«Бурые Маслянистые Пятна»

Виктор Ассаул, Владимир Моисеев Бурые Маслянистые Пятна

Всегда найдется болото, в которое можно провалиться

Расчерчены линии, все как положено Двумерный порядок, покой, тишина. Но что-то не так, все как будто встревожены, Мерещится, как после страшного сна… Раскинув крылья, вольной птицею Лети, лети, моя мечта. Чтобы событий вереницею, Как всемогущею десницею, Перевернуть, сводя счета, Тот мир, где правит суета. Чтоб волею воображения Одним мечом карать, прощать, Чтоб колесо судьбы вращать И не изведать искушения. Воображенью нет преград, И будь мудрее ты стократ Не угадаешь никогда: Кому любовь, кому беда. Лети, мечта, и надо мной Зажгись волшебную звездой. Застынет мир, угаснет день, Свой серый плед раскинет тень, И вот уже раскрыт альбом В расцвете черно-голубом…

Глава 1

День едва начался, но было сумрачно, несмотря на то, что в четырехугольнике, очерченном вершинами домов, безмятежно улыбалось голубое чистое небо. Солнечные зайчики играли в стеклах окон, но даже солнце казалось бессильным против каменной громады Трущоб. Здесь всегда было мрачно: то ли от серых, прокопченных стен, то ли от скучных лиц прохожих, которые здесь почему-то всегда на одно лицо – злые, молчаливые, угрюмые.

Муут поежился – было по-утреннему прохладно – и торопливо перешел на другую сторону улицы. Его лицо на мгновение отразилось в витрине лавки, и он с удивлением заметил, что и сам он со стороны злой и неприятный на вид.

Наверное, здесь по-другому нельзя, подумал Муут.

Как и полагается контролеру, Эпба Муут привык к опасностям, если к ним вообще можно привыкнуть. Опека Объединенной Лиги надежно защищала его от Красных отрядов и городской полиции, в остальном же полагаться можно было только на себя – так надежнее – а себе Муут верил. Правда, сегодня не страх, нет, скорее предчувствие возможной опасности не покидало его. И это предчувствие не позволяло ему расслабиться ни на минуту. Тревожно озираясь по сторонам, Муут всматривался в Трущобы и не узнавал их. Все, казалось, оставалось по-старому – те же ларьки, темные подворотни, наглухо закрытые окна, та же гнетущая атмосфера, присущая Трущобам, но было и что-то необычное, еле уловимое и настораживающее.

А ведь Доминико тоже не новичок, неожиданно для себя вспомнил Муут. И Доминико не вернулся…

Страшная это штука – Трущобы. Недаром Поставщики выбирают пристанище в самой их сердцевине.

Проклятые поставщики, проклятая работа, подумал Муут и, тяжело вздохнув, свернул в переулок.

Солнце, промелькнувшее между домами, на секунду ослепило его. Муут выругался про себя. Протерев глаза, он в удивлении остановился – прямо перед ним на мостовой, посередине улицы, неудобно поджав ноги, сидел человек лет двадцати пяти. Он был небрит, спину держал неестественно прямо и внимательно смотрел на Муута. Все это было настолько нелепо и непонятно, что Муут растерялся. Он внимательно посмотрел по сторонам, но никого больше не заметил. Неожиданно в небе появилась оранжевая ракета, где-то неподалеку закричала женщина.

На лице молодого человека появилась злая улыбка, сверкнули глаза.

– Я узнал тебя! Узнал! Волк! – закричал он и протянул руки к Мууту. Муут отскочил в сторону и быстро пошел прочь.

Вслед ему доносилось:

– Я тебе за сестренку голову проломаю! Волк! Волк!

Подъезд был просторен и очень грязен. Среди битого стекла и окурков на полу лежал человек – не то пьяный, не то мертвый. На стене, прямо над ним, было что-то написано непонятными иероглифами, чуть ниже – неприличный рисунок. Аккуратно переступая, Муут прошел к лестнице. Медленно поднявшись на третий этаж, где, судя по инструкции, находился Пункт, Муут остановился перед плохо выкрашенной дверью – ошибки не могло быть, номер совпадал – и нажал кнопку звонка. В глубине квартиры послышался какой-то приглушенный шум и Муут почувствовал легкое волнение, которое всегда испытывал при встрече с Поставщиками. Но шум вскоре затих, никто не собирался открывать дверь. Муут позвонил еще раз и только тут заметил, что дверь незаперта.

Стараясь ступать как можно тише, Муут вошел в квартиру. Комната, в которую он попал, была абсолютно пуста, лишь в дальнем углу валялся обрывок газеты. Со стен свисали куски старых обоев, по полу катались комья пыли, окно было подернуто плотным слоем паутины. – Есть тут кто -нибудь? – осторожно спросил Муут. – Эй?

За спиной что-то зашумело. Муут вздрогнул и быстро обернулся. И вновь никого не увидел. Он застыл, пытаясь понять, откуда доносится шум и, наконец, догадался, что шумит душ. Но вот душ выключили, и из ванной послышался голос:

– Это ты, Бул?

– Нет… Я из Объединенной Лиги.

– Что ты думаешь обо всем этом?

– О чем?

– Как я и предполагал! Все так и получилось! Я пред-чув-ствовал. Все было ясно, как день. Помни об этом, Бул. Всегда помни.

– Простите, но я не Бул. Я – Муут. – Все пропало, – сказал поставщик и засмеялся. – А мне на это просто чихать. Верно? Главное, я предупреждал. Это входит в мои обязанности, а предприняли они что -нибудь или нет, меня не касается. Пусть Управление само разбирается. Не мне им указывать. Сам знаешь, скажешь им что – сразу разговоры. А мне это не нужно. По мне пусть все катится к чертовой матери, а я и пальцем не пошевелю, чтобы помочь!

– А что случилось?

– Все как я и говорил. Точка в точку.

– Неужели?

– Все летит к черту, Бул. Все пропало.

Заскрипела дверь и из ванной высунулась распухшая физиономия поставщика с красными глазами. – Вот черт, а я думал, что это Бул, – сказал он и скрылся за дверью.

– Объединенная Лига направила меня…, – начал говорить Муут. – Я не совсем одет, – перебил его поставщик, выйдя из ванной. На нем был длинный, до пола, халат. – Чего тебе надо? Если ты к Булу…

– Я из Объединенной Лиги. Вы срываете поставки. Поставщик принялся расхаживать по комнате, оставляя за собой мокрые следы и неодобрительно посматривая на Муута. Наконец, он остановился, и на полу сразу же образовалась лужа.

– Из Лиги, значит? Ну что же… Срываем, говоришь? Верно, срываем…

– Объединенная Лига намерена обратиться с жалобой в Управление.

– Вот, значит, как. В Управление…

– Вот именно…

– Да ты тише, тише. Не кричи. Вон, красный какой, сейчас закипишь. Успокойся, все уладим. Вот сейчас Бул придет, и все уладим. Ты садись, садись.

Муут прислонился к подоконнику. На душе было неприятно. Муут всегда чувствовал себя неловко, оставаясь один на один с поставщиками. И дело здесь не в том, что они занимались темными делишками – не они одни – просто они были для Муута людьми непонятными и странными. За годы работы Контролером он неоднократно сталкивался с поставщиками, но, расставаясь с ними, понимал, что их тайна так и осталась для него тайной. Среди Контролеров ходили слухи, что торговля наркотиками – детские игрушки по сравнению с поставками, и поэтому Муут предпочитал держаться от поставок подальше.

Словно забыв о Мууте, Поставщик с любопытством рассматривал свои мокрые следы на полу. – У тебя имя есть? – поставщик поднял голову.

– Есть Эпба Муут.

– Слыхал, Эпба, о пожарах, а?

– Да.

– Наделали ребята шума!

– Поймают их скоро…

– Черта с два! Поди их поймай! И Бул говорит, что не поймают.

Поставщик подошел к окну, отодвинул нависшую паутину и подышал на грязное стекло; нарисовав пальцем кружок, прильнул к нему глазом. Так он стоял две -три минуты, затем отошел в сторону, неожиданно чем-то обрадованный, приговаривая: "Вот ведь… Да, дела…"

– О, у нас гости…

Муут испуганно обернулся к двери и увидел перед собой заросшего, бородатого человека.

– Здорово, Бул! – приветствовал его поставщик. – Это парень из Объединенной Лиги.

– Откуда? – переспросил Бул, меняясь в лице.

– Из Объединенной Лиги.

– Подожди, – коротко бросил Бул Мууту и отвел поставщика в сторону. Они принялись что-то оживленно обсуждать, изредка поглядывая на Муута.

– Тебе чего надо? – грубо спросил, наконец, Бул.

– Я насчет поставок.

– Тебе нужны поставщики?

– Да.

– Нету их больше. Нету здесь поставщиков.

– То есть как нету?

– А вот так. Нету и все.

Муут растерянно посмотрел на человека, которого он принимал за поставщика.

– Нету. Точно нету, – сказал тот. – Вы что-то путаете, – Муут принялся рыться в карманах. – Вот у меня инструкция.

– А я говорю, нет здесь никаких поставщиков! Катись отсюда! Бул явно нервничал.

– Где же их искать? – Где хочешь, там и ищи, – рявкнул Бул и ушел в ванную.

Его приятель виновато подошел к Мууту.

– Ты уж извини его. Бул, он такой со всеми.

– Где же мне искать поставщиков?

– Не знаю, что тебе и посоветовать. Попробуй, сходи к Царкусу.

– А где это?

– В шестом квартале, в шестом квартале, – ответил напарник Була, настойчиво выталкивая Муута из квартиры. – Он в тамошнем Университете приват-доцентом служит.

– А этот, внизу, не знает?

– Кто?

– Который сидит.

– Просперо? Нет, Просперо не знает.

– А он не псих, этот Просперо?

– Нет. Ты его не бойся. Хотя лучше его обойди стороной, лучше его не трогать. Понял? Ну, счастливо. Ты уж извини. И вот еще, – он засунул Мууту в карман куртки какой-то листок. – Прочитай, если время будет.

Огорченный и растерянный Муут вновь оказался на улице.

Мрачные развалины Технического Университета находились в опасной близости от Трущоб, почти в самом центре шестого квартала, когда-то цветущего и плотно заселенного, а теперь всеми забытого. Лишь старьевщики появлялись здесь время от времени, да и то только днем, а вечером, когда над землей сгущались сумерки и груды обгорелого кирпича становились похожими на исполинских животных, когда из засыпанных подвалов доносились непонятные, бередящие душу звуки, пустынные улицы производили весьма унылое впечатление.

Тем не менее, нередко вечерами с разных концов Городища, даже с окраин, тянулись сюда одинокие люди. Превозмогая страх, спотыкаясь на неровной дороге, шли они на тусклый огонек, видный издалека. Здесь, в одной из чудом уцелевших университетских аудиторий собирались они, чтобы послушать чудаковатого приват-доцента Царкуса. Не то чтобы Клуб любителей или там Курсы повышения, а так, неизвестно что. Публика была разношерстная – дилетанты от искусства, псевдофилософы без диплома, люди с темным прошлым, а также люди, с которыми лучше не встречаться. Но лекции-проповеди Царкуса всегда проходили в теплой доверительной обстановке. Из первых рядов задавали дурацкие вопросы, над последними кружились легкие клубы дыма – здесь курили марихуану, и перед всей этой аудиторией бодро расхаживал взад-вперед сухой старичок лет семидесяти и говорил на самые разные темы. Поговаривали, что старина Царкус уже давно свихнулся, но совсем недавно он стал популярен в клерикальных кругах благодаря брошюре "Философские проблемы непорочного зачатия" и среди эстетов считалось хорошим вкусом время от времени захаживать сюда и слушать, о чем плетет этот старик, тем более, что язык у него и в самом деле был подвешен неплохо. Он мог часами распространяться о мнемонизации предчувствий и о тяжелом наследии Восьмой реформации, о материалистическом взгляде на последние достижения в области спиритизма и о новой любви, так что аудитория, затаив дыхание, старалась законспектировать каждое слово, а бухие ребята из последних рядов открывали рты от удивления.

Когда Муут добрался до Университета, был уже поздний вечер. Лекция кончилась, все разошлись по домам, но Мууту повезло – Царкус был еще в аудитории. Энергично размахивая руками и брызгая слюной, он что-то объяснял застенчивому вислоухому человеку. Муут подошел к ним. Судя по всему, речь шла о детской преступности.

– Так вот, друг мой, я вам говорю, что все это заложено в нас с детства. Неважно, кто твой отец – референт Магистра или простой стрелочник Государственной Монорельсовой дороги – тут вислоухий почему-то покраснел – это не имеет никакого значения, важно то, что дурное начало заложено в каждом, да -да, в каждом. И здесь важно дать импульс, проще говоря – толчок в противоположном направлении, в направлении добра и любви к ближнему. А вы посмотрите, что у нас делается? Пичкают детей, бог знает чем – например, этими ужасными комиксами о Жар -птице. Я уже не говорю про Чудо -Восьмикрыла – от таких вещей у взрослых-то мороз по коже идет. Да что говорить… – приват-доцент безнадежно махнул рукой.

Муут понял, что сейчас самое время воспользоваться паузой.

– Простите, вы не скажете, где можно найти приват -доцента Царкуса?

– Я Царкус, – старик удивленно обернулся, словно не в силах был поверить, что в Городище осталось еще существо, которому не знаком столь выдающийся подвижник Идеи.

Царкус вежливо попрощался с вислоухим и проводил его до дверей.

– Я к вам вот по какому делу, – сказал Муут. – Мне нужно найти поставщиков.

Царкус подошел к столу, уселся на него и, вытащив из кармашка пенсне, принялся тщательно протирать стекла, с интересом разглядывая Муута.

– Видите ли, я из Объединенной Лиги.

Царкус спрыгнул со стола, подошел к двери и прикрыл ее поплотнее.

– Да, молодой человек. Боюсь, я мало, чем смогу вам помочь… Лет десять -пятнадцать назад, конечно, да что там говорить, пять лет назад еще можно было бы, а сейчас я совершенно отошел от этих дел. Годы, знаете, не те. Хлопотно это, слишком хлопотно. Что бы вам посоветовать…

Заложив руки за спину, Царкус, не торопясь, расхаживал по аудитории. Где-то под потолком эхо звонко вторило каждому его шагу.

– Может быть, Бвана-Тэ? – размышлял он вслух. – Правда, рискованно… Впрочем, попробуйте. Знаете, где Заброшенные рудники?

– Боюсь, что нет…

– Как бы вам объяснить. Доберетесь до северной окраины – сразу за Пустырем идет Кривая дорога. Пойдете по этой дороге – будет лес. В лес идти не надо – сверните направо. Пройдете два часа – будет река. Не знаю, сохранился ли мост – в общем, вам на ту сторону. Пойдете полем. Долго идти, около дня. Потом начнутся холмы. Один холм похож на медведя – на холме стоит Старая Мельница. Там живет отшельник. Зовут его Бвана-Тэ. Может, он знает. Раньше знал.

– Спасибо. Спасибо большое, – Муут обрадовался, появилась хоть какая-то нить.

– Да не за что, – ответил Царкус и печально покачал головой. – Ой, не за что…

Муут выбрался на свежий воздух и вдруг вспомнил, что поставщик что-то засунул ему в карман. Может быть, деньги! Он вытащил бумагу и прочитал:

– Любовь – интимное и глубокое чувство, устремленность на другую личность, человеческую общность или идею. Любовь необходимо включает в себя порыв и волю к постоянству, оформляющиеся в этическом требовании верности. Любовь возникает как самое свободное и постольку "непредсказуемое" выражение глубин личности; ее нельзя принудительно ни вызвать, ни преодолеть. Важность и сложность явления любви определяются тем, что в нем, как в фокусе, пересекались противоположности биологического и духовного, личного и социального, интимного и общезначимого".

Интересно, подумал Муут и пошел к окраине.

Глава 2

Некогда важный торговый центр, Городище давно утратило свое значение, а после непонятной отмены Ежегодной Аграрной Ярмарки, внешние связи окончательно заглохли. Чему в большой степени способствовало то, что Городище располагалось в естественной котловине, окруженной со всех сторон высокими буграми. Хотя значительные трудности жителям доставляли стихийные бедствия – самый небольшой дождь вызывал затопления, а грозы, которые в этих местах нередки, приводили к наводнениям – горожане жили веселой и беспечной жизнью.

Но однажды в прекрасный солнечный день спокойствие Городища было нарушено. Над котловиной появились чужие самолеты, впрочем, может быть и не чужие, и принялись жестоко и методично бомбить Городище. Так появились первые развалины. вскоре налеты стали регулярными, и среди населения поползли слухи о начавшейся якобы Компании за восстановление справедливости. Впрочем, эти вымыслы официально так и не были подтверждены. Газеты призывали население к спокойствию и демонстрации гражданского мужества в тяжелый час испытаний. О начале каких -либо военных действий не сообщалось. Горожане быстро привыкли к бомбежкам и стали относиться к ним, как и к наводнениям, с пониманием неизбежности.

Треть Городища уже лежала в развалинах, когда во время очередного налета с неба вместо бомб посыпались листовки. В них горожан призывали прекратить бесполезное сопротивление, обезвреживать организации каких-то "незаконных формирований", хватать главарей и ждать помощи.

При выполнение этих требований с Городищем заключалось перемирие, горожанам сохранялась жизнь и частичная свобода передвижений, в противном случае Городище объявлялось открытой зоной, приговаривалось к разграблению и безусловному уничтожению. Подпись под воззванием была неразборчива.

Неожиданно бомбежки прекратились и больше не возобновлялись. В газетах, которые продолжали регулярно выходить, опять не появилось никаких официальных разъяснений. Жизнь в Городище стала приходить в норму, и горожане с удивлением и невольным недоверием рассматривали руины, сетуя на то, что при бомбежках почти не пострадали Трущобы – этот позор Городища. Тревоги и волнения постепенно забылись и жизнь вновь стала казаться прекрасной.

Прошел месяц и в Городище загорелся первый дом. Причину воспламенения установить не удалось, но с тех пор редкий день обходился без пожара, они становились все более впечатляющими и грандиозными.

… Вновь и вновь пытался Просперо понять внутреннюю логику всех этих событий, но она ускользала от него, как кошмарное утреннее сновидение. Жизнь Городища и в самом деле казалась ему кошмаром, а развитие событий абсурдным. Все было слишком глупо и бессмысленно… Просперо твердил себе, что для любого непонятного на первый взгляд факта должно существовать простое и разумное объяснение, но найти его не мог.

Неожиданно за соседними руинами пронзительно и резко завыла сирена. Облава…

Из -за поворота выскочили две полицейские машины. Резко затормозив, они круто завернули и перекрыли улицу. Из одной из них вылез пожилой лейтенант. Он встал посередине улицы, широко расставив ноги, зажал длинную резиновую дубинку под мышкой, закурил и стал лениво наблюдать, как из подъехавшего грузовика на мостовую прыгали полицейские в одинаковых черных мундирах, в шлемах с опущенными забралами, с автоматами на плечах. Чуть в стороне с поводков рвались остервенелые овчарки. Лейтенант отдал какой-то приказ и полицейские построились.

Просперо прижался к стене и стал осторожно продвигаться к подъезду. До него было метров пять.

Почему мне так не везет, с горечью подумал он. Облава… Еще бы минут пятнадцать и все бы обошлось.

Он уловил момент, когда лейтенант смотрел в другую сторону и, собрав все силы, прыгнул к двери.

Его заметили, и два полицейских бросились за ним, на ходу снимая автоматы с предохранителей.

– Живым… Только живым, – орал им вслед лейтенант.

На лестнице было тихо, и Просперо услышал, как затопали внизу. Он добрался до чердачной двери, но на ней висел тяжелый амбарный замок. Просперо дернул его несколько раз, но вскоре понял, что это бесполезно. Тогда он подошел к первой попавшейся двери и позвонил.

Послышалось шарканье домашних тапочек и дверь слегка приоткрылась – она была на цепочке. В щель осторожно выглянул пожилой мужчина.

– Что вам угодно? Я вас знаю, – спросил он невыразительным голосом.

– Я бы хотел, если можно, переждать у вас в квартире, – стал объяснять Просперо.

Полицейские топали все ближе.

– Облава…

– Вот как! Облава.

– Да, облава и я бы хотел отсидеться у вас.

– Вот как? Отсидеться… это за вами так топают?

– Да!

– Что ж, можно… Вы знаете, что я придумал? Мы им скажем, что вы мой приятель, – он обаятельно засмеялся. – Как вас зовут? У вас есть документы?

– Нет. Если можно, откройте скорее.

– Ах, вот как! Нет… А может быть, вы грабитель какой -нибудь или, не дай бог, убийца. Откуда я знаю? Это плохо, что у вас нет документов…

Дальше Просперо не слушал его, он увидел направленный на него ствол автомата и заложил руки за голову.

– Руки вперед! – скомандовал один из полицейских, и когда Просперо вытянул руки, надел на них наручники.

– Сейчас такое время, что без документов никак нельзя, – продолжал говорить человек за дверью. – Вот однажды мой зять, у меня, знаете ли, есть зять…

Полицейский толкнул Просперо в спину, и тот послушно пошел вниз.

– Куда же вы, господин?… – донеслось из -за двери. – Э -э, да вы в наручниках! Скажите, господа полицейские, это в самом деле опасный преступник?

Один из полицейских остановил Просперо, а другой подошел к двери и молча дернул за ручку.

– Она на цепочке. Я сейчас… А это убийца? Скажите, это убийца?

– Кто вы такой? Ваши документы, – сурово спросил полицейский.

– Пожалуйста… Я всегда ношу документы с собой. И раньше носил, но после того, что случилось с моим зятем, взял себе за привычку. У меня, знаете ли, есть зять…

– Что вы делаете в этой квартире? – прервал его полицейский.

– Простите, ноя здесь живу.

– Вы знаете этого человека? – спросил полицейский, просматривая документы.

– В первый раз вижу, – ответил мужчина.

Полицейский посмотрел на Просперо и нахмурился.

– Пошли, – сказал он второму и снова толкнул Просперо в спину.

Лейтенант уже не курил. Он медленно ходил по тротуару, чуть ссутулившись и поигрывая дубинкой. Когда к нему подвели Просперо, он остановился и взялся за дубинку удобнее.

– Ага, поймали, – сказал он с удовлетворением.

– Так точно, господин лейтенант, – ответил полицейский.

– Молодцы, – он опустил голову и стал ковырять носком сапога асфальт. Потом уставился на Просперо и жестко спросил:

– Почему убегал?

– Господа… Господин полицейский, я ни в чем не виноват… Это ошибка.

– Почему убегал, спрашиваю?

– Я не убегал… Это ошибка… Только в подъезд.

– Как у него в карманах? – спросил лейтенант у полицейского. – Проверь кармашки, документы и оружие ко мне.

Полицейский принялся ощупывать карманы. Потом он залез в один из них и долго не мог вытащить руку обратно.

– Документов и оружия нет… Только ключи, – сказал он, наконец.

Он протянул ключи лейтенанту и застыл, ожидая дальнейших распоряжений. Связка ключей была большая и увесистая. Лейтенант взвесил ее в руке и сказал:

– Ого! – подбросил их в воздух, поймал и резко выкрикнул: – Чьи это ключи?

– Мои, господин полицейский.

– Твои, говоришь… А зачем тебе так много ключей?

Просперо опустил голову.

– Вот как, – лейтенант задумался. – Дурака строишь?

Он, не глядя, резко ткнул Просперо дубинкой в бок. Просперо скорчился от боли и повалился на мостовую.

– Пусть пока полежит… Может, вспомнит, – лениво процедил лейтенант сквозь зубы.

Между тем, к грузовику стали приводить других задержанных – в основном женщин и стариков. Все они были напуганы и не осмеливались протестовать.

Со стороны развалин раздались крики. Два полицейских вели к грузовику высокого неопрятного мужчину. Он громко и грязно ругался. Один из конвоиров с интересом слушал его и, когда тот отпускал особенно замысловатое ругательство, довольно смеялся. Другой нервничал и время от времени останавливался и, не в силах сдержать ярость, молча потрясал автоматом.

Лейтенант удивленно следил за ними, но ничего не мог понять – он привык, что задержанные ведут себя с большим тактом. Все -таки, арест – это всегда ненужная встреча с полицией, а полиция – это наверняка неприятности. Ну, так и есть. Сердитый полицейский не выдержал и ткнул подконвойного автоматом в спину. Тот немедленно обернулся и плюнул, стараясь попасть в лицо. Это ему удалось. Полицейский утерся рукавом и передернул затвор.

Так дальше не пойдет, подумал лейтенант. Трудно ему придется в участке. Ох, доберутся ребята…

– Кто здесь главный? – спросил мужчина твердым голосом, едва его подвели к грузовику.

– Докладывай, – произнес лейтенант.

Полицейский щелкнул каблуками и отрапортовал:

– Поймали в развалинах, господин лейтенант. Что делал, не говорит, ругается…

– Кто здесь главный? – грозно переспросил мужчина, не по доброму уставившись на лейтенанта. – Ты, что ли? Так и скажи.

Лейтенант попробовал сурово припечатать своим взглядом нарушителя, но натолкнувшись на колючие и жуткие глаза незнакомца, не выдержал и отвернулся.

– Почему он кричит? – раздражено спросил он. – Почему он кричит на меня.

Мужчина зло сплюнул.

– Разбирайтесь тут с вами…, развелось… Ты главный?

Он пошарил за пазухой, вытащил какой-то жетон и сунул лейтенанту под нос. Тот крякнул и вытянулся по стойке "смирно".

– Так что, прощения просим, – смущенно сказал он. – Работа…

– Вот, вот… Работой бы лучше занимались, бандитов ловили. Бездельники. Меня зовут Бул. Запомни на будущее.

На лице появилась блуждающая улыбочка и непреодолимое желание услужить. Бул вплотную подошел к одному из полицейских, к тому, что баловался затвором, и, цепко схватив его за сразу же побелевшую от страха скулу, с удовольствием помял ее.

– Бу -ул, – повторил он и, усмехнувшись, направился к развалинам.

Лейтенант неприязненно посмотрел ему вслед и непроизвольно покачал головой.

– Господин лейтенант, вы не узнаете меня? – раздался из толпы задержанных робкий мужской голос.

Лейтенант обернулся и стал вглядываться в толпу, высматривая говорившего. После этой неприятной встречи с Булом, нужно было быть осмотрительнее. Он и в самом деле встречал где-то этого человека, но вспомнить – где именно, не мог.

– Я Муут. Из Объединенной Лиги.

– Проходите.

Муут выбрался из толпы, подошел к лейтенанту и вытащил портсигар.

– Угощайтесь, господин лейтенант.

– Угу, – пробурчал тот, а потом задумчиво добавил. – Я больше уважаю номер пять.

Он затянулся и принялся демонстративно разглядывать задержанных – ему не хотелось заводить разговор с хлыщом из Объединенной Лиги.

– Много у вас работы, господин лейтенант, – деликатно произнес Муут. – Что и говорить – опасное дело в наше время быть полицейским. Разные люди попадаются на улицах. Вот этого, например, я знаю. – Муут опасливо указал рукой на Просперо.

– Да? – сразу же заинтересовался лейтенант.

– По-моему, он псих, – зашептал Муут, закрываясь рукой от Просперо. – Одним словом, кретин…, явный сумасшедший.

– А -а.

– Точно. Была у нас встреча. Вспоминать неприятно: глаза выпучил, ручищи растопырил – страх… Вы с ним осторожнее, – Муут через силу улыбнулся.

Лейтенант нахмурился, но промолчал.

– Пора мне, – сказал, наконец, Муут после неловкой паузы и, приподняв шляпу, проскользнул между машинами.

Неодобрительно посмотрев ему вслед, лейтенант вернулся к своим мыслям. Облава провалилась – это было видно с первого взгляда. Полтора десятка стариков, три женщины и псих, вот и весь улов. Он представил себе, какую гримасу состроит капитан, и как он будет вполголоса отчитывать подбирая слова пообиднее, и загрустил.

Его бы сюда, подумал он с горечью. В оцепление. Посмотрел бы я на него… И кто только выдумал эти облавы? Наверное, сам капитан и выдумал. Идиот! А теперь давит, успехов добивается.

Лейтенант посмотрел на Просперо и решился.

– Гоните всех к чертовой матери! Сержант!

– Я, господин лейтенант!

– Доставите задержанного в участок и доложите капитану о ходе операции. Я пока останусь здесь.

– Есть.

Сержант козырнул и втолкнул Просперо в машину.

Участок располагался в подвальном помещении отеля "Метрополь" – прежний разбомбили в один из первых налетов. Это был лучший в районе отель класса люкс, и подвалы его, как нельзя лучше, подходили для организации полицейского участка. Но вскоре и отель превратился в груду битого кирпича, а вот подвал уцелел. Полицейские растащили завалы и восстановили участок. Он остался в подвале до лучших времен.

Капитан устало откинулся на спинку кресла. Работать стало трудно. Вместе со старым зданием погибла бесценная аппаратура, следственная техника и огромная картотека – гордость полицейского управления – содержащая сведения обо всем взрослом населении района. Все надо было начинать сначала, и от одной только этой мысли капитану становилось горько. Он подумал о начальстве, которое никак не хотело войти в создавшееся трудное положение и требовало невозможного, и на душе стало совсем гадко.

В дверь постучали.

Приволокли, кого-то, понял капитан. Нет, так ни кого не поймают. Ввели бессмысленные облавы, и теперь эти болваны тащат в участок всех подряд. Начальству, конечно, виднее, но…

В дверь снова постучали.

– Войдите, – сказал капитан, поморщившись.

На пороге появился дежурный и доложил, что прибыл сержант с донесением о патрулировании пятого квартала и приволок подозрительного.

Хорошо еще одного, подумал капитан. Знаем мы этих подозрительных.

Сержант вывел Просперо на середину кабинета и, оставив его там, отступил на два шага.

– Докладывайте, – приказал капитан.

– Задержан при патрулировании пятого квартала.

– Так… задержан. Ну и?

– Пытался скрыться в одной из квартир. При задержании сопротивления не оказал. Квартира взята под наблюдение на случай сообщников.

– Где наш славный лейтенант?

– Остался для дальнейшего проведения, господин капитан.

– Гм, – неразборчиво откликнулся капитан.

Ему сразу же стало ясно, что толку от сержанта и его задержанного не будет.

– При обыске ни документов, ни оружия не обнаружено. Только, – сержант понизил голос. -…Ключи…

– Ключи? Какие ключи?

– Вот, – сержант строевым шагом подошел к столу и положил на него связку ключей.

– Ну и что это за ключи?

– Не знаю, господин капитан.

– Не знаете…, – капитан подозрительно посмотрел на сержанта. – И что с ними делать, с этими ключами? Зачем мне эти ключи? Вы сержант глупы. Ключи..

– Человек из Объединенной Лиги узнал его. Говорит, что это сумасшедший.

– И вы притащили его сюда? Вы не нашли ничего лучшего, чем притащить в участок сумасшедшего. Так… Для психов есть специальные дома. Довольно… Гоните его в шею. – Капитан бросил ключи Просперо. – Иди, иди отсюда. У -у -у. Вот что, сержант, если он сюда опять придет, а я слышал, что сумасшедшие иногда возвращаются, так вот, если он вернется, вы мне лично за это ответите…

Сержант схватился за наручники и выволок Просперо из кабинета. Капитан поморщился, наблюдая за их возней, вытащил из кармана какую-то пилюлю и с отвращением проглотил ее.

Сержант торопливо снял наручники.

– Забудь сюда дорогу, псих, – крикнул он, пинком выталкивая Просперо за дверь.

Просперо побежал, не оборачиваясь, разминая на ходу затекшие руки. Он свернул в какой-то темный переулок и только тогда остановился, тяжело переводя дух. Он не сразу узнал место, где оказался. К его удивлению, он и не заметил, как в беспамятстве пробежал два квартала и очутился возле кабачка "Пугливая лань".

Просперо, против воли, залюбовался упитанной и румяной девицей, аппетитно уплетающей сочный бифштекс на рекламной фотографии, и только тогда вспомнил, что с утра ничего не ел. Кроме того, было ясно, что он вряд ли сегодня сможет соображать, если не выпьет прямо сейчас двойного кофе с коньяком или ликером.

В кабачке было спокойно и тихо. Бармен с отсутствующим видом сидел за стойкой, подперев тяжелую лысую голову своими здоровенными волосатыми ручищами, и дремал с открытыми глазами. В углу сонная официантка рассчитывалась с одиноким посетителем.

– Здорово, приятель, – сказал Просперо, подойдя к стойке.

Бармен чуть скосил на него глаза и что-то невнятно пробурчал.

– Кофе, – сказал Просперо. – Кофе с коньяком.

– Есть ликер.

– Ликер? Хорошо. Кофе с ликером.

– Девочка! – неожиданно громко гаркнул бармен. – Кофе с ликером посетителю.

– И бифштекс, – добавил Просперо, вспомнив рекламу.

Сонная официантка неторопливо отошла от посетителя и через минуту вернулась с подносом.

Ликер был и в самом деле хорош, под него неплохо думалось. Просперо почувствовал себя лучше.

Он попытался разобраться в происшедших событиях: редкие прохожие, облава…, арест…, человек по имени Бул, так напугавший лейтенанта…, старый знакомый из Объединенной Лиги…, участок в развалинах отеля…, недовольный чем-то капитан…, неожиданное освобождение…

Если облава, значит, кого-то ищут, подумал Просперо. Главное, это облавы… Или Объединенная Лига? Нет, главное – этот Бул. Им надо заняться в первую очередь.

– Эй, друг, – раздалось над самым ухом.

Просперо оглянулся и увидел, что одинокий посетитель покинул свой столик и стоит теперь, слегка покачиваясь, совсем рядом.

– Ты ведь Просперо? – спросил он сипло.

– Да. Я Просперо.

У Просперо была отличная память на лица, но он твердо помнил, что никогда раньше этого человека не встречал.

Незнакомец наклонился и негромко сказал:

– Я знаю, кто тебе может помочь. Тебе помогут пихармисты. Только они в состоянии тебе помочь…, – он икнул и, нетвердо ступая, пошел к выходу.

– Только они одни, – повторил он, остановившись на миг у двери.

Наскоро покончив с бифштексом, Просперо расплатился и вышел на улицу. Теперь он знал, что делать. К нему вернулась былая способность к анализу. Все стало простым и понятным.

Через полчаса впереди замаячили очертания 11 квартала. Просперо пригляделся и вздохнул с облегчением – нужный ему дом был еще цел. Быстро поднявшись на третий этаж, он увидел медную табличку, на которой было выгравировано – "Доктор фон Заусениц". Просперо позвонил два раза. Открыл дверь сам доктор.

– А -а, это ты? Не ждал… Давно тебя не было видно… Ну, что же ты, проходи.

Глава 3

Карта была старая, склеенная в нескольких местах. Муут осторожно разложил ее, пригладил ладонями и стал внимательно рассматривать ее, пытаясь отыскать Старую Мельницу. На карте было много непонятных и небрежно нанесенных пометок, чернильных и сальных пятен и потертостей. Особенно раздражали многочисленные тщательно вычерченные маршруты с указанием расстояний и углов азимута. Наконец, он нашел Старую Мельницу и задумался. Впрочем, и без долгих раздумий было ясно, что путь будет тяжелый.

Муут попробовал проложить примерный маршрут, получалось, что в пути придется быть не меньше двух дней. Если выйти в путь утречком, то к вечеру можно выйти из Городища. Там, в предместьях, придется заночевать. А за следующий день вполне можно добраться до Старой Мельницы.

Но самым трудным будет выйти из Городища, понял Муут.

Путь пролегал через кварталы пользующиеся дурной славой. Сам Муут там никогда не был, но говорили, например, что в 40 квартале в последнее время каждую ночь происходят ужасные оргии с участием самого Онг-Мбо, существа, судя по рассказам, беспощадного. Остальные сведения об этих районах были еще менее утешительны… Впрочем, все это слухи. Но одно Муут знал точно: все попытки дотянуть до предместий трамвайную линию проваливались – рельсы разбирались и бесследно исчезали.

Дальнейший путь был безопаснее, правда, эти поля и леса обычно упоминались в детских комиксах, как наиболее вероятное место обитания Чудо -Восьмикрыла, но об этом лучше было не думать. Сказки сказками… Да, лучше об этом не думать.

С первыми солнечными лучами Муут водрузил на плечи рюкзак с запасами пищи на три дня и вышел из дома. Утро было серое и тоскливое, от тишины закладывало уши. На пустынных улицах не было видно ни души, город спал, и Муут понял, что очень верно поступил, отправившись в путь так рано.

Довольно скоро он выбрался из 8 квартала, перебрался через сточную канаву и очутился в соседнем, девятом. Девятый квартал встретил Муута странным, нарастающим шумом. Он не успел еще сообразить в чем дело, как из -за поворота показалось толпа.

Манифестация, понял Муут.

Люди шли от тротуара до тротуара плотными, стройными рядами. Неожиданно кто-то в первом ряду вскинул вверх руки и громко закричал: "А -а -а!" И все немедленно подняли руки вверх и подхватили крик. На мгновение стало тихо, а затем все повторилось. Демонстранты несли чьи-то портреты, над головами пестрели многочисленные лозунги. Муут попытался прочесть их, но не смог, ветер трепал их, вырывал из рук и комкал.

Муут отошел в сторону, но едва толпа поравнялась с ним, кто-то схватил его под руки и потащил за собой. Муут оказался в самой гуще манифестантов и, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, время от времени вскидывал руки вверх и кричал вместе со всеми. На каком-то перекрестке к демонстрантам подскочили специально обученные люди и раздали какие-то листовки, после чего шествие возобновилось.

Так продолжалось часа два, потом без всякой команды толпа стала редеть, и Муут остался на улице один. Он развернул листовку и прочитал: "Здравствуй, дорогая мамочка!

Прошел уже второй месяц каникул. Здесь у нас очень весело и хорошая погода. Я подружилась с хорошими девочками, мы вместе играем. Но вот уже неделя, как мы не видимся, не гуляем даже во дворе. С тех пор, как загорелся соседний дом.

Мамочка! Почему ты мне не пишешь? Мне иногда становится очень грустно и страшно. Сижу и смотрю в окошко…

Мамочка! Забери меня обратно. Здесь стало не так, как было раньше, и я по тебе соскучилась. Все взрослые стали какие-то серьезные, что-то, наверное, случилось, а что – никто не говорит. Дядя Бул весь день бывает на работе, приходит усталый, хмурится.

Мамочка! Приезжай скорее. Я хочу домой, мне здесь плохо. Я тебя очень жду."

Муут отбросил листок, решив, что пропагандистская компания в последнее время приняла чересчур изощренный характер.

Когда вдалеке показались дома аристократического района, Муут вздохнул с облегчением – "это тебе не Трущобы!" И хоть от бомбежек пострадал он больше всех, и развалины эти, и груды щебня, но чувствуется здесь порядок. Однако и здесь было неспокойно – началась перестрелка.

Что за черт, подумал Муут. Теперь и здесь стреляют!

Перестрелка смолка так же неожиданно, как и началась. Теперь можно было идти спокойно – прохожие попрятались и не скоро теперь выйдут на улицы. Наскоро перекусив в пустом кабаке, Муут торопливо зашагал в сторону окраин. Так он шел долго и не встречал ни единого прохожего. Иногда вдалеке мелькали маленькие человеческие фигурки и исчезали, едва он подходил к ним поближе.

– Эй, парень, стой! – из подворотни ему махал руками какой-то бородатый человек. – Не ходи туда! Там воинствующие монахи! Иди сюда, скорее!

Муут сделал вид, что не заметил.

Ловушка, подумал он. Знаем.

Но когда ему навстречу вышли трое, он пожалел, что не свернул в подворотню. Впереди шел человек без лица с сумкой в руках. Он подходил к прохожим и вытаскивал из сумки какую-то бумагу.

Сбор подписей, догадался Муут.

Второй нес на вытянутых руках старинный грамофон с большой, ржавой трубой. Из трубы лилась грустная, заунывная мелодия. Третий тащил за собой огромный барабан, время от времени ударяя в него в такт музыке. Если прохожий отказывался подписаться, музыканты, крадучись, словно ведомые звуками, подходили сзади и начинали выкручивать руки.

Не желая испытывать судьбу, Муут не глядя на бумагу – наверное, это было какое-то воззвание – поставил подпись – первое имя, которое пришло в голову, и пошел дальше.

Было уже пять часов вечера, когда Муут заметил, что давно не встречает развалин. Путь его пролегал мимо грязных одноэтажных построек. Из мелких лавочек доносилась ругань, около третьесортных публичных домов торговали индульгенциями, тут и там мелькали огромные неоновые вывески над кабаками и кинотеатрами. К Мууту то и дело подходили небритые типы и предлагали гашиш, морфий и еще что-то, о чем Муут и не слышал. Он шел вперед и никак не мог отделаться от мысли, что здесь, на окраинах никто не слышал ни о бомбежках, ни о прочих неприятностях, и живут прежней безмятежной жизнью.

Но вот и эти районы остались позади, улицы совсем опустели – видимо, здесь уже никто не жил. Несколько домов горели, но никто не собирался их тушить – никому до них не было дела.

Муут остановился было, но ветер ударил в лицо пеплом и черным тошнотворным дымом. Отвернувшись, он побрел дальше.

Чуть поодаль, прислонившись к стене, стоял человек и тупо, не мигая, смотрел на огонь. Муут вспомнил, что сбился со счету и не знает, в каком квартале находится. Он подошел к человеку, но тотчас отпрянул – остекленевшее, лишенное эмоций и жизни лицо напугало его.

Когда Муут, наконец, добрался до предместий, было уже поздно. Он выбрал для ночлега одну из заброшенных дач, выломал дверь и, найдя некое подобие кровати, улегся, не раздеваясь. Тело ныло от усталости, но на душе было легко – полдела сделано. Городище со всеми своими страхами и противоречиями осталось позади. Через минуту он уже спал, как убитый.

Озорные лучи яркого солнца настойчиво били в глаза и не давали подремать еще хотя бы полчаса. Муут лениво потянулся и повернулся на бок. Но спать уже не хотелось – утро давно вступило в свои права, где-то неподалеку пели невесть откуда взявшиеся птицы, и Муут решил пора! Позавтракав на скорую руку, он вышел на улицу. Днем дача производила неприятное впечатление – казалось, она может рухнуть в любую минуту. Муут покачал головой, открыл калитку и бодро зашагал по заросшей травой, а кое где и кустарником дороге.

Приподнятое утреннее настроение постепенно улетучилось, Муут то и дело замечал на обочине оставленные кем-то телеги, в траве валялись ржавые колеса, мотки колючей проволоки, порой виднелись выжженные солнцем скелеты диковинных животных. Царкус не обманул – вскоре и в самом деле показался лес и, следуя совету старика, Муут пошел направо.

Наконец, когда солнце было уже в зените, Муут вышел к реке. Река эта сразу же ему не понравилась. В общем, река как река, и не широкая, и глубины, надо полагать, не большой, но что-то настораживало. То ли в мерном, успокаивающем ее шуме, то ли в странном, до неестественности голубом цвете – было что-то завораживающее и пугающее. И еще – дул ветер, но на поверхности не было даже легкой ряби, как будто вместо воды по руслу текла ртуть. Муут всмотрелся вдаль и ему на мгновение показалось, что он видит холм, похожий на медведя.

Дошел все-таки, обрадовался он.

Сознание своей пусть и не большой победы придало ему силы. Он стал обдумывать, как бы перебраться на другой берег.

В такую воду вброд лучше не соваться, решил он, заметив, что моста не видно. Пришлось рубить деревья и связывать их вместе. Когда плот был, наконец, готов, Муут столкнул его на воду и начал переправу. Неожиданно это оказалось непростым делом – каких -нибудь десять метров Муут с большим трудом преодолел за час – вода в реке оказалась очень плотной и вязкой. К тому же, плот заметно снесло вниз по течению.

Но вот и река осталась позади. Осмотревшись, Муут направился туда, где по его расчетам должны были быть холмы. Но холмов не было видно. Кругом росли яркие и высокие, по пояс, цветы. Раньше Муут таких цветов не видел. Ускорив шаг, он почти побежал, стараясь побыстрее выйти на какую -нибудь дорогу. Вскоре стемнело. Раскачиваемые ветром, цветы шумели, как вековой лес, навевая тревогу и неясные предчувствия. Давно уже скрылась из виду река, но холмов все еще не было видно. Муут решил не ложиться спать до тех пор, пока не отыщет Старую Мельницу.

На небо взошла луна. В ночном свете поле производило одновременно и великолепное и гнетущее впечатление – слабый желтый свет сверху, падая на землю и отражаясь от многоцветного фосфоресцирующего ковра, переливался всеми цветами радуги.

Пройдя еще часа четыре, Муут понял, что заблудился и окончательно сбился с пути. Он решил, что следует вернутся к реке, заночевать там, а утром со свежими силами и ясной головой продолжить поиски. И, повернувшись, он пошел обратно. Так шел он долго, но там, где рассчитывал, никакой реки не оказалось. Усталый, со слипающимися глазами и больной головой, он продолжал брести неизвестно куда.

Вдруг впереди что-то засветлело, и он с надеждой бросился туда. Но то, что он принял за возвышенности, оказалось небольшими облаками белого дыма или пара, нависшими кое -где над цветами. Не раздумывая, он прошел сквозь облако и в тот же миг почувствовал еле уловимый аромат. Тело наполнилось истомой, в голове слегка зашумело, Муут окончательно понял, что заблудился, но мыли были какие-то расплывчатые и далекие.

Вот еще одно облако, еще одно… Ноги стали ватными, голова клонилась набок.

Занимался рассвет, но полусонный и уставший Муут этого не замечал. Силы покидали его и скоро, будто пьяный он повалился на землю.

Желтые, фиолетовые, красные цветы сомкнулись над ним.

Глава 4

Горло у доктора было перевязано синим шерстяным шарфом, он хрипел и часто кашлял, мучительно бледнея при этом и смущенно посматривая на Просперо. Разговор не завязывался. Доктор старался быть гостеприимным, но это ему не удавалось. Просперо чувствовал, что пришел не вовремя.

В последний раз он был в этом кабинете два месяца назад – в разгар бомбежек. Казалось, с той поры здесь ничего не изменилось, разве что стало просторнее – видимо, доктор продал часть вещей.

А может и не продавал, а просто прибрался, подумал Просперо. Он вспомнил обычное пристрастие доктора к беспорядку и усмехнулся.

– Как добрался? – наконец, спросил доктор.

Просперо вопросительно посмотрел на него.

– Спасибо. Все обошлось, – ответил он, подумав.

Доктор несколько раз кивнул головой и закрыл глаза.

А он постарел, неожиданно отметил Просперо. Он вспомнил, что еще не сказано ни единого слова о том странном и непонятном задании доктора, которое он выполнял последние два месяца.

– Я сделал то, о чем вы меня просили, доктор, – сказал он. – Кстати, а для чего это вам понадобилось?

– Я благодарен тебе. Это все, что я могу сказать. Повторяю. Я благодарен. И не требуй от меня слишком многого. Это просто не моя тайна.

– Тайна? Почему тайна? Вы знаете, в последнее время я слишком часто сталкиваюсь с тайнами. И это мне совсем не нравится.

Доктор сочувственно развел руками.

– Я хочу понять, что происходит в Городище. И не могу – сплошной идиотизм. Мне надоело быть орудием в чьих-то, видимо, не слишком чистых руках. Так в чем дело?

– Это не моя тайна, – хмуро повторил доктор.

– Так это тайна?

– Вряд ли… Я не могу утверждать это. Но это предположение имеет под собой реальную почву. Опирается, так сказать, на трудно проверяемые факты. Корреляция! Слышал такое слово?

– Я вас не понимаю.

– А -а! Вот в чем твоя ошибка! Зачем тебе понимать меня? Так ли это необходимо. А может быть это вредно. Задавал ли ты себе такой вопрос? Вижу, не задавал. И напрасно. Этим ты значительно обездолил свой внутренний мир. Вот ты требуешь, чтобы я тебе прямо здесь сейчас объяснил, что происходит в Городище. А меня это совершенно не волнует, – он довольно засмеялся. – Да, да… Мало ли что… Все идет нормально – это единственное, что должен знать каждый. И тогда будет порядок. Каждый должен от рождения знать свое место и четко выполнять обязанности.

– Значит, все хорошо? А бомбежки?

– Делай свое дело, поменьше суй нос в чужие дела, вовремя выдавай зачинщиков, вот и не будут тебя бомбить.

– Хорошо. А зачем я на мостовой сидел, это я могу узнать?

– Вряд ли.

– Что?

– Вряд ли, говорю. Я в этом не уверен. Более того, я в это не верю. Я верю в другое – делай свое дело хорошо, и все войдет в норму. Ты будешь делать свое дело, я буду, все будут – только так можно достичь порядка. А иначе – хаос.

Доктор закашлялся, задергался и выпучил глаза.

– Не хотите говорить, не надо. Но был ли в моих действиях какой -нибудь смысл?

– Данные обрабатываются.

Раздался звонок. Доктор чертыхнулся и вышел. Из прихожей некоторое время доносились отрывистые звуки, и через минуту фон Заусениц вернулся в кабинет с большим конвертом в руках. Просперо с неодобрением отметил, что конверт был запечатан большой сургучевой блямбой.

– Из попечительства, – коротко, с трудом сдерживая радость, сказал доктор, осматривая письмо.

Он с достоинством подошел к своему письменному столу, достал нож для разрезания бумаг и вскрыл конверт. По мере чтения его глаза заблестели, наполнившись неподдельным счастьем.

– Организуют новое учебное заведение для перспективной молодежи вместо обанкротившегося Технического университета. Высшая школа Национального Возрождения, так это теперь называется. Меня просят прочитать ряд лекций по теоретическим основам прикладных наук на факультете Урбанизации национальных меньшинств, – доктор довольно заулыбался и замурлыкал популярный в последнее время мотивчик.

– Зачем вам это?

– Это очень почетно, – доктор моментально стал серьезным, лицо его обиженно вытянулось. – Ты не понимаешь. Это очень почетно… Если я не соглашусь, на это место сразу же пригласят этого конъюктурщика Царкуса. Уверяю, так бы и случилось, если бы не моя книга… Эта книга, я надеюсь, окончательно подорвет доверие ко всякого рода спекуляциям, подобным "Философским проблемам…"

– Вы еще и книгу пишете?

– Пишу. И не сомневаюсь, что книга моя станет событием в культурной жизни Городища. Это будет достойный ответ зарвавшемуся Царкусу. "Дева Мария: миф и реальность" – так я назвал свою монографию, окончательно похоронит домогательства Царкуса на главенство в нашей популярной литературе. Что стоит, например, вот это место, – доктор достал из ящика своего письменного стола лист бумаги, исписанный мелким аккуратным почерком и стал пожирать его своим немигающим взглядом. – Ага, – произнес он, отыскав нужное место. – Слушай… "Едва лишь омоновение было совершено, (доктор фон Заусениц поднял бровь и для значительности потряс пальцем) теплый, но пронзительный ветер потряс до основания хрупкое создание сил небесных и…

– Да, да… Все это необычайно интересно, господин доктор, но я к вам по делу. Я зашел, чтобы… Впрочем, теперь это неважно. Я бы хотел узнать, кто мне в состоянии помочь разобраться?

– Не знаю, право, не знаю…

– Вы слышали о пихармизме?

– Как? А -а, пихармисты. Да, вероятно, они, наверное… Но я не уверен.

– Где их можно найти?

– Ты не знаешь? – доктор удивленно поднял брови.

– Нет.

– Ну, как же! В 17 квартале. Там тебе каждый. Да. В 17 квартале.

Наскоро распрощавшись с фон Заусеницем, Просперо решил не откладывать поиски до лучших времен, а отправиться к пихармистам немедленно.

16 квартал закончился как-то сразу. Просперо остановился возле заграждения из колючей проволоки. Что-то внутри подсказывало ему, что это и есть 17 квартал. Почему он так решил, ему и самому было непонятно – никакого квартала не было и в помине – сразу за заграждением располагался огромный пустырь, покрытый желтой сухой травой. Местами трава была вытоптана, местами чернели проплешины выгоревшей земли. Кое -где виднелись длинные и низкие деревянные бараки, один из них горел.

Просперо заметил на столбах ограждения изоляторы и догадался, что по проволоке пущен электрический ток.

Неожиданно он вспомнил, что года два тому назад уже был в 17 квартале – тогда этот квартал ничем не отличался от десятков других. Просперо закрыл глаза и четко представил себе жилые дома, лучший в Городище Универсальный магазин, сквер с каким-то памятником – все это было.

Я же все это помню, подумал Просперо. Отлично помню, но сейчас ничего этого нет. Чертовщина. Стоит на мгновение что-то выпустить из внимания, и оно исчезает.

Просперо смотрел сквозь колючую проволоку на приземистые бараки и никак не мог отделаться от мысли, что перед ним концентрационный лагерь. Он мало что знал о таких вещах и не догадывался о существовании лагерей в Городище. И от этого было гадко, словно кто-то нарочно скрыл нечто важное и провел его как мальчишку.

Просперо торопливо пошел вдоль заграждения, надеясь найти вход и выяснить все окончательно. Он шел очень долго, пока не заметил прямо на заграждении какую-то доску. Надпись на ней гласила: "Особый профилакторий имени Пи Харма. Посторонним вход воспрещен." А под вывеской был помещен приказ.

"ПРИКАЗ N 603 А-51

1

Подстрекательские действия определенной категории лиц при поддержке безответственных элементов привели к беспорядкам и ряду случаев нарушения общественного спокойствия.

2

Для обеспечения целесообразного функционирования государственных, муниципальных и частных учреждений, а также для охраны прав граждан, указанных в основах Законодательства в Городище и пригородах вводится комендантский час.

3

Появление на улицах с 21-00 до 5-00 без специального разрешения рассматривается как грубое нарушение настоящего приказа и карается в соответствии с Приложением 1.

4

Приказ вступает в силу с момента опубликования.

Приложение 1

1

При задержании в соответствии с п.3. данного приказа производится обыск.

2

В случае обнаружения у задержанного предметов, которые могут быть использованы для общественно опасных действий, виновный несет ответственность по всей строгости Особого периода.

3

В случае отсутствия у задержанного таковых предметов, назначается разбирательство вплоть до их обнаружения.

4

Приговор приводится в исполнение на месте.

Приложение 2

1

Список предметов, представляющих опасность для общественного спокойствия оглашению не подлежит.

УПОЛНОМОЧЕННЫЙ КОМЕНДАНТ ГОРОДИЩА."

Просперо ничего не понял и пошел дальше, но входа так и не нашел. Прослонявшись вблизи заграждения до вечера, он уже потерял всякую надежду попасть внутрь и решил вернуться домой, когда к заграждению подъехал тяжелый грузовик полувоенного типа. Из кабины вылез человек и принялся что-то резко и непонятно выкрикивать. Почти сразу же из -за проволоки откликнулись. Появился заспанный человек и провозгласил сиплым голосом.

– Здесь грузить будем.

Из грузовика выскочили четверо грузчиков и принялись перебрасывать через проволоку какие-то свертки и пакеты. Просперо внимательно следил за каждым их движением из укрытия, но вскоре не выдержал и, подойдя к самой проволоке, крикнул:

– Эй, вы не знаете, как найти пихармистов?

– Кого?

– Пихармистов.

– А -а… Это… Проходи…

– Как пройти-то, здесь же ток?

– А -а?

– Ток, говорю!

Но человек уже занялся свертками, не обращая никакого внимания на Просперо. Потом он удивленно посмотрел на него и спросил:

– Ты еще там? – затем что-то сказал людям на грузовике.

К Просперо подошли два грузчика, умело схватили его за руки и за ноги и, раскачав, перебросили за заграждение.

Сильно ударившись о землю, Просперо на мгновение потерял сознание, а когда очнулся, понял, что идет за человеком в оранжевом и несет в каждой руке по пакету. Человек изредка оборачивался и молча указывал, куда следует идти.

И вот они подошли к одному из бараков. Дверь была открыта. Человек поманил Просперо рукой и вошел внутрь.

Было темно. Просперо споткнулся обо что-то и больно ударился головой. Человек взял Просперо за руку и осторожно повел за собой. Постепенно глаза привыкли к темноте, и Просперо ясно понял, что это вовсе не концлагерь. Они шли по длинному узкому коридору, по обе стороны которого располагались аккуратно покрашенные двери.

– Сюда, – сказал человек и открыл одну из дверей.

– Приятель, так как насчет пихармистов?

– Вот тут и будешь.

Просперо удивленно поднял брови.

– Чего надо будет, свисни. Придут.

– Пихармисты?

Человек мягко взял Просперо за руку и ввел в комнату. Комната была просторная и хорошо обставленная. Из узкого окна на потолке лился тусклый свет.

– Сюда, – сказал человек и усадил Просперо на кровать, тот попробовал встать, но не смог.

Он неожиданно почувствовал, что не хочет вставать, день выдался тяжелым, и одно воспоминание о нем вызывало тупую боль в голове.

– Вот так, – сказал человек и ушел.

Просперо лег на кровать, не раздеваясь, глаза моментально закрылись, но головная боль не проходила. Какие-то обрывки мыслей копошились в голове, не находя выхода, он попробовал разобраться в этом хаосе, но были понятны лишь отдельные слова, которые никак не желали выстраиваться в связные, осмысленные предложения. Помучившись, наверное, очень долго, Просперо неожиданно очнулся от странного забытья, навалившегося на него, и понял, что уже давно во весь голос орет: "Никогда!"

Было еще темно. Сквозь окошко в комнату проникал слабый свет звезд, и Просперо вдруг почувствовал, что с каждой минутой ему становится все радостнее. Волна неосмысленного счастья затопила его, и он, ничего не понимая, радовался этому. Каждая клеточка его тела радовалась чему-то своему, и весь он трепетал и никак не мог совладать с собой.

Он понял, что никогда в жизни еще не был так счастлив. Пусть для этого нет особых причин, пусть был тяжелый день – не это главное – он вдруг понял, что впервые в жизни испытал настоящее счастье. И это счастье, наполнившее его – не преходящее, внешнее, а истинное, внутреннее… Он понял, как смешны его попытки разобраться в непонятном и найти логические связи там, где их нет и в помине.

Неожиданно ему захотелось петь. И слова песни возникли в его голове, как бы сами по себе. Можно было подумать, что он их сам сочинил, или знал их с раннего детства.

"Кругом земля родная,

И мы стоим на ней.

Туман над Городищем

Сильней, сильней, сильней…"

– Туман над Городищем сильней, сильней, сильней, – вырывалось из него вновь и вновь. Он орал так, выкладываясь на полную катушку, пока окончательно не обессилил. И только тогда пришел в себя.

Лежал он почему-то не на кровати, а в углу, судорожно поджав ноги, потный, взбудораженный, испуганный.

Где-то за стеной что-то пилили, кто-то кричал.

Просперо перебрался на кровать и затих. Ему ужасно хотелось спать, глаза слипались, но что-то мешало.

Это ведь была истерика, подумал он, и по телу пробежала судорога.

Он долго лежал и смотрел на чистую серую стену перед собой, пытался успокоиться, и когда это ему удалось, и сон, наконец, пришел, в дверь постучали.

– Кто? Кто там? – крикнул Просперо, вскакивая с кровати.

Никто не ответил, но стук повторился.

– Сейчас, сейчас, – сказал он и почувствовал, как трясутся колени, и слегка кружится голова.

Глава 5

Откуда-то издалека, неясно, сверху ли, снизу, доносился слабый, но настойчивый шум. Что это? Так скрипят деревья в безветренную погоду, точно так шумит снег, когда хлопьями падает на землю. Муут приоткрыл глаза. Что-то молочно-белое, расплывчатое нависло над ним.

Присмотревшись, он понял, что это хорошо отштукатуренный потолок. Значит, он в помещении. Странно, подумал Муут. Он попытался вспомнить, что с ним случилось. Вспомнил, что куда-то долго шел. День шел, ночь… Потом что-то яркое и пьянящее, потом краски слились в единое, в какой-то мутный поток, потом все вокруг закружилось, все быстрее, быстрее и тут – что-то резкое и непреодолимое, словно толчок и, уже надолго, очень надолго стало темно и безразлично. И расплывчато, как этот потолок…

Муут глубоко вздохнул и почувствовал себя лучше. Немного приподняв голову, он увидел, что лежит в широкой, просторной постели. Снова послышался легкий, почти незаметный шорох. Муут покосился влево. Рядом с ним, мирно свернувшись клубком, спала какая-то женщина.

Что за чертовщина, подумал Муут. Где я?

Он сделал резкое движение, пытаясь встать, но тупая боль в затылке тут же уложила его обратно. Перед глазами пошли фиолетовые круги. Боль проходила медленно, так медленно, что Муут в бессилии скрежетал зубами. Но, наконец, стало немного легче. Муут с тревогой и интересом посмотрел на женщину. Были видны лишь лицо и руки поверх одеяла. Женщина была привлекательна – черные, как смоль, волосы, разбросанные по подушке, правильные черты лица. И удивительно белая кожа. Любопытно, подумал Муут. Приступ боли отнял у него, и без того ослабленного, немало сил, и теперь он чувствовал, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой – все тело стало словно ватным, появилась страшная усталость. Муут закрыл глаза и заснул.

Когда он проснулся, было уже далеко за полдень. Муут встал, осмотрелся. На нем была длинная белая рубаха, ноги обмотаны на странный манер. Комната, где он спал, была небольшая, стены бревенчатые. Мебели почти не было – кроме кровати, два стула, грубый деревянный стол. На стенах висели убогие предметы домашней утвари. Женщины в комнате не было. Потягиваясь от легкого головокружения, Муут вышел в прихожую. Здесь было грязно, по углам разбросаны неуклюжие и непонятно для чего сделанные инструменты.

Судя по всему, здесь занимаются земледелием, подумал Муут.

Толкнув скрипучую дверь, он вышел во двор. Посреди двора лежали здоровенные бревна. Муут огляделся – леса нигде не было видно. Кто их сюда притащил? – подумал он. В тени небольшого сарая, около плетня сидел дряхлый старик и меланхолично курил длинную трубку. Муут подошел к нему. Старик поднялся ему навстречу. На обтянутом сухой кожей лице появилось подобие улыбки. Старик положил свою руку Мууту на плечо.

– Меня зовут Эпба Муут, – сказал тот. – Мне нужно идти. Скажите, где я?

Старик неторопливо затянулся.

– Куда ити? Некуда больсэ ити.

– Мне нужен Бвана-Тэ. Мне нужно его найти.

– Куда ити? Я – Бвана-Тэ. Некуда ити, – сказал старик и уставился на Муута бесстрастным взглядом.

– Это очень хорошо. Я из Объединенной Лиги. Мне сказали, что вы можете помочь найти Поставщиков. Мне очень нужно встретиться с Поставщиками, – у Муута заблестели глаза.

Старик на время замолчал. В руках у него был посох. Он ковырял им землю у ног, видимо, о чем-то размышлял. Наконец, он поднял глаза.

– Нету больсэ Постасиков…

– То есть как это нету?

– Нету. И Лига твой больсэ нету. Лопнул Обединены Лига.

Муут побледнел.

– Послушай, старик. Что ты несешь? Ты думаешь, что ты несешь?

Бвана-Тэ помолчал. Потом протянул какую-то бумажку. Муут поднес ее к глазам и прочитал: "Объявление

Назначенная на вторник эвакуация Объединенной Лиги переносится на пятницу."

Мууту ужасно захотелось вырвать у него посох и ударить им как следует по этой старой голове с хитрыми, спокойными глазками, но он сдержал себя. К тому же и сил не было.

Может, старик путает, подумал Муут. Или врет. Но зачем ему это?

– Ты серьезно? – спросил Муут. – Ты ничего не путаешь?

Старик молчал.

– Тогда я пойду обратно. Очень жаль, что ты не смог мне помочь. Как мне отсюда выбраться?

– Куда ити? Некуда больсэ ити. Лопнул твой Лига.

– Ты что, с ума сошел? – Муут растерялся. – Болтаешь, сам не знаешь что.

– Будес здес зыть. С нами. А куда тебе ити? Некуда больсэ ити.

Муут почувствовал, как земля уходит у него из -под ног. Он был еще очень слаб. Старик это заметил и негромко, сипло закричал:

– Ауаа! Ауаа!

Из -за дома появилась женщина, та самая.

– Дотька моя, Ауаа, – сказал Бвана-Тэ и улыбнулся.

Но Муут этого уже не слышал, ему стало дурно. Ауаа взяла его под руку и отвела в дом.

Лиловый закат освещал двор неярким, уютным светом. Муут сидел у забора, озабочено скрестив руки. Вот уже, наверное, месяц, как он сюда попал. Дни текли незаметно и, самое страшное, – не было видно выхода.

Необходимо что-то придумать, что-то предпринять, думал Муут. Главное – выбраться отсюда. Но как?

На этот вопрос Муут не знал ответа. Он вспомнил, как в первый же день, еще не оправившись от болезни, попытался вернуться в Городище. Но, пройдя совсем немного, упал без сил. Вспомнил, как потом отлеживался, скрипя зубами от злобы и не зная, что делать, как ухаживала за ним дочь Бвана-Тэ, да и сам старик тоже.

Муута бесило поразительное спокойствие Бвана-Тэ, его никогда не меняющееся выражение лица, эта глупая улыбка. Казалось, старик что-то знает, что-то очень важное и нужное Мууту, значит, но молчит. Муут ни раз пытался поговорить с ним, выяснить, что к чему, но старик упорно повторял, что ничего не знает. Почему, например, Муут заболел? Чем объясняется этот провал памяти? Если старик не знает, то как ему удалось его вылечить? Или вот – Муут, хотя и смутно, но помнил примерно, как он сюда попал, а когда, поправившись, попробовал выбраться отсюда, выйти к реке, то не смог – эти бескрайние поля, поросшие цветами, казалось, не имели конца. Бвана-Тэ молчал. И это молчание раздражало Муута. Он даже пару раз не выдержал и нагрубил старику.

Недели две назад, Муут тогда уже выздоровел, ни свет ни заря вваливается в комнату старик, как всегда без стука, и бесшумно ступая по скрипучему полу – Муут никак к этому не мог привыкнуть, постукивает по плечу, мол, пора вставать. "В чем дело?" – спросил Муут. Оказывается, пришел звать на работу. Пора, мол, солнце не встало, не жарко, нужно пахать. Что же он тогда ему ответил? Муут точно не помнил, помнил только – что-то грубое. Старик ушел, а на следующий день – та же история. Сначала Муут взбесился, но потом подумал – все же кормят, обувают – нехорошо так и, вздохнув, пошел за стариком. Тот дал ему какую-то деревяшку – мотыгу, что ли? – и пошли они в поле. Работа была изнуряющая. Но Муут был все же молод и силен, а старик хотя и тянулся за ним, довольно быстро выдыхался, и они шли домой, так что Муут не очень уставал.

Постепенно он привык вставать рано, привык к работе. Иногда даже ловил себя на том, что начинает разговаривать как старик – не спеша, размеренно. И от этой привычки, от конформизма становилось тошно. Тогда он по -серьезному стал собираться в дорогу. Откладывал пищу, одежду, откладывал тайно, с оглядкой. Но, как он теперь понимал, и старик, и дочь знали об этом и, удивительное дело не мешали. Они не отговаривали его, не запрещали, – эти люди были уверены, что никуда он уйти не сможет, что отсюда уйти просто невозможно. Мууту было стыдно – приходилось, как -никак, воровать, но он считал, что как только выберется отсюда, воздаст сторицей – и деньгами, и продуктами.

Наконец, настал тот памятный день – еще не начало светать, как он вышел. Незаметно, воровато. нашли его на третий день, без сознания. Старик притащил его обратно на спине, дочь отпаивала какими-то настойками, в общем, вылечили. Тогда-то и закралось впервые в душу сомнение. А можно ли вообще выйти? Может, прав старик? Когда-то давно, в Управлении, один парень рассказывал – есть такие места, в которые можно только войти. Выхода нет. Неужели… Нет, об этом лучше не думать, так можно сойти с ума. Лучше уж собираться, уходить, но жить с надеждой. Однако, мысль эта возвращалась все чаще и чаще. И тогда Муут запил. Недалеко от дома был земляной сарайчик, в сарайчике погреб. Как-то, из любопытства забравшись туда, Муут обнаружил бочки с хорошим выдержанным вином и, незаметно от старика, стал туда наведываться. Отчаяние отступало, когда пьяный и повеселевший он выходил вечером в поле. А может, все действительно не так уж и плохо, что, в сущности, он потерял – родных у него не было, друзей, чтобы настоящих – тоже. Работа? Паршивая. Дешевая романтика. А здесь – живи себе спокойно, никаких забот. Дом, свежий воздух… Но что-то все же тянуло, тянуло назад. В водоворот событий, к опасностям, тревоге, к неустроенной жизни. Здесь, в тишине и покое Муута не покидало чувство, будто остановилось время, остановилось только здесь, для него и старика с дочерью, а весь остальной мир уходит все дальше и дальше. И уже не вернется. И бесконечная тоска заполняла душу.

Этот старик… Он смотрит как будто насквозь. Такое впечатление, что он читает твои мысли, надежды. Даже самые сокровенные. Что-то есть в нем магическое, колдовское. "Как же, как отсюда уйти?" – вновь и вновь спрашивал себя Муут и не находил ответа. И еще эта женщина… В общем, красивая, добрая. И привязалась к нему. Да, конечно, он не прав, но почему-то никак не может от нее отказаться. Муут казнил себя, презирал, но что делать? Может, она ведьма? Или, может, это любовь? Когда она вечером входит в комнату, и слышится неясный, волнующий аромат диких трав, он теряет голову. А потом – порыв пьянящей страсти, когда губы ищут губы, а руки неизвестно что, когда приходит что-то будоражащее, неосознанное и непознаваемое.

Муут глубоко вздохнул. Нужно все -таки что-то придумать, подумал он. Нужно все перепробовать. Может, пойти совсем в другую сторону? А что, может здесь все наоборот… Глупо все очень. Глупо и бесполезно. Но все равно нужно что-то делать.

Глава 6

Из -за колючей проволоки Городище казалось игрушечным и ненастоящим. Можно было подумать, что это оно, а не профилакторий, обнесено заграждением. Но это было, конечно, не так – сколько ни пробовал Просперо вернуться в Городище, это ему так и не удалось. Не то что бы запрещал кто, просто. стоило чуть дольше положенного задержаться у проволоки, как неизвестно откуда появлялись небрежно одетые, неразговорчивые люди, как он потом узнал из особой секции, брали его под руки и уводили вглубь профилактория. Прошло совсем немного времени и Просперо стал забывать для чего ему, собственно, так нужно вернуться в Городище. Воспоминания его становились все более расплывчатыми, а потом и вовсе сузились до чего-то обрывочного, ничего не значащего, но, видимо, когда-то очень важного… Какие-то вращающиеся колеса, нежные женские руки, рушащиеся стены, внимательные и серьезные глаза…

Просперо лежал на траве, закинув руки за голову, и смотрел, как подполковник Коно-Тей гоняет своих ребят по плацу. Он готовил их к большому делу, о котором пока ничего не было известно. Просперо вспомнил свою первую встречу с этим Коно-Теем и удивился перемене, происшедшей с этим человеком.

В ту сумасшедшую первую ночь, когда Просперо метался в бреду, в его комнату случайно забрел ошалевший, растерянный Коно-Тей. Он долго, сбивчиво и непонятно рассказывал что-то. Просперо с трудом боролся со сном и понимал лишь обрывки. Оказалось, что подполковник Коно-Тей попал в профилакторий совершенно случайно – ему кто-то сказал, что это лучший санаторий в Городище. Коно-Тей только на месяц вырвался из какой-то действующей армии, прямо с фронта, и хотел как следует отдохнуть. Отдохнуть ему не удалось – все окружающее его пугало ввиду полной невозможности понять что либо. Ушел он ничуть не успокоенный – Просперо ничем не мог ему помочь, но обещал утром обязательно разыскать подполковника и держаться пока вместе, до выяснения.

А потом быстро и незаметно пролетела неделя. Просперо заполнял какие-то анкеты, отвечал на бесчисленные бессмысленные вопросы, ходил на процедуры и прививки. И закрутившись в сутолоке дней, совсем забыл о подполковнике. Его поражала непонятная грандиозность профилактория.

Нет, это был отнюдь не концлагерь – люди здесь жили по своей воле, и жизнь их, может быть, совсем не похожая на ту, которую Просперо привык наблюдать в Городище, была наполнена каким-то важным содержанием и, видимо, имела какой-то пока скрытый от него смысл. Но что удивляло его больше всего, это тот творческий рабочий настрой, который охватывал всех в профилактории – никто не ходил без дела, каждый старательно выполнял свою раз и навсегда установленную функцию. Смысла в этом Просперо не находил – люди катали по двору какие-то бочки, чуть в стороне вскапывали землю, тесали невесть откуда взявшиеся бревна, строили новые бараки. Но дело было не в этом.

Главное, они делали свое дело. Просперо ясно понимал, что только он – новичок – не в состоянии понять общую задачу, тогда как каждый пихармист, так называли себя обитатели профилактория, глубоко чувствует свою необходимость и отдает все свои силы для важного общего дела.

Когда через неделю Просперо наконец-то заполнил все анкеты, ответил на все вопросы, получил все справки, его записали в толстую книгу и оставили в покое. Провалявшись целый день в кровати, он решил с утра осмотреть профилакторий.

И едва он вышел из барака, как наскочил на Коно -Тея. Просперо уже успел забыть о нем, но встретив, обрадовался – все -таки знакомый. Коно-Тей заметно изменился, держался увереннее, чувствовалось, что он вполне освоился с жизнью в профилактории. Он спешил, и в глазах его горели огоньки озабоченности и уверенности. Пока Просперо радостно болтал с ним, сетовал, что не удалось встретиться раньше, Коно-Тей становился все мрачнее. Когда же Просперо попросил показать ему профилакторий, рассказать, что нового тому удалось узнать, Коно-Тей заволновался, глаза его забеги, и он заявил, что, во -первых, при обращении к нему следует добавлять его настоящее звание – подполковник, иначе получается несолидно, панибратство никогда не доводило до добра, во -вторых, время сейчас неспокойное и без дела по профилакторию шататься не следует, а надлежит сидеть в своем бараке и ждать распоряжений, в третьих, если получили справку, то следует вместе с другими за дело приниматься, негоже противопоставлять себя коллективу, чего он, Коно-Тей, допустить никак не может…, а в четвертых, пусть немедленно предъявит справку.

Просперо предъявил.

Коно-Тей остался доволен и, отослав его в барак, сунул на прощание в руки какой-то листок.

Это оказалась листовка. Понять в ней хоть что -нибудь Просперо не смог – в листовке сообщалось о том, что проходчики успешно продвинулись еще на двести метров, что корчевщики пока не поспевают, откровенно плохо обстоит дело с засевом и просто безобразно с раскирпичиванием. В самом конце сообщалось, что через два дня на поляне перед 16 бараком состоится выступление инструктора особой секции подполковника Коно -Тея "Клопы, как тормоз прогрессивных веяний" с использованием цветных диапозитивов и выдержек из воспоминаний генерал -лейтенанта Краста.

Просперо терпеливо перечитал листовку еще раз, и у него заболела голова. Так просидел он до позднего вечера, не в силах проследить связь между клопами, которые, видимо, здорово досаждали генерал -лейтенанту Красту, если дело дошло до цветных диапозитивов, и задачами пихармизма, которые, впрочем, ему также не были ясны до конца.

Быстро наступил вечери и, окончательно запутавшийся в своих мыслях Просперо заснул. Ему приснились здоровенные, матерые клопы. Видимо, те самые, о которых собирался рассказать подполковник…

Рано утром его разбудил сердитый голос Коно-Тея. Просперо долго не мог понять, в чем дело, а потом догадался, что инспектор особой секции (Просперо с удовольствием поздравил его с повышением) при оперативной группе подполковник Коно-Тей обходит бараки вместе с подчиненными ему инструкторами, проводя плановый обход.

– Почему не на работах? – сурово спросил Коно-Тей. – Болен?

– Нет, – ответил Просперо, почему-то волнуясь. – Я Просперо. Вы разве не узнаете меня?

– Просперо?.. Хм… Кажется припоминаю, – он задумался, величественно почесывая подбородок. – Дисциплина, Просперо, всех касается, невзирая… – Он повернулся к инструкторам и сказал: – Разберитесь. И проверьте у него справки. Я думаю, он годен к раскирпичиванию.

Они ушли, а Просперо вновь остался один. Он был не в состоянии делать что -либо и поэтому просидел, уставившись в одну точку, до обеда. Но вместо обеда ему принесли толстую пачку листовок и велели распространить среди пихармистов. На этот раз в листовке говорилось о броске на 500 метров, о явной активизации раскирпичивания и о новых успехах в засеве. Особо было выделено сообщение о цикле лекций подполковника Коно -Тея.

Просперо вышел из барака и, подойдя к группе людей, катавших по поляне бочки, стал молча раздавать листовки, люди шарахались от него в сторону, но листовки брали, и Просперо вдруг неожиданно для себя понял, что все это очень напоминает задание доктора фон Заусеница. "Волк, волк!" – вспомнил он. Везде было одно и то же.

Просперо уже не помнил, откуда он взял, что профилакторий – реальная альтернатива Городищу, но когда он верил в это, ему было легче. Здесь, в профилактории, он впервые столкнулся с осмысленной деятельностью, которую, правда, был не в силах понять, но сам он тянулся к ней. Странное его смущало, он надеялся, что когда -нибудь все это обилие непонятного каким-то причудливым образом соединится между собой, и сразу все прояснится.

Просперо прекрасно понимал, что он из тех людей, которые привыкли примыкать. Что-то внутри его заставляло искать людей, чьи дела, идеалы, взгляды, мысли могли бы в нем самом зажечь тот огонь, что делает человека человеком. Однако все вокруг было настолько неясно и туманно, что, постепенно, желание понять, разобраться в этом хаосе пропадало. И Просперо решил, что перед ним разыгрывается какой-то глупый спектакль, где люди подменяли собой кукол, и кто-то невидимый, где-то за ширмой, дергал их за веревочки и заставлял говорить придуманный заранее текст. И слова, которые вырывались из подконтрольных ртов, и действия, подчиненные чужой воле, получались нарочито бессмысленными, как будто и в самом деле разыгрывался безвкусный и пошлый фарс…

Над Городищем тонкой пеленой навис черный туман. Оно снова, как и всегда по утрам, изменило свой облик – видимо, передовой отряд продвинулся еще на сотню метров.

Просперо поднялся с травы и с наслаждением потянулся. Солнце уже поднялось достаточно высоко и стало ясно, что утро получилось великолепное.

Удивившись еще раз, как легко оказалось в профилактории занять руководящее положение, ему для этого понадобилось придумать новое направление в деятельности пихармистов – рытье колодцев и предать этому занятию идеологическую форму – как единственно возможному направлению национального возрождения.

Черный туман неожиданно взметнулся вверх уродливыми клочьями, сквозь которые пробивались ослепительно красные языки пламени. Опять что-то горело. Просперо вспомнил, что передовой отряд встретил непонятное сопротивление в 22 квартале. Неорганизованное, жестокое, бессмысленное… И теперь 22 квартал горел.

Вскоре дым полностью скрыл каменные скелеты Городища, и Просперо разочаровано отвернулся, потом с ногами забрался в кресло и закрыл глаза. Но подремать не удалось – Коно-Тей опять притащил какие-то бумаги на подпись.

Просперо поморщился и осторожно, стараясь не запачкаться, взял в руки ручку.

– И откуда вы их только берете? – раздражено спросил он. – Все бумаги, бумаги…

Коно-Тей застенчиво опустил глаза.

– Когда я был вашим секретарем, бумаг было явно меньше, – уже менее сурово продолжил Просперо. Ему нравилось, как Коно-Тей смущается.

– Отчетность…, дела, только самое необходимое, – забормотал Коно-Тей. – Если бы не важность момента…

– Ладно, ладно… Как там сводка?

Коно-Тей вытащил из папки бумагу и принялся читать ее. Как и следовало ожидать, за ночь ничего существенного не произошло. Правда, в 22 квартале не обошлось без перестрелки.

– Опять этот 22. Надо что-то предпринять.

– Уже, – осторожно перебил его Коно-Тей. – Он сгорел. Сам. И это исключительно правильно.

Он протянул какой-то листок.

– Требуется ваша подпись.

Просперо попробовал прочитать. Это оказалась памятка парашютиста.

"Памятка парашютиста.

1. Внимательно следи за укладкой парашюта. Устраняй неисправности заблаговременно.

2. Соблюдай при посадке внутренний распорядок.

3. Не шуми.

4. Прыгай по сигналу.

5. Выпрыгнув, дерни за кольцо.

6. Если основной парашют не раскроется, воспользуйся запасным.

7. Если и этот откажет, сгруппируйся и включи систему аварийного подрыва.

8. При встрече с землей вытяни ноги и заваливайся на бок.

9. Собери парашют."

Просперо подписал, а потом, тяжело вздохнув, стал не глядя подписывать бумаги одну за другой. Понять в них что -либо было невозможно, но это совершенно его не волновало.

Кому надо, тот поймет, подумал он.

Наконец, бумаги закончились, он протянул всю пачку Коно-Тею и уставился на него прямо и жестко. Коно-Тей смутился.

– Да, подполковник, – сказал Просперо, чуть-чуть помедлив. (Коно-Тей встрепенулся). – У меня есть для вас хорошая весть. Я послал запрос и рекомендации о досрочном присвоении вам звания полковника. Ваши заслуги перед профилакторием столь весомы, что возражений не должно быть.

Коно-Тей принялся благодарить, но Просперо остановил его взмахом руки.

– А как обстоят дела с колодцами?

– Все в лучшем виде, – заверил его Коно-Тей.

С тех пор как Просперо возглавил профилакторий, рытье колодцев стало основным делом пихармизма. Более того, видимо, именно благодаря компании по рытью колодцев он и стал руководителем программы пихармизма.

Однажды, когда Просперо уже был секретарем у Коно-Тея и, окончательно оставив всякие попытки разобраться хоть в чем-нибудь, носился с пропагандой раскирпичивания и прочих коно-теевских идей, ему пришла в голову поразительная мысль – а что, если весь этот маразм и есть единственное нужное и верное, к чему он стремился всю свою жизнь? Он с ожесточением гнал от себя эти предчувствия, но обстоятельства настойчиво подводили его к выводу, что в корне своем это действительно так. Его стало тянуть ко всему странному. Просперо часами простаивал около пихармистов, которые тяжелыми молотками крошили кирпичи в пыль, а затем закапывали ее в землю. Он стал привыкать. Правда, изредка болела голова, и по ночам мучили кошмары. Но вскоре все пришло в норму. Голова теперь функционировала без сбоев, правда, бессонница продолжала донимать. Именно в одну из таких бесконечных бессонных ночей страдающему от собственного бессилия Просперо и пришла в голову мысль заняться рытьем колодцев.

На следующее утро все листовки настойчиво призывали к рытью колодцев. Оказалось, что его бессвязные ночные выкрики были тщательно зафиксированы и теперь стали достоянием рядовых пихармистов. В тот же день его сделали руководителем программы пихармизма, а Коно-Тея за особые заслуги перед профилакторием назначили его секретарем.

– Созывайте на завтра актив профилактория, будем пускать систему колодцев, – сказал Просперо Коно-Тею и побрел к себе в барак. Ему надо было приготовить торжественную речь.

Глава 7

Словно от взмахов крыльев невидимых птиц, в лицо ударил поток свежего воздуха, подул ветер, и каменные, как казалось издалека, нагромождения, закрывавшие горизонт, как будто зашевелились.

Сумеречный свет, наводящие тоску завывания ветра – мрачная картина. Однако, душа Муута преисполнилась радости.

– Черт меня подери, если это не те самые холмы! – закричал он.

Еще день ходу – и можно будет перебраться на ту сторону, еще день ходу – и конец этому кошмару, день ходу – и поскорее все забыть.

Фортуна, казалось, наконец-то улыбнулась ему. То ли радость добавила сил, то ли сумерки давали неверное представление о расстоянии, только к холмам Муут подошел уже через несколько часов. Была глубокая ночь, луна освещала все вокруг ровным, слабым светом, и взгляду Муута открылась поразительная картина.

Холмы, поросшие мелкой травой ядовито -зеленого цвета, похожей на щетину, были как будто кем-то аккуратно расставлены – на протяжении многих километров, ровные, похожие друг на друга, выстроились они в несколько рядов, словно фигуры для какой-то неведомой игры. Впрочем, если присмотреться повнимательней, можно было заметить, что и формой и размерами каждый холм чем-то отличался от соседнего. По ту сторону бугристой фаланги ничего не было видно. Но слышно было – оттуда раздавался ровный, негромкий шум.

Наверное, пчелы, подумал Муут. Но сколько же их должно быть? Страшно подумать.

Он стоял неподалеку от непонятного и потому казавшегося враждебным нагромождения возвышенностей (может, это захоронения?) и размышлял – куда же теперь идти? Можно было попробовать пройти между буграми – представлялось, что это не так и трудно, но при сильных порывах ветра зеленое покрывало холмов и в самом деле пошевеливалось – по нему, как по воде, пробегали еле заметные волны, и Муут решил не спешить – мысль о зыбучих холмах очень быстро гасила в нем энтузиазм. Тем более, что справа, примерно в часе ходьбы, виднелись какие-то постройки.

Отдохнув, Муут направился к ним. Когда он добрался до места, уже светало. У подножья одного из холмов расположились три небольших дома. Впрочем, дома – слишком громко сказано. Скорее сараи. Заметив движение в окнах одного из них, Муут решил притаиться и выждать. Вскоре отворилась дверь, во двор вышел сутулый мужчина, постояв минут двадцать неподвижно, глядя в одну точку, он, наконец, сдвинулся с места, не спеша подошел к ближайшему сараю, вошел внутрь. Не прошло и пяти минут, как он вышел оттуда, таща за собой какое-то странное приспособление. Постояв на месте еще некоторое время, человек взвалил на плечи то, что вытащил из сарая и, тяжело ступая, отправился за ограду. Муут смог его хорошенько рассмотреть: длинные, нечесанные волосы, борода, закрывающая почти все лицо, до немыслимого убогая одежда. Но больше всего поразило Муута выражение неизбывной печали, исходившее от этого человека.

Отойдя метров на сто, человек привязался ремнями к приспособлению, взялся за ручки и принялся, как догадался Муут, вспахивать землю. Шаг за шагом, ступая тяжело и медленно, он двигался вперед. Муут вспомнил старика, как они вдвоем тянули лямку, и ему стало невыносимо жаль этого незнакомого человека.

Он вышел из укрытия и подошел к землепашцу. Тот встрепенулся, поглядел на Муута диким и в то же самое время испуганным взглядом. Муут широко улыбнулся, протянул руку. У Муута, как наверное и у любого другого человека, бывали минуты, когда казалось, что очень многое из происходящего с ним, с другими людьми уже случалось однажды, и он это помнит особенной, что ли, памятью. Но сейчас, глядя на этого затравленного, одичавшего человека, он ясно и совершенно отчетливо понял, что где-то они уже встречались, что он действительно уже видел когда-то этого человека. Видимо, что-то во взгляде остается без изменения, человек стареет, становится совсем другим, но, заглянув в глаза, можно очень многое вспомнить. И Муут вспомнил – ну, конечно же, Доминико!

– Боже мой, Доминико! – закричал Муут.

Землепашец как-то съежился и испугался. Лишь через полчаса Мууту удалось расшевелить дремучее сознание Доминико, тот как будто немного отошел и на ломанном языке поведал Мууту свою историю.

История Доминико, как можно было догадаться, во многом походила на злоключения самого Муута. Та же дорога, потом заблудился, потом провал в памяти, а потом – Доминико усмехнулся – "новая жизнь". Сначала он тоже был не один, но потом община начала редеть – некоторые умирали, некоторые пропадали неизвестно куда, а года два, а может три назад, умерла его, как бы сказать, жена, что ли, и он стал жить один. Пробовал ли уйти? Пробовал, конечно, пробовал. А год назад, – тут Доминико понизил голос, – он, как будто даже нашел выход. Но там одному не пройти, потому и вернулся. Все же родной дом, прожил здесь лет пять, наверное… – Доминико вздохнул и снова его лицо наполнилось грустью.

– А я ведь стал философом. Настоящим философом.

Лицо его приобрело странную в этих краях сосредоточенность, а губы сами собой зашептали:

– Ни для кого не является секретом, что лишь длительное самосозерцание способно дать человеку то, в чем он нуждается больше всего, а именно, – уверенность, непреклонность и спокойствие. Каждый из этих компонентов по своему важен и необходим, но своевременное Учение не без оснований выделяет уверенность как истинную непреклонность и спокойствие, как развитие уверенности. Что, как ни уверенность, делает человека человеком и исполином в глазах мелких дезорганизованных существ – да, да! Существ! Ни в коей мере не обладающих уверенности в истинности учения.

Но есть еще люди, которые задают вредные вопросы, создавая тем самым диссонанс с реальным. Это, в свою очередь, ставит перед нами задачу развития в толпе способности к самопрочувствованию. Иногда задают вопрос, а зачем нам самопрочувствование? Это вредный вопрос, и мы ответим на него прямо. Только так, ответим мы, человек может постичь свое цельное "я", только так сможет полностью выполнить свою функцию, свое предназначение.

Еще совсем недавно Учение двояко толковало само понятие функции человеческого существа, как его предназначения. И это как раз и стало причиной разно рода кривотолков, открыло лазейку для протаскивания чуждого. Поползли слухи о якобы априорно заложенной программе, по которой любое человеческое существо естественно стремится к действиям, направленным изнутри во внешность. И стало быть, не нужно человеку самопрочувствование. При этом приводились несерьезные и в высшей степени легковесные примеры и аргументы. Так, например, сам факт существования материальной жизни, само существование Городища, как пристанища, рассматривается как продукт деятельности, направленной во внешность. Но всем должно быть ясно, что вся эта материальная бутафория лишь необходимое звено в углублении внутрь. Городище играет вспомогательную роль, без которой, к сожалению, пока не обойтись.

Одного непредвзятого взгляда достаточно, чтобы раз и навсегда понять – только самопрочувствование может стать той общенациональной долгосрочной программой, которая поставит цель ближайшим поколениям и станет той сверкающей вершиной – истинным и единственным устремлением нашего поколения.

Прошло три дня. Муут, порядком измотавшийся, восстановил силы, главное, пошатнувшаяся было вера в возможность выбраться, наполняла теперь его радостью, какой он давно не испытывал. Доминико, казалось, тоже отошел, и теперь вовсю шла подготовка к походу. Оба жили надеждой, оба грезили возвращением.

Путь предстоял нелегкий. Муут удивлялся, как тут все хитро переплетено, сам бы ни за что не догадался. Нет, Доминико, определенно, умница.

На следующее утро они вышли. Муут упросил товарища зайти сначала на Старую Мельницу, он надеялся увести с собой Ауау, и Доминико, скрипя сердце, согласился.

Неожиданности начались, когда, выйдя к последнему холму, они увидели старика отшельника. Тот шел им навстречу. Увидев их, он подбежал к Мууту, вцепился в одежду и закричал:

– Нельзя! Плохо задумать! Больсэ нельзя!

Муут оттолкнул старика, тот упал на землю, но сразу же поднялся и вновь заголосил:

– Вернуца надо! Пора работа! Куда ити? Некуда ити!

Доминико подошел к старику и что было силы ударил его, потом еще раз. Старик захрипел, как старая пластинка, и медленно осел.

– Некуда больсэ ити, – выдохнул он и затих.

– Пошли скорее, – сказал Доминико и потянул Муута за рукав. – Ты не жалей его. Это у них здесь самая главная сволочь. Мало я его, видит бог, мало.

Через двое суток они вышли к дому Муута. Дом и двор выглядели крайне запущенно, и от этого сердце Муута болезненно сжалось. Все же здесь прошел важный этап его жизни, с этими местами многое было связано.

В комнате при ярком свете свечи сидела Ауаа. На кровати, весь в бинтах, лежал непонятно как оказавшийся здесь Бвана-Тэ. Старик был без сознания, изредка раздавались его стоны.

Ауаа поднялась, подошла к Мууту:

– Зачем ты так? Что тебе отец плохого сделал?

Муут опустил глаза.

– Я пришел за тобой, Ауаа. Настало время уходить. Пойдем с нами.

– Нехорошо ты говоришь. Как можно? Да и куда идти? Идти-то некуда!

Тут на минуту старик пришел в сознание, приподнялся над кроватью, протянул скрюченные пальцы к Мууту:

– Некуда, некуда больсэ ити!

Доминико хотел его ударить, но Муут удержал товарища.

– Да и как я пойду? – вновь заговорила Ауаа. – На кого я его оставлю? Оставайся, Муут, оставайся с нами.

– Нет, я не могу. Я должен идти. И я хочу, чтобы ты пошла со мной. Ведь я… ведь я люблю тебя, Ауаа.

Ауаа беспомощно глядела по сторонам.

– Пойдем с нами, женщина, – вмешался Доминико. – Пойдем с нами и пусть тебя ничего не тревожит. А с этой гадиной, – он кивнул в сторону Бвана-Тэ. – я сейчас сам покончу.

– Как ты можешь так говорить? Злой человек! – Ауаа сверкнула глазами.

В комнате воцарилось молчание.

– Нам пора, – сказал Доминико. – Ну, решай!

Муут колебался.

– Послушай, я вижу, если бы не старик, эта женщина пошла бы с нами. Порази меня гром, если это – причина, из -за которой стоит оставаться! Если тебе нужна эта женщина, бери ее с собой, если нет – то пошли, нам уже пора.

Муут замялся.

– Ладно, – в глазах Доминико блеснули веселые огоньки. – Вот что, ты иди, а я сейчас тебя догоню.

Понурив голову, Муут вышел из дома. Через пять минут на дороге показался улыбающийся Доминико. На руках он нес кричащую и отбивающуюся изо всех сил дочь отшельника Бвана-Тэ.

– Так и быть, возьму этот грех на себя, – сказал Доминико и подмигнул Мууту. – Давай-ка, прибавим шагу.

Их фигуры становились все меньше и меньше, и скоро совсем скрылись из виду на желтой ленте пыльной дороги, уходящей вдаль.

Глава 8

Наскоро просмотрев свою речь еще раз, Просперо торопливо вышел из барака – он спешил на собрание актива профилактория. Ему предстояло в первый раз в жизни выступить с докладом, и он немного волновался. Тем более, что день был необычным, может быть, это был самый главный день в его жизни. Просперо буквально весь извелся, ожидая его наступления, и теперь надеялся, что все пройдет хорошо. Коно-Тей настойчиво советовал запустить в эксплуатацию первую очередь колодцев сразу после собрания. И Просперо утвердил это решение.

Под навесом седьмого барака собралась огромная безмолвная толпа. Просперо от неожиданности остановился.

– Что же это делается? – удивленно проговорил он.

Такого в профилактории ему видеть еще ни разу не приходилось. Пихармисты добросовестно работали на благо профилактория, любили свои бараки, как подозревал Просперо, но группами собирались редко. Вообще не собирались, если не считать лекций Коно-Тея.

Неожиданно на бочку взобрался какой-то толстый человек и принялся возбужденно размахивать руками, изредка выкрикивая что-то тоненьким надорванным голоском. Просперо ничего не мог расслышать и поэтому стал пробираться сквозь толпу ближе к бочке.

Прорвавшись достаточно близко, он удивился еще больше – речь шла о колодцах. Незнакомец – этого человека Просперо никогда раньше не видел – убеждено и горячо говорил о тех неисчислимых выгодах, которые сулят вырытые в срок колодцы.

Послушав немного оратора, Просперо решил выбраться из толпы, так как подходило время открывать собрание. Однако, уйти ему не удалось

– незнакомец заметил его.

– Эй, – заорал он. – Внимание! Среди нас находится Просперо, главный вдохновитель и руководитель программы пихармизма! Ура!

Вопреки собственному желанию, Просперо оказался в центре общего внимания. Люди тянулись к нему руками, возбужденно что-то выкрикивали, глаза их ярко горели и казались безумными. Но были здесь и другие. То ли больные, то ли не выспавшиеся. Глаза их, почти полностью прикрытые, слезились, движения были замедленные и жуткие. Они, казалось, совсем не обрадовались, что среди них находится Просперо. Но потом двое таких подняли Просперо на руки и стали подбрасывать в воздух.

Этих Просперо тоже никогда раньше не видел, и сейчас их вид смутил его, он понял, что в профилактории есть еще очень много такого, о чем он и не догадывается.

Наконец, его отпустили, и он торопливо пошел прочь. Долго еще за его спиной раздавались приветственные крики, люди пели и раскачивали еще кого-то.

Сегодня праздник, сообразил Просперо. Они давно ждали этот день.

Словно пелена спала с его глаз, и он увидел, что весь профилакторий бурлит в предчувствии большого праздника. На бараках были развешены плакаты, кто-то зажег праздничную дымовую шашку.

Надо будет поздравить актив с праздником, решил Просперо.

Собрание актива уже началось. Его вел Коно-Тей. Он говорил о необходимости крепить единство и защищать знамя профилактория до последней капли крови, отстаивая суверенитет и достоинство.

– Колодцы, – говорил он, – должны раз и навсегда дать ответ на вопрос о роли профилактория в Городище. Мы – цвет Городища. Мы – конечное состояние его развития.

Коно-Тей увидел Просперо и смущенно замолчал. Потом указал ему жестом на место во главе стола и осторожно шепнул ему на ухо, что здесь присутствует представитель какой-то прессы, и он хочет задать несколько вопросов.

– Хорошо, я отвечу ему после доклада, – ответил Просперо.

Он встал и, подождав пока все успокоятся, сказал:

– Мы дожили до этого дня! (Все присутствующие вскочили со своих мест, принялись аплодировать, выкрикивать лозунги и топать в такт ногами). Не скажу, что нам было легко. Нет, нам было трудно! (Актив снова зааплодировал). Мы прошли через все испытания и победили. У нас сегодня большой праздник, мы заслужили его, заслужили самоотверженным трудом. Не буду говорить о той поистине фундаментальной роли, которую сыграют в нашей жизни колодцы, это известно каждому. Скажу о том, что не так явно бросается в глаза, но является по -своему важным – о той огромной волне рационализаторства и изобретательства, которая охватила профилакторий. За время рытья в основной проект было внесено полторы тысячи разнообразных поправок! (Бурные аплодисменты, возгласы "Да здравствует!") Я хочу сказать о той патриотической компании "Пихармист – даешь колодец!", которая и привела нас в конечном итоге к победе. И наконец, я скажу вам главное: введение в строй системы колодцев отнюдь неозначает сокращения деятельности профилактория. Для молодых умелых рук пихармистов всегда найдется дело.

Просперо закончил, но пока не смолкли аплодисменты, стоял, изредка кивая головой. Кто-то затянул самую популярную песню профилактория "Над Городищем туман", все подхватили.

Когда песня закончилась, Коно-Тей указал на молодого человека, обвешенного фотоаппаратами и микрофонами.

– Корреспондент, – сказал он.

– Будем говорить здесь. У меня нет секретов, – решительно сказал Просперо.

– Я бы хотел задать вам несколько вопросов, если, конечно, можно, – попросил корреспондент.

– Будем говорить здесь, – повторил Просперо.

– Кто такие пихармисты?

Толпа неодобрительно зашумела.

– Обитатели профилактория имени Пи Харма, – ответил Просперо, не совсем понимая куда он клонит.

– Почему именно Пи Харма?

– Это традиция профилактория.

– Почему эти люди оказались в профилактории?

– Глупый вопрос.

– Зачем нужен профилакторий?

– Профилакторий – альтернатива.

Из толпы послышались одобрительные крики.

– Кто организовал профилакторий?

– Пи Харм.

– Цель?

– Выполнение Генерального плана.

– Кто такой Пи Харм?

– Не знаю.

– Что лично вы относите к Генеральному плану пихармизма?

– После реализации проекта развертывания системы колодцев. содержанием Генерального плана остаются продвижение, раскирпичивание и засев.

– Какова цель продвижения?

– Продвижение есть единственная и главная основа активной деятельности пихармизма, они проводятся для благоустройства территории профилактория.

– Не могли бы вы рассказать немного о самом проекте?

– С этим вопросом вам лучше обратиться непосредственно к подполковнику Коно-Тею, который является техническим координатором проекта.

Коно-Тей поднялся на трибуну и заговорил:

– Проект подписан руководителем Программы пихармизма Просперо и состоит из двух частей: идеологической и технической. В идеологической расставлены акценты, подведены итоги и указаны перспективы. Техническая содержит перечень проведенных работ…

– Не могли бы вы объяснить, как, собственно, это делается?

– Это очень просто. Сначала бурятся скважины на глубину до 15 метров, затем они расширяются до диаметра 76 сантиметров. Сейчас в дно расширенных скважин опущены заряды взрывчатки, которая будет подорвана по сигналу руководителя Программы.

– Какова мощность зарядов?

– Вес опущенной взрывчатки достигает полутонны.

– Сколько будет сооружено колодцев? Не намереваетесь ли вы в будущем расширить их сеть?

– Всего намечено пустить двадцать колодцев. Вопрос о дальнейшем продолжении проекта будет решаться в соответствии с рекомендациями.

– Уверены ли вы в успехе?

– Проект подписан Просперо. У нас нет причин сомневаться.

Корреспондент остался доволен и собирался уже уйти, но Просперо остановил его.

– Не уходите пока, дождитесь пуска, вам будет на что посмотреть, – сказал он, загадочно улыбаясь. – А вы, Коно-Тей, можете собирать людей. Через полчаса будем пускать.

Коно-Тей засуетился и уже через мгновение проводил инструктаж среди своих людей из особой секции, которых он построил тут же на поляне.

Только бы не переусердствовал, подумал Просперо.

– Можно начинать, – с волнением в голосе сказал он.

Просперо оглядел быстро собравшуюся толпу и понял, что здесь сейчас весь профилакторий. Люди были празднично одеты, у некоторых в петлицах болтались красочные ленточки. Над толпой то и дело взлетали синие, красные и белые шары. Кое -где пели, в одном месте пробовали танцевать. Ребята из особой секции торопливо раздавали транспаранты и неизвестно чьи портреты.

Действительно, большой праздник получился, подумал Просперо с радостью.

Он высоко поднял руку. Все вокруг стихло.

– День пришел, – сказал он решительно. – Сегодня мы пускаем в эксплуатацию систему колодцев. Честь перерезать ленточку предоставляется верному другу профилактория, почетному пихармисту, начальнику особой секции подполковнику Коно-Тею.

Пихармисты радостно завопили. Они потрясали портретами и транспарантами. То и дело раздавались неразборчивые выкрики. Видимо, люди скандировали лозунги.

Коно-Тей, красный от смущения, подошел к ленточке и под одобрительные крики толпы перерезал ее. Вся особая секция приложила руку к головным уборам. Откуда-то раздалась музыка.

Затем, Коно-Тей торжественно, строевым шагом подошел к кнопке. Только тут Просперо заметил, что Коно-Тей начистил до блеска свои пуговицы и ремень, в его сапоги можно было смотреться, как в зеркало. И весь он был до того бравый, что Просперо засмотрелся.

И вот Коно-Тей церемонно остановился и, мельком взглянув на Просперо, нажал кнопку. Корреспондент защелкал фотоаппаратом.

В первую минуту, казалось, ничего не изменилось, только бухнуло что-то глубоко под землей. А потом из-под земли стал доноситься непонятный, низкий гул, который медленно и зловеще нарастал.

Вот оно как, подумал Просперо.

Толпа отхлынула.

Из -под земли донесся треск, словно там что-то надорвалось и из скважин показалась бурая, неприятная на вид жижа.

Кто-то в толпе не выдержал, истошно закричал, и тотчас, как по команде, люди побежали.

– Мы все потонем в этом дерьме, – закричал кто-то.

Особая секция, крепко взявшись за руки, пыталась остановить их. Коно-Тей, злой и раскрасневшийся, выскочил вперед и взмахнул руками.

– Стой, – заорал он. – Стой!

Но его никто не слушал. Люди бросали транспаранты и портреты и, схватившись за голову, разбегались.

В колодцах снова забурлило, и жижа забила фонтанами. Началась паника.

Просперо стоял и не знал, что делать. Ему было все равно.

Неожиданно к нему подскочил какой-то лохматый и неопрятный человек.

Да это же тот самый, с жетоном, вспомнил Просперо. Бул, так его кажется зовут. Интересно, что он здесь делает? Как попал в профилакторий?

– Наконец-то, – с непонятной радостью сказал Бул и засмеялся. Он был чем-то очень доволен.

Толпа смяла особую секцию. Коно-Тей вытащил из кармана ракетницу и пустил вверх зеленую ракету. Просперо услышал, что он приказывает расстреливать дезертиров, чтобы прекратить панику.

Люди Коно -Тея стали хватать первых попавшихся и, чуть отведя их в сторону, читали что-то по бумажке и тут же, на месте, расстреливали. Но панику остановить не удалось. Слышались чьи-то отчаянные крики, кого-то задавили, кого-то затоптали, и в этом хаосе время от времени раздавались резкие щелчки выстрелов.

Просперо устало опустился на землю.

Глава 9

Совсем недалеко, прямо по ходу, светилось ярко -голубым светом небольшое, прямоугольной формы пятно. Доминико остановился. Вскоре подошли и Муут с Ауаой. Ауаа, сначала глубоко переживавшая разлуку с отцом, теперь успокоилась, пришла в себя и заметно похорошела. Однако, с Доминико по-прежнему не разговаривала. Усталые, тяжело дыша, стояли они втроем и смотрели на голубое пятно.

Наконец, заговорил Доминико, он первым разобрался в чем дело.

– Не будь я Доминико, но мы, кажется, выбрались, – неуверено сказал он. – Подождите меня.

Пригнув голову, он пошел вперед и вскоре растворился в голубом свете. Некоторое время его не было видно, но вот в светлом прямоугольнике показалась его счастливая бородатая физиономия.

– Давайте сюда! Смелее, Муут!

Яркий солнечный свет с непривычки слепил глаза, все трое щурились. Подземный ход выводил прямо на вершину одного из бугров, окружавших Городище.

Но что это? Там, где раньше были кварталы, улицы Городища, теперь простиралась до неприятного ровная поверхность неизвестной ни Мууту, ни Доминико темной маслянистой жидкости, местами покрытой бурыми пятнами.

Муут растерянно посмотрел на Доминико. Тот тоже ничего не понимал. Видимо, произошло что-то ужасное, но что, этого им, наверное, никогда не узнать. Два бывших контролера Объединенной Лиги и дочь отшельника Бвана-Тэ стояли в нерешительности и молчали – о чем тут было говорить. Прав оказался старый отшельник.

Муут поднял глаза.

– Знаешь, Доминико, – заговорил он и прижал к себе Ауау, – знаешь, мы, пожалуй, пойдем в генерал-губернаторство. Если хочешь, пойдем с нами.

Доминико, посеревший, не шелохнулся. Потом словно очнулся.

– Спасибо, Муут. Но мне, видно, с вами не по пути. Пойду-ка я обратно.

Он подошел к Мууту, попрощался с ним и шагнул в черную дыру, из которой только что вышел. У Муута выступили слезы на глазах.

Солнце играло на ровной поверхности, пятна светились всеми цветами радуги. Муут посмотрел в другую сторону и его взору открылась широкая, когда-то шумная, а теперь пустая и местами заросшая травой дорога. Дорога в генерал-губернаторство.

март – июнь 1975.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Реклама на сайте