«Расколотые небеса»

Андрей Ерпылев Расколотые небеса

Часть первая Ворота в никуда

1

Очередной холостяцкий вечер приближался к закономерному своему завершению.

Стрелки настенных часов ползли к одиннадцати, но Александр упрямо пялил глаза в экран телевизора, пытаясь уловить нить сюжета в сериале, начало которого терялось в глубоком прошлом, а конца даже не предвиделось. Удовольствия попытки актеров сыграть «настоящую жизнь» ему не приносили, но еще меньше хотелось вылезать из удобного кресла, плестись в спальню, расправлять постель… Имелась, конечно, альтернатива – прикорнуть тут же, на диване в гостиной, не раздеваясь. Но даже представить себе, сколько усилий придется приложить утром, чтобы стереть с помятой физиономии следы «спартанского» отдыха, было невыносимо. Более мягкий вариант – задремать в кресле будто бы ненароком, случайно – тоже не сулил ничего хорошего.

«Стареешь, брат… – пожурил себя Александр Павлович, беря со столика бокал с совсем степлившимся слабоалкогольным пивом и делая крошечный брезгливый глоток. – Да и в самом деле – сороковник позади…»

Увы, не в одном возрасте или полном отсутствии семейной жизни было дело: сотрудник КСТ Воинов не видел впереди никаких перспектив, и жизнь катилась будто бы под горку – без особенных затруднений и проблем, но и без каких-либо радостей или ожиданий.

То ли дело раньше, когда он носил совсем другую фамилию, которую уже не то чтобы стал забывать, но и не воспринимал уже полностью своей, законной. Но все было в прошлом… Да и контора, где он теперь служил, звалась Комиссией по Сопредельным Территориям лишь среди своих, посвященных, а во всех официальных реестрах значилась безлико и сухо: капитально-строительным товариществом «Альтернатива».

Пожаловаться Александру, собственно говоря, было не на что – сотрудники его уважали, начальство в лице Маргариты фон Штайнберг не слишком зажимало… Да что там! Владимир третьей степени за десант в «Ледяной мир» (правда, без мечей), повышение до начальника пусть и небольшого, но отдела со своим штатом и определенной свободой действий… Более того: сама «железная леди», как прозвал ее про себя Воинов – той самой настоящей «железной леди»[1] в этом мире так и не появилось, – мало-помалу оттаивала к нему, иногда, забывшись, называла Сашей… Порой он даже ловил на себе ее странный взгляд, впрочем, тут же отводимый в сторону. Словом, обычная жизнь обычного служащего, правда, в не совсем обычной организации, занимающейся не совсем обычными делами.

Внезапно обстановка комнаты, понемногу заволакивающейся предсонным флером, обрела для Александра глубину и четкость: внизу экрана бежала бесконечная строка, появление которой никогда не предвещало ничего хорошего. Он напряг зрение…

«Уважаемые господа телезрители! Мы вынуждены прервать наши передачи…»

«Что там еще стряслось?..»

Едва Воинов успел подумать об этом, как полусонная толкотня сериальных персонажей сменилась заставкой теленовостей, с полыхающей поперек синего фона алой надписью: «Экстренный выпуск».

– Уважаемые господа телезрители! – начал, скорбно поджав губы, телекомментатор Ивицкий, как известно, по пустякам не разменивающийся и ведущий на «Петергоф-ТВ» лишь часовую воскресную передачу «Вехи». – Мы вынуждены прервать наши передачи для важного сообщения. Сегодня, в двадцать часов тридцать восемь минут по петербургскому времени…

«Что?! – едва не заорал Александр в экран. – Не тяни ты!..»

– … в окрестностях Самары потерпел катастрофу самолет с несколькими десятками пассажиров на борту. Согласно данным, которыми наша телекомпания располагает на данную минуту, выживших в крушении нет. В настоящее время выясняется тип самолета, номер рейса и количество жертв. Государь поставлен в известность и уже распорядился о создании специальной комиссии…

«Как это – „выясняется тип самолета, номер рейса“?» – опешил Воинов, хватая со столика пульт, чтобы переключиться на скандальный «СТВ», в подавляющем большинстве случаев более информированный, чем его рафинированные и благонадежные коллеги-соперники.

– …сообщают, что, скорее всего, это был «Святогор», двигавшийся в направлении «восток – запад», – затараторил носатый молодой человек с жуликоватыми глазами, держащий микрофон словно малыш мороженое. – Как нам удалось узнать…

Увы, ни всезнающий «СТВ», ни десяток других каналов, тоже обсасывающих на все лады сенсационную катастрофу, ничего более конкретного к информации, озвученной «Петергофом», добавить не могли.

Александр приглушил звук телевизора, снова вернувшегося к нескончаемому сериалу после пятнадцатиминутного перерыва, и прошелся по комнате.

«Святогор» – последняя модель авиалайнера, сошедшая со стапелей концерна Сикорского, миниатюрностью отнюдь не отличалась. Насколько Воинов знал, две пассажирские палубы этого воздушного левиафана вмещали до семисот человек, не считая членов экипажа. И кроме того, абы кто «Святогорами» не летал – билет на него стоил почти в два раза дороже, чем на обычный лайнер. Ведь кроме небывалого для авиации комфорта инженеры концерна гарантировали стопроцентную надежность самолета, оснащенного не просто по последнему слову техники, но по последнему слову завтрашней техники.

«Залезть, что ли, в Сеть? – подумал мужчина, нерешительно останавливаясь возле информа, который иногда, забываясь, называл про себя малоупотребимым здесь словом „компьютер“. – Так ведь вряд ли в широком доступе что-нибудь пристойное, кроме всякого ерничанья будет. Информагентства сейчас новость переваривают, репортеров к месту аварии шлют, а власти все по привычке стараются спустить на тормозах…»

В закрытую часть Сети без особенной надобности лезть не хотелось: не слишком там приветствовалось пустое любопытство, даже со стороны коллег. Того и гляди, угодишь в «черный список», после чего начнутся всякие проблемы с получением уже совершенно необходимой информации. А ничем, кроме праздного любопытства, интерес Воинова к посторонней для его ведомства катастрофе не выглядел.

«Черт с ним! – решительно махнул он рукой на подробности аварии „Святогора“, намереваясь снова расположиться в кресле и довести вечер до конца с максимальным комфортом – тем более что на спутниковом „Ретро-Синема“ через десять минут начиналась старенькая, много раз виденная комедия, до боли напоминавшая „Бриллиантовую руку“ – с учетом местных реалий сорокалетней давности. – Завтра узнаю все, и, может быть, даже немножко больше…»

Но, как известно, благими намерениями черти мостят дорогу в ад. Зря он помянул Нечистого на ночь глядя, даже мысленно. Ведь всем известно, что стоит о нем лишь вспомнить – он тут как тут…

Враг рода человеческого на этот раз выбрал облик более экстравагантный, чем у известного всем черного пуделя. Он обратился телефоном… Тьфу, поминальником.

– Воинов, – поднес аппарат к уху Александр, убедившись, что «поминают» его с одного из служебных номеров «родной» конторы, хотя и без конкретики.

– Добрый вечер, Александр Павлович, – раздался в динамике знакомый волнующий голос. – Не спите?

– Вечер добрый, – автоматически поздоровался Воинов, хотя общался с начальницей всего лишь несколько часов назад. – Сплю.

Соврал он чисто автоматически, по устоявшейся еще в годы службы привычке: к чему являть начальству свою готовность к подвигам без особенной на то нужды?

– Врете, Александр Павлович, – хмыкнула трубка. – Вы забыли, что я слишком хорошо знаю ваше, так сказать, «альтер эго». А вот оно-то, то есть он, раньше двенадцати ложится крайне редко. Разве только если смертельно устал. Но вас-то я, думаю, сегодня не слишком утомила, а?

Разговор получался настолько двусмысленным, что Александру до смерти хотелось ляпнуть какую-нибудь грубость или спошлить чисто по-солдатски, а то и просто нажать клавишу отбоя.

«Что, другого времени не нашла, старая нимфоманка, чтобы со мной фривольничать? – с неожиданной для себя злостью подумал он. – Или близнецу не до нее, вот и…»

– Однако, господин Воинов, я беспокою вас в такой час вовсе не ради пустой болтовни, – построжал голос в динамике, и подчиненный в сотый раз подивился умению начальницы если и не читать мысли собеседника, то схватывать его эмоциональное состояние. – Вы уже видели по телевизору сюжет о сегодняшней катастрофе?

Александр тоже подобрался: что ни говори, а интуиция у него пока еще функционировала исправно – подсознание выхватило нестыковку в сообщении неспроста.

– Так точно, – ответил он.

– Браво, – без выражения отозвалась Маргарита. – Узнаю военную школу. Славно, что вы, в отличие от прочих сотрудников, все еще чувствуете себя военным человеком.

– Я и есть военный человек, – возразил Воинов.

– Не сомневалась ни минуты… Потому и позвонила вам последним, – в голосе начальницы мелькнула саркастическая нотка. – Поскольку вы-то способны собраться быстрее всех… Не спрашиваете куда?

– Полагаю, в окрестности Самары, – вернул сарказм Александр.

– В таком случае будьте готовы через пятнадцать минут спуститься вниз – вас будет ждать авто. Прошу не брать много вещей – ситуация категории «А».

Не прощаясь, баронесса фон Штайнберг отключилась.

«Вот стерва! – в сердцах думал мужчина, быстро одеваясь, беря приготовленный давным-давно „тревожный чемоданчик“, отключая свет и газ… – Вот что значит не мужик! Нет, чтобы скомандовать кратко и емко… А не рассусоливать добрых пять минут, политесы разводить…»

Ровно четырнадцать минут спустя офицер вышел из дверей подъезда к поджидавшей его «конторской» машине с густо затененными стеклами – к точности он был приучен давно.

С тех еще пор, как звался Александром Бежецким…

* * *

– Как вы думаете, к-к-коллега, – осведомился профессор Логерфельд, склоняясь к уху соседа, сидящего в кресле с закрытыми глазами. – Хоть в этот р-р-раз нам не придется прыгать с парашютом?

Александр про себя улыбнулся, вспомнив, как полгода назад всей «гоп-компании», как он называл свой отдел, пришлось десантироваться в одном из труднодоступных районов Тянь-Шаня, чтобы проверить информацию об одной из «аномалий», кстати, впоследствии так и не подтвердившуюся. Одному Богу было известно, сколько сил и нервов тогда пришлось потратить бывшему десантнику, чтобы в двухдневный срок обучить ученых совершенно непостижимой для их высоких умов премудрости. И, к слову сказать, не без успеха – операция прошла хотя и не без сучка, без задоринки, но без сломанных рук, ног и тем более – шей. За что «инструктор» получил от непосредственного начальства устную благодарность, в «конторе» ценившуюся даже выше какой-либо материальной награды.

– Успокойтесь, Карл Готлибович, – совершенно серьезно ответил он ученому. – Не знаю, как там задумали наверху, – он ткнул пальцем в мелко вибрирующий потолок пассажирско-грузового отсека, – но я такой информацией не располагаю. Да и парашютов, как видите, не припасено.

– С них станется выбросить нас и без парашютов, – проворчал с соседнего ряда приват-доцент Казанского университета Смоляченко. – Из соображений секретности… Вы умеете летать, коллега? – не очень галантно ткнул он локтем в бок сладко дремавшего на его плече соседа Никиту Михайловича.

– А? Что? – подхватился тот, спросонья яростно протирая почему-то не глаза, а очки. – Мы падаем?

– Побойтесь Бога! – возопил кто-то невидимый из-за груды багажа, разделяющего пары кресел. – Прекратите свои шуточки! И так страшно лететь после этого «Святогора»…

– Господа! – раздался голос академика Мендельсона, имевшего среди ученой братии, составлявшей костяк отдела, гораздо больший авторитет, чем «господин Воинов». – Время ночное, многие спят – нас всех повыдергивали из постелей, как вы знаете. Осталось лететь меньше часа – может быть, прибережете свой азарт для предстоящей работы? Александр Павлович! Почему вы молчите?

– Я думаю, Дмитрий Михайлович, вашего слова будет достаточно, – улыбнулся Александр.

И в самом деле – возникшая было перепалка улеглась мгновенно. Если с начальником номинальным еще было можно спорить (да что там «можно» – принято!), то корпоративная солидарность срабатывала лучше любой субординации.

«Дети. Сущие дети… – подумал офицер, поудобнее устраиваясь в кресле и снова закрывая глаза. – Прямо пионерлагерь какой-то…»

* * *

– Вы действительно считаете, что иного выхода нет? – академик Новоархангельский не знал, куда девать руки, и то комкал в руках край накомарника, то пытался стряхнуть несуществующую пылинку с камуфляжного плеча Бежецкого. – Может быть, все-таки подождать выздоровления Федорова?..

Александру, облаченному в штурмовой костюм высшей защиты, больше всего сейчас хотелось бы оказаться где-нибудь в ином месте. Например – по ту сторону «ворот», где, по последним замерам, условия были более чем комфортными – всего лишь минус пятнадцать при относительном безветрии. Какие-то десять метров в секунду во внимание принимать, право, не стоило. Тут же, на тридцатиградусной жаре, да еще под постоянными атаками неистребимого таежного гнуса несладко было и в обычной одежде, а в тяжеленном «Горыныче», специально модернизированном конторскими умельцами для условий повышенной радиации, – подавно.

«Еще минута, и я тут расплавлюсь, – думал офицер, чувствуя, как щекотные струйки скатываются по спине, несмотря на специальное „непотеющее“ белье, позаимствованное у космонавтов. – Или огонь начну изрыгать, почище того самого Горыныча… Как бы не просквозило на ветерке после такой сауны…»

Конечно же, идти в первый десант на неизведанные земли ему было совсем не обязательно. Более того, как начальнику экспедиции – невозможно. Но что делать, если командир десантников два дня назад растянул связку на ноге, прыгая с удочкой по скользким камням на берегу так и оставшейся безымянной «хариусной» речушки? Что с того, что напарником его по той памятной рыбалке был господин Воинов? Не на веревке же туда тянули спецназовца? Он же и в самом деле без ума от рыбной ловли…

И уж совсем ерундой были неудобства по сравнению с той бурей, которую обрушила на голову подчиненного баронесса. Не имей Александр за плечами закалки Советской армии с ее врожденным и классово-правильным презрением к политесам – впору было вынимать из кобуры табельный «вальтер» и ставить точку. Но тот многоэтажный мат и угрозы, которые Бежецкий переслушал от начальства с курсантских до майорских погон «по ту сторону», ни в какое сравнение не шли со здешними разносами, никогда не переходящими рамок «приличного» общества. Так – легкая взбучка сорванцу-сыну от любящей мамаши. «Мать-командирша» могла вогнать провинившегося в землю по уши и не прибегая к ненормативной лексике.

Настораживало лишь то, как легко Маргарита согласилась на замену выбывшего из строя «спеца» его, Александра, дубленой шкурой…

– Увы, Агафангел Феодосиевич, – несколько неуклюже развел он руками, затянутыми в прорезиненную ткань и скованными мощными углепластовыми наплечниками, налокотниками и прочими накладками, которым позавидовал бы любой средневековый рыцарь. – Вы же в курсе, что в семи из десяти выходов автоматы возвращаются с девственно-чистой памятью, а в трех – вообще не возвращаются.

– Да, синдром форматирования пока не преодолен… – пробормотал академик, безуспешно пытаясь сколупнуть ногтем одну из декоративных, на взгляд Бежецкого, деталюшек «скафандра».

– И вообще, – Александр решительно нахлобучил на голову легкий, но обладающий поразительной прочностью шлем с прозрачным «забралом», изготовленный «из того же материала». Что и «доспехи», разумеется, – рано или поздно придется посылать туда людей. Какая разница: я это буду или какой-нибудь двадцатипятилетний парнишка, толком пожить не успевший? Я, к вашему сведению, бывал в переделках и покруче. Там, по крайней мере, нас автоматным огнем не встретят, и пройти сквозь «ворота» – это не под куполом мишенью раскачиваться над вражескими позициями.

– Как знать, как знать… Ну, с богом!

Академик, ничуть не стесняясь, размашисто перекрестил офицера и тут же отвернулся, чтобы прикрикнуть на возящихся со своей аппаратурой ассистентов. В последний момент десантнику показалось, что на его глазах блеснули слезы…

Ротмистр Воинов прикрыл нос и рот маской дыхательного прибора, опустил стекло шлема и поднял руку…

– Александр Павлович… Александр Павлович… – кто-то деликатно теребил его за плечо, и странным казалось, как хорошо чужая ладонь ощущается через пуленепробиваемый наплечник. – Александр Павлович, просыпайтесь! На посадку идем…

* * *

Место падения злополучного «борта» было окружено тройным кордоном полиции, армии и жандармов. За ним, охватывая огромную площадь, заключавшую в себя район вероятного разброса обломков вместе с парой срочно эвакуированных деревушек, военными строителями из дислоцированной неподалеку части оперативно возводилось непроницаемое извне заграждение из колючей проволоки и металлической сетки. Вполне возможно, что тяга к секретности простиралась в военных умах настолько, что в перспективе по сетке мог быть пропущен ток высокого напряжения, а внешний периметр усилен минными полями и замаскированными огневыми точками.

Ерунда, скажете вы? И будете неправы, поскольку во имя Ее Величества Секретности из всех редакций и агентств уже были изъяты все возможные материалы о «самарском инциденте», включая кассеты с записью того самого экстренного выпуска. Вместо изъятого крутилась старательно «вылизанная» специалистами по информационной войне «деза» о нештатном падении в районе деревни Чудымушкино отработанной ступени одной из ракет-носителей, выводивших на орбиту очередной блок научной станции «Россия». То, что траектория полета проходила, мягко выражаясь, несколько южнее, чем обычно, уже никого не волновало, так как интерес публики был отвлечен свежей сенсацией: очередным суперскандальным замужеством эстрадной дивы Анастасии Разгуляевой, на этот раз избравшей объектом своей страсти никому не известного выходца из Капского Наместничества моложе себя на целых двадцать восемь лет! «Уши» Службы торчали из-за сенсации более чем заметно: юный Степан Мабуто поражал военной выправкой и специфическими манерами, несколько нехарактерными для прошлых избранников Примадонны… Что совсем не помешало новому «раздражителю общественного мнения» успешно забить все воспоминания о старом.

«Будто летающая тарелка упала, – думал Александр, нахохлившись на продуваемой всеми ветрами металлической вышке – одной из шести воздвигнутых по периметру „зоны“ буквально за несколько часов: строительные войска Империи знали свое дело. – Кипежу-то, кипежу…»

Внизу, в сером месиве изрядно подтаявшего снега, там и сям испятнанного черными проплешинами выгоревшей прошлогодней травы, копошились десятки людей. Место падения уже было скрупулезно картографировано, все лежащие на виду «объекты» сняты на фото и видео со многих ракурсов, нанесены на план. Теперь шел сбор обломков фюзеляжа несчастного «Святогора» и фрагментов тел погибших…

Но не только в этом была причина небывалой активности.

Понимание невозможности случившегося пришло к властям не сразу – несколько позже того, как были «на автомате» совершены все действия, обычно сопутствующие происшествиям такого калибра. Только через час после того, как информация о катастрофе ушла «наверх» и была растиражирована медиаструктурами, кто-то (должно быть, невысокого ранга – из тех, кто еще не совсем разучился думать) спохватился, что неплохо было бы проверить – откуда и куда следовал злополучный лайнер с ясно различимыми на чуть обгоревшем фюзеляже цифрами «254».

Результат потряс всех.

«Святогор» с бортовым номером «254», приписанный к Хабаровскому отделению авиакомпании «Ермак-Аэро» был цел и невредим. Более того – он никуда не летал и уже неделю стоял в ангаре на плановом обслуживании. Со снятыми двигателями и частично демонтированными крыльями. И каким образом машина могла раздвоиться, не понимал никто…

Исследование обломков не только не разрешило загадки, но и еще больше завело дело в область мистики. Если еще можно было допустить, что два одинаковых бортовых номера могли оказаться результатом досадного сбоя или даже какого-то розыгрыша, то как объяснить, что среди погибших, по сохранившимся документам и чисто визуально (тело практически не пострадало), был опознан один из депутатов Государственной думы? Тоже раздвоившийся. Вот уж где ошибка исключалась – Никифор Фомич Калистратов поторопился выразить соболезнование родственникам погибших перед камерами сразу нескольких телекомпаний буквально в первые же минуты после печального известия, а за несколько лет своего «законотворчества» намозолить глаза всей стране!

А дальше «сюрпризы» посыпались как из рога изобилия. Скончавшийся в прошлом году и благополучно погребенный на родовом кладбище грузинский князь Цхварчелли, неизвестно зачем летевший из Хабаровска, где и при жизни никогда не бывал, генерал от инфантерии Красовский, популярный оперный певец Дискантов, кинозвезда Баратынская и еще десятки и десятки «фантомов» – либо великолепно себя чувствующих и умирать не собиравшихся, либо уже почивших и загадочным образом возродившихся на краткое время, чтобы повторно смежить очи на унылом поле под деревней Чудымушкино.

Впрочем, загадочным все это было лишь для тех немногих, допущенных к информации о крушении «рейса 254», но не принадлежащих к «конторе»: для сотрудников «капитально-строительного товарищества» как раз все было ясно и понятно…

– Александр Павлович, – пискнул поминальник голосом Егора Лапикова – руководителя поисковой группы. – Новый список опознанных тел готов. Вам доставить на вышку или вы спуститесь в штаб?

– Уже иду, – устало откликнулся Александр. – Попросите секретаршу чайку приготовить, Егор Афанасьевич продрог тут весь…

2

Александр откинулся от монитора персоналки и потер пальцами уставшие от долгой работы глаза.

Хочешь не хочешь, а отчеты на высочайшее имя приходилось печатать лично – не поручишь же такое дело кому-нибудь из подчиненных: девчушке из отдела связи с общественностью или даже проверенному офицеру из оперативного. Вот и приходилось мало-помалу осваивать не совсем привычное еще занятие. Можно, конечно, было просто сляпать воедино еженедельные сводки, поступающие от начальников, но Бежецкий так халтурить не умел. И дело не в том, что цельная картинка из этих разнородных фрагментов выстраивалась с большим трудом. Еще с давних курсантских деньков он привык выполнять порученное сам, без всяких «левых припашек». Не лезть вперед без нужды – инициатива всегда наказуема, – но и не отлынивать. Тем более когда дело ответственное донельзя и к тому же возложенное на крепкие плечи самим Его Величеством. Поверх погон с золотыми зигзагами.

Мог ли думать безвестный офицер «непобедимой и легендарной», что когда-нибудь поднимется до таких высот, пусть и «не в этой жизни», если следовать известному рекламному слогану? Нет, конечно, как и любому настоящему военному, ему не чужд был здоровый карьеризм и, безусловно, известен афоризм Бонапарта о маршальском жезле в солдатском ранце… Но как далеки были от майорских генерал-майорские звезды!

Увы, не будешь же носить на службе великолепный лазоревый мундир, так выгодно отличающийся от советско-латиноамериканского варианта, выдуманного неизвестно кем и неизвестно зачем для той, «зазеркальной» армии Демократической России, – не принято-с. Подчиненные засмеют-с. Моветон-с…

Так что генеральские погоны, хотя и подразумевались, оставались невидимы на плечах скромного темно-синего костюма. Лишь цветом, да и то отчасти, отдавалась дань отеческой «конторе».

Но не все оказалось так радужно, как мнилось на той памятной аудиенции. Нынешний глава Шестого отделения Его Императорского Величества личной канцелярии и не подозревал, насколько сложное и разветвленное «хозяйство» свалилось ему на голову. Покойная Маргарита фон Штайнберг успела сделать очень много, и в любом случае ее детище рано или поздно было бы выделено в самостоятельную единицу. Так что наследство было приличным. По объему.

Мимолетно потрудившись под началом баронессы, Александр увидел всего лишь частичку, краешек механизма, а теперь перед ним понемногу представало целое.

Отдел вовсе не занимался лишь исследованием «окон в иные миры», как считали коллеги-ученые, да и создан был гораздо раньше появления здесь Бежецкого-второго (как он сейчас по традиции писался во всех официальных бумагах) и совсем не из-за его скромной персоны, как он одно время наивно полагал.

Инвазии из чужих миров случались и ранее, но все они считались досужим вымыслом и не принимались всерьез до «Спрингфилдского инцидента» 1983 года – масштабного вторжения «из-за грани» на стыке четырех границ: Русской Америки, Северо-Американских Соединенных Штатов, Конфедерации и Мексиканской Империи. Именно там, в кровавой недельной мясорубке, и получила боевое крещение будущая баронесса фон Штайнберг, а тогда рядовая сотрудница Иностранной Службы Министерства Внешних Сношений, проще говоря – здешнего аналога ГРУ – юная Анечка Лопухина.

Об этой истории, тщательно засекреченной даже спустя четверть века, Бежецкий узнал лишь после вступления в должность, знакомясь с материалами, доступными немногим. Собственно говоря, передачи дел как таковой из-за трагической кончины предшественницы не было, и добрался новый шеф до того эпизода не сразу. А еще – до десятков пухлых томов, обрушивших на него такую лавину немыслимой для простого смертного информации, что дух захватывало. А своей очереди дожидались еще сотни…

Увы, имевшая основной целью защиту Империи от более чем внешних врагов, служба долгое время топталась на месте, не только не понимая природы чужеродных вторжений, но и не имея возможности исследовать «окна», что называется, «на зуб». Порталы в чужие миры во всех, без исключения, случаях оказывались эфемерными, открываясь лишь на какое-то время и затем исчезая без следа. Причем без какой-либо системы. Попытки предугадать, где и когда откроется дверь в иное измерение, напоминали гадание на кофейной гуще или попытки средневековых схоластов подсчитать количество ангелов, умещающихся на острие иглы. Лишь буквально перед появлением в этом мире Александра золотые головы службы – ученые с мировыми именами – смогли нащупать нужную ниточку, создать хоть какую-то теорию, пусть и хромающую на все четыре ноги, разглядеть свет, чуть брезжащий в конце тоннеля.

И он сам, вернее, безуспешная попытка взять неуловимого Полковника немало помогла этому.

Бежецкий, даже став генералом и главой ведомства, не перестал быть простым военным – практически абсолютным профаном в физике и математике, тем более отличающихся от тех дисциплин, которые он изучал (не слишком, кстати, прилежно) в школе, как реактивный истребитель от фанерного «кукурузника». Все заумные термины, слетающие с уст его многомудрых «подчиненных», были для него не более информативны, чем шум ветра. В конце концов он уяснил лишь то, что хотя «окно», кратковременно пробитое Полковником в параллельное пространство, затянулось практически мгновенно, в этом месте какое-то время продолжал оставаться след в виде искривленных полей, специфического излучения и еще чего-то образно названного академиком Новоархангельским «кварковым шумом». И шум этот позволил ученым откалибровать и перенастроить какие-то хитрые приборы…

А дальнейшее было уже делом техники. И он, тогда еще практически безымянный полуизгой под чужим именем, в этом научно-техническом прорыве принял непосредственное участие.

«Жаль все же, что не удалось тогда присутствовать при этом до самого конца, – в который раз пожалел Александр. – Челкин этот чертов…»

Хотя грех ему было клясть бесследно испарившегося экс-фаворита: не будь его неумеренной жажды власти, не сидел бы сейчас в этом кресле генерал Бежецкий. В лучшем случае корпел бы над бумагами двумя-тремя этажами ниже или лазал бы где-нибудь по лесным чащам и горным склонам в поисках ускользающих «ворот на Тот Свет» безвестный ротмистр Воинов.

Да и жалеть собственно не о чем: «Ледяной мир», который удалось открыть тогда и куда сейчас время от времени удается забрасывать исследовательские автоматы и группы смельчаков, по сей день остался единственным. Если не считать, конечно, того недоступного и неизвестно за какими «лесами и долами» находящегося, откуда явился он сам, и другого, в котором на короткое время был пленен близнец. Но как они далеки…

Генерал еще раз потер ладонями лицо и снова придвинулся к персоналке, на мониторе которой последнее предложение так и осталось незаконченным.

– Остается констатировать… – прочел он вслух и бесцельно покатал «мышку» (и здесь она называлась точно так же) по столу.

«Что констатировать? Свою полную бездарность? Невозможность дать хоть какие-то результаты?.. Блин. Какая-то лотерея получается, игра в орлянку. Даже не в орлянку, а в подкидного дурачка!.. Надеемся на чудо, словно темные дикари…»

Он положил пальцы на клавиатуру, готовясь стереть весь последний абзац, но тут ожил динамик селектора.

– Ваше превосходительство, – мелодичный голос секретарши тут же развеял мрачное настроение Бежецкого. – К вам тут ротмистр Розенберг рвется. Пустить?..

– Пусти, конечно, Лизанька, – прижал клавишу пальцем его превосходительство. – Входите, барон.

– Добрый день, Александр Павлович, – возник в дверях его, Бежецкого, преемник в роли начальника научно-исследовательского отдела Николай Федорович Розенберг (приставки «фон», которой так гордились его остзейские предки, ротмистр не любил, хотя и менять фамилию на какого-нибудь Розогорского не собирался).

– Проходите, присаживайтесь, – сделал радушный жест генерал, чуть приподнимаясь из кресла. – Бумаги принесли? – обратил он внимание на папку, которую посетитель держал под мышкой. – Зря, зря… Электронкой бы переслали или курьером, на худой конец…

– ЧП, Александр Павлович! – перебил его подчиненный, и весьма непочтительно. – Потерпел катастрофу пассажирский «Святогор» авиакомпании «Ермак-Аэро».

– Много жертв? – построжал Бежецкий, мечась мыслями с одного на другое: неужели кто-то из высокопоставленных персон пострадал. Или… Нет, члены Императорской семьи услугами частных авиакомпаний не пользуются – для них и прочих «особ» есть государственный «Российский орел». Может…

– Много, но не в них дело! – досадливо отмахнулся ротмистр. – Смотрите сами…

Поверх вороха генеральских бумаг лег радужный компакт-диск…

* * *

Обломки разбившегося самолета аккуратно раскладывались на полу огромного ангара, способного вместить несколько «Святогоров». В силуэте лайнера, похожего сейчас на детскую мозаику, зияли незаполненные участки – многие фрагменты оказались настолько изуродованы после падения с многокилометровой высоты, что понять сразу, куда приложить тот или иной комок дюралюминия, перемешанный с пластиком и пучками проводов, было сложно. Но хотя до завершения кропотливого труда оставалось еще изрядно, даже совершенно не искушенный в авиастроении человек понял бы, что здесь присутствует далеко не полный остов самолета. Если быть точным, то всего лишь треть планера, рассеченного вдоль, чуть наискось, словно гигантский огурец не менее гигантским ножом – часть фюзеляжа с одним крылом и остатками хвостового оперения.

– Взрыв на борту исключен? – деловито поинтересовался Бежецкий, облокотившись на ограждение балкона, нависающего над останками расчлененного самолета.

– Абсолютно, ваше превосходительство, – с готовностью ответил инженер, замерший рядом с высокопоставленным «гостем» и совершенно не знавший, как себя вести: генерал в штатском формально не входил в комиссию, присланную из Санкт-Петербурга, но полномочиями, судя по тому, как к нему обращались столичные чиновники, обладал отнюдь не меньшими. – Анализы на следы взрывчатых веществ были проделаны одними из первых. К тому же разброс обломков…

Инженер замялся.

– Ну-ну, продолжайте, – поощрил его генерал.

– Разброс обломков не характерен для взрыва в воздухе. Тем более на такой высоте. Фрагменты располагаются довольно компактно в пределах четко очерченного сектора… Вот, извольте взглянуть на чертеж…

Александр вгляделся в неправильную фигуру, вычерченную на ксерокопии сильно увеличенного участка топографического плана разноцветными карандашами. Больше всего она напоминала с детства набившее оскомину схематическое изображение атома или уродливый цветик-семицветик. Заштрихованное красным ядро, похожее на кривую букву «Т», два неравных по длине оранжевых «лепестка», вытянутых с востока на запад, и три желтых «ложноножки», направленные в разные стороны. Лепестки совпадали по направлению с плавно изогнутой красной стрелой, видимо обозначающей траекторию движения самолета до столкновения с землей, а дополняли картину несколько зеленых пятнышек разного размера и точек, разбросанных по правой части листа. Фигура пестрела разноцветными точками, помеченными номерами, доходящими до четырехзначных. Вся композиция была очерчена толстой синей линией.

– Извините, э-э-э…

– Виталий Никитович, – с готовностью подсказал инженер.

– Виталий Никитович, вы не можете пояснить мне, несведущему, этот э-э-э… сюрреализм.

– Охотно. Красным обозначена область первичного, так сказать, столкновения. И местонахождение обломков, оставшихся на месте, – крупные фрагменты фюзеляжа, шасси, заглубленные в почву мелкие части… Ну, это понятно. Да?

– Конечно, конечно.

– Оранжевым выделена, – продолжил ободренный «технарь», – основная часть обломков, выброшенная по ходу движения фюзеляжа при чисто механическом разрушении… Удар о землю. Желтым – осыпь, образовавшаяся после взрыва…

– Так взрыв все-таки был?

– Естественно! В баках самолета оставалось какое-то количество топлива, которое сдетонировало при ударе о землю или последовавшем пожаре. Объем был невелик, поэтому и разлетались фрагменты фюзеляжа, кресла и… ну вы понимаете.

– Тела?

– Да. В основном части тел. Разлетались они недалеко, но достаточно хаотично.

– Понятно. А зеленые участки?

– Зеленым мы отметили те фрагменты, которые предположительно отделились от падающего самолета еще в воздухе и продолжали движение до столкновения с землей самостоятельно. Часть кресел правого ряда, чемоданы из вскрытого багажного отделения… Опять же… Тела. Кстати, они и позволили вчерне определить точку разрушения фюзеляжа в пространстве.

– Серьезно? – оторвался от созерцания печальных останков некогда прекрасного воздушного судна Александр. – С какой точностью?

– Пока с невысокой, – пропустил первый риторический вопрос мимо ушей инженер. – Вот, взгляните сюда.

Перед генералом появился второй лист, с линией, изображающей траекторию падения самолета, так сказать, в профиль (довольно крутой, кстати) и еще одна ксерокопия карты несколько меньшего масштаба.

– Вот, – длинный палец «авиатора» указал на то место, где синяя линяя «спокойного» полета переходила в красный, «аварийный» участок, – практически над деревней Чудымушкино…

* * *

Мертвая деревня смотрелась декорацией из какого-нибудь сериала «про старину», которые устойчиво держали в сетке вещания всех телекомпаний страны пальму первенства далеко не первый сезон. Портили картину лишь телевизионные антенны на крышах и чересчур аккуратные ограды палисадников из штампованного пластикового штакетника.

– Как видите, уложились точно в отпущенный срок, ваше превосходительство. – Солнышко припекало почти по-летнему, и исправник то и дело вытирал пот, струящийся по мясистому лицу из-под козырька форменной фуражки, обширным клетчатым платком. – Только так ли уж необходима была полная эвакуация?

– Вы сомневаетесь в моих полномочиях?

– Нет-нет, нисколько! Только…

– Вот именно, – посмотрел в голубые безмятежные глазки полицейского Бежецкий. – Ответственность за принимаемые решения я беру на себя. Этим правом меня наделил Император. Проверьте еще раз.

Исправник молча кивнул, кинул к козырьку фуражки ладонь и потрусил вдоль деревенской улицы, отдавая на ходу распоряжения замершим как истуканы полицейским.

«Хм-м, ответственность… – подумал, глядя ему вслед Александр. – Ответственность…»

– Поступайте, как считаете нужным, – после недолгого молчания ответил вчера Император после того, как шеф Шестого охранного отделения изложил ему все резоны. – Я вам доверяю.

Вот так – ни больше ни меньше: «Доверяю». И означать это могло лишь одно – потерю доверия в случае чего. Поскольку Его Величество уже был несколько разочарован «успехами» нового ведомства, топчущегося на месте довольно долго. Значит, осечки быть просто не должно. Особенно если учесть, какую бучу поднимут, узнав об экстренной эвакуации безмятежной деревеньки, все эти разномастные и разношерстные «борцы за права», разные по названию, но одинаковые по сути. Слыханное ли дело: без всяких причин вроде наводнения, землетрясения или другого стихийного бедствия взять да и выселить из собственных домов целых два населенных пункта, не считая нескольких хуторов!

«Что ж, будем высочайшее доверие оправдывать…»

Генерал пожал плечами и зашел в дом, у ворот которого замерли двое крепких мужчин в штатском – бывшие бойцы спецподразделений, которых Бежецкий самолично сманивал отовсюду, откуда только было возможно, справедливо считая, что без мускулов самая продвинутая служба – клуб по интересам, а не государственная структура. Функции у маленькой армии пока были расплывчаты донельзя, возглавлял ее тот самый ротмистр Краюхин – герой первого десанта в «Ледяной мир», да и численность оставляла желать лучшего. Но шеф мог быть уверен: его сорвиголовы полезут хоть к черту на рога, если на то будет приказ обожаемого всеми без исключения «людьми в погонах» командира. Ведь «наш Бежецкий» сломал хребет самому узурпатору Челкину! Если не в прямом смысле, то фигурально. Но с не меньшим эффектом.

Вот и сейчас охранники проводили своего кумира взглядами, в которых сквозила безграничная преданность. Образу следовало соответствовать, и Александр лишь скупо кивнул обоим сразу и никому в отдельности.

Ученые, облюбовавшие просторный дом деревенского старосты под свою штаб-квартиру, уже успели развернуть аппаратуру и теперь были заняты малопонятными манипуляциями, на их птичьем языке именуемыми «калибровкой». Они разбились на группки соответственно специализации и теперь обменивались редкими фразами, словно игроки в «морской бой» ходами, вызывающими то общее одобрение, то недовольство отдельных личностей, такое же понятное непосвященному, как и язык какого-нибудь обитателя затерянного амазонского племени.

Бежецкий и не думал вникать в их специфические занятия, разобраться в которых вряд ли смог бы и лауреат Нобелевской премии сразу в области физики, математики и философии, вкупе с десятком иных дисциплин. Поэтому прошел через импровизированную лабораторию, терпеливо кивая тем немногим, что сочли возможным оторваться от своего занятия, и односложно отвечая на их приветствия и вопросы, стремясь в заднюю комнатку, хозяевам служившую супружеской спальней. Туда, где заседал мозговой трест всей «ученой банды», как не слишком почтительно отзывались о «научниках» «оперативники».

– А, Александр Павлович, – прервал спор со своими закадычными приятелями и одновременно заклятыми врагами в научной сфере академик Николаев-Новоархангельский, привставая из-за стола, на котором чертил какие-то непонятные графики и кривые в наваленных неопрятной грудой бумагах. – Мы тут как раз обсуждали…

– Сидите-сидите! – Генерал скромно пристроился в уголке на весьма расшатанном «венском» стуле. – Я так, на минутку.

Он отметил про себя, что на обсуждение-то как раз прерванный разговор никак не походил. Слишком уж взъерошенны были «оппоненты»: раскрасневшийся профессор Кирстенгартен и, наоборот, бледный в синеву академик Мендельсон, которого ученый-помор опять, наверное, довел до белого каления своим показным антисемитизмом, подключаемым к дискуссии тогда, когда иных доводов не хватало. Скорее всего, оба ученых светила опять вцепились друг другу в глотки мертвой хваткой, а добрейший немец изо всех сил пытался их разнять, как всегда, в минуту волнения мешая русскую речь с немецкой.

– Александр Павловитш! – подскочил он на месте. – Зеген зи бите… Скажите им…

– Да-да, господин Бежецкий…

– Господа, – кротко заметил генерал. – Я же сказал, что зашел только на минутку. Ответьте мне на один вопрос и можете продолжать свой диспут.

– Мы слушаем, – первым справился с собой Дмитрий Михайлович.

– Скажите мне только одно: это оно? – ткнул шеф Шестого отделения пальцем в потолок.

Ученые помолчали.

– Учитывая некоторую специфику… – начал Мендельсон.

– Нельзя говорить в один слов… знак… однозначно… – вставил Леонард Фридрихович, мужественно борясь со сложностями чужой речи.

– Да, это переход, – убитым тоном подытожил Агафангел Феодосиевич, обведя взглядом притихших коллег. – Причем необыкновенно обширный и устойчивый, хотя и очень необычный по структуре и частотно-вероятностным характеристикам…

3

– Вы серьезно, Агафангел Феодосьивич?

Академик выглядел предельно растерянным, словно солдат-первогодок, застуканный дежурным офицером за поеданием под одеялом посылки из дома. В таком состоянии Бежецкий не видел ученого ни разу. И оно лучше всяких слов убеждало в том, что «научники» столкнулись с чем-то из ряда вон выходящим.

В ответ Николаев-Новоархангельский лишь развел могучими ручищами с таким жалобным видом, что его на миг стало жалко:

– Более чем, Александр Павлович.

Александр еще раз взглянул на чертеж устья межмирового канала, в просторечии «входа» (хотя с тем же успехом он мог считаться и выходом): ромб, длина к ширине у которого соотносились как пять к одному, – этакий удар исполинского обоюдоострого кинжала ниоткуда, соединивший два несоединимых в принципе пространства. Недаром многие сотрудники отдела уже свободно оперировали термином «прокол».

Но прокол проколом, а размер самого ромба потрясал – семьсот метров на сто пятьдесят. Целая эскадрилья «Святогоров» могла пройти через него, хоть по четыре в ряд, и самолеты ничем не помешали бы друг другу. Разве что инверсионными следами. «Ледяной» портал, не говоря уже о том, который проделал Полковник, смотрелись на фоне этого исполина просто микроскопическими. Да и исчезать он никуда не спешил, зависнув над деревней Чудымушкино на высоте одиннадцать тысяч метров и величаво игнорируя воздушные течения, перепады давления и прочие метеорологические факторы. Следуй злополучный лайнер чуть правее – никто так и не узнал бы о существовании «дыры в небе». Как выяснилось из расшифровки стандартного «черного ящика» (второй, увы, остался «по ту сторону» и был недоступен), двойник «борта 254» следовал в трагический день с небольшим отклонением от курса, на девяносто процентов совпадающего с обычным для самолетов «Ермак-Аэро» этого маршрута.

А если бы чуть левее… Тогда все было бы еще интереснее – возникший ниоткуда лайнер, скорее всего, в штатном режиме запросил бы посадку, и как повернулось бы дело – сказать не мог никто. Скорее всего, у Александра появилось бы несколько сотен собратьев, имеющих идентичных двойников или неожиданно воскресших для своих родных, подобно генералу Красовскому и князю Цхвартчелли. Увы…

Внешне все выглядело необычно, даже фантастично, но пристойно – возник себе в небе проход в иное пространство и возник – ничего сногсшибательного в этом не было. Согласно теории Мендельсона—Смоляченко, такие проходы должны возникать чуть ли не ежеминутно и по всему белу свету, существуя от нескольких миллионных долей секунды до бесконечности и варьируясь от размера микрочастицы до соизмеримого с диаметром планеты. Слава Всевышнему, вероятность возникновения последних стремилась к нулю, но существовала. Однако все это было внешней видимостью.

На экранах компьютеров, обрабатывающих информацию о «дыре», поступающую с нескольких тысяч разнообразных датчиков, вся кажущаяся стабильность летела к черту, его матери и бабушке заодно.

Края «прокола» просто кипели от бушующей на границе двух миров энергии, причем оставалось непонятно: стремятся они сойтись, чтобы исполинский шрам на теле мироздания затянулся без следа, или, наоборот, разойтись, объединяя миры, соединенные доселе лишь тоненькой перемычкой, в единое целое. В ни на что существующее не похожего монстра. Но сила, удерживающая «прореху» в относительной стабильности, пока что со своей задачей справлялась успешно – колебания границы имели амплитуду всего лишь несколько десятков сантиметров в обе стороны.

И вот теперь академик предъявлял доказательства того, что сила эта действует вполне осмысленно, следовательно, «прокол» имеет искусственное происхождение.

– Возмущения на границах получают противодействие строго в требуемом объеме. Например, там, где граница имеет тенденцию к движению в сторону центра – вектор направлен в противоположном направлении, и, соответственно, наоборот. Мальчишки в данный момент рассчитывают пространственную модель…

– Зачем?

– Проход развернут под некоторым углом к перпендикуляру. Иначе говоря – это не столько дверь в стене, сколько окно в пологой крыше.

– И о чем это говорит?

– О том, что проход рассчитан в основном на проницаемость сверху, из космоса.

* * *

Как и подобает подчиненному, Александр встречал «железную леди» у трапа.

Использовать для снабжения «зоны» Самарский аэропорт, лежащий в нескольких десятках километров от Чудымушкино, или даже один из военных, расположенных ближе, было признано нецелесообразным. Чересчур уж специфические грузы пришлось бы им принимать. Поэтому из соображений известного характера перевалочной базой стала давно заброшенная взлетно-посадочная полоса времен Магрибинского конфликта тридцатилетней давности, предназначавшаяся во времена оные для принятия ядерных ракетоносцев, по каким-либо обстоятельствам вынужденных прервать свой трансконтинентальный рейд. Агрессивных магрибинцев, как известно, удалось утихомирить без применения термоядерных боеголовок, а о нескольких сотнях метров заросшей травой «бетонки» в поволжской степи просто забыли. Равно как и о строившихся «на века» ангарах для самолетов и казармах для «обслуги», вместительном топливохранилище, рулежных дорожках и штабелях профнастила, изрядно поржавевшего, но пригодного, чтобы с его помощью за несколько дней превратить полосу в полноценный аэродром, способный разместить хоть полк истребителей.

Например, высотных истребителей-перехватчиков Д‑215 «Сапсан».

И никаких шуток: «прикрыть» Самару и все Поволжье от возможной атаки «из-за горизонта» было решено сразу же после выяснения реальности «окна» и его масштабов.

– Вы что, хотите пол-империи под удар подставить? – хрипел своим «фирменным» басом генерал от авиации Ляхов-Приморский на виртуальном совете, созванном по такому поводу. – Да через этакую дырищу не только бомбардировщики можно пустить – баллистическими ракетами нас завалить по… по эти самые… по самое некуда!

Со старым воякой, лихо сбивавшим когда-то в небе над Великим Океаном британские «Спитфайры» и «Харрикейны» в «большой драке» за Южный Китай, не соглашались и спорили. Его даже высмеивали. Многие, из молодых да ранних, рады были потешаться над старостью и явным маразмом, но ряды выкрашенных в камуфляжные цвета «Сапсанов» с опознавательными знаками цвета российского триколора на крыльях и хвостовом оперении множились, как по волшебству, на несуществующем в официальных бумагах аэродроме… И в основном потому, что у старика нашлась весомая поддержка, в том числе – некой приятной во всех отношениях дамы, участвовавшей в совещаниях наравне с именитыми сановниками.

Вот и сейчас она, словно вдовствующая королева, величаво спустилась на потрескавшийся бетон, протянув встречающему мужчине изящную руку для поцелуя.

– Добрый день, Александр Павлович, – проворковала Маргарита, мельком взглянув в карманное зеркальце и поправив кокетливо набекрень, по последней парижской моде, сидящую шляпку. – Вы прекрасно выглядите… Как, собственно, и всегда.

А Бежецкий стоял истуканом, проклиная себя за мешковатость. Уж близнец-то в подобном случае не сплоховал бы: как же – воспитание, великосветские манеры, впитанные на генетическом уровне…

«Брось ерунду городить! – ехидно ввернул внутренний голос. – У тебя гены точно такие же! В той же пропорции. И воспитание, спасибо Полковнику, не хуже…»

Но гены тут были виновны или что-то еще, а Александр всегда в присутствии этой женщины чувствовал себя безмозглым чурбаном, манекеном из зала для боевой подготовки.

Слава богу, оцепенение это проходило без следа после первой же шпильки в его адрес…

– Впрочем, что я говорю! – тонко улыбнулась начальница, отлично знавшая о его проблемах. – Первое впечатление обманчиво… Плохо выбриты, сударь, помяты… Опять гусарские замашки, гульба до утра, доступные губернские барышни?

– Как можно, сударыня? – подхватил игру ротмистр, чувствуя мимолетную благодарность насмешнице. – Сугубо монашеский образ жизни-с!..

– Ох, знаю я вас, Александр! – смеялась дама, садясь в поджидавший у края поля автомобиль, и шутливо грозила пальчиком, затянутым в лайку.

Но глаза у нее при этом оставались серьезными и оценивающими…

* * *

Здесь, на одиннадцатикилометровой высоте, пульсирующий край «перехода» был различим даже невооруженным глазом, не то что снизу, пусть и в мощнейшую оптику.

Нет, неким аналогом багетовой рамы, окаймлявшей исполинский ромб, граница не выглядела и отсюда. Просто время от времени чудился глазу сиреневый проблеск, подобный преломленному на грани хрустального бокала солнечному лучу. И проблески эти при ускоренном показе сливались в зыбкую, расплывчатую черту…

Но на лобовом стекле кабины переоборудованного под летающую лабораторию стратосферного бомбардировщика «Беркут» – спасибо хитрой электронике и жидкокристаллическим пленкам – «ворота» виделись перламутрово-серым полем, окаймленным четкой малиновой чертой. Равно как и у всей авиатехники, занятой на «Объекте Лямбда», включая ту, которая и на половину требуемой высоты не способна была подняться.

Еще совсем недавно Бежецкий гадал о происхождении названия «Объекта Гамма», но теперь, знакомый со всеми нюансами терминологии «межпространственников», только саркастически улыбался: что же будут делать «научники», исчерпав до конца весь так горячо любимый ими греческий алфавит? Перейдут на иной, к примеру, древнееврейский или начнут сдваивать символы, плодя всякие «альфа-беты» и тому подобные «дельта-омеги»? Ждать, чувствуется, оставалось совсем недолго…

– До цели два километра с копейками, – бормотнул пилот, не отрывая напряженного взгляда от приборов, как будто Александр сам не видел стремительно уменьшающейся многозначной строчки чисел в углу экрана.

«Вибрирует летун, – подумал Бежецкий, отлично видя, что „копеек“ еще больше двух третей километра. – Страхуется. Хотя его тоже можно понять: край „ворот“ режет почище гильотины – вякнуть не успеешь…»

– Приготовиться к сбросу, – стараясь, чтобы голос звучал как можно более безразлично, обронил он, кладя пальцы на клавиши управления «Стрижом».

Конечно, и это не его дело, но как можно доверить кому-то запуск в таинственное «ничто» первого в истории зонда?

Беспилотный самолет «Стриж» – исследовательский комплекс, смонтированный на базе крылатой ракеты воздушного базирования «Сулица» и несущий вместо ядерной боеголовки восемьдесят килограммов научной аппаратуры, по стоимости был соизмерим со всем «Беркутом», пусть даже и не в полноценном боевом исполнении, и с четырьмя «Сулицами» со штатной «начинкой». Бежецкий с улыбкой припоминал сцену из «потусторонней» американской комедии, где пилот-разиня, загубивший «летающую крепость», обиженно восклицал: «Но я же выплачиваю по пять долларов с каждого жалованья!» Вряд ли, выплачивая даже не по пять, а по пятьсот с каждого жалованья, да не паршивыми здешними долларами, а полноценными золотыми рублями, ротмистру Воинову удалось бы расплатиться за утерянного «Стрижа» до конца жизни…

Повинуясь легкому движению пальца, в углу материнского экрана замерцал маленький прямоугольник, в котором виднелась картинка, во всем идентичная основной, кроме размера: то же голубое небо, отчеркнутое серо-малиновой гранью. А вот и нужная отметка замигала…

– Сброс.

Самолет заметно дрогнул всем телом, словно корова, укушенная слепнем, и серо-малиновая плоскость плавно заскользила вниз и влево: освободившись от груза, «Беркут» ложился на новый курс.

Но на малом экране она осталась на месте, качнувшись вверх-вниз пару раз, стабилизировалась и начала стремительно приближаться.

«Ну!.. – мысленно сжал кулаки на удачу Александр, когда вместо многозначного числа на экране замигали нули. – Не подведи…»

Увы, чуда не произошло. Экран внезапно подернулся рябью, а над нулями, в такт им, замерцала надпись: «Контакт потерян».

«Вот ты, Саша, и влетел на миллион! – невесело пошутил про себя Бежецкий, автоматически перебирая режимы связи с аппаратом, словно надеясь на невозможное – что сейчас хитрая машинка откликнется из-за непроницаемого для всех видов электромагнитного излучения барьера. – Теперь ходить и ходить тебе в алиментщиках!..»

Конечно, никто на ротмистра Воинова никаких выплат не навешивал. Более того – в надежно охраняемом ангаре базы ждали своего часа еще одиннадцать «Стрижей», а в случае надобности в Нижнем собрали бы еще столько, сколько потребуется… Но офицер все равно чувствовал себя не в своей тарелке: еще ни разу не доводилось ему ни здесь, ни «дома» облегчить казну на сотни тысяч рублей. Даже «деревянных», не говоря о полновесных, золотых.

Теперь оставалось только ждать.

Ждать, когда аппарат, все многочисленные рецепторы которого автоматически включились сразу по пересечении незримой черты, совершит облет по дуге крошечного на первый раз участка чужого мира, бесстрастно фиксируя все, что только возможно, камерами, работающими во всех областях спектра, и снова выскочит в пределы родного. А здесь, отстрелив уже ненужный двигательный отсек, на парашюте приземлится прямо в руки ученых, приплясывающих от нетерпения далеко внизу, как малые детишки под рождественской елкой.

Так ожидалось, так было подробно расписано в многостраничной объяснительной записке, на это надеялись тысячи людей, но… этого не случилось. Как, собственно говоря, и считали хорошо информированные скептики, составлявшие большинство близко знакомых с проблемой сотрудников Александра. Да и сам он…

Увы, к числу восторженных оптимистов бывший майор ВДВ себя не относил лет уж пятнадцать как. А то и больше.

Так и виделось ему, как на беззащитного «Стрижа», опрометчиво нарушившего границу миров, камнем падает ощетинившийся пушками-пулеметами хищный «Сапсан», как рвут на куски титановый корпус ракеты «воздух—воздух», как рушатся сверкающими брызгами в многокилометровую глубину в буквальном смысле золотые обломки приборов…

И почему-то за толстым броневым стеклом кабины «потустороннего» истребителя видел он себя самого, оскалившего зубы в яростной матерщине и остервенело жмущего на все гашетки сразу…

– На базу? – вырвал его из облака видений напряженный голос пилота.

– Что? – Экран мерцал по-прежнему, равно как и сакраментальное предупреждение об утерянном контакте, только секунды, отсчитывающие пребывание разведчика в чужом стане, сменились десятками минут. – А, да… На базу, поручик, на базу…

И уже при заходе на посадку, услышал от пилота соболезнующее:

– Да не убивайтесь вы так, господин ротмистр: Бог дал, Бог взял…

Но ротмистр Воинов думал о другом…

Сибирь, за год до описываемых событий

Бежецкий прошелся перед коротким строем бойцов, одетых так же, как и он, в утепленные камуфляжные комбинезоны, скрывающие под негорючей тканью броневые «экзоскелеты» – последнее слово военной техники и шедевр технологии. Увы, из-за своей дороговизны и сложности в изготовлении могущие поступить в войска и стать там обычными лишь аккурат ко всеобщему всепланетному миру и дружбе. То есть – в далеком будущем. Пока же подобными комплектами, и то со скрежетом зубовным, снабжались лишь спецподразделения, выполняющие особые задачи, результаты которых по своей важности с лихвой перекрывали те десятки тысяч золотых рублей, дорогостоящие материалы, многие из которых стоили буквально на вес золота, если не дороже, и, главное, сотни человеко-часов, вложенные в их производство.

Бойцы выглядели хмуро. И вовсе не ранний час был тому причиной.

Их собирали по всей Империи, бесцеремонно выдергивая из родных полков и бригад, придирчиво сортировали и проверяли, выбраковывая хоть чем-то не подходящих под никому не известный стандарт – между прочим, чуть ли не девяносто процентов первоначальной численности. Затем – муштровали, как первогодков, чуть ли не по проверенной веками системе «сено-солома», готовя к выполнению опять же никому не понятных задач. И они, лучшие из пластунских рот[2] и специальных подразделений, вынуждены были признать, что то, чему они научились за годы службы и что давало им право свысока смотреть на остальных «смертных», – детский лепет по сравнению с тем, что было вколочено за какие-то полгода сплошных тренировок, марш-бросков и тактических занятий.

Вчера их высаживали с ледокола на крошащуюся под ногами кромку льда где-то возле Земли Франца-Иосифа, сегодня пришлось прыгать с парашютом в кишащие змеями, сороконожками и прочей ползающей, бегающей и летающей нечистью тропические болота, завтра предстоит преодолеть пару сотен километров по безжизненной, словно лунная поверхность пустыне… На этом этапе отсеялось еще две трети прошедших все предыдущие проверки. Но оставшиеся уже были действительно лучшими из лучших. Только было их совсем немного…

В подробности предстоящих дел этих бывших фельдфебелей и поручиков, урядников и хорунжих, кондукторов и мичманов[3] никто не посвящал, а они, приученные с младых ногтей к дисциплине, не спрашивали. Робких и чересчур рациональных среди них не было – туда, откуда их «выдернули», подбирались сплошь сорвиголовы, которым тошно было от размеренной «мирной» жизни, а в огне и крови по пояс, наоборот, жилось комфортно и привычно. Жалованье шло тройное, скучать не приходилось, поэтому, справедливо полагая, что особенной разницы, где сложить голову за Бога, Царя и Отечество, нет, они были вполне довольны. Тем более что сохранности этой самой головы им никто не гарантировал – даже на учениях нередки были травмы, иногда – более чем серьезные, а с двумя товарищами пришлось, увы, проститься навсегда…

Конечно же, разговоры в казарме – и офицеры, и младшие чины жили вместе, поскольку им с самого начала было велено забыть про сословные, имущественные и любые прочие различия, – велись. И строились самые разные гипотезы относительно предстоящей службы. Те, кто постарше и поразумнее, утверждали, что из них готовится специальная мини-армия для свержения неугодных Империи правительств за рубежами Отечества, дабы не повторялись конфузы недавнего прошлого. Вроде «Магрибинского провала», к примеру, когда несколько десятков отборных офицеров были отправлены куда-то в Северную Африку помочь местным повстанцам заменить более вменяемым субъектом некого султана-отморозка, доставшего вкупе со своими «коллегами», образовавшими некую «федерацию», все без исключения державы. И ведь мало того, что не помогли, но в большинстве своем, после зверских пыток рассказав все перед камерами европейских репортеров, бесславно завершили жизненный путь под секирами палачей и на смазанных бараньим жиром кольях. Империи тогда пришлось забыть на время о своей взвешенности и миролюбии, чтобы примерно наказать распоясавшихся князьков, но пятно на репутации государства все равно осталось.

Ну а те, что помоложе и поглупее, горой стояли за то, что ученые головы нашли наконец способ достичь звезд и «легион» собираются отправлять на никому не известные планеты, дабы везде, куда ступит нога человека, первым поднимался трехцветный Имперский штандарт.

Над фантазерами смеялись, подшучивали, но никто и подумать не мог, насколько они были близки к правде…

И вот неделю назад первое отделение «легиона», коим командовал штаб-ротмистр Федоров, было поднято по тревоге, экипировано и отправлено куда-то, куда Макар телят не гонял, в чреве транспортного «Пересвета». Чем было заняться неполной дюжине здоровых парней, вынужденных болтаться в десятке верст над грешной землей несколько часов? Положение обязывало к прямо-таки монашескому образу жизни, не то что без спиртного, но и без табака, а карты и прочие азартные игры были строжайше запрещены… Не в «камень, ножницы и бумагу» резаться же? Нет, фельдфебель Степурко и урядник Алинских, сдружившиеся с самого начала на одной им известной почве (служили в разных концах Империи, происходили тоже отнюдь не из одной губернии, да и внешне близнецов не напоминали), насчет чего не раз прокатывались записные остряки, уединившись за штабелем снаряжения, как раз этому увлекательному занятию и предавались всю дорогу, то и дело отпуская друг другу щелбаны по лбу, который не всякая пуля возьмет. Остальные же готовились к предстоящему делу морально: обсуждая вполголоса, что же все-таки ждет их на другом конце маршрута.

За то, что это не простая тренировка, говорило прежде всего обилие «барахла», которое приходилось тащить с собой – на одну погрузку в бездонное брюхо транспортника ушло два часа, и это при том, что помогали десантникам (как-то само собой к бойцам «легиона» прилипло это название) снующие безмолвными тенями люди, профессиональную принадлежность которых определить никто не смог. По крайней мере, мата слышно не было, и «Дубинушку» никто не затягивал, даже затаскивая в самолет неподъемные контейнеры. И уж совсем заставили притихнуть «команду» одиннадцать длинных, похожих на гробы ящиков – точно по числу бойцов, – складированных и надежно закрепленных в самом безопасном месте – посреди «салона».

– Для нас приготовили, что ли? – буркнул, косясь на «домовины», вахмистр Рагузов – самый старший из всего отделения, причем единственный из всех, имевший три Георгиевских креста[4] и пошедший в «легион», по его словам, за четвертым.

– Ты ж сам хотел четвертый крест? – поддел его мичман Грауберг, среди десантников выделявшийся совсем не немецкой склонностью к шуткам и розыгрышам. – Вот и получишь… деревянный.

Но шутки шутками, а от всего предстоящего дела за версту веяло серьезностью. Настоящестью, что ли.

«Гробы», как оказалось, предназначались вовсе не для павших десантников (хотя по размерам вполне могли подойти) – они уже были заполнены…

– Бог ты мой! – ахнул бывший флотский кондуктор Ясновой, когда в «домовине», вскрытой им по прибытии на место (как наиболее подкованному в технике, бывшему локаторщику Порт-Артурской эскадры выпало быть радистом группы и ее же техником), обнаружилась «человеческая» фигура. – И в самом деле, покойник!

– Скажешь тоже… – не поверили было ему, но осеклись, убедившись…

К счастью, «покойником» оказался всего лишь спецкостюм «Горыныч», уже известный десантникам по учебным заброскам. Но только не в такой комплектации.

Во-первых, те, учебные, имели ярко-оранжевую окраску, одинаково хорошо различимую и на снегу, и в вечнозеленом лесу, и на каменистом склоне – не раз и не два не слишком удачливые группы приходилось спасать с помощью вертолетов, а то и разыскивать неделями. Эти же были раскрашены под бело-серо-голубой зимний камуфляж, разработанный для арктических условий. И уж с вертолета такой бы никто и никогда не различил.

Ну а вторым отличием была массивность броневых щитков и наличие сложных систем жизнеобеспечения и контроля, данные которых выводились прямо на прозрачное «забрало» шлема, как у современных истребителей, – все это было в учебных «доспехах» заменено более простыми аналогами. А главное: те не приходилось начинять таким количеством боеприпасов, пищевого НЗ, медикаментов и фляг с водой, рассовывающихся в самые непредсказуемые места. Снаряженные по полной программе бойцы напоминали себе готовые к бою танки – не столько огневой мощью (оружие тоже было самым разнообразным), сколько неподъемной тяжестью.

И вот тут-то выяснилось коренное отличие учебного «доспеха» от боевого. Тот был всего лишь защитой, тяжелым и досадным при долгих переходах дополнением к снаряжению, а этот…

– Вот ни фига себе! – Поручик Батурин, только что сгибавшийся под тяжестью навьюченного на него «скафандра», ощутил себя парящим в небесах, стоило одному из встретивших десантников на месте «очкариков», помогавших осваивать новое «обмундирование», ввести в прорезь на груди тонкую пластиковую карточку вроде кредитной – активатор. – Да это же просто чудо, господа!

С едва слышным гудением поручик прошелся легким пружинистым шагом по ангару, где шла «распаковка», подхватил, нагнувшись, один из ящиков, который до того едва смог поднять вдвоем с товарищем, и легко вскинул его вверх, как штангист свой неподъемный снаряд. Да еще попрыгал на месте, подтверждая, что этот «подвиг» для него – плевое дело.

Только вот рубчатые подошвы при каждом прыжке уходили в плотно утрамбованную землю на целый вершок…

А потом начались новые тренировки, уже по полной боевой выкладке…

И вот, когда до цели осталось всего ничего, группа осталась без командира! Тут есть с чего выглядеть хмурым. И какой черт понес штаб-ротмистра на эту проклятую рыбалку? И какой дьявол морской угораздил его подвернуть на мокрых речных камнях ногу, да так серьезно, что ни о каких серьезных нагрузках в ближайшие недели и речи быть не могло?

Вот он, бледный, осунувшийся, с костылем под мышкой, стоит рядом с новым командиром группы – местным не то комендантом, не то командиром всей этой ученой братии, неким ротмистром Воиновым, выглядя на его фоне тощим новобранцем рядом с накачанным бывалым бойцом. Да и немудрено – тот ведь облачен в его же «доспехи», пришедшиеся как раз впору. Да и держится он, надо сказать, совсем не как новичок… Интересно, кем был раньше? Пластуном, десантником…

– Хочу представить вам вашего нового командира, – кашлянув начал Федоров. – Ротмистр Воинов.

Офицер сдержанно кивнул.

– Он будет заменять меня на время настоящего задания, – продолжил командир. – Поэтому прошу слушаться его, как меня. Даже больше, чем меня, потому что дело предстоит очень серьезное. А теперь предоставляю слово ему.

Штаб-ротмистр отступил на шаг назад, демонстрируя, что он с этого момента не более чем статист.

– Здравствуйте, господа, – начал Воинов. – Сегодня нам с вами предстоит не слишком уж сложное дело…

По шеренге пронесся ропот…

4

Конечно, полноценного офицерского собрания здесь, в глуши, по мнению столичных особ, не было и не могло быть, но русское офицерство не было бы русским офицерством, если бы забыло свои вековые традиции. А традиции гласили, что будь ты хоть на войне, хоть в походе… И уж участвуя в таком насквозь «цивильном» мероприятии, как полупонятные бывалым воякам «маневры» в степи, сам Господь велел им по мере сил скрашивать тяготы службы.

Тем более что и дамы имелись! Да-с! Не мог же генерал Бежецкий регламентировать своим подчиненным женского пола, особенно молодым, хорошеньким и незамужним, их времяпровождение в неслужебные часы? Настолько далеко не простирались даже его широчайшие полномочия. И «отец-командир» даже готов был смириться с тем, что кое-кому из его сотрудниц по возвращении из несколько затянувшейся «командировки» придется менять в списках фамилию, а то и распрощаться с хлопотной службой в связи со вновь открывшимися обстоятельствами. Отнюдь не самого неприятного для женщины свойства…

– Уверяю вас, Александр Павлович, – щурил сквозь сигарный дым прозрачные светлые глаза полковник Императорских ВВС Вацлав Гжрабиньский, раскинувшись в кресле и вольготно закинув ногу за ногу. – Все эти штуки в небесах – проделки «зеленых человечков»! Недаром же «ворота» в сечении точь-в-точь подходят для «летающей тарелки», как ее описывают очевидцы!

– Так уж и тарелки? – улыбался Бежецкий, успевший за несколько дней не только познакомиться, но и проникнуться симпатией к боевому поляку, к тому же носящему на воротнике расстегнутого полковничьего мундира точно такие же гвардейские петлицы, как и те, что украшали его генеральский, висящий сейчас в шкафу почти за две тысячи верст отсюда. – Наука утверждает, пан полковник, что никаких «зеленых человечков» не существует в природе.

– Плевать я хотел на эту науку, генерал, – горячился летчик, стряхивая пепел прямо на пол, благо никаких ковров, рачительно прихваченных с собой «в эвакуацию» куркулями-селянами, не наблюдалось и в помине. – Что хорошего могут придумать эти умники? – презрительный жест большим пальцем через плечо в сторону молодых «научников», увлеченно режущихся на бильярде с офицерами-ровесниками. – Разве наука дала нам что-нибудь путное за последние две сотни лет? Атомная бомба, отравляющие газы, какие-то ускорители каких-то там частиц… Даже надежной защиты от «французского насморка» придумать не могут, очкарики!

– Ну, я бы так не сказал… – уклончиво протянул Александр, наполняя свой и полковничий бокалы легким сидром: напиваться на глазах у подчиненных – моветон, господа! Для коньячка под лимон еще будет время… С глазу на глаз, в генеральских «апартаментах», за преферансом по четвертаку с кона. Да и самое веселье в «офицерском собрании» начнется после того, как отцы-командиры, памятуя о том, как сами были молодыми, покинут сие нескучное местечко, предоставив молодежи резвиться, как им заблагорассудится… не переходя определенных пределов и не позоря чести гвардейского мундира, разумеется.

– А ваш «Сапсан», пан полковник? Разве не достижениям российской науки обязаны вы своим «боевым конем»?

– Пф-ф-ф! Боевой конь! Да вы бы знали, пан Бежецкий, – горячился шляхтич, – на каких конях скакали мои пращуры! Между прочим – в атаку на пращуров ваших… А это разве конь? Матка Бозка! Где в нем душа? Где стать, где грация, где красота, наконец?

Генерал в душе не во всем соглашался со своим визави: красота и грация в очертаниях «Сапсана», конечно, присутствовали, но это были своеобразные красота и грация уверенного в себе хищника, этакого «тигра небес», способного себе позволить некоторую показную неуклюжесть, жертву, впрочем, совсем не обманывающую… И правильно не обманывающую: времени у противника «Сапсана», идущего в атаку, оставалось как раз столько, сколько требуется, чтобы перекреститься… Или сразу дернуть на себя скобу катапульты, если к одной из христианских конфессий он не относился – нерасторопных в рай не берут. И доказывали сию аксиому детища «фирмы Дергачева» по всему земному шару…

– Хотя я, – не совсем логично подвел черту полковник, по-мальчишески открыто сверкнув в улыбке отличными зубами, – своего «Хлопчика» ни на кого не променяю. Вам, сухопутным, этого не понять.

– Ну, я, допустим, к сухопутным отношусь не совсем… До Корпуса, знаете ли, довелось полетать. Царицыны уланы, пан полковник…

Не посвящать же простодушного поляка в составляющие государственную тайну подробности того, где и на чем летал некогда бравый майор ВДВ Бежецкий? В этом мире о его прошлом знали немногие, а остальным – и не следовало.

– Правда? Пардон, пан Бежецкий! Беру свои слова обратно…

В таких легких перепалках и дружеских пикировках проходили вечера, если обоим позволяли дела служебные. А дни… А днем у командиров были разные задачи: питомцы пана Гжрабиньского звеньями без устали патрулировали небо вокруг «ворот», не оставляя гипотетическому «супостату» ни единого шанса прорваться на «эту» сторону, а Бежецкий… Бежецкий томился, надзирая над заходящими в тупик исследованиями, остро завидуя деятельному поляку и все меньше понимая, что он тут, посреди степи, позабыл.

Необходимость перехода к активной фазе разведки, то есть к засылке «за грань» автоматов, а затем и человека, назрела и перезрела, ибо все, что только можно было выяснить с земли и борта «летающей лаборатории», было выяснено. Но… Необходимых для «вторжения» инструментов не было. Не располагало отделение подходящими летательными аппаратами, и все тут! Наземные средства имелись в ассортименте и неплохо зарекомендовали себя в «Ледяном мире», но в воздухе ученые были бессильны.

Естественно, они не сидели на месте, скребя в бородах и покрытых не столь густой растительностью затылках.

Предлагалась масса проектов: от беспилотного самолета, управляемого с земли или борта «лаборатории», до всевозможных экзотических воздушных шаров и ракет различной конструкции. Жаль только, что самый продвинутый образец «беспилотника» мог подняться лишь на четверть требуемой высоты, а запущенный с борта «матки» неминуемо разделял судьбу шаров и прочих «невозвращенцев» – информацию он, может быть, и собрал бы, но как ее передать через непроницаемую для радиоволн «грань бытия»?

В негласном конкурсе сумасшедших изобретений победил проект Смоляченко, в силу общей оторванности от почвы своей сугубо теоретической науки, от технических тонкостей далекий более всех «светил». Молодой физик предложил в качестве носителя для научной аппаратуры крылатую ракету, во-первых, из-за своего основного назначения легко преодолевающую высотный барьер, во-вторых, управляемую бортовым компьютером и, соответственно, способную совершать сложные, полностью автономные маневры, и, в‑третьих, обладающую достаточной грузоподъемностью, чтобы нести на себе не только банальную видеокамеру, но и иную аппаратуру, компактностью, увы, не отличающуюся.

Проект был встречен «на ура». «Изобретателя» даже порывались качать на руках и тут же, не откладывая дела в долгий ящик, высечь его имя золотом на чем-нибудь подходящем. Например, на стенке русской печи за неимением гранитных и мраморных скрижалей. Александру даже жаль было соваться во всеобщее ликование со своей ложкой дегтя: стоимость хотя бы одной крылатой ракеты, пусть даже устаревшей модификации и списанной, вряд ли уложилась бы в бюджет отделения, и без того изрядно подрастрясенный решением иных насущных задач. Вот если бы знать точно, что «за гранью» не брат-близнец безусловно интересного для науки, но абсолютно бесполезного с практической стороны «Ледяного мира», да еще убедить в сем высокое начальство… Короче говоря – замкнутый круг.

«Кольцо, кольцо, а у кольца – начала нет, и нет конца…».[5]

– Что? – переспросил Гжрабиньский, и генерал понял, что, задумавшись, произнес последние слова вслух. Хорошо, если только последние: офицер, выбалтывающий в задумчивости государственные тайны, представляет собой более чем тягостное зрелище.

– Да так, припомнилась детская считалочка, – вздохнул Александр.

– Вы что-то неважно сегодня выглядите, – отставил пустой бокал поляк. – Может быть, пойдем в мою холостяцкую конуру, распишем пулечку… Заодно подышим свежим весенним воздухом – тут так накурено, что, по вашей поговорке, топор можно вешать!

«Будто не сам надымил, – улыбнулся про себя Бежецкий. – Твоими сигарами можно террористов из их нор и схронов выкуривать…»

– Да и рюмочка коньяка вам, думаю, не помешает.

– Ничего не имею против, – кивнул генерал, решив, что довольно уже стеснять молодежь, давно уже бросающую на «стариков» нетерпеливые взгляды.

Но благим намерениям и тут не суждено было сбыться: в комнату, столкнувшись в дверях плечами и неприязненно глянув друг на друга, ввалились двое военных, в одном из которых Александр узнал дежурного по штабу поручика Ермолаева. Не тратя времени на выяснение отношений, молодые люди окинули быстрыми взглядами прокуренное помещение (дам сегодня не было, поэтому офицеры дымили, никого не стесняясь) и почти синхронно двинулись к «командирскому» столу.

– Ваше высокоблагородие… Ваше превосходительство! – грянули оба хором и снова прожгли друг друга яростным взглядом.

Бежецкий, как старший по чину, чуть кивнул незнакомому поручику с эмблемами ВВС на рукавах темно-серой форменной куртки, решив проявить благородство – свой успеет.

– Разрешите обратиться к господину полковнику! – вытянулся «летун», лихо прищелкнув каблуками ботинок.

«Гвардия…»

– Обращайтесь.

– Ваше высокоблагородие, вам необходимо срочно явиться в штаб! – отчеканил посланец, не удержавшись от высокомерного взгляда в сторону сникшего жандарма.

– Извините, генерал, – сразу подобрался Гжрабиньский, застегивая мундир и жестом отсылая офицера. – Служба…

– Охотно, полковник, – кивнул Александр, и только дождавшись, когда тот встанет и выйдет вслед за своим подчиненным, буркнул Ермолаеву: – Что у вас, поручик.

– Ваше превосходительство, вам необходимо срочно явиться в штаб! – слово в слово, разве что не так лихо, повторил тот скороговорку своего соперника…

* * *

– Дикари! Перестраховщики! – горестно стонал, заламывая руки над бренными останками, академик Мендельсон. – Варвары!..

И было с чего олицетворять всю многовековую скорбь своего народа Дмитрию Михайловичу: перед ним лежало то, ради чего уже были потрачены сотни тысяч золотых рублей и десятки тысяч человеко-часов, оплачиваемых по самому высшему разряду. То, за что он, не раздумывая, отдал бы все самое дорогое на свете… Но только за целое, а не за те жалкие обломки, что принесли с собой понурые авиаторы, напоминая при этом похоронную команду.

Бежецкий опоздал. Опоздал непоправимо. Да и не мог он вмешаться – после драки кулаками не машут.

А драка состоялась еще тогда, когда они с полковником мирно попивали сидр в офицерском собрании…

Тройка патрулирующих «вход» «Сапсанов» засекла цель, возникшую из ничего, исправно доложила на землю и… «прервала ее полет», как говорилось в рапорте на имя генерала Бежецкого. Увы, на этот случай у пилотов были свои инструкции – четкие и не допускающие двусмысленностей. Ракеты, гончими псами сорвавшиеся с направляющих, не дали «скоростной высоколетящей цели» снова уйти «в небытие».

Мнение академика разделяли все остальные сотрудники научно-исследовательского отдела без исключения, разве что не так экспансивно. Кто бурчал что-то неразборчивое на ухо соседу, бросая неприязненные взгляды на полковника Гжрабиньского и его офицеров, явно чувствовавших себя здесь очень неуютно, кто, выражая презрение к «этим воякам» даже спиной, ковырялся в разложенном на длинном столе хламе, кто-то демонстративно отвернулся… В воздухе остро пахло оплавленной пластмассой, сгоревшим ракетным топливом и назревающим скандалом. Надо ли говорить, что даже у Александра симпатии сейчас были вовсе не на стороне постоянного партнера по коньяку и преферансу.

– Это в самом деле было так необходимо? – брезгливо тронул он причудливо скрученную деталь, оставившую на пальце жирный след копоти. – Как-нибудь аккуратнее не получалось?

– Да не умеют они аккуратнее, – буркнул перемазанный копотью по самые брови приват-доцент, нахватавшийся вольнодумства от старших коллег. – У них самый точный инструмент – бомба…

Столько горечи было в этих словах, что летчики смутились еще больше, словно мальчишки, полезшие, не спросившись у взрослых, ковыряться в сложном приборе и непоправимо его испортившие. Непоправимее некуда.

– У меня приказ! – фальцетом выкрикнул полковник, делая движение рукой к нагрудному карману, словно там и впрямь лежал всемогущий приказ, способный исправить положение. – Понимаете? У меня приказ!

– Приказ уничтожить посланца из чужого мира? – взвился Новоархангельский. – Приказ превратить в никчемные ошметки единственное доказательство существование разума по ту сторону портала?..

В полемическом задоре академик совсем забыл о существовании еще одного, более чем веского доказательства существования разумной жизни в параллельных мирах, к тому же стоявшего в двух шагах от него, но Бежецкий не стал поправлять оратора.

Увы, у Гжрабиньского действительно был приказ… Приказ сбивать все, что появится из портала. Безопасность – прежде всего. Формально он был прав на все сто…

– Успокойтесь, полковник, – примирительно начал Александр. – Мы все понимаем…

– У меня приказ! – яростно пробормотал, не слушая его, летчик. – У меня – приказ!.. Честь имею!

Он повернулся кругом и, словно забыв про субординацию, не прощаясь, покинул провонявшее гарью помещение. Следом, с извиняющимся видом отдавая честь на ходу, потянулась «свита».

– Приказ у него! – продолжал кипятиться Агафангел Феодосиевич. – Исполнительный какой выискался! Приказы им мозги заменяют – болванчикам заводным… А вы тоже хороши, Александр Павлович! – потеряв контакт с непосредственным раздражителем, напустился он на единственного военного в радиусе досягаемости. – «Мы все понимаем…» Что мы понимаем?.. Й-й-эх!..

– Агафангел Феодосиевич… – тихо проговорил Мендельсон, уже несколько поостывший. – Агафангел Феодосьевич!..

Академик замер с открытым ртом, медленно его закрыл и вдруг вызверился на ни в чем не повинных коллег:

– А вам тут какого рожна нужно?! Живо по рабочим местам! Дармоеды, мать вашу!!!

Комната вмиг опустела. Только Смоляченко, словно его академический гнев не касался, продолжал самозабвенно копаться в останках чужого «зонда».

– Извините, генерал, – пробормотал Новоархангельский, покаянно свесив лохматую, как у основоположника марксизма, голову и запустив пятерню в дремучую бороду. – Погорячился… При подчиненных… Стыд-то какой… Простите…

– Бог с вами, Агафангел Феодосиевич! – настала очередь смутиться Бежецкому. – Какие мелочи, право…

– И все равно… – начал было Новоархангельский, но от стола раздался такой вопль, что он испуганно осекся и почему-то схватился за очки.

Возбужденный донельзя приват-доцент потрясал над головой какой-то кривой железякой, донельзя напоминая при этом австралийского аборигена с бумерангом. Пятна и полосы копоти на его лице выгодно дополняли этот образ, вполне способные сойти за боевую раскраску. Разве что цивильный костюм несколько мешал: для полноты картины ученому подошла бы набедренная повязка или, на худой конец, шкура мамонта…

– Что с вами, Леонид Тарасович? – кинулся к нему физик-помор. – Поранились?

– Да нет же, нет! – вопил тот, суя всем под нос свое «оружие», действительно обладающее такими острыми краями, что при случае могло заменить серп. А массивностью – и молот заодно. – Вот здесь, глядите!

Уклонившись от зазубренного лезвия, походя едва не лишившего его уха, Александр вгляделся в потемневший металл и, не веря себе, прочел вместо каких-нибудь невразумительных иероглифов незнакомой письменности сакраментальное: «…торский Нижегородский завод…»

* * *

– Нет, нет и нет! – поджал губы генерал Ляхов-Приморский, отказавшись даже смотреть на предъявленные Александром «вещдоки». – Я не могу рисковать судьбами Империи, даже если по ту сторону – рай земной со всеми его прелестями.

– Там нет рая, – устало проговорил Бежецкий, покачивая перед собой пальцем на стекле стола ту самую «эпохальную» железяку, теперь тщательно отмытую и аккуратно лишенную чересчур опасных выступов. Один из нескольких десятков фрагментов корпуса, деталей двигателя и остатков «начинки», несущих на себе явные следы принадлежности изделию, сошедшему с конвейера «номерного» завода, расположенного в Нижегородской губернии. – И прелестей особенных нет… Все, как здесь. Похоже, что в точности.

– В точности, говорите? Чего же они тогда сами… Ну, это…

Генерал потерял мысль, машинально придвинул к себе обгоревший с одного края обломок печатной платы, взял протянутую с готовностью Александром лупу и долго шевелил губами, вчитываясь в мельчайший текст фирменного ярлычка.

– И вообще: с чего вы, генерал, взяли, что это обломок чужого летательного аппарата? Может быть, это остатки одной из тех ракет, которой мои мальчишки сбили этот ваш вражеский зонд? Насколько я знаю, «Стрелы» под завязку напичканы электроникой, да и производят их на том же заводе…

– Ну, конечно, – саркастически заметил Бежецкий. – Если только ваши мальчишки, как вы выражаетесь, наряду со штатными «Стрелами» пуляют по целям крылатыми ракетами.

– Крылатыми? Из чего это следует?

– Из того, что вот эта и эта детали, – Александр осторожно положил рядышком два покореженных куска металла, – применяются только на крылатых ракетах воздушного базирования Бэ-Эр-семнадцать-пятьдесят восемь-Эс, – отчеканил он без запинки заученную наизусть маркировку «изделия».

– На «Сулицах»? Бред… Но позвольте! – встрепенулся старик. – Вам известно, Александр Павлович, что все это, – он широким жестом обвел стены сборно-щитового домика, – лет тридцать тому назад прилегало к военному аэродрому? Почему один из бомбардировщиков при подлете не мог потерять или сбросить неисправную ракету? Такие случаи нередки. Вот, помню однажды…

– Аэродром не эксплуатировался двадцать шесть лет, – не слишком почтительно перебил Бежецкий собеседника, не дав тому окунуться в воспоминания. – А ракета выпущена три года назад – взгляните сами.

– Верно… Стоп! Но ведь «Сулица» специально предназначена для доставки ядерного заряда на расстояние до восьмисот километров! Вы хотите, чтобы я позволил летать над мирными городами ракетам с ядерной боеголовкой?

– Не было там боеголовки. Никогда не было. Приборы не зафиксировали даже малейшей остаточной радиации. Ну, кроме естественной… Вместо заряда в отсеке были смонтированы приборы. Мои специалисты нашли детали видеокамеры, устройства для отбора проб воздуха…

– Тем более. Чужой аппарат с неизвестными целями совершает воздушную разведку над вверенной мне территорией, – упрямо твердил генерал от авиации. – А я буду благостно хлопать ушами? Ни в коем случае! Приказ об уничтожении любого предмета с той стороны отменен не будет! Пусть даже им окажется невинная птица.

– Птицы на такой высоте не летают, – заметил Бежецкий, поднимаясь из-за стола и сгребая принесенный с собой «хлам» в пластиковую коробку.

– Вот и замечательно. Значит, любой нарушитель – враг! Я больше вас не задерживаю, господин Бежецкий. Приятно было побеседовать…

– Аналогично, – вежливо кивнул Александр, пристраивая тяжелую коробку под мышку. – Однако я вынужден буду обратиться к более высокой инстанции.

– К военному министру? – поднял лохматую седую бровь старый вояка. – Напрасный труд, знаете ли… Сергей Алексеевич тоже очень ответственный человек и ни за что не поступится безопасностью государства Российского…

– Берите выше, – хладнокровно заметил Александр. – Я вашему министру не подчиняюсь. Ни прямо, ни косвенно.

– К премьеру?.. – нахмурился Ляхов-Приморский, задумался и вдруг резко переменил тон, словно что-то вспомнив. – А куда это вы собрались, батенька? – рассыпался он добродушным смешком. – Я уже велел чайку подать… Экие вы, молодые, прыткие, да быстрые…

– От чая не откажусь, – легко согласился шеф Шестого отделения, усаживаясь на прежнее место. – Так что вы там говорили про своих летчиков?..

5

Маргарита вошла в холостяцкое жилище Бежецкого без стука и так тихо, что тот не успел убрать со стола бутылку.

– Браво! Прекрасное времяпровождение для боевого офицера!

– Много вы понимаете… – буркнул Александр, с отвращением глядя на недопитый стакан, небрежно разделанную прямо на куске оберточной пленки селедку и хлебные крошки: теперь в присутствии дамы этот еще недавно совсем невинный натюрморт казался настоящим свинством. – И вообще – я в данный момент не на службе. Имею я право на минуту отдыха?

– Вы не правы, Александр, – улыбнулась баронесса и присела за неимением другого стула на постель, слава богу, заправленную в соответствии с лучшими образцами казарменного искусства. – Мы с вами всегда на службе…

– А если бы я в этот момент был бы… как бы это выразиться… неглиже?

– Увы, и этим вы меня не удивили бы: с особенностями вашей анатомии, ротмистр, я знакома. И не понаслышке, уверяю вас.

Ответить на это было нечего…

– Вы не угостите даму? – кокетливо склонила набок голову начальница, и Бежецкий в очередной раз подумал о том, что будь он на месте близнеца…

– Увы, только водка. Знал бы – припас что-нибудь более подходящее по случаю… Будете?

– Эх, Саша, Саша… – покачала головой баронесса, думая о чем-то своем. – Какой вы все-таки мальчик… Наливайте.

«Блин, а стакан-то у меня чистый найдется?..»

– Ну и по какому поводу траур? – поинтересовалась Маргарита, пригубив из налитого на четверть граненого стакана и не глядя на Александра. Казалось, что она всецело увлечена наблюдением за жидкостью, омывающей стенки сосуда, который как бы сам собой покачивался в ее изящных ладонях, словно исполняя плавный менуэт.

– А то вы не знаете…

Поводов для хандры было более чем достаточно – взять хотя бы исследовательские аппараты, которые «портал» исправно заглатывал один за другим, ничего не отдавая обратно. «Ледяной» был более щедр: там зонды иногда пусть со стертой памятью, но удавалось вытянуть наружу. Здесь же игра шла в одни ворота, в прямом и переносном смысле, а «проигрышный» счет неумолимо рос.

Лишившись семи зондов подряд, Александр приказал прекратить «бесполезное разбазаривание казенного имущества» и посоветовал «научникам» искать другой менее обременительный для казны способ разбивать лоб о стену. Однако не бумажные же самолетики в «бездонную дыру» запускать? Наука топталась на месте, время от времени исторгая из глубин академического сознания сумасшедшие перлы вроде того, что нужно закрепить камеру на крыле истребителя и, подлетев вплотную к «воротам», чиркнуть по «горизонту», чтобы на какое-то время крыло оказалось по ту сторону. Будто начисто смыло им память о том, как вместо некоторых «ледяных» зондов на «свою» сторону извлекали лишь обрезанные тросы. Да так чисто обрезанные, что все только диву давались. Кто-то из ученых умов выдвигал гипотезу о неравномерном течении времени на «границе сред» и что, мол, именно из-за этого эффекта невозможно прохождение электромагнитных импульсов… Однако хорошо бы выглядел истребитель, кувыркающийся к земле со срезанным под корень крылом!

– Вы из-за зондов? Бросьте! Материальное обеспечение всей нашей гоп-компании отнюдь не входит в число ваших задач. А каким образом я добуду нужное, уж точно не должно вас волновать.

– Еще десяток «Стрижей»? – саркастически скривил губы Бежецкий.

– Да хоть пять десятков. А будет нужно – сотню.

«Да, она добудет… – не мог не согласиться с такой небрежной уверенностью начальницы Александр. – „Железная леди“ – ни добавить, ни убавить…»

– Не в этом дело… – ответил он вслух.

– А в чем?

Маргарита залпом выпила водку, стукнула донышком стакана о стол и, одернув юбку, закинула ногу за ногу. Мужчина не мог оторвать взгляда от ее круглого колена, туго обтянутого тканью. Молчание затягивалось.

– Хотите начистоту? – брякнул он неожиданно для себя и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ерундой мы тут занимаемся – вот что.

– Ну-ну, – поощрила его женщина. – Развейте свою мысль… ротмистр.

– Ясно, как божий день, что аппараты на той стороне пропадают по самой прозаической причине: их там сбивают. Сбивают, как наши летчики сбивали бы любую штуковину, которая показалась бы с той стороны.

– И на чем базируется ваша уверенность?

Бежецкий пожал плечами:

– Да хотя бы на тех покойниках, которые прилетели к нам на разбившемся «Святогоре». Такие же двойники, как…

– Как вы и полковник Бежецкий?

– Да… Там, по ту сторону, все точно такое же, как здесь. И вполне возможно, что тамошняя баронесса фон Штайнберг сидит сейчас с тамошним ротмистром Воиновым и банальнейшим образом трескает водку. Пардон, конечно…

– Ничего, ничего… Ну и?

– Что «ну и»? И точно так же они рассуждают на тему «есть ли жизнь на Марсе».

– Поясните.

– Разве не помните? «Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе…» Ах, да, – спохватился Бежецкий. – У вас же здесь не было «Карнавальной ночи»…

– Это опять что-то из прошлой жизни? Можете не отвечать – вопрос риторический. Ну и почему тогда они, по вашему, не бомбардируют нас своими «Стрижами»?

– Разные могут быть варианты… Но вы же видели, Маргарита, что пассажиры «Святогора»…

Александр минут пять горячо и сбивчиво излагал баронессе свои умозаключения, не обращая внимания на ее странный, как бы обращенный в глубь себя, взгляд.

– Короче говоря, я вижу лишь один вариант, – закончил он. – Нужно отправить туда человека.

– Как?

– Элементарно. К примеру, «Сапсан» для этого финта вполне подойдет.

– Ну а если и он будет сбит по ту сторону?

– Вряд ли. Опознавательные знаки, модель самолета… Система опознавания «свой—чужой», наконец.

– Знаете, – задумалась баронесса, – а ведь в ваших словах, Саша, есть рациональное зерно. Я имею в виду систему опознавания. Вполне вероятно, что нижегородцы, видя исследовательскую направленность изделий, не позаботились снабдить свои игрушки подобным паролем… Ведь на «Стрижи» даже не нанесены опознавательные знаки российских ВВС, как на те же «Сулицы». Я проконсультируюсь.

Только тут Александр вспомнил, что совсем не обратил внимания на внешний вид зондов, значительно отличающихся по окраске от своих военных собратьев. Например, тем, что покрыты те были краской, делающей их практически неразличимыми визуально, да и на большинстве радаров, исключая родные, российских военно-воздушных сил, а «мирные» красились в нейтральный темно-серый цвет, почему-то избранный конструкторами завода как наиболее подходящий к случаю. И уж красно-сине-белые концентрические окружности наносить на них явно посчитали ненужным. Равно как и тратиться на дорогостоящие «лишние» системы.

«Экономисты хреновы!» – мысленно ругнулся бывший майор ВДВ на ни в чем не повинных инженеров, педантично решивших поставленную перед ними конкретную задачу, но ни на йоту не превысивших требуемого уровня.

Увы, уж он-то отлично знал, что инициатива всегда наказуема. И неважно, кто и в каком мире эту прописную истину излагает…

– Но все равно это слишком рискованно, – с сожалением вздохнула женщина. – Вот вы бы отправили кого-нибудь из своих подчиненных на верную смерть, ротмистр?

– Вообще-то это мне уже приходилось делать, – хмыкнул Бежецкий. – В прошлой жизни. Я ведь офицер, мадам. Боевой офицер, замечу, не паркетный… Но тут вы правы: сегодняшних моих подчиненных отправить на смерть я бы не смог. Совесть бы потом замучила. Но…

Женщина чуть склонила голову набок и заинтересованно приподняла тонкую бровь, став на миг настолько привлекательной, что у мужчины свело скулы от мгновенно нахлынувшего желания.

«Эх, близнец, близнец…»

– Но я мог бы пойти сам.

– В самом деле? – округлила глаза Маргарита. – Хотя, вы это уже тоже доказали на своем примере… Снова рассчитываете на орден?

Александр промолчал, глядя в сторону. Что можно ответить на это? Мужчине, конечно, ответить, наверное, можно, но даме…

– Не обижайтесь, ротмистр. – Баронесса поднялась на ноги и сделала шаг к сидящему мужчине. – Я вас провоцировала.

Он поднял на нее глаза. И она, чуть наклонив голову, смотрела на него. Их лица были рядом, и он ясно чувствовал тонкий аромат ее кожи, исходящий из маячившего прямо перед его глазами выреза блузки. Он внезапно понял, что безумно хочет эту женщину, вожделеет ее по-звериному. Она, словно уловив его настроение, чуть заметно вздохнула и, чуть приоткрыв губы, склонила лицо ниже… Мгновение и…

И очарование рассеялось.

– Спокойной ночи, ротмистр! – рассмеялась женщина, снова становясь чужой и недосягаемой. – Я обдумаю ваши слова на досуге.

Дверь за ней захлопнулась, а Александр сидел еще некоторое время без движения, не понимая, кто он и что тут делает. Недопитая бутылка водки попала под его блуждающий взгляд, и, не сознавая, что делает, он схватил ее и яростно метнул в стену. Отрезвили его лишь брызги на лице и неожиданная боль, обжегшая щеку.

– Какая она все-таки стерва! – с выражением произнес ротмистр Воинов, разглядывая кровь из глубокого пореза на скуле, струящуюся по пальцам. – Какая стерва!..

* * *

– Нет, мадам, это невозможно!

Задрав головы, баронесса и старый летчик стояли невдалеке от взлетной полосы и следили, как неуклюже заходит на посадку «летающая парта» – истребитель-спарка, которым, по логике вещей, сейчас должен был управлять ротмистр Воинов.

– Почему, Тихон Ильич?

– Невозможно, – упрямо повторил полковник Левченко, качая большелобой головой, с которой форменная фуражка не падала, только удерживаемая могучей крестьянской пятерней. – Даже во времена последнего тихоокеанского кризиса, когда мы вынуждены были сократить сроки летной подготовки молодых пилотов до минимума, они налетывали по пятьдесят часов. А это, мадам, уже близко к критическому уровню. Я не могу позволить этому… как его?

– Ротмистр Воинов, – с готовностью подсказала фон Штайнберг.

– Вот-вот, Воинов… Я не могу позволить ему самостоятельно сесть в пилотское кресло всего лишь после пяти часов в воздухе. Это абсурд, мадам!

За время этого разговора «Сапсан», выпустив шасси и задрав нос, не слишком грациозно плюхнулся на левое колесо, опасно накренился, но все-таки выправился и стремительно покатился по старому растрескавшемуся бетону, постепенно оседая на амортизаторах всем своим многотонным телом, замедляя ход и трепеща куполом парашюта экстренного торможения.

– Видите? – развел длиннющими руками Левченко. – Разве это посадка? Это черт знает что, только не посадка! Это балет, менуэт, гопак, в конце концов… Еще что-нибудь подобное, но только не посадка!

– Но он же сел? – осторожно заметила Маргарита, несколько сторонясь разбушевавшегося полковника, рубящего ладонью воздух не хуже кавалериста в атаке.

– Да, сел… Но это же не посадка! Если бы крен составил еще пару градусов…

– Но он же сел?

Тихон Ильич еще раз яростно махнул рукой и повернулся к самолету, медленно выруливающему по направлению к не очень гармоничной парочке – мужчина едва ли не на две головы возвышался над дамой.

– Кто вас учил, молодой человек? – напустился он на Александра, уже приоткрывшего фонарь кабины и расстегивающего гермошлем. – А-а-а!.. Что бы вы делали, если бы у вас за спиной не сидел опытный пилот? Вас бы сейчас пришлось соскребать со взлетки! Да бог с вашей жизнью – вы бы угробили машину, а она…

– Между прочим, – выглянул из своей кабины уже освободившийся от шлема огненно-рыжий пилот-инструктор. – Александр Павлович сажал самолет абсолютно самостоятельно.

– Вот видите? – тронула все еще кипевшего полковника за рукав темно-серого кителя баронесса.

Но Левченко даже не удостоил ее вниманием и напустился уже на своего подчиненного:

– Вы что, Вайсберг, адвокат? Я понимаю, конечно, что вы всю свою жизнь жалеете о загубленной юридической карьере, фамильному делу, так сказать, но сейчас…

– Господин полковник!..

– Молчите, адвокат недоношенный! Сейчас вы пилот Российских Императорских Военно-Воздушных Сил! Извольте рассуждать не как местечковая знаменитость, а как боевой офицер!

– Так точно, ваше превосходительство!

– Так-то лучше… – несколько остыл полковник. – Как вы считаете… Ну, это… Можно доверить этому с-с-с…

Маргарита яростно дернула расходившегося летуна за рукав, тот оборвал себя на полуслове, коротко взглянул в глаза Бежецкому и закончил:

– …этому стажеру самостоятельный полет?

– Я УВЕРЕН, – выделил несколько обиженный генеалогическими изысканиями командира пилот последнее слово, – что можно. Разумеется, – добавил он дипломатично, – часика два я бы еще за ним поприглядывал. В плане захода на посадку и особенно – касания полосы.

Полковник почти минуту гонял по щекам мощные желваки, потом беспомощно оглянулся на непроницаемую баронессу, зачем-то глянул из-под ладони на солнце и, в заключение всех этих эволюций, буркнул:

– Если уверены – приглядывайте…

И, не прощаясь, зашагал прочь.

– Вот видите?.. – улыбнулся пилот Маргарите, но в этот момент отошедший уже на приличное расстояние Левченко обернулся:

– Только не на «Сапсане». Он, как вам известно, денег стоит. Вон – на той птичке посадку отрабатывайте! – Полковничий палец указывал на легкий тренировочный самолет, на фоне боевого истребителя выглядевший действительно неубедительно. – Низенько-низенько!..

Он победно заржал и, заложив руки за спину, неторопливо удалился.

– Ну что поделать… – развел руками пилот, расстегивая воротник комбинезона и нервно крутя длинной тонкой шеей. – Помучаем «пташку»…

– А разве?.. – начал Александр.

– Да вы не смотрите, ротмистр, что это стрекоза натуральная! – успокоил его Вайсберг. – Управление у нее точно такое же. А «Сапсан»… Знаете ли, полковник грубиян, конечно, слов нет, но он прав. Перехватчик – машина тяжелая и таких вольностей, какую вы продемонстрировали сегодня, очень не любит. Хороши бы мы с вами были, подломись стойка шасси на самом деле, а!

Пилот хлопнул Бежецкого по плечу, церемонно поклонился баронессе и, что-то весело насвистывая, полез обратно в кабину, уже ни на что более не обращая внимания…

* * *

Перламутрово-серый гигантский ромб, парящий в огромной высоте над землей, притягивал взгляд…

– Второй, второй! Как слышите? – голос Левченко в наушниках звучал неожиданно узнаваемо, словно не существовало неизменных в «портальной зоне» помех, иногда превращающих сеанс связи в «испорченный телефон».

– Слышу вас отлично! – ответил Александр, отрываясь от гипнотического зрелища.

– Хорошо, второй! Ваши действия?

– Согласно боевому заданию.

– Выполняйте.

В «боевое задание» входили несколько кругов перед «воротами» и… Думать о последнем «ходе» не хотелось и Бежецкий старательно, как его учили, выполнял эволюции, от души надеясь, что пилоты сопровождающего его звена «Сапсанов» сейчас не теряют управления из-за приступов неудержимого хохота. Подумать только: для них, профессионалов неба, он «желторотик» сегодня был «ведущим»!

Серая плоскость снова вплыла в поле зрения и мысли резко сменили направление. Вспомнились лица пилотов «эскорта» перед вылетом. Нет, такие не будут потешаться над неуклюжими виражами коллеги, зная, что через несколько минут тому предстоит нырнуть в «преисподнюю». Первым из людей. Снова первым…

«В любом случае не демонстрировать тамошним, – вспомнились последние наставления полковника, – никакой угрозы. Даже если вас возьмут на прицел и приборы на это отреагируют. Правда, вам все равно нечем им ответить, но даже и не пытайтесь… И уходить обратно – боже упаси! Бежишь – значит, совесть нечиста. Если очередями из пушек укажут направление движения – подчиняйтесь! Если будут вести огонь на поражение – приборы и это покажут, вы же знаете – лучше сразу катапультируйтесь. Вряд ли тамошние пилоты такие звери, что попытаются расстрелять пилота, спускающегося на парашюте. Если вы правы, то неписаный кодекс чести… Черт! Может быть, одна ваша непревзойденная манера пилотирования, ротмистр, сыграет вам на руку…»

Манера… Какая там манера. Мальчишка, учащийся кататься на велосипеде, наверное, выглядит лучше на своем шатающемся и вихляющем из стороны в сторону двухколесном насесте. Главное, не сорваться в штопор по эту сторону – тогда уж лучше забыть про все инструкции и даже не думать о катапульте.

Александр представил, как его, опустившегося на парашюте в степи, находят солдаты наземной поддержки и на вездеходе хмуро везут мимо догорающих обломков некогда гордого небесного хищника в штаб. Ледяные глаза Маргариты, позор, позор, позор… Лучше уж, чтобы ярко-красной скобы не существовало вообще.

– Второй! Как слышите!

– Слышу хорошо, первый.

– Вы готовы, второй?

– Так точно.

– До встречи, вто…

Окончание фразы смял яростный скрежет в наушниках, и, честное слово, Александр в этот момент был благодарен неожиданному всплеску бушующей вокруг невидимой стихии.

«Долгие проводы – лишние слезы…»

Легко шевельнув рукой, он нацелил послушную машину прямо в центр стремительно растущего ромба, занявшего уже все поле зрения. В наушниках хрипело и трещало, порой выбрасывая обрывки слов или разряды, напоминающие что-то осмысленное. Пару раз Бежецкому почудилось, что он различил голос Маргариты, но, скорее всего, это было лишь обманом слуха.

«Долгие проводы – лишние слезы…»

Строчка цифр в углу экрана стремительно сокращалась, и глаз уже не успевал выхватывать отдельные изменения. Серая, окантованная красным плоскость казалась огромной пастью доисторической рептилии, готовой пожрать смелую букашку без остатка. Александр чувствовал, как мышцы его против воли цепенеют. Казалось, что никакая сила в мире не сможет заставить его шевельнуться.

Смельчак… Разве существуют на свете люди, которые не вообще чувствуют страха? Страх – наша расплата за когда-то подаренную нам кем-то всемогущим искру разума…

Еще мгновение…

И мир перестал существовать, растворившись без остатка в перламутровом мареве.

Сибирь, за год до описываемых событий

– Приветствую вас, господа, – начал Александр. – Сегодня нам с вами предстоит не слишком уж сложное дело…

По шеренге пронесся ропот, и Бежецкий знал его причину.

Неизвестно каким образом, но десантники уже знали, что им предстоит не простая выброска куда-то, пусть и в очень сложные, даже неожиданные условия. То ли проговорился кто-то из «научников», которых практически невозможно было приучить держать язык за зубами, то ли сами отметили (а дурачков среди них не было) несоответствие между плавящейся от жары летней тайгой и зимними «доспехами». Поэтому бойцы готовились к подвигу, а его, ротмистра Воинова, слова сбили их с толку.

– Да, – чуть улыбнулся он. – Сегодня мы выходим на прогулку. Дело плевое: пройти через ворота, составить план местности, лежащей за ними, взять образцы грунта, воздуха, по возможности – флоры и фауны, да транспортировать сюда несколько аппаратов, находящихся там. Только и всего… Да, чуть не забыл: все это снять на камеру и постараться вернуться обратно. Живыми. Опять-таки по возможности. На все про все – два часа. У меня все. Есть вопросы?

Вопрос был задан для проформы, поскольку время поджимало, но вопрошающий все равно нашелся.

– У меня вопрос, – прогудел диаконским басом двухметровый (даже с гаком) унтер-офицер Решетов, по своей общей массивности бывший главной огневой мощью отряда: на плечевом кронштейне у него был закреплен «Василиск» – многоцелевой стрелковый комплекс, включающий целый ряд огневых средств от крупнокалиберного пулемета до управляемых противотанковых ракет. Мало было обладать слоновьей силой, чтобы все это таскать на себе – устоять на ногах от отдачи «бортового залпа» мог далеко не каждый. – Что это за ворота такие, что по другую сторону зима, когда у нас здесь лето? И…

– Ну, ну! – поощрил его Бежецкий.

– Ребята интересуются: не на другую ли планету это дорога? Не бывает ведь так, чтобы…

– Хорошо, – прервал его командир, уже весь мокрый в своем жарком костюме и не собирающийся плавиться в нем чересчур долго. – Сейчас вы получите ответы на все вопросы, что вас мучают. Агафангел Феодосиевич, – подозвал он мающегося в отдалении академика, – не могли бы вы уделить пару минут и вкратце объяснить бойцам природу того явления, с которым они сегодня столкнутся?

– Охотно! – оживился Николаев-Новоархангельский, ожидание для которого тоже было невыносимым. – Наверняка вам известно, что…

Лекция затянулась чуть ли не на четверть часа, и в конце концов, Александру пришлось прервать увлекшегося ученого – бойцы, разве что не открыв рты, будто дошколята, слушающие волшебную сказку, готовы были внимать рассказчику до бесконечности.

– Время, Агафангел Феодосиевич, – напомнил он. – Сроки определены вами.

– Ах, да! – спохватился тот, мельком взглянув на массивные карманные часы. – К сожалению, ворота нестабильны, и мы можем гарантировать от силы два часа, в течение которых можно будет проходить туда и обратно. Поэтому прошу поторопиться, господа.

– И главное, – вклинился Мендельсон, конечно бывший тут же и ревниво слушавший плавную речь соперника, не имея возможности вмешаться. Среди гладких пассажей встречались и его, Дмитрия Михайловича, открытия и догадки, но перебивать коллегу по ученому цеху перед посторонними – фи, моветон! – Первым делом обеспечьте транспортировку зондов… Ну, этих штуковин, что найдете на той стороне. На них – наиболее полная информация. Должна быть…

– Бросьте, Дмитрий Михайлович! – напустился на него академик. – Какие там зонды… Это же первый выход, как вы не понимаете! Главное, чтобы они вообще… – запнулся он, едва не сморозив «вернулись».

Поняв, что академики втянулись в привычную для них перепалку, Александр скомандовал своему воинству двигаться к холму, подходить к которому в другое время было строжайше запрещено – там царила одна лишь наука и не было места людям, к числу ее подданных не принадлежащим.

Холма, который полгода назад впервые «вскрыла» экспедиция, было не узнать – от дикой природы там практически ничего не осталось, а сама «высотка» представляла теперь сплошное нагромождение строительных конструкций и аппаратуры, окруженное по периметру тройным кольцом металлической сетки и колючей проволоки, украшенным угрожающими плакатами: «Опасно для жизни!», «Высокое напряжение!» и подобными этому шедеврами агитационного искусства. Прорыва в наш мир «из-за кордона» всяких чудовищ, не говоря уже о разумных существах, никому не хотелось, поэтому заграждения, после того как «Объекту Гамма» был присвоен статус запретной зоны, были возведены в первую очередь – раньше комфортабельного жилья для не слишком привередливых исследователей.

Собственно говоря, тройным кордоном, способным задержать не только «гиперволка», застреленного некогда Тунгусом (он же ротмистр Оорон), но и гораздо более крупных зверюг, равно как и «отсеять» всякую мелочь вплоть до мыши-полевки, защита не ограничивалась. Тройной забор предназначался в основном для ограждения от всяких неприятностей ученых, плотно здесь обосновавшихся – в паре километров от «ворот» уже стояло несколько сборно-щитовых домиков, ангар, заключавший в себе основную часть аппаратуры, и была выложена из профнастила взлетно-посадочная полоса для самолетов и вертолетов. И там же кипела работа по возведению капитального здания института, основанного немедленно после открытия феномена с целью его детального изучения. Естественно, тут же «закрытого» на все сто процентов и курируемого Корпусом. А еще в пяти километрах дальше лежала главная «линия обороны», охраняемая снаружи солдатами Внутренней Стражи, даже не подозревающими, что за «колючкой» расположена не ракетно-стратегическая база, военный завод или секретный полигон, а самый что ни на есть вход на Тот Свет. Или выход оттуда…

Но и изнутри все было под контролем, поскольку сотрудники ротмистра Воинова имели твердую уверенность, что ученому люду нельзя доверить сохранность даже собственных очков – непременно потеряют, если не среди бардака, перманентно разводимого на рабочих местах и прилегающей территории, то на собственном лбу. И битый день потом будут разыскивать. Прецеденты имели место. Но если с потерей очков еще можно было смириться с горем пополам, то куда исчезали всякого рода приборы, материалы и даже продукты, начальник хозяйственной части, подчинявшийся напрямую Александру, понять решительно не мог. Не на «ту сторону» же! Хотя этого исключать было нельзя, и в этом он собирался разобраться самым решительным образом, как только представится возможность.

Веренице нагруженных снаряжением бойцов во главе с ротмистром пришлось миновать целых три контрольно-пропускных пункта, где непроницаемые жандармы сверяли проходивших с заложенными в компьютер их «биометрическими слепками» так долго, что даже самые терпеливые, вроде того же гиганта Решетова, начинали нервничать. Да и сам Бежецкий только внешне старался выглядеть невозмутимым, готовый удавить дотошных контролеров. И только мысль, что он сам настоял на подобной проверке, помня историю со лже-Бекбулатовым, позволяла ему сдерживаться.

А вот беднягу Федорова, ковылявшего за своими бойцами, отсеяли на первом же рубеже – в списках допущенных в святая святых он сегодня не значился. И пришлось штаб-ротмистру грустно наблюдать за удаляющимися товарищами, проклиная тот день и час, когда он поддался на уговоры проклятого Воинова «сходить на рыбалку»…

Наконец все преграды оказались позади, и от чужого мира, куда еще не ступала нога человека, десантников отделял лишь недлинный коридор с гремящим под подошвами полом из рифленого металла (для удобства скатывания в «ворота» зондов) и…

– Тут же тупик! – недоуменно обернулся к остальным балагур Шеремет, в «прошлой жизни» прошедший со своей пластунской ротой не один конфликт на всех континентах Земли и, по его словам, бывавший даже «у черта в заднице». – Куда дальше-то?

Десантники загудели. Как все могли убедиться, коридор упирался в ровную каменную стену, монолитную даже на вид. Да к тому же вызывающую законное недоверие: в полутьме коридора было хорошо заметно, как время от времени по бугристому, изъязвленному временем камню пробегают чуть заметные змейки голубоватого свечения вроде электрических разрядов.

– Не, братцы! – безапелляционно заявил вахмистр Лежнев после внимательного изучения пляшущих по камню электрических «чертиков». – Я вам не монтер какой! С детства электричество это недолюбливаю! А ну как шандарахнет? Может, там тыща вольт! Я вот слыхал, в Америке мазуриков всяких на электрическом стуле казнят! Не, православные, я туда не полезу!

Остальные, судя по репликам, были с ним согласны. Поэтому ситуацию необходимо было брать в свои руки.

– Отойти от коридора! – скомандовал ротмистр Воинов и с грохотом прошагал мимо напряженно молчащих солдат в «тупик». – Пойдете прямо за мной, Лежнев, – обернулся он к «электрофобу». – Не слышу ответа.

– Так точно! – браво прищелкнул каблуками вахмистр, и в бледно-голубых медвежьих его глазках мелькнуло уважение.

– Пристегните к поясу трос, – протянул ему бобину с прочным и легким нейлоновым линем Александр.

Солдат подчинился беспрекословно, передав трос стоящему позади него Решетову, сосредоточенно пощелкивающему тумблерами своего «Василиска» и крутящему головой, ловя в виртуальный прицел ту или иную «мишень»: одиноко стоящую сосну, со странно-рыжей, словно опаленной хвоей, угол бетонного пакгауза, замершего на своем посту жандарма-контролера… По плану операции они с Лежневым – пулеметчиком отряда – должны были войти первыми и сразу занять оборону, прикрывая идущих за ними товарищей. Командир же должен был «нырнуть» в самом конце, перед тащащим на себе аппаратуру связи Ясновым. Но то, что вполне допустимо и понятно для привычного командира, ни в какие ворота не лезло в случае с «засланным казачком» Воиновым-Бежецким. По всему выходило, что он прячется за спины своих временных подчиненных, и Александр легко это дело переиграл, как, бывало, давным-давно, в кажущейся уже чудным сном «прежней жизни», переигрывал не раз. Благо здесь, перед дверью в неизвестность, равно как и перед броском в атаку, он один был и царь, и Бог, и воинский начальник. Все претензии будут к тем, кто вернется. А победителей – не судят… Точно так же как проигравший виноват во всем.

«Вот так и надо, – думал Бежецкий, проверяя в последний раз все, что могло оказаться там, на той стороне, жизненно необходимо. – Ребятам надо дать понять, что есть человек, который отвечает за все и которому они должны подчиняться не думая. До определенных, конечно, пределов – хуже нет командовать безмозглыми дуболомами. Да и не приходилось мне что-то никогда. Все же русский солдат – лучший солдат…»

Он закрыл нос и рот дыхательной маской, сделал для пробы несколько вздохов и опустил забрало шлема. Ватной тишины не наступило: благодаря чувствительным динамикам он слышал все, как на воздухе, даже больше. Чей-то (по голосу – шереметовский) шепоток, например. И хотя солдат шептал что-то вроде: «А ведь ротмистр-то – хват, за таким я пойду…» – пришлось сделать замечание:

– Разговорчики в строю! Делай, как я…

Солдаты завозились, щелкая запорами шлемов, запыхтели, приспосабливаясь к непривычному способу дыхания…

– Я иду первым. Все остальное – по плану. За мной – Лежнев и Решетов, потом – с интервалом в две минуты – Степурко и Алинских…

– Ваше благородие, – смущенно пробасил Лежнев. – Может, как договорено было: сперва мы с Егором? Все же черт его там знает… Может, прикрывать придется…

– Отставить! Идем, как я сказал. Вы с Решетовым за мной ровно через сто двадцать секунд. И сразу же отстегиваете трос и занимаете оборону. На меня внимания не обращать. Живой я там, мертвый или с девками вожгаюсь, – грубовато пошутил Александр, удовлетворенно слыша смешки и соленые шуточки, которым принялись обмениваться исподтишка подчиненные – верный сигнал, что утраченная было бодрость восстановлена без потерь. – Ваше дело – прикрыть остальных огнем. Если со мной что-то случилось, то командование переходит к поручику Батурину. Вам понятно?

– Так точно…

– Тогда – с Богом…

Бежецкий повернулся к каменному «тупику», бросил взгляд на часы – до «времени Ч» оставалось ровно две минуты, – перекрестился про себя (перекрестился бы и явно – вера давно вошла в плоть его и кровь – но подчиненные…) и, дождавшись, когда на табло высветятся нули, двинулся вперед. За какой-то шаг до каменной тверди захотелось вытянуть вперед руку, чтобы проверить дорогу, но Александр переборол это желание, большим пальцем снял автомат с предохранителя и разом, всем телом, словно в ледяную воду, подался вперед.

«А ну как действительно забралом о стену! – успел подумать он. – Выдержит ли?..»

И с замиранием сердца ощутил, как, не встречая сопротивления, движется сквозь «каменную толщу», превратившуюся вдруг в неощутимое сплетение синеватых сполохов…

* * *

Лежнев и Решетов вывалились головой вперед в метельную круговерть так энергично, что вахмистр непременно сунулся бы шлемом в наметенный под ногами сугроб, если бы его напарник не сгреб его за шкирку, словно котенка, и не подтолкнул влево.

– Чего ты?.. – начал было ошеломленный невиданным переходом, темнотой, ударившей по глазам, непроницаемо-плотной после яркого дневного света, яростным свистом ветра в ушах и, главное, острым, словно нож, потоком ледяного воздуха, хлынувшего под неплотно прикрытое забрало шлема (Лежнев, не совсем веря в россказни бородатого, похожего на деревенского батюшку ученого, решил схитрить и не закрыл его наглухо, боясь задохнуться в жаре). – Сдурел?..

Но при виде того, как сноровисто унтер-офицер плюхнулся в снег, укрывшись за каким-то полузанесенным пеньком и выставив вперед свою смертоносную игрушку, наставления всплыли в памяти мгновенно. Даже не видя ни зги, в крайнем случае, можно было полыхнуть огнеметом, и все впереди на двадцать пять метров в секторе сорок пять градусов если не обратилось бы в пепел мгновенно, то потеряло бы воинственные наклонности на всю оставшуюся жизнь..

– Куда, дура! – скрипнуло в наушниках сквозь треск, шорох и свист. – Назад, назад обернись! Спереди я сто восемьдесят прикрою!..

«Чего это он? – опешил Николай. – Сзади ведь…»

Он все-таки обернулся и, не успев закончить мысль, шустро крутанулся на сто восемьдесят градусов назад: никаких «ворот» позади не было, только тьма и тьма до самого горизонта. А на том месте, где они, по его расчету, вывалились «на эту строну», в полуметре над землей яростно крутилось плотное, ярко-белое даже в темноте, облако пара. Словно из двери жарко натопленной русской бани, распахнутой наружу, в крещенский мороз. Только самой двери не было и в помине.

«Мать честная! – охнул парень, суетливо пытаясь перекреститься непослушной рукой в толстой перчатке: гидроусилители „доспехов“ на такие экзерсисы были не слишком рассчитаны. – Как же мы обратно-то? Вот влипли, так влипли…»

Секунды тянулись медленно, словно резиновые, и, кабы не мигающие на стекле шлема светящиеся цифирки, казалось бы, что время вообще остановилось. Но секунды секундами, а с момента «нырка» прошло уже больше пяти минут, но никого из клубка пара больше не появлялось. Лежнев почувствовал вдруг давно позабытый дискомфорт: медленно, откуда-то из желудка, поднимающуюся волну паники, рождающую металлический привкус во рту, головокружение и некое раздвоение сознания. Казалось, что он одновременно лежит в тонком слое снега на чем-то твердом, словно асфальт, и парит в полутора метрах над собой, холодно и отстраненно следя за собой лежащим.

«Неужели никого больше не будет? – чуть не заорал он, до боли в пальцах вцепившись в стремительно остывающий металл пулемета. – Бросили нас в ледяной пустыне на верную погибель, ироды!!!»

– Слышь, Коля, – снова неузнаваемо хрипнуло в наушниках. – А где командир-то наш? Где ротмистр?

Странное дело, но при звуках знакомого голоса ледяной ужас, почти уже сковавший мозг, дал трещину и рассыпался ворохом сверкающих осколков, выпуская наружу волну огромного, всеобъемлющего облегчения – он не один! Рядом верный надежный товарищ! А вдвоем они ого-го-го! Сила!..

– Уснул что ли?

– Да нет, слышу… – находившийся еще в плену эйфории Николай не удержался от шутки: – Бесы, наверное, утащили твоего Воинова.

– Ты так не шути, – строго заметил Решетов, человек очень набожный и суесловия, особенно на такие вот скользкие темы, не терпевший. – Мы, можно сказать, на том свете очутились, а ты про бесов… Прости Господи мою душу грешную!

– Так, может, тут уже не наш Бог, а какой-то другой всем заправляет, – продолжал зубоскалить вахмистр, благополучно возвратившийся в привычное состояние духа: на миру – не в одиночку, и смерть красна! А уж чего-чего, а смерти бравый служака не боялся – он и счет потерял, сколько раз под ней ходил. – Магомет, например. Или я, вот, слыхал, Будда такой есть…

– Балаболка… – буркнул унтер-офицер. – Как есть – балаболка… Смотри, налижешься в аду раскаленных сковородок за свою болтливость.

– А ты зато непременно в рай попадешь! – никак не мог успокоиться, несмотря на жуть, царящую вокруг, Лежнев. – Потому как…

Но развить свою мысль он не успел, потому что из парного облака вдруг вывалился человек в таком же, как и у него «скафандре», поводя во все стороны стволом автомата.

Один, не двое.

– Э-э, Егор, – начал было солдат, но «выходец с того света» вдруг плюхнулся наземь, перекатился в сторону, укрывшись за факелом пара, и снег возле головы Лежнева брызнул черными колючими фонтанчиками.

– Атас! – успел крикнуть он, но что-то с таким грохотом, что заложило уши, ударило в шлем, солдата плашмя крутануло на скользком, будто мыло «асфальте», и его сознание померкло…

6

– Опять – двадцать пять…

Несомненно, уже можно было утверждать, что пилоты Гжарбиньского достигли поистине ювелирного мастерства: теперь они сбивали «потусторонних посланцев» исключительно при помощи пушек, поэтому бренные останки зондов не приходилось собирать по степи. Сбитые «Сулицы» падали аккуратными «тушками», практически не поврежденными в воздухе. В воздухе…

Увы, даже цельнометаллическая болванка при падении с одиннадцатикилометровой высоты, да столкнувшись с твердым препятствием… Что же говорить о довольно тонком устройстве? К тому же – с баком, заполненным «под завязку» топливом, в ряде случаев превращающимся в мощную взрывчатку.

Одним словом, на складе научно-исследовательского отдела хранилось уже целых шесть ракет в разной степени разрушения. Но сегодняшний случай был особенным…

– А если бы в доме кто-то жил?

На этот раз в роли нашкодивших дошколят выступали уже ученые, а распекал все их «научное сообщество» во главе с генералом Бежецким торжествующий Ляхов-Приморский. И экзекуция происходила на глазах высоких чинов, будто назло прибывших из Санкт-Петербурга, как никогда вовремя, да еще на пепелище одного из домов многострадального Чудымушкино, разрушенного до основания рухнувшим с небес «подарком».

Последний пассаж, естественно, адресовался столичным «гостям», поскольку сам генерал от авиации, конечно же, был в курсе, с какой тщательностью и предупредительностью убирались от греха из «зоны» аборигены, счастливо избежавшие приземления невезучего «Святогора» на их мирные крыши. Знал, но отказать себе в удовольствии «прищучить» «этого выскочку» не мог. И оправдываться сейчас значило еще больше «потерять лицо».

Но расчеты старого вояки не оправдались.

– Позвольте, – внезапно пришел на выручку «виноватому» один из приезжих – невысокий мужчина лет пятидесяти в неброском на первый взгляд гражданском костюме, к сожалению, лично Александру не известный, но почему-то очень-очень знакомый внешне. Или похожий на кого-то очень-очень знакомого. – А разве все мирное население не было заблаговременно удалено из района падения «Святогора»? Я слышал, что эта местность вроде бы объявлена районом специальной войсковой операции на неопределенный срок. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И видимо, был он настолько облечен властью, что грозный триумфатор смешался, забубнил под нос что-то невразумительное, а потом и вовсе замолк.

– Вот видите, – улыбнулся «гражданский», убедившись, что инцидент исчерпан, – каждый исполнил свой долг, никто не пострадал… Считаю, что казна от щедрой компенсации этому селянину не обеднеет… В добавление к уже выплаченным суммам. Ваши соколы, Василий Михайлович, – обратился он к Ляхову-Приморскому, – заслуживают всяческого поощрения. Я лично буду просить Николая Александровича о награждении и повышении в чинах особенно отличившихся.

«Блин! – мысленно хлопнул себя по лбу Бежецкий. – Да это же сам Георгий Петрович!..»

Дядю Государя, сводного брата его батюшки Александра Петровича, императорским указом возвращенного из почетной ссылки при российском посольстве в Нью-Йорке, действительно узнать было мудрено. Уж очень он не походил на виденные в свое время Александром портреты. Возможно, потому, что на них представал минимум на десять лет моложе. И эти десять лет, конечно же, не прошли даром…

Бежецкий припомнил бродящие по Санкт-Петербургу смутные слухи на тему, что «свято место – пусто не бывает» и стоило престолу избавиться от одного фаворита, как на смену ему появился новый. И уж этот-то начнет заворачивать гайки, благо всем памятен краткий период, когда они с братцем… И уж последнему-то он не верил вообще. Наоборот, из известных ему фактов следовало, что именно князь Харбинский не давал в свое время развернуться вовсю чрезмерно деятельной натуре покойного Александра IV, служил тем надежным тормозом, благодаря которому Империя не ринулась по кривой и ухабистой колее, ведущей в пропасть. А ведь тормоз, как ни крути, самая главная деталь любого движущегося агрегата. Хотя не все и не всегда это понимают в должной мере.

Жаль, что, когда пришло время, как и всегда в таких случаях, ему пришлось платить по чужим счетам и отвечать за чужие грехи…

Пока генерал предавался воспоминаниям, августейший инспектор уже успел окончательно очаровать и обезоружить всех без исключения.

– А-а-а! – изволил он заметить Бежецкого. – Если не ошибаюсь, Александр Павлович!

– Так точно, ваша светлость, – с достоинством склонил голову Александр, помня, что до «высочества» тот формально не дотягивает. Тем более до «императорского». К сожалению, конечно, поскольку этот титул подошел бы ему больше, чем большинству остальных.

– Вы не будете возражать, господин генерал, если, отпустив всех этих достойных людей, – он окинул собравшихся, бывших уже не непримиримыми врагами, а добрыми друзьями, своим фамильным «романовским» взглядом и обезоруживающе улыбнулся, – мы с вами немножко прогуляемся? Вы ничего не имеете против, Василий Михайлович?

– Никак нет! – браво, по-фельдфебельски, ответил генерал от авиации, разве что не прищелкнув каблуками.

Стоя плечом к плечу с Бежецким, Георгий Петрович подождал, пока все, включая его свиту и телохранителей, погрузятся в многочисленные автомобили и отбудут, а потом, не чинясь, протянул узкую, но крепкую и теплую ладонь:

– Будем знакомы, Александр Павлович. Много о вас наслышан.

– Я тоже, – осторожно пожал Бежецкий руку одного из ближайших родственников Его Величества.

– Да-а-а?.. Надеюсь, не слишком много ужасного обо мне болтают? Курите, Александр Павлович, – щелкнул князь крышкой аккуратного, без излишеств, портсигара – очень похоже, что платинового.

– Охотно…

И двое мужчин медленно побрели по пробуждающейся степи, окутанные ароматным дымком…

* * *

– Ну что же… – Георгий Петрович оторвался от чтения последней страницы, положил выкуренную на треть сигарету на край массивной пепельницы и следил, как медленно растет столбик пепла. – Я готов признать, что ваши объяснения меня полностью удовлетворили, – промолвил он, когда хрупкий стерженек обломился и бесшумно упал на дно, рассыпавшись в такую же тонкую пыль, что устилала его толстым слоем.

Александр, с замиранием сердца ожидавший вердикта, боялся пошевелиться. Отставки он, конечно, не боялся: давно прошли те времена, когда опальных вельмож и чиновный люд ссылали в разные медвежьи углы или поступали того круче… Просто кому хочется получить пощечину, пусть и виртуальную, слушать приглушенные шепотки за спиной, ловить украдкой бросаемые взгляды…

– Скажу больше, – продолжил посланник императора, не дождавшись ответной реплики. – Ни я, ни тем более Его Величество никогда не сомневались в вашей, генерал, преданности Престолу и Отечеству, готовности жизнь положить ради его процветания…

– Я… – открыл рот Бежецкий, но князь мягко его перебил:

– Позвольте, я закончу, Александр Павлович.

– Конечно…

– Вы знаете, наверное, что я, по счастью, избавлен от предрассудков, присущих высшему свету, – улыбнулся Георгий Петрович. – Нашему высшему свету. Преимущества детства, проведенного вдали от двора, сравнительно вольное воспитание… Я слушал лекции в Гейдельберге, посещал Сорбонну… Понимаю, что это не слишком патриотично, но некий студент Романофф был замечен и в Кембридже… Так вот, я отвлекся, – перебил он сам себя. – Не хочу прослыть болтуном, разносящим слухи, но господин Ляхов имеет довольно влиятельных союзников наверху. Да-да, на самом верху. И когда поднятый этой весьма влиятельной когортой шум достиг ушей Его Величества, он просто не мог не отреагировать.

Сердце Александра упало.

– Еще год назад не нужно было слыть провидцем, чтобы предсказать, чем бы все это закончилось… Но, слава богу, теперь не прошлый год. Короче говоря…

Посланец Императора поднялся на ноги и прошелся по комнате, задумчиво кивая чему-то известному ему одному.

– Короче говоря, можете считать себя полновластным хозяином всей территории, заключенной внутри ограждения, возведенного по вашему же указанию. Я бы, мой друг, – изволил он пошутить, – на вашем месте проявил бы недюжинный аппетит и перенес колючую проволоку еще на десяток-другой верст по всем направлениям! Чем не достойная замена германскому княжеству, от которого вы столь опрометчиво отказались в свое время! Отныне и до того момента, когда в этом отпадет необходимость, вы вольны творить в своей вотчине все, что вам только заблагорассудится.

– А…

– А подопечным его высокопревосходительства и всех остальных внутри границ вашего «государства» отводится лишь сугубо наблюдательная функция. Непокорных же вассалов вы вольны карать и миловать самостоятельно… Вы что-то хотите спросить?

– А вне границ?

– Вне границ – все по-прежнему, – развел руками князь Харбинский. – Безопасность государства страдать не должна ни в коем случае.

– Естественно, – машинально согласился Александр. – Но…

– Вы имеете в виду верхнюю границу вашего, так сказать, суверенитета? – прищурился Георгий Петрович. – Да хоть до орбиты! Но не более! – шутливо погрозил он пальцем. – А то знаю я вас, военных: сразу заявите права на небесные светила!

Оба мужчины расхохотались, довольные друг другом.

– А теперь, – заговорщически оглянулся дядя императора, хотя в комнате кроме него и Бежецкого никого не было и быть не могло. – Поведайте-ка мне, как на духу, Александр Павлович: каково оно там – на Том Свете?..

* * *

– Конечно, генерал Бежецкий не самый худший из начальников, – поручик Кузнецов знал, что на земле его слышат, но всем своим видом давал понять, что ему на это наплевать. – Только по мне, так лучше уж подчиняться своему…

– Согласен, Кузнец! – послышалось в наушниках. – Лучше свой сукин сын, чем чужой.

– Второй, третий! – вмешалась далекая земля чуть искаженным помехами голосом полковника Гжарбиньского, которому, собственно, и адресовался диалог. – Прекратите засорять эфир!

– Не понял, земля, повторите, – продолжал придуриваться поручик, зная норов командира.

– Довольно молоть языком, Кузнецов! – рявкнуло в динамиках. – Пся крев!..

– Так точно, земля, – прекратить молоть языком!

– Лайдак… – Гжарбиньский отключился.

По совести, после формальной передачи второй эскадрильи авиаполка под непосредственное командование Бежецкого ничего не изменилось. Точно так же тройки «Сапсанов» сменяли друг друга, без устали барражируя вокруг замершего в поднебесье окна в чужой мир. Точно так же вечерами свободные от вахты пилоты сходились в «офицерском собрании». Точно так же флиртовали с «научными» дамами, обыгрывали ученых на бильярде, опрокидывали рюмку-другую после ухода командиров… Разве что пролегла между «летунами» и «пресмыкающимися» какая-то трещинка, которую обе стороны изо всех сил старались не замечать. Но она висела над всеми, словно знаменитый дамоклов меч или та самая пресловутая «дыра в никуда», зиявшая в поднебесье.

И как назло, после приказа атаковать вторгающиеся с той стороны предметы лишь тогда, когда они пересекут незримую черту в нескольких километрах от «портала», ни одного «нарушителя» не вываливалось из чистого неба. Не то терпение у «потусторонних» кончилось, чтобы швыряться недешевыми штучками, не то потеряли они интерес к «соседям», не то решили подождать, пока те проявят инициативу. Как бы то ни было, а граница миров оставалась ненарушенной.

Каждое дежурство походило на предыдущее, как две монетки, вышедшие из-под одного пресса, поэтому пилоты, отбывая скучную «повинность», развлекались кто как мог, и начальство им в этом не препятствовало. Да и какие кары способны остановить парней, которым сам черт не брат? «Небесные всадники» славились такими проказами, по сравнению с которыми безобидное зубоскальство казалось сущей ерундой. Да и в конце концов – не высочайших же особ поносят прилюдно? А кому не нравится – ритуал вызова на дуэль отработан до мелочей.

– Второй! До смены десять минут.

– Понял вас, третий. Ребята уже прогревают моторы?

– Что там прогревать?

– Не скажи…

И в тот самый момент, когда поручик Кузнецов открыл рот, чтобы выдать очередную непристойность, на которые был большим мастаком, перед ним внезапно возникла цель. И не какая-нибудь там приевшаяся уже «Сулица»…

– Вижу цель, – напряженно царапнуло по барабанным перепонкам.

– Сам вижу… – приоткрыв рот, Кузнецов следил за таким же, как и у него самого «Сапсаном», с точно такими же красно-сине-белыми кругами на крыльях и хвостовом оперении, несущимся по пологой траектории куда-то вниз и за границы их «зоны ответственности».

Более того, перед порядковым номером на фюзеляже красовалась оскаленная волчья морда – фирменный знак их полка!

– Неужто наш… Откуда он взялся?

– Откуда-откуда… Что, номер не видишь?

Вот тут-то у бывалого пилота чуть было не сдали нервы: на борту «нарушителя», четко различимые на камуфляжной краске, горели ярко-красной окантовкой белые цифры «33».

Машины с номером «три-три» в полку Гжарбиньского не было. Вернее, не было уже больше года, после того как этот самый «тридцать третий» превратился в облако пылающих обломков вместе с ротмистром Еремеевым – красой и гордостью воздушной гвардии. Тот «летный инцидент», когда без каких-либо видимых причин, среди бела дня, при отличнейших погодных условиях сорвался в смертельное пике лучший пилот полка, до сих пор отдавался болью в сердцах каждого из «небесных волков». Главное, что случилось это над городом и покинуть машину ротмистр так и не смог, до последнего пытаясь отвести летающую смерть от мирных кварталов. И ему это удалось. Ценой своей жизни…

– Призрак… – суеверно шепнул поручик, пытаясь перекреститься неуклюжей из-за компенсирующей перчатки рукой.

Сам не понимая, что делает, пилот пытался поймать чужую машину в рамку автонаводки, но раз за разом на панели вспыхивало одно и то же: «Сбой системы».

– Ей-богу призрак…

– Кузнец! Ты понимаешь что-нибудь? – раздался в наушниках голос «третьего», поручика Васкевича. – Я его в коробочку беру, а система сбоит! Чертовщина какая-то…

– Да у меня то же…

– Второй, третий! Что у вас? – вклинилась земля.

– Призрак у нас! – огрызнулся Кузнецов, пытаясь захватить цель в пушечный прицел с примерно тем же результатом. – Покойный Еремеев с того света пожаловал! С проверкой.

Земля поперхнулась:

– Кто?.. Вы что, поручик, пьяны? Проверьте уровень кислорода в дыхательной смеси немедленно!

– Никак нет – я в порядке. Преследую «Сапсан» нашего полка с бортовым номером тридцать три! – отрапортовал поручик, переводя вооружение на ручной режим: погоня уже приближалась к границе «заповедной» территории. – Похоже, неуправляемый… Разрешите применить оружие.

– Не разрешаю, – буркнул Гжарбиньский. – Повторите, как поняли.

Но повторить Кузнецов не успел: преследуемый перехватчик как-то нелепо завалился на крыло и плавно, будто осенний лист, заскользил по плоской спирали к земле. Все повторялось до мелочей и так точно, что у Кузнецова, бывшего в том самом роковом полете напарником Еремеева, перехватило горло. Все то же самое, а главное – тоска от абсолютной невозможности помешать, предотвратить…

«Да это же мне снится! – чуть не заорал Кузнецов, внезапно озаренный догадкой. – Это же сон! Не бывает так…»

И действительно, словно во сне, в каком-то сюрреалистическом танце два истребителя сопровождали безвольно падающий третий…

Почти до земли…

Наваждение рассеялось лишь после того, как под ними, на буро-желтом от прошлогодней стерни поле, вспух оранжево-черный гриб никому не известной породы.

Amanita Ignasis. Огненная поганка…

Часть вторая Медуза Горгона

7

– Сэр, скьюзми…

– Не утруждайте себя, бой, – высокий блондин в сером костюме сверкнул гостиничному лакею белоснежной улыбкой. – Я отлично понимаю по-русски.

И в самом деле, акцент в речи иностранца был едва уловим. Большинство обитателей соседней Эстляндии, например, владело государственным языком не в пример хуже. Не говоря уже об уроженцах более отдаленных окраин Империи.

– Вот ваш багаж… ваше степенство, – решил не ломать без нужды язык могучий вологодский парень, к которому прозвище «бой» шло еще меньше, чем седло пресловутой корове. – Разрешите показать вам номер…

– Спасибо, милейший, – иностранец порылся в бумажнике и протянул полиглоту бумажный рубль, тут же сгинувший без следа, кажется, даже без малейшего участия со стороны нового владельца. – Я разберусь самостоятельно.

– Как прикажете, – не настаивал покладистый лакей, исчезая за дверью. – Приятного отдыха.

– Спасибо, спасибо… – пропел блондин, обходя огромный «президентский» номер «Гипербореи» – новейшей гостиницы, открытой буквально прошлой осенью на побережье Финского залива, неподалеку от старенькой «Европейской», уже не способной вместить всех иностранных туристов, жаждущих приобщиться к красотам Северной Пальмиры.

По совести сказать, Роджер Ньюкомб никогда бы себе не позволил подобной роскоши, если бы рассчитываться пришлось из собственного кармана. Ну а если платит «фирма», то зачем экономить?

Конечно, отели, расположенные в историческом центре русского мегаполиса, считались на порядок более престижными, чем окраинные «ночлежки», как их презрительно называли аборигены, привыкшие к византийской роскоши своей варварской страны. Но мистеру Ньюкомбу были привычнее рафинированные европейские интерьеры. А что до архитектурных красот… Ему вполне хватало того вида, который расстилался за огромным панорамным окном номера. Тем более что с тридцать четвертого этажа «Гипербореи» город, чуть размытый легким туманом, напоминал рельефную карту. Вроде тех, которые используются в командно-штабных учениях.

«А что, – Роджер откатил бесшумно движущуюся в направляющих дверную панель и вышел на просторную лоджию, – отличный пункт корректировки получился бы – все цели как на ладони…»

Острый глаз профессионала легко различал в дымке сверкающие на солнце шпили Петропавловского собора и Адмиралтейства, длинный пенал Зимнего дворца, мосты, здание Биржи на Стрелке Васильевского острова… Нужно ли говорить, что полковник спецслужбы Его Величества не нуждался ни в каких путеводителях или гидах. Да и бывал он в столице «империи зла» далеко не в первый раз. Правда, каждый раз под другими именами… А кто сказал, что нынешнее – настоящее?

В конце концов настоящему мистеру Ньюкомбу сейчас совсем не плохо на Новой Гвинее, куда его отправила в полугодичную командировку родная «Нью-Йорк Геральд Трибюн». Почему же не воспользоваться на время его именем, в России мало кому известным? И что с того, что воспользуется им не янки, а обитатель противоположного побережья Атлантики? Союзники Британия и Штаты или нет?

Облокотившись на низкие перильца, мистер Ньюкомб курил, задумчиво стряхивая пепел в зияющую под ним многометровую пустоту. Европейские привычки тоже остались за кордоном.

«Что за странные люди эти русские, – меланхолично размышлял он. – В любой по-настоящему цивилизованной стране непременно сделали бы какое-нибудь более солидное ограждение, чем эта декорация… Или вообще намертво заклинили бы балконную дверь под каким-нибудь благовидным предлогом вроде вредного для здоровья смога или еще какой-нибудь чепухи, способной устрашить добропорядочного европейца. Это же рай для самоубийцы! Кто может поручиться, что даже у не помышляющего о суициде человека при взгляде в эту, ничем практически не огороженную бездну не переменятся планы на будущее?.. Хотя… Чего же еще ожидать от народа, выдумавшего водку, русскую рулетку и космические полеты?..»

– Вы решили заняться вайджампингом,[6] мистер Ньюкомб? – раздалось сзади. – Не поздновато ли в вашем возрасте?

Ньюкомб в очередной раз стряхнул пепел и только после этого обернулся.

– Да и до моря далековато, – продолжал гость. – Вряд ли отсюда допрыгнул бы и спайдермен.

– Спайдермен, может быть, и не допрыгнул бы…

Если «репортер» обладал экстерьером вполне представительным – без малого двухметровый рост, широченные плечи, львиная грива льняных волос, то собеседник его такими данными похвастаться не мог. Нет, уродом он тоже не выглядел, но внешность его была… как бы это выразиться… среднеевропейской что ли. Такой легко сошел бы за своего и в Германии, и в Британии, и в Швеции… Да и в России, наверное, особенно здесь – в самом европейском городе огромной азиатской державы. Или, наоборот, в самом азиатском – Европы…

– Усы, на мой взгляд, чересчур пышны, – окинул его критическим взглядом Ньюкомб. – Я бы рекомендовал вам, Тревис, более глубоко вжиться в образ. Разве вас не снабдили материалами?

– А-а! – беспечно махнул рукой тот, кого назвали Тревисом. – Кто будет сверять с оригиналом человека, находящегося между жизнью и смертью?

– Смотрите, – пожал плечами полковник. – Это ваша часть операции… Я лично могу перечислить десяток дел, которые провалились и из-за меньших просчетов.

– А вы не боитесь, – несколько сместил русло разговора Тревис, – беседовать о таких щекотливых вещах в номере гостиницы? В номере РУССКОЙ гостиницы, – выделил он.

– Ничуть. Мы ведь сейчас дружим с этими медведями. Дружим и чуть ли не союзничаем. Пристойно ли подслушивать и подглядывать за друзьями?

– Ну, знаете ли…

– К тому же я проверил номер на наличие жучков, мой друг, – улыбнулся «газетчик». – И оптических, и акустических… И могу утверждать, что мы тут совершенно одни. Так что, если вам приспичит снять одну из русских телок, которые дежурят внизу, в холле, смело можете вести ее сюда. Разумеется, когда меня тут не будет… Гарантирую, что ее стоны и ваше пыхтение никто не услышит, а глянцевые фото вашей голой задницы, снятой со всевозможных ракурсов, не украсят страницы таблоидов.

– Поправочка, сэр, – недовольно буркнул собеседник Ньюкомба. – Во-первых, не такая уж я важная птица, чтобы за фотографиями моей задницы охотились издатели таблоидов, а во-вторых… Где вы видели в холле русских телок? Там сплошь немки и датчанки.

– Вот видите… – тонко улыбнулся полковник. – Значит, глаз на них вы все-таки положили…

* * *

Автомобиль прокатился по особенно шумной и людной в этот час Чаринг-Кросс и нырнул в один из малоприметных переулков, мало изменившихся с тех давних пор, как в викторианском Лондоне орудовал Джек-потрошитель.

Дворик напоминал колодец, и длинный «Бальфур» развернулся в нем лишь с большим трудом.

– Вас подождать, сэр? – почтительно осведомился шофер у сидевшего на заднем сиденье высокого смуглого мужчины в темных, закрывающих половину лица очках.

– Не стоит, Гарри… Вас ведь зовут Гарри?

– Джерри, сэр. Но это неважно.

– Вот именно, Гарри…

С этими словами мужчина покинул уютный теплый салон и вышел под противный моросящий дождик, больше похожий на водяную пыль, неподвижно повисшую в воздухе. Увы, как верно замечают британцы, в Англии нет климата, там есть погода…

Смуглокожий взялся за дверной молоток, но не торопился стучать до тех пор, пока за его спиной «Бальфур», урча мотором, выбирался из тесного закутка между домами, стараясь не поцарапать полированные дверцы о старинный шершавый камень. И только когда звук работающего двигателя затих в ватной пелене мороси, несильно стукнул в темные влажные доски один раз.

– Это вы? – ожил спрятанный среди декоративных финтифлюшек, украшающих дверь, динамик.

– А то вы не видите, – съязвил мужчина, глядя прямо в шляпку одного из позеленевших от времени гвоздей, в которой, как он знал точно, прятался объектив миниатюрной видеокамеры.

Он также знал, что кроме системы видеонаблюдения вокруг него понапихано великое множество всяких электронных штучек, к которым хозяин особняка питал нездоровое пристрастие. Причем многие из них были не так уж безобидны…

– Увижу, – сварливо откликнулось переговорное устройство. – Если вы отойдете от камеры подальше. Оптика у меня широкоугольная, поэтому вместо человеческого лица, – раздался ехидный смешок, – я вижу лишь какое-то мурло. Совсем, как у канадского лося. Только в очках.

– А вы включите боковой обзор, – даже не шевельнулся гость. – И вообще: держать посетителя под дождем не так уж и вежливо. Он может обидеться и уйти…

– Вас обидишь, пожалуй…

Повисла тишина, которую вполне можно было принять за знак завершения разговора. Но мужчина в очках никуда уходить не собирался, равно как и прятаться под козырек навеса. Он продолжал стоять под дождем, лишь время от времени, подобно огромному коту, брезгливо стряхивая воду с рукавов светлого щегольского плаща.

Минуты через две послышалось низкое гудение и четкий металлический щелчок.

– Входите, – буркнул динамик, и гость не преминул воспользоваться приглашением.

Нельзя сказать, что он здесь был частым гостем, но ориентировался в узких полуосвещенных коридорах и крутых, покрытых старинным красным плюшем, лестницах, кому-нибудь иному показавшимися бы настоящим лабиринтом, словно прожил тут большую половину жизни. Безлюдье его не обманывало. То обстоятельство, что здешний обитатель слыл истинным мизантропом и не терпел прислуги, отнюдь не делало его беспомощным. Одному Богу известно, сколько вокруг скрывалось хитрых ловушек и сколько неожиданных сюрпризов подстерегало любого, кто хотя бы попытался что-либо предпринять против хозяина, сидевшего в центре своей «паутины» жирным коварным пауком. И кто знает, насколько далеко за пределы кирпичных стен эта паутина простиралась… По слухам, не только на континент, но и за океан. На всякий случай новоявленный Тесей, легко обходящийся без нити Ариадны, старался не делать лишних движений, особенно – резких. Нервы у старика с каждым годом сдавали все больше и больше, а от пули сорок пятого калибра в упор откуда-нибудь из-за безобидной статуэтки легкий бронежилет, поддетый под элегантный костюм парижского кроя, увы, не спасал. А могло прилететь и что-нибудь более солидное. Вплоть до арбалетного болта или кумулятивной гранаты.

Путешествие завершилось в крохотной комнатке с одиноким окном, выходящим на Темзу. Именно ее широкой гладью, из-за дождя грифельно-серой и матовой, словно асфальтовое полотно, и любовался хозяин, сидящий в кресле-каталке и укрытый до пояса старым шерстяным пледом в клетку цветов прославленного шотландского клана Кэмпбэлов. К коему он действительно относился, правда, в каком-то дальнем колене. Гость не слишком хорошо разбирался в генеалогии. Не его это был конек.

– Вам известно, сэр, что это дурная привычка, – плюхнулся он в свободное кресло, судя по скрипу, которым оно отозвалось на контакт с мощным накачанным телом, едва ли не двухсотлетнего возраста. Как и почти вся мебель в доме. – Прятаться от гостей – приглашенных, заметьте, гостей – в самом дальнем углу? Какая-то медвежья берлога, право! Паучье гнездо!

– Вы опоздали, – сухо заметил обитатель «гнезда» (так вообще-то и звался особняк на жаргоне людей, знавших о его существовании), не отвечая на саркастический вопрос.

– Бог мой! – всплеснул руками мужчина. – С каких это пор семь минут стали считаться опозданием?

– С тех самых, как я поселился здесь, – последовал ответ. – И еще двадцатью пятью годами прежде.

Он ловко развернулся вместе с креслом и сурово взглянул на посетителя из-под густых кустистых бровей, абсолютно седых, как и буйная шевелюра без малейших признаков лысины.

Хозяин, подлинное имя которого знали немногие люди в Соединенном Королевстве, а чуть более многочисленные остальные звали просто Пауком, был стар. Очень стар. Стар, насколько может быть старым существо из плоти и крови. Ходили смутные слухи, что появился на свет он еще в самом начале прошлого столетия, а первого в длинной череде прочих человека лишил жизни еще в той самой Второй Восточной войне, столь же памятной, сколь и позорной для Британской Империи.

– Давайте перейдем к делу, – занервничал гость, отводя взгляд от прозрачных, удивительно молодых глаз Паука.

– Вы торопитесь?

– М-м-м… да, в некотором роде.

– В таком случае давайте перейдем к делу, – наконец отвел свой вынимающий душу взгляд хозяин. – Вы не догадываетесь, зачем я вас пригласил.

– Наверное, чтобы поведать что-нибудь из своей чрезвычайно богатой биографии, – огрызнулся посетитель, снимая очки. – Только думаю, что вы обратились не по адресу – я не обладаю литературным даром и в качестве наемного мемуариста не гожусь.

– Бросьте ерничать, мистер…

– Только без имен! – торопливо перебил его «мемуарист». – Я вас внимательно слушаю.

– Вы – единственный остающийся у дел участник Спрингфилдского инцидента.

– У-у-у! Так вы решили послушать МОИ воспоминания?

– Я их знаю чуть ли не наизусть. Ваши отчеты двадцатипятилетней давности читаются, словно приключенческий роман. Отрицая литературный дар, вы клевещете на себя, мистер… э-э-э… не важно. Вообще, почему вы свое время пошли в армию вместо того, чтобы заняться беллетристикой?

– Не попалось ценителя вроде вас, – огрызнулся безымянный мистер. – И вообще, к чему эти дела давно минувших дней? Подобная чертовщина случается раз в сто лет. Нет, раз в тысячу лет… Если вообще не единственный раз в человеческой истории.

– Ошибаетесь.

– Неужели?.. – подался вперед всем телом гость…

* * *

Давешний «бой», не торопясь, спускался по покрытой дорогим ковром лестнице, и с каждым маршем простоватое выражение постепенно сползало с его лица, будто шкурка с линяющей змеи. Куда только девался глуповатый деревенский увалень…

Почему пешком? Дело в том, что лифт не останавливался на нужном ему этаже, и поэтому гости отеля просто не подозревали о его существовании. Но он был.

Очутившись на этом самом безымянном этаже, расположенном между тридцатым и тридцать первым, лакей открыл неприметную дверь с табличкой «Служебные помещения» и прошел по неширокому коридору, в который выходили такие же двери. Освещался коридор только окном в дальнем его конце.

– Тук-тук, – произнес он, отворив одну из дверей и входя в просторную комнату, до отказа заполненную разнообразной электронной аппаратурой, помигивающей сотнями светящихся глазков, гудящей, стрекочущей и попискивающей на разные голоса. – Гостей принимаете?

– Бакшиш принес? – оторвался от дисплея персоналки худощавый, похожий на цыгана молодой человек в тельняшке без рукавов, чуть приподняв один из огромных наушников, украшающих кудрявую вороную голову. – Делись, делись…

– Влас, я в следующий раз объектив жвачкой залеплю!

– Залепи, залепи… Сразу по шеям от начальства получишь.

– На, держи свой полтинник, – принялся рыться в кармане форменной тужурки «бой».

– Брось, – отмахнулся «цыган», снова углубляясь в свое малопонятное несведущему человеку занятие. – Сменимся – пивка выпьем.

– Не лопнем, на рубль-то? – съязвил коридорный, прекращая поиски полтинника, которого в кармане, естественно, не было.

– Чего приперся? – буркнул Влас. – Колись, давай.

– Чего приперся?.. – повторил парень, ероша пятерней соломенные волосы. – Не нравятся мне что-то эти американцы…

– Ну и что? Мне вот австрийцы не нравятся. Органически. Я же не впадаю в истерику при их виде.

– Слышь, Влас. Давай пощупаем их, а?

– Пощупаем? – поднял густую бровь электронщик. – МЫ пощупаем?

– Ну, ты, ты пощупаешь.

– То-то…

«Цыган» скользнул взглядом по огромному экрану, разбитому на несколько десятков клеток, показывающих совершенно разные сцены, достал из ящика стола план, закатанный в пластик, и принялся водить по нему ногтем длинного аристократического пальца.

– Тридцать четыре… тридцать четыре… Какой там номер, говоришь?

– Восемнадцатый.

– Тридцать четыре – восемнадцать… Ага!

Проворные пальцы запорхали по клавиатуре, на дисплее появилась стена гостиницы, медленно ползущая вниз. Наконец ярко-красные нити перекрестья уперлись в окно требуемой лоджии.

Где-то далеко, в нескольких километрах от «Гипербореи», в оконной нише ничем не примечательного здания, пришел в движение укрепленный на гибком кронштейне матово-серый цилиндр, от которого в закрытое плотными жалюзи окно уходил толстый, металлически поблескивающий коленчатый кабель. Мгновение, и невидимый в свете дня тончайший луч протянулся к цели. Сверхчуткий прибор, разработанный в недрах одного из научно-технических подразделений Корпуса, считывал с оконного стекла разговор, ведущийся сейчас в номере «3418».

– Ну, чего там? – не выдержал «коридорный», склонившийся над плечом «слухача», вглядываясь в бегущую внизу экрана сдвоенную синусоиду, мало что говорившую непосвященному.

– Да ерунда одна, – буркнул «цыган». – О бабах болтают, мазурики заморские. Отключаю?

– Слушай, Влас… Поставь им постоянную прослушку, а?

– Еще чего! Ты знаешь, сколько час работы микрофона стоит? Да и мало их… У меня вот всего восемь.

– Десять ведь было.

– Ага, десять… А профилактика? На будущей неделе обещали вернуть еще пару – тогда и приходи.

– Ну, все-таки!

– Тащи требование за подписью Табардина – поставлю. Хоть с двух точек, хоть круглосуточное. А так – извини.

– Ну, ты и гад, поручик!

– Подбирали бы выражения, штаб-ротмистр!

Влас протянул руку и тронул клавишу «Отбой». Нужная клетка экрана погасла.

«Бой» постоял еще пару минут за спиной упрямца, сжимая и разжимая кулаки, а потом вышел, мстительно хлопнув дверью, то есть, совершив деяние, которое поручик Констанди, равно как и все «слухачи», прямо-таки ненавидел всеми фибрами души. Сотрудники техотдела ему, штаб-ротмистру третьего отделения Колокольцеву, увы, напрямую не подчинялись.

Но отступать упрямый и деятельный жандарм не любил и не умел…

8

«Неужели я еще жив? На кущи небесные не похоже. На геенну огненную – тоже…»

Последним, что помнил Александр перед тем, как сознание окончательно его покинуло, был страшный удар, разом выбивший дух из тела и погасивший все краски. А перед ним – полубессознательное состояние, из которого вывела только ясная мысль: он падает. Падает в неуправляемом самолете, и до столкновения с землей, возможно, остаются секунды. И отчаянное, на пределе сил движение руки, масса которой, казалось, возросла многократно, к спуску катапульты… Взрыв пиропатрона под креслом снова вырвал недостаточно крепко держащееся сознание из тела, поэтому все, что было между, вспоминалось урывками: чередующаяся синь неба и буро-рыжая косая плоскость земли, свист ледяного ветра, старающегося сорвать комбинезон, оглушительный хлопок купола вверху…

«Успел я выбраться из кресла или нет, – почему-то крутилась и крутилась в мозгу мысль. – Наверное, успел… Только почему я всего этого не помню?..»

– Привет, – раздался где-то рядом голос, который Бежецкому показался странно знакомым. – С добрым утром!

Глаза открыть, хоть и не с первого раза, удалось. Но перед ними маячила лишь белая поверхность, и непонятно было – находится ли она рядом, или парит в недосягаемой высоте.

«Потолок, что ли… – с сомнением подумал Александр. – Хоть бы трещина какая или муха для масштаба… А может, и не потолок…»

Смотреть перед собой еще более-менее получалось, но вот малейшая попытка скосить глаза чуть-чуть в сторону – и голова взрывалась ослепительным фейерверком боли.

Но, как известно, если гора не идет к Магомету…

В поле зрения вплыло чье-то лицо. Сперва страдалец не мог различить черт: мешал контраст темного на фоне ослепительного потолка лица.

«Негр что ли…»

Но склонившийся над Александром человек оказался совсем не чернокожим…

– Что, близнец, не получилось у меня ничего?..

* * *

«Подумать только…»

Александр полусидел в кровати с высоко поднятым хитрой механикой изголовьем, глядя на экран портативного компьютера (так и крутился в мозгу термин «ноутбук»), удобно расположившегося перед ним на откидном столике. Конечно, с закованной в сложную конструкцию из сверкающих трубок и стержней левой рукой управляться с капризной клавиатурой было сложно, но разве можно отказать себе в возможности хоть чуть-чуть ознакомиться с отличиями этого мира от другого, только что покинутого. Ставшего за несколько лет почти родным…

Шок от встречи с самим собой уже прошел… Нет, не просто с близнецом, к общению с которым давно привык «по ту сторону» – именно с самим собой! Собой во плоти и крови, своим слепком, идентичной копией. Просто с собой.

Как ни крути, а свой «родной» близнец, оставшийся там, за гранью, не отличаясь ничем внешне, все равно был другим человеком. Воспитание, сорок лет, проведенные в своем мире, пресловутую генетическую память, наконец, нельзя заменить никакой подготовкой, пусть даже по изрядно отдающим мистикой технологиям незабвенного Полковника. Абсолютно одинаковые снаружи, они оставались разными внутри. Как, собственно, и любые близнецы, которых в мире миллионы: подсознательно любой из них старался походить на свое «отражение» как можно меньше. Похожи в тонкостях, предпочтениях и привычках лишь близнецы, не знающие друг о друге, разлученные с рождения… Но и тут слишком многое должно совпасть, чтобы они стали идентичными. Такого не свете не бывает. Или почти не бывает…

Но теперь перед ним при встречах (или свиданиях?) сидел он сам, без всяких сознательных или подсознательных заморочек, комплексов или фобий. Человек, неотличимый от оригинала (а оригинал ли он сам?) ни внешне, ни внутренне.

Порой Александр чувствовал мистический ужас, видя, как улыбается близнец, как приглаживает ладонью волосы, поворачивает голову. Он и не он одновременно…

А ведь был еще один близнец. Тот самый… И еще один – его копия – оставшийся по другую сторону границы миров…

Четверо…

От всего этого могла поехать крыша и у совершенно здорового, не пережившего неудачного катапультирования человека. И последующего жесткого приземления.

Какими они там с Маргаритой были идиотами, забрасывая этот мир зондами-ракетами… Никто, конечно, не пытал пришельца, не допрашивал часами, выуживая нестыковки и несообразности в его рассказе, никто, похоже, не подозревал в нем злоумышленника… Но палата без решеток на окнах с пуленепробиваемым стеклом тщательно охранялась. Об этом пациент-заключенный мог судить по доносящимся до него из коридора разговорам. Чем может заниматься столько мужчин возле больничной палаты, причем не только днем, но и ночью, как не охраной ее закованного в гипс и металлические клетки-растяжки «содержимого». И разумеется, не столько его, сколько от него…

«Понятное дело. – Бежецкий передвинул курсор на новый столбец. – Можно подумать, я бы поступил иначе. Ничего личного – работа есть работа…»

Судя по всему, тот, его мир, «отпочковался» от этого (или наоборот) совсем недавно. Самое большее – три года назад, то есть уже после его «заброски», и никак не менее года, поскольку в своем ни покушения на Государя, ни Челкина у кормила власти он что-то припомнить не мог. Тем более своего участия в перевороте, с целью оного рыжеволосого господина от упомянутого кормила отстранить. Да какое там «участия»… Близнец, по сути, возглавил заговор гвардейской элиты против зарвавшегося временщика. Или оба возглавили?.. Невнятно это как-то звучало в новейшей, можно сказать, свежайшей истории государства Российского. Как, впрочем, звучало бы и в истории любого другого в подобной ситуации… Оценки и акценты расставляются спустя годы, если не десятилетия, а по свежим следам всегда все сумбурно, противоречиво и неоднозначно… Однако недаром на плечи здешнего бывшего майора ВДВ спланировали золотые парчовые полоски с крупными звездами, да и титулы даются неспроста…

Нет, Александр совсем не завидовал своему «отражению»: стремление сделать карьеру ему, как и любому нормальному офицеру, конечно, чуждо не было, но… Кому-то дано, а кому-то нет. Радоваться нужно, что местный его аналог оказался в нужное время в нужном месте, да при этом – не ударил в грязь лицом.

«А интересно: смог бы я совершить нечто подобное, случись и мне тоже? Это ведь не скипетр маленького европейского государства вернуть с извинениями – тут кое-что иное требуется…»

И уже знал ответ…

Бежецкий вздохнул и открыл другое окошко сайта, посвященного перевороту, который здесь пока был нейтрально окрещен «весенними событиями». Возможно, в будущем их назовут и «славными», может, даже «великими», но любое дело, а особенно такое деликатное, как коррекция или реставрация власти, должно улежаться, обрести незыблемость, эпохальность. Вполне возможно, что будущие биографы «великого Бежецкого» еще бегают в гимназию или того пуще – возятся в песочке под бдительным присмотром нянечек или гувернанток… А то и не родились еще на свет. Поживем – увидим…

Курсор пробежался по столбцу имен наиболее активных участников, порой замирая на знакомых.

«Ого! Кирилл-то Ладыженский получил, наконец, ротмистра!.. Молодец, тоже не упустил шанса… А Вяземский – полковник… Эх, жаль Ганевича, погиб… А это что?..»

Стрелка замерла на единственной женской фамилии в длиннющем списке.

«Лопухина, Анастасия Дмитриевна, княжна…»

Палец сам собой нажал на клавишу, обведенная жирной траурной рамкой строчка подалась под стрелкой, и перед Александром появилась совсем куцая статейка, предваряемая не очень хорошего качества фотографией и двумя скорбными датами.

С черно-белого, так же, как и нажатая ссылка, окруженного траурной каймой фото, на него спокойно и чуть устало глядела Маргарита. Моложе нынешней лет на пятнадцать, но несомненно она – Маргарита. Маргарита фон Штайнберг…

* * *

– Как это случилось?

Близнец пожал плечами, вынул из кармана портсигар, откинул крышку, провел пальцем по белоснежному рядку сигарет и с видимым сожалением захлопнул.

– Ты что – кури!

– Медики заругают, – смущенно улыбнулся второй Александр. – Врачи тут просто звери какие-то…

– Ты не ответил.

Генерал Бежецкий помолчал, глядя в окно:

– А что тут ответишь… Судя по всему, в ее особняке произошел локальный прокол между пространствами… Знаешь, вообще-то это секретная информация…

– Согласен. Но ты в общих чертах. Я ведь тоже в этих делах не новичок.

– В общих чертах не получится. Одним словом, то, что пришло оттуда, похоже, человеком не было. По крайней мере, с Маргаритой… Анастасией…

– Ничего, я привык называть ее Маргаритой.

– Так вот, он просто растерзал Маргариту, – жестко сказал Близнец. – Я своими глазами видел то, что от нее осталось. Это зрелище не для слабонервных. Она, конечно, пыталась обороняться, стреляла несколько раз в эту тварь, похоже, даже ранила…

– А близнец как отнесся к ее смерти?

– Как? Как… Ты ведь знаешь – он ее любил… Переживал. Замкнулся на какое-то время в себе… Но время лечит. Сейчас он в порядке, по крайней мере – внешне. Хотя мы с ним очень редко общаемся. У него свои дела, у меня – свои…

– Я тоже редко со своим общаюсь.

– С нашим.

– Ты прав, с нашим. А как ты вообще? В личном плане, например.

– В личном?.. Да, знаешь, по-прежнему. Как-то все недосуг: работа, работа, работа… А ты?

– И у меня работа…

– Да, читал в твоем отчете про десант. Молодец, герой. Мне не довелось… Командир не имеет права. Отметили хоть?

– Владимир. Третья степень. Без мечей.

– Неплохо…

Два мужчины беседовали отрывисто, и случись рядом посторонний, ему бы показалось, будто разговор их тяготит. На самом же деле они просто понимали друг друга с полуслова, разве что не читали мысли. А может быть, и читали… Как тут разберешь?

– А ему скажешь? – спросил вдруг лежащий в постели, но посетитель даже не переспросил «О чем?» или «Кому?»

– Не знаю… А ты?

– И я не знаю…

* * *

– Извините, Александр Павлович, но я не могу вам позволить принять этого, так сказать, незнакомца под свое крылышко…

Министр внутренних дел был непреклонен, словно скала. И его можно было понять: давно ли сам нынешний глава Шестого отделения пребывал в таком же шатком положении не то разоблаченного шпиона, не то – перебежчика из вражеского стана. Сидел бы да радовался монаршим милостям, просыпавшимся на него без особенной, на взгляд Аристарха Сергеевича, причины. Так нет: вступается за еще одну свою копию, свалившуюся буквальным образом с неба! Что с того, что этот, вновь прибывший, как две капли воды похож на шефа «шестерки»? Не ему, в конце концов, решать – представляет сей субъект угрозу для Империи или не представляет!

– Знаете, Аристарх Сергеевич, – пошевелился в кресле еще один «адвокат». – Мне кажется, что вы не правы…

– А вы-то здесь при чем, Александр Павлович? – взвился Штольц. – Каким образом это дело касается возглавляемого вами отделения? Почему борцы с распространением одурманивающих средств начинают вмешиваться в дела безопасности государства. С каких это пор Корпус…

– С одна тысяча девятьсот тридцать второго года, – веско вставил шеф четвертого отделения генерал Якушев, самый пожилой из собравшихся здесь офицеров. – С тех самых пор, когда Алексей Николаевич, мир его праху, вывел Корпус из состава вашего министерства и восстановил вековую справедливость, подчинив его себе лично.

Остальные собравшиеся согласно закивали, и под сводами Малой Приемной повис мелодичный звон орденов и медалей, в обилии украшавших голубые мундиры с эполетами и аксельбантами. Даже ростовые портреты покойных императоров, взирающие со стен на людей, выглядевших по сравнению с ними карликами, казалось, присоединились к своим верным слугам. Особенно осуждающе глядел на осекшегося министра упомянутый Якушевым Алексей II, по неведомой прихоти художника тоже облаченный в лазоревый мундир жандармского полковника.

– И все-таки… – начал Штольц, но закончить не успел.

– Господа!..

Голос тут же потонул в звоне регалий, парадных сабель и скрипе отодвигаемых кресел: высокие, изукрашенные золотом белоснежные двери распахнулись, и в приемную вошел…

– Я не опоздал, господа? – обвел присутствующих взглядом выпуклых светлых глаз Его Величество. – Прошу присаживаться…

* * *

Бежецкий шел на совет с целью отстоять попавшего в переплет близнеца, вырвать его из цепких лап Министерства внутренних дел, а вышел, неся с собой полную для него индульгенцию. Милостью Государя пришелец «с того света» в одночасье из опасного шпиона, вражеского лазутчика превратился в полномочного посла своей державы со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами. Видимо, местные близнецы еще не совсем растеряли кредит доверия, отпущенный им Императором.

Именно близнецы, потому что шеф Пятого отделения безоговорочно поддержал тезку, и авторитет тандема оказался настолько велик, что к концу совета на их стороне оказалось подавляющее большинство присутствующих, включая САМОГО. Это была победа.

– Что, Саша, – положил близнецу руку на плечо генерал Бежецкий, – отстояли мы твоего найденыша? Показал бы хоть разок… Очень похож?

– Как я… – пожал плечами Александр. – Или ты. Не отличишь.

– Здорово. Было нас двое, стало трое. Размножаемся, однако.

– Четверо.

– Что-что? – не понял генерал.

– Четверо, говорю, стало. Трое здесь, один – там.

– Черт побери! Не много ли генералов в нашем роду? Только отцу, смотри, не ляпни – опять взовьется.

– Не ляпну. Кстати, как… отец? И матушка…

Теперь пожал плечами другой:

– Не молодеют, знаешь ли… Матушка укатила в Германию к Ленке… Не доверяет немецкой бабке и многочисленным тетушкам. Говорит, что не даст вырастить из единственного внука немца.

– Она права.

– Вот и я про то же. А отец не угомонится никак… Так что не проговорись при случае.

– Да не проговорюсь я. Я же без тебя туда не показываюсь.

– И зря, между прочим. Старики к тебе относятся как ко мне. Почти…

– Вот именно, что почти… Третий наш, кстати, не генерал, а все еще ротмистр. Как я до того… Ну, сам знаешь.

– Что так?

Александр присел на подоконник и вынул из кармана портсигар. Проходивший мимо незнакомый придворный неодобрительно покосился в его сторону, но ничего не сказал. Кто из дворцовых обитателей не знал двух блистательных близнецов? Тень Императора, легшая на них, извинила бы все на свете… Да генерал и не думал закуривать: в последнее время он старался пореже предаваться этой пагубной привычке, хотя по-прежнему таскал в кармане изящную золотую вещицу, подаренную Самим.

– Этикет, Саша, – напомнил второй.

– Знаю… – портсигар занял свое законное место.

– Так почему он ротмистр?

– Потому же, почему твой аналог там – все еще командует уланским полком.

– Да ну? Эх, повезло! Я бы с ним поменялся… И что, тот мир настолько отличается от нашего?

– Совсем чуть-чуть, – скрывать что-то не было смысла: завтра-послезавтра вся Империя узнает об открытии своего зеркального отражения – на подготовку почвы для обнародования этого величайшего в истории России события уже дана высочайшая отмашка. – Разве что там не было «весенних событий».

– Не может быть? Как это?

– Так. Государь по-прежнему здоров – покушения на него просто не было, а…

– И Челкин у власти?

– Да, по-прежнему.

– Вот это новость!

– Погоди… Новости еще не все.

– Что же еще может быть сенсационнее? Мерзавец по-прежнему плетет сети! Эх…

– Маргарита…

– Что Маргарита? Стой… Раз переворота не было… Она что – жива?!

– По крайней мере, пока наш третий был там – на здоровье не жаловалась. Тебе привет передавала.

– Постой! – Бежецкий схватил своего двойника за рукав мундира, не обращая внимания на то, что комкает в кулаке ткань вместе с живой плотью, и, не замечая нахмуренных бровей собеседника. – Ты не пошутил сейчас?

– Насчет привета?

– Нет, вообще…

– Ни капельки.

– Ты… Ты знаешь, кто ты?

Генерал был возмущен. Генерал был взбешен. Генерал пылал яростью.

– Ты… Ты… Ты после этого…

– Успокойся. Я сам это узнал буквально вчера.

Бежецкий, опомнившись, выпустил из побелевших пальцев голубое сукно и осторожно провел по нему ладонью, будто стараясь разгладить уродливые складки. Он смотрел в пол, на щеках его играли пунцовые пятна.

– Прости.

– Ничего. Я понимаю.

– Как же быть?

– Откуда мне знать…

Сибирь, за год до описываемых событий

Сиреневое призрачное марево развеялось так же мгновенно, как и окутало Александра, а уже на следующем шагу он ощутил себя в темной комнате. Темной и очень холодной – стужа тут же запустила ледяные пальцы под «доспехи», вонзая когти в распаренное тело. Но автоматика, судя по замигавшему на забрале огоньку индикатора, сработала мгновенно, и поток теплого воздуха, поступающего через десятки отверстий внутри костюма, принялся вытеснять холод обратно. Заодно не давая проникнуть в негерметичный «скафандр» радиации, напоминавшей о себе помаргивающим красным глазком счетчика Гейгера и всякой, научным языком выражаясь, «патогенной микрофлоре», возможно присутствующей здесь в изобилии.

Но не это беспокоило сейчас Бежецкого: прямо перед собой на снегу он различил сразу две человеческие фигуры…

Остальное додумывалось уже в броске и перекате… Вернее, не успело еще оформиться, как автомат знакомо толкнулся в плечо, а тот из «аборигенов», что лежал лицом к «воротам», так и не успев выстрелить из чего-то похожего на пулемет Разинова, парой которых была укомплектована группа, крутнулся на снегу, словно кегля, и запрокинулся навзничь.

– Атас! – ввинтилось в уши, тут же захлебнувшись.

«Один есть!.. Теперь перекат за этот вот пенек и…»

Второй оказался проворнее. Басовитый грохот крупнокалиберной очереди на миг перекрыл свист и завывание метели, а в «пенек», за которым прятался Александр, оглушительно и дробно грохнуло несколько раз, заставив все укрытие содрогнуться и ответить каким-то жалобным металлическим лязгом и звоном.

«Что за напасть?..»

Вот это номер! «Пенек» оказался занесенным до половины и обросшим какой-то пушистой черной коростой зондом! Одним из утерянных в самом начале исследования «запределья» самоходных роботов. Точно! Вот и кабель тянется в сторону «ворот»…

– Колька, живой? – хрипнуло в наушниках удивительно знакомым голосом.

«Русские? Откуда они тут?..»

– Прикрой, – ответил второй голос, тоже знакомый. – Зацепило меня…

«Но ведь…»

– Лежнев, Решетов – это вы?

– Командир?.. Какого же вы…

Ранение вахмистра оказалось пустяковым. Даже и не ранение вовсе, а так – ерунда: пуля чиркнула вскользь по шлему, даже не пробив верхний слой. Да и не могла пробить – «доспехи» разрабатывались с учетом характеристик всего известного легкого стрелкового оружия, и повредить их можно было только чем-то обладающим повышенной пробивной силой. Например, крупнокалиберной пулей из того же «Василиска» Решетова.

– Как же это, ваше благородие? – наперебой недоумевали десантники, заняв вместе с командиром оборону уже на три стороны горизонта. – Вы ж первым шли! Да и мы ровно через сто двадцать секунд после вас занырнули. А вы после нас оказались. Да еще минут через… Коль, сколько там было?

– Да не знаю я… Может, пять, может – больше…

– И все-таки как это?

– Бог его знает, – буркнул в ответ Бежецкий.

Он сам не знал причины такого незапланированного выверта, но вспоминая густо пересыпанные разной ученой «матерщиной» расплывчатые пояснения Николаева-Новоархангельского и Мендельсона, понимал, что все это – шутки искривленного в данной точке соприкосновения двух миров пространства-времени. Чистый Эйнштейн, блин!

Время шло, а подкрепления не было. Плотный паровой сгусток продолжал крутиться на прежнем месте, доказывая, что «ворота» открыты, но никто оттуда не появлялся. Пурга продолжала бушевать, нападать на десантников никто не собирался, и те потихоньку расслабились.

– Может, веревку подергать, ваше благородие?

Увы, дергать было нечего: трос оказался ровно обрезанным в метре позади Александра. Да и впереди – тоже. Совсем как в случае с большинством зондов, потерянных на этой стороне.

– А что будет, если вообще никто не появится? – задал резонный вопрос Решетов. – Тогда как?

– Как? – Командир пожал плечами. – Так же, как и всем вместе. Возьмем пробы, снимем тут все вокруг – кстати, камеры уже работают, так что почаще крутите головой, – зацепим тросом пару потерянных зондов и – обратно, домой. Ну а там, на «большой земле», разберемся что и как. Наверняка ничего серьезного не случилось. Может быть, вытащили обрезанный трос и решили до выяснения не соваться сюда.

– Ребята? – недоверчиво покрутил головой Лежнев. – Нет, ваше благородие, наших ребят такая ерунда, как трос этот, не остановит… Обрезан – значит, мы в беде, а бросать товарищей у нас не принято. Не знаю уж, как у вас…

– У нас тоже, – буркнул Александр.

– Тут что-то другое…

И в этот момент из «парной» появились сразу двое десантников…

* * *

– Где вы были, мать вашу! – напустился на опоздавших Лежнев, едва те отцепили от поясов трос и присоединились к троице, распластавшейся на снегу эмблемой «Мерседеса». – Мы тут уже ждать устали!

– Да нигде мы не были, – недоумевали Степурко и Алинских. – Выждали две минуты, как полагалось и – вперед.

– Какие две? Минут двадцать прошло!

– Не свисти, ботало!.. Пардону просим, ваше благородие.

– Ладно, – вмешался в перепалку Бежецкий. – Сколько на ваших часах, фельдфебель?

– Одиннадцать сорок девять, – браво отрапортовал тот.

– А на ваших, урядник?

– Одиннадцать сорок девять. И тридцать секунд.

Часы в шлеме Бежецкого показывали двенадцать ноль восемь, но он все же решил проверить еще:

– А у вас Лежнев?

– Двенадцать шестнадцать.

– Двенадцать шестнадцать, – сообщил Решетов, не дожидаясь вопроса.

– Да у вас просто часы сломались, – хохотнул Алинских. – Не бывает такого!

– Это невозможно, – вздохнул командир. – Такие часы не ломаются… Время сломалось.

– Как это?

– Вернемся, ученые вам объяснят, – ответил Александр, поднимаясь на ноги и забрасывая автомат за спину. – А пока – за работу. Остальных можем и через час не дождаться…

* * *

Командир оказался не прав: еще одна пара – мичман Грауберг и вахмистр Рагузов – явилась с «того света» почти по плану. Их часы отставали от часов предыдущей пары всего на каких-то полторы минуты. А вот продолжения не было, поэтому Бежецкий решил обойтись урезанным вариантом: семеро – тоже сила, но все-таки – не одиннадцать.

Следующие полчаса, разбившись на тройки, десантники под прикрытием озиравшего окрестности с помощью локатора – видимость по-прежнему составляла не более десяти метров – Решетова с его неразлучным «Василиском» на изготовку, откапывали два зонда из более чем двух десятков, разбросанных вокруг «ворот».

Картографировать было особенно нечего – на экране локатора на десятки километров вокруг расстилалась лишь унылая, слегка всхолмленная равнина, напоминавшая океан, внезапно схваченный льдом посреди мертвой зыби, и нарушали ее однообразие лишь люди, да мертвые роботы.

Более чем мертвые, кстати: большая часть оказалась не просто вмерзшей, а прямо-таки вмурованной в черный, скрипящий под лезвиями саперных лопаток словно слежавшийся речной песок, лед. Чтобы извлечь из этого странного «грунта» машины, их пришлось бы вырезать вместе с куском субстрата циркулярной пилой, которой в арсенале десантников, естественно, не было. Да и не производили эти машины впечатления чего-то еще годного к употреблению. Почти все их части, находившиеся снаружи, включая линзы видеокамер, были покрыты рыхлым черным налетом, напоминающим лишайник. Однако «лишайник» этот вовсе не рос на поверхности металла, пластмассы или стекла – он прорастал внутрь, превращая то, к чему прикипел, в такую же легкую хрупкую массу, податливо крошащуюся под пальцами в черную мельчайшую пыль. Большая часть зондов поэтому сохраняла лишь видимость внешней формы, превратившись в своеобразные муляжи, «окаменелости» машин.

Потыкав один из автоматов лопаткой, Бежецкий, наблюдая за тем, как легко уходит ее «штык» в черную «пемзу» почти до рукояти, понял, как ему повезло с тем зондом, за которым он укрылся от пуль решетовского «Василиска». Окажись на его месте одна из таких вот «обманок», исход был бы ясен – тяжелые бронебойные пули либо развеяли бы гору «шлака» в пыль, либо пронзили ее навылет…

Но факт оставался фактом: «Василиск» превратил один из трех более-менее «свежих» на вид зондов в дуршлаг, поэтому выбора особенного не было.

Один из автоматов, по счастью завязший в «грунте» лишь гусеницами, был уже выдолблен и готов к транспортировке на «большую землю», второй – более «сложный» – сейчас выгрызали изо льда общими усилиями, а время до возвращения еще оставалось. Поэтому Александр решил взять с «паршивой овцы» – продырявленного Решетовым автомата – пресловутый «шерсти клок».

– Грауберг!

– Я!

– Вы вроде бы разбираетесь в технике?

– Так точно! – отрапортовал мичман, перемазанный черной пылью с ног до головы. – Служил в батальоне технического обеспечения Черноморского флотского экипажа.

– Отлично. Попробуйте-ка снять с этого металлолома… – командир ткнул пальцем в зонд-спаситель, – хотя бы видеокамеру, что ли… Или что-нибудь, что может представлять ценность для ученых.

– Попытаюсь… – с сомнением почесал затылок шлема мичман. – Но не гарантирую…

– Вот-вот, попытайтесь. А мы с Лежневым займемся пробами грунта.

Еще через полчаса все было готово: оба выгрызенных изо льда аппарата подтянуты к самому устью «ворот» и надежно обвязаны тросами, все свободные емкости забиты под завязку осколками субстрата и кусками изъеденных «черной плесенью» автоматов, все вокруг на десять раз снято и переснято… Лишь Грауберг продолжал возиться со своим зондом.

– Скоро вы там? – поинтересовался Бежецкий, подходя к нему: ветер заметно усилился, и передвигаться, даже в чудо-костюмах, стало сложновато.

– Еще минуточку…

– Удалось снять камеру?

– Да, вот она, – кивнул мичман на серебристый, чуть тронутый черной «плесенью» параллелепипед, лежащий рядом с ним. – Похоже, целехонька.

– Чем же вы заняты?

– Да вот, – пожал плечами немец. – Никак не могу понять, что это такое.

– Где? – нагнулся к нему командир. – Покажите.

– Вот, – палец в толстой перчатке осторожно тронул белый матовый цилиндр, – очень уж по виду очень от всего остального отличается.

– Так выньте его, и дело с концом.

– Да? А если это взрывчатка? Повидал я подобные штуки в своей жизни.

– Откуда здесь взрывчатка? Ученые, конечно, сумасшедшие люди, но не настолько. Этот… эта штука закреплена как-нибудь?

– Нет, похоже, просто засунута под привод манипулятора.

– А провода от нее идут какие-нибудь?

– Не вижу.

– Тогда это не мина.

– Как сказать…

Александр начал терять терпение:

– Тогда сделаем так: обвяжите этот предмет тросом, и попробуем дернуть, отойдя на расстояние.

– Хорошо.

Через пару минут все залегли в отдалении от мертвого зонда, и Бежецкий собственноручно рванул конец веревки, привязанной к «мине».

Взрыва, как и ожидалось, не последовало.

– Блин, Грауберг! – заявил Лежнев, первым поднявший выдернутый из машины цилиндр. – Опять ты в своем репертуаре! И когда тебе надоест только?

– Ты о чем, Николай? – не понял мичман, тоже поднимаясь на ноги.

– Да все об этом. – Вахмистр продемонстрировал всем собравшимся вокруг тубу из-под пищевого концентрата. Точно такую же, какие лежали у каждого из десантников в рюкзаке в составе продуктового запаса на непредвиденный случай. – «Фасоль белая с салом», – прочел он, поворачивая емкость перед стеклом шлема. – Сожрал хавчик втихаря, а нас разыграть решил. Шутник, блин, тевтонский!

– Не мели ерунды, – отозвался Грауберг. – Я свой НЗ и не вскрывал. А это… – он отобрал тубу. – Я что, по-твоему: зубами отгрыз? – Он провел пальцем по краю полукруглой выемки в тонком пластике.

– Не, это не зубами, – завладел находкой урядник Алинских. – Это срезано чем-то… Стоп! А тут внутри листок какой-то…

При свете фонаря, загородив от ветра спинами клочок рвущейся из рук желтой, в разводах, хрупкой бумаги с едва различимыми каракулями, десантники прочли:

«10 августа 20…

Двенадцатый день. Надежды на спасательную экспедицию больше нет, НЗ на исходе. Аккумуляторы костюмов разрядились пять дней назад. У Яснова обморожены руки и лицо, у меня тоже не все в порядке… Принял решение идти на запад. Может быть, там есть люди. Здесь мы все равно погибнем. Если кто-нибудь найдет эту записку, передайте…»

Далее текст обрывался, поскольку листок бумаги в этом месте был срезан пулей «Василиска».

– Яснов? – нарушил молчание кто-то из бойцов. – И тут тоже Яснов. Прямо как наш.

– А ведь сегодня-то тридцатое июля, – припомнил кто-то. – Десятое августа аккурат через двенадцать дней…

Бежецкий бережно сложил письмо и спрятал в нагрудный карман комбинезона. Он уже все понял…

– Да это ведь почерк Батурина! – запоздало догадался вдруг Лежнев. – Он мне бумаги заполнял в прошлом месяце в офицерскую школу! Неужели… Надо идти за ними – может, еще успеем помочь!

– Не успеем, – вздохнул Александр. – Бумага какая, видели? Ей как минимум год. А то и все десять… Да и туба вся плесенью проедена… Все: наших товарищей больше нет. Возвращаемся.

– Как нет? Они же только что… Нет, так нельзя! Надо попробовать!

– Попробуем в следующий раз. А пока нужно доделать то, ради чего мы сюда пришли. Слушай мою команду…

– Вижу на экране локатора движение, – раздался в наушниках бесстрастный бас Решетова…

9

– Нет, ты слыхала, какая петрушка?..

Сказать, что вахмистр Лыжичко был сегодня пьян – значит не сказать ничего. Даже такие термины, как «пьян в стельку», «нализался в лоскуты» или «бухой в хлам», казались чересчур мягкими для того состояния, в коем в данный момент пребывал сей незаурядный индивидуум. Он был просто «никаким».

Вообще-то, в категорию «пьющих» или даже «выпивающих» он не входил. Так, чуть-чуть по какому-нибудь выдающемуся поводу, да и то не слишком часто и в меру. Да иного и быть не могло: Служба чрезвычайно ревниво следила за нравственностью своих сотрудников и не терпела никаких излишне явных отклонений от ординара. И уж если не поощрялись такие безобидные «таракашки», как коллекционирование почтовых марок или увлечение певчими птичками, то склонность к спиртному…

И разрази его гром, если он мог бы внятно объяснить, почему именно сегодня…

А все эта мимолетная встреча в подземке…

Николай, сменившись с дежурства, ехал домой, в свою небольшую квартирку на южной окраине. Вагон метро, как обычно в этот час, был переполнен, и уставший мужчина, мерно покачиваясь в такт движению, как и все его невольные попутчики, стоял, держась за ременную петлю и бездумно пялясь в темное зеркало окна. Изредка за стеклом мелькали какие-то кабели, трубы, тут же уносящиеся вдаль, и когда рядом с его отражением обрисовалось узкое и бледное женское лицо, жандарму показалось, что это снаружи кто-то пытливо вглядывается ему в глаза. Наваждение было настолько диким, что он даже зажмурился и потряс головой, пытаясь его отогнать. Но стоило осторожно приоткрыть веки, как «потусторонний дух» в стекле мягко улыбнулся и превратился всего лишь в обычную попутчицу, одну из десятков прочих пассажиров обоего пола, тесно стоящих вокруг. И, что самое главное, ничего особенно в ней не было – так, немного усталая женщина, как и все добирающаяся в свой «спальный район» с работы или службы. В обычное время он никогда не обратил бы на нее внимания, не вычленил в толпе взглядом.

– Вам нехорошо? – прожурчал в ушах невообразимо приятный голос, который хотелось слушать, слушать, слушать без конца…

Порой вахмистр приходил в себя, изумляясь, каким образом он попал в совершенно незнакомый ему кабак, набитый под завязку какими-то подозрительными личностями, смахивающими не то на иностранных моряков, не то вообще на каких-нибудь контрабандистов или торговцев краденым. Да и разноголосый гомон вокруг, в котором слова из всех без исключения европейских языков сплелись с воровскими терминами в причудливую вязь, это подтверждал. Подобного общества, кстати, Служба тоже не одобряла.

– Будем, – слышалось откуда-то из облака дыма, и о стакан Николая, стукался другой, зажатый в мощной руке, поросшей рыжим волосом, скрывающим смутные татуировки.

Но мысли в одурманенном мозгу оформиться не успевали, потому что взгляд снова натыкался на бледное лицо напротив, а чарующий голос обволакивал, опутывал по рукам и ногам, лишал сил к сопротивлению…

– Такая штука… – бормотал он против своей воли, хотя его никто к этому не принуждал: так бывает в полусне, когда человек несет околесицу, отвечая на чей-нибудь вопрос. Но сейчас никто его ни о чем не спрашивал, да и слова его околесицей назвать было трудно – разве что на первый взгляд. – Получается… Два их, понимаешь… Один – начальник… Генерал… А второй… а второй…

Рассказ повторялся уже, наверное, десятый раз, и ничего нового захмелевший вконец жандарм поведать собутыльникам уже не мог. В конце концов, они это поняли.

– Не пора ли нам прогуляться? – деловито осведомилась девушка, действительно бледная, но, конечно, потустороннее существо ничем не напоминавшая – освещение виновато, не иначе. – Освежиться малость…

Никто не возражал, и двое ее плечистых спутников тут же подхватили безвольное тело вахмистра и увлекли наверх из душного подвальчика, без особенных церемоний волоча его, вяло перебирающего ногами, по ступенькам крутой лестницы.

Но освежиться ему уже было не дано.

Что-то острое и очень-очень холодное вдруг кольнуло в левый бок, почти без боли, совсем как шприц в руках у веселой румяной медсестры, делавшей в детстве прививку. Только холод не прошел, а постепенно распространился по всему телу…

Где-то на грани восприятия умирающий вахмистр Лыжичко еще слышал далекие, что-то деловито бормочущие голоса, бессознательно пытаясь выделить среди них тот самый голос, цепляясь за него, как утопающий за соломинку…

Пытался и тогда, когда его тело рухнуло в ледяную воду, а волны сомкнулись над головой…

* * *

«Нет, что не говори, а клетка у меня обалденная…»

Александр отошел от окна и не торопясь прошелся по отведенным ему апартаментам. Три комнаты, кухня, роскошный санузел, совмещенный, правда, но по стандартам этого мира никто ничего страшного в подобной компоновке не видел. Пресловутых хрущевок и всех связанных с ними прелестей тут так и не узнали.

Нога почти не болела, да и от сложной конструкции на поврежденной руке осталась только легкая пластиковая шина, практически не мешающая движениям. Здешняя медицина творила настоящие чудеса. Как, естественно, и в том мире, который Бежецкий только что покинул. Близнецы-с…

Да, на своей недосягаемой теперь родине (одному Богу да сгинувшему без следа Полковнику известно, где расположены ворота, ведущие туда) майору пришлось бы как минимум пару месяцев еще таскать на себе несколько килограммов гипса, а брюки застегивать с чужой помощью, но тут… Тут все было в норме. Настолько, что даже мысли всякие посторонние в голову полезли.

А что тут такого? В Сети больше ничего интересного не находилось – сходства между мирами было гораздо больше, чем различий, – близнец о его существовании забыл, похоже…

«В самом деле, – Александр почувствовал некоторое раздражение, – посланец я из другого мира или так – на огонек забежал? То мучили расспросами, уточнениями, а тут сразу стал не нужен… Мы так не договаривались!»

Бежецкому с некоторых пор стало тесновато в четырех стенах роскошной тюрьмы. Буквально выражаясь, конечно, – гулять по обширному парку его выпускали по первому требованию и без всякого конвоя. Но вот мир за высоким забором, увитым поверху плющом, который, как небезосновательно полагал опытный в этих делах военный, скрывал датчики сигнализации, оставался табу. И это было не совсем правильно с точки зрения Александра.

«А что если сходить погулять? Я ведь, в конце концов, не злоумышленник какой-нибудь, не военнопленный… Возьму да выйду отсюда. Пусть попробуют удержать!»

Конечно, это было мальчишеством с любой точки зрения, но нужно принять во внимание деятельную натуру бывшего десантника и жгучую обиду на безразличие к его незаурядной фигуре со стороны тех, на встречу с кем он летел, рискуя жизнью.

Открыть окна с броневыми стеклами (это было видно по преломлению света внутри толстенных прозрачных листов) казалось делом проблематичным, не говоря уж о том, чтобы незаметно выдавить одно из них: тут наверняка и у быка силенок не хватило бы. Входная дверь… Дверь тоже в целом соответствовала своей цели. Металла под слоем натурального шпона, конечно, заметно не было, но судя по отдаче в кулаке, которым пленник несколько раз стукнул в филенку, внутри помещался не декоративный двух-трехмиллиметровый лист, как в дверях, которым большинство горожан доверяют сохранность своего жилища, а нечто более солидное. Можно предположить, что выдерживающее прямое попадание чего-нибудь вроде гранаты из подствольника.

Бежецкий присел возле двери на корточки и заглянул в замочную скважину, естественно не надеясь сквозь нее что-нибудь разглядеть – ключ, как он успел заметить, когда его выводили на прогулку, мало чего общего имел с обычным. Он даже о своем отсутствующем напрочь таланте домушника не пожалел – тут вряд ли справился бы даже матерый медвежатник с полным набором отмычек.

«Стоп! – вдруг осенило его. – А почему это дверь на обычный, пусть даже такой хитрый, замок запирают?.. Здесь что – прошлый век еще в разгаре?»

Он еще раз предельно внимательно изучил замок и удостоверился, что тот установлен совсем недавно. Даже крохотные частички металла сохранились внутри глубоких крестовых шлицов на головках шурупов, которыми крепилась сверкающая латунная окантовка замочной скважины. Видимо, отверткой неведомый слесарь орудовал буквально несколько дней назад. А вот дверная ручка такой новизной не блистала – тусклая пленка патины свидетельствовала об этом бесспорно.

«Как же она раньше открывалась?..»

Поиски вскоре увенчались успехом: рядом с дверью, под совершенно некстати тут висевшей картинкой в рамочке, обнаружились следы снятого также совсем недавно некого устройства. Надо думать – не электрического счетчика. И Александр, задумчиво обводя пальцем контуры невыгоревшей «бабочки» на обоях, почти был уверен, что буквально месяц назад видел нечто подобное. И по форме и по расположению – на уровне лица человека среднего роста…

«Ха! – едва удержался он, чтобы не хлопнуть себя по лбу. – Сканер!»

Еще бы не видел: такими оснащались все входы-выходы в каждом правительственном учреждении даже со средней степенью допуска, а уж в епархии Корпуса – подавно. Но почему же здесь это чудо техники двадцать первого века снято?

Бежецкий аккуратно повесил картинку (миниатюрную репродукцию известного саврасовского пейзажа) на место и завалился в кресло, покусывая заусенец возле ногтя, появившийся после исследования замка. Все же здешний слесарь аккуратистом не был, ох не был…

Минут через десять затворник потянулся всем телом, взглянул на стенные часы и снял трубку телефона, ни с одним номером, кроме нескольких двузначных, принадлежащих местной обслуге, понятное дело, не соединявший:

– Алло! Погодка-то за окном какая, а! Погулять бы мне чуток…

* * *

Погода действительно оказалась замечательной. Но особую прелесть ей доставляло чувство свободы, переполнявшее теперь упруго шагавшего по чистенькому тротуару человека. Пусть эта свобода и недолговечна, но она от этого не перестает быть свободой.

Логика не подвела Александра и на этот раз. Калитка «санатория» распахнулась без проблем, стоило лишь приложить к черной матовой поверхности сканера ладони и взглянуть в окуляры, мигнувшие в зрачки мягкой зеленой вспышкой. Как и предполагалось, тюремщики не стали осложнять жизнь своего начальника – генерала Бежецкого – внося изменения во всю систему допуска, а из экономии ограничились лишь снятием сканера с «апартаментов» его двойника. Ведь «ключ»-то отобрать у него было невозможно – разве что хирургическим путем…

Увы, надежды на живых тюремщиков тоже не оправдались: один, костюм которого оказался точь-в-точь по плечу бывшему заключенному, сейчас «отдыхал» в обширной ванне, в одних трусах, спутанный по рукам и ногам разорванной на полосы простыней, а второй… Он, конечно, знал о хитрой точке чуть ниже уха, действующей значительно лучше любого патентованного снотворного, но не ожидал подобного коварства от своего «патрона». Он и представить себе не мог, что это не генерал, а пленник, внезапно решившийся на побег, только что приветливо поздоровался с ним. Александру очень хотелось, чтобы ребята не таили на него зла – он ведь позаботился об их удобстве как мог: одному теплую водичку пустил, чтобы не замерз, а второго уложил в мягкое кресло и прикрыл пледом.

Куда направить свои стопы, вырвавшийся на волю «заключенный» не задумывался: во-первых, вряд ли его бегство долго останется тайной, а во-вторых… Он ведь просто хотел напомнить о своем существовании хозяевам, а вовсе не перебираться на нелегальное положение, словно и впрямь какой-то шпион. Так, погулять по городу, до сих пор не очень знакомому (а уж этот-то – точно незнаком), подышать воздухом, а к вечеру – вернуться обратно, чтобы доказать близнецу и всем остальным, что он – совсем не тот, за кого его по-прежнему, похоже, принимают…

– Добрый день, – оторвал его от обдумывания планов чей-то голос. – Господин Бежецкий, если не ошибаюсь.

– Да? – с некоторым недоумением обернулся Александр.

Он успел только начать думать о неожиданно оперативной реакции охраны, как на него свалилась непроглядная темнота…

10

– Не дело это – номер погибшего самолета другому давать, – ворчал техник Кузьмин, малюя на свежевыкрашенном фюзеляже «Сапсана» вторую белую «тройку». – Ей-ей не к добру…

– Да знамо дело, – поручик техслужбы Ивицкий стоял рядом, критически оглядывая проделанную работу. – Только нас-то с тобой кто спрашивает?

Он тоже был недоволен. И не столько тем, что, вопреки всем летным суевериям, номер разбившегося в прошлом году истребителя ротмистра Еремеева был дан только что прибывшей в полк новенькой машине… Просто, как всегда в таких случаях бывает, случился форс-мажор, галоп, аллюр три креста. Словно нельзя было не торопясь, за недельку, а то и за две… Нет, нескольким техникам, облачившимся в химкостюмы и противогазы (что вы хотели – не акварельные краски, чай!), пришлось в спешно освобожденном от всего горючего и взрывчатого ангаре, с нарушением всех норм технологии, между прочим, смывать с дюралевого борта «Дэ двести пятнадцатого» специальный лак, который наносится в заводских условиях. А потом, с массой ухищнений, кустарным способом восстанавливать. А все потому, что совсем недавно намалеванный номер уже успел срастись с тончайшей полимерной пленкой в единое целое и переписать его, не повредив основание, было просто немыслимо.

– Что хоть за причина-то? – Техник, высунув от усердия язык, довел линию до конца и ловко смахнул капли, норовящие стечь на камуфлированный борт, куском поролона. – Ни в жисть не поверю, что пан полковник просто так решил с судьбой в орлянку поиграться. Он ведь тоже летун, куда иному – от Бога. И в приметы не меньше других верит.

«Паном полковником» подчиненные за глаза называли полковника Гжарбиньского. Ну а то, что пилот он действительно от Бога, в полку знали все, и старик Кузьмин здесь не погрешил против истины ни на йоту. Что сказать: любили летчики и техники своего «пламенного поляка».

– Причина? – Поручик воровато оглянулся, словно в огромном пустом ангаре кто-то мог его подслушать. – А причина все та же. Помнишь ту «птичку», что с того света вывалилась? – Палец офицера ткнул в гофрированный потолок. – Ну, пилот там еще катапультироваться успел, но все равно чуть не в лепешку разбился…

– И что? – Техник положил на полиэтиленовый лоскут кисточку и взялся за краскопульт, вымазанный белым.

– Так ребята, которые в тот день патрулировали, болтают, будто «Сапсан» тот еремеевский был…

– Да ну? – ахнул Кузьмин. – Слыхал я, что по ту строну страсти всякие творятся, но чтобы так… А за штурвалом-то случайно не сам покойник сидел?

– Сам, не сам – бог его знает. Сам ведь понимаешь: нашим даже подойти к месту приземления того парашютиста не дали. Оцепили все вокруг, вертолет туда подали и фьюить!.. Секретность, мать ее!

– А вдруг действительно он!

– Действительно – недействительно… Крась знай.

Минут десять в ангаре стояла тишина, только шипел время от времени краскопульт, аккуратно покрывая снежно-белой эмалью буро-зеленый борт внутри контура «тройки». Наконец словоохотливый поручик не выдержал. Да и какие могут быть секреты между двумя старыми приятелями и ровесниками, пусть даже и в разных чинах.

– Знаешь, что я думаю?

– Что? – Прапорщик стянул респиратор, перчатки и присел на стоящий под крылом самолета длинный ящик… нет, не перекурить – боже упаси в атмосфере, насыщенной парами растворителя, – просто отдохнуть. Шестой десяток – не третий.

– А то! – уселся рядом с ним Ивицкий. – Я думаю, что наши решили туда своего на этом самолете отправить. Чтобы, значит, баш на баш. Вы нам – своего, мы вам – своего.

– Парламентером, значит?

– Может, и парламентером. А может – и послом. Слыхал: целая команда опять из Питера прикатила? Сплошь генералы да полковники. Кто-то из них и есть тот самый посол.

– А чего тогда просто самолет не взять? Первый попавшийся. Обязательно номера перекрашивать?

– А вот тут-то самая хитрость и кроется! – хитро прищурился поручик. – Что наши с их ракетами делали, помнишь?

– «Что-что»… Сбивали к едрене фене – вот и все!

– Во, сбивали!.. А вдруг на той стороне точно так же? Наш туда сунется, а его – чпок!..

– Это я не подумал, – почесал лысеющий затылок Кузьмин и, забывшись, полез в карман за папиросами.

– А ты никогда не думаешь. – Ивицкий легко шлепнул его по руке, почти уже вытащившей из нагрудного кармана комбинезона смятую пачку. – Тебе по чину не положено.

– Ну, это ты, допустим, ваше благородие, перегибаешь. – Техник, ничуть не обидевшись, сунул в зубы пустой прокуренный дочерна плексигласовый мундштук. – В нашем деле без думалки – никак.

– Ладно, ладно, мыслитель… Так вот, что я говорю: лучший способ защиты – маскировка. Значит, и нашего лазутчика замаскировать нужно.

– Ловко… Я слыхал, что связи с той стороной нет. Может и проскочить.

– Вот-вот. Пока разберутся, пока то да се… Мало ли что с рацией случиться могло… А он уже сел. И все – ешьте меня с кашей! Небось сразу-то не расстреляют – не звери, чай. Смотришь, и вручит кому надо свои верительные грамоты.

– Да-а-а… А что это за грамоты такие?

– Я что – дипломат тебе? – пожал плечами Ивицкий. – Слыхал просто, что есть такие, и все. Или читал где-то… В «Ниве», кажется. Дескать, вручил посол такой-то державы свои верительные грамоты…

– А-а-а…

– Что «а-а-а»? – обиделся неизвестно на что поручик. – Крась давай!

– А мне что? – Кузьмин невозмутимо спрятал мундштук в карман и потянулся за респиратором. – Могу красить, а могу и не красить…

* * *

Стояла уже глубокая ночь, однако близнецы укладываться не собирались. Они сидели за столом, сплошь застланным бумагами, и в сотый раз обсуждали предстоящее завтра дело, весьма похожее на авантюру.

Как всегда, времени на подготовку оказалось мало. По хорошему требовалось «обкатать» все еще несколько раз, да и в качестве пилота генерал Бежецкий, давно позабывший все летные навыки, к тому же во времена оные почитавшиеся им не самыми главными для офицера-аэромобильщика, не очень «соответствовал». Но, увы, не всегда мы располагаем временем. Чаще оно располагает нами…

– Главное, не бойся повторить судьбу близнеца. – Александр бесцельно подчеркивал и подчеркивал один из пунктов лежащего перед ним аршинного списка, хотя он и без того уже был различим, наверное, за километр. – Черный ящик разбившегося «Сапсана» не пострадал, и его записи расшифровали легко. Просто в момент перехода, когда вся электроника не работала, автомат, регулирующий подачу кислорода, тоже отключился, но по какой-то причине не заработал вновь. Естественно, что пилот потерял сознание и если бы не пришел в себя каким-то чудом…

Генерал замолчал, с недоумением посмотрел на протертый до дыры листок бумаги и отшвырнул в сторону:

– Да не переживай ты… Я все понимаю.

– Не черта ты не понимаешь! Короче говоря, мои светлые головы так переделали систему подачи кислорода, что никаких сбоев просто не может быть. Чистая механика – никакой электроники! Сработает, как часы. Да это, собственно говоря, часы и есть…

– А что-нибудь вроде будильника твои Кулибины не изобрели? Например, со штыком в задницу вместо зуммера. А то задремлю там невзначай и – привет.

– Не задремлешь. А если на какой-то миг потеряешь сознание – тут же придешь в себя. Все продублировано не один раз. Сбоев не будет.

– Хотелось бы верить…

Вообще-то все технические проблемы на фоне той битвы, которую пришлось выдержать обоим близнецам за то, чтобы отправить «за грань» в качестве посла именно Бежецкого, терялись как нечто несущественное. Но нельзя же было объявить во всеуслышание истинную причину того, почему туда должен был отправиться именно он, а не кто-то другой! Вот и пришлось городить один на другой множество доводов, во прах развеиваемых оппонентами, пускаться во все тяжкие, затмевать своим умением убеждать всех говорунов прошлого – от Демосфена и Цицерона до Плевако и Горшковича.

И никогда не убедить бы яро настроенных против «неразумного авантюризма господ Бежецких» государственных мужей, если бы в один прекрасный момент Государь, до этого лишь пассивно выслушивающий аргументы обеих сторон, вдруг не улыбнулся своей тонкой, чуть виноватой улыбкой и не решил: «Быть посему…» И противникам Бежецких пришлось отступить…

– Ничего. Сбивать тот же самолет, который послали, там не будут…

Если бы Александр знал, что только что почти слово в слово повторил доводы поручика Ивицкого, он бы рассмеялся. Но беседу техника и офицера никто не слышал, и генерал был серьезен как никогда.

– Значит, твои действия такие…

– Саша, прекрати, – потянулся всем телом будущий «первопроходец». – Я все знаю. Не демонстрировать никаких признаков враждебности, в переговоры по радио не вступать… Хотя этот пункт я бы отбросил. Вряд ли мой голос так уж непохож на голос нашего третьего. На мой слух – так просто неотличим.

– А если предусмотрено какое-то кодовое слово? Пароль…

– Ага! Пароль – «штык», отзыв – «бомба». Детство какое-то… Да они там без памяти от радости будут, что я… он то есть, вообще вернулся. К тому же твой близнец наверняка сказал бы нам, если что-нибудь такое предусматривалось.

– Почему мой? Твой тоже. А предусматривалось ли… Он башкой знаешь как шарахнулся? Тут имя свое забудешь, не то что пароль.

Один из доводов близнецов, кстати, и основывался на неспособности пришельца из иного мира в ближайшее время не то что снова сесть за штурвал истребителя, но и за руль тривиального автомобиля. И подкреплялся он, между прочим, авторитетными мнениями целого взвода медиков самого разнообразного профиля – от хирурга до психиатра. И передернули тут оба хитреца совсем немного: всем известно, как врачи относятся ко всякого рода авантюрам после подобных катастроф. И местный уроженец, и бывший майор-десантник, каждый в свое время пережили немало аналогичных неприятных моментов в собственных биографиях, но лишь сейчас перестраховщики от Эскулапа лили бальзам на их сердца…

– Ладно. Будем считать, что никакого пароля не было. Ложусь на курс, приземляюсь… Ну и все – привет, марсиане!

– Лучше уж марсиане…

– Ты несправедлив к нашим братьям из сопредельного пространства, Саша. Они такие же, как и мы. Неужели третий наш собрат тебя не убедил?

– Вот то-то и оно, что такие же… Такие же, как у нас, перестраховщики, ретрограды и карьеристы.

– Зато мы знаем, чего от них ожидать.

– И от Челкина?

– Да он-то тут при чем?

– Тут, конечно, уже ни при чем, а там… Он ведь там на прежней высоте, даже, может быть, чуть выше, если учесть, сколько времени прошло. Думаешь, ему приятно будет узнать о перипетиях своего личного близнеца тут? Только, пожалуйста, не говори, что тот умнее, благороднее, великодушнее…

– Меня-то не считай олигофреном! К сожалению, и тот – точная копия этого… Как и мы с тобой – друг друга.

– А помнится, кто-то не считал меня совсем уж точной копией…

– Кто старое помянет – тому глаз вон. Не помнишь такую пословицу?

– Ага. А кто забудет – оба. Или у вас тут такое продолжение не в ходу?

– У определенного круга моих подопечных – даже очень, – вынужден был признать Бежецкий. – Но мы-то…

– То мы. А то он.

Оба замолчали. Действительно, предугадать будущее ни тот, ни другой были не в состоянии. Хотя как раз сейчас это было бы очень кстати.

– Мы сейчас прямо как японцы, – нарушил молчание один из близнецов. – Они тоже, прежде чем начать какое-нибудь дело, сперва обсуждают все, даже самые фантастические препятствия. Вплоть до падения гигантского метеорита или выхода из моря своего страховидного Годзиллы. Мы же не японцы, черт побери!

– Вот именно… – вздохнул второй. – По-русски, на арапа… Но шкуру бегающего еще где-то медведя поделить не забываем. Ладно, утро вечера мудренее. Ты уже не мальчик – сам разберешься…

– Вот именно… – потянулся до хруста в суставах собеседник. – Ну что: накатим по соточке-другой коньяку и на боковую?

– Вот тебе соточка! – кукиш был более чем убедителен. – А вот – вторая. Тебе даже не за руль завтра, а за штурвал. Вот когда вернешься… С удовольствием нажрусь с тобой хоть до поросячьего визга. А до того – сухой закон.

– Понятно, – протянул генерал, только что отчитанный, будто кадет-первогодок ротным воспитателем. Ладно, хоть равным по чину… – Банкет по случаю отбытия отменяется…

* * *

– Пакет не забыл?

Работающие вхолостую турбины ревели, словно два могучих урагана, поэтому приходилось кричать прямо в ухо, чтобы хоть что-нибудь можно было расслышать.

– Что?!.. А! Пакет! – Бежецкий похлопал себя ладонью в толстой перчатке по оттопыривающемуся на груди комбинезону. – В надежном месте! Даже если гикнусь там – найдут!..

– Плюнь! – проорал в ответ близнец. – Я тебе дам – гикнусь! Забыл уговор? Если через семь, максимум десять дней ты не возвращаешься – иду я!

– Фигу тебе! – злорадно ответил посланец, пытаясь сложить непослушные пальцы в означенную фигуру. – Не удастся тебе орденок заработать! Все я загребу! И звездочку вторую на погоны – учти! Будешь мне честь отдавать, как генерал-лейтенанту!

– Да хоть фельдмаршалу! Только вернись!.. Ну, все – ни пуха! – Ловко, спиной вперед, генерал сбежал по приставному трапу, который тут же оттащили в сторону поджидавшие внизу техники.

– К черту! – буркнул себе под нос, уже не надеясь, что его услышат, пилот, и колпак кабины плавно опустился, намертво отрезав его от остального мира.

Еще этот мир не покинув, он словно бы и не принадлежал ему больше.

«А-а! Долгие проводы – лишние слезы!..»

В ответ на отмашку дежурного офицера, он поднял руку в перчатке и начал плавно увеличивать обороты двигателя. Движение руки, и самолет легко понесся по бетонке полосы, вздрагивая на стыках плит и выбоинах. Мгновение и…

«Земля – прощай! – мелькнули в голове слова из полузабытого детского мультика. – В добрый путь!..»

11

«А ведь господа жандармы тут не слишком деликатны… Как и везде, впрочем…»

Сознание возвращалось постепенно, будто загулявшая кошка, сперва стремящаяся проверить – не ждет ли ее хозяин, разгневанный долгой отлучкой, да еще с чем-нибудь очень неприятным в руке. Правда, хозяин сейчас пребывал не в том состоянии, чтобы гневаться. Он и «кыш»-то сказать не смог бы толком…

Да и обстановка «узилища» разительно переменилась. Какие там хоромы! Тесная комнатенка с давно не беленными стенами в неопрятных пятнах, с шелушащегося потолка на разлохмаченном шнуре свешивается сорокаваттная лампочка, мало того что светящая себе под нос по своей природе, но еще и пыльная до предела. Более подробно оценить обстановку было невозможно потому, что сам Александр лежал на спине на чем-то относительно мягком, но до предела скрипучем, без какой-либо возможности повернуться – руки, скованные над головой, этому препятствовали, да и ноги тоже стягивало что-то чрезвычайно тугое. Дополняла картину удушливая вонь, пропитывающая все вокруг: если на этом ложе кто до пленника и лежал, то, во-первых, знаниями о личной гигиене он был не обременен, а, во-вторых, было это давным-давно.

«Блин, даже руку мою больную не пожалели, – сморщился Бежецкий – так болело совсем недавно поврежденное запястье, в которое теперь волчьим капканом впивался ледяной металл наручников. – Сатрапы чертовы!.. Свободу узникам совести!..»

Однако на самом деле, признаться, было не до шуток. Как-то не вязался этот карцер с той предупредительностью, которой был окружен «гость» в покинутом таким оригинальным путем «санатории». Неужто так разозлились хозяева за двух охранников, спеленатых не только без какого-либо членовредительства, но и без особенного посягательства на права и свободы. Так, не более чем невинная шутка. Стоило из-за этого запирать в вонючий подвал, стреноженным по рукам и ногам? Что за средневековые методы, в конце концов, господа?

– Э-э! – негромко позвал он, стараясь как можно дальше вывернуть шею, чтобы разглядеть хоть что-нибудь. – Тут есть кто? Господа тюремщики!..

Ответом ему была тишина, нарушаемая лишь мерным стуком капель, падающих где-то далеко-далеко, может быть, из неплотно прикрытого крана, а может быть – и с сырого потолка. Тишина эта давила, заставляла нервничать, неумолчный «метроном» раздражал безмерно.

– Господа Бога душу мать!!! – не выдержал Александр, присовокупив такое коленце, что даже сам устыдился немного – давненько ему не приходилось употреблять таких слов вслух. – Попередохли вы там что ли?! Наручники отомкните, гады! Рука болит – спасу нет!..

Кричать пришлось так долго, что к финалу концерта горло Бежецкого, и без того в последнее время не отличающееся луженостью (как же – ежедневные тренировки «командного голоса» давно позади), сдало, поэтому в тирадах появились какие-то «высоцкие» нотки. Он не только охрип, но и оглушал в тесном пространстве «каземата» сам себя, поэтому шаги, вкрадчивые и осторожные, расслышал не сразу.

– А-а, вы уже пришли в себя, господин Бежецкий, – раздался где-то за изголовьем звучный, хорошо поставленный голос. – Похвально, похвально… Я уж хотел проделать это принудительным, так сказать, путем.

– Расстегните наручники! – прохрипел Александр, чувствуя, что поврежденная рука настолько онемела, что уже не чувствует боли, только холод металла – паршивый признак, если честно. – Руку потеряю – отвечать придется…

– Не говорите вы ерунды. – Пленник ощутил в руке тупые уколы, но не кожей, а мышцами, глубинными нервами. – Пальчики дергаются, значит, омертвения еще нет. А как быстро вас отпустят, зависит от ответов на пару вопросов, которые я вам намерен задать.

В речи говорившего удавливался не то чтобы акцент – какая-то неправильность.

«Тоже мне латышский стрелок, – подумал Бежецкий. – Что-то я не припомню среди подчиненных близнеца явно выраженных прибалтов. Или это не прибалтийский акцент?.. И опять же: что это за конкуренты такие объявились у генерала Бежецкого? Неужели „смежники“? Не может быть, чтобы тут все было настолько запущено – не кинобоевичок ведь…»

– На все вопросы я давным-давно ответил, – стараясь не слишком хрипеть сорванным горлом, с вызовом проговорил он. – Требую меня немедленно освободить и доставить в ведомство Бли… генерала Бежецкого. Без его непосредственного присутствия я ничего говорить не буду.

– Экий вы несговорчивый…

– А так? – вмешался другой голос, и Александр взвыл от неожиданной и резкой боли в руке, ударившей, словно током высокого напряжения – до зеленых кругов перед глазами.

– Прекратите! – одернул неведомого мучителя «прибалт». – Я и без вашей помощи могу разобрать господина Бежецкого на составные части, но что нам это даст? Он просто-напросто сдохнет на наших глазах, скрипя зубами и посылая перед смертью проклятия нам и всем нашим родственникам до девятого колена. Этот тип людей мне слишком хорошо известен. Сдохнете ведь, а? – снова тупо укололо нывшее запястье.

– Сдохну! – с огромным трудом расцепил Александр зубы, сцепленные до хруста (эх, прощай, пломбы!). – Хрен вы от меня что-то услышите…

Последние сомнения относительно причастности неведомых мучителей к органам охраны правопорядка отпали. Так могли поступать лишь люди, с этим самым правопорядком не имеющие ничего общего. Или принадлежащие к совсем иному правопорядку…

– А? Слыхали? – почему-то обрадовался «прибалт». – Что я говорил? Мне частенько приходилось встречаться с подобными индивидуумами в молодости. В последние годы, правда, пореже, но могу побиться об заклад, что они ни на полпенни не изменились!

«Полпенни?!! Англичанин?.. Не может быть, ведь теперь мир и дружба…»

– И что же делать? – пробасил второй несколько озадаченно.

– О-о-о! Это очень русский вопрос: «Что делать?» Вы еще спросите: «Кто виноват?»… Слава Всевышнему, химики Его Величества разработали некий препарат…

– Сыворотка правды?

– В точку! Именно сыворотка, и именно правды. Вы нас слышите, Александр Павлович?..

– Пошли вы…

– Зачем же так грубо? Разве мы вас оскорбляем?

– П-п…

– Все, я устал слушать ваши мерзости. Русский язык – язык великих писателей и поэтов, а вы его позорите… Шприц.

От руки к сердцу, а потом в голову рванулась горячая волна, разорвавшаяся в мозгу ледяной бомбой, превратившей внутренность черепа в пустую, промороженную насквозь пещеру. Александр явственно ощущал, как позванивают там сосульки до того момента, когда холод, добравшись до какого-то важного центра, отключил его и все сознание заодно…

* * *

– Ну, похоже, что все. Можно отстегивать! – распорядился мистер Ньюкомб, несколько минут безотрывно следивший за глазами Бежецкого, распятого перед «инквизиторами» на старенькой кушетке. – Он готов.

– Вы так думаете? – осторожно склонился над распростертым телом его напарник. – Я бы не рисковал. Черт знает, что может выкинуть этот субчик.

– Бросьте! Даже самая могучая сила воли ничто против этого препарата. Вот, глядите!

Ньюкомб вынул из нагрудного кармана ручку, свернул колпачок и резко ткнул в полуоткрытый глаз, безвольно лежащего перед ним человека. Острое перо остановилось лишь в паре миллиметров от зрачка, но эта манипуляция оставила «пациента» безучастным. Зрачок даже не дернулся рефлекторно.

– Ну, каково?

– А нельзя его оставить вот так, пристегнутым? На всякий случай…

– Нельзя, – жестко ответил Ньюкомб, пряча ручку на место. – Во-первых, лежа лицом вверх, он просто захлебнется слюной. Это вам скажет любой хирург. А операционного оборудования у нас тут, увы, нет. Всяких там отсосов, дренажей и прочих причиндал. Поэтому наш гость будет отвечать сидя, как обычный человек.

– Отвечать?! Разве он способен говорить? Да он даже не слышит нас!

– Ерунда. С чего вы это взяли? Он нас отлично слышит. Другое дело, что мы ему представляемся кем-то иным, чем на самом деле… Но это уже неважно.

– А во-вторых? – проигнорировал ответ компаньон англичанина, вспомнив, что до того было «во-первых».

– А во-вторых, – последовал хладнокровный ответ. – Пересадив его в кресло, можете привязывать его сколько хотите. Хотя бы для того, чтобы он не падал каждую минуту.

Повинуясь указаниям хозяев, их подручные – здоровенные молчаливые парни – легко подняли по-прежнему безучастного Бежецкого с его ложа и усадили в похожее на королевский трон огромное старинное кресло с прямой высокой спинкой. Для того чтобы зафиксировать «пациента» в сидячем положении прочным строительным скотчем, потребовалось всего пару секунд. Напарник Ньюкомба разошелся настолько, что придвинул к креслу массивную тумбочку и установил на нее настольную лампу, чтобы луч света бил прямо в глаза допрашиваемому.

– Ну, это уже лишнее. – Ньюкомб недовольно отстранился от столба прямо-таки осязаемого света, не вызывающего ровно никакой реакции у Бежецкого. – Тоже мне – застенок тут устроили! Насмотрелись боевиков…

– Вы же говорите, что ему все равно, – поддел его компаньон.

– Вот именно, что все равно. ЕМУ все равно, – подчеркнул «гуманист». – А его сетчатке – совсем нет. Минут тридцать так подержите его, и все – придется господину Бежецкому учиться ходить с собакой-поводырем и читать по системе Брайля.

– А разве мы его после допроса не того? – последовал более чем красноречивый жест большим пальцем руки поперек горла. – К чему эти заботы о его здоровье?

– Вы идиот! Да что мы сейчас успеем у него узнать? Так, сливки снимем, только прикоснемся. А остальная работа будет там… – Ньюкомб неопределенно махнул рукой куда-то в сторону покрытой лишаями плесени дальней стены. – Уверяю вас, это очень и очень интересный индивидуум.

– Ну и потрошили бы там – зачем здесь это шоу устраивать с сывороткой правды и всем таким…

– Извините, вам не кажется, что мы сейчас находимся не в какой-нибудь Эфиопии или на острове Тонга? И даже не в тихой благословенной старушке-Европе? Мы в России, и я не поручусь за то, что этот груз нам вывезти удастся. Так не лучше ли следовать старой английской пословице, гласящей, что не дело это – складывать все яйца в одну корзину.

– Пословица-то вроде бы не английская…

– Да черт с ней! Пусть хоть конголезская! Важна суть.

Медик, внимательно считающий пульс сидящего прямо, словно восковая кукла, Бежецкого, вклинился в разговор:

– Ничего, если я вас перебью, господа?.. Между прочим, каждая минута действия этого препарата разрушает мозг подопытного. Если вы еще с полчасика посвятите своему филологическому спору, его уже невозможно будет вытащить из той страны снов, в которой он сейчас пребывает. Он вам нужен клиническим идиотом, или вы все-таки позволите мне потом чуть-чуть побороться за его рассудок?

– Конечно, конечно, доктор! – засуетился Ньюкомб. – Если вы нас с нашим гостем покинете на… – он взглянул на циферблат наручного «Роллекса», – на десять минут, я буду вам премного благодарен… Ну, ну, поспешайте, дорогие мои!

Оставшись наедине с манекеном, звавшимся когда-то Александром Бежецким, он ткнул пальцем в клавишу диктофона и спросил:

– Назовите ваше имя.

– Александр Павлович Бежецкий, – последовал незамедлительный ответ.

– Воинское звание и род войск?

– Майор воздушно-десантных войск Российской армии, – отчеканил манекен.

– Российской Империи? – уточнил Ньюкомб, удивившись явной нестыковке в ответе.

– Нет. Российской Федерации.

– Ого! – присвистнул разведчик, откидываясь на спинку кресла. – Как там говаривал этот математик Кэрролл? Чем дальше, тем интересьше и интересьше…

* * *

Александр понятия не имел, как он здесь очутился.

Он брел, не разбирая дороги, по бескрайней раскаленной пустыне, с огромным усилием переставляя ноги, тонущие где по щиколотку, а где и по колено в рыхлом сыпучем песке. Порой ему казалось, что он вообще никуда не идет, а топчется, вяло перебирая ногами на месте.

А вокруг, насколько хватало взгляда, расстилалось сверкающее серебристо-белое полотно, лишь чуть-чуть сморщенное легким ветерком, как море на мелководье. И над всем этим великолепием нависало темно-синее в зените и белесое у горизонта небо, пышущее сухим жаром.

Но ужаснее всего было солнце.

Огромное, сияющее, словно миллион сварочных дуг или та самая пресловутая «вспышка слева», знакомая всем, кто побывал в армии, светило бесформенным сгустком застывшего пламени висело прямо по курсу, и не было никакой возможности не только свернуть в сторону, чтобы лучи не били прямо в глаза, но даже зажмуриться, отвести глаза, прикрыть их ладонью…

И он брел, опустив странно безвольные руки «по швам», краем сознания отмечая тупую боль в покалеченном запястье, не отводя глаз от сияющего Нечто перед собой.

И когда откуда-то с неба полился медленный, нечеловечески низкий голос, странно выговаривающий знакомые слова, он ни на миг не сомневался, что слышит Его Глас…

Удивительно! Пока звучали эти слова, можно было остановиться, дать телу хотя бы несколько секунд отдыха. Но едва только эти секунды истекали, нужно было двигаться снова.

Или – говорить самому. Говорить подробно и обстоятельно, без утайки и виляния, потому что нельзя, просто невозможно кривить душой перед Ним…

И только где-то глубоко, на самом донышке сознания, оставшегося свободным от огромного, всеподавляющего Зова, ложкой тепловатой воды в оглушающем зное плескалась мыслишка…

Почему же, если Он всемогущ и всеведущ, Его интересуют не тайны бытия, не грешность или безгрешность его – ничтожного червяка, – а вопросы сугубо прозаические, вроде воинского звания, номера части и послужного списка какого-то майора из давным-давно ушедшей в прошлое жизни…

* * *

– Вы закончили?

– Вполне…

Ньюкомб с самым отрешенным видом черкал что-то на листках, исписанных убористым малоразборчивым почерком, время от времени нажимая клавишу диктофона. Бежецкий по-прежнему неподвижно сидел перед ним, только на голову ему было милосердно наброшено какое-то полотенце, защищающее по-прежнему открытые слезящиеся глаза от света настольной лампы, пусть не бьющего в упор, но все равно – очень яркого.

– Тогда я начну прямо сейчас, если не возражаете…

Под руководством медика «пациента» осторожно открепили от его «постамента» и уложили на кушетку, даже не делая попыток зафиксировать – тело было безвольным и податливым, будто тряпичная кукла. Немного погодя в комнате появился кубической формы аппарат размером с ту же тумбочку, от которого к запястьям Бежецкого протянулись прозрачные трубки, а к вискам и груди – провода.

– Начнем, помолясь…

Протерев обнаженную шею Александра ватным, резко пахнущим антисептикой тампоном, врач, уже облаченный в полное хирургическое «обмундирование», резким точным движением вколол толстую иглу, которой заканчивалась одна из трубок, туда, где под загорелой кожей мерно билась жилка…

Сибирь, за год до описываемых событий

– Вижу на экране локатора движение, – раздался в наушниках бесстрастный бас Решетова.

Все разом обернулись к крайнему зонду, возле которого занял позицию унтер-офицер. И подумали все примерно одно и то же: «Неужели…»

– Цель групповая, расстояние – тысяча восемьсот метров, направление – юго-юго-запад, – продолжал докладывать Решетов. – Движется по направлению к нам.

– Сколько человек? – спросил Бежецкий.

– Трудно определить… Они на одной оси. Перекрывают друг друга… По крайней мере, шестеро.

– Не двое?

– Никак нет. Седьмой… восьмой…

– Все! – принял решение командир. – Всем срочно отступать к воротам. Скрытно, ползком. Зонды оставить, взять только образцы и снятую Граубергом видеокамеру. Через ворота проходить, не дожидаясь моей команды. Без суеты. Интервал – тридцать секунд. Выполнять.

– А вы?

– Мы с Решетовым – в арьегарде. Прикроем отступление.

– Я и один могу, – пробасил унтер-офицер.

– Отставить. Лежнев, дайте мне пулемет.

Кто-то попытался спорить, но впитанная годами службы дисциплина одержала верх над взаимовыручкой, и десантники отползли к воротам, оставив командира и Решетова один на один с приближающимся противником. Да и реальной опасности пока еще не было.

Теперь и Бежецкий видел в визире инфракрасного прицела короткую цепочку людей (по крайней мере, на вид – люди как люди), приближающуюся неспешным шагом. Пока что их не замечали, и это позволяло надеяться, что, если все пойдет как надо, десантники успеют проскользнуть в «ворота» еще до того, как «чужие» приблизятся на расстояние прицельного огня. А там, Бог даст, удастся и самим уйти без боя – лезть на рожон в планы командира никак не входило. Главное, теперь ясно, что «Ледяной мир» обитаем, а уж знакомиться с его обитателями следует не впопыхах и имея за собой большую силу, чем шестеро разведчиков. Принцип «или грудь в крестах, или голова в кустах», бывший майор ВДВ не слишком жаловал…

«Интересно, – подумал Александр, беря на прицел „вожака“ отряда из девяти человек. – Это настоящие люди или такие же мутанты, как тот самый волк-переросток? По крайней мере, разумны они без вариантов. Да и не дикари, судя по всему: то, что у них в руках, на копья и луки со стрелами никак не походит. Скорее ружья или… Или даже автоматы. А вон тот – высокий – тащит на плече что-то очень мощное, вроде решетниковского „Василиска“…»

– Ваше благородие… – раздалось в наушниках, и Бежецкий резко обернулся.

– Лежнев? – не поверил он своим глазам. – Ты что?.. А приказ?.. Под трибунал… Живо в ворота!

– Какие ворота! – огрызнулся пулеметчик. – Нет никаких ворот!

Чувствуя, как невидимой рукой сдавило сердце, Александр обернулся и не увидел ставшего уже привычным сгустка пара. Даже следа не осталось от только что бушевавшей на границе двух миров стихии. «Ворота» закрылись. Закрылись раньше отпущенного учеными срока. Хотя кто может поручиться за точность в этом мире сошедшего с ума времени?

– Черт! Черт! – бормотал про себя ротмистр Воинов, бессильно следя за тем, как бойцы без лишней спешки и суеты занимают оборону, используя для прикрытия все, что можно, вплоть до «котлована» из-под выдолбленного зонда и его самого, уродливой глыбой громоздящегося рядом с закрытым переходом. – Надо было раньше… Черт!.. Отделение! – решился он. – Слушай мою команду. Боя не принимать…

– Поздно, – прозвучал в наушниках голос Грауберга. – Нас заметили.

Действительно, «чужие», действуя не менее согласованно, чем десантники, уже рассыпались в цепь и залегли. Момент для внезапной атаки, сулящей сокрушительный разгром противника, был упущен.

– Действовать по обстановке, – буркнул Бежецкий, освобождая место за пулеметом Лежневу и переводя свой автомат на стрельбу одиночными…

* * *

Скоротечный бой завершился, можно сказать, вничью. Враг откатился без видимых потерь, зато никто из отряда Бежецкого не был даже ранен, хотя пули свистели вокруг градом, расколотив в труху остатки источенных «плесенью» зондов и изрядно попортив уцелевшие. Глядя на то, что от них осталось, Александр еще раз похвалил себя за то, что приказал снять с одного из них видеокамеру – похоже было, что возвращаться придется не солоно хлебавши, с одними образцами. Зато «доспехи» показали себя с самой лучшей стороны – пули и осколки отскакивали от них, словно горох от стенки, не причиняя владельцам никакого вреда. Только для Лежнева, вероятно, сегодня был не самый лучший день: еще одна пуля повторила то же самое, что и командирская двумя часами раньше, поэтому слегка контуженный боец жаловался на головную боль и тошноту – верный признак сотрясения мозга. Но это все равно было лучше дырки в черепе и, как говорится, до свадьбы заживет – женатых в десант не брали, это было одним из условий отбора.

Зато теперь было точно известно, что населен «Ледяной мир» отнюдь не дикарями.

Впечатление у Бежецкого создалось такое, что поливали десантников только что свинцом из вполне современного оружия. Автоматического, причем совсем не уступавшего по характеристикам имевшемуся на вооружении у бойцов отряда. Пули и гранаты, судя по всему из подствольных гранатометов, ложились так густо, что будь десантники обмундированы по старинке, никакие каски и бронежилеты не спасли бы их от двух-трех смертельных «подарков».

– Что они, заговоренные? – горячился Степурко, изучая выщербину от вражеской пули на прикладе своей снайперской винтовки. – Сажу, как в тире, по головам, а все равно мажу! Не чисто тут что-то…

– И я тоже, – вторил ему контуженный Лежнев. – От моего «голубчика», – похлопал он по своему пулемету, – спасенья нет – любой броник шьет навылет. Тем более – бронебойными. А тут – ни одного жмура!

– Не люди это, – суеверно твердил Решетов, не забывая при этом перезаряжать лежащий у него на коленях полуразобранный «Василиск», боезапас которого успел истратить почти полностью – за исключением ракет, для которых просто не нашлось достойных целей. Враг наступал налегке, без бронетехники, а по пехоте тратить дорогущие «шипелки» – все равно что по воробьям из пушки пулять. Да и огнемет пока оставался незадействованным. Во-первых, потому, что перезарядить его уже не получилось бы в полевых условиях, а столь мощное средство хотелось иметь про запас, а во-вторых, противник просто не сумел подойти на расстояние эффективного поражения. Ну а в‑третьих, набожный унтер-офицер был куркулем, каких еще поискать. Из тех, у кого снега зимой не допросишься. И это знал весь отряд. – Вот Колька помянул бесов давеча, так они и приперлись по наши души. Говорю я вам, братцы: ад это самый, что ни на есть! А если и не ад, то чистилище. Ох и наворотили мы делов, братцы… Всю жизнь потом, если живы останемся, грех отмаливать нужно!

«Что же, – думал Александр, тоже пользуясь затишьем, чтобы перезарядить три опустошенных „рожка“ для своего „Грома“ – после атаки оставался всего один, да и то початый, так что продержись „супостат“ еще хотя бы пяток минут – пришлось бы идти врукопашную. – Тут есть рациональное зерно…»

Благодаря знаниям, вбитым ему в голову достопамятным Полковником, он точно знал, что именно таким и представляли себе ад в Средние века… Только не христиане, а скандинавы-язычники. Обитателям Европейского Севера с его коротким прохладным летом и бесконечной зимой дико даже было представить себе, что кого-то могут наказывать благодатным теплом, пусть и в гипертрофированной форме. Поэтому их Хельхейм – ледяное болото, омываемое непроходимой рекой Гйоль, и служило страшным жупелом для бесстрашных викингов, бороздящих моря в поисках богатства и славы. И грешники там вынуждены были коротать вечность, не жарясь на кострах или булькая в кипящей смоле, а тоскуя вмороженными навеки в лед. Но больше, чем суеверия предков шведов, датчан и норвежцев, Бежецкого волновало странное эхо, гуляющее в наушниках. Искаженные и обрывочные, там звучали голоса всех его бойцов, за исключением собственного, даже тех двоих, которые, по идее, должны были оставаться «снаружи». Эхо то повторяло слова, то перебивало, то выдавало совершенно «левые» тирады. И объяснить это одной лишь причудливой игрой электромагнитных полей, возмущенных «межпространственным проколом», было невозможно. Тут уже сквозило чертовщиной, причем, такой, против которой молитвы и крестные знамения бессильны…

– Снова пошли! – перекрыл в наушниках весь «фон» чей-то отчаянный голос.

– К бою!..

* * *

Отбить вторую атаку удалось с большим трудом – нападавшие перегруппировались и совершили отвлекающий маневр, зайдя основными силами с фланга, пока с фронта оставшиеся отвлекали внимание на себя ураганным огнем. Лишь по счастливой случайности удалось военную хитрость вовремя раскусить и встретить супостата, как подобает.

Но без потерь уже не обошлось – в отряде Бежецкого один был убит и двое ранены. Что-то более мощное, чем пуля, пробило прозрачное забрало шлема Грауберга, превратив его содержимое в кровавую кашу. Радовало лишь то, что немец умер мгновенно, наверняка даже не поняв, в чем дело. Легко зацепило урядника Алинских, а вот унтер-офицеру Решетову повезло меньше – такой же снаряд, что убил наповал мичмана, пронзил навылет бедро над коленом, разворотив кость и мышцы. Хлеставшую фонтаном кровь остановить удалось, хотя и не без труда, но, судя по всему, была повреждена бедренная артерия, и повязки быстро пропитывались кровью. Все понимали, что долго с таким ранением, да еще в полевых условиях, гигант не протянет. Он уже впал в беспамятство, бормоча вперемешку молитвы и матерщину, и жизнь его висела на волоске.

Но и противник не убрался безнаказанным. Когда «чужие» уже оттягивались назад, волоча за собой почти не подающего признаков жизни товарища, фельдфебель Степурко, расстрелявший все патроны к своей винтовке, подхватил «Василиск» раненого Решетова и достал-таки одного из прикрывающих отступление врагов. Снайпер остается снайпером всегда – хоть из корабельного орудия стреляй: едва различимая даже в инфракрасную оптику фигурка всплеснула руками и рухнула, как падают лишь убитые – живому человеку так при всем желании не упасть.

Теперь убитый «абориген» лежал метрах в трехста от позиций десантников, на склоне пологого холма, обращенном в сторону «ворот», недосягаемый для своих. И Лежнев не раз уже предлагал сползать к нему и притащить – живой он там или мертвый – без разницы, чтобы разобраться в конце концов, с кем пришлось сражаться.

– Да тут ползти-то всего ничего, – канючил бывалый пластун, вожделенно поглядывая на почти уже не различимого даже через прибор, реагирующий на тепло (остыл болезный), врага. – А лед под снежком – как зеркало. Я его за ходулю забагрю и сюда отбуксирую в лучшем виде. Разрешите, ваше благородие, а?

– А ну как новая атака? Нам ведь даже прикрыть тебя почти нечем. Лезешь прямо врагу в зубы…

– Да они ведь не знают, что нечем! Не осмелятся! А я одна нога тут, другая – там!

И нипочем бы не рискнул Бежецкий, кабы не радостный голос Степурко, не отходящего от раненого друга:

– Кажись, открылась дыра-то, ваше благородие!

«Ворота» снова курились паром, и медлить было нельзя.

– Степурко, Алинских, Рагузов! Берите раненого и убитого и – вперед. Без интервалов, валите скопом.

– Ваше благородие! – взвыл Лежнев.

– Лежнев! Черт с вами… Быстренько сползайте туда и… Не получится тащить – заберите документы, оружие, что-нибудь еще. И камерой, камерой больше действуйте. В крайнем случае, сгодится и запись – научники сумеют разобраться, что это за зверь. Я прикрою.

– Может, я с вами? – спросил Рагузов.

– Куда там! Степурко с Алинских вдвоем не справятся. Идите, вахмистр… Да, и захватите вот это. – Он подтолкнул ногой к солдату видеокамеру с зонда. – Идите. Про нас не думайте – выкрутимся.

Через несколько минут они с Лежневым остались в «Ледяном мире» одни. Вахмистр, действительно умевший ползать артистически, сливаясь с землей, успел преодолеть уже половину расстояния и неуклонно приближался к цели, напоминая при этом бесхвостую ящерицу. Противник пока не подавал признаков жизни, но все могло измениться в один момент. Подмывало скомандовать солдату: «Назад, черт с этим покойником!..», но Александр понимал, насколько важным может оказаться трофей для ожидающих по ту сторону ученых. Это ведь не волк-переросток, не пригоршня черной трухи, в которую превратились зонды, – это образчик расы, населяющей сие негостеприимное местечко. И весьма успешно к нему приспособленной, если ее представители могут вести на равных сражение с отлично подготовленными и вооруженными по последнему слову техники спецназовцами. Жаль, конечно, что контакт, как это сплошь и рядом водится, начался со взаимного истребления, но с чего-то ведь надо начинать? И уж пусть лучше аборигены знают, что пришельцам палец в рот не клади, чем попытаются проникнуть на нашу сторону с аналогичными целями. На чужой территории война как-то вернее…

«Только бы успел, – не то молился, не то уговаривал сам себя Бежецкий. – Только бы успел… Закроются ворота – нам обоим амба… О, молодец!»

Вахмистр уже елозил на пузе обратно, едва ли не более шустро, чем туда. Но вот за ним ничего не тащилось. Наверняка решил ограничиться мелочами или груз оказался чересчур неподъемным.

А еще через мгновение стала ясна торопливость Лежнева. По склону бугра, едва различимые в поднимаемой ветром поземке, стараясь охватить уползающего с двух сторон, стелились по снегу сразу четыре силуэта. Похоже, что враг разгадал маневр обороняющихся и собирался перехватить инициативу. Взять «языка».

«Смекнули, гады, что нас всего ничего осталось, – подумал Александр, прилаживая поудобнее почти опустошенный „Василиск“. – Но мы еще кусаться можем… Лишь бы Лежнев не дал им сократить дистанцию…»

Но тот словно на крыльях летел. Или вернее будет сравнение: уподобился дельфину, скользил по отполированному ветром насту, «смазанному» снежком, словно этот хозяин моря по волне. На склонах он вообще слетал вниз, как на санках, на подъемах – вился ужом, и преследователи медленно, но верно отставали.

Зато открывались огню ротмистра…

– Лишь бы не вскочил на ноги, – пробормотал про себя командир, переводя оружие на автоматический огонь и беря вражеских солдат на прицел.

«Василиск» взревел, выплевывая остатки снарядов, густо взрыхливших лед прямо перед физиономиями затормозивших «аборигенов». Но опомниться им Бежецкий не дал. Тем более что Лежнев уже подползал к «воротам».

– А вот этого не хотите? – Александр приподнялся на колене, с натугой подняв громоздкий комплекс, вжал до отказа спусковую клавишу огнемета и повел превратившимся уже в «Змея Горыныча», ревущим и изрыгающим слепящее пламя оружием над плавящимся на глазах льдом. – Получите и распишитесь…

12

Маргарита сидела в кресле и читала при свете настольной лампы. Вернее, пыталась уговорить себя, что читает.

Она прилежно пробегала глазами строчку за строчкой, переворачивала страницы, но спроси ее кто-нибудь о содержании только что прочитанного – наверняка затруднилась бы с ответом. Хотя и тут неверно: столь долго, как она, отдавшего специальной службе офицера поймать так примитивно невозможно. Эту книгу она могла бы читать наизусть с любого места, поскольку, каждая буква давным-давно была ей знакома.

«Записки Пиквиккского клуба» Чарльза Диккенса она брала в руки всегда, когда ей было тяжело.

По этой книге, теперь выглядевшей чем-то вроде музейной инкунабулы, ее, тогда еще девочку Анечку («родное» свое имя «Анастасия», не говоря уже об уменьшительном «Настя», она никогда не любила и предпочитала крестильное) обучала английскому языку бабушка… Что делать: язык заклятого врага не очень котировался в школах и гимназиях Империи, да и учебных пособий было – поискать и еще раз поискать.

Никто английских книг в годы ее детства и юности не запрещал, костры на улицах из трудов Шекспира и Бернса, Байрона и Диккенса, Конан-Дойла и Стивенсона не пылали, но стоило владельцу книжной лавки, забывшись, выложить на прилавок что-нибудь с «THE…» в заглавии, как у властей тут же возникали претензии к данному конкретному предпринимателю… А сколько дразнили рыжеволосую веснушчатую Анечку ровесники: «Англичанка», «Британка-зас…», да и похлеще подбирали словечки, гораздые на пакости мальчишки. Сколько слез было пролито по этому поводу, сколько раз летела проклятая книжка в угол… Но как впоследствии пригодились юной разведчице бабушкины уроки! И поэтому она бережно хранила истрепанную книжку, всюду таская ее с собой, как талисман. Благо карманный формат это позволял.

Но больше всего влекло бывшую Анечку, а теперь Маргариту фон Штайнберг поистине мистическое свойство «Пиквиккского клуба»: листая ветхие страницы, она почти явственно слышала чуть надтреснутый бабушкин голос, который спорил с ней, убеждал, укреплял, если она сомневалась, советовал, наконец, утешал, когда был для этого повод. Больше четверти века минуло с тех пор, как упокоилась с миром старая княгиня, а душа ее по-прежнему живет в ветхой книге. И умрет вместе с ее последней владелицей…

Маргарита поймала себя на том, что давно, не мигая, смотрит на ослепительное яичко лампы, не замечая слез, ручьем бегущих по щекам.

Умрет…

Да, наедине с собой нужно быть правдивой. Профессиональная уклончивость бывалой разведчицы, способность уходить от прямых вопросов, «путать следы» и «отводить глаза» здесь не поможет. Она – сухое дерево, как говорят американцы, яблоня, не давшая плодов и не оставившая после себя поросли. Одна из увядших ветвей раскидистого некогда древа Лопухиных.

Она прожила жизнь в одиночестве и так же в одиночестве угаснет в свой час, который, скорее всего, наступит еще не скоро – женщины в ее роду живут до-о-олго… Угаснет без детского смеха рядом, без ребячьих милых шалостей, не ощутит на коленях вертлявое нежное тельце. Не чьих-то детей и внуков – большинство ее детских подруг давно бабушки – своего, родного…

А откуда, собственно говоря, взяться детям, когда сначала завести их мешала карьера, потом – ответственность и снова эта проклятая карьера, а еще позже – добавившаяся к предыдущим резонам боязнь, что ничего не получится… Не за горами пятьдесят, и она по-настоящему станет бабушкой. Бабушкой без внуков.

Но не страх и всякие отговорки тому первопричина.

Главное в том, что она никогда не могла удержать рядом с собой своих мужчин… Ни того первого, мнившегося юной дурочке принцем на белом коне, ни других, ни последнего, Сашеньку.

Их связь с самого начала была обречена. Она, зрелая женщина, против своей воли вскружившая голову мальчишке, знала это с первого мига, с первой встречи. Любовь, то ярко разгоравшаяся, то тлевшая под слоем пепла, чтобы снова вспыхнуть на миг, такой краткий, что согреться от нее не могли ни он, ни она, просто не способна была иметь продолжения. Она, прожившая четверть века под чужим именем, просто не представляла, как войдет в его судьбу на постоянных началах, он, последний отпрыск графской фамилии, не мог рисковать. И ей ли, жизнь отдавшей сохранению устоев Империи, их разрушать?.. Как рада она была, когда, в конце концов, «ее Саша» нашел себе спутницу жизни – смазливенькую юную немочку из знатного рода. Учитывая ее, Маргариты, «немецкое» происхождение, это была во всех отношениях равноценная замена… Что с того, что радость эта была густо настояна на полынной горечи, на извечной женской зависти к счастливой избраннице…

На этом следовало закончить, но она не смогла… А он – не захотел, наверное. И хотя встречи становились все реже и реже, их все равно тянуло друг к другу, словно магнитом. Они наперебой твердили друг другу, что никогда более это не повторится, но ниточка не рвалась, лишь опасно истончалась порой, но снова и снова крепла.

А потом появился тот, другой. Словно сам Враг рода человеческого подбросил ей соблазн: вот он – точно такой же, но свободный от всего, что ранее мешало им с Сашей. От вековых обязательств крови, от впитанных с молоком матери предрассудков, от светских условностей, от брачных уз, наконец. И как ни доказывала она себе, что это не ее Саша, а просто муляж, обманка, мастерски выполненная копия, действительность твердила свое: нет, не копия, настоящий, может быть даже более настоящий, чем ее Саша. Более естественный что ли, без европейской лощености оригинала. Более русский.

Ей бы хранить его, беречь и лелеять, пылинки сдувать с его сапог, бросить все и бежать на край света вместе с ним, но она по-прежнему оставалась Снежной Королевой. И раз за разом посылала того, кто был ей так дорог, на верную смерть, в огонь, в ледяную пустыню и в зияющую бездну… И он, верный солдат – ее личный оловянный солдатик, шел, презирая опасность, считая, что это лишь его выбор, и всегда возвращался…

Но сколько может удача осенять одного и того же человека своими крылами?

Похоже, что теперь он уже не вернется никогда.

Маргарита закрыла книгу и провела ладонью по обложке, на которой теперь, по прошествии стольких лет, едва-едва читалось название. И книга давно уже не та, и ладонь совсем не походит на пухленькую розовую лапку маленькой девочки, впервые взявшей в руки тогда неподъемный для слабенького ребенка том.

Женщина опустилась на колени перед темной маленькой иконкой – еще одним бабушкиным наследством, и стены комнаты, еще помнившие старых хозяев, услышали с изумлением от чопорной «немки»:

– Преблагословенная Владычице, Приснодево Богородице, Бога Слова паче всякаго слова на спасение наше рождшая, и благодать Его преизобильно паче всех приявшая, море явльшаяся Божественных дарований и чудес приснотекущая река, изливающая благость всем, с верою к Тебе прибегающим! Чудотворному Твоему образу припадающе, молимся Тебе всещедрей Матери Человеколюбиваго Владыки…[7]

* * *

Вой сирены заставил всех обитателей «града Чудымушкино», как шутливо называло обезлюдевшую деревеньку ее новое население, вздрогнуть и бросить все дела.

Все «новые чудымушкинцы» до последнего человека знали, что могут означать эти тоскливые звуки, далеко разносящиеся над зеленеющей весенней степью. Но вместо того чтобы разбегаться по убежищам, как того требовала инструкция, тщательно составленная где-то в столичных лабиринтах власти, украшавшая стены всех жилых помещений и давно ставшая излюбленным объектом шуток и пародий, они, наоборот, высыпали на улицу и стояли группками и поодиночке, задрав головы и переговариваясь шепотом.

Если отбросить чрезвычайно маловероятную атаку супостата, давно и хорошо известного, к отражению которой готовились десятилетиями, оставалось только одно: впервые после явления из ничего несчастного «Святогора» запределье исторгло из своих глубин нечто материальное. А значит, разгадка его тайн близка, как никогда.

Маргарита тоже выскочила из дома при первых душераздирающих звуках и теперь стояла на высоком крыльце, стараясь унять расходившееся сердце, шарила взглядом по равнодушной сини над головой, сегодня лишенной даже малейшего намека на облака.

«Неужели… Неужели…»

Она даже в мыслях боялась себе признаться в главном, что мучило ее все минувшие дни.

Над самыми домами, заставив всех зевак испуганно пригнуться и зажать уши, заглушая сирену яростным ревом двигателей, пронеслась тройка истребителей, еще одна…

«Черт побери! Они же…»

Ломая ногти, Маргарита торопливо вытащила поминальник, набрала дрожащим пальцем нужный номер.

– Полковник! – закричала она в микрофон, совсем не думая, как выглядит при этом в его глазах. – Никаких активных действий! Только наблюдение! Всю ответственность беру на себя!

– Вы что, баронесса, – раздался донельзя возмущенный голос полковника Левченко. – С ума сошли? Какие еще действия! Тридцать третий возвращается…

Голос полковника бормотал еще что-то, но приборчик уже выпал из разжавшихся рук женщины, со стуком отлетев от деревянной ступеньки куда-то в куст прошлогоднего бурьяна на пятачке, огороженном вкопанными «уголком» кирпичами и долженствующем изображать цветочную клумбу.

Но Маргариту это совсем не волновало.

Она стояла, обратив лицо к бескрайней сини и, молитвенно сложив руки на груди, шевелила губами, даже не пытаясь унять слез…

* * *

Истребитель тяжело и неуверенно заходил на посадку, волоча за собой шлейф отработанных газов.

– Е-ка-лэ-мэ-нэ! – пробормотал полковник Левченко, и так обычно не слишком-то галантный, а сейчас от волнения вообще позабывший, что рядом дама. – Чего же он так движок-то насилует! Кто его самолетом управлять учил?

– Ваш инструктор, – не удержалась от колкости Маргарита, тоже вся не своя от волнения.

Долгожданный «Сапсан» с бортовым номером «33» встречали во всеоружии. Кто бы мог подумать, что за какие-то пару десятков минут у полосы может оказаться столько народа, все пожарные машины аэродрома и медики из развернутого неподалеку, но до сих пор, слава Богу, так и не пригодившегося госпиталя. Толпа напирала, оттесняя редкую цепочку техников, приказом полковника превратившихся в импровизированных полицейских, на самую «взлетку».

– Еще немного, – Левченко склонился к уху баронессы, – и тридцать третьему просто некуда будет садиться. Моих людей не хватает, чтобы сдержать этих зевак. Прикажите своим, что ли…

К техникам присоединился десяток крепких парней из «группы обеспечения», и общими усилиями им удалось освободить место, достаточное для посадки стратегического ракетоносца, не то что довольно компактного по габаритам перехватчика.

И как раз вовремя.

В дальнем конце «бетонки» «Сапсан» уже почти касался земли выпущенным шасси, погасив скорость, насколько это было возможно, и сопровождавший его эскорт из шести собратьев, не в состоянии сделать то же, с ревом промчался над самыми людьми, взъерошив им волосы, посрывав порывом ветра головные уборы и заставив многих испуганно пригнуться.

– Право, полковник, – недовольно проворчала Маргарита, едва успев придержать шляпку. – Ваши подчиненные – ужасные лихачи…

– Воздушная гвардия-с, мадам! – даже в такую минуту счел возможным приосаниться Левченко, гордый за своих «мальчишек».

А истребитель уже бежал по полосе, постепенно гася скорость. Какие-то мгновения, и вот он уже вальяжно вырулил к невольно попятившимся «встречающим». Кто-то нервно захлопал в ладоши, кто-то поддержал его, и вот уже вся толпа зарукоплескала в едином порыве отважному разведчику, в буквальном смысле этого слова возвратившемуся с «того света».

Турбины взревели в последний раз и стихли, а после некоторой задержки колпак кабины медленно открылся. Люди уже буквально отбивали ладоши на грани истерики, когда пилот поднялся во весь рост и помахал собравшимся рукой, словно дирижер, одним жестом обрывающий концерт.

– Чего ждете, сучьи дети? – рявкнул полковник, с некоторым недоумением разглядывая покрасневшие ладони. – Трап ротмистру!

Опомнившиеся техники тут же приволокли трап, и пилот, освобождаясь на ходу от шлема, легко сбежал на потрескавшийся бетон аэродрома. Он оглядывался по сторонам с таким любопытством, что казался не возвратившимся путешественником, а пришельцем, изумляющимся увиденным. Но быстро справился с собой и бодро зашагал к встречающим.

– Александр… – порывисто шагнула вперед баронесса, – Павлович. Вам не кажется, что вы несколько задержались?

Бежецкий словно споткнулся на ровном месте, по лицу у него пробежал странный тик, но…

– Я спешил. Здравствуйте, господа!

«Что нужно сделать? – бежали в голове бедной женщины мысли, сталкиваясь и меняя направление. – Пожать руку?.. Обнять?..»

А он смотрел на нее не как обычно: так, как смотрят немного уставшие от начальства подчиненные, тем не менее слишком дисциплинированные, чтобы нарушить субординацию. Он просто пожирал глазами ее лицо, словно пытаясь разглядеть в нем что-то новое, появившееся за короткое время его отлучки. И глаза его…

Взгляд баронессы вдруг задержался на его скуле, порезанной незадолго до «отъезда», как он утверждал, при неудачном бритье. Чему Маргарита не поверила ни на йоту.

«Тут что-то не так… Такой глубокий порез не мог исчезнуть без следа настолько быстро… В любом случае остался бы шрам…»

Словно не замечая протянутой руки, она, к изумлению полковника Левченко и всех остальных, сделала шаг назад.

– Кто вы такой? – слова прозвучали резко, как удар хлыста. – Вы не Бежецкий. Арестовать его!

Гамму чувств, отраженных лицом пришельца трудно было передать словами. В ней смешались и разочарование, и обида, и раздражение…

– Постойте, – остановил он жестом военных, двинувшихся к нему, на ходу расстегивая кобуры. – А вы ошибаетесь, мадам, – обратился он к баронессе фон Штайнберг. – Я не самозванец. Я действительно Александр Павлович Бежецкий.

Заставив офицеров рефлекторно выхватить оружие, он рывком расстегнул комбинезон и извлек изрядно помятый пакет.

– Генерал Бежецкий, к вашим услугам. – Офицер впечатал подбородок в воротник. – Полномочный посол Российской Империи в этом мире.

Оглушенные новостью, все потрясенно молчали. Стволы пистолетов подрагивали, направленные на огорошившего всех своим признанием пилота.

– Да он с ума сошел! – первым пришел в себя Левченко. – Вы только посмотрите на этого генерала! Он же повредился от переживаний! Ему же в «желтый дом» надо…

– Постойте, полковник, – одернула его Маргарита и протянула руку. – Дайте сюда пакет… Бежецкий.

– Нет, – покачал головой тот. – Я не могу вручить свои верительные грамоты лицу, не обладающему достаточными полномочиями. Я сожалею… Маргарита…

И твердый взгляд офицера говорил, что он не намерен шутить.

Еще менее способствовала шутливому настрою алая сургучная печать, скрепляющая конверт из прочной желтоватой бумаги.

Большая государственная печать Российской Империи….

13

Генерал Бежецкий оторвал взгляд от стола, девственно-чистую поверхность которого изучал уже несколько минут, и буркнул, глядя мимо закончившего доклад офицера:

– Вы свободны ротмистр.

Это была катастрофа.

Нет, катастрофа – это слабо сказано. Объем случившегося просто не укладывался в мозгу. Мысли плясали, как пылинки в луче света, не желая складываться хоть в какие-то конструкции, смысл ускользал, трансформировался, плыл…

«Неужели я ошибся? – в сотый раз задавал себе риторический в данном случае вопрос Александр. – Неужели я клюнул на специально подброшенную мне наживку и собственными руками отправил близнеца на верную гибель? Даже хуже, чем на гибель…»

Он пытался разложить факты по полочкам, взглянуть на получившуюся мозаику бесстрастно и не мог, потому что разгулявшаяся фантазия подбрасывала версии одна другой краше, и остановиться на чем-нибудь одном было просто нереально.

В чем же он ошибся? Неужели третий близнец – враг, «засланный казачок»?..

«Возьми себя в руки, тряпка! – одернул себя генерал. – Раскудахтался тут: „Ошибся, ошибся…“»

Действительно, та версия, что все было задумано лишь ради того, чтобы заманить «на ту сторону» шефа Пятого отделения, трещала по всем швам. Как ни крути, а затратить титанические усилия ради одного человека вряд ли счел бы целесообразным даже Полковник, не к ночи он будь помянут. Рассеченный вдоль «Святогор», несколько выпавших из пустоты научных зондов, взявшийся ниоткуда «Сапсан», заводской номер которого недвусмысленно утверждал, что сошел он с конвейера Харьковского авиазавода два года назад и немыслимым образом раздвоился… Да и сам близнец, он же – ротмистр Воинов, никоим образом не мог быть подделкой.

Да, клонирование здесь существовало. Ученые России и других стран мира успешно создавали более-менее точные копии крыс, овечек, даже редких животных, задумывались о восстановлении вымерших вроде мамонтов, дронта, стеллеровой коровы…[8] Кое-где велись опыты по производству дубликатов человека, правда, официально преданные анафеме властями и церковью, не первый год ломались копья из-за пресловутого «медицинского клонирования», призванного обеспечить нуждающихся органами для пересадки. Но такой финт, как выращивание идентичного слепка взрослого человека, до сих пор оставался под силу лишь авторам фантастических романов. Еще один параллельный мир? Но тогда зачем имитация отражения Имперской России? Может быть, она все же существует реально? Во плоти, а не только в рассказах исчезнувшего «третьего»?

Но почему тогда близнец сбежал? Сбежал сразу после отправки на ту сторону посла. Выполнил свою задачу? А какая задача-то? Ввести всех в заблуждение и заполучить на ту сторону шефа «пятерки»? Абсурд…

Но факт оставался фактом: два аккуратно спеленатых сотрудника, исчезновение с тщательно охраняемой территории… Это возможно в принципе?

Александр нажал нужную клавишу интеркома и буркнул в микрофон:

– Начальника технической службы ко мне.

Те десять минут, пока означенный сотрудник мчался к нему (а иного и быть не могло – сотрудники давно уяснили, что если шеф вызвал – лететь нужно со всех ног), он пробарабанил пальцами по столу, не отрывая взгляда от циферблата часов, вмонтированных в письменный прибор.

– Штаб-ротмистр Тер-Саркисян…

– Присаживайтесь, штаб-ротмистр, – через силу улыбнулся Бежецкий, кивнув на кресло для посетителей, и сразу перешел к делу: – Вы не подскажете мне, Рубен Аванесович, может ли посторонний человек, не занесенный в базу допусков, миновать стандартный сканер?

– Ни в коем случае. – Тер-Саркисян, невысокий лысоватый толстячок в очках с толстенными линзами, даже отшатнулся и прижал пухлые ладошки почему-то не к груди, а к объемистому животику. – Даже если отклонение от нормы составляет полпроцента – система выдает отказ доступа. Это нечасто, но бывает – некоторые заболевания, тяжелое отравление… Похмелье, например.

– Хорошо. Почему же тогда она дала сбой двадцать четвертого апреля?

– Сбоя не было.

– Был.

– Не было, Александр Павлович! – Рубен Аванесович даже вспотел и, вытащив из кармана большой платок в синюю клетку, принялся вытирать лысину. – Я могу доказать вам!

– Докажите. Сколько вам потребуется времени?

– Нисколько, – засуетился петербургский армянин в незапамятном поколении, вскакивая на ноги. – Позвольте, Александр Павлович? – Пухлый, поросший черным курчавым волосом пальчик указывал на стоящую на углу стола портативную «персоналку». Местный «ноутбук».

Поощренный пожатием плеч хозяина начальник техотдела быстренько развернул прибор монитором к себе, обежал взглядом подсоединенные кабели, выхватил из нагрудного кармана и воткнул в свободный порт плоский стерженек съемного накопителя, пробежал пальцами по клавиатуре…

– Вот – убедитесь сами! – победным жестом развернул он персоналку обратно. – Вся информация по задействованным на двадцать четвертое апреля сканерам. Как видите – ни одного сбоя!

Список поражал своей длиной и однообразием. Дата, точное, до секунды время, шестизначный номер лица, миновавшего сканер, естественно, без имен и чинов – секретность прежде всего. Кто имеет соответствующие полномочия, легко установит нужное ему имя по коду. Если обладает нужной степенью допуска, естественно.

– А вводов спецкода с клавиатуры или проходов по карточке не зафиксировано?

– На двадцать четвертое – нет, – развел руками ротмистр. – Вообще дело это не слишком практикуется и всегда строго учитывается. Проще получить обычный допуск, чем право разового прохода.

– Хорошо, – не сдавался Александр. – Сузьте мне диапазон до одного сто восемнадцатого объекта.

– М-м-м… – Тер-Саркисян вскинул глаза к потолку и руки его вихрем пронеслись по клавишам.

«Пароль не менее тридцати знаков, – с уважением подумал генерал, даже не пытаясь уследить за неуклюжими на вид пальцами. – И все без записей – на память! Я бы ни за что не запомнил…»

Список радикально сократился.

– Отлично. А теперь – вскройте именные коды.

Что даст эта процедура, Александр не представлял, но нужно же было делать хоть что-нибудь.

– Но… – попытался барахтаться Рубен Аванесович. – Это секретная информация…

– Вы сомневаетесь в моих полномочиях? Вам продиктовать уровень моего допуска?

– Нет, конечно… – «сник технарь», исполняя новую «фугу» на клавишах.

Теперь все коды заменяли имена. Почти все.

– А этот? – тронул ногтем одинокое шестизначное число Бежецкий, пытаясь разглядеть крошечные цифирки: он не признавался даже себе, но зрение заметно ослабело – возраст…

– Увы, моего допуска тут недостаточно, – поджал пухлые губы Тер-Саркисян. – Не мой уровень.

Но генералу уже и не требовалась его помощь.

Он превосходно знал этот код…

* * *

– Александр Павлович, мне тяжело говорить об этом, но…

Георгий Петрович был грустен. Георгий Петрович был печален. Георгий Петрович скорбел.

– Я бы рад был сказать что-нибудь другое, но Его Величество разочарован.

– Позвольте, Георгий Петрович…

Князь Харбинский словно не заметил попытки генерала оправдаться. Он мерил просторный кабинет шагами, время от времени останавливаясь, чтобы взглянуть на одну из картин, в изобилии украшавших стены, тронуть пальцем мраморную статуэтку, погладить изящную бронзовую безделушку.

– Сложилась очень неприятная ситуация, генерал, – мягко продолжил он. – Базируясь на одних лишь домыслах, ни чем материальным не подкрепленных, Империя отправила в никуда одного из своих сыновей. Более того – весьма высокого ранга. Можете ли вы поручиться за его возвращение? За то, что он хотя бы жив в настоящий момент?

– Уверен, – твердо ответил Александр. – Вторая Россия существует, и мой… генерал Бежецкий в данный момент находится там и выполняет возложенную на него Государем высокую обязанность. Смею надеяться – с честью.

Князь пытливо взглянул ему в глаза и покивал.

– Хорошо. Но вы в курсе, что ваши противники при Дворе сейчас торжествуют? Определенные лица – я не буду сейчас перечислять кто именно – требуют вашей отставки и предания суду. Если бы не ваши заслуги, дорогой мой Александр Павлович, Император так бы и поступил. Без всякого сомнения.

– Я готов…

– Подать в отставку? Предстать перед судом? Увы, Александр Павлович, это выглядит красиво, но не более того. Реальной пользы от этого шага не больше, чем если бы вы извлекли из ящика ствола револьвер и… Вы меня понимаете?

– Я понимаю…

– Что вы понимаете? – остановился прямо перед сидящим генералом вельможа. – Вы НИЧЕГО не понимаете.

– Почему же?

– Потому что у вас нет полной картины произошедшего.

Теперь Бежецкий действительно ничего не понимал.

Дядя Императора помолчал и продолжил:

– Вряд ли для вас станет новостью, Александр Павлович, что Его Величество изъявил желание, чтобы ваш покорный слуга взял на себя нелегкую обязанность – курировать ВСЮ деятельность Корпуса.

Это было новостью, но Александр не подал вида.

– Я ни в коем случае не претендую на роль вашего непосредственно начальника, генерал, – это остается неотъемлемым правом одного лишь Государя, и никого более, но… Его Величество не Господь Бог, чтобы заниматься всем на свете. Тем более после известных вам событий и перенесенного им тяжкого удара.

Георгий Петрович наконец позволил себе сесть в кресло напротив Бежецкого:

– Его Величество как-то в разговоре посетовал мне, что отделения Корпуса недостаточно плотно сотрудничают друг с другом. Отсюда проистекают всяческие нестыковки, часть работы дублируется, тогда как иными участками вообще не занимается никто… И попросил меня… Нет, не управлять шестью отделениями, упаси Боже! Всего лишь координировать их работу.

«Хорошо, – мысленно спросил Александр, не решаясь спросить вслух. – А я-то здесь при чем?»

– Вы – мой, так сказать, дебют, – улыбнулся князь, будто подслушав мысли генерала. – Я буду рад, если это вам хоть чем-то поможет. Рядом с вами в коробочке…

Ничего не понимая, Бежецкий взял в руки плоский футляр для компакт-дисков.

– Я вас более не задерживаю, генерал…

* * *

Два генерала сидели напротив друг друга, будто шахматисты над своей черно-белой доской. Вот только ни доски, ни фигур между ними не было. Хотя ситуация весьма напоминала патовую.

– Лев Сергеевич, – начал Бежецкий. – Хорошо, я не требую от вас подробностей. Но вы хотя бы можете сейчас объяснить мне цель операции, в которую без моего ведома была вовлечена подчиненная мне структура?

Шеф третьего отделения сидел, опустив голову.

– Я слушаю вас, генерал, – напомнил о своем существовании Александр.

– Мне непросто сформулировать все это, – поднял на него прозрачные северные глаза барон Финкельсдорф.

– Вы все же попытайтесь, барон.

Генерал долго не поднимал глаз, и Бежецкий уже начал закипать, когда молчание наконец было нарушено.

– Хорошо. Как вам известно, князь, мое отделение отвечает за безопасность Империи.

– Согласен. Точно так же, как и мое, и остальные.

– Понимаете, Александр Павлович, более года назад наши службы зафиксировали утечку информации из закрытой сети. Небольшую утечку, практически незаметную. Скорее всего – следы деятельности одного из тех юных дарований, которым тесно в рамках закона. Но практически одновременно с этим один из наших глубоко законспирированных агентов по ту сторону Английского Канала сообщил, что ряд сведений стал достоянием наших «партнеров». Юное дарование, похоже, отличалось не только любопытством, но и практичностью… Упускать такой случай было грешно. Утечку оперативно локализовали и приняли решение начать с противником игру, обеспечив через найденное слабое звено слив дезинформации в интересах России. Вам, конечно же, хорошо известен этот распространенный метод…

– Да, в общих чертах. Но при чем здесь я?

– Если бы знали не в общих чертах, – тяжело вздохнул Финкельсдорф, – то понимали бы, что дезинформация не может быть сплошной. Необходимы вкрапления достоверных сведений для того, чтобы создать у партнера по игре впечатление реальности всех полученных им данных без исключения.

– Так. И эти вкрапления касались работы моего сектора.

– Совершенно верно… Было решено, что частичное разглашение информации о вашей работе не нанесет особенного ущерба безопасности Империи.

– И кто это решение принимал?

– Я, князь Щербатов…

– Отлично! Естественно – без шефа информационной безопасности вы обойтись не могли… Да и похозяйничать в моем секторе – тоже.

– Не иронизируйте, Александр Павлович… Мне и без того тяжело…

– А мне – легко. На ваши… э-э-э… действия было получено высочайшее одобрение?

– Частично, – честно признался барон.

– Чудненько…

– Генерал, если бы я знал…

– Конечно. Наркотики, сектантские дела, внутренние настроения – это гораздо выше по значимости, чем мои сопредельные пространства.

– Александр Павлович!..

– Да-да! Фантастика в чистом виде. Синекура для взявшегося ниоткуда выскочки. Так?

– В общих чертах – да, – не стал спорить Лев Сергеевич.

Остзейский барон был невозмутим, и в его тевтонских глазах читалась такая незыблемая уверенность в своей правоте, что Александр внезапно остыл.

«Какого черта… Закончится вся эта заварушка, и сразу – в отставку. Но сперва – дело…»

– Я требую полного отчета о слитой информации, – отчеканил он, глядя куда-то выше переносицы своего визави. – И надеюсь, что вы не будете спорить или ссылаться на секретность…

14

– А что это за груз? – Финн подозрительно осмотрел длинный деревянный ящик, слегка напоминающий гроб – в таких обычно перевозилось военное снаряжение.

– Какая вам разница? – вопросом на вопрос ответил хозяин ящика, человек ничем не примечательной внешности. – Вы что, имеете отношение к таможенной службе Российской Империи?

К таможенной службе Российской Империи или любой другой страны мира Тойво Айкинен касательства не имел. Даже совсем наоборот. Поэтому он пожал плечами:

– Разницы никакой, собственно…

– Вот именно. Вам заплачено за доставку данного груза за пределы территориальных вод России. В идеале – до побережья Швеции. И неплохо заплачено, как мне кажется. Я прав или нет?

– Да, конечно… – вынужден был признать контрабандист и это. – Начинайте погрузку! – прикрикнул он на выжидающе замерших у ящика подручных. – Чего встали, рыбьи дети?

«Какая мне, в самом деле, разница? – подумал он про себя. – Да хоть бы в этом гробу был сам наследник престола или сверхсекретная ракета. Десять тысяч рублей – сумма достаточная для того, чтобы вывезти самого Государя Императора… Старею, наверное, просто…»

Тойво Айкинен действительно вырос, возмужал и начал стариться, шныряя на своей моторной лайбе по Ботническому заливу и перевозя из Великого Княжества в Королевство Шведское разного рода товары, преимущественно такие, за которые по законам обеих стран некогда полагалась высшая мера наказания. По странному стечению обстоятельств – петля. А до него тем же самым занимался его отец, а еще раньше – дед. И его отец и дед. И их тоже… Примерно три четверти предков Тойво не дожили до старости. Одних приняли стылые воды по естественным, так сказать, причинам – шторма, трюмные течи, подводные камни… Других – по не совсем естественным. Например, когда лайба превращалась в дуршлаг под огнем шведского или российского сторожевика. Третьи, и их, к счастью, было совсем немного, взошли на эшафот… Давно, еще до принятия современных мягких законов. Да и принято было в роду Айкиненов (а также Куусиненов, Райвиненов и прочих соседей и старинных приятелей) философски относиться к подобным мелочам. Ходить в море вообще опасно, а жить как-то нужно…

Наверняка любой другой, получив столь лакомый куш, задумался бы о том, как бы отойти от опасного занятия, начать жизнь законопослушного человека, но старый Тойво был слеплен не из того теста. Он думал лишь о том, как бы прикупить еще одно суденышко и отделить наконец старшего сына Урхо. Две лайбы – в два раза больше товара. А может быть, и младшим сыновьям что-нибудь останется…

Здесь, в окрестностях Аландских островов, где берега изобиловали шхерами, контрабандистский промысел процветал веками. По крайней мере – последние двести лет, с тех пор когда два противоположных берега залива внезапно стали принадлежать разным державам[9] – точно. Никаких ресурсов береговых охран обоих государств не хватало, чтобы прекратить это выгодное занятие раз и навсегда. И облавы проводились, и авиация патрулировала прибрежные районы, и негласный приказ вести огонь на поражение имелся у моряков, а желающие заработать на нелегальном импорте-экспорте не переводились. И как, спрашивается, могло быть иначе, если рыбные богатства Балтики скудели с каждым годом все больше, а на лесоповал подмявшие под себя все на свете корпорации и синдикаты предпочитали нанимать заокеанских гостей, поднаторевших на рубке канадских кедров и елей? Не на бумагоделательные же фабрики устраиваться потомкам гордых викингов?

– А это еще чего? – дернул за рукав «заказчик» капитана, когда следом за сгинувшем в трюме ящиком матросы потащили на борт другие ящики, кули и бочонки. – Что это значит?

– Другой груз, – не моргнув глазом ответил Тойво. – Вы же один такой заказчик.

– Мы так не договаривались!

– А вы что хотели – чтобы я вышел в море с одним-единственным ящиком? – опешил контрабандист. – Да где такое видано? Продолжайте, лентяи, – махнул он рукой остановившимся на сходнях подчиненным. – До заката нужно управиться.

– Стойте! Выгружайте все обратно!

– Невозможно, господин. Мне за этот товар тоже заплачено, и я его перевезу. С вашим ящиком, без него – в любом случае.

«Черт знает что! – кипел заказчик. – Этот старый тюлень хочет нагрузить свое корыто так, что оно будет сидеть в воде по самые борта! Что с того, что это самая быстроходная лайба на всем побережье, а шкипер – самый опытный моряк? Перегруженному суденышку в случае чего нипочем не уйти от сторожевика!..»

– Я заплачу вам, чтобы груз остался на берегу!

– Заказчики будут возражать…

– Не волнуйтесь за заказчиков. Пятнадцать тысяч.

– Но среди них есть постоянные клиенты…

– Двадцать!

– Хорошо, но вон те десять ящиков все равно придется взять…

– Двадцать пять!!!

– Идет, – легко согласился финн. – К чему так волноваться? Отвезу этот груз в следующий раз. Но задаток тоже нужно соответственно пересчитать.

– Хорошо… – прорычал сквозь зубы Тревис, у которого русская земля горела под ногами.

«Тоже неплохо, – подумал Айкинен, делая знак матросам выгрузить то, что они успели затащить на борт. – Значит, хватит на лайбы Райво и Пааво. Вот что значит уметь торговаться…»

Тем более что в выбрасываемых сейчас на причал ящиках был один лишь хлам – битый кирпич, пустые бутылки, морская галька да гнилые тросы. Зачем случайному здесь человеку знать, что между дружными и всегда готовыми выручить друг друга в быту аборигенами в делах существует не меньшая конкуренция, чем между воротилами бизнеса? Да и жирные заказы на берегу не валяются. Жизнь такая…

* * *

– Просыпайтесь, сударь!

Александра довольно бесцеремонно растолкали, поставили на ноги.

«Похоже, что я на каком-то корабле, – подумал он, ощутив мерное покачивание пола под ногами. – Или это от слабости?.. Нет, определенно на корабле».

Стоящий напротив него субъект удивительно походил на него самого. Настолько, что он бы потряс сейчас головой, чтобы стряхнуть наваждение, если бы не пульсирующая под черепом боль.

«Не слишком ли много двойников?..»

Мистер Тревис оценил на глаз состояние пленника и дал знак поддерживающим под руки громилам отпустить его. Бежецкий непременно упал бы – ноги совсем не держали его, но сзади предупредительно подставили стул и помогли сесть. Дернули за шиворот, чтобы плюхнулся на сиденье.

– Вы великолепно держитесь, сэр, – одобрил Тревис. – Я бы после всего того, что выпало на вашу долю, лежал бы пластом. Военная косточка, а?

Александру сейчас больше всего хотелось дать мерзавцу в морду, но он сомневался, что нанесет сколь бы то ни было значительный урон – чересчур мало было сил. Да и вообще, что удастся поднять руку. Но плюнуть он смог.

– Презрение к врагу – тоже похвальная черта, – кисло добавил англичанин, стирая со щеки меткий плевок. – Хотя я бы предпочел сейчас, чтобы вы были чуточку посильнее… Чтобы преподать ответный урок. Но время терпит.

– Дать ему, сэр? – спросил один из громил, придерживающих Бежецкого на стуле.

– Не стоит. Пусть уж приходит в себя. Ты остаешься с ним, – указующий перст уткнулся в одного из подручных. – А ты пойдешь со мной. Что-то не нравится мне этот капитан…

Похитители поднялись на палубу под моросящий дождь. Погода на Балтике была совсем не весенняя. А может, она тут такой и должна была быть. Кто их разберет, эти северные воды.

– Чертов дождь, сэр, – проворчал спутник Тревиса. – Сыплет, как из брандспойта.

– Ничего. Самая лучшая погода для таких делишек, – не согласился шеф. – Надеюсь, что русские сторожевики сейчас сидят по своим норам и в море носа не покажут.

– Русские, они упрямые, сэр, – возразил подручный. – Им такая собачья погода нипочем.

– А ты почем знаешь? Ты же вроде бы не русский.

– Да, сэр, я поляк. Но русских знаю очень хорошо. Пся крев…

– Никогда я не понимал вас, славян, – пожал плечами англичанин. – Грызетесь между собой постоянно…

– Я ничего не имею против чехов, сэр, но русские…

– Да мне, собственно, без разницы, Рыжий. Но то, что ты поляк, сегодня играет мне на руку. Предатели обычно не сдаются.

– Я не предатель.

– Почему? Польша вроде бы русская.

– Я из Данцига, сэр. Мы, поляки, называем его Гданьском.

– И чем тебе тогда насолили русские? Ты же, получается, подданный Германии?

– Да, я германский подданный, но Польша – моя родина, сэр.

– Как у вас все запутано… – вздохнул Тревис. – Но об этом после.

К пассажирам, раскачиваясь на колеблющейся палубе, приближался кто-то закутанный в мокрый плащ.

– Капитан прислал меня сообщить, что у нас проблема, – сообщил один из сыновей старого Тойво. – Судно сейчас ощупывают локатором. Ума не приложу, как нас смогли запеленговать.

«М-м-да… – кисло подумал Тревис, который сам где-то полчаса назад включил радиомаяк, выдающий в эфир не поддающиеся расшифровке сигналы. И пеленгации иными, кроме специально приспособленных станций, кстати, тоже, в чем уверяли его специалисты. – Русские действительно оказались на высоте. Похоже, что план номер два трещит по всем швам… Хорошо, попытаемся совместить первый и второй планы. Возможно, план номер полтора и прокатит. Мне, в сущности, нужно всего лишь каких-то два-три часа… Эх, здравствуй, Сибирь…»

– Передайте капитану, чтобы держал прежний курс, – распорядился он, открывая крышку люка, из которого только что выбрался. – И если береговая охрана прикажет останавливаться – пусть остановится. Никаких попыток к бегству! Не дай Господь сопротивляться. Лучше уж я пробуду в обществе сибирских медведей десяток лет, чем вернусь в Соединенное Королевство с ящиками и с несколькими не запланированными анатомией дырками… Да! Спасательные жилеты у вас на борту имеются?

– Нет. Только спасательные круги.

– Черт побери! Каменный век!.. Принесите два. Нет, три…

* * *

Операция развивалась, как по нотам. Суденышко, выхваченное из темноты мощными лучами прожекторов, застопорило ход и легло в дрейф, подчиняясь первому же требованию – очереди из полуторадюймовой счетверенной установки по курсу следования. Если бы еще не упорное нежелание выходить на связь по радио – прямо-таки мирный рыбак. Ловящий, правда, какую-то необычную рыбу, поскольку никакая порядочная рыба в такую непогодь ловиться, естественно, не будет.

– Прекратить огонь! – скомандовал лейтенант Топорков, удовлетворенно опуская бинокль. – Абордажную команду в шлюпки!

Обманчиво неуклюжие от спасательных жилетов матросы, вооруженные автоматическими карабинами, весело переругиваясь, спускались по штормтрапам в резиновые моторные «Бризы», которые болтало на волне так, что любой сухопутной крысе стало бы дурно от одного лишь взгляда на них. Последним лихо спрыгнул юный мичман Краузе, командир абордажной команды «Стерегущего», вызвав своим финтом восторг обожавших его матросов и зависть лейтенанта, некогда, в молодости, выкидывавшего подобные трюки, теперь не дозволенные по чину.

«Ну, получит у меня мальчишка, когда обратно вернется! Тоже мне, гусар!..»

– Взять нарушителя на прицел, – скомандовал Топорков, решив, что прикрыть абордажников в крайнем случае будет не лишним – иные отчаянные головы из контрабандистов давно уже ставили на свои лайбы и пулеметы, и самодельные пусковые установки для реактивных снарядов, которые легко спрятать среди трюмного хлама. Особенно после того, как им перестала грозить пеньковая веревка за подобные фортеля.

Подчиняясь команде, полусферические башни на носу и корме фрегата синхронно развернулись, и на качающееся на волне суденышко уставились более солидные, чем «счетверенки», аргументы – трехдюймовые скорострельные орудия Мясоедова, способные в несколько секунд изрешетить и отправить на дно морское и более солидную цель, чем этот плавучий гроб. Из пушки по воробьям, конечно, но надо же посеять в душах преступников страх перед неотвратимым возмездием?..

Но контрабандисты и не думали сопротивляться. Подняв руки, они столпились на корме суденышка и всем своим видом выражали готовность подчиниться закону в лице шестнадцати увешанных оружием с ног до головы головорезов, возглавляемых совсем еще зеленым юнцом с огромным пистолетом в руке. Ни один из них даже не пошевелился, когда с шлюпок на борт полетели и прочно вцепились в дерево разлапистые крючья «кошек».

– Вы задержаны по подозрению в нарушении уголовного и таможенного уложений Российской Империи! – звонко сообщил нахмуренным финнам офицер, пряча пистолет, который так и не пригодился, в кобуру. – Предлагаю сдать оружие, если таковое имеется, и предъявить к досмотру груз. Кто капитан?

– Я, ваше благородие, – выступил вперед угрюмый мужчина лет за пятьдесят. А может – и за шестьдесят – черт разберет этих морских жителей. – Тойво Айкинен, если позволите. А оружия у нас не водится, ваше благородие. Мы с сыновьями – мирные рыбаки.

– Видали мы таких рыбаков! – хмыкнул старший унтер Хасанов, не снимая рук с висящего у него на груди шестиствольного ручного пулемета – из всей команды только этому здоровяку из-под Казани была по плечу подобная тяжесть. – В мутной воде вы мастера рыбку ловить!

– Отставить, унтер! Предлагаю предъявить груз, – повторил Краузе, хмуря светлые брови, что при его юном открытом лице выглядело несколько неубедительно.

– Что и требовалось доказать, – обрадовался он, обнаружив в трюме ящик, своим видом никак не гармонировавший со старыми пересохшими сетями, воняющими протухшей рыбой, как попало, явно для декорации, набросанных по углам. – Факт контрабанды налицо. Что в ящике?

– Не имею понятия, – безразлично пожал плечами старый Тойво, отлично знавший, что больше «пятерика» ему за такую контрабанду не светит – и ему одному, не команде, а двенадцать с половиной тысяч задатка, крути – не крути, останутся в семье. Благо что предусмотрительно переданы супруге перед отходом. А уж у нее искать – напрасный труд. – Был тут с ним какой-то сухопутный, да сиганул за борт, как вас завидел. Перетрусил, наверное. А я этот сундук не открывал. Очень мне надо – вдруг там отрава какая.

– Хорошо. Ларин, Сапкович! Этого типа – в наручники и в шлюпку. Николаев! Вскрыть ящик… Стоп! Всем, кроме меня и Николаева, покинуть помещение!

Оставшись наедине с сапером команды, мичман уселся на стул, непонятно зачем тут, в трюме, находящийся, и принялся с интересом наблюдать за действиями бывалого кондуктора.[10] Он, конечно, допускал, что в ящике может оказаться все что угодно, вплоть до взрывчатки, к тому же с настороженной на вскрытие «адской машинкой», но молодость, молодость… Кто в двадцать два года верит в свою смерть? Не чужую, постороннюю, а свою личную?

Замок оказался плевым, и Николаев, в молодости, до службы еще, водивший дружбу с лихой питерской шпаной (теперь он не любил про дела двадцатилетней давности и вспоминать), вскрыл его без проблем. Вскрыл, осторожно приподнял крышку, напряженно вслушиваясь – не затикает ли механизм – рывком распахнул и ахнул…

– Что там? – привстал со стула мичман, вытягивая из широковатого для него ворота жилета тонкую шею. Будь в ящике бомба, кондуктора в трюме уже не было бы, а вместе с ним – и мичмана. – Контрабанда?

– Че-человек… – ошеломленно произнес молчаливый обычно сапер.

– Мертвый? – широкая спина матроса загораживала мичману обзор.

– Нет… Ка-кажется живой…

– А ну, отойди…

– Добрый день, милостивые государи, – поздоровался бледный человек, лежащий в ящике, со склонившимся над ним офицером. – Или сейчас не день? Что-то темновато… Князь Бежецкий к вашим услугам. Александр Павлович.

Краузе захлопнул рот, выудил из наплечного кармана рацию и доложил:

– У нас проблема, господин лейтенант.

– Обрисуйте ситуацию.

– На борту обнаружен ящик и в нем – живой человек.

– В сознании?

– Так точно! Представился даже… Как ваше имя, сударь, повторите, пожалуйста, – прикрыв микрофон рукой, попросил он обитателя сундука.

– Князь Александр Павлович Бежецкий, – охотно повторил тот, не делая даже попытки выбраться.

– Бежецкий… Александр Павлович… князь…

В динамике воцарилось молчание.

– Мичман, оставайтесь на связи! – произнес наконец лейтенант напряженным голосом и отключился.

– Срочно доставить князя на борт, – распорядился он двумя минутами позже. – Со всей обходительностью. Смотрите у меня, Краузе, – если хоть волос… Я ваше гусарство знаю.

– Так точно, господин лейтенант! Доставить, чтобы волос не упал! – молодецки отрапортовал мичман и погрозил Николаеву. – Слышал, орясина охтинская? Чтобы волос не упал!..

15

– Что значит – посол? Какой державы посол?

Борис Лаврентьевич Челкин никак не мог успокоиться и мерил шагами кабинет из конца в конец, наверное, сотый раз. И так проблем полон рот: несговорчивая Дума, перманентное брожение умов в Польше, снижение мировых цен на нефть из-за иезуитской политики Британии на Ближнем Востоке, грозящее обернуться дефицитом в казне… А тут еще эта потусторонняя Россия свалилась на голову, будто пыльный мешок из-за угла.

И нет бы чинно-благородно: ученые, мол, открыли возможность проникнуть в параллельное пространство, отыскать там подобие Российской Империи, выдвигают такие-то гипотезы, требуют на научные исследования такую-то сумму денег… Все это уже было и было не раз по самым разным поводам, и рецепт тут очень даже простой: дать на исследования энную сумму, поощрить кого словом, кого – орденочком, и спокойно забыть. Суммы плевые – фантазии у этих придумщиков не хватает, чтобы настоящих денег попросить, а глядишь – забота с плеч долой. Это даже полезно – вроде космоса этого, черт бы его побрал: умные головы имеют точку приложения своих талантов, не вникают, безделья ради в Основы, не пытаются их сотрясти ради научного же интереса. Да и практический выход с этих заумных теорий бывает. Нечасто и немного, но бывает. Вроде тех же поминальников, баллистических ракет или микроволновых печей. Да и обывателю нужны сенсации, чтобы не зацикливался на своих мелких бытовых неурядицах, не скучал, не выражал недовольства… Он же, обыватель, от сытости сам не знает, чего хочет. Не то севрюжины с хреном, не то – конституции.

Сейчас вроде бы все в порядке и недовольство ему выражать нечем, а поди ж ты – и студенческие кружки возникают по десятку в месяц, и анекдотцы сомнительного содержания кто-то сочиняет, и в Сети бог знает чего творится – жандармы, бедные, с ног валятся, чтобы за всем уследить, не дать во что-то серьезное развиться. Ведь и не такие безобидные случаи бывают – вон, в прошлом году сиделец наш женевский, Левинсон Иуда Маркович, в определенных кругах известный под псевдонимом Максим Совестин, труд свой очередной тиснул. «Двенадцать советов Государю». Ишь ты, Макиавелли[11] какой выискался! Советчик! Будто и без него советчиков нет. Да ладно бы хоть действительно дело советовал – бред ведь всякий несет, сплошную крамолу. Прислушайся Его Величество хоть к одному такому «совету», и все – не видать больше России. Одна территория останется, а ни Веры, ни Царя, ни Отечества в ней уже не будет… И попробуй выковырни его из этой Женевы. Конфедерация когтями и зубами держится за свои обычаи, а обычай ее простой, как у казаков-донцов – из Конфедерации выдачи нет. Сплошные проблемы.

А тут еще этот посол липовый свалился на голову…

– Бежецкий, говоришь? – остановился Борис Лаврентьевич у дальней стены кабинета, прямо перед портретом Его Величества в полный рост при всех императорских регалиях. – Который из Бежецких? Отец или сын?

– Александр Павлович, – дипломатично ответил советник, привыкший за годы службы светлейшему к внезапным переменам его настроения и частенько – неадекватной реакции на невинные, в общем-то, ответы. Мог господин Челкин и письменным прибором запустить, и просто в ухо заехать – без чинов, по-простому, по-мужицки. И чем дальше, тем все непредсказуемее были его действия. И серьезнее последствия.

– Александр Павлович… Улан царицын… Или этот…

Челкин вспомнил невнятные слухи, будоражившие высший свет года три-четыре тому назад, и задумался. Советник столбом стоял у стола, не решаясь привлечь к себе внимание «полудержавного властелина». Наконец светлейший о нем вспомнил:

– У тебя все?

– Так точно, – по-военному ответил тот, вытягиваясь еще больше.

– Тогда пошел к черту!

Оставшись один, Борис Лаврентьевич уселся за стол, подпер руками тяжелую, отливающую медью, тронутой благородной патиной, голову и задумался…

* * *

Заполошный стук в дверь оторвал Маргариту от работы.

– Кто там? – недовольно спросила она, сдвигая очки на кончик носа и становясь похожей на учительницу гимназии. – Войдите!

Дверь распахнулась, и на пороге возник поручик Мальцев, в задачи которого входило охранять «этого нового Бежецкого» до особых распоряжений.

После решительного отказа появившегося «из-за грани» близнеца Бежецкого вести какие-либо переговоры, пока ему не будет предоставлена полная свобода и гарантии исполнения миссии, возникла томительная пауза. Баронесса просто не представляла себе, как выполнить требования свалившегося как снег на голову двойника ротмистра Воинова. Во-первых, это было попросту неразумно. Хотя бы до тех пор, пока не появятся какие-нибудь материальные подтверждения судьбы отправленного за «грань» посланца, кроме голословных утверждений пришельца о его тяжких травмах и необходимости лечения на «той» стороне. Во-вторых, как можно представить Государю этого самозванца в качестве посла той, другой России? Нет, если опять же Воинов возвратится и подтвердит… Получался замкнутый круг. Чужого Бежецкого на всякий случай изолировали, но как быть дальше, никто не знал. Даже решительная в других случаях «мать-командирша» не решалась брать на себя подобную ответственность. Так неопределенность тянулась и тянулась, а пауза грозила перейти в цейтнот…

– Что у вас, поручик, – посмотрела на вошедшего офицера поверх очков Маргарита. – Что-нибудь с вашим… хм‑м… подопечным?

Мальцев состоял в штате КСП недавно и ужасно робел перед новой начальницей: опыта общения с командирами-женщинами у него еще не было. Хотя в целом офицером он был знающим и опытным.

– Так точно, ваше превосходительство! – гаркнул он, становясь по стойке «смирно».

– Потише, поручик, – поморщилась баронесса. – Вы же не на плацу… Что там с ним?

– Из Санкт-Петербурга прибыли четыре офицера, чтобы его забрать.

– Как забрать? По какому ведомству проходят эти офицеры?

– Дворцовая служба, ваше высокопревосходительство. Старший предъявил предписание за подписью самого Челкина.

– Интересно… – пробормотала про себя Маргарита. – А рыжему зануде-то, что от моего гостя потребовалось?.. Ваши действия? – спросила она поручика.

– Приказал караульным никого не пускать и поспешил к вам.

– Правильно. А относительно посланцев светлейшего?

– И не выпускать…

– Вот это особенно правильно, – похвалила служаку начальница и поднялась из-за стола. – Ну что же, давайте пройдемся до вашего объекта, посмотрим, что там и к чему…

«Вообще-то, если все это действо с высочайшего одобрения, то Челкин обязан был предупредить меня загодя. А раз не предупредил, то это – настоящая самодеятельность. И вообще – откуда он узнал про посланца? Не иначе среди моих людей есть его крыса… Это не есть гут, как говаривал один мой хороший знакомый…»

Размышляя таким образом, Маргарита с провожатым добрались до «гауптвахты», спешно переоборудованной из обычного деревенского дома. Правда, жил в нем прежде, видимо, какой-то куркуль: окна маленькие и узкие, как бойницы, забранные густой решеткой, – тюрьма тюрьмой. Даже улучшать практически ничего не пришлось. Так, добавили камеры слежения и сигнализацию, и все.

Часовой, вооруженный автоматическим карабином с примкнутым штыком, взял на караул при виде начальства. Экипирован он был полностью: армейский бронежилет, каска и даже гранаты на поясе. Женщина даже пожалела парнишку, по лицу которого из-под обреза шлема катились крупные капли пота. Но заодно и отметила про себя предусмотрительность поручика.

– Вольно. – Она прошла мимо часового и пропустившего ее вперед офицера.

– Это произвол, сударыня! – едва она пересекла порог, накинулся на нее один из «дворцовых», томящихся в «предбаннике», поскольку дверь во внутренние помещения охраняли сразу два мальцевских «цербера», имевших вид еще более решительный, чем страж на входе. – О вашем поведении будет немедленно доложено Борису Лаврентьевичу…

– Во-первых, здравствуйте, господин Егоршин, – узнала баронесса мельком знакомого ей офицера. – А во-вторых… Вы ничего не перепутали? С каких это пор мои люди подчиняются князю Челкину. – Она намеренно опустила «светлейшего».

– Нет, но… Все равно я вынужден буду доложить…

– В чем же дело – докладывайте.

– Прикажите вашему башибузуку вернуть нам поминальники! – выпалил второй посланец светлейшего, красный как рак.

– Вы изъяли у них поминальники? – подняла брови Маргарита, поворачиваясь к поручику.

– Так точно!

– Немедленно верните. Итак, господа, – обратилась она вновь к ротмистру Егоршину. – Чем обязана неожиданным визитом?

Ротмистр с готовностью протянул свои бумаги:

– Вот предписание на конвоирование в Санкт-Петербург означенного лица.

– Все правильно, – баронесса внимательно изучила составленные по всей форме документы и вернула обратно, – имеете право… Только понимаете, господин Егоршин, есть некая заковыка.

– Какая?

– Я уже говорила вам, что непосредственно господину Челкину не подчинена. И к службе дворцовой охраны не имею никакого отношения.

– Значит, вы отказываетесь выполнить предписание? – занервничал офицер. – Я должен буду…

– Помилуйте! – подняла ладони отстраняющим жестом баронесса. – Разве я вправе отказаться? Просто я должна получить одобрение СВОЕГО начальства – только и всего.

Команда Егоршина несколько успокоилась.

– А как скоро… это…

– Одобрение? Что вы! Конечно, скоро! Завтра утром, я думаю, все утрясется. Понимаете, господа, – я ведь тоже человек подневольный…

– Ну, если только до завтра, – неуверенно переглянулись «дворцовые».

– Не более, – заверила их Маргарита. – Поручик! Проводите ротмистра и его подчиненных в гостевой дом. И чтобы по первому разряду! Я прослежу – смотрите у меня! – строго погрозила она офицеру, в глазах которого блеснуло понимание, пальцем.

– Так точно! Прошу, господа…

Визитеры удалились, влекомые поручиком, превратившимся из неуступчивого стража в радушного хозяина. Теперь за них баронесса была спокойна: «дворцовые» – обычные люди, а у Мальцева вечерами собирается весьма незаурядное, с точки зрения любого холостяка, общество… Следовательно, часов двенадцать форы у нее есть. Тем более что, отдав приказ, Челкин, привыкший к неукоснительному исполнению желаний и отсутствию всяческих препятствий на пути проводников своей воли, вряд ли станет проявлять беспокойство.

Жестом отослав часовых, она открыла дверь в «келью» Бежецкого и встала на пороге, озирая холостяцкое жилище.

Посол возлежал одетым на расправленной постели, делая вид, что читает какую-то книгу. Маргарита могла поклясться, что он сейчас даже не задумывается над ее содержанием и вряд ли понимает, на каком языке она напечатана. На визитершу он старательно не обращал никакого внимания, но несомненно слышал все, происходившее снаружи – двери в его «каземате» особенной мощью, в отличие от стен и окон, не отличались.

– Фи, граф! – поморщилась женщина. – Вы превратили вполне приличное жилище в казарму. Се моветон, мсье!

– Князь, – буркнул Бежецкий, не поворачивая головы, и перевернул страницу.

– Что? – не поняла Маргарита.

– Повелением Государя, фамилии Бежецких пожалован княжеский титул. Передающийся по наследству.

– Вы серьезно? Тогда тем более неприлично вам, генералу и князю, лежать, тогда как дама стоит. Пусть даже эта дама всего лишь баронесса.

Генерал и князь отложил книгу (баронесса успела прочесть на обложке что-то вроде «Опыты выращивания племенных…»), сел на постели и угрюмо заметил:

– Врете, сударыня. Вы такая же баронесса, как я – папа римский.

– Вы грубиян, сударь, – Маргарита тоже присела на скрипучий стул (мебель для этой «тюрьмы» собирали по всему Чудымушкино). – Но я вас прощаю. К тому же, как я знаю, в королевском ранге вы уже были, теперь вот князь… Так недалеко и до папского сана.

– Да, я теперь знаю ваше настоящее имя, – продолжал Бежецкий, упорно не глядя ей в глаза. – Анастасия Дмитриевна, если не ошибаюсь?

– Мне всегда больше нравилось имя Анна, – вздохнула женщина. – А еще что вы про меня знаете, Александр?

Она намеренно опустила отчество и с удовлетворением заметила, как дрогнуло его лицо.

– Все, – с трудом выговорил он – почему-то перехватило горло. – Все. От рождения до…

Теперь дрогнуло что-то в душе баронессы.

«А ты хочешь знать, что ему известно? – вовремя остановила она готовый сорваться с губ вопрос. – Мало ли что могло статься с твоей близняшкой по ту сторону?..»

– Все это интересно, – оборвала она мужчину на полуслове. – Но у нас с вами очень мало времени. Собирайтесь. Я выйду, если это необходимо.

– Зачем? – Князь поднялся на ноги и одернул летный комбинезон. – Я как древний грек – Omnia mea mecum porto.[12]

– Удивляюсь я вам, Александр, – вздохнула баронесса. – При вашей жизни, да не позабыть латынь… Хорошо, пойдемте. Не желаете захватить с собой ваше занимательное чтиво? – не удержалась она от колкости. – Дорога будет дальней.

– Ничего. Надеюсь, что попутчик будет интересным, – вернул шпильку Александр.

* * *

Александр открыл глаза и долго не мог отождествить с чем-нибудь знакомым звук, вырвавший его из крепкого сна.

«Черт, – постарался он уснуть снова – часы утверждали, что сейчас третий час ночи. – Наверное, приснилось…»

Но стоило ему смежить веки, как звук повторился.

Тихая печальная мелодия неслась откуда-то из смежного со спальней кабинета, но припомнить, что там могло ее порождать, он не смог, как ни напрягал плавающий в мутной полусонной одури мозг. Вроде бы ничего такого…

«Поминальник!.. – пришло вдруг озарение. – Конечно же, поминальник!»

Сменив хлопотную жизнь жандарма на вполне респектабельную карьеру гвардейского полковника (не по своему желанию, однако), он и думать забыл, каково это – вскакивать в два часа ночи от заполошного звонка. Благо все возможные полковые дела, не требующие отлагательства, вполне могли потерпеть и до утра. Поэтому и поминальник, с которым прежде не разлучался даже, пардон, в сортире, бывало, забывался то в прихожей, то в столовой, то вообще – в кармане мундира, повешенного в шкаф… Теперь, вероятно, он оставил его на письменном столе в кабинете.

«Неужели нельзя подождать до утра… – проворчал полковник, откидывая одеяло и шаря ногами по полу в поисках удобных домашних туфель. – Что у них там – кобыла жеребится или кто-то из унтер-офицеров загулял и угодил в полицию?..»

Он, убей, не мог вспомнить, чей номер пометил в памяти приборчика аллегро мольто из «Осени» Вивальди.[13] Но, видимо, ни с чем радостным данный номер не ассоциировался, если для него была избрана эта напоминающая о бренности всего живого музыка…

«О господи! – хлопнул себя по лбу, окончательно сбрасывая дрему Бежецкий. – Это же номер Маргариты!»

Точно. Именно на эту мелодию сменил он «Весну» того же Вивальди, когда их с баронессой отношения окончательно разладились. Все же не повернулась рука ни стереть, ни закрепить за строчкой сухих цифр что-нибудь другое, менее эмоциональное.

Действительно. На дисплее высвечивался знакомый до последнего знака номер.

«Что ей понадобилось в такой час? – думал он, не решаясь прикоснуться к клавише вызова. – Неужели…»

– Вы спите, полковник? – раздался в мембране волнующий голос. – Только не говорите мне, что я вас разбудила.

– Конечно же, нет, – отчего-то засмущался он вполне естественного в ночное время, да еще для человека его положения, занятия. – Я засиживаюсь допоздна, сударыня.

– Важные дела, – понимающе протянула трубка. – Разводы, караулы, маневры… Фураж.

– Ну почему же…

– Извините, Александр, за некоторую интимность… – перебила его Маргарита фон Штайнберг, судя по шумам в трубке, находящаяся где-то за тридевять земель, если вообще не на другой стороне земного шара или в космосе. – Мы с вами давно не виделись: вы не располнели, часом, на гвардейских хлебах?

– Позвольте, а почему, собственно… – Бежецкий просто потерялся от подобного вопроса, совершенно неожиданного притом – сотни мыслей встревоженными пчелами кружились у него в мозгу.

– Да или нет?

– Извините, но я отказываюсь отвечать на подобные вопросы.

– Не сердитесь, Александр. Да или нет?

– Насколько я могу судить, – буркнул полковник. – Не особенно. По крайней мере, сшитые несколько лет назад мундиры мне пока еще впору.

– Чудесно! – непонятно чему обрадовался поминальник. – Не могли бы вы в таком случае приготовить один из ваших парадных комплектов? А еще лучше – два.

– Зачем?!!

– Вопросы потом, сударь. Через… э-э-э… сорок пять минут я буду у вас. Я не прощаюсь, Саша…

В мембране раздались частые гудки и, поймав себя на том, что стоит у стола с отвисшей челюстью, Бежецкий медленно опустил поминальник на полированное благородное дерево…

16

– Жизни пациента ничего не угрожает, – констатировал корабельный врач, бегло осмотрев спасенного. – Я сделал укол, и теперь ему необходим лишь покой. Полный покой. Вы поняли?

– Очень хорошо, – кивнул головой лейтенант Топорков. – Я распорядился приставить к каюте часового.

– Думаю, что это не будет лишним. Понимаете, спасенный нами излишне возбужден, требовал срочно дать ему поминальник… Извините меня, но я решил, что укол, сделанный ему, должен иметь не только общеукрепляющее действие…

– И?..

– И он в данный момент спит. Спит, как младенец, мирным здоровым сном. И проспит, думаю, до самого Або…[14]

«Стерегущий» вошел в гавань ранним утром. На пирсе его уже ожидала целая толпа.

Едва дождавшись, пока моряки установят трап, на борт взбежал человек, поразивший всю команду сходством со спасенным с контрабандистского суденышка.

– Брат, наверное, – шептались матросы, бросая исподтишка взгляды на офицеров. – Близнец… Сперли, поди, братана, да выкуп требовали… А сам из знати наверняка – стали бы из-за нашего брата, к примеру, столько кораблей снаряжать… Я слыхал, «Новика» с базы сняли, «Стремительного», «Отчаянного»… Когда такое бывало? Точно из князей, братцы, отвечаю!..

Генерал Бежецкий – а торопливым господином был, конечно же, он – нетерпеливо распахнул дверь каюты и склонился над сладко спящим в койке субъектом.

– Это же не он! – возмущенно обернулся генерал к стоящему за его спиной лейтенанту.

– Не могу знать, – насупился Топорков, чувствуя, что вместо награды на него сейчас обрушится начальственный гнев. Среди сопровождающих близнеца их «найденыша», мнущихся на пирсе, он разглядел контр-адмирала Петроничева, которому непосредственно подчинялся. – Он назвался князем Бежецким. Да и физиономия его с присланным по фототелеграфу портретом совпадает.

– Как же совпадает? – возопил «близнец-неблизнец». – С чем совпадает?

– Вот, – моряк с готовностью извлек из нагрудного кармана кителя чуть смятый лист бумаги с мутным оттиском фото. – Тютелька в тютельку.

– Да вы не с бумажкой этой сравнивайте! – оттолкнул генерал фототелеграмму. – Вы со мной сравните!

– Ну да, – вынужден был признать лейтенант после пятиминутного пристального сличения оригинала с копией (или наоборот). – Лицо другое… Но сходство есть. И кроме того, – резонно заметил он, – у меня ведь вашей личности для сличения в море не было…

– Все понятно! – огорченно махнул рукой Бежецкий. – Вас не виню, вы все сделали, как надо. Наши олухи напортачили – надо было не факс… тьфу, фототелеграмму присылать, а сразу на ваш информ полный комплект фото. Не волнуйтесь, неприятных последствий для вас и команды не будет.

Он повернулся к двери.

– А с этим что делать? – спросил в спину визитера Топорков, несколько ободренный последними словами: пусть и без крестов, но и без выволочки остаться – тоже дело для служивого. – С самозванцем?

– Самозванца сдадите с рук на руки моим людям. Только не ведите на берег сами, а пусть они сами за ним придут и наручники оденут. Чувствую, что не простой это двойничок, ох не простой…

Генерал покинул каюту, а отвергнутый двойник, не просыпаясь, перевернулся на другой бок и сладко причмокнул во сне губами. О сгустившихся над ним тучах он пока даже не подозревал…

* * *

Настоящий Бежецкий в этот момент тоже лежал с закрытыми глазами, но, в отличие от Тревиса, даже не думал спать.

Сонную одурь, преследующую его последние дни, без следа смыло ледяным купанием. Трудно сохранить дремотное состояние, проболтавшись в скользком и тесном спасательном круге полночи в море. Да не в ласковом южном, а в суровой и негостеприимной Балтике. Но худа без добра не бывает – Александр теперь не чувствовал даже признаков той противной старческой слабости, что не давала поднять руки. Шоковая терапия. А может, все дело в том, что похитители сегодня позабыли впрыснуть ему новую дозу той химической дряни, что превращала его в некое подобие овоща на грядке. Или в обеих причинах сразу.

Но в любом случае демонстрировать мерзавцам, что пришел в себя, он не собирался. Неожиданность – тоже оружие в умелых руках. А за неимением настоящего сойдет любое. Лишь бы оружие.

К сожалению, последних мгновений (или часов) своего пребывания в ледяной морской купели он не помнил. Сознания от переохлаждения он до конца не потерял, но явью ту смесь реальных, бредовых и вообще фантастических видений назвать было трудно. Сохранилось только воспоминание, как несколько пар чьих-то сильных рук, кажущихся замерзшему телу обжигающими, втаскивают его на что-то неустойчивое, по сравнению с зыбкой хлябью, только что покинутой, кажущееся надежной твердью. И английская речь…

Так. Речь английская. Пол сотрясает мощная вибрация. Значит, он на корабле. Английском корабле. Или американском, но вряд ли – американцы в этом мире все равно что какие-нибудь бразильцы в том, давным-давно оставленном. Значит, английский корабль.

А на каком это корабле могут быть такие узкие, напоминающие сегменты цилиндра помещения, с двух сторон замыкающиеся переборками с круглыми люками со штурвалом-запором. Со стенами и потолком, густо облепленными всяческими кабелями и трубопроводами? Что это, кстати, написано на ближайшем? Compressed air…[15]

Подводная лодка. Английская подводная лодка.

«Вот теперь ты, Саша, влип по-настоящему…»

Вариант случайного своего «спасения» моряками враждебно настроенного государства Бежецкий отверг сразу и без обсуждения. Это прямо-таки рояль в кустах какой-то – английская подводная лодка случайно оказалась ночью у российских берегов, кто-то случайно поднял перископ, увидел в кромешной темноте болтающегося на волнах человека… Чересчур большое количество случайностей уже превращается в закономерность.

Совершать не предусмотренный программой пребывания в «другой России» вояж на Туманный Альбион в планы Александра не входило. А посему требовалось срочно найти способ своего из этой плавучей тюрьмы вызволения.

Следующие полчаса ушли на пристальное изучение отсека, превращенного неведомыми «доброхотами» то ли в тюрьму, то ли в плавучий лазарет. Афишировать свое пробуждение, тем более восстановление всех двигательных функций Бежецкий нужным не считал, поэтому исследование было чисто визуальным и весьма осторожным. Мало ли: вдруг коварные островитяне насовали тут скрытые камеры слежения? К тому же приходилось то и дело прикидываться спящим: люки время от времени открывались, и отсек из конца в конец пересекали некие личности в стандартных синих робах, не обращающие на лежащего ровно никакого внимания, будто на посторонний груз.

Если интуиция Александра не подводила и аккуратные цифры, нанесенные трафаретом над люками, – номера отсеков, в которые те вели, и лодка не имела бесконечной длины, то получалось, что он находится почти в самой корме подводного судна. Ведь согласитесь, что отдает шизофренией вести счет помещений на судне с кормы. Это же не железнодорожный вагон, который можно везти по рельсам как хочешь, перестыковывая локомотив в голову или хвост состава. Косвенно кормовое расположение «камеры» подтверждалось тем, что, когда матросы открывали люк, расположенный в ногах ложа Бежецкого, мерный шум, который не мог быть не чем иным, как звуком работающего двигателя, усиливался.

Но самым интересным была «койка», на которой он лежал: два неких трубообразных металлических предмета, протянувшихся на весь отсек и имеющих сантиметров по пятьдесят в диаметре. Трех раз, как в телевизионной викторине, чтобы угадать их назначение, военному человеку не требовалось…

Наивен тот, кто полагает, будто на боевых кораблях столько же свободного места, сколько на круизных лайнерах. Военные моряки, вынужденные втискиваться в не слишком-то просторную металлическую коробку, построенную с несколько иной целью, чем перевозка по морю праздной публики, используют каждый сантиметр объема очень и очень экономно. Тем более – подводники, пространство которых еще более ограничено, а окружающая корабль среда – еще более враждебна.

Александр хорошо помнил по собственному опыту, что, уходя на боевое задание, лучше пренебречь личным удобством и прихватить больше боеприпасов – в случае чего пополнить их запас будет практически невозможно. Без воды человек может жить несколько дней, без пищи – почти месяц, а вот без патронов, оказавшись в кольце врагов, проживешь ровно столько, сколько потребуется последнему твоему патрону, чтобы покинуть магазин. Оттого и носили опытные люди один из них отдельно, чтобы не истратить в горячке, забыв о самом себе…

Поэтому ничего удивительного в том, что и моряки, уходя в дальний поход, стараются прихватить с собой как можно больший боекомплект, не было. Бежецкий вспомнил, как читал где-то, что в случае необходимости торпеды можно протащить через весь корпус лодки, пользуясь талями, проходящими вдоль всей субмарины. Правда, это относилось к советским подводным лодкам, но здешние мало чем отличались – конструкторская мысль везде торит одни и те же пути с небольшими нюансами. Приглядевшись, он различил на потолке нечто вроде рельса, идущего от одной переборки до другой.

Значит, решение проблемы лежало на поверхности…

* * *

Командир подводной лодки «Си Лайон»[16] военно-морского флота Его Величества, капитан второго ранга Реджинальд Скотт, пребывал в не лучшем расположении духа. И не мудрено: ему, старому честному морскому волку, был дан приказ взять на борт в Скапа-Флоу[17] двух гражданских и следовать в подводном положении в Балтийское море. Прогулка сама по себе не для слабонервных, а учитывая балтийские глубины, обилие бороздящих это море из конца в конец судов и тот факт, что чуть ли не две трети его акватории принадлежит русским – вообще смертельное шоу. Но это еще цветочки: пролежав пару недель на грунте у шведского острова Готланд (режим полной тишины и осторожные «подвсплытия» каждую третью ночь на перископную глубину, чтобы освежить запасы воздуха, – не шутки), капитан Скотт получил приказ – уже от одного из своих пассажиров – следовать в район Аландских островов. А это уже не нейтральные воды, а законные русские. Есть, конечно, какие заморочки с принадлежностью Финляндии – автономная провинция, то да се… Но охраняют-то ее морские границы корабли российских ВМС!

А уж дальше пошел сплошной детектив.

Проклиная все на свете, командир вынужден был вести лодку по неведомому пеленгу в район, указанный «гражданскими», всплывать, моля Бога, чтобы не засекли радары русской береговой охраны, посылать надувную шлюпку с «пассажиром» и двумя матросами в ночь… Вернулась она с еще одним «пассажиром», мокрым до нитки и без сознания. Но старшина Мак-Грегор, сидевший в этом ночном рейде на веслах, шепнул потом, что болталось на волнах трое, причем двое в отличие от третьего – бодрые и в полном сознании. Но на борт их не взяли.

– Клянусь, сэр, – бормотал старшина на ухо Скотту. – Этот дэнди просто пристрелил обоих! Как только удостоверился, что полумертвяк, которого мы втащили в нашу резинку, именно тот, кто ему нужен, – бац, бац – и продырявил тем парням головы. У него «пушка» бесшумная, с длинным таким набалдашником на дуле…

И вот теперь этот спасенный лежал в восьмом отсеке на запасных торпедах, по-прежнему не приходя в себя, а убийца каждые полчаса ходил его проведать. Остальное время он проводил за монитором видеокамеры, установленной обоими «умельцами» в отсеке. И то, что у него за пазухой пистолет с глушителем (а скорее всего – и у второго), капитану не нравилось почти так же, как и то, что приходится идти под водой малым ходом по самой кромке российских территориальных вод. А до Датских Проливов,[18] за которыми можно чувствовать себя как дома, – еще сотни и сотни миль. Оружие на борту, конечно, имелось. И не только торпеды и две спаренные «трехдюймовки» на носу и корме. В опечатанных металлических шкафах хранились автоматические карабины и пистолеты абордажной команды, в сейфе капитанской каюты (скорее тесной выгородки, чем полноценного помещения) лежал его личный «Смит энд Вессон»… Но чтобы по лодке свободно разгуливал посторонний вооруженный человек… Увы – приказ командования есть приказ. Не препятствовать – значит, не препятствовать.

– О-о-о! Наш гость, кажется, очухался! – оторвал капитана от невеселых мыслей голос «пассажира». – Томми, иди сюда – взгляни-ка на эту картину. Выспался, наконец, наш утопленник!

Оба «гражданских» склонились над тускло светящимся экраном, потом один из них, тот, что повыше и пошире в плечах, ничуть не стесняясь хозяина лодки, вынул из-за пазухи неестественно длинный пистолет и проверил магазин. Тоже длинный и вместительный, почти как у автомата.

– Пойду-ка взгляну я на этого утопленника поближе.

– И на всякий случай впрысни ему пару кубиков микстурки, – посоветовал второй.

– Рискованно – можем не довезти. Да и к чему? Он и так слаб, как котенок…

Громила удалился, а оставшийся обратился к капитану:

– Что вы так невеселы, сэр? Осуждаете нас с Томми? Напрасный труд. Мы точно такие же солдаты Его Величества, что и вы. Просто каждый воюет на своем фронте. Сегодня наши фронты сблизились, завтра – отдалятся. К чему конфликты?

«Философ, – зло подумал капитан, отворачиваясь. – Сократ с пушкой за пазухой. Джентльмен удачи…»

– Не хотите разговаривать – ваше дело, – разочарованно произнес «философ», поворачиваясь к монитору. – Мы живем в свободной стране… Черт!!!

* * *

Когда штурвальчик на люке, ведущем в носовую часть лодки, повернулся, и толстая плита со скругленными краями приоткрылась, пропуская внутрь отсека человека, Александр лежал, прикрыв глаза и свесив до полу расслабленную руку. Этакий больной в полубессознательном состоянии. Камеру слежения он вычислил правильно, раз сразу после нескольких его вялых напоказ движений явился проверяющий. Теперь бы знать еще, где она, – и порядок.

– Hi, mister! – окликнул его визитер, приближаясь, – Its o’k?

– М-м-м… – простонал Бежецкий, не открывая глаз. – Воды…

«Если профессионал, то не купится, – подумал он. – Но как-то подманить его надо?»

– Уо-ды? Waters?

– Пи-и-и-ть…

Мужчина вынул правую руку из-за пазухи (наверняка пистолет), успокаивающе помахал ладонью в сторону люка («Ага, камера там!..») и склонился над лежащим.

– Как… – начал он, но закончить не успел.

Александр рванул его свесившейся рукой за лодыжку, одновременно садясь на своей постели, а левой ладонью рубанул по шее. Англичанин (или американец – черт их разберет!) еще валился на решетчатый металлический настил палубы, а он уже оказался на ногах, моля Бога только об одном: чтобы не подвели застоявшиеся мышцы, не свело ногу предательской судорогой… В общем, чтобы не случилась какая-нибудь подлянка, на которые так щедр организм, переваливший сороковую годовщину своего появления на свет.

Тьфу-тьфу-тьфу, пронесло!

Хорошо тренированная боевая машина фирмы «Воздушно-Десантные войска Советской Армии и K°.» работала как часы. «Командирские». Которым ни огонь, ни вода, ни кованый каблук не страшны. Поток адреналина, знакомо рванувшийся в кровь, смывал остатки зловредных химикатов, запускал не задействованные ранее механизмы, дарил полузабытое ощущение всемогущества и необоримой мощи.

«Так! Первым делом – взглянуть, что у этого хрена за пазухой… Ага! Ствол. Неплохо…»

Александр передернул затвор пистолета незнакомой марки, рукоять которого легла в ладонь как родная, и перехватил в воздухе выскочивший латунный патрон с чуть косо срезанной головкой.

Одно из последних изобретений этого мира – пуля повышенного останавливающего действия. Под тонкой латунной оболочкой таилось множество стальных шариков, и при попадании такого снаряда в цель почти сто процентов энергии выстрела шли по назначению. А вот пробить твердую преграду такая пуля не могла и рикошетов не давала – идеальное средство для стрельбы в замкнутых пространствах, начиненных всякими хрупкими предметами. Например, в самолетах. Или – на подводных лодках. В отсеке с торпедами.

Все это пронеслось в мозгу Бежецкого за считаные доли секунды. Но вы ошибаетесь, если думаете, что даже это краткое время он бездействовал.

Еще текли по извилинам никому в данный момент не нужные цифры, тактико-технические данные и примеры, а он уже действовал. Забил в штурвал открывающего механизма лом, сдернутый с пожарного щита (самое страшное на субмарине, атмосфера внутри которой перенасыщена кислородом, – пожар в отсеке, поэтому на средства борьбы с огнем моряки не скупятся), намертво блокируя его, и, рванув со щита топорик с трубчатой металлической рукоятью, уже мчался ко второму. И не успевал совсем чуть-чуть: штурвал на крышке люка уже поворачивали с обратной стороны…

«Эх, где мои шестнадцать лет?!.»

Оттолкнувшись ногами, Александр прыжком преодолел оставшиеся метры и всем весом ударил в приоткрывшийся наружу люк. В данный момент он не завидовал тому, кто держался за скобу по ту сторону, и правильно делал, поскольку из девятого отсека донесся весьма неприятный хруст и протяжный стон. Но проверять, как там и что, было некогда – из репродуктора уже неслась английская речь. Командир лодки приказывал всем свободным от вахты ликвидировать аварию в восьмом отсеке.

Морщась от боли в поврежденном плече (приложился о люк что надо), Бежецкий захлопнул тяжелую плиту и, как и первую, заблокировал топориком. Теперь восьмой отсек был изолирован от остальных помещений лодки наглухо. Оставалось лишить пленного способности причинить себе и окружающим увечья и – порядок.

На стреноживание по рукам и ногам англичанина ушло секунд десять-пятнадцать в общей сложности – тут уж не до церемоний. Пригодилась подстилка, на которой он лежал, весьма легко разрывавшаяся на жгуты требуемой длины.

Закончив с необходимыми мероприятиями Александр уселся на свое ложе и перевел дух – на яростный стук в оба люка он решил не обращать внимания. Вряд ли на лодке был автоген или местный аналог «болгарки», да и применять эти нужные инструменты здесь – себе дороже.

«Так, что англичане могут предпринять? Проникнуть ко мне у них не получится – кишка тонка. Затопят отсек? Вполне может быть, но к чему это приведет? Вон на стене шкафчик с надписью: „Respiratory devices“.[19] Тут и знатоком английского быть не нужно! Это ж подводная лодка… Правда, надолго ли их хватит?.. Что еще? Пожарная система. Да, пена – дело малоприятное…»

Рассуждения прервал голос из динамика, звучащий по-русски с заметным акцентом:

– Рекомендуем вам прекратить террористические действия. Мы ваши друзья.

«Раз есть динамик – должен быть и микрофон, наверное… Да и вообще: они же не только подглядывают за мной – должны и подслушивать. А ну – на удачу!»

– Извините, но вы меня об этом не предупредили заранее.

Динамик помолчал, но скоро снова ожил:

– Мы спасли вас в море и собираемся доставить на сушу.

– Я в Великобританию не собирался.

– Мы высадим вас в ближайшем порту любой страны – Швеция, Дания, Германия…

«Ага, так я вам и поверил! Высадите… Но мы, похоже, все еще в Балтийском море. Это хорошо…»

– А Россия? Финляндия, Эстляндия, Польша… Мне без разницы.

– Это невозможно, – сухо ответил динамик. – Только нейтральные страны.

– А разве Россия и Великобритания находятся в состоянии войны? – делано изумился Бежецкий. – Наверное, я слишком отстал от жизни, пока болтался в море.

– Нет, но…

– Хорошо, – снизошел до попавших в затруднительное положение «спасателей» Александр. – Всплывайте в нейтральных водах, радируйте открытым текстом, что подобрали в районе с такими-то координатами терпящего бедствие подданного Российской Империи, и ждите русского корабля. Или вертолета. Тут море-то – переплюнуть можно, не Тихий океан, чай. Меня у вас заберут с благодарностями, и все. Может, даже орден получите какой за укрепление дружбы между нашими странами.

Невидимый собеседник молчал дольше.

– Мы вскроем отсек, и вы ответите по законам Британской Империи.

– Во-первых, попробуйте вскрыть сначала, а во-вторых… За что мне отвечать?

– Как же. Пленение подданного короля, ранение другого… Не говоря уже о попытке захвата корабля королевских военно-морских сил… Его части. Вас повесят в первом же британском порту, как пирата.

– Я вас не просил меня… спасать.

– Мы затопим отсек.

– Топите. Сколько у меня тут респираторов? Ага! Один, два, три… Шесть штук. И все заправлены – без халтуры. Как думаете: на сколько мне хватит воздуха, если расходовать экономно?

– На те несколько суток, что мы можем пролежать на грунте, все равно не хватит.

– Ага. А если я вот так… – Рукоятью пистолета Александр выбил на металлическом борту серию точек и тире азбуки Морзе (пригодилось всеобщее радиопомешательство в их седьмом классе средней школы). – Это международный сигнал о помощи. SOS, если непонятно, – у вас-то другой код…[20] А можно такое, например, сообщение: «Подданный России Александр Бежецкий захвачен английской подводной лодкой и просит о помощи». Нескольких суток, чтобы запеленговать источник звука, российским акустикам не понадобится. У вас еще есть время, чтобы обратить все в шутку и расстаться со мной друзьями. Подумайте.

На этот раз пауза длилась еще дольше.

– А это, чтобы вам лучше думалось, – добавил Бежецкий и откинул брезент, укрывающий «койку», на которой сидел.

«Хорош же я буду, если там – баллоны какие-нибудь… С тем же сжатым воздухом, к примеру. На подлодке – вещь необходимая…»

Но интуиция его не обманула: под брезентом скрывались две выкрашенные темно-серой краской «сигары» с желтыми «набалдашниками» на скругляющихся головных частях.

«То, что надо! А эти желтые штуковины – наверняка предохранители…»

– Что вы собираетесь делать? – разом встревожился невидимый собеседник.

– Для начала, – хладнокровно ответил Александр, примериваясь к «набалдашнику», – посмотреть, как эта штука устроена. Я с детства очень любознательный в технике, понимаете ли…

17

Раздражение исчезло без следа, стоило Бежецкому подняться на палубу сторожевика, продуваемую свежим морским ветерком.

– А где это судно, с которого вы сняли человека? – обратился Александр к молоденькому морскому офицеру, приветствующему его энергичным отданием чести – видимо, все моряки «Стерегущего» уже знали, что за птица залетела на их скромный кораблик.

– У штрафного причала, ваше превосходительство! – молодцевато отрапортовал мичман.

– Вы меня не проводите, э-э-э… – генерал чуть было не назвал бойкого офицера «лейтенантом», но быстро вспомнил «табель о рангах».[21] – Мичман?

– Так точно!

– Ваша фамилия?

– Мичман Краузе!

– Вице-адмирал Федор Артурович Краузе случайно вам родственником не приходится?

– Так точно, ваше превосходительство! Дядей по отцу.

«Далеко пойдет парнишка, – решил Александр, следуя за проворным юношей по портовым лабиринтам во главе своей „делегации“. – В мичманах не засидится».

Арестованное суденышко отыскалось на самом краю порта, причаленное между десятком почти таких же бедолаг, «попавших под раздачу» по самым разным причинам – от браконьерства до подозрения в контрабанде. Большинство пустовало, но до лайбы старого Тойво, к счастью, у портовых властей еще не дошли руки – ее только-только привели под конвоем, и матросы «Стерегущего» еще не успели сдать понурую команду ожидавшим на берегу конвоирам с карабинами с примкнутыми штыками.

– Второй справа – капитан судна, – предупредительно шепнул мичман Краузе Александру. – Тойво Айкинен.

– Что им инкриминируют? – в ответ шепнул Бежецкий.

– Ну… пока что контрабанду.

Бежецкий поднялся по сходням на борт контрабандистского судна.

– Здорово, господа-разбойнички! – весело поприветствовал он угрюмых финнов.

– Мы не разбойники, – с достоинством ответил один из моряков. – Мы честные рыбаки.

– Что с нами хотят сделать? – выпалил другой.

– Что? – задумался на мгновение генерал. – Да ничего особенного. Капитана и шкипера, думаю, повесят. Остальных ждет пожизненная каторга. Трибунал, вероятно, соберется завтра утром… Ну а к вечеру все будет готово.

Александр блефовал: к подданным Великого Княжества в Империи традиционно было особое отношение. Да и трибуналом никаким не пахло. Они – люди гражданские, похищенный – вообще неизвестно кто. Человек ниоткуда. Контрабандистов судил бы суд присяжных, причем финских присяжных, поэтому приговор, скорее всего, оказался бы самым мягким. Не то что до виселицы и каторги – до отсидки в гуманной финской тюрьме не дошло бы. Так, несколько сот марок[22] штрафа – не более. Но ведь финнам этого знать не обязательно, правда?

– С чего это?.. Где это видано?.. – зароптали контрабандисты. – Быть такого не может…

– Почему не может? Вы обвиняетесь в похищении российского чиновника высокого ранга и попытке переправить его за границы Империи. А это посерьезнее обычной контрабанды.

– Не пугайте нас, – презрительно проскрипел старый капитан, до этого момента молчавший, неожиданно чисто, без малейшего акцента. – Пуганые.

– Бывал на каторге? – с любопытством спросил Бежецкий.

– Приходилось…

– Ну, тогда действительно пугать вас нечего – сами все знаете, – развел руками Александр, приметив, что самый молодой из моряков растерянно крутит головой.

Старшие, вероятно, убеждали его, что ничего страшного им в случае поимки не грозит, но теперь его уверенность рушилась на глазах. Ведь этот странный русский, без сомнения обладающий большой властью, не пугал, а говорил о грядущей каре как о чем-то само собой разумеющемся. А это для неокрепших умов страшно…

– Можно уводить? – поинтересовался старший караула.

– Конечно.

Финны угрюмо затопали по сходням на берег, но тот самый, младший, вдруг кинулся обратно.

– Ваше превосходительство! – невольно попал он в точку. – Мы не виноваты! Это все тот человек!

– Молчи, Вейко! – рванулся к нему старик, и конвоиры прикладами вынуждены были оттолкнуть его от трапа. – Ради матери, молчи!

Но парнишка уже, торопясь и путая русские слова, рассказывал внимательно слушающему генералу историю неудачного рейса…

* * *

– Дело обстоит следующим образом, – генерал Бежецкий держал речь перед собравшимися за столом кают-компании крейсера «Новик», идущего полным ходом. – Человека, который нам нужен, предположительно высадили с судна контрабандистов в открытом море, а там его, в свою очередь, подобрала подводная лодка. Акустики сразу двух судов мобильной группы засекли шум винтов приблизительно в том квадрате, где были захвачены контрабандисты. Я справлялся в главном штабе Балтийского флота – наши лодки в тот район не выходили. Шведским тоже, думаю, нечего делать в территориальных водах дружественного государства.

– Государственная принадлежность лодки? – приподнял кустистую бровь контр-адмирал Петроничев.

– Предположительно британская.

– Но это же равносильно развязыванию войны, господа! Согласно Нантскому договору от одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года, боевым кораблям военно-морских сил Великобритании запрещен заход в акватории восточнее Зунда иначе чем по согласию всех стран, подписавших договор!

Собравшиеся в кают-компании зашумели.

– Успокойтесь господа, – повысил голос Бежецкий. – Все нюансы инцидента рассмотрят потом дипломаты. Это – уже их епархия, и мы сегодня не будем в нее вторгаться. Наша задача – спасти похищенного англичанами человека.

– Но мы упустили время, – заметил один из моряков. – Британская субмарина сейчас может быть черт знает где. Может быть, даже в Северном море.

– Не думаю, – отрицательно покачал головой Петроничев, искоса взглянув на оратора. – Они вынуждены идти в подводном положении, скорее всего, тихим ходом, чтобы не привлекать к себе внимания. Я считаю, что в данный момент они могут находиться где-то в районе Готланда. Либо между Готландом и Эландом. Но до Борнхольма им еще идти и идти. Эх, если бы можно было попросить датчан временно закрыть проливы…

Александр внимательно его слушал, думая о чем-то своем:

– Одну минуту!

Он вышел из каюты и плотно притворил за собой дверь.

«Удобно ли будет в такой час?.. Но иного выхода нет…»

Он вынул поминальник и, моля Бога, чтобы корабль не оказался в какой-нибудь «мертвой зоне» и абонент не забыл свой аппарат в столе, набрал известный ему одному номер.

– Слушаю вас, – раздался в мембране знакомый спокойный голос.

– Добрый вечер, Георгий Петрович.

– Добрый вечер, Александр Павлович. Чем могу служить?

– Извините меня, Георгий Петрович, – с замиранием сердца попросил Бежецкий. – Но совершенно необходимо, чтобы власти Датского Королевства временно перекрыли проливы. Хотя бы для подводных судов.

– Поясните, пожалуйста.

– Возможно, британская субмарина проникла в Балтийское море и теперь уходит восвояси с похищенным на территории Империи человеком. Этому нужно воспрепятствовать.

– Этот человек тот, о ком мы с вами говорили?

– Да. Это он.

Дядя императора помолчал.

– Ничего вам не обещаю, но постараюсь сделать все возможное в моем положении. А сейчас, извините меня, откланяюсь…

Князь Харбинский отключился, и Александр облегченно спрятал аппарат в карман. Слово императорского родственника значило многое. Особенно если учесть, что Романовы состояли в близком родстве с Глюксбургами,[23] а Дания – верный союзник России по антибританскому блоку. Лишь бы только князь успел дернуть за нужную струнку, пока неизвестная субмарина не миновала Зунд.

– Все в порядке, господа, – бодро сказал он, входя в кают-компанию. – Будем надеяться, что датчане пойдут нам навстречу. А пока, Леонид Андреевич, – обратился он к капитану первого ранга Исидорову, – прошу вас распорядиться, чтобы наша эскадра следовала к границе российских и шведских вод в районе Виндавы.[24] Там будем дожидаться результата…

* * *

Капитан Скотт и его по-прежнему безымянный «пассажир» уныло сидели перед монитором, демонстрирующим, что после ряда попыток пленник восьмого отсека все-таки смог вывернуть предохранительную втулку, заменяющую в походном положении взрыватель торпеды. Теперь вся тысяча фунтов мощной взрывчатки (да еще помноженная на два, поскольку вторая торпеда сдетонирует в любом случае) была в его полном распоряжении. Словно показывая, как он может ей воспользоваться, русский поднес пистолет к зияющему в полированном корпусе отверстию и, улыбнувшись прямо в камеру, сказал: «Пух!» В этот момент обоих наблюдателей прошиб холодный пот: нажми он на спусковой крючок по-настоящему – лодку разорвало бы пополам в то же мгновение. И выплыть на поверхность вряд ли кому-нибудь удалось бы…

– Черт побери, – выругался Скотт, опершись подбородком на руки. – Как ему это удалось? Мои комендоры, чтобы извлечь эту штуковину, применяют целый ряд инструментов. Обученные специалисты, заметьте, и добрых полдесятка разных ключей, отверток… А этот справился почти голыми руками! И готов поставить сто гиней – видел торпеду в первый раз в жизни!

– Можете ставить хоть тысячу. Это русский, мистер Скотт, – радуясь неизвестно чему, ответил «пассажир». – А русские – они такие. Когда я учился в разведцентре, мне пришлось прочесть книгу одного русского писателя. Лещова, кажется… Так там, представляете себе, главный герой прибил подковы на ноги обычной блохе!

– Зачем ему это понадобилось? – брюзгливо спросил командир подлодки, наблюдая за тем, как русский, видимо маясь от безделья, расправляется уже со второй торпедой, причем гораздо быстрее, чем с первой. В качестве подручных средств этот самородок от оружейного дела использовал пистолет, свернутый с него глушитель, отломанный от стены поручень и собственный ботинок. Выбор инструментов поражал воображение: моряк горько сожалел, что не имеет возможности записать процесс демонтажа предохранителя на видео и продемонстрировать потом своим неумехам-комендорам. – Блоха с подковами – это сумасшествие.

– Вы не поняли. Подкованная блоха – символ сообразительности русских и их умения справляться с неразрешимыми проблемами. Так, по крайней мере, объяснял нам преподаватель… Да! Чуть не забыл! Блоху он подковывал левой рукой!

– Зачем? Тоже из молодчества?

– Нет, просто он был левшой.

– Все равно не понимаю… Вы думаете, что он это сделает?

– Левша?

– Какой левша?.. Русский! Вы считаете, что он сможет взорвать нас всех вместе с собой?

– Вполне возможно. В последнюю войну их летчики, расстреляв боеприпасы, таранили наши бомбардировщики так легко, будто у них в запасе было по семь жизней.

– И гибли?

– Естественно. Вы не пробовали на скорости сто миль в час выехать на встречную полосу в час пик? Вот-вот. А у реактивного истребителя скорость будет повыше…

– Фанатики…

В дверь люк деликатно поскреблись, и в помещение просунулась лоснящаяся черная физиономия радиста Хайбриджа.

– Срочная шифровка, сэр!

– Давайте сюда…

Капитан читал шифрограмму, и лицо его темнело с каждой секундой.

– Что-то серьезное? – участливо спросил «пассажир».

– А что – сейчас у нас положение несерьезное? – взорвался Скотт. – Мы что сейчас – в крикет играем? У нас в торпедном отсеке сумасшедший фанатик, готовый разрядить пистолет – ваш пистолет, между прочим, – в тысячефунтовую кучу взрывчатки. Мы болтаемся в территориальных водах враждебных государств. У нас на борту украденный вами русский, наконец! Этого вам мало? Но если вам и этого не хватает…

– Успокойтесь, капитан.

– Успокоиться? Сейчас вы тоже успокоитесь: датчане закрыли проливы!

– Мой бог… – ахнул «пассажир», обхватывая голову ладонями. – И вы так спокойно об этом говорите?

– Да, я совершенно спокоен, – съязвил моряк.

Он щелкнул клавишей интеркома и буркнул в мембрану:

– По местам стоять к всплытию…

* * *

Военные суда покачивались на волнах невдалеке друг от друга и со стороны производили очень мирное впечатление. Что-то наподобие стаи уток в городском пруду, ждущих, когда праздные зеваки примутся их кормить хлебными крошками. Только у уток не бывает орудийных башен и ракетных установок, которые они наводят друг на друга вполне серьезно.

Соотношение сил, конечно, было не в пользу британцев. Одна подлодка под «Крестом Святого Джона»,[25] нахально полощущимся на выдвинутом до отказа перископе, против четырех боевых российских кораблей, пары шведских сторожевиков и одного датского ракетного катера на подводных крыльях, примчавшегося на шум. Правда, скандинавы держались поодаль, всеми силами демонстрируя солидарность с восточным соседом. Но давали при этом понять, что намерены сохранять нейтралитет до последнего. Такое обилие вымпелов с крестами всех форм и оттенков здешние воды видели нечасто…

– Что-то они долго возятся, – пробормотал Бежецкий, не отрываясь от мощного морского бинокля.

Нудные переговоры длились больше двух часов, и если бы не особенности северного небосвода, давно стояла бы полная темнота. Но солнце, даже скрывшись за горизонтом, благодаря разошедшимся тучам продолжало милостиво подсвечивать чуть-чуть поле дипломатической брани, готовое в любой момент стать полем настоящего боя. Наконец все формальности были утрясены, но британцы все медлили, и пленник в сопровождении переговорщиков не появлялся на узкой палубе субмарины.

– Может быть, дать предупредительный залп? – полуутвердительно заметил контр-адмирал, вооруженный еще более устрашающих размеров оптическим монстром, чем его спутник. – Чтобы…

– Чтобы англичане открыли ответный огонь и разразилась новая война? Вам, адмирал, похоже, очень хочется, чтобы этот конфликт вошел в историю под вашим именем.

– Бог с вами, генерал… Просто противно ждать. Вечно эти снулые островитяне возятся, как…

Как возятся снулые островитяне, Александру узнать так и не довелось: люк узкой рубки распахнулся, и на палубу выбрались несколько человек. Двое спустились по веревочному штормтрапу в поджидавшую их резиновую моторку, а двое оставшихся синхронно вскинули руки к головным уборам. И когда шлюпка была уже на полпути к русским кораблям, британская субмарина заскользила к выходу из полукольца кораблей, быстро погружаясь в балтийские волны. Через несколько минут в глубине, унося намокшего «Святого Джона», скрылся ее перископ. Инцидент можно было считать исчерпанным.

А моторка уже была под бортом «Новика», и с палубы к ней уже свешивались матросы, держащие наготове трап.

– Эй, на шлюпке! Держите конец! – зычно окликнул сидящих в лодке боцман, и все вокруг Бежецкого облегченно рассмеялись, отпуская соленые морские шуточки и хлопая друг друга по спинам.

Не разделял общего оптимизма только он сам: в отличие от других, для которых приключение благополучно завершилось, ему с близнецом до финиша было еще ох как далеко…

Наконец «виновник торжества» оказался на мостике, и моряки притихли – такого сходства никто и не ожидал. Посторонние друг другу люди такими похожими быть просто не могут. Значит…

– Привет, близнец, – решил не обманывать собравшихся в лучших ожиданиях Александр – пусть уж драма хоть раз в жизни обернется водевилем – протягивая своему «второму я» (или третьему?) ладонь для рукопожатия. – Заставил нас поволноваться, чертяка!

Второй Александр дрогнул лицом, тоже кривовато улыбнулся и, вытащив из кармана мокрого от соленых брызг дождевика что-то непонятное, вложил в протянутую руку Бежецкого.

– Что это? – опешил тот, разглядывая ни на что не похожую пластиковую штуковину ярко-желтого цвета.

– Сувенир! – улыбнулся шире его близнец. – На память об этом приключении. Предохранитель от английской торпеды. Верхом на которой я чуть было ко всем чертям не улетел. Вместе с англичанами.

– Но он тебе, наверное, дорог как память… – попытался вернуть «ценность» обратно генерал, не совсем представляя, что будет делать с пластмассовой блямбой размером с два мужских кулака. Не в шкаф ведь такое уродство ставить!

– Ничего. У меня еще есть! – хлопнул близнец по оттопыривающемуся карману.

– Да он их там вообще без боекомплекта оставил! – хохотнул контр-адмирал, и мостик крейсера вздрогнул от взрыва мужского смеха…

18

– Кого там черт принес? – угрюмо буркнул Швед, подойдя к двери, в которую кто-то только что «поскребся» условным стуком: три серии по два коротких удара.

Шведом Ивана Скрипицына звали вовсе не по его национальной принадлежности – более типичный образчик славянской породы было еще поискать, – просто первым двуногим существом, которого этот хищник в человеческом обличии отправил на тот свет, был некий представитель Северного Королевства. С тех пор Скрипицын, не брезгующий «мокрухой» и частенько берущийся за сомнительно пахнущие делишки, принял на душу (если вообще была у него душа) немало грехов, но тот первый швед, окрестивший его, все равно незримо стоял у него за плечами.

На Туманном Альбионе и западнее подобные «специалисты ножа и пистолета» именуются красиво и гордо – «киллеры», восточнее Вислы – проще и приземленнее – «смертоубивцами», но сути это не меняет. Тот, для кого кровь людская – как водица, человеком именоваться права не имеет. А потому и обращаться с ним нужно, как со зверем: скрутить и доставить в клетку, а не получится – убить.

Примерно такие мысли бродили в мозгу штаб-ротмистра Рыженко, командира оперативной группы, замершего по другую сторону двери, прижавшись к косяку и держа палец на спусковом крючке укороченного пистолет-пулемета. Ствол «Шквала» упирался в бок Карандашу – мелкой «шестерке», бывшей на побегушках сразу у нескольких воротил преступного мира Санкт-Петербурга. Этакому «чиновнику для особых поручений». Но, несмотря на свой мелкий статус, Карандаш был тем самым пропуском, который открывал очень многие двери столичного дна.

Слух о том, что некие отщепенцы из уголовников, обычно политики чуравшихся как огня, продались иностранным шпионам и творили в Питере такие дела, за которые легко могли ответить многие, облетел криминальный мир города мгновенно. Торчащие из-за сенсации уши «охранки» никого не смущали: знающие люди хорошо понимали, что без толку «подымать волну» жандармы не будут, а значит, дело более чем серьезно. Специально для непонятливых Корпус совместно с полицией провел ряд арестов известных блатных авторитетов, прикрыл несколько притонов, на которые раньше как-то смотрели сквозь пальцы, изъял общак «казанских» – третьей по величине банды из «держащих» город. И некоторая пауза, последовавшая за этими активными действиями, была понята теми, кому сии прозрачные намеки адресовались, правильно.

«Патриотически настроенные» воры в законе, покумекав и справедливо решив, что солидарность с предателями может дорого стоить всему «криминальному сообществу» Санкт-Петербурга, сдали изгоев властям через систему стукачей, функционирующую к обоюдной пользе. И Карандаш был одним из них. Но доверять блатному целиком и полностью офицер не имел права – черт знает, что творится в узенькой прилизанной головенке человечка, с самого рождения бывшего не в ладах с законом?

Пауза затягивалась, и штаб-ротмистр чувствительно ткнул обрезом ствола в тощий бок воришки, заставив того поежиться.

– От Шпалера я, Иван Прокофьевич, – плаксиво зачастил он в ответ. – Маляву он вам прислал, со мной переслал. Не извольте гневаться, что час поздний. Подневольные мы людишки – ходим низенько, от земли не видать…

– Заткнись, харя, – буркнул Швед. – Ты один?

– Один, батюшка! Один, как перст.

Швед задумался. Конечно, он знал про объявленную на него охоту, но оторваться от погони, как обычно, «обрубить концы» и «лечь на дно» сейчас не мог. Рад бы, да не мог. Поэтому и приходилось принимать помощь от тех, кого всегда презирал и в грош не ставил, – жирных пауков, плетущих сети и сосущих кровь при минимальном для своей шкуры риске.

– Ладно, сейчас открою, – буркнул он. – Только знай, гнида: если что – первая пуля тебе.

Но не давало ему волчье чутье расслабиться. Никак не давало. Поэтому он кивнул своему подручному – придурковатому силачу Охриму, чтобы тот открыл дверь, а сам неслышно отступил под защиту мощного бетонного простенка и большим пальцем перевел предохранитель крупнокалиберной заморской «машинки» на автоматический огонь. Он не понаслышке знал, что от ее пуль с металлокерамическими бронебойными сердечниками, да еще с малого расстояния, не спасет ни бронежилет, ни даже титановая кираса тяжелого штурмового полицейского комплекта. В принципе, можно было бы «шмальнуть» даже прямо через металлическую дверь – что для мощи патрона «Магнум» двухмиллиметровая железяка, – да только не хотелось поднимать лишнего шума.

Громко лязгнув, дверной запор подался, но дверь не распахнулась, а только приоткрылась на два десятка сантиметров, чтобы видеть незваного гостя. Толстая кованая цепочка не давала распахнуть ее до конца, а снимать стопор обитатели никак не хотели. Вот если бы дверь открывалась внутрь… Но черт бы побрал бывших хозяев «хазы» (Рыженко предполагал с достаточной долей уверенности, что их уже нет в живых) с их предусмотрительностью. Хотя не такая уж она, выходит, была и лишняя…

– Гони маляву! – потребовал Швед, не выходя из своего укрытия. – Некогда мне с тобой тут лясы точить!

Карандаш принялся рыться в карманах, затягивая, как и было оговорено заранее, время.

«Пора! – решил штаб-ротмистр. – Делай раз!..»

Нога в громоздком ботинке заклинила дверь, и одновременно откуда-то из-за плеча протянулись мощные ножницы по металлу и легко, будто бечевку, сыто чмокнув гидравликой, перекусили звено цепочки. Полицейские методики, как и британское уголовное право, основаны на прецедентах. А таковых в прошлом было много…

Жалобно вякнув, воришка, взвившись в воздух, исчез за спинами штурмовиков, и сразу же несколько тренированных рук рванули металлический лист наружу так, что удержать его изнутри не было никакой возможности, как ни упирался, скользя ногами по рваному линолеуму прихожей, недоумок Охрим. А мгновение спустя и упираться перестал – доза «спецсредства», брызнувшая в лицо из оранжевого баллончика, надолго лишила его способности к сопротивлению.

На то, чтобы прочесть описание ДЕЙСТВА, наверняка ушло гораздо больше времени, чем оно длилось в реальности.

И глазом никто моргнуть не успел, как тесная прихожая «малолитражной» квартиры, стандартной для домов, будто грибы заполнивших окраины большинства городов Империи во время строительного бума сороковых, наполнилась атакующими. Швед и предпринять ничего не успел, вжатый каменными плечами в угол. Автомат его был направлен вверх и абсолютно бесполезен: стрелять в потолок себе дороже – противники-то в касках, а он сам… Не светит как-то заполучить сплющенную, но потерявшую совсем чуть-чуть своей пробивной силы пулю в ничем не защищенную макушку.

Рыженко уж торжествовал победу, но…

Слитное движение валивших в комнату штурмовиков вдруг замедлилось, а потом остановилось, словно атакующие уперлись в каменную стену. А потом они и вовсе попятились назад, все ускоряя движение, второпях оттаптывая друг другу ноги, немилосердно тузя локтями в бронированные бока, стремясь развернуться в превратившейся в один миг в автостраду, скованную пробкой, прихожей.

«Что случилось?..» – только и успел подумать штаб-ротмистр, как мозг у него в голове превратился в ледышку, не способную более соображать.

Он увидел ЕЕ…

Невысокая хрупкая женщина с ничем не примечательным – разве что своей мертвенной бледностью – лицом, медленно двигалась на штурмующих из глубины квартиры. В руках ее не было оружия, она не делала угрожающих жестов, ничего не говорила. Она просто смотрела вперед, и всякий, кто натыкался взглядом на ее пронзительные светлые глаза, тут же становился покорной игрушкой ее воли…

Чаще всего в объяснительных, легших на стол начальства, стремящегося разобраться в сути инцидента, сорвавшего тщательно подготовленную операцию, встречался термин из древнегреческой мифологии.

Медуза Горгона…

* * *

Мистер Ньюкомб уже никуда не торопился.

Это только в плохих шпионских боевиках неуязвимые и неистребимые агенты спецслужб в случае провала устраивают с преследователями гонки по крышам, а то и вертикальным стенам небоскребов. В реальности все совсем не так. Да и крыш, кстати, в пределах досягаемости обычно не встречается. Равно как попутных такси, «Бентли» со встроенными в багажник пулеметами, вертолетов в кустах и нечаянно затесавшихся в сценарий истребителей с вертикальным взлетом…

В реальности все гораздо проще и прозаичнее.

Человек, пока еще носивший имя журналиста Роджера Ньюкомба, развалился в удобном кресле, крутя в пальцах незажженную сигару, и любовался низким северным небом, видневшимся из панорамного окна. Превосходный компьютер, расположенный под безукоризненным пробором, уже завершил расчеты, и теперь он просто отдыхал, наслаждаясь покоем.

Опытный разведчик почти физически чувствовал, как стягивается вокруг него петля, понимал, что игра проиграна, и был полностью готов к неизбежному финалу. Оставалось только дождаться статистов.

Да. Игра была проиграна, поскольку даже те мизерные результаты, которых удалось добиться, теперь уже ничего не стоили. Бесценная еще сутки назад информация, переданная по специальному каналу и полученная в далеком Лондоне, превратилась в ничто сегодня утром, после объявления, сделанного по всем каналам российского телевидения и многократно размноженного средствами массовой информации по всему миру.

Ньюкомб вспомнил, в какое бешенство впал на мгновение, увидев рафинированного русского диктора, зачитывающего информационное сообщение о контакте, установленном российскими учеными с сопредельным пространством, и улыбнулся. Непростительная несдержанность… А ведь от разбитого телевизора мог случиться пожар, и тогда он вообще потерял бы лицо. Но, слава богу, русские умеют делать надежные приборы: телеприемник с зияющей в тускло-сером мертвом экране уродливой дырой отключился, даже не задымившись. Пепельницы русские тоже, кстати, умеют делать качественные. Каслинское литье, кажется…

Вот и все. Финал долгой и плодотворной карьеры. Проигрывать тоже нужно с достоинством. Жаль только, что мемуары, которые разом превратились бы в мировой бестселлер, так и останутся ненаписанными.

В дверь требовательно постучали.

– Кто там? – крикнул мистер Ньюкомб, не вставая из кресла.

– Уборка номеров, – откликнулся мужской голос, никак не ассоциирующийся с образом миловидной уборщицы. – Откройте.

– У вас же есть ключ.

За дверью ненадолго затихли, но миг спустя в замке уже гремел ключ…

Формальности заняли около двадцати минут. Все это время мистер Ньюкомб просидел в своем кресле, за спинкой которого теперь стояли двое хмурых «гостей», и с улыбкой наблюдал все перипетии профессионально производимого обыска. Проверенная на наличие яда и прочих сюрпризов сигара снова была у него в пальцах, только закурить ее он не торопился.

Наконец все процедуры были завершены. Безрезультатно, кстати, – все-таки «журналист» тоже был профессионалом.

– Собирайтесь, – бросил арестованному некий чин в гражданском, которому все без исключения жандармы, в том числе и давешний «бой», подчинялись беспрекословно. – Вам придется проехать с нами, мистер… э-э-э…

– Ньюкомб, – с улыбкой подсказал «журналист». – Роджер Саймон Ньюкомб, сэр.

– Я имел в виду ваше настоящее имя.

– У меня нет иного, сэр.

– Хорошо. Мы разберемся. Собирайтесь.

– Я готов, сэр, – поднялся Ньюкомб из кресла. – Однако…

– Что?

– Вы не позволите мне напоследок выкурить сигару?

– Курите.

– Мне совестно, сэр. Столько людей… Среди них могут быть и те, кто не выносит дыма, сэр. И даже страдающие легочными заболеваниями! А гаванские сигары такие крепкие… Разрешите мне на минуту выйти на балкон, сэр.

Чин в гражданском размышлял всего секунду.

– Хорошо. Колокольцев, идите с ним. Он тоже заядлый курильщик, – с легкой издевкой пояснил он арестованному. – Но курит только в неслужебное время.

– Отлично, сэр. Тем более что сигар у меня осталось не так уж и много… Разрешите? – Ньюкомб указал на изъятые у него ножнички и коробок спичек.

Больше всего штаб-ротмистр опасался, что арестованный попытается сделать с собой что-нибудь своими игрушечными ножничками, но тот лишь аккуратно отрезал кончик сигары и спрятал инструмент в нагрудный кармашек пиджака. Видя, как иностранец пытается прикурить от спичек, тут же гаснущих на сыром ветру, он достал из кармана зажигалку:

– Не мучайтесь вы…

– Спасибо, – поблагодарил Ньюкомб и вернул изящную вещицу – подарок от сослуживцев на тридцатилетие, – полюбовавшись предварительно отделкой. – Хотя сигары рекомендуется прикуривать именно от спичек, зажигалка тоже подойдет. Когда наступает форс-мажор, не до условностей, верно?

Арестованный мирно курил, облокотившись на перильца ограждения, по-прежнему улыбаясь и думая о чем-то своем. Вдыхая ароматный дымок, действительно куда более ядреный, чем у любимых штаб-ротмистром сигарет, Колокольцев несколько расслабился.

«Профессионал, – думал он, следя за прихотливыми формами дымных струй. – Действительно профессионал. Какое самообладание, а?..»

Он с гордостью вспоминал, каких усилий ему стоило добиться прослушки номера, как он скрупулезно собрал улики, чтобы арест иностранца не выглядел произволом… Несомненно, этот эпизод весьма благоприятно отразиться на его карьере. Примерно так и выразился шеф, когда ему на стол лег подробнейший рапорт. Следующий чин – наверняка без проблем, а там, глядишь, и…

Занятый приятными мыслями K°локольцев успел заметить нацеленную ему в горло ладонь «журналиста» лишь краем глаза и слишком поздно.

«Да, до моря далековато… – пронеслось в мозгу Ньюкомба. – Не допрыгнуть… Хотя почему бы не попробовать?..»

Безвольно оседающий на пол лоджии конвоир бессильно смотрел, как легко его подопечный вскакивает на парапет, презрительно улыбается ломящимся в стеклянные двери жандармам и, так и не выпустив из зубов дымящуюся сигару, шагает в пустоту…

Случайного автомобиля под окном, как это сплошь и рядом бывает в «шпионских» фильмах, почему-то не оказалось, поэтому остолбеневшие от ужаса прохожие видели, как нечто темное с сочным мокрым звуком врезалось в асфальт, обдав все вокруг на несколько метров веером алых брызг, и осталось лежать неподвижной уродливой грудой.

Лишь окурок сигары, откатился в сторону и долго еще тлел, рождая тонкую струйку голубоватого дыма…

Часть третья Split personality[26]

19

Катя неотрывно смотрела в окно от самой Москвы, не отвечая на попытки соседей по купе завязать знакомство. День сменила ночь, затеплилось утро, а она все не могла сомкнуть глаз, хотя вагон скорого поезда Москва – Самара был отлично приспособлен для приятного путешествия – мягкие откидные кресла с удобными подлокотниками, уютные купе на четыре человека плюс остальные достижения XXI века к услугам пассажиров. Пассажиров, едущих куда-то на отдых или по делам, но не мятущейся души, догоняющей ускользнувшее навсегда.

Она не помнила, когда впервые возникла эта сумасшедшая идея. Но определенно не сразу после сухого объявления телевизионного диктора, не после первого репортажа из той – запредельной России, и даже не после восторгов сослуживиц.

А восторгам не было конца. Большего подъема подданные Империи не испытывали, наверное, лет тридцать пять, с того самого момента, как впервые в мире нога человека – российского космонавта Сергея Голицына – ступила на поверхность Луны в июле 1973 года. Подумать только: обитаемый мир был открыт не где-то в глубинах космоса, к чему землян многие годы готовили тысячи фантастов и не меньшее количество ученых, а рядом, буквально под боком. Причем не чужая планета, населенная какими-нибудь разумными ящерицами или интеллектуальными тараканами, а мир-близнец практически неотличимый от «старого», известного до мелочей. Что ни день, а то и по несколько раз в день вся Россия приникала к своим телеэкранам, чтобы увидеть очередной, неотличимый от своего родного, город, радостно ткнуть пальцем в знакомое лицо, мелькнувшее в толпе, взвизгнуть от восторга, при виде собственного близнеца, у которого вездесущие журналисты в этот момент берут интервью. А еще – поохать, узнав, что известная всем кинозвезда «там» – за «зеркалом» – погибла от передозировки наркотиков. Или, наоборот, возрадоваться, от неожиданного воскрешения другой, «здесь» покончившей с собой в творческом кризисе, а там уже объявившей о решении сняться в продолжении всем известного сериала.

Именно во время одной из таких передач, названной скорыми на руку телевизионщиками «Воскресшие кумиры», Катю словно током ударило: ведь это же не выдумки на потребу всемогущего рейтинга, это – реальность! Люди, умершие здесь, вполне могут жить там! И возможно, он тоже жив…

Екатерина Соловьева потеряла любимого человека больше года назад. Потеряла глупо, походя, как это сплошь и рядом бывает с молодыми людьми, еще не растерявшими детской уверенности в своем бессмертии, в бесконечности этого мира и в бесконечном же на его просторах счастье. Сколько раз все мы в молодости ссорились с любимыми по мелочам, уходили, хлопнув дверью… И не всегда удавалось вернуться. Точно так же Катя повздорила со своим парнем – тогда еще ей казалось, что он всего лишь «парень», – из-за какой-то мелочи и… Все просто и банально. Он хлопнул дверью и ушел. И все. «Ерунда, вернется!» – думала она в тот вечер, засыпая. А утро, при всей его хваленой мудрености, принесло страшную весть: его «Кабарга» на полной скорости влетела в машину дорожно-ремонтной службы, по чьей-то безалаберности поставленную не там…

И все. Не помогли ни слезы, ни мольбы к НЕМУ – всевидящему и всемогущему, вселюбящему и всепрощающему.

Боль забылась не скоро. Кирилл являлся во снах, садился в ногах постели, молчал с грустной улыбкой, не отвечая на слова раскаяния… Но жизнь берет свое, и мертвый друг постепенно стал прошлым. Красивым воспоминанием, несбывшейся мечтой. Что с того, что с другими парнями как-то не ладилось? Просто Катя рассталась с детством окончательно и стала по-настоящему взрослой. А взрослая жизнь по определению простой не бывает.

И вдруг вся непробиваемая стена, которую она столь тщательно возводила вокруг себя, рухнула в один миг.

Что, если он жив? Что, если можно приехать к нему, увидеть милые серые глаза, ямочку на подбородке, смешливые губы, упасть в ноги и возопить: «Прости меня! Я была не права!..»

Все последующие недели она жила только этой мечтой, и в один прекрасный момент, когда была готова бежать в приволжскую степь пешком, молить, чтобы ее пустили туда, на ту сторону, отдать за это все, что у нее только было за душой… на глаза попалась реклама в газете. Обычная реклама сродни той, что предлагают «незабываемый отдых на побережье солнечной Эритреи» или «великолепный круиз по романтичной Европе». Неведомая туристическая фирма «Зазеркалье» обещала визит «на тот свет» за очень смешную сумму. Ничуть не дороже того самого круиза. Правда, с учетом проживания в пятизвездочных отелях. Но ведь это самое «зазеркалье» и не старушка-Европа?

Подумать только: весь этот месяц, пока готовилась к путешествию, девушка прожила, как во сне, представляя, как ЭТО будет, и торопя дни, но чем стремительнее приближалась заветная грань за которой – неизвестность, тем больше ей становилось не по себе.

«А вдруг он не будет мне рад?.. – думала Катя бессонными ночами, комкая мокрую от слез подушку. – А вдруг у него там – другая жизнь, семья, счастье?.. Может быть, я зря затеяла все это?..»

Но поворачивать обратно было уже поздно: «путевка в никуда» встала в копеечку, причем для скромной банковской служащей – вовсе не маленькую.

– Самара! Самара! – раздался в коридоре голос проводника. – Через десять минут прибываем! Самара!..

И сонное купе ожило, а вместе со всеми немного ожила и путешественница.

«Ну вот, отступать поздно…»

* * *

– Вы имеете право пребывать на территории Российской Империи не более четырнадцати дней…

«Черт бы побрал эту работу!»

Поручик Пограничной Стражи Вячеслав Кольцов терпеть не мог то, чем вынужден был заниматься.

Нет, он выбрал профессию защитника Родины по собственному желанию. Даже не просто защитника, а защитника ее передовых рубежей, хранителя спокойствия и безопасности Империи. Но сама профессия распорядилась с ним иначе…

Вот уже шестой год поручику приходилось заниматься «бумажной» работой – служить на пункте паспортного контроля московского аэропорта Тушино. А иначе – только отставка, поскольку к строевой службе врачебной комиссией он был признан негодным и подлежал списанию «за полученными ранами» подчистую. В неполные двадцать четыре года выйти в отставку поручиком с мизерной пенсией и полным отсутствием перспектив впереди? А все это – по вине ножа проклятого контрабандиста, сделавшего свое черное дело и повредившего в хорошо отлаженном боевом механизме под названием «Слава Кольцов» что-то настолько важное, без чего не обойтись. Никак. И хотя никаких особенных перемен в самочувствии пограничник не ощущал – эскулапы, как сговорившись, стояли на своем. Негоден, и все.

И ладно бы хоть контрабандист-то попался серьезный. Кто-нибудь вроде легендарного Челкаша или Моти Водянского, умудрявшегося протащить через границу с сопредельной Австро-Венгерской Двуединой Монархией товаров на многие тысячи рублей. Нет, какой-то худосочный наркоман с жалкими двумя десятками доз какой-то новомодной химической «дури». И несерьезным ножиком, больше смахивающим на гимназический перочинный. Светила ему в случае задержания пара-тройка лет тюрьмы – даже не каторга, а вот теперь выйдет виселица, как врагу государства, покушавшемуся на жизнь его верного слуги. Без вариантов. И даже ножик не помог: скрутил еще, по запалу, раны не ощущающий поручик хилого «наркошу» без проблем. Не обращая внимания на боль в боку и медленно подтекающий кровью камуфляж. А вот, поди ж ты…

Так что, когда предложили списанному пограничнику непыльную работенку по месту жительства, вариантов особых не было. Да и казалось тогда бравому, косая сажень в плечах, служаке, что все это временно – пройдет годик-другой, и снова вернется он в ставшие родными Карпаты или любую другую точку бесконечной границы Российской Империи.

Но год проходил за годом, а перемен в судьбе не намечалось…

И эта катавасия со второй Россией…

В голове честного, не особенно обремененного знаниями из области фундаментальной науки служаки, с детства не любившего фантастику и предпочитавшего ей серийные боевики о похождениях ротмистра Прошина и его соратников, не укладывалось, как это могут существовать рядом, не пересекаясь и взаимно проницая друг друга, два разных мира? Не две планеты, не две Галактики, а две целых Вселенных. Очкастые ученые бесперечь трендели об этом по телевизору, сыпля заумными терминами, но от этого ни Вячеславу, ни сотням миллионов его сограждан, ни миллиардам остальных землян, не становилось понятнее. Интереснее или, наоборот, скучнее – да, но не понятнее.

А уж понять, как рядом могут уживаться две совершенно одинаковые и различающиеся лишь неуловимыми нюансами России, вообще не представлялось возможным. Ну ладно там – марсиане какие-нибудь зеленые и пупырчатые, разумные жабы или пусть даже люди, но какие-нибудь другие – тараторящие на непонятных наречиях, облаченные в экстравагантные наряды или хотя бы с другим оттенком кожи, разрезом глаз, цветом волос… Примерно как те, что сплошным потоком прибывают в Империю через международный терминал Тушина. Те, к которым Кольцов привык и не особенно зацикливался на непохожести, привычно выхватывая «двенадцать различий» между фото в паспорте и представленной в натуре физиономией очередного туриста или коммерсанта.

А тут?

Те же русские лица, те же привычные имена и фамилии, те же паспорта с двуглавым орлом на темно-красной корочке… И как, скажите на милость, понять – наш это господин Иваницкий Аполлинарий Евграфович, представитель Курского товарищества «Автокредит», или его «потусторонний» коллега? Ряшки у обоих идентичные, номера паспортов совпадают… Эх, морока!

– Вы имеете право пребывать на территории Российской Империи не более четырнадцати дней согласно оформленной визе, – отчеканил заученную формулировку пограничник, с треском ставя поверх сверкающего голограммами серо-голубого прямоугольника с фотографией владельца черный штамп прибытия. – Для оформления более длительного пребывания вам следует обратиться в соответствующий департамент Министерства Внешних Сношений либо в посольство вашей страны в любом городе Российской Империи. Следующий!..

«Что я несу? – поймал он себя на мысли. – Посольство Российской Империи в Российской Империи! Разве есть такое? Возможно ли вообще? Но, наверное, есть, раз разрешено этим, „зазеркальным“, шастать туда-сюда. Фантасмагория!..»

На стойку перед пограничником лег новый паспорт, и Слава сперва привычно открыл его на странице с визой, а только потом поднял глаза на владельца. Вернее, владелицу.

И обмер.

Девушка неземной красоты стояла перед окошком его прозрачного «аквариума», задумчиво глядя куда-то сквозь стекло, его, поручика Кольцова, и, наверное, все здание аэропорта заодно. Стряхнуть наваждение удалось не сразу.

Конечно, никакой неземной ее краса не была. Да и красотой вообще. Так, симпатичная, привлекательная девушка, мимо которой пройдешь на улице и не оглянешься. Но было в ее лице что-то такое… Славе внезапно показалось, что об этой девушке он мечтал всю свою жизнь. Не то видел когда-то во сне, не то рисовал в юношеских мечтах именно этот образ…

– Цель визита в Российскую Империю? – деревянным голосом спросил он, чтобы только не молчать.

– Туризм, – пожала плечиком незнакомка. Впрочем, почему незнакомка: Соловьева Екатерина Михайловна, одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения, уроженка Москвы, православного вероисповедания…

– Не состоите ли под следствием? – продолжал допрос пограничник, кляня себя последними словами, но не в силах остановиться – лишь бы подольше не отпускать от себя, лишь бы еще и еще чувствовать ее близость. – Не скрываетесь от правосудия или долговых обязательств?

– Нет, – улыбнулась Екатерина Михайловна, став еще милее – так осветила улыбка ее немного печальное лицо. – Конечно же, нет.

Все. Лимит времени исчерпан.

– Вы имеете право пребывать на территории Российской Империи не более четырнадцати дней согласно оформленной визе, – опомнился поручик, едва не перепутав нужный штамп. – Для оформления более длительного пребывания вам следует обратиться в соответствующий департамент Министерства Внешних Сношений либо в посольство вашей страны в любом городе Российской Империи. Следующий!..

– Что, Славка, хороша? – облокотился на спинку его кресла вошедший, как всегда, тихо и неслышно Левка Акопян, такой же поручик-контролер, только сидящий не за стойкой, а в машинном зале, куда стекались данные со считывающих устройств всего терминала. – Ай, какая дэвушка, да? Пэрсик! Хурма!

– Гранат, слива, кокосовый орех, – в тон ему ответил Вячеслав, делая вид, что занят, хотя место перед окошком пустовало. – Тыква, арбуз, ананас.

– Я серьезно, да! – обиделся «электронный бог». – Хочешь, телефон ее пробью через машину? И адресок заодно. Тэбе не надо – сэбе возьму!

– Откуда?.. – вздохнул Слава, ставя штамп в паспорт какой-то Клары фон Цвейбург, неизвестно зачем прибывшей в Москву из Вольного Града Гамбурга: виза у нее была привычная – зеленая, а следовательно, ни к какому «зазеркалью» тощая, словно вяленая селедка, дама отношения не имела. – Она оттуда…

– Ты совсем балной, да? – постучал по курчавой, как у абиссинца, голове Левон Оганезович. – У нее же здесь точный аналог имеется. Как и нас с тобой – там, – когда Левка переставал валять дурака, кавказский акцент у него – «армянина с Маросейки», как он себя сам называл – исчезал бесследно. – Куда она, думаешь, сейчас направляется, а?

– Не знаю. Да и знать не хочу.

– С двойником своим повстречаться, чай-вино попить да посплетничать. Очень это сейчас модно стало: и у нас, и у тех, – Левка ткнул пальцем куда-то вдаль, – зазеркальных. А на девяносто – девяносто пять процентов и адреса, и телефоны у них совпадают. Так что я бы на твоем месте…

– Ну, пробей, пробей… – Слава уже устал от бесконечных попыток сослуживцев и особенно сослуживиц устроить его личную жизнь. Причем последние зачастую пытались небескорыстно для себя, любимых… – Ты же не отстанешь…

Кольцов знал наверняка, что ни о каком «личном интересе» у Левона речи идет: по натуре своей, как и все кавказцы, любвеобильный, он давно и прочно был связан по рукам и ногам большой армянской семьей: супругой Лолой, в которой души не чаял, и шестью разновозрастными ребятишками, которых просто боготворил. Какой уж тут «загул на сторону»? Разве только виртуальный.

И листок распечатки лег перед поручиком на стол через десять минут…

20

«Почти столько же, сколько существует само человечество, им владела навязчивая идея обнаружить некий аналог своего мира, мир-близнец, причем в непосредственной близости. Мир, куда можно легко добраться…

Еще в глубокой древности возникли легенды о мире духов, куда уходят после смерти, чтобы обрести там вечный покой, невиданно удачную охоту и вообще сытую и легкую жизнь. Большинство религий проистекло из этой наивной мечты юного человечества. Правда, в те далекие времена считалось, что „мир духов“ совсем рядом – за ближайшей грядой холмов или за тем дальним лесом…

Время шло, и мир человека расширялся. Сначала мир-близнец помещали где-то за границами известных стран, к примеру, европейцы Средневековья – в полумифическом Междуречье, где размещался христианский рай, а потом – за морями-океанами. И такие миры были! Колумб, отплывший из Испании на запад в поисках кратчайшего пути в Индию, открыл Новый Свет – Америку, очень похожую на уже известные в то время Европу, Азию и Африку, но все-таки изрядно отличающуюся. Но все равно очень-очень богатую…

Богатства Нового Света позволили алчным европейцам предположить, что существуют другие подобные миры. Где они расположены? Запад занят Америкой, Восток – Азией… Конечно же, на юге! Там географы размещали свою Terra Incognita,[27] а смелые мореплаватели неустанно искали. И существовал этот миф, постепенно увядая с новыми и новыми открытиями, до самого начала XIX столетия, пока русские моряки Беллинсгаузен и Лазарев абсолютно достоверно не доказали, что вместо „Земли обетованной“ там расположена всего лишь ледяная и бесплодная Антарктида…

Долго еще будоражили умы легенды о затерянных в океане чудесных островах, изолированных в горах странах, даже обитаемом мире на внутренней поверхности полой, как футбольный мяч, Земли. Увы, люди еще очень крепко были привязаны к своей планете.

Существовала еще и Луна, и множество философов и писателей от Античности до эпохи Просвещения помещали свои идеальные миры там, но наука не стояла на месте… Даже в XIX веке уже знали, что воздуха на вечном земном спутнике нет, а следовательно, и жизни… Но Луна-то не единственная планета!

И вот итальянец Скиапарелли открывает на Марсе каналы! Значит, там есть разумные существа! А почему не на Венере, где тоже есть атмосфера, не на Юпитере? И мечты человечества вознеслись ввысь…

Увы, и Марс, и Венера, не говоря об остальных планетах, оказались безжизненными и бесплодными почище Антарктиды, поэтому пришлось искать Новые Миры у далеких звезд. Но долететь туда при существующей технологии нереально. Итак, тупик?

Ни в коем случае!

Еще в начале XX века математики и физики предположили существование многомерного пространства. А раз так, то совсем рядом с нами, а может быть, даже пересекаясь с ним, существует еще одно пространство, которого мы просто не ощущаем, или пространств этих бесконечное множество… А почему бы им не походить на Землю точь-в-точь, словно близнецы?

И фантазия развернулась уже в этом направлении. Появились „очевидцы“, якобы побывавшие в ином измерении и „правдиво“ рассказавшие о нем, появилось объяснение бесследным исчезновениям людей и морских судов, которых до этого не было, появились даже загадочные „пришельцы ниоткуда“, которых пресса безапелляционно объявила выходцами из параллельного нашему мира. Вам мало доказательств?

Осталось только одно: найти вход в этот вожделенный мир или, если вам угодно, портал. И вот тут начались сложности…

Будь порталы доступны, ими пользовались бы с давних времен, и переход туда-сюда был бы не сложнее переезда из одной страны в другую. А раз такого не наблюдается, то либо проходы в параллельные миры открываются лишь посвященным, либо находятся в труднодоступных местах. И все закрутилось по новой… Отдаленные острова, изолированные горные страны, Антарктида…

И все-таки представьте себе на миг, что портал – не сказка, а реальность, что рядом с нами лежит вторая Земля, такая же, как наша. Что человечество получило еще один шанс…»

«Всемирный следопыт» № 6 за 200… год

«…С того момента, когда Россия в последний раз изумила мир (я имею в виду последнее расширение Российской Империи), миновало уже более четверти века. Весь цивилизованный мир уже считал, что от этой непредсказуемой державы уже не стоит ждать никаких сюрпризов, и несколько расслабился. Действительно, неужели возможно чем-то удивить мир после поглощения Россией чуть ли не всей Евразии и части других материков. Когда-либо этот удав планетарного масштаба должен был насытиться, и если не лопнуть (чего так горячо желает все прогрессивное человечество), то хотя бы впасть в спячку, позволив всем, кто с тревогой следит за его телодвижениями, вздохнуть свободно.

Триста лет назад немытые орды дикарей из никому неизвестной Московии внезапно выросли под стенами ничего не подозревающих и занятых мирным трудом европейских городов и предательски захватили часть их, позволив предку нынешнего властителя Петру Великому (и я бы сказал – Ужасному) заложить у самых ворот Европы свою столицу – символ его мрачной и кровавой власти.

Двести лет назад русские орды прошли через всю Европу, сея горе и разрушение, установив там свой порядок, отголоски которого мы видим и сегодня.

Без малого сто лет назад они предательски напали на единственного на тот момент гаранта и защитника Свободы и Демократии Британию, измотали ее долгой и кровопролитной войной, черпая ресурсы из своей бездонной Сибири, и не давали уже оправиться на протяжении всего двадцатого века…

И наконец, тридцать лет назад неуемным русским стало тесно на Земле и они решили включить в сферу своего влияния наш естественный спутник. Казалось бы: чего более? Марс? Венеру? Отдаленные звездные системы? Слава Всевышнему, технические возможности этого не позволяют и вряд ли позволят в ближайшем будущем. Значит, предел русской экспансии положен? Ничуть.

Оказалось, что Россия каким-то непостижимым трезвому уму образом, позволяющим вспомнить Врага человеческого, нашла путь в иную Вселенную, практически точно повторяющую известную нам. Там есть галактики, звезды, планеты и в числе последних – такая же Земля, как и наша. И на этой „другой“ Земле, что бы вы думали? Правильно! Такая же Российская Империя, что „радует“ нас в привычном мире. Точно такая же, идентичная, похожая до такой степени, что там точно так же, как и в хорошо известной нам России, правит самодержец Николай II Романов!

Конечно же, там есть и Европа, слава богу, не занятая еще русскими, Америка, Африка, Австралия… И все это тоже походит на привычные нам континенты и страны. Но не торопитесь радоваться: дорога в те страны, несомненно ставшие бы добрыми соседями и преданными союзниками человечества нашей Земли, лежит через контролируемую русскими территорию, потому что расположено окно в чужой мир практически в центре этой безмерно распухшей страны. А значит, ни мне, ни вам, дорогие мои читатели, никому иному, если он не влачит рабского ярма русского самодержавия, никогда не попасть в те благословенные земли, не увидеть своих мечтающих о встрече близнецов, не возрадоваться, встретив там родственников, безвременно почивших здесь, не насладиться красотами иного мира. На пути туда разлегся громадный русский медведь, демонстрирующий всем свои страшные когти и окровавленные клыки.

Стоит ли говорить, что после всего этого Россия стала сильнее вдвое! Там, где раньше она выставляла против рыцарей Добра миллионы своих головорезов, там она теперь выставит вдвое больше. Объединив капиталы и людские ресурсы, две Российские Империи смогут подорвать весь мировой рынок, а потом захватить обнищавший, страдающий от голода и холода мир своими кровавыми лапами.

Чтобы не сбылись все эти мрачные прогнозы, весь цивилизованный мир должен забыть все свои разногласия и детские обиды друг на друга, сплотиться в единый кулак и дать последний бой объединенным Империям Варваров. Уверен, что в священной борьбе против русских – этих вселенских вампиров – нам помогут и обитатели того, другого мира, которые вполне могут ударить по русскому медведю с тыла.

Мне хочется верить, что когда-нибудь оба Человечества наших миров вздохнут свободно над трупом жадного хищника.

Да поможет нам Бог!»

«Daily Telegraph» September 200…

«Китай с радостью приветствует успех своего великого северного соседа, сумевшего отыскать дорогу в чудесную страну, заключающую в себе точную копию нашего мира. Раньше это было под силу только героям сказок и легенд, но теперь русские доказали всему миру, что нет на свете сказок, которые не сбываются в реальности.

Еще в январе в городе Ченду был завершен отбор участников китайской экспедиции во вновь открытый мир, получившей название „Встреча первого луча солнца после долгой ночи“, в число которой вошли десять китайских физиков, географов и космологов. Ученые должны ознакомиться с новым миром и подготовить программу, по которой Китай будет самостоятельно искать порталы в иные миры, подобные русскому. Ведь именно в нашей великой стране расположена легендарная Шамбала, которая, в свете последних событий, не может быть не чем иным, как окном в другую Вселенную.

В ближайшие дни экспедиция прибудет в Россию и на любезно предоставленном российским правительством самолете пересечет грань между мирами. В течение полумесяца ученые будут знакомиться с иным миром, проведут научные исследования, касающиеся большого спектра областей, в том числе биологии, физики, астрономии, климатологии и гуманитарных наук, а также встретятся с русскими учеными и проведут беседы для ознакомления с полученными ими результатами, сравнения и обмена данными. В данной экспедиции проникновение на территорию, соответствующую Китаю, не планируется.

На конкурс для участия в этой акции, организованной рядом компаний и правительственных учреждений Китая, который проходил в Ченду с октября прошлого года, записались более 3000 кандидатов из числа ученых и студентов ведущих университетов страны. В последний тур вышли 30 соискателей, которые должны были проявить свои способности в самых различных областях, начиная с навыков выживания в полярных условиях до хорошего владения русским языком. Возглавит экспедицию действительный член Императорской Китайской Академии Наук господин Лю Хайшен.

В честь экспедиции на центральной площади города Ченду будет заложен монумент…»

«Кэцзи жибао»[28] № 12 за 200…

21

С трудом отмахнувшись от всяческих «прилипал», сулящих сразу все блага на земле – от съемной квартиры на ночь до ознакомительной поездки по Первопрестольной, – Катя вышла из ворот аэровокзала.

После стерильной и хорошо кондиционированной атмосферы «зоны отчуждения» свежий, морозный и не слишком отравленный, благодаря стараниям властей, выхлопами миллионов московских автомобилей воздух пьянил не хуже молодого вина. Неяркое зимнее солнышко играло на золотых крестах храма Спаса Преображения. Москва, пусть и чужая, «зазеркальная», никогда не виденная ранее, улыбалась гостье радушно и приветливо, словно добрая бабушка внучке.

«Куда теперь? – подумала Катя. – Домой? – И тут же поправила себя: – К… ней?.. К нему?..»

Она вдруг поймала себя на мысли, что представляя в мелочах, как произойдет встреча, не продумала детальный план действий, что для нее, собственно, не было характерно.

«А… Будь, что будет…»

Новенькая «Ладога», сияя лаком и никелированными финтифлюшками, названия которых Катя никогда не запоминала, хотя Кирилл, помешанный на авто, долго и подробно рассказывал ей обо всем, что движется на четырех колесах, бесшумно затормозила рядом.

– Куда едем, барышня? – весело спросил разбитной, как и все московские «Ваньки», таксист.

В обычной жизни такси для Екатерины было роскошью: довольно хорошо обеспеченная сейчас, она не забывала детства и той девочки из семьи мелкого чиновника, для которой мороженое всегда оставалось лакомством, платья приходилось донашивать за старшими сестрами, а наряды для кукол – мастерить своими руками. Но сейчас в ней вдруг проснулось что-то дедовское, разгульное.

– В «Византийскую», – небрежно бросила она, опускаясь на мягкий сафьян заднего сиденья и ужасаясь в душе своим словам. «Византийская старина» была чуть ли не самой дорогой гостиницей в городе – там не брезговали останавливаться не только заезжие звезды кино и эстрады, но и путешествующие инкогнито коронованные особы европейских держав.

– Ого! – присвистнул водитель, плавно двигая авто с места. – Такие седоки мне нравятся! Особенно барышни!

Рассеянно глядя на проносящиеся за стеклом знакомые улицы и здания, девушка не переставала думать о предстоящем свидании. И чем ближе, тем больше страшилась его. Еще не поздно было приказать таксисту повернуть, дождаться нужного рейса и – правдами-неправдами…

«Прекрати истерику, Катерина! – брюзгливо произнес в сознании голос старшей сестры Евдокии, сейчас учительствовавшей где-то в Туркестанском крае. – Тебе уже пора быть готовой отвечать за свои поступки…»

– Вы, барышня, случаем не из этих будете? – спросил, не поворачивая головы, таксист и тем самым оторвал пассажирку от ее мыслей.

– Что вы сказали? – не поняла она.

– Да из этих, – пояснил мужчина, мимолетно сверкнув назад лукавым глазом. – Из потусторонних. А то, понимаешь, повадились к нам шастать…

– Н-нет, – храбро соврала Екатерина. – Я по делам… В Астрахань летала… Если хотите – могу паспорт показать.

– Да что мне ваш паспорт, – хохотнул «Ванька». – Просто понаехали тут… Напарник мой, давеча, взял одного барина. С виду такой положительный – шуба бобровая, цепь золотая через все пузо… Полдня катал, думал – счастье привалило. И верно: тот, вылезая, целого «петеньку»[29] сунул, хотя на счетчике всего восемьдесят целковых натикало. «Молодец! Двадцать рубликов тебе на чай!» – говорит. Гришаня-то и рад стараться – всю наличность ему на сдачу и выгреб. И свои кровные отдал, и у приказчика знакомого из Столешниковского «катеньку» перехватил в долг. Это ж надо подумать – целый «петрушка»! Он в своей деревне такую купюру и в руках-то не держал! А как приехал после смены в банк сдавать – на стенку ведь не повесишь, жить как-то надо, – так его, беднягу, и взяли под микитки. Откуда, мол, фальшивые деньги, мазурик? Где ж ему знать-то было, деревенщине, что с такими номерами у нас тут «пятисоток» отродясь не печатали! Насилу выкрутился малый. Но и без выручки остался, и без своих, и в долгах, как в шелках. И сунуть кой-кому пришлось барашка в бумажке, чтобы не висело на вороту такое непотребство. Так-то вот…

Таксист с минуту молча смотрел на дорогу, а потом заявил:

– Так что, если вы, барышня тоже какой фокус удумали, вроде этого финта с «петенькой», то не обессудьте – лучше я вас сразу высажу.

– Что вы! – наигранно возмутилась Катя, боясь одного: залиться от стыда краской, что с ней случалось часто. – Что вы! Да я… Да я монетами с вами могу расплатиться, если вы боитесь. Вот, держите. – Она принялась рыться в сумочке, лихорадочно вспоминая, взяла ли с собой золото, или понадеялась на бумажные рубли.

«А ведь в гостинице тоже придется за номер платить! – мелькнула пугающая мысль. – И карточка тут не поможет… Что, если меня тоже за фальшивомонетчицу примут? Господи! Стыд-то какой!.. Ох, и дуреха, ты, Катя… Авантюристка…»

– Да ладно, – буркнул мужчина. – Это я так, для порядку…

– Нет, нет… – Девушка нащупала в кошельке вожделенный двойной империал и успокоилась. – Все нормально. Вы же не обязаны, в конце концов… Только знаете что: я передумала. Подруга у меня тут живет неподалеку. На Пречистенке. Сто лет не виделись, так я уж лучше к ней.

– Как прикажете, – пожал плечами «Ванька». – Что в «Византийскую», что на Пречистенку – один конец…

«Ладога» свернула с Тверской на Моховую (лишь сверкнули мимолетно золотые орлы на Кремлевских башнях), лихо пронеслась по Волхонке мимо Христа Спасителя, сурово глянувшего на лгунью из-под массивных золотых шеломов, и вкатилась на знакомую до последнего камешка родную улицу.

– Пардону просим, – кивнул «возница» на тесно заставленную припаркованными авто улицу. – Далее никак не могу.

– Да мне тут рядом, – засуетилась девушка. – В Еропкинский… Сколько с меня.

– Восемь рубликов, – буркнул водитель, сбрасывая движением пальца счетчик. – И сорок восемь копеек.

Но, получив сверкающую полновесную двадцатку, оттаял (проверив предварительно монету на зуб и на вес), а уж когда пассажирка изволила «забыть» про рубль пятьдесят две, убрав в кошелек только две мятые «синенькие», вообще проникся к ней уважением. И «сумел» докатить аж до поворота в переулок и, выскочив, галантно подал ручку, помогая выйти из авто:

– Счастья вам, барышня!..

– И вам… удачи… – вымученно улыбнулась вслед удаляющейся машине девушка: в принципе мужичок оказался вполне симпатичен ей, и не его беда, что жить как-то надо…

Но чем ближе походила она к «родному» дому, тем медленнее двигались ноги, тем короче становился шаг и тем больше хотелось остановиться, вдохнуть полную грудь внезапно потерявшего живительность, суконного какого-то воздуха, а то и присесть на припорошенную легким снежком скамейку, чтобы переждать внезапно нахлынувшую дурноту.

Едва переставляя ноги, словно во сне, Катя миновала дворника Евсеича, с готовностью распахнувшего перед хорошо знакомой «барышней» калитку, так и не заметив его ищущего взгляда (ну не до пятиалтынного, припасаемого всегда на такой случай, ей было – пойми, Евсеич!), поднялась по знакомым ступеням на третий этаж…

И остановилась перед «своей» дверью.

«Зачем я здесь? Что я здесь ищу? Даже если Кирилл жив, то он с НЕЙ. Он счастлив. ОНИ счастливы. Что ты скажешь ЕЙ? Неужели надеешься выплакаться на родной-чужой-знакомой-незнакомой груди, встретить поддержку, любовь, жалость? Ведь ты приехала не к НЕЙ: ты приехала за ЕЕ Кириллом… Как бы ты сама поступила на ЕЕ месте?..»

Екатерина не знала, сколько она вот так простояла, не решаясь поднять руку и прикоснуться к позолоченной, тронутой темными точками патины, как и дома, рукояти дверного звонка. Может быть – минуту, может быть – час. Может быть – год… Время перестало для нее существовать.

И поэтому, когда дверь распахнулась и на пороге возник ОН, девушке показалось, что она спит и видит сон.

А он был прежним. Все тем же Кириллом со смешливыми серыми глазами и ямочкой на подбородке. Со светлыми непослушными вихрами над высоким лбом и, как всегда, в расстегнутом на груди даже в самый лютый мороз пальто…

– Вот это номер! – присвистнул молодой мужчина, отступая на шаг и делая приглашающий жест (даже жесты оставались его прежними). – Сплю я, что ли? И не пил вроде… Бог ты мой!

Он так бесцеремонно рассматривал гостью с ног до головы, разве что не поворачивая перед собой, словно заморскую диковину, что в другое время непременно напросился бы на пощечину, но теперь…

– Катя! – крикнул Кирилл в глубину квартиры. – Катенька-а! Катюша-а-а!.. К нам гости, дорогая!..

– Иду-иду! – послышался знакомый голос. – Кто бы это?

И Катино сердце рухнуло куда-то вниз: на пороге «большой» комнаты, придерживая рукой наброшенную на плечи теплую шаль, стояла она. Она и одновременно не она – чуть подурневшая, слегка поправившаяся… И причину этих метаморфоз искать не стоило: заметно округлившийся живот второй (или первой?) Екатерины говорил сам за себя…

Женщина охнула и прикрыла рукой рот, но быстро справилась с собой. Только вот глаза ее…

– Что же мы стоим на пороге? – не унимался Кирилл. – Девочки! Столбами не стойте, а? Это же просто чудо какое-то!

* * *

Катя шла, не разбирая дороги, куда глаза глядят. Да и не видели почти ничего глаза, наполненные слезами.

Еще собираясь сюда, она сомневалась, считала все это блажью, авантюрой, глупостью. Но только здесь поняла – какой.

Слабое зимнее солнышко клонилось к западу, подсвечивая розовым стены домов, расчерчивая густыми тенями мостовую и тротуары. Но девушка не видела красоты, достойной кисти пейзажиста: сквозь все это проступали картинки, разделившие ее жизнь на две четкие части – ДО и ПОСЛЕ.

Вот накрытый на три персоны стол. ЕЕ стол. В ЕЕ гостиной. И суетящаяся подле ЕЕ прислуга – вечная и нестареющая Палаша, расставляющая и раскладывающая на крахмальной скатерти ЕЕ «фамильные» хрусталь, фарфор и серебро. И ЕЕ чужое отражение напротив… А между ней и ее отражением – он, Кирилл, живой и веселый, как всегда, сыплющий анекдотами и ухаживающий напропалую за обеими дамами, как ухаживал за одной. Живой, но уже не ее, не Катин. Вернее, Катин, но…

– Вы не представляете себе, милые дамы, – с каждым фужером шампанского молодой мужчина становился все живее и непосредственнее, – как я рад! Катюша, ты великолепна – спору нет. Но сразу ДВЕ Катюши – это предел моих мечтаний! Как говорил один из моих друзей, драгунский поручик Неверов, две…

Но шутки на грани приличия не забавляли женщин, почти неотрывно глядящих друг на друга, отвлекаясь, чтобы ответить дежурной улыбкой на любезность галантного кавалера или чуть приподнять бокал, ответив тем самым очередной тост. Кавалер не замечал этого, разливаясь соловьем, но между двумя Екатеринами шла война. Молчаливая, почти незаметная, но ничуть не менее страшная, чем настоящая. Мимолетная атака взглядом, отмечающим морщинку на чужом-своем лице, такое же мимолетное отступление и тут же – контратака… Обе стороны были беспощадны к противнику, а значит – к себе. Это была самая жуткая из войн – война с самим собой. Здесь не сдавались на милость победителя и не брали пленных.

– Я хочу выпить, – поднялся Кирилл на несколько нетвердые уже ноги, – за двух прекрасных дам, которых мне выпало… С которыми мне… Кати… Нет, Катюши! – сбился он внезапно с мысли и пьяно хихикнул. – Я вот что сейчас подумал: а что если нам… Нет-нет, не перебивайте меня! – запротестовал он, хотя его никто и не собирался перебивать. – Что, если нам… Ну, вы понимаете, конечно…

Катя внезапно, с грохотом опрокинув стул, вскочила на ноги и выбежала вон.

«Прочь отсюда! – твердила она себе, ломая ногти, не в силах справиться с непослушными застежками. – Прочь!.. Будь проклято это Зазеркалье!.. Будь прокляты эти сатанинские куклы-обманки!.. Будь проклят тот, кто дергает из-за кулис их за веревочки!.. Прочь отсюда!..»

Простоволосая, растрепанная, она сбежала по лестнице, и ей оставался всего лишь один пролет, когда наверху хлопнула дверь.

– Постойте! Подождите! – послышался сверху задыхающийся голос. – Не уходите…

«Что ты делаешь? – Евдокия, как и всегда, была тут как тут. – Пожалей ее, бессовестная, – она в положении… И вообще, вам ведь нужно расставить точки над „i“?..»

Действительно, Кирилл, как ни рвалась к встрече с ним Катя, оказался здесь явно лишним. Две женщины…

– Вы здесь?.. – задыхаясь, едва переступая неуверенными ногами, Екатерина осилила, держась обеими руками за перила последний лестничный пролет. – Вы не ушли…

– Вам плохо? – Катя сделала движение навстречу женщине, но та оттолкнула ее взглядом:

– Не трогайте меня… Зачем вы пришли? Зачем?

Лицо беременной шло красными пятнами, глаза лихорадочно блестели.

– Я знаю. Я все знаю. Вы пришли, чтобы украсть его у меня! Вы… Вы воровка! Убирайтесь прочь! Убирайтесь в тот ад, что изверг вас наружу!

Екатерина отшатнулась, словно от пощечины, но женщина вдруг цепко ухватила ее за рукав и приблизила почти неузнаваемое лицо.

– Да, я сейчас страшная… Я не могу… Он пойдет за вами… Он меня оставит… Возьмите это. – Она полезла свободной рукой за корсаж и принялась совать в безвольную Катину руку скомканные купюры, колючие драгоценности, скользкие холодные монеты. – Возьмите все! Только оставьте нас… Оставьте нас в покое…

Растрепанная и жалкая, «зазеркальная» Екатерина выпустила Катину руку, чтобы стащить с пальца никак не поддающееся обручальное кольцо.

– Все… Возьмите все… – с остановившимся взглядом повторяла она, как в бреду. – Возьмите все…

А девушка уже пятилась назад, все ускоряя шаги, и рассыпавшиеся империалы прыгали по прикрытым ковровой дорожкой ступеням, весело, будто золотые кузнечики…

Не видя перед собой ничего, Катя мчалась вниз, а вслед ей несся неузнаваемый, похожий на рычание раненой волчицы голос:

– Убирайся в ад!!!

Лишь немного пришла в себя путешественница, когда поняла, что стоит, вцепившись руками в ледяную чугунную ограду.

Перед ней, ловя полированными гранями креста последние лучи заходящего солнца, высилась церковь.

«Это знак…»

Под гулкими сводами было сумрачно и пустынно, святые сурово взирали на пришелицу со стен, тлели огоньки лампад, дурманил разгоряченную голову аромат ладана. Только сейчас, с запоздалым раскаяньем, девушка поняла, что потеряла или забыла у ТОЙ шляпку и суетливо накинула на голову шейный платок.

– Мир тебе, дочь моя…

Батюшка был стар и сед, голос его дрожал, но голубые, по-стариковски выцветшие глаза смотрели цепко.

– Здравствуйте, батюшка… – склонила голову Катя.

– Что ты ищешь в доме Божьем?

Екатерина не считала себя очень верующим человеком – трудно следовать Вере в нашем суетном мире, – но сейчас в образе старенького священника перед ней стоял сам Господь, и слова полились из ее груди рекой. И сегодняшняя обида, и прошлые, и многое-многое еще…

– Это грех, дочь моя, – покачал головой батюшка, когда слова исповеди иссякли. – Ты замыслила дурное: пойти против промысла Божия. А ведь не дано знать нам, грешным и сирым, промысел его, и должны мы покорно принимать все испытания, исходящие из длани его… Но Господь всепрощающ и милосерд. Иди с Богом, дочь моя – я буду молиться за тебя…

Но зерно благодати, посетившее Катю под церковными сводами, испарилось без следа, стоило ей выйти вновь под темнеющее небо.

«Почему желание вернуть любовь должно быть грехом? – снова и снова спрашивала она себя. – Разве любовь – это грех? Разве Господь не есть любовь?..»

Ноги сами несли ее вперед куда-то к неизвестной цели. Родной чужой город проплывал мимо, равнодушный к инородной человеческой песчинке, затерявшейся в его огромном теле. Встречные прохожие не замечали медленно бредущую девушку, обтекали ее, как неодушевленное препятствие, или, глядя вслед, крутили пальцем у виска. Первопрестольная привыкла к юродивым и сумасшедшим. Ее широкой души уже не хватает на всех…

Городовой было двинулся в ее сторону, но, разглядев приличную одежду, вернулся на пост – мало ли какая беда у человека, а вот прояви излишнее рвение, и потом не оберешься греха. Чужая душа – потемки.

Екатерина опомнилась лишь на Никольском мосту.

Река, по теплой зиме не скованная льдом, неспешно несла свои воды под ажурной решетчатой аркой, унося к далеким океанам отражения кремлевских башен и огней второй столицы Империи. Редкие автомобили проносились мимо, озаряя замершую у перил фигурку любопытствующими лучами.

Катя оперлась на чугунный парапет и взглянула в черную и гладкую, маслянисто отсвечивающую бликами фонарей воду.

«Как там сейчас, наверное, холодно, – подумала она, следя за проплывающим внизу мусором и ледяным крошевом. – Холод и… спокойствие… Покой… Полный покой…»

Ладонь без перчатки скользнула по гладкому холодному металлу. Девушка была гибка и спортивна, ей ничего не стоило, опершись ногой о фигурную ограду, подтянуться на руках.

И она это сделала.

Катя возвышалась над темной рекой и не испытывала никакого страха. Наоборот, ее не покидала гордость за себя, такую юную, красивую и сильную.

«Попробовала бы ОНА так! Этой корове нипочем…»

Она взглянула вниз.

«И ведь не страшно совсем… Что если я…»

Она начала чуть-чуть клониться вниз, по-детски обмирая сердцем и ловя момент, когда можно еще удержать равновесие, а когда…

Чья-то рука крепко, до боли, сжала ее плечо и бесцеремонно сдернула обратно на надежную твердь. Сердце пропустило удар: «Он! Кирилл…»

Но высокий мужчина в форменной фуражке был незнаком. Почти незнаком…

* * *

«Ну что тебе далась эта девчонка? – корил себя Вячеслав в несчетный раз. – Незнакомая, не красавица, к тому же – „потусторонняя“. С чего ты взял, что она соизволит с тобой заговорить? Даже не заговорить – просто глянуть в твою сторону. Ведь ты тоже, между нами, не красавец. Да и вообще… Вполне сложившийся холостяк, скучный служака, не Дон-Жуан какой-нибудь…»

Автомобиль поручика снова и снова кружил вокруг квартала, содержащего в себе тот самый заветный адрес, и ни разу Слава не позволил себе даже свернуть в нужный переулок, не то что подъехать к дому и постучать в дверь. Но перед глазами вновь и вновь вставало милое лицо, поэтому и бросить все и уехать он тоже не мог.

«Окстись, дубина! – думал он, упрямо выворачивая руль на несчетный круг. – Девушка приехала развлечься, пообщаться с самой собой, так сказать, со стороны. Да и мало ли… А ты тут со своим „пиковым интересом“. До тебя ли ей вообще, ваше благородие?.. И почему ты вдруг решил, что она – свободна? Может быть, госпожа Соколова она – по мужу, и заявись ты в гости – просто не поймет…»

Решимость сменялась унынием, а уныние – надеждой. Спрашивается: чем могла приворожить сердце офицера невысокая хрупкая девушка с простым русским лицом? А вот поди ж ты…

Чары рассеялись, когда на Москву опустился ранний зимний вечер.

«Все, поручик! – одернул себя Кольцов. – Пора и честь знать. Все же ты – не сопливый кадет, готовый волочиться напропалую за первой встречной юбкой. Завтра на службу, и кому ты там будешь нужен – издерганный и нервный? Домой, под душ, ужинать и – в постель. Старую добрую холостяцкую постель, еще ни разу тебе ни с кем иным не изменившую…»

Вячеслав, как всегда, приняв решение, успокоился и, въезжая на Никольский мост, даже принялся мурлыкать под нос что-то про овечек из популярного шлягера, когда…

Свет фар внезапно выхватил фигурку, колеблющуюся в неустойчивом равновесии на парапете, и сердце пронзила молния.

«Успеть! Только успеть!.. Черт! Плаваю ведь, словно топор без топорища! Сколько там до воды?..»

И лишь когда ладонь сомкнулась вокруг тонкой девичьей руки, офицер понял, что Бог – есть.

А когда развернул несостоявшуюся самоубийцу лицом к себе, чтобы обрушить свой гнев на ее пустую голову, понял, что Бог не только есть, но и следит за всеми нами с небес неусыпно…

22

– И все равно, я считаю, что это – неоправданный риск.

Бежецкий аккуратно подровнял стопочку только что прочтенных листов и отодвинул от себя по полированной поверхности стола. В кабинете повисла тишина.

Совещание, собранное князем Харбинским, длилось уже более двух часов, и выработать какое-либо общее мнение пока не представлялось возможным. Подобное являлось вопиющим исключительным случаем в среде людей, обычно понимающих друг друга с полуслова, но и сам повод тоже был беспрецедентен. Речь шла ни много ни мало – о первой в истории встрече двух императоров двух Российских Империй.

И хотя за прошедшие с момента «открытия» межпространственного перехода для сообщения между мирами месяцы незримую границу успело пересечь в обоих направлениях уже несколько десятков тысяч человек, вопрос о личной встрече двух государей оставался подвешенным в воздухе. В прямом и переносном смысле. Но отодвигать его решение становилось все труднее и труднее, поскольку положение становилось двусмысленным: подписание каких-либо договоров, соглашений и прочего без демонстрации дружеского расположения императоров казалось бессмысленным. Существовало несколько весьма щекотливых вопросов, которые могли быть решены лишь в доверительной беседе и при обоюдном согласии монархов.

К примеру, такая отвлеченная категория, как нумерация миров. Казалось бы, какая разница, какая из двух совершенно одинаковых Россий будет именоваться первой, а какая – второй? Потому что привычные противопоставления: «западная – восточная», «северная – южная» или даже «верхняя – нижняя» – в этом случае не подходят в принципе. Ан нет. В том-то вся и суть, что обе они СОВЕРШЕННО одинаковы, а следовательно, на «первость» могут с равным успехом претендовать обе. И решить этот вопрос могут лишь самодержцы и лишь по обоюдному согласию.

Но на чьей территории должна проходить встреча?

– Если бы можно было каким-нибудь образом провести встречу на нейтральной территории… – начал академик Мендельсон, но тут же был одернут Николаевым-Новоархангельским:

– Мы же уже решили, что вариант «Тильзитского плота»[30] не подходит совершенно.

– Но теоретически…

– Даже теоретически. Конечно, технически… чисто технически, повторяю, могла быть создана некая платформа, один край которой находился бы на нашей стороне, а другой на противоположной. Но из-за разницы течения времени по разные стороны «границы»…

– Ваша платформа была бы разрезана надвое, – завершил за академика Бежецкий.

Князь Харбинский во время всего совещания хранил молчание, чертя на лежащем перед ним листе бумаги какие-то геометрические фигуры. Все предложения были им выслушаны молча, и по его весьма подвижному обычно лицу нельзя было прочесть, какое именно вызвало большее расположение вельможи. Теперь же, когда обсуждение явно зашло в тупик, Георгий Петрович не скрывал своей откровенной скуки.

– Я внимательно выслушал вас, господа, – произнес он наконец, осторожно положив карандаш на свои «художества». – И вынужден признать, что ни один из предложенных проектов меня не удовлетворил.

Он поднялся на ноги и прошелся по комнате, заложив руки за спину. Остальные молча следили за ним.

– Признаюсь, господа, – остановился у окна князь. – Я несколько слукавил, собирая данное совещание. Я ничего от него и не ждал. Вернее, ждал подтверждения собственного мнения…

– Нет, – обернулся он к Бежецкому и его «подчиненным». – Если бы прозвучали слова, способные меня смутить, то, естественно… Однако решения эта задача, судя по всему, не имеет.

– Объясните, пожалуйста, Георгий Петрович, – не выдержал Александр. – Ваши намеки нам непонятны.

– Охотно, – пожал тот плечами. – Дело в том, что над данной проблемой бились не только вы, но и еще масса людей: дипломаты, инженеры, физики… И все вынесли один и тот же вердикт: «Невозможно», но…

Георгий Петрович помолчал:

– Для помазанника Божия нет невозможного на Земле, – торжественно объявил он. – Его Величество изволил выслушать все резоны и объявил, что сделает шаг первым.

– Простите? – не поняли все собравшиеся хором.

– Его Величество изъявил желание пересечь грань между мирами и встретиться с… – запнулся он на мгновение. – Его Величеством на сопредельной территории. А посему, предлагаю вам, господа, сегодня же, объединив усилия с вашими коллегами оттуда, – князь кивнул куда-то за окно, – заняться обеспечением безопасности визита.

– Но визит будет секретным? – спросил Бежецкий.

– Нет, генерал, – спокойно ответил вельможа. – Визит будет полностью официальным и должен быть широко освещен прессой. Не мне вам говорить, господа, о значимости этого события для наших миров. Вы свободны, господа.

– Позвольте один вопрос, Георгий Петрович, – поднял руку, словно студент на лекции, академик Новоархангельский. – Его Величество будут сопровождать…

– Нет, – улыбнулся князь. – Елизавета Федоровна и Цесаревич останутся здесь. Его Величество смел и жертвенен… но не безрассуден.

* * *

– Ну что же – потрудились, я думаю, мы с тобой на славу.

Александр вынужден был почти кричать, чтобы собеседник расслышал его: над Чудымушкино стоял не умолкающий ни на минуту рев могучих двигателей заходящих на посадку и взлетающих «Муромцев». Сегодня для встречи двух императоров из Санкт-Петербурга спешно перебрасывались Лейб-гвардии Семеновский и Конногвардейский полки, а «с той стороны» – Преображенский и Кавалергардский. Кому еще заботиться о безопасности Государя, как не гвардии? Хотя, конечно, не остались в стороне и оба Корпуса.

Первоначально место встречи планировалось в Москве, но… чересчур далеко лежала Первопрестольная от «границы» и никак не подходила в моральном плане. Все же это был не визит вассала к сюзерену… Так что именно безвестному Чудымушкино выпало стать вторым Тильзитом в истории России.

Обоим Бежецким почти не удавалось поспать уже десятые сутки, и только достижения современной медицины позволяли им не валиться с ног. Но оба с готовностью отдали бы за восемь часов полноценного сна самое дорогое. И шутка на эту тему в последние дни стала для них дежурной.

Но теперь, слава Богу, все треволнения были позади. Основные приготовления к Высочайшей встрече завершились, и несколько дней, пока воинские контингенты обеих держав будут отрабатывать совместные действия в предстоящем, еще небывалом в истории, параде, близнецы могли отдохнуть.

– Может, на рыбалку закатимся, а, близнец? – Ротмистр с генералом за прошедшие дни не просто сдружились, а прямо-таки сроднились, что было в общем-то и неудивительно, учитывая их идентичность.

– Можно, близнец, – ответил Воинов, с огромным трудом подавив неудержимый зевок. – Только сперва я минуток шестьсот вздремну…

– На каждый глаз, а? – улыбнулся генерал, тоже прикрывая рот ладонью. – Но послезавтра…

В кармане Александра запиликал поминальник, и он, извинившись, отошел на несколько шагов, прижимая на ходу к уху приборчик.

«Да, не повезло мужику, – от души посочувствовал своему отражению Бежецкий: по мелодии звонка он уже знал, что беспокоила его не кто иной, как по-прежнему здравствующая в этом мире Маргарита. – Совсем загоняла мать-командирша… Страшно подумать, что на его месте мог быть я…»

Аналогия с известной комедией была настолько полной, что генерал не удержался и хохотнул, впрочем, удачно закамуфлировав смех под невинный зевок. Мало ли что близнец подумает? Может, на свой счет примет.

– Рыбалка отменяется, – пряча поминальник в карман, вернулся к собеседнику Бежецкий-второй. – Вызывает мать-командирша в Питер. Что-то там от меня требуется… Так что посплю в самолете, – развел он руками.

– Прямо сейчас улетаешь?

– Да. – Воинов кивнул на один из «Муромцев», только что освободившийся от своего блестящего «груза» и выруливающий к взлетной полосе. – На этом вот динозавре и полечу.

– Тогда – удачи! – от души пожал такую родную и крепкую ладонь Александр…

* * *

Да, подобного зрелища планета еще не видела.

Сотни миллионов подданных Империи, не считая миллиардов остальных обитателей Земли, жадно приникли к экранам своих телевизоров, ловя детали разворачивающегося перед ними действа, сравниться с которым не мог ни один парад, ни одно открытие Олимпийских игр или хваленый бразильский карнавал. Благодаря свободной аккредитации (были допущены к трансляции даже британские репортеры, обычно вынужденные довольствоваться «объедками» с чужих столов) встречу двух императоров могли лицезреть жители всех шести континентов планеты.

Над огромным стадионом, в который был превращен чудымушкинский аэродром, благодаря спешно выстроенным вокруг него трибунам, способным вместить десятки тысяч зрителей, барражировали десятки вертолетов с телевизионщиками. Еще большее количество камер было расположено по периметру невиданного «ристалища». Историческое событие подробнейшим образом документировалось, и на миллиардах телеэкранов просматривался буквально каждый метр огромной площади.

А посмотреть действительно было на что.

Вдоль полосы ровными цветными шпалерами выстроилась краса и гордость обеих Империй – первые батальоны Преображенского, Семеновского, Измайловского и прочих гвардейских полков, эскадроны кавалергардов, конногвардейцев, лейб-драгун, лейб-улан, лейб-гусар, казачьи сотни… Яркие парадные мундиры, заставляющие вспомнить о славных победах русского оружия прошедших эпох, сверкающие на солнце кокарды и эполеты, пышные султаны и плюмажи – один ряд гвардейцев, словно в зеркале, отражался в другом, предоставляя зрителям искать неуловимые различия в форме и знаменах, восторженно охать, замечая в противоположных рядах совершенно одинаковые лица… Еще не начавшись, представление уже затягивало и завораживало.

Самих высоких особ еще не было. Прибывающий «из-за грани» Николай Александрович должен был, по протоколу, включиться в действо прямо «с корабля на бал», а здешний повелитель до поры был скрыт от взглядов в павильоне (устроители все равно не решились отступить от канонов), стилизованном под боярский терем стараниями лучших декораторов обеих держав. Чтобы появиться во главе блестящей свиты, когда самолет с его личным близнецом на борту коснется земли.

Обоим «устроителям» места в свитах не нашлось. Они томились на одной из трибун, сплошь заполненной прочими причастными к подготовке встречи персонами, сперва долженствующими чинно сидеть каждый на своей стороне, разделенные четкой границей, но давно перемешавшиеся в трогательном единении. Но и здесь, в кажущемся отдалении от действа, оба Бежецких продолжали контролировать процесс, наблюдая за полем сразу через несколько мониторов.

Будет несправедливым не упомянуть, что здесь, буквально рядом, собрались все четыре близнеца, и всего лишь день назад они предварили историческую встречу императоров не менее эпохальным четырехсторонним свиданием, поначалу скованным и формальным, но мало-помалу переросшим в дружескую попойку и завершившимся, к огромному сожалению всей четверки, далеко за полночь.

Одного из четырех, блистательного уланского полковника, неразлучная парочка сейчас могла лицезреть на мониторе в строю «принимающей стороны», тогда как его близнец был невидим, но от того – не менее реален.

– Эх, – пробормотал Воинов, отрываясь от экрана. – Мало посидели, жаль…

– Понятное дело, – откликнулся Александр. – Пока притерлись друг к другу, пока дичиться перестали, подвохи разные искать… Сам-то помнишь, сколько к своему притирался?

– Да мы и не притерлись толком, – вздохнул ротмистр. – Это у вас там славные дела всякие, а у нас тут – тишь и бла-алепие. Он – полковник и гвардеец, я – мелкая сошка из спецслужбы… Почти и не встречались. Пригласил он меня на крестины, так ноги пришлось уносить… Да кому я, собственно, рассказываю-то? Сам все знаешь.

– Это точно… Но и у нас ведь тоже – не медовый месяц. У него своя работа, у меня – своя. Только здесь толком и поняли… все четверо, я надеюсь, что не оригинал и копии, а четыре самостоятельных человека. Личности.

– Верно говоришь…

Людское море внизу колыхнулось:

– Летит! Летит!..

* * *

– Ну и кто мог знать заранее, что так случится?

Оба Александра сидели перед монитором и раз за разом прокручивали запись, транслировавшуюся в «исторический» миг не только на огромный экран, установленный на «стадионе», но и на миллионы и миллиарды других экранов.

Российский император, широко улыбаясь, шагал по красной ковровой дорожке навстречу своему близнецу, внезапно оступался и терял равновесие. К нему из свиты «принимающей стороны» бросался светлейший, но гость с негодованием отталкивал протянутую руку, лицо его искажала гримаса, рука заносилась словно для пощечины и… И император, круто, как на плацу, повернувшись, шагал обратно.

А через несколько минут стройный лайнер с «фамильной» черно-желто-белой полосой на фюзеляже взмывал в воздух, чтобы, сопровождаемый семеркой истребителей, кануть в небесной синеве…

Встреча сорвалась. Эпохального события не получилось. Ровно через полчаса после отлета одного императора от взлетной полосы Чудымушкино оторвался второй лайнер, уносящий в Санкт-Петербург так и не проронившего ни слова императора.

Зато газеты и телеканалы надрывались вовсю.

Сколько грязи и оскорблений было выплеснуто на ту, «зазеркальную» Россию за те несколько часов, пока власти пребывали в растерянности, сколько раз был прокручен злосчастный ролик, сколько комментариев было дано. К вечеру будто невидимая рука привернула кран, сделав мутный поток, бьющий в глаза и уши обывателя, более упорядоченным. Можно было даже надеяться на то, что инцидент удастся замять, но…

Утро следующего опрокинуло все надежды.

Фото «потустороннего» императора, которые до сего момента старались не совмещать с изображениями его близнеца (даже младенцу было видно, насколько тот выглядит болезненнее, бледнее, слабее), внезапно стали чередоваться с пугающей регулярностью и уже ни у кого не оставалось сомнения, что «наш» на порядок более здоров и цветущ, чем «чужой», а следовательно… И комментарии выдавались не менее пугающие. Славящийся своим умением впадать в экстаз от собственных же слов, Михаил Филонтьев, политический комментатор канала «24», объявил во всеуслышание, что та, другая Россия, дескать, просто обязана объединиться с «нашей» на правах вассала. И привел такие бредовые доводы, что, казалось бы, должен был быть с позором изгнан во избежание межгосударственного конфликта, но… Но изгнан не был, а повторил все то же, еще более нагло и развязно в другой передаче.

Дальше – больше.

Неделей позже на экраны уже «зазеркальной» Империи «выпал», другого слова больше не подобрать, наскоро слепленный фильм, означенный в анонсах «комедией», где иная Россия выглядела просто страной идиотов. Слава Всевышнему, особы Помазанника Божьего киношники не коснулись – все же что-то осталось свято, – но Челкину и прочим видным лицам досталось от души.

И завертелось…

Сотрудники КСП и отделения Бежецкого просто с ног сбились, мотаясь туда-сюда через межпространственный тоннель, но их попытки если не прекратить конфликт, то хотя бы ввести его в более-менее пристойное русло разбивались о нежелание обеих сторон свести все к «нулевому варианту». Это уже походило на тушение пожара на нефтяной скважине при помощи автомобильного огнетушителя. Все ведомства обеих Империй, словно сговорившись, не обращали на усилия «этих параллельщиков» ровно никакого внимания, азартно соревнуясь, кто кому нанесет более чувствительный щипок. Одни лишь Николаи Александровичи хранили ледяное молчание, но молчание это было сродни затишью перед бурей…

Дверь распахнулась. Молча, не обращая внимания на вставших из кресел близнецов, Маргарита фон Штайнберг прошла в кабинет, остановилась перед монитором и снова нажала клавишу повтора.

Российский император, широко улыбаясь, шагал по красной ковровой дорожке навстречу своему близнецу, внезапно оступался и терял равновесие…

– Развлекаетесь? – чужим, скрипучим голосом осведомилась дама. – Ну-ну.

Она уселась в кресло и закурила.

– Что-то произошло? – нарушил молчание ротмистр Воинов, когда пауза стала невыносимой.

– Что-то? – саркастически осведомилась начальница. – Разве может произойти что-то еще?

Она помолчала и медленно, словно через силу, произнесла, глядя в окно:

– Стратегический штаб получил приказ разработать в кратчайшие сроки план упреждающего удара по «сопредельной территории». Ядерного удара, господа. Ваши стратеги, Генерал, – повернулась она к Бежецкому, – в данный момент, полагаю, заняты тем же.

– Но это же не серьезно!

– Как знать, как знать… Конечно, о реальном вооруженном противостоянии речь пока не идет, но начало, я бы сказала, мало обнадеживающее… Видит Бог, мы заигрались в эту игру, господа. Пора бы и честь знать.

23

Слава Богу, работа сотрудника Пограничного контроля не требует от человека творческих способностей. Вячеслав Кольцов работал словно отлично отлаженный автомат, даже не думая о том, что делает. Он задавал вопросы, сверял номера виз и паспортов, ставил штампы, а мысли его в этот момент были далеко-далеко отсюда и никоим образом не касались темы пересечения границы иностранными и российскими подданными.

Больше двух месяцев назад он проводил в аэропорт спасенную им девицу Соколову, дождался, когда ее самолет оторвется от земли, а потом уточнил в справочной службе, что он благополучно совершил посадку в Самаре и что интересующее его лицо пересекло без особенных проблем границу Российской Империи, возвратившись на родину. Тогда он считал инцидент исчерпанным и попытался забыть о так бесцеремонно вторгшейся в его личную жизнь Кате.

Но не тут-то было: не проходило ночи, чтобы девушка не являлась к нему во сне, а потом – весь день – в мыслях. И ладно бы, если бы между ними хоть что-нибудь БЫЛО, так нет…

Тогда, вечером, он примчал спасенную, покорную и безмолвную, словно манекен, домой, отпоил крепким чаем с коньяком, уложил в холостяцкую постель, а потом всю ночь напролет ворочался на узком диване в гостиной, не понимая, зачем ему, закоренелому женоненавистнику, такие муки. И почему он, допустим, не отвез неудавшуюся самоубийцу в ближайший полицейский участок или в больницу? По его, простого русского офицера, убеждению, людям, решившим свести счеты с жизнью, самое место в палате с крепкими решетками на окнах, дверями, запирающимися снаружи, и мягкими стенами. И не важно, что именно толкнуло их на этот путь – финансовые проблемы, бытовые трудности или несчастная любовь. Раз даровал Господь право появиться на свет – нужно радоваться жизни и прожить ее, какой бы трудной и несчастливой она ни была, до того самого момента, когда тот, кто ее дал, призовет обратно. Философия эта была проста и пряма как штык, но Славу Кольцова еще никогда в жизни не подводила. Ни тогда, когда внезапно вышла замуж за другого девушка, искренне почитаемая невестой, ни после того, как разом закрылись все двери после рокового ранения…

Бессонная ночь оказалась напрасной: в спальне было тихо и даже рыданий не доносилось сквозь нарочно оставленную неплотно прикрытой дверь, ни возни, свидетельствующей о том, что спасенная не оставила суицидальных надежд и теперь пытается вскрыть вены с помощью ножа для разрезания бумаги, к примеру. А утром состоялось настоящее знакомство с посвежевшей и похорошевшей незнакомкой.

Взяв на службе двухдневный отгул, Вячеслав катал Катю по Москве, порой забывая, что она – вовсе не приезжая из глубинки провинциалка, а такая же москвичка, как и он. Настолько искренними были девичьи восторги, живой – реакция, заразительным – смех. Лишь присмотревшись, можно было различить в глубине ее прекрасных глаз затаенную боль…

Ночевала она в этот раз, естественно, уже в гостинице – негоже незамужней женщине, да в компании с неженатым офицером… Правда, все же не в «Византийской старине» (она весело, в красках поведала новому знакомцу о приключении с разговорчивым таксистом, и оба долго смеялись над этим, в сущности, пустяковым происшествием), а в более скромной «Мещере» в Замосковоречье. Но утром у подъезда ее снова ждала синяя «Кабарга» Вячеслава, а впереди был долгий праздничный день… К слову сказать, объездили они тогда всю Москву, азартно выискивая сходства и различия между второй столицей этой России и Первопрестольной – той. Лишь один район по молчаливому согласию обеих сторон был объявлен табу и исключен из карты маршрутов напрочь. Но и без него впечатлений хватило с лихвой.

Всему на свете приходит конец. Пусть молодые люди очень сблизились за проведенные вместе дни, пусть еще больше скрепляла их связь едва не случившаяся трагедия – расставание вышло скомканным и сухим. Ни поцелуев, ни объятий, ни тем более клятв и обещаний. Расставались случайные попутчики, жизненные пути которых расходились навсегда, как расходятся они на перроне вокзала после совместного житья-бытья в одном купе или на причале порта. Неважно, сколько было недосказано друг другу, сколько не сделано – расставание есть расставание…

Лишь когда за уходящей в никуда Катей закрывались стеклянные двери выхода на посадку, она обернулась на миг. Не помахала рукой, не улыбнулась на прощанье, но Вячеславу показалось, что на глазах ее блеснули слезы. И этого оказалось достаточно.

– Славка! – потряс за плечо задумавшегося приятеля Левка Акопян. – Ты что сменщику своему работать не даешь? Полчаса парень мается, а подойти боится. Странный, говорит, какой-то сегодня Вячеслав Сергеевич: глянул сквозь меня и снова отвернулся…

Кольцов глянул на часы и ужаснулся: действительно, ему уже сорок минут как полагалось уступить место за конторкой другому пограничнику – прапорщику Селянинову. Парнишка молодой, неопытный – действительно мог испугаться.

– А чего же он не сказал ничего? – поднялся со стула поручик. – Мог ведь и до вечера так просидеть.

Действительно, поток пассажиров был хиленьким, как, собственно, все последние недели. Нет, на обычных «окошках», куда направлялись прибывшие из-за рубежей Империи, он оставался прежним – шумным, разноголосым, разноплеменным, но на тех, над которыми красовалась надпись «Для граждан Российской Империи» (и рядом в скобочках – «второй»), он практически иссяк.

Да и как могло быть иначе, если беспрепятственно проходили контроль одни лишь «возвращенцы». То есть побывавшие в «зазеркалье» и теперь возвращавшиеся на родину подданные ЭТОЙ России, а все остальные (те, в паспортах которых не стоял штамп о выезде на «тот свет») – отсеивались и возвращались обратно. С извинениями, улыбочками, но возвращались. И возмущение, угрозы жаловаться и прочее во внимание не принимались – указание вышестоящего начальства, пусть и не подкрепленное циркуляром, следовало выполнять неукоснительно.

Уже закрылась без особого шума половина туристических агентств, выросших словно грибы после дождя благодаря «открытию» второй России и специализирующихся на челночных рейсах туда и обратно. А остальные вскоре должны были последовать их примеру, поскольку с «той» стороны шел тот же самый поток недовольных туристов, лишившихся вожделенного аттракциона, – пограничные ведомства сработали абсолютно синхронно. Оставалось еще какое-то количество «пересеченцев», которым до особого указания было велено давать «зеленую улицу» – счастливые обладатели дипломатических и коммерческих паспортов, – но дни их счастья были сочтены.

Окно между мирами закрывалось. Если не по прихоти природы, то по желанию людей. Значит, вскоре «особая» вывеска над окошком Кольцова должна была исчезнуть без следа, а он сам – вернуться к рутинной службе «пограничного цербера».

– Ну что – по пивку? – предложил жизнелюб-Левка, когда Вячеслав позволил все-таки прапорщику Селянинову занять его законное место. – Я угощаю! Знаешь, какое сегодня у Клауса с Александровской пиво?..

– Нет, – покачал головой поручик, запирая бумаги и коробочку с личными номерными штампами в сейф. – Мне в контору еще зайти нужно. Ты уж без меня сегодня.

«Конторой» пограничники именовали расположенное на третьем этаже административного корпуса аэропорта управление, поэтому Акопян не стал спорить – по пустякам, да еще по собственной инициативе, под грозные очи начальства являться было не принято.

– Как знаешь, – пожал он плечами. – Ни пуха ни пера тогда.

– К черту… – махнул рукой Кольцов.

* * *

– Соловьева! – гаркнул динамик селектора голосом госпожи K°былко, оторвав Катю от невеселых дум. – Немедленно зайди ко мне.

– Сейчас, Капитолина Семеновна, – отозвалась девушка, вышла из программы, в которой работала, отключила монитор и поспешила, под сочувственными взглядами соседок по кабинету, к выходу.

Поднимаясь в лифте на двенадцатый этаж (хорошо, что время было раннее, праздношатающихся в банке еще было маловато, поэтому лифт шел пустым), Екатерина снова отвлеклась от повседневности, окунувшись в тот мир, что не покидал ее уже несколько месяцев.

Минутную свою слабость, чуть было не ставшую катастрофой, девушка старалась не вспоминать. Подумать только: она действительно могла сделать тот роковой шаг, и не только обрекла бы тем самым свою душу на вечные страдания, но и принесла бы горе всем, кто ее знал и любил. Как только она представляла, сколько мытарств выпало бы на долю милой матушки и сестер, чтобы вывезти ее распухшее, обглоданное раками, безобразное тело на родину, сколько обить порогов, сколько подписать бумаг и раздать «барашков в бумажках» алчным чиновникам обоих миров, ей становилось дурно.

И все из-за чего? Из-за пустого шалопая, даже не думающего о том, что в других обстоятельствах именно он мог оказаться под могильным крестом? А ведь он всегда был таким. И совсем не факт, что та дорожная махина, прервавшая его бессмысленную гонку по ночной Москве, стояла в неположенном месте. Это она, Катя, так думала, не желая признаться даже себе самой, что Кирилл был всего-навсего вздорным мальчишкой, лоботрясом, легко прожигающим папенькины денежки, словно так оно и должно быть. Ценящим красивые и скоростные авто больше, чем ее любовь и привязанность. Заглядывавшимся на любую встречную юбку выше колена. И если вдуматься, то в той роковой ссоре вовсе не она была виновата…

Так почему же она должна казнить себя и ненавидеть ту, другую дурочку, не нашедшую в себе сил порвать с Кириллом, носящую его ребенка? Ее же не обвинять в чем-то, а пожалеть нужно! А если счастлива, то по-доброму порадоваться за нее, а не завидовать. Ведь она сохранила свое счастье и готова за него бороться.

Катя уговаривала себя таким образом, не решаясь даже в мыслях признаться, что оба Кирилла – и тот, реальный из «зазеркалья», и витавший где-то поблизости призрак – уже далеко не так, как раньше, волнуют ее. Их без остатка вытеснил из девичьей души иной образ – сильного, уверенного в себе, мужественного офицера, мелькнувшего в жизни всего на какой-то яркий солнечный миг и оставившего прочный след навсегда.

Подумать только: она, взбалмошная девчонка, мучаясь какими-то детскими комплексами и обидами, не приняла… Нет, не поняла своего ангела-хранителя, упорно подсовывавшего ей того молодого офицера, просто за ручку ведшего к нему. Ведь что стоило тогда просто улыбнуться чуть сердечнее, прикоснуться к руке, взглянуть в глаза… Но нет.

А ведь и у ангелов, похоже, опускаются руки: пересилив девичью стеснительность, Екатерина попробовала навести справки о двойнике Вячеслава Кольцова по «эту» сторону и никаких следов его не нашла. Вернее, нашла, но совсем не то, чего ожидала. В ее мире поручик Кольцов погиб на границе, обезвреживая опасного преступника, несколько лет тому назад – гласил некролог в «Русском инвалиде», выловленный из Сети после долгих поисков. И чтобы Катя не сомневалась, обиженный ангел подсунул ей фото в траурной рамке, с которого глядел тот самый офицер, буквально за руку вытащивший ее из лап смерти. Разве что чуть моложе на вид…

А значит, он тоже был фантомом. Таким же, как и Кирилл, с одной лишь разницей, что с ТЕМ Кириллом ничегошеньки у нее получиться не могло, а с Вячеславом…

Катя почувствовала, как кабина лифта с мягким звоном остановилась, привычно взглянула в зеркало и ужаснулась: по щекам, безобразно размывая тушь, бежали слезы, нос покраснел…

«Уродина! – ахнула она. – Как же я в таком виде… Срочно все исправлять!»

Когда десятью минутами позже служащая банка Екатерина Соловьева, попросив разрешения, вошла в кабинет начальницы, даже искушенный взгляд много повидавшей на своем веку опытной дамы не заметил никаких признаков недавних слез. Подчеркнуто деловой, невозмутимый вид деловой женщины (спасибо отзывчивым знакомым девушкам из кабинета чуть дальше по коридору и достижениям современной косметологии) был безукоризненен.

– Тебя, Соловьева, только за смертью посылать, – буркнула госпожа Кобылко, косо глянув на вошедшую. – Вдосталь пожить еще успеешь… Что там стряслось такого, что ты пару этажей целых четверть часа преодолевала? Лифт сломался что ли?

– Да, сломался, – соврала Катя: лифты в здании останавливались часто, и это никого не удивляло.

– Халтурщики. – Капитолина Семеновна к техническому персоналу банка относилась свысока, и это все хорошо знали. – Совсем обленились и мышей не ловят… Но я не потому тебя вызвала, – перешла начальница к делу. – Скажи мне, дорогая, что это за проводка? – протянула она через стол подчиненной несколько листов бумаги, скрепленные в верхнем углу. – Да ты присядь, присядь – в ногах правды нет.

Екатерина послушно присела на краешек кресла, перелистала бумаги и узнала руку Ксюши Леонтьевой, молоденькой и удивительно неприспособленной к любой работе, требующей хотя бы минимального напряжения ума. Если бы Ксения была хотя бы взбалмошной, вздорной или просто глупой от природы – ее давно бы выставили на улицу, но по всему было видно, что старалась девчушка изо всех сил. Поэтому ее жалели, прикрывали особенно вопиющие промахи и вообще старались меньше выпячивать. Работает и работает – на миллион родной банк не нагрела, и бог с ней. Зато кого еще можно было попросить сбегать в буфет за пирожными, полить цветы и сделать еще миллион мелких, но жизненно необходимых в женском коллективе дел, как не эту мышку с вечно испуганным выражением лица? Но сейчас, похоже, мышка допрыгалась.

Обдумывая, что скажет грозной начальнице (госпожа Кобылко во всем соответствовала своей фамилии, да и имени вообще – высоченная, дородная, суровая даже чисто внешне, дама происходила из кубанских казаков и была решительна во всем), Катя еще раз пролистнула бумаги. Адвокат из нее был аховый, да и ляпы Ксюхи были, как говорится, налицо, но попытаться стоило.

«Ну, задам я этой пигалице, – думала девушка, выстраивая линию защиты, благо начальница терпеливо ждала, сложив перед собой мощные руки, которыми и коня можно остановить, и избу горящую, наверное, по бревнышку раскатать. – Мне бы только до кабинета добраться! До ночи сидеть будет, огрехи свои исправлять!..»

Она открыла было рот, чтобы начать речь, как взгляд ее совершенно случайно упал на подпись начальника смежного отдела, некого Кольцова В.И. и… И слезы неудержимо хлынули из ее глаз…

– Э! Э! Ты чего, Соколова? – всполошилась Капитолина Семеновна, выбираясь из-за стола. – Что это с тобой?

Незлая, в общем-то, женщина и в уме не держала доводить до слез одну из лучших своих подчиненных, которой не без оснований гордилась, продвигала по карьерной линии и намерена была продвигать дальше. Так, небольшой начальственный втык – не более того, чтобы не слишком либеральничала со своими девочками. А уж эту несносную Леонтьеву давно пора бы перевести в курьеры, если вообще не выставить на улицу… Так что подобная реакция на дежурный в общем-то разнос застала бравую госпожу Кобылко врасплох.

– Чего ревешь-то, глупая? – будто маленькой девочке вытирала слезы платком рыдающей Кате начальница. – Нервные все какие стали! И слова сказать нельзя… Вот, водички выпей!

Зубы девушки дробно застучали о край стакана так, что добрая женщина даже испугалась.

«Врача позвать, что ли?..»

Удалось ей успокоить Катю лишь тогда, когда весь заряд слез был выплеснут на злополучные бумаги, а графин опустел. И то, после того, как в очередной стакан Капитолина Семеновна выплеснула чуть не полпузырька успокоительного средства, которое сама принимала перед визитом уже к своему начальству – грозная для подчиненных, она до дрожи в коленках боялась своего «Пал Палыча», сидевшего этажом выше.

– Ну что это за истерики, Соколова? – отдуваясь, уселась в свое кресло госпожа Кобылко и, морщась, накапала себе в стакан двадцать капель чудодейственной микстуры: накапала бы полстакана, да не этой медицинской дряни, а доброго кубанского коньячку из стоящей в сейфе бутылки, да жаль нельзя при подчиненных. – Чуть до инфаркта меня, старую курицу, не довела!.. Стряслось, что ль, чего? Вижу, вижу, что стряслось! Не вчера, чай, на белый свет родилась. Ну-ка, милая, рассказывай давай…

И Катя, все еще всхлипывая в платок, словно обиженный ребенок, неожиданно выложила этой суровой женщине всю свою историю, не утаивая ничего. Исповедовалась, как родной матери, чего не позволяла даже с ближайшими подругами. Да что там исповедовалась – вывернулась наизнанку.

Когда рассказ подошел к концу, не за горами был уже конец рабочего дня. Капитолина Семеновна подошла к сейфу, достала заветную бутыль, налила себе и, не слушая возражений подчиненной, ей.

– Вот что я тебе скажу, – задумчиво произнесла она, пригубив ароматного напитка. – Отдохнуть тебе надо, Катерина. Иначе загубишь ты себя своими мыслями. Передавай дела Кантонистовой своей и – домой. Десять дней чтобы даже носа сюда не казала! Отдыхай, спи, книжки читай, гуляй, за город съезди… А хочешь – к морю.

Она допила коньяк и поставила стакан:

– Но я бы на твоем месте, деваха, бросила бы все и – туда. Хоть бегом, хоть ползком. Суженый он твой, этот поручик, по всему видно. И если упустишь его – век тебе счастья не видать…

– Да как же, Капитолина Семеновна, – слезы снова брызнули у Кати из глаз. – Как же я туда попаду? Слышали ведь, что по телевизору-то говорят? Скоро вообще путь на ту сторону закроют! Не пустят меня-а-а-а…

– Это верно. Не пустят. Дела-а-а…

* * *

– Можно, Исидор Ильич?

– А-а, Кольцов! Заходи, братец, заходи!

Исидор Ильич Крестославцев, начальник контрольной службы Тушинского аэропорта, был человеком насквозь гражданским – оттого даже подчиненные почти не упоминали его подполковничьего чина. И больше всего в своих подчиненных ценил деловые качества. Увы, среди них было больше откровенных карьеристов или желающих продвигаться по службе, не особенно обременяя себя работой, чем честных служак. А вот поручик Кольцов, по мнению шефа, как раз был из числа последних. Оттого и отмечал его Исидор Ильич среди остальных, и имел виды на продвижение его в ближайшем будущем, как только освободится место одного из начальников смен. Тогда был шанс и добавить Кольцову звездочку на погон, поскольку засиделся он в чине поручика непозволительно долго.

– Чем обязан? – спросил Крестославцев, когда поручик уселся перед ним. – Проблемы?

– Да вот, – опустив голову, будто говорил о чем-то постыдном, сообщил Кольцов. – Прошу предоставить мне отпуск по личным обстоятельствам.

– Только и всего? Да тебе же отпуск и так положен. Ты ж у нас сидишь безвылазно в своем «аквариуме» и зимой и летом, товарищей подменяешь, сверхурочно работаешь… Понимаю, дело холостяцкое… Так чего же лично? Написал бы рапорт, думаю, что не отказали бы.

– Мне нужно срочно…

– А чего такая спешка?

– Я хочу успеть побывать на той стороне.

– Ну ты даешь! – присвистнул подполковник. – Переход не сегодня-завтра вообще закроют, а ты спохватился! Не знаешь, что ли, как там, – он ткнул пальцем в потолок, – к этому всему относятся? А по мне, так и пусть закроют: жили тысячи лет без этой второй России, и ничего с нами не случилось. Проживем еще… Так из-за чего пожар?

– Понимаете…

– А-а-а!.. – припомнил бродящие с некоторых времен по этажам слухи о сердечной ране поручика Крестославцев: Левка Акопян помимо множества положительных качеств обладал одним отрицательным – не мог держать язык за зубами. – Тут замешана дама! Понятно, понятно… Ну что же, Вячеслав Сергеевич, желаю, как говорится, счастья! На свадьбу-то не забудешь пригласить? Я уж насчет подарка молодым расстараюсь…

– Понимаете, – не слишком почтительно перебил начальника Вячеслав. – Отпуск это полдела. Я наводил справки и выяснил, что с некоторых пор пересечь границу лицу, так сказать, частному, практически невозможно. Да что я вам говорю: сами все знаете.

– Знаю, знаю, – задумался подполковник. – Есть такое распоряжение… Да и у тех, потусторонних, уверен, тоже, раз они наших путешественников обратно налаживают. Не из-за того, чай, что физиономии их там не понравились…

Крестославцев напряженно думал, а поручик уныло катал перед собой по столу авторучку, кляня последними словами свою нерасторопность – еще каких-то несколько недель назад пересечь российско-российскую границу можно было почти беспрепятственно.

– Есть у меня один вариантик… – Подполковник выдвинул один ящик стола, другой и принялся рыться в нем, шурша бумагами. – Вот, нашел. Было, понимаешь, друг Кольцов, такое распоряжение… Даже не распоряжение, а пожелание, что ли… Еще до конфуза этого, сам понимаешь… Подготовить одного офицера контрольной службы и отправить его на ту сторону для обмена опытом. Хотя какой там обмен – то же самое у них, что и у нас. Вот и осталась бумажка лежать до лучших времен и более четких указаний. Что ты думаешь о том, чтобы на недельку смотаться в ту зазеркальную Москву за казенный, так сказать, счет? И для пользы государственной, с одной стороны, и для личной надобности – с другой. Твоя зазноба ведь москвичка?

– Да… Исидор Ильич! – просиял Вячеслав. – Да вы прямо спаситель мой! Век благодарен буду!

– Погоди благодарить, – посерьезнел подполковник, подписывая бумаги, извлеченные из пакета с эмблемой Министерства Внешних Сношений. – Отправить-то я тебя отправлю, а вот примут ли там… Тут я, братец, бессилен… Ну, иди оформляй все чин чином.

– Спасибо, Исидор Ильич!

24

– Излагайте свою теорию, господа, – устало проговорил Александр, сложив перед собой руки и не глядя на присутствующих в кабинете.

– Конечно, это кощунство… – начал Мендельсон – который из Мендельсонов «свой», а какой – «чужой», Бежецкий так и не научился разбираться. – Наука нам этого не простит.

Мендельсон-второй (или первый) дипломатично промолчал, видом своим, тем не менее, выражая несогласие.

– Наука, наука, – по привычке, встрял Новоархангельский. – Обе России под угрозой, а он – про науку талдычит!

– Точно, Аганя, – поддержал его Новоархангельский-близнец, у которого со своим «слепком» конфликтов, в отличие от Мендельсона, никогда не было – наверняка сказывалось то, что академик вырос в большой поморской семье и одних братьев имел пять человек, чем, бывало, хвастался так, будто самолично их не только прокормил и воспитал, но и родил. – Вечно у этих Мендельсонов на двоих три разных мнения!..

«Как быстро эти ученые нашли общий язык, – размышлял Александр, вполуха слушая привычную перепалку удвоенного научного коллектива. – Мы вот с близнецом своим, помнится, больше года друг к другу притирались, да так до конца и не притерлись. А уж когда еще двое на голову свалились… Даже со своим личным, так сказать, близнецом какие-то шероховатости остаются… Как же: он генерал, я – ротмистр… А тот, второй?.. Путаница. Надо этот узел разрубать, и чем быстрее, тем лучше. Пользы почти никакой, а проблем – выше крыши…»

И тут же поймал себя на мысли, что почти тот же рефрен звучит с телеэкранов и страниц газет о раздвоении Российской Империи.

– Извините, господа, – перебил он ученых, которые уже перешли на личности и готовы были порвать друг друга в клочья, причем Мендельсоны нападали на коалицию Новоархангельских каждый по отдельности, но стоило тем перейти в наступление, мгновенно объединялись и давали достойный отпор «ретроградам» и «националистам». – Мы с вами сидим тут уже пятнадцать минут, если мои часы не обманывают, но я до сих пор не услышал ни одного слова по существу проблемы. Давайте все-таки перейдем к делу.

– Это верно, – опустили покаянные головы оба помора. – Увлеклись, Александр Павлович…

– Извините…

– Полемический задор…

– Ничего, я все понимаю. Так что же по существу? Только коротко, сжато и так, чтобы было понятно даже мне.

– Понимаете, – начал один из Мендельсонов, после того как, переглянувшись, академики молчаливо избрали его своим представителем. – Результаты новейших исследований дают нам право утверждать, что структура данного перехода нами раскрыта.

– В общих чертах, – вставил второй Мендельсон, но прожженный яростными взглядами обоих Новоархангельских, замолчал, делая вид, что изучает безупречно остриженные ногти.

– Это своего рода внепространственная труба…

– Подпространственная, – перебил Новоархангельский, дернулся, словно его под столом пнули, и пристыженно замолчал.

– Нет никакой разницы между данными терминами, – мягко возразил Мендельсон. – Важен, на мой взгляд, тот факт, что данная труба, соединяющая наши пространства, но ни одному из них не принадлежащая, имеет некую протяженность, лежащую за пределами оных. И трехмерная геометрия при ее описании не подходит. Ни Евклида, ни Лобачевского. Мы лежим у истоков новой геометрии сопредельных пространств, в которой будет гораздо больше измерений, чем три, известных нам…

Мендельсон заметно увлекся, и Александр снова был вынужден его перебить:

– Все это очень интересно Дмитрий Михайлович, но нельзя ли более конкретно. Применительно к поставленной перед нами задаче.

– Да, да, конечно… Разрешите, я воспользуюсь графическим методом?

– Конечно, как вам будет угодно.

Под карандашом академика за несколько секунд родился изящный рисунок: некое подобие трубы, выполненное методом «каркаса», применяемым при пространственном проектировании. Труба имела два устья, но в середине была разорвана.

– Мы не знаем протяженности трубы… – извиняющимся тоном начал Мендельсон.

– Я бы назвал это не трубой, а тоннелем, – вполголоса заметил второй академик, придирчиво изучив чертеж.

– Хорошо, пусть будет тоннель. Итак, протяженности тоннеля мы не знаем. И измерить его при современном уровне техники не представляется возможным. Он может быть как очень коротким, так и бесконечно длинным. Но в нашем случае это роли не играет.

– Почему?

– Согласно теории Агафангела Феодосиевича, – кивок в сторону одного из академиков-поморов – ученые, похоже, безошибочно различали друг друга благодаря известным только им одним признакам. – Неведомые нам хозяева удерживают устья тоннеля от схлопывания, прилагая силы по таким вот векторам… – Мендельсон украсил концы трубы стрелочками, направленными в противоположные стороны.

– Что за силы?

– Пока это неизвестно, – почти синхронно развели руками все четверо ученых.

– Возможно, они имеют электромагнитную природу…

– А может, и гравитационную…

– Но и это неважно, – подытожил докладчик. – В данном конкретном случае. Важно одно: мы можем попытаться помочь этим неизвестным силам.

– Как?

– Элементарно. Вы знаете, что будет, если догнать бегущего человека и толкнуть его в спину?

– Он упадет. Скорее всего…

– Вот-вот. Мы тоже можем попытаться подтолкнуть края устьев по направлению векторов.

– И чем это можно сделать?

Ученые переглянулись:

– В настоящее время известен только одни способ…

– Нет, если бы переход находился на поверхности Земли, можно было бы попробовать воздействовать на него пучками заряженных частиц…

– Вы представляете себе хотя бы в общих чертах подобный ускоритель, коллега?..

– Это – дело техники…

Александр ударил кулаком по столу, прерывая диспут.

– Что это за способ? – напряженно спросил он.

– Бомба, – пробасил Николаев-Новоархангельский, переглянувшись со своим близнецом.

– Атомная, – добавил тот.

* * *

Император долго и напряженно обдумывал изложенное Бежецким, разглядывая лежащие перед ним бумаги. Конечно, это уже был не «кустарный» рисунок работы Мендельсона, а вполне профессионально выполненные чертежи – исследовательский отдел КСП потрудился на славу.

– Ну, вероятно, один ядерный заряд требуемой мощности не будет представлять особенной проблемы для военного министерства… Но почему доставить до цели его должен именно человек? Разве нельзя применить автомат, подобный блоку наведения на цель баллистической ракеты?

– Извините, Ваше Величество, – честно признался Александр. – Я военный, и научные нюансы – не по моей части. Но при пересечении грани между мирами электронные импульсы на какую-то долю мгновения перестают распространяться. Никакой прибор попросту не сработает.

– А человек? Насколько нам известно, мышление тоже основано на движении электрических импульсов.

– Совершенно верно. Но ученые построили свое… – глава Шестого отделения замялся на секунду, – изобретение на том принципе, что движение электронов по нервным волокнам мозга немного отличается от подобного в неживом устройстве. Оно замирает на какие-то миллисекунды позже.

– Миллисекунды? Тысячные доли?

– Да, Ваше Величество. Но эта задержка позволяет людям преодолевать барьер между мирами практически без последствий для себя. В отличие от электроники.

– И как эти миллисекунды помогут управлению… бомбой?

– Подрыв будет осуществлен по принципу «мертвой руки». Ну, это когда…

– Мне известно, что такое принцип «мертвой руки», – кивнул Николай Александрович. – Конкретнее, пожалуйста.

– Отключение электроники при пересечении барьера послужит взводом механизма, а импульсы в мозгу приведут его в действие. Таким образом, заряд взорвется именно на границе миров, а не до барьера – в нашем мире или за ним – в сопредельном.

Государь задумался.

– Хорошо, – кивнул он. – Это звучит убедительно, генерал. И кого конкретно вы хотите посадить за штурвал истребителя, несущего ядерный заряд? Только не говорите про приговоренных преступников. Даже последний мерзавец, приговоренный к смертной казни, остается российским подданным. И приговор должен быть приведен в исполнение согласно букве закона, а вовсе не таким изуверским образом. Это должен быть только доброволец. Хотя трудно представить добровольца, сознательно готового оказаться в эпицентре ядерного взрыва.

– У меня есть доброволец, Ваше Величество.

– Доброволец? Человек, готовый умереть таким… ужасным способом? Наверняка он болен неизлечимой болезнью. Как же он в таком случае будет управлять самолетом?

– Нет, ваше величество. Он здоров.

– Невероятно! Кто же он?

– Он перед вами, Ваше Императорское Величество.

– Вы-ы?!!

* * *

– Ты уверен, Саша, что это должен быть именно ты?

Близнецы сидели за столом в одной из комнат опустевшего «командного пункта» в деревне Чудымушкино. Стол между ними был пуст – ни выпивки, как можно было ожидать, ни закуски. Этим двум мужчинам – двум половинам одного целого – не нужен был никакой допинг для общения. Они и так понимали друг друга лучше, чем кто-либо на белом свете.

– А ты можешь послать кого-нибудь другого? Давай кинем клич: нужен доброволец, готовый сгореть в горниле ядерного взрыва. Причем никто о подвиге не узнает как минимум пятьдесят лет. Пока не будет снят гриф секретности. У тебя есть кандидатуры?

Второй Бежецкий не думал ни минуты:

– Есть. Я, например.

– Ты с ума сошел?

– Не более чем ты.

– Это ведь не в атаку сходить, не высоту взять.

– Понимаю. И даже не в десант. И не под танк с гранатой.

Оба помолчали.

– Понимаешь, Саша, – прервал паузу Александр. – Я устал. Я здесь чужой. Вот ты свое место в этом мире нашел, а я…

– В этом причина?

– И в этом тоже.

– Значит, готов меня заменить? Думаешь, что я вот так отсижусь за твоей спиной?

– Ну, насчет «отсижусь»…

Второй Бежецкий приготовился к долгому спору, но первый неожиданно улыбнулся:

– Не надо будет меня заменять, Саша. Нужны два пилота.

– Зачем?

– Для стопроцентной уверенности попытаться заткнуть переход нужно будет с обеих сторон. Но так как абсолютной синхронности добиться не удастся…

– Да, я помню. Время на границе двух миров «плывет».

– Вот-вот. Поэтому погибнет только один.

– Значит, русская рулетка?

– Точно. Только не с одним патроном в барабане, а с половиной барабана.

– Пятьдесят на пятьдесят? Это по мне. Берешь напарником?

– Куда тебя девать…

Оба Александра улыбнулись. Вряд ли кто-нибудь из них понимал кого-нибудь другого так, как эти двое друг друга…

* * *

– Ну и как, получилось? – Александр открыл глаза и тут же снова закрыл их.

Ему на миг показалось, что лаборатория перевернута вверх тормашками, а он, совсем как на десантном тренажере, висит вниз головой, притянутый к креслу ремнями, чтобы не упасть. Голова кружилось, тупо ныло где-то внутри черепа за правым глазом, а во рту ощущался металлический вкус. Ощущение было таким, как будто кто-то засветил со всего размаха в лицо. Бежецкий словно разом оказался в детстве, после драки с соседским мальчишкой, который был на голову его выше. Именно в детстве. В раннем детстве, потому что, когда Саше исполнилось одиннадцать, он сам отлупил этого мальчишку в углу двора, за гаражами. Сказались полгода года занятий боксом в спортшколе при каком-то местном заводе. Как, бишь, звали того мальчишку? Женька? Гошка? И как назывался тот город?.. Один из многих на памяти Саши, исколесившего с отцом-военным полстраны…

– Вам уже лучше? – убрал из-под носа у Александра остро пахнущую ватку незнакомый человек в белом халате.

– Костя…

– Что? Какой Костя?

– Мальчишку того звали Костей, – улыбнулся Бежецкий. – А город… По-моему, это был Новокузнецк. Или Новосибирск. Что-то «ново», точно.

– Мне кажется, что тренировки нужно прекратить, – озабоченно повернулся медик к кому-то неразличимому за матовым стеклом. Виден был лишь темный размытый силуэт. – Он заговаривается.

– Не мелите ерунды, – ответил из-за стекла очень знакомый голос. – Все параметры в норме. Наоборот, активизировались альфа-ритмы. Вы вспомнили что-то, Александр Павлович?

– Да… Так, к делу не относится, – смутился Бежецкий. – А у меня получилось что-нибудь?

– Да, все сработало, как мы и планировали.

– То есть я вас всех взорвал?

– Точно, – рассмеялся Смоляченко, выходя из-за стеклянного экрана. – Бабахнули так, что мы все уже на небесах. Или в другом месте. Кирилл Пафнутьевич, помогите господину Ласкину отстегнуть нашего патрона от этого инквизиторского кресла.

– Может, еще повторим?

– Не стоит, Александр Павлович. Наша имитация перехода барьера для здоровья очень небезопасна… То есть если бы вам было лет двадцать пять – тогда да: можно повторить раз и еще раз…

– Но вам не двадцать пять, – отрезал медик. – И даже не тридцать пять. Вы понимаете, что только что на сотые доли секунды перенесли клиническую смерть?

– Да я уже ее переносил…

– Имеете в виду переходы? Это не совсем то. Мы всех факторов пограничной среды не знаем и идем просто на ощупь. Разница примерно как между настройкой рояля специальными инструментами и его же настройкой, но уже кузнечной кувалдой. Не факт, что удастся в очередной раз запустить ваши механизмы жизнеобеспечения в нормальном ритме.

– А если там?

– Там?.. – Медик вздохнул и отвел глаза. – Там другой случай…

«Конечно, – подумал Бежецкий, самостоятельно расстегивая одну из пряжек: пальцы, в которых будто бы поселились мириады суетливых муравьев, слушались плохо, и гладкий пластик пару раз выскользнул из них. – Там запускать меня в действие, может быть, и не придется. Какая разница, распадусь я на атомы, так сказать, живьем или в виде не успевшего еще остыть мертвого тела? А если перехода не получится… Допустим, близнец успеет первым, то и запускать ничего не понадобится – спланирую обратно живым и здоровым. Хитро задумали эскулапы!»

Он попробовал стянуть шапочку, похожую на те, которые надевают перед соревнованием пловцы, но врач испуганно схватил его за руки:

– Вы что, с ума сошли?! Это должен сделать специалист…

Краем глаза Александр увидел в плоской поверхности экрана отражение манипуляций, которые проделывали над его многострадальной головой, и его замутило: оказывается, финтифлюшки, обильно украшавшие поверхность мягкого «шлема», были не просто датчиками, а головками игл чуть ли не пятисантиметровой длины. И острия этих игл уходили отнюдь не в резину.

Как раз в этот момент медик осторожно вытягивал из… шапочки тускло поблескивающий стерженек, который все не кончался и не кончался. Боли «пациент» не чувствовал совершенно, но стоило ему лишь представить, на какую глубину в его мозг уходил этот щуп, и его снова замутило. А ведь считал, что его, битого-перебитого жизнью, смутить уже не может ничего…

«Вот ты и стал деталью ядерного взрывателя, Саша, – невесело пошутил он про себя, отводя глаза от неаппетитной картины. – Гордись, первый в мире киборг…»

Сибирь, за год до описываемых событий

Рухнув на металлический настил мостков без сил, содрав шлем и хватая ртом живительный теплый воздух своего мира, вместо набившего оскомину пресного и искусственного какого-то воздуха внутри «доспехов», Александр никак не мог поверить, что им с Лежневым удалось вырваться из объятий ледяной пустыни, оказавшейся настоящим Хельхеймом. Грозным воплощением древних мифов. Счетчик боеприпасов на «Василиске» показывал нули по всем позициям, а все прочее оружие, как выяснилось, против аборигенов – что дробина слону. Страшное место…

– Вы в порядке? – склонился над ним встревоженный академик Новоархангельский. – Вы целы, Александр Павлович?

– Целее всех целых, – невесело усмехнулся потрескавшимися губами Бежецкий. – Как там ребята?

– Решетова вертолетом отправляем на «большую землю», – вклинился Мендельсон. – Любое промедление смерти подобно. Жизни его, конечно, ничего не угрожает, но ногу нужно спасать. Слишком уж серьезное ранение. С ним же отправим Алинских… А Грауберг… Какая потеря…

– Три потери, – буркнул командир, с трудом поднимаясь на ноги и с остервенением срывая застежки душащего его скафандра.

– Что вы сказали? – хором не поняли встречающие. – Почему три?

– Я сказал, что потерял трех бойцов, – Александр не склонен был вступать в полемику с «гражданскими»: горячка боя проходила, а впереди маячили отчеты, отписки, объяснительные – как всегда после «двухсотых»[31] операций.

– Да, конечно… – Агафангел Феодосиевич поддержал его под локоть, помогая спуститься на грешную землю. – Раненые… Решетов вряд ли сможет служить дальше, но Алинских – вполне. Так что у вашего отряда лишь две потери – более чем хороший результат для первого в мире десанта в иной мир…

– Какой Решетов? Какой Алинских? – вырвал руку Александр. – Я говорю о Батурине с Ясновым!

– А что с ними такое? – поднял брови Дмитрий Михайлович.

– Вы что – издеваетесь? Они не вернулись – разве не видно?

– Почему не вернулись? Они нигде не были. Просто не успели пересечь линию раздела миров до сбоя.

– Вы меня разыгрываете? – сжал кулаки Бежецкий. – А это что? Мы нашли эту бумагу в одном из зондов.

Оба академика, едва не стукаясь лбами, склонились над ветхим листочком, сейчас, при свете дня, выглядевшим еще более жалко.

– Ничего не понимаю! – потер лоб Николаев-Новоархангельский. – А вы, Мендельсон, что-нибудь понимаете?

– Не больше вашего… – развел руками тот. – Разве только то, что искривление времени в области данного прокола гораздо значительнее, чем мы с вами, мой друг, предполагали.

– Но это же противоречит…

– Вы тут разбирайтесь, – сунул в руки даже не заметившему этого академику видеокамеру Александр. – А я пошел. Мы свое дело сделали – дальше ваша очередь…

И пустился догонять вахмистра Лежнева, который, пошатываясь, удалялся в сторону первого КПП.

– Стой, чудило! – схватил он его за плечо и развернул к себе. – Что там было-то? Кто хоть эти чужие? Ты разглядел?

– Не знаю я ничего! – задергался бледный в синеву десантник, пытаясь сбросить держащую его руку. – Ничего не знаю! Не добрался я до него! Нескольких метров не хватило, а там эти полезли… Не разглядел я ничего! Темно было!

Воспаленные глаза вахмистра, обведенные темными, будто полновесные синяки кругами, лихорадочно бегали, мокрые волосы прилипли к покрытому испариной лбу, губы дрожали. Парень был явно не в себе, и, вспомнив, что тому тоже изрядно досталось, в том числе и от его руки, командир выпустил жесткое бронированное плечо солдата. А тот сразу же повернулся и чуть ли не бегом устремился прочь.

«Все, – подумал Бежецкий, глядя ему вслед. – Спекся десантник…»

Он как в воду тогда глядел. Даже раненый Алинских вернулся из госпиталя, а Решетов рвался назад изо всех сил, но вахмистр Лежнев оказался единственным в группе, кто подал рапорт о переводе его в прежнюю часть. Не изменило его решения даже то, что все участники «Ледового десанта» были награждены Георгиевскими крестами (сбылась мечта Рагузова стать полным Георгиевским кавалером), а командир и павший в бою мичман Грауберг – орденами Святого Владимира.

Так и покинул Лежнев товарищей.

Трусом он не был, поскольку ушел не на сытные тыловые хлеба, а возвратился в родную пластунскую роту, кочующую по самым горячим рубежам Империи, где риска было не в пример больше, чем в том же десанте. Связи с товарищами он не поддерживал, а год спустя Маргарита, вызвав ротмистра Воинова к себе, в свойственной ей суховато-иронической манере, здесь, правда, совершенно неуместной, поведала, что Лежнев погиб в Южной Африке, а незадолго до гибели был произведен за боевые заслуги в чин хорунжего.[32]

Но сам Александр никак не мог забыть последнего своего разговора с вахмистром.

Десантники должны были возвращаться обратно на базу, поскольку до особого решения руководства все попытки проникновения в «Ледяной мир» были запрещены, «ворота» заблокированы бетонными плитами, заминированы, а прямо напротив них спешно возведен дот, постоянно державший проход в Иномирье на прицеле крупнокалиберных пулеметов и огнеметов.

Федоров выздоровел, и командование группой вновь перешло к нему. Тепло простившись с бойцами, экс-командир прошел в барак, переоборудованный под казарму, и увидел там одиноко сидящего на койке Лежнева, со ставшим в последнее время привычным, задумчиво-тоскливым выражением на лице, глядящего в окно.

– Собрал вещи, вахмистр? – спросил его Бежецкий. – Ваши все уже готовы.

– Собрал, ваше благородие…

– Ну, давай тогда прощаться.

Вахмистр неожиданно криво усмехнулся:

– А ведь я тогда дополз до того убитого, ваше благородие.

– Что? – не понял сразу Александр. – До какого убитого?

– Да там, – неопределенно махнул рукой Лежнев. – До того… которого Степурко из Решетовского «Василиска» завалил.

– Ну и что там было? – спросил Бежецкий, думая про себя: «Совсем с катушек съехал вахмистр – два сотрясения подряд, это не шутка!» – Черт с рогами? Не тяни – говори.

Камера на шлеме Лежнева оказалась поврежденной – не то от пулевых попаданий, не то от удара, поэтому проверить его слова было нельзя. А не верить – не имело смысла.

– Что? Да ничего особенного. – Улыбка вахмистра застыла, превратившись в оскал. – Лежал жмурик ничком, мордой в снег. Между лопаток, – он расставил руки на полметра, – вот такая дыра! И даже не парил уже – застыла кровушка на морозе. Ну, я его перевернул, по карманам пошарил – ничего. Ну, патроны там, все такое… Доспех я ему расстегнул…

– Он что, в доспехах был? – не понял Александр. – Как рыцарь?

– Да что вы, ваше благородие! Какой там рыцарь! Точь-в-точь как наши доспехи у него были. Те же наплечники, та же кираса, тот же шлем…

– Постой-постой! Ты хочешь сказать…

– Я шлем-то ему открыл, – продолжал Лежнев, не слушая, кажется, даже не заметив вопроса. – Думал: взгляну хоть, что за морда у супостата этого. Похож на нас или нет. А там…

Он надолго замолчал, снова уставившись в окно.

– В общем, полз я назад, как на крыльях летел, и все загадывал: если до казармы донесу, да утром снова увижу – значит, правда, не поблазнилось. А коли пусто будет – то сон это, ерунда. Галлюцинация по-ученому.

– Что увидишь? Что пусто? – не выдержал Бежецкий.

– А вот это. – Вахмистр нагнул голову и снял с шеи стальную цепочку с прикрепленным к ней «смертным медальоном».

Александр повертел в руках дюралевую овальную пластинку с личным номером, перечеркнутую поперек пунктиром мелких сквозных отверстий, по которым следовало разломить бирку в случае гибели владельца на поле боя: одну половину похоронить вместе с ним, а вторую – доставить в штаб. Медальон был, естественно, цел, поскольку его обладатель сидел перед ним живой и здоровый. По крайней мере – физически.

– Ну и что?

– А вот – второй, – из кармана Лежнев вынул вторую точно такую же бирку на цепочке и тоже протянул бывшему командиру, – не отличить ведь, правда?

Медальоны действительно были неотличимы.

– Вот и я крутил и вертел до посинения, а различий не нашел, – тоскливо сказал вахмистр, следя как Бежецкий крутит «железки» в руках, смотрит отверстия на свет и чуть ли не пробует металл на зуб. – Одинаковые они.

Он отвернулся и прошептал едва слышно:

– А там, на снегу, я лежал. Только мертвый…

25

Неделя, отпущенная на «ознакомление» с методами работы «зазеркальных» пограничников, пролетела, как один день. Поначалу те сторонились своего «потустороннего» коллеги, чуть ли не брезговали любым внеслужебным общением, но мало-помалу уравновешенный, знающий себе цену молодой человек с «того света» перестал казаться большинству чем-то из ряда вон выходящим. Сыграло свою роль и то, что один из тушинских пограничных контролеров, поручик Васечкин, уже побывал месяц назад в «другой» России и привез оттуда массу впечатлений. Особенно – о близнецах тех своих сослуживцев, которых удалось встретить на «той стороне».

А в остальном, если не считать связанных с иным миром разговоров и постоянно забегающих «по делам», а на самом деле – поглазеть на выходца из иной России, служба здесь мало отличалась от знакомой Вячеславу. Прав бы Исидор Ильич – пожелание руководства о каком-либо обмене опытом между двумя совершенно одинаковыми структурами, пусть и разделенными бездонной пропастью, отдавало идиотизмом. И как могло быть иначе, если обе руководствовались в своей работе одинаковыми законами, правилами и предписаниями, сотрудники носили одинаковую форму и погоны на плечах, да еще и личный состав на восемьдесят процентов состоял из абсолютно идентичных людей?

Кольцов, например, сразу нашел общий язык с близнецом Акопяна, подружился с аналогом Бори Шенкельгаузена, а местного стукача и подлизу Семена Кошевого невзлюбил всеми порами души так же, как его оставленную по ту сторону копию.

И все бы было ничего, если бы не то обстоятельство, что за все семь дней командировки поручик так и не собрался ни посетить вызубренный им наизусть адрес, ни позвонить по хорошо известному ему номеру.

Валяясь долгими вечерами на скрипучей постели в номере дешевенькой гостиницы в двух шагах от аэропорта (казна, хоть и отправила его в «запределье» за свой счет, оказалась очень и очень прижимистой) Вячеслав уговаривал себя, что вот завтра обязательно… И твердо знал, что ни завтра, ни послезавтра, ни через день этого «обязательно» не случится. Что вся эта затея с поездкой в «зазеркальную» Россию изначально была авантюрой, авантюрой она и останется…

Вконец измучив себя, Кольцов собирался даже прервать «отпуск» раньше времени, чтобы вернуться обратно и окончательно выбросить из головы и спасенную им девушку, и саму вторую Россию заодно. Тем более что отношения между двумя одинаковыми державами накалились настолько, что два пресловутых медведя, никак не могущие поделить одну берлогу, для обозначения творящегося никак не подходили. Скорее тут подошла бы аналогия с двумя пауками в банке.

Чего стоило беспрестанное поливание грязью «антиподов» по всем каналам телевидения, толпы бездельников, скандирующих чушь и потрясающих лозунгами напротив выхода из пассажирского терминала, которые Вячеслав видел каждый день по дороге с «работы» «домой», исписанные ругательствами стены. Причем порой настолько двусмысленные, что поручик, никогда «сотрясателей устоев» не поддерживавший ни в каком виде, лишь диву давался: о чем думают власти? Что должен подумать обыватель, видящий, как средь бела дня несколько расхристанных юнцов самого маргинального типа малюют баллончиками с краской на парапете пешеходного моста надпись такого содержания: «Император Николай – ко…» И стоящий в двадцати шагах городовой лишь благодушно ухмыляется в усы, поскольку парой минут раньше один из «художников» объяснил ему, что имеется в виду «тот» император, а вовсе не Его Величество.

Всеобщая шизофрения, охватившая державы-близнецы, настолько угнетала Кольцова, что ему не только не хотелось идти куда-то на поиски Екатерины, но даже покидать свой номер. Особенно после того, как десяток молодчиков, узнав неведомыми путями, что обитающий в нем офицер – «оттуда», устроил на него засаду в темном проходном дворе, ведущем к гостинице.

Что именно хотели узнать у него молодые люди (или, наоборот, сообщить), так и осталось для пограничника тайной. Поскольку к связному изложению своих мыслей разлетающиеся словно кегли в разные стороны проходимцы уже способны не были. А оказавшись на заплеванном асфальте – и подавно. Но, судя по изъятым у половины из них «колюще-режущим» аргументам, которые Вячеслав от греха (порежутся еще или глаза друг другу повыкалывают) утопил в канализационном коллекторе, намерения у них были самые серьезные. Жаль, перешли они сразу к пантомиме, забыв, что наделены Богом членораздельной речью…

Как на той на стороне Девки пляшут при луне! Девки или бесы — Нам без интереса!

Засыпал поручик под доносящиеся из двора-колодца частушки подобного непритязательного содержания, и уверенность его в том, что он совершил глупость, крепла с каждым похабным перлом певцов…

Наконец каторга его завершилась.

Оставалось лишь обменять полученные по прибытии «на карманные расходы» местные денежные знаки на купюры родной державы (хотя внешне бумажки, не говоря уже о монетах, ничем не отличались, у честного офицера даже мысли не возникло манкировать обменом и подорвать тем самым экономику родной страны) и вернуться в аэропорт, ставший близким вдвойне. Чтобы сказать стране несбывшихся надежд «Прощай!». Этому и решил посвятить Кольцов последний, полностью свободный, так как все бюрократические формальности были улажены накануне, день. И заодно все-таки взглянуть хотя бы одним глазком на эту «запредельную» Москву.

А все потому, что по необъяснимой прихоти Министерства финансов обмен российских денег на российские производился всего лишь в одном в городе коммерческом банке. И банк этот располагался на противоположном от Тушина конце второй столицы Империи, поэтому офицер не только налюбовался вдосталь Москвой надземной, но и побывал в ее подземельях, прокатившись на метро и наглядно уяснив для себя, что ничем хорошим от уже известного ему оно не отличается. Кстати, «верхняя» Первопрестольная его тоже не слишком-то порадовала разнообразием. Единственным радикальным отличием от известных ему пейзажей оказалась стеклянная игла-небоскреб «Товарищества братьев Нобель и K°.» в Замоскворечье, о строительстве которой все еще ломались копья в «зазеркальной» городской управе.

В общем, когда, завершив муторный обмен «шила на мыло» (и потеряв при этом какую-то сумму в виде комиссионных), он вышел из-под кондиционированных сводов на полированный гранит банковского крыльца, часы пробили полдень…

* * *

За неделю безделья Катя просто устала отдыхать…

Кое-кому покажется забавным, что отдых может надоесть, но это так. Сколько раз мы говорили себе: «Эх, деньков пять бы выпало свободных – ничего бы не делал! Валялся бы с книжкой на диване, смотрел телевизор, шлялся бы по городу… Да отоспался бы на год вперед!»

Увы, всего этого, как и любой другой деятельной натуре, Екатерине Соловьевой хватило ровно на два дня. На третий она уже откровенно скучала, а на четвертый твердо знала, что согласиться на предложение начальницы ее толкнул не кто иной, как сам Враг рода человеческого, для разнообразия прикинувшийся госпожой Кобылко.

Чтобы перебороть в себе желание немедленно явиться на работу (приказ Капитолины Семеновны был ясным и недвусмысленным – десять дней на территорию банка ни ногой), девушка принялась ходить по музеям, выставками и театрам. Тем более что на это поднимающее человека над собой занятие у нее никогда не хватало времени с той самой поры, когда университетские двери затворились за ее спиной.

Но и здесь ее ждало разочарование: в городских музеях новых выставок не предвиделось, а старые экспозиции она хорошо помнила еще со студенческих лет. Новое обнаружилось лишь в одном из музеев – выставка японской гравюры из Императорской картинной галереи Эдо. Жаль только, что перипетии жизни грозных самураев, чубами на лысых головах напоминающих чрезвычайно узкоглазых запорожцев, и портреты томных барышень с палочками в волосах Катю не слишком вдохновили. Исключением стали лишь пейзажи: гора Фудзи, грандиозная волна цунами, смывающая рыбацкий поселок, цветение саккуры над тихим прудом… Наверное, потому, что точно соответствовали состоянию ее мятущейся души, то каменеющей от тоски, то взрывающейся фейерверком надежды… И театры тоже не порадовали. На классику не удалось достать билетов, а два спектакля в «современном» стиле, проходившие при заполненных на одну пятую залах, оставили странное двоякое впечатление. Словно в роскошном ресторане ей на великолепно сервированный стол подали заказанное деликатесное блюдо, а вместо кушанья под сверкающим серебряным колпаком оказался старый, скрюченный, провонявший потом ботинок, полный противных мокриц, червей и тараканов. С трудом досидев до конца второго «шедевра», девушка поняла, что либо она за прошедшие годы безнадежно отстала от жизни, либо все современное искусство – мерзость. Нечто подобное описанному чуть выше блюду.

Так что к утру седьмого дня «безделья» Екатерина была согласна на все кары грозной госпожи K°былко вплоть до перевода в архив, курьеры или даже уборщицы, лишь бы сменить опостылевшую тишину уютной квартиры на великолепное гуденье персоналок, щелканье клавиатур, шепотки сплетниц-подчиненных и бессловесную Ксюшку-неумеху. Поэтому направилась в сторону запретного для нее банка с решительностью Орлеанской Девы,[33] ведущей свою армию на штурм непокорного Парижа. И чем меньше до него оставалось, тем больше радовалась душа, тем шире становился шаг, словно за плечами, разорвав жакет строгого делового костюма, вырвались на свободу два могучих белоснежных крыла, способных оторвать от земли хрупкую девичью фигурку и одним взмахом унести ее в сияющую высь…

Что же касается души… Душа пела.

Когда до знакомых до последней выщербинки гранитных ступеней оставалось всего несколько шагов, мощные двери распахнулись и из полутемной глубины показался, щурясь на белый свет, некий офицер, при виде которого сердце девушки пропустило удар, а ноги стали ватными.

«Нет, этого не может быть! – твердила она себе, остановившись как вкопанная посреди уличного перехода и не замечая недовольных клаксонов пропускающих ее автомобилей. – Мне это снится. Точно! Я никуда не пошла сегодня, я лежу в своей постели и вижу чудесный сон…»

– Ущипните меня! – произнесла она, забывшись, вслух и тут же была награждена ответом:

– Я тебя ущипну сейчас! – проорал, высунувшись едва не до пояса из окна своей могучей «Вятки» краснолицый субъект. – Так ущипну, холера бозка, что неделю хромать будешь! Пся крев, кобита ба…

Офицер обернулся на крик и обомлел, увидев замершую в окружении недовольно гудящих автомобилей девушку.

– Не может быть… – пробормотал он про себя. – Катя?!..

– Вячеслав!..

* * *

Молодые люди сидели напротив друг друга за столом и молчали.

Солнце уже клонилось к закату, комната наполнилась глубокими тенями, на столе, так и не тронутый, безнадежно остыл ужин и степлилось в бокалах вино. Было сказано много и ни о чем, но не прозвучало ни одного ГЛАВНОГО слова, будто девушке и офицеру что-то мешало выговорить их, выпустить на волю, даровать жизнь. Словно незримо парящая где-то далеко отсюда в заоблачном пространстве грань пролегла сейчас между ними, воздвигнув между двумя горячими, рвущимися друг к другу сердцами ледяную стену толщиной в бесконечность.

Их руки разделяли какие-то сантиметры, но ни разу его рука не прикоснулась к ее руке, а ее – к его…

А ангелы-хранители обоих, приложившие столько усилий, чтобы свести воедино две мятущиеся половинки единого целого, уныло опустив могучие крылья, невидимые никому, кроме их самих, сидели рядком и не имели сил, чтобы подтолкнуть двух людей навстречу друг другу.

Где-то далеко-далеко, за многими стенами, приглушенно, но четко принялись бить часы, и Вячеслав, встрепенувшись, поднес к глазам циферблат своего наручного «Хроно».

– Боже мой! – округлил он глаза. – Да я совсем с ума сошел! У меня через три часа самолет… Извините меня, Екатерина Михайловна, но я вынужден откланяться.

Тон был подчеркнуто деловит, хотя в интонации, как он ни старался, все равно сквозило огромное облегчение.

– Да, да, конечно, – голос Кати был, наоборот, бесцветен и сух, как осенний лист.

– Очень приятно было провести с вами время, – расшаркивался, ненавидя себя за это, Кольцов, разрываемый на две половины желанием остаться и страхом, что останется. – Надеюсь, что в следующий раз…

– Да, да, конечно…

Дверь за офицером давно захлопнулась, а девушка все сидела, не поднимая головы, и твердила про себя: «Да, да, конечно… Да, да, конечно… Да, да, конечно…»

И только когда на улице под окном заурчал мотор отъезжающего автомобиля, дала волю слезам.

Нет, это был не яростный водопад отвергнутой женщины, не тихий поток печали, это были слезы маленькой разочарованной и обиженной девочки. Девочки, оставленной за неведомые ей проступки без рождественского подарка.

Не переставая рыдать, Катя выбежала из гостиной, упала на кровать и замерла так надолго.

Когда же она поднялась через пару часов со своего горестного ложа, глаза ее были сухи.

«Чего я ждала от этой встречи? – размышляла она, бесцельно бродя из комнаты в комнату. – Невозможного счастья? Вот именно. Невозможного, потому что оно было в принципе невозможно. Идеально, выдумано романтической дурочкой, сказочно, но… невозможно. А оно взяло и сбылось в реальности. Не идеальный, а живой человек сидел перед тобой, смотрел тебе в глаза, и ты не смогла разорвать очарования своих фантазий, прикоснуться к его руке, чтобы уловить пульс реальной жизни… Ты просто испугалась. И он, не дождавшись твоего движения, ушел. Ушел навсегда. Теперь ты можешь радоваться – счастье снова нереально, невозможно и идеально…»

Чтобы хоть немного отвлечься от беспощадных дум, девушка включила во всех комнатах электричество, телевизор, музыку, но ни яркий свет, ни льющиеся отовсюду громкие звуки, ни мельтешащие по экрану яркие тени не давали забыться. Тогда она собрала со стола так и не пригодившиеся приборы (бог знает, когда она в последний раз самостоятельно мыла посуду – целую вечность назад) и отнесла их в кухню.

Ледяная вода, бьющая из-под крана, чуть-чуть отрезвила ее, и она недоуменно взглянула на острый столовый нож золлингеновской стали, зажатый в руке.

«А почему, собственно, мост? – возникла в мозгу какая-то чужая мысль, никак не соотносящаяся с только что бушевавшим в Катиной голове круговоротом образов. – Есть ведь и другие способы… Что если?..»

Бритвенной остроты сталь, как бы сама собой прикоснулась к бледной коже руки у сгиба локтя. Там, где в глубине лихорадочно пульсировала тоненькая голубая жилка. Прикоснулась и принялась сама собой, без малейшего участия со стороны девушки, вдавливаться, врезаться в тело, пока еще не раня молодую, эластично продавливающуюся под лезвием кожу. Катя с интересом следила за этим действом, гадая: больно будет, когда металл все-таки углубится в живую плоть, или ледяная вода погасит физическую боль, избавляя от боли душевной?..

И когда оставался лишь миг, Катя, не веря себе, услышала из гостиной голос диктора, сменивший ритмические завывания эстрадной дивы:

– Мы прерываем свои передачи для важного сообщения…

Забыв про все еще зажатый в руке нож, Екатерина ворвалась в комнату, заставив взвизгнуть от ужаса сворачивающую скатерть служанку Палашу, и успела услышать:

– …перестал существовать. Наш мир и мир другой России снова обособлены друг от друга.

«Это конец! – взорвалось понимание в голове девушки, и выроненный из ослабевшей руки клинок хищно вонзился в паркет. – Я НИКОГДА больше не увижу его…»

26

«Ну и что, завтра он снова уйдет и теперь, похоже, навсегда…»

«Пятьдесят на пятьдесят, ты же знаешь».

«Хорошее соотношение! Чет или нечет, орел или решка, белое или черное… Или красное?»

«Ты имеешь в виду кровь? Нет, какая тут кровь… Ядерный взрыв – чистое орудие. Никаких следов».

«Да уж… Чище некуда. Он появился в твоей жизни ниоткуда – никуда и сгинет. Тебе его не жаль?»

«Не знаю…»

Маргарита сидела перед зеркалом и вглядывалась в его глубину, видя там немолодую уже, хотя и не лишенную привлекательности даму. Впрочем, слишком усталым было ее лицо, чтобы кто-нибудь отважился назвать ее красавицей.

Свет в комнате был приглушен, и Маргарите казалось, будто она смотрит не на свое отражение, а на живую собеседницу, своего Близнеца, которого ей так и не удалось увидеть воочию. Зазеркальную Маргариту фон Штайнберг. Анну. Анечку. Анастасию Лопухину.

Осознание того, что второй ее части там, по другую сторону незримого барьера, нет в живых, пришло не сразу. Как можно расстраиваться из-за смерти человека, которого ни разу в жизни не видел, не знал и даже не подозревал о его существовании? Да и к тому же трудно вообразить, сколько еще таких Маргарит фон Штайнберг существует в других, еще не известных никому мирах, сколько их там живет, радуется, любит… Умирает.

Но сначала стало как-то не по себе после этого узнавания, а потом… Потом все превратилось в сущий кошмар. Днем она старалась выглядеть прежней, заниматься делами, а ночью приходила ОНА…

Что такое эта Вторая Россия, как не один из вариантов судьбы. Изменилось что-то крошечное, незначительное, и пришли в движение зубчатые колеса, закрутились маховики, чтобы на крошечную долю румба повернуть всю махину Мироздания, следующую выбранным раз и навсегда курсом. И Мироздание дало трещину, раскололось пополам, раздвоилось, потекло в разных ветвях по-разному… Там она погибла, а здесь – осталась жива. Но там она умерла счастливой, а здесь живет… или доживает? Почему же, если Его Величество Случай подкидывает ей такую возможность, самой не изменить свою судьбу?

Женщина механически выдвинула ящик стола и провела кончиками пальцев по лежащим там вещам – пудреницам, баночкам, футлярчикам… И пальцы сами собой остановились на колоде карт. Гадальных карт, к которым она не прикасалась, не вынимала из потертой по углам картонной коробочки, наверное, целую вечность.

«Погадать, что ли?..»

Этими картами никогда не играли ни в подкидного дурачка, ни в более серьезные игры, даже пасьянсы ими никогда не раскладывали. У них была лишь одна функция, и им можно было верить.

Но Маргарита не торопилась их раскидывать. Она меланхолично перебирала старые карты, подолгу останавливаясь на каждой картинке. Одним улыбалась, как старым знакомым, на другие хмурилась… Она терпеть не могла разные новомодные изыски, где дамы представали в сарафанах и русских кокошниках, а короли и валеты – в шитых бисером кафтанах и собольих шапках или, наоборот – в кринолинах и париках, по моде «куртуазного столетия». Маргарита фон Штайнберг признавала только один карточный дизайн – классический, не меняющийся веками.

Когда колода подошла к концу, перед ней лежали четыре валета. Почему не короли? Слишком уж важно выглядели венценосцы, слишком старо, сурово. И хотя одна из европейских корон кратковременно побывала на голове всех четырех Александров, на королей они никак не тянули. Только валеты – благородные и романтичные, вечно юные стражники с алебардами…

Два черных и два красных. Две пары, четыре человека.

Здешний Александр, уланский полковник, конечно же, валет крестовый. Трещину, некогда возникшую между ними, уже не засыпать, не зарастить. Оно и понятно – отец семейства, отец солдатам…

А вот его отражение, наверное, валет червовый – много пережил, многое понял, стремится всей душой вернуть ушедшее, но… В одну реку не вступить дважды. Даже если и река и тот, кто пытается в нее войти, знакомы друг другу до мелочей.

Пиковый валет… Ишь, как глядит. Будто все понимает. Это – взгляд постороннего, зоркий взгляд наблюдателя. От всего в стороне, ко всему равнодушен. Нет, не равнодушен. Разве может не быть эмоций у наблюдателя? А любопытство? Вот он – холодный и внимательный – занял самое удобное место в партере, чтобы насладиться драмой. Или комедией? А может, водевилем? Это тот самый – ее преемник. Неплохой человек, ничего сказать нельзя, умен, храбр, самоотвержен, но… пиковый валет, и этим все сказано. Правая рука на рукояти кинжала. Коварство или предосторожность? Скорее всего, и то и другое.

Осталась всего лишь одна карта – бубновый валет.

Он единственный не смотрел на Маргариту, повернувшись к ней в профиль. И больше всех из четырех портретов походил на ее Сашу. Того самого Сашу, увиденного в первый раз бог знает сколько лет назад. Единственный, у кого нет ни щита, ни кинжала. Только алебарда, чтобы защитить ее. Ее верный рыцарь. Воин, гладиатор, преторианец, которого она недрогнувшей рукой посылает на смерть, но который всегда возвращается. Возвращался…

Женщина порывисто смахнула со столика все карты, разлетевшиеся по комнате радужным листопадом, и прижала к сердцу ту, единственную.

«Неужели он больше не вернется? Не могу! Не отпущу!..»

Ступая домашними туфлями по бородатым и румяным лицам, цифрам и «рубашкам», она пересекла комнату и звякнула в колокольчик:

– Одеваться, живо!..

* * *

Александр поставил последнюю точку и перечитал написанное.

«Я, Александр Павлович Бежецкий, генерал-майор Особого Его Величества Корпуса, находясь в трезвом уме и твердой памяти…»

Последняя дань этому миру. Завещание. Как-то не думалось в том, прежнем, о распоряжении имуществом перед подобными мероприятиями. Может, потому, что был гораздо моложе? Или потому что имущества – движимого и недвижимого – у советско-российского офицера было кот наплакал? Суровый такой кот, не склонный к сантиментам и излияниям. В душе тоже военный, наверное.

Но здесь это необходимо. Да и собственность кое-какая появилась благодаря некогда пролившемуся на свежеиспеченного генерала… нет, не водопаду, так – довольно-таки полноводному ручейку милостей. Столичная квартира, имение где-то на Волге (посетить которое лично так и не собрался), исправно приносящее доход, не слишком пухлый, но и не страдающий дистрофией счет в банке…

Все это «богатство» Александр, уходя в неизвестность, завещал родителям. Не своим, конечно – где они свои? – а близнеца, но все равно – ближе людей у него в этом мире не было. Супругой он так и не обзавелся, детьми – подавно, Близнец – сам человек довольно состоятельный… Да и душеприказчиком он его в своем завещании назначил – все чин чином. Ну и, по прошествии лет, если не случится с ним чего, все это станет уже его собственностью. Или его сына.

Он вдруг представил, что было бы, оставь он все ТОЙ семье, в лежащей за тридевять миров недосягаемой России. Как опешила бы вдова майора ВДВ, когда лощеный адвокат выложил бы перед ней хрустящую гербовую бумагу с выведенным знакомым почерком: «Я, Александр Павлович Бежецкий, генерал-майор Особого Его Величества Корпуса, находясь…» Прямо мелодрама какая-то. Слезовыжимательный сериал для домохозяек. Хотя вот уж кому, наверное, все это не помешало бы. Если только можно было бы перетащить имение через столько «тех светов», а золотой имперский рубль котировался в помешанной на долларах и евро России Демократической.

Бежецкий вздохнул, сложил завещание вчетверо и положил в конверт, на котором надписал адрес: «Адвокатская контора Чекулов и сыновья…» Завтра прислуга отнесет его адвокату, он ляжет в сейф и будет лежать там до…

В дверь деликатно постучали. Дворецкий, конечно, – его манера.

– Входи, Ларион.

– Ваша светлость, – деликатно откашлялся Ларион Коробейников, служивший у генерала Бежецкого второй год и зарекомендовавший себя только с самой хорошей стороны. – К вам гость.

– Кто?

– Александр Павлович, ваш, так сказать… – дворецкий замялся: он, как и большинство окружающих, до сих пор не мог уяснить себе степень родства двух генералов Бежецких, похожих как две капли воды, но между тем – не единоутробных братьев.

– Зови, – вывел его из затруднительного положения Александр. – Да, кстати… Накрой нам с ним в библиотеке.

– Отужинать изволите?

– Нет, чего-нибудь легкого. Коньячок, закусочка… Ну, ты понимаешь.

– Будет исполнено, ваша светлость…

* * *

– Вот видишь, – Александр нацедил коньяк в рюмки, взял свою и полюбовался оттенком благородного напитка на просвет. – Ты все уже знаешь… Об источниках не спрашиваю, сам понимаешь.

Его визави даже не подумал притронуться к своей рюмке.

– Ты считаешь, что это правильное решение, Саша?

– Что именно? Если ты о предстоящем завтра… мероприятии, то оно просто необходимо. По странному стечению обстоятельств или чьему-то умыслу, наши миры оказались объединены. Увы, это не идет на пользу ни нам, ни им. Гораздо спокойнее для обеих Империй будет жить наособицу, как было всегда. Два медведя, понимаешь…

– Я не о том, Саша. Я спрашиваю тебя о твоем выборе. Почему идти должен именно ты?

– Почему я? Наверное, потому, что я так решил. И это, между прочим, одобрено Государем, если ты не в курсе…

– А почему бы не пойти мне?

– Напарником? Увы, Саша, эта вакансия уже занята.

– Кем?

– Ты не догадываешься? Моим близнецом. Оттуда.

– Почему он и ты?

– Потому что мы оба лишние здесь.

– Сомнительное объяснение.

Генерал Бежецкий взял рюмку и сердито опрокинул ее в рот, будто там был не многолетней выдержки коньяк, а дешевая водка, со стуком поставил на стол и вытер усы.

– Хорошо, – примирительно сказал второй генерал, вновь наполняя емкости. – А у тебя какие резоны?

– Я здесь тоже лишний.

– Маргарита… – понимающе склонил голову Александр.

– Да, – с вызовом ответил Александр. – И Маргарита тоже.

Он поднялся из кресла и прошелся по библиотеке, иногда останавливаясь перед полками и бесцельно прикасаясь к какому-нибудь корешку, сияющему золотом. Глядя на него, Бежецкий с некоторым стыдом вспомнил, что ни одного из томов он здесь так и не раскрыл – все не хватало времени. Так и стояли новенькие, нетронутые.

– Но в основном из-за того, – не оборачиваясь, неожиданно сказал близнец, – кто там занял мое место.

– Из-за полковника Бежецкого? – удивился Александр. – Разве ты сам не стремился назад, в Корпус? Тоскуешь по своим уланам? Вы уж, батенька, определитесь, чего хотите…

– При чем тут он! – досадливо дернул плечом генерал. – Достойнейший человек, ничего не имею против него… Честно выполняет свой долг, служит Государю и Отечеству.

– Тогда…

– Да, он, – резко обернулся Бежецкий. – Твое отражение, ротмистр Воинов. Или он уже, в свете новых обстоятельств, тоже присосался к нашей фамилии?

– Во-первых, – рассудительно заметил Александр, глядя на свет сквозь янтарную жидкость, – он такое же мое отражение, как и твое, и полковника. Мы все четверо – близнецы. Абсолютные. А, во-вторых, фамилия Бежецкий – и его тоже. Он под ней прожил почти сорок лет. Как и твой покорный слуга тоже. И Отечеству служил под этой фамилией, и кровь проливал… Так что ничего криминального в том, что он сменит своего придуманного кем-то Воинова опять на Бежецкого, не будет. Или ты не согласен?

– Извини, – несколько смутился генерал, понимая, что перегнул палку. – Я вовсе не хотел тебя обидеть.

– Ничего… Меня ты не обидел.

– А он меня и не волнует! Это я должен лететь вместо тебя, Саша! Особенно если с той стороны будет он. Пусть это будет нашей с ним дуэлью. Или он, или я.

– Маргарита?

– Какая разница? Лучше налей…

* * *

– Я вас не узнаю, мадам, – едко, как мог, сказал Александр, предложив даме кресло и вновь усаживаясь за свой стол. – Прямо как пай-девочка: позвонили, предупредили, прежде чем войти постучали в дверь… Вы ли это? Может быть, это очередной ваш близнец? Пардон, конечно…

– Нет, я не близнец. – Маргарита фон Штайнберг пропустила мимо ушей колкость подчиненного, на которую раньше обязательно ответила бы не меньшей колкостью. – Мой близнец умер, Александр Павлович. И вы это знаете. Я в единственном числе. По крайней мере – в наших двух мирах.

– Ну да, ну да… – рассеянно покивал Бежецкий, перечитывая написанное и, досадливо нахмурившись, исправляя что-то.

– Что вы там пишете? Не мемуары, часом?

– Да где уж мне, – вздохнул «писатель», исправляя еще что-то. – Нет у меня материалов на мемуары. Не хватит-с. Так, разве что на краткую автобиографию: родился, учился, женился… Жил, был, взял да помер. И та биография на три четверти липой будет. Вашими же стараниями, мадам, и сварганенной.

– Ну так уж и сварганенной. Вполне пристойная для слуги Отечества биография.

– Приличная, не спорю. Да только не моя.

– Так напишите свою.

– Хорошее дело… Кому тут моя ТАМОШНЯЯ биография нужна? Разве что писателю-фантасту какому-нибудь…

– Что же вы все-таки пишете?..

Женщина ловко выхватила листок у не успевшего его придержать офицера и прочла вслух:

– Я, Воинов Александр Павлович, находясь в трезвом уме и твердой памяти… Это завещание?

– Да. Верните, пожалуйста. бумагу, сударыня.

– Почему тогда Воинов, а не Бежецкий? Вы не считаете себя достойным этой фамилии?

– Достойным? По-моему, это вы не считаете, мадам. Отдайте бумагу и изложите причину своего визита.

– Какой вы официальный, право… А если я пришла просто так, без причины? Или чтобы проститься? Просто так, по-человечески.

– Я не верю вам, госпожа фон Штайнберг. – Александр встал из-за стола и протянул руку. – Отдайте листок.

– Почему не верите? – тоже встала Маргарита.

Теперь мужчину и женщину разделял только стол.

– Потому что вам нельзя верить.

Бежецкий обогнул стол и приблизился к женщине, возвышаясь над ней. Он глядел на нее сверху вниз и видел обращенное к нему бледное лицо, известное до последней черточки. Запах знакомых духов обволакивал, кружил голову. Маргарита молчала и будто бы чего-то ждала. Александра пронзило чувство, что это уже было когда-то. Дежа вю…

«А собственно – какого черта? – пронеслось в мозгу. – Завтра я испарюсь, превращусь в ничто. Если есть душа, то пусть хоть у нее останется воспоминание…»

Он протянул руку, но прикоснулся не к бумаге, а к руке, которую женщина так и не отняла. Тогда он порывисто обнял податливое тело и впился губами в полуоткрытые губы, ощутил слабый ответный поцелуй.

– Все, – отстранился он, ожидая взрыва гнева, пощечины или, чем черт не шутит, чего посерьезнее – дама-то знала толк не только в бумагах… – Попрощались? А теперь – хоть под трибунал, хоть в штрафную роту…

Но Маргарита сама обняла его за шею и вновь прильнула к губам.

Забытый лист бумаги бесшумно спланировал на пол…

* * *

Шел уже второй час ночи, когда затренькал колокольчик, заставляя Лариона подняться с дивана, привести в порядок одежду и, главное, помятое со сна лицо и явиться на зов господина.

Того он застал слегка пьяным, в расстегнутой рубашке. Гость мирно почивал на удобном диване, стоявшем в библиотеке специально для подобных случаев, подложив ладонь под щеку и посапывая во сне.

«Понятное дело – слегка перебрали братья… Или все-таки не братья? А кто тогда?.. А-а-а! Какая мне разница…»

Генерал Бежецкий поднялся на ноги, и его заметно качнуло.

– Вам помочь, ваша светлость?

– Ничего, Ларион, сам справлюсь. Я прикорну пару часиков – завтра тяжелый день. Разбуди меня в три тридцать.

– Слушаюсь, ваша светлость. Но куда так рано-то? Не выспитесь ведь…

– Служба. А досплю в самолете.

– А как же ваш гость?

– А его не буди. Пусть спит. Видишь: утомился его светлость – сил не рассчитал. Как проснется, подашь ему, чего захочет. Главное – рассольчику не забудь, рассольчику! И – чарочку.

Князь захохотал, довольный собой, и чуть нетвердой походкой удалился.

«Ну да, не рассчитал, – вздохнул про себя дворецкий, споро убирая остатки холостяцкого пиршества и накрывая спящего близнеца хозяина пледом. – Коньяк – вещь коварная. Черт бы побрал того француза, что эту гадость изобрел…»

Он постоял в нерешительности, а потом все-таки принес тазик и поставил его возле дивана.

«Не дай господь, поплохеет ночью его сиятельству… А паркет дорогой, штучный – как бы не попортил ненароком…»

Он зажег тусклый ночник и направился к двери, но все-таки не утерпел и оглянулся.

«Бог ты мой! Как похож-то!.. Вылитый Александр Павлович!..»

Слуга суеверно перекрестился и вышел, плотно притворив за собой дверь…

27

Александр так и не сомкнул глаз до утра, лежа рядом с восхитительнейшей в мире женщиной, посапывающей во сне, будто невинный младенец.

«Кто бы мог подумать… Кто бы мог подумать… – старой патефонной пластинкой вертелась в мозгу одна и та же неоконченная мысль. – Кто бы мог подумать…»

Увы, как это сплошь и рядом бывает в нашей жизни, счастье улыбнулось ему лишь на миг. Сколько времени они прожили рядом, даже не подозревая о бушующих внутри чувствах, чтобы выплеснуть их вот так, разом, когда их общему счастью осталось всего несколько часов. Да каких там часов – минут.

Можно, конечно, отменить все, остаться жить и тихо радоваться свалившемуся на голову счастью. Но это ведь – не билет на поезд, который можно сдать, когда внезапно открываются обстоятельства, препятствующие поездке. Он уже в поезде. И у поезда этого нет ни промежуточных остановок, ни стоп-крана. С него можно лишь спрыгнуть.

Но спрыгнув с поезда, потеряешь все. В том числе и ту, ради которой прыгал. Вряд ли ей нужен трус, в последний момент меняющий свое же решение. К которому его, кстати, никто не принуждал.

Больше всего на свете Александру хотелось бы сейчас, чтобы стрелки на часах замерли навечно, но они бежали, казалось, даже быстрее, чем обычно, словно какой-то черт изо всех сил толкал их вперед.

Осторожно, чтобы не разбудить Маргариту, Бежецкий выбрался из постели и прокрался в другую комнату. Он хотел уйти по-английски, не прощаясь, но не по той причине, по которой мужчины обычно покидают поутру женщин. Еще до всего этого он решил оставить этой женщине наследство.

Нет, ничего особенного он скопить не сумел, и вряд ли Маргариту порадовали бы такие крохи. Он оставлял нечто не очень материальное, но могущее обернуться бомбой. Гораздо мощнее той, которая сейчас смонтирована внутри фюзеляжа его «Сапсана», на котором он, как камикадзе, должен уйти в свой последний рейс. Да что там одной бомбы, пусть и атомной – мощнее сотни бомб.

Среди того немногого имущества, что сохранилось у него с тех пор, когда он незаконно носил имя графа Бежецкого, было несколько дисков, содержащих весьма ценные данные. И вот эти диски с краткой пояснительной запиской он сейчас оставил на столе. Хотел добавить несколько слов от себя на прощанье, но рука не поднялась написать даже куцую строчку…

Перед тем как выйти, он заглянул в спальню и взглянул последний раз на милый профиль.

«Все, пора…»

Маргарита услышала щелчок замка и открыла глаза.

Конечно же, она не спала и слышала все перемещения Александра по дому. Но она тоже, как и он, боялась прощания. Какие можно слова подобрать, чтобы выразить все бушующее сейчас в душе?

Ну, вот и все. Она проводила его в последний раз, чтобы он больше не вернулся. Когда-то это должно было случиться – все на свете, даже самое лучшее, имеет конец.

«Может, догнать его, остановить?.. Бог с ним, с этим переходом. Найдется, в конце концов, и другой доброволец. Хотя бы тот, с другой стороны…»

Маргарита цеплялась за последнюю соломинку, хотя твердо знала – не догонит и не остановит. Он был еще здесь, но судьба его была уже предрешена.

Женщина встала, накинула вместо халата мужскую рубашку, сброшенную вчера на стул у кровати (как это по его, по-сашиному), и прошлась босиком по комнате. Ей было все равно – увидит ее кто-нибудь здесь в таком все объясняющем наряде или нет. Потеряв свою частичку, она тоже как бы отдалилась от мира с его условностями и предрассудками.

«Все. Мое служение Родине закончилось, – думала она спокойно, хотя сейчас ей более подобало бы рыдать или биться в истерике. – Я слишком многое отдала, чтобы кто-нибудь мог упрекнуть меня в чем-то. А я сама – подавно. Как только это последнее мое дело будет закрыто – подаю прошение на высочайшее имя об отставке. Буду доживать свой век в деревне…»

Она вошла в кухню. Посреди стола лежал большой увесистый пакет из желтоватой плотной бумаги – в таких обычно перевозят документы.

«Вот это новость? Это что – прощальный привет мне? Если письмо – то когда он успел написать все это? Тянет на роман…»

Она вынула из кухонного стола столовый нож (если плоский штык можно было считать таким сугубо мирным инструментом) и вскрыла плотную оболочку – таких пакетов на своем веку она повидала немало, и это нехитрое дело было уже возведено у нее в степень автоматизма. На столешницу выпало несколько радужных лазерных дисков в прозрачных пластиковых конвертиках. Никакой маркировки, никаких надписей – обычные болванки. Маргарита вынула один, перевернула. Так и есть, записан почти под завязку.

«Что это еще за записи…»

Пошарив в пустом конверте, она извлекла на свет Божий последнее, что там было, – листок бумаги, исписанный с одной стороны знакомым почерком на три четверти.

«Ваше превосходительство, – прочла она официальное обращение – такими начиналась львиная доля рапортов от подчиненных. – Конечно, данное деяние попадает под статус служебных нарушений, если не преступлений, но…»

* * *

Ларион Коробейников посмотрел на часы, вздохнул: третий час дня, а гость хозяйский все храпит и храпит. Будто у себя дома! Ладно, хоть тазик не понадобился…

Дворецкий прошел в библиотеку и остановился у двери в нерешительности – близнец Александра Павловича раскинулся на тесном ему диванчике, мучительно запрокинув голову на подлокотник и выводя носом такие рулады, что чертям на том свете было тошно. Одна нога у него свешивалась до полу, а вторая, в неснятой туфле, покоилась на втором обтянутом кожей подлокотнике. Слуга еще ни разу не видел хозяина в таком состоянии, но он сейчас очень живо напомнил ему бывшего – лейб-гвардии гусарского полка поручика барона фон Зейдлица.

Уж на что вроде был немец, а недели не проходило, чтобы не нарезался его благородие в том или ином приятном обществе до положения риз. А поскольку партикулярного платья вояка не признавал, то практически вся мягкая мебель в доме была перепорчена гусарскими шпорами. Завалится, бывало, вот так на софу, а поутру за распоротую обивку ему, Лариону, в ухо… И никуда не денешься – молод еще господ менять, да и в профсоюз дворецких вступить – огроменный взнос нужен, а там – еще и помесячно. Платил же его благородие по-божески, упокой Господи его грешную душу – в том же славном деле, что новый хозяин отличился, смерть геройскую принял.

«Эх, видно, всего немецкого в нем и было-то, что имя родовое, – в который раз пожалел неудачливого барина Ларион. – Был бы настоящим немцем – сухим, да расчетливым – не полез бы в такую заварушку… Вон сколько офицерского чина по домам да по казармам отсиделось. Хоть и без орденов и чинов новых, да живы-здоровы…»

Коробейников почесал в затылке, и мысли его приняли иное направление.

Крути – не крути, а покойный барон фон Зейдлиц остался должен своему слуге аж сто семьдесят пять целковых – на мели в последнее время сидел гусар. Может, и поперся черту на рога, чтобы из нищеты выскочить? Да только не удалось ему, сердешному, Фортуну-вертихвостку за интересное место прихватить… А как приехали откуда-то из Лифляндии наследнички, то выяснилось, что и им ничего покойник не оставил – все имущество, и движимое, и недвижимое, давно заложено-перезаложено. На широкую ногу жил поручик, по-русски. Мало того что квартиру с обстановкой заложил аж в трех разных банках, на законы положив с прибором, так еще и долгов набрал чуть ли не с пол-Петербурга. А родственнички оказались немцами настоящими – русским духом от них и не пахло – вышибли Лариона на улицу взашей и не только жалованья не выплатили причитающегося, но и без нехитрого барахлишка, потом и кровью собранного за недолгую лакейскую карьеру, оставили: украл, мол, подлец, ты все у барина. Иди добром, пока в полицию не сдали. Горячился поначалу парень, хотел управу искать на супостатов, да хорошо добрые люди надоумили: никшни, мол, Лариошка, – тебе ли с немчурой тягаться? Враз без последних порток оставят, да голым в Африку пустят.

Ну и нет худа без добра: дружок покойника пожалел осиротевшего беднягу. Тоже не то граф, не то – аж князь. Бывший баронский собутыльник, должно быть. Вот уж точно – мир не без добрых людей: фон Зейдлиц ему многие тыщи должен остался, а все равно тот не держал зла на приятеля. Порекомендовал нынешнему барину – генералу Бежецкому. Стало быть, повышение Лариошке вышло: был поручиковым лакеем, а стал генеральским дворецким. Без всякого профсоюза, на халяву. Во!

Эх, кабы этот должок да с покойника взыскать… Вот барин говорил, да и по ящику показывали, в газетах писали, что открылся, мол, другой мир недалече. Все там, как здесь, только чуть-чуть отличается. Той заварушки, в которой поручика укокошили, вовсе не было. Может, жив он там? Вот бы явиться пред баронские очи да заявить: плати, мол, должок за покойного сродственничка! Интересно, можно так или нет?..

В самый разгар коробейниковских мечтаний гость вдруг особенно громко всхрапнул, неловко перевернулся и чуть было не сверзился на пол. Да и сверзился бы, коли не подскочил бы к нему вышколенный слуга, не подхватил под бочок, не выправил, как положено. От толчка Бежецкий-второй дернулся, зевнул с подвыванием и открыл мутные со сна глаза, с трудом сконцентрировав их на Ларионе.

– Ларион, ты?.. Где это я?..

Поддерживаемый дворецким (не ровен час голова закружится – сблюет ведь!), гость сел на диване и недоуменно осмотрелся вокруг:

– А где Александр?..

Глаза его уставились на окно, за которым неторопливо катился к финалу пасмурный петербургский день.

– Который час?!

– Три сорок две, – с достоинством ответил слуга, взглянув на циферблат высоких старинных часов, мерно тикавших в углу. – Пополудни.

– Что-о-о?!!

Бежецкий подскочил на диване, сбросил руки Лариона, метнулся к окну, к двери, потом остановился и махнул рукой:

– Эх, близнец! Эх, шельмец! Поздно… Обскакал ведь меня…

– Не пора ли вам, барин, домой, – почтительно, но непреклонно напомнил о себе Коробейников.

– Домой? А я где, по-твоему? – выставился на него ничего не понимающий Бежецкий. – Дома и есть.

– Осмелюсь возразить, сударь. Вы дома у его превосходительства генерал-майора Бежецкого, Александра Павловича. Вчера вы…

– Разуй глаза, Ларион! Это я и есть – генерал-майор Бежецкий, Александр Павлович. Не узнал меня что ли?

Только тут слуга с замиранием сердца разглядел, что на «госте» – хорошо знакомые ему брюки от шерстяного домашнего костюма, которые много раз гладил после чистки, боясь прожечь ненароком. А вот куртки от того же костюма на нем не было – только батистовая рубашка, опять же, хозяйская. А куртка та, помнится, была на хозяине… или кто там был: он, Ларион ее подобрал в кресле после его ухода и повесил в шкаф.

«Мамочки! Неужто тот был вовсе не хозяин? – заметался слуга глазами по комнате. – А если спер чего-нибудь?! Надо в полицию звонить!!!»

– Остынь, Ларион! Не будет он воровать, – улыбнулся «неизвестно кто», знакомым хозяйским жестом потирая лицо, и дворецкий понял, что последние слова он произнес вслух. – Он такой же генерал, как и я, такой же князь. А имущества у него поболее моего будет.

– Что же делать?

– А ничего. Я в кабинет пойду… Пару звонков нужно сделать… А ты мне туда позавтракать… или лучше обедать сооруди. Ну и, сам понимаешь…

– Аспиринчику? Или пивка-с?

– Нет, Ларион. Лучше уж коньячка. Клин клином, как говорится.

Слуга возблагодарил Бога, что тот послал ему такого отходчивого господина – у прежнего-то он бы расквашенным носом не отделался, не то что так легко, – и пулей унесся выполнять распоряжение. А хозяин, осторожно неся раскалывающуюся голову, будто хрупкий сосуд с драгоценным содержимым, направился в кабинет.

«Ну, близнец, ну, сукин сын! – думал он, морщась при особенно резком уколе в мозгу. – Чем это он меня? Клофелинщик хренов! А еще дворянин потомственный, чтоб его! Нахватался замашек у своих уголовничков-наркоманов! Ну, я ему задам, если его шанс не выгорит!..»

И резко остановился, забыв про тут же ворохнувшуюся в голове боль.

«А если выгорит? В буквальном смысле ВЫГОРИТ? Ведь он меня спас, свою голову вместо меня подставил. Эх, Саша, Саша… Дуэлянтом ты был, дуэлянтом и остался…»

* * *

«Неплохо устроился близнец!..»

Весь рейс из ночного Петербурга на реактивном мини-лайнере, ожидавшем генерала в закрытом секторе Пулковского аэропорта, занял какой-то час. Видимо, спецмашина шла на крейсерской скорости, значительно превышающей обычную, да и каким-то своим, особым коридором. Солнце еще только-только показалось из-за горизонта, а легкокрылая «птичка» уже спланировала на взлетную полосу аэропорта Чудымушкино и, мягко пробежав по бетонке, встала.

Генерала уже встречали, и, естественно, никто и не усомнился, что он – настоящий, а не какой-нибудь самозванец. Мало, знаете ли, желающих сунуть свою голову под нож гильотины вместо другого, пусть даже своего близнеца. Это вам не очередь за пивом или толкотня на бюрократической лестнице, где каждый хочет быстрее и выше, немилосердно расталкивая менее расторопных коллег. Самозванцы на эшафоте не водятся-с.

Спускаясь по трапу, Александр в полной мере оценил то уважение, которым в Японии окружают камикадзе, даже не исполнивших по какой-либо уважительной причине свое предназначение. Не выполнили, но могли же! А ведь, читая в свое время об этих отважных сорвиголовах, помнится, поддавшись снобизму авторов, думал о них как о фанатиках. Хотя и сменил свое мнение несколько позже, поняв, что хотя и воевали в той далекой войне гордые самураи на стороне Британии, но по совершенно иным причинам. И не из-за материальных, если не сказать, «шкурных» интересов, свойственных этой островной нации. Было в них что-то русское, в японских парнях, лихо таранивших на тогдашних «этажерках» русские крейсера или шедших в лобовую атаку на русский истребитель, но не сворачивающих, как подданные короля Георга, до последнего. И превращающихся вместе с врагом в одно облако обломков. Огненное братство…

Точно так же и ему сегодня предстоит ринуться в кабине уже не «этажерки», а грозного детища двадцать первого века навстречу своему близнецу, словно завершая ту, давнюю, не состоявшуюся на морском берегу дуэль. Навстречу своему огненному брату.

– Ну, господа инквизиторы – ведите меня на вашу пытку! – весело приветствовал он подчиненных близнеца, большинство из которых он знал в лицо.

Очень жаль, что вскоре ему о своей веселости пришлось пожалеть…

* * *

«Боже мой! Неужели близнецу тоже приходилось этакое переживать… И не раз, наверное… – вспомнил Александр скупые реплики медиков, изумляющихся во время операции, „как быстро и хорошо все зажило“. – Все-таки он настоящий герой, не чета мне, слюнтяю…»

Он все никак не мог опомниться от тех ужасных процедур, которым ему пришлось подвергнуться в действительно инквизиторском кресле, где над ним колдовали неразговорчивые люди в зеленых хирургических халатах, с лицами, неразличимыми под одинаковыми масками, – этакие «зеленые человечки» из дешевых фантастических сериалов. Перед ним, правда, извинились небрежно, что общий наркоз невозможен из-за долгой «реактивной стадии», и придется ограничиться местным, но велели не волноваться, потому что это «не больнее, чем зуб удалить».

Конечно… Им-то виднее… Можно подумать, что они по пять раз на дню сами подобное испытывают.

Сколько раз во время пытки Бежецкому хотелось крикнуть во все горло: «Прекратите! Отпустите меня сейчас же! Я не тот, за кого себя выдаю! Поезжайте в Петербург и забирайте своего подопытного кролика!..» И истязание немедленно бы прекратилось…

Увы, все это лишь мечталось бедняге – на самом деле он лучше язык бы себе откусил, чем сказал хоть одно слово из этого. И стыд перед разоблачением играл тут далеко не главную роль.

О господи! Чего стоило только одно: после того как кожа на голове онемела от анестезирующих уколов, невидимые врачи чем-то долго гремели, а он несколько раз смутно ощущал тупое надавливание на череп и уже считал, что самое страшное позади, раздался глухой голос, известивший всех: «Ну что, господа – начнем, помолясь?..»

И началось…

Да, кожа, череп и, может быть, какой-то слой под ним действительно ничего не ощущали, но когда внезапно Александр почувствовал тупую тянущую боль где-то, как ему показалось, в самом центре своего мозга, он подумал, что сейчас умрет…

Возможно, он даже умер… На время.

По крайней мере, он вдруг ощутил себя парящим в воздухе, в метре над распростертым в глубоком кресле безвольным телом. Зеленые фигуры колдовали над зажатой блестящими струбцинами головой с закатившимися глазами, сразу на нескольких никелированных столиках поблескивали устрашающего вида инструменты, помаргивали сотней разноцветных глазков приборы… И главное, царила плотная, ватная тишина, словно его отгородили от места проведения операции глухой стеклянной стеной.

– Ну что, доволен? – раздалось в этой тишине сзади, и, обернувшись, Бежецкий увидел полупрозрачную фигуру Володьки Бекбулатова, висящую в воздухе за его спиной. – Доигрался, конспиратор хренов, тудыть твою растудыть…

«Значит, и он – того… – подумал Александр, вспомнив, что чудесно вернувшийся из небытия Бекбулатов как-то выпал из поля его зрения. – Хоть теперь пообщаемся…»

Сначала Володька провалялся в госпитале несколько месяцев после полученного при штурме Зимнего дворца тяжелого ранения, потом снова исчез куда-то по своим делам, а потом… А потом, как Бежецкий только теперь понял, он просто забыл о существовании своего закадычного друга, с головой погрузившись в свалившиеся на него хлопоты и проблемы. И даже не пообщались толком после разлуки. А теперь вот, видно, и не пообщаются никогда…

– Не дождешься, – отрезал Володька, будто подслушав мысли друга. – Вот еще! Такие, как я, в огне не горят и в воде не тонут. А уж чтобы сгинуть тихо и между делом – держи карман шире. Я, как ты знаешь, вообще не из таких. Я, если представится такая возможность, перед тем как дубу врезать, такого тарарама наделаю! Все чертям тошно будет!

– Так почему же ты…

– Как почему? Это ведь ты, а не я решил счеты с жизнью свести. И способ, вишь, какой экстравагантный выбрал! Нам, дескать, банальный пистолет в висок не подходит… Нам атомную бомбу подавай! Да верхом на ней – прямо в рай! Ведь героем хочешь в рай въехать, а, Сашка? Через парадные ворота! И чтобы Святой Петр с ключами на плече на караул встал, а? Узнаю, узнаю Бежецкого…

– Ты не понимаешь, Володя…

– Да все я понимаю. Думаешь: погибну во благо, а она обо мне вспомнит, слезу уронит… Во, держи! – сделал призрак неприличный жест полупрозрачной рукой. – Боюсь, не выгорит у тебя ничего.

– Почему?

– Почему, почему… Долго объяснять. Не выгорит, и все. Кстати, тебе уже пора.

– Куда? Стой, я ведь хотел…

Но и без того бледный силуэт друга уже был почти неразличим, а мгновение спустя Александр почувствовал, как неодолимая сила потянула его вниз, ватная тишина в ушах сменилась жужжанием, позвякиванием металла о металл и бормотанием эскулапов, в обонятельные центры ввинтилась аммиачная вонь… А заодно ворвалась в голову такая боль, будто она, бедная, была старинной артиллерийской бомбой, начиненной порохом, огонек запала уже добрался до цели, и стенки черепа через какое-то мгновение должны разлететься зазубренными осколками по всей операционной, калеча и убивая мучителей…

– Все, все, все… Мы уже заканчиваем, Александр Павлович. Контакты уже введены, и осталось лишь закрепить их в шлеме… – на голову легло что-то мягкое и настолько прохладное, что мученик ощутил горячую благодарность неведомому благодетелю. Впрочем, эффект оказался мимолетным. – Вот все и завершилось. Теперь вам сделают несколько инъекций, вы полежите полчасика и…

– И буду полностью готов к прожарке… – попытался пошутить Бежецкий, едва ворочая одеревеневшим от наркоза языком. – Благо вертелов вы в меня уже насовали…

Боль постепенно уходила, и ему казалось, что жизнь не так уж и ужасна. Тем более – тот небольшой отрезок, что ему остался.

«Ну что, Володя, повоюем еще?..»

* * *

– Неужели эти железки нельзя было оставить на своем месте еще после первой операции, – пробурчал Александр, пытаясь восстановить кровообращение в затекшей от неудобного положения шее, – попробовал бы тот умник, который изобрел эту вешалку, сродни орудию средневековой пытки, сам провисеть на ней два часа кряду. – И времени бы массу сэкономили, и вообще…

– Вы разве торопитесь? – поинтересовался профессор медицины Амбарцумян, только что блестяще завершивший установку контактов и теперь с удовольствием озирающий результаты своей работы. – Мне кажется, что вам любая секунда отсрочки должна быть дорога.

– Зря кажется. Секунды-то дороги, конечно, но не под вашим ножом, сударь.

– Чушь городите! – обиделся, судя по тону, хирург – лица его Александру по-прежнему не было видно. – Скальпель или, как вы изволили выразиться, нож в данной операции вообще не применялся. Золотые электроды вводились внутрь вашего черепа исключительно через отверстия, сделанные лазерным сверлом. Если хотите знать, то вы даже капли крови не потеряли.

– От всей души благодарен вам за это, – саркастически заметил Бежецкий. – Это так важно для меня… Особенно сейчас.

– Оставьте иронию, – еще больше надулся хирург. – Вам делали операцию по методикам даже не двадцать первого века, а двадцать второго! Тысячи будущих пациентов будут благодарны вам за ту помощь, что вы оказали медицине.

На это пациенту по-настоящему было нечего возразить. И он промолчал.

– А оставить электроды в… во внутречерепной полости, – Камо Вахтангович никак не мог успокоиться, – было нельзя. Невозможно. Во-первых, это просто бесполезно – даже сделанные из высокопробного золотого сплава, их тончайшие острия очень быстро окисляются и контакт с нервными центрами теряется…

– Достаточно, – перебил медика Александр, не к месту вспомнив известный анекдот про Наполеона, отчитывавшего своего маршала за сдачу важной крепости. – Я вам очень благодарен, профессор. Надеюсь, что контакт не потеряется за то время, что мне…

– Это исключено. Часов двенадцать я вам легко могу гарантировать.

– Это даже чересчур, – вздохнул Бежецкий, с помощью ассистентов хирурга покидая кресло. – Что-то мне подсказывает, что управлюсь я гораздо раньше…

* * *

Маргарита появилась в «центре управления», по своему обыкновению, без предупреждения.

«Град Чудымушкино» опустел. Хотя ученые клятвенно обещали, что после взрыва на высоте одиннадцати тысяч метров над землей выброса радиации практически не будет, поскольку он должен произойти уже в «запределье», и переход схлопнется в течение каких-то долей секунды, меры безопасности были приняты в полном объеме. Все немногочисленные службы, что еще оставались, были свернуты и перемещены за «черту ответственности», а то, что перевести было нельзя, постарались защитить по максимуму. В частности, «центр управления» был переведен из обычного жилого дома в бункер, оборудованный в обширном подвале одного из бывших жителей. И уж тут специалисты развернулись вовсю. Обиталище «головастиков», как военные прозвали ученых, выдержало бы даже, если самолет Воинова-Бежецкого рухнул бы прямиком ему на крышу и ядерное устройство, смонтированное в фюзеляже – вещь вообще невероятная при тех супернадежных предохранительных системах, что в нем были предусмотрены, – сдетонировало.

Но пока что массивные двери, способные герметично отгородить «садок с головастиками» от остального мира, были открыты, и дежуривший рядом жандарм лишь отдал честь «ее высокопревосходительству», даже не попытавшись преградить дорогу. Через пятнадцать минут попасть внутрь можно будет лишь бестелесному духу – только против подобных субстанций не было предусмотрено преград…

Все были заняты работой. Отсутствовала лишь «ученая верхушка», напутствующая сейчас «камикадзе» в последний рейс, и здесь ее представлял один лишь доцент Смоляченко. Баронесса была даже несколько разочарована отсутствием приветствия, которым ее обычно встречали вымуштрованные Бежецким «научники».

«Да-а, начальник еще не отбыл, а дисциплина понемногу падает, – подумала фон Штайнберг, озирая спины ученых, склонившихся над приборами. – Ума не приложу – кем мне заменить его? Неужели придется брать человека со стороны? Проблема-а…»

И тут же одернула себя, устыдившись привычной практичности, давно уже вытеснившей почти все человеческие чувства.

– Сударыня! – подскочил на месте доцент, наконец почувствовав присутствие начальства каким-то шестым чувством, унаследованным от поколений предков и еще не до конца выветрившимся из его разночинной души. – Добрый день. А мы думали, что вы на аэродроме.

– Мне там нечего делать, – сухо ответила Маргарита, усаживаясь на свободный стул и сдвигая на столе чьи-то записи, судя по всему, лежащие тут не первый день. – Вы тоже не отвлекайтесь. Если что-то упустите – боюсь, следующий случай проверить свои теории представится не скоро.

– Вы думаете, что получится? – воровато оглянулся на коллег Смоляченко. – Я, лично…

– Не сомневайтесь, – холодно глянула на него женщина. – Получится. Не может не получиться. Иначе кое-кому придется срочно менять профиль деятельности.

– Понимаете…

– Я ничего не хочу понимать. Мне был представлен проект, под который я лично и мой… коллега с той стороны выбивали определенные средства и материально-техническое обеспечение, – слово «бомба» бывалая разведчица употреблять всуе считала недопустимым. – А теперь вы сомневаетесь, что все это пригодится?

– Пригодится, конечно… – смутился ученый. – Только вот какое дело…

– Докладывайте.

– Я все еще раз просчитал в нескольких режимах и выяснил, что имеется – небольшая, правда – вероятность, что силы, удерживающие устье тоннеля от схлопывания, в результате нашего воздействия просто изменят вектор.

– Извините, господин Смоляченко, – покачала головой Маргарита. – Я далека от ваших теорий… Объясните популярно и самую суть.

– Я считаю, что после двух одновременных взрывов тоннель свернется в кольцо. Некий внепространственный тор с не ясными до конца свойствами. Мерность в нем возрастет с трех, привычных нам, до шести и более…

– Короче, пожалуйста.

– И мы получим некий аналог черной дыры, – пожал плечами доцент. – Причем в непосредственной близости от Земли. Последствия этого я предугадать не берусь.

– Это опасно?

– Теоретически? Очень. Я бы рекомендовал отменить полет господина Воинова… пардон, Бежецкого.

– Увы, – взглянула на часы баронесса. – Это невозможно. Будем молить Бога, чтобы ваши догадки оставались лишь теорией…

28

Александр, сидя за штурвалом своего «Сапсана», молился.

Он совсем не отличался особенной религиозностью, хотя в этом мире вера была данностью. Посещая храм в установленные дни, он больше отдавал дань общепринятым традициям, чем следовал зову души – слишком прочно сидела в нем советская аксиома «Бога нет!», растиражированная в тысячах книг, сотнях фильмов и пропитавшая всю систему обучения от детского сада до военного училища. Да и сейчас ученые-материалисты как-то забыли позвать священника, чтобы тот проводил в полет их посланца. Наука и вера вступали в их логически-точном сознании в неразрешимое противоречие. И в этом, увы, представители самых разных конфессий, представленных среди них, были едины.

Однако теперь из глубин подсознания всплывало что-то слышанное давным-давно о том, что погибший с молитвой на устах попадает прямиком в рай. Увы, изо всего многообразия, собранного столетиями в «Молитвослове», в мозгу Бежецкого сейчас крутилось одно-единственное: «Спаси, сохрани и помилуй…»

Коротенькую эту молитву маленький Саша узнал от бабушки, но пронес через всю жизнь. И иногда, готовясь совершить, возможно, последний в жизни шаг – к примеру, за борт несущегося на огромной высоте самолета, имея за плечами крошечную и ненадежную страховку в виде куска ткани с пришитыми к нему нейлоновыми веревками, – твердил ее про себя. И пока что Господь был удовлетворен его стараниями… А может быть, и не молитвой, а тем, что он, Александр Павлович Бежецкий, бывший майор воздушно-десантных войск, свято блюл все его заповеди. Ну, разве что, кроме одной… Первой.

Бежецкий бросил взгляд на экран, где рядом с расстоянием до «грани» теперь горели рубиновым зловещим цветом цифры, отсчитывающие время до того момента, когда следует нырнуть в ничто, чтобы либо войти в историю, либо… Либо не найти на своем пути этой «грани», спокойно приземлиться и продолжить жить как и прежде.

«Может, близнец успеет первым? – мелькнула крамольная мыслишка. – Что мне стоит задержаться на какие-то секунды? Двигатель, мол, забарахлил!..»

Но Александр знал, что задерживаться он не станет. Наоборот, нырнет за невидимую грань РАНЬШЕ, чтобы тот, такой далекий и такой близкий его аналог продолжал жить. Ему и в самом деле – жить да жить еще.

Но точно так же знал, что там, на другой стороне, второй Бежецкий тоже постарается успеть первым. Уж из такого теста они были слеплены, чтобы там, где требуется подставить грудь под пулю – успевать первыми, а при раздаче всяческих благ – орденов и всего прочего – стыдливо мешкать, пропуская вперед других…

До перехода оставалось всего десять секунд, и цифры начали тревожно мигать, стремясь к полоске одинаковых нулей, когда ротмистр Воинов, когда-то звавшийся Александром Бежецким, направил послушную машину в самый центр призрачного полотна и, прежде чем раствориться в сияющем «ничто», успел еще прочесть про себя «Спаси, сохрани и…»

Слова «помилуй» Господь уже не услышал. А может быть, и услышал, поскольку он – вездесущ и всеведущ. Нам же этого знать не дано.

* * *

По другую сторону невидимого занавеса другой Александр в тот же миг тоже кинул свой «Сапсан» в горизонтальное пике, нарочно наращивая скорость, чтобы опередить того, второго.

«Пусть живет, – думал Бежецкий, прощая своего соперника. – Раз уж выпало ему, а не мне счастье – пусть живет. Он же не виноват, что я упустил свой шанс, когда тот был, а теперь пытаюсь догнать то, что давным-давно ушло. Бог ему в помощь…»

Увы, секунды шли, складывались в минуты, а с самолетом ровно ничего не происходило.

«В чем дело? Почему я…»

И тут генерал Бежецкий все понял. Соперник его опередил.

Развернув «Сапсан», он попытался навести его на переход снова, но… Сейчас на экране не было ничего, а датчики расстояния по-прежнему показывали лишь нули – врата в иной мир исчезли без следа…

«Вот и все… Я не успел. Остается вернуться и жить как раньше, когда я не знал о той, зазеркальной Маргарите, – Александр поднес руку к голове и вспомнил о пронизывающих мозг золотых щупах. Или щупальцах? – Зря я мозги нашпиговал этой электроникой… И близнец теперь руки не подаст – не по-людски я с ним обошелся…»

Помня о страшном грузе за спиной, Бежецкий был предельно осторожен, снижался и заходил на посадку, как примерный курсант – не дай бог, бомба сработает на аэродроме! Что с того, что Чудымушкино эвакуировано? Ядерный взрыв в центре России, да еще не в специальной шахте, а под открытым небом, в опасной близи от густонаселенных губерний… Неудачник неудачником, но преступником, возможно, убийцей тысяч ни в чем не повинных сограждан, пусть даже погибшим вместе с ними, он быть не хотел. Нагрешил он в своей жизни достаточно, но такой камень на совесть класть не собирался.

Выпущенное шасси коснулось пустынной бетонки, и самолет покатился по земле. Через стекло кабины Александр разглядел несущихся к нему людей, понял, что все завершилось, и ощутил вдруг такую усталость, будто целый день таскал на плечах неподъемные мешки.

Люди приближались. Он вгляделся и, забыв про так и не отстегнутые ремни, дернулся в кресле вперед.

«Не может быть!.. Я сплю…»

* * *

«Господи, господи, господи, господи!.. – твердила про себя Маргарита, вцепившись до синяков правой рукой в запястье левой – боялась, что раненная когда-то и до сих пор более слабая рука будет дрожать. – Господи, господи, господи…»

Секунды неумолимо текли, приближая соединенные миры к «отметке Ч».

– Переход исчез! – рявкнул кто-то в микрофон. – Получилось!..

Ученые повскакивали с мест, бункер наполнился радостными криками, поздравлениями, даже звуками поцелуев. В общей вакханалии не принимала участия одна лишь начальница, внешне безучастная ко всему на свете. Она понимала, что для нее значила удача – гибель дорогого ей человека. Гибель ее Саши.

– Все получилось, сударыня! – подбежал к ней доцент Смоляченко, цветущий, как майская роза. – Устье тоннеля закрылось, наши миры разъединились. Полный успех!

«Успех…»

– Господа! Приборы зафиксировали самолет, заходящий на посадку.

«Самолет! – пропустило удар сердце Маргариты. – Он возвращается! Значит, взорвалась не его бомба… Он жив!!!»

Женщина вскочила и, отпихнув в сторону обалдевшего Смоляченко, кинулась к двери, лихорадочно хватаясь то за один, то за другой рычаг запирающих устройств.

– Помогите мне, черт вас всех побери!!!

– Сударыня, – попытался успокоить ее кто-то. – Это может быть опасно… Радиация…

– Какая радиация? Вы не слышали, что самолет возвращается? Взрыв был на той стороне! Помогите отпереть дверь!

Она бежала чуть ли не впереди толпы, несущейся к катящемуся, замедляя скорость, самолету вне себя от радости.

«Это он! Это он! Слава тебе, господи!..»

Забыв про скрытую под размалеванным камуфляжными узорами дюралем адскую «игрушку», возможно, уже снятую с предохранителей, ученые и военные обступили остановившийся самолет, встретили радостным воплем момент, когда колпак из бронестекла дрогнул и пополз вверх… И еще более громкими криками – открывшегося взглядам пилота, расстегивающего шлем.

Лесенка трапа звякнула о борт, и по ней, оттолкнув остальных, поднялась к кабине Маргарита.

– Саша!.. – протянула она руки к пилоту…

И отшатнулась, не увидев на его бледном лице ставшего знакомым шрама:

– Опять вы!!!

– Да, это я…

* * *

Везшему растрепанную, заплаканную барышню в аэропорт таксисту было не по себе – уж очень та походила на сумасшедшую: то смеялась отчего-то, то застывала, уставясь в боковое стекло остановившимся взглядом, то вновь начинала плакать, прижимая к лицу платок… Но недаром в таксисты идут люди неробкого десятка, и водитель все-таки довез пассажирку до места. И не разочаровался: кинув на сиденье мятую сиреневую «четвертную»[34] с портретом прадедушки нынешнего императора, странная девушка не стала дожидаться сдачи и чуть ли не бегом кинулась в здание аэровокзала, осчастливив тем самым «Ваньку» на целых восемь целковых с мелочью. Неплохие чаевые!

А Кате в этот момент действительно было не до сдачи.

Словно фурия, металась она по этажам здания, твердя про себя: «Он не мог улететь! Он не мог успеть улететь!..» – и бросаясь к любому человеку в военной форме, будь то морской офицер в черном с золотом мундире, оливково-зеленый пехотинец или темно-синий жандарм. От волнения все цвета и фасоны слились для нее в один.

Увы, все поиски были безрезультатны – поручик Кольцов будто канул сквозь землю, растворился бесследно в воздухе под стать испарившемуся переходу между мирами.

Не обращая ни малейшего внимания на насмешки скучающих пассажиров, их выразительные жесты и окрики следящих за порядком полицейских, Катя обегала здание уже по третьему разу, успев проверить все уголки, включая зону прилета, камеру хранения и туалеты (кроме мужских, разумеется), когда в голову ей пришла простая и гениальная в своей простоте мысль.

– Скажите, – обратилась она к служащему аэропорта, заполнявшему какие-то документы за стойкой авиакомпании «Люфтганза», – а рейс на Самару уже отправлен? На ту… на другую Самару?

– На другую? – оторвался от своего занятия мужчина лет тридцати на вид, насмешливо смерив взглядом чудачку с головы до ног. – Вы что, с Луны свалились, барышня? Отменены все рейсы на другую Самару. За отсутствием последней. Так что, если вы опоздали…

Но продолжение Катю уже не интересовало. Рейс отменен, а значит, Вячеслав никуда не делся. Он где-то тут, и она должна, просто обязана его найти!

Видимо, отчаявшийся уже выполнить задуманное, ангел-хранитель все же решился на активное действие, поскольку, сама не зная как, девушка при очередном круге по зданию аэропорта оказалась в том уголке огромного комплекса, где еще ни разу не была. Возле ресторана, из которого неслась бравурная музыка, раздавались голоса и звон бокалов.

– Эй! Сюда нельзя! – попытался остановить странную посетительницу метрдотель, но та даже не обратила на его внимания, рыща, словно волчица по полуосвещенному залу без единого свободного столика.

Удача улыбнулась ей, когда отчаяние готово уже было выплеснуться наружу. Совершенно неожиданно для себя она увидела ЕГО.

Вячеслав, погруженный в свои мысли, сидел за столиком, похоже, никого и ничего вокруг не замечая. Перед ним стоял графин водки и налитая до краев рюмка, но он не притрагивался к ней, глядя в пространство взглядом, обращенным в себя.

– Слава!!!

Екатерина рухнула перед ним на колени, обняла, прижала к себе. Слова теснились у нее в груди, но произнести она могла лишь одно:

– Прости меня, прости, прости, прости…

И стена между ними, наконец, дала трещину, дрогнула и разом осела мириадами сверкающих как бриллианты осколков…

* * *

Государь выслушал доклад Челкина, согласно кивая.

Проблема «параллельной России» исчезла сама собой, можно сказать – рассосалась. Даже казенное имущество в виде одного тактического ядерного заряда, изъятого со складов военного министерства, было возвращено туда же в целости и сохранности к радости интендантов, еще не успевших списать этот дорогостоящий «предмет отчетности» со счетов. И потерь среди подданных также удалось избежать – пилот остался жив и здоров.

Особенно рад был светлейший тому обстоятельству, что награждений тоже никаких не предвиделось. И глава КСП, и не выполнивший своей задачи ротмистр Воинов формально ничего особенного не совершили. Все сделали ЗА НИХ.

– Я считаю, Ваше Величество, что небольшой премии баронессе фон Штайнберг будет достаточно. А Воинов…

– Вы не устали от государственных вопросов, Борис Лаврентьевич? – неожиданно, совсем невпопад спросил император, сохраняя прежнее задумчивое выражение лица.

– В каком смысле? – поперхнулся перебитый на полуслове Челкин.

– По-моему, вам требуется отдых, Борис Лаврентьевич. Хороший длительный отдых. Чтобы вы могли вплотную заняться своим здоровьем, собраться с мыслями и написать что-нибудь… Мемуары, к примеру.

– Увы, я не имею на то времени…

– Вот именно. Поэтому вам просто необходима смена деятельности. Например, высокий, почетный, но не слишком обременительный пост, дающий возможность располагать своим временем целиком и полностью. Что вы думаете о месте нашего посла, допустим, в Персии?

– Я не понимаю, – беспомощно пробормотал всесильный вельможа, в голове которого в космической пустоте сейчас кружились в беспорядочном вихре лишь обрывки мыслей, самым внятным из которых был только один: «Опала?..»

– Персидское направление всегда было основополагающим для нашей восточной политики, – продолжал Его Величество. – Особенно теперь, когда мы имеем выход к Индийскому океану и заинтересованы в отсутствии каких-либо эксцессов со стороны дряхлеющей империи Каджаров.[35] Наша же миссия в Тегеране, как вы знаете, в данный момент обезглавлена. Граф Переславский слишком молод для такого ответственного поста, и мы дано подумываем, чтобы заменить его более мудрым и взвешенным государственным деятелем. Вы ведь, помнится, начинали карьеру на дипломатическом поприще?

– Да, но…

– Вот и чудесно. Я сегодня же поручу князю Львову подготовить необходимые бумаги.

Челкин сделал движение расстегнуть душивший его высокий воротник мундира, но не смог допустить такого неслыханного нарушения этикета.

– Это невозможно… – просипел он.

– Почему? – удивился Государь. – Ах, да – вы же не терпите жаркого климата… Ну что же – есть вакансии и в местностях с более умеренным климатом. В японском Эдо, к примеру. Или в Буэнос-Айресе…

На вельможу, быстро покрывавшегося лиловыми пятнами по красному, будто рассерженный осьминог, было жалко смотреть, и император – человек вовсе не злой – смягчился:

– Впрочем, я пошутил, сударь. Готовьтесь заменить посла в Великом Княжестве Люксембургском. Я больше не задерживаю вас.

Челкин кивнул, повернулся и на негнущихся ногах направился к двери.

– Постойте, – внезапно окликнул его Николай Александрович. – Давно хотел спросить вас: а почему вы не носите очки?

Этого удара Борис Лаврентьевич уже вынести не мог.

Втянув голову в плечи, он вышел в коридор, и всю дорогу до пока еще своих апартаментов ему казалось, что все встречные придворные, дамы и прочие завсегдатаи Зимнего дворца прячут за вежливыми приветствиями ехидные усмешки. Даже непроницаемые дворцовые гренадеры, замершие на своих постах, чудилось ему, скрывали в пышных усах улыбки.

«Все знают! Все! – бесился он. – Все рады моему унижению! Подлецы! Мерзавцы! Негодяи!..»

Только ворвавшись в свой кабинет, он дал волю гневу, швыряя на пол бумаги и безделушки из шкафов, топча их ногами, изрыгая угрозы… В таком состоянии он был попросту страшен, и секретарь светлейшего, пытался сделаться как можно меньше, незаметнее, проклиная покойных папеньку и матушку, что уродили его таким вот богатырем – косая сажень в плечах.

Гнев опального вельможи непременно обрушился бы на него, если бы, деликатно стукнув в дверь, не появился дворцовый фельдъегерь в своем блестящем мундире.

– Пакет из Министерства Внешних Сношений!.. – провозгласил служака и осекся, струхнув: Челкин с неузнаваемо исказившимся лицом, какого-то буро-лилового цвета, все-таки разорвал крючки тесного воротника и стоял, шатаясь, посреди кабинета, сжимая и разжимая кулаки. Из горла его несся даже не хрип, а какой-то клекот, наподобие индюшачьего.

– Воды его светлости! – опомнился первым секретарь и стремглав кинулся в смежное помещение, где безнадежно остывал сейчас легкий завтрак, накрытый для царедворца.

Но было уже поздно.

Страшно скосив глаз куда-то вбок, Борис Лавреньтевич вдруг всхрапнул запаленной лошадью, схватил себя правой рукой за горло, запрокинул голову и грянулся во всю длину навзничь.

– Помогите! Помогите! – верещал до смерти перепуганный секретарь, пытаясь приподнять тяжелую, окровавленную (от удара о пол был рассечен затылок) голову вельможи, влить сквозь стиснутые намертво зубы хоть капельку воды. – Бегите за врачом, поручик!..

Явившиеся на зов медики констатировали у перенесенного на диван Челкина обширнейшее кровоизлияние в мозг и паралич всей левой стороны тела…

* * *

Два человека, мужчина и женщина, стояли перед полированной гранитной плитой, установленной посреди степи. На этом могильном камне не значилось ни имени, ни фамилии, ни дат рождения и смерти. Не было даже портрета. Лишь глубоко врезанный в темно-красное, словно запекшаяся кровь, каменное зеркало золотой православный крест и скупые строки эпитафии: «Придя ниоткуда, ты ушел в никуда».

– Вы считаете, что этого достаточно? – нарушил молчание мужчина. – Может быть, стоило написать хотя бы имя?

– Для тех, кто знает, – достаточно, – отрезала женщина и, присев, поправила на плите букет цветов, чтобы он не закрывал надпись. – А тем, кто не знает, даже имя ничего не скажет…

Безымянный памятник был изготовлен в лучшей похоронной фирме Санкт-Петербурга на личные средства Маргариты фон Штайнберг и установлен в степи под Самарой, близ понемногу оживающей деревни Чудымушкино, точно под тем местом, где в огромной высоте парил еще полтора месяца назад портал между двумя мирами-близнецами. Он был не столь помпезен, как монумент на месте гибели «Святогора», едва различимый отсюда, и вряд ли после того, как эти цветы увянут, кто-нибудь возложит на него свежие. И невдомек было озадаченным странным заказом каменотесам, что под надгробной плитой их работы никогда не будет ни могилы, ни гроба, даже пустого, символического. Но ведь подвесить памятник в одиннадцати километрах над землей невозможно…

– И вообще, – иронически улыбнулась Маргарита, поднимаясь на ноги, – чье имя вы хотели на этом камне высечь? Бежецкого? Здешний Бежецкий жив, здоров и в ближайшее время обзаводиться подобным атрибутом не собирается. Ротмистра Воинова? Он тоже жив и здоров. Стоит сейчас рядом со мной и задает неуместные вопросы. Или я должна придумывать для вас, сударь, еще одну липовую биографию? Много чести.

– Ну… я…

– Прекратите мямлить, Александр Павлович. Чем вы намерены зарабатывать на жизнь? Поймите, что вся ваша биография, все заслуги и достижения остались там, по ту сторону. Здесь вы – ноль. Поэтому прекратите спорить и привыкайте к тому, что сейчас ваша фамилия – Воинов. И вы понижены в чине до ротмистра.

– Я согласен, Маргарита, вы же знаете.

– И никаких «Маргарит». Сударыня, ваше превосходительство – вы не забыли о моем чине? – баронесса, в крайнем случае – Маргарита Генриховна.

– Маргарита…

– На что вы надеялись, сударь? – повернула к нему непроницаемое лицо женщина. – Что я брошусь вам на шею сразу же, как только вы спуститесь на нашу грешную землю?

– Мы же…

– У нас с ВАМИ ничего не было, – отрезала она. – Да, я когда-то любила некого ротмистра Бежецкого, но все это – в прошлом. В прошлом моего мира. С вами лично у нас не было никаких отношений. Ваша Маргарита умерла. И в ее смерти есть толика вашей вины, сударь. Так что довольствуйтесь тем, что есть.

– Но Воинов…

– А-а-а! Вы хотели занять ЕГО место? Разочарую вас: у нас с ним тоже ничего… не было…

– Как прикажете, – отвел глаза мужчина, не в силах видеть слез на дорогих глазах.

Они постояли еще немного и пошли к автомобилю, ожидавшему их неподалеку.

– Но я могу надеяться? – спросил мужчина, усаживаясь за руль.

– Время покажет… – устало проговорила женщина, смотря сквозь стекло на темно-красное пятнышко, теряющееся в пожухшей на солнце траве. – Кому и на что стоит надеяться. Живое – живым…

Эпилог

Смерть оказалась совсем не такой страшной, как думал Александр.

Ни ослепительной, выжигающей глаза вспышки, ни испепеляющего жара ядерного взрыва, ни даже могильной черноты. И уж тем более ни конуса света, затягивающего его куда-то, ни улыбчивых ангелов или хмурых чертей, явившихся по его грешную душу.

Все напоминало последствия того самого, первого, еще афганского ранения, когда только что отдававший в горячке боя команды лейтенант вдруг с изумлением обнаружил себя лежащим на госпитальной койке. Уже без каски и автомата, но со скованной гипсом рукой и обмотанной бинтами головой. Уставившись в беленый потолок палаты с бегущей по неряшливо заделанному русту прихотливой трещиной, напоминавшей реку Волга в исполнении картографов.

Бинтов и гипса, сейчас, правда, не было, равно как госпитальной койки, потолка с отслаивающимися пластами побелки и колючего больничного одеяла. Но и штурвал истребителя вместе с приборной панелью исчез без следа, а вместе с ним – компенсирующий костюм, шлем и перчатки. Коснувшись головы, он не обнаружил той самой страшненькой шапочки с иглами.

Бежецкий был облачен в легкий костюм незнакомого, но очень удобного покроя и какие-то странноватые, но не выглядящие смешно туфли. А окружение…

Ни на что виденное ранее непонятное помещение, в котором он оказался, не походило. Белоснежное, без углов у сливающихся в одно целое стен и потолка. Странноватый дизайн не давал ощутить перспективы, поэтому казалось, что стены одновременно и рядом, и очень далеко. Ноги ощущали ровную твердую поверхность, но с полом она не имела ничего общего. Присев на корточки и коснувшись белоснежного «нечто», на котором стоял, Александр почувствовал под пальцами что-то мягкое, теплое, упругое, будто наполненный горячей водой матрас или шкуру огромного доброго животного.

«Чертовщина какая-то!.. Неужто это и есть тот самый „тот свет“? Я и в самом деле умер?..»

– Я бы так не сказал, – послышался приятный мужской голос, и Александр резко обернулся, вставая.

За спиной обнаружился полный румяный мужчина в отливающем металлом костюме, возникший ниоткуда – никаких признаков двери не наблюдалось. Никаких опасений или неприязни возникший из ничего персонаж не вызывал: с первого взгляда он стал кем-то вроде старого доброго знакомого или близкого родственника.

– Извините? – выдавил из себя Бежецкий.

– Ну, я бы не сказал, что вы умерли, – доброжелательно повторил незнакомец. – Хотя для внешнего мира, конечно…

«Внешнего мира?..»

– Где я? Моя миссия удалась? Что будет дальше? – засыпал он мужчину – определенно одного из хозяев этого околотка – вопросами. – Почему?..

– Слишком много вопросов, – снова улыбнулся тот. – Давайте я вам лучше расскажу, кто мы и чего мы хотели…

Перед Александром повисло в воздухе сложнейшее переплетение разноцветных нитей, среди которых преобладали золотистые, но встречались зеленые и красные и, совсем редко, других цветов радуги. Клубок жил своей жизнью, постоянно меняя форму, словно перетекая из неправильного шара в некое подобие куба и тут же во что-то конусообразное… Нити извивались, каждую секунду переплетаясь по-новому, создавая все новый и новый прихотливый узор. Бежецкому на мгновение показалось, что он что-то уловил в диком переплетении, но, стоило всмотреться, понимание ушло, а взамен навалилась головная боль, постепенно становящаяся все более и более мучительной. Внезапно он понял, что все то время, что он созерцал разноцветное живое чудо, его окружал какой-то невообразимый шум, наподобие какофонии, издаваемой симфоническим оркестром в процессе настройки инструментов, только еще более хаотический и немелодичный. Дали знать о себе и другие органы чувств, причем не с лучшей стороны…

– Очнитесь, – донесся сквозь волны пульсирующей боли до Бежецкого голос «гида». – Придите в себя.

Александр поднял веки, и наваждение мгновенно пропало, унося за собой мигрень.

Он был снова в «белой комнате», кругом царила тишина, и в воздухе висел какой-то тонкий аромат, напоминающий запах фиалки или другого цветка, но только не то зловоние, что секунду назад травмировало обоняние…

– Простите… – Собеседник казался виноватым и сконфуженным одновременно. – Я совсем позабыл о некоторых особенностях человеческих органов чувств… Так вы поняли, что именно я хотел вам показать?

– Не совсем, – хрипло произнес Бежецкий, действительно мало что понявший в живом объемном клубке, только что парившим перед ним.

– Это Континуум, – тихо и как-то торжественно произнес собеседник, склонив голову…

Александр не знал, сколько времени длился неторопливый рассказ человека в серебристом одеянии. Лишенное зрительной перспективы пространство оказалось лишенным и времени. Однако когда рассказ завершился, он знал и понимал столько, что все прошлые теории, догадки и озарения казались ему теперь сущим бредом.

Сосредоточие миллионов миров, обитаемых и лишенных присутствия человека, похожих на привычный, словно зеркальные образы, гротескно искаженных, как отражения в кривых зеркалах, и не похожих ни на что знакомое, вмещающих палитру всех возможных государственных устройств от идеально-привлекательных до отталкивающе-мерзких, – вот далеко не полное описание Континуума. И все миры были связаны между собой. Иные – напрямую, причем сразу во множестве мест, иные – через ряд других и лишь одним-двумя тоннелями, как бусы в ожерелье ниткой. И геометрию этих связей осознать было просто невозможно – она выходила за рамки человеческого восприятия. Причем – и Бежецкий это не совсем понял – Континуум имел связи не только пространственные и временные, но и какие-то иные, недоступной ему природы.

– Понимаете, – вел свой рассказ «серебряный человек», – переходы из одного пространства в другое кажутся экзотикой и чрезвычайным событием далеко не всем обитателям Континуума. Есть тысячи миров, обитатели которых не только свободно перемещаются из одного пространства в другое, но и образуют целые конфедерации и сообщества. Процветает межпространственный туризм, ведется торговля… Иногда, – тут рассказчик несколько засмущался, – приходится использовать некоторые пространства, так сказать, втемную…

– Как это? – не понял Александр.

– Ну… Как бы это объяснить… О! – обрадовался незнакомец. – В вашем мире есть такой вид городского подземного транспорта… Все время забываю это слово…

– Метро.

– О, да! Конечно, метро! Так вот, бывает так, что перемещаться через несколько этих… станций, но по прямой линии дольше, чем с пересадкой через другие линии. Ведь так?

– Да-да, – с сомнением подтвердил Александр, пытаясь вспомнить, приходилось ли ему ездить в метро ВОТ ТАК – ему всегда казалось, что путешествие без пересадок удобнее.

– Отлично! – воодушевился рассказчик. – Одним словом, есть такие пространства, проложить через которые маршрут удобнее, чем через иные. Иногда приходится нанизать на один маршрут два-три «посторонних» пространства, иногда больше… В этот раз такими транзитными оказались ваши два.

– Я понимаю, но…

– Вы хотите спросить о технологии? Не думаю, что при вашем уровне знаний… Поймите, я не хочу вас обидеть – просто ваше общество еще не дошло до той степени развития науки… Хотя должен признаться, что ход с этим… ядерным взрывным устройством был весьма остроумен.

– Значит, вы умеете делать межпространственные тоннели?

– О-о-о! Это весьма просто… При определенном уровне технологий, конечно. Ваши миры в свое время сами дойдут до этого. Данные методики очень хорошо отработаны, тоннели открываются на определенное время, в недоступных для аборигенов местах, но…

– В этот раз произошла накладка.

– Да, совершенно верно. Ваше воздушное судно наткнулось на границу тоннеля, и произошла катастрофа. Мы очень сожалели об этом.

– Конечно. Но двум сотням пассажиров ваши сожаления уже не нужны.

– Вот именно. Мы хотели загладить свою вину хоть чем-нибудь, поэтому и возникла идея в обход всех правил принять в число цивилизованных миров и ваши два. Простите, но мы называем цивилизованными…

– Ничего, я все понял.

– Отлично… Но вываливать на голову миллиардов ничего не подозревающих людей такое разом – непростительная ошибка. Мы решили, что для начала вашим двум мирам будет нелишне наладить контакт друг с другом.

– И?..

– И мы ошиблись, – сник «серебряный». – Ваши миры еще не доросли до контактов даже между собой. Даже между настолько близкими друг другу соседями. Когда мы поняли, что дело может кончиться плохо, тоннель решено было ликвидировать.

– Значит, наши бомбы не пригодились?

– Конечно же, нет! Это варварское оружие, и использовать его в Континууме – преступление. Тем более – в межпространстве. Это, знаете ли, даже просто опасно. Мы нейтрализовали ваше летательное устройство. Увы, сохранить его не удалось, зато мы спасли вас.

– А второй пилот? Что стало со вторым самолетом?

– Ничего. Этот летательный аппарат, который вы называете самолетом – оригинальное, на мой взгляд, название, – проследовал туда, куда направлялся, и благополучно приземлился. Это было последнее материальное тело, которое проследовало через тоннель.

Бежецкий мысленно перекрестился и возблагодарил Бога, что все произошло именно так, а не иначе. Что ни говори – жаль, если погибнет твое второе «я».

– Теперь ваши пространства обособлены. Имеется, правда, еще один тоннель между ними, но он обладает довольно редкими свойствами… Вы знакомы с некой математической абстракцией, именуемой лентой Мебиуса?

– Да, и не только абстрактно. Могу сделать эту ленту хоть сейчас. У нас любой школьник знает эту фишку.

– О-о! Я не знал, что ваш мир так далеко продвинулся в пространственной теории! Вот этот тоннель как раз имеет свойства, несколько схожие с лентой Мебиуса. Он псевдоодносторонен.

– Да? – задумался Бежецкий. – И я, кажется, знаю, о чем идет речь…

Перед ним снова мелькнул сумрачный день «Ледяного мира», автоматные очереди, выбивающие колючие осколки из обсидианово-черного «грунта», завывание стылого ветра и сумасшедшая чехарда в наушниках… Так вот что это был за фокус…

– Совершенно верно. Вы проходили через этот тоннель. И у двух миров еще есть шанс встретиться.

Видимо, «серебряный» уже закончил свой рассказ, поскольку молчал, ласково и всепонимающе глядя на слушателя. Он словно бы ждал какого-то вопроса. И Александр этот вопрос не мог не задать:

– А что же со мной?

– Очень хороший вопрос, – похвалил рассказчик. – И что самое главное – своевременный. Понимаете… Мы не можем вернуть вас в тот мир, который вы только что покинули. Двое близнецов еще туда-сюда, но трое… Как вы говорите в этом случае?

– Перебор, – мрачно буркнул Бежецкий.

– Да-да, перебор! Настоящий перебор. Если хотите, мы отправим вас в ту, вторую Россию.

– Что я там забыл? – уставился в белоснежный пол Александр. – Там я тоже – перебор. Видел, знаю…

– Тогда… Что вы скажете, если мы вернем вас на вашу родину?

– На родину?..

У Бежецкого вдруг защемило сердце: он уже почти не вспоминал о той истерзанной стране, которую покинул так бездумно и скоропалительно. Да, это не имперский рай земной, но и не ад. Как хотел бы он сейчас оказаться на родной земле, пройти знакомыми улицами, увидеть родных и близких… Всех, кто остался.

– А вы это можете? – с надеждой взглянул он в глаза «серебряному», боясь увидеть в них издевку или прочесть виноватое: «Не можем…»

– Отчего же нет? Но предупреждаю вас, что это – не самый лучший уголок Континуума. Вы можете ознакомиться и с другими вариантами…

– Нет, других не надо! – быстро ответил Александр. – Туда, только туда.

– Не пожалеете?

– Нет, не пожалею. Могу даже расписку написать, что отказываюсь от других вариантов, – постыдно засуетился бывший майор. – Где расписаться?

– Да нет, не нужно расписки, – пожал плечами обитатель Континуума. – Зачем она нам?.. Ну, раз вы хорошо подумали… Тогда прощайте.

Он поднял на Бежецкого свои добрые глаза и…

…и тот с изумлением понял, что «белая комната» куда-то исчезла, сменившись обычным, хорошо знакомым по прошлой жизни городским пейзажем.

Александр стоял посреди кое-как заляпанной асфальтом мостовой, глядя на уходящий куда-то в перспективу ряд обшарпанных панельных домов. Ветерок гнал вдоль по улице клубы пыли вперемешку с какими-то обрывками бумаги и прочим мусором, под ногами имели место россыпи окурков, битого бутылочного секла и прочего сора, немыслимого в Империи, но столь привычного в «одной шестой суши».

«А не покажусь я тут инопланетянином, – опасливо подумал Бежецкий, пытаясь оглядеть себя. – В одежке этой футуристической?..»

Но и облачен он был уже не в «потусторонний прикид», а во вполне обычное камуфляжное «хабэ», неновое, вылинявшее от частой стирки и заплатанное. Плечо оттягивал полупустой вещмешок, в котором что-то металлически позвякивало, а ладонь, протянутую к голове, уколол ежик коротко остриженных волос – полузабытый за несколько лет, но такой привычный раньше фасон прически. Зеркала не было, но и рукой Александр нащупал, что щегольские усики уступили место трехдневной щетине, а на матерчатых погончиках по-прежнему имеют место майорские звездочки.

«Вот ты и вернулся домой, солдат!..»

Майор Бежецкий перекинул «сидор» поудобнее и не торопясь зашагал по знакомой до последней выбоинки на асфальте дороге к одному из строений.

Домой…

Примечания

1

«Железная леди» – прозвище, которое Маргарет Тэтчер, в 1979–1990 годах премьер-министр Великобритании, заслужила за жесткие и решительные действия во время англо-аргентинского вооруженного конфликта из-за Фолклендских островов в 1982 году.

(обратно)

2

Пластунскими ротами до 1917 года называлась армейская разведка.

(обратно)

3

Армейские, казачьи и военно-морские звания Императорской России.

(обратно)

4

Четыре Георгиевских креста – солдатских знака ордена Святого Георгия-Победоносца – составляли «полный Георгиевский бант».

(обратно)

5

Перефразированная строка из песни М. Танича и Я. Френкеля «Любовь – кольцо…».

(обратно)

6

Вайджампинг – прыжки без парашюта – получивший распространение в конце XX века в Британской Империи и САСШ экстремальный вид спорта, при котором прыжки с самолета осуществляются без каких-либо технических приспособлений, в воду или на специальные надувные маты.

(обратно)

7

Молитва «О путешествующих».

(обратно)

8

Дронт – нелетающая птица с острова Маврикий, истребленная в XIX веке. Стеллерова корова – вид морского млекопитающего – сирены или «морской коровы», – истребленный в XVIII веке.

(обратно)

9

Финляндия была отнята у Швеции, присоединена к Российской Империи в 1809 году и преобразована в Великое Княжество Финляндское.

(обратно)

10

Кондуктор – старший матросский чин в военно-морском флоте Российской Империи. Присваивался специалистам – минерам, сигнальщикам и т. д.

(обратно)

11

Макиавелли, Николо (1469–1527) – итальянский государственный деятель, политический мыслитель, историк и писатель эпохи Возрождения. Прославлен своим трудом «Государь».

(обратно)

12

Все свое ношу с собой (лат.).

(обратно)

13

Имеются в виду «Времена года» итальянского композитора Антонио Вивальди (1678–1741).

(обратно)

14

Або – старое название финского города Турку.

(обратно)

15

Сжатый воздух (англ.).

(обратно)

16

«Морской лев» (англ.).

(обратно)

17

База королевских ВМС в Шотландии.

(обратно)

18

Проливы Эресунн (Зунд), Каттегат и Скагеррак, соединяющие Балтийское море с Северным.

(обратно)

19

«Дыхательные приборы» (англ.).

(обратно)

20

Британский флот долгое время использовал в качестве сигнала о помощи аббревиатуру «CQD».

(обратно)

21

Мичман Российского Императорского флота соответствовал не прапорщику, как в СССР и России после 1991 года, а поручику, т. е. на погоне были три звездочки при одном просвете, а не две без просвета.

(обратно)

22

На территории Великого Княжества Финляндского обращалась особая валюта, привязанная к российскому рублю – финская марка.

(обратно)

23

Глюксбурги – датская королевская династия с 1863 года, начатая королем Христианом IX (1863–1906), сменившим на троне Датского Королевства Фредерика VII (1848–1863) – последнего короля из Ольденбургской династии (1448–1863).

(обратно)

24

Виндава – старое название латвийского города Вентспилс на побережье Балтийского моря.

(обратно)

25

Флаг Королевских ВМС Великобритании – белое полотнище с красным крестом и британским флагом в левом верхнем углу. Флаг Российского флота – синий Андреевский крест на белом, шведских ВМС – желтый крест на синем поле, а датских – белый на красном.

(обратно)

26

Раздвоение личности.

(обратно)

27

«Неизвестная Земля» (лат.).

(обратно)

28

«Научная газета» (кит.).

(обратно)

29

«Петенька», «петрушка» – жаргонное название банкноты в 500 рублей из-за помещенного на ней портрета Петра Первого. «Катенька», соответственно, 100 рублей с портретом Екатерины Второй. «Синенькая» – купюра в 5 рублей, в России традиционно синего цвета, «пятиалтынный» – монета в 15 копеек.

(обратно)

30

Тильзитский мир был заключен в 1807 году между Наполеоном и Александром I на плоту посреди реки Неман близ города Тильзит (ныне Советск Калининградской области). Таким образом было продемонстрировано равенство двух императоров и их взаимное уважение.

(обратно)

31

«Груз двести» на военном жаргоне означает погибшего, «триста» – раненого.

(обратно)

32

Казачий чин, соответствующий армейскому подпоручику.

(обратно)

33

Орлеанская Дева – прозвище средневековой французской героини Жанны д’Арк (1412–1431).

(обратно)

34

«Четвертная» – купюра достоинством в 25 рублей.

(обратно)

35

Династия Каджаров (1781–1925) правила Ираном (Персией) в течение почти 150 лет и была свергнута Резой Пехлеви при европейской поддержке.

(обратно)

Оглавление

Часть первая Ворота в никуда

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Часть вторая Медуза Горгона

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

Часть третья Split personality[26]

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

Эпилог

Реклама на сайте