«Бомбардир»

Юрий Корчевский Бомбардир

Глава 1

Поднявшись утром, решил собираться. Дело сделано, языка не знаю – пора и честь знать. Собрал невеликие свои пожитки.

Но напоследок хотелось встретиться с Филиппом. Попрощаться, конечно, ну и забрать вещи, которых в комнате я не находил – например, не было штуцера, мушкета, подаренной шпаги, одежды. Очень кстати, легок на помине, вошел Филипп в черном деловом сюртуке. Прямо с порога он воскликнул:

– Я так и знал, что ты будешь собираться в дорогу! Куда ты вчера исчез? Я искал тебя весь вечер.

– С дамой был. Помнишь ли ты прекрасную графиню, что сидела напротив меня?

Филипп весело захохотал:

– А я уж думал, ты не попробуешь ни одной француженки! Собирай вещи, едем ко мне, весь твой багаж у меня дома. Можешь отдохнуть у меня, куда тебе торопиться?

Но я хотел уехать до осенних штормов и распутицы: август кончался – неизвестно, как встретит Русь, какой погодой. Мы поехали на карете домой к Филиппу. По дороге я разглядывал дома, улицы и площади. Но после дворца они не произвели на меня большого впечатления.

По французским меркам дом Филиппа был неплох – в два этажа, из пиленого камня, с дубовыми дверями. Сзади, за домом, был небольшой садик. В комнате в целости и сохранности лежала моя сумка с одеждой, в кожаных чехлах хранились ружья. Мы посидели, выпили вина, к которому я уже начал привыкать. Филипп вызвал слугу и отправил его с каким-то поручением.

– Каким путем ты будешь добираться назад?

– Думаю так же, как и сюда: морем до Ивангорода, если получится – с русскими купцами до Новгорода, а там – как повезет.

– Охрану бы нанял! Сто золотых ливров – сумма большая, можно купить морской корабль или имение во Франции. Разбой на дорогах процветает, если прознают про деньги – беда!

– Так пара охранников не убережет, случись серьезная передряга.

– Должен сказать тебе по секрету, со дня на день может начаться война с Испанией. Войска уже идут к югу, на море стычки уже происходят, как бы не попасть на море в неприятности: захватят судно в плен или еще хуже – утопят, может, лучше сушей? С немцами отношения хорошие, доедешь до какого-либо немецкого порта – Киля или Данцига, а там, на Балтике, испанцев нет, да и с немцами они не воюют.

Я задумался. Верно говорит. Пожалуй, я так и сделаю: по суше через Германию до немецких портов, а дальше морем.

Я поблагодарил Филиппа за совет, мы выпили еще прекрасного бургундского. На улице застучали подковы, послышался шум колес подъехавшего экипажа.

– Это за тобой. Я послал слугу нанять для тебя экипаж, но еще не знал, куда ты поедешь, какой дорогой, так что с кучером пойдем договариваться вместе.

Мы вышли. У дома стояла большая карета, запряженная парой лошадей, кучер ждал возле нее. Это был толстый, солидный дядька с длинными усами; красные щеки и нос с прожилками выдавали любителя выпить. Филипп стал договариваться, и конечной целью определили Любек – один из оживленных портов Ганзейского союза, там часто бывали русские корабли. Филипп, бурно жестикулируя, начал сговариваться о цене. Наконец он подошел ко мне, спросил, есть ли у меня еще какие-либо деньги, кроме золотых ливров короля. Я поинтересовался:

– А какие нужны? – У меня были с собой из Москвы.

– Я договорился за два серебряных гульдена, один нужно отдать сейчас авансом.

Я отвернулся от кучера, развязал поясной кошель, высыпал на ладонь горсть серебряных монет. Филипп выбрал одну и вручил ее кучеру. Слуга тем временем снес к экипажу мои вещи. Кучер взобрался на облучок и поинтересовался, будет ли охрана. Получив отрицательный ответ, неодобрительно покрутил головой, вытащил из-под облучка здоровенный короткоствольный мушкетон… елки-палки, да это была чуть ли не маленькая пушка! Довольный произведенным впечатлением, кучер сунул оружие назад и что-то проговорил по-французски. Филипп перевел:

– Заднее окно кареты опускается, и, если господин имеет ружье, – тут он покосился на ружейные чехлы, – то может стрелять через окно.

Ну что же, хорошо, что предупредил. Пока слуга затаскивал в экипаж вещи, коих было немного, мы дружески обнялись с Филиппом, похлопывая друг друга по спинам. Прошедшие приключения и дальняя дорога нас сблизили, и было бы неплохо, если бы Филипп вернулся в Москву, но увы… Филипп даже всплакнул, утерев глаза кружевным платочком.

Я сел в экипаж и мы тронулись. Какое-то время в заднее окошко я видел его силуэт, махавший мне рукой.

Сначала я разглядывал проплывавшие мимо дома, потом пошли окраины, и я решил заняться оружием. Достал из чехлов, почистил и зарядил штуцер и мушкет, затем оба пистолета. Шпага лежала в ножнах. Я вытащил ее, полюбовался блеском отличной стали и со вздохом убрал назад. Пользоваться ею я не умел, так же как, и другим холодным оружием – научился немного махать саблей, но в поединке с опытным фехтовальщиком мне долго не продержаться.

Укачиваемый в подрессоренной карете, на мягких сиденьях, обитых кожей, я вскоре задремал. Проснулся от того, что остановились у постоялого двора. Кучер знаками показал, что надо бы покормить лошадей и поесть самим. Я вошел в таверну. Зала была пустынна – или время не обеденное, или место не бойкое. Подошедшему хозяину я жестами объяснил, что хочу курицу и вино. Все это быстро принесли, и мы с кучером разделили трапезу, а поскольку из кухни восхитительно пахло пирогами, взял с собой в дорогу парочку пирогов со сладкой начинкой и бутыль вина. Кучер покосился на бутылку, сел на облучок, и мы снова тронулись.

Дороги были грунтовые, пыль летела из-под колес, и, хотя боковой ветер был несильный, она набивалась в карету, садилась на волосы и одежду. Пожалуй, кучеру на свежем воздухе сейчас приходилось лучше. После того как миновали несколько деревень и небольшой городок, какое-то седьмое чувство заставило меня насторожиться. Я обернулся и посмотрел в заднее окошечко кареты.

Нас догоняли четыре всадника, а наши лошади уже подустали – вряд ли мы оторвемся на ходу. Я расчехлил ружье и, когда в клубах пыли появился просвет, опустил откидное окно, высунул ствол, прицелился и выстрелил. Один всадник упал, но остальные пришпорили коней и стали приближаться. Я слышал, как кучер подгонял усталых лошадей, пытаясь уйти с лесной дороги, карета подскакивала на корнях деревьев и ухабах. Времени перезарядить ружье не было, и я взял мушкет.

Теперь главное – не выстрелить раньше срока. Мушкет заряжен картечью – максимум пятьдесят метров для хорошего выстрела.

Всадники, не встретив огня, быстро приближались. Я прицелился, выстрелил, и один из них упал с лошади, а второй безжизненно свесился с седла. Оставался еще один. Видно, сильно обозленный потерей товарищей, он не отставал, неминуемо приближаясь. Я высунул в окно пистолет, прицелился и выстрелил, но в это время карету сильно качнуло, и я увидел, что пуля срезала лишь несколько веток в стороне. Не беда, есть еще один пистолет. Я отбросил на сиденье разряженный и взял готовый к стрельбе. Лицо догонявшего было скрыто под полумаской, в правой руке он сжимал шпагу, за поясом виднелась рукоять пистолета.

Наши кони устали, стали хрипеть. Кучер что-то прокричал по-французски – понять бы еще что! Я понимал лишь, что еще минута-две такой скачки – и лошади встанут. Эх, сейчас бы мушкет… но он уже разряжен, а кучер сейчас был занят лошадьми и пока не мог мне помочь…

Вот до преследователя осталось не более десяти метров, и я прицелился ему в грудь. Даже если у него под одеждой кольчуга или панцирь, удар будет такой силы, что его просто вышибет из седла. Я выстрелил, но мерзавец в последний миг резко наклонился, опершись на стремя.

Баланс сил теперь стал непредсказуем. У разбойника заряженный пистолет и шпага, а у меня – только шпага, которой я не умею владеть. Ну что же, выбора не было! Я вытащил шпагу из ножен, и в это время слева послышался звон стекла. Разбойник уже скакал рядом и выбил окно ногой. Я прижался к стене кареты, чтобы меня не было видно и, как только рука разбойника ухватилась за край облучка – вероятно, он хотел сразить кучера, – резким выпадом всадил шпагу ему в плечо. Он вскрикнул от боли и неожиданности и выронил свою шпагу, но не растерялся и левой рукой выхватил из-за пояса пистолет. Правая рука его повисла как плеть, по рукаву обильно струилась кровь. Он выпустил поводья, и его лошадь поскакала рядом с каретой. Я попытался уколоть его шпагой, но он увернулся. Стрелять в меня ему было несподручно, для этого необходимо было повернуться всем корпусом, а раненая рука сковывала движения.

Кучер, видно, понял, что дела идут не очень хорошо: я давно не стрелял. Он вытащил из-под сиденья мушкетон, обернулся влево и, держа мушкетон правой рукой, выстрелил. Разбойника качнуло в седле: вероятно, все-таки зацепило. В ответ он почти мгновенно выстрелил в кучера. Несколько секунд ничего не происходило, затем лошади замедлили ход, и карета остановилась. Я пинком открыл правую дверцу и, схватив шпагу, выскочил. Лошади стояли в пене, тяжело поводя боками, кучер, обмякнув, сидел на облучке, прислонившись спиной к стенке кареты и свесив голову.

Сзади раздался шорох. Я мгновенно обернулся и увидел противника: молодой человек крепкого телосложения, по правой руке стекает кровь, на левой виднеется несколько кровавых пятнышек от дроби мушкетона, из которого стрелял кучер. Лицо его было искажено от ярости и боли, и настроен он был решительно.

Как врач я понимал, что долго ему не продержаться, – скажется кровопотеря, вон лицо уже бледноватое, – но разбойник шагнул вперед и взмахнул шпагой. Реакция у меня была неплохая: я успел присесть, и клинок просвистел у меня над головой. Похоже, левой рукой он владел неплохо, учитывая то, что в ней застряло несколько дробинок. Я решил его измотать, перебежав по другую сторону кареты, разбойник последовал за мной, но не так резво.

Ага, похоже, я выбрал правильную тактику: надо погонять его, пока он не растеряет все свои силы от кровопотери! Я не давал ему приблизитсья на расстояние удара шпагой, держа дистанцию метров пять, постоянно перемещаясь за деревья, карету, валуны. Разбойник на глазах слабел, его уже пошатывало, но его решимость не убывала. Он понимал, что если он не убьет меня, то я убью его.

Наконец судьба дала мне удачный момент: француз запнулся о корень дерева и потерял равновесие. Я, не колеблясь ни минуты, подскочил к нему и всадил ему шпагу в левый бок. Застонав, он упал, но какой живучий оказался, из положения лежа попытался уколоть меня своей шпагой в живот. Мне удалось отскочить и, зайдя с другого бока, я ударил его шпагой прямо в сердце. Посучив ногами, разбойник затих. Я устало сел на пенек, переводя дыхание, посидев несколько минут, поднялся, обтер об одежду убитого шпагу и вложил в ножны. Залез в карету и трясущимися от пережитой схватки руками перезарядил все свое оружие, заткнув пистолеты за пояс. Кто его знает, не появится ли на дороге кто-либо еще, например дружки убитых разбойников: оставаться безоружным мне не хотелось. Теперь надо было выяснить, что с кучером – жив ли он, а если ранен, то насколько тяжело.

Когда я забрался на облучок и начал нащупывать пульс, кучер застонал. Жив, курилка! Я как мог осторожно спустил его на землю, стянул кафтан и осмотрел. Пуля разбойника раздробила ему плечевую кость, рука безжизненно болталась, неестественно изогнувшись выше локтевого сустава. Я бросился в карету, достал сумку с инструментами, первым делом влил ему в рот настойку опия – иначе болевой шок может его погубить, – затем сходил в лес и наломал веток, чтобы наложить шину. Разрезав рукав рубашки, несколько расширил рану, извлек расплющенную свинцовую пулю и крупные обломки кости, наложив веточки по размеру, как мог репозировал[1] обломки кости, наложил импровизированную шину. Затем с большим трудом затащил кучера в карету и уложил его на сиденье. Щеки его еще были бледными, но пульс уже вполне приличный для тяжелораненого.

Теперь надо было заняться убитым. Я обшарил карманы, в которых нашел пару золотых монет, припрятал их, чтобы затем отдать кучеру на лечение – ведь какое-то время он не сможет работать. Осмотрев шпагу разбойника, нашел, что она довольно хорошего качества, и, обтерев, сунул в ножны, отстегнутые с пояса убитого. Пистолет был старый, уже тронутый ржавчиной, интереса для меня не представлял, но поскольку железо было довольно дорого, я все равно сунул его вместе с мушкетоном кучера под сиденье облучка. Осмотрел место схватки, если бы не убитый, то ничего бы и не говорило о поединке. Убитого решил не хоронить и не брать в карету. Найдут разбойники – похоронят, найдут волки или шакалы – кроме черепа ничего не останется, увидят честные люди – порадуются, что одним мерзавцем стало меньше. Маску с его лица я не снял, а честный человек лицо не укрывает.

Сев на облучок, я взял вожжи, и немного отдохнувшие лошади медленно поплелись по дороге. Через пару километров показалась деревня с небольшой церквушкой. Туда я и направил лошадей, остановив их на небольшой площади. Вокруг меня собралась небольшая толпа местных жителей. Я спрыгнул с облучка, отворил дверцу кареты, жестом подозвал двух местных, похоже крестьян. Они с опаской заглянули внутрь, увидели кучера с пятнами крови и о чем-то заговорили с остальными. Раненый застонал, и я жестами показал, что его надо бы отнести в дом. Кучера вынесли и положили на землю, подстелив какую-то дерюжку.

К нам подошел из церкви кюре или пастор – кто его разберет – в сутане с белым воротничком, бегло осмотрел кучера, что-то проговорил. Двое местных бросились вглубь деревни, а раненого, взяв дерюжку за концы, перенесли в ближайший дом.

Я стоял на площади рядом с каретой в одиночестве и решал, что же мне делать. Мои размышления прервал появившийся жандарм. Здоровенный детина в форме, с саблей на боку, утирая грязным платком вспотевший лоб, спросил меня о чем-то по-французски. Я ничего не понимал и лишь, указав на себя пальцем, несколько раз повторил:

– Руссо, Московия.

Жандарм сходил за священником, и тот попытался поговорить со мной на польском. Отдельные слова я улавливал, медленно, чтобы он меня понял, я рассказал, что московит, приезжал в Париж по просьбе короля. Возвращаясь назад, подвергся нападению разбойников, один из которых убит и лежит в лесу недалеко отсюда. В доказательство я вытащил свои подорожные бумаги и предъявил. Жандарм с интересом их посмотрел, но, по-моему, ничего не понял, так как читать не умел. Однако, как и всякого служивого, важные бумаги с сургучными печатями его успокоили. Он ушел, и через несколько минут уже проскакал мимо меня верхом, направляясь по дороге в лес, где произошла стычка.

Я опять остался один. Немного потоптавшись, сел в карету, ожидая, чем это все кончится. Где-то через час опять появился жандарм. Возле него собрались местные жители, вышел кюре. Жандарм рассказал, что в лесу лежит убитый известный разбойник, которого давно разыскивают за многочисленные преступления. Кюре подтвердил его рассказ, объяснив, что раненый пришел в сознание и смог рассказать о нападении. От толпы отделились несколько человек и повели лошадей и карету во двор дома, где лежал раненый. Туда же пошел и я. Как мог, я постарался поговорить со священником, стараясь объяснить ему, что мне надо ехать дальше. Он лишь мотал головой, показывая жестами, что надо поспать. И в самом деле, я за всеми этими событиями не заметил, что солнце уже садится и скоро стемнеет. Мне постелили в доме, и я перетащил сумку с деньгами и оружием к себе в комнату. Вскоре ко мне вошла хозяйка и пригласила с собой. За столом сидела многочисленная семья хозяина дома. Меня тоже усадили за стол, и я разделил с ними скудную трапезу.

Утром я пошел к священнику – только с ним я мог хоть как-то изъясняться. Он повторял только одно: «Ждать». Ну что же, будем ждать. Пока нечего было делать, я навестил раненого. Состояние его улучшилось, он был в сознании, но бледен. Здоровой правой рукой он пожал мне руку, что-то проговорив. Я достал серебряный гульден и, хотя кучер пытался протестовать, вложил ему в руку. Мне показалось, что он его заслужил.

С улицы донесся стук копыт и шум колес. Я вышел и увидел небольшую карету, запряженную одной лошадью. Из церкви вышел священник и объяснил, что дальше меня повезет эта карета – лучшего транспорта в ближайшем городке не нашлось. Оказалось, вечером он отправил своего прихожанина в соседний городок, чтобы найти мне новое средство передвижения. Я с чувством пожал ему руку, поняв теперь, что означало его «ждать».

Перегрузив вещи в карету, мы тронулись в путь. Молодой кучер во все горло распевал песни, ничуть не заботясь, нравится ли это мне. Без приключений мы добрались до Любека. Кучер подъехал к порту, выгрузил мои вещи, и я расплатился.

Я отнес вещи на припортовый постоялый двор и снял там комнату, заодно хорошо пообедал. Теперь надо было искать корабль в нужную сторону. Двинулся на пристань, пытаясь по очертаниям кораблей узнать русский.

Вот что-то похожее на большой морской ушкуй, с кормовой надстройкой. Подойдя, я окликнул матроса. Тот действительно оказался русским. К сожалению, они пришли только вчера, дня два-три уйдет на разгрузку, затем уйдут грузиться в другой порт. Но с другой стороны пирса стоит русский купец. Вчера они грузились, сегодня, наверное, будут отходить.

Поблагодарив за помощь, я пошел к указанному судну. И в самом деле, у пирса стояла пузатая торговая шхуна новгородского купца, который согласился взять меня с собой до Новгорода за три серебряных рубля, если без харча, и за пять со столованием.

Деньги ему я отсчитал сразу, попросив для переноса вещей двух матросов. За пять серебряных новгородок вещи были перенесены на корабль в отведенную мне маленькую каюту‚ и, перекрестившись, купец приказал отчаливать.

Мы медленно, на одном носовом парусе, выбрались из гавани и оказались в открытом море. Были подняты все паруса, и шхуна бодро устремилась на восток.

Я постоял немного на палубе, но утомленный долгой ездой в карете, решил пойти в каюту отдохнуть. Проснулся от стука в дверь: меня приглашали к ужину. На палубе сидела вся команда. Посередине стоял котел с кулешом, лежал нарезанный хлеб. Мы поели, затем купец меня стал расспрашивать – кто я и откуда, какие где цены. Поскольку цен на товары я не знал, слегка раздосадованный купец отставил меня в покое. На судне были спущены все паруса, лишь горел светильник на мачте и на носу ходил вахтенный. Команда улеглась спать, и я последовал их примеру.

Утро оказалось не таким радостным. Проснувшись, я услышал торопливую беготню матросов на палубе, возбужденные разговоры. Быстро оделся и выскочил из каюты. Невдалеке от нас, в паре кабельтовых, покачивался на волнах громадный военный корабль с несколькими рядами пушечных портов на борту. На его корме реял шведский флаг.

Наш капитан вглядывался в судно, пытаясь понять, какого черта им от нас надо. Когда он уходил из Новгорода, Швеция с Россией не воевала, на пиратское судно наша пузатая торговая шхуна никак не походила, но ведь и просто так военный корабль тут стоять не будет. Отбиться от него двумя скромными пушечками нечего и думать. У него с одного борта я успел насчитать шестьдесят портов. Залпа половины из больших пушек на такой короткой дистанции хватит, чтобы от шхуны остались мелкие щепки.

Оставалось ждать. От фрегата отвалила шлюпка и направилась к нам. Несколько матросов гребли, было видно двух офицеров в белой униформе. Шлюпка подошла, стукнулась о борт. Купец распорядился сбросить веревочный трап. На борт взобрались два морских офицера в шляпах с перьями, в высоких ботфортах. Поправив одежду, на русском спросили:

– Кто капитан, каков груз, откуда и куда следуете?

Купец вышел вперед.

– Следуем из Любека в Новгород, груз – железо в криницах и железные изделия.

– Мы должны досмотреть судно. По сообщению шведских властей, вы перевозили в Любек товары, не заплатив пошлины!

Купец начал возмущаться, пытаясь что-то доказать, но его никто не слушал. Один из офицеров дунул в свисток, болтавшийся у него на шее, и на шхуну полезли матросы со шлюпки. Один встал у руля, двое других согнали команду на нос судна, офицер помахал шляпой фрегату. Матросы распустили паруса, и мы двинулись за фрегатом в кильватере. К вечеру, когда мы уже продрогли на ветру, показался шведский берег. Фрегат подошел к пирсу, мы встали следом. На борт были брошены сходни, взошла команда портовой охраны, и нас согнали на берег, не позволив взять даже личные вещи.

Под конвоем из четырех вооруженных солдат нас отвели в портовую тюрьму, располагавшуюся неподалеку, и заперли в одной общей камере. Все устало повалились на грязную сопревшую солому. В углу пищали и возились крысы; хотелось пить и есть. Свет еле проникал через маленькое зарешеченное оконце, солнце уже садилось, и с каждой минутой в камере становилось темнее.

Я обратился к купцу:

– Слышь, Гриша, за что нас? Как долго мы будем здесь сидеть?

– Вины за собой я не знаю, а сколько будем сидеть – одному Богу известно. Придется ждать суда – раньше нас не отпустят. Хорошо еще, если судно и товар не конфискуют: завсегда свеи русских купцов обижали.

Я переварил услышанное и решил спать, в моем положении ничего более не оставалось.

Утром купца увели, затем поодиночке стали вызывать членов команды. Меня вызвали в последнюю очередь. В маленькой комнате за столом сидели в камзолах двое важных господ. В руках у них я увидел свои подорожные документы:

– Кто вы, с какой целью находитесь на судне?

– Я лекарь из Московии, мое имя Кожин, на судне нахожусь пассажиром, направляюсь из Франции домой, в Москву. Мне хотелось бы знать, на каком основании я задержан? Документы мои в порядке, к судну я никакого отношения не имею.

Шведы о чем-то переговорили на своем языке.

– Будете находиться вместе с командой на общих правах до решения суда.

– А в чем моя вина?

Но слушать меня никто не стал. Надзиратель грубо толкнул в плечо и отвел в камеру. И это у них, блин, правосудие?

Вся команда уже была в камере, не хватало лишь купца, владельца судна и капитана в одном лице. Его под руки притащили позже, был он избит. Как мог, я попытался оказать помощь. Еды снова не давали, но принесли в большом кувшине воды, все напились, я смочил купцу повязки.

– Гриша, что они хотели?

Купец, застонав, повернулся на бок.

– Хотят, чтобы я признал свою вину в том, что якобы беспошлинно возил воск и меха в Ганзейский союз.

Ага, прямо тридцать седьмой год какой-то – под палками можно признать все что угодно!

– А если заставят признаться?

– Судно и груз конфискуют в королевскую казну, команду отправят на галеры или на каторгу.

Такой оборот меня не устраивал. Надо было что-то придумывать. Осмотрев решетку на оконце и стены, понял, что кроме как через дверь не выбраться.

Я придвинулся к купцу ближе.

– Гриша, а суд может нас признать невиновными и отпустить?

Купец долго молчал – я даже подумал было, что он не услышал вопроса, – но наконец произнес:

– Это вряд ли.

Такой ответ еще более укрепил меня в решении, что отсюда надо бежать.

– Гриша, бежать надо!

Купец лишь усмехнулся разбитыми губами:

– А как?

– Да на нашем же судне!

– До судна еще добраться надо, а там охрана. Да даже если уйдем из порта, фрегат догонит – он значительно быстроходнее.

Я надолго задумался. Да, препятствий много, но каторжный труд на серебряных копях короля Густава меня не прельщал. Я зашептал Григорию в ухо:

– Кто из твоих ребят может держать язык за зубами и силушкой не обижен?

Купец даже не задумался.

– Федор Карасев и Онуфрий Оглобля.

– Позови их к нам!

Я боялся посвятить в свой план всю команду: вдруг шведы попытать маленько вздумают – не всякий язык удержать сумеет. Пока нас не развели по разным камерам или не заковали в кандалы или не сотворили еще что-нибудь такое же мерзопакостное, нужно было действовать.

Я объяснил Федору и Онуфрию задачу и начал стучать в дверь. Долго ничего не происходило, затем в коридоре послышались шаги, и в двери открылось окошечко. Надзиратель что-то спросил на шведском. Я бойко затараторил на русском, показывая рукой вглубь камеры.

Сработает ли моя уловка? Окошко закрылось, загромыхали ключи, дверь в камеру приоткрылась и высунулась рука с масляным светильником. Федор тут же ухватился за руку и резко втащил стражника внутрь. Тот и пикнуть не успел, как Онуфрий тряпкой заткнул ему рот. К сожалению, никакого оружия у него при себе не было – лишь связка ключей.

Я стащил с него форменную одежду и надел поверх своей. Поскольку стражник был ростом высок, как и все шведы, форма пришлась мне впору. Было неприятно натягивать на себя чужую, пахнущую чем-то кислым одежду, но выбора не было.

Шведа связали и бросили в углу.

– Кто-нибудь говорит по-местному? – обратился я к команде.

Один из матросов сказал, что немного умеет.

– Выясни у него, где и сколько охраны в тюрьме.

Матрос залопотал по-шведски (кляп изо рта у надзирателя мы вытаскивать побоялись – тот с перепугу мог закричать). Стражник на пальцах показал – двое. Не так уж и плохо. Времени терять было нельзя: если все пойдет как надо, побег обнаружат утром, когда придет смена.

Я вышел в коридор и направился к выходу, за мной тихо крались Федор и Онуфрий, остальные сидели в камере. Подошли к караульному помещению. Оно слабо освещалось масляной плошкой, на столе стоял кувшин с вином, двое стражников в расслабленных позах сидели на лавках. Дисциплина здесь явно хромала. Я опустил голову, стараясь, чтобы свет не падал на лицо – может, на мгновение это собьет стражников с толку.

Где находится оружие, я не знал – плохо, если под рукой у тюремщиков. Обернувшись, сделал знак Федору и Онуфрию быть наготове, не спеша открыл дверь, позвякивая связкой ключей. Один из стражей поднял голову и, пока он не успел меня разглядеть, я обрушил кулак с зажатыми в нем ключами ему на голову. Мои сокамерники, ворвавшиеся следом за мной, быстро скрутили второго. Связав им руки и ноги поясными ремнями, мы заткнули им рты одеждой и, не церемонясь, отволокли в камеру.

Моряки с нетерпением ожидали нас. Я приказал не шуметь и тихо идти к выходу. Дверь в нашу бывшую камеру на всякий случай запер. С ключами в руке пошел к выходу, где уже стояли все наши.

В караулке мы нашли две алебарды и три короткие сабли, больше похожие на абордажные, – да, невелик арсенал, но это лучше, чем голые руки. Хорошо, что нас разместили в припортовой тюрьме – охрана здесь слабая, да и до судна добираться недалеко. Было бы хуже, если бы нас заперли в городской тюрьме – там охрана была бы серьезней, и попробуй-ка найти дорогу в ночном городе!

Мы медленно продвигались среди портовых построек и складов, стараясь не шуметь и не привлекать внимание. Вот и наше судно; у сходней маячит охранник, и неизвестно, сколько их на шхуне, и есть ли они еще. До стоящего у пирса фрегата метров семьдесят – шуметь нельзя, тревога поднимется мгновенно. Даже если на фрегате часть команды на берегу, оставшихся с лихвой хватит, чтобы порубить нас в капусту.

Поскольку я был в чужой форме, решил идти туда сам. Сунул в рукав нож, Федору поручил незаметно подобраться к охраннику сбоку и в нужный момент отвлечь его внимание: бросить камень в воду или кашлянуть. Онуфрий должен был идти передо мной. Со стороны это могло выглядеть так, будто я сопровождаю задержанного: все бы хорошо, но вряд ли арестованных водят по ночам. Расчет был только на некоторую растерянность охранника, хотя бы минутную.

Вся оставшаяся часть команды шхуны спряталась в тени портового склада.

Ну, пора! Федор уже минут двадцать как уполз и должен быть на месте. Мы с Онуфрием вышли из-за пакгауза и, не торопясь, направились к нашей шхуне. Когда до охранника осталось несколько метров, он что-то спросил. Я сделал вид, что закашлялся, но по-прежнему шагал вперед. Охраннику мое молчание явно не понравилось. Он начал шарить по поясу, явно пытаясь вытащить из ножен палаш. В это время очень кстати дал себя знать Федор – в воду рядом со шхуной свалился какой-то крупный предмет. Охранник инстинктивно обернулся на шум, я рванулся вперед и всадил ему нож прямо в сердце, одновременно зажимая рот рукой. Подскочивший Онуфрий подхватил его за ноги, и мы живо затолкали убитого в щель между бочками, стоявшими на пирсе.

Уже втроем, вместе с Федором, который взял палаш убитого в руку, мы осторожно поднялись на нашу шхуну. Поскольку матросы знали корабль лучше меня, они пошли первыми. Даже в темноте они хорошо ориентировались в закоулках шхуны. Мы быстро обшарили весь корабль – пусто, никого. Я распорядился, чтобы Онуфрий тихонько привел на судно всю команду. Сам прошел в свою каюту – все вещи, оружие, даже деньги были на месте, вероятно до решения суда. Я осмотрел свои пистолеты – они оказались заряжены – и сунул их за пояс.

На палубе послышалось шарканье подошв, тихое чертыхание – пришла команда. Распорядившись, чтобы люди зашли в трюм и не высовывались, мы уединились с купцом Григорием, Федором и Онуфрием в небольшой капитанской каюте. Поскольку план побега исходил от меня, и пока все шло как надо, я невольно стал лидером, и команда, даже сам купец, мне безоговорочно подчинялась. Я решил держать совет – что можно предпринять, чтобы задержать фрегат в порту. Нам надо выиграть хотя бы сутки.

Поскольку я человек сугубо сухопутный, мне необходимо было выслушать мнение моряков. Еще сидя в тюрьме, я наметил три варианта, как задержать фрегат. Первый – взорвать крюйт-камеру, где хранится порох для орудий. Но для этого надо было проникнуть на фрегат, что уже непросто – к тому же у артиллерийских погребов наверняка стоит вооруженная охрана. Этот план отбросили сразу. Вторым вариантом было привязать под водой канатом перо руля к кнехту на пирсе. На мой взгляд, вариант был хорош, но моряки его отвергли – фрегат, как и любое парусное судно, отходит от стенки медленно, инерция судна мала, руль вряд ли сломается – балка очень толстая, к тому же из дуба. Канат просто перерубят, это вызовет задержку всего на несколько минут. Такой вариант тоже не прошел.

У меня оставалась последняя надежда – я предложил набрать пороха в бочку, на плаву подвести ее под руль и взорвать. Порох для двух маленьких пушечек был, бочки на причале – тоже, дело оставалось за запалом. Не так-то просто его поджечь, находясь в воде – спичек или зажигалок ведь не было. Вдруг мелькнула мысль – а пистолет? Ведь его замок при выстреле высекает сноп искр. Если пистолеты разрядить, высыпав из ствола порох, и просто щелкнуть курком, как бы вхолостую, можно поджечь запал.

Все это я изложил своим товарищам по несчастью. После некоторого молчания и раздумья план был признан реальным. Я взялся разряжать пистолеты, решив один оставить себе, второй отдать другому человеку. Федор отказался сразу – плавать не умел. Онуфрий молча кивнул головой. Купец и Федор ушли за бочкой с порохом.

Теперь надо было сделать запалы, на всякий случай два – не ровен час, один намокнет в воде. Я скатал трубочки из бумаги, туго набил их порохом, который высыпал из пистолетных стволов. Получилось что-то вроде китайских шутих.

Мы с Онуфрием обговорили, что и кто делает, я показал, что надо сделать, если я по каким-либо причинам не смогу поджечь фитиль. Федор с Григорием принесли бочонок с порохом, мы аккуратно проковыряли небольшую дырочку с торца, заткнув ее деревянной пробкой. Запалы замотали в кусочки кожи, положили себе на головы и натянули шапки – хоть какая-то защита от воды. За пояс сунули по пистолету и обмотались веревками. Федор с Григорием подтащили к борту бочку, мы с Онуфрием по веревочному трапу тихонько опустились в воду, чтобы не было всплеска, и нам на веревке опустили бочку.

Вода сразу обожгла холодом – кажется, тепло из тела ушло мгновенно. Мы с Онуфрием, подталкивая бочку с порохом, поплыли к фрегату.

Освещение на пирсе было очень слабым, кое-где горели факелы, да у трапа стояли часовые, рядом с которыми горел огонь. Корма фрегата оставалась в темноте – то, что нам нужно! Молча подплыли, кое-как отмотали веревки с поясов и принайтовали бочку к перу руля с кормовой стороны. Бочка оказалась наполовину в воде – если повезет, взрыв может не только оторвать руль, но и повредить обшивку на корме. Это было бы сверх программы – тогда шведам будет не до погони, придется спасать свой фрегат.

Мы сняли шапки и, стуча зубами от холода, достали запалы, воткнули в отверстие бочки. Когда я делал запалы для самодельных бомбочек при коломенской схватке, горели они около восьми секунд, сейчас запалы были в два раза длиннее, но сколько они будут гореть – неизвестно. Если секунд пятнадцать-двадцать, то доплыть до своей шхуны мы не успеем – нас просто оглушит взрывом и выбросит на берег, как рыбу.

Я прошептал Онуфрию:

– Как только подожжем фитили, выбираемся на пирс – и бегом к шхуне!

Онуфрий не понял:

– А часовые? Панику же поднимут!

– Да и черт с ними, все равно взрыв будет и паники хватит и без нас.

Мы вытащили пистолеты и, поднеся замки к запалам, спустили курки.

У Онуфрия это получилось удачней, его запал сразу задымил, а мне пришлось щелкнуть курком еще раз. Вот и мой запал задымился, мы как можно быстрей доплыли до пирса и по деревянным перекладинам, как по лестнице, взобрались на пирс. Дружно, как спортсмены на старте, рванули к шхуне – только пятки застучали по доскам.

Часовые не сразу поняли, в чем дело, начали кричать по-шведски что-то угрожающее. Мы, не обращая внимания на крики, летели к своему судну. Трап наши уже убрали, команда сидела на веслах, ожидая нашего возвращения. С разбегу, оттолкнувшись от причала, мы прыгнули, зацепившись руками за борта. Нас моментально подхватили чьи-то сильные руки и втянули на палубу. Капитан крикнул:

– Взяли!

Весла правого борта дружно оттолкнулись от причала, мы стали отходить от причальной стенки. Сердце в груди после сумасшедшего бега оглушительно стучало, с одежды текли потоки воды.

Никого не надо было подгонять – гребцы работали как на гонках, с каждым мгновением и взмахом весел удаляя нас от причала. По причалу в нашу сторону бежал часовой, на ходу срывая с плеча мушкет.

И в это время раздался взрыв. Под кормой фрегата гулко ухнуло, поднялся столб воды, корабль подбросило, и он ударился кормой о причал.

Факелы потухли, и в кромешной темноте было слышно, как вода с ревом врывается в утробу судна. Слышались крики раненых, поднялась паника. Теперь можно было не бояться преследования. Правда, во время взрыва нас тоже хорошо тряхнуло, положив на левый борт, однако шхуна быстро выпрямилась, и купец распорядился поднять паруса.

С суши дул ветер, и мы быстро удалялись от негостеприимного берега, радуясь удачному побегу. На причале зажглись факелы, были видны бегающие люди. В нашу сторону из береговой крепости раздалось несколько пушечных выстрелов, но нас укрывала темнота.

Я отправился в свою каюту, надо было переодеться в сухую одежду. Когда я вышел из каюты, купец открывал на палубе бочонок с вином, рядом стояла вся команда, лишь один рулевой с тоской поглядывал в нашу сторону. Выбили дно бочонка, здоровенным ковшом зачерпнули вина, что купец вез в Новгород на продажу, и протянули мне.

– Пей, лекарь! Сегодня ты герой и освободитель – славься!

Ко мне поближе из круга команды вытолкнули Федора и Онуфрия.

– Налить им по полной за освобождение!

Далее ковш с вином обошел всю команду. Люди были возбуждены, радость свободы била им в головы, заставляя терять осторожность.

Я подошел к купцу.

– Выдели человек пять из команды, пусть не пьют. Впереди полночи хода в шведских водах – если нас поймают, повесят на реях как врагов.

Купец лишь отмахнулся.

Тогда я взял под руки Федора и Онуфрия, отвел их к борту.

– Ребята, не пейте больше, трезвый – один рулевой, мы в чужих водах, случится чего – все сгибнем!

Мужики переглянулись. И выпить с товарищами им явно хотелось, и меня слушать жизнь заставила: ведь пока все, что я делал, было правильным.

– Хорошо, пить больше не будем, пока в свои воды не войдем.

Остаток ночи прошел относительно спокойно – относительно, потому что почти вся команда напилась. Раздавались пьяные песни, шум. Федор с Онуфрием стояли один на носу, другой – на корме, вглядываясь в ночное море. Поскольку купец был тоже пьян, шхуной управлял один только рулевой. Куда мы плыли, я понятия не имел, поскольку не обладал штурманскими навыками.

Небо начало сереть, стали видны белые барашки волн, низкие хмурые тучи. Ко мне подбежал Федор.

– На горизонте за кормой паруса, как бы не за нами погоня!

Команда лежала на палубе пьяная в дым. Что же делать? Я не знал, где мы находимся, далеко ли до наших берегов, есть ли подводные рифы и отмели, и еще неизвестно, то ли случайный попутчик сзади, то ли погоня.

– Вот что, Федор, бери Онуфрия и будите купца. Что хотите делайте, но приведите его в порядок.

Хлопцы убежали исполнять, а я пошел на корму, посмотреть, что там за паруса. Паруса действительно виднелись, причем уже не на горизонте, а ближе, так что можно было разглядеть, что мачты две. Но вот что это за судно и чье, понять пока было нельзя.

Я пошел к купцу. Федор с Онуфрием терли ему уши, били по щекам, но тот лишь мычал что-то нечленораздельное и мотал головой.

– Вот что, парни, обвяжите его веревкой и бросайте с корабля – глядишь, в воде быстрее очухается.

Федор с Онуфрием переглянулись, но перечить не стали. Нашли веревку, коих на корабле было множество, обвязали ею купца вокруг груди несколько раз и, стянув с Григория сапоги, бросили его за борт. Мы встали у борта и смотрели – не хватало еще, чтобы он там захлебнулся.

Однако, как старый морской волк, почуяв, что он в воде, Григорий стал молотить по воде руками и вертеть головой, пытаясь понять, где он и что с ним. Поскольку вода была холодной, минут через пять-десять пришел в чувство, стал кричать, чтобы его вытащили, а мерзавцев, что бросили его в воду, он сам утопит.

Не обращая внимания на крики и ругательства, я выждал еще минут десять и, когда купец уже посинел от холода и стал клацать зубами, приказал его вытащить. Потоки воды стекали на палубу с дрожащего от холода Григория, я распорядился его переодеть в сухое и привести ко мне на корму. Сам побежал к рулевому, посмотрел на приближающиеся паруса. Что-то больно ходко идет, не похоже на торговца, те медлительны, поскольку всегда нагружены. Так резво могут ходить только военные суда или разбойники. Ни то, ни другое ничего хорошего нам не сулили.

Наконец на корме появился Григорий – вид его был ужасен – отечное лицо с разбитыми шведами губами, мутные глаза, изо рта убойный запах перегара. Сразу, с ходу он начал громко ругаться, крича, что ему испортили празднование освобождения, а теперь у него болит голова. Я решил не церемониться и‚ схватив его за голову, повернул к парусам:

– Шведов видишь?

Лицо его вмиг посерело. Шведы – верная смерть на виселице, мы ведь их фрегат повредили, а может, и утопили. Взгляд купца стал осмысленным – видно, дошло, что дела нешуточные. Он обернулся к рулевому:

– Каким курсом и сколько времени идем?

Тот ответил:

– Да часов шесть, – и назвал курс.

Купец свесился с борта. Я грешным делом подумал, что его мутит после выпивки, но он лишь долго вглядывался в воду и затем наконец сказал:

– Вода мутная, река близко.

Бросил Федору:

– Поднимайте с Онуфрием команду, ноги уносить надо.

Вот, прости господи, артист – сам команду спаивал, а сегодня попробуй их подними! Удалось растолкать трех человек, но большого проку в том не было: покачиваясь, они с бессмысленными взглядами бродили по палубе, держась за борта, ванты, мачту.

Купец встал на корме и стал отдавать распоряжения, а я пошел посмотреть пушки. Их было две – на носу и на корме. Калибр невелик, от пиратов было бы подспорье, но если нас догоняет военный корабль, делать с этими недомерками нечего. Я проверил – заряжены ли пушки, подтащил поближе банник, ядра, бочонок с порохом.

Вдруг корабль резко повернул влево, парус захлопал на ветру.

– Ты что делаешь? – подбежал я к Григорию.

– Здесь недалеко островки есть, туда надо, если судно военное, да о двух мачтах, стало быть, осадка большая, поостережется близко подходить – на мель может сесть, а мы меж островов покрутимся – глядишь, и сорвемся с крючка.

Ну что ж, купцу виднее, плавал здесь часто, должен знать особенности – отмели, течения, острова. Я с беспокойством обернулся – судно еще более приблизилось и, хотя было далеко, уже можно было понять, что оно военное. Теперь все решало время: или они нас догонят и потопят, или мы успеем дойти до островов. После нашего поворота преследователи повторили наш маневр – стало быть, эти по нашу душу.

На шхуне Григория стояли все паруса, ветер был попутный, но все равно мы двигались слишком медленно, чтобы сохранить дистанцию. По моим прикидкам, часа через два-три нас догонят. Вдали, несколько правее курса показалась земля, все-таки хоть и пьян был Григорий, ошибся самую малость. Я начал с Федором и Онуфрием по очереди будить матросов: мы лили на них забортную холодную воду, выкручивали уши, пытались поставить на ноги. Наши попытки привели к небольшому успеху – еще два зомби бродили по палубе. А ведь когда мы подойдем к островам, придется маневрировать, а то и идти под веслами, нужна команда. Но выбирать не приходилось, кажется, Григорий и сам каялся, что напоил на радостях команду. Я видел, какие опасливые взгляды он бросал через плечо, стоя у штурвала. Преследующее судно медленно, но неуклонно приближалось, до него оставалось мили три-четыре. Ветер неожиданно стих, паруса бессильно повисли, до островов было всего каких-то триста-четыреста метров.

Купец заметался по корме, ища выход. Преследователь тоже встал, затем медленно повернулся к нам боком. Судно было небольшим, о двух мачтах, по борту в один ряд шли орудийные порты, я насчитал их двенадцать, вот они открылись, две пушки выстрелили, корабль окутался дымом. Расстояние было слишком велико, я спокойно стоял у борта и смотрел. Ядра со звучным шлепком упали с недолетом примерно триста метров. Или капитан слишком зол на нас, или решил продемонстрировать силу и решимость.

Часа два мы стояли неподвижно – ветра не было, а чтобы двигаться под веслами, людей недостаточно. Судно же противника – по-моему, это была бригантина, но я в этом слабо разбирался – вообще не было приспособлено к движению под веслами.

На бригантине стало заметно какое-то шевеление, и мы увидели, как спускают две шлюпки, в которые по трапам устремились вооруженные матросы. Видимо, решили – поскольку судно наше небольшое и торговое, людей на нем мало, вооружения наверняка нет – захватить его абордажем со шлюпок.

Шлюпки отвалили от бригантины и направились в нашу сторону. На корме бригантины проблескивало стеклышко – вероятно, капитан осматривал предстоящее поле боя в подзорную трубу. Я подошел к Григорию.

– Кто у вас в команде канонир?

Григорий лишь махнул рукой.

– Пьяные они все, толку не будет.

Подошел к Федору с Онуфрием.

– Ребята, кто-нибудь с пушкой обращаться умеет?

– Видели, а сами не пробовали.

Опять придется все делать самому! Взяв с собой обоих, я повел их к носовой пушечке.

– Сейчас я выстрелю. Как буду заряжать, смотрите внимательно. Один будет у носового орудия, другой у кормового. Ваше дело заряжать, стрелять я буду сам, тут навык нужен.

Оба согласно закивали. Подождав, когда шлюпки подойдут поближе, я прицелился, поднес к затравочному отверстию фитиль. Ба-бах! Пушка окуталась дымом. Недолет! Я медленно, показывая пример моим сотоварищам, прочистил ствол, насыпал пороха, забил пыж, затолкал ядро.

– Все ли понятно?

Оба согласно закивали. Я поправил прицел, бросил Онуфрию:

– Зажигай!

Снова грянул выстрел. Почти хорошо, ядро упало рядом со шлюпкой, здорово ее качнув. Мы с Федором бросились к кормовой пушке. Навожу, выстрел!

Пока Федор начал перезаряжать, я поспешил на нос. Онуфрий уже зарядил орудие и ждал меня. Я взглянул на цель. На месте была только одна шлюпка, от второй остались только щепки и плавали крупные обломки, рядом в воде барахтались матросы.

После выстрела, окутанный пороховым дымом, я не посмотрел на результат попадания, поскольку побежал на нос. Вторая шлюпка подбирала матросов, медленно кружась на месте гибели первой шлюпки. Это хорошо – в стоячую или медленно движущуюся цель попасть легче.

Я старательно навел пушечку, поджег порох в запальном отверстии. Выстрел! Онуфрий бросился заряжать, а я задержался, чтобы оценить точность попадания. Ядро ударило в нос шлюпки, оторвав несколько досок. По-моему, им теперь будет не до нас.

Точно! Шлюпка развернулась и, бросив барахтающихся в воде товарищей, рванула к судну. Ход ее был тяжел – видимо, в шлюпку поступала вода. Не доплыв до бригантины метров сто, она накренилась и медленно перевернулась, рядом были видны матросы, которые плыли к судну. Так, отлично! Мы не потеряли ни одного человека, тогда как противник лишился двух шлюпок и около десятка членов команды.

Выглянуло солнце, ярко заблестела вода. Купец схватил в руки астролябию, пытаясь определить наше местоположение.

– Да, далековато еще до родных берегов, – пробормотал он.

На палубе начали шевелиться матросы – видно, грохот пушек все-таки заставил их пробудиться.

Мы простояли еще около часа, когда я увидел, что с бригантины спускают еще две шлюпки. Неужели капитан такой дуболом и снова пошлет шлюпки на наш захват?

Но зря я так подумал о капитане – обе шлюпки встали впереди бригантины, завели буксирные концы и стали грести. Бригантина медленно двинулась в нашу сторону. Чертов швед, я разгадал его замысел! Стоит подтащить бригантину к нам поближе метров на двести, как более мощные орудия шведов спокойно нас расстреляют, пустив ко дну, а мы ничего не сможем противопоставить – мал калибр наших пушечек, дальнобойность не та.

Я побежал к Григорию, хотел пояснить опасность ситуации, но тот меня оборвал:

– Сам уже понял!

Посовещавшись с Григорием, решили бить врага его же оружием. Спустили одну из двух имеющихся у нас шлюпок, куда сели те, кто мог грести, взяв судно на буксир, стали тянуть его к островам.

Людей на шлюпке набралось всего восемь человек, но и противнику не легче – их судно значительно больше и тяжелее, матросы быстро выдохнутся.

Пот тек с нас ручьями, похмелье быстро оставляло тяжело работающих матросов. Грести в полную силу на шлюпке, буксируя шхуну, – нелегкая работа. Мы медленно приближались к проливу между двух островов, намереваясь встать именно там, чтобы оставить за собой свободу маневра.

Фу, наконец-то дотянули! Я оглянулся назад – бригантина медленно тащилась за нами, сильно отстав. Теперь надо было подождать, с какой стороны острова покажется их судно.

Вода у островов была мутная, купец бросил за борт грузило с веревкой, на которой узлами были отмечены сажени. Вытащив, довольно ухмыльнулся:

– Под днищем у нас всего сажень, здесь бригантина уже вряд ли пройдет. Скорее всего, встанет перед островами, станет палить из пушек, а наше дело – шлюпкой утащить шхуну в сторону, прикрываясь островом‚ как щитом.

Вот в проливе показались шлюпки, буксирующие за собой бригантину. С носа судна свесился матрос, промерял глубину, вот он дал отмашку, на шлюпках перестали грести, гребцы в изнеможении побросали весла. Были видны их мокрые от пота голые спины. С бригантины прокричали, шлюпки пошли к корме. Так, сообразил я, сейчас будут разворачивать бригантину боком, чтобы открыть огонь.

– Григорий! Уводить за остров шхуну надо быстрее!

Но тот уже распоряжался. Гребцы, немного отдохнувшие во время остановки, налегли на весла‚ и мы отошли метров на двести, вплотную прижавшись к острову, килем почти касаясь дна. Громыхнули пушки бригантины, ядра пошлепались довольно далеко от нас. Капитан стрелял вслепую, но кто знает, что он выкинет дальше? Капитан оказался настойчивым, через некоторое время из-за острова показалась шлюпка. Увидев нас, они сразу остановились и стали семафорить на бригантину. Оказались они вне досягаемости наших пушечек.

Раздался залп пушек бригантины. Ядра легли далеко, но значительно ближе, чем в первый раз. Так дело не пойдет. Я быстро сбегал в каюту за своим штуцером (бил он раза в полтора-два дальше наших пушечек), зарядил, оперся стволом на борт. Не догадываясь о подвохе, один из матросов встал в шлюпке в полный рост – тут я его и снял первым же выстрелом. Команда на судне восторженно взревела.

Перезарядился, стал выжидать. Вот еще один матрос поднялся, лежа в шлюпке семафорить не будешь. Выстрел – готов! В шлюпке притаились. Если первый выстрел можно было считать случайностью, то второй привел их в замешательство. Пушки бригантины громыхнули еще раз. Ядра легли рядом, а одно зацепило борт – аж щепки полетели. Григорий побежал на нос, но гребцы в шлюпке, и сами увидев, к чему привела стрельба с бригантины, налегли на весла, пытаясь увести нас от обстрела. Напоследок, пока шлюпка противника была еще видна, я выстрелил по неосторожно высунувшемуся матросу. Но вот шхуна отошла с прежнего места, чтобы нас обстрелять – теперь ей уже вряд ли хватило бы дальнобойности, да и шлюпке противника выскочить я бы не дал.

– Григорий, может, шлюпкой протянем шхуну вокруг острова, зайдем к ним с кормы, попробуем обстрелять из пушек. Ежели повезет, повредим руль или мачту, иначе они от нас не отцепятся.

– Давай попробуем. Сам вижу, что другого выхода нет, тем более что все пьяницы уже на ногах.

Увлеченный стрельбой, я и не обратил внимания, что на палубе больше нет валяющихся пьяных тел.

Шлюпка подошла к нашему борту, гребцы поменялись. Нас, прижимая, потащили вокруг острова. Поскольку островок был невелик, за час-полтора удалось его обогнуть.

Мы увидели, что возле бригантины со стороны кормы стоят две шлюпки врага, пытаясь оттянуть ее назад. То ли капитан бригантины почуял опасность, то ли придумал новую пакость. Мы заходили со стороны кормы, где пушек у противника не было. Мушкетного огня я пока не опасался: штуцеры у них вряд ли были, а мушкет хорош для близкого боя. На бригантине нас уже увидели: команда забегала, капитан кричал на шлюпки, пытаясь развернуть судно бортом к нам, чтобы можно было открыть огонь.

Я бросился на нос шхуны и как можно быстрее стал стрелять из штуцера по гребцам в шлюпке, убил несколько матросов. Оставшиеся в живых залегли в шлюпки, не высовывая носа, хотя капитан с бригантины посылал им громогласные проклятия. Я тщательно прицелился по капитану, выстрелил, успел увидеть, как он схватился за руку, и его тут же оттащили от борта.

Мы уже приблизились на расстояние залпа. Медлить я не стал: вдруг им удастся довернуть корабль – тогда нам крышка. Одного залпа из двенадцати орудий хватит, чтобы пустить нас на дно. Прицелился, выстрелил из пушки. Маленький недолет, но изменить прицел нельзя, и так уже на пределе дальности. Кричу гребцам в шлюпку:

– Подтяните еще чуть-чуть!

Шхуна медленно двинулась вперед. Мы с Онуфрием поспешно перезаряжали пушку, кормовой воспользоваться нельзя, оставалось действовать быстро. Прицелились, выстрел. Ядро‚ прошелестев‚ шлепнулась в воду рядом с вражеской шлюпкой, опрокинув ее; опять перезаряжаем, тщательно прицеливаюсь. В парус бригантины стрелять бесполезно – ядра наши слишком малы, чтобы проделать серьезную дыру, надо попасть в руль или в мачту. Утопить не сможем, но лишим хода, а нам больше и не надо: дождемся ветра – и поминай, как звали.

Выстрел – на этот раз удачно, прямо в баллер руля, аж щепки полетели. Снова перезаряжаемся, выстрел. Мимо. Мачта – слишком тонкая цель. Еще раз повторяем, опять мимо, но поскольку ядро уже было на излете, прошло низко над палубой, сметая на своем пути людей и ломая оснастку. Еще раз стреляю и на этот раз удачно, хотя я целил в одну мачту, но переломилась другая, ведь стояли они друг за другом. Мачта сначала накренилась, затем с шумом упала в воду, обрывая ванты. Команда шхуны завопила от радости, а на бригантине раздались яростные вопли.

Вот теперь мы тоже их обездвижили на какое-то время, им даже ветер не поможет. Но сбрасывать со счетов бригантину не стоит – парус цел и пушки наверняка заряжены, стоит нам немного отойти от их кормы в сторону, как нам могут влепить ядра в борт.

Я еще пару раз выстрелил из пушки по палубе бригантины, пытаясь доставить им побольше повреждений, потом улегся на носу со штуцером. Поскольку невооруженным глазом с такого расстояния можно было отличить по одежде простого матроса от офицера, я решил немного проредить офицерские ряды, утихомирив и загнав команду в трюм. Ишь, разбегались по палубе – пытаются под командой офицеров что-то исправить.

Выстрелил четыре раза, ранив или убив троих – один раз промахнулся. Суета на палубе стихла. Так-то лучше будет.

Я обратился к Григорию:

– Смотри, чтобы нас течением не снесло в сторону, как раз попадем под пушки бригантины. Пусть гребцы в шлюпке не спят. Поднимется ветер – поднимем паруса и отойдем подальше, но точно за кормой бригантины.

Григорий согласился. Вообще, с момента захвата нас шведским фрегатом Григорий как-то сник и переложил всю инициативу по нашему вызволению на меня. Конечно, мне было бы проще быть под началом опытного, активного капитана, чем брать все на себя: я же не морской волк, многих морских дел не знаю. Но что получилось, то получилось.

Ближе к вечеру поднялся легкий ветерок, на шлюпке встрепенулись, развернули нас кормой к бригантине, мы взяли шлюпку на буксир и подняли паруса. На прощание я угостил ядром из кормового орудия застывшую бригантину, угодив в кормовую надстройку, аж щепки полетели.

Мы еле-еле плелись под слегка надутым парусом и, лишь отойдя на значительное расстояние от бригантины, подняли шлюпку с гребцами на борт. К ночи ветер окреп, паруса надулись, мачты скрипели от напряжения, вода шипела под форштевнем, ход наш стал замечательно хорош. Мы резво шли к себе домой.

Глава 2

Дальнейший путь прошел спокойно, лишь на рубежной заставе служивые поупирались: не было судовых документов и у меня – подорожной, все осталось у шведов. Когда мы объяснили десятнику, как попали в такую ситуацию, да подкрепили слова маленькой толикой серебра, нас пропустили.

Ну, здравствуй, Россия!

По Неве, через Ладожское озеро, по Волхову дошли до Господина Великого Новгорода. Здесь наши пути с Григорием разошлись, денег он с меня за перевоз не взял, сам поклонился в ноги:

– Кабы не ты, Юрий Григорьевич, быть бы нам в полоне у свеев, да судно с товаром бы отобрали, благодарю от всего сердца. Увидишь где меня али судно мое, знай – всегда найдешь помощь, должник я твой отныне.

Мы обнялись. Федор и Онуфрий снесли мои вещи на причал. Григорий самолично обошел суда у новгородского причала – не возьмет ли кто попутчика до Москвы. Такое суденышко нашлось, и вещи мои скоро перенесли на него. Кораблик был невелик – чисто речная посудина, намного меньше шхуны Григория, каюты там не было. Вещи сложили в трюм, я расположился на палубе под натянутым холстом.

Переволоком до Волги – и вот она, Москва. Мы вошли в столицу с севера, меня высадили‚ и на извозчике я добрался до своего уже такого родного Петроверигского переулка, вот и знакомые ворота. Выгрузив вещи‚ я ворвался во двор. Ко мне навстречу уже шел Иван – один из охранников команды Сидора. Он поклонился, подхватил вещи и сопроводил меня до дома. Распахнулась дверь, из дома выбежала Анастасия, повисла на шее, начала целовать. На шум из дома выскочил Мишенька, тоже бросился меня обнимать. Паренек изрядно подрос, пока меня не было. Радостно обнимаясь, прошли в дом. Забегала челядь, на кухне загремела посуда. Настя убежала на кухню отдать распоряжения, а я пошел во двор, распорядился истопить баньку. Самое милое дело – помыться с дороги в баньке с душистым квасом. Однако протопится она нескоро, часа через три. В это время можно и перекусить. Подъехал на возке Сидор, бросился обнимать – он объезжал мои предприятия, проверял.

– Все в порядке, хозяин, все работает, можешь не волноваться.

Слава богу, одной тревогой на душе меньше. Потихоньку вокруг меня собирались мои работники, поздравляли с приездом. Поскольку подарков я никому не привез, щедро раздал серебро – пусть каждый себе купит подарок по вкусу. Настенька с крыльца позвала отобедать, мы с Сидором поднялись в дом, уселись за стол, поесть толком и не дали – расскажи, как съездилось, что видал. Как мог подробнее я рассказал о Франции, описал короля, его дворец, лечение наследника… Все слушали, открыв рты, засыпая меня вопросами. О пленении шведами и побеге из тюрьмы я благоразумно умолчал.

Все-таки пообедать удалось, хотя обед значительно растянулся, к тому времени согрелась банька, позвали мыться. Пошли вдвоем с Сидором, он знатно веничком обхаживает. В баньке было хорошо натоплено, я начал потеть уже в предбаннике. В парной Сидор плеснул на раскаленные камни кваску: зашипело, и нас обдало раскаленным парком с хлебным духом. Я расположился на полке, Сидор начал потихоньку водить дубовым веничком надо мной, слегка пошлепывая по спине, затем полил водичкой, прошелся банной рукавичкой. Веник бил все сильнее и сильнее, пока я не взмолился:

– Хватит, Сидор! Шведы не погубили, так ты жизни лишишь!

Сидор окатил меня водой, и мы вышли передохнуть.

– Ну, хозяин, что там у тебя со шведами случилось, я же понял за столом, что ты не все рассказал.

Я знал, что через Сидора ничего лишнего никто не узнает, пересказал ему всю нашу эпопею с пленением, побегом из тюрьмы и боем с преследователями. Сидор внимательно выслушал, одобрил все мои действия:

– Я же говорил, тебе надо воеводой быть, а ты в лекари подался.

По этому поводу надо пивка попить, с ледника принесли жбан. Мы выпили холодного свежего пива и снова пошли париться. Теперь я поохаживал Сидора веником, но он оказался крепче и все приговаривал:

– Поддай жару, бей сильнее!

Наконец мы устали. Тела стали красными, от щек можно было прикуривать. Снова посидели в предбаннике, остыли, попили пива. Неожиданно я захмелел – видно, сказалась дорожная усталость, а дома накатило расслабление. Где бы я ни был, как бы хорошо меня ни встречали, но дома лучше всего – даже воздух другой. В спальне с Анастасией я спокойно полежал, пока она пересказывала все домашние новости, а затем мы занялись камасутрой.

Проснулся я уже почти в полдень. Челядь и домашние ходили на цыпочках, разговаривали шепотом. Хорошо дома – только тот, кто уезжал надолго, может это оценить! Перекусил вдвоем с Анастасией, она не сводила с меня восторженно сияющих глаз, все время болтала о мелких домашних делах. После обеда решил посетить на возке с Потапом все мои заведения.

На удивление, все шло налаженным ходом, моего вмешательства не требовалось. На следующий день решил с Настенькой и Мишенькой выехать в город, развеяться, посетить торг, прикупить подарки. Долго мы ходили по торгу, я выбрал Настеньке дорогое платье по французской моде, что видел в Париже. Настя сначала отговаривала от дорогой покупки, но по ее глазам и зарумянившимся щекам я догадался, что подарок пришелся ей по вкусу.

Мише выбрали у оружейника небольшой нож в богато украшенных ножнах. Здесь это не оружие, а приспособление – отрезать ломоть мяса на столе, какие-то другие мелкие надобности; для серьезных дел ножи в ходу были другие – с толстым обухом, длинным лезвием, мощной рукояткой, в простых и прочных ножнах. Миша всю обратную дорогу радостно вертел нож в руках.

Вечером после ужина я отправился в свой кабинет. Надо было поразмышлять, куда пристроить деньги, полученные от французского короля. Сумма в сто золотых ливров была солидной, и вложить ее требовалось с умом. Никто из домашних мне не мешал. Даже Настя не заходила в кабинет: она знала, что если я там сижу, трогать и отвлекать меня не надо – я занят серьезным делом. Мысли были – купить готовое или построить свое серьезное производство. Вопрос, какое… Мебельное – так здесь делают мебель из деревянного массива сами, с привозной мебелью из Италии или из Франции мне не потягаться; корабельную – так я в кораблях и их строительстве ничего не понимаю, может попробовать железообработку? Станков хороших нет, те‚ что есть – немецкие да английские – примитивны и дороги. Я долго перебирал в уме различные производства, но никак не мог найти верное решение. Решил съездить к Федору, дьяку разбойного приказа, может он что присоветует. Собрался, сел в возок и поехал, наслаждаясь теплыми еще осенними деньками.

Федор оказался на месте, стража без вопросов пропустила, меня уже хорошо знали. Дьяк был слегка пьян и весел.

– Заходи, гость дорогой! Давно я тебя не видел, слышал, ты во Францию путешествовал, с королем встречался?

– Было дело, Федя, из-за того и к тебе приехал, вопрос один обдумать надо.

Я вытащил из сумки бутылку водки, поставил на стол. Федор пить не стал, хотя водке обрадовался, припрятал бутылку.

– Расскажи для начала, как съездил?

Я вкратце пересказал свою французскую поездку, не забыл упомянуть шведский плен и побег.

Федор почмокал губами:

– То, что убег-то, хорошо – иначе и следов от тебя не осталось бы, но плохо, что подорожная осталась у них. Как бы жалоб от свеев не было… Так об чем помозговать хотел?

– Хочу я, Федя, дело какое серьезное наладить – готовое ли прикупить, свое ли открыть, не присоветуешь ли чего хорошего?

Федор не думал ни секунды.

– Есть хорошее дело – мы сейчас этим занимаемся. В трактире на Моховой по пьяному делу убили заводчика Деревянкина, у него хорошее дело – ткацкая фабрика. Осталась вдова с детьми, фабрику продавать, наверное, будет. Посети, поговори – может, что у вас и сладится.

– Федор, я же никогда тканями не занимался, понятия не имею, как это делается, да и сбывать как?

– О-хо-хо, вроде ты и мужик хваткий, да видно, не во всем. Оставишь старого управляющего на первых порах, сам в дело вникнешь постепенно, а со сбытом… Государь новую одежду для войска закупать будет, так ты подсуетись – узнай, какая ткань будет нужна, цвет, а ежели и пошить возьмешься – так совсем хорошо будет.

Я посидел, переваривая услышанное, обдумывал со всех сторон. А что, пожалуй, стоит попробовать!

– Где живет вдова?

– Если ты на возке, давай покажу.

Ехать было далековато – на другой конец Москвы. На мощеной улице стояли крепкие дома: видно было, что жили там небедные люди. На стук в ворота вышел угрюмый дядька, пробурчал, что хозяина нет и не будет.

– Да мы к вдове.

Холоп отступил в сторону, и мы прошли в дом. Убитая горем хозяйка усадила нас на лавку, поднесла по ковшу пива по обычаю. Разговор начал Федор:

– Злодейство мы в разбойном приказе ведем, убивца сыщем, но сейчас приехали по другому делу: не хочешь ли фабрику ткацкую уважаемому человеку продать, сама-то вряд ли сможешь с нею управиться.

– Сама не знаю, что делать, можно и продать.

Мы съездили, осмотрели фабрику. Стояла она довольно далеко от центра, но недалеко от Москвы-реки. Здание было бревенчатым, крепким, довольно длинным, внутри рядами стояли ткацкие станки, где женщины вручную ткали какие-то ткани. Сопровождал и показывал фабрику управляющий – дородный мужик серьезного вида.

На складе я задержался‚ он был почти полон.

– Как сбываете ткань?

– Да хозяин распорядился – грузить на суда, и приказчики сдавали купцам в городах.

Ага, все-таки какая-то сбытовая сеть есть! Уже лучше! В целом фабричка мне понравилась, вокруг здания приличный участок земли, была возможность расширить производство или поставить швейную фабрику. Начали договариваться о цене – она оказалась невелика, и мы решили оформлять сделку.

Так я стал владельцем ткацкой фабрики. Сразу договорился с управляющим, что все пока остается по-прежнему, фабрика работает, корабли готовые сукна возят на продажу. Сам тем временем окольными путями стал выяснять, какие ткани нужны для войска: если будет государев заказ, то это выгодно – ткань и красители однотипные, объем большой, сбыт гарантированный. Наконец нашел нужного человека, что за небольшую мзду ознакомил меня с будущими обновами для войска. Решив не откладывать дело, я сообщил управляющему ткацкой фабрики, чтобы часть производства перевели на выпуск нужной ткани необходимого цвета. Одновременно на территории фабрики, наняв плотников и привезя лес, начал строить новое большое здание для пошива одежды. Загвоздка стала в пуговицах, не мудрствуя лукаво и вспомнив историю, решил соорудить еще одно небольшое здание, где бы лили пуговицы из олова. Имея формы из такого металла, можно было в день изготовить десятки, если не сотни, одинаковых пуговиц, что и надо было для войска. Теперь оставалось самое сложное – добиться, чтобы заказ дали именно мне. Предварительно пересчитал, сколько ткани и мундиров из нее может изготовить моя фабрика. Получалось не очень много – порядка двадцати готовых мундиров в день. Я не знал только одного – на сколько человек надо было шить. Ну что же, и это узнать можно.

По всей видимости, государь, глядя на служивых людей других стран, решил и свое войско приодеть по образцу Европы. В одинаковые кафтаны, шапки и штаны были одеты лишь стрельцы да охрана Кремля – гвардия, можно сказать. Остальное войско в бою тоже было одето почти одинаково: кольчуги, шлемы, штаны и сапоги, а вот в мирной жизни княжеские дружины ходили в разномастной одежде.

Долго, несколько недель, я подбирался к нужному мне человеку, боярину Морозову, опять же Федор из разбойного приказа помог, свел. Я привез образец красной ткани и показал один специально сшитый кафтан. Все у меня забрали, решив сообщить свое мнение позже. Через месяц я получил большой заказ и с ним большие деньги.

По Москве уже с месяц ходили разговоры, что с юга к Москве с двадцатитысячным войском подошел гетман Сагайдачный, который встал лагерем в полутора десятках верст от столицы. На помощь ему в сентябре подошел королевич Владислав, который со своим воинством с ходу занял Тушино. С каждым днем обстановка в городе становилась все напряженнее. Тревожные ожидания носились в воздухе, вселяя в души смятение. Я долго раздумывал, отправить или нет свою семью в Рязань. Кто его знает, как повернутся события в Москве – войско слабо, казна пуста. Договорятся ли патриарх или государь с королевичем и гетманом? На всякий случай я распорядился сделать солидные запасы продовольствия – соли, муки, копченого и вяленого мяса, сала. Сам я занялся укреплением дома – поскольку забор был уже недавно заменен, поставил на участке две бревенчатые вышки. Обшил железом изнутри входные двери. На окна кузнец изготовил красивые и прочные решетки. Сидор прикупил на торгу пару бочонков пороха, свинца, несколько мушкетов для челяди. Я все не мог решить – отправить Настю с Мишей и женщинами в Рязань или оставить в Москве. В Рязани вроде по разговорам спокойнее, но путь может оказаться опасным, оставаться в Москве – вдруг казаки и поляки прорвутся в город? Наверняка будут грабежи и резня. Князья, дворяне, богатые купцы потихоньку вывозили свои семьи, в основном в сторону Мурома, Владимира, Костромы.

По моему распоряжению Сидор отобрал в свою команду еще десять человек, все бывшие воины из различных княжеских дружин, ушедшие кто по ранениям, кто по возрасту. Лишними ребята не будут – отпадет потребность в обороне дома, будут заниматься охраной ткацкой фабрики, водочного заводика. Теперь каждый день дом охраняли четыре человека, не считая Сидора и Ивана. Двое были на вышках, один – у парадных‚ один – у задних ворот. Все хорошо вооружены – сабли, мушкеты, на всех кольчуги. Бывшие воины службу знали, всегда трезвые и настороже.

Напряжение нарастало. На торгу скупались в первую очередь продукты, цены росли. Мне казалось, что даже в воздухе висело какое-то предчувствие тревоги, грозы. И вот вечером первого октября по городу пронесся колокольный звон, на улице зашумели. Ко мне примчался один из караульщиков:

– По улице люди бегают, в основном бегут к центру, с южной стороны города. Никак, поляки на приступ пошли, приготовиться надо.

Я вооружил челядь, Сидор расставил людей по заранее намеченным местам, усилив тем самым уже имеющуюся охрану. Мои ружья и пистолеты были заряжены. Семье и слугам я приказал подняться на второй этаж дома, к окнам не подходить, света не зажигать. Сидор и я заняли места на первом этаже, в случае угрозы нападения мы могли быстро подобраться к любой точке, а в случае прорыва на нашу территорию собрать всю охрану и челядь в доме и держать оборону. Дом каменный, поджечь его будет непросто.

Шум на улице вроде как стих; проскакало несколько всадников, и снова наступила тишина. Переулок мой хоть и недалеко от центра, но к северной стороне, да и расположен так, что найти не всегда с первого раза можно. Со стороны Кремля продолжал раздаваться набат – это бил колокол на колокольне Ивана Великого. Видно, и в самом деле противник пошел на приступ. Кое-где стали видны отсветы пожаров. Я решил послать Ивана на разведку – сидеть в неведении было тяжело. Вооружившись саблей, ножом и парой пистолетов, он легко перемахнул через забор и исчез в ночи. Какие-то новости принесет?

Вокруг дома и в переулке пока было спокойно. В середине ночи в начале переулка раздался шум, крики, звон железа. По переулку текла темная масса, кто это, разобрать было невозможно. Вот в ворота начали сначала стучать, затем ломиться, выломав калитку, во двор ворвалась группа вооруженных людей. В темноте было неясно – поляки ли это, казаки Сагайдачного или просто грабители. В отсветах факелов, которые они держали в руках, поблескивало оружие. Ну что же, добро пожаловать, непрошеные гости.

Толпа ринулась к дому, вдруг земля под ними разверзлась и первые две нестройные шеренги провалились в яму с кольями, послышались крики боли, стоны раненнх. Неплохо потрудились мои холопы под руководством Сидора, вырыв глубокую – метра три-четыре – яму и установив в ней заостренные колья. Сверху уложили тонкие палки, замаскировали серой тканью, присыпали пылью. С близкого расстояния ее можно было бы различить‚ только если знать о ней заранее. Всем домашним я показал ловушку и настоятельно рекомендовал пользоваться только задними воротами. Толпа нападавших замерла в смятении, затем раздались крики ярости и гнева, люди ринулись в обход ямы. Слева и справа они обтекали яму, и никто не попытался помочь свалившимся.

Раздался сильный взрыв, взметнулось пламя. Это сработала моя ловушка-сюрприз по чеченскому образцу: сделав две самодельные бомбочки, привязал их к деревьям, между ними на небольшой высоте натянул проволоку. Группа пытавшихся обойти яму почти вся была уничтожена.

Мы не стали ждать, когда нападавшие прорвутся к дому, и из трех мушкетов, заряженных картечью, дружным залпом ударили в темную массу. Все заволокло пороховым дымом, из темноты раздавались крики боли и отчаяния. Перезаряжая мушкеты, мы вслушивались, не происходит ли чего подозрительного вокруг дома. Тишина. Взяв в руки по пистолету, мы с Сидором покинули дом. Везде валялись трупы убитых и слышалось хриплое дыхание раненых. По моему распоряжению из дома вышли холопы с факелами; оказалось, напали на дом поляки, все в синей униформе, все при саблях, у некоторых мушкеты. Хотели по-быстрому ограбить дом, да не получилось. Посчитали: убитых – двадцать два человека, раненых немного – семеро. Холопы без всякой жалости их дорезали, побросав тела в яму с кольями – все равно потом землей засыпать.

В углу участка послышался шорох и раздался знакомый голос:

– Не стреляйте, это я, Иван.

Оказалось, он добрался до центра города, поговорил со стражниками, обежал прилегающие к нашему переулку улицы. Поляки с казаками прорвались до стен Белого города, штурмовали Арбатские ворота, но неудачно, понесли большие потери, разбежались по городу, грабя и убивая. Основная масса отступавших ринулась на юг Москвы, видимо, старались добраться до рек – все-таки естественные преграды оборонять легче.

Небо начало сереть. Я позвал плотников – надо было восстановить разбитую калитку. Остальные холопы засыпали землей яму, которая до половины была заполнена трупами. Сам тем временем прошелся по участку, снял одну растяжку и выкопал одну из заложенных бомб – не дай бог кто из челяди нечаянно наступит. Смерти своих работников я не хотел, лучше ближе к вечеру закопать бомбу снова.

Сидор снова направил в разведку одного из охранников, надо было узнать, что происходит в городе, к чему готовиться – к бегству, к обороне? Пока разведчик не вернулся, мы решили перекусить и вздремнуть, ночь-то прошла беспокойная и неизвестно, как оно все будет далее, лучше быть отдохнувшими. Удалось поспать часа три: вернулся разведчик, и меня разбудили.

Хлопец радостно доложил:

– Супротивник разбит, наши гнали его аж до Пахры, многих поубивали, многих в полон взяли. У Арбатских ворот мертвыми все завалено, земли не видно. В городе много домов пограблено, кое-где дома сожгли. Жители на улицу носа не кажут, одни собаки бегают.

Так, известия обнадеживающие. Пока все спокойно, решили сварить обед, всех покормить горяченьким, на улицу пока не соваться: как всегда, при всякой заварушке изо всех щелей всякая мерзость выползает – местные воры да бандиты. Городской страже и стрельцам пока не до разбойников – вылавливали небольшие группы поляков и казаков, попрятавшихся в захваченных домах. То здесь, то там раздавались одиночные выстрелы – выражаясь современным языком, шла «зачистка». Попадать под горячую руку стрельцам не стоило: стрельнут с перепугу или обознавшись, и кому что докажешь? К вечеру я предупредил холопов и семью не ходить по участку, совместно с охранником поставил еще две растяжки с бомбами – одну у ворот, другую ближе к дому, снова закопали на дорожке мину. Оружие было заряжено, часть охранников легла отдыхать, другая бодрствовала. Сидор расставил людей на опасных направлениях с наказом – слушать! И при подозрительном шуме сразу сообщить, при этом пробираться к дому осторожно.

Сгустилась темнота. Мы сидели в неосвещенных комнатах, пытаясь что-либо разглядеть через окна. Однако ночь прошла спокойно. Поутру заявились городские стражники – узнать, нет ли пленных и велики ли наши потери, – соседи сообщили, что вчерашней ночью рядом с нашим домом была стрельба и взрывы. Мы рассказали, как все было, показали засыпанную яму с телами, стражники удовлетворились нашими объяснениями и со своей стороны сообщили, что в городе уже все спокойно, поляки и казаки убиты и рассеяны, банды разбойников частично схвачены, остальные разбежались. По городу можно передвигаться спокойно.

Напряжение схлынуло, я поснимал растяжки и выкопал бомбу, холопы занялись ежедневной работой. Мы же с Сидором сели в возок, правда, на всякий случай вооружившись, и поехали проверить мои предприятия. Особенно меня беспокоил водочный заводик: все-таки спирт – вещество пожароопасное, да и для любых мужиков привлекательное, хоть для поляков, хоть для разбойников. К моему удивлению, водочный заводик был целехонек – и охрана на месте. Бог миловал.

Направились на ткацкую фабрику. Здесь дела обстояли похуже – одного из охранников позапрошлой ночью убили казаки Сагайдачного, второму удалось убежать. Ткацкие станки и помещения были в неприкосновенности, но склад оказался почти пуст – что-то утащили казаки, чем-то, вероятно, поживились жители близлежащих домов. Но и то хорошо, что здание не сожгли да станки целые. Управляющий неприкаянно бродил по пустому цеху – работницы пока боялись выходить на работу. Ладно, что свершилось, то свершилось, убыток имеется, но я был готов и к худшему.

По приезду домой Сидор распорядился направить на ткацкую фабрику двоих охранников. Мои помощники по медицинскому делу трудились не покладая рук – после нападения было много раненых и покалеченных. По некоторым улицам захватчики прошлись ураганом, сжигая дома и грабя жителей. Сопротивляющихся убивали на месте, да и кто мог им оказать серьезное сопротивление – только в богатых усадьбах, где было много мужиков, да сам хозяин уделял время, внимание и деньги на охрану. Некоторые улицы вообще стояли нетронутые, особенно в северной части города.

Почти каждый день встречались похоронные процессии, хоронили защитников и горожан, трупы захватчиков же сваливали во рвы, закапывали где попало – на пустырях, в выгребных ямах. Город потихоньку приходил в себя, очищался. На месте пожарищ стучали топоры плотников, народ заново отстраивался – осень на дворе, впереди зима, и всем хотелось встретить ее под крышей.

Минувшее нападение выявило недостатки не только в обороне города, но и в защите моего дома. Забор был неплох, но низок: хорошо, что поляки ринулись через ворота и попали в охотничью яму, а будь это казаки, могли бы лезть через забор в разных местах, и остановить их было бы сложнее. Поэтому я решил поставить железный кованый забор высотой в четыре метра. Сломать такую ограду или перелезть через нее будет затруднительно. Конечно, так в Москве в те времена было не принято: заборы стояли глухие бревенчатые или каменные. Я заказал кузнецу металлические кованые решетки по своим эскизам, а каменщики тем временем делали фундамент и ставили каменные столбы. Хотелось, чтобы это было и прочно, и красиво. Сразу за будущим забором решил посадить акацию и терновник – еще один колючий, но «живой» забор. Заднюю часть двора хотел обнести высоким каменным забором взамен деревянного. На углах крыши дома по моему указанию каменщики надстроили четыре небольших башенки с узкими бойницами, из которых можно было держать под прицелом большую часть двора. Конечно, все это можно было сделать и раньше, но кто мог подумать, что враг может прорваться сюда, в центр Москвы? Дом мой крепостью все-таки не стал, но малые мои перестройки пошли на пользу в плане защищенности. Теперь я знал, что нападение двух-трех десятков человек мы выдержим. На душе стало несколько спокойнее. В принципе, не помешала бы парочка небольших пушечек – да где их здесь взять? Разве что в Тулу съездить!

Пока хлопотал с защитой дома, теплые дни закончились, началось ненастье, почти каждый день лил дождь, по утрам в низинах стелились туманы, на улице было зябко. Хорошо в это время сидеть в теплом доме, в кругу домочадцев. Но видно не судьба. В один из слякотных вечеров в кабинет вошел охранник и сказал, что у ворот стоит возок, весь в грязи, в нем купец, просит его принять. Можно ли впустить?

– Зови!

Через несколько минут в дом вошел, отряхиваясь от дождевых капель, дородный купец в шерстяном плаще с меховой поддевкой, в добротных сапогах, низко поклонился, осведомился – правильно он попал к лекарю Кожину? Я подтвердил, что он попал по адресу, слуги приняли шапку и плащ, и мы прошли в трапезную. Нам принесли горячего чая, баранки, немудреную закуску и водки. На Руси серьезный разговор никогда не начинался сразу, требовалось поговорить на темы здоровья родни, о погоде, о видах на урожай и только потом переходили к главному. Купец представился – Алтуфий Демидов, купец первой гильдии из Нижнего. Мы уселись в кресла вокруг стола, в камине уютно трещали дрова, распространяя тепло. Выпили водки за знакомство: я видел, что гость замерз и стопочка ему не повредит. Купец выпил, крякнул, закусил солеными огурцами и одобрил:

– Хорошо хлебное вино, это где же в Москве такое творят?

Я скромничать не стал, пояснил, что это водка с моего заводика.

– Хороша!

Разлили по второй, купец с видимым удовольствием выпил, закусил и начал пить чай. Лицо его после водки и горячего чая покраснело, он перестал зябко потирать руки. Видно, начал согреваться. Дав ему время попить чаю и обвыкнуться, я спросил, что привело уважаемого гостя ко мне в столь поздний час. Купец посерьезнел.

– Старший сын у меня серьезно занедужил, Никита, седмицы две тому шел на корабле с товаром, разбойники напали, от супротивника обереглись, да из ружья в ногу пулей попали. Местные лекари лечили, все без толку. Жар его снедает, в беспамятство впадать стал, как бы Богу душу не отдал. Жалко сына, толковый он у меня, не как младший – тому бы только с девками гулять. Сильно беспокоюсь я за него, молодой еще – двадцать две весны всего, женил недавно, да вишь какая незадача… Я как увидел, что с ногой, кинулся по лекарям. Все говорят – антонов огонь, помрет парень, хорошо, купец знакомый из Москвы у меня в гостях случился – о тебе рассказал. Помоги, век Бога за тебя все мое семейство молить будет, да и сам деньгами не обижу.

Купец выжидающе глянул на меня; в глазах его застыли тревога и боль за родного человека. Судя по описанию, случай и в самом деле серьезный.

– А как же мы добираться будем? На возке долго, сам по дорогам ехал – видел, что дождь натворил?

– Да так же, как и сюда – повозка не моя, знакомый купец помог, мы на ней только до Клязьмы, там у меня большая лодка, на ней быстрее будет до Нижнего добраться, чем по Оке, чуть не вдвое короче. Только, если согласен, не медли, доставить тебя быстро – моя задача, вылечи только!

Ну что же, надо помочь, не всякий из Нижнего осенней распутицей поедет даже из-за сына. Я поднялся наверх, объяснил Насте, что уезжаю в Нижний Новгород к больному, собрал сумку с инструментами, сунул туда две бутылки водки, оделся потеплее, за пояс воткнул, прикрыв плащом, два пистолета, поцеловал жену и Мишеньку.

В столовой уже стоял одетый по-дорожному Сидор.

– Мне с тобой ехать али здесь оставаться?

Я вопросительно поглядел на купца. Он отрицательно покачал головой:

– Места нет ни в повозке, ни в лодке, а дорога тяжелая. Люди у меня надежные, и туда и назад доставят в целости, не беспокойся.

Я отдал Сидору последние указания, и мы вышли. Пока купец был у меня, лошади успели отдохнуть, к тому же сметливый Иван распорядился их покормить. Мы уселись в тесный возок и тронулись. Возок хоть и был крытый, но кое-где протекал и от холода не спасал вовсе. Часа через два я почувствовал, что замерзаю, достал из сумки водку, отхлебнул сам и дал глотнуть попутчику. Купец хорошо приложился к бутылке, довольно покряхтел.

– А хороша у тебя водка! Ежели все с сыном в порядке будет, то я дело с тобой налажу. Мои корабли в Москву часто ходят, товар возят, обратно и водку будут брать.

Полбутылки он выпил точно, причем без закуски. Правда, ведь и досталось ему больше, чем мне. Я из теплого дома вышел, сухой и сытый, а он не отдохнул и получаса, не обсох: когда выходили из дома, я обратил внимание, что за Алтуфием тянутся мокрые следы. После выпитого стало несколько теплее; возок трясло и раскачивало, лошади месили грязь копытами. Еще часа через два мы остановились. Купец выглянул наружу.

– Приехали, выходи, лекарь.

На берегу реки, у одинокой избушки, стояла лодка с небольшой мачтой. Людей вокруг видно не было, но стоило нам выйти, как на голос купца из домишки высыпала дюжина здоровых мужиков. Все дружно поклонились купцу, один подхватил мою сумку, и мы устремились к лодке. Было темно, только луна, временами выглядывая из-за туч, скудно освещала местность. Гребцы скоро расселись, разобрав весла, купец сел на корме за рулевого, мне дали место на носу. Лодка отошла от берега, и гребцы погнали ее вниз по реке. Клязьма здесь была довольно широкой, и лодка быстро шла прямо посередине реки.

Как купец в темноте угадывал повороты, ухитряясь задавать гребцам темп, для меня осталось загадкой. Должен сказать, что ни до, ни после я не видел, чтобы лодку гнали с такой скоростью. Спины гребцов мощно сгибались и разгибались, даже под одеждой можно было угадать бугры мышц, от разогретых тел поднимался легкий парок.

Незаметно я задремал и очнулся лишь тогда, когда ход лодки изменился: оказывается, подул попутный ветер и подняли парус. Гребцы, сложив весла на борта, отдыхали, утирая пот. Рассвело. Один из гребцов – видимо, старший – вытащил сумку и передал всем по куску хлеба с салом. Мы подкрепились, а я еще и отхлебнул водки из бутылки. Мужикам было жарко от работы, а мне зябко в неподвижности. Места, чтобы размять руки и ноги, просто не было. Я и так был удивлен, когда увидел, сколько гребцов на лодке: под веслами мы шли, как под парусами с хорошим попутным ветром. Передохнув, мужики снова взялись за весла, правда, пока ветер надувал парус, сильно не напрягались.

Мы шли без остановок уже десять часов. По берегам слева и справа мелькали маленькие деревушки, купец иногда что-то говорил старшему гребцу. Наконец остановились у маленького деревенского причала, где болталась еще пара лодок. Все дружно сошли на берег, купец подвел меня к костерку, над которым дымился котел с уже готовым кулешом, вкусно пахло горячим варевом. Нам дали по полной миске, и мы уселись на лежащее рядом бревно. Гребцы ушли в деревню, откуда вскоре явилась другая группа. Когда мы доели, свежие гребцы уселись в лодку, и гонка продолжилась.

Я мысленно подивился хватке и организованности купца. Так четко все организовал – горячий обед, гребцов, как будто имел сотовый телефон. Для средневековой Руси такая четкость и организованность была диковиной, и мне у него не грех было поучиться.

После горячего обеда разморило. Я закутался потеплее и задремал. Когда стало смеркаться, мы снова вышли на берег рядом с деревенькой. Снова ужин у костра, смена гребцов – и мы опять погнали. Купец все время сидел на руле – железный он, что ли? Я из дома вышел отдохнувший, в лодке уже вздремнул, а он все время бодрствует да еще и работает. Таким образом, меняя гребцов и успевая только поесть и сбегать в кусты по нужде, мы за двое суток добрались до Нижнего. По-моему, для водного пути это был рекорд.

На городской пристани нас уже ждал экипаж, и не успели мы расположиться, как кучер погнал с места в карьер. Через полчаса мы уже были у дома купца. Территория усадьбы была невелика, так как находилась она недалеко от центра, но сам дом оказался огромен – из камня, в два этажа, с колоннами у парадного входа. Не мешкая, мы прошли в одну из комнат. В просторной, устланной персидскими коврами горнице на широкой кровати лежал молодой человек. Стоял густой запах гноя. Похоже, дела плохи. Я поздоровался – в комнате были несколько домочадцев – и попросил всех, кроме Алтуфия, выйти. Откинув одеяло, увидел фиолетово-багровую ногу. Из раны чуть выше голеностопного сустава сочилась сукровица с гноем. Икра была распухшей, при надавливании на нее из раны потек желто-зеленый гной. В лучшем случае – флегмона, при абсцессе был бы ограниченный очаг, здесь же четких границ гнойника не определялось. На ощупь парень был горячим, сознание спутанное. Я повернулся к Алтуфию.

– Надо резать, выпускать гной, смотреть, что натворила пуля и не задета ли кость. Тянуть нельзя: все надо было сделать раньше, после ранения. Если во время операции увижу, что начала гнить кость, попробую часть кости убрать, а если и это не поможет, не исключено, что придется ампутировать ногу, иначе твой сын может умереть. Мужик ты сильный, поэтому рассказываю все как есть. Какой исход будет, не знаю, я ведь не Господь Бог. Согласен ли ты? Решай, но недолго, надо оперировать срочно!

Я замолчал. Купец походил по комнате, бросал на сына короткие взгляды, повернулся ко мне.

– А если я больше заплачу, сохранишь ли ты ему ногу?

– Мил человек, да сейчас пока речь идет не о деньгах, а о том, будет твой сын жив или нет! Отрежу ли я ему ногу или нет, будет видно во время операции. А может, придется делать и не одну операцию!

Купец сокрушенно покачал головой.

– Ладно, про тебя говорили – чудеса творишь, ты больше меня в своем ремесле понимаешь, полагаюсь на тебя‚ жизнь и здоровье сына вручаю твоим заботам.

– Хорошо, готовьте горячую воду, высокий стол – вроде того, за которым обедаешь, и помощник мне нужен.

Купец окликнул домашних:

– Готовьте стол, кладите туда его, и чтобы была горячая вода.

В комнату холопы живо притащили тяжелый дубовый стол, застелили его простыней и перенесли на него постанывающего Никиту. Я дал ему выпить настойку опия, а сам стал раскладывать и готовить инструменты, мыть руки.

– А кто будет помогать?

– Да я и буду, – ответил купец.

– А плохо тебе не будет, сын ведь?

– Хуже видали, – коротко ответил он.

Серьезный, крепкий мужик.

Я обработал ногу спиртом, протер спиртом руки. Никита уже лежал в отключке, да и много ли ему в его состоянии надо было? Сделал широкий разрез, длиной почти во всю икру, оттуда хлынул желто-зеленый гной, подставил тазик и сделал еще несколько параллельных глубоких разрезов. Крови почти не было, только обильно тек гной. Один диагноз подтвердился – флегмона. Промыв раны разведенным спиртом, добрался до пулевого ранения. Пулю еще до меня ухитрились вытащить местные лекари. Кость была задета, на нижней трети малоберцовой кости еле держался отколотый пулей фрагмент, из-под которого тоже вытекал гной. Костный обломок я удалил, все хорошенько промыл и засыпал все операционные раны сушеным мхом: за неимением антибиотиков и это средство хорошо. Раны зашивать не стал – гной должен выйти наружу. Вымыли руки, перенесли парня на кровать, убрали стол и тазик с гноем. Я вымыл инструменты, протер их спиртом. Купец с нетерпением смотрел на меня.

– Ну, что скажешь?

– Пока ничего, будем смотреть, наблюдать. Поставь еще одну кровать в его комнате, я буду жить здесь, рядом с ним, хотя бы первые дни.

Алтуфий молча кивнул, отдал распоряжения холопам, а меня пригласил в трапезную.

Дело было сделано, можно было и поесть. Стол уже был накрыт, горячие блюда аппетитно дымились. Я вытащил свою последнюю бутылку водки, купец, как хозяин, разлил. Молча чокнулись и выпили. Ели почти в полной тишине: видно, купец переживал за здоровье сына, однако на его аппетите это никак не сказалось. Немного передохнув, пошли в баню, после дороги и работы это в самый раз. Конечно, хорошо бы сделать наоборот – сначала в баню, потом поесть, затем работать, но в данном случае больной не мог ждать.

После бани посидели, разморенные, в предбаннике, попили квасу. Когда вернулись в дом, ко мне подошла жена купца, и я сразу обратил внимание, что она тоже нездорова: глаза навыкате, на шее – увеличенная щитовидная железа, сама худовата.

– Как мой Никитушка?

– Постараюсь сделать все, что могу, но пока ничего определенного не скажу.

Мне не хотелось зря обнадеживать этих, по-видимому, хороших и работящих людей. Я поднялся в комнату Никиты: он уже отошел от действия опия. Дыхание было шумное, лицо потное и бледное. Проверив пульс, я осмотрел рану. Эх, сюда бы антибиотиков да антисептиков!

Пока пациент не требовал моего вмешательства, решил лечь отдохнуть. Скорее всего, ночь будет беспокойная. И в самом деле, к ночи температура поднялась, но отек на ноге уже исчез, гноя было мало.

Я делал уксусные обтирания и менял повязки. В коридоре у дверей постоянно дежурил холоп, подносивший по моей просьбе то уксус, то горячую воду и убиравший грязные перевязочные материалы. В трудах прошло три дня, рана стала очищаться, появились грануляции – первый признак того, что пошло выздоровление. Температура спала, и вскоре парень впервые попросил поесть. Кормила его по моему разрешению молодая жена, красивая, полнотелая девица, про таких на Руси говорят – «кровь с молоком».

Мы немного поговорили, в основном я и Ефросинья – так звали жену Никиты. Сам Никита был еще слаб.

Дня через два температура вечером вдруг подскочила, и мне пришлось сделать один глубокий разрез, чтобы выпустить гной из мышечного кармана. После этого пациент уже твердо пошел на поправку, и я несколько успокоился. Никите становилось все легче, ел он уже сам, сидя в кровати, жена не сводила с него глаз. Я подошел к Алтуфию.

– Раз уж я здесь, давай посмотрю твою жену, у нее болезнь, которую я постараюсь вылечить.

Купец покачал головой:

– Я уж ее к разным лекарям возил – никто помочь не мог. Как замуж брал – такая красавица была, все в руках горело! Рукодельница, одним словом. А сейчас ослабла, сердце болит. Если поможешь – век не забуду! С сыном-то вроде налаживается?

– Да, с сыном все будет хорошо, я думаю, через неделю я буду не нужен.

– А с женой – правда‚ можешь помочь?

– Давай для начала я ее посмотрю.

Мы с купцом прошли в комнату Марии, жены купца. Она лежала на кровати, голова – на куче подушек. Поздоровавшись, я присел рядом.

– Вот, лекарь тебя осмотреть хочет, вроде берется вылечить, – сказал купец.

– Спасибо тебе, лекарь, за сына, в церкви за тебя молиться буду, а если еще и меня на ноги поставишь – вся семья до конца века в долгу у тебя будет.

Я начал осматривать Марию, расспрашивал ее о симптомах. Да, похоже на зоб, я даже прощупал узел в правой доле.

– Резать надо, матушка!

– А без этого никак нельзя? Травки, может, какие попить?

Вмешался купец, до этого молча наблюдавший за осмотром.

– Мария, ты уже и травки пила, и порошки, что лекари давали. Юрий дело предлагает, ты видишь, что он сына спас, может, и тебе поможет, не отказывайся. Мы за помощью сколько уже ездили, да только толку нет. Человек сам твою болячку увидел, неужто счастливый случай упускать будем?

Мария лишь кивнула в ответ:

– Все правда, да боязно только.

Мы уговорились, что завтра и будем делать операцию. Использовали тот же стол, женщину уложили, но помогала одна из холопок, купец был занят. Я успешно нашел и удалил два узла – большой и поменьше – и зашил рану. Пациентку переложили на кровать.

Спал я теперь в отдельной комнате, питался с семьей вместе за одним столом. Времени на осмотр больных уходило теперь не так много. Никита поправлялся, каждый день были сдвиги в лучшую сторону. Он уже ходил по комнате, правда нога была в повязке, но гной не сочился, температуры не было. С Марией тоже все шло на поправку: послеоперационная рана затянулась первичным натяжением, рубец ровный, хоть пока и красный. Она стыдливо укрывала его шалью. Буквально на третий день прекратились приступы сердцебиения, начала исчезать слабость, щеки порозовели. К концу недели стало заметно, что больная чувствует себя лучше, а через две недели, как раз к моему отъезду, уже явно набирала вес. После осмотра обоих пациентов я подошел к Алтуфию.

– Все, я сделал что смог – и сын, и жена твои здоровы, я свои обещания сдержал.

– Спасибо, лекарь! Завтра в честь выздоровления дорогих моему сердцу людей будет пир, а потом и в дорожку можно будет собираться.

На следующий день вся дворня бегала как заведенная, в зале расставляли посуду, на заднем дворе холопы разделывали туши, из кухни доносились такие запахи, что только слюни успевай сглатывать. Около трех часов дня ко мне зашел холоп, пригласил «откушать, чем Бог послал». Я огладил руками свое повседневное платье – парадного-то не взял – и поспешил за холопом.

Войдя в распахнутые двери, чуть не остолбенел. В красивом зале, устланном большим дорогим ковром, стояли два ряда длинных столов, обильно заставленных различными яствами. Здесь было все, о чем только можно мечтать: начиная от красной рыбы и красной и черной икры в ведерках до – я видел их здесь в первый раз – апельсинов. В мое время, конечно, апельсины лежали на любом рынке, но здесь… Постарался купец! Вокруг столов стояло множество людей, человек двести, не меньше. Одеты были празднично и ярко, на женщинах золота, как в небольшом ювелирном магазине. Ко мне подошел Алтуфий, пожал руку и громогласно объявил:

– Юрий Кожин, лекарь каких свет не видел, спаситель моего сына и жены. Сегодня, друзья, пир в его честь и славу, а также в честь избавления жены и чада моего от хвори!

Ко мне стали подходить солидные купцы с женами, Алтуфий лично их мне представлял. Сначала я пытался запомнить, но потом все имена перемешались в голове. Когда представление закончилось, всех пригласили к столу. Первую чарку выпили за выздоровление Никиты, вторую – за Марию, третью – за меня, лекаря Юрия, пожелав долгих лет и всего, всего, всего. По знаку Алтуфия из дверей вышли два холопа, с подносами, накрытыми платками.

Алтуфий встал, разговоры за столом сразу смолкли.

– Гости дорогие, я не зря ездил в Москву, чуть гребцов не загнал, привез отменного лекаря, который поднял на ноги моих любимых людей – сына и жену. – Купец низко поклонился мне. – Подарил он дорогим мне людям здоровье и жизнь, а в мое сердце вселил радость, хочу его крепко обнять и поцеловать. – Здесь он крепко меня обнял и троекратно, по-русски, расцеловал. – И в знак уважения прошу принять от меня маленькую благодарность.

Купец подозвал холопов – они встали рядом – и картинно сдернул с одного подноса платок. Поднос был завален серебряными монетами.

– Это за сына, Юрий!

Подошел ко второму подносу и сдернул с него платок – там лежали золотые монеты.

– Это – за любимую жену!

Гости в зале приглушенно ахнули. Купец победно оглядел зал – как, мол, впечатление? Да, это конечно, в русском стиле – размах, широта души. Я приблизительно прикинул: получается больше, чем мне дал французский король за лечение своего наследника, о чем не преминул всем сообщить. Раздались восторженные возгласы, купец самодовольно улыбался – знай, мол, наших!

Дальше пир продолжался своим чередом. Гости уже изрядно набрались, но пьяным никто не был – пить на Руси умели. Ко мне периодически подходили купцы, заверяя в дружеском расположении, одновременно предлагая посетить и их дома на предмет полечить домочадцев.

В разгар пира мужики решили выйти во двор, освежиться. Как всегда, во все времена, зашел разговор о лошадях, затем об оружии, кто стреляет лучше, кто более удачливый охотник. Разгорелся спор, позвали холопа, который принес пару пистолетов и у забора поставил мишень. Спорщики стреляли по очереди, но не попали, скорее всего, выпито было много. Все дружно стали говорить, что мишень для пистолетов далековато.

Черт меня дернул сказать, что попаду оба раза из двух пистолетов! Я сходил в свою комнату, принес оба пистолета. Пока ходил, круг зрителей увеличился, из дома, привлеченные голосами спорщиков и зрителей, подошли еще люди. Ну, назвался груздем – полезай в кузов. Я прицелился, задержал дыхание, выстрелил, немедля вытащил из-за пояса второй пистолет и выстрелил снова.

Холоп принес фанеру, и все дружно уставились на нее, потом – с изумлением – на меня, тогда уже я, слегка растолкав купцов, взглянул на мишень. Обе пробоины были почти в центре, на дюйм друг от друга. Неплохие результаты даже для трезвого, а пьяному, видно, сам Бог помогает.

Купцы попросили посмотреть оружие. Крутили-вертели, но, поскольку никто не заглянул в ствол, то ничего необычного не нашли и решили, что все дело в моем мастерстве стрельбы. Восхищенные, хлопали меня по плечам, предлагали пойти еще выпить, отметить отличную стрельбу. Потом все дружно отправились продолжать застолье.

Когда уже стемнело, появился оркестр: балалайки, гусли, рожки. Народ начал плясать, а поскольку я не большой любитель танцев под балалайку, то отправился спать.

Выспался под завязку, умылся, есть не хотелось. Пора было думать об обратной дороге.

– Юрий, а ты что же не выполняешь обещание? – На пороге комнаты стоял Алтуфий.

Я изумился:

– Какое обещание?

– Да ты вчера обещал при знакомстве с гостями полечить кое-кого. Вон у ворот уж часа два возок стоит, тебя дожидается!

Час от часу не легче! Раз обещал, придется выполнять. Собрался сам, собрал инструменты, поехал по купцам. Кучер сам знал, куда везти, – вероятно, ему Алтуфий сказал.

В каждом доме встречали с почетом, везде старались по русскому обычаю угостить вином: откажешься – обида, приходилось пить. К вечеру, уже сильно пьяный, я добрался до купеческого дома. Как прошел в свою комнату, помню смутно.

Проснувшись утром, увидел в углу комнаты кучу вещей – шуба меховая, вроде как бобровая, несколько меховых шапок, несколько кошелей с серебром. Я пошел к Алтуфию.

– Это что у меня в комнате, откуда взялось?

Алтуфий принялся громко хохотать, хлопая себя по ляжкам.

– Да ты и в самом деле ничего не помнишь? Слаб ты пить! Лекарь хороший, а вот пить слаб! Это же тебе за работу дали, товарищи мои, торговые люди, да благодарность передавали, спрашивали – когда в Москве будут, можно ли зайти к тебе, полечиться али кого из родни привезти?

– Можно, конечно, работа у меня такая.

– Хотел сразу по водочке с тобой поговорить. У нас хлебное вино в Нижнем тоже творят, да с твоей водкой не сравнишь. Давай сразу большую партию куплю, скажи только, когда приказчика прислать да почем штоф стоит?

Мы обговорили все условия сделки и ударили по рукам. Теперь надо было решать вопрос с обратной дорогой. Можно было договориться с купцами, везущими товар на своих кораблях в Москву, но с кучей денег не хотелось рисковать. Я обратился к Алтуфию.

– Да гости сколько хочешь! Ты еще не всех объехал, кто хотел полечиться, а когда скажешь, что домой пора, тем же путем назад доставлю. Я ведь обещал, и слов назад своих не беру.

– Да уже надо мне назад. Больные у меня там есть.

Алтуфий развел руками.

– Надо так надо. Когда обратно думаешь?

– Завтра с утра. Сегодня еще кое-кого объеду, обещал.

Сев в возок, снова поехал по купцам. Осматривал их самих, их жен, детей и ближнюю родню. К вечеру, усталый и выпивший, снова заявился домой. Я понимал, что каждый купец хочет быть хлебосольным хозяином, но так и спиться можно. С утра холопы быстро перетаскали в возок мое имущество; две сумки с монетами и сумку с инструментами я нес сам.

У возка попрощался с Алтуфием и его семейством, которое дружно вышло меня проводить. Когда я начал отъезжать, все дружно поклонились в пояс.

Жалко мне в этот миг стало Россию – таких людей в войны да революции с перестройками потеряли, соль и цвет земли русской! Трудолюбивые, хваткие, жадные до дела, но не дураки отдохнуть и выпить. Все умели, но всему свое время.

Обратно я добирался точно так же. Сменялись гребцы, оставалась лишь лодка да я со своим грузом. До Москвы добрались быстро, за два с половиной дня.

Когда я зашел в дом, Настя, развернув мои сумки, ахнула:

– Да ты из Франции меньше привез! Вот тебе и Нижний Новгород!

Я приказал истопить баньку, перекусил, помылся и завалился спать. Устаешь все-таки в дороге, да и погода была мерзкая: холодно и сыро, совсем не для путешествий. Дома отогревался и отсыпался два дня, затем объехал свои предприятия.

На водочном заводике уже вовсю кипела работа над заказом Алтуфия, надо было сделать за неделю три тысячи бутылок, по срокам вроде успевали. Через неделю прибыл приказчик от Алтуфия, водку к тому времени приготовили. Приказчик расплатился, рабочие начали грузить ящики на подводы. Со слов приказчика, купец будет в Москве через месяц, если водка хорошо будет продаваться, сделает еще заказ. Ну что же, оптом сбывать лучше – меньше головной боли.

А вообще-то стоит подумать о расширении водочного заводика, уже сейчас он работает почти на пределе возможностей, если большие заказы из Нижнего будут регулярными, нам придется ограничить в поставках Москву, а мне бы этого не хотелось. Я поговорил со своим управляющим, спросил, что надо для расширения производства. Помещений хватало, требовалось оборудование и бутылки.

Глава 3

Вот и выпал первый снег. На улице стало светло и чисто – так, что от света резало глаза. Изо рта при дыхании вырывался пар, под ногами похрустывал ледок. Наступила зима. В это время стихали войны, снижалась торговая и деловая активность. На телеге уже не проедешь, на санях еще рано – снега мало, а под снегом земля еще не промерзла. Вот в такую пору, когда бы только на теплой печи лежать, к моим воротам подъехал, проваливаясь в снег и грязь, экипаж, запряженный четверкой лоснящихся лошадей в дорогих попонах. Из кареты, пыхтя и отдуваясь, вылез толстый вельможа. Покрой камзола выдавал иноземца, на плечи была накинута соболья шуба – это уж московская погода заставила. Вельможа важно прошествовал к дому, холоп проводил его ко мне в комнату, помог снять шубу. Посетитель расшаркался, уселся в предложенное кресло и на ломаном русском языке начал разговор:

– Я имею честь представлять короля Англии, Шотландии и Ирландии Якова. По слухам, доносящимся до наших ушей от послов, а также от французского двора, вы, Юрий Кожин, очень искусный лекарь. Король Яков вот уже около полугода болен, его осматривали лучшие медики Англии, Испании и Франции, но назначенное лечение не помогает. Король специально прислал меня в Московию за вами.

Да, была охота в такую погоду ехать в Англию… Ближний свет!

Вельможа терпеливо ожидал ответа, на его лице не отражалось никаких эмоций. Я решил отказаться – деньги после посещения Нижнего Новгорода у меня были, а поездка в Англию – это ведь не на один месяц.

– Вы знаете, я сейчас занят, у меня много больных, бросить которых я не могу.

– Да это же король! Это не простой смертный, он не может ждать!

– Его лечат лучшие английские врачи, – возразил я, – а я тоже не Господь Бог!

Вельможа помрачнел лицом.

– На Балтике нас ждет специально посланный военный корабль. Я просто не могу вернуться один, без лекаря! Меня ждут крупные неприятности.

– Хорошо. Сколько заплатит король за лечение?

– Я думаю, что пятьдесят золотых – это серьезная сумма…

– Пятьдесят? Да ваш король скупердяй! Король французский Людовик за лечение сына заплатил вдвое больше. За лечение короля я прошу двести, и не меньше, причем половину сразу, авансом.

Вельможа задумался.

– Я должен посовещаться с послом, – сухо сказал он и с тем и отбыл.

Они что, думают, что если он король английский, я задаром должен тащиться за тридевять земель через неспокойное в это время года Балтийское море, отрываясь от семьи на пару месяцев? Да нижегородский купец Алтуфий больше дал, а не король, однако! Жадноваты короли – сделал я вывод.

Прошло два дня, на третий у ворот появился знакомый экипаж. Из него, сопровождаемый слугой, вышел английский вельможа и проследовал в дом. Поздоровавшись и усевшись, вельможа важно кивнул слуге, тот сделал шаг от двери, вытащил кожаный мешочек и положил на стол. Зазвенели монеты.

– Попрошу пересчитать в моем присутствии и написать расписку.

Я пересчитал и написал расписку. Вельможа перечитал ее и спрятал за обшлаг рукава.

– Когда вы будете готовы к выезду?

– Завтра с утра жду вас.

– Хорошо!

Собрал инструменты, дорожное платье, поговорил с Анастасией и дал распоряжение Сидору, который оставался за главного в мое отсутствие.

Честно говоря, ехать не очень хотелось: томила какая-то неясная тревога. Ночь прошла беспокойно, с бурными ласками Анастасии, как всегда перед моими долгими отлучками.

Утром подъехал возок, уже не на колесах, а на полозьях. Я, провожаемый домочадцами‚ вышел, Сидор нес сумку с инструментами и баул с вещами. Попрощавшись, сел в крытый возок, поехали.

Дорога на санях была более комфортабельной, чем на колесах, но вельможа всю дорогу ехал и стонал, ругаясь по-английски, видно проклиная всю Россию с ее дорогами, морозами и снегом. До Ревеля добирались долго, дней десять, за это время вельможа со своим нытьем мне ужасно надоел: дорога и еда в придорожных трактирах его не устраивали, он мечтал быстрее добраться до цивилизованной Англии. Однако вот и Ревель, порт, английский военный корабль – бриг, если я не путаю.

Когда мы с вельможей по трапу поднялись на борт, команда построилась, а капитан‚ вытащив шпагу, салютовал нам, из чего я сделал вывод, что вельможа чинов не маленьких. Нас развели по каютам‚ и судно тут же устремилось в путь.

Почти все время штормило, туманы часто окутывали горизонт‚ и матросы до изнеможения скалывали образующийся на палубе и многочисленных веревках лед. Через неделю пути впереди показалась земля, команда забегала шустрее, приводя потрепанный переходом корабль в пристойное состояние. Я же почти все время просидел в каюте, на палубе ветрено, холодно, на нижние палубы меня вежливо, но твердо не пустили, видимо, опасались, что я могу высмотреть какой-либо военный секрет.

Сбросив основные паруса, на одном лишь носовом корабль медленно входил в устье Темзы. В приветственном салюте громыхнули пушки корабля и береговых батарей с крепости. Мы пришвартовались, подогнали карету‚ и я с вельможей отправились в королевский замок. На улице был туман, но я во все глаза рассматривал окрестности. Вот и Биг Бен, его я узнал сразу.

Мы въехали во дворец и почти сразу же прошли в покои короля. Камердинер доложил о нас, и двери спальни открылись. Вельможа церемонно поклонился, сделал несколько шагов и поклонился снова. Я повторил его движения – со своим уставом в чужой монастырь не ходят. В огромной спальне на кровати под балдахином возлежал мой пациент – мужчина лет сорока пяти-пятидесяти, бледное лицо с усиками, синеватые мешки под глазами. Король о чем-то заговорил с сопровождавшим меня вельможей. Отдельные слова я мог понять, все-таки учил язык в школе и институте, но смысл всей речи от меня ускользал. Появился переводчик, сказал, что мне дозволяется говорить с королем, но это великая честь и я должен быть краток. Расспросив короля Якова о жалобах, я попросил раздеться и осмотрел его. Диагноз был ясен: аденома простаты, надо оперировать. Вот почему английские врачи не смогли помочь: травы в данном случае не помогут, в лучшем случае несколько облегчат состояние. Все это я попросил точнее и подробнее перевести королю. Тот со вниманием выслушал, задал кучу вопросов – сложно ли это, больно ли, какие у меня гарантии и так далее. Я отвечал как можно правдивее – операция тяжелая, шанс на выздоровление есть, гарантий дать никаких не могу‚ я не Господь Бог. Монарх надолго задумался, как всякому человеку ему не хотелось ложиться под нож‚ и он старался поторговаться:

– Говорят, ты искусный лекарь, надо обойтись без операции, я еще не слишком стар.

Со всем возможным почтением я постарался объяснить, что без операции не обойтись, с каждым месяцем состояние будет ухудшаться и в дальнейшем даже операция может не помочь. Король взял время на раздумье, меня отвели в отведенную мне комнату и покормили. Обед‚ прямо скажем‚ не королевский – жареный цыпленок, тушеные овощи и кислое красное вино. Ладно, пока король будет думать, лягу спать.

Ночью ко мне прибежал взволнованный слуга, что-то говоря по-английски. Я и без переводчика понял, что не ужинать зовут, взял инструменты и пошел за слугой. Король в ночной рубашке и колпаке стоял над горшком, тщетно пытаясь помочиться. Спальню оглашали стоны и крики. Слабый, однако, народец эти английские короли. Я бужом вывел мочу, король сразу успокоился и улегся спать, потоптавшись, я пошел в свою комнату и последовал его примеру.

Утром меня не тревожили, я всласть выспался на хорошей перине. Встав, умылся, сходил в туалет. Слуги, видя, что я уже проснулся‚ принесли овсяную кашу с изюмом и вино, от которого у меня еще вчера была изжога. Черт побери, кормежка у французов мне понравилась значительно больше, про вино я вообще промолчу! Интересно, а что пьют англичане? И вдруг в памяти мелькнуло – эль! Вот что надо попросить у слуг, а не это вино. Но до эля дело не дошло, проснувшись, король потребовал лекаря. Дозрел, видно, за ночь. Переводчик монотонно бубнил:

– Его величество обдумало ваше предложение и изволяет высочайшее согласие, но обязательно присутствие английского хирурга.

Я не возражал, и операцию решили провести на следующий день. В этот же день я отлеживался в постели, к спиртному не притрагивался, мысленно проигрывая ход операции. С утра заявился приятного вида старичок в мантии, переводчик представил его как королевского хирурга Патрика. Через переводчика я попытался выяснить уровень подготовки англичанина – делал ли он подобные операции, оказалось – нет, но рад будет посмотреть. Лучше бы помощь оказал, чем учиться, да еще на короле. Но выбирать не приходилось. Я вкратце пересказал ход операции, мы пришли в медицинскую комнату, оказывается‚ во дворце была такая – с примитивным операционным столом, скудным набором инструментов. Под руки привели короля, мы вдвоем с Патриком уложили его на стол, я напоил августейшего настойкой опия, вместе с англичанином вымыли руки. Все свои действия я пояснял подробно, пока возражений или вопросов не было. Обработав живот высокопоставленного пациента спиртом, приступили к операции. Патрик внимательно смотрел, причем даже оказывал маленькую помощь, промокая кровь салфетками или держа крючки для расширения раны. Послойно разрезав кожу, мышцы, стенки мочевого пузыря, я добрался до простаты. Этот доступ к аденоме называется в медицине чрезпузырным. Вылущил узел простаты, все аккуратно зашил. На операцию ушло около полутора часов, закончилось все благополучно. Король постанывал, но пульс и дыхание были удовлетворительными. Наложили повязку‚ и по знаку Патрика четверо дюжих гвардейцев‚ осторожно переложив короля на ковер, унесли в королевскую опочивальню. Мы с Патриком вымыли руки, затем он набил трубку табаком и предложил мне. Давненько я не курил, даже запаха табака давно не ощущал. На Руси табак еще не был распространен, церковь относилась к курению резко отрицательно, предавая анафеме.

Усевшись, мы закурили по трубочке. Табак оказался хорош – легкий, ароматный, с привкусом то ли дуба, то ли еще какого-то дерева. Сделав затяжку, я удивился, затем одобрил:

– Very good!

Эти слова даже при моем скудном словарном запасе я знал. Лицо Патрика расплылось в самодовольной улыбке:

– Вест-Индия! – Он поднял указательный палец.

Я очень давно не курил, с непривычки слегка закружилась голова. Патрик достал бутылку, разлил спиртное по рюмкам. Мы выпили – это оказалось отменное виски. Я одобрительно поднял большой палец. Патрик захохотал и хлопнул меня по плечу. Затем через переводчика я ответил на его многочисленные вопросы: и чем протирал живот‚ и как вылущивал узел. Разговор продолжался долго, часа два; когда я попытался сообщить, что не помешает проведать пациента, Патрик удивился:

– А зачем? У его постели будут бессменно дежурить два врача, при ухудшении состояния вас немедленно известят, единственная просьба – не уходить из дворца, дабы вас можно было быстро найти. Такие руки, как у вас‚ – Патрик завистливо покосился на мои руки‚ – надо беречь, они стоят значительно дороже золота.

Он не предполагал, что в далекой Московии могут быть хирурги такого уровня. И как член Британского общества хирургов, просит разрешения подробно описать ход операции на собрании. Я великодушно разрешил‚ чувствуя усталость, причем больше сказывалось нервное напряжение: все-таки король, владыка половины мира (если считать колонии), так что любая ошибка могла мне дорого обойтись.

Утром, не надеясь на английских коллег‚ пошел взглянуть на пациента. Король постанывал, капризничая‚ но на то он и монарх; повязка была почти сухой. Я пощупал лоб, все-таки небольшая температура имелась. Дав некоторые указания двум врачам в зеленых камзолах и потребовав себе переводчика, я отправился побродить по дворцу: не каждый же день приходится бывать в гостях у английского короля. К тому же дворец французского короля Людовика мне так и не удалось осмотреть. Меня проводили в картинную галерею, где были портреты всех родственников короля, осмотрел доспехи и оружие, причем кое-что смог надеть на себя – так, ради интереса. Затем отправился обедать. Меня обслужили быстро, вежливо, но как-то безразлично. У всех слуг каменные, ничего не выражающие лица. То ли вышколены во дворце, то ли все англичане такие.

Уныло прошла неделя, король начал вставать, легко самостоятельно мочиться. По-моему, он обо мне и не вспоминал. Дня через три совместно с Патриком в присутствии переводчика я осмотрел короля Якова, признал его состояние удовлетворительным, в моих услугах он больше не нуждался. Патрик был со мной согласен. Я напомнил королю, что хорошо бы со мной рассчитаться‚ и попрощался. Часа через два в мою комнату вошел королевский казначей, скривясь, отсчитал золотые и попросил расписку, которую я незамедлительно ему выдал. Да, порядок в Англии был, это не французский двор, уж я-то мог сравнить. Следом после ухода казначея вошел вельможа, что сопровождал меня по пути в Англию, объяснил, что во дворе ждет экипаж, который отвезет меня в порт; корабль готов, капитан предупрежден‚ и меня доставят в любой порт на побережье Балтики. Мы раскланялись, я собрал свои немудреные пожитки и сумку с инструментами и вышел. Сопровожденный слугой, который нес сумки, сел в экипаж и направился в порт, по дороге снова разглядывал улицы, дома, мосты; тумана в этот день не было.

У пристани стоял прежний бриг, вахтенный матрос позвал дежурного офицера, тот узнал меня‚ и я поднялся на борт. Меня поместили в ту же каюту, бриг поднял паруса и вышел в море. Ветер был небольшой и ход был невелик. Но постепенно земля скрывалась из виду. Я стоял на палубе, наблюдая, как матросы четко и быстро выполняют команды.

Вдали показались паруса трех кораблей, они шли встречным курсом, быстро сближаясь. Капитан со старшим офицером долго смотрели в подзорные трубы, взволнованно переговариваясь. Засвистела боцманская дудка, матросы резво забегали, заскрипели люки орудийных портов. Похоже, корабли были неприятельские. Я подошел к старшему офицеру и указал рукой на корабли, он коротко бросил:

– Испания!

Вот дела, не хватало встрять в морской бой! Тем более что противостояние одного корабля трем неприятельским навевало нехорошие предчувствия. Я просто стоял и глазел, как испанцы обходят нас слева и справа. Слева по ходу надвигались два судна, по размеру вроде нашего – кажется‚ каравеллы, а справа тяжеловесной тушей подходил огромный галеон. Порты всех орудий открыты, было уже видно, как на палубе суетятся матросы. Если сейчас грохнут, нам капут! С галеона засемафорили флажками, на английском бриге спустили паруса‚ и мы остановились. Вокруг капитана собрались офицеры, матросы с боцманом стояли у мачт, все ждали дальнейшего развития событий. От галеона отвалила шлюпка, стала приближаться к нам. Сам галеон – здоровенное судно с тремя рядами орудийных портов по борту – находился не более чем в кабельтове. Было видно, как испанский капитан стоит на корме и наблюдает за нами в подзорную трубу.

Шлюпка подошла, с брига сбросили веревочный трап‚ и испанцы полезли на корабль. Первым на палубу поднялся молодой испанский офицер в расшитом золотом синем мундире, за ним посыпались матросы, вооруженные короткими абордажными саблями, но сопротивляться никто и не думал. Офицер подошел к англичанам, протянул руку‚ и капитан отдал ему свою шпагу. Испанец повернулся к галеону и помахал шпагой в ножнах. Как я понял, мы попали в плен. Мои нехорошие предчувствия, еще там, в Москве, меня не обманули. Похоже‚ и деньги плакали‚ и сам теперь в испанском плену окажусь. И дернуло же меня связаться с англичанами!

От галеона отвалила еще одна шлюпка, на палубу взобралась новая партия испанцев. Офицеров разоружили, отвели в кормовую каюту; меня, после непродолжительного диалога капитана и испанского офицера‚ поместили к ним же. Матросов заперли в трюме. И у трюма, и у кают с офицерами поставили вооруженных часовых. По судну чувствовалось, что оно делает поворот; испанцы подняли паруса – и в окружении трех испанских судов английский бриг направился на юг, в Испанию.

Английские офицеры вели себя спокойно, достали из шкафчика виски или бренди, уселись на пол и, неспешно переговариваясь‚ занялись поглощением алкоголя. Было такое ощущение, что они не больно-то переживали по поводу плена. Для военного любой страны это позор, сдача вместе с судном без боя – позор вдвойне. Конечно, война в Европе идет давно и воюющие страны от нее подустали, но не до такой же степени! Может быть, выдержка у англичан отменная? Скорее всего после окончания военных действий их обменяют на испанских пленных или выкупит английская казна. Я же сам по себе, обо мне английский король беспокоиться не станет. Может, по прибытии на место требовать интернирования? Россия сейчас ни с одной страной Европы не воюет, а с Испанией не воевала никогда, капитан судна должен подтвердить, что меня доставили из России и везли обратно, ни в каких военных действиях я участия не принимал. Другой вопрос – поверят ли пленному англичанину испанцы, а если и поверят, захотят ли отпустить? О жестокости испанцев разговоров было полно, слухи докатывались и до России. Могут посадить гребцом на галеры, век тогда не освободишься, тем более ростом и силой я не обижен.

За размышлениями я не заметил, как наступили сумерки. Изредка, небольшими группами нас выводили в туалет, дали питьевой воды. Офицеры улеглись в каюте на пол и дружно захрапели. Ко мне же сон не шел, я крутился на жестких досках пола и строил планы своего освобождения. Ничего разумного в голову не приходило – ну не бросаться же с корабля в открытое море! С тем под утро и уснул.

Нас в каюте никто не беспокоил, только в полдень принесли питьевой воды и сухарей. К вечеру по палубе раздался топот ног матросов, захлопали опускаемые паруса. Один из офицеров стоял у кормового окна, сказал, что узнает эти берега – мы приближаемся к Картахене, одному из портов Испании. Мимо проплыли обросшие мхом валуны портовой крепости, из амбразур торчали внушительные чугунные стволы крепостных пушек. Корабль мягко стукнулся о причал, пришвартовались.

Часа через два открылась дверь‚ и нас поодиночке стали выводить из каюты. Стоящие у входа матросы накидывали веревочные петли на шею, связывали руки. Мы образовали цепочку связанных между собой людей. Спереди и сзади встали матросы из охранения, на плече у каждого висел мушкет, в руке – обнаженная абордажная сабля. По трапу нас согнали на причал, где уже находились связанные матросы‚ и погнали в город. Среди матросов и офицеров раздавались возгласы «Картахена»: видно, кто-то из них ранее посещал этот порт и город, но мало кто тогда знал, что придется вернуться в ином качестве.

Мы поднимались в гору; не доходя до города, свернули на боковую дорогу‚ через километр уткнулись в ворота крепости. Команда судна была слишком велика, чтобы поместить ее в городскую тюрьму‚ и нас решили заточить в крепости. Ворота со скрипом распахнулись, нас провели по территории. Пока мы медленно переставляли ноги, я старался рассмотреть‚ где что находится: вдали крепостная стена с пушками, почти в центре – трехэтажное каменное здание‚ вероятно, здесь располагаются комендант крепости и различные службы. У небольшого домика толпятся солдаты, в руках у них миски с похлебкой – тоже понятно, что кухня. Крепость была окружена только тремя стенами, с четвертой стороны – гора с довольно крутыми склонами. В горе – небольшая дверь под охраной часового. Надо запомнить на всякий случай – скорее всего склад, вот только какой‚ артиллерийский или продовольственный? Больше толком ничего рассмотреть не удалось.

Нас затолкали в подвал, предварительно сняв веревки, да и зачем они были нужны? Под самым потолком находились маленькие оконца с толстыми решетками, единственную железную дверь остались снаружи охранять двое часовых. Причем наша импровизированная тюрьма внутри крепости, где полно солдат, шансов сбежать отсюда тоже нет, оставалось ждать удобного случая. В подвале было прохладно и сыро, на полу валялась слежавшаяся солома, в углу пищали крысы, с потолка капало. С непривычки заснуть здесь было тяжело, но сморенный усталостью, я нашел себе местечко, лег и погрузился в глубокий сон.

Утром вызвали капитана и принесли воды с сухарями. Во время дележки сухарей я заметил у некоторых матросов ножи. Нас не обыскали на судне, крепостные вояки понадеялись на моряков: не видно в руках сабель и шпаг, а на плечах – мушкетов, да и ладно. Вернулся капитан; переговорив с офицерами‚ подошел ко мне. Насколько я смог понять‚ из всей команды заинтересовались мной. Как бы интерес этот не вышел боком, испанцы – большие любители жестоких пыток. Не успел я обдумать слова капитана, как пришли за мной, определили безошибочно, ведь я единственный был в гражданской одежде, офицеры и матросы английского брига носили форму.

Меня повели в трехэтажное здание в центре крепости. Я как можно незаметнее попытался передвинуть оставшийся у меня пистолет подальше, чтобы он был хорошо прикрыт полой камзола. В большой комнате на первом этаже за столом сидели два синьора. Один был уже стар и сед, но строен и подвижен, в расшитом золотом камзоле и широкополой шляпе, второй – значительно моложе и упитанней, тоже в военной форме. Испанцы начали разговор на английском, но я поспешно сказал: «Ноу» и развел руками; продолжили на испанском, немецком, но я лишь разводил руками и повторял: «Русо, Московия». Наконец седой сделал знак‚ и меня снова увели в подвал.

До вечера меня никто не беспокоил, но уже утром снова препроводили в комендатуру. Все те же лица, но прибавился еще один мужчина, неподвижно сидящий в углу на стуле. Одет был скромно, если не сказать бедно, причем в гражданскую одежду. «Переводчика отыскали», – догадался я. И точно, испанец спросил, кто я такой и как попал на английский военный корабль, переводчик говорил с акцентом, но понять его было можно. Я объяснил, что я лекарь из Московии, звать меня Юрий Кожин, по приглашению английского короля был в Англии, чтобы лечить короля Якова. После того, как переводчик перевел, седой расхохотался.

– Неужели в Англии перевелись хорошие врачи, что из далекой Московии, где люди ходят в шкурах зверей, надо было приглашать лекаря? Чем ты можешь подтвердить свои слова?

Я‚ недолго думая‚ сообщил:

– На английском корабле в сумке мои медицинские инструменты и награда за лечение – сто золотых монет. Пусть ваши люди проверят.

При упоминании о золотых монетах глаза обоих испанцев жадно блеснули. Больше меня ни о чем не спрашивали и снова отправили в подвал. Я старался идти медленно, чтобы хоть немного подышать свежим воздухом; в подвале воздух был влажным, спертым, вонючим из-за скученности и отсутствия туалета.

На следующий день меня снова повели к коменданту. На этот раз, кроме троих уже известных мне лиц присутствовал еще один, судя по подобострастному поведению испанских офицеров – довольно важная шишка. На его лице застыла гримаса презрения к окружающему миру, глазки злобно посверкивали. На столе лежала моя сумка с медицинскими инструментами, было видно, что в ней копались.

– Мы проверили твои слова, московит, в сумке действительно лекарские инструменты, но сумку ты мог взять с собой для того, чтобы укрыть тайные дела, признавайся!

– Мне не в чем признаваться, я только лечил короля!

– Мы подозреваем, что ты являешься тайным посланником московитского царя Михаила, посещал Англию, чтобы сговориться о союзе Московии и Англии в совместной войне против Испании.

– Нет, я не тайный посланник, все что я умею, это лечить, причем очень хорошо, если вы можете проверить, то я лечил сына французского короля Людовика.

Испанцы переглянулись.

– Проверка займет слишком много времени, за лекарем не будут посылать военный корабль во время войны, здесь кроется какая-то тайна. Скажи, зачем ты был в Англии, какие грамоты передал королю Якову, или послание было только на словах? О чем сговариваются московитский царь Михаил и английский король?

Я лишь пожал плечами в ответ. Такого развития события я не предполагал, могли бы спросить о состоянии здоровья короля или задать еще какие-либо вопросы, но заподозрить во мне лазутчика?..

Хотя и в самом деле некоторые основания для подозрений были. Почему за гражданским лицом отправили военный корабль в далекую страну, когда корабли нужны на войне? Стало быть‚ лицо надо доставить в целости, пушки хранят секреты лучше, чем сундуки. Опять же при мне было значительное количество золотых монет. Поди угадай за что – за лекарскую ли работу или на подкуп нужных лиц? Определенно, испанцы имеют основания для подозрений.

Испанцы посовещались, незнакомый мне тип со зловещей улыбкой пообещал завтра привести палача, ведь «испанские сапоги» разговорят любого. Меня снова увели в подвал. Похоже, завтра за меня возьмутся всерьез, что им и в самом деле стоит пригласить для неразговорчивого московита палача? Сказать я все равно ничего не смогу, так как не знаю, о чем речь, испанцы это воспримут как упорство и стойкость и будут пытать еще сильнее. В конце концов за несколько дней сделают из меня калеку. Видно, настал момент для решительных действий.

Я подошел к одному из матросов, знаками показал, что хочу его нож, тот достал клинок из ножен, повертел его передо мной и потер большим пальцем об указательный. Жест‚ понятный всем. Я снял с пальца золотое кольцо и протянул его, взамен получил нож с ножнами и сунул его за пояс. Теперь у меня был пистолет с одним зарядом и нож. Лучше умереть, чем попасть в руки палача!

Ночь прошла беспокойно, я мысленно проигрывал различные варианты, но все они были утопическими. Уж воевать испанцы умели‚ и я не думаю, что в крепости солдаты были неумехи. Ладно, ввяжемся в бой, а там будет видно. Как говорится, «бог не выдаст, свинья не съест».

Утром я проснулся бодрым, несмотря на то, что спал мало, тело было готово к схватке‚ адреналин – в крови. Как и оказалось, меня снова повели на допрос. Я старался идти медленно, исподтишка оглядывая крепость. До ворот далековато, но от горы в сторону стен и ворот был уклон, для моего плана то, что надо.

На этот раз рядом с переводчиком я увидел палача – одноглазый, с повязкой на пустой глазнице, со шрамом через всю щеку, в кожаном переднике, он только своим видом наводил страх. Сопровождающий меня солдат вышел. Вся троица сидела за столом, развалясь в креслах. Я решил использовать фактор неожиданности – выхватил пистолет и выстрелил в главного, что сидел с надменным лицом и обещал вчера пытать. От неожиданности все оцепенели, я выхватил нож и метнул его в коменданта. Нож попал очень удачно, я боялся, поскольку давно не тренировался, что он ударит ручкой или плашмя. Но нож вошел хорошо, чуть выше левой ключицы, в шею, почти по самую рукоять. Не давая опомниться, я подскочил к оседающему в кресле коменданту, выхватил из ножен его шпагу и резанул по горлу второго офицера. Захрипев, он повалился лицом на стол. В это время приоткрылась дверь, и зашел солдат; с недоумением он уставился на побоище. Не давая ему времени вытащить саблю или снять с плеча мушкет, я перепрыгнул через стол и всадил шпагу ему в живот. Резко побледнев, он упал на пол. Но я недооценил палача. Пока я занимался офицерами, он схватил какие-то железные щипцы и ударил меня. Краем глаза я успел заметить какой-то предмет, летящий мне в голову‚ и успел отклониться. Чудом железяка пролетела мимо головы и больно ударила по плечу. Второй раз атаковать меня у него не получилось: я ударил шпагой его в шею, провернув для верности. Единственный его глаз, до того пылавший злобой, помутнел, подернулся пеленой; палач упал, засучив ногами.

Бледный переводчик, не ожидавший такого поворота событий, вжался в угол. Он трясся от страха, глаза от ужаса вылезли из орбит. От греха подальше я связал его и заткнул кляпом рот. Затем раздел убитого солдата, кое-как натянул на себя его форму. Если камзол еще налез, то штаны трещали по швам, сапоги оставил свои. На голову водрузил форменную шляпу, опоясался солдатским поясом, на котором висели подсумки с порохом и пулями, подвесил к поясу солдатскую саблю в ножнах, она для меня была привычнее шпаги, взял в руки мушкет и выглянул в окно. В крепости пока было все спокойно. Поскольку звук пистолетного выстрела приглушили толстенные стены, тревоги в стане противника не наблюдалось.

Я колебался: попытаться освободить матросов с английского брига или выбираться самому? Были бы русские, я бы не сомневался, но ведь может получиться, что я прорвусь с боем ко входу в подвал, и без шума эта затея не обойдется, поднимется тревога, а команда брига может и не поддержать меня, по-моему, они уж очень легко сдались испанцам. Не получится ли так, что я останусь один на один с разъяренными испанцами? Это как сесть голой задницей в развороченный улей диких пчел. Нет, рисковать попусту не стоит, я не настолько уверен в патриотизме англичан. Еще был вариант – сразу идти к воротам, но пропуска у меня нет, пароля не знаю, солдатам незнакомо мое лицо, а наверняка в крепости они неплохо знают друг друга. Тоже неудачный вариант. Оставался еще один, к которому я склонялся, еще лежа ночью в подвале.

Я снова выглянул в окно: вдали, на плацу, маршировали солдаты, у кухни толкались несколько испанцев. Мой план касался входа в пещеру, где стоял часовой. Если это артиллерийские погреба, возможно, все сложится, как задумано, если же это вещевой или провиантский склад – я пропал.

Я вышел из комендатуры и спокойным шагом направился к двери в пещеру. Пока на меня никто не обращал внимания – ну идет себе солдат по крепости, что здесь необычного? Сердце мое колотилось, казалось, на меня обращены все взгляды, хотелось припустить бегом и приходилось сдерживать себя, раскрываться раньше времени не стоило. Я подходил к часовому ближе и ближе, наконец, когда нас разделяло метров двадцать, он забеспокоился, лица из-за низко надвинутой шляпы он разглядеть не мог, но что-то ему не понравилось – мундир ли сидел не так, или еще что-либо его встревожило, но он рявкнул что-то по-испански и снял с плеча мушкет. Я продолжал идти прежним шагом. Часовой приложил к плечу мушкет, но я был настороже и, когда грянул выстрел, упал на землю. Пуля просвистела высоко надо мной. Зато я не промахнулся: из положения лежа в стоящего человека с двадцати шагов попадет даже начинающий стрелок. Я в несколько прыжков подскочил к двери и прикладом мушкета стал сбивать замок.

Выстрел и удары мушкета привлекли внимание. От марширующих на плацу солдат отделился сержант – или кто у них там в испанской армии главный среди рядового состава – и быстрым шагом направился ко мне. Вероятно, издали он принял нашу перестрелку за пьяную разборку двух солдат. Проклятый замок не поддавался, я засунул ствол мушкета за дужку и, действуя им, как рычагом, сломал наконец замок и распахнул дверь. В лицо дохнуло прохладой и – мне на радость – пушечной смазкой. Артиллерийский склад! Сержант что-то кричал, вынимая на бегу из ножен шпагу. Ага, дождались! Я бросил мушкет с погнутым от моего усердия стволом, подобрал мушкет убитого часового, заскочил в пещеру и задвинул засов. Дверь была внушительной, толщиной сантиметров пять, дубовая и обита бронзовыми полосами. Какое-то время у меня оставалось, такую дверь сломать непросто. В пещеру откуда-то сверху, через узкое отверстие проникал скудный свет, царил полумрак, ну конечно, испанцы должны были позаботиться о естественном освещении, не со свечками же им ходить среди бочек с порохом! Я подождал, пока глаза привыкли к полумраку, и, когда стал различать окружающие меня предметы, двинулся по пещере. Она имела несколько ответвлений, правда были они короткими, метров по пятьдесят. Я беспокоился, нет ли второго входа, иначе мне придется туго. Но галереи были плотно заставлены бочками с порохом, в пирамидах стояли мушкеты, в другой галерее хранилось холодное оружие – шпаги, сабли, боевые топоры, алебарды.

За полчаса я успел обойти все помещения. Устроено все было солидно, такая пещера – самое лучшее укрытие для любого склада: ни стены не разобрать‚ ни подкоп не сделать, да и крыша никогда не протечет. Жаль только, что на этом складе не было продовольствия, есть и пить хотелось сильно, пустой желудок бурчал.

И вот со стороны двери раздались крики и удары, затем грянуло несколько выстрелов. Полетели щепки, появилось несколько пробоин. Однако раздался сердитый голос сержанта – наверное, до него дошло, что стрелять в пороховой погреб чревато взрывом. Я не спеша зарядил трофейный и несколько мушкетов со склада, выбрал со стеллажа хороший нож толедской стали отличной выделки в кожаных ножнах и сунул его за пояс. Снял с себя мундир испанского солдата, оставшись в гражданской одежде. Осторожно подкрался к двери и заглянул в одно из пулевых отверстий. У двери находилось несколько испанских солдат. С десяток солдат вместе с сержантом стояли у комендатуры и яростно спорили, размахивая руками. Ага, ну это понятно, похоже, офицеров в крепости не осталось и решения теперь придется принимать сержанту.

За дверью послышались шаги, я заглянул в дырку – перед дверью стояли сержант и переводчик. Этот уже рассказал страшилки про меня, теперь испанцы знают, кто их противник.

– Выходи добровольно, мы тебя не тронем, пусть судит королевский суд!

– И что, ваш суд меня отпустит?

– Это не наше дело, все равно долго не усидишь, там нечего есть!

– А мне здесь нравится больше, чем в вашем вонючем подвале.

В ответ раздались ругательства, переводчик не переводил, но было понятно и так.

Часа через два у двери послышался шум, я приготовил несколько мушкетов, взвел курки и положил на ящик возле себя. Раздался стук топоров: испанцы пытались прорубить двери. Я схватил мушкет, выпалил в дверь, отбросил его и схватил второй, выстрелил, снова отбросил и схватил третий, пальнул еще раз. За дверью застонали, наверняка я кого-то ранил. Стук топоров прекратился, к двери теперь боялись подходить близко.

Я не спеша перезарядил мушкеты, положил их на ящик и пошел обследовать галереи пещеры более обстоятельно. Глаза уже привыкли к полумраку‚ так что детали я различал более отчетливо. Нашел несколько небольших бочонков с порохом, килограммов по двадцать каждый, остальные были значительно больше – килограммов по пятьдесят-шестьдесят и ворочать их было тяжело. Нашел и некое подобие бикфордова шнура – «кишка» из ткани, набитая крупнозернистым порохом. Я отрезал кусок в десять сантиметров, отошел от пороха подальше и поджег. Пока огонь горел, я считал, успел досчитать до пяти, пока кусок не сгорел. Теперь приблизительно я знал, какой длины шнур мне нужен. В дне всех бочонков проковырял ножом дырки, отрезал огнепроводный шнур и закрепил его на дне бочек. Итак‚ шесть просто замечательных бомбочек! Пора браться за большую бочку. Я подкатил ее к остальным, провертел дырку и воткнул небольшой фитиль, рассчитанный секунд на пять-семь. Подобрал на полке пару пистолетов и, прочистил, зарядил, сунул себе за пояс, перезаряжать их потом будет некогда, придется бросить. Взял с полки незаряженный пистолет, коих здесь еще лежало много, и пощелкал курком, попробовал еще несколько и выбрал тот, который давал хороший сноп искр. Будет у меня вместо зажигалки.

Я тихонько подкрался к двери и приник глазом к отверстию от пули. Метрах в десяти стояли трое вооруженных солдат, все остальные толкались у кухни. Правильно, зачем всей толпой охранять одного московита, который к тому же и заперся! Надоест сидеть впроголодь – сам выйдет. Я решил подождать, пока наступят ранние сумерки. Солдаты наверняка хорошо знают окрестности, а мне ночью будет проще спрятаться.

Прошло часов пять-шесть, часов у меня с собой не было, они остались с вещами на бриге. Мне было чем заняться, прощаться так прощаться, я придумал еще один подарок испанцам, на этот раз большой. Ишь, попытать меня решили, будете долго помнить русского пленника! Собрал в центре, на небольшой площадке, куда сходились все галереи‚ несколько больших бочек пороха, к каждой пристроил по длинному куску огнепроводного шнура и связал их в центре в единый пучок, чтобы можно было поджечь все одновременно. Начало смеркаться, тени сначала стали длинными, затем стали расплываться и исчезли. Пора! Я собрался с духом, заглянул еще раз в пулевые дырки в двери. Неподалеку стояли два солдата, остальные бродили по крепости, кто-то пил вино из бутылок, кто играл в кости, собравшись в кружок. Все расслаблены, не у всех имеется оружие.

Я поджег большие бочки в центре, подбежал к маленьким у входа, поджег и их, резко распахнул дверь и выстрелил из обоих пистолетов в часовых. Один за другим я выкатывал маленькие бочонки с горевшими фитилями и толкал их от пещеры. Поскольку уклон был от горы в сторону стен крепости, все шесть бочонков дружно раскатились по внутреннему двору. Сначала никто ничего не понял, но вот солдаты узрели дымящиеся фитили в знакомых пороховых бочонках и в панике бросились врассыпную. Солдаты сталкивались друг с другом, кричали и указывали на катящиеся бочонки. Прямо броуновское движение! Причем бочонки наталкивались на камешки, их траектория постоянно и непредсказуемо менялась. И вдруг, неожиданно даже для меня грохнул первый взрыв, взметнулось пламя, полетели куски земли, камней, части человеческих тел, облако дыма затянуло место взрыва, не давая мне вдоволь полюбоваться на творение своих рук. Второй взрыв, третий! Паника наступила просто мировая! Один из бочонков ударился в стену комендатуры и, пошипев шнуром, взорвался, снеся при этом половину дома. Еще один докатился до стены и взорвался там, изрядно повредив стену и сбросив вниз одно из орудий. Последний грохнул почти на плацу, разметав несколько солдат.

Пора, время поджимало, я буквально спиной чувствовал, как горят фитили в центре галереи. Подтолкнув большую бочку к выходу, я зажег фитиль и стал толкать бочку в сторону ворот. Катилась она сама легко, приходилось лишь подправлять направление. Завидев меня, бегущего за бочкой с горящим и дымящим фитилем, стража у ворот разбежалась. Я видел, что фитиля осталось на несколько секунд. Подправив в последний раз направление катящейся бочки, я упал на землю и прикрыл голову руками, зажимая уши. Грохнуло значительно сильнее, чем от первых бочонков, меня сильно подбросило и приложило о твердую землю. В ушах звенело, я на какое-то время оглох. Зато ворот и стоящих рядом башен не было, лишь дымились обломки. Я вскочил и бросился в пролом, всем нутром ощущая, что сейчас рванет арсенал. Вдогонку за мной все-таки бросились несколько наиболее упертых солдат. Видно‚ гибель сослуживцев их сильно разозлила.

Выскочив из крепости‚ я помчался по дороге, но не успев отбежать и ста метров‚ услышал за спиной чудовищной силы рев; обернувшись, увидел, как часть горы приподнялась, откуда, как из жерла вулкана‚ выплескивалось пламя, вылетали огненные головешки. Воздушной волной меня сбило с ног, мои преследователи просто кувыркались по дороге. Головешки попадали на деревянные крыши зданий. Настоящий рукотворный ад! Не теряя времени, я вскочил и бросился бежать. Меня преследовали лишь пять или шесть солдат, хуже всего было то, что в руках они держали мушкеты, а у меня за поясом был лишь один заряженный пистолет и нож. Раздалось несколько выстрелов, но пули просвистели мимо, однако если меня догонят, я не смогу с ножом обороняться от нескольких опытных солдат.

Я начал спотыкаться о камни на дороге, сказывалась усталость, нервное напряжение и голод. Бежать становилось все тяжелее, пот заливал глаза. Справа мелькнула гладь моря, дорога в этом месте делала изгиб, вплотную приблизившись к обрыву; подбежав, я посмотрел вниз. В темноте трудно было определить высоту, я не знал, глубоко ли у берега, но особого выхода не было, я разбежался и прыгнул вниз.

После мгновений полета я шумно упал в воду, к счастью, не ударившись о камни, коих здесь было много. Вынырнув на поверхность, я поплыл к берегу, он оказался недалеко, буквально в десяти метрах. Под кручей оказался узенький участок каменистой суши, покрытый скользкими водорослями. Забившись туда, я притих. Сверху раздавались возбужденные голоса преследователей. В темноте они меня не видели, скорее всего гадали – разбился я или нет. Солдаты некоторое время потоптались на месте, но удобных мест для спуска не было, а лезть в темноте по крутому склону охотников не нашлось, и испанцы вскоре ушли. Надо было уходить и мне, по возможности поскорее. Такой грохот и пламя пожара наверняка видели в городе‚ так что подмога не заставит себя ждать. Стоило испанцам послать несколько лодок или мелких суденышек, как меня можно будет брать чуть не голыми руками.

Порох в пистолете намок и толку теперь от него нет, потому что нет сухого пороха, но выкидывать его было жалко. Спотыкаясь о камни в темноте, оскальзываясь на водорослях, я двинулся дальше от крепости и города. Надо было до рассвета уйти как можно дальше, если поймают, думаю‚ жестокой казни не избежать. Все-таки на моей совести разрушенная крепость и десятки, если не сотни убитых солдат короля Филиппа. Сейчас никто не поверит, что я лекарь.

Я брел всю ночь, уже скрылись из виду огоньки города и пожарище в крепости. Небо становилось серым, задул легкий ветерок, я замерз в мокрой одежде. Хоть в Испании и зима, но температура градусов десять тепла, и если бы не мокрая одежда, было бы совсем неплохо. В расщелине, укрытой кустами, я разделся, выжал одежду и прилег отдохнуть. Сил бежать или даже идти уже не было. Каменистая земля за ночь совсем остыла, лежать неподвижно – зуб на зуб не попадал от холода. Все-таки сморенный усталостью я уснул.

Проснулся, когда уже было светло, и стал думать, что делать дальше. Нет сомнений, что испанцы разошлют гонцов во все города и поселки вокруг Картахены‚ так что идти по дорогам было равно самоубийству. Пробираться по берегу – долго и тяжело. К тому же я решил двигаться на север, во Францию, а по суше, передо мной встали ли бы Пиренеи, почти непроходимые зимой. Оставался только водный путь. Итак, самое разумное – идти по берегу до первой рыбацкой деревушки, украсть там лодку и на веслах, а если повезет – и под парусом, двигаться на север.

Я поднялся – вперед! Сегодня идти было несколько легче: во-первых, при свете дня были видны камни, во-вторых, одежда подсохла и не липла к телу. Часа через полтора-два, когда солнце уже почти стояло в зените, показалась маленькая рыбацкая деревушка; на берегу сушились сети, лежали лодки, несколько рыбаков смолили дно лодки, рядом бегали дети. Я залег в кустах недалеко от деревни и решил дожидаться удобного момента. В обеденное время рыбаки и дети разошлись по домам – сиеста. Согнувшись, я подбежал к лодкам. Вот незадача – лодки были, но весла отсутствовали, рыбаки уносили их с собой.

Я отправился по берегу дальше. Отойдя несколько километров, увидел невдалеке от берега рыбацкую лодку. Была она невелика, но с небольшой мачтой – стало быть, имелся и парус. Видны были два рыбака, они стояли в лодке спиной к берегу и вытаскивали сети. Пожалуй, момент подходящий. Стараясь не шуметь, я вошел в холодную воду и поплыл. Сапоги мешали, но и сбросить их я не решился, если бы я был босиком, недалеко бы мне удалось убежать по береговым камням.

Стараясь не делать шумных гребков, я подплыл к лодке, взялся за борт и рывком забрался в лодку. Та качнулась от моего веса, и рыбаки обернулись. Один рыбак был молодым парнишкой лет пятнадцати, второй – стар, сед и сух, однако лицом они были похожи, скорее всего внук и дед. Внук выхватил из-за пояса нож и двинулся ко мне, я вытащил из-за пояса пистолет и направил на него. Видя такой оборот дела, дед что-то приказал внуку‚ и тот остановился. Я жестом показал парню, чтобы он выбросил нож за борт, что он с видимой неохотой и сделал. Знали бы они, что порох сырой, поэтому выстрелить из пистолета невозможно. Человек, вылезший из воды, просто не может сохранить оружие действующим. Я указал пистолетом на сети – выбирайте, мол, и дальше. Пока сети не выбраны, хода у лодки нет.

Испанцы, тихо переговариваясь, выбирали сети. Я сидел на носу лодки и не спускал с них глаз. Старик казался более мирным, но кто знает, есть ли у него еще нож и не всадит ли он его мне в спину при удобном случае? Когда сети были выбраны, я показал стволом пистолета на север и сказал: «Франция, Марсель». Может быть, ближе были и другие французские города, но я их просто не помнил. Дед покачал головой и быстро заговорил по-испански. Ничего не поняв, я отрицательно замотал головой. Дед показал три пальца и руками сделал движение, что он гребет веслами. Ага, плыть до Марселя три дня. Далековато эта чертова Картахена! Я показал рыбакам на весла, они переглянулись и в свою очередь указали на мачту, я кивнул, подросток поднял за шкоты небольшой косой парус, дед сел на корму к рулевому веслу, лодка устремилась на север, постепенно удаляясь от берега.

По крайней мере, солдат теперь можно было не бояться, но появлялась опасность нарваться на испанский корабль. В Средиземном море кто только не плавал: и французы, и испанцы, и турки, и итальянцы, и все они не прочь обобрать более слабого. Я вертел головой, пытаясь высмотреть, не видно ли где парусов. Пока было спокойно, море чистое. Часа через два дед показал на селение на берегу – издалека оно казалось небольшим – и произнес:

– Валенсия.

Мы держались вдали от берега, но в пределах видимости земли. У порта вертелось несколько мелких суденышек, но они были далеко и опасности для меня не представляли. Так мы плыли до вечера, и передо мной вставал вопрос – что делать с рыбаками ночью? Их двое, а спать надо. Решил их на ночь связать.

Я выбрал пустынный берег и указал на него, мы пристали. Я жестами объяснил, что надо подкрепиться; рыбаки собрали по берегу плавник, развели костер и пожарили на прутиках рыбу. Все с жадностью поели. Я связал поочередно обоих, для верности повернул их спинами друг к другу и еще раз связал, благо веревок на лодке было достаточно. Теперь можно было и самому отдохнуть. Ночь прошла спокойно; впрочем, я периодически просыпался и поглядывал за рыбаками. С утра еще раз поели жареной рыбы, днем вряд ли бы удалось подкрепиться, напились воды из маленького ручья и снова отправились в путь. День прошел без происшествий, вечером старик показал на редкие огоньки на берегу и сообщил:

– Барселона!

Насколько я помнил карту, это последний крупный город Испании на берегу, дальше – Пиренеи и побережье Франции. Мы снова пристали к берегу, развели костер, пожарили рыбы. Без соли есть было невкусно, но выбирать не приходилось. Затем все повторилось: связанные рыбаки, мой сон с перерывами, утренний костер, жареная рыба, лодка.

В конце дня старик завертел головой, тыкая пальцем в берег. Что он говорит, я не понял, тогда дед жестом показал: «Там горы». Вглядевшись, я и сам увидел скалистые выступы, терявшиеся в дымке. Пиренеи! Франция была близка, я не рассчитывал на теплый прием с оркестром, но и казнить меня, как собирались в Испании, не должны. Тем более Франция с Испанией в данный момент воевали, а я вроде как даже помог, разрушив береговую крепость Картахены.

Я показал старому испанцу на берег, он кивнул. Пристать пока было некуда – настоящие каменные стены, поэтому мы медленно продвигались вдоль берега. До Марселя или еще какого-нибудь порта далеко, на море нас могут перехватить турки или итальянцы, я не хотел рисковать и решил дальше двигаться пешком. Наконец скалы закончились, местность стала ровнее, появились кусты, найдя песчаную отмель, старик уткнул нос лодки в берег, и я спрыгнул. Мне было жаль этих людей, но заплатить за три дня работы и потерянный улов мне было нечем; помахав на прощание рукой, я двинулся вглубь берега, надеясь наткнуться на дорогу. Лодка же сразу отчалила и пустилась в обратный путь.

Начинало темнеть, я нашел место поудобнее, на небольшой полянке в чаще кустов и устроился на ночлег. Ночью выспался спокойно, утром умылся, напился свежей воды из ручья и отправился дальше от моря. Шел и размышлял – как мне добираться домой?

Документов нет, денег нет, вещей нет, оружия – кроме ножа – нет. После купания в морской воде и ночевок на земле одежда моя выглядела, как у французского клошара, что спят под мостами в Париже. Ба, Париж! Мне надо добраться до города, там есть по крайней мере двое знакомых – Амбруаз и Филипп. Один сейчас королевский врач, другой – в посольстве. Только как их найти, я даже названий улиц не знаю, придется полагаться на свою хорошую зрительную память.

Впереди показалась тропинка, я свернул направо, справедливо полагая, что мне на север. Через несколько километров тропа вывела меня к небольшой деревушке, расположившейся между холмами. Страшно хотелось есть, стыдно и неудобно, но придется попрошайничать. Я выбрал один из домов на окраине, постучал, на стук вышла пожилая женщина. Я знаками попросил кушать, она с жалостью посмотрела на меня и мою одежду, скрылась в доме и вынесла кусок хлеба и сыр. Не отходя от дома я с жадностью набросился на еду, женщина смотрела на меня и вздыхала. Еда очень быстро закончилась, я поблагодарил женщину и спросил:

– Париж?

Она указала дорогу. После еды с удвоенной энергией я принялся шагать дальше.

«Ничего, – приободрял я себя, – из плена освободился, и теперь Париж – лишь вопрос времени». Так я прошел часов шесть, почти без остановок. Устав, прилег отдохнуть в тени деревьев. По моим прикидкам, мне удалось преодолеть километров двадцать, до вечера еще можно десяток. Не очень быстро получается, но это лучше, чем сидеть у испанцев в подвале.

Издалека виднелась колокольня. Заходить в город я не стал, устроился на ночлег невдалеке, на опушке леса, решив с утра просить милостыню на паперти у церкви, ужасно хотелось есть – что для здорового мужика кусочек хлеба и сыра на весь день! Как только рассвело, умылся водой из ручья, затем отправился в город, по колокольне нашел церковь и встал рядом, бросив перед собой замызганную шляпу, больше похожую на помятый блин. В церковь потянулись прихожане, с некоторым удивлением смотрели на незнакомца – невелик городок, почти все знали друг друга в лицо, но милостыню в шляпу бросали – в основном медяки. Я дождался конца мессы (выходящие еще надавали медяков), сгреб монеты в карман и пошел искать трактир. Заказал скромный завтрак‚ ткнув пальцем в блюда на прилавке. Дали тушеные овощи с чем-то вроде гуляша и небольшой кувшин красного вина. Подкрепившись, пошел искать дорогу.

Встречный на мой вопрос: «Париж?» скептически оглядел меня и показал пальцем направление, тогда я осмелел и, ткнув пальцем в землю‚ спросил по-английски:

– Таун?

Как ни странно, он меня понял и ответил:

– Перпиньян.

Такого города я не знал, но что это меняло?

Я шел по дороге, иногда меня обгоняли кареты, обдавая пылью из-под колес. В голове мелькнула мысль – а если прицепиться сзади к экипажу, пока он будет где-нибудь стоять? После полудня показался перекресток, около него несколько домиков, в одном из которых была придорожная харчевня. Звеня медяками в кармане, я зашел и на последние гроши купил жареной рыбы с картофелем и стакан вина. Вышел из трактира, сел на лавочку и стал ждать попутного транспорта. Наконец остановилась карета, из которой вышли два господина. Видимо проголодавшись, они направились в трактир. Я подошел к карете и остановился неподалеку, разглядывая, куда ловчее можно пристроиться. Примерно через час господа вышли, сели в карету, кучер щелкнул кнутом и экипаж тронулся. Не теряя времени, я вскочил на вещи, привязанные сзади кареты. Место не самое лучшее, из-под колес все время летела пыль, хотелось чихать, но это лучше, чем идти пешком, а главное – значительно результативнее. Меня никто не заметил и к вечеру я благополучно доехал зайцем до Нарбонна. Городок хоть и был невелик, но больше Перпиньяна. Были хорошо видны верхушки нескольких церквей. Я решил с утра обойти их все, а пока удалился в небольшой лесок и улегся спать.

Утром осмотрел себя и ужаснулся – одежда вся была серой от пыли. Найдя ручеек, я снял одежду, тщательно выбил ее о ствол дерева, затем вымылся в ручейке сам и почувствовал себя как-то увереннее и бодрее. Памятуя опыт попрошайничества, направился к ближайшей церкви, ориентируясь по колокольне. Люди здесь набожные, церковь посещают, и через некоторое время в шляпе появились деньги. В основном мелкие медяки, но я рад был и этому. Найдя трактир, я позавтракал, ведь после вчерашнего обеда я ничего не ел. Сразу решил пойти к другим церквям, но меня ждало разочарование – утренние службы закончились, и прихожан не было. Вечера я ждать не стал и, узнав дорогу, стал ждать на выезде у постоялого двора. Как назло, экипажей не было; я жестами упросил взять меня проезжавшего мимо крестьянина.

Мы медленно ехали по дороге, повозку трясло. Француз пытался сначала со мной поговорить, чтобы ехать было не так скучно, но я лишь разводил руками – как все-таки плохо не знать языки! Мы доехали до какого-то перекрестка, там возница свернул в сторону, а я пошел дальше пешком. Постоялого двора или трактира здесь не было и глупо было рассчитывать, что кто-то остановится. Шел долго, до самого вечера и, только когда начало темнеть, увидел огоньки небольшого городка, как затем оказалось – Безье.

Выспавшись в придорожных кустах, утром я поторопился к единственной церквушке, боясь опоздать к утренней мессе. Я становился опытным попрошайкой, вот ведь причуды жизни – дома есть деньги, а я побираюсь в чужой стране! Простояв часа три, собрал скудное подаяние и отправился искать трактир. Плотно позавтракал-пообедал на все деньги и стал ждать попутного транспорта. На сей раз он не заставил себя ждать. У трактира остановился экипаж, оттуда выскочили два молодых человека и довольно быстро вышли, неся в руках бутылки с вином. Не теряя времени, я вскочил на задок уже поехавшей кареты и без приключений добрался до Мийо.

Ночевка в лесу‚ сбор подаяния у церкви… худо-бедно, но пока я был сыт и продвигался к Парижу. У большого придорожного трактира стояли несколько экипажей. Вот из трактира вышла молодая девушка в дорожном платье, сопровождаемая пожилой женщиной – то ли матушкой, то ли родственницей. Чинно сели в карету, и я успел вскочить на сундучки позади кареты. Запряженный парой лошадей экипаж ехал довольно быстро, дорога начала медленно подниматься в гору. Лошади сбавили ход, трясти на каменистой почве стало сильнее, через пару часов зад запросил передышки, но я вцепился в веревки, перевязавшие багаж‚ и терпел.

Вдруг карета резко остановилась, от неожиданности я чуть не упал. Впереди раздались крики, кучер щелкнул кнутом. Я спрыгнул с кареты и кинулся в придорожные кусты, там согнулся и пробрался вперед, пытаясь разглядеть происходящее. На дороге стояло трое молодых оборванцев лет двадцати с ножами в руках, путь экипажу перегораживало упавшее, а скорее всего специально поваленное дерево. Разбойники пытались сбросить кучера с козел, один держал под уздцы лошадей. Кучер, как мог, отбивался кнутом от нападавших. Я решил сначала не вмешиваться, я не полицейский или жандарм, сам нахожусь во Франции незаконно, документов нет никаких. Ограбят господ и исчезнут, подожду. Но события развивались более трагично. Разбойник, державший под уздцы лошадей‚ сообразил, что они сами никуда не поедут, так как дорогу перегораживает дерево, обежал их и воткнул в спину кучера нож. Убитый кучер медленно сполз с облучка. Разбойники кинулись к карете и‚ распахнув дверцу, выволокли испуганных женщин из кареты. Пока один срывал с женщин кольца, серьги и цепочки, двое других обшарили карету и стали отвязывать багаж. Девушка вдруг закатила разбойнику пощечину и кинулась к одному из сундучков. Разбойник догнал ее и ударом повалил на землю, затем принялся задирать платье. Пожилая женщина кинулась на разбойника. Тут уже решил вмешаться и я. Одно дело грабеж, другое дело – убийство. После кучера наверняка настанет очередь и женщин. Решив, что пока насильник борется с женщинами и не сразу поймет, что произошло, я выхватил нож, подобрался за кустами поближе и, внезапно появившись из кустов‚ без промедления всадил нож в живот одному из разбойников. Пока тот с удивлением таращился на кровавую дыру в животе, я успел полоснуть по бицепсу правой руки второго. По руке его обильно заструилась кровь, нож выпал из руки. Этих уже можно было не опасаться и я кинулся на помощь женщинам. Бандит оказался молодым, но опытным. Заслышав крики товарищей, он бросил женщин и кинулся ко мне, сжимая в руке огромный нож. На ноже еще были следы крови несчастного кучера. Разбойник медленно надвигался на меня, плотоядно щерясь щербатым ртом. Взмах справа – я уклонился, одновременно пытаясь достать его своим ножом. Мимо! Взмах ножом слева я отразил своим клинком. Мы несколько минут нападали друг на друга и отражали атаки. Мне повезло больше – разбойник споткнулся о тело убитого мной бандита, вскинул руки, пытаясь удержать равновесие‚ и этот момент я не упустил, всадив ему нож в грудь по самую рукоятку. Разбойник рухнул, изо рта его бежала струйка крови. Женщины стояли, прижавшись друг к другу, в страхе наблюдая за нашим поединком. Вероятно, они приняли меня за одного из бандитов, чего-то не поделившего с бывшими друзьями. Иначе чем можно объяснить мое появление на пустынной дороге, да и одежда моя была немногим лучше, чем у разбойников. К тому же благородные господа носят шпаги, а я сражался ножом, так же как и бандиты. Им было чего бояться, ведь я один расправился с тремя. Приблизившись, я поклонился, представился:

– Юрий! – И презрительно скривившись, плюнул в сторону убитых бандитов.

Я направился к кучеру, но он не подавал признаков жизни. Женщины собирали вещи из раскрытых сундучков. Я видел в одном из сундучков небольшие кожаные мешочки – наверное серебро. Пожилая женщина перехватила мой взгляд и испуганно захлопнула сундучок. Чтобы не смущать женщин‚ я пошел посмотреть, что за дерево лежит на дороге и можно ли его убрать. Пожалуй, мне одному не справиться. Я нашел под козлами веревку, привязал к дереву и дышлу. Заставив лошадей двигаться задом, удалось освободить достаточно места для проезда. Тело кучера совместными усилиями положили поверх вещей сзади кареты, накрыв его какой-то холстиной и привязав. Женщины сели в карету, а я – на облучок, щелкнул кнутом. Лошади и без моего вмешательства потащили карету по дороге, я не пытался их погонять, дороги я не знал.

Ехали долго, дорога петляла по небольшим горам и холмам и только к вечеру мы добрались до городка Омон-обрак. Здесь я остановился у придорожного трактира, дальше предоставив действовать женщинам. Не заходя в трактир, они ушли, вернулись… с жандармом! Долго что-то объясняли ему, показывая то на тело убитого кучера, то на меня. Жандарм подошел ко мне, заговорил, но я только разводил руками и повторял:

– Московия. Московия. Московия…

Тот махнул рукой и отошел, вернулся с двумя крепкими мужиками, убитого кучера сняли с кареты и переложили на подъехавшую телегу. Вокруг стали собираться любопытные. Дамы, видимо не желая повышенного внимания, уселись в карету, показав мне на облучок. Я уселся и тронул вожжи, мы поехали. Так я стал кучером.

Спустя часа четыре, ближе к вечеру мы въехали в маленький городишко и остановились на постоялом дворе. Лошадей распрягли и дали овса, дамы обедали в трапезной, меня покормили в комнатушке для слуг. Ну и ладно, зато наелся хорошо за чужой счет. Спать улегся в карете, на мягком сиденье, укрывшись дерюжкой, которую нашел под облучком.

Утром слуги покормили и запрягли лошадей, я позавтракал и стал дожидаться дам. Они подошли ко мне, стали благодарить. Я, конечно, ничего не понял, но по тону было понятно и так. Девушка представилась:

– Роз-Мари.

Пожилая кивнула головой:

– Аделаида.

Девушка показала на лошадей, затем на меня:

– Клермон-Ферран.

Городок был на пути в Париж, и я согласно кивнул головой. Дамы уселись в карету, я взобрался на облучок. Ехали до обеда, остановившись всего один раз пообедать в придорожной харчевне. Кстати, там мне удалось разжиться пригоршней пороха у пьяненького солдата, обменяв его на стакан вина. Я перезарядил свой пистолет, который пожалел выбросить и таскал с собой, поскольку порох в нем подмок. Теперь я чувствовал себя увереннее.

Вечером остановились на постой в деревушке, не в лесу же ночевать! Так, без приключений доехали до Клермон-Феррана, причем с каждым днем доверие ко мне со стороны дам возрастало, я же был доволен тем, что не попрошайничаю и продвигаюсь к своей цели. Правда, до Парижа было еще далековато, километров шестьсот-семьсот, точной карты у меня не было, а французы измеряли расстояние кто в милях, кто в лье.

В Клермон-Ферране мне велено было остановиться у богатого дома, окруженного красивым садом. Наконец-то я отдохнул в человеческих условиях, на кровати, целую ночь, хорошо позавтракал и зашел к дамам попрощаться. Обе на прощанье чуть не всплакнули и дали несколько серебряных монет. По крайней мере несколько дней можно было не просить милостыню!

Найдя дорогу на Париж, я стал дожидаться попутного экипажа. Из трактира вышел солидный господин, и я уселся позади его кареты.

Проехали около часа, когда соскочило с оси заднее левое колесо. У кучера и его хозяина ничего не получалось, сил двоих человек не хватало поднять зад кареты. Я стоял неподалеку, отряхивая пыль и наблюдая за происходящим. Господин жестом подозвал меня, мы попробовали приподнять карету снова. Получилось, но надеть колесо было уже некому. Немного подумав, я стал собирать камни возле дороги, затем сложил их под осью и пошел в лес, выбрал упавшее деревце, ножом обрубил ветки и вернулся к карете. Положив деревце на камни и действуя им как рычагом, приподнял карету. Кучер ловко надел колесо на ось и вставил чеку. Господин сел в карету, я подбежал к нему и стал умолять взять меня с собой, показывая на облучок. Кажется, он меня правильно понял, потому что кивнул головой. Я взобрался на сиденье рядом с кучером‚ и мы тронулись. Хорошо ехать сидя, а не скрючившись на багажной полке, глотая пыль. Так, с двумя ночевками я доехал до Буржа. Чувствовалось приближение столицы – движение по дорогам становилось более оживленным, появились богато украшенные кареты, более изысканно одетые люди, а моя одежда день ото дня становилась все хуже. Выглядел я непрезентабельно.

Так, где-то подъехав позади кареты, где пешком я все-таки добрался до Парижа. Теперь вставал вопрос: как и где найти Филиппа или Амбруаза. Поскольку название улицы, где жил Филипп, я не помнил, решил идти ко дворцу короля. Добрел туда лишь после обеда. Долго стоял у главных ворот, пока на меня не обратили внимания охранявшие дворец гвардейцы, ко мне подошел старший и знаками показал, чтобы я ушел. Я спросил:

– Амбруаз? Медикус?

Но гвардеец лишь глянул презрительно и отошел прочь. Расстроенный, я побрел к другим воротам, чтобы не мозолить глаза. Здесь мне повезло больше – из ворот выходила молоденькая женщина, по виду горничная. Я умоляюще сложил руки:

– Медикус? Амбруаз?

И указал на дворец. Женщина посмотрела на мой костюм, немного поколебалась, но все-таки развернулась назад и исчезла в боковой двери. Прошло полчаса, наконец из дверей появилась она и Амбруаз. Я его еле узнал – он растолстел, был богато одет и выглядел солидным господином, королевское жалованье ему явно шло на пользу. Амбруаз вышел за ворота, горничная указала ему на меня и ушла. Амбруаз недоуменно уставился на меня – узнать, конечно, меня было мудрено: отросшие немытые волосы и борода, поношенное и грязное платье. Но вот в лице его проступило удивление:

– Юрий?

– Да, то есть си.

Я протянул руку для пожатия. Амбруаз радостно ее пожал, оглядел меня критически.

– Момент!

И исчез во дворце. После долгого ожидания ко мне подкатила карета, из окна выглядывал Амбруаз, рядом сидел уже знакомый по дворцу переводчик. Дверца распахнулась, и я оказался в карете. Экипаж мягко тронулся. Видно было, что Амбруазу не терпится поговорить со мной:

– Что с тобой случилось? Почему ты в таком виде?

– Это долгая и невеселая история, Амбруаз, – ответил я.

– Ничего, время у меня есть, мне хотелось бы послушать, я чувствую, что у тебя было много приключений, мне очень любопытно, рассказывай!

Я начал с того момента, когда ко мне домой приехал посланец английского короля и мы отправились в Лондон.

– О! – перебил меня Амбруаз. – До меня доходили слухи, что какой-то московит оперировал короля Якова, я так и решил, что это был ты, и не ошибся! Извини, Юрий, продолжай!

И я стал рассказывать об операции Якову. Амбруаз постоянно меня перебивал, уточняя детали. За разговором мне показалось, что мы приехали очень быстро. Вышли у богатого двухэтажного каменного особняка.

– Амбруаз, – удивился я. – У тебя же был другой дом?

– А теперь этот и еще много слуг.

Перед нами гостеприимно распахнулись двери. Мы отправились сразу в трапезную, где по распоряжению Амбруаза слуги стали накрывать на стол. Придворный медик требовал продолжения рассказа и мне пришлось, глотая слюни, рассказывать об обратном плавании на английском бриге, плене, взрыве крепости и побеге. Глаза Амбруаза возбужденно блестели, он слушал, затаив дыхание. Когда я дошел до попрошайничества и езды позади экипажей, он хлопнул себе по коленям:

– Как это мне знакомо, я сам прошел через такие же испытания. Что же я тебя мучаю – садись к столу!

Я не заставил себя ждать и буквально набросился на еду. Амбруаз же еле успевал подливать вино себе, не забывая и мой бокал.

– Теперь мыться и подбирать одежду!

Слуги отвели меня в комнату, где стоял деревянный чан с горячей водой, я залез туда, и слуги стали тереть меня мочалками из морских водорослей. Вода быстро стала грязной. Меня вытащили из чана, поставили в тазик и сверху обмыли чистой водой. Да, хреноватая у французов баня, никакого сравнения с русской, откуда выходишь чистым не только телом, но и душой!

Меня закутали в простыню и отвели к Амбруазу. Долго он стоял перед огромным шкафом, давая мне на примерку свои вещи. Наконец я смог сносно одеться и обуться и почувствовал себя человеком. Чистый, сытый, в чистой одежде – как немного надо, чтобы на короткое время почувствовать себя счастливым.

Я присел на стул и почувствовал, как сами собой начали закрываться глаза.

– Э, да ты засыпаешь!

Амбруаз позвонил в колокольчик, вошедший слуга отвел меня в спальню. Еле раздевшись, я рухнул в кровать и уснул. Мне показалось, что спал я недолго, но уж очень захотелось в туалет.

На шум вышел Амбруаз. Вместе с переводчиком они по-прежнему пьянствовали за столом. Увидев меня, оба захохотали. Я удивился:

– В чем дело?

– Да мы поспорили, сколько ты будешь спать!

Мне тоже стало интересно:

– Ну и сколько же я спал?

– Ночь, день и ночь!

Вот это да! После побега из испанского плена я впервые был сыт, вымыт, спал в безопасности, не беспокоясь, что нападут разбойники или дикие звери. Зато теперь чувствовал себя прекрасно.

Я обратился к Амбруазу:

– Не мог бы ты ссудить меня небольшим количеством денег, я хотел бы добраться до дома. При первой же оказии я верну долг.

Амбруаз снова захохотал:

– А почему бы тебе не отдохнуть здесь несколько дней или недель? С твоими руками ты бы мог сам заработать на обратную дорогу… и не только.

– У меня нет с собой инструментов, нет пациентов, меня никто не знает, нет помещения. Это нереально!

– Положись на меня, коллега! Инструменты, помещение, пациенты – мои, руки и голова – твои. Заодно я поассистирую и поучусь, а ты заработаешь.

Я немного поразмышлял… Ну что же, предложение не лишено здравого смысла.

– Я согласен!

– Хорошо, сегодня отдыхай, завтра возьмемся за работу, я не сомневался в твоем согласии, поэтому уже подготовил пациентов – придворные и просто богатые люди. А теперь надо привести себя в порядок, одевайся, мы едем к цирюльнику.

Мы съездили к цирюльнику, где меня подстригли, привели в порядок бороду и усы.

На следующий день я проснулся рано, умылся, вместе с Амбруазом мы позавтракали и отправились в дом, который француз снимал под лечебницу. Одна за другой подъезжали кареты с господами и дамами, Амбруаз вкратце рассказывал о заболевании, я осматривал и назначал лечение или предлагал прооперировать. Оперировать совместно решили завтра, таких пациентов набралось шестеро.

На следующий день мы оба стояли за столом, накрытым простыней и превращенном в операционный. Француз многое почерпнул у меня – набор инструментов был неплох, в качестве обезболивающего применялась настойка опия, для стерилизации использовались спирт и огонь. Операции были не очень сложные, но к последней я уже подустал. Сказывались мои приключения.

Дома мы обсудили дальнейший план ведения прооперированных пациентов. Так мы работали десять дней: операции, вечером – обсуждение больных. Амбруаз внимательно все слушал, записывая на листке бумаги.

– Тебя сам Бог послал мне в учителя, Юрий!

Через две недели я почувствовал себя достаточно окрепшим и отдохнувшим, заговорил с Амбруазом об отъезде. Француз слегка огорчился, но поскольку нрава был веселого и легкого, согласился со мной, притащил из комнаты увесистый мешок с деньгами, позвенел ими:

– Здесь пятьдесят золотых луидоров, твой гонорар. Тебе его с лихвой хватит на дорогу и на подарки семье.

Сказал про подарки он кстати.

– Амбруаз, покажи мне лавки, я из Франции еще ничего не привозил.

– С удовольствием!

Слуги запрягли карету, и мы поехали, город и все торговые заведения Амбруаз знал хорошо. Анастасии я купил платье по французской моде и благовония – так здесь называлось нечто похожее на духи, Мише – хороший плащ с серебряной застежкой на плече, себе взял пару пистолетов, запас пороха и пуль, без оружия я чувствовал себя неуютно, а также кое-какую одежду на смену. Для вещей у кожевенника купил отличный баул из мягкой, хорошо выделанной кожи.

Вечером Амбруаз устроил пир в мою честь, пили и гуляли до позднего вечера, в общем время провели весело. Испанские приключения казались уже чем-то далеким, смутным.

Глава 4

Утром по распоряжению Амбруаза слуги подогнали к дому нанятый экипаж, мы позавтракали, попутно решая вопрос – ехать ли мне через Руан в Гавр или через Амьен в Кале. Амбруаз рекомендовал Кале:

– Сейчас идет война. Гавр намного южнее, не исключено, что там могут быть испанцы, мне кажется, что ты не хотел бы снова попасть в их лапы. Кале значительно севернее, шансов наткнуться на испанцев меньше.

Я тоже склонился к такому доводу. Слуги вынесли мою единственную вещь – баул с подарками, где было и мое платье. Пистолеты я зарядил и сунул за пояс – в дороге всякое может случиться. Амбруаз вышел меня проводить, мы обнялись. Судьба уже второй раз сводит нас вместе, может быть и не в последний.

Карета запрыгала по булыжным мостовым, заскрипела колесами по мостам. Положа руку на сердце, Франция мне понравилась больше, чем Англия или тем более Испания. Второй раз я покидал эту страну с приятными воспоминаниями. Покорные англичане или агрессивные испанцы мне не понравились. Я поглядывал по сторонам из окон кареты, любуясь пейзажами. Конечно, зимний ландшафт не столь хорош, как летом, но и зима во Франции – как в России осень, снега нет и в помине. Правда, памятуя о российской зиме, купил себе теплый кафтан, ничего более теплого, вроде тулупчика или шубы здесь просто не продавалось.

Мы остановились на обед в придорожном трактире и тут же пустились снова в путь. Я торопился домой, все-таки меня не было три месяца, считай, пока вернусь – в России весна будет. Через пять дней мы добрались до Кале. Я расплатился с кучером, взял свой баул и отправился искать корабль. Сухопутным путем ехать было еще рискованнее – германские княжества воевали с соседями, да и как во время всякой войны активизировались разбойники всех мастей, на дорогах было неспокойно.

Я обошел почти все суда, в нужную мне сторону никто не собирался ни сейчас, ни в ближайшее время. Начало темнеть‚ и мне пришлось искать постоялый двор. Нашел недалеко от порта недорогое заведение, переночевал и с утра снова продолжил поиски. Удача улыбнулась на третий день – судно шло в Выборг. Владелец, он же капитан‚ был голландец – высокий детина с огненно-рыжей шкиперской бородкой, в высоких сапогах с отворотами. За место с питанием я заплатил два гульдена. Меня отвели в крохотную одноместную каюту на второй палубе. Судно было большим‚ двухмачтовым, с многочисленной командой. Отплывали мы в обед, но поскольку идти мне было некуда, я остался на судне. После полудня по палубе забегали матросы, зазвучали команды. Судно на веслах медленно отошло от причала и‚ распустив носовой парус, лавируя меж другими судами‚ стало выходить в открытое море. Я стоял на палубе, ветер шевелил волосы, норовя забраться под одежду, хоть и теплая в Европе зима, все-таки прохладно.

Я спустился в каюту; одно название – каюта‚ а так – хороший шкаф размерами больше. Разделся и лег на койку, едва не упираясь в переборки ногами и головой. Вечером пробила рында‚ что означало: пора ужинать. Небольшая столовая была под верхней палубой, сюда собрались немногочисленные пассажиры, судно в основном возило грузы. Поужинав в разноязычной компании, я отправился спать, больше на корабле было делать нечего. Следующие два дня слонялся по верхней палубе, попутно разглядывая судно. Довольно большое, крепкое, с большими парусами‚ оно производило впечатление надежности, добротности. Команда, как я успел заметить, была вышколена, распоряжения капитана бросалась исполнять тотчас же. Я предполагал, что плавание не доставит мне хлопот. Мы огибали побережье Дании, прошли пролив Скагеррак, вот и пролив Каттегат. Море здесь сужалось, слева были видны берега Швеции – не к ночи будь помянуты, слева – Дании. Начало смеркаться, поднимался ветер. Паруса были подняты и мы полным ходом шли по проливу. А вот далее можно было идти несколькими путями, это я еще в мой первый поход во Францию изучил – налево через пролив Эресунн или направо через Малый, или Большой Бельт. Я стоял на палубе и наблюдал – корабль повернул к Большому Бельту. Вероятно, этот пролив капитану нравился больше. Когда выглянула луна, мы подошли ближе к берегу, в удобную бухту и бросили якорь. Я понимал капитана – идти по проливу ночью – полное сумасшествие. Поскольку ничего интересного не было, отправился отдыхать в свою каюту.

Утро началось с железного грохота – выбирали якорную цепь. Солнца видно не было, тучи висели низко, обещая дождь, дул несильный, но холодный ветер. Судно разворачивалось в бухте, ударили в рынду, созывая пассажиров на завтрак. Не спеша позавтракали яичницей с ветчиной и стаканом белого вина. Затем я вышел на палубу.

Пролив был неширок, слева и справа виднелись датские берега, кое-где из воды выглядывали камни. Ветер постепенно усиливался, срывая с верхушек волн крупные брызги воды, которые долетали до палубы, попадая на лицо. Стоять на палубе становилось холодно и неприятно, я спустился в каюту. Корабль качало сильнее и сильнее, вместе с бортовой качкой появилась и носовая. Судно иногда зарывалось носом в воду, тяжело выныривая и сбрасывая с себя тонны воды. Неожиданно раздался сильный удар в район носа, затем крики матросов. Я вышел из каюты и пошел узнать, что случилось. Оказывается‚ ветром нас отжало к правому берегу пролива и ударило о камень. Паруса с обеих мачт уже были спущены, остался лишь косой носовой, чтобы корабль не потерял управляемость.

На море было страшно смотреть – свинцовые волны вздымались высоко, норовя перехлестнуть палубы, ветер валил с ног, шум стоял ужасный. До берега было около километра, но подойти было невозможно – каменные гряды тут и там выступали из воды. Корабль медленно продвигался вперед‚ сильно кренясь на правый борт. Я решил приготовиться к худшему – пошел в каюту, оделся потеплее, из оружия сунул за пояс только нож, памятуя о промокшем порохе в пистолете – да и вес лишний, если придется плыть. Постоял, раздумывая‚ и привязал к поясу кошель с деньгами. Лишний груз‚ конечно, нежелателен, окажись в воде, будет тянуть ко дну, но и оставаться без денег мне очень не хотелось. Слишком уж свежи в памяти воспоминания о безденежном путешествии по Франции, когда, чтобы не умереть с голоду приходилось просить подаяние, идти пешком или зайцем ехать сзади кареты. Черт с ними, остальными вещами, это дело наживное!

Я вышел на палубу. Ветер усиливался, переходя в сильный шторм. Судно почти незаметно оседало на нос, видно пробоина была невелика или матросы успели частично ее заделать, уменьшив поступление забортной воды. Пока ситуация была управляемой, всем руководил капитан‚ стоявший на мостике. Я спустился на нижнюю палубу. Никто из команды не обратил на меня внимания, все были заняты делом. Несколько матросов работали на водяном насосе, откачивая воду, еще группа суетилась у пробоины: матросы наложили на нее деревянный щит и теперь подпирали деревянными распорками. Воды в трюме было по колено, но когда я по второй палубе шел к себе в каюту, по коридору бежали крысы. Как тут не вспомнить пословицу о том, что крысы бегут с тонущего корабля!

Я решил не сидеть в каюте, а находиться на палубе, пусть там сыро, холодно и ветрено, зато я в курсе ситуации и корабль в случае чего покинуть можно быстрее. Решив так, я направился к трапу, желая подняться наверх, и в это время сильный удар свалил меня с ног. Было слышно, как внизу, в трюме с шумом льется вода. Из кают выбегали встревоженные пассажиры.

Корабль правым бортом сидел на камнях, раскачиваясь под ветром. Капитан отдавал распоряжение собравшимся возле него матросам. По-моему, самое время подумать о себе. Я стал оглядываться по сторонам, пытаясь найти какую-нибудь деревянную штуковину, за которую можно было бы уцепиться, если корабль начнет тонуть. Тучи низко висели над бушующим морем‚ было темно, как ранним вечером, хотя по времени не более полудня.

Нос медленно погружался в воду; видя, что конец судна неминуем, капитан распорядился спустить на воду единственную большую шлюпку, посадив туда пассажиров. За кормой на буксире была еще одна небольшая шлюпка, но штормом ее оторвало. Пассажиры спускались по веревочному трапу в раскачивающуюся шлюпку, рискуя или быть раздавленными между корпусом корабля и шлюпкой‚ или сорваться с трапа. Часть команды уселась на весла‚ и шлюпка направилась к берегу. Я не стал бороться за место в переполненной шлюпке, решив дождаться ее возвращения. Но вернуться шлюпке было не суждено, отойдя на половину расстояния до берега‚ она была захлестнута волной и опрокинулась. Рядом со шлюпкой некоторое время виднелись головы, потом они исчезли.

Увидев гибель шлюпки, команда стала искать себе средства спасения. Ножом я срезал несколько веревок, обмотав их у пояса. Матросы рубили мачты; корабль все больше кренился‚ и они могли сломаться сами, покалечив и убив находившихся на палубе. Дождавшись, когда мачты упадут, я взял из рук одного из матросов топор и стал рубить какую-то надстройку, пытаясь выдрать одну из стен. Я не стал дожидаться, когда корабль уйдет под воду, столкнул в море стену-плот и прыгнул в воду сам. От холода сразу перехватило дыхание, я вцепился в плот и до половины взобрался на него, пытаясь грести ногами и удалиться от судна. Правда‚ ветер помогал мне, волны гнали плот к берегу‚ и через час-полтора, мокрый и продрогший, но живой, я оказался на пологом берегу.

Поднявшись на ноги, устремил взгляд на море. Судна не было видно, лишь ветер и волны гнали к берегу какие-то обломки. Кое-где мелькали головы моряков, пытавшихся спастись, но вот исчезли и они. Я оглядел берег, людей нигде видно не было, похоже, что спасся я один. Сев на землю, вылил из сапог воду, с трудом выжал одежду. Теперь надо решать‚ куда идти. В принципе было все равно – влево или вправо, но вроде еще находясь на борту гибнувшего судна, я видел несколько домиков. Я направился в их сторону, ощупывая мешочек с деньгами. Он был на месте, как и нож за поясом. Шел долго, спотыкаясь и падая на неровной почве. Наконец вдали показалась та самая деревенька.

Поскольку постоялый двор в таком маленьком населенном пункте вряд ли будет, решил попроситься на ночлег в один из домов. Выбрал дом покрепче и поновее, постучал в ворота. На стук вышел опрятно одетый мужчина. Как мог‚ я объяснил жестами, вставляя иногда английские слова, какие знал, что корабль, на котором я плыл, утонул, наткнувшись на камни, мне нужна еда и ночлег. Как ни странно, он меня понял, может быть, кораблекрушения случаются в этих местах не очень редко? Его работники (или родственники) завели меня в дом, раздели, накинули на плечи одеяло‚ повесили мою одежду сушиться перед круглой печью. На стол передо мной поставили кувшин красного крепкого вина и горячую кашу. После сытной трапезы я улегся на топчан в углу, недалеко от печки; было тепло и меня быстро сморило. Несмотря на жесткий топчан, выспался хорошо и проснулся бодрым. Надел высохшую одежду, зашедший в комнату хозяин дал мне позавтракать, я нашел в кошеле мелкую серебряную монету и расплатился.

Куда теперь идти? Я не представлял, где я нахожусь, и какой город расположен поблизости, лучше бы конечно это был порт, где можно было найти судно, мне еще предстояло переплыть всю Балтику‚ неспокойную в это время года.

Ветер на улице стих, но темные тучи висели низко, грозя пролиться дождем. Хозяин вышел меня проводить за ворота и показал рукой, куда мне надо идти. Сапоги еще были влажноваты и неприятно холодили ноги.

Часа через полтора я вышел к небольшому городку, остановив первого же попавшегося мужчину, поинтересовался, куда я попал. Тот произнес:

– Свеннборг.

Я попытался вспомнить‚ где такой расположен‚ и не смог. Мужчина прутиком на земле нарисовал окружность и ткнул в нижнюю его часть.

– Свеннборг.

Так это что – остров? Я изобразил прутиком вокруг окружности волны, мужчина закивал:

– Я-я.

Час от часу не легче. Да где этот остров расположен? Ниже острова я пририсовал побережье Германии и ткнул прутиком:

– Киль?

Мужчина кивнул, я ткнул восточнее:

– Любек?

Мужчина снова кивнул. Вот теперь была какая-то ясность. Я показал руками, как будто гребу веслами. Незнакомец махнул, вероятно, в сторону порта, куда я и направился.

Порт – это было громко сказано. Небольшой деревянный причал, несколько лодок разных размеров, часть из них с мачтами. У лодок возились рыбаки, несли в лодку сети. Я подошел, показал на себя, на лодку и произнес:

– Киль.

Почти никто не согласился, лишь один показал на небольшую лодку. Подойдя к ней, я увидел пожилого мужчину с натруженными руками.

– Киль? – спросил я.

Он посмотрел на меня и показал на пальцах два. Я кивнул. Мужчина указал на лодку. Когда я сел‚ он жестом изобразил багаж. Я лишь махнул рукой. Отчалили. На небольшой мачте он поставил парус, и мы направились дальше от острова, практически в открытое море. Я заволновался, хотя и не показывал вида. Уж больно мала лодочка для таких походов! Но с нами ничего не случилось и часов через шесть-семь показалась земля. Проплыв немного вдоль берега, рыбак указал на показавшиеся дома:

– Киль.

Слава богу, хоть сюда добрался без приключений! Расплатился, рыбак высадил меня на окраине порта и тут же повернул назад, вероятно, хотел вернуться домой до темноты. Я обошел все стоящие у причалов суда, русских среди них не было, а суда других стран плыли мне не по пути. Мне посоветовали добираться до Любека, крупного торгового порта. Поскольку подходящего морского транспорта не было, решил нанять карету. У въезда в порт стояло несколько экипажей, запряженных одной или двумя лошадьми. Я договорился с кучером небольшой кареты – много ли мне одному места надо? – а лошадь будет бежать резвее, и отправился в Любек. Добрался туда без приключений за три дня.

Город оказался относительно велик, по узким улицам сновали прохожие, тянулись телеги с товарами. В порту было полно судов разного размера и принадлежности. Я начал обходить причалы, присматривая русские суда, со своими плыть лучше – язык один, привычки знакомые и понятные. Счастье-то какое: я увидел знакомые очертания русской ладьи. С владельцем судна договорился быстро – купец уже заканчивал погрузку, готовясь выйти в обратный путь завтра с утра. Мне отвели место в крохотной каюте в носовой надстройке. Я отдал купцу аванс и отправился посмотреть город и сделать необходимые покупки, ведь все мои подарки и оружие утонули при кораблекрушении. Снова купил Анастасии платье, теперь уже немецкое, более строгого покроя, Мише – нарядный кафтан и отличный нож золингеновской стали, себе – пару пистолетов, порох, пули и часы. Я уже привык к часам, и без них мне было неудобно. Также обновил себе гардероб – после морских купаний и сушки на печке одежда выглядела ужасно. Случайно забрел в аптеку, где, к своему удивлению, увидел и тут же купил два ртутных термометра, правда со шкалой Реомюра и несколько различных инструментов взамен утраченных в Испании.

Что ж, день прошел с пользой. К вечеру я вернулся на судно и улегся спать. Утром проснулся от качки. Как оказалось, мы уже несколько часов как покинули Любек и находились в открытом море. Купец лишь посмеялся:

– Здоров же ты спать, барин, завтрак проспал, теперь жди до обеда.

Я прошелся по судну – было оно чистым и ухоженным, хозяин любил аккуратность. От нечего делать разговорился с купцом, похвалил его судно, в разговоре случайно упомянул, что ранее уже плавал по Балтике и даже попадал в плен к шведам, вместе с купеческим судном.

– А не Григорий ли купец – владелец той шхуны?

– Да, Григорием его звали. Так наверняка это о тебе он во всех трактирах рассказывает, как вернули свою шхуну, попутно взорвав шведский фрегат, да воевали у острова недалече от Борнхольма? Ловок ты, парень! Я думал, врет все Гришка, выпить больно любит, да и команда подобралась – ни одной бочки не пропустят!

– Да, если бы он не напоил команду, когда из плена вырвались, то у острова нам драться бы не пришлось, уйти успели бы, да Бог помог.

Я перекрестился, купец тоже.

– Россия ни с кем вроде не воюет, плаваем свободно, без опаски, больше свои разбойники досаждают, как с грузом идем, – а по осадке судна сразу видно, так спать вполуха и вполглаза приходится, уже сколько раз отбивались. Хорошо, команду подобрал из своих, из псковских, все мужики серьезные, вином не балуют, плачу хорошо.

Долго мы еще разговаривали о производстве, торговых делах, пока не настало обеденное время.

Так, несуетно и спокойно, проходил день за днем. Через неделю мы уже входили в устье Невы. Поведение команды изменилось, они часто оглядывали проплывающие суда, осматривали берег. У купца за поясом появилась пара пистолетов, я тоже последовал его примеру. Однако и на речном отрезке пути никто нас не побеспокоил, и до Пскова мы добрались благополучно. Корабль встал под разгрузку, я расплатился с купцом и сошел на берег. Поразмышляв некоторое время, снова решил искать подходящее судно до Москвы. В Россию пришла весна, снег почти весь растаял, если в городе дороги грязные, то между городами и вовсе не проехать. В порту подходящих судов не было, пришлось идти на постоялый двор.

Три дня подряд ходил я на причал, когда наконец удача мне улыбнулась. Небольшая ладья к вечеру должна была отплывать в Москву. Реки уже очистились ото льда, кое-где широко разлившись. Купец на ладье торопился, едва разгрузившись, команда споро отшвартовалась, и мы отправились в путь. На носу сидел впередсмотрящий, предупреждая о плывущих бревнах и прочих опасностях. Мы шли под парусом; едва ветер слабел, матросы садились за весла. К берегу пристали, когда уже совсем стемнело и на воде ничего разглядеть было нельзя. Плыть по весенней реке ночью опасно, стоило наткнуться на бревно или корягу и суденышко могло пойти ко дну вместе с товаром. При погрузке я видел, как легко грузчики таскали тюки с грузом, трюм был полон, а осадка ладьи почти не изменилась. Скорее всего в тюках была пушнина. Груз сколь легкий, столь и опасный – в смысле привлекательный для разбойников, это не воск в бочках или железные изделия. Такой груз можно на любой лодке на берег быстро свезти и спрятать. Хотя купец ни словом не обмолвился о грузе, я проверил пистолеты и нож.

Первая ночевка прошла спокойно, на берегу развели костер, сварили кашу гречневую с мясом и салом. Все дружно поели из одного котелка, улеглись спать. Остался лишь один дежурный на берегу у костерка. На следующий день, едва успев позавтракать, команда погнала ладью дальше. Мне приходилось лишь радоваться, что не тянемся потихоньку, скоро настанет конец моего затянувшегося путешествия. Купец хорошо знал фарватер, вовремя поворачивал суденышко. В некоторых местах река разлилась метров на сто-сто пятьдесят, затопив прибрежные кусты и деревья, лишь кое-где из грязной воды торчали голые ветки. Гнали без обеда, перекусывая на ходу хлебом с салом да сушеной рыбой. Лишь в сумерках выбрали холмистый берег, где было посуше, и пристали. На костерке сварили кулеш с салом, быстро поужинали и улеглись спать на ладье, на берегу все-таки было влажновато. Лишь у костра, подстелив дерюжку, сидел вахтенный. Ближе к утру, когда сон был особенно крепок, я проснулся от какого-то всплеска. Рыба играет, что ли? Да какая сейчас в такой разлив рыба? Я насторожился, посмотрел на вахтенного. В скудном свете костерка он дремал сидя, уронив голову на грудь. Снова небольшой всплеск, чуть выше нас по течению. Я подполз к купцу, тихонько толкнул его, и лишь он стал просыпаться, зажал ему рот.

– Тихо! Плещется чуть выше нас, как бы не тати.

Он кивнул и ползком, чтобы не было видно за низким бортом, начал будить команду; всего на ладье было восемь человек, я девятый. Вот на берегу мелькнула тень, к вахтенному подскочил человек и с ходу всадил нож в сердце, я и крикнуть, предупредить не успел. Кто же на вахте спит? Поделом! Тень кинулась к ладье, тянуть я не стал и выстрелил почти в упор, уверенный в попадании. Рядом с ладьей взвыли голоса, о борт стукнулась лодка и на палубу посыпались разбойники. Слава богу, команда уже не спала и была наготове. Завязалась схватка. Разбойников было меньше – человек пять, но вооружены они были лучше: сабли, кистени и дубины. Я зажал в левой руке нож, в правой – пистолет, пытаясь различить своих и чужих. Вдруг из общей свалки тел на меня бросился здоровенный бугай с дубиной в руке, грязный армяк был одет на голое тело. Повоевать я ему не дал, сходу всадил в грудь пулю из пистолета. Здоровяк шлепнулся на палубу у моих ног. Схватка к тому времени стихла, нападение было отбито. Купец зажег факел. По палубе валялись убитые разбойники и двое из команды. Еще один матрос зажимал здоровой рукой раненую левую руку. При свете факела я сделал перевязку, оторвав подол его же рубахи. Обыскав разбойников и забрав оружие, тела их столкнули в воду, палубу из ведер окатили водой, смыв кровь. Убитых матросов завернули в дерюгу и положили в трюм.

Ко мне подошел купец, пожал руку:

– От всего сердца спасибо, выручил, разбудил вовремя, иначе все бы уже в воде убитыми плавали, да стрелял ловко, двоих живота лишил! Я ведь не первый раз меха вожу, приметили. Заказ уж больно выгодный попался, купец османский в Москве большую партию берет, гонял вот судно, докупить надо было. Бог помог, не иначе, тебя на судно вовремя послал. – Он перекрестился.

Мы без аппетита поели кашу и продолжили путь. К вечеру у деревянной пристани Великого Новгорода с трудом нашли место для швартовки. Все переночевали на судне, в каюте было довольно прохладно, но уходить с ладьи на постоялый двор было рискованно, купец мог уйти спозаранку. Рано утром, когда еще толком не рассеялся туман, мы уже отплыли. Через Ильмень по Мсте добрались до Вышнего Волочка. Огромны и величавы все-таки русские озера, полноводны и глубоки, в непогоду волны не уступают морским. Горе кораблю, попавшему на озерах в шторм! Уж сколько жертв забрали Ладожское или Онежское озера, один только Бог знает. Зато в спокойную погоду тихая гладь расстилается, сколько глазу видно.

Через день миновали Торжок, затем Тверь. Долго петляли по малым рекам и озерам, пару раз ладью, даром что небольшая, перетаскивали волоком.

Вот наконец и Москва, издали виднелись колокольни церквей, блестели под солнцем островерхие шатры храмов. Хоть я и не москвич, но в душе росло приятное чувство возвращения домой. Долгим оказался мой путь и временами очень опасным, одни испанские приключения чего стоили, я голодал и мерз во Франции… но вот чуть-чуть осталось. Купец тоже старался добраться до вечера, ветер дул слабый и купец усадил команду на весла. Поскольку у нас один был ранен, двое убито, оставались свободные весла, я сел грести, все быстрее дома буду, да и ожидание в безделье очень утомляет.

Показались знакомые берега.

– Хозяин, высади, мне до дома рукой подать! – не выдержал я.

Купец посмотрел внимательно:

– Ребята, суши весла, парус опустить!

Мы пристали к левому берегу, к деревянной набережной. Я стал рассчитываться с купцом по договору, но тот денег не взял:

– Спасибо, что с разбойниками помог, в пояс тебе мы все должны кланяться, а ты – деньги. Спасибо и здрав будь, барин, может свидимся еще.

– И вам удачи!

Я схватил свой небольшой багаж, сиганул через борт на берег. Ноги сами несли меня домой – Солянка, Большой Спасоглинский, Маросейка, а вот и мой Петроверигский переулок, узкий и кривой, но такой узнаваемый и дорогой сердцу! Последние метры я не выдержал и побежал. Редкие прохожие удивленно оборачивались. Вот и ворота. Я заколотил кулаками, за забором немедля откликнулись:

– Ну, чего надоть? Днем ходить по делу надо, хозяина нет дома.

У меня от волнения перехватило горло, я продолжал барабанить, пока за забором не раздалось:

– Вот я ужо палкой сейчас тебя огрею, глухой, что ли.

Калитка приоткрылась, и выглянул один из охранников Ивана. Хоть и темно уже было, меня он признал сразу. Ни слова не говоря, я распахнул калитку шире и пробежал мимо удивленного охранника по дорожке к дому. Дверь была заперта, но я стал колотить кулаком, не боясь потревожить всех обитателей. На стук дверь открыла повариха, видимо была к двери ближе всех. Я ураганом ворвался внутрь, бросил в прихожей баул с вещами и помчался по ступенькам вверх. Из комнаты, потревоженная стуком, уже выходила Настя, в простом домашнем платье и с вязанием в руках. Увидев меня, уронила рукоделие и бросилась на шею. Куда она меня только не целовала – в губы, нос, глаза, повторяя:

– Вернулся живой, радость ты моя!

На шум и радостные возгласы из своей комнаты выбежал подросший Мишенька и бросился мне на шею. Короче, через несколько минут от вечернего покоя не осталось и следа. Кухарки гремели на кухне сковородками и стучали горшками, в горницу заглядывала челядь, радостно улыбаясь и поздравляя с возвращением. Я еле успевал отвечать. Прибежал Сидор и стиснул меня в своих объятиях. Я видел искреннюю радость на их лицах. Наконец Анастасия спохватилась:

– Ты же кушать хочешь, где кухарки?

Те дружно ответили:

– Все уже готово, стол накрыт.

Мы с Настей, Мишей и Сидором уселись за стол. Столько съесть было просто невозможно, а выпить и подавно. Когда я утолил первый голод, пошли расспросы. Как всегда, отвечал я коротко. В конце концов глаза стали слипаться, я приказал завтра с утра топить баню, а теперь всем отправляться спать. Усталость была столь велика, что едва коснувшись головой подушки, я мгновенно уснул, даже не дотронувшись до Настеньки. Утром проснулся бодрым, солнце стояло уже чуть не в зените. Позавтракал с домашними, вручил Насте и Мишеньке подарки, во вчерашней суете не до того было. Банька уже истопилась; челядь принесла в предбанник свежее пиво, сушеную рыбу, соленых баранок. Сидор поддал жару, плеснув на камни квасом. Воздух стал ощутимо густым, терпко пахнущим хлебом. Ополоснувшись горячей водой, я улегся на лавку, и Сидор неспешно стал охаживать меня вениками – то дубовым, то березовым. Ополоснулись, вышли в предбанник. Усевшись чинно на лавку, отпили пива и стали грызть рыбу. Через некоторое время Сидор бросил:

– Ну рассказывай, барин, что приключилось, чую я, не все просто, уехал с багажом, а сейчас даже сумки с инструментами не вижу.

Я не спеша, с подробностями стал рассказывать об Англии, путешествии на бриге. Когда я дошел до пленения испанцами, Сидор даже удивился:

– И ни одного выстрела не сделали?

Непонятно было это для старого воина. Далее я в подробностях поведал, как удалось освободиться от испанцев, почти развалив береговую крепость Картахены. Глаза старого воина горели, видно вспоминая опыт своих боев, он сопереживал мне. Не забыл я упомянуть и свое попрошайничество, как ни стыдно было, и поездки на задках карет, и ночевки в лесу.

– Да, досталось тебе, барин! Но я горжусь, что ты один столько испанцев в их католический ад отправил. Клянусь, даже мне в молодости, когда я был силен и проворен, не удалось бы такого. Я думаю, что воин из тебя получился не хуже лекаря!

Далее мы говорили о делах – все мои производства работали, корабли после зимы пошли в Рязань в первый рейс за досками, остатков на складе нет совсем. Деньги и отчеты у Анастасии.

Я внимательно выслушал, поблагодарил Сидора за присмотр за домом и производствами, дал десять рублей – сумма по тем временам неплохая – на подарок и за усердие. Похвала Сидору пришлась по сердцу, аж щеки зарделись, как у девицы.

– Сегодня буду отдыхать, устал очень, завтра с утра готовь возок, поедем на промыслы, заодно к Федору в Разбойный приказ заедем, водочки привезем, московские новости узнаем. А как дороги подсохнут, надо и в Рязань съездить, посмотреть, как дела идут.

Выйдя из бани, прошли в трапезную, не спеша плотно пообедали. После обеда я поспал пару часов и проснулся готовым к подвигам, в основном по мужской части. Очень кстати в спальню заглянула Настенька. Вчера я позорно уснул после долгой и утомительной дороги, но сегодня был готов реабилитироваться. Я усадил Настю на кровать, покрывая поцелуями. Медленно раздел, нежно поглаживая груди‚ и началась безудержная скачка, сопровождаемая лишь сладострастными стонами. Оба мы изголодались друг по другу и сейчас наверстывали упущенное. Простынь сбилась в сторону, а мне хоть снова в баню.

Глава 5

Прошел год. Дальше Рязани я никуда не уезжал, пациентов хватало и дома. С каждым месяцем число их росло, из Нижнего Новгорода через Алтуфия Демидова многие купцы и знатные люди с домочадцами у меня перебывали. Кроме амбулаторного приема, пришлось для серьезных больных, которым требовалась операция, строить небольшую больницу, где можно было бы выходить после оперативных вмешательств, не на постоялых дворах же их лечить? Сама жизнь заставляла делать определенные шаги. Для каждого пациента была отдельная палата, мною были набраны и обучены сиделки, что грамотно могли ухаживать за пациентами. Это ведь целая наука – выходить больного, попробуйте-ка самое простое – сменить простыню у лежачего больного, не поднимая его с постели. Периодически ко мне поступали предложения от монархов или других высокопоставленных господ из других стран, которые я вежливо, но твердо отклонял. Печальный опыт с пленением испанцами кое-чему научил, не помогла защита английского брига. А поскольку в Европе почти все страны периодически воевали друг с другом, то войны почти не прекращались. К сожалению, и Россия тоже воевала частенько, то шведы, чаще поляки пытались урвать кусок русской землицы, татары почти постоянно делали набеги, угоняя в плен людей, скот, не претендуя, однако, на землю. Вот и в нынешний год крымские татары, поощряемые османской Портой, постоянно делали набеги, доходя с юга до Белгорода и Воронежа. Боярское ополчение в большей части было на южных рубежах, на границах Дикого поля, но сил было явно недостаточно, слишком уж татары были мобильны. Все всадники татарские вели за собой в поводу двух коней, постоянно пересаживаясь на свежих, делали за день до ста верст, вытаптывая и убивая все живое вокруг. Обозов у них не было. Стоило русским ратям перекрыть татарам путь, как они рассыпались мелкими отрядами по степи, осыпая противника кучей стрел, чтобы затем собраться вновь и ударить уже в другом месте. Такая тактика изматывала противника, татары легко обходили крепости, а лошади их были неприхотливы, обходясь даже зимой подножным кормом. В случае преследования татар, если те имели пленных и скот, пленные безжалостно вырезались и татары, бросив захваченное добро, уходили налегке и врассыпную. Вот такие добрые соседи были на Руси.

Малоподвижное, в основном пешее русское войско делало ставку на крепости, это был тактически неверный шаг. Наконец в чью-то светлую голову пришла мысль привлечь казаков – запорожских, астраханских, а также оседлых татар, присягнувших на сабле и Коране русскому царю. В один из июньских дней меня посетил монах, передавший приглашение к патриарху Филарету. Явно зачем-то понадобился, несколько лет мы не встречались и я особой нужды во встречах не испытывал‚ помня обиду за изгнание из аптекарской школы, создав которую‚ душу вложил свою и деньги.

Поехал в Кремль, к Филарету меня, однако, не пустили, проводив к одному из его помощников. Меня встретил сурового вида монах с седой окладистой бородой. Поздоровавшись и перекрестившись на образа, сел на предложенный стул. Начал монах издалека:

– Слышал ли ты, лекарь, что на южных рубежах татары крымские войну постоянную набегами ведут?

Я кивнул, кто ж не слышал‚ когда моя протезная мастерская переполнена заказами. Монах продолжал:

– На помощь нашим ребятам мы послали лекарей из аптекарской школы, однако опыта и знаний у них маловато, очень уж много раненых и увечных. Самое обидное – от ран много умирает. Надо бы поехать, помочь воинству русскому.

Я напомнил, что из аптекарской школы, в которую я вложил много и своих денег, меня Филарет же и выгнал, а хорошо учить учеников без меня не получилось.

Монах поджал губы:

– Господь прощать обиды велит, а гордыня – страшный грех!

– Не о гордыне речь, если ехать на южные рубежи, надо с собой помощников брать, инструменты, материал для повязок, лекарства, продовольствие. Кто оплатит мне это, у меня семья и дом, который я содержать должен. Уезжать придется на все лето, раньше осени татары к своим не вернутся, в Москве пациенты тоже есть, как мне больных бросить?

Такая постановка вопроса монаху не понравилась. А мне что – бросать налаженное дело, больных людей, которым тоже нужна моя помощь и за здорово живешь ехать на юг? Поездка предвещала отлучку из дома месяца на три, ведь известно, что в осеннюю слякоть и зимой татары не воюют, в грязи много на лошади не поскачешь. В итоге я отказался, но монах настойчиво рекомендовал несколько дней подумать. Дома я поделился с Настенькой сделанным мне предложением. Она поддержала меня в решении не ездить – дома дел полно. Я решил посоветоваться с дьяком Федором из Разбойного приказа. Выслушав меня, предварительно выпивший пол-литра водки, Федор изрек:

– Ехать надо!

Я оторопел:

– Это почему же?

– По возвращению получишь выгодный государев заказ на мануфактуру, да и о себе тебе пора бы напомнить. После твоей отставки из аптекарской школы в Кремле тебя подзабыли, проси жалованье за участие и езжай.

Приехав домой и всесторонне все обдумав, я решил согласиться. Через несколько дней, снова пришел посыльный с вызовом к митрополиту. Опять меня принял тот же монах.

– Ну что, надумал ехать?

– Поскольку я должен буду нести ущерб, согласен ехать, если казна заплатит.

– И сколько же ты хочешь?

– Так же, как и приписным боярам – за службу в походе им казна деньги платит.

Монах походил по комнате, согласно кивнул и что-то написал на листке бумаги, присыпав толченым песком.

– Когда выехать сможешь?

– Через два дня.

– Хорошо, поспешай, вот письмо, передашь в Воронеже боярину Костину, он командует там обороной.

Ну что же, назвался груздем – полезай в кузов. Приехав домой, дал указания Сидору собираться в поход – подготовить лошадей, госпитальную повозку, оружие с запасом пороха и пуль. Брал я с собой одного из своих помощников – Петра, приехавшего со мной из Рязани. За прошлый год после возвращения из Англии я обзавелся новым инструментом, сделанным московскими умельцами. Был он хоть и хуже моего, но работать им можно было. Наконец все уложено, в повозку сел Петр и один из охранников команды Ивана, мы с Сидором поехали в возке.

Долго мы тряслись по пыльным российским дорогам, пока через две недели не прибыли в Воронеж. Я представился боярину, передал письмо. Мне отвели место на окраине, где мы и расположились. Места, надо сказать здесь красивые: сосны, песок, крепость стоит у слияния Дона и Воронежа, воздух чистый. Только любоваться этими красотами нам не пришлось. Не успели мы расположиться и обустроиться, к нам повезли раненых, коих здесь было много с прошлых стычек. Пришлось чистить раны, ампутировать руки и ноги, делать перевязки. Так трудились неделю, разгребли завалы и в дальнейшем уже работали только со свежими ранениями. Все-таки на Руси сроду не заботилось государство о служивых людях. Пока ты цел и в строю, тебя кормят-поят, ночлег найдут, а как ранило – выкарабкивайся сам. Медиками в ополчении и регулярном войске и не пахло. Приходилось выкручиваться, ведь раненым надо было не только оказать помощь, но и кормить, дать крышу над головой.

Эти три месяца пережил, как кошмарный сон – работа, кровь, бинты, накапливающаяся усталость. Иногда, когда раненых не было, брал с собой Сидора, нарезные штуцера и забирался на крепостные стены, высматривая неосторожно приблизившихся к крепости конных татар. Была у них такая мода – проскакать вдоль стен, пуская зажженные стрелы в крепость. Но после нескольких удачных моих выстрелов, когда на виду обеих сторон убитый всадник летел на землю, попытки покрасоваться прекратились. Ближе к осени татары стали на приличном расстоянии от крепости сколачивать из бревен непонятное сооружение. Воины из крепости стали гадать, что бы это могло быть? Любопытство довольно скоро было удовлетворено, десяток лошадей, понукаемых татарами, подтащили сооружение ближе, и стали они метать камни по крепостным стенам, воротам, да и просто за крепостные стены. Стало быть‚ у татар появился человек с инженерными познаниями. Несколько попыток крепостных пушкарей кончились ничем: то ли расстояние было далековато, то ли пушкари были такие. Когда мне через несколько дней надоели татарские поползновения, я пошел к кузнецу и попросил сделать несколько пар ядер, сковав их между собой металлической цепью длиной около метра. Я просто вовремя вспомнил, что такие скованные цепью ядра, их называли книппелями, довольно удачно применялись артиллеристами на кораблях, они разрушали парусную оснастку судов. Сходил на крепостную стену и договорился с пушкарями, выпросив разрешение пострелять самому. Выслушав меня, те лишь рукой махнули:

– Без толку это, далековато.

Спорить я не стал, и сам ранее не применял подобного и не знал, что получится в результате. На повозке перевезли книппели, я сначала зарядил пушку обычным ядром, хотелось хотя бы пристрелять. Оглушительно бабахнула пушка, ядро легло в стороне и с недолетом, взметнув облако земли. Поднять ствол выше не позволял лафет, наводка по вертикали была ограничена, в основном пушку на лафете поворачивали по горизонтали. Я не поленился, сходил к плотникам, и мне вытесали два деревянных клина. По моей просьбе пушкари приподняли передний конец лафета, и я подложил клин. Вокруг меня уже начал собираться ратный народ – как же, бесплатное развлечение. Пушку зарядили еще раз, выстрелили. На этот раз ядро немного отклонилось влево, но дальность была в самый раз. Татары встревожились, раньше ядра не ложились так близко. Теперь я зарядил пушку книппелями, затолкав поверх пороха сначала одно ядро, затем уложил кольцом цепь и сверху еще ядро.

– А не разорвет ствол? – забеспокоились пушкари.

Как мог я их успокоил, но они благоразумно отошли подальше. Я поднес фитиль к затравочному отверстию и сам немного успел отбежать. Ба-бах! На этот раз книппель попал в цель, от баллисты полетели щепки, татары бросились врассыпную. Подбежали пушкари, помогли зарядить еще один книппель, внимательно наблюдая, что и как я делаю. Еще один выстрел. Снова летят щепки, и сооружение заваливается на бок. Гордый собой, я пожимал протянутые руки и принимал поздравления. После этого случая авторитет мой у пушкарей значительно вырос, одно дело – лечить, даже очень хорошо, другое дело – на войне показать, на что ты способен. Мужик ты или нет.

Время тянулось медленно: сон, лечение раненых, изредка охота с крепостных стен на татар. Ближе к осени набеги татарские становились реже и реже, и наконец передовые дозоры доложили, что татары уходят на юг. Посланные из крепости конные разъезды противника не обнаружили. Начал собираться в обратный путь и я. Сидор с Петром собирали вещи в повозку, когда ко мне подскакал гонец:

– К воеводе, срочно!

Я сел в свой возок и направился к воеводе. Что за срочность такая, ведь боевых действий уже неделю не было? В комнате, кроме воеводы сидел пропыленный, уставший человек. Воевода зачитал письмо, показал на гонца:

– За тобой приехали, патриарх Филарет сильно заболел, немедля просит в Москву вернуться, я воинов в охрану дам.

Я вернулся к своим, забрал необходимые инструменты – неизвестно еще, что может понадобиться в Москве, распорядился собрать вещи и отправляться домой. Сидор на возке довез меня до хором воеводы, где на конях уже ждали три ратника, в поводу они держали двух оседланных лошадей. Не успел я доложить о готовности, как в комнату быстрым шагом вошел гонец, без лишних слов взял меня за руку и мы поспешили на улицу.

Неприятно засосало под ложечкой – ездить верхом я не любил, а теперь мне предстояло скакать до Москвы. Не успел я усесться, как всадники махнули плетками, и лошади с места рванули в карьер. Испуганные прохожие шарахались в стороны, дома мелькали, как в калейдоскопе. Мы покинули город и направились по пыльной дороге на север, в Москву, периодически сбавляя ход, чтобы лошади отдохнули, мы гнали до вечера. Добравшись до ямской станции, гонец показал бумагу с сургучной печатью и потребовал к утру пять свежих лошадей. После ужина мы сразу легли спать. С утра снова началась бешеная скачка. В обед поменяли лошадей на ямской станции и гнали уже до вечера. Не знаю, кто больше уставал от скачки, лошади или я. На станции я просто упал на кровать, отказавшись от ужина. Задница болела от жесткого седла, ноги натерло, внутренности отбиты. Утешало, что почти половину пути мы преодолели.

Бешеная скачка продолжалась еще три дня. К ночи, на исходе пятых суток мы подъехали к Москве, гонец сразу направился к Кремлю. По предъявлении бумаги с сургучной печатью нас везде пропускали беспрепятственно. Остановились лишь перед дверью покоев патриарха. Слуги смели с меня дорожную пыль, она покрывала всю мою одежду – даже ее цвет угадывался с трудом, – волосы, лицо. Но времени на баню и смену одежды не было.

Меня провели в опочивальню патриарха. В углу светилась лампадка у образов, я перекрестился и подошел к ложу. Патриарх был без сознания, хрипло дышал. Лицо было перекошено, левая щека при дыхании парусила. Диагноз был ясен – старца разбил паралич, плен и повышенное давление плюс постоянные нервные нагрузки дали о себе знать. Я вышел в коридор, вместе со мной вышли находившиеся у постели служители церкви. На их вопрос четко ответил, что помочь не могу, жить ему осталось день-два, не более. Старцы горестно покачали головами и начали креститься. Один обернулся, служка передал ему небольшой кожаный мешочек, который он вручил мне:

– Помолись о душе патриарха Филарета, держи язык за зубами, если не хочешь потерять голову.

Я перекрестился и, поклонившись, вышел из дворца. Как врач, я понимал, что дни или даже часы его сочтены. Да, он не поддержал меня в моих начинаниях в аптекарской школе, но я осознавал, что этот человек много сделал для Руси‚ и с его смертью еще неизвестно, куда повернет страну Михаил Федорович – небогатый умом, нерешительный, не имеющий большой поддержки среди дворянства. Из истории я помнил, что править нынешнему царю еще четырнадцать лет, и будут Русь сотрясать разные катаклизмы вроде соляных бунтов‚ однако род Романовых не прервется, после смерти Михаила Федоровича на трон будет помазан сын его Алексей.

Никем не остановленный, я шел по ночному городу, уставший, голодный, пропыленный, с горечью в душе от увиденного мной умирающего патриарха. Вот и мой переулок, мой дом. Я не стал стучать, окликнул сторожа, мне открыли калитку и дверь в доме. Разделся в коридоре, чтобы не выпачкать своей одеждой постель, умылся из тазика, повелел с утра топить баню. Анастасия не спала. Я успокоил ее, объяснив, что вызывали в Кремль, одежда сильно пропылилась и я оставил ее в коридоре, а возок и госпитальная повозка приедут позже. Лег спать, обняв Анастасию, но уснуть не мог, перед глазами стоял образ умирающего Филарета, ведь я помнил его энергичным, бодрым, решительным, да и не стар он был – где-то около шестидесяти. Под утро уснул, казалось, что и спал недолго – и проснулся от заунывного колокольного звона. Настя перекрестилась:

– Не случилось ли чего худого?

Я не мог сказать ей о вчерашнем, пошел мыться в баню. Вдоволь попарился, смыл дорожную грязь. Только вышел, бежит ко мне один из охранников:

– Горе, барин, патриарх преставился, утром в церкви батюшка сказал, за Филарета молились.

Вот и смерть за патриархом пришла, я не ошибся в предсказании, и было это первого октября одна тысяча шестьсот тридцать третьего года.

На третий день по православной традиции состоялись похороны. Я на них не пошел, не настолько я был близок или уважал патриарха. Может быть, митрополиты на соборе изберут более просвещенного патриарха? Хотя это сомнительно. Решив узнать московские новости, взял с собой водки, сел в одну из повозок, так как Сидор еще не вернулся, и направился к Федору в Разбойный приказ. Тот оказался на месте. Лицо его выражало скорбь:

– Горе-то какое, патриарх преставился! – Он перекрестился, глянул с ожиданием на мою сумку – не звякнет ли стекло?

Томить его я не стал, поставил на стол бутылку водки, Федор достал из шкафчика хлеб, сало, нарезал их ломтями. Мы выпили за упокой души Филарета, разговорились. Сначала о московских новостях, но ничего существенного, кроме похорон патриарха не произошло, затем разговор перекинулся на вяло текущую войну с Польшей, которая длилась без малого уже год, вдруг проскочила интересная фраза – Федор упомянул голландца Виниуса, которому царь в конце прошлого года разрешил построить под Тулой железоделательный и пушечный завод. Война требовала людей и пушек, на заводе собирались лить чугунные пушки и ядра. Новость интересная. Недалеко от Тулы Курск с его залежами железной руды. Очень перспективное место застолбил этот Виниус. Правда, надо признать, что я по своим возможностям такой завод не потянул бы, денег маловато. Почему-то вспомнилось о Демидове из Нижнего Новгорода. Надо на досуге обдумать эту мысль. Мы еще поговорили, Федор пересказал все сплетни об именитых людях, когда речь зашла о погоде, я понял, что пора уходить. Оставив на прощанье еще бутылку водки, удалился.

Дома меня ждал приятный сюрприз – вернулись из Воронежа Сидор на возке и Петр на госпитальной повозке. Дорога была спокойной, я распорядился натопить баньку. Самое первое дело – помыться с дороги, совсем по-другому себя чувствуешь, как будто состарившуюся кожу сбросил. Пока банька топилась, Сидора с Петром покормили, вещи перенесли в дом. Я же отправился в кабинет, домашние меня не тревожили, знали – если заперся в кабинете, то обдумываю серьезное дело. В мое время все знали, что на Урале есть железо, другие руды, в том числе медь, серебро, драгоценные камни. Надо бы уговорить Демидова построить на Урале заводик, те же пушки лить, из бронзы – колокола, да многое можно придумать, встает только вопрос: как объяснить, где залегают руды и откуда я узнал, уверенность должна на чем-то основываться. Не поверит Демидов одним словам, предприятие потребует серьезных вложений. А мой интерес – войти в долю. Сибирь за Уралом уже России принадлежит, однако ехать за Урал придется через татарские земли, рискованно. Хотя можно попробовать через башкирские земли, тамошние жители давно на верность царю присягнули и ведут себя мирно. А если южнее – там казаки, по Оренбуржью можно обогнуть Урал с юга. Дорога, конечно, длиннее, зато безопаснее. В общем, при размышлении определялись варианты. Надо было ехать в Нижний, разговаривать с Алтуфием Демидовым.

На следующий день я поговорил с Сидором, как себя чувствует после дороги, то да се… Сидор сразу понял, что намечается новое путешествие. Сказал, что готов:

– Старому воину дома сидеть непотребно, когда я на коне, чувствую себя молодым.

Через пару дней я назначил отъезд. Путешествовать решил верхом, если по воде – так у меня не было таких людей, как у Демидова, чтобы, как на ямских станциях, гребцов менять; если на возке ехать – так уже октябрь, случись дожди – увязнешь в грязи, остаются только лошади. Сидор подобрал в сопровождение двух опытных охранников, прикупил хороших лошадей.

В середине октября мы тронулись в путь. Пока дорога была сухой, ехать было хорошо, двигались не спеша, не так, как гнали из Воронежа в Москву с гонцом к Филарету. Заночевали в Шатуре на постоялом дворе. Так, не спеша проехали Муром и Павлово. Места здесь красивые – леса, речки, воздух свежий, птицы поют. Вот и Нижний Новгород. Я вспоминал дорогу к дому Демидова – все-таки меня везли ночью, к тому же единственный раз, а Нижний – город большой, но не зря говорят – язык до Киева доведет, нашли. Алтуфий был дома, моему приезду удивился и обрадовался. Лошадей отвели под навес, задали им овса. Мы уселись в трапезной, как водится начали разговор издалека: погода, урожай. Дошли до деловых вопросов – все-таки у нас общее дело – купец закупал оптом водку и возил в Нижний. Вернее не он, а его приказчики. Я решил не тянуть кота за хвост – человек Демидов деловой, время ценить умел.

– Знаешь ли ты, Алтуфий, что голландец Виниус по разрешению царя строит под Тулой железоделательный и пушечный завод?

– Да, слышал, – кивнул купец.

– Под Курском богатые запасы железных руд, сырьем он обеспечен надолго, возить недалеко, царева казна всю продукцию скупать будет – очень уж пушки нужны, – забросил я крючок.

– Жирный кусок отхватил голландец, и главное – задарма, только на строительство завода потратился. – Алтуфий задумался на минутку, затем его осенило. – А что ты мне все это рассказываешь? Или предложить чего хочешь?

– Есть на Урале богатые залежи меди и железа, камни драгоценные – малахит, изумруды. Хочу предложить тебе объединить несколько купцов, а может, и сам один потянешь, и построить на Урале заводики. Пока ведь никто не знает, что там земля богата, надо опередить других.

– А ты, Кожин, откуда знаешь? Ежели ты знаешь, то и другие знать могут.

– Не обижайся, Алтуфий, сказать не могу, но точно знаю, что другие не в курсе.

Купец надолго задумался, лишь барабанил пальцами по столу, затем хлопнул ладонью по столешнице:

– Вопрос серьезный, большие деньги нужны, да и риск немалый – не только деньгами рискуем, через татар пробираться придется, как бы людишек не погубить.

– Татар обойти можно или через Уфу башкирскую или через казаков, южнее Урала.

– Да, ты никак там бывал? – удивился Демидов.

Я усмехнулся.

– Ладно, давайте за стол, предложение интересное, но все обмозговать надо, такие дела в одночасье не решают, пока никому ни слова.

Холопы накрыли стол, все не спеша поели, Алтуфий был задумчив, на вопросы отвечал невпопад, было видно, что голова его была всецело занята моим предложением. После обеда он поинтересовался, могу ли я задержаться на пару дней, надо поговорить с другими купцами. Я согласился. На следующий день вместе с Сидором мы походили по городу, хоть я и был здесь, когда лечил сына и жену Демидова, но город не осматривал. Побывали на пристани – здесь было полно разных судов, торговые люди спешили завести товары в преддверии зимы, пока лед не накрыл реку. Кое-какие небольшие суденышки уже были на берегу, вокруг них суетились люди – смолили бока, очищали от водорослей днище. Побывали на торгу, я купил своим домашним несколько подарков.

С утра следующего дня Алтуфий после завтрака предупредил, чтобы я не отлучался, соберутся серьезные купцы, говорить будет он, мое дело – пока слушать; если о чем будут спрашивать – отвечать, что знаю, но конкретного места не называть, вдруг откажутся, секрет тогда сохранить не удастся. К полудню стали подъезжать купцы, все в добротных возках, одеты по здешней моде – в шубах, шапках, хотя на улице было пока не холодно. Каждый хотел показать достаток. Прибыло шесть человек, все собрались в трапезной. Я скромно уселся подальше от Алтуфия. После незначительных разговоров о ценах, товарах, Демидов перешел к главному – знают ли о Виниусе и его заводе под Тулой; все закивали. А не хотят ли уважаемые гости сами поучаствовать финансами в таком же деле, есть земля, где есть медная и железная руда, можно поставить меднолитейный и железоделательный заводы, самим торговать с казной, а не давать наживаться прочим голландцам. Купцы молчали, переваривая услышанное. Затем начали спрашивать: богаты ли руды, откуда сведения, далеко ли от Нижнего и еще куча других, но дельных вопросов. Чувствовалось, что люди собрались бывалые, зря рисковать не хотят, но и выгодное дело упустить боятся, все взвешивают тщательно, не спеша. Интересовались – во сколько обойдется строительство, будут ли государевы заказы, ведь казна берет помногу. Демидов отвечал коротко и четко, многие вопросы он уже предвидел и давал взвешенные ответы. Купцы попросили пару дней на раздумья, Демидов в свою очередь попросил пока весь разговор держать в тайне. После делового разговора слуги вынесли закуски, вино, все слегка выпили и закусили, купцы явно обдумывали предложение, ели без аппетита. Ну как дело прогорит – большими деньгами рискуют, а откажешься – вдруг дело начнет процветать, локти от досады кусать будешь. В молчании разъехались.

Пара дней пролетела в заботах, я осмотрел жену и сына Алтуфия, нашел их здоровье вполне сносным. И вот купцы собрались снова. Демидову задали кучу вопросов, все сугубо практические. Чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону. После долгого разговора пришли к решению – послать на разведку ватажку, во главе поставить меня, поскольку предложение от меня исходило, расходы на экспедицию разделить поровну, отправиться зимой, по санному пути, как встанут реки. С тем и разъехались.

– Ну что, Юрий, заварил кашу – сам и расхлебывай. Подбери людей, лошадей, прикупи припасов, в начале зимы жду тебя к себе, от меня тоже несколько человек будет, надежных дам, не беспокойся. Денег дадим, дабы нужды не было.

Условились, что я возьму не более десятка слуг, столько же и Демидов даст. Поужинали, Алтуфий, приняв решение, повеселел, за столом балагурил.

Поутру, позавтракав, откланялись и отправились домой, в Москву. Осень стояла сухая, но по утрам на траве уже лежал иней, изо рта валил парок. До Москвы добрались без происшествий.

Отлежавшись денек после верховой езды, пригласил к себе Сидора.

– Мне придется ехать на Урал этой зимой, надо приготовить трое-четверо саней, запас продуктов, оружие. Кроме меня отправляется еще девять человек – для охраны, небольшой работы, кого можешь предложить из надежных ребят?

Сидор думал недолго:

– Я сам с тобой поеду, Павла возьмем, он в лошадях хорошо понимает, подковать, сбрую починить. Еще Григория, вояка хороший и плотник неплохой.

Мы долго обсуждали все кандидатуры, остановились на группе из девяти человек, включая меня. Десятым я хотел взять человека, разбирающегося в руде – чтобы с толком можно было искать медь и железо, короче – рудознатца. Неделю мы с Сидором опрашивали всех знакомых, купцов, мастеровых, пока не повезло – оружейник Григорий присоветовал пожилого уже мужичка, разбирающегося в разных там пиритах, колчеданах. Мне удалось с ним встретиться и уговорить поехать со мной, куда – я не сказал, но предупредил – что не менее чем на три-четыре месяца. Дорога и питание за мой счет, безопасность тоже гарантирую, авансом вручил десять серебряных рублей. Правда, я оговорил условия: находит руду – получает премиальные, не находит – только жалованье. Пафнутий – так звали рудознатца, был вынужден согласиться, это было справедливо.

Зима не торопилась, осень стояла сухая, даже дождей было мало. Я уже начал подумывать – а не тронуться ли нам на телегах, сменив их на сани в Нижнем. Но Господь услышал наши молитвы, стало быстро холодать и однажды утром я увидел на улице снег. Он лег толстым, пушистым ковром, слепил глаза, покрывал дороги, дома, деревья. Мы с Сидором решили подождать несколько дней, вдруг будет оттепель и снег растает, это было бы хуже всего: выехать и застрять в дороге из-за отсутствия санного пути. Но каждый день добавлял и добавлял толщину снежного покрова. Посовещавшись, решили выезжать. Предупредили Пафнутия, чтобы был готов завтра утром к поездке. С вечера уложили в сани вещи, продукты. Стоял легкий морозец, градусов пять-семь, почти полное безветрие, дым из труб поднимался вверх. Утром проснулся рано, как со мной бывало перед дальней дорогой, меж тем Сидор уже ходил по двору, одетый в теплый овчинный тулуп, опоясанный широким поясом, в валенках и лисьем малахае. Да и остальные путешественники, что выходили из домика прислуги, выглядели почти так же. Я быстро позавтракал, попрощался с Настенькой и Мишей, вышел во двор. Все были готовы, ждали лишь моей команды. Сидор на санях поехал за Пафнутием, я еще раз осмотрел своих людей – у всех ли есть теплые рукавицы, валенки, поинтересовался, все ли захватили оружие. Затем уселись в сани и медленно выехали со двора.

Мы петляли по московским улицам, затем выехали на Муромский тракт, где и уговорились встретиться с Сидором; отъехав версты две-три остановились на пригорке, с которого было видно дорогу. Вот и Сидор! В санях с узлом личных вещей сидел Пафнутий, облокотившись на мешки с овсом для лошадей. Вместе с подъехавшими получился целый обоз из пяти саней. В четыре мы с грузом не помещались, на каждых санях было по два человека и груз – оружие, продовольствие для себя и лошадок. Овес пока решили не трогать, кормить сеном на постоялых дворах; неизвестно, удастся ли нам добыть сено или овес в Приуралье. Татары и башкиры сено не запасают, стогов не ставят, их лошади сами зимой и летом прокорм добывают, выдалбливая копытами из-под снега.

Лошади легко тянули сани по уже накатанной колее. В первых санях ехал Григорий, дорогу до Нижнего он знал хорошо, оружие лежало у нас под рукой, да и напасть на десяток человек целая толпа нужна, вот когда подъедем ближе к татарам или башкирам, то ухо надо держать востро. За десять дней доехали до Нижнего, завели лошадей во двор, поставили под навес. Холопы Алтуфия дело знали – сами стали распрягать, а хозяин вышел на крыльцо встречать гостей. Мы поздоровались, обнялись, прошли в дом.

– О людях твоих позаботятся, садись, откушаем, чем бог послал, да о делах поговорим.

После обеда, сдобренного кубком вина, мы прошли в кабинет. Первым разговор начал хозяин.

– Мои люди тоже готовы, есть хорошие охотники, рыбак, кузнец – лошадей перековать, да и руду посмотреть, коли повезет найти. У десятника – Дмитрий его зовут – деньги на экспедицию, как мы и договаривались. Над моими людьми старший он, но подчиняется тебе, он знает, что выполнять все твои распоряжения он должен, как мои. Лошади, сани, теплая одежда, провизия, оружие – все готово, теперь дело за тобой, коли удачлив и Господь на твоей стороне, хорошее дело выгореть может. Теперь давай сразу обсудим – какой твой интерес, что ты хочешь?

– О прибылях можно будет говорить, когда найдем железо и медь, тогда и деньги вкладывать придется. А хочу иметь доход согласно вложенной доле плюс пять процентов за идею и разведку.

Демидов тут же ответил:

– Два процента, если дело пойдет, и это большие деньги будут.

Мы ударили по рукам. С выездом тянуть не стали, утром и выехали. Демидовские люди также сидели по двое на санях, все остальное место занимала поклажа.

Поскольку дороги в Нижнем и его окрестностях они знали лучше, то и ехали впереди. Перед выездом Демидов лично познакомил меня со своими людьми, наказав им слушать и подчиняться мне беспрекословно, а также беречь и охранять. Напоследок всех перекрестил, прочитал короткую молитву.

Ехалось хорошо – стоял легкий морозец, снегу выпало уже много, но санный след накатан. Лошади бежали резво, без понуканий. По сторонам дороги тянулись густые, темные леса – ели, осины, сосны, дубы. Путь свернул на лед Волги, зимой лучше ехать по реке – дорога выходила ровная и заплутать нельзя, опять же лихие люди из кустов внезапно не выскочат. Правда, первым саням в обозе ехать рискованно – можно и в полынью угодить, приходилось быть настороже.

Ночевали на берегу, разведя костры. Пару раз удавалось переночевать на постоялых дворах – поспали в постелях, лошади отдохнули в конюшнях. Проехали Васильсурск, Алатырь. Далее я начал совещаться с Дмитрием. В Москве мне удалось заранее купить карты, но были они неточны, изобиловали ошибками, но давали хоть какое-то представление о местности, особенно незнакомой. Нам не хотелось заезжать на территорию Казанского ханства, татары хоть уже были под властью русского царя, но пограбить и поживиться всегда не прочь. Наш обоз просто бесследно мог исчезнуть. Решили обходить земли татарские южнее, предстояло решить – идти через землю башкир, эти были хоть и воинственным народом, но присягнули русскому царю раньше татар и договор соблюдали, или через земли яицких казаков – так безопаснее, однако путь почти в два раза длиннее, пришлось бы огибать Уральский хребет с юга. Посовещавшись, решили все-таки рискнуть и двигаться через земли башкир, если повезет, месяц пути сэкономим. Наметили ехать через Симбирск на Уфу, а далее – Урал.

Леса постепенно исчезли, вокруг простирались степи, занесенные снегом. В каждом крупном селении по пути мы выспрашивали дорогу, где свернуть, замерзли ли реки, шалят ли разбойники, спокойны ли башкиры. Через месяц после выезда из Нижнего, сокращая, где можно, путь, добрались до Уфы. Зимой двигаться было сподручнее по льду замерзших рек, минуя многие селения и плохие дороги. Пока путь наш проходил без неприятных происшествий. Мои и демидовские люди за время похода перезнакомились, а кое-кто и подружился, цель была одна и трудности похода делились пополам.

В Уфе на постоялом дворе отдыхали сутки, отогревались в тепле, покупали продукты на дальнейший путь, расспрашивали подробную дорогу, я на бумаге делал для себя заметки. Дальше Уральского хребта карт не было, приходилось полагаться на расспросы бывалых людей. Правда, за Уралом земля тоже была российской, даже имелись небольшие города вроде Тобольска, основанные казаками Ермака и других первопроходцев. Погода благоприятствовала, пурги не было, вот только мороз день ото дня крепчал, по ощущениям было слегка за двадцать градусов, но одежда была теплой, на лошадей накинули попоны.

Дорога постепенно начала подниматься, вокруг появились холмы и на четвертый день отъезда из Уфы увидели Уральские горы. Санный путь закончился у небольшой деревни, дальше были только следы верховых лошадей. По рассказам башкир можно было проехать и на санях, но было это труднее и надо было знать дорогу. Пришлось нанимать проводника, чтобы провел через горы, хоть и невысоки они, не чета Кавказским, но все-таки препятствие серьезное.

Нанятый башкир на маленькой мохнатой лошаденке трусил впереди, мы неотступно следовали за ним. Лошадям пришлось труднее, шедшей впереди пришлось прокладывать путь и мы каждые полчаса меняли головные сани, переставляя их в конец, чтобы лошади чуть отдохнули. Дорога все время поднималась, петляя между огромными валунами, мы шли по распадку. На склонах росли вековые, в два-три обхвата деревья. Обоз подтянулся, все ехали плотно. Место для разбойников удобное, но вряд ли они будут нас ждать зимой, когда никто в этих местах не ездит. Иногда удавалось подстрелить оленя или тетерева, тогда ели свежее мясо, поджаренное на костре. Тушу разделывали на морозе, мясо застывало быстро, его везли с собой, зима и в этом давала преимущество – продукты долго не портились. На ночь выставляли вооруженных охранников, обычно двух, опасаясь не столько лихих людей, сколько зверья. По ночам выли недалеко волки, а в одну из ночей росомаха погрызла на санях мороженое мясо.

Через несколько дней, когда мы уже были в сердце Уральских гор, задул сильный ветер, из-за низких черных туч падал сильный снег, началась пурга. И хотя мы с утра прошли всего несколько верст, пришлось останавливаться, разбивать лагерь. У нас было два небольших шатра, быстро их поставили на относительно ровной площадке, укрывая от сильного ветра за утесом. Лошади сбились в кучу, прижимаясь к шатрам. Мы развели костер, сварили кулеш и разбрелись по шатрам. На улице остался лишь один охранник, которого я скоро снял. Лошади привязаны, пурга такая, что все равно ничего не видно, хоть и день на улице, наткнуться на нас можно лишь случайно.

Пурга бушевала двое суток, буквально не давая высунуть нос за мягкую войлочную дверь. Мы выходили лишь проведать да покормить лошадей, сами ели всухомятку, на улице костер не разведешь, в небольшом шатре – тоже. В татарских юртах вверху был дымоход, в шатре же его не было, разведи мы внутри костер – и дым выгнал бы нас наружу.

Наконец утром проснулись от тишины, ветер стих, было солнечно. На улице от свежевыпавшего снега слепило глаза. Проводник тут же снял кору с дерева, прорезал в ней две узкие щелочки для глаз и надел на голову:

– Батьки, делай такой же, ослепнешь!

Все пошли срезать и делать себе такие же солнцезащитные очки. Развели костер, сварили горяченького – кашу гречневую с мясом, да натопили в котелке снега – лошадям попить. Вокруг стоянки намело сугробов выше пояса. Лошади проваливались в снег по брюхо, еле таща сани, мы шли рядом. Лишь проводник на своей мохнатой лошадке медленно пробивался по снегу, распевая свои песни. Мороз немного отпустил, после бури было градусов десять.

За день мы с трудом преодолели верст десять, вечером все падали от усталости. Шатры ставить не стали, накормили лошадей, поели сами и улеглись в санях, укрывшись овчинами. Второй день после бури как две капли воды походил на предыдущий. Лишь на третий день путь явно пошел под уклон, да снега в этих местах намело поменьше. Наст стал жесткий, идти и людям и лошадям легче. Проводник повеселел: еще два дня – и Урал позади. Дальше ехали в санях, пока не спустились к маленькой деревушке, где и решили заночевать. Конечно, никакого постоялого двора в ней не было, уговорили крестьян пустить на ночлег в дома, не мешало и отогреться, поспать без тулупов и валенок. С проводником Дмитрий расплатился и тот не стал ночевать, повернув свою лошадку назад. По моим прикидкам, мы были на Среднем Урале, на следующий день надо было подняться севернее и разбивать базовый лагерь. Поговорили с местными – крестьян здесь оказалось немного, большинство жило богатой охотой, собиранием орехов, ягод, грибов, рыбной ловлей. Меха охотники продавали заезжим купцам летней порой или выменивали на муку, крупы, соль, тем и жили. Дома ставили просторные, пятистенки, леса вокруг – любого. Никаких бояр, князей – осваивай земельку, не ленись. И переселялись сюда из России люди в основном предприимчивые, работящие, другие не выживут.

Мы с Дмитрием порасспрашивали – где какие селения, какие реки, как проехать, не шалят ли в окрестностях разбойники и есть ли какой местный народец. На все вопросы получили обстоятельные ответы. Утром, позавтракав, снова двинулись вперед, прокладывая санный путь по льду небольшой речушки, тянувшейся на север. За день прошли верст тридцать, не останавливаясь на обед. К вечеру выбрали удобную площадку в небольшом распадке по левому берегу и решили разбивать лагерь здесь. Для начала поставили шатры, быстро срубили для лошадей коновязь, вокруг шатров поставили в круг сани. Завтрашний день решили посвятить обустройству – сделать легкий навес из веток и жердей для лошадей – в первую очередь забота о них, новых купить здесь просто невозможно.

С утра всем хватило работы – сделали навес для лошадей, навес для кухни, где можно было бы развести костер, уберечь его от ветра и снега. Плотники смастерили стол и пару лавок, чтобы есть не на земле. Лишь разбивая лагерь, мы осознали, что забыли взять лыжи. Снега намело много, когда мы ехали по льду реки, лошади с санями шли легко, но на берегах ходить пешком было затруднительно, снег доходил чуть не до пояса. Решили отправить одного человека в селение, где ночевали предыдущую ночь – может удастся купить несколько пар охотничьих лыж. Поехал один из охотников, назад вернулся на следующий день к вечеру, привезя три пары лыж и пару оленьих шкур на подбивку лыж камусом. Теперь можно было обследовать окрестности лагеря. Всех свободных людей я посадил плести из прутьев снегоступы – нечто вроде плоской сетки, надев ее на ноги, можно было идти по глубокому снегу. Скорость, конечно, не такая, как на лыжах, но хотя бы недалеко от лагеря отойти можно.

Забравшись после обеда в шатер, я на листе бумаги обозначил Уральский хребет, реку, наш лагерь. По мере обследования местности надо будет наносить обследованные участки, реки, ручьи, болота. Если мы найдем что-нибудь стоящее, по нашим следам пойдут уже строители и мастеровые люди, им будет легче сориентироваться.

На следующий день оба рудознатца в сопровождении охотников направились в горы, взяв с собой молотки, зубила, мешки для образцов. Вернулись уже в темноте, следующий день ушел на изучение образцов, их разбили молотками, несколько кусочков пытались расплавить на костре, но из этого ничего путного не получилось. По требованию обоих рудознатцев надо было сделать из камней нечто вроде горна. Камней натаскали быстро, накопали на берегу глины, долго отогревали ее на костре, сложили небольшой очаг, из шкуры оленя сшили некое подобие кузнечного меха, чтобы можно было поддувать воздух. Теперь надо было искать каменный уголь или самим из бревен пережигать древесный. Да разве найдешь под снегом каменный уголь, даже если он здесь есть? Решили пока пережигать бревна, чем и занялись три человека. Наконец и горн и уголь сделаны, начали плавить образцы – пусто! Первый блин вышел комом.

Мы продолжали поиски, рудознатцы каждый день уходили все дальше и дальше по разным направлениям. И вот в одной из плавок в маленьком тигельке выплавилась медь. В месте находки минерала сделали еще сколы породы‚ и везде, во всех плавках – медь. Похоже, месторождение богатое. Я отметил его на своей самодельной карте, на участке выложили из камней маленькую пирамидку и на всякий случай на сколе выбили зубилом приметный знак – треугольник. Теперь место можно было найти даже без проводника, ориентируясь по карте.

Поскольку район от базового лагеря верст на тридцать был уже изучен, решили сниматься и перебазироваться севернее. Жалко было бросать с такими усилиями сделанный горн, навесы, но не повезешь же это с собой? Перекрестившись, отправились в путь по льду реки. Ехали три дня, не встретив никаких селений. Выбрали к вечеру удобную площадку, где скала нависала в виде уступа, снега там намело поменьше, поставили шатры. Уже имея опыт обживания предыдущего лагеря, дело пошло быстрей – часть людей занималась обустройством быта: коновязь, навес для лошадей, навес для кухни, стол, другие – изготовлением древесного угля и устройством горна. Только затем рудознатцы отправились на поиск руды. Охотники пошли в тайгу, было нужно свежее мясо, у нас из продуктов оставались крупы и соль, мука. Вернулись почти одновременно – охотники на жердине принесли убитую косулю, рудознатцы загадочно улыбались и весь следующий день плавили образцы. После плавок зашли ко мне в шатер, выложили два блестящих кусочка.

– Что это?

– Железо, барин, много железа, богатая залежь, да с полезными примесями, от которых железо только лучше становится – ржа не берет, куется лучше, не то что железо из болотных криц.

Я на карте нанес обозначение. На следующий день пошли, выбили на скале памятный знак и сложили пирамидку из камней. Больше за десять дней поисков не нашли ничего, передвинулись лагерем еще севернее, где наткнулись на охотничью заимку. Проживал здесь с семьей охотник, нам удалось подробно расспросить его о местности, реках, охоте. Давно не общавшийся с новыми людьми, он охотно делился знаниями. Лагерь расположили рядом с его избушкой, для приготовления пищи пользовались его печью. Охотник продал нам еще пару лыж, подбитые камусом, широкие и короткие, они легко бежали по любому снегу – свежему или слежавшемуся.

Постепенно мы обследовали местность вокруг лагеря; теперь все делали быстрее, сил уходило меньше. На четвертой нашей стоянке были найдены изумруды. Когда Пафнутий дрожащими руками протянул мне здоровенный камень, я ничего не понял. Лишь когда он заскорузлым пальцем ткнул в нечто серое, которое затем поскреб ножом, и серое превратилось в зеленое, до меня дошло:

– Неужели изумруд?

– Да, барин, да, почти во всех скалах – изумруды – маленькие, большие, но хорошего качества. Людей сюда надо. Очень богатое месторождение! – Пафнутий аж подпрыгивал от возбуждения.

– Так, тихо, веди себя спокойно, никому не рассказывай, завтра пойдем вдвоем, покажешь.

Я положил образец в мешок, куда складывал и остальные находки – железо, медь; Демидову надо было предъявить вещественные доказательства. Место, где были найдены изумруды, на карте я обозначил звездочкой, ничего не писал – вдруг карта потеряется, никто не должен был понять мои обозначения. Для того чтобы получить большие объемы железа или меди, надо строить заводы, вложить кучу денег, а для добычи изумрудов нужны люди с кайлом и зубилом. Вложения минимальные, отдача максимальная. Поразмышляв, утром взял с собой Дмитрия и втроем с Пафнутием, отправились к изумрудам. Рудознатец вывел точно и быстро, стоило ему молотком сколоть несколько непримечательных камней, как мы увидели драгоценные камни. Были пока они невзрачны, но стоит их огранить и отшлифовать, цены будут большой. Посовещавшись, решили никого не посвящать в находку – слаб человек, по пьяному делу может и проболтаться. Памятный знак тоже решили сделать хитро, отмерили шагами около версты и выбили на скале треугольник. В этом месте ничего не было, но если недобрый человек украдет карту, ничего у него не выйдет. Пирамидку решили не сооружать – мало ли как дальше сложится обратная дорога.

Две последующих стоянки не дали ничего. Днем морозец уже ослабевал, снег просел и хотя еще не было явных предвестников, чувствовалось, что зима идет к концу. Надо было ехать назад. Если не успеем – застрянем надолго. Стоит вскрыться рекам – на санях не выберемся, по берегу не пройти даже верхом – скалы, болота, которые и сейчас не везде замерзли. Да и люди уже устали: работа, однообразное питание – каша и мясо, а также холод – выматывали. Хотелось помыться – возможностей-то не было, максимум – протирали снегом лицо, хотелось съесть соленый огурчик или похрустеть квашеной капустой, моченым яблоком. Да и дело мы сделали неплохо, не стыдно за вложенные деньги. Может быть, летом найти можно было и поболее, да передвигаться сложнее и гнус донимал бы.

В один из дней охотники пришли с добычей и привели с собой человека, местного охотника, который промышлял в лесу белок. С его слов выходило, что обратно можно было вернуться другой дорогой – по реке Чусовой, по озерам до Перми, а дальше по Каме до Волги. Он сам не раз ходил этим путем, даже прутиком на снегу подробно нарисовал маршрут, который я незамедлительно перенес на бумагу. Прощаясь, гость попросил продать соли, мы ему соль подарили за ценные для нас сведения. Утром следующего дня собрали вещи, сложили шатры, поклажа значительно уменьшилась: продукты подходили к концу, лишь добавился небольшой, но тяжелый мешок с образцами породы. Застоявшиеся лошадки бодро потянули сани по льду. За день прошли верст тридцать, остановились на ночевку рядом с небольшой деревушкой Ревда. Поспали в тепле, похлебали щей – каши уже надоели за три месяца – и, расспросив местных, утром ступили на лед Чусовой. Посредине, почти по фарватеру тянулся санный след, совсем славно, даже дорогу торить не надо. В полдень санный путь почти исчез, с наезженного пути то влево, то вправо тянулись следы одиноких саней, к охотничьим заимкам, хуторам. Хоть весна была близка и днем ярко светило солнце, по ночам мороз опускался градусов до тридцати, оседая сосульками на усах и бороде, бровях, щипал нос. Мы смазывали лицо жиром, которым поделились с нами в Ревде.

Прошла неделя почти беспрерывного движения, мы останавливались только на ночевку, ели утром и вечером. В один из дней за поворотом показались дома, стоявшие на высоком берегу. Городок был окружен бревенчатым забором, у ворот маячила стража, с удивлением глядя на нас:

– Вы откуда будете?

– Из-за Урала домой, в Нижний.

– На продажу везете чего?

– Нет торговать ничем не будем, нет товаров.

Стражники бегло осмотрели сани и пропустили нас в город Чусовой. С трудом мы нашли постоялый двор, был он почти пуст, хозяин обрадовался большому числу постояльцев, холопы забегали, во дворе зарезали поросенка, из подвалов тащили капусту, огурцы, моченые яблоки, репу – все то, чего нам так не хватало в походе. Впервые за три месяца люди попробовали хмельного – кто пива, кто вина. Мы чувствовали, как возвращаемся к цивилизации.

– Хозяин, а не истопишь ли баньку?

– Можно, только обождать придется часика три.

Нас это устраивало, после обеда все разбрелись по комнатам, сбросили надоевшие тулупы и валенки. В комнатах было натоплено, после долгих дней на природе казалось, что даже жарко. Я успел даже вздремнуть, когда прибежал хозяйский мальчишка.

– Баня готова, можно мыться.

Все дружно засобирались, но банька оказалась маловата, пришлось разделиться. Оставшиеся с завистью глядели на ушедших. Очередь дошла и до нас. Все с яростью терлись мочалками, смывая многомесячную грязь, охаживали друг друга вениками. Вроде и незамысловатое дело, но сколько удовольствия! Из бани вышли покрасневшие, распаренные, чистые, хозяин уже приготовил холодного пива – выпили небольшую бочку.

Я распорядился:

– Завтра всем отдыхать, приводить в порядок одежду, сбрую на лошадях, выезжаем послезавтра.

Вся команда дружно завалилась спать. А наступивший день не принес особых затей – все отъедались, с ленцой, не спеша чинили упряжь, подшивали кожей валенки. Легли рано.

Рано утром, позавтракав, отправились в путь. От Чусового до Перми уже вел накатанный санный путь, периодически встречались встречные на санях, это не за Уралом, где мы сутками и неделями не видели людей. Через неделю были в Перми. Городок был невелик, значительно меньше, чем я ожидал. Деревянные дома теснились по берегу Камы, улицы узкие, огорожен высоким бревенчатым забором. Стражники у ворот не удосужили нас своим вниманием. Искать постоялый двор не пришлось, сразу за воротами, на площади виднелись три вывески. Мы выбрали тот, в котором дом был побольше, все-таки всех разместить надо. Поели и легли отдыхать. Наутро, в трапезной я разговорился с местными купцами о кратчайшем и безопасном пути до Нижнего. Через татарские земли ехать никто не советовал. Было два варианта – через Ижевск, Кильнезь, Йошкар-Олу, Санчурск или севернее – через Верещагино, Глазов, Яр, Хлынов, Котельнич, Шахунью. Второй путь был длиннее, но безопасней. Я схематично набросал на листке бумаги оба варианта. Пошел посоветоваться с Дмитрием и Сидором. Северным путем получалось дальше на пятьсот верст, это чуть не три недели пути. Решили двигаться через Ижевск—Йошкар-Олу. Поджимало время: все-таки март на дворе, на солнечных местах снег уже начал таять, а мы в тулупах, валенках и на санях. Как бы не застрять надолго, пока не схлынет ледоход и не просохнут лесные дороги. Не стали ждать завтрашнего дня, выехали в полдень. Ехали по реке, уже кое-где поблескивали лужи, но лед пока был прочным.

Глава 6

Лошадки мерно бежали по Каме, от Перми было уже три дня пути. По расспросам на постоялых дворах на дорогах было спокойно, лед держал хорошо, но кое-где у берегов появились полыньи. Мы максимально разгрузили первые сани: в них ехал только один седок на случай, если попадется присыпанная снегом полынья. Эти сани шли впереди основной группы, метров за сто, чтобы не погубить весь обоз. Они-то, эти сани в авангарде, нас и выручили.

Сначала навстречу нам проскакал верховой, что-то неразборчиво крича на ходу, затем сани стали торопливо разворачиваться и помчались к нам. Один из людей Алтуфия, сидевший в них‚ что-то кричал – да разве услышишь что! Я, Сидор и Дмитрий, сидевшие на одних санях, встревожились, дали команду остановиться, приготовить на всякий случай оружие. Из саней с лошадьми составили полукруг, в руках у всех были заряженные мушкеты, кое у кого – луки со стрелами.

Из-за поворота выскочило несколько конных татар. Их можно было различить издалека по коренастым лошадкам, копьям с бунчуками и лисьим малахаям.

Я успел сказать Сидору:

– Стрелять из мушкетов только когда приблизятся, сразу залпом. У кого луки – начинайте!

Мужики защелкали тетивами, я прицелился из штуцера, выстрелил и удачно свалил одного из татар, вырвавшегося вперед, не мешкая, стал перезаряжаться. Наши головные сани приближались, ездок нахлестывал лошадь, но татары опережали их. Засвистели стрелы, одна из них попала ездовому в спину, и он опрокинулся назад. Неуправляемая лошадь пронеслась мимо нас, едва не зацепив крайнего. Зато открылся хороший обзор, лучники защелкали луками быстрее.

У татар росли потери, но и у нас они появились: татары не оставались в долгу, засыпая стрелами. Из доспехов на нас были лишь тулупы, серьезной брони с собой не брали, кое у кого были легкие кольчуги, но они лежали в санях, а из тулупа – какая защита, только движения сковывает!

Когда татары подскакали метров на семьдесят, Сидор закричал:

– Пали, ребята!

Раздался нестройный залп, послышались крики людей, конское ржание. Большая часть татар была убита или ранена, оставшиеся повернули назад, лучники пытались достать их стрелами. Сидор закричал:

– Быстрее перезаряжайте, это может быть только передовой отряд!

И точно – из-за поворота выезжала новая группа татар, значительно больше прежней, человек семьдесят. Туговато нам придется…

Лучники бросились собирать татарские стрелы, чтобы пополнить запас. Сани поставили в круг, чтобы татары не ударили нам в спину. Потери были невелики – убежавшая лошадь с убитым возничим, убитая лошадь и двое легкораненых у нас. Пока не было нападения – татары совещались у нас на виду, – я успел перевязать раненых.

Видя численное превосходство противника, Сидор объявил:

– Когда татары подберутся ближе, сначала стреляют люди Дмитрия и сразу перезаряжают, затем по моей команде – мои товарищи, иначе выстрелив все разом, останемся безоружными.

Татары, завизжав, кинулись в атаку. Конная лава быстро накатывалась. Мужики быстро стреляли, татары отвечали тем же. Я успел прицелиться в татарина, одетого побогаче, – вероятно, сотника – и влепил ему пулю в грудь. Отбросил на сани штуцер (перезарядить явно не успевал) и схватил в руки мушкет.

Вот уже различимы лица, оскаленные морды лошадей. Раздается жиденький залп, пущенный людьми Дмитрия, и все заволакивает дымом. Когда дым слегка рассеивается, татары уже совсем близко, метров в двадцати. Сидор кричит:

– Пали!

Опять залп, проложивший в рядах татар просеку. Однако задние ряды напирали – да они нас одной массой задавят! Я вовремя вспомнил, что знаю татарский, закричал:

– Отходим, урусы сзади!

Среди татар поднялась паника, передние стали разворачивать коней, задние ряды еще не успели сообразить, образовалась давка. Сидор со своим старым дружком, тоже бывшим воином, не упустили момент, запрыгнули на крупы лошадей и стали ножами резать шеи, бить в спины.

Наконец татары разобрались, отхлынули и остановились у поворота реки.

Пока было время отдышаться, все без команды бросились перезаряжать оружие. Зарядив мушкет и штуцер, я повернулся к своим – надо было разобраться с потерями. Убитых двое; трое раненых лежат на санях. Я взял перевязочные материалы, с Сидором вместе оказывал помощь. Он снимал с раненых одежду или, не церемонясь, разрезал ее ножом, а я наскоро перевязывал, пытаясь остановить кровотечение.

Люди Дмитрия оттаскивали в сторону и добивали раненых татар. Всего с татарской стороны было убито и ранено, а затем добито нами шестнадцать человек. Хорошо, что у татар нет огнестрельного оружия, иначе наши потери были бы больше.

Татары толпились у поворота реки, изредка пуская стрелы в нашу сторону. Эх, сейчас бы щиты – да кто их в дорогу-то брал, уж больно тяжелы и места много занимают! Опасаться, что они обойдут по берегу, не стоило – снега еще много, но нападать явно еще будут.

Я поудобнее пристроил за поясом пару пистолетов, Сидор тоже – в пылу боя мы так ими и не воспользовались. Вдруг он повернулся ко мне:

– А что ты им по-татарски кричал, ты что, язык их знаешь?

Я рассмеялся:

– Изучил, когда в плену у татар был. А кричал, что отступать надо – русские в тылу, вот они и повернули.

– Молодец, здорово придумал! Как раз момент нехороший был, сильно навалились, думал – не отобьемся.

Все засмеялись, одобряя мою хитрость. У убитых татар мы пособирали сабли, стрелы – нехристи явно собирались повторить атаку. Обрубив постромки, мы поставили несколько саней боком на лед: все какое-никакое укрытие, хоть от стрел спасет.

Строй конных татар снова начал разгоняться в нашу сторону, посыпались стрелы. Мы присели, укрывшись за санями, лучники одну за другой выпускали стрелы по нападавшим. Я успел выстрелить один раз, но, как и в прошлый, удачно: татарин вылетел из седла и попал под копыта лошадей. Я взял в руки мушкет с картечью и стал выжидать.

Мы повторили тот же трюк: сначала залп одной половины, через некоторое время – другой половины нашей команды. Это не остановило татар, хотя убитые и раненые у них были: я сам видел падающих.

Когда сшибка стала неизбежной – между нами было уже метров десять, – я вскинул обе руки с пистолетами и разрядил оба в противника. Затем бросил разряженные пистолеты на лед и схватил трофейную саблю. В этот миг надо мной мелькнули копыта и брюхо татарской лошади, которая перепрыгивала сани, и я всадил ей в брюхо саблю. Лошадь по инерции пролетела несколько метров, упав на бок, придавила всадника. Кончиком сабли я дотянулся и чиркнул его по горлу.

Рядом, слева и справа бились мои товарищи – к сожалению‚ уже не все. На меня налетел конный татарин, перепрыгивать сани он не стал, рубился, повернув лошадь боком. Он был в выгодном положении: сидя на лошади оказался таким образом выше меня и удары соответственно наносил сверху. Сначала я только отбивался, но улучил момент и рубанул его по ноге, почти перерубив ее ниже колена. Татарин стал заваливаться на меня, и я нанизал его на саблю. Пока я вытаскивал саблю из упавшего тела, на меня налетел еще один, я чувствовал, что не успеваю, но выручил Сидор: выхватив пистолет из-за пояса, почти в упор выстрелил в голову нападавшего. Наконец татары отхлынули.

Еще четверо наших было убито и двое ранено. Как мог, я перевязал раненых, мои товарищи добили раненых татар и поснимали с них оружие, забрав стрелы.

Татарские сабли нас выручили: мушкеты и пистолеты уже были разряжены – не с ножами же на врагов кидаться! Укрываясь за санями и лошадьми, перезарядили оружие, положив рядом с собой по паре трофейных сабель. Татары выбрали новую тактику: от основной массы – а осталось их около тридцати пяти-сорока человек – отделились две группы человек по пять и стали обходить нас справа и слева, почти беспрерывно обстреливая из луков. Двое наших охотников, хорошо владевших луками, отвечали. Не остался в стороне и я – раз за разом стрелял из штуцера, целясь в грудь или живот. По убитым я видел, что брони на татарах не было – стало быть, можно стрелять не только в голову. Мы с обоими лучниками вначале уничтожили правую группу, затем развернулись влево, но и татары, видя, что произошло с другими, тут же возвратились к своим.

Опять стоят – не иначе, еще одну пакость учинить думают! Наше положение тоже было шатким: укрыться можно только за санями, но от хорошей стрелы это хлипкая защита, брони на нас нет, а начнет темнеть – татары могут под покровом темноты подобраться и кинуться. Из ружья или лука в темноте прицельно не выстрелишь, для рукопашной же схватки их слишком много, нам не устоять.

Татары ждать не стали – начали стрелять по саням стрелами с горящей паклей. Одни сани загорелись сразу: дерево сухое, да и сено помогло, что на них лежало. Выкурить нас захотели! А ведь верно – если лишить нас этой защиты, то затем можно всех расстрелять стрелами, обойдясь без рукопашного боя. Наши лучники и я отвечали огнем из штуцера, не давая татарам приближаться. Остальные по мере возможности выдергивали из саней горящие стрелы и отбрасывали на лед.

Мы были в напряжении, ожидая новой атаки, но, к нашему удивлению и радости, татары вдруг развернулись и исчезли за поворотом. Мы переглянулись – новая уловка или все-таки ушли? Хорошо бы второе…

Сидор с товарищем вызвались сходить в разведку. Осторожно, вдоль берега, подобрались к повороту… и развели руки в недоумении – татар не было. Мы поставили сани, связали постромки, запрягли лошадей и уложили выпавший груз. Раненые находились в санях, замыкавших обоз, для убитых тоже выделили сани: надо при первой же возможности похоронить их по-человечески.

Когда подъехали к повороту, стала понятна причина бегства татар – на месте их стоянки лед стал покрываться трещинами. Испугавшись, что лед может провалиться, татары ушли. У них другого пути и не было, кроме как вниз по Каме. Впереди преграждали дорогу мы, на берегу – рыхлый снег, по которому верховому не разогнаться. Не получился у них набег: добычи не взяли, а пол-отряда потеряли.

Смеркалось. Мы выбрали место на берегу, развели костры, отогрев землю, выкопали могилы и похоронили своих павших товарищей. Поужинали всухомятку – салом с черствым хлебом – и легли спать, выставив двух часовых.

Теперь придется ехать осторожно: неподалеку земли татар, вотяков, мордвы. Больших набегов зимой татары не устраивали, но малые отряды шастали по приграничным землям, выискивая легкую добычу.

Я еще раз осмотрел раненых. Тяжелых среди них не было, однако какое-то время придется обходиться без их помощи. Семь раненых на восемь здоровых – расклад не очень хороший. Утешало лишь то, что через десять-пятнадцать дней все они будут в строю, уж до Нижнего все оклемаются.

Переночевали спокойно, нападений не было, караульные после стычки были настороже, но все измотанные и уставшие. Сидор менял их каждые два часа: людям надо было отдохнуть, еще неизвестно, что ждет завтра.

Утром на костре сварили суп, обильно сдобрив его салом: раненым нужно было усиленное питание, да и здоровым оно не повредит. Быстрый осмотр повязок – и мы тронулись. Памятуя вчерашний день, вперед выслали сани с двумя ездоками, один из которых был хорошим лучником. Эти сани двигались метров за двести впереди нас, но в пределах видимости. Так проехали часа два-три, и в душу постепенно начала закрадываться тревога – почему нет встречных? Еще вчера попадались купцы, крестьяне, ремесленники, едущие в город по делам, а сегодня – никого. Я поделился своей тревогой с Сидором. Тот мрачно усмехнулся:

– Да я и сам заметил, тебя беспокоить не хотел. Как бы татары впереди засаду не устроили… Разумно будет разведку вперед пустить.

– Конечно, разумно! Только кого?

– У нас осталось восемь здоровых мужиков, из них двое – на передних санях, в авангарде. Если еще пару послать вперед, раненых защитить некому будет.

– Хорошо, – решил я. – Останавливаемся на берегу, разведем костерок, раненых покормить можно, бери любого из твоих, сходи сам, посмотри, что впереди делается.

Мы выбрали на берегу площадку, на которой лежал здоровенный валун, составили сани в полукруг. Валун не закрывал нас со стороны реки, но от стрел вполне мог укрыть. Сидор с напарником ушел вперед. Сани, шедшие в авангарде, так и оставили впереди – если Сидору придется убегать, то помогут.

Томительно потянулось время. Успели сварить кашу с сушеным мясом, поели сами и оставили разведчикам. Часа через четыре все вернулись. Сидор был заметно возбужден.

– Ниже по течению, верст семь отсюда, татары на берегу лагерь разбили, похоже вчерашние. Нам не пройти, думать что-то надо.

Сели думать втроем – Дмитрий, Сидор и я. Напасть на татар, чтобы освободить дорогу – невозможно, людей нет; возвращаться в Пермь – много времени потеряем, как бы на всю весну не застрять… После споров решили уходить с реки, двигаясь на запад. Пробиваться по снегу, конечно, тяжело, но ведь попадется когда-нибудь на пути небольшая река или проторенный санный след. Так и стали углубляться в редкий лесок. Валун и тут пригодился – укрыл санный след от любопытных взоров со стороны реки: чтобы обнаружить след, надо было обойти валун. Нам приходилось считаться с тем, что татары, безрезультатно прождав нас в засаде, отправят дозор узнать, где мы. Наверняка нас можно было принять за торговцев, едущих из Перми: должны быть деньги за проданный товар, на санях ведь нет груза, да и злые они из-за понесенных ими потерь, наверняка поквитаться хотят. По моим прикидкам, отошли мы от Перми верст за сто. Выйдем ли теперь на Глазов или придется по тайге плутать?

Продвигались медленно, по очереди впереди на лыжах шел один из охотников, выбирая для саней удобный путь. Раненых трясло на незаметных под снегом корнях деревьев, замерзших кочках и камнях. Так прошло три дня, здорово вымотались, к вечеру падали от усталости, но все-таки удалось выйти к небольшой реке, как затем узнали – Чепце. Лед был ровный и пока прочный. Еще три дня пути – и мы увидели на левом берегу небольшой город. А вот и сани с крестьянином…

– Что за город?

– Глазов.

– А как до Хлынова добраться?

– Да вот по Чепце и езжайте, она вас к Хлынову и приведет. Далее по Вятке до Котельнича, ежели на Казань надо, то по реке и спускайтесь, коли в Нижний – от Котельнича по дороге направо, на Шахунью.

Мы поблагодарили и заехали в город. Надо было перевязать в тепле раненых, меня беспокоил один наш товарищ – как бы не пришлось делать операцию, похоже, рана гноиться начала. Заняли постоялый двор, до нашего приезда он был почти пуст – не сезон. Это летом, когда торговым людям удобнее и безопаснее на ладьях и ушкуях плавать, постоялый двор полон. А нынче только если иногородний торговец заедет перекусить после торга, а то и заночует.

Хозяин был рад, затопил баньку, холопы бегали со двора на кухню, резали кур, варили суп, жарили мясо. После бани и еды все дружно улеглись спать, вымотавшись от постоянных караулов и тяжелой дороги. С утра, после горячей пищи, я не спеша осмотрел раненых, перевязал. Одного, охотника Петра, все-таки пришлось оперировать: рана загноилась, отекла, хорошо, обошлось без гангрены.

Решили остаться на пару дней – сами отдохнем, да и раненые подлечатся. Они постепенно возвращались в строй, пока бледные и слабые после ранений. Требовал помощи и ухода только прооперированный, да и тот, если не будет осложнений, дней через десять встанет на ноги.

Отдых пролетел быстро; снова зазвенела капель, снег стал рыхлым и просел. Как-то лед себя поведет, выдержит ли лошадь с санями? Успеть бы до ледохода Котельнич миновать – до него дорога как раз по реке идет.

Успели! Не останавливались на постоялых дворах, ехали днем и в сумерках, ели всухомятку и, лишь когда лошади уставали настолько, что отказывались идти, вставали на ночевку.

Вот и Котельнич. Вятка здесь поворачивала к югу, а нам надо было на запад. Больших рек впереди не было, теперь будем ехать по дороге.

Я дал день отдыха. Измучились все – и люди‚ и лошади. Даже наш балагур и песенник Василий примолк. Утешало то, что большая и трудная часть пути пройдена, впереди – прямая дорога до Нижнего, и от ледохода мы не зависим. Правда, путь еще долог, но за три недели мы должны его одолеть по снегу, не меняя сани на телеги. А от Нижнего можно и на каком-нибудь судне, если река ото льда очистится.

Отоспавшись и отъевшись, двинулись дальше. Санный путь был хорошо укатан, видно пользовались им часто. Навстречу часто попадались сани и розвальни местных крестьян и торговцев. Вокруг дороги стоял вековой лес, в основном еловый, темный и хмурый – отойди от дороги двадцать метров – и заблудишься.

Без приключений мы добрались до Нижнего. Отощали, правда, да лица от постоянного пребывания на морозе потемнели, местами шелушились, губы обветрились. Лошади с трудом тянули сани последние версты – на санном пути грязи уже было больше, чем снега, мы шли по обочине, проламывая наст. Но дошли, к вечеру ввалились на демидовский двор, всполошив холопов.

Хозяин выбежал встречать, оглядел нас.

– Что, не все вернулись?

Я коротко бросил:

– Татары.

Алтуфий аж зубами скрипнул.

– Ладно, проходите, сейчас всех покормят – и спать. Вижу – вымотаны, устали. О лошадях и поклаже есть кому позаботиться, завтра с утра – баня и поговорим, а сейчас отдыхать, вижу – с ног валитесь.

В молчании поели – даже говорить сил не было, и разошлись по комнатам. Едва раздевшись, я упал на кровать и забылся глубоким сном. Утром меня еле растолкали к завтраку. Поев, мы с Дмитрием прошли за Алтуфием в кабинет. Холоп тащил за нами тяжеленный мешок с образцами породы.

Говорил в основном я, изредка Дмитрий что-то уточнял. По карте я показал путь за Урал, пояснил каждый знак – где нашли железо, где медь, а где изумруды. Дмитрий доставал образцы, к концу рассказа завалив довольно большой стол камнями. Я пояснил, что знаки рудных мест обозначены на карте, на скалах выбиты треугольники и рядом сложены каменные пирамидки. Лишь залежи изумрудов не соответствуют знакам и находятся южнее для сохранения тайны. Демидов молчал, лишь одобрительно кивая головой.

По карте я показал обратный путь, посоветовав по суше добраться до Котельнича или Хлынова, а затем пересесть на небольшие суда.

Демидов слушал внимательно, когда я дошел до схватки с татарами, стал ругаться:

– Ну обнаглели, русскому человеку нигде спокойного житья от этих нехристей нет!

Я показал, где похоронены пятеро наших погибших товарищей, на карте я тоже отметил это место.

– Хорошо, отдыхайте, лед на реке уже пошел, водой пока вернуться в Москву не получится, на санях тоже, телеги не пройдут – дороги не просохли, теперь две седмицы будете моими гостями, а я пока разберусь с образцами руды да карту перерисую – есть у меня такой человек.

За разговорами время прошло незаметно, когда вышли из демидовского кабинета, был уже полдень. Все люди из нашей команды уже помылись, пошли с Дмитрием в баню и мы, пока не остыла. После бани и обеда завалились спать и проспали до утра. С души упал груз ответственности за порученное дело, за людей, за безопасность… и спалось безмятежно.

Дня через три-четыре Алтуфий пригласил меня к себе, вернул карту, с которой уже сделал копию, а также высыпал на стол несколько зеленых камешков. В свете солнечных лучей они заиграли, бросая на стены зеленые отблески.

– Узнаешь?

– Неужели это изумруды из породы? И когда только обработать успели?

Демидов довольно улыбнулся:

– Есть у меня ювелир хороший, к нему руду отвез, ее раздробили, камни обработали, ювелир оценил камни как очень хорошие, не хуже, чем возят из Хорезма или Самарканда, стоят дорого, все затраты окупят.

Демидов разделил камни поровну и одну кучку придвинул ко мне.

– Еще ювелир сказал, что такой богатой породы ему еще не встречалось – в каждом куске руды по одному, а то и два самоцвета. Так что, я думаю, надо разрабатывать. С медной и железной рудой тоже неплохо, но чтобы эти руды разрабатывать, еще одну экспедицию надо посылать, летом. Если железоделательный завод или меднолитейный ставить, уголь нужен. Отсюда его возить далеко, а зимой найти невозможно, так что летом Дмитрия пошлю – пусть уголь ищет, если найдет – завод ставить будем, не все голландцам отдавать. По изумрудам думаю к лету людей посылать – обстроиться да уже и породу добывать, а обрабатывать камни здесь будем. Весь товар внутри России продавать не будем – цены упадут, посему думаю – в другие страны понемногу отправлять надобно. Согласен ли?

Как я мог не согласиться: план довольно продуманный, Алтуфий времени здесь тоже даром не терял. Купец продолжил:

– Какую долю внесешь за изумрудный прииск?

– А во сколько обойдется строительство прииска, добыча, людей нанимать надо, туда продукты, инструменты завозить, обратно – необработанные камни, охрану нанимать надо, как на прииске, так и в дороге?

Алтуфий задумался:

– Думаю, тысячи по две серебряных рублей для начала надо, учитывая, что идея твоя и разведка твоя – отминусуем пять процентов, итого с тебя сорок пять процентов или тысячу восемьсот рублей, тогда мы с тобой будем в равных долях. А вот железоделательный или меднолитейный заводы не потянем своим капиталом, надо будет деньги привлекать – купцы вложиться в серьезное дело могут, если увидят, что не пустышка. Им своими глазами посмотреть надо будет.

В итоге договорились, что в начале лета привожу деньги на долю. Займется всем Дмитрий – и поиском угля, и работой на прииске, сейчас будут подбирать людей, организовывать транспорт, закупать материалы. Ударили по рукам, закрепив договор.

Поскольку свободного времени было много, я походил по ювелирным лавкам – здесь они назывались златокузницами, – оценил необработанные изумруды. Цены впечатляли, прииск должен давать просто баснословные прибыли.

По просьбе Алтуфия начал медицинский прием знатных людей – купечества, дворян с их домочадцами. Обо мне в Нижнем были наслышаны благодаря прежнему моему приезду, поэтому в пациентах недостатка не было, загрузился работой с утра и до ночи, изрядно пополнив денежные запасы. Сидору дал задание присмотреть судно, что шло в Москву – ледоход скоро кончится, трястись на телеге не хотелось, по воде спокойнее и комфортней.

Неделя в работе пролетела незаметно, и я успел сделать несколько несложных операций, восстановив навыки. В субботу ко мне подошел Сидор с известием, что судно готово, купец возьмет на борт, сегодня надо грузить вещи, завтра утром отплытие. Я наказал известить людей и перевезти вещи. Зашел к Алтуфию, сказал, что завтра отплываем, попрощались, выпили водочки.

Утро выдалось прохладное, подмораживало, лужи подернулись тонким ледком. На телегах демидовские холопы довезли нас до причала, вещи уже были на судне, и погрузка прошла организованно и быстро. Я и Сидор были размещены в маленькой каюте, остальные шесть человек – в общей каюте для экипажа. Судно, большая ладья, было грузовое: свободных помещений для пассажиров практически не было. Разобрав свои вещи, я проверил пистолеты, заткнул их за пояс, то же сделал и Сидор. Ружья были заряжены, но лежали в чехлах.

Вот раздалась команда, судно слегка качнулось, отходя от причала, и на веслах стало выходить на фарватер. Распустили паруса, и Нижний стал удаляться.

Мы стояли на палубе, делать было нечего, деревья без листвы на берегу навевали скуку. Изредка навстречу проплывали небольшие льдины, но попадались и плывущие бревна, деревья, смытые половодьем, и тогда впередсмотрящий громко кричал:

– Берегись слева!

Кормчий отворачивал неуклюжую посудину.

Шли против течения, ветер был попутный, но не сильный. Местами река сильно разлилась, затопив низины, так, что только верхушки деревьев торчали. И как кормчий находит верный путь?

За день продвинулись неплохо, ночевали, причалив к высокому берегу. Земля на берегу была влажной, вязкой, ступив на нее, чуть не увяз в грязи. Правильно мы сделали, что выбрали судно, а не телеги и весеннюю распутицу.

Я часто я беседовал с Пафнутием, нашим рудознатцем, обсуждали наши находки, говорили о перспективах. В один из дней он заявил, что каменный уголь в тех местах есть, но находится чуть севернее будущего прииска. Я удивился:

– Как ты можешь знать, мы только проезжали там на санях, земля под снегом, ты даже в ней не ковырялся.

Пафнутий чуть улыбнулся:

– Приметы есть.

В уме я сразу прикинул – точно железоделательный завод ставить надо, а уголь по реке на судах возить, недалеко это место, по карте смотрел. Выпили по кружке вина, поговорили о разном, вдруг Пафнутий выдал:

– Там и золото должно быть.

Я чуть не поперхнулся:

– С чего ты взял, на Урале ведь ничего не говорил, да и в скалах руды золотой не нашли, хоть специально и не искали.

– Глаз у меня наметан, есть там золото, не сказать, чтобы много, но разработка хорошей будет.

– Покажи на карте‚ – попросил я.

– Не понимаю я по бумагам, – отмахнулся Пафнутий, – а скажу так. На север от медной руды версты три будет, там еще дерево приметное растет – сосна, ствол у нее раздваивается, как рогатка у мальчишек.

Я отметил на карте значок в виде рогатки.

– Богатое место. – Пафнутий вздохнул. – Жаль, силы уже не те, да зрение ослабло. Кабы летом пошарить, много что найти можно.

– Бог даст, пошарим еще по Уралу, Пафнутий! Только прошу – никому ни слова.

– Нешто мы не понимаем!

Я отсчитал Пафнутию денег сверх оговариваемой суммы за каждое месторождение, как мы и договаривались.

– Понадобишься летом, снова к тебе приду, судами поплывем, дорога разведана, да и безопасней будет.

– Да уж, как татары напали – думал, конец пришел. Молодых-то в плен взяли бы – продать можно, а меня, старика, на месте бы и зарубили. Да Бог смертушку отвел – видно, не срок еще.

Мы вышли на палубу. Грязная мутная вода несла мусор, клочки прошлогодней травы, кусты, даже деревья, смытые половодьем. Навстречу попадались редкие пока суденышки торговых людей, отважившихся выйти в весеннее половодье.

Хоть плавание было и беспокойным для команды, добрались до Москвы благополучно. Пафнутий пошел к себе, а мы, наняв две подводы, отправились домой. Нас встретили радостные домочадцы. Я одарил всех небольшими подарочками, купленными в Нижнем, а Анастасии, оставшись наедине, показал небольшую кучку необработанных изумрудов. Камни не впечатляли: серовато-зеленые, какие-то тускло-пыльные они не играли светом, встретится такой на дорожке – никто и не поднимет, отшвырнет ногой.

Отдохнув, отмывшись, отоспавшись пару дней, я начал искать ювелира. Помня, что в основном ювелиры – евреи, пошел в синагогу. Ребе встретил меня настороженно; внешне он выглядел как типичный славянин. Синагога была небольшой, далековато от центра и не казалась богатой. Подозрительность ребе растаяла после того, как я сунул ему несколько серебряных монет. Я поинтересовался – не знает ли уважаемый ребе искусного ювелира для серьезной работы. Тот насторожился – я понял, что для себя он решает вопрос – стоит ли говорить? Может цели у меня нечистые, ограбить хочу.

– Ребе, если вы волнуетесь за ювелира, пусть он придет ко мне домой. – И я назвал адрес.

На том мы и расстались. Через день в ворота постучали, и один из охранников доложил, что меня спрашивает какой-то еврей.

– Проводи! – велел я и приготовил камни.

В комнату вошел типичный еврей, каким я себе его и представлял – маленького роста, толстенький, с пейсами и ермолкой. На кончике красного носа висела капля, и он постоянно шмыгал носом. Я предложил присесть, гость поставил рядом с собой небольшой сундучок и, кряхтя, уселся.

– Ребе передал мне вашу просьбу зайти для работы, это так?

Гость при разговоре сильно картавил, и интонации были, как на одесском Привозе. Я чуть не расхохотался.

– Меня звать Юрий Кожин, я лекарь и промышленник, а кто вы?

Гость привстал со стула:

– Абрам, можно просто Абрам, мою фамилию постоянно забывают или путают, я думаю для дела надо иметь мозги и руки, а не звучную фамилию, так что вы мне можете сказать о серьезной работе?

Я выложил на сукно стола несколько камешков. Еврей не спеша поставил на стол сундучок, достал оттуда лупу и долго осматривал камни, пытался их скрести ножом, царапать. Затем снова уселся.

– Вы хотите их обработать? Или огранить и сделать им достойную оправу?

– Пока я решил их огранить и один из камней, самый крупный, вставить в золотую оправу. Хочу вот такое украшение.

Я набросал эскиз кулона и указал приблизительный размер. Ювелир назвал цену за работу. Немало, но я согласился. Мне надо было посмотреть качество работы и завязать деловые отношения.

– Аванс попрошу вперед – десять рублей, через месяц работа будет готова, я сам доставлю изделия. Если вы согласны, один нескромный вопрос – откуда эти камни?

– А что вас настораживает, Абрам?

– Нет, нет, я нисколько не сомневаюсь в вашей честности – что касается платежеспособности, это я уже успел узнать. Вы хороший лекарь и лечили королевских особ во Франции и Англии, владеете водочным и лесопильным заводиками и некоторыми другими доходными местами. Просто камни – высокого качества, я давно работаю ювелиром, знаю все рудники, по камню всегда можно узнать – откуда он. Это месторождение новое, и смею уверить, камни – лучшие из того, что я встречал. Может быть мне будет позволено встретиться с человеком, который их вам продал?

– Абрам, пока я не могу полностью удовлетворить ваше любопытство, но скажу – вы угадали, рудник новый, камни там отличные… и мне хотелось услышать вашу оценку. В дальнейшем, если сотрудничество будет успешным – вы узнаете больше и работы у вас будет очень много.

Я отсчитал аванс, ювелир сложил камни в маленькую коробочку и положил в свой сундучок, вежливо откланялся и ушел. Отдал я ювелиру не все камни – несколько штук оставил.

«Вот жук, – подумал я, – сразу понял, что камни с нового месторождения. Наверняка теперь будет пытаться выяснить с какого? Для ювелира вопрос существенный: если камней много, цена на изумруды может упасть, если камни с нового рудника высокого качества, то ему надо быстро избавиться от других изумрудов. А ведь камни – товар не для всех и не на каждый день – очень уж специфический, купец и покупатель еще должны найти друг друга».

В хлопотах месяц пролетел почти незаметно, теплым майским днем ювелир пришел снова. С чувством собственного достоинства уселся на стул, достал из сундучка маленькую коробочку. Самый крупный был искусно огранен, оправлен в золото. Хорошая работа! Когда я вертел кулон перед собой, от камня отражались солнечные лучики и разбегались по стенам. Довольный произведенным впечатлением от его трудов, ювелир вкрадчиво предложил:

– К такому кулону и цепочка нужна соответствующая… у меня есть несколько. На всякий случай я их захватил с собой. – Абрам достал из сундучка несколько золотых цепочек, по очереди стал прикладывать к кулону. Одной из цепочек, двойного плетения, тонкой работы, я заинтересовался.

– Беру!

– Это подарок‚ – неожиданно заявил Абрам.

Я оторопел, но ювелир продолжил:

– Поразмышляв, я понял, что эти изумруды не единственные, будут еще, может быть много, почему бы нам не договориться? Вы мне камни, с меня – огранка, если хотите, я могу и продать за процент, у меня есть солидные партнеры в Амстердаме, Брюгге, Париже, Лондоне, они по достоинству оценят камни.

Умен еврей, очень умен, все успел просчитать, не исключено, собрал сведения среди челяди, что хозяин куда-то уезжал. Я взял в руки ограненные изумруды, лупу и внимательно осмотрел. Камни были просто изумительны, ювелир знал свое дело. Достав мешочек с деньгами, я рассчитался за работу. Мастер с поклоном взял деньги, но уходить не спешил, ожидая ответа. Разбойников и грабителей среди евреев отродясь не было, поэтому я решил немного пооткровенничать:

– Есть новое месторождение, ты не ошибся, Абрам, камни ты сам видел – хорошие, добыча будет осенью, сначала обустроить рудник надо, в него деньги вложить, так что дело это небыстрое. Я не против предложить тебе свою долю камней, о цене и количестве поговорим позже, когда камни будут у меня – негоже делить шкуру неубитого медведя. Только уговор – никто не должен пока знать, что появился новый рудник, где он – я и сам тебе пока не скажу, со временем узнаешь.

Еврей даже руками замахал:

– Что вы, господин, я и сам хотел о сохранении тайны просить – у меня же нет такой охраны, как у вас, но к осени придется об этом думать.

Ювелир опять поклонился и ушел. Я же направился искать Настеньку, нашел ее в нашей спальне за рукоделием. Подошел, поцеловал, надел на шею кулон и подвел к зеркалу. Женщина ахнула:

– Красота какая, это мне?

– Тебе, тебе, это один из камней, которые тебе не приглянулись, а теперь посмотри на другие.

Я вынул из кармана другие изумруды; держал их на ладони‚ и камни переливались, бросая отблески на стены и наши лица. Настя зачарованно глядела на изумруды, не в силах отвести взгляд.

– Чудо какое, диво дивное, все время бы любовалась, можно мне?

Она взяла с ладони изумруд, посмотрела его на свет, поразглядывала, протянула назад и, крепко обняв меня, поцеловала.

– Спасибо за подарок.

Она весь вечер вертелась перед зеркалом, меняя наряды, подбирая в тон камню. Должен сказать, что смотрелся кулон с изумрудом по-королевски. Я думаю, что если бы он висел на шее царственной особы, не затерялся бы в окружении других драгоценностей. Настя заговорила о посещении знакомых: ясно, похвастать захотела, что с нее взять – женщина. Но в этом был и смысл – посмотреть, как отнесутся к камню купцы и другие именитые люди. Придется устроить пир, повод придумать недолго. Не откладывая дело в долгий ящик объехал лично хороших знакомых, не забыв и Федора из Разбойного приказа.

В субботу, в назначенный час стали собираться гости, пролетками и возками был заставлен весь просторный двор. Слуги метались от кухни к трапезной, в подвал за припасами, на задний двор, где рубили кур и разделывали поросенка.

Каждый пир у меня был чем-то памятен: то водкой, то салатом, то шашлыками, поэтому гости ехали с удовольствием. Должен сказать, что еда в это время на Руси была сытной, но незатейливой: мясо вареное, жареное, копченое, но без изысков, овощи в лучшем случае просто резали на части, иногда смешивали в виде незатейливого салата. И на этот раз я не разочаровал гостей в их ожиданиях: стол был заставлен яствами, ломился от горячих и холодных закусок‚ было и несколько сортов новой водки, в том числе и на зернах кофе, что я недавно случайно купил на торгу. К этому застолью я приготовил три новых блюда – «селедку под шубой», мясной рулет с грибами и торт. Делал эти кушанья, конечно, не я, но кухарки под моим руководством. Настя тоже ела все это впервые. Блюда пошли на ура. Под водочку горячий рулет и охлажденная селедка были съедены моментально, но слуги уже несли другой мясной рулет – с орехами. Все думали, что новые блюда – придумка хозяйки или кухарки, отпускали Насте похвалы, заодно внимательно рассматривая ее кулон. Я специально поставил столы так, чтобы лучи майского солнышка падали на Анастасию, заставляя изумруд играть. Гости были в восторге от водки и новых блюд, а женщины – от украшения Анастасии. Я видел, как они украдкой что-то шептали на ухо своим мужьям.

После небольшого отдыха дошла очередь и до торта. Я вспомнил бабушкину стряпню и рассказал кухарке, как сделать «наполеон», правда пришлось побегать по торгу, разыскивая ваниль, заодно купил и специи к мясным блюдам. Торт удался на славу: не зря перед пиром кухарка потренировалась, сделав два маленьких торта. Каждому налили чай, новомодное тогда питье, и предложили по куску торта. Некоторое время за столом молчали, шумно отхлебывая горячий чай и поедая торт, но потом компания шумно заговорила, особенно женщины – им всегда нравилось сладкое. Большой гурман – купец Пантелей тут же стал мне предлагать большие деньги за чудо-кухарку.

– Ей-богу‚ у меня кухарка хуже‚ – пьяненько твердил он, – а ведь мой дом всегда славился вкусной едой и обильным столом.

Расстались к вечеру, довольные друг другом. Как я и предполагал, буквально на следующий день каждая пара по отдельности стали приезжать на пролетках, приглашая в ответ посетить их дом, попутно невзначай интересуясь, где был куплен столь дивный кулон. Нескольким уважаемым купцам к неописуемой радости их жен я продал изумруды, теперь я знал им цену. Абрам ввел меня в курс, так же я порекомендовал его для изготовления украшений. Право слово, я становился известен в купеческих кругах и среди чиновного люда. Свои траты на экспедицию за Урал я окупил десятикратно. Надо было браться за разработку месторождения всерьез.

Самое слабое и уязвимое место добычи – транспортировка изумрудов в Нижний и Москву. Если на самом прииске людей будет много – и рабочих и охраны, то на небольшой корабль армию не посадишь, а большое судно по тамошним рекам не пройдет. Поразмышляв, решил, что пока есть время‚ надо купить или соорудить особое судно, приспособленное для перевозки ценного груза. С Сидором и кормчим Истомой стали объезжать верфи – сначала в Москве, затем добрались до Твери и Новгорода. Заказы брали с условием изготовления через полгода, а то и более. Меня это не устраивало, придется покупать готовое судно и переделывать. Случай вскоре подвернулся: знакомый купец решил продать одно из своих судов.

Мы отправились осматривать посудину. Ушкуй был невелик, особенно трюм – собственно из-за этого купец его и продавал, собираясь приобрести судно побольше. Меня размеры устраивали, зато на веслах можно идти быстро, коли ветра не будет, да и управлять им на небольших реках сподручней. Истома облазил и тщательно осмотрел судно снаружи и изнутри, гнилого дерева не нашел. Купец клялся, что судну всего три года, за судном смотрели, изъянов нет. Мы договорились о цене и ударили по рукам. Так судно стало моим. Я попросил Истому набрать команду, по возможности среди знакомых, чтобы не было среди них вороватых или пьяниц, найти кормчего, который бы знал реки и мог держать команду в узде, а пока судно отправили на верфи. Там я договорился очистить у него дно и обшить днище листами меди. Корабельщики охнули:

– Дорого, господин, сделать можем, конечно, да уж листовую медь и гвозди медные сам ищи.

И медь, и гвозди я за пару дней нашел и привез. Пока корабелы занимались днищем, мы с Сидором осмотрели судно с целью изменить кое-что в конструкции: разбойники и татары не дремлют, вероятность встречи высока, причем мне хотелось, чтобы вооружение не бросалось в глаза, было почти незаметно, поэтому решили закрыть верхнюю часть бортов железными листами. Причем сначала, когда выбирали железо, попробовали стрелять в него из лука, затем я выстрелил из пистолета. Стрела и свинцовая пуля оставляли легкие вмятины, но лист не пробивали. То, что нужно, перетяжелять кораблик тоже не хотелось! Когда установили листы, я распорядился покрасить их в коричневый цвет, маскируя под дерево. Теперь надо было купить пушки и поставить на корабль, вырезав в бортах порты. Затея оказалась непростой: я специально ездил в Пушечный приказ, но там развели руками – все пушки куплены казной только для войска и посоветовали искать трофейные, негодные к службе или заказывать самому. Придется ехать в Тулу.

Я решил опробовать новое судно, заодно выяснить‚ как управляется с ним новая команда‚ годится ли кормчий. Хоть он был старым знакомым Истомы, но поглядеть в деле не помешает.

Отбывать решили завтра. Грузить товар или брать пассажиров не надо, так что отплыли сразу же, как только мы взошли на борт. Плыть решили по Оке, затем подняться по Упе до Тулы.

Путешествие оказалось недолгим – два дня, кораблик был резв, хорошо слушался руля и кормчий знал все отмели. Молодец Истома, не подвел! Слаженности в команде пока не было, ну это дело наживное, с практикой придет.

Заводы, где делали пушки, были небольшие, заказы исполнить брались, но сроки оказались уж очень велики, однако выбирать не приходилось, и я сделал заказ на шесть небольших пушек. На всякий случай решил пообщаться с заводскими мастерами, подпоив их взятой с собой водкой. Оказалось, на складах есть несколько трофейных пушек, отбитых у поляков, Пушечный приказ их забраковал – калибр маловат, отправили на переплавку. Водка открывает любые замки, и меня провели на склад. В углу лежало несколько небольших бронзовых пушечек, ствол‚ конечно‚ коротковат, да и калибр подкачал, скорее не пушечки, а кулеврины. Договорился их купить по цене бронзы. На первое время сгодятся, пока будут лить новые пушки по моему заказу; можно обслугу подобрать, обучить стрельбе.

Обратный путь длился несколько дольше, плыть пришлось против течения, ветер был слаб и команда села на весла. Ход и на веслах был хорош. Причалили вечером на верфи, установили пушки на станки; я указал мастерам, где делать порты, какие должны быть для них крышки. Пока ехали домой, договорились с Сидором, чтобы он подобрал обслугу из расчета три человека на пушку, тогда перезаряжать можно будет быстро.

На следующий день я занялся покупкой пороха, свинцовых ядер и картечи. Никому из моих людей поручить это было нельзя, так как только я понимал толк в пушках и стрельбе. Через несколько дней, когда обслуга была подобрана, начал обучать людей. Кораблик вывели за город, на берегу поставили мишени, использовав для этих целей чурбачки из бревен. При попадании они падали и было видно‚ удачен выстрел или нет. Пороха для учебы я не жалел, сначала стреляли со стоящего судна, затем на ходу под парусами. Через месяц ежедневных упражнений до седьмого пота канониры научились сносно стрелять. К этому времени уже были готовы пушки в Туле, мы установили их на судно, а польские перевезли на хранение ко мне домой: хлеба не просят, как бы на прииск отправлять не пришлось. Изумруды – заманчивая добыча для лихих людей.

К осени пришло известие от Демидова: явился ко мне приказчик, что продавал товары в Москве. Алтуфий сообщал, что найден каменный уголь неподалеку от залежей медной руды, набираются люди для работы, а на организацию изумрудного прииска уже отправлены рабочие и строители. Демидов просил быть готовым осенью отправиться и заехать по дороге к нему, в Нижний. Я поблагодарил и обещал быть.

Половина августа и сентябрь пролетели быстро – я лечил людей, дабы не утратить навыки, занимался своими производствами. Конечно, везде были надежные, проверенные люди, но при них производство работало, не развиваясь, а надо было осваивать новую продукцию, захватывать новые рынки сбыта. Перед отъездом я посетил Абрама; ювелир был дома, с задней части двора доносился перестук топоров.

– Вот, мастерскую расширяю. – Абрам развел руками. – Готовлюсь к наплыву работы.

– За этим и пришел, отбываю на днях, через месяца два вернусь с товаром, деньги готовь.

Мы обо всем договорились, и я уехал домой.

Настя приняла мой отъезд как должное, стала собирать вещи, на всякий случай на всю команду закупили тулупы, сложив их в пустом трюме. Чтобы ушкуй не шел пустым, в трюм также загрузили мешки с мукой, крупами, взяли топоры, пилы и гвозди. Дерева в тайге хватает, а гвоздь – поди найди. В отдельном отсеке трюма, самом сухом, сложили порох, ядра, картечь, туда же поставил пару польских пушек. Все это пригодится на прииске.

В последних числах сентября отплыли. Теперь нам было легче: на корабле – это не пешком или на лошадях, запас еды и оружие есть, есть пункт назначения, есть цель. В Нижнем сделали остановку, вдвоем с Сидором поехали к Алтуфию. Еще весной он послал экспедицию за Урал, там нашли богатое месторождение каменного угля, и теперь Демидов организовал новое производство: железоделательный и меднолитейный заводы. Изумрудный рудник уже работал, в начале лета ушли под началом Дмитрия люди, построили несколько домов, добывают камень. Купец просил осмотреть, что да как, пособить советом али делом, продуктов по возможности подбросить, на обратном пути забрать необработанные камни.

– Охрана есть ли? Судно надежное?

Я успокоил Алтуфия:

– Судно и команду все лето готовили, даже пушки приобрел.

Разговором Демидов остался доволен, пожелал доброго пути и до судна проводил на своей пролетке. Походил разочарованно вокруг судна:

– Мало уж больно, да пушек не видать.

Мы поднялись на ушкуй, я показал пушки, стволы которых были скрыты портами, как на военных морских судах, объяснил, что днище обито медью, люди обучены.

Алтуфий повеселел:

– Вижу, не зря время провел.

Перекрестил на прощание, мы обнялись. Пора!

Решили плыть по Волге до Камы, подниматься вверх до Чусовой. Разбойников и татар мы теперь не боялись, да и заблудиться на реке нельзя, это не на лошадях по зимнему лесу шастать. Вниз по течению, да под парусом двигались быстро, на Каме скорость упала, все против течения и ветер не очень способствовал: то слабый‚ то встречный. Однако и Пермь миновали не останавливаясь. По Чусовой двигались медленно: кормчий реки не знал, можно было на мель сесть. Хорошую службу сослужило то, что корабль невелик, осадка неглубокая, всего метр с небольшим, до прииска добрались, лишь пару раз чиркнув дном по отмелям. Можно сказать, удачно дошли.

Место у прииска было не узнать: стояло несколько жилых домов и два длинных производственных здания. Рабочие долбили скалу, на тачках возили руду, затем несколько дюжих молотобойцев молотами разбивали на мелкие куски. Двое обученных рудознатцем мужиков отбирали из породы самоцветы и отдавали на хранение Дмитрию. Внешне камни казались невзрачными, поэтому рабочие и не знали, что они добывают.

Я в сопровождении Дмитрия прошел по домам, сходил на сам прииск. В скальном теле горы уже была выдолблена приличных размеров пещера. Увиденным остался доволен, по местным меркам все устроено неплохо. Мои матросы и канониры выгрузили провизию: муку, крупы, соль. Мясо они и сами добудут – тайга рядом.

– Не балует ли кто, спокойно ли?

– Пока все тихо, несколько раз охотники приходили, меняли шкуры и мясо на соль и перец. Разбойников не видели, ружья у нас есть.

Я предложил оставить пару пушек, но Дмитрий отказался:

– Никто огненного боя не знает, как бы самих не поубивало. Пороха возьму, теперь только по весне, как лед сойдет, корабль присылайте, каменья забрать. А сейчас вот вся моя добыча. – Дима указал на мешок в углу избы.

Добыча прииска и впрямь пока была невелика – я взвесил рукой мешок – килограмма три, может чуть больше. Но я уже знал цену каждого камня. Рано утром мы отплыли, на улице уже было прохладно, не приведи господи, морозы ударят, реки покроются льдом, нам на корабле не пройти. Уже по утрам трава была белой от утренних морозцев.

Чусовую прошли быстро, шли по течению вниз, ветерок крепкий в спину дул, оба паруса были туго натянуты. Команда расслабилась, глядела по сторонам. Лишь кормчий да впередсмотрящий работали. Спустились до Перми, здесь решили заночевать, да прикупить маленько продуктов, свои-то трюмы мы на прииске очистили, мешки с провизией, почитай, все отдали, до весны на прииск ничего не завезешь, нам проще, почти в любом городишке есть торг и продукты купить можно. Переночевав, сходили на торг, купили мешок муки, мешок гречки, да сразу отчалили.

Кораблик весело бежал по течению. Приближалась место, где нам встретились татары, я узнавал холмы слева, вот знакомый поворот реки. Нахлынули воспоминания и нехорошие предчувствия, засосало под ложечкой. Я позвал Сидора:

– Узнаешь?..

Сидор молча кивнул.

– Готовьтесь к бою, пушки осмотреть, зарядить, порты пока не открывать, свободным от вахты по палубе не болтаться.

Сидор ушел исполнять. Вокруг пушек засуетилась команда канониров – хоть какое-то развлечение, устали люди от безделья. Только закончили с пушками, я распорядился осмотреть и подготовить мушкеты. Сам тоже воткнул за пояс пару пистолетов, приготовил штуцер и мушкет. Береженого Бог бережет, а не береженого караул стережет.

Только прошли поворот, как вот они голубчики, нарисовались. Татары на лошадях, человек восемь-десять, гарцевали на берегу. Завидев нас, заулюлюкали, бросились ближе к воде, начали осыпать судно стрелами. Ладно, побаловались и хватит. Я скомандовал:

– Открыть порты! – И почти следом: – Огонь!

Пушки почти разом грохнули, все затянуло дымом, когда он рассеялся, сражение было закончено. На берегу бились в агонии кони, раздавались крики, ржание. Опустив паруса, судно подошло к берегу; часть вооруженной команды добила раненых татар, собрала оружие‚ и‚ не мешкая, мы двинулись дальше. Канониры перезарядили пушки левого борта, пушки правого еще не стреляли. Хорош кораблик, прямо линкор самодельный. «Двенадцать апостолов», «Король Ваза», «Тирпиц» в одном лице. Куча убитых татар, а с моей стороны нет даже раненых. Здорово защитили железные борта. Однако надо было поторопиться. Обычно татары высылают впереди основного войска небольшой дозор, его мы и побили. Если основная шайка слышала грохот пушек, то успеют подготовиться или удерут. Мне бы не хотелось ни того, ни другого. Чем больше нехристей здесь и сейчас положим, тем спокойнее будет плавать потом. Каждый татарин уходил из юрты в набег на русскую землю грабить, убивать, насиловать, брать в плен. А когда вернутся с пустыми руками далеко не все, горячие головы поостынут. Не ходи татарин на Русь, здесь живет твоя смерть!

Через несколько верст, когда потянулись незнакомые места, мы увидели татар. Стояли они лагерем на берегу, разбили несколько юрт, чувствовали себя спокойно, на кострах жарилась баранина. Да и чего опасаться – вперед ушел дозор, ниже по течению земля татарская, оттуда нападение не последует, зато наша позиция была очень хороша, берег пологий, далеко от берега татарам не отойти – холмы с крутыми склонами. Завидев нас, нехристи радостно завизжали, вскочили на лошадей, бросились к воде, осыпая нас стрелами, которые со зловещим шелестом вонзались в деревянные части корабля. Выждав, когда их соберется побольше, мы мигом опустили паруса, залпом левого борта накрыли татар, на веслах развернули судно и грохнули пушками правого борта. Этот разворот со стрельбой поочередно обоими бортами мы многократно отрабатывали. Пока развеивался пороховой дым, канониры в поте лица перезаряжали пушки, сразу с самого начала я приказал развесить порох и картечь и уложить навески в мешочки, перезаряжение значительно ускорилось. Если другие пушкари черпали порох из бочки специальным совком-шуфлой, затем забивался пыж, и поверх него насыпалась картечь, причем на глаз, поэтому точность выстрела от выстрела к выстрелу была разной. При моих же усовершенствованиях точность три-пять минут, а не двадцать, как у других.

Пушки дружно грохнули, и матросы веслами снова развернули кораблик. Еще один залп!

Я успел прокричать:

– Ядрами заряжайте!

Лагерь от воды был метрах в двухстах, картечью же не достать, далековато, для ядер в самый раз. Мы крутились на месте, изрыгая ядра, стрелял то левый, то правый борт. В лагере же все перемешалось, юрты завалились, поднимался дымок – видно загорелось что-то, татары, пешие и конные носились по лагерю, пока не организовались и снова ринулись на нас, на этот раз не плотной толпой, а развернутой цепью. Стрелы сыпались на кораблик как град, не причиняя вреда. Залп картечью левым бортом, разворот, залп правым. Я не терял времени, пока пушкари перезаряжались, а из штуцера выбивал начальников – у каждого сотника или десятника в стремени стояло копье с бунчуком, у простых воинов его не было. Три выстрела – трех командиров не стало, упали под копыта с простреленными головами. Для мушкетов было далеко, а для штуцера в самый раз. Весь берег был усеян трупами татар и лошадей. Сколько их там было – полсотни, сотня? Татары отхлынули, собравшись у лагеря, у берега вертелась на конях лишь два татарина – то ли разведка, то ли сторожа. Из пушки по ним стрелять не будешь – мелковата цель. Но одного, тщательно прицелившись, я убил, вогнав пулю в грудь. Второй, видя бесславную смерть товарища, умчался в лагерь.

Я не дал татарам отдыха – удумают какую-либо пакость, пушки стреляли почти непрерывно. Нервы у татар не выдержали – потери несли постоянно, бросив пожитки, рванули вниз по течению. Надо не дать им уйти: стоит им удалиться от реки метров на двести, из пушек не достать, а на земле нам не устоять – коней нет, людей мало. Мы распустили паруса, команда села на весла, еще и течение помогало. Корабль шел почти вровень с лошадьми, лишь немного отставая. Но и лошади уставали, ветер же дул в паруса с прежней силой. Я подгадал удобный момент, когда холм заставил татар прижаться ближе к реке, залпом ударили орудия борта, в темпе стали перезаряжать. Картечь снесла коней и людей в хвосте отряда. Эх, скорости бы нам еще прибавить, да невозможно. Будем преследовать, когда-нибудь лошади выдохнутся.

Через полчаса гонки гребцы стали уставать, ход несколько замедлился, но и лошади выдохлись. Как только отставшие равнялись с кораблем, следовал залп картечью. Татарский отряд потихоньку редел. В сердце моем, так же как и у моих товарищей, горел огонь ненависти к татарам – сколько людей русских было убито и угнано в плен, где сгинули бесследно! Вот и сейчас – русская это земля, что на ней вооруженному отряду делать? Ясно, грабить пошли. Добивать их надо, чтобы до ханства своего не добрались, если успеют своих предупредить, может быть худо, у татар тоже корабли есть. Правда с нашим доморощенным линкором им по боевой мощи не сравниться, но придется прорываться.

Внезапно татары отвернули от реки. Черт, неудача! Но при осмотре в подзорную трубу все оказалось не так плохо: выхода из этой подковы‚ образованной холмами‚ не было, только вернуться назад, а здесь мы! Встали на якорь, носом к берегу, пушки каждого борта держали под прицелом берег. Вверх по течению они пойти вряд ли рискнут, скорее всего будут ждать вечера, чтобы под покровом темноты прорываться на свои земли. Надо было думать, как помешать. Я подозвал Сидора. Судили, рядили, но ничего толкового в голову не приходило. Меж тем дело шло к вечеру, еще часа три-четыре и будет темно, под покровом темноты татары точно прорвутся, по берегу вниз, что толку стрелять в темноте, только зря переводить порох и картечь, татары это тоже понимали и сидели в котловине тихо, сил набирались для броска. В сердцах я‚ захватив штуцер‚ взобрался на мачту и стал отстреливать татар. Расстояние было слишком велико, но по толпе стрелять можно. Правда, сделав несколько выстрелов, занятие это бросил, никто не упал, видно пули не долетали. Но с мачты я увидел другое: ниже по течению холмы подходили к берегу совсем близко, от силы метров сто, стоило спуститься на версту, как мы плотно закрывали бы огнем этот проход. Я соскользнул с мачты, велел сняться с якоря и спуститься по течению. Встали у намеченного мною места на якорь. Все орудия с правого борта перетащили на левый. Посоветовался с Сидором и отправил к холмам одного из воинов с заданием: когда пойдут татары, дать сигнал зажженной свечой. Он ушел, мы поужинали всухомятку и улеглись спать, выставив часовых. Около полуночи меня разбудил Сидор.

– Вряд ли татары сейчас пойдут, сначала пошлют разведчика, посмотреть, где мы, а только потом пойдут сами, полагаю, что уже под утро, когда стража устанет, да спать сильнее всего хочется.

В его словах был резон. Людей я будить не стал, лишь проверил часовых. Часа в три ночи часовых поменяли на свежих, причем я предупредил: слушать внимательно, при подозрительных звуках – сразу докладывать. Сам уселся рядом с железным бортом, тоже вслушивался, но кроме журчания воды у корпуса ушкуя не слышал ничего. Часов около четырех-пяти ко мне подполз один из часовых.

– Слышу шум.

Я приподнялся на локте: действительно‚ кто-то шумел, вероятно, татары обмотали копыта лошадей тряпками и ехали тихо, не пуская лошадей галопом. Видно, разведчик узрел, где стояло наше судно, теперь тати потихоньку хотели проскочить место стоянки. Все, как Сидор сказал.

Я распорядился разбудить всех, причем по-тихому, и смотреть на склон‚ когда моргнет огонек свечи. Канонирам быть у пушек с фитилями наготове. Неясный шум перемещался, вот… почти напротив нас. Я забеспокоился – не уснул ли наш воин, а может, его татарский разведчик обнаружил да и прирезал? Нет, на склоне вспыхнул маленький огонек, моргнул трижды и погас.

– Огонь! – закричал я.

Пушки залпом грохнули, и корабль ощутимо качнуло. Все-таки огонь залпом из шести пушек с одного борта – рискованно, отдача очень сильная. Канониры бросились перезаряжать пушки, а с берега неслись крики и стоны раненых, визг и ржание лошадей. Только перезарядили, я снова крикнул:

– Огонь!

Еще залп, все заволокло дымом. Я прокричал:

– А теперь из мушкетов, ребята!

Команда схватила мушкеты и стала палить в темноту, ориентируясь по звукам. После того как все выстрелили, стали перезаряжать пушки, матросы занялись мушкетами. В темноте заряжали долго, но факела зажечь опасались, будем видны как на ладони. С берега доносились хрипы и стоны. Решили ждать рассвета, тем более небо за холмами уже начало светлеть. Через час стало достаточно светло, чтобы увидеть точную картину. Берег вдали, ближе к холмам был завален людскими и конскими трупами. Живых не было.

Большая часть команды высадилась на берег, только у пушек остались несколько канониров. Подошли ближе к побоищу; увидя нас, из-за большого камня на холме спустился наш товарищ. Убитых и раненых было много, наверное, около сотни. Раненых тут же добили саблями и ножами, действуя по принципу – труп врага хорошо пахнет. Жаль только, что не было известно – успел кто-нибудь прорваться или нет. Вернулись на ушкуй и решили сплавляться вниз, держа берег под контролем. Пока матросы поднимали паруса, канониры вернули пушки на правый борт. Судно заскользило вниз. Часа через два навстречу нам попалась купеческая ладья, шедшая в Пермь. Мои люди успели, пока суда расходились спросить:

– Не попадались ли татары на лошадях по левому берегу?

– Нет, никого не видели, а в чем дело?

– Да татар мы маленько пощипали, интересуемся – не ушел ли кто?

– Бог вам в помощь! – раздалось с проходящей ладьи.

Кабы не мы, вряд ли ладья ушла невредимой мимо татарского лагеря. На душе стало спокойней, команда расслабилась. Теперь можно к берегу приставать, костер развести, люди два дня горячего не ели. Сварили кулеш с вяленым мясом, поели да тронулись в путь. Встречных опрашивали – не видали ли татар, – все открещивались:

– Не видели и вам того же желаем.

Спустились до слияния Камы и Вятки. Решили встать у излучины, переночевать. Если кто из татар и ушел, этого места не минует. Выставили часовых, поужинали и улеглись спать. Никого из конных татар не видели, а дальше уже начиналась земля Казанского ханства. Хорошо бы Казань проскочить без приключений, а идти придется против течения, ход будет невелик. А вообще в дальнейшем придется от Камы до Вятки устраивать волок, в верховьях обе реки тянутся параллельно друг другу, или держать суда отдельно на Вятке и Каме, а остальной путь проделывать на лошадях. Конечно, это более хлопотно, чем одним судном плыть от прииска по Чусовой, Каме и по Волге до Нижнего, да больно уж проблем с татарами много, беспокойный народец – все сабелькой помахать хочет.

От слияния Вятки с Камой до слияния Камы с Волгой дошли за сутки, реки здесь были полноводные, на средине реки течение быстрое, отмелей нет, шли ходко, делая в час по пять-шесть морских узлов. Повернули направо, пошли по Волге вверх, через сутки показалась Казань. Пока шли по татарской земле, к берегу не приставали, опасались нападения. То я, то Сидор подменяли кормчего, держа кораблик посреди фарватера. По Волге у Казани болтались два небольших татарских суденышка, завидев нас, одно их них приблизилось, на плохом русском один из татар закричал:

– Эй, урус, что твоя здесь делает, если товар продажа везешь, пошлина давай, таньга давай.

Я достал из кармана перстень, что получил в свое время в Казани от визиря‚ и когда татарская посудина стукнулась бортом о наш ушкуй, показал ее татарину, на чистом татарском сказав:

– Узнаешь ли ты перстень великого визиря?

Пожалуй, от моих слов эффекта было не меньше, чем от перстня. Татары замахали руками:

– Свободен, плыви куда хочешь, мы не держим, да продлятся годы великого визиря, пусть стада его будут тучны и женщины плодовиты.

Я ответил:

– Воистину так.

И мы, оттолкнувшись веслами от татарского судна, медленно стали подниматься под парусами вверх. Стены и пригороды Казани проплывали мимо. Команда утирала вспотевшие от напряжения лбы, но молодцы, не растерялись, канониры были у пушек, держа в руках тлеющие фитили. Если бы что-то пошло не так, татары получили бы залп из трех пушек.

Сидор подошел:

– Здорово ты на татарском с ними объяснялся, а то бы в трюм полезли – товары досматривать.

Я снял с пальца перстень, показал его Сидору, тот, повертя в руках, разглядывая арабскую вязь букв, вздохнул и отдал назад.

Дальнейший путь до Нижнего прошел спокойно. Демидов встретил радостно, команду распорядился накормить да спать уложить, а мы направились в его кабинет. Сначала я рассказал, что видел на прииске, похвалил за усердие Дмитрия – все же его человек был, рассказал о бое с татарами. Наконец дошло дело и до каменьев. Я высыпал изумруды на стол, и мы стали их делить, раскладывая попарно, по размерам – маленький с маленьким, большой с большим. Когда все камни были разделены на две кучки, Алтуфий пересчитал свою половину, отсчитал несколько штук и подвинул мне:

– Твои пять процентов, как и договаривались.

Я тоже пересчитал свои камни – их оказалось двести шестнадцать штук. Неплохо! Уложив камни в кожаный мешок, я с Алтуфием спустился в трапезную, где вместе с его семьей поужинал. Всех я знал – жену, сыновей, невесток – поэтому ужин прошел в непринужденной атмосфере. Утром я распрощался с компаньоном и хлебосольным хозяином, условившись, что по весне, когда сойдет лед, снова отправлюсь на прииск. Со своей стороны Алтуфий заверил, что тоже подготовит судно с запасами провизии для рабочих.

Зима уже была не за горами, по утрам подмораживало, иногда срывался снежок, мы торопились, как бы лед на реке не встал, но добрались благополучно. На второй же день я на возке под охраной Сидора и двух его воинов поехал к ювелиру. Абрам, увидев меня, весь расплылся в приторной улыбке:

– Заждался, заждался, барин!

Радостно потирая руки и шмыгая носом, провел в комнату. Что меня удивило – там горела керосиновая лампа – грубовато сделанная, но лампа, а не свечи. Сразу же, с порога я кивнул на нее:

– Где взял?

Абрам захихикал.

– Удивительная вещица, мои соплеменники от голландцев привезли, горит долго и ярко, одно только плохо – земляное масло заливать надо, да на торгу его продают.

– Привези мне десяток таких, из оплаты вычти.

Мы сели за стол, я вывалил на стол необработанные камни.

– Я хочу, как договаривались – половину ты покупаешь – куда денешь – хоть в Голландию, хоть в Швецию – твое дело, остальную половину огранишь и вернешь мне, все равно потом тебе же их и в оправу ставить, мои знакомые купцы просили.

– Да, да, любезный, приходили люди. Делал я прекрасные броши, кулоны, подвески.

Ювелир говорил, а сам не отводил глаз от камней. Мы пересчитали камни, договорились о сроках и оплате, мастер должен был мне кучу денег… так что мы расстались, довольные друг другом. Настеньке подарков из похода не привез, пообещав чуть попозже. Памятуя о кулоне с изумрудом, она не докучала. Я с головой окунулся в дела: везде требовался хозяйский пригляд.

Незаметно в делах и заботах пролетел месяц. Настала настоящая зима со снегом, морозами, снежными городками и кулачными боями. Получив от Абрама половину всей партии ограненных изумрудов, а также почти полный мешок золотых монет, правда, самых разных стран: испанские дублоны, французские луидоры, голландские гульдены. Абрам развел руками – так со мной рассчитались за изумруды. Привередничать я не стал: золото и есть золото, как его не назови. Заодно заказал из крупных изумрудов серьги. Абрам закивал:

– Сделаю, сделаю, все будет в лучшем виде. А когда теперь будут камни?

– Только весной, но много, готовь потихоньку деньги.

Через несколько недель я получил уже готовые серьги. Абрам открыл деревянную коробочку, и оттуда засияло, запереливалось зеленым солнышком чудо рукотворное – такой тонкой работы я еще не видел. Я ахнул. Абрам остался доволен произведенным впечатлением, потирая руки, хлюпал носом и приговаривал:

– Какая красота, дивная работа, себе бы оставил, но откуда у бедного еврея деньги?

Я захохотал:

– Не прибедняйся, Абрам, только мешок золота отдал!

– Не мое, компаньоны за камни отдали.

– Вот прохиндей!

Абрам попросил задержаться и, сходив в соседнюю комнату, вынес четыре лампы.

– Бедный еврей помнит о вашей просьбе, барин. Вот, сколько смогли привезти мои приказчики, если понравятся – еще привезут.

Я поблагодарил, расплатился и уехал. По пути завернул на торговую площадь и прикупил земляного масла. Сунул палец, понюхал – да это же сырая нефть, правда здесь ее использовали в лечебных целях: натирали больные суставы, наносили на кожу при чесотке или проказе. В голове мелькнуло – вот бы наладить переработку нефти! А что: чеченцы же делают «самовары», гонят бензин, почему бы и мне не попробовать? Но не сейчас, я отложил обдумывание на потом.

Темнеет зимой рано, приехав домой, я залил в лампу нефть и зажег фитиль. Лампа чадила и попахивала бензином, но свет давала более яркий, чем свечи. Я подвесил лампу в трапезной. Научил домашних, как ею пользоваться, а затем вручил Настеньке серьги с изумрудами. Она сразу побежала к зеркалу, надела украшение и долго стояла, потрясенная их красотой. Подошедшие полюбопытствовать дворовые женщины ахали. Вместе с кулоном серьги смотрелись одним гарнитуром, камни были одного оттенка, одинаковой огранки. По цене они равнялись стоимости нашего дома. Визгу и поцелуев было много. Ночь прошла бурно, Настя благодарила по-своему, по-женски.

Утро началось со стука в нашу спальню. На пороге стоял один из охранников:

– Хозяин, у ворот царские воины, тебя видеть хотят.

– Передай – сейчас буду.

Я быстро оделся и, ополоснув лицо, направился к воротам. Там гарцевали на лошадях три воина из личной охраны. В голове мелькнуло: «Если бы арестовать пришли, ворвались, да и люди были бы из Разбойного приказа».

Один из воинов спрыгнул с седла, поздоровался:

– Лекарь Кожин ты будешь?

– Да, я.

– Царь к себе призывает, немедля.

– Сейчас возок запрягут, подождите.

– Поспешай, мы подождем.

Я распорядился запрягать свой возок, сам стал быстро переодеваться – все-таки к царю иду. Накинув на плечи шубу, уселся в возок‚ и мы поехали. Воины поскакали передо мной.

В голове метались мысли:

«Зачем понадобился? Вроде ничего такого не натворил, за что бы царь вызвать мог, налоги плачу исправно, не занедужил ли?»

Подъехали к Кремлю; воины, не задерживаясь, миновали ворота и спешились. Дальше мы пошли пешком: ездить по Кремлю на лошадях было нельзя, это была царская привилегия.

Во дворце меня вели по переходам, поворот за поворотом; мы проходили залы, спускались и поднимались. С непривычки можно было и заплутать. Подвели к резным дверям в широком коридоре, сбоку стояли два воина с саблями у пояса и бердышами в руке. Велели обождать, и я машинально принялся разглядывать расписанный потолок. Дверь открылась, и меня пригласили. В небольшой комнате было несколько человек в шитых золотом одеждах, царя я угадал только потому, что он единственный сидел в кресле. Я согнулся в поклоне, поприветствовал.

– Это ты Кожин, лекарь?

– Я, государь.

– Наслышан, наслышан. Годков несколько тому князь рязанский о тебе сказывал, в обороне от татар зело хитростью басурман изводил. Да вот английский и французский короли через послов меня благодарили за умение твое. А испанский король Филипп почему-то недоволен, пишет‚ крепость в Картахене ты порушил, людишек многих побил. Ну да мы за то не в обиде, большой приязни у меня с Филиппом нет. – Царь захихикал и придворные заулыбались. – Посол шведский вчерась прибыл с нижайшей просьбой. Король шведский Карл занедужил, просят приехать тебя, лекарь. Слухи о твоем умении лекарском уже по всем дворам королевским ходят. Поедешь ли?

Я поклонился:

– Государь, не гневайся, у меня и здесь работы полно, да еще и шведы, боюсь, не забыли, как я корабль ихний повредил, из плена сбегая.

Царь и приближенные громко засмеялись.

– Наш пострел везде поспел – а когда ж ты лечить-то успеваешь – то шведам пакость учинишь, то в Гишпанском государстве разорение, то вот татары жалуются на тебя. Инда ладно, не в обиде за то, честь и жизнь свою защищал, прощаю, но нынче Швеция нам союзник супротив Польши и османов, помочь надобно и лестно, вестимо – умом и рукоделием своим почитай все государи гордятся, а как занедужили – русского лекаря им давай! Цени сие! Ладно, ступай с Богом, шведы разор учинять не будут, в том посол поклялся. Но ехать надо. С Богом!

Царь, приближенные и я перекрестились, я поклонился и вышел. За дверями меня догнал один из вельмож, взял под руку и повел по коридорам. Вошел в одну из дверей, я – следом. На лавке сидели два мужа в иноземной одежде. Да и хоть в русские рубахи их обряди, все равно будет видно – иноземцы. Бороды эспаньолкой, а не лопатой, волосы на голове стрижены в кружок, даже выражение на лице высокомерное, но не нашенское. Я поклонился, шведы вскочили, оба высокие, худощавые. Отвесили поклоны, подметя шляпами пол. Вельможа представил меня:

– Лекарь Кожин, по царскому велению и просьбе короля шведского Карла Густава доставлен.

Шведы еще раз поклонились, теперь уже мне, я склонил голову. Шведы говорили по-русски, правда с акцентом, иногда коверкая слова, но понять их можно было. По их словам, монарх заболел уже полгода назад, ему становится хуже, местные лекари помочь не могут, иноземные – арабы, фрязы, бриты – не берутся. Приехали челом бить, просить помощи. Сказать, что за болезнь, они не могли, а может и не хотели, вдруг откажусь.

– Ладно, – решил я, – съездить посмотреть можно, надо решить два вопроса. Во-первых, как добираться: зима, санями долго.

Но этот вопрос уже был решен – санями до Либавы, а там судно ждет.

Второй вопрос – оплата. Здесь тоже проблем не возникло – посол и его сопровождающий заверили, что оплата будет по результату, но не хуже, чем в других королевских дворах. Уговорились выезжать завтра с утра, послы с охраной будут меня сопровождать, дороги не спокойные – объяснил посол, а ему дорога собственная голова – если по какой-либо причине меня не довезут. С тем мы и раскланялись.

Дома меня ждала встревоженная Настя:

– Случилось чего? Спозаранку в Кремль, к царю вызвали, я уж испугалась, не случилось ли чего?

Я как мог ее успокоил, объяснил, что по велению царскому надо ехать в Швецию, короля ихнего лечить.

– Не ездил бы ты, Юра, вон, еле ноги из плена ихнего унес, ну как припомнят.

Ага, знала бы она еще и про шведские корабли, которые я слегка попортил. Ладно, собираться надо.

Утром к шведскому посольству меня отвез Сидор на возке, перегрузили вещи в шведскую карету, поставленную на полозья. Я обнял на прощание. Посольский поезд был велик – три кареты на полозьях, дюжина простых саней, шведские кавалеристы – человек десять. Обоз растянулся на квартал. Было морозно, снег поскрипывал под полозьями, на деревьях лежал толстый слой снега – декабрь вступил в свои права. Оба посла ехали в своей карете, я ехал в карете один, смотрел на заснеженные русские просторы, спал да скучал. Относились ко мне с подчеркнутым уважением, за стол садили с послами, на постоялых дворах каждый посол, как и я, спали в отдельных комнатах. Вот и Либава, порт. У берега был лед, но само море еще не замерзло, а может, оно в этих местах льдом и не покрывается, я не знал, в конце концов я не моряк. Подъехали всем обозом к судну, начали грузиться. Что-то в облике посудины мне показалось знакомым… Ба, да это же наш преследователь, что пытался нас догнать и утопить у островка, когда мы с купцом Григорием утекли из шведского плена! Сердце екнуло – вдруг узнают, кто им на хвост соли насыпал. А вообще-то скорее всего знают, документы путевые у шведов остались, другой вопрос – капитан был Григорий, судно его… при чем здесь лекарь? Я успокоился, вещи мои были перенесены в каюту, как только погрузились послы, корабль отчалил.

Быстро темнело, но штурман хорошо знал дело и мы шли под всеми парусами. Свинцовые волны били в обшивку с левого борта, брызги летели над палубой, осаждаясь и замерзая на вантах, поручнях, мачтах. Вечером за мной пришел посыльный, пригласил на ужин. Меня проводили в капитанскую каюту на корме, за столом уже сидел капитан – в шведской военной форме черного цвета, с бородой, лет сорока, лицо властное, умное. Я вошел, кивнул головой, пожелал всем доброго здоровья. Все с любопытством уставились на меня. Обстановку разрядил посол, указал стул напротив капитана. Обслуживающие нас вестовые принесли еду – жареное мясо, вареную рыбу, соленые огурцы, квашеную капусту, вино. В тишине поели, послы откланялись и ушли. Я тоже не собирался задерживаться и только встал, чтобы уйти, как капитан попросил задержаться.

«Ну вот, началось».

И точно – капитан спросил:

– Не вы ли Юрий Кожин, лекарь?

Я кивнул:

– Вы попадали в плен на купеческой ладье и удачно сбежали?

Я кивнул, что говорить – он и так много знает.

– Вы достойный противник, Кожин, не только лекарь. Я собирал все сведения – сначала о купце, а когда выяснилось, что побегом руководили вы, то и о вас. От меня никто не уходил, судно быстроходное, команда обучена, вооружение мощное. Как вам это удалось? Все офицеры корабля с интересом выслушают ваш рассказ, зла мы не держим – вы оказались хитрее, знать, не всегда были лекарем, есть и воинская сноровка, в бою не всегда побеждает сильнейший – вы тому пример.

Ну что же, хотят знать – можно и рассказать – дело прошлое, с корабля меня вряд ли выкинут. Я начал с того, как мы с ладьи взяли бочки с порохом, вплавь привязали их у пера руля на шведском фрегате и взорвали. Офицеры, которые внимательно слушали, тут же задали вопрос:

– А как в воде удалось поджечь фитиль?

Я достал из-за пояса пистолет.

– Мы брали с собой разряженные пистолеты, поджигали фитиль искрами от замка.

Офицеры шумно заговорили друг с другом на шведском. Далее в разговор вступил капитан:

– А как удалось отмерить длину фитиля?

– Я сделал фитили из бумаги, набил их плотно порохом, один фитиль зажег и засек время.

Далее мы долго разговаривали, офицеров в основном интересовали технические подробности, в ходе самого боя они участвовали.

Их интересовало – почему мое оружие так далеко и точно стреляет, – по моему разрешению вестовой принес из моей каюты штуцер. Когда я расчехлил его, офицеры внимательно стали его рассматривать, отмечая новинки – прицел, нарезной ствол.

– И как далека и точна стрельба из него?

– Можно попасть в голову на тысячу шагов.

– О! Гут, зер гут!

Офицеры попросили подержать оружие, долго его рассматривали, наконец капитан усадил офицеров, я зачехлил штуцер.

– А как удалось так ловко нас подловить?

Я рассказал, что во время боя надо думать, мысленно ставя себя в положение противника, стараясь предугадать его шаги и действия с тем, чтобы опередить их. Капитан достал из шкафчика бутылку, разлил по кубкам вино, провозгласил тост за достойного уважения противника, у которого он лично многому научился. Офицеры встали, каждый старался чокнуться лично, выпили, я тоже не отказался.

– Кожин, – обратился ко мне капитан, – я с удовольствием зачислю вас офицером на свой корабль, не хотите ли подумать?

Я отказался, сославшись на то, что я лекарь, а не воин, и мне больше нравится лечить, а не убивать.

– Судя по тому, что вас сопровождают послы и вы будете лечить нашего короля, это неплохо получается. Я, как капитан и офицер моего корабля, с удовольствием сделаю все, чтобы вояж доставил удовольствие.

Мы раскланялись, и я отправился в свою каюту, время уже было позднее. Выпитое вино приятно согревало тело, и я быстро уснул.

Поутру оставили по левому борту остров Готланд, в это время мы с офицерами пили вино. Послы, позавтракав, быстро покинули капитанскую каюту. Насколько я понял, военные моряки и послы не очень любили друг друга. Ближе к полудню в каюту постучал капитан, пригласил на верхнюю палубу, попросив потеплее одеться. Я вышел и направился к капитану, он стоял по правому борту с подзорной трубой в руке.

– Узнаете?

Вдали, справа от нас проплывал небольшой остров, сначала я даже не понял – почему я его должен узнать, но воспользовавшись протянутой мне подзорной трубой‚ узнал остров, где мы воевали со шведом. Да, вот и мыс, пролив. Выглядел он зимой немного не так, поэтому мне не удалось его узнать с первого взгляда. В душу нахлынули воспоминания – о побеге, купце Григории, славных ребятах Федоре Карасеве и Онуфрии Оглобле. Однако капитан скучать не дал, мы прошли в его каюту, где выпили на брудершафт, потом каждый сказал по тосту, в общем все переросло в хорошую выпивку, но на ногах все стояли твердо – на службе все-таки.

В полдень следующего дня подходили к Стокгольму, медленно тянулись по шхерам, пока впереди не вырос город. Я попрощался с капитаном и офицерами, расстались мы добрыми знакомыми, а ведь не так давно обменивались ядрами и могли убить друг друга. На причале нас уже ждали кареты.

В пригороде столицы располагался старинный замок с башенками и узкими окнами-бойницами. Меня отвели в комнату, где я оставил сумки с инструментами и вещами, и один из послов повел меня по замку. Я вертел головой – было интересно, замок производил более суровое впечатление, чем у французского или английского королей. Толстые дубовые двери, закопченные от факелов стены и потолок, почти во всех комнатах – развешанное по стенам оружие – и не сабельки, шпаги или рапиры, как у Людовика, а огромные секиры, мечи, копья. Ясно – наследники викингов.

Мы вошли в огромный зал, на полу громадный ковер, на стенах – гобелены. В зале стоит длинный стол и лавки вдоль него. Все из мореного дуба, тяжеловесное, отполировано сотнями и тысячами рук и задниц в кожаных штанах. Зал был пуст, мы прождали около получаса, когда открылась боковая дверь и мы вошли в комнату – вероятно, кабинет короля. Две стены занимали полки с книгами‚ по этим временам – редкость и богатство, на двух других – висело оружие: как простое, побывавшее в битвах, судя по зазубренным лезвиям, так и богато украшенное, изящное – наверное, дары или трофеи. Почти в центре комнаты, в кресле за столом сидел король в простой одежде: суконный камзол без особых украшений, кожаные сапоги, на голове – шапочка. Высок, как все шведы, русоволос, с серыми глазами и взглядом исподлобья. Мы склонились в поклоне, когда я выпрямился, король внимательно меня разглядывал. Посол что-то долго говорил по-шведски. Король его прервал:

– Сможешь ли ты помочь мне?

Посол послушно переводил.

– Извините, ваше величество, сначала я должен вас осмотреть.

– Да что тут смотреть! – Король снял с головы шапочку.

Еперный театр! На голове красовалась здоровенная опухоль размером с мужской кулак. Багрового цвета, изъеденная язвами, сукровицей и дурно пахнущая. Я спросил согласия, приблизился, начал осматривать и ощупывать. Рак кожи, без сомнения. Дал ли он уже метастазы – неясно, да и выяснить не представлялось возможным. Конечно, я прощупал все доступные лимфоузлы – заушные, надключные – вроде бы нет, но кто поручится, что метастазов нет в легких или других органах? И как оперировать – опухоль убрать можно, но учитывая, что придется вместе с опухолью убрать и соседние участки кожи‚ получится большой кожный дефект, чем его и как закрыть? А я не онколог и не пластический хирург.

Я стоял и смотрел на опухоль, проигрывая в голове десятки вариантов. Мое молчание расценили как сомнение. Посол стал говорить, что по мнению самых известных врачей, которые осматривали Карла Густава, опухоль неизлечима, никто не взялся, но по письмам Людовика и Якова, сей лекарь творит чудеса и делает невозможное. Я прервал словоблудие посла, уселся напротив короля на стул и уставился на опухоль на голове, прикидывая и так и сяк. Постепенно начал вырисовываться один вариант, правда‚ надо было обмозговать его более тщательно и обговорить его с королем. Я посмотрел королю прямо в лицо – во время моего осмотра он не проронил ни слова – и увидел в его глазах надежду. Надежду на меня, надежду жить. Если я вначале колебался, то теперь решился.

– У меня, так же, как и у вас, государь, есть один только вариант, не самый быстрый, но хочу надеяться, что правильный. От вас потребуется согласие, терпение и вера в меня. Кое-что в лечении покажется странным, в течение двух недель после операции вас никто не должен видеть, кроме меня. Устраивают ли вас, государь, такие условия? Если да, я попробую сделать все, что могу, в этом ручаюсь.

Посол перевел мои слова и тут же обратился ко мне:

– Как смеешь ты ставить условия государю, как у тебя…

Король поднял руку, и посол заткнулся на полуслове. Карл Густав ответил коротко:

– Я согласен на все, что ты сказал, только поясни – почему меня никто не должен видеть?

– Я все продумаю до конца, до мелочей, потом объясню, сейчас я не готов.

– Хорошо, к тебе будет приставлен слуга‚ в твоем распоряжении – любая еда и одежда, захочешь женщину – только скажи, но думай быстрей, я устал болеть и ждать.

Я поклонился и, сопровождаемый послом, вышел. В комнате я улегся на кровать, мне всегда лучше думалось лежа, в тишине. В институте нам показывали в травматологии, когда закрывают дефекты кожи лоскутом на «ножке». Это когда к дефекту подводят – ну скажем руку, от нее не до конца отрезают кусок кожи, желательно с сосудистыми и нервным пучком и подсаживают на дефект. Когда новый лоскут приживется, питающую его кожицу отсекают. Проблема в том, что королю придется дней десять после операции ходить, есть, спать с прибинтованной к голове рукой. Еще вопрос – как приживется на новом, не очень здоровом месте кожный лоскут. Я никогда не занимался подобными операциями, не знаю всех тонкостей, так – общее представление, специалисты же в мое время учились этим тонкостям годами. Как я иногда жалел, что не подался в пластические хирурги! Подтягивать лицо, делать упругие грудки и попки, никаких срочных операций по размозжению почки после аварий или раздробленного таза с разрывом мочевого пузыря… Опять же – уважение и почет, да и денежки немалые. Ладно, размечтался – будет и кофе и какао с чаем в постель. Если все обойдется. Я видел близко четырех монархов, правивших большими государствами, повелевавшими судьбами миллионов подданных, но впервые увидел человеческие глаза, в которых боль и надежда. Это меня задело.

Я позвонил в колокольчик, слуга возник сразу, как будто стоял за дверью.

– Чего изволит господин? – Надо же, на чистом русском.

– Перо и бумагу, бумаги много.

Слуга поклонился и исчез. Через несколько минут заявился с пером, чернильницей и стопкой отличной, явно китайской работы бумаги. Я начал прорисовывать ход операции, отводил свою руку вверх и на себе в зеркало смотрел, откуда лучше взять кожный лоскут и какие сосуды надо сохранить. Голову придется наклонять, лоскут взять с левой руки – вдруг правой надо будет что-то подписать или еще какая надобность возникнет. С каждым исчерканным листом бумаги уверенность моя крепла – может, должно получиться. Выглядит, конечно, со стороны диковато, как-то еще король к этому отнесется, если бы я в животе у него ковырялся – другое дело. Вдруг сочтут колдуном или еще кем? Вроде шведы – протестанты, но инквизиция была совсем недавно.

После почти суток размышлений я решился на разговор с королем. Позвав слугу, я велел отвести меня к королю. Слуга довел меня до покоев, где меня остановил какой-то вельможа. Я объяснил, что хочу говорить с королем, от удивления глаза у вельможи выпучились, что у вареного рака:

– Вам назначена аудиенция?

– Нет, но я прошу доложить обо мне.

Тот нехотя направился за дверь и почти тут же выскочил назад; угодливо улыбаясь, пригласил в комнату. Король сидел в кресле, почти в той же одежде, только шапочка была другая. Я медленно объяснил, что хочу сделать, почему надо брать лоскут живой кожи с руки, показал рисунки. Карл Густав внимательно слушал, задал несколько вопросов, затем хлопнул по столу ладонью:

– Я согласен, не слышал ранее о таком, но ты первый, кто предложил реальную помощь отдаю тело свое тебе… и да поможет нам Бог. Когда?

Я сказал, что мне надо подготовится:

– Думаю, через день.

– Даю тебе вельможу, он честен, проверен, моим именем можешь брать любую комнату, изменить ее по твоему вкусу, он поможет.

Король позвонил в колокольчик, что-то сказал слуге‚ и мы, откланявшись, вышли. Через несколько минут ко мне явился придворный, вероятно бывший вояка: выправка, твердый взгляд, на лице – старый шрам. Мы с ним пошли по комнатам дворца, выбирая нужную. Мне хотелось две или три смежных комнаты с двумя входами. В одной из них сделать операционную, другая будет палатой для короля. Нашли, по моему мнению, будущую операционную, очистили от мебели и ковров, оставили лишь длинный стол. Устраивало окно – выходило на восток, все светлее будет, да еще я озадачил вельможу: надо хотя бы пару керосиновых ламп, освещение требуется хорошее, да список написал – хлебное вино, перевязочные материалы и много что еще.

Слуги во дворце бегали как заведенные. День прошел в хлопотах. Вечером я лег спать пораньше, надо было отдохнуть и собраться с мыслями. На рисунке-то все получалось, а на деле может быть не все так гладко, один из сосудистых пучков может лежать в стороне, не там, где у всех, и во время операции придется менять весь план. Сон был беспокойный, я часто просыпался, проснулся не очень отдохнувшим. Позвал слугу, умылся, немного поел, прошел в операционную. Для меня и Карла эти стены на пару недель станут временной тюрьмой. Осмотрел, приготовил инструменты: бросил в медный таз, налил местного самогона, поджег. Лучше всего стерилизует пламя.

Появился Карл Густав, бледный, но держится хорошо, тоже ночь наверняка прошла не в сладких снах. Я дал ему настойку опия, уложил на стол. Был он по пояс обнажен, тело худощавое, жилистый, на таких обычно раны заживают хорошо. Через полчаса колол иглой – чувствительность еще сохранялась, дал выпить настойки еще и стал обрабатывать голову: сбрил волосы, обработал самогоном. Карл лежал спокойно: сильно заторможен. На всякий случай привязал его к столу простынями. Помолился, вздохнул и взялся за скальпель. Все, отступать уже поздно. Сделал первый разрез, обойдя вкруговую опухоль, она вместе с кожей легко отделилась от кости, по весу – грамм семьсот будет, бросил ее в тазик. Рана кровила, начал перевязывать сосуды. На голове довольно обильное кровоснабжение и раны кровоточат сильно, но есть и положительная сторона – заживают быстро. Так, с головой на время покончено, на темени – огромная скальпированная рана, такой дефект не ликвидируешь, стянув края. Отвел руку в сторону, вытер обильно самогоном – дрянь на вкус редкостная – и сделал почти круговой разрез, осторожно подсек кожу с подкожной клетчаткой, сохраняя артерию и вены, рану на руке ушил, поднял руку, подтянул ее к голове и сшил лоскут на руке с кожей головы. Теперь у меня получилась странная, в природе не встречавшаяся конструкция – рука пришита к голове. Вот почему я просил, чтобы короля никто не видел. Обработав швы самогоном, перевязал. Король вел себя спокойно.

Я осторожно поднял его со стола и дотащил до кровати, он пытался помочь мне, перебирал ногами. Слава богу, уложил – и венценосный пациент отрубился. Мне кажется, он даже не сообразил, что одна операция уже позади. Теперь будем ждать, когда сосуды кожи головы и руки срастутся. Я убрал операционную – ведь нам здесь жить, выкинул узел с окровавленными простынями и опухолью за дверь, попросил принести еды. Карл в отключке, ему сейчас сон – благо, но мне, как всегда после операции хотелось есть. Глянул на часы – всего-то три часа прошло, а по ощущениям чуть не вечер.

Слуги принесли поднос с едой и вином, я отобрал поднос на пороге, не впустив их в комнату, мне только здесь инфекции не хватало! Сел за бывший операционный стол, который стал снова обеденным, и с аппетитом поел. Теперь и отдохнуть можно. С чувством выполненного долга я завалился на соседнюю кровать. Хорошо! Спать вот пока нельзя, надо поглядывать за пациентом – очнувшись, может начать двигать левой рукой, а ему этого никак нельзя. Шовчик свежий, тонкие шелковые нитки могут прорезать кожу… и шов разойдется.

Я лежал и поглядывал на короля, теперь мне и ему следовало запастись терпением. Оставшийся день и ночь прошли на удивление спокойно. Утром мы поели, Карл Густав орудовал за столом правой рукой, отсутствием аппетита он не страдал, я осмотрел рану, перевязал, Он пытался со мной поговорить, но я не знал европейских языков и он раздосадованно замолчал. Потом он тихонько начал петь шведские песни, когда он замолчал – стал петь я русские. Так, за пением и день прошел.

Наверное, его следует чем-то занять… Когда завтра придут слуги с едой, надо заказать им книги – пусть читает. Я так и поступил: Карл читал, а я скучал. Раны затягивались быстро, первичным натяжением. После пятого дня я стал тренировать сосуды с лоскута. Зажимом пережимал на несколько минут «ножку» с сосудами, идущими от руки. Испытывая кислородное голодание, в кожу головы из окружающих тканей будут быстро прорастать свои капилляры, за ними – артерии и вены. Быстро – это конечно относительно.

За две недели я достаточно потренировал лоскут, несколько раз в день пережимая «ножку». Осмотрев в очередной раз, решил, что завтра отделю руку от головы. Так и получилось: я уложил короля на стол, напоив опием, обработал кожу самогоном, пересек питающую «ножку», ушил раны, перевязал руку и голову. Теперь король мог свободно двигать обеими руками.

Прошла еще неделя, я снял повязки. Швы на голове и руке зажили. Правда, на голове получилась лысина, ведь на голову я пересадил кожу с руки, а лысину можно и париком прикрыть; в Европе их почти все монархи и дворяне носят – мода, видишь ли, или шапочку надеть, да и так ходить можно – ну лысый мужик, что с того! Подвел пациента к зеркалу – он недоверчиво щупал голову, осматривая ее с разных сторон. Затем громко крикнул по-шведски, и в комнату влетел испуганный слуга. Все дни, что мы провели вместе, король в основном молчал, впрочем, как и я. Иногда мы пели.

Слуга с удивлением уставился на голову короля, но Карл что-то ему сказал, и тот исчез. Через какое-то время привели вельможу, который раньше переводил. Тот тоже с удивлением уставился на лысину короля. Опухоли не было. Король спросил:

– Я здоров?

– Да, ваше величество! – Я поклонился.

Король подошел, крепко меня обнял и пожал руку.

– Завтра будет пир, меня давно не видел двор, надо показаться… Пир в честь моего выздоровления, я приглашаю тебя, Кожин! Сколько месяцев я мучился, прятал под шапочкой эту гниль, доверялся каким-то проходимцам! Когда мне порекомендовали тебя – усомнился. Теперь знаю – если придется занедужить, – на тебя вся надежда. А не хочешь ли королевским лекарем стать? Деньгами не обижу, дом дам, судно дам – семью перевезти, а хочешь – новую женщину найдем.

Я поклонился:

– Прости, король, Родина милее, там дом родной. Случится чего – присылай гонца! Что в моих силах – сделаю, но не держи зла, не могу!

Карл Густав кивнул:

– Да, другого ответа я не ожидал, даже поврежденные корабли прощаю!

Король вышел. Ну что же, еще одно хорошее дело сделано, может и прибавится союзник у России, хотя из истории я знал, что впереди битва под Полтавой и не все гладко будет меж нашими странами.

Глава 7

После полудня ко мне пришел слуга, пригласил пройти с ним. В одной из комнат на длинных полках лежали и висели камзолы, рубашки, стояла всевозможная обувь. Ага, меня решили приодеть перед балом, вещей парадных, для пира или бала я не брал, чай, на работу ехал. После долгой возни одели по европейской моде – зеленый камзол, кружевная рубашка, башмаки. Я посмотрел в зеркало – выгляжу неплохо, не хуже местных дворян, хотя украшений на мне нет. Здесь каждый уважающий себя вельможа носил толстенные золотые цепи, массивные перстни. Это как у новых русских «Мерседес» или «БМВ» – символ достатка и успеха в жизни. Не хватало в костюме лишь перевязи через плечо со шпагой, да на пирах являться с оружием запрещено: известно, пьяному со шпагой или мечом в руке любое слово может показаться обидным – а коли кровь прольется – кровная обида, смывается кровью родичей. Ближе к вечеру в большой зал начали собираться гости – подъезжали на колясках, выходили сверкающие драгоценностями дамы в шубах, их сопровождали кавалеры, одетые не менее ярко, я бы даже сказал – крикливо.

Народу набилось в зал много, в отличие от французов – здесь же, в зале стояли длинные столы с кушаньями, вином. Стол был скромнее, попроще: то ли казна скуднее, то ли уж французы больше гурманы, то ли какие-то местные традиции. Полно было рыбы – разной и в любом виде – копченая, вяленая, соленая, жареная, вареная. Конечно, Швеция – морская держава. Лосось и семга, форель и белуга – на любой вкус. Все были знакомы друг с другом, постоянно организовывались и распадались группы беседующих, раздавался женский смех. Я же не знал языка, у меня не было знакомых, чувствовал себя чужим на этом празднике.

Распахнулись двери, вошел король. Если бы я его не знал близко, можно было ошибиться, на голове – корона чистого золота, старинной работы, с самоцветами, алый плащ и темно-синий камзол, башмаки с серебряными пряжками, выглядит прекрасно. По-моему, после операции он слегка поправился, а щеки уж точно порозовели, исчез землисто-серый цвет лица.

Карл Густав громогласно поздоровался, приветствующие склонились в поклоне. Король сделал жест, приглашающий к столу, и все стали чинно рассаживаться, похоже, каждый знал свое место. Я замешкался, ко мне подошел слуга и повел к столу в торце, через весь стол напротив уселся на кресле король. Поднялись вельможи, долго говорили здравицы за государя, стоя выпили, я присоединился. Все набросились на закуски, я не отставал. Далее тосты следовали один за другим, я только пригубливал кубок, а то можно быстро набраться и пропустить что-нибудь интересное. Далее начались танцы, музыка была еще та – оркестр играл что-то заунывное, затем повеселее, но мелодии как-то не ухватывалась, нет, не по мне шведская музыка. Я послонялся по замку, разглядывая портреты; читать, как и говорить по-шведски, я не умел.

Задержался у развешенного по стенам оружия. Одна из секир была настолько велика, что я просто представить себе не мог, как ею можно махать в бою, на парадную не похожа – лезвия зазубрены, ручка отполирована, причем руками в местах естественного хвата. Сзади неслышно подошел слуга:

– Это секира Гуннара, он жил три поколения назад, никто в бою не мог его победить, его драккар избороздил все моря.

– Хм, неплохо, были воины раньше.

Поскольку я был сыт и слегка пьян, решил на пиру не задерживаться, пошел в свою комнату, отдыхать. Не любитель я шумных долгих застолий и танцев, тем более не в кругу близких друзей.

Выспался хорошо, хотя временами доносились громкая музыка и шум танцующих. После завтрака и утреннего туалета вошел слуга, пригласил к королю. Нехорошо заставлять ждать его величество – или высочество – я всегда путался в этих титулах. Меня завели в уже знакомую комнату. Король сидел в кресле, рядом несколько придворных вельмож. Слуга стоял за мной и переводил. Король сначала поблагодарил за избавление от опухоли, пожелал мне самому долгих лет и здоровья, затем спросил – сколько мне заплатить за мое искусство. Я пожал плечами: мы заранее не уговаривались, сколько король сочтет нужным заплатить, столько и будет. Король позвонил в колокольчик – вошли два здоровенных бугая в кожаной одежде, внесли красивейшую здоровенную чашу не меньше двух ведер вместимости, чаша была из серебра, на ней вырезаны охотничьи сюжеты из червонного золота и глаза у зверей из самоцветов. Причем чаша была не пустой, доверху – золотые монеты. Не хило, одному мне, может, и не поднять. Я поклонился Карлу, сказал прочувствованную речь, пожелал здоровья и удачи на долгие годы. Король внимательно выслушал, кивнул. На прощание сказал:

– Эти два воина, что держат чашу, очень умелые в воинском деле, они будут сопровождать тебя до Москвы, охранять тебя и золото, корабль уже ждет в порту.

А с другой стороны – таких операций, как сделал я, никто не делал, и еще лет триста делать не будет. Жалко, что никто из коллег не видел – хотя бы тот же Амбруаз – был бы фурор в медицинском мире. Сам же, без позволения короля я рассказывать никому не могу – и не только из-за врачебной тайны, это уже тайна государственная, за такие сведения можно и башки лишиться, а мне она пока дорога.

Карета быстро доставила нас в порт, я нес свои вещи, шведы – сундук с золотом. На причале я попробовал приподнять один край и ахнул – да тут килограммов восемьдесят, ну отбросить вес сундука – все равно солидно. Бугаи лишь усмехнулись на мою попытку. Погрузились на судно, послов на этот раз со мной не было, их каюту заняли бугаи с золотом. Выходили они в пути только по одному, один не покидал каюты – вышколены, однако, хорошо, ни с кем из экипажа не общались, да и экипаж их по-моему побаивался, вероятно были наслышаны. Я с удовольствием проводил время с капитаном, пил вино, разговаривал на разные темы. Три дня в море пролетели как один день, если бы еще и погода была хорошей. Пристали в Ревеле, я тепло попрощался с капитаном и офицерами. Мы сошли на берег.

Пока бугаи с сундуком стояли на пирсе, я нашел кибитку – вроде крытых саней, возчик согласился доставить нас в Псков. До города добрались без приключений, вид у бугаев был такой, что окружающие с ними боялись даже заговаривать. В Пскове я начал искать сани или возок до Москвы. На корабле было невозможно – лед на реках. А вот поди ж ты, город по местным меркам большой, но никто не соглашался, дороги занесены снегом, разбойники пошаливают. Удалось уговорить одного деда с санями-розвальнями, посулив два серебряных рубля – большие деньги. На моем коште также была кормежка лошади и деда. Выехали уже в полдень, утра ждать не стали, надоело жить на постоялом дворе. Дед приготовил медвежьи шкуры, мы укрылись, было тепло. Снег хрустел под копытами, повизгивал под полозьями.

Верст пятьдесят дорога была наезженной, потом постепенно становилась уже, и мы выехали на лед. Лошадка неспешно бежала, отмеряя версту за верстой, начало смеркаться, придется часа через два съезжать с реки, искать постоялый двор. Из-за долгого сидения ноги затекали, и мы по очереди соскакивали с саней и бежали следом. Оба бугая могли бежать долго, часами, ничуть не запыхавшись, только лица краснели. В один из дней, когда один бугай бежал сзади, приотстав метров на десять, впереди нас выросла маленькая ватажка – человек десять, с дубинами, несколько человек поигрывали сабельками. Лошадь сразу схватили за уздцы.

Бегущий сзади среагировал быстрее того, что сидел на санях; в руках у него появились ножи, и он стал кидать их с такой скоростью, что я не видел летящих лезвий. Нападавших не спасли даже старенькие тулупы, ножи пробивали их, словно фанеру. Второй бугай вскочил слева по ходу движения, жестом приказав мне лежать. Дедок на передке сидел ни жив ни мертв. Бугай вытащил из-за спины короткий меч и, прыгнув к разбойникам, тут же перерезал глотки двоим, которые держали сабли. Не успели те упасть, захлебываясь кровью, он выхватил из их рук их же оружие и бешено завращал. Сабли в обеих руках вертелись, как пропеллеры, сливаясь в два прозрачных диска: вжик, вжик – и двое упали без голов. Причем все это происходило настолько стремительно, что никто из татей не успел ничего сообразить. Вот только что стояло десять ухмыляющихся рож, моргнули глазом – и только двое живых осталось, один кинулся бежать – и упал с ножом в спине, второй застыл столбом, но ненадолго – бугай срубил ему голову. Оба деловито подошли к убитым, выдернули из тел свои ножи, вытерли кровь об одежду убитых и вернулись в сани. Даже не запыхались. Если бы сам не видел – не поверил – секунды – и десять разбойников мертвы. Понятно, что они не воины, умения нет, но такую скорость смертоубийства я видел впервые.

Дед от страха икал и сидел соляным столбом. Бугай легко тронул его за плечо, показав – поехали. Дед дернул вожжи, мы снова тронулись в путь. Бугаи молчали, лица их не выражали никаких эмоций – страха, удовольствия от победы – ничего, просто сделали маленькую работенку. Я собственно тоже испугаться не успел, но не успел и штуцер вытащить, а пистолеты были за поясом под тулупом. Чтобы их вытащить, надо было встать с саней, развязать кушак, только тогда достать. Специально засунул, чтобы порох не отсырел, да замки не замерзли. Времени вот только у меня в запасе не оказалось. И что интересно – с виду у бугаев и оружия видно не было, – где они его прячут – в рукавах, что ли? Я понял, что король не хвастал, когда сказал, что воины умелые. Не хотел бы я быть их врагом. Больше происшествий не было, на постоялом дворе дел помалкивал об увиденном, но ехать ему явно стало спокойнее. Правда, к бугаям он близко не подходил, в глазах плескался страх, передо мной гнулся в три погибели, считая их моими слугами.

Но вот вдали показались дымы, начали попадаться попутные и встречные сани, дорога была усеяна конским навозом. Москва! В городе я показывал дорогу, вот и мой Петроверигский переулок, дом. Бугаи легко сняли с саней сундук, следом за мной внесли его в дом, поклонились и вышли. Я бросился за ними:

– Покушайте, отдохните хоть ночь, завтра назад!

Но бугаи отмахнулись, уселись в сани. Я заплатил деду обещанные деньги и еще столько же – за обратную дорогу. Бугаи довольно улыбнулись, кивнули на прощание – и сани тронулись. Интересные мужики, я стоял на дороге и вспоминал, вот только слышал ли я их голоса? Или они немые? Да нет, вроде между собой иногда переговаривались.

Вернувшись в дом, застал растерянных домочадцев – хозяин и муж вернулся, тут же убежал и стоит на дороге. Я обнял Настю, Мишу – большой уж стал, пора к делу пристраивать, поздоровался с Сидором. Вдвоем, пыхтя, еле притащили сундук из коридора в ближайшую комнату – это оказалась трапезная. Челядь с интересом уставилась на сундук, но я их спровадил, не тот случай. Остались Настя, Миша и Сидор. Открыл сундук – и все ахнули. В чаше тускло светилось золото. Я запустил руку и устроил водопад из монет. Знаком показал Сидору, мы взялись за чашу и поставили на стол. Настя заохала, стала ходить вокруг стола, разглядывая чашу со всех сторон. Работа была изящной, по серебру вчеканено золото, причем с большим вкусом. Картины очень реально изображали сцены охоты, было их всего четыре. Охотники, как можно было догадаться, были викинги – бородатые, с прямыми мечами и рогатинами. По ободку тянулась непонятная надпись, похоже на древние руны. Чем больше мы рассматривали чашу, тем больше открывалось деталей. Только более-менее рассмотрев чашу, я понял, насколько велика ее цена. Думаю, что она стоила дороже золота, что было в ней.

Золото ссыпали в кожаные мешки и унесли в мой кабинет, поразмыслив – чашу тоже. Накрыли стол, мы в том же составе уселись, все не спеша ели, мы с Сидором выпили водочки. Я рассказывал, как добирался, какой дворец у шведского короля, Настя интересовалась – чем и как кормили, Сидор – какое оружие видел. Когда я рассказал о стычке с разбойниками, Сидор лишь уважительно покрутил головой – познакомиться да поучиться бы у таких воинов. В общем, рассказы растянулись на весь вечер, единственное, о чем я умолчал – о самом заболевании короля, но к этому в доме привыкли. Когда мы с Настей удалились в свою спальню, она спросила:

– Юра, а что мы будем делать с такой кучей золота! Не дай бог, проведает кто, беды не оберешься.

– Да кто проведает – шведы уехали, возничий и не знал, что в сундуке, Сидор, ты и я молчать будем, думаю, и Мишу особо предупреждать не надо, он парень умный.

– Боязно мне как-то, любимый. Придумай, дело какое заведи али еще что.

Я пообещал подумать. И в самом деле – я стал реально богат, не так, как, скажем, граф Строганов, но многих купцов обошел, а может и дворян. Крепко надо подумать, с этой мыслью я и уснул.

От души выспался, проснулся около полудня, уже истопили баньку, сходил с Сидором, хорошо попарился, позавтракали, а вернее пообедали, и я удалился в кабинет. Стоял один вопрос – куда вложить этакую прорву денег – прииск изумрудный и так уже работает, прибыль приносит, водочное производство расширять не потребует капитальных вложений, заняться нефтью – буровое оборудование нужно, да и кому в эти времена нужен бензин или керосин – сбыта не будет. Ешкин кот, на ум не приходило ничего путного. Стал перебирать в голове – а что ценилось современниками? Картины старых художников. Только где их взять в Москве сейчас, пожалуй в Голландии, Испании, Италии, Франции – например фламандская живопись. Так, уже неплохо. Что еще? Иконы! Вот куда еще можно вложить деньги попробовать, тем более собирать иконы здесь и сейчас будет выглядеть богоугодным делом. Попробую. Наметив эти варианты, поехал к ювелиру Абраму, может, что и присоветует. Абрам встретил, как всегда – широкой улыбкой. Он потирал руки, шмыгал носом и всем своим видом выражал желание услужить. Проводил меня в кабинет, усадил в кресло, сам присел на стул, придвинулся к столу.

– Неужели еще одну партию камешков привезли, так вроде еще не весна?

– Нет, Абрам, посоветоваться приехал. Ты смышлен, у тебя много родичей и единоверцев по всему свету, подскажи – можно ли купить картины художников – из Франции, Италии, Испании?

Абрам изумленно глядел на меня:

– А что, таки они имеют хорошую цену?

– Не думаю, просто хочу купить, все равно твои приказчики будут в Амстердаме, Париже, может и еще где, пусть узнают.

Абрам долго думал:

– А фамилии у них есть?

– Записывай.

Абрам приготовил перо, чернильницу и бумагу, я стал диктовать. Конечно, я не помнил, кто из них когда жил, я не искусствовед, просто перечислял фамилии, которые были на слуху, те, что помнил после посещения Эрмитажа: Рафаэль, Ван Гог, Леонардо да Винчи, Дюрер. Я назвал десятка полтора-два фамилий. Абрам усердно скрипел пером.

– И что, на этом можно сделать деньги?

– Абрам, а я похож на сумасшедшего?

Он посмотрел на меня:

– Пожалуй, нет.

Посидел, повздыхал, поглядел на меня:

– А может и мне что-то купить?

– Решай сам, картины в цене будут расти, это хорошее вложение капитала, но не быстрое.

Алчный блеск в глазах Абрама померк.

– Ладно, я попробую узнать, но раньше я не слышал, чтобы кто-то на Руси картинки покупал.

Мы раскланялись. Да, я утвердился в решении собирать картины, иконы, книги. Это вложения на века и оценить смогут только потомки, даже не Миша или его дети. Смогут ли только сохранить? Третьяков родится значительно позже.

После некоторых размышлений направился в ближайший храм. Поставил свечи, помолился у иконы святого Пантелеймона – покровителя врачей и болящих, щедро одарил священника серебром.

– Батюшка, хочу приобрести несколько хороших икон домой, как это можно сделать?

– Сын мой, сходи в иконописную мастерскую, закажи иконописцам.

– А может, есть небольшие иконы, которые для церкви маловаты, а для дома будут в самый раз, я сделаю для храма хорошее пожертвование.

– Подожди, сын мой.

Священник ушел в боковую дверь. Долго не было его – около получаса. Затем он вышел, неся в руках небольшую, размером с книгу, икону.

– Вот, святой Георгий.

Я перекрестился, поцеловал икону и приложился к руке батюшки.

– Спасибо!

Достал кожаный кошель с серебром и отдал батюшке, он пробормотал слова молитвы и перекрестил меня. На прощание я спросил:

– А где хорошая иконописная мастерская?

– Езжай в Сергиев Посад, там хорошие мастера.

Ну что же, и на том спасибо.

Дома я разглядел икону – на доске, без оклада, но работа явно старая, краски хоть и яркие, но уже в мелких трещинках. Я взял лупу, осмотрел – подписи иконописца нигде не было. Ладно, начало положено, я повесил икону в своем кабинете.

Пасмурным зимним днем, когда начало смеркаться, в кабинет постучал Сидор, доложил, что у ворот толпятся татары – все конные, одеты богато, хотят меня видеть.

– Проводи главного в мой кабинет, сам из кабинета не уходи, будь при оружии – но чтобы его видно не было – нож, кистень. Неизвестно, зачем они приехали, татар-то мы с тобой обижали иногда, когда они нападали.

Сидор ушел, я сунул заряженный пистолет в стол – басурмане, с них станется. В коридоре послышались шаги, Сидор постучал и проводил в комнату невысокого молодого татарина. Был он в лисьей шапке, расшитом зимнем халате, поверх которого была накинута на плечи бобровая шуба, на ногах красные сафьяновые сапоги. Из-за края шубы выглядывала рукоять сабли, усыпанная самоцветами. Богатенький татарин, небось – мурза. Я встал, предложил гостю сесть, Сидор принял шубу. Татарин начал разговор на неважном русском, но я сразу перешел на татарский, тот не показал вида, но по глазам я видел – удивлен. После расспросов – живы ли мои родственники, здоровы ли дети и жена – соблюдая восточный этикет, татарин перешел к главному. Сам он сын мурзы из ногайских татар, отец его – мурза большого кочевья – заболел, местные шаманы вылечить не могут, будучи в Казани по делам, ему сказали обо мне. Пришел просить – надо отца лечить, у них давно, уже во втором колене – замирение с русским царем, саблю ему на верность целовали. Если отец умрет, волнения могут быть, есть люди, что склоняют пойти под османов. Вся надежда на меня.

– А где отец?

– Здесь в Москве, на татарском подворье.

– Везите его сюда, надо смотреть больного.

Татарин сорвался с места, едва накинув шубу, сев на лошадь, пустил ее в галоп. Сопровождающие бросились следом. Через час—полтора к дому подкатили сани, где на коврах лежал больной. Татары на ковре перенесли его в дом, занесли в трапезную, уложили на широкую скамью. Все, кроме сына, вышли. Я порасспросил мурзу о жалобах, прощупал живот. Мурза был худ, через живот можно было прощупать даже позвоночник. Похоже, язва желудка, надо оперировать, но мурза слаб. Подлечить бы его, подкормить – получится ли, как только мурза кушал, его рвало, причем даже с кровью, вероятно, язва была старой, уже было стенозирование привратника, говоря по-русски – рубцы стягивали выход из желудка. Операция сложная, тяжелая, как для больного, так и для врача. Не хотелось мне браться за это дело, ох не хотелось.

Я сел и задумался. Молодой татарин, видя мои сомнения, стал обещать хороший бакшиш.

– Золото, серебро, хороших коней, только лечи.

Я объяснил татарину, что надо разрезать живот, это сложно и больно, отец его слаб, может не выдержать операции. Мои слова охладили его пыл, он тоже задумался. Старик в разговоре не участвовал, лишь стонал.

– Если отца не лечить, он умрет?

– Да!

– Значит, лечить надо, вдруг получится.

– Хорошо, привозите его завтра с утра. – Я назвал адрес госпиталя, где работали мои помощники.

Все-таки ребята значительно поднаторели в искусстве врачевания, помощь будет при операции, да и выхаживать после операции легче, не на одного нагрузка будет. Татары подхватили мурзу, так же на ковре унесли его и уложили в сани.

Сидор повернулся ко мне:

– Не брался бы ты, Юрий. Я не знаю медицины, не лекарь, но вижу – тяжелый больной, не дай бог – умрет, не выдержит – видишь, он уже ходить не может. Татары тогда мстить будут – злопамятный народец.

Я и сам не горел желанием ввязываться в эту авантюру, да еще и Сидор подливал масла в огонь. Нет, уж решил так решил. Мурзе, кроме меня, точно никто не поможет, да и данное слово я привык держать. С утречка отправился в госпиталь. Мои помощники были уже там, скоро привезли и мурзу. Татары перетащили его в комнату, один остался: то ли для охраны, то ли прислуживать, то ли за нами наблюдать. Я ему строго сказал:

– Сиди, помогать мурзе можешь – воды подать, горшок вынести, только нам не мешай.

Татарин уселся в углу на пол, на скрещенные ноги и замер. Мы обсудили с помощниками состояние мурзы, решили сначала его подкормить – бульоны, отвары трав, жидкие каши, протертые супы. Пусть хотя бы с неделю окрепнет, потом будем думать об операции. Здесь таких я еще не делал, надо инструмент приготовить, восстановить в памяти ход операции.

Всю неделю мы выхаживали мурзу, он немного окреп, стал сам сидеть в постели. После осмотра я решил оперировать, ассистировать будет Петр, мой давний, еще из Рязани помощник, он уже набрался опыта, сам делал небольшие операции.

С небольшой дозы опия старик впал в прострацию, мы начали операцию. Когда добрались до желудка, нашли застарелую язву, выходной отдел желудка был деформирован, стянут рубцами, на ощупь не пропускал даже мизинец – вот откуда рвота, похудание. Пришлось менять план операции – не язву ушивать, а делать резекцию двух третей желудка. Далее операция прошла гладко.

Выходил старик из-под действия опия медленно, организм был очень слаб. Один из нас постоянно дежурил возле него, не считая сиделки и молчаливого татарина в углу. Сын мурзы посещал отца каждый день, но пока мы его в палату не пускали. На удивление, мурза стал поправляться быстро, через неделю вставал, через две уже ходил, прижимая руки к животу. Затем стал набирать вес, лицо его стало разглаживаться‚ и я увидел, что он и не старик еще – лет сорок пять, просто болезнь довела. Через месяц мурза уже был бодр, весел, жалоб не проявлял, запросился домой. Во всех прогулках его по двору сопровождал татарин, что сидел в углу палаты. Беспокойства мурза не доставлял, рана затянулась, швы давно сняли, пора прощаться. Когда сын его пришел ко мне, я сказал, что отца можно забирать, он выздоровел, но придется себя ограничивать – соблюдать диету: не есть жареного мяса, острых приправ. Через год показаться снова.

Татарин встал, низко мне поклонился, поблагодарил, очень витиевато выразился, что он теперь мне как брат, и если меня кто-нибудь обидит – он всегда придет на помощь. В конце зашел разговор об оплате. Я назвал сумму и еще попросил найти мне иконы.

– Это деревянные картинки с распятым Богом? – удивился татарин. – Наверное, вы человек набожный, хоп якши, я постараюсь.

Заплатив деньги, забрал отца, усадив его на лошадь, и отбыл. Не было его долго, уже и весна прошла. В первых числах июня в доме моем снова появился сын мурзы, за ним татарин с мешком за плечами. Сидор проводил их ко мне в кабинет. Зайдя, молодой татарин поклонился, пожелал мне и моей семье долгих лет и прочее. Когда запас красноречия иссяк, он обернулся, слуга скинул с плеч мешок, развязал… Я ахнул – весь мешок был набит старинными иконами – даже византийской работы. Правда, обращались татары с иконами довольно небрежно – свалили, как дрова, в кучу, даже не удосужились поберечь от царапин, хоть бы каждую тряпицей обернули. Наверное, грабили народ, церкви, а когда и монастыри – столь старые и ценные иконы явно оттуда. Среди татар все мусульмане, иконы им ни к чему, скорее всего на всякий случай собирали и с целью ободрать серебряный или золотой оклад. Я поблагодарил татарина, и мы расстались, слово он свое сдержал.

Я достал лупу и стал разглядывать иконы. Были они в довольно плачевном состоянии – поцарапаны, краска кое-где стертая, видно, татары их не берегли – валялись где-нибудь в сарае, зачем им картинки чуждого им бога. Было видно, что с некоторых икон сняты оклады – доски здесь были другого цвета. Две иконы вызвали у меня интерес: краски хоть и потрескались от времени, но были яркие, манера письма своеобразная. Надо бы съездить к иконописцам – может, скажут, чья это работа, по почерку письма часто можно узнать автора. В один из дней, когда не было особых дел, я на возке, вместе с Сидором поехал в иконописную мастерскую при монастыре в Сергиевом Посаде, захватив с собой несколько икон – реставрацию провести, узнать кто мастер.

В мастерской собралось несколько монахов в измазанных красками передниках, с интересом разглядывали иконы. Насчет нескольких – потертых и поцарапанных – я сразу договорился о реставрации и заплатил за работу. А вот две иконы, что вызвали у меня интерес, монахи долго крутили, переговаривались, затем старший сказал:

– Вот эта икона работы Дионисия.

Я мысленно ахнул.

– …а другая похожа на иконопись Андрея Рублева или его учеников.

Он начал перечислять признаки – краски, поворот головы и тому подобное. Состояние икон было хорошим и я их забрал, бережно закутав в тряпицы каждую. Монахи уважительно со мной попрощались, перекрестились, старший напоследок сказал:

– Мало кто понимает толк в хороших иконах. Наверное, вы набожный человек и Господь одарил вас такими сокровищами.

Я перекрестился, поблагодарил монаха, сунул ему в руку несколько серебряных рублей:

– На краски для иконописцев, святой труд, богоугодный.

Приехав домой, повесил иконы в углу. На видном месте, такими иконами только в музеях любоваться. Хороший подарок сделал мурза, значительно дороже, чем деньги.

В середине июня на возке приехал Абрам, сопровождаемый слугой. Как всегда, долго хлюпал отвислым носом, уселся в кресло, дал знак слуге. Тот вытащил из мешка и положил на стол несколько картин в рамках. Я подошел и стал разглядывать – да это же целое сокровище! Ян Ван Эйк, Рафаэль, Альбрехт Дюрер, Рубенс Питер Пауль, Диего Веласкес… Всего пять картин, но какие! Любой музей в мое время зубами бы ухватился.

Я с лупой стал осматривать подписи. Слава богу, подделывать здесь еще не научились, художники подписывали свои произведения. Несмотря на легкий шок, я старался казаться безучастным, не выражать бурной радости.

Абрам забеспокоился:

– Что-то не так?

– Нет, нет, все так. И сколько стоит?

– Дорого, барин. Вот эта картина – он указал на Дюрера – десять талеров. Рафаэль – двадцать талеров, Веласкес – пять, Эйк – пять, Рубенс – пять… разумеется, золотых талеров.

Я молча смотрел на картины – сорок пять талеров, пусть даже и золотых за бесценные сокровища?

Абрам воспринял мое молчание неправильно:

– Конечно, дороговато, но перевозка, и поиски картин тоже стоят денег.

– Хорошо, хорошо, я беру, только у меня нет золотых талеров, могу дать золотые дукаты, цехины или луидоры.

Абрам заулыбался:

– Это не проблема, пересчитаем.

Мы быстро договорились, я отсчитал луидоры, и довольный сделкой Абрам уехал. На прощание мы договорились, что в следующую поездку его приказчиков он снова привезет картины.

– Тяжело было искать в первый раз, теперь мой приказчик – это мой племянник Мойша, – уже знает, где и как найти, знает цены.

Для того чтобы простимулировать Мойшу, я дал серебришка. Вдоволь полюбовавшись картинами, повесил их на стене кабинета. То, что в мое время будет стоить десятки и сотни тысяч долларов, я купил за пригоршню золота. Я сидел и любовался картинами выдающихся мастеров. Правда у меня было преимущество перед аборигенами – я знал, чье имя пройдет через века, а они нет.

Для сбережения состояния, которое теперь было значительным, я заказал кузнецам металлический ящик с двойными стенами, пространство между которыми засыпал песком. В подвале вдвоем с Сидором выкопали яму, ящик снаружи облили кипящей смолой для защиты от сырости и с трудом поместили в яму. Еле отдышались, работу делали вдвоем. Сидор своей беспорочной службой в течение многих лет доказал свою преданность и умение хранить тайны. Вдвоем так же сносили в подвал мешочки с золотом, серебро осталось в кабинете для каждодневных расходов. Настеньке я показал место зарытого ящика с наказом – беречь, тратить только в лихую годину, объяснил, сколь велика ценность картин, что их нельзя протирать мокрой тряпкой.

Настя поглядела на картины:

– Красивые парсуны.

М-да, чувствуется отсутствие музеев и культурного воспитания. С большим интересом она смотрела на иконы – это было ей ближе и понятней.

В середине августа приехал за очередной партией водки приказчик от Алтуфия, передал просьбу Демидовскую – готовить корабль и людей – вывозить камни с изумрудного прииска. Долго готовить не пришлось – только прикупить запасы продовольствия: мешки с крупами, солью, приправами. Мясо местные охотники поставляли на прииск исправно. Отплытие я назначил на конец августа, как раз успеем обернуться до ледостава.

В хлопотах настал день вояжа. Как всегда попрощался с домашними, Сидор был готов к путешествию, он сопровождал меня. Погода способствовала, были теплые летние деньки. Кораблик, подгоняемый течением и ветром, быстро скользил по реке. Усевшись на палубе, я наблюдал за берегами. Крестьяне готовились к уборке урожая, кое-где поля уже были убраны. Быстро сплавились до Нижнего, Алтуфий встретил как родного, мы обнялись, уселись за стол. Разговорились про дела. Алтуфий слышал, что я ездил в Швецию, лечить короля, стал расспрашивать о местных порядках. К сожалению, ничем помочь я ему не мог – цен на местные товары не знал. Случайно он обмолвился – а куда я вложил деньги.

– Иконы старинные да картины иноземных художников покупаю, – сказал я.

– Парсуны? – изумился Алтуфий. – Зачем?

– Со временем ценность большую приобретут, хорошее вложение денег.

Демидов задумался:

– Пока картины вдвое в цене вырастут, я пять раз товар перепродам, деньги сам-десять верну.

В этот вечер к вопросу о картинах не возвращались, говорили о делах прииска – что еще сделать надо, да и медный прииск пора разворачивать. Купец готовил свой корабль, подыскивал людей, по весне всерьез собирался заняться промышленным производством. Предложил на паях вложить деньги, прибыль – пополам. Я обещал подумать. На следующий день, когда уже прощались, купец неожиданно спросил:

– А каких художников ты покупаешь?

Я назвал имена. Сложив губы трубочкой, Алтуфий старательно записал на бумаге. Видно, все-таки зацепилась у него где-то мысль о картинах. Отплыли часов в девять, дул хороший ветер и кораблик час за часом быстро спускался вниз по Волге. На ночевку остановились у пологого правого берега, развели костер, сварили ушицы, знатно поужинали и улеглись спать кто где. Часть на корабле, часть команды на берегу некоторое время травили байки, спели несколько песен и наконец угомонились. Я лег на палубе кораблика, долго слушал песни команды, смотрел в ночное, звездное небо. Вон Большая Медведица, Полярная звезда, еще угадал несколько известных созвездий. Потихоньку сморил сон. В середине ночи проснулся от шума драки, лязга железа. Пистолеты были за поясом, как всегда в походах, я вскочил. В свете догорающего костра увидел чужих людей, дерущихся с матросами команды. Я вскричал:

– Тревога, нападение! Сидор за мной!

И бросился по сходням на берег. Недалеко от берега наткнулся на чужого мужика, пытавшегося пырнуть ножом рулевого. С ходу всадил ему пулю в брюхо и рванул вперед. За мной уже бежал Сидор с саблей в руке. Вот двое чужаков с дубинами теснят одного из канониров, кажется Артемия. Я выстрелил в грудь разбойника, а Сидор ловко полоснул второго саблей поперек живота. В это время сзади раздалось какое-то кхеканье… и от сильного удара по голове я лишился чувств.

…Проснулся с сильной головной болью, чуть приоткрыл глаза и тут же зажмурил от рези. Солнце уже стояло высоко. В висках сильно стучало, тошнило. Все симптомы сотрясения мозга, правда, я хорошо помнил события текущей ночи. Интересно, чем окончилась схватка, где Сидор, что с кораблем? Я медленно разлепил веки. Надо мной был ровный, белый потолок.

Я скосил глаза: тумбочка, на ней телевизор, какой телевизор, на дворе семнадцатый век!? Сплю, что ли? Или от удара галлюцинации? Я медленно, борясь с тошнотой, сел. Окружающее было более чем реально – это моя квартира в будущем, нет, в настоящем. Тьфу, сейчас разберемся. На будильнике почти полдень, на улице слышны голоса людей, шум проезжающих машин. Та-а-а-к! Это что же, опять домой вернулся? Это же сколько лет меня не было? Я включил телевизор – шли новости. Диктор сказал:

– Завтра, семнадцатого марта две тысячи шестого года тысячи горожан пойдут на выборы мэра.

Дальше я слушать не стал. Это что же получается – там я пробыл почти пятнадцать лет, а здесь – третий день отпуска? Ничего себе, еперный театр! Я оглядел себя в зеркало – да нет, выгляжу хорошо, на свои тридцать с хвостиком, даже седых волос нет. А какие тридцать, мне сейчас должно быть изрядно больше сорока, и где моя борода? Крестик вот на цепочке висит, я оглядел себя: трусов не было, стоял в чем мать родила. Может, приснилось мне все это? Так уж больно все реально. Я потрогал голову – на затылке была изрядная шишка – кто-то же меня ударил на ночевке? Я быстро посмотрел на ногу: вот и шрам от татарской стрелы, когда летал при обороне Рязани. Голова просто раскалывалась, сердце резко бухало в груди. Не сошел ли я часом с ума? В мыслях еще там, на берегу у корабля, а сам здесь – в квартире. Я прошлепал на кухню, открыл холодильник, вытащил бутылку запотевшего пива, хорошо отхлебнул. Пиво настоящее, холодильник тоже. Да что же это делается? Кто мне все объяснит. Раздался звонок телефона. Я снял трубку – мой коллега и приятель, Женька Тинаев.

– Как дела?

– Нормально! – Не рассказывать же ему о татарах, корабле, лечении шведского короля.

– Как отпуск протекает? Или еще не успел в полной мере насладиться? Что делаешь?

– Пиво пью.

– Самое дело для отпуска. Не хочешь на природу выехать, на шашлычок, дамы будут.

– Нет, не сегодня, голова болит.

– Ха-ха-ха, вчера пить надо меньше было.

Мы попрощались, я положил трубку. Вот расскажи я ему, что меня разбойник по голове дубиной ударил. Что же делать-то? Это со мной на самом деле было или бред?

Я решил прогуляться, зайти в магазин – в холодильнике пусто. Пока спускался по лестнице, встретил соседей, они вежливо поздоровались и прошли мимо. Неужели я не изменился? Вышел на улицу и меня оглушил звук проезжающих машин, громкий смех проходящих мимо молоденьких девушек. Я стоял и таращился на улицу – узнавая и не узнавая. Я дотащился до магазина, купил колбасы, батон ржаного хлеба и пива, побрел домой. Да что же это со мной? Воспоминания были так реальны, а Настенька стояла перед глазами как живая. Дома я перекусил и стал думать. В конце концов отпуск только начался, поеду-ка я в Москву, найду Петроверигский переулок, конечно, многое там изменилось, но излучина реки, может быть какие-то каменные дома остались? Решено. Я полазил по карманам и заначкам, взял паспорт, бросил в небольшую сумку белье и бритву и помчался на вокзал.

Аэропорта в нашем городишке не было, пришлось ехать поездом. С трудом купил билет на проходящий поезд – лето, отпуска, сезон – и уже через час трясся на верхней полке.

Чем ближе поезд подъезжал к столице, тем больше меня охватывало нетерпение. Я пытался себя урезонить – что ты там хочешь увидеть – встретить Настеньку? Так уже три века прошло. А может меня гнало желание увидеть бывший дом? Убедиться, что все, что со мной произошло, было в реальности?

Не успел поезд остановиться, как я спрыгнул на перрон Курского вокзала, нанял такси и назвал цель:

– Петроверигский переулок.

Пока ехали, смотрел в окно и ничего не узнавал – новые и не очень дома, огни реклам, по тротуарам идут модно одетые люди, по дорогам – половина иномарок. Да полно, Юра, что ты хочешь найти. Таксист миновал поворот – и вот он, Петроверигский переулок. Я попросил остановить машину, расплатился, пошел пешком. Сердце сильно билось, сумка казалась тяжелой. Переулок изгибался, я зашел за поворот – вот он, мой старый дом. Я сразу его узнал – башенки снесли, заменили забор, но дом был тот. Подошел поближе – стекла выбиты, кое-где и рам нет, двери забиты крест-накрест досками. Наверное, дом на слом или капитальный ремонт, жильцов выселили – как же, центр Москвы, лакомый кусок земли. Я медленно подошел к зданию.

Здесь уже никто давно не жил, везде мусор, вокруг дома все заросло травой. Откуда-то издалека долетает шум большого города, а здесь тихо. Отодрал доски, вошел внутрь. Дом уже несколько раз внутри перестраивали, учинив коммунальную квартиру – длинный коридор, небольшие комнаты, в конце коридора – туалет и умывальник. Я бесцельно бродил по комнатам, вот здесь была наша спальня, там – мой кабинет. И ничего, ни одной даже самой маленькой вещи из того времени. А что ты ожидал? Музей имени Юрия Кожина? Значит, все-таки я здесь жил, я узнал дом, конечно, он обветшал, состарился, но это был мой дом, я его покупал, я узнавал даже трещины на некоторых камнях кладки. Было, было это со мной. Воспоминания нахлынули с новой силой, без чувств я опустился на пустой винный ящик и просидел долгое время в прострации. Наконец очнулся от воспоминаний и пошел к выходу. Меня остановила неожиданная мысль – я зарывал ящик с золотыми монетами. Воспользовалась ли им Настя? Или, может быть, нашли новые жильцы? Я спустился в подвал, было здесь темно и душно, пахло мышами и кошачьей мочой. Нашел в углу металлический прут и стал тыкать им в землю. Земля была слежавшейся, плотной, но я не оставлял попыток. Где-то здесь был этот чертов металлический ящик, мы Сидором не зарывали его глубоко – примерно с полметра. Вдруг железяка во что-то уперлась, я ткнул рядом – опять не идет, мне показалось, что металл звякнул о металл. Я вышел из подвала и отправился искать хозяйственный магазин, но вскоре наткнулся на охотничий. Тоже сойдет. Купил лопату типа саперной, мощный фонарь на светодиодах, раскладной нож и рюкзак. Уложил свои покупки в рюкзак и вернулся. Зажег фонарь и стал копать. Лопатка была маленькой и убогой – такой только окапывать палатку или костер, но вот она ударилась во что-то железное. Я расширил раскоп…

Да, это мой металлический ящик, изрядно подгнивший от сырости и времени, следов смолы уже видно не было, разложилась за три века. Трясущимися руками я откинул крышку. Все лежало, как я и укладывал – только кожаные мешочки заплесневели и расползались под руками. Но золото не изменилось – так же тускло светились в свете фонаря луидоры, цехины, квадрупли. Я сел на кучу земли и заплакал. Мне не осталось ничего – Насти, Миши, Сидора, только эта куча золота. Почему Настя его не забрала, как она жила без меня, что случилось? И как мой клад «на черный день» остался цел? Теперь я вряд ли узнаю ответ.

Посидел, успокоился. Руками я все не унесу. Я набил в карманы золото, закрыл ящик и засыпал землей. Чтобы свежий раскоп не выделялся, присыпал его мусором. Если нанять такси, будут вопросы, друзей в Москве у меня нет. А клад забрать надо, в конце концов это мои деньги, я их заработал, иногда рискуя жизнью. Надо обдумать в покое. Я пошел пешком, поглядывая на вывески – надо найти хотя бы постоялый двор – тьфу, гостиницу, уже вечереет. А зачем мне в гостиницу? Подошел к старушкам, мило поговорил и за триста рублей устроился на ночлег в отдельной комнате.

Есть не хотелось, я улегся на кровать, мне всегда нравилось размышлять в тишине и покое. После некоторых размышлений я нашел, как мне казалось, верное решение и уснул. С утра поехал в скупку драгоценных металлов при ювелирном магазине, оценщик покрутил головой, но принял несколько монет.

– Раритетные монеты, вам бы такие коллекционерам сдать, больше получите, мы ведь по весу золота берем.

Заговорщицки оглянувшись по сторонам, он назвал пятачок, где собираются любители старины, истории и коллекционеры. Идти было недалеко и я направился туда, потолкавшись среди мужиков, я предложил монету благообразному мужчине. Тот осмотрел ее через лупу:

– Надо же, как хорошо сохранилась!

Молча отсчитал деньги.

– Еще есть?

– Есть, сто шестьдесят семь штук.

От удивления у него чуть не отвалилась челюсть.

– Что, клад нашел?

Я ухмыльнулся в ответ.

– Хорошо, поехали ко мне, здесь у меня нет таких денег.

Мы проехали на метро к нему домой, он тщательно осмотрел каждую монету, боясь подделки. Я сидел спокойно, какие подделки были в мое время? Мужичок ушел в другую комнату, долго шелестел бумагами, вышел со здоровенной пачкой денег в руке – пересчитывайте. Я пересчитал и попросил пакет, не нести же деньги в руках.

– У меня еще есть, можно зайти через месяц-другой?

У коллекционера радостно заблестели глаза:

– Да, можно, только вы сами понимаете, надо нашу сделку сохранить в тайне, не дай бог узнает милиция или еще хуже – криминал, беды не оберешься.

– Да, конечно, я понимаю.

Я подхватил целлофановый пакет с деньгами и отправился на авторынок. Походил по рядам машин, подобрал неброскую «шестерку»-пятилетку. Кузов кое-где поцарапан, есть мелкие вмятинки, но двигатель хороший, не дымит, работает тихо и устойчиво. Съездили с продавцом к нотариусу, оформили доверенность, я отдал деньги и стал автовладельцем. Я специально оформлял по доверенности, чтобы на машине были московские номера – в глаза не бросается.

В туристическом магазине купил четыре хорошие дорожные сумки. Заехал в кафе, плотно позавтракал, заодно и пообедал, неизвестно – придется ли ужинать.

Немного отдохнул в машине, заехал в автосервис и поставил на педали и коробку передач хорошие механические блокираторы. На тольяттинской «классике» уехать можно было и без ключей, машина для честных людей. Пока занимался делами, настал вечер… то, что мне надо. Я подъехал в Петроверигский переулок, поставил машину чуть поодаль от моего бывшего дома, прихватил рюкзак с лопатой и фонарем, дорожные сумки уложил одну в одну и пошел в дом. Мусор раскидал быстро, рыхлая после вчерашних раскопок земля тоже поддавалась легко, добрался до ящика, пересыпая в дорожные сумки золото, нашел еще маленький сверток из холста, а в нем несколько обработанных изумрудов – еще Абрам делал. Что-то я про них и забыл. Поочередно перенес сумки в багажник, машина заметно просела: килограммов восемьдесят было точно, да не бумажек, а благородного металла. На сегодня все. Я устал от нервного напряжения, московской сумятицы, выехал за кольцевую автодорогу, загнал машину в кусты, откинул сиденье и улегся спать. Разбудило меня солнышко, что пробивалось через лобовое стекло и светило прямо в глаза.

Что ж, пора вставать. Я вылез из машины, умылся из бутылки с минеральной водой, причесался, как мог, разгладил руками помятую за ночь одежду. Поехал в город, нашел на окраине небольшое кафе, сытно поел и стал искать адресное бюро. Раньше на каждом углу стояли справочные киоски, но после перестройки почти все куда-то исчезли. С трудом нашел один киоск. Попросил дать адреса Кожиных, в первую очередь – тех, кто проживал в Петроверигском переулке. Киоскерша подозрительно уставилась на меня, и я протянул свой паспорт:

– Видите: я – Кожин, приехал к родне, они жили в Петроверигском переулке, а жильцов выселили – наверное, дом пошел под слом или капитальный ремонт.

Мое вранье ее успокоило, она стала звонить, высунулась в окошко:

– Гражданин, Кожиных в Москве семнадцать семей, вам что – все выбирать? Это дорого будет!

– Да, давайте все адреса, я заплачу.

Через несколько минут я стоял с листками бумаги, где были адреса. Я снова обратился к киоскерше:

– Как лучше проехать, чтобы мне по пути было?

Сунул в окошечко сто рублей, и мне подробно объяснили, в какой очередности, куда и как ехать. Да, учитывая, что москвичи ездят нагло, агрессивно и пробки не редкость, придется убить много времени. Один адрес оказался недалеко, я позвонил, с волнением ожидал, кто выйдет. Вышла бабуля лет семидесяти, объяснила, что никогда не жила в Петроверигском переулке, а вся ее родня живет в этом доме больше ста лет. Я вежливо откланялся. Во втором доме меня встретили не ласково – зачем, что, почему и в конце хамовато попросили убраться. Еще два адреса ничего не дали. Я стал сомневаться – а чего я ищу – ни Миши, ни Насти нет в живых – триста лет прошло, их потомков найти – непростая задача. Может быть, у Миши были дочки, вышли замуж, сменили фамилии… А с другой стороны – что я теряю? И я продолжал попытки. Но на пятом адресе – когда открылась дверь и вышедшая девочка-подросток спросила, что мне надо, – я увидел в лице что-то от Насти – похожий овал лица, такие же глаза, волосы. От волнения перехватило горло.

Девочка заметила, что мне нехорошо:

– Давайте я водички дам.

Я кивнул. В это время из комнаты женский голос спросил:

– Аленушка, кто пришел?

Дверь из комнаты открылась, вышла пожилая женщина, но в открытую дверь я увидел на стене картину Дюрера, ту, что я покупал у Абрама за десять талеров. По щекам моим потекли слезы, ноги ослабли, и я медленно сполз по стене на пол. Нашел, я нашел!

Глава 8

Обе женщины склонились надо мной.

– Вам плохо? Аленушка, давай проводим гостя в комнату.

Мне помогли подняться и завели в квартиру, в комнату, где на стене висела картина. Девочка-подросток принесла стакан воды, я выпил и слегка успокоился.

Анна Никитична, так звали пожилую женщину, спросила:

– Вы искали Кожиных? Мы Кожины, а вы к кому?

– Скажите, а вы жили в доме на Петроверигском?

– Да, там жил мой папа, но потом стали расселять коммуналки, и нам дали квартиру здесь, на Ленинском проспекте. А в чем, собственно, дело?

– Долго объяснять. Если коротко – я вам дальний родственник. Тот дом на Петроверигском весь, целиком, ваш! Неужели не сохранилось никаких документов?

Анна Никитична покачала головой.

– Нет. Мне мой папа никогда не говорил об этом, правда, в те годы и говорить-то об этом было опасно.

– А жив ли ваш батюшка?

Анна Никитична перекрестилась.

– Бог прибрал вот уж десять лет как. А что вас интересует? Да и откуда вы? Сколько живу, папа мне не говорил о родственниках.

Я представился:

– Кожин Юрий Григорьевич.

Достал из пиджака паспорт и отдал хозяйке. Обе женщины с любопытством просмотрели его, заглянули на страницу с пропиской.

– И что вы хотите от нас?

– Конечно, с вашей точки зрения это будет выглядеть нелепо и смешно. Но мне хотелось бы выяснить, насколько это возможно, судьбу ваших предков. – Помолчав, я добавил: – И моих родственников.

– Давайте попьем чаю, – предложила Анна Никитична.

Меня проводили на кухню, стали собирать на стол.

– К сожалению, я мало что знаю о дедушке и бабушке. От отца в детстве слышала, что они были из дворян. Во время революции большевики их расстреляли. Да и рассказывал он это не мне, а моей маме. Я случайно подслушала. Больше, пожалуй, я ничего вам сообщить не могу. А почему вы интересуетесь?

Я помялся.

– Видите ли, Анна Никитична, рассказ мой долгий, и поверить в него сложно. Попробую объяснить, но только прошу не принимать меня за сумасшедшего.

В сжатой форме я пересказал свои приключения. Но даже этот короткий рассказ занял около двух часов. Чайник опустел – за время рассказа я прихлебывал из чашки и доливал вновь. Женщины сидели ошарашенные, затем стали переглядываться. Похоже, они сейчас вызовут неотложку – психиатрическую бригаду или милицию, а то и тех и других сразу. Пора было убеждать фактами.

– У вас на стене висит картина Дюрера. Я ее покупал и знаю хорошо. На обратной стороне в верхнем левом углу должно быть пятно от краски белого цвета, по форме немного напоминающее овал.

Аленушка выпорхнула из комнаты, вернулась с картиной, ее перевернули, и точно – в указанном месте пятно было. Я вытащил из кармана несколько золотых монет – цехины, дублоны, реалы – и выложил их на стол.

– Посмотрите, это такие же деньги, на которые я покупал картину.

Женщины повертели деньги в руках. Про клад я пока благоразумно молчал.

– А не передавал ли вам, Анна Никитична, отец или дедушка кулон с изумрудом или серьги с изумрудами, они из одного комплекта.

Анна Никитична кивнула внучке, и та принесла из комнаты шкатулку. Дрожащими от волнения руками она открыла ее, и я увидел кулон с изумрудом, подаренный мной Настеньке. Защемило сердце, в памяти сразу всплыли наши счастливые дни.

– Вот только кулон остался, мама говорила, что были и серьги, но в войну, чтобы не умереть от голода, она их обменяла на рынке на мешок муки.

Спросив разрешения, я взял в руки кулон. Поглаживая изумруд, вспоминал, как по-детски радовалась Настя моему подарку.

– Это мой подарок любимой женщине, вероятно, вашей прапрапрабабушке.

Женщины с изумлением, страхом и недоверием смотрели на меня. Я вытащил из кармана маленький мешочек с изумрудами, развязал, и на руку мне легли такие же изумруды, как и в кулоне. Один в один совпадали цвет, огранка. Конечно, поверить в такое было вне человеческого разума.

За окнами стало совсем уже темно. Я извинился за продолжительный визит и попросил разрешения посетить их завтра. Когда я уже уходил, Анна Никитична попыталась вернуть мне те золотые монеты, которые лежали на столе. Я отказался:

– Пусть они будут вам моим подарком за возможность снова увидеть кулон и картину. Оставьте их себе на память.

Ночевал я снова в машине, бросать ее на всю ночь с полным багажником золота я не решился. Лежа на разложенном сиденье, я вспоминал кулон, Настеньку, картины, что висели у меня в доме на стене. Где теперь это все, что сталось с Настенькой и Мишей? Незаметно я уснул.

Утром все повторилось – умывание из бутылки, завтрак в кафе. Но теперь у меня был план. Заехав в магазин, купил большой шоколадный торт и коробку конфет, в магазине компьютерной техники шикарный ноутбук для Аленки и заявился в гости к своим новоприобретенным родственникам. Надо сказать, что меня так рано не ждали – москвичи вообще-то встают поздненько. Если у нас, на юге, в восемь утра уже вовсю кипит работа, то москвичи в это время только встают.

Анна Никитична хлопотала на кухне, а Аленка, по случаю каникул, еще спала. Моему приходу были рады, а когда разбуженная Аленка в пижаме вышла на кухню и увидела конфеты и торт, глаза ее радостно округлились. Решив удивить по полной программе, я подарил и ноутбук. Девочка от радости завизжала и бросилась с подарком в свою комнату. Когда первые проявления восторга улеглись, сели пить чай.

– А где же родители Алены?

Настроение у женщин сразу упало, я это почувствовал.

– Сирота она, родители погибли в автокатастрофе, со мной она живет.

Да, я еще вчера обратил внимание, что в квартире чистенько, везде порядок, но бедновато. В комнате старый, еще ламповый цветной «Рубин», мебель, видавшая лучшие годы. Оно и понятно – что можно купить на одну пенсию?

Допив чай, встал, кивнул Аленке:

– Собирайся, сейчас у нас будет деловая поездка.

Алена посмотрела на бабушку, та помялась, но кивнула, и Аленка убежала переодеваться. Через пять минут мы уже ехали в машине. Слава богу, далеко ехать не пришлось, на Ленинском проспекте были все необходимые нам магазины. Для начала мы зашли в магазин одежды, и я одел и обул Аленку во все новое, затем приоделся сам, поскольку в своей одежде, да еще после ночевок в машине и раскопок в подвале выглядел не многим лучше бомжа. Зайдя в соседний магазин мебели, выбрал отменный кожаный диван цвета какао, оплатил доставку. А напоследок в телемагазине я купил плазменную панель с тридцатисемидюймовым экраном. У Аленки глаза сделались квадратными.

– Это все нам?

– Нет, это я себе в машину поставлю!

Довольные мы вернулись домой. У подъезда уже стоял мебельный фургон, и грузчики выгружали диван. Когда его с матерком грузчики затащили в квартиру, Анна Никитична от удивления села на табурет на кухне и только хлопала глазами. Я приплатил грузчикам и они утащили старый диван и старый телевизор. Вдвоем с Аленкой мы достали из упаковки и водрузили на тумбочку новый «sharp». Аленка тут же уселась на новый диван и стала щелкать пультом:

– Бабушка, иди скорее, посмотри, как показывает!

Анна Никитична подошла, осторожно присела на диван, погладила его рукой, стала осматриваться. Диван и плазменный телевизор преобразили комнату. Диван пах хорошей, дорогой кожей. Панель телевизора переливалась сочными цветами радуги.

– Зачем вы это купили? Это же очень дорого, я не смогу отдать деньги.

– Это мой вам подарок. Пользуйтесь на здоровье!

Анна Никитична от избытка чувств всплакнула.

– Бабушка, а можно я Нинке позвоню, пусть на мой ноутбук полюбуется, в школе расскажет – все обзавидуются!

– Подожди, егоза. Время уже обеденное, гость у нас, покушать надо.

И верно, уже четыре часа дня. Обедать в самый раз. А, гулять так гулять!

– Аленка собирайся, снова сходим в магазин.

Мы поехали в ближайший супермаркет. Накупили всякой вкуснятины, вроде черной и красной икры, балыка из семги, трех сортов сыра, хорошей копченой колбасы, маслин, ну а мне – пива.

Когда мы, пыхтя, затащили два здоровенных пакета домой, Анна Никитична долго охала и обнюхивала продукты.

– Это же сколько деньжищ все стоит? Небось, не одну мою пенсию.

Я засмеялся:

– У вас теперь появился богатый дядюшка, не на одну пенсию жить будете.

Анна Никитична недоверчиво качала головой, а Аленка захлопала в ладоши и принялась скакать по дивану.

Наконец, уселись за стол. Не спеша отведали деликатесов и, пока ели, беседовали с Анной Никитичной. Аленка бегала в свою комнату и каждый раз появлялась в новой одежде.

– Слава богу, хоть душа болеть не будет, в чем дите в школу отправить. Спасибо, Юрий Григорьевич, даже не знаю, чем смогу вас отблагодарить.

Я спохватился – обувь мы забыли купить, да и Анне Никитичне ничего из одежды не приобрели. Вытащил из кармана увесистую пачку рублей и положил на стол.

– Купите, что вам надо.

Анна Никитична стала отталкивать деньги, но вмешалась Аленка:

– Бабушка, у нас теперь дядюшка появился, чем я хуже других, мне тоже в обновках походить хочется.

Похоже, этот аргумент доконал Анну Никитичну, внучку она любила.

Вечером я стал собираться, но на ночь меня не отпустили. Я перетаскал сумки с золотом из багажника в квартиру и с легким сердцем улегся спать. Уложили меня на новом диване.

Спал долго и безмятежно – все-таки это не сиденье в машине. Утром, после завтрака стал думать – куда деть золото, не ехать же мне с ним домой – точнее до первого поста ГАИ. После некоторых раздумий решил абонировать ячейки в хранилище банка. Интересно, сколько ячеек мне надо снять, чтобы поместить все золото? Вариант, правда, не очень надежный – сколько банков банкротится. Решил не класть все яйца в одну корзину, а раскидать по сумке с золотом в разные банки. Возня с золотом заняла два дня, все четыре сумки лежали в подвалах разных банков, а у меня в кармане четыре ключа от ячеек. Правда, я сыпанул пригоршню монет в свою легкую сумку, на расходы. Пока занимался золотом, возникла еще одна мысль.

– Анна Никитична, а как вы отнесетесь к тому, что я еще поживу у вас с недельку?

– Да живите сколько хотите.

С утра я направился в институт Склифосовского, договорился с коллегами поприсутствовать на операциях, посмотреть технику и ход операций – в основном в травматологическом и хирургическом отделениях. Я хорошо помнил свой вояж в Средневековье, как мне не хватало знаний по смежным специальностям. Чем был хорош Склиф, так это тем, что «скорые» возят пациентов со всей Москвы, и можно было увидеть сразу же разные патологии: ранения, травмы, острые заболевания живота. Пожалуй, единственное, чего здесь не было, так это пластической хирургии. Каждый день я ходил в Склиф как на работу. Не скажу, что меня встречали приветливо, но «зеленые» рубли открывали любые двери. Меня интересовала только работа в операционных. Одну неделю я уделил пластической хирургии в частной клинике, мне не нужны были тонкости, я не собирался делать красивые носы и подтягивать подбородки, а также роскошные бюсты. Мне просто надо было понять принцип этой работы, ведь ранее я не сталкивался с ней никогда.

В один из дней я задумался – а зачем мне это надо? Неужели в глубине души я не терял надежды возвратиться обратно в ставший для меня родным семнадцатый век, к Настеньке, Мише, Сидору? Я спрашивал себя и не находил ответа. Тогда к чему это рвение, хождение в операционные, долгие беседы с коллегами?

Незаметно, в хлопотах и учении прошел отпуск, осталось три дня. Пора и честь знать, загостился я в нынешней Москве – совсем чужой для меня теперь, а как она мне нравилась прежняя… да уж не вернуть. На прощание устроил своей вновь приобретенной родне праздничный ужин, оставил свой адрес и телефон и, клятвенно пообещав регулярно звонить, рано утром поехал домой. Только рассвело, воздух чист и свеж, машин на дороге мало и чем дальше от Москвы, тем еще меньше. Проскочил Домодедово, вот и Кашира позади. Потянулись унылые поля Тульской области; почти на каждом посту ГАИ машину останавливали, иногда заглядывали в багажник – ну не любят москвичей в провинции. Я мысленно себе поаплодировал за то, что положил золото в банковские ячейки, хорош бы я был сейчас на посту ГАИ с полными сумками золота, да и вряд ли бы его конфисковали официально – алчность гаишников перешла уже все границы, так же как и их продажность.

К концу дня, с небольшими остановками на заправку и еду в придорожных кафе, удалось добраться до Ростова-на-Дону. Пора было останавливаться на ночлег. Был у меня в Ростове давний знакомый – Жора Багдыков, тоже доктор, однако искать в потемках малознакомого города, и довольно немаленького к тому же, Двадцать третью линию в армянской слободе я не рискнул и заночевал в мотеле. Утром, после завтрака, бодро рванул по трассе, пока она была пустой. Часа через два ее заполнят дальнобойщики на чадящих «КамАЗах», скорость упадет. Километр за километром оставался позади и, наконец, я въехал в родной город. Оставил машину на платной стоянке, зашел в магазин и, набив сумку продуктами, пошел домой. Хотелось только одного – спать. Все-таки полторы тысячи километров за рулем за неполные два дня утомляют. Забросив продукты в холодильник, упал на диван и забылся глубоким сном. Проснулся часа через три, не спеша пожарил свиные отбивные с картошкой, обильно сдобрил пивом. Нет, разучились варить пиво большие компании. Рекламы много, а вкус не тот. То ли дело сваренный холопами в своем доме – плотный, слегка тягучий, пощипывающий язык прохладный напиток. К месту я вспомнил и о рыбке – и не о желтых сушеных полосатиках или анчоусах, а о расстегаях с рыбой или копченом угре. Дежурное блюдо почти на любом постоялом дворе. Ладно, что бередить душу воспоминаниями, надо заняться хозяйственными делами – поутюжить рубашки и брюки, просмотреть деловые бумаги, все-таки завтра с утра на работу. А может бросить к чертовой матери работу – нервотрепки больно много, а платят мало – а я ведь на сегодняшний день очень богат. Мысль, конечно, интересная. А главное – вовремя пришла.

Я уселся на диван и задумался. Если уволиться, чем тогда заниматься буду? Можно попутешествовать немного, но обычно туристам в Лондоне или Париже показывают старину – замки, старинное оружие, доспехи, немцы угощают пивом по старинным рецептам. Я же все это видел, пользовался этим. А в музеях строгие смотрительницы будут шептать с придыханием: «Руками не трогать, это же восемнадцатый век!» Хм, нет, мне этого не надо. Уж лучше работать, все-таки какой-то интерес в жизни, в медицину я пошел по призванию, нравилась мне профессия, да и получалось. А на подработки и совместительство можно было начхать. Решив так, я включил телевизор и открыл бутылку пива. С экрана мордатый депутат бодро вещал о своем неустанном радении о благе народа, правительство с фанфарами в голосе радовалось снижению инфляции и росту стабилизационного фонда. Тьфу, пустобрехи. Вас бы в Средневековье, где за каждое сказанное слово надо отвечать делом и честью. Наверное, так не рвались бы в слуги народа. Немного попереключав каналы, выключил эту тягомотину и лег спать.

Больница ничуть не изменилась за время моего отпуска – те же обшарпанные стены, так же сердито ворчали санитарки, ходячие больные кучковались на скамейках в парке – покурить, обсудить свои болезни и врачей. Мое родное урологическое отделение тоже ничуть не изменилось, да и что может измениться за месяц отпуска? В углу ординаторской, за письменным столом готовил истории болезни к утренней планерке мой коллега Владимир Матвеевич, он отдежурил ночь и мечтал поскорее сдать дежурство и смыться отсыпаться. Судя по стопке историй болезни и синим кругам под глазами, ночь выдалась не из легких. Как всегда только в восемь появился заведующий, в белом халате и высоченном колпаке. Поздоровавшись со всеми, кивнул отдельно мне.

– Вышел? Хорошо, а то я совсем зашился. Забирай истории пациентов из своих палат, пусть тебе их Владимир Матвеевич передаст.

Минут за двадцать мой коллега вкратце пересказал мне болезни уже моих пациентов, и мы попрощались. Я пошел на обход. Экстренного ничего не было, в плановом порядке надо было оперировать двоих. Я подошел к заведующему и мы согласовали время операций. Заведующий решил меня подстраховать, как-никак месяц не стоял за операционным столом – это как у летчиков вывозные полеты с инструктором. На следующий день я оперировал, заведующий стоял рядом, ассистировал, присматривал за ходом операции. После второй операции, снимая окровавленный халат, он бросил мне:

– Зайди ко мне в кабинет.

Переодевшись, зашел к начальству, тот милостиво разрешил закурить, что бывало с ним крайне редко. Обычно это свидетельствовало о предстоящей выволочке или о чем-то необычном. Я уселся в кресло, с удовольствием затянулся сигаретой. Никаких проколов я за собой не чувствовал и поэтому был спокоен.

Виктор Сергеевич побарабанил пальцами по столешнице, молчание затягивалось. Наконец, заведующий заговорил:

– Кожин, ты где отпуск провел?

– В Москве, у родственников.

– Да? Вроде ты раньше о родственниках в Москве не упоминал.

– Если и не упоминал, то это не значит, что их нет. А в чем дело?

– Юрий Григорьевич, тут какая-то закавыка. Обычно, после длительного перерыва навыки несколько теряются, а ты с таким мастерством и блеском провел обе операции, что я просто диву даюсь. Вот и подумал, может в отпуске ты где-то в хорошей клинике стажировался? Может‚ перебежать в другую больницу хочешь? Так, по-моему, тебе и у нас неплохо. Просто раньше ты никогда так не оперировал, техника стала другой, подход – тоже, и все это за месяц отпуска. Так могут оперировать хирурги с очень большим стажем и талантом.

Я скромно потупился – что есть, то есть. Не рассказывать же ему, что когда я был в отпуске, то полтора десятка лет набивал руку и набирался опыта, в том числе оперируя королей, а затем в отпуске еще и в институте Склифосовского. Не поймет, подумает, что под него копаю. А зачем мне начальственная должность? Умение и навык у меня уже есть, деньги теперь тоже, а отвечать за чьи-то грехи не хочется. В отделении ведь всякое бывает, то медсестра назначения не все выполнит, то у благополучного больного, которого собирался на днях выписывать домой, начинается серьезное осложнение, которого и быть не должно. Нет, не мое это, не лежит душа.

– Ладно, иди работай.

Однако после этого разговора я стал замечать, что наш зав ко мне присматривается: то зайдет в операционную, то, совсем случайно, в перевязочную, да и истории болезни моих пациентов стал проверять чаще, чем у других врачей.

Я же сделался большим любителем искусств и истории, стал посещать книжные магазины в поисках исторических книг, покупал диски с историческими фильмами, ходил на художественные выставки. Было интересно узнать что-то новое, одновременно сравнить со своим личным опытом и ощущениями. Кое в чем наши уважаемые историки заблуждались, основывая свои выводы на основании археологических раскопок. Иногда, когда я читал о Средневековье, мне остро хотелось вернуться туда. Там мужчины отвечали за свои слова, там защита Родины – честь, а не постылая обязанность. Конечно, судьба мне улыбнулась как никому другому, я увидел свою Родину, какой она была триста лет назад, и мог сравнить с современностью, и не во всем сравнения были в пользу современности. Наверное, единственное, чего мне там не хватало, это картошка, ну может еще сигареты. Если мозги и руки имелись, можно было жить и там.

День шел за днем, я много оперировал, результаты были достаточно хорошими, пациенты старались попасть в мои палаты. Но, как водится в интеллигентной среде, у заведующего проснулась ревность. Я без титанических усилий выполнял объемные и сложные операции, осложнений было мало. По возможности я старался не обращать на это внимания, но морально было неприятно.

В один из вечеров, поставив машину на стоянку, я не спеша направился домой. Смеркалось, кое-где на улицах зажглись фонари. Кусты на аллее желтели листьями – осень скоро. Воздух был бодрящим – еще не холодно, но чувствовалось приближение осени. Дышалось легко и потихоньку рабочее напряжение отпускало. Вдруг за кустами слева послышалась какая-то возня, сдавленный писк – не молодежь ли устроила любовные игрища? Я усмехнулся и продолжил путь, но раздался сдавленный женский писк: «Помогите!», сразу оборвавшийся. Похоже, это не любовные игрища. Я ломанулся сквозь кусты. На маленькой полянке небольшой мужичок неопределенного возраста копался в дамской сумочке. Часть предметов: косметичка, телефон, носовой платок – валялись на траве. Второй соучастник, молодой парень с красной рожей, удерживал молодую женщину. Одной рукой завернул ей руку за спину, а второй зажимал рот. Шансов вырваться у красотки не было. С ходу выяснив ситуацию, я не стал задавать пустых вопросов. Ситуация понятна и так, и сразу врезал ногой в лицо грабителю, что потрошил сумочку. Заверещав, он схватился за лицо. Второй детина бросил женщину и, вытащив нож, двинулся на меня.

– Что, козел вонючий, по рогам получить захотел? Сейчас я тебя попишу – мать родная не узнает.

Рожа при этом была у него довольно наглая. Кого другого бы испугал. Жаль, что даже ножа у меня не было. А сейчас бы и сабелька не помешала. Времени думать не было, сорвав с плеча сумку, я метнул ее в лицо бугаю, тот на секунду отвлекся, отмахиваясь от нее рукой. Этот шанс я не упустил и, ударив ногой под колено, тут же отскочил. Бугай не ожидал и упал, впрочем, из положения лежа, попытался достать меня ножом. Как же, буду я ждать! Пока он не успел встать, я от души врезал ему ногой по мошонке. Бугай взвыл и схватился за причинное место, бросив нож. Мне удалось схватить его. Женщина в оцепенении стояла и смотрела, нет, чтобы уносить ноги, да видно за сумочку переживала – может ключи или документы там нужны были.

Сзади раздался шорох. Второй! Я о нем на время забыл. Резко обернулся, но к голове уже летел увесистый сук. Бах! Из глаз посыпались искры, сознание померкло.

…Очнулся я, надо думать, не скоро. Рука под туловищем затекла и пальцы кололо как иголками. Перед лицом – вытоптанная трава. Тошнило. Черт! Опять по голове! Что за невезуха, это же мой рабочий инструмент. Медленно встал на четвереньки. Осмотрелся. Ни грабителей, ни женщины рядом не было. Сил встать не было тоже. Постояв так немного, собрался с силами и встал. Подташнивало, в глазах двоилось. Видно хорошо приложил, от души. Осмотрелся вокруг – где-то здесь должна быть моя сумка, черная такая, с плечевым ремнем. Побродив по полянке, пошарил по кустам. Сумки не было.

Наверное, женщина успела сбежать, а грабители прихватили мою сумку. Ладно, хоть не забили ногами или не зарезали. А может, женщина закричала, спугнула? Место хоть и не оживленное, но и не ночь еще, люди ходят. Надо двигать домой. Запасные ключи от моей квартиры есть у соседа Петровича. Жаль только, что в сумке и бумажник с правами был. Черт с ними, с деньгами, но восстанавливать водительское удостоверение такая морока!

Меня слегка покачивало, но соображал я уже четко. Продравшись сквозь кусты, направился по аллее к дому. Пройдя несколько минут, вдруг осознал – что-то не так. Не слышно шума проезжающих машин, а дорога-то рядом, не видно света фонарей, меж тем когда я шел по аллее, фонари уже горели. Нехорошо засосало под ложечкой. Ешкин кот! Неужели опять куда-то влип? И за что судьба так на меня ополчилась?

Я продрался сквозь кусты на другую сторону аллеи. Вот оно – домов не было, а вдалеке стояла небольшая деревенька – пять-шесть бревенчатых домов. Я засмеялся – снова угораздило. Интересно, какой нынче год и куда я попал, какая хоть область. Судя по домам – Россия.

Слабость и некоторая неуверенность походки остались, но я направился к домам. Есть дома – есть люди и дорога от деревни. У крайнего дома стоял мужичок в лаптях. Это меня уже не удивило.

– День добрый! – поздоровался я.

Мужичок опасливо на меня покосился, слегка поклонился.

– Здрав будь, барин.

– Как деревенька называется?

– Мышонково.

– А до города далече?

– По этой дороге верст пятнадцать.

– А как город называется?

Мужичок удивленно на меня вытаращился.

– Так Алексин.

Ага, уже что-то знакомое. Это в Тульской губернии. Не хотелось спрашивать, да надо – удивлю мужичка еще раз.

– А год какой?

– От Рождества Христова одна тысяча шестьсот девяносто третий!

Тут пришла пора удивляться мне.

Мама моя, нет, чтобы в знакомое место или хотя бы время, так нет, забросило на шестьдесят лет позднее. Какой уж тут Сидор, да и Настеньки в лучшем случае лет как тридцать нет. Одна надежда все-таки осталась – Миша уже вырос и если не сгинул где, то сейчас почти уже старик. Вот это завернуло!

Я направился по дороге, мужик вслед крикнул:

– Барин, лицо умой, лоб в крови!

Я машинально дотронулся до лба и тут же отдернул руку – больно. Свежей крови не было, а засохшая короста была, да и шишка хорошая. Сильно врезал мерзавец, чтоб ему пусто было.

Через пару километров наткнулся на небольшую речушку с деревянным хлипким мостом – телегу с лошадью должен выдержать. Но машина уже вряд ли бы проехала. Прямо с мостков, благо они были низко, зачерпнул воды, обмыл лицо, напился. Да и поесть бы неплохо, только нечего да и в карманах пусто. Ладно, у меня теперь была цель – добраться до Москвы, найти свой дом в Петроверигском переулке, встретиться с Мишей, если он жив и вспомнит меня – полдела сделано. Правда, сказать легко – добраться, а как добраться – денег нет, поезда не ходят, дилижансов, как во Франции, нет. Если пешком, то это полторы сотни верст или искать попутное судно, наниматься кем-нибудь за харчи и работу.

Решил идти по дороге, или на реку наткнусь, или в город приду. Часа через четыре хорошего хода, когда я уже слегка взмок, впереди заблестела речная гладь. Река, насколько я помнил – Ока. Вышел на берег, присел перевести дух. По реке проплывало суденышко, небольшое, с прямым парусом. В какую сторону Москва? Никаких ориентиров не было. Я постарался припомнить, встал спиной к солнцу – стало быть, Москва на север. Ну точно, мне надо ловить попутное судно с правого берега, по течению реки. Выше по течению показался кораблик, нам по пути. Я стал размахивать руками, кричать – без толку. Может быть, не слышали, а может, не захотели приставать к берегу. Одет-то я по здешним меркам незамысловато – богатого кафтана нет, на голове шапки или тафьи нет, лицо бритое, а без бороды, какой ты уважаемый человек, так, шпынь ненадобный. Борода-то хоть отрастет, а вот с одеждой пока проблема. Решено – потихоньку двинулся вниз по течению реки. Если повезет, наткнусь на стоянку какого-нибудь судна, должны же они останавливаться на ночевку. Правда, до вечера, похоже, еще часа два-три. Я посмотрел на часы – шесть вечера. Но еще не факт, что ход моих часов совпадает с местным временем. По тому, как солнце склонялось к горизонту, похоже, время совпадало. Вдоль берега, метрах в пятидесяти, тянулась тропинка, вот по ней я и шел, чего по траве идти. Когда солнце уже стало садиться, увидел небольшую гавань и следы костров на берегу. Точно – место стоянки судов, уходить отсюда не след, кто-нибудь пристанет.

Попив воды из реки и смыв с лица дорожную пыль, уселся на пенек, буду ждать. Время тянулось медленно, но часа через два из-за пологого поворота показалась купеческая шхуна – с пузатыми бортами, низкой осадкой. Шхуна явно приближалась к берегу, мягко ткнулась в него носом.

– Эй, на берегу, держи конец!

Стоявший на мосту матрос кинул мне причальный канат, который я споро намотал на пенек, на котором сидел раньше. Со шхуны сбросили трап, сбежало несколько человек, начали собирать дрова для костра. Быстро темнело. Когда костер уже весело трещал дровами, освещая поляну, по трапу важно сошел купец, дородный, толстый, с окладистой бородой, одетый в шелковую рубашку под распахнутым кафтаном – сразу видно хозяин, солидный человек. Купец подошел к костру, кто-то услужливо подстелил коврик. Купец, пыхтя, уселся. Я подошел к купцу, поздоровался, поинтересовался – не в Москву ли путь держит.

Купец окинул меня неприязненным взглядом:

– А ежели и в Москву, тебе-то что?

– Да, вот, хочу в попутчики напроситься.

– Сам-то кто будешь? Немец?

– Почему немец? – слегка обиделся я.

– Одежа у тебя не нашенская, европейского покроя, да лицо голое, кто же ты после этого есть?

– Лекарь я, а что до одежды, так и в самом деле пришлось в дальних странах пожить.

– Деньги-то за провоз найдутся?

– Извини, почтенный, денег нет. Могу матросом отработать или в охране помочь.

Купец захохотал.

– Да какой из тебя охранщик, у тебя и оружия-то никакого нет. Да и в руках саблю али лук держать умеешь ли?

Тут уж засмеялась команда.

– Хорошо, пусть кто-нибудь против меня на кулаках выйдет. Уложу его – берешь меня, не смогу одолеть – видно не судьба.

Купец немного подумал, кивнул.

– Федор, выйди супротив.

Со шхуны спустился здоровенный бугай. Под тонкой рубашкой переливались бугры мышц, на звероватом лице бродила ухмылка. Если не повезет и кулачищем угодит в лоб – о дальнейшей дороге можно не беспокоиться. Одна надежда – опыт в драках и навыки современного боя. Бугай подошел поближе, немного пригнулся и вдруг молнией метнулся ко мне, выкинув вперед здоровенный кулак. Мое счастье, успел уклониться и подставить ногу. Бугай растянулся на земле и, пока сконфуженно поднимался, вокруг нас собралась вся команда шхуны. Федор поднялся, отблески костра бросали красноватый отблеск на выпученные глаза. Мужик, видно, не привык обороняться, прицеливаться к противнику, просто дал в глаз или в лоб и вся драка. Прошедшее падение ничему его не научило, подумал – случайность. Матрос снова кинулся на меня, я уклонился от удара, хотя кулак слегка задел мое плечо, и с разворота врезал ребром ладони по шее.

Федор упал ничком. Бой закончился. Команда ждала развлечения на ночевке, а тут два удара и конец боя. Люди разочарованно расходились, лишь один сердобольный попытался помочь Федору встать.

– Ну что же, уговор дороже денег, садись к костру, уже и похлебка готова, повечеряем да спать. Работать будешь со всеми, спать на палубе. Будешь отлынивать, выкинем с борта. Понял?

Я кивнул. Это все же лучше, чем идти пешком. Один и без оружия я буду легкой добычей лихих людишек. Правда, взять у меня нечего, так ведь они не знают. Обшарят теплый труп – а карманы пусты. Нет уж, я лучше на кораблике. Похлебали каши с мясом из одного котла, запили сытом, улеглись спать. Купец поставил двух людей на охрану. Утром быстро поели почти всухомятку – вареные яйца, зачерствевшие пироги – и тронулись в путь. Бизнес задержки не любит.

С утра был небольшой ветерок, парус легко нес по течению наше суденышко. Я поглядывал на берега, иногда узнавая знакомые места: излучину, деревеньку на берегу. Работы пока не было, и я молил Бога, чтобы ветер не стих. Идти на веслах – нелегкая задача. Корабельные мужики к такой работе привычны, а иметь руки с кровавыми мозолями на ладонях мне не хотелось. Сзади тихо подошел купец.

– Откуда будешь, из каких краев?

– Из Рязани, да только давно перебрался с семейством в Москву.

– А здесь как оказался?

– Судьба занесла, из дальних стран возвращался, да корабль наш на днепровских порогах утюгом затонул, еле спастись удалось. Спасались, кто как может, потому ни денег, ни одежды справной на мне нет, – на голубом глазу врал я. Нехорошо, конечно, врать, но не могу же я рассказать правду.

– А в Москве-то чем занимаешься? – не отставал купец.

– Лекарь я. Людям в болезнях помогаю, да дело небольшое у меня было, не знаю – все ли в порядке сейчас – не один год дома меня не было.

– Да, – вздохнул купец, – вона оно как. А я поначалу тебя чуть за бродягу не принял, токмо одежда чистая да не драная.

– Так откуда одеже хорошей взяться? Так‚ знакомец один отдал.

Купец постоял рядом, порассказывал разные истории о кораблекрушениях, да и ушел к себе. Солнце стало высоко и уже пригревало, под форштевнем журчала вода. Хорошо! Вдали, по левому берегу, показался одинокий всадник, несколько минут скакал параллельно реке, однако к нам не приближался. Матросы на судне забегали, из каюты вышел купец.

– Опять казак, прости, Господи. Совсем Мазепа людишек своих распустил, хуже разбойников. Оружием владеют хорошо, да наглые все на конях, подчистую обирают. Никакой управы на них нет.

Матросы, пригнувшись, спрятались за левым бортом, лишь рулевой стоял на корме, правда, к нему подскочил один из матросов и прикрыл небольшим щитом.

– А что вы так всполошились? Всадник-то один.

– Да наверняка разведчик, ниже по течению жди засады. Есть там одно неудобное местечко, река сужается и делает правый поворот, нас течением немного сносит к левому берегу, наверное, там ждать будут.

– А ружья у вас есть?

– Так ты с фузеей обращаться умеешь?

– Приходилось.

– Вот и ладненько. Сейчас прикажу – принесут. Держу на всякий случай, да мыслю толку от нее не много, раз пальнет, а потом перезаряжать долго.

– Надо было купить несколько ружей, пока один стреляет, другой перезаряжает.

– Верно сказал, да только где я сейчас другие ружья возьму?

По распоряжению купца один матрос принес фузею. Состояние ее внушало опасение, на стволе мелкими точками ржавчина, кремень в замке болтается.

– Давно хоть из нее стреляли?

Купец почесал в затылке.

– Да не упомню что-то.

Матрос отдал мне мешочек с пулями и рожок с порохом.

– Коли умеешь, заряжай, вместе от ворога борониться будем.

Не тратя время даром, я прочистил ствол, подтянул кремень, высыпал порох, забил пыж, потом пулю и сверху снова пыж. На полку подсыпал порох. Купец внимательно смотрел.

– Да, ловко ты управляешься, опыт есть.

Приблизились к повороту. Шхуну течением стало прибивать к левому берегу. Казаков первым увидел я. В кустах они прятались, да пики их выдали, торчали из-за кустов ровными палками. Толкнув купца в бок, я показал на кусты – вон они!

– Почем знаешь?

– Смотри над кустами, где ты видел такие ровные ветки?

Купец крикнул команде:

– Берегись! Федор, Ануфрий, ну-ка по кустам из луков стрельните!

Тотчас раздались щелчки тетив‚ и две стрелы вонзились в кусты. Раздалось конское ржание и чей-то вскрик. Ага, зацепили кого-то. Поняв, что раскрыты, казаки на лошадях, ломая кусты, рванулись по плоской отмели к нам, стреляя на ходу из луков. Огнестрельного оружия видно не было, у всех луки, сабли, пики. Палуба шхуны и борта оказались густо утыканы стрелами. Один из наших, постанывая, пытался вытащить из руки стрелу. Нападавших было человек пятнадцать. Присев на колено, укрывшись бортом, я положил ствол тяжеленькой фузеи на борт, выцелил самого близкого и спустил курок. Грохнуло изрядно, борт заволокло дымом. Не мешкая, стал перезаряжать, все равно другого оружия у меня не было.

Крики приближались, лошади казаков уже чуть не по брюхо зашли в воду. Нападающие почти непрерывно осыпали нас стрелами. Хорошо, что рулевой был толковый, почти улегся на рулевое весло, пытаясь отвести шхуну от берега подальше. Лодки или чего-нибудь плавучего у казаков не было, а вплавь – поди, заберись на шхуну. Ружье к выстрелу было готово, я слегка высунул голову над бортом, выбрал еще одну цель – всадника в ярком кафтане – и спустил курок. На таком маленьком расстоянии – метров семьдесят – я даже услышал шлепок свинцовой пули о тело. На берегу уже валялись с пяток распростертых тел.

Шхуна медленно удалялась от места схватки. Казаки еще немного преследовали нас по берегу, осыпая со злости стрелами, но быстро отвернули в сторону, где через некоторое время появился дым. Не иначе как на деревеньку напали, жгут да грабят. Река впереди была пустынной, ни лодки, ни корабля. То ли успели попрятаться, то ли назад повернули. Летом по Оке движение было оживленным‚ зимой река замерзает, весной и осенью по дорогам не проехать – телеги в грязи вязнут. Летом только купцу и возить товар – хочешь по реке, хочешь по дорогам на повозках.

Навстречу из-за пологого поворота выплыл ушкуй. Паруса опущены, ветер встречный, идет под веслами, видны только голые спины гребцов.

– Эй, на ушкуе, слушай сюда!

Купец подошел к борту. На ушкуе бросили грести, нас течением поднесло к ним.

– Впереди, в верстах пяти казаки балуют, на нас напали, уходите к вашему левому берегу да оружие приготовьте.

– Спасибо! Бог вам в помощь!

Ушкуй резко ушел со стремнины к берегу, теперь, пожалуй, и из лука до них казакам не достать.

Я тем временем занялся ранеными – их оказалось двое – один в руку, другому стрелой разорвало кожу и мышцы на спине. Чистые тряпицы на судне были, специально берегли для подобных случаев. Перевязал, по-хорошему рану на спине шить надо, да только где взять иглы и шовный материал? Как в мое время – нигде не купишь, ни аптек, ни больниц.

Когда начало смеркаться, пристали к берегу. Пора было и костер развести, чтобы поесть горяченького. Хоть и на веслах сегодня не сидели, однако устали все. Пока мы наломали веток да развели костер, уже стемнело. В котелке булькало варево, распространяя вокруг аппетитный запах. Ко мне подошел купец.

– Неплохо стреляешь, сам видел, двоих ты с коней снял, да четверых мои холопы положили. Всегда бы так, глядишь – разбойничать перестали.

– А что же царь-то батюшка? Неуж не знает?

– Да знает, только силенок маловато, да и заправляет всеми делами не он, а Софья. Стрельцы в Москве сидят да по рубежам. А здесь гетман Мазепа козни строит, то купцов грабит, то с ляхами али со шведами за нашими спинами сговаривается. Совсем простому народу худо. В чужеземных странах как народ живет?

– Да всяко живет, а в основном не лучше нашего.

Котелок с варевом был готов. Все дружно и молча работали ложками, потом так же молча разошлись спать. Мне выпало дежурить в первую половину ночи. Я отошел немного в сторону и сел у кустов. Глаза привыкли к темноте‚ и при слабом свете луны я хорошо видел местность. Сидеть у костра опасно, подкрадись враг – и мы как на ладони. Но не будешь же поучать купца! Он мне чужой, да и слушать не станет, обидится вдруг, да и со шхуны ссадит. Но ночь прошла спокойно, меня сменили, я поднялся на шхуну и улегся на палубу. Веки сомкнулись мгновенно, и я провалился в сон.

К вечеру после скучного дня мы уже были в Коломне, по Москве-реке поднялись до Москвы. Остановились, правда, не дойдя до нее несколько верст, поскольку у купца в пригородах были склады. Ладно, и на том спасибо. Мы по-дружески расстались.

Я пошел пешком, путь предстоял долгий – насколько я помнил, до моего дома от места моей высадки идти надо было часов шесть.

Ничего, в пути хотя бы продумаю, как мне быть дальше. Смешно заявиться к человеку, который старше тебя на сорок лет‚ и сказать, что он мой сын. В лучшем случае высекут кнутом на конюшне.

Пока шел по кривым переулкам предместья, придумал некоторый план. По утрам кухарки ходят на торг для закупки провизии. Надо как-то познакомиться и вызнать – кто сейчас хозяин и вообще обстановку в доме. По-моему, план реальный. Только где переночевать? Денег на постоялый двор нет. Решение нашлось быстро – на берегу Москвы-реки сидели у костра рыбаки. Пока было светло – чинили сети, латали лодки. Подошел, поздоровался, разговорились. Когда подоспела уха, меня покормили. Спать рыбаки укладывались в небольшом дощатом сарайчике здесь же, на берегу. Мне тоже дали местечко. Рыбой в сарайчике пахло очень сильно, но это лучше, чем спать на голой земле. Поутру обмыл лицо речной водой и поспешил к своему старому дому – кухарки ведь рано идут за покупками. Успел еле-еле, не было даже времени рассмотреть свой бывший дом. Из задней калитки вышла женщина с корзиной и направилась в сторону торга. Я поспешил за ней.

По торгу я ходить не стал, зачем лишний раз на глаза попадаться, ждал на улице, все равно мимо не пройдет. Вот наконец кухарка вышла. Я пошел следом, стал догонять. Из корзины торчали пучки зелени, свешивал голову гусь. Нагнав кухарку быстрым шагом, я якобы поскользнулся, ударив сбоку корзину. Та покатилась по земле, посыпались покупки. «Ах, барин, ну какой же вы неуклюжий!» Кухарка бросилась поднимать рассыпанные покупки. Я несколько раз извинился, помог собрать пучок редиски и еще какую-то зелень. Наконец все было уложено в корзину‚ и кухарка пошла к дому. Мне удалось пристроиться рядом.

– А скажи, красавица, ты давно здесь живешь?

– Да с рождения.

– Не знаешь ли дом Кожина в Петроверигском переулке?

Кухарка от неожиданности остановилась, более внимательно меня оглядела. Да, конечно, вид непрезентабельный, одежда помята, запашок рыбный чувствуется, бороды нет, так, щетина трехдневная. Видно‚ я ей не глянулся.

– А какое у вас дело к барину?

– А вот дело я обскажу самому барину. Кто сейчас хозяин? Не Михаил ли?

Кухарка вздохнула.

– Стар уж Михаил, еле ноги таскает, сидит себе в кабинете, делами-то заведует его старшенький – Юрой зовут.

«Ба, да не в мою ли честь?»

– А с головой у старого-то барина хорошо? У меня ведь к нему дело.

– Хворает часто, да забывать кое-что стал, однако сыновья – их двое у него – слушают отца. Эвон наследство какое – заводы водочные, каменный завод, где камень белый для домов пилят, да много чего еще.

– А мать его где же, Анастасия?

– Барин, да умерла уже, почитай, годков как двадцать тому. Муж ее где-то в плавании сгинул. Говорят, разбойники на судно напали, он и погиб, да вот что еще странно, тела не нашли. Старый слуга, на что уж убивался, все тело искал, да так и не нашли. Хозяйка старая все ждала, замуж не выходила. Сама-то я не видела, да от матери знаю, мы в этом доме уже третьим поколением служим.

Она вдруг резко остановилась.

– А пошто расспрашиваешь меня? Не тать, поганое дело замышляешь?

– Что ты, спаси тебя Господь! – Я перекрестился. – Родственник я их дальний, из Рязани.

Кухарка успокоилась.

– Да, в Рязани у них и дом был, а остался ли кто из родных, не ведаю. Вот мы и пришли, мы с черного хода, холопы. Хочешь – доложу о вас, боярин, коли родня.

– Конечно, хочу, вот только помоги платье привести в порядок, попачкался я немного.

После того как совместными усилиями мы уже на заднем дворе слегка почистили брюки, рубашку и пиджак, кухарка ушла, бросив напоследок: «Стой здесь, сейчас доложу, а уж примет или нет – не мне решать».

Не было ее долго, с полчаса. Небось, сначала на кухню продукты занесла да подругам новость о родственнике пересказала. Наконец из-за угла дома показался молодой хозяин, я понял, что старший сын. Лицом похож на Михаила, а фигурой – не знаю, я ведь Мишу взрослым не видел.

– Кто меня спрашивает?

Я поклонился слегка, чай‚ не старик буду, да и посмотреть – все вокруг мое, только доказать нельзя будет. Есть в доме купчая на дом на мое имя, только, сколько уж лет прошло, меня уже и быть не должно – а вот есть я, стою на земле.

– Родственник я ваш, Кожин Юрий, из Рязани, с барином Михаилом потолковать хочу.

Молодой хозяин скептически меня осмотрел, хмыкнул, но ничего не сказал, махнул рукой и пошел к парадному входу. Зайдя в дом, показал на людскую.

– Подожди здесь. – И пошел наверх.

Я знал расположение дома, знал, где был мой кабинет. Воспоминания нахлынули с новой силой. В этом доме я отбивал нападение поляков, здесь я провел счастливые годы с Настенькой и Мишей. А теперь и Насти нет, да и Михаил старик. Узнает ли? Сердце в груди глухо бухало, во рту пересохло. На лестнице раздались шаги, сверху спустился сын Михаила.

– Пойдемте, барин ждет.

Иду по знакомой лестнице, поворот, коридор, знакомая дверь в коридор. Все по-прежнему. Захожу в кабинет, в углу за столом сидит седой старик, лет семидесяти пяти, точнее сказать сложно.

Я громко поздоровался. Старик вздрогнул.

– Подойди поближе, человек! Голос знакомый, да признать не могу.

Я подошел, старик долго вглядывался, затем откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. К нему подскочил сын:

– Что, плохо?

– Нет, сын. Усади гостя, дай с дороги сбитня. Угостил ли ты его?

– Нет, – растерялся сын.

– Распорядись, пока мы поговорим.

Я пока оглядел комнату – почти все осталось неизменным – те же картины на стенах, стол, шкаф с книгами. Михаил открыл глаза, требовательно сказал:

– Рассказывай. Ты мне очень напоминаешь одного человека. Но этого быть не может, потому как минуло уже много лет.

Я вздохнул, придется правдоподобно врать. В случившееся со мной на самом деле никто не поверит. Сожгут на костре как оборотня… и дело с концом. Можно иначе – на дыбу и кнутом, кнутом, пока правду не скажет. Оба варианта меня не прельщали.

– Долгий разговор будет, брат Михаил!

– Ничего, у меня время есть, если расскажешь что интересного – награжу, а ежели попусту время отнимать будешь – сразу уйди, стар я стал, устаю быстро.

– Хорошо, – решил я рассказать придуманную версию. – Мы с тобой, Михаил, братья. Когда отец с Сидором на судне поплыли, на них разбойники напали, сеча изрядная вышла.

Михаил кивнул:

– Про то ведаю. Сидор после того случая в Москву вернулся, все рассказал. Троих убитых привез, вот только одного тела среди них не было.

– Да, – кивнул я. – Отца по голове сильно ударили, упал он в воду и течением его вниз снесло, выгреб кое-как да и к берегу. Полежал маленько, вниз по течению шла купеческая шхуна, его и подобрали.

Старик мелко-мелко затряс головой.

– Так вот почему Сидор тело найти не мог. Говори же, говори дальше, я весь в нетерпении.

– Плохо то, что отец потерял память – не помнил как его звать, чем занимается, какого рода-племени, даже где живет, и то забыл.

– Да-да, я слышал, бывает такое.

– До осени простым матросом ходил отец на шхуне. Как лед на реке встал, прибился к женщине одной, сестре матроса со шхуны, стали жить, потом я появился. Так и плавал, купцу на судне помогал, да случай занес его через много лет в Рязань. Увидел он дом свой старый в Рязани и вспомнил, как звать его, что лекарь он по занятию, да фамилией Кожин. Да случилась на зиму лихоманка, заболел отец тяжело, перед смертью меня позвал, рассказал как есть все, что была у него любимая жена и сын Михаил, правда приемный. Сильно горевал, что к жене не вернулся, да вишь – память отшибло. Просил волю его исполнить – найти вас в Москве, обсказать все, да прощенья попросить.

По щекам старика текли слезы, он сидел с закрытыми глазами. Потом рукою вытер слезы:

– А мы его здесь искали, мама перед смертью просила – если узнаешь, где похоронен, на могилку съезди, поклонись от меня. Да только стар я уже, не доехать. Что еще передавал ли?

Я решил – если врать, то уже до конца.

– Отец завещал мне деньги, что были в управление банком в Рязани отданы. Бумаги на то – в подвале его дома в Москве, в Петроверигском переулке. Где в подвале – он мне про то подробно обсказал.

Михаил покивал головой.

– Сейчас покушаем, долго мучались мы, мама и я, о судьбе отца, а тут Господь сподобил, на своих последних днях все узнал. Дай обниму тебя, брат!

Мы обнялись. Мне давно хотелось его обнять и утешить, но я не знал, как он к этому отнесется, примет ли он меня, поверит ли в мой рассказ.

Я поглядел на картины.

– Отец мне про них рассказывал, да просил поинтересоваться – целы ли серьги и кулон с изумрудами.

– Целы, целы, память ведь это, мать их берегла, просила моей дочери подарить, а если сыновья – то старшей невестке. Не говорил ли еще чего?

– Да сразу я и не упомню, не один год минул.

– Чем кормишься?

– Лекарь я, как и отец. Как память вернулась, он меня многому научить сумел, все кусок хлеба в руках.

– Что-то ты одет тогда непотребно, непохож на удачливого и богатого.

– Разбойники обчистили до нитки, спасибо Господу, в живых остался.

– Ладно, стол накрыт, небось, давно. Не след дорогого гостя и брата с пустым животом держать, пойдем, отведаем, что холопы приготовили.

Мы спустились в трапезную на первом этаже. Кое-что здесь изменилось, но было узнаваемо. Из других комнат вышли молодой хозяин с женой, чинно уселись.

– Великий день сегодня у нас. Знакомьтесь – твой дядя Кожин Юрий, – старик повернулся к сыну, – и он тоже Юрий, тезка твой, жена его Анфиса, тяжела нынче, наследника ждем. Поднимем бокалы за встречу, сподобил Господь!

После обеда и долгих разговоров молодой хозяин и я спустились в подвал. По старой памяти я сразу сунул руку за балку в левом дальнем углу и вытащил запыленную бутылку. Мы поднялись наверх, в трапезную. Осторожно вытащили пробку и вытряхнули из бутылки пергамент. Я мысленно себя похвалил, что не завернул документ в кожу или холстину, за семьдесят лет уже сгнил бы давно. А так – пожелтел только. Я осторожно развернул документ – текст четко сохранился, да и сургучная печать на месте. Из-за правого плеча заглядывал в пергамент Юра.

– Вопрос только в том, сохранился ли этот банк.

– Кто знает, ехать надо.

Поднявшись в кабинет Михаила, я попросил небольшой помощи – одежду местную, оружие, немного денег на дорогу.

– О чем говоришь, брат мой! Все дадим. Когда в путь собираешься?

– Думаю завтра с утра.

Михаил позвонил в колокольчик, прибежал холоп.

– Проводи барина, пусть оружие выберет, одежду подбери. Потом ко мне приведешь.

Холоп проводил в комнаты первого этажа. Сначала мы подобрали одежду – пару рубашек, синюю и красную, штаны, кафтан, сапоги, картуз, ремень широкий, потом зашли в оружейку. Ба, здесь изрядно прибавилось железа! Я долго выбирал себе подходящую сталь, выбрал удобный нож в простом чехле, саблю и конечно же нарезной пистолет, вернее сказать – пару. Пощелкал курками, замки работали исправно. Холоп молча протянул мешочек с пулями и рожок с порохом. Я с вожделением посмотрел на штуцера в пирамиде, но посчитал штуцер вещью обременительной – тяжел, да и не на войну собираюсь. Воткнул пистолеты за пояс и поднялся к Михаилу.

– Вылитый отец! Одевался так же, да и оружие такое же носил. Похож.

Он обошел вокруг меня, осмотрел, похоже, остался доволен. Открыл ящик стола, достал небольшой мешочек.

– Серебро на дорогу. Завтра с утра наше суденышко в Рязань бежит, на лесопилку. Холоп утром проводит на пристань, предупредит капитана. Сейчас отдыхай, брат.

Я поблагодарил и вышел. Пока есть возможность, надо отсыпаться и отъедаться.

Утром, еще не забрезжил рассвет, меня растолкал холоп:

– Пора, барин.

Быстренько умылся, перекусил молоком со вчерашними пирогами. Дом еще спал, было тихо. Ночными переулками мы прошли по Москве к пристани. Вся команда была уже на борту, лишь у сходней стоял капитан. Холоп подошел, поговорил с ним, капитан кивнул, махнул мне рукой. Ну что ж, пора отплывать.

Плавание прошло без приключений, через три дня я уже был в Рязани, ветер дул попутный, да еще и вниз по течению плыли. Город изменился, то ли пожар у них тут был, то ли просто времени много прошло. Поплутав по городу, нашел постоялый двор. Заказав обед в номер, перекусил, заодно узнал, где банк. Оказалось, почти на старом месте. Оставив небольшую котомку и саблю в номере, отправился в банк.

Глава 9

Поплутав по незнакомым уже улицам, добрался до здания банка. У входа стоял здоровенный бугай при сабле, вероятно охранник. На меня он не обратил никакого внимания, и я свободно прошел внутрь. С момента, когда я был здесь в последний раз, число служащих увеличилось – за столами сидели в основном зрелые мужи, сосредоточенно скрипевшие гусиными перьями по бумаге, еще был слышен шелест бумаг. Я спросил – где управляющий? Один из тружеников пера и бумаги показал на дверь в конце комнаты. Постучавшись, я вошел. За столом сидел толстый, очень толстый мужичок, про которого в народе говорят «себя шире», и сосредоточенно шевелил губами, закатив глаза. Считал, надо думать. Я громко поздоровался, мужичок вздрогнул.

– Вы кто такой?

– А здороваться с клиентами вас не учили?

– Здравствуйте, а вы разве наш клиент? Что-то я вас не помню.

– Еще мой дед (тут я слукавил) положил деньги и учредил этот банк.

Мужичок аж подскочил на стуле.

– А бумаги есть ли?

Я достал из кафтана пергамент, сунул его под нос управляющему. Прочитал он его быстро, надо отдать должное. На лице обозначилась слащавая улыбка.

– Садитесь, слушаю вас, какая необходимость привела вас к нам?

– Деньги хочу забрать. Все, с процентами.

Управляющий позвонил в колокольчик. На пороге возник труженик пера и бумаги.

– Посмотри по регистрам и записям долговой книги – Кожин Юрий – сколько числится и проценты.

Труженик исчез. Прошло полчаса, управляющий начал нервничать, снова позвонил в колокольчик. Труженик появился снова: «Считаем, господин». Прошло еще около часа, пока на стол управляющему положили бумагу. Тот прочитал и узенькие, заплывшие жиром глазки округлились. Он побарабанил пальцами по столу.

– С процентами много выходит. У нас сейчас столько и не будет.

– Хорошо, давайте, сколько есть, на остальное расписку пишите – позже заберу.

Я встал, подошел к столу и взял бумагу. Да сумма изрядная по нынешним временам – больше двадцати тысяч. Наскребли около семи. Я выходил из банка с небольшим мешком денег и распиской. Медяками я не брал, в основном серебро и немного золотых. Так, и куда мне теперь с таким грузом? Не кошелек, чай, весу поболее пуда будет.

– Эй, служивый, – обратился я к бугаю, – повозку или экипаж не сыщешь ли?

Я кинул ему серебряный рубль. Бугай схватил на лету, немного отошел от банка и свистнул. Из переулка выкатились дрожки. Сел, отъехали, кучер повернулся узнать – куда ехать?

– Кого-нибудь из ювелиров-златокузнецов знаешь?

– Как не знать, барин, вмиг доставлю.

Остановились у каменного дома, что уже говорило о статусе владельца. После знакомства с ювелиром я сразу взял быка за рога – хочу купить бриллианты и другие какие камни. Ювелир молча кивнул, вышел и вернулся с небольшой шкатулкой – на черном бархате сиротливо лежали три камешка. Я их внимательно осмотрел, да толку – понимал я в них не много. Сторговались, я отсчитал из мешка деньги, убыло немного.

– А еще есть ли?

– У меня нет, в городе еще у одного ювелира могут быть несколько камней. Я дам слугу, он покажет дорогу.

Второй ювелир смог продать десять бриллиантов, не очень крупных, но чистой воды. Расплачивался серебром, приберегая золото. Мешок изрядно уменьшился, но все же был тяжел.

– Давай на пристань, – распорядился я кучеру.

У причала стояли несколько ушкуев, одна шхуна и десяток парусных лодок. Я хотел арендовать одно из судов, чтобы быстрее добраться до Москвы. С такими деньгами рисковать не очень хотелось. Удалось с трудом договориться с владельцем одного из ушкуев, он заканчивал разгрузку. Договорились выйти утром, я оставил задаток и поехал на постоялый двор. После ужина я наказал хозяину разбудить с рассветом, приготовить в дорогу пирогов и вареную курицу, а также повозку.

Утром, только встало солнце, я уже был на причале. Хозяин судна ждал у сходней и, как только я взбежал на судно, мы отчалили. Во избежание сомнений я сразу отсчитал хозяину все деньги. Мне выделили крохотную каюту на корме, где была узенькая койка и больше поместиться просто ничего не могло. Слава богу, путешествие не должно быть продолжительным, перекантуюсь. Пустое судно резво бежало под парусами, я стоял у борта, разглядывая и кое-где узнавая знакомые мне места. В голове теснились мысли – а что теперь? Открывать ли в Москве лечебницу или удариться в бизнес. Вроде как и то и другое получалось у меня здесь неплохо. Судя по годам, скоро Петр I войдет во власть, выстроит город на Неве. Ему нужны будут грамотные люди. Только как приблизиться к нему? Ведь не карьеру хочу сделать, родине помочь, себя нужным ощутить. Так и не решив, пошел спать.

Спал до ужина, когда хозяин пригласил покушать. Ушкуй уже стоял у берега. На поляне горел костер, что-то булькало в котле. Поужинали, выпивать я не стал, а хозяин и не настаивал. Спать улегся в каюте, из-за духоты оставив дверь открытой. Долго ворочался и уже начел дремать, когда до меня донеслись тихие голоса. Разговаривали двое, где-то в районе мачты. В разговоре прозвучали несколько слов, которые меня насторожили: «всех… сразу хозяина… сказал – мешок может… соглашайся». Эге, затевается что-то недоброе. В темноте, на ощупь я проверил оба пистолета, положил на койку саблю, вытащив ее из ножен, проверил, как выходит из ножен нож. Один только неясный момент – капитан с ними или нет? Вся команда решила поразбойничать или наиболее отпетые решили устроить бунт? Потихоньку найти капитана и рассказать ему? А если он в сговоре? Хотя нет, непохоже. Если капитан в сговоре с командой, кто не давал им напасть на меня днем. И как сообщить хозяину судна, я даже не знаю на берегу он или на судне. Если ходить искать, неведомые мне противники насторожатся, наверняка кто-то из команды приглядывает. Будь что будет, решил ждать. Хорошо хоть выспался, сон сморить не должен.

Еле слышное шлепанье босых ног. Я встал за узкую дверь, в обеих руках по пистолету. Шаги замерли перед дверью, тихий шепот и в проеме двери возникли два силуэта. Один метнул длинный нож в койку, если бы я там лежал, мне бы не сдобровать. Я тут же выстрелил из обоих пистолетов по разбойникам. Оба свалились на палубу. Бросив пистолеты на койку, я схватил саблю и выскочил из каюты. На берегу слышалась возня, в свете догорающего костра мелькали тела и тени, слышались звуки ударов. На палубе корабля никого не было. Бросился по сходням на берег. Кто-то кого-то бил, мелькали ножи. Кого из них бить, кто разбойник, а кто остался верен хозяину? За день пути я даже всех лиц не разглядел. Ага, вон в стороне двое нападают на одного. У всех в руках ножи. По-моему, похож на хозяина. Надо выручать. Я подскочил сзади и рубанул саблей по руке, нож упал и, обливаясь кровью, матрос упал. Второй замешкался – и капитан ткнул его в живот ножом.

– Спасибо, вовремя подоспел. А кто стрелял на судне?

– Двое напали, – коротко пояснил я.

Капитан закричал:

– Федор, Лука, Никита, все сюда!

К нам пробивались двое. Три бездыханных тела лежали на поляне. Ну вот, вроде теперь понятно, кто за кого. Мы бросились на помощь команде, капитан бросился в самую гущу схватки, я прикрывал ему спину. Пару раз пришлось здорово помахать саблей, что против нее ножи, даже длинные. Дело было сделано. Капитан обошел оставшихся. В живых осталось трое человек команды, трое были убиты и двое раненых бунтарей сидели, зажимая раны руками.

– У, душегубцы, давно я к вам приглядывался, носом чуял – неладное что-то. Случай подвернулся – пассажир наш двух самых скверных застрелил. Не он, уже к Богу наши души отлетели бы. – Он повернулся ко мне: – С этими что делать будем?

– А посаднику в ближайшем городе сдай, коли рук марать не хочешь и грех на душу брать.

– Быть посему, связать татей!

Разбойников связали, бросили в трюм. Тела убитых завернули в парусину и привязав по камню, бросили в воду. Отдышались, выпили за упокой.

– Трудновато с судном управляться будет, людей мало, хорошо если ветер попутный будет, а то на весла сажать некого. Плохо, что кормчего убили, реку знал хорошо. Бог даст – дойдем.

До утра уже не спали, прибирали судно, окатили палубу водой от крови, приготовили немудреный завтрак. Как только первые лучи осветили воду, оттолкнулись от берега. За рулевое весло встал сам капитан. По мере своих знаний я помогал матросам – закрепить парус, перевязать шкоты. Когда выдалось свободное время, подошел на корму к капитану, встал рядом.

– Видно, Бог тебя послал, помог от душегубов уберечься, спасибо. Меня Тимофеем звать.

– Юрий Кожин, из Москвы.

– Да и мы недалече живем. Истринские мы.

– Что же у тебя, Тимофей, команда такая, без малого жизни не лишили, да корабль не отобрали.

– Шкипер набирал, убили его. Самому надо было, да на шкипера понадеялся. Дел-то на берегу много – груз найти, загрузиться, доставить вовремя на судно продукты, паруса, смолу, веревки, за всем не уследишь.

– А судно-то чье?

– Брата моего, от лихоманки позапрошлым годом умер. По наследству – женка его владелица, а управляюсь я, его семью кормлю и сам кормлюсь.

– Предложение у меня к тебе, Тимофей. Не хочешь ли ты мне служить вместе с судном и командой? Команду сам подберешь, пока в Москве стоять будем. Платить буду не меньше, чем до этого зарабатывал, а плавать будешь – куда я скажу. Тебе выгодно – груз самому искать не надо, зимой, когда лед на реках встанет – корабль чинить, к весне готовить будешь, а жалованье все равно идти будет. Подумай.

– А чего думать, согласен я, иногда бегаешь, бегаешь по купцам – ну нету грузов, хоть и сезон. А команде деньги вовремя дай, семьи две опять же кормить надо. Так что не сомневайся, служить на совесть буду, не подведу. Ты, я вижу, человек серьезный, вон как укорот разбойникам дал, да не только за себя постоял, мне и команде помог, хотя мог и на судне отсидеться.

Мы скрепили наш договор рукопожатием. Не сглазить бы. Деньги есть, судно есть, теперь бы и дело найти да своим жильем обзавестись. Хотя и мой дом в Петроверигском, да формально прав на него не имею. К вечеру дошли до Коломны. Мы с капитаном сошли на берег, пошли искать посадника, все же разбойников сдать надо, да про убитых рассказать. Посадник, хотя и дома был, а не на службе в городской управе, нас принял, выслушал, стражу позвал – разбойников в городскую тюрьму перевезти велел. Когда обоих вытащили из трюма – один уже еле дышал, наверное к утру отойдет, а второй хотя и бледен был, держался неплохо. Жить по чести не хотел, теперь в петле палача или на плахе жизнь закончит. Сам выбрал свой путь, никто не толкал.

С утра пошли на суд. На ушкуе для охраны остался только один вахтенный. Суд был при городской управе, судил посадник. Выслушал нас, заслушал разбойника, второй так и умер в тюрьме, не дождавшись суда. Может, оно для него и лучше. При стольких свидетелях отрицать свою вину было бесполезно. Приговорили к повешению, что и было немедля исполнено. Правильно, что за казенный счет ублюдка кормить. Мы поклонились посаднику за справедливый суд и стали спускаться по ступеням.

В это время прямо ко входу лихо подкатила четверка коней с экипажем. Сзади гарцевала охрана – четверо конных. Лакей соскочил с задка кареты, раскрыл дверцу, откинул подножку. Из кареты задом вперед вылез упитанный господин в добротном камзоле, в белых чулках, при шляпе, но без оружия. Ни шпаги, ни сабли я при нем не увидел. Господин медленно и важно стал подниматься по лестнице, а навстречу из дверей управы выскочил посадник, согнулся в поклоне. Видимо, отвлекся важный чин, не поберегся, соскочила нога со ступеньки, да и грохнулся. Посадник тут же подскочил, пытаясь помочь встать. Но господин лишь ругался, в основном по-немецки. Наконец, совместными усилиями ему удалось встать, однако идти, да что там идти, даже опереться на одну из ног он не смог.

«Вывих или перелом лодыжки».

Господина внесли в управу его дюжие охранники. Когда я попытался пройти следом, меня остановили.

– Я лекарь, хочу посмотреть, что с господином.

Старший охраны бросил:

– Стой здесь. Сейчас узнаю у господина Лефорта.

Меня как водой окатило. Не Франц ли Лефорт, швейцарец, будущий советчик Петра? У охранника я спросил:

– Не Франц ли господин?

Охранник кивнул. Старший вышел и позвал меня внутрь. Лефорт лежал на диване, обе ноги со снятыми туфлями покоились на подушке, на лице было страдальческое выражение.

Я поклонился.

– Юрий Кожин, лекарь. Не дозволите ли осмотреть вашу ногу, сударь?

– Та, та, нога болеть, надо лечить.

Я осторожно стащил с ноги чулок. Нога в голеностопе уже распухла, наливалась красно-синюшным. Осторожно прощупал – да, вывих. Попросил старшего из охраны придержать ногу, резко дернул и повернул стопу. Со щелчком стопа встала на место. Пациент заорал от боли. Старший сделал угрожающую рожу и двинулся ко мне.

– Быстро давай холстину, туго перетянуть ногу надо.

Старший в растерянности остановился. Франц перестал орать, боль уходила.

– Что стоишь, делай, как сказали.

Охранник крутил головой, да где в служебной комнате посадника найдешь холстину. Франц прошипел:

– Снимай рубаху, рви исподнее, режь!

Охранник мгновенно разделся, под верхней шелковой рубахой была нижняя, более плотная. Ее-то мы и порезали на длинные полосы. Я туго подбинтовал сустав. Франц уже лежал спокойно.

– Молодец, абге мохт, я уже здоров?

– Надо три-четыре дня не ходить, ногу поберечь, нужен покой, лежать в постели.

– Дел много, как же лежать?

Я решил пугнуть:

– А то можно остаться хромым.

– Ист гуд. Ладно, послушаем лекаря. Дай ему денег.

Охранник сунул мне серебром рубль.

– Откуда будешь?

– Московей я, здесь проездом, разбойники нас пытались ограбить, людишек побили.

– Да, да, да. Просто беда с разбойниками.

Надо не упускать случай.

– Дня через три-четыре надо снять повязку и осмотреть ногу.

– Подойдешь в Москве в Немецкую слободу, мой дом тебе всякий покажет.

– Хорошо, господин.

Я слегка, на европейский манер, поклонился. Чертовски плохо, не знаю немецкого языка. Татарскому в плену научился, в своем времени английский учил, а вот немецкий?! Во время Петра многие его сподвижники говорили на немецком или голландском.

Мы с Тимофеем вышли из управы, поднялись на судно – и так уже целый день потеряли, правда, с пользой для меня. Франц Лефорт – это не купец или ювелир, я знал, что очень скоро он наберет вес, после Петра будет вторым человеком в государстве, в большом уважении у Петра.

К вечеру следующего дня пристали уже в Москве, на моей, вернее уже Михаила, пристани.

– Здесь будет место твоего причала. Без моего разрешения не отплывать. Держи пока деньги – расплатись с командой, набери новых людей, только отбирай потщательнее. Продукты заготовь, оснастку, где веревки гнилые – поменяй. Несколько дней я тебя беспокоить не буду. Если нужда какая возникнет – я пока в доме Кожиных, в Петроверигском переулке жить буду, а там видно будет.

Мы по-дружески расстались. Идти было недалеко, да и повозок поблизости не было, пошел пешком. Ополовиненный мешок с деньгами не сильно обременял, дошел быстро, даже не запыхался. Прислуга узнала, впустила. Я сразу прошел на второй этаж, в кабинет Михаила. Поздоровавшись, уселся в кресло. Достал из мешка деньги, отсчитал и вернул Михаилу.

– Спасибо, брат, выручил, но долг платежом красен, возвращаю, а вот саблю и пистолеты пока оставлю, они мне жизнь спасли.

Я коротко пересказал матросский бунт, упомянул о знакомстве с Лефортом, о том, что арендовал судно с командой. Теперь я попросил Михаила подыскать мне жилье. Тот замахал руками.

– Что ты, что ты, совсем меня обидеть хочешь? Живи, сколько надо, ты меня нисколько не стесняешь, да и мне интереснее, поговорить можно с кем-то, не с холопами же.

– Все так, Михаил, да только не монах я, вдруг женщину захочется, да и своих слуг нанять хочу, им тоже где-то спать надо. По возможности, буду сам часто заходить, да вас в гости ждать буду, но все-таки свой дом хочу заиметь.

– Ну чего же, вольному воля. Я поговорю с сыном, он найдет чего-нибудь подходящее.

– Только не очень большой, денег у меня не так много, да и дела своего пока нет.

В заботах пролетели два дня, пора было наведаться к Лефорту. Я выпросил у Михаила пролетку и поехал в Немецкую слободу. На месте спросил дом Лефорта, мне его тут же указали. У дома стоял уже знакомый экипаж и та же охрана. Меня узнали, провели в дом. Войдя в комнату, поклонился Лефорту, тот меня узнал, улыбнулся скупо:

– Здравствуй, лекарь. Бог дал тебе хорошие руки, нога почти не болит, по дому хожу уже хорошо.

– Посмотреть ногу надо, повязку снять.

– Некогда мне сейчас, уезжаю. Вот что, поедем со мной, место в карете есть, на ходу и посмотрим. Обратно тебя отвезут.

Ну что же, так оно, может, и лучше. Два охранника, поддерживая, а по ступенькам и вообще на руках, вынесли своего господина, усадили в карету, следом на сиденье напротив уселся и я. Дверцу прикрыли и карета тронулась. Я стянул туфлю и чулок пациента, осмотрел ногу. Суставчик был иссиня-желтый, но отек ноги спал, так, легкая припухлость. Пропальпировал кости – переломов все-таки нет. Пожалеешь, что нет рентгена. Помог надеть чулок и туфлю.

– Надо поделать компрессы вот с этими травами неделю, затем попарить несколько дней ногу.

Франц слушал внимательно, а бумагу с названиями трав спрятал за обшлаг левого рукава. Еще по первому моему переносу сюда я усвоил, что чужестранцы более тщательно заботятся о своем здоровье, чего не скажешь о нашей нации – не болит и ладно, а если болит – выпей водки и пройдет. Нескоро, ох нескоро мы будем европейцами. За неспешным разговором выехали за город. У каких-то рвов бегали солдаты в одинаковых синих мундирах. Я попытался вспомнить: то ли преображенцы, то ли семеновцы. А может, их и вообще еще нет, просто потешные полки Петра.

Францу помогли выйти из кареты, к нему подбежал долговязый подросток, азартно обнял Франца. Тот поморщился.

– Фу, что у русских за манера сразу обниматься, Петр!

Я мысленно ахнул – так это Петр, будущий вершитель судеб России, реформатор и одновременно палач стрелецкий, просветитель и алкоголик! В нем было столько намешано, что сразу не определить, чего больше – плохого и хорошего. Но однозначно одно – сделать ему предстояло многое.

– А это кто с тобой, Лефорт? Почему не знаю?

– Лекарь это мой, друг Петенька.

Я скромно вышел из-за спины охранника. Петр окинул меня внимательным взглядом выпуклых, даже слегка каких-то выпученных глаз.

– Лекарь? Это хорошо, нам нужны будут лекари, воевать будем.

– Не только лекарь, Петр Алексеевич, пушкарь еще.

– Да? – заинтересовался Петр. – А морское дело ведаешь ли?

– Нет, Петр Алексеевич.

– Пойдем со мной, братец, – схватил меня за рукав Петр и потащил к солдатам.

Впереди в капонире стояло несколько пушек и мортира. Раздался глухой звук выстрела, мортира окуталась дымом. Все задрали головы, следя за полетом ядра. Оно упало не очень далеко, не долетев до цели – вкопанного столба – метров сто.

– Почему так стреляют? Знаешь?

– Мортира чугунная, заряд слабый.

– Откуда знаешь?

– У чугунной мортиры звук выстрела глухой, а у бронзовой – звонкий, после выстрела, как колокол звенит. В чугунную мортиру много пороха класть нельзя, разорвет, бронза более податлива, заряда больше сыпать можно, пожалуй, ядро и долетит.

Петр удивленно уставился на меня.

– А ведь и правда, ты даже к капониру не подходил, а расслышал, как есть. Где огненному бою учился?

– Приходилось, ваша светлость, и в плену побывать, у магометан посмотрел и на море канониром был, жизнь заставила.

– А можешь ли моих бомбардиров научить?

– Научить могу, ваша светлость, да только мортиры бы бронзовые, да порох хороший.

Петр от удовольствия хлопнул меня по плечу.

– Вот это по-нашенски! С завтрева зачисляю тебя бомбардиром к преображенцам. Вот их командир, знакомьтесь.

Ко мне подвели сухощавого офицера, к сожалению, в тех званиях и регалиях я разбирался слабо.

– Поставь мужа сего, фамилией Кожин, бомбардиром в первую роту со всеми причитающимися видами довольствия. Пусть канониров учит, как стрелять потребно.

М-да, такого исхода и такой службы я не ожидал. К Петру приблизился Лефорт, глядя на меня‚ что-то зашептал на ухо. Тот отмахнулся:

– Ладно, ладно, пусть пушкарей обучит, коли сам зело понимает, а потом посмотрим. – И мне: – Завтра с утра в полк, а сейчас свободен.

Ну и день, не успел в Москву вернуться, а заделался бомбардиром в Преображенский полк. Только тут начало доходить – а ведь при Петре служили двадцать пять лет. Или он такой указ позднее издал. Вляпался, как кур в ощип. Юра, ну тебе оно надо? Убежать из Москвы? Рано или поздно могут сыскать, уже не так много времени осталось до создания Петром Преображенского, читай Сыскного, приказа. Ладно, бог не выдаст, свинья не съест. Попробуем, жизнь покажет.

Вернувшись в Москву, рассказал о службе Михаилу.

– Ну вот, не успели пообщаться – тебе на службу. Чего уж было так торопиться, за эти деньги, что Петр на жалованье отпускает, можно и лучше дело найти.

И в самом деле можно, я сам был слегка растерян, дернуло меня познания в пушкарском деле проявить. По лекарской части проявлять себя надо. Я заказал через Михаила кое-какие инструменты. Надо ведь обрастать инструментарием. Поинтересовался, ищут ли мне жилье.

– Ох, не скорое это дело. Не так много в первопрестольной каменных домов, да еще и на продажу, но сын будет искать.

С утра заявился в Кожухово, в полк. Предстал перед ясными очами командира. Меня записали в послужной лист, затем командир кликнул вестового и меня провели в цейхгауз – подбирать мундир. Повозился немного, но портной подогнал по размеру, а вот сапоги пришлись впору. Посмотрел на себя в мутноватое от времени зеркало – ха, прямо бравый вояка. Вот уж не мыслил себя на воинской службе. Вестовой отвел меня к моей бомбардирской роте, по-современному – к батарее. Личный состав выстроился – около сотни бородатых лиц, многие уже в возрасте, кое у кого мундиры уже пообстирались, руки заскорузли – с пушками работать тяжело, да и грязно.

«Пойди, отмой после стрельбы орудие и пороховой нагар с рук. Это ведь не современный бездымный порох».

– Я ваш командир, буду учить вас стрелять из пушки и мортиры. Сейчас всем разойтись к своим орудиям.

Солдаты разбежались по своим местам. Я подошел к первому орудию – это была чугунная пушка.

– Кто командир орудия?

Канониры начали растерянно переглядываться.

– Заряжай!

Солдаты начали бестолково суетиться. Так, ясно.

– Всем стоять!

Солдаты замерли. Я выбрал солдата со смышленым лицом.

– Ты будешь командиром орудия!

– Слушаюсь, ваше высокобродь!

– Ты будешь командовать расчетом орудия. Встаньте все в ряд.

Солдаты встали.

– Ты будешь наводчиком, наводить орудие на цель, понял?

– Понял, дело знакомое.

– Ты будешь банником чистить ствол после выстрела. Ты, – ткнул пальцем, – засыпать шуфлой порох в ствол, сколько скажет командир. Вы двое, подносить ядра к пушке и закатывать в ствол.

Короче, я определил все номера расчета. Каждому указал конкретную работу и так же обошел все орудия.

– Командиры орудий, ко мне!

Подбежали все четверо. Я объяснил, что выстрел надо производить по моей команде.

Целый день солдаты учились заряжать орудия, я пытался довести это непростое действие до автоматизма, проверяя по часам с секундной стрелкой. И затем еще три дня. Когда получаться стало неплохо, неожиданно поменял номера расчетов, тот, кто подносил ядра, стал орудовать банником, кто засыпал порох, стал таскать ядра. Скорость заряжания снова упала. В перерыве ко мне подошли командиры орудий. Помявшись, решились на вопрос.

– Ваше высокобродь, зачем номера расчетов менять? Только вроде приловчились и снова начинать?

– А сами не додумались? Представьте, идет бой. В капонир с пушкой угодило ядро, один номер погиб, другой ранен. Что же, пушка должна перестать стрелять? А кто пехоту поддерживать будет? Ваши товарищи в голом поле на неприятеля со штыком бегут, а тут и пушки замолчали. Нравится вам это?

– Поняли, господин офицер, премного извиняемся.

После перерыва дело пошло веселее, видно, командиры объяснили, зачем я сделал перестановку. К вечеру, полуголые, снявшие от гари и физической работы мундиры и рубашки солдаты еле переставляли ноги.

С утра начал объяснять командирам, как увеличивать или уменьшать дальность стрельбы. Если у мортир угол возвышения ствола всегда одинаков – сорок пять градусов и дальность можно менять только изменением количества пороха, то у пушки лафет другой – можно менять и угол возвышения ствола. Для наглядности зарядили пушку нормальным зарядом и выстрелили. Ядро, пролетев метров триста-триста пятьдесят, взрыло землю. Теперь заряд слегка увеличили, ядро улетело заметно дальше. Дело в том, что нельзя все время увеличивать вес пороха, ствол не выдержит, его разорвет, можно увеличить угол наклона ствола.

Поскольку на лафете никаких приспособлений не было, величину наклона меняли, подкладывая деревянные клинья под колеса или станину. Мы подложили клинья, пушка задрала ствол. Зарядили обычным зарядом и выстрелили, ядро пролетело столько же, сколько и при усиленном заряде.

– Все поняли?

Канониры закивали. Следующим делом изменяли сектор обстрела. Вот только как объяснить солдатам, на сколько градусов повернуть орудие влево или вправо, если никто из них писать не умеет. Наконец до меня дошло – на полпальца влево или на два пальца вправо – так по моей команде они поворачивали станину орудия. Дело стало получаться. Гонял я их до седьмого пота, памятуя поговорку Суворова – тяжело в учении, легко в бою. Может быть, мой труд сбережет эти солдатские жизни?

Вечером ко мне подошел командир полка.

– Как идут дела?

– Учимся пока, стараются ребята.

– Что-то уж больно мягко ты к ним относишься, не видел, чтобы ты их бил или через строй прогонял.

– Повода не было, коли солдат неправильно что-то делает, стало быть командир не научил.

Командир только покачал головой и собрался уйти.

– Подождите, Иван Савельевич! Просьба у меня к вам, нельзя ли шелка хорошего купить, аршин десять?

У командира от удивления челюсть отпала.

– Это зачем еще? Никак рубахи пошить решил?

– Нет, я в Париже видел, что порох не шуфлой в ствол пушечный кидают, а заранее в мешочки шелковые отмеряют – перезаряжать быстрее получается.

Командир сначала задумался, затем махнул рукой – а зачем нам быстро?

Я так растерялся, что не сразу нашелся с ответом. Ну и черт с ними, если сам командир полка не понимает? Вызвал фельдфебеля – нечто вроде старшины или прапорщика в современной армии, я дал денег, наказал с утра сходить в лавку негоцианта и купить самого тонкого шелка на все деньги. Немного оторопев, тот спросил:

– А цвет?

– Любой, лучше белый, – захохотал я.

На следующий день, как только фельдфебель привез шелк, все солдаты превратились в портных. Один резал шелк по размеру, другие иголками, вручную, сшивали мешочки. Потом все стали развешивать порох, ссыпая в мешочки. Когда все было готово, я спросил:

– Кто догадался, для чего мешочки с порохом?

Ответом было молчание.

– Хорошо, захватите пару мешочков и идите все к орудию.

Я приказал сделать два выстрела подряд старым способом, когда порох засыпали в ствол специальными совочками с длинной ручкой – шуфлой. Затем, еще два выстрела подряд, но уже с готовыми шелковыми мешочками. Результат последнего примера удивил всех.

– Занятно, вашбродь, – подошли ко мне командиры, – но зачем?

– Чем быстрее вы сможете стрелять, тем больше врагов будет убито, тем целее сами будете и пехотинцев сбережете.

Такие ежедневные занятия я продолжал полгода. За это время видел Петра только издали один раз. И стоило из-за этого идти в пушкари, так и медицину можно забыть. Я ждал подходящего случая, и он не замедлил появиться.

Одним ранним летним утром, командир полка собрал командиров.

– Государь Петр Алексеевич высочайше изволил здесь, в Кожухово, устроить учебную баталию, посмотреть хочет поелику солдаты его в ратном деле преуспели. Кроме нашего полка будут семеновцы. Надо не ударить в грязь лицом. Командовать учениями будет генерал Гордон. Мундиры почистить, пушки надраить, солдат по лицу не бить, дабы синяков видно не было. Выполнять!

У меня по батарее синяков и так не было, вот форму поизносившуюся починить да почистить не помешает.

Через три дня в полк прибыл большой обоз людей, пролеток, экипажей. Повылазили оттуда разнаряженные генералы и прочая придворная свита. Разукрашены орденами, мундиры шиты золотом, развеваются перья на шляпах. Ей-богу, куда им воевать, хорошего бы снайпера у противника, полчаса – и конец войне. Невольно я обратил внимание – Петр не любил ездить верхом – или в возке или пешком. Командовал Гордон. Петр забрался со свитой на холм, наблюдал оттуда. После постановки задачи Гордоном, командиры рот и батарей разбежались по своим местам. Пехотинцы выстроились в три шеренги и пошли на приступ неприятеля. Гордо развевалось полковое знамя, били барабаны. Со стороны – цирк да и только. Нам дали отмашку‚ и все три батареи начали стрельбу. Наша батарея показала, что полгода не зря хлеб жевала. Стреляли очень быстро, точно, чего нельзя сказать о других батареях. С холма, где был Петр, подскакал офицер.

– Кто командир роты?

Я ответил:

– Кожин.

– Сколько орудий на батарее?

– Две пушки, две мортиры.

Офицер ускакал, а мы продолжили стрельбу. Я смотрел на цели, командовал орудиями. Вдруг сзади рявкнул голос командира полка: «Смирно!».

Все застыли, я обернулся. В трех шагах от меня стоял Петр и с ним свита.

– Больно быстро и хорошо стреляешь! Кто таков?

– Кожин, государь. Если припомните, лекарь я, Лефорта лечил.

– Да, да, припоминаю. А правда ли, что на батарее четыре орудия, не верит никто, говорят – не меньше восьми должно быть, уж больно стрельба изрядная.

– Правда, государь.

Петр обошел позиции бомбардирской роты.

– И правда, четыре всего. Молодец!

Он порывисто меня обнял, стиснул в объятиях. Я чуть не задохнулся.

– Как удалось?

Я подошел к ближайшему орудию, показал шелковый мешочек для пороха. Объяснил для чего, коротко рассказал о тренировках.

– Молодец! Выпей со мной чарку вина.

Из-за спины вынырнул ординарец, налил из бутылки вино в два здоровенных кубка.

«Упаду», – мелькнуло в голове. Но выпить надо. Кубок из рук царя – что медаль. Петр первым осушил кубок и требовательно на меня глянул. Я последовал его примеру, выпил и перевернул кубок, показывая, что он пуст.

– Вот это по-нашему, – захохотал Петр, в свите захихикали.

– Где шелк взял?

– Купил.

– А деньги откуда?

– На свои.

Петр грозно посмотрел на командира полка.

– Почему мне не сказал, такими мешочками только турки пользуются, нам еще перенимать надо, а у тебя командир роты умней тебя оказался. – Повернулся ко мне: – Проси, что хочешь! Порадовал ты меня сегодня. Нам бы таких гренадеров и бомбардиров побольше‚ Турции башку быстро бы скрутили.

– Дозволь госпиталь открыть в Москве, дабы лечить раненых, больных и увечных. Здание мне надо да немного денег на инструменты.

Петр задумался.

– Не время пока сейчас, на Азов скоро походом пойдем. Назначаю тебя командиром всех пушкарей в полку, обучи все бомбардирские роты, как свою. Повоюем Азов, а там можно и вернуться к разговору о госпитале. У самого такие думки были. Деньги на картузы для пороха в полковой казне возьми, дозволяю. Ну а для себя что хочешь?

– Отпуск на три дня.

– Дозволяю! Ты сегодня меня порадовал, а Гордон – так в удивлении просто, нигде в Европе так не стреляют, может только османы.

С утра, после доклада командиру полка, я уехал в Москву, была настоятельная необходимость – Михаил с сыном подобрали каменный дом для меня. Надо было осмотреть и, если понравится, составить купчую. Дом был недалеко от моего старого жилья, небольшой участок земли, каменное строение в один этаж и шесть комнат – меня дом устроил, и мы со старым хозяином поехали составлять купчую. Теперь в управах появились для оформления таких сделок специальные люди-стряпчие. В заботах прошел день. Вечером, как водится на Руси, обмыли покупку. Я попросил Михаила еще об одной услуге – нанять мне прислугу – сторожа, кухарку, кучера. Сын его, Юрий, пообещал уже завтра решить вопрос.

На следующий день я направился в Немецкую слободу, поспрашивал на постоялых дворах, где лекари живут. Обойдя несколько человек, изрядно поторговавшись и облегчив кошелек, купил я кое-какие медицинские инструменты – скальпели, ножницы, зажимы. Были они, правда, странноваты – с вензелями и прочими украшениями, но работать ими было можно. На торге купил сундучок и выбеленный холст – для перевязок. Теперь у меня был хотя бы походный медицинский инструментарий. Попросил у Михаила небольшой бочонок спирта для стерилизации инструментов. С этим проблем не было. Навестил Тимофея – судно стояло у причала, матросы лениво валялись на палубе. Непорядок, получая зарплату, люди должны работать, лень развращает. Оплатил некоторые расходы по ремонту судна, выдал капитану жалованье для команды. Поскольку я вчера договорился с Михаилом, временно судно будет работать на него, зарабатывая деньги на свое и мое содержание.

Денег у Петра в армии платили немного – командир роты получал двадцать пять золотых рублей. Надо отдать должное – платили вовремя и только золотом или серебром. Медью в армии не платили. Медные монеты были в ходу только у гражданских. Решив накопившиеся дела, убыл в полк.

Пришлось заново начинать работать с новыми людьми и батареями. Своих командиров орудий по одному дал в другие батареи, для наглядного примера. По мере обучения и другие батареи подтягивались до уровня моей старой. Незаметно летело время, в полку стали часто появляться офицеры с донесениями, проверяющие. Чувствовалось приближение какого-то события. Однажды утром командиров рот собрал командир полка. Полковник был краток – выступаем на Азов. Завтра придут подводы, артиллеристам грузиться на подводы, все забирать с собой – порох, ядра, пушки, обмундирование. Пехотинцы идут пешком. Собираемся под Воронежем, идем тремя колоннами. Приказ ясен? Выполнять.

Как обычно, в лагере началась суета. Укладывались вещи. Разбирались пушки. Когда на следующий день пришел обоз, грузили оружие и припасы на телеги. Много ли погрузишь на подводу? На одной телеге ствол от пушки. На другой лафет. Только артиллерийский обоз растянулся на версту. Лишь к обеду смогли выйти из лагеря. Во главе колонны, верхом на лошади, трусил я, рядом фельдфебель – он хорошо знал дорогу на Воронеж. Замыкающим ехал командир второй батареи, дабы подгонять отставших, рядом с ним, для связи, также верхом – вестовой. Пыль от множества ног, копыт, колес стояла невообразимая. Вечером обоз въехал в небольшую деревушку.

– Привал! – обернувшись к колонне, крикнул я.

Солдаты брели к единственному колодцу: напиться, умыться.

Когда солдаты из головной части уже кашеварили, хвостовая часть въезжала в деревню. Офицера из замыкающих я еле узнал из-за пыли. Пыль лежала на лице, на мундире, на лошади. Спрыгнув с лошади, тот долго отряхивался.

– Эдак пока до Воронежа доедем, не отмоемся вовек.

– Что делать, служба!

Офицеры собрались у костра, кашу с салом уже сварил вестовой. Спали кто где смог найти место. Обочина вдоль дорог, все свободные места были заняты спящими людьми, лишь выставленное мной охранение маячило и переговаривалось поодаль.

До Воронежа двигались около двух недель. Когда засверкала речная гладь, навстречу нам примчался верхом вестовой.

– Преображенцы?

– Да.

– Бомбардиры?

– Да.

– Петр приказал еще две версты вперед и на берегу реки разбивать лагерь, ждать погрузки на суда.

Ну что же, судами передвигаться легче, и так у меня человек десять ехали на подводах с потертыми в кровь ногами. Я проскакал вперед, выбрал удобное место для лагеря с песчаным пологим спуском к реке, дабы грузиться было удобнее, чай, мы не пехота, тяжелые пушки, ядра затаскивать надо. Подождал, пока подтянется обоз, построил солдат. Измученные лица, пыльные мундиры.

– Гвардейцы! Сейчас здесь разобьем лагерь, будем ждать погрузки на корабли. Еще раз напоминаю – воду пить только кипяченую, руки перед едой мыть, не будете заботиться, забудете – сляжете с животами. Только обузой будете! Все поняли? Разойдись! Командиры – ко мне!

Я дал указания командирам, где ставить шатры, условился об охране лагеря. Хотя вокруг неприятеля нет, однако же воинская дисциплина обязывает. Сам успел умыться и поехал верхом искать штаб – Петра или Лефорта или кого-нибудь из генералов. Впереди показался воинский лагерь – я аж позавидовал – река, сосновый бор, воздух чистейший. На мое счастье, здесь был мой полковник. Он и рассказал, что уже готова флотилия судов, поджидают отставшие и припозднившиеся части. На днях будем грузиться и по реке спускаться в низовья Дона.

– Много ли больных и умерших в ротах?

– Да человек десять на подводах с потертыми ногами.

– Всего-то? В других ротах по десять-пятнадцать человек в деревнях пооставляли, у кого кровавый понос, у кого лихорадка. Повезло тебе. Ладно, отправляйся к себе, приводите себя в порядок, думаю, Петр может приехать проверить. Большие надежды у него на пушки.

Когда вернулся к себе в лагерь, увидел раскинутые шатры, поднимался дым от костров, кашевары помешивали варево в котлах, солдаты мылись в реке, стирали пыльное и потное обмундирование. Война, поход – это грязь, пот, труд, кровь. Мало в ней героического. Генералы гордятся славными викториями, но кто считал, сколько безымянных могил осталось на полях сражений?

За несколько дней солдаты отошли от перехода, расправились плечи от тяжелых ранцев и ружей, отдохнули натруженные ноги. Кое-где уже раздавались шутки и смех. По лагерю шастали вездесущие торговцы, продавали все что угодно, от иголок до водки. Я собрал командиров, предупредил – смотрите за торговцами, ежели водкой торговать будут. Отобрать и вылить на землю. Вино дозволял.

Через пару дней из бора показались всадники – передовое охранение, следом ехала открытая пролетка, в которой издалека была видна фигура Петра.

– Стройся!

Солдаты бросились одеваться, становиться в строй. Когда возок с Петром подъехал, все уже построились побатарейно.

Петр окинул войско радостным взглядом.

– Орлы! Молодцы, гвардейцы!

Грянуло дружное солдатское «Ура!».

Осмотром лагеря, а также моими потерями при переходе государь остался доволен.

– Подойдут суда, грузитесь. Дальше будет действовать капитан на каждом судне, перед Азовом выгрузитесь.

Когда подошли корабли и мы погрузились, суда опустились ниже, собрались в большую флотилию и двинулись вниз по реке. Сила шла большая, почти от берега до берега, на протяжении нескольких верст почти не было видно воды – шли шхуны, галеры, ушкуи и вообще все, что могло плавать. Солдаты наслаждались отдыхом, разбившись на кучки, играли в кости, травили веселые байки. Я тоже смотрел на берега – чем дальше от Воронежа, тем положе берега, глазу зацепиться не за что – степь. Несколько раз, довольно близко от низовий, к нам подскакивали разъезды на низких степных лошадях – то ли татары, то ли ногайцы – поди разбери. Стоя поодаль, рассматривали корабли, но не обстреливали, исчезали так же внезапно, как и появлялись. По-моему, турки уже были в курсе, что по реке сплавляется русское воинство и, наверное, приготовятся нас встретить – разумеется, не хлебом-солью.

Доплыли до Азова, остановились, не доходя верст пять, выгрузились, на удивление, спокойно, турки не тревожили набегами, видно, уверовали в толщину своих крепостных стен. А стены были в самом деле внушительные – высокие, мрачно-серые, в сторону степи выходили двое ворот, крепость окружал глубокий ров. С другой стороны крепость выходила к морю. Там маячили турецкие суда с зелеными вымпелами на флагштоках. Нам туда соваться не стоило – у Петра речная флотилия, на море такие суда неустойчивы на волне, да и вооружение на суденышках не серьезное. Нам же они крови могут попортить много – в низовьях Дон довольно глубок, позволяет заходить морским судам на несколько миль, а то и десятков миль вверх. Такого маневра турок я и опасался, но все обошлось. Войска встали лагерем на виду у неприятеля, каждая часть отдельно – были здесь казаки, стрельцы, ополчение, из регулярных войск – оба-два Петровских полка – Семеновский и Преображенский. Несколько дней ничего не происходило – наши лазутчики подбирались к крепости, турки лениво постреливали, крича со стен что-то обидное. Наконец, Петр решился на штурм. Из истории я знал, что первый поход Петра на Азов был неудачным, крепость взять не удалось, понеся тяжелые потери, поэтому особо не надрывался, не лез вперед, не подставлял попусту своих солдат. Начали атаку стрельцы, волнами накатывались они на крепость, после ожесточенного пушечного огня турок откатывались назад, бросая на поле боя раненых и убитых. Помощи раненым почти никто, кроме своих товарищей, не оказывал. Зря Петр пренебрегал медициной – многих раненых можно было спасти, многократно сократив потери. Да разве государи считают солдатские души?

Кое-как, под покровом ночи, удалось завалить хворостом и прочим хламом крепостной ров. Турки регулярно пытались поджечь хворост, поливая его сверху горящей смолой, а иногда делая вылазки. Однажды казаки чуть не ворвались в крепость, но турки успели закрыть ворота, бросив своих солдат на истребление. Но и это было случайной удачей. Сделать что-либо со стенами не представлялось возможным. Орудия наши были слишком маломощны, дальность невелика, стены разрушить они не могли. У пехоты не было никаких средств, чтобы взобраться на высокую стену. Грамотных инженеров-саперов, чтобы сделать подкоп и взорвать стену – не было тоже. С каждой неделей солдат от болезней умирало больше, чем от ранений. Армия топталась на месте. Петр приходил в бешенство, сменял командиров, но толку не было.

Чтобы взять крепость, нужна была обученная армия, а не стрельцы, что привыкли жить в Москве на всем готовом и ничего не делать, и мощная артиллерия. Хорошей саперной поддержки тоже не было – нельзя было ни таран хороший соорудить, ни осадные башни построить. К тому же турки, осмелев от долгого и бестолкового топтания русских у крепости, стали делать по ночам набеги. Из ворот вырвалась толпа всадников, рубила все и вся и так же стремглав уносилась обратно. Стрелять в темноте из пушек невозможно – не знали, куда целиться. Пешему солдату противостоять конному можно только в строю, а какой строй и организованный отпор ночью. Стрельцы разбегались, кто куда, слыша топот копыт и крики «Алла!»

Каждый день поутру считали убитых и раненых, несколько человек попали в плен. Вокруг лагеря армии кружились конные крымские татары, ногайцы – постреливали из луков, периодически вырезали дозоры. Петр уже и сам начинал понимать всю безысходность и беспомощность осады. Война – дело серьезное, готовиться к ней надо основательно – учить и вооружать армию, готовить запасы пороха, ядер, продуктов. Петр по молодости решил взять крепость нахрапом. Через несколько месяцев бестолковой осады Петр собрал генералов, долго заседал, наконец, решили осаду снимать и уходить. Путь-дорога не близкая, наступит осень со своими дождями, тяжко вернуться будет. Многие из свежепостроенных Петром в Воронеже судов затонули – строили наспех, из сырого дерева, опыта постройки было мало. Да и нельзя было построить качественно столько кораблей. Ведь было построено около восьмидесяти разных судов, а бригада корабелов в лучшем случае два корабля за год строила. Вот и получилось что получилось. Хотя часть армии погибла в сражениях, часть умерла от болезней, мест все равно не хватало. Генералы решили часть войск, в первую очередь больных, раненых отправить судами по реке – задействовали все, что могло плавать – галеры, струги, лодки, шхуны. Люди сидели в душных трюмах, лежали на палубах, но все понимали, что идти пешком еще тяжелее.

Я со своими артиллеристами отступал к Коломне, пушки были снова погружены на подводы, канониры шли за ними. Почти все были целы, за исключением десятка больных. Уныло обоз двигался на север, под стать было и настроение – три месяца осады кроме потерь ни к чему не привели. Да еще я опасался нападения турок или их сподручных – татар. Это на позициях артиллеристы сильны: пушки защитят. А в походе – пушки разобраны, лежат на подводах. У солдат из оружия – артиллерийские тесаки – что-то вроде коротких мечей. Сабли только у офицеров. Случись напасть конным татарам – защищаться нечем будет. От моих опасений командиры отмахивались. Но именно так все и произошло.

Глава 10

Мы уже отошли верст на сто, подойдя к слиянию Дона и Северного Донца, когда из прибрежной рощицы вымахало сотни две конных татар.

– Подводы в круг! – скомандовал я.

Но пока крестьяне в телегах начали разворачивать коней, татары уже успели подскакать вплотную. Началась самая настоящая мясорубка. Конными были только три моих офицера и я. Так мы и приняли бой. На меня налетели сразу трое. Саблей-то я владел неплохо, но щита не было, никакой кольчуги тоже. Кольчуг не было и у татар. Но были щиты. Одного, видимо, самого горячего и молодого, мне удалось свалить сразу. Уклонившись от его удара, я, не мешкая, вонзил саблю в его левую подмышку. Татарин упал на шею коня. Спереди и с правого бока уже опасно сверкали клинками двое других. Видимо, смерть первого их ужасно разозлила. Я вертелся как угорь, отбивая атаки со всех сторон. Смотреть, что с моими солдатами, времени просто не было. Наконец удалось извернуться и рубануть по руке одному из татар. Сабля его выпала из руки, он стегнул лошадь здоровой левой и отвалил в сторону. Теперь полегче будет – один на один. Давно я не сражался саблей, да еще верхом, подуставать стал.

Плохо, что рядом с собой я не видел своих офицеров – убиты ли, может, просто бой отошел в сторону.

Татарин завизжал и снова кинулся в атаку, – удар, еще удар – я успешно отбивался. Вдруг шею сдавило и, ничего не успев сообразить, я вывалился из седла и грохнулся о землю. Меня тут же поволокло по земле. Сабли в руке уже не было, скорее всего обронил при ранении. Я попытался перевернуться на спину, чтобы не биться лицом о землю‚ и мне это удалось. Схватившись обеими руками за волосяной аркан, попытался ослабить хватку. Не тут-то было. Единственное, мне чуть удалось ослабить хватку аркана, чтобы не задохнуться. Сколько продолжалась гонка, сказать не могу, мне каждое мгновение казалось вечностью. Наконец лошадь остановилась, аркан ослаб, ко мне подбежали два татарина, не дав подняться, связали руки и ноги. Перебросили позади татарской лошади и мы снова поскакали. Кровь прилила к изодранному лицу, рядом мелькали неподкованные копыта татарской лошаденки. Судя по топоту копыт, вся татарская орава скакала рядом. То ли отбились наши, то ли татары насытились кровью и нахватались трофеев, но теперь они уходили от русской армии дальше и дальше в степь. Здесь была их земля, они знали каждый овраг и каждую дорогу. Черт, опять не повезло, опять в плен к мусульманам!

Пока меня немилосердно трясло на лошадке, я обдумывал, что делать. Убежать пока невозможно, язык татарский знаю – это хорошо, но надо это скрывать – может, сболтнут при мне что-то интересное и важное. Самое главное – остаться сейчас в живых. С этих станется – приведут к своему баю, да устроят потеху – шкуру с живого спустят или еще чего учинят, в этом они мастера. К вечеру подъехали к реке, коней напоили и двинулись дальше. Судя по тому, что скачка стала тише, до их лагеря или стойбища было недалеко. Остановились. Меня, как куль, сбросили с лошади, хорошо хоть падать было невысоко. Обступившие меня татары рассмеялись.

– Урус, готовься умереть!

Из богатого шатра выскочил один из татар, подбежал к нам. Бек требует пленника к себе! Тупым концом копья меня погнали к шатру, развязав ноги, но оставив связанными руки. Саднила от аркана шея. Я осторожно озирался по сторонам. Ба, моя лошадка полковая, к седлу сзади приторочен небольшой сундучок с медицинским инструментарием. В голове сразу созрел план. Меня втолкнули в шатер. Со света показалось темно. Сопровождающий пнул меня по ногам так, что я упал на колени.

– Ползи к беку, неверный! Моли Аллаха о пощаде.

Я на коленях пополз к центру шатра. У противоположной от входа стены сидел вислоусый молодой, лет тридцати пяти, татарин. Одет в шитый золотом халат, у ног распростерлась служанка или невольница. Рядом с обнаженной саблей стоял воин. Татары заговорили между собой. Что-то в языке их было не так. Я понимал почти все, но что-то не так. Может это и не татары?

– Ты кто такой? – молвил небрежно бек.

– Лекарь.

– Если обманываешь, твою голову насадят на кол.

– Зачем мне обманывать? У твоего шатра стоит моя лошадь, рядом твой воин, что взял меня в плен. У седла мой сундучок с лекарскими инструментами. Пусть воины принесут, можно сразу же убедиться.

Бек махнул рукой. Сопровождавший меня воин выбежал и вскорости вернулся, неся мой сундучок. Воин откинул крышку сундучка и поднес сундучок ближе к беку. Тот брезгливо поковырялся – там лежали холстины для перевязок, скальпели, зажимы, щипцы для доставания пуль из ран и прочие нужные инструменты. По-татарски спросил у воина:

– Это его лошадь и сундучок?

– Да, повелитель. – Воин склонился в поклоне.

– Милостив Аллах, хорошо, что ты лекарь, а не воин. А почему саблей от моих нукеров отбивался?

– Жить хотел, великий бек. – Тут я подлил елея в голос.

– Неудачно царь Петр в поход сходил, крепость ему не взять никогда. У османов большие пушки, крепкие стены и много кораблей. У Петра этого ничего нет. Мы, ногайцы (так вот откуда некоторые странности с языком!), всегда османам помогали. Вы, урусы, только вышли из Воронежа, а турки уже знали. Правда, думали, царь Петр Крымское ханство воевать хочет. Будешь пока при мне в лагере, моих нукеров лечить. Забирай сундук и иди, занимайся делом.

Я склонился и попятился к выходу.

Бек бросил по-татарски:

– Развяжите ему руки, но приглядывайте за ним. Попробует бежать – отрубите голову. Завтра выступаем.

Мне разрезали путы на руках, я долго тер затекшие запястья. Воин вытащил из шатра мой сундучок, порылся в нем, но, не найдя ничего для себя ценного – бросил мне. Я спросил его:

– Где раненые?

Меня подвели к раненым – их было трое, все лежали на голой земле. Грязные, окровавленные тряпицы закрывали раны. Ранения были свежими, видно от недавней стычки. Так, осмотрим первого – сабельный удар правой руки – да это же мой недавний враг, я его и приложил. Промыл рану водкой, раненый аж заскрипел зубами. Зашил, перевязал.

– Надо полежать, крови много потерял.

Ногаец покрутил головой, не понял по-русски. Стоящий рядом перевел. Второй – ранение в живот, судя по ширине раны – от тесака. Кровь по ране черная, по всей видимости, удар задел печень. Я поднял голову – этот не жилец, часа два ему осталось. Воин, что наблюдал за мной, кивнул, подошел, вытащил из-за голенища сапога нож и всадил его в сердце раненому. Я и охнуть не успел. Сурово! А по сути врачебной помощи нет, в дальнем походе тяжелораненые – обуза. Но уж больно как-то просто, если не жилец – нож в сердце. У русских как-то помилосерднее. Третий ранен был в бедро – то ли удар саблей, то ли палашом, крови немного, но вокруг раны припухлость, скорее всего, образовался карман, в котором скопилась кровь. Надавил на края раны, выдавил из кармана скопившуюся кровь, скорее даже сгустки. Промыл рану водкой и ушил. Перевязал, сам сполоснул водкой руки. За мной все время ходил один воин, то ли приглядывал, чтобы я не навредил, то ли оценивал качество моей работы. Скальпель, как режущий предмет, у меня не отобрали. Но ведь с ним воевать не будешь. Стемнело, нукеры улеглись на войлочных подстилках лошадей, я на голой земле. Утром воины развели костры, сварили из баранины шулюм. Поели, сыто отрыгивая, вытирали руки о засаленные халаты. Меня, естественно, не покормили, смотрели как на нужную вещь, не более. Я набрался наглости, подошел к ведру с водой, напился. Неизвестно, как долго будет продвигаться отряд.

Воины сели на лошадей и все разом сорвались с места. Мне, вместе с другими пленными, пришлось укладывать шатер, собирать котлы, увязывать ковры и кошмы, укладывать на несколько повозок. С нами осталось несколько молодых воинов во главе со старым одноглазым ногайцем. Воины ехали верхом, мы правили повозками. Хорошо хоть не пешком. Ехали без остановок часов до четырех. Остановились напоить и накормить коней. Нам никто не дал и черствой корки хлеба. О лошадях заботились лучше, чем о пленниках. Конечно, пленников можно захватить – сразу и много, а лошадь пока вырастет в табуне. Русских лошадей мусульмане не любили – мохнатая татарская сама зимой корм из-под снега добывает, подковывать не надо, кругом красота, поэтому своих лошадей старались беречь. Пленных русских лошадей использовали как тягловую силу – запрягая в повозки, а при голоде съедали в первую очередь. Что я уяснил из первого плена – нельзя красть ничего, даже кусок хлеба, враз руку отрубят, а уж если целого пленника не берегут, то однорукого и подавно.

Ногайцы поели вареной конины с лепешками и поднялись в седла. Пленники довольствовались речной водой. Шли четыре дня, переходя вброд мелкие реки, в основном дорога пролегала по степи. Как без карты и компаса, указателей и дорог ориентировались степняки – уму не понятно, но мы всегда выходили точно к стойбищу или колодцу в степи. Наконец, впереди показались стены крепости. Я снова возвращался к Азову. Пока ехали вдоль стен, во все глаза разглядывал повреждения. Их оказалось не так много, да и те спешно заделывались многочисленными рабами. Нас завели в город, я вертел головой, стараясь запомнить расположение пушек, камнеметных машин. Толку с этого было не много – ни нашим сообщить, ни схему зарисовать. На ночь всех затолкали в сарай, где уже находились такие же, как и мы, пленные. Мелькали грязные и порванные разноцветные мундиры – стрельцы. Пару синих мундиров преображенцев, зеленый мундир семеновца. Я сразу стал пробиваться к своим.

– Здравствуйте, други!

Оба солдата глянули на меня и, хотя они были пехотинцами, сразу узнали, подвинулись, дали место рядом с собой. Разговорились, невезунчики попали в плен уже давно, почти в самом начале осады Азова. Ничего нового мне сказать не смогли, сами хотели услышать, что да как. Я рассказал, что Петр с войском ушел к Воронежу, выручить теперь нас некому. Друзья повесили головы.

– А теперь вы расскажите, как жизнь в плену.

– Да какая жизнь? На работу гоняют каждый день, камни таскаем стены восстанавливать, рвы чистим. Кормят плохо, один раз в день, правда воды дают, сколько хочешь. За провинности бьют, а со вчерашнего дня купцам с кораблей продавать в рабство стали. Еще неизвестно, где хуже – здесь или в империи Османской. Али на галеры попадешь, там больше года никто не выживает. Хорошо тем, у кого мастерство в руках есть – кузнецы, шорники, медники, ювелиры, – за тех хорошую цену дают и на галеры их не посылают. Могут и крымские татары купить, в Бахчисарай. Магометане, как узнали, что Петр с войском ушел, так торговцы людьми как пчелы на мед слетелись. Известное дело – где война, там пленные. Кого в рабы, кого за выкуп.

В общем-то, я ничего другого и не предполагал.

– Ладно, братцы, давайте спать, не так кушать хотеться будет.

С утра привычный ритм жизни пленников нарушился – нам дали похлебку, воды, попить и умыться, что уже было редкостью. Среди пленников пошел шепоток – не иначе на рынок рабов всех погонят. Всех построили, спереди, сзади и боков встали по два турецких солдата в красных фесках, с обнаженными саблями в руках. Нас повели в сторону морского побережья. На площади было по-восточному шумно – галдели торговцы, оглушали криками разносчики шербета, воды, лепешек, азартно, до хрипоты спорили о цене покупатели, только рабы удрученно молчали. Нас завели на помост, приказали скинуть мундиры, раздев до пояса. Мы остались в штанах и сапогах. Тут же подбежали два турка, начали тыкать пальцами, ощупывать мышцы, заглядывать в рот. Ну как при покупке лошадей, ей-богу. На мне что-то споткнулись, хозяин-ногаец не хотел уступать так дешево. Насколько я понял из разговора, меня хотели купить для каменоломни – по росту и физическому развитию я их устраивал. Ногаец кричал, что я лекарь и цена должна быть выше, по крайней мере, в пять раз. Эти двое купили лишь несколько человек и отошли. Сразу же подошел седой – то ли татарин, то ли ногаец. Турки и адыги выглядели не так. Это я уже уяснил.

– Кто тут говорил, что лекарь есть?

Ногаец услужливо подскочил – его грязный палец ткнул меня в грудь.

– Вот он, он лекарь, хорошо лечил раненых нукеров нашего бека, у него и инструмент есть. – Он пнул ногой мой сундучок.

Седой внимательно меня осмотрел.

– Что делать можешь? – на плохом русском спросил он.

– Все, больных лечить, раны шить.

Оба отошли чуть в сторону и начали торговаться. Сошлись на четырех дирхемах серебром. Купцы хлопнули по рукам, показали рукой на мой сундучок. Я надел мундир, схватил сундучок, крикнул своим:

– Удачи, ребята! – И зашагал за седым.

Идти было недалеко – до причала. Здесь было пришвартовано судно средних размеров с парусным вооружением. Я зашел на палубу за своим хозяином. Откинулся люк‚ и меня втолкнули в трюм. Сверху стояло несколько решеток, света хватало, но было душновато. Пленников было человек пятьдесят, в основном бывшие воины Петрова войска, но были и несколько гражданских. Судно простояло до утра. В люк на всех бросили несколько лепешек и спустили пару ведер воды. Не всем хватило напиться, утром судно вышло в море, на палубе зашлепали босые ноги матросов, раздались команды, захлопали паруса. В основном мы слышали, а не видели. В левую скулу стала бить волна, корабль закачался. Куда идем, сколько идти будем? Неизвестность томила. После полудня корабль изменил курс, похоже, повернул к югу. Среди гражданских, видно, кто-то из моряков или просто бывалый человек, сказал – в Черное море повернули, в Керчь или Кафу. Наступила ночь, мы также шли, никуда не сворачивая. В трюме снова разговоры – нет, не Керчь, не Кафа. Или в Османскую империю, или в Крымское ханство. Ждали утра. Утречком солнце било точно в корму – нас везут в Крымское ханство.

К полудню судно бросило якорь в бухте, на берегу которой теснилась деревушка. Невольников согнали на берег, охраняли всего двое, вооруженные пиками и саблями татар. Но куда отсюда бежать? Почти все невольники полезли в темную морскую воду – смыть пот, пыль, от всех изрядно попахивало. Татары не препятствовали. Примерно через час нас построили. Связали одной длинной веревкой и колонной по два повели в горы. Чем дальше от моря, тем выше становились холмы. По рядам невольников пронеслось – в Бахчисарай! К концу дня колонна измученных долгим переходом невольников втягивалась в ворота Бахчисарая. Город, освещенный заходящим солнцем, был красив – мощные стены, на верхушках башенки, в самом городе высокие минареты, золотом отливают полумесяцы. Здания с узорчатыми арочными окнами и дверными проемами. Но, как и везде на Востоке – глухие заборы, вонючие канавы.

Невольников разделили на три части. Нас, оставшихся, завели во двор трехэтажного дома из туфа, замкнули в сарае. Через несколько минут занесли кувшин с водой, лепешки и тазик с абрикосами. Люди с жадностью набросились на воду и еду. Весь день крошки во рту не было. Да и до плавания жили впроголодь. Спали после перехода беспробудно, гудели ноги. На следующий день дали лепешек, воды, сушеных фруктов. Затем по одному стали заводить в кузницу, на шею каждому склепывали металлический ошейник, на нем арабской вязью было выгравировано имя хозяина. Читать никто из нас по-арабски не мог.

Когда закончился перестук молотков кузнеца, всех построили, вышел седой татарин, уже в богатых одеждах, рядом с ним – полуголый негр огромного роста. Мышцы под атласной кожей шоколадного цвета так и бугрились, в руке негр держал кнут из бычьей кожи. Похоже, надсмотрщик над рабами. На ломаном русском седой распределил невольников по работам. В заключение сказал:

– Над вами всеми начальник – Мбата. – Он указал на негра. – Все его распоряжения выполнять! За непослушание – битье кнутом у столба. Кушать два раза в день – утром и вечером. Спать в сарае. Я – хозяин, мое имя Сайрулла. Только я буду решать, кого из вас казнить, кого миловать. Работать только на совесть! Сегодня отдыхайте. Завтра всем на работу.

Утром всех подняли рано, как только на минаретах запели муэдзины. Вода была без ограничений, удалось вымыть лицо и руки, каждому дали по лепешке, горстке вареного риса и сухофрукты. Для завтрака прилично, но я помнил, что обеда не будет. К сараю подходили слуги, уводили невольников на работы. Я остался в одиночестве. Через какое-то время ко мне подошел Мбата. Концом кнута указал на дом.

– Хозяин, иди, ждать не любит.

И по-русски, и по-татарски говорил неважно, но, с его точки зрения, выбился в люди, не упахивается с утра до вечера. Я пошел в дом.

В дверях ждал слуга – мальчик-татарчонок. Он проводил меня к Сайрулле. Хозяин сидел за низким столиком, скрестив ноги, перед ним стояла пиала с чаем.

– Как звать тебя, раб?

– Юрием.

– Расскажи, где жил, что лечить умеешь.

Чтобы нам было легче понимать друг друга, я отвечал на татарском:

– Жил в Москве, лечил от болезней, ранений и травм. В основном занимался хирургией, если вам, хозяин, известно это слово.

Сайрулла, конечно, был очень удивлен моим татарским.

– Кто и где учил тебя по-нашему говорить?

– Приходилось в жизни часто общаться с больными, в том числе и с татарами, правда, все они были из Казанского ханства.

– То-то я слышу, отличается язык, но все же это лучше, чем русский. Это хорошо. Что такое хирургия, я знаю. Был в Италии, Франции, видел, что могут тамошние лекари.

Далее он начал спрашивать меня о травах, симптоматике различных болезней, методах лечения. Кое-что его удивило, с чем-то был не согласен, но в целом разговором был удовлетворен.

– Не думал, что в дикой Руси есть лекари такого уровня. Удивлен! Я думал‚ ты лишь кровь при ударах отворять можешь да лихорадку лечить. Посмотрим, каков в деле. Инструменты все с собой?

Я пожал плечами – если не растерялись в походе и пленении, то должны быть.

Сайрулла хлопнул в ладоши. На пороге возник татарчонок.

– Принеси сундук русского.

Из принесенного сундука Сайрулла доставал мои инструменты, разглядывал, называл по-татарски, объяснял назначение. Ошибся только один раз. Затем провел меня в соседнюю комнату, начал доставать свои инструменты, я объяснял. Ошибся два раза, непривычно было разбираться с завитушками и украшениями. В мое время инструменты гладкие, с минимумом выступов и впадин для легкой стерилизации, да и специальная сталь дорога. После импровизированного экзамена Сайрулла остался доволен.

– У меня сейчас дела, можешь идти, завтра без напоминаний ты должен быть здесь.

Я прошел в свой угол в сарае, с удовольствием улегся и расправил ноги. Полдня пришлось простоять, тогда как Сайрулла сидел. Вдруг в сарай вошел Мбата. Черный был зол и искал‚ на кого бы излить свою злость.

– Твой почему не работать? Кнута хочешь?

– Хозяин разрешил.

– Врешь собака!

– Иди спроси.

Мбата зло посверкал глазами, щелкнул кнутом по пыльному полу и ушел. По-моему, мы взаимно друг другу не понравились, как бы не нажить себе врага…

После ночи и завтрака я уже стоял в коридоре дома. Сайруллы пока не было. На лестнице раздались шаги, разговор. Поднимались двое – татарин в зеленой чалме и мой хозяин. Зашли в комнату, Сайрулла махнул мне:

– Зайди, сядь в угол, смотри и слушай.

После расспроса о жалобах Сайрулла приступил к осмотру. Насколько я понял по жалобам, речь шла о хронической сердечной недостаточности, пожалуй с явлениями декомпенсации – одышка, отеки на ногах. Сайрулла ограничился прослушиванием пульса, осмотрел отекшие ноги. Хоть бы печенку прощупал. Назначив кое-какие травы, Сайрулла проводил гостя до калитки, выказав таким образом уважение к гостю.

– Ну что можешь сказать?

– У больного не в порядке с сердцем.

Сайрулла кивнул.

– Надо было осмотреть печень и посчитать пульс, для этого есть часы, хотя бы песочные.

– А печень зачем смотреть? Мулла не страдает от разливов желчи.

Как мог, я объяснил, для чего это надо и как влияет плохая работа сердца на печень.

– Что бы ты назначил?

– Настойки или отвары наперстянки.

– Слышал и читал труды досточтимых мной греческих медиков, там есть упоминание об этом. Но я никогда не пользовался. Вот тебе несколько монет, – он кинул мне три медных фельса, – завтра сходи на базар, купи это растение.

Купить так купить. После завтрака я вышел за ворота усадьбы и, спрашивая дорогу, дошел до базара. С трудом отыскал у одного травника наперстянку шерстистую, принес сухой пучок. Сайрулла внимательно изучил траву, помял в пальцах, понюхал, расспросил, как пользоваться. Через несколько дней, когда мулла пришел снова, он продал ему за приличные деньги пузырек с отваром. Вот жулик! Потратил два медных фельса, а продал за четыре серебряных дирхема, объяснив, что ему лекарство привезли из самой Греции. Коли так пойдет, он меня окупит за несколько приемов пациентов.

День тянулся за днем, я сидел в углу, изображая раба на посылках, а Сайрулла беззастенчиво использовал мои знания и опыт, чтобы делать деньги. Прямо бизнесмен какой-то. Надо отдать ему должное – кормить меня стали лучше, в углу сарая бросили старый матрас. Да и у него я учился кое-чему тоже – например, Сайрулла использовал в своей практике яд гадюк, что водились в Крыму во множестве, а также укусы пчел, для чего держал пасеку. Я этим как-то не заморачивался раньше, причем и эффект был, особенно при радикулитах. Добавив к этому еще и несколько приемов мануальной терапии, а также вытяжение позвоночника в воде, он заработал неплохую славу. Естественно, научил его приемам и подводному вытяжению его я. Доверие его ко мне росло. Как-то я спросил у старого раба:

– Почему меня без сопровождения выпускают в город?

Тот усмехнулся:

– Все ворота города охраняются, с ошейником на шее тебя не выпустят из города.

– А если мне удастся спуститься по стене?

– И куда ты пойдешь? – спросил он. – Море далеко, по всем дорогам конные разъезды рыщут, поймают – вернут хозяину за вознаграждение, а Сайрулла прикажет Мбате‚ и тебя забьют до смерти кнутом у столба. Мбата – большой умелец пользоваться кнутом – может бить долго, но не убивать. Может с одного удара позвоночник переломать, да еще очень точно бьет, как-то на спор метров с пяти одним ударом муху на стене убил.

Так, это надо иметь в виду. Тем более зависть или ненависть его ко мне возрастала, хотя прямых стычек не было. По всей видимости, он ревновал хозяина ко мне, ведь я потихоньку становился выше его – кормежка лучше, на тяжелой работе не работаю, в город выхожу, с хозяином каждый день какие-то вопросы обсуждаю. Как бы не учинил какую-нибудь пакость черный мерзавец.

Месяца через три пришлось с ним вступить в открытую схватку. Выводя рабов, он щелкнул бичом по земле, якобы неаккуратно, задев кончиком по моей ноге. Зная, что он виртуоз по владению кнутом, я в это не поверил. Нагло уставившись на меня, он поигрывал бичом, как бы предлагая кинуться на него, тогда бы он проявил себя в полную силу. Первым кинуться на меня он остерегался, не меня, хозяина. Меня он еще не знал. Я постоял, разглядывая на щиколотке след от удара бича, но конфликтовать не стал, ушел в сарай. Зачем на виду у рабов трогать надсмотрщика? Мне свидетели не нужны, а коли Мбата вышел на тропу войны, он ее получит. Я старался не оставаться с ним один на один, обходя стороной, пусть позабудется его удар. Но и оставлять безнаказанным я его не буду.

В один из вечеров, когда рабы уже были в сарае и ужинали, я вышел во двор за водой. Мбата выходил из дома хозяина. Я подошел к бадье, зачерпнул воды. Мбата проходил мимо. Я резко обернулся и четырьмя пальцами руки – как в карате – заехал ему по гортани. Мбата осел, закашлялся, схватившись за горло, бич выпал из руки. Вторым ударом я врезал по бифуркации сонной артерии. Мбата отключился, упал без сознания. Я воровато осмотрелся – никто меня не видел. Рабы жадно ели в сарае, а что хозяевам делать вечером во дворе. И я нанес третий удар – в межреберье по верхушке сердца. Сильный удар убьет, не сильный – покалечит. Ранее такими ударами я не пользовался, чисто теоретически, из старинных рукописей я знал, что этот удар любили самураи и палачи в Орде. Убивать Мбату было нельзя, подозрение быстро падет на меня, учинит Сайрулла дознание. Но и позволить ему заговорить – тоже, сразу укажет на меня.

С кувшином в руке я зашел в сарай, жадно припал к горлышку. Пусть все видят – ходил человек за водой. Тем более после стычки во рту и в самом деле было сухо. Все улеглись спать, русских невольников у Сайруллы было много – если не половина, но ни с кем близко я не сошелся. Делиться ни с кем я не стал – а ну как сдадут. В середине ночи, когда я уже крепко спал, поднялась суматоха. Пришлось проснуться.

Рабы взволнованно переговаривались – наверное, нашли Мбату. Ну и черт с ним, скольких рабов он забил кнутом по воле хозяина, по делам и наказание. Я повернулся на бок и попытался уснуть. Не тут-то было – меня бесцеремонно растолкали. Открыв глаза, я увидел слугу-татарчонка.

– Хозяин зовет.

Поднявшись и продрав глаза, вошел в дом. В просторной прихожей на полу лежал Мбата. Я его не сразу узнал. Кожа стала пепельно-серой, даже в несильном свете светильников. Около него стоял Сайрулла.

– Что-то с Мбатой случилось. Ночью слуга вышел по нужде и нашел его лежащим. Я его осмотрел, но понять ничего не могу – синяков, ран, ссадин нет, на драку не похоже, раньше был здоров, как бык, а сейчас лежит, сказать ничего не может.

Я подошел ближе, Мбата глядел на меня полуоткрытыми глазами, узнав, он начал шептать:

– Лекарь, лекарь.

– Ага, – понял Сайрулла, – лекарь ему нужен. – Кивнул слугам. – Отнесите в его каморку, попробуй полечить.

Мбату отнесли в его каморку в хозяйственной постройке, где хранились рабочие инструменты. Слуги ушли, я уселся на топчан, посчитал пульс – ого, сорок пять-сорок шесть в минуту. У такого здоровяка должно быть семьдесят пять-семьдесят восемь. Хороший получился удар.

Мбата полуоткрыл глаза, повел ими в стороны, узнал свое жилье.

– Мбата, ты узнаешь меня?

В глазах его мелькнул ужас, он едва заметно кивнул.

– Не трогал бы ты меня, был бы жив и здоров. Лечить я тебя не буду. Сам потихоньку сдохнешь, хозяину ты такой не нужен, как бы он с тебя сам шкуру не снял, зачем ему лишний рот? Здоровым и сильным ты уже никогда не будешь, – это я уже давил на психику.

Как кнутом стегать беззащитных рабов – так он герой, пусть полежит, прочувствует ситуацию. Я посидел для порядка часик-другой. Чего торопиться – хозяин уже спит, ни одного окна не светится, только во дворе горит факел. Конечно, завтра же хозяин поставит нового надсмотрщика, свято место пусто не бывает, но, может быть, хоть не такого паскудного.

Пока сидел у топчана Мбаты, в голову лезли мысли о моей дальнейшей судьбе. Жить то здесь я смогу, но быть рабом?! Освободиться выкупом вряд ли получится, что-то за прошедшие полгода я не слышал, чтобы Петр выкупил или обменял кого-то из пленных. Ну, обменивать, положим, некого – турки отсиживались в крепости, у нашей армии было лишь несколько пленников, а с выкупом – забыл Петр, наверное, о нас, горемычных. Значит, надо выбираться самому. Сбежать из дома я смогу, даже из крепости – надо лишь место подобрать и веревку прикупить – со стены спуститься. А как избавиться от металлического ошейника, где взять деньги, куда идти? Если остановит татарский разъезд – отбиваться оружия нет, да и один пеший против нескольких конных не устоит. Море – далековато оно, до него добраться надо, и корабли сплошь османские или Крымского ханства. Никто меня не возьмет на борт, а скорее всего вернут Сайрулле или продадут в новое рабство. По воздуху? Где купить, на что купить шелка, как сшить воздушный шар? Тоже нереально. Все-таки надо искать выход. Под лежачий камень вода не течет. Я поднялся и пошел к себе в сарай – утро вечера мудренее.

Утром я с некоторой опаской шел к Сайрулле, но никакого беспокойства в доме не было. Ну, заболел раб – так и хозяин заболеть может. Нужный, конечно, раб, но и другие на его место найдутся. Нашелся – старый, кривой и злобный татарин Ахмед. Рабом он не был, на шее ошейника не было, но перед Сайруллой сгибался в три погибели. Раньше в доме я его не видел. Как выяснилось в дальнейшем – дальний и очень бедный родственник Сайруллы, которого тот вытащил из аула, когда возникла нужда. Был он недалек, хитер и злобен, но меня не трогал.

После случая с Мбатой внезапно я стал много оперировать. До этого хозяин как-то не пытался брать хирургических больных – так, по мелочи – гнойник вскрыть, небольшую рану ушить. Но где-то через месяц после моей разборки с Мбатой ночью прибежал слуга-татарчонок:

– Вставай, хозяин зовет.

Пришлось по-армейски быстро одеться и поспешить к хозяину. Тот с удрученным видом стоял возле лежащей на постели женщины.

– Моя любимая младшая жена заболела, думаю серьезно. Помогай.

Я вымыл руки, осмотрел пациентку. Понятно, внематочная беременность с разрывом маточной трубы.

– Срочно оперировать, иначе умрет.

– Ты уверен?

– Абсолютно. Давайте побольше света – светильники, зеркала. Еще чистые простыни, мои инструменты, хлебное вино, настойку опия.

Сайрулла при упоминании о хлебном вине аж передернулся, как истый мусульманин. Но выбирать не приходилось, тем более вино не пить.

Я обрабатывал водкой операционное поле, дал выпить пациентке опиумную настойку. Пока она не начала действовать, как мог, объяснил Сайрулле, что я буду делать при операции и в чем он будет мне ассистировать. Видимо, его роль не очень ему нравилась, но деваться было некуда. Сделал широкий надлобковый разрез, стал ушивать сосуды, добрался до брюшной полости. Кровищи полно. Эх, электроотсос бы сюда, придется сушить салфетками. Когда подсушили полость, стала видна кровоточащая маточная труба. Пережал ее с обеих сторон зажимами. Показал Сайрулле‚ в чем причины и как выглядит это наяву. Вид у Сайруллы был бледноватый, но ничего, держался, хоть крючки держал. Плохо, что свет скудный, а из опия наркоз неважный, как хирурги говорят – живот дует, то есть мышцы не расслабляются. Подвел под трубу шелковые нити, перевязал, отсек разрыв трубы. По возможности осушил салфеткой полость от крови и послойно ушил. Перевязал и присел в изнеможении.

Все-таки оперировать такие серьезные вещи при плохом освещении, дрянном инструменте, почти никаком наркозе и отсутствии лекарств – это что-то. Вымотался. Вымыл руки, наказал служанке следить за повязкой и пошел в свой сарай.

С утра никто меня не будил, когда ушли невольники на работу я даже не слышал. Время было где-то к полудню. Умылся, пожевал вареного риса с фруктами и лепешкой и пошел к пациентке. Состояние было неважным, но стабильным. Конечно, кровопотеря велика и наркоз неважный – все-таки болевой шок имел место быть. Пульс частит – около сотни, на лбу испарина. Но держится девочка, держится. Давай, у тебя еще вся жизнь впереди! Осмотрел и сменил повязку, чуть подмокло, но терпимо. В день по нескольку раз я навещал больную. Сайрулла ко мне не подходил, сам принимал пациентов. Через неделю Гюльнара – так звали жену Сайруллы, уже сидела, еще через неделю была почти здорова. Мой авторитет в глазах Сайруллы вырос безмерно.

– А не пора ли нам брать хирургических больных? Никто с тобой не может сравниться во всем Бахчисарае, да что там Бахчисарае, ни в ханстве, ни в Высокой Порте не сможет делать то, что сделал ты.

– Брать больных можно, но надо сделать комнату, где оперировать, с хорошим светом и инструментами, моих не хватает.

– Скажи, что надо, и мне привезут лучшие инструменты из Порты, Генуи, Парижа.

Я продиктовал и даже нарисовал ему, что мне было необходимо. Писать по-татарски или по-арабски я не умел.

Сайрулла заказал знакомым купцам инструменты, а сам стал готовить по моим указаниям комнату. Сделали подобие операционного стола, отдельно столик для инструментов. Чтобы не удивлять продавцов на рынке поисками хлебного вина, сделали с помощью раба-кузнеца самогонный аппарат‚ и теперь один из рабов постоянно занимался изготовлением самогона – замачивал зерно, добавлял сахар, перегонял, сливал в бутыли. Зато теперь я не зависел от нехватки спирта. Самогон был хорош, градусов семьдесят, горел синим пламенем. Правда, пах противно, да и пился так же. За хлопотами пролетело два месяца, купцы доставили Сайрулле заказанный мной инструмент, операционная была готова.

Первый плановый больной с грыжей был уже готов, тянуть не стали, прооперировали сразу. Первый блин не вышел комом. Вообще, удивительное дело – в средние века, на морях, все заживало как на собаках. А разобраться – антибиотиков нет, стерильных условий для операции нет, какое там кварцевание операционной или палат… Мы обходились проглаживанием простыней для операционной раскаленным утюгом и обработкой рук и операционного поля самогоном. И очень редко получали осложнения в виде нагноений. Здоровы были люди, кто рождался хилым – умирал в детстве, остальные, если и умирали, в основном от ранений и травм или острых заболеваний – вроде аппендицита или той же внематочной беременности. Сравнение здоровья людей разных времен было не в пользу современности. Даже зрение до почтенного возраста было приличным, да и то сказать – телевизоров не было, книги читали только редкие мудрецы или ученые, газет не было. Глаза портить было нечем.

Дальше уже у Сайруллы шло по накатанной дороге, он выискивал больных – но это на первых порах, со временем они искали его уже сами, слухи быстро расходятся, тем более по современным меркам город не так уж и велик, я полагаю около ста тысяч.

После осмотра я оперировал. Сайрулла лишь считал деньги да обеспечивал техническую сторону. За сложные операции я не брался – выхаживать серьезных послеоперационных больных – непросто и хлопотно. Хозяин мой настолько увлекся амбулаторным приемом и отбором больных, что оперировал я один, привлекая Сайруллу в редких случаях для ассистирования.

В один из осенних дней на осмотр пришел венецианский мореплаватель, купец и владелец корабля – Винченцо Сальгори. У него был застарелый часто кровящий геморрой. Лечился почти во всех портах, куда заходило его судно, но без толку. От кого-то прослышал обо мне и решил приехать. Корабль его с товаром стоял в Судаке, до Бахчисарая он добирался с попутным караваном. Я взялся за его лечение, прооперировал через несколько дней. Поскольку он нуждался в перевязках, Сайрулла ежедневно отпускал меня на постоялый двор, где временно расположился Винченцо. Поскольку пациент платил хорошо, причем золотыми солидами, то никаких препятствий не было. В один из дней, закончив перевязку и помыв руки, я присел передохнуть в комнате пациента. Винченцо завел разговор:

– Ты очень хороший хирург! Откуда ты?

– Русский я, из Москвы, с войском Петровым ходил на Азов, попал в плен, сейчас в невольниках у Сайруллы.

– Не надоело тебе быть рабом?

Я грустно посмотрел на Винченцо, хмыкнул.

– С твоими руками в просвещенной Европе ты бы мог прославить свое имя и неплохо заработать.

– Как мне вырваться отсюда, если на шее ошейник, из города не выпускают, денег на дорогу нет.

– В благодарность за твое лечение я помогу тебе, только продумаю план. Если хочешь, живи в моем родном городе – Венеции, я дам денег на открытие своего дела, правда, в рост, проценты невелики. Впрочем, пока об этом говорить рано. В принципе ты согласен?

– Согласен, я сам давно искал способ удрать отсюда. Если все получится, вы внакладе не останетесь.

– Хорошо, я пока обдумаю план, мои слуги помогут подготовиться, ведь нужны лошади, проводник. Вы знаете европейские языки?

– Английский.

– Хорошо, при проводнике нам не надо говорить по-татарски. Это может вызвать ненужные подозрения. Как долго мне нужны еще перевязки?

– Около недели.

– Значит, время еще есть.

Мы пожали друг другу руки и расстались. Я шел к дому хозяина и размышлял, как Винченцо осуществит план. На болтуна он не похож, на альтруиста – тоже. Явно рассчитывает организовать мне в Венеции дело, вложить деньги и получать прибыль. В принципе, так и должно быть, он же торговый человек, у него прибыль в крови сидит. Но не получится ли так, что он перепродаст меня кому-то другому, в ту же Порту. Выбора у меня в любом случае не было, без помощи извне быть мне в рабах у Сайруллы до смерти. Придется положиться на порядочность венецианца.

Каждый день я посещал пациента, пока он не сказал – план готов. Поскольку после операции сидеть, а, самое главное, ехать верхом трудновато, нашли экипаж, мне придется спрятаться под сиденьями и так выехать их города. При первой же возможности снять ошейник, молоток и зубило уже приготовлены, одежда готова тоже. Его люди пока не в курсе, чтобы никто не проболтался, но венецианец заверил меня, что все они будут держать язык за зубами. Проблема только в проводнике, если что-нибудь заподозрит – всем нам не сдобровать. В принципе план хорош и у меня возникло подозрение, что венецианец не в первый раз проворачивает не совсем законные дела. Побег решили устроить завтра, как только я приду на постоялый двор.

Ночью спалось плохо, вечером я заранее положил в сундучок с инструментарием нож, который незаметно выкрал на кухне. Случись непредвиденное, может выручить, не скальпелем же мне махать. Вот денег у меня не было совсем, да и одежда вся та, которая на мне. Не скажу, что она ветхая, но сразу по одежде во мне было видно раба. И еще этот чертов ошейник!

С утра, плотно позавтракав, я захватил свой сундучок и отправился на постоялый двор. Карета уже стояла во дворе, недалеко были слуги купца у оседланных лошадей. Дверца кареты была открыта, Винченцо встал так, чтобы прикрыть меня от чужих взглядов. Я шмыгнул в карету, откинул сиденье и еле втиснулся в узкий и короткий ящик. Следом на сиденье уселся Винченцо, что-то прокричал по-итальянски‚ и мы тронулись. Тесно, темно, изо всех углов поднималась пыль. Я боялся чихнуть и руками зажимал себе нос. Остановились, открылась дверца, вероятно карету досматривали. Короткий разговор по-татарски, звякнула монета – ага, позолотил стражникам руку. Карета снова тронулась. Ура, первое из многих препятствий позади. Удалось выбраться из города. Отъехав от города на несколько верст, Винченцо встал с сиденья, откинул его и я еле выбрался из потайного ящика. Вероятно, ящик служил для личных вещей пассажиров, но никак не для перевозки людей, тем более с моим немаленьким ростом. Мне еле удалось расправить затекшие руки и ноги, после массажа в конечностях закололо, я почувствовал, что чувствительность возвращается.

Винченцо помог мне переодеться в приобретенные для меня вещи – узкие лиловые штаны, башмаки из грубой кожи, куртку темно-зеленого цвета с медными пуговицами, рубашку из синего шелка. На голову одел берет по венецианской моде. Выглядел я не хуже слуг Винченцо, по крайней мере, внешне. Говорить по-итальянски я не мог, но самое главное – ошейник! Любая татарская застава вмиг заподозрит неладное. Я не выходил на коротких остановках, поел всухомятку и запил вином. К вечеру заехали в рощицу, остановились. Винченцо подозвал слугу, переговорил с ним по-итальянски. Проводника с еще одним слугой отправил вперед. Один из подопечных купца залез в карету, а Винченцо прогуливался неподалеку. Ошейник мой положили на край доски, которую я держал руками. Зубилом и молотком с нескольких ударов удалось сбить заклепку, а сам ошейник разогнуть. Я тут же забросил его далеко в кусты. Винченцо неодобрительно помахал головой, подозвал слуг и все вместе стали искать ошейник. Найдя, вырезали дерн, подкопали землю и, положив ошейник туда, аккуратно уложили на место.

– Ты не осторожен‚ мой друг! На ошейнике выгравировано имя хозяина. Если его случайно найдут, будет ясен путь, куда делся беглец. Сопоставить мой путь и твой ошейник недолго. А поскольку я давно торгую с Крымским ханством и Османской империей, то и отношения портить мне не хочется. Втихомолку учинить пакость нехристям – можно, но если узнают, что я помог бежать рабу, конец моей торговле здесь, а то и штраф. Тем более, мы еще не на корабле.

Да, надо признать, что я поступил опрометчиво. Я уселся в карету, намазал шею специальным составом, который изготовил сам для быстрого заживления царапин и потертостей, что оставил ошейник.

Ехали до глубокой ночи, остановились в ауле, нашелся здесь и захудалый постоялый двор. Мы с Винченцо сразу прошли в комнату, ужин слуги принесли туда. После ужина я сделал перевязку купцу, все-таки после операции ему надо было полежать в постели, а не трястись в карете. Утром взяли с собой в дорогу сыра, лепешек, вареную курицу и сразу в путь. Чем быстрее мы погрузимся на судно, тем безопаснее. Ехали почти без остановок и к вечеру показались здания и стены Судака, за ними серело море. Подуло ветром с привкусом йода и соли, а не пыли, как в Бахчисарае. Стража у ворот удовольствовалась тремя медными фельсами и без осмотра пропустила в город. Винченцо тут же рассчитался с проводником и татарин на своей низкорослой лошадке тут же повернул обратно.

Город купец и его слуги знали и безошибочно доехали по узким улицам к порту. Корабль, довольно большое по тем меркам судно, похожий на каравеллу, стоял у причала. Прибывшие на нем товары уже были проданы местным купцам. Только Винченцо со слугами и мной поднялся на борт, как сходни были сброшены, и мы вышли в море. Конечно, разумнее было выйти в море с утра, все мореплавание торговых судов проходило в основном в виду берега, но лучше было уйти от дотошных татар подальше. Винченцо, его помощник и я уединились в каюте, где с удовольствием пили вино и ели фрукты. Какое ни с чем не сравнимое удовольствие я испытывал, чувствуя себя свободным, не надо бежать по первому зову к Сайрулле, есть не что хочется, а что дают.

В конце концов, получать деньги за любимую работу тоже должен я, а не хозяин. Проклятая Порта! Ну, ничего, будет и на нашей улице праздник. С непривычки я сильно захмелел, и помощник отвел меня в крохотную каюту, где я с удовольствием упал на мягкую кровать и уснул. Проснулся утром от криков матросов и топота ног по палубе, пару раз хлопнул перекладываемый парус. Явно что-то происходило. Я выскочил на палубу. На корме, возле рулевого стоял Винченцо и смотрел вдаль в подзорную трубу. Сколько я не всматривался, море казалось чистым.

– По какому поводу паника?

– Нас догоняют две галеры, идут быстро, кто они – сказать пока не могу, флагов не видно. Могут быть турки, могут марокканские пираты, могут корсиканцы. Одни не лучше других. Любые могут ограбить, отобрать товар, а то и судно. Команду иногда заковывают и сажают на весла, а если будут сопротивляться, то и потопят.

– И что решил ты?

– Надо будет уходить на всех парусах. Но у нас торговое судно, с военным или пиратским судном мы тягаться не можем. Надежда есть, здесь часто встречаются венецианские, итальянские, греческие суда. Мы с ними в дружеском договоре, помогут. Сами вряд ли отобьемся, у нас всего четыре пушки, команда не выдержит абордажного боя.

– Где пушки?

– Лекарь, позволь на судне распоряжаться мне… или ты знаком с огненным боем?

– Знаком, дозволь осмотреть пушки.

Винченцо подозвал матроса, что-то сказал по-итальянски, и мы стали спускаться на нижнюю палубу. По обоим бортам стояло по две пушки, калибр небольшой, видно, что ими никто давно не занимался, только что паутиной не заросли. Ядра лежали недалеко, в деревянных ящиках. Матрос, не спеша, достал откуда-то банник и фитиль. Еще более долго искал порох. Да, торговцы они, может, и не плохие, но вояки из них, как из меня балерина. Не торопясь, я оглядел пушку, матрос с любопытством наблюдал. Я знаком попросил помочь зарядить. Одну пушку зарядили ядром, вторую крупной картечью, с другого борта сделали так же. Поднялся на корму. Теперь суда можно было видеть и невооруженным глазом. Были они далеко, но шли не только под парусом, видны были мелькающие весла, вспенивающие воду. Догоняют, не уйти.

– Винченцо, кто у вас канонир?

– Боцман умеет стрелять из пушки, ему помогают несколько матросов. Постоянных пушкарей у меня нет, судно торговое.

Хреновато, если нет практики, будем только переводить порох почем зря.

– Может еще и обойдется, Юрий.

Вот в этом я сильно сомневался. Пару часов нас догоняют галеры, чтобы поздороваться? О своих сомнениях я сказал купцу.

– Недалеко Варна, неизвестно только, что будет раньше – нас догонят или мы приблизимся к порту. Поскольку это земли Османской империи, на море постоянно патрулируют турецкие военные суда. Купцов стараются не дать в обиду, иначе нарушится вся торговля. Я оглядывался назад. К моему огорчению, галеры приближались.

Венецианец вгляделся в подзорную трубу:

– Это марокканские пираты. Они понимают только силу, никаких откупов. Команда, приготовиться к бою!

Команда, впрочем, и так была готова. Матросам раздали абордажные сабли, кое-кто заряжал мушкеты. Вид у команды был унылый. На каждой галере человек по семьдесят отпетых пиратов, имеющих большой опыт и практику абордажа. На купеческом судне – человек шестьдесят и опыта маловато. В далекой дымке по правому борту показалась Варна. Далеко, очень далеко, до пиратов значительно ближе – кабельтова три уже. Видно, как на палубе теснятся пираты в разномастной одежде, сверкая лезвиями сабель. Да, стычки не избежать. Я спустился к пушкам. Надо отбиваться. Предварительно договорился с Винченцо, что как только пираты приблизятся метров на сто, резко повернуть судно бортом к галерам.

Через пушечный порт было видно, что галеры охватывают нас с двух сторон, но одна чуть отстает. Ближе, ближе! Уже слышны воинственные крики и отчетливо виден зеленый флаг на мачте. Пора, что же ты ждешь, венецианец. Но нет, судно стало поворачивать, притом резко. Я махнул рукой боцману, мы припали к прицелам. Боцман выстрелил первым, качка ли тому виной или поспешил, но ядро прошло высоковато, порвав оснастку.

Мне выстрел удался лучше. Ба-бах!

Борт окутался дымом. Картечью удалось изрядно проредить пиратские ряды.

Матросы кинулись перезаряжать орудия, а мы с боцманом бросились к другому борту. Очень вовремя. До второй пиратской галеры было всего метров восемьдесят. Два выстрела почти в упор! Ядро боцмана ударило в корму, снеся рулевое весло и убив рулевого. Галера сразу вильнула. Я целился в толпу на палубе и попал очень удачно. С галеры неслись крики раненых, клочьями свисали уже свернутые паруса. Снова бросились к другому борту, а матросы побежали перезаряжать наши пушки. Борт галеры был рядом, пираты уже палили из пистолетов, были видны разинутые в крике рты. Получите! Залп пришелся в центр палубы. Ядро, а затем картечь вызвали мясорубку. Нетронутыми оказались лишь корма и нос, но и там теснилось достаточно много пиратов.

Пожалуй, успеем еще стрельнуть с другого борта. Помогли матросам завершить заряжание и, почти не целясь, снова ударили залпом. Да и что тут целиться, до галеры метров двадцать, с нее в нашу сторону уже летели веревки с абордажными крючьями.

Все, стрелять из пушек нельзя, долго будем заряжать, пора на палубу, там теперь мое место. Я взлетел по трапу. У мачты лежала кучка оружия. Глаз сразу узрел секиру. Вот, оно самое. Я заткнул за пояс подвернувшийся нож, двумя руками взял секиру. Хорошо!

Длинное лезвие, толстая, удобная в обхвате ручка. Чуть-чуть бы подлинней, цены бы не было. Попробуй отбей секиру сабелькой. Матросы рубили веревки с крючьями, но с вантов галер на палубу уже сыпались пираты. Близко удалось подойти только одной галере, вторая без рулевого весла никак не могла присоединиться. И славно, удара с двух бортов нам бы уже не выдержать. На корме уже слышался звон сабель и крики. На палубу в моем районе сразу соскочили два пирата. Одному, не мешкая, я сразу снес голову, второго свалил выстрелом из мушкета матрос. Суда сблизились вплотную, и на палубу хлынул поток пиратов. Теперь уже каждый дрался сам за себя, часто – в окружении двух-трех противников. Против меня дрались сразу трое с абордажными саблями, устрашающего вида, с косынками на голове.

Не принимая навязанного сабельного боя, я широко размахивал секирой, не давая приблизиться на длину сабли. Есть! Отсек разбойнику справа руку выше локтя. Этот уже не в счет. Двое кинулись с разных сторон, времени для замаха секирой не было. Я просто ткнул острым концом лезвия левого в живот, а правого – обратным ходом секиры тупым концом древка в лицо. Левый упал, а правый продолжал тупо размахивать саблей.

Я взмахнул секирой, пират с развороченной грудью упал. Повернувшись в сторону, я увидел, как на боцмана наседают двое пиратов. Не мешкая, с ходу секирой чуть не развалил надвое одного урода, ударив поперек спины, второго удачно зарезал боцман.

Мы встали спиной к спине и продолжали обороняться. Нос судна уже был захвачен пиратами, на палубе еще кипел бой, на корме, похоже, обстановка складывалась в нашу пользу. Мы с боцманом прошлись по палубе; он прикрывал мой тыл, я же вращал над головой секиру. Сверкающее лезвие не давало приблизиться врагам, я же отсекал попадающие в жуткую мясорубку ноги, руки, головы – все, куда попадала секира. Я уже весь был в крови, слава богу – чужой, рукоятка стала скользкой от крови, но я был готов сражаться за свободу до конца. Постепенно мы добрались до кормы. Здесь яростно сражались за свои жизни Винченцо, его помощник и один из матросов.

Взбежав по лестнице, я снизу вверх вонзил здоровенному пирату в подбородок острие секиры, едва выдернув из падающего пирата секиру, широким замахом снес голову другому. Двух оставшихся прикончили купец со товарищами. Я посмотрел на палубу – там еще вовсю кипел бой. Надо помогать.

Обернувшись к купцу, увидел, как они обреченно смотрели на правый борт. Господи, я же совсем в горячке боя забыл о второй галере. Если на палубу хлынет вторая волна пиратов, нам не устоять. На палубе наших осталось не больше десятка, нас на корме четверо – все уже устали. Кое-кто ранен, но держится на ногах. Но галера вела себя странно: стоя буквально рядом, в десяти-пятнадцати метрах, она рыскала по курсу, и было впечатление, что пираты не горят желанием высадиться на палубу нашей посудины. В чем дело?

Я осмотрел море и толкнул локтем Винченцо. Вот она, причина. К нам на всех парусах спешило турецкое боевое судно.

Было оно еще далековато, милях в двух, но шло ходко. На корме развевался зеленый османский флаг, пушечные порты открыты.

Вероятно, корабль патрулировал побережье в районе Кариб, и наша пушечная стрельба привлекла их внимание. На галере поняли, что ситуация меняется с точностью до наоборот, теперь их могут захватить. Раздался свисток. На галере опустились весла, и она стала удаляться от нас. Вперед, на палубу, надо добивать оставшихся пиратов. С удвоенной энергией мы бросились вниз по лестнице, сходу врубились в дерущихся. Хоть это и не по-рыцарски, я всадил лезвие секиры сзади пирату, проделав в спине огромную дыру. Второй пират успел извернуться и саданул меня наотмашь саблей. На древке секиры, которой я чудом успел прикрыться, осталась глубокая зарубка. Ударить второй раз я уже не дал, лезвием секиры чирканул по шее – ударил фонтан крови, пират закатил глаза и рухнул на палубу, и без этого залитую кровью и скользкую. Мои товарищи тоже времени даром не теряли. Через несколько минут на палубе остались только убитые и раненые пираты, которых добивали матросы. Оглянулся – галера от правого борта ушла, в ее сторону направлялся турецкий фрегат. Подошел к левому борту – несколько пиратов на галере рубили веревки с абордажными крючками, что стягивали наши суда. Надо им помешать. Я подозвал Винченцо, тот понял без слов:

– За мной!

Все вместе мы ринулись на галеру, сделать это было очень легко, ее палуба была ниже нашей на полтора метра. Пираты, завидя нас, бросились на корму, пытаясь организовать оборону. Не тут-то было, секирой я эту оборону проломил, убив одного и ранив двоих.

Трое оставшихся просто бросили оружие и сдались. Не мудрствуя лукаво, их просто бросили в море: доплывут до берега – их счастье, нет – не повезло.

Снизу, из-под палубы раздавались крики. Я заглянул туда – Матерь Божья! На скамейках сидели прикованные цепями рабы, у всех во рту торчали деревянные кляпы, лишь нескольким удалось освободиться от них. Винченцо заглянул тоже и в испуге отшатнулся. Изможденные лица, исполосованные кнутом голые спины, а какая вонь! Прикованные цепями к лавкам гребцы испражнялись на днище судна, запах был еще тот. Я вдруг понял, что подобная судьба могла не обойти и меня. Я подскочил к лавкам. Гребцы в ужасе отшатнулись. Ну конечно, весь с головы до ног залитый кровью, в руке секира, взгляд бешеный.

– Спокойно, пираты убиты. Кто-нибудь понимает по-русски или по-татарски?

– Да, да, господин, – раздалось в нескольких местах.

– Сейчас я вас освобожу. Пока сидеть в трюме тихо, на палубу не выходить, рядом турецкий фрегат. Если не хотите снова попасть на галеры – слушать и выполнять, что я скажу; будете свободны. Сейчас переведите все, что я сказал, своим товарищам.

Я несколько раз ударил секирой по цепям, освобождая пленников. Затем поднялся на палубу галеры.

Вдалеке, милях в трех, шел бой. Турецкий фрегат окутывался клубами порохового дыма, затем доносился глухой звук пушечного залпа. Похоже, второй галере приходил конец. Мы перешли на свое судно. Зрелище, представшее перед нашими глазами, ужасало. Повсюду убитые матросы и пираты, палуба залита кровью, свисали перерубленные ванты. Я осмотрел оставшихся – вместе со мной шесть человек. Мы просто не сможем управляться с судном, для постановки и уборки парусов надо, по крайней мере человек пятнадцать, плюс на руле кто-то должен стоять. На лице Винченцо читались похожие мысли.

– Сам Господь Бог послал тебя ко мне – от болячки избавил. Здесь, на корабле секирой махал, как норманн, из пушек стрелял исправно – боцман уже рассказал. Кто ты есть, Юрий? Лекарь или воин?

– Винченцо, это я тебе спасибо сказать должен, что из плена освободил, долг платежом красен – так говорят на Руси, вот и я помог. Что делать будем – людей осталось мало.

– Ума не приложу, – вздохнул купец.

– У нас есть два варианта: поскольку галера наш военный трофей, можно невольников взять на корабль. Помогут с парусами до Венеции. Или пусть галера под веслами идет и тянет нас на буксире.

Винченцо задумался:

– А если рабы поднимут бунт, сами захватят наш корабль и товары?

– Оружия им давать, конечно, нельзя, но в обмен на свободу они будут делать все, что мы скажем. До Варны недалеко, дойдем и на буксире, там галеру можно продать – тебе же новый экипаж нанимать надо. Поговорим с невольниками, кто-то домой пойдет, а кто-то может и на судах остаться.

– Хорошо, у тебя получается с ними говорить, иди!

Я спустился на галеру.

– Всем слушать. Мы с купеческого корабля. Все пираты галеры убиты. К сожалению, и у нас в команде осталось мало людей. Сейчас все поднимайтесь на наше судно. Надо убрать убитых и смыть кровь. Затем все переходите снова на галеру, от нас будет рулевой и капитан. На буксире наш корабль вы ведете в Варну – вон он город, – я показал рукой. – Там галеру, как военный трофей, продаем. Кто из вас хочет, может остаться на нашем судне и влиться в экипаж как свободный человек, получать за работу деньги. Кто не хочет – может из Варны оправляться домой сам. Кто знает языки – переводите соседям.

В трюме заговорили. Немудрено – здесь, в гребцах были и белые, и негры, и два узкоглазых: то ли вьетнамца, то ли еще кто. После недолгих переговоров от невольников выступил крепкий мужчина лет сорока. Как только он заговорил, все смолкли; видимо, он пользовался авторитетом.

– Мы согласны с вашим предложением. Большинство идут к вам в команду. Многих в своих странах не ждут, да и страны сейчас под османами. Сами до дома вряд ли доберутся.

– Быть посему. Сейчас приберите у себя на палубе, и человек двадцать – на наше судно. Заодно можете попить и поесть. Старший над вами будет – я указал пальцем на говорившего со мной.

– Ираклий, – подсказал тот.

Невольники стали выходить на палубу, морщась от солнца. Ираклий не дал прохлаждаться, отсчитал двадцать человек, они стали сбрасывать в море трупы пиратов и отмывать палубу от крови. Я тоже перелез на купеческое судно.

– Убитых пиратов можете выкинуть за борт, коли новая одежда подойдет и не выпачкана кровью, оставьте себе, а то в порту всех распугаете.

Мы собрали своих убитых. Невольники с галеры нам помогали, завернули их в холстины и привязали к ногам пушечные ядра.

Помолились и спустили в воду. Во все века и во всех странах так хоронили моряков. Безымянная братская могила – любой океан и любое море.

Очистив палубу от трупов, стали отмывать от крови. Боцман сам, где мог, заменял или связывал такелажи. Судно постепенно приобретало благопристойный вид. После авральной приборки все галерники перешли к нам. Мы дали им вволю напиться и покушать. С Ираклием решили, что к ним на судно перейду я и наш рулевой, тянем на буксире судно в Варну. Винченцо с остальными остается на своем судне, здесь тоже кто-то должен стоять на руле. Обрубили веревки с абордажными крючьями, галерники перешли к себе, мы спустились тоже.

Постепенно течение стало разделять наши суда, между бортами уже три, затем пять метров. Ираклий скомандовал:

– Весла на воду!

Осторожно, дабы не сломать весла о наше судно, мы продвинулись вперед. Закрепили сброшенный нам канат.

Поскольку Варна виднелась вдалеке, и штурман был не нужен, двинулись к порту. Ираклий взял в рот свисток, по его свистку гребцы дружно опускали весла в воду. На каждом весле сидело по три человека. Сначала галера стояла на месте, тяжеловат был для нее наш груз, но постепенно купеческое судно сдвинулось с места и, набирая ход, поплыли в Варну.

В порт входили уже в сумерках, но лучше в порту, чем оставаться в открытом море. Если задует ветер, мы будем почти неуправляемы. Не хватало нам еще сесть на камни; медленно подобрались к причалу, отшвартовались. Через несколько минут на пирсе появился турецкий чиновник в синем мундире и красной феске в сопровождении двух солдат.

С каравеллы спустился Винченцо, поклонился подошедшим.

– Просим укрытия, на нас напали марокканские пираты, ваше военное судно помогло нам отбиться от пиратов. К сожалению, наш экипаж неполон – многие полегли в схватке. Нам необходим небольшой ремонт.

– Продавать что-нибудь будете?

– Только галеру как военный трофей!

Глаза турка жадно сверкнули.

– Платите портовый сбор.

Винченцо отсчитал деньги. Турок отвел его в сторону, вероятно опасаясь своих же солдат, и о чем-то горячо стал спорить с венецианцем.

Затем турок развернулся и ушел.

– Что он от тебя хотел?

– Чтобы я продал галеру ему. Но уж больно цена смехотворно мала.

– Продай, неужели мы здесь будем терять время на продаже этой посудины. Экипаж укомплектуем галерниками, быстро починимся – повреждения невелики, да и в дорогу.

Винченцо задумчиво покивал головой.

– Надо подумать, с утра все за ремонт, сейчас отдыхать.

Галерники перебрались на палубу и через несколько минут уснули. Последовал их примеру и я, уж очень утомительный день был, впечатлений полно.

С утра пришел тот же турок, но уже без эскорта солдат. Снова переговоры с купцом; наконец, они ударили по рукам и разошлись.

– Что, продал?

– Да, сегодня турок добавил в цене, завтра принесет деньги. Занимайтесь ремонтом.

Боцман раздавал из шкиперской бухты веревки, матросы показывали, что и как делать. Галерники все делали споро, компенсируя неумение старанием. Каждый хотел побыстрее убраться из порта.

Хоть город Варна и болгарский, но власть в городе турецкая, давно уже Болгария под турецким владычеством. К вечеру ремонт почти закончили, все без сил повалились отдыхать. Хорошо, что погода благоприятствовала, было солнечно, тепло, сухо.

Утром, как только команда позавтракала, пришел турок с двумя слугами. В каюте капитана пересчитали деньги, составили купчую, и турок ушел. Мы тотчас бросили швартовы и вышли из гавани. В бухте лавировали на одном переднем косом парусе, у команды не было опыта, выйдя в открытое море, поставили все паруса.

Винченцо потренировал команду, пару раз убирая и ставя паруса вновь. К вечеру на траверзе справа оставили Бургас. Пройдя еще пару часов, бросили недалеко от берега якорь. Штурмана у нас не было, и рисковать венецианец не стал. Еще через пару дней подошли к бывшему Константинополю, ныне захваченному турками и переименованному в Стамбул. Впереди был пролив Босфор. Ночь стояли на якоре, турки перегораживали пролив здоровенной железной цепью, а на берегах с обеих сторон стояли крепости с мощными пушками. Никто бесконтрольно не мог пройти пролив. Утречком на лодке подплыл турецкий чиновник в неизменной красной феске.

После приветствия старому знакомому купцу:

– Хороша ли была торговля? – Винченцо уплатил сбор за проход пролива.

Массивная цепь опустилась на дно пролива, и мы вошли в пролив. С обеих сторон тянулись улицы Стамбула, блестели купола Айя-Софии.

Команда столпилась у берегов и разглядывала город – бывший Царьград, бывший Константинополь, нынешний Стамбул. Кто с восторгом, кто с любопытством, кто с ненавистью. Много турки причинили зла и Европе, и России, и Кавказу. Не было у соседей повода любить Османскую империю. За пару дней прошли Мраморное море, повернули на север, в Адриатику. Винченцо повеселел. Хотя пираты водились и здесь, но все-таки встречались реже; близок был его родной город. Cлева проплывали покрытые мхами холмы Италии.

Еще несколько дней – и мы швартуемся в Венеции. Серые дома затейливой постройки, вместо улиц – каналы, по которым снуют узкие лодки.

– Каналы не везде, только в береговой части города, сам увидишь.

Оставив судно на помощника, мы сошли на берег. Винченцо нашел гондольера, и мы не спеша поплыли по улицам. Странные ощущения: по улице – и на лодке. Над тобой нависают дома, сушится на веревках белье.

– Ну вот я и дома! – вскричал купец.

Мы причалили к крыльцу или, если будет угодно – к маленькой пристани, перебрались из гондолы на ступеньки. Винченцо яростно заколотил в дверь:

– Хозяин приехал, встречайте!

Двери распахнулись, слуги стали кланяться и перетащили из гондолы наш багаж. Собственно из моего багажа был только один потрепанный сундучок с медицинскими инструментами.

После обильного застолья и возлияний меня отвели в отведенную комнату. Взглянув в окно, я еще раз подивился речной глади вместо улицы и рухнул в постель.

Пару дней я ничего не делал, пока Винченцо занимался товарами и кораблем. На третий день Винченцо заявил:

– Я нашел для тебя подходящий дом – ты сможешь там жить и вести прием больных. Дом сдается в аренду, я уже внес залог. Поедем смотреть.

Дом располагался не на канале, а на суше, на обычной улице, если это устраивало больше. В два этажа, узкий, высокий, под черепичной красной крышей. Дом был с мебелью и даже с двумя слугами. Хозяин их оставил приглядывать за домом, сам отправился по делам в Индию.

Известное дело – только дорога туда занимала три месяца. Дом мне понравился, я распорядился освободить одну из комнат первого этажа, там я планировал сделать что-то вроде операционной, все остальное меня устраивало. Винченцо оставил мешочек с дукатами на первое время и, пообещав заглянуть завтра, уехал. Один из слуг сносно мог говорить по-английски. Он и привел меня к знакомому плотнику, где я заказал операционный стол, деревянный, конечно. Затем я посетил торговую площадь, купил опиум, в аптеке – спирт. Причем аптекарь удивился, что я взял так много – целых пять литров.

Через несколько дней приемно-операционная была готова. Тянуть время было не в моих интересах. Надо было отдавать долг Винченцо, да и жить на что-то надо. Знакомых у меня не было, а вот загвоздка одна была – язык! Я не знал итальянского. Правда, Винченцо прислал мне своего слугу-полиглота, который говорил почти на всех европейских языках. В институте я учил латинский, который лежит в основе итальянского, но все равно это языки разные – как русский и украинский, скажем. Понять с пятое на десятое можно, но в разговоре с больным с пятого на десятое не пойдет, ведь самое важное иногда – грамотно расспросить человека, и самым важным может оказаться и второе, и пятое, и девятое. Я занимался разговорным итальянским каждый день, выходил на улицы, слушал речь, для меня это было жизненно важно.

Глава 11

Три недели я как проклятый изучал разговорный итальянский, понимая, что без языка не будет работы. Даже думать я заставлял себя на итальянском. Сначала было чрезвычайно тяжело, затем полегче. Со слугами в доме я старался говорить только по-итальянски, лишь иногда вставляя английское словечко и требуя его перевода. Конечно, за такой срок я не стал говорить хорошо, понимал уже все, но говорил с угадываемым чужеземным акцентом, приблизительно как кавказец, приехавший с юга торговать на Дорогомиловском рынке в Москве. Пока Винченцо не уехал по своим делам – а все корабельные походы длятся долго, – я попросил его ввести меня в круг купцов, рекламируя как знаменитого врача.

– Не врача, – поправил Винченцо. – В Европе давно, уже лет сто, когда говорят про хирурга, то это те, кто оперирует, а врач лечит мазями, пилюлями, сушеными тараканами и прочим. Так как тебя представлять?

– Тогда хирургом. Я думаю, что врачей в Венеции полно, хирургов мало, а моего уровня нет и вовсе.

– Договорились. И еще – повесь красочную вывеску, чтобы каждый, кто умеет читать – а это в основном люди дворянских фамилий или богатые, – проезжая мимо твоего дома, запоминали, что здесь живет хирург. Когда понадобится – сразу вспомнят.

И верно, из моего века я помнил, что реклама – двигатель торговли. Начал спрашивать слуг – где мне найти художника, нарисовать вывеску. С трудом, через знакомых, меня познакомили с живописцем. Жил он в подвале, жил бедновато, судя по обстановке. Сам был одет живописно, но одежда явно просила замены. Я представился:

– Кожин, хирург, пришел просить вас нарисовать мне вывеску.

– Рембрандт Хармс ван Рейн, свободный живописец из Голландии.

Я онемел. Передо мной стоял один из величайших художников Средневековья, его картины выставлялись в лучших и знатнейших музеях и галереях мира; картины – изредка попадавшие на аукционы, стоили миллионы – жил в подвале, жил в нищете. Как несправедлива жизнь!

– Так чего вы хотели?

– Написать вывеску, любезный.

Я рассказал, что должно быть изображено на вывеске, какая надпись.

– Да, понятно, синьор. К завтрашнему вечеру будет готово, и я сам принесу ее вам. Скажите адрес.

Я назвал адрес. Художник помялся:

– Вывеска будет стоить один эскудо, деньги я хочу получить авансом. Надо купить краску.

В углу я заметил холст, накрытый тряпкой.

– А что там?

– Там две мои картины, одна уже закончена, вторая пока в работе.

– Можно посмотреть?

Художник откинул тряпицу. В темном подвале как будто засияло солнце. Это была одна из самых знаменитых картин художника – «Портрет Титуса», в типичных для Рембрандта золотисто-красных тонах. Рядом стоял незаконченный натюрморт.

– Сколько стоит портрет?

– Зачем он вам, синьор? Мне его заказали, но не выкупили, теперь вот пылится в мастерской. Натюрморты еще как-то покупают, вот и пишу. А вы и вправду желаете купить? Я недорого отдам эту картину – всего три золотых дуката.

Я развязал кошелек, отсчитал пять золотых монет – три за портрет, два авансом за натюрморт.

– Устроит?

– Да, синьор. – Художник заулыбался. – Теперь я смогу рассчитаться с долгами и вернуться на родину, в Голландию.

Мы скрепили сделку рукопожатием; я снял портрет, сунул его под мышку. Рембрандт семенил рядом.

– …знаю одного хорошего краснодеревщика, он делает хорошие рамы, не прислать ли его синьору?

Я вышел на улицу, взглянул на портрет при солнечном свете – и подпись Рембрандта на месте. Художник клятвенно заверил, что как только закончит натюрморт, сам доставит его по известному ему уже адресу.

Придя домой, достал бутылку вина, налил в стаканчик и стал любоваться приобретением. Очень, очень ценное приобретение, великолепная картина. Да это просто редкая удача – купить картину великого голландца! Ходят богатые снобы и не знают, мимо чего прошли. Повезло, несказанно повезло! Я допил бутылку, аккуратно пристроил портрет на стене. Теперь, просыпаясь, я буду первым делом видеть шедевр.

Сказать Винченцо, что ли? Оценит ли? Это не купил-перевез-продал. Быстрого обогащения не получится. Искусство не всегда сиюмоментно, иногда величие гения способны оценить только потомки, иногда далекие.

Ни завтра к вечеру, ни послезавтра вывески не было. Подождав еще день, пошел в мастерскую к художнику сам. Незаконченный натюрморт так и стол в углу, вывески в ближайших углах не наблюдалось тоже. Художник, не обращая внимания на мой приход, сосредоточенно писал на холсте.

– Стойте так! Чуть левее голову.

Постояв так с полчаса, я подошел к художнику. Ешкин кот! На холсте был я собственной персоной. Лицо – точная копия, одежда, правда, не моя – богаче, с жабо и синим камзолом. Художник меня явно приукрасил. Фона пока не было. Но за этим дело, я думаю, не станет.

– Вот! – Художник гордо посмотрел на меня. – Скоро портрет будет готов. Еще пара дней…

– Господин Рембрандт, я заказывал вывеску!

– Да что вывеска – успеем, давно не встречал такую фактуру, как я мог не написать? Синьор, наберитесь терпения.

Ну что с ним поделаешь? С великими не поспоришь. Подождем, тем более, у меня никогда не было портрета, а уж кисти известного художника – и подавно.

«Ладно, – идя домой, размышлял я. – Пусть будет портрет, а вывеска – ну днем раньше, днем позже».

Работа над портретом затянулась на пару месяцев. Хорошо, что я понял, что вывески мне от Рембрандта не видать, и подстраховался у другого художника, порекомендованного местным аптекарем. Тот не заморачивался, что сказано, то и сделал, точно в срок.

Винченцо сдержал слово – вывел меня в свет. На состоявшуюся вечеринку захватил и меня. Купцы порешили свои торговые дела и приступили к делу более приятному – танцам, вину. В зале на балкончике играл небольшой оркестр, синьоры приглашали синьорит. Я не танцевал, присматривался, как это делали другие. Мой приятель Винценцо не пропускал ни одного танца и подошел ко мне раскрасневшийся.

– Чего стоишь, не танцуешь?

– Не умею танцевать ваши танцы. Пока посмотрю.

– Присматривайся, но не очень долго, посмотри, какие дамы, и, по-моему, некоторых ты не оставил равнодушными.

Конечно, почти все итальянцы брюнеты, да и мелковаты телосложением. Не заметить блондина ростом метр восемьдесят было трудновато. Одет я был по итальянской моде, выбрит, в отличие от русских купцов или мастеровых. До Петра на Руси чужеземцев и узнавали по выбритому лицу. Иногда я замечал на себе любопытные женские взгляды.

К одной из женщин, что сидела за столиком, я подошел сам, вежливо поклонился, спросил разрешения присесть. И подошел не из-за мужских желаний, а просто увидел на руке липому. Дама искусно прикрывала липому то веером, то другой рукой, но глаза врача не обманешь.

– Синьорита, прошу меня извинить, я могу помочь вам избавиться от этой штуковины. – Я указал на липому.

Дама покраснела и убрала руку со стола:

– Нет-нет, со мной все в порядке.

Ну что же, зачем быть нахальным, было бы предложено. Однако через пару дней дамочка заявилась ко мне, хотя адреса я не давал. Смущаясь и краснея, она поздоровалась и попросила извинить ее за легкомысленный отказ. Так-то лучше.

После осмотра я предложил вырезать липому прямо сейчас. Дама что-то лепетала о том, что она боится, но я пообещал постараться сделать не больно, предложил для храбрости стакан вина, предварительно накапав туда настойки опия. Когда прошло полчаса, достаточных для действия лекарства, я сделал небольшой разрез, вылущил липому из ложа, аккуратно зашил рану конским волосом, забинтовал.

Я не зря бегал в Москве учиться к пластическим хирургам. Такой шовчик после заживления будет почти незаметным. Наказав даме завтра и несколько последующих дней ходить на перевязки и не мочить повязку, я проводил ее до выхода, где ждала коляска.

Несколько дней дама аккуратно посещала меня для перевязок. Через неделю я снял швы. Шовчик был просто загляденье – аккуратный, пока красный, но я пообещал даме, что через пару месяцев он станет незаметным.

Дама расплатилась, бурно проявила свой итальянский темперамент водопадом комплиментов. Первый пациент есть! Начало в Венеции положено.

Через несколько дней появился второй – торговец кожами с сильным порезом руки, – соскочил нож, он вспомнил меня по вывеске. Потихоньку я набирал пациентов. Но работа была невелика по объему и довольно рутинная.

Однажды я гулял по центру города, впереди остановилась коляска; поддерживаемая слугой, из нее вышла молодая синьора. Лицо ее было бы красиво, если бы его не портил нос – довольно некрасивый, да еще и с бородавкой на кончике. Я стал мысленно прикидывать ход операции, когда меня толкнул слуга:

– Чего пялишься на госпожу? Хочешь неприятностей от дожа?

– При чем здесь дож?

– Невежа, это одна из дочерей дожа.

Ах, вот оно что! Стоило крепко подумать, прежде чем предлагать свои услуги. В случае удачи – понятно, но в противном случае – галеры будут еще не самым тяжким наказанием.

Я решил рискнуть. Дождавшись, когда синьорита выйдет из магазина, я приблизился, вежливо поклонился, взмахнув шляпой.

– Осмелюсь побеспокоить ваше высочество, я хирург и могу попробовать исправить ваш нос.

– Кто вы такой? Я вас не знаю.

Я еще раз взмахнул шляпой:

– Кожин, Юрий Кожин, хирург из Московии.

– Не слышала о таком, оставь адрес моему слуге, я подумаю.

Поклонившись, я отошел. Слуга толкнул локтем и прошипел:

– Ты хорошо подумал, деревенщина?

Через день к моему дому подкатил экипаж. Слуги проводили ко мне знатного господина. Во взгляде и поведении чувствовалась властность, привычка повелевать. Одет во все черное, на шее массивная золотая цепь, пальцы унизаны перстнями.

– Я управляющий дворцом дожа, любимая дочь властителя сказала отцу, что на улице к ней подошел хирург и предложил свои услуги. Правда ли это?

– Правда, я не отказываюсь от своих слов.

– Знаешь ли ты, что дож приглашал лучших медиков еще несколько лет назад, даже привозил из Франции и Англии, никто даже не взялся.

– Не знаю, но я берусь.

– Тебя одолела гордыня, как ты можешь обещать несчастной девочке то, за что не взялись самые знаменитые медики?

– В конце концов хуже, чем есть, не будет, а я рискую многим.

– Нет, не многим, ты просто рискуешь своей головой. После услышанного ты все-таки хочешь рискнуть?

– Я не переменил своего решения.

– Хорошо, я передам твои слова дожу. Кто может засвидетельствовать твое мастерство?

Я перечислил несколько человек, в первую очередь Винченцо.

– Да, я знаю синьора Винченцо, это достойный человек.

Прошло два дня. Ближе к вечеру к дому подъехала карета, и уже знакомый управляющий дворцом дожа Джузеппе Витарди вошел в дом.

– Вас приглашает к себе дож. Пожалуйста, оденьтесь поприличней, и прошу в карету.

Он окинул скептическим взглядом мое жилье и вышел. Быстро, по-армейски я переоделся в свое лучшее платье – выбор-то был невелик – и сел в карету. Ехали недолго, буквально несколько минут, въехали во двор, но не с парадного входа. Джузеппе долго вел меня по запутанным коридорам. Наконец мы зашли в небольшой зал.

Очень, очень богатый. По стенам висели картины – в основном портреты предков дожа. Шитые золотом тяжелые шторы прикрывали окна, создавая в зале полумрак. Потолок расписан фресками на библейские темы. Мраморный пол укрыт толстенным, явно мусульманской работы ковром. У дальней стены, за столом из палисандра сидел уже пожилой, сухощавый и почти седой дож. Внимательный взгляд карих глаз тщательно осмотрел меня, я склонился в поклоне.

– Ты дерзкий человек, хирург. Мне сказали, что ты из Московии. Это правда?

– Да, ваше величество.

– У тебя была такая обширная практика, что ты готов взяться исправить ошибку природы у моей любимой дочери?

– Да, ваше величество.

– Я рискую лицом дочери, ты в случае неуспеха рискуешь всем, ты это понимаешь?

– Да, ваше величество, я ставлю ее нос против своей головы.

Дож склонил голову в раздумье, затем дернул за шнурок звонка. В зал зашла дочь.

– Посмотри еще раз. Может, ты переменишь свое мнение?

Я приблизился и впился взглядом в лицо. Так, сделаю разрез так и так, бородавку уберу вместе с небольшим лоскутом кожи, кости носа придется сломать и создать новую форму. Сложно, но вполне вероятно.

– Да, ваше величество, я берусь, с одним условием.

– Ты очень дерзок, чужеземец; ставить условия дожу – это верх наглости.

– Я исправлю нос, но до тех пор, пока он не заживет, вы не сможете увидеть свою дочь, она будет находиться в моем доме.

Дож подумал, кивнул головой:

– Ну тогда и у меня будет условие – пока дочь не выздоровеет, ты не выйдешь из дома, у дверей будет охрана, пищу и питье вам будут привозить из дворца, никто не должен знать или видеть дочь.

Я поклонился:

– Согласен, когда приступаем?

Тут вмешалась девушка:

– Завтра, я хочу быстрей!

Решили начать завтра. Провожая меня, Джузеппе бросил:

– Твой итальянский ужасен, чужеземец, благодари дожа, что он очень любит свою младшую дочь, иначе он тебя бы не слушал. Немногие из венецианцев могут лицезреть дожа, ты же удостоился аудиенции.

На следующий день в неприметной карете привезли пациентку. Зайдя внутрь, у дверей стали два стража с длинными мечами у пояса и мушкетами на плече. Мои слуги со страхом смотрели на них. Джузеппе пояснил:

– Ваши слуги могут беспрепятственно заходить и выходить. Вас же, синьор, не выпустят ни под каким предлогом, а чужих не пустят в дом. Сменять вовремя стражей, кормить их – моя прямая забота, у вас же должна болеть голова только об одном – прекрасной Джульетте.

Хм, Джульетта. Это навевало определенные ассоциации с трагедиями Шекспира, да и страсти, похоже, начнут разгораться нешуточные.

Я еще раз осмотрел Джульетту, как мог, успокоил девушку, при этом категорически потребовал выполнять все мои требования и до моего разрешения не смотреться в зеркало.

– А как же я буду расчесываться?

– На ощупь, милая синьорита, а впрочем, несколько дней вам будет не до расчески.

Я еще раз проверил инструменты, материалы. Случись чего-то не хватит, ассистентов нет. Положил перед собой листок бумаги, где заранее наметил линии разрезов, налил Джульетте стакан вина с опием. Когда увидел, что опий уже начал действовать, помог взобраться на стол. Подкрашенным спиртом нанес линии разрезов, перекрестился и, глубоко вздохнув – как-то само вырвалось, приступил к операции. Джульетта терпеливо молчала. Я резал, ломал щипцами нос, долотом удалял излишки на носовых костях, аккуратно все ушил, затолкав в нос ватные тампоны для придания носу правильной формы. Дышать теперь Джульетте придется только ртом. Неудобно, конечно, придется дней десять потерпеть. Наконец наложил повязки, помог встать со стола и почти перенес в соседнюю комнату.

Она постанывала от боли, и мне пришлось дать еще вина с опием. Уложив девушку в постель, я попросил не трогать повязку руками.

Вымыл руки, посмотрел на часы и удивился – прошло шесть часов. Так вот почему так хочется есть! За дверями слышалась какая-то возня. Я вышел. Посредине зала стоял стол, уставленный жареной и вареной дичью, фруктами, вином. Здесь же был Джузеппе.

– Как прошло? – бросился он ко мне.

– Я сделал все, что мог, теперь надо ждать.

Я подошел к столу и, не обращая внимания на вопросы, стал жадно есть. Нервное напряжение схлынуло, и организм требовал своего.

Джузеппе, видя мое молчание, уселся рядом и тоже принялся есть.

– Я так переживал, ведь Джульетта выросла на моих глазах, а сейчас она уже невеста. За нее сватался герцог Фламандский.

– Ну и слава Богу! – Я перекрестился. – Я думаю, герцогу будет приятно увидеть похорошевшую невесту.

– Так он ее и не видел.

Я поперхнулся.

«Дурак, браки венценосных особ заключаются между дворами, а не по любви».

Расположившись в соседней комнате, я часто подходил к пациентке, щупал пульс, если раны начинали болеть, давал опия. На третий день впервые снял повязки. Лицо было как сплошной синяк, отечное, нос распух. Если бы ее сейчас увидел отец, не стал бы ждать окончания выздоровления, меня казнили бы сразу. Вот почему я поставил перед дожем такие условия.

Я обильно смазал послеоперационные раны лечебными мазями, которые приготовил сам, снова забинтовал. Голова девушки походила на большой белый шар, открытыми были только глаза и рот. Мы много с ней общались, я внимательно слушал ее речь – ведь при дворе учили наряду с правильными манерами и правильному языку. Она же с интересом слушала о моих путешествиях по чужим странам, о пленении, о России. Я мог рассказывать часами и она, как только я замолкал перевести дух, просила:

– Расскажи еще.

И я рассказывал. Здоровье девушки было уже неплохим, отек спадал, синева перешла в желтизну. Скорее всего, через неделю можно будет повязки снять совсем.

– Что же ты не просишь расческу, – пошутил как-то я.

– Я же не знала, что вся голова будет в повязках.

Наконец настал день, когда я окончательно снял повязки. Накладывать мазь еще надо, но кожа уже свободна от повязок и заживает быстрее. Швы я уже снял. Тем не менее, как ни просила Джульетта зеркало, ей навстречу я не шел, пока ее вид мог ее шокировать.

Джузеппе тоже не видел Джульетту, однако мог через дверь слышать ее голос, и это его успокаивало.

Вероятно, ему приходилось докладывать дожу, что дочка жива. Но вот как она выглядит – он не знал. В один из дней у дверей раздался шум, стражники с кем-то препирались. Я подошел ко входу. Оказалось, это пришел Рембрандт, принес мой портрет и требовал увидеть меня. Пришлось говорить с ним на пороге. Охрана четко выполняла указание – никого не впускать внутрь и не выпускать меня. Я осмотрел портрет, остался доволен, расплатился с художником, мы раскланялись, я извинился, что из-за некоторых обстоятельств не могу пригласить его в дом, но в ближайшее время навещу его в мастерской.

Еще через неделю лицо Джульетты приняло обычный цвет, отеки исчезли, лишь было едва заметно два небольших розовых шрамика. Я дал девушке зеркало, она с нетерпением выхватила его у меня из рук.

– О! Мама мия! Белиссимо! Это лучшее, что я себе могла представить! Спасибо, синьор Юрий! – Она бросилась мне на шею, поцеловала в щеку. На глазах ее появились слезы. – Теперь я выгляжу великолепно, даже лучше старших сестер; маэстро, вы просто волшебник! Без смущения я смогу танцевать на балах. Поедемте скорее к отцу, он порадуется и достойно вознаградит вас!

– Хорошо, но с одним маленьким условием.

– Опять эти условия!

– Просто мы наденем легкую накидку и сделаем дожу маленький сюрприз.

– Да, это будет просто замечательно!

Я достал заранее купленную кисею и набросил на ее прекрасную головку. В общих чертах лицо проглядывало, но разглядеть детали не позволяла кисея. Мы вышли из комнаты. В прихожую входил Джузеппе, сзади следовали двое слуг с корзинками, полными снеди.

– Джузеппе, я здорова и красива. Мы едем домой, к отцу!

Джузеппе попробовал откинуть кисею, но Джульетта с удовольствием приняла условия игры и отшатнулась.

– Вы увидите меня во дворце! Быстро едем, мне так не терпится увидеть моего дорогого отца!

Мы вышли из дома, уселись в карету, заняв все места. Джузеппе, садясь в карету, крикнул охранникам и слугам:

– Идите во дворец!

Мы поехали, Джульетта с нетерпением выглядывала в окно кареты; я мог понять ее внутреннее состояние. Заехали на этот раз с парадного входа. Впереди шла Джульетта, за ней Джузеппе, сзади еле поспевал я.

– Джульетта, потише, совсем загонишь старика Джузеппе!

Подошли к парадному залу. Дож принимал какую-то делегацию, но дочь ворвалась с девичьей непосредственностью в зал и остановилась.

Все и дож тоже с недоумением уставились на нее. Джульетта подошла к отцу и театральным жестом, как это умеют только женщины, сдернула кисею.

От неожиданности и удивления дож даже привстал с кресла, затем оправился и попросил всех выйти. Я тоже собрался выйти, но дож окрикнул:

– Хирург, останься! – Вероятно, он забыл, как меня звать.

Мы остались втроем в зале. Дож оглядывал лицо дочери с разных сторон. Джульетта стояла пунцовая от удовольствия. Наконец отец углядел два розовых рубчика.

– А это?

– Через два-три месяца вы их не увидите, прошло слишком мало времени.

– Да, немало удивлен. Неужели в Московии такие искусные хирурги? Знаешь, не там я искал помощи, доверился досужим разговорам. Чем обязан?

Я решил не скромничать:

– Пятьсот золотых дукатов, операция редкая, в мире никто, кроме меня, не делает таких.

– Хм, это же почти… – Он не договорил.

Дочка обиженно надула губки:

– Ты обещал отдать любые деньги, никто не брался. Сейчас, когда я здорова и прекрасна, ты торгуешься.

– Нет, нет, дорогая, ты меня неправильно поняла.

Он дернул шнурок звонка, сразу же вошел Джузеппе: он выходил вместе со всеми и стоял за дверью. Приблизившись, он удивленно уставился на Джульетту.

– Синьора, неужели это ваше лицо? Да вы просто красавица!

– Я теперь такой буду всегда!

Джульетта крутанулась на каблуке и, гордо неся голову, вышла из зала.

– Отсчитай господину… э…

– Кожину, – подсказал Джузеппе.

– Да, да, Кожину, – пятьсот золотых дукатов.

Он повернулся ко мне.

– Деньги деньгами, но я хочу вас поблагодарить за дочь. Как любящий отец, я в восторге от вашей работы. Я думаю, вы не покинете мой город быстро, вероятно, недостатка в больных у вас не будет.

Дож слегка склонил голову; я понял, что аудиенция окончена, поклонился и вышел.

Джузеппе поспешил за мной.

– Синьор, синьор, вы сделали невозможное. Наша девочка просто стала сказочной красавицей. Никто не верил, что возможно такое чудо! Вы исправили ошибку природы.

– Джузеппе, я выполнил свой долг, а теперь хочу получить свои денежки.

– Да, да, извините, я в полном восторге.

Джузеппе довел меня до маленькой комнаты, извинившись, подошел к незаметной двери в стене, нашел потайную пружину и вошел. Слышалось бряцанье мешочков, звон монет. Наконец он вышел, неся в руке увесистый мешочек:

– Пересчитывайте.

Я взвесил в руке – килограмма два. Развязал мешочек – золотые дукаты. Ладно, чего их пересчитывать – одной больше, одной меньше.

– Я вам всецело доверяю.

– Синьор Кожин, пойдемте, я провожу вас и дам карету. Ходить по улицам с такими деньгами не стоит, а лучше положить их в банк или отдать ростовщику под проценты.

– Благодарю вас за совет, синьор, и за карету. Я всенепременно воспользуюсь вашим советом.

Я прекрасно добрался до дома, выпил стаканчик кьянти, отсчитал часть денег и направился в порт. Винченцо я нашел там, у корабля. Команда заканчивала погрузку и, вероятно, уже завтра корабль выйдет в море.

Мы дружески обнялись, венецианец провел меня в каюту на корме. По пути я осматривал корабль, но нигде не увидел следов разрушения.

– Мы уже все давно отремонтировали, даже сходили в рейс, только недалеко.

Винченцо усадил меня за стол, выставил бутылку вина, фруктов. Пригубили по стаканчику, и я спросил:

– Каков мой долг?

Винченцо удивился:

– А что, ты уже достаточно заработал?

Я рассказал ему о дочке дожа. Винченцо аж поперхнулся вином.

– Это ты про Джульетту говоришь?

Я кивнул.

– Да, к ней привозили лучших врачей, и никто не взялся. Ошибка природы. Вся Венеция насмехалась над ее лицом.

– А теперь вся Венеция будет восхищаться ее лицом. Поверь, Винченцо, она теперь красавица.

Венецианец поспешил наполнить бокалы вином, мы выпили, я еще пребывал в радостном возбуждении.

– Так сколько, Винченцо?

Тот наморщил лоб:

– Так, аренда, слуги, на первое время, – он загибал пальцы. – С тебя пятьдесят дукатов золотом, и только из-за уважения к тебе.

Я отсчитал ему деньги.

– Мы в расчете?

– Конечно, теперь ты мне ничего не должен. А может, возьмешь в долю?

– Если только ты купишь мне солидный дом в центре.

Купец задумался.

– Такие дела быстро не решаются. Покупка не грошовая, надо поискать, подумать.

– Вот вернешься из рейса – подумай, поищи.

Когда мы уже изрядно выпили, опустошив третью бутылку, купец наклонился ко мне:

– Поверь твоему другу, завтра у тебя не будет отбоя от пациентов.

– С чего ты взял?

– Венеция не такой большой город, как Рим или Неаполь. К вечеру твое имя будут склонять во всех домах, близких ко двору, а завтра ты будешь выбирать больных по своему вкусу, поверь, я знаю венецианцев.

Затем оглянулся по сторонам, хотя в каюте никого не было:

– Ты не только умелый хирург, ты очень хитрый и дальновидный!

Он захихикал и пьяно погрозил пальцем.

– Почему? – спросил я.

– Это очень хитрый ход: теперь, даже если ты зарежешь до смерти любого своего больного, тебя никто пальцем не тронет.

Плохо то, что я жил в Венеции и не знал ее законов. В России я ориентировался, но здесь… Да и деньги я зарабатывал не ради богатства, деньги во все времена дают свободу выбора. Применительно к данным обстоятельствам – это возможность купить дом, нанять слуг, купить место на корабле или сам корабль.

Кто сказал «корабль»? А может, и в самом деле купить корабль и, обогнув Европу, приплыть в Россию к Петру? Да вот не запряжет ли он меня снова бомбардиром к преображенцам? Если бы существовал в то время воинский устав, было бы боевое охранение, не попал бы я в плен к крымским татарам. Не случись счастливой оказии в виде Винченцо, сгнил бы со временем в Бахчисарае или у турок на галерах. И чего мне взбрели такие мысли на пьяную голову?

Винченцо укладывал меня спать у себя в каюте, но я с пьяным упорством вырывался, хотел идти домой. В конце концов, мой итальянский друг поддался, определил мне в провожатые двух матросов с наказом доставить прямо в дом, а не до порога.

Утром раскалывалась голова, хотелось поспать и понежиться в постели, но вошедший слуга известил:

– Вас дожидаются больные, на прием.

– Какие больные, я никому не назначал!

Выглянул из окна своей спальни. С высоты второго этажа был виден целый ряд карет. Неужели ко мне? Я с трудом вспомнил вчерашний вечер. Неужели Винченцо был прав?

Надо признать – венецианцев он знал куда лучше меня. Так, быстро умыться холодной водой, кофе с булочкой – здесь это было уже в порядке вещей. Оделся подобающим образом, спустился вниз. Ешкин кот! Большая приемная была полна народа – синьоры и синьориты, богато и очень богато одеты, кто-то ухитрился приехать пораньше и оккупировал диванчик, кому-то слуги вынесли стулья, припоздавшие стояли. Я слегка поклонился и поздоровался. Голоса смолкли, и все уставились на меня.

– Синьоры, прошу по очереди в приемную, больше прошу не занимать очередь. – Подскочившему слуге бросил: – Если кто еще придет, проси перенести визит на завтра.

Кто-то, прослышав о чудесном преображении лица Джульетты, хотел исправить физические недостатки, другой жаловался на болезни, дамы через одну хотели столь же красивое лицо, как и у Джульетты. Кому реально мог помочь – назначил день операции, кто уверовал в сверхъестественное – отправил ни с чем домой.

Были и интересные случаи, где требовалось применить все мои знания, опыт и умение, даже на грани возможного. Итак, на послезавтра назначил операцию женщине – подтянуть лицо. Для себя я решил – день веду прием, другой день – операционный. На следующий день скопище карет стало еще больше, причем клиенты были знатнее, пытались зайти не по очереди, а по богатству и знатности. Вольности эти я сразу пресек:

– После смерти к архангелу Петру тоже по знатности проходить будете, синьоры?

Господа сначала оторопели, затем стушевались, и в дальнейшем скандалов в приемной не было.

Лицо пациентки, пятидесятилетней графини подтянул удачно, хотя делал такую операцию в первый раз. Так же, как и в случае с Джульеттой, оставил ее у себя – да и куда ее можно было выпустить – с синим лицом и почти полностью замотанной бинтами головой? Правда, еду ей не привозили, своего Джузеппе у нее не было, тут уж я запряг своих слуг.

Через пару недель синева сошла, я снял швы, наложил свои мази и еще через неделю позволил графине посмотреть в зеркало. Внешне она помолодела лет на десять-пятнадцать.

Результат понравился, женщина крутилась у зеркала полчаса, оглядывая себя с разных сторон. Затем вдруг огорошила:

– А еще такую же операцию сделать можно? Я была бы не прочь помолодеть еще лет на десять.

– Пожалуйста, синьорита, вас и так слуги с трудом узнают. Следующую операцию, если вы не передумаете, можно будет сделать не раньше, чем через год.

Графиня надула губки, расплатилась и уехала в подъехавшей коляске. Вот и пойми после этого женщин.

Старому торговцу, с которым меня познакомил Винченцо, я исправлял ногу. После перелома ниже колена срослось неправильно, пациент хромал, припадая на укороченную ногу. Увеличенный сапожником каблук не помогал. Пришлось сломать ногу снова по месту старого перелома и, поскольку аппарата Илизарова у меня не было, растягивать ногу грузом. Ничего, срослось, ходил потом, как в молодости, даже не хромая.

Так, в труде и заботах текли мои дни. Обыденность жизни была нарушена одной ненастной ночью. В двери раздался стук, причем стучали сильно. Слуга, чертыхаясь и запахивая наспех одетый халат, пошел открывать. В прихожую буквально ворвались два синьора в черных плащах, с них потоком лилась вода. С собой на плаще они несли мужчину. Был он худощав, бледен, на животе его расплывалось кровавое пятно.

– Хирург, ради святой Магдалины, быстрее! Наш господин умирает.

Я оделся, когда еще раздался стук, привычка, знаете ли. К врачу по ночам не ходят из-за мелочей, терпят до утра. Коли пришли – беда стряслась. Подойдя к раненому, которого поздние визитеры уложили на пол, задрал камзол и кружевную рубашку. М-да, явно, судя по ране, – удар шпагой, явно в селезенку. Если не прооперировать – умрет в ближайший час.

– Так, синьоры, берите вашего друга и несите в эту комнату. – Я прошел вперед, распахивая дверь.

Незнакомцы уложили раненого на стол.

– Быстро снимайте с него одежду, нужна срочная операция.

Незнакомцы буквально сорвали с раненого одежду. В это время я влил в рот пострадавшему вина с опиумом. Времени ждать, пока подействует наркотик, не было.

– Подойдите ближе! Один – держит раненого за руки, второй пусть возьмет в обе руки по светильнику и освещает живот раненого.

Я сделал разрез. Как мог быстро наложил зажимы на кожные сосуды, – времени перевязывать уже не было, – рассек мышцы, осторожненько развел края раны, из живота выливалась кровь. Кровотечение массивное. Я расширил рану, ощупал селезенку – черт, чуть не пополам разрезана. Наложил зажим. Шить в кровавом месиве невозможно. Стал осушать рану салфетками, бросая их в тазик. Кучка салфеток росла с угрожающей быстротой. Все, брюшная полость более-менее сухая. Я провел ревизию – ничего, кроме селезенки не задето. Надо удалять селезенку и быстро зашивать. Пациент может загнуться в любой момент или от болевого шока, или от массивной кровопотери. Наложив на сосуды селезенки двойные лигатуры, я пересек сосудистый пучок, рассек связки и вытащил селезенку… теперь в таз!

Оба незнакомца с ужасом смотрели на меня, один был сильно бледен, на лбу крупные капли пота – как бы в обморок не упал. Но обошлось, крепкие ребята, многие, даже здоровенные мужики при виде крови и кишок запросто теряют сознание, в лучшем случае их вывернет наизнанку. Знаем, проходили, дважды знакомые просились на операции – посмотреть. И оба раза тихо сползали по стенке. И смех и грех. Наложил швы, незнакомцы сняли пациента со стола и перенесли на кровать. Мужчина был жив, но плох, дыхание прерывистое, бледен, сознание смутное.

Без переливания крови – не жилец. А где взять кровь да определить группу и резус? Будем полагаться на судьбу. Незнакомцы, расстелив влажные плащи на пол, улеглись рядом с койкой.

– Эй, синьоры, вы чего? Идите по домам. Все, что можно, я сделал, за ним теперь нужен уход.

– Вот мы и займемся уходом.

Я пожал плечами – пусть ухаживают. Однако мне не понравилось, что они при оружии – у обоих шпаги и кинжалы за поясом. Отобрать? Могут и не отдать.

Ладно, черт с ними, на грабителей они не похожи, да и не будут грабители ранить своего товарища, чтобы проникнуть в дом.

Рано утром я пошел проведать пациента. Он был жив, и на первый взгляд ему было лучше. Нет, бледность была и сознание не приходило, но дыхание было ровным, пульс частил, но для пережившего кровопотерю и операцию был вполне, вполне. Я напоил раненого из глиняного поильника, он смог сделать несколько глотков.

В углу, на стуле сидел один из незнакомцев, второго не было.

– А где?.. – Я обвел комнату глазами.

– За провизией пошел, скоро вернется.

Ну что ж, так оно и лучше, я же не обязан кормить и создавать комфортные условия сопровождавшим.

– А как звать раненого?

Незнакомец стушевался, что-то пробубнил под нос. Ладно, не хотят говорить – не надо. Но дело явно нечистое.

– Деньги за операцию есть?

– Найдутся, если не будете задавать лишних вопросов.

Нет так нет. Я жил здесь по принципу – меньше знаешь, дольше живешь.

Два дня больной боролся за жизнь, на третий день пришел в себя, знаками показал на свое пересохшее горло. Я даже среагировать не успел, незнакомец в черном подскочил первым и, налив вино в поильник, стал бережно поить раненого. Слава Богу, кризис, похоже, миновал.

С каждым днем пациент стал набирать силу, через неделю он уже сидел в постели, но от слабости его качало в стороны. На следующий день я застал его идущим по комнате, но с обеих сторон его поддерживали незнакомцы в черном. Еще дня через три он ходил уже сам, без поддержки. Я уже подумывал деньков через несколько с ним расстаться – швы я уже снял, как прекрасным осенним утром ко мне вбежал слуга:

– Люди в черном исчезли!

– Что значит исчезли?

– Я встал утром, смотрю – дверь не закрыта на засов, дверь в комнату открыта нараспашку, на постели – записка и вот. – Он протянул мне замшевый мешочек.

Что-то больно мешочек не велик, да и не брякает в нем ничего. Не слуга ли присвоил?

– А записка где?

– Сей же час принесу.

Вот олух, мешочек принес, а записку нет. Ну да, для неграмотного кошелек куда ценнее какой-то бумажки. Топоча ногами, слуга принес записку. Насколько я смог понять со своим плохим знанием итальянского, меня благодарили за лечение синьора, желали процветания, а в качестве оплаты с извинениями просили принять перстень с руки пациента.

Я развязал мешочек, на ладонь выпал мужской перстень из хорошего золота. На печатке был искусно сделан лев, вернее, его морда, вместо глаз – два бриллианта! Ну что же, стоит, наверное, дороже, чем мои затраты. Я надел перстень на палец, он был немного великоват.

Я сунул перстень в карман, не ровен час – потеряю, и как-то подзабыл о нем на несколько дней. За работой – а ее скопилось много, пока я занимался неизвестным пациентом – пролетело несколько дней. Выйдя вечерком прогуляться, подышать воздухом после целого дня работы в помещении, я проходил мимо лавки ювелира и внезапно свернул в лавку. Надо уменьшить размер, под мой палец.

Ювелир увидел перстень, повертел его в руках.

– Так что хочет синьор?

– Уменьшить под мой палец.

– Подождите немного, я недолго.

Он постучал малюсеньким молоточком, наладив перстень на какой-то валик, дал мне примерить. Вот теперь в самый раз.

– А сколько может стоить такой перстень?

– Извините, как давно у вас этот перстень?

– Несколько дней.

– Вы не знаете его историю?

– Увы, нет.

– Этот перстень – неаполитанской королевской фамилии. Стоить может около, – тут ювелир замялся, – около трехсот золотых дукатов.

Ого, в мои руки попало ценное приобретение.

– Вам его подарили, синьор?

– Да, за работу.

– Не снимайте его в Неаполе – может выручить, но не афишируйте в других областях Италии, не все любят неаполитанцев.

Я рассчитался с ювелиром, поблагодарил за совет. Еще при осмотре мужчины со слугами в черном я заподозрил, что это не уличная драка или пьяная разборка; судя по одежде, привычке повелевать, пациент явно не из торговцев. Ну и Бог с ним, что о нем вспоминать.

Тем более у меня предстояло любовное свидание. Надо сказать, что за полгода, проведенных в Венеции, женщин у меня почти не было, если не считать случайной встречи с одной из служанок, с которой я познакомился в лавке по продаже тканей. А я ведь был далеко не стар, и ничто человеческое мне не чуждо. Вот как раз сегодня шел домой к одной моей бывшей пациентке. Знойная итальянка сама набивалась на встречу, причем была замужем, но муж по торговым делам часто и надолго уезжал. От безделья бесится, ей бы на работу, в Россию, на нищенскую зарплату бюджетника. Ладно, не будем о грустном. Какой бы подарок выбрать?

Вот чем была забита моя голова. Цветами здесь не торгуют, идти с бутылкой вина смешно, у каждого итальянца в подвале целый склад бутылок с вином на любой вкус, конфет в лавчонках нет. Вот маленькая, но одновременно большая проблема.

Ломал, ломал себе голову – ну ничего путного, ни одной мысли. Неудобно, некомфортно современному человеку в чужом времени, чужой стране – не зная привычек коренных жителей. Да и бог с ними, с привычками – простят в конце концов, спишется на чужеземное происхождение. Не мудрствуя более, купил изящной работы браслет из золота, сунул в карман. Вот и нужный мне дом.

Только я протянул руку к бронзовому молоточку, чтобы позвонить, как дверь открылась сама, и женская ручка втащила меня внутрь.

Громыхнул засов. Служанка взяла меня за руку и потянула с лестницы на второй этаж:

– Госпожа там!

Поднявшись, подивился убранству дома – смеси итальянской, восточной и африканской культур. Жаль, подробно и тщательно рассмотреть не удалось. Распахнулась дверь, вышла Анна, в черном шелковом платье с ослепительными серьгами в ушах. Сама – блеск! Продолговатое лицо, пышные черные волосы струятся до пояса, неплохая грудь, тонкий стан, великолепные бедра и круглая, соблазнительная попка. Подойдя, я поклонился, поцеловал ручку.

– Фу, как чужой!

Она обвила меня руками и впилась губами в мои губы, чуть прикусывая и лаская язычком. Начало обещающее.

Анна увлекла меня в спальню. Хорошая спальня, размером с ангар. У громадной кровати стоял столик с фруктами и вином. Я несколько пришел в себя от столь бурной встречи, вытащил из кармана браслет и с поклоном подарил его Анне. Полюбовавшись несколько мгновений на браслетик, Анна нацепила его на руку и посмотрела на себя в зеркало. Подойдя сзади, я обнял ее и нежно стал целовать в ушки, шепча все ласковые слова, которые знал и выспросил перед этим у слуг. Все-таки мой итальянский был обиходным и в какой-то мере медицинским.

– Ты так смешно говоришь, но у тебя приятный акцент. Продолжай.

От шейки я перешел на ключицы, и поскольку бретельки от платья мешали, спустил их вниз.

Освобожденное платье с шелестом упало на пол. Лифчиков и трусиков дамы еще не носили, и Анна оказалась в моих объятиях обнаженной. Я развернул ее к себе и жарким поцелуем закусил ей губы. Не отрываясь, Анна стала расстегивать на мне одежду, швыряя ее на пол. Оказавшись голыми, мы упали на кровать. Я поглаживал ее груди, наблюдая, как твердеют соски, ласкал языком ложбинку между грудей. Анна постанывала, закрыв глаза. Я спускался все ниже и ниже, покрывая поцелуями живот и бедра. Анна не выдержала, развела ноги и, рукой нащупав моего готового взорваться дружка, сама направила в горячее и влажное лоно.

О!.. Я начал двигаться медленно, потихоньку проникая все глубже и глубже, Анну это завело. Наверное, привыкла к горячим итальянским парням. Движения все убыстрялись, дыхание становилось частым, мы пришли к финишу одновременно, но я тихо кайфуя, а Анна с протяжным, громким криком. Я даже слегка испугался – что подумают служанки! Анна, убирая со вспотевшего лба волосы, успокоила.

– Служанка одна, она будет молчать, сюда не войдет. Неужели ты испугался? Давай выпьем вина.

Неплохо, дама в постели, вино, еще «Мальборо» не хватает для полного счастья.

Мы, смеясь, выпили по бокалу красного вина, полежали в постели. Я рассказывал современные анекдоты, переиначив их на понятные ей термины. Кому в постели понравится умелый любовник, но зануда. Женщинам всегда нравились мужчины удалые, смелые и с чувством юмора.

Далее Анна взяла инициативу в свои руки.

– Cейчас я доставлю тебе редкую ласку! – Итальянка начала целовать мне грудь, опускаясь все ниже и ниже. Дружок мой уже отдохнул, и головка его покачивалась – а кого здесь еще порадовать? Анна накрыла его умелым поцелуем. О! Класс! Давненько не пробовал таких ласк, почитай три века, соскучился. Анна была большой мастерицей, язычок нежно обходил головку, доставляя восхитительное наслаждение. Не могу, не могу сдержаться!

Вытерев губы салфеткой, Анна, глядя на меня снизу веселыми глазами, спросила:

– Умеют так женщины из твоей страны?

Я не стал ее разочаровывать – женщины этого не любят.

– Милая, ты доставила мне внеземное наслаждение, но и я тебя не разочарую.

Я немного перекусил фруктами, запил вином. Сейчас не отказался бы и от хорошей отбивной с картофелем-фри, почему-то я после любовных игр любил набить брюхо. Я еще порассказывал разные смешные и увлекательные истории. Анна, слушая, то хохотала до слез, то, открыв рот, внимала про разные чудеса.

– И ты это все сам видел?

– Конечно, милая.

Когда я почувствовал в себе желание, снова стал ласкать Анну. Начал с пальцев ног – у женщин довольно чувствительное место, кстати, мужчины почему-то почти всегда игнорируют их. Затем перешел к ласкам бедер, дойдя до лона.

Когда Анна уже изнывала от желания, постанывала, закусив нижнюю губку, я перевернул ее на живот и, схватив с прикроватного столика флакон с каким-то масляным благовонием, вылил ей между ягодичками. Анна часто и глубоко дышала. Медленно, очень медленно я вошел в нее сзади. Анна сначала испугалась, а потом стала медленно сама надвигаться на дружка. Вот уже весь я в ней. Одна фрикция, другая, палец на клиторе. Анна уже не стонет от томления, она кричит от удовольствия в полный голос. Мне не дадут соврать, третий раз быстрым не бывает. Анна то конвульсивно дергалась и обмякала, то начинала активно помогать. Наконец и я приплыл.

Мне показалось, я неплохо провел показательное выступление. Анна в изнеможении лежала, раскинув свои великолепные волосы по подушке.

Наконец, к ней вернулись силы, она промочила горло вином.

– Я думала, умею все. Ты меня удивил, ты был великолепен. Где ты этому научился, говорят подобное практикуют греки.

– Милая, это долго рассказывать, я думаю, у нас впереди будет не одна ночь, мы сможем доставить друг другу еще много удовольствия.

Смотреть на нее было приятно – щечки разрумянились, глазки блестели, соски задорно торчали на роскошной груди. Венера!

Однако пора было и честь знать. Я стал одеваться, Анна пыталась воспротивиться:

– Еще только вечер, побудь со мной до утра.

– Милая, завтра утром придут больные люди, у меня должна быть свежая голова.

Мы расцеловались, и я клятвенно пообещал навещать Анну. Честно говоря, можно было и остаться, но грешен – люблю спать один, вольно раскинувшись на кровати. Тем более не люблю спать в кровати с замужней женщиной. А приведись – муж нагрянет? Зачем мне дуэль с непредсказуемым исходом?

История имела занятный финал. Мы периодически миловались с Анной, когда месяца через два она прибежала, расстроенная, ко мне домой.

– Муж приехал, а эта мерзавка Фиорина грозит все ему рассказать.

– Успокойся, милая, кто такая эта Фиорина?

– Да служанка же моя! Что встречала и провожала тебя у дверей.

– Ну пока же не рассказала. Наверное, она хочет деньжат?

– Нет, ты представляешь, эта мерзавка сказала, что будет держать язык на замке, если я устрою ей свидание с тобой!

Я думал недолго:

– Так в чем дело, пусть сегодня вечером придет ко мне домой!

– А я?

– К тебе вернулся твой супруг, ходить к тебе я не могу, да и если ты будешь надолго отлучаться из дома, муж может что-нибудь заподозрить.

– Да, милый, ты прав.

Эх, было видно, что Анне страсть как не хочется уступать служанке, но страх быть раскрытой преобладал.

Вечером ко мне пришла Фиорина. Вполне симпатичная особа лет тридцати. Видно, страстные крики и стоны хозяйки возбудили в служанке женский интерес. Ну что же, пока хозяйка занята, я не прочь заняться с ее симпатичной служанкой. Закрыв за собой дверь спальни и раздевая Фиорину, я прикрыл ей рот пальцем:

– Только тихо! Слуги внизу могут услышать.

Глава 12

Слава моя как искусного хирурга росла и крепла. Ни один день не обходился без многочисленного приема. Мелочью вроде панариция на пальце я старался не заниматься, серьезной работы было выше крыши.

В один из дней на прием пришла молодая девушка, краснея и стесняясь, она поведала о своей беде – грудь маленькая. Я попросил ее раздеться. М-да, маленькая – не то слово. Девушка была почти плоской – соски были, а груди нет. Попка, кстати, довольно упитанная.

У меня мелькнула мысль – коли до силикона еще далеко, попробовать пересадить ей под молочные железы жир с ее же собственной попы. Никакого отторжения не будет, ткани-то собственные. Только вот как получится? Я в двух словах объяснил девушке – что хочу сделать. Не раздумывая, она согласилась. Дочь крупного торговца, она не могла одеть декольтированного платья по здешней моде. Да и закрытое платье не скрывало дефекта.

Операцию назначил на завтра. Пациентка появилась вовремя. Напоив опием и уложив на операционный стол, обработал спиртом чуть не все тело – ведь мне придется делать четыре разреза. Поскольку ассистентов не было, решил начать с одной стороны. Сделав лампасный разрез по левой ягодице, выкроил приличный кусок жировой ткани, ушил. Сделав боковой разрез на грудной клетке, поместил кусок жира под ткани молочной железы. Не очень большая грудь получилась – на второй номер, но это лучше, чем сейчас. То же самое проделал и с правой стороной. Немного затянул по времени, девушка уже начала постанывать от боли.

– Все, милая, потерпи немного, я скоро заканчиваю, осталось два шовчика.

Наложил тугую повязку поперек груди, перенес пациентку на кровать. Не знаешь, как и положить – спереди больно и сзади больно. Дал напиться воды.

– Отдыхай, девочка, все будет хорошо.

Вечером ко мне пожаловал Винченцо. Вытащил из карманов пару бутылок французского вина:

– Пробуй, думаю, ты не пил такого.

Ну что же, я не против. Вино в самом деле оказалось превосходным. Разговорились, купец рассказал подробности плавания, сел на свой любимый конек – где какие товары и цены, какую маржу можно получить. Говорить об этом он мог часами, особенно подшофе. Я слушал вполуха, и вдруг меня что-то в его словах насторожило:

– Извини, Винченцо, повтори, что ты сказал.

– Ну так вот, в Европе прошли слухи, что русский царь Петр взял все-таки месяц назад Азов, разгромил османов, теперь Азов московский, с Османской империей подписан мир.

Сразу вспомнилась Россия, особенно зимой – морозец, снег хрустит под ногами, пар изо рта, горки, кидание снежками.

Благодать, не то что здесь – лето, лето, затем дожди и зима прошла. Так внезапно защемило сердце – и что я здесь делаю, в благословенной Венеции? Моя родина там. В конце концов, не обязательно служить в армии, дело для моих рук всегда найдется и на мирной службе.

Да, пришла пора возвращаться, денег я уже подкопил, можно и корабль купить, а можно пассажиром на каком-либо судне вокруг Европы до России добраться. Все равно мне через Босфор путь заказан. Северо-западный берег весь под османами, южный тоже, на западном – ногаи, верные холопы турок, Крым – отдельный разговор. Короче, с юга до Москвы добраться сложно.

А Винченцо говорил и говорил. Задумавшись, я снова пропустил важные слова.

– Прости, Винченцо, мысли о родине отвлекли, все-таки царь Петр – это моя родина и мой царь.

– Да, да, я понимаю, Юрий. Так я говорю – почти по всей Европе война, то Англия с Испанией, то Франция с Италией. Не поймешь – что делать?

М-да, и здесь дорога не будет сладкой. Может, лучше по суше? Так треть Европы под турками, германцы тоже, небось, с соседями воюют. Наверное, самый надежный путь – морем. А Винченцо все говорил и говорил:

– Ну, так что, Юрий, ты будешь покупать этот дом?

Опять прослушал, неудобно перед венецианцем:

– Нет, Винченцо, пока с домом подожду.

Мы допили вино, распрощались, я пошел проведал пациентку. Девушка спала. Погруженный в мысли о России я тоже лег, но сон не шел. Черт, разбередил душу этот венецианец.

Не уснув, прокрутился в постели почти до утра. Утром встал с постели невыспавшийся, но с четким ощущением – надо возвращаться на родину. Не мое это все. И природа в Италии замечательная, и климат мягкий – я даже теплых вещей не приобрел, люди неплохие – открытые, эмоциональные, веселые, но не мое. Чужой язык, не до конца понятые привычки – чего стоит только эта активная жестикуляция руками при разговоре – как будто глухонемые разговаривают или два поддатых мужика собираются подраться.

Решено, долечу тех, кто уже прооперирован, или кого назначил на операции, бросать дело на середине – несолидно, тем более люди уже обнадежены. А там и собираться надо; если затянуть месяца на два, на море начнутся штормы, похолодает. Мне ведь на север плыть придется, надо учитывать изменение погоды, это не теплая Италия.

Каждый день я кого-то оперировал. За серьезные операции не брался, опасаясь застрять надолго в случае осложнений. Время неслось, не успел оглянуться – две недели пролетели.

Собирать вещи – так особенно и нет ничего. Обе картины Рембрандта, деньги, небольшой узел с одеждой. Вот кого мне надо было посетить, так это оружейника. Живя в благословенном краю, я совсем отвык от ношения оружия и даже его не приобрел после плена.

Слуги привели меня в лавку оружейника. Чего там только не было – щиты любых форм и размеров, мечи короткие, длинные, с прямым и волнистым лезвиями, шпаги, сабли, алебарды, копья, дротики, луки и стрелы, ножи и кинжалы. Что интересно – все оружие только холодное.

Оружейник стал нахваливать свой товар. Но на лесть я не падок, на рекламу – тоже.

– Мне нужна шпага толедской работы и сабля дамасской стали, и пара хороших ножей – один маленький, второй – кинжал.

Торговец не ожидал от меня столь неожиданного заказа. Выложил ножи и кинжалы на прилавок. Глаз сразу выхватил граненый стилет – лезвие синевато поблескивало, удобная рифленая рукоять из черного эбенового дерева, простые ножны. Отлично.

– Теперь шпагу!

Оружейник сгреб ножи, отнес в угол, оттуда же достал две шпаги. Я достал клинок из ножен – вдоль лезвия шел узкий дол. Поближе к обушку, вдоль обуха тянулась надпись: «Толедо, для армии короля». Я согнул шпагу – пружинит хорошо, с тонким пением шпага распрямилась. Отлично, в бою после удара такая не переломится. Гарда хорошо защищает руку, рукоять обмотана шнуром, такая лежит в ладони как приклеенная, не скользит в потных или окровавленных руках. Беру. Второй клинок я и смотреть не стал.

– Сабель дамасской стали нет. Могу предложить вам, синьор, отличную бриганту миланских мастеров.

Я отказался – тяжело и неудобно, к тому же я не профессиональный воин, которому без защиты не обойтись.

– А как насчет пистолетов?

– Извините, синьор, у меня только холодное оружие, этим новомодным огненным боем не занимаюсь, но подскажу, где вы можете найти себе пистолеты.

Он подробно объяснил, где находится лавка другого оружейника. Расплатившись, я подвесил шпагу к поясу, кинжал заткнул за пояс. Через полчаса неспешной ходьбы стоял у лавки другого оружейника. Вдоль стен стояла пирамида с ружьями и мушкетами, на противоположной стене висели кремневые пистолеты – итальянской, немецкой, восточной работы – уж турецкий ни с какими другими не спутаешь. Хозяин вышел из-за прилавка, слегка поклонился.

– Чего желает синьор?

– Хочу пару пистолетов, если есть, то лучше винтовальные.

– Чужеземец хорошо разбирается в пистолетах.

Оружейник наклонился и достал из-под прилавка нечто вроде деревянного атташе-кейса. На черном бархате лежали два совершенно одинаковых пистолета. Что-то знакомое.

Я взял один в руки, повертел. Да, такие же делал в Москве по моему заказу оружейник. Я заглянул в ствол – вот и нарезы такие же. Вот где мы встретились!

– Беру! К ним еще английского пороха, пыжи и пули, лучше в дорожном наборе.

– Как скажет синьор.

Сумму за покупки я выложил приличную, но теперь можно будет путешествовать с большей уверенностью. В России, например, выходя без оружия, я чувствовал себя почти голым, очень неуютно.

Прошла еще неделя, я заканчивал недоделанное, сокращая прием больных, одновременно собирался в дорогу – купил теплый плащ, шляпы из плотного сукна, короткие сапожки из свиной кожи, дорожный кофр.

Уже уложив вещи, пошел поговорить с Винченцо, одновременно узнать, какие корабли в ближайшие дни идут на север – во Францию или в Англию. А если повезет, то и Германию или Литву, что было бы совсем хорошо. Хорошо посидели с купцом. Выпив, Винченцо прослезился:

– Не уезжал бы ты, Юрий. В городе тебя узнали, о тебе даже дож знает, люди любят, дело свое наладил, зарабатываешь, чего тебе еще надо?

– Эх, как тебе объяснить, приятель. На родину тянет, по снегу походить, поговорить по-русски. Родина у человека одна, даже птицу в свое гнездо тянет, что о человеке говорить. Опять же родня у меня там.

– Да, это якорь. А по мне – где жить приятно, там и жить надо.

– Ну ты же не живешь в Турции.

– Сказал тоже, они же не христиане, как можно?

– Вот ты сам и ответил.

Венецианец обещал завтра же узнать в порту – нет ли оказии для меня и сразу сообщить. В обед на следующий день прибежал взмыленный матрос от Винченцо:

– Синьор, есть подходящее судно для вас, идет в Португалию, скоро отплывают, Винченцо просил поторопиться.

– Хорошо, вот тебе пара монет, – я дал матросу пару оболов, – помоги донести багаж.

Я простился со слугами, подхватил плащ и шпагу и поспешил за матросом, который взвалил мой кофр себе на спину и быстрым шагом шел в порт.

У причала меня ждал Винченцо:

– Пойдем, познакомлю с капитаном. Они уже собирались отплывать, да я попросил повременить, тебя ждут.

Мы подошли к пузатой каракке, перед ней по пирсу прогуливался такой же пузатенький капитан, с рыжей шкиперской бородкой и веснушчатым лицом.

Увидев Винченцо, он подошел, снял шляпу:

– О’Брайен к вашим услугам.

– Так вы ирландец, сэр? – спросил я на английском.

– Да, а как вы угадали?

– Что же тут сложного – рыжие с такой фамилией, по-моему, встречаются только там.

– Верно! У вас чутье! – И громко захохотал. Похоже, весельчак.

Мы договорились, что мне выделят каюту и будут кормить – в этом месте капитан развел руками:

– Деликатесов не обещаю, судно торговое, но с голоду не умрете, тем более, мы будем заходить в некоторые города, сдать груз, взять груз, так что свежая вода и продукты будут. Вам куда надо, сэр? Мне ваш друг и мой давний знакомец говорил, что в Московию?

– Да, это так, чем ближе к северу вы меня отвезете, тем лучше.

– К сожалению, не дальше Амстердама, сэр, там я разгружаюсь и иду в Англию.

Мы договорились об оплате, я обнял в последний раз Винченцо – он даже всплакнул, и вслед за капитаном поднялся на борт судна. Кофр мой уже стоял на палубе.

Сходни тут же убрали, по палубе забегали матросы, как всегда бывает при отходе, и под одним парусом мы медленно отвалили от причальной стенки.

Я стоял у борта и махал рукой Винченцо. Добрый итальянец, он вытащил меня из плена, ссудил денег для открытия дела и вообще принял участие в моей судьбе.

Удастся ли когда-нибудь свидеться?

Ко мне подошел матрос. Взяв кофр, попросил следовать за ним. Каракка была огромна – метров семьдесят в длину, верхняя палуба возвышалась над уровнем моря на высоте третьего этажа.

Устойчива, однако скоростью не блещет, ее главное достоинство – вместимость, трюмы просто безразмерны. Моя каюта была на первой палубе, у кормы. Невелика по размеру, два на два метра с узеньким оконцем – но со стеклом, тогда это было редкостью. Койка, под койкой – рундучок для вещей, вешалка у входа – вот и вся скромная обстановка. Ладно, мне здесь не жить, всего-то недели две-три. Перебьемся, это не в плену в сарае на соломе. Сняв плащ, шпагу, уложив в рундучок кофр, я вышел на палубу.

Красотища! Лазурный цвет моря, зеленые горы, синее небо, волны плещут о борт. Несильный ветер надувал паруса, каракка неспешно шла вдоль берега, милях в полутора-двух от него. Полюбовавшись красотами, обошел судно. У меня это уже вошло в привычку. Как говорится в пословице: «Береженого Бог бережет, не береженого – караул стережет». Жизнь научила относиться к своей безопасности всерьез. На палубе специального вооружения я не нашел, спустился вниз. По бортам с обеих сторон стояли по две небольшие пушечки.

Странно, очень странно, на таком большом судне должно стоять два десятка. Торговая каракка – судно очень заманчивое для пиратов всех мастей, к тому же тихоходное, команда невелика, защищать некому. У матросов торговых судов ни абордажной практики, ни боевых навыков нет, может только случайно у отдельных членов команды были в прошлом темные делишки. Сам капитан, по словам Винченцо, человек солидный, в авантюры не лезет, но уже нахождение на самом таком судне чревато неприятностями. Лучше было бы плыть на небольшой быстроходной шхуне, да где ее взять. Оставалось надеяться на благоразумие капитана. Далеко в открытое море он не выходил, жался ближе к берегам, надеясь в случае опасности уйти под защиту любого ближайшего городка. Но до него еще добраться успеть надо. Это здесь, в Ионическом или Тирренском море относительно спокойно, а в Средиземном море, когда Африка рядом и мусульманские шебеки или галеры так и рыскают поодиночке и стаями в поисках наживы? Для себя я решил держать пистолеты заряженными, шпагу и кинжал далеко не убирать. Как говорится: «Хочешь мира – готовься к войне». Меня не раз спасала такая осторожность. Еще немного полазив по палубам и коридорам корабля, дабы не плутать в нужный момент, я вышел на палубу. В этот момент меня пригласил на обед капитан, прислав матроса.

Обедали в кормовой каюте. Вместе со мной и капитаном за столом сидели старший помощник и штурман, он же, как я понял – стивидор. Подавали жареные отбивные с тушеной капустой. Обильно вино и фрукты. Полная смесь кухонь – что-то немецкое, что-то итало-французское.

Наверное, морякам это свойственно. После обеда моряки достали трубки и затянулись душистым табаком. Я поинтересовался – почему пушек мало, и не боится ли сэр капитан пиратов.

– Сейчас мы идем в виду берегов и при опасности сразу уйдем к любому городу, поглядите – городки все недалеко друг от друга, сразу можно увидеть два-три. После Неаполя, как разгрузимся, должен быть караван судов на Испанию или Португалию, примкнем к ним.

Ну негоже, не мне учить старых морских волков. Они знают местность, моря, им ведомы излюбленные приемы пиратов. Раз плавают долго – стало быть, должны быть опытны, неопытных и неосторожных уже крабы на дне давно съели.

К вечеру второго дня прошли Мессинский пролив, огибая итальянский «сапог». По левому борту виднелась Сицилия. Плавание проходило без происшествий, и я наслаждался отдыхом. Но ночью судно стояло на якоре. Тирренское море изобиловало островками и мелями.

К вечеру следующего дня пришли в Неаполь. Уже смеркалось. На берегу бухты уютно светились огоньки. Надо выспаться. Пока разгружается судно, можно побродить по городу; в моем времени люди за турпоездки деньги платят, так почему мне не посмотреть местные красоты. После утреннего завтрака я поинтересовался у О’Брайена, как долго простоит судно.

– Дня три, сэр. Надо разгрузиться, взять новый груз. Можете осмотреть город, отдохнуть, рекомендую на ночь возвращаться ночевать на судно. В Неаполе, впрочем, как и в Марселе, по вечерам неспокойно, хорошо если только побьют и отберут кошелек. Местные развлекаются, да и моряков с судов после выпитого на приключения тянет.

– Спасибо за совет, сэр!

Я откланялся, спустился в каюту, нацепил шпагу, сунул за пояс один пистолет – не на войну все же иду, подумал-подумал и нацепил на палец перстень со львом, что получил в качестве гонорара. Недалеко от порта почти все улицы через дом были забегаловками, оттуда уже с утра доносились веселые крики, песни на самых разных языках. И то – вся бухта была забита торговыми, рыбацкими и военными кораблями.

Заработав деньги в море, на суше моряки спускали деньги на выпивку и шлюх, причем как будто соревнуясь – кто скорее окажется с пустым кошельком.

На улицах к прохожим приставали дешевые, потасканные шлюхи, полупьяненькие, часто с синяками на лице.

Бесцельно побродил по улицам. Наткнувшись на общественные бани – зашел, снял отдельный кабинет, в ванне с удовольствием полежал, затем двое прислужников губками натерли спину.

Обтершись полотенцем, отказался от умащивания благовониями. Хорошо, а еще бы лучше в русскую баньку, с паром, с веником, да выскочить потом в снег, попить пива с вареными раками в мужской компании, поговорить про жизнь, потравить анекдоты. Хуже ходить с женщинами – визгу, писку много, вечные капризы с надуванием губок.

Ничего, еще несколько недель, а может и месяцев, как раз к зиме и попаду в Россию.

После бани, даже такой скучной, захочешь перекусить, попить пива или хорошего вина. Выбрал трактир поприличней, зашел, присмотрел удобный столик поближе к окну и подальше от входа. Заказал жареную курицу с овощами, вина. Здесь в трактирах не варили супов или борщей, но хорошо делали мясные и рыбные блюда. Всегда с овощами и специями, а вина стоили не дороже русского пива.

Не спеша покушал, прихлебывая очень неплохое вино. Привлек разговор за соседним столиком – даже не тем, что говорили тихо, а тем, что по-русски. Я невольно прислушался – одна служанка дома… по-быстрому… на судно. Похоже, земляки затевали какую-то пакость. Одеты почти по-европейски, кабы не сапоги. Местные в основном в туфлях. В сапогах или военные или верховые.

Из интереса я решил проследить за парочкой. Доев, они вышли и, стуча сапогами по каменной мостовой, направились по улице.

Расплатившись, я выскочил на улицу. Никакого понятия о конспирации у земляков не было. Посчитав, что по-русски здесь никто не понимает, они особенно и не таились. Пропустив их вперед метров за сто, я спокойно шел.

Попетляв по городу, парочка свернула за угол. Я свернул тоже и никого не обнаружил. Вот следопыт, двух шпыней проследить не смог. Прошел еще вперед, покрутился – никого. Вероятно, зашли в дом. Ну и черт с ними, не больно то и надо было. Погуляв еще по городу, посетил несколько лавочек, но не обнаружил ничего интересного и отправился на корабль, уже начинало садиться солнце.

И вдруг я увидел эту же парочку земляков в компании еще с двумя такими же, судя по одежде. Да и рожи их, обросшие бородами, потемневшие и задубевшие от солнца и морского ветра, не внушали доверия, а скорее пугали уже редких прохожих.

Я свернул за ними, стараясь идти тихо. Напрасные хлопоты, теперь уже четверка.

Шли не оглядываясь, довольно громко болтая и хохоча во все горло. Но вот вся четверка как-то подобралась, замолчала. Я вжался в какую-то подворотню. Очень вовремя. Земляки стали оглядываться по сторонам, явно опасаясь. Никого не увидев, поочередно перемахнули через забор. Выждав несколько минут, последовал за ними и я. Во дворе был ухоженный садик с аллеями и фонтанчиком. Я спрятался за кусты. Где земляки, не понятно. Садившееся солнце отбрасывало от деревьев длинные тени, и в некоторых местах было уже сумеречно. Плохо видно. Из дома раздался женский вскрик. Ждать не стоит. Я ворвался в дверь, благо она была не закрыта.

Двое разбойников держали за руки пожилую служанку, еще один держал у нее перед глазами нож. Другого видно не было – скорее всего, рылся в сундуках или шкафах. Пока вся разбойничья троица на мгновение замешкалась от неожиданности, я прыгнул вперед и вонзил шпагу в грудь тому, кто держал нож. Молча разбойник рухнул на пол. Двое, державших женщину, отпрянули в сторону, выхватывая кривые матросские ножи.

– Панфил, обходи этого урода справа!

Ага, я же не должен понимать русского. Так и сделаем вид, что не понимаем.

Я слегка повернулся влево, краем глаза следя за остающимися справа. Матросский нож – штука практичная: и веревки резать, и дерево строгать, а будет необходимость – и людям глотки.

Я сделал полшага назад, не давая зайти с тыла. Уловив движение справа, тут же перевел туда шпагу – и разбойник, что кинулся на меня, сам же на нее и напоролся, шпага вошла чуть не на всю длину, почти по эфес в живот. Выронив нож с выражением удивления на лице, он схватился обеими руками за лезвие шпаги, пытаясь вырвать из раны. Я бросил рукоять шпаги, выхватил кинжал и мгновенно обернулся. Второй разбойник не дремал и выбросил руку с ножом вперед, метя мне в спину. Наши клинки столкнулись. Я саданул его кулаком левой руки в глаз. Его мотнуло в сторону, я резанул кинжалом по руке, поздно вспомнив, что у меня стилет. Им хорошо колоть, но трехгранное лезвие по определению не может резать.

Противник заорал:

– Тимоха, быстрей сюда, этот гад Панфила убил!

Если сейчас прибежит второй, будет тяжко. Времени вытащить шпагу из убитого нет, против двоих с ножами стилет – не самое выгодное оружие. Придется применить пистолет. Я вытащил из-за пояса пистолет, взвел курок и, не вскидывая – что тут целиться – между нами от силы три метра – выстрелил ему в грудь. Ба-бах! Шумно, мне бы этого не хотелось.

А где служанка? В пылу драки я не заметил, куда она исчезла. Сверху, со второго этажа послышались быстрые шаги, наверху, на балюстраде появился Тимоха. За спиной болтался узел, карманы оттопыривались, знать, уже что-то нашел в чужом доме.

Увидев трех своих убитых, взревел зверем и прямо с балюстрады сиганул вниз. Пока он поднимался и выхватывал нож, я отбросил разряженный пистолет и, уперев ногу в брюхо убитому Панфилу, выдернул шпагу. Против шпаги нож – не оружие, все-таки лезвие у шпаги семьдесят сантиметров.

Тимоха выглядел разъяренным, как же, трое подельников убиты, а его вот-вот лишат законной прибыли.

– Ну сейчас я тебя урою, проклятый итальяшка!

– Посмотрим, кто кого уроет, шпынь!

От моего русского разбойник слегка растерялся.

– Что ж ты земляков режешь, или в охране?

– Какой ты мне земляк, разбойник, место твое на виселице!

Тимоха кинулся на меня, но я не расслаблялся ни на миг, коротко успел полоснуть по руке – хорошо полоснуть, до кости, но вскользь.

Обратным ходом шпаги – по груди. Шпага рассекла одежду и кожу. Грудь окрасилась кровью, но рана была неглубокой, от таких не умирают.

Тимоха здоровой рукой зажал раненую, исподлобья глядел на меня:

– Добивай, пользуйся положением!

– Ты кто такой и откуда?

– Матросы мы, с купца литовского!

– Ага, вот значит как, – перешел я на русский говор, совсем забыв, что большая часть населения княжества Литовского говорит по-русски.

Больше ничего я спросить и сделать не успел. Распахнулась дверь, влетели городские стражники. Четверо держали алебарды, на груди кирасы, на голове шлемы, пятый, старший держит в руке шпагу.

Из-за его спины выглядывала испуганная служанка.

– Всем оружие на пол!

М-да, против четырех алебард и шпаги делать нечего – или башку смахнут, или руку отрубят. Меня не устраивали оба варианта, я разжал пальцы, и шпага звякнула об пол. Стражники подскочили, веревками связали руки обоим, подобрали наше оружие, скомандовали:

– Пошли!

Служанка показывала пальцем на Тимоху.

– Он тут главарь, по дому шарил, а этот, – показала она на меня, – с ними чего-то не поделил, подрались, произошло смертоубийство.

– Разберемся, суд на это есть.

Меня, связанного вместе с Тимохой, повели по улице. Уже осведомленные о происшедшем жители выбегали на дорогу, плевались, обзывали непотребными словами, пытались ударить или пнуть.

Стражники лениво их отгоняли, но только для проформы, мне перепало несколько хороших ударов. Поделом тебе, дураку, супермен хренов. Не делай добра, не получишь зла – как в русской поговорке. Неизвестно, сколько сидеть в их тюрьме, когда суд. За это время О’Брайен погрузится и, не дождавшись, уйдет. Черт с ними, с вещами и деньгами, уплывут в неизвестность две картины Рембрандта, что лежали скрученные трубочкой в кофре. Потеря невосполнима.

Ха, да что я о картинах. Еще неизвестно, как посмотрит на все это дело суд. Служанка показывает на меня, как на подельника, да еще три трупа и раненый, который постарается свалить на меня всю вину. А с разбойниками нигде – ни в Европе, ни в Турции, ни в России – не церемонятся. Суд обычно недолог, приговор – повешение – исполняется сразу. Правильно, однако – чего в тюрьме за городской счет кормить. Как же мне доказать свою невиновность?

Через полчаса нас подвели к городской тюрьме, замку, я бы сказал. Высокие толстенные стены, узкие окна-бойницы, забранные толстыми ржавыми решетками, перед стенами ров с водой и опускной мост.

Тимоха как будто прочитал мои мысли:

– Отсюда хрен сбежишь!

Нас обоих провели по коридорам, развязали, гремя ключами, открыли дверь и втолкнули в камеру. Копия шведской, только окна нет.

На полу утоптанная старая солома, никаких лежаков или табуреток, куча народа, в основном бомжеватого вида и запах – от немытых тел, от параши в углу. Воздух спертый. Нас встретили безразлично, мы нашли место в углу, уселись на пол. Тимоха засмеялся.

– Ты чего?

– Ну вот и чего ты нам помешал? Жил бы себе спокойно, а теперь три моих товарища убиты, я ранен, и мы оба в тюрьме. Кому от этого лучше?

Надо признаться, резал он по-живому. Я и сам поймал себя на этой мысли. Ладно, утро вечера мудренее, надо отдохнуть, хоть и на полу. Наворочавшись, я уснул.

Утреннее пробуждение было не самым радостным. Проскрежетал ключ в замке, двери распахнулись.

С порога тюремщик указал пальцем на троих старожилов камеры:

– Ты, ты и ты – на выход.

После их ухода я спросил у соседа:

– Куда их?

– На суд, ежели не вернутся – вздернули.

Через час забрали еще двоих сидельцев.

Время тянулось медленно, хотелось пить, но ни еды, ни питья не приносили.

Приблизительно в обед пришли за нами.

Меня и Тимоху привели в зал, поставили перед судьей. Сзади стояло двое стражников. В самом зале для присутствующих стояли длинные деревянные скамейки. Я увидел служанку из дома. Настроение упало – не зная сути дела, она будет рассказывать о произошедших событиях со своей точки зрения. И еще вопрос – кому поверит судья – ей или мне. Тем более никакого адвоката я здесь не увидел, а лицо судьи не предвещало мне, так же как и Тимохе, ничего хорошего.

– Кто вы такой, назовите свое имя.

– Юрий Кожин, хирург из Венеции.

– Как вы попали в дом синьора Бертолуччи?

Я правдиво рассказал, как сошел на берег, в корчме услышал разговор и далее по порядку. Затем допросили Тимоху. Этот мерзавец, чуя, что добром суд не кончится, врал напропалую, назвав меня организатором и главарем, которому они все вынуждены были подчиняться под страхом смерти.

В заключение служанка рассказала, что видела сама – я ворвался в дом, убил троих. Надо сказать – расписала она меня в самых худших красках, не забыв упомянуть о кровожадном блеске в глазах, дьявольском смехе и прочей бесовщине. Я чувствовал, что настроение публики не в мою пользу. Надо что-то срочно предпринимать, если судья сейчас вынесет приговор, обжаловать его я не смогу – меня, как вора, повесят.

– Синьор судья, мои слова может подтвердить уважаемый в Неаполе человек.

– Да? И кто же он? Такой же разбойник?

В зале засмеялись. Похоже, дело шло к роковой развязке.

Я снял с пальца перстень, подошел к столу судьи и показал:

– Знаком ли вам, ваша светлость, этот перстень?

Судья бросил взгляд на перстень и замер.

– Откуда у тебя это?

– Подарок от высокого господина.

– Так ты хочешь, чтобы он свидетельствовал за тебя?

– Я просто прошу известить его и передать ему эту вещицу.

Судья думал недолго.

– Судебное заседание откладывается до выяснения всех обстоятельств.

Нас отвели в камеру, чему сокамерники удивились.

– Вас что, на галеры определили?

– Нет, пока суд отложили.

– Такого никогда не было!

Я пожал плечами и уселся в угол. Удавить, что ли, Тимоху? Этот гад сознательно меня топит. А если его смерть в камере расценят как еще одно подтверждение моей кровожадности? Нет, не стоит марать руки. Подожду, чем закончится суд.

До завтрашнего дня ждать не пришлось. Двери ржаво заскрипели, тюремщик ткнул в меня пальцем:

– Выходи!

Тимоха тоже встал, но тюремщик его осадил:

– Сидеть! Не то получишь палкой по хребту.

Тимоха обреченно уселся.

Меня завели в зал суда. Удивительно – судья стоял, угодливо согнувшись в полупоклоне. На его месте, развалясь, сидел в вольготной позе синьор. Я бы его не узнал, коли не два незнакомца в черном. Синьор сидел в бирюзовом камзоле, широкополой шляпе с пером, на груди красовалась массивная цепь с какой-то бляхой – то ли вензель в круге, то ли еще что, я не разобрал. Незнакомец встал, подошел ко мне.

– Спаситель мой! Рад приветствовать тебя на моей земле. Забудьте про это маленькое недоразумение. Судья слегка заблуждался, но я его поправил. Прошу извинить его. Пойдемте со мной, мой друг! Здесь, в моем городе, я смогу подобающим мне образом принять вас, чтобы Неаполь остался в вашей памяти как благословенный и благодарный город. – Незнакомец повернулся к судье: – Разбойника повесить, против него достаточно показаний моего друга. Отобранное у моего друга оружие привезти ко мне домой в замок немедленно.

Мы вышли, судья согнулся в прощальном поклоне. У ворот тюрьмы стоял поистине королевский экипаж, запряженный четверкой коней. На дверцах кареты красовался красочный вензель, такой же, как на цепочке у незнакомца. Люди в черном распахнули дверцу, опустили ступеньки.

Мы уселись в карету, сопровождающие вскочили на лошадей, и кавалькада тронулась. Краем глаза я видел, что когда мы проезжали по улице, горожане снимали шляпы, дамы приседали в полупоклоне. Видно, не простая птица этот незнакомец.

Словно угадав мои мысли, мужчина улыбнулся:

– Пришла пора познакомиться. Я знаю, как вас звать, синьор Кожин. Я сын неаполитанского короля, отец мой уже стар и не встает с постели. К сожалению, у королевства много врагов, которые хотят прибрать территории благословенной Неаполитанской земли к своим рукам. Венецию с тайной мыслью я посещал по поручению моего отца и монарха, да продлятся годы его. Теперь вы все знаете, мое инкогнито раскрыто, для вас я отныне князь неаполитанский Доминико Аркеле.

– Кто же вас ранил тогда?

– Мои враги и враги Неаполя. Мне так тогда и не удалось встретиться с дожем Энрико, хотя придворные дожа договорились о встрече. К моей зависти, у дожа, как и у Генуи, сильный флот, конечно уже не такой, каким он был в битве при Кьодже. – Доминико откинулся на спинку сиденья, достал из кармана перстень, что передавал мне еще в Венеции и протянул: – Перстень носите на пальце, он вас выручил в трудную минуту. Теперь совесть моя чиста: вы спасли мою жизнь, я отплатил тем же.

Мы выехали в старинный замок, слуги распахнули двери. Доминико отдал распоряжение, подозвал одного из людей в черном.

– Он вас проводит, доверьтесь ему, после тюрьмы необходимо отмыться и переодеться.

В зале с мраморным полом стояло несколько деревянных ванн, напоминающих здоровенные тазы. Я разделся, с наслаждением залез в чан. Слуги начали активно тереть мочалками. Когда вода стала грязной, меня попросили перебраться в ванну с чистой водой. Интересная помывка! К концу моего мытья вошел слуга, мне дали почти новую чистую одежду, подали мой же пояс со шпагой, стилетом и пистолетом – успел-таки доставить судья!

После помывки цирюльник усадил на скамью и выбрил. Теперь бы поесть, и я бы чувствовал себя уже сносно. После всех процедур – чистый, выбритый, в чистой одежде я был проведен в трапезную – огромный зал персон на двести, где были только я и Доминико.

Стол ломился от яств – рыба вареная и копченая морская, мясо жареное, овощи и фрукты, вина самые разнообразные.

После того как мы насытились, причем мне пришлось сдерживаться, чтобы не начать хватать мясо или рыбу руками и не запихивать жадно в рот – за время, проведенное в заточении, меня, как и других пленников, не кормили и не поили. Почувствовав тяжесть в желудке, я притормозил с едой, отдав должное винам.

После ужина Доминико вышел на громадный балкон, последовал за ним и я.

– Я бы хотел, уважаемый синьор Юрий, чтобы вы остались в Неаполе. Город мой больше Венеции, у вас умная голова и прекрасные руки, такие хирурги нужны в любом городе. Я дам вам в аренду поместье, слуг – вам не придется ни в чем нуждаться. Что вы на это скажете?

Внутренне я даже не колебался. Стоило уезжать из Венеции, где уже были налажены связи, был круг пациентов, чтобы все снова начинать на другом месте. Сердце мое все равно оставалось в России.

Я поклонился Доминико, приложил руку к сердцу:

– Сердце мое и душа принадлежат России, царь Петр сейчас ведет войну с Османской империей и шведами: не обижайтесь. князь, я патриот России и хочу в трудное время быть на родине.

Князь молча пожал мне руку, похлопал по плечу.

– Что ж, мне искренне жаль, но и удерживать я вас не могу. Благодарю за мое спасение. Слуги проводят вас на корабль. Но помните, если на родине не сложится, вы всегда можете рассчитывать на мое гостеприимство.

Князь хлопнул в ладоши, вошел человек в черном.

– Проводите дорогого гостя на корабль!

Слуга молча поклонился.

На прощание я сказал:

– Царь Петр очень умен, буквально через несколько лет вы услышите о славных победах русского оружия, карта Европы будет перекроена, а Османская империя ослабнет. Лучше иметь его союзником, князь! Честь имею!

Я поклонился и выпил за случай.

В карете мы добрались до порта, слуга подвез меня почти к кораблю. Поднявшись по сходням, я встретил на палубе О’Брайена.

– Чертовски вовремя, сэр. Завтра или послезавтра выходит большой караван судов, мы заканчиваем погрузки и идем с ними. А что с вашей одеждой, по-моему, вы уходили в другой? Не случилось ли дурного?

– Спасибо за беспокойство, капитан, все сложилось удачно.

– Ужин уже прошел, но у кока, может быть, что-нибудь осталось.

– Спасибо, я сыт, просто устал, пойду отдыхать.

Вежливо раскланявшись, мы расстались. Едва добравшись до каюты, я успел снять пояс с оружием, плащ и сапоги и рухнул в постель. События последних дней меня изрядно утомили.

На следующий день проснулся, когда солнце уже заглядывало в узенькое окно, – да никак уже полдень? Я вышел на палубу.

– Добрый день, сэр, – ухмылялся в рыжую бороду О’Брайен. – Здоровы же вы спать! Утром матрос не мог вас добудиться к завтраку. Наверное, все дни и ночи уделили прекрасным синьоритам?

– И вину тоже!

Зачем рассказывать все мои приключения? О’Брайен захохотал.

– Скоро отходим. На соседних судах уже сходни убирают. Мы идем в середине, поэтому отчалим часа через два.

Я умылся и поплелся на камбуз. Кроме яичницы и фруктов, ничего другого мне предложить не могли. Сойдет!

После позднего завтрака я стоял у борта и глядел на портовую суету. В голове мелькнуло – повесили ли Тимоху? Тьфу, мерзопакостный человечишка! А ведь где-то в караване будет и его судно. Я оглядел стоящие у пирсов и медленно выходящие из бухты суда, но не мог углядеть флагов – далековато.

С кормы донеслись команды капитана, матросы сбросили причальные концы, подняли носовой парус. Медленно, очень медленно пузатая каракка стала удаляться от причала.

Ну вот, еще один отрезок жизни позади. Как-то сложится дорога? Предстояло обойти морем всю Европу, добраться реками до Руси – Петербурга-то еще не было, но будет, скоро будет!

Примечания

1

То есть вернул в нормальное положение (мед. термин).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Реклама на сайте