«Русский фронтир»

Алексей Волков Русский фронтир

Пролог

Февраль 1806 года. Неподалеку от реки Ардан

Дорога была бесконечной. Малоезженая, заснеженная, с тянущимися по обеим сторонам дремучими лесами. Оказаться в таких даже в паре десятков шагов от проторенного тракта – и можно заблудиться, пропасть без следа в сплошных чащобах. А уж от жилища до жилища порою десятки верст. Одно слово: тайга! Несколько раз путникам приходилось отбиваться от голодных волчьих стай. Ночевать тоже порою доводилось где попало: в избах, юртах, а то и под открытым небом.

За пять месяцев пути бывало всякое. Да и как иначе – на этих бескрайних просторах? Едешь, и, кажется, никогда не будет им ни конца ни края. Лишь сугробы кругом да покрытые снегом вековые деревья. Будто никогда не было на земле других людей, кроме тех, что в данный момент двигались по заброшенной, как казалось, дороге.

Сейчас хоть не было трескучего кусающегося мороза. Наступила оттепель, первая ласточка близкой весны. Но кто знает, что лучше? Снег превратился в слякоть, двигаться по нему стало тяжелее, а тут еще лед на многочисленных крохотных речках подтаял, превратился в шугу. Приходилось ехать верхом, чтобы хоть так облегчить застревающие сани.

– Далеко еще? – Стройный мужчина, явно главный среди кавалькады всадников и саней, догнал проводника и теперь ехал вровень с ним.

Конь под мужчиной заметно сдал. Да и у хозяина в блеске глаз сквозила усталость пополам с нечеловеческим упорством.

Проводник посмотрел по сторонам, что-то прикинул и обнадеживающе улыбнулся:

– Верст через шестьдесят будет река Ардан. А там до Красноярска рукой подать, ваше сиятельство.

После Красноярска лежала та же тайга, и вообще, до конца путешествия надо было ехать и ехать, но сейчас город казался путникам обетованной землей.

Обжитые места, какое-никакое, а поселение. Да и не деревня или одинокий хутор – культурный и административный центр гигантского края. Город со всеми полагающимися присутственными местами. Иначе говоря, таежная мечта. Хотя задерживаться в нем граф не собирался. Так, отдохнуть пару дней, и снова в путь.

Граф очень спешил. Он жалел, что человек не имеет крыльев. Летел бы сейчас к далекой северной столице, не завися от лошадей и спутников. Может, даже не чувствовал бы такой усталости от бесконечной выматывающей скачки.

Иногда чтобы быть вместе, надо уехать за тридевять земель.

Конь незаметно ступил на очередной подтаявший лед. Даже не лед – шугу, скрывавшую под собой ледяную воду. Провалился едва не по брюхо, да так резко, что граф едва не вылетел из седла. Лишь каким-то чудом всаднику удалось удержаться, не свалиться в водно-ледяное месиво.

– Ваше сиятельство! – запоздало донесся тревожный голос одного из слуг.

– Ничего, – выдохнул побелевший граф и повторил: – Ничего.

Часть первая. ПОЗДНЯЯ ВЕСНА

1

Галиот и галеон, несмотря на схожесть названий, – два разных типа корабля. Мало ли похожих слов встречается в языке? Галеон – боевой корабль, предтеча линкоров с их утыканными пушками палубами, а вот галиот – всего лишь обычный торговый двухмачтовик. Не всем же воевать на море, кому-то надо и грузы перевозить, тем более войны не вечны, а торговля существовала всегда. Если же и не торговля, то перевозка, ведь помимо купцов в перевозках частенько заинтересована казна. Конечно, быть военным вроде бы почетнее, зато купцом – намного прибыльнее. Разве что совмещать войну с грабежом. Не зря же просвещенные греки сделали Гермеса богом не только торговли, но и воровства.

Да и прошли времена неповоротливых грозных галеонов вместе с перевозкой колониального золота в метрополию. Теперь в ходу другие корабли, наподобие могучих линкоров, гордых фрегатов, разнообразной боевой мелочи в виде корветов, шлюпов, бригов… А галиоты до сих пор бороздят океаны, перемещая товары из одного конца земного шара в другой. Меняются флаги и моря, но то тут, то там можно увидеть ползущие или скользящие по волнам парусники, тяжело груженные всевозможным грузом.

Ветер в данный момент был довольно слабым, и одинокий галиот шел медленно. Чуть поскрипывал корпус, мерно вздымалась от качки палуба, билась в борт слабая волна, привычно пели снасти. Не самый худший вариант – вахтенные матросы размеренно и неторопливо работали с такелажем, подвахтенные не спеша занимались текущими работами. Экипаж не настолько велик, чтобы дать команде слоняться без дела, да и в море всегда найдутся какие-то дела. Но так, без авралов, – и то уже праздник для настоящих морских волков. До ужина далеко, а за работой гораздо быстрее идет время.

Пассажиров на галиоте почти не было. Два человека, один из которых был чиновником, а второй – его слугой, в счет могли не идти. Вот в прошлый рейс на палубе яблоку упасть было негде. Целую миссию перевозили через океан, будто монахи – это самое главное в иных землях. Но шкипера судна Михаила Горбатова гораздо больше интересовали связи в чиновничьих кругах, чем вопросы о смысле жизни. До Царства Божьего еще дожить надо, а выгода – вот она.

– Долго нам еще болтаться по волнам? – Чубаров, тот самый пассажир, поднялся на шканцы, словно хозяин.

Был он всего лишь титулярным советником, зато в отличие от Горбатова – потомственным дворянином, да и вообще, вел себя будто в ближайшее время собирался занять пост не в министерстве, так в канцелярии наместника. Причем на одной из первых ролей.

Ветерок чуть шевелил выбивающиеся из-под фуражки рыжие волосы чиновника, мундир был по-домашнему расстегнут. Кого стесняться на палубе? Уж не матросов ли? Солнце жарило так, что, если бы не дуновение зефиров, пассажир явно не знал бы, куда деваться. В каюте тоже было душно, еще хуже, чем снаружи.

Горбатов посмотрел на небо, словно ища там подсказку, снял с головы заношенную треуголку, вытер платком лысину с большим родимым пятном на ней и только тогда отозвался:

– Если не переменится погода, то дня три-четыре.

Чубаров в свою очередь оглядел горизонт и остановил взгляд на небольшом островке, проплывающем по траверсу правого борта.

– Тогда, может, пристанем? Хоть ноги разомнем, свежей воды наберем, и вообще, вдруг там хоть какое поселение имеется?

– Поселений на таких крошках не бывает, – с видом знатока изрек шкипер. – Так что только время потеряем. Воды у нас полно. Пока пристанем, пока то да се, ночь нагрянет.

Аргумент оказался действенным. Как бы ни хотелось чиновнику прогуляться по твердой земле, мысль о том, что в итоге придется торчать лишний день посреди водных просторов, помогла преодолеть искушение. Лучше уж побыстрее добраться до места, а там – никогда и никуда!

Вынырнувшая из-за острова шхуна была некой компенсацией за продолженный путь. Пусть здешние воды не были безлюдными, но все-таки приятно встретить какое-то иное судно.

На шхуне думали так же. Она легко устремилась вперед, пересекая курс галиоту. Матросы не без ревности следили за четкими маневрами судна, словно прикидывая, сумели бы они сами совершить такие же.

– Что за флаг? – полюбопытствовал чиновник.

– А черт его знает!

Признаваться в собственном незнании было неприятно, но на фантазии Горбатов был не способен.

Сближение в море происходит медленно. Шкиперу пришлось со своей стороны приложить некоторые усилия и подправить курс «Святого Антония» так, чтобы встреча состоялась чуть пораньше.

До шхуны оставалась пара кабельтовых, когда время внезапно убыстрило свой бег. Приоткрылись почти незаметные перед тем порты, и в сторону «Святого Антония» уставились жерла трех пушек. Учитывая, что галиот не имел ни одной, превосходство шхуны можно было назвать абсолютным.

Ближайший к носу порт окутался дымом, и по курсу галиота в воду ударило ядро.

– Никак пираты? – запоздало сообразил Чубаров.

Шкипер лишь надвинул треуголку поглубже и посмотрел на палубу.

Матросы, непривычные к подобному повороту событий, выжидающе глядели на шкипера. Кое-кто, правда, уже занимал место, готовясь к неизбежным маневрам.

– Чего они хотят? – тревожно вопросил Чубаров.

Разумеется, он имел в виду не команду галиота.

– Требуют остановиться, – процедил сквозь зубы Горбатов и чуть облегчил душу замысловатым ругательством.

– Чего стоите? Гони! – взвизгнул чиновник, словно находился не на палубе судна, а в карете и собеседником был ямщик.

– У них ход побыстрее нашего, – вздохнул шкипер.

Он немало побороздил моря и в таких делах разбирался.

– Что же делать? – Чиновник откровенно запаниковал.

– Спустить паруса! – громко скомандовал Горбатов, одновременно отвечая и пассажиру, и ожидающей распоряжений команде.

– Да вы что? – возмутился Чубаров.

– Шкип! Какие паруса? – прокричал с палубы здоровенный матрос, чем-то похожий на вставшего на дыбы медведя и, словно в насмешку над своей внешностью, имевший фамилию Блохин. – Давай оружие!

«Святой Антоний» был обычным торговым кораблем, но, как и на каждом корабле, в его трюмах имелись ружья и тесаки. Не бог весть что против артиллерии, но если дело дойдет до рукопашной, то еще неизвестно, чья возьмет вверх.

– Никакого оружия! – замахал руками Горбатов. Он словно пробудился от спячки и теперь кипел энергией. – Они не посмеют напасть на русский флаг! Это просто недоразумение! Главное – не дать им прямого повода к нападению, а там они сами уберутся на все четыре стороны! Все ясно? – И проревел опять: – Спустить паруса!

На этот раз его приказание было выполнено. Не быстро – простые моряки стали сомневаться в своем капитане, – но все-таки большинство из них просто не верили во что-то плохое.

Шхуна приблизилась и легла в дрейф напротив. Ее пушки продолжали смотреть на замерший галиот, предостерегая его команду от глупостей. Две шлюпки, переполненные людьми так, что вода едва не доходила до бортов, медленно двинулись от пиратского судна к возможной добыче.

– В самом плохом случае они все равно не смогут перегрузить весь груз, – тихо заметил Горбатов.

Он нервно потирал руки, поминутно снимал треуголку, чтобы тут же напялить ее опять, и вообще производил впечатление до крайности взвинченного человека.

– Михайло Семеныч! Их же чуток больше нашего, а то и меньше! – Позабыв всякую субординацию, Блохин в два прыжка оказался на шканцах. – Прикажете – мы же их всех в воду сбросим! Ружья есть, так неужто не отобьемся?

– Пашка! Батогов захотел?! – зловеще вопросил Горбатов. – Кто тут хозяин?

– Может, и в самом деле… – не слишком уверенно произнес чиновник. Как-то не очень хотелось ему оказаться вдруг посреди морских разбойников. И еще меньше хотелось оказаться в гуще боя, к тому же ограниченного корабельной палубой с торчащими мачтами, многочисленными веревками (не следует забывать, что Чубаров был человеком сугубо сухопутным), бочками и многими иными предметами. Мало ли чем тогда все закончится? Еще дадут залп, да и отправят вместе с судном на корм диковинным морским рыбам!

Первая шлюпка уткнулась в низкий борт галиота, и пираты проворно стали карабкаться на палубу, с поразительной ловкостью цепляясь за все, что попадется под руку.

Вид у разбойников был грозным. Одетые в самые разнообразные лохмотья, обросшие, бородатые, с серьгами в ушах, вооруженные пистолетами, кортиками, а кто и топорами, они отнюдь не производили впечатления людей, способных уважать флаг, чужие жизни и вообще что-либо в мире, кроме разве что главаря.

Один из пиратов, влезая, требовательно протянул руку, ожидая помощи от торговых моряков. Стоявший ближе всего матрос вместо этого сделал шаг назад, не препятствуя, согласно приказу шкипера, но и не помогая.

Пират что-то грозно прорычал, с некоторым трудом перевалился через фальшборт, после чего резко выхватил кортик и полоснул матроса по животу.

Короткий вскрик боли заставил команду галиота окаменеть. В противоположность морякам вид крови опьянил пирата. Он рубанул оказавшегося на пути матроса по плечу и сразу бросился на следующего.

Стоявший неподалеку Блохин опомнился первым. А может, проснулся дремавший дотоле инстинкт бойца. Здоровяк просто схватил нападавшего за одежду, приподнял его и бросил прочь с палубы.

В коротком полете пират зацепил очередного карабкающегося на борт товарища. Оба с криком рухнули в воду, и в следующий момент на палубе вспыхнул короткий яростный бой. Время было бездарно упущено. Команда «Святого Антония» оказалась безоружной, разве что у одного-другого с собой был складной морской нож, но много ли он может против кортиков и абордажных топоров? И матросы дрались голыми руками.

На квартердеке было пока тихо. Здесь находились только шкипер, чиновник да рулевой, и все они застыли, еще не осознав необратимости случившегося.

Первым опомнился титулярный советник. Он вскрикнул и бросился вниз. Нет, не в схватку, но иной путь в каюту, через имевшийся в кормовой надстройке люк, просто не пришел ему в голову.

Грохнул выстрел. Чубаров схватился за грудь и вместо нормального спуска покатился с трапа прямо под ноги сражающимся. Его тело еще шевелилось, да только никому уже не было дела до какого-то чиновника.

Основные события на судне развернулись вокруг Блохина. Часть матросов уже валялись на палубе, некоторые покорно опустились на колени, и лишь гигант упорно не желал сдаваться. Ему удалось оторвать от фальшборта доску, однако она с легкостью переломилась о чью-то голову, и дальше вновь пришлось действовать кулаками. Но кулаки были пудовыми, пользоваться ими Блохин умел, и не один пират, столкнувшись с ними, улегся на палубе, а то и полетел за борт. Сам матрос был уже несколько раз ранен и только в горячке боя не замечал льющейся из порезов крови.

Вид рассвирепевшего матроса был настолько ужасен, а удары его настолько сильны, что еще было не ясно, чем закончится потасовка. Но грянул выстрел, за ним – еще один и еще… Пираты стреляли в спину, боясь оказаться перед грозным противником лицом к лицу, и только свинец положил конец отчаянному сопротивлению.

Несколько пиратов уже карабкались наверх к последнему незанятому ими куску галиота, и Горбатов потянул руки вверх в универсальном и понятном всем жесте.

Перед ним встал чернобородый мужчина, судя по приличному виду – главарь нападавших.

– Это русское судно, и я протестую против его захвата, – не слишком уверенно произнес шкипер на английском. – Вы не имеете права…

– Имеем. Мы – корсары Мексиканской республики и не допустим к своим землям никаких захватчиков или их пособников, – на том же языке ответил бородатый, после чего обратился к своим подчиненным, но не на испанском, а на французском языке: – Всех связать и выкинуть за борт. Судно заберем с собой.

Французского Горбатов не знал и грядущей судьбы не понял. Вплоть до того момента, когда его, со связанными за спиной руками, без лишних церемоний подтолкнули к борту и одним рывком отправили прочь. Прямо в теплые воды.

– А гигант еще жив, – заметил капитану один из пиратов, занимающихся уничтожением живых улик. – Может, оставим?

Чернобородый раздумывал недолго. Как и большинство его людей, он не испытывал особой злобы к конкретным морякам. В этом же случае он испытывал определенное уважение к человеку, сумевшему несколько проредить его экипаж. Такого неплохо иметь в числе своих людей, тем более кто же откажется, когда выбор настолько прост?

– Заберем его с собой, – распорядился чернобородый. – Выживет – его счастье.

Остальные моряки, живые и мертвые, один за другим отправились кормить рыб. Десятка полтора пиратов остались на захваченном судне, чтобы следовать на нем в укромный уголок, где можно будет поделить добычу. А что до прочего – море умеет хранить и не такие тайны.

А иногда – не хранит, и они выплывают на свет божий. Но это уж когда как…

2

Степь напоминала ту, что лежала на южных рубежах России. Такая же бесконечная, тянущаяся во все стороны, куда ни кинешь взгляд, едешь – и не видать ни конца ни края. Только с дорогами в здешних местах было заметно хуже, хотя край давно считался обжитым и населенным. Зато – воля! Хоть основывай Чоку, ту самую республику, о которой так сладко мечталось в юности перед самой войной. Да и теперь порою хочется осуществить не столь далекую мечту и оказаться в царстве всеобщей свободы. И даже не надо никакого Сахалина, где первоначально планировалось основать новое государство. Вот она, бескрайняя земля вокруг. И далековато до всевозможных столиц. И даже войск, на которые опираются властители всех времен, тут до крайности мало. Практически нет, и потому сейчас лучшее время для осуществления любых планов.

Впрочем, жителей тоже не густо. Можно ехать несколько дней, прежде чем встретишь какое-нибудь ранчо или асиенду. Лишь степь да степь…

Но одно дело – мечты, и другое – служба. Приятно предаться грезам в свободное время или, как сейчас, в бесконечной дороге, на практике же в первую очередь необходимо выполнять поручения, да и с кем основывать новое государство?

Муравьев вздохнул. В двадцать три года мир видится иначе, чем в семнадцать, и начинаешь понимать, что для изменений маловато нескольких преданных друзей одного с тобой возраста. Помимо прочего, требуется имя. Кто он такой? Всего лишь капитан гвардейского генерального штаба. Вот если бы во главе стал граф… Наместник края, территорией превосходящего любую европейскую страну, пользующийся заслуженным авторитетом не только в далеком Петербурге, но и здесь, Николай Петрович вполне мог совершить даже невозможное. Вернее, уже совершал не раз и не два. Но вот захочет ли в этом случае?

Справедливости ради, осколки прежней мечты редко посещали Муравьева. Так и сейчас – промелькнули и исчезли, сменившись приятным воспоминанием.

В Сан-Антонио на какой-то улочке его коляска разминулась с другой. Вроде бы обычное дело, оно и заняло-то секунды. Но почему же порою вспоминалась девушка, гордо восседавшая во встречном экипаже? Всего лишь на миг сошлись взгляды, и вот теперь вновь перед внутренним взором офицера возникли темные, словно беззвездная ночь, глаза на непривычно-смуглом очаровательном лице. Черты лица виделись смутно, как сквозь толщу воды, и лишь глаза тревожили душу, не давали покоя.

Зачем?

Казаки конвоя тихонько рысили следом за коляской. Не Россия, места достаточно беспокойные, и не стоит искушать судьбу, путешествуя без охраны. Если можно назвать путешествием экспедицию по казенной надобности.

Описание края – задача довольно трудоемкая и нудная. Имеющиеся карты грешат неточностями, да и за прошедший год кое-что успело перемениться. Не по части рельефа, однако смена властей при непрекращающейся внутренней войне привела к определенным изменениям в населении. Некоторые поместья были разгромлены восставшими, владельцы других переселились в места более спокойные или же находящиеся на территории других государств, добавились новые… Порою даже дон Карлос Мигель Хуарес, чиновник для особых поручений при наместнике, играющий роль проводника, недоумевающе разводит руками, глядя на обгорелые развалины или, напротив, на лихорадочную суету строительства.

Собственно, большая часть намеченного уже сделана. Не так далеко до спешно возводимой линии станиц. По правде, именно ее уточнение было самым главным в поручении графа, но после долгого пути это уже казалось сущей мелочью, да и предчувствие отдыха внушало некоторую бодрость уставшему гвардейскому капитану.

– Ваше благородие! Дым на горизонте! – Приблизившийся казак, один из конвойной полусотни, указал нагайкой направо, где в отдалении поднимался черный, едва видимый отсюда столбик.

Разобрать, чем он вызван, было невозможно. Может, пожар, а может, кто-то чересчур усердно жег костер. И даже подзорная труба ничем не могла в том помочь.

Муравьев оглянулся. Ехавший во второй коляске дон Карлос торопливо выбрался из экипажа, крикнул слуге, а сам спешной походкой направился к Николаю.

– Что там? – спросил его Муравьев по-французски, в свою очередь выбираясь из брички.

– По-моему, асиенда, – не слишком уверенно отозвался Хуарес.

Все знать невозможно. Но смуглое лицо кабальеро под неуставной по дорожному случаю шляпой приобрело воинственное выражение, а правая рука легла на рукоять шпаги.

Решение было единственным, и Муравьеву не оставалось ничего иного.

– Коня!

На месте остались лишь денщики с экипажами. Все остальные быстрой рысью направились к столбику дыма.

Краем глаза капитан видел, как казаки деловито пробуют, легко ли выходят из ножен сабли и удобно ли будет достать ружья и пистолеты. Здесь была не Россия, и требовалось быть готовым ко всему. Вон как посматривает по сторонам Хуарес, словно только и ждет нападения со всех сторон сразу, более того – будет подобному только рад.

Муравьев и сам потянул шпагу, а затем скинул чушки с ольстров. По обыкновению всех местных жителей, пистолеты были постоянно заряжены, чтобы в случае чего не терять драгоценных минут.

Да, определенно не Россия.

Хотя… Тоже ведь ее часть…

3

– Землица тут знатная. – Ситников размял в руке комок почвы.

– Да и у нас на Дону не хуже, – отозвался Исаев.

К полудню жара усилилась, и о продолжении работы говорить было трудно. Понятно, почему местные не работают, а отдыхают в тенечке, пока солнце не пройдет высшую часть своего пути по бледному небу.

Тенечек, между прочим, еще тоже найти надо.

Где теперь привычный и родной Дон?

Линия только намечалась, и грядущие станицы существовали большей частью в зародыше. Или в младенческом возрасте, если уж сравнивать возраст поселения с возрастом человека. Да и разве это линия? Станицы разбросаны на таком расстоянии, что перекрыть промежутки заставами почти невозможно. А еще степь… Если бы была река! А тут если что и есть, так болота, и то поближе к морю.

Все-таки худо-бедно, но из времянок казаки перебрались в постоянные дома, да и самое главное – храм уже устремился к небу своими увенчанными крестами куполами. Пусть он еще не был богат внутри, однако дорогие оклады еще приложатся. Была бы вера!

Именно вид церкви мирил казаков с переселением, напоминал им о далекой родине, служил связью с нею…

– Ничего, вот чуток обживемся… – успокаивающе вымолвил Ситников.

Он относился к числу тех, кто с легким сердцем покинул родные края, и теперь вовсю старался устроиться в некогда чужих, а ныне ставших своими землях. Большинство казаков и их семей воспринимали перемену в жизни гораздо хуже, вплоть до тлеющего бунта в самом начале, который едва удалось погасить. Да и сейчас слишком многие жили надеждой когда-нибудь вернуться на Дон. В отличие от них Ситников даже радовался возможности повидать места, о которых не столь давно и слыхом не слыхал.

Люди тоже бывают разными. Кто-то готов всю жизнь прожить на одном месте, а кого-то постоянно гонит ветер странствий.

Но в чем был Ситников прав – земля была действительно богатая. Ничем не хуже прославленных южных черноземов. Да и зимы, как говорили, здесь не бывает. Чудно!

Может, к лучшему? Пройдет несколько лет, все обустроится, придет достаток, и уже дети воспримут землицу своею, родной, а внуки будут считать, что так все и должно быть…

Кто-то же должен начинать! И строиться, и возделывать землю, и защищать ее… Почему не мы?

4

– Что ж, Иван Петрович, надо подумать, где лучше использовать ваши таланты. – Граф встал и несколько раз привычно прошелся по кабинету.

Сидевший напротив офицер сделал было попытку подняться, но был остановлен жестом наместника.

Только что прибывший молодой подполковник был по случаю представления начальству в полной парадной форме при Владимире в петлице, Анне на шее и Золотом оружии. В противоположность ему граф был одет вполне по-домашнему, в сюртуке без каких-либо орденов и знаков отличий.

– Готов исполнить любое поручение вашего сиятельства, – произнес установленную форму подполковник.

– Не сомневаюсь. В присланной характеристике вы охарактеризованы как инициативный и наделенный разнообразными способностями офицер. Признаюсь, несколько смущает ваша склонность к бретерству. Помнится, в первой экспедиции у нас был один бретер… – Граф замолчал.

По иронии судьбы сидевший офицер являлся одним из немногих, кто знал эту позабытую в связи с последующими событиями историю. Граф Федька Толстой во время русско-шведской войны был его приятелем, и потому факты подполковнику были известны из первых рук. Разумеется, в трактовке пострадавшей в том давнем деле стороны. Художества Федьки довели графа до того, что бывший гвардии поручик и офицер по особым поручениям первой русской кругосветной экспедиции был высажен на Алеутских островах и в итоге был вынужден добираться до родины самостоятельно, попутно заработав в определенных кругах прозвище Американец.

Но это Федя. Его дважды разжаловали за проделки в рядовые, зато на войне он быстро рос в чинах и закончил службу полковником. На этот раз – с твердым решением все оставшееся время провести в отставке. Ивану Петровичу за очередную дуэль тоже грозило нечто подобное, да начальство решило, что ссылка в Тьмутаракань пострашнее любых отставок. Напрасно. Для человека предприимчивого отдаленность от столиц гораздо лучше службы на виду у властей предержащих.

– Иногда, ваше сиятельство, у честного человека не остается иного выхода, кроме как встать к барьеру, – неопределенно ответил подполковник. Было в ответе и чувство собственного достоинства, и в то же время – некоторая дистанция от тех, кто вызывает всех встречных-поперечных без причины.

Сам офицер к возмущению начальства дрался часто, но по собственному мнению – всегда по достойной причине.

– Надеюсь, здесь никто не сможет дать вам соответствующего повода, – заметил наместник. – Положение без того достаточно сложное. Вы ведь знаете ситуацию в общих чертах? Определенные силы в последнее время лелеяли планы отделения колонии от ставшей бессильной метрополии. Присоединение здешнего края к России практически не изменило их стремлений. Выгод от случившегося пока не заметно, вот они и желают воспользоваться открывшейся возможностью. Сил у нас на данный момент практически нет, приходится использовать местные войска, а последние не всегда достаточно надежны. Да еще сосед попался беспокойный. Не успел толком утвердиться, как уже поглядывает по сторонам и ищет, где и что плохо лежит. Вы знакомы с Муравьевым?

– С которым? – закономерно осведомился подполковник.

Муравьевых было столько, что запутаться в них было немудрено.

– С Николаем Николаевичем, капитаном гвардейского генерального штаба, – уточнил граф.

– Знаком, – кивнул Иван Петрович.

– Он прибыл в мое распоряжение незадолго до вас. Пришлось отправить его на рекогносцировку. Необходимо окончательно решить, где расположить казачью линию. Несколько станиц уже основаны, но если места не слишком подходящи, лучше переместить их сейчас, чем когда люди освоятся. Вот только казаков у нас тоже маловато. Меньше двух тысяч служивых плюс семьи, прибывшие с ними. Признаться, я надеялся, что пришлют побольше и можно будет использовать хотя бы часть из них во внутренних делах. Увы, пока ничего не получается.

– Насколько я слышал, ваше сиятельство, сюда собираются прислать четвертую дивизию. Полки Тобольский, Волынский, Кременчугский, Минский, Четвертый и Тридцать четвертый егерские, – поделился информацией подполковник.

– Странно, мне еще ничего не сообщали… – Лицо графа озарилось радостью.

– В момент моего отплытия это были еще разговоры. Но, думается, в данном случае они окажутся правдой. Вы же понимаете – переброска целой дивизии является немалой проблемой, а меньшее количество просто нет смысла посылать. Но обстановка сейчас позволяет, потому главное – набраться терпения и дождаться прибытия войск.

– Все равно приятная новость. Хотя бы удастся поставить гарнизоны в наиболее важных пунктах. Сила мятежников не в их численности, а в нашей общей слабости.

В какой-то момент Ивану Петровичу показалось, что граф сожалеет о той настойчивости, которая была проявлена в поддержку предложения испанского короля. Не секрет – и русский двор, и сам император не видели особой выгоды в присоединении далеких земель даже за весьма смехотворную цену. Но граф сумел убедить несогласных и теперь получил новые заботы на свою голову.

Вопреки ожиданиям подполковника, ни о чем сожалеть граф явно не собирался. Он принадлежал к той породе людей, которые в любых препятствиях видят лишь вызов и возможность лишний раз испытать собственные способности. Сейчас наместник уже прикидывал, как лучше использовать давно чаемое прибытие войск. Территория огромна, а дивизия – это всего лишь восемнадцать батальонов да тридцать шесть пушек. Вот и решай, как занять ими земли, превосходящие по площади любое европейское государство…

Пришлось вежливо кашлянуть, напоминая, что помимо глобальных дел наместнику предстоит решить судьбу вновь прибывшего офицера.

– Извините. – Граф сразу понял намек. – Может, у вас есть какие-нибудь пожелания? Скажем, служить по квартирмейстерской части, подобно своему знакомому? У нас острая нехватка людей на едва ли не любых должностях.

– Хотелось бы делать то дело, какое в данный момент нужнее всего, – дипломатично ответил Иван Петрович.

– Есть у меня одно поручение, однако оно требует определенных свойств. – Граф выжидающе посмотрел на собеседника. – Даже не знаю…

– Какое? – заинтересовался подполковник.

– Видите ли, Иван Петрович…

5

С очередного небольшого холма казачьему отряду открылся вид на горевшую усадьбу и крохотные из-за расстояния фигурки людей, мельтешивших вокруг в кажущемся беспорядке.

Причина пожара стала ясна. Для этого даже не требовалось всматриваться в открывшуюся картину. Редкие выстрелы словно кричали на весь мир, что случившееся вполне рукотворно, причем приложившиеся к сему делу руки не являются добрыми.

Там тоже явно заметили казаков. Часть людей торопливо вскочила на находившихся поблизости лошадей и галопом пустилась прочь. Фора у них была такова, что успешность погони сразу оказалась под вопросом.

Будь у казаков свежие кони, вполне можно было бы потягаться с противником, но переход выдался долгим, и ни о какой скачке речь сейчас не шла.

Дети далеких степей привычно раскинулись широким потоком и быстрой рысью двинулись к пожару. Оружие уже было в руках, а по части сноровки потомственным воинам не было равных ни на одном из известных континентов.

Драться не пришлось. От оставшихся у усадьбы людей отделились двое и торопливо пошли навстречу приближающемуся отряду. Остальные тем временем старательно пытались затушить огонь. Словно можно что-то сделать, когда пламя вошло в полную силу и жадно пожирает сухое дерево!

Собственно, большей частью уже пожрало. Крыша усадьбы рухнула, подняв рой искр, и лишь стены продолжали держаться посреди вакханалии огня. Подойти к ним было немыслимо из-за жара, и люди просто старались подскочить поближе, насколько позволяла выдержка, и плеснуть воды в бушующее пламя. Словно несколько ведер могли справиться со стихией!

Тушили пожар не все. Кое-кто из мужчин продолжал сжимать в руках ружье да смотреть туда, куда ускакали поджигатели.

– Капитан генерального штаба Муравьев! – Николай подъехал к мужчине, чей наряд казался ему побогаче.

Богатство в данном случае было относительно. Одежда была прокопчена, покрыта пылью, порвана на локте, шляпа куда-то подевалась, но все же изначально костюм мог принадлежать лишь человеку не простому и не бедному. Да и манеры незнакомца говорили о том, что среди погорельцев он является если не самым главным, то по-всякому – одним из них.

Дон Карлос перевел представление с французского на испанский.

Офицер в очередной раз подумал, как плохо не знать языка. Чувствуешь себя, словно глухонемой. Ладно, кое-кто из знати владеет французским, но простонародье слыхом не слыхивало ни о каких иных языках. Да и многие дворяне в здешних краях никогда не утруждали себя светскими науками.

– Дон Педро Мигуэль де Кастантбадо, – услышал в ответ Николай, а дальше уже пришлось воспринимать перевод. – Здешний помещик.

– Что здесь было? На вас напали?

– Да. Люди Франсиско Минья.

– Кто это? – Недавно прибывший Муравьев еще не знал многих деятелей здешних краев.

– Один из местных разбойников. Он называет себя командующим республиканской армии освобождения, – подсказал дон Карлос. – Есть еще Луи д’Ори, тот вообще считает себя губернатором Тешаса.

– Француз? – обратил внимание на фамилию капитан.

Он как-то считал само собой разумеющимся, что весь этот край еще год назад принадлежал исключительно испанцам.

– Здесь попадаются представители разных наций, – пожал плечами дон Карлос. – Среди республиканцев, во всяком случае.

Тем временем дон Педро разродился целой речью. Статный, еще не старый по возрасту, он при каждом слове помогал себе руками, словно иначе говорить не мог.

Помещик темпераментно рассказал предысторию случившегося.

Впервые посланцы республиканцев объявились здесь больше месяца назад. Они пылко обвиняли и старые, и новые власти во всех мыслимых и немыслимых грехах. В ухудшении жизни, в дороговизне, в том, что заморская торговля стала настолько опасной, что практически исчезла.

– Насчет торговли правда? – тихонько уточнил Муравьев у Карлоса.

Прочее не вызывало в нем сомнений.

– Конечно. Д’Ори – известнейший пират и разграбил столько судов, что товаров хватило бы на несколько стран, – хмыкнул его спутник и помощник.

– Как? – В представлении Николая борцы за свободу всегда должны были отличаться высокой нравственностью.

Дон Карлос лишь в очередной раз пожал плечами. Он родился и вырос здесь и на разбой, что морской, что сухопутный, смотрел как на вполне заурядное явление, обыденное, словно случавшаяся порой непогода.

Да и Муравьеву пока некогда было разбираться с причинами, когда прямо перед глазами было следствие.

Посланцы самозваного правительства призывали помещиков и всех простых людей почувствовать себя не подданными далекого императора, а гражданами независимой страны, свергнуть ненавистное иго и завоевать в борьбе столь необходимую свободу. А помимо борьбы и вместе с ней – обеспечить армию освобождения необходимыми продуктами, деньгами, а по возможности – и вооружением.

– Я сказал, что принес присягу на верность и не собираюсь нарушать данное перед Богом слово, – гордо сообщил дон Педро.

Усы на его грязном лице, покрытом потеками пота, воинственно встопорщились, а глаза сверкнули.

Мятежники пообещали обрушить самые страшные кары на всех противников свободы. В ответ помещик вооружил своих людей и стал ждать возвращения посланцев.

Те не появлялись довольно долго. Угрозы стали казаться чем-то нереальным. Мало ли страшилок придумывают люди и мало ли кар обещают обрушить на тех, кто не внял их посулам? Жизнь сравнительно недалеко от границы с северным соседом давно приучила дона Педро к опасностям. Всевозможный сброд частенько вторгался в эти земли, угонял скот, грабил, убивал. Да и местных, жаждущих поживиться, ничего не производя, всегда хватало с избытком. До вице-роя далеко, гораздо проще рассчитывать на собственные силы.

Кастантбадо лишь под надуманным предлогом отослал в столицу супругу и дочь. Счастье в бою переменчиво, и мужчина обязан позаботиться о безопасности женщин.

Но при всех приготовлениях мятежники умудрились ударить внезапно, когда их уже перестали ждать. Почти все работники находились в поле, дон Педро сам как раз отправился туда же, когда большой отряд налетел на усадьбу.

Бой разгорелся при самых неблагоприятных условиях. Налетчиков было больше, они почти сразу прорвались к усадьбе, а людям дона Педро пришлось держаться у хозяйственных построек, да еще у края поля – там, где застали их обстоятельства.

– Вы уверены, что это были повстанцы, а не обыкновенные бандиты? – спросил Муравьев.

Уроженец России, он и о бандах-то слышал разве что в рассказах глубоких стариков. Территория империи была свободной от разбоя. Нет, попадались порою воры, да и беглые крестьяне могли озоровать, но все это было несерьезно, а уж о нападении со стрельбой нельзя было и помыслить. Даже после наполеоновского нашествия, когда на руках могло остаться какое-то оружие. Тут все было с точностью наоборот, и повсюду господствовало право силы. Словно на дворе не девятнадцатый век, а глубокое Средневековье с его лихими нравами.

Дон Педро взглянул на офицера с изрядной долей снисхождения:

– С ними было знамя. Еще хорошо, что повстанцы не взяли с собой артиллерию.

К беседующим подъехал командовавший конвоем сотник Быкадоров, здоровенный казачина лет тридцати, подобно многим сынам Дона выбившийся в офицеры благодаря недюжинной отваге.

– Что будем делать, Николай Николаевич?

Дом практически догорел. В стороне работники дона Педро складывали убитых – своих и отдельно чужих. Мертвецов было не так и много, однако они были подданными императора и оставлять случившееся безнаказанным Муравьев был не вправе.

Совсем не так представлялась молодому человеку революция. Победоносное шествие войск, всеобщее ликование общества и населения, счастье без границ и без края…

Ничего подобного здесь он не видел. Работники дона Педро, те самые, которые в ближайшем времени вполне могли бы жить в свободной республике, были суровы и явно готовы рвать повстанцев голыми руками. Дон Педро, судя по всему образованный и неглупый человек, не желал никаких выборных властей, хотя не имел от законной власти даже нормальной защиты.

Что-то было явно не так.

– Надо преследовать разбойников, – без особой решительности вымолвил Муравьев.

– Коням бы чуток отдохнуть, Николай Николаевич, – по-своему понял его колебания сотник. – Хотя бы пару часов, а уж там от нас никто не уйдет.

Помещик старательно вслушивался в незнакомую речь, пытаясь понять, о чем разговаривают офицеры.

– Мы постараемся догнать налетчиков и уничтожить, – через дона Карлоса заявил Муравьев. – Лишь дадим коням небольшой роздых.

Быкадоров уже распоряжался среди своих людей. Казаки проворно расседлывали четвероногих помощников, осматривали им спины, давали хоть какую-то возможность краткой передышки от бесконечного движения.

Брички тоже уже были здесь, и неподалеку от сгоревшей усадьбы вырос крохотный военный лагерь.

– Не советую, господин капитан, – произнес дон Педро, оценивший силы отряда. – Налетчиков было не меньше двухсот человек. Кроме того, Минья тоже может находиться где-то поблизости, а с ним не менее двух тысяч войска.

Колебания Муравьева были вызваны иной причиной. Юношеские мечтания вступили в противоречия с присягой и долгом офицера. Наверное, потому схватка между ними продолжалась недолго. Налетчики нарушили покой мирных жителей, и поэтому их необходимо было наказать. Соотношение сил не играло при этом ни малейшей роли.

– Со мной казаки, а с этими воинами не страшен никто, – улыбнулся Муравьев.

За два долгих военных года он, тогда офицер квартирмейстерской части, успел неплохо изучить сильные и слабые стороны русского иррегулярного воинства. Донцам было трудно справиться с хорошо обученной пехотой, однако в скоротечных стычках с конными вражескими отрядами им не было равных. По части индивидуальной подготовки казаки намного превосходили кавалеристов любой страны, а тут речь вообще шла не о войсках в полном смысле этого слова, а о каких-то разбойниках, людях, объединившихся ради определенной цели и в любом случае не привыкших к оружию с самого раннего детства.

– Я оставлю часть людей для защиты имения, а с остальными присоединюсь к вам, – объявил дон Педро. – Заодно поможем вам сориентироваться в степи.

А вот последнего мог бы не говорить. Чувство ориентации было у казаков в крови, тем более когда речь шла о степи. Не родные, лежащие вокруг Дона, но все равно чем-то похожие. Заблудиться в них – позор, от которого потом не отмыться.

Была еще одна возможность – сообщить о случившемся в ближайшую воинскую часть, только Муравьев не очень-то считался с местными формированиями. Да и где они, эти подразделения бывших испанских, а ныне по наследству русских войск! Спешно возводимая линия была поближе, уже не говоря, что реагировали казаки намного быстрее, но все же… Пока доберешься, пока вернешься, налетчики растворятся среди трав, и попробуй их найти!

Существуют вещи, которые не терпят отлагательства, и погоня – одна из них.

– Я пойду отдам необходимые распоряжения и заодно попробую оценить понесенный ущерб. – Дон Педро удалился в сторону дымящихся развалин.

– Вы что-нибудь можете сказать об этом Минье? – тихонько спросил Муравьев. – С его компаньоном более-менее понятно, но кто этот главнокомандующий?

– Тут таких командующих объявляется иногда по трое в год, – хмыкнул дон Карлос. – Во всяком случае, если д’Ори – личность достаточно известная, особенно на побережье и в среде торговцев и моряков, то Франсиско взялся невесть откуда. Вроде бы участвовал в восстаниях, но точно не знаю. Просто на такие посты обычно выдвигают за какие-нибудь заслуги перед главарями. Следовательно…

– Хорошо, а д’Ори? – Пират не давал Муравьеву покоя. – Почему он с ними? Вернее, почему ему доверяют?

– О, Луи в глазах революционеров – самый главный сподвижник. Он один повлиял на экономическое положение, как не сумели бы они все вместе взятые. В сытых странах не бывает недовольных. Следовательно, первый долг борца за свободу – максимально ухудшить жизнь всех жителей и уж затем призвать к грядущему светлому будущему. Так что пират – самое подходящее занятие для революционера.

Капитан смотрел на спутника в некотором изумлении. Хоть они путешествовали вместе не первый день и даже не первую неделю, он не подозревал в доне Карлосе подобных склонностей к политическим рассуждениям.

– Не смотрите так на меня. Я все-таки закончил иезуитский пансион в прежней метрополии и лишь затем вернулся сюда согласно воле отца. А уж при графе состою с самого его возвращения, еще когда он был представителем компании в Калифорнии, а отнюдь не наместником императора.

– Вы – иезуит?

– Да что вы! Деятельность ордена была прекращена в Новом Свете еще в прошлом столетии. Я лишь обучался у них и, как видите, оказался не самым худшим учеником у этих вечных рыцарей интриг и обмана. Последователи Лаойлы знали толк не только в религии, но и в умении управлять людьми.

Лишь теперь Муравьев в полной мере сумел оценить самые лучшие рекомендации, которые граф дал своему чиновнику по особым поручениям. Не то чтобы услышанное повлияло на взгляды капитана, заниматься их ревизией было некогда, просто на некоторые явления поневоле пришлось взглянуть с иной стороны, а это уже немало.

Но главным сейчас были не мысли, а действия. Раз на территории действует банда, долг офицера призывает как можно скорее покончить с нею.

6

Вид стоявших в гавани кораблей разочаровывал. Среди множества самых разнообразных купцов взгляд задерживался разве что на нескольких крохотных корабликах под Андреевским флагом. По сравнению с ними собственный шлюп казался слоном в окружении мосек.

– Что вы хотели, господа? – оценил выражение лиц подчиненных Головнин. – Сами знаете, как обстоят дела с флотом.

– Главное – толковый министр, – хмыкнул молоденький мичман Врангель.

Впрочем, молодыми являлись большинство офицеров «Камчатки».

– Не все зависит от маркиза. Сколько знаю, предписание всячески экономить исходит отнюдь не от него, – справедливости ради поправил Головнин. – Да и здесь – не все же сразу.

– Зато начальник порта – контр-адмирал, – вновь не удержался офицер.

– Господа, – предостерегающе произнес капитан. – Критиковать легче всего. Могу лишь сказать – вся эта мелочь довольно неплохо несет службу в здешних водах. При обилии островов и островков хороший ход и маневренность часто значат намного больше, чем размеры и вместительные трюмы. Вряд ли при прочих условиях мы сумеем догнать посреди архипелага какой-нибудь из местных корабликов. В открытом море – дело другое. Да и скоро придет эскадра, и тогда положение вмиг переменится.

Авторитет Головнина среди его офицеров был бесспорен. Да и их ворчание имело в основе патриотизм. Молодым мичманам и лейтенантам очень хотелось, чтобы русский флот уже сейчас был сильнейшим в мире.

Но капитан был прав во всем. Не так давно закончившаяся война заставляла все внимание обратить на армию, и флот поневоле несколько зачах за прошедшие годы. Нет, он тоже принимал участие в боях, сначала – в обороне Риги, затем – в блокадах Гамбурга и Данцига, да еще в крейсировании совместно с англичанами в Северном море, просто на фоне подвигов сухопутных войск это поневоле терялось, казалось не столь значимым.

Сейчас положение медленно менялось. Удлинившиеся коммуникации, далекие земли – все поневоле принуждало увеличивать корабельные силы. Дело дошло до того, что даже черноморских моряков, обычно стоявших несколько наособицу, переводили на спешно формируемый океанский флот.

– Ладно, господа. Сейчас я навещу Моллера, а потом уж станет ясно, чем придется заниматься в ближайшее время и долго ли продлится стоянка. Пока же разведите людей на работы. Вдруг адмирал решит посетить наш корабль? – И, предвидя возражения, Головнин заявил: – На берег сойдете вечером.

По части адмирала Головнин оказался прав. Даже больше, чем прав. Едва «Камчатка» встала на якорь, как от берега отвалила шлюпка под адмиральским флагом. Видно, Моллер скучал на берегу, а то и просто готовился взять под командование объявившийся корабль. Адмирал, а весь флот – несколько жалких посудин. Тут поневоле заспешишь на пришедший шлюп.

Настоящих моряков никакое стихийное бедствие врасплох не застанет, будь то непогода или визит самого высокого начальства. Пусть плавание было долгим, но перед прибытием в порт весь корабль был приведен едва ли не в идеальное состояние. Днище, разумеется, нуждалось в чистке, кое-какие детали требовали ремонта или замены, солонина в некоторых бочках протухла, а вода отдавала болотом, но палуба радовала глаз чистотой, словно дело происходило не на боевом корабле, а во дворце знатного вельможи, и даже кубрики были прибраны едва ли не до идеального состояния.

Несмотря на свой довольно солидный возраст, Моллер поднялся по трапу легко. Адмирал был в полной форме, при орденах и Анненской ленте через плечо, словно не он был важным визитером, а, напротив, проверяли его.

Свита главного командира порта была невелика. Пара адъютантов – вот и все, кого взял с собой самый старший морской начальник в здешних краях. Вполне возможно – по краткости пребывания в должности и лишь недавнему переходу порта под юрисдикцию Российской империи – просто не имел еще полагающийся для своей должности штат.

Вопреки ожиданиям осматривать шлюп Моллер не стал. После всех положенных по ритуалу приветствий он сразу повернулся к Головнину и спросил:

– Надеюсь, Василий Михайлович, в каюту вы меня пригласите?

Подобные вопросы в начальственных устах звучат словно приказ, и капитан склонил голову:

– Почту за честь, ваше превосходительство.

Если уж начальник встретил подчиненного сам, следовательно, существуют некие причины, которые подвигли его на это.

– Как дошли, Василий Михайлович? – спросил адмирал, когда они оказались в капитанской каюте вдвоем.

Каюта была небольшой, но оба моряка давно привыкли, что на кораблях не бывает просторных помещений.

– Хорошо, ваше превосходительство.

– Давайте без чинов, – махнул рукой Моллер.

– Слушаюсь, Антон Васильевич.

Вообще-то Моллера звали Беренд Отто, но его давно переиначили на русский лад, против чего моряк не возражал. Подобно многим своим соплеменникам, он искренне считал себя русским, и что с того, что думал порою на немецком языке?

– Я понимаю, Василий Михайлович, вам всем не терпится на берег, но есть дела, которые лучше обсудить сразу. – Моллер на правах старшего расположился в капитанском кресле, и его собеседнику пришлось за неимением другой мебели присесть на койку и всей позой изобразить предельное внимание.

– Видите ли, Василий Михайлович, ситуация складывается так, что я вряд ли смогу дать вам долгий отдых, – вздохнул Моллер.

– Антон Васильевич, я имею приказ морского министра сделать здесь остановку, а затем по возможности без промедления двигаться дальше. – Головнин сразу понял, что адмирал хочет оставить его корабль в своем распоряжении.

– Вот именно, что по возможности, – подчеркнул последнее слово адмирал. – А ее в данный момент, к сожалению, нет.

Он тяжело вздохнул и продолжил:

– В Санкт-Петербурге просто не понимают серьезности нашего положения. Мы приобрели огромную территорию, однако она, будем называть вещи своими именами, почти вся охвачена войной. Неудачные восстания не охладили горячие головы, а перемена метрополии не сыграла для них никакой роли. Еще до нашего прибытия некоторые предприимчивые и жадные до власти люди сформировали так называемое республиканское правительство, считающее все земли Мексики своей собственностью. Благо северный сосед с готовностью приютил самозваных правителей у себя. Теперь оттуда к нам сушей и морем постоянно вторгаются отряды бандитов самой разной численности. А сил у нас, увы, нет. Войск, несмотря на обещания, так и не прислали. Граница велика, и прикрыть ее нечем. Но нас, моряков, это не касается. Наше дело – защищать от вторжения побережье. И все – среди бесчисленных островов и островков, где весьма удобно укрыть не то что одинокий корабль, а целую эскадру. Вы же, надеюсь, помните, как здешнее море именовалось в сравнительно недавние времена. Помимо высадки десантов, которые мы обязаны пресекать, приходится иметь дело с самыми обычными пиратами. Нападения на купеческие суда – вполне заурядное явление в здешних водах. И чем бороться с напастью? Вы видели наш местный флот?

– Видел, Антон Васильевич, – кивнул Головнин.

Несмотря на звание, он был больше мореплавателем, чем собственно военным моряком, но теперь явно пришла пора вспомнить молодость. Головнин почти мальчишкой участвовал в сражениях на Балтике со шведским флотом, и никто не смог бы сказать, что юный гардемарин праздновал труса.

– Незадолго до вас должен был прийти галиот «Святой Антоний», однако… – Адмирал развел руками.

– Может, что-то помешало? – предположил Головнин. – Например, противный ветер, какая-нибудь поломка…

– Вам ветер сильно мешал? – спросил Моллер. – Конечно, может быть всякое, но что-то мне подсказывает: случилось гораздо худшее. Сильных штормов в последнее время не было, однако если бы все опасности ограничивались лишь штормами!

– Мы должны поискать галиот? – спросил капитан.

– Где? В архипелагах?

– А вдруг…

– Довольно безнадежная затея. Я уже послал половину имеющихся в распоряжении судов, и ваше участие не окажет на поиски особого влияния.

Было видно: адмирал, герой обороны Риги от наполеоновских полчищ, не питает иллюзий по поводу поисков.

– Тогда что же, Антон Васильевич?

– Задачи две. Первая – послужить охраной грядущим транспортным судам. И вторая, она же главная, – постараться найти, но не следы галиота, а место, где устроили базу пираты. Судя по их нахальству, там действует целая флотилия, и она не может отстаиваться в каком-либо из существующих здесь городов. При всем попустительстве к занятиям подобного рода даже власти Североамериканских Штатов стараются не иметь с пиратами прямых дел. Во всяком случае, на государственном уровне. На частном же – в том же Новом Орлеане местные жители охотно скупают у пиратов захваченное ими имущество. Вывод – пираты устроились на каком-нибудь островке, подходящем для стоянки, и уже оттуда нападают на наши и испанские суда. Да и английские с французскими, похоже, тоже. Это – море, тут никогда нельзя с уверенностью сказать, какой корабль стал жертвой пиратов, а какой – стихии. Живых же свидетелей морские разбойники не оставляют.

– А если шайка не одна?

– Возможно. Даже наверняка. Надо бы уничтожить их все, да только… – Моллер вторично развел руками.

– Когда прикажете отправляться? – буднично, будто не было позади перехода через океан, спросил Головнин.

Моллер посмотрел на него с непередаваемым выражением:

– Не так быстро, Василий Михайлович. Выгнать вас в море – не проблема. Надо прежде прикинуть: где же пиратское гнездо? Да и, может, Петербург успеет прислать нам еще корабли. У вас все же не фрегат, а шлюп.

Главными достоинствами шлюпов были высокая мореходность и большая автономность. Это были корабли для дальних переходов через моря и океаны. Ни особой скоростью, ни мощным вооружением они похвастаться не могли. И уж подавно не были рассчитаны на сражение в одиночку против флотилии.

– Ничего. Слава не в корабле, а в людях. Команда у меня отборная.

Адмирал одобрительно кивнул. Он сам не столь давно на небольших канонерских лодках не только ходил в рейды по лифляндским и курляндским рекам, но и даже сумел отбить у врага Митаву. Противник же был намного серьезнее всевозможных морских разбойников. Но в отличие от последних и не думал прятаться. Напротив, сам повсюду искал боя.

7

Степь – это не одни сплошные травы от горизонта до горизонта. Порою в них вклиниваются леса, небольшие рощи, да и земля – это не ровная морская гладь. На ней всегда хватает всевозможных балок, оврагов, холмов.

Подобный пейзаж для казаков был привычен с детства и напоминал бескрайные поля у родного Дона. Потому само преследование не представляло для детей степей особого труда.

Одинокий всадник всегда может затеряться в мире высоких трав. А вот отряду сделать это намного сложнее. После его движения обязательно остаются следы. Свежий конский навоз, примятая трава, отпечатки копыт там, где почва лишена растительности… Потому казаки двигались, словно перед ними был начерчен путь неудачливых налетчиков на имение дона Педро.

Разговоров практически не было. Палящее с неба солнце ощутимо давило, мучила нестерпимая жажда, накалялось оружие, и даже воздух, казалось, обжигал легкие. Земля тоже дышала жаром, и не было ветерка, который принес бы хоть подобие долгожданной прохлады.

Время от времени то один, то другой казак посматривал на небеса, проверяя, насколько склонилось к горизонту безжалостное светило. Оно вроде бы ощутимо приблизилось, намекая на свое грядущее исчезновение, но все же упорно не желало уступить место звездам.

Шедшие в головном дозоре казаки застыли, и Быкадоров немедленно послал коня в галоп, желая узнать, в чем дело.

Он быстро переговорил с подчиненными и так же быстро помчался обратно.

– Впереди засада, – оповестил сотник Муравьева и держащихся рядом с ним донов.

– Где? – Николай ни на секунду не усомнился в словах Быкадорова.

– Там чуть подальше как раз проход между оврагом и небольшим леском, – пояснил сотник. – Вот в леске они и укрылись. И небольшая часть, похоже, в овраге.

– Сколько? – уточнил Муравьев.

– Кто ж знает? – пожал плечами казак.

Капитан лихорадочно пытался составить хоть некое подобие плана. Он не привык к подобным стычкам.

Место засады было укрыто от остановившегося за холмом сводного отряда. Но и затаившийся противник не видел тех, кто шел по его следу.

– Тут как раз начинается небольшая балка. Надо послать по ней часть людей в обход леска и зайти с тыла, – подсказал привычный к подобным вещам Быкадоров. – Остальные пусть едут как ни в чем не бывало, а потом ударим с двух сторон сразу.

Уточнение плана заняло минимум времени. Еще меньше – распределение ролей в грядущем действе.

Мгновение – и Быкадоров во главе половины казаков скрылся в намеченной балке. Остальные выждали немного, а затем по сигналу Муравьева двинулись по прежней дороге. Точнее – по прежнему пути. Дорог в общепринятом смысле в степи не водилось.

Ехать оказалось неприятно. Взгляд поневоле старался заметить опасность пораньше, а пальцы – оказаться поближе к оружию. Практически все, и казаки, и люди дона Педро, словно невзначай перекинули ружья поперек седел. Ольстры тоже были предусмотрительно открыты, чтобы извлечь пистолеты сразу, едва в том возникнет нужда.

Отряд намеренно растянулся. Внешне все старались выглядеть невозмутимыми. Мало ли куда и по каким делам путешествуют люди! Едут тихо, никого не трогают, а что при оружии – так кто же ездит без него по степи?

За свои двадцать три года Муравьев не раз участвовал в самых разных сражениях, но оказалось, что стоять под выстрелами намного легче, чем дожидаться их. До опушки небольшой рощицы было шагов сто пятьдесят, до оврага с противоположной стороны – вдвое меньше. Ни там, ни здесь никто не появлялся, хотя у капитана не было оснований подвергать сомнению предчувствие казаков. Те сами много раз сидели во всевозможных засадах и знали толк в военных хитростях.

Тянуть дальше было уже нельзя. Муравьев без того выдерживал до последнего. Теперь в любой момент мог прозвучать залп, и никто бы не сказал, насколько он окажется удачным. Конечно, дистанция для прицельной стрельбы несколько великовата, но кто знает, насколько умелый противник наблюдает сейчас за небольшим отрядом? При некоторой удаче хорошие стрелки вполне в состоянии зацепить пулями если не половину, то четверть едущих, а там еще добавят от оврага…

– Вперед! – совсем не по-уставному выкрикнул Муравьев, повернул коня к лесу и дал ему шпоры.

Как и было условлено, большая часть отряда немедленно атаковала опушку, остальные – овраг. Почти сразу между деревьями вразнобой полыхнул дымок выстрелов. Однако сидящие в засаде республиканцы явно не рассчитывали на подобный оборот событий и не успели изменить прицел.

За спиной послышались выстрелы от оврага. Смотреть на их результативность времени не было. Лес стремительно надвигался навстречу, и между деревьями виднелись мечущиеся фигурки людей.

Будь на их месте профессиональные солдаты, скованные железной дисциплиной, они, возможно, еще смогли бы перезарядить оружие и встретить атакующих залпом в упор. Но никакой дисциплины не было. Повстанцев обуяла паника, и в свете изменившейся обстановки каждый все решал за себя. Большинство решений было однотипным. Разбойники бросились к укрытым до поры до времени лошадям. Главным их везением стало то, что коноводы не видели происходящего, ожидали выстрелов и потому спокойно оставались за кустами или группами деревьев.

Лишь наиболее отважные постарались повторно зарядить ружья. Делали они это довольно неумело, а вид несущихся прямо на них кавалеристов заставил позабыть о единственно спасительном ходе.

Кое-кто из казаков и людей дона Педро вблизи от леса выстрелил прямо с седла. Урона противнику стрельба с ходу нанести практически не могла, зато в души робких внесла еще больше паники. Пара же выстрелов от противоположной опушки, атакованной Быкадоровым, окончательно похоронила всякое организованное сопротивление. Теперь каждый из мятежников был только сам за себя.

Перед самым лесом кавалеристам пришлось сдержать бег лошадей. Пусть перед ними была не сплошная чаща, однако влететь наметом под сень деревьев в любом случае являлось весьма сомнительным удовольствием.

Прямо перед собой Муравьев увидел убегающего во все лопатки мужчину. Руки были заняты поводьями, да и не хотелось марать оружие непонятно о кого, и капитан просто сбил беглеца конем. Почти сразу рядом вырос верховой и торопливо выстрелил в офицера из пистолета.

Не стоило делать это на скаку. Если бы хоть прямо по ходу, а тут вообще вбок в движущуюся цель, да еще трясясь в седле самому… В следующий миг на пути всадника выросло дерево, и тот был вынужден сблизиться с Николаем хотя бы для того, чтобы не врезаться в препятствие.

Теперь у беглеца просто не оставалось выбора. Он выпустил ставший бесполезным пистолет, рванул из-за пояса саблю и сразу же нанес рубящий удар.

Клинки встретились. Муравьев остро пожалел, что не внял советам бывалых людей и взял в дорогу положенную по форме и должности шпагу. Действовать ею с седла было крайне неудобно, и еще счастье, что противник не слишком блистал умением в конных схватках.

Кони продолжали идти едва ли не в ногу, а всадники тем временем старались достать друг друга. Николай сумел изловчиться, и, когда противник, нанося очередной удар, перевесился из седла, капитан наклонился, пропуская саблю мимо, и в свою очередь обрушил клинок на беглеца.

Ткань на плече республиканца лопнула, брызнула кровь, а Муравьев воспользовался ранением противника и без перерыва нанес еще несколько ударов едва не наугад. Каждый раз чувствовалось, как шпага натыкается на человеческую плоть, и доносившиеся вскрики лишь добавляли азарта и желания рубить и рубить еще. Это и было тем, что обычно называется упоением боя. Наконец враг завалился, выпал из седла, и только застрявшая в стремени нога не позволила ему упасть на землю. Вместо этого он бился головой и руками обо все встречающиеся на пути корни, пеньки и неровности почвы.

То тут, то там из-за деревьев доносились редкие выстрелы и гораздо более частые крики. В последних звучали то боль, то ужас, то азарт, и было непонятно, чья сторона одолевает в яростном бою. Но чего понимать, если результат был предопределен в самом начале?

Кого-то из повстанцев порубили еще у опушки, многих положили в лесу, а наиболее торопливые и проворные нарвались на казаков Быкадорова. Только немногим счастливцам удалось выскочить из образовавшейся ловушки. Проскочивший лес насквозь Муравьев видел, как карьером уходят уцелевшие, а наиболее горячие из казаков и людей дона Педро преследуют их.

Самому капитану больше подраться не довелось. Не так много повстанцев устроилось в засаде. Быстрый подсчет дал примерную картину. Между деревьями и в овраге валялось три с половиной десятка тел. Полтора десятка оказались в плену, да вырваться удалось дюжине, и судьба их пока была под вопросом.

Среди казаков четверо оказались легко раненными, столько же – у дона Педро, да один из работников был убит в самом начале атаки. Учитывая понесенный мятежниками полный разгром – не такие уж большие потери.

Тут же начался допрос пленных. Народ попался, с точки зрения Муравьева, туповатый, хотя и наглый до чрезвычайности. Пощады они на словах не ждали, и в то же время было видно, что каждый надеется на лучшее. Если кто молчал – то по непониманию вопросов, большинство говорили, и бедой было только то, что ответы не совпадали.

Единственное, в чем они сошлись, – в засаде расположились далеко не все, кто напал на асиенду не желавшего поддаваться республиканскому правительству дона. Командовавшего армией Франсиско не было, как не было и губернатора, они решили, что операция слишком незначительная для личного присутствия, и потому поручили дело помощникам. Те же, в свою очередь получив отпор, решили оставить заслон на пути вероятной погони, а сами с основными силами повстанцев продолжали отступление.

– Мерзавцы! – выдохнул раскрасневшийся от боя Быкадоров.

Муравьев понял своего офицера. Конечно, приятно было разгромить оставшуюся часть банды, но упорно не желавшее уходить солнце изменило намерения и теперь висело у самого горизонта. Накатывалась ночь, и погоню поневоле необходимо было прервать. А за темное время суток беглецы уйдут далеко. Опасность позади – весьма неплохой стимул для движения. Попробуй догони их с такой форой!

Попытка узнать у пленных, где расположились главари повстанцев, оказалась безуспешной. По их словам, армия не стояла на месте, а почти непрерывно перемещалась по всем окрестным землям. Так республиканцы решали сразу две проблемы: безопасности и снабжения. Найти их и атаковать при таком раскладе было довольно трудно. Да и о питании мятежники могли не думать. Сегодня армию кормили одни жители, завтра – другие. Те, кто делал это добровольно, объявлялся другом свободы, те, кто пытался возражать, – врагом. Порою со всеми вытекающими из этого последствиями.

Зато дон Педро был доволен. Напавшие на него бунтовщики получили по заслугам – а что еще надо помещику? Он убедился в силе власти и теперь хотел поскорее отстроиться да жить в мире и покое, как и полагается сельскому жителю.

– Прошу всех вас в гости, господа! – пылко заявил дон. – Прошу прощения, что не смогу достойно разместить вас в связи с последними событиями, однако гарантирую хорошее угощение. Как только отстроюсь, знайте, вы всегда будете желанными гостями в моем доме.

Предложение в любом случае приходилось отложить. За время погони соединенный отряд успел отдалиться на порядочное расстояние, и проще было заночевать прямо на месте схватки, чем добрую половину ночи двигаться сквозь тьму. Ладно люди, но коням требовался отдых.

– Когда все успокоится, я познакомлю вас со своей семьей, – пообещал дон.

При этом он почему-то посмотрел на Муравьева так, будто тот был просто обязан воспользоваться приглашением.

8

Устье реки впечатляло. Со стороны оно вполне могло сойти за проход между островами, так далеко расходились берега. Но обмануть можно было лишь людей сухопутных, для которых вода повсюду одинакова. Моряки давно обратили внимание, что цвет последней изменился и из голубоватой превратился в коричневый: могучая река вымывала на долгой дороге глинистую почву и впадала в море настолько сильной струей, что преобладала на большой территории.

– Индейцы звали ее Мешасебе – Прародитель Вод, – пояснил де Гюсак стоявшему рядом с ним Липранди.

Де Гюсак бывал тут не раз и на правах старожила взял опеку над впервые оказавшимся в здешних краях путешественником. Польза была обоюдной – Липранди получал информацию из первых рук, а де Гюсак чувствовал собственную значимость.

Далеко не каждый прожил здесь столько, сколько этот француз, помнивший многое, неведомое остальным. Например, когда Новый Орлеан еще был французским владением и никому из его жителей не могло присниться, что волею самозваного императора Франции только что возвращенный от испанцев город вдруг будет продан молодому и быстро растущему государству.

– Пора собирать вещи? – спросил Липранди.

– Что вы, Жан? – Губы де Гюсака под седыми усами тронула добродушная улыбка. – От устья до порта – верных пять миль. Тут такие стремнины, что, пока дойдем, может наступить вечер.

Липранди понимающе кивнул. Ему впервые доводилось заходить с моря в такую большую реку, и все, что говорил его спутник, звучало откровением.

– Ничего. Наша гостиница расположена недалеко от порта, оставим там вещи и еще успеем посетить парочку неплохих мест в городе, – обнадежил его де Гюсак.

Несмотря на разницу в возрасте, мужчины сошлись на удивление быстро. Старый аристократ, чьи обедневшие родители когда-то решили поправить состояние за морем и отправились туда вместе с сыном, так долго жил в здешних местах, что успел несколько отвыкнуть от хорошего общества. В ранней юности он еще застал короля и великолепный двор, затем потихоньку освоился в новых для себя местах, хотя и продолжал тосковать о далекой родине. А когда уже подумывал вернуться, в Париже грянула революция со всем своим кровавым хаосом, и отправляться туда стало подобно смерти. И вот уже три десятка лет де Гюсак был вынужден обитать среди всевозможных авантюристов или, в крайнем случае, людей с претензиями на хорошее воспитание, но, увы, при полном отсутствии такового. Исключения, по его же словам, порою составляли испанцы, среди которых были выходцы из хороших фамилий. Правда, часть из них измельчала, привыкла к колониальному житью, но некоторые умудрились сохранить великосветский лоск.

Война между наполеоновской Францией и материковой Испанией ничуть не ухудшила отношений де Гюсака с некоторыми из испанских друзей. Здесь, в невообразимой дали от Европы, кипящие там войны воспринимались совсем иначе. Ни у одной из воюющих стран не хватало сил послать в колонии войска, а немногочисленные части, уже расположившиеся здесь, не рвались по необъятным территориям на бой с врагом. Здесь было особое состояние, длящееся уже несколько веков, – ни мира, ни войны. К нему привыкли настолько, что любое иное положение дел уже казалось из ряда вон выходящим.

Липранди, хорошо образованный, с отличными манерами, по собственному признанию старого француза, сразу пришелся последнему по душе. А его рассказы о постепенно возрождающейся прежней Франции грели де Гюсаку сердце.

– Нет. Я определенно вернусь в Париж. Вот только сверну здесь все дела и отправлюсь на родину, – в минуту расслабленности признался эмигрант. – Вы-то слишком молоды и не видели его в минуты высшей славы, когда он был законодателем мод и культуры на всем континенте.

Липранди тактично промолчал, что зато он был не только свидетелем, но и активным участником захвата иного Парижа, того, который сумел на долгие годы развязать всеобщую войну и завоевать без малого весь мир, да только, на свою беду, однажды чрезмерно возгордился и в этой гордыне пошел на Россию.

– О Париж! – мечтательно закатил глаза де Гюсак. – Здесь много прекрасных мест, но что может сравниться с тобой, с ароматами узких улочек, с самим воздухом, который пьешь и не можешь напиться? Париж – это центр мироздания! Вы согласны со мной, Жан?

– Пожалуй. – Липранди вспомнилось собственное, соединенное с остальной армией стремление к столице Франции. Даже смерть на пути казалась сущей мелочью, лишь бы остальные сумели дойти и поразить врага в его логове.

Никакой ненависти к французам объединенные войска русских, пруссаков, австрийцев и шведов не испытывали. Они не виноваты, что самозваный император вовлек их в авантюры. Просто настало время поумерить аппетит Бонапарта. Недаром при подписании мира речь не шла о контрибуциях и завоеваниях – только о спокойном развитии Франции, не угрожающем другим народам, и восстановлении на ее престоле потомков законной династии.

– Вот видите! Нет, жить можно везде, однако умереть мне хотелось бы в Париже!

– Зачем же думать о смерти, Анри?

– Вы правы. Незачем. Но и прожить остаток жизни я хотел бы именно там, – вздохнул де Гюсак.

Людей порою тянет в края, где прошли детство и юность, и зачастую невдомек, что возвращение не сулит счастья. Очень уж много времени прошло, родные места успели измениться, а главное – иными стали там люди и их отношения между собой. Это дома и улицы могут не меняться веками, а прочее переменчиво. Вот и получается – вместо ожидаемого умиротворенного счастья ждет там сплошное разочарование.

Спутник французского аристократа о возвращении на родину пока не думал. Пусть попал он сюда не по своей воле, однако пока ему было здесь интересно все: люди, земли, история края, перспективы собственной судьбы. У себя на родине, возможно, он бы тосковал от привычной рутины, здесь же жил вполне полнокровной жизнью.

Как и предсказал де Гюсак, вход в порт затянулся. Судно с трудом преодолевало мощное встречное течение. Приходилось постоянно лавировать, благо ширина реки это позволяла. Моряки хоть были заняты делом. Пассажирам приходилось хуже. Стой у борта да смотри, как все на том же месте застыли берега и упорно не желают уплывать за корму.

Улиточное продвижение вперед было прервано по пушечному сигналу с расположившегося на левом берегу форта. Матросы послушно убрали паруса, бросили якорь, и судно, чуть развернувшись, застыло в ожидании ходко идущей из маленькой бухточки шлюпки.

– Форт Сен-Филипп, – пояснил де Гюсак. – Тут помимо прочего расположена таможня.

Других пояснений Липранди не требовалось. Он привычно оценил низкие укрепления, жерла орудий, перекрывавших всю реку, после чего переключил внимание и стал демонстративно смотреть в сторону.

Не слишком вежливо пялиться на военные объекты, словно прикидывая, насколько легко их можно при случае взять и насколько они опасны при продвижении вперед. Тем более основное уже понято и усвоено, а мелочи лучше оставить на потом.

Движение шлюпки было прекрасно рассчитано. Почти всю работу выполняло течение, и гребцам оставалось лишь слегка подправлять ход редкими взмахами весел.

Скоро на борт судна поднялся полицейский офицер. Дальнейшее уложилось в каких-то четверть часа. Беглое просматривание грузовых документов, мгновенный осмотр груза – и все. Пассажиры полицейского вообще не заинтересовали. На всем континенте действовало свободное перемещение, и не было ни малейшего смысла узнавать что-либо о прибывших людях. Зачем, когда при желании они легко могли бы пересечь границу в любом месте? Не негры и не индейцы, следовательно, имеют полное право идти, плыть и ехать куда захотят.

Офицер только посмотрел на мужчин да неумело изобразил некое подобие отдания чести:

– Желаю приятно и с пользой провести время в нашем городе, господа!

– И вам, – тихонько пробурчал Липранди, когда представитель властей спускался в шлюпку.

Матросы под заунывное пение шенги налегли на шпиль, и якорь медленно стал подниматься из мутной воды Миссисипи.

– Скоро придем, – с некоторым облегчением вздохнул де Гюсак.

Даже самому привычному к плаваниям человеку не терпится поскорее сойти на сушу.

– Может, берегом было бы быстрее? – прагматично заметил Липранди. – Высадиться здесь и спокойно до города…

– Это мысль, – оценил де Гюсак. – Жаль, лошадей у форта нанять проблема. Можно подсказать кому-нибудь из деловых людей учредить неподалеку от форта почтовую станцию. Думается, прибыль выйдет немалая…

И он стал что-то подсчитывать. Порою обстоятельства жизни здорово меняют мировоззрения и ценности даже у прирожденных аристократов.

9

Блохину повезло дважды. Первой удачей явилось то, что его не отправили за борт со всей прочей командой захваченного галиота, второй – что могучий организм сумел справиться с ранами. Лечение у пиратов было самым примитивным. Раненого матроса просто перевязали, дабы не истек кровью, а в прочем оставили на милость судьбы. Проделано последнее было не из мести. Просто морские разбойники не умели ничего другого и со своими пострадавшими в схватках товарищами поступали точно так же. Выживут – хорошо, не выживут – доля добычи уцелевших будет больше.

Да и что еще могли сделать большей частью неграмотные люди? Только предоставить каждого собственной судьбе.

Если на корабле имелся лекарь, его знаний хватало на то, чтобы ампутировать руку или ногу, прочее же происходило точно так же, как на кораблях, где эскулапов не было. Так что разница невелика. В данном случае лекаря не было, и, может, это было к лучшему. Учитывая уровень медиков…

Судьба явно благоприятствовала русскому моряку. В первый раз он пришел в себя вечером того же дня. Но, как выяснилось тут же, никакого языка, кроме русского, не знал, а для каких-либо действий был слишком слаб. Не в том смысле, что его поставили бы на вахту, а в том, что пленителей могло ждать повторение побоища.

Блохину никогда не доводилось сталкиваться с пиратами, однако он слышал рассказы о них и уяснил главное: «Святой Антоний» захвачен, и сейчас разбойники волокут его на продажу вместе с грузом. Или – просто груз, а судно затопят, дабы не оставить следов.

Собственная судьба Блохина пока не интересовала. Он просто решил, что его тоже хотят продать в рабство. Решили бы убить – давно убили бы, а раз даже перевязали, значит, хотят нажиться на моряке.

Строить планы Блохин не привык. Он не смирился со случившимся, но раз пока каждое движение давалось с огромным трудом, то оставалось лишь терпеливо ждать выздоровления, а потом уже смотреть, что можно будет предпринять. Какие-то возможности все равно представятся, и стоит ли заранее предполагать, какие именно?

Гораздо важнее было узнать, кто еще уцелел из команды галиота. Миром любое действие осуществлять гораздо легче, тем более товарищи были надежными, умелыми. Оставалось только найти их. Сам Блохин лежал на палубе, в том ее месте, которое не использовалось при маневрах с парусами и порою служило местом отдыха в теплых краях. Все же переполненный кубрик не лучшее место для жизни.

Никто не препятствовал едва бредущему моряку. На него лишь бросали взгляды, кое-кто пытался заговорить, но вопросов и предложений Блохин не понимал, и его оставляли в покое.

Кубрик оказался занят пиратами. Вполне естественно – раз на судне поменялся экипаж, то он должен где-то жить. Отсутствие вещей тоже не удивило Блохина. Пусть не велик матросский скарб и цена ему – полушка в базарный день, но даже полушка для кого-то является деньгами.

В свете случившегося потеря казалась незначительной. Что вещи, раз сам в плену, галиот захвачен, а многие товарищи убиты? Единственное – среди вещей имелся неплохой нож, который явно мог бы пригодиться в дальнейшем, но раз нет, придется обходиться без него.

Несколько пиратов, сидевших в кубрике, встретили былого обитателя без особого энтузиазма, но и без особой вражды.

– Где остальные русские моряки? – спросил Блохин.

Его не поняли, и пришлось разыграть целую пантомиму, чтобы объяснить пиратам смысл вопроса.

Один из сидевших что-то произнес и красноречиво провел рукой по горлу.

Обыденность жеста лучше всяких слов сказала Блохину о судьбе товарищей. Это было ударом, пожалуй, посильнее вошедших в тело пуль. Моряк едва удержался на ногах и с трудом выбрался на свежий воздух. Он еще сумел дойти до прежнего местечка на палубе и даже прилег, а после сознание милосердно оставило его.

Нет, за время перехода моряк приходил в себя много раз, но взгляд его был устремлен в неведомые дали, и никто не сумел бы ответить, где блуждает его дух. Пару раз в день кто-то приносил раненому еду – обычную похлебку с куском солонины. Блохин машинально ел, вряд ли сознавая, что делает, и потом впадал в беспамятство снова.

Дни сменялись ночами, затем в положенное время вновь всходило солнце. Погода стояла сносная, без штилей и штормов. А затем переход закончился, и судно подошло к какому-то острову.

К какому – не играло для Блохина особой роли. Он все равно был в этих водах первый раз и не имел представления о здешних землях. А может, то был и не остров, а какой-нибудь выдающийся в море материковый мыс. С воды сразу не разберешь.

Пираты заметно оживились. Открывшаяся картина была им явно знакома. Да и что может возбудить моряка так, как вид открывшейся суши? И даже в отсутствующем взгляде Блохина в конце концов впервые появилось нечто осмысленное. Пленный матрос поднялся на ноги, оперся на фальшборт и стал внимательно всматриваться в пока далекий берег. Более того, он спросил пробегавшего мимо пирата:

– Где мы?

Пират понял вопрос и коротко ответил ничего не говорящим Блохину названием:

– Галвестон.

– Галвестон, – повторил Блохин, будто искал в названии нечто очень важное. – Галвестон…

10

Монах объявился в станице утром. Не совсем ранним, когда поют первые петухи и люди только пробуждаются после сна, но и не поздним, когда солнце начинает жарить в полную силу и передвигаться становится очень трудно. Где-то между тем и другим, в самый разгар всевозможных работ, как полевых, так и строительных.

Пешими по степи не ходят, и святой отец приехал в двухколесной коляске, запряженной смирной лошадкой. Верх коляски был приподнят, однако солнце с легкостью обходило преграду, приникало внутрь сбоку, и монаху приходилось поминутно вытирать каким-то платком льющийся по округлому лицу обильный пот. Тем более был священнослужитель дороден, чтобы не сказать прямо: толст, и, соответственно, жару переносил тяжело.

Никто из взрослых монаха не встречал. Те из мужчин, кто не был занят на службе или полевых работах, трудились на строительстве, женщины занимались хозяйством, и только вездесущая детвора шумно окружила остановившуюся коляску. Заметив крест на груди путника, казачата ненадолго смолкли и склонили головы под благословение. По крайней молодости лет они еще не ведали разницы между религиями, тем более – христианскими, с одним и тем же Евангелием и похожим крестом.

Благословение монах охотно дал. Лучшее поле для проповеди – это как раз вот такие невинные души, безмерно далекие от всех людских дрязг.

Чуть в стороне возвышалась уже законченная церковь, к некоторому возмущению монаха – православная. Он даже не стал креститься при виде вознесшегося к небесам символа веры и вроде едва удержался от того, чтобы плюнуть. Последнее явно не могло принести никакой пользы и только озлобило бы прихожан. В подобных делах надлежит действовать осторожно, постепенно отводя людей от ересей. Вот когда-то раньше…

Заметив коллегу, из небольшого домика при храме вышел священник и решительным шагом пошел навстречу.

Два представителя разных конфессий застыли напротив друг друга. Низенький, аккуратно выбритый монах, как многие толстяки, поневоле производил впечатление человека добродушного. В противовес ему поп был головы на полторы повыше, явно пошире в плечах, хотя животик тоже имел немалый. Всклокоченная борода падала на грудь, такие же непричесанные космы торчали во все стороны, и оттого от попа веяло чем-то первобытным, дремучим, позабытым в цивилизованных местах.

– Доминик, – первым представился монах.

– Батюшка Григорий, – отозвался поп.

Он прикидывал, насколько возможной станет беседа при взаимном незнании чужих языков.

– Приятно познакомиться, – неожиданно, хотя и с некоторой натугой выдавил Доминик.

– Вы говорите по-русски? – искренне изумился Григорий.

Сам-то он на чужих наречиях не мог связать и двух слов. Да и то, до общения ли с чужаками было, когда с самого момента перевода в здешний край приходилось работать не покладая рук?

– Не есть карошо, – виновато улыбнулся Доминик.

– Что ж мы стоим? Пошли в дом, – предложил батюшка Григорий.

Монах посмотрел на экипаж, словно спрашивая: а как же с ним?

– Дети присмотрят, – махнул рукой священник и перевел взгляд на казачат.

Мальцы восторженно взвыли от предложенной миссии. Они едва не с рождения привыкли к лошадям, а тут выпадала возможность не только поухаживать за чужим конем, но и разобраться в повозочной упряжи, а при некоторой удаче и нахальстве – даже прокатиться в коляске. Возов в станице хватало, в отличие от экипажей. Двухколесных же не было ни одного.

Батюшка предвидел замыслы детворы и лишь хмыкнул. Казаки растут, не кто-нибудь!

– Яшка! Ответствуешь за все, – с деланой строгостью обратился поп к сыну станичного атамана.

Довольно крупный для своих девяти лет мальчуган важно кивнул. В среде казаков личная храбрость и воинское умение были гораздо важнее происхождения, но тем большая ответственность за каждое порученное дело лежала на потомках заслуженных людей. Отец Якова выслужился в офицеры из простых казаков, а теперь уже достиг немалого чина есаула, так пристало ли сыну позорить хоть в чем-то отца?

– Прошу. – Батюшка сделал рукой приглашающий жест.

Отец Доминик с некоторым сомнением посмотрел на детей, но потом добродушно улыбнулся и отправился вместе с попом.

– Ксюша, у нас гости! – громко оповестил Григорий еще на подходе к дому.

Голос у попа был звучный, хотя его обладатель явно говорил сейчас не в полную силу. У Доминика сложилось впечатление, что крикни русский священник во всю мощь – и какой-нибудь плохо выстроенный дом вполне мог бы рухнуть, как при звуке труб иерихонских.

Попадья, такая же дородная, как и супруг, уже захлопотала у стола. Доминик едва не поморщился, вспомнив об отсутствии у православных священников целибата, но тут же представил себе, что матушка – просто хозяйка, которую, как известно, любому смиренному служителю церкви держать при себе не особый грех, и успокоился. Сам он не отличался чрезмерной воздержанностью в таких делах, а чуть приглядевшись, даже одобрил вкус хозяина. Монаху тоже нравились женщины в теле, не те томные, худые и бесполезные в трудах аристократки, а истинные труженицы, способные при случае заменить мужика.

Откровенно говоря, Доминик предпочел бы хозяйку без всякого хозяина. Это же в кошмарных снах раньше присниться не могло – посреди, можно сказать, исконных католических земель, и вдруг православный священник! Да еще – со своей паствой. Но что теперь поделаешь?

Когда нельзя действовать в лоб, поневоле приходится искать обходные пути…

11

Каждый город несет следы своего прошлого. Новый Орлеан не был исключением. Он был основан сто лет назад как французское поселение, и даже название свое получил в честь тогдашнего регента Луи-Филиппа Орлеанского.

Благословенные, почти патриархальные времена!

Не прошло и полувека, как Франция была вынуждена уступить эти земли Испании. Вместе с жителями, согласно принятой тогда практике. Внезапно ставшие подданными испанской короны, поселенцы, которых к тому времени стали называть креолами, не смирились с изменением своего статуса. Вспыхнувший вскоре бунт говорил об их врожденной строптивости и нежелании подчиняться новому порядку вещей. В городе и окрестностях культивировалась любовь ко всему французскому, равно как с тоской вспоминалась позабывшая своих людей прародина.

Пришедший к власти Наполеон вновь забрал провинцию себе, но, едва новоорлеанцы обрадовались этому, продал их Североамериканским Соединенным Штатам за восемьдесят миллионов франков. Самозваному императору требовались деньги для многочисленных войн, а мнение местных жителей его абсолютно не интересовало. Не до далеких окраин, когда судьбы мира решались в Европе. И не было Бонапарту дела, что проданная территория превосходит по размерам Францию. Вот завоевать какое-нибудь мелкое германское княжество – это подвиг. Может, Наполеон просто не любил воды, и переправляться куда-то не хотелось. Хотя с его талантами мог прибрать к рукам обе Америки – и Северную и Южную. Это же не Россия, на просторы которой войти можно, выйти же – не получается.

Теперь город почти полтора десятка лет имел новых хозяев. О прошлом напоминали разве что названия старых улиц да покрывавшая многие дома зеленая черепица, которую ввозили когда-то сюда из Гавра и Нанта. И конечно речь. В городе до сих пор многие разговаривали только на французском, хотя среди жителей хватало и ставших своими испанцев, а в последнее время сюда хлынули бесцеремонные поселенцы из бывших английских владений. Последние теперь составляли добрую половину жителей, и потому креолы старались держаться вместе, чтобы хоть как-то противостоять напору нахрапистых потомков англосаксов.

– После двух страшных пожаров, почти уничтоживших город, согласно указу губернатора дома разрешено возводить только из камня, – рассказывал де Гюсак спутнику. – Причем перекрытия полагается делать исключительно из кипарисов, срубленных в полнолуние.

– Помогает? – поинтересовался Липранди.

– Трудно сказать. – Тонкие губы аристократа скривились в улыбке. – Об этом можно будет судить лет через сто или хотя бы через пятьдесят.

Подружившиеся за время плавания путешественники не спеша шли по пыльной неширокой улице, носившей гордое название Бурбонская. Дома по сторонам не имели заборов, но, как сразу пояснил де Гюсак, каждый имел внутренний дворик – патио.

– Там обязательно разбиты небольшие садики, причем один розмарин обязательно поливает сама хозяйка. Согласно поверью, пока цветок не увял, муж хранит верность своей суженой.

Чуточку циничная улыбка аристократа говорила о том, что уж в это он ни за что не поверит. Но если это утешает женщин…

– Интересно, – согласился Липранди.

Внутрь двориков вели арочные ворота настолько невысокие, что в них едва мог въехать экипаж. Путешественники даже увидели церемонию въезда и как черный кучер был вынужден снять высокий цилиндр, чтобы не зацепить головным убором низко нависший свод.

– Что-то в городе много чернокожих, – заметил Липранди.

– Так это рабы, – равнодушно пожал плечами де Гюсак.

– И не бунтуют?

– Не особо. Впрочем, в каждом жилище на такой случай имеются цепи.

– Признаться, как-то непривычно слышать о таком. В Европе рабство давно изжито.

Липранди вспомнил о крепостном праве на землях России и Польши, но рабство и крепостное право – вещи разные.

Он попытался сравнить оба института собственности и сразу сделал вывод, что крепостное право по сравнению со здешним беспределом – едва ли не вершина развития цивилизации. Помещик ведь не только собственник, но и еще отец крестьянам, да и ограничений у него столько…

– То Европа. Здесь действуют свои законы и правила, – вздохнул аристократ. – И потом, люди бежали за море с единственной целью – жить счастливее, и уже потому большинство из них решило избавиться от физического труда, переложив его на рабов. Разве непонятное желание? Кстати, мы уже пришли. Это милейшее заведение называется «Кафе беженцев». Здесь любят собираться представители местной аристократии. Да и не только они.

И вновь иронически изогнутые губы де Гюсака рассказали, какого он мнения о здешнем аристократическом обществе.

– И кто туда входит? – понимающе улыбнулся Липранди.

– Богатые торговцы, землевладельцы, удачливые флибустьеры, представители местной администрации. В общем, те, у кого есть или власть, или деньги. Иногда – и то и другое. Что поделать, Жан? Раз вы всерьез решили перебраться в Новый Свет, придется жить по здешним правилам.

Липранди представился своему спутнику эмигрантом. Разумеется, дворянином, но новой формации, из тех, кто не гнушается заниматься торговлей, буде то способно умножить его состояние. Офицерское прошлое сквозило в каждом жесте бывшего европейца, но трудно нажить богатство, находясь на действительной службе, да и времена войн на старом континенте, похоже, безвозвратно миновали. Пора подумать о собственном будущем, а для человека предприимчивого нет лучше места, чем до сих пор не освоенные до конца земли Нового Света. Как-то само собой вышло, что путешественники решили стать компаньонами на некоторое время. Де Гюсак не расставался с мыслью о возвращении на родину, однако напоследок хотел обеспечить себе материальную независимость, чтобы выкупить в милой Франции утраченные поместья отца, да и просто безбедно прожить оставшиеся годы.

Липранди тоже был в выигрыше от союза. Старый аристократ имел массу знакомых в самых разных местах, и ему не хватало лишь некоторой суммы для сулящих удачу сделок. Деньги давал Жан, Гюсак же обещал свести его со всеми нужными людьми. После чего даже отъезд компаньона не будет фатальным для нового переселенца в Вест-Индию.

Внутри кафе представляло собой длинный зал. Сквозь густые клубы сигарного дыма можно было разглядеть деревянные панели, прикрывавшие стены. Кое-где висели картины, но что на них было изображено, в дымном полумраке было не разобрать.

По сторонам стояли кожаные диваны. Посетители либо сидели на них перед обычными столами, даже лишенными скатертей, либо стояли возле последнего местного изобретения – длинной, покрытой мрамором стойки с прибитой снизу балкой, куда можно было для удобства поставить ногу.

Народа в «Кафе беженцев» было столько, что стояли и сидели плечом к плечу. Ни одной женщины здесь не было. Им вообще считалось крайне неприличным покидать свой дом, и практически вся жизнь прекрасной половины проходила в четырех стенах.

Зато типажи мужчин были весьма разнообразны. В чем-то была похожа лишь одежда. Практически все были в длинных сюртуках, и только некоторые – в подобии курток.

Обросшие бородами или гладко выбритые, с усиками и без них, собравшиеся меньше всего напоминали аристократов в европейском смысле слова. Скорее приодевшихся и разбогатевших разбойников с большой дороги, желающих изобразить людей света. Судя по громким голосам, многие если и не являлись моряками, то не раз и не два ступали на палубы по торговым делам и уже давно отвыкли говорить тихо. Липранди с трудом разбирал отдельные слова в общем крике и невольно подумал: если уж это заведение считается приличным, то каковы неприличные?

Утешало лишь, что большинство говорило на французском. Английского Липранди не знал. Да и зачем этот малораспространенный язык в Европе?

Из полумрака к путешественникам устремился какой-то субъект. Он явно хотел предложить новым посетителям свои услуги, но пригляделся и только выдохнул:

– Вы?

– Да, – жестко отозвался де Гюсак.

Одного слова оказалось достаточно, чтобы субъект исчез с еще большей легкостью, чем объявился. Видно, спутника Липранди и впрямь неплохо знали в городе.

Отовсюду слышались приветствия. Люди подходили к де Гюсаку, спрашивали его о делах и продолжительности пребывания в их городе, о прочих обязательных в таких случаях вещах… Аристократ отвечал в общих чертах, лишь некоторым намекал, что после краткого отдыха найдет их и кое-что предложит. Отыскалось и местечко, сравнительно уединенное, где не приходилось сидеть зажатому с обеих сторон.

Вместо официанта вышел сам хозяин, обнял Гюсака и с некоторым упреком пожаловался, что давненько не видел гостя в своем заведении.

– Всё дела. Только сегодня прибыл, – отозвался француз и отрекомендовал своего спутника: – Будьте знакомы. Это – Жан ле Пранди. Прекрасный человек, недавно покинул Старый Свет и теперь ищет достойного приложения капиталам.

Фамилия его молодого компаньона раздвоилась, превратилась в сочетание второй части с французской дворянской приставкой, каковой она была в далекие времена, и это прибавляло двадцативосьмилетнему мужчине дополнительный вес в глазах местных жителей.

Нигде так не уважают аристократов, как в странах, где на словах царит полное равенство.

– Достойно. Для предприимчивого человека лучше нашей страны не найти, – заверил хозяин. – Не хотите ли взглянуть на Книгу почетных посетителей? В моем заведении собирается цвет страны, люди, которые составляют ее гордость.

– С удовольствием.

– Но, может, прежде что-нибудь выпьем? – встрял де Гюсак.

– Что желают господа? Я бы предложил «Поросенка со свистом».

– Пусть будет «Поросенок», – согласился Липранди, но когда хозяин отошел, поинтересовался у Гюсака: – Что хоть это такое?

– Достаточно ядреное пойло, – хмыкнул француз. – Каждый из местных хозяев гонит спирт сам. Потом настаивает его по собственным рецептам на тропических травах и фруктах и в довершение дает получившемуся продукту какое-нибудь название. У нас на родине такое пойло станут пить разве что клошары, но здесь за неимением лучшего… – И он вздохнул, очевидно вспоминая виноградники Шампани и Бордо.

Хозяин как раз вернулся с двумя стопками и толстой книгой в кожаном переплете.

– Первая выпивка новичку – за счет заведения, – провозгласил он.

Липранди осторожно понюхал напиток. Пахло странно, но сквозь диковинные ароматы отчетливо пробивался запах сивухи.

Сидевшие поблизости посетители уставились на новичка, очевидно желая поглядеть на его реакцию.

– Это очень крепкое, – тихонько предупредил де Гюсак.

Но ждущие взгляды завели Липранди. Зрителям явно хотелось насладиться позором непривычного новичка – так получайте!

Он выдохнул воздух, сделал крохотный вдох и одним глотком проглотил настойку. Внутренности чуть обожгло, напиток явно был покрепче водки и рома, но не настолько, чтобы вызвать у бывалого человека какую-либо реакцию, кроме разве легкого шума в голове.

И конечно вкус. Напиток, с точки зрения Липранди, не блистал, да мало ли что доводилось пивать в военных походах?

Зал взорвался аплодисментами. Завсегдатаи даже вскочили с мест, те, кто сидел, естественно, и дружно отбивали ладоши, приветствуя нового человека. Даже сам хозяин взглянул с явным одобрением и открыл перед гостем принесенный альбом.

– Повторить. – Липранди кивнул на опустевшую рюмку.

Хозяин удалился, и гость стал рассматривать исписанные листы.

– Признаться, фамилии мне ничего не говорят, – тихо заметил он спутнику.

– Разумеется. Кто же в Европе слышал о нас? Но здесь отметился весь цвет здешнего общества. Аристократы, крупные землевладельцы, торговцы, банкиры… – вновь начал перечислять Анри.

– Жан и Пьер Лафиты. Это кто? – Липранди указал на возглавляющих список.

– О, известнейшие люди! Пьер – старший, однако, пожалуй, главным является его брат Жан. Он начинал здесь как владелец кузни, однако затем быстро стал наиболее известным в городе флибустьером, работорговцем и контрабандистом. Даже трудно посчитать годовую прибыль его предприятий. Но кличка Кузнец так и прилипла к этому примечательному человеку.

– И власти мирятся с пиратом?

– Помилуйте, какой пират? – чуть удивился де Гюсак. – Пират – тот, кто грабит всех подряд на свой страх и риск. Флибустьер же действует официально под флагом государства, выдавшего ему патент на подобные действия. Когда наша далекая родина воевала против всего мира, Лафит устраивал все предприятия под французским флагом. Не знаю, ведет ли он сейчас подобные операции, но прочие флибустьеры отныне действуют под флагом правительства Мексиканской республики.

– Простите, какой? – переспросил Липранди. – Что-то мне не доводилось слышать о таком государстве.

– Вы же понимаете, это просто дух времени, – скривил губы де Гюсак. – Испания одряхлела, оказалась не в силах эффективно управлять колониями, вот в них и развилось стремление к самостоятельному существованию.

– Однако теперь все переменилось, – напомнил Липранди. – Мексика была уступлена России, и теперь у земель новый император.

– А в самой Мексике от этого что-нибудь изменилось? На мой взгляд, испанцы просто поняли, что колония уплывает у них из рук, вот и поспешили переложить головную боль на кого-нибудь другого, да еще нагреть на этом руки. Россия же купилась на дешевизну, и никто не подумал, какими силами они станут удерживать взбаламученные повстанцами земли. Хорошо хоть, что это не наши проблемы.

Липранди кивнул, соглашаясь, что проблемы это не их, однако все-таки уточнил:

– И что? Теперь флибустьеры нападают на корабли под российским флагом?

– Откуда я знаю? – пожал плечами де Гюсак. – Могу лишь по опыту сказать – на самом деле напасть могут на любой корабль вне зависимости от его принадлежности. Торговое дело всегда содержит изрядную долю риска, тем более здесь, где традиции флибустьерства имеют многовековую историю. Да и район больно удобен. Масса островов, среди которых легко затеряться и где хорошо основать базу. Сравните с европейскими водами, и вам все станет ясно.

– А этот, Лафит, он до сих пор продолжает свои операции? – словно невзначай поинтересовался Липранди.

– Я же вам говорил, что не знаю, Жан. Лафит – весьма благоразумный человек и никому не говорит о своих делах. Он долгое время имел базу в одной из проток Миссисипи в районе Баратарии, однако местные власти заставили его убраться оттуда. Затем во время нападения англичан на Новый Орлеан флибустьеры помогли отстоять город от британцев, и Лафит получил официальное прощение президента за все предыдущие дела. Пикантность ситуации при этом в том, что никто не побеспокоился вернуть Лафиту конфискованный в Баратарии товар. Сказывают, власти давно поделили прибыль от его продажи между собой. Лафит пробовал судиться с ними, однако кто же отдаст присвоенное?

Гюсак вроде бы осуждал нечестных людей, ограбивших грабителя, и вроде бы признавал правоту их поступка.

– Кстати, я вижу здесь Пьера Мореля, поверенного в делах Лафитов, – произнес, вглядевшись в глубину задымленного зала, Гюсак. – Хотите, познакомлю?

– Пока вроде бы рано, – неопределенно отозвался Липранди. – Мне для начала хотелось бы получше узнать расстановку здешних сил. Сами понимаете: коммерция – штука тонкая.

И он мягко улыбнулся, словно говоря: мол, я собираюсь обосноваться здесь надолго и всерьез…

12

– Бос у себя?

– В отъезде. Смотрим, с добычей? Галиот испанский?

– Русский.

Любопытство было праздным. В каперских свидетельствах, щедро раздаваемых находящимся на территории Североамериканских Соединенных Штатов правительством Мексиканской республики, предписывалось грабить все испанские суда. Но почему бы при случае не захватить кого-нибудь иного? Главное – не создавать себе при этом проблем в лице случайно уцелевших свидетелей. Но обосновавшиеся на острове флибустьеры давно усвоили еще никем не сформулированный лозунг: «Нет человека – нет проблемы», и потому выжившими оставались лишь те, кто был готов влиться в пиратскую вольницу. Да и то, если ему не забудут предложить выбор между забортной водой сейчас и вероятной виселицей в будущем.

Галвестон представлял собой длинный, на полсотни километров, песчаный остров. Лишь в западной его части раскинулись болота и росла чахлая трава. Там же водились дикие олени и множество змей. Но питьевой воды на острове не было, и ее приходилось доставлять с собой. Хорошо, материк был рядом, и это не отнимало у флибустьеров ни сил, ни времени. Зато на острове была хорошо укрытая бухта, позволявшая спрятать от посторонних глаз целую флотилию небольших судов.

Не так давно остров облюбовал в качестве базы Луи д’Ори. Неутомимый борец за свободу и не признанный жителями губернатор Тешаса построил для своих людей целый городок. Его люди отличались на море так, что порою ни одному испанскому судну не удавалось добраться до порта. Но знаменитый флибустьер не так давно отправился захватывать «свои» земли и таким образом наконец-то вступить в должность, а перед отплытием торжественно спалил все хижины. Он не знал, что едва паруса его кораблей растаяли на горизонте, как на Галвестон высадились другие люди, и тоже с грамотами от Мексиканской республики. Новый местный правитель энергично взялся за дело, и уже через несколько дней у бухты выросло новое селение. Оно быстро росло, как росло число прибывавших на остров флибустьеров, и скоро включало в себя склады для захваченных товаров, уютный двухэтажный дом для предводителя (дом был окрашен в красный цвет) и даже небольшой каменный форт у входа в гавань.

Помимо пиратов в Галвестон уже стали приходить суда торговцев из Штатов, желавших оптом скупить захваченный пиратами товар, и дела новых хозяев уверенно шли в гору.

– Я тут такого силача захватил! – похвастался Жан Дефорж, капитан вернувшегося удачного капера. – Не поверите, один завалил четверых, включая Грозного Луи!

– Луи убит? – изумился один из встречающих.

– И представьте – голыми руками! – с восторгом, словно убитый был не его человеком, а, напротив, каким-нибудь врагом, поведал Дефорж. – Русский ударил так, что умудрился переломать Луи его толстую шею.

– Не может быть!

Многие вспомнили шею покойного, которая напоминала бычью. Какую же надо иметь силу, чтобы переломить ее!

Потери в виде вылетевших в драке за борт не впечатляли. Подавляющее большинство моряков плавали не лучше чугунных ядер. Порубленные и застреленные удивить не могли – у каждого своя судьба, и если от тебя отвернулся Господь, то тут уж ничего не поделаешь.

– Так где же он?

Речь, понятно, шла не о покойном Луи, а о его плененном победителе.

– Как его удалось взять?

– Накормили свинцом, а потом смотрим – он все живой. Так уже оклемался и вставать стал! – с гордостью сообщил Дефорж. – Вон он, видите, спускается в шлюпку?

Блохин не без труда ступил на штормтрап. Был он еще слаб, но от помощи отказался. Борт невысок, преодолеть надо было несколько выбленок, да и пользоваться услугами пиратов моряку показалось зазорным. Он не смирился с пленом, просто поделать пока ничего не мог, а лучше уж оказаться на берегу, чем на качающейся палубе.

– Слушай, уступи, – предложил Дефоржу один из капитанов, успевший оценить внешность пленного.

– Ты что? После Луи мне самому такой нужен! – даже возмутился Дефорж. – Вот только ни одного языка не знает. Даже испанского. Еще пока научим…

О том, захочет ли пленный учиться, никто не спрашивал. Подразумевалось – обязан. Хотя бы в уплату за оставленную жизнь.

13

– Сколько раз я говорил: не предпринимать ничего без моего ведома!

Франсиско Минья был не просто зол. Гнев душил командующего армией, и потому голос то и дело срывался на крик.

– Никогда не надо распылять силы зря! Мы не в море, и речь идет не о заурядном набеге! Что теперь делать? Люди потеряны, и все вокруг будут знать, что наши войска потерпели поражение при штурме заурядной асиенды!

– Я губернатор штата и обязан своею властью наказывать ослушников закона! – столь же гневно отозвался д’Ори.

– Наказали? – язвительно поинтересовался командующий.

– Кто ж знал!.. – Губернатор грязно выругался на смеси трех языков и сердито сплюнул.

Два высоких чина сидели в небольшом доме, чей хозяин предусмотрительно сбежал перед появлением повстанческой армии. Сама армия располагалась неподалеку, и производимый ею шум явно не соответствовал ее подлинной численности. Судя по крикам, вокруг остановилось минимум несколько десятков тысяч свирепых вояк, а на деле не набиралось и пары тысяч человек. Точной численности не смог бы сказать никто. Сегодня человек борется за свободу, а завтра решает, что он свободен от любых обязательств и в одиночку или компанией отправляется по собственным делам, не предупредив никого из начальства, разве что ближайших приятелей. И точно так же прибывали новые люди, чтобы затем, накопив в процессе борьбы некую сумму, проматывать ее в стороне от театра военных действий.

– В нашем деле надо предвидеть все! – объявил Минья. – А теперь войска могут пойти по нашему следу.

– Тоже мне – войска! Их там было не больше трех сотен человек. Или мы не в состоянии справиться с таким отрядиком?

Количество атаковавших казаков сообщили главарям те, кто сумел избежать гибели и плена. И уж конечно, беглецы поневоле чуточку преувеличили число своих противников. Как вольно или невольно делают все и всегда на войне.

– Так, может? – продолжать Франсиско не стал.

Мысль была понятна. Раз врага меньше, не лучше ли атаковать его первым?

Общее дело на время примирило соперников, и ответ д’Ори тоже прозвучал спокойно:

– Надо выслать разведку и поподробнее узнать все об этом отряде. Сколько их, куда направляются… А уж там мы всегда найдем хорошее местечко для засады.

– Кстати, губернатор, достойно удивления, что по вашей территории свободно перемещаются чужие войска, а вы до сих пор не имеете о них никакого представления, – не удержался от того, чтобы подпустить шпильку, командующий.

– Почему же? По моим данным, вдоль границы противник сейчас выстраивает цепь военных поселений. Его казаки, – аналога слова в испанском не было, и д’Ори был вынужден произнести его по-русски, – прибыли вместе с семьями и, как говорят, совмещают службу с обычной жизнью. Но число самих казаков не столь велико, по разным оценкам – полторы-две тысячи. Все они заняты обустройством на новом месте и ни в какие походы пока не ходят. Отсюда следует вывод: атаковавший наших людей отряд, скорее всего, прибыл из столицы. А вот на усиление линии или с какими иными целями – сказать пока трудно.

Под иными целями могла подразумеваться только борьба за власть, вовсю кипевшая в штате. Если точнее – уничтожение или изгнание повстанцев.

– Если их на самом деле только три сотни, то для решительных действий их маловато, – задумчиво вымолвил Минья. – Вдобавок нас поддерживает население, а они этой поддержки лишены. Плюс – не знают местности и не обучены воевать в степи. Вот если с ними движется подразделение регулярных войск…

Тут было просторное поле для всевозможных предположений. Когда разведка умудряется проморгать неприятеля, поневоле приходится гадать о его численности и намерениях.

Лишь о поддержке населения сказано было для самоуспокоения, чем для констатации истины. Большинству жителей, как во все времена и во всех странах, были безразличны любые политические игрища и хотелось лишь двух вещей – достатка и покоя. Но были и такие, кто жаждал перемен…

– О появлении армии жители бы обязательно оповестили нас, – возразил губернатор. – Я до сих пор удивляюсь, как проморгали появление казаков.

Понятие армии относительно. В далекой Европе исход сражений решали большие батальоны. Новый Свет просто не знал скопления войск, и армией здесь зачастую называли тысячу человек.

– Да. Только внезапность и численный перевес позволили им выиграть схватку, – поддержал его командующий. – И где были в это время ваши хваленые осведомители? Не вы ли заверяли меня, что о любом перемещении противника мы узнаем еще до того, как он тронется с места? А в итоге мне пришлось послать Гомеса с его людьми, чтобы проследить за вражеским отрядом.

Франсиско едва вновь не перешел на крик, однако положение показалось ему слишком серьезным, чтобы ссориться со своим компаньоном. Пришлось ограничиться первоначальным упреком да ненавязчивым подчеркиванием собственной роли в командовании соединенной армией.

– Вы послали Гомеса на разведку? Без моего ведома? – возмутился губернатор.

И тоже без особого крика, понимая сложность ситуации.

Самое плохое – когда приходится командовать вдвоем. Но что поделать, если у каждого из невольного триумвирата имелись соответствующие бумаги, подписанные правительством Республики, и, соответственно, ни один, ни другой не могли уступить доставшуюся ему власть? Сама высадка долгое время была под угрозой из-за неизбежных склок, и потребовалось вмешательство случайно объявившегося на острове Жана Лафита, сумевшего убедить повстанцев все же выступить сообща, невзирая на все разногласия. И вот теперь последние грозили вспыхнуть с новой силой.

– Гомес – мой человек, и я в полном праве распоряжаться им и его подчиненными, – напомнил Минья. – Кроме того, мы же договаривались, что вы осуществляете общую власть на территории штата, а армией командую я. В соответствии с выданными каждому из нас полномочиями.

Пока обоим очень везло в том, что распря не касалась армии. Или касалась в самой слабой степени. Бывшие флибустьеры признавали над собой только боса – именно так, с одной буквой «с», называли (и писали) у пиратов, и только у них, хозяина и главаря, а пришедшие с Франсиско – соответственно, своего командующего. Но добычи пока хватало на всех, поражений в боях не было, как, впрочем, и самих боев, одни мелкие стычки, и это смиряло обе партии. Но вчерашнее заставило людей косо смотреть друг на друга, и уже то там, то тут с губ срывались первые обвинения.

Существовал риск, что армия расколется на две партии, и уж во что она при этом превратится, можно было догадаться без труда.

– Ладно, – вздохнул губернатор. – Пусть будет по-вашему. Но впредь прошу во всех важных случаях ставить меня в известность.

– Вы же тоже не сообщили мне о предполагаемом наказании этого лизоблюда, – но произнесено это было уже без злости.

Оба предводителя готовы были разорвать любого, кто выступает против свободы. И оба понимали: не случись нежданного разгрома, никаких причин для ссоры между ними бы не было. По настоянию более опытного в подобных делах д’Ори вся добыча делилась по справедливости в соответствии с занимаемым положением повстанцев. И доля предводителей во избежание свар специально была сделана одинаковой.

– Если б знать… – вынужден был признать ошибку губернатор. – Но все же теперь нам надлежит держаться вместе.

– Согласен, – подтвердил командующий. – Но я бы предложил вам активизировать действие жителей подвластного вам штата. Пусть они как можно быстрее узнают все о противнике. Гомес – надежный человек, но все же кто знает, когда ему удастся напасть на след неприятеля. В том случае, если противник идет куда-то по своим делам, разумеется. Задача, поставленная мной, была более простой: дальний дозор и слежение, нет ли непосредственной опасности для главного лагеря.

– Тогда, да. Охранение – по вашей части.

– Охранение – часть дела. Надо распорядиться насчет артиллерии. И мои, и ваши люди несколько расслабились. Пусть хоть немного займутся подготовкой перед возможным сражением.

Большинство артиллеристов были в недавнем прошлом флибустьерами. Как большинство кавалеристов – сухопутными людьми, пришедшими с Миньей.

– Нам предстоит наметить дальнейший план действий. Конечно, атаковать гораздо предпочтительнее, но если казаки движутся сюда? Может, в этом случае лучше будет отступить? – предложил губернатор. – Все же я бы предпочел позицию получше.

– Отступление пагубно повлияет на дух солдат. Лучше уж тогда передвинуться в сторону, – заметил Минья.

Оба предводителя в личном плане были храбрыми людьми. В ином случае у них просто не было бы шансов возглавить повстанческую вольницу. Но и тот и другой прекрасно знали, что не могут допустить еще одной неудачи. Беда всех добровольческих армий – при успехе народ так и валит под их знамена, зато при первом же поражении люди могут разбежаться, и тогда потребуется немало сил, чтобы набрать новых.

Неудачливый повстанец – это просто мятежник.

Впрочем, еще имелось время на принятие окончательного решения. До прибытия Гомеса – в любом случае.

14

Перед расставанием Муравьев хотел оставить дону Педро половину казаков на тот случай, если повстанцы попробуют вернуться и отомстить, однако землевладелец отказался от предложения офицера.

– Они сейчас минимум неделю будут приходить в себя, – улыбнулся дон Педро. – Вам же еще дня два добираться до линии. Мало ли что может встретиться на пути? Лучше попробуйте убедить начальство выступить против разбойников. Они намного опаснее для края, чем вторгающиеся извне шайки. Хотя бы тем, что шайки грабят и уходят, а повстанцы собираются обосноваться здесь всерьез и надолго.

Последние два дня отнюдь не напоминали предыдущие недели путешествия. Местность вокруг была все той же – сплошная степь, травы, низкий кустарник, редкие перелески, неизбежные холмы да овраги, однако отношение к однообразному пейзажу полностью изменилось. Раньше над отрядом витала дорожная скука, немного донимали обычные путевые трудности: жара, пыль, нехватка воды. Теперь все это отошло на второй план, сделалось совершенно неважным. Одно дело – абстрактно знать о неспокойствии в краю, и совсем другое – самим столкнуться с проявлением этого беспокойства.

Ехали так, словно ежеминутно ожидали нападения. Оружие было заряжено, часть казаков попарно несли дозоры в прямой видимости от основного отряда. На редких привалах выставляли посты, словно дело происходило во время войны и вокруг лежала враждебная территория.

Изменился и характер перемещения. Раньше, как было принято здесь еще со времен первооткрывателей, ближе к полудню устраивались на отдых, чтобы не ехать по самой жаре, теперь же игнорировали природу и останавливались исключительно по нужде. Зато темп сразу возрос, и вместо двух дней сумели уложиться в полтора. Во всяком случае, задолго до вечера Муравьев уже стоял перед начальником линии и подробно докладывал последнему о случившемся.

Времени на приведение себя в порядок не было. Капитан лишь наскоро ополоснулся прямо у дорожной коляски и сменил пропыленный дорожный сюртук на парадный мундир с орденами – Анной на шее и Владимиром в петлице. Рядом с Владимиром красовалась медаль в память двенадцатого года с волнующей душу надписью: «Не Нам, Не Нам, но Имени Твоему». Довольно высокие награды для молодого человека, начинавшего войну совсем юным прапорщиком, и уж, конечно, законный повод для гордости.

Начальника линии казачьего генерала Сысоева-третьего Муравьев немного знал и гораздо больше о нем слышал. Говорили, что едва ли не все свои чины Василий Алексеевич получил за отличия в многочисленных войнах – со шведами, с поляками, с французами в пятом и седьмом годах, с турками. В памятную Отечественную войну казаки Сысоева отбили у противника едва ли не сотню орудий, за что их командир был произведен в генералы. Недостаток образования Василий Алексеевич восполнял природной сметкой и немалым опытом, и донцы, ревниво следящие за успехами своих начальников, с радостью шли под его командование.

Перед отправлением Муравьева наместник выражал особое удовольствие по поводу начальника пограничной линии и называл последнего своим незаменимым помощником в неспокойных краях.

Сысоев, еще не старый крепкий мужчина лет сорока пяти, выслушал Муравьева внимательно, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. На шее генерала поблескивал крест Георгия третьей степени, полученный, как говорили, еще в полковничьих чинах.

– Говорите, повстанцы хотят перейти к решительным действиям?

– По-моему, уже перешли. Или нападение на поместья – заурядное явление? – спросил Николай.

– Здесь, насколько знаю, довольно заурядное. Не Россия и даже не Европа. Порядка не найти. – Сысоев невольно вздохнул. – Сплошная дикость. Извольте видеть, Николай Николаевич… – Генерал встал и шагнул к висящей на стене карте, как тут же отметил про себя Муравьев, довольно схематичной. – Протяженность границы огромная, а у меня на все про все две тысячи человек, неполных три полка. Не хватает даже перекрыть все кордонами. Причем люди лишь недавно переселились сюда и помимо службы вынуждены заниматься обустройством на месте. И все это в степи, когда отсутствует даже какая-либо преграда.

Жалобы боевого генерала были обоснованны, и капитан генерального штаба понимал это как никто другой. Россия решилась на приобретение заморской колонии, однако собственных войск сюда еще не прислала и вынуждена была рассчитывать на бывшие испанские части, весьма немногочисленные и, по мнению русских офицеров, не столь высокой боеспособности. Общая беда всех колониальных войск – отсутствие железной дисциплины – зашла настолько далеко, что требовалось немало времени подтянуть доставшуюся в наследство армию до привычного европейского уровня. А ведь начинать предстояло с офицеров, которым вряд ли придутся по душе новые строгости по службе.

Чем мог помочь начальнику штабист? Разве что передать в его распоряжение выделенный на время поездки конвой…

– Где вы столкнулись с повстанцами? – деловито спросил Сысоев.

– Примерно здесь. – Муравьев с некоторым трудом сориентировался на карте. Очень уж она была схематичной. – Если выделите мне несколько часов времени, то я подготовлю подробное описание местности.

– Буду только рад. А то сами видите, чем приходится пользоваться от нужды. Хотя… Как, вы говорите, звали помещика?

Николай назвал, и лицо генерала посветлело.

– Знаю дона Педро. Дочь у него редкая красавица. – Сысоев не сдержал улыбки. – Как она вам, Николай Николаевич?

– Не видел. Дон Педро предусмотрительно отправил семью в столицу штата.

Откровенно говоря, Муравьеву было не до смазливых личиков и пленительных глаз. Он недавно перенес несчастную любовь и мечтал забыться. Даже его перевод в колонию был всего лишь следствием сватовства. Увы! Предрассудки зачастую властвуют над самыми образованными людьми. Отец возлюбленной, адмирал Мордвинов, слыл в обществе либералом, однако это не помешало старику отказать соискателю руки его дочери. Причина была одна – малый чин и небольшое состояние Николая. Какие бы слова ни говорил поседевший на службе адмирал о необходимости равенства, сам следовать им он не стал.

Разочарование было сильно. Муравьев не мог больше находиться в Петербурге и просил перевести его на Кавказ, Дальний Восток, куда угодно, лишь бы подальше от ставшей постылой столицы. И вот теперь он находится здесь. Оказаться дальше просто уже невозможно.

Но разочарование – разочарованием, однако вспоминаются же почему-то черные глаза и смуглое лицо случайно встреченной в Сан-Антонио девушки. И ведь даже не узнать, кто она…

– Многое потеряли. Был бы я помоложе… – И генерал многозначительно промолчал.

Муравьев никак не прокомментировал слова Сысоева.

– Ладно. – Улыбка исчезла с генеральского лица. – Делать нечего. Каков толк охранять границу, когда позади творится бедлам? Попробую прикинуть, какие силы я могу снять с линии. А вы пока отдыхайте, Николай Николаевич. Впрочем, вы, кажется, обещали мне карту?

– Так точно. Сейчас же и займусь.

– Зачем же сейчас? Хоть отдохните чуток.

– Отдохнуть я всегда успею, – отозвался Муравьев к вящей радости начальника.

И невдомек тому было, что служебное рвение вызвано одним желанием. Разговор о красавице дочери разбередил незажившую рану, и сейчас капитан мечтал лишь об одном. Забыться.

15

Столь часто поминаемый Гюсаком Жан Лафит находился в Новом Орлеане. Просто у него не было времени посещать «Кафе беженцев», которое он сам когда-то сделал одним из самых модных заведений города. Лафит с ранней юности усвоил одну нехитрую вещь: значимость человеку придают деньги. Он много потерял, когда не в меру ретивые служащие конфисковали награбленный товар, и теперь делал все, чтобы возместить понесенные убытки.

Нет, Лафит не отказался от мысли вернуть все через суд. Адвокаты упорно работали в этом направлении, особо упирая на решающую роль, которую сыграли флибустьеры в защите Нового Орлеана во время войны с англичанами, однако приходилось считаться с возможностью худшего. Вдруг дело не выгорит? Суд – судом, но не сидеть же в ожидании его решения. Тем более подобные процессы тянутся годами…

Как раз сейчас Жан беседовал на эту тему с отцом Антонием, стареньким настоятелем костела Святого Людовика, назначенным на эту должность еще при испанцах, да так и оставшемся на ней при всех сменяющихся властях.

Но что служителям католической церкви власть земная?

– Обстоятельства сильно изменились. – Священник говорил с доброй улыбкой, словно речь шла об откровенных пустяках, и только глаза смотрели на собеседника пристально, стремясь проникнуть в тайные мысли. – Как вы знаете, король продал довольно обширные земли, и теперь нам остается только уповать, чтобы новая власть не трогала церковь. Впрочем, у нас уже давно сложились неплохие отношения с русским наместником.

Отец Антоний замолчал, и сидящий напротив его Лафит тихо спросил:

– Вы хотели бы, чтобы я несколько осложнил ему жизнь?

– Ни в коей мере! – Священник протестующе замахал руками. – В данный момент мы союзники, и вице-рой особо подчеркнул это. Вдобавок наши проблемы остались прежними. Мы всерьез надеялись, что отныне неприятности станут достоянием одних русских, но… Флибустьеры, плавающие под флагом самозваной Мексиканской республики, по-прежнему вовсю нападают на наши корабли, и казна несет огромные убытки.

– С развитием у русских мореплавания положение может измениться, – заметил Жан. – Пока они лишь примериваются к доставшимся им богатствам, и судов под русским флагом в заливе весьма немного.

– Какие там богатства? – вздохнул отец Антоний. – Мексика одной из первых попала под власть Испании, и…

Он спохватился и продолжать не стал. Да все и так было понятно. Времена безудержного разграбления новых земель давно канули в Лету. Отнюдь не по чьей-то доброте. Просто все, что можно было вывести, было вывезено в метрополию еще пару веков назад, и теперь достоянием Вест-Индии был лишь продукт труда. О сказочных сокровищах не стоило и говорить, и, возможно, одной из причин упадка колоний стал иссякший поток золота.

– Что же вы хотите? – поинтересовался Лафит, машинально поглаживая черную как смоль бороду.

– Ваша задача остается прежней. Любыми путями уничтожить пиратов, – твердо произнес священник.

– Как я уже докладывал вашему начальству, уничтожить их можно только одним способом – внедрившись в их ряды. А для этого требуются деньги.

– Вы совсем недавно получили восемнадцать тысяч долларов, – напомнил отец Антоний.

Сумма была немалой. Хотя все познается в сравнении.

– Это был задаток, – просто сказал Лафит.

– Его должно хватить до следующего платежа. Лучше скажите, что вам удалось сделать?

– Времени было мало. Вы же имеете представление об этой вольнице. Однако мне удалось спровадить большую часть пиратов в Мексику. Пусть русские справляются с ними на суше, раз не могут справиться в море.

– Весьма разумно, – похвалил отец Антоний.

Фразы о союзниках были забыты. Да и что такое союзники? Пока враг одинаково треплет обоих, надо бороться сообща, но если есть возможность перенацелить удар на приятеля…

– Я уточню у вице-роя. Может, его устроит, если удастся переключить флибустьеров исключительно на борьбу с новыми владельцами Мексики, – после некоторой паузы предложил священник. – Нам главное – чтобы никто не тревожил наши торговые суда, а прочее важно лишь поскольку постольку. Подумайте, нельзя ли отправить всех пиратов на материк?

– Я попытаюсь, но сомневаюсь в подобном исходе. Если бы речь шла лишь о набегах на прибрежную местность, дело другое. Но бороться за свободу страны способен не каждый. Многие думают только о деньгах, и политика их не интересует. Флаг Мексиканской республики для них всего лишь прикрытие. Хотя надо подумать, что тут еще можно сделать. – Лафит изобразил на лице глубокую задумчивость. – Может, мне войти в контакт с представителями республиканского правительства и действовать через них? Как возможный вариант могу намекнуть, что вице-рой готов закрыть глаза на их деятельность, если они переключатся целиком на освобождение территории Мексики.

Вице-роем именовали вице-короля испанских колоний. С некоторых пор его обычной резиденцией являлась Куба. Может, потому, что континент в последнее время серьезно бурлил революциями и находиться там было не слишком удобно.

– В целом мысль мне нравится. Хотя… Где гарантия, что в случае успеха подобное не произойдет в остальных колониях?

Гарантии не было и быть не могло. Но и поражение революции отнюдь не означало, что континент успокоится. Испанская империя ослабла настолько, что только какие-нибудь чрезвычайные меры могли бы исправить положение. Беда в том, что никто не представлял сущности этих мер. Стоит дать колониям чуть больше свободы, и результат вполне может оказаться обратным ожидаемому. Наиболее пылкие головы решат, что власть пошла на подобную меру в результате своей слабости, и тогда… Стать же строже элементарно не хватало сил.

– Я могу придерживаться прежнего плана, – пожал плечами Лафит. Мол, вы являетесь главным тайным представителем вице-роя, вам и решать, как лучше поступить. А я что? Всего лишь один из агентов – что скажут, то и буду делать.

Но и отец Антоний не мог в одиночку решить столь щекотливый вопрос. Он отвечал за вербовку агентов и за работу с ними, но задачи ставил находящийся в Гаване правитель королевства Новая Испания, входившего в просто Испанское королевство без всяких уточняющих слов.

– Я напишу вице-рою. Пока же сделаем так. Я думаю, для выполнения задания вы можете войти в сношение с республиканцами, но исключительно как частное лицо. Если они помогут нам убрать флибустьеров, хорошо. Можете даже взять у них на это деньги, хотя сильно сомневаюсь, что их правительство выделит вам хоть песо. Они сами живут на долю с добычи всевозможных разбойников и на подачки правительства Североамериканских Штатов. Вряд ли они захотят делиться этим. Но грызня за власть нас не касается. Ваша задача лишь помешать флибустьерам и дальше действовать на наших коммуникациях.

– Я приложу все мои силы, святой отец, – заверил Лафит.

Он получил благословение священника и тихонько покинул его дом. Если кто и заметил визит бывшего флибустьера, что такого в том, что человек навещает священника? Напротив, данный факт говорит лишь о набожности и будет поставлен ему в заслугу.

Отец Антоний дождался, когда слуга проводит гостя, и подошел к конторке. Ему предстояло написать начальству о новом предложении агента тринадцать тире два о том, как лучше справиться с полученным заданием.

Именно под таким номером Жан Лафит с недавних пор значился в картотеке секретной службы вице-короля Новой Испании. Под номером тринадцать тире один проходил его старший брат Пьер.

16

– Их было, по словам местных жителей, человек пятьдесят. Пара дорожных бричек, столько же повозок с вещами, – устало докладывал Гомес.

Он был не только одним из командиров, но и доверенным лицом республиканского правительства как человек, безмерно и фанатично преданный идеалам свободы.

Выглядел он вконец замученным, даже усы понуро повисли, а щетина на щеках уже обещала перерасти в бороду. Одежда покрылась пылью, и лишь въевшийся в нее пот не позволял той пыли взлетать над хозяином при каждом его движении.

– Как – пятьдесят? – возмущенно выдохнул д’Ори и взглянул на командующего, словно ждал от него поддержки.

– Всего пятьдесят? – в свою очередь переспросил тот.

– Все в один голос клянутся, что не больше… – Гомес не удержался и вытер краем висевшего вокруг шеи грязного платка сползающие по лицу струйки пота. В результате процедуры лицо разведчика стало пятнисто-полосатым и еще более чумазым. – При них русский офицер и чиновник. Последний – явно отсюда.

– Предатель! – с чувством выругался Минья.

Глаза командующего кровожадно сверкнули. Ему бы дать волю, он вмиг бы расправился со всеми, отвергающими светлые идеалы независимой Мексиканской республики.

Но до изменника было не дотянуться. А вот Луи был рядом, стоило руку протянуть.

– Вы что хотите сказать, будто ваши хваленые люди бежали от полусотни каких-то залетных проходимцев? – процедил сквозь зубы Франсиско, обращаясь к своему компаньону.

– Мы слушали доклад беглецов вместе, – огрызнулся губернатор. – Откуда я знаю, как там было на самом деле?

– Это ваши люди, а не мои, – зло бросил ему Минья. – Такой толпой отправиться наказать одного человека, получить там взбучку, а затем быть разгромленным крохотным отрядом, прибывшим черт знает откуда, – и это ваши хваленые воины? Теперь понятно, почему до сих пор вы не можете установить порядка в своих владениях! Странно, как нас самих до сих пор не повязала парочка случайно проезжающих мимо авантюристов!

– Мои люди практически перекрыли испанцам море, – встал на защиту пиратов д’Ори. – Хотел бы я посмотреть на того, кто сумел бы повторить подобное.

– Что ж они здесь наложили в штаны, как последние шакалы?

Минья выпалил это, будто шакалы разгуливали по Тешасу исключительно в штанах.

– А чем прославились ваши люди? Кого победила славная республиканская армия? Попавшихся на пути плантаторов?

– При приближении моей армии хваленые регулярные войска разбегаются врассыпную! – запальчиво возразил Франсиско.

На самом деле судьба еще не сталкивала повстанцев с их противниками. Лишь один раз соединенная армия Мексиканской республики встретилась с собранным несколькими донами ополчением. Перевес республиканцев был настолько велик, что ополченцы действительно спешно ретировались с места несостоявшегося боя. Случай этот окончательно убедил командующего в собственных исключительных полководческих способностях, и порою ему хотелось настоящего боя, жестокого, кровопролитного, с истреблением большинства неприятеля и пленением тех, кто по капризу судьбы смог избежать попадания свинца или удара стали. Чтобы обязательно окрестные поля были залиты потоками крови, а вражеские трупы лежали горами.

А затем – торжественный въезд в столицу, и благодарное население провозглашает Франсиско первым президентом Мексики в обход правительства.

Видение было настолько ярким, что злость на компаньона за нелепую неудачу усилилась еще больше.

– Наша армия. Не ваша, – поправил командующего губернатор и, не желая продолжать ссору, повернулся к Гомесу: – Куда они направлялись? Ну, эти…

– К границе. Где расположились русские.

– Догнать сумеем?

– Ни в коем случае. Они наверняка уже там.

Д’Ори недовольно поморщился. Ему очень хотелось отомстить. Но нападать при этом на основные силы, даже если они растянуты вдоль длинной пограничной линии, это, знаете ли…

Мысли Франсиско невольно устремились в том же направлении.

– А если нам обрушиться с тыла? Они же нас наверняка не ждут! Разнесем их поселения в пух и прах!

Уверенности в голосе командующего не было. Нет, он не сомневался в осуществимости предложенного плана. Просто взять у недавно прибывших на континент поселенцев было явно нечего, а тогда есть ли смысл нападать?

Франсиско не воспринимал казаков как воинскую силу и, соответственно, не видел с их стороны угрозы своему делу. Стерегут границу, и пусть. Когда-нибудь дойдет и до них очередь.

– Можно и так, – тоже без малейшей уверенности согласился губернатор. – Но я все же в первую очередь отомстил бы тому, кто посмел оказать сопротивление армии законного правительства.

Хотел сказать – «законному губернатору», однако тогда остальные могли подумать, будто речь идет о личной мести.

Минья, смуглолицый от природы, а сейчас вообще едва не черный от постоянного пребывания под солнцем, извлек сигару, откусил кончик, прикурил и возразил из клубов дыма:

– Я бы не стал торопиться с этим. Пусть сначала отстроится, уверует в собственную безопасность, а тут мы и… – Командующий красноречиво умолк.

Д’Ори некоторое время осмысливал предложение, а затем расхохотался и в порыве чувств хлопнул соперника по плечу:

– Вот это дело! Представляю морду этого Педро, когда в разгар какого-нибудь празднества вместо гостей заявимся мы собственной персоной!

Минья и Гомес азартно присоединились к хохоту, и их смех не сулил строптивому помещику ничего хорошего.

Общее веселье на время сблизило разных людей. Бывший флибустьер опомнился первым и, отхлебнув из стоявшего перед ним стакана, произнес:

– Все хорошо, но нам надо наметить дальнейший план движения. Сидение на месте расхолаживает людей. Да и выигрываются революции решительными ударами. Не зря же мы выступили в поход!

Планы были слабым местом в действиях армии. Предводители никак не могли договориться между собой на сколько-нибудь длительное время. Оба были согласны в том, что победа достигается непрерывным продвижением вперед, но Д’Ори, являясь, согласно бумагам республиканского правительства, губернатором Тешаса, заботился исключительно об установлении своей власти над штатом, возможно же, вообще был не прочь создать на его основе независимое государство, а Минья думал, так сказать, в общегосударственных масштабах и стремился как можно скорее захватить всю страну. Для него Тешас был лишь трамплином к дальнейшему, а для флибустьера – конечной и, по существу, единственной целью.

– Двигаться надо. – Хоть в этом Минья был согласен с компаньоном. – Но куда?

– Я думаю, надо пройтись вдоль побережья.

Все-таки д’Ори был флибустьером и инстинктивно старался держаться поближе к морю. Хотя бы как к средству спасения.

– Есть у меня кое-какие наметки, и, согласно им, неплохо бы пока свернуть чуть в сторону…

Франсиско красноречиво посмотрел на Гомеса, и последний, поняв значение взгляда, выдвинулся на первый план.

– Дело в том, что многие недовольны сменой власти, – тихо шепнул он, наклоняясь поближе к соперникам.

– И что? – не понял Луи.

– Как? Надо просто…

17

Выступление состоялось лишь на второй день. Линия станиц была разбросана настолько, что даже подтянуть казаков из самых ближних поселений требовало немало времени. Границу в любом случае оставлять без присмотра не годилось, вдобавок у станичников имелась куча дел, и прекрасно знающий казачью жизнь генерал обошелся самым минимумом. С ним в поход, считая конвой Муравьева, выступили неполные три сотни человек. С ними была вся наличная артиллерия – два конных орудия с прислугой.

– Ничего, – бросил генерал. – Против нас не регулярные войска. Если уж мы Наполеона одолели, то каких-то повстанцев и подавно. Я послал гонцов к местным воякам, может, тоже подойдут.

Отношения казаков с бывшей испанской армией были сложными. По условиям соглашения с испанской короной все желающие военнослужащие могли или вернуться на родину, или продолжить службу в своих подразделениях, ставших частью русской армии. Только возвращаться большинству было некуда, и едва ли не все офицеры и солдаты дисциплинированно принесли присягу новому императору.

При этом на посланцев нового повелителя местные порою посматривали свысока. Кто-то, конечно, втайне побаивался быть обойденным по службе, кто-то просто привык чувствовать себя начальником посреди бескрайних степей, все же мексиканская армия стояла не крупными формированиями, а небольшими командами, и любой из начальников ощущал себя богом. И, как всегда, остро вставал вопрос – кто же кому должен подчиняться? Здесь, вдали от Европы, о казаках даже не слышали и до сих пор не могли понять: кто же это – воины или какие-то ополченцы, большую часть времени занятые обычными полевыми работами? Вроде бы селились они так, чтобы не только границу прикрыть, но и обеспечить себе достаточное количество земель под поля и пастбища. Даже слово «солдат» в их отношении не употреблялось. Вот и понимай, как знаешь, что это за люди и на каком основании они имеют воинские звания, причем не похожие ни на какие другие.

С другой стороны, прошедшие сквозь непрерывные войны казаки посматривали на местных коллег свысока. Мол, а вы бы так сумели? Это вам не бардаком здесь заниматься, с лучшей армией Европы воевали. И куда та армия в итоге делась? Все осложняло отсутствие единой для всех системы и узаконенной иерархии. Сысоев, к примеру, считался начальником пограничной линии и напрямую не имел власти над армией бывшей испанской колонии, хотя и являлся генералом.

– Вы надеетесь, они выполнят приказ? – спросил Муравьев, поневоле ставший начальником штаба крохотного отряда, дежурным офицером, квартирмейстером и адъютантом в одном лице.

– Я даже не знаю, действительно ли это приказ, – дернулся Сысоев. – По букве и духу устава нынче я являюсь старшим воинским начальником в Тешасе, но понимают ли это другие… Насколько я успел познакомиться с местной армией, решение будет приниматься сообща после жарких и весьма долгих споров. Но, хочется верить, достаточно многие захотят сделать карьеру в новом для себя государстве, а невыполнение приказа – это не лучший способ заявить о себе новому начальству.

Прошедший всю войну в штабах Муравьев мог бы немало рассказать о всевозможных генеральских дрязгах, однако местное отношение к службе для него было новостью. Сысоев же лишь вздыхал да явно мечтал о том дне, когда в краю появятся настоящие воинские начальники со всеми своими правами и обязанностями.

– А если все же не выполнят?

– Справимся без них, – отмахнулся Сысоев. – Они еще казаков в деле не видали.

И горделиво покосился на едущее колонной по три воинство. В длинных синих чекменях, с лихо заломленными папахами, с торчащими над головами пиками казаки чем-то напомнили Муравьеву былинных русских богатырей, выехавших на бой с очередным супостатом.

Даже гордость обуяла, что в какой-то степени принадлежишь к этим не имеющим аналога в мире воинам, которым жара – не жара, мороз – не мороз, был бы противник, а победа всегда будет с ними.

Конечно, Муравьев по собственному опыту знал, что в действительности дела обстоят чуть иначе. И пехотное каре казакам прорвать трудно, и с регулярной кавалерией в равных силах бороться нелегко, и отступить они не прочь, правда, чтобы заманить врага в засаду, а уж на добычу падки, как их предки, что ходили за зипунами в далекую Туретчину. Но так хотелось воспринимать сейчас казаков последними рыцарями без страха и упрека, что Николай прогнал знания прочь.

Ближе к полудню все-таки пришлось устроить длительный привал. Место было выбрано заранее вплотную к небольшому лесочку, чтобы была возможность хоть на время отдыха укрыться от безжалостного светила.

Продолжать движение по-любому было невозможно. Воздух все больше становился похожим на обжигающее пламя. Люди и лошади покрылись потом. Дальнейший поход стал чреват солнечными ударами, а людей и коней Сысоев берег.

– Лучше будем двигаться ночью по прохладе, – пояснил он нетерпеливому капитану. – Казаку степь – дом родной. Не заплутаем. Да и бунтовщики, чай, тоже люди. Сейчас тоже, поди, отдыхают.

Его подчиненные в особом присмотре не нуждались. Как не нуждались в понуканиях и приказах. Кто-то споро заготовил дров, кто-то нашел родник, и в ложбинках, невидимые со стороны, загорелись костры, обещавшие сытный походный кулеш. Хоть и не хотелось есть по жаре, но в походе требуются силы.

Во все стороны привычно ушли дозоры. Казаки впитывали понятия службы с первых дней, ко всем ее мелочам относились серьезно, и застать их врасплох не удавалось никому. Они сами любили внезапные нападения, а вот свой покой на отдыхе старательно берегли.

Солнце пекло невыносимо, будто задалось целью выжечь всю землю начисто. Свободные от нарядов люди завалились спать. Сны по такой жаре были липкими, душными, только бодрствовать было еще тяжелее.

Муравьев, превозмогая себя, трудился над привычными отчетами, чертил карты местности – словом, занимался обычными делами квартирмейстерского офицера. Только кажется, будто у штабных нет забот. Бумаги требуют к себе исключительно серьезного отношения.

Привал поневоле затянулся. Сысоев старательно выждал, пока температура спадет до приемлемой величины, и лишь тогда объявил продолжение похода.

Теперь двигаться стало ощутимо легче. Казаки шли без обоза, имея при себе лишь самое необходимое в дороге. Пару раз чуть тормозили движения пушки, однако и тут все дружненько проталкивали их через мешающие овраги.

Провели в седлах ночь, а днем вновь остановились на привал. Но есть ли особая разница, как двигаться? Тем более за ночь было пройдено немало…

18

За небольшим островком туман неожиданно рассеялся, явив взорам блестящую под солнцем морскую гладь. Глазам стало больно от бесчисленных зайчиков, играющих на невысоких волнах. Зато выросла линия горизонта, и почти сразу раздался крик впередсмотрящего:

– Два паруса!

Офицеры вскинули подзорные трубы.

Тут туман сыграл морякам «Камчатки» на руку. На расстоянии, не превышающем полтора десятка кабельтовых от шлюпа, в море виднелись два судна. Головным шла шхуна под испанским флагом. За ней на всех парусах неслась бригантина, и не требовалось особого воображения, чтобы понять смысл происходящего.

– Свистать всех наверх! К бою!

Марсовые торопливо полезли на мачты, и спустя минуту шлюп с легким хлопком распустил паруса. «Камчатка» сменила курс, идя наперерез маячившей перед ней парочке.

Тем временем открылась крюйт-камера, и канониры поволокли к пушкам ядра, картечь и заряды. Кто-то уже посыпал палубу песком, чтобы не скользить на крови в случае серьезного боя. Корабельный лекарь сноровисто проверял свои причиндалы, раскладывал инструменты и бинты так, чтобы они были под рукой. Кто-то из команды успел переодеться в чистое, но таких было немного.

– Что там за флаг, Василий Михайлович? – поинтересовался Матюшкин.

Юнкер не имел постоянного места по боевой тревоге и потому находился рядом с командиром.

– Наверное, мифической Мексиканской республики, – чуть улыбнулся Головнин.

Разумеется, на обоих судах заметили стремившегося присоединиться к ним собрата. Реакция на появление третьего на разворачивающейся сцене была различной. Шхуна принялась менять галсы так, чтобы побыстрее сблизиться с русским шлюпом. Зато бригантина бросила сулившую успех погоню и отвернула в сторону.

– Что-то не хотят республиканцы пропагандировать нам свои идеи, – бросил Головнин подошедшим офицерам.

Те заулыбались. Пока им явно везло. В первом же выходе среди бескрайних просторов наткнуться на тех, кого искали, – это был знак явного благоволения Судьбы. Теперь главное было не подвести капризную даму и во что бы то ни стало догнать пиратов.

Бригантина была полегче шлюпа на ходу, но «Камчатка» перед выходом в море пришла килевание, и очищенное днище давало кораблю лишний узел, а то и все два. И, как всегда, многое зависело от выучки команды.

Головнин не зря гонял команду весь долгий переход через Атлантику. Вдобавок для долгих вояжей матросы отбирались из добровольцев, тех, кто не хотел ходить в пределах Маркизовой лужи, и каждый не только знал, но и любил свое дело.

Азарт погони оказался заразительным. Испанская шхуна не выдержала и спустя некоторое время повернула за недавним противником. С тем расчетом, чтобы не оказаться рядом с ним первой, но все-таки не желая опоздать к грядущему возмездию.

Надо отдать флибустьерам должное. Моряками они являлись первоклассными, и исход погони был далеко не ясен.

Туманный островок остался далеко позади, а затем и вовсе скрылся с глаз. Кого интересует небольшой клочок суши, каковых в здешних водах водится без счета? Разве что набрать пресной воды и поохотиться, если есть нужда и время. Но ни времени, ни нужды не было. Да и охота на человека намного увлекательнее, а для пиратов – еще и прибыльнее. В этот момент прибыль заключалась в том, чтобы уберечь шеи от пенькового галстука, но ведь жизнь намного ценнее любых богатств.

– А ведь у них есть шанс уйти. И немаленький, – заметил Литке Врангелю.

По боевому расписанию каждый из них командовал артиллерией одного из бортов, но до стычки в любом случае было еще далеко, и офицеры словно невзначай сошлись на баке.

Первоначальная эйфория от удачной встречи схлынула, и теперь можно было оценивать случившееся более объективно.

Расстояние между кораблями то возрастало, то уменьшалось в зависимости от смены галсов и умения при маневрах. Дело решали выносливость команд да постепенное приближение вечера. Сумеет пиратская бригантина продержаться до темноты – и ночь поможет им спасительным покровом. Нет – что ж, исход боя предвидеть нетрудно.

– Мы будем еще посмотреть.

От волнения в голосе Врангеля прорезался акцент, хотя обычно он говорил по-русски чисто.

Породистое вытянутое лицо барона словно бы еще больше удлинилось от напряжения. Казалось, будь его воля, и он принялся бы сам дуть в паруса, чтобы хоть чуть-чуть увеличить ход шлюпа.

Тут впору пожалеть, что судьба и начальство поставило к пушкам. Хотя матросы и без понуканий делали все от них зависящее, чтобы догнать убегающую бригантину.

Ветер чуть усилился, и теперь шлюп шел несколько быстрее. Большая парусность играла свою роль в затянувшейся гонке. До бригантины было кабельтовых десять, не больше, однако как сократить этот разрыв?

Напряжение возрастало. Матросы и офицеры следили за постоянно меняющимся расстоянием, переживали, и только солнце равнодушно скользило по небу. Ему-то явно не было дела до разыгрывающейся внизу драмы, одной из многих, которое оно повидало за те века, которые люди бороздили моря и океаны планеты.

Очевидно, пираты решили, что гонка по ветру оставляет им слишком мало шансов, и решили попытать счастья в маневрировании. Их бригантина была легче, а косое вооружение на второй мачте способствовало хождению на крутых галсах.

С «Камчатки» было видно, как флибустьерский корабль круто повернул в сторону, продемонстрировав противнику борт, и двинулся в сторону от первоначального курса.

Мгновенно последовали команды. Шлюп также пошел в разворот. Расстояние в какой-то момент сократилось кабельтовых до шести, и нервы одного из канониров не выдержали.

Грохот выстрела ударил по ушам. Остальные артиллеристы машинально собрались последовать примеру товарища, и только грозный окрик Литке заставил их застыть на своих местах:

– Отставить! Платонов! Кто приказал стрелять? Я вот тебя сейчас!

Ядро пролетело половину пути между кораблями, задело волну, рикошетом устремилось дальше, но врезалось в очередную водяную преграду и скрылось в море.

Литке подскочил к проштрафившемуся канониру с явным намерением наказать тут же, однако шлюп качнуло, и пошатнувшийся офицер вместо удара был вынужден вцепиться в терпеливо ожидающего возмездия матроса.

Тот невольно поддержал начальство и тут же вновь застыл проштрафившимся изваянием.

– Еще раз повторится!.. – бросил в сердцах офицер. – Орудие зарядить!

Бригантина вновь вильнула в сторону, но шлюп практически без промедления повторил маневр.

Пираты явно совершили ошибку. Они что-то не рассчитали в стремлении уйти и лишь еще больше сократили спасающее их расстояние.

Головнин сумел оказаться точно за кормой неприятеля, и теперь часть ветра не попадала тому в паруса.

Следующий маневр пираты совершили вынужденно. Им во что бы то ни стало требовалось выскочить из своеобразной тени шлюпа, и надо отдать им должное, поворот был совершен весьма умело. Не их вина, что он не достиг цели.

Шлюп повернул, будто был привязан, и на какое-то время корабли оказались бортами друг к другу.

– Пали! – рявкнул Литке.

Орудия прогрохотали дружно и весело. Повисшие клубы дыма не дали сразу увидеть результат, но вот шлюп вышел из них, и стало ясно, что по крайней мере пара ядер достигла цели. Да только разве парой попаданий потопишь корабль!

В ответ бригантина тоже окуталась рукотворным туманом. Калибр пиратских пушек был меньше, да и было их вдоль борта только четыре штуки, однако сдача в плен не давала флибустьерам ни малейшего шанса на жизнь, и они сопротивлялись как могли.

Последующий час при ясном небе вовсю гремел гром, и над водой стлалась серая пелена. Матросы сноровисто перезаряжали орудия, накатывали их на места, после чего в сторону врага улетала очередная партия ядер или смертоносной картечи. Оттуда в ответ тоже прилетали гостинцы, но в пылу боя на них почти не обращали внимания. Разве что кому-то доставалось от них, или же вражеский снаряд наносил шлюпу заметные повреждения.

Впрочем, пострадавших было немного, а повреждения не настолько серьезны. Флибустьерам досталось намного больше. Фок-мачта у них была сбита, орудия умолкали одно за другим, борта были разворочены, и недавно стройная бригантина на глазах принимала вид старой развалины.

Спустя еще четверть часа бригантина окончательно лишилась хода. Ее артиллерия смолкла, и лишь ружейные выстрелы обозначали продолжающееся сопротивление.

– Приготовиться к абордажу! – громко оповестил Головнин.

Матросы сноровисто разбирали сабли, а канониры тем временем спешили направить в приближающийся вражеский борт последнюю партию картечи.

Корабли сошлись. Моряки «Камчатки» бросились на палубу бригантины всесокрушающей волной. Только противников им досталось до обидного мало. Большинство флибустьеров валялись безжизненными куклами, да и часть уцелевших уже была ранена за долгий огневой бой.

Рукопашная схватка получилась короткой. Кого-то сразу же зарубили, кто-то более опытный еще попытался сопротивляться, еще кто-то после первого же столкновения не выдержал и потянул вверх руки.

– Литке! Осмотреть бригантину! Всех пленных ко мне! Вам, барон, доложить о наших потерях и повреждениях! – Головнин вложил в ножны так и не понадобившуюся шпагу.

Державшаяся все время в стороне испанская шхуна осмелела и потихоньку стала сближаться со сцепившимися кораблями.

Повреждения оказались невелики и вполне исправимы собственными силами. Четверо матросов погибли, десяток получили ранения, частью легкие, но трое моряков – тяжелые. Бригантина же держалась на воде на честном слове. На палубе наскоро насчитали четыре с половиной десятка трупов, да кто-то наверняка уже плавал за бортом. Пленных было всего четверо.

– Откуда вы пришли? Где ваша стоянка? – по-французски спросил их Головнин.

– Наша стоянка – любой остров по дороге, – хмыкнул рослый пират с безжизненно повисшей, кое-как перевязанной рукой.

– А вы знаете, что, согласно морскому уставу, я имею полное право повесить вас здесь же своей властью? – осведомился Василий Михайлович.

Пираты знали. Более того, считали любой другой исход невозможным. Попавшись с поличным, они не корчили из себя мирных моряков и не питали иллюзий на спасение. Взгляды всех четверых были исполнены ненависти, словно не они, а захватившие их в плен русские моряки разбойничали на морских дорогах.

– Так, – оценил их взгляды Головнин. – Тот, кто честно ответит на все вопросы, будет вправе претендовать на помилование.

Ответом было красноречивое молчание.

– По какому праву вы вывесили над судном непонятный флаг? Действовали ли вы одни, или у вас были сообщники? Сколько их? Кто главный предводитель? И наконец, порт, в котором вы отстаиваетесь? Только не говорите, будто свободно можете зайти в любой.

Последнее вообще-то не исключалось, если у пиратов имелись липовые документы. Но это – для сбыта добычи и краткого отдыха. Для более серьезной стоянки все равно требовался какой-нибудь уединенный остров.

– Почему же флаг непонятен? Мы состоим на законной службе у правительства Мексиканской республики, а вот вашего флага в глаза до сих пор не видели, – дерзко ответил все тот же высокий флибустьер.

– Никакой Мексиканской республики не знаю, – отчеканил Головнин.

– Ваше дело! – Пират сплюнул прямо на палубу.

Стоявший рядом боцман в сердцах собрался было двинуть его кулаком, однако Головнин строго взглянул на старого моряка, и тот задержал крепкий кулак.

– Дело как раз не мое. Флаг несуществующего государства – уже само по себе преступление. Равно как и доказательство вашего пиратства, – терпеливо пояснил Головнин.

– Странно, правительство есть, а государства, по-вашему, нет?

Судя по речи, рослый был не простым матросом. Или же, перед тем как стать джентльменом удачи, успел получить на берегу некое подобие образования.

Остальные трое угрюмо молчали, никак не реагируя ни на вопросы капитана, ни на ответы своего товарища.

– Республика – это форма власти, в которой любой может объявить себя правителем. В вашем же случае – еще и придумать себе государство, – хмыкнул Головнин.

– Вы офицер, вам виднее, – отвел взгляд пират.

– А вы? Кем были на корабле?

– Всего лишь канониром, – признался рослый.

– Хорошо. Я жду ответы на остальные вопросы.

– Вы что-то спрашивали?

Пришлось напомнить. Солнце уже коснулось краешком горизонта, и надо было решать, что делать дальше.

– Вы у нашего правительства спросите, сколько человек оно наняло, – посоветовал пиратский канонир. – Мне-то откуда знать?

– Думаешь, с реи виднее будет? – Головнин упорно не хотел терять лица перед каким-то разбойником.

– Может, и так. Только сказать этого я уже не смогу.

– Хорошо. Место вашей стоянки.

– Любой порт Мексиканской республики.

– А командующий, разумеется, сам президент?

– Наверное. Я его никогда не видел.

– Еще бы! Он на таких дураках, как ты, держится.

Головнин сделал знак рукой, и к пленным подступил караул.

– Вешать будете на ночь глядя? – спросил канонир.

– Зачем же моим матросам об таких, как вы, руки марать? На берегу с вами разберутся, – бросил Головнин и перешел на русский язык. – В трюм их! Пусть посидят до порта.

От испанской шхуны отвалила шлюпка, и капитан с некоторой тоской подумал, что пора бесед еще не закончилась.

19

– Ну, от вас, батюшка, я этого не ожидал.

Станичный атаман был сердит, и отец Григорий стыдливо отвел взгляд в сторону.

По всем канонам полагалось бы наоборот, чтобы священнослужитель, нет, не распекал, но отечески наставлял мирянина и указывал ему на грехи, да чего только не случается в жизни! Хоть священник не подчиняется мирским властям, должен же его кто-то одернуть! За неимением поблизости епископа приходится этим заниматься хотя бы обычному атаману. Все же есаул и Анненский кавалер.

Статью Бакланов здорово напоминал отца Григория. Такой же крупный, крепкий, разве что, согласно уставу, не имел бороды, а одни только усы, да не выпирал вперед живот.

– Ну, всем же было ясно сказано, как вести себя по отношению к местным жителям! Вам же, как имеющему сан, подобное вообще объяснять не надо! Вы же пример смирения всем казакам подавать обязаны! Ладно, люди у нас спят и видят, как бы чего прикарманить! Ну, так это… – Атаман умолк, позабыв, что же хотел сказать подобным примером.

Да и не в краже обвинял он священника. Уж в подобном отец Григорий был чист. Казаки, между прочим, тоже. Они старательно подбирали на поле боя любой трофей, особенно любили нападать на обозы врага, но воровством гнушались. От своих же попадет!

– Это… Терпимей надо быть! Терпимей! – Бакланов обрадовался, словно ребенок, счастливо найденному слову. – Мне же теперь рапорт по команде писать придется, хотя вы мне не подчинены. Василий Алексеевич специально велел обо всех случаях столкновения с местными докладывать ему лично, не делая скидок ни для кого. До епископа же дойдет! Хотя, – с некоторой досадой дополнил атаман, – епископу и без меня напишут. Тот же монах. Да еще растрезвонит дело по всей округе так, что как бы чего серьезного не вышло.

Он с досадой потянулся к голове, пытаясь сорвать с нее шапку и шмякнуть ею об пол, но из уважения к сану собеседника головной убор был предусмотрительно снят, и движение пропало втуне.

Отец Григорий все это время угрюмо молчал, и только громкое сопение выдавало его волнение.

– Ну, нельзя же так! – воскликнул Бакланов. – Какой пример вы подаете пастве?

– А чего он заявил, будто Дух Святой исходит не токмо от Бога-Отца, но и от Бога-Сына? – вдруг обиженно выдавил священник и засопел опять.

– По-вашему, это повод человеку в морду дать? – вопросил есаул и воздел очи вверх, будто искал там ответа на свой вопрос.

– Каюсь, ибо грешен вельми, – вздохнул Григорий. – Не удержался. Да кто ж знал, что сей аспид в человеческом обличье опосля с пола подымется и мне в бороду вцепится? Да так, что едва всю не выдрал!

И он выпятил вперед свою бороду. Но она была в таком беспорядке, что судить о понесенном священником ущербе было трудно. Вот пошедший всеми цветами глаз – дело другое, но о нем Григорий не помянул.

Тоже невидаль – глаз подбили! Синяк, он что, он пройдет…

– Но начали-то драку вы! – обличающе произнес Бакланов.

Пусть он не один раз выпивал со станичным батюшкой, когда-то крестил у него своего сына и вообще находился в хороших отношениях, но долг службы – превыше всего. Сказано: местных не задирать и их веру не трогать, значит, так тому и быть.

– Но опосля его слов! – запальчиво выдохнул Григорий. – Он первый начал нашу веру хулить, а свою непотребную восхвалять!

– Да поймите, отче, не они к нам, а мы к ним пришли. И негоже нам тут в одночасье порядки менять. Ну, не басурмане, чай! Тоже во Христа веруют, разве чуть иначе!

Как человек простой, атаман особо не вдавался в тонкости веры. Сам он был православным, жизнь готов был положить за храм, но, побывав в походах, понимал, что каждый народ имеет право жить по собственному желанию.

– А глаза им открыть, по-вашему, не надо? – возразил священник. – Думаете, монах просто так приезжал да еще наш язык выучил, подлюга! Нет, он наших же казаков в католичество перевести хотел. И мало того, лжесвидетельствовал при этом, утверждая, что сам наместник не возражает подобному святотатству. Так сколько же я мог терпеть? День слушал, другой слушал, но всему есть границы!

– Ну а выпито вами на пару при этом было сколько? Чаю – ведра по два на брата. Вон, сивухой-то до сих пор прет так, что хоть закусывай!

– Какое по два! – возмутился Григорий. – От силы полтора на двоих. За три дня. Правда, с ночами. Но хлипковат Доминик пить. По два раза на день засыпал – пушкой не поднимешь!

– Вас перепьешь! – хмыкнул атаман с некоторым оттенком гордости.

Сам он еще был способен на такой подвиг да кое-кто из казаков, но человеку постороннему, тем более – иностранцу, тягаться с отцом Григорием было самоубийственно.

Отец Григорий в ответ лишь вздохнул. Душу его терзали две малосовместимые вещи – несколько запоздалое чувство раскаяния за случившееся с гостем по его вине и желание несколько поправить здоровье. Но если последнее было еще достижимо по приходу домой – должно же было что-то остаться после совместных посиделок представителей двух ветвей христианства, – то загладить свою вину было намного труднее.

Оно, конечно, не согрешишь, так и не покаешься, но все-таки пускать священнику в ход кулаки… Еще хорошо, что не убил в запале. Силы-то немереные.

Стыдно-то как, прости Господи!

Главное – во всем есаул прав. Столько сил тратить на проповеди добра, а самому сорваться и заняться мордобитием, подобно простому мужику! За такое и сана можно лишиться.

Пусть не сана, но епитимью наложат такую… Хотя последней отец Григорий был бы только рад. Он уже прикидывал, каким образом будет смирять свою плоть.

Для начала же он откажется от поправления здоровья. Только так, и никак иначе! Любой грех надо замаливать, и любая мука будет зачтена.

Ох, грехи наши тяжкие!..

20

Самое странное – встреча с мексиканскими войсками – все-таки состоялось.

– Капитан Хуан Луис Педро Кастебан, – представился начальник прибывшего отряда, мужчина на добрый десяток лет постарше Муравьева. – Со мной две роты пехоты, взвод драгун и два орудия.

Роты на глаз были далеко не полного состава, драгуны тоже не произвели на казачьего генерала впечатления, но все же это была подмога и как таковая могла только приветствоваться.

Сразу объявилась сложность. Французского Хуан не знал, как, впрочем, и Сысоев, потому при разговоре пришлось пользоваться услугами двух человек. Дон Карлос переводил сказанное с испанского на французский и обратно, а Николай – соответственно, с французского на русский или с русского на французский. В итоге каждый раз терялось немало времени на передачу любой ерунды, однако ничего иного придумать было нельзя.

«Надо учить испанский», – не в первый раз подумал Муравьев. Он, собственно, уже старался его учить в дороге, просто знания оставляли пока желать лучшего. Давала знать о себе постоянная жара, при которой голова отказывалась работать, да и прочих дел было столько, что еще на одно не хватало сил.

Да и мало совместно выступить против мятежников. Вокруг лежали бескрайние степи, и найти в них не слишком большой отряд было не намного легче, чем пресловутую иголку в стоге сена. По сравнению с Европой край был заселен мало, можно было двигаться весь день и умудриться пройти между далеко отстоящими друг от друга хозяйствами. Ко всему, не было уверенности, что местные жители станут помогать новым властям. Кто знает, что им ближе – закон или те, кто против этого закона восстает?

Любая власть нуждается в опоре. Здесь же никто не спрашивал мнения живущих. Два государства договорились между собой, и территория вместе со всеми жителями в одночасье стала принадлежать другой стране. О которой, если уж на то пошло, многие даже не слышали еще накануне. Так что о каких симпатиях могла идти речь?

Стремительное поначалу движение стала тормозить пехота. Испанцы явно не проходили школу суворовских чудо-богатырей. Они едва плелись, а потом долго отдыхали после каждого перехода. Иметь подобных вояк в своем отряде было сущим мучением, особенно когда привык совсем к иному.

Другое дело – куда спешить и где окажется противник, никому было не известно.

Эх, служба!..

21

Крепкий организм быстро брал свое. Блохин был еще не способен к работе: давала знать о себе слабость и порою кружилась голова, однако лежать не хотелось. Матрос старался побольше двигаться, исподволь изучая остров. Тем более никто за ним в открытую не следил и не одергивал, когда моряк неспешной походкой удалялся прочь от поселка.

Куда с острова денешься?

Галвестон оказался довольно велик. Узкий, но вытянувшийся так, что Блохин не смог добраться до его оконечности, он казался бесконечной линией, уходящей в неведомые дали.

Лишь на западной оконечности острова росла чахлая унылая трава и простирались болота. Иногда можно было увидеть издалека дикого оленя, но главной живностью были всевозможные змеи, попадавшиеся тут так часто, что пропадало всякое желание забредать в их царство. Во всех остальных частях острова были пески. Ни одного родника, сплошная низкая пустыня, едва возвышающаяся над окружающим со всех сторон морем.

Лишь рядом с бухтой царило некоторое оживление. Целый поселок, называемый пиратами Кампече, раскинулся вокруг прекрасно укрытой гавани. У входа поместился небольшой каменный форт как защита от тех, кто дерзнет потревожить обосновавшуюся здесь вольницу.

Нужда – великая учительница. Блохин потихоньку стал понимать французскую речь, на которой изъяснялось большинство флибустьеров. Не сказать чтобы очень уж сильно, однако кое-какие понятия стали ясны, и матрос уже мог связать между собой несколько слов, дабы довести до собеседников какую-нибудь простейшую мысль.

Вопреки ожиданиям отношение к Блохину оказалось неплохим. Многие разбойники даже старались набиться ему в приятели. Матрос довольно быстро уяснил, что на него смотрят здесь не как на раба, а как на грядущего соратника в нелегком деле ограбления ближнего.

Тот факт, что Блохин в свое время несколько проредил ряды их соратников, нимало не смущал пиратов. Напротив, проявленные при этом сноровка и сила вызывали в разбойниках восхищение. Здесь вообще ценилось умение постоять за себя, а уж богатырская удаль казалась пределом совершенства.

Чувства Блохина были сложнее. Злость к недавним похитителям, та, которая заставляет бросаться в заведомо безнадежную схватку, давно прошла. Осталась печаль по погибшим товарищам, усталость да потаенное, почти не вылезающее наружу желание отомстить. Но в бытовом отношении некоторые из пиратов вызывали чувства если не дружеские, то, по крайней мере, обычные человеческие, как к соседям, с которыми ты волей-неволей обязан жить рядом.

По утрам же и вечерам моряк самозабвенно молился, прося Господа укрепить его в тяжелых испытаниях и помочь найти в душе прощение врагам. В основном помогало, но порою накатывало такое…

Зашедшее как-то утром в бухту судно, явно не пиратское, о чем говорил флаг Североамериканских Штатов на мачте (этот флаг Блохин знал), моряк встретил словно дар небес. К счастью, опомнился он быстро. Да, прибывшие моряки не занимались морским разбоем, и их руки были чисты от крови. Зато они скупали у пиратов добычу, иначе почему последние настолько спокойно восприняли этот приход и даже радовались гостям?

На берег сошел степенного вида вальяжный господин в сюртуке и первым делом проследовал к складам, где хранился груз со «Святого Антония», а может, и не только с него.

Мелькнула было мысль попытаться втихаря договориться с матросами, вдруг кто согласится припрятать беглеца, однако Блохин оценил морды моряков и понял: эти сразу выдадут его желания островитянам, а дальнейшее даже трудно предсказать. Забраться же самому среди белого дня на парусник нечего было и пытаться. Не слепые же вокруг! Тут пока доплывешь! Да и как спрятаться на шхуне?

Блохин сплюнул в досаде и пошел прочь. Не хотелось лишнего соблазна, раз все равно нельзя воспользоваться случаем.

За его спиной шел торг, и вальяжный американец степенно, отнюдь не по-восточному, пытался сбить стоимость товара. Мол, не уступите – разорюсь!

С другой стороны, мало добыть товар. Зачем он нужен, если некому его затем перепродать? А уж какая выгода перекупщикам! Контрабанда всегда приносит прибыль повыше, чем официальная сделка, и потому предприятие флибустьеров просто обязано было процветать.

Как и все, кто пользовался его услугами.

22

– В жизни есть только две важные вещи: свобода и богатство.

Жан Лафит, заросший густой черной бородой мужчина лет тридцати пяти, сегодня пребывал в благодушном настроении и потому охотно философствовал перед гостями.

Гостей было двое. Де Гюсак на правах давнего знакомого заглянул в дом Лафитов без особых церемоний да еще прихватил с собой Липранди.

– Вам обязательно надо набираться опыта, Жан. И еще – обзаводиться полезными знакомствами. Раз вы решили обосноваться в Новом Свете, то должны следовать устоявшимся здесь правилам. Лафиты – образец здешних людей. Начав с простых кузнецов, они смогли расширить дело, ворочали большими капиталами, а когда лишились их, вновь нашли себе нечто иное. Или – прежнее, но уже не с той оглаской. Мне самому интересно, чем сейчас занимаются братья.

Под кузнецами в Новом Свете подразумевались не те, кто стоит у раскаленной заготовки с тяжеленным молотом, а владельцы кузни. Настоящему человеку не пристало зарабатывать себе на жизнь низким физическим трудом. На то есть чернокожие рабы, не способные больше ни на что.

Прием был теплым. Насколько понял Липранди, его спутник в свое время имел дела с хозяином. Был ли Гюсак одним из флибустьеров или перекупщиком награбленного, француз не говорил, но отношения у них явно были не просто приятельскими.

Самого Липранди Гюсак представил в качестве недавнего эмигранта из Европы, вынужденного покинуть родину и теперь ищущего себе дело. Некоторый капитал был, оставалось найти точку приложения, чтобы не просто проживать деньги, но преумножать их, как полагается разумному человеку, а не какому-нибудь моту.

И как всегда и везде, разговор пошел не о делах, а вокруг некоторых общих проблем. И пока было неясно, перейдет ли он на что-нибудь другое или так и пройдет в самых общих чертах.

– Впрочем, если подумать, свобода и богатство переплетены между собой, – продолжал рассуждать Лафит. – Только свободный человек может отринуть предрассудки и заработать себе богатство. Равно как лишь богатый может быть по-настоящему свободным.

Мужчины расположились в удобных креслах, не спеша потягивали из стаканов отвратительное местное пойло и курили сигары. Дым скапливался под потолком, висел там плотным облаком, создавая иллюзию уюта.

– Вам повезло. – Теперь Лафит обращался к своему более молодому тезке. – Вы находитесь в самой свободной стране, где перед предприимчивым человеком лежат необъятные горизонты. Только приложи усилия – и ты добьешься всего. Вот, скажем, я. Родился в Бордо. Отец – француз, мать – испанка. Но на родине не было перспектив, и мои родители вскоре переехали на Сан-Доминго. Отец стал там купцом, и после его смерти я унаследовал его состояние. Однако определенная ностальгия звала меня посетить отчизну, и вот я продал все имущество и вместе с молодой женой отправился обратно в Европу. По дороге на наше судно напали испанцы. Они ограбили нас до нитки, многих убили, а меня с женой высадили на пустынный необитаемый остров. Представьте, каково было оказаться вдвоем на небольшом клочке суши, да еще учитывая, что моя жена была беременной!

Липранди сочувственно слушал грустную историю хозяина, кивая в положенных местах.

Надо отдать Лафиту должное. Рассказывать он умел. Перед глазами зримо вставали перипетии его нелегкой судьбы, и оказавшиеся поблизости поневоле испытывали сочувствие к этому большому сильному человеку. Дамы бы наверняка расплакались, переживая вместе с рассказчиком, да только мужчины в данный момент находились в гостиной втроем.

– Нам несказанно повезло. Случайно проходившая мимо острова американская шхуна заметила наши сигналы, подобрала и доставила в Новый Орлеан. Здесь, не выдержав испытаний, моя жена умерла при родах. Я остался совсем один с крохотной дочкой на руках, не имея ни малейшего состояния. Мне буквально пришлось просить милостыню, чтобы хоть как-то добыть пропитание дочурке. Потом я встретил несколько парней, таких же бедных, как и я. На последние деньги мы купили небольшую шхуну, вооружили ее и объявили крестовый поход против испанцев. Но я не просто отомстил жесткосердным негодяям, отнявшим у меня самое дорогое в жизни. После всех наших операций у меня появился некоторый капитал, и я смог заняться делом гораздо более прибыльным – коммерцией.

Рассказчик сделал паузу, во время которой собственноручно наполнил опустевшие стаканы. Липранди меж тем с непроницаемым выражением лица размышлял: что же было самым дорогим для хозяина? Жена или отнятые испанцами капиталы? Да и о «коммерческих» операциях Лафита он уже достаточно наслышался от де Гюсака.

– Я старался соблюдать верность стране, давшей мне приют. Однако и тут меня постигло несчастье. Оклеветанный врагами, я вновь лишился почти всего нажитого честным неустанным трудом. Мой товар был конфискован, как якобы контрабандный, и тяжба о его возвращении тянется до сих пор. При этом власти даже позабыли ту роль, которую я сыграл при обороне Нового Орлеана от англичан. Хотя последние предлагали самые выгодные условия и просили перейти на их сторону.

– Может быть, зря? – вставил Липранди. – Если, конечно, условия в самом деле были выгодными.

Лафит внимательно посмотрел на собеседника и веско произнес:

– Мне были обещаны чин капитана первого ранга, земельный участок и тридцать тысяч долларов.

– Щедро, – покачал головой Липранди. – Не говорю о деньгах, но подобного звания в ваши годы в Англии достигают только самые состоятельные люди.

– О чем и речь, – согласился Лафит, но у Липранди осталось впечатление, что деньги для хозяина гораздо важнее любых чинов и званий. – Тем не менее я сохранил верность своей второй родине. Во многом благодаря моим людям нам удалось отстоять Новый Орлеан от врага. Сам президент написал мне дружеское послание, а генерал Джексон называл своим другом, но даже это не вернуло мне отнятые товары. Я не теряю надежды, что справедливость будет восстановлена, но и не жду милостей от людей. Думаю, не пройдет и полугода, как я сумею вновь заработать утраченные деньги.

Спрашивать, каким образом, гости не стали. Подобные вопросы считались здесь неприличными.

– Кстати, Жан, ты не посоветуешь, чем лучше заняться нашему новому знакомому? – вставил де Гюсак. – Да и мне заодно. Мы на некоторое время решили объединить капиталы.

– Заняться? Лучше всего попробовать свои силы в коммерции. Еще предпочтительнее – добывать товар самому. Вы же, кажется, офицер? – посмотрел на Липранди Лафит.

– Но исключительно сухопутный, – отказался тот от невысказанного предложения. – В морских боях я ничего не смыслю.

– Это уже хуже. Конечно, правительство Мексиканской республики остро нуждается в офицерах, но я бы не советовал по простой причине. Быть подневольным человеком настоящему мужчине не к лицу. Капитаном корсарского судна – дело другое.

Лафит изобразил на лице глубокую задумчивость.

– Впрочем, на первый случай можно заняться торговлей в чистом виде. Я вам помогу достать товар по самой выгодной цене, а все прочее – ваше дело.

– Согласен, – без колебаний кивнул Липранди.

Когда он с Гюсаком покинул низкий дом на улице Бурбонов, было уже темно. Никакого освещения в городе не было, и только звезды освещали путь припозднившихся гостей. Липранди привычным взором оценил, как подобрался его спутник, и тихо спросил:

– Пошаливают?

– Не без этого. Впрочем, у меня на подобный случай кое-что припасено. – И Гюсак заложил руку за борт сюртука.

Липранди не столь картинно, стараясь, чтобы было незаметно, тоже проверил припрятанные пистолеты. Помимо этого, в ножнах на поясе привычно покоилась шпага. С таким арсеналом мужчина не боялся никого. И менее всего – ночных разбойников.

– Могу вас поздравить. Вы явно понравились Лафиту, а это многого стоит, – негромко проговорил Гюсак.

– Посмотрим, – скупо вымолвил Липранди и поинтересовался: – Это правда, что он говорил?

– Смотря что. Если о предложении англичан, то да. Лафит предоставил властям все документы с их предложениями, заверенными соответствующими подписями.

– А его душещипательная история?

– Как вам сказать… Если человеку хочется утверждать подобное, пусть так и будет.

– Нет, меня интересуют не утверждения, но истина, – продолжал настаивать на своем Липранди.

– Истина? Что ж, могу сказать, в чем-то рассказ близок к ней. – Похоже, Гюсак улыбался. – Прочее – детали. Например, родился Жан не в Бордо, а уже на Сан-Доминго, это я знаю абсолютно точно, так как был знаком с его отцом. И мать его не испанка, а испанская еврейка. Далее, насколько знаю, никакие испанцы на Лафита не нападали. Он благополучно прибыл в Новый Орлеан вместе со своими деньгами. Но жена его действительно умерла родами, так что и здесь он не слишком далек от той самой истины. Скажем так: Лафит просто несколько облагородил собственную историю, чем обеспечил себе немалую популярность среди женской половины Нового Орлеана, а заодно как бы нашел оправдание своим действиям в отношении к испанцам. Если будет угодно, дополнительное преимущество Нового Света: при желании вы можете без труда придумать себе ту биографию, которую захотите. В абсолютном большинстве случаев проверить ее никто не сможет.

– Надо будет подумать, – невольно улыбнулся Липранди. – Должно быть, интересно прожить в воображении целую жизнь…

– Попробуйте. – Гюсак попытался рассмотреть своего спутника, но помешала тьма. – Хотя вы в чем-то правы. Интересная история способствует популярности. А та, в свою очередь, помогает делать деньги. Это мы, старики, уже всем известны и неинтересны. А вы человек молодой, у вас вся жизнь впереди. Почему бы не постараться ради грядущего?

Вопреки опасениям де Гюсака остановить двух мужчин на улице никто не попытался. Если не считать одного случая, когда из темноты надвинулось сразу трое, однако Липранди при этом немедленно положил руку на эфес, и неизвестные решили не искушать судьбу.

Фортуна, как известно, дама капризная и зачастую выбирает не тех, кого больше числом, а тех, кто вооружен получше, и притом умеет этим оружием пользоваться. Манеры же Липранди сомнения не вызывали. Этот человек в бою мог быть весьма и весьма опасен. Так зачем с таким связываться?

Тем, кто любит для нападений темноту, почему-то не хочется самим сыграть роль жертвы.

23

Поход явно затянулся. Несколько раз рыскавшие повсюду казаки нападали на след проходивших раньше отрядов, но были то повстанцы или кто другой, так сразу сказать было трудно.

Необъятный край был заселен крайне редко. Вдобавок опросу попадавшихся на пути местных жителей сильно мешал языковый барьер. Пришлось включать в состав казачьих разъездов мексиканских драгун, хотя это лишь отчасти решало проблему.

Казачьи офицеры не знали не только испанского, но и французского языка. Потому каждый раз приходилось вызывать Муравьева с доном Карлосом. Все это отнимало массу времени, что вкупе с невысокой скоростью марша заставляло сомневаться в конечном успехе.

Среди местных жителей попадались самые разные люди. Кто-то гостеприимно встречал правительственный отряд, кто-то косо посматривал на незваных гостей, а большинство, по мнению Муравьева, просто выжидало, кто же возьмет верх, и уже исходя из этого готово было решить, кем лучше стать: республиканцами или подданными далекой России. Как всегда и везде.

Повсюду, где жили люди, чувствовалось некоторое напряжение. Велись обычные полевые и хозяйственные работы, однако практически никто не удалялся от своих хозяйств. Наиболее осторожные давно уехали в столицу если не Мексики, то штата, а прочие находились в поместьях, как находятся в осажденных крепостях гарнизоны.

Муравьева, как человека, прожившего жизнь в России и Европе, несколько смущало имевшееся на руках в большом количестве оружие, но, как ему тут же пояснил дон Карлос, здесь не было твердого мира, и в любой момент любой человек мог подвергнуться нападению какой-нибудь бандитской шайки. Власть же была далеко, и дело защиты собственного имущества и самой жизни каждый давно взял в свои руки.

И вдвойне странным показалась встреченная небольшая кавалькада. Две дорожные коляски и три повозки с грузом или имуществом сопровождали несколько верховых мужчин, в подтверждение своей воинственности сжимающих ружья в руках. Подобная мера явно была лишней. Хотя бы потому, что держать оружие наготове было достаточно неудобно, а заметить даже одинокого всадника в степи не представляло особой проблемы.

Николай с неразлучным доном Карлосом были в разъезде, поэтому оставалось лишь радоваться, что на этот раз можно было обойтись без вызовов и решить дело сразу на месте.

Мужчины заметили приближающийся разъезд и остановились, сосредоточившись рядом с головной коляской. В свою очередь казаки направились к ним неторопливой рысью, демонстрируя, что не рассматривают небольшой караван как угрозу и сами не являются таковой. Лишь мерно покачивались в такт движению поднятые к небу пики да вздымалась под копытами вездесущая степная пыль.

– А в коляске-то бабы, ваше благородие, – заметил один из казаков.

– Сколько раз говорить – бабы в деревне, а тут – сеньориты, – машинально поправил его Муравьев.

Местные жительницы понять тонкости русского языка не могли, но все-таки существуют определенные грани, обязательные для каждого образованного человека. Что простительно простому казаку, не простительно офицеру и дворянину.

В головной коляске действительно сидели две дамы – одна уже в возрасте и вторая, совсем юная. Сердце Муравьева дрогнуло. Младшей являлась та, которую он не столь давно видел в Сан-Антонио, а затем порою вспоминал в бесконечной поездке.

На вид девушке было вряд ли больше семнадцати лет. Черноволосая, несколько смугловатая, как многие даже родовитые испанки, она была настолько мила, что хотелось любоваться ею не отрываясь. Но во взгляде девушки скользил неприкрытый вызов, и выражение хорошенького лица было высокомерным.

– Русского гвардейского генерального штаба капитан Муравьев! – представился Николай.

Он давно сменил неудобную пехотную шпагу на казачью шашку и впервые несколько пожалел об этом. Почему-то захотелось предстать сейчас в парадной форме при орденах, а не в дорожном сюртуке, чем-то напоминающем длинные казачьи чекмени.

Один из мужчин, наверное считавшийся среди сопровождающих старшим, рассыпался в длинном перечне имен, представляя сидевших в коляске дам. Муравьев уяснил в перечне главное: старшую зовут Мария и как-то там еще, а младшая – ее дочь Виктория. И еще сразу показалась знакомой фамилия – Кастантбадо.

– Простите, дон Педро Мигуэль – ваш родственник? – Вопрос вырвался сам собой.

– Это мой муж, – тоже по-французски ответила Мария. – Вы его знаете?

– Имел честь с ним познакомиться.

При этих словах некоторая напряженность среди путешественников сразу прошла.

– Дон Педро говорил мне, что отправил семью в Сан-Антонио, – продолжил тем временем Николай. – У него возникли некоторые сложности с мятежниками.

Он старался говорить так, чтобы не напугать женщин понапрасну, и в то же время дать им понять, что делать в поместье в данный момент нечего. В благородство всевозможных авантюристов после увиденного не верилось, и не хотелось, чтобы женщины стали возможными жертвами. Как-то не так виделась революция в недавней юности. Мыслилось: люди станут добрыми, предупредительными друг к другу, и все преступления немедленно канут в Лету.

Или эта революция не настоящая?

– Семья должна быть вместе, синьор капитан. Вы не находите? – осведомилась Мария. – Вдобавок я переживаю не только за мужа, но и за оставшегося при нем сына.

Сына Муравьев едва помнил. Землевладелец представил у сгоревшей усадьбы мальчика лет двенадцати-тринадцати, но дальше был поход, в который ребенка, разумеется, никто не взял.

– Что-то случилось? – перебила Виктория свою мать.

Сквозь некоторое высокомерие на ее лице пробилась тревога.

– Ничего особо страшного. Мятежники попытались атаковать поместье, но были отбиты. Однако несколько человек убиты, а дом сейчас отстраивается. Я бы настоятельно советовал переждать некоторое время в городе, пока мы окончательно не покончим с этой бандой. Я дам вам до Сан-Антонио небольшой конвой из казаков.

Вообще-то Муравьев не мог распоряжаться казаками по собственному усмотрению, но хотелось верить, что генерал поддержит его в этом. Раз уж в свое время сумел оценить красоту сеньориты…

– Нет! – одновременно произнесли мать и дочь.

После чего невольно посмотрели друг на друга, и дальше уже продолжала мать:

– Мы будем вместе с нашим мужем и отцом. Спасибо за заботу, синьор капитан, однако наш долг сейчас заключается в другом.

На месте дона Педро Муравьев бы предпочел, чтобы семьи рядом не было. Но с другой стороны, мятежники отступают к Рио-Гранде, в противоположном от границы направлении, и дорога к поместью свободна.

– Я все же советовал бы подумать. Надеюсь, нам удастся в самое ближайшее время уничтожить повстанцев и водворить на этой земле мир. Тогда можно будет спокойно путешествовать и без опасений жить в своей асиенде.

– Выполняйте свой долг, сеньор капитан, и дайте нам выполнить свой. – Мария произнесла фразу благосклонно, повнимательнее всматриваясь в случайно встреченного офицера.

Муравьеву оставалось лишь отдать женщинам честь.

– Скажите, синьор капитан, – произнесла Виктория, – когда вы виделись в последний раз с доном Педро, он был здоров? Давно это было?

– Абсолютно, сеньорита. Мы с ним виделись буквально на днях.

– Спасибо. – Виктория обворожительно улыбнулась.

– Мы всегда будем рады видеть вас у себя в гостях, – дополнила Мария. – Надеюсь, вы не заставите себя ждать?

– Как только у меня появится свободное время, – склонил голову Николай.

Но свободное время у офицера – вещь весьма относительная. Оставалось надеяться, что начальство не ушлет сразу после операции куда-нибудь в другую местность.

Впрочем, не должно. У Муравьева было вполне конкретное поручение, связанное с более четким определением казачьей пограничной линии, и схватка с повстанцами не имела отношения к порученному делу.

– Мы будем вас ждать. – Если бы эту фразу произнесла не мать, а дочь!

Два небольших отряда всадников разъехались в бескрайней степи.

Муравьев покачивался в седле, а на губах его играла мечтательная улыбка. Перед глазами продолжало стоять прелестное смуглое личико Виктории. Капитан попробовал встряхнуться, представить недавнюю несчастную любовь, однако дочь адмирала, еще столь недавно являвшаяся в видениях, упорно не желала показаться перед былым возлюбленным. Какое-то расплывчатое пятно, словно девушка потеряла облик, почти сразу меняющийся на случайно встреченную дочь дона Педро.

Бывает…

24

– И куда дальше?

Вопрос повис в воздухе, словно и не подразумевал никакого ответа.

Если бы кто-то попытался отобразить на карте путь повстанческой армии, то получилась бы прихотливая изломанная линия. Кто-то назвал бы проделанное бегством, сами участники говорили о рейде, но вне зависимости от названия теперешний итог был один. Дальнейшее движение упиралось в реку.

Рио-Гранде, или иначе Рио-Браво-дель-Норте, неторопливо несла свои воды к не столь далекому Мексиканскому заливу. Она не была широка или глубока, однако переправа через нее представляла определенные проблемы. Армия несла с собой тяжелые вещи: артиллерию, припасы, награбленное имущество, и бросить все было невозможно.

Где-то позади следовал соединенный отряд казаков и мексиканцев. Но руководители повстанцев не исключали возможности, что такие же отряды накатывались с других сторон, превращая позицию у реки в ловушку.

– Надо или атаковать, или переправляться, – заявил Минья. – Здесь нам всем конец.

Переправляться д’Ори не хотел. Здесь, на этом берегу, лежал Тешас, штат, где он был законным губернатором. За Рио-Гранде его власть кончалась. Там он был никем, и подобное положение никак не могло устроить бывшего флибустьера.

– Только атаковать, – твердо произнес губернатор. – У нас достаточно сил, чтобы разнести преследователей в клочья. Я указывал вам на несколько безупречных позиций, но вы почему-то забраковали их все.

– Как и вы мои. Я все-таки больше вас смыслю в сухопутном деле. Вы же моряк.

– Что вы смыслите? То, что предлагал я, было вполне реально. А вы так и не воспользовались этими шансами. И это при наших немалых силах!

– Сил было бы больше, если бы все слова о поддержке населения, которые я слышал от вас, были правдой. Где переходящие на нашу сторону жители? Где, я спрашиваю?

– Они бы перешли, если бы были реальные победы, – огрызнулся Луи.

Не столь давно насчитывающая чуть ли не две тысячи армия за время пути без всяких сражений уменьшилась более чем на треть. Небольшие отряды повстанцев уходили на рекогносцировку и на разведку, на поиски продуктов и фуража, после чего бесследно исчезали в степях. Других не досчитывались по утрам, словно они уходили во сне как лунатики. Частенько при этом пропадало что-то из возимого с армией добра. Еще хорошо, что пушки не обладали самостоятельной волей и способностями к перемещениям и все десять стволов никуда не делись.

– Чтобы победить, надо иметь перед собой противника, – отчеканил Франсиско.

– Совершенно верно. Перед собой, а не за спиной, – не удержался от колкости Луи.

– Я выжидал благоприятного момента! – Командующий невольно повысил голос. – И кстати, говорил вам об этом!

– И где обещанный вами момент? – так же повысил голос губернатор.

– Связной к сочувствующим нам людям был послан! Откуда я знаю, дошел он или нет?

– Не на связного надо надеяться, а на себя!

– Вот именно: на себя! Армия не может выслушивать приказы сразу двоих! – выпалил Франсиско.

– На территории штата извольте подчиняться законной власти! – не остался в долгу Луи.

– Армия местной власти не подчиняется!

– В таком случае я буду вынужден доложить правительству о вашем своеволии!

– Еще посмотрим, кто из нас доложит и кого послушают!

Ссора вызревала так давно, что совсем не имел значения повод для нее.

– Я сегодня же отправлюсь в путь и лично доложу членам правительства о том, что здесь происходит! – окончательно вспылил губернатор.

Командующий хотел сказать то же самое, но Луи его просто опередил своим высказыванием.

– Катитесь на все стороны! – огрызнулся Франсиско.

Его устроили бы оба варианта – и уйти самому, и остаться одному. Уже давно командующему казалось, что причина всех мелких неурядиц кроется исключительно во втором руководителе похода, потому он был только рад избавиться от спутника. Точно так же, как и тот хотел избавиться от него и даже не скрывал этого.

– И покачусь! Но мы еще посмотрим, кто из нас прав! – резко отозвался флибустьер.

Еще не вошел в полную силу вечер, когда вниз по реке к вожделенному и к давно ставшему родным морю заскользил небольшой одномачтовый корабль. На нем вместе с губернатором уходило полтора десятка человек. Никакого другого судна найти поблизости не удалось, путешествие на имевшемся обещало быть трудным, но бывших флибустьеров последнее обстоятельство совсем не смущало. Они настолько привыкли к морю, что готовы были выйти в него и не на таком корыте.

Многие повстанцы стояли и смотрели уходящему кораблю вслед, и кто знает, какие мысли крутились при этом в их головах.

– Теперь повоюем. – Франсиско был откровенно рад.

– Я вот думаю: не внесет ли это раскол в ряды солдат? – спросил стоявший рядом Гомес. – Все-таки среди них много людей Луи. Захотят ли они подчиняться вам?

– Заставим. В любом случае командовать должен один. Два-три дня, и вся армия будет готова к победам, – заявил Минья. – Завтра же выступаем навстречу преследователям. Сразу после победы двинемся на Сан-Антонио. Думаю, месяца за два мы сумеем полностью освободить Тешас.

И такая уверенность звучала в его словах, что Гомес поневоле довольно осклабился. Он тоже давно мечтал о победе. Со всеми вытекающими для него лично последствиями.

25

– Надо было бы вам все-таки, Василий Михайлович, вздернуть пленных тут же на рее. Хоть проблем бы тогда не было. – Моллер тяжело вздохнул.

– У меня в команде военные моряки, а не палачи, – отчеканил в ответ Головнин.

Время первых похвал и поздравлений прошло, и теперь адмирал позволил себе упрек отличившемуся капитану.

– Не горячитесь. Я же вполне понимаю вас. Но в море согласно духу устава и международным нормам любой капитан имеет не только право, но и обязанность немедленно повесить пиратов, уличенных в преступлении, – довольно миролюбиво пояснил возникшую проблему адмирал. – А здесь действуют законы Российской империи. Значит, и указ блаженной памяти Елизаветы Петровны об отмене смертной казни. И что нам теперь с ними делать?

Головнин вздохнул. Воспитанный определенной средой, он привык высоко ценить человеческую жизнь, но не страдал абстрактным гуманизмом и понимал своего начальника. Как можно относиться к захваченным пиратам, которые наверняка погубили не одну сотню невинных моряков? Не в тюрьму же их сажать после этого в наивной вере на исправление закоренелых негодяев!

– Я, конечно, написал наместнику, но понятия не имею, какое решение он примет, – снова вздохнул адмирал. – В палачах из местных недостатка не будет. А вот кто сможет подписать приговор…

– Надо было мне передать пленных на испанскую шхуну, – запоздало пожалел Головнин.

– Надо было б, – согласился Моллер. – Но что теперь жалеть? Что сделано, то сделано.

Моряки помолчали. Затем адмирал спросил уже иным тоном:

– У вас есть предположения насчет пиратской стоянки?

– Нет, – покачал головой капитан. – Вокруг масса островов и островков, многие из них не населены, есть укромные бухты. В общем, идеальные условия для морских разбойников. Возможно, они вообще время от времени меняют базу. Или же мы имеем дело не с организованным сообществом, а со множеством одиночек, действующих на свой страх и риск.

– Не исключено, – согласился Моллер. – По некоторым данным, глава пиратского сообщества Луи д’Ори высадился на материке и объявил поход за освобождение Мексики. Потому вариант распада пиратской банды весьма вероятен. Скажем, большинство пиратов последовало за предводителем, а некоторые предпочли дальше заниматься промыслом на свой страх и риск. Хотя, надо сказать, одиночек переловить намного труднее.

– Мне просто повезло, – согласился Головнин. – Встреча с пиратами была случайной. Учитывая же прочие обстоятельства, везение можно назвать редким. И потом, одного корабля для подобной работы явно маловато.

– Корабли будут, – пообещал адмирал. – Сюда должны прислать небольшую эскадру. Если уж министерство решило задействовать офицеров с Черного моря, то, думается, ждать придется недолго.

– Не уверен, – усомнился Головнин. – Когда мы уходили, особых приготовлений не было. Больше разговоры. Сами знаете, они у нас могут продолжаться долго.

– Не будем пессимистами, – возразил Моллер. – В Петербурге не хуже нашего понимают, что территория без защиты – лакомый кусочек для соседей. Тут замешаны интересы множества держав. Испания утратила в регионе былые позиции и не имеет сил вернуть прежнее могущество. Франция перестала играть в Новом Свете какую-либо роль. Англия тоже не столь давно утратила колонии в Северной Америке, однако, в отличие от Испании, еще не потеряла надежды одолеть жителей отсоединившихся от них земель. Я сильно подозреваю – оказанная нам определенная поддержка в приобретении Мексики связана с надеждой использовать русские войска для отвоевания утраченного. Когда я еще учился в Корпусе, ходили упорные слухи, что британцы просили у нашей императрицы послать в Америку экспедиционный корпус за соответствующее вознаграждение. Великая Екатерина отказала им в этом. Но почему бы им не воспользоваться подвернувшимся случаем сейчас? Все-таки мы считаемся союзниками. Не удивлюсь, коль англичане помогут переправить нам в Новый Свет пехоту в соответствии со своими планами.

– Британцы – любители загребать жар чужими руками. Но какая им выгода в том, что мы окажемся их соседями? – чуть усомнился Головнин.

– А вы подумайте, Василий Михайлович. Вся Мексика охвачена восстанием. В этих обстоятельствах еще не факт, что нам удастся удержать ее. Помощь же британцы наверняка попросят, едва нога русского солдата ступит сюда. Я ознакомил наместника со своими предположениями, и Николай Петрович согласился с моими доводами. Более того, граф сказал, что сам был того же мнения и сообщил об этом в Петербург, но твердо надеется переиграть британцев на их поле. Все это, разумеется, строго между нами.

Головнин кивнул, подтверждая сказанное.

– Кроме того, бывшие британские колонии сами хотят стать главной силой в Новом Свете и проводят агрессивную политику по отношению ко всем своим соседям, – дополнил сказанное Моллер. – Отсюда постоянное стремление оказать поддержку любым повстанцам в регионе. Ведь в случае успеха любое новое государство будет изначально ослаблено из-за войны и прямо или косвенно будет зависеть от более сильного соседа.

Адмирал встал, несколько раз прошелся по кабинету и застыл у окна с видом на замерший по случаю полуденной жары порт.

– Я иногда думаю, Василий Михайлович, правильно ли мы сделали, приобретя колонию? Не превратится ли она в постоянную головную боль? Ладно находящаяся в некотором удалении Калифорния. Но Мексика… Станет ли она когда-нибудь действительно русской землей, или у нас не хватит на это времени?

– Так это и от нас с вами зависит, Антон Васильевич, – в тон ему отозвался Головнин.

– Наше дело – сугубо морское. Обеспечить безопасность торговли, переловить пиратов, не дать мятежникам возможности получать подкрепление извне. Как только нам пришлют достаточное количество кораблей, мы сумеем справиться с этим. Но дальше лежит огромная страна с разношерстным населением, которое мутят авантюристы всех мастей. И как будет там? Вот что сейчас главное. А остальное… – Моллер замолчал.

26

– Я часто думаю, генерал, станет ли Мексика частью России? – Наместник по иронии судьбы повторил не столь давно прозвучавшие слова адмирала Моллера. – По моему глубочайшему убеждению, подобное послужило бы ей на пользу, и на немалую пользу, но убедиться в том возможно будет токмо по прошествии времени.

Разговор шел на французском, как и положено между образованными людьми, хотя наместник уже давно в совершенстве овладел испанским языком. Более того, по его настоянию на территориях колоний было два официальных языка делопроизводства. Причем русский язык применялся лишь для русских поселений, армии, флота и казаков. Так же как это было сделано для Калифорнии.

– Видите ли, граф. – Сидящий напротив него Итурбиде говорил в той же неторопливой манере, как и его высокопоставленный собеседник. – Инсургентов тоже можно прекрасно понять. Много лет далекая метрополия старательно забирала отсюда все, до чего могла дотянуться. Взамен же не получали ничего. Когда центральная власть становится слаба, обязательно находится масса претендентов на руководство прямо на местах. Идея независимости витает в воздухе. Особенно когда мы видим пример нашего северного соседа. Ведь смогли и теперь живут по тем законам, которые установили сами без влияния заморских правителей. Так же и тут. Я понимаю, мы вышли из состава надоевшей всем и ослабленной Испании, но вот результат… Как вы верно заметили, его еще ждать и ждать, а люди хотят всего и сразу.

– И революция вкупе с войной в состоянии им все это дать? – Губы графа тронула ироническая улыбка.

– Им кажется, что могут. По крайней мере, некоторые при удаче должны будут выиграть.

Граф поправил ленту Александра Невского и спросил:

– А что думаете вы? Мы прекрасно помним тот вклад, который вы внесли в подавление местных беспорядков, равно как и тот факт, что ваши действия остались не оцененными по достоинству. Но поверьте, император умеет быть благодарным и никогда не оставляет своих верных слуг.

Звание собеседника служило подтверждением тезиса. Итурбиде не в столь давние года действительно сумел подавить в краю весьма серьезные восстания, и словно бы за те заслуги пару дней назад был произведен в генералы, но – русским императором. Популярный в консервативных кругах человек, не столь давно вернувшийся на службу, просто обязан был послужить иной империи. В противном случае недюжинные таланты могут быть обращены на нечто иное, отнюдь не идущее на всеобщую пользу.

– Я принес присягу на верность, – коротко ответил Итурбиде.

Наместник кивнул. Для порядочного человека подобного высказывания было достаточно.

– Мне было бы интересно узнать ваши соображения по поводу сложившейся ситуации. С учетом оценки боевого качества мексиканских войск, потенциальных сил бунтовщиков и, разумеется, мер, которые следовало бы предпринять для водворения спокойствия в крае. Желательно – невоенных мер. Разумеется, отряды повстанцев должны быть разбиты, но главную победу мы должны одержать в душах.

На деле многое уже было или решено, или предрешено, только расстояние и время, потребное для утверждения, играли свою роль. Но интересно послушать и то, что выскажет собеседник. Да и пора решить, какое из многочисленных дел следует поручить именно ему. Середина четвертого десятка – лучшее время для великих свершений.

Или хотя бы для их начинаний.

27

Времени дон Педро не терял. Он воспользовался тем, что у одного из соседей, находящихся в половине дня пути, как раз гостил племянник-архитектор, и с помощью последнего сразу приступил к возведению нового дома. Помимо работников поместья, узнав о возможном заработке, сюда потянулись те, кто умел и хотел работать на строительстве.

Владелец был человеком отнюдь не бедным. Платил он хорошо, и потому работа кипела. Она прерывалась лишь дважды в сутки – на ночь да на время сиесты. Можно говорить что угодно, но трудиться в полуденную жару решительно невозможно.

Как-то незаметно в считанные дни вырос фундамент грядущей постройки. Проект делался на ходу, благо в основном все строения в округе были довольно типичны. Невысокие, даже плоские, как земля в округе, с обязательным патио, – что здесь особенно придумывать?

Когда на горизонте появилась кавалькада всадников и повозок, сиеста как раз закончилась. Дон Педро, как рачительный хозяин, сам руководил работниками, и своими, и нанятыми. Известно же, хозяйский глаз – самый зоркий. Вот и приходилось кабальеро поспевать повсюду. Не один же дом, надо и в поля заехать, проверить, как идут дела там, а затем вернуться к строительству.

Известие о прибытии семьи долетело до Педро мгновенно. Помимо прочего, он не исключал повторного нападения на асиенду, и потому повсюду находились наблюдатели. Да и трудно кого-нибудь проморгать в степи.

Губы Педро шевельнулись. Слов никто не слышал, и было непонятно, возносит ли кабальеро благодарственные молитвы небу или, напротив, облегчает ругательствами душу.

Вслед за этим владелец поместья пришпорил коня и галопом помчался навстречу супруге.

Первые фразы были обычными – такие говорятся после разлуки. Вопросы о дороге и кто пострадал при налете прозвучали практически одновременно, и противоположные стороны не спешили с ответом. Наоборот, ждали ответа сами.

– Я же вас просил погостить пока в Сан-Антонио! – напомнил дон Педро, видя, что и супруга, и дочь выжидающе смотрят и отнюдь не говорят сами. Вопреки обыкновению, кстати.

– И притом забыли сообщить нам, чем вызвано ваше решение, – въедливо прокомментировала Мария.

– Я думал в первую очередь о вас, – парировал Педро.

– О нас? – Губы Марии недовольно скривились. – Чтобы мы извелись от переживаний? Хотя бы намекнули на проблемы!

Охрана демонстративно отъехала в сторону, давая супругам шанс спокойно пообщаться после разлуки.

– Разборки с разбойничьими шайками – чисто мужские дела!

– Хороши шайки! – Мария кивнула в сторону, где вовсю шло строительство нового дома. – Не слишком ли они велики, чтобы натворить столько разрушений?

– Признаться, на этот раз шайка была великовата, – улыбнулся дон Педро.

Конечно, бывают в жизни моменты, когда собственная семья выступает как обуза, но все равно землевладелец был рад видеть своих женщин.

– Вы – жесткосердны! Что бы мы думали, если бы случайно встреченный русский капитан не сообщил, что вы живы и сумели отбиться от бандитов!

– Какой капитан?

Мария взглянула на дочь, надеясь на поддержку, и последняя с некоторым трудом выговорила непривычную русскую фамилию:

– Муравьев.

– Вы видели дона Николая? – удивился дон Педро. – Где?

– По дороге сюда, – бодро ответила Виктория. – Он с отрядом преследовал Минью и этого – как его? – второго.

– Д’Ори?

– Да.

– Вы знакомы с Муравьевым? – Как и дочка, с некоторым напряжением выговорила фамилию Мария.

До нее как-то не дошло, что в противном случае русский офицер ничего бы не смог поведать ей о муже.

– Конечно. Этот доблестный офицер проезжал мимо и, услышав выстрелы, немедленно пришел мне на помощь. Бандиты просто сбежали, увидев приближение казаков. А потом мы их вместе преследовали и порубили всех. Первый раз видел наших новых соседей в бою. Скажу, редкое зрелище. Это прирожденные воины. Думаю, они быстро наведут порядок в Мексике.

– Так Муравьев – казак? – несколько удивилась Мария.

Виктория тоже несколько напряглась в ожидании ответа.

– Что вы? Николай происходит из древнего рода. Несмотря на молодость, он имеет три ордена за сражения с Наполеоном, а сейчас состоит в распоряжении наместника. Его задачей было уточнить линию, на которой должны расположиться казаки. Как видите, наместник весьма доверяет нашему новому знакомому.

– Приятный молодой человек, – заявила Мария и словно невзначай покосилась в сторону дочери.

Шестнадцать лет – самое время, чтобы подумать о замужестве. Тут поневоле начинаешь смотреть на всех молодых мужчин, примеряя, подойдут ли они в качестве жениха.

Самой Марии было тридцать три, а ведь она уже мать!

Виктория поняла значение взгляда и поневоле зарделась.

Она сама порою мечтала о ком-то сильном, красивом и добром, как мечтают все в ее возрасте. Правда, она еще не решила для себя, насколько встречный офицер подходит на подобную роль. По сравнению с некоторыми знакомыми местными уроженцами внешне на первый взгляд он проигрывал. Не столь смуглый, и вообще…

Или она просто не разглядела?

– Да. И главное, благодаря образованности и умению имеет весьма неплохие перспективы, – поддержал супругу дон Педро.

Сам он никогда не служил, но это отнюдь не означало, будто он проповедовал исключительно хозяйские заботы и домашний уют. В глубине души дон Педро даже несколько жалел о том, что вовремя не попытался сделать карьеру, и завидовал людям с положением.

Конечно, чин капитана не особенно велик. Но капитан тот гвардейский, следовательно, как уже уяснил помещик, равен обычному подполковнику. А кроме того, надо учесть и возраст.

В небольшой местной армии генералы были огромной редкостью, полковник представлялся фигурой, а до капитанов чаще всего дослуживались, когда переваливало далеко за тридцать. Кроме тех редких случаев, когда офицер принадлежал к самой высшей аристократии.

– Что ж мы стоим? – спохватился дон Педро. – Дом, правда, еще отстраивается. Я пока поселился в восточном флигеле. Но, думаю, через месяц-другой сможем въехать в новое жилище.

– В самом деле. Надо привести себя в порядок с дороги. Признаться, я несколько утомилась. Больше в ближайшее время никаких путешествий. И не возражайте! Хватит с меня всей этой пыли. Да и вам понадобится помощь.

У дона Педро было что возразить. Сам он не считал опасность полностью миновавшей. Зная злопамятность многих разбойников, он не исключал возможности повторного нападения на усадьбу.

Хотя, если сейчас преследование повстанцев идет всерьез, есть шанс, что от мятежников не останется и следа.

В последние годы бывало по-всякому, порою революционерам удавалось на некоторое время взять власть в целых районах, но все равно рано или поздно их разбивали правительственные отряды. Главарей торжественно казнили в столице, кого-то отправляли на каторги и в тюрьмы, и на некоторое время устанавливался порядок.

Банды, иногда приходившие со стороны северного соседа, в расчет давно никто не брал.

Так неужели казаки, столь великолепно проявившие себя недавно, не сумеют одолеть этот сброд?

Дон Педро не считал себя старым, однако, подобно многим людям, ему хотелось самого обыкновенного покоя.

Да и кому не хочется?

28

– Где вы все время пропадаете, Жан? Я же в некотором роде чувствую ответственность за вас.

В голосе де Гюсака прозвучало неудовольствие. Основания для него, признаться, имелись. После первых дней Липранди то и дело пропадал куда-то один. Частенько, как, к примеру, сейчас, возвращался при этом поздно, обменивался с Гюсаком парой ничего не значащих фраз и шел в свою комнату отдыхать.

– Навожу знакомство в самых разных кругах, среди жителей, – безмятежно ответил Липранди.

Судя по блеску в глазах, дела у него шли довольно успешно.

– Я же вас представил многим уважаемым людям в городе, – напомнил де Гюсак. – Вам обещал посодействовать сам Лафит, а его влияние и деловые связи весьма велики.

– Не все исчерпывается состоятельными людьми, – улыбнулся Липранди. – Порою от обычных жителей можно узнать массу интереснейших вещей. Даже в Европе обычные горожане на редкость осведомлены в тонкостях общественной жизни и общей ситуации. А любое знание может в дальнейшем сулить успех.

– В чем-то вы, конечно, правы. Но, судя по вашим словам, вы окончательно решили обосноваться в Новом Орлеане?

– Пока еще решаю. Сами понимаете, такой вопрос весьма непрост. Дело касается дальнейшей жизни. Ошибешься, а исправить потом будет трудно. Кстати, я тут предварительно договорился об аренде шхуны. Весьма приличный кораблик с хорошей грузоподъемностью. Мало ли что?

– Вот это весьма своевременно, – кивнул Гюсак. – Признаться, все мои волнения были вызваны тем, что нас искал Лафит. Он отплывает послезавтра и обещал, что в следующий визит обязательно захватит нас туда, где можно достаточно дешево купить самый разнообразный товар. А вы так некстати пропали. Я уж подумал: нет ли здесь женщины? Вдруг ваши дела пошли настолько успешно, что вы решили пропасть на всю ночь, а то и на следующий день? Всякое бывает.

– Женщины отдельно, дела отдельно, – отверг обвинения Липранди. – И куда мы затем отправимся?

– Не знаю. Лафит привык все держать в тайне до последней возможности. Но по прибытии все станет ясным. При удаче, если хорошо распродадимся, сможем в дальнейшем ходить туда сами. Надеюсь, шхуна не плоха?

– На мой сухопутный взгляд – весьма ничего. Завтра сами посмотрите. Капитан некий Рене Бонуар. Не знаете такого?

– Впервые слышу, – признался Гюсак. – Не могу же я знать всех местных морских бродяг!

– Что хоть ожидается за товар? – решил уточнить Жан.

– Лафит наверняка сам пока этого не знает. Мне отчего-то кажется, что он вновь взялся за старое. Только поменял место. В Баратарии повторить подобное невозможно, однако мало ли удобных бухточек в здешних краях?

Липранди кивнул, соглашаясь, но спросил:

– С продажей Мексики испанских кораблей должно стать меньше. Кого же он будет грабить?

– По-вашему, есть разница? Главное – не оставлять свидетелей. Море же умеет хранить тайны.

– Но морально ли будет становиться соучастниками разбоя?

– Оставьте разговоры о морали простым людям, мой молодой друг. В стране, в которой мы сейчас находимся, ценность человека определяется исключительно заработанным им богатством. Поверьте, никого не волнует, откуда оно к вам пришло. Человек часто вынужден убивать ради иллюзорных вещей. Ради чести, любви к родине… Почему же не делать то же самое ради денег? Поверьте, я часто мучился раньше этим вопросом и теперь точно знаю, что в итоге только проиграл. Не стоит руководствоваться в жизни замшелыми христианскими ценностями. Чем раньше вы поймете это, тем лучше. Мой вам совет, Жан: не упускайте своего шанса.

Липранди посмотрел на собеседника и очень серьезно ответил:

– Не упущу.

29

– Ну вот, догнали.

Сысоев снял фуражку и перекрестился.

Только что вернувшиеся разъезды сообщили, что противник находится неподалеку и, судя по всему, готов принять бой.

Со всех сторон к генералу уже спешили офицеры, как свои, казачьи, так и испанские. Последние не очень охотно выполняли приказания, тем более Сысоев частенько распекал их за плохую подготовку солдат, едва не заставляя проходить все положенные учения с азов. Гордые кабальеро считали подобное недопустимым. Они-то были уверены, что их армия едва ли не лучшая в мире. Но по служебному положению казачий генерал стоял выше их – оставалось возмущаться и тем не менее хоть как-то выполнять приказания.

– Съездите, господин сотник, посмотрите, как там и что, – обратился генерал к Быкадорову.

Составлять план боя было еще рано. Прежде требовалось узнать о неприятеле подробнее да оценить сильные и слабые стороны позиции.

– Всем остальным – выступаем прежним порядком. Быть в готовности к немедленному бою, но пока не шуметь.

Всем уже давно успела надоесть бесконечная погоня. Устали даже кони, что же говорить о людях? Ни отдохнуть, ни толком помыться. Зато теперь на покрытых потом и пылью лицах сквозила откровенная радость. Наконец-то можно будет сойтись с противником и покончить с затянувшимся делом.

Возвращаться без всякого результата после того, как было затрачено столько сил, никому не хотелось. Хотелось победы, а потом сразу же – вернуться в родные места. Иногда солдату даже казарма кажется домом. Что же говорить про казака, которого ждут в станице?

Потому весть о грядущем бое вызвала энтузиазм. И куда только девалась усталость? Словно и не было долгого похода, во время которого пришлось пересечь едва ли не весь Тешас. Солдаты меняли в ружьях кремни на новые, торопливо подгоняли снаряжение так, чтобы было удобнее стрелять и работать штыком… Вперед двинулись дружно, хотя и без барабанного боя. Между двух коротеньких пехотных колонн мерно катились пушки. Казаки привычно заняли места по флангам, но пока ехали компактной массой, и лишь пики колыхались над строем.

– Что, господа? Поехали и мы. Взглянем на противника, – обернулся к своим непосредственным помощникам Сысоев и тут же послал коня вперед.

А всех помощников было – Муравьев, дон Карлос, Кастебан, есаул Греков да поручик Гулевич, игравший в отряде роль начальника артиллерии.

Впрочем, русские, вплоть до самого молодого из них – Гулевича, успели повоевать в Европе, да и Кастебан не раз и не два участвовал в схватках с повстанцами и бродячими бандами.

Чуть в отдалении тронулся десяток казаков. На войне бывает всякое, и уж лучше прикрыть на всякий случай начальство, которое так и лезет черту в самую пасть.

В стороне справа грянул выстрел, а затем – еще несколько.

Сысоев поневоле приостановил коня и повернул голову на выстрелы. Застыла рядом свита. Даже спешащие позади солдаты с казаками невольно замедлили движение, не зная: поворачивать или продолжать идти вперед?

– Разрешите? – ради приличия спросил Муравьев и, не слушая ответа, погнал коня направо.

За долгое время войны от границы до Тарутина и потом от Тарутина до Парижа Муравьева настолько часто посылали с поручениями, что верховая езда была ему только в радость. Вот и сейчас он мчался без малого не карьером, машинально удерживаясь в седле и стремясь еще осмотреть окрестности, насколько это было возможно на скаку, и в то же время еще мог рассуждать. Ну, положим, не совсем рассуждать, но пытаться решить главный вопрос: случайная стычка небольших партий или все-таки обошли и сейчас предстоит бой?

Конь перевалил через крохотный холм, и вопрос немедленно решился.

На той стороне склона стоял дозор, десяток казаков, а вдали, торопливо уменьшаясь, мчались несколько конных.

– Так что вражий разъезд, ваше благородие, – спокойно оповестил офицера урядник, едва Николай остановился рядом с казаками. – Аккурат едва не столкнулись. Одного мы завалили, вон и конь у него справный.

Муравьев лишь сейчас заметил, что одна лошадь у казаков лишняя. И когда только успели поймать?

Поодаль в траве лежало человеческое тело, только у трупа все равно ничего не узнаешь. Вот если б живьем взять да допросить хорошенько!

Однако Николай был достаточно опытным, чтобы знать: на войне крайне редко получается так, как хочется. Тем более в скоротечной схватке. Как понимал и то, что казаки правы, не пустившись в погоню. Налетишь на засаду, и что потом? Дело бокового дозора – следить, как бы противник не обошел с этой стороны, шире – есть ли он здесь вообще, а не уничтожение или пленение врагов. Тут уж как получится.

– Сколько их было?

– Семеро, ваше благородие, – все так же степенно поведал урядник. – Окромя их, никого не видать. Скорее всего, хотели разнюхать, как мы да что.

Вывод напрашивался сам собой. Конечно, повстанцы тоже не хотят действовать вслепую и стремятся разведать и число противника, и направление предполагаемого удара.

– Хвалю за службу! – бодро произнес Николай. – Посматривайте внимательно. Если что – сразу шлите посыльного.

– Не извольте сумлеваться, ваше благородие.

Дальше Муравьев выслушивать не стал. Он развернул коня и погнал его в обратный путь, на ходу махая рукой: мол, все в порядке и ничего страшного нет.

Его поняли. Вновь зашагала вперед пехота, тронулись с места казаки, лошади потянули орудия. Разве что теперь каждый человек уже всерьез, сердцем, чувствовал растущее напряжение неизбежного боя, и как-то сами затихли разговоры, лишь кто-то наиболее нервный и молодой нес какую-то околесицу да поглядывал на старших товарищей.

Невозмутимыми оставались командиры. Им было положено, согласно чину, служить образцом всем людям, вот они и служили.

Зато Муравьев теперь отстал от них и пока подъехал, генерал и офицеры уже спешились и осторожно выглядывали из-за склона холма. Обосновавшийся там чуть раньше Быкадоров деловито объяснял что да как и показывал все это прямо на поле.

Спешившийся Николай передал ближайшему казаку поводья коня и стал подниматься к остальным.

Конечно, скрываться от врага несколько противно воинской чести, однако тут пока не бой, а рекогносцировка, и чем незаметнее ее проведешь, тем успешнее может оказаться грядущая битва.

Хотя привыкшему к иным масштабам Муравьеву трудно было назвать битвой схватку, где с одной стороны выступают около тысячи человек, а с другой – едва наберется половина этого числа.

С первого взгляда было видно, что позицию выбирали с толком. В ее центре расположилась батарея в десяток орудий, причем овраг мешал и пехоте, и коннице сойтись с нею вплотную. Этот же овраг, расширяясь, своими крутыми склонами прикрывал правый фланг. Зато левый был совершенно открыт, и только непросматриваемый лесок в стороне чем-то смущал Николая.

Бери да атакуй. Вон они, враги, выстроились неровной линией, да чуть подальше в промежутках расположили кавалерию.

– А ведь в рощице наверняка засада. – Сысоев был того же мнения. – Распоследнее дело считать врага глупее себя. Эх, будь нас чуток побольше!

Сил, как ни крути, было мало. Даже если не думать о перевесе в орудиях. Вернее, смущало не количество воинов с той или иной стороны, а ширина поля, на которой предстояло разместить свою пехоту и конницу. Если же отрядить еще отряд в обход, то атака получалась жидковатой.

– Ваше превосходительство, а если обойти все сразу? – предложил Николай.

– Пока обходить будем, они снимутся, а там и ночь близко. – Сысоев нетерпеливо покусывал кончик уса. – С пушками по здешним буеракам быстро не получится.

– А у них?

– А у них сзади ровная дорога. Выбрали же местечко со знанием дела! Наверняка долго искали.

Сысоев оглянулся, осматривая приближающийся отряд. Словно от этого он мог стать хоть чуть больше, или за последние четверть часа к нему присоединилось невесть откуда взявшееся подкрепление. Увы! Край был неспокоен, и крохотные гарнизоны требовались на местах постоянной дислокации, а столица так ничего и не прислала, кроме бумаги, в которой выражалась уверенность, что небольшой отряд Сысоева с честью выполнит задачу и разобьет мятежников.

– Быкадоров, – по-прежнему покусывая ус, окликнул сотника Сысоев.

– Здесь, Василий Алексеевич.

– Возьми-ка одну сотню да попробуй обойти мятежников справа. Главное – рощица. Чует мое сердце, устроили они там неплохую засаду. Наверняка конный отряд в немалом числе. Пехоту бы тебе, да где взять?

– Василий Андреевич, разрешите мне с Быкадоровым? – попросил Муравьев.

– Вы мне здесь нужны, господин капитан, – качнул головой Сысоев. – Значит так, наступаем на правый фланг, но без решимости. Особо не зарываться, кавалерии держаться поближе к пехоте. Оба конных орудия – в резерве. Быть готовыми перейти на картечь. Пусть думают, что мы слабы. Нам бы выманить их на ровное место, а там посмотрим, чья возьмет. Ну что, господа офицеры, все понятно?

Он дождался, пока Николай с доном Карлосом общими усилиями перевели смысл распоряжений Кастебану, и махнул рукой:

– Действуем.

Со стороны это смотрелось не слишком эффектно. Под барабанный бой развернутым трехшереножным строем медленно зашагала пехота. Линия поневоле получилась короткой, однако на левом фланге ее подкрепляли два орудия, а на правом, чуть поотстав, рысили казаки и драгуны.

Все застыли вне зоны досягаемости вражеских орудий, словно давая возможность получше себя рассмотреть. Хотя это можно было трактовать и как вызов противника на бой. Мол, атакуйте вы, раз такие смелые.

Атаковать мятежники не стали. Одним из главных минусов их позиции было то, что любое движение вперед должно было проходить через овраг со всеми вытекающими отсюда последствиями. Или же требовало перегруппировки и удара с левого фланга.

Парад на месте продолжался долго. Сысоев старательно тянул время, давая Быкадорову возможность провести маневр, и лишь когда дальнейшее пребывание на месте стало чреватым потерей воинского духа, выдернул саблю и указал ею вперед.

Строй медленно и торжественно двинулся на врага.

Пушки мятежников окутались дымом. Ядра запрыгали по полю, однако артиллеристы явно не блистали умением.

В ответ мексиканцы тоже дали залп. И, как и противники, без какого-либо ощутимого результата.

Барабаны мерно грохотали, задавая скорость пехоте. Грозный звук явно действовал повстанцам на нервы. Вряд ли они могли бы так же четко вышагивать с ружьями наперевес. Зато в монотонности ощущалась угроза, и нервы противника не выдержали.

Стоявшие на месте линии республиканцев то тут, то там стали изукрашиваться огоньками. У них даже не хватало выдержки и умения стрелять залпами, и каждый палил поодиночке, больше предоставленный самому себе, чем послушный воле командира.

Расстояние было великовато для ружейной стрельбы. Прошла минута, другая, а строй все шагал с прежней неутомимостью, и ни один солдат пока не упал.

Меж тем порознь вновь загрохотали пушки. Испанские канониры тоже не остались в долгу. Глядя на их стрельбу, Муравьев вздохнул и едва сдержал рвущуюся наружу ругань.

Он привык к совсем иному уровню подготовки. Еще с времен Павла Петровича русские артиллеристы были приучены стрелять и метко, и быстро. Первый залп должен был следовать через десять секунд после остановки орудия, и то же самое время отводилось на каждый последующий выстрел.

Здесь же вокруг пушек шла какая-то бестолковая возня. Скорострельности не было, но не было и меткости. Только одно ядро сделало прореху в линии, после чего стрелки еще долго радостно кричали и подбадривали друг друга.

В следующий миг вражеское ядро пролетело слишком низко над пехотой, и какой-то солдат упал контуженным.

– Ну, как стреляют! – Генералу тоже хотелось ругаться. Тем не менее конные орудия Гулевича продолжали тянуться вслед за казаками и не вмешивались в идущую дуэль. – Если и пехота стреляет так же…

– Дон Карлос! Скажите артиллеристам, пусть попробуют сосредоточить огонь на вражеских орудиях, – самовольно распорядился Муравьев.

Он посмотрел на генерала, но тот согласно кивнул.

Вообще-то подобный ход был аксиомой, и казалось странным давать специальные указания.

Но и у врагов не все было ладно. Там тоже носились какие-то люди, что-то выкрикивали, размахивали руками. Очевидно, на той стороне начальники, как и на этой, старались навести некое подобие порядка.

Если пехота повстанцев продолжала недружно палить куда придется, то канониры, очевидно, получили какие-то указания.

Теперь артиллерия мятежников рассредоточила огонь. Часть пушек вступила в орудийную перепалку, часть перенесла огонь в сторону казаков, часть продолжала обстреливать пехоту, а одна пара, похоже, избрала себе мишенью отдельно стоявшего генерала и предельно крохотную свиту.

Все офицеры занимали положенные места. Рядом оставались Муравьев с доном Карлосом да несколько казаков для посылок, и тем не менее чувствовалось: боем руководят отсюда.

Мятежники наконец-то попали в пехоту и вырвали из рядов несколько человек. Испанцы тоже приноровились и словно в ответ вывели из строя одну из вражеских пушек.

– Ладно. Пора, – решил Сысоев. – Казакам – атака!

Двигавшиеся чуть позади пехоты казаки дружно вынеслись вперед и широким обходом помчались на противника с явным намерением ударить по слабому флангу.

Подобный ход должен был предвидеть даже самый посредственный военачальник. Часть республиканцев торопливо перестраивалась. Довольно быстро повернутые, две крайние пушки плеснули картечью. Вроде бы кто-то из казаков упал. Точно со своего места сказать Муравьев не мог. И сразу недавно грозно несущаяся лава резко развернулась и ударилась в бегство.

Упустить такой шанс было все равно что упустить победу, и мятежники дружно устремились в атаку.

Вся находившаяся у них за линией кавалерия дружно бросилась в погоню. Пока она огибала овраг, из лесочка, подтверждая опасения Сысоева и Муравьева, вылетели другие конные повстанцы и тоже помчались за казаками.

Теперь ситуация круто изменилась. Казалось, нет и не может быть силы, которая сумеет остановить атакующих. Даже их пушки смолкли, а часть пехоты, увлеченная общим порывом, полезла в овраг, чтобы тоже сойтись с противником вплотную.

А дальше произошло необъяснимое. Казаки вдруг прыснули в разные стороны, и взорам конных мятежников открылись два отцепленных от передка орудия. И в следующий миг по кавалерии мятежников жестко хлестнула картечь.

Артиллеристы действовали в высшей степени мастерски. Заряды ударили точно, а около пушек уже четко выполняли каждый свою операцию номера.

Казаки мгновенно развернулись и понеслись на врага с обоих флангов.

Те из повстанцев, кто не был сражен первым же залпом, кто не успел отреагировать и чей конь по каким-то причинам продолжал нестись вперед, получили еще один картечный залп. На этот раз – в упор.

Но таких храбрецов, а может, глупцов было немного. Основная масса всадников уже пыталась найти спасение в бегстве. Им навстречу из-за рощи вынырнула сотня Быкадорова, и это сразу же уменьшило шансы очень многих.

В довершение артиллеристы Гулевича сноровисто взяли орудия на передки, запрыгнули в седла и стремительным маневром оказались на фланге оборонительной линии.

Там тоже творился бардак. Теперь уже многие бежавшие на врага пехотинцы торопливо пытались выкарабкаться из оврага назад. Кто-то уже бежал, кто-то еще стоял, воодушевленный примером размахивающего саблей щегольски одетого всадника.

Муравьев несся к торопливо идущей мексиканской пехоте:

– Аделантар, валиенте! Вперед, храбрецы!

Испанские пехотинцы в самом деле были храбрецами. Они уже не шли – бежали на врага, и вряд ли так уж легко было прервать их порыв.

Слаженно рявкнули орудия Гулевича. Часть еще стоявших мятежников упали под картечным дождем. Щегольски одетый всадник тоже исчез.

А хоть бы и нет! Дух республиканцев был окончательно сломлен, и теперь каждый искал спасения исключительно в бегстве.

Но каждому ли дано убежать от несущейся по пятам смерти?

30

Стук в дверь прервал одиночество.

– Бос, парус на горизонте!

Лафит оторвал взор от нескольких листов бумаги. К сожалению, в любом коммерческом предприятии не обойдешься без подсчетов. Затраты, прибыль предполагаемая и фактическая, список необходимых закупок. Остров хорош, слов нет, однако даже воду приходится доставлять сюда с материка. Да и не только воду… Не всегда же захваченные суда везут те из мелочей, что требуются в повседневной жизни каждому уважающему себя человеку!

Опять-таки, людям нужны еда и выпивка…

Толстая бухгалтерская книга смотрелась бы солиднее, однако Лафит не любил оставлять каких-либо следов. Листки, едва отпала в них надобность, сжигались – и все.

Люди ведь бывают жестокими, а любую бумагу можно украсть и потом использовать против владельца. Береженого Бог бережет.

– Идет от материка. Совсем небольшой. Похоже, даже мачта одна. Больше пока ничего не разобрать.

– Хорошо. Как станет ясно, дайте знать мне, – кивнул Лафит.

Идти неизвестному судну еще далеко, и нечего гадать, кто это может быть.

Лафит не спеша закончил подсчеты.

Недавно восстановленное предприятие процветало и уже сейчас стало приносить ощутимую прибыль. Д’Ори, покидая пристанище, уничтожил все до последней хижины, и что теперь? У бухты стремительно вырос целый поселок и упорно продолжает расширяться. Одни склады под добываемый товар не вмещают всего, и приходится лихорадочно строить новые.

Хорошо! Капитал растет, а что еще надо в жизни?

Поднесенные к спичке листки занялись почти не видимым при ярком свете пламенем, обуглились, и Лафит бросил их в стоявшую на столе тарелку. Еще полминуты – и только пепел напоминал о недавних занятиях арифметикой.

– Бос! Над судном флаг Мексиканской республики!

– Кого там черт несет? – пробурчал Жан.

В лучшем случае это добирается таким образом экипаж недавно пропавшей бригантины. И на старуху бывает проруха. Даже самые опытные моряки могут лишиться корабля, может, и сумели подобрать первое, что попалось под руку? В худшем же кому-то из республиканских правителей захотелось посетить часть территории, уже в полной степени свободной от монархического ига.

Хотя нет. Правители государства на мелкой посудине в море не пойдут. Они любят комфорт и всячески подчеркивают собственное высокое положение.

Может, кто-то из желающих присоединиться? В Кампече рады каждому, желающему честно служить нелегкому делу моряка.

Действительность преподнесла сюрприз. Такого Лафит точно не ожидал. Едва суденышко умело вошло в бухту, как с него спустили такую же крохотную, под стать кораблику, лодку, и вскоре на берег вступил Луи д’Ори. Губернатор Галвестона и Тешаса, как следовало из бумаг, выданных ему правительством.

Впрочем, у Лафита тоже была бумага от того же правительства, в которой черным по белому было написано, что губернатором Галвестона является именно он. Самозваное правительство несуществующей республики вообще было щедрым на выдачу всевозможных свидетельств и жалованных грамот. Только бы люди старательно работали на благо грядущих властителей!

Точно так же обстояло дело с обещанием грядущих благ. Демократия не в состоянии обходиться без обещаний и пышных фраз. Главное – задурить людям головы, иначе управлять ими станет попросту невозможно.

Но и д’Ори, и Лафит относились к тем, кто сам предопределял собственную судьбу и лишь использовал остальных для своего процветания. С этой стороны они были намного ближе к правителям, чем к простому люду.

– Здравствуйте, Луи! Я думал, что вы отвоевываете территорию своего законного штата! – приветствовал собрата Лафит.

– Признаться, тоже никак не ожидал встретить вас здесь. Или вы решили помочь обустроить мой остров? – Д’Ори внимательно огляделся, прикидывая, насколько серьезно возникшее поселение.

Даже на первый взгляд получалось – дела здесь идут весьма неплохо. Судя по количеству хижин, число обитателей Галвестона уже перевалило за две сотни. И совсем убил двухэтажный красный дом, явно принадлежащий самому Лафиту. Бывший губернатор обходился гораздо более скромным жилищем.

Лафит непритворно вздохнул:

– Правительство республики настолько уверилось в вашу победу и в то, что отныне вы обоснуетесь в Сан-Антонио, что решило передать остров под мое управление. Как понимаете, нарушение торговли – весьма важная часть плана по полному освобождению Мексики. Выбор остановился на мне. Но вы так и не ответили на мой вопрос, Луи. Что произошло? Почему вы вернулись, да еще на одном корабле? Где все?

– Мы разругались с Франсиско, – скривился д’Ори. – Вы не представляете, Жан, что это за человек! Он буквально оспаривает все мои приказы, а взамен пытается руководить сам. Словно находится не на вверенной моему управлению территории, а где-то в другом штате. Пришлось мне отправиться с жалобой на навязанного мне компаньона. Пусть правительство приструнит этого бездарного выскочку, если оно хочет одержать победу.

– Но почему на этом суденышке?

– Иного не было. Хорошо хоть это попалось. Да нормальное судно. Несколько тесновато, однако разве нам к этому привыкать?

– Где вы расстались с Франсиско?

– У Рио-Гранде. Хотя не столь это и важно. Я смотрю, вы вполне восстановили мое дело.

Луи ненавязчиво подчеркнул предпоследнее слово.

– Вы же знаете, я всегда вкладываю в работу душу, – ответил Лафит, игнорируя намек. – Мне доверяют, и я в свою очередь стараюсь сделать все как можно лучше.

– Да. Даже форт, смотрю, поставили.

– Береженого Бог бережет. В заливе хватает враждебных нам кораблей. Испанцы, англичане, теперь еще русские. Кстати, вы еще не сталкивались с ними?

– Нет, – чуть покривил душой Луи. – Но, насколько мне известно, сил здесь у них пока нет. Разве что казаки на границе да мелкие подразделения для охраны.

– Пришлют, – довольно равнодушно пожал плечами Лафит. – Раз они предъявили права на территорию, то должны будут подкрепить их какой-нибудь реальной силой. Но что мы стоим? Давайте пройдемте в дом. Вы всегда желанный гость в моем жилище.

Теперь пришел черед Лафита намекать, кто здесь хозяин. И как в прошлом случае, намек оказался с виду непонятым.

– Вы действительно прекрасно устроились, Жан. – Оказавшись в доме, д’Ори первым делом оценил обстановку.

Мебель, которую доставил сюда Лафит, могла бы украсить любой богатый дом. Даже европейский. Здесь же все эти диваны, буфеты, столы со стульями вообще стоили целое состояние.

– Меня порою навещают весьма серьезные люди. Надо же им сразу дать понять, что они имеют дело с солидным предприятием.

Глава флибустьеров уже отдал распоряжение о грядущем обеде, и в ожидании мужчины занялись выпивкой и сигарами. И то и другое является неплохим дополнением к серьезному разговору.

– Так что же Франсиско? – участливо спросил Лафит.

Не столь давно он приложил немало усилий, чтобы хоть немного сгладить разногласия, сразу возникшие между двумя главарями повстанцев. А то, что после их отбытия он же занял освободившийся остров, так мало ли чего бывает в жизни? Во всяком случае, нынешний губернатор острова явно хотел представить дело как элементарную случайность. Мол, я и не думал как-то воспользоваться ситуацией, однако не смог устоять перед выгодным предложением.

– Франсиско – наглец каких мало. Без роду и племени, ничем не прославился, и туда же, упорно воображает себя Наполеоном. Хотя сам никогда и никем не командовал. Удивляюсь, каким образом он сумел настолько очаровать правительство, что оно назначило главнокомандующим непонятно кого? Я хотя бы имею весьма весомые заслуги перед властью. В мою бытность ни одно испанское судно не могло чувствовать себя в здешних водах в безопасности.

И посмотрел на собеседника с некоторым вызовом.

– Да, вы изрядно попортили испанцам нервы. Я уже не говорю о понесенных ими убытках, – согласился с ним хозяин.

Луи горделиво вскинул голову. Он действительно был весьма неплох в роли главаря пиратов. Просто не понимал, что свято место пусто не бывает. Или не хотел понять.

Вдобавок выпитое на пустой желудок ударило в голову и породило состояние, в котором все кажется нипочем.

– Слушайте, Жан, может, не стоит сейчас лично доказывать что-либо правительству? Я же могу написать. А сам пока вновь возглавлю прежнее дело.

– Обед готов. – Чернокожий раб вырос на пороге и угодливо склонился перед белыми господами.

– Пройдемте, Луи. – Хозяин сделал приглашающий жест рукой, – за обедом все и обсудим.

Первое время мужчины элементарно насыщались, и серьезный разговор начался, когда трапеза перевалила за половину.

– Я все же думаю вновь приступить к губернаторским обязанностям на Галвестоне, – вторично произнес Луи.

Лафит долго не отвечал. Он усиленно делал вид, что всецело занят поглощением пищи, и, лишь когда молчать дальше стало невежливо, закончил жевать и грустно посмотрел на собеседника:

– Зачем вам этот пустынный остров, Луи? Вы же губернатор целого штата! Так и занимайтесь всецело его делами.

Учитывая обстоятельства, подобное предложение можно было счесть изощренной формой издевательства. Но положение д’Ори было не таким, чтобы отвечать на вызовы.

– Я губернатор Тешаса и Галвестона, – напомнил он.

– Согласно грамоте правительства Мексики, губернатором Галвестона в данный момент являюсь я, – вздохнул Лафит.

– Как? – Д’Ори явно захотелось выругаться.

В наличие соответствующих бумаг он поверил сразу. Просто знал некоторых из членов правительства, равно как и их склонность к обещаниям.

– Очевидно, там решили, что освобождение целого штата, а затем управление им – задача настолько сложная, что не стоит обременять вас еще и возней с пустынным островом. Вы не волнуйтесь, Луи, я как-нибудь сумею справиться с этим делом.

И вновь д’Ори был вынужден проглотить скрытую издевку.

От полученных новостей аппетит недавнего флибустьера совсем пропал. Он вяло ковырялся в тарелке, забывая донести пищу до рта.

Наконец в глазах Луи что-то промелькнуло. Он откинулся на спинку стула, извлек сигару, раскурил ее прямо за столом и улыбнулся с показной доброжелательностью.

– Я в этом абсолютно уверен, Жан. Более того, рад, что мне в помощь поставлен такой человек. Если бы в каждом из округов штата были люди, подобные вам! Пожалуй, я изберу Галвестон в качестве временной губернаторской резиденции. Вы же не откажетесь познакомить меня с состоянием финансов части вверенной моему управлению территории?

Формально остров считался частью Тешаса. Просто из-за его необитаемости все предыдущие губернаторы забывали о его существовании. Размеры – размерами, однако никакого толка от клочка суши не было и быть не могло. Его и не посещал-то никто, кроме индейцев. Последние иногда приставали к острову, охотились и тут же отправлялись обратно.

Был в словах д’Ори определенный резон, был.

– Видите ли, Луи, – твердо произнес Лафит. – Согласно врученной мне бумаге остров Галвестон является самостоятельной единицей Мексиканского государства. К какому-либо штату он отношения не имеет. Так что извините, но увы…

31

– Ничего себе! Быстро… – Муравьев сдвинул на затылок фуражку, словно хотел подчеркнуть этим свое удивление.

Было чему удивляться. Не столь давно они оставили здесь обгорелые стены, а теперь тут уже уютно раскинулся новый дом. Причем раскинулся – самое точное слово. Обитатели здешних степей предпочитали невысокие жилища, зато довольно большие по площади, с внутренним двориком. К чему экономить землю, которой здесь в избытке?

– А вы думали! – В противоположность офицеру дон Карлос никакого удивления не испытывал. – Здесь же постоянно что-то происходит. Не мятежники, так бандиты, не бандиты, так какой-нибудь ураган. Вот и привыкаешь к подобному образу жизни.

– Ураган – ладно, а вот с бандитами надо будет окончательно справиться в ближайшее время.

– Я же не против.

Поручение наместника до сих пор было не выполнено. Но кто упрекнет, когда в итоге была разгромлена банда повстанцев?

Было несколько жаль, что главарь не попал в плен. Как оказалось, он был тем самым кабальеро, который пытался навести некое подобие порядка перед самым разгромом, но получил заряд картечи от артиллеристов Гулевича.

Уйти удалось немногим. Часть мятежников полегла, другая – попала в плен и теперь уже ждала решения своей участи в Сан-Антонио. Лишь редкие счастливцы сумели избежать общей участи. Казачьи кони были порядком утомлены предшествовавшими переходами. Да и наиболее сообразительные удирали с поля боя не компактными отрядами, а россыпью. Степь велика. Направлений в ней много.

Где нет дорог, там их не перекроешь. К тому же некоторые из беглецов затем наверняка нашли прибежище у сочувствующих, обманутых или просто равнодушных. Соответственно – сочувствующих идее свободной республики, обманутых беглецами, мол, они не повстанцы, или равнодушных к идеям, но небезразличных к деньгам.

Найти всех было нереально. Сысоев и не пытался. Он лишь дошел с пленными до Сан-Антонио, а затем после краткого отдыха выступил к порученной его заботам границе.

Муравьев отпросился у него уже в конце дороги. Плохо осознаваемая им сила влекла капитана к хозяину пострадавшего поместья. Или не к хозяину? Николай не пытался анализировать свои чувства.

Раз выполнение поручения все равно задержалось, вряд ли лишний день сыграет какую-то роль.

Гостей уже ждали. Дон Педро не терял бдительности, и его люди следили за степью. Что до прочего, достаточно трудно не узнать тех, с кем еще недавно вместе участвовал в бою.

– Сеньор капитан! – Встречавший гостей хозяин широко распахнул объятия и шагнул с крыльца. – Дон Карлос! Всегда рад видеть у себя столь дорогих гостей!

– Мы решили воспользоваться вашим любезным приглашением и заглянуть по дороге, – поведал Муравьев.

– Чем закончился поход? – сразу же полюбопытствовал дон Педро, даже не войдя в дом.

– Полной победой. Минья убит, его банда уничтожена, пленена или рассеяна. Я думаю, скрыться удалось немногим.

– Отличная новость! А д’Ори?

– По словам пленных, незадолго до сражения поругался со вторым главарем и отплыл прочь.

– Жаль. Что бы ему чуть задержаться? – Дон Педро счастливо захохотал.

Фраза не содержала упрека, а жизнь человеческая в Америке издавна ценилась дешевле, чем в Европе. Хотя и там повсюду совсем недавно кровь текла широкой рекой.

Но ценность к жизни и отношение к гостям – вещи различные. Что Муравьеву тут же довелось испытать на себе.

Принимали его настолько радушно, словно дело происходило в родной и далекой России. Пока капитан приводил себя в порядок с дороги, хозяин лихорадочно суетился, отдавая распоряжения насчет праздничного обеда. Простым казакам накрыли прямо на дворе, но и их стол ломился от местных яств. А что же тогда говорить о господской половине?

Когда Муравьев в сопровождении дона Карлоса и Быкадорова прошел в столовую, там все уже было готово к пиршеству. Стояли разнообразные сосуды с горячительными напитками, плотно расположились блюда с закусками, а в дверях наготове застыли слуги в ожидании момента, когда хозяин распорядится нести горячее.

До последнего было еще далеко. Тем более за столом были явно не все, и Муравьев догадывался, кого именно они ждут.

Помимо гостей и хозяина тут же был еще католический священник отец Доминик, полный мужчина в летах, взглянувший на вошедших как-то не слишком дружелюбно.

– Святой отец не так давно побывал в одной из станиц и там умудрился поспорить, а затем и подраться с вашим священником, – с улыбкой пояснил дон Педро. – Что-то там они не поделили в вопросах веры.

Сам он был ревностным католиком, но, как большинство людей, толком сформулировать причину религиозных разногласий не мог. Да и откуда, когда жизнь до сих пор ни разу не сталкивала его с представителями иных конфессий? Разве что с кальвинистами, да и то когда те выступали в роли заурядных бандитов, пришедших с той стороны границы, и столкновение с ними носило отнюдь не характер религиозного диспута или светской беседы.

– У вас все любят драться? – к изумлению Муравьева, отец Доминик спросил это по-русски.

Конечно, акцент чувствовался, слово «священник» Доминик не то не знал, не то не мог выговорить, но о чем шла речь, было понятно.

– Я никогда не слышал, чтобы батюшки дрались, – искренне ответил Муравьев, переглянувшись с сотником.

– Им этого вообще нельзя, – поддержал начальника Быкадоров.

Доминик лишь покачал головой. Время избавило его от видимых следов побоев. Да и Муравьеву почему-то показалось, будто обида монаха несколько наиграна. Нет, ему, бесспорно, досталось, но еще вопрос – был ли он невинной жертвой, или же тоже в прямом и переносном смысле приложил к этому делу руку?

– Если бы! – Монах демонстративно приложил руку к левому глазу, где до этого, очевидно, был синяк.

Хозяин посмотрел на него с явным скепсисом и тихонько спросил:

– Что? Так сразу и начал драться?

– Ну, мы сначала немного поспорили… – Монах был явным полиглотом, потому что отвечал дону Педро на французском языке.

– О чем, если не секрет?

– Так, кое-какие богословские вопросы.

– Вот так, встретились – и сразу стали спорить?

– Почему же? – Доминик вдруг улыбнулся добродушной улыбкой. – Сначала мы просто посидели и поговорили, а уж потом…

Дон Педро вдруг громко и заразительно расхохотался. Муравьев со спутниками смотрели на него с удивлением, хотя всем троим хотелось присоединиться к хозяину в этом непонятном веселье.

– Посидели, значит, – сквозь смех произнес дон Педро. – И, конечно же, под это дело. – Он кивнул на стоявшие на столе бутылки. – Ох, отец Доминик, я всегда утверждал, что склонность к питию не доведет вас до добра. Вы – добрый человек, но только до второй бутылки. А дальше… Откуда только берется ваша вспыльчивость?

Отец Доминик вдруг виновато отвел взгляд. Теперь уже рассмеялись все собравшиеся, включая монаха.

– Над чем смеетесь, господа?

Женский голос заставил мужчин умерить веселье, и только его последним отблеском на губах играли улыбки.

Мужчины привычно поднялись, приветствуя входящих дам. Сердце Муравьева екнуло. Что ж, вполне естественная реакция, когда перед тобой стоит прелестная девушка, а тебе всего лишь двадцать три года.

– Вы ведь уже знакомы, дорогая. – Дон Педро первым галантно коснулся ручки жены.

Его примеру последовали остальные. Только с подключением к объектам поклонения и дочери. Все было проделано согласно церемониалу, если же казак был несколько неловок по сравнению с компаньонами, так воспитание у него было не таким.

– Почему вы не признались, дон Николай, что очень сильно помогли моему супругу? – с укоризной произнесла Мария. – Если бы не муж, я так бы и не знала, как обстояли дела.

– А также – все работники. Они наперебой рассказывали нам об отваге капитана и бывших с ним людей, – с очаровательной и лукавой улыбкой дополнила ее Виктория.

– Дон Педро наверняка бы справился и без нашей помощи, – деликатно ответил Муравьев. – Устанавливать порядок – прямой долг любого русского офицера. Ничего выдающегося в том нет.

– Скромность украшает мужчину. – Мария многозначительно посмотрела на специально надетые ордена капитана. – Особенно когда он лев на поле боя. Прошу к столу, господа.

Доминик на правах духовного отца прочитал молитву, после чего настало время одному из грехов – чревоугодию. А в отношении мужчин – еще и потреблению горячительных напитков.

Впрочем, Муравьев только пригубливал. Молодой офицер не видел особого удовольствия в пьянстве и всем напиткам на земле предпочитал обыкновенный квас. Да только где его взять посреди мексиканских степей? Зато остальные старались не только за себя, но и за малопьющего капитана. Особенно – Быкадоров, чувствующий себя не слишком уютно и из-за собравшегося здесь общества, и из-за незнания языков.

– Господин капитан, расскажите нам, пожалуйста, о России, – попросила донна Мария, когда первый голод был утолен. – Мы же почти ничего не знаем о вашей родине, кроме того, что в ней много лесов и снега.

– Почему же только лесов? – улыбнулся Муравьев. – Россия велика, и в ней есть горы и степи. И множество городов. Больших и маленьких, на любой вкус…

Разве есть тема лучше, чем разговор о своей родине? И говорить о ней Николай мог часами…

32

– Как сходил, дядюшка?

Рене Белюш действительно был родным дядей Лафитов и потому принимался в доме последних вполне по-семейному.

– Неплохо. Мы захватили три судна и даже успели их продать прямо в устье Миссисипи. После чего зашли в Новый Орлеан, а потом еще заглянули на Гаити.

– Да, – скупо улыбнулся Лафит, мол, шустро.

Спрашивать о подробностях он не стал, ожидая, что Белюш расскажет все сам.

– Положенную долю сейчас принесут. – В первую очередь следовало решить денежные вопросы.

Жан Лафит доверял своим капитанам. Вернее, они доказали, что достойны доверия. В флибустьерской среде очень строго подходили к вопросам дележа добычи, и за малейшее отклонение от оговоренных правил могла последовать самая серьезная кара.

Следующий час был всецело посвящен подсчетам и расчетам. Доверие – одно, а проверка – другое. Конечно же, все сошлось, и Лафит с удовлетворением присоединил к имеющемуся капиталу новое поступление.

– В Новом Орлеане много разговоров о письме русского наместника президенту Североамериканских Штатов. Представляешь, Жан, наместник буквально требует принять меры к флибустьерам, а главное – выслать из страны правительство Мексиканской республики. Многие жители возмущены наглостью русских и надеются на достойный ответ нахалам. Все общество считает: надо раз и навсегда хорошенько проучить русских.

– Не проучить, Рене, изгнать их с Мексики, пока они не усилились, – поправил дядю Лафит. – В противном случае ситуация ухудшится, как случилось с Калифорнией. Какие-нибудь вести о Франсиско имеются?

– Увы, печальные, – искренне вздохнул Белюш. – Казаки разбили повстанческую армию, а сам Франсиско убит.

– Плохо. – Лафит чуть более нервно затянулся сигарой. – Хоть и не любил я Минью, но все-таки нашему общему делу нанесен немалый урон. И эти казаки… Кто о них хоть что-либо слышал, прежде чем они объявились в наших краях? Остается надеяться, что свободолюбивые мексиканские креолы восстанут против нового владычества и свергнут русский гнет.

– Еще одна плохая новость – русский наместник переправил наших захваченных в плен ребят на Кубу, где испанские власти сразу вынесли им приговор и тут же привели его в исполнение.

– Сволочи! – выдохнул Лафит.

– О чем и речь.

Не то чтобы они искренне переживали за судьбу своих людей. Но, привыкнув к определенной удаче и безнаказанности, думали – так будет и впредь.

– Но есть и хорошая новость… – Белюш отпил из стоявшего перед ним стакана и даже не поморщился от крепкого напитка. – Боливар вновь готовится высадиться на континент. Я встречался с ним на Гаити, и Симон сам сказал мне, что в ближайшее время вернется в Венесуэлу. Он как раз готовит армию и ищет тех, кто поможет перебраться на материк. Разумеется, за неплохую плату. И еще. Он тоже выдает жалованные грамоты против испанцев.

– А против русских?

– Пока нет. Ты же знаешь, Жан, дела Мексики Боливара волнуют мало. Его цель – освободить земли южнее.

– Плохо. Лучше бы Боливар перенес действия сюда, а уж потом мы помогли бы ему в борьбе с Испанией. Пока же получается: каждый будет действовать сам по себе. Не думаю, что русские помогут нашим вечным врагам в других землях. Даже если бы хотели, у них просто нет сил.

– С чего бы им помогать? Испания продала за бесценок столько земель, что России их хватит на ближайшее время. В море они могут быть союзниками, а на земле у каждого своих проблем намного выше головы.

– И я о том же.

Однако Белюш не для того завел речь о Боливаре, чтобы узнать мнение своего племянника о текущих делах. Его интересовали вещи более конкретные и прозаические. Или – романтические, если смотреть на них с точки зрения какого-нибудь поэта.

– Что скажешь в ответ на предложение, Жан?

– Ты имеешь в виду помощь Боливару?

– Да. Я со своей стороны обещал предоставить в его распоряжение несколько судов. И даже взял жалованную грамоту.

Если бы это сказал кто-нибудь другой, вполне возможно, что разговор перешел бы в ругань. Но Белюш был родным дядей, да и дело наконец-то наладилось, и отсутствие в флибустьерских рядах одного-другого капитана уже не могло повлиять на его ход.

– Пойми, Рене, я не могу бросать бизнес, когда наметился устойчивый источник дохода. – Лафит говорил спокойно. – Ты можешь поступать как знаешь, главное, чтобы исправно делился положенной долей, но отпускать всех я не имею права. И потом, допустим, Боливара ждет победа. Что тогда будет с нами? Вновь в который раз начинать все сначала? Нет, так тоже нельзя. А так ты выполнишь свои обязательства, получишь деньги и сможешь вернуться сюда.

Теперь задумался Белюш.

– А ведь ты прав, Жан. Как всегда. Люди все равно не захотят остаться на берегу, сколько бы им ни выделил Боливар после победы. Даже если каждый получит неплохой участок земли, зарабатываемые в море деньги будут к этому неплохим подспорьем. Но и упускать шанс подзаработать не хочется.

– Я же этому не препятствую. Зарабатывайте. А мы всегда будем рады вашему возвращению в Кампече. Только одно условие – сильно не агитируй. Тебе же не в бой идти, а просто поработать перевозчиком. Много людей для этого не требуется.

– Я вообще могу обойтись своими ребятами. Захвачу еще пару судов, выделю на них небольшие команды – и моя часть договора будет выполненной.

– Рад, что ты меня понимаешь, Рене.

– Разве когда бывало иначе, племянничек? – не удержался Белюш от некоторой фамильярности.

Хорошо, когда имеешь на нее право.

Впрочем, дядя еще со времен Баратарии был одним из лучших капитанов в предприятии Лафита. И уже потому мог позволить себе гораздо больше, чем простой смертный.

Часть вторая. КОНЕЦ ЛЕТА

1

– Ваше благородие, там опять с той стороны идут черные.

Бакланов уже давно заметил едущего в сторону станичного правления казака. Как и то, что неспешная поездка явно не сулила дурных вестей. Потому и поджидал дозорного, сидя на лавке под прикрытием стены. Слишком уж жарко было на солнце, еще не полуденном, однако старавшемся вовсю, чтобы хотелось лишний раз вылезать под его жгучие лучи.

– Много? – уточнил атаман.

– Да десятка два. Могет быть, и чуть поболее, – степенно ответил казак, становясь таким образом, чтобы тень падала и на него.

Оставалось вздохнуть.

Только первые несколько месяцев прошли относительно спокойно. Ну, пытались вторгнуться с территории соседа разные банды – так дело обычное и быстро ставшее привычным. С бандитами разговор короток. Если только вошли и не успели набедокурить, то могут возвращаться обратно. Если же хоть чем-то отметились и пытаются сопротивляться, чего их, разбойников, жалеть?

Через некоторое время стало хуже. На той стороне границы рабы проведали, что здесь нет рабства, и теперь всеми правдами и неправдами пытались перейти незримую черту, чтобы получить свободу.

Первые беглецы были встречены с сочувствием. Девать их было некуда, сразу выяснилось, что воины из них никакие. Да и откуда в рабах воинский дух? Потому оставлять их в станицах было невозможно. Все, что могли казаки, – это дать хоть немного продуктов из собственных скудных запасов на дальнейшую дорогу в надежде: дальше беглецы сумеют устроиться в работниках у каких-нибудь хозяев.

Однако лишь недавно переселившиеся сюда казаки сами испытывали нужду во всем, а количество беглых становилось все больше. Да и их бывшие хозяева уже попытались устроить несколько рейдов с целью возвращения собственности, и пришлось вступать с ними в самые настоящие бои.

Положение получалось сложным. Вроде бы конфликтовать с североамериканцами не стоило, и в то же время чисто по-человечески было жаль бывших рабов, сумевших спастись от жестоких владельцев. При попустительстве командовавшего линией Сысоева, а также самого наместника беглых старались не замечать. Мало ли кто может брести по степи? И какая разница, какого цвета у него кожа?

В общем, появление очередной, довольно большой группы беглецов наводило станичного атамана на определенные мысли.

– Пусть проходят. Лишь бы в станицу не заходили. Надо собрать казачков, вдруг за ними погоня? – не спеша заговорил Бакланов. – Жаль, генерал еще не прибыл. Людей, почитай, почти что и нету.

И не хотелось отрывать немногочисленных, не занятых службой казаков от всевозможных работ, однако никуда не денешься.

Атаман поднялся. Отдыху приходил конец.

Хотя кто знает? Обходится же иногда! Если владелец возьмет с собой небольшой отряд в надежде догнать негров еще до границы или же просто не учитывая присутствия казаков, то удастся его отогнать без особых проблем.

А то и вовсе никто не придет.

Ох, эти надежды, когда предчувствия говорят совсем иное!

Предчувствия Бакланова не обманули.

Началось все с того, что рабы все же вышли к одному из хуторов. Были они измотаны до последнего предела, к тому же тащили с собой детей, и пришлось дать им кров и пищу хотя бы на этот день.

Солнце перевалило далеко за полдень, потом стало ощутимо клониться к горизонту, и Бакланову показалось – пронесло. Завтра с утра можно будет отправить негров подальше. Не для того же существует линия, дабы помогать всем, кто решил покинуть североамериканские владения! Каждый сам делает собственную судьбу. Надо лишь предоставить ему эту возможность.

Отойдут подальше – там их уже не достанут. Наверное.

Не отошли. Преследователи шли буквально по пятам. И по следам. Судя по всему, даже на сиесту останавливаться не стали.

О приближении конной группы атамана известили заранее. Медлить было нечего, и собранные два десятка казаков сразу направились наперерез. По сообщениям дозорных, североамериканцев было около полусотни, однако Бакланов надеялся разрешить дело миром. Правда, на всякий случай гонцы были посланы вдоль всей линии.

– Многовато их, – заметил атаман, разглядывая приближающийся в облаке пыли отряд.

На глаз – точно не меньше пятидесяти всадников. Кое-кто с заводным конем в поводу, но большинство одноконные. Заморенные, уставшие после долгой скачки. Все преследователи были при оружии. Сабли почивали в ножнах, ружья у большинства находились в чехлах у седел, некоторые везли их на погонных перевязях, но кое-кто при появлении казаков предпочел взять ружье в руки.

Казаки встали неширокой цепью, преграждая североамериканцам дальнейший путь. Пики в натруженных привычных руках донцов смотрели в небо. Бакланов выдвинулся чуть вперед и спокойно принялся ждать.

От скучившегося отряда отделились двое. Один, судя по более богатому материалу сюртука, наверняка являлся плантатором, от которого сбежали рабы, второй же, похоже, был не то надсмотрщиком, не то управляющим.

Плантатор смерил Бакланова высокомерным взором и обратился к нему на английском языке. Атаман лишь небрежно пожал плечами и напустил на себя скучающий вид. Тогда заговорил управляющий. На этот раз на испанском.

– Говорите по-русски. Здесь – Россия, – с показным равнодушием ответил Бакланов.

Языков он не знал, разве что на уровне нескольких выученных слов, однако в данной ситуации считал себя правым. Вот если бы ему что-то понадобилось бы на сопредельной территории…

Вместо ответа плантатор все с тем же высокомерным видом тронул коня. Он вел себя так, будто являлся хозяином на всей без исключения земле и никаких казаков здесь в помине не было.

Бакланов преградил конем ему дорогу, а ближайший казак наклонил пику вместо шлагбаума.

Кто-то из отряда вскинул было ружье, но его сосед придавил рукой поднимающийся ствол.

Пришлось плантатору вновь остановиться. Его спутник немедленно разродился темпераментной речью на испанском. При этом управляющий активно помогал себе жестами. Промелькнувшее уже знакомое любому казаку слово «ниггер», в сочетании с недвусмысленными жестами должное показать, что речь идет о побеге. А кивок в сторону надменного плантатора – что владельцем беглецов является он.

Было названо и имя – Джордж Маккуйн, но казаки не слишком старались запоминать каждого, кто намерен пересечь границу, разделяющую два государства. И хотя управляющий назвал своего хозяина с некоторым трепетом, как человека известного, никто не стал придавать этому значения.

В Североамериканских Штатах, может, Маккуйн что-то и значил, однако на территории России он был никем.

– Ничего не знаю. – Атаман лишь развел руками. – Пишите официальное прошение власти. Она разберется.

Представителем власти был он. И потому был готов принять бумагу хоть сейчас, чтобы не торопясь прочитать, если она будет написана на понятном языке, или же подождать несколько месяцев переводчика. И даже дать ей ход по инстанциям. С течением времени.

Его собеседники ничего не поняли из заявления атамана. Пришлось Бакланову изобразить, будто он пишет, а затем подает воображаемую бумагу.

Надменность плантатора сменилась возмущением. Причем тоже надменным. Он заговорил сам, показывая руками, что должен проехать дальше и схватить беглецов.

Похоже, он полностью считал себя вправе разгуливать по территории чужого государства и творить там все, что сочтет нужным.

Именно так поняли его казаки, и по шеренге прошел недовольный ропот. Здесь не привыкли смотреть сквозь пальцы на проделки чужаков.

Бакланов сделал отрицательный жест.

Теперь уже плантатор и его присный заговорили наперебой с явной злостью в голосах. Стоявшие за их спинами потихоньку стали подтягиваться к хозяину. Некоторые тайком потянулись к оружию, пара человек напротив – в открытую в надежде напугать противостоявших им воинов. Так что число американцев с ружьями в руках стало понемногу возрастать.

Лица казаков теперь были строгими. Вряд ли преследователи знали, что за чисто внешним спокойствием кроется готовность немедленно атаковать врага.

Страсти потихоньку накалялись. Уже управляющий потянулся за пистолетом и теперь размахивал им так, будто мог напугать казаков видом оружия.

Сам Бакланов выслушал потоки пустых угроз с прежним выражением скучающего человека, а потом небрежно бросил:

– Вы лучше туда посмотрите, – и кивнул за спины рабовладельцам.

Позади с обеих флангов замаячили всадники в синих чекменях.

Пусть их было немного, но кто мог поручиться, что где-то в складках местности не скрывается полная сотня, а то и не одна?

Судя по растерянному виду большинства прихлебателей Маккуйна, желание угрожать у них куда-то исчезло. Да и сам плантатор недовольно поморщился, однако говорить стал тише.

Бакланов вновь изобразил процесс письма и как мог повторил руками, что дальше никому из североамериканцев хода нет.

– Ишь чего захотели! – обратился он к казакам, когда преследователи несолоно хлебавши зарысили прочь. – С Дона никогда выдачи не было, теперь и отсюда не будет. Верно говорю, казаки?

2

– Господин капитан, там к вам пришли.

Кастебан с двумя ротами стоял в старом форте посреди обширных степей. Причем старом – в полном смысле слова. Форт был основан едва ли не при присоединении Тешаса к испанским владениям и с тех пор лишь изредка ремонтировался и перестраивался, чтобы устоять под натиском самого страшного врага – времени.

Собственно, укрепления кого-либо интересовали мало. Обстановка вокруг на протяжении последних десятилетий была достаточно спокойной, и старый форт использовался главным образом в качестве казарм.

С одной из рот Кастебан вместе с подошедшим подкреплением не так давно ходил на подавление мятежа. Рассказы о перенесенных трудностях и совершенных подвигах долго были главной темой участников похода как в пределах форта, так и по всем окрестным поселениям, куда солдаты ходили в свободное от службы время. Теперь на них смотрели как на героев, и какая разница, против кого именно они воевали?

Сам Кастебан был представлен к наградам, только утверждения этому поневоле приходилось ждать долго. Пока все бумаги дойдут до Петербурга, пока их подпишет император, пока они будут доставлены сюда…

Но поход по сравнению с обычной службой был настоящим событием. От форта даже до Сан-Антонио было далеко, про прочие города Мексики не стоило и говорить. Глухая дыра, как сказали бы в далекой России. Вокруг сплошная степь, разбросанные тут и там владения, а больше – ничего.

Такова жизнь военного человека. Гвардеец служит при дворе, уделом прочих являются места, то чуть не позабытые Создателем, то позабытые вообще. И ничего тут не поделать.

Был во всем этом и плюс. Кастебан, несмотря на свой не столь большой чин, был старшим воинским начальником на огромной территории. Соответственно, имелся у него и кое-какой посторонний доход, а вышестоящие лица сюда заглядывали редко. Что им здесь делать, генералам да полковникам, когда у них своя жизнь, а у разбросанных там и сям гарнизонов – своя?

Зато и минусы были ощутимы. И именно о них частенько напоминала супруга. Мол, люди живут в нормальных условиях, а ты все тянешь лямку вдали от культурных мест. Причем без надежды когда-нибудь выбраться из них. Да и карьерный рост ограничен. Шестой год пошел с момента получения капитанского чина, а дальше-то что? Звание – это в первую очередь должность. Должностей на всех не напасешься.

Тут еще перемена верховной власти над колонией. Ясно же, наверх в первую очередь полезут новые поселенцы, а куда податься старым? Вон они какие, успел насмотреться за время похода! Ладно, генерал, а Муравьев? Совсем молодой, и уже в капитанских чинах, причем гвардеец, что делает его выше любого простого офицера. И наглый при этом. Все поучал да ругал подготовку солдат, хотя вряд ли в их метрополии дела обстоят лучше. Но гонору хватает на троих.

В глубине души Кастебан знал: его солдаты так себе, да только не выходцу со стороны о том рассуждать. Подумаешь, воевал против Наполеона!

Кстати, о Наполеоне. Может, надо было поддержать повстанцев? Если не ведомый никому перед тем артиллерийский офицер за время смуты сумел превратиться в императора Франции, то почему бы ему, капитану Кастебану, не выбиться хотя бы в генералы? Стать губернатором какого-нибудь штата, а то и возглавить войска в столице. Это не гнить в заброшенном форте посреди Тешаса. Сейчас же пришлые подгребут под себя все сколько-нибудь значимые должности, а местным достанется судьба вечных капитанов.

Мысли были горькими, и трудно сказать, близкими к истине или нет.

Во всяком случае, подобные мысли приходили не только в голову коменданту затерянного в степи форта.

– Чем могу служить? – Кастебан чуть приподнялся, счел долг вежливости исчерпанным и вновь сел на место.

– Моя фамилия Гомес, – произнес вошедший в его кабинет мужчина в штатском сюртуке. – Вы разрешите?

Он кивнул на гостевой стул, и капитан милостиво склонил голову.

– Видите ли, я прибыл к вам по поручению очень влиятельных людей с сугубо деловым предложением.

– Интересно… – Капитан сразу понял, каким будет это предложение. Должно быть, потому, что пару раз уже получал его, но в виде писем.

– Не секрет, многие обеспокоены случившимися у нас на родине переменами. Приход сюда чужаков ставит крест не только на нашей вожделенной свободе, но и на нашей общей судьбе, – тихо произнес Гомес. – И это не может не вызвать озабоченности у любого патриота.

– Да? – Кастебан внимательно всмотрелся в собеседника.

Не провокатор ли?

Гомес выдержал его взгляд.

Капитану было невдомек, что сидящий перед ним мужчина совсем недавно противостоял ему на поле боя и был одним из немногих, кому посчастливилось бежать после разгрома мятежников.

– В чем, интересно, заключена опасность? Напротив, на территории Мексики понемногу устанавливается порядок. Стало меньше банд, вторгающихся с территории Североамериканских Штатов. Понемногу улучшаются условия для торговли. Быстро и эффектно разгромлены очередные мятежники. Еще немного – и на нашей родине воцарится прочный мир, – перечислил Кастебан.

– Однако нами правят чужаки. Вот вы – боевой офицер, великолепно зарекомендовавший себя в битве с повстанцами… И что вам это дало?

– Я представлен к наградам, – с невольным высокомерием объявил комендант.

– Только почему-то никак не можете их получить. Когда решения принимаются в неведомой дали, можно ли быть уверенным в их справедливости? Там до сего дня даже не ведали о вашем существовании, как это ни горько признать. Не лучше ли иметь свое собственное правительство, расположенное неподалеку? Уж оно сумеет по достоинству оценить своих людей. Опять-таки, вера. Где гарантии, что русские не заставят всех выйти из лона матери нашей, католической церкви? Вы слышали, что один из монахов уже был жестоко избит?

– Если верить отцу Доминику, русскому священнику тоже досталось, – хмыкнул Кастебан, успевший увидеться с «пострадавшим». – И кто из них больше виноват, ведает один только Бог.

– Не важно. Важен сам факт, – отмахнулся Гомес. – И вообще, все больше и больше патриотов во всех штатах понимают, что необходимо прогнать Россию из нашей страны и создать свое собственное государство, не зависящее от европейских. Будь то Испания или Россия.

– Вам не кажется, что я могу сейчас отдать приказ и вы будете немедленно арестованы по обвинению в государственной измене? – спросил комендант.

Гомес невольно вздрогнул. Угроза была нешуточной, и лишь большие деньги, которые были ему обещаны за выполнение поручения, заставили его навестить капитана.

– Я бы ни за что не пришел к вам, если бы заранее не был уверен в вашем редком благородстве, – как можно тверже произнес посланник.

Лесть приятна многим, и комендант не был исключением из правила.

– Допустим, ваши сведения верны. Я воин, а не доносчик. И только потому говорю: покиньте кабинет, а я буду считать: никакого визита не было, – вымолвил Кастебан.

– Хорошо. – Гомес встал. Играть с огнем он не собирался. – Просто я хотел бы, чтобы вы знали: правительство республики Мексика уже выписало патент на присвоение вам чина полковника. И это – только аванс. Так что до свидания, господин полковник!

3

В чем был прав Белюш – недовольство жителей Нового Орлеана новым соседом росло день ото дня. Возмущало то, что налеты на сопредельную территорию стали жестко пресекаться, и теперь те, чей бизнес был заключен в угоне скота или же в присвоении чужого имущества, несли ощутимые убытки. Равно как все, кто перепродавал добытые в бою животных и вещи. И уж совсем никуда не годилось участившееся бегство рабов прочь от своих законных хозяев.

Еще не пострадавшие с тревогой ждали, что и их может постигнуть участь соседей, потерявших кто по одному, а кто и по доброму десятку черных работников. Учитывая же царившие здесь нравы, понятно – все громче звучавшие голоса о попрании свобод и покушении на собственность неизбежно обязаны были вылиться в какие-то ответные действия.

Разговоры с требованием покарать дерзкого соседа слышались всюду. Никто не знал, что известия об этом давно отправились к русскому наместнику. Там же содержались выводы: плантаторы обязательно предпримут попытку нападения на линию, однако проделают это исключительно своими силами. Официальные Североамериканские Штаты предпочтут закрыть глаза на действия подданных и никаких войск пока высылать им в поддержку не станут, однако рабовладельцы и без помощи властей могут собрать достаточно большой отряд, способный натворить немало бед.

Подробностей пока не сообщалось. План нападения будет разработан не в городе, а на одной из многочисленных плантаций, вполне вероятно – весьма удаленной от него. Все же проблема больше касалась сельских жителей, потому решить ее они предпочтут сами.

В своих предположениях осведомитель оказался прав. В Новом Орлеане возмущались, да и только, но вот в сельской местности уже потихоньку готовились действовать.

Потоки угроз и проклятий неслись повсюду совершенно открыто. Но набег, как ему и положено, готовился в строгой тайне. Отнюдь не потому, что его организаторы боялись попадания информации на другую сторону. Жители Нового Орлеана и его окрестностей были уверены в превосходстве своего образа жизни и потому не верили в возможное предательство. Но среди джентльменов было принято не разглашать собственные дела и проворачивать их так, чтобы остальные могли видеть лишь конечный результат.

Вначале собирались по двое-трое. Потихоньку участников встреч стало больше. Довольно быстро выделился лидер – Джордж Маккуйн, один из самых богатых плантаторов в районе Миссисипи, вдобавок весьма пострадавший от бегства принадлежавшего ему двуногого имущества.

– Представьте, казаки не дали мне идти дальше по следам беглецов, – в очередной раз рассказывал Джордж собравшимся у него землевладельцам. – Более того, они угрожали мне оружием. Можем ли мы дальше терпеть такую наглость?

– Не можем! – вразнобой взревели плантаторы.

Большинство из них уже оказывались в подобном положении, редкие же счастливцы, которых минула чаша сия, не хотели, чтобы с ними поступили так же.

– Вот потому я и предлагаю в назидание всем напасть на станицу и выжечь ее дотла. Мужчин – истребить под корень, женщин… Что делать с женщинами, мы еще придумаем. Но, главное, русским будет преподнесен наглядный урок, после которого они живо присмиреют и поймут, кто здесь хозяин.

– Но если русские в ответ пошлют против нас войска… – робко послышался одинокий голос.

– Какие? Вся нынешняя русская армия – это бывшая мексиканская. А мы прекрасно знаем, на что она способна, – под общие смешки возразил Маккуйн. – Они только и могут – воевать друг с другом, а против нас – кишка тонка. Да и казаки – откровенный сброд, невесть что возомнивший о себе.

С этими утверждениями все оказались согласны.

Когда-то могучая Испания ослабела вконец и уже долгое время теряла одну позицию за другой. Колониальные части могли вызвать усмешку – и ничего больше. Во всяком случае, никаких особых побед за ними не числилось, если не считать таковых над повстанцами. В испанские владения вторгались все кому не лень, а испанские суда являлись основной добычей и флибустьеров с грамотами от самозваных или реально существующих правительств, и обычных пиратов.

Если не столь давно жители Луизианы сумели сильно потрепать под Новым Орлеаном английскую армию, стоит ли обращать внимание на мексиканскую?

Собравшиеся не знали: в Европе английская армия давно не котируется, и, как мыши, были убеждены, что страшнее кошки зверя попросту нет.

– Я выставлю двадцать вооруженных человек! – заявил Райз, тот самый, который еще недавно задал робкий вопрос. Кстати, он же являлся самым молодым из собравшихся.

– Я тоже!

– А я – двадцать пять!

– Тридцать, джентльмены!

Землевладельцы словно состязались друг с другом, и окончательный итог подвел сам хозяин, заявив:

– Пятьдесят!

– Послушайте, мы еще можем привлечь людей Бородатого Джо, – предложил все тот же Райз. – Я видел его на днях, и он жаловался на огромные убытки. Более того, казаки убили двух его людей, когда они попытались угнать стадо.

– А что? У Бородатого четыре десятка отчаянных молодцов, великолепно умеющих убивать, – поддержал Райза Маккуйн. – Итого с ним у нас будет…

Он принялся считать на бумаге, где записывал общие силы. Остальные терпеливо ждали итога.

– Без двух дюжин – четыреста человек, – наконец изрек Джордж с торжеством в голосе.

Куда именно нанести удар, он знал уже давно.

4

Головнин по трапу не поднялся – взлетел. Бывалый капитан был отнюдь не стар и мог служить примером любому матросу.

Что такое сорок лет для мужчины? Как ни крути, расцвет сил. Еще не нагрянули болезни, крепко тело, страсти приутихли, не туманя рассудок, фантазии и дерзания подкрепляются накопленным опытом, становясь весомей и убедительнее.

Стоявший на вахте Врангель шагнул было к командиру с докладом, однако Головнин лишь махнул рукой.

– Где господа офицеры, Федор Петрович?

– На берегу, – как само собой разумеющееся, ответил мичман.

Где ж еще быть, когда корабль стоит в гавани? Команда тоже была отпущена, и на борту находилась лишь дежурная вахта да несколько матросов, по разным причинам не пожелавшие съезжать на сушу. Например, те, кто хотел спокойно выспаться и отдохнуть после кутежа, или занятые какой-нибудь взятой на себя работой, наподобие изготовления чего-нибудь на продажу.

Последнее отнюдь не возбранялось. Морские переходы – дело долгое, и начальство лишь приветствовало любое ремесло, которым овладевали матросы. Лишь бы сырье и готовые изделия не занимали много места на забитом людьми и запасами корабле, а там – трудись сколько влезет в свободное от вахт время.

– Будьте любезны, распорядитесь, чтобы все офицеры как можно скорее прибыли на борт, – попросил Головнин.

Как известно, просьба начальника равнозначна приказу. Даже несколько выше его по приоритетности исполнения.

– Слушаюсь, Василий Михайлович. – Врангель вежливо склонил голову и отправился распоряжаться.

Попутно он прикидывал, где в данный момент может находиться тот или иной офицер.

Выбор был богат. За время частых стоянок любой матрос завел себе кучу знакомых. Так что же говорить про офицеров, перед которыми были открыты двери всех приличных домов?

Дальние походы являлись еще новинкой, и капитаны тщательно отбирали помощников и команду. В чрезмерный загул никто не пускался, а вот посидеть в компании и слегка выпить, смывая однообразный труд морских будней, не откажется никакой моряк. Плюс, конечно же, дамы.

В общем, списочек получился…

Распоряжения были отданы, шлюпка отошла от «Камчатки», и Врангель повернулся в поисках капитана. Однако тот уже спустился в каюту, и любопытство мичмана осталось неудовлетворенным.

Интересно же, чем вызван общий сбор? О немедленном выходе речь не шла, в противном случае Головнин сразу же объявил бы об этом. Не говоря о срочном вызове с берега матросов. Для обучения и поучения помощников не было никакой нужды вызывать всех из города. Как правило, обо всех мероприятиях офицеры оповещались заранее.

Следовательно, все-таки поход, только не прямо сейчас, а с некоторой подготовкой. Скорее всего – опять слепые поиски пиратов. Один раз повезло, зато все прочие выходы ничего не дали. Попробуй найти в усеянном островами, как звездами небо, море нужный корабль! Притом что он вообще может в данный момент стоять где-нибудь в бухте!

Но службу не выбирают…

Врангель раскурил трубку, облокотился на фальшборт и стал терпеливо ждать возвращения шлюпки.

Преодолеть небольшое расстояние, отделявшее «Камчатку» от берега, было делом минуты. Зато последующее растянулось на добрых полтора часа. Офицеры прибывали поодиночке. Каждый спрашивал Врангеля о причине вызова, но мичман лишь пожимал плечами. Что он мог сказать, кроме собственных предположений?

Последним объявился Матюшкин. Впервые вырвавшийся на свободу юнкер вовсю старался воспользоваться ее плодами, хотя, надо отдать должное, к службе он относился серьезно и постоянно пытался узнать что-то новое.

Велика ли беда, если в порту юнкер позволит себе немного расслабиться и поволочиться за местными девицами?

– Господа, Моллер велел в течение ближайшего месяца, максимум – полутора, подготовиться к продолжению похода. Обстоятельства в Тихом океане требуют нашего там присутствия. В Южном полушарии наступает весна, и требуется воспользоваться этим временем для перехода через Магелланов пролив, – высказался Головнин.

– А здесь? – спросил Литке.

Понятно: задачей «Камчатки» являлась охрана Калифорнии и Аляски, однако министерство до сих пор не удосужилось прислать к берегам Мексики не то что эскадру, но даже полноценную замену застрявшему в Карибском море шлюпу.

– Адмирал считает приход кораблей вопросом ближайшего времени, – вздохнул Головнин.

Он не позволял себе публично порицать действия морского министра, хотя со многим был не согласен. С другой стороны, де Травесте можно было понять: казна не безразмерна, минувшие войны стоили немало, и найти деньги на дорогостоящие экспедиции не так просто.

– Что-то это время длится слишком долго, – пробурчал Литке.

– В любом случае позже прислать сюда корабли флот уже не сумеет по понятным погодным условиям.

Зима заканчивала навигацию на Балтике, и министерству поневоле требовалось спешить, пока лед не сковал Кронштадт и Ревель.

Возразить было нечего. Тем более «Камчатка» была задержана здесь Моллером во многом по собственному почину и вопреки министерским инструкциям. Собственно, офицерам вообще не полагалось обсуждать, кто после их ухода будет бороться с пиратами у берегов новой русской колонии. На то существует начальство самых разных уровней. Да и в Тихом океане в этот момент не было ни одного русского военного корабля.

Только все равно офицеры переживали за положение здесь. Успели сродниться с местными проблемами, старались их решить, и казалось невозможным уйти, оставив все в подвешенном состоянии.

Головнин понимал подчиненных. Потому следующее известие обязано было подсластить пилюлю.

– Еще, господа. Через несколько дней в Россию отправятся суда с детьми местных дворян. Как вы знаете, для них в Петербурге учрежден специальный кадетский корпус. И Моллер, и наместник не исключают возможности нападения на них. Представьте размер выкупа, который могут потребовать пираты, если учесть положение их родителей! Я не говорю о влиянии России, которое заметно ослабится в случае, если мы не сумеем их защитить. Короче, наше дело – идти в охранении конвоя.

– До Европы? – с некоторым удивлением спросил Матюшкин.

Он был самым молодым среди собравшихся здесь, вот и озвучил то, о чем другие лишь подумали, но говорить не стали.

– До Европы – это излишне, – улыбнулся Головнин. – В Атлантике нападения пиратов исключены. Выйдем в океан, убедимся, все ли в порядке, и ляжем на обратный курс.

– Василий Михайлович, как быть в случае задержки? – уточнил обстоятельный Врангель. – Изменятся ли сроки выхода в Калифорнию и насколько?

– Сроки меняться не будут. Потому наша задача – подготовить все так, чтобы, даже если в нашем распоряжении окажется всего лишь пара дней, мы бы успели подготовиться к новому походу, – отрезал Головнин. – Наша задача – заранее договориться с подрядчиками о припасах, заранее решить дела с возможным ремонтом и все такое прочее. Другого времени у нас может просто не быть.

5

Парадный зал в губернаторском дворце Сан-Антонио был полон. Здесь собрались многие из землевладельцев Тешаса. Кое-кто постоянно жил в столице штата, всецело положась в делах на управляющих, однако большинство приехали сюда из своих владений. Не каждый месяц и не каждый год наместник выражает желание сделать жителям какие-то важные объявления.

И конечно, немаловажным фактом в глазах собравшихся было то, что наместник представлял империю, в которой вне желания отныне предстояло жить.

Благородные господа чинно восседали на заранее расставленных стульях, не спеша переговаривались друг с другом, пытаясь предугадать, с чем именно желает ознакомить их наместник. Предположения были самые разные и, как всегда в подобных случаях, в большинстве своем абсолютно далекие от действительности.

Наконец в зал вступил губернатор в сопровождении уверенного в себе мужчины благородной наружности и, представляя последнего, торжественно объявил:

– Господа! Наместник Мексиканский и Калифорнийский, действительный тайный советник, камергер, его превосходительство граф Николай Петрович Резанов! Прошу любить и жаловать!

Следом вошла свита наместника – несколько людей в штатском и военном платье, но внимание собравшихся сразу сосредоточилось на графе.

Видели его не все, но слышал о нем каждый. Лет восемь назад общество дружно обсуждало брак русского вельможи с дочерью коменданта Сан-Франсиско дона Аргуэлло. Затем разговоры возобновились, но уже в связи с присоединением Калифорнии к Российской империи. И вот теперь под властью этого человека оказалась вся Мексика.

И сторонники, и противники Резанова отдавали должное его уму и энергии. Просто одни в той или иной степени пророчили ему еще более успешное будущее, если таковое вообще было возможно, другие же обвиняли во всех явных и тайных грехах, судачили о непомерном честолюбии и даже тайком говорили, что возможной целью представителя русского императора является создание нового независимого королевства во главе с нынешним наместником.

То же самое порою утверждали и сторонники, но уже с определенной надеждой занять при новом дворе высокие посты.

– Здравствуйте, господа! – приветствовал общество граф.

Говорил он на испанском. Конечно, в таком высоком собрании французский язык мог показаться бы уместнее, однако Резанов считался с тем, что кое-кто из владельцев обширных, однако удаленных от культурных центров земель вполне мог не знать никакого языка, кроме родного.

Кроме того, своей фразой граф проявлял уважение к народу новой русской земли и как бы намекал, что никто не собирается посягать на привычный уклад жизни.

По случаю собрания Резанов был при параде. На расшитом мундире выделялись ордена, у пояса висела шпага, и точно так же, в парадной форме, была вся свита графа.

– Я уже проводил подобные собрания благородного сословия во многих штатах и теперь говорю, что рад видеть здесь опору трона государя в далеких от Европы землях. – Речь Резанова лилась легко и непринужденно, а голос легко разносился по залу, будучи слышимым отовсюду. – Для начала я хотел бы от имени императора поблагодарить всех за ту поддержку, которую вы оказали в борьбе с отрядами повстанцев, собиравшихся отколоть ваш благодатный край от империи. Кто – строгим выполнением своей присяги, данной перед Господом Богом, а кто – и с оружием в руках.

Само послание было зачитано перед вставшими дворянами на французском. Теплые слова далекого императора легко проникали в сердца и вызывали у людей восторг.

Когда шум утих, Резанов чуть приподнял руку, показывая, что сказано еще не все, и продолжил:

– В своей милости и заботе о новых подданных империи государь приказал учредить в Санкт-Петербурге новый кадетский корпус с названием Испанского. Отныне там будут учиться отпрыски благородных семей Мексики и Калифорнии. Целью подобного нововведения является стремление, чтобы ваши дети смогли быстро и успешно влиться в общеимперское дворянство и занять посты, согласно своим способностям и склонностям. Программа подготовки кадетов будет весьма обширна. Тут и изучение языков, и военное дело во всевозможных тонкостях, и многое другое. По окончании одна часть произведенных в офицеры по желанию продолжит службу на родине, другая – в европейской территории империи. От себя могу добавить – среди высших сановников России немало людей самых разных наций и вероисповедания. Выходцы из Франции и Италии, многочисленные немцы и поляки, уроженцы Кавказских гор, татары… Единственный и безусловный критерий – верность нашему общему государству. И конечно, желание служить.

Бывших офицеров можно было увидеть в любых гражданских управлениях всех стран, и потому предложение многим показалось весьма выгодным. Испания не слишком радовала креолов возможностями сделать карьеру. Но кто же не желает видеть своих детей знатными и уважаемыми людьми? Тем более когда речь идет о России, чей авторитет был необычайно высок, а двор после Французской революции считался самым блистательным в мире.

Дальше наступил черед деловых вопросов. С какого возраста принимаются в корпус? На своем ли коште происходит обучение, или содержание кадетов берет на себя государство? Кто оплатит переезд? Каков принцип последующего распределения и службы?

– Они просто хотят сделать из наших детей заложников, – пробурчал себе под нос один из землевладельцев, не слишком довольный новой властью, однако когда речь зашла о записи в кадеты, пробился к столу одним из первых.

– Я не призываю всех дать немедленный ответ. Посоветуйтесь с супругами и самими детьми, подумайте. Шаг ответственный. Могу лишь сказать – военная служба считается в империи очень почетной, и каждый связывающий с ней свою судьбу как бы становится членом большой семьи, – добавил Резанов сквозь гул. – Но слишком и не медлите. Лето на исходе, и суда с будущими кадетами должны будут отправиться в путь самое позднее через пару недель, чтобы успеть доставить пассажиров до окончания навигации.

Но большинство это знало и без слов наместника. Сами потомки конкистадоров, испанские дворяне на чисто подсознательном уровне готовы были хотя бы в детях вернуться на стезю, когда-то прославившую их предков.

Если нынешняя мексиканская армия вызывала у собравшихся мало восторгов, то заочное отношение к русской было несколько иным.

– А вечером я приглашаю вас всех с семействами на бал, – докончил выступление наместник. – Буду рад вас видеть.

Нет лучшего способа обеспечить симпатии к власти, чем выход в свет многочисленных женщин. А те потом уж сами обработают мужей в нужном русле.

Ночная кукушка всегда перекукует дневную.

6

Было уже далеко за полночь. Во всех многочисленных разбросанных по степи хуторах станицы давно спали уставшие за день казаки и их семьи. Лишь в вытянувшихся вдоль линии заставах несли службу часовые. Привычное дело: граница – место беспокойное, и кто-то всегда должен охранять сон станичников.

И горело окошко в доме местного священника. Но на то были иные причины. Отец Григорий восседал за столом совместно с отцом Домиником – они вели свои нескончаемые споры.

– Нет, ты мне скажи, почему Дух Святой должон исходить не токмо от Отца, но и от Сына? – в невесть который раз вопросил Григорий, зачем-то поводя перед носом собеседника пальцем.

– Так как иначе… – Доминик попытался сфокусировать взгляд на персте Григория, но сделать это оказалось не столь просто.

Тогда монах переключил внимание на порядком разгромленный стол в надежде, что хоть закуска поможет стать чуть более трезвым и достойно ответить оппоненту. После нескольких попыток ему удалось нашарить кусок вареной курицы и кое-как сжевать остывшее птичье мясо.

Надежды обманули. Не в первый и не в последний раз. Окружающее упорно не желало приобрести положенную четкость, коварно расплывалось, и в полном соответствии с внешним миром никак не могли оформиться в нечто определенное мысли.

– Сын ведь, – наконец изрек Доминик.

Но не стоит все сваливать лишь на употребление определенных напитков. Спор на чужом языке – дело достаточно трудное. Вернее сказать – выпитое усугубило положение монаха, сделало его достаточно безнадежным.

– Ну, сын. – Григорий выглядел гораздо лучше. Кто не знал священника, мог бы решить, будто он вообще не пил. Если, конечно, исключить запах сивухи, исходящий от батюшки.

Доминик хотел что-то сказать, но на его беду стол вдруг качнулся и устремился навстречу лбу.

Звук получился такой, будто дерево ударилось о дерево. Только Доминик ничего не услышал. Он так и засопел, не отрывая головы от столешницы и даже не ведая, что промахнулся и не попал лицом в ближайшую миску.

– Эх, – пренебрежительно заметил Григорий, оставшись таким образом в полном одиночестве.

Он осторожно потормошил монаха за плечо. Потом проделал то же самое, но более энергично. Никакой реакции не последовало.

– Эх, как разморило человека! – вздохнул отец Григорий. – И с чего бы?

Последнее прозвучало на редкость простодушно. Сам-то Григорий чувствовал себя весьма бодро и действительно не мог понять: почему вдруг ослаб собеседник?

В углу стола стояла наполовину опорожненная четверть, и сохранившаяся часть ее содержимого звала к продолжению беседы. Только беседовать было не с кем.

Григорий посмотрел за окно. Нет ли кого проходящего мимо?

За окном царила такая плотная тьма, что разглядеть хоть что-нибудь оказалось невозможным. Да и кому там ходить, когда все вокруг ложатся с заходом солнца?

– Грехи наши тяжкие! – пробормотал батюшка, плавно соскальзывая в сон.

7

Тьма была не настолько непроглядной, если смотреть не через затянутое слюдой окно. Небо было безоблачным, помимо звезд светила половинка растущей луны, и в ее сиянии степь казалась отнюдь не сплошным черным пятном. Отдельные места скрывались в тени, зато другие казались обманчиво видимыми. Именно обманчиво, ибо даже простое колебание травы порою казалось чем-то иным, зловещим.

Станица спала, как заснул наконец и отец Григорий. Здесь же, почти на вершине холма, возвышающегося над окрестностями, продолжалась жизнь. Она была предельно тихой, практически не проявляла себя в движениях и все-таки не имела ничего общего с сонным царством. Скорее она была подобна жизни хищника, притаившегося в засаде. Вроде бы стоят неподвижно кусты, неподвижно тело, однако стоит появиться добыче – и мгновенно следует стремительный бросок.

Тут была не засада, однако общий смысл действа был таков же. Просто дежуривший в данный момент Петр Семилетов неподвижно лежал чуть пониже гребня холма и всматривался в бескрайнюю степь, пытаясь заметить, не идет ли по ней кто нежелательный.

Ночь была гораздо ближе к утру, чем к вечеру, и иногда казак ловил себя на том, что глаза пытаются закрыться, сознание исподволь хочет покинуть тело, скользнуть в крепкие объятия сна. Тогда приходилось тереть веки рукой, изредка – щипать себя, пытаясь взбодриться. Лучше было бы хоть ненадолго подняться и энергичными движениями прогнать сонливость прочь, но только тогда получится, будто и не в секрете находится казак, а так, отдыхает ночной порой.

По ощущениям время вплотную двигалось к смене. Петр перевел взгляд на небо, оценил положение луны и убедился: осталось совсем немного. Даже меньше часа. А там – разбудить Луку, спящего на другой стороне холма, самому же спокойно завалиться на его место – уже до рассвета.

Глаза не лучший союзник ночью. Даже такой, когда им помогает луна. Намного раньше, чем Петр что-то заметил, он услышал отдаленное ржание лошади.

Или померещилось?

Казак приложил ухо к земле. Похоже, кто-то двигался по степи, причем количество едущих было не столь малым.

А вот и они.

Вдалеке на освещенном участке темными точками показались всадники. Сосчитать точно было невозможно, однако их действительно было довольно много. А сотня или две-три – уже не играло столь большой разницы по сравнению с самим фактом появления.

Петр бесшумно, так что невозможно было бы расслышать, даже оказавшись вплотную, отполз заранее намеченной тропой туда, где в небольшом распадке на противоположном склоне спали товарищи по заставе. Еще ниже паслись стреноженные кони.

Сон казака чуток. Иначе с легкостью проспишь свою смерть.

– Пора?

Младший урядник Трезубов спросил тихо, но остальные приоткрыли глаза.

– Степан Григорьевич, там гости, – так же тихо отозвался Семилетов.

Никто не стал вскакивать на ноги и хвататься за оружие. Просто казаки бесшумно сдвинулись ближе к дозорному и замерли в ожидании.

– Большой отряд конных. Идут чуть правее нас, – прошептал Семилетов.

– Давай за мной.

Трезубов ловко пополз той же дорогой, которой перед этим полз Петр. Только в другую сторону. Старший заставы желал сам убедиться в правдивости полученных данных.

Оценка не заняла много времени. Все было ясно с первого взгляда. Масса конных стала ближе. Кроме того, она разделилась, направляясь уже не только вправо от необнаруженного секрета, но и влево.

– Петька со мной, остальные наметом по хуторам, – коротко распорядился Трезубов. – Поднимайте казаков. Я еще здесь понаблюдаю.

Трое из пяти дозорных исчезли у подножия холма. Вряд ли ночные налетчики смогли расслышать стук копыт, когда трое коней с места рванули в галоп. Движение большого отряда само по себе производит достаточно шума, чтобы расслышать происходящее на стороне.

Может, и проще было бы развести сигнальный костер, однако в этом случае налетчики бы немедленно поняли, что их обнаружили, и трудно сказать, какую тактику предпочел бы командир отряда. Если отход – еще куда ни шло, но он вполне мог бы ускорить движение в последней попытке успеть к станице раньше, чем казаки подготовятся к бою.

– Давай-ка и ты к коням. Будь готов, – шепнул Трезубов, вновь отправляясь на наблюдательный пункт.

Небо меж тем потихоньку начало сереть, предвещая короткий южный рассвет.

Только утро на этот раз не несло ничего доброго. Так частенько бывает по утрам…

8

– Сполох!

Протяжный громкий крик вывел отца Григория из забытья.

Батюшка помотал головой, пытаясь понять, не померещилось ли ему, не является ли голос отзвуком какого-нибудь кошмара?

Крик повторился, и почти сразу где-то неподалеку скрипнула дверь, и с улицы послышался тревожный ответный голос.

На продолжение сна это явно не походило.

– Доминик! Сполох! – Григорий потряс оппонента, мирно расположившего голову на столе.

– А? – На этот раз монах выпрямился и открыл глаза.

Вид у него был помятый, даже толком протрезветь Доминик не успел, однако то, что он сумел вырваться из объятий сна, уже говорило о многом.

– Сполох! – Священник поднялся, прислушиваясь к происходящему снаружи.

Судя по звукам, там уже кипела жизнь. Отовсюду выскакивали казаки, старались уточнить причину, а кое-кто уже несся к конюшням, чтобы скорее оседлать скакуна.

– Что есть сполох? – вопросил на этом фоне Доминик.

– Ну, тревога, – пояснил Григорий.

– Почему тревога? – очумело переспросил монах.

– Пока не знаю. Но, может, нападение?

Батюшка не являлся казаком, однако долгая жизнь в станицах приучила его к самым разным оборотам жизни.

Станичная церковь еще не имела колоколов, и вместо их протяжного набата теперь звучало било от правления.

– Ох! – Доминик попытался встать и схватился за голову.

Но подобная болезнь была легко излечима.

Отец Григорий щедро плеснул в глиняные стаканы жидкости из заветной бутыли.

– Я не могу! – простонал Доминик.

– Надо, – сурово ответил Григорий.

– Но…

– Выпей, и все как рукой снимет!

Священник показал пример, опрокинув содержимое своего стакана в рот и нашаривая на столе какую-нибудь закуску.

Монах страдальчески сморщился, понюхал, а потом заткнул нос и все же выпил лекарство.

Дыхание у него перехватило, на глазах выступили слезы, но заботливая крепкая рука Григория уже протягивала конкуренту полную ложку квашеной капусты. И не столь важно было, что капуста явно была подпорченной, главное – она могла на какое-то время перебить суровый дух самогона, а там уже организм как-нибудь сам справится с двойной напастью. До тех пор, пока клин не будет вышиблен клином и не подействует суровое лекарство.

– Пошли.

Дожидаться излечения отец Григорий не стал. Он потянул Доминика на улицу, и последний не стал сопротивляться.

Сразу за плетнем священнослужители едва не поплатились за проявленное любопытство. Мимо них наметом промчался куда-то в степь казачий разъезд, и было чудом, что двое извечных спорщиков как-то сумели разминуться с конями. А вот окликнуть и спросить, в чем причина тревоги, не получилось.

Станица кипела. Вряд ли процесс улучшения самочувствия занял много времени. Просто казаки привыкли к беспокойной жизни настолько, что она давно стала их сущностью. Теперь все они с конями и при оружии спокойно ждали повелений атамана. Раз до нападения осталось какое-то время, лучше воспользоваться случаем и встретить врага организованно.

Подошедших священников немедленно ввели в курс дела. Ровно настолько, насколько знали сами. Иными словами, на уровне известия о неведомом отряде. Любому было понятно: ночью конные с добром не ходят, и оставалось лишь уточнить, желают неизвестные просочиться мимо, чтобы затем погулять по всей территории, или же избрали целью казачью станицу?

Каждый казак понимал: они здорово успели насолить обосновавшемуся в Североамериканских Штатах разнообразному ворью, привыкшему повсюду грабить как у себя дома, и те вполне могут попробовать отомстить за свой прерванный беспредел. Об этом же недавно предупреждал Сысоев. В той степени, в какой его подчиненные нуждались в предупреждениях.

На полном ходу откуда-то вылетел один из дозорных. Он резко остановил коня, бросил поводья оказавшемуся ближе всех товарищу и стремительно влетел на крыльцо правления.

Атаман вышел оттуда спустя минуту:

– По коням, казаки!

Объяснять подробнее Бакланов не стал. Все жители станицы были разбиты на десятки, знали своих начальников и ждали лишь указания, куда выступать.

– А мы? – спросил Доминик, явно почувствовавший собственную ненужность в этом военном лагере.

Отец Григорий вздохнул в ответ и горько сказал:

– А мы остаемся. Наше дело – молитвы.

9

Наместник шел в первой паре польского вместе с супругой губернатора. Вторым следовал губернатор в паре с женой наместника. И конечно, как обычно бывает, те, кто не танцевал, втихаря обсуждали танцоров. Больше всего – синьору Резанову.

Дочь коменданта Сан-Франсиско Консепсия, или отныне после перехода в православие Александра Михайловна, впрямь стоила того, чтобы ею восхищались мужчины и завидовали женщины. Прекрасно сложенная, с фигурой, не испорченной двумя родами, прелестная чисто южной красотой, к тому же молодая, двадцати семи лет, она притягивала взоры всех собравшихся, заставляя мужчин и женщин поневоле подтягиваться, стараться казаться лучше, чем на самом деле.

За ее спиной поговаривали, будто дочь коменданта Сан-Франсиско вышла за графа с единственной целью – вырваться из своего крохотного городка не куда-нибудь, а к самому пышному двору Европы, но в итоге пришлось вновь вернуться в постылую Америку. Правда, женою самого влиятельного из всех русских вельмож в здешних краях. И невдомек было завистникам, что Кончита просто любила своего избранника, а прочее не играло для нее решающей роли. В России, в Америке ли…

Даже Муравьев поневоле посмотрел на супругу наместника, хотя здесь же, в зале, была та, о которой он часто думал последние месяцы.

Служба и постоянные разъезды не давали возможности молодому капитану навестить гостеприимный дом неподалеку от границы. Николай с той поры был в Тешасе один лишь раз, да и то в самом Сан-Антонио. Будь асиенда чуть поближе к столице штата, офицер бы сумел найти хоть день, но успеть обернуться в такую даль нечего было и думать. Поэтому оставалось вздохнуть об упущенной возможности и следовать дальше по казенной надобности.

Сейчас желаемый объект был рядом, однако Муравьев лишь обменялся с Викторией парой общих фраз, а теперь проводил время в кругу местных землевладельцев. Отчасти – из-за непонятной и обычно несвойственной ему робости, отчасти же потому, что был вынужден отвечать на многочисленные вопросы о службе, ее перспективах, возможной карьере и многих других вещах, волнующих тех, кто подумывал о подрастающих сыновьях.

Муравьев сам мог послужить наглядным примером, что для человека способного нет никаких преград. Выпущенный прапорщиком квартирмейстерской части перед самой войной, он к ее окончанию уже был поручиком, награжденным к тому же тремя орденами. Перевод в гвардейский генеральный штаб тем же чином, а затем чин штабс-капитана и почти сразу – капитана фактически сравнял двадцатидвухлетнего офицера с армейским подполковником. До вожделенных полковничьих эполет оставался один шаг, и Муравьев твердо намеревался проделать его года за четыре. В крайнем случае – за пять.

Полковник же – уже фигура. Как ни крути.

Плюс – каждый знал, что Николай принимал самое активное участие в уничтожении мятежников, и сей факт тоже сильно поднимал его в глазах многих из местного общества. Хотя в некоторых – наверняка принижал. Не секрет, что далеко не каждый землевладелец был доволен внезапной сменой верховной власти. Да и мечты некоторых о свободе никуда не делись.

– Скажите, синьор капитан, к нам придут русские войска?

– Должны, – уверенно ответил Муравьев.

Сам же подумал: не тот ли это случай, когда обещанного ждут три года? Разговоры о посылке хотя бы одной дивизии в новую колонию велись с момента ее приобретения. Продолжались они перед отправлением Николая. Со слов наместника капитан знал, что один старый знакомец уверенно обещал, будто полки будут переправлены в самое ближайшее время. Однако это самое время шло, а на территории Мексики до сих пор не было ни одного русского солдата. Не считать же пару расположенных в Калифорнии полков! Им досюда идти несколько месяцев, да и как оголить далекий край?

– Когда?

– Наверняка в ближайшие месяцы.

Собственно, позже уже не получалось бы. Лето подошло к концу, и дальше пересылка целой дивизии через океан встретилась бы с дополнительными трудностями.

Их и так было чрез меру. Шесть пехотных полков, почти двенадцать тысяч человек с артиллерией – это же какую транспортную флотилию надо собрать, чтобы провернуть операцию! Да еще выделить необходимую охрану на время перехода. Для страны главным образом сухопутной – задача не из простых. Но не решив ее, как можно гарантировать процветание далеких земель?

Впрочем, буквально несколько лет назад было еще хуже. Два русских полка полтора года преодолевали сибирские просторы, чтобы затем на лихорадочно подготовленных галиотах переправиться в ставшую русской Калифорнию. И ничего, справились. И даже потери от болезней при длительном переходе, как точно знал Муравьев, были небольшими. Другое дело, восполнять их при таких растянутых коммуникациях было чертовски трудно.

Тут-то первым делом высадили казаков, сразу вместе с семьями, и это хоть сразу решило проблему охраны границы.

Затем грянул вальс, и дальнейший разговор прервался сам собой. Николай воспользовался открывшейся в рядах землевладельцев брешью и четким шагом прошествовал туда, где в окружении подруг стояла Виктория.

– Разрешите ангажировать вас на танец?

Танцевала Виктория бесподобно. Впрочем, возможно, Николай был просто пристрастен и был готов во всем, что делает юная девушка, видеть исключительно само совершенство.

Никто из наполняющих зал танцующих пар, равно как из тех, кто лишь наблюдал за действом, не ведал, что вдалеке от столицы штата сейчас происходит совсем иной бал. Только вместо оркестра аккомпанируют там ружья и пистолеты, а танцы проходят с саблями в руках.

Танец с саблями – он ведь один из самых древних…

10

Повинуясь коротким командам Бакланова, казаки словно растворились средь уходящей прочь ночи. Все окрестные балки и перелески они знали назубок, и остатки тьмы не являлись помехой.

Тишина же стояла такая, что даже самый осторожный зверь не заподозрил бы, что вокруг затаились люди. Куда уж догадаться тем, кто старательно тихо подкрадывался к безмолвной станице!

Небо изменилось, вместо черноты приобрело все оттенки синего цвета – от темного, едва не переходящего в ночной на западе до бледно-голубого на востоке. Наступил тот час, когда даже чуткие сторожевые собаки погружаются в тревожный сон. Время, которое издавна выбирается многими для нападения.

В отличие от небес на земле стало еще темнее. Боровшаяся с мраком луна теперь обреченно висела у самого горизонта, поджидая восхода истинного светила. Воспользовавшись этим, уходящая ночь щедро выплеснула темноту из оврагов на землю, и теперь каждое дерево могло показаться чем угодно.

Где бессильны глаза, работают уши. Где-то далеко послышался стук копыт. У кого-то из едущих звякнула уздечка. Кто-то тихонько, как ему самому показалось, выругался, кто-то шикнул.

Звуки постепенно приближались. Так совпало, что восток пониже нежно-голубого окрасился розовым. Тьма чуть вздрогнула, стала сдавать позиции, и между спрятавшимися казаками появились всадники.

Их было действительно много. Как привычно прикинули опытные в подобных делах станичники – гораздо больше двух полных сотен. Да только далеко не всегда решает численность. Казаки отстаивали ставший родным дом, североамериканцы – право грабить все народы, которые оказались в пределах их досягаемости.

Резкий свист прервал обманчивую тишину. Многие всадники наверняка вздрогнули от неожиданности, но вряд ли кто-нибудь из ехавших на грабеж успел хоть что-нибудь понять.

Залпы грянули с двух сторон, и сразу же словно из-под земли на североамериканцев обрушились две конные лавы. Пики склонились вперед, словно рыцарские копья, и через мгновения, когда большинство уцелевших еще ошеломленно мотали головами, последовало столкновение.

Удар был страшен. Если свинец большей частью пролетел мимо, то пики и сабли сразу нашли себе множество жертв. Несостоявшиеся налетчики умели хорошо припугнуть, кое-кто прославился в качестве меткого стрелка, но лишь единицы могли состязаться с казаками в рубке. И уж совсем никто понятия не имел об искусстве владения пикой.

На первый взгляд вроде все просто – вращая пикой и совершая ложные выпады, удерживать вооруженных саблями противников на расстоянии, тех же, кто пытается извлечь ружье или пистолет, поддевать на рожон, а вот на практике подобное умение требует такой подготовки и сноровки, что учиться этому надо не один год. И если в обеих Америках хватало лихих наездников, то ни одного опытного пикинера в них не было. Просто потому, что ни о чем подобном здесь не слышали. А уж в Северной Америке вообще предпочитали достать врага из огнестрельного оружия, чтобы не испытывать судьбу в чреватой сложностями рукопашной.

Как итог – шесть десятков проживавших в центральной столичной усадьбе казаков показались двум сотням налетчиков неисчислимым полчищем. Пусть кое-кому из плантаторов и их прихлебателей удалось выхватить пистолет, пусть кто-то оказался довольно умелым в работе с саблей, превосходство станичников было очевидным.

Схватка длилась не больше четверти часа. Пришедшие убивать североамериканцы не думали, что смерть может ждать их самих. Мысль о явной несправедливости судьбы оказалась для них невыносимой, и, дабы исправить ситуацию, налетчики ударились в бегство.

Не все. Не меньше сотни пришельцев остались валяться на жесткой и холодной земле. Кто – вскрикивая от боли, кто – уже не волнуясь ни о чем. Казаки тоже понесли потери, однако меньшие в добрые десять раз, да и в отличие от североамериканцев смущаться от вида собственной крови прирожденные воины не привыкли.

Краешек выглянувшего солнца застал захватывающую сцену погони. Огромная толпа несостоявшихся добытчиков погоняла во всю прыть коней, стараясь умчаться подальше от горстки преследующих их по пятам казаков. Теперь уже в роли добытчиков выступали последние. Что с бою взято, то свято. Разве может быть лишним в хозяйстве пистолет или ружье, не говоря уже о коне? Да и в переметных сумах наверняка найдутся вещи, полезные в домашнем обиходе.

Станичники были переселены сюда недавно и имели далеко не все потребное. Но и имея, не отказали бы себе в лишнем. Все-таки многое казаки приобретали за собственный счет, а семьи хотели не только кушать, но и жить в достатке и довольстве.

Пара наиболее хозяйственных казаков задержалась на месте короткой схватки в поисках нужных и ненужных вещей. Справедливости ради, при этом они же помогали своим раненым. Чужие могли подождать, когда появится свободное время.

Большинство же занялось погоней. Беда была в том, что преследуемых было намного больше, и потому догнать всех не получалось ни при каком раскладе. Для удиравших североамериканцев их многолюдство несло какую-то надежду на спасение. Конечно, далеко не всем, но тут каждый привык думать исключительно о себе, а до прочих никому не было дела.

От ближайшего хутора тоже доносились ружейные выстрелы. Налетчики заранее разделились и старательно пытались напасть на все поселения станицы сразу.

Определенный резон в этом был. Даже если где не заладится, казаки оттуда не смогут прийти на подмогу остальным.

Жители Североамериканских Штатов были практичными деловыми людьми и не хотели, чтобы кто-то помешал им заниматься наказанием неугодных и сбором добычи.

Но – не вышло…

11

Разговор упорно не желал перейти в разряд легкой беседы. Беседующих должно быть минимум двое, а Виктория то упорно отмалчивалась, то словно нехотя произносила какую-нибудь ничего не значащую фразу.

– Признаться, очень желал навестить вас, но служба… Наместник непрерывно посылал меня с разными поручениями то в один штат, то в другой. Даже в собственной квартире довелось ночевать не больше двух раз.

Лишь после этого невольного признания Виктория взглянула на офицера чуть более благосклонно. Ледок еще оставался в ее глазах, просто его стало меньше, и голос немного потеплел.

– Вы могли бы покинуть службу. Свободных земель вокруг нас столько, что до ближайшего соседа чуть не день пути.

– Как – покинуть? – О подобном варианте Муравьев никогда не помышлял.

Виктория сама поняла, что предложенный ею вариант никуда не годится. Частному человеку намного труднее добиться заметного веса в обществе. И уж совсем нет причины хоронить себя в имении, пока ты молод и перед тобой раскрываются блестящие перспективы.

– Можно и не покидая стать хозяином асиенды. Разве плохо иметь свою землю? Если, конечно, вы собираетесь остаться здесь, а не возвращаться в Россию. Отец говорил – сейчас все можно сделать без каких-либо проблем. Достаточно обосноваться в выбранном месте и обнести предполагаемый участок. Степь не имеет общего хозяина.

– Да, свободных земель в Тешасе очень много.

Муравьев немедленно подумал, как было бы хорошо, если бы сюда в ближайшем времени переправились люди из России. Те, кому не хватает земли в переполненных центральных губерниях. И хотя соответствующий указ императора был давно подписан, желающих переселиться в Америку было не видно. Людям было боязно покидать родину, многочисленных родственников и друзей, отправляясь в дальнюю колонию.

О чем говорить, когда даже самые родные люди рассматривали отъезд Муравьева едва ли не как вечную разлуку!

Но может, действительно поговорить с Резановым и выбрать себе участок неподалеку от дона Педро? Своим собственным примером заложить основы будущих отношений людей без крепостного права на основе уважения всеобщей свободы…

– У нас не столь давно появился новый сосед. Перебрался сюда из Луизианы и захватил себе столько земли… Но, представляете, для ее обработки он привез с собой чернокожих рабов. – Красивое лицо Виктории чуть скривилось. – Вот уж никогда не думала, что мы станем жить, как потомки англичан.

– Рабов? – Николая передернуло.

Он мечтал о царстве свободы, а тут…

Николай постоянно возмущался крепостным правом, называя его рабством, и лишь в Америке столкнулся с рабством настоящим. По сравнению с положением негра русский крепостной крестьянин мог считать себя свободнейшим из людей. Во всех смыслах слова.

На территории Мексики рабство уже было отменено, однако севернее, на землях, освободившихся от власти англичан, практиковалось вовсю. Там словно бы вернулись времена Рима, лишь подкрепленные новым оружием и без всесокрушающих грозных легионов.

Но чтобы позорящее нормального человека явление было перенесено сюда, в пределы России…

– Да, – подтвердила Виктория. – Когда же мой отец высказал Джорджу все, что думает о рабстве, тот в ответ заявил, что никому не позволено посягать на свободу человека жить так, как он считает нужным. Представляете?

– Нет. Надо немедленно доложить наместнику о творящихся безобразиях. Ни русский император, ни его представители не потерпят рабства на территории России.

В ответ Виктория подарила Муравьеву такой взгляд, что офицер обязательно оказался бы на седьмом небе, если бы не был так занят свалившейся новой проблемой. Но все же он, пусть в меньшей степени, однако оценил подарок, и восторг перед девушкой, разделяющей его убеждения, на миг затмил терзавшие мысли.

Очередной танец как раз закончился, и Муравьев отвел партнершу на прежнее место:

– С вашего разрешения, я отлучусь ненадолго. Хочу сейчас же побеседовать с его высокопревосходительством.

– Мне хотелось бы узнать о результатах беседы. – Виктория чуть склонила голову в ответ на поклон офицера.

Муравьеву приходилось вращаться в высшем петербургском обществе, бывать в модных салонах, однако там дамы вели беседы совсем на другие темы. Поэтому не удивительно, что в этот миг Виктория предстала в глазах офицера самим совершенством, божеством, спустившимся с небес на землю, дабы озарить тот путь, по которому обязан идти каждый уважающий себя мужчина.

Резанов находился здесь же, в зале. Он как раз беседовал с несколькими дамами, обаятельно улыбаясь им. Въевшаяся в кровь субординация заставила Муравьева застыть неподалеку в ожидании окончания разговора.

Наместник привычно обращал внимание на все происходящее вокруг него. Вдобавок он привык жить делом, и даже великосветские беседы и встречи для него являлись не более чем одной из обязанностей облеченного властью и доверием императора человека. Потому Резанов крайне вежливо завершил разговор и первым сделал шаг к офицеру:

– Слушаю вас, Николай Николаевич.

– Ваше высокопревосходительство, разрешите доложить, – вытянулся в струнку капитан.

– Сколько раз говорить – давайте без чинов. По крайней мере, в неофициальной обстановке, – ласково улыбнулся Резанов.

– Николай Петрович, мне только что рассказали о совершенно вопиющем случае…

Все-таки были у Муравьева некоторые сомнения. Уж не воспримет ли наместник сказанное как упрек в свой адрес? Любому человеку понятно: невозможно за считаные месяцы навести порядок на огромной территории, и тем не менее кто, как не правитель, в ответе за все, что происходит на вверенной ему земле?

По мере рассказа улыбка исчезла с лица Резанова. Он стал жестким, уже не великосветским львом, каким обычно представлялся на балах и собраниях, а государственным человеком, несущим на плечах тяжелый груз забот.

– До меня несколько раз доходили слухи о перебравшихся сюда поселенцах из сопредельного государства. Равно как и об их привычках. Только никак не мог заняться этим делом, – задумчиво произнес Резанов. – Людей крайне мало, а проблем столько, что не знаешь, какую решать первой. Но вы совершенно правы, Николай Николаевич. Рабство на территориях России неприемлемо. Если кто-то хочет жить в нашей стране, пусть уважает наши законы. В противном случае пусть убирается туда, откуда пришел. Я вас попрошу завтра же заняться этим делом. Понимаю, что вы боевой офицер, но в настоящий момент послать мне больше попросту некого. Возьмите с собой казаков и навестите этого рабовладельца. Я распоряжусь, чтобы все необходимые бумаги были подготовлены. Если что – не останавливайтесь перед применением силы. Но вначале поставьте его перед выбором. Или – или.

– Обязательно все сделаю.

Обычно армейские офицеры неохотно выполняли полицейские функции, но тут Муравьев был рад, что поручение досталось ему.

Резанов понимающе улыбнулся.

Он был искренен перед офицером. Действительно, чисто физически было невозможно сделать все сразу. Но надо же когда-то начинать, в противном случае земли выйдут из-под контроля, и понадобится кровь, чтобы удержать их в составе империи.

Существует определенная грань взаимоотношения власти и подданных, и эту грань лучше ни той, ни другой стороне не переходить.

И конечно же, граф был противником рабства. Он бы и крепостное право отменил, только этот вопрос находился вне его сферы компетентности.

К разочарованию Муравьева, Виктория оказалась занята. Она грациозно танцевала с каким-то уроженцем здешних мест, и капитану пришлось дожидаться окончания танца.

– Я говорил с графом, – сообщил девушке Николай, когда кавалер с видимым сожалением отвел ее на место.

– И что он? – Раскрасневшаяся Виктория немедленно забыла про только что завершенный танец.

– Завтра же я отправляюсь к вашему соседу. Наместник распорядился навести порядок в Тешасе, – не без некоторого самодовольства признался Муравьев.

Позерство ему было чуждо, однако тут такой случай! Едва девушка попросила – и вот уже результат.

Тем более желания обоих в данном случае полностью совпадали. И как тут удержаться?

12

– Спаси и сохрани люди твоя!

Два священника истово молились в храме. Доминика при этом мало смущало, что храм был православным. Если на то пошло, в чрезвычайных ситуациях разница двух конфессий сводилась на нет. Бог один, и главное, чтобы он внял призывам скромных служителей, а возносились призывы перед иконой или распятием – разве столь важно?

Потом можно будет замолить невольный грех отступничества от догматов. Потом, когда окончательно стихнут далекие выстрелы и вернувшиеся казаки оповестят, что опасность миновала.

Народу в церкви хватало. Казачки и казачата пришли вознести молитву за успех своих мужей и отцов, и запах ладана смешивался с запахом многочисленных горящих свечей.

Тревога подняла на ноги всех. В станице привыкли вставать рано, чтобы успеть переделать многочисленные дела, и какой-то час не играл роли.

Даже теперь хозяйки не забывали о привычных хлопотах. Кто-то поставил в печь хлеб, все без исключения готовили завтрак, чтобы вернувшиеся после боя мужья смогли бы подкрепить силы. И конечно же, ухода требовала скотина, присмотра – хозяйство. Мало ли дел в сельской местности?

От этого в храме было постоянное движение. Люди приходили, ставили свечи, молились и возвращались к своим домам, чтобы удостовериться, все ли идет хорошо, а затем возвращались назад.

Перед храмом успевали перекинуться друг с другом несколькими фразами, обнадеживали, старались поддержать. Время для долгих разговоров еще не пришло, и пока каждая женщина несла в себе свою тревогу, а на людях держалась, да еще и помогала другим и словом, и делом.

Хуже было с детворой. Мальчишки страшно завидовали отцам, вступившим в бой с разбойниками, и буквально не находили себе места. Завидовали они и старшим братьям, которые по возрасту еще не были взяты в дело, но зато с оружием в руках исполняли роль дозорных на околицах станицы. Вместе с ними такую же службу несли старики, негодные в общей сечи.

Военная удача – баба переменчивая, и лучше загодя предусмотреть все ее возможные капризы.

Подобно многим, Яшка Бакланов перебегал от одного поста к другому, несколько раз лазил на колокольню в надежде разглядеть или возвращающихся с победой казаков, или подкрадывающихся разбойников.

В храме он тоже побывал, причем не один раз, только трудно в семь лет сосредоточиться на молитве, когда неподалеку льется кровь, скрещиваются клинки и бьются знакомые тебе люди.

– Дедушка! Дайте ружье подержать!

Седой как лунь Никола, помнивший еще Ларгу и Рымник, ласково потрепал по голове сына атамана:

– Успеешь еще, Яшка. Ворогов на всех хватит.

– Дедушка!

Яшка не канючил, помнил: казаку подобное не к лицу – но никак не желал отставать от старого казака.

– Говорю: успеешь, – вздохнул Никола.

Его напарник Ванюшка, казачок неполных пятнадцати лет, снисходительно посмотрел на Яшку. Словно сам втихомолку не проклинал свое малолетство, не позволившее отправиться на сечу вместе с отцом. Но ему хоть доверили сторожить, и ружье в руках Ванюшка держал самое что ни на есть настоящее.

Но Яшка в ответ посмотрел с непередаваемым выражением, в котором была и обида, и острое желание, и много иных чувств.

– Как же тебе дать? Вдруг стрельнет? – чуток высокомерно спросил Ванюшка.

– Как же оно стрельнет, коль курок не взведен? – резонно заметил Яшка.

– Разбираешься, – добродушно улыбнулся дед.

– Ладно. Токмо не урони.

Ванюшка не выдержал и протянул сыну атамана тяжелое ружье явно не кавалерийского образца, невесть каким образом оказавшееся в его доме.

Яшка лишь хмыкнул. Плотненький, крепкий, он для своих лет был достаточно сильным.

Ружье на мгновение оттянуло руки, но затем Бакланов-младший справился и даже попытался прицелиться в пустую степь.

– Не балуй. – Ванюшка аккуратно отобрал оружие.

– Тебе лучше пистоль али охотничье ружьишко, – вздохнул дед.

Вздохнул – и прикрыл рукой заткнутый за пояс пистолет. Так, на всякий случай.

Но Яшка на короткое время удовлетворил естественную страсть мальчишки к оружию.

– Деда, почему к нам все лезут? – с неожиданной серьезностью спросил казачонок. – Ну, басурмане понятно, а эти?…

– Эк, – крякнул от неожиданности Никола. – Да как тебе сказать? Кто лезет-то? То безбожники-французы, то энти, – он кивнул в сторону североамериканских владений, – которые в своей сути ничем не лучше безбожников. У них заместо Бога одно золото на уме. Потому они нас не любят и опасаются, что мы духом крепки, вере отцов верны, царю-батюшке преданны. А им страсть как хочется повсюду новый порядок установить да чрез то миром править. Не по Заветам, а по выгоде, без чести-совести. Но как, коли у народов наш пример есть? Скажу больше – пока жива Россия, нет хода антихристу в наш мир. И все явные и тайные его приспешники, сколько их ни есть, будут стремиться ее изничтожить всеми силами. Но разве мы не казаки?

– Деда!.. – Яшка указал рукой несколько в сторону.

Там прямиком к станице неслись десятка два всадников.

Очень хотелось бы видеть отцов, да только они еще не появлялись, а и появились бы, так совсем не отсюда.

По старости Никола первым заметить их не мог. Что до Ванюшки, он просто отвлекся, слушая деда, и теперь проклинал себя за невнимательность. Ему доверили такой пост, а он опростоволосился, словно и не казак!

Вряд ли это были беглецы. Скорее всего – какой-то осколок, отбившийся в темноте от основного отряда. Теперь североамериканцы увидели перед собой беззащитную цель и азартно устремились за поживой. Смысла отдаленных выстрелов они, как видно, понять не смогли…

Оружие в руках кавалеристов лучше всяких слов говорило об их намерениях.

Путь отряда лежал в сторону другого дозора. Оттуда раздался выстрел, и один из налетчиков вылетел из седла. Другие немедленно открыли стрельбу прямо на ходу, явно в расчете на испуг противника. Попасть с лошади – вещь достаточно трудная. Нападающие же не жалели зарядов и не задумывались об элементарном – перезарядке оружия.

Они лишь оповестили выстрелами жителей станицы о напасти.

Пяток всадников уклонились от общего курса и понеслись туда, где за хлипкой изгородью стоял Никола с казачатами.

– Ну, благословясь! – Дед поместил ружье, такое же старое, как он сам, на плетень и выстрелил.

Глаза давно утратили зоркость, а руки – твердость. Всадники продолжали все так же мчаться вперед, и теперь до них было совсем недалеко.

Яшка видел разинутые рты и перекошенные лица, хотя мальцу в тот момент они показались звериными харями.

Ванюшка тоже разрядил ружье. В отличие от деда Николы – вполне удачно. Один налетчик стал съезжать на бок, потом попытался выпрямиться, но не удержался и полетел с седла. Зацепившаяся за стремя нога не дала всаднику окончательно успокоиться на земле, и продолжающая скачку лошадь поволокла недавнего наездника по всем кочкам и рытвинам.

Остальная четверка с разгона перемахнула невысокий плетень. Оказавшийся безоружным Ванюшка отпрыгнул в сторону от пронесшегося мимо и размахивающего саблей наездника, изловчился и каким-то образом сумел запрыгнуть за спину следующего. Спустя несколько мгновений оба рухнули. Только казачонок собрался в полете, да и упал сверху на своего противника.

Никола рванул видавшую виду саблю. Один из налетчиков сумел повернуть коня и направить его к деду. Но рисковать и вступать врукопашную со стариком североамериканец не стал. Вместо этого он выхватил двухствольный пистолет.

Выстрел больно ударил по ушам Яшки. На мгновение перед глазами возникло пороховое облако, а затем Бакланов-младший увидел, как валится на спину дед.

Следующий выстрел предназначался Яшке. Только всадник спешил, а Яшка оказался проворным и успел нагнуться, едва на полке вспыхнул порох.

Пуля просвистела вплотную к голове мальца. Напуганный громкими звуками конь шарахнулся в сторону, дав казачонку краткую передышку.

Яшка повернулся к деду. Никола лежал на спине, а на его рубахе начинало расплываться багровое пятно. Но губы старого казака шевелились, а рука ощупью шарила вокруг в поисках оброненной сабли.

Несколько в стороне Ванюшка с остервенением лупил свалившегося вместе с ним разбойника головой о землю. Тот кричал, пытался одной рукой отбросить от себя казака, вторая же не слушалась, не то ушибленная, не то сломанная при падении.

Подстреливший деда Николу бандит вновь наезжал на Яшку уже с саблей в руке. Положим, достать верткого мальчонку клинком было бы непросто, только Яшка не стал играть в такую игру.

В сердце атаманова сына вселилась злость. Яшка ни о чем не думал. Просто на глаза попался пистолет за поясом деда, и казачонок резко выдернул заветное оружие. Курок оказался неожиданно тугим, и пришлось взводить его большими пальцами обеих рук. И так же с двух рук Яшка прицелился в ненавистную морду убийцы.

Разбойник закричал что-то явно ругательное, а дальше громыхнуло. Яшка всей своей сущностью ощутил, как летит пуля, как она попадает налетчику промеж глаз… Все это происходило медленно, словно растянулось во времени. Вот брызнула кровь, и всадник все так же медленно опрокинулся и стал валиться из седла.

Конь сделал прыжок в сторону, окончательно освобождаясь от ноши, встряхнулся и неспешно порысил прочь.

Ванюшка продолжал остервенело молотить землю головой переставшего орать разбойника. Двух уцелевших всадников видно не было. Зато в самой станице слышался шум, хотя что именно там происходило, увидеть отсюда было невозможно.

– Деда… – Яшка склонился над лежащим стариком. – Я убил его, деда.

– Молодец, – прошептал тот.

На губах выступила кровавая пена, однако Никола упорно старался скрыть от мальца испытываемые муки. Он даже нашел в себе силы подмигнуть Яшке, а затем попытался придать голосу некую строгость:

– Пистолет…

– Что – пистолет? – Казачонок завертел головой, нашел оброненное оружие и торопливо поднял его.

– Пистолет заряди…

13

Близкие выстрелы заставили кое-кого в церкви встрепенуться. Тем не менее служба продолжалась. Вплоть до того момента, когда в храм влетел какой-то казачок с криком:

– Разбойники в станице!

Крик послужил сигналом. Молитва прервалась на полуслове. Народ ринулся из храма прочь, словно все вдруг позабыли, что мгновение назад искали заступничества у Всевышнего.

Никакой паники не было. Как не было страха. Не только казаки были особенными людьми. Их жены и дочери тоже выделялись из всех женщин. Боевитые, работящие, они привыкли землю пахать, пока мужья находились в долгих военных походах, хозяйство вести, да и за себя при случае постоять умели. Как защищались когда-то их бабки да матери при внезапных нападениях крымчаков на донские станицы.

Доминик недоуменно посмотрел на бегство из церкви, а отец Григорий уже отложил молитвенник и устремился следом за паствой.

Оставаться одному в чужом храме было неудобно. Монах лишь взглянул на хоры, такие же пустые, как и весь божий дом, и, стараясь сохранить подобающее сану величие, двинулся к выходу.

Вдалеке, где-то ближе к окраине, поднимался дым. Пока не слишком густой, он, однако, свидетельствовал о начале пожара. Только угрозу сейчас нес отнюдь не огонь.

Неподалеку от церкви в окружении казачек вертелся всадник. Мужской рык едва пробивался сквозь истошные женские крики, а сабля в руках налетчика никак не могла совладать с вилами и ухватами, которыми его пытались достать со всех сторон.

Рядом со схваткой в пыли лежало чье-то тело, только сейчас никому не было дела до жертвы. Положение надо было срочно исправить. Доминик вздохнул, перехватил свой посох и устремился к бедной женщине.

Откуда-то с улицы на площадь вылетели еще трое налетчиков. Первому всаднику их прибытие ничем не помогло. Он как раз свалился с лошади, и женская толпа сомкнулась над ним.

Появившейся троице лучше всего было бы попытаться уйти, вырваться из станицы на полном галопе, а там нестись к своей территории, загоняя лошадей. Но нет. Привыкшие к безнаказанности, не видящие на площади мужчин (не считать же таковыми двух священников в рясах), они почувствовали себя хозяевами положения и решили взять нахрапом, на испуг.

Один из всадников выстрелил прямо по толпе, и еще одна казачка упала в пыль. Многие ее подруги повернулись на звук, другие же самозабвенно продолжали добивать первого налетчика.

Видеть стрельбу по женщинам было свыше сил монаха. Господь словно внял его еще не прозвучавшим и даже не успевшим оформиться молитвам и направил дальнейший путь убийцы прямо на Доминика.

Оба его товарища попытались с разгона смять толпу, но кони взвились на дыбы перед сплошной стеной вил и ухватов.

Монах поудобнее перехватил посох, но пустить его в ход не пришлось. Откуда-то сбоку к несущемуся всаднику подскочил отец Григорий и так толкнул коня могучим плечом, что тот не удержался на четырех копытах и повалился на землю.

Среагировать должным образом разбойник не успел. Его нога оказалась придавлена, а налетевшие отовсюду казачки не дали ему ни малейшего шанса подняться или дотянуться до выпавшего оружия.

Делать здесь священникам было уже нечего. Или – пока нечего, если вспомнить о необходимости причастить человека перед дальней дорогой. Потому Григорий и Доминик, не сговариваясь, устремились к месту всеобщей свалки.

Один из бандитов увидел спешащую к женщинам подмогу и направил на Доминика пистолет.

Испугаться монах не успел. Как тут же выяснилось, нужды в том не было. Пистолет оказался разряженным, и боек сухо щелкнул. В следующий миг какая-то из казачек изловчилась и достала незадачливого стрелка вилами. А затем он оказался в плотном кольце, и единственным шансом на спасение стала молитва. Если, конечно, Господь прислушивается к тому, что порой творится на земле.

Последний из нападающих успел соскочить с падающего коня и попытался пуститься наутек. Но на его пути как раз оказались оба священнослужителя. Сабля прочертила круг в опасной близости от Григория. Батюшка отшатнулся. Отец Доминик воспользовался тем, что налетчик на долю мгновения приоткрылся, и от души заехал последнего посохом прямо по голове.

Роли тут же переменились. Сабля обрушилась на монаха, но тот каким-то чудом умудрился отбить ее. Зато следующий удар перерубил посох, и Доминик остался безоружным.

Мгновения порою имеют свойство растягиваться до бесконечности. Как ни быстр был обмен ударами, отец Григорий успел сорвать с себя «покаянный» пояс. Тот самый, который был утяжелен свинцом.

В руках батюшки он превратился в некое подобие бича и кистеня одновременно. Пояс мелькал так, что проследить за ним было невозможно. Несколько раз конец «вервия» задел разбойника, и тот попятился назад.

На одной его щеке краснел рубец, лоб был рассечен посохом монаха, и стекающая кровь заливала разбойнику глаза. Одежда местами лопнула под ударами. Лицо было перекошено и от боли, и от ярости. Должно быть, последняя не позволяла налетчику сдаться, а, напротив, толкала в бой.

С диким криком разбойник вдруг бросился вперед. Сабля так и летала перед ним, разрезая воздух во всех направлениях. Теперь пришлось отступить уже Григорию. Зато Доминик подобрал с земли какую-то жердину и махнул ею, попав разбойнику по ногам.

Нападение увенчалось падением. И даже тут североамериканец сумел опомниться и вскочить. Резвость движений у него пропала, в глазах промелькнуло отчаяние. Первый же шаг продемонстрировал хромоту, да и сабля летала уже не так уверенно.

Тут же с одной стороны на разбойника обрушился утяжеленный свинцом пояс Григория, а с другой – жердь Доминика. Причем Григорий ударил точно по кисти правой руки разбойника, и тот взвыл, выронил саблю.

Следующий удар пришелся в спину. Только били уже не представители церкви. Первая из устремившихся на помощь священникам казачек изловчилась и со всех сил вогнала в разбойника вилы.

Сил оказалось столько, что бедолага рухнул лицом в пыль. Вилы остались торчать в его спине, и казачка воспользовалась случаем, налегла на них довольно немалым весом, вгоняя поглубже.

– Дуняшка! – прикрикнул Григорий.

Лицо казачки было перекошено от ярости. Тем не менее крик подействовал, и она застыла. Как и те, которые подскочили, подняв разнообразное импровизированное оружие.

– Он же упал! Грех убивать! – рявкнул Григорий, насколько позволяло сбившееся дыхание.

– А им, значится, можно? – в запале возразила Дуняшка. – Аксинью и Марфу убили, Маша, Настасья и Гликерья пораненные лежат, неведомо, выживут ли, а мы их не тронь?

– Все одно – падшего добивать грех, – уже отдышавшись, оповестил Григорий.

– Грех, – подтвердил Доминик.

Налетчик еще шевелился. Его товарищей видно уже не было, наверняка они валялись безжизненными куклами, и только одинокий конь носился по площади кругами. Остальных лошадей уже подхватили, поволокли в сторону, и лишь этот не давался, хрипел и косил на всех красным глазом.

Отец Григорий вздохнул и решительно выдернул вилы. Хлынула кровь. Североамериканец вскрикнул, забил руками и стих. Навсегда.

Доминик пробормотал над ним заупокойную молитву, а затем следом за Григорием устремился туда, где должны были лежать раненые женщины.

Живые гораздо больше нуждаются в утешении. А мертвые… Отпеть их никогда не поздно.

14

Постепенно обстановка становилась привычной, как становится привычным все, что нас окружает на том или ином отрезке жизни. Боль никуда не ушла, как не ушли первые желания. Просто чувства несколько успокоились, вместо пожирающего пожара превратились в подспудно тлеющий уголек. Зато улучшилось здоровье. Крепкий организм справился с ранами, больше сам, чем с маловразумительной помощью лекарей. Сносное питание, свежий воздух, хорошая наследственность – и словно не было нескольких опасных ран.

Другой бы на месте Блохина слег бы месяца на три, если бы вообще выжил, а тут не прошло месяца, как матрос почувствовал себя в нормальной форме и уже вполне сумел бы устроить на острове небольшой переполох.

Он так и собирался первые дни. Но тогда сильно мешала слабость. Теперь же пришло понимание.

Один в поле не воин. Можно перебить полдюжины, а то и дюжину пиратов, прежде чем оставшиеся отправят на тот свет тебя самого, можно изловчиться и поджечь какой-нибудь корабль, а если в гавани их будет много и пламя перебросится дальше – то и два, только что это изменит?

Несколько убитых пиратов не сыграют особой роли. Корабли морские разбойники захватят новые. Даже убийство главаря не ликвидирует преступную шайку, обосновавшуюся на затерянном острове. Как и прежде, пираты будут нападать на мирные суда, и жертва окажется попросту напрасной.

По долгому размышлению выход был один. Каким-то образом суметь улизнуть с Галвестона, добраться до своих и рассказать им о пиратском гнезде. Там уж найдут способ сделать так, чтобы никто и никогда больше не слышал о морском разбое.

Решить просто, выполнить решение гораздо сложнее. Блохин был один, поэтому угнать корабль он не мог. Оставалась шлюпка, но и тут за пленным следили, в чем он имел возможность убедиться несколько раз.

Нет, никто не приставлял к нему караул, матрос мог бродить по острову, сколько ему вздумается, но стоило подойти к какой-нибудь лодке, как рядом оказывался кто-то из пиратов.

Впрочем, просто завладеть лодкой было лишь частью дела. Требовалось проделать все так, чтобы бегство хотя бы какое-то время осталось незамеченным и никто не сумел догнать моряка. Иначе в чем смысл? Помимо всего, требовалось как-то решить вопрос с продуктами и водой. Умереть Блохин мог и здесь. Ему нужно было сообщить о происходящем, а для этого как минимум требовалось выжить. И еще – отвести от себя подозрения. Господь простит небольшую ложь, если она направлена на общее благо.

Блохин перестал дичиться пиратов. Он не рассчитывал и не искал себе помощников среди них. Это было бы глупо, памятуя, что никто не гнал сюда этих людей и не принуждал их заняться нынешним ремеслом. Собственные мысли и планы моряк держал при себе. Просто он стал поддерживать разговоры, насколько ему позволяло весьма поверхностное знание языка, которое он приобрел за время пребывания на острове. Когда вокруг все говорят на незнакомой прежде смеси наречий, что-то все равно откладывается в памяти и становится знакомым. Где же не хватает слов, выручают жесты. Было бы желание, а понять друг друга можно всегда. Разве что речь идет о каких-нибудь философских проблемах и прочей зауми. Но где и когда моряки ударялись в философию?

В небольших коллективах не любят бездельников. Исключения делаются лишь для начальников, которым сам Бог не велел подставлять плечо при общей работе. Это в городах никому и ни до кого нет дела.

Едва Блохин стал оправляться от ран, его стали подключать к работе. При погрузках не бывает лишних рук, тем более – рук сильных. Сам Блохин тоже не возражал. Таскать – дело привычное, безделье же утомительно прежде всего для самого человека. Очень медленно идет тогда время, и не чаешь наступления часа, когда можно будет на полном основании завалиться спать. Опять же, кто бы ни был вокруг, неприятно ощущать себя нахлебником.

Неизбежно пришел момент, когда Блохина взяли в море. Его желания никто не спрашивал. Указали на небольшой бриг, дальнейшие пояснения посчитав излишними.

Блохин стоял вахты вместе с остальными, возился с такелажем, сам же с напряжением всматривался в окружающее со всех сторон море. Вдруг попадется военный корабль, обещающий избавление от постылой жизни? При всем своем затруднительном положении Блохин верил, что ему удастся каким-то способом освободиться, а там он сумеет рассказать о пиратском вертепе.

Моряк понимал: как бы ни был притягателен этот вариант, гораздо больше шансов нарваться на какое-нибудь торговое судно, и речь пойдет не о свободе, а о праве называться христианином и человеком.

Убивать ни в чем не повинных людей ради наживы Блохин не мог. Позволить заниматься убийствами другим – тоже. Оставалось одно – по боевой тревоге изловчиться и бросить в крюйт-камеру факел или нечто в том же роде. То, что послужит взрыву хранимого на бриге пороха. Иных способов предотвратить преступление Блохин придумать не сумел. Собственная судьба с некоторых пор его заботила мало. Наверное, потому помыслы матроса были не столько о преходящем, сколько о вечном.

Судьба хранила пиратов и Блохина. За время крейсерства им лишь один раз попался парус на далеком горизонте. Время как раз близилось к вечеру, и догнать неведомое судно до темноты флибустьеры не сумели, а в темноте – потеряли.

Зато, возвратившись, команда была грустна, и только Блохин радовался, стараясь не слишком афишировать свое чувство. Он не знал, что довольно много выходов заканчивается безрезультатно. Пусть Карибское море оживленно и в нем постоянно находятся корабли и суда самых разных стран, встретиться с ними удается далеко не всегда.

Встреча тоже ничего не гарантирует. Каким-то судам удается уйти, некоторым – отбиться, порою же самим пиратам приходится удирать от реющего над мачтами противника военного флага.

Тут как повезет. Просто если бы каждый поход заканчивался удачей, море давно обезлюдело бы, ибо ни один торговец и ни один моряк не согласился бы идти в него на верную погибель.

В довершение налетевший откуда-то свирепый шторм повредил на бриге рангоут, и команда не смогла утешиться последним возможным средством – пограбить какое-нибудь прибрежное селение.

Единственным человеком на борту, который что-то приобрел в итоге неудачного похода, оказался Блохин. После совместной работы, и уж тем более – штормовом аврале, пираты стали считать его своим. Соответственно, ни о какой слежке на берегу теперь не было речи.

Надо отдать Блохину должное: действовать поспешно он не стал. Вначале он исподволь убедился, что его предположения верны. Даже пару раз вышел на небольшой шлюпке в море, объяснив, что хочет половить рыбу. Над ним посмеялись. Пираты охотно занимались охотой, однако ловить рыбу им казалось предосудительным. Гораздо проще ее отнять в какой-нибудь рыбацкой деревеньке, чем самим трудиться, не зная, будет ли толк от труда.

Но – вольному воля. Все положенное время Блохин старательно работал на ремонте поврежденного корабля, делал кучу других дел, если же ему не хочется отдохнуть – его проблемы.

Когда же Блохин приволок пойманные сетью пуда полтора улова, желающих поесть жареной рыбы набралось порядочно. Ему даже помогли почистить и пожарить, равно как и принесли горячительное, без которого на берегу не обходился ни один обед. Да и в море тоже.

Теперь оставалось ждать удобного случая. До сих пор Блохин демонстративно не удалялся далеко от берега, и любой случайный наблюдатель мог бы подтвердить: пират-рыболов занят лишь проблемами улова, прочее же его не волнует. Разве что еще побаивается быть унесенным в открытое море, но как иначе, если в подобном случае его почти наверняка ждет гибель? Продуктов никаких, воды самый минимум, вокруг же безбрежная морская гладь, в которой нет дорог, сплошные направления.

Случай подвернулся примерно через неделю. Бухта была пуста, лишь стоял ремонтирующийся бриг, на котором столь неудачно сходил Блохин. Соответственно, народа на острове находилась самая малость. А тут как раз объявился один из пиратских кораблей, причем с добычей. Последовала неизбежная всеобщая пьянка, и уже к вечеру пираты поголовно, что называется, не вязали лыка. Благо Лафита как раз не было, и некому было проследить, чтобы хоть кто-то оставался в человеческом обличии.

Блохин пил осторожно, хотя перепить его кому-нибудь из местных пока не удавалось. Тем не менее моряк лишь пару раз в самом начале опорожнил посуду, а дальше больше проливал, чем выпивал, делая вид, что искренне веселится.

Солнце еще не зашло, когда большинство пиратов утихли кто где – в тех позах, в которых их свалил алкоголь. Наиболее стойкие еще что-то горланили вразнобой, уже не слушая друг друга, пытались немелодично орать разные песни да упорно старались влить в себя крепкие напитки, будто для полного счастья им не хватало нескольких полных чарок.

Блохин старательно изображал из себя пьяного, размахивал руками, делал вид, что заплетается язык, бормоча нечто на смеси разных наречий, в которой преобладали русские слова, и щедро подливал всем из большой бутыли, которую запасливо поставил рядом с собой.

Потом на мир упала тьма, и с нею все закончилось. Погасли последние костры. В Кампече наступила тишина, наполненная лишь храпом, редкими вскриками да еще более редким бормотанием тех, кто даже спать молча не умел.

Пиратский городок вымер на некоторое время.

Блохин выждал немного, внимательно прислушиваясь, а затем поднялся и, старательно шатаясь, принялся осуществлять давно намеченный план.

Его шлюпка лежала на берегу за пределами бухты, достаточно далеко от воды, чтобы не унесло приливом.

Оставалась сущая мелочь. Блохин в два приема перенес туда же заранее припасенный мешочек с сухарями, небольшой анкерок с водой и добавил ко всему этому позаимствованный у спящих кусок копченого мяса. До материка было не столь далеко, однако море щедро на всевозможные сюрпризы, и уж лучше обезопаситься хотя бы от части из них, чем потом умирать от жажды посреди раскинувшейся кругом воды, или от голода, не имея возможности как-то приготовить рыбу, даже если ее удастся поймать.

Гораздо труднее оказалось подтащить шлюпку к урезу воды. Обычно кто-нибудь из новых знакомцев помогал Блохину, однако проделать то же самое в одиночку…

Блохин налегал то с одной, то с другой стороны, тянул, толкал, напрягаясь изо всех сил. Хорошо, что сил было много, однако при всем при том моряк едва доволок суденышко до вожделенного моря.

Погода порядком испортилась. Волны накатывались на берег с шумом, норовя слизнуть с песка все, что там могло бы лежать. В душу невольно закралось сомнение: не отложить ли побег до другого момента? Все-таки шлюпка не корабль, да и кораблям далеко не всегда удается справиться со стихией. Сейчас, конечно, не шторм, однако стоит волнению усилиться еще немного, и обычная непогода превратится в бурю.

Но если другого случая в ближайшее время не представится? На памяти Блохина, Кампече впервые был таким сравнительно безлюдным. Обычно здесь отстаивалось несколько кораблей, плюс находился своего рода резерв во главе с Лафитом, а с недавнего времени каждые два-три дня сюда же являлись купеческие суда, старательно перегружавшие в трюмы добытое пиратами. Да и ремонт закончен, и бриг со дня на день может выйти на промысел. Там уже не сбежишь.

Эх, была бы хоть мачта! Тяжеловато будет на веслах!

Блохин вознес молитву Николаю-угоднику, размашисто перекрестился и столкнул шлюпку на воду.

Первые несколько саженей дались с большим трудом. Волны упорно старались вытолкать шлюпку обратно на берег, разок она дернулась, коснувшись днищем песка, и лишь Блохин с его силой сумел как-то совладать с ситуацией, подналечь на весла так, что утлая посудина отошла подальше. А там ее вдруг подхватило и понесло прочь.

Свобода, мать ее!

15

Сысоев прибыл в станицу на следующий день. Видно было, что генерал и его свита гнали коней, да только и у животных существует предел сил. Даже когда всадники идут с запасными лошадьми, давая скакунам некое подобие передышки.

Заранее предупрежденный атаман встретил начальника рядом со станицей. Никаких торжеств по случаю прибытия не было, да и до торжеств ли было казакам?

– Докладывайте, – после обычных приветствий произнес Сысоев.

– Так что, ваше превосходительство, налет отбит. Найдено порядка полутора сотен трупов нападающих. Да столько же, а то и раза в полтора поболее ушло. У нас – одиннадцать убитых казаков, раненых – чуть не сорок. Пострадали бабы, среди них тоже есть убитые. Несколько домов сгорело. Особенно досталось хутору Григорьевскому. Они там у себя в оборону засели, вместо того чтобы самим атаковать, вот разбойникам и удалось туда ворваться.

Вид у Бакланова был виноватый. Победа не радовала, раз за нее пришлось заплатить такую цену. С кого же спросить, как не со станичного атамана, за то, что недоглядел, не все учел и не ко всему надлежащим образом подготовился? Казаки не боялись смерти, но всегда стремились воевать с минимальными потерями.

Сысоев мрачно кивнул, затем что-то прикинул и уточнил:

– Сколько, вы говорите, их было?

– По показаниям пленных – сотни четыре. По нашим прикидкам – столько же.

– У вас и пленные есть?

– Четверо раненых. – Бакланову очень хотелось отвести взгляд, только позволить себе этого он не мог. – Казаки очень злы были, никого не брали. Я их еле отговорил от ответного рейда. Да и кто был против нас? Рабовладельцы, конокрады, угонщики скота и прочий сброд. Собрались и решили смести нас с лица земли, раз мы их дальше не пускаем.

– То есть власти ни при чем? – уточнил генерал.

– Так точно. Чистая самодеятельность. За главного у них был некий Маккуйн, ну и имечко, прости господи! Богатый луизианский помещик.

Сысоев вопросительно посмотрел на Бакланова, и тот пояснил:

– У нас католический монах гостит. Он дюже много языков знает. Вот с его помощью и допросили.

– Какой монах?

– Доминик.

– Тот самый, который с отцом Григорием дрался?

– Было дело, – хмыкнул Бакланов.

– Что ж он у вас делает?

– К батюшке Григорию и приехал. Они то спорят, то мирятся, – на этот раз широко улыбнулся есаул.

Сысоев тоже не смог сдержать улыбку да еще и покачал головой:

– Надо же! Вот бы чего не подумал! Этот Доминик все пороги обил, все жаловался на побои.

– Сам в первый момент удивился. Да их водой не разольешь!

Державшиеся за своим атаманом несколько казаков загоготали. Очевидно, странные беседы представителей разных конфессий уже стали притчей во языцех.

К смеющимся присоединился кое-кто из генеральской свиты. Те, кто был рядом и помнил кляузы монаха.

– Ладно. Потом будете ржать, как жеребцы, – первым обрел серьезность Сысоев. – Маккуйн ушел или?…

– Похоже, ушел, – вздохнул Бакланов. – Их же было втрое больше.

Сысоев кивнул. Сам казак, с юности участвовавший в различных войнах, он прекрасно понимал: не все получается так, как хотелось бы, и еще надо радоваться, что налет не удался.

– Бандиты атаковали нас сразу в нескольких местах, – меж тем сообщал Бакланов. – Силы им позволяли, вот они и разделились. Но больше всего их было здесь, то есть расположение наше им ведомо. Застава своевременно обнаружила приближение неизвестных, сообщила, а дальше я собрал казаков и устроил гостям встречу. Но с десяток всадников не то отстали, не то обошли заранее, проникли в станицу, были встречены стариками, детьми, бабами и уничтожены целиком. Кстати, оба попа тоже приняли в схватке активное участие. Про хутор Григорьевский вы уже знаете. В остальных местах их отбили полегче.

– Как североамериканцы в бою? – Сысоева интересовало главное.

– Больше на стрельбу налегают. А в рукопашной слабоваты. Больше пытались взять нахрапом, но удара не выдерживают. – Бакланов выжидающе посмотрел на генерала.

Вдруг разрешит ответный рейд? Надо же поквитаться с ночными налетчиками!

Взгляд Бакланова был прекрасно понят. Как истинный казак, Сысоев полностью разделял мнение подчиненного, тем более главный виновник случившегося был известен. Но все же генерал понимал и другое: перед подобными акциями требуется взвесить все шансы. Вдруг существует возможность уладить проблему дипломатическим путем? Соседи как-никак. Мать их…

Не верилось генералу в дипломатию. Но все-таки… Иметь бы в распоряжении хотя бы один полк! А то соберешь казаков с линии – и кто будет прикрывать границу? Когда гонялись за Миньей, обошлось. Но кто знает, что может случиться в следующий раз?

– Ладно. Поехали в станицу, – вздохнул Сысоев. – Что тут торчать? Там и поговорим подробнее.

16

– Шторма бы не было. – Литке критически оглядел горизонт, высматривая малейшие признаки возможного изменения погоды.

Голубизну небес лишь в паре мест слегка разбавляли перистые облака. Небольшое волнение слегка покачивало шлюп, и никаких видимых причин для тревоги не было.

Впрочем, море переменчивее любой самой взбалмошной женщины. Идиллия через несколько часов вполне может смениться свирепым штормом. Да и в штиле нет ничего хорошего. Кому понравится застыть посреди моря и ждать хоть какого-нибудь ветерка?

Сейчас ветер был боковым, заставляющим постоянно менять галсы. Привычная работа для любого, кто хоть раз вышел в море.

Матюшкин с некоторым недоумением посмотрел на старшего товарища. Недавний лицеист успел хлебнуть морского лиха, но это не охладило его стремление к выбранной стезе. Потому замечание Литке о шторме показалось слегка неуместным. Пусть в шторме нет ничего хорошего, однако не всегда так страшен черт, как его малюют.

Литке понял юнкера и с легкой улыбкой пояснил, с его точки зрения, очевидное:

– В шторм мы рискуем потеряться с купцами. Они и без того с трудом держат подобие строя.

Три торговых судна, на которых помимо груза находилось семь с лишним десятков будущих кадетов, лавируя, то едва не сбивались в кучу, то расходились к противоположным сторонам горизонта. Винить кого-либо в том не стоило. Любой из шкиперов был мастером своего дела и не раз совершал прыжок через Большую лужу, как иногда звали бывалые моряки Атлантический океан, просто они привыкли ходить поодиночке, и им трудно было приспособиться к совместному движению.

Так что обеспокоенность Литке была понятна. Чтобы проводить конвой, надо как минимум не растерять охраняемые тобой корабли.

– Надо было преподать шкиперам пару уроков совместного плавания, – буркнул Матюшкин.

– Послушают они, как же! Чтобы старый морской волк признался в собственном неумении! К чему им оно? Считайте, на всем остальном пути никакой опасности от пиратов не существует. Да и тут пик морского разбоя миновал больше века назад.

Для юного юнкера век казался вечностью. По рассказам родителей он представлял царствование Екатерины, но все прочее для него было чем-то настолько давним, что Эллада вполне могла соседствовать со Столетней войной.

Разговор смолк сам собой. Вернее, его прервала необходимость в очередной раз отдать команды для смены галса.

Ветер редко бывает полностью попутным, не требующим от моряков почти никакой работы. Но ведь попутный – это для кого-то обязательно встречный. Здесь же устойчиво дуло с правого борта, что давало одинаковые шансы как для продвижения к Европе, так и к Америке.

– Парус на горизонте!

Протяжный крик с мачты заставил Литке вскинуть подзорную трубу, осматривая горизонт.

Неведомое судно было так далеко, что парус мог показаться зависшим над самой водой облаком. Однако, без сомнения, это был корабль, но чей и куда следовал, понять было невозможно.

– Что у вас? – Головнин, как подобает настоящему капитану, немедленно объявился на палубе и легко поднялся на квартердек.

– Парус, нет, два паруса, – поправился Литке, разглядев неподалеку от неведомого корабля еще один.

Это становилось интереснее. Карибское море было оживленным районом, и встретить кого-нибудь являлось заурядным делом. Но как объяснял Литке юнкеру, торговцы вместе не ходят. Или экипаж «Камчатки» вновь стал свидетелем столкновения между мирным судном и пиратским кораблем?

Все прислушались: не донесется ли отдаленный гул пушечного выстрела?

Никакого гула не было. Лишь привычно поскрипывал корпус шлюпа, тихо шелестела разрезаемая волна, чуть слышно пели снасти да раздавались голоса на палубе. Труд матросов коллективный, в одиночку на корабле почти ничего не сделаешь, и потому работать молча никак не получается. Некоторые операции сопровождаются пением, только сейчас прислушивающиеся люди позабыли про вокальные упражнения.

Литке терпеливо дожидался распоряжений капитана. Матюшкину было труднее. Море быстро приучает людей к терпению, просто юнкер был молод и потому излишне склонен действовать не только под влиянием разума, но и чувств.

– Василий Михайлович! Может, надо сменить курс и узнать, кто такие? – выпалил Матюшкин.

– Смею напомнить, что в данное время мы выполняем определенную задачу, – суховато отозвался Головнин.

Обычно он относился к бывшему лицеисту с теплотой, старательно объясняя азы морской службы и воспитывая из него будущего морского волка. Этой официальностью бывалый капитан подчеркнул, что главное – служба и никакие чувства не имеют права влиять на принимаемые офицером решения.

На купцах тоже заметили далекие корабли. Все три транспорта стали маневрировать, пытаясь сблизиться между собой, главное же – с охранявшим их шлюпом.

– Третий корабль, – оповестил Литке. – И кажется, есть еще четвертый.

– Да что там: целая флотилия? – Головнин вновь припал к подзорной трубе.

Довольно долго на квартердеке царило молчание. Поднявшиеся сюда же остальные офицеры в свою очередь до боли в глазах всматривались в далекий горизонт, пытаясь понять, кто и куда движется этими же водами.

– Шесть, господа, – оповестил Литке, усмотрев новые паруса.

Впрочем, их могло быть и больше, просто остальные находились чуточку дальше.

– Они идут в противоположную сторону, – наконец сделал вывод Головнин. – Но кто это?

Паруса уже исчезли, как исчезают в небе облака. Будто никогда не было никаких встречных кораблей, лишь обманчивые белые пятнышки на далеком горизонте.

На шлюпе не могли знать, что это идет к Мексике долгожданный караван из далекой России, первый, перевозящий в Новый Свет русские регулярные части.

Небо на западе окрасилось в розовые тона, и красное от усталости солнце зависло над морской гладью.

– Солнце красно к вечеру, моряку бояться нечего, – пробормотал Литке известную пословицу.

Приближалась ночь, а с нею неизбежные проблемы – не потерять во мраке подопечные суда. Хотя это были уже проблемы не Литке. Его вахта заканчивалась, и теперь офицера ждал отдых в крохотной каюте, ужин и сон.

Пословица оказалась верной. Следующий день не принес каких-либо изменений в погоде. Устойчивый ветер, небольшое волнение, безоблачное небо – не поход, а мечта моряка. Далекий островок, маячивший на горизонте, лишь подчеркивал идиллию разворачивавшейся перед взорами картины.

Тем более лишними показались три небольших корабля, внезапно вынырнувшие из-за проплывающей мимо земли. Спустя какое-то время следом появился четвертый и стал догонять ушедших вперед товарищей.

– Два брига и две шхуны, – прокомментировал Врангель, оторвавшись от подзорной трубы.

– Интересно, это вчерашние? – спросил, ни к кому конкретно не обращаясь, Матюшкин.

– Бросьте. Как бы они догнали нас ночью? – вздохнул Литке.

Офицеры вновь в полном составе находились на квартердеке и, как вчера, внимательно всматривались в чужие корабли, пытаясь определить их принадлежность и возможные намерения.

И как вчера, транспорты стали сближаться, стараясь держаться поближе друг к другу перед лицом вероятной опасности.

– А ведь это по нашу душу, господа, – сделал вывод Головнин. – Кто-нибудь видит их флаг?

Небольшая флотилия в самом деле лавировала почти против ветра, но общий курс не вызывал сомнений. Неведомые суда явно двигались на пересечку курса конвою, и вряд ли они делали это лишь для того, чтобы поприветствовать собратьев или поинтересоваться, скажем, грядущей погодой.

– Мексиканский, – первым углядел флаг над одним из кораблей Литке. – Вернее, флаг самозваной республики.

– Значит, пираты, – кивнул Головнин.

Купеческие суда уже без всяких напоминаний ставили дополнительные паруса.

Капитан внимательно посмотрел на офицеров, скользнул взглядом по палубе «Камчатки» и коротко распорядился:

– Свистать всех наверх! К бою!

Подтверждая последние слова, немедленно запел горн, а мгновение спустя к нему подключился барабан.

Повинуясь сигналам, шлюп ожил. Нет, он раньше тоже отнюдь не производил впечатления сонного царства, но теперь жизнь на нем не шла – кипела.

Вновь, как при первой встрече с пиратами, сноровисто карабкались по вантам марсовые, канониры готовили к бою закрепленные перед тем по-походному пушки, открылся зев крюйт-камеры, и натруженные руки привычно извлекали на свет божий ядра, картечь и заряды. Уже посыпалась песком палуба, дабы затем не скользить по крови, лекарь раскладывал в кают-компании инструменты довольно устрашающего вида, несли уксус для охлаждения орудий и оружие – для матросов на случай абордажа.

Суета улеглась очень быстро, уступив место деловитому ожиданию. Офицеры в последний раз пробежались по палубе, проверяя готовность, а затем собрались на квартердеке.

Шлюп уже выдвинулся в сторону пиратской флотилии, прикрывая от последней транспортные корабли. Четыре против одного было многовато, однако «Камчатка» была военным кораблем с прекрасным экипажем, а ее пушки были мощнее тех, которые могли нести небольшие бриги и шхуны.

Головнин с некоторой тревогой посматривал в сторону подопечных судов. Самое плохое, что могло бы быть, – их бегство в данный момент. Тогда шлюп просто не сумеет защитить находящиеся в разных точках транспорты, а количество нападающих позволит хотя бы паре из них пуститься в погоню.

Видно, шкиперы сами понимали это, и суда, напротив, сошлись, насколько позволяла им безопасность при маневрировании. На каждом из них тоже было по нескольку мелких пушек, и все вместе они могли хотя бы попытаться постоять за себя.

– Какие предложения, господа?

Устав предписывал в сложных случаях созывать военный совет, и Головнин воспользовался своим правом.

Взоры офицеров устремились на Матюшкина, бывшего среди них младшим. Конечно, совет офицерский, но раз уж на него приглашен юнкер…

Помимо юнкера на шлюпе имелся гардемарин Лутковский, и каким образом было решено, что из двух кандидатов в офицеры первым должен высказаться Матюшкин, оставалось тайной.

Или дело в том, что Лутковский учился в Морском корпусе, а Матюшкин до недавнего времени был человеком сугубо штатским? Все же Царскосельский лицей задумывался как место подготовки будущих администраторов высокого ранга, а не военных, тем более – для морских нужд.

Думал юнкер недолго:

– Напасть первыми. Ветер у нас, мы успеем разнести одного из пиратов, пока остальные смогут прийти к нему на помощь.

Строй флибустьерской флотилии трудно было назвать компактным, и потому в прозвучавших словах имелся свой резон.

– Я думаю так же, – поддержал Матюшкина Лутковский. – Сомневаюсь, что пираты живут по принципу «Сам погибай, а товарища выручай».

– Я тоже сомневаюсь, – буркнул Врангель, лишь год назад выпущенный из Корпуса и потому бывший младшим из мичманов. – Пока мы будем громить одного, остальные тем временем могут спокойно заняться купцами. Нам же будет достаточно трудно затем подойти к месту схватки. А если нервы купцов не выдержат и они пустятся в бегство, то мы вообще рискуем потерять какое-то из судов.

Головнин согласно кивнул. Броситься в бой очертя голову и тем самым поставить транспорты под возможный удар… Если бы встретиться с пиратами в одиночку!..

– Что вы предлагаете, Фердинанд Петрович? – уточнил капитан.

Предложить нечто выигрышное было трудно. Все же пираты имели превосходство по вымпелам, и связать боем сразу четверых являлось нелегкой задачей.

– Сообщить купцам, чтобы держались максимально кучно, помогая друг другу. Самим же подпустить флотилию поближе и напасть с таким расчетом, чтобы сразу действовать против двух кораблей. Если сумеем их крупно повредить, то это остудит остальных, а расстояние позволит вовремя вернуться к купцам.

Прочие офицеры по размышлении согласились с Врангелем. Никто из них не думал об отступлении, напротив, каждый говорил в полной уверенности в победе, и речь шла лишь о том, как бы при этом уберечь порученные их охране суда.

– Хорошо. Тогда добавлю от себя. Быть готовыми к абордажу. Если получится, высадим на какого-нибудь пирата партию, а сами займемся другими. В любом случае один корабль тогда будет вычеркнут из боя.

Абордаж в подобных условиях был делом едва ли не безнадежным, однако Головнин свято помнил, что его задача – защитить транспорты любой ценой. Даже если погибнет шлюп со всей командой, пассажиры обязаны доплыть до России.

Оставалось назначить офицера для абордажной партии. Но офицеры обязаны находиться на своих постах, и взгляд Головнина оценивающе скользнул по юнкеру и гардемарину.

– Можно мне, Василий Михайлович? – торопливо произнес Матюшкин.

Он первым успел понять, чего хочет командир, и сразу же попытался обеспечить себе почетную должность.

О гибели юнкер не думал. Вернее, подумал, но как-то вскользь, мол, вдруг не вернусь? Зато друзья в далекой России обязательно при встрече будут говорить: «А вы слышали про Плыть Хочется?» Это была лицейская кличка Федора, как Француз у Пушкина или Лисичка у Корфа. И уж в любом случае никто не сумеет упрекнуть его в трусости. Если же все закончится хорошо, то как приятно будет потом рассказывать приятелям: «Помню, в Карибском море…»

Справедливости ради главной причиной было отнюдь не желание покрасоваться. Это так, лишь дань уходящей юности, и нельзя упрекать в том юнкера. Тем более вызвался он, прекрасно понимая, что абордаж – акт самопожертвования и вряд ли из него вернутся все. Да и хоть кто-то – тоже.

Про себя Матюшкин решил в случае чего пробиться к крюйт-камере и взорвать пиратскую посудину ко всем чертям.

– Быть по сему, – сказал, как припечатал, Головнин. – Господам офицерам выделить добровольцев из числа морских служителей, не занятых непосредственно обслуживанием орудий или управлением шлюпом.

Горестно вздохнул Лутковский. Гардемарин корил себя, что не сообразил вовремя и не вызвался первым.

– Смотрите, господа, они сближаются!

Пиратская флотилия приблизилась к конвою кабельтовых на двадцать и дальше идти не стала. Вместо этого четыре корабля сманеврировали так, что образовали посреди моря небольшую кучку. Паруса они, правда, не спускали, но в остальном почти не двигались.

Конвой уходил. Готовность к бою совсем не означает полной остановки. Поход продолжался, лишь к этому добавилось ожидание нападения.

– Не иначе совещаются.

– А если… – начал было Литке.

– И не думайте, – мгновенно понял его мысль Головнин. Как не понять, когда пираты стояли такой тесной группой? – Пока мы дойдем, они успеют разбежаться, и гоняйся за ними по всему морю. А они будут гоняться за транспортами.

Жаль, не было возможности услышать, о чем говорят между собой капитаны пиратских кораблей, однако результат переговоров был вполне понятен.

– Уходят! – первым возвестил Лутковский.

Флибустьерская флотилия развернулась и направилась прочь. Все-таки одно дело – напасть на беззащитного купца, и совсем иное – встретиться с военным кораблем. Тут уж без больших потерь не обойтись, а пираты явно не собирались умирать…

– Что и требовалось, господа, – оповестил Головнин, едва замолк мощный крик «ура!», вырвавшийся из луженых матросских глоток.

Хотя кое-кто из молодежи был втайне разочарован.

Эх, молодость!..

17

Снова вокруг лежала бескрайняя степь. Куда ни кинь взгляд от горизонта до горизонта – сплошные травы. Это не Россия, где через каждые двадцать верст – почтовые станции и повсюду взгляд натыкается на хутора, деревни, села… Едва населенный дикий край.

Где ж вы, спешащие сюда поселенцы? Такие просторы – и свобода. Хоть организовывай республику, где все будут равны, а править – только достойнейшие.

Республику Чока.

Муравьев вспомнил старые мечты и невольно улыбнулся.

Что-то он стал сомневаться в собственных юношеских мечтах. Где гарантия, что наверху окажутся самые умные и благородные, а не наиболее ловкие и беспринципные? Последним-то намного проще ловить рыбку в мутной воде.

Разговоры с доном Карлосом, преследование повстанцев поневоле заставили вспомнить историю Французской революции. Старую власть свергли, а потом? Море крови, бесконечная борьба друг с другом и венчающий итог – маленький человек, провозглашенный новым императором и захвативший большую часть мира. Стоила ли игра свеч?

Кто-то, разумеется, выиграл, сумел подняться с самых низов, но не больше ли тех, кто проиграл? Причем не только в среде дворянства, но и простого народа. Зачем же тогда все?

В жизни всегда надо стремиться к справедливости, но не лучше ли добиваться ее законными путями, чем ради нее плодить новое горе, пытаясь низвергнуть существующий порядок вещей? Может, действительно править должен тот, кто имеет на это исконное право, а остальные помогать ему в его хороших устремлениях и отвращать от плохих? Разве не император был олицетворением стойкости народа в дни недавней войны? Стал бы простой крестьянин отстаивать Отечество, если бы им управлял избранный на несколько лет временщик? И как подобный порядок вещей вяжется со Святым Писанием?

Хоть Муравьев считал себя человеком просвещенным, он с детства впитал в себя христианские ценности, а в них есть слова об избранности, но нет – об избираемости.

И все-таки насколько приятно было когда-то мечтать о царстве свободы и разума!

Или – лучше о смугловатой прелестнице? Дон Карлос все равно дремлет рядышком под мерное покачивание экипажа.

Помечтать не удалось. Уже близко показались возделываемые поля. Черные фигурки копошились на них, словно муравьи, а между ними сновало несколько всадников. Даже вглядываться не требовалось: всадники наблюдали за работой. Вот один из них явно остался чем-то недоволен, вскинул руку и огрел провинившегося не то плетью, не то бичом. Тут уж расстояние давало пищу для домыслов, хотя велика ли разница?

Появление отряда немедленно привлекло внимание всадников. Черные рабы распрямились было, но немедленно засуетились вновь. Кто бы ни проезжал, уделом двуногой собственности хозяина был лишь труд. У плантатора всегда есть много средств убедить в своей правоте даже самых нерадивых.

Один из всадников нарочито неторопливой рысью направился наперерез двигающемуся отряду.

Дон Карлос очнулся, почувствовав, что в нем сейчас появится нужда. Николай уже кое-как умел говорить по-испански, но объявившийся рабовладелец вполне мог не знать этого языка.

В самом деле, всадник что-то пролаял на английском. Самое удивительное состояло в том, что на казаков и ехавшего в коляске Муравьева он при этом смотрел свысока, словно был заведомо сильнее. Или же это говорило, что проезжавшие нарушили все мыслимые и немыслимые законы.

– Что он говорит? – В ответ капитану поневоле пришлось напустить на себя еще более высокомерный вид.

Ему не раз и не два доводилось встречаться с наглецами всех сортов, просто в некоторых случаях неписаные правила общества заставляли не реагировать на это, зато в иных требовали немедленно потребовать сатисфакцию.

Тут был третий случай. Муравьев выступал не как частное лицо, а как представитель наместника и самого государя. Соответственно, итог для всадника мог быть весьма плачевным.

– Он говорит, будто мы вторглись в частные владения, – хмыкнул дон Карлос.

– Передайте ему, что здесь – земли русского императора, а я его представитель. И все прочие владельцы обязаны слушаться любых моих распоряжений, – нарочито небрежно заявил Николай.

Подъехавший Быкадоров одобрительно кивнул. По лицу казака было видно – надсмотрщик ему весьма не понравился.

Надсмотрщик еще пытался что-то возразить, но слушать перевод Муравьев не стал.

– Велите ему проводить нас к хозяину. – Капитан излучал ледяной холод.

– Жаль, дерева нет. Я бы повесил молодца, чтобы другим неповадно было, – вставил Быкадоров, подкрепляя слова красноречивым жестом.

Казачья полусотня была лучшим аргументом в кратком споре.

Разумеется, никого вешать Быкадоров не мог. В империи строго относились к человеческой жизни, и ни о каких казнях речи не было. Разве что в военной обстановке – мародеров, но что мог знать о том североамериканец? Его загорелое лицо заметно побледнело, а голос мгновенно утратил высокомерие.

– Слушай, Быкадоров, ты в следующий раз больше так не шути, – произнес Муравьев, когда отряд вновь тронулся в путь. – Подумают еще, что у нас порядки как у них: чуть что – на ближайшее дерево без всякого суда.

Ставший проводником надсмотрщик ехал чуть впереди, но русского он не знал, и капитан говорил спокойно.

– Так чего он высокомерную рожу корчит? – обиженно спросил сотник. – Веревка явно перебор, но я бы приказал его разложить да всыпать плетей так, чтобы он месяц на лошади ездить не мог. Небось, живо бы вся спесь с наглеца сошла! Хозяин его эвон сколько землицы отхватил! Да еще свои порядки здесь устанавливает! Где ж оно видано – людей кнутами работать заставлять? Я понимаю, у нас мужиков вольными не назовешь, но никто над ними с плеткой не прохаживается, и пистолетов никто не носит.

Из-за пояса надсмотрщика в самом деле торчал пистолет, и, насколько можно было судить, все его товарищи тоже были вооружены. Только остальные надзиратели подъезжать к казакам не спешили.

Замечание насчет земли было справедливым. Отряд ехал мимо полей добрую пару верст, прежде чем впереди замаячили постройки. Часть домов еще строилась, и тоже исключительно неграми. Такое впечатление, будто белые вообще не признавали за собой возможности приложить к чему-либо руку. Разве что к бичу или иному средству понуждения рабов.

Плантатор оказался довольно крупным мужчиной лет сорока. Некогда черная борода была прошита нитями седины, полные губы выпячивались так, словно их владелец был заранее недоволен всем на свете, и над ними нависал крупный в прожилках вен нос. Темные глаза смотрели оценивающе, однако, в отличие от надсмотрщика, внешне хозяин был вполне любезен.

– Владелец окрестных земель Ричард Клайтон. – Собственно, сказанное было понятно без перевода.

– Офицер по особым поручениям наместника, гвардии капитан Муравьев. Вот предписания его высокопревосходительства графа Резанова. – Николай протянул плантатору бумаги.

Клайтон мельком взглянул на них и оттопырил нижнюю губу еще больше:

– Тут написано на непонятном языке.

– В России все официальные бумаги пишутся на русском, – отпарировал Муравьев.

У него был перевод на испанский, но очень уж не понравился ему стоявший перед ним рабовладелец.

– Прошу в дом, – предложил Клайтон. – Там расскажете, что привело вас в мои владения.

Николай переглянулся с сотником и спокойно сказал:

– Казаков держи наготове.

– Николай Николаевич! Они у меня бывалые. – Быкадоров едва заметно шевельнул бровью.

Часть станичников словно невзначай рассредоточилась вокруг барского дома в кажущемся беспорядке. В итоге же – дом был плотно перекрыт. Двое же демонстративно поднялись на невысокое крыльцо и встали у дверей часовыми, не то отдавая почести начальнику, не то арестовывая владельца имения.

С Муравьевым внутрь зашел только дон Карлос. Чиновник владел всеми тремя основными языками региона и являлся незаменимым в качестве переводчика. Впрочем, как знал Николай, наградой ему за разгром повстанцев должен был стать офицерский чин. Бывший воспитанник иезуитов сам попросил об этом наместника, говоря, что желал бы сменить штатский мундир.

– Присаживайтесь, господа.

Гостиная не потрясла Николая обстановкой. Видно было, что хозяин старается выделиться, продемонстрировать достаток, однако мебель показалась Муравьеву не более чем жалким подражанием виденному в действительно достойных домах. Но там владельцы принадлежали к аристократии и умели отличить подлинное от подделки. Не говоря об общем впечатлении от хозяйской безвкусицы, когда набор предметов отнюдь не порождал ансамбль.

– До его превосходительства дошли сведения, будто вы используете в асиенде рабский труд, – сразу перешел к делу Николай.

В каком ином случае он мог бы говорить дипломатичнее, в этом – не считал нужным.

– Я свободный человек и имею право поступать так, как захочу, – довольно миролюбиво ответил Клайтон. – Так же как отчитываться в своих действиях я ни перед кем не обязан.

– Ошибаетесь. Любой подданный должен соблюдать законы страны. Рабовладение в Российской империи запрещено. Я понимаю, вы могли этого не знать, и поэтому довожу сей факт до вашего сведения, – скучающим тоном произнес Муравьев.

Внутри его все кипело, но положение обязывало, и он не давал выхода эмоциям.

– Ошибаетесь как раз вы. Я не являюсь подданным вашего императора, и потому его законы меня не касаются, – возразил плантатор.

– Но вы проживаете на территории империи, и потому действующие законы касаются и вас.

– Я – свободный человек, – повторил Клайтон. – И занял землю по праву сильного. Что я здесь делаю и каким образом веду хозяйство, не касается никого.

– Но только в Луизиане или в любом другом штате. Здесь дело другое. В соответствии с данными мне полномочиями вынужден вас предупредить: или вы меняете способ хозяйствования, или покидаете российские пределы.

– По какому праву вы мне такое говорите? – вскинулся Клайтон.

– По праву представителя власти.

– Я ее не признаю, – жестко отозвался плантатор. – Повторяю – я свободный человек и таковым останусь и впредь.

– Что ж, выбор вами сделан. Сколько дней вам дать на сборы?

– Какие сборы? – Клайтон упорно играл в непонимание.

Или действительно не понимал. Муравьеву собеседник не показался чересчур умным.

– Вы отказались соблюдать законы империи и потому обязаны в кратчайший срок покинуть ее территорию. В противном случае я буду обязан арестовать вас, и дальнейшую судьбу будет решать наместник.

– Что?! – Клайтон приподнялся.

– Я непонятно выразился? – Капитан не двинулся с места.

– Вы предлагаете мне бросить мою землю?

– У вас есть на нее документы?

– Какие могут быть документы? – заорал плантатор.

– Удостоверяющие ваше право на владение.

Сунувшийся было в гостиную негр с подносом от крика хозяина испуганно шарахнулся прочь.

– Убирайтесь вон!

Но дверь резко отворилась, и в ее проеме возник Быкадоров. За спиной сотника виднелось еще несколько казаков.

– Вон отправитесь вы, – по-прежнему спокойно подытожил Николай. – На сборы вам дается неделя. После чего все имущество будет просто конфисковано в казну.

– Мои люди… – начал было Клайтон.

– При малейшей попытке сопротивления, согласно указу наместника, все вы считаетесь разбойниками со всеми вытекающими последствиями, – понял его мысль капитан.

Смотреть на рабовладельца было страшно. Он покраснел так, что, казалось, его сейчас хватит удар. Клайтон задыхался, ловил воздух открытым ртом, а пальцы судорожно шарили у ворота.

Муравьев терпеливо ждал. Ему было ничуть не жаль плантатора. Более того, наглость хозяина возмущала офицера настолько, что он бы не отказался преподать тому урок.

Рабовладелец оказался живуч. Он кое-как отдышался, шагнул к дальнему столику и припал к стоявшему там кувшину с водой. После воды наступил очередь сигары. В нарушении всех приличий гостям ничего не предлагалось, хотя еще вопрос – приняли бы они предложенное?

Пальцы Клайтона, когда он прикуривал, заметно дрожали.

– Когда я смогу получить деньги за землю? – все больше успокаиваясь, спросил он.

– Как вы говорите, земля ничья, так о каких деньгах может идти речь? Если бы вы ее купили или получили официально – дело другое.

– Я вложил в нее свой труд, – веско заявил хозяин.

– Не свой, а рабов, – уточнил Муравьев.

– Обработанная земля, дом, постройки, – не слушая, продолжал перечислять Клайтон.

– Прежде чем что-то занимать, надо как минимум получить на это согласие. Так что через неделю я вновь буду здесь. – Николай поднялся и пошел прочь.

– Столько денег и где я их получу? – донеслось до него причитание. – Столько сил!..

– Это – не мои проблемы, – сказал вместо прощания Муравьев.

18

– Жан, есть прекрасная новость! – Де Гюсак вошел сияющий, словно внезапно на склоне лет получил в наследство секрет омоложения. – Лафит в городе!

– Я знаю. – Липранди оторвался от тетради, куда делал какую-то запись.

Рядом на столе лежала дымящаяся трубка и стояла чашка кофе.

– Откуда? – удивился было Гюсак, но тут же вспомнил о многочисленных знакомых своего напарника во всех слоях общества, равно как и на многих важных постах, и произнес: – Хотя чего я удивляюсь?

– Вот именно, – согласился Липранди и потянулся за трубкой.

Его политика принесла определенные плоды. В кратчайший срок Липранди сделался довольно популярной личностью в Новом Орлеане, и его осведомленность в делах просто поражала. Притом что делился он с напарником отнюдь не всем узнанным.

Незачем было знать Гюсаку все. Например, о появившейся сети доброхотов, которые не только поставляли информацию Липранди, но уже и сами передавали ее дальше. Если какие-то детали пока еще могли ускользнуть от внимания агентов, то общие тенденции просматривались четко.

– Вы далеко пойдете, Жан. – В голосе Гюсака одобрение было смешано с толикой гордости, словно Липранди являлся ему близким родственником. – Я в ваши годы, признаться, был просто повесой, хотя судьба порою давала шансы. Впрочем, жалеть все равно поздно.

– Жалеть поздно всегда. Раз уж зашла речь о сожалениях, значит, случившегося не исправишь. Но какой смысл в несбывшемся? Думать надо о будущем.

– Вы философ, Жан.

– Отнюдь. Я сугубый практик, – не согласился Липранди. – Потому моя цель если не на сегодня, то на завтра – сходить в море вместе с Лафитом да прикупить у него по дешевке товара.

– Да, здорово. Тогда я со спокойной душой смогу окончательно свернуть здесь все дела и вернуться в Европу. О Париж! Хотите, отправимся туда вместе?

– С радостью бы, однако пока молод, надо успеть переделать кучу дел. Я еще в стольких местах не был!

– Да, вы действительно молоды, раз тянет на путешествия, – вздохнул Гюсак. – Не то что я…

Утешать в подобных случаях бессмысленно. К тому же напарник Липранди, как многие французы, по натуре отчасти являлся неосознанным позером и нуждался не столько в утешениях, сколько в аплодисментах.

– Судно у нас есть. Остановка за малым – получить приглашение Лафита на его базу, – рассуждал, затягиваясь трубкой, Липранди.

– Ваш тезка сам звал нас к себе, – напомнил Гюсак. – Важно, чтобы он не отказался от своих слов.

– Не откажется. И база не столь далеко.

– Вы уже и это знаете? – без удивления спросил француз.

– Конечно. На самом деле в мире очень мало настоящих тайн. Вернее, они лежат несколько в иной сфере. Просто не хотелось являться в гости без приглашения.

Де Гюсак с интересом ждал продолжения.

– Напротив Мексики есть остров, который называется Галвестон. Там, говорят, весьма удобная бухта, а около нее наш общий знакомый построил небольшой городок и дал ему имя Кампече.

– Поражаюсь вашей осведомленности, Жан. Даже мне ничего узнать не удалось.

– Ничего странного. Буквально до недавнего времени продажа товара происходила неподалеку от Нового Орлеана. Очевидно, Лафит решил не терять времени на дополнительные перемещения, вот и приоткрыл тайну паре торговцев. А там понемногу пошли круги по воде. Вот и мне вчера шепнули на ушко. Кстати, хотите еще одну новость, о которой сегодня наверняка будет говорить весь город?

– Разумеется, – не стал чваниться Гюсак.

– Помните, то и дело возникали голоса о необходимости покарать казаков?

– Конечно.

– Свершилось. Правда, кара пала на тех, кто отправился это проделать. Но разве есть в том особая разница? – улыбнулся Липранди.

– Как это? – не понял француз.

– Подробностей пока не знаю. Так, в общих чертах. Некие плантаторы объединили свои силы, взяли своих присных, присоединили к ним каких-то разбойников и напали на одну из казачьих станиц. Не учли лишь одного, очевидного любому, кто сталкивался с русскими: казаки – извечные воины. Про них можно сказать и хорошее, и дурное, однако служба у них всегда на высоте. А дерутся они так, что от противника лишь перья летят. В общем, налетчиков расколошматили. Многих убили, зато уцелевшие удирали, словно на крыльях. Один уже утром был в Новом Орлеане. С чем его можно поздравить. Набегом же руководил какой-то Маккойн или Маккейн.

– Маккуйн, – машинально уточнил Гюсак.

– Особой разницы не вижу.

– Известная личность, один из богатейших землевладельцев Луизианы. А уж люди у него – один к одному. Их едва ли не каждый в штате боится.

– Теперь местные жители могут позабыть свои страхи, – с иронией прокомментировал Липранди.

– Вы что? Маккуйн такой авторитет, за него столько людей вступится вплоть до губернатора! Вы не знаете, он жив?

– Губернатор?

– Нет, Маккуйн. Губернатору ничего не сделается.

Липранди пожал плечами и лишь затем сказал:

– Понятия не имею. Вы думаете, беглецам было время посмотреть, не случилось ли что-нибудь с начальством? Но, думаю, к обеду станет известно.

Гюсак ушел и через минуту вернулся с бутылкой.

Отказываться Липранди не стал. Мужчины выпили, и лишь после этого Гюсак спросил:

– Скажите, Жан, вы ведь уже сталкивались с казаками. Они могут в отместку напасть на Луизиану?

– Если на всю, то в чем смысл? На завоевание целого штата нужен приказ начальства. Тогда вопрос: нужна ли России война? Как вы думаете?

– Вы шутите, Жан? Сейчас им необходимо навести порядок в Мексике. Зачем им еще земля?

– Вот вам и ответ, – кивнул Липранди.

Гюсак наполнил стаканы вновь:

– А если сузить вопрос? Скажем, вероятно ли нападение на асиенды? Того же Маккуйна или другого, на кого выведет след? На случайного плантатора, в конце концов?

Липранди не спеша выбил трубку, прочистил мундштук, а затем принялся набивать ее вновь.

– Тогда ответьте мне – будут ли наказаны Маккуйн с компанией за нападение на войска другого государства?

– Войска?

– Казаки являются военным сословием и иррегулярным войском Российской империи. Поэтому нападение на них все равно что нападение на русскую армию, – пустив щедрый клуб дыма, пояснил Липранди.

Гюсак выпил в одиночку и затем сказал:

– Кто же будет наказывать состоятельных и уважаемых граждан?

– Правительство. Есть же губернатор, полиция.

– Если бы Маккуйн натворил нечто подобное на территории штата, его бы, без сомнения, наказали. Оштрафовали, а то и вообще бы могли посадить. Но все, что происходит на чужой территории, властей не касается.

– Странно. По-моему, любое преступление является преступлением, где бы оно ни совершалось.

– Вы просто никогда не жили в Америке. Здесь все иначе, и европейские законы и традиции практически не действуют. Менее всего – в бывших британских колониях.

– В этом случае почему бы плантаторам не вкусить того, что они старались проделать с другими? По мне, так будет просто справедливо. На деле же – кто знает, во что все выльется? Но вам-то что за дело до местных разборок?

– Признаться, просто любопытно. Никогда не имел дел с казаками, но тот факт, что они разбили людей Маккуйна, говорит о многом. Интересно посмотреть на этих воинов. Я видел многих знаменитых флибустьеров, разбойников, местных офицеров, но никогда не встречался ни с одним казаком.

– Так поезжайте в Тешас и посмотрите, – предложил Липранди. – Хотя не столь давно это можно было увидеть и в Париже.

– Пока не знаю. Русские меня несколько настораживают. Я же с ними тоже не сталкивался. Кого бы я действительно желал увидеть перед отъездом – это графа Резанова. Хотя на казаков все же хотелось бы взглянуть.

Липранди улыбнулся и внимательно посмотрел на партнера:

– Все прекрасно. Может, у вас и будет подобная возможность. Но пока я предлагаю выбраться в город и послушать, что говорят. Чувствую, можно услышать немало интересного. А уж преувеличений наверняка будет столько… – И Жан покачал головой.

19

Новый Орлеан бурлил. Новость о разгроме соединенного отряда плантаторов успела облететь всех. Встречаясь на улицах, мужчины первым делом спрашивали, не слышали ли, а затем начиналось обсуждение случившегося.

Кое-кто злорадствовал, но подавляющее большинство откровенно возмущалось коварством русских казаков. Последнее слово стало неожиданно популярным в Новом Орлеане, как задолго перед тем становилось известным всем в Пруссии, в германских княжествах, в Италии, во Франции…

Предыстория случившегося не составляла ни для кого тайны. Потому и мнение новоорлеанцев было почти единодушным. Мужчины были возмущены нападением казаков на едущий наказать их отряд. То тут, то там слышались крики наиболее яростных граждан с требованием воздать по заслугам коварным казакам, а лучше – истребить их поголовно, чтобы никто и никогда не осмеливался покушаться на неотъемлемые права свободного человека иметь в услужении рабов.

Но крикунов было не столь много, хотя именно они бросались в глаза. Многие просто слушали их, согласно кивая или лишь изредка в наиболее ответственные моменты поддерживая гневный крик. И конечно, была масса таких, которые возмущались вместе со всеми, но никаких ответных мер не предлагали. Разве что требовали как можно скорее сообщить о случившемся президенту, а он пусть решает, что лучше сделать в подобном случае.

Все это происходило на улице. В «Кафе беженцев», в которое заглянули Липранди и Гюсак, криков было значительно больше. Оно понятно: все-таки люди здесь собирались более состоятельные, ответственные перед обществом за собственное процветание. Соответственно, помимо обличений и призывов тут звучали более взвешенные мнения об ответных мерах.

Кое-кто, напирая на малочисленность казаков, предлагал решить проблему собственными силами. Мол, недостатка в волонтерах не будет, можно даже достать несколько орудий, да и пользоваться ими некоторые умеют.

Кое-кто агитировал за привлечение армии. Мотивация была проста: армия существует для защиты граждан Североамериканских Штатов от любой угрозы извне. Разве же тут не угроза, и кровь невинно убиенных не вопиет к небу об отмщении?

Прозвучали радикальные предложения: обратиться в конгресс и лично к президенту с требованием вышвырнуть новых властителей Мексики из Америки прочь.

– Собственно, русских там горстка, – вещал один из радикалов. – Мы же с англичанами справились, а уж с русскими…

– Раз Испания продала свою бывшую колонию, надо признать законным находящееся на нашей территории мексиканское республиканское правительство. С этими мы всегда договоримся, – вторил ему другой.

Не беда, что слово «этими» было произнесено с издевкой. Главное для любого республиканца – это признание. Разве столь важно, кем и какой ценой?

– Но, господа, это же война! – сообразил третий. – До тех пор пока в деле не участвует армия, никаких претензий никто нам не предъявит. У России нет сил идти против нас. Тут же ситуация изменится. Готов ли президент объявить войну?

– Можно без всякого объявления. Достаточно уговорить губернатора, чтобы дал нам один полк, а дальше мы все сделаем сами. И уж когда русские сбегут за океан, можно будет заняться государственным устройством Мексики.

Липранди помалкивал, лишь слушая разговоры и запоминая лица. Де Гюсак тоже не вмешивался. К ним не приставали. Так и должно быть – раз не превратился в местного жителя, не суйся с советами. Твое дело – кивать да при желании помочь деньгами или личным участием в предприятии.

Желающих руководить гораздо больше, чем желающих делать, а желающих советовать в несколько раз больше, чем тех, кто хочет руководить. Потому «нет» конкуренции со стороны посторонних!

Появление Жана Лафита на время притушило спор и заставило улечься страсти.

Главу флибустьеров здесь уважали. За удачливость, деловую хватку, деловитость. Да сверх того, многие являлись его компаньонами, а остальные хотели бы ими стать.

– Жан, вы в курсе, что позволяют себе эти варвары?

– Разумеется.

– Мы решили примерно наказать их. Вы дадите нам своих непревзойденных канониров?

– Сожалею, господа. Все мои суда в море. Могу признаться как друзьям: с той же самой целью.

Развивать тему дальше Лафит привычно не стал. Он вообще не любил посвящать кого-нибудь в подробности своих дел. Многое же вообще не доверял никому.

– Жаль. Но может быть, вы сами присоединитесь к нам?

– Послезавтра утром я вынужден буду покинуть Новый Орлеан. Дела. Но обязательно навещу губернатора и выскажу ему свое мнение. Власть обязана защищать собственных граждан. Надо, чтобы наше великое государство подкрепило вас имеющимися в его распоряжении военными силами. Кстати, у меня имеется много товара. Есть ли желающие его забрать?

Желающие нашлись. Как ни пылали многие жаждой мести, это отнюдь не означало, что они так уж горели желанием лично участвовать в схватках. Да и вообще, месть преходяща, а деньги – вечны.

Но к немалому сожалению многих желающих, тех, кто имел дела с морским бизнесом, их суда сейчас находились в иных местах, и отправиться следом за Лафитом им было попросту не на чем. Потому те немногие, у кого моряки оказались свободны, ощутили себя подлинными счастливцами и избранниками. Раз за них Господь, кто может быть против?

Липранди и Гюсак тоже были довольны. Шхуна, находящаяся в распоряжении компаньонов, до сих пор стояла в порту, и Лафит согласился взять двух соотечественников с собой.

Бесстрастное лицо Липранди не выражало никаких чувств, в душе же его боролись две страсти. С одной стороны, он радовался окончанию миссии. Дела все сделаны, и осталось последнее: навестить пиратскую базу. Но намерение североамериканцев вторгнуться в Тешас порождало определенную тревогу.

Сумеют ли устоять казаки? Очень уж их мало на такую протяженную линию, и трудно собрать силы для отражения агрессии. На мексиканские же войска надежда была слабой.

И конечно, очень хотелось лично наказать наиболее пылких республиканцев, оскорбляющих его страну. Так хотелось, что рука сама тянулась к шпаге. Только долг офицера и подданного сейчас заключался в ином. К сожалению. Его задача была проста: слушать и делать выводы.

Хотя порою так хочется действовать!

20

Быть надзирателем Муравьев не собирался. Он назначил конкретный срок, предупредил о последствиях, и теперь осталось лишь проверить исполнение. Как и обещал – через неделю. Находиться же все время рядом не делает офицеру чести.

Существовала крохотная вероятность, что рабовладелец попытается за неделю укрепиться, встретить вернувшихся вооруженной силой, но что бы это ему дало? Можно отбиться от небольшого отряда, однако при конфликте с властью продержаться на территории чужого государства – вещь сказочная. На нарушение законов кто-то может посмотреть сквозь пальцы, но никто не потерпит вооруженного бунта.

Потому уехал Николай со спокойной совестью и даже гордостью за исполненное поручение. Куда – тоже было понятно. Поместье дона Педро, по местным меркам, находилось практически рядом. Даже совесть спокойна – не ради личных дел заглянул, а переждать назначенный срок. Казаки не возражали. Им тоже хотелось повидать соратников по недавним боям, равно как отметить встречу и отдохнуть. Потому решение капитана было принято с воодушевлением.

Времени до вечера осталось крайне мало, и в итоге пришлось остановиться на ночевку прямо в степи. Муравьев был готов двигаться во тьме, однако лошади притомились, а являться в гости в глухой предутренний час не слишком вежливо. Потому пришлось смириться, тем более ждать осталось не слишком долго. Что такое ночь? Заснул – она и пролетела.

Как раз со сном выходило плохо. В кочевой армейской жизни Николай привык отдыхать в любой обстановке. Не столь давно при преследовании удирающих из России французов ему частенько приходилось спать прямо на снегу.

Нет, конечно, постель в отчем доме – лучшее из мест, но где тот дом, и суждено ли туда попасть? Прерывать карьеру Николай не хотел, до генеральских же чинов ему было еще далеко.

В молодости бытовые трудности кажутся чем-то преходящим и отнюдь не способны испортить настроение.

Но сейчас Николай лежал рядом с бричкой и без сна смотрел на звездное небо. Давно угомонились казаки, погасли костры, и лишь часовые продолжали нести службу, оберегая товарищей. Не далекая спокойная Россия – тут поневоле приходилось постоянно быть готовым ко всему. Где-то могли бродить банды, и горе зазевавшемуся путнику, который не сможет вовремя заметить их появление. Тот же Клайтон вполне в состоянии организовать преследование в расчете вырезать казаков сонными. Потом же пусть кто-нибудь сумеет доказать его вину! Мало ли какие люди шляются по округе, и мало ли кто имеет на русских зуб!

Справедливости ради – ни о какой опасности Муравьев не думал. Он вообще не думал ни о чем. Мелькали перед глазами какие-то видения, смутные образы, и все картины то и дело заслоняло смуглое лицо одной знакомой.

Странно, но прежняя любовь куда-то ушла, словно ее никогда не было, и в то же время Николай не анализировал новые чувства и не строил никаких планов. Ему хотелось увидеть Викторию – и все. Просто еще раз полюбоваться девушкой, побеседовать с ней, и глубинное осознание предстоящей встречи заставляло томиться душу.

Надо было заснуть, отдохнуть перед грядущим днем, да все мешало: казалась неровной земля, чересчур яркими звезды, громким стрекотание каких-то насекомых… Как ни повернись, любое положение казалось неудобным, не приспособленным для отдыха.

В конечном итоге пришлось признать поражение. Николай сел и потянулся за положенными рядом курительными принадлежностями. Может, хоть проверенное средство успокоит душу, а затем подарит немного сна?

Лагерь был предусмотрительно разбит в распадке. В степи любой огонек виден издалека. А так – попробуй найди в темноте отдыхающую полусотню!

В другое время Муравьев наверняка оценил бы царивший в округе покой. Сейчас же душе был бы созвучнее завывающий ветер. Или – битва. Только не было ни того, ни другого, а имелась в наличии лишь тихая ночь, стреноженные кони да спящие казаки. Плюс – часовые на взгорках, бдительно пялившиеся во тьму.

Ни Муравьев, ни казаки так и не узнали, что их подозрения насчет Клайтона были не лишены оснований. Рабовладелец опасался напасть в открытую. У него элементарно не хватало людей, но он вполне всерьез подумывал, не вырезать ли втихаря врагов на привале. Если бы на то был реальный шанс!.. Кто докажет, куда исчез посланник наместника? Если же и найдут трупы, еще вопрос, кто все это сделал…

Но желания – одно. Клайтону хватило ума понять: ночное нападение – вещь настолько рискованная, и если оно не удастся, ответный удар будет страшен. В итоге он лишь распорядился проследить за казаками, да и то, посланные прежде уверенно прошли по следам, а затем потеряли полусотню в ночном мраке. Найти же спящих они, на свое счастье, не сумели.

Зато сон все же пришел к капитану. Правда, не после первой трубки, а после третьей, но главное-то результат!

К асиенде дона Педро подъехали во второй половине дня. Даже нетерпение Муравьева и общее желание поскорее оказаться в уютном поместье ничего не значили против местной полуденной жары. Тут уж поневоле пришлось остановиться хотя бы на два самых знойных часа. Да и когда двинулись в путь, парило так, что передвижение казалось сущей мукой.

А как хотелось родной снежной зимы! Человеку ведь свойственно желать недостижимого в этот момент. Зимою – лета, летом – конечно же, зимы.

Самое обидное – проделанная дорога оказалась напрасной. Нет, казаков прекрасно встретили, что называется, накормили-напоили (особенно – последнее), дали приют. Просто хозяев не оказалось дома. Дон Педро с домочадцами провожал в далекую Россию своего наследника и ради такого важного дела не поленился самолично отправиться в далекий Веракрус.

– Не переживайте так, Николай Николаевич! Свидитесь еще. Не в первый раз мы в этих краях и не в последний, – понял причину испорченного настроения у капитана Быкадоров.

То ли помогло немереное потребление горячительных напитков, то ли чутье, но замечание сотника было в точку. Главное же – сочувствия в нем было в меру. Не перебор, который унижает гордого, но и не холод, задевающий невниманием.

– Конечно, – кивнул Муравьев. Он был ободрен поддержкой и немного раздосадован, что его тайна раскрыта.

Дон Карлос уже удалился в отведенную ему комнату, и офицеры были одни. Вернее, испанец просто уже был достаточно на взводе, и ничего, кроме сна, ему не требовалось. Муравьев практически не пил, даже в нынешнем положении ограничился двумя рюмками. Казака же спиртное словно не брало.

– Здесь обоснуемся или? – Помимо прочего, сотника интересовали дальнейшие планы. Хотя собственных интересов в том не было ни капли.

Занимать дом в отсутствие хозяев – откровенно неловко, возвращаться к рабовладельцу не хотелось, срок все равно не вышел, а видеть еще раз самоуверенную рожу не было желания. Хоть становись прямо в поле да выжидай оставшиеся дни!

– Давай махнем с утра к Сысоеву. Дорога известная, заодно новости узнаем, – неожиданно для себя нашел выход Николай.

– Тоже дело, – немедленно согласился Быкадоров. – И казаки будут рады.

Что может быть лучше в далеком краю, чем встреча с земляками? Местный житель может быть другом, и все-таки хочется поговорить по душам с теми, кто ходил в детстве схожими тропами, встречал рассвет над той же рекой, жил одинаковой жизнью, участвовал в тех же кампаниях…

– Надо будет узнать у Василия Алексеевича, не слыхал ли он о других переселенцах, наподобие нашего знакомого, – перевел цель поездки на деловую Муравьев.

– Где ж токмо людей взять? – вздохнул Быкадоров. – Хотя разберемся, я думаю. Так я пойду предупрежу казаков о выступлении? Вдруг загуляют – до полудня не выйдем.

Муравьев кивнул. Судя по всему, ему предстояла еще одна полубессонная ночь, но мало ли что случается в жизни?

21

Что может быть естественнее для человека, чем посещение храма? Тем более когда человек по роду своей деятельности подолгу оторван от благ цивилизации и потому лишен духовного окормления?

Нет, кафе любого рода тоже крайне важны, но в суете дел и забот о хлебе насущном хотя бы изредка надо побеспокоиться о душе. Иначе тебя не поймет даже самый отъявленный головорез, по которому не первый год плачет виселица.

Потому никто не удивился, когда, выпив положенное количество фирменных напитков и покинув «Кафе беженцев», Лафит прямиком направился в храм. Пусть день не воскресный и службы в данный момент нет, но не откладывать же дела в ожидании мессы! Человек грешит уже потому, что живет. Остается возблагодарить Господа за явленную им милость в лице скромных служителей, всегда готовых отпустить любой грех.

– Как ваши дела, сын мой?

Собор Святого Людовика был пуст. Отец Антоний и его агент заняли одну из лавок, ведя чинную беседу. Посмотришь со стороны – точно, духовник ведет душеспасительную беседу со своим заблудшим чадом, предупреждая последнего о коварстве дьявола и советуя, каким образом избежать бесчисленных ловушек на жизненном пути.

– Все движется, отче. Несколько мешает недостаток средств. – Лафит посмотрел на священника с явным ожиданием, но тот старательно сделал вид, будто не понял ни красноречивого взгляда, ни вполне ясных слов.

– Все в ваших силах, сын мой. Как мне довелось слышать, вам удалось собрать большую часть пиратов в одном месте, – вздохнул отец Антоний.

– И даже перенацелить их усилия на русские суда. Однако испанские попадаются гораздо чаще, и мне трудно внушить флибустьерам простую мысль, что трогать их нельзя. Вы же понимаете: бурная вольница. Я дивлюсь, когда они вообще слушают меня хоть в чем-либо, – с подчеркнутой искренностью произнес бос с Галвестона.

– Грех гордыни вам не свойственен, но скромность тоже не всегда уместна. Вы – прирожденный руководитель, и сам вице-рой верит в ваши несомненные способности, – мягко возразил Антоний.

Лафит машинально запустил пятерню в черную бороду. Он не зависел от посторонних денег и не очень рассчитывал, что удастся сорвать с испанцев что-то сверх первоначальной суммы, и тем не менее было досадно, когда деньги проплывали мимо.

Уж кто-то, а вице-рой мог бы быть пощедрее, раз дело напрямую касалось интересов Испании!

– Как насчет признания меня губернатором Галвестона? – спросил Жан после некоторого раздумья.

– Я уже говорил: территория Мексики уступлена Российской империи, и теперь вице-рой не вправе назначать должностных лиц на этих землях, – вздохнул в ответ настоятель.

Ему было жаль ушедших из-под испанской власти земель, однако с королем не поспоришь. У трона свои резоны, и раз сделка состоялась, то так было угодно Богу.

– Вы попробуйте обратиться с подобной просьбой к русскому наместнику. По свидетельствам, граф Резанов активно поддерживает талантливых людей, невзирая на их национальность. Собственных кадров в распоряжении графа крайне мало, и он охотно принимает на службу всех, кто, по его мнению, может быть полезен. Вы могли бы сделать неплохую карьеру в нынешней Мексике, – предложил отец Антоний.

У Лафита были весьма веские подозрения, что, получив его предложения, равно как и известие, где именно расположена пиратская республика, наместник вместо признания обрушит на нее свой флот. Как только он у него будет, конечно же, но как раз в последнем флибустьер не сомневался.

Какая заморская колония без соответствующей эскадры?

– Я обязательно попробую, отче, – кивнул Жан, хотя делать этого не собирался. Проще уж сунуть собственную голову в пасть льва.

– Попробуйте. Кроме того, если вам удастся войти в контакт с графом, вы наверняка сумеете узнать немало интересного, за что вице-рой отблагодарит вас.

Сказано было так, словно никаких иных агентов рядом с Резановым не было и быть не могло.

Вопрос, что именно требовалось узнать вице-рою, остался открытым. Во всяком случае, новая власть еще обживалась в новых местах, активно привлекала к делам бывших испанских подданных и ничем не могла угрожать остальным владениям бывшей Вест-Индии.

– Я постараюсь, отче, – кивнул Лафит.

Он получил благословение и покинул собор. Теперь его путь лежал к Клэрборну.

Слуга-негр терпеливо дожидался на козлах экипажа. Приличному человеку не следует ходить пешком, даже если расстояние, которое необходимо преодолеть, невелико.

Отношения Лафита с губернатором Луизианы нельзя было назвать теплыми даже с натяжкой. Глава местной администрации долго закрывал глаза на художества одного из жителей города, однако в конце концов под давлением определенной части граждан пошел на открытый конфликт с обосновавшимися в Баратарии флибустьерами.

Доходило до смешного. Так, когда губернатор через газеты направил объявления о вознаграждении в пятьсот долларов каждому, кто приведет к нему находящегося в розыске Лафита, который, кстати, в это время, не скрываясь, жил в городе в собственном доме, последний в другой газете немедленно провозгласил, что даст пять тысяч тому, кто доставит к нему Клэрборна.

Шутки кончились в момент разгрома Баратарии. Разгрома бескровного, однако весьма чувствительно ударившего по благосостоянию пиратов последовавшей конфискацией скопившихся товаров.

Говаривали, губернатор немало поживился при этом акте. Во всяком случае, конфискованное было продано, а вырученные деньги пропали без следа.

Затем была оборона Нового Орлеана от подошедших англичан, и лишь доблестное поведение опальных флибустьеров помогло отстоять город во время последовавших штурмов.

Лафит официально был прощен, причем уже не губернатором, а президентом, только не получил назад ни товаров, ни денег. Да и кто отдаст однажды присвоенное?

Однако при всем том Клэрборн в глазах Лафита оставался представителем законной власти.

На правах редкого гостя Лафит был принят сразу. Разговор некоторое время повертелся на уровне необязательных вопросов и ничего не значащих пустяков. Клэрборн явно опасался, что гость переведет речь на пропавший товар и бесконечно тянущийся по этому поводу суд, однако, к некоторому удивлению губернатора, Лафита волновало совсем иное.

– Меня беспокоит неопределенность границ с так называемой Русской Америкой, – оповестил флибустьер. – В частности, речь касается острова Галвестон. При помощи адвокатов я старательно разобрался с делом и пришел к выводу, что это – неотъемлемая часть штата Луизиана, в свое время проданная французами.

– Как? – Губернатор про себя вздохнул с облегчением, сам же старательно изобразил приличествующее случаю удивление.

– Насколько я помню документы, Североамериканским Штатам была продана территория между реками Сабино и Рио-Браво. Галвестон в договоре напрямую не помянут, однако ясно, что он является неотъемлемой частью Луизианы. Кстати, в другом договоре, касающемся продажи Мексики, испанцы тоже ни словом не обмолвились о Галвестоне, косвенным образом подтвердив, что не считают его частью Тешаса.

– Я понимаю и принимаю близко к сердцу ваш патриотизм, но сейчас хватает иных проблем, чем спор с русскими из-за безжизненного острова, – вздохнул губернатор.

Конечно, он знал о существовании на острове флибустьерского города, однако даже хорошо, что пираты обосновались на чужой территории. Соседи по региону находятся под постоянной угрозой, и в то же время власти Североамериканских Штатов не имеют к происходящему никакого отношения.

– Как вам наверняка известно, остров населен жителями вашего штата, – в такт мыслям губернатора произнес Лафит. – И как таковые они могут нуждаться в защите от внешней угрозы. Особенно в свете коварного убийства мирных сельских жителей казаками.

Защищать флибустьеров Клэрборн не мог. Хотя бы потому, что официально действовали определенные законы против пиратства, и юридически все население Галвестона являлось преступниками в любой из стран Нового Света.

– Я сегодня же напишу президенту о вашем предложении. Вместе с сообщением о недавних событиях, – заверил губернатор своего посетителя.

– Вы не собираетесь поддержать тех, кто хочет отомстить за убитых? – с ноткой патетики спросил Лафит.

– Войска подчинены федеральному правительству. Увы, но я не имею права отдать им приказ. Вопросы войны и мира относятся не к моей компетенции. Вот если бы казаки вторглись на территорию Луизианы – дело другое…

Но последнее тоже не слишком устраивало Клэрборна.

Согласно законам, в случае войны власть в штате переходила к старшему военному начальнику, а кто же в здравом рассудке будет хоть на время передавать бразды правления?

– Понятно. – Лафит предполагал нечто подобное прозвучавшему ответу и ничего иного не ждал. – Только не забудьте приписать, что Галвестон в нынешнем виде может послужить готовой базой для флота. В любом случае нам не миновать столкновения с русскими и уж лучше сейчас побеспокоиться о подготовке.

– Обязательно. Будем надеяться, ответ не заставит себя ждать. – Клэрборн поднялся, давая понять, что аудиенция закончена и ему пора возвращаться к делам.

– Я тоже надеюсь, – довольно искренне отозвался Лафит.

– Я напишу, что вы бы в данных обстоятельствах являлись идеальной фигурой для роли губернатора Галвестона, – предугадал желание посетителя Клэрборн.

Чем сразу расположил к себе последнего и даже заставил забыть обо всех былых дрязгах.

22

– Ваше прибытие как знак небес. – Сысоев говорил без малейшей патетики.

Он вообще не был склонен становиться в позу, и даже сейчас в произнесенной фразе чувствовалась небольшая доля иронии.

Муравьев вопросительно посмотрел на генерала, ожидая продолжения и пояснения.

Он был осведомлен о случившемся еще по дороге от встреченного казака, да и тут на кратком пути к генеральскому дому несколько жителей станицы довольно подробно описали недавнее столкновение.

– Казаки жаждут поквитаться с обидчиками, – понял взгляд капитана Сысоев. – Помимо прочего, долгий опыт нас учит, что лучше не ждать следующего нападения, а самим первыми пройтись по вражеским владениям.

– Не все же они вражеские! – возразил Николай. – Такими методами мы только приобретем больше врагов по ту сторону границы.

– Да знаю я все! – рубанул рукой генерал. – Неужели вы думаете, будто это будет рейд огнем и мечом?

– Что же тогда?

– Всего лишь маленькая акция. Нам известен человек, организовавший нападение на станицу. Равно как местонахождение его плантации и то, что ему, скорее всего, удалось уйти после боя. Во всяком случае, среди мертвых тел он опознан не был.

– Иными словами, вы лишь хотите захватить главаря? – уточнил Муравьев.

– Разумеется, – подтвердил генерал.

– Даже так… – в задумчивости произнес Николай.

– А вы думали, я хочу развязать войну? – Генерал подмигнул и неожиданно расхохотался.

Муравьев улыбнулся в ответ.

Разумеется, подобное не приходило ему в голову. Просто он знал повадки казаков, а рейд – всегда и есть рейд. Как тут пройти мимо чужого имущества?

– Долгий опыт учит: наглецов надо ставить на место сразу. Иначе не миновать бесконечных стычек, а то и войны. Если кое-кто там, – генерал кивнул в сторону окна, словно снаружи лежала Луизиана, – не хочет жить в мире, требуется преподать ему небольшой урок.

– Но что скажет наместник?

– Я написал ему донесение обо всем, равно как и свои соображения на сей счет. Теперь вот жду. Беда в нашей малочисленности. Я даже не могу собрать сколь-нибудь значительный отряд. Линию бросать без прикрытия нельзя. Тут же наши жены и дети. Да и бандиты могут пройти в глубь территории и уж там набедокурить вволю. Так что ваша полусотня – это подарок судьбы, – откровенно признался Сысоев. – Казаки очень злы за нападение, особенно – что жертвами стали члены их семей.

– Я понимаю, – вздохнул Муравьев. – Но вправе ли мы?

– У бандитов нет никаких прав.

– Тем не менее они граждане другого государства, и прежде чем вторгаться на их территорию, следует узнать – не ухудшит ли подобная акция отношений с их правительством?

Откровенно говоря, отношения были плохи, и капитану это было известно. Одно только пребывание незаконного правительства самозваной Мексиканской республики на территории Североамериканских Штатов говорило о многом. Причем все письма Резанова президенту о недопустимости нахождения мексиканских сепаратистов на его землях не находили ответа. Президент старательно замалчивал тему, словно при чтении соответствующих строк на него нападала слепота.

– Потому я колеблюсь, – вздохнул генерал. – Но, признаться, у меня нет надежды на то, что дипломатические меры приведут хоть к какому-то эффекту. На мой взгляд, они там все разбойники. Одно слово: республиканцы!

Последнее старый казак произнес словно грязное ругательство, немедленно после этого перекрестившись и пробормотав:

– Прости Господи!

– Если им нравится выбирать себе правителя, это их право, – без особой уверенности сказал Муравьев.

– Правитель не выбирается, а дается Богом. В противном случае он от дьявола, – отрезал Сысоев. – Мало было вам французского урока?

Крыть тут было нечем. Да Николай уже и сам давно стал сомневаться в юношеских взглядах.

– Выбор невелик, – после паузы продолжил генерал. – Или мы делаем короткий набег и захватываем зачинщика, или ждем следующего нападения.

– Вы уверены, Василий Алексеевич, что наш набег останется безнаказанным?

– Ни в чем я не уверен, Николай Николаевич, – в тон Муравьеву ответил Сысоев. – По правде говоря, я бы не отказался от подкрепления пехотой. Мне бы хотя бы один полк, и тогда никакое нападение будет не страшно. Даже если в дело с той стороны пойдут войска, с пехотой мы всегда отобьемся. С нашими соседями возможно все. Избыток свободы ведет к чувству вседозволенности, и каждая мелкая сошка начинает воображать о себе бог весть что. Вдруг ближайший губернатор самочинно решит объявить нам войну? Даже не объявить, а просто начать ее без малейшего предупреждения?

– Тем более мы должны быть начеку и стараться не давать североамериканцам лишнего повода, – высказался Муравьев.

Генерал вздохнул. Он понимал, что сам готов уподобиться противнику, но терпеливо ждать очередной вылазки с той стороны не хотел. Старый воин давно успел убедиться, что жители Северной Америки ничем не отличаются от турок и диких горцев, с которыми ему доводилось иметь дело в разных кампаниях, следовательно, остановить их может только сила. Разумных аргументов, равно как и прав иных народов, они понять элементарно не в состоянии. Зато всегда и на всех взирают свысока, словно сами являются неким пупом Земли.

– Я бы выждал некоторое время, – предложил Муравьев. – Вполне возможно, что полученный урок окажется достаточным. Да и время играет на нас. Наместник наверняка сумеет оценить ситуацию и подтянет сюда какие-то части.

– Если бы у меня были войска! Или хотя бы больше казаков на линии. Обещали переселить в Америку еще некоторое количество семей с Дона, однако вряд ли это случится ранее следующего лета.

Муравьев подумал, что сейчас генерал пообещает противникам райскую жизнь, однако ошибся.

– Имей я в распоряжении силу, тогда вполне мог бы выжидать дальнейшего развития событий, – совершенно неожиданно закончил Сысоев. – В нынешней же ситуации остается или гадать, где будет нанесен следующий удар, или же упредить всех желающих, продемонстрировав, что шутки с нами плохи. А что будет, если разбойников соберется больше? Да еще коль они нападут вдоль всей линии? Как видите, мои колебания не от хорошей жизни. Казаки работают в полях, а оружие держат под рукой. Впрочем, хватит пока о делах. Соловья баснями не кормят. Прошу к столу. Пообедаем, а там продолжим беседу.

Впрочем, обед, вернее, по времени, достаточно поздний ужин как раз и был продолжением разговора. Разве что теперь участников его стало больше. За столом находились все офицеры и чиновники, находившиеся в данный момент в станице, а именно – девять человек, считая Муравьева и двух его спутников. Не густо для штаба растянутой вдоль границы линии, однако людей действительно не хватало.

Тема была, разумеется, та же. С момента появления здесь казаки активно препятствовали пытающимся вторгнуться в Мексику бандам, но впервые подверглись заранее подготовленному нападению. Споров не было. Только решимость стоять до конца да понимание того, что срочно требуется усиление линии. Ответный же рейд рассматривался как альтернатива прибытию войск.

Запоздалое сообщение Муравьева, который лишь сейчас ознакомил казаков с целью своего визита и с указом наместника, лишь ненадолго отвлекло собравшихся от главной темы.

Все были согласны с недопустимостью рабства, равно как с необходимостью выселения обратно любого, кто пытается на чужой территории установить собственные порядки. Лишь все тот же недостаток сил да внешняя угроза мешали казакам активно включиться в борьбу с нарушителями имперских законов.

– Плохо то, что самовольно поселившиеся здесь выходцы из Луизианы и прочих штатов могут встать на сторону бандитов, нападающих снаружи. Придется внимательнее наблюдать за тем, что творится в тылу, – сделал вывод Сысоев и едва удержался, чтобы в сердцах не ударить кулаком по столу. – Эх, нам бы еще хоть тысчонку казаков, чтобы навести здесь твердый порядок! Или – полтыщи на самый худой конец!

При этом он посмотрел на Муравьева так, словно во власти капитана было прислать ему недостающую подмогу.

Именно так понял его капитан и потому ответил без малейшего колебания:

– Я с утра выезжаю к наместнику. Доложу ему все, что видел, и прозвучавшие здесь предложения. Раз русских войск до сих пор нет, пусть выделит хотя бы мексиканские. Конвой остается вам. Возьму с собой пару казаков. Так мы будем двигаться гораздо быстрее.

– Спасибо, Николай Николаевич, – поблагодарил его генерал. – Приказывать вам я не могу, но вы здорово сможете выручить нас всех, если добьетесь результата поскорее. Да и конвой ваш пригодится. Только вместо двух казаков возьмите хотя бы десяток. Мало ли что? Дороги небезопасны.

– Ничего страшного. Сейчас главное – быстрота. Для троих человек мы лошадей всегда найдем, а для десятка…

Его собственные планы о повторном посещении одной очень привлекательной асиенды и ее обитателей откладывались в очередной раз на неопределенное время, но тут ничего нельзя было поделать.

Судьба…

23

Галвестон с моря не производил впечатления. Существуют на свете острова, издалека гордо вздымающие вершины гор к небесам. Есть радующие глаз яркой зеленью. И даже – пугающие перегородившими путь рифами. Липранди успел насмотреться на самые разные клочки суши, от тех, которые представляли собой лишь одинокую скалу, до напоминающих небольшой материк.

Этот остров был невзрачен. Низкий и плоский, он едва не сливался с волнами. Издалека и не понять: действительно суша или же некоторое затишье средь подвижной стихии. Не столько остров, сколько чуточку высокая отмель, высовывающаяся из воды.

Ни кустика, ни деревца, даже травинки и той не было видно. Сплошной песок, будто кто-то неведомый перенес в море кусок пустыни. Этакий обманный оазис для морехода. Как ни хочется ступить на твердую сушу после блужданий среди волн, но зачем она, такая? Ни ручейка, ни источника…

Скоро стало понятно, что остров не такой и маленький. Небольшой караван шел за бригом Лафита, а остров все тянулся и тянулся параллельно движению. Спустя час вдалеке показалось нечто бледно-зеленое, чахлое, однако это уже была растительность, следовательно – жизнь.

Липранди стоял возле борта и разглядывал однообразный пейзаж, словно он представлял собой нечто неординарное, заставляющее восхититься красотой.

Впрочем, не на море же смотреть! Что там увидишь интересного? Бесконечные вереницы волн да игру солнечных лучей на них? Видели, сколько же можно?

Де Гюсак несколько раз присоединялся к компаньону, а затем спускался в каюту и появлялся оттуда благоухающий вином. Нет, пьяным старый француз не был. Он довольно четко знал дозу и сегодня явно не собирался ее нарушать. Так, по чуть-чуть для веселья в душе, раз ничего не радует в мире.

Или радует? Все же Гюсак прожужжал все уши, что скоро сможет отплыть в милую сердцу Францию, чтобы не возвращаться сюда никогда.

– Представляете, Жан? Никогда! – в очередной раз с видимым удовольствием произнес Гюсак. – Никогда не увижу все эти бесчисленные острова разных размеров, да и материк, который ничуть не лучше самого крохотного острова. Нет, отныне и навсегда только Париж. Ну, разве съезжу разок к былому имению. Хотя где вам понять? Вы еще молоды, Жан, а в молодости перемена мест воспринимается совсем иначе. Но все равно завидовать вам я не собираюсь.

– И не завидуйте! – согласился Липранди. – Зависть – неблагодарное дело. Она разъедает человека, и ему же самому становится хуже.

– Пожалуй, вы правы, Жан, – улыбнулся Гюсак. – Зависть действительно просто вредна. Разве можно иметь все и сразу? Приходится выбирать. А вот и бухта.

Шедшие суда стали маневрировать, приближаясь к узкому входу. Чуть в стороне виднелся небольшой каменный форт, расположенный так, чтобы без особых проблем расстрелять любого входящего в гавань непрошеного гостя.

– Я смотрю, Лафит устроился тут всерьез. И не боится, – заметил Липранди.

– Кого? У Испании уже нет сил. У России – еще нет. Англии и Франции это не касается, а Америке даже на руку, – привычно, как старожил, разложил все по полочкам де Гюсак. – Нет, когда-нибудь предприятию придет конец, но несколько спокойных лет работы у Лафита имеется. А там мало ли что может измениться в жизни? Здесь бывало всякое. Та же Луизиана успела побывать французской, испанской, снова французской, а затем была продана Америке. Да и продажа Мексики… Кто еще года два назад мог бы предполагать, что она вдруг станет русской? Хотя после того, как стала русской Калифорния, и зная таланты графа Резанова, это совсем неудивительно. Признаться, даже хотелось познакомиться с этим замечательным человеком.

Липранди кивнул, соглашаясь с тем, что изменилось многое. Но не только здесь. С низвержением Наполеона прекратились войны в Европе, и теперь появилась надежда на долгий и прочный мир между великими державами. Как и на восстановление прежнего порядка и законных прав исконных царствующих династий.

– Это вся флотилия Лафита? – перевел разговор на другую тему Липранди и кивнул на пару стоявших в бухте небольших кораблей.

– Что вы! Конечно, состав может меняться, но предприятие Лафита достаточно серьезно, и людей у него немало. Скорее всего, остальные находятся на промысле, а здесь стоят недавно пришедшие или те, которые нуждаются в ремонте, – возразил Гюсак.

В подтверждение его слов даже отсюда было видно, что на одном из кораблей идут какие-то работы. Какие именно, Липранди, как человек сухопутный, толком не понял, да и есть ли разница?

Теперь его внимание переключилось на раскинувшийся на берегу бухты поселок. Самые разнообразные дома, от временных хижин до вполне основательных построек, стояли вольготно, на расстоянии друг от друга, и оттого Кампече казался больше, чем был на самом деле. Но и без визуального обмана по здешним меркам поселение было не малым. Все же относительно.

На фоне самых разнообразных строений особенно выделялся окрашенный в красный цвет дом, который недурственно смотрелся бы не только на пустынном острове, но и где-нибудь в центре любого города Нового Света. Да и Старого тоже.

– Насколько понимаю, жилище Лафита, – прокомментировал Липранди.

– Наверное, – кивнул де Гюсак.

Да и кому мог принадлежать лучший дом поселка, как не самому главному из жителей? Если верить бумагам самозваного правительства – не просто жителю, а губернатору отдаленного участка суши.

Тем временем пришедшие суда стали на якоря, и на воду были спущены шлюпки.

На правах хозяина Лафит первым успел достичь берега и, уже стоя там, встречал приглашенных коммерсантов.

– Прошу, господа! – Главарь флибустьеров радушно приветствовал перекупщиков. Он не только первым переправился на сушу, но и успел коротко переговорить кое с кем из остававшихся в Кампече людей. – Товара за последние дни прибавилось, потому, думается, выбор у вас будет велик. Но для начала пройдем ко мне и немного отметим прибытие на Галвестон. Все равно по времени выйти в море до темноты вы не успеете, и можно чересчур не спешить.

Мужчины согласно загомонили и двинулись следом за Лафитом. Как и предполагали Липранди и Гюсак – к красному дому.

У входа в жилище, почтительно согнувшись, застыла пара негров. Как полагается благородному человеку, Лафит не собирался обходиться без рабов.

– В одном конце Кампече живут семейные люди, в другом – неженатые, – по ходу дела объяснял «губернатор». – Что поделать, господа? Мир не совершенен, и приходится следить за покоем на вверенном мне острове. Моряки – народ бурный, и в противном случае тут может случиться всякое. Хотя я уже пообещал, что любой нарушитель немедленно познакомится с пеньковым галстуком. А мое слово крепко.

Вопреки опасениям Липранди отметили прибытие скромно. Чуть выпили, а затем дружно под руководством хозяина устремились к складам. Все четверо коммерсантов, считая Липранди и Гюсака, первым делом желали выбрать товар и лишь затем, пока выбранное будет грузиться на суда, были готовы спокойно посидеть за выпивкой и обедом.

Склады в Кампече ломились от разнообразного добра. Здесь было едва ли не все, что перевозили по морю купцы. Тут были и предметы роскоши, и готовые изделия из Европы, и местное сырье. Лишь выбирай да втихомолку жалуйся на вместимость трюмов собственного судна. Как ни стремись, всего не увезешь.

И выбирали, споря между собой об отдельных товарах и даже проводя тут же, прямо по ходу, небольшие стихийные аукционы. Торговались в цене, прикидывали возможную выручку – словом, вовсю занимались делом.

Липранди больше полагался на опыт компаньона и по сравнению с собравшимися выглядел форменным молчуном. Остальные непрерывно что-то доказывали и говорили, говорили, говорили…

Наконец с выбором и расчетами было покончено.

– Что ж, господа, как только отдадите необходимые распоряжения, жду вас у себя, – сказал Лафит, когда компания вновь появилась на свежем воздухе.

Времени до темноты оставалось мало, и особо с погрузкой можно уже было не спешить. Все равно не успеешь, так, может быть, лучше завтра с самого утра?

– Жан, вашими людьми воспользоваться можно? – спросил Липранди.

– Разумеется. Но договаривайтесь с ними сами, – хмыкнул Лафит. – В таких делах я над ними не хозяин.

– Договоримся. Вон они у вас какие здоровые. – Липранди кивнул в сторону бредущего вдоль улицы крепкого мужчины в матросских штанах и расстегнутой до пояса рубахе.

Мускулатуре моряка в самом деле позавидовал бы и мифический Геракл.

Практически все здесь собравшиеся, за исключением Липранди и Гюсака, не ведали ни о каком Геракле. К чему бессмысленные знания? Уважающий себя человек должен делать деньги, а не умствовать и забивать себе голову всякими небылицами. Здесь, по другую сторону океана, к северу от Мексики, складывалась иная цивилизация, и ее основой служили отнюдь не романтики, а практичные люди, многие из которых почему-то в Европе считались преступниками или, на худой конец, просто отщепенцами.

– Таких и у меня мало. Это – русский, но силен, зараза, – с невольной гордостью сообщил Лафит.

– Русский? – удивился Липранди.

– Да. Его и зовут по-русски – Павлом, хотя мы между собой кличем Полем. Ничего, откликается. Но по-нашему понимает едва-едва. Его тут недавно в море унесло. Хорошо, по дороге попался, а то так бы и сгинул.

Липранди переварил полученную информацию и словно между делом заметил:

– Я немного знаю русский. Столько войн в Европе было… Попробовать поговорить, что ли? Все-таки русские владения уже здесь, надо хоть немного вспомнить, как они разговаривают. Вдруг да пригодится? Кстати, Жан, не уступите ли мне этого богатыря? Всегда хотел завести себе русского слугу. Раз они выиграли войну, пусть хоть послужат таким образом. Да и какой образчик! Я за ценой не постою. Или договор заключать прямо с ним?

– Невозможно, – без раздумий объявил Лафит. – Русский останется здесь. Любой товар берите, но людьми я не торгую. Негров, если попадутся, продам, сколько хотите. Но только не Поля.

Липранди лишь пожал плечами, мол, воля ваша.

Вокруг коммерсантов уже собралась толпа флибустьеров. Раз делать все равно нечего, почему бы не заработать малую толику денег? Но Павел-Поль оставался в стороне. Моряк уселся на камень в стороне от дороги и с отрешенностью на лице взирал, как розовеет на западе небо.

– Пиратствуешь, братец?

Разразись сейчас среди ясного неба гром, Блохин не удивился бы сильнее, чем от этих двух спокойно прозвучавших слов. Он явно никак не мог понять, не почудилось ли ему, и обращенный на хорошо одетого мужчину взор был полон откровенного недоверия.

– Что ж молчишь? – так же без особых эмоций поинтересовался Липранди. – Не стыдно ли с врагами вместе против Отечества выступать?

– Барин! – Блохин одним движением вскочил на ноги и застыл, не зная, то ли вытягиваться, то ли падать на колени.

– Спокойно, Павел, спокойно, – упредил его желания Липранди. И, видя, как моряк всматривается в стоявшие в бухте суда в поисках российского флага, невольно добавил: – Я здесь один.

– Но как?… – севшим голосом вопросил Блохин.

– Не столь важно, – не стал откровенничать Липранди. – Так что скажешь, Павел? Ты-то как сюда попал?

Блохин шестым чувством понял, что стоявший перед ним господин с явно военной выправкой имеет право задавать любые вопросы, и невольно замялся.

– В плен я попал, ваше благородие. Со «Святого Антония». Наш галиот захватили пираты, команду всю перебили, а меня, раненого, захватили в плен. Теперь вот сижу на острове. Попробовал бежать на шлюпке, да шторм разразился. Носило по волнам, думал, все, конец мой настал. Но вновь наткнулся на пиратов. Хорошо, они решили, будто меня пьяного в море унесло. Иначе уже болтался бы здесь с петлей на шее.

Как офицер, Липранди привык иметь дело с солдатами, как дворянин – с народом. Потому он сразу увидел, что моряк не лжет.

– Ваше благородие, заберите меня отседова Христа ради! Век за вас Бога молить буду! – с жаром попросил Блохин.

– Я говорил с местным главарем. Он напрочь отказал. Но и оставлять тебя негоже. Свой ведь.

Блохин смотрел на него с такой мольбой, что устоять было трудно. Да и бесчестно не выручить пленного.

– Ладно. Попробуем тебя похитить. Ты плавать умеешь?

– Умею, ваше благородие. Сызмальства обучен.

Липранди вздохнул. Своим невольным участием он ставил под удар успех всего дела, однако поступить иначе не мог. Он лишь утешил себя тем, что поручение, в сущности, выполнено, и так или иначе, но уже вполне возможно возвращаться к наместнику. Дальнейшее слово теперь будет за флотом и десантными партиями.

– Тогда давай так. Сейчас ты поможешь скоренько загрузить вон ту шхуну, и тогда останется лишь незаметно переправиться на нее. Как-нибудь спрячешься в моей каюте. Таможенного досмотра, надеюсь, здесь нет. А уж с рассветом выйдем в море.

Кто-то из пиратов приблизился, явно пытаясь понять незнакомую речь, и Липранди сменил тон:

– Значит, работай. Вот тебе задаток.

Он небрежно протянул Блохину монету, которая показалась моряку символом грядущей свободы.

24

Ночь пала на бухту, как и всегда на юге, резко и почти без сумерек. Вроде бы не столь давно было светло, хоть читай, если умеешь, да вдобавок – имеешь подобное странное желание, и вот вокруг уже царит тьма, слегка облагороженная сиянием луны и бликами на воде, вызванными этим сиянием.

В Кампече дела обстояли несколько получше. То тут, то там мелькали факелы, чуть в отдалении горела пара костров, да из некоторых окон наружу вырывался свет – неверный, но способный хоть чуть рассеять ночь рядом с домом.

В основном моряки, как и чисто сухопутные жители, ложились спать без особых промедлений, точно так же, как вставали с зарей, но погрузка прекратилась, лишь когда темнота сделала ее крайне затруднительной. Соответственно, участвовавшим в не слишком сложном, однако тяжелом деле обитателям Галвестона потребовалось дополнительное время на ужин и прочие вечерние дела. Кое-кто, воспользовавшись дополнительным заработком, поспешил его отметить соответствующим случаю возлиянием. Бывалым морякам было не привыкать трудиться с похмелья, а ведь заканчивать погрузку придется с самого утра.

На стоявших в бухте судах было практически тихо. Команды пользовались случаем и ночевали на берегу. Не столь важно, сумел кто-то набиться кому-то в гости или просто собирался прилечь прямо на песке, подстелив под себя первую попавшуюся тряпку. Лучше уж так, чем располагаться в осточертевшем тесном кубрике или на не менее осточертевшей палубе. Если же перед тем еще принять чего-нибудь покрепче – можно сказать, вечер окончательно удался.

Потянуло было пару самых молодых и падких на женщин матросов навестить «семейную» часть городка, однако местные старожилы немедленно отговорили их от подобного безумства. Лафит был вынужден удерживать порядок твердой рукой, и любого любвеобильного матроса за подобного рода шалости ждала виселица. Принадлежность к местным или к гостям не играла при том ни малейшей роли.

В общем, особой гульбы не было. Кое-где посидели, выпили. Но ни драк, ни стрельбы в воздух, так, прозвучала пара песен, и больше ничего.

На судах было вообще тихо. На них оставалось лишь по паре вахтенных. Нужды в том не было – что могло случиться посреди закрытой бухты? Но как-то совсем бросать судно и груз без присмотра торговцы не могли.

Лафит тем временем принимал у себя компаньонов по бизнесу, раз уж так было принято называть перекупщиков добытого разбоем груза. Тут выбор блюд и напитков был побольше, но гости не столько пили, сколько обсуждали с хозяином нынешние и грядущие торговые дела. О политике не было сказано ни слова. Лишь кто-то вскользь полюбопытствовал, не досаждают ли русские, на что получил честный ответ, мол, новые владельцы Мексики просто не знают, что творится у них под боком. Слова были встречены всеобщим громогласным хохотом, а дальше разговор вновь переключился на товары и цены.

Посиделки так и не переросли в пьянку. Разговоры стали вялыми, люди старательно скрывали зевоту. Огни за окнами погасли, звуки стихли, и беседа подошла к логическому концу.

– Пора. – Липранди приподнялся. – Спасибо вам, Жан, за гостеприимство, но мы с Анри пойдем. Шхуна загружена, и лучше выйти в море с рассветом.

Остальные торговцы посмотрели со смесью зависти и недоброжелательства. «Думаете, раньше вернетесь – выгодней распродадитесь?» Вопрос не прозвучал, все же собравшиеся числили себя на британо-американский манер истинными джентльменами, но явственно крутился в воздухе.

– Можете оставаться переночевать у меня. Места всем хватит, и гостевые комнаты пустуют, – предложил Лафит. – Мое предложение относится ко всем, – добавил он для тех, кто не сумел проявить должной сноровки, и в итоге был вынужден задержаться завтра утром для окончательного заполнения трюмов и палуб.

Гюсак вопросительно посмотрел на напарника. Если во время торга главенство принадлежало старожилу Нового Света, то теперь как-то само собой бремя принятия решений перешло к его компаньону.

– Еще раз спасибо, Жан, – невозмутимо ответил Липранди и затем позволил себе улыбнуться. – Просто я думаю, что чем больше времени проведу на судне, тем скорее превращусь в истинного моряка. Так что переночую в каюте. Да и до утра осталось не очень много.

– Как хотите, – пожал плечами Лафит.

Снаружи дома действительно было полностью темно. В том смысле, что обитатели острова, равно как и их гости, отошли ко сну или же пытались это сделать. В довершение луна заметно опустилась к горизонту и тоже не желала облегчить путь двоим путникам.

Даже в таких условиях идти было сравнительно легко. Кампече отнюдь не утопал в зелени. Поселок не имел улиц в общепринятом смысле слова, тем не менее при общем хаосе застройки расстояния между домами и хижинами были более чем достаточными для свободного передвижения даже больших групп. Попадались ямы, которые были здесь задолго до появления на острове людей, и засыпать их никто не думал, но уж и темень была не совсем непроглядной. Тут всего-то и надо, чтобы был какой-то минимум света да чуток внимательности. И первое, и второе в наличии имелось, потому до воды добрались без каких-либо печальных приключений.

Гораздо труднее оказалось найти свою шлюпку. Никакого дежурного возле разномастных лодок не было, если кто когда караулил, то давно отправился спать. Липранди же действительно являлся человеком сухопутным и различить мелкие суденышки в такой темноте просто не мог.

К счастью, опыт Гюсака был гораздо большим, чем у его компаньона. В числе пары шлюпок с их шхуны, явно опознанных старым французом, одной оказалась небольшая гичка, и мужчины, решив не дожидаться подмоги от неведомо где находящихся своих матросов, и тем более – просить ее у чужих, сами столкнули лодку на воду и сами же погребли к шхуне.

– Эй, на палубе! – окликнул Гюсак, когда гичка достигла борта.

Ответом была тишина.

– Спят, канальи! – без какого-нибудь гнева констатировал Липранди.

– Хорошо, если не в наших каютах, – в тон ему отозвался де Гюсак.

Каждый из компаньонов занимал по крохотному помещению в кормовой надстройке, резонно полагая, что хоть часть времени любой уважающий себя человек должен проводить в одиночестве.

Для матросов же во все времена существовал общий кубрик на носу на торговых судах и любое свободное место на орудийных палубах – на военных.

– Ничего, надеюсь, штормтрап они хоть не убрали? – спросил Липранди, пытаясь что-либо разглядеть на находящемся в тени борту.

– Убрали бы, да слишком ленивы, – хмыкнул его компаньон.

Пришлось крайне медленно двинуться вдоль шхуны, готовясь, если не помогут глаза, ощупью найти заветное средство подняться на палубу.

На крайний случай для молодого и ловкого Липранди не составляло проблемы ухватиться за фальшборт, благо шхуна в средней части возвышалась над водой не настолько высоко, и можно было элементарно подтянуться. Да и Гюсак все еще был достаточно крепок. Но что в таком случае станет с гичкой?

Наконец искомый штормтрап был найден. Липранди первым поднялся, и сразу вслед полетел голос напарника:

– Будьте так любезны, Жан, подайте конец.

Липранди не без труда сообразил, что моряки понимают под этим словом, и осторожно, чтобы не задеть Гюсака, спустил вниз какой-то шкот.

Опыт – великая вещь. Анри быстро управился с узлом, и вскоре его голова появилась над бортом.

– Ну, вот и все! – Он легким движением оказался на палубе, после чего не без самодовольства заявил: – Вот так в старину пираты захватывали суда, стоявшие в бухтах. Думаете, на торговцах служба хоть раз велась всерьез?

– Вижу, что нет, – отозвался Липранди. – Наше счастье, что мы здесь в качестве гостей.

– Это правда, – с коротким смешком согласился Гюсак. – Учитывая профессию тех, кто сейчас почивает на берегу…

– Кто здесь? – совершенно неожиданно послышался хриплый заспанный голос от бака.

– Свои. Были бы чужие, спрашивать было бы некому, – не без иронии поведал Гюсак.

– Кто на борту? – сразу за ним спросил Липранди.

– Шкипер и мы с Жаком.

– Хорошо. – Темнота не позволяла ограничиться кивком.

Матрос немного потоптался и отошел.

Вообще-то на судне кто-то постоянно был обязан бодрствовать, но порою при стоянке на якоре да еще в укрытой бухте это правило нарушалось, и шкипера смотрели на подобные нарушения сквозь пальцы. Надо же давать людям некоторые поблажки, тем более что непосредственно во время плавания труд моряка был ничем не лучше труда каторжанина.

– Одна из моих последних ночей на Карибах, – облокотившись на фальшборт, произнес де Гюсак. Подобно истинному французу, он был несколько сентиментален. – Кто знает, может быть, в Париже я буду с грустью вспоминать о проведенном здесь времени?

– Все может быть, Анри. Пока же идите лучше спать. С утра мы выходим в море, и лучше быть отдохнувшим, чем клевать носом.

Пассажиры, каковыми, в сущности, являлись компаньоны, могли спокойно спать все плавание. Просто Липранди ожидал Блохина, и объяснять появление матроса раньше времени не хотелось.

– Успею. В мои годы надо как можно острее воспринимать любые нюансы жизни. Потом может быть уже поздно.

– Бросьте, Анри. У вас впереди еще много лет. Ночь же дана человеку для отдыха.

– Не похоже, чтобы вы сами следовали своим словам, – заметил Гюсак.

Липранди как раз не спеша закончил набивать трубку и теперь старательно прикуривал.

После наступления темноты курить на борту категорически запрещалось, однако Липранди был арендатором шхуны, и строгие морские законы ему были не указом.

– Я только покурю и тоже отправлюсь спать.

– Я, наверное, тоже. – Гюсак, в свою очередь, полез за курительными принадлежностями.

Спровадить француза оказалось делом трудным. Хорошо хоть вахтенный исчез с палубы, и с этой стороны осложнений не предвиделось.

– Как только распродадим товар, мы с вами расстанемся. Я отплыву в Европу на первом же корабле. Может, пойдем ко мне и немного выпьем по этому поводу? – предложил Гюсак.

– Успеем, Анри. Дорога впереди еще дальняя.

– И все-таки…

От воды послышался слабый плеск. Липранди присмотрелся и увидел голову пловца, почти вплотную приблизившуюся к борту.

– Анри, послушайте. Дело в том, что один человек очень хочет выбраться с Галвестона. Я обещал помочь ему в этом. Надеюсь, вам не настолько дорог Лафит и вы не будете чинить препятствий?

– Конечно, это тот русский богатырь? Если вам так угодно принять участие в его судьбе, действуйте так, как считаете нужным.

– Благодарю вас, Анри.

– Что вы? По мне, флибустьеры все равно доживают последние вольные дни. Практически все страны отнюдь не заинтересованы в морском разбое, следовательно, его ликвидация лишь вопрос времени. Не испанцы, так русские, а то и федеральные власти, но кто-то из них рано или поздно припрет нашего хозяина к стенке, и бизнес прекратится. В европейских водах давным-давно нет ничего подобного, значит, и здесь не будет.

Плывущий был почти под стоявшими у борта мужчинами, и Липранди счел возможным тихонько окликнуть его:

– Павел, штормтрап здесь. Вылезай осторожно.

Матрос не заставил себя упрашивать. С его одежды стекала вода, но кто обратит внимание на мокрые пятна, даже если они не просохнут до утра?

– Пойдем в каюту, – коротко распорядился Липранди.

Маячить на палубе беглецу пока не стоило. В море его появление можно будет объяснить без особых проблем. В том смысле, что переиграть случившееся никто уже не сможет.

– Спасибо, ваше благородие, – тихонько ответил Блохин.

– Тогда уж – высокоблагородие, – с оттенком показной сварливости отозвался Липранди.

– Виноват…

– Полно. Пустое, – отмахнулся его спаситель. – Нам сюда. До моего распоряжения сиди и не высовывайся.

– Слушаюсь.

Вообще-то подобные фразы требовали для произнесения бравой громкости, но обстановка была явно не той.

Матрос скрылся в каюте, и Липранди закрыл за ним дверь.

– Надеюсь, теперь мы сможем выпить у меня? – осведомился Гюсак.

– Теперь – да.

Каюта была крохотной, однако иных на кораблях не водилось. И уж пространства вполне хватало, чтобы разместиться тут вдвоем, расположив на небольшом столике заветную бутылку и стаканы. Пламя свечи в фонаре оттеняло предметы и лица, делая окружающее несколько призрачным и зыбким.

– За ваше благополучное возвращение, Анри!

– Спасибо. – Гюсак приложился к стакану, а затем посмотрел на компаньона с неожиданной пристальностью. – Я все равно покидаю Новый Свет. Поэтому – кто вы, Жан?

– Как? – спокойно спросил Липранди.

– Вы прекрасно говорите по-французски, однако вы не мой соотечественник. Да и коммерция явно лишь прикрытие для каких-то иных дел. Кто вы, Жан?

– Я? – невольно сделал паузу Липранди, в свою очередь внимательно посмотрел на компаньона и вдруг довольно буднично изрек: – Офицер для особых поручений при графе Резанове. Если хотите по званию – то подполковник.

25

Очередное путешествие было просто бесконечной скачкой. Муравьев с казаками останавливались исключительно по необходимости, главным образом чтобы дать хоть какой-то минимальный отдых коням. Большей же частью движение продолжалось едва ли не непрерывно. Благо у каждого в поводу имелась заводная лошадь, и это тоже давало некоторое преимущество в торопливой гонке к далекому Сан-Антонио.

Остановились перед самой тьмой, пока еще краешек солнца позволял выбрать удобное и скрытное место для ночлега, наспех поужинали прихваченными с собой продуктами, поспали, не забывая о дежурствах, перед рассветом позавтракали и еще во тьме понеслись дальше. Даже сиеста застала их в седлах, и не было времени пережидать царившую вокруг жару.

Именно в один из таких одуряющее знойных часов прямо по пути возник небольшой форт. Собственно, путь был проложен с расчетом обязательно посетить укрепление. Муравьев твердо надеялся договориться со знакомым комендантом о высылке к линии подкрепления. Все равно наместнику взять другие силы неоткуда, а так приказ придет, когда солдаты уже давно будут на марше. А то и дойдут до линии. Пока в краю царит покой, вполне можно взять одну роту из двух, да и соседям послать соответствующие изъяснения. Даже небольшое подкрепление в некоторых случаях может решить исход дела.

Близость промежуточной цели придала и людям, и коням сил. Трое всадников довольно лихо влетели в гостеприимно распахнутые по случаю спокойного времени ворота.

Как и во всех позабытых начальством и Богом крепостях, вне прямой угрозы служба здесь неслась не ахти. Но она все же неслась. Часовые у ворот беспрепятственно пропустили всадников внутрь. Почему не пропустить своих? Но внутри крепости их уже ждал какой-то младший офицер и издали помахал рукой: мол, вам надо сюда.

Муравьев привычным взглядом оценил царившие здесь порядки. Помимо шлявшихся без видимого дела взад-вперед солдат во дворе хватало штатских мужчин, судя по разнообразной и не слишком богатой одежде – работников с ближайших ранчо и асиенд, забредших в форт по каким-то своим делам. Преобладали в основном мужчины, но попадались и представительницы противоположного пола, и взгляды усталых путников поневоле задерживались на некоторых весьма привлекательных личиках. Плечи сами расправлялись, и оба следовавших за Муравьевым казака уже невольно закручивали пыльные после долгой дороги усы.

– Капитан Муравьев. Мне нужен комендант. – Николай привычно отдал встречавшему офицеру честь и лишь вслед за тем покинул седло.

После продолжительной скачки стоять на твердой земле оказалось трудно. Все казалось, будто почва под ногами слегка покачивается, да и сами ноги затекли и не очень желали держать ставшее будто не своим тело.

– Лейтенант Родригес, – в свою очередь представился офицер. – Комендант у себя и ждет вас.

Для построения своей фразы Николай использовал свои скудные познания испанского языка, однако лейтенант отвечал ему на довольно чистом французском. Это радовало. Как запомнилось Муравьеву, Кастебан французского не знал, и поневоле возникали сомнения, насколько легко будет с ним договориться, разговаривая каждый на своем языке.

– Прошу! – Родригес гостеприимно протянул руку вперед, указывая на дверь и пропуская старшего по званию офицера.

Старшим он был и по отношению к коменданту. Все-таки капитан гвардии и капитан армейский – вещи немного разные.

– Здравствуйте, господин капитан. – Хуан стоял у окна своего кабинета. Как-то у него получилось, будто оба капитана равны в чинах.

Подобные фразы Николай понимал без переводчика. Впрочем, Родригес никуда не делся и предупредительно остался стоять чуть позади нежданного гостя.

Муравьев приветствовал хозяина по-испански, и брови Кастебана слегка поползли вверх от удивления.

– Чем обязан?

– Простите, можно присесть?

Сознаваться в слабости было неприятно, однако после долгой скачки ноги держали плохо. Побаливала спина. Мучительно хотелось прилечь хоть на немного, однако это было бы уже слишком.

– Разумеется, – кивнул мексиканец, присаживаясь сам. – Вина? Пахитоску? Извините, обед будет чуть позже.

– Если можно – воды. А ведь на родине была такая благодать, как квас. Но где ж его взять? У казаков на линии имелся, только взятые с собой фляги давно опустели и затем наполнились той же водой.

– Вода, признаться, здесь неважная. Я бы все же советовал вино, – извиняюще развел руками Кастебан.

– Пусть будет вино, – согласился Муравьев.

Разговор уже велся через переводчика, и Николай в который раз подумал, что надо поскорее осваивать язык.

Офицеры отпили из кубков, закурили (трубка и табак Муравьева остались во вьюке, и пришлось обойтись пахитоской), и лишь тогда Николай коротко и ясно обрисовал причину, побудившую его пуститься в долгий путь.

Кастебан вздохнул. Комендант отнюдь не был трусом, в чем его собеседник имел возможность убедиться на поле боя, но тут речь шла не о личной храбрости, а о возможности противостоять возможному нападению. Требовалось подумать, прикинуть силы и возможности, прежде чем давать ответ.

Родригес дисциплинированно молчал, ожидая решения непосредственного начальника.

– Дела… – протянул комендант.

– Казакам необходима срочная помощь, – напомнил Николай. – Все равно взять ее пока больше неоткуда. Лишь из фортов на территории Тешаса. Из других мест войска рискуют подойти слишком поздно.

– Что я смогу сделать с одной ротой? – спросил Хуан. – Я же не могу полностью оставить форт.

– Но хоть что-то…

– Удивляюсь вам, дон Николай. Вы же опытный человек. Прежде необходимо составить сильный отряд и лишь тогда выдвигаться на соединение с казаками. В противном случае мы рискуем быть разбитыми поодиночке без всякой пользы.

– Я понимаю, – слегка улыбнулся Муравьев. – Но промедление, дон Хуан, смерти подобно, как говорят у нас на Руси. Нападение возможно в любую минуту. Как бы вам не прийти слишком поздно.

– Не думаю, чтобы сборы заняли много времени. Сейчас я напишу другим комендантам, и, думаю, они не замедлят выслать какую-то часть подчиненных им солдат. Нам бы хоть роты три, а лучше – четыре, дабы составить полновесный батальон. Кстати, возникает проблема: кто станет его начальником?

Подобная проблема обязательно появилась бы и в русской армии. Муравьев частенько видел в минувших кампаниях, как генералы судили, кто из них старше, пускались в интриги, порою – откровенно саботировали распоряжения младшего, неожиданно ставшего их временным командиром. Потому проблему Николай понимал очень хорошо.

Сам он в любом случае вынужден был следовать дальше и возглавить сводный батальон не мог. Уже не говоря о том, был ли он старшим, или среди мексиканских офицеров находились постарше в производстве? Он же так и не побывал в большинстве фортов с их крохотными гарнизонами.

Если бы Муравьев имел право распоряжаться, то он бы назначил командиром своего нынешнего собеседника. Хотя бы просто потому, что успел составить о нем определенное мнение. Но кто же станет слушать штабиста, коли тот не имеет с собой соответствующего, подтвержденного бумагами приказа?

Все это Николай высказал коменданту, добавив, что надеется на благородство офицеров мексиканской армии. Даже привел случаи, когда старшие генералы для пользы дела становились под начало младших, как Багратион – к Барклаю или позднее тот же Барклай к Витгенштейну.

– Попробуем, – но в голосе Кастебана явно прозвучал скепсис. – Хорошо, дон Николай, отдохните немного, а там будет готов обед. Я же, с вашего разрешения, пойду отдам все необходимые приказания и отошлю извещения комендантам ближайших фортов.

– Отдыхать некогда. Дорога впереди дальняя. – Муравьев поднялся с некоторым трудом и немалым сожалением.

– Час особой роли не сыграет. Отдых тоже необходим. Как раз жара немного спадет. Да и коням будет веселее. Нагоните это время. Все будет приготовлено быстро. И с собой вам кое-что соберем. Хотите, провожатого дам?

– Провожатый без надобности, – произнес Николай.

– Тогда Родригес вас проводит в комнату, где сможете умыться и привести себя в порядок.

Умыться было необходимо. Пылью был переполнен рот, ею же пропиталась одежда. В самом деле, что даст один час?

Муравьев не мог знать, что радушный хозяин по его уходу прошел отнюдь не к письменному столу.

Нет, он, разумеется, распорядился насчет срочного обеда, равно как и об отпуске припасов, однако вслед за тем немедленно проследовал в одну из комнат своего дома.

Там его ждали. Все тот же Гомес явился в форт еще по утренней прохладе. С собой эмиссар самозваного правительства привез кипу официальных бумаг, наполненных обещаниями и призывами. Помимо бумаг, Гомес сообщил, что немедленно по выступлении гарнизона к нему присоединится минимум две сотни повстанцев, готовых огнем и кровью установить на территории Мексики святую свободу. И это только начало!

Многие офицеры – Гомес, к сожалению, не имеет права называть имена – недовольны нынешним положением и готовы присоединиться к восстанию. Более того, после первых успехов и освобождения хотя бы части территории правительство само наконец-то переберется в собственное государство, и тогда победа будет обеспечена. Главное – начало. Сам факт того, что восстание возглавит один из недавних победителей Миньи, послужит для всех сигналом, что времена наступают. Кто и когда мог устоять против всеобщего народного гнева?

Главное – не медлить. Пока нынешние властители не прислали полки из-за океана, им даже не на кого опереться в новых владениях. Не зря же они под предлогом обучения отправили в далекий Петербург детей благородных землевладельцев! Не иначе как хотят использовать сыновей в качестве заложников и гарантов хорошего поведения отцов. Зато какие почести будут тому, кто первый поднимет меч против захватчиков и тиранов!

И вот теперь Кастебан поспешил к гостю и искусителю, дабы сообщить последние известия.

– Муравьев переслал мне письмо генерала Сысоева с просьбой по возможности быстро выступить к границе и присоединиться к нему, – закончил краткий перечень событий комендант.

– И что вы? – поинтересовался Гомес.

– Видите ли, угроза вторжения – это всегда угроза. Сил у казаков немного. Если они будут разбиты, то североамериканцам откроется прямая дорога в глубь Мексики. Не знаю, как глубинные штаты, однако Тешас мы рискуем потерять.

Капитан мог соглашаться с правительством или выступать против него, однако, как офицер, он в первую очередь заботился о безопасности всего государства.

– Напротив. Схватка на границе пойдет только на благо нашему делу, – возразил посланец республиканцев. – Никогда свободные люди не нападут на других свободных людей. Они лишь могут обрушить мощь оружия на тиранов, чтобы по всему миру установился республиканский строй власти. Вы же сами сказали – наши северные соседи злы исключительно на казаков, которые не позволили их отрядам возвратить назад беглых рабов. Но ведь владельцы были абсолютно правы по закону и совести. Кроме того, нас поддержат те из североамериканцев, которые уже поселились на наших землях. Пусть их пока не слишком много, но затем, после обретения нами свободы, сюда хлынут из Северной Америки сотни, а то и тысячи поселенцев.

– Которые затем с течением времени обязательно выступят против нас, – угрюмо прокомментировал Кастебан.

В отличие от собеседника он не обольщался предложениями зарубежной помощи. Особенно – исходящими из любого штата северного соседа. Больно уж загребущими были руки у потомков англосаксов, и очень уж они стремились завладеть всем, до чего дотянутся. Равно как – в обязательной степени навязать там собственные порядки, которые испанскому идальго абсолютно не нравились.

– Зачем им это? – даже удивился Гомес.

Как истинный профессиональный революционер, он верил лишь в то, во что считал необходимым верить. Все же прочее, не вписывающееся в теории и догмы, отметал как ложь и обман.

– Земель тут много, – пояснил капитан. – Как же не завладеть ими? Вначале – поселиться, а затем – установить собственную власть. Не забывайте, наши соседи пользуются рабским трудом, который у нас запрещен. Сомневаюсь, будто они из одного уважения к новой республике откажутся от привычного образа жизни.

– Бросьте. Мы всегда сумеем договориться с теми, кто захочет жить в грядущем независимом государстве, – отмахнулся Гомес. – Сейчас главное для нас – победить. Хотя, думаю, наши планы стоит изменить. Будет лучше, если мы дождемся нападения на линию. Когда же казаки будут уничтожены и рассеяны, дружно выступим вначале здесь, а затем – по всей Мексике. И заодно немедленно заключим мир с соседями.

В отличие от Гомеса капитан колебался. Ему было трудно предать недавних товарищей и в то же время хотелось добиться чего-то большего, чем пост коменданта заброшенного форта.

– Вам даже не надо пока ничего делать, – между тем продолжал убеждать его Гомес. – Лишь чуточку промедлить с выступлением и не очень торопиться с походом. Надо беречь солдат, а не гонять их по всей степи. А там – пока вы дойдете – все будет кончено. Уничтожение казачьих станиц равносильно падению нынешней власти в Мексике. Что останется в распоряжении наместника? Только наши же части, которые не слишком заинтересованы в нынешнем положении дел. Один толчок – и все. Вы объявите, что раз нынешняя власть не в состоянии защитить страну, остается самим взять в руки оружие. Вот увидите: ваш поход вначале на Сан-Антонио, а затем на столицу будет триумфальным. Пока наместник осознает случившееся, предпринимать что-либо станет поздно.

Он задумался и после некоторой паузы спросил:

– Этот капитан… Других гонцов от казаков не было?

– По-моему, нет.

Кастебан действительно не знал о том, что Сысоев отрядил людей к графу сразу после случившегося. Муравьев же сказать об этом просто забыл.

– Хорошо, – протянул повстанец. – Так даже лучше.

– Вы предлагаете его задержать? – В тоне коменданта поневоле прозвучало возмущение.

– Нет. Пусть едет. Задержат его мои люди. – Гомес внимательно всмотрелся в собеседника и добавил: – На некоторое время, достаточное для наших планов. Лишние три-четыре дня, думается, окажутся более чем достаточными. А там любые распоряжения наместника будут запоздалыми.

Кто хочет верить, обязательно уверует. Комендант хотел – и поверил.

– Я сейчас угощу капитана Муравьева обедом, после чего, думаю, он сразу отправится в путь. Дон Николай серьезно относится к службе и даже на отдых остаться не согласен.

– Мне много времени не требуется. Часть людей расположились недалеко, а дорога на Сан-Антонио одна. Вполне успеют перехватить вашего капитана. Я немедленно отправляюсь к ним. Значит, помните: ваша главная задача сейчас – собираться и двигаться как можно медленнее. Только и всего.

26

– Признаться, я был о вас куда лучшего мнения, господа.

Лафит ходил по кабинету из угла в угол, и взоры сидевших капитанов поневоле следовали за своим босом.

Главарь флибустьеров явно был зол и едва мог скрыть это. Он вообще всегда старался внешне казаться бесстрастным, однако случаются ситуации, когда чувства так и стремятся вырваться наружу.

Ничего особо непоправимого не случилось, но порою кажущиеся мелочи вызывают гораздо больше эмоций, чем откровенные неудачи. С последними даже легче бороться, так как делаешь это сам, а не вынужден полагаться на помощников.

Вон сидят рядком… Бестолочи, право слово!

Нет, надо было выходить в море и принимать командование самому. Тогда результат был бы иным.

– Но, бос, там был русский шлюп… – начал в свое оправдание Джанни Огненная Борода.

– Один шлюп, – подчеркнул Лафит. – У вас же было четыре корабля. Только не говорите, что русские сумели бы разорваться на четыре части. Разве что если бы у них рванула крюйт-камера… – Он дал возможность своим капитанам оценить тонкость юмора и продолжил: – Пока шлюп гонялся бы за одним из вас, другие вполне успели бы сделать свое дело. Вам было достаточно всего лишь потопить купцов. То есть времени на грабеж тратить было не надо. Подожгли или продырявили – и отвалили. Раз уж не было возможности захватить пассажиров заложниками. Хотя родители тех детишек люди богатые. В крайнем случае шлюп бы потопил кого-то из вас. Но – одного.

Быть потопленным никого из капитанов не устраивало. Как не устраивало и членов их команд. Тем более – рискнуть можно ради добычи, когда же прибыли не светит, лучше своевременно отвернуть в сторону.

– Дались нам эти транспорты, – пробурчал все тот же Джанни.

– Дались! – довольно резко отрубил Лафит. – Поймите же, дурни: нам обязательно требуется изгнать Россию из Нового Света. Если раньше нашей главной целью была Испания, то теперь о ней можно забыть. Испанцы ослабели и уже никогда не будут играть прежней роли. Россия же – сила. Страна, сумевшая победить непобедимого Наполеона, если не самая могущественная, то уж одна из могущественнейших в мире, укрепившись здесь, мигом не оставит места для нашего бизнеса. Вы этого хотите? Нам необходимо, чтобы Мексика являлась слабой независимой страной, а не сильной колонией мировой державы. Если бы получилось доказать, что русским нельзя верить и из-за них погибли дети мексиканских землевладельцев, их власть пошатнулась бы настолько, что даже мы сумели бы захватить всю страну. Конечно, если бы нам это потребовалось. Надо было мне самому возглавить предприятие.

Высокая политика волновала капитанов мало. Нет, они были тоже против появления новой силы на здешних берегах, только пока еще не осознали всех грядущих угроз. Соответственно, умирать ради неких отвлеченных рассуждений не хотели.

Лафит почувствовал это и досадливо махнул рукой.

Не дано людям понять ничего иного, кроме денег в кармане, так какой смысл что-то им доказывать?

Жаль, Белюш уже отплыл к Боливару. Уж дядя полностью разделял опасения племянника. Просто Белюш считал, что начинать приобщение к свободе можно с любых стран. Раз в данный момент нашелся яркий человек, обративший внимание на конкретные земли, то надо помочь ему. А там, глядишь, всеобщий революционный пожар сметет с лица Америки всех угнетателей.

Дядя ни за что не выпустил бы конвой из цепких пальцев. Не то что эти!

Плюс ко всему Лафита уже который день волновала тайна исчезновения русского пленного. Если он утонул или был прирезан втихаря каким-либо недоброжелателем, ничего страшного нет. Однако главарю флибустьеров и губернатору пиратского острова не давало покоя предыдущее путешествие Поля. Вдруг он лгал, и его не унесло пьяным в море, а была попытка бегства?

Все шлюпки и лодки находились на местах, однако черт склонен порою на самые дикие шутки. Вдруг русскому моряку удалось договориться с командой какого-нибудь торговца, и он тайно покинул Галвестон?

Все владельцы, на взгляд Лафита, являлись надежными людьми, вдобавок – заинтересованными в дальнейшем сотрудничестве отнюдь не меньше флибустьеров. Но мало ли что случается в жизни!

«Свои» моряки могли покинуть предприятие, когда им только вздумается. Никаких каверз от них ожидать не приходилось. Всякому понятно: человеку может надоесть выполняемая работа. Или, скажем, он успел сколотить себе небольшой капиталец, достаточный для основания собственного небольшого дела на берегу. Умные люди используют море лишь как трамплин к дальнейшему. Глупцы ходят в рейсы до конца дней, будь то болезнь или виселица. Но не каждый же рождается глупцом!

Насчет же Поля у Лафита имелись некоторые подозрения. Не было в русском моряке должного энтузиазма. Прямо обвинить Поля было не в чем, но почему-то в пленном была не заметна благодарность за поворот судьбы, не только спасший его от смерти, но и обещавший доставить некий приработок. Или неблагодарность – это всеобщая русская черта? Кто их разберет!

Во всяком случае, на душе главаря было тревожно. Словно за пропажей моряка могли последовать какие-нибудь более весомые неприятности.

По характеру Лафит ничего и никогда не боялся и не думал, что может произойти нечто действительно фатальное. В самом худшем случае Поль действительно сбежал. И что с того? Суда ушли в Новый Орлеан, следовательно, максимальный вред – количество знающих о месте нахождения флибустьерской флотилии несколько увеличится. Клэрборну все равно все известно. Если же власти по каким-то соображениям вышлют против Галвестона экспедицию, это будет лишь означать, что Североамериканские Штаты официально берут под свою руку еще один остров. До своих Полю в жизни не добраться.

Тем не менее избранное поприще заставляло Лафита учитывать даже невероятное. Потому он обвел взглядом сидевших капитанов, машинально отметил, что, несмотря на разнос, ни один не имел понурого вида, и по некотором размышлении выбрал Венсана Гамби.

– Отправишься в Новый Орлеан. Надо проверить, не побывал ли там сбежавший Поль.

– Этот русский здоровяк? – уточнил Гамби.

Его не слишком интересовали мелкие островные проблемы. Мало ли кто пропадает или умирает? Одним больше, одним меньше. Скорее всего, капитан даже не слышал об исчезновении какого-то там матроса, принадлежавшего иной команде.

– Его, – кивнул Лафит.

– Что хоть с ним дальше делать? Если он вообще там.

– Если там – найти и обязательно убить. И предупреждаю: не ввязывайтесь с ним в драку. Только потерь нам не хватало! Пристрелите или, там, пырните в спину. В общем, на месте разберетесь.

– Ладно. Найдем – убьем, – равнодушно кивнул Гамби. – Только люди будут недовольны. Им добыча нужна, а вместо этого кого-то искать.

– Не поверю, что моряки откажутся погулять в большом городе, – хмыкнул Лафит.

– Не откажутся, – подтвердил очевидное капитан. – Но деньги для загула тоже нужны.

– Хочешь сказать – у них нет?

– Есть, конечно же. Только лишних денег не бывает.

– Возьмешь с собой часть товара. В складах еще остались вещи. А на обратном пути поищешь купцов. Лучше – русских, можно испанских. Только наших не трогай. Конфликт с властями нам не нужен.

– Мы их и так не трогаем, – пожал плечами Гамби. – Даже когда попадаются на пути.

Остальные согласились с ним, хотя, как подозревал Лафит, половина точно была не без греха. Но море умеет хранить любые тайны, а не пойман – не вор. Напротив – добропорядочный гражданин.

Да и чем один купец отличается от другого? Лишь тем, что некоторые живут в тех же местах, где стоят дома флибустьеров. Но достаточный ли это повод, чтобы отказываться от законного заработка?

Вот если поймают – тут да, не миновать виселицы. Ты ловишь, тебя ловят. Если б только первое!

Нет справедливости на свете!

– Смотрите у меня! – пригрозил Лафит. – И чтобы отплыл как можно скорее, не позднее завтрашнего утра. У них форы четверо суток. – И в ответ на недоуменный взгляд пояснил: – Если Поль сбежал, то, скорее всего, с одним из купцов. Кстати, порасспрашиваете команды. Без помощи не обошлось. Это – если сбежал. Может, утоп на свое счастье.

– А нам что делать? – спросил Джанни Огненная Борода.

– Как что? День отдыха – и отправляйтесь в море. Надеюсь, вы не будете потом мне объяснять про добычу, которую сопровождают военные шлюпы?

– Да ладно тебе, бос. Будут другие конвои. Может, даже и с детьми, раз уж их родители готовы раскошелиться, – высказался за всех Джанни. – Пока существуют моря, без добычи не останемся.

Последняя фраза была встречена общими ободряющими криками.

Как иначе, если сказана истина?

27

– Впечатляет. – Гюсак улыбнулся. – Я имею в виду ваш чин. Учитывая вашу молодость…

– Войн было много. – Липранди скупо улыбнулся в ответ. – Поручика я получил за шведскую кампанию, им же встретил нашествие, а дальше – боев было столько…

Он испытующе смотрел на собеседника. Как тот отнесся к неожиданной новости?

– Но в Париже вы действительно были, – заметил Анри.

– Был. – Липранди с удовольствием вспоминал этот город и то время.

Да и кто из русских мог забыть славную весну четырнадцатого года и торжественное вступление в столицу корсиканского узурпатора?

– Полноте, Жан, разве мы враги друг другу? Я уже не говорю, что вы спасали не только себя, но и Францию. Благодаря этому я наконец-то могу вернуться домой. Давайте выпьем за нашу дружбу.

– Как вы догадались, Анри? – когда предложение было осуществлено, спросил Липранди.

– Я и не подозревал. Ваш французский – совершенен, военное прошлое – несомненно. Так, были мелкие штришки, которые меня несколько смущали. Например, в какой-то момент я понял, что деньги вас не интересуют, а ваша цель – нечто иное, непонятное. Плюс – некоторые ваши высказывания о жителях Нового Орлеана. Но что-то понимать я начал лишь, когда вы обратились к русскому матросу на его языке. Французский офицер никогда не станет изучать чужой язык. Если он вступил в чужую службу – дело другое. А язык противника… И уж довершило все то участие, которое вы приняли в судьбе пленника. Ни один европеец не станет помогать чужому человеку без какой-либо выгоды. Или в тех случаях, когда речь идет о законах чести. Однако простолюдин к подобным законам отношения не имеет.

– Но вы же помогали мне… – напомнил Липранди.

– Мы с вами – компаньоны, а с некоторого времени еще и друзья. Речь же идет о посторонних людях, – напомнил де Гюсак.

– Спасибо, Анри.

– Не за что. Лучше скажите: что вы намерены предпринять дальше?

Липранди вновь набил трубку, не спеша раскурил ее и лишь тогда ответил:

– Дальше мне срочно необходимо прибыть в Веракрус. Можете думать, что хотите, но я намерен прекратить деятельность Лафита. Долг русского офицера не позволяет проходить мимо преступника. Любой негодяй должен быть наказан. В море хватает опасностей от стихии, и не стоит добавлять к ним опасности со стороны людей.

– Вы романтик, Жан, – заметил Гюсак. – Порою кажется, что вы все-таки француз.

– Почему же? Видите ли, Анри, одна из главных задач империи – это защита собственных подданных. Так что тут не романтика, а лишь следование духу и букве того государства, чьим представителем я являюсь. Всего лишь мой долг офицера и верноподданного государя. И точно так же рассуждают все – от простого казака до наместника Русской Америки.

– О наместнике я слышал достаточно лестных слов даже со стороны тех, кому он перешел дорогу своей деятельностью. Надеюсь, перед отплытием мне удастся увидеть этого замечательного человека.

– Без проблем. Отправляйтесь со мной, и я вас представлю графу, – предложил Липранди.

– Вас послушать – все настолько легко! – не сдержал улыбки Гюсак. – Все равно за что ни возьмись.

– Разве тут есть сложное?

– В самом знакомстве, наверное, нет, учитывая ваше положение. Но до Веракруса еще надо добраться. Не забывайте: шхуна арендована на рейс из Галвестона в Новый Орлеан. Не уверен, будто Рене так уж захочется побывать в гостях у русских, да еще с контрабандным товаром.

– Согласно договору – шхуна в нашем полном распоряжении, и выбор маршрута целиком лежит на нас. Пусть наш шкипер попробует что-либо возразить на это.

Гюсак лишь пожал плечами, мол, мое дело предупредить. Скепсис старого француза был настолько велик, что Липранди стал несколько сомневаться в грядущем плавании. Однако внешне никаких эмоций не отражалось на лице подполковника.

– Но вы-то со мной, Анри? – только и спросил он.

– Куда я денусь? Мы как-никак компаньоны.

– Спасибо, – искренне поблагодарил Липранди.

– Пустое. Лучше скажите, вы хоть немного умеете управлять судном? Или хотя бы проследить за его курсом?

– Управлять – нет, а о прочем надо подумать. Уж в сторонах света я разбираюсь. – Смутить Липранди было непросто. – А вы?

– Координаты взять не сумею, но в крайнем случае вдоль берега шхуну проведу.

Де Гюсак вновь наполнил стаканы. Липранди взял свой, повертел его в руках и спросил:

– Положение может оказаться столь серьезным?

– Может, – не стал увиливать француз. – Рене – типичный представитель здешних моряков. Если он решит, что выбросить нас за борт намного выгоднее, чем выполнять наши распоряжения, то так и сделает. Вернее, попытается сделать.

– Смотрю, вы тут весело живете. Кто-нибудь кому-нибудь доверяет?

– Иногда бывает, – усмехнулся Гюсак. – Когда не остается иного выхода или приходится объединиться перед общей опасностью. Восстанием индейцев, например. Или как было с жителями Нового Орлеана и флибустьерами Лафита – против англичан. Но разве у вас иначе? Или же законы слишком строги?

– Дело не в законах. Мои соотечественники веками жили в весьма неблагоприятном климате, постоянно подвергались угрозам извне со стороны Запада, Востока и Юга и потому склонны быть вместе. В семье – не без урода, но главное у нас – общество, так называемый мир. И конечно же, император над всеми нами. Сверх того, в нашем представлении есть две вещи: закон и справедливость. Так вот, последняя выше любого закона.

Гюсак внимательно слушал, пытаясь понять иную жизнь. Но уж очень она была далека от привычной, и понять ее с ходу было невозможно.

– Кстати, Жан. Едва мы доберемся до Веракруса, весь товар становится вашим, – между делом сообщил Липранди. – Как вы верно заметили, я не торговец, а типичный офицер. Да и вам деньги намного нужнее.

– Но мы оба в доле… – растерянно произнес Гюсак.

– Это и есть та самая справедливость, – улыбнулся Липранди. – Вы-то вкладывали, чтобы заработать, а я – чтобы провернуть кое-какие дела. Надо же обоим достичь своих целей.

– Но я не могу… – начал француз.

– Придется, – прервал его Липранди. – И давайте ложиться спать, Анри. Судя по вашим словам, следующие деньки будут трудными…

28

Веракрус бурлил. В мгновение ока все свободные комнаты были заняты офицерами, как сухопутными, так и морскими. Это не считая целого палаточного городка, за несколько часов выросшего неподалеку от настоящего каменного города.

Долгожданный конвой доставил сразу целую бригаду четвертой пехотной дивизии. Два полка, шесть батальонов, грубо говоря, три тысячи шестьсот одних строевых чинов, не считая обозного и хозяйственного люда. Да еще легкая артиллерийская рота со своими двенадцатью пушками, орудийной прислугой и положенными по штату лошадьми. Сверх же того – моряки транспортов и трех шедших в охранении фрегатов, хотя как раз служители Нептуна продолжали жить на своих кораблях, сходя на берег только для положенного после плавания отдыха.

Солдаты же радовались, словно малые дети. Долгое путешествие, чрезвычайная скученность, недостаток пресной воды, быстро портящаяся солонина, неверная палуба под ногами – все эти извечные прелести морских путешествий наконец-то остались позади, и теперь воины с наслаждением ощущали привычную земную твердь. Правда, порою казалось, что покачивается и она, но мало ли что кажется? Пройдет.

Начальство вполне понимало подчиненных, и первые два дня дало людям полный отдых, за исключением самых необходимых хозяйственных работ. А уж потом ничего не попишешь: служба…

Справедливости ради: прибывшие солдаты сами не привыкли к долгому безделью. Одно дело – необходимая передышка, и совсем другое – шатание с мыслью, чем бы себя занять. Хоть и интересно, как живут и чем дышат люди на другом краю земли, да еще отделенном от привычных мест океаном, все равно удовлетворить любопытство можно будет между делом. Раз теперь и здесь Россия, спешить особо некуда.

Нет, интересно и все такое прочее, только за пару дней все не поймешь, и потому придется осваиваться постепенно, одновременно с обычными служебными делами. Куда ж без службы-то?

Дисциплина в русской армии была строгой, и солдаты настолько привыкли к ней, что уже плохо представляли другую жизнь. Далекие годы, проведенные в разбросанных по гигантским просторам деревнях и селах, вспоминались с трудом, и казалось, даже детство прошло в боях и походах.

Лучше, конечно, не то что бой, а генеральная баталия, чем строевой смотр, но не всегда же нам позволено выбирать свою судьбу…

Начальство было одинакового с солдатами мнения о сражениях и смотрах, но выбор был не за ним. Оставалось лишь лучше готовиться. Боев вроде бы не намечалось, следовательно, надо ждать смотр. Вдруг сам наместник решит взглянуть на прибывшие войска, ведь, как знали офицеры, они были первыми из прибывших.

Командир бригады генерал-майор Людингаузен-Вольф считался молодым даже по меркам нынешней юной эпохи. Ему шел лишь тридцать четвертый год, что не мешало барону быть опытным воином. Чин подпоручика и первый орден Анны третьей степени он получил в неполные шестнадцать лет за участие в Голландской экспедиции. Потом были сражения с французами в Пруссии и со шведами в Финляндии. Войну двенадцатого года Людингаузен-Вольф встретил майором и командиром полка, а закончил генералом. Пять орденов, включая заветный для любого офицера Георгий, были ему наградой за кампанию. Равно как и четыре раны, четыре знака чести, полученные в разных сражениях и разных войнах.

Как истинный служака, генерал дал людям прийти в себя после долгого морского путешествия, а затем стал готовить их ко всему: и к походу в Мехико, согласно полученному заранее приказу, и к смотру, если вдруг наместник решит встретить полки неподалеку от портового города.

В море по понятным причинам любые занятия были невозможны. Тем с большим усердием теперь господа офицеры и сам генерал старательно гоняли солдат, доводя до совершенства движения фрунтов, без которых невозможно выиграть серьезный бой, не говоря уже о том, чтобы произвести впечатление на придирчивое обычно начальство.

Несмотря на непрерывные учения и ремонт амуниции, у офицеров вполне хватало сил ухлестывать по вечерам за местными красотками и даже посещать балы, даваемые в честь непобедимого российского воинства.

С Моллером барон виделся редко. Наконец-то получив в свое распоряжение флот, адмирал целыми днями пропадал на кораблях или же занимался многочисленными проблемами, связанными с ремонтом и прочими портовыми заботами.

Впрочем, флот сам по себе, армия – сама. Вместе они бывали, лишь когда действия происходили у берегов, но столица Мексики лежала в стороне от моря, и дороги военных должны были в самое ближайшее время разойтись. Оставались мелочи – запастись провизией на дорогу, получить необходимое количество подвод, и бригада должна была тронуться в путь. К вящему облегчению всех чинов от последнего солдата до генерала – по сухопутью.

Несколько казаков на взмыленных лошадях появились в виду занимающихся полков на шестой день по прибытии. Старший из прибывших, молоденький хорунжий, немедленно потребовал показать, где находится генерал, и, стараясь из последних сил держаться браво, вручил барону запечатанный конверт.

– Вашему превосходительству от его сиятельства графа Резанова. – Даже слова давались посыльному с явным трудом.

Людингаузен-Вольф торопливо вскрыл, пробежал глазами ровные строчки и подозвал к себе адъютанта:

– Господ полковников ко мне. Срочно.

В призыве не было необходимости. Завидев гонцов, полковые и батарейный командиры сами направились к генералу. Остальные офицеры тоже были не прочь поскорее узнать, что скрывается в послании, и только требования субординации не позволили им подойти к начальству.

Лишь хорунжий по-прежнему оставался рядом. По его пыльному лицу стекала струйка пота, а весь вид был настолько измученным, что оставалось загадкой, как казак вообще умудряется оставаться на ногах.

– Господин хорунжий, отдохните пока, – участливо сказал барон. – Нам все равно надо еще принять конкретные решения.

– Слушаюсь! – Офицер привычно вскинул руку к фуражке.

– Господа! – не стал томить непосредственных помощников генерал. – Граф Резанов сообщает: на границе Мексики и штата Луизиана крайне неспокойно. Совершено нападение на казачью линию. Сысоеву удалось отразить налет, однако вполне вероятно его повторение в самом близком будущем. Возможна война. Наместник приказывает как можно быстрее выдвинуться к казачьей линии.

– Но это же почти через всю страну…

Замечание было резонным. Тут даже карты не требовалось, чтобы понять: при максимальной быстроте бригада физически не успеет подойти к северной границе в ближайший месяц, а то и два. Причем последний срок гораздо ближе к истинному. Человеческие силы имеют предел. Да еще непонятно, как обстоят дела с дорогами, как будет организовано снабжение во время марша и многие иные необходимые вопросы. В подобной ситуации помощь рискует опоздать.

Людингаузен-Вольф, как и его полковники, прекрасно помнил о силах казаков. Маловато было последних для войны. Очень уж рано она грозила разразиться.

Собравшиеся молчали. Они были готовы выполнить приказ, лишь сомневались, насколько в состоянии успеть это сделать. И несколько лишних минут не играли особой роли.

– А если… – продолжать генерал не стал.

Три пары глаз смотрели на него, пытаясь понять, какое решение собрался принять их командир.

– Есть шанс, – наконец объявил барон. – Пешим маршем идти долго, однако транспорты до сих пор стоят в Веракрусе.

Все улыбнулись с невольным облегчением. Как бы они ни проклинали недавний не слишком легкий переход через океан, иного пути успеть к северной границе не было. Путь по морю по-любому быстрее сухопутного похода. И не столь важно, есть в конечном пункте какой-нибудь порт или нет. В крайнем случае можно высадиться на берегу в первом более или менее удобном месте. Главное, чтобы оно было возможно ближе к казачьей линии. Лишь вопрос, согласится ли флотское командование на самочинные действия без приказа свыше. Ждать же распоряжения наместника слишком долго.

Практически все сухопутные офицеры смотрели на флот с некоторым недоверием. В минувших схватках против Наполеона он играл сугубо вспомогательную роль, а в битвах с англичанами и шведами во время шведской войны не стяжал себе особой славы. И в то же время моряки подчинялись исключительно собственному начальству, почему отношения с ними трудно назвать совсем уж безоблачными. Откажет Моллер – и кто ему что скажет? Кстати, чин свой он получил намного раньше барона и даже с этой стороны является старшим.

– Господа, я отправляюсь к адмиралу. Пока прошу довести до офицеров сложившуюся ситуацию. Все увольнительные отменить. Всем чинам находиться в лагере до особых распоряжений.

Распоряжений могло быть лишь два – выдвигаться морем или сушей, но уточнять без того очевидное генерал не стал.

29

– Да вы, я смотрю, запасливы, мой друг. – Де Гюсак покачал головой, наблюдая, как Липранди извлекает из багажа уже третью шкатулку с пистолетами.

Разумеется, Анри тоже был отнюдь не безоружным. Но пара пистолетов и три пары – вещи несколько разные. Плюс у обоих путешественников было по неизменной шпаге, да еще имелись мушкеты, захваченные на случай охоты.

Охотой побаловаться не пришлось, так как мушкет – оружие не столько на дичь, сколько на человека.

– Не запасливый, а предусмотрительный, – поправил компаньона Липранди.

Блохин скромно сидел в уголке каюты. Мушкет подполковника в могучих руках матроса казался игрушкой.

Липранди деловито принялся заряжать пистолеты. Это важное дело он не любил доверять никому. Разве что секундантам на своих многочисленных дуэлях, но там свои правила и свои законы. Гораздо более строгие, чем на войне.

– Только как вы все это возьмете с собой? – поинтересовался Гюсак.

– Так ведь есть кому поднести, – слегка улыбнулся подполковник.

Он закончил с заряжанием и спрятал два пистолета во внутренние карманы сюртука, предусмотрительно нашитые еще перед появлением в Новом Орлеане.

Впрочем, у Гюсака тоже имелись потайные карманы в одежде. В жизни хватает случаев, когда оружие необходимо и в то же время держать его на виду крайне нежелательно.

– Если услышишь выстрелы, немедленно выскакивай на палубу со всем этим, – перешел на русский язык Липранди и показал на оставшиеся пистолеты. – А дальше – уже по обстановке. Если же нет, пока сиди тихо. Успеем еще тебя представить команде.

– Понял, ваше высокоблагородие.

– Идем. – Липранди поднялся и в последний раз проверил, легко ли выходит из ножен шпага.

– Удачи вам, Иван Петрович, – пробасил Блохин. Как человек невоенный, он не был связан формальными обращениями.

– Спасибо, братец, – кивнул офицер. – Надеюсь, все обойдется миром.

Снаружи шла обычная деловая морская жизнь. Матросы заунывно пели какую-то шенгу, попеременно подтягивая то один, то другой шкот. Шкипер с юта отдавал короткие команды, по которым шхуна ложилась на очередной галс. Поскрипывал корпус. Ветер чуть посвистывал в снастях. За бортом же лазурью разлеглось море да нежно синели небеса.

В такую погоду как-то не хочется думать о схватках и смерти. Хотя именно эти, такие мирные с виду, воды уже который век являлись ареной непрерывной борьбы всех со всеми. Недаром когда-то море помимо официального названия частенько называли Флибустьерским.

Галвестон уже скрылся за горизонтом, и теперь нигде не было видно ни одного клочка суши. Сплошная вода, будто недавно прошел всемирный потоп, и вокруг один лишь океан, да где-то в неведомой дали торчит одинокая и легендарная гора Арарат.

– Ветер не слишком благоприятный, – сообщил Рене. – Но ничего страшного. Дойдем чуть позже, и все.

– Видишь ли, мы с компаньоном решили изменить пункт назначения, – сообщил шкиперу Липранди. – Есть места, в которых мы распродадимся гораздо выгоднее, чем в Новом Орлеане.

– Воля ваша, – равнодушно пожал плечами Рене. – Мое дело доставить, а куда – тут решайте сами.

– Мы и решили, – в тон ему отозвался Липранди.

– Куда? – уточнил шкипер и тут же высказал предположение: – В Доналдсвилль? Но я бы не сказал, будто там цены повыше. Скорее, наоборот.

– В Веракрус.

– Что? – На изрезанном морщинами задубелом лице Рене появилось некое подобие удивления. Примерно так мог бы удивляться старый пень.

– Ты плохо слышишь? – со скучающим видом осведомился Липранди.

– Нет. – Но при этом шкипер помотал головой, будто стремился вытрясти из ушей воду.

– Тогда делай, что тебе говорят, – посоветовал подполковник.

– Но нас же там могут задержать! Даже шхуну арестуют.

– С чего бы? Или мы в состоянии войны?

– Пока нет.

– Ну вот. Так какие проблемы? Согласно договору, ты получаешь положенные деньги и процент со сделки. Прочее – не твоя забота. Напротив, ты же еще заинтересован, чтобы товар был распродан подороже.

– Документы на груз, – пояснил Рене. – Что русские, что испанцы могут просто конфисковать и товар, и судно по обвинению в контрабанде.

– Договориться с властями несложно. Не думаю, что жители Веракруса чем-то отличаются от жителей Нового Орлеана. Люди – повсюду люди.

– Воля ваша, – повторил Рене. – Но многие из команды будут недовольны. Им крайне нежелательно появляться в испанских владениях.

– Владения уже не испанские. А воля действительно наша, – твердо заявил Липранди, давая понять, что какой-либо дальнейший спор лишен смысла.

Шкипер пожал плечами, мол, я вас предупредил.

– И вот еще… На Галвестоне я нанял себе слугу, – добавил Липранди.

– Мне-то что? Наняли – и наняли, – пожал плечами шкипер. – Только не забудьте оплатить за лишнего человека.

Вместо ответа Липранди протянул несколько монет, которые сразу раз и навсегда закрыли вопрос.

Конечно, флибустьеры до сих пор не нанимались слугами даже к важным господам, однако почему бы и нет? Если предложены неплохие условия, а сам моряк уже хочет обосноваться на берегу и лишь использует случай…

– Кажется, пронесло, – подвел итог подполковник, когда они с Гюсаком вновь остались одни.

– Пока пронесло, – поправил его Гюсак. – Не понравился мне намек шкипера на недовольство команды. Не иначе кое-кто успел отметиться в качестве пирата, вот теперь и боится последствий.

– Ерунда. Можно подумать, будто где-то существуют списки всех бывших морских разбойников, – отмахнулся Липранди. – Да и к чему ворошить прошлое, если человек уже занялся нормальной деятельностью? Боюсь, тут население больше чем наполовину замешано не в одном, так в другом нехорошем деле.

Француз лишь вздохнул. Ему тоже было что вспомнить за долгие годы пребывания в Новом Свете. И потому он кое-что знал о нравах здешних жителей и не слишком обольщался согласием шкипера. Пусть капитан – второй после Бога, но второй – это еще не первый, да и к Богу многие матросы относились по-свойски, не утруждая себя выполнением заповедей. Хотя у любого на дне рундука обязательно имелась Библия.

– Я бы посоветовал быть настороже. Бунтов в здешних водах было немало, и многие начинались по гораздо менее значимому поводу, – предупредил Анри.

Впрочем, мрачные предупреждения де Гюсака оказались напрасными. Никто не бунтовал и не пытался завладеть шхуной.

Целых три дня.

30

У Муравьева давно сложилось впечатление, что с момента его попадания в Мексику вся его жизнь состояла из сплошных бесконечных дорог. Вряд ли за полгода с лишним он находился на одном месте больше трех дней кряду. Все же остальное время Николай куда-то ехал то в коляске, то верхом, и вся разница заключалась лишь в количестве людей, ехавших с ним, да в скорости, с которой осуществлялось движение.

Но нынешний путь был самым трудным. Даже следовавшие с офицером казаки явно устали, а ведь они были гораздо привычнее к бесконечным скачкам, чем офицер квартирмейстерской части.

«Надо будет преподнести наместнику доклад о срочном учреждении в колонии почтовых станций на российский манер», – в который раз устало подумал Муравьев.

Беда состояла в том, что очень многое требовалось сделать, причем – лучше всего вчера. Но реально ли поднять страну буквально в одночасье? А тут еще постоянные угрозы со стороны североамериканцев как в виде вторжения, так и в потакании всем, кто готов выступить против законной власти. Плюс местные недовольные жители.

О собственных юношеских планах учредить республику Николай успел окончательно забыть.

Пыль взметалась под копытами, висела в безветренном воздухе, покрывала лица и мундиры, проникала в легкие. Еще добавить к этому палящее солнце, которое вызывало головную боль и желание хоть на короткое время укрыться в тени, а лучше – погрузиться по горло в какую-нибудь реку и сидеть там до вечера. Лишь бы вода была попрохладнее.

Но не было поблизости ни реки, ни даже крохотного леска. Да и все равно обстоятельства не позволяли задерживаться на одном месте. Без того потеряли часа полтора на обед и пребывание в форте, и теперь требовалось наверстывать упущенное.

Сколько осталось до Сан-Антонио этой бешеной скачки? Два дня? Три? В любом случае надо спешить, ведь войска будут выдвигаться гораздо медленнее. Даже Кастебану потребуется побольше недели, чтобы собрать отряд и дойти до границы.

Муравьев успел убедиться в качестве нынешней мексиканской армии и был не в восторге от нынешних убеждений. Времена, когда испанская пехота была лучшей в мире, миновали пару веков назад. Давным-давно небольшие отряды конкистадоров могли с кажущейся легкостью преодолевать любые расстояния и покорять могучие царства. Их потомки успели измельчать, избаловаться достигнутым. Отсутствие должной подготовки не позволяло и близко поставить испанских солдат рядом с французскими, а уж о русских не стоило и говорить.

Или дело касалось лишь колониальных войск? В конце концов, Наполеону так и не удалось покорить до конца континентальную Испанию. Здесь же, за океаном, серьезных войн мексиканцы давно не вели. Дело ограничивалось стычками с многочисленными разбойниками и повстанцами, то есть потомками тех же самых конкистадоров, только избравшими иной путь. Да и отдаленность от центральной власти действует расслабляюще.

Если бы было хоть немного времени, дабы подтянуть местную армию! Солдатами не рождаются. Тут главное – соответствующее воспитание. Год-другой времени, правильная подготовка, и положение станет иным.

Где только взять этот год?

Дальше мысли затихли, подавленные бесконечным движением и не желающей униматься жарой.

– Ваше благородие! Люди!

Голос Лукьяна, одного из двух казаков, сопровождавших в поездке, с некоторым трудом прорезался в сознание. Уж больно монотонен был окружающий пейзаж, а путь верхом отнюдь не способствует разговорам. Тем более когда приходится идти быстрой рысью.

– Где? – Во рту пересохло, и слова дались с некоторым трудом.

– Вон там, у леска. – Казак указал рукой в сторону крохотной рощицы, лежавшей версты на две в стороне от пути гонцов.

Муравьев всмотрелся. Вроде и вправду от деревьев двигалась группа всадников. Но кто – на таком расстоянии было не разобрать. Еще странно, что Лукьян вообще обратил внимание на едва заметные точки.

Впрочем, почему странно? Казак ведь, у них наблюдать за всем происходящим в округе давно въелось в плоть и в кровь.

Николай извлек подзорную трубу, но на подобном расстоянии да еще на скаку рассмотреть подробности было невозможным. Лишь было ясно, что всадников не менее двух десятков.

– Наперерез идут, – вымолвил Лукьян.

Второй казак, Прохор, до того ехавший несколько впереди, чуть притормозил бег коня и сблизился со спутниками.

Происходи дело в России, Муравьев наверняка поговорил бы со случайно встреченными людьми. Насколько позволяло время, разумеется. Но здесь…

Дело было еще в том, что дорога в Сан-Антонио проходила мимо рощи. Просто она делала в этом месте большой крюк, и возглавлявший кавалькаду Прохор решил спрямить путь.

– Не лихие ли люди, часом? – высказал возникшие сомнения все тот же Прохор. – Чего они из леска повылазили?

Заподозрить казака в трусости было невозможно, но осторожность – совсем иное. Да и задание у Муравьева было чересчур важным, дабы рисковать головами понапрасну.

– Думаешь?… – продолжать капитан не стал.

– А что думать? – поддержал приятеля Лукьян. – Славненькое там местечко для засады. Не одни же мы тут ездим!

С момента выезда из форта по пути не попалось ни души, однако дорога была наезженной, и ею явно пользовались не столь редко. Потому определенный резон в подозрениях казаков явно был.

– Скачут резво. С добром так не ездют, – предъявил еще один аргумент в пользу засады Прохор.

Конечно, можно было предположить, что какие-нибудь темпераментные креолы от избытка чувств приветствуют всех путников, каковые только оказались в поле зрения, но предположить – не означает поверить.

Казаки скакали рядом с офицером, выжидательно поглядывая на старшего: что решит? Их мнение было ясно, как безоблачное, далековатое от вечера небо.

Им-то легче. Казаки никогда не видели ничего зазорного в отступлении и даже в бегстве, если на то толкали их обстоятельства. Николай же, даром что проделал когда-то весь путь от Вильны до Тарутино, да и в Европе порою армии приходилось отходить, но вот такое бегство от предполагаемого неприятеля считал несколько зазорным и не очень совместимым с честью.

Если бы хоть иметь твердую уверенность, что враг…

После вполне понятных колебаний Муравьев все же махнул рукой вперед и первым дал шпоры коню.

Не так-то легко уйти в степи. Единственная надежда на заводных лошадей. Преследователи шли одноконь, и это давало какие-то шансы до темноты, а там – попробуй найди…

31

Первым неладное заметил Анри. Он очень долго жил в Новом Свете, и привычка обращать внимание на каждую мелочь давно въелась в кровь. Иначе выжить здесь было трудно. Вернее, на берегу – еще возможно, но в море…

Нет, трое путешественников не расслаблялись ни на минуту. Следили, в какую сторону идет шхуна, незаметно наблюдали за командой, сами то и дело осматривали горизонт. Спали по ночам тоже по очереди, даже не раздеваясь и имея под рукой заряженные пистолеты и мушкеты.

С виду все вроде бы было в порядке. Никто не выражал неудовольствия, даже не ясно было, довел ли шкипер до своих людей новую цель их плавания. Люди работали слаженно, погода была приемлемой, и по расчетам осталось не так много времени до того момента, когда шхуна бросит якорь в вожделенном Веракрусе.

– Не нравится мне, что кое-кто из матросов шепчется по углам, – тихо произнес Гюсак, в очередной раз вернувшись с палубы в каюту.

– Может, о бабах? – спросил Липранди. Но сам внутренне напрягся и даже проверил, на месте ли пистолеты.

– Может, и так, – кивнул Анри. – Но я невзначай попробовал пройти мимо – сразу замолкают. А ведь из женщин моряки секрета не делают.

– И много таких?

– С десяток будет. – Де Гюсак, разумеется, уже посчитал возможных противников.

Беда состояла лишь в том, что оставшихся тоже нельзя было считать союзниками. С какой стати им в случае заварушки защищать пассажиров? В лучшем случае останутся нейтральными. Одна надежда – бунт на корабле наказуем, и кого-то может устрашить грядущая кара.

– Значит, примерно треть экипажа, – подвел итог Липранди.

Команда шхуны насчитывала тридцать пять человек вместе со шкипером, двумя его помощниками, плотником и прочим людом.

Он в двух словах пересказал все Блохину. Матрос понимал кое-что на французском, однако все-таки знание языка оставляло желать лучшего, а в таком деле не хотелось быть непонятым.

Подполковник выпускал новоявленного слугу на палубу в расчете, что матрос к матросу всегда относится иначе, чем к богатому бездельнику. Да и для команды Павел был бывшим флибустьером, то есть секретов от него у потенциальных бунтовщиков быть вроде бы не должно, однако ни о каких бунтах с Блохиным никто не говорил. Спрашивали, с чего это он вдруг решил завязать с промыслом, и кивали в ответ, мол, подвернулось выгодное предложение, а там через годик можно будет основать дельце на берегу. В конце концов, бросить якорь где-нибудь в хорошем месте мечтали многие, только получалось это у единиц. Большинство так и бороздили моря, пока оставались силы или же судьба в виде рифов, шторма или петли не прерывала бродячую жизнь.

И молчание не факт, и перешептывание не факт. Хотелось бы надеяться на лучшее. Хотелось бы…

– Паша, пройдись по палубе. Может, с тобой будут пооткровеннее? – распорядился Липранди.

Дверь за матросом закрылась, и подполковник вновь перешел на французский язык:

– Интересно, что же наш капитан?

– Черт его поймет… – Пальцы Гюсака поглаживали шпажный эфес. – У него положение не лучше нашего. Встанет на нашу сторону – и может оказаться за бортом, поддержит бунт – есть риск лишиться шхуны. Если кто узнает, свои же проходу не дадут. Кто захочет выйти в море с ненадежным шкипером? Но пока молчит, будто ничего не замечает. А может, я паникую зря и ничего не будет.

– Все может быть…

Снаружи уже вечерело, а вечер – время тревог.

Ужин давно миновал. Можно было скоротать время за бутылочкой вина или чего-то более крепкого, только стоит ли? Особенно если предположения окажутся правильными.

– Думаю, если чего произойдет, то под утро, – произнес де Гюсак. – Когда все спят и никто не сумеет оказать достойного сопротивления.

Оружие, как и на других кораблях, хранилось под замком, ключи были у шкипера, однако ножи у матросов имелись, да и ключи всегда можно отнять. Не у живого, так у трупа. А то и просто договориться по-хорошему.

– Подождем. – Липранди почему-то уверился в подозрения компаньона и теперь подсознательно ожидал бунта.

По-своему было даже интересно. Опасностей подполковник никогда не боялся, напротив, всегда шел им навстречу, стрелял отменно, шпагой владел виртуозно, только дело-то до сих пор не выполнено, и главное – не потешить кровь, а доставить куда надо все данные по пиратскому гнезду на Галвестоне.

Блохин вернулся тогда, когда за окном каюты окончательно стемнело.

– Разрешите доложить, – тихонько вымолвил матрос, но Липранди лишь махнул рукой.

– Сколько раз говорить – без чинов!

– Слушаюсь, Иван Петрович. – Хорошо хоть голоса Блохин не повышал. – Значит так, на откровенность не идут, но спрашивали, хорошо ли владеете оружием и крепко ли спите по ночам. Да само собой – как я к вам отношусь. Пришлось сказать, мол, никак. Воспользовался оказией да обещанными деньгами, а так – на берегу расстанемся, и всего-то делов.

– А они?

– Переглянулись этак со значением, а дальше продолжать не стали. Лишь спросили: не хочу ли подзаработать? Когда же ответил: хочу, намекнули, будет тебе заработок, а какой и когда – не сказали.

– Что ж, все сходится, – вздохнул Гюсак, когда Липранди перевел ему доклад матроса.

– Шкипера предупредим? – деловито спросил Липранди.

– Думаете, он не чувствует? – вопросом на вопрос отозвался де Гюсак.

Его собеседник посмотрел с некоторым удивлением. Нет, хороший капитан должен знать все, что происходит на его корабле, но ведь при одном подозрении на бунт необходимо принимать соответствующие меры. Гораздо легче подавить выступление в зародыше, чем потом пытаться исправить собственные ошибки.

– Тогда… – начал Липранди и умолк.

– Вполне возможно, – согласился с ним компаньон. – Тут тоже возможны варианты. Или месье Рене надеется, что вместо бунта будет просто выступление с требованием повернуть в тот же Новый Орлеан, и мы будем вынуждены подчиниться гласу команды. Или хочет изобразить из себя жертву и лишь потом взять власть в свои руки. Только в последнем случае нам на этом свете места может не быть. Хотя, может, и зря мы на него наговариваем. Не хочет человек в Веракрус – так это еще не преступление.

– Ой ли, – протянул Липранди. – Хотя подождем.

Ночь тянулась долго. С палубы раздавались редкие команды помощника, стоявшего ночную вахту, порою что-то говорил в ответ кто-нибудь из матросов, плескались волны, что-то скрипело – обычные корабельные звуки.

Мужчины не ложились. Они молча сидели в каюте у Липранди, время от времени курили трубки да ждали: ошиблись в своих расчетах или нет?

Никто из троих ничего особенного не думал. Как и не переживал, и уж тем более – не страшился. Словно если что-то произойдет, то не с ними, а с какими-то совсем другими людьми. Так и сидели в полудреме, держа оружие под рукой.

Пару раз в коротеньком коридорчике, куда выходили двери всех пяти крохотных кают – капитана, двух помощников и столько же пассажирских, – раздавались шаги. Мужчины каждый раз напрягались, но шаги умолкали после скрипа какой-нибудь двери. Кто ходил – шкипер или кто-то из его людей, – так и осталось тайной. Но не потому, что разгадка была очень сложна, а потому, что никого не интересовала. Мало ли по каким делам может выйти человек?

– Скоро утро, – тихо пробормотал Блохин. Нарушив тем самым бесконечное молчание.

Ему никто не ответил. Лишь посмотрели сначала на матроса, затем – за окно, после чего де Гюсак принялся набивать трубку, а Липранди извлек из кармана брегет.

И вновь спустя какое-то время навалилась дрема. Не сон, когда не воспринимаешь ничего из происходящего вокруг, а лишь его жалкое подобие, когда внешне вроде бы спишь, а внутри чутко прислушиваешься ко всему.

Утро в самом деле было близко. Наступил тот час, когда на берегу засыпают даже сторожевые собаки, и лишь петухи готовятся заскочить куда повыше по мере возможности кургузых, не предназначенных для полета крыльев да пропеть свои неизменные приветственные песни.

– Как бы за ночь нас не переместили куда-нибудь совсем в ином направлении, – вздохнул Липранди.

Обычно пару раз за ночь кто-либо из пассажиров выбирался на палубу и словно невзначай бросал взгляд на небо, определяя, в какую сторону движется шхуна. Теперь же по молчаливому уговору мужчины решили не разделяться и ни разу не покидали каюты.

– Нет, резких маневров судно не совершало, – возразил после паузы Гюсак. – Я бы почувствовал. Галсы меняли, но сильно не поворачивали. Если и отдалились от курса, то не слишком далеко.

Французу можно было доверять. Когда приходится бороздить моря, многое начинаешь чувствовать на подсознательном уровне. По крайней мере, то, что касается маневров.

– Все можно проделать и по чуть-чуть. Все же хочется удостовериться своими глазами. Да и чуть размяться не помешает…

Липранди выбрал из лежащих на столе пистолетов себе пару и привычно положил их в карманы.

– Как хотите, Жан. – Анри последовал его примеру. – На палубе даже лучше…

Однако даже подняться компаньоны не успели. Де Гюсак вдруг прислушался и предостерегающе поднес палец к губам.

В коридор явно кто-то заходил. И то, что при этом незваный гость старался передвигаться бесшумно, говорило явно не в его пользу.

Судя по немногим звукам, за дверью перемещалось сразу несколько человек. Потому сомневаться в их намерениях не приходилось. На любом корабле появление матроса на юте допускалось лишь по какому-либо делу. Местом постоянного пребывания команды были палубы или носовые кубрики. Корма традиционно целиком и безраздельно принадлежала судовому начальству. Причем это правило одинаково соблюдалось и на военных кораблях, и на торговцах, и даже у всевозможных пиратов и прочих разновидностях морских разбойников с их кажущимися вольностями.

Кто-то с той стороны осторожно попытался потянуть дверь на себя. Никакого замка, разумеется, не было, только щеколда изнутри, но последняя была заранее заложена. Не бог весть какая защита, да все лучше, чем уж вообще ничего.

Снаружи послышался шепот. Слов было не разобрать, однако и без них было ясно, что за дверью обсуждают, как преодолеть возникшую преграду. Затем послышался неясный звук, и в щель двери просунулся кончик ножа. Он подвигался вверх-вниз, а затем уперся в щеколду и стал осторожно приподнимать ее с законного места.

Мужчины в каюте приподнялись. Блохин попытался выдвинуться вперед, однако Липранди решительно отодвинул матроса и встал прямо перед дверью с обнаженной шпагой в одной руке и с пистолетом в другой.

Про себя подполковник пожалел, что не успел выбраться вместе с компаньоном на палубу. Здесь было явно тесновато для большой драки, и шпага могла служить лишь колющим оружием. Впрочем, у бунтовщиков были те же проблемы, и их численный перевес не играл в подобной ситуации никакой роли.

Щеколда откинулась, и дверь сразу поползла наружу. Открывать ее рывком бунтовщики не стали, очевидно надеясь застать пассажиров спящими. Оно ведь намного приятнее и легче, когда право выбора за тобой. Хочешь – буди, хочешь – нет. Вплоть до того, что можешь без малейшего опасения сделать сон человека вечным.

Лампу в каюте де Гюсак предусмотрительно задул. Зато матросы с той же предусмотрительностью взяли с собой фонарь. Зачем шарить ощупью по чужой каюте? Ночь же на дворе!

Свет фонаря отразился на острие направленной в сторону двери шпаги, и незваные гости застыли на месте.

– Доброе утро, господа, – с нескрываемой издевкой поздоровался Липранди. – Вообще-то порядочные люди прежде стучат.

Кое в чем расчет пассажиров оказался неверен. Оружие в руках матросов имелось, причем отнюдь не ножи. По крайней мере, те, кто стоял ближе, были с кортиками, вещью довольно удобной для боя в тесных корабельных помещениях и на захламленных палубах. Само наличие оружия заставило бы задуматься, да только времени на размышления не было. Если бы речь шла лишь о взятии пассажиров под арест, а затем выдвижении каких-либо требований, оно бы не требовалось, следовательно, намерения вторгшихся были более чем серьезными.

Матросы молчали. Какие бы планы они ни строили, теперь стало ясно, что все полетело кувырком, а так вот взять да и броситься на людей тоже не столь просто. Надо же хоть злость в себе пробудить, да и жизнью рискнуть, коль на то пошло. А жизнь-то своя, прерывать ее не хочется…

– Чем обязаны визитом? Вы явились сообщить, что до порта уже недалеко? – продолжил Липранди, не дождавшись от гостей никакого ответа. – Или, быть может, принесли завтрак?

Подполковник излучал уверенность в себе, кроме того, за его спиной находились Гюсак с Блохиным, и все вместе значительно остужало пыл предутренних визитеров.

В поле зрения Липранди находились трое. Стоявший первым невысокий матрос с плутоватым выражением лица и бегающими глазами, кое-как поместившийся рядом коренастый и угрюмый тип с приподнятым к плечу кортиком и возвышавшийся за их спинами верзила со шрамом на щеке и перебитым носом. Именно верзила продолжал держать над головой фонарь. За троицей угадывались другие, но их уже было толком не разобрать.

– Да что стоите? Бей! – проорал с ноткой истерики кто-то из коридора.

У головной троицы призыв не встретил никакого энтузиазма. Кричать-то всяко легче. Однако кричавший ли или кто-то другой явно надавил, и троица поневоле продвинулась в каюту.

– Шаг – стреляю, – честно предупредил Липранди.

Ему вняли. По крайней мере, на лице плутоватого отразилась растерянность, но сзади подтолкнули, и роковой шаг был проделан.

Своего слова Липранди никогда не нарушал. Выстрел в помещении оглушил всех присутствующих, и его отголоском прозвучал слабый вскрик. Пуля попала в плута, но стоявший дальше и незадетый верзила едва не уронил фонарь. Зато его коренастый приятель вдруг зарычал и с занесенным кортиком ринулся вперед.

Он сразу напоролся на шпагу, и подполковник едва успел выдернуть оружие, чтобы хотя бы парировать рушащийся сверху клинок.

Два падающих тела помешали развить успех. Все-таки каюта была маловата для такого количества людей, особенно когда они активно двигались и уж тем более норовили свалиться, не желая больше стоять.

Верзила не пожелал принимать участие в каютном веселье. Он все-таки бросил фонарь и умудрился протиснуться мимо стоявших за спиной приятелей. Те тоже раздались, пытаясь скрыться в темноте коридора.

Липранди наступил на еще трепыхающееся тело кого-то из врагов, выскочил было наружу, но, повинуясь инстинкту, отшатнулся назад. В следующий миг в коридоре громыхнуло, и пуля отколола щепку от открытой нараспашку двери.

Это уже было серьезно. Два-три стрелка могли полностью перекрыть выход из каюты, с легкостью продырявив любого, кто пожелал бы выйти. Фонарь от удара погас, но ведь стрелять можно и на слух.

Де Гюсак проскользнул мимо подполковника и наугад выстрелил вдоль коридора из двух пистолетов. Раздавшийся крик оповестил, что минимум одна пуля нашла свою цель. В следующий момент кто-то резко толкнул дверь, и француз отлетел к косяку. Мимо проскочили два или три человека. Они явно стремились оказаться поближе к выходу из ютовой надстройки на палубу.

Пока компаньон отбрасывал в сторону разряженные пистолеты и обнажал клинок, Липранди успел выскочить и ринуться вперед. Глаза ничего не видели в коридоре, и подполковник размахивал перед собой шпагой, стараясь не задевать стены. Совсем избежать этого не удалось, однако пару раз шпага явно натыкалась на человеческую плоть. Потом офицер наконец узрел выход на палубу и на его фоне – торопливо отступающие силуэты. В следующий миг он споткнулся о чье-то тело, упал и едва не выронил оружие. И тут же кто-то наступил на офицера, причем, судя по весу, это был де Гюсак. К счастью. Ибо, если бы то же самое проделал Блохин, последствия оказались бы намного хуже.

Приятного было мало, но Липранди все же успел откатиться в сторону, и его так называемый слуга протопал мимо. И лишь затем офицер вскочил и устремился следом за товарищами.

Утро подступило вплотную. Света на палубе уже хватало не только на то, чтобы различить пританцовывающие фигуры, но и понять, кто из них друзья. Остальные же по определению сейчас были врагами.

В отличие от первого этапа схватки бунтовщики уже избавились от первоначальной растерянности и теперь защищались изо всех сил. А может, нападали. Тут уж как ни назови, смысл происходящего не менялся. Отступать морякам теперь было некуда. Вооруженный мятеж по законам нес одно наказание – смертную казнь, и уж лучше попробовать переломить ситуацию в свою пользу, чем покорно лезть в неизбежную петлю. Тем более явный перевес был на стороне ночных визитеров, и кое-какие шансы у них имелись. Правда, они несколько уменьшились после того, как Липранди довольно удачно разрядил пару пистолетов, да и Блохин в упор уложил кого-то из мушкета.

Как машинально успел прикинуть Липранди, даже после понесенных потерь бунтовщиков было не меньше десятка. Тут компаньоны явно ошиблись. Или же главари успели переманить на свою сторону тех, кто первоначально был нейтральным.

Дальше стало не до прикидок и размышлений. Сразу двое моряков напали на офицера. По уровню они, конечно же, уступали Липранди, однако длинная шпага порою мешала в тесноте палубы среди натянутого тут и там такелажа, да и драться в полумраке – это не днем.

Одного из нападавших Липранди все же достал, однако на его месте немедленно объявилось еще двое мятежников.

Совсем рядом кто-то выстрелил из мушкета, но в кого – было не понять. Оружие-то серьезное, да только не для подобной толчеи. Тут в своего попасть – нечего делать.

Больше всего шума было там, где сражался Блохин. Матрос не жаловал казавшийся ему слишком легким кортик, да и не был обучен каким-то навыкам фехтования, но мушкет вместо дубины и огромная сила вполне компенсировали отсутствие изящества в бою. Сейчас в Блохине было нечто от былинного богатыря, и едва ли не каждый его замах сопровождался появлением то улицы, то переулочка в рядах нападавших.

Мушкет оказался плохой заменой богатырской палице. Приклад не выдержал и, наткнувшись на особо прочную голову, переломился, оставив матроса практически без оружия. Не считать же таковым только ствол с куском ложа!

Количество остающихся на ногах бунтовщиков уменьшилось вдвое, но Липранди был уже несколько раз ранен, не тяжело, однако со струящейся кровью уходили силы, да и де Гюсак стал действовать гораздо медленнее, а его левая рука повисла плетью.

День наступал с той же южной стремительностью, как перед тем наступала ночь. Теперь можно было отчетливо различить лица. А вот взошло ли солнце или только собиралось выкатиться из-за горизонта, сказать было нельзя. Посмотреть же – некогда. Как и сказать, увидит ли светило кто-либо из пассажиров.

Подполковник почувствовал, что конец близок. Он уже не столько наносил удары, сколько отражал их. Из шестерых мятежников перед ним оставался только один. Двое атаковали Гюсака и трое кружили вокруг Блохина. Остальные валялись на палубе, кто недвижимым, а кто еще корчился в агонии.

Липранди удалось отскочить, оторваться от противника на добрую сажень, и офицер сполна воспользовался мгновением выигранной передышки. Левая рука успела выхватить из кармана последний заряженный пистолет. Краем глаза подполковник заметил, как де Гюсак пронзил одного из своих врагов шпагой, но сразу же получил удар от второго кортиком в грудь.

Откуда только взялись силы! Липранди подскочил к «своему» мятежнику, в упор выпустил в него пулю, а затем набросился на того, который достал француза. Каскад ударов был настолько быстр, что мятежник едва успел отбить пару из них, а затем острие шпаги прошлось ему по горлу.

Гюсак лежал на палубе, но, как заметил Липранди, еще дышал и даже смотрел на продолжающийся бой.

Впрочем, исход его теперь был предрешен. Подполковник, не утруждая себя какими-либо правилами, ударил одного из противников Блохина в спину, а затем от кормовой надстройки грянули выстрелы.

Последние бунтовщики попадали, присоединившись в судьбе к своим товарищам, как до того присоединились к ним в попытке мятежа.

У выхода из коридора стоял Рене в сопровождении боцмана и одного из помощников. В руках всех троих были дымящиеся пистолеты, а за поясами торчали рукояти кортиков.

– Сожалею, господа, – произнес шкипер, давая своим людям какой-то знак. – Нас закрыли в каюте, и только сейчас нам удалось выбраться на свободу.

Что-то во всем этом показалось Липранди подозрительным, но сейчас были вещи гораздо более важные, чем выяснение роли капитана во всей случившейся истории. Он даже не обратил внимания, как боцман с помощником методически принялись обходить валяющихся на палубе моряков, проверяя каждого, жив ли, и в случае положительного ответа немедленно приканчивая его.

– Анри…

– Ничего, Жан, – тихо проговорил де Гюсак. – Ничего. Я еще увижу Париж. Да и с наместником вашим познакомлюсь.

На этом сознание покинуло француза, и он обессиленно откинулся на руки компаньона.

– Ваше высокоблагородие, корабли! Наши корабли!

Липранди не сразу понял, что говорит перемазанный в своей и чужой крови Блохин, а когда наконец понял, удивленно встрепенулся:

– Какие корабли? Откуда?

– Да вон же! – Матрос указал куда-то в сторону левого борта.

Там действительно были корабли, шедшие с юга на сближение со шхуной. Очевидно, под утро их пути пересеклись, и теперь при свете они обнаружили судно и решили узнать, откуда и куда оно движется.

Над мачтами кораблей гордо развевались Андреевские стяги. Головной был настолько близко, что даже такой сухопутный человек, как Липранди, узнал его. Да и как не узнать виденный в Веракрусе шлюп «Камчатка»?

32

– Ваше сиятельство, к вам капитан Муравьев.

– Муравьев? – Резанов удивленно поднял бровь. – Проси.

Офицер вошел строевым шагом, щелкнул каблуками и отдал честь наклоном головы. Свой головной убор он оставил в приемной.

– Здравствуйте, Николай Николаевич! – Наместник шагнул навстречу гостю и распахнул объятия. – Признаться, не ожидал.

От Муравьева пахло потом, мундир был явно лишь сейчас кое-как очищен от пыли, и вообще, офицер производил впечатление крайне уставшего, буквально измотанного человека.

– Вы присаживайтесь. Сейчас я распоряжусь насчет кофе. – Резанов указал капитану на кресло. – Или желаете чего-нибудь покрепче?

– Кофе лучше, – слабо улыбнулся Муравьев.

Резанов позвонил в колокольчик и отдал распоряжения явившемуся на зов слуге.

– Судя по всему, вы проделали весь путь одним махом. Слушаю вас, Николай Николаевич.

– Вам пакет от Сысоева. – Муравьев протянул бумаги.

При этом он привычно сделал попытку подняться, но граф лишь махнул рукой, мол, какие церемонии.

Пробежать глазами по тексту было для наместника делом двух минут. После чего он встал и в задумчивости принялся прохаживаться по кабинету:

– Василий Алексеевич просил что-либо передать на словах?

– Разумеется.

Слуга как раз принес кофе, и Муравьев с наслаждением сделал первый глоток.

Говорил он по привычке коротко, лишь основное. Военное дело не терпит многословия. К тому же несколько угнетала мысль, что наместник уже знает о случившемся от первых гонцов, и главное теперь – лишь выводы и намерения казачьего генерала. Да и те, возможно, уже воплощены в жизнь или, наоборот, отложены по тем или иным причинам.

И лишь одно он не помянул в докладе – попытку нападения у какого-то леска. Сумели уйти, и ладно. Прочее к нынешнему делу не относится.

Ох уж эти расстояния! Наместник успел покинуть Сан-Антонио, и в итоге Муравьеву пришлось гнать коней до самой столицы.

– Представляется насущным в самое ближайшее время произвести перегруппировку войск, подкрепив пограничную линию небольшими крепостями, расположенными несколько в глубине территории с таким расчетом, чтобы регулярные части имели возможность в кратчайший срок прийти на выручку. Пока же – хотя бы просто стянуть туда все, что расположено неподалеку. По дороге я договорился с капитаном Кастебаном. Он обещал выдвинуть к границе сводный отряд, но этого мало. Еще какие-то силы должны уже выйти из Сан-Антонио. Далековато, но что поделаешь?

– Не с капитаном Кастебаном, а с подполковником, – поправил говорившего Резанов и в ответ на недоумевающий взгляд пояснил: – На днях пришел Высочайший рескрипт. В числе прочих ваш былой соратник был пожалован майором, а за участие в разгроме повстанцев награжден следующим чином и Владимиром. Вы получили алмазы к Анне, Сысоев – Анненскую ленту. Хуарес произведен в полковники и получил Владимира с бантом. Остальные тоже не остались обойденными. Так что поздравляю.

– Спасибо!

Быть награжденным всегда приятно, и даже усталость чуть отступила на второй план. Или помог крепчайший кофе, которым угостил наместник?

– Что до остального… К нам наконец-то прибыли войска. Пока одна бригада, но, согласно рапорту, остальные уже готовились к погрузке и будут здесь в течение пары недель. Моллер и Людингаузен-Вольф, это командир бригады, вместо марша через всю Мексику решили переправить ее морем. Думаю, скоро солдаты уже будут в Тешасе.

И наместник еще молчал, внимательно выслушивая доклад!

– Пока я поручил им лишь служить подкреплением Сысоеву. Первыми границу не переходить, однако вторгшиеся к нам банды уничтожать на месте, – пояснил Резанов. – Надеюсь, теперь Василий Алексеевич оставит свои планы об ответном вторжении.

Слуга вновь внес поднос, на котором на этот раз наряду с кофе дымились длинные трубки.

– Скажу вам более: у нас появились союзники, – улыбнулся наместник, с удовольствием выпуская дым.

– Англичане? – Муравьев тоже взялся за трубку.

– Они самые. При первом же известии о случившемся представители Британии немедленно известили меня, что готовы поддержать Россию в войне с их бывшими колониями. Как только мы объявим войну, они немедленно придут нам на помощь своей армией и флотом.

– Значит, война? – Муравьев произнес это без особой радости. Одно дело – наказать зарвавшихся североамериканцев, и другое – начинать против них серьезную кампанию.

– Оно нам надо? – спросил Резанов. – По-моему, миром мы достигаем гораздо большего. Империя без того прибавила столько земель, что в ближайшее время отнюдь не нуждается в дальнейшем приращении. Нам бы заселить то, что получили, наладить здесь хозяйство, а не зариться на чужое. Дел столько, что не знаешь, за которое браться первым. Впрочем, англичан тоже можно понять. Первый раз они просили помощи войсками еще у Екатерины Великой. Та была женщиной мудрой и отказала им. Незачем лить русскую кровь за чужие интересы. И вот теперь опять. Вы думаете, британцы из любви к нам помогали нам при покупке Мексики? Отнюдь. Их планы ясны, словно Божий день. Оказавшись здесь, мы рискуем втянуться в конфликт с бывшими английскими колониями. Сила наших войск известна. Дальнейшее – проще простого. Союз с Лондоном, мы побеждаем, возможно, получаем в качестве компенсации какую-то часть, например ту же Луизиану, а англичане возвращают себе власть на большей части северного материка. Если же учесть сепаратистские настроения части населения Мексики, то в дальнейшем, по их планам, уже мы вынуждены будем уйти из Америки, как постепенно уходит отсюда Испания. С нами даже легче. Все наши коммуникации в случае чего находятся под ударом наших недавних союзников, и отрезать нас от России для них легче легкого. Но это так, в перспективе.

Муравьеву оставалось лишь кивать, соглашаясь с Резановым.

– Наш государь против любой войны, – в качестве итога произнес наместник. – Хотя, надеюсь, по ту сторону границы так же понимают, чем может быть чреват конфликт с Россией. Пока мы здесь вообще не имели сил, кроме бывшей мексиканской армии и казаков, они еще могли бы надеяться оторвать от Мексики Тешас, но с прибытием войск ни о какой их победе речи быть не может. Так что, думаю, все обойдется. В крайнем случае какие-то банды из Луизианы попробуют повторить набег, так сказать, по собственному почину. Но скоро там будет два полка. Посмотрим, насколько у наших соседей хватит прыти. Хотя ситуация в тех краях еще долго будет напряженной, и наша первая задача – отражать все наскоки соседей, не превращая при этом противостояние в войну.

Муравьеву хотелось отдохнуть после долгой дороги, однако послушать соображения наместника было интересно. Да и важнее.

– Надо существенно пополнить количество казаков. Хотя бы за счет местных жителей, как это делается сейчас в Калифорнии. Обещали прислать еще некоторое количество семей с Дона, но когда это будет! – вздохнул Резанов.

– Хорошо хоть, что проблемы только с одной границей, – заметил Муравьев. – Если, конечно, не считать брожения среди населения. Но последнее несколько уляжется, если мы сумеем наладить здесь порядок.

Резанов кивнул, однако слова его прозвучали возражением капитану.

– К сожалению, не только. В присланных бумагах намекается, будто Испания желает присоединиться к Священному союзу. Лучше бы она этого не делала. Боюсь, тогда мы можем быть втянуты в ее борьбу за все земли, которые лежат южнее нас. Там сейчас тоже весьма неспокойно. Хотя тут мы уж как-нибудь попробуем выкрутиться перед Петербургом. Мол, сил мало, проблем много, и даже послать кого-либо нет ни малейшей возможности. Тем более все это правда. Пока же, Николай Николаевич, вы свободны. Отдохните немного с дороги, а к обеду прошу ко мне. Да, вот еще… Боюсь, придется вам снова отправляться к Сысоеву. Там вы пока намного нужнее. Да и за выселением самовольных поселенцев кто-то проследить должен.

– Надо – значит надо, – согласился Муравьев.

Впрочем, новость для него была радостной. Место офицера там, где существует опасность. Сверх же того, хотя Николай старался не признаваться себе в том, была в тех краях одна асиенда, в которой ему очень хотелось побывать.

33

Они собрались в кают-компании. Больше ни в одном помещении «Камчатки» пять человек сразу более или менее нормально расположиться не могли.

Нет, разумеется, еще были матросские кубрики, достаточно просторные для большего количества людей, но речь ведь идет о приличном, а не просто замкнутом пространстве. Тогда уж лучше прямо на палубе. Но на то и совещание, чтобы никого постороннего не было. И Липранди был слишком слаб, чтобы подвергать его воздействию солнца.

С момента высадки на палубу шхуны партии матросов во главе с Литке прошла от силы пара часов. Военные моряки с некоторым удивлением узнали, что на судне находятся соотечественники, а командовавший ими офицер сразу признал Липранди.

Главное моряк поведал сразу. Через три дня после встречи с пиратами с «Камчатки» увидели встречный караван судов. Транспорты под русским флагом шли в Веракрус в сопровождении военных кораблей. Оказывается, в Америку уже была переправлена пехотная бригада, и нынешний конвой перевозил туда же Нежинский конно-егерский полк. Командовавший крохотной эскадрой капитан-командор Гейден несколько переиграл сложившееся положение. Он забрал «Камчатку» с собой, а взамен отрядил в охранение купцов один из фрегатов, подробно объяснив его капитану, до какой точки он должен обеспечивать безопасность, равно как и срок, когда надлежит оказаться в мексиканском порту.

Уже в Веракрусе узнали и другую новость. Наместник приказал срочно перебросить морем полк в Тешас, чем, собственно, сейчас и занимались моряки. Просто в предутренней тьме вахтенные услышали выстрелы и повернули на звук. А когда рассвело, стала видна и шхуна.

Трое путешественников оказались на «Камчатке», шхуна была вынуждена следовать вместе с конвоем. Во избежание же всяких случайностей на ней обосновалась небольшая команда русских моряков.

Хуже всех оказался де Гюсак. Если Липранди с Блохиным обошлись перевязками, то старый француз балансировал между жизнью и смертью. Корабельный лекарь непрерывно находился рядом с ним, но никакой гарантии дать не мог. В настоящий момент Гюсак был без сознания. Оставалось ждать, как решит судьба. Только было еще одно дело, и потому Липранди немедленно заявил, что ему надо встретиться с командиром полка и старшим из моряков.

Едва Головнин узнал о причине, были отданы соответствующие приказы, произведены маневры, а так как лекарь рекомендовал хоть какое-то время не перемещать подполковника, то капитан-командор прибыл на шлюп сам. А следом с одного из транспортов шлюпка доставила двух сухопутных офицеров.

Мир порою оказывается чертовски тесен. По крайней мере, для некоторых категорий людей. В прибывших Липранди узнал двух своих давних и хороших знакомцев по минувшей войне. Это были посланный наместником в Веракрус Муравьев и одногодок Ивана Петровича Граббе, недавно произведенный в полковники и получивший под свою команду Нежинских конно-егерей.

– Полк имеет полный комплект людей, все шесть действующих и один резервный эскадроны, но в штабе посчитали, что переправлять такое количество лошадей нет смысла, и у меня лишь один дивизион – конный. Прочие должны будут получить коней на месте, – поведал Граббе. – Я понимаю прямой резон этого. Намучились в пути с животными. Но теперь пока полк станет полностью боеспособным… Это же кавалеристы. Их обучали действиям в пешем строю, но… – Молодой полковник махнул рукой.

Видно, особых усилий в обучении конно-егерей пехотным эволюциям никто не прилагал. Конно-егеря были введены в России в тысяча восемьсот тринадцатом году и вместе с гусарами и уланами относились к легкой кавалерии. Их главной задачей являлись разведка, действия в тылах неприятеля, участие в баталиях в конном строю. Даже барабанщиков в штатах полков не было, а какие без них маршировки? Но все же нежинцы, как и прочие конно-егеря, были переформированы из драгун, а последние долгое время считались чем-то наподобие ездящей пехоты.

– На Галвестоне требуется как раз пехота, – вставил Липранди.

Он был единственным, кто на правах раненого не сидел, подобно остальным, а полулежал тут же на диване. Точно так же, как формы Иван Петрович по понятным причинам не имел.

– У меня приказ, – без всякой убежденности напомнил Граббе.

Он боялся не успеть к сражению, если оно состоится. Но и проходить достаточно близко от разбойничьего гнезда и ничего не предпринять при этом, тоже казалось недопустимым.

Муравьев, как человек сухопутный, тоже колебался с решением. К тому же он был здесь единственным, кто успел повоевать в здешних местах и близко к сердцу воспринимал проблемы жителей Тешаса и линейных казаков. Проблемы с безопасностью мореплавания казались ему чем-то вроде и важным, но не имеющим к нему самому прямого отношения.

Иного мнения придерживались моряки. Для них, напротив, пираты представлялись главным вызовом. Особенно – для гонявшегося за ними Головнина. И тут вдруг представился шанс раз и навсегда покончить с проблемой.

– Можно обойтись десантными партиями с кораблей, – предложил капитан «Камчатки». – Тут всего и требуется, что один корабль, чтобы блокировать бухту, и второй, который зайдет с противоположной стороны острова и высадит людей. Кавалеристы вполне могут следовать дальше.

– Так и сделаем, – кивнул Гейден.

– Только, Логгин Петрович, можно один из кораблей будет «Камчатка»? Мы с самого начала действовали против пиратов, и люди заслужили принять участие в окончательном решении вопроса, – попросил Головнин.

– А мы? – неожиданно вскинулся Граббе.

Вопреки прежним мыслям ему показалось обидным не принять участия в деле.

– Сколько на острове людей? – словно не звучал об этом разговор, уточнил полковник.

– Не более трехсот. Обычно – поменьше, – ответил Липранди.

– Тогда одного дивизиона хватит с избытком. На один день вполне можно задержаться, – сделал вывод Граббе.

Но морякам уже не очень хотелось делиться победой. Потому в ответ начался спор. Не пылкий, а вполне взвешенный, в котором желание участвовать скрывалось за неспешными неубедительными аргументами.

Для Липранди участие, вернее, неучастие в споре (подполковник открыто не встал ни на одну из сторон) завершилось появлением на пороге кают-компании судового лекаря.

– Иван Петрович, – после обязательных приветствий и фраз обратился к нему эскулап. – Там француз очнулся. Вас зовет.

На лице медика было написано некоторое смущение. Не годится ради одного раненого тревожить другого, но что поделать?

– Иду. – Подняться оказалось тяжело.

В бою напряжение не позволяет расслабляться, и собственных ран можно даже не заметить, зато стоит очутиться в нормальной обстановке, и слабость оказывается доминирующим чувством. Но сразу вновь пробудилась чуть угасшая тревога за того, с кем провел последние месяцы и с кем несколько часов назад сражался бок о бок против взбунтовавшихся матросов.

Не так страшны были раны. Просто потеря крови вызвала упадок сил, и стоило встать, как начала кружиться голова.

Тем не менее Липранди проделал весь короткий путь сам, отказавшись от услужливо подставленного плеча лекаря.

– Жан, – обрадовался его приходу де Гюсак.

Сейчас он казался каким-то особенно старым. Черты лица обострились, а в глазах появилась мудрость человека, пребывающего между жизнью и смертью.

– Как вы, Анри? – Липранди присел рядом с койкой француза.

– Нормально. – Однако Гюсак даже не пытался выглядеть бодрым. Голос его был тих, и было видно, что слова даются с трудом. – Жаль лишь будет, если так и не увижу Париж. И с наместником вы меня не познакомите.

– Что вы! Лекарь обещает в ближайшее время поднять вас на ноги. Пуля удалена, остальные раны так не опасны. Просто вы потеряли много крови. Главное – покой и отдых, – несколько приукрасил положение приятеля Липранди.

– Бросьте. Все в руках Божьих. – Не отличавшийся особой религиозностью француз, подобно многим, оказавшимся на пороге, пересмотрел предыдущие взгляды о вечности. – Знаете, Жан, а ведь шкипер был в заговоре.

– С чего вы взяли, Анри?

Сам Липранди не задумывался о происшедшем. Главным было уничтожение пиратского гнезда, и в его свете все предыдущее отошло куда-то на задний план.

– Откуда у них оружие? – Де Гюсак попытался изобразить некое подобие улыбки. – И почему Рене появился на палубе?

– Он же сказал – двери оказались заперты, – дежурно отозвался Липранди. И тут же до него стало доходить. – Вы хотите сказать, что мы бы это обязательно услышали?

Де Гюсак на секунду прикрыл глаза. Так было значительно проще, чем кивнуть головой или говорить.

– Не только. Шкипер ждал исхода, а когда увидел рядом корабли, замел все следы. Я же видел, как добивали раненых. Чтобы никто не проболтался.

Последние штрихи в картинке встали на месте. Липранди сам бы мог догадаться до того, что рассказал ему француз, но тогда на палубе он беспокоился за жизнь компаньона, и ему не было дела до происходящего, а потом все помыслы были направлены на Галвестон.

– Я доложу о случившемся.

В море любой капитан имел право суда над преступниками. Тем более когда речь шла о морском разбое. Не было никакого смысла откладывать дело в долгий ящик.

– Теперь, Жан, идите. – Де Гюсак был измотан коротким разговором. – Хочу увидеть Париж. Если не наяву, то хоть во сне.

Он закрыл глаза, и Липранди в какой-то момент показалось, что это было все. Но грудь Анри едва вздымалась.

– Мне надо, чтобы он жил, – выйдя из каюты, заявил Липранди лекарю. – Понимаешь – жил!

Лекарь послушно кивнул, но в его глазах Липранди не заметил особой уверенности.

34

Разговоры порою бывают сродни болоту: стоит в них увязнуть, а дальше уже тонешь в потоке слов и никак не выбраться из них, и не перейти к делу. Тут уж как сложится. Или же первые фразы сумеют мобилизовать всех, подвигнуть на действие, или же за первыми фразами последуют вторые, за ними – третьи, и все будет вертеться вокруг одной и той же темы, вокруг одних и тех же фраз, лишая сил разорвать полученный круг.

В Луизиане случилось второе. Нет, решимости покарать казаков у жителей вначале было с избытком. Почти все поголовно были возмущены полученным отпором. Они привыкли чувствовать себя хозяевами, и вдруг кто-то попытался с оружием в руках возразить им, что на самом деле все обстоит совсем не так. Стерпеть подобное казалось кощунством. Наглецы заслуживали самой жестокой кары, и это еще было весьма мягким наказанием. Требовалось уничтожить не только мужчин, но и их детей, женщин, чтобы впредь никому было неповадно выступать против права людей быть свободными и делать все, что только заблагорассудится.

Потому рассуждениям не было конца. Планы создавались и отвергались вновь. Плантаторы и горожане соревновались друг с другом в изобретении новых кар и в способах обрушить их на казаков так, чтобы у тех не было ни малейшего шанса не то что отбиться, а просто спастись. И никто не замечал, как в громадье планов потихоньку отходит на второе место первоначальное стремление разделаться с врагами поскорее.

Кое-кто ждал помощи со стороны федеральных сил. В первую очередь это были те, кого выдворили из Тешаса, или те, кто собирался перебраться на соседние пустующие земли, но по каким-либо причинам (и как выяснилось – на собственное счастье) не успел этого сделать. Плюс – просто более радикальные граждане, собиравшиеся не только раз и навсегда разобраться с казаками, но и нанести удар по государству, стоявшему за их спинами. Так чтобы выгнать новых конкурентов раз и навсегда из Нового Света.

За этим, разумеется, стояло никем не называемое, однако всеми разделяемое желание иметь соседями лишь слабые страны, в которых затем с легкостью можно будет делать все, что только взбредет в голову. Америка должна принадлежать американцам. А править ею – самые демократические и свободолюбивые люди: жители Североамериканских Штатов.

Беда заключалась в том, что даже губернатор не имел ни малейшего права распоряжаться вооруженными силами. Армия подчинялась лишь конгрессу и президенту, и никто из представителей местных властей не мог тронуть с места ни одного солдата. Скорого ответа от президента ждать было нельзя по причине огромных расстояний. Пока гонцы достигнут далекой столицы, пока будет принято решение, пока оно придет в Луизиану…

Сначала вскользь, а потом все громче зазвучали голоса с требованием созвать ополчение по типу того, которое организовывалось в штате три года назад во время войны с англичанами. Раз мера подействовала тогда, то теперь и подавно. Ни для кого не было секретом, что кроме казаков военные силы России были представлены в Мексике лишь бывшими испанскими войсками, а уж их-то в расчет можно было не брать.

Кое-кто из молодежи, более пылкой и жаждущей действий, успел записаться в формирующиеся силы, после чего процесс закончился сам собой. Дело было не в оружии, которое имелось у каждого уважающего себя жителя. Но как-то не слишком хотелось вступать под чье-то командование. Да и вообще, полным ходом шла уборка урожая, и пусть на полях работали исключительно рабы, за ними требовался глаз да глаз. И уже во все тех же разговорах послышались голоса: мол, не отложить ли карательную экспедицию на некоторое время, пока пшеница и кукуруза не окажутся в закромах.

Им возражали те, чье благосостояние зиждилось не на сельском хозяйстве, или те, кто был изгнан из Тешаса и урожаем воспользоваться уже не мог. Разумеется, при исходе плантаторов все культурные растения выжигались, дабы никто не сумел воспользоваться результатами чужого труда, возведенные постройки тщательно разрушались, только это было слабым утешением за утраченное имущество и понесенные расходы.

Посреди требований, призывов и рассуждений как-то незамеченными оказались расспросы известного капитана Гамби о каком-то крупном и сильном матросе. Мало ли моряков шляется по кабакам и улицам портового города?

Нет, капитану, конечно же, отвечали и порою припоминали виденных в последнее время здоровяков, только каждый из них, найденный командой флибустьеров, оказывался не тем, который был нужен суровым просмоленным людям.

Точно так же незамеченной оказалась пропажа шхуны Рене, арендованной Липранди и де Гюсаком. Ну, не пришла она в порт, в отличие от других двух судов, так что с того? Погода в последнее время стояла нормальная, сильных штормов не было, и ничто не заставляло подозревать ее гибель. Может, просто вместо Нового Орлеана торговцы решили распродать товар в Доналдсвилле или же подались дальше на север, где цены на контрабанду были чуть выше хотя бы потому, что основной флибустьерский промысел был сосредоточен в районе Карибского моря.

Стоит ли беспокоиться? Как бы ни хотелось, мир не ограничен одним Новым Орлеаном. Вот если бы шхуна являлась собственностью кого-то из горожан, последний бы испытывал головную боль да гадал, куда оно делось. А так…

На фоне продолжающихся до бесконечности разговоров, требований, призывов Клэрборн получил долгожданный ответ от президента.

В заверенном всеми необходимыми печатями и подписями послании содержался категорический отказ предоставить войска для нападения на русскую колонию. Далее следовали те же размышления, которые уже озвучивал Резанов: к американо-русской войне обязательно подключится Англия, а Штаты в данный момент не могут воевать сразу против двух стран.

Было и второе письмо, уже неофициальное. В нем Монро уже по-дружески сообщал, что частную инициативу можно только приветствовать, но лишь в том случае, если государство заведомо не имеет к ней никакого отношения. Равно как и поддержку любых повстанцев на территории сопредельного государства. Настоящая победа должна осуществляться чужими руками.

Припиской же шло, что федеральные силы в Луизиане получат приказ о повышенной готовности на случай ответного вторжения казаков на территорию штата, и еще несколько полков в ближайшее время будут переброшены из других районов страны. Но все это – исключительно для обороны.

Максимум, что можно сделать, – переодеть один из полков в штатское платье. Тогда русские примут солдат за обычных обывателей, в числе других отстаивающих свои свободы. Но – только один.

В Мехико уже отправлен официальный посол, который должен довести до русского наместника протест против незаконного изгнания из Техаса граждан Североамериканских Штатов, утраты ими имущества, равно как и коварным нападением на мирных граждан, шедших в станицы за своим имуществом.

Остальное жители Луизианы должны проделать сами. И желательно как можно быстрее.

35

День не задался с самого начала. Дело было даже не в том, что он пришелся на пятницу. В конце концов, пятница есть в каждой неделе. Гораздо серьезнее было то, что вставшее в положенный час солнце осветило в пределах прямой видимости корабли, и развевающиеся над ними Андреевские флаги лишали малейшей надежды на сколько-нибудь благополучный выход из ситуации.

Флотилия расположилась перед бухтой широким фронтом. Так что самый маневренный корабль с самым умелым капитаном не имел никакого шанса проскользнуть мимо. Только один шлюп выдвинулся из общей линии и приблизился ближе ко входу, остановившись на расстоянии лишь чуть большем, чем дальность пушечного выстрела.

Кампече бурлило. Все обитатели поселка собрались перед красным домом Лафита и теперь громогласно перебирали варианты возможного поведения. Проще говоря – пытались решить, что делать теперь и каким образом спасти свои шкуры.

Здесь не было трусов, только ведь есть смелость и есть самоубийственное безрассудство. Хотя нынешний случай явно относился к тем, когда ни одно решение не могло гарантировать спасения.

Предложения звучали самые разные: драться на суше и на море, попытаться прорваться, рассеяться по острову и потом на лодках перебраться на материк, сдаться… Кое-кто в открытую жалел, что так и не позаботились о пристани с противоположной стороны острова. Если бы нечто подобное было и там имелась бы хоть пара суденышек или соответствующее количество шлюпок, можно было бы улизнуть, не вступая в бой с подошедшей флотилией. В крайнем случае – запудрить врагу мозги ложными переговорами и тем самым протянуть до вечера, чтобы совершить бегство под покровом темноты.

Как-то не верилось раньше в такой поворот событий. Испанцы далеко и давно утратили воинственный дух, а прочие даже не пытались отыскать флибустьерское логово. Человеку свойственно привыкать к лучшему, и потому кажется, будто оно продлится вечность. Да и Лафит неоднократно убеждал своих людей, будто держит все под контролем, и главное – не злить Североамериканские Штаты, а уж они не допустят чужих к своим гражданам.

Люди орали, и с каждым криком страсти накалялись все больше. Найдись некто, сумевший указать виновника, – с легкостью пролилась бы кровь, да только где тот виновник и стоит ли его искать, если никакая расправа уже ничего не исправит?

Впопыхах позабыли даже о флаге Мексиканской республики на флагштоке, и он по-прежнему развевался над поселком – никому не нужный знак неведомой свободы.

От застывшего перед входом в бухту корабля отвалила шлюпка и ходко двинулась к берегу. Лафит прикинул место, где она пристанет, и тяжелой походкой двинулся в ту сторону. Чуть позади следовали его капитаны. Главарь разрешил им находиться неподалеку, однако предупредил, что первым делом поговорит с посланцем сам. Благо Лафиту верили, и знали – Кузнец использует малейший шанс к всеобщему спасению.

Он успел сжечь все бумаги и теперь прикидывал, как бы половчее обвести русского парламентера вокруг пальца или хотя бы выторговать более-менее приличные условия. Если бы перевес в силах был несколько иным, можно было попытаться отбиться, продержаться хоть до вечера или сразу пойти на прорыв, но сейчас подобный ход действий не сулил флибустьерам ничего хорошего.

Хотя… Тут ведь главное – убедить врага, что сам ты значительно сильнее, чем это кажется на первый взгляд. Им ведь наверняка тоже не хочется зря проливать кровь.

Шлюпка уткнулась в песок, и из нее проворно выбрался статный молодой офицер. Несколько шагов, отделявших его от Лафита, офицер преодолел почти мгновенно.

– Лейтенант Русского флота Литке, – представился парламентер, чуть поколебался, а затем все-таки коротко отдал честь. И не хотелось салютовать пирату, однако положение требовало.

– Чем обязан? Мы – мирные граждане, живем здесь, и вдруг визит целой эскадры, – представляться в свою очередь Лафит не стал.

– Странный мир, надо сказать, – без тени улыбки отозвался Литке. – Форт у входа, на мачте – флаг несуществующего государства, вооруженные корабли в бухте. С чего вы здесь живете, когда на острове даже пресной воды нет?

По-французски офицер говорил свободно, словно этот язык был для него родным.

– Почему же – несуществующего государства? Раз существует правительство и его поддерживает народ, следовательно, есть и государство, – мягко возразил Лафит.

Он лишь теперь запоздало сообразил, что флаг было бы лучше немедленно убрать. Раз уж русские считают себя владельцами Мексики, не стоит их злить в открытую.

– Вам не кажется, что это лишнее обвинение в ваш адрес? – Офицер впервые скупо улыбнулся. – Попытка вооруженного мятежа – не слишком ли много в дополнение к пиратству? Или уже все равно, коль наказание одно?

– Какое пиратство? – Лафит старательно изобразил удивление.

– У вас будет право отрицать что-либо в суде, – вступать в пререкания офицер не собирался. – Только предупреждаю – у нас есть весомые доказательства ваших преступлений и готовые выступить против вас свидетели.

Лафит вновь вспомнил про себя недобрым словом русского матроса. Неужели он все-таки бежал и сумел добраться до материка?

– Капитан-командор граф Гейден предлагает вам сдаться. – Тон Литке стал официальным и жестким. – В противном случае ровно через час вы будете уничтожены.

Он взглянул на свой брегет, отмечая время передачи ультиматума.

– На каких условиях? – осведомился Лафит.

– Без всяких условий, – отрезал офицер. – Вашу судьбу будет решать суд.

– Мы – граждане Североамериканских Штатов…

– Про флаг забыли, – напомнил Литке, прерывая собеседника. – Я же говорил – оправдания будете предъявлять суду. Могу лишь сказать: смертная казнь в России отменена. Однако сохранена за преступления воинские, а пиратство можно трактовать и так. Поэтому сдача хоть в какой-то степени гарантирует вам жизнь.

– С дальнейшей переправкой на территорию Испании, где она в ходу, – в свою очередь напомнил Лафит.

Литке лишь пожал плечами: мол, меня это не касается.

– Вы настолько уверены, что сумеете завладеть Кампече? Город укреплен, люди умеют владеть оружием, и одолеть их не так просто. Я предлагаю вам другое. Вы отводите флотилию на некоторое достаточное расстояние, и мы просто покидаем остров. Таким образом, ваше задание будет выполнено.

– Наш долг – ликвидировать пиратство в Карибском море, а не дать вам возможность перебраться в другое место, месье Лафит. Не знаю, где вам лучше – здесь или в Баратарии, однако ваше настоящее место – в тюрьме.

Главарь флибустьеров невольно вздрогнул, услышав свою фамилию и намек на бывшие дела.

– И еще, – продолжил Литке. – Не преувеличивайте собственные силы. Лучше посмотрите внимательно хотя бы вон туда. – И он указал куда-то за спину Лафита.

Остров был довольно плоский, поэтому видно было далеко. Да и при чем тут расстояние, когда до линий солдат, подходивших размеренным шагом к городку, было едва ли не подать рукой? Во всяком случае, в Кампече они должны были вступить не позднее чем через четверть часа.

Конно-егеря и моряки были замечены не только Лафитом. Кто-то уже кинул в ту сторону взгляд, сказал об увиденном соседям, и все обитатели острова могли узреть воочию надвигающееся на них войско.

Лафит действительно переоценил способность островитян к сопротивлению. Судя по доносящимся крикам, драться никто из них не мог. Людей охватила паника, и никакие команды уже не сумели бы восстановить порядок.

– Итак? – спросил Литке.

Об обещанном часе он уже позабыл.

– Черт с вами. Ваша взяла. – Лафит досадливо сплюнул на песок, после чего отвернулся и усталой походкой пошел в сторону доживавшего последние минуты городка.

Литке сделал знак своим людям. Один из них немедленно поднял к губам горн, и звучный сигнал полетел над землей и морем. Торжествующий, как крылатая богиня победы.

36

Солнце едва поднялось над горизонтом, и было по-утреннему свежо. Солдаты и казаки зябко ежились, торопливо приводили себя в порядок, а у разведенных костров уже вовсю старались кашевары.

Офицеры тоже были давно на ногах. Они собрались небольшими группками, пили чай или кофе, курили трубки да вели беседы, зная, что другого времени может уже не быть.

Здесь находились два пехотных полка, конно-егеря, казачьи сотни да еще сводный мексиканский полк. Огромная сила по здешним меркам.

– Луис, ты помнишь приходившего к нам Гомеса?

Командир мексиканцев подполковник Кастебан не спеша затянулся пахитоской и посмотрел на стоявшего рядом сержанта.

– Так точно! – отозвался тот. – Как не помнить?

– После боя возьмешь людей и вернешься в форт. Я скажу, каким образом можно с ним связаться. Назначишь встречу где-нибудь неподалеку.

Хуан замолчал. Мысли его витали где-то далеко, и лишь рука, словно живя самостоятельной жизнью, время от времени подносила пахитоску к губам.

– Что-нибудь передать? – напомнил о своем существовании сержант.

Он служил со своим командиром уже много лет и давно стал его правой рукой. Именно он всегда выполнял те поручения, которые нельзя доверить даже младшим гарнизонным офицерам.

– Да, – несколько рассеянно отозвался Кастебан. – Ты должен будешь его убить. И всех, кто будет с ним, – тоже. Вряд ли их будет больше двух-трех человек. Но уйти не должен никто. Понятно? Никто. Трупы где-нибудь закопаете.

– Но что я скажу солдатам?

– Правду. Что Гомес – мятежник, против законной власти. Опасный тип. Объясни, мол, по-другому нельзя. Иначе его соратники могут попытаться отомстить. И обязательно дашь каждому из солдат денег, чтобы молчали.

Сержант согласно кивнул. На его лице не отразилось никаких эмоций. Надо – значит надо. Хуан пошел в гору, и, разумеется, свидетели типа Гомеса ему не нужны.

– Господин подполковник! – Со стороны скакал посыльный и еще издалека обращался к командиру. – Вас на совет к генералу.

– Иду. – Кастебан отбросил пахитоску и двинулся в ту сторону, где стояла палатка казачьего генерала.

Там уже собирались командиры остальных частей.

Сысоев обвел своих сподвижников внимательным взглядом и без всяких предисловий объявил:

– Только что получил весть. Плантаторы скоро будут здесь. С ними – переодетый армейский полк. Якобы тоже мирные жители, возмущенные нашим коварством.

«Работа Липранди, – невольно подумал находившийся тут же Муравьев. – Хорошую работу проделал Иван Петрович. Такую разведывательную сеть организовал на той стороне!»

Жаль, сам подполковник не мог узреть результаты своего труда. Лекарь категорически запретил ему передвигаться в ближайшее время, и Липранди находился в лагере у моря напротив застывших на якорях кораблей. Там же был де Гюсак, по-прежнему пребывающий между жизнью и смертью.

– Мои казаки сделают вид, будто случайно нарвались на банду, и бросятся в бегство. А дальше…

Остальной план помнили все. Преследуя казаков, плантаторы неизбежно должны будут оказаться в большом овраге, на выходе из которого их будет ждать сюрприз. И другой сюрприз в этот момент должен будет перекрыть былой вход.

Как истинный казак, Сысоев привык действовать наверняка, не давая врагу никаких шансов.

Задания были получены, и повторял он лишь для того, чтобы вселить в людей уверенность в успехе. Хотя уверенности хватало.

Оставалось лишь дать команду по местам, однако какое-то время еще было, и Сысоев демонстративно не спешил.

– Знаешь, Павел Христофорович, – обратился Муравьев к Граббе. – А ведь я, наверное, женюсь.

– На ком? – удивился полковник.

– Есть тут одна прелестная девушка, – мечтательно улыбнулся Николай.

И такой ясной была улыбка, что его старший товарищ невольно позавидовал.

– Ты уже сделал предложение?

– Пока нет, – признался Муравьев. – Но обязательно сделаю при первой же встрече.

– Господа офицеры! – произнес Сысоев, и каждый двинулся к своим частям.

С генералом остались лишь Муравьев, Хуарес и неизбежные ординарцы.

Солдаты организованно уходили в лески и балки, и через полчаса никакой наблюдатель не смог бы сказать, будто кругом полно людей.

Вдалеке появился стремительно несущийся всадник.

– Скоро начнется, – кивнул в ту сторону Сысоев и повернулся к Муравьеву: – Я не совсем понял, кого наместник хочет вписать в казаки?

– Индейцев. Граф ведет сейчас переговоры с несколькими племенами. Теми, которых американцы силой вытесняют с их законных земель и которые считают себя в первую очередь воинами. В Калифорнии казачье войско уже на треть состоит из них, вот и эти хотят пойти по пути своих калифорнийских собратьев.

– Если хотят, то, надеюсь, будет толк. Остальное приложится. – Сысоев расправил усы и осмотрел окрестности. – Это же и их земля. Кому же ее защищать?

Всадник подскочил к генералу, резко остановил коня и лихо вскинул руку к шапке:

– Идут, ваше превосходительство!

– Ну что ж, раз идут, то встретим, – ответил Сысоев. – Гостям мы завсегда рады. Только понравится ли им наша встреча? Как думаете, господин капитан?

И он подмигнул Муравьеву, словно тот нуждался в ободрении.

Оглавление

Пролог

Часть первая. ПОЗДНЯЯ ВЕСНА

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

Часть вторая. КОНЕЦ ЛЕТА

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

Реклама на сайте