нормативы и методики. Я-то точно знал, что среди них немало сотрудников НКВД, обладающих в этом деле немалым опытом. И готов побиться об заклад, что фрицы проклянут тот день и час, когда послушались своего фюрера и приперлись в Россию, где взрывается каждый пень и банка из-под тушенки.

С каждым днем я ощущал, как возрастает количество ненавидящих взглядов в мою строну. По мере накопления информации, руководство Наркомата обороны все отчетливее понимало, какую яму вырыл им товарищ Павлов. Если бы они сразу это поняли, то легли бы костями, но ничего подобного не допустили. А сейчас было уже поздно. Но вот рассчитаться со мной за собственные беды им помешать никто не мог. И я буквально чувствовал, как над моей головой растет туча генеральского гнева. Вот только это опять было мне на руку. Пока они заняты мной, их противодействие новшествам уменьшалось.

Но я ждал и еще одного события. Я был уверен в том, что Сталин ежедневно получал исчерпывающие доклады о работе комиссии. Он не мог оставить без внимания все то, что нарыли тут эксперты. И он должен был прореагировать. И прореагировал. На семнадцатый день, 13 мая 1940 года Вождь не выдержал — созвал экстренное совещание, на которое вызвали весь руководящий состав Наркомата обороны.

Если бы товарищ Сталин мог позволить себе орать и ругаться матом, то он, несомненно, сделал бы это. К его несчастью статус признанного вождя трудового народа этого не позволял. Уже по его выражению лица, многие почувствовали надвигающуюся бурю, и воздух в кабинете наполнился ощущением страха и обреченности. Иосиф Виссарионович начал свою речь с зачитывания наиболее вопиющих фактов разгильдяйства и бездарности, царящих в РККА. Каждое его слово тяжеленным молотом вколачивало гвоздь за гвоздем в крышку очередного гроба, уже тщательно сколоченного и покрашенного.

— Скажи мне Клим, — обратился Вождь к Ворошилову: — Чем ви там занимались все это время? С Буденным на шашках рубились и на тачанках катались? Куда ушли все наши деньги и ресурсы? На что потрачено столько времени? Где наша непобедимая, могучая Красная Армия? Где она? — Климент Ефремович обреченно молчал, а Сталин испепеляющим взглядом начал осматривать присутствующих, наконец, его взор остановился на мне:

— А что, товарищ Павлов, вы так спокойны? Или вы думаете, что в Автобронетанковом управлении нет проблем? Так по моим данным на порученном вам направлении проблем чуть ли не больше чем у всех остальных вместе взятых! Или вы не понимаете этого? Отвечайте.

— Товарищ Сталин. Я полностью осознаю свою вину в сложившейся ситуации. Не считаю возможным, отстраняться или увиливать от ответственности. Я готов понести любое наказание. Наоборот, я считаю своим долгом завить, что существующие проблемы гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд. Гораздо глубже! Вот здесь… — я достал из принесенной папки несколько листов бумаги, тот самый контрольный выстрел в голову, о котором я говорил ранее: — Вот здесь докладная записка, подготовленная сотрудниками АБТУ. Из ее содержания становится очевидным, что большинство фактов, выявленных комиссией, уже были известны. Сотни и тысячи документов мертвым грузом лежат в наших сейфах. Но никаких выводов из их содержания сделано не было! Никаких!

— А вот мне почему-то кажется, что ви так ничего и не поняли. Я вам предлагаю задуматься над этим серьезно… Где-нибудь в другом месте. Идите и подумайте хорошенько.

— Разрешите идти?

— Идите. Идитэ…

После ухода симбиота обстановка в кабинете стала сходной с анекдотом про студента, попавшего в ад. Не знаете? Сейчас расскажу.

Помер студент. Ну и за грехи свои попал в ад. Подходит к нему черт и говорит, мол, ты занимайся всем, что раньше делал. Ешь, пей, гуляй и развлекайся, как хочешь. Но каждый вечер я буду приходить к тебе, и забивать в твою пятую точку по гвоздю. Или можешь идти поджариваться на сковородке или вариться в котле? Студент подумал и решил выбрать первый вариант. Первую неделю черт приходил ежедневно, потом пропал. День нет, два нет, неделю нет, месяц. Через три месяца черт явился с ящиком гвоздей и говорит: "Ну что студент, погулял? Пора и сессию сдавать!"

Вся фишка была в том, что гвоздей у товарища Сталина было гораздо больше, чем генеральских задниц.

* * *

Теоретически, я был готов к подобному развитию событий. Рано или поздно Сталин должен был указать на соответствующее место зарвавшемуся подчиненному, будь тот хоть тысячу раз прав. Показать кто тут главный, кто тут альфа и омега. И показал, избрав для этого весьма наглядный способ. Однако одно дело понимать, а другое пережить это в действительности. Я был ошарашен и обижен. Стало как-то тоскливо и тревожно, как будто какая-то неуловимо-тонкая струнка лопнула в душе. И никакие мысли о том, что таким образом Вождь пытался вывести меня из-под удара, уже не могли принести успокоения. Я просто не был морально готов к тому, что здесь происходило в действительности.

Да, я многое знал про это время из книг и учебников. Да, я слышал множество рассказов тех, кто жил тогда. Да, я видел множество фильмов о тех временах. Но все это было бессвязным набором фактов. Здесь же они выстроились в четкие манипулы и когорты убойных доказательств, буквально проломивших слабую защиту моего разума. Я знал многое, но одновременно с этим не знал ничего.

Здесь все было не так как в моем времени. Даже запахи были другими. Наверняка все бывали в деревне весной. Вот примерно так же пахли окраины Москвы. Автомобили тут проезжали чуть ли не реже повозок, а потому к весне по краям дорог скапливались немалые кучи конского навоза. Оттаяв, они наполняли воздух соответствующими ароматами. Но это ничто в сравнении с тем, насколько сильно отличались люди. Они были другими — не такими, как я и мои друзья из будущего. В них непонятным образом уживались совершенно чуждые друг другу качества. С одной стороны незыблемая вера в правильность своих действий, целеустремленность достойная всяческих похвал, желание трудиться от зари до зари, отдавая все силы для достижения своей мечты, и готовность в любой момент отдать жизнь за правое дело. А с другой… А с другой стереотипность мышления, страсть к высокопарным и пустым словесам, штурмовщина и кустарный подход к делу, и, на закуску, маниакальная подозрительность. Каким образом все это уживалось вместе, я не мог понять.

Здесь жили иначе. После работы народ не сидел по домам, тупо уставившись в ящик. Хотя тут телевизора еще и не было. Они выходили во двор и общались. Дружили и ругались, любили и ненавидели, думали или предавались веселью, гоняли голубей и рубились в домино. Вместе. И в каждом дворе было множество детей. Они свободно гуляли там, где хотели и когда хотели. Даже самые маленькие. И никто не боялся за их жизнь. Они и помыслить не могли о том, что… Сами знаете о чем. И в тоже время многие искренне верили, что сосед Васька, еще вчера сидевший с ними за одним столом, куривший одну папироску на троих, оказался врагом. Предателем. Павлик Морозов крепко-накрепко засел в их душах.

А то, что творилось на здешнем Олимпе, передать парой слов невозможно. Не было монолитной государственной машины. Не было единой партии большевиков. Было огромное количество групп, группок и одиночных фигур. Да, почти у всех из них пока еще была единая цель, но вот методы… Методы были разными. Здесь уже шла война. И в ход шли любые методы, от компромата до физического устранения. Политики моего времени были мелкими провокаторами в сравнении со здешними корифеями.

Под неустанными ударами фактов, в моей голове один за другим разрушились мифы, вбитые в голову уже современной мне пропагандой. Не было всесильного палача Берии. Не было тупых до безобразия генералов. Не было узколобых комиссаров. И не было всемогущего … Сталина. Вместо этого была сложнейшая система сдержек и противовесов, созданная многолетними усилиями всей политической верхушки. И всей недружной толпой во главе с Вождем, они и стали ее заложниками. Да, гнев Иосифа Виссарионовича был страшен, но он был предсказуем. Поняв его страхи и фобии, разобравшись в его методах, другие обернули их себе на пользу. И сосчитать тех, кто поплатился жизнью за свое неуемное стремление к власти и не вовремя при этом перешел дорогу кому-то другому, более беспринципному, вряд ли получится.

Вообще говоря, я мог понять и простить многое. Но вот того, что некоторые из власть имущих спокойно сидели рядом с человеком, который лично отдавал приказы об устранении их жен, а кое у кого и детей, я понять не мог. Мой разум постичь этого не в силах. Думаете, у них возможностей отомстить не было? Не верю! Вцепиться в горло и душить, душить, душить… И пусть потом тебя разорвут на мелкие клочки, но этот … этот будет мертв!

И все же, какой бы инерцией и неподъемностью ни обладала эта система, она работала! И работала весьма эффективно! О чем я? Я провалился сюда из 2010 года. "Демократические" реформы к этому моменту сменяли друг друга на протяжении почти 20 лет. Давайте прибавим эти 20 лет к году прихода большевиков к власти и просто сравним результаты работы. Или хотя бы прирост населения посмотрим. Так вот, с 1913 по 1937 годы население России выросло на 11 миллионов человек. И это учитывая мировую и гражданскую войны, а также потерю весьма значительной части территории страны и другие передряги. Правда для меня вопрос о том, произошло ли это благодаря или вопреки, по сей день остается открытым.

Но это было не все. Я-то помнил, как бравые хлопцы-попаданцы, расшвыряв направо и налево всех врагов, как внешних, так и внутренних, легким мановением руки запускали в производство новейшие виды танков, самолетов, радиостанций. Да так ловко у них это получалось, что аж на экспорт хватало. Реальность оказалась гораздо хуже. Точнее вообще … абзац. Здесь ничего не было! Не было инженеров. Не было квалифицированных рабочих. Не было станков. Не было ресурсов. Даже кульманов и карандашей чертежных не хватало. Точнее не было в достаточном количестве. Так что теперь, когда все эти факты сложились в одну картинку, я просто не мог понять, как они вообще победили? Как это стало возможным? И почему власти в моей реальности, да поразит их запор, все это не вбивают в головы нашим детям? Ведь не зная цены победы, невозможно оценить ее значение! Даже когда учился я, история Великой отечественной войны занимала в школьных учебниках 3 параграфа. Да и то, она странным образом начинается с контрнаступления наших под Москвой. А каким образом они туда попали и в чем причины, никто объяснять не спешил.

С такими тяжкими думами в голове, я направился напрямую домой, хотя время было далеко не позднее. Все, хорош с меня. Силы человеческие не беспредельны. Теперь-то я точно знал, как именно себя чувствует выжатый лимон. Единственный доступный мне сегодня способ сбросить напряжение — нажраться до беспамятства. И именно это я и хотел сделать.

Добравшись до квартиры, напряг память Генерала, вытащил на свет божий пару бутылок водки, и, не раздеваясь, завалился на диван. Водку пил прямо из горлышка, закусывая полузасохшим яблоком. Вспомнил, так сказать, молодые годы, проведенные в деревне. Но уже минут через тридцать убедился в том, что успокоения мне спиртное не принесет. Мозг, забитый всевозможными мыслями, жестоко подавлял действия алкоголя на организм. Стало даже хуже чем раньше. Водка сняла последние защитные барьеры разума и увеличила и без того серьезные опасения за исход Дела.

Да, именно Дела! Теперь я точно мог сказать самому себе, что начал мутить воду не только для того, чтобы спасти свою жалкую шкуру. Нет. Я действительно хотел предотвратить тот Ужас, что надвигался на нашу страну. К дьяволу все россказни про патриотизм и любовь к отчизне! Здесь совсем другое. Стоило мне закрыть глаза, как перед ними начинали плясать строчки из Момента истины: "Присланные Вами копии трех извещений о гибели на фронте Вашего мужа, дочери и брата возвращаю. С уважением, командир в/ч полевая почта 19360, Егоров". Расшифровать надо? Или и так все понятно? Никогда этих строчек не забуду, даже номер полевой почти помню наизусть.

А что если все совсем не так как я думаю? Что если Сталин действительно решил устранить меня? Какой же я дурак! Озвучивать на таком широком совещании докладную записку однозначно говорящую о том, что не работает именно Система, а не ее отдельные шестеренки, было явной ошибкой с моей стороны. А системная ошибка, как ни крути, это ошибка начальства, т. е. лично Сталина, претендующего на абсолютную власть в стране. Таким образом, я прилюдно обвинил Вождя в недальновидности! Ну какой же я дурак! Один непродуманный шаг и вся работа под хвост. Да что я тешу себя надеждой, шаг этот далеко не первый и ошибок я наворочал уже не счесть! Как он вообще меня столько времени терпел, уму непостижимо! А что еще ждать от малоопытного, по большому счету, пацана, волей случая попавшего в тело значимой фигуры?

Тьфу, зараза. Вот и водка действовать начала… Как только начинаю себя жалеть, значит напился. Нужно как-то выкручиваться. Нет, я безропотно на убой не пойду! Хрен вам всем. Придут за мной — живым не дамся! До последнего отстреливаться буду, а потом себя гранатой взорву, к чертям собачим. Благо Генерал запасливый был, одну с Испании еще припрятал.

Вот такой вот бредятиной я и маялся весь вечер, да еще все это водярой заливая. И до того мне себя жалко стало, что чуть плакать не начал. Поэтому раздавшийся звонок в дверь прозвучал, словно гром среди ясного неба. Я почувствовал, как мое сердце мгновенно провалилось куда-то в район пятой точки, спина покрылась холодным потом, а алкоголь выветрился из головы.

Ну вот и все. Пришел и мой черед. Совершенно неожиданно для себя, я успокоился. Спокойно достал пистолет, проверил обойму, взял с тумбочки гранату и пошел к двери…

Глава седьмая

По пути в прихожую напялил на себя домашний халат. У него были большие и удобные карманы, в которые удачно поместились граната и пистолет. Уже возле двери меня снова передернуло от страха, но после секундного колебания, я все же приоткрыл ее.

Вопреки моим страхам, перед входом стояли вовсе не НКВДэшники. Да и не стояли, а стоял. Всего лишь какой-то одинокий командир, со знаками различия капитана ВВС. Я даже немного огорчился, уж на войну собрался, а тут просто какой-то порученец или вообще хмырь залетный. Но уже спустя пару секунд я понял, что погорячился в своей оценке. Этот парень был кем угодно, но только не летчиком. Я вдруг как-то сразу понял, что передо мной волкодавище самого высокого уровня, и, для того чтобы разобрать меня на запчасти, помощь ему совсем не понадобится. Да и оружие не потребуется. Выждав пару секунд, капитан проговорил:

— Дмитрий Григорьевич, вас ждет товарищ Сталин. Машина уже подъехала… — немного помолчав, добавил: — Мы будем ждать перед подъездом. Поторопитесь.

— Ммм… Я сейчас не совсем в форме. Боюсь в таком виде ехать…

— Он знает, — прервал мои словеса ряженый капитан: — Не волнуйтесь.

— Ну что ж, я буду минут через десять.

Капитан, не спрашивая разрешения, развернулся и начал спускаться вниз. Однако через пару шагов он остановился, обернулся ко мне и проговорил:

— Дмитрий Григорьевич, а гранату вы лучше мне отдайте. Не нужна она вам. Да и взрыватель там испортили, — и пристально уставился мне в глаза.

— Хм. Молодцы. А патроны вы мне в кипятке не сварили? — проговорил я, протягивая капитану гранату, и одновременно пытаясь сделать вид, что мне смешно. Получалось, прямо скажем, хреново.

— Такого приказа не было.

— И на том спасибо.

Захлопнув дверь, и тупо уставившись на свой пистолет, я еще раз подумал над тем, что может все-таки лучше будет самому застрелиться. Но на этот раз воинственный запал куда-то испарился. Наверное, хватит уже истерить как малолетка. Поздно боржом пить, надо идти до конца. А там авось кривая вывезет. В конце концов, очень интересно узнать, что сейчас от меня хочет Сталин? Было бы у меня полцарства, я б его отвалил, не раздумывая, чтобы его мысли прочесть!

Симбиот, конечно же, не мог знать, что предшествовало подобному решению Вождя. Не знал он и то, какое именно событие стало решающим. Он не знал, что совещание, с которого он был изгнан с позором, закончилось практически сразу после его ухода. Иосиф Виссарионович, совершенно неожиданно для себя, вдруг осознал, что говорить-то по большому счету уже нечего. Доказательства собраны, виновные найдены… Или найден? Не этот ли вопрос задал себе Он? Не в нем ли причина? Может ли один человек нести ответственность за все неудачи, уже постигшие страну, или за те, которые могут постигнуть ее в будущем?

Или Вождь снова и снова вспоминал выражения лиц тех, кто остался в кабинете после ухода засланца? Как помрачнел Тимошенко, тот самый человек, который, как и в реальности симбиота, стал инициатором создания уникального по своему содержанию документа, в сути своей повторявшему выводы только лишь наклевывающиеся у экспертов комиссии, собранной Павловым. Если бы не его действия, быть может, немцы Москву и взяли. Кто знает? Или он вспомнил опустившего глаза Смушкевича? Того, кто не побоялся говорить о нашей слабости? Или он вспомнил глаза других? Тех, на чьих каменных лицах за маской безразличия проскользнул огонек злорадства? Или он вспомнил поток успокоительных речей, вновь пролившийся на него после ухода симбиота?

Так кто же все-таки виноват? В глубине души Вождь знал ответ. Он не раз и не два в другой ситуации указывал на него окружающим. На пути к результату может быть множество проблем, причиной которых стали ошибки подчиненных, но ответ за результат несет всегда один человек — руководитель.

Как же так? В чем причина? Неужели Он сделал что-то неправильно? Еще и еще раз он вспоминал прошедшие годы. Вспоминал, как изменялось поведение окружающих. Как в их словах все отчетливее и отчетливее проскальзывали нотки соглашательства и раболепства. Как набирали силу и число хвалебные речи, способные уверить в своей истине даже самых стойких. Как один за другим замолкали те, кто не боялся говорить правду. Нет. Он все еще мог добраться до истины. Сам. Если хотел этого. А если нет, то ему говорили то, что он хотел услышать. И вот результат…

Так в чем же причина? Быть может в том, что Он поставил знак равенства между собой и идеей партии? Уверил всех, и, в конце концов, поверил Сам, что только лишь он может ее воплотить в реальность? Он, великий пролетарский философ, Вождь, способный повести за собой всю планету по пути в светлое будущее. Когда-то, очень давно, он дал себе зарок, что не остановится ни перед чем на пути к достижению собственной цели. И, в отличие от политиков из современности симбиота, эта цель не была власть ради власти, этой целью была власть ради Идеи! Быть может именно в этот момент Вождь, наконец, решил для себя самого, что виноват Он сам. Нет, вовсе не потому что он был глупцом, властолюбцем или палачом, а потому что он был Главным!

Быть может, так оно и было, а может, и нет. Но, так или иначе, машина, с сидевшим внутри пришельцем из будущего, уже подъезжала к даче Вождя.

Перед тем как войти в дом Павлов обернулся и заметил, как к подъезду подкатывает еще одна машина. Сам не зная почему, он остановился и решил дождаться того, кого она привезет. И когда из салона появился Смушкевич, симбиот облегченно вздохнул. А потом и улыбнулся. Командующий ВВС выглядел еще хуже, чем он сам. Командарм был одет в измятую повседневную форму, явно видевшую не один десяток стирок. На его груди не было ни одного ордена или медали, а помятое лицо однозначно говорило о том, что сегодня вечером к бутылке приложился не только Павлов. При рукопожатии их взгляды, наконец, встретились, и ночную тишину нарушил громкий хохот генералов.

— А я думал, один такой красавец буду, — отсмеявшись, проговорил Смушкевич: — А тут такое…

Продолжить путь они смогли только пару минут спустя. А в кабинете Сталина их ждал еще один человек. За столом сидел новый нарком обороны Тимошенко в … полувоенном френче серого окраса. Но Семен Константинович, по крайней мере, был трезв, либо очень хорошо маскировался. Маршал весьма приветливо поздоровался с вновь прибывшими, чем окончательно разрядил обстановку. В свою очередь Иосиф Виссарионович, мерно расхаживающий возле окна, лично подошел к каждому и поздоровался за руку! Наконец ритуалы были соблюдены, все расселись и приготовились слушать Вождя.

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Реклама на сайте