««Все по местам!» Возвращение «Варяга»»

Глеб Дойников «ВСЕ ПО МЕСТАМ!» Возвращение «Варяга»

От автора

Автор выражает огромную благодарность всем тем, без кого этой книги не было бы. Антон, Серб, Толь Толичь Логинов, Вячик, Фон Эшенбах, Борисыч и просто все, кому не лень было заходить ко мне на страничку, пинать меня за задержки проды, делиться мыслями, моделировать битвы, писать фанфики, нюхать в лаборатории дым от сгоревшей шимозы… Спасибо вам за ваше время, за поддержку и помощь. Надеюсь, когда-нибудь мы встретимся не только на экране монитора!

Глава 1 ПОХМЕЛЬЕ ПОСЛЕ ДРАКИ

Июнь 1904 г. Японское море

За ночь изрядно посвежело, ветер усилился до пяти баллов и к утру нагнал приличную зыбь. Устало скрипя свежими, наспех заделанными деревом пробоинами, крейсера Владивостокского Отряда, недавно официально ставшего эскадрой, вползали на очередную волну. Всю ночь напролет аварийные партии растаскивали завалы перекрученного металла и недогорелого дерева, заделывали пробоины и пытались починить то, что поддавалось починке в море. На «Рюрике» наконец удалось наложить на пробоину в корме двойной пластырь, а к рассвету и откачать воду из румпельного отделения. Сейчас в завалах покореженного металла в корме крейсера весело стучали топоры (заделывали пробоину деревянным щитом), глухо звякали кувалды (пытались восстановить работу ручного привода пера руля) и раздавался сочный матросский мат (сопровождающий оба вида работ).

Памятуя о возможных атаках японских миноносцев, на ночь Руднев перестроил корабли в походный ордер. Наиболее поврежденные «Россия» и «Рюрик» шли в центре. С правого и левого флангов их прикрывали «Громобой» и «Сунгари», а замыкающим в броненосной колонне шел «Кореец». Головным уже привычно снова шел «Варяг». Второй бронепалубник — «Богатырь», как наименее пострадавший корабль эскадры, занимал наиболее опасное место замыкающего. Впрочем, на этот раз план Руднева сработал: два отрада японских миноносцев всю ночь рыскали в поисках поврежденных русских кораблей на полпути к Владивостоку. В это время эскадра отходила южнее, направляясь скорее к берегам Кореи, чем России. В полдень состоялась встреча со «вспомнившей девичество», в котором она именовалась «Мари Анной», «Обью». Бывший угольщик, а ныне вспомогательный крейсер ожидал возвращающуюся из боя эскадру с полными трюмами угля примерно на полдороге между Сеулом и Нигатой.

По первоначальному плану Руднева отсюда отряд должен был разделиться. Свежеиспеченный адмирал хотел создать максимально плотную дымовую завесу для облегчения прорыва во Владивосток отрада во главе с «Ослябей». По его плану сообщения о замеченных русских крейсерах и обстрелах ими побережья должны были приходить со всех уголков Японского моря. Руднев надеялся, что на фоне этой кутерьмы даже если «Ослябя» и будет обнаружена каким-либо пароходом у Курил, то у Камимуры просто не останется сил, чтобы достойно его там встретить. Но недавно имевшее место быть сражение внесло в планы (как известно, актуальные только ДО встречи с противником) свои коррективы. Броненосные крейсера оказались повреждены гораздо более серьезно, чем планировалось, да и боекомплект был расстрелян далеко за половину. Так что пришлось все делать «строго по первоначальному плану, но только с точностью до наоборот». Теперь обстрелом Пусана должны были заняться «Громобой» с «Корейцем» (благо у последнего боеприпасов к 10-дюймовому орудию хватало), а демонстрацию у порта Ниигата должен был провести «Богатырь». «Варягу» же предстояло сунуть голову в пасть тигра: он вместо броненосной эскадры (как было изначально запланировано) должен был наделать шуму в Цусимском проливе. «Обь», облегчившись от 1000 тонн угля, должна была идти вместе с броненосными крейсерами и под их прикрытием провести у Пусана минную постановку. Кроме угля, она принесла на встречу и полсотни мин заграждения, которые сейчас ждали своего часа в одном из ее трюмов.

Пока крейсера были заняты бункеровкой, Руднев излагал свои откорректированные планы младшим флагманам на «Варяге». Внезапно присутствующий из-за вынужденной временной «немоты» командира «Рюрика» Трусова[1] старший офицер броненосного крейсера прервал течение адмиральской речи весьма бесцеремонным и шокирующим образом:

— Простите, конечно, Всеволод Федорович, но почему у вас всегда такие гениальные планы, а в результате их исполнения получается все как-то не гладко? Вот взять вчерашний бой, — закусивший удила Хлодовский, вчера носившийся по горящему и затапливаемому водой крейсеру, руководя борьбой за живучесть, и всю ночь напролет определявший наиболее срочные ремонтные работы, не обращал внимания на предостерегающее мычание хватающего его за руку командира, — к примеру, если бы вы не только обеспечили нам встречу с Камимурой, но и получше позаботились о расстановке наших кораблей в линии… Ведь «Якумо»-то на последнем издыхании уходил! А будь концевым не «Рюрик», самый уязвимый из наших больших крейсеров, а, скажем, более серьезно бронированный «Громобой» — мы могли еще полчаса, час продержаться. А вот «Якумо» уже не смог бы! Даже я, далеко не адмирал, еще до боя говорил товарищу Трусову, что если «Рюрик» поставят концевым, то до конца боя он может и не дожить. Поставить самую защищенную «Россию» головной — естественно. Но тогда и концевым должен идти второй по мощности защиты «Громобой».

На вопросительный взгляд Руднева Трусов ответил утвердительным кивком: разговор с Хлодовским действительно был до боя.

— А вот сейчас вы уверены, товарищ адмирал, что все мелочи продумали? Или опять в разгар боя что-нибудь этакое интересное и неожиданное выяснится?

— Знаете что… По приходе во Владивосток «Рюрик», очевидно, станет на ремонт минимум на три месяца, и вам на его борту особо делать будет нечего: даже старшему офицеру во время ремонта надо доверить свой корабль инженерам-ремонтникам, — задумчиво потянул Руднев.

— Что, отправите с глаз долой в Петербург? Или вообще на Каспийское море загоните? — с вызовом отозвался Хлодовский, вспомнив о судьбе первого командира «Лены».

После вчерашнего ада любое наказание от начальства волновало молодого офицера уже не так сильно. Если неделю назад недовольство адмирала и его влияние на карьеру стояло на первом месте, то вчерашний бой многое поменял в системе приоритетов Хлодовского.

— Нет, так легко вы не отделаетесь, и не надейтесь. Вы прилюдно меня тут раскритиковали, и теперь вам за это придется держать ответ. Так что по возвращении во Владик быть вам начальником моего штаба. Сами напросились — если уж у вас хватает смелости, профессионализма и наглости меня критиковать, будете это делать на постоянной основе.

— А разве у вас есть штаб? — оторопело, но по инерции с вызовом пробормотал Хлодовский, соображая, почему его фактически повышают в должности, за наглость, не иначе. — Ведь собрание командиров крейсеров таким еще не является, несмотря на то, что вы его упорно так называете.

— В том-то и проблема, что на бумаге штаб вроде бы и есть, а вот фактически его нет. Так что, коли уж вы сами напросились на должность его командира — то вам его и организовывать. К моему приходу во Владивосток потрудитесь иметь предварительные наметки, какие именно персоналии вам нужны. Главной задачей ВАШЕГО штаба будет дорабатывать мои планы так, чтобы больше ничего подобного случившемуся с «Рюриком» не повторилось. Инициатива, она того — наказуема. Ясно? — спросил Руднев задумавшегося над тем, во что же он вляпался, Хлодовского и после утвердительного кивка продолжил: — Ну, коли ясно — вернемся к планам сегодняшним.

После окончания угольного аврала эскадра разбежалась по четырем направлениям. «Рюрик» с «Россией» в сопровождении «Сунгари» ушли во Владивосток, а «Громобой» с «Корейцем» наведались к Пусану. Там они нагло и неторопливо, среди белого дня, расстреляли все три находящихся в порту японских транспорта и древнюю канонерку (дальность и точность огня 10-дюймового орудия «Корейца» далеко превышали таковые показатели у старых береговых орудий). Заодно обнаглевшие русские и прихватили не вовремя вышедший из порта в Сасебо 2000-тонный транспортник «Сугано-Мару» и отвели его во Владивосток. Пока броненосные крейсера изображали парочку слонов, резвящихся на развалинах посудной лавки, «Обь» тихо делала свое черное дело на подходах к акватории порта. До конца войны на выставленных ею минах подорвались еще два транспорта (один из которых все же смог доковылять до порта, так как был загружен понтонами для возведения наплавных и временных мостов) и один номерной миноносец. Еще долго после войны японцы и корейцы вытраливали потом русские мины. На обратном пути русские крейсера встретились с девятым отрядом миноносцев, который всю ночь рыскал по морю, собственно и пытаясь их найти. К сожалению для японцев, встреча произошла не ночью, как планировалось, а днем. Дневная же атака двух броненосных и одного вспомогательного крейсера силами четырех миноносцев — это не что иное, как извращенная и мучительная форма самоубийства. Русские тоже не видели смысла в попытке догнать 29-узловые миноносцы на 20-узловых крейсерах, и оба отряда разошлись левыми бортами в полусотне кабельтовых без единого выстрела. Командир японского отряда капитан второго ранга Ядзима хотел было отрядить дестроер «Хати» проследить за русскими, но, прикинув остаток угля, отказался и от этой затеи. За ночь японцы сожгли более половины топлива, и «Хати» все равно не смог бы следить за русскими дольше нескольких часов. «Богатырь» так же демонстративно днем обстрелял маяк у Ниигаты, поперестреливался с береговыми батареями и, утопив попутно три рыболовецкие шхуны, вернулся домой. Наиболее интересным и насыщенным оказался путь «Варяга».

После разделения эскадр крейсер неторопливо порысил ко входу в Цусимский пролив на экономичных 12 узлах. До вечера были встречены и осмотрены два парохода. Для старенького японского каботажника встреча с русскими стала последней в его долгой карьере, а осмотренный быстроходный британский «Лесли Доул» (обычно использовавшийся для доставки скоропортящихся грузов из Индии), шедший в балласте, был отпущен. Хотя, судя по хитрой физиономии его капитана, попадись он «Варягу» на пути В Японию, а не ИЗ нее — быть бы и ему утопленным или конфискованным… Но не пойман — не вор. Когда великий князь Кирилл, командовавший досмотровой партией, уже был готов отвалить на катере, ему (при очередном хитром зыркании кэпа) вспомнилась одна из не до конца понятных поговорок адмирала Руднева. А именно: «Наглость — второе счастье». Внезапно он решил просто в лоб спросить капитана о характере его груза, доставленного в Японию.

— Уважаемый мистер Кларк. Инкриминировать вам, конечно, нечего, но мне просто любопытно: а что, собственно, вы везли в Японию? Слово офицера и князя — независимо от ответа ваш пароход будет отпущен.

— Я не только владелец этого корабля, одного из самых быстрых транспортников Британии, кстати. Я еще и бизнесмен, ищущий выгоду везде и во всем. Ну, а поскольку японцы не догадались взять с меня расписки о сохранении в тайне содержимого груза, я готов неофициально поделиться этой информацией за жалкую сумму в 500 фунтов стерлингов.

Катеру пришлось совершить рейс на «Варяг», обратно он вернулся с запиской от Руднева и четвертью корабельной кассы. Прочитав записку, Кирилл хмыкнул и выдал Кларку встречное предложение. Или тот «урезает осетра» (в ответ на недоуменный взгляд капитана Кирилл рассказал ему хохму об охотнике и рыбаке) до 250 фунтов, или ему устроят «черный пиар». Далее последовало объяснение, что в его, Кларка, случае черным пиаром будут благодарственные статьи в «Таймс», в которых русское правительство поблагодарит капитана Кларка, владельца парохода «Лесли Доул», за предоставленную информацию. Скажем, о путях поставки военной контрабанды в Японию и ее ассортименте. Приунывший Кларк попытался было напомнить князю о его слове, но тот удивленно напомнил, что его пароход никто задерживать не собирается. И уточнил, что даже если Кларк теперь откажется поделиться информацией, то статья все равно появится.

Вскоре Кирилл вернулся на крейсер, обогащенный информацией о поставке в Японию четырех орудий калибра восемь дюймов и четырнадцати шестидюймовок, спешно изъятых из флотских арсеналов Роял Нейви и складов Виккерса. Узнав о полученной информации, Руднев поздравил Кирилла с немаловажным начинанием: «Вы наконец-то начали самостоятельно действовать и, главное — думать» — и предложил домыслить, а почему японцы заказали именно этот набор орудий с такой срочностью.

— Про захват орудий с «Вакканто» я и сам прекрасно помню, мы же сами на «Варяге» их и перехватили, — обиженно фыркнул великий князь, однако польщенный похвалой столь уважаемого им человека. И, немного подумав, добавил: — Хотя, если честно, я не понимаю, почему вместо десяти и семи с половиной дюймов японцы «сползли» на восемь и шесть соответственно.

— За способность мыслить — отлично, а вот по знанию матчасти британского и японского флотов, простите, великий князь, но — незачет-с, — насмешливо промурлыкал Руднев, не отрывая по-кошачьи прищуренных глаз от красиво «тонущего» в водах Японского моря диска красного закатного солнца. — Ну откуда англичанам взять эти самые десятидюймовки? Орудия же калибром 190 миллиметров вообще еще только начали производить, успели произвести всего двадцать восемь штук; по четырнадцать теперь у нас и у японцев, в арсеналах и на складах им взяться просто неоткуда. Ждать, пока Виккерс наклепает еще четырнадцать, — это год как минимум. Пришлось нашим уважаемым врагам довольствоваться 6-дюймовками. Та же история и с 10-дюймовками, это товар штучный, каждое делать минимум полгода, и, наверное, в арсеналах их просто не было. А вот восемь дюймов нашлось… Хотя убей — не понимаю, откуда: не британский это калибр, только на экспорт, сами британцы 8-дюймами брезгуют-с. У них все больше девять с половиной в чести, а их они никому пока не продавали. Ну все одно, мощь залпа этого броненосца мы уполовинили, теперь он скорее заурядный броненосный крейсер.

Тем временем «Варяг» набрал скорость и снова пошел к Цусимскому проливу. За ночь и следующий день кроме двух рыболовецких шхун — японской (утопленной после снятия экипажа и груза рыбы) и корейской (осмотренной и отпущенной) — никто на пути крейсера не встретился. Зато за пару часов до заката великий князь внезапно шикнул на всех бывших в этот момент на мостике и попросил «товарищей соблюдать тишину, желательно мертвую». Пока слегка обалдевшие Руднев и командир крейсера Степанов пытались припомнить, по какому именно параграфу морского устава старший офицер имеет право попросить командира корабля и контр-адмирала заткнуться, Кирилл прислушивался к чему-то с закрытыми глазами. Спустя минуту он встряхнул головой и, открыв глаза, выдал:

— Слышу пушечную стрельбу. Кажется, на зюйде, но тут не уверен…

Следующие пять минут на корабле молчали и прислушивались уже все, но, кроме Кирилла, никто так ничего не услышал.

— Знаете, молодой человек, вам вчера ночью надо было спать побольше. Вот пошли бы к себе в каюту сразу как сменились, не мерещилось бы сейчас черт знает что, — начал было отчитывать подчиненного командир крейсера.

— Минутку. У вас, если не ошибаюсь, в детстве учителя были и по живописи, и по музыке, не так ли? — непонятно к чему вдруг начал Руднев.

— Так точно, товарищ контр-адмирал, — растерянно ответил Кирилл, не понимая, к чему адмирал припомнил его детское индивидуальное образование, и внезапно добавил: — Еще пару раз, кстати, грохнуло.

— И что вам ваши учителя по музыке говорили о вашем слухе?

— Ну… Кажется, мсье Ле Грон что-то говорил об абсолютном слухе. Помнится, тогда проверяли музыкальный слух у моей сестры, а я закапризничал, мне было-то 5 лет, мол, тоже хочу на пианино поиграть. Мне тоже дали «постучать по клавишам», чем бы дите не тешилось, в результате проверяли меня потом полчаса, против сестринских пяти минут… А что? — смущенно, что ему ранее было не свойственно, ответил Рудневу Кирилл, выплывая из череды детских воспоминаний.

— Курс на зюйд, ход — самый полный! Всем расчетам по орудиям! Хотя это и преждевременно, пусть сначала доужинают, — разразился адмирал серией резких и четких команд. После этого он наклонился к амбрюшоту, ведущему в машинное отделение, и проорал: — Эй там, в потрохах «Варяга»! Лейков, это я к вам обращаюсь. Если «Варяг» через час не даст свои проектные 24 узла, то вам останется в жизни один выбор — между петлей на рее и доской на борту![2] Пора отрабатывать оказанное вам высокое доверие!

— Ну что же, господа-товарищи, проверим, прав ли был мсье Ле Грон, — обратился Руднев к соседям по мостику, шокированным его обращением к ни в чем вроде бы не провинившемуся Лейкову, главному механику крейсера, — если там, за горизонтом, кто-то в кого-то стреляет, то это наверняка наши с японцами перестреливаются. А до темноты нам только полным ходом можно успеть подойти на расстояние выстрела… Да, уважаемый Вениамин Васильевич, простите ради бога, что-то я тут у вас раскомандовался.

Отойдя к поручням на левом крыле мостика, Руднев закурил и, мысленно укоряя себя за срыв на глазах подчиненных, снова вспомнил позавчерашний ночной разговор с неизвестным, вселившимся в черепушку механика «Варяга». Тогда все пошло наперекосяк с самого начала: его рука дрогнула, и стакан, пролетев мимо открывшейся двери, разбился о стальную стену каюты. Но вот прозвучавшая в ответ фраза…

— Простите ради бога, я, кажется, опять что-то уронил!

— Я сейчас тебя самого уроню, гнида, — пробормотал Руднев, сдержав, однако, палец на спусковом крючке браунинга. — Что? Опять решили попытаться «исправить ситуацию», пристрелив меня?

— Да что вы, ни в коем случае, я, наоборот, считаю, что вы являетесь фиксирующим фактором новой инвариантности течения истории и ваша ликвидация приведет к набору неконтролируемых флуктуаций, наложение которых на уже имеющееся возмущение темпорального по… — зачастивший с пулеметной скоростью пришелец был прерван щелчком взводимого курка.

— Ты мне зубы не заговаривай! Кто сюда Балка отправил с поручением меня за борт отправить? Ликвидация, блин… Вот сейчас с полным правом тебя ликвидирую и пойду досыпать с чистой совестью. Ты вообще о чем думал, когда сюда сунулся на МОЙ корабль, после того как МЕНЯ сюда из моего мира отправил? Не спросясь, между прочим. Да я тебя только за это выведу в чистое поле, прислоню лицом к гладкой стенке и пущу пулю в лоб! Хоть представься напоследок, что ли.

— Фридлендер Владимир Александрович. Но насчет посылки нашего куратора в тело Балка вы кардинально не правы, его инструктировал мой коллега, профессор Зеленской. А я…

— Ага, а ты тут совершенно ни при чем. Вот скажи мне, а на кой ты мне за спиной сдался? Мало того, что ты у меня уже лет 15–20 жизни украл, когда в более старое тело пересадил… Так в любой момент можешь захотеть «проверить новую теорию» и чисто из научного любопытства меня вообще порешить. Чего такого ты, живой, можешь хорошего сделать, чтоб мне имело смысл пойти на риск и тебя сейчас не пристрелить? Был бы ты поумнее, господин Фрилансер, сидел бы тихо в своем Лейкове и жить бы тебе да жить спокойно.

— Знаете, а об этом я как-то не подумал… — задумчиво произнес пришелец и въевшимся за годы жестом попытался пригладить отсутствующую у Лейкова бородку.

— А зачем вообще сюда полез, если не подумал? Вадик-то хоть про Николашку кое-что полезное заучил. А в тебе какой прок? Ты кто ТАМ был, пока не начал людям подлянки межвременные кидать?

— Кандидат технических наук, радиотехника… А там уже никак мне оставаться не получалось, пока мы снова зацепили настройкой хоть кого-то, горючего для генераторов уже почти не осталось. И так бочку со спиртом и весь коньяк из погреба в солярку слили, чтобы перенос обеспечить. Хорошо хоть, у клиента нашего запасы на даче на все случаи жизни, там Третью мировую войну можно пересидеть…

— Хороший-то хоть коньяк был, господин кандидат в доктора? — первый раз за время беседы хмыкнул Руднев, не опуская, однако, пистолета.

— «Курвуазье», «Мартель», даже пару бутылок Шустовского попалось, но его мы более традиционно употребили…

— А чего вы все именно на «Варяг» лезете? Тут что, медом намазано? Нет чтобы в Николая Второго переместиться или хоть великого князя какого, вы выбираете механика «Варяга»… Вы идиот или как?

— Понимаете, тут весьма интересный казус вышел, — внезапно встрепенулся и оживился Фридлендер, совершенно забыв о направленном на него стволе. — Каким-то образом все личности в данном временном потоке, находящиеся от вас на расстоянии более 200 метров, для переноса недоступны. Я предполагаю, это обуславливается тем фактом, что фактически эта версия реальности связана с нашей только вами. Вы — исходник этого мира, и сам мир по отношению к нашему стабилен только в приближенном к вам периметре. На это накладывается тот факт, что личность, в которую перемещается донор, должна спать. А единственное место, где мы точно знаем, что вы иногда спите, — это «Варяг». А все попытки зацепить Николая ни к чему не привели.

— Значит, все-таки пытались себя на царство продвинуть, — задумчиво промурлыкал Руднев, — тогда я, как честный офицер русского императорского флота, вас обязан повесить, еще и за покушение на царствующую особу.

— А по-другому никак нельзя? — снова потускнел перемещенец.

— Ну, есть еще пара вариантов, — наслаждался долгожданным реваншем Руднев, — можно по блату и расстрелять, конечно. А можно вспомнить славные пиратские времена и отправить вас в путешествие по доске. Ну и как самый скучный вариант — вы мне через пару дней предоставите список тех «добрых дел», которые вы сможете тут, в 1904 году, сделать. Добрых не только и не столько для меня, а скорее для России, в преддверии Первой мировой и вытекающей из нее смуты. Только делать это придется без транзисторов, резисторов и даже радиоламп, господин кандидат в радиотехнические доктора. Тогда мы и закончим этот, безусловно, интересный разговор. А теперь избавьте меня от своего присутствия, пока я не передумал и не решил проблему экспресс-методом.

При последних словах Руднев выразительно покачал слева направо стволом браунинга.

— Дым на горизонте!! Зюйд-зюйд-вест! — прервал размышления Руднева крик сигнальщика. С удивлением он обнаружил себя на левом крыле мостика крейсера, с полудюжиной свежих окурков и одним на палубе, что для любого моряка было признаком полной потери пространственной ориентации.

— Дым на норд-осте!

Почти одновременно раздался крик сигнальщика на миноносце «Беспощадный». Его командир, капитан второго ранга Федор Воинович Римский-Корсаков, до этого флегматично куривший сигарету за сигаретой, поминутно посматривая в бинокль на догоняющие его три дестроера противника, мгновенно оказался на носу миноносца. Вскинув к глазам бинокль, он несколько секунд вглядывался в облачко дыма и потом побежал в машину.

— Николай Семенович, как у нас с углем?

— Тонн восемь, а то и меньше. Два часа такого хода — и мы сидячие утки, Федор Воинович. Не мне, машинному прапорщику, вам давать советы по морской тактике, но, по-моему, пришла пора переодеваться в чистое.[3] Ну и пока уголь, пар и ход еще есть — развернуться навстречу японцам и попытаться использовать ту последнюю мину, что у нас в первом аппарате осталась.

— Это по идущему-то полным ходом миноносцу ее использовать? Побойтесь бога, можно просто в море выпустить, шансы те же. Там на горизонте дым, вроде корабль одиночный. Тут, в Цусимском проливе, кроме японцев, никому больше делать нечего. Если повезет и это транспорт, то в него и используем. А там, коль снова повезет, то, может, вообще японцы станут с него команду снимать и отстанут. Ну а нет — так хоть помрем с пользой. Вы уж следующие два часа постарайтесь поддерживать ход без сюрпризов?

— Не извольте беспокоиться, товарищ командир, — проявилась на черном от угольной пыли лице меха белозубая улыбка, — ради еще одного транспорта не подведем.

— Все бы вам, Николай Семенович, балаганить. На пять лет меня старше, а туда же — «товарищ командир», — блеснул в ответ не менее белыми зубами капитан.

Отодвинув от штурвала рулевого, Римский-Корсаков сам положил лево на борт и повел свой миноносец навстречу показавшемуся на горизонте дыму. При повороте преследующие «Беспощадного» японцы срезали угол и приблизились на 20 кабельтовых. Теперь снаряды из носовых 75-миллиметровых пушек вполне долетали до русского миноносца, как и снаряды его кормовой пушки того же калибра до них. За время сближения с неизвестным кораблем в «Беспощадный» попало три снаряда.

Когда спустя полчаса на левом борту миноносца справились с первым пожаром (просто выкинув за корму весело полыхающую шлюпку вместе с тоже занявшимся брезентовым чехлом: больше на миноносце и гореть-то было нечему — остальное металл), сигнальщик опустил от глаз бинокль и как-то враз постаревшим голосом вынес приговор кораблю и команде:

— Это не транспорт. Крейсер идет прямо на нас, больше ничего сказать не могу — его дым тоже на нас ветром несет. Даже трубы посчитать не выходит, створятся.

На анализ ситуации у командира миноносца ушло не более тридцати секунд. По истечении этого времени он тихо выматерился и звучно (когда у тебя маленький, метров в 60 длиной кораблик, большая часть команды которого находится на верхней палубе, громкий командный голос вырабатывается быстро), на весь корабль заорал:

— Слушайте все. Шансов у нас теперь точно нет. Сзади три миноносца, впереди крейсер. Мы, конечно, можем попытаться отвернуть от крейсера. Но тогда на циркуляции те три макаки, что висят у нас на хвосте, подойдут к нам на пистолетный выстрел, а две пушки против шести — это бесполезно. Да и угля до берега на полном ходу нам все одно не хватит, даже проскочи мы миноносцев, на берег нам не выброситься. Можно, конечно, просто затопить наш корабль, без боя, — при этих словах над палубой пронесся недовольный гул пары десятков голосов, и, как будто заручившись поддержкой команды, Римский-Корсаков еще более возвысил голос, — но я хочу попытаться подорвать этот крейсер последней миной, что осталась у нас в аппарате номер один! Шансов на это у нас тоже один из тысячи… И скорее всего, японцы нас утопят еще на сближении. Но так наш «Беспощадный» погибнет, не пытаясь сбежать от врага, а атакуя его, как и положено боевому кораблю русского флота! Не все же нам транспортники топить, давайте и крейсер попробуем!

Громогласное мрачное, но преисполненное решимости «Ура!» пронеслось над палубой миноносца. Расчет носового 75-миллиметрового орудия, до этого до упора развернутого на правый борт в попытке при повороте достать подходящие с кормы миноносцы, мгновенно развернул его на нос. Минеры бросились к торпедному (хотя в те далекие годы он и именовался минным, но тавтология «минный аппарат на миноносце, в который заряжена мина» уже достала Руднева, и с его легкой руки слово «торпеда» уже входило в обиход) аппарату и стали спешно менять глубину установки хода мины. Если для атаки миноносцев они выставили наименее допустимую, то для крейсера 4 метра заглубления, гарантирующие более ровный ход, были более актуальны. Командир с мостика инструктировал наводчика носового орудия.

— Семен, первым не стреляй. Твой калибр крейсеру ничего серьезного не сделает, а так авось нас за своих примут и на лишние пару кабельтовых подпустят. Но как сами японцы начнут нас обстреливать, тут уж не зевай. Стреляй чаще и точнее.

— Слушаюсь, товарищ командир, — отозвался Семен Зябкий. И неожиданно даже для самого себя добавил: — Спасибо, товарищ капитан второго ранга, мне очень нравилось служить под вашим командованием. Всего-то мы с вами и проходили три месяца, но по сравнению с Лукиным — небо и земля. Простите, если что не так сказал, — внезапно засмущался молодой матрос нахлынувшим перед лицом надвигающейся смерти чувствам.

— Ну-ну, разговорился тут у меня! — добродушно проворчал старый боцман, хлопая матроса по плечу и разряжая повисшую в воздухе неловкую паузу. — Займись лучше пушкой, пока есть минутка.

С мостика ему благодарно кивнул командир, который и сам был изрядно смущен.

Корабли сближались с относительной скоростью более 50 узлов, и крейсер, который только что был силуэтом на горизонте, теперь довольно отчетливо вырисовывался на фоне быстро темнеющих и уже почти черных облаков. Но даже с расстояния в 45 кабельтовых опознать крейсер никак не удавалось — приближаясь с темной стороны горизонта, он, как плащом, был укутан собственным дымом.

К удивлению команды русского миноносца и его японских коллег, крейсер пока огня не открывал. Японцы несколько сбавили ход и разошлись, чтобы перекрыть русскому миноносцу все пути отхода. Больше всего удивлялся поведению командира японского крейсера Римский-Корсаков — тот вел себя явно тактически неграмотно. Выбрав курс по ветру, «японец» из-за своего же дыма не только не мог вести огонь, он был не в состоянии даже нормально наблюдать за ходом боя. По расчетам Римского-Корсакова, через десять-пятнадцать минут уже можно было пускать по опрометчиво приблизившемуся без стрельбы противнику мину. Он уже минут пять как отодвинул рулевого от штурвала и стал к нему сам. Беззвучно шевеля губами, командир миноносца молил Бога об одном — успеть выпустить мину по врагу ДО того, как его миноносец будет утоплен артиллерией крейсера.

Наконец после сближения примерно на 30 кабельтовых «японец» проснулся. Резко, на полном ходу, который, по прикидкам уважительно покачавшего головой Федора Воиновича, был не менее 22 узлов, крейсер завалился в циркуляции вправо, разворачиваясь к миноносцам бортом. «Беспощадный» мгновенно отреагировал и лег лево на борт, курсом на пересечку. Но через минуту после поворота левый борт выскочившего, как черт из табакерки, из облака собственного дыма крейсера окрасился вспышками выстрелов из почти двух десятков орудий… Еще до падения снарядов первого крейсерского залпа Зябкий ответил выстрелом из своей пушечки. К удивлению всех на миноносце, рой снарядов, прогудев над палубой миноносца, довольно-таки кучно лег вокруг среднего из его преследователей. Радостно вопящий «по своим бьют, бараны желтопузые» Зябкий успел выпустить по крейсеру еще три снаряда, пока не был остановлен пронесшимся над палубой миноносца слитным криком сигнальщика и командира, наконец разглядевших «противника»:

— Отставить стрельбу, отставить, ЧЕТЫРЕ ТРУБЫ, ЧЕТЫРЕ!!! Это наши!

— Это же «Варяг», братцы, «Варяг»!!!

На мостике «Варяга» Руднев, вглядевшись в силуэты миноносцев на горизонте, устроил «товарищу великому князю» очередной мини-экзамен.

— Ну, и что мы тут наблюдаем?

— Удирает двухтрубный миноносец с полубаком, наверное, наш из Шихаусских, догоняют три четырехтрубных. Явно «японцы» британской постройки. Или японской, с такого расстояния не различить, да и разницы никакой.

— Угу. Не различить. Мачт на преследователях сколько? Если одна — то британцы, если две — то собственной сборки. А разница, уважаемый, в пару узлов максимального хода. Дьявол — он в деталях, и опускать их не стоит.

— Так ведь за дымом ни черта не видно! И как вы только разглядели мачты? И почему мы сближаемся столь странным курсом? — удивился пристыженный Кирилл.

— С мачты видно, вот я у марсового и поинтересовался. А идем мы, прикрываясь своим дымом, как завесой, чтобы опознали нас попозже. Может, повезет, кто из трех слишком близко подлезет — авось утопим… Кстати о дыме… Что-то густовато дымим, оно, конечно, для маскировки неплохо, но к чему бы это… На лаге! Ход?

— Д-двадцать четыре узла, — отчего-то слегка заикаясь, ответил молодой мичман Александр Карлович Штокс, недавно прибывший на «Варяг» и занявший место второго штурманского офицера.

— Вы мне очки не втирайте, — мгновенно вскипел Руднев, — я понимаю, что вы переживаете за судьбу Лейкова и крейсер только что из дока, но врать мне про 24 узла не рекомендую. Сколько на самом деле на лаге?

— Сам глазам своим не верю, — оправдываясь, зачастил Штокс, — но уже полчаса как именно 24. Может, лаг после позавчерашнего боя врет?

— Так-с… Занятно. До контакта с противником сколько осталось? — строго спросил адмирал мичмана.

— Не более пятнадцати минут.

— Гм. Ни мне в машинное сбегать не успеть, ни Лейкову на мостик… Да и негоже его сейчас отрывать. Придется снова пообщаться через амбрюшоты.

— Николай Григорьевич, — прокричал Руднев в переговорную трубу, — но, черт возьми — как?

— Да ничего особенно сложного, всего-то делов — форсированное дутье, зажать предохранительные клапана до 16 атмосфер, масло на колосники, чтобы уголь горел ровнее, дополнительная смазка опорных подшипников, ну и еще пара мелких хитростей — вот вам и 24 узла на лаге. Крейсер-то после переборки машин и очистки днища.[4] Но если мы еще хоть час такой ход продержим, то одной лопнувшей трубкой не ограничимся. Прошу разрешения снизить на два-три узла, если ситуация не критична. В противном случае, — труба донесла тяжелый вздох, — я не гарантирую через три часа хода более 17 узлов. По крайней мере до замены трубок, а это минимум сутки на 10 узлах с выведением котлов. Решать вам.

— Так вы что, чуть не сломали мне крейсер посреди Японского моря, пытаясь достичь заведомо нереальной скорости? — снова начал беситься Руднев, вспомнив, с кем он имеет дело.

— А что, у меня таки был выбор? — донесла труба искреннее, казалось, удивление главмеха. — Приказ дать 24 узла — был. Выбора — нет. Уж извините, если вам эти 24 узла не надо, то незачем было и приказывать. Так можно ход снижать, или дальше «pedal to the metal» прикажете?

— Черт с вами, снижайте до 21, если надо. Но в принципе, «Варяг» может стабильно давать 24 узла, без риска для машин, и если да — что для этого надо?

— Доработка всех трубок в котлах. В идеале и сами котлы бы поменять, дурацкая конструкция с этим противотоком, знаете ли, но это уже после войны. А пока — заказать в Питере или, если денег не жалко, а времени нет, в Америке, набор новых трубок, с более толстыми стенками. Они и нужны-то только для двух нижних рядов. Установку я проведу на графитовую смазку, а то сейчас менять каждую трубку — это час высверливать: прикипают к котлу. Месяц, максимум — два на трубки и еще трое суток на замену. Но до этого больше 21 узла — только в случае жизни или смерти.

— Добро. Приму к сведению и это, спасибо. И еще, масла не жалейте и дальше — нам сейчас дыма надо побольше.

Глубоко, в потрохах крейсера «обновленный» Лейков вбил заглушку в трубу амбрюшота и усмехнулся своим мыслям. Через секунду он, отдав приказ своему помощнику Вакшину, сменившему погибшего у Чемульпо Зорина, снизить обороты, быстрым шагом направился к корме. Там главный механик крейсера, воровато оглянувшись, подлез к шестереночному нивелиру валопровода корабельного лага и быстренько отъюстировал его на изначальное, правильное значение. После устроенной адмиралом выволочки бывший кандидат наук, работавший в системе Минсредмаша и не раз правдами и неправдами выполнявший задания партии, решил не рисковать. Он беззастенчиво сбил настройки лага, и тот вместо показанных на самом деле без малого 23 узлов упорно выдавал на мостик требуемые 24. Снова полюбовался на дело рук своих и, тихо пробурчав под нос: «Что механика, что электроника, бывалому человеку все можно взломать и хакнуть», понесся обратно, в локальный корабельный филиал пекла.

За это время корабли сблизились до 30 кабельтовых, и Вениамин Вячеславович скомандовал «лево на борт». Зарубаев решил не тратить время на пристрелку (ведь после первого же выстрела японцы неминуемо отворачивали) и приказал открыть огонь из всех орудий на максимальной скорострельности. Увы — попасть с более чем 40 кабельтовых по юрким миноносцам было почти невозможно.

Сразу после первого залпа «Варяга» японское трио развернулось «все вдруг» и отбежало почти на линию горизонта. С «Варяга» попаданий отмечено не было, хотя головной миноносец и получил во время отрыва один 75-миллиметровый снаряд. На мостике японского флагмана в это время произошел забавный эпизод. Когда «Варяг» наконец-то «показал личико», повернувшись к японцам бортом, командир пятого отряда истребителей капитан второго ранга Гендзо Манга мгновенно выкрикнул: «Четыре трубы, это „Громобой“!». Его крик слился с возгласом командира миноносца: «Четыре трубы, это „Варяг“!». До падения первого залпа они еще успели обменяться парой реплик, отстаивая каждый свое мнение. Капитан-лейтенант Иде тактично напомнил старшему по званию, что «Громобой» имеет три мачты, а не две, как показавший зубы крейсер противника. На что получил ответ, что одну могли снять при модернизации или сбить в бою. После падения первого русского залпа Манга бросил на подчиненного победоносный взгляд — в рощице 6- и 3-дюймовых всплесков выделялись два высоченных столба от падения явно 8-дюймовых снарядов.

— Отходить в Сасебо полным ходом. Втроем нам «Громобой» не по зубам, а Камимуре надо о его местоположении сообщить незамедлительно.

После сближения с миноносцем с высоты варяжского борта был задан вопрос: мол, контр-адмирал Руднев интересуется, с кем имеем честь встретиться и как вас сюда занесло?

— Миноносец «Беспощадный», ваше превосходительство! — радостно прокричал севшим от пятиминутного ора «ура» вместе со всей командой голосом Римский-Корсаков. — Идем от Порт-Артура. Мы там после выхода эскадры погнались за японским транспортом, некоторые все же успели развести пары, и из них кто выбрасывался на берег (по приказу Того, когда стало ясно, что японским транспортам не уйти из-под удара Макарова, все перевозившие солдат суда выбросились на берег. Благодаря этому удалось так или иначе спасти и доставить на берег большинство японских солдат. Хотя, в связи с утратой ими всего тяжелого и почти всего стрелкового вооружения и боезапаса, их боеспособность была околонулевой), а кто врассыпную уходил. Наш мало того, что ходкий оказался, за 18 узлов, так еще и японские миноносцы прикрывали, наверняка что-то важное вез. Ну, пока «Новик» миноносцы отогнал, пока транспорт догнали, пока мину в него всадили… К тому же верткий, гад, и крепкий. Был — из трех мин, от первой очень грамотно увернулся. Вторая только хода лишила, пришлось еще третьей добивать. Пока возились с ним — мало того, что ночь наступила и угля меньше половины осталось, так по дороге в Артур опять в темноте на пару японских истребителей налетели! Еле оторвались, пришлось на них даже две мины потратить, только перезарядили аппараты, обидно. Потом утречком остановили немецкий транспорт, догрузились углем. Но тогда уже до Владивостока было идти если и не ближе, то однозначно безопаснее. И дошли бы, но вот незадача — в полдень опять миноносцы, теперь три, ну не везет нам на них. Весь день от них уходили полным ходом, весь уголь пожгли… Хорошо, что хоть вас повстречали…

— Ну, в принципе понятно. С углем совсем плохо? Хорошо, догрузим, товарищ великий князь, Кирилл Владимирович, будьте добры — распорядитесь и организуйте конвейер погрузки. Хоть десять тонн до темноты извольте перекинуть. Ну и десяток кочегаров вам одолжим, ваши-то небось совсем запыхались. Вот только по поводу «вас повстречали» поподробнее, — задумчиво потянул Руднев, — почему, заметив на горизонте дым, вы пошли на него, а не от него? Тактически неграмотно, по-моему. Окажись на нашем месте японский крейсер — вы бы попали как кур во щи.

— Я надеялся, что за горизонтом японский транспорт, — начал оправдываться командир миноносца, привыкший за годы службы к тому, что от начальства, кроме неудовольствия по любому поводу, ждать нечего, — хотел его последней миной подорвать.

— Тогда резонно, — к удивлению капитана второго ранга, согласно покачал головой адмирал, — но когда стало ясно, что это не транспорт, а крейсер, почему вы не отвернули-то? На что рассчитывали?

— А у нас все одно угля даже до берега уже не хватало. Отвернешь от крейсера — попадешь к трем миноносцам, что там потопят, что здесь. Или хуже того — кончится уголь, так вообще без хода расстреляют, как щит на маневрах. Зато по крейсеру хоть имело смысл попытаться выпустить последнюю мину. Так и так погибать, тогда хоть с музыкой!

— Вы всерьез собирались атаковать крейсер днем, в одиночку? — не веря своим ушам, переспросил Руднев и, дождавшись утвердительного кивка с низкой палубы миноносца, продолжил: — А я-то ломаю голову, почему вы, опознав «Варяг», если уж пошли на сближение, потом открыли по нему огонь! А каковы, по вашей оценке, были шансы успеха этой атаки?

— Где-то между один к сотне и один к тысяче. Не в нашу пользу, естественно. Но шансы нанести существенный урон противнику в бою против трех миноносцев еще ниже. Из двух пушек по трем целям нормально не отстреляться, а они нас в шесть стволов — 47 миллиметров я не учитываю за бесполезностью — быстро угробят. Мину по миноносцу на ходу пускать вообще занятие для оптимистов — мой ход 28 узлов, его 28, а у мины 35, не больше…

— Однако молодца, оценка правильная. Кстати, по поводу стрельбы… У вашего кораблика девиз есть?

— Да как-то не сподобились пока, — не успевал следить за полетом начальственной мысли миноносник, но на всякий случай, оправдываясь, добавил: — Я вообще всего только три месяца как «Беспощадным» командую.

— Угу… Воистину «беспощадным», — усмехнулся Руднев, — из четырех 75-миллиметровых снарядов, что вы по нам выпустили, — один в трубу навылет, а второй так вообще в метре над рубкой прошел, судя по свисту. Я чуть с мостика не спрыгнул, и это при стрельбе почти с трех миль… Так что насчет девиза рекомендую — «Бей своих, чтоб чужие боялись». И что у вас за Вильгельм Телль на носовой 3-дюймовке, что так стреляет с миноносца, идущего навстречу волне на полном ходу?

— Комендор Зябкий. Но он стрелял по моему приказу, мы вас до поворота не могли опознать, — горой встал за своего матроса Римский-Корсаков, чем заработал еще пару очков в глазах Руднева.

— Ну, раз по вашему приказу, тогда вы ему добавочную чарку завтра и поставьте. Я-то и сам хотел, за меткость, ну да ладно.

— Рад стараться, ваше высокопревосходительство! — радостно гаркнул зачехляющий орудие Зябкий, который до этого при упоминании о попадании его снаряда в «Варяг» опасливо втянул голову в плечи.

— А вот сигнальщику, на вашем месте, я бы не наливал с недельку. Почему он так поздно «Варяг» опознал? В японском флоте четырехтрубники не водятся, — продолжал разбор боя любящий поговорить Руднев.

— Всеволод Федорович, да я сам, не отрываясь, смотрел в бинокль — вы же прямо на нас шли, а с носа да за дымом не то что трубы пересчитать, я вообще был не уверен, крейсер там или броненосец!

— Ладно. Хватит ломать комедию, Федор Воинович, — за транспорт и прорыв вы Георгия честно заработали. Кого еще из команды отметить и наградить — пишите представления сами, я завизирую. А теперь о главном: расскажите мне и остальным товарищам офицерам, как прошло у Макарова под Артуром? Вы же со всей эскадрой выходили?

— Не совсем. Наш отряд с «Новиком» и «Аскольдом» вышел до эскадры — мы должны были разогнать японские миноносцы, чтобы Того не всполошился раньше времени. Так что выход эскадры я наблюдал с моря. Броненосцы прошли с рассветом и сразу на 14 узлах пошли к Бидзыво — там транспорта под разгрузкой стояли. Того, пытаясь прикрыть транспорта, вышел навстречу всего с четырьмя броненосцами, а куда еще два делись и где Камимуру носит — это я вам сказать не могу.

— Это Я ВАМ могу сказать, — усмехнулся Руднев, — Камимура с нами в это время воевал, а пара броненосцев караулила «Ослябю». Вот только незадача — они его в Сангарском проливе ловили, а он пошел проливом Лаперуза. Извините, опять перебил. Ну и как у Макарова с Того получилось, семь против четырех?

— Поначалу да, но… Знаете, я не перестаю восхищаться Того. Он опять, как в истории с блокировкой фарватера, чуть не превратил поражение в победу! Он начал отходить в сторону моря на 16 узлах. Макаров погнался за ним четырьмя скоростными броненосцами…

— А «Баян»? — снова перебил рассказчика Руднев. — Почему «Баян» не пошел с броненосцами? С его броней мог бы и поучаствовать разок в линии…

— Он с тройкой «Соколов»[5] пошел на острова Эллиота, там, по слухам, у японцев маневренная база. Вот его Степан Осипович туда и отослал, шороху навести. Так или иначе — «Баян» в бою не участвовал. Так вот, через несколько часов, когда «Цесаревич», «Ретвизан», «Победа» и «Пересвет» оторвались от тройки «Полтав», Того развернулся на Макарова. Я не видел, чем там все закончилось — мне надо было гнаться за транспортом, и я ушел за горизонт. Но «Пересвет» выходил из боя с креном еще на моих глазах! Правда, несколько попаданий в японские броненосцы я тоже разглядел, а там вроде и «Полтавы» подоспели.

— А чем наши крейсера занимались? — ревниво поинтересовался действиями коллег Степанов.

— «Аскольд» с «Палладой» гоняли пару японских крейсеров. Собачек, кстати, я там не видел, тоже к вам ушли? — поинтересовался Римский-Корсаков.

— Было дело, одну, кстати, уже и не увидите, если только жабры не отрастите, — под довольный смех варяжцев прокомментировал руководивший погрузкой на миноносец угля Кирилл, — а кто тогда у вас был из крейсеров?

— «Сума», «Нийтака», пара антиквариата — «Мацусимы» и «Акацусима» я имею в виду. «Аскольду» с «Палладой» вполне под силу, так что «Новик» с миноносцами ушел добивать транспорты, которые на берег выбрасывались.

— Вот только насчет «Нийтаки» вы погорячились — она позавчера была у Сунгарского пролива, — поправил миноносника Степанов, — и чем там у крейсеров все кончилось?

— Понятия не имею, — выразительно пожал плечами смертельно уставший командир миноносца, которому в последние двое суток удалось поспать аж три часа, — когда я ушел от места основного боя, у них еще только все начиналось. Японские крейсера отходили в строе пеленга, наши гнались за ними. А «Нийтаку» я видел с 20 кабельтовых еще утром. Если вы мне можете назвать другой японский трехтрубный бронепалубник с 6-дюймовой артиллерией — будьте любезны.

— Ну а как тогда я мог эту же самую «Нийтаку» видеть в тысяче миль от Порт-Артура в тот же день? Тоже, кстати, с 25 кабельтовых и тоже трехтрубную. Может, все же вы «Тацуту» за нее приняли в суматохе?

— Нет, — отрезал Римский-Корсаков, — она по мне всем бортом отстрелялась, четыре всплеска от снарядов среднего калибра. А у «Тацуты» только пара 120 миллиметров, нос и корма. Да и всплеск 120 миллиметров от 6-дюймового я смогу отличить — богатая практика в последние пару месяцев, знаете ли.

— Господа, не ссорьтесь, — как обычно бесцеремонно встрял в разговор Руднев, — просто теперь мы точно знаем, что однотипный с «Нийтакой» крейсер «Цусима» вошел в строй. Ладно, как перекидаем тонн десять, ночь вам пережить хватит, держитесь в кильватере или на левой раковине. Идем во Владивосток, а там вам придется вступить в командование всеми дестроерами Владивостокской эскадры.

— То есть «Беспощадным»? — недоуменно спросил Римский-Корсаков, прекрасно знающий, что эсминцев во Владивостоке НЕТ.

— Ну, им и еще одним — трофейным. Я думаю, ему подойдет имя «Восходящий»: он все же, как ни крути — подарок от Страны восходящего солнца. — Руднев переждал смешки на мостиках «Варяга» и «Беспощадного». — Мне тут, глядя на ваше доблестное бегство от трех миноносцев противника, пришла в голову интересная подлость… Эх, знать бы, чем сейчас занимается Камимура, купится он на нашу хитрость или нет? Если нет, то «Ослябе» с «Авророй» ой как солоно придется. Ладно, господа товарищи — солнце уже практически село, сворачиваем погрузку и трогаем во Владивосток.

Глава 2 ВЗГЛЯД ИЗ ЗАЗЕРКАЛЬЯ

Июнь 1904 г. База Японского Императорского флота Сасебо. Далее везде

Вице-адмирал Хиконодзе Камимура находился в новом для себя состоянии духа. Ему, пожалуй, даже не было названия в словаре самураев, ибо им не пристало быть ни взбешенными, ни растерянными. Увы, по результатам боя с Владивостокской эскадрой ему волей-неволей пришлось осваивать новые оттенки чувств и эмоций. Которые, казалось, были прочно позабыты и оставлены в детстве и юности.

Самое забавное, что поначалу он искренне считал победителем себя. Примерно с момента разворота русских. Он тогда даже развернулся на появившиеся на горизонте дымы. Он планировал силой трех неповрежденных крейсеров добить прорвавшийся мимо броненосцев «Ослябю» и утереть нос любимчикам всей Японии из первого боевого отряда. Но вместо русского броненосца (который он сам скорее считал броненосным крейсером, немногим более сильным, чем любой из крейсеров его отряда) из-за горизонта выползли два стареньких трампа… Решив, что честь утопления «Осляби» досталась броненосцам контр-адмирала Девы, Камимура приказал экономичным ходом идти на срочный ремонт и бункеровку в ближайший порт Хакодате. Он был уверен, что ни один из кораблей отряда не поврежден сильнее его «Идзумо». Да, ему, конечно, доложили о взрыве на «Якумо» и о попадании в «Токиву», но он не мог представить, в каком именно состоянии находились эти крейсера. До момента, пока уже на траверсе Хакодате «Якумо» не поднял сигнал «Не могу управляться. Терплю бедствие. Просьба сбавить ход». Зная командира крейсера, капитана первого ранга Мацучи, Камимура не на шутку переполошился. Этот, даже по меркам невозмутимых самураев, убийственно спокойный флегматик никогда не стал бы поднимать такие сигналы без крайней на то необходимости. Выйдя из строя влево и сбавив ход до пяти узлов, «Идзумо» последовательно пропустил мимо себя крейсера эскадры один за одним. Только сейчас командующему стало очевидно, во что обошлось сражение его кораблям. Если «Адзума» и «Ивате» выглядели почти не поврежденными, то когда «Идзумо» поравнялся с «Токива», на его мостике и верхней палубе, заполненной матросами, воцарилась мертвая тишина. У крейсера отсутствовала половина бронеплит левого борта (один из выпущенных практически наудачу 8-дюймовых снарядов с поврежденного и отстающего от боя «Рюрика» пробил крышу верхнего каземата 6-дюймового орудия и вызвал цепь детонаций складированных у казематных орудий обоих ярусов снарядов). А попавший в последней фазе боя в образовавшуюся огромную пробоину русский 6-дюймовый снаряд разнес внутренние перегородки и позволял, по словам британского наблюдателя Пекинхема, «видеть крейсер практически насквозь». Впрочем, хотя на восстановление боеспособности крейсера и требовалась теперь пара месяцев самой напряженной работы, на которую только был способен судоремонт Японии, «Токива» мог быть отремонтирован в Сасебо. В полном объеме и без потери боевой мощи запас шестидюймовых орудий в Японии был. Да и тонуть он явно не собирался: все повреждения были гораздо выше ватерлинии.

С «Якумо» дела обстояли гораздо хуже. Этот крейсер стал главной мишенью для единственного в бою у Кадзимы 10-дюймового орудия. Сейчас он медленно садился кормой и, по выражению главного любителя хайку на «Идзумо», лейтенанта Хайкоси, «подобно усталой лошади прилегал на левый борт». Даже одно попадание 10-дюймового снаряда в сам «Идзумо», в начале боя с запредельной дистанции в 55 кабельтов, привело к затоплениям угольных ям правого борта (снаряд попал в ЛЕВЫЙ борт, прошел почти сквозь весь корабль и взорвался уже у правого борта, расшатав и почти вырвав бронеплиты, не рассчитанные на удары изнутри корабля). Несчастный «Якумо» получил ЧЕТЫРЕ таких снаряда только в корпус, причем с гораздо более близкой дистанции. Особенно опасным были второе и последнее попадания. Одним была уничтожена кормовая башня главного калибра, причем тогда от взрыва погребов и встречи с богами корабль спасла только консервативная предусмотрительность немецких конструкторов. Последний подарок с «Корейца», полученный уже в конце боя, сделал пробоину в бронепоясе в корме ниже ватерлинии. Это-то попадание, выбившее «Якумо» из строя во второй раз на десять минут, и было причиной пестрого набора сигналов бедствия. Покореженные взрывом снаряда внутри корабля переборки сдавали одна за одной, несмотря на все усилия аварийных партий по их подкреплению подручными средствами. Водоотливные средства работали на полную мощность, но вода прибывала быстрее, чем ее успевали откачивать. При этом борта крейсера, там, где они не были прикрыты броней, пестрели пробоинами от неожиданно многочисленных и скорострельных 8-дюймовок «Рюрика». Они же, вкупе с орудиями калибра шесть дюймов, снесли с верхней палубы все, что было не прикрыто броней. Если бы «Якумо» сел кормой еще на метр-полтора, он неминуемо уходил на дно. Спасла крейсер только остановка и посылка дополнительных аварийных партий с «Адзумы» и «Ивате». Да еще интересное предложение одного из офицеров «Идзумо». Тот когда-то давно, когда русские корабли еще регулярно заходили в Японию на ремонт, подглядел, как русские практикуются в заделке пробоин ниже ватерлинии. Они использовали для этого кусок брезента, называемый «пластырем», который накладывался на пробоину и прижимался к ней давлением воды. Импровизированный пластырь, сделанный из чехла орудия главного калибра, был наложен на пробоину и снизил поступление воды до уровня, с которым смогли бороться корабельные помпы. Кое-как корабль удалось довести до дока.

Осмотрев его там утром следующего дня, Камимура неожиданно поймал себя на том, что «примеряет» повреждения, полученные «Якумо», на свой «Идзумо», который он до этого считал наиболее поврежденным. Проанализировав свои мысли, он с удивлением понял, что, получи любой из крейсеров британской постройки такие попадания, тот погиб бы как минимум дважды. Или от взрыва башни, в которой хранилась пара десятков снарядов и за которым неизбежно следовал взрыв погребов, или от затоплений, вызванных тремя подводными пробоинами. Вдобавок к 10-дюймовому подарку «Якумо» пережил еще две подводные дырки от 8-дюймовых снарядов. Вердикт инженеров верфи был безапелляционен — за два-три месяца можно починить все, кроме башни главного калибра. В Японии ремонт такого уровня невозможен, ибо ее надо делать заново. На совет кого-то из молодых офицеров переставить башню с недавно поднятой в Чемульпо «Асамы», та все равно небоеспособна, инженер только грустно усмехнулся. Даже если забыть о трудностях демонтажа башни в необорудованном порту и ее перевозки в Японию, как возможен монтаж башни британского образца на немецкое подбашенное отделение? С изначально другим диаметром погона, другим размером шаров, по которым катится башня, другой системой подачи снарядов из погребов… Ну а как, интересно, вообще можно установить башню с гидравлическим приводом на корабль, созданный для башни с приводом электрическим?

На следующий день Камимура был оторван от составления списка первоочередных работ, которые бы позволили выйти в море хотя бы трем кораблям его эскадры. Со всех концов Японского моря приходили известия о замеченных русских крейсерах, обстрелах портов и маяков. Кроме того, два отряда истребителей, которые должны были найти и ночной атакой добить поврежденные в артиллерийском бою русские крейсера, вернулись ни с чем. Нет, крейсера-то они нашли, но только днем, когда атаковать не было никакой возможности. Да и сами миноносцы пожгли уже почти весь уголь в попытке догнать русских на пути во Владивосток. Но кто мог подумать, что этот хитрец Руднев после боя поведет поврежденные корабли не домой, а к берегам Кореи? Утром следующего дня по телеграфу, кружным путем через Америку (прямой кабель перерезан опять же Рудневым!), пришло сообщение о выходе из Артура броненосцев Первой Эскадры русских. Пришлось посылать миноносец вдогонку только что ушедшим в море броненосцам Девы. Те, безрезультатно прождав «Ослябю» у входа в Сангарский пролив, вернулись в Сасебо и были посланы Камимурой на перехват русских крейсеров у Пусана. Теперь им надлежало срочно идти в Чемульпо, чтобы восстановить целостность эскадры Того. В результате к Пусану ушел «Ивате» с крейсерами Того-младшего, а к Проливу Лаперуза, куда вроде бы ушел с захваченным транспортом «Богатырь», — «Адзума». Оба крейсера не успели получить на свои свежие пробоины даже временных заплат и теперь щеголяли вбитыми в дырки деревянными щитами.

Перед выходом в море Того-младший успел рассказать Хиконодзе о последних минутах его старинного друга Исибаси. Тот, в роковой для него день боя при острове Кадзима, командовал крейсером «Такасаго». Он смело, но нерасчетливо бросился добивать поврежденного «Рюрика», надеясь утопить его торпедами до подхода спешащих на помощь «Варяга» и «Богатыря». Увы, артиллерия левого борта русского броненосного крейсера была практически цела. «Такасаго» подошел слишком близко и, получив серьезные повреждения от русских восьмидюймовых снарядов, сам оказался в роли жертвы. «Варяг» под флагом ненавистного Руднева, сблизившись с раненым кораблем и выбив на сближении его артиллерию, со второй попытки всадил в борт «Такасаго» торпеду. «Нанива» Того-младшего успела подойти до того, как «Такасаго» ушел на дно, и снять всю команду. Но когда Того прокричал Исибаси, оставшемуся на мостике в гордом одиночестве, что тот последний и теперь должен уходить, тот отрицательно покачал головой. На прямой приказ контр-адмирала Того-младшего: «Капитан первого ранга Исибаси, покиньте корабль!» он закурил сигарету и попросил передать императору его извинения. Последнее, что видели с мостика уходящей «Нанивы», была одинокая фигура на палубе кренящегося крейсера, медленно пробиравшаяся через кучи обломков, делая последний обход вверенного ему корабля. Исибаси нежно, как по щеке любимой женщины, провел рукой по броне рубки, прощаясь со своим таким быстрым, изящным, но, увы оказавшимся столь непрочным и уязвимым кораблем. Докурив, капитан первого ранга ушел в рубку, разделив судьбу своего корабля до конца и не предпринимая никаких попыток спастись.

Грустно вздохнув о слишком раннем уходе старинного друга, Камимура направился на очередное совещание по поводу ремонта трех его наиболее поврежденных крейсеров. Он уже выслал в море все боеспособные на данный момент корабли и теперь мог только ждать и заботиться о ремонте небоеспособных. С «Идзумо» и «Токивой» все было более-менее ясно — установка новых бронеплит взамен пробитых, замена выбитых шестидюймовых орудий, восстановление водостойкости отсеков и все. Но что делать с кормовой башней «Якумо»? Собрание флагманов и флотских инженеров рассматривало и отвергало одну идею ремонта за другой.

— Черти и демоны побери это 10-дюймовое орудие на «Кассуге»! — в сердцах бросил командир «Токивы» Иосиацу. — Оно одно нанесло нам больший урон, чем вся остальная артиллерия русских! Хвала Оми Ками, что у русских не хватило ума стрелять из него по моему крейсеру. Получи «Токива» вместо «Якумо» снаряд в башню с пробитием брони, я бы сейчас с вами тут не сидел.

При этих словах один из флотских инженеров, флагманский механик Цукару Ямазаки, понимающе усмехнулся и вдруг застыл с полуоткрытым ртом. Минуты три он молча смотрел в стенку, а потом притянул к себе лист бумаги и начал что-то быстро черкать карандашом. Видевший это Камимура молча поднял вверх палец, призывая собрание к молчанию, чтобы не спугнуть посетившее Цукару состояние сатори. Через еще пять минут механик вернулся в реальность и с удивлением увидел устремленные на него ожидающие взгляды.

— Мне вдруг пришло в голову — ремонт башни все одно невозможен, элеваторы тоже разбиты, да и пары новых восьмидюймовок со станками нам тоже в Японии взять негде. Может, тогда устроить русским тот же сюрприз, что и они нам? Не ремонтировать вообще, а делать все заново? Я тут прикинул, у меня получается, что одиночное орудие калибра 10 дюймов с легким щитовым прикрытием вроде вполне входит и по весу, и по габаритам. Проблема только с заряжанием — для 10-дюймового снаряда уже нужна механизация — и, собственно, где взять это самое орудие…

Дальнейшая дискуссия велась уже вокруг карандашного наброска, и вечером в Британию, Аргентину, Италию и Чили полетели телеграммы, обязывающие морских агентов в этих странах выяснить возможность срочной закупки одного десятидюймового орудия системы Армстронга.

Адмирал Того стоял на мостике флагманской «Микасы» и флегматично смотрел на заходящее солнце. «Символично, — подумалось японскому адмиралу, — действительно, судя по событиям последних двух дней, сейчас явно не время „восходящего солнца“». Он отдавал себе отчет, что стратегически его переиграли абсолютно. Только тактическая ошибка Макарова позволила ему несколько «сравнять счет». Вообще он никак не мог поверить, что операцию по отвлечению крейсеров Камимуры и пары его броненосцев (когда ему сообщили, что из Порт-Артура выходят русские броненосцы, он сразу понял, что Дева «Ослябю» не поймает и ее якобы проход Сунгарским проливом был дезинформацией; Того даже успел еще до боя послать в Вейхайвей миноносец с депешей Деве немедленно идти в Чемульпо, но было уже поздно) планировал тот же человек, что попался на его ложное отступление. Адмирал, не отрывая взгляда от коснувшегося поверхности моря раскаленного диска, усмехнулся. А все же надо признать — он еще вполне неплохо выкрутился.

Да, потеряны почти все собравшиеся у Бидзыво транспорта и их грузы. Но благодаря его своевременному приказу — «всем транспортам с солдатами выбрасываться на берег, личному составу спасаться по способности» — большинство солдат добралось до берега. Да, японскому флоту фактически пришлось бежать от русских. Но благодаря удачному маневрированию и ошибкам русского командования обошлось без потерь в боевых кораблях. Ну, если быть совсем честным — почти без потерь. Прибежавший с базы Эллиота дестроер сообщил, что три угольщика и единственная во флоте плавмастерская были потоплены «Баяном». И все же Того считал разделение сил Макаровым его главной ошибкой. Не отошли он «Баян» к островам Эллиота, и будь тот под Бидзыво, паре крейсеров японского флота уйти бы, наверное, не удалось. А так у «Аскольда» с «Палладой» просто не хватило сил их добить. А чего стоила попытка преследовать его отходящий отряд силами четырех броненосцев, два из которых скорее очень большие броненосные крейсера? Ведь теперь один из них, скорее всего, будет требовать более серьезного ремонта, чем любой из японских броненосцев. Пара 12-дюймовых снарядов, попавших в небронированную носовую оконечность после сближения на 25 кабельтов, мгновенно выбила «Пересвет» из строя. И уже русским пришлось отходить к отставшим более медленным «Полтавам». А Того использовал паузу и прикрыл свои избиваемые крейсера. Правда, подоспевшие наконец «Полтавы» во главе с «Севастополем» немного намяли бока последнему в колонне «Ясиме». Но, к счастью, старик, щеголяя шикарным пожаром в левом каземате, не потерял хода, и уйти удалось всем. Последней каплей, положившей конец желанию продолжать бой в меньшинстве, стал удачный русский снаряд, отбивший половину ствола на правой носовой 12-дюймовке самой «Микасы».[6]

Теперь оставалось только гадать — кто подойдет к Чемульпо раньше, Дева с парой броненосцев и двумя крейсерами или Макаров. На месте Макарова Того ни за что не стал бы терять темпа и разгромил бы последнюю базу снабжения противника. А до подхода Девы и желательно Камимуры противостоять русской эскадре даже без «Пересвета» нереально. К удивлению Того, который справедливо считал Макарова весьма горячим и нетерпеливым противником, сегодня русские корабли у Чемульпо не появились. Завтра уже можно было ожидать прихода броненосцев Девы и крейсеров Камимуры, а послезавтра возвращаться к Порт-Артуру.

Увы, Того прекрасно понимал, что если для флота ничего страшного не произошло, то для армии потеря снабжения и осадных орудий может поставить крест на планах уничтожения русской эскадры в гавани Порт-Артура. А это уже приговор и флоту, и всей войне — с Балтики с неумолимостью цунами идет очередной отряд русских в составе трех броненосцев. Но тут вина была скорее на самой армии. Она уже месяц как обещала взять наконец порт Дальний, и все графики снабжения планировались исходя из этой даты. В результате у Бидзыво в ожидании захвата нормального порта болталось с полдюжины транспортов с тяжелыми орудиями и боеприпасами. Сейчас из них уцелел один.

Того не мог знать, что при возвращении в Порт-Артур броненосец «Петропавловск», обходя внезапно замедлившийся поврежденный «Пересвет», выкатился из строя вправо, чтобы избежать столкновения. Все бы ничего, и стало бы это рядовым случаем не слишком аккуратного судовождения, но инцидент имел место на протраленном фарватере в минном поле. В результате в Артуре сейчас требовало восстановительного ремонта 2 броненосца, причем ввод в гавань глубоко севшего «Пересвета» вылился в целую операцию. Все это на месяц давало Того перевес в кораблях и без кораблей Камимуры.

Броненосный крейсер «Адзума» был в числе двух, не получивших под Кадзимой существенных повреждений. Поэтому он и был отправлен Камимурой проверить сообщение о якобы замеченном у пролива Лаперуза «Богатыре», ведущем аж три захваченных транспорта. Сам русский крейсер при встрече мог без труда оторваться от более крупного «японца», но вот транспорты еще можно было попытаться вернуть. Беда только в том, что в спешке отбытия «Адзуму» не успели даже нормально догрузить углем. Но его командир решил, что на поиск «Богатыря» ему угля хватит, а там можно и догрузиться с отбитых у русских транспортов. Со снарядами ситуация была немногим лучше — в порту все были заняты постановкой в доки тяжело пострадавших «Якумо» и «Идзумо». Да и не было в Хакодате 8-дюймовых снарядов. Перегрузку боезапаса с поврежденных крейсеров на уходящие в море пришлось организовывать на ходу, и до выхода успели догрузить всего ничего. Вместе с остатками после боя, в погребах «Адзумы» сейчас ждали своего часа не больше чем по 20 снарядов на ствол главного калибра. Более легкие шестидюймовые успели загрузить по 50 на орудие. Но по тому же принципу Фудзии решил, что для боя с «Богатырем» — тоже неизбежно растратившим боекомплект в том же бою — хватит.

Как по заказу, не успела «Адзума» войти в пролив, как на горизонте из туманной дымки показались дымы нескольких кораблей. Первым шел двухтрубный транспорт, очевидно захваченный русским рейдером. Обнаружив «Адзуму», тот спешно развернулся и понесся навстречу остальным кораблям. Вторым в колонне, с отставанием в 20 кабельтовых, шел явно военный корабль, с тремя трубами и башнями на носу и в корме.[7] За ним, приотстав на четверть мили, тянулась еще пара больших океанских пароходов, один с тремя трубами, а второй находился так далеко, что его нормально разглядеть было нереально. Сигнальщику на формарсе даже померещилось на пароходе как минимум пять труб, что было решительно невозможно и о каковой глупости он докладывать не стал. Фудзии представил себя на месте командира «Богатыря» и злорадно усмехнулся — такого выбора воистину можно пожелать только врагу. Часть ЕГО, командира вражеского крейсера, команды сейчас находилась на призовых транспортах. Снимать ее, когда до выскочившей из тумана почти на полном ходу «Адзумы» осталось не более 8 миль, — самоубийство. Топить транспорта и удирать — но тогда ты САМ утопишь и своих же матросов, которых послал на эти суда. Попытаться связать «Адзуму» боем и дать транспортам уйти, как уже проделал в недавнем прошлом с отрядом Катаоки? Но «Адзума» — это не инвалиды времен Японо-китайской войны. Тут у «Богатыря» нет преимущества в дальности огня и почти нет в скорости. Просто уйти, бросив транспорты? Но тогда часть твоих матросов, честно выполняя твой же приказ, попадает в японский плен… Что же предпочтет этот Стемман?

К удивлению Фудзии, логично себя повел только головной транспорт. Он на полном ходу уходил на восток и уже почти поравнялся с военным кораблем, который шел… Ну точно, шел НА «Адзуму»!

— Похоже, что Стемман то ли зазнался после боя с Катаокой, то ли смертельно не хочет бросать своих людей на транспортах, — не отрывая от глаз бинокля, произнес Фудзии, обращаясь к собравшимся на мостике, — непонятно только, почему другие два транспорта не меняют курс, они что, всерьез думают, что «Богатырь» сможет нас отогнать?

Действительно, следующие за военным кораблем транспорта не поменяли курса и даже не увеличили хода. Так как дистанция до противника сократилась до 45 кабельтовых, артиллерийский офицер «Адзумы» лейтенант Хига попросил разрешения открыть огонь.

— У нас в погребах снарядов не более четверти от нормального количества. Давайте подождем еще чуть-чуть, сблизимся и будем бить только наверняка, — отозвался командир, которому все больше не нравилось уверенное поведение противника.

В отличие от японцев русский артиллерийский офицер, очевидно, получил другой ответ, и на носу приближающегося корабля полыхнули вспышки трех выстрелов. Видевший ТРИ вспышки Фудзии опустил бинокль, он начал смутно понимать, почему русские ведут себя столь нагло. В воздухе между «Адзумой» и крейсером противника вздулись три пухлых клуба дыма.

— Что это, салют? — не понял штурман.

— Сегментные снаряды,[8] — переминаясь с ноги на ногу, пояснил Хига, которому не терпелось открыть огонь, — они ждали в проливе только миноносцы, вот и зарядили орудия заранее.

Разрядив орудия от не подходящих к ситуации боеприпасов, русские примерно через минуту следующий залп дали уже всерьез. Не прошло и двадцати секунд после выстрелов, как по левому борту «Адзумы» с перелетом в три кабельтова упали три русских снаряда. Два столба воды из трех взметнулись до уровня клотиков мачт и явно принадлежали снарядам крупного калибра. Третий столб воды, потерявшийся на их фоне и вставший немного в стороне как бы для сравнения, демонстрировал, как именно должен выглядеть всплеск от падения 6-дюймового снаряда.

— Это не «Богатырь»! Это всплеск от десятидюймовки! Это «Ослябя»!!! — раздался на мостике «Адзумы» крик артиллерийского офицера.

— Это «Ослябя», только у него в носовом залпе три орудия, два башенных и одно погонное в носу! — вторил ему штурман.

— Спасибо, я уже понял. Жаль, что никто мне не подсказал этого до того, как мы сблизились почти на три мили, — с убийственным сарказмом ответил Фудзии, которому вдруг вспомнилось, как выглядел «Якумо» после обстрела одним 10-дюймовым орудием. На надвигающемся на его корабль «Ослябе» таких орудий было ЧЕТЫРЕ.

— Поворот на 16 румбов, и самый полный. Хига — открывайте огонь прямо сейчас, на циркуляции и сделайте все, чтобы сбавить этому «Ослябе» скорость. Пока мы развернемся — он подойдет на 30 кабельтовых. Мы всего на 3–4 узла быстрее, чем он, и это в лучшем случае. Это значит, что отрываться на безопасное расстояние нам придется более получаса.

— Вы не хотите принять бой? — удивился Хига. — Помнится, когда мы рассматривали возможность боя наших броненосных крейсеров с русскими броненосцами типа «Пересвет» один на один, то пришли к выводу, что шансы у нас есть.

— Есть. Но где вы видите «один на один»? Приглядитесь повнимательнее к концевому транспорту. Видите, как он «раздваивается»? Я понятия не имею, что делала сопровождающая «Ослябю» «Аврора» у борта транспорта, но сейчас она от него отходит. Так что один против двух. Да и наша «Адзума» — последний крейсер из шести, которому стоит мериться силами с «Ослябей» в одиночку. Знаете, как его как-то назвал Камимура после третьей рюмки саке в нашей компании еще до войны? «Самый неброненосный из всех броненосных крейсеров флота».[9] Но, имей мы хотя бы полные снарядные погреба и угольные ямы, тогда — да, пользуюсь преимуществом в ходе и дальности огня, мы могли бы держаться от «Осляби» на большом расстоянии и расстреливать его. Тогда, исчерпав боекомплект, мы могли бы надеяться достичь десятка попаданий, а сейчас… Помоги нам, Аматерасу, унести ноги без потерь.

— Угля осталось на три часа полным ходом, потом придется перегружать из бортовых ям. Может, снизим ход до экономного? — совершенно не к месту прозвучал из переговорной трубы, идущей в машинное отделение, вопрос главного механика.

— Какой, к демонам, «снизим ход», Итиро, — Фудзии сжал в руке трубу амбрюшота так, что тот немного сплющился, — наоборот, зажимайте клапана, и на эти три часа мне нужен не полный, а самый полный ход. За нами гонится «Ослябя», и нам сейчас надо бежать, и очень быстро, а не экономить уголь. Начинайте таскать уголь из бортовых ям, без хода нам оставаться тоже нельзя.

— А где мне взять людей? Если все кочегары будут топить, а без этого полный ход не дать…

— Хорошо, я пошлю в помощь людей из палубной команды и расчеты противоминной артиллерии. Но ради всех богов и демонов — как можно быстрее.

«Адзума» начала заваливаться в развороте, а ее артиллерия суматошно застучала выстрелами в сторону «Осляби». Попасть на циркуляции никто особо не надеялся, но хоть попугать противника… Однако первый шестидюймовый снаряд русский броненосец получил именно в этот момент. Ответ артиллеристов «Осляби» лег с перелетом, но хорошо по целику. Следующим выстрелом русский снаряд из погонной шестидюймовки сбил флагшток и ушел за борт, не взорвавшись. «Ослябя» был загружен теми самыми избыточно бронебойными боеприпасами, которые так яростно критиковал Руднев. После разворота все управление боем со стороны командиров кораблей обеих сторон свелось к периодическим напоминаниям машинным отделениям, что надо «выжать самый полный». Все зависело от канониров. На «Адзуме» артиллеристы, резонно решив, что спасение крейсера важнее покореженных газами от собственных выстрелов надстроек, ввели в действие шестидюймовки кормовых казематов.

В первые, самые опасные для «Адзумы», пятнадцать минут боя ее артиллеристы сделали невозможное. Они добились нескольких попаданий в «Ослябю», которые в конце концов и спасли для Японии броненосный крейсер. Один снаряд разорвался в носу русского корабля, чуть-чуть выше ватерлинии. Оконечности русского «крейсера-броненосца» не несли никакой брони (защита при проектировании серии этих броненосцев-рейдеров была принесена в жертву дальности и скорости), и пробоина вышла на загляденье — почти метр в диаметре и частично погруженная в воду. Учитывая, что «Ослябя» уже разогнался до 17 узлов, больше после полукругосветки его машины до переборки и чистки котлов выдать не могли, напор воды стал последовательно сносить одну переборку за другой (из трех броненосцев — крейсеров типа «Пересвет» «Ослябя» отличался наихудшим качеством постройки, что и предопределило его почти мгновенную гибель в завязке боя при Цусиме). Второе попадание было довольно безобидно — фугас, взорвавшийся на броне носовой башни, «всего лишь» осыпал мостик градом осколков, легко ранив командира корабля. Третий снаряд, чуть погодя, разорвался на левом крыле мостика… Ни командующий отрядом Вирениус, ни командир русского броненосца не знали о характере японских снарядов и огромном облаке осколков, которые те дают при взрыве. Только после взрыва второго снаряда они оценили опасность и решили уйти в рубку, но тривиально не успели. Получи они из Санкт-Петербурга информацию об этом, давным-давно полученную «шпицем» от Руднева, они, возможно, руководили бы боем из боевой рубки, а не с мостика… Хотя и в рубку осколки, отраженные броневым «грибком», залетали во множестве, после любого близкого разрыва. Командир броненосца погиб на месте, вице-адмирал Вирениус был тяжело ранен в живот и в себя пришел уже после боя. По штабу отряда и даже находившимся в рубке тоже прошла «коса смерти». На какое-то время нормальное управление боем и кораблем было утрачено, и, следуя последнему полученному приказу, «Ослябя» шел прямо полным ходом, все глубже садясь носом.

Добравшийся наконец до мостика старший офицер Похвистнев приказал снизить ход до малого и положить руль право на борт. Это давало шанс «Адзуме» оторваться, но зато вводило в действие и кормовую башню русского броненосца. На «Адзуме» первый попавший до отворота русский 10-дюймовый снаряд, полого снижаясь, разворотил палубный настил и взорвался в левом бортовом коффердаме от удара в скос бронепалубы. Абсолютно безобидное попадание, ибо коффердамы и предназначены для защиты бортов корабля и недопущения больших затоплений при попаданиях, но… Именно в этот момент оттуда шла перегрузка угля (если на военном корабле есть неиспользуемое пространство, его надо использовать; во времена РЯВ пространство коффердамов обычно заполняли углем, игравшим роль резерва топлива, правда, резерва весьма трудно извлекаемого) в опустевшие угольные ямы крейсера. Одномоментно в угольной яме погибло полтора десятка матросов. Несколько попавших в «японца» 6-дюймовых снарядов никак не повлияли на его резвость, а отворот русского броненосца был встречен громовым «Банзай!», прокатившимся по палубам и отсекам. Но, как показали дальнейшие события, бой был еще далеко не кончен. Первый залп русской кормовой башни закономерно лег довольно далеко от «японца». Но вот второй…

— Кажется, боги сегодня на нашей стороне и мы оторвались, — радостно потирая руки, произнес Хига, наблюдая за отворотом «Осляби», — как раз вовремя, а то мне доложили, что в погребах кормовой башни снарядов больше нет…

Фудзии не успел даже напомнить своему лейтенанту русскую поговорку «Не говори „гоп“, пока не перепрыгнешь», русские это сделали сами. После второго полного бортового залпа русских «Адзума» вздрогнула, рыскнула на курсе и неожиданно завибрировала всем корпусом. При этом внешне крейсер оставался абсолютно не поврежденным, и это чуть не ставшее роковым для японцев попадание было на русских кораблях не отмечено. Первым в рубке понял ситуацию командир корабля: растолкав своих офицеров, он проорал в амбрюшот трубы, идущей в машинное отделение:

— Итиро! Итиро, демоны тебя побери, доклад о повреждениях срочно!!!

— Старший механик убежал в румпельное отделение, уточнить объем повреждений, господин капитан первого ранга! — раздался голос младшего механика. — Но что у нас погнуло вал левой машины, это я вам и сам могу сказать.

Через пару минут отозвался и старший механик, и его порция новостей была еще хуже. Русский бронебойный 10-дюймовый снаряд вполне оправдал свое название. Попав точно в корму «Адзумы», он пробил 90-миллиметровый броневой траверс, непонятно как продрался и сквозь скос бронепалубы, затем прошел навылет сквозь румпельное отделение и взорвался в только что опустевшем погребе боезапаса кормовой башни. Проходивший под полом погреба вал левой машины крейсера испытал на себе всю ярость взрыва снаряда, детонировавшего прямо над ним, и теперь все десять тысяч тонн крейсера вибрировали в унисон с вращением левого винта. Хуже всего приходилось тем, кто был в машинном отделении: их зубы клацали при каждом обороте винта. То есть около сотни раз в минуту. Кроме этого, сквозь 10-дюймовые дырки медленно, но верно затапливалось румпельное отделение, так что руль пришлось поставить прямо, а рулевую машину выключить. Теперь «Адзума» могла дать не более 16 узлов на прямой из-за боязни разрушения сальников биением вала. Ее маневренность, с учетом поставленного прямо пера руля и необходимости осуществлять любой поворот, исключительно изменяя обороты правой и левой машин, тоже оставляла желать лучшего.

К удивлению Фудзии, дальше русские повели себя весьма странно. «Аврора», уже почти обогнавшая «Ослябю», которой сам бог велел идти на добивание покалеченного японца, вдруг смирно и миролюбиво приняла в кильватер своего флагмана. Зато концевой транспорт, в котором сигнальщик опознал «Лену», продолжал преследовать «Адзуму» еще час. Нагло пристроившись к левой раковине, русский недокрейсер с 40 кабельтовых начал пристрелку из своих 120-миллиметровых орудий. Он даже успел добиться двух попаданий и сблизиться до 30 кабельтовых, когда Фудзии это надоело. «Адзума», рыская на курсе, слегка повернулась к преследователю левым бортом и открыла ответный огонь из казематных 6-дюймовок. Окончательно «Лена» отвернула только после того, как ей положили под нос пару чемоданов из носовой башни. Против такого аргумента не мог возражать даже отчаюга Рейн — не поддержанной «Авророй» «Лене» могло хватить и одного попадания.

Для возвращения в Хакодате «Адзуме» уже пришлось было начать жечь в топках котлов палубный настил. Но уже после заката ей встретился японский пароход, который и поделился с ней углем. Дальнейший путь воодушевленного бегством противника отряда Вирениуса до Владивостока проходил без приключений и встреч с противником. «Лена», вообще-то встретившая отряд для снабжения его углем и проводки по хорошо известным ее штурманам фарватерам и минным полям, выполнила свою работу безукоризненно.

БОЙ 19 ИЮНЯ 1904 Г. (БОЙ В ПРОЛИВЕ ЛАПЕРУЗА) В ВОСПОМИНАНИЯХ УЧАСТНИКОВ И ДОКУМЕНТАХ. (Библиотека морского офицера. Издание 1907 г.)

17 июня 1904 года. У острова Итуруп.

Старший офицер ЭБР «Ослябя», капитан 2-го ранга Д. Б. Похвистнев:

«Хотя вероятность появления японских миноносцев в этих глухих местах (у Курильских островов) была небольшой, все же решили не рисковать и при подходе к Курилам зарядили, помимо 75-миллиметровых, по приказанию адмирала Вирениуса 10- и 6-дюймовые орудия сегментными снарядами, у орудий посменно неслась вахта. Андрей Андреевич (Вирениус) с подходом к Курилам начал вообще заметно нервничать, еще за несколько часов была установлена связь по аппарату беспроволочного телеграфа со вспомогательным крейсером „Лена“, который должен был снабдить нас углем и провести во Владивосток, но внезапно связь прервалась, мы уже начали думать на японцев, и, когда показался дым со стороны Итурупа, он уже был готов дать команду отвернуть на восток, но головной „Алмаз“ вовремя доложил, что видит трехтрубный гражданский пароход, который при дальнейшем рассмотрении оказался „Леной“. Оказывается, у „Лены“ поломался радиотелеграф и ее командир решил ждать нас в точке рандеву у о. Итуруп, а если в тумане разминемся, то догнать нас в Корсакове. Но, к счастью, все обошлось благополучно.

Легли в дрейф и начали принимать уголь с „Лены“, командиры судов отряда, а также Рейн были собраны у нас на „Ослябе“. Очень рады мы были новостям с Родины и российским газетам, которых мы не видели уже полгода, привезенным „Леной“. Оказалось, что владивостокские крейсера устроили в это же время демонстрацию у Сангарского пролива с целью отвлечь японские силы от нашего измотанного многомесячным переходом отряда.

Во время погрузки угля починили радиотелеграф на „Лене“, машинные команды в это же время готовили изрядно износившиеся машины и котлы к последнему броску до Владивостока».

Младший судовой механик ЭБР «Ослябя», поручик А. А. Быков:

«К сожалению, состояние наших механизмов нельзя было назвать удовлетворительным. Машинам требовалась переборка и регулировка, постоянно текли все новые и новые трубки в холодильниках, и эти трубки приходилось глушить, на борту не было приборов определения солености котельной воды, и соленость приходилось определять на вкус, но нет худа без добра, за время похода кочегары обучились, и такого безобразия, как в Средиземном море (образование накипи и выход из строя котлов), благодаря постоянному контролю больше не повторялось. Сделали все, что смогли в таких условиях, и была надежда, что „Ослябя“ даст 16, а то и 16,5 узла, но недолго. Вызывала также опасения негерметичность второго дна в кочегарках из-за некачественного ремонта в Специи, что могло дорого нам стоить при пробоине в днище.

При проходе проливов было приказано держать пары на полный ход, но сам ход при этом был только 12 узлов. Наш старший механик возражал, так как при малой циркуляции воды в котлах идет интенсивное накипеобразование, но к его мнению не прислушались…»

Старший офицер ЭБР «Ослябя», капитан 2-го ранга Д. Б. Похвистнев:

«Нам повезло: дувший свежий ветер разогнал туман, обычно имевший место быть в проливе Фриза между островами Уруп и Итуруп Курильской гряды в это время, и наш отряд, не сбавляя 12-узлового хода, благополучно прошел опасное место и продвигался к проливу Лаперуза.

На рассвете 19 июля 1904 года вошли в пролив Лаперуза ближе к Сахалину, дабы не быть замеченными с японского наблюдательного поста на мысе Соя. Шли кильватерной колонной: „Алмаз“ в 20 кабельтовых впереди, „Ослябя“, „Аврора“, „Смоленск“, и замыкал строй „Лена“ для охраны безоружного „Смоленска“ от возможных атак миноносцев. Ход отряда 12 узлов, но пар в котлах держали на полный, благодаря взятому с „Лены“ углю мы уже могли позволить такую расточительность, и не было необходимости заходить в Корсаков. Ветер почти стих, туман был полосами, временами накрапывал дождик. Видимость менялась от 30 до 100 кабельтовых».

Вахтенный журнал ЭБР «Ослябя»:

«19 июня 1904 г., пролив Лаперуза

11 ч 45 мин. Сигнал с „Авроры“: „Имею поломку машин, ограничен в ходе и маневрировании“.

11 ч 50 мин. семафором на „Аврору“: „Когда починитесь?“.

11 ч 52 мин. Ответ: „Через 30–60 минут“.

11 ч 55 мин. „Авроре“: „Выйти из строя, догонять по способности“.

11 ч 55 мин. „Смоленску“: „Встать в кильватер „Ослябе““.

11 ч 57 мин. Подтверждение со „Смоленска“ и „Авроры“.

12 ч 00 мин. Смена вахты. Скорость 12 узлов, под парами 28 котлов, курс W260.

12 ч 11 мин. С „Алмаза“ сообщили о военном корабле с SW 210. Предположительно „Нийтака“.

„Алмаз“ повернул на обратный курс.

12 ч 12 мин. Боевая тревога. Ход — „самый полный“. Легли на курс сближения».

Контр-адмирал А. А. Вирениус, командир отряда:

«Когда мне доложили о появлении японского крейсера, я приказал объявить боевую тревогу и сближаться полным ходом с ним. Главное было не допустить этот крейсер до „Смоленска“. Конечно, с „Нийтакой“ вполне бы справилась и „Аврора“, но она, к несчастью, имела поломку в машине, и потому приходится отгонять всякую мелочь „Ослябей“.

Японец стремительно сближался с нами, и это было неправильно для легкого крейсера. Наконец сигнальщик разглядел у него на носу башню — значит, или броненосец типа „Сикисима“, или броненосный крейсер. Придется вступать в бой, с поломкой в машине „Авроры“ ни от того, ни от другого не уйти».

Вахтенный офицер ЭБР «Ослябя» мичман В. В. Майков, командир носовой 10-дюймовую башни:

«Сменившись с вахты, я отправился в каюту подремать, но только прилег — пробили боевую тревогу. Я побежал в носовую 10-дюймовую башню, командиром которой был по боевому расписанию. Забравшись на свое место, я через прорези в колпаке начал разглядывать противника. Это был явно большой военный корабль, но еще далеко и сложно было определить его тип, я приказал подавать из погреба в башню фугасы, полагая, что на такой большой дистанции от них будет больше толка. Наконец хозяин башни доложил о готовности к стрельбе. Но наши орудия были предварительно заряжены сегментными снарядами с установкой взрыва на 14 кабельтовых для стрельбы по миноносцам, и по инструкции разрядить их можно было только выстрелом. Запросил разрешение у старшего артиллериста разрядить орудия, но получил приказ стрелять только по команде, чтоб не спугнуть врага раньше времени. „Японец“ тем не менее продолжал быстро сближаться с нами, теперь уже было видно, что это башенный трехтрубный корабль, и, судя по тому, как нахально он себя вел, он был уверен в своем превосходстве. Неужели броненосец „Сикисима“? Но что он делает один в проливе Лаперуза?».

Старший офицер ЭБР «Ослябя», капитан 2-го ранга Д. Б. Похвистнев:

«Адмирал Вирениус вдруг успокоился и ничуть не напоминал теперь нервничавшего последнюю неделю человека. Решив принять бой с вражеским кораблем, чтоб спасти поврежденную „Аврору“, он спокойно стоял на мостике и смотрел вперед. Только лишь спросил стоявшего рядом командира корабля капитана 1-го ранга Михеева, почему „Ослябя“ так медленно набирает ход? К сожалению, наши механики опять оказались не на высоте, несмотря на предварительную команду — держать все котлы под парами, „Ослябя“ начал медленно разгоняться только лишь через 12 минут после дачи команды самый полный вперед. Но к этому времени, убедившись, что все в порядке, я убыл по боевому расписанию на свое место — в кормовую рубку».

Младший судовой механик ЭБР «Ослябя», поручик А. А. Быков:

«Когда пробили боевую тревогу, я занял свое место у средней машины, задраили броневые решетки и по команде с мостика начали набирать обороты, но случилось то, что все предполагали, но никто не ожидал: стало снижаться давление пара, и обороты машины даже уменьшились, так как одновременно включили вентиляторы наддува воздуха в кочегарки, боевые динамо-машины и пожарные насосы, и эти довольно мощные механизмы забрали на себя часть пара от котлов. Но мы понимали, что кочегары сейчас усиленно кидают уголь в топки и через каких-то десять минут мы начнем набирать ход».

Младший минный офицер ЭБР «Ослябя», лейтенант Б. К. Шутов:

«По тревоге я руководил пуском находившихся в моем заведывании динамо-машин, и, убедившись, что электричество поступает к снарядным элеваторам и башням, я поднялся наверх к боевой рубке посмотреть, что происходит.

Адмирал и командир стояли на крыле мостика и разглядывали в бинокли приближающегося к нам навстречу „японца“. Уже было понятно, что это одиночный японский броненосный крейсер. С крыши ходовой рубки дальномерщики под командой мичмана Палецкого начали давать дистанцию, но было еще слишком далеко, если не ошибаюсь, около 55 кабельтовых. Наш старший артиллерист капитан 2-го ранга Генке склонился над аппаратом Гейслера (система централизованной передачи команд артиллерии на кораблях РИФ) в готовности дать команду на открытие огня, хотя было еще далеко. Там же в боевой рубке проверял минный прицел старший минный офицер лейтенант Саблин. Он, увидев, что я ничем не занят, отправил меня проверить самодвижущиеся мины Уайтхеда (торпеды) бортовых аппаратов, так как не исключал возможность сблизиться с „японцем“ на минный выстрел. Посмотрев на часы (было 20 минут первого), я отправился выполнять приказание».

Старший офицер ЭБР «Ослябя», капитан 2-го ранга Д. Б. Похвистнев:

«Проходя с носового мостика на кормовой, я по пути проверил готовность к бою малокалиберных орудий на навесной палубе, все было как надо, комендоры и прислуга у орудий в готовности открыть огонь, ящики со снарядами поданы и открыты, пожарные шланги раскатаны по палубе. Наибольшее количество убитых и раненых во время боя на „Ослябе“ было как раз из числа незащищенных расчетов малокалиберных орудий, так и не сделавших ни одного выстрела из-за большого расстояния. Никто не догадался отправить их в укрытие. — (Прим. ред.)

На кормовом мостике мне открылась удивительная в своей хаотичности картина перестроения нашего отряда:

1. „Алмаз“ пытался на циркуляции занять место в кильватер „Авроре“, но явно промахивался;

2. „Аврора“ пыталась с правого борта обогнать „Смоленск“, но ей явственно не хватало скорости;

3. „Лена“, не обращая внимания на приказ охранять „Смоленск“, тоже начала набирать ход, словно собираясь поучаствовать в бою, и стала обгонять „Смоленск“ с левого борта;

4. „Смоленск“ оказался между „Леной“ и „Авророй“ и не мог отвернуть в сторону, пришлось ему снижать ход, чтоб увеличить дистанцию до „Осляби“.

К счастью, повезло, что расстояние было довольно большим, иначе любой шальной перелет по „Ослябе“ мог отправить „Смоленск“ с его взрывоопасным грузом на небеса.

В это время командир кормовой десятидюймовой башни мичман Казмичев, вылезший на крышу башни, просил меня рассказать, что происходит прямо по курсу, так как ему не было видно. Я перебрался на крыло кормового мостика и стал комментировать события.

Как раз в это время залпом разрядили сегментные снаряды погонное (от слова погоня) 6-дюймовые и 10-дюймовые орудия носовой башни».

Вахтенный журнал ЭБР «Ослябя»:

«12 ч 22 мин. Начата пристрелка носового погонного 6-дюймового орудия по неприятельскому крейсеру. Дистанция по дальномеру 45 кабельтовых».

Младший артиллерийский офицер ЭБР «Ослябя», лейтенант К. К. Тундерман:

«По приказанию старшего артиллерийского офицера я отправился к носовому погонному 6-дюймовому орудию командовать пристрелкой. По инструкции пристрелку должны были вести 6-дюймовые орудия носовых казематов, но из-за неудачной их конструкции они не могли вести огонь прямо по носу, а отворачивать командир не хотел, чтоб не снижать скорость сближения. Впрочем, у 6-дюймовых казематов обоих бортов открыли броневые ставни и ждали момента, когда „японец“ попадет в сектор их обстрела. Но пока могла стрелять лишь погонная 6.

Когда дистанция по дальномеру сократилась до 45 кабельтовых, выстрелом разрядили сегментный снаряд, причем он почему-то разорвался не далее как в 5 кабельтовых от „Осляби“, хотя был выставлен на 14 кабельтовых.[10] Для пристрелки почему-то подали к орудию чугунные снаряды, но, как оказалось, к лучшему: чугунные снаряды вполне регулярно разрывались при ударе о воду и давали при этом заметное облако черного дыма.

Начали пристрелку, но сначала были перелеты, так как я никак не мог подстроиться к очень высокой относительной скорости сближения кораблей.

Несмотря на накрытия уже со второй минуты, никак не удавалось добиться прямого попадания. Тем не менее через переговорную трубу я постоянно сообщал дистанцию в боевую рубку. Примерно тогда же японец начал поворот и открыл очень частый огонь левым бортом. Был разбит наш единственный носовой дальномер, и мое орудие теперь и было дальномером. Крупный снаряд попал также в носовую часть броненосца в районе водонепроницаемой переборки 20-го шпангоута на батарейной палубе, разрушив частично переборку и палубу, прилегающие каюты, образовав в борту громадную дыру; к счастью, ее не захлестывало водой. Однако начался пожар в шкиперской кладовой по левому борту, и все быстро затянуло дымом. Прислуга носовых малокалиберных орудий под руководством мичмана Бачманова быстро залила водой пожар, однако шкиперское имущество продолжало тлеть, и его приходилось затем периодически поливать водой. Так как вентиляторы повредило взрывом, отправил матросов открыть иллюминаторы на батарейной и жилой палубе, чтоб вытягивало дым, мешавший стрельбе.

Так как ни орудие, ни прислуга не пострадали при взрыве, то стрельбу не прекращали, примерно через минуту мы, похоже, попали в борт японского крейсера, правда, без видимого ущерба».

Контр-адмирал А. А. Вирениус, командир отряда:

«Минуты через три после открытия нами огня японский крейсер, видимо, все-таки опомнился и начал описывать циркуляцию, открыв при этом частый огонь всем левым бортом. При этом наконец проявился его характерный профиль со стоящей отдельно третьей трубой — „Адзума“. Ну что ж, „Адзума“ так „Адзума“. Как ни странно, огонь японцев на циркуляции был довольно точен с учетом дистанции в 3 мили, море буквально вскипело вокруг „Осляби“, причем японские снаряды взрывались при соприкосновении с водой и потому засыпали броненосец осколками. Впрочем, попаданий при этом в нас было сравнительно немного. Первый снаряд крупного калибра, попавший в фок-мачту ниже боевого марса осколками, в том числе отраженными марсом, повредил носовой дальномер, убил на месте дальномерщиков и командовавшего ими мичмана Палецкого и стоящих на крыле мостика двух сигнальщиков, но мачта устояла. Мы с командиром броненосца стояли около самой боевой рубки, и сноп осколков прошел мимо, хотя у меня воздушной волной сбило фуражку. Я решил не искушать судьбу и перейти в боевую рубку, тем более что большие смотровые щели рубки способствовали хорошему обзору. Примерно в это же время еще один крупный снаряд попал в носовую часть корпуса и вызвал небольшой пожар, быстро потушенный, к счастью.

Примерно в это же время крупный снаряд попал в 14-весельный катер около грот-мачты, разрушил его и соседние катера, а также вызвал небольшой пожар.

Когда я входил в боевую рубку, произошло еще одно попадание — в носовую 10-дюймовую башню, броня башни вполне выдержала взрыв, однако сноп осколков влетел в боевую рубку через смотровые щели и убил на месте старшего артиллериста, штурмана, рулевого и квартирмейстера и отраженными осколками переломал оборудование. К счастью, руль и машинный телеграф действовали, и штурвал удерживали раненый минный офицер и барабанщик. Командир входил в рубку передо мной и тоже получил ранение — царапину на руке, которую он просто зажал платком и не обращал внимания. Послали за санитарами и младшим артиллеристом. Минный офицер (Саблин) сам ушел на перевязку, после того как боцман заменил его у штурвала. Я уже решил поворачивать влево и ложиться на параллельный курс, чтоб вести огонь всем бортом, так как долго попадания с такой интенсивностью мы бы не выдержали, и, кроме того, мы бы так продолжали закрывать собой „Смоленск“ от неприятеля, однако, подойдя к смотровой щели рубки, увидел, что „Адзума“ уже почти закончила разворот и удирает от нас. Видимо, мы все-таки серьезно попали в нее, раз она так неожиданно поменяла свои намерения. Тем лучше, будем догонять, сколько сможем, и вести при этом анфиладный (продольный) огонь. Здесь мы в лучшем положении. У „Адзумы“ в корму могут стрелять только два 8-дюймовых, но они не в состоянии пробить броневой траверз „Осляби“, у „Осляби“ же два 10-дюймовых вполне могут на такой дистанции пробить кормовой траверз „Адзумы“. Так что если нам повезет — „Адзума“ сбавит ход, а там вдвоем с „Авророй“ есть шанс и утопить „японца“, лишь бы к нему подмога не подоспела. Кстати, я совсем забыл про „Аврору“. Приказал поднять сигнал: „Авроре“ — вступить в кильватер „Ослябе“».

Вахтенный офицер ЭБР «Ослябя», мичман В. В. Майков, командир носовой 10-дюймовой башни:

«Сразу после третьего залпа в боковую броню моей 10-дюймовой башни попал и разорвался снаряд крупного калибра. Башню как будто подбросило, всех находившихся в ней оглушило. Мой командирский колпак срезало с крыши башни, к счастью, я как раз в это время нагнулся и абсолютно не пострадал. Менее повезло наводчику Степанову — осколок попал ему прямо в глаз, вскоре после боя он умер. Второй наводчик не пострадал. Гальванер (электрик) Михалчук, в момент взрыва прислонившийся к броне башни, умер на месте от сотрясения, на его теле не было ни царапины. Осмотревшись, мы с радостью обнаружили, что броня не пробита, орудия невредимы, подача снарядов действует, башня вращается и можно продолжать стрелять. Правда, от сотрясения поломало приборы Гейслера, закрепленные на броне, поэтому пришлось получать команды через переговорные трубы».

Старший офицер ЭБР «Ослябя», капитан 2-го ранга Д. Б. Похвистнев:

«Японский крейсер начал поворот и открыл по нам огонь, мимо меня просвистело несколько осколков, и я решил, что лучше спуститься в кормовую рубку.

Примерно через минуту крупный снаряд разорвался у основания грот-мачты, разрушив рядом стоящие гребные катера и вызвав небольшой пожар. К счастью, я уже спустился в рубку и не пострадал. Трюмно-пожарный дивизион под руководством трюмного механика Успенского бросился тушить этот пожар.

Однако через пару минут еще один крупный снаряд разорвался как раз среди матросов пожарного дивизиона, разметав их по палубе, пробив навесную палубу и окончательно разрушив катера. Трюмный механик Успенский погиб на месте, уцелевшие матросы унесли раненых на перевязку. А пожар тем временем набирал силу, питаясь деревянными обломками катеров и палубы. Я бросился к рострам и организовал тушение этого пожара силами уцелевшей прислуги малокалиберных орудий. Тушение осложнялось периодическими взрывами малокалиберных снарядов, поданных к орудиям и раскиданных по палубе и теперь находящихся в огне. Но матросы работали молодецки, и пожар стал стихать».

Младший артиллерийский офицер ЭБР «Ослябя», лейтенант К. К. Тундерман:

«После разворота „Адзумы“ мы довольно быстро нащупали дистанцию, и, так как наши скорости были примерно равны и дистанция изменялась крайне медленно, то, сообщив дистанцию в носовую башню, я приказал перейти на беглый огонь стальными фугасами.

Мы добились одного или двух попаданий, в том числе с взрывом и небольшим пожаром.

10-дюймовая же башня, похоже, так ни разу и не попала, во всяком случае, повреждений на „Адзуме“ заметно не было, ход она не снизила и продолжала отстреливаться из кормовой башни — и весьма метко».

Старший офицер ЭБР «Ослябя», капитан 2-го ранга Д. Б. Похвистнев:

«Меня вызвали в боевую рубку сообщением, что командир тяжело ранен и нужно принимать командование броненосцем. Добежав до третьей дымовой трубы, я внезапно воздушной волной в спину был брошен вперед и, упав на палубу, разбил лицо, однако сознание не потерял и, оглянувшись, увидел, что там, где я стоял до этого, командуя тушением пожара, в палубе зияет дыра, а матросов раскидало во все стороны. А еще говорят, что снаряд два раза в одно место не попадает. Как позже я узнал, осколки этого снаряда через вентиляционную шахту проникли к средней машине и повредили ее».

Младший судовой механик ЭБР «Ослябя», поручик А. А. Быков:

«Котлы наконец раскочегарили, и машинам хватало пара, судя по оборотам, ход был не менее 16 узлов, моя средняя машина работала ровно и без стуков, корабль время от времени содрогался — то ли от попаданий вражеских снарядов, то ли от своих выстрелов, — но течи в отсеке нигде не было.

Неожиданно машинное отделение заполнилось дымом, по настилам забарабанили осколки, впрочем, машина продолжала работать, и, выключив вдувную вентиляцию, мы быстро очистили воздух. На первый взгляд никто не пострадал и все основное оборудование было исправно, но это только на первый взгляд. Осколок снаряда попал в подшипник, и этот подшипник теперь сильно грелся. Нужно было остановить машину, чтоб выковырять осколок. Я вызвал боевую рубку, чтоб запросить об остановке машины, но никто не отвечал. Доложил старшему механику, и он тоже вызвал боевую рубку — и ему тоже не ответили. Так как на машинном телеграфе стоял „Самый полный вперед“, решили до последней возможности не останавливать машину, а подшипник охлаждать, поливая маслом».

Вахтенный журнал ЭБР «Ослябя»:

«12 ч 30 мин. Взрыв 8-дюймового снаряда на левом крыле носового мостика. Крыло мостика разрушено. Осколками, уловленными грибовидной крышей броневой руки и отраженными внутрь рубки, смертельно ранен командир корабля капитан 1-го ранга Михеев и трое нижних чинов, тяжело ранен контр-адмирал Вирениус, ранены мл. артиллерийский офицер лейтенант Колокольцов и четверо нижних чинов. Разрушено оборудование рубки, но управление рулем сохранилось».

Старший офицер ЭБР «Ослябя», капитан 2-го ранга Д. Б. Похвистнев:

«Прибыв к боевой рубке, я увидел, что левое крыло мостика превращено в руины прямым попаданием, в рубке все было забрызгано кровью и искорежено, внутри лежали мертвые и отдельно раненые, командир корабля был смертельно ранен в голову и бредил. Весь бледный, адмирал без сознания сидел, прислонившись к броне, в луже крови и зажимал руками рану на животе. Два санитара пытались разжать его руки, чтоб наложить повязку.

Раненый младший артиллерист лейтенант Колокольцов и тоже раненый старший боцман у штурвала удерживали корабль на курсе. Штурвал каким-то чудом действовал. Почти одновременно со мной в рубку прибыли с перевязки старший минный офицер лейтенант Саблин и рулевой кондуктор Прокюс. Кондуктор сменил на руле Колокольцова, который, однако, отказался уходить на перевязку. Правда, управлять огнем из боевой рубки он уже не мог: аппарат Гейслера был разбит окончательно, переговорные трубы пробиты и скручены какими-то узлами, на месте, где раньше висел телефонный аппарат, теперь торчали только пучки проводов.

В это время в „Ослябю“ попал очередной 8-дюймовый снаряд — в нос под левым клюзом, вскрыв взрывом изрядный кусок обшивки борта. И хотя пробоина была надводная, но буруном от хода ее весьма активно заливало. Корабль стал садиться носом, но огня не прекращал».

Младший минный офицер ЭБР «Ослябя», лейтенант Б. К. Шутов:

«Когда 8-дюймовый снаряд попал в нос по левому борту над ватерлинией, я находился у носовых водоотливных насосов, только что выбравшись из отделения носовых динамо-машин, работу которых проверял. Я быстро побежал к месту взрыва, опасаясь, что это взорвались самодвижущиеся мины носового минного аппарата. Когда я прибежал на место, то увидел, что, на первый взгляд, ничего страшного не произошло: взрыв вскрыл кусок борта над ватерлинией, разрушил корабельную аптеку и несколько кают, повредил шпилевые машины и водонепроницаемую переборку на 20-м шпангоуте, мины же были целы и невредимы. Вода в пробоину всего лишь захлестывается и прибывает медленно, броневая палуба цела, и помещения ниже ее не затапливаются, матросы под командой мичмана Бачманова заделывают щитами переборку, чтоб ограничить распространение воды. Я уже было собирался пойти дать команду готовить водоотливные насосы к откачке воды после заделки пробоины, как почувствовал, что уровень воды заметно прибыл. Оказывается, в носовой части были открыты иллюминаторы жилой и батарейной палуб для вентиляции, и сейчас в эти иллюминаторы, оказавшиеся из-за перегрузки броненосца над самой ватерлинией, начала потоками вливаться вода. (Данный вопиющий факт подчеркивает уровень „мирного“ восприятия окружающего мира нашим флотом в начале войны. Немыслимая халатность — иметь в бою и один открытый иллюминатор. Шутов же сообщает о НЕСКОЛЬКИХ! — Прим. ред.) Я отдал приказ срочно задраивать иллюминаторы, но было поздно, часть их в жилой палубе уже была под водой, удалось задраить в основном иллюминаторы только в батарейной палубе. Из-за резко прибывшей воды возник дифферент на нос, и теперь ранее надводная пробоина стала подводной и силой давления воды от хода выбило все щиты, которыми мы затыкали поперечную переборку. Вода начала разливаться по жилой палубе, попадая через разбитые вентиляционные трубы и пробоины в палубе и на батарейную. Через неплотности обшивки вода также начала поступать и в погреб носовой башни, но, к счастью, в небольших количествах, и башня продолжала стрелять. В довершение всего вода замкнула электродвигатели водоотливных насосов на жилой палубе, и воду из трюмов в носу стало откачивать нечем. Отрезанными водой оказались люди в отсеке бортовых минных аппаратов и в расположенном под ним отсеке носовых динамо-машин.

Переборка носовой кочегарки вполне держала, а незначительные поступления воды удалялись за борт насосами кочегарки».

Старший офицер ЭБР «Ослябя», капитан 2-го ранга Д. Б. Похвистнев:

«„Ослябя“ опять содрогнулся — это было парное (возможно, одиночное) попадание 8-дюймовыми в переднюю броню верхнего носового каземата левого борта. Броня не была пробита, однако часть крепежных болтов была сорвана и бронеплита сдвинулась. Я был контужен воздушной волной, однако быстро пришел в себя. Начался пожар в находившейся рядом с местом взрыва малярной кладовой, но его быстро потушили.

Лейтенант Колокольцов отправился в носовой каземат узнать про повреждения.

Дифферент „Осляби“ между тем нарастал, и из носовых отсеков поступали нерадостные доклады. Все устанавливаемые для предотвращения растекания воды щиты и подпоры вылетали от сотрясений при стрельбе нашей же 10-дюймовой башни, остановились носовые водоотливные насосы, в отсеках ниже бронепалубы остались отрезанные водой люди.

Необходимо было срочно заводить пластырь на пробоину, но сделать это можно было, только застопорив ход. К тому же через уцелевшую переговорную трубу передали о необходимости остановки средней машины из-за поломки.

Да, „Адзуме“, так и не сбавившей ход, повезло, но дистанция еще была 35 кабельтовых — далековато, но вполне в пределах дальнобойности наших пушек.

И я отдал приказ довернуть влево на 45 градусов, чтоб ввести в действие три 6-дюймовки правого борта и кормовую 10-дюймовую башню. По расчету выходило, что „Адзума“ будет на дальности нашего огня еще 10 или 15 минут и стрельбой 4-10'' есть еще шанс повредить ее.

В 12.42 минуты „Ослябя“ снизил скорость до 10 узлов, чтоб уменьшить напор воды в носу, и начал медленно ворочать влево и опять получил попадание, на этот раз 8-дюймовый снаряд навылет пробил носовую трубу и разорвался около средней трубы, повредив ее. Но это было последнее попадание в броненосец.

Кормовая башня „Адзумы“ внезапно прекратила огонь. Вероятно, мы ее все-таки повредили, хотя, возможно, сама сломалась.[11]

Канонада всем бортом по удаляющимся японцам не дала видимых результатов, за исключением сбитой стеньги грот-мачты. На дистанции 49 кабельтовых наши 6-дюймовые снаряды уже не долетали, и пришлось прекратить огонь, так как стрелять на такой дистанции только лишь 10-дюймовые с их малой скорострельностью — это напрасное выбрасывание снарядов.

К этому времени „Аврора“, выполняя сигнал адмирала, встала в кильватер „Осляби“. „Алмаз“ благоразумно сопровождал отошедший на безопасное расстояние „Смоленск“.

А „Лена“, напротив, — обогнав „Ослябю“ и не реагируя на флажные сигналы вернуться, погналась за „Адзумой“. На что рассчитывал командир „Лены“, я так и не понял: шансов у вооруженного парохода в бою с броненосным крейсером никаких.

„Ослябя“ застопорил ход и занялся заведением пластыря и ремонтом машины, „Аврора“ дрейфовала неподалеку. Так как у нас осколками перебило антенну радиотелеграфа, то семафором приказали „Авроре“ по радио вернуть „Лену“. „Лена“ вернулась через 2 часа и сообщила, что „Адзума“ снизила ход до 7–8 узлов и имела дифферент на корму и крен на правый борт. Все-таки мы ее достали!

К вечеру пластырь наконец был заведен, и мы потихоньку, 8-узловым ходом, пошли к Владивостоку. Пришедший в себя после операции адмирал Вирениус одобрил это решение. Всю ночь откачивали воду из носовых отсеков, и к утру удалось поднять носовую пробоину над ватерлинией, после чего ее изнутри заделали деревянными щитами. Погода благоприятствовала, и наш отряд через двое суток благополучно добрался до цели».

Убыль офицерского состава и нижних чинов на броненосце «Ослябя» в бою 19 июня 1904 года.

Убито в бою:

Офицеров: 5.

Командир корабля, капитан 1-го ранга Михеев.

Старший артиллерийский офицер, капитан 2-го ранга Генке.

Старший штурманский офицер, лейтенант Дьяченков.

Младший штурманский офицер, мичман Палецкий.

Трюмный механик, поручик Успенский.

Унтер-офицеров и нижних чинов: 14.

Умерло от ран после боя:

Офицеров: 2.

Вахтенный начальник, лейтенант Нелидов.

Вахтенный начальник, мичман князь Горчаков.

Унтер-офицеров и нижних чинов: 11.

Пропало без вести и утонуло:

Нижних чинов: 4.

Тяжело ранено:

Командир отряда, контр-адмирал Вирениус.

Нижних чинов: 16.

Легко ранено и контужено:

Офицеров: 4.

Старший помощник командира корабля, капитан 2-го ранга Похвистнев.

Старший минный офицер, лейтенант Саблин.

Младший артиллерийский офицер, лейтенант Колокольцов.

Вахтенный начальник, лейтенант фон Нидермиллер.

Унтер-офицеров и нижних чинов: 31.

Подписал: ВрИО командира ЭБР Ослябя, капитан 2-го ранга Д. Б. Похвистнев.

Расход снарядов в бою 19 июня 1904 г.:

10-дюймовые сегментные — 4.

10-дюймовые фугасные — 58.

6-дюймовые сегментные — 4.

6-дюймовые чугунные — 26.

6-дюймовые фугасные — 123.

75-мм чугунные гранаты — 23*.

47-мм чугунные гранаты — 119*.

37-мм ядра — 56*.

Знаком * отмечены утерянные в огне или выброшенные за борт.

Подписал: ВрИО старшего артиллерийского офицера ЭБР «Ослябя», лейтенант Тундерман.

Глава 3 БОИ МЕСТЕЧКОВОГО ЗНАЧЕНИЯ

Июль 1904 г. Порт-Артур, Дальний

— Пошли мы как-то с Ржевским на рыбалку. И как обычно, поручику повезло — вытаскивает золотую рыбку. — По рядам слушателей, сгрудившихся вокруг горящего на дне окопа костра, пронесся первый, еще несмелый смешок (все же солдатам и офицерам новоприбывшего пополнения было еще не совсем привычно, что над поручиком столь откровенно потешается его же непосредственный командир), а лейтенант Балк продолжил: — Ну тот, естественно, к ней с тремя желаниями. Первое — хочу, говорит, лучше всех в полку фехтовать. Пожалуйста, готово. Второе — стрелять тоже хочу лучше всех в полку. И снова — нет проблем. Ну, тут поручика совесть заела — что это я все о себе да о себе, хочу, говорит, чтобы война с Японией закончилась победой русского оружия! Ну тут уже рыбка ему — поручик, вы представляете сколько людей в это вовлечено? Я же не господь бог, я всего лишь владычица морская… Давайте поскромнее, а? Ну что поделать… Поручик вспоминает о своей последней пассии, княгине Н., с хорошим приданым, но своеобразной внешностью. Хочу, говорит, чтобы Н. стала красавицей, и протягивает рыбку карточку. Та посмотрела на фото раз, посмотрела два и говорит человеческим голосом: «Так что вы там, поручик, про войну с Японией говорили?».

Над окраиной Дальнего, на которой три недели назад замер в неустойчивом равновесии сил фронт, пронесся уже полноголосый хохот.

— Эх, товарищ лейтенант, — прозвучал пронизанный укоризной голос самого Ржевского, который, закончив проверять караулы, незаметно подкрался к отдыхающим, — ну уж коли рассказываете про рыбку, что же вы все про меня да про меня? А как генерал Ноги рыбку ловил, запамятовали?

— Господи, поручик, с кем вам только не приходилось рыбачить, — сквозь смех выдавил великий князь Михаил, командующий «Дальним фронтом», — вы караулы все обошли, я надеюсь?

— Ну, про Ноги — это нам разведка донесла, — вступился за «любимчика» Балк, — вам сейчас поручик перескажет, раз уж он первым вспомнил.

Балк, запустивший в оборот уже пару сотен новых анекдотов, был всегда готов поделиться славой автора с товарищами. Обнадеженный поручик, выждав паузу и позволив отсмеяться после предыдущего рассказа, подсел к костру и продолжил:

— Так вот, пошел однажды генерал Ноги на рыбалку, со всей семьей. Ну и, естественно, клюет у него золотая рыбка, изменница. Само собой — три желания, чтобы ее отпустили. Ноги начинает мысленно загибать пальцы, что ему надо такого волшебного, чтобы русских на Квантуне победить. Во-первых, пару дюжин пулеметов, а то у русских есть, а у нас шиш да пара Гочкисов, — среди офицеров бронепоезда, уже убедившихся в эффективности пулеметного огня, пронесся понимающий смешок, — во-вторых, чтобы снаряды и патроны из Японии сразу попадали в войска, а не на дно, куда попадает их добрая половина после встречи с русскими крейсерами. Ну и, наконец, хотя бы еще пару обученных дивизий вместо уже перебитых, а то без этого Порт-Артур не взять. Но не успел он открыть рот, как его сын радостно заорал: «Ежика!!!» Из ниоткуда появляется милейшее колючее создание с пушистой мордочкой.

Смешки среди собравшихся медленно, но верно сливаются в здоровый хохот сотни луженых глоток. Усмехнулся и Балк, вспомнив, что в первый раз рассказал про хомячка и был не понят. Держать родственников крыс и мышей в качестве домашних любимцев в начале XX века было еще не принято. Зато с ежиком вышло даже более пикантно.

— Раздосадованный Ноги, ну как же, теперь придется или снаряды отменять, или пулеметы не заказывать, выходит из себя и во всю глотку орет: «В задницу ежика!!!» Тот исчезает. Но зато мадам Ноги, внезапно подпрыгнув и покраснев, громко визжит: «Из задницы ежика!!!» Честно выполнившая все три желания заказчика рыбка, махнув хвостом, исчезает в пучине морской…

Хохот неудержимо переходит в истерику, причем хуже всего приходится приятелю Ржевского Ветлицкому. Тот вынужден, перебарывая смех, исправно переводить анекдот на английский. Впрочем, в отличие от остальных, он слышал этот анекдот уже во второй раз. Но абсолютно спокойная фраза Балка: «Пришел поручик Ржевский и все опошлил» добивает и его. Ничего толком не понимающий голубоглазый американский корреспондент, смущенно улыбаясь, оглядывается по сторонам на этих загадочных, но душевных русских.

Один из офицеров, вчера прибывший со свежим пополнением из Артура, ротмистр Водяга, отсмеявшись, прошептал на ухо стоящему рядом старожилу, штабс-капитану Соловьеву:

— А откуда у вас взялся этот корреспондент? В штабе Стесселя о нем ничего толком не известно… Вдруг из ниоткуда взялся прямо у вас в окопах, сразу в Дальнем, в Артуре вообще не был… Он что, от японцев сам пришел? А вдруг он шпион?

— Ну, от японцев он далеко не сам пришел, его лейтенант Балк привел, недели три тому из последнего рейда с охотниками в тыл к японцам. Вон, кстати, ординарец Балка, Бурнос, у него можете расспросить, он там тоже был.

— И что, этот морской лейтенант сам бегает в тыл к японцам? — после истории с подрывом «Фусо», когда лейтенант Балк сознательно ввел в заблуждение коменданта крепости, чтобы не допустить утечки информации к японцам, его в штабе крепости весьма недолюбливали. К этому штабу и был приписан Водяга, посланный Стесселем для инспекции оборонительных позиций.

— Еще как! В тот раз он, с отрядом из всего лишь десяти казаков и пластунов, подорвал и пустил под откос три вагона с боеприпасами, — начал было увлеченно рассказывать Соловьев, но был перебит.

— Под какой еще откос? Неужели японцы захватили наши паровозы и наладили железнодорожные перевозки?? Почему об этом не доложили в штаб??!! Это же в корне меняет картину транспортных возможностей неприятеля!

— Да не волнуйтесь вы так, — оглянулся на крик главный герой рассказа, — никаких паровозов у японцев нет. У них было с дюжину вагонов, теперь осталось на три меньше. А вместо паровозов они кули использовали, все же пара сотен китайцев с быками может тащить по рельсам три вагона гораздо быстрее, чем тот же груз на себе и повозках. А выловленные из трюмов затопленных судов снаряды им надо было доставить к батареям как можно быстрее. Я у них на полотне дороги заложил пуд динамита, с электроподрывом. От сотни китайцев, двух дюжин быков и японской полуроты охраны остались только копыта и пара дюжин убежавших глухих человек. Там уже не разобрать было, кто из них китаец, а кто японец. Одежду на них взрывом поободрало, а так — что те желтые, что другие. От вагонов так вообще, только колесные пары куда-то укатились, остальное в пыль… А вы к чему интересуетесь, ротмистр?

— Да не понимаю я, господин лейтенант, откуда вы нашли в японском тылу английского корреспондента.

— Ну, положим, не английского, того я бы скорее самолично пристрелил, чем к нам потащил, а американского. Просто когда мы в себя пришли после взрыва — я сам не полагал, что ТАК рванет, слишком близко мы залегли, кто же знал что во всех 3 вагонах снаряды? Так вот, все нормальные люди тогда убегали от места взрыва. Если были в состоянии, конечно. А вот один ненормальный устанавливал камеру, чтобы сфотографировать воронку на насыпи. Вон, Бурнос видите, ну тот, что на полголовы выше остальных и на полпуза толще? Так тот его вообще чуть не пристрелил, думал «англичанка пулемет ставит, шоб нас стрелить», уже прицелился. Я смотрю — точно, европеец, да еще и с фотокамерой. Думаю, хоть представиться надо, а то и предупредить, чтоб в будущем не шастал где ни попадя. Но кто вы думаете это был? Это же Джек Лондон!

Услышав свое имя, американец обернулся к говорившему и приветливо помахал рукой, улыбаясь во все 32 белоснежных зуба.

— А кто такой Джек Лондон? — настороженно спросил Водяга.

— Ну вы даете! Это же самый известный американский писатель! Ну, после Марка Твена точно, — понизил планку Балк,[12] — ну, он еще писал статью о бое при Чемульпо, рассказы о золотой лихорадке. Ему еще перед Беляевым с «Корейца» предстоит извиняться за пущенную им утку о голой ж… Неужели не слыхали?

— Не знаю, не читал, но не было бы беды… — потянул было Водяга и накликал — беда пришла.

Давно назревающий нарыв на фронте под Дальним прорвало. Последние пару недель японцы не проявляли особой активности, что списали на уничтожение запасов снарядов. Но сколько Балк ни внушал Михаилу, что идеальной оборонительной позиции не существует и она должна совершенствоваться постоянно, расслабились все. Расслабился и сам Михаил, переставший лично инструктировать каждого офицера, идущего в обход караулов. Расслабился и Ржевский, больше озаботившийся тем, чтобы не опоздать к следующему анекдоту, чем проверкой того, чем занимаются караульные. Расслабились и, уверовав в беспомощность японцев и уже одержанную победу, солдаты, стоящие в караулах. Да и сам Балк тоже хорош… Позиции пулеметов он не менял уже 2 недели, за что и был наказан.

Всеобщая благодушная сонность прошла с первым взрывом. Низкорослая фигура в темной облегающей одежде вскочила на ноги в 20 метрах от русских траншей, куда неизвестный неведомо как пробрался по зарослям и кучам уже скошенного пулями гаоляна. Широко размахнувшись, японец бросил что-то, оставляющее дымный след, в сторону пулеметной позиции. Еще до того, как громыхнул первый взрыв, по одной-две фигуры проявились и перед позициями остальных пяти пулеметов. Слегка оторопевший Балк, не веря своим глазам, прошептал:

— Чтоб я сдох, живые ниндзя…[13] Не может быть!

Взрывами импровизированных ручных гранат, каждая из которых содержала не меньше полкило шимозы, были выведены из строя четыре пулемета. Оставшаяся пара бодро застрекотала, выкашивая пулями гаолян в местах, где скрылись «воины тени». Но, как выяснилось, сюрпризы, заготовленные японцами на сегодня, еще не кончились. Как занавес в театре, упали кусты, и позади линии передовых японских позиций обнаружились два выкаченных на прямую наводку 75-миллиметровых орудия. Они дружно, как будто соревнуясь друг с другом в скорострельности, ритмично застучали, посылая снаряд за снарядом в выжившие после столь нетипичной для начала века атаки русские пулеметы. Взятый в свое время с «Рюрика» лейтенант барон Курт Шталькенберг, командовавший артиллерией «Ильи Муромца», не дожидаясь приказа Балка, стал орать в телефонную трубку данные для стрельбы по японским пушкам. Но пока с «Ильи» накрыли противника, японцы успели не только уничтожить оба последних пулемета, но и увести расчеты от обреченных орудий.

— Курт Карлович, «Илье» быть готовым открыть огонь шрапнелью. И прикажите заодно «Добрыне» на всех парах нестись к нам. А то без него мы атаку можем и не отбить, — кусая губы, обратился к барону Балк.

— О какой атаке вы говорите? — язвительно поинтересовался Водяга. — Я пока ничего такого не вижу.

— А вы думаете, японцы это шоу со стрельбой и взрывами устроили в честь вашего приезда? — огрызнулся Балк.

Со стороны японцев послышался слышный даже с полверсты крик: «Тенно хэйко банзай!», и на поле стали выбегать из зарослей гаоляна густые цепи в оливково-зеленой форме.

— Ни один пулемет быстрее, чем за полчаса, починить никак невозможно! — отрапортовал Балку с Михаилом подбежавший Ржевский, к которому по одному подбегали посланные к пулеметам посыльные.

— Курт Карлович, вся надежда на вас. «Илье» работать гаубицами по ориентирам семь и пять. Господа офицеры — приготовьтесь отбивать атаку залповым огнем… — начал было Балк, но неожиданно был прерван радостным воплем неугомонного ротмистра Водяги.

Тот вдруг выскочил на бруствер окопа и, картинно взмахнув шашкой, заорал:

— Ребятушки! За царя нашего Николая! Вперед в штыковую!!!

Крик Балка «Куда, стоять!! Пристрелю, б…» потонул в молодецком «ура» ринувшегося в атаку свежего полка. Тот только что прибыл из Артура на смену, и его солдаты и даже офицеры еще не разобрались, кто тут на самом деле командует. А когда на бруствер вылетела первая пара молодых и горячих поручиков, их примеру последовало большинство солдат…

Балк даже не успел еще организовать перекрашивание белой формы вновь прибывших в защитный цвет, что уже стало стандартной процедурой. Он растерянно провожал взглядом цепь солдат в белых гимнастерках, несущихся навстречу минимум впятеро превосходящему их по численности противнику, когда заметил, что примерно треть личного состава его отряда тоже в едином порыве вылетела из окопов. А впереди группки в зеленых гимнастерках несется фигура в черной кожанке… Великий князь Михаил поддался азарту и сейчас с наганом в руке несся навстречу японцам впереди пехотной цепи.

— Простите, Василий Александрович, но шрапнелью теперь опасно! На недолетах можем своих накрыть, а трубки дают большой разброс по дальности, — извиняюще начал Шталькенберг, но договорить уже не успел.

Обреченно выматерившись, лейтенант Балк, ненавидевший массовую рукопашную больше запора и поноса, вместе взятых, выпрыгнул из окопа с криком: «За мной!». На бегу отдавая последние указания остающемуся у телефона барону, он понесся в так ненавидимую и презираемую им штыковую атаку, от которой он столь успешно оберегал своих солдат до сих пор. Он еще успел проорать Ржевскому и Ветлицкому: «Маузеры к бою, вырываетесь вперед», но на этом его роль в организации и руководстве боя закончилась. Теперь каждый был сам за себя, и командовать он мог только солдатами, бегущими непосредственно рядом с ним.

И русские, и японцы, несущиеся сейчас навстречу друг другу, пребывали каждый в плену собственных заблуждений о противнике. Русские были уверены, что японцы от голода не в состоянии не то чтобы драться, а ходить — ведь все транспорта с их снабжением были потоплены. Японцы же, введенные в заблуждение тактикой Балка, верили, что русские, однажды столкнувшись с сынами Ямато в рукопашной на перешейке, теперь боятся сходиться с ними «грудь в грудь». Обеим сторонам сегодня предстояло самым кровавым образом убедиться в неверности своих предположений и научиться уважать противника.

Две толпы людей, одержимые жаждой убийства себе подобных, не сделавших лично им ничего дурного, бежали навстречу друг другу с одной целью — насадить противника на торчащие вперед острия штыков. Если бы не изредка раздававшиеся то с той, то с другой стороны выстрелы, то подобную картину можно было бы принять за столкновение копейщиков лет так пятьсот, а то и тысячу тому назад. После одного из выстрелов, когда между цепями противников оставалось примерно метров двести, человек в черной кожаной куртке, несущийся впереди русских, оступился и упал… Над русскими войсками пронесся то ли стон, то ли всхлип — Михаила искренне любили все. Он всего за месяц с небольшим завоевал сердца как офицеров, так и солдат. Он постоянно был рядом ними, он спал, как и они, под открытым небом, он ел с ними из одного котла, смеялся над теми же шутками и подтягивал те же песни. Его бронедивизион не раз прикрывал отход русских частей, а зачастую и сам контратаковал зарвавшихся японцев. Об его умелом руководстве войсками и всегда правильном выборе позиций (простимулированном советами Балка, имеющего за плечами опыт 100 лет войн, которых еще не было) уже ходили легенды. Если верить им, то счет спасенных им жизней солдат уже превысил общую численность гарнизона Дальнего раза в три. И вот сейчас он, пробитый пулей, катился по земле…

Но упавший человек сел и, зажимая левой рукой рану на левом бедре, с матом выпустил по набегающим японцам 7 патронов из нагана (эффектно, но совершенно неэффективно с дистанции 250 метров), а потом достал из набедренной кобуры квадратный маузер. Ранен, но не убит! По рядам русской пехоты пронесся сначала нестройный, но неудержимо набирающий силу новый боевой клич: «За Михаила!». Спустя доли секунды навстречу врагу летела уже не обычная воинская часть, а озверевшая толпа, имеющая конкретный мотив для личной мести.

Пробегая мимо раненого великого князя, Балк, предварительно засунув наган за пояс, помог тому встать и отрядил верного Бурноса (который после встречи с бронепоездом не отходил от Балка ни на шаг, став его неофициальным денщиком) проводить Михаила до русских окопов. При этом от глаз бежавших рядом солдат не укрылся тот факт, что Михаил отдал свой маузер Балку. На последних 100 метрах Балк в коротком спринте успел на пару шагов опередить русскую цепь. До японцев оставалось еще шагов тридцать, когда бежавший впереди русских человек вскинул обе руки, и над полем боя впервые пронесся стрекочущий звук работы пистолета-пулемета. Вернее, двух. С небольшим отставанием еще пара огненных цветков расцвела метров на полста правее и левее лейтенанта. Всего он за время, пока поезд нес его из Владивостока в Маньчжурию, успел напильником и молотком доработать для автоматической стрельбы пять маузеров. Вернее, большая часть работы была проделана еще в мастерских Владивостока, но полученный результат по-прежнему не удовлетворял бывшего спецназовца, ворчащего по поводу «самоделки на коленке», и конструкции продолжали дорабатываться. Один из получившихся гибридов он носил сам, еще по одному отдал Михаилу, Ржевскому, Ветлицкому и Шталькенбергу. В ящике в поезде ждали своего часа еще два десятка пистолетов. Сейчас каждый из четырех маузеров в упор выпускал по японской цепи по двадцатипатронному магазину каждые пятнадцать секунд. Балк не зря регулярно гонял господ-товарищей на стрельбище и заставлял тренироваться в скоростной перезарядке новых «изобретенных» им магазинов для маузеров, которые вообще-то довольно плохо для этого типа питания патронами подходили. К моменту, когда все пять запасных обойм к каждому незаклинившему маузеру были использованы, перед каждым «маузеристом» образовалась небольшая просека в японском лесу. Ворвавшиеся в эти прорехи русские солдаты ударили во фланг японским цепям, что и предрешило исход боя. Хотя даже при лобовом столкновении здоровые сибиряки, из которых в основном и состояла русская пехота под Артуром, осатаневшие от ранения любимого командира, порвали бы втрое превосходящего противника. Если в штыковом бою в окопах мелкие и шустрые японцы могли составить русским достойную конкуренцию, то в открытом поле… Вопрос был только во времени и в потерях.

Таранный штыковой удар русской пехоты был ночным кошмаром всех ее противников, со времен Карла и Фридриха и до конца Второй мировой войны включительно. Выживших противников… Русскую пехоту можно было остановить артиллерийским огнем до начала рукопашной, особенно хорошо работала картечь, а с конца XIX века — шрапнель. Ее можно было уже в XX веке выкосить пулеметами, опять же — ДО того, как начнется рукопашная. Но если все же, несмотря на потери, матерящаяся пехотная волна добежит до противника, то она отыграется за каждый метр пути под огнем. Наиболее характерный случай был во время Крымской войны. Русские полки были вооружены гладкоствольными ружьями, которые били на почти вдвое меньшее расстояние, чем французские и английские нарезные с пулями Минье. Когда русские солдаты уже падали от пуль-«наперстков» союзников, их круглые пули еще только докатывались до противника по земле под веселый галльский и британский смех. Видя полную несостоятельность своего оружия, деморализованные русские под плотным ружейным огнем неудержимо отходят, уже почти бегут… На свою беду французский главнокомандующий решает превратить отход русских в бегство и по всем канонам военной науки посылает в атаку свежие силы. Причем по всем канонам военной науки посылает лучшее, что у него есть — зуавов. Увы, за отличие в колониальных войнах в Алжире частью их формы стали не только красные штаны, стандартная униформа французских пехотинцев до конца Первой Мировой, но и фески.[14] К тому же, на беду, в их среде было принято носить бороды. Когда кто-то из русских солдат разглядел, кто их преследует с фланга, над бежавшими с поля боя русскими полками пронесся крик «Турки!». Действительно, до этого в красных штанах, фесках и с бородами против русских воевали только турки. Огонь зуавов был не менее плотным или точным, чем у других частей французской армии, скорее наоборот. К русским не подошло ни одного человека пополнения, наоборот — они продолжали терять солдат с каждой секундой. Но они не могли бежать от турок, это было, как выразился бы Балк, «западло». Они не только прекратили отступление, остановились и развернулись без понукания офицеров. Они пробежали те самые сотни метров, которые только что были для них абсолютно непреодолимы, и штыками обратили зуавов в бегство. После чего отступили в полном порядке.

Сейчас пришел черед японцев убедиться, что обучение штыковому бою в русской армии поставлено гораздо лучше, чем стрельбе, орудийному огню с закрытых позиций или ориентированию по карте. В простой рукопашной схватке на первый план выходят дух, сила и размер солдат. Японцы могли противопоставить русским только силу духа: и так физически более мелкие японские солдаты к тому же последнюю неделю элементарно недоедали. После того боя по рядам японцев стала ходить легенда о «черных демонах». Одного из них якобы подстрелили в самом начале боя, из-за чего остальные трое разъярились и стали метать огонь и рвать солдат голыми руками. Потом она «усохла» до байки о чернокожих богатырях, которые могут стрелять с рук из двух двухсоткилограммовых пулеметов одновременно, но от этого стала еще страшнее…

Балк расстрелял последний импровизированный магазин из второго маузера. Первый заклинил, поперхнувшись очередью еще на прошлом. Со словами «браток, сбереги» он бросил оба бесполезных и тяжелых пистолета сидящему на земле с распоротой японским штыком ногой солдатику в белой гимнастерке и, достав из-за пояса наган, снова кинулся в схватку. Результативно расстреляв 6 (ШЕСТЬ) патронов, он отбросил и наган, подобрал с земли винтовку и с криком: «Пи…ц всему!» снова ринулся в мясорубку. Дальнейший ход боя для него был сплошной чередой уколов, ударов прикладом и ногами, парирований и уклонений. В себя он пришел, выплыв из состояния «берсеркера», только когда в поле его зрения не осталось вражеских солдат.

Выдвинутый было к месту прорыва русскими японской цепи резервный полк при попытке перейти в атаку и перевесить чашу весов в рукопашной был еще на подходе рассеян сначала огнем гаубиц «Ильи Муромца», а потом окончательно добит шрапнелями подоспевшего на прямую наводку «Добрыни». Правда, и «Добрыня» нарвался на замаскированную как раз на случай его появления морскую 75-миллиметровую пушку, и теперь его первый броневагон больше походил на дуршлаг. Потери русских в рукопашной составили 234 убитыми и порядка 500 ранеными. И несмотря на то, что японцы потеряли раз в 5 больше, это было слишком много — так как японцам, в отличие от русских, было где взять пополнение.

Медленно бредущий к своим траншеям Балк только что договорился о перемирии для выноса раненых с японским капитаном, который во время переговоров зажимал рукой простреленное бедро. Теперь он мысленно прокручивал в голове варианты разговора с Михаилом. Пули в спину вроде можно было не опасаться, касательная рана от лезвия отведенного рукой штыка на левом предплечье почти не беспокоила, адреналин уже схлынул, и Балком овладела привычная послебоевая апатия. Можно было, конечно, и не признаваться Михаилу, откуда именно прилетела «его» пуля… Но тогда воспитательный эффект будет смазан, да и грамотный доктор поймет, что пуля вошла в ногу сзади. «Так, а вот и стервятнички, — у входа в санитарный вагон, где явно находился Михаил, столпились все наличные офицеры, во главе, конечно же, с ротмистром Водягой. — Хм, что-то не похоже, судя по его чистенькому виду, что он принимал участие в той самой штыковой, которую сам и затеял, ну держись, сука», — багровая волна, схлынувшая было с окончанием рукопашной, снова стала медленно, но верно затапливать сознание бывшего спецназовца.

— Ротмистр! Вон отсюда! Крр-у-гом! Арррш! Через час потрудитесь объяснить его высочеству товарищу Михаилу, почему вы, вопреки тактике современного боя, подняли полк в рукопашную не с 50 метров, а с полверсты!! Это неграмотность или предательство? — недобро прошипел покрытый чужой и своей кровью лейтенант, чем на корню пресек попытки Водяги вспомнить о субординации. — Ржевский, Ветлицкий, Бурнос! Встать в двух метрах от двери, с той стороны, ближе никого не допускать, при неподчинении — стрелять! Будь там хоть сам адмирал Макаров! Где Ветлицкий, я что, ему личное приглашение посылать должен в письменном виде?!

Ржевский вылетел из вагона пулей, успев только пискнуть, что «Ветлицкому прострелили плечо и пропороли штыком мышцу на груди, теперь этот „магнит для пуль и осколков“ опять на перевязке». Бурнос двинулся за ним более медленно, но неотвратимо, как бронепоезд. Подышав три секунды, Балк заговорил негромко, но так было еще страшнее:

— Слушай, ты, морда царская. Ты меня, конечно, можешь прямо сейчас прикончить за оскорбление Величества, я тебе даже наган дам. Тот самый, из которого час назад я тебе прострелил ляжку. Когда в ваши тупые бошки наконец дойдет, что вы, раз уж вам Господь попустил стать хозяевами России, себе уже не принадлежите ни хрена?

— Продолжайте, капитан второго ранга. Я вас слушаю. Внимательно, — Михаил говорил столь же тихо, и получалось это у него не менее, а скорее даже более убедительно, чем у Балка.

Если первый использовал свой более чем полувековой опыт выживания в критических ситуациях, то за Михаила сейчас играли гены нескольких поколений предков, повелевавших самой большой и далеко не самой спокойной страной. Если династия и вырождалась, то, похоже, этого конкретного члена семьи этот процесс пока не коснулся. Или лихие эскапады под руководством самого же Балка всего за пару месяцев обратили этот процесс вспять и встряхнули князя. Сейчас Колу противостоял полноценный Романов, вполне достойный противник, и разборка обещала быть серьезной. Беда в том, что Кол не мог играть по привычным для него правилам и решить ее в случае неудачного для него поворота наивернейшим способом — пулей промеж глаз. Вернее мог, но только промеж собственных. Так что он достал наган из кобуры (пришлось кому-то из солдат поискать на поле боя, историческая реликвия как ни крути) и протянул его раненому рукояткой вперед. Тот небрежно положил его на тумбочку рядом с кроватью.

— Это хорошо, что вы, товарищ Великий князь, меня слушаете. А плохо только то, что при этом самостоятельно думать вы отказываетесь совершенно. Какого, спрашивается, хера вы в атаку бросаетесь, как Чапай на лихом коне, вместо того чтобы пристрелить этого горлопана ротмистра на полуслове? — про Чапая Михаил, понятно, знать еще не мог, но смысл вполне понял, Балк, еще не отошедший от боя, полностью переключился на «несовременный» режим. — Слово офицера, если вы меня действительно сейчас из того же нагана не шлепнете или под суд не отдадите, при следующем таком фортеле я вам не мясо навылет прострелю, а колено раздроблю на хрен. Потому что страной и на протезе руководить можно, если что. А с пробитой башкой или вывернутыми кишками делать это несколько несподручно. Мы, между прочим, в этой никому не нужной мясорубке потеряли только убитыми пятую часть наличествующих людей. А еще есть куча раненых… И шансы у ВАС лежать там были выше, чем у среднего солдатика, так как вы более заметная мишень, а рукопашному бою пока нормально не обучились! А кто вообще должен был остановить этот идиотизм со штыковой в зародыше? ВЫ!

— Объяснитесь, капитан. Вы же сами мне сообщили, что в скором времени я наследником Императорского престола быть перестану. Что до суда, то итог нашей беседы будет всецело зависеть от мотивов, которыми вы руководствовались.

— Объясняю. Ваш царственный брат о том, что он не только владеет Россией, но и принадлежит ей от макушки до кончика хрена (про ноги не говорю, без них, как я уже сказал, и обойтись можно), забыл еще хуже, чем вы. Только вы хоть в бой бросились, что пусть было и глупо, но почетно, ибо за Россию… А он — в любовь, понимаешь, причем бесперспективную. Что такое гемофилия, в курсе?

Что-то про эту тему Михаил знал, а чего не знал — Балк объяснил, в меру своих сил, конечно.

— Ну неужели, якорь вашей разведке в задницу, нельзя было проверить родословную невесты? Там же гемофилик на гемофилике сидит и таким же погоняет. И вот результат — ваш брат по его линии оказывается последним здоровым мужчиной. Наследник Алексей… Выжить-то он выживет. У нас аж до 14 лет дотянул, значит, доживет и тут. Но будет ли способен полноценно руководить страной, будучи серьезно больным человеком? Возможно, да, при правильном воспитании, чтобы не на своей болезни зацикливался, а на судьбах страны. Думаете, ему для этого дядя, понюхавший пороху и знающий, что такое «ура-патриотизм» и что такое «больно, когда в тебя попадает пуля», не пригодится? Так что, Ваше Императорское Высочество, в могилку под залпы совместного русско-японского салюта — а они вышлют делегацию, они сейчас пока пытаются показать себя вполне европейцами — вам пока рановато. И потом, от покушений ваш брат не застрахован. Кто тогда регентом будет и доведет Алексея до совершеннолетия? Алиса? Тогда Россия точно под Германию ляжет.

— Аликс Германию ненавидит больше вашего, так что как именно она будет виновна в том, что Россия под нее ляжет, непонятно. И почему вы, товарищ капитан, мне сразу про это не рассказали? Отвечайте.

— Во-первых, вы так заинтересовались танками и прочими стреляющими игрушками, — усмехнулся Балк, — что о более серьезных вещах думать времени не было. Во-вторых, мне и самому было не до того. Оборона перешейка, японский брандер взорвать надо было, прочие дела неотложные (тут Балк немного запнулся, вспомнив о ждущей его в Артуре Верочке Гаршиной, роман с которой периодически отрывал его от войны и остального мира то на день, то на два). А в-третьих… Обо всем рассказывать не просто долго, а очень долго. Болезнь наследника — такая мелочь на фоне прочих болезней всей России, смертельных болезней, замечу, что гроша ломаного не стоит. Если вкратце — в моей истории ваш брат довел страну до революции, вернее, до трех. И после последней из них французская революция перестала быть пугалом для дворян и аристократов всего мира… Померкла, как звезда с восходом солнца (успокаиваясь, Балк все более соответствовал духу времени, и именно это превращение окончательно убедило Михаила в его правдивости). Без вас, Ваше Высочество, нам инерцию системы и ход истории не переломить. И ломать ее надо будет не танками, а взвешенной и неприятной многим политикой. А по поводу Аликс и Германии — Россия, «верная союзническому долгу», влезет в войну неготовой. Причем вляпается в войну, России совершенно не нужную, и закономерно, спасая своего кредитора — Францию, пропадет сама. Это как человек, который взял кредит в банке, оказывается обязанным этот банк защищать от вооруженных грабителей, а после того, как они его пристрелят, банк, спасенный им, еще и будет требовать возврата кредита с его наследников. Союзнички, мать их…

За дверью загомонили, заорали. Михаил быстро протянул наган обратно Балку.

— Прикажите впустить, капитан. Нам только стрельбы здесь не хватало.

— Слушаюсь, Ваше Императорское Высочество, — и, открыв дверь: — Бурнос, пропустить!

Когда группа врачей и офицеров под водительством начальника санитарного поезда ввалилась в палату, Михаил со скучающим выражением лица сидел, опершись спиной на подушки.

— Господа. Я ценю ваше беспокойство о моем здоровье, но, клянусь Богом, рана легкая. А сейчас — прошу вас оставить нас с капитаном 2-го ранга Балком наедине. Петр Степанович, — обратился он к лекарю, — я с удовольствием подвергнусь назначенным вами процедурам, осмотрам, клистирам, наконец — но только через полчаса.

— Час! — быстро ввернул Балк.

— Хорошо, час. Товарищ Ржевский, отпустите Бурноса, а сами заступайте на пост. Приказ прежний.

— Кстати, Бурнос мне сегодня жизнь спас… — задумчиво произнес Михаил, устраивая больную ногу поудобнее. — Когда мы к нашим окопам ковыляли, я случайно наступил простреленной вами ногой на одного из тех японцев, что нам пулеметы утром взорвали… Их там было двое, и как они умудрились так спрятаться в траве, что по ним полк пробежал, а их никто не заметил — не знаю. Тот, об которого я споткнулся, был опасно ранен, а вот второй был жив и весьма проворен… Но против Бурноса — как вы выражаетесь, «без шансов». Ладно, давайте о главном: что ожидает Россию такого неприятного, что вам меня пришлось спасать, прострелив мою же ногу, товарищ капитан второго ранга?

— Много крови и грязи, товарищ великий… И сколько можно меня называть капитаном второго ранга? Лейтенант я пока, хоть и с окладом капитан-лейтенанта.

— С сегодняшнего дня уже нет, Василий. Я урегулировал с братом, теперь вы капитан второго ранга, с чем и поздравляю. Правда, боюсь, недоброжелателей под шпицем у вас от этого многовато появится. Две недели подряд они упорно пытались отказать Николя в столь «немыслимой просьбе». Но он перечислил все, что вы в этой войне уже сделали, и спросил, а мыслимо ли это для одного человека? В общем, хотел вас вечером при стечении всего товарищества поздравить, но, очевидно, не судьба. Ну да и ладно, вернемся к нашим российским баранам. Какие еще великие потрясения ждут Россию, кроме Великой войны, о которой вы мне уже рассказывали?

Через час облегчивший душу Балк, что-то легкомысленно насвистывая, уступил наследника докторам. Как он и предполагал, ротмистра за это время и след простыл, тот ускакал в Артур «доложить о бое и героизме Великого князя Михаила генералу и похлопотать о присылке дополнительного подкрепления». Ну насчет подкрепления… Хорошо бы с паршивой овцы хоть шерсти клок. Может, с перепугу Стесселя и уговорит прислать. Хотя в обещанную Петровичем и Вадиком дивизию, которую они в последней шифровке грозились подвезти морем прямо в Дальний через два месяца, верится больше. Теперь надо найти Бурноса и уточнить, куда тот дел раненого японца, интересно было бы пообщаться с кем-то, столь похожим на голливудского ниндзя.

«Так, а вот и Бурнос нашелся», — повернулся Балк в сторону ставшего уже столь привычным взрыва ругани с характерным белорусским акцентом. Он даже успел заметить отлетающее в сторону с криком «Why?» высокое тело в светлой куртке. Интересно, и чем же Бурносу не угодил «мириканский» корреспондент?

— Рядовой Бурнос, отставить! — остановил приближавшегося к лежащему Джеку Лондону со сжатыми кулаками солдата Балк. — А ну быстро, доложить по форме, что у тебя опять стряслось?

— Да шта же эта такое, таварищу Балк?! — с искренним возмущением начал Бурнос. — И так сегодня пока усе дралися, мане пришлось вытаскивать таварища Михаила, всего-то паре узкоглазых и довелось приложить! Так тут еще эта скатина мириканская меня по матери лаять будет. Да еще с таким выражением морды, будто мне медаль вручает, а я, значит, терпи?

— Джек, — на английском спросил у пытающегося подняться с земли американца Балк, — что вы сказали этому солдату?

— Я был настолько восхищен тем, что он не только привел с поля раненого kniazia Mikhaila, но и по дороге отбил нападение двух японцев, да еще и притащил одного из них в русские окопы… В общем, я ему сказал: «Умрем за царя!».

— Бурнос, Александр… Неужели для тебя «We will die for the Tsahr» похоже на «послал по матери»? — удивленно спросил у белоруса ничего не понимающий Балк.

— Никак не похоже. А вот на «…б твою мать», очення даже похоже було.

— Yes, yes, exactly — «ijeb tvojiu mat», — старательно по буквам выговорил Джек Лондон, которому удалось наконец встать на ноги.

— Опять начинает, зараза, — недобро нахмурившись, двинулся в сторону опасливо сжавшегося, но вставшего, однако, в боксерскую стойку американца Бурнос.

— Джек, какой идиот вам сказал, что это означает «умрем за царя»?? — спросил, быстро втискиваясь между драчунами и разводя их в стороны, Балк.

— Это Ржевский, — раздалось всхлипывание от пня, прислонившись к которому сидел, закрыв глаза здоровой рукой, Ветлицкий.

— Yes, yes, Ржевский, — подтвердил Лондон, — я у него еще две недели назад это выяснил. Тогда отбивали очередную атаку японцев. Они, когда бегут в атаку, кричат «Тенно хэйко банзай», ну это я и сам знаю — «Да здравствует император». А вот что означало «ijeb tvojiu mat», — с этим криком пулеметный расчет выкосил японскую роту, — это мне уже Ржевский перевел: — «Умрем за царя!». Мистер Балк, ну почему вы смеетесь?

— Джек, умоляю, идите к Ржевскому, он сейчас у санитарного вагона, — корчась от смеха, выговорил Балк, — и расскажите ему, до чего вас довела его интерпретация древнего русского боевого клича.

— Бурнос, — уже на русском обратился к солдату Балк, — Саша, будь ласка, проводи мистера американца к Ржевскому, он тебе все объяснит. И больше не стоит Джека бить, он и правда ни в чем не виноват. Лучше извинитесь перед ним вместе с поручиком, клоуны, «умрем за царя», мать вашу. Теперь что касается вас, товарищ Ветлицкий… Я понимаю — рана в плечо — это очень больно, а на груди наверняка еще хуже, кстати, что у вас там? Но плакать при подчиненных…

— Товарищ Балк, Василий Александрович, я не плачу, я смеюсь, — оторвал наконец руку от лица поручик, — но, простите, я не мог удержаться, это было действительно смешно! Да если бы вы видели лицо Лондона, когда он, положив руку Бурносу на плечо… Эдакая одухотворенная возвышенность во взоре, и вдруг все это улетает после удара вверх тормашками! А больно мне только, когда я смеюсь! Что до груди — слава богу, я не дама… Как вы учили — когда меня пырнули штыком, провернулся, уходя с линии укола, и попробовал отвести арисаку предплечьем. Но немного не успел, маузер помешал, его как раз заклинило, а наган выхватить не успел… Хотя без вашей науки мне бы не грудную мышцу пропороли, а сердце, так что спасибо вам!

Запыхавшийся казак на взмыленной лошади, не замедляясь, врезался в толпу солдат. Не обращая внимания на мат и пару выстрелов в воздух, которыми не остывшая после рукопашной пехота «приветствовала» его появление, он упал с лошади прямо под ноги Балка. Только теперь стало заметно, что гонец зажимает левой рукой, с зажатым в ней пакетом, пулевую рану на правой стороне груди. После безуспешных попыток разжать правый кулак с намертво зажатыми в нем поводьями те просто обрезали. Пока казачка, все еще остающегося без сознания, относили в лазарет, Балк вчитывался в пропитанную кровью страничку, исписанную корявым почерком ужасно спешащего человека.

— Ну что же, товарищ Ветлицкий, хочу вас обрадовать. Еще раз эвакуировать вас в госпиталь Порт-Артура…

— Ну что я вам плохого сделал, товарищ лейтенант? Я лучше и быстрее здесь поправлюсь. Меня же там если не залечат насмерть, то так того и гляди женят, пока я под наркозом буду. Ни за что, — взмолился Ветлицкий, вспоминая свой прошлый опыт лечения в артурском госпитале.

— А я про что? Вот вечно, не дослушаете, эх молодежь… В Порт-Артур вас эвакуировать, наверное, не удастся. Все это представление, что тут перед нами разыграли японцы, — отвлекающий удар. Три полка прорвали наши позиции на другой стороне перешейка, и если мы еще не отрезаны от Артура, то будем от него отрезаны в течение нескольких часов. Все, что мы можем попытаться успеть сделать, — это отправить в Артур тяжелораненых на «Поповиче», вместе с Михаилом. В таковую категорию вы, к счастью, не попадаете, так что, как и желали, остаетесь с нами. И спаси нас, грешников, Бог…

«РУССКО-ЯПОНСКАЯ ВОЙНА В ВОСПОМИНАНИЯХ И ДОКУМЕНТАХ» (Москва, издательство «Гранат», 1954 год)

От издателя.

Несмотря на полвека, прошедших с начала этой войны, она продолжает волновать умы. Русско-Японская война дала толчок навечно, как тогда казалось, застывшему в покое кораблю Российской Империи, заставив по-новому взглянуть на многие стереотипы и условия жизни, начать столь необходимые реформы. Именно с нее началось то, что получило название Серебряного века Николая Второго.

НАЧАЛО

(Из книги генерал-лейтенанта графа Игнатьева «Пятьдесят лет в строю»)

Вечером 26 января 1904 г. ровно в девять часов я подъехал в санях на нашем доморощенном рысаке Красавчике к подъезду Зимнего дворца со стороны Дворцовой площади. Никто во дворце не подозревал о надвигавшихся событиях. Бал, на котором я был одним из распорядителей танцев, начинался как обычно. На балу все шло своим установленным порядком. И никто не мог даже подумать, что наши моряки в это время уже ведут бой, отбивая неожиданную атаку коварного азиатского противника.

После ужина начался разъезд. Выходя, я, по обыкновению, выпил стакан горячего пунша в ротонде, тут же, за углом налево, взял свой палаш и каску и поспешил на Балтийский вокзал: там офицеров Петергофского гарнизона ждал специальный поезд.

В семь часов утра я стоял в манеже уланского полка и подавал команду уже не по-французски, а на русском языке: «Справа по одному, на две лошади дистанции! Первый номер, шагом марш!»

После учения я, по обыкновению, пошел в полковую канцелярию. Здесь в то время, когда я говорил об овсе, не добранном мною для эскадрона, ко мне подошел полковой адъютант Дараган и молча передал служебную депешу из штаба округа: «Сегодня ночью наша эскадра, стоящая на внешнем Порт-Артурском рейде, подверглась внезапному нападению японских миноносцев и понесла тяжелые потери».

Этот официальный документ вызвал прежде всего споры и рассуждения о том, может ли иностранный флот атаковать нас без предварительного объявления войны. Это казалось столь невероятным и чудовищным, что некоторые были склонны принять происшедшее лишь как серьезный инцидент, не означающий, однако, начала войны. К тому же не верилось, что какая-то маленькая Япония посмеет всерьез ввязаться в борьбу с таким исполином, как Россия.

К завтраку в полковом собрании были налицо почти все офицеры. Некоторые вернулись из Питера только около полудня, и привезенные ими подробности ночного нападения, а также рассказы о впечатлении, которое оно произвело в столице, объяснили нам, что это уже не инцидент, а война. Но что такое война — большинство себе не представляло. Война казалась нам коротенькой экспедицией, чуть ли не командировкой.

Тут же, в собрании, некоторые лихие головы сразу стали заявлять о своем желании ехать на войну добровольцами. Я тоже тотчас после завтрака подал рапорт командиру полка об отправлении на театр военных действий. Как бы ни были для меня неясны цели предстоящей борьбы с японцами, как бы ни была тяжела разлука с родным домом и полком, я сознавал, что если задержусь хоть на день, то потеряю уважение даже моих молодцов-улан.

Путь от Москвы до Ляояна

Спокойно движется на восток сибирский экспресс. За окнами купе расстилаются безбрежные зимние равнины, все тихо и сонливо кругом. На станциях тишину нарушают только заливающиеся и как-то по-особенному замирающие традиционные русские звонки. Ничто в этой зимней спячке не напоминало о разразившейся на востоке грозе. Общей мобилизации еще не было. Петербург еще не раскачался.

К Иркутску поезд подошел лунной морозной ночью. Я горел нетерпением взглянуть на места, ставшие когда-то родными, которые я покинул еще до постройки сибирской железной дороги. Вокзал оказался на левом берегу Ангары, как раз под той горой, где мы проводили лето на даче. В Иркутске предстояла пересадка.

Кругобайкальская железная дорога еще не была закончена. От конечной станции Лиственничное надо было переезжать через Байкал на санях.

Маленькие сибирские серые лошадки помчали нас во весь опор по гладкой, как скатерть, снежной дороге, и через два часа мы уже вошли обогреваться и чаевать в столовую этапного пункта, построенного на льду как раз посредине священного моря. Какой приветливый вид имел этот оазис с отепленными бараками и дымящимися котлами со щами и кашей! Здесь делали большой привал, а иногда и ночлег для частей, совершавших по льду пеший шестидесятиверстный переход после многонедельного пребывания в вагонах.

Байкал разрывал нашу единственную коммуникационную линию — одноколейную железную дорогу, и японцы, конечно, учитывали этот пробел в нашей подготовке к войне. По нему везли, перегрузив на сани, все необходимое нашим войскам. По дороге мы обгоняли обозы, груженные войсковым имуществом, среди которого встречались самые невероятные вещи, кажется, даже сено.

К вечеру мы снова очутились в поезде, но он уже не имел ничего общего с сибирским экспрессом. Мы сидели в грязном нетопленом вагоне, набитом до отказа людьми всякого рода, среди которых появились уже и многочисленные герои тыла…

В Харбине мы простились с главной железнодорожной магистралью Москва — Владивосток. Отсюда почти в перпендикулярном направлении отходила ветка на Мукден, столицу Маньчжурии, дальше — на Ляоян и Порт-Артур. Эта магистраль сыграла решающую роль во всей войне. Она была единственной артерией, которая не только пополняла нашу армию, но и питала ее. Эту хрупкую одноколейную железнодорожную ниточку, вероятно, видели во сне все представители высшего командования, как русского, боявшегося от нее оторваться, так и японского, стремившегося ее перервать. В первые три месяца войны мы могли получать в среднем только по одной роте в день. Недаром всем казалось, что мы попросту не получаем ни одного солдата из России.

По этой же магистрали двигались и штабные поезда.

Первый такой поезд мы встретили в Мукдене. Здесь располагался штаб наместника Дальнего Востока, главнокомандующего сухопутными и морскими силами адмирала Алексеева. Самый штаб помещался в небольших серых домиках железнодорожного поселка, а наместник жил в специальном поезде, стоявшем поблизости от вокзала.

После краткого нашего ожидания в роскошном салон-вагоне к нам вышел сам наместник, коренастый человек лет пятидесяти, с черной, слегка седеющей и тщательно подстриженной бородой. Он носил черный морской сюртук с золотыми погонами, на которых были вышиты три черных орла и вензель Николая II, что соответствовало чину полного адмирала и званию генерал-адъютанта. Выслушав наши рапорты, Алексеев твердо, по-морски, подал каждому из нас руку и тоном, не допускавшим возражений, заявил:

— И кому это пришло в голову в Петербурге давать подобные назначения? В Порт-Артуре народу хоть отбавляй! Там достаточно не только генштабистов, но и шампанского, и женщин! А в маньчжурской армии никого нет! Отменяю высочайший приказ! В Порт-Артур поедет только один. Ну, вот вы, например, — сказал он, указывая на Одинцова как на младшего. — А Свечин и Игнатьев завтра же должны явиться в штаб командующего маньчжурской армией, где и получат назначения. Желаю вам всем успеха, — сказал адмирал с едва заметным акцентом, выдававшим его армянское (со стороны матери) происхождение.

На следующее утро мы со Свечиным очутились уже в Ляояне, в штабе командующего маньчжурской армией Линевича. Это был типичный штаб военного округа мирного времени. Здесь царило бездействие, так как по железной дороге не было подвезено ни одного солдата, хотя с начала войны прошло уже два месяца.

Мирный Ляоян

От нечего делать мы стали присматриваться к жизни Ляояна. Это была жизнь китайского городка с его людными улицами, бесчисленными базарами, уличными театрами и скрывавшимися за таинственными бумажными окнами пугливыми китаянками. Но чем больше приглядывался я к этому городку, тем меньше понимал: что же нас гнало сюда, в Маньчжурию? Какие мосты! Каменные, украшенные древними изваяниями из серого гранита! Они, как и многие другие памятники, говорят о цивилизации, которая насчитывает не сотни, а тысячи лет. Чем хотели мы здесь торговать? Я слыхал в России, что наше купечество интересуется Маньчжурией как новым рынком. Но мне показалось, что ни нам нечего было предложить Китаю, ни китайцы ничего не могли предложить нам. Правда, культура и в особенности нравы здесь были своеобразные, но при нашей тогдашней собственной культурной отсталости не нам было их переделывать. Зачем же мы забрались сюда? Нужна ли нам эта земля и эта война? Но, вспомнив о неспровоцированном нападении и представив, что его целью при других раскладах был бы не Порт-Артур, а Владивосток, я понял всю подоплеку случившегося. Да, этот район — мягкое незащищенное подбрюшье наших дальневосточных земель, который мы вынуждены защищать.

Разведывательное отделение

Меня назначили сперва в разведывательное отделение, как будто специально затем, чтобы дать мне лишний раз убедиться в пробелах нашей военной подготовки. В академии нас с тайной разведкой даже не знакомили. Это просто не входило в программу преподавания и считалось делом настолько простым, что ему не требовалось специального обучения. Поэтому, столкнувшись с действительностью, я оказался совершенно беспомощен.

Была у нас войсковая разведка — конные отряды генерала Мищенко и полковника Мадритова.

Генерал Мищенко командовал разведывательным отрядом на границе с Кореей. Несколько раз он сталкивался с небольшими отрядами японцев, но по настоянию Куропаткина избегал вступать в бой с превосходящими силами. Поэтому ему приходилось довольствоваться в основном фантастическими сведениями, получаемыми от так называемых секретных агентов, корейцев.

Офицер генерального штаба полковник Мадритов еще за два года до войны действовал на лесных концессиях у реки Ялу в качестве главноуполномоченного Русского лесогорнопромышленного торгового общества на Дальнем Востоке. Куропаткин, в зависимости от положения на Дальнем Востоке, то требовал увольнения полковника Мадритова из генерального штаба, то хотел использовать знания и большой опыт этого энергичного офицера как полезного эксперта в маньчжурском вопросе. В конце концов Мадритов войну провел во главе импровизированных отрядов, сделавших немало для нашей победы. Но об этом я напишу позже.

Я оказался как в темном лесу среди добровольных китайских осведомителей и подозрительных китайских переводчиков. Штаб сидел в Ляояне с завязанными глазами и буквально ждал у моря погоды.

Немалый вред в отношении разведки принесла работа разведывательного отделения. Полковник Люпов видел японцев повсюду. Его преемник Линда водил под Тюренченом батальоны в контратаку, но для разведывательной работы не годился. Вместо деловых сводок он строил фантастические планы действий нашей армии.

Никто не доверял донесениям флота, указывавшим на малочисленность прибывающих войск ввиду перехвата японских судов нашими крейсерами. И чем больше получалось многословных телеграмм от командиров корпусов, противоречивых донесений от начальников многочисленных отрядов и полуграмотных полевых записок от казачьих сотников, тем больше «оказывалось» против нас японцев. Давно были забыты все сведения мирного времени; разведывательные органы верили в существование тех тысяч и десятков тысяч японцев, о которых нам врали словоохотливые китайцы.

Поэтому работа разведывательного отделения требовала обязательной перестройки. И такая реорганизация все же была проведена позднее под наблюдением нового главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Посильную лепту внес в это дело и я, скромный работник невидимого фронта. Но все это было намного позже, а сейчас, после прибытия главнокомандующего генерала Куропаткина, я, как и многие генштабисты, был откомандирован для проведения рекогносцировок.

Первой моей рекогносцировкой было обследование района к востоку от расположения авангарда Штакельберга. Этот район являлся особенно загадочным: японцы ползли здесь, как муравьи, сведения о них, получаемые от наших разведок и китайцев, были самые противоречивые. Немудрено, что сюда направлены были генштабисты.

Но и этим я занимался недолго. Потеря Тюренчена и бой под Вафангоу, в результате которого Маньчжурская армия оказалась отрезана от Порт-Артура, вызвали опасение за так называемое сюяньское направление, выводившее японцев в разрез между нашим южным и восточным отрядами.

Эти соображения высказывал мне генерал Харкевич, неожиданно вызвавший меня к себе в вагон вечером 13 июня.

— На это важное направление, — сказал он, — выдвинут отряд генерала Левестама, которому поручено задержать противника на Далинском перевале.

Не будучи в курсе всех оперативных вопросов, я с трудом следил за пальцем Харкевича, указывавшим по карте на совершенно черную от гор и незнакомую мне местность.

— Отсюда до Симучена, где сейчас находится штаб Левестама, по прямой линии всего каких-нибудь сорок верст. Правда, прямой дороги я туда не вижу, но на то вы и кавалерист. Вам будет дан конвой. Вы должны до рассвета найти Левестама и передать ему это собственноручное письмо командующего армией. Прочтите!

Помнится, письмо было довольно длинное.

БОЙ ПОД ТЮРЕНЧЕНОМ

(Из книги полковника Пирумова А. Г. «Война в Маньчжурии»)

Наш двадцать второй восточно-сибирский стрелковый полк вошел в состав Восточного отряда. Я, тогда субалтерн-офицер третьей роты первого батальона, был временно прикомандирован в качестве офицера связи к штабу отряда. Там я смог близко всмотреться в наши штабные порядки. Генерал-лейтенант Засулич, командовавший нашим отрядом, получал от Куропаткина много указаний, часто весьма мелочных. Эти указания связывали самостоятельность Засулича. Малейшее передвижение вызывало обширную переписку, в которой генерал Куропаткин давал указания о силе резерва, о подкреплении конно-охотничьих команд, об обеспечении продовольствием батальона, выдвинутого к Амбихэ, о необходимости поддерживать связь с конницей и тому подобное. Пребывание в течение месяца в штабе отряда, казалось, навсегда привило мне отвращение к штабной службе. Тип штабного, с десятком заточенных карандашей в кармане, с выражением «чего изволите» на лице, готового исполнить любое, самое нелепое приказание, навсегда врезался в мою память. При первой же возможности я вернулся к своим.

Вернувшись в роту, я с удивлением обнаружил, что за те два месяца, что мы стояли на берегах реки, практически ничего не было сделано для укрепления обороны. Культивировавшееся в русской армии презрение к окопам сказалось здесь в полной мере. Возможности укрепления позиций использованы не были. Слабо укрытые и почти не замаскированные окопы были приготовлены только на несколько рот. Артиллерия стояла открыто на горных скатах, обращенных к противнику. В тылу позиции простиралась бездорожная гористая местность. Правда, начальство отряда считало, что японцы будут атаковать не нас, а позиции одиннадцатого и девятого полков. Предположения генерала Засулича о предстоящей переправе японцев у Саходзы не оправдались: решительный удар Куроки был направлен в охват Тюренчена.

Ночью, за четыре дня до боя, японцы заняли острова Киури и Сямалинду, отбросив наши конно-охотничьи команды, а затем закончили постройку переправ через Ялу в нескольких местах и установили на островах сильную артиллерию, в том числе гаубичную, которая обеспечивала переправу. К началу следующего дня правофланговая двенадцатая японская дивизия была выдвинута к реке Эйхэ, западнее Хусана, с задачей охвата левого фланга Тюренченской позиции. В результате моя полурота оказалась на острие главного удара японцев на Чингоу…

Впервые я услышал характерный визг пролетающей пули, впервые увидел раненых и убитых солдат. Только что я разговаривал с унтер-офицером Алексеем Дербенцовым, молодым, красивым курянином, а сейчас его быстро остывающее тело оттаскивают в сторону, чтобы не мешало стрелять.

— Рота, пли, рота, пли! — дублирую я команды капитана Иерусалимова, одновременно следя за приближающимися фигурками в чужой форме. То и дело рвутся гранаты и шрапнели, убивая стрелков, расположившихся в неглубоких окопах, и заставляя инстинктивно пригибаться к земле. Наконец среди шума боя я различаю команду «в штыки». Моя поредевшая полурота дружно поднимается и с громким «ура» устремляется вперед. Бегу, стараясь опередить солдат, но мне это никак не удается. И только позднее дошло до меня, что солдаты прикрывали своими телами молодого офицера. Атака заканчивается неожиданно быстро, я успеваю лишь несколько раз выстрелить из нагана по мелькнувшим передо мной японцам, как они исчезают, и на нас обрушивается град шрапнелей.

— Отходим! — доносится до нас команда капитана Иерусалимского.

Я никак не могу понять, в чем дело, почему мы вынуждены отходить, хотя японцы не атакуют. Позднее выясняется, что нас обошли с правого фланга, а оборона наших десятого и двенадцатого полков прорвана, и японцами заняты Тюренчен и Потетынза.

Теперь мы отступали под огнем, теряя и теряя людей. Потери моей полуроты в отступлении были даже больше, чем во время самого боя.

С трудом избежав окружения, мы достигли Лоходена, где встретили отступающие части одиннадцатого полка. Задержанный приказом на позиции полк попал в окружение, вырвавшись только штыковой атакой, проведенной под звуки оркестра, игравшего полковой марш. Полк понес еще большие потери, чем мы, убит был и командир полка. Вместе с полком шли остатки пулеметной роты, расстрелявшей все патроны и вынужденной испортить и бросить свои пулеметы. Видевшие результаты пулеметного огня рассказывали, что перед позициями пулеметчиков образовался целый вал из трупов атакующих японцев.

Как мы жалели, что на нашем участке не было такого мощного оружия…

Глава 4 ВЕЛИКОСВЕТСКИЕ РАЗБОРКИ

Начало августа 1904 г. Санкт-Петербург

— Итак, в связи с вышеперечисленным я бы хотел видеть график выплат. Волею судеб оказавшись единственным держателем всех ваших долговых обязательств (знал бы ты, «голубой князь», во что мне это обошлось), я настаиваю на их своевременном погашении.

— Слово чести князя вам уже не достаточно? Я клянусь на фамильном гербе, что все долги будут погашены в срок, мы с моей женой…

— Простите, Ваше Высочество, — выплюнул титул собеседника доктор Вадик, — но я не совсем понимаю, при чем тут ваша супруга. Это ваши долги, на девяносто пять процентов карточные, а про остальные пять мне вообще говорить противно. К тому же, насколько мне известно, ее высочество княгиня всероссийская Ольга все имеющиеся при ней на данный момент средства направила на создание всероссийского фонда «Вспомоществования раненым товарищам ветеранам». Так что ваш обычный источник средств для вас сейчас недоступен. Ваши европейские родственники, несмотря на их громкие титулы, сами бедны как церковные мыши, да и любят они вас, как (тут Вадик предпочел подавиться пришедшим на ум сравнением)… Ну, в общем, денег вам там никто не ссудит, тем более при вашей-то репутации. Итак — при условии неполучения денег от ее высочества Ольги и прочих заимствованиях из русской казны, а она, поверьте для вас теперь недоступна (а вот за это, петух гамбургский, мне только спасибо было от министра финансов, господина Коковцева), как вы намереваетесь расплачиваться? Первый платеж вы уже пропустили, ваше высочество.

— Я… Вы… Да как вы смеете! Кто вы вообще такой, и что вы от меня хотите? — попытался задавить авторитетом неизвестного ему докторишку, которого сам принял за просто посредника, нынешний муж княгини Ольги Петр Александрович Ольденбургский. При том, что сам он был весьма не высокого роста и полулыс, это смотрелось весьма комично. Доктор Банщиков открыто хохотнул и, свободно откинувшись на спинку кресла, не спросясь, закурил. Выпустив клуб дыма в лицо побагровевшему от такой наглости князьку, он перешел на деловой тон.

— Я — ваш главный и единственный кредитор. Кто, как и почему — неважно. Факт в том, что вы мне должны, и весьма много. С учетом процентов порядка полутора миллионов (выкупленных, правда, всего за 800 тысяч, эх, плакали мои денежки). Я вам сделаю одно предложение, один раз. Если вы откажетесь — я клянусь, вы станете первым в истории России князем — постояльцем долговой тюрьмы. Мне угодно, чтобы вы в течение месяца дали развод вашей жене и желательно проваливали из России на все четыре стороны. Хотя последнее — на ваше усмотрение.

— Мне говорили, что моя супруга слишком часто бывает замечена в обществе некоего господина морского доктора… Но я не думал, что все настолько серьезно. Вы хоть знаете, какое значение придает ее царственный брат нашему браку? Династическому, между прочим….

— Знаю, — прервал надувшегося, как петух, европейского князька Вадик, — уже никакого (тут он немного блефовал, но Николай и сам изрядно недолюбливал мужа сестры, а после рассказанной Вадиком абсолютно вымышленной истории о «предательстве интересов России родственниками этого гада» и о том, как тот потешался над самим Николаем и сочувствовал революционерам уже после его смерти, и абсолютно правдивой о «наклонностях и сексуальных предпочтениях голубого князя», и правда не горел желанием того спасать). В случае вашего отказа развод будет оформлен автоматически, после вашего помещения в тюрьму, ибо у русской великой княгини не может быть мужа, сидящего в тюрьме. Это невозможно с той самой «династической» точки зрения, знаете ли. Кстати о тюрьме: вы в курсе, что там происходит при нехватке женской ласки? Впрочем, возможно, как раз это-то вас и не пугает…

— Что вы себе позволяете? — вскочил со стула генерал свиты его величества, которому в первый раз за всю его сознательную жизнь намекнул о его ориентации кто-то, не принадлежащий к его кругу.

— Все, что мне заблагорассудится, — взял его за воротник и притянул к себе поближе на голову более высокий, на порядок более мускулистый и на десяток лет более молодой Барышников, — третьим, также устраивающим МЕНЯ вариантом является дуэль. После чего Ольга станет вдовой, избавленной от необходимости терпеть ваше существование на этом свете. Выбор за вами, но вы можете выбирать только из трех вышеизложенных вариантов. Через неделю я подаю на вас в долговой суд как на просрочившего уже второй платеж. Это я называю — «сделать предложение, от которого вы НЕ МОЖЕТЕ отказаться». Честь имею.

С этими словами Вадик слегка оттолкнул обалдевшего от столь бесцеремонного обращения князя, отчего тот с плюхом приземлился на стул. Бросив на стол отдельного кабинета ресторана «Максим» пятирублевую купюру, доктор направился к ожидающему его извозчику. Жизнь продолжала радовать молодого доктора, вернее, недоучившегося студента, волею судеб ставшего завсегдатаем великосветских салонов и постоянным собеседником и советником императора всероссийского. Вопрос с разводом Ольги можно было считать решенным, она и так развелась с мужем в 1916 г. ради любимого человека, так что он просто немного ускорил события. Тогда, в его мире, Николай настоял на семилетней отсрочке. Сейчас и здесь — Никки, узнав, что отсрочка ни к чему, кроме нервного срыва у Ольги, не привела, и заваленный Вадиком черным пиаром на князя, дал добро на немедленный развод. Жизнь продолжала радовать доктора еще пару часов, пока он не приехал в свою импровизированную лабораторию, под которую был переоборудован один из залов Елагина дворца.

Хотя эксперименты по переливанию и отделению плазмы крови шли успешно под руководством Павлова (того самого, временно оставившего собачек без присмотра), проблем на медицинском фронте хватало. С порога его огорошили новостью — мышки, на которых велись эксперименты по отработке антибиотика на базе анилиновых красителей, в очередной раз отбросили копыта. Вернее — заменяющие их когтистые лапки. Это была уже пятая партия, и пока единственным прогрессом было то, что они дохли не мгновенно, а спустя двое суток. Но дохли стабильно все, без исключений. Громко выматерившись, доктор Вадик снова засел за перепроверку технологических процедур, пытаясь понять, где именно он делает ошибку. Ему все сильнее казалось, что проблема лежит в недостаточной чистоте исходного продукта, но как именно отсепарировать все примеси из исходного красителя, основываясь только на технологиях начала века… А стрептоцид, обещавший быть золотым дном, нужен был уже вчера. Его массовые клинические испытания проще всего было бы устроить до конца Русско-японской войны. Засидевшись за экспериментами (вроде медленная дистилляция раствора могла удалить большинство примесей, по крайней мере более летучие и тяжелые соединения, эх — полцарства за хромотограф!), Вадик несколько пропустил время выезда на еженедельный обед с Питерским банковским сообществом. Пропускать эту встречу было нельзя, экипаж уже был подан и ждал у подъезда.

— Голубчик, принеси, пожалуйста, из кареты букет роз, — обратился Вадик к дворецкому, пробегая мимо него в ванную, ехать к серьезным людям, ТАК воняя химикатами, было решительно невозможно, — он там под задним сиденьем. И поставь в воду, очевидно, в Зимний мне сегодня уже не попасть, а без воды до завтра наверняка завянет.

Розы были куплены для Ольги, он просто не смог проехать мимо нежно-розового шара, выглядывающего из окна голландской цветочной лавки на Невском. Их цвет почему-то настолько явственно и болезненно вызвал у него ассоциацию с княжной, что он, не раздумывая и не торгуясь, заплатил за две дюжины розовой прелести. Он намеревался сделать любимой женщине столь не одобряемый ею («ВадИк, — почему-то с ударением на второй слог, всегда отчитывала она его в таких случаях, — ты меня отчаянно компрометируешь, душа моя. Не смей этого больше делать, не смей, слышишь?» Но при этом так радостно зарывалась с головой в букет или рассматривала каждую безделушку такими глазами… Ей было абсолютно непривычно, но явно приятно получать подарки не как княжне, а как любимой женщине…) сюрприз, но… Мышки сдохли, и Вадик снова, в который раз, азартно с головой залез в эксперименты, забыв о времени, более важных банковских делах и даже о ней. Все же где-то там, под маской морского волка-доктора и прожженного придворного интригана, жил обычный мальчишка-студент.

Грохот взрыва и упругая взрывная волна дошли до дворцовой ванны в момент, когда Вадик только-только открывал кран горячей воды в душе. Накинув банный халат прямо на голое тело (его карикатуры в неподобающем виде потом примерно с месяц мелькали как в крайне левой, так и в крайне правой прессе), Вадик вылетел на улицу. Позже, вечером, пытаясь проанализировать события этого длинного дня, в который он, по чистой случайности, пережил первое, но далеко не последнее покушение, он никак не мог понять одного. Ну за каким хреном его вообще понесло на улицу, к месту взрыва? Туда, где все еще кисло воняло взрывчаткой, где кто-то в голос орал, что-то горело, и не факт, что не поджидал его еще один «бомбист»? Да еще и практически голым, ну куда было так торопиться?? Только после третьего бокала коньяка, прижимая к себе все еще дрожащую от страха княгиню (прослышав о взрыве, она материализовалась во дворце через невозможные для транспорта начала века полтора часа и долго убеждала Вадика, что «она во всем виновата, и на ней висит рок, смертельный для каждого полюбившего ее»), он понял. В нем сработал Банщиковский рефлекс военного врача. Если что-то где-то взорвалось и там орут от боли раненые, то когда все нормальные люди бегут ОТ взрыва, его ноги сами, без вмешательства головы, несут прямо его к эпицентру…

Среди дымящихся обломков экипажа лежало два изуродованных тела. Кучер погиб прямо на козлах, а дворецкий, нашедший розы и успевший вытащить их из-под кожаного сиденья, сейчас лежал в саване из нежно-розовых лепестков. Помощь им уже не требовалась. Зато пятеро случайных прохожих и пара солдат караула пострадали от осколков адской машины и щепок кареты. Неподалеку еще двое солдат и матрос (легко раненный еще при прорыве из Чемульпо кочегар с «Варяга», который сопровождал доктора Банщикова еще в его вояже на катере, добравшийся с ним аж до самого Петербурга, где Вадик упросил командование Гвардейского экипажа оставить его у себя в качестве ординарца и посыльного), несшие караул у ворот дворца, крутили руки вырывающемуся человеку, который весело орал что-то непотребное. Решив, что истерика подождет, Вадик наложил жгут (единственной подходящей веревкой, бывшей под рукой, оказался пояс халата, так что вид полуголого доктора, спасающего жителей Питера от «бомбистов», потом долго еще был темой салонных анекдотов) на оторванную руку господина средних лет, не дав тому истечь кровью. Затем он проверил лежащую рядом с ним даму — без сознания, сотрясения мозга вроде нет, видимых ран и повреждений серьезнее пары ссадин тоже нет, скорее всего, обморок или легкая контузия. Перевязывая проникающую рану на боку пробегавшего на свою беду мимо мальчишки-посыльного, прикидывая, насколько тому повредило легкое и как избежать пневмоторакса, Вадик наконец-то расслышал, что именно орал удерживаемый солдатами и подоспевшим городовым «сумасшедший».

— Смерть тиранам! Ну что, сатрап царский, кто теперь «властитель дум Николая»? Не желаете теперь мне в нос съездить, господин «доктор с „Варяга“»? У нас на каждого из вас по бомбе или пуле найдется!!!

Так как раны остальных пострадавших напрямую не угрожали жизни, Вадик решил наконец посмотреть, кто же это столь горластый. В кричавшем он с удивлением узнал Яшу с завода.

— Господин Яков Б… Бельский, Бульский или Блядский, как вас там?? Так это что, выходит, сука, это все ТЫ натворил??? — искренне изумился Вадик, увидев человека, к которому лично он никаких отрицательных чувств не питал и который почему-то пытался его убить. — Но почему?

— Бельгинский, — оторопело поправил доктора бомбист, шокированный воскрешением объекта покушения. — Но я же видел, как ты садился в карету!!! Ты же к банкирам должен ехать, полчаса тому как!!! Но как, почему ты живой??

— В карету лез мой дворецкий, я попросил его кое-что оттуда мне принести. Так что ты, падла, угробил двух ни в чем не повинных людей, — начал заводиться Вадик, до которого наконец дошло, что его чуть не убили и это явно не случайность и не инициатива одного человека, а хорошо спланированное покушение, — а вот кто тебя послал меня убить, зачем, и, главное, кто тебе, гаду, рассказал о моем расписании, это ты мне сейчас у меня в лаборатории расскажешь. Ребята, тащите этого на второй этаж, где лаборатория, знаете? Ну мышей туда позавчера заносил не ты ли?

— Так, ваше благородие, его же в участок, наверное, надо, бомбиста этого, — заколебался, вспоминая о должностных инструкциях, подоспевший городовой.

— Я ничего тебе, держиморда, не расскажу! — гордо и непреклонно заявил Яша.

— Расскажешь, поверь — ты МНЕ все расскажешь, ты даже не представляешь, что может сделать с человеком доктор, бывавший на Востоке и знающий анатомию и которому очень нужны ответы. Это, конечно, меня не красит, но ответы я так или иначе получу. Теперь по поводу участка, — повернулся Вадик к городовому и караульным солдатам, прихватив со столика при входе во дворец портмоне, — вот вам каждому по червонцу, и запомните — бомбиста разорвало на части его же бомбой. С Плеве или даже с самим государем я как-нибудь сам все урегулирую. Но если хоть кто из вас, хоть когда, хоть кому, хоть жене, хоть начальнику квартальному скажет, что этот остался после взрыва жив… Тогда придется пропасть еще паре-тройке человек. Включая и жену, и квартального. Будете молчать — получите повышение, обещаю. Ясно? А теперь — этого на второй этаж и привязать к стулу.

Дождавшись утвердительных кивков и оставив городового отбиваться от собирающейся толпы, процессия направилась вверх по лестнице.

— У нас мало времени, а узнать у дорогого Яши надо очень много… Адрес ячейки, кто у них старший и главное — от кого поступил заказ убрать именно меня, и откуда пришла информация о том, что я сегодня еду на встречу с банкирами, это минимум. Яша, может, сами расскажете? Вы так и так сегодня умрете, я вам не суд и пару трупов ни в чем не повинных людей прощать не собираюсь. Так хоть отойдете без мучений и исповедуетесь мне заодно. На том свете зачтется, может быть.

— Но… Это же беззаконие! Как же так? Ведь есть же суд присяжных, адвокат, есть же полицейское управление, — оказался совершенно не готов к такому повороту событий Бельгинский. — Я все равно ничего вам не скажу, отпустите меня, я требую сдать меня в полицию!

— Яшенька, а те двое, Петр Сергеевич, мой кучер, и Виталий, мой дворецкий, их-то какой суд приговорил? И какой, интересно, адвокат приговорил случайного прохожего к ампутации руки, а десятилетнего пацана к дырке в легких? Нет уж. Адвокат, присяжные и прочая законная мутота — это для честных уголовников, что грабят и убивают, не прикрываясь высокими идеалами. А вам, господам социалистам, взявшимся решать, кому жить, а кому умирать, исходя из классового подхода, такая роскошь отныне недоступна. А то знаю я вашего брата — плюнете на портрет царя в зале суда, и дадут вам двенадцать идиотов присяжных за двух покойников лет пять каторги. Просто потому, что и самим плюнуть иногда охота, а смелости не хватает. Ну и модно это нынче, плеваться куда попало. Из пяти лет вы отсидите в Сибири года три от силы, при хорошем питании и в теплой компании вам подобных политических. Кстати — после того как Николай, с моей, кстати, подачи, объявил полную свободу слова, термин «политический заключенный» потерял всякий смысл. Если кто-то что-то эдакое сказал — только за это его уже не посадят. Ну а уж если кого ограбил или убил-то тут мотив и вовсе не важен. А вас я уже приговорил, вопрос только, как именно приговор будет приведен в исполнение, сразу, быстро и без мучений, или по-другому, как вы того заслуживаете. Так или иначе, поверьте, вы мне расскажете все, что мне интересно. Ну и науке заодно послужите, мне как раз надо пару экспериментов поставить по воздействию новых антибиотиков на человека. Не рисковать же жизнями нормальных людей, правда?

— Анти био… Это вы тут еще и яды разрабатываете, народ травить? — блеснул знанием основ латыни побледневший Яков и попробовал пробудить сознательность в тащивших его вверх по лестнице братьях по классу — солдате и матросе: — Товарищи! Не слушайте царского сатрапа, что задумал отравить борца за свободу трудового народа, не нарушайте законов государства Российского, немедленно сдайте меня в полицию! Не потворствуйте произво…

Его яркая тирада была на полуслове прервана ударом под дых. Матрос первой статьи Никита Оченьков наотмашь влепил разговорившемуся агитатору и стал в ответ резать ему свою, матросскую правду-матку. Он принял за чистую монету слова Вадика о том, что Яшу так и так пристрелят, и теперь не стеснялся в средствах выражения мысли, чем удачно подыграл доктору.

— Какой я тебе товарищ, гнида сисялисская? Ты что, тоже с япошками воевал? Это где же, интересно? Мои товарищи сейчас или на «Варяге» в море ходят, или в окопах сидят в Порт-Артуре, но тя я ни там ни там не видел, падла. Ты только в прохожих бонбы швырять смел, как я погляжу, вот теперь перед товарищем доктуром и держи ответ. Ты же его подзорвать хотел, не полицию? Вот теперь перед ним и кайся!

— Товарищ Оченьков! Полегче с этим, сначала он нам должен все рассказать, не убей его раньше времени, — вмешался Вадик, искоса поглядывая на вконец погрустневшего Яшу, — а насчет «ядов народ травить» — вы снова правы с точностью до наоборот. Малая доза нужного яда, данная больному жестоким, но умным доктором — это то, что его обычно спасает. Вот уж только не думал, что мне придется вытравливать заразу во всероссийском масштабе… Понимаете, Яков, я ЗНАЮ, чем кончатся ваши социальные эксперименты, если вы преуспеете. Вы вроде в гимназии учились, должны знать историю французской революции? Так вот, вы, коль преуспеете, прольете в России такие реки крови… В общем, после вас галльская заварушка покажется чем-то вроде пикничка на обочине или легкой разминки. Страна-то у нас побольше будет… Пока к власти не придет поколение революционеров-управленцев, а для этого ему придется вырезать поколение революционеров-романтиков, то есть ВАС, милейший, вся страна покраснеет от крови. И не один раз, далеко не один… Господи, как хочется найти менее кровавый способ прийти к тому же результату!!! Ладно, это лирика, вас уже к стулу примотали, итак — начнем. Вопросы вы слышали, игла под ногти на спиртовке уже калится, начинайте рассказывать, я вас умоляю.

Вадик выбрал из стопки шприцов наиболее брутально выглядящий и положил его десятисантиметровую иглу острием в пламя спиртовки, на которой медленно дистиллировался раствор красителя. Затем он накинул черный кожаный фартук, хранившийся в лаборатории на случай работы с кипящими растворами, и повернулся к побледневшим от его зловещих приготовлений Оченькову и солдату.

— Идите, товарищи. За свои необходимые злодеяния я сам перед богом и людьми отвечу, вы тут ни при чем. Сейчас я — скальпель, отделяющий гнилую, гангренозную прогнившую плоть от здорового организма России! — замогильным голосом произнес Вадик. — Сюда никого не впускать, даже государя императора, паче чаянья тот появится.

Его позапозапозапрошлая подружка, из-за которой он на 2 месяца затусился в готской тусовке, сейчас могла бы им гордиться. Впрочем, Вадик и правда был на грани того, чтобы засадить идиоту-террористу пару иголок под ногти. А потом и правда, в припадке гуманности, обработать раны не доведенным до применения, смертельно опасным стрептоцидом. А лучше всего актер играет ту роль, в которую он сам верит и которая соответствует его внутреннему настрою. К счастью, до иголок не дошло — Яша оказался не «профессиональным боевиком», а профессиональным агитатором. Ну, если честно — почти не дошло, клиент раскололся при первом касании его плоти раскаленным металлом, когда и самого Вадика уже почти стошнило. К счастью для них обоих, Яша принял гримасу сдерживаемой рвоты на его лице за «оргазм палача-садиста» и запел. Он напросился на это задание, чтобы лично свести счеты с сорвавшим его полугодовую работу в порту докторишкой, как только руководство ячейки приняло решение о его ликвидации. Это и объясняло некую топорность работы, обычно не свойственную боевым организациям партии СР.

Спустя полчаса Вадик уже знал все интересующие его подробности, включая адрес явочной квартиры и фамилии руководителей ячейки. Единственное, чего он по-прежнему не знал, это ОТКУДА поступил заказ на его ликвидацию. Но — этого не знал и сам Бельгинский, сейчас скорчившийся в кресле, с лужей под ним (гуманность Вадика не распространялась на то, чтобы отводить свежего убийцу в туалет), с ужасом взирая на спокойно курящего сигару и рассуждающего Вадика, ожидая выстрела в голову или укола в вену.

Светская беседа, отягощенная пытками, была прервана острожным стуком в дверь.

— Ну я же русским матерным языком сказал — никого не впускать! Даже государя императора! Если кто из полиции — посылайте их к главному полицмейстеру, — раздраженно вскинулся Вадик, на самом деле обрадованный тем, что его прервали.

Первоначальный запал был весь растрачен на «беседу» с Яковом, и пристрелить его сейчас рука просто не поднималась, но и отпускать его было нельзя, а передавать дело законным властям пока преждевременно.

— А про меня почему не проинструктировал, опять забыл, горе мое? — раздался взволнованный женский голос.

— Душа моя, прости, но сюда тебе нельзя. Подожди меня в зале минут пятнадцать, пожалуйста…

— А там уже сидят два офицера, подозрительно похожих на японцев, кстати. Ты меня к ним одну на расправу отправишь?

— Господи, еще и они на последнюю консультацию именно сегодня приперлись, ну и денек! А завтра и того похлеще — пароходы с Семеновским и Преображенским полками из Кронштадта отходят… Умоляю, Оленька, развлеки их беседой хоть десять минут, я уже иду. И лучше на английском, заодно проверь, они действительно хоть немного на нем говорят?

— Ну, друг ситный, — вполголоса, обернувшись к по-прежнему привязанному к креслу агитатору, прошипел Вадик, — вот ведь ирония судьбы. Именно явление особы той самой царственной фамилии, смерти которой вы так искренне добиваетесь, спасло вам жизнь.

И, дождавшись облегченного вздоха «подследственного», Вадик, зловеще усмехнувшись, добавил:

— На сегодня. Охрана! Этого в подвал, запереть и глаз не спускать. И почему до сих пор полиция меня даже не попыталась побеспокоить?

— Так товарищ доктор, — довольно усмехнулся, выворачивая руку Якову, кочегар Оченьков, — мы на улице всем растрезвонили, что бомбиста разорвало его же бонбой. Вот они уже час как и пытаются его руки-ноги отыскать. А вас спрашивали, но мы сказали, что вы после взрыва в обмороке и просили никого, кроме государя императора и главного полицмейстера Петербурга, не беспокоить.

Но Яков на свою голову решил, что последнее слово сегодня должно остаться за ним. То ли на него повлияло появление зрителей, то ли он хотел доказать самому себе, что его дух не сломлен… Так или иначе, слова он выбрал на редкость неудачные и не подходящие к мизансцене.

— Ползи-ползи к своей великосветской шлюхе, палач царский! Теперь я понял, чем тебя Николашка купил — своей потаскухой-сестрой! Но помни, если я сегодня промахнулся, то другие придут за мной! И рано или поздно мы до вас доберемся, вот тогда-то и тебя, и ее разорвет на мелкие кусочки мяса, как.

Вадик потом, как ни старался, не мог вспомнить, как именно он схватил револьвер. Оченьков же, в свою очередь, до конца дней своих при мыслях об этой минуте зябко передергивал плечами, когда вспоминал ГЛАЗА своего такого веселого, доброго и мирного «доктора»-командира… Именно этот взгляд, а вовсе не вид револьвера, зажатого в руке доктора, и заставил его ничком броситься на пол. Крик Вадика перекрывался семью выстрелами из нагана и звучал примерно так:

— Мне б… БАХ! глубоко по х… БАХ! как ты БАХ! лаешь меня или Николая, выб… БАХ! …ок, но Ольгу ты своим сра… БАХ! …м языком не трогай!!! И х… БАХ! тебе, а не мое мясо на тротуар, гондон е… БАХ! …ый!!! И всех гнид, кто за тобой ЩЕЛК! (барабан револьвера опустел, и тот теперь вхолостую щелкал бойком) приползет, я точно так же уничтожу! ЩЕЛК! До кого дотянусь — сам, а до кого нет, ЩЕЛК! друзья и товарищи помогут! ЩЕЛК! (поняв наконец, что револьвер пуст, Вадик отбросил его в сторону). Встань, сука! Встань, я тебя своими руками придушу!!!

— Товарищ Банщиков, да как же он встанет, вы ж ему в пузо раза два попали! — опасливо выговорил, выбираясь из-под тела агитатора и косясь на трясущиеся руки доктора, Оченьков.

В кабинет, подобно вихрю, ворвалась Ольга, походя снеся хрупким плечом с дороги весящего не менее центнера солдата.

— Что случилось, Вадик, ты жив??!! А это кто??!! — взгляд княжны упал на лежащее в луже расплывающейся крови тело.

— Я… Он… А я… — Вадик никак не мог прийти в себя после первого в жизни убийства, пусть и совершенного в состоянии аффекта.

— Тут энтот бонбист, он вырваться попытался, да еще и вас порешить обещал, Ваше Высочество, — неожиданно для самого себя пришел на помощь командиру Оченьков, — ну, товарищ доктор осерчали, и это… Весь барабан, в общем, в него выпулили. Больше они уже никому вреда не причинят, не извольте беспокоиться.

Постепенно успокаивающийся Вадик благодарно кивнул матросу и попытался увести разговор на другую тему.

— С этим я потом разберусь, а пока пойдем побеседуем с нашими бурятскими товарищами, которые в зале ждут.

— Какая беседа, ВадИк? Да на тебе лица нет, подождут до завтра, — попыталась образумить его Ольга, но, как обычно, доктор Вадик прислушивался только к мнению доктора Вадика.

— Если они завтра в шесть утра не будут на пароходе, который отходит в Шанхай, то мы потеряем еще месяц. Пойдем, душа моя, да и пока с ними буду разбираться, я про этого, — Вадик снова поежился и ткнул пальцем в свежий труп на полу, — забуду быстрее.

В эту ночь Ольга в первый раз осталась ночевать у Вадика. На его вопрос «а как же муж?», последовал выразительный взгляд и тяжелый вздох.

— Какие же вы, мужчины, все же глупые… Ты же видел — мое личное проклятие на самом деле существует. Муж — одно название, первый любимый человек — шрапнель в голову, а теперь и тебя чуть не разорвало на части… Я не хочу больше терять времени… А муж… Он, в конце концов, только перед людьми и уж точно никак не перед богом. Да и не только тебе надо сегодня забыть про этот воистину ужасный день…

Наутро донельзя довольный и смертельно удивленный Вадик (никак не ожидавший, что после нескольких лет замужества, пусть и за конченым педиком, красивая женщина может все еще быть… технически совсем не женщиной) встретился наконец с представителями властей. В его ушах до сих пор сладчайшей музыкой звучали слова Ольги «если бы я только знала, что это может быть настолько хорошо, я бы так долго не ждала». И, пребывая в чрезвычайно приподнятом состоянии духа, Вадик был готов на любые подвиги.

Решив не мелочиться, он начал сразу с министра внутренних дел Плеве. Пару часов спустя, «слив» министру абсолютно вымышленную, как он был уверен, информацию о готовящемся на того покушении,[15] Вадик получил карт-бланш на любые действия против партии социалистов-революционеров. До известной доктору Вадику даты, когда императрица должна была произвести на свет наследника, оставалась еще пара недель. И за эти недели надо было попытаться максимально решить проблему с покушениями. А если получится, то и в общем с партией социалистов-революционеров. Ну или хотя бы с ее вменяемой частью.

Дикий грохот потряс, казалось, весь дом, пробуждая его от утренней тишины.

— Откройте, полиция!

За дверью молчали. Наблюдатели на улице увидели, как одно из окон третьего этажа осветилось светом свечи, потом мимо окна пронеслась какая-то тень.

И тишина. Добропорядочные граждане должны были открыть дверь немедленно, как только прозвучали эти слова.

Вот только добропорядочных граждан за дверью не было. А недобропорядочные граждане открывать полиции не стали. Городовые молотили по двери сапогами и рукоятками револьверов еще минуту. Потом начальство поняло, что в этот раз что-то пошло не так.

— Ломайте дверь! — заорал ротмистр в голубом мундире.

Двое здоровенных городовых, разогнавшись, врезались в дверь. Именно так они всегда врывались в воровские притоны. Опыт подсказывал, что после такого удара дверь вылетала чуть ли не к противоположной стене притона. Но не в этот раз. Ощущение было такое, словно плечом пытались проломить скалу. После второго удара что-то хрустнуло и один из гигантов, матерясь, схватился за плечо. Второй недоуменно замер.

— Так это, вашбродь, не открывается…

— Фельдфебель! Крикни, чтобы ломали черный ход!

Черный ход ломали долго. Дверь черного хода ничуть не уступала двери парадного по толщине и прочности, а из инструментов у полиции были только кулаки, шашки и рукояти револьверов. Еще через пять минут ротмистра осенило:

— Степан! Найди мне дворника!

Распространяющий смесь чеснока и махорки дворник принес топор. Прорубив в двери отверстие, городовой заорал:

— Вашбродь! Тут решетка!

Принесли кувалду. От могучих ударов с потолка сыпалась штукатурка, лопались стекла и гудело в голове.

— Не надоело? — молодой человек в элегантном костюме с медицинским чемоданчиком в руках укоризненно посмотрел на ротмистра, напоминающего мельника в своем засыпанном штукатуркой мундире.

— Доктор Банщиков? — ротмистр удивленно посмотрел на костюмоносителя, которому обещал показать, «как надо арестовывать бомбистов». — Но мы же…

— Перекрыли все выходы. Знаю, знаю. Но я вас перехитрил и вышел через вход! И перестаньте ломать дверь. Не поможет. Сейчас я ее открою, и вы сможете посмотреть на засовы и решетки. А еще посмотрите вот на это, — молодой человек сунул руку в докторский саквояж, достал оттуда здоровенный маузер и начал стрелять прямо в дверь.

— Там стены досками оббиты, потом посмотрим, как глубоко пули в дерево вошли, — прокомментировал он удивленные взгляды городовых, рассматривающих пробоины в нижней части двери, — засим тренировку по проникновению в помещение, где находятся заговорщики, объявляю законченной. Ибо они уже сбежали, через лаз в потолке в квартиру этажом выше и далее через крыши. Теперь давайте Я ВАМ (выделил голосом укоризненно глядящий на жандармов доктор) расскажу, как надо вламываться в квартиру, полную вооруженных и готовых к бою злоумышленников.

Неудавшийся террорист рассказал все, что знал. В том числе и адрес конспиративной квартиры, где его инструктировало руководство ячейки. Все аккуратно и цивильно. Никаких трущоб, никаких потайных ходов и прочего, чем грешат авторы романов про Пинкертона. Обычный доходный дом, в котором братья Блюмкины снимают две квартиры. В одной они живут, а другую, этажом ниже, приспособили под фотостудию. Очень удобно. Пришел человек, заказал себе фотокарточку, или фотопортрет, или еще чего. Люди ходят постоянно, потому как фотография нужна всем, особенно если хорошая. А если кто, кроме фотографий, и прокламации с гектографа унесет, так оно незаметно, да и одно другому не мешает…

Проблема была в том, что арестовывать надо было быстро, тихо и так, чтобы братья ничего не успели уничтожить. В принципе, жандармы дураками не были. В основном. Вот только данный конкретный ротмистр с редкой фамилией Сидоров и еще более редким именем Иван… То ли и вправду дурак, то ли ничему не обучен.

В голове Банщикова всплыли строки из старой книги: «Когда в дом начали ломиться, перед тем, как уйти через черный ход, я разрядил в них магазин браунинга прямо через дверь. Стрелял я не целясь, стремясь притормозить жандармов, и с удивлением узнал, что двое из них были ранены, причем один позднее скончался. В верноподданническом рвении жандармы столпились перед дверью, хотя знали, что мы вооружены и терять нам нечего».

Оружие руководство ячейки партии социалистов-революционеров имело, как и основания отстреливаться до последнего патрона (в случае поимки по новому «Уложению о наказаниях» им грозила виселица). А вот жандармам их нужно было брать исключительно живыми и не особо избитыми. Собственных «групп быстрого реагирования» у Жандармского отделения не было, полицейские не годились из-за возраста и плохой реакции. Пришлось идти на поклон к командиру Лейб-гвардии атаманского казачьего полка за казаками, которым было оказано доверие «захватить бомбистов, собирающихся взорвать царя-батюшку за денежку аглицкую».

Во дворе дома № 3 по ул. Обводного канала стоял дым коромыслом. В самом прямом смысле этого выражения. По какой-то причине на чердаке загорелся всякий хлам, который всегда образуется там, где долго живут люди. Ринувшиеся на тушение пожара жильцы обнаружили, что двери на чердак заперты, а замки заржавели. К счастью, на пожарной каланче заметили дым и через пару минут во двор, звоня колоколом, въехали сразу две пожарные телеги с водяными бочками, насосами и раздвижными лестницами. Брандмейстер умело распоряжался. Телеги подвели поближе к дому, опустили опоры, лестницы начали подниматься к крыше, разматывая за собой рукава пожарных шлангов. По одному пожарному вбежало в каждый подъезд, стуча в двери квартир и требуя, чтобы жильцы немедленно выходили во двор. Вот лестницы достигли края крыши, и пожарные, таща за собой рукава, скрылись в слуховом окне. Запыхавшиеся от быстрого бега городовые встали у подъездов «всех выпускать, никого не впускать». Их коллеги замерли у черного хода. Из подъездов выбегали немногочисленные по полуденному времени жильцы, волоча с собой кошек, канареек, ежиков и прочих домашних любимцев. Последними вышли топорники, крича брандмейстеру, что дом эвакуирован.

— Все жильцы покинули объект возгорания? — спросил городовой у дворника.

Тот встал на пожарную телегу, повертел головой и начал шевелить губами, загибая пальцы.

В это время четверо городовых на улице достали из кармана какие-то обрезки труб, дернули за свисающие веревочки и, дождавшись шипения и густого дыма, со всей молодецкой силушки швырнули полдюжины обрезков в окна квартиры на втором этаже, а еще пяток — этажом ниже.

— Аркадия Блюмкина нет! — закончил свои подсчеты дворник.

— У моего брата срочная работа! — закричал Михаил Блюмкин — невысокий человечек с грустными глазами, проталкиваясь к городовому. — Он не может сейчас выйти из дома!

— Александр! — заорал брандмейстер подчиненному. — Мухой в подъезд, выведи этого работягу. Сгорит ведь!

— Вы не понимаете! — начал Михаил, но закончить не успел. Городовой, оглядевшись по сторонам и убедившись, что все смотрят на работу пожарных,[16] резко пробил кулаком в область сердца Блюмкина. Тот охнул и начал падать на землю. Городовой подхватил его и, приговаривая: «Вот сейчас к доктору отведем и тебе полегчает», полуповел-полупонес активиста партии социалистов-революционеров к карете «Скорой помощи».

Тем временем Александр, поколотив в дверь руками, ногами и даже каской, выбежал во двор и отрапортовал старшему, что «двери прочные, закрыты, никто не отвечает, а из-за них дымом тянет». Возница подтвердил, что в окне первого этажа, забранном прочными решетками, ничего не видно из-за сизого дыма.

Одна из пожарных телег опустила свою лестницу до окна второго этажа, и сразу трое пожарных под крики брандмейстера: «Маски! Маски не забудьте, а то отравитесь!» запрыгнули в окно. Еще двое вбежали в подъезд, уперли опоры домкрата в стену рядом с дверью кв. № 1, закрепили удлинительную штангу, уперли окованную металлом подпорку в дверь кв. № 2 и бодро заработали рычагами домкрата.[17] Через какую-то минуту искореженная дверь вместе с засовом и косяком рухнула внутрь квартиры. В подъезд повалил вонючий дым, а тройка пожарных, нацепив на лица смоченные водой плотные повязки, рванулась внутрь. Через несколько минут они вернулись, неся на руках заходящегося в диком кашле второго активиста-эсера. Которого аккуратно положили в другую карету «Скорой помощи».

Готовя техническое обеспечение захвата, Вадик вспомнил все, что рассказывал ему преподаватель об органической химии вообще и ее использовании правоохранительными органами в частности. Идеально для бескровного захвата подходил ХАФ (хлорацетофенол), слезоточивый газ, используемый для разгона демонстраций. В просторечии «черемуха». Тот же преп рассказывал, уже после занятий, как в голодном 93-м году весь их факультет зарабатывал на жизнь тем, что создавал самодельные газовые баллончики со слезоточивым газом на базе институтской лаборатории. И рассказал заинтересовавшимся студентам всю технологическую цепочку. Этот эпизод привел еще и к тому, что до выхода в море из Одесского порта транспорта Доброфлота «Петербург» все фармацевтические предприятия Санкт-Петербурга и Одессы две недели работали в три смены. И на борт парохода, в добавление к обычным бочкам с составом для постановки дымовых завес, были загружены три десятка бочек с весьма дурнопахнущим содержанием…

Глубокой ночью казаки затащили на чердак железный лист с дымошашкой, запал которой был подсоединен к будильнику, а перед возвращением аккуратно налили клея в дверные замки.

Жильцы дома остались обсуждать пожар и мужественных пожарных, а арестованных тихо отвезли в «жандармские застенки» для приведения в нормальное состояние и последующей «разработки».

Доктор Банщиков вел светскую беседу с господином Гоцем,[18] который все еще протирал слезящиеся глаза платком.

— Итак, ваша еврейская ячейка партии CP откуда-то получила заказ на мое устранение, господин Поц…

— Не Поц, а Гоц, я попрошу вас. Почему еврейская? У нас и русских полно в составе, и латыш есть, мы выше национального…

— И в руководстве ячейки сплошные Штейны и Зоны. Хоть для конспирации фамилии поменяли бы, что ли, или хоть ввели бы в бюро пару неевреев. Ну да и до этого дорастете, если позволим. Хотя — теперь, в этот раз, наверное, не позволим. А «поц» в вашем случае не фамилия, тут вы правы… Это эпитет. Ну кто посылает на боевую акцию близорукого, как крот, исполнителя??

— Да! Переполнилась чаша терпения моего народа! Почему в России как не год где-то проходит еврейский погром? Почему мы — единственная страна мира, где есть «черта оседлости»? Почему для евреев установлена процентная квота в институты? Вы считаете, все это справедливо, господин доктор?? А Яков… Он сам попросился вам должок отдать.

— Нет, конечно, не справедливо. Правда, я не понимаю, как убийство меня, например, могло все это исправить. Вот вызвать очередной еврейский погром да, таки могло. Хотя я мог бы вам тоже напомнить, откуда именно растут ноги у всех вами перечисленных эксцессов. Если бы я вам по пять раз на дню говорил, искренне в это веря, что «я лучше вас по праву рождения», что я «богоизбран», что вы «недочеловек, по отношению к которому мне все дозволено», сколько бы, интересно, вы все это терпели? Ну, может быть, вы и я — достаточно образованные люди, чтобы отнестись к этому с юмором, особенно если ВЫ начнете шутить по этому поводу первым. Но требовать того же от темного российского мужика, который и читать-то не умеет, — извините, я не могу. Да и не только российского, вы же сами говорите, что евреи преследуемы ПОВСЮДУ В МИРЕ. Со времен египетских фараонов, кстати. Поверьте, по сравнению с тем, что произойдет в Германии лет через 30, все наши российские погромы такая мелочь… Там процесс антисемитизма будет индустриализирован, и уж в этом винить русских будет сложно. Может, все же евреи тоже как-то этот процесс со своей стороны инициировали и подпитывают? Кроме евреев, столь же гонимой нацией являются только цыгане, ну, там-то все понятно — кочуют, воруют лошадей, нигде не работают… Короче, их образ жизни раздражает. Вы понимаете намек?

— А что делать бедным евреям (тут Вадик не смог удержаться от ухмылки), если власти им просто не дают нормально, по-человечески работать? Есть списки запрещенных для нас профессий, городов…

— Вот прямо так-таки и не дают? Ну кто вот, к примеру, контролирует в России торговлю главным продуктом экспорта, хлебом? А кто производит? А ведь народ видит, что тот, кто хлебушек посеял, вырастил, собрал, обмолотил, имеет с пуда в разы меньше, чем тот, кто его всего-навсего перепродал! За такое и я бы удавил, поверьте… С образом «бедного еврея» это тоже не очень коррелируется. Причем по-настоящему бедные евреи, они как-то в тени тех, кто наживается на простых мужиках. Пока погром не начнется, тогда-то им и достается, ибо богатенькие всегда найдут способ смыться. По «черте оседлости» — судя по результатам еврейских погромов в Питере, где евреев официально и быть не может, это правило все одно не работает. Хотя, конечно, все эти глупости можно и нужно отменить. И главное — я считаю, что у евреев, как у любой другой нации, должна быть своя страна. Тогда у них будет выбор — строить свое общество, как им оно видится, или жить в чужом, но меняя свои идеи и принципы под выбранное ими место жительства. А не наоборот. Я вот, к примеру, если перееду жить в Лос-Анджелес, в шубе и треухе по улицам ходить не буду. А если буду настолько туп и не гибок, что стану — то должен буду смириться, что надо мной окружающие ковбои хихикают. А иногда и стреляют вслед, до политкорректности этот мир пока не дорос, и слава богу. Вот вы, Абрам Рафаилович, какое именно место бы вы выбрали для создания еврейского государства?

— В этом мире есть только одно место, которое любой еврей, даже самый нерелигиозный, признает своей родиной, — слегка обалдевший от столь оригинального монолога Гоц, которому на решение еврейского вопроса вроде было совсем наплевать, вдруг выпрямился в кресле и, кажется, начисто забыл о своем положении, — но туда нам, евреям, путь заказан уже тысячу лет. А уж о создании там своего государства, об этом мечтать бесполезно. Бесполезнее даже, чем о построении, скажем, в России справедливого общества, в котором к человеку будут относиться не исходя из национальности и происхождения, а только исходя из его способностей и талантов.

— Вы почему-то забыли добавить «не исходя и из его наличного капитала и капитала его семьи». Но самое смешное — я ничего против построения такого общества не имею. Я только не хочу, чтобы во время этой стройки пришлось перебить и выгнать за кордон четверть населения страны. Тогда идея теряет смысл, в долгосрочной перспективе. А насчет еврейского государства у стен Иерусалима, — при имени этого древнего города атеист и революционер Гоц нервно вздрогнул, — это совсем не так уж и невозможно. У России есть свой интерес и давняя мечта на Востоке — проливы. Для овладения ими России так или иначе придется разобраться с Турцией, а при ее развале и разделе организация маленького государства на одном из ее осколков — это дело техники и международных конгрессов. Если бы евреи боролись за это с той же энергией, с которой они пытаются раскачать фундамент государства Российского, то эта идея могла бы быть осуществлена лет так через 10–20 самое позднее… Это при условии поддержки России, естественно. Да и погромы под это дело прекратить можно практически мгновенно.

— А погромы-то с чего прекратятся, где тут логика? — оторопело выговорил лидер ячейки эсеров.

— Русские — народ жалостливый. Как только начнется нормальная продуманная пропагандистская программа, что надо дать бедным обиженным всем миром евреям свой собственный дом… А заодно и хлебом торговать можно будет без их навязчивого посредничества (тут Гоц слегка поморщился). И никто им в этом не хочет помочь, кроме простого русского мужика, которому всего-то и надо для этого в очередной раз победить Турцию… Ну как можно громить того, кого сам же жалеешь? Но в этом месте и евреям придется «вернуть мяч». Жалеть и помогать тем, кто желает твоей стране проиграть войну, ведет пропаганду против царя, призывающего весь мир дать евреям возможность самим жить в своем государстве, да еще и устраивает взрывы на улицах… Это никак невозможно. Так что мне вечерком придется нанести визит руководству вашей ячейки, а на той неделе Николай Александрович устроит встречу с раввинами и ведущими еврейскими банкирами. На ней мы попытаемся объяснить им нашу позицию по еврейскому вопросу. Да и черту оседлости надо отменять, согласен, но это уже дело думы, которая будет созвана после победы. Если вы там поимеете свою фракцию и лобби («чего я вам сделать не дам», — мысленно добавил Вадик), то будете этого добиваться. Парламентским путем, а не револьверами и бомбами. Этими методами вы добьетесь только повторения судьбы вашего Якова. Вот это и передайте вашим коллегам-эсерам. Государь просит вас о «прекращении огня» до победы над Японией и выборов в думу. Иначе он гарантирует тотальное внесудебное уничтожение всех членов вашей партии, вместе со всеми сочувствующими, и высылку ваших семей в Сибирь. По законам военного времени.

— А как быть с теми ячейками, которые финансируются староверами или из-за границы? Я с ними даже связи не имею, — не на шутку испугался Гоц.

— Я бы, на вашем месте, нашел эту самую связь. А то ведь если после их захвата ее найду я, а послание к ним не дойдет, — зловеще проговорил Вадик, — то ваши головы тоже полетят. А что до староверов… Найдем и им конфетку. Пора уже РПЦ голову из трехсотлетней задницы вынуть и вспомнить, что мы живем в XX веке! А то что-то раскол у них подзатянулся… Или они друг друга признают, или придется просто организовать для староверов новую, открытую ветвь христианства. Чем они хуже лютеран, скажем? А то наши местечковые православные батюшки без конкуренции вконец позажирели как в переносом, так и в прямом… Но вернемся к главному. Так какая же скотина настолько захотела моей смерти?

За океаном

Двадцать восьмого октября 1904 г. с очередным пароходом из Шанхая в порту Сан-Франциско появились двое странного вида людей — желтолицы и узкоглазы, как китайцы или японцы, но при этом не по сезону одеты в меховые куртки и кожаные сапоги. После прохождения таможенных формальностей они, не нанимая экипажа и не пользуясь трамваем, пешком добрались до центра города. Где и принялись беспокоить обывателей, показывая им клочок бумаги. Подошедший на шум толпы полисмен опознал в клочке «шапку» газеты «Сан-Франциско ньюс» и по подсказке какого-то сердобольного наблюдателя спровадил азиатов в редакцию.

В редакции оказалось, что эти двое вполне сносно для вновь прибывших понимают «бэйскик инглиш» и даже пытаются изъясняться. Они своим способом попросили проводить их к главному начальнику газеты. Под дверью дежурного клерка отдела новостей они откуда-то из рукава вытянули еще одну бумажку и стали сличать ее содержимое с надписью на двери. После чего в голос потребовали «главного начальника» — на их вспомогательной записочке явственно было написано Editor. Редактор так редактор, но и отдел новостей уже не мог безучастно глядеть на происходящее и выковыривать из ноздри «свежие новости» — ведь сейчас самые неповторимые новости просто так шлялись по редакции.

В кабинете выпускающего редактора азиаты в меховых куртках не пойми откуда вытащили следующий лист бумаги — он оказался просьбой напечатать письмо вождей какого-то азиатского народа «айны». Появившееся следом письмо было составлено на гораздо более правильном английском, отчего было не менее занимательным. Вожди обращались к народу Северо-Американских Соединенных Штатов с просьбой помочь им в освобождении от злобных ниппонцев (nipponman), заставляющих народ айнов силой оружия отказаться от родного языка, отказаться от родной («и весьма не плохой» — заметил редактор) меховой одежды, отказаться от привычных айнам ремесел и начать выращивать на заснеженных высокогорьях теплолюбивый рис. Просьбу о выпуске в газете этого письма делегаты неведомого народа айнов сопроводили недвусмысленным обещанием редактору отблагодарить в форме айнских меховых шуб и шапок.

Частная ли корысть, общественное ли сострадание к угнетенным, но газета практически неделю кормилась исключительно тиражами с рассказами о неведомых айнах. Об их внешнем виде (включая фотографии), об их на удивление цивилизованных привычках, об их неповторимых шубах. Мимоходом — уже в середине недели — о письме их вождей к народу и правителям Штатов. И под занавес недели — аукцион с распродажей айнского добра, включая пышные шубы и тончайшей выделки сапоги. Столь же жадные до сенсаций газеты других городов перепечатывали сокращенные телеграфные версии статей — все какое-то разнообразие.

Под занавес печатной кампании айны, не скупясь, отвалили редактору половину вырученной на аукционе суммы, сказав, что на остальные деньги они в Шанхае купят столь необходимые для освободительной борьбы патроны. Редактор милостиво отказался принять подношение — он-то и без этого аукциона на возросших тиражах газеты сделал весьма неплохие деньги. После чего загадочные айны скрылись на борту уходящего в Китай парохода.

А 5 ноября в адрес японского телеграфного агентства пришла специальная посылка с пятью комплектами подшивки американских газет, бурно обсуждающих способы ограничения агрессии Ниппона и помощи народу айнов. Императорский совет был в шоке.

Поручики русской армии, оба буряты, Очиров и Цикиров по возвращении из Америки досрочно получили производство в следующий чин. И лишь лет 20 спустя какой-то дотошный ценитель азиатских редкостей опознал в проданной с аукциона вещи не продукцию народа айнов, а продукцию нивхов. Что для всей прочей публики было совершенно без разницы — ни одна из газет не удосужилась почтить это открытие даже абзацем.

Глава 5 ГИБНЕШЬ САМ? ПОМОГИ ТОВАРИЩУ

Август 1904 г. Японское море

Очередной, уже рутинный выход в крейсерство подходил к концу. Еще пару дней проверок транспортов со шхунами, и уголь неизбежно заканчивался, предопределяя дальнейший курс пары «Аврора» и «Лена» — Владивосток. Впрочем, вначале с ними шла «Волга», ВОК продолжал исповедовать удачный принцип охоты тройками, два ВсКр на один нормальный крейсер. Но замученный постоянными поломками ее машины, новый командир «Авроры» отослал ее во Владивосток с первым и пока единственным захваченным транспортом с контрабандой. Ну кто, спрашивается, заставлял владельцев американского парохода «Фриско ранер», порт приписки, естественно, Сан-Франциско, везти кардиф[19] в Японию во время войны? А уж попытка уйти от «Волги» была, скорее, не смелостью, а просто глупостью. Русский корабль хотя и не обладал запасом скорости для догона 12-узлового парохода (и кто назвал эту черепаху «раннером»?), но зато на нем стояло радио, в пользовании которым на ВОКе тренировались ежедневно. У «Авроры» было достаточно времени, чтобы по передаваемым с «Волги» данным о курсе и скорости «бегуна» спокойно и без спешки его перехватить. Новичок на мостике «Авроры», Анатолий Николаевич Засухин после рапорта досмотровой партии радостно потирал руки. Теперь он мог убить двух зайцев одним выстрелом. Он не только «подарил» Владивостокской эскадре пять тысяч тонн высококачественного угля, чем заодно заработал командам всех трех крейсеров неплохую прибавку к жалованью. Он теперь мог, сославшись на важность груза приза, отослать наконец «Волгу» во Владивосток с наказом обязательно довести приз. А приватно указать ее командиру, или перебрать наконец машины бывшего японского парохода перед следующим выходом в море, или искать себе другой крейсер в попутчики. Теперь не связанная медленной «Волгой» пара могла дать при необходимости драпа или догона до 18 узлов.

Впрочем, рутиной этот выход был далеко не для всех. Если команды и командиры «Лены» и «Волги» уже привыкли к недельному болтанию где-то там «за Японией», то для команды «Авроры» и ее командира все было в новинку. Причем для командира — вдвойне, ведь он командовал крейсером всего три недели. Еще девять месяцев назад он был старшим помощником на маленькой канонерке, стационировавшейся в занюханном корейском порту. И даже мечтать не мог получить под команду что-либо крупнее минного крейсера в ближайшие пять лет — его величество ценз не позволял. Но… Канонерка называлась «Кореец». В том памятном бою Засухин даже не был на борту своего корабля. Он как ошпаренный носился по палубам и трюмам незнакомого ему «Варяга», командуя второй партией борьбы за живучесть, составленной из таких же, как и он, «чужаков на борту», матросов с «Корейца» и «Севастополя». Прорыв слился для него в непрерывное тушение пожаров и латание пробоин в бортах. Дальше — больше. Новый «Кореец», огромный, броненосный и при этом — абсолютно незнакомый, построенный по чужим, итальянским правилам и канонам кораблестроения. И его надо сначала забункеровать на ходу, потом довести до Владивостока, потом в пожарном порядке осваивать стрельбу из орудий незнакомых систем, потом, слава богу, уже не в должности и. о. командира, а родной и знакомой старпома осваивать маневрирование, учиться не только стрелять, но и попадать. А потом бой… Снова пожары, пробоины, беготня по палубам и трюмам, налет на Пусан, возвращение во Владивосток, с ежечасным ожиданием атаки миноносцев.

И только он после всего этого надеялся насладиться заслуженным, видит бог, отдыхом, как снова… Опять новый корабль, и теперь уже он — командир. Без всяких обидных приставок и. о. Первый после бога. «Старик». Н-да… А ведь он всего месяц назад на самом деле думал, что именно старпомом быть тяжело. Но, организовав за три недели установку на его (ЕГО!!!!) «Авроре» щитов для орудий и подкрепление их фундаментов, понял: командирский хлеб еще горше. А ведь подобную работу порт выполнял уже далеко не в первый раз, вроде все должны знать, что им надо делать… И спать приходится не больше, чем на прежней «собачьей» должности.

Столь скоропалительная, без всякого согласования со шпицем смена командиров кораблей в очередной раз взбудоражила Владивосток. Никто не мог понять, в чем же так провинился капитан первого ранга Сухотин, что его отправили сопровождать в Петербург поправляющегося после ранения Вирениуса. Точный ответ на этот вопрос знал только Засухин, но он предпочитал помалкивать. Ему Руднев при назначении на должность высказался в духе «я не знаю, могла ли „Аврора“ дотопить „Адзуму“, может быть, и нет. Но, видя, что „Лена“ начала преследование и по ней кормовые восьмидюймовки не стреляют, попытаться он был обязан. Хотя бы за компанию, что ли».

Крейсерство уже подходило к концу, угля оставалось меньше половины, когда во время очередной встречи кораблей Рейн с борта «Лены» невинно прокричал:

— Анатолий Николаевич, а не пробежаться ли нам на обратном пути ко входу в Цусимский пролив? А то тут океан как вымер, ну сколько можно рыбацкие шхуны топить?[20]

Немного поколебавшись, Засухин согласился, ему самому хотелось в его первый командирский выход свершить чего-то эдакое. Да и выводы из напутствия Руднева он сделал соответствующие. Именно это принятое наспех решение и привело к бою, впоследствии изучавшемуся всеми командирами крейсеров мира.

«Лена» и «Аврора» шли строем уступа, привычно разбежавшись на 60 миль, что больше было чревато потерей радиоконтакта. Причем «Аврора» намеренно отставала на пару десятков миль, чтобы прикрыть «Лену» в случае бегства от более сильного противника. Солнце только-только перевалило через полуденную метку, чем не преминул воспользоваться штурман для уточнения координат крейсера, когда на мостик «Авроры» прибежал запыхавшийся прапорщик Брылькин. Бывший телеграфист с Владивостокского телеграфа был самым гражданским существом на борту крейсера. Даже любимец команды дворняга Рыжуха была гораздо грознее и воинственнее его, особенно при попытке отобрать у нее честно украденную с камбуза кость. Но зато с его появлением радиотелеграф стал устойчиво работать на невиданной дистанции в сотню миль, а иногда и больше. Хотя Засухин подозревал, что тут свою роль сыграл внезапно заинтересовавшийся радио механик Лейков с «Варяга». Он две недели, сразу после памятного боя у Кадзимы, мотался по всем кораблям эскадры, что-то шаманя в рубках радиотелеграфа и перетягивая антенны между мачтами.

— Получена телеграмма с «Лены», — как ему казалось, четко и по-военному «доложил» Брылькин, которому за невиданную скорость и точность чтения и передачи сообщений прощалось все, — в квадрате Буки сто сорок восемь замечено восемь транспортов, ход восемь узлов, курс зюйд-вест-вест.

— Николай Илларионович, — укоризненно начал очередную лекцию командир корабля, — сколько раз вам говорить, будьте внимательнее. Ну сами подумайте, с чего бы японцам посылать сразу восемь транспортов вместе? Такого никогда не было. Вы с какой цифрой могли восьмерку перепутать?

— Я могу перепутать нос с кормой у корабля, это да, — кроме близорукости, малого роста и большой лысины, Брылькин отличался отвратительным характером, его и на телеграфе-то начальство терпело только как первоклассного специалиста, а «на войну» отправило с огромным удовольствием и тайной надеждой — авось он с этой войны и вовсе не вернется, — но за точность приема текста телеграммы я ручаюсь всегда. Да и на «Лене» сами продублировали цифру текстом, как будто зная, что вы не поверите.

— Тогда прошу прощения, хотя ничего и не понимаю, надеюсь только, это не очередной дурацкий розыгрыш Рейна, с него станется, — пожал плечами командир крейсера, — в машине! Поднимайте пары для полного хода. Штурман! Константин Викторович, будьте любезны, дайте курс на пересечку транспортов, и во сколько мы до них доберемся. Команда имеет время обедать, но сразу после еды разойтись по боевым постам.

Однако через пять минут исчезнувший с мостика Брылькин вернулся с новым бланком телеграммы, который на этот раз отдал молча.

После стандартной кодированной части «КВ Б149 Т6 шесть X 9 КУ SWW» шел нормальный текст. «Ухожу на 18 узлах курсом NO 200. Преследует „Идзумо“. Удачи с транспортами. С ними остался один миноносец». Если первая часть была понятна — уточнялось местоположение и курс транспортов, то вторая озвучивала приговор «Лены» и последнюю волю ее командира. Рейн прекрасно понимал, что уйти от «Идзумо» до заката ему не удастся. Точно так же он понимал и то, что, попытайся «Аврора» его защитить, дело кончится утоплением не вспомогательного крейсера, а полноценного. А собственно «Лену» «Идзумо» все равно догонит и утопит, но на пару часов позже. Поэтому он сам предлагал «Авроре» не обращать внимания на догоняющий его броненосный крейсер и идти топить оставшиеся без охраны транспорта. Но Засухин его план несколько подкорректировал.

На мостике «Идзумо» капитан первого ранга Коно Идзичи довольно потирал руки. Он удачно прикрылся транспортами и сначала подпустил русский вооруженный пароход на десять миль. Выскочив из-за линии купцов, как чертик из коробочки, «Идзумо» начал преследование «Лены». Собственно, его натолкнул на эту мысль рассказ командира «Адзумы» Фудзии, сигнальщик которой тоже не сразу опознал прячущуюся за транспортом «Аврору». Они вместе загорали в Сасебо почти месяц, пока их корабли стояли в доках на ремонте. Флагману отряда Камимуре пришлось перенести флаг командира второго броненосного отряда с его «Идзумо» на наименее поврежденный «Ивате». Да и сам отряд после памятного боя съежился с пяти до двух броненосных крейсеров. Третьим в их невеселой компании командиров «покалеченных крейсеров» был командир «Якумо» Мацучи. Причем если его «Идзумо» за этот месяц привели в порядок и он шел на соединение с главными силами в Чемульпо, то остальная пара пока прочно оккупировала доки Сасебо. На «Якумо» только начался монтаж подачи для 10-дюймового орудия, которое должно было вскоре прибыть из Чили, а «Адзума»… В случае с ней руки разводили все. Менять главный вал было не на что. Заказать новый во Франции не удалось, а в Японии никто не брался изготовить что-то подобное. Нагревать и выпрямлять — опасно, может треснуть, тогда будет не погнутый вал, а вообще никакого. Пока его только сняли, что тоже было далеко не просто, но что с ним делать дальше — пока было не ясно.

Но сейчас был час его личного триумфа. Теперь он понимал, что Камимура был прав, и он не зря плелся на 8 узлах вместе с транспортами. Да, это отсрочило его соединение с флотом на пару дней, но зато он наконец утопит эту столь насолившую Японии и императору «Лену». А она, в свою очередь, не сможет помешать доставке в Дальний новой партии осадных 11-дюймовых мортир. А будь в охране одна «Чихайя», как планировалось изначально, «Лена» вполне могла рискнуть. И, памятуя ее прошлые подвиги, наверняка не отступила бы до потопления пары транспортов. Первая дюжина тяжелых орудий, которых в Японии и было всего-то три десятка, была утоплена во время неожиданного выхода русских в море сразу после разблокирования фарватера. Но эта-то партия будет доставлена к Порт-Артуру и расстреляет русских трусов с их броненосцами прямо в гавани. Армия наконец-то раскачалась и, прорвав оборону русских, начала продвижение к Порт-Артуру. А сам порт Дальний, хотя пока и оставался в русских руках, но, отрезанный от основных сил и лишенный подвоза, без нормальных укреплений и запасов, он вряд ли продержится больше недели.

На правом крыле мостика «Лены» — наблюдать за догоняющим японцем было удобнее отсюда — Рейн отдал приказ выдать команде двойную винную порцию, всем желающим, кроме комендоров. А паче кто пожелает — то и тройную — он прекрасно понимал, что часы его корабля сочтены. При всей горячности его натуры он прекрасно умел оценивать шансы на успех. Зачастую именно его предельно расчетливые, на грани фола, действия и принимались окружающими за безрассудный риск. Но одно дело надеяться при поддержке «Авроры» догнать и торпедировать тяжело поврежденную «Адзуму». Столкновение же с абсолютно исправным броненосным крейсером, с полными угольными ямами и погребами боезапаса — это смерть и для одинокой «Лены», и для «Авроры», если та попробует вмешаться. Именно поэтому он в своей последней радиограмме намекнул Засухину, что «Аврора» должна идти топить транспортники. Приказывать старшему по званию он не мог, но оставалось надеяться, что намек поймут. Тогда гибель его корабля хоть не будет напрасной.

Первый залп японцев лег с недолетом, дистанция была запредельна даже для восьмидюймовок. Пока. Но с каждым часом японец приближался на 10–15 кабельтовых, и через час снаряды начнут долетать. А через три придется или взрывать погреба, или идти в последнюю торпедную атаку. Что тоже закончится гарантированной гибелью «Лены».

— Трехтрубный корабль на горизонте на зюйд-вест! — донесся с марса крик сигнальщика.

Мгновенно перебежав на правое крыло, Рейн стал пристально, тихо матеря клубы дыма, мешающие наблюдению, вглядываться в горизонт. Так, и кто трехтрубный мог к нам сюда еще пожаловать? Идет контрокурсом, флаг отсюда не разглядеть, сигнальный из-за нашего дыма даже дым на горизонте прошляпил, только корабль и заметил, не иначе о последней в своей жизни винной порции замечтался, шельмец… Англичанин? Или японец? Или…

— Радиограмма с «Авроры»! — влетел на мостик посыльный из радиорубки.

«„Лене“ идти Владивосток. Без фокусов. Быть там не позднее 28 сентября».

«Похоже, что Засухин не просто просчитался с курсом, а сознательно мелькнул на горизонте, демонстративно направляясь в сторону вражеских транспортов», — понял командир «Лены». Чего не мог понять Рейн, так это зачем командир «Авроры» сознательно пошел на почти верную гибель своего корабля, ради спасения его, гораздо менее ценного, «не настоящего» крейсера? Он не знал, что в приватной беседе перед выходом в море Руднев строго-настрого наказал Засухину, что оба корабля должны вернуться к 28 сентября. Причем «Лена», «с ее бездонными угольными ямами и высокой скоростью фактически единственный наш эскадренный угольщик», вернуться должна даже ценой гибели «Авроры». «Смоленск» забит снарядами для 1-й эскадры, и бункероваться с него — это русская рулетка. А без быстрого угольщика «может сорваться операция, способная решить ход всей войны», ибо — «если наш прорыв пойдет не так, как планировалось — она наш последний шанс на обратный путь». Хотя Руднев и употребил слова о «гибели „Авроры“» в качестве красивой метафоры, Засухин их принял всерьез. Он, «сложив два и два», понимал, что речь идет о прорыве идущего с Балтики авангарда второй эскадры. А чем закончился прорыв во Владивосток отряда Вирениуса, он помнил слишком хорошо. «Ослябя» вон до сих пор ремонтируется.

На мостике «Лены», несущейся на северо-восток с заклепанными клапанами, которые теперь еще предстояло аккуратно разблокировать, стоял абсолютно потерявшийся человек. Рейн приготовился к неминуемой смерти, и теперь, когда во вселенской лотерее ему, по его мнению, абсолютно незаслуженно выпал билет «жизнь», он просто не знал, что с ним делать. Он уже мысленно умер вместе со своим кораблем и командой. Он уже просчитал вариант уклонения от огня, имитации потери управления, что давало тень шанса на сближение с противником на милю-полторы. При условии что японцы увлекутся, а для этого надо было заставить их погоняться за ним подольше. В голове он уже пошел в последнюю атаку, он уже погиб в попытке достать неуязвимого для его артиллерии японца торпедами. И теперь, глядя на корму исчезающего на горизонте «Идзумо», он просто стоял… На то, чтобы заставить себя снова жить, теперь, мысленно уже умерев, требовалось немного времени и неимоверное душевное усилие.

— Ну что, Николай Готлибович, на этот раз пронесло? Прикажете рассчитать курс на Владивосток? — вывел командира из двадцатиминутного состояния «берсерк молча стравливает пары» вопрос штурмана, лейтенанта Никольского.

— И вы правда решили, что, заглянув за кромку и поставив на грань гибели себя, свой экипаж и корабль, я вдруг начну выполнять приказы о выходе из боя? — встрепенулся вновь оживающий Рейн. — Ну уж нет уж. Из-за каждой мелочи менять жизненные привычки — это не по мне… Разворот влево на 16 румбов! Рассчитайте-ка мне лучше курс…

«Идзумо», заметив «Аврору», направляющуюся в сторону транспортников со столь драгоценным для Японии грузом, мгновенно лег бортом на воду на циркуляции. Так как скорость при этом Идзичи приказал не сбавлять, не предупрежденные о повороте матросы в низах корабля попадали с ног. Спустя пару минут, выпалив для острастки в сторону «Лены» пару фугасов из кормовой башни, японец понесся на спасение охраняемого конвоя в обратном направлении. Радист «Идзумо» истошно пытался что-то передать на оставшийся при транспортах авизо «Чихайя». Тот тоже был в охранении транспортов и теперь должен был приказать им максимально рассыпаться по морю в ожидании подхода русского крейсера. Но, увы, на «Авроре» вчерашний телеграфист Брылькин имел на этот счет свое мнение. Не успел еще молодой японский кондуктор отстучать позывные своего крейсера и имя адресата, как старый телеграфист определил, что передача ведется станцией типа «Телефункен», используемой на японском флоте. Он нимало не стал заморачиваться такими мелочами, как доклад командиру и просьба разрешить ему помешать передаче вражеского сообщения. Он просто намертво забил эфир мешаниной точек и тире, содержание которой потом стеснялись привести и мемуарах и в официальных документах, скромно, но неверно ссылаясь на них, как на «бессмысленный набор знаков». Правда, посыльный матрос на мостик все же был им отправлен, но только для того, чтобы «проинформировать командира о том, что японцы что-то там пытались передавать, но телеграмма наверняка не дошла».

В результате, когда «Чихайя» с «Авророй» сблизились и опознали наконец друг друга, это стало сюрпризом для обеих. На «Авроре» ждали встретить у конвоя миноносец, за который сигнальщик на «Лене» принял низкобортное авизо. На «Чихайе» же ожидали встретить «Лену», непонятно как обогнувшую «Идзумо» и решившую перед смертью дотянуться-таки до купцов. Когда стало ясно, что облако дыма на горизонте материализуется в русский крейсер типа «Диана», командир авизо капитан второго ранга Саеки Фукуи машинально почесал свежий осколочный шрам на левом предплечье. Этот сувенир остался у него вечным напоминанием о его первой встрече с русским крейсером. Тогда, девять месяцев назад, он попробовал встать поперек пути «Варяга», когда тот пытался после прорыва из Чемульпо атаковать транспорта. Неприятное ощущение дежавю приподняло волоски на спине капитана. Ну неужели каждый раз, когда он сопровождает транспорта, ему суждено сталкиваться с русскими крейсерами? Такую карму и врагу не пожелаешь. Если бы Саеки знал, что на мостике «Авроры» сейчас стоит человек, тоже принимавший участие в том бою, он бы окончательно уверился, что это судьба…

На мостике «Идзумо» Идзичи был вне себя от ярости. Он был искренне уверен, что вся комбинация с отвлечением его крейсера от транспортов «Леной» и их последующей атакой «Авророй» была задумана заранее. Теперь ему оставалось только наблюдать, как на горизонте недосягаемая пока для его орудий «Аврора» будет топить охраняемые им суда.

— Симаймасита![21] Нет, ну как я мог купиться на столь примитивную уловку? — жаловался он на жизнь и свою собственную тупость штурману крейсера, лейтенанту Хаконо, он настолько вышел из себя, что с его губ потоком лились грязные ругательства, которые он не использовал со школьных времен, проведенных в довольно плохом районе, на окраине Йокогамы, — просто этот тикукосема[22] Рейн, со своей яриман[23] — «Леной» настолько уже всех достал, что за ним рванулся бы почти любой из капитанов Императорского флота!

— Ну тогда вы не сделали ничего предосудительного… — попытался успокоить своего командира молодой лейтенант, но вместо этого только подлил масла в огонь.

— НЕТ! Я как последний кусотаре[24] продолжал гнаться за ним, а ведь мне докладывали из радиорубки, что «Лена» что-то телеграфирует! Я обязан был догадаться, что это ловушка! Но эти русские… Похоже, они настолько не ценят свои крейсера типа «Паллада», что готовы разменять их на пару транспортов! Сначала «Диана», а теперь и «Аврора» туда же… Ну уж ее-то я точно бу-ккоросу![25]

Маленькая торпедно-канонерская лодка опять честно попыталась остановить накатывающийся на охраняемые транспорты паровой каток русского крейсера первого ранга. И снова, нахватавшись шестидюймовых снарядов, которые в ЭТОТ РАЗ к тому же исправно взрывались,[26] с трудом успела отползти в сторону, купив транспортам время на бегство. Всем, кроме двух, пораженных торпедами, выплюнутыми «Авророй» из бортовых аппаратов на полном ходу. Третий купец, успевший отойти слишком далеко для торпедной атаки, пострадал от огня русской артиллерии. «Сукадзу-Мару» получил несколько снарядов, и теперь на нем команда неумело пыталась потушить разгорающийся пожар. Японцам повезло, что более удобной мишенью для артиллеристов «Авроры» оказался именно он, груженный лафетами осадных орудий. Если бы под горячую руку «богини утренней зари» подвернулся транспортник, перевозивший снаряды, ему для полной разборки на составляющие хватило бы и одного попадания. Но — «Куроки-Мару» и «Тароо-Мару» с опасным грузом успели отойти восточнее. Саму «Чихийю» и на этот раз спас тот факт, что преследуемому более сильным противником русскому крейсеру было просто не до нее. Опять. К тому же Фукуи, памятуя о прошлом печальном опыте, не стал всерьез пытаться сблизиться с «Авророй» для торпедной атаки. Ведь берега, к которому можно было бы приткнуться его тонущему кораблю, рядом не было.

Свою посильную лепту в общее веселье внесли и комендоры носовой башни «Идзумо». Пара столбов от взрывов снарядов первого, пристрелочного залпа по «Авроре» встала гораздо ближе к маленькому авизо, чем к русскому крейсеру. На что Фукуи отреагировал предельно вежливо, просто попросив сигнальщиков отсемафорить на «адмирала» просьбу стрелять по противнику. После того, как его корабль во второй раз за эту войну, превратил в развалину убегающий от его начальника русский крейсер, ему было не до чинопочитания.

Но за любое веселье рано или поздно приходится платить. Сейчас настал час оплачивать счета для «Авроры». Несмотря на то, что из тройки «сестер богинь» она была самой молодой, быстроходной и удачно построенной, от «Идзумо» она уйти не могла. Хотя на деле паспортное превосходство в три узла «Идзумо» и оказалось завышено почти в два раза, для догона хватило и этого. Спустя примерно час после столь удачного прохода через кучу спасающихся бегством транспортов восьмидюймовые снаряды стали достигать «Аврору». Еще через полчаса противники сблизились до расстояния действия орудий калибра 6 дюймов. «Аврора» получила первое попадание и, немного изменив курс, ввела в действие орудия левого борта.

Еще час спустя от чистенькой, новенькой «Авроры» почти ничего не осталось. Менее месяца назад «Аврора» была перекрашена из светлой средиземноморской окраски в стандартный для кораблей ВОКа шаровый цвет. Сейчас крейсер постепенно, по мере выгорания краски в местах пожаров, менял цвет на пепельно-серый… Из пяти орудий левого борта могли вести огонь два. На месте кормового орудия осталась только огромная дыра в палубном настиле — японский восьмидюймовый снаряд попал в беседку с зарядами. Но это нисколько не обескуражило Засухина. Крейсер еще был на ходу, множественные попадания на удивление пока никак не повлияли на скорость и управляемость. И пока «Аврора» еще могла наносить противнику урон, об открытии кингстонов думать было преждевременно. Самолично переложив руль право на борт, с мостика на подмену прислуги орудий левого борта уже были отправлены все рулевые и сигнальщики, кроме одного легкораненого, Засухин ввел в действие орудия правого борта. От дальномера Барра и Струда, снятого с «Рюрика» и всего три недели назад установленного на крыше штурманской рубки, остались только обломки. Но и «Идзумо» уже приблизился на 25 кабельтов. Пользуясь этим, на левом крыле мостика кто-то из офицеров-артиллеристов азартно крутил верньеры микрометра, поминутно выкрикивая дистанцию до цели. От организованной наводки и единого управления огнем остались одни воспоминания, каждое орудие теперь вело собственную войну, но и такая стрельба иногда давала свои плоды. От очередного попадания вздрогнула носовая башня японского броненосного крейсера. С ее потолка посыпалась стеклянная крошка от разбитых лампочек и оптических приборов управления стрельбой. Снаряды носовой башни стали ложиться неприемлемо далеко от цели, и спустя десять минут изменить курс и стать бортом к «Авроре» пришлось и командиру «Идзумо». За упрямого русского принялись артиллеристы кормовой башни и казематных шестидюймовок. Но все это было для «Авроры» всего лишь отсрочкой неминуемой гибели.

После очередного взрыва на борту из машинного прибежал посыльный кочегар с известием о медленном затоплении средней кочегарки и что «минуты через три придется заливать топки в ее котлах, а то рванет». Снижение скорости до 16 узлов, вызванное через четверть часа падением давления пара, позволило японцам подойти на 20 кабельтовых, и время жизни «Авроры» теперь измерялось уже не часами, а минутами.

— Кто-нибудь, найдите мне минных офицеров или хоть кого, кто вообще уцелел из минеров! Через десять минут мне нужен рапорт о боеспособности минных аппаратов! — проорал из прорези рубки, испещренной множеством попавших осколков, Засухин. — И на баке, пошлите посыльного в лазарет, пусть скажет докторам, чтобы готовились к спасению раненых.

— А ты, братец, — обратился командир к ожидавшему ответа кочегару, настолько жадно глотавшему свежий воздух, что Анатолий Николаевич невольно подумал: «Воистину перед смертью не надышишься», — скажи своим, чтобы, как зальют топки, шли в лазарет и помогали, как пойдем на дно, вытаскивать раненых наверх. Самим им не выкарабкаться.

Сам он, перекрестившись, набрал полную грудь воздуха и попытался оповестить команду, по крайней мере ту ее часть, что могла его слышать, о своем решении:

— Братцы! Товарищи мои! Вы до конца выполнили свой долг! Нам осталось только показать макакам, как гибнут русские моряки! Как только мне доложат, какие минные аппараты у нас еще боеспособны, я пойду на японца. Если он сдуру не отвернет — мы попробуем подорвать его минами. Если у него хватит мозгов и он начнет отходить…

— Япошки отворачивают, — раздался удивленный голос последнего оставшегося на мостике сигнальщика, держащего бинокль левой рукой. Его правая рука, перебитая осколком полчаса назад и перетянутая веревкой для остановки кровотечения, безжизненно висела вдоль тела.

— Куда отворачивают, становятся к нам другим боком? Неужто мы им настолько повыбили артиллерию левого борта? — удивился Засухин.

— Никак нет, вообще отворачивают, уже кормой к нам стали… — ответил сам ничего не понимающий матрос.

Пришлось Засухину, намертво закрепив руль, выйти из рубки на мостик и самому всмотреться в далекий оливково-серый силуэт. Под ликующие крики уцелевших комендоров он оторопело наблюдал, как развернувшийся японец уходит на восток. Спустя примерно час и еще одно попадание восьмидюймового снаряда, разнесшее кормовую трубу «Авроры», «Идзумо» исчез за начинающим темнеть горизонтом. Счастливое избавление было настолько непонятно офицерам «Авроры», что с четверть часа на ней не предпринимали вообще ничего. А еще спустя сорок минут небо на востоке озарилось парой далеких, но очень мощных взрывов. Все моряки на верхней палубе «Авроры», занятые растаскиванием обгорелых завалов и спешным ремонтом не до конца угробленных орудий, как по команде уставились на восток. Что могло рвануть так, чтобы вспышка осветила полнеба, было совершенно не понятно. Тем более необъяснимы были два взрыва.

— Наверное, на «Идзумо» нашим шальным снарядом взорвало погреба! — радостно предположил молодой мичман-артиллерист.

— Ну да, — остудил чрезмерные восторги подчиненных Засухин, — полтора часа летел снарядик. Воистину — шальной. Ну и даже если второй взрыв через пять минут после первого, это в честь чего? Второй шальной заблудившийся затяжной взрыв?

— Но тогда что это было? — задумчиво пробормотал штурман, пытающийся сообразить, как ему сподручнее определить место «Авроры» в океане, если секстант во время боя немного погнуло…

— Боюсь, этого мы никогда не узнаем. Лучше скажите мне, каким курсом нам лучше идти во Владивосток и как его взять, если все компаса у нас поразбивало?

— Идем норд-ост двадцать, а определяться пока придется по Полярной звезде, благо облаков нет. Может, к утру сооружу какое-нибудь подобие компаса, из магнита в чашке с водой. Помните, в корпусе была курсовая работа? А пока — только по звездам, аки Магеллан с Колумбом.

До Владивостока раненая «Аврора» добиралась три дня. «Лена» подошла туда днем позже, и только из возбужденного рассказа слегка пришибленного Рейна Засухин узнал причину столь странного бегства «Идзумо» с поля выигранного японцами боя.

Рейн, как обычно, наплевал на приказ срочно идти во Владивосток. Он опять, во второй раз, не обращая внимания на протесты штурмана, взял курс на японские транспорта. Из-за лопнувшего паропровода, экстренный режим работы и повышенное давление при бегстве от «Идзумо» не пошли на пользу механизмам «Лены», он отстал от пары «Аврора»/«Идзумо» на час. Зато когда он появился у транспортов, японский броненосный крейсер успел от них уйти слишком далеко. «Чихайя», уподобившись хромой овчарке, согнала наконец охраняемые суда в кучу и как раз закончила подбирать со шлюпок команду утонувшего транспорта. Второй подорванный «Авророй», «Мару», пока держался на воде и мог бы даже быть дотащен до берега, но у командира «Лены» было на этот счет другое мнение. Занятые ремонтом моряки «Чихайи» слишком поздно опознали в транспорте на горизонте вернувшуюся, вопреки всем законам здравого смысла, «Лену». Именно истошный радиопризыв авизо и заставил Идзичи во второй раз за день бросить недобитую жертву. «Лена» не только закончила работу «Авроры» со вторым торпедированным ей транспортом. После попадания еще одной торпеды тот исчез с поверхности моря менее чем за минуту. С «Чихайи» к этому моменту могли стрелять только одно 120-миллиметровое орудие и три трехдюймовки. По авизо вели огонь три 120-миллиметровых орудия «Лены», в секторе обстрела которых не было японских транспортных судов. Остальные орудия лупили по огромным силуэтам купцов, которые были гораздо более легкой и важной целью. Рейн в упор, не обращая внимания на редкий обстрел с авизо, подорвал торпедой еще один транспорт. Как выяснилось, сближение с транспортом на дистанцию в три кабельтова, безусловно облегчившее наведение торпед, было все же опрометчивым. «Синако Мару» перевозил боекомплект к осадным 11-дюймовым орудиям. От взрыва торпеды последовательно и практически мгновенно сдетонировали все три трюма парохода, забитых снарядами и пороховыми картузами. Умирающий транспорт поступил подобно истинному самураю — его убийцу «Лену» практически завалило обломками жертвы. Самого Рейна, любовавшегося на дело рук своих с мостика, взрывной волной так приложило о стену ходовой рубки, что в последующие пару минут боем командовал старший офицер «Лены». Придя в себя, командир, не успев даже выплюнуть все выбитые зубы, отдал приказ атаковать второй удирающий транспорт.

— Только в этот раз скажите минерам, чтоб не сачковали и стреляли хотя бы с семи кабельтовых, — мрачно хмыкнул Николай Готлибович, глядя на вонзившийся в высокий борт «Лены» якорь, еще недавно принадлежавший разорванному взрывом на куски со всей командой японскому пароходу.

Сейчас его больше волновал вопрос, как это он умудрился выбить два зуба, ударившись затылком о стенку рубки? От мысли окончательно разобраться с надоедливой «Чихайей», которая продолжала упорно и результативно обстреливать «Лену» из носового орудия, пришлось отказаться. Дым на горизонте мог принадлежать только «Идзумо», и Рейн приказал ложиться наконец на курс норд-ост двадцать и опять дать самый полный. Похоже, что легкое сотрясение мозга и травматическое удаление двух зубов несколько успокоило наконец и его деятельную натуру.

Воспоминания лейтенанта А. В. Витгефта, младшего минного офицера эскадренного броненосца «Сисой Великий»

Явился я на броненосец 28 апреля, когда он стоял в Средней Кронштадтской гавани и находился в хаотическом состоянии; ничего не было готово к плаванию, и на нем работала день и ночь масса мастеровых различных заводов; комплект команды еще не был полон, а находящиеся налицо или ежедневно съезжали в порт за различными приемками, или работали наравне с мастеровыми на корабле. Причем перечень работ постоянно расширялся — то надо срочно демонтировать боевые марсы, со 47-мм пушками, то снять такие же орудия с мостика. Хуже всего было на «Александре Третьем», мне знакомый мичман жаловался, что у них в пожарном порядке снимают 75-миллиметровое орудие с батарейной палубы и намертво закрывают орудийные портики броневыми листами. И это — у нового броненосца, два месяца как с верфи, что уж говорить про нашего старика «Сисоя»!

Относительно времени ухода никто толково ответить не мог; одно было известно — быть готовым как можно скорее. Через несколько дней по приказанию высшего начальства «Сисой Великий» был вытащен из гавани на большой рейд в том же хаотическом состоянии, т. е. с мастеровыми и с полной работой на нем.

Старший минный офицер, благодаря несчастливым семейным обстоятельствам (у него в это время тяжело заболело двое ребят), поневоле все время думал об этом и старался как можно чаще попадать домой в Ораниенбаум, сделав меня почти полным хозяином работ по минной части, а работы были серьезные: устанавливалась впервые принятая станция радиографа, устанавливалась вся сигнализация, на рейде приступили к установке пяти электрических водоотливных 600-тонных турбин и 640-амперной динамо-машины с двигателями для них. Все это доставлялось ежедневно к борту на баржах и выгружалось на корабль. Кроме того, шел демонтаж и выгрузка на те же баржи всего имущества подводных минных аппаратов, которое можно было вытащить из низов корабля, без демонтажа палуб. Так что в результате время стоянки в Кронштадте пролетело для меня незаметно и не дало возможности пока ближе познакомиться с командиром и офицерами. Однако с первых же встреч особенной симпатии я к командиру не питал, благодаря тому, что он не только сам пьянствовал ежедневно и вечером уезжал продолжать опять это домой, но и приучал к этому и офицеров, в особенности молодых и слабохарактерных.

Конечно, я не могу и не обвиняю офицеров, что в то время они старались хоть последние дни пребывания в России провести веселее и почаще бывать на берегу, но не могу понять этого по отношению к командиру, старому женатому человеку, много плававшему. Если бы он стремился только к себе домой, бывать почаще у себя в семье, оставляя на корабле старшего офицера бессменным стражем, это было бы более или менее понятно и с человеческой точки зрения заслуживало бы снисхождения, но постоянное бражничество и пребывание на корабле, который он должен готовить в поход и бой, в пьяном виде недопустимо.

Бедный старший офицер день и ночь находился на ногах; его разрывали на части, и в результате — вместо благодарности или хотя бы доброго отношения к себе командира, пропадающего ежедневно с вечера до утра на берегу, окрики и пьяные выходки не успевшего еще протрезвиться командира.

Во время стоянки в Кронштадте, насколько помню, были выходы на пробные боевые стрельбы для испытания башен.

Когда пришли в Ревель, все начало мало-помалу приходить в порядок работы и приемки были окончены, корабль укомплектован офицерами и командой, появились расписания. Мало-помалу начали в Ревель собираться остальные суда, начались выходы эскадры на маневрирование, ежедневно производились различные учения, стрельбы стволами, даже минная стрельба, в чем броненосцы не участвовали, ночные упражнения у прожекторов, ночные стрельбы, охрана рейда.

Вскоре по приходе в Ревель командующий эскадрой Йессен запретил съезд на берег почти совсем, благодаря скандалу, который произвела эскадра на Горке. Было разрешено съезжать на берег только по окончании времени занятий и до захода солнца, а так как занятия (не считая вечерних) оканчивались в 5 1/2 часа, а солнце заходило около 6–7 часов, то, таким образом, съезда на берег в будние дни фактически не существовало.

С захода солнца прекращалось всякое сообщение с берегом и между судами: в море выходил дежурный крейсер и охранные миноносцы; на судах дежурили охранные катера с вооруженной командой, и всякая шлюпка, приближающаяся к судам, если не делала опознавательных сигналов и не отвечала при окрике часового пароля, должна была быть подвергнута выстрелам часовых, поймана охранным катером, осмотрена и отведена к адмиралу для разбора дела. Это была не фикция, а действительность, так как были случаи обстрела частных шлюпок, и в результате частные шлюпки по ночам к судам эскадры не приближались, а между судами свои шлюпки не ходили.

Может быть, все это была и излишняя предосторожность, но, во всяком случае, это заставило скоро всех узнать, что адмирал шутить не любит и скоро приведет суда эскадры из хаотического состояния в более или менее приличный вид, что вскоре и оказалось. Через две недели эскадра уже не представляла хаотической армады, сносно маневрировала, на судах устанавливался порядок, и каждое вновь прибывающее судно из Кронштадта первое время резко выделялось от других.

Выйдя из Ревеля, эскадра зашла в Либаву на два дня для погрузки угля и последних приемок материалов. В Либаве нас уже ждали 3 миноносца типа «Сокол» («Прозорливый», «Пронзительный» и «Резвый») и транспорт-мастерская «Камчатка», пришедшие из Кронштадта.

Наконец в одно туманное утро суда вытянулись из аванпорта, построились по отрядам и пошли в свой исторический поход. Шел дождик, было сыро, погода не могла благоприятствовать особенному воодушевлению, но все-таки у нас как команда, так и офицеры были очень рады и легко вздохнули, что кончилась неизвестность и теперь мы идем к определенной цели.

«Сисой Великий» шел в кильватере «Александра Третьего», несшего флаг командующего, за «Сисоем» следовал наскоро отремонтированный крейсер «Владимир Мономах». Это и были наши главные силы. Впереди на расстоянии видимости шли наши разведчики-яхты, по какому-то недоразумению названные крейсерами. Это «Светлана» — яхта генерал-адмирала — и две царские яхты (говорят, что доктор с «Варяга» Банщиков убедил его императорское величество использовать императорские яхты в качестве крейсеров — и на том спасибо, потому что ни оба новых крейсера 2-го ранга, «Изумруд» и «Жемчуг», в просторечии «камешки», ни единственный крейсер первого ранга «Олег» не успевали достроить к выходу нашего отряда, они, наверно, пойдут со следующим отрядом). Если «Светлану» еще можно считать крейсером, все-таки вооружен шестью шестидюймовыми орудиями, а «Оку» (бывший «Штандарт») вспомогательным крейсером с орудиями 4—120 мм, то «Полярная звезда»… Она с ее четырьмя 75-миллиметровыми почти салютными пукалками, которыми были спешно заменены еще более смешные 47-миллиметровые орудия (хотя те и были весьма красивыми, с никелированными стволами), уступала по вооружению даже транспорту «Камчатка». Впрочем, все эти яхты были весьма быстроходными, и оставалась надежда, что они смогут спастись бегством от сильнейшего противника.

На некотором удалении от главных сил шли военные транспорты «Камчатка», «Океан». С ними же кучей шли и транспорты под коммерческим флагом.

Мы до последнего момента надеялись, что в состав нашего отряда войдут броненосцы «Наварин» и «Николай Первый», однако их не успели отремонтировать, вероятно, они пойдут со вторым отрядом. Понятно, что с такими силами мы не можем вступать в бой с японским флотом, и потому нам остается или прокрасться в Порт-Артур незамеченными, или Артурской эскадре встречать нас.

Около южной оконечности о-ва Лангеланда нас встретили немецкие угольщики, и суда грузили с них сутки уголь, а затем пошли к сборному пункту — мысу Скаген.

В проливах нас конвоировала датская канонерка, вероятно, чтобы содрать, якобы за охрану, побольше денег.

У Скагена опять подгружалась углем с немецких пароходов. Во время стоянки пришло известие от консула в Норвегии, что в норвежских шхерах замечены миноносцы неизвестной нации. Это произвело сенсацию среди офицеров, — ведь были уверены, что это японские миноносцы, купленные на частных заводах в Англии.

Из Скагена раньше всего вышли миноносцы, и только через несколько часов после них отряд броненосцев. При нашем отряде шло 2 транспорта — «Корея» и «Китай» (может быть, и не «Китай», наверное не помню).

Первые сутки и первую ночь мы прошли спокойно, временами находил туман, и других судов нашей эскадры мы не видели. На следующую ночь мы должны были проходить около Доггер-банки и потому по пути все чаще и чаще встречали рыболовные суда. Иногда приходилось менять курс, чтоб не столкнуться с рыбачьим суденышком и не намотать на винты их сети. Кажется, около 11 часов на радиостанции «Сисоя» получились радиограммы с отставшего и самостоятельно догоняющего отряд транспорта «Камчатка», точное содержание которых я не помню, но приблизительно трактующие о миноносцах, — сначала об одном, потом о двух, — которые показались около нее, затем о том, что «Камчатка» приводит их за корму, затем была телеграмма «Александру» с просьбой показать свое место, на что с «Александра» благоразумного ответа не последовало, наконец, телеграмма о том, что ее атакуют миноносцы и она открыла огонь; вскоре телеграммы с «Камчатки» временно замолкли, и мы, офицеры, собравшиеся у рубки, решили, что «Камчатка» взорвана.

В 12 часов ночи я вступил на вахту вахтенным начальником. Так как с выхода из Кронштадта на эскадре ежедневно с наступлением темноты играли предварение атаки миноносцев и всю ночь у орудий посменно дежурила прислуга, а по батарее — офицеры, то я отдал приказание прислуге орудий особенно внимательно следить за рыбачьими судами, — не покажутся ли среди них миноносцы. Ночь была светлая, тихая, но с небольшим туманом. Командир сидел в ходовой рубке. Точно не помню времени, но думаю, что это было около часу ночи, — вдруг с левого борта немного позади траверса заиграли лучи прожекторов. Немедленно по моему приказанию горнист сыграл атаку; из рубки выскочил командир и приказал мне перейти на правое крыло мостика и наблюдать и искать миноносцы с правой стороны, сказав, что он, со своей стороны, будет то же делать с левой.

Пока прибежал старший штурман, которому при атаке вахтенные начальники сдавали вахту, произошло следующее событие, которое я считаю крайне важным привести до тех подробностей, которые я помню.

Во-первых, вслед за открытием прожекторов мы и увидели вдруг: с левого же борта, немного впереди траверса, были пущены 2 ракеты из группы рыболовных судов, которые в большом числе и на различных расстояниях окружали нас. Почти одновременно с ракетами сигнальный кондуктор Повещенко и прислуга 75-миллиметрового орудия, установленного на верхней палубе, закричали в один голос: «Виден четырехтрубный миноносец», — а затем несколько голосов закричало вдобавок: «Правее его еще один миноносец». К сожалению, я, находясь на правом крыле мостика и напрягая зрение в туман, чтобы различить, нет ли среди рыбачьих судов миноносцев, не имел возможности посмотреть на левую сторону, для чего пришлось бы перебежать на другое крыло. Артиллерийский огонь, согласно инструкции, должен был открываться по приказанию вахтенного начальника, а тот должен был отдать это приказание, только если он хорошо разглядит миноносец, чтобы ошибочно не расстрелять мирного купца, идя по пути коммерческих кораблей, но я миноносцев не видел и потому не приказал стрелять. Не стреляли также «Александр Третий» и «Владимир Мономах».

Через несколько времени все опять было тихо, но пока лишние смены прислуги орудий не отпускали, ожидая и в дальнейшем появления миноносцев, так как все были уверены, что «Камчатка» действительно подверглась атаке неприятеля, и если среди офицеров «Сисоя» и нашлись скептики, говорившие, что это были свои миноносцы, по дурости подошедшие к эскадре, то таковые были в очень ограниченном числе, как и те, которые предполагали, что, кроме рыбаков, никого не было.

Остаток ночи прошел спокойно, без всяких инцидентов. Проходя затем Английским каналом, мы раз становились на якорь догружаться с наших транспортов углем с помощью баркасов и ботов «Кореи».

Проходя около испанских берегов, мы встретили отряд английских четырехтрубных броненосных крейсеров, с которыми обменялись салютами.

Наконец наш отряд прибыл в Танжер. Через несколько часов подгребла и невредимая «Камчатка».

Пришли немецкие угольщики, и опять началась погрузка угля, стоя борт о борт с транспортами на большой зыби. Погрузка окончилась с маленьким инцидентом для «Сисоя», а именно: одной из 75-миллиметровых пушек ему проломало фальшборт, а пушку сильно испортило, так что ее пришлось заменить потом новой из числа небольшого запаса, который был на наших транспортах.

Опять в кают-компании «Сисоя» поднялись споры, были ли миноносцы или нет ночью в Немецком море, и на этот раз число скептиков увеличилось благодаря «воскрешению» «Камчатки», но все же большая часть осталась в уверенности, что миноносцы были.

Здесь, в Танжере, мы узнали, что далее эскадра со всеми миноносцами и транспортами, которые должны были прийти из Черного моря в Суду, пойдет Суэцким каналом.

Переход Средиземным морем до Суды был сделан при идеальной погоде; миноносцы пошли впереди с транспортами «Китай», «Горчаков», а броненосцы и крейсера шли вместе. В это время по вечерам и ночью к минным атакам не готовились, и плавание было как бы в мирное время.

Придя в Суду, адмирал приказал отпускать команду на берег — тут началось такое пьянство команды на берегу, скандалы, драки и прочее, что представить себе было нельзя. Из ста человек пьяными возвращались по крайней мере девяносто. По вечерам, после возвращения команды, посылались по несколько обходов с офицерами на берег и в темноте разыскивали пьяных нижних чинов, валяющихся по дорогам, по канавам, между Судой и Канеей и по улицам и кабакам Канеи.

Между офицерами «Сисоя» пьянства не было; пили, но мало и прилично. То же относится и к другим кораблям.

Командующий довольно часто посещал «Сисой» и входил решительно во все мелочи судовой жизни и обучения, причем проявлял всегда редкий здравый смысл и прямо-таки энциклопедические знания. Он касался даже технической части и, призывая к себе специалистов, расспрашивая о какой нибудь неисправности механизмов, быстро вникал в суть дела и «очков» себе «втереть» не дозволял. Все сильно подтянулись, зная, что ежеминутно каждого может призвать к себе адмирал для расспросов и разнести.

Разносы он делал часто и всегда по делам. Так, зайдя во время учения в батарейную палубу, Йессен обратился к артиллерийскому квартирмейстеру с просьбой рассказать ему про оптический прицел на пушке, а когда тот сделать этого не мог, то был призван старший артиллерист и получил разнос за то, что не обучил комендоров прицелу. А затем и ему самому было предложено рассказать про прицел, и, о ужас, артиллерийский офицер, очевидно, и сам не знал устройства оптического прицела и начал нести вздор, и сел в лужу, будучи сильно изруган адмиралом. Вообще, влетало часто всем, мне в особенности, за беспроволочный телеграф, но все же к чести офицерского состава «Сисоя», если и влетало за промахи, то во всяком случае не за такие, как это выше приведено со старшим артиллеристом, действительно мало смыслящим в артиллерии и вообще, по-видимому, к ней особенной любви не питавшим.

Насколько командующий был дееспособен, — настолько же и его штаб, немногочисленный по составу, но хорошо подобранный, за исключением флагманского штурмана полковника Осипова, который всегда был велик на словах и мал на деле и, будучи от природы довольно ограниченным человеком, воображал о себе и о своих способностях бог знает что такое. Что бы ни случилось, даже не относящееся вовсе до его специальности, постоянно, по его словам, оказывалось, что он это предвидел и будто даже предупреждал, но его умным советам не следовали.

Как штурман, по моему мнению, он тоже был не на должной высоте, несмотря на его многолетние плавания. Иногда, когда не было никаких причин к этому, он был не в меру осторожен, выписывая курсами отряда какие-то ломаные линии среди чистого моря, и в то же время, по выходе из Суэца, едва не усадил отряд на банку, на которую мы шли, и если бы не сигнал конвоирующего нас египетского парохода, то мы бы устопорились на банку, почти единственную среди всего Красного моря.

Кроме Осипова, в штабе адмирала состояли: старший флаг-офицер лейтенант барон Косинский и младшие — мичманы Трувеллер и светлейший князь Ливен. Барон Косинский, если и был, судя по отзывам раньше, человеком с пороками, за что был однажды даже списан, кажется, с «Разбойника» едва ли не по настоянию кают-компании, однако на «Сисое» он оказался очень милым, доступным для всех человеком и в то же время разумным и талантливым помощником адмирала, ведущим штабные дела просто, ясно и без излишней переписки. Оба младшие флаг-офицеры были премилые люди, быстро сошедшиеся с офицерством и, несмотря на свою молодость, очень трудоспособными и деятельными. В особенности мичман Трувеллер — отличный морской офицер, будучи англичанином по рождению, имел все хорошие качества этого народа, а именно положительность, спокойствие и хладнокровие. Однако, отвлекшись несколько в сторону, продолжаю повествование о походе дальше.

В Суде мы простояли около двух недель. За это время, кроме безобразной гулянки команды на берегу, стоянка отряда ознаменовалась бунтом на «Мономахе». В точности я не помню причины бунта, да она, кажется, была, как и всегда, фиктивная, — насчет строгости командира и недовольства пищей, — но вообще бунт выразился в том, что команда, собравшись толпой, подошла, рыча, к мостику, и начались выкрики ругательств и проклятий по адресу командира. К активным действиям толпа не приступала. Командующий ездил на «Мономах», заставил команду просить прощения и выдать виновников, которые, кажется, были списаны, — наверное не помню. Теперь ясна подкладка бунта — появившаяся еще тогда агитация левых партий.

К концу второй недели командующий, как мы думали тогда, чтоб занять чем-то экипажи, приказал привести корабли в идеальное внешнее состояние, начали все подкрашивать и драить, каждый день стали проводить строевые занятия. Все происходило так, как будто готовились к императорскому смотру. Но это было немыслимо, ведь царь остался в Петербурге. В завершение всего адмирал провел смотр вверенных кораблей и остался доволен.

Наконец черноморские транспорты собрались, и мы с ними вышли в конце августа в Порт-Саид.

При подходе к Порт-Саиду телеграфная станция «Сисоя» начала принимать какие-то радиограммы, явно по-русски, но шифром, подписанные «Три Святителя». Я решил, что у радиотелеграфиста от жары помутилось сознание, и сам прочел ленту — действительно «Три Святителя». Но этого быть не могло! «Три Святителя» должен находиться в Черном море и не может пройти через Босфор, неужели его радиостанцию слышно из Черного моря? Но слышимость отличная. Опять чертовщина какая-то, как с «Камчаткой» у Доггер-банки. Сообщили на флагманский «Александр», оттуда подтвердили получение, но почему-то вместо объявления тревоги приказали подготовить флаги расцвечивания и холостые патроны для 75-миллиметровых пушек. «Александр» тоже что-то начал передавать по беспроволочному телеграфу. Мы на «Сисое» решительно ничего не понимали.

Через 2 часа прямо по курсу показались дымки, и «Ока» побежала проверить, кто это.

Еще через полчаса увидели возвращающуюся «Оку», отчаянно что-то сигналящую флагману. А на горизонте уже появились два явно военных корабля. С «Александра Третьего» приказали отряду уменьшить ход, держать строй и приготовиться приветствовать его императорское величество. На броненосце началась суматоха, хотя благодаря тренировкам в Греции мы довольно быстро заняли места.

А приближающиеся корабли в нашей черноморской окраске уже хорошо видно, первый идет броненосец, действительно похожий на «Три Святителя» со штандартом ЕИВ, а за ним башенный трехтрубный крейсер, и если бы мы не знали, что «Олег» из-за поломки в машине остался в Кронштадте, то решили бы, что это он, ведь черноморские «Очаков» и «Кагул» еще не прошли испытаний! Четвертый же крейсер этого типа «Богатырь» уже воюет в Тихом океане.

Ближе и ближе подходят они к эскадре, весь личный состав отряда выслан наверх. Наконец они проходят по линии ваших судов, и артиллерийский салют и громовые крики «ура», идущие от чистого сердца, огласили воздух. У всех на лицах радость, неподдельная радость, что наши силы прибавились.

По присоединении к нам черноморского отряда ЕИВ перенес флаг на «Полярную звезду», «Три Святителя» занял место в кильватер «Сисоя Великого», а «Очаков», все-таки это был он, примкнул к отряду крейсеров, где наконец-то появился настоящий крейсер.

Ввиду позднего времени императорский смотр был перенесен на завтра, ЕИВ пригласил адмирала и командиров кораблей на «Полярную звезду» на совещание. У матросов ходили разговоры, что государь-император лично, как Александр Второй, поведет нас бить врага. В кают-компании в этом очень сомневались, но все были весьма довольны увеличением нашего отряда в полтора раза.

На следующий день проходил императорский смотр кораблей отряда, и хотя было очень жарко и душно, что несколько смазывало торжественность момента, ЕИВ со свитой на катере обошел все корабли, поднялся на каждый и произнес речь. Было видно, как тяжело императору в такой жаре подниматься по трапам, выглядел он бледным и уставшим. Взойдя на палубу, ЕИВ поздоровался с офицерами и командой. Мы дружно ответили: «Здравия желаем, ваше императорское величество!» Затем он взошел на мостик и произнес речь, закончившуюся словами: «Желаю вам всем победоносного похода и благополучного возвращения на родину». На это команда ответила криками «ура».

На следующий день проводили показательные артиллерийские стрельбы по щитам, благо «Петербург» привез из Севастополя практические снаряды и мы могли тренироваться, не расходуя боевые снаряды. Отстрелялись на удивление неплохо, правда и дистанция была небольшая. ЕИВ остался доволен.

Минные же стрельбы не проводили, так как еще до выхода из Кронштадта приказано было все мины надводных и подводных аппаратов у броненосцев сдать в порт, а аппараты заглушить. А где успели, как у нас на «Сисое», демонтировали и сами аппараты. Тогда же были сданы в порт и мины заграждения. При подходе к Порт-Саиду «Полярная звезда», имея на борту ЕИВ, ВК Ольгу и свиту, отделилась от отряда и ушла на северо-запад.

В Порт-Саиде простояли сутки, а затем с раннего утра по очереди пошли по каналу.

Тут вышла маленькая заминка: дело в том, что управление канала накануне прислало подробное расписание, когда какие суда должны сниматься и входить в канал. По расписанию выходило, что крейсера первые входят в канал в 5 ч утра; однако, когда пришло это время, то отчего-то крейсера не шли. Флагманский штурман сейчас же счел долгом заявить, что это европейские державы решили с нами сыграть шутку — не пускать в канал, — и торжествующе заявлял всем на мостике, что он все это предвидел и говорил об этом.

В результате оказалось, что не европейские державы, а просто не успели к сроку убрать какую-то землечерпалку в канале, отчего и задержали нас на полчаса. Но нахал Осипов не смутился и тогда стал уверять, что он один только знает, что было крайне важно для кого-то задержать нас на полчаса, чтобы подготовить атаки в Красном море. Канал весь отряд прошел благополучно в сутки и, переночевав в Суэце еще одну ночь, пошел в Джибути по Красному морю.

Тут я должен привести в известность следующий крайне возмутительный факт. Мы знали, судя по инструкциям из Петербурга, что для охраны отряда по его пути по Красному морю наняты яхты — конвоиры и разведчики для отряда, крейсеровавшие в море за несколько дней до вступления в вето отряда, которые затем, осмотрев все бухты, должны были, начиная с Суэца, конвоировать нас и охранять. Кроме того, по всем берегам Красного моря были будто бы разосланы специальные тайные агенты, чтобы следить, нет ли где японских миноносцев. Организатором всего был прислан какой-то г-н Стюарт, бывший консул Йокогамы. На самом же деле из конвоиров мы видели только один египетский пароходик, который и шел с нами, но не все Красное море, а только малую часть его, а затем ушел домой. Так что, по-видимому, вся эта якобы охрана, стоившая правительству огромных денег, была мифическая, и, наверно, деньги ушли кому-нибудь в карман. Г-на Стюарта мы встретили, подходя к Джибути. Он шел на великолепной паровой яхточке и, встретив нас, поднял сигнал, что имеет важные вести. Отряд остановился, и г-н Стюарт прибыл к адмиралу с вестями, что в бухтах, которые мы уже давно прошли, ютятся японские миноносцы. Адмирал, конечно, не поверил ему и принял его так, что тот бомбой вылетел от него, говоря, что адмирал сумасшедший, не веря его якобы несомненным сведениям о неприятеле.

Конечно, адмирал знал много больше нас, какая должна была быть охрана и прочее, и тут, увидев сплошное надувательство, взорвался. После он назвал г-на Стюарта титулом: «Главный начальник кражи русских денег в Красном море».

В Джибути мы простояли благополучно четыре дня, а затем двинулись дальше. Выйдя из пролива в океан, мы пошли на Малаккский пролив. Настроение у всех было приподнятое, у меня остались лучшие воспоминания об этом времени. Артур еще держался, мы верили, что он продержится до нашего прихода и, таким образом, мы, войдя в состав 1-й Тихоокеанской эскадры, в виде подкрепления, настолько усилим ее, что перейдем в наступление и загоним японский флот в свои порты, если он только не пожелает вступить в бой и быть разбитым. Скептиков в это время насчет нашей миссии пока не было еще, и настроение было уверенное и спокойное.

На переходе несколько раз в день отряд совершал эволюции и маневрирование, различные учения и даже пару раз стрельбы артиллерийские, практическими снарядами.

Весь переход прошел блестяще — при почти полном штиле; временами, хотя и шла довольно крупная зыбь, но все-таки, несмотря на размахи броненосца «Сисоя» до 15 градусов, она не мешала во время остановок погрузке угля с транспортов баркасами.

Сначала казалось, что нет возможности грузить на такой зыби; прямо-таки страшно становилось в ожидании погрузки, но потом оказалось все возможным и не таким уж страшным, как показалось; уголь грузили почти без несчастных случаев на судах. Во время одной погрузки был случай на «Сисое», что паровой катер стоял у борта, во время размаха броненосца был захвачен пяткой стрелы за борт и моментально затонул, но люди все спаслись. По этому поводу был отдан соответствующий, очень хлесткий приказ по эскадре.

Скорость погрузки угля была разная, но в среднем можно было считать, что даже на зыби баркасами можно грузить по тонн 30 в час.

Благодаря остановкам для погрузок угля переход затянулся до одного месяца, так что в Камран мы пришли в начале октября.

Войдя в Малаккский пролив, мы встретили пароходик под русским консульским флагом, который передал какие-то бумаги адмиралу, так как эскадра не останавливалась. Спросив по семафору, нет ли от консула каких-нибудь известий, нам передали, что есть сведения, что японский флот стоит в Лабуане, в Зондском архипелаге, а в Зондском проливе нас ждали миноносцы и подводные лодки.

Выходя из пролива, было приказано сигналом приготовить корабли к бою, а ночью ежедневно ждали минных атак.

Почти все верили этому известию, но оказалось оно ложным, и мы без всяких инцидентов дошли до Камрана. На этом переходе командир стал вести себя все хуже и хуже, а когда ждали боя и атаки, он ежедневно напивался почти «до положения риз», что, по моему мнению, рекомендовало его не совсем лестно для его храбрости. Наконец, даже наш спокойный старший офицер не выдержал и заявил ему, что он немедленно доложит адмиралу о его безобразном поведении и потребует его смены. Командир просил прощения, стих и перестал пить, так что мы вздохнули спокойней. Во всяком случае же, если ночью случилась бы атака и в это время командир был бы не трезв, было решено, что его арестуем и в командование вступит старший офицер.

Подходя к Камрану, произошел факт крайне важного значения, характеризующий, до чего могут дойти люди, любящие только показную службу, а именно случай с «Александром Третьим». Адмирал, как потом говорили, решил идти прямо в Порт-Артур, рассчитывая дойти с запасами угля на наших транспортах и на судах. К тому же не пришли зафрахтованные с углем пароходы Гинсбурга и не было об них никаких известий.

Для всего этого адмирал сигналом потребовал показать точное количество угля на судах и, о ужас, «Александр» показал на 600 с лишком тонн меньше, чем по утреннему рапорту. После этого ходили слухи, что именно из-за «Александра» идти прямо в Порт-Артур не представилось возможности, и адмиралу поневоле пришлось отказаться от этого. Кто знает, чем бы тогда окончилось дело, — неизвестно. Весь переход Индийским океаном суда прошли, будучи страшно перегружены углем, так, например, «Александр Третий», вместо положенного наибольшего запаса 1500 тонн, уходя из Джибути, имел 3000 тонн; «Сисой» вместо 1000 имел 2000 и т. д. Уголь был насыпан везде, где было возможно: на юте в мешках, во всех палубах, в отделениях подводных аппаратов, в офицерских отделениях и даже в кают-компаниях и командирских салонах — одним словом, почти не было свободного от угля места, но действию артиллерией, минами, подаче — он не мешал.

Жить было безумно тяжело: днем солнце накаливало железные части кают так, что нельзя было тронуть рукой, а ночью борта и железо кораблей отдавали свое тепло, но так как с захода солнца велось приготовление к минным атакам, то иллюминаторы, двери, горловины задраивались наглухо броневыми крышками, вентиляции в жилых помещениях по этому случаю не было никакой, и в каютах и в палубах было жарко, как на полке в бане — спать, даже голым, было немыслимо, происходила как бы варка в собственном соку; пот лил градом, и в особенности большие страдания испытывали те, кто болел тропической сыпью, которая от попадавшего пота зудела нестерпимо. Единственным лечением от сыпи должно было бы быть частое обливание холодной пресной водой, но так как для сохранения угля воду не опресняли, то запас воды пополнили, пользуясь ночными дождями, и выдавали воду в ограниченном количестве, недостаточном для частых обливаний. Приходилось как-нибудь ловчиться, а именно самому собирать воду во время дождя для лечения.

Спать ночью наверху тоже было не особенно приятно — всюду лежал уголь, да и народу размещалось так много, что не было места даже яблоку упасть, почти вся команда спала наверху. Офицеры спали — часть в верхнем офицерском отделении, где было, благодаря входным с палубы трапам, несколько холоднее, чем в каютах, в шлюпках, на мостиках, на компасных площадках. Все это сопровождалось неожиданными сюрпризами вроде дождя. Но несмотря на это, публика крепилась, и, хоть обливалась потом, уныния заметно не было.

Во время этого перехода все офицеры как-то ближе сошлись друг с другом, ссор не было. Собирались каждый вечер на юте, где велись мирные дебаты о нашем будущем, делались предположения, и, хотя на «Сисое» почти у всех офицеров было убеждение, что во время боя погибнут слабейшие суда, а именно «Сисой» и «Мономах», а остальные, быть может, и выйдут благополучно из боя, однако никто не хандрил и не унывал, считая это необходимостью. Часто во время этих вечерних бесед старший доктор Подобедов выносил свою цитру, на которой он чудно играл, и звуки мелодичной музыки родных и известных нам напевов как-то хорошо ложились на сердце среди тишины тропической ночи и заставляли спокойно и с покорностью смотреть на грядущую судьбу, а еще вероятнее, на смерть, которая нас ожидала. Среди команды уныния не замечалось также, и как-то странно было, стоя на вахте вечером, слышать ежедневно хоровое пение на баке, видеть танцы под звуки гармоник и прочее; казалось, что судно идет не на войну, а просто совершает мирное плавание, что все эти поющие и танцующие люди словно забыли, что, быть может, через несколько дней они найдут могилу и идут на смерть, а не на веселую стоянку в порту.

Все это объяснялось одним словом — полной определенностью: мы идем в бой, в решительный бой, и никто не в состоянии этого предотвратить, кроме судьбы, а значит, нечего волноваться и прочее.

Один только командир, вероятно, не имел полного спокойствия или фатализма, а потому ежедневно пил, доходя иногда до полной невменяемости, возбуждая мало-помалу к себе недоверие, и только после случая со старшим офицером, который, как я писал выше, не выдержав, заявил ему, что доложит о нем адмиралу и будет просить о смене командира, случая, после которого командир опомнился и сразу бросил пить, опять доверие офицеров вернулось к нему, вера в его храбрость, хладнокровие и опытность управления судном.

В Камране отряд стоял несколько дней, ждал угля. Наконец, уголь пришел, сначала на двух пароходах. Вместе с угольщиками пришел из Сайгона зафрахтованный князем Ливеном пароход с провизией. Там была всякая провизия, масса вина и прочее.

Во время этого промежутка был очень острый момент: явилось предположение, что угольщики захвачены японцами, и, хотя суда и подгрузились углем с двух своих пароходов, стоянка все время требовала угля, запасы таяли медленно, но верно, и через несколько дней ожидалось, что если угольщики не придут, то угля едва хватит до Артура. Поэтому адмирал решил не ждать этого момента, а через два дня уйти в Артур, не ожидая больше пароходов.

Через некоторое время в Камран пришел французский адмирал, командующий эскадрой, и передал приказание своего правительства покинуть бухту, так как японцы заявили протест.

На другой день мы вышли и ушли в другую бухту Ванфонг, где и стали на якорь и принялись догружать уголь. В этой бухте мы задержались на неделю. Никто не мог понять, чего именно ждет адмирал, и на кораблях ходили самые идиотские слухи. Все стало ясно 4 октября. В тот день незадолго до полудня на станции радиотелеграфа было получено сообщение от транспорта «Петербург». Через три часа он вошел в бухту в сопровождении еще трех судов. Увы, сопровождающий их крейсер «Жемчуг» из-за постоянных поломок и малого запаса угля от Гибралтара ушел обратно на Балтику. Но предварительно с него на продолжающие путь суда передали шесть стодвадцатимиллиметровых орудий с расчетами. Когда мы произвели положенный при встрече салют, нам отозвались не только орудия, снятые с «Жемчуга». С транспортов раздалась жуткая многоголосая трескотня, в которой мы узнали пулеметный огонь.

После проведенного на «Александре» совещания командиров кораблей нам стало известно, что на транспортах прибыли два гвардейских полка, почти в полном составе. Сами суда были срочно закупленными в Германии и Франции быстроходными пассажирскими лайнерами, которые смогли дойти до Ванфонга за месяц. Кроме этого, наш ошарашенный таким поворотом событий командир проговорился о нашей цели. Пока японцы будут ждать и ловить нас у Артура, мы должны будем сначала обстрелять остров Формоза. Потом захватить один из островов архипелага Рюкю и организовать на нем маневренную базу и угольную станцию. После подхода на эту базу крейсеров из Владивостока захвату подлежал и остров Цусима в одноименном проливе. Это позволило бы полностью прервать сообщение японской армии на континенте с метрополией.

Наконец, кажется, 12 октября наш пополненный отряд пошел в неприятельские воды. Путь лежал таким образом: сначала к Парасель Севаш, чтобы пройти между ними и Хайнань, потом к Лусону, куда мы отпустили все сопровождающие нас транспорта, кроме войсковых и «Петербурга».

Итак, мы шли сначала океаном, а затем вступили в военные воды Восточно-Китайского моря. По дороге посланные вперед крейсера «Светлана», «Очаков» и «Ока» осматривали все встречные и попутные пароходы, которых встречалось немного. Осмотры большей частью были без результата, и только 15 октября «Окой» был задержан английский пароход с военной контрабандой. Он шел в Японию и был завален разным железнодорожным имуществом. Эскадра остановилась, послали туда команду добраться до дна трюмов, так как были предположения, что там найдем более существенное. Так как до вечера добраться до дна трюмов не удалось, то пришлось ссадить на «Камчатку» английскую команду, посадить туда нашу и под командой прапорщика отправить этот пароход кругом Японии во Владивосток, в качестве приза, а эскадре идти дальше. Дальнейшей судьбы нашего единственного приза я не знаю.

Насколько я помню (теперь прошло уже 5 лет), 16 или 17 октября эскадра на траверсе Лусона остановилась в море и грузила уголь, а на другой день произвела последние эволюции. После этого были отпущены все опустевшие транспорта, что многие горячие головы посчитали тогда грубой ошибкой. Ведь это давало Того точную информацию о нашем местоположении. А при наличии в экипажах купцов-болтунов — и о нашей цели.

Уголь было приказано догрузить только до полного запаса в ямах, что и было сделано. Относительно же влияния запасов провизии и материалов, которые действительно были на судах в изобилии, то вес их по самому простому подсчету был настолько невелик, что мало влиял на углубление судов. Запасы боевые были только в количестве обыденного снабжения судов +20 %.

Вернемся теперь к последним эволюциям эскадры (17 или 18 октября). Эти эволюции заключались в том, что адмирал подымал сигналы — «неприятель идет с носа», «с правой, левой стороны», «с кормы» и прочее и, не ожидая разбора сигнала всеми судами, начинал соответствующую эволюцию согласно тактике, а именно: строил строй фронта, пеленга и пр. Этими эволюциями он хотел окончательно утвердить в памяти командиров, что он будет делать в бою в случае встречи с неприятелем. Среди сигналов был и сигнал о появлении неприятеля, и, согласно сигналу, суда производили эволюцию, строя строй фронта на неприятеля. Через примерно день хорошего хода мы снова легли в дрейф посреди океана и стали чего-то ждать.

Как всегда, и здесь высказалась смешная сторона человечества, хотя и в исключительном случае. Я говорю о курьезе, который был со мною накануне боя вечером. Ко мне пришел прапорщик Т. и просил меня сегодня же заплатить ему 9 рублей за саблю, которую я хотел у него когда-то купить; так он решил, что может случиться, что покупателя убьют в дневном бою и он останется с ненужной ему саблей. В эту ночь офицеры и команда стали на две вахты, и я оказался на вахте с 4 до 8 часов утра старшим вахтенным офицером.

В шесть часов утра в посветлевшей восточной стороне горизонта показались несколько силуэтов неизвестных военных кораблей. Пробили боевую тревогу, и «Светлана», набирая ход, понеслась навстречу неизвестным.

Глава 6 ОБЛОМ…

Конец октября 1904 г. Дальний

БУМ!!! Грязное бело-серое облако разрыва над втянутой в плечи головой, истошный визг круглых шрапнельных пуль и частая дробь по бревенчатому козырьку.

— Ну что я могу поделать, — обиженно проговорил Шталькенберг, близко к сердцу воспринявший матерное высказывание Балка по поводу японской артиллерии, — у них тут всего-то одна батарея. Но как я ее подавлю, если они стреляют только с закрытых позиций, а на «Илье» осталось по десятку снарядов на орудие? На батарее, вернее, уже полубатарее, трехдюймовок и того хуже.

— Да не волнуйтесь, Курт Карлович, всё все понимают, — извинился за невольный наезд Балк, — но уже два дня гвоздят, надоело… А что так плохо со снарядами, разве позавчера миноносец из Артура не прорывался?

— Да приходить-то он приходил, но это был «Бураков», на него много не нагрузишь… А атаку шрапнелью мы вчера уже после этого отбивали. Так что имеем то, что имеем.

Как бы в подтверждение слов барона в небе рванул еще один снаряд.

— Вы мне лучше, Василий Александрович, вот что объясните. Когда на той неделе к нам два «Сокола» прорвались. Что за бочки были навалены на «Решительном»? Половину груза они съели, а что в них — вы так никому и не сказали… Оно того правда стоило?

— Как придет время — увидите, — хитро усмехнулся Балк, — кстати, обстрел вроде кончился. Неужели опять полезут, как думаете, господа-товарищи?

— А куда им деваться то? — удивился открывший глаза ТВКМ,[27] до этого передремывающий обстрел привалившись к стенке окопа. — Мне лейтенант Долгобородов, командир «Буракова», рассказывал, как у японцев под Артуром вышло. Они же нас первую неделю, как прорвали линию обороны, вообще не беспокоили, помните?

— Так они, оказывается, решили, что уже взяли Артур! — дождавшись утвердительных кивков от слушающих его солдат и офицеров, продолжил Михаил. — И чуть ли не парадным маршем, полковыми колоннами, почти без разведки стали маршировать почти до линии фортов. Ну, впрочем, наши так драпали, что в какой-то степени я японцев понять могу. Да и откуда им было знать, что за тот месяц, пока мы их у Дальнего держали, те форты успели достроить? А про то, что Кондратенко пристрелял артиллерией все дороги на десять километров от крепости, и подавно. Причем он же не только крепостную артиллерию задействовал. Он у Белого выпросил одиннадцатидюймовые мортиры, с Золотой горы. Ну, помните, те, что при прорыве «Фусо» оскандалились и даже по стоящему никак попасть не могли? Ну если по кораблям они и правда больше попадать не в состоянии, то по пехоте, как выяснилось — самое то! Так вот, сначала японцев подпустили почти до линии фортов, а потом… В общем, накрыли япошек так, что они потом еще неделю к Артуру мелкими перебежками приближались. Они от огня пушек догадались укрыться в двух лощинах, а вот их-то мортирами и пристреляли заранее… Потом артиллеристы Долгобородову еще жаловались, что их Кондратенко заставил после пристрелки закапывать воронки от практических снарядов. Да и сами снаряды, куда их еще девать, не назад же в Артур было везти. Зато для японцев был сюрприз. После этого у них снова встал вопрос — а чем воевать? Ведь порта для разгрузки снарядов как не было под рукой, так и нет. А осень начинается, временные причалы в Бидзыво то и дело ломает штормами, да и миноносники наши раз в неделю туда наведываются.

— Да уж, та пятерка дестроеров, что «Донской» довел до Шанхая и которая дальше своим ходом прорвалась месяц назад, она очень кстати пришлась, — добавил свои мореманские пять копеек Шталькенберг, — всего-то пяток мелких корабликов, но воистину — дорога ложка к обеду! А то у нас уже все артурские миноносцы — кто на ремонте, кто потоп, а кто и остался на ходу — так у тех мины порасстреляны!

— Вот тогда они про нас и вспомнили. Теперь держимся на пяти километрах обороны, одним полком против трех, как минимум. И ведь — ни позиций оборудованных, ни люнетов, ни фортов, только окопы, что китайцы откопали… Когда только успели, непонятно.

— Мне за эти окопы еще, чувствую, голову оторвать попытаются, — мрачно проворчал Балк, — думаете, они за бесплатно или из-под палки с такой скоростью их отрыли? Чувствует моя пятая точка — как кончится война, придется мне отвечать за нецелевую растрату казенных пятидесяти рублей…

— Не расстраивайтесь, Василий Александрович, может, еще пронесет вас, не доживете до победы-то… — попытался, как мог, «утешить» товарища Ржевский, никогда не упускающий шанса на реванш в затянувшемся поединке «ослоумий» с Балком.

— Товарищ капитан! — вылетел из-за изгиба траншей посыльный солдатик. — Там япошки долом лезут! Ну, лощиной то бишь. Товарищ прапорщик, просили передать, под прикрытием артобстрела уже два батальона насосались! В…

— Что-что, два батальона наделали? — не понял Михаил, от удивления даже привставший со дна окопа, за что и был водворен на место резким рывком Балка.

— Наверное, товарищ прапорщик сказал «просочились»? — пришел тот на помощь лупающему глазами солдатику.

— Так точно, насочились. А наши пулеметы, оне же только поверху балки стригут. Япошка-то там внизу набился, если все скопом кинутся, то просили передать, что можем и не удержать. Шибко их много, и близенько они, почитай пять десятков шагов до нас. Когда оне из балки в атаку полезут, с нашего конца, их благородие даст ракету.

— Понятно, благодарю за службу, беги назад и передай прапорщику Кружевному, чтобы не беспокоился. Пусть только даст ракету, как они из балки начнут лезть, а об остальном я позабочусь. — Балк вытащил из ящика батарею и начал осторожно приматывать воткнутые до этого в землю провода к клеммам. — Ну, господа, у меня для вас есть две новости…

— Хорошая и плохая, как обычно? — саркастически спросил Михаил.

— Нет, сегодня две хорошие. Во-первых, любопытство по поводу давешних бочек сейчас удовлетворим. А во-вторых, товарищ барон получит назад половину проводов, что столь неохотно мне ссудил на неделе. Как только увидите на западе ракету белого дыма — будет нам фейерверк… А вот и она!

Балк провернул рукоятку замыкателя, но против ожидания жадно глазевших на злосчастную балку господ офицеров, земля от мощного взрыва не колыхнулась. Но секунд через десять со стороны балки показались несколько огромных багрово-черных шаров… Спустя еще пяток секунд с запада донесся многоголосый вой, настолько жуткий, что на капитана уставились несколько десятков пар глаз, явственно ожидающих разъяснения… Из оврага во все стороны, не обращая внимания на пули, прыснули дымящиеся японцы, попадая под перекрестный огонь пулеметов.

— Как тараканы из-под тапка, — спокойно выдал свое резюме Балк, как будто крики заживо жарящихся людей для него были вполне привычны, — а всего-то и надо — бензин, керосин, немного мазута тоже можно, ибо бензина в Артуре почти не нашлось. Слили остатки с минного катера «Баяна», там все одно двигатель запороли месяц тому как. Все это перемешать и по пуду мыла в бочку, как загуститель. Перемешивать до состояния бабушкиного киселя. Под каждую бочку по динамитной шашке, и получается огненный фугас. Я думаю, на сегодня японцы отнаступались — два батальона разом, да еще таким неприятным способом…

— А как вы смогли в той лощине дюжину бочек спрятать? Там же грунт — сплошная скала, это сколько же вы китайцам заплатили, чтобы они в ней дюжину ям выкопали?

— Да никто эти бочки не прятал, просто расставили пару штабелей на входе и выходе из ущелья. Я еще приказал солдатикам использовать штабеля в качестве, пардон, туалета. Расчет был на психологию — что не спрятано и мерзко воняет, того можно не опасаться. Ну, естественно, разведка их в одну бочку залезла, там какая-то вонючая густая каша. То ли краска старая, то ли самогон перебродил вконец… Как ни странно — получилось, а вот теперь любой штабель бочек японцы будут обходить за версту или расстреливать с безопасного расстояния. Так что слушай боевой приказ — собрать все пустые бочки, что только есть в Дальнем.

— А что, есть еще бензин и керосин? — радостно спросил Ржевский.

— Нет, весь израсходовали, но противнику-то об этом не известно, если, конечно, Ржевский не разболтает… Расставим бочки за линией окопов, кучками по пяток штук, забросаем их ветками, и пусть японцы боятся. А если будут бояться хорошо, то нальем и бензина.

Ответом Балку стало долгое недоуменное молчание.

— Шутка. На сегодня, я думаю, можно расслабиться, отсылайте по полуроте от батальона в город за бочками. Миноносцев из Артура сегодня не планируется, так что остальным отдыхать, вполглаза. Поздравляю, господа-товарищи — еще один день войны нами прожит.

Дождавшись, пока поручики разбежались по батальонам, а барон Шталькенберг полез в блиндаж к телефону, Михаил тихонечко обратился к Балку:

— Василий Александрович, два вопроса. Первый — зачем вы провода от фугаса в землю втыкали а не сразу к батарее подключили? Время ведь, можно и не успеть…

— Осенью грозы часто бывают. Если цепь не заземлить, то во время грозы наведенного тока вполне может хватить для случайного подрыва закладки. А нам этого не надо.[28] Минеров в Артуре я уже просветил. А что за второй вопрос?

— Сколько мы еще тут продержимся?

— Будь моя воля, я бы вас, товарищ великий, отправил в Артур первым же миноносцем. А будь возможность, так и прямо в Петербург. Но вы все упорствуете… А держаться мы тут сможем до первого правильно грамотно организованного японского наступления. Я не говорю об отдельных атаках, силой до полка при поддержке той полубатареи, что нас уже неделю развлекает шрапнелью. Этого добра мы можем еще с десяток отбить и не поморщимся. А коли патроны, снаряды и хоть роту в неделю из Артура будут подвозить, то вообще до морковкиного заговенья. Но даже одной правильной, массовой атаки пехотной дивизии при поддержке пары десятков гаубиц и нескольких батарей трехдюймовок нам хватит.

— Так почему же нас до сих пор, уже месяц как, не могут сбросить в море, если все так просто?

— Первую неделю мы медленно отступали к Дальнему. Помните то веселое и беззаботное время с мелкими засадами?

— Знаете, Василий Александрович, вы меня иногда пугаете. Расстрелять две роты, почти до последнего человека кинжальным огнем полдюжины пулеметов в упор, и вспоминать об этом как о «веселом и беззаботном времени»… Что же тогда для ВАС на войне ужасно, если таковое вообще есть? Может, этот ваш «огненный фугас»?

— Лучше вам этого не знать, авось не случится… Так вот, вторую неделю они не могли поверить, что мы больше не отходим, и чрезмерно осторожно нащупывали нашу линию обороны. Уважать себя мы их при отходе заставили, боялись, что мы их снова подловить хотим. Ну а дальше — классический пример Буриданова осла в исполнении генерала Ноги. Он хотел сразу взять и Артур, и Дальний. Распылил силы, и только потом понял — то, что выделено для Дальнего, совершенно недостаточно, особенно в плане артиллерии. Но все орудия калибром более трех дюймов уже под Артуром. Теперь пока их перевезут назад… Но сегодняшняя попытка прорваться к нам в тыл по лощине, которую мы отбили с огоньком, — Михаила передернуло, наверное, ветер некстати донес запах горелого мяса… — говорит, что за нас взялись серьезно. Теперь нам осталось жить дня три после первого выстрела по нашим позициям из двенадцатисантиметровой гаубицы господина Круппа. Или, если пойти другим путем — из тех же орудий можно топить миноносцы, что нам подвозят припасы. Тогда их надо установить на другом берегу залива, напротив причалов. Тогда мы тут просидим еще недели две, но японцам наше уничтожение обойдется дешевле. Так что я бы вам рекомендовал сегодня из Дальнего эвакуироваться.

— На миноносце в Артур? — усмехнулся Михаил. — А потом, когда его начнут обстреливать из крупнокалиберных орудий, которые выгрузят на пирсы Дальнего, откуда я сбегу, куда «эвакуироваться»? На миноносце же в Шанхай?

— Сегодня к пирсу подойдет «Монголия», плавучий госпиталь из Артура. На нем мы отправим всех тяжелораненых, и не в Артур, а во Владивосток. Ваша рана уже почти зажила, но…

— Капитан Балк!!! Если вы еще раз так оценивающе посмотрите на мою ногу, то я вам сам что-нибудь отстрелю!!!

— Да и в мыслях не было, — поспешно пошел на попятный вышеупомянутый Балк, — можно просто намотать бинтов побольше и…

— Нет, — ответ Михаила прозвучал просто, без криков и истерик, но было ясно, что никуда из Дальнего он не собирается и уговаривать его бесполезно.

— Да поймите же вы, ТАМ вы нужнее. Я могу себе позволить здесь погибнуть, от шального снаряда или пули. Вы — нет. Без вас…

— Знаю, слышал — «хана всей России». А со мной в роли труса и беглеца, что — не хана? Нет уж, я знаю только один способ управлять людьми, которым угрожает смерть, — быть с ними на равных, хотя бы в шансах попасть под тот самый шальной снаряд. А про «Монголию» я, естественно, в курсе, сам подписывал обращение к Того с просьбой о пропуске некомбатантов и раненых. Через пару часов надо идти к порту встречать.

Погрузка раненых на «Монголию» закончилась за три часа до заката. Первый час погрузки Балк провел, обнимаясь с Верочкой Гаршиной, которая была приписана к госпитальному судну. Еще полчаса он убеждал вышеупомянутую девушку, что ей остаться в Дальнем нет никакой возможности. Их диспут кончился тем, что Балк на руках отнес сопротивляющуюся даму по трапу на палубу «Монголии». У лееров парохода Верочка перестала наконец молотить своими маленькими кулачками по плечам и спине Василия. Она положила голову ему на плечо, и, глядя прямо в глаза, произнесла:

— Я согласна остаться на «Монголии», но с одним условием. Ты должен мне пообещать, что тебя не убьют.

— Наверное, это тебе должны обещать японцы, а не я…

— Ты умнее и лучше всех японцев на свете! И они тебя смогут убить, только если ты сам им это позволишь, своей глупостью или неосторожностью… Пообещай мне, что ты этого не сделаешь, и я безропотно останусь на «Монголии». Иначе… — с угрозой начала Верочка.

— Хорошо, родная, хорошо! — успевший немного изучить характер своей подруги Балк решил не рисковать. — Обещаю не бросаться в одиночку больше чем на взвод японцев и всегда надевать калоши во время дождя и шрапнельного обстрела. Только и ты облегчи мою задачу — зная, что ты в безопасности, мне будет проще сосредоточиться на войне и собственном сбережении.

— Ну вот и договорились, — радостно захлопала в ладоши Верочка, грациозно слезла с рук Балка и, задумчиво глядя на панораму затянутого дымом Дальнего, грустно добавила: — Но мы в любом случае теперь не увидимся несколько месяцев… Васенька, проводи меня в мою каюту. Моя соседка сейчас должна принимать раненых, а до отхода еще четверть часа. Мы же успеем, правда?

— Вера, ты уверена, что сейчас подходящее время для… — начал было Василий монолог «голоса разума», пытаясь уговорить скорее себя, чем Веру, но был жестко, нежно прерван поцелуем.

— Капитан Балк, вы самый нерешительный морской офицер, что я когда-либо знала.

Усмехнувшись, Балк внезапно вытащил из кобуры наган, а левой рукой стал что-то долго искать за пазухой.

— Вася, если ты меня хочешь брать «силой оружия», это совершенно не необходимо, я и так уже давно твоя, всей душой. Пока, правда, не телом, — Верочка пыталась привычным сарказмом подавить свой страх перед первым в жизни настоящим свиданием.

К ее удивлению, в вынырнувшей из-за обшлага мундира левой руке Василия был зажат золотой червонец.

— А уж платить мне точно не надо, — слегка даже обиженно произнесла Верочка, надув губки.

Такой реакции на свою откровенность и смелость она точно не ожидала.

— Платить и не подумаю, а вот наган мне сейчас и правда пригодится, — весело ответил Балк, бросил червонец на палубу «Монголии» и внезапно выстрелил в него.

Подняв получившийся золотой «бублик» (вид простреленного профиля императора всероссийского вызвал у него нездоровые ассоциации), капитан второго ранга Балк встал на левое колено и, глядя снизу вверх в глаза любимой женщине, сказал.

— Я могу пойти с тобой, только если ты примешь от меня это. Другого кольца у меня для тебя нет, но для помолвки сойдет пока и так. Ты же, когда вся эта нелепая кутерьма закончится, правда выйдешь за меня?

Спустя двадцать минут наспех одетые Василий и Верочка никак не могли оторваться друг от друга на площадке трапа. Но когда матросы уже вытягивали трап на борт парохода, Верочка, в своем репертуаре, задала последний вопрос, не имеющий отношения к их отношениям и звучащий совершенно не к месту:

— Вася, а зачем ты с собой постоянно носишь столько золотых червонцев? У тебя китель весит не меньше полпуда.

— Видишь ли, Верунчик, если японцы нас все же окончательно прижмут, мне придется не только уходить самому, но и любой ценой выводить отсюда Михаила. А уходить нам придется через Китай. Китайцев же зачастую проще купить, чем пытаться перебить, уж слишком их много…

Пока «Монголия» пробиралась к выходу из гавани, Балк успел присоединиться к Михаилу на маяке. Наблюдая за медленно удаляющимся пароходом, увозящим его Веру, Василий невольно тихонько насвистывал столь подходящее к его настроению «Прощание славянки».

— Что это была за мелодия, Василий Александрович? — поинтересовался заслушавшийся Великий князь.

— Неужели я настолько фальшивлю, что вы не узнали «Прощание славянки»? — не на шутку обиделся Балк, гордящийся своим слухом.

— Никогда не слышал ни мелодию, ни название, — отозвался Михаил, — а такую мелодию, я думаю, не забыл бы. Не наиграете потом?

— Тут не гитара нужна, здесь даже рояля будет маловато, скорее полковой оркестр должен быть… Это же лучший русский военный марш из всех, что были и будут. Неужели его еще не написали?[29] Ну как с этой войной немного разберемся — ноты запишем обязательно. Ибо как бы ни пошла история, а война эта в русской истории далеко не последняя…

С площадки маяка было видно, как на линии горизонта к белоснежному борту госпитального судна подлетал дымчато-серый японский крейсер. Через полчаса, уже в сумерках, они бок о бок продолжили движение. После беглого досмотра «Акаси» проводил «Монголию» через минные поля, и наутро они разошлись навсегда. Досмотрев морской спектакль, Балк с Михаилом, не торопясь, спустились вниз по винтовой лестнице. Но спустя всего три часа им пришлось в кромешной темноте снова сломя голову по ней нестись. На этот раз вверх.

Уважительно растолкавший ночью товарищей командиров вестовой доложил, что «на море что-то такое затевается, прожектора и взрывы на горизонте, а на миноносцы это не похоже, да и не должно их сегодня вообще быть». Спешно добравшись до верха маяка, Балк с Михаилом стали в четыре глаза вглядываться в ночь. Далеко в море, почти на горизонте, были видны вспышки орудийных выстрелов, метание прожекторов и далекое моргание морзянки, которое из-за расстояния прочитать было невозможно.

— Если бы это были наши, то связались бы с нами по радио, у нас на «Муромце» радиовагон зачем? И всему флоту об этом известно… Любезный, — рассудительно обратился Балк к вестовому, — метнись на бронепоезд, узнай, были ли радиограммы. И если были, то почему эти сукины дети Маркони нам ничего не доложили?

Вестовой, однако, не успел добежать даже до низа лестницы. Примерно на полдороге его сбил с ног летящий по лестнице вверх матрос с радиовагона. Долетев до верха, он смущенно протянул бумажку с радиограммой Балку и, пока тот был занят чтением, почему-то попытался сразу сбежать обратно по лестнице. Однако был остановлен резким и властным движением руки Михаила.

— Были ли телеграммы до этой, товарищ боец? — грозно спросил он.

— Товарищ Михаил, — из-за того, что матросик буквально плюхнулся на колени, его реплика более всего походила на старорусское «не вели казнить, великий государь», — у нас Васька Клинов случайно рубильник с питанием перекинул, и с вечера приемник не работал! Только десять минут как разобрались, включили!

— А я-то думаю, чего это Петрович с места в карьер! — мрачно отозвался из-под фонаря Балк, протягивая Великому князю бланк. — Немедленно обесточить крепостное минное заграждение и включить маяк!

Телеграмма гласила следующее: «Вася, за кол ебалк, сколько можно ждать? Немедленно дай свет на маяке. „Урал“ уже по счислению вылез на мины, на хвосте Камимура и Того. Просыпайся, сукин сын, кол тебе в задницу».

— А это не могут быть японцы? — осторожно поинтересовался Михаил. — Сейчас подойдут, высадят пару батальонов прямо на пирсы, и все. Удар с тыла нам парировать просто некем.

— Нет, ваше высочество, гарантирую, это Руднев. Видите — два раза «кол» в телеграмме? Это мой позывной… Из той жизни… — уже шепотом добавил Балк и продолжил в полный голос: — Похоже, к нам явилось долгожданное подкрепление. Помните, мы с вами и Кондратенко прикидывали, как лучше нанести удар парой полков, чтобы отбросить японцев от Артура обратно на перешеек?

— У нас тогда, кстати, ни черта не вышло, даже на бумаге! Может, лучше ими просто оборону усилить?

— Ноги от нас ждет чего угодно, только не наступления. А удивить — значит победить. Если из этих двух полков хоть один батальон доберется до позиций японской артиллерии, то дело будет сделано. Может, не сразу, но, уничтожив артиллерию от Артура, мы японцев точно отгоним. Теперь ты, заразоид радиофицированный, — матрос-радист с «Муромца», к которому и относилась последняя фраза Балка, напрягся не на шутку — тот ругался очень редко и только в исключительных ситуациях, — немедленно передайте в Артур для Кондратенко. «Вариант Герострат отменяется, работаем молот и наковальню». Сейчас я тебе лучше напишу, а то опять чего-нибудь перепутаете…

— Что это за Герострат с молотком? — шепотом поинтересовался у Михаила Ржевский, который был уже повышен в звании, но почему-то упорно всеми, кроме рядовых, именовался поручиком.

— Мы заранее с Кондратенко, Макаровым и Стесселем обговорили варианты наших действий, помните, они на «Баяне» сразу после прорыва японцев подходили? «Герострат» — мы больше не можем держать Дальний. По этому варианту мы взрываем пирсы, топим на фарватере все баржи, что есть в порту, и уничтожаем все управление крепостным минным полем, чтобы японцам его не отключить было. А нас снимают миноносцы, всех, кто прорвется к порту. А «Молот с наковальней» — это то, что мы попробуем сделать сейчас. Японцы с нашей стороны наступления не ждут. Хоть они и докладывают, что в Дальнем окопалась целая дивизия (Ржевский с готовностью хохотнул над перехваченным донесением Ноги, в котором гарнизон Дальнего оценивался в дивизию вместо неполного полка, ржали все), это скорее для оправдания собственного топтания. Из Артура попробуют организовать атаки по всему японскому фронту, скорее, правда, демонстрационные. Мы же силами двух прибывших полков должны прорваться к позициям артиллерии. Из-за рельефа местности количество мест, где можно установить орудия, у японцев весьма ограниченно.

После включения маяка Балк приказал «отмигать» флоту: «Мины обесточены, добро пожаловать». И, не удержавшись, в качестве мести за Кола, добавил: «Петрович». Спустя примерно час, разослав по батальонам приказ «готовиться к атаке», Балк наблюдал, как к причалу величественно подходит первый транспорт. Впрочем, как тотчас же выяснилось, наблюдал не только он.

С противоположного берега бухты Дальнего, занятого японцами, засветили прожектор, который уперся в черный борт выкупленного в Германии лайнера. Через минуту по освещенному кораблю открыли огонь два орудия, установленные рядом с прожектором. Судя по столбам воды, поднявшимся в месте падения снарядов, калибр сюрприза был не менее ста двадцати миллиметров. Японцам, похоже, надоели русские миноносцы, каждую вторую ночь прорывающиеся в Дальний со снабжением и подкреплениями. И они, как намедни и предсказывал Балк, решили устроить им артиллерийскую засаду. Но одно дело расстреливать с трех миль миноносец, которому толком и ответить на такой дистанции нечем. А вот войсковой транспорт, да еще прибывший в составе целой эскадры — это совсем другой коленкор… Если бы японские артиллеристы знали, что прилетит им в ответ на их снаряды, они бы, наверное, огня вообще не открывали.

Первым ответил сам транспорт, на носу и корме которого были установлены по одному шестидюймовому орудию, но это были только цветочки. По обнаружившим себя орудиям радостно отстрелялись и канониры других двух транспортников, отрываясь за месяцы учебы без возможности пострелять по настоящему, живому противнику. А добавил огоньку «Варяг», который шел, несколько отстав от лайнеров, прикрывая их от возможных атак миноносцев. В отличие от наводчиков с транспортов, его артиллеристы не только были полны энтузиазма, но еще и умели стрелять. На позиции японских пушкарей обрушился град шестидюймовых снарядов. Менее чем через пять минут на месте батареи была качественно перемешанная каша из земли, металла, мяса и костей. Последнюю точку поставил «Сисой Великий», два двенадцатидюймовых снаряда которого были абсолютно не нужны для подавления японских орудий, но весьма порадовали высаживающуюся русскую пехоту. Из выпущенных японцами девяти снарядов в транспорт попали два. В ловушку для пескарей случайно заплыла акула…

К спустившимся с маяка Балку с Михаилом, которые с чувством выполненного долга наблюдали за спешной выгрузкой войск, подбежал странно выглядящий генерал, совершенно не по уставу экипированный.

— Генерал-майор Брусилов, имею честь беседовать с Великим князем Михаилом и лейтенантом Балком?

— Так точно, они самые мы и есть, — с трудом задавив зевок, ответил ТВКМ, — правда, Балк уже капитан второго ранга. А что у вас за тазик для бритья на голове, Алексей Алексеевич? Мне, право слово, сразу Дон Кихот Ламанчский вспомнился…

— И вы туда же, Михаил Александрович, — Брусилов был явно польщен, что Михаил без подсказки вспомнил его имя-отчество, — это защитный противошрапнельный шлем. Если на полигоне при обстреле чучел шрапнелью ничего не напутали, то данные шлемы позволят снизить безвозвратные потери от шрапнели в поле на 20 %, а в окопах так вообще чуть ли не вполовину. Что до формы — как мне объяснили, таковые «тазики» проще изготавливать штамповкой. Кстати, посмотрите на обороте шлема, думаю, вам будет любопытно.

— «Спаси и сохрани. Производства завода ЕИВК Ольги», — прочитал выбитую на изнанке поданного Брусиловым шлема надпись Михаил и добавил внезапно потеплевшим голосом: — Молодец сестренка, заботится о нас, не забывает. А сколько у вас этого добра?

— На каждого солдата и офицера, и пара тысяч в запасе. Так что извольте послать по паре человек от полуроты, получить на ваших людей тоже. И повязки на лицо не забудьте.

— А вот про повязки для меня новость, — вмешался в разговор Балк, — мы что, попытаемся ввести противника в заблуждение, изобразив из себя ковбоев Северо-Американских Соединенных Штатов?

— Повязки привез «Петербург», он вышел из Одессы на пару недель позже, и на него загрузили не только эти тряпочки, — Брусилов потеребил висящую вокруг шеи полоску ткани, — там, кроме кучи бочек с составом для постановки дымной завесы, есть и пара десятков бочек с этим… Хлорпеканом, что ли? Никогда не был силен в химии…

— Хлорпикрином?? — оживился Балк. — А что, по не ожидающему противнику…

— Вы в курсе, что это такое? — пришла очередь удивиться Брусилову. — И как мы можем эту слезную гадость и намордники с пользой применить? С ними еще загрузили все мотоциклетные очки, что удалось найти и купить в России. Всего пару сотен, для защиты глаз офицеров.

— Так… Ветер западный… Черт, ветер вдоль позиций! Что у нас за высотка на правом фланге в пол-версте перед линией окопов? Придется первым ударом ее захватить. Алексей Алексеевич, сколько времени надо вашим орлам, чтобы с первого транспорта всем слететь?

— Часа полтора, не менее…

— Не пойдет, японцы успеют подготовиться. Итак, товарищ Михаил, нашему бронедивизиону предстоит совершить последнее в истории его существования чудо. Пока вновь прибывшие разгружаются, мы должны во что бы то ни стало взять вон ту высоту и с нее пустить дымку в глаза японцам. Под его прикрытием наша пехота сможет устроить японцам козью морду с меньшими потерями.

— А почему только бронедивизиону? У нас тут почти полк…

— Да этот полк де-факто под вашим командованием уже три недели, как командира у них убило, они и сами себя иначе никак не называют и даже гимн выучили…

— Какой гимн? — поинтересовался Брусилов.

— Как в атаку пойдем — узнаете. А пока — через полчаса бочки должны быть сгружены, и желательно начать их переноску к той самой высотке. Сразу, как ее возьмем, надо дать дым и начинать наступление теми силами, что к тому моменту высадятся. С остальных транспортов пойдут в уже готовый прорыв. Кого вы нам вообще привезли, Алексей Алексеевич?

— На «Петербурге», что сейчас разгружается, три батальона пластунов и тот самый хлорпикрин. На остальных трех судах лейб-гвардейские Измайловский, командир Порецкий Александр Николаевич, и Преображенский, генерал Озеров нас, правда, покинул в Суэце, здоровье подвело, полки. Но, боюсь, с полной высадкой будет задержка — «Урал» налетел на мину, затоплено машинное отделение, теперь его буксируют. Так что, наверное, треть личного состава гвардии сегодня на берег не попадет. Еще есть по дивизиону крупповских гаубиц и наших шестидюймовых мортир.

— Если «Урал» мой братик буксирует на «Силаче», то, я думаю, попадут. Он точно чего-нибудь эдакое выкинет… — задумчиво проговорил Балк. — Хотя лично я даже теоретически предположить не могу, что именно.

В последние полчаса перед началом атаки Балк успел связаться с Рудневым и организовал на выбранную сопку огневой налет с «Варяга», «Трех Святителей» и «Сисоя». За 10 минут в довольно небольшой скалистый холм флотские артиллеристы успели всадить достаточно стали, чтобы отправить на дно хорошо забронированный крейсер (типа «Идзумо»), Или плохо бронированный броненосец (типа «Осляби»). Достаточно крупная и совершенно не способная маневрировать сопка с дистанции менее двух кабельтовых стала для морских артиллеристов отличным полигоном. После трех десятков 12- и сотни 6-дюймовых взрывов на сопке, казалось, ничего не могло выжить. Да и сама она несколько уменьшилась в размерах. Казалось, что тонны стали и взрывчатки с каждым новым взрывом все больше втаптывали некстати оказавшийся на пути русской армии скалистый холм обратно в землю.

Отстрелявшись, «Варяг» выпустил в небо серию красных ракет. По этому сигналу из русских окопов выплеснулись штурмовые группки, понесшиеся вверх по еще дымящемуся склону. Вернее, должны были выплеснуться. С переходом в атаку возникла небольшая заминка: солдаты были настолько впечатлены эффективностью РУССКОГО же огня, что боялись вылезать из окопов. Когда всего в паре сотен шагов от тебя взрывается снарядик весом в четыре центнера, очень трудно заставить себя встать, выскочить из уютной ямы окопа и, самое страшное, побежать ТУДА, где земля только что смешивалась с небом… Даже верный Бурнос и лихой Ржевский сидели на дне окопа, совершенно не реагируя на команду «Вперед!». Балку, решившему лично руководить как атакой, так и применением «черемухи», пришлось делать то, что сам он всегда считал верхом командирского непрофессионализма. С криком: «Ребята, запевай!» — он выскочил на бруствер и прогулочным шагом, горланя песню и сбивая палкой колосья травы, пошел в направлении японских позиций:

Броня крепка, и паровозы быстры, И наши люди мужеством полны.

Этого выносить Ржевский уже не мог. Он в два прыжка догнал командира, и его срывающийся на фальцет голос слился с Балковским. Ему подтягивал совершенно немузыкальный бас Бурноса. Он еще вчера клялся всеми святыми, что «ни один челАвек не потащит этАт пулемет, как бы вы его ни Аблегчали, таварищ Балк, а стрелять с рук с „максима“ это ж вААбще, где виданА?». Сейчас же он шел, перевесив через плечо перевязь с «максимом», с которого Балк снял кожух с водой и остатки станка, превратив его в жутко тяжелое подобие ручного пулемета. Искоса глянув на его громадную фигуру, Балк поразился, насколько он походил на Шварценеггера из «Хищника». Рядом с ним, согнувшись под тяжестью короба с патронной лентой, семенил второй номер.

Стоят в строю, России машинисты, Своей могучей Родины сыны!

Из окопа вылетали все новые и новые люди, и припев грянул уже хор из нескольких сотен пристыженных глоток. Со стороны японских позиций неуверенно хлопнул первый винтовочный выстрел. Пуля, выпущенная дрожащими руками контуженного до полусмерти солдата, скосила несколько травинок, не долетев до густеющей на глазах русской цепи. Ответом стал нестройный залп из полусотни винтовок.

Гремя огнем! Сверкая блеском стали, Пойдет броньпоезд в яростный поход!

Японский артиллерийский наблюдатель довольно быстро разобрался в ситуации, и над русской цепью вспухли два облака от шрапнельных разрывов. Ну, почти над русской цепью — с первого залпа подобрать правильную установку трубки практически невозможно.

Куда бы нас приказом ни послали, И Михаил нас лично поведет!

Генерал Брусилов, расслышав слова, с удивлением посмотрел на стоящего рядом Великого князя и удивился еще больше — тот подпевал, не отрывая от глаз бинокля.

Заводов труд, и труд российских пашен, Мы защитим, страну свою храня, Ударной силой орудийных башен И быстроходной яростью огня!

«Илья Муромец», расталкивая с колеи мусор, дошел до места, где рельсы были подорваны японскими саперами, и его артиллерия стала пытаться нащупать позиции японских коллег. До Шталькенберга уже дошли новости, что где-то в трюмах пароходов вместе с гаубицами прибыли еще два боекомплекта к орудиям его бронепоезда, и сейчас он торопился расстрелять остатки снарядов с максимальной пользой. Под колесами первого броневагона уже суетилась ремонтная бригада, восстанавливая путь для будущего броска вперед.

Гремя огнем! Сверкая блеском стали, Пойдет броньпоезд в яростный поход! Куда бы нас приказом ни послали, И Михаил нас лично поведет!

По «Муромцу» практически в упор, с пятисот метров, ударила замаскированная как раз на такой случай 75-миллиметровая пушка, стандартное противоминное орудие, пожертвованное японским флотом с одного из крейсеров. Офицеры Страны восходящего солнца предвосхитили появление противотанковой артиллерии примерно на два десятка лет — первый броневагон почти без паузы прошило навылет двумя снарядами. А корабельное трехдюймовое орудие Армстронга вполне солидно смотрелось бы и против танков начала Второй мировой.

Пусть помнит враг, таящийся в засаде, Мы начеку, мы за врагом следим! Чужой земли мы не хотим ни пяди, Но и своей вершка не отдадим!

Но сегодня у русского бронепоезда было надежное фланговое прикрытие. С моря по позициям морского орудия ударили 6-дюймовки «Варяга». До полного подавления японцы успели только продырявить первый бронепаровоз «Муромца», но ни добить поврежденного противника, ни окончательно лишить его подвижности они уже не смогли. «Сисой Великий» и «Три Святителя» спокойно, со старческой неторопливостью обкладывали 6- и 12-дюймовыми снарядами район вероятного расположения зловредной японской полевой батареи, ведущей огонь шрапнелью.

Но если враг полезет к нам на сопки, Он будет бит, повсюду и везде, Забросят уголь кочегары в топки, И по полям, по сопкам, по воде!

Перейдя на бег, русские солдаты ворвались на сопку и вскоре добежали до японских траншей. Вернее, до того места, где эти траншеи когда-то имели место быть. Немногие уцелевшие и не потерявшие после обстрела способность соображать японцы отстреливались до последнего патрона, после чего с криком «банзай» бросались в штыковую. По ожившему было японскому «гочкису», снесшему первой очередью дюжину солдат, отработал Бурнос. Широко расставив ноги и наклонившись для компенсации отдачи вперед, он с рычанием выпустил с рук очередь на пол-ленты, навсегда заткнувшую японский пулемет вместе с пулеметчиком.

Гремя огнем! Сверкая блеском стали, Броневагоны ринутся в поход! Куда бы нас приказом ни послали, И Михаил нас лично поведет!

Над сопкой взвился русский флаг, первый флаг над первым отбитым у японцев куском русской земли. По этому сигналу команды пластунов потащили к сопке двухсотлитровые бочки с сюрпризами. Не прошло и десяти минут, как первая развороченная бочка покатилась по склону в сторону японцев, оставляя за собой едкий, зловонный дым. Свежий морской ветерок медленно сносил белесую завесу на японские окопы. Попеременно со слезоточивым газом бросали и бочки с обычной дымовой завесой. Через полчаса пелена дыма и газа обещала стать достаточно плотной, чтобы прикрыть выход в атаку гвардейских полков.

— Михаил Александрович, а в этой песне, там, где Михаил нас лично поведет…

— Это не я придумал, поверьте, Алексей Алексеевич. Глас народа, так сказать…

Михаил не стал пояснять Брусилову, что на этой строчке настоял Балк, невзирая на все возражения того самого Михаила. «Проще любить не абстрактную Родину, но конкретную фигуру. А лучше вас на роль талисмана и символа армии не подходит никто». Михаил, правда, так и не понял следующей фразы — «при правильной личности ее „культ“ может и должен пойти стране на пользу».

На фоне восходящего солнца из утреннего тумана проявился «Урал», идущий на буксире у «Силача». Не доходя до пирса примерно полторы сотни метров, грузный, осевший гораздо ниже ватерлинии, раненый корабль окончательно сел на грунт. Видя тщетность дальнейших попыток сдвинуть с места капитально сидящий на камнях кормой «Урал», Балк-второй сменил тактику. Рассудив, что его главная цель доставить на берег десант, он аккуратно подвел корму своего буксира к носу «Урала». Носовая оконечность «Силача» не доставала при этом до пирса примерно с полкабельтова. Но катер с «Варяга», на который Балк просигналил о своем замысле, уже тянул в их сторону баржу, которой суждено было стать последним звеном импровизированных сходней. Через час первые солдаты Измайловского полка, протопав по палубе «Силача», попали наконец на берег.

К этому моменту подтянулся и закончивший на сопке Василий Балк.

— Я же говорил Брусилову, что ты точно что-нибудь придумаешь! — встретил двоюродного брата Балк-третий, попутно уклонившись от могучего хлопка по спине, которым тот его приветствовал. — Опять болтался на своей посудине там, где настоящие корабли стреляют друг в друга?

— Ну не всем же на берегу отсиживаться, — ответно подколол Балк Балка.

— Отставить сцену братской любви! У нас тут война, а не пьеса «Встреча братьев по оружию»! — неожиданно раздавшийся от причала громовой голос адмирала Руднева заставил обоих Балков подпрыгнуть и обернуться.

— Товарищ адмирал, на «Варяге» подняли сигнал, «Макаров, начинает», — раздался с катера настолько молодой голос, что Балк бросил на Руднева взгляд, говорящий «на кой тащить детей на войну».

— Понял, юнга, спасибо, продолжайте наблюдение, — и, повернувшись к ожидающему ответа на незаданный вопрос Балку, добавил вполголоса: — Сын. Напросился на мою старую голову…

Русско-японская война: расчет или просчет японского правительства

Интервью американского журналиста Джека Лондона, взятое им у капитана 1-го ранга Кирилла Владимировича Романова. 24 октября 1904 г., Дальний.[30]

— Добрый вечер, Ваше императорское высочество!

— Здравствуйте, мистер Лондон! Я вас поправлю: здесь нет Великого князя Романова. Перед вами — капитан 1-го ранга флота российского.

В. О-кей. Господин капитан 1-го ранга, каково ваше мнение о военном положении в настоящее время?

О. В войне наступил перелом. Теперь каждый день только приближает неминуемое поражение Страны восходящего солнца.

В. Немногие читатели понимают ситуацию на Дальнем Востоке. Не могли ли вы объяснить текущее положение, не прибегая к специфическим терминам?

О. Охотно. Начну с того, что Российская империя последние 25 лет не воевала вообще. Умелое правление императора Александра Третьего, прозванного в народе Миротворцем, избавило народ российский от ужасов войны и вызвало бурный рост экономики. Хотя война и военная наука за это время сделала большой шаг вперед. Все уставы российской армии и флота были созданы, опираясь на опыт войны 1878 года и на изучение войн, которые вели другие страны. В частности, англо-бурскую войну. Но это ситуация для армии. Русский флот не вел эскадренных боев более пятидесяти лет, с Крымской войны. Хотя уже тогда было ясно, что пар побеждает парус. Японский флот построен на британских верфях и зачастую превосходит аналогичные корабли, принятые на вооружение самой Британской империей. Британские специалисты неоднократно заверяли всех о превосходстве японского флота над российским по всем характеристикам, от бортового и минутного залпа до скорости и защищенности. По мнению британских экспертов, война между Россией и Японией должна была закончиться победой Японии в течение трех месяцев. Именно на это и рассчитывал Тенно. Прошло полгода, в течение которого российский флот преодолел последствия вероломного нападения, усилился количественно и качественно, в том числе и за счет противника. Но главное — наш флот набрался необходимого опыта современной войны. Прошедшие недавно сражения при Цугару и Бидзыво прошли за явным преимуществом русского флота. Ну а тот факт, что я с вами говорю в Дальнем, куда мы провели столь необходимый армии конвой с подкреплением, снарядами и продуктами? Японцы этому помешать не смогли, хотя по частям и наш отряд, и авангард 2-й Балтийской эскадры, и 1-я эскадра были слабее их флота. А скоро с Балтики отправится и основная часть второй эскадры, ее ядро — четыре современнейших броненосца типа «Бородино». С ее прибытием, которое ожидается весной, разгром Японии неизбежен.

В. Вы говорите о победе в обоих сражениях, однако в бою при Цугару Владивостокская эскадра получила более серьезные повреждения, чем крейсера адмирала Камимуры. А в битве при Бидзыво не был ни потоплен, ни сколько-нибудь поврежден ни один японский военный корабль. А вот русский флот сократился на два броненосца, которые не могли ввести в строй раньше, чем через 2 месяца.

О. Начнем с Цугару. Как вы знаете, бой закончился тем, что «менее пострадавшая», по словам британских наблюдателей, японская эскадра направилась в Сасебо на ремонт. А русские крейсера, напротив, провели ряд крейсерских операций в территориальных водах Японии и Кореи. При полном попустительстве японского флота, которого не было даже на горизонте. На мой взгляд, это вполне показывает, кто на самом деле победил. Со мной вполне согласны и японские купцы и промышленники, крайне негативно выразившие свое отношение к адмиралу Камимуре. Вы правда верите, что адмиралу-победителю благодарные граждане его страны сожгли бы дом?[31] Вообще, в вашем вопросе явно виден сухопутный человек. Это задача Японии состоит в том, чтобы разгромить российский флот немедленно. Потому что иначе Россия, подведя подкрепления, гарантированно уничтожает сначала японский флот, а потом добивается капитуляции японской армии в Корее. С минимальными потерями и максимальным эффектом. Не имея возможности разгромить порт-артурскую эскадру в морском сражении, Япония сделала ставку на захват Порт-Артура с суши. С этой целью на рейд Бидзыво были переброшены крупные пехотные силы и тяжелая артиллерия. Если бы эти войска оказались под Порт-Артуром, Япония получила бы возможность уничтожить 1-ю эскадру прямо на рейде. Перед Макаровым был выбор: бросить все свои силы против броненосцев Того с сомнительным результатом, позволив транспортам противника уйти за минные поля. Или сковать линейные силы врага боем, нанеся главный удар легкими силами по груженным отнюдь не рисом транспортам противника. Если бы японцы высадили все войска и артиллерию с транспортов в целости, то они уже давно провели бы наступление, итогом которого вполне могло быть и последующее оставление нами Порт-Артура. Именно поэтому главной целью в бою при Бидзыво были не вражеские броненосцы или крейсера, а именно транспорты противника. Всего было уничтожено более двух десятков японских судов с войсками и военными грузами. Новых пароходов Японии взять просто негде. Речь теперь идет не об усилении армии на континенте, вопрос стоит просто о возможности снабжения уже перевезенных войск, которые явно недостаточны. Таким образом, в результате сражения под Бидзыво планы противника были сорваны, а это и есть победа. Срыв планов противника, а не лишний красный вымпел по возвращении в порт.

В. Вы сказали «красный вымпел». Поясните смысл этого выражения.

О. С начала крейсерских операций появилась традиция: по возвращении во Владивосток после успешного рейда, то есть похода, в котором были потоплены и захвачены вражеские военные корабли или пароходы с грузами, корабль несет на фок-мачте вымпелы: по одному вымпелу красного цвета за военный корабль и белого — за транспорт.

В. Ваше мнение как профессионала о японском флоте.

О. Называя меня профессионалом, вы мне льстите.

Я практически не занимал командных должностей и до начала военных действий на Дальнем Востоке выплавал ничтожно малый ценз. Итак: Япония не простила России пересмотра Симоносекского мира. И решила, простите за каламбур, пересмотреть результаты пересмотра, выведя Россию из игры. Парадокс ситуации заключается в том, что ни одна сторона не может добиться полного разгрома другой. Все жизненно важные районы России находятся далеко на западе. Японию же спасает островное положение. Наполеон был непобедим на суше, но так и не смог преодолеть двадцать миль Ла-Манша. Сознавая это, японский Генеральный штаб разработал план быстрой войны, преимущество в которой достигается за счет внезапного первого удара. Причем исход этой войны решится на море. Объявление войны неоднократно откладывалось из-за стремления Японии максимально усилить свой флот купленными итальянскими броненосными крейсерами типа «Гарибальди». Чтобы не начинать с нарушения норм международного права слишком явно, нота о начале военных действий была вручена государю российскому только после того, как «Кассуги» и «Ниссин», под прикрытием британского крейсера, кстати, прошли контролируемый Британией Ближний Восток. По разработанному плану войны, первый удар наносился по Порт-Артурской эскадре. Ночью ее должны были атаковать миноносцы, на рассвете главные силы Того должны были нанести добивающий удар, уничтожая или тяжело повреждая ВСЕ броненосцы 1-й эскадры, затем следовал захват Порт-Артура совместными ударами с моря и суши. Все это должно было быть сделано в течение месяца, то есть к моменту вскрытия ото льда Владивостока японский флот становился валентен и наносил удар по владивостокскому отряду крейсеров.

Тем временем японская армия захватывала Маньчжурию и перерезала Транссиб. К концу весны опять-таки одновременно с моря и суши захватывается Владивосток и высаживается десант на Сахалин. Не имея баз на Дальнем Востоке, балтийские эскадры вынуждены вернуться. При посредничестве Британии начинаются мирные переговоры. Япония расплачивается со своими кредиторами концессиями в Корее и на Сахалине.

В. Я вас прерву. Кирилл Владимирович, вас послушать, так у России есть шпионы в военно-морском штабе противника?

О. Я — капитан 1-го ранга военно-морского флота Российской империи и по роду службы не имею ничего общего ни с разведкой, ни тем более с контрразведкой. С этими планами я был ознакомлен по прибытии на Дальний Восток в штабе ВОКа. Тщательный выбор кораблей, оставленных в Чемульпо, тоже говорит о многом. В принципе, эти планы ведения войны и в российских газетах весной печатали, и владивостокцы по вечерам в чайных до хрипоты обсуждают: гениальность это или безумие. Судя по всему, рациональное зерно здесь было. Как говорил Суворов, «задумано с умом, без ума сделано». Давайте рассмотрим ночную атаку на Порт-Артур. Первый отряд миноносцев достиг некоторых успехов, пользуясь внезапностью. Остальные атаки успеха не имели. Да и не могли его иметь, так как весь план основывался на факторе внезапности, который был утерян с первым выстрелом. Почему миноносцы противника атаковали небольшими группами с интервалом не менее часа — загадка, которая будет разгадана только после конца войны. На мой взгляд, противника приведет к поражению успешная прежняя война и блистательная победа.

В. Поясните ваше заявление. Не совсем понимаю, как победа может привести к поражению?

О. Война между Японией и Китаем проходила при безусловном технологическом превосходстве Японии. Вы должны были видеть знаменитые бронзовые пушки XVIII века, заряжающиеся с дула, которые Китай использовал не только в береговых батареях, но и на своих паровых фрегатах, в то время как линейные силы японского флота стоят в строю не более 6 лет. В такой ситуации мелкие и средние ошибки и просчеты японского флота оставались незамеченными и благополучно были перенесены в новую кампанию с новым противником. Генералы и адмиралы всегда готовятся к прошлой войне. Планируя новую войну, японский штаб на подсознательном уровне считал, что противник будет таким же, как и китайцы. Плохо вооруженным и обученным, с очень плохим командованием. Эти принципы являлись основой плана кампании, и, когда выяснилось, что все совсем не так, японские адмиралы получили свой кошмар — войну против численно превосходящего противника по его условиям. Вдобавок война ведется микадо в кредит, и в случае проигрыша Японии грозит внешнее управление. А вольное обращение с нормами международного права в начале войны грозит Стране восходящего солнца быть навсегда изгнанной из круга мировых держав.

В. Под нарушением норм международного права вы имеете в виду предысторию боя в Чемульпо?

О. Да. Высаживать десант в нейтральном порту и блокировать в нейтральном порту крейсер силами эскадры ДО объявления войны, а потом требовать безусловной сдачи под угрозой расстрела на нейтральном рейде… это японское изобретение. Даже Британия в XVIII веке до такого не додумалась. Так же, как и открытие огня до истечения срока ультиматума, чтобы на кораблях противника быстрее думали и сдавались. Привычка вести бой с нерешительным противником во всей красе. Ведь для любого японского командира сдача в плен себя и своего корабля — немыслима. А для противника считается единственно возможной.

В. Что означают ваши слова о том, что Япония ведет войну в кредит?

О. Китайское золото, полученное Японией в виде контрибуции, было потрачено на строительство новых броненосцев в Англии. Это сопровождалось выпуском ценных бумаг государственного займа, которые размещались на европейских и американских биржах. Приобретение военных грузов, как конфискованных у берегов Японии, так и дошедших до адресата, осуществляется путем размещения на биржах мира новых выпусков облигаций государственного займа. Полтора миллиона фунтов стерлингов были выброшены на ветер, когда два броненосных крейсера типа «Гарибальди» были захвачены русским крейсером. В долг приобретены новые броненосцы. Весьма, кстати, скользким путем попавшие в Японию из Британии, в обход запрета продажи оружия воюющей стране. Причем попавшие не напрямую, а через жадные посреднические руки, так что цена фактически удвоилась. Японская империя должна мировому капиталу очень большие деньги, и при любом исходе войны эти деньги с нее взыщут. Микадо, а вернее, его советники оказались в положении азартного картежника, поставившего на кон последнее. Проигрыш для них — политическая смерть. Причем проигрыш в данной ситуации означает как военное поражение, так и простое затягивание военных действий. Макиавелли, кажется, говорил, что для ведения войны нужны три вещи: «Во-первых, деньги, во-вторых, деньги и, в-третьих, опять-таки деньги». А денег у Японии нет. За прошедшее время японские ценные бумаги на мировых биржах подешевели на треть. То есть мы видим нарастающее падение доверия инвесторов. Сейчас облигации японских займов находятся в неустойчивом равновесии и готовы обрушиться при малейшей возможности. Япония использовала свой шанс и проиграла.

В. Каковы, на ваш взгляд, будут условия мирного договора между Россией и Японией?

О. Достаточно мягкими на взгляд незаинтересованного наблюдателя и обоюдовыгодными для обеих империй. Главное требование микадо — Порт-Артур, захваченный японскими войсками в последней войне и переданный России. Ну что ж, база не представляет большой ценности для русского флота и вполне может быть передана Японии. Если бы не кровь русских солдат, пролитая при его обороне, я был бы рад, если бы его передали Японии. Естественно, взамен Россия получила бы от Японии другой незамерзающий порт, который будет использоваться как база Тихоокеанского флота Российской империи. Но теперь отдать Артур для России немыслимо, при всей его ненужности. Нет и не может быть и речи о каких-либо ограничениях, налагаемых на Страну восходящего солнца Россией. Нам нет необходимости тормозить развитие Японии, ее армии или флота. Но вот расходы России на содержание японских военнопленных должны быть безусловно компенсированы. Должны быть компенсированы и военные расходы моей Родины, в конце концов, войну начали не мы. Золотом, долями в промышленности либо иными средствами. Об условиях мира будут договариваться дипломаты и юристы под присмотром императоров, но, на мой взгляд, влияние Японии в Корее в настоящее время недостаточно. Оно будет увеличено при условии, что Россия получит в лице Японии не врага, но союзника.

В. Вы считаете возможным союз с Японией после вероломного нападения на вашу страну?

О. После войны 1878 года Англия и Франция под угрозой войны заставили Россию отказаться практически от всех условий Сан-Стефанского мира. Более того, в настоящее время Англия, вообще-то стремящаяся стать союзником России, снабжает Японию оружием, боеприпасами, снаряжением и тому подобным. Броненосцы Японии через пятые руки продает… И при этом надеется, что Россия — потенциальный союзник Британии. И в случае очередной войны в Европе русские солдаты, как видится политикам в Лондоне, обязаны будут умирать за британские интересы. Япония, по крайней мере, честно воюет за свои жизненные интересы сама, за что достойна всяческого уважения. Япония воюет не против России, а против банальной смерти от голода из-за того, что территория островов не способна прокормить проживающих там людей. Верите — у офицеров нашего флота, до войны ходивших в Японию, нет на японцев особой обиды даже сейчас. Скорее они злы на наших же русских дипломатов.

В. Означают ли ваши слова, что отношения между Россией и Англией претерпят изменения?

О. Я не политик, а военный. Как военный я высказал свое ЛИЧНОЕ мнение. Это же относится и к судьбе Порт-Артура, окончательное решение будет приниматься на переговорах на высшем уровне. По поводу же Британии… Выражение «коварный Альбион» появилось не на пустом месте. Также считаю, что отношения между Россией и Японией — это внутреннее дело Российской и Японской империй. И мы разберемся сами, без помощи посредников, которые заботятся в первую очередь о своих личных интересах, прикрываясь воплями о народе, правах, свободах и законности. Причем о законе эти господа вспоминают тогда, когда требуется выполнение выгодных именно им обязательств. В противном случае возникают «дополнительные обстоятельства, требующие пересмотра сложившейся обстановки». Давайте не будем говорить о политике. Как мне давеча заявил наш общий знакомый, Ржевский, «лучше я вляпаюсь в навоз, чем в политику»… Жаль, я не могу себе позволить такого отношения.

В. Ок. Почему вы, капитан 1-го ранга, не командуете броненосцем, а занимаете на редкость хлопотную должность старшего офицера крейсера 1-го ранга?

О. Во-первых, как я уже сказал, практически вся моя карьера прошла на берегу. Опыта командования современным боевым кораблем у меня нет. Поэтому я был назначен на должность, на которой могу принести максимальную пользу России в этой войне. И, как потомственный дворянин, я считаю, что пользу Отечеству можно и должно приносить в любом месте, должности и звании. Как офицер, я знаю, что не могу научиться командовать, не научившись подчиняться. Во-вторых, «Варяг» — не просто крейсер 1-го ранга. За мужество и героизм, проявленные командой в бою при Чемульпо, «Варяг» награжден Георгиевской лентой! Защищать Родину на таком корабле — высокая честь. И я искренне горжусь тем, что меня признали такой чести достойным. И поверьте, если вдруг на нашем крейсере завтра откроется вакансия на позицию мичмана, то на нее выстроится очередь как лейтенантов, так и капитанов 2-го ранга.

В. Ваши дальнейшие планы?

О. Сделать все от меня зависящее, чтобы Россия как можно быстрее и с минимальными потерями выиграла эту войну. После чего служить Родине так, как того потребует долг и офицерская честь. Прошу прощения, но скоро моя вахта, и мне пора возвращаться в порт. До свидания.

— До скорой встречи.[32]

ДАЛИНСКИЙ ПЕРЕВАЛ И БОИ В ГОРАХ

(Из книги генерал-лейтенанта графа Игнатьева «Пятьдесят лет в строю»)

Все шло сперва хорошо. Китайцы еще не легли спать, и в каждой маленькой горной деревушке удавалось проверять правильность взятого направления. Приходилось, однако, помногу раз повторять на все лады названия деревушек, так как китайское произношение, к которому я еще не привык, часто не совпадало с русскими надписями на карте.

Совсем стемнело, и горные массивы охватили нас с обеих сторон. Дно ручейков, по которым мы пробирались, часто меняло свое направление. То и дело казалось, что черные громады вот-вот преградят путь. Приходилось ехать шагом, путь казался бесконечным. Я почувствовал, что мы слишком уклоняемся к северу. Мы были во власти горных ущелий, так как ни вправо, ни влево свернуть было невозможно. Павлюк же уверял, что мы едем правильно.

Но после нескольких минут колебания все же пришлось вернуться к последнему пересечению двух долин, потеряв, таким образом, лишние полтора часа. Сорок верст Харкевича, по моим расчетам, давно были пройдены, когда, наконец, перед нами открылась та широкая живописная долина, которая, согласно карте, должна была привести нас к Симучену.

Мы пошли рысью, и от сердца отлегло, когда в предрассветном тумане мы въехали в большое селение. Не хотелось даже верить, что это Симучен.

Там все еще спали. У одной из фанз посреди главной улицы горел зеленый фонарик, обозначавший штаб дивизии. Я влетел в фанзу и стал будить какого-то офицера, оказавшегося дивизионным интендантом.

— Где генерал Левестам? — спросил я этого опешившего лысого человека.

— Его здесь нет. Он еще с вечера, узнав, что японцы наступают, выехал на Далинский перевал.

Отчаянию моему не было границ.

«Вот я и не выполнил приказания, — говорил я себе. — Опоздал».

Павлюк предлагал напоить и покормить лошадей, конвой просил «ночевать», но я решил оставить казаков в Симучене и, не теряя ни минуты, двинулся с Павлюком на юг, на рысях, по широкой долине.

Через несколько минут солнце выскочило из-за гор, и не прошли мы еще десяти верст, как оно стало снова нестерпимо жечь. Проехав уже больше половины пути, я натолкнулся на хвост колонны бородачей. Согбенные пропотевшие спины сибиряков были черны от мух; войска переносили мух на себе с одного бивака на другой. Обогнав растянувшуюся колонну, я узнал от ее начальника, что это батальон енисейцев, которому приказано продвинуться вперед. О местонахождении генерала начальник колонны ничего не знал. С юга уже ясно доносилась сильная артиллерийская канонада.

Дорога пересекалась ручьем, превратившимся от дождей в мутный поток, который надо было перейти вброд. Тут же появились и первые раненые. Как раз посреди мутного потока пришлось задержать моего Ваську, чтобы пропустить четырех китайцев, засучивших выше колен свои синие штаны и бережно переносивших на плечах носилки с тяжелораненым. Это был совсем юный белокурый подпоручик 21-го Восточно-Сибирского стрелкового полка. Лицо его было мертвенно-бледно, но, увидев меня, он приподнял руку, пристально взглянул мне в глаза и тихо сказал:

— Плохо там.

У меня защемило сердце.

Ущелье то суживалось, то расширялось, и я рассчитывал где-нибудь за отрогом встретить, наконец, генерала Левестама. Вместо этого я, проехав еще две-три версты, увидел густые массы нашей пехоты, залегшие в лощине.

— Какой части? — спросил я на ходу.

— Иркутцы, — ответил мне лежавший у дороги санитар с белой повязкой и красным крестом на рукаве.

Глухой треск разрыва и черный столб дыма невольно заставили на мгновение натянуть поводья и перевести коня в шаг.

— Вот тебе и боевое крещение, — сказал я Павлюку и дал шпоры Ваське.

Передо мной открывался сплошной зеленый скат. Посреди него, по небольшой, еле заметной лощине поднималась горная тропа. «Там наверху и должен быть Далинский перевал», — догадался я. Последняя деревушка у подножия ската была опять набита енисейцами, которых я уже распознавал по их синим околышам. Бой едва начался, а части были уже перемешаны.

— А вот, должно быть, и сам генерал Левестам, — говорю я Павлюку, приметив на скате небольшую группу, среди которой выделялся человек с большой белой бородой. Соскочив с коня, подбегаю к генералу и замечаю в его петлице белый Георгиевский крест, невольно внушающий мне уважение. Старик бегло просмотрел письмо.

— Об этом мне уже говорил вчера вечером по телефону сам командующий. Но теперь уже поздно. Перевала мы удержать не можем. — В голосе старика чувствовалась беспомощность. — Я остался даже без начальника штаба.

Это обстоятельство, как мне показалось, больше всего его расстраивало. Но меня это не удивило, так как еще в мирное время я знал, что генштабистов полагается ругать только до того момента, когда надо писать боевой приказ или отдавать распоряжения; в этот же момент лишиться генштабистов — горше всего.

— Уехал куда-то на правый фланг навести порядок и запропал. Я уж вас попрошу, ротмистр, остаться при мне и выполнять его обязанности.

Я испытал в ту минуту то чувство, которое овладевает всяким военным человеком, когда на него возлагается ответственное поручение.

Тут же стоявший подле меня начальник конвоя, казачий есаул, всунул мне в руки целый ворох полученных и не прочитанных еще донесений, часть которых осталась даже в нераспечатанных конвертах. Я начал разбирать карандашные каракули, извещавшие о наступлении японцев по каким-то скатам и неведомым мне долинам, но, убедившись, что большинство донесений помечено еще ночными часами, сунул их в карман. Генералу не пришлось мне сообщать, что за несколько минут до моего приезда он уже отдал приказ об отступлении: на дороге, идущей с перевала, послышался грохот нашей батареи, отступавшей на рысях в долину, а слева от перевала, на вершине, показались люди, отступавшие небольшими группами.

Выбежав шагов на триста в сторону от дороги и поднявшись на ближайшую высоту, я рассчитывал разобраться в обстановке, но это, увы, было уже невозможно. Японцев не было видно, и с их стороны слышался только непрерывный пачечный ружейный огонь. А нам, по уставу, разрешалось доводить ружейный огонь до наибольшего напряжения только по сближении с противником, то есть перед самым переходом в штыковую атаку. На больших дистанциях рекомендовалось по возможности беречь патроны, «держать огонь в руках» и стрелять залпами лишь по особо важным целям. Этим видом огня многие злоупотребляли, он вошел как бы в традицию русской армии.

Наши отступали то кучками, то в одиночку.

Ружейный огонь тонул в громе артиллерийских выстрелов с японской стороны, но нам уже нечем было отвечать. Было ясно, что противник подготовляет общую атаку, что перевал уже потерян и надо как можно скорее закрепиться по ту сторону, чтобы пропустить беспорядочно отступающие передовые роты.

Едва я стал докладывать генералу мое предложение занять ротами резерва ближайшие гребни, как слева послышался крик: «Кавалерия!» — и вслед за тем отходившие люди побежали стремглав вниз по скату.

— Нет у японцев кавалерии, — закричал я ординарцам генерала, — остановите панику!

— Ваше высокоблагородие, — доложил мне в это время какой-то запыхавшийся стрелок, унтер-офицер 21-го полка, — это наши просят казаков, чтобы вывезти раненых — в гору невозможно их оттащить.

Мне показалось нелепым посылать конных людей под ружейный огонь на верную смерть, но отказаться я не посмел и приказал нескольким оставшимся казакам конвоя спешиться и помочь стрелкам вывезти на конях раненых. По традиции, унаследованной от турецкой войны, оставление раненых в руках неприятеля считалось почти таким же позором, как потеря пушек. В реляциях о бое так и писалось: «Отступили, вынеся всех раненых». Покончив с паникой, я стал распоряжаться высылкой на сопки все еще лежавших у деревни енисейцев. Енисейцы, сбросив снаряжение, побежали к горным отрогам, взлезли кое-как, скользя в своих тяжелых сапогах, на самый гребень, и оттуда снова раздались команды:

— Рота, пли! Рота, пли!

По кому они стреляли, определить было трудно.

Не успели мы организовать сопротивление на новом рубеже, как подбежал стрелок из охотничьей команды, в китайских улах и обмотках, и передал донесение неведомого мне до того полковника Станиславского об отходе его «верст на восемь в тыл под напором превосходных сил противника». Мы были обойдены по соседней долине с правого фланга, отделенной от нас горным хребтом. Медлить было нельзя. Надо было во что бы то ни стало опередить японцев и раньше их выйти к скрещению обеих долин.

С фронта японцы нас, по-видимому, не преследовали; мы скоро вышли из-под огня и смогли даже привести в порядок части, скатившиеся с перевала.

Я не замечал времени при отходе, так как выставлял последовательно арьергарды. Помню название деревни Тадою, где я вошел в фанзу и был радушно встречен собравшимися там чинами штаба отряда. Все эти незнакомцы считали меня теперь своим. Я взглянул на часы и с удивлением заметил, что уже шесть часов вечера.

О бое и его исходе никто не говорил. Арьергард был выставлен надежный, с севера прибывали подкрепления. Все занялись устройством на новых, незнакомых местах. Приехал даже мой утренний знакомый, дивизионный интендант, и шепнул мне на ухо:

— Когда стемнеет, приезжайте ко мне в обоз. Будут настоящие сибирские пельмени.

Левестам тоже пришел в себя и стал самолично диктовать пространную телеграмму Куропаткину с изложением всех подробностей дня. В конце он просил разрешения задержать при себе ротмистра Игнатьева, что явилось для меня неожиданной наградой.

Японцы остановились, по-видимому, на Далинском перевале, и мы оторвались от них на добрый десяток верст. Началась снова мирная жизнь в китайских фанзах.

Скоро, однако, возникла новая неприятность: день и ночь стал лить непрерывный теплый дождь, и наш отряд оказался отрезанным от остальной армии ручьями, превратившимися в бурные потоки, и непролазной грязью в горных долинах. Даже хлеба нельзя было подвезти, и пришлось питаться черными, твердыми как камень, а порой и заплесневевшими от ужасающей сырости сухарями. Для вытаскивания застрявших повозок высылались то саперы, то казачьи сотни, то целые роты.

Генерал продолжал оказывать мне особое доверие и часами вел со мной откровенные беседы. Невесело слагались мои мысли. Да, с отступлением из Кореи и беспрепятственной высадкой японцев на маньчжурском побережье мы, казалось, навсегда потеряли инициативу, и в этом была главная беда.

Японцы ударяли то по одному, то по другому нашему отряду, подтягивая для этого из соседних долин подкрепления. Разобраться в их передвижениях в этом горном лабиринте, столь непривычном для наших войск, было почти невозможно. И к моменту атаки мы постоянно оказывались перед сильнейшим противником. Так произошло и на Далине, где, по точным и строгим подсчетам, проделанным мною с генералом, против нас было не менее двух дивизий, из которых одна — гвардейская; мы же против них имели всего-навсего какой-нибудь десяток батальонов, из которых в боевую часть было выделено три-четыре батальона и две батареи, в том числе одна старого образца. Я спрашивал Левестама, почему все его резервы, встреченные мною по пути в Далин, были эшелонированы чуть ли не на десять верст в глубину. Он, признавая это ошибкой, объяснял ее боязнью глубокого обхода японцев с обоих флангов. И действительно, рассмотрев донесения передовых отрядов и разъездов, можно было понять причины растерянности генерала: один молодой корнет определил обходную колонну, преувеличив ее силу не более и не менее чем в пять раз!

Много было у нас споров о заведомом преувеличении японских сил не только китайцами, но даже нашими лучшими разведчиками; всякий старался объяснить это по-своему, но чаще всего казалось, что, привыкнув высылать далеко вперед авангарды силою до одной четверти отряда, мы считали, что замеченные японские колонны тоже составляют авангард, за которым идут еще в три-четыре раза большие силы.

А между тем японцы никакой военной хитрости не применяли, а попросту наступали не по одной, а по двум-трем долинам, не заботясь даже о связи между ними, и, таким образом, просто и естественно выходили к нам во фланги. Когда я увидел вычерченную для Куропаткина схему положения нашего отряда к началу отхода с Далина, то понял, из какой беды мы выскочили: японцы так глубоко нас обошли с двух сторон, что только их пассивность и страх перед нами позволили нашему отряду почти целехоньким выйти из далинского мешка. Объяснился также и казавшийся преждевременным уход с позиции лихой батареи полковника Криштофовича, выпустившей более трех тысяч снарядов в неравной борьбе с четырьмя японскими батареями, но не имевшей возможности пополнить боевые запасы. Парки из той же осторожности оставались, по нашему обыкновению, где-то далеко позади. Ни одного пулемета ни у казаков, ни у Сибирской дивизии не было.

В начале июля я неожиданно был отозван из отряда Левестама в штаб армии и был послан на рекогносцировку. Впереди наших частей не было, идти приходилось с предосторожностями, прикрываясь длинным каменистым отрогом. Увы, во время рекогносцировки лошадь моя, непривычная к горным тропам, свалилась, и я сломал ногу. Боль, обида, неудача… Сколько раз приходилось в жизни летать с лошади на больших препятствиях, но ни разу я не сломал даже ключицы.

Так накануне решающих боев я попал в госпиталь.

Из телеграммы генерала А. Н. Куропаткина его императорскому величеству, переданной до Ляоянского сражения:

«Главная причина заключается в том, что во всех веденных нами боях мы имели против себя превосходного в числе противника… Вторым весьма существенным преимуществом японцев над нами является несравненно лучшая подготовка их и приспособленность к действиям в Южной Маньчжурии. Японцы выросли среди гор, это их среда… Японцы имеют многочисленную и отличную артиллерию… Ноша солдата много легче нашей, возраст солдат значительно меньше нашего… К преимуществам японской армии надо отнести чрезвычайный подъем духа войск..»

РУССКО-ЯПОНСКАЯ ВОЙНА

(Из книги американского историка Б. Такман «Маньчжурские пушки»)

Русский колосс не нравился многим в нашей стране. Его огромные размеры и людские резервы в сочетании с азиатской, недемократической системой управления, его стремление закрыть Маньчжурию для себя, игнорируя «принцип открытых дверей», вызывали раздражение в деловых и политических кругах. Маленькая Япония, оскорбленная лишением заслуженного военного трофея — Порт-Артура — и выступавшая, как казалось, в защиту свободы торговли в Маньчжурии, в начале войны пользовалась всеобщей симпатией и сочувствием. Победы, одержанные японской армией на суше над одной из величайших военных держав мира, также способствовали росту прояпонских настроений. Немалую толику в это сплетение симпатий и антипатий добавляла и крейсерская война русских, задевавшая коммерческие интересы американских фирм.

Бои под Тюренченом, Фынтыхуанчаном и высадка десанта под Бидзыво никак не поколебали сложившееся мнение. Неуклюжие попытки отразить японское наступление, неумение использовать артиллерию, почти полное отсутствие действий многочисленной кавалерии — казалось, русские совсем разучились воевать.

Прозрение начало наступать после боя под Вафангоу. Несмотря на поражение основного отряда генерала Штакельберга и слабое взаимодействие отдельных бригад русских, они впервые использовали новейшую технику — бронепоезда, сумевшие прорваться к осаждаемому Порт-Артуру. Еще большее удивление вызвали сообщения о чрезвычайно умелой обороне русских войск на Цзинчжоуской позиции. Победа японцев у Ташичао оказалась на самом деле практически поражением, русские под командованием Зарубаева, высокого и стройного седого генерала с николаевской бородкой и пышными бакенбардами, практически разбили противостоящего противника.

Семнадцатого июля Вторая японская армия начала наступление. Вскоре разгорелся бой с русскими авангардами, стойко оборонявшимися против превосходящих сил противника до шестнадцати часов. На следующий день Куроки приказал атаковать центр русской позиции. Но яростные атаки японской пехоты наткнулись на стойкость русских. Двенадцатый Барнаульский Сибирский пехотный полк отбросил атаковавшие его части штыковой атакой. Японцы вынуждены были сосредоточить против него большую часть своих сил, целую дивизию, но больше атаковать не решились, ограничившись артиллерийской перестрелкой. Русская артиллерия, установленная на закрытых позициях, показала себя с самой лучшей стороны. 186 японских орудий не смогли подавить 76 русских. Более того, к ужасу Куроки, обнаружилось, что конный отряд генерала Мищенко угрожает обходом правого фланга, а запасы боеприпасов, с таким трудом доставленные из Японии, начинают таять. Четыре предпринятые японцами под вечер штыковые атаки на центр позиции закончились безрезультатно.

Спасли Куроки лишь директива Куропаткина и приказание Штакельберга, вынудившие Зарубаева отойти.

Стремясь по старинке дать генеральное сражение сосредоточенными силами, русские сами отдали японцам стратегическую инициативу и отступили к заранее подготовленным позициям под Ляояном. Туда, кроме отступающих войск, прибывали и новые части из Европы, кадровые, отмобилизованные корпуса. Но уязвимым местом русских, кроме их главного командования, была и малая пропускная способность железной дороги, что вызывало перебои в снабжении боеприпасами…

СРАЖЕНИЕ ПРИ ЛЯОЯНЕ

(из книги генерала от артиллерии П. П. Грумм-Гржимайло «Записки артиллериста»)

Насколько мы были тогда не готовы к современной войне, показала героическая, но бессмысленная атака ахтырских гусар. Только что прибывшие на фронт кавалеристы из тридцать шестого драгунского, по традиции называемые гусарами, в азарте боя позабывшие все наставления опытных фронтовиков, атаковали в конном строю батарею японских орудий, прикрытую ротой пехоты. Потеряв от шрапнели и ружейного огня до трети личного состава, в том числе командира полка, убитыми и еще чуть более трети ранеными, они захватили два орудия. Достаточно же было простой демонстрации атаки, чтобы успела развернуться наша батарея, которая быстро подавила бы пехоту и уничтожила неприятельские орудия, расположенные на открытой позиции. Пример таких действий мы уже наблюдали под Дашичао.

СРАЖЕНИЕ ПРИ ЛЯОЯНЕ

(Из книги генерал-лейтенанта графа Игнатьева «Пятьдесят лет в строю»)

Всем в госпитале становилось ясным, что мы непрерывно отступаем и что так называемые «решительные» сражения то у Ташичао, то у Хайчена, то у Ай-сан-дзяна являлись по существу только арьергардными боями, в которых мы, по выражению Куропаткина, «учились воевать». Чувствовалось общее напряженное ожидание решительного боя под Ляояном, я боялся опоздать. Наконец-то меня выписали!

Ночь с 23 на 24 августа я провел в Ляояне, в давно опустевшем доме иностранных военных агентов. В пять часов утра меня разбудил грохот артиллерийской канонады, подобной которой я еще никогда не слыхал.

«Началось!» — подумал я, вскочил и побежал помогать Павлюку седлать наших коней.

Началось то, чего все, от генерала до солдата, ждали долгие месяцы с болью в сердце и с глухим сознанием какой-то несправедливости отступали по приказанию начальства даже там, где противник был успешно отбит стройными залпами и могучим штыком наших сибиряков.

У сереньких домиков, где располагались бесчисленные управления, отделы и отделения штаба армии, с озабоченным и деловым видом хлопотали вооруженные шашками и револьверами почтовые чиновники с желтыми кантами, казначейские с голубыми кантами, интендантские с красными кантами. Они грузили на китайские арбы запыленные и пожелтевшие «дела». Сражение едва началось, а тылы уже начали собирать пожитки.

Настроение мое еще более омрачилось, когда я ознакомился с диспозицией, разосланной войскам, и заметил, что документ этот был уже заменен вторым изданием. На втором издании было приписано: «На перемену». Вспомнилась французская поговорка: «Orde et contre-ordre — disordre» («Приказ, контрприказ — беспорядок»). Оба варианта диспозиции ставили, впрочем, одну и ту же основную и не совсем понятную задачу, а именно: не разбить, не отбросить японцев и даже не обороняться, а только «дать отпор». Мне как кавалеристу особенно бросился в глаза пункт диспозиции, касавшийся конницы: генералу Самсонову было приказано только «стать» у одной из деревень на правом фланге Штакельберга, а генералу Мищенко — с началом боя даже «отойти» неизвестно почему. Казалось утешительным, что для парирования случайностей в резерве было сосредоточено целых три корпуса, в том числе прибывшие из России кадровые части. Куропаткин считал это накопление резервов в своих руках величайшим достижением.

Вся равнина к западу от железной дороги представляла собой сплошной светло-зеленый гаоляновый океан, скрывавший не только пеших, но и всадников. Найти в этом океане потонувшие в нем деревни, разобраться, какая из них Сибали-чжуан, какая Сили-чжуан, а какая Саньма-чжуан, а тем более разыскать многочисленные наши полки, батареи и сотни — было нелегко. Резко выделялась высокая гора Маетунь, расположенная в пяти-шести верстах к югу от города и видная как на ладони. В этот памятный день гора была одета в белое облако шрапнельных разрывов. Все уже знали, что она в надежных руках 1-го Сибирского корпуса. Влево от Маетуня тянулась более низкая цепь гор, прерывавшаяся к востоку долиной Тайдзыхе. Там и далее влево располагались испытанные в боях полки 3-го Сибирского корпуса и недавно прибывший из Киева 10-й армейский корпус. Одни уже названия входивших в него старинных полков — Орловский, Брянский, Пензенский, Козловский, Тамбовский и Елецкий — воскрешали память о славных традициях русской пехоты.

Наши ляоянские укрепления были построены по новому, полностью измененному проекту. Еще весной, когда только собирались строить ляоянские укрепления, я завел о них спор с составителем проекта полковником Величко. Он считался высоким авторитетом среди военных инженеров и даже жил в поезде Куропаткина. Но Величко дал мне понять, что нам, генштабистам, не постичь мудрости инженерного искусства. Однако позднее, под давлением высокопоставленных лиц, пришлось многое переделывать и исправлять. К укреплениям полковника Величко Куропаткин и выехал 17 августа, чтобы лично руководить боем. Но никакого боя оттуда не было видно, и ничем руководить нельзя было: даже телефона к командному пункту не провели.

Погода портилась, накрапывал мелкий дождик. Я сидел на ступеньке форта № 4 и ждал, ждал терпеливо, безропотно, не входя в рассуждения о происходящем! Ждать в тылу, ждать под огнем! Не так я себе представлял войну! Надо было навсегда забыть о скачущих ординарцах, о несущихся в атаку эскадронах, о непрерывном движении всего, окружающего тебя. Невозмутимый Куропаткин в сером генерал-адъютантском пальто, спокойным, профессорским тоном непрерывно диктовавший приказания, олицетворял собой эту мучительную неподвижность.

Вдруг я услышал свою фамилию. Харкевич приказывал мне поехать во 2-й Сибирский корпус и предложить генералу Алексееву перейти со своим резервом на три-четыре версты вправо.

Но 2-м Сибирским корпусом, насколько я знал, командовал генерал Засулич. Почему же мне надо обратиться к Алексееву? Оказалось, Засулич получил уже новое назначение. Так и есть! В разгаре боя началась чехарда с начальниками!

Впрочем, поездка к Алексееву раскрывала мне еще кое-что: его корпус не переставали растаскивать по частям — с утра несколько батальонов уже были посланы Куропаткиным на поддержку 3-го Сибирского корпуса Иванова, только что он отправил два батальона на поддержку 1-го Сибирского корпуса Штакельберга, а тут еще и я прискакал… Вся красивая первоначальная наполеоновская диспозиция разлетелась в прах, резервы таяли, а управление свелось к перемешиванию частей.

Не успел я вернуться к Харкевичу, как получил новое приказание — ехать на правый фланг Штакельберга, найти там начальника боевого участка полковника Леша и сообщить ему о подходе к нему — не дальше как через час — барнаульцев.

Зная о геройстве 1-го Сибирского корпуса под Вафангоу и видя его в облаках шрапнельных разрывов, я был счастлив привезти ему хорошую весть. Через несколько минут я уже подскакал к подножию горы и, оставив Павлюка с лошадьми под прикрытием железнодорожной насыпи, пошел по тропинке в южном направлении.

Слева у подножия горы виднелись наши батареи, вокруг которых вздымались черные клубы дыма японских шимоз. Совсем неподалеку от насыпи скрыто расположилась какая-то наша батарея, стрелявшая уже не в южном, а в западном направлении — против обошедших нас японцев. В первые минуты было трудно отличить звуки разрыва шимоз от выстрелов наших собственных орудий. Но, подойдя к батарее вплотную, я должен был приоткрыть рот, чтобы защитить уши от резких, сухих выстрелов. Шимозы рвались глухо и действовали, главным образом, на настроение.

Вскоре я увидел шедшего навстречу дородного бодрого полковника. Я сразу почему-то понял, что это и есть наш герой Леш. Вся внешность Леша дышала здоровьем и спокойствием. Загорелый, потный, он шел мне навстречу в распахнутой косоворотке желто-зеленого цвета. От солдат отличали его только золотые погоны с малиновым просветом. На ходу он отдавал приказания шедшим за ним двум унтер-офицерам и был так этим поглощен, что мне казалось даже неловким помешать ему. Но, выслушав мой рапорт, Леш просиял. Присев на насыпь, он попросил доложить командующему армией о тяжелом положении его участка, уже обойденного японцами, которые поражали его батареи фланговым артиллерийским огнем.

— В артиллерии ведь не осталось ни одного офицера, и мы просили прислать их нам из других дивизий. Нас так подвел Мищенко! Отступил и даже не известил, а у меня в резерве больше нет ни одной роты! Слышите, как пулеметы трещат? Это мои герои вместе с пограничниками уже десятую атаку отбивают. Хороши тоже ваши инженеры, черт бы их побрал, — ни одного окопа на горе не вырыли, а за ночь в этой скале разве можно было что-нибудь построить? Доложите, пожалуйста, что гору мы удержим, но обхода нам отразить нечем. Поезжайте, поторопите, голубчик, барнаульцев! Пусть так вот прямо и наступают по ту сторону железной дороги.

Барнаульцев подгонять не пришлось. По непролазной грязи этот полк, составленный почти целиком из старых запасных, умудрился пройти за какие-нибудь полтора часа около девяти верст. Все в этот памятный день спешили на выручку друг другу.

Когда я подъехал к деревне Юцзя-чжуанзы — на половине расстояния между Маетунем и Ляояном, по ту сторону железной дороги, — она была уже набита до отказа барнаульцами, их передовые роты густыми цепями входили в окружавший деревню густой гаолян. За околицей слышались крики — то артиллеристы при помощи пехоты старались вытянуть орудия, застрявшие в трясине. Другая батарея сумела сняться с передков, и орудия, глубоко уйдя хоботами в грязь, уже открыли огонь по необъятной площади гаоляновых засевов и по невидимому, вероятно, противнику. Патронов не жалели.

Наши войска по всей линии дрались с беззаветной храбростью. Начальник 6-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии генерал Данилов поражал всех своим безразличным отношением к японским пулям и снарядам, буквально осыпавшим его позиции.

— Что? Что вы говорите? — переспрашивал он, когда, обращая его внимание на свист пуль, ему советовали сойти с гребня. — Я ничего не слышу, — неизменно отвечал Данилов. Он и действительно был туговат на ухо.

Артиллерия соперничала в мужестве с пехотой. Командир 3-й батареи 6-й Восточно-Сибирской артиллерийской бригады подполковник Покотилов, хотя и заметил, что японцы скопились в лощине с нескошенным гаоляном в четырехстах шагах от наших слабых на этом участке стрелковых цепей, но с закрытой позиции не мог отбить атаку: впереди было большое мертвое пространство. Тогда он приказал выкатить орудия на самый гребень. Но из-за сильного ружейного огня половина орудийной прислуги выбыла из строя, и батарею пришлось снова убрать за гребень. Тогда Данилов приказал выкатить на гребень хоть одно орудие. Но в эту минуту Покотилов был убит. Заменивший его офицер пал вслед за ним. Последним оставшимся в батарее орудием стал командовать фейерверкер Андрей Петров, продолжавший поражать японскую пехоту в упор. Она уже не смела тронуться!

— Патронов! Давай патронов! — кричал фейерверкер Петров генералу Данилову.

Стемнело. Канонада стихла. Пошел проливной дождь. Командующий вернулся в Ляоян.

А в штабе все писали и переписывали бесчисленные распоряжения по наводке мостов на Тайдзыхе, по охране их, по отправке в тыл обозов, по срочному пополнению боеприпасами. Подобного расхода их никто не ожидал. Приоткрывалась еще одна сторона войны.

Бой развивался с успехом для нас, но кому могло прийти в голову, что ночью Куропаткин отзовет назад только что высланные им подкрепления?

Выехав с рассветом снова на правый фланг 1-го корпуса, я прежде всего рассчитывал найти барнаульцев на старом месте, у деревни Юцзя-чжуанзы. Утро было солнечное, настроение бодрое, и я даже не придал значения тому, что, двигаясь вдоль железной дороги, никого не встречаю. «Наверное, — думал я, — наши бородачи успели за ночь продвинуться вперед». Я даже рассердился на Павлюка, уверявшего, что вокруг щелкают пули. Подъехав на рысях совсем близко к деревне, Павлюк внезапно крикнул:

— Да куда же вы едете? Это японцы!

Мы бросились влево, перескочили через железнодорожную насыпь и оказались среди наших солдат с белыми околышами. Это были красноярцы.

— Мы же вам, ваше благородие, давно махали! — наперерыв кричали они.

«Счастливо выскочил!» — подумал я.

Командиром полка оказался не старый еще полковник Редько. Я стал упрекать его за то, что он оставил деревню и даже ушел за линию железной дороги. Оказалось, он не был виноват. Барнаульцам дали приказ отступать, и они ушли со своими батареями куда-то на север, а красноярцам, прибывшим из общего резерва, тоже было приказано сперва отойти, а потом остаться. Не зная, что же именно делать и куда идти, они решили заночевать в «мертвом пространстве» за железнодорожным полотном.

— Штабу армии неизвестно оставление вами Юцзя-чжуанзы. Генерал Куропаткин послал меня с приказанием обеспечить во что бы то ни стало правый фланг первого корпуса. Необходимо прежде всего вернуть Юцзя-чжуанзы, — доложил я полковнику Редько.

Престиж командующего, поколебленный после долгих отступлений, был в этот боевой день настолько высок, что одного упоминания о нем оказалось достаточно, и через несколько минут весь 1-й батальон как один человек выскочил на железнодорожную насыпь.

— Ура! Ура! — И густые цепи сибиряков мигом ворвались в деревню.

Японцы куда-то бесследно исчезли.

Послав с Павлюком донесение Харкевичу о положении дела, мы с полковником Редько занялись приведением деревни в оборонительное состояние и рытьем окопов. Из окружающего гаолянового моря доносилась ружейная трескотня, и, как мне ни хотелось вывести весь полк из-за насыпи и продвинуться в южном направлении, Редько на это не решался, боясь оторваться от Леша.

Павлюк вернулся от Харкевича с приказанием мне остаться при Красноярском полке.

Японцы, по-видимому, были недовольны потерей Юцзя-чжуанзы, и над нами стали рваться их шрапнели. В ушах звенело от резких выстрелов двух наших батарей, тоже открывших огонь.

Стоял настоящий ад от разрывов то шимоз, то шрапнелей. На поле боя, казалось, нельзя было найти живого места. Мы укрылись за насыпью, к которой прижались и стрелки.

Нестерпимо душный день закончился страшной грозой. Как будто само небо решило затушить жаркий бой потоками воды и заглушить грозными раскатами грома не смолкавшую уже второй день орудийную канонаду.

Промокнув до костей, стоял я снова у форта № 4, где собрались все генштабисты штаба Куропаткина. Харкевич, не приводя причины отходов корпусов первой линии на правый берег Тайдзыхе, объяснял нам обязанности комендантов над переправами. Я был назначен на понтонный мост, крайний с правого фланга; по нему должен был переправиться 10-й армейский корпус Случевского.

— Главное, чтобы все части и обозы переправились на правый берег до рассвета, — подчеркнул Харкевич.

Я остолбенел. Зачем бросать позиции, облитые кровью наших стрелков, не уступивших за двое суток ни пяди земли, не отдавших японцам ни одного окопа? Сам же я был свидетелем того, как к вечеру стал стихать даже артиллерийский огонь японцев!

В недоумении я успел перед отъездом подойти к полковнику Сиверсу и осторожно спросить, что случилось.

— Это для сокращения фронта. Ляоян будем оборонять на главной позиции. Пришло донесение, что Куроки переходит на правый берег, — объяснил он мне.

Стихла канонада. Опустели ляоянские площади. Поезд командующего ушел куда-то на север. Только на вокзале царило оживление — отправлялись последние санитарные поезда с бесчисленными ранеными.

Из беседы с Сергеем Петровичем я узнал, что оборона Ляояна на левом берегу возложена на командира 4-го Сибирского корпуса Зарубаева — надежного старика, а на правом берегу начнется новое сражение.

— Сегодня собираться, завтра сближаться, послезавтра, атаковать, как определяет командующий характер операций, — добавил Ильинский. — Но что из этого получится — мне неясно.

Рано утром началось пресловутое сближение. Куропаткин со свитой стал объезжать войска, а мы с Харкевичем, задержавшись для рассылки последних приказаний, двинулись в путь около полудня. Кавалькада неслась по каким-то узким проселочным дорогам, карта давно кончилась, всякая ориентировка среди зарослей гаоляна была потеряна. Рядом со мной трясся на маленьком темно-сером монгольском муштанчике толстый Сергей Петрович; он обливался потом и непрерывно ворчал. Харкевич же сиял и, переведя коней в шаг, торжественно заявил:

— Ну, поздравляю вас, господа, это уже не бой, а сражение.

У какой-то деревни, верстах в пятнадцати к северу от Ляояна, мы встретили командующего. Он, спешившись, беседовал со Штакельбергом.

Свита держалась на почтительном отдалении, и только дежурный адъютант выкрикивал по очереди фамилии генштабистов, посылаемых с поручениями. У глинобитной стенки деревни стоял никому из окружающих не знакомый высокий капитан с маленькой бородкой клином и что-то усердно писал в полевой книжке. В капитане я узнал своего коллегу по академии Довбора-Мусницкого. С начала войны он служил в штабе 1-го Сибирского корпуса. В академии Довбор слыл всезнайкой. Когда задавали вопрос о глубине рвов какой-нибудь средневековой крепости, каждый неизменно советовал обратиться за справкой к Довбору. Естественно, я стал забрасывать его вопросами.

— Это Лилиенгоу, — объяснил он мне. — Мы сами выехали вперед, чтобы как-нибудь разобраться в обстановке. Вон там, впереди, Янтайские копи. Мы должны будем поддержать дивизию Орлова. Она только что прибыла из России.

— Да, но кто же находится между вами и семнадцатым корпусом Бильдерлинга? Он занимает высоты у Тайдзыхе?

— Должно быть, Мищенко, — неуверенно отвечал Довбор.

— Ну, назови, бога ради, хоть деревни!

И на белом окне четырехверстной карты я успел нанести два-три названия ближайших деревень.

Это мне очень пригодилось, так как почти тут же я услышал окрик:

— Ротмистра графа Игнатьева к командующему армией!

— Здравствуйте, милый Игнатьев, — по обыкновению неторопливо сказал Куропаткин.

— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство!

— Поезжайте к Случевскому и убедите его продвинуться вперед на одну высоту с Бильдерлингом. Проезжайте вдоль фронта. По дороге выясняйте положения встречных частей и доносите мне. Возьмите из моего конвоя нескольких казачков.

Несмотря на профессорский тон Куропаткина, я почувствовал, что он чем-то встревожен.

Въехав со своим разъездом в гаолян, я взял направление на восток, в сторону противника, но долго никого не встречал.

Внезапно о толстые стволы гаоляна защелкали пули.

— Свои, свои! — закричал Павлюк. Но пули продолжали щелкать.

— Да кто вы такие? — в свою очередь крикнул я.

— Зарайцы!

Решив, что забрал слишком влево, я свернул в сторону. Не проехали мы и версты, как снова были встречены ружейным огнем, на этот раз уже с противоположной стороны. Павлюк немедленно бросился вперед, и я услышал его крепкую ругань.

— Волховские, ваше благородие! Ночью наш полк совсем разбили. Вот мы и пробиваемся к своим… — раздались разрозненные голоса.

Куда к своим — они объяснить не могли. Творилось что-то явно неладное, ориентироваться в необъятном зеленом лесу приходилось только по солнцу. Совершенно неожиданно для себя я нашел в конце концов части 10-го корпуса Случевского — далеко позади от общей линии фронта.

Штаб корпуса расположился в какой-то большой деревне, заполненной пехотой. Жара была нестерпимая. Солдаты в тяжелых смазных сапогах, нагруженные вещевыми мешками и скатками, с трудом передвигали ноги, умирая от жажды. Колодцы были давно пусты, и люди лизали подле них черную грязь. Другие в полной апатии дремали под палящим солнцем, им, казалось, было безразлично все окружающее. Не верилось, что это те самые полки, которые я переправлял через Тайдзыхе. Кто и чем умудрился их так измотать? Какими дорогами и какими направлениями водили их по неведомой местности, без карты, в этом проклятом гаоляне?

Командир корпуса, болезненный Случевский, спал. Меня принял его начальник штаба, молодой и бравый кавалерийский генерал Цуриков. Он показал мне две-три записки от Куропаткина и столько же от Бильдерлинга. Они противоречили друг другу, и Цуриков возмущался: он не знал, кого слушаться.

— Ваше превосходительство, — доложил я, — впереди вас никаких частей нет. Вам необходимо двинуться вперед или хотя бы выслать сильный авангард.

— Да что вы! Разве вы не видите, в какое состояние приведены войска?! Мне некого выслать даже в сторожевое охранение!

Но покуда Куропаткин, вмешавшись в дела Бильдерлинга, готовил контратаку на какую-то потерянную накануне сопку, пришло известие об охвате японцами нашего правого фланга. Сам Куропаткин продолжал, однако, казаться невозмутимым и, как сказал мне Сиверс, готовил на завтра переход в общее наступление. Под впечатлением виденного утром можно было усомниться в будущем успехе.

При последних лучах заходящего солнца мне удалось забраться на самую вершину высоты сто пятьдесят один. Оттуда был виден, как на ладони, весь низменный берег Тайдзыхе. Наш милый, ставший уже родным Ляоян был застлан густым дымом от пылающих складов. Вокзал горел, а вокруг города в наступавшей темноте со всех сторон блистали вспышки орудийных выстрелов. Мысленно представились мне доблестные защитники ляоянских укреплений — бородачи сибиряки 4-го корпуса во главе с их командиром стариком Зарубаевым. Его любили все от мала до велика за его простоту и доступность.

Куропаткина я увидел только рано утром, когда он вышел из своей фанзы, среди гробового молчания окружающих сел на лошадь и тихо двинулся со своей свитой на север, в тыл!

Участь Ляояна была решена…

Глава 7 ДАЛЬНЯЯ ДОРОГА

Осень 1904 г. Японское море. Владивосток, Восточное побережье Японии. Конец июля — октябрь

Сразу по возвращении из боевого похода на командование Владивостокской эскадры навалился ворох срочных дел. «Рюрик» — доковый ремонт, «Ослябя» и «Россия» — исправить повреждения и пополнить людьми. А для «Осляби» еще добронирование оскандалившейся после первого же японского снаряда носовой оконечности чем бог послал. Благо как раз доползли по Транссибу до Владивостока первые заказанные в Питере бронеплиты. Всем кораблям ВОКа предстояло по возможности заменить листы котельного железа на броню Ижорского завода, насколько ее хватит. Перетасовать вооружение «России» и «Громобоя», используя все уцелевшие новые 8-дюймовки Кане на «Громобое». На «России», по мере ремонта и поставки из Питера станков для трофейных 190-миллиметровых орудий, установить шесть трофеев. Санкт-Петербург что-то сообщал о контрабандной поставке запасных стволов для 6- и 8-дюймовок Армстронга, а также пополнении боекомплекта для «гарибальдийцев» до конца осени. Транспорт, везущий все это из Аргентины, еще предстояло встретить, а это разработка еще одной операции. Два 190-миллиметровых орудия решили поставить на «Варяг». Одно сейчас на импровизированном полигоне, лупило в море, проверяя таблицы стрельбы и соответствие прочностных характеристик русского станка от восьми-дюймовки Кане отдаче британской пушки совершенно другой системы. Руднев, мысленно прикидывающий объемы предстоящих работ и тихо от этих объемов офигевающий, вдруг весело рассмеялся. Ему вспомнился первый опыт стрельбы 190-мм орудия, установленного на станок старого восьмидюймового орудия Обуховского завода. Да, такой быстрой разборки станка на составляющие не ожидал тогда никто… Так же как никому в голову не пришло и сравнить энергию отката старого и нового орудий. Хорошо, хоть никого всерьез не зашибло. Но идея сэкономить время на заказе новых орудийных станков была похоронена вместе с остатками станка старого.

Отвеселившись с тяжким вздохом, адмирал вернулся к неотложным делам. Для следующей предстоящей крупной операции нужны не только боеспособные корабли, но и надежные для них командиры. Последнее было даже более критично. Все пришедшие с балтийскими кораблями офицеры писали сочинения в форме рапортов на тему: «Что я делал в проливе Лаперуза 19.06.1904». По ознакомлении с рапортами состоялся тяжелый, но необходимый разговор с командиром «Авроры».

— Присаживайтесь, Иван Владимирович, разговор у нас с вами будет долгим.

— Слушаю вас, Всеволод Федорович.

— В каком состоянии «Аврора»?

— Крейсер проводит ремонт после длительного перехода…

Вполуха слушая отчет капитана 1-го ранга, Руднев смотрел на первый лист папки с рапортами. Там рукой Хлодовского был сделан краткий вывод: «Подготовка офицеров — безобразна. Капитан 1-го ранга Сухотин занимаемой должности не соответствует. P.S. Всеволод Федорович, неужели такое вообще возможно?»

«Однако, — пронеслось у него в голове, — забыли себя полугодом раньше, забыли. А ведь быстро черти воевать и думать научились, ну так и новенькие научатся. Так, а это что за фраза?»

— Повторите, пожалуйста, Иван Владимирович, — обратился он к Сухотину.

— Я говорю, что даже если бы не поломка машин, мы все равно бы отвернули от «Адзумо». Не по силам нам после длительного перехода было сражаться с первоклассным броненосным крейсером.

— Но почему же «Лена» атаковала этот самый броненосный крейсер противника?

— Капитан 2-го ранга Рейн пошел на неоправданный, безумный риск. У него не было никаких шансов. Шансов не было у всего нашего отряда!

— Однако, ГОСПОДИН капитан 1-го ранга. Вас послушать, так у Андрея Андреевича под командованием был не крейсерский отряд, а рыбацкая артель. Все же, на мой взгляд, «Ослябя» — броненосный крейсер-переросток, или недоброненосец, да и «Аврора» с «Алмазом» тоже не рыбацкие баркасы.

— Господин контр-адмирал, мы проделали полугодовой переход и физически не могли развить полный ход, кроме того, противник превосходил нас по уровню подготовки, скорости хода и эффективной дальности главного калибра.

— И, учитывая все это, командование собиралось отступать… Я верно вас понял? Удирать от более быстроходного и дальнобойного ЕДИНСТВЕННОГО корабля противника, имея подавляющее численное превосходство?

— Всеволод Федорович! Вы нас обвиняете в трусости, ваше превосходительство?

— Да вы сядьте, Иван Владимирович, сядьте чайку вон попейте. И не надо громких слов. Я просто пытаюсь понять, ЧТО Владивостокская эскадра получила в качестве пополнения. Вот слушаю вас, и складывается у меня впечатление, что долгожданное подкрепление в виде Балтийского отряда — это тихоходные, слабо защищенные корабли с никудышной артиллерией, изношенными машинами и необученным личным составом. И для их обращения в бегство достаточно даже не крейсера противника, а просто дыма на горизонте… Вот и стоило ли нам ради этакого подкрепления, чтобы ваш прорыв обеспечить, воевать с Камимурой, пять на пять вымпелов, кстати, а не двое против одного?

— Господин контр-адмирал! Для моей чести недопустимо…

— СИДЕТЬ! Кто вы такой?

— Господин контр-адмирал, я вас не понимаю…

— Повторяю вопрос. Кто вы такой? Что за человек сидит передо мной?

— Капитан 1-го ранга Русского Императорского Флота Иван Владимирович Сухотин, командир крейсера «Аврора», — Сухотин окончательно потерял нить разговора и вконец запутался.

— Вот именно что командир. «Первый после Бога». Человек, с чьим именем неразрывно связаны успехи и неудачи вверенного ему корабля и людей. Которому принадлежит вся полнота Власти на корабле! А что такое, по-вашему, Власть? Отвечайте!

— Власть — это право отдавать приказы подчиненным и требовать выполнения этих приказов, господин контр-адмирал!

— Оригинальная трактовка. Весьма. А я-то, наивный, думал, что Власть — это ответственность за дело, которое ты выполняешь. И людей, которые отданы в твое подчинение. И нет никого, чтобы спрятаться за него, и нет оправданий. Власть — это когда со всеми делами ты справляешься. Прикажи, заставь, награди, покарай, если надо — прикажи умереть или умри сам, но спрос — только с тебя. Последние газеты читали?

— Никак нет, господин контр-адмирал!

— Ну, «Таймс» — бесполезно, она постоянно насквозь злобой пропитана. А вот немецкие, рекомендую «Дойче цайтунг» от 21 июня: на третьей полосе оч-чень интересная статья о мужестве командира и экипажа «Адзумо», «в неравном бою нанесшего тяжелейшие повреждения численно превосходящему противнику». Рекомендую ознакомиться по завершении беседы. А пока продолжим о наших баранах. «Лена» при встрече передавала семафором сведения о том, что крейсера Камимуры два дня назад имели бой с Владивостокской эскадрой?

— Так точно, Всеволод Федорович!

— Где находится база 2-го броненосного отряда флота Японии?

— В Сасебо, господин контр-адмирал!

— Давайте без чинов, Иван Владимирович, расстояние от Хоккайдо до Сасебо?

— Около тысячи миль, Всеволод Федорович.

— То есть за двое суток «Адзума» в принципе не могла дойти до Сасебо и вернуться обратно. Какой ближайший порт мог обеспечить Камимуру углем и мелким ремонтом?

— Хасидате, но он не предусматривает базирование броненосных кораблей, там нет боеприпасов для главного калибра… Да «Адзумо» же после боя шел с повреждениями и неполным боекомплектом! У него времени было только-только раненых сгрузить и на перехват пойти!

— Ну вот, не прошло и полгода, как вы поняли то, что должны были понять сразу, как только опознали противника. Вы все еще считаете, что Николай Готлибович — человек, способный на неоправданный риск? Или согласитесь с моим мнением, что капитан 2-го ранга Рейн умеет думать и принимать решения?

— Всеволод Федорович! Ну не было у нас шансов догнать «Адзумо»!

— Броненосный крейсер, вернее броненосец 2-го ранга, крейсер 1-го ранга и вспомогательный крейсер против броненосного крейсера противника, имеющего ход не более 15 узлов, проблемы с управлением и нефункционирующую кормовую башню главного калибра. Вы рапорт Рейна читали? Он на своей 19-узловой «Лене» с полупустыми угольными ямами догнал. А вы на 19-узловой «Авроре» с ямами почти пустыми, значит, «шансов не имели»? Добить его было бы сложно, но, наверное, все же возможно. Это орден святого Георгия как минимум для вас и гвардейское звание для корабля по статуту. А умело составить представление — так, глядишь, и орлы на погонах заведутся. У меня вот завелись в подобной ситуации.

— Всеволод Федорович! Да один снаряд главного калибра «Адзумы» — и мой крейсер пойдет на дно! Вы поймите меня…

«Бесполезно. Гнать? Торопиться не будем. Пока просто в отпуск по болезни. Скорее всего, типичный представитель породы „командиров для мира“, увы, именно их и штампует сейчас система, негативный отбор. Сам-то он в этом, может, и не виноват, но мне на мостике „Авроры“ такой деятель на хрен не нужен».

— Иван Владимирович, на мой взгляд, вы БОЛЬНЫ. Сейчас вас доктор осмотрит, если я прав, лекарства пропишет, подлечит. В Крыму отдохнете, поправитесь и вернетесь.

— Всеволод Федорович! Я…

— Вы свободны, вот направление к врачу. Он вас осмотрит и скажет свое мнение о состоянии вашего здоровья. Если вы здоровы — вернетесь к исполнению обязанностей командира крейсера. А с больного человека — какой спрос.

Когда обескураженный Сухотин покинул кабинет, Руднев снял трубку телефона.

— Коммутатор? Медчасть! Добрый день, Вячеслав Степанович, Руднев беспокоит. Сейчас к вам подойдет каперанг Сухотин. Есть у меня подозрение, что у него нервное расстройство на фоне общего истощения организма. Длительный переход в тропиках, нервное напряжение, бой этот неудачный. Просто перенапрягся человек. Вы его осмотрите и, если мои подозрения подтвердятся, устройте Ивану Владимировичу отпуск по состоянию здоровья на полгода… Крым или Кавказ. Отдохнет человек на курорте, подлечится. А там, глядишь, и вернется к исполнению обязанностей… До свидания!.. И вам не болеть.

— Коммутатор! «Корейца»!

— Вахта! Командующий эскадрой на проводе. Связь с командиром корабля!

— Добрый день, Павел Андреевич! Руднев беспокоит. Скажите, на ваш взгляд, старший офицер Засухин способен командовать крейсером?.. А Анатолий Николаевич подготовил себе замену? Да, открылась вакансия, но вы ему не говорите, просто вечером направьте ко мне, чаи погоняем, поговорим…

После решения кадрового вопроса с «Авророй» и распределения работ на кораблях на первоочередные и «терпящие отлагательства» (в последний пункт опять попал ремонт трофейного японского эсминца, уже получившего имя «Восходящий», но опять выброшенного из дока — ремонт крейсеров был приоритетной задачей) настало время главного — планирования будущих операций.

В который раз Петрович поймал себя на том, что он полностью сменил приоритеты. То, что в Москве перед компом казалось самым главным — перевооружение кораблей и смена тактики, сейчас стояло на последнем месте в списке приоритетов. Ну какой смысл перевооружать корабли и мечтать о красивых и эффективных маневрах при таком уровне подготовки матросов и командиров? Первым все равно, из чего промахиваться, из старой восьми-дюймовки или новейшего орудия Армстронга, а вторые… Тут еще хуже. Только на обучение сносному маневрированию ВОКа ушло почти полгода. А теперь, с приходом «Осляби» и «Авроры», надо начинать мочало сначала… Напиться, что ли? Так и это нельзя, сегодня еще в штабе веселье предстоит…

— Господин адмирал, к вам Лейков, прикажете пустить? — раздался из приоткрытой двери голос вестового.

— Да, конечно… — задумчиво потянул Руднев, прикидывая, что именно могло понадобиться от него человеку, который, собственно, и заварил кашу с перемещениями в прошлое.

До сегодняшнего дня лже-Лейков старался не попадаться на глаза адмиралу без крайней необходимости. Так что его визит был для Руднева сюрпризом и весьма интриговал. После должного приветствия бывший профессор перешел к делу.

— Всеволод Александрович, это вы в Питер Вадику отправляли мои соображения по поводу того, чем я могу помочь Русскому флоту?

— Ну, положим, не «Вадику», а доктору Банщикову, лицу, приближенному к императору, отцу русского дворянства и тому подобное, не забывайтесь. Да, отправлял, для участия в умственном штурме, что мне одному-то голову ломать, а в чем, собственно, дело? Только быстро, у нас в штабе через час кое-что запланировано, опаздывать никак не могу.

— Это для вас он «особа приближенная», а я его с пяти лет знаю… На глазах вырос, можно сказать. Но не суть. Просто ему моя идея с магнитными минами понравилась, и он…

— Стоп. В эту войну нам это физически не успеть, это же на годы работа. Дай бог к Первой мировой поиметь работающий образец, достаточно компактный для установки в мину. Ну ведь обсуждали мы это уже с вами! Чего опять по второму разу…

— Нет, я не про мину. Просто нашему мальчику, — Руднев поперхнулся чаем и сделал мысленную заметку обязательно напомнить Вадику, кто он есть такое, по версии Фридлендера, — пришла в голову интересная идея, как можно эти наработки использовать при дворе.

— Что??? Использовать магнитные мины? При нашем дворе? Нет, я, конечно, и сам готов там половину персоналий перемочить, но ведь они-то, в отличие от кораблей, магнитного поля Земли не возмущают. Только народные массы своим образом жизни и жадностью, ну точно наши олигархи XXI века…

— Не, нет, не мины, конечно, магнитный колебательный контур. У него, кроме мин, есть еще пара интересных применений, вот о них меня Вадюша в телеграмме и спросил. Но чтобы это собрать, мне надо быть в Питере самому. Может, отпустите?

Спустя полчаса, взяв с Лейкова клятвенное обещание закончить модернизацию радиостанций на всех кораблях эскадры перед отбытием в Питер, Руднев в принципе согласился на его отъезд в столицу. Дело, если оно выгорит, и правда того стоило.

А во Владике Лейкову больше работы не оставалось, даже подшипники на «Варяге» могли поменять и без него. Это же не радиотехника, а простая паровая машина тройного расширения, по ней и тут спецов хватает…

— Дым на зюйд-ост!

— «Варяг» и «Богатырь» — на пересечку, — мгновенно отреагировал Небогатов.

— Вспомогательный крейсер, «Ниппон Мару». Уходит на ост на 17 узлах, что-то телеграфируя.

— Догнать и немедленно потопить, пока он на нас Камимуру с Того не навел! — продолжал командовать Николай Иванович.

— Еще дымы, на этот раз норд-вест!

— Так, бронепалубники у нас не успеют, «Громобой»?

— Ему еще пары в котлах полного хода надо разводить, — осторожно напомнил адмиралу свежеиспеченный начальник штаба Николай Николаевич Хлодовский.

— А почему у нас всего в двух сотнях миль от Рюкю броненосные крейсера идут с холодными котлами полного хода? Они что, на прогулке?? — сорвался Небогатов.

— Так вы же сами еще вечером отдали приказ «идти экономичным ходом», а отмены так и не последовало.

— А кроме как у меня больше ни у кого головы нет? — злился уже скорее на себя самого Небогатов.

Пока адмирал был занят самобичеванием, а на «Громобое» разводили пары в холодных котлах, дым на норде материализовался в эскадру из четырех быстроходных броненосцев, о чем и последовал доклад. Адмирал приказал уходить от них на зюйд, надеясь соединиться с ушедшими за японским дозорным бронепалубниками. Но спустя еще четверть часа последовал новый доклад.

— «Варяг» сообщает по радиотелеграфу, что утопил «Ниппон Мару» и теперь возвращается вместе с «Богатырем», но за ними гонится Камимура с пятью броненосными крейсерами!

В результате не слишком удачного маневрирования Владивостокский отряд оказался между молотом и наковальней. Попытка прорыва мимо крейсеров Камимуры привела к очередному попаданию в злосчастную носовую оконечность «Осляби». Ход броненосца упал с семнадцати до четырнадцати узлов, и броненосцы Того на горизонте стали явственно приближаться. У более быстрых броненосных крейсеров еще был шанс уйти, но Небогатов отказался бросать «Ослябю» на съедение. Последовавший бой ВОКа с объединившимися силами Того и Камимуры, в котором русские крейсера постепенно избивались до состояния полной небоеспособности, был прерван Рудневым.

— Ну, пожалуй, на сегодня война закончилась, всем спасибо. Я думаю, тот факт, что до Артура нашим недобиткам уже не дойти, даже если Того их и отпустит, всем уже очевиден. Да и последнее попадание в «Смоленск» почти неизбежно ведет к его взрыву и уничтожению запасов снарядов для первой эскадры. А доставка их в Артур — одна из приоритетных задач, это русским двойной проигрыш выходит. Итак — победа японцев, поздравляю, Николай Николаевич. Давайте начнем разбор ошибок. Николай Иванович, вы первый. Что вы сделали не так?

— Не отдал приказ с рассветом поднять пары во всех котлах на броненосных крейсерах. Просто скорость вводных — час в пять минут немного меня запутала. Кстати, Николай Николаевич, каким образом японцы под вашим руководством оказались столь удачно расположены? Что-то мне сомнительно, не обошлось ли тут без жульничества…

— Я же, по условиям игры, знал, что вы идете к островам Рюкю. Вот и поставил две эскадры так, что, иди вы от Цусимского пролива к ним по прямой, неизбежно оказывались между ними.

— Н-да… Никакого уважения к старшим по званию, — невесело пошутил игравший роль посредника в организованной им штабной игре Руднев, — какие еще уроки мы можем вынести из первого виртуального разгрома нашей эскадры японским флотом под командованием товарища Хлодовского?

— Я думаю, — осторожно начал Хлодовский, — что посылать сразу оба бронепалубника за одним вспомогательным крейсером противника — это немного расточительно. Ему за глаза хватит и одного, а при эскадре останется всего один быстроходный разведчик.

— Да и само расположение бронепалубных крейсеров — парой в пяти милях по носу основных сил несколько неудачно. «Ниппон Мару» успел подойти на расстояние, позволяющее ему опознать все корабли основных сил, — вставил свои пять копеек Небогатов, надо отдать ему должное, он совершенно спокойно отнесся к тому, что его «разгромил» капитан 2-го ранга, — может, лучше им отойти миль на двадцать и разойтись подальше? Тогда они полностью просматривают полосу перед главными силами, а если один крейсер преследует противника, тогда уже второй подтягивается ближе к основной колонне. Да, и еще — в следующий раз чур я играю за японцев.

— Ну, тогда полчаса на перекур, и начинаем второй прогон. Условия те же — высадка десанта на острова Рюкю с последующим прорывом в Артур. Да, Николай Николаевич, а откуда вы взяли столь подробную карту архипелага? У нас в штабе вроде масштаб поскромнее был, а эта чуть ли не во всю стену…

— В библиотеке оказалась. Решил, что нам не помешает, а что, Всеволод Федорович?

— Нет, ничего, все нормально, идите готовьтесь. А то вам через полчаса Небогатов мстить будет, — про себя Руднев злорадно улыбался.

Если он правильно оценивает уровень японской разведки во Владивостоке, о запросе карты островов Рюкю в библиотеке дядюшке Ляо должны доложить уже завтра. Если, конечно, не успеют еще сегодня. Остается надеяться, что информация об этом уйдет в Японию столь же своевременно и добавится в копилку вместе с остальными тщательно скрываемыми признаками подготовки десантной операции. Грубый слив информации, как в прошлый раз, теперь, скорее, приведет к обратному результату, японцы далеко не идиоты. Приходилось вводить в заблуждение о целях похода всех, включая Небогатова и свой собственный штаб. Истинный маршрут эскадры в этот раз знал только он. Но регулярная практика в судовожденческой стратегии, даже если цель игры немного отличалась от цели реального похода, шла офицерам на пользу. Когда Руднев, перебирая свои воспоминания о периоде обучения, понял, что ни его, ни других капитанов 1-го ранга и адмиралов русского флота ВООБЩЕ НИКАК НЕ УЧИЛИ принципам вождения эскадр в бою, ему стало хреново. Ну как, как, черт побери, можно вообще воевать, если высшие офицеры учатся своей главной работе «по ходу дела»?

В начале сентября во Владивосток прорвался «Аскольд». Его приход ждали, но он все равно оказался громом среди ясного неба. Хорошо хоть, что дежуривший в эту ночь миноносец «Беспощадный» в последний момент отказался от торпедной атаки. Хотя вариант «своя своих непознаша» был весьма вероятен. Но с пятнадцати кабельтов в темноте почти безлунной ночи сигнальщик разглядел на атакуемом крейсере пятую трубу. Римский-Корсаков решил рискнуть и запросил позывные.

«Аскольд» привез планы похода, подготовленные Макаровым, и Рудневу за неделю пришлось сначала их корректировать, а потом разъяснять командиру крейсера, что именно надо передать Макарову на словах. В последний день перед отходом «Аскольда» обратно в Артур к Рудневу зашел лейтенант с крейсера, который должен был забрать дописываемую им всю ночь записку по «современной тактике морского боя». Когда адмирал поднял на вошедшего лейтенанта красные от хронического недосыпа глаза, тот на всякий случай решил представиться:

— Лейтенант Колчак! Прибыл за докладной запиской для…

— А, адмиралЪ, — некстати вспомнил знаменитый фильм своего времени Петрович, — проходите, все уже для вас готово.

— Скажите, ваше превосходительство, — неожиданно для собиравшего исписанные за ночь листки в конверт адмирала подал голос лейтенант Колчак, — а у вас все на «Варяге» такие… Такие…

— Странные, — попытался помочь лейтенанту найти нужное слово Петрович, — ненормальные, с причудами?

— Я хотел сказать, со столь своеобразным чувством юмора, — Колчак явно был не в духе и, похоже, по натуре не привык лезть за словом в карман, даже перед адмиралами, — единственным человеком, который меня до сих пор называл адмиралом, был капитан Балк. Тоже ваш, с «Варяга».

— Какие ваши годы, Александр Васильевич? — Колчак несколько поостыл, очевидно, что Руднев не мог знать по имени-отчеству всех лейтенантов эскадры, и это льстило, но явно все еще оставался на взводе. — Еще станете. Всенепременно станете вы адмиралом… Причем, видится мне, не из худших. Пока в политику не полезете…

Молодой лейтенант ждал и не мог понять — почему вице-адмирал Руднев, который чудесным образом с началом войны преобразился из рядового, далеко не самого яркого каперанга в лучшего вице-адмирала флота, молчит и смотрит в стену. А на Петровича нашло. Он вспоминал несостоявшееся будущее, которое он уже отменил.

Осенью 2008 года Петрович все еще встречался с Ирочкой. Ну не то чтобы только с ней, но по большей части — да. И когда в прокате появился блокбастер «АдмиралЪ», она его в кинотеатр затащила в первую же неделю. Невзирая на отчаянное сопротивление бойфренда, которому сердце подсказывало, что добром это не кончится. Последним доводом подруги было «там же про кораблики, тебе должно понравиться». Н-да…

В своем любимом пабе «Последняя капля», что удобно разместился в переулке как раз неподалеку от кинотеатра «Пушкинский», Петрович держался сколько мог. Выпив примерно два кувшина с пивом, он согласно поддакивал и одобрительно мычал в кружку по поводу «замечательных спецэффектов» и «красивой любви, какой больше нет». Но к моменту, когда Ирочка начала высказываться о «России, которую мы потеряли» и про «тупое быдло, которое все это великолепие смело», градус в крови Петровича повысился. Хуже того, он достиг того самого уровня, который не позволил ему сделать мало-мальски удачную карьеру. Название ему было «я режу правду-матку, как она мне видится, и мне плевать, что вы об этом думаете».

— То, что у этих кинодеятелей и засраков (заслуженные работники культуры, однако точнее, чем они себя сами называют — и не скажешь) переврана вся историческая часть — это я еще могу им простить. Хотя реальный, а не выдуманный героизм, крутизну и ум Колчака показать было бы никак не сложнее, чем изобразить на компе ту ересь, что они сняли.[33] То, что ни один корабль на себя не похож и все бои перевраны — тоже я бы пережил, хотя лично мне как серпом по яйцам, Ир! — из-за соседних столов стали оборачиваться люди, тоже только что вышедшие из того же кинозала. — И даже обсусаленность Колчака я бы им простил, герои стране, конечно, нужны как никогда. Хотя как политик он даже хуже и бездарнее наших нынешних деятелей. Но неужели тебе не интересно, почему матросы в начале фильма героически идут на смерть на «Сибирском стрелке» под командой героев-офицеров? Чего, кстати, не было, ту минную постановку провели, как и положено, ночью, но героизма русских моряков на той войне хватало, не фига было выдумывать сценаристам этот дебильный и насквозь картонный бой. А всего через полчаса те же матросы — оборванная, недисциплинированная толпа, радостно поднимающая на штыки тех самых офицеров, что уже было на самом деле. Ну, понятно, они же «быдло». А утонченные, лакированные господа офицеры, которые «играли в фанты» до момента, когда их нанизали на штыки, как шашлык, это идеал. А ведь верно — они действительно идеал для нынешней гламурной богемы. Ни те, ни другие абсолютно не обращали и не обращают внимания на реальную жизнь своей страны и своего народа. И только в последний момент, цепляясь скрюченными окровавленными пальцами за штык пьяного матроса в своем пузе, они удивленно подумали: «А за что?». И в голову их, занятую фантами, феррарями и вечеринками, не придет, что сделали это с собой именно ОНИ. Помнишь, пару недель назад очередной мальчик-мажорчик, сынок скромного чиновника, разнес свежекупленный за поллимона «зелени» «Мазерати» в хлам? Какая реакция была в блогах превалирующей? «Какое счастье, что этот козел никого не убил, и какая жалость, что не убился сам. Ведь в следующий раз окружающим может так и не повезти». Так что штыки для нынешних россиянских правителей народ уже точит… Единственно, что еще можно смотреть в этом фильме, — это красивая лав стори. И то, если выкинуть за скобки тот факт, что оба любовничка кое-как избавились и от супругов, и малолетних детей. Зашибись нашли себе героев наши режиссеры! Впрочем, по сравнению с «Бригадами» и прочими бандюко-романтичными фильмами, безусловно, шаг вперед.

После того вечера под отношениями с Ириной была подведена окончательная и жирная черта. А теперь Петрович задумчиво смотрел на невольного виновника его разрыва с женщиной, которой теперь скорее всего вообще не суждено будет родиться. На красавчика Хабенского курносый Колчак, подобно Остапу Бендеру — потомку окрещенных турецкоподданных, не походил абсолютно, чем и был Петровичу симпатичен. Вспомнив о посетителе, который уже начал нетерпеливо переминаться с каблука на носок, Петрович вспомнил и еще кое-что.

— Александр Васильевич, а почему вы все еще не на миноносце?[34]

— Вам что, Степан Осипович на меня нажаловался? — снова вскипел горячий татарин Колчак. — Ну да, я ему уже пять рапортов подал о переводе на миноносец. Они в море, воюют, да и сам я миноносник. А он все «не с вашим ревматизмом, вы для России ценней как исследователь Севера»… А вам-то, Всеволод Федорович, какая разница, посмеяться решили?

— Вообще-то хотел вам предложить должность командира миноносца, но теперь даже не знаю, нужен ли мне столь ершистый подчиненный, — усмехнулся в усы Руднев, которому все больше нравился молодой и горячий офицер.

Которого, к тому же, надо было любой ценой продвигать по флотской лестнице. Хотя бы для того, чтобы держать подальше от политики. Ибо хороших адмиралов в России всегда было очень мало, а вот плохих политиков наоборот — завались.

— Вы хотите снять с «Беспощадного» Римского-Корсакова? Я не настолько стремлюсь к должности капитана эсминца, чтобы занимать ее ценой подсиживания своего хорошего друга и отличного командира.

— Командир он и правда хоть куда, имел шанс убедиться. И стреляют его молодцы метко, могу засвидетельствовать, чуть голову мне не оторвали при первой встрече. Но для вас у меня есть другой кораблик… Отнесите-ка этот конверт на «Аскольд» и возвращайтесь с Грамматчиковым, я пока вам замену на «Аскольд» поищу.

Через неделю весь Владивосток вывалил на набережную — от порта в сторону острова Русский на буксире тащили бывший японский миноносец. По толпе ходили слухи — после долгих и тщетных попыток восстановить корабль в доке его завтра должны были расстрелять из орудий крейсеров. По другой версии, ремонт был закончен, но потом на корабле случился пожар, и он полностью выгорел. В пользу последнего слуха говорил вид буксируемого корабля — на свежей краске выделялось угольно-черное пятно копоти, покрывавшее обе трубы и кожух машинного отделения. Сам кожух, казалось, был вывернут изнутри мощным взрывом. Стоящий в толпе морской лейтенант вполголоса, под сочувственным взглядом китайца-портного, проговорил: «Как эти идиоты, царство им небесное, могли при первой же пробе взорвать два котла, не понимаю, теперь только как мишень и использовать». Действительно, утром на рассвете буксир потащил от острова в сторону восходящего из океана солнца тот же двухтрубный силуэт, который спустя пару часов пропал на горизонте в мешанине взрывов снарядов, выпущенных четырьмя крейсерами.

О настоящей судьбе трофейного миноносца «Восходящий», вместо которого была расстреляна «загримированная» под него старая баржа (в лучах восходящего солнца, на горизонте можно перепутать и не такое), знали немногие. Только командиры кораблей Владивостокской эскадры и экипажи трех кораблей. Самого «Восходящего», «Беспощадного», которому предстояло действовать с ним в паре, и вспомогательного крейсера «Москва». «Москва» занималась и их снабжением в заливе Святой Ольги, куда ночью своим ходом ушел вполне исправный миноносец. Должна она была и сыграть свою роль в весьма своеобразной набеговой операции. После месяца интенсивных тренировок в поход вышли три корабля — по старорусской традиции, соображать решили на троих. Недавно переоборудованная во вспомогательный крейсер «Москва» — захваченный японский угольщик — вела с собой два столь разных миноносца. Вернее, с учетом того, что миноносцы шли в головном дозоре, а вооруженный транспорт плелся за ними, скорее вели его они. Через неделю блуждания на траверсе входа в Цусимский пролив отряд обнаружил искомую цель — три транспорта в сопровождении явно военного корабля. Забежав вперед и дождавшись заката, миноносцы начали заранее отрепетированное и не раз разыгранное «понарошку» представление. Теперь все зависело от того, поверят ли в него благодарные зрители — японцы. А в случае если они, подобно знаменитому Станиславскому, завопят — «Не верю!» полным бортовым залпом, то как минимум один русский миноносец обречен.

На мостике «Ицукусимы» капитан 1-го ранга Коки Кимура был весьма недоволен. Ему уже третьи сутки не удавалось поспать более часа за раз. Вообще вся его служба с момента перевода со вспомогательного крейсера «Никко-Мару», взамен погибшего во время боя с «Богатырем» прошлого капитана корабля, пошла не так. Казалось бы, его повысили до кап-раза и перевели с полугрузового парохода на настоящий, пусть и старый, крейсер. Живи и радуйся, к тому же крейсер только что после ремонта. Увы — радоваться пока не получалось, да и для жизни времени практически не оставалось. Для начала, пока крейсер стоял в доке на ремонте, с него списали добрую половину опытных моряков — пара новых броненосцев требовала больше специалистов, чем было подготовлено на «Ниссин» с «Кассугой» (о причинах непопадания этой сладкой парочки в Японию см. первую книгу). Дальше — больше. Запланированная замена монстрообразного орудия огромного калибра (из которых никто за всю историю тройки крейсеров типа «Мацусима» никуда не попал, несмотря на многочисленные войны, в которых те принимали участие) на современную восьмидюймовку Армстронга так и не состоялась. Вернее, старое орудие-то сняли, но вместо ожидаемого нового морского орудия воткнули 11-дюймовую гаубицу явно берегового происхождения. На вопрос Кимуры «за что?» инженер с верфи по секрету рассказал ему, что это «вынужденно-гениальное» решение. Вынужденное потому, что вместо потребного для ремонта восьмидюймового орудия пришлось спешно перезаказывать десятидюймовку для ремонта «Якумо». А гениальное… Если «Коки-сана удастся туманной осенней ночью подойти к бухте Порт-Артура на расстояние выстрела, то гаубичный снаряд такого калибра в палубу любого русского броненосца — весьма вероятно, его смертный приговор». Коки не стал переубеждать «берегового моряка» по поводу нереальности его планов — в туманную ночь стрельбой по площадям попасть в палубу не видимого артиллеристам корабля можно только случайно. Если уж в барбет «Ицукусимы» всерьез устанавливали ЭТО, значит, нормальных орудий в стране Ямато просто не осталось… А этот внеплановый поход был еще хуже обычного.

Каждый раз, когда он уходил к себе в каюту, на горизонте появлялись дымы, и ему опять приходилось лететь наверх. Четыре часа назад, в его прошлую попытку вздремнуть, сигнальщику на формарсе померещился на горизонте силуэт миноносца. Но на поверку оказалось, что, кроме двух быстро удаляющихся на вест дымов, горизонт был чист. Дымы вскоре исчезли в зареве склоняющегося к морю солнца, и на «Ицукусиме» облегченно вздохнули. Их старый, медленный и своеобразно вооруженный крейсер был способен отогнать от охраняемых кораблей только пару русских вооруженных пароходов. Но, увы, все современные и быстроходные корабли сейчас готовились к неминуемому генеральному сражению, и конвойную службу приходилось тащить на своих плечах старичкам из третьей эскадры. Коки очень сомневался, что русские пошлют единственный во Владивостоке миноносец в море в одиночку, и был уверен, что сигнальному просто померещилось. Он поймал себя на том, что засыпает с подзорной трубой, прижатой к глазу. Встряхнувшись, он посоветовал вахтенным не беспокоить его больше по пустякам хотя бы до утра. И снова направился в каюту. Откуда его, спустя час, выдернул посыльный, на этот раз с известием, что с запада слышна орудийная стрельба и видны дымы.

Теперь, пытаясь собрать мысли в кучу и обжигаясь поданным ему кофе, капитан вместе со всеми собравшимися на мостике пытался разглядеть хоть что нибудь на фоне заходящего солнца.

— Вижу двухтрубный дестроер, идет к нам! — донесся с формарса несколько неуверенный крик помнящего о недавнем разносе наблюдателя.

Приглядевшись, Кимура и сам разглядел между бликами волн низкий силуэт миноносца. Но пересчитать трубы он уже не смог — силуэт миноносца был виден прямо на фоне солнечного диска, только-только коснувшегося глади моря.

— Если там кто-то в кого-то стреляет, то это или русский «Беспощадный» удирает от наших кораблей, или наш дестроер, за которым гонятся русские, — пытаясь упорядочить путающиеся после короткого сна мысли, командир размышлял вслух, надеясь, что подчиненные заполнят пробелы в его рассуждениях и поправят его ошибки, — так или иначе нам надо идти к этому миноносцу на полном ходу.

По мере сближения стало ясно, что миноносец активно отстреливается от кого-то из кормового орудия и сам находится под обстрелом. Время от времени около небольшого кораблика море вспенивалось от падения снарядов. Но самое главное — чей же это миноносец, пока определить было невозможно. Спустя десять минут, когда до загадочного миноносца оставалось уже миль шесть, стало возможно разглядеть и его преследователя, но это не слишком помогло. За двухтрубным миноносцем гнался… Еще один двухтрубный миноносец. На приближающемся кораблике подняли на фок-мачте какой-то флажный сигнал, но разобрать его против солнца было абсолютно невозможно.

— Но нас-то он видит хорошо, ему же солнце не мешает, — высказал свое мнение молодой штурман Горо Накамура, — а наш силуэт перепутать с чем-либо практически невозможно. Если он идет к нам и что-то нам сигналит, скорее всего, это наши…

— А почему наш миноносец станет бежать от одного русского? — возразил ему старший офицер крейсера, тоже не отличающийся ни опытом, ни возрастом, — наши лучше вооружены и более быстроходны. Сколько я ни говорил с миноносниками, они всегда мне заявляли, что драки один на один с русскими они не боятся. Если он бежит от одного эсминца — то, скорее, русский.

— На горизонте пароход, идет за парой миноносцев, — донесся с марса голос сигнальщика.

— А вот от дестроера в паре со вспомогательным крейсером наши доблестные миноносники вполне могут и драпануть, — радостно вцепился в подтверждение его версии штурман.

— Русские, кстати, тоже, — не сдавался старший офицер, — а вспомогательных крейсеров и в нашем флоте хватает.

— Хватать-то хватает, но перед выходом мне сказали, что в проливе мы будем единственным японским военным кораблем, все остальные готовятся к генеральному сражению, только нам там с нашей гаубицей места не нашлось, — последнюю фразу Коки пробормотал себе под нос вполголоса и, решившись, уже громко проорал приказ: — Навести орудия на головной миноносец. После сближения на 20 кабельтовых — открыть огонь, если они не отвернут и не ответят на наш сигнал. На гаубице — ваше чудо даже не расчехляйте, лучше помогите подносчикам на среднем калибре. Сигнальщики! Запросить у этих бродяг позывные. И предупредите, чтобы не приближались к крейсеру меньше чем на две мили.

После запроса позывных на головном миноносце подняли какой-то сигнал, но едва флаги дотянули до середины мачты, у рубки небольшого корабля вспыхнула ослепительная вспышка. Флаги, подобно испуганным взрывом чайкам, упорхнули по ветру, срываясь со свободно плещущихся фалов, очевидно перебитых осколками. Из рубки преследуемого миноносца потянулся к нему столб дыма, а с мостика полетело в воду чье-то изломанное взрывом тело.

— У миноносца на борту иероглифы! — радостно проорал с мачты сигнальщик. — Это наши!

— Бака (придурок), — не выдержали добитые недосыпом и недостаточной квалификацией команды нервы командира, — у КАКОГО из миноносцев, их же два?!

— Ну как он мог разглядеть хоть что-то на втором, Коки-сана? До того еще кабельтовых пятьдесят, не меньше, — попытался, как мог, успокоить командира штурман.

— Немедленно открыть огонь по ВТОРОМУ миноносцу из всех орудий, для которых он в секторе обстрела! У первого запросить позывные и спросить, не нужна ли им помощь врача. И передайте на него — «отклонитесь вправо, расходимся левыми бортами». Ход самый полный!

— А зачем стрелять по дестроеру с такого расстояния, да еще и против солнца? Ведь попасть практически невозможно… — попытался воззвать к голосу разума командира артиллерист крейсера, но у Кано в первый раз за войну появилась возможность пострелять по русским, и он решительно не желал ее упускать.

— Попасть, конечно, не попадем, но побыстрее отогнать его от нашего эсминца не помешает. Смотрите, что он творит!

При этих словах Кимура указал на японский корабль, а про то, что это хоть немного позволит потренироваться наводчикам в стрельбе по настоящей цели, капитан решил намекнуть главарту после боя, тет-а-тет. Неизвестный миноносец, изрядно дымя и рыская на курсе, уже успел приблизиться на 15 кабельтов. Несмотря на закат, по-прежнему слепящий наблюдателей, в подзорную трубу можно было различить мельчайшие детали на борту приближающегося кораблика. В него, очевидно, попал очередной русский снаряд. Из машинного отделения, со свистом, слышимым даже на таком расстоянии, ударил вверх ослепительно-белый султан пара. Рулевая машина, скорее всего, тоже вышла из строя, и миноносец, который до этого согласно приказу начал было отворачивать вправо, завертелся в левой циркуляции. Кто-то на его мостике смог поднять на мачту единственный черный шар, сигнализирующий об очевидном — эсминец потерял управление. Но баковое орудие продолжало посылать в закат снаряд за снарядом.

— Однако им совсем туго приходится! А вы еще говорили, «один на один у русского миноносца нет шансов»! Полюбуйтесь! Штурман, нам курс менять еще не надо, эта развалина нас не протаранит случайно?

— Никак нет, господин капитан 1-го ранга, — видя, что командир на взводе, штурман решил строго соблюдать субординацию, — если они сохранят циркуляцию прежнего радиуса, то мы разойдемся в 5 кабельтовых. К тому же миноносец снижает ход, наверно, из-за потери давления пара.

В следующие пару минут на верхней палубе «Ицукусимы» все были заняты рассматриванием приближающихся русских кораблей. Вспомогательный крейсер не только не отвернул, но и открыл огонь с невообразимой для купца дистанции в шесть миль. И хотя снаряды легли не ближе 5 кабельтовых от японского крейсера, командир приказал перенести огонь с миноносца на транспорт, а сигнальщикам «осмотреться по горизонту». Русская пара «вооруженный транспорт — миноносец» вела себя слишком нагло. Зная об истории с «Идзумо», которого русский вспомогательный крейсер «отманил» от конвоя на живца, Кимура заподозрил подвох. Он ожидал увидеть на горизонте дым другого корабля, который и должен был атаковать транспорты, после того как «Ицукусима» погонится за наглецом. Но сигнальщики упорно докладывали «горизонт чист». Возможно, русские планировали атаковать купцов миноносцем, но тот пока не пытался обойти «Ицукусиму», да и на каждом японском грузовом судне теперь стояло по паре трехдюймовок. Как раз на случай атаки шального русского миноносца. Коки ожидал чего угодно, но никак не крика с палубы кого-то из матросов:

— Миноносец пустил две мины!

— Какой миноносец, русский? До него же еще три мили, и я вспышки не ви…

— Нет, наш выпустил!!

— Зачем? Может, у них пожар рядом с минными аппаратами и они их просто разряжают в море, пока мины не взорвались от перегрева, — задумчиво начал было минный офицер крейсера, но доклады и просто вопли с палубы и мостика посыпались один за одним.

— Они по нам стреляют!

— Две торпеды идут на крейсер с правого борта!

— Первый миноносец поднял русский флаг и стреляет по нам!!

Последний крик слился с разрывом под мостиком малокалиберного снаряда. А чуть позже с правого борта донеслось паническое:

— Мина идет прямо на нас! Да поворачивайте же, ради всех демонов!

Кано еще успел приказать положить руль лево на борт до упора и дать полный назад. Но когда он кричал артиллеристам, чтобы они перенесли огонь на ближайший миноносец, «Ицукусиму» подбросило взрывом первой мины. На палубу обрушились тонны воды, а резкий толчок сбил с ног почти всех находящихся на мостике. Крик командира:

— Доклад о повреждениях, срочно! — был прерван взрывом второй попавшей в корабль мины.

После двух подводных взрывов старый корабль практически мгновенно лег на правый борт и опрокинулся спустя три минуты. Его орудия успели всадить в «Восходящий» один 120-миллиметровый снаряд, и его команде пришлось теперь уже на самом деле заняться борьбой за живучесть.

Пока «Беспощадный» гонялся за последним японским транспортом, а шлюпки с «Москвы» подбирали остатки экипажа «Ицукусимы», на мостике вспомогательного крейсера Колчак втолковывал ее командиру свои мысли по поводу их дальнейших действий. При этом он изрядно мешал корабельному врачу, пытавшемуся перевязать его правую руку, пробитую осколком.

— Слушайте, у вас на борту десяток мин, я в курсе, что именно во Владивостоке загрузили вам на борт. Пока вы будете конвоировать захваченный транспорт в бухту Святой Ольги, а я думаю, что этот все же сдастся, после того как Римский-Корсаков первые два подорвал минами, как только те открыли огонь, этот даже не пытается стрелять, просто уходит… — Колчак скрипнул зубами — доктор нащупал наконец осколок и выдернул его пинцетом, единственной анестезией был стакан водки, коньяка на кораблях не нашлось. — Так вот, я за это время вполне успею добежать до Чемульпо. Как раз до утра вываливаю мины на фарватере и ко входу в залив Ольги догоняю вас. Вы с трофеем быстрее 10 узлов не пойдете, а я медленнее 20 не планирую. Только угольком надо «Восходящий» догрузить по максимуму. Ну не везти же вам обратно в Россию десять гальваноударных мин в конце концов?

— Александр Васильевич, вам что, лавры второго Руднева покоя не дают? — недовольно проворчал уже готовый сдаться начальник отряда. — В один выход вам подай и утопленный крейсер, и минную банку? У вас же полборта снесло, куда вам соваться на этом решете в японский порт, да еще вокруг Кореи и обратно на нем топать?

— Ну, положим, порт не японский, а корейский, — по части упрямства на килограмм веса с Колчаком могло поспорить только одно существо — осел, — да и кто из узкоглазых меня ночью, на японском миноносце за своего не примет-то? Риска минимум, польза налицо. А что до Руднева, так он сам говорил — «и побольше инициативы»! А дырки мы залатаем, пока ваши ребята будут уголь таскать.

Во Владивостоке дата запланированного выхода в море неуклонно приближалась, а ворох дел, которые необходимо было сделать до отхода кораблей, продолжал неуклонно расти. Формирование двух батальонов из частей гарнизона Владивостока, которые, «по легенде», должны были быть высажены на Рюкю, удалось спихнуть на командира гарнизона. Из снятых с «Рюрика» и «Варяга» старых восьмидюймовок уже сформированы две батареи для береговой обороны «захваченных десантом островов». Но отдавать на них опытных и обстрелянных канониров с «Рюрика» — не в коня корм, им и в море работы хватит. Значит, для ожидания на береговых батареях «погоды у моря» надо еще успеть отобрать из крепостных артиллеристов тех, что способен стрелять и желательно попадать… Надо подготовить собранные с бору по сосенке батальоны и экипажи «Волги» и «Оби» так, чтобы высадка десанта и захват островов все же состоялись, хотя и вовсе не на архипелаге Рюкю. «Богатырь» успешно встретил аргентинский пароход «Деллавинченсио», но теперь до выхода в море надо перепроверить все доставленные им снаряды и заменить стволы тех орудий, что имеют признаки расстрела. А то, не дай бог, как у японцев стволы поотрывает своими же снарядами… Но с орудиями в «нагрузку» инкогнито прибыли и пара офицеров Аргентинского флота. Ушлые южноамериканцы не только поимели хорошие деньги на продаже России своих запасных стволов. Они решили еще и получить задаром боевую практику для пары своих офицеров на кораблях, аналогичных их собственным. А тут еще «Аврора» с «Леной», одной из главных звезд шоу, опаздывают с моря! Уходившая с ними «Волга» уже давно в порту и даже притащила весьма ценный угольщик, но где, блин, шляются Рейн с Засухиным??? Ведь ясно же им обоим сказал перед выходом — вернуться в срок во что бы то ни стало! Энтузиасты, мать их, где их только носит… Руднев окончательно забыл о том, что такое восьмичасовой сон. В очередной вечер, когда он, борясь со слипающимися глазами, пытался написать очередной приказ начальнику порта, в дверь его кабинета как-то особенно суматошно постучали.

— «Аврора» с «Леной» вернулись? — вскакивающий из положения «задремал сидя» адмирал опрокинул на так и не дописанный документ чернильницу.

— Никак нет, ваше превосходительство, пока никаких известий! Тут к вам… По личному делу… — донесся из-за двери странно нерешительный голос ординарца.

— По какому еще на хрен личному делу??? Какие у меня могут быть личные дела, если я уже месяц как не могу найти времени даже к мадам Жужу сходить??? Кого там принесло на мою голову?

— Папа? — раздался из-за двери неуверенный ломающийся юношеский баритон.

— Коля?? — ноги несгибаемого адмирала, грозы японцев, подкосились, и он плюхнулся на стул, окунув оба обшлага мундира в лужу чернил на столе.

Петровича конкретно колбасило. Он тупо не мог понять своих чувств к появившемуся в дверном проеме юноше. Он всегда ненавидел педиков, но — он его ЛЮБИЛ, ведь это был его сын. Но у него никогда не было детей! Однако он прекрасно помнил, как, вернувшись из похода на «Адмирале Корнилове», в первый раз держал на руках маленькое теплое тельце, уютно посапывающее во сне… Он никогда не видел этого пацана! Но память Руднева услужливо подкидывала все новые воспоминания — вот маленький, но упорный пацанчик ковыляет на нетвердых ногах по паркету… Это он вырвался домой, оставив на время зимы хлопотный пост старшего офицера на вмерзшем в лед «Гангуте». Вот уже крепкий пятилетний парень перебирает привезенные ему отцом из плавания по Средиземному морю на «Николае Первом» сувениры… И теперь он, никогда не мечтавший о том, чтобы завести своих детей, паниковал от острого приступа отцовской гордости. Его сын, гардемарин… А что он тут, во Владивостоке, делает?

— Гардемарин Руднев, а как вы тут оказались? Коля, что-то с мамой?? — вдруг вырвалось у Руднева.

— Нет, с мамой все в порядке… Папа, я сбежал из училища, вместе с парой товарищей, папа, возьми нас с собой в море, на «Варяге»… У нас сейчас каникулы, и мы…

— И вы что? Дезертировали со своего поста? Повоевать вам захотелось, да? А как у вас с отметками в табеле? Насколько вы готовы к походу на настоящем корабле, и на каких, собственно, должностях вы себя видите? А то у меня нехватка только в кочегарах…

Несмотря на всю злость, вызванную внезапным явлением своего блудного отпрыска, и все связанные с этим дополнительные проблемы, Петрович прекрасно понимал, что тот наверняка настоит на своем и пойдет в море вместе с ним… Максимум, что он сможет сделать, — это определить его перед боем на самый забронированный и быстроходный корабль эскадры — «Громобой». Но отказать этому «юноше бледному со взором горящим», своему сыну, который незнамо как проехал через всю Россию, чтобы попасть на войну… Просто не сможет, а если смог бы — это было бы полным свинством. А ведь любопытно — если молодые люди бегут не ОТ войны, а НА войну — значит, они считают ее правильной, своей… Похоже, Вадик в Питере не зря хлеб с маслом ест.

Уже поздно вечером, когда отец и сын, наговорившись, укладывались спать, Николай Руднев задал отцу вопрос, который мучил его с момента их встречи:

— Папа, а кто такая «мадам Жужу»?

— Знаешь, сын, вот вернешься из своего первого похода, тогда я тебе и расскажу. И даже покажу, что она такое, и, наверное, дам попробовать, вернее, она сама даст… А пока тебе это еще рановато, спи. Завтра буду вас, балбесов, навязывать командирам кораблей…

Дождавшись наконец возвращения блудной парочки, «Авроры» и «Лены», Руднев довел-таки эскадру до уровня «условной комплектности к выходу» в срок. Правда, «Аврора» вместо похода оказалась на месяц законопаченной в доке, но без нее можно было и обойтись. Недельное запаздывание тоже не в счет, ибо Йессен и сам сообщил в телеграмме из Сингапура, что задерживается. Теперь оставалось протащить шесть броненосных верблюдов через игольное ушко Цусимского пролива в Артур… Что не было бы большой проблемой, не поджидай их на полдороге Того с Камимурой с весьма недобрыми намерениями.

После отхода из Владивостока Руднев, даже не дожидаясь ночи, внезапно вызвал к себе на «Варяг» (он то ли из суеверия, то ли из принципа всегда держал флаг на нем) всех командиров кораблей и Небогатова.

— Итак, товарищи офицеры, настало время вам узнать настоящий план похода. К архипелагу Рюкю мы, конечно, соваться не будем, себе дороже. Вернее — не будут туда лезть броненосные крейсера и «Лена» со «Смоленском». Что до «Волги» и «Оби», то вам предстоит захватить острова Курильской гряды Кунашир и Итуруп. Японских войск там или вообще нет, или почти нет, телеграфа тоже нет, так что не будет и серьезного сопротивления. После захвата установите загруженные на ваши транспорта орудия на берегу, и до конца войны японцам их не вернуть. А вот нам, на мирных переговорах, эта пара скал весьма пригодится.

— А чем, собственно, Курильские острова лучше островов Рюкю, которые мы столь упорно «захватывали» на штабных играх, Всеволод Федорович? — подал голос адмирал Небогатов.

— Ну, во-первых, у Рюкю нас скорее всего ждут, а у Курил — нет. Во-вторых, Курилы, в отличие от островов Рюкю, для России представляют некую ценность — они ключ к выходу из Владивостока, да и удержать их реально. Рюкю же — у черта на куличках. И главное — сколько раз мы на карте успешно высадились на Рюкю?

— Семь. А вот не удалось нам это раз двадцать, — поторопился высказать свое мнение принципиальный Хлодовский, — то есть вы нам все это время морочили голову, Всеволод Федорович?

— Ну, не совсем, — уклончиво ответил Руднев, — мы во время этих игр многому научились и заодно убедились, что захват островов слишком опасен. И увы — иногда приходится вводить в заблуждение своих, чтобы победить чужих. Итак — к Рюкю пробегутся только «Варяг» с «Богатырем», если за нами увяжется Камимура — оттянем его в сторону. Все броненосные крейсера и быстроходные транспорта, вернее, теперь вспомогательные крейсера, идут к точке рандеву с Балтийской эскадрой, северо-западнее архипелага Рюкю. Намного западнее… Координаты места встречи я сообщу только лично Николаю Ивановичу несколько позднее.

В первый раз за войну план Руднева сработал практически, как задумывалось. Наверное, сказалось возросшее мастерство исполнителей и самого планировщика. Камимура два дня гонялся за ускользающими «Варягом» и «Богатырем». Пара быстроходных крейсеров, утопив дозорный «Гонконг-Мару», благополучно оторвалась от преследования. За это время броненосные эскадры благополучно нашли друг друга в океане и направились в сторону Артура.

Когда Руднев догнал объединенные силы Небогатова и Йессена, у него волосы встали дыбом. Эскадра шла на прорыв в Артур на скорости аж в 11 узлов. На вопрос «Почему?» последовал ответ: «Машины „Камчатки“ больше не выдают». Пришлось снова заняться разъяснением текущих приоритетов. Конечно, перевозимые на «Камчатке» новые ворота сухого дока — это важно. Но обеспечить прорыв в Артур четырех броненосцев, пяти броненосных и четырех бронепалубных крейсеров и двух полков пополнения целыми, то есть без встречи с Того, все же немного важнее. Так что придется «Камчатке» уходить под китайский берег и пытаться пройти к Артуру в одиночку. Ей навстречу потом, после прорыва, будут высланы быстроходные крейсера. А пока — ход держать не ниже 15 узлов, а коли кто отстанет — вечная память.

Того смог разобраться в положении, получил доклад от дежурящего на траверсе Дальнего «Читосе». Тот, будучи одним из лучших ходоков в японском флоте, не только смог пересчитать русские броненосцы. Учитывая, что делать ему это пришлось, лавируя между падающими снарядами «Варяга» и «Очакова», — весьма нетривиальная задача. Он смог еще и доложить об увиденном Того, а потом и уйти от погони. Будь на его месте любой японский крейсер, кроме разве что его же систершипа «Касаги», кормить бы ему рыб. «Читосе» же отделался попаданием шестидюймового снаряда в корму.

Последним «приключением» стал подрыв «Урала» на русском же минном заграждении, который оповестил штурманов эскадры, что они не совсем верно определились с местом. Пока не зажегся маяк на входе в порт Дальний и не отмигал об обесточивании крепостного минного заграждения, Руднев успел, за полчаса, изгрызть ногти на руках по локоть. Его бронепалубные крейсера уже вовсю отгоняли появляющиеся из утренней туманной дымки японские миноносцы, того и гляди пожалует сам Того, а из Дальнего ни ответа, ни привета…

Наконец, проследив за втягивающимися в гавань транспортами и отдав указания об организации огня по берегу, Руднев решил, что этот акт он у Того, пожалуй, выиграл вчистую. Пора ему наконец-то, после долгой разлуки, повидаться с Василием Балком и высказать ему… Скажем так — наболевшее. Спрыгнув в катер и прихватив великого князя Кирилла, а заодно и умоляюще смотрящего на него сына, Руднев помчался к пирсу. Первое, что он увидел, сойдя на берег, был Балк, уклоняющийся от «братского» хлопка по спине. Отчего-то желание отыграться за свое вынужденное болтание в море при входе в порт стало совершенно непреодолимо. Набрав полные легкие воздуха и тихонько подойдя к увлеченно пикирующимся братьям, Руднев заорал во всю мощь адмиральской глотки:

— Отставить сцену братской любви! У нас тут война, а не пьеса «Встреча братьев по оружию»!

ЗАПИСКА В.К. МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА В АДРЕС ВОЕННОГО МИНИСТРА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ В. В. САХАРОВА (фрагмент)

…исходя из какового опыта при активных боевых действиях пулеметный огонь есть основной вид огневого поражения противника пехотой.

Опыт боевых действий при обороне Порт-Артура показал эффективность следующих приемов использования пулеметов:

В обороне пулеметная команда, как правило, распределяется командиром батальона поротно, по два пулемета на каждую из рот. Пулеметные позиции служат основой ротного узла обороны. Следует избегать размазывания пулеметов по фронту, концентрируя пулеметы минимально по два, чтобы в случае задержки в стрельбе во время атаки неприятеля не оголить данный участок позиции.

Ротные узлы обороны оборудуются при этом с таким расчетом, чтобы подступы к каждому узлу перекрывались огнем пулеметов двух соседних узлов. Заполнение между такими узлами может быть разреженными, так как пристрелянные, в том числе и для ночной стрельбы, пулеметы делают невозможным продвижение противника между двух оборонительных узлов.

Исходя из опыта боев, действительной дистанцией пулеметного огня в дневное время при умеренной видимости является дистанция в 1000 шагов. Таким образом, при обороне батальона «в линию» общий фронт обороны батальона может составлять до 3000 шагов или 2 версты, при выведении одной из рот в резерв — не более 1,5 версты. При таких дистанциях сохраняется возможность поддержки атакуемого ротного узла обороны фланговым огнем соседних узлов.

Для каждого пулемета должно быть подготовлено не менее двух позиций с возможностью ведения как фронтального, так и, что наиболее важно, флангового огня. Непременным условием является обеспечение и поражение прилегающей местности на 600 шагов по фронту в сторону неприятеля и до соседнего узла обороны — вдоль фронта. Рассечение позиций батальона неровностями местности либо строениями, либо иными препятствующими обзору и обстрелу объектами недопустимо. Таковые препятствия следует либо включать в систему узлов обороны, либо уничтожать (сжигая постройки, гаолян или иную растительность).

На случай обхода неприятелем необходимо предусмотреть позиции для круговой обороны опорных пунктов и районов обороны любого уровня.

Позиции пулеметов должны быть хорошо замаскированы и по возможности укрыты бревенчатым накатом от огня неприятельской шрапнели. Ходы сообщения между позициями должны обеспечивать скрытое от неприятеля перемещение пулеметов с расчетами между позиций.

Прикрытие пулеметов пехотой обеспечивается как выдвинутым на дистанцию устойчивой связи боевым охранением, так и пехотным заполнением позиций ротного узла обороны. Следует уделить особое внимание недопущению замаскировавшихся с ночи охотников неприятеля («синоби») на дистанцию броска ручной бомбы.

Снабжение пулеметов огнеприпасом и водой для охлаждения ствола должно быть также обеспечено путем организации скрытых от противника ходов сообщения до пункта боепитания.

Два пулемета составляют резерв командира и могут быть установлены под началом старшего пулеметной команды на наиболее угрожаемом направлении, удержаны на тыловых позициях с целью быстрого выдвижения на угрожаемый участок либо выведены в ремонт и текущее обслуживание.

При достаточном времени на оборудование обороны позиции для пулеметов резерва с ходами сообщения должны быть подготовлены заранее.

При соблюдении этих условий и хорошо налаженном взаимодействии с артиллерией, а также при достаточном боепитании и пополнении войск прорыв организованной по порт-артурскому образцу обороны возможен только массированным артиллерийском огнем с расходом снарядов артиллерии калибром от трех до шести дюймов в десять-пятнадцать раз против довоенных норм.

В наступлении и, в частности, при атаке на позиции неприятеля успех приносит массирование пулеметного огня на подавление противника, особенно его пулеметов.

При контратаке на позиции противника на подступах к п. Дальний применялась следующая тактика: четыре пулемета были приданы пехотным ротам и следовали в боевых порядках перекатами, подавляя оборону японских войск с остановок. Четыре оставшихся были использованы первоначально для последовательного подавления четырех японских пулеметных точек массированным сосредоточенным огнем, а затем — для воспрепятствования перемещения японских резервов к участку прорыва.

В последующем встречном бою огнем оставшихся исправными шести пулеметов, вновь сведенных в единую команду, выдвигавшаяся к месту боя полковая колонна японского резерва была скована и рассеяна, что предопределило полный разгром японской колонны штыковым ударом наших войск.

Вместе с тем использование в наступлении существующих образцов пулеметного вооружения осложнено их высоким весом и, как следствие, низкой подвижностью. В контратаке хорошо показал себя трофейный японский пулемет системы Гочкиса, который, будучи снятым со станка и приспособленным к переноске одним человеком, способствовал отражению попытки японцев отбить захваченные позиции до подхода батальонной пулеметной команды. Также при контратаках и во встречном бою хорошо показали себя самозарядные пистолеты Маузера под пистолетный патрон, обеспечивающие высокую плотность поражения на близких (до 200 шагов) дистанциях.

Исходя из этого, рекомендую Военному ведомству рассмотреть вопрос о закупке завода по производству ружей-пулеметов системы Мадсена, которые потребны войскам из расчета 3–4 ружья на пехотный взвод либо 8-12 ружей на кавалерийскую сотню. Также для штурмовых ударных групп необходимо разработать пистолет-пулеметы под патроны Маузер пистолетный, Браунинг длинный, Браунинг-Кольт американский либо Люгер — как для вооружения офицеров уровня до командира батальона либо эскадрона, так и для вооружения охотников ударно-штурмовых команд. В случае невозможности таковой разработки необходимо принять на вооружение пистолет-карабин типа «Маузер» со стволом 8 дюймов и кобурой-прикладом, с организацией его производства в России.

Помимо пулеметов, в распоряжении командира батальона хорошо показали себя снятые с кораблей 37- и 47-мм орудия на легких станках, допускающих перемещение орудий по полю боя силами расчета в шесть человек, а также устройства для навесного метания мин (минометы). Важность последних заключается в возможности поражения навесной стрельбой укрытых от настильного огня целей противника. Методы применения и требования к минометам должны стать предметом отдельного исследования. Существенным ограничивающим фактором применения артиллерийских средств в батальонных порядках является недостаток артиллерийских офицеров. В случае обороны Артура нами использовались охотники из числа унтер-офицеров и сверхсрочников береговой обороны. При небольшой дополнительной подготовке такие унтер-офицеры вполне могут применяться для организации огня в пределах прямой видимости, что позволит решить проблемы с артиллерийскими кадрами батальонного звена.

(…)

Также по опыту боев в части вооружения пехоты необходимо:

Перейти на новую форму пули винтовочного и пулеметного патрона по обр. германского ружейного патрона Маузер, для повышения дальности действительного огня и пробивных свойств пули.

Сократить длину пехотной винтовки по образцу драгунской и перейти на съемный штык, так как длина оружия в штыковом бою имеет в новых условиях малое значение по сравнению с поворотливостью оружия в окопе и его весом на марше и в атаке. Кроме того, переход на единый образец винтовки обр. 1891 года для пехоты, кавалерии и вспомогательных войск приведет к удешевлению ружейного производства, что особенно важно в свете необходимости насытить войска новыми видами вооружения.

Пересмотреть роль пистолетов и револьверов в войсках, так как в условиях реального боя револьвер в качестве оружия офицера теряет свое значение и должен быть заменен пистолет-карабином либо пистолет-пулеметом. Револьверы системы Нагана могут рассматриваться только как вспомогательное оружие самообороны для расчетов пулеметов и иных тяжелых огневых средств, при нормальном течении боя воздействующих на противника огнем коллективного оружия.

Снабдить каждого нижнего чина, унтер-офицера и офицера вплоть до командира батальона средством индивидуального окапывания, как то: лопатой штыкового типа с лезвием размером 8x8 дюймов и черенком не свыше 16 дюймов. Существующий шанцевый инструмент коллективного пользования должен быть частью сохранен во взводах и ротах, а частью передан в ведение отдельных саперных взводов батальона. Побуждения же господ офицеров возложить ношение лопатки в полевой обстановке на денщиков — пресекать, ссылаясь на опыт покойного штабс-капитана Лещинского.

Снабдить каждого нижнего чина, унтер-офицера и офицера вплоть до командира батальона противошрапнельным шлемом образца Е.И.В. Ольги Александровны либо нового усовершенствованного образца, с большей глубиной чашки. Попытки облегчить себе жизнь посредством бравирования и отказом носить каску в прифронтовой зоне — пресекать так же. Батальон, по глупой браваде лишенный половины офицеров, дерется вполсилы.

Разработать и принять на вооружение ручные бомбы осколочного и фугасного действия из расчета по 2 бомбы в боекомплекте. Приведение бомб на боевой взвод должно производиться при ранении в одну руку с помощью здоровой руки и зубов. При снятии с боевого взвода случайный взрыв бомбы должен быть исключен.

Снабдить каждого нижнего чина, унтер-офицера и офицера вплоть до командира батальона медицинским пакетом первой помощи, коий должен быть укомплектован в соответствии с рекомендациями как участников боевых действий, так и ведущих медицинских специалистов. В любом случае пакет должен содержать кровоостанавливающие бинты, жгуты, средства полевой дезинфекции ран и, возможно, противоболевые и противоожоговые препараты.

Полевая форма армии является в целом удовлетворительной, за исключением незамедлительной необходимости перехода к защитному цвету обмундирования во всей армии, включая знаки различия господ офицеров до уровня командира батальона. Необходимо также обеспечить невозможность различения господ офицеров в пехотной цепи неприятельскими стрелками, что подтверждается высокими потерями гвардейских офицеров от неприятельского ружейного огня при деблокаде Дальнего: опрос пленных показал, что ряд выделенных стрелков целенаправленно вел огонь по одетым в офицерскую форму целям. Офицерство есть костяк любой армии, и целенаправленное выбивание этого костяка способно поставить как отдельные части, так и (в длительной кампании) всю армию в положение полной дезорганизации. Блеснуть щегольским мундиром господа офицеры могут и в тылу.

Дополнительно рекомендуется принятие в состав вещевого довольствия вязаных подшлемников — «артурок» с откидной лицевой маской, дополнительно защищающей лицо от ветра.

(…)

Вопрос со средствами наблюдения, управления и связи, долженствующими находиться в распоряжении командиров батальонов и ниже, нуждается в дополнительном рассмотрении с учетом современного состояния телеграфа (в том числе беспроволочного), телефонии и сигнальной пиротехники. Однако же связь должна устойчиво обеспечиваться средствами батальона на всю ширину и глубину как оборонительных, так наступательных порядков, т. е. до 2 верст. На уровне до взвода весьма полезными оказались унтер-офицерские свистки, позволяющие передавать сигналы нижним чинам при умеренной канонаде.

(…)

ВЫДЕРЖКА ИЗ КНИГИ ГРАФА А. А. ТОЛСТОГО «АРТУРСКОЕ УТРО» (СПб, изд-во «Пальмира», 1954)

Письмо В.K. Михаила Александровича брату (фрагмент)

Комментарии графа А. А. Толстого

…произведенные на основании скучной бухгалтерской работы по учету истраченных патронов, испорченных винтовок и пулеметов расчеты (на скуку я, впрочем, не жаловался — острых ощущений и увлекательных приключений за время осады Артура и Дальнего я хватил с лихвой) повергли меня в настоящий ужас. Я трижды проверял и перепроверял с истинно германской педантичностью собранные для меня штабс-капитаном Штаккелем цифры. Отчаявшись, я обратился к наверняка известному тебе по рассказам доктора капитану Б.[35]

Он посмотрел на меня, поверь мне, Ники, как на ребенка. Почти все цифры, к моему отчаянию, были поправлены им даже в сторону увеличения. Пять миллионов винтовок, сорок тысяч пулеметов, триста тысяч ружей-пулеметов и пистолет-пулеметов совокупно, шесть миллиардов патронов в мобилизационном запасе (и половина этого количества в ежегодном производстве во время большой европейской войны) — это непредставимо. Особенно когда вспоминаешь состояние нашей промышленности, казавшейся нам такой основательной и надежной. И ведь я еще не закончил подсчеты по расходу артиллерийских снарядов… Боюсь, что «снарядный голод» предстанет в цифрах такой ужасающей геенной, которую ты (и даже я, не испытывавший затруднений с поддержкой со стороны молодцов-артиллеристов из Артура) не можешь представить.[36] А ведь еще есть и новые виды вооружения и снабжения — механизация армии, развитие наших броневых экспериментов, удушающие газы, аэронавтика.

Кстати, известный тебе инициатор всей этой истории Р. предоставил мне при своем (крайне эффектном) прибытии в Дальний американскую газету с описанием полетов бр. Райт. За «адмиральским чаем» (зависть армии к комфорту моряков я полагаю вечной, впрочем, в капитанской каюте «Варяга» заботливо сохранен и покрыт лаком весьма крупный кусок обугленной и выгоревшей дубовой панели — память о прорыве и напоминание о «цене» этого комфорта) Р. немного рассказал мне о перспективах сих хлипких «этажерок». Говорил он со знанием дела, чувствуется его довольно фундаментальная подготовка в области воздухоплавания. По словам Р., первым человеком, с которым он хотел бы встретиться после окончания войны (за исключением тебя, разумеется) для продолжительной, вдумчивой и серьезной беседы, является неизвестный мне, к сожалению, проф. Жуковский из Московского училища.[37]

Возможно, в другое время я был бы воодушевлен открывающимися перед российской армией и флотом перспективами — но проклятые цифры повергали меня в уныние, и все чудеса науки сейчас для меня всего лишь деньги, время и люди, которых нам так не хватает для подготовки к грядущим испытаниям. Хватит ли у России сил оплатить счет, который выставляет нам неумолимое будущее? Не надорвется ли основа державы нашей — простой мужик — крестьянин, рабочий, мелкий мещанин?

Будучи брошен войною и в особенности осадою Дальнего в самую глубь народной солдатской массы, я осознал, сколь мало мы, призванные править Россией, знаем всю глубину и всю примитивность жизни огромного большинства нашего народа. Можешь ли ты представить, что некоторые солдаты из самых коренных российских губерний считают нахождение в армии (даже под неприятельским обстрелом) чудесным благом, ибо лишь в армии им впервые доводится досыта поесть (ежели, разумеется, интендант вороват хотя бы в меру)? Меня в самое сердце поразила услышанная от одного из крестьянских сынов («одноножник» — так описал он семейный свой надел, дав единственным этим метким словом полную картину) поговорка «Коли хлеб не уродился — то не голод, а голод — когда не уродилась лебеда». Однако же за столь скудно питающее его Отечество он же готов драться с необыкновенным упорством и яростью.

Воистину, народное (в особенности крестьянское) долготерпение уступает только долготерпению Господню, но если дойти до его края — несомненно, гнев народный лишь гневу Господню и уступит. И если то напряжение, которое необходимо для сохранения Отечества возложить на тяглые плечи низших сословий — может статься, что предел сей может быть достигнут и без войны. В силах ли человеческих провести Россию по тонкой грани между катастрофой военной и катастрофой экономической? Уповая на Господа нашего, я, тем не менее, знаю, что и Господь может отвернуться от России и ее владетелей, буде неприлежание их переполнит чашу терпения.[38]

Временами мне кажется, что та бездна, в которую я заглянул, соотнося скучные цифры и опыт схватки, когда от одного-единственного патрона или снаряда из миллионов может зависеть жизнь даже не одного, а сотен и тысяч человек, пожирает мои силы и волю.

Впрочем, Б. утешил меня чудной простонародной присказкой «глаза боятся, а руки делают» и предложил положить на другую чашу весов всю нашу Россию и миллионы жертв грозящей нам новой Смуты и заметил, что цена, в общем, невелика. Особенно, если, как он высказался, «немного меньше внимания уделять балету и красотам Ниццы».

Я понял, в чей огород был брошен сей увесистый камень, хотел было возразить, но не смог. К тому же Б. заметил, что во время второй, наверняка известной тебе войны горец и его санкюлоты смогли перекрыть ужаснувшие меня цифры многократно. Я уже слышал от Б. о подростках, стоящих на ящиках у станков, о женщинах, ворочающих броневые плиты во имя избежания еще худшей доли.[39]

Ники, мы просто обязаны принять все меры, чтобы нарисованные Б. картины так и остались в моем (и его, и, как я полагаю, твоем) воображении.

Ники, эта война уже близится к концу. Я не знаю, удастся ли нам избежать следующей, Б. уверен что нет, — но клянусь, я сделаю все возможное, чтобы к грядущим испытаниям мы подошли подготовленными настолько, насколько это только возможно. Ты можешь использовать меня тем способом, который сочтешь благоразумным. Я видел маленький кусочек ада, когда японцы (я не могу называть их «узкоглазыми» — я сам слишком долго вглядывался в их смерть прищурившись, через прицел, так что в плане «косоглазия» мы с ними на равных) сотнями и тысячами ложились под беспощадным свинцом пулеметов и шрапнели. И если мы допустим, чтобы так же, тысячами и миллионами, ложились под огнем русские солдаты — неважно, под немецким ли огнем, британским, своим же русским, — тогда мы действительно недостойны перед лицом Господа владеть этой землей.

Я верю в тебя, брат, я верю в Вас, Ваше Императорское Величество. С нами Бог и Россия.

Михаил.

Глава 8 ВСТРЕЧНЫЕ БОИ

Ноябрь 1904 г. Дальний

После высадки прямо на пирсы Дальнего двух гвардейских полков ситуация под осажденным городом переменилась кардинально. Хотя, если быть предельно откровенным, даже не сами свежие полки сыграли решающую роль. Скромный трудяга Доброфлота, быстроходный транспорт «Смоленск», одним фактом своего прибытия в Артур нанес японской армии больше потерь, чем несколько тысяч солдат и офицеров гвардии. На вооружении семеновцев и преображенцев были, кроме обычных винтовок Мосина, ружья-пулеметы Мадсен, опытная партия ручных гранат и пистолеты Маузера в придачу. «Смоленск» пришел во Владивосток совершенно безоружным, и только перед выходом к Артуру на него поставили шесть 120-миллиметровок, что позволило перевести его из категории «транспорт» во вспомогательные крейсера.

Гвардия два месяца отрабатывала на полигоне под Питером штурм позиций противника с использованием всех вышеперечисленных новинок и записок «новинки атакующей тактики по опыту войны с Японией» под редакцией некоего Балка и Великого князя Михаила. «Смоленск» — просто совершил рутинный рейс, из пункта А в пункт Б, ничего героического или выдающегося, но… «Смоленск» после долгих приключений[40] привез наконец в Артур второй комплект снарядов для всей эскадры.

Не успел еще трудяга бросить якорь в артурской гавани, не успели еще грузчики извлечь из трюма первые снаряды, а броненосцы Первой эскадры уже переменили «стиль поведения». Макаров с Рудневым заранее, по телеграфу и переданным «Аскольдом» планам, определили порядок действия флота. Теперь, когда расход снарядов шести и двенадцати дюймов мог быть не столь жестко лимитирован, можно было убить двух «главных» зайцев. Эскадра могла оказать действенную поддержку армии в попытке отбить позиции на перешейке и заодно научиться стрелять… Чему в мирное время, как водится, обучиться в должном объеме не успели. Не торопясь, по одиночке и парами, то один, то другой броненосец становился на якорь бортом к берегу.

Для начала, по видимому ориентиру на берегу, расстреливали по паре практических[41] снарядов из каждого орудия. Пристреляв индивидуально каждую пушку, переходили к обстрелу японцев нормальными чугунными фугасами, снаряженными пироксилином. Для морского боя их место должны были занять стальные снаряды, привезенные «Смоленском». Их уже во Владивостоке переснарядили немецким тринитротолуолом, поменяв заодно и взрыватели. Новая взрывчатка не только обладала несколько большей эффективностью, но и давала при взрыве облако хорошо заметного черного дыма. Что весьма облегчало пристрелку по далекому, трудно различимому в туманной дымке кораблю противника.

Корректировали стрельбу через радиовагон «Ильи Муромца». Теперь на любую позицию японцев, встающую на пути русской гвардии к перешейку, не позднее часа после ее обнаружения обрушивался град металла и взрывчатки. Конечно, первый блин стрельбы по закрытой цели при помощи корректировки по радио не мог обойтись без комков. Самым ярким эпизодом боевого слаживания стал шестидюймовый снаряд «Ретвизана», разорвавшийся в расположении полуроты пластунов. «Недолет пятнадцать кабельтов. Лево семь». За скупой записью о приеме телеграммы в радиожурнале корабля — восемь казацких жизней и десяток раненых… Телеграмма с комментариями в адрес всех артиллеристов и лично капитана броненосца в журнале не сохранилась по причине полной нецензурности.

Так или иначе, на третий день для подавления очередного очага сопротивления хватало полудюжины снарядов из каждого ствола главного калибра очередного корабля линии, с подливкой их десятка 6-дюймовок. Все же средний броненосец начала века — это не только четыре ствола калибра 12 или 10 дюймов, но и с полдюжины шестидюймовок. После трех десятков крупных и полусотни средних морских снарядов на месте очередного полевого редута или люнета обычно громоздились обгорелые бревна и свежие воронки с половину футбольного поля… Из мешанины земли, камней и дерева отчаянно и зачастую небезуспешно отстреливались последние японские солдаты, но в целом система работала, как часы. Очень облегчала жизнь русских артиллеристов система организации японской обороны. На поле боя пока еще господствовали не врытые в землю ДОТы, ДЗОТы и блиндажи, а редуты, форты и люнеты, возвышающиеся над землей. Для борьбы с ними корабельные пушки с их настильной траекторией были еще вполне пригодны. Вот когда оборона станет врываться в землю, вот тогда без гаубиц проводить нормальное наступление станет невозможно.

Гораздо сложнее было бороться с японскими полевыми батареями. Работая исключительно с закрытых позиций, японские артиллеристы во второй день русского наступления вывели из строя около 20 % наступающих. И полностью остановили было наступательный порыв прекрасно вооруженных, тренированных и решительных, но малочисленных трех русских полков. Но в условиях небольшого перешейка количество мест для расположения орудий было ограниченно. За ночь несколько групп пластунов, пользуясь отсутствием сплошной линии фронта, проверили добрую половину из них. Балк порывался было уйти в поиск с одной из групп, но был остановлен Михаилом. Тот с великокняжеским сарказмом поинтересовался, неужели у капитана 2-го ранга нет дел поважнее, чем ночной поиск вражеских батарей. В результате вместо любимого ночного рейда в тыл врага пришлось Василию заниматься организацией общего утреннего наступления. Похоже, что Михаил близко к сердцу принял признание своего советника о нехватке опыта командования чем-либо крупнее батальона. И теперь не только Балк обучал Михаила, но и тот при каждом удобном случае подкидывал «учителю» задачки уровнем от полка и выше.

Рассвет для японских канониров начался с мощнейшего артиллерийского налета почти на все места расположения их батарей. Огонь велся по площадям, но по конкретным районам и сразу всеми кораблями русского флота. Руднев, Небогатов, Эссен и Макаров полностью переформировали линейные и крейсерские силы, разбив их на отряды, более однородные по ходовым характеристикам. Каждый отряд кораблей получил свое подшефное место, где стояли японские орудия. Нормы «насыщения площадной цели снарядами до полного подавления» капитан 2-го ранга Балк взял из уставов Советской армии. В свое время их ему навсегда вбил в голову зловредный препод-полковник еще на втором курсе… Из нескончаемой череды взрывов, выделенных на каждый гектар полутора сотен 6-дюймовых снарядов, смогли галопом вырваться всего три десятка японских полевых орудий калибра 7,5 сантиметра и десяток гаубиц. Пока японские канониры были заняты сменой позиций, русская пехота снова пошла в атаку. Японцы ожидали правильного наступления по вчерашним правилам — огонь артиллерии, с последующим занятием полуразрушенных позиций пехотой. Они даже успели подготовить пару сюрпризов в виде кинжальных пулеметов в паре сотен метров за основными линиями окопов. Чему-чему, а уж подготовке огневых засад они у русских успели научиться еще при наступлении. Но командующий наступлением Брусилов (чутко прислушивающийся к «неожиданно прорезавшемуся гению» в ведении войны на суше морского капитана Балка) снова смог удивить командующего японцами Ноги. Артподготовки по окопам не было вообще. Хуже того — мелкие группки русских пулеметчиков и гранатометчиков выдвинулись к японским позициям еще в темноте, и одновременно с первым взрывом на позициях японских батарей началось…

По японским солдатам и офицерам, высунувшимся спросонок из окопов посмотреть, где и что взрывается, в упор ударили несколько десятков «ружей-пулеметов Мадсена». Не успели еще выжившие в свинцовом дожде упасть на дно окопов, заняться перевязкой раненых товарищей и организацией ответного огня, как пришло время гренадеров. Казалось, этот вид войск давно и окончательно вымер с появлением нормальной — мобильной, скорострельной и точной полевой артиллерии. Ведь куда проще и точнее поразить окоп противника 3-дюймовой гранатой, чем пытаться забросить в него килограммовый метательный снаряд рукой. Даже в XIX веке гренадеры, гроза крепостей прошлых веков, стали просто элитной пехотой, несовершенные гранаты с фитилями и слабым разрывным зарядом стали второстепенным оружием даже для них. Но… Новое, как известно, — это просто преждевременно забытое старое. Первые кустарно изготовленные «бонбочки» появились в войсках именно при осаде Порт-Артура. Именно там русская и японская армии сошлись в неустойчивом, но непоколебимом равновесии клинча, десятью годами позднее названного позиционным тупиком. Вдруг оказалось, что каждый солдат должен иметь возможность швырнуть в притаившегося за углом или поворотом окопа противника что-то взрывающееся. Простая гильза от 47-миллиметрового снаряда, набитая пироксилином со старым добрым фитилем из огнепроводного шнура, зачастую наносила противнику больший урон, чем современные орудия, способные закинуть полутонный снаряд на 15 километров.

Но Балк пошел несколько дальше — он «изобрел» терочный взрыватель с замедлителем. А неугомонный Вадик смог за пару месяцев организовать их мелкосерийное производство на выкупленной у разорившихся владельцев фабричке, где раньше делали папиросы. Отливка корпусов гранат и их начинка пироксилином велась на бывшем консервном заводе, также выкупленном у владельцев. Постепенно прежний состав рабочих обеих фабрик все больше разбавлялся прибывающими из Маньчжурии ранеными солдатами и матросами, теперь — товарищами. Сейчас продукты их труда десятками падали на дно занятых японцами окопов. И пусть процент срабатывания новых, сырых[42] изделий не превышал восьмидесяти, этого было более чем достаточно. Под прикрытием плотного пулеметного огня на расстояние броска ручной гранаты смогли приблизиться несколько десятков «гранатометчиков». Пока японцы прятались уже от разрывов гранат, часть гвардейцев из них смогла добежать до вражеских траншей, а дальше — дело техники и тренировки. Вместо винтовок вторым оружием у гранатометчиков были прославившиеся в гражданскую пистолеты Маузера. От их массовой переделки в пистолеты-пулеметы Балк отказался, слишком ненадежен вышел испытанный им гибрид. Да и не в самом оружии была главная проблема русской армии, а в способах его применения — системе обучения солдат и офицеров, устаревшей тактике и полном отсутствии всякой инициативы на всех уровнях…

Конечно, в правильной полевой войне с пистолетом, даже таким дальнобойным, как Маузер, против винтовки лучше не высовываться. Вас пристрелят с пары сотен метров, и большая скорострельность пистолета проиграет более значительной прицельной дальности винтовки. Но в стесненных условиях, когда противник обнаруживается в паре метров — в доме, лесу, окопе, — все может перевернуться с ног на голову. Что сейчас и доказывали японцам русские гвардейцы. На один выстрел из арисаки (это если японец успевал его сделать, ведь повернуться в узкой щели окопа с винтовкой гораздо сложнее, чем с пистолетом) следовал ответ из пяти-шести пистолетных пуль. Передернуть затвор для второго выстрела не удавалось практически никому. После захвата куска траншей длиной хотя бы в полсотни метров в нее забегали один-два пулеметчика с Мадсенами. А после того, как на каждую сторону траншеи было направлено по ручному пулемету, все попытки японцев выбить русских контратакой приводили только к росту списков японских потерь.

К вечеру японцы были выбиты и с этого редута. Дурную шутку сыграло с Ноги неудачное расположение японской артиллерии. В преддверии штурма все батареи были нацелены на поддержку атак своей пехоты, об отражении атак русских никто и не думал, что вполне естественно при четырехкратном перевесе в силах. А часть артиллерии вообще устанавливалась для штурма Дальнего и в момент начала русскими наступления была на марше или в процессе установки на новых позициях. Бог всегда на стороне больших батальонов, как говаривал далеко не последний стратег некто Наполеон. Но в XX веке на долю артиллерии на поле боя приходилось до 90 % убитых солдат противника. В полевой артиллерии преимущество было все еще у японцев, но… После получения полного второго комплекта снарядов русский флот бросил на весы артиллерийского противостояния свою соломинку калибром 6, 10 и 12 дюймов. Каждому орудию крупного калибра был отпущен лимит в пятнадцать, а среднего — в сорок выпущенных по берегу снарядов. Во избежание предотвращения преждевременного расстрела стволов до битвы с Того превышение лимита было строго запрещено. Но в Артуре, после прибытия эскадр с Балтики и Владивостока, скопилось очень много этих орудий.

Двенадцатидюймовок было тридцать две. Двенадцать на быстроходных, до 17 узлов, броненосцах первого отряда — «Цесаревиче», «Ретвизане», «Александре», им командовал сам Макаров. Еще двадцать на медленной пятерке второго отряда, под командованием Небогатова. Однотипные «Петропавловск», «Полтава», «Севастополь» дополнялись черноморскими «Тремя Святителями» и балтийским «Сисоем Великим». Этот отряд был однороден как по составу главного калибра, так и по скорости. Увы, именно эти корабли были главным тормозом русского линейного флота в Артуре — отрядная скорость в 14 узлов для них предел, и даже при таком ходе на «Севастополе» и «Сисое» могли возникнуть проблемы. Эти корабли были главной ударной силой эскадры, и при перемалывании японской обороны под Артуром их артиллеристы научились наконец нормально стрелять.

Третий отряд, которым командовал контр-адмирал Ухтомский, единственный состоял из тройки однотипных броненосцев, «Пересвета», «Победы» и «Осляби». Ну, почти однотипных. При ближайшем рассмотрении — «Победа» могла дальше стрелять, но ходила почти на полтора узла медленнее систершипов. На троих они имели двенадцать 10-дюймовок, причем усиленные стволы «Победы» позволяли вести огонь почти на 10 миль. После модернизации — снятия носовой погонной пушки, торпедных аппаратов, шлюпок и катеров, части противоминной артиллерии и боевых марсов — два броненосца из трех могли устойчиво держать 18 узлов. Увы, даже после обдирания водорослей с днища «Победы», какую операцию провели со всеми кораблями в бухте Порт-Артура, она была тормозом отряда. Зато она в паре с «Корейцем» хорошо потренировалась в сверхдальней стрельбе по перешейку. Когда надо было поддержать атаку пехоты на расстоянии, недоступном для артиллерии остальных броненосцев, эта пара с пятью 10-дюймовыми орудиями повышенной дальнобойности была незаменима.

В четвертый отряд свели трофейные «Корейца» с «Сунгари» и старенького, но все еще шустрого после недавнего докования «Рюрика». Командовать отрядом определили Эссена. Главным калибром отряда была одна 10-дюймовка и шесть британских орудий калибра 8 дюймов, на трофеях. Их дополняли еще шесть британских же 190-миллиметровых пушек, установленных на «Рюрике». По скорости эти корабли не уступали «пересветам» и вместе с ними могли составлять быстрое крыло эскадры, но под огонь броненосцев Того их лучше было не подставлять. Хотя намять бока Камимуре они были вполне способны, что однажды уже доказали.

Последний, пятый броненосный отряд составляли «Россия», «Громобой» и выцарапанный Рудневым у Макарова «Баян». Если «Баян» и «Громобой» несли на борту отечественные 8-дюймовки Кане, две и семь соответственно, то «Россию» тоже пришлось перевооружить британскими трофейными орудиями. Своих 8-дюймовок для замены поврежденных в бою у Кадзимы в России уже не было. Командовал отрядом контр-адмирал Рейценштейн.

Крейсера поделили на два неравных и неравноценных отряда. Руднев заграбастал себе все крейсера-«шеститысячники». Кроме «Варяга» и «Богатыря», в его отряд теперь входили «Аскольд» и пришедший с Черного моря «Очаков». Они образовывали «летучий отряд», правда, пока никому в голову не пришло спросить, а куда, собственно, он должен лететь… С Макаровым при броненосцах оставались «Паллада», «Светлана» и «Новик». Был еще древний «Мономах», но со своими 15 узлами он не смотрелся в крейсерских отрядах. Его можно было бы поставить в линию к медленным броненосцам Небогатова, как предлагали некоторые горячие головы. Он вполне вписывался туда по своим скоростным характеристикам, вернее, их отсутствию. И его многочисленные 6-дюймовки вполне дополнили бы куцую артиллерию среднего калибра «Сисоя Великого». Но ставить пусть броненосный, но старый и маленький крейсер в линию броненосцев значило почти наверняка обречь его на мгновенное уничтожение главным калибром Того. Как только тот обратит на «Мономаха» свое «благосклонное» внимание.

После переформирования и поддержки наступления русской армии, которая за три недели при постоянной огневой поддержке с моря снова вышла на Циньчжоуском перешейке, эскадра разделилась на две неравные части. Макаров поначалу был категорически против ухода Руднева обратно во Владивосток. Но он так и не смог найти ответ на простой вопрос — как разместить объединенную эскадру в гавани Порт-Артура? Максимальное количество кораблей первого ранга, способных бросить якорь в гавани, не превышало тринадцати. А идея о постоянном базировании на внешнем рейде зимой, под угрозой ночных атак вражеских миноносцев не выдерживала никакой критики. Того уже пару ночей попробовал на прочность противоминную оборону эскадры набегами отрядом миноносцев, и было ясно, что на этом он не остановится. Можно было бы легко увести во Владивосток быстрые корабли, им не составляло труда прорваться через Цусимский пролив, но… Но с прибавлением в Артуре количества едоков запасы еды должны были кончиться до того, как корабли из Владивостока смогли бы вернуться. Владивосток по-прежнему оставался портом замерзающим, а мощного ледокола взять было неоткуда. Решено было использовать отпущенные в Шанхай перед прорывом в Артур транспорты для доставки в Артур продовольствия и угля. А их проводка обратно в осажденную крепость должна была вылиться в почти неизбежную битву с объединенным японским флотом. И уход быстрых крейсеров во Владик был пока отложен на «после проводки конвоя». На «Буракове» в Шанхай были доставлены распоряжения консулу о проведении необходимых закупок и погрузке судов.

До отхода к Шанхаю каждый день проводились учения по маневрированию кораблей. Макаров старался по максимуму использовать отпущенное ему время и хоть немного дать новым отрядам сплаваться. Корабли Руднева обычно изображали противника, а Макаров с Небогатовым искали правильные варианты совместного маневрирования быстрого и медленного броненосных отрядов. Пара кораблей во время учений всегда находилась на якоре вблизи берега, в готовности к открытию огня по заявкам пехоты. Но всему хорошему неизбежно приходит конец, и корабли засобирались в недолгий, но опасный путь. Полностью загруженные углем и боеприпасами, оставив в порту все шлюпки, кроме одного разъездного катера на корабль, броненосцы потянулись на внешний рейд. Глядя на длинную вереницу кораблей, растянувшихся в ожидании буксиров, без которых пройти артурским фарватером было почти невозможно, Макаров понял, что мысленно он все же согласен с Рудневым. Как главная база флота на Тихом, Артур никуда не годится уже сейчас. А если и правда в ближайшие десять лет броненосцы вырастут до 25 тысяч водоизмещения, то и подавно. Может, и правда главной базой флота следовало делать Владивосток? Пока броненосцы медленно и неспешно выходили из гавани, Руднев, взяв с собой три быстрых броненосных крейсера, «отбежал» к горизонту. Но сегодня вездесущие японские собачки не маячили в поле зрения. То ли Того прозевал выход русского флота, то ли, что было гораздо более вероятно, знал о нем заранее. И теперь ожидал противника в море.

Эпилог ПРЕЛЮДИЯ К БИТВЕ

Ноябрь 1904 г. Желтое море

Вопреки ожиданиям Руднева, на пути к Шанхаю его почти никто не встретил. Ну не считать же за комитет по встрече японский вспомогательный крейсер, который успел спрятаться в Шанхае и теперь вынужден был или разоружиться, или выходить на бой с целой эскадрой по прошествии 24 часов. Японец благоразумно разоружился как раз в момент, когда первый транспорт покинул гавань Шанхая. Похоже, Того упустил подготовку в проводке конвоя. Другого объяснения тому, что Небогатов с Макаровым благополучно встретили груженные по максимуму транспорта в 20 милях от Шанхая, Руднев найти не мог. Но об отбытии из нейтрального порта каравана медленных груженых купцов ему гарантированно сообщат. Тот же командир «Каичи-Мару» по телеграфу доложит. И перехват на обратном пути неизбежен, вопрос только в том, а как именно решит атаковать Того — днем броненосцами или ночью миноносцами. В попытке подольше избежать встречи с японцами конвой пошел не прямо к Артуру, а весь первый день прижимался к китайскому берегу. На удивление русских адмиралов, за весь день ни одного японского корабля замечено не было. Некоторые оптимисты на эскадре уже предлагали открыть шампанское «за успех прорыва»… Но ночью на «Новик» вылетел неизвестный миноносец, что-то сигналя семафором. А ближе к восходу и «Очаков», преследуя неизвестный пароход, встретил пару чужих военных кораблей, и всем стало ясно, что поутру боя не избежать.

С рассветом за кормой ползущего на север каравана проявилась на светлеющем небе первая пара вспомогательных крейсеров японского флота. Посланные на разведку «Новик» с «Леной» доложили и об обнаружении идущих отдельными отрядами «гальюнов» и «Ивате» с «Идзумо». Кроме них, были замечены еще и два отряда японских бронепалубных крейсеров. При проведении разведки командующий «Новиком» Балк, который сменил переведенного на «Севастополь» Эссена, заставил Руднева изрядно понервничать. Передав флагами и радио информацию об уже замеченных кораблях противника, «Новик» ускорился и пошел на сближение с четырьмя броненосными крейсерами противника. Балк явно пытался разобрать, что скрывается в облаке дыма на юго-востоке, и если это колонна броненосцев Того, то каким строем они идут. Каждый из броненосных японцев мог утопить «Новика» буквально одним снарядом главного калибра, попади тот удачно. Понимая это, так же как и мотивы поступка Балка, Руднев немедленно просигналил «Новику» приказ «отойти от противника». Ответом стало «Не могу разобрать», каковой сигнал был поднят на «Новике» еще до того, как флаги на «Варяге» дошли до середины фок-мачты. Пока на «Варяге» Руднев рычал, рвал и метал, матеря тупую молодежь, сам Балк серьезно задумался. Новоиспеченный командир крейсера пытался вспомнить, что именно ему и остальным командирам рассказывал молодой контр-адмирал про «охоту за зайцами». Или все же за залпами? Ах да, точно за залпами. Вроде «если залп противника ложится недолетом, то дистанцию надо сократить, тогда поправка приведет к перелету в следующем залпе». Ну вроде логично, особенно при стычке с более сильным противником… Ну, посмотрим, будут ли после этой корриды с четырьмя броненосными быками господа офицеры «Новика» и дальше смотреть свысока на «командира самого лихого буксира эскадры». Если, конечно, будет кому и на кого смотреть… Назначение вместо любимого Эссена нового командира, да еще и только что произведенного в чин кавторанга, многие на «Новике» восприняли с неудовольствием. Хотя сам Эссен и приезжал со своего «Севастополя» почти каждую неделю и каждый раз весьма благоволил Балку, но… Только бой мог показать, будет ли новый командир достойной заменой старого, превратившего крейсер 2-го ранга в ночной кошмар всех японских миноносников. Именно этим Балк и планировал заняться.

После того, как японцы открыли по «Новику» огонь, его капитан вышел из рубки на крыло мостика, закурил сигарету и невозмутимо приказал сигнальщикам:

— Братцы, не забывайте считать, сколько снарядов эти неумехи по нам выпустят, — и, оценив падение первого пристрелочного залпа, скомандовал уже рулевому: — Лево на борт три румба, ход до полного.

Следующие четверть часа маленький, но шустрый «Новик» под командованием молодого хулигана откровенно издевался над четверкой японцев. Крейсер, повинуясь командам командира, то увеличивал скорость до максимума, то, резко отработав реверсом, снижал ход, попеременно кидаясь влево и вправо. Даже ворчавший себе под нос главный артиллерийский офицер крейсера вынужден был в конце концов признать: вести огонь с корабля, постоянно выписывающего циркуляции переменного радиуса на такой скорости, глупо. Зато и японцы никак не могли начать вести нормальный огонь на поражение. В конце концов, с первым попаданием пришло отрезвление от азарта боя.

За время метаний колонна главных японского флота приблизилась достаточно, чтобы Балку удалось ее рассмотреть. Попадание 6-дюймового снаряда, разнесшего в щепки единственный оставшийся на борту катер, напомнило Балку, что разведданные мало добыть. Их еще необходимо доставить своему командованию. Командир обратил наконец внимание на подающиеся с «Варяга» флагами и по радио сигналы и «послушно» отбежал в кильватер отряда русских крейсеров. Сблизившись с флагманом, с «Новика» как ни в чем не бывало отсемафорили: «Имели контакт с противником. Неприятель потратил более сорока 8-дюймовых и около двух сотен снарядов среднего калибра. В голове японской колонны „Токива“, за ней четверка броненосцев». На что последовал ответ с «Варяга»: «Адмирал выражает свое удовольствие команде „Новика“ и обещает оторвать голову его капитану».

Главные силы продолжали сближаться, каждый из адмиралов руководствовался своими планами, которым, как обычно, не суждено было сбыться. Фигуры на доске морского сражения были расставлены, и теперь судьба войны зависела только от одного: чьи адмиралы, офицеры и матросы будут умнее, упорнее, злее и к какому из флотов повернется лицом капризная богиня удачи. КТО — Россия или Япония — будет контролировать море после боя, должно было решиться в течение следующих суток на траверсе мыса Шантунг.

Примечания

1

Получил осколочное ранение в лицо в бою у островов Кадзима. Небольшое лирическое отступление. Когда я сам читаю продолжение понравившейся мне книги, меня жутко раздражают «краткие содержания предыдущих серий». Это когда автору в угоду возжелавшим начать читать серию книг с середины приходится вводить читателя в курс происходящего. На мой взгляд, этим автор скорее проявляет неуважение к читателям, прочитавшим предыдущую часть. Так что если вы, уважаемый читатель, не понимаете, о чем идет речь, почему «Варяг» летом 1904 года активно воюет в Русско-японской войне, а не обрастает илом на дне бухты Чемульпо, например — будьте добры, прочитайте первую книгу.

(обратно)

2

Два самых распространенных способа казни в море еще с пиратских времен. Провинившегося матроса или пойманного пирата могли или повесить на рее, или заставить пройти по доске и потом нырнуть в море.

(обратно)

3

По старой русской военной традиции, в последний бой надо идти в чистом.

(обратно)

4

Эх, сколько копий было сломано по поводу того, сколько узлов мог максимально выдать «Варяг» в 1904 году… Варианты от 12 «без риска для машин» до «23 после переборки машин». Как данность, однако, стоит принять тот факт, что японцы, подняв крейсер после года лежания того на дне моря, добились полного хода в 22,5 узла. Во время ремонта в Сасебо (куда корабль пришел сам, своим ходом практически сразу после поднятия из воды! Это к вопросу об «убитой тупыми русскими механиками машине») ни котлы, ни машины «Варяга», вернее, тогда уже «Сои», не меняли. Только перебирали. Заменить пришлось только большинство подшипников, но… Но эти самые подшипники, из «твердой стали», были заказаны в Петербурге еще ДО войны! Их просто, как обычно в России, не успели изготовить и доставить на Дальний Восток до войны.

(обратно)

5

Миноносцы русской постройки. Отличались от своих заморских прототипов плохой надежностью механизмов и меньшей скоростью. Увы, что может сотворить с неплохим иностранным проектом русская кувалда и пренебрежение к «маловажным технологическим мелочам», можно посмотреть на примере «Фиата» и «Жигулей» или видеомагнитофона BM-12 и его папы «Панасоника»…

(обратно)

6

На самом деле в многочисленных отрывах стволов японских орудий калибра 8 дюймов и выше виновата порочная британская конструкция стволов. Но откуда это было знать Того?

(обратно)

7

Силуэт и «Осляби» и «Богатыря». В принципе, при ближайшем рассмотрении на «Ослябе» выделяются более крупные (относительно длины корпуса) башни и более высокий борт. Но если никогда не видел оба корабля, стоящие рядом, и очень хочешь найти именно «Богатыря», то «Ослябя» за него вполне сойдет.

(обратно)

8

Сегментные снаряды применялись для отражения атак миноносцев. Снаряд разрывался в миле от выпустившего его корабля, и в миноносцы противника летел сноп стальных стержней. Эдакая противокорабельная шрапнель.

(обратно)

9

«Адзума» имела не только уникальный силуэт, но и самый короткий бронепояс. Француженки вообще отличаются недлинными юбками, но то, что хорошо для девушек, обычно плохо для линкоров.

(обратно)

10

Эта особенность русских дистанционных взрывателей для сегментных и шрапнельных снарядов выявилась только в ходе войны. Оказалось, что фактическое время горения порохового замедлителя почти в два раза меньше расчетного и потому снаряд взрывался раньше, чем должен. В конце войны была даже составлена таблица соответствия времени установки взрывателя и истинного времени взрыва. Почему такое несоответствие не проявилось на испытаниях взрывателя при принятии его на вооружение — загадка. Очевидно, порох в трубках замедлителей оказался подвержен саморазложению.

(обратно)

11

По полученной после войны информации, кончились снаряды. — (Прим. ред.).

(обратно)

12

Первые переводы Лондона появились в России уже после 1917 года, после смерти писателя. Так что упрекнуть ротмистра в необразованности сложно.

(обратно)

13

В истории Русско-японской войны есть только одно упоминание о ком-то, похожем на ниндзя. Из рапорта о происшествии в расположении сотни казачьего сотника Переслегина. «Третьего дня сотня стояла во второй линии охранения, отчего было дозволено готовить пищу и разводить костры. В девятом часу пополудни из кустов на огни костров к охранению вышел странный японец. Весь в черном, дергался и шипел. Есаулом Петровым оный японец был ударен в ухо, отчего вскорости помер». Был ли это и правда один из «воинов теней» или просто китаец, возмущенный тем, что северные варвары съели его корову, не заплатив, теперь останется навеки неизвестно.

(обратно)

14

Феска — турецкий и арабский головной убор.

(обратно)

15

Вот так воистину, врешь-врешь, да правду соврешь. В процессе раскрутки дела было выяснено, что подготовка покушения на Плеве вошла в финальную стадию…

(обратно)

16

Говорят, что человек может бесконечно смотреть на три вещи, — как горит огонь, как бежит вода и как другие работают. В данном случае — все три события были одновременно, и тот факт, что идеальным объектом для наблюдения является пожар, был блестяще подтвержден.

(обратно)

17

Реальные действия преступников при взломе бронированных дверей из реального уголовного дела 1992 года. Москва, МУР.

(обратно)

18

Видный деятель партии эсеров, один из основателей, член ЦК, Абрам Рафаилович Гоц (1882–1940), активный член боевой организации эсеров. В 1907 г. приговорен к 8 годам каторги. После Февральской революции 1917 г. лидер фракции эсеров в Петроградском совете. Председатель ВЦИК, избранного 1-м Всероссийским съездом Советов рабочих и солдатских депутатов в июне 1917 г. В октябрьские дни 1917 г. входил в контрреволюционный «Комитет спасения родины и революции». Один из организаторов юнкерского мятежа в Петрограде 28–29 октября (11–12 ноября) 1917 г. В 1920 г. за участие в борьбе против Советской власти арестован и в 1922 г. осужден по процессу правых эсеров. В дальнейшем амнистирован и находился на хозяйственной работе.

(обратно)

19

Кардиф. Малозольный сорт угля с высокой теплотой сгорания, подходящий для капризных водотрубных котлов боевых кораблей начала XX века. Старички типа «Корейца», «Дмитрия Донского» или «Фусо», с котлами огнетрубными, вполне могли ходить и на сахалинском, и на японском угле, и просто на дровах, но… Современным броненосцам и крейсерам вынь да положь по 1000 тонн правильного угля на бункеровку для выхода в боевой поход. Мусорный уголь новые котлы согласны есть только на стоянке и на малом ходу, когда достаточно и низкого давления пара. Кардиф не добывался ни в Японии, ни на русском Дальнем Востоке. Вот и приходилось воюющим сторонам мучиться с закупкой и доставкой стратегически важного топлива.

(обратно)

20

Несмотря на кажущуюся экипажам и командирам кораблей незначительность потопления рыболовецких шхун, эта мера сыграла важную роль в сговорчивости Японии во время мирных переговоров. Население прибрежных районов Японии, в водах которых шалили русские крейсера, было на грани голода. Другого источника протеина, кроме рыбы, в рационе простых японцев практически не было, а рыбаки элементарно боялись выходить в море. Прикрыть же свою береговую линию японский флот не мог, он почти весь был занят блокадой Порт-Артура. Немногочисленные суда береговой обороны, оставленные для охраны метрополии, были настолько стары, что при встрече даже со вспомогательным крейсером, были не охотниками, а скорее жертвой.

(обратно)

21

Симаймасита — «блин, черт, облом».

(обратно)

22

Тикукосема — «сукин сын».

(обратно)

23

Яриман — «шлюха».

(обратно)

24

Кусотаре — «идиот», буквальный перевод «голова из дерьма».

(обратно)

25

Бу-ккоросу — буквально «убью на хер» (японск.).

(обратно)

26

Во Владивостоке исправно работала мастерская, где в фугасных снарядах проводилась простая операция. В фугасах современные дефектные взрыватели Бринка заменялись на старые, которые, может, и не обеспечивали достаточного замедления для пробития толстой брони, но зато почти гарантированно взрывали снаряд после удара. С бронебойными снарядами было сложнее, там требовалась доработка самого взрывателя, со сменой бойка. Но для калибра восемь и более дюймов эта операция была тоже поставлена на поток. А через пару дней до выхода «Авроры» в море во Владивосток прибыл очередной литерный эшелон. В нем были два вагона с нелегально закупленным в Германии для «горных работ» тринитротолуолом. Теперь в мастерских работа по переснаряжению снарядов новой взрывчаткой шла круглосуточно, по ночам исключительно при электрическом свете. Все некурящие матросы и офицеры, минеры эскадры, были заняты минимум по восемь часов в сутки. Но, увы, этих переснаряженных снарядов «Аврора» получить не успела.

(обратно)

27

TBKM. Так с подачи Балка стали называть товарища Великого князя Михаила. Сначала — за глаза. Но однажды солдат с криком «Миша, пригнитесь!» в прыжке закрыл его от пули незамеченного японского пехотинца. После этого Михаил попросил всех «в боевой обстановке не жевать сопли с полным титулом, а то меня точно пристрелят, еще пока вы будете выговаривать „Великий“». Но и просто «Миша» было абсолютно неприемлемо, так что введенное Балком сокращение прижилось. Хотя поначалу выговорить это мог только он. Кстати, хотя японец тогда все одно промахнулся, своего Георгия за спасение жизни командира солдат получил.

(обратно)

28

Примерно так, абсолютно безвредно для японцев, и сработала однажды в грозу половина мин Порт-Артурской крепости…

(обратно)

29

«Прощание славянки» — русский патриотический марш композитора и дирижера Василия Ивановича Агапкина. Марш был написан Агапкиным под влиянием начала Первой Балканской войны (1912–1913). Впервые был исполнен осенью 1912 г. в Тамбове.

(обратно)

30

Примечание редактора. Великий князь Кирилл Владимирович поставил господину Д. Лондону непременное условие, что данное интервью будет опубликовано не только в американских, но и в ведущих европейских газетах. Впрочем, интерес к публикации был таков, что, даже поставь Кирилл Владимирович прямо противоположное условие, интервью все равно появилось бы в газетах по всей Европе.

(обратно)

31

В нашей истории, дом Камимуре сожгла толпа японцев, недовольных его «успехами» при поимке русских крейсеров. Ожидать другой реакции после проведенного вничью сражения, после которого русские крейсера обстреляли несколько японских портов, было бы странно.

(обратно)

32

«Русско-японская война в воспоминаниях и документах». Москва, издательство «Гранат», 1954 г.

(обратно)

33

Колчак, как много в этом звуке… Ну почему, на самом деле, было сценаристу не рассказать, что он замерзал в Заполярье, исследуя его для России в 1903 г.? Всю жизнь ведь потом маялся ревматизмом. Почему не упомянуть его честную и смелую службу на миноносце в РЯВ, когда он по итогам проигранной войны был награжден Георгиевским оружием? Почему не показать его настоящую деятельность на посту адмирала, а не идиотскую, бесполезную, насквозь выдуманную и картонную стрельбу из пушки по вражескому броненосцу? Ведь это под руководством Колчака разрабатывались планы минных постановок, серьезно усложнивших жизнь немецкого флота. И первые в мире залповые торпедные стрельбы, сразу из всех торпедных труб эсминца, это ведь Минная дивизия русского флота под Колчаком придумала. Если бы флот Владычицы морей это вовремя перенял, то в Ютландском сражении немцы не отделались бы потерей от атак эсминцев всего британского флота, единственного старого броненосца. Так нет, стреляли «посвященные мореплаватели» по старинке — по одной торпеде за раз. И на посту командующего Черноморским флотом себя Колчак нормально проявил. Он был далеко не идеальным адмиралом, а как «правитель» вообще ноль. Но из русских флотоводцев ПМВ — он один из лучших. Наверное, это слишком тяжело описать так, чтобы это стало близко среднему офисному сидельцу. Вот и появляется адмиралЪ, стреляющий из пушекЪ по кораблямЪ.

(обратно)

34

Вскоре после смерти Макарова, который упорно не хотел отпускать простуженного в Арктике лейтенанта командовать миноносцем, упорный татарин добился-таки перевода на «Сердитый». Среди офицеров Первой эскадры Тихого океана, запертой в Артуре, должности на почти не выходящих в море крейсерах и броненосцах пользовались куда большей популярностью. Так что ему было не слишком сложно получить заветную должность на миноносце. При живом же Макарове, ценившем Колчака как полярного исследователя, его переход с «Аскольда» на миноносец был бы затруднен…

(обратно)

35

Под литерой «Б» достоверно упоминается Василий Балк, в то время — командир Маньчжурского бронедивизиона. Остаются загадкой мотивы вопиющего нарушения адм. Рудневым-Владивостокским всех правил субординации, поставившим имеющего в то время чин подполковника B.K. Михаила под начало флотского капитан-лейтенанта. Возможно, сыграл роль так называемый флотский шовинизм, поскольку инициатором создания бронедивизиона выступал флот, возможно — специфика нового на тот момент рода войск, связанного с техникой, более привычной флотскому, нежели сухопутному офицеру, возможно — недостаток боевого опыта Великого князя. Вероятнее всего, адмирал Руднев руководствовался всеми этими резонами. Как бы то ни было, в достаточно короткий срок после прорыва дивизиона в Артур, Великий князь довольно скоро, по мнению большинства исследователей, фактически возглавил войска первой линии, оставив за Балком в основном руководство технически сложными вооружениями. Выражаемое некоторыми отечественными и зарубежными исследователями мнение о том, что так называемая «Михаиловская» тактика обороны разработана и внедрена именно Балком, не выдерживает никакой критики. Флотский офицер Балк до получения опыта боевых действий на сухопутье просто не имел возможности изучить в достаточной мере армейскую тактику и законы войны на суше. К тому же сам Балк неизменно опровергал подобные слухи, указывая на Великого князя как на истинного автора всех примененных в войне тактических новаций, оставляя за собой лишь технические приоритеты.

(обратно)

36

Интересно, что отряд В.К. Михаила никоим образом не испытывал недостатка в артиллерийской поддержке. Вероятно, предположение об ожидающемся в будущих войнах «снарядном голоде» сделано им по результатам наблюдения за действительно испытывавшими жестокую нехватку боеприпасов японскими войсками. Сам термин «снарядный голод», вероятно, является эмоциональной калькой японского термина «dangan-no-futtei». Однако японские проблемы проистекали не из недостаточности производства, проявившейся затем в Великой Войне, а, скорее, из успешных действий на японских коммуникациях как русского флота на море, так и русских казачьих отрядов в оперативном тылу японской армии. Тем ярче вскрывается перед нами экономический и военный гений В.К. Михаила, сделавшего столь глубокие выводы из анализа довольно локального, хотя и эпического сражения. Увы — выводы, не полностью учтенные при определении военно-экономической политики России перед Великой Войной.

(обратно)

37

Не существует данных о довоенном увлечении воздухоплаванием адм. Руднева-Владивостокского, совершенно точно скрывающегося в данном тексте под литерой «Р». Однако действительно сделанное им летом 1905 года воздухоплавательному кружку проф. МВТУ Жуковского крупное пожертвование из «призовых» средств на строительство аэродинамической трубы, теоретические и экспериментальные исследования аэродинамики, вопросов прочности и теории полета можно считать отправной точкой в развитии всей русской аэронавтики. Более подробно о роли адм. Руднева в становлении русской авиации читатель может узнать из книги «Русский Дедал» (граф А. А. Толстой, СПб., изд-во «Пальмира», 1949).

(обратно)

38

Данный абзац подчеркнут рукой Е.И.В. Николая II, на полях сделана пометка: «Однако каков наш Мишкин теолог-марксид!» Многие исследователи считают, что краткосрочная послевоенная опала В.К. Михаила связана именно с его приобретенными на Русско-японской войне политическими взглядами.

(обратно)

39

Вероятно, речь идет о кошмарах, посещавших, по словам очевидцев, В.К. Михаила в бытность раненным при отражении японской атаки при обороне Порт-Артура. Детали этих видений разнятся в описаниях очевидцев, как и обстоятельства ранения, однако многие отмечают, что после недельного лечения (возможно, с применением препаратов опиума) В.К. Михаил несколько раз проговаривался о картинах ужасного будущего России, якобы открывшихся ему. В данной записке интересно, что Михаил называет источником видений капитана 2-го ранга Балка. Однако большинство исследователей сходятся на том, что нечеловеческое напряжение при сдерживании многократно превосходящих японских сил и впечатляющие расчеты по тактике и боевому обеспечению войск (см. т. н. «Записку Михаила»), проведенные В.К. Михаилом на основании опыта боев, стали тяжелым испытанием для его психики, выразившимся в навеянных синдромом тревожности видениях. Упоминание же Балка вызвано подсознательным отторжением кошмаров, стремлением перенести их на кого-либо другого.

(обратно)

40

В нашей «реальной» истории (можно ли вставлять смайлик в книгу? Ну очень хочется) второй боекомплект на Первую эскадру Тихого Океана не попал… Начало войны застало «Смоленск» и весь отряд Вирениуса в Красном море. Морской штаб не решился посылать на прорыв одиноких «Ослябю» с «Авророй» и вернул их с полдороги. В мире «прорвавшегося „Варяга“» снаряды до Артура все же добрались, а уж стволов корабельной артиллерии там и так было более чем достаточно. К тому же была возможность догрузить «Смоленск» снарядами во Владивостоке, куда их доставили по железной дороге. На коротком броске из Владивостока в Артур океанскому транспорту не нужен был полный запас угля. При отсутствии снарядного голода, когда снаряды серьезных калибров сберегались для боя с Того, их хватило бы на основательное перепахивание японских позиций. Расположенных, к тому же, на узеньком перешейке…

(обратно)

41

Практический снаряд, при тех же массово габаритных и аэродинамических характеристиках, что и нормальные, не содержит взрывчатки. Он используется как для тренировки расчетов орудий в заряжании пушек, так и для тренировочных стрельб. Неоднократно в истории морских сражений XX века практическими снарядами лупили и по настоящему противнику. Это происходило и в горячке боя (такой «подарок» от британского «Ахиллеса» получил немецкий карманный линкор «Шпее» в бое при Ла-Плата в 1939-м, убито 2 матроса), и по глупости (снова британцы, опять по немцам, но уже в 1914-м, когда, готовясь к утреннему соревнованию на скорость заряжания, жуликоватый расчет кормовой башни зарядил орудие практическим снарядом еще с вечера, а когда на рассвете показалась немецкая эскадра, разряжать его пришлось выстрелом, правда попасть эти жулики умудрились первым же залпом, после рикошета от поверхности воды, попадание в основание трубы) или просто от отчаянья, после исчерпания основного боекомплекта (советская береговая батарея при обороне Севастополя, снова по немцам). Но если по уму, при ограниченном боекомплекте, всего-то в 80-100 снарядов на орудие, тащить в неминуемый бой еще и пару невзрывающихся снарядов — непозволительная во время войны роскошь.

(обратно)

42

Пироксилин, бывший в начале XX века стандартной взрывчаткой русской армии и флота, имеет, при всех его достоинствах, один весьма мерзкий недостаток. Он чрезвычайно гигроскопичен. То есть, если по-русски — при малейшем нарушении герметичности упаковки пироксилин начинает сосать влагу из воздуха. Причем сосет до тех пор, пока не потеряет способность детонировать. В частности, по этой причине уже к Первой мировой пироксилин практически перестал использоваться в армии и на флоте. Добавьте к этому недостаточно отработанную конструкцию взрывателя, и 80 % срабатывающих гранат покажется нереальным везением.

(обратно)

Оглавление

.

От автора

Глава 1 . ПОХМЕЛЬЕ ПОСЛЕ ДРАКИ

Глава 2 . ВЗГЛЯД ИЗ ЗАЗЕРКАЛЬЯ

Глава 3 . БОИ МЕСТЕЧКОВОГО ЗНАЧЕНИЯ

Глава 4 . ВЕЛИКОСВЕТСКИЕ РАЗБОРКИ

Глава 5 . ГИБНЕШЬ САМ? ПОМОГИ ТОВАРИЩУ

Глава 6 . ОБЛОМ…

Глава 7 . ДАЛЬНЯЯ ДОРОГА

Глава 8 . ВСТРЕЧНЫЕ БОИ

Эпилог . ПРЕЛЮДИЯ К БИТВЕ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте