«Из Америки - с любовью»

Владимир Серебряков и Андрей Уланов Из Америки – с любовью

Глава 1

«САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ВЕДОМОСТИ»

18 сентября 1979 года

«Наш корреспондент из Бухары сообщает: „Сегодня начался судебный процесс, которому по праву суждено стать судьбоносным для многих тысяч бухарцев – если быть точным, для ста восьми тысяч жителей Ширабадской долины, ставшей, если мне будет дозволено так выразиться, яблоком раздора.

Те из наших читателей, кто внимательно следит за новостями из Ташкента, уже осведомлены о трагической гибели одного из самых желанных женихов города – Георгия Александровича Ананьева, накрытого лавиной в Памирских горах, где этот известный охотник искал следы снежного барса. Оставленное им наследство превышает миллион империалов, причем большая его часть вложена в акции основанной отцом г-на Ананьева компании по орошению Ширабадской долины, вот уже шесть десятилетий снабжающей водой этот рукотворный рай.

Теперь за ананьевские миллионы готовы сразиться на судебной арене трое дальних родственников покойного миллионера и его светлость эмир бухарский, рассчитывающий, вероятно, поправить таким способом свое шаткое финансовое положение. Между тем от того, кто получит в свои руки контрольный пакет акций компании и как ими распорядится, зависит будущее этой части Туркестана…“»

Рига, 18 сентября (нового стиля) 1979 года, вторник. Анджей Заброцкий

Около участка я затормозил ровно без пятнадцати восемь. Выиграл пять минут и переплатил пять копеек по сравнению с подземкой. Зато – комфорт. Все никак не хотелось вылезать из уютной кабины «патрульчика» в сырую промозглость, оставшуюся после долгого ночного дождя. А у меня мягко, тепло, радио мурлычет. Откинул бы сиденье да подремал часок. Только вот у меня такой номер не пройдет. Это Старик может приходить на час позже, и ему никто слова не скажет. Наоборот, начальник вежливо расшаркается и поинтересуется: «Как здоровье, Михаил Иванович? Бок не беспокоит? Может, все-таки оставите нас на недельку да и в Пятигорск…»

Ладно. Тем более что все эти мысли лезут в голову только потому, что никак не хочется вылезать под своеобычное лифляндское морошение. Вроде дождя и нет – то есть он не капает, как дождю положено, – а все же что-то летает в воздухе наподобие мелкой водяной пыли. Я захлопнул дверцу и, поплотнее закутавшись в куртку, побежал ко входу.

В участке тоже было тепло. У нас котельная своя, поэтому температура в помещениях не зависит от настроения градоначальника. Вообще большая свинья у нас нынче в градоначальниках. Покойный Сторев, да будет земля ему пухом, умел находить деньги и на ремонт проезжих дорог, и отопление включалось при плюс пяти, а не при минус трех. А Тимирязев, сволочь, экономит… до очередной растраты.

Когда я вошел в отдел, из всех сотрудников там был только один Приходько. Ясно – остальные сладко спят.

– Доброе утро, Иван Ильич. Мне что-нибудь есть?

– Доброе утро, Анджей. Ничего. Да, вчера вечером Михаил Иванович просил подготовить новые списки вещей.

– Я знаю.

Еще бы мне не знать. Последним-то вчера ушел я. И список я подготовил еще вчера. Тоже ведь абсолютно бесполезное занятие. Ну скажите на милость, какой вор будет сдавать краденные на Рижском взморье вещи в рижский же ломбард, если за полдня можно сгонять в стольный Питер и сдать в тамошнюю скупку хоть крест от Александровской церкви?

Я сел за стол, сдул с него несуществующую пыль и уныло уставился на груду картонных папок. Бумаги, бумаги, бумаги. Два месяца я работаю в отделе. За это время мы закрыли пять дел. И целых три раза кто-то из сотрудников выезжал на задержание. Естественно, это был не я. Я за эти два месяца съел восемь фунтов архивной пыли, научился печатать на «Зингере Л-400» не хуже заправской машинистки и безнадежно испортил пару брюк, лазая по чердаку в поисках следов одного неудачливого членовредителя – тот задался целью отомстить бывшей подруге и, кажется, серьезно повредился умом на этой почве. Впоследствии выяснилось, что преступник пролез через квартиру на пятом этаже, но мы узнали об этом только вечером, когда вернувшийся хозяин открыл аккуратно запертую дверь и обнаружил следы монголо-татарского нашествия. Безумного ревнивца мы так и не поймали. Пока. Я подтянул к себе верхнюю папку. «26 февраля в Екатеринославе была взломана квартира инженера Кущина В.Н. Убита находившаяся в момент совершения преступления в квартире мать инженера Кущина В.Н. Кущина A.M. Взято то-то, то-то и то-то. Отпечатков пальцев нет».

У нас тоже нет отпечатков пальцев. Именно поэтому я сижу и перерываю груду старых отчетов с целью отыскать ограбления с идентичным почерком. А что считать идентичным почерком? Вот если бы вор каждый раз сворачивал вентиль с кухонного крана, причем именно с горячей воды, или рисовал карандашом на обоях три елки…

Были бы у нас, как в Москве и Питере, стационарные вычислители – сидел бы я без дела. Потому что с гораздо большим успехом сравнивать старые отчеты может вычислитель. Хотя вру, дело бы мне всегда нашли. Был бы человек…

Дверь в комнату резко распахнулась.

– Иван Ильич, собирайтесь. А, Анджей, ты уже пришел? Отлично.

Старик озабоченно взглянул на часы.

– Круминга ждать не будем. Срочный выезд. Задвинье. Еще одно ограбление. На этот раз с трупом.

* * *

Ехать пришлось по рижским меркам долго – почти полчаса. Труп нашли в одном из так называемых «летних домиков». Эти симпатичные с виду – точь-в-точь поганки – дачки разрослись, опять же как грибы известного сорта, между чопорно-нищим Задвиньем и прославленным Рижским взморьем вдоль скоростной дороги. Зимой они пустовали, а с весны до осени их заполняли толпы отдыхающих из столицы и Москвы. Традиционно сюда заезжали промышленники, купцы, а в особенности интеллигенты – люди серьезные, хотя и не всегда состоятельные. Наш «клиент» относился, по всей видимости, к последней категории.

Дверь в летний домик не взламывали. На замке – никаких следов. Может, конечно, тут поработал отменный взломщик с хорошим набором отмычек, но скорее всего дверь отворил сам хозяин, который теперь лежал в коридоре. В большой кровавой луже.

Старик посторонился, пропуская экспертов.

– Та-ак. Значит, он открыл дверь, посторонился и… А вот и сам пистолет. Вы закончили? – спросил он фотографа.

Тот еще раз нажал на спуск и кивнул. Старик вытащил из кармана ручку и ловко подцепил изящный никелированный пистолетик за спусковую скобу.

– Та-ак, и даже номер не спилен. Анджей, как только вернемся, проверьте по картотеке.

Я уныло кивнул. Как будто в этом есть какой-то смысл. Я на эти пистолетики – «беретта» 22-го калибра, дамская модель – еще на практике успел насмотреться выше крыши. Любимое оружие барышень… и воров, которые срезают у этих самых барышень сумочки. Маленький, удобный, и выстрела почти не слышно. Убить человека из «беретты» можно или точно зная, куда стрелять, или случайно. На теле покойного я насчитал три раны. Дважды пальнули в грудь, и последняя пуля в голову – контрольный выстрел, прямо как в китайском фильме про русских шпионов.

– Михаил Иванович, посмотрите, – позвал из комнаты Приходько.

Старик спокойно переступил через труп и вошел в комнату. Я опустил «беретту» в пакетик для вещественных улик, а пакетик – в портфель для образцов фирмы «Люй Шунь и сыновья». Отличная штука этот портфель. Отделений и кармашков в нем больше, чем рисинок в китайском бутерброде.

Когда я вошел в комнату, Приходько, стоя на постеленной на стол газете, увлеченно ковырялся в плафоне.

– Ну что там? – нетерпеливо спросил Старик.

– Одну секунду, Михал Иваныч, сейчас…

В плафоне что-то щелкнуло, и на Приходько посыпались деньги. В самом прямом смысле. Точнее – небольшая пачка, перетянутая резинкой. Отскочив от Приходькиного лба, она шлепнулась прямо мне в руки.

– Сколько там?

Я стянул резинку и с обалделой машинальностью пересчитал. В пачке были в основном червонцы и четвертаки, но попались и несколько полусотенных.

– Пятьсот семьдесят, Михаил Иванович.

– Да-а. – Приходько спрыгнул со стола и начал стряхивать с пиджака осевшую штукатурку. – Плохо дело, Михал Иваныч.

– Если бы плохо, Иван. – Старик устало опустился на стул, нимало не заботясь о сохранности места преступления в первозданном виде, и ослабил узел галстука. – Но просто плохо, а очень плохо.

Должно быть, у меня, стоящего посреди комнаты с открытым ртом и пачкой денег в руке, был исключительно идиотский вид. Настолько дурацкий, что даже Старик смилостивился надо мной и снизошел до объяснений:

– Видите ли, Анджей, – начал он, – когда семь лет назад китайцы начали штамповать вот эти плафоны, население быстро обнаружило, что между… не скажу, как эта штука называется по-инженерному… в общем, внутри у него остается щель как раз по размеру казначейского билета. А еще через месяц все воры в Российской Империи, увидев этот плафон, первым делом лезли именно туда.

– Из чего следует, – вмешался Приходько, – что мы имеем дело с любителями, но очень талантливыми и не останавливающимися ни перед чем. А поймать таких будет очень сложно.

То есть почти невозможно. Мне вдруг стало жарко. Я попытался расстегнуть верхнюю пуговицу и обнаружил, что до сих пор держу в руках профессорские сбережения.

– Михаил Иванович, – окликнул я Старика, уже начавшего рыться в столе. – А с ними что делать? Оформить?

Старик кисло посмотрел на меня.

– Оформите как найденное при обыске.

Я отдал деньги чиновнику из прокуратуры, трудившемуся над протоколом, и прошелся вдоль книжной полки. На ней уместилась только часть книг. Остальные, сложенные в несколько стопок, лежали под ней. По дороге Старик сказал, что убитый был профессором из Питера. Судя по надписям на обложках толстенных фолиантов, для переноски которых явно потребовалось не меньше двух носильщиков, покойный имел отношение к какой-то химии. Если не считать вводного курса в судебную экспертизу, этой наукой я занимался только в гимназические годы. На юрфаке, слава богу, нам ей голову не забивали.

Мое внимание привлекла тоненькая брошюрка, лежавшая поверх остальных томин, именно тем, что была она слишком уж тоненькая и на серьезный научный труд, к которым господин профессор питал явную слабость, нимало не походила.

– «АЯТ-четырнадцать», – почему-то шепотом произнес я название брошюрки и раскрыл ее. Точнее, она сама раскрылась у меня в руках на загнутой странице. – «Поступенчатое разделение нитрокомплексов», – снова шепотом прочитал я название главы.

Посреди страницы несколько абзацев были отчеркнуты карандашом, а на полях напротив них четко выведено «Чушь!». У меня возникло нехорошее предчувствие. Я отогнул страницу и посмотрел на внутреннюю сторону обложки. В самом верху гордо красовался штамп «Совершенно секретно», перечеркнутый крест-накрест. Рядом виднелась сделанная теми же чернилами замысловатая роспись и еще один орлоносный штамп – в/ч номер какой-то. Под ними стояла печать библиотеки Санкт-Петербургской Академии наук «Только для служебного пользования». Я осторожно закрыл книжечку. Конечно, всегда есть вероятность, что «АЯТ» означает что-нибудь мирное и безобидное, вроде четырнадцатой жены в гареме эмира бухарского, а не «А-чего-то ядерного топлива, этап четырнадцать». И надпись «Чушь!» сделана вовсе не покойным профессором, а кем-то из предыдущих читателей. Да, а еще есть вероятность, что Илья Муромец в самом деле когда-то сказал Шиве: «А давай-ка дернем, восьмирукий, за развитие российской фантастики». Эта маленькая книжечка означает, что покойным профессором будет интересоваться контора, которую не принято поминать к ночи. А может, и не одна она.

– Михаил Иванович, – позвал я. – Посмотрите…

Прочитав штампы и надпись на полях, Старик сразу же помрачнел. Хотя он и перед этим был не в самом веселом настроении, сейчас к нему дословно подходила песня «Утро туманное, утро седое…».

– Вы что-нибудь в этом понимаете, Анджей?

– Только то, что здесь идет речь о разделении чего-то с чем-то, – честно ответил я.

– Михаил Иванович, а может, позвонить? – обеспокоенно спросил Приходько.

– Если из-за этого действительно стоит звонить, – Старик усмехнулся, – помяните мои слова, Анджей, они нам позвонят сами, причем не позже чем завтра.

Закончив с книгами (ничего подозрительного), я отправился осматривать домик снаружи. Никаких следов, естественно, не осталось – местный дождик смывает все следы чуть ли не раньше, чем они появляются, а воры (точнее, уже убийцы) не такие дураки, чтобы ставить в грязи на краю лужи большой и красивый отпечаток ботинка, по которому чудо-эксперт установит все, вплоть до длины… штанин. Непонятно, зачем вообще им понадобилось стрелять. Людей поблизости нет, справиться со старым профессором можно было и без пистолета. А за убийство при отягощающих расстрелом не отделаешься – могут и на уран законопатить. А это куда как хуже. Я два раза обошел вокруг домика. Безнадега. Посыпанная гравием тропинка ведет от крыльца к асфальтовой дорожке. А по асфальту можно спокойно топать прямо к автобусной остановке. Это если они авто, свое или прокатное, поблизости не оставили. В любом случае – проще ветер в поле поймать.

Провозились мы в этом домике аккурат до обеда. Пока вернулись в управление, пока я бегал сдавать «беретту» на экспертизу, пока… В общем, как говорят наши клиенты, «пока суд да дело», наступил уже и вечер. Казенная столовая закрылась, а в платный буфет для ночной смены мне путь заказан – «деньга карман пусто-пусто». Опять придется жрать китайскую лапшу для огнеедов, сушеную. Или пельмени, отмороженные. Потому что ничего другого в доме нет.

Придя домой, я порылся в холодильнике в тщетной надежде найти забытую предыдущим жильцом плитку шоколада, извлек надоевшие до чертиков макароны и поставил их разогреваться. Пережевав тоскливый ужин (он же обед), я включил телевизор и забрался с ногами на кровать под одеяло – отопление в доме так и не включили. Вообще-то в Лифляндии можно принимать больше десяти каналов – три всероссийских, Санкт-Петербургский, Польский, Финляндский (правда, прием неважный, да и толку мне в переводе на чухонский?), да еще не меньше пяти частных проводных, если деньги есть (у меня – нет). А если покрутить настройку, то и шведов и немцев можно ловить без всяких сложностей. Проблема в том, что кнопок на моем визоре только шесть, так что крути как хочешь. Или что хочешь, то и крути. Сегодня по третьему всероссийскому показывали хорошую французскую комедию с Аленом Делоном. Я было пристроился смотреть, но каждые четверть часа фильм прерывали визгом итальянской рекламы («Покупайте только наши колготки, и можете не бояться бродячих собак – они такую гадость в пасть не возьмут…»). Причем звук рекламы был на порядок громче, чем фильма. В Америке меня давно б уже арестовали за нарушение общественного порядка. После трех взвизгов я не выдержал и с полфильма переключился на «Новости» первого канала. Делон, конечно, великий комик, но всему есть предел. Тем более что фильм этот я смотрел уже два раза. На новостях я и задремал, едва успев выключить квохчущий ящик.

Разбудил меня утром, как всегда, гудок с «Феникса». Все-таки удобно иметь завод прямо под окнами. И квартиру приличную я снял за полцены, и нет риска проспать на работу – гудок такой, что и мертвого подымет. Я поставил кастрюльку на плиту, кинул пару горстей пельмешек, наскоро побрился, отловил бултыхающиеся в кипятке разваренные ошметки, вывалил на тарелку, окинул критическим взором, густо залил острым соусом (чтоб глаза мои на вас не глядели…) и все равно съел, запивая нехмельным «полицейским» пивом. Потом с грустью уставился на шкаф. Собственно, выбора не было. После того как две химчистки подряд не сумели отмыть пятен мазута с испоганенных на приснопамятном чердаке штанов, у меня остались выходные, они же теперь рабочие, они же единственные брюки. И хотя лелеял я их, как любимую тешу, каковой у меня пока не имелось, ясно было, что зиму они не переживут. Но пока выглядели. Ну а поскольку в дареном отцом тулупе выходить рановато – не минус сорок все-таки, – то оставалась только румынская кожанка, купленная на распродаже конфискованного барахла для сотрудников полиции.

В отдел я в тот день явился первым. На моем столе, поверх груды папок, уютно устроился акт баллистической экспертизы.

«Пуля, послужившая причиной смерти покойного фон Садовница…» Восхитившись этой потрясающей фразой, я прервал чтение и заглянул в блокнот, чтобы убедиться, что покойного профессора звали все-таки фон Садовиц, а не Садовниц, как записали в акте, «…по своим характеристикам совпадает с теми, которые в ходе экспертизы показали пули, выпущенные из пистолета «беретта» 22-го калибра, представленного на экспертизу как вещественное доказательство номер один. Данные пули не совпадают ни с одним образцом, имеющимся в картотеке. Проверка серийного номера пистолета показала, что он не был реализован и вообще не поступал в продажу на территории Российской Империи, а также не ввозился в страну законным путем». Отлично. В смысле совсем даже наоборот. Нигде из нашей «беретты» до этого не стреляли, и вообще ее в России быть не должно. Скорее всего ввез ее какой-нибудь турист или туристка, наслушавшаяся рассказов о страшных русских мужиках и медведях и не захотевшая почему-то регистрировать эту безделушку на таможне. Протащить-то ее проще простого – бомбисты вон пулеметы через границу провозят, и ничего. А нам что теперь прикажете делать? Опрашивать всех отъезжающих из империи: «Простите, это не у вас украли незаконно ввезенный в страну пистолет, которым на днях в Риге было совершено убийство?» Полный капут. Преступники возникли ниоткуда и ушли в никуда, оставив после себя труп, а около трупа пистолет, также возникший из ниоткуда. Причем если у бандитов есть хоть капля мозгов (а у них, судя по всему, серого вещества гораздо больше одной капли), то они сейчас находятся никак не ближе Уральского хребта. А дело повиснет на нашем отделе мертвым грузом. Я переправил акт на стол Старика и едва успел вернуться назад, как в комнату ввалились Приходько и Круминг. Дверь за ними с грохотом захлопнулась. Приходько обернулся и с ненавистью посмотрел на пружину.

– И когда ше ви ее смените, Иван? – безуспешно пряча ухмылку, поинтересовался Круминг.

Пружину на двери установили недели за три до моего появления. И все два месяца, пока я работаю в отделе, Приходько не меньше трех раз на день грозился сменить ее.

– В этот понедельник точно, – заявил Приходько. – Я ж никак не могу до ящика с инструментами добраться. Такой завал на даче. Вот на выходные махну, один, без семьи, и разберу все, что в сарае за лето накопилось.

– Ну-у, ну-у, – протянул Круминг. – По-осмотрим.

На дачу к Приходько я не попадал ни разу, но один раз мне довелось побывать у него на городской квартире, где меня чуть не засыпало барахлом из неосторожно открытого чулана. Если в сарае на даче царит хотя бы треть такого «порядка», то рота каптенармусов не разберется там и за месяц. Дверь снова противно взвизгнула.

– Что нового?

– Пока нишего, Михал Иванович, – ответил Круминг. Никак не могу понять, почему он сокращает имя и полностью выговаривает отчество Старика.

– Хорошо. – Старик быстро просмотрел акт экспертизы. – По делу Мальчева что-нибудь есть?

– Все то ше, Михал Иванович. Пора перетафать в сут.

– Да, да. – Старик побарабанил пальцами по столу.

– Вообще надо избавляться от всей рутины и вплотную заниматься Садовицем, – подал голос Приходько. – Дело Берзина, например, давно пора спихнуть Галинову. Это же типичная бытовуха, при чем тут мы?

– Да, да. – Удивительно, но, по-моему, Старик просто не понял, что сказал Приходько. Пропустил мимо ушей. А это для Старика оч-чень нехарактерно – пропускать что-либо мимо ушей. – Так дело Мальчева у вас готово?

– Пошти, Михал Иванович. Протокол топроса…

– Уже в папке, – сказал я, прежде чем Круминг успел помянуть меня.

С Мальчевым мы на самом деле провозились неделей больше, чем следовало. Личностью он был действительно интересной – один из немногих и, дай бог, последних воров «старого» образца. Первый раз сел в неполных двадцать на шесть, второй раз в тридцать два, и только тот факт, что техника меддопроса была тогда недоступна полиции, помог ему получить восемь лет каторги, а не все пятнадцать. Теперь он шел по третьему разу, да еще один тип, которого его банда попутно обработала в Царицыне, скончался в больнице, не приходя в сознание, так что шел он по всероссийскому списку. Он и сам понимал, что его песенка спета, поэтому «покаянный лист» написал почти полный – под «соловьем» вспомнил только пару мелких краж, да и их, наверно, просто запамятовал. Дело было с самого начала ясное, как стопарик – третья ходка, соответственно – пожизненное, а это значит – уран. С его так и не долеченным туберкулезом он максимум через год выхаркает легкие в парашу. По-моему, милосерднее было бы пристрелить его при задержании. Дверь снова взвизгнула.

– Телеграмма, Михаил Иванович.

Старик вчитался в текст, побагровел и пошевелил губами – наверное, выматерился, потому что сразу же перекрестился.

– Анджей? – Он брезгливо отодвинул листок, словно тот мог его укусить.

– Да, Михаил Иванович?

– Поедете на вокзал. Из Двинска в двенадцать сорок пять прибывает, – Старик специально сделал ударение, что некто именно прибывает, словно поезд или государь император, а не просто приезжает, как обычные люди, – господин титулярный советник Сергей Щербаков. – Старик сделал паузу. – Специальный агент Третьего управления.

– Вот дерьмо, – прокомментировал Приходько.

Двинск, 18 сентября 1979 года, вторник. Сергей Щербаков

А в общем, Ваня, мы с тобой нужны в Париже, Как, извините, в…

Доносившаяся из привокзальной закусочной расхожая песня назойливо вертелась в голове, напрочь отбивая охоту мыслить.

Пересадочная станция в Двинске, заново отстроенная четыре года назад после того, как в старой, сооруженной наспех сразу после войны, рухнула крыша, обладала теми особенностями, которые роднят между собой все без исключения провинциальные вокзалы, даже стоящие на магистральных трактах империи. Здесь торговали разносчики, здесь припахивало горячим маслом из чебуречных, карри из индийских забегаловок, пирожками, машинным маслом и толпой, здесь включали магнефоны на полную громкость, заполняя просторный зал хриплым голосом популярного московского певца. От всех прочих виденных мною вокзалов двинский отличался разве что несколькими вывесками на идиш да необычно большим числом ожидающих в ермолках и с пейсами. Спустя полвека после отмены «черты оседлости» Двинск оставался местечковым городом.

В Двинске я был проездом. Экспресс на Варшаву проходил через этот городок по пути из Дерпта в Вильно. По моим подсчетам получалось, что, проехав из Питера в Двинск экспрессом, а оттуда до Риги – местным поездом, я сэкономлю больше времени, чем дожидаясь самолета в столичном аэропорту. На деле же оказалось, что последний поезд ушел за четверть часа до того, как экспресс почти беззвучно подкатил к перрону, а следующего мне предстояло ждать почти два часа.

Я купил за семь копеек два чебурека с лотка, над которым красовалась огромная вывеска «Кошерно» – почему-то не только по-еврейски, но и по-русски, хотя как раз русских это должно бы волновать меньше всего, – и принялся жевать. Чебурек был горячий и вкусный. Чтобы скрасить ожидание, я принялся вспоминать все, с чем отправился в Ригу.

Итак, Рига. Губернский город, центр Лифляндии. Население – около четырехсот тысяч. Промышленность – дочерние предприятия заводов Зингера, несколько фабрик «Руссо-Балта», оставшихся с той поры, когда фирма еще не перебазировала на Урал производство моторов и корпусов, небезызвестный «Феникс»… Пожалуй, и все. Еще несколько фабричек местного значения. Крупный торговый порт, практически незамерзающий. Морской курорт на Рижском взморье. Бывать там прежде мне еще не доводилось – ни по делу, ни на отдыхе.

Именно курорт и привлек моего «клиента». Профессор Николай фон Садовиц, известный среди сотрудников под нелестной кличкой фон Задниц, один из последних учеников Чугаева (фамилия Чугаев мне лично ничего не говорила, но, судя по уважительным на нее ссылкам, я решил, что это был тоже ученый не из последних). Пятьдесят восемь лет. Несмотря на германскую фамилию, «больше русский, чем Илья Муромец», если мне будет дозволено перекроить поговорку. В вольнодумстве замечен не был, скорее уж наоборот – отличался неуемным рвением и почти пародийным монархизмом. Во время войны пошел на фронт добровольцем… санитаром; отслужил все три года на Дальневосточном фронте. На протяжении последних пятнадцати лет имел привычку каждую осень брать академический отпуск и уезжать на Рижское взморье – утверждал, что там ему удобнее заниматься теоретическими изысканиями и писать статьи по накопленному за год материалу. Холост, в порочащем поведении замечен опять же не был (хотя это еще ни о чем не говорит). Убит два дня назад в снятом им «летнем домике».

И никогда бы не приплели достославное Третье управление к делу покойного профессора, если бы не та область, в которой специализировался действительный член Санкт-Петербургской Императорской Академии наук.

Николай фон Садовиц был химиком и занимался комплексными соединениями рутения. Разумеется, он не был инженером или технологом – его интересовала чистой воды лабораторная наука. Промышленное применение он оставлял ассистентам и ученикам, недвусмысленно намекая, что все это – работа для подмастерьев, а истинные таланты не должны утруждать себя низменными соображениями практической пользы, хотя, безусловно, признавал, что его исследования с какой-то стороны даже являются государственно важными. Еще бы не признать!

Вот поэтому-то меня, только что вернувшегося из Дальнего, где я помогал местной полиции и жандармерии ловить фанатиков-ризалистов из Группы освобождения Филиппин, прежде чем те сумеют привести в действие свои безумные угрозы, отправили, не успел я продышаться, в Ригу – наблюдать за ходом следствия по делу фон Садовица, к вящей радости местных полицейских.

Чебуреки кончились удивительно быстро, и все же хвостик последнего изрядно поостыл – в здании вокзала было прохладно. Вытерев пальцы салфеткой, я подошел к кабинке элефона и затребовал прогноз погоды. В Риге было чуть теплее, но обещали «кратковременный» дождь.

Посмотрев на часы, я сообразил, что до моего поезда осталось десять минут – как-то удивительно быстро пробежало время. Я только-только успел купить билет у улыбчивой польки в кассе и вскочить в уютный вагон, как зашипели тормоза и протяжный гудок возвестил об отправлении.

Народу в поезде было немного. По большей части ехали со мной торговые агенты. Если Рига была крупным портом, то Двинск наравне с Режицей – железнодорожным узлом, через который проходило немало товаров, идущих в центральные губернии России и Малороссию, и еще больше – в обратном направлении. Чтобы регулировать этот пестрый поток, требовалось немало народу. Почти исключительно торговлей жили Рига, Либава, Ревель да и прочие поселения в этом обделенном природой краю.

Я нашел свободный ряд, устроился в самой его середине и достал из чемодана папку.

Рутений… До вчерашнего дня я и не слышал о таком металле. Не говоря уже о его промышленном значении. Да, судя по осторожным формулировкам подготовленной для меня оперативной сводки, и применялся он нечасто. Самый нестойкий, самый капризный и не самый полезный из платиновых металлов. Все, на что он способен, может выполнять и платина, которая не в пример дешевле. Как мне показалось, основной областью его применения было изготовление памятных медалей академии и Императорского общества содействия наукам. А вот как от него избавиться… Огромные количества лучеактивного рутения рождаются в ядерных топках. Они тормозят цепную реакцию и при вторичной переработке урана и плутония становятся сущим бедствием. Я не химик и деталей процесса не вполне уяснил, зато понял, почему труды профессора фон Задница – тьфу, фон Садовица – становились объектом пристального внимания Третьего управления и военного министерства.

Конечно, скорее всего мы имеем дело с обычной уголовщиной. Убийство при совершении ограбления. Да и примерное поведение профессора не означает совершенно ничего – убить его мог, скажем, муж любовницы. Или любовница. Или, не приведи господи, любовник. Девять шансов из десяти. И все же… Кому может быть выгодна смерть химика? Англичанам? Нет, они, слава богу, удовлетворены тем, что сидят на обломках своей великой империи. Немцам, которые в области ядерной техники зависят от англичан? А кому тогда? Гоминьдановцам? Американцам?

Очень может быть. И у тех, и у других хватит наглости. Только если китайцы откровенно стремятся ослабить Россию, то у американцев правая рука не знает, что творит левая. Президент Форд может говорить много красивых слов с самыми добрыми, намерениями, но от тех горе-вояк, что едва не развязали войну четыре года назад, ему никуда не деться.

За окном мелькали ухоженные хутора, поля уже сжатой ржи, ровные ряды капустных кочанов от дороги до горизонта… Здешние жители умели брать все, что возможно, от тощей песчанистой земли, где прежде снимали урожаи валунами на строительство замков. Поезд набирал ход. До конечной станции два с половиной часа с двумя остановками.

Я решительно сложил бумаги обратно в папку, откинулся в кресле и попытался расслабиться. Приеду в Ригу, и все станет ясно.

Федеральная территория Аляска, 14 марта 1975 года, пятница. Сергей Щербаков

Винтокрыл закладывает крутой вираж, заходя к бухте со стороны гор.

– Приготовиться! С богом!

В иллюминаторах виднеются редкие городские огни. Наплывают, накатываются, и кажется, что под гондолой не горняцкий поселок, притулившийся рядом с базой пограничников, а по меньшей мере столица небольшого государства. Брюссель какой-нибудь.

А вот и база. Катера и сторожевики у пирса, темные казармы. Скорее всего база полупуста – всех выгнали охранять морской рубеж. Тем лучше.

Винтокрыл разворачивается еще раз, устремляясь к земле по крутой спирали, и выравнивается так неожиданно, что десантников кидает друг на друга.

– Пошли!

В распахнутые двери – удар мороза. Винты бьют яростным бесшумным ветром, рождая метель, и солдаты по двое слаженно прыгают в снежные вихри.

Оживают наушники поясной рации.

– Рассредоточиться! Казармы окружить! Второму взводу занять оружейный склад!

Тихо хрустит снег под ногами. Вообще стоит противоестественная тишина. Над головой стремительно проносится войсковой винтокрыл, похожий на распятую черную чайку.

И внезапно, резко – тихое шлепанье глушеных выстрелов. В ответ раздается грохот «кольта», но почти моментально обрывается. Несколько пуль вонзаются в сугроб совсем рядом. Поганая штука этот сорок пятый калибр.

– Прикрытие снято, – сообщает рация. – Свет!

И ночь превращается в день.

Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. Анджей Заброцкий

Часы над перроном показывали ровно без четверти три – точно как и мои «офицерские», подаренные братом к двадцатилетию. Я проторчал на вокзале добрых два часа, продрог, несмотря на куртку, и дико проголодался.

– Поезд из Двинска прибывает на четвертый путь второго перрона.

– Спасибо, – поблагодарил я девушку-диспечера на тот случай, если громкоговоритель оборудован еще и микрофоном, и отклеился от столба, который подпирал последние полчаса. Если господин специальный агент Щербаков не приедет и этим рейсом, мне придется торчать на вокзале до пяти часов – до следующего двинского поезда. А если этот тип в последний момент решил лететь самолетом… Я зябко поежился под курткой и решил, что, если потайной полицейский и сейчас не объявится, я разорюсь на копейку и позвоню Старику за дальнейшими указаниями.

– Повторяю, поезд из Двинска прибывает на четвертый путь второго перрона.

– Уже прибыл, – сообщил я диспетчерше, наблюдая, как мимо меня проплывает туша почтового вагона.

Пройдя перрон из конца в конец три раза, я дошел до того, что начал задавать всем встречным исключительно идиотский вопрос:

– Простите, вы не из Питера?

– Нет. – Красавица в собольей шубке томно взмахнула ресницами. – Я из Москвы, а что?

– Пошли, Наташа, – прогундосил сопровождавший ее пузан, обладавший, судя по всему, двумя достоинствами – богатством и физической силой, но не наделенный избытком интеллекта. – Нас ждут.

– Простите, вы… – Я осекся и оглянулся. Тип в гражданской шинели, мимо которого я только что пробежал в третий раз. На опустевшем перроне он был одним из четырех мужчин, считая меня. Он явно кого-то ждал!

– Простите, вы не из… – Тип как-то странно смотрел на меня. – … Питера?

– Из Питера. Вы должны кого-то встретить?

Я тихо заскрипел зубами.

– Если вы господин Щербаков, то вас.

Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. Сергей Щербаков

Заснуть я так и не сумел. Впрочем, какой сон на два часа в середине дня? Так, дрема. В голове метались старые воспоминания, обрывки мыслей, которые я никак не успевал додумать до конца. В конце концов я не выдержал и оставил все попытки отдохнуть, а вместо того вытащил карту Риги и принялся изучать.

Когда поезд подкатил к перрону, часы мои показывали 14.45. Не столь уж плохо. Хотя самолетом все же было бы быстрее. Я уже сидел бы, наверное, в полицейском управлении и сосредоточенно выслушивал затравленных сыщиков. А так мне еще предстоит выходить из теплого вагона, где я успел пригреться, наружу. За окном было даже на вид холодно. Впрочем, не мне, после питерских дождей и ветров, жаловаться.

На перроне было немноголюдно. Пассажиры торопливо разбредались, закрывая лица от зарядов ледяного дождя, летящих по ветру. А я остался ждать встречающих. Конечно, можно было попытаться отыскать управление самому, тем паче что от вокзала его отделяли две остановки на подземном трамвае, если верить карте. Но блуждать в незнакомом городе мне вовсе не улыбалось. Уж лучше немного потерпеть причуды погоды.

Однако прошла минута, потом пять, а потом еще чуть-чуть, и я начал серьезно сомневаться, что в здешнем полицейском управлении получили каблограмму. Конечно, инспектор – не бог весть какая шишка, но я бы на месте туземцев встретил себя с фанфарами, приставил бы к себе молодого, зеленого, как огурчик, вьюношу только со студенческой скамьи и предоставил двоим неуделкам взаимно нейтрализоваться.

К этой минуте на перроне осталось пять человек, считая меня, – дамочка, вылезшая из вагона первого класса и продвигавшаяся исключительно медленно, поскольку после каждого шага дамочка брезгливо подбирала подол платья, опиралась на плечо встретившего ее тучного господина и, кажется, бормотала что-то жалостное, немолодой инвалид, путавшийся между тростью, зонтиком и портфелем, и молодой человек, которого я с первого же взгляда мысленно припечатал ярлычком «хлыщ» – уж больно щегольски был он одет для такой неприютной погоды. Мое внимание он привлек с самого начала исключительно тем, что сновал по перрону туда-сюда наподобие ополоумевшего муравья, явно кого-то поджидая. «Наверное, мамзельку свою», – ехидно подумал я, с трудом подавляя зябкую дрожь. Чем меньше оставалось на перроне приезжих, тем более суматошным становилось его мелькание. В конце концов он, не выдержав, подлетел к брезгливой дамочке, спросил ее о чем-то, отскочил как ошпаренный, метнулся было к инвалиду, но внезапно остановился рядом со мной, видимо, пораженный пришедшей ему в голову мыслью.

– Простите, – чуть заикаясь, начал он, – вы не из Питера?

Вот так так. А я тоже хорош. Хотел зеленого новичка? Вот он, пожалте, с хренком и уксусом – аж скулы сводит.

– Из Питера, – подтвердил я своим лучшим «допросным» тоном. – Вы должны кого-то встретить?

На лице юноши отразилась целая гамма чувств – судя по заигравшей на щеках краске, хроматическая, причем преобладающими, как мне померещилось, были досада и разочарование.

– Если вы господин Щербаков, то вас.

Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. Анджей Заброцкий

– Сначала поедем в управление, – я открыл Щербакову дверцу, а сам обошел «патрульчик» с другой стороны, – а потом вам подберут номер в гостинице.

Прежде чем сесть, «гороховая шуба» глянул на номерную табличку.

– Номер не служебный, – разъяснил я, снова скрипнув зубами. – Это личная машина.

– Понятно. – Шпик захлопнул дверцу и уставился прямо перед собой, как Медный всадник.

«Что тебе понятно, индюк питерский? – подумал я, с остервенением выжимая газ. – Может, понятно, что деньги на первый взнос подарили мне родители к выпуску, а остальное брат выплачивает? А ты знаешь, откуда у моего брата деньги? Почему Ян Заброцкий в тридцать два года штабс-капитан ВВС?»

Индюк.

Глава 2

«САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ВЕДОМОСТИ»

18 сентября 1979 года

«Не успела стихнуть одна бескровная война в киномире – скандальный процесс о плагиате, на протяжении трех недель привлекавший внимание «желтой прессы», – как готова разразиться новая. Известный актер Николай Зверев заявил вчера, что отказывается от съемок в пятисерийной эпопее «Ермак». Напомним, что двумя днями раньше режиссер Сергей Бондарчук, уже снискавший себе известность батальным кинополотном «Малая земля», прославившим подвиги русской морской пехоты на Тихом океане, назвал Зверева исполнителем главной роли в новом фильме, съемки которого готовы начаться будущей весной. Пока неясно, была ли то оплошность со стороны режиссера или, как утверждает сам Бондарчук, актер отказался от уже взятых им на себя по договору обязательств…»

Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. Сергей Щербаков

Хотя карта не соврала и езды до полицейского управления было от силы минут пять, все же я был рад, что у моего стручка оказалась машина. От одного взгляда на серые улицы под серым небом хотелось ежиться и сворачиваться в клубок.

Интересно, однако, откуда у него свой автомобиль? То ли бабушка-миллионерша подарила… Один бог и ведает. Да и вообще интересная у него фамилия. Скорей всего поляк.

Не доверяю я полякам. Наверное, это у меня семейное. Отец еще рассказывал, как они под Варшавой стояли в сорок третьем. Всякое бывало – и стекло толченое в каше солдаты находили, и сахар в бензобаках, и пушки немецкие наводились на наши позиции с прямо-таки противоестественной точностью. Хватало иуд. Вроде бы и немного их, если здраво рассудить, а они как та ложка дегтя. Это уже потом, когда ясно стало, что урок немцам преподадут во второй раз, как-то поутихли саботажники, вспомнили, почему половина Варшавской губернии по сию пору в уссурийской тайге панами сидит. Но это уже после прорыва было.

– Проспект Трех Императоров, – проговорил Заброцкий, притормаживая перед поворотом на широкую и, по всему видно, центральную улицу, пересекавшую парк.

– Что-то я такого по карте не припомню, – усомнился я. «Никак разыгрываешь?»

– А на картах не все пишут, – усмехнулся он. – На плане города он честь по чести проспект Александра Третьего. А проспект Трех Императоров – это от Ратушной площади до Новой Гертрудинской церкви, потому что тут каждые пару кварталов памятник – здесь, видите, Петру Великому, старинный памятник, дальше Александру Миротворцу, а за полицейским управлением, почти перед самой церковью, – Михаилу… э-э… Суровому.

– «Топтыгину» сказать побоялись? – попытался я пошутить.

Юноша резко покосился на меня.

– Вы к нам по уголовному делу приехали или мелкое вольнодумство выкорчевывать?

Ох, горяч. Того и гляди вспыхнет. И с чувством юмора плоховато.

– Упаси боже, пан Заброцкий. Неблагодарная это работа.

– Можно просто «господин Заброцкий», – чопорно ответил мой шофер. Переигрываешь, парень. – А еще лучше – Анджей.

– Простите, а по отчеству?

– Войцехович.

– Хорошо, Андрей Войцехович. – Мой спутник брезгливо повел верхней губой, точно унюхал дохлую кошку. – А меня зовут Сергей. Сергей Александрович Щербаков. К вашим услугам.

Заброцкий молча кивнул. Мы подъезжали к перекрестку за памятником Александру Второму; движение здесь было бурное, и водителю требовалось все внимание, чтобы не покалечить автомобиль.

Дальше мы ехали молча, да, по правде сказать, и ехали-то недолго – три квартала. Я рассеянно любовался видами Риги. Посмотреть было на что – ни судьба, ни долг не заносили меня раньше в такие вот совсем не российские города. Даже Дальний казался как-то роднее. Я уже успел обратить внимание, что и здесь, как в Двинске, вывески на русском языке попадались не всегда, зато много было латиницы – немецкий язык, польский. Да и архитектура тут была совсем иная несхожая со столичным классицизмом или московским «русским барокко». Добротный немецкий довоенный модерн и послевоенный неомодерн. Точно где-нибудь в Киле или Карлмарксштадте… Нет, Карлмарксштадт тоже, что называется «шпеернули», превратив в образчик монументального социалистического строительства. Есть у меня тайная мечта – побывать в тех странах, куда меня не пустят никогда: в Германии, в Британии… Только вот нельзя. Агентам тайной полиции не разрешается выезжать за пределы империи и ее доминионов иначе как по служебной необходимости. Исключения делаются, но только для посещения союзных государств. Так что из всей Европы мне светят разве что Рим с Парижем. И то если начальство смилостивится. Что ж, буду довольствоваться суррогатной лифляндской Германией.

Полицейское управление размещалось в массивном здании, вовсе не имевшем архитектурного стиля. У парадного толпился народ, двое постовых волокли сопротивлявшегося долговязого парня, не обращая внимания на его истошную божбу и вопли, и Заброцкий после недолгого раздумья повел меня черным ходом с угла. По крутой лестнице мы поднялись на третий этаж, где и размещалась собственно уголовная полиция.

– Я смотрю, вещей у вас, Сергей Александрович, немного, – заметил Заброцкий, пока мы шли по коридору. – Но, может, заглянем в отдел, прежде чем идти к Старику, – разденемся?..

Видно было, что ему просто хочется скинуть куртку – топили в управлении отменно.

– Пойдемте, – согласился я. – Кстати же, а почему «к Старику»?

Юноша нервно огляделся.

– Сорвалось по привычке, – пояснил он. – Прозвище такое заглазное. Вообще-то к господину Ковальчику Михаилу Ивановичу.

– Хоть какое-то разнообразие, – подумал я вслух. – Как правило, все говорят одинаково – «к Самому». «Сам» сказал, «Сам» решил…

Заброцкий попытался скрыть улыбку. Нет, все-таки он не безнадежен.

В отделе особо тяжких преступлений было тихо. Очевидно, все сотрудники разошлись по делам. Пахло присутственным местом – бумагами, пылью, чернилами и множеством прошедших через эту комнату людей.

Я с наслаждением сбросил с плеч тяжелую шинель. Заброцкий тем временем избавился от своей пижонской курточки. Под ней оказалась форменная рубашка. Одно из двух – или он полный идиот, или ему просто нечего надеть.

– Ну, – проговорил мой Вергилий рижского розлива, – пойдемте, Сергей Александрович.

Я шагнул было к двери, и тут мое внимание привлек значок, приколотый к рубашке. Я присмотрелся.

– Простите, Андрей Войцехович, – осторожно поинтересовался я, – вы из Приморья родом?

– Родом я из Польши, – ответил он довольно холодно. – Но семья моя живет в Приморье. Предупреждаю ваш следующий вопрос – это настоящий значок.

Я беззвучно присвистнул. Вот вам и пижон, фертик в курточке. А тебе, Сергей, урок – не суди о людях по одежке.

– Что ж, пойдемте к вашему Старику, – проговорил я.

– А где вы сталкивались с егерями? – спросил Заброцкий, выводя меня из кабинета. Кажется, он отходил так же быстро, как вставал на дыбы.

– В Дальнем, – машинально брякнул я и тут же попытался исправить ошибку: – По делам службы.

Слава богу, мой спутник понял намек и больше вопросов не задавал.

Дальний (Далянь), 19 июля 1978 года, среда. Сергей Щербаков

Красные флажки полицейского кордона окаймляли улицу, точно по ней вот-вот пронесется охота в погоне за волком. Но минуты шли, а охоты все не было.

– Скоро еще? – спросил я не оборачиваясь.

– Сказали, едут, ваше сокблагародие, – ответил Чжоу. По-русски он говорил бегло, но чуть шепелявил.

Едут. А пока они едут, волки готовятся. Вон они, затаились за ставнями, ждут.

* * *

Дом стоял одиноко – сзади и слева к нему примыкал огороженный колючей проволокой пустырь, сдававшийся под застройку, но пока не нашедший подходящего хозяина, от ближайшего дома справа его отделял проезд. Даже не дом, а так фанза китайская. Ризалисты засели там, когда стало ясно, что уйти из города им не удастся. Было их там не меньше дюжины, включая человека, за которым Третье управление охотилось давно и безуспешно, – Бениньо Аквина, известного под кличкой Каброн, бывшего соратника Магсайсая, разошедшегося со стариком на религиозной почве. Не самый опасный из руководителей подпольщиков, но один из самых горластых. А вместе с ним в доме находились заложники, взятые Каброном от безнадежности. Двадцать восемь гимназистов, классная дама и шофер автобуса.

Зазвонил телефон. Чжоу поднял трубку, спросил что-то по-китайски, потом осторожно подал телефон мне.

– Алло? – Я вцепился в трубку, как держат ядовитую змею, двумя пальцами, с такой силой, что пластик начал прогибаться.

– Мы хотим говорить с губернатором Порт-Артура, – донесся хрипловатый голос. Это был не Каброн – тот хвастался, что не знает ни слова ни по-русски, ни по-английски, дескать, языки угнетателей учить не стоит. Поэтому все переговоры велись через рядовых членов банды.

– Губернатор не будет с вами говорить, – повторил я уже в третий раз, – пока вы не отпустите детей.

– Если вы не выполните то, что мы говорим, мы будем убивать детей. По одному. Пока не начнете исполнять наши приказы. – Это я уже знал. Пока что Каброн не привел в действие ни одной из своих угроз, но время шло. Отчасти поэтому я и не пытался связаться с губернатором, хотя мог бы. Я предпочел позвонить коменданту базы, как только жандармы окружили здание.

– Подождите, – выговорил я неохотно. – Ваших товарищей сейчас привезут.

– Нам не нужно, чтобы наших собратьев везли сюда, – раздраженно ответил голос. В трубке затрещало. – Их должны освободить. Немедленно.

Ризалисты передали нам список вожаков движения, находящихся в российских тюрьмах, – полтора десятка человек. Трое из них содержались в Далянском централе, остальные – кто по урановым рудникам, кто на Чертовом острове. Но, что вытащить человека с рудничной каторги не может даже квантунский губернатор, бомбистам явно не приходило в голову. Я не разубеждал их. Все равно освобождение их товарищей не входило в мои планы.

– Мы будем вести обмен, – возразил я. – Ваши люди на наших детей.

Наступила пауза.

– Я не могу сам разрешить такое, – произнес наконец мой собеседник. – Я должен посоветоваться с Каброном.

– Буду ждать. – В трубке раздались гудки.

Ты еще не знаешь, как и чего я буду ждать.

Грузовики вывернули из-за угла неожиданно и тихо. Только что не было их, а через секунду на мостовую уже выпрыгивали поджарые фигуры с винтовками в руках. Два взвода Третьего резервного Уссурийского егерского полка выделил мне комендант. Егеря рассыпались цепочкой, быстро и спокойно, как на учениях, окружая дом.

Телефон зазвонил снова.

– Что это значит? – осведомился все тот же голос в трубке. – Кто эти люди?

– Они обеспечивают безопасность мирных обывателей, – ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал достаточно жалко. – Они не станут приближаться к дому, если вы нас не вынудите. Одну секунду… – Ко мне подбежал молодой егерский штабс-капитан, молодцевато отдал честь, потом сообразил, что я, в сущности, лицо гражданское, и смешался.

– Начинаем, – шепнул я, прикрыв трубку рукой.

– С кого?

– Неважно. – Я снова поднес микрофон ко рту. – Выгляните в окно.

Егеря уже рассеялись и заняли укрытия, сменив жандармов. Я мысленно вздохнул с облегчением. Армии я по старой привычке доверял больше.

Двое егерей вывели на середину пустой улицы филиппинца в арестантской робе. Кандалы с него сняли, оставив только наручники.

– Видите? – спросил я. – Да. – Я махнул рукой. Три пули пробили грудь ризалиста в ту же секунду, как голова его раскололась в кровавом всплеске. Тело мягко рухнуло на мостовую. Егеря кинулись в стороны и залегли.

– А теперь слушай меня, – произнес я, и мне уже не было нужды скрывать свои чувства. – Если вы немедленно не выпустите детей, мы будем расстреливать ваших командиров каждые две минуты. Сначала здесь. Потом в тюрьмах. А когда они кончатся, мы войдем внутрь, и вы позавидуете убитым.

В трубке слышалось напряженное дыхание. Потом на другом конце провода бурно заспорили на тагалогском.

– Мы будем убивать заложников, – без особого убеждения проговорил мой собеседник.

– Стоит хотя бы одному волосу упасть с их головы, – прошептал я, – и ваши товарищи будут расстреляны немедленно и все. Ты меня слышишь?

– Что будет с нами? – спросил голос.

– Ты еще осмеливаешься спрашивать, что будет с вами? – прошептал я так, что, наверное, вся улица услышала. – Вы сдадитесь на милость закона. И молитесь господу богу, чтобы закон проявил к вам милость. У вас осталось тридцать секунд.

– Подождите, мы…

– Двадцать.

– Не надо!..

– Выводите детей.

В трубке опять заспорили разом несколько голосов.

– Десять, – проговорил я сдавленным голосом и поднял руку. Штабс-капитан напрягся. – Девять… восемь… семь…

По счету «ноль» я махнул рукой. На мостовую вытолкнули второго филиппинца. Он уже понял, что его ждет. Вскрикнув по-заячьи, он зигзагами помчался к дому. Первая пуля попала ему в ногу, и ризалист с разбегу упал на одно колено. Из окон началась беспорядочная пальба – видно, бомбисты надеялись таким образом остановить снайперов. Но следующие три пули нашли цель с пугающей точностью.

– Выводите детей, – приказал я, когда тело в полосатой робе перестало дергаться.

Из трубки донесся какой-то странный звук. Что фанатик плачет, я понял, только когда дверь распахнулась и из здания на обрамленную алыми флажками улицу хлынули гимназисты с белыми от ужаса и мокрыми от слез лицами.

Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. Анджей Заброцкий

С чувством громадного облегчения я избавился от румынской душегубки и остался в одной форменной рубашке. Слава богу, что хоть личное оружие я держу в конторском сейфе, а не таскаю с собой, как, к примеру, тот же Приходько. Видок бы у меня был – вылитый сержант Седов. Питерский следопыт со смеху бы умер.

– Ну, – проговорил я, видя, что потайной полицейский уже выпутался из своей шинели, – пойдемте, Сергей Александрович.

Их превосходительство шагнул к двери, но застыл на полушаге, точно в детской игре «Море волнуется – раз…».

– Простите, Андрей Войцехович, – осторожно поинтересовался он, – вы из Приморья родом?

Я чуть не застонал. К тому, что меня зовут Андреем, я уже давно привык – в России все живем – и не обращал на это ровно никакого внимания. Но сочетание «Андрей Войцехович» было для меня внове и бесило почему-то со страшной силой.

Кстати, а как этот тип вообще догадался, что я из Приморья? Ах да, значок с тигром. Я как прицепил его для солидности к рубашке в первый день выхода на службу, так и забыл о нем. Хотел, понимаете ли, показать, что не какой-нибудь стручок зеленый прямо из универа приехал, а настоящий уссурийский егерь – тигру брат, медведю дядя.

– Родом я из Польши, – ответил я, постаравшись, чтобы это прозвучало как можно более морозно. – Но семья моя живет в Приморье. Предупреждаю ваш следующий вопрос – это настоящий значок.

Эк загнул, Анджей. Прям самому приятно.

– Что ж, пойдемте к вашему Старику, – как мне показалось, слегка озадаченно проговорил господин Щербаков.

Один-один в нашу пользу. Я позволил себе миг позлорадствовать, а потом попытался настроиться на деловую волну. В конце концов, мы – коллеги и вроде бы делаем общее дело. Правда, каждый на свой лад.

– А где вы сталкивались с егерями? – спросил я, выходя из кабинета.

– В Дальнем, – сказал Щербаков и тут же многозначительно добавил: – По делам службы.

Намек прозрачный, как гранитная скала. О служебных делах господина тайного агента мне, по младости лет и незначительности чина, ведать не полагается. Ну и ладно. Хотя интересно, по ходу каких это дел господин потайной агент с егерями сталкивался да еще, как видно, и впечатлений нахватался? Очень любопытно.

По дороге к кабинету Старика я попытался суммировать первые впечатления от знакомства с агентом всетретьего управления. («Все третье» – в смысле «всемогучее и вездесучее», как любили говорить наши университетские остряки, предварительно убедившись в отсутствии слухофонов и просто слухачей.) На вокзале он замаскировался неплохо – так, что я его в толпе из четырех человек углядел с превеликим трудом, и это учитывая, что, как выражаются старые девы на выданье, он «мужчина видный». Это ему несомненный плюс. Я, по своей таежной дремучести, зачет по наружному сопровождению, или, проще говоря, по слежке, едва вытянул на «удовлетворительно». Теряюсь в городе. На машине – еще куда ни шло, а пешком совсем плохо. Или я к объекту наблюдения приклеиваюсь намертво, как рыба-прилипала – только слепоглухой не засечет, – или я от этого самого объекта потихоньку удаляюсь, чтобы не маячить на виду, после чего этот самый объект благополучно исчезает, а я остаюсь с разинутым ртом. Попробуйте-ка выследить в городе человека по следам обуви. Эт-то вам, батенька, не уссурийская тайга.

Едем дальше. Шуточки эти по дороге… То ли профессиональная привычка у него такая – удочки закидывать, чтобы было чего в рапорте потом настрочить, то ли просто чувство юмора у человека есть. Неизвестно. Мне по все той же младости лет шутить не полагается. Тем более – со старшими по чину. Звание его тоже ни о чем не говорит. Лет ему на вид эдак тридцать. Ну там плюс-минус. Если брат у меня в свои тридцать два по выслуге лет капитан авиации, в армейской табели тоже ранг, правда, восьмой, а не девятый, так оно оч-чень даже и неплохо, а ведь это в армии, не по гражданке, где в чинах повышают редко и неохотно. (Я прикинул, сколько мне еще лет барабанить по клавишам «Зингера» до повышения, и приуныл.) А с другой стороны – вроде бы как и подзасиделся господин Щербаков. В управлении, по моему глубочайше дилетантскому мнению, способных людей все-таки побыстрее продвигают. Что еще? Ну, что карьеру господин Щербаков делал не за письменным столом, это даже мне видно. Явно не канцелярский вид у специального агента. Я бы даже сказал, совсем не канцелярский. Чувствуется что-то… военное, что ли. Точно, военное! Интересно, откуда и какими судьбами господин Щербаков угодил в охранку? И кем он был до этого? Не десантура, габариты не те. Явно не флот и скорее всего не авиация. Танкист? Да нет, шутить изволите. Артиллерия? Мотострелки? Или, может, военмедик?

Ишь, куда меня занесло. Прямо археолог… Нет, палеонтолог. Кювье новоявленный. По обломку хвоста стадо мамонтов насочинял. Ерш твою коцынь, что ж я с такой фантазией еще ни одного дела не раскрыл? Обидно прямо, такой талант погибает. В газетчики, что ли, податься? Уголовную хронику сочинять. А то каждый раз, как газету раскрываю, надивиться не могу, как это из нашей дохлой сводки такое выжать можно. Вроде бы тишь да гладь, полная сиеста. А глянешь в колонку уголовной хроники – батюшки-светы, да у нас же тут сущий кошмар, кровь рекой заместо водки, не жизнь, а рождественская бойня.

Я распахнул дверь в кабинет Старика и вежливо посторонился, пропуская столичного гостя вперед. После чего зашел сам, захлопнул дверь и начал было докладываться, но Старик меня тут же одернул: расслабьтесь, мол, Анджей. И занялся господином Щербаковым.

А я так и остался стоять столбом, точно отчитанный за мелкую провинность мальчишка-скаут.

Тайга, 24 версты от города Тетюхе Уссурийской губернии, 27 июня 1969 года, пятница.

– Раз-два, раз-два…

– Хорошо живет на свете Винни-Пух…

Потому что не играет в военные игры. Это же надо быть таким идиотом – добровольно вызваться участвовать в этом… беге с препятствиями. В виде стволов. Я покосился вниз. С китайских кедов начала отлущиваться зеленая краска. А, ладно, все равно выбрасывать.

– Раз-два, раз-два…

Мешок, такой легкий вначале, тянул меня к земле, словно кирпичами набитый. Да и винтовка, похоже, стала весить не меньше станкового пулемета.

– Привал десять минут.

Наконец-то. У меня еще хватило сил сбросить мешок и медленно сползти по стволу. Большинство рухнули там, где их застал приказ.

– Далеко еще?

– Если верить карте, – Саня покосился на валявшийся рядом планшет, – и если мы не ошиблись с тем ручьем, то цель прямо перед нами метрах в… семистах.

– Не могли мы ошибиться, – прохрипел я, старательно откусывая воздух. – На полверсты – еще куда ни шло, но не на три же!

– Посмотрим. – Саня попытался встать и со стоном рухнул обратно.

– Давайте отрежем Сусанину ногу… – предложил кто-то.

Я попытался улыбнуться. Но произнести вторую строку сил ни у кого не хватило. Поляков хотя бы никто не заставлял бежать. И завели их в болото. Там вода. Ее можно пить. А еще там ягоды. Кислые. Их можно есть. Я покосился на мешок. Во фляге должно было остаться не меньше половины. Выхлебать, что ли? Все равно бежать уж не надо будет. Не-ет, нельзя. Вот разнесем эту цель к лешей матери, и тогда напьюсь. А пока нельзя.

– Па-адъем!

Я оперся на винтовку и попытался встать. Авось ствол не погнется, мне ведь из нее еще и стрелять…

– Смотреть па сторонам!

Тоже мне, раскомандовался. И ежу понятно, что рядом с Целью мин, как лягух в болоте. Ладно. Я сосредоточился на траве. Если мина будет натяжная, то ее заметят идущие впереди. Возможно, ценой собственной «жизни». А вот если нажимная… Мухомор. Семейство сморчков. Земляника. Поганка. Муравейник. Может, они муравейник заминировали? Я бы лучше уж в осиное гнездо бомбу подложил.

Идущий первым Санек замер с поднятой рукой. Увлеченный исследованием травы, я проглядел этот жест и чуть не ткнулся в спину ведущего.

– Ну, что там? – шепотом спросил кто-то сзади.

Саня осторожно повел рукой. В воздухе перед ним почти незаметно поблескивали две перекрещенные нити. Еще одна нить протянулась ниже и параллельно земле. Неплохо. Правда, я бы на их месте зарыл сразу за нитями еще парочку мин. Вот тогда бы пришлось повозиться. А так мы миновали эту ловушку и две следующие, почти не сбавляя хода.

– Приготовить оружие!

Я вытащил из кармашка на груди первую из четырех обойм и загнал ее в магазин. После чего осторожно выглянул из-за ствола кедра и мысленно присвистнул. Нич-чего себе! Я-то думал, что цель будет как в прошлом году – сплошная фанера и резина. А они, видите ли, расстарались – даже парочку списанных танков приволокли. Ох, чует мое сердце, неспроста это. Наверняка с этими коробками железными какой-то подвох связан.

– Сколько видишь?

Я еще раз внимательно осмотрел залитую солнцем поляну.

– Пять.

– Смотрите лучше. Их должно быть больше.

– С чего это ты взял?

– Нашла! – одновременно с Лехой возбужденно прошептала Женька. – Вон из-под танка ноги торчат.

Точно. Из-под правого танка призывно высунулся сапог. Значит, шестая фанера под самим танком. И как прикажете его оттуда выковыривать?

– Может, гранатой его? Леший с этими секундами! – предложил Илья. – А то потом окажется, что он автомат прихватил в тенек покемарить.

– Нет. – Саня задумался. – Обойдешь танк слева. Как только мы начнем – выпустишь туда весь рожок.

– Понял.

Учебный «сударев» нам еще не положен. Его таскают те, кто постарше – лет по четырнадцать-пятнадцать. Поэтому мы бегаем со спортивными «монтекристо», а попадания нам считают из расчета один к трем. Одна малокалиберная пулька за очередь в три выстрела. То есть Леха всадит под танк десять таких пулек, и пусть потом инструктор доказывает, что там мог кто-то уцелеть.

– На счет «три».

Один, два, ТРИ! Пыпых! Имеем пять фанерок, каждая с двумя дырками в том месте, где у людей располагается голова. Неплохо.

Я рванул к танку. В тот момент, когда я преодолел половину расстояния, дверь одного из домиков распахнулась. Э-э, это уже подлость. Считается, что мы используем глушители, так что услышать выстрелы он не мог. Это инструктор забавляется. Прежде чем дверь распахнулась до конца, в возникшую в проеме фанерину одновременно вколотилось три пули. Мишень откинулась назад. Отлично. Я с разбегу взлетел на гусеницу танка и засадил учебную гранату в гостеприимно распахнутый люк. После чего отскочил на пару метров и улегся в полном соответствии с инструкцией – ногами к взрыву, голова прикрыта руками. Хоть я и не верю, что от осколочной гранаты начнет боекомплект рваться, но правила лучше соблюсти. Штрафные очки нам ни к чему. Взрывпакет глухо рванул, и из танка повалило облако дыма. Еще одна шутка от инструктора. Хлоп, хлоп, хлоп! Ребята закидывали фанерные декорации учебными гранатами. Это мы, конечно, страхуемся. Вытянуть вдоль этого домика очередью в полрожка – и я бы посмотрел на того, кто там окажется. И сколько в нем будет дырок. Учебная взрывчатка звонко хлопнула, выбросив вверх огромный клуб белого дыма. Мы сгрудились посреди поляны, с гордостью взирая на дело рук своих.

– Неплохо, неплохо. – Идущий к нам с секундомером в руке инструктор довольно улыбался. Плетущийся за ним командир группы противодействия, напротив, выглядел, как на похоронах любимой тети.

– Господин штабс-капитан, одиннадцатая разведывательно-диверсионная группа поставленную задачу выполнила! Потерь среди личного состава нет! – отчеканил Саня.

– Вольно, Медведев, – усмехнулся штабс-капитан и оглядел весь наш спешно подровнявшийся отряд. – Сработали неплохо. Хвалю. Но… – Штабс-капитан поднял руку, затянутую в белую перчатку. – В следующем году вам нужно будет не просто уничтожить цель, но и вернуться к точке эвакуации. Справитесь?

– Так точно, ваше благородие! – дружно выдохнули мы.

– Ну-ну. Посмотрим. А пока… – инструктор сделал паузу. – За выполненное задание присуждаю группе высшую оценку – семь баллов.

– Ура-а!!

Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. Сергей Щербаков

Кабинет начальника отдела показался мне непропорционально огромным. Потом я понял, что иллюзию простора создает огромное зеркало напротив широкого окна. Стол у окна отражался в зеркале, отчего казалось, будто начальников в кабинете двое. Обязательный фотопортрет государя императора висел напротив двери, пронизывая входящих взглядом.

Пана Заброцкого потеря ориентации не мучила – он явно не в первый раз попадал в этот кабинет. Он молодцевато повернулся «налево» и вытянулся во фрунт.

– Михаил Иванович…

– Расслабьтесь, Анджей, – посоветовал Старик, вставая из-за стола. Оба они – Старик и стол – прекрасно гармонировали: оба кряжистые, древние, могучие. Что-то в них было от египетских пирамид. Если бы меня заставили сидеть за таким столом, у меня за неделю развился бы комплекс неполноценности. А этому носорогу хоть бы хны. Видно, не зря этот ветеран кабинетных игр получил прозвище.

Несколько секунд мы со Стариком играли в молчанку. Он сдался первым.

– Добрый день, господин титулярный советник. Позвольте представиться – Ковальчик Михаил Иванович, начальник отдела по особо тяжким преступлениям Рижской уголовной полиции.

– Добрый день, Михаил Иванович, – вежливо откликнулся я. Главное – не дать противнику расслабиться. – Думаю, мое имя вам известно, как и цель прибытия. Когда я мог бы ознакомиться с материалами по делу фон Садовица?

– Ну зачем же такая спешка, Сергей Александрович? – Старик, по всей видимости, немного опешил, но радушное выражение не покинуло его лживую физиономию ни на секунду. – Вы, я знаю, только с поезда. Я взял на себя смелость заказать для вас номер в гостинице – обустройтесь, отдохните с дороги…

– Это надо понимать так, что материалов нет? – осведомился я.

На самом деле я прекрасно знал, что материалы – какие-никакие – уже есть. Откуда знал? Увидел на плоскогорье стола сиротливо жмущийся к краю акт баллистической экспертизы. Но мне просто хотелось взбаламутить это провинциальное болото. Номер он мне, видите ли, заказал.

– Нет, почему же, – спокойно парировал Старик. – Но мне казалось, что вам будет лучше ознакомиться со всеми уликами по делу одновременно, чтобы не делать поспешных выводов.

– Уж позвольте мне, Михаил Иванович, самому решать, что для меня лучше, – устало выговорил я. Каждый раз одно и то же. Даю себе слово не открывать огонь из орудий крупного калибра, но не могу сдержаться. – И позвольте напомнить вам, что я не только не подчиняюсь вам, но даже имею право в отдельных случаях отстранять вышестоящих лиц от командования.

– Да. – Похоже, начальник отдела был осведомлен об этом преотлично. – Поэтому мне и хотелось бы произвести на вас благоприятное впечатление.

«Уже не получилось», – чуть было не отрезал я, но придержал язык. Озлобленный господин Ковальчик мне был не нужен.

– Если вы настаиваете…

– Нет, пока не настаиваю. – Как правило, внезапная смена тактики ошеломляет собеседника. – Давайте приступим к серьезной работе завтра.

– Хорошо. – Старик нагнулся, вытащил из стола блокнотный листок и вручил почему-то Заброцкому. – Тогда, Сергей Александрович, организуем дело так. Мы, как вы понимаете, без дела не сидим, но ради вашего удобства я выделяю вам, так сказать, связного. Анджей Заброцкий, прошу любить и жаловать.

Ох как я был прав тогда, на перроне.

– Город знает отменно, сможет ответить на все ваши вопросы. Кроме того, он может получать для вас любые материалы по делу. Анджей, пока отвезите господина Щербакова в «Ориент», познакомитесь получше…

С этими словами Старик надвигался на нас, явно давая понять, что аудиенция окончена, пора и честь знать.

Мы с Заброцким в беспорядке отступили из кабинета. Дверь захлопнулась, и мы недоуменно воззрились друг на друга.

Глава 3

«САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ВЕДОМОСТИ»,

18 сентября 1979 года

«…чтобы возобновить очередные переговоры между I Британской империей и Ирландией о статусе Белфаста – последнего ирландского города, остающегося в руках англичан. Предполагается, что и этот раунд окажется столь же бесплодным, как и предыдущие. Не претерпевшая изменений за последние три десятилетия городская черта Белфаста, ставшая границей между двумя странами, вряд ли сдвинется и в будущем, что б ни утверждали политики с обеих сторон. Ирландия добивается передачи спорного города ей, Британия же не может согласиться вернуть Белфаст мирно, потеряв, таким образом, еще одну каплю неуклонно тающего престижа. Присоединение Ирландии к Римскому Союзу не улучшило отношений между двумя державами. Очередным препятствием на пути переговоров стал отказ Британии проводить очередной раунд, как предыдущие, в Париже, куда они были перенесены в 1971 году после небезызвестного выступления бомбистов в Белфасте, где переговоры проводились прежде. Министр иностранных дел Великобритании лорд Дарстон фактически впрямую объявил Францию и Римский Союз в поддержке ирландских бомбистов из радикальной группы «Крест Падрайга»…»

Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. Сергей Щербаков

– Ну, – нарушил молчание Заброцкий, – пойдемте, Сергей Александрович.

Фраза повисла в воздухе. Я молча повернулся и двинулся в сторону лестницы. Плохо быть пророком. Потому что, будучи переведенными на простой русский язык, слова господина начальника отдела значат: «Вот сейчас засунем мы тебя, голуба, в отдельную гостиничную камеру, и будет тебе мальчик Андрюша единственным светом в окошке до конца твоих дней».

– И куда меня поместили? – поинтересовался я, пытаясь через плечо провожатого заглянуть в бумажку. – Не в «Империал», надеюсь?

– Никак нет, – ухмыльнулся Заброцкий. – Если мы вас на недельку в «Империале» поселим, весь отдел придется распустить месяца на три, потому как денег нам платить уже не останется.

Ну еще бы! В «Империалах» останавливаются только богатые купцы, промышленники и политики. И самое высокое дворянство. Мне доводилось слыхивать про агентов управления, которых для поддержания легенды за счет охранки селили в «Империале», но встречать таких людей лично мне не приходилось, а потому я склонен списывать эти истории на счет людского воображения, которое всегда готово придумать красивую сказку в поддержание несбыточных надежд.

– Так куда нам?

– В «Ориент», – ответил Заброцкий, открывая мне дверь. Я вырвал ручку у него из рук чуть более резко, чем стоило. Не люблю, когда передо мной заискивают хорошие люди. – Неплохая гостиница.

– Признаться, я ожидал, что услышу знакомое имя «Метрополь». – Я улыбнулся. Заброцкий тоже. Почему-то приезжие по делам предпочитают селиться в «Метрополях» – наверное, потому, что уж «Метрополь» найдется в любом городе, где стоит вести дела.

– Да нет, в «Ориенте» лучше, – сообщил мой спутник, когда мы залезли в машину. – А «Метрополь» сейчас на ремонте после пожара. Очередного.

– Как так?

– Третий раз за последние десять лет, – со злорадным весельем пояснил Заброцкий. – Говорят, хозяева подумывают сменить название. Не везет этому «Метрополю».

– А вы давно в Риге живете? – поинтересовался я.

– Четыре месяца, – ответил Заброцкий, выворачивая машину на проспект Трех императоров.

– Вы хорошо изучили город, – одобрительно заметил я. Мнение о моем невольном спутнике поднялось еще на дюйм.

Гостиница «Ориент» расположилась в той части исторического центра города, которую больше всего затронули перестройки, как разъяснил всезнающий Заброцкий, после налета немецких бомбардировщиков во время Второй мировой. Сразу после войны ее и построили. Не заметить этого было трудно. Все здания, возведенные в конце сороковых, имеют нечто общее, несмотря на различия стиля. Радостнее тогда строили, что ли. Ну еще бы – третья подряд война завершилась победой. Британский лев повержен, германский молот разбит на линии «Барбаросса», японское восходящее солнце скрылось за горизонтом, и если вам кажется нелепо-помпезным это геральдическое перечисление, поезжайте в Москву, на станцию подземки «Архангел Михаил», следующую после «Храма Христа Спасителя», – там это все изображено на мозаиках. Казалось – ничто не устоит перед мощью Российской Армии… Это уже потом выяснилось, что вся Российская Армия не в силах противостоять двум-трем оголтелым бомбистам, если у тех есть хоть капля ума. Для борьбы с бомбистами нужны такие люди, как я. Работники Третьего управления. Давители свободы. Кандалы на ногах мысли, как в запальчивости обозвал меня один студент. (Я хотел было спросить, откуда у мыслей ноги, но воздержался.) Шуты гороховые.

Окнами гостиница выходила на обнесенный аккуратной чугунной оградкой Верманский парк. Если приглядеться, то от парадного виден был памятник Петру Великому, а за ним – тусклые под серым поплевывающимся небом золотые купола православного собора.

– Вот и приехали, – жизнерадостно сообщил мой провожатый, останавливая машину у подъезда.

Несмотря на название, в декоре «Ориента» псевдовосточный колорит не ощущался. Никаких арабесок, слоников и тошнотворно-милых китайчат (впрочем, мода на последних сошла еще в те времена, когда эти самые китайчата начали миллионами наезжать в Сибирь и Великороссию на черные работы). Строгие линии и минимум золоченой лепнины. Просто отдых для глаз.

Портье встретил нас без напускного восторга, но с отменной вежливостью. На стойку мигом легли ключи от заказанного полицейским управлением номера.

– Багаж прикажете поднести? – осведомился портье, приглядываясь то к моему чемоданчику, то к стоящей на подъездной, но хорошо видной сквозь огромные окна машине моего напарника. Стоящий рядом мальчик вытянулся струной, уже предвкушая чаевые.

– Я без багажа, – ответил я.

– Авто мое, если будет мешать, отгоните на стоянку, я скоро заберу. – Заброцкий положил рядом с ключами от номера связку собственных. Портье аккуратно уложил их в лоточек, поинтересовался фамилией моего спутника, черкнул записку и кивнул, подтверждая, что просьбу выполнят.

Номер, как оказалось, располагался на четвертом этаже – достаточно высоко, чтобы до нас не доносился уличный шум. Обстановка соответствовала облику отеля – консервативная, по-бюргерски пристойная. На стене марина, оригинал; не Айвазовский, конечно, но очень неплохо.

Я поставил чемодан около кровати, шлепнул зачем-то ладонью по эрзац-атласному покрывалу. Скрипнули пружины, и наступила тишина.

Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. Анджей Заброцкий

В комнате повисло тягостное молчание. Молчал, собственно, я. Господин Щербаков расхаживал по номеру, нервно ощупывая предметы гостиничного обихода, точно ревизор, и бормоча себе под нос нечто вроде исключительно немузыкальной песенки. Видно было, что ему тоже хочется что-нибудь произнести, но он, как и я, не находит что.

В какой-то момент господин тайный агент очень напомнил мне недовольного тигра, расхаживающего по клетке. У нас при гимназии был тигр. Настоящий, уссурийский. Нам его подарили маленьким тигренком, и он так и вырос при гимназии. Девчонки (гимназия была смешанная) его страшно обожали, все время норовили закормить домашними обедами. Один раз даже ветеринара пришлось вызывать. И никто его не боялся, наоборот – все страшно переживали, что, не дай бог, Кеша подбежит к кому-нибудь поиграть, а незнакомый человек испугается и… Поэтому ему сделали специальный, хорошо видный ошейник и отправили делегацию на уездное радио – чтобы все знали про нашего Кешу, и если на них случайно будет нападать тигр, не стреляли, а сначала посмотрели – нет ли на нем ошейника.

Когда этот «котеночек» подрос, во дворе для него соорудили шикарную клетку, в которой он жил. Точнее, спал – тигры ведь, как и все кошки, звери страшно ленивые, спят едва ли не круглые сутки. Да и в самом деле, зачем ему в эту тайгу? Там другие тигры, да и кормить его там так не будут, и ухаживать за ним тоже.

И вот как-то одна из его «любимиц» заболела и не появилась, как обычно. И Кеша забеспокоился. Он начал расхаживать взад-вперед по клетке, хотя мог сломать ее одним ударом лапы, и заглядывать в глаза всем, кто проходил мимо, издавая при этом жалобный полурык-полутявк. Представляете себе зрелище – полосатая клыкастая зверюга жалобно заглядывает вам в глаза и спрашивает: «А где Аню-юта?»

Когда кому-то наконец стукнуло позвонить девчонке, та выскочила из постели и примчалась в гимназию с температурой тридцать семь с половиной. А любимая «зверушка» уткнулась в нее мордой и начала радостно урчать на весь двор. (Насколько я знаю, этот тигр до сих пор там – катает детишек из младших классов под бдительным присмотром городового Феоктиста Евлампьевича и дворника Цзю.) Так вот, господин тайный агент Щербаков ходил по своему номеру в точности как Кеша по клетке.

Мысль эта вызвала у меня такой приступ смеха, что я не удержался и прыснул. Щербаков замер и с подозрением посмотрел на меня.

– В горле что-то… запершило, – выдавил я, согнувшись в три погибели и пытаясь замаскировать смех кашлем. Не пристало смеяться над господами тайными агентами. Даже если они и похожи на комнатных тигров.

– Что-то серьезное?

– Да нет, – я с трудом подавил очередной приступ и разогнулся, вытирая слезы. – Просто… пересохло.

– Тогда, может, спустимся в салон, выпьем что-нибудь? – неуклюже предложил Щербаков.

– С удовольствием.

А почему бы и нет. Пить за счет охранки мне еще не приходилось. Хотя вру, пить я буду не за счет охранки. Расходы по проживанию господина Щербакова оплачивает мое родное полицейское управление. Потом, конечно, возместят из казны, но это еще когда будет. Ну и ладно, главное – что плачу не я.

Ориентовский салон мне понравился. Мягкие высокие кресла, занавески, которыми можно отделить кабинет от остального зала, правда, мы их задергивать не стали. Тапер за роялем наигрывал попурри из песен Сэра.

– Что желаете-с? – перед нами вырос официант. Щербаков вопросительно посмотрел на меня.

– Двойной цейлонский, без сахара, и эклер.

Обеды заказывать в салонах как-то не принято. А жаль. Я бы сейчас с удовольствием сожрал этих эклеров штук восемь, давясь и чавкая.

– Ну а мне индийский, – попросил Щербаков. – «Дарджилинг» найдется?

– Разумеется. С сахаром желаете-с или без?

– Одну ложку. И… и тоже эклер. Возьмите карту. – Господин тайный агент покопался в карманах, извлек бумажник, перебрал штук шесть идекарт – мне показалось, что он их сейчас начнет тасовать и раскладывать пасьянс, – и вытащил из колоды одну – красную с золотой полоской. Лицо официанта из вежливого сделалось прямо-таки подобострастным. Еще бы! Не каждый день видишь служебную идекарту «Красный щит». А за наше управление можно порадоваться – платить за ориентовские эклерчики будет столичная охранка.

– Минуточку-с.

Официант испарился и действительно возник ровно через минуту.

– Ваш заказ-с.

Я взял полулитровую чашку с блюдца и обнял ее обеими ладонями, наслаждаясь ощущением тепла и ароматом крепкого цейлонского чая. Почему-то он производит на меня особенное впечатление. Наверное, потому, что все детство я пил исключительно китайский.

– Итак, Андрей, – сказал Щербаков, осторожно отхлебнув дымящейся жидкости. – Раз уж мы в ближайшее время будем работать вместе, то, как мне кажется, нам стоит познакомиться друг с другом немного поближе.

– Ну и что же вас интересует? – с любопытством спросил я. Биографию мою господин тайный агент мог изучить элементарно – просто заглянув в отдел кадров. Нужный допуск у него наверняка есть.

– Для начала хотелось бы услышать ваше мнение обо мне.

Вот те раз. Вышесидящее начальство интересуется моим мнением. Да не о чем-нибудь – о себе. После этой фразы господина Щербакова упомянутое мнение о нем значительно улучшилось.

– Зря вы так наехали на Старика, – сказал я, опуская чашку обратно на блюдце. – У него, конечно, есть свои недостатки. А у кого их нет? Но господин Ковальчик – сыщик, как говорят, от бога. А вы проехались по его самолюбию, как танк по донской степи. Будь на его месте прежний хозяин кабинета, могли бы спокойно возвращаться к себе в Питер – работать бы вам все равно не дали.

– А вы еще застали прежнего хозяина кабинета? – спросил Щербаков.

– К счастью, не застал. Старик его сменил лет десять назад. Но этот господин преспокойно возглавляет другой отдел в нашем любимом управлении, и вот там мне довелось с ним столкнуться. Упаси меня боже от второй такой встречи. Гнида редкостная.

Щербаков отхлебнул еще глоток.

– А все-таки, что вы думаете о нашем дальнейшем сотрудничестве?

Как будто я могу что-то там думать. Не положено мне. Прикажут – с бегемотом из зоопарка будем сотрудничать.

Вслух же я выговорил следующее:

– Для меня лично очень большая честь сотрудничать с действительным агентом Императорского управления политической благонадежности. Надеюсь, полученный в результате этого опыт пригодится мне в дальнейшей работе.

Вот загнул. Удаются мне сегодня отборные фразы. Я посмотрел на Щербакова и решил, что все-таки сморозил полную чушь, и потому добавил уже нормально:

– Я думаю – сработаемся.

Так-то лучше.

Щербаков слегка, самую чуточку, улыбнулся и откинулся на спинку кресла. Я облегченно вздохнул. Похоже, какой-то экзамен на профпригодность я, в очередной раз, сдал. Хорошо, хоть не забыл правильно поименовать это самое управление. Уже лет сорок, как оно не Третье жандармское, а в разговоре его иначе не называют.

– А вы что думаете о нашем будущем сотрудничестве? – осмелился полюбопытствовать я.

Вот теперь Щербаков улыбнулся открыто. Не широко, а именно открыто.

– Я тоже думаю, что сработаемся. Возраст ваш, Андрей Войцехович, немного меня смущал. Но в вашем случае это скорее преимущество, чем недостаток.

На этот раз дикое сочетание «Андрей Войцехович» резануло по ушам не так сильно. Я решил, что со временем притерплюсь.

– Что-нибудь еще хотите узнать, господин Щербаков?

– Хочу, – усмехнулся тайный агент. – Ваше личное мнение о деле фон Садовица.

– Вы же завтра ознакомитесь с материалами.

– Ну, бумага бумагой, а мнение очевидца важно в любом деле. Вам лично ничего не показалось необычным, странным?

– Лично мне, – на этот раз усмехнулся я, – не показалось странным ничего. А вот не понравившемуся вам господину Ковальчику один момент показался весьма и весьма любопытным.

Я подробно изложил Щербакову эпизод с пачкой в плафоне. Тайный агент задумался, параллельно поглощая эклер. Я последовал его примеру и через пару секунд, стерев с пальцев крошки, пришел к выводу, что огромное пирожное состояло в основном из воздуха, таинственным образом покрашенного в белый и коричневый цвета.

– И к какому же выводу пришел господин Ковальчик? – поинтересовался агент, выходя из ступора.

– К самому вероятному. Что мы имеем дело с любителями.

– Любители, рискнувшие пойти на убийство? – усомнился Щербаков.

– Любители разные бывают, – неопределенно ответил я.

Насколько я еще не забыл затверженные в университете знания, по статистике большинство убийств совершается как раз любителями. Преступники, даже сами не сидевшие, а просто «связанные с уголовной средой» и, следовательно, имевшие дело с отсидевшими, а в особенности профессионалы, «воры» – убийств избегают изо всех сил.

А вот среди любителей из более благополучных слоев душегубов очень много.

Преобладают представители двух опасных категорий – одни уверены в своей безнаказанности, а вторые убеждены, что им уже нечего терять. Но Щербакову я этого говорить не стал. А то еще решит, что я перед ним образованность показываю.

Нашел перед кем…

– Возможно, – не стал спорить Щербаков. – А кроме этого плафона, было еще что-нибудь необычное? Орудие убийства, например? Что в акте на этот счет говорится?

«Откуда он знает про акт экспертизы?» – удивился я, а потом сообразил, что собственноручно относил этот акт на стол Старика. Где его и углядел господин Щербаков. Ай да тайный агент! Ну и наблюдательность.

– Оружие как раз самое обычное. Дамская «беретта» двадцать второго калибра. Брошена возле трупа. И экспертиза совершенно определенно подтвердила, что именно из этого пистолетика профессора фон Садовица уложили наповал.

– По-моему, для двадцать второго калибра это нетипично, – усомнился Щербаков.

– Это типично для попадания в голову, – пояснил я. – Три выстрела в упор, все ранения смертельные. Больше двух шагов он бы сделать никак не успел.

– Значит, он открыл дверь, и в него сразу же выстрелили?

– Именно. Вот поймаем их, обязательно спрошу, какого черта они сразу принялись палить.

– Уверены, что поймаете?

– Работа у нас такая, – прибег я к банальности. – Ловить.

– Ну-ну, – протянул Щербаков.

– Если честно, то совершенно уверен, – заявил я. – Мне, конечно, в силу моего сомнительного возраста было бы крайне интересно принять участие в охоте на китайских шпионов, с погоней на машинах и перестрелками. Но даю десять шансов из десяти, что все эти, как вы сказали, «странности» имеют самое простое и обычное объяснение. И в Ригу вы явились абсолютно зря.

– Ну, мы еще посмотрим, – сказал Щербаков. Видно было, что я его не убедил.

– Видите ли, Андрей… Разрешите вас звать просто Андреем? – Я кивнул. – Так вот, я бы с удовольствием с вами согласился. Но когда убивают ученого такого ранга, как фон Садовиц, я просто обязан предполагать худшее.

– Верно. А, позвольте спросить, какого ранга?

– Очень крупного. – Щербаков залпом допил чай. – Один из специалистов мирового ранга по аффинажу… э… платиновых металлов и… э…

– Ядерного топлива, – закончил я за него и тут же пожалел, что не прикусил язык. Значит, вот что такое АЯТ – аффинаж ядерного топлива. Будем знать. Неудивительно, что охранка всполошилась.

– Ядерного топлива, – согласился Щербаков. – Когда догадались – при обыске?

– При обыске, – подтвердил я.

– Вот видите. Таких людей обычно не убивают случайно. Я склонен полагать, что это убийство было совершено на заказ.

– На заказ? – Я сначала не понял, о чем он говорит.

– Да, – ответил Щербаков. – Могу вас заверить, такое случается не только в криминальных драмах.

– Посмотрим, – неопределенно отозвался я и, убедившись, что второй эклер не воплотился из небытия на моей тарелочке, встал из-за стола. – Было очень интересно с вами побеседовать, но, к сожалению, вынужден откланяться. Уже поздно.

– Правда? – Щербаков вытащил часы из кармана, глянул и тоже поднялся на ноги. – И верно. Кстати, Андрей, завтра заезжать за мной не нужно. Дорогу в управление я найду сам.

– Если заблудитесь, спросите любого городового, – пошутил я напоследок.

– В крайнем случае, – невозмутимо ответствовал Щербаков, – я возьму такси.

– Тогда до завтра.

– Всего наилучшего.

Завершив ритуал взаимного раскланивания, я вышел из гостиницы. После горячего чая пронизывающий рижский ветер мигом пробрал меня до костей. Я шустро забрался в авто, которое никто так и не отогнал, завел мотор и полминуты отогревался, прежде чем тронуться с места. Мне было о чем подумать.

Когда я вошел в вестибюль управления, часы над входом показывали ровно пять. Плюс пять минут, на которые они вечно отстают, – имеем пять минут шестого. Так что на тренировку я успеваю и даже без особой беготни. Я было устремился вверх по лестнице, но, ступив на первую ступеньку, задумался, снял ногу обратно и заглянул в вахтерку.

– Павел Петрович, ключи от сейфа не сдавали?

– От какого сейфа?

– Ну как это от какого? Естественно, от бухгалтерии. В каком еще сейфе в этом здании есть хоть что-то ценное?

Седовласый вахтер усмехнулся в бороду и, водрузив на нос очки, изучил сначала доску за стеклом, а потом амбарную книгу на столе перед собой.

– Ключ от сейфа из двести четырнадцатого у Круминга, – сообщил он.

– Точно не у Приходько? – на всякий случай переспросил я.

Домой Приходько, конечно, их вряд ли утащит, а вот уйти с ними куда-нибудь во время работы – это с него вполне станется.

– Расписывался Круминг.

– Ясно, Пал Петрович. Спасибо.

Я вихрем взлетел на второй этаж и ворвался в кабинет. Круминг оторвался от изучения очередного дела и с любопытством посмотрел на меня.

– Ну и как там наш специальний агент? – поинтересовался он.

– Не так страшно, как мне думалось, – ответил я, избавляясь от кожанки. – Ингмар Карлович, ключи от сейфа у вас?

Вместо ответа Круминг вытащил связку из стола и бросил мне.

– Спасибо.

Я поймал ключи, открыл сейф и достал с полки кобуру и коробку патронов.

– Вы бы его почистили, Анджей, – посоветовал Круминг, снова углубляясь в изучение дела. – А то ведь от вас зависит честь всего отдела.

Я картинно вытянулся по стойке «смирно» и прижал кобуру к груди.

– Будьте спокойны, Ингмар Карлович. Не посрамлю.

– Ну-ну, – протянул Круминг. – По-осмотрим.

Я снова запер сейф, вернул ключи Крумингу и второй раз за весь день оказался за своим столом. Открыл коробку, зарядил обе обоймы, вщелкнул основную в пистолет и прицелился в окно. Может, и в самом деле разобрать его и почистить? Нет, не стоит. Оружие, как и любой другой механизм, от излишне частого ковыряния в нем лучше не становится.

Пистолет мой – это тоже отдельная история. «Чиж». «Чешска збройовка». Десять патронов в обойме, калибр девять миллиметров, «скорострельный». Просьба не путать со «специальным». Большинство полицейских ходят с теми «орлами», с которыми начинали еще в городовых. Во всем управлении пистолетов раз-два и обчелся, а уж иностранного оружия днем с огнем не сыщешь. Хотя нет, вру; видел один раз французский «манурин», но хоть убейте, не помню, у кого. А тут мало того, что пистолет, так еще и иностранный. «Чиж». Ну и что с того, что пистолет честь по чести есть в списке «рекомендованного к приобретению господам офицерам и чинам полиции». Мало ли чего там нарекомендовано. Вот ведь стручок нахальный. Будь что другое – я бы плюнул и возникать не стал. Но насчет оружия в меня вдолбили накрепко: «От оружия зависит твоя жизнь. И в нем ты должен быть уверен больше, чем в самом себе». Вот и терплю. Я застегнул кобуру и накинул поверх куртку. Просто чтобы не распугивать посетителей в коридорах. Ха-ха!

Спустившись в подвал, я с наслаждением избавился от кожанки. Здесь я своим видом уже никого напугать не мог – наоборот, я тут выглядел чуть ли не самым мирным.

– Привет, Андрей.

– Здорово.

– Привет, как дела?

– Говорят, к вам в отдел чуть ли не из самого Питера нагрянули?

Вот и верь, что скорость света наибольшая в природе. Не-ет, быстрее слухов ничего не распространяется.

Я сделал стра-ашные глаза и зловещим голосом прошипел:

– Как ты об этом узнал, несчастный? Эта тайна не должна выйти из подвалов Третьего управления!

Компания дружно заржала.

– Нет, а в самом деле, Андрей? Неужели и у нас работа появится?

Тренировки в подвале официально назывались «курсы повышения квалификации и профпригодности» и по идее должны были подтянуть рядовых полицейских до соответствия стандартам терроргрупп. На деле девяносто процентов тренирующихся были как раз штатными кадрами терроргруппы Лифляндской губернии. Остальные десять процентов, включая вашего покорного слугу, могли бы перейти в эту группу в любой момент – если бы захотели. Примерно два раза в месяц кто-нибудь из рядовых полицейских по наивности заглядывал в подвал во время тренировки, но, пронаблюдав минут пять, исчезал и больше уже никогда не появлялся. Когда я очутился в Риге со своим егерским значком, мне моментально предложили перейти в терроргруппу снайпером. До сих пор не могу понять, почему я отказался. Тройной оклад, плюс надбавка за риск, плюс служебная машина. И какая машина! Бронированный «патруль» с радиофоном, раскрашенный под «полфлага». «Когда вы, бомбисты и банковские налетчики, видите сине-белый «патруль», то читайте последнюю молитву». Примерно так.

– Андрей! Сегодня будем в паре.

Я обернулся. Коля Швыдченко на первый взгляд совсем не похож на «черную муромку». Да и на второй тоже. Я сам личность довольно худая, и выручает меня только природная ширококостность, но к Коле вернее всего подходит определение «мозгляк». При этом господа славянские шкафчики, косая сажень в плечах, а таких среди террористов немало, спарринговаться с Колей очень не любят. Больно.

Я смерил Колю взглядом и улыбнулся.

– А ты все со своей гаубицей ходишь. Надеешься контузить меня и выиграть за счет этого?

Коля выбрал в качестве личного оружия «беркут». Это, по сути дела, тот же обновленный «орел», но не «специальный полицейский», а «особо мощный». Надо признать – Коля один из немногих известных мне людей, кто умеет управляться с этой штукой. У американцев, насколько я помню, самый популярный калибр вообще сорок пятый. В миллиметрах это около двенадцати. Точно у противотанкового ружья. Как из такого стреляют, ума не приложу. Спору нет, из такой дуры слона убить можно. Но и попасть из нее тоже можно исключительно в слона. Причем шагов с трех, не больше.

– Сегодня я тебя уделаю, – объявил Коля, усаживаясь рядом со мной. – В прошлый раз тебе просто повезло.

– Ага, – хмыкнул я. – И так четырнадцать раз.

– Заброцкий, Швыдченко, па-ашли!

Раз-два, три-четыре. На отжиманиях можно не спешить. Очки за время тоже идут, но много тут не выиграешь, а сгореть можно запросто. Так что лучше не выкладываться. Тридцать два, тридцать три. В конце концов, упражнение-то простенькое. Пятьдесят отжиманий, пробежка, еще полсотни отжиманий и шесть мишеней шестью выстрелами. На время. По сравнению с полосой препятствий – так, семечки. Пулемет над головой не стреляет, и ладно. Сорок девять, пятьдесят. Я вскочил и развернулся спиной к мишеням, расстегнув при этом кобуру. Правилами дозволяется.

– Пошел!

Я развернулся, одновременно выхватывая пистолет и снимая предохранитель. Так-то, господа. Не путайте «специальный» и «скорострельный».

– Заброцкий – восемьдесят один, Швыдченко – семьдесят три.

– И так пятнадцать раз, – добродушно ухмыльнулся Коля, косясь на моего «чижика». – Ничего, Андзюсь. Приложу тебя пару раз об мат – будешь знать.

Это он о рукопашном бое. Драться я в детстве так толком и не научился. Зато потом меня научили голыми руками убивать. И научили хорошо. Так что мне теперь пулей человека остановить легче, чем руками. Руки так и тянутся к жизненно важным органам. Вот и сдерживаюсь изо всех сил. А террористов наших натаскивают по системе Ли-Дзиткун, «железная рука».

– Извини, Коль. Не выйдет. Завтра у меня тяжелый день.

– Ну ничего, – Швыдченко пожал плечами. – В другой раз.

Глава 4

«САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ВЕДОМОСТИ»,

19 сентября 1979 года

«Вчера его высочество наследник престола цесаревич Михаил Александрович вместе с сопровождающими прибыл на Якобинский космодром близ Царицына, чтобы присутствовать при запланированном на сегодня запуске российско-европейского спутника ретрансляционной сети «Великое Кольцо». Вместе с цесаревичем за стартом корабля-носителя будут наблюдать министр связи Французской Республики Дешантен и его итальянский коллега синьор Монтальи. Если запуск пройдет согласно намеченному плану, то послезавтра его высочество вылетит в Ташкент, а оттуда – в Бухару, где будет принят эмиром Абдуррахманом…

Интересующихся современными достижениями спутниковой связи мы отсылаем к четвертой странице нашей газеты, где своим мнением поделятся один из виднейших российских ракетчиков г-н Абдрашитов и представитель Священного Синода отец Гурий (Слепян). Для остальных же читателей напоминаем, что запуск нового спутника улучшит телефонную и элефонную связь с европейскими странами, в том числе не входящими в Римский Союз. Хотя Британия и страны социалистического блока не входят в «Великое Кольцо», однако теперь связь с ними будет осуществляться не по кабелям, а непосредственно между орбитальными ретрансляторами».

Рига, 19 сентября 1979 года, среда. Сергей Щербаков

Странно, но выспаться мне удалось преотлично. Может, оттого, что за окнами с приходом сумерек наступила тишина, такая, что казалось – уши заткнуты ватой. Не то что в Питере или тем паче Москве, где даже за полночь по улицам снуют дорогие авто, нагло гудя клаксонами, и лучи фар заглядывают в окна, будто зеваки. Все же есть своя прелесть в провинции. Над Елизаветинской стояла свинцовая влажная мгла, сусальное золото лип в парке тускнело и осыпалось. Я глядел в раскрытое окно, пока не замерз; потом нырнул под невесомое теплое одеяло и тут же провалился в сон.

Поднял меня звонок элефона. Я машинально похлопал по столику, пытаясь найти и удавить будильник, потом вспомнил, что сам же заказал разбудить меня в восемь утра, рассчитывая, что на новом месте так и так не высплюсь. Просчитался: надо было дать себе еще хоть полчаса.

Поднявшись, умывшись и приведя себя в порядок, я вышел из гостиницы. Портье вежливо кивнул, когда я сдал ключ от номера. Все равно ничего ценного я бы не рискнул оставить в гостинице, где любая горничная может порыться в твоих вещах просто из любопытства. Такое случается куда чаще, чем можно подумать, – очевидно, стремление копаться в чужом грязном белье неискоренимо. Идекарты, коды доступа, секретные номера покоились в моем бумажнике, «орел» и рация – в складном чемоданчике, вместе с обычными принадлежностями сыскного дела.

На улице немного развиднелось по сравнению со вчерашним, но что немного. Сизая мгла по-прежнему висела над головой, только не цеплялась за крыши и не сыпала мелким дождиком. Липы роняли листву, ложившуюся на асфальт причудливой чешуей.

От гостиницы до полицейского управления я без приключений добрался пешком, решив, что ради нескольких кварталов не стоит ни брать такси, ни спускаться в подземку. Заброцкий, похоже, явился раньше меня, хотя машины я не заметил, швейцар у входа, очевидно, предупрежденный моим напарником, пропустил меня, когда я назвался. Не забыть бы выяснить, откуда все же у него авто. Да еще такая марка – «Лотос-патруль». С виду неказиста, но по надежности и мощности с ней не сравнится ни одна из отечественных машин среднего класса. Моторный парк охранки укомплектован почти исключительно ими.

В узких коридорах я чуть не сбился с пути и набрел на отдел особо тяжких преступлений едва ли не случайно. Мой напарник уже сидел за столом и сосредоточенно перепечатывал какие-то бумаги.

– Доброе утро, Андрей Войцехович, – приветствовал я его. – Что, машинистка заболела?

– Какая машинистка, – махнул рукой Заброцкий, потом, спохватившись, добавил: – Доброе утро, Сергей Александрович. – И продолжил с того места, на котором прервался: – В наше машинописное бюро отдавать – себе дороже. Неделю провозятся, да потом еще за ними ошибки замазывать два часа. Сами справляемся.

Подразумевалось, очевидно, что справляется за всех Андрей Заброцкий. В это я мог поверить с легкостью: горка бумаг перед ним громоздилась изрядная, а пальцы летали по клавишам «Зингера» со скоростью, говорящей о большой практике.

– Боюсь, придется вас оторвать. – Я устроился на стуле «для посетителей» – жестком и неудобном.

– Да бога ради, – отмахнулся Заброцкий. – Буду только счастлив. Сил моих нет их каракули разбирать.

– Я хотел бы лично осмотреть место преступления, – пояснил я. – Сможете устроить мне такую прогулку?

Напарник мой широко улыбнулся.

– Сколько угодно. Пойдемте.

Я обратил внимание, что одет он был опять в неудобную модную куртку работы братьев наших румын. Что за притча? Неужели и правда денег нет на одежду? А куда деваются – на бензин все изводит?

Мы спустились во дворик, где Андрей Заброцкий оставлял свое авто.

– Садитесь, Сергей Александрович, – молодой человек опять открыл передо мной дверцу, и я с беспокойством поймал себя на том, что эта услуга перестает меня раздражать.

Если вчера я обращал внимание сначала на город, а потом на своего невольного спутника, то теперь меня интересовал сам автомобиль. Началась моя любимая игра – определить характер, склонности, прошлое человека по его вещам.

То, что Андрей Заброцкий не курит, я уже понял, и авто мою догадку подтвердило – ни пепельницы, ни зажигалки. Вообще салон привел мне на память старую поговорку о том, что чистота – это роскошь бедняков. Удивительно практичная машина, чистенькая, как немецкие бабушки в Верманском парке. И никакого украшательства. Только коврики под ногами резиновые, удобные и глянцевые… как в день покупки. Можно поручиться, что на них нога человеческая не ступала. Кроме, конечно, того, что под водительским креслом.

– У вас, полагаю, в Риге не много знакомых? – поинтересовался я как: бы невзначай.

– Да почти нет, – ответил Заброцкий. – Я тут недолго. Только из Варшавы, знаете.

Вот и причина такого озверелого глянца. Его и не снимал никто. Машина новая, кроме хозяина, на ней никто не ездит.

– Теперь знаю, – ответил я. – А что ж не остались в Варшаве служить?

– Да… – мой спутник замялся. – Путаница такая с этими бумагами. Если хотите знать мое мнение, наше куцее Крулевство Польское – сущий анахронизм. Я поскольку сам из Уссурийской губернии, то прежде, чем в Польше служить, должен оформить проживание в тамошних краях. За время учебы не мог – тогда пришлось бы чуть не заново в универ поступать. Меня же по программе репортации зачислили. А если я в Варшавской губернии проживаю, то какой из меня потомок ссыльных? А после выпуска – все места бы расхватали, а жить на что-то надо. Тут как раз вакансия в Риге подвернулась. Ну и… Подумываю через год-другой в Вильно переехать. Все ж земля предков.

Интересная история, подумал я, но промолчал. По программе, значит, репортации. Сколько уж лет прошло, а все поминают нам высылку этих борцов за свободу. Хотя для возвращения крепких сибирских парней в западные губернии есть и другие основания. Война дорого обошлась польской земле, а еще дороже ее жителям. По Одре так и стоят «горячие» руины почитавшейся неприступной линии «Барбаросса». А ветры в тех краях преобладают западные…

Кстати, вот еще деталь. Господин Заброцкий вроде бы поляк, значит, католик, а на ветровом стекле его «патруля» вместо крестика покачивается забавная такая металлическая блямба, явно сделанная и отполированная вручную. Не то сувенир, не то памятка. А может, мой спутник и вовсе атеист? Среди студентов это модно. Потом мальчики взрослеют и приходят к богу… Большинство. Остаток составляют люди, разочарованные жизнью, избалованные ею и – изредка – философы.

Пока я предавался раздумьям, мы выехали на мост через Двину. Ветер гнал темную воду против течения, к верховьям. Оглянувшись, я заметил еще два моста, по обе стороны того, которым ехали мы, – автомобильный справа и железнодорожный слева.

– Не просветите насчет местной географии? – поинтересовался я. – А то я что-то запутался.

– А тут нечего и путаться, – ответил Заброцкий. – В Задвинье почти ничего нет. Там, – взмах рукой налево, – железная дорога. Там, – взмах рукой направо, – дорога на Усть-Двинскую крепость, она же Дюнамюнде. А прямо перед нами, – еще взмах, – парк.

– Какой парк? – переспросил я.

На мой взгляд, лежавшее перед нами предместье нуждалось скорее не в парке, а в филиале общества помощи бедным.

– Аркадия, – саркастически ответил Заброцкий и, перехватив мой недоуменный взгляд, принялся рассказывать: – Вы бы знали, какая это клоака. Понимаете, парк остался еще с тех времен, когда тут жили приличные люди. Застроить его ни у кого духу не хватает, потому что дышать тогда в Задвинье станет совершенно нечем – там, видите, трубы заводские: пока ветер с моря, еще ничего, а подует юго-восточный – так хоть святых выноси. Вот и фланируют там… всякие. До того дошло – городовые в парк если заходят, то только днем и только по двое. Здесь в округе и «малины» воровские, и шалманы, и ночлежки… Короче, все городское дно. – Он усмехнулся. – А еще больница для бедных.

Дальше ехали молча. Проплыли мимо несколько добротных, старой постройки домов у моста – как пояснил Заброцкий, Управление железной дороги, – потом миновали заброшенный парк, где прогуливались несколько неприятных на вид личностей, миновали трущобы, «черный город» трещиноватых стен и слепых окон, нищеты и грязи.

– А что, господин профессор тоже тут ездил? – спросил я. Заброцкий покачал головой.

– Не-ет. Есть и другая дорога, вот она эту выгребную яму огибает. Но туда выворачивать дольше, чем катить прямо. Я с самого начала сглупил, надо было не Каменным мостом ехать, а Разводным.

Я кивнул.

Город кончился как-то внезапно. Только что по обочинам пролетали фанерные развалюшки, и вдруг их сменил лес – прозрачный сосняк, голубая мгла, продернутая черными линиями стволов. Вырубки за кюветами заросли побуревшим в холодной осенней стыни кипреем.

– Вот так, – удовлетворенно промолвил мой спутник. – Теперь до поворота на Сосновку прямо.

– А откуда название такое русское – Сосновка? – поинтересовался я.

Андрей махнул рукой.

– Обычай такой. Все латышские названия здешние русские на свой манер переделывают. Мазакална – Малогорная, Элизабетес – Елизаветинская. Приедайне, соответственно, Сосновка. Почему именно Сосновка – ума не приложу. По-моему, тут вся Лифляндия – одни сосны да ели.

Мимо, точно опровергая его слова, пролетела бело-золотая береза.

Ехать пришлось еще минут пятнадцать. У обещанной Сосновки мы свернули на широкое шоссе к взморью и некоторое время двигались обратно, к городу. Потом Заброцкий резко повернул налево, долго возил меня по геометрически-одинаковым улочкам дачного поселка и, наконец, остановился у домика, на мой взгляд, ничем не отличавшегося от десятков стоящих рядом собратьев. Каждый домик поделен на четыре квартиры, в каждую отдельный вход с отдельной дорожки. Профессор жил один, без соседей, – непременное условие, на котором он настаивал всякий раз, въезжая. Поскольку в конце сентября курортников можно пересчитать по пальцам, желание почитали мелкой блажью. Сыщики теперь проклинали блажного профессора за то, что он не озаботился оставить свидетелей собственного убийства.

– Приехали.

Уже вылезая из машины, я заметил, что блямба на ветровом стекле сварена из отполированных до блеска стреляных автоматных гильз. Больше она мне забавной почему-то не казалась.

Рига, 19 сентября 1979 года, среда. Анджей Заброцкий

Примерно через пять минут хождения по пустому дому мне надоело тупо наблюдать за Щербаковым. Хотя я не подвергал сомнению опыт и компетентность господина тайного агента, но что он столь тщательно искал в домике, который эксперты из управления уже перерыли сверху донизу, мне было неведомо. У нас, конечно, не Питер, но наши сыщики тоже хлеб с маслом не даром едят. Тем более что случилась не какая-то там квартирная кража, а убийство.

Впрочем, Щербакову виднее. Если ему захотелось еще раз перекопать мусор, оглядеть шкафчики в кухоньке и проползти на карачках по полу – пусть его старается, мне-то какое дело? Всяко лучше, чем сидеть в управлении и отбивать себе пальцы о зингеровскую клавиатуру.

Придя к столь утешительному для себя заключению, я прекратил наблюдение за процессом обыска и занялся книжной полкой. К моему величайшему сожалению, среди книг покойного профессора не завалялось ни одной книжонки господина Озимова. Фон Садовиц в таком не нуждался – в отличие от меня, ибо большая часть моих химических познаний была почерпнута именно из этого научно-популярного чтива.

Я осторожно вытянул из стопки не самый толстый фолиант, раскрыл наугад и попытался вчитаться в текст.

Полный банзай. Единственное, что отличало этот текст от японского, так это то, что напечатан он был кириллицей. Отдельные слова я понимал (да и то не все), но смысл предложений доходил до меня едва ли не в одном случае из десяти. Хэйка банзай. Я положил книгу на место и вытянул другую – еще потоньше. Это был какой-то справочник. Я осторожно раскрыл его, опасаясь, что оттуда может повеять химической отравой.

К вящей славе японских богов и моему счастью, автор этого справочника по литературному стилю находился куда ближе к господину Озимову, чем предыдущий. То ли он допускал возможность, что его книгу будут читать люди, не имеющие ученой степени, то ли просто с чувством юмора у него было получше. Первую страницу я прочитал без особых усилий, а вторую – даже с интересом. Особенно мне понравилась следующая фраза: «При увеличении энергии бомбардирующих ионов химические реакции в веществе мишени уступают место ядерным, подобно тому, как переход от пулеметного обстрела к артиллерийскому вызывает смену активной обороны разрушением оборонительных позиций».

– Нашли что-нибудь интересное, Андрей? – спросил Щербаков, поднимаясь с колен и отряхивая брюки.

Я с сожалением закрыл книгу и положил ее на место. Надо будет постараться запомнить фамилию автора и как-нибудь почитать на досуге.

– Нашел, но не относящееся к делу. А вы?

– А у меня результаты более интересные. Я внимательно осмотрел место преступления и пришел к некоторым, хм-м… – Господин тайный агент нервически потер руки. Мне заранее показалось, что находка ему не понравилась. – Как, по-вашему мнению, произошло убийство?

– Да мне как-то рано еще судить об этом, – попытался я отговориться. – Опыта мало…

– А по мнению ваших коллег? – напирал Щербаков. Я пожал плечами.

– Элементарно. Профессор открыл дверь, получил три пули из «беретты» в упор, после чего господа грабители – или грабитель, в этом вопросе ясности нет, – спокойно перешагнули через его остывающий труп и занялись тем, за чем пришли.

– Действительно элементарно, – усмехнулся Щербаков. – Так вот, Андрей, на самом деле преступника, или преступницу, – в этом вопросе, как вы говорите, ясности нет, но скорее всего это был все-таки мужчина, – профессор пригласил пройти внутрь. Следовательно, это был либо знакомый профессора, либо кто-то, представившийся соответствующим образом. Некоторое время они спокойно разговаривали, пили чай, а потом гость собрался уходить. – Щербаков сделал паузу. – Или профессор попросил его удалиться. И даже проводил до дверей, чтобы проследить за быстрым уходом «гостя». Вот тут-то «гость» и достал пистолет.

Если бы Щербаков просто обрушил мне на голову книжную полку профессора со всем ее содержимым, шок был бы куда меньшим.

– Как вы это узнали? – шепотом спросил я. Похоже, голос у меня всю жизнь будет садиться от волнения. В юношестве я полагал, что это возрастное, – видимо, напрасно.

– А вы подумайте сами, Андрей, – посоветовал Щербаков не без иронии. – Если не догадаетесь, я вам потом объясню. И можете взять на заметку – наш убийца выше профессора на добрых четыре вершка. Пойдемте.

Он распахнул дверь. А я – сыщик, называется – так и застыл с раззявленным ртом.

Лодзь, 3 октября 1978 года, вторник. Анджей Заброцкий

– Опергруппа – на выезд!

С грохотом ссыпаясь по лестнице и устраиваясь в фургончике, я не переставал поминать про себя всяческими недобрыми словами ту светлую голову из отдела распределения, которая из всех возможных мест стажировки умудрилась заткнуть меня именно в отдел быстрого реагирования. Другие стажеры будут глотать архивную пыль, подносить матерым сыщикам чай и кофе и дико завидовать Анджею Заброцкому, который с воем рассекает город на полицейской машине и имеет возможность стрелять по живым мишеням. А я дико завидовал им.

Японский городовой! Да если бы я хотел пострелять, так я бы и остался в егерях. Мне сыскной опыт нужен, сыскной! Так нет же! Хотя, с другой стороны, с точки зрения начальства, все как раз довольно логично. Место для стажера в Лодзенском управлении выделили? Выделили. Ехать туда кому-то надо? Надо. А кто из юрфаковцев лучше подходит для «отряда скорой помощи», чем бывший сибирский егерь? У нас же полкурса – это будущие светила адвокатуры. Их не то что под пули подставлять нельзя, им оружие в руки давать опасно. И для них, и для окружающих.

Я скосил глаза. Под передним сиденьем, противно поскрипывая на поворотах, чернела груда пластиковых мешков. Для трупов. Ихних – если они попробуют схватиться за оружие, или наших – если мы окажемся хоть самую малость менее ловкими, быстрыми и везучими, чем они. Кто бы ни были эти «они».

Въезжая в предместье, водитель фургончика выключил сирену и сбавил ход. Мы осторожно проехали еще пару улиц и затормозили около потрепанной серой «Вятки», на которой только что надписи не было «Служебная».

Стоящий рядом с авто плотный мужик в свитере подошел к нам.

– Опергруппа? Это мы вызывали. Я из отдела по…

– Знаю, – отмахнулся Кшиштоф. – Ты дело говори: где, кто, сколько?

– На Кривой улице, – принялся рассказывать полицейский в свитере. – Двухэтажный деревянный дом. Квартира на первом этаже в конце коридора. Трое или четверо, все вооружены.

– Ясно. – Кшиштоф распахнул дверь и явил все свои два метра на свет божий. – Стефан, возьмешь ружье и проследишь за окном. Остальные – за мной.

Стефан, или, как его уважительно именуют все, кроме Кшиштофа, пан Ставицкий, извлек из фургона укороченный двухствольный штуцер. Убойнейшая штука. А он еще снаряжает его особыми пулями – «экспресс» и тому подобное. Один мой знакомый охотник такой пулей медведя наповал уложил. Одной. Что такая штучка с человеком проделать может – думать неприятно.

– Трещотки кто брать будет? – осведомился Ставицкий, захлопывая дверцу.

Вопрос был явно риторический. Не любят почему-то в лодзенском отделе автоматы. В Варшаве наоборот – вовсю ими пользуются. Мы как-то приехали на одно задержание, естественно, когда уже все кончилось и даже трупы увезли, так там гильз сударевских было что в тайге шишек.

– Вот здесь, – шепотом произнес полицейский, – эта дверь.

Кшиштоф пригляделся к замку. Замок выглядел достаточно хлипко, как, впрочем, и вся дверь.

– Янош слева, стажер справа, – тихо скомандовал он. – На счет «три» – раз, два…

При слове «три» удар кованого ботинка Кшиштофа вынес фанерную дверь ко всем чертям. Я влетел в комнату следом за ним. Пистолет впереди, руки дрожат, колени подгибаются – ой, чтой-то сейчас будет…

Нас переиграли. Первая комната, в которую мы так геройски ворвались, оказалась проходной. В ней не было никого, за исключением ободранного шкета, которому и семнадцать-то можно было дать с большой натяжкой. Шкет этот не стал тянуться за спрятанным под подушкой пулеметом, а вместо этого завопил на весь дом:

– Позор! Облава!

Из соседней комнаты немедленно грохнул выстрел. Я метнулся за кресло, Янош – к стене. Кшиштоф, так и стоя посреди комнаты, выпустил две пули во что-то мне не видимое. Из соседней комнаты донесся скрип досок. Мне потребовалось две секунды, чтобы сообразить, что сие означает. Окна комнат все смотрят в одну сторону, и бандиты, если они не полные идиоты, должны были сообразить, что за окнами мы будем следить. Да и зачем им в окна соваться, если стену в этой дощатой хибаре можно плечом проломить? Кшиштоф это тоже сообразил.

– Стажер! За ним! – взревел он и выстрелил сквозь стену.

Я вылетел в коридор. На наше счастье, окно в конце него как выбило, по всему видать, еще военной бомбежкой, так его никто и не застеклил.

– Стой, стрелять буду!

Идиотизм полнейший. Но инструкция. Улепетывающий бандит, само собой, припустил еще быстрее. Я выстрелил один раз, целясь по ногам ниже колена. Попал. Вблизи убегавший оказался вполне прилично одетым парнем примерно моих лет – может, на год-два старше.

– У-у, гнида полицейская, – простонал он, держась за простреленную ногу. – Москальска крев.

– Ремнем перетяни, – посоветовал я, продолжая держать его на прицеле.

– Что за шум, а драки нет? – Из-за угла дома появился пан Ставицкий со штуцером наперевес.

– Да вот, – показал я на подстреленного, – убегал.

– Бегун, значит? – осведомился, подходя, Ставицкий. – И далеко бежать собрался? За Карпаты или дальше, за Урал?

– За Одру, – огрызнулся раненый.

– Вот только тебя немцы и ждут, – от души расхохотался Стефан. – Таких, как ты, они на границе без предупреждения стреляют.

Я спрятал пистолет в кобуру, натянул перчатки и поднял из травы небольшой бумажный пакетик, выброшенный раненым, как он считал, незаметно от меня.

– Что там? – насторожился Ставицкий.

Я осторожно раскрыл пакетик. Внутри был порошок – «крупные, слегка розоватые кристаллы ромбовидной формы». Точь-в-точь как нам показывали на инструктаже три недели назад.

– «Цеппелин».

– «Цеппелин»?! – изумился Ставицкий и, наклонившись, рывком поднял раненого за шиворот. – Ах ты, мразина! Ах ты… курва твоя мать! Да за такое… тебя не стрелять, тебя живьем закопать мало!

«Цеппелин» – это новый синтетический наркотик из разряда аналогов эпинефрина. Крайне опасный. На первых порах даже ничтожная доза срабатывает как сильнейший стимулятор и галлюциноген – улет. Практически безо всяких побочных эффектов. Никакой зависимости. Но чтобы испытать этот эффект снова, нужно раз за разом увеличивать дозу, а до смертельной – рукой подать. Причем у каждого она индивидуальная. Сверхдоза «цеппелина» вызывает паралич дыхательных путей – смерть тяжелая и выглядит крайне неприятно. Я видел в морге жертв передозировки «цеппелина»: висельники смотрятся лучше. За один грамм «цеппелина» можно загреметь на уран. Вообще к наркотикам российское законодательство довольно либерально, но есть разница между безобидным гашишем или кокаином и всякой химической гадостью.

– Ну, что там у вас? – проревел Кшиштоф, высовываясь из окна.

– Представляешь, Кшись, – закричал Стефан, волоча раненого за собой. На асфальте оставалась кровавая дорожка. – Эта тварь «цеппелином» приторговывала!

– Ясно. – Кшиштоф перелез через подоконник и озабоченно оглядел брюки – не запачкал ли.

– А у вас что? – поинтересовался подошедший полицейский в свитере.

– А у нас один отторговался, – весело сообщил Кшиштоф и повернулся к Стефану: – Этого тащи в фургон.

– А остальные?

– Да есть там какой-то пацан. Забирай, только сначала штаны ему смени. Он как своего дружка без головы увидал – обделался со страху.

– Труп нам забирать или вам оставить? – поинтересовался из комнаты Януш.

– Оставьте, – махнул рукой полицейский. – Пусть его в морге допрашивают.

Только теперь Кшиштоф обратил свое внимание на меня.

– Хорошо стреляешь, стажер, – пробасил он и, развернувшись, зашагал к фургону.

Только сев в машину, я сообразил, что первый раз в жизни стрелял в человека. Но никаких особых чувств у меня эта мысль не вызвала.

Рига, 19 сентября 1979 года, среда. Сергей Щербаков

Растерянность Андрея не доставила мне удовольствия. Но мне надо было как-то объяснить ему свою уверенность в том, что профессора фон Задница убили не сразу.

А уверенность эта основывалась исключительно на одном – я ни на секунду не поверил бы, что крупнейший в стране специалист по очистке ядерного топлива погиб случайно, от рук обыкновенного наглого грабителя.

Каждый факт в отдельности вроде бы оставался правдоподобным. Но… Если «решка» выпадает три раза подряд – это случайность. Если двенадцать – что-то не в порядке с монетой. Теорию вероятности еще никто не отменял.

Да, на первый взгляд домик производит впечатление обысканного небрежным грабителем. Небрежным… но не настолько, чтобы забыть про резиновые перчатки. Все обшарено, кроме того злосчастного плафона. Про люстру наш грабитель забыл, зато не преминул заглянуть в буфет, где стоят чашки. Чистенький такой чайный сервизик. Не заходил никто к фон Садовицу, голову могу заложить. Так почему на чашках нет пыли? Ни на одной. Заварочный чайник тоже вымыт – в восемь часов вечера? Не верю, чтобы пожилой ученый стал, попив чаю, мыть за собой этот злосчастный чайник. Скорее всего оставил бы – утром приходит прислуга, она и помоет. Кстати, прислугу эту хоть удосужился кто допросить? Ладно, это обождет.

– Андрей, куда мы направляемся? – поинтересовался я.

– В управление, – отозвался мой спутник. – А что?

– Сворачивайте, – скомандовал я – Мне надо заглянуть в губернское отделение УПБ.

Некоторое время Андрей молча переваривал эту идею.

– А зачем? – спросил он, когда мы выехали на Разводной мост через Двину. По счастью, в этот раз ехать мимо рижских трущоб не пришлось.

– За сведениями, – ответил я. – Полагаю, в отчете полиции того, что меня интересует больше всего, не окажется.

– А что вас интересует? – Парень отставать не собирался, и я решил, что проще всего избавиться от расспросов, объяснив, что я имею в виду.

– Во-первых, я хочу получить список всех пассажиров, покинувших Ригу в любом направлении в течение двух суток после убийства профессора.

– Думаю, Старик уже подал запрос, – возразил Андрей.

– На кого?

Казалось, вопрос застал моего спутника врасплох.

– Кто, по-вашему, исключен из области поиска? Кого отмели сразу? – пояснил я.

– Стариков, детей, священников, богобоязненных обывателей… – Кажется, до Андрея дошло.

– Еще иностранцев, – дополнил я. – Понимаете, это убийство слишком правильное. Точно по учебнику. В жизни так не бывает. Кто-то очень постарался, чтобы сделать его нераскрываемым. Поэтому исходить надо от противного. Я хочу составить список лиц, на которых подозрение падает в последнюю очередь.

– Вы сказали, что это во-первых. А во-вторых?

– Как по-вашему, Анджей, откуда взялась та «беретта»? – ответил я вопросом на вопрос.

– Контрабанда, конечно, – удивленно отозвался тот.

– Правильно, – подбодрил его я. – А откуда?

Андрей помолчал несколько минут.

– Вы хотите выяснить, в какой СТРАНЕ был продан пистолет? – недоверчиво переспросил он.

– Совершенно верно.

Глава 5

«САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ВЕДОМОСТИ»,

19 сентября 1979 года

«Отменен концерт Сэра.

Намеченный на сегодняшний день концерт сэра Пола Маккартни в концертном зале «Академии» в Сиднее будет, видимо, отложен на неопределенный срок. Официальной причины не называется, но, по сообщениям из некоторых источников, виной стало плохое самочувствие Стюарта Сатклиффа, бессменного участника ансамбля сэра Маккартни «Миротворцы». Супруга м-ра Сатклиффа Астрида отрицает эти слухи, однако это уже не первый случай, когда концерты ансамбля отменяются по необъявленным причинам после того, как два года назад м-р Сатклифф перенес удар во время концерта в Гонконге.

Нынешнее турне «Миротворцев», приуроченное к приближающемуся двадцатилетнему юбилею ансамбля, должно было стать одновременно и символом единства Британской империи. Однако, по-видимому, ансамбль, как и империя, страдает от тщательно скрываемой болезни…

Между тем ведутся переговоры о гастрольных выступлениях сэра Маккартни в России. По-видимому, они состоятся в конце будущего года в Санкт-Петербурге, Москве, Варшаве. Царицыне и Екатеринбурге…»

Рига, 19 сентября 1979 года, среда. Сергей Щербаков

Лифляндская губернская охранка размещалась в новом, как я понял по стилю, в последние годы отстроенном здании на Московском форштадте, невдалеке от Александровской церкви. Вокруг здания, занимавшего весь квартал, шла ограда – чугунная решетка, покоящаяся на основании из обветренного рыжего песчаника. Хотя и понимаешь, что эффект такой создан искусственно, создается все же впечатление монументальности. Будто массивное здание покоится на скальном монолите. Основными цветами в отделке были серый и рыжий, точно тронутая ржой, но еще прочная сталь… или приглушенные цвета гвардейской ленты.

На то, чтобы получить доступ к вычислительным сетям, у меня ушел час. Пока я приносил драгоценное время в жертву на алтарь делопроизводства, Заброцкий откровенно скучал. Вокруг сновали письмоводители, отличавшиеся от своих собратьев в других присутственных местах лишь еще большим высокомерием. Мои документы, открывавшие едва ли не любые двери в стране, производили на них весьма скромное впечатление. Когда я заметил троих «голубых мундиров», терпеливо стоящих в очереди, я понял, что удивляться бессмысленно.

Эти самые «голубые» явно выводили моего спутника из душевного равновесия. Он начал нетерпеливо озираться, оглядываться, прикидывая, долго ли нам еще ждать, переминаться с ноги на ногу – и вообще вел себя, как неопытный контрабандист. Не любят в уголовной полиции жандармов, и не любят взаимно.

– Не волнуйтесь так явно, Андрей, – пробормотал я краем рта.

– Да я не волнуюсь, – прошептал тот в ответ и, не выдержав, быстрым шагом двинулся в сторону медной таблички «мужская».

Вот и суди после этого.

Оператор вычислительной сети был не более вежлив, чем бумажные души, но, в отличие от них, тяжело маялся бездельем и готов был исполнить любую работу, лишь бы убить время. Набирая запрос, он не переставал бурчать, что, дескать, все это ерунда и мелочи, что сеть не загружена, что скоро его выгонят, а дела опять будут вести по старинке, сутками приходилось мотаться по архивам с тачкой и глотать пыль ведрами…

Но наконец в мои руки лег лист распечатки. Андреи встал моей спиной – при его росте он мог читать списки через мое плечо.

Я пролистал многочисленных коммерсантов, купцов, инженеров и прочую добропорядочную публику. Те, кто меня интересовал, находились в конце списка. Вот.

Иностранные граждане. Ох, сколько же их тут… Хотя, если разобраться, не много. Я устроился рядом с оператором, и мы начали охоту. Вначале отсеяли всех, кто регулярно посещает Ригу в течение последнего полугода. Список на экране моргнул и сократился раза в три. Из оставшихся двадцати человек я выделил три имени.

– Вот по этим троим мне нужны полные справки, – потребовал я. – Кто такие, зачем приезжали, куда уехали, где живут и что жуют.

– А почему именно эти трое? – шепотом поинтересовался Заброцкий.

– Все родом из довольно странных мест, – ответил я. – Мексика, Алжир, Италия.

– Италия?.. А, понял, «беретта». Но остальные…

– Я пытаюсь выделять все необычное.

Мы замолчали. Вычислитель тихо, успокаивающе гудел. В полусумрачном вычислительном зале стояла тишь, нарушаемая разве что покашливанием других операторов да редкими пулеметными очередями печатающего устройства.

Данные по алжирцу нас не обрадовали – тот, как оказалось, приехал в Ригу еще в начале лета, проигрался в карты на взморье и все это время добивался, чтобы ему прислали с родины денег. Получив достаточную сумму на билет, уехал на следующий же день, так что ничем другим, кроме совпадения, это быть не могло.

Зато следующий лист убедил меня, что мы на верном пути.

– Гильермо Мартин, – прочитал я с сарказмом. – Ну-ну.

Заброцкий поднял брови.

– Волосы светлые, глаза серые.

Заброцкий поднял брови еще выше.

– Прибыл в московский Шереметьевский аэропорт… три недели назад… рейсом из Триеста.

Вот так. Русый сероглазый мексиканец. Всякому, у кого есть на плечах голова, а на голове уши, известно, что мексиканские паспорта под силу купить любому, кого не разорит общение с тамошними чиновниками. Так что сеньор Гильермо Мартин, вероятно, на самом деле мистер Мартин Гиллермен. Или мосье Гийом Мартен. Или – чем черт не шутит – герр Мартин Хильман. Хотя скорее всего его имя не начинается ни на Г, ни на М.

– А вчера указанный сеньор Мартин покинул пределы Российской Империи, вылетев из Шереметьевского аэропорта в… надо же, как интересно… в свободный порт Бейрут.

Предусмотрительный попался «мексиканец». Триест, как ни крути, все же итальянская территория, а с Римским Союзом у России имеется договор об уголовно-полицейском сотрудничестве. Бейрут же числится британским, и господа лимонники вряд ли ответят с английской корректностью на просьбу прояснить дальнейшую судьбу проезжего сеньора.

Мы покопались в сетевых архивах еще немного, но других подходящих кандидатов не нашли. Только загадочный Мартин, против которого у нас не было никаких улик, кроме сомнительного происхождения и подозрительного маршрута, да еще моей интуиции.

Андрей позвонил в полицейское управление и выяснил серийный номер доказательства номер один – злосчастной «беретты». Через пять минут мы окончательно убедились в том, что знали и так – пистолеты этой серии не завозились в Россию ни оптом, ни штучно, ни с целью сбыта, ни как личное имущество. Порой архивы охранки полнее полицейских, но в этот раз на такое везение рассчитывать не приходилось.

– Что ж, – подвел я итог, – придется подавать запрос фабрикантам.

– В Италию? – удивился Андрей.

Я косо глянул на него, потом напомнил себе, что работает парень в уголовном розыске без году неделю. Не привычен еще.

– А что тут такого? Границ между Россией и Римским Союзом почти нет. Езжай хоть во Францию, хоть в Италию. Приходится сотрудничать.

Мне вспомнилось, как два года назад киевская охранка ловила группу каталонцев-бомбистов, по глупости решивших, что малороссийский климат полезнее для здоровья.

– Вот только ждать придется долго. Оформлять запрос надо через питерское, центральное управление. Пока они там разберутся, пока переведут – в Италии уже будет вечер. Никто, конечно, не спит, а вот заводы «беретты» закрывают – и получить ответ от управляющего по сбыту, или кто он у них там, мы сегодня уже не успеем. Так что раньше завтрашнего дня ответа можно не ждать. Заодно я запрошу полный отчет по Гильермо Мартину – если придется, то с копиями документов. Это тоже до завтра.

– А как мы с вами встретимся? – поинтересовался Заброцкий.

Я на мгновение задумался.

– Знаете что, Андрей. Подходите на работу к половине первого. Можно даже к часу дня. Я вам туда позвоню, если что будет. А сегодня… – Я посмотрел на часы. Надо же, как день пролетел – кажется, сидим здесь всего ничего, а между тем близится вечер. И куда только время ушло? – Сегодня отвезите меня в гостиницу, будьте так добры.

– Хорошо, – отозвался Заброцкий без энтузиазма. Похоже было, что романтика сыскной работы для него бледнеет прямо на глазах. Грезы развеиваются вместе с розовым туманом, и остается одна всемогущая бюрократия. Нас с ним ведь не случайно числят гражданскими чиновниками. Чем раньше парень поймет, что сыск – будь то уголовный или политический – дело скучное, неблагодарное и чреватое шишками от начальства, тем лучше. Хотя если он так сообразителен, как мне кажется, то уже это понял.

В гостиницу мы ехали в почти полном молчании; распрощались у парадного, и Заброцкий укатил на своем пижонском авто, происхождение которого я так за весь день и не выяснил. Я поднялся в номер, смыл с лица набравшиеся за день морщины, перекусил наскоро в буфете при ресторане, потом вернулся к себе и лег. За окнами стояла темнота, похожая на кисель из чернил. Кто-то в Верманском парке пустил шутиху, та взлетела, вспыхнула ярко и разлетелась стайкой прихотливых огоньков. Я решил считать это добрым предзнаменованием. Значит, мы на верном пути.

Рига, 20 сентября 1979 года, четверг. Сергей Щербаков

Когда я проснулся, первой моей мыслью было: «Какого черта я еще сплю?!» Я чуть было не выпрыгнул из постели по старой казарменной привычке (босыми ногами на холодный пол, быстро, быстро, «полчаса на личную гиену», как говаривал бывший не в ладах с русским языком ротный Хайфулин, по рукам в роте ходила картинка – Хайфулин совершает намаз, а рядом сидит гиена и гложет бантик). Потом в памяти всплыло, что я уже давно не в армии и защищаю Отечество несколько иными способами, что вставать мне, собственно говоря, не надо – пока еще придет ответ из солнечной Италии, но если я и дальше буду валяться на перинах, то заработаю искривление позвоночника. Я вздохнул и откинул одеяло.

Если бы не служба в незабвенном Северном полку, тут бы мне и пришел конец. А так я лишь задохнулся. В номере было не просто холодно, а прямо-таки морозно. Я на пробу выдохнул – передо мной повисло облачко пара.

– С-сволочи, – пробормотал я, с непристойной поспешностью переоблачаясь в нечто более теплое, чем пижама, и раздумывая, устраивать ли мне скандал по поводу выключенного отопления. Пришел к выводу, что поскандалю, если простужусь, а так не стоит. В конце концов, размяк я на партикулярной службе.

– Размяк, – повторил я задумчиво. Потом скинул рубашку, брюки и рухнул на паркет.

Горничная зашла, когда я заканчивал первую сотню отжиманий, и, пискнув испуганно, застыла в дверях – очевидно, постояльцы «Ориента» обычно не занимаются разминкой в полуголом виде. Думаю, они вообще не занимаются разминкой. Почему-то принято считать, что женщин привлекают крепкие мускулы, широкие плечи и фигура, подобающая Геркулесу. На собственном опыте знаю: на самом деле противоположный пол предпочитает не тугие мышцы, а тугой кошелек, даже если он сопровождается тугим, как большой барабан, брюхом. А раз так – к чему и стараться?

Я пошипел сквозь зубы. В открытую дверь дуло из коридора, а там было еще холоднее.

– Милочка, не зайдете ли внутрь, пока вы меня окончательно не заморозили? – осведомился я, стараясь не сбиться со счета и не потерять дыхания.

Горничная торопливо шмыгнула в номер и прикрыла дверь за собой.

– Простите, – пролепетала она.

– Приберите тут, пожалуйста, – попросил я.

Пока краснеющая девица перестилала кровать, я продолжал проверять свою физическую форму. Возникло было желание пофорсить и поотжиматься на мизинцах, но я решил не рисковать. Во-первых, пальцы у меня все же не те, что были шесть лет назад. Во-вторых, я не хотел привлекать ненужного внимания. И так уже, держу пари, портье будет на меня косо поглядывать, а горничные – хихикать в кулачок.

В общем, разминка отняла у меня почти час, и по завершении ее я с удовольствием отметил, что далеко не так расслабился, как мне казалось. Во всяком случае, обратно в Северный меня бы взяли без раздумий… Если бы решал это ротный Хайфулин. А жалко, правда, что не ротные ведают подбором кадров!

Горничная к этому времени давно ушла. Последние минут пять мы играли в кто кого доведет: я ждал, когда же она уберется, чтобы пойти в душ, а она ждала, что я встану и начну строить куры. Беру свои слова назад – не все женщины охотятся за тугими кошельками или золотыми погонами. Некоторым нужны и крепкие мышцы. Но, клянусь всеми святыми, не знаю, какая порода хуже.

Душ привел мое настроение в норму – люблю воду. Поворачиваясь под острыми струйками, я размышлял о том, чем бы занять полдня. Вывод напрашивался один – время следует убивать сосредоточенно и с толком. Для начала поесть. А потом… пройтись, допустим, по городу. Не всякий раз на задании выпадает такой случай. Порой так бывает, что приедешь на место, исполнишь, за чем послали, и тут же назад, не успев даже понять, куда, собственно, приезжал.

Завтракал я в ориентовском ресторане. Кухня была, на мой невзыскательный вкус, выше всех похвал – по-немецки основательная, солидная. Когда я встал из-за стола, в желудке ощущалась приятная тяжесть.

Выйдя на улицу, я немедленно пожалел о своем решении отправиться на прогулку, но было уже поздно – я сдал ключ портье (как я и предвидел, одарившему меня в ответ косым взглядом). Дул ледяной ветер, в воздухе носилась какая-то скользкая дрянь – не дождь, не снег, а так, по-деревенски говоря, «мокрешни». Под ногами расплывались грязные лужи. По счастью, здешняя земля – сплошной песок, не то что московская ржавая глина, и просыхает быстро. Если эти… осадки… хоть ненадолго уймутся. Впрочем, если погода тут сродни питерской, ненастье прекратится еще не скоро.

К тому времени, когда я обошел собор кругом (за ним раскинулся удивительно безвкусный парк), шляться по улице мне расхотелось окончательно, но и возвращаться в гостиницу не хотелось. Что мне делать в пустом номере? Перечитывать служебные инструкции? Бесплодно ломать голову над загадочным убийством профессора фон Задница? Совращать горничных, в самом деле?

Поразмыслив, я пришел к выводу, который показался мне тогда логичным, – следует отыскать книжную лавку и купить что-нибудь легкое, развлекательное и достаточно объемистое, чтобы занять меня на день-другой, И я отправился на поиски.

Скоро выяснилось, что решить легче, чем выполнить. Я обошел Старый город по периметру, вдоль берегов канала в парке, и не нашел ни единой вывески «Книги», «Buche», «Knyzke» или как оно там еще будет на идише или латышском. Спрашивать постового на перекрестке проспекта Трех императоров и эспланады было как-то неловко, да и вряд ли он подскажет что-то вразумительное. Пришлось двинуться в глубь Старой Риги.

Через четверть часа блужданий я понял, что запутался. Ориентироваться в узких улочках можно было разве что по компасу, а вот его-то я как раз и не захватил. Некоторые здания меня просто очаровали – например, высокий блекло-зеленый дом с башенкой, на которой гнул спину чугунный кот. Под карнизом, меж цокольных окон, сидел другой кот, живой и рыжий, и самозабвенно вылизывался, не обращая внимания на брызги из-под ног прохожих. Но вот найти дорогу в этом средневековом лабиринте… Пару раз я случайно выбредал на свободу – то на набережную, то опять на эспланаду, то еще куда-то, – но всякий раз решал попробовать еще раз и очертя голову нырял в путаницу переулков.

Лавку букиниста я обнаружил по чистой случайности, завернув в тупичок, мимо которого проходил уже дважды. Дверь отворилась с трудом, поскрипывая натруженными петлями. Внутри было сумрачно, и даже новенькие галогенные лампы не нарушали впечатления глубокой старины, исходящего от многоярусных полок. Снаружи лавочка казалась неказистой – дверь, замурзанное окошко сбоку да неприметная вывеска, но, зайдя, я понял, что узкий фасад вводил в заблуждение. Полки уходили в глубь дома и терялись вдали. Пахло книжной пылью.

– Guten morgen, mein Herr, – приветствовал меня солиднемолодой господин, владелец, приказчик и продавец в одном лице.

– Э… гутен морген, – отозвался я. Мне было неловко. Немецкий выучить я так и не удосужился.

– Что угодно, сударь? – осведомился владелец, с легкостью переходя на русский.

– Я вообще-то искал чего-нибудь почитать, – объяснил я. – Я тут приезжий. Полгорода обошел, искал книжную лавку.

– Так вы не там искали, – пояснил хозяин. – Русские лавочки все больше в Московском форштадте. У меня почти ничего нет, все немецкий да латынь, польского немного – вот только там, если желаете глянуть…

«Почти ничего» в представлении букиниста означало три ряда полок до самого потолка. На протяжении двух часов я методично изучал ряды фолиантов, несколько раз заводил с хозяином содержательные дискуссии – то о литературе, то – святое дело! – о политике, прерывавшиеся каждый раз приходом очередного постоянного покупателя. В конечном итоге, выдержав утомительную схватку с совестью, я вышел из лавочки с грудой книг. Купил для дома «Трактат о военном искусстве» Сунь Цзы (не смог устоять перед вызолоченым корешком), слащевские «Воспоминания» первого издания (не для себя, а для знакомого) и тяжелый, очень красивый том пиковского «Горменгаста» (не та книга, что я стал бы листать для удовольствия, но, не прочтя ее, культурным человеком не станешь). Для души набрал целую гору: исторический роман Зощенко «Словом герцога», две фантазии – классическая «Гиперборея» Смита и современная «Материнская ртуть» Меркулова да еще три брошюрки из васильевской серии авантюрных романов. Долго вздыхал над полным Шергиным сытинского издания – восемь мощных, как его поморы, томин; решил, что просто не дотащу, но обещал владельцу лавочки еще заглянуть и, если долежит, купить обязательно. И – для работы – скрепя сердце приобрел опус преславного господина Исаака Озимова «Химия для всех».

Букинист бережно завернул все мои приобретения по отдельности в коричневую бумагу, нимало не смущаясь моими заверениями, что Озимова и Меркулова я буду читать «вот прямо сейчас». В результате в гостиницу я возвращался, нагруженный пакетиками, точно посыльный. Придя к себе в номер, я первым делом вывалил все это на кровать. Потом не спеша переоделся, проверил, нет ли сообщений – не было, – заказал через элефон чаю с бутербродами и миндальными булочками, сел у окна и – слаб человек! – с вожделением раскрыл «Материнскую ртуть».

Рига, 20 сентября 1979 года, четверг. Анджей Заброцкий

«У-у-у-у!!!»

Я покрепче вцепился в подушку и попытался сообразить, где находится будильник с таким сволочным звуком.

Ха-ха! Если бы будильник. Заводской гудок подушкой не заткнешь. Хотя можно запулить ее в окно.

Я полежал под одеялом еще пару минут не столько из-за сна – просыпаюсь я обычно сразу, – сколько из-за того, что в остальной квартире было холодно даже на вид. Хоть я и сибиряк, а тепло люблю не меньше какого-нибудь хивинца. Сволочь Тимирязев. Сволочь, сволочь, сволочь.

Повторив про себя это заклинание, я рывком выскочил из-под одеяльца и вприпрыжку поскакал в ванную, под душ. А-а, погибать – так с музыкой!

Зубной порошок – при последнем издыхании. В смысле – на донышке. Третий день забываю купить. Я потряс коробку и все-таки сумел наскрести полторы щепотки. Старательно выдраил зубы, в основном передние, и полюбовался на достигнутый результат. Улыбка в зеркале выглядела неплохо. Остальное немного хуже. Я задумчиво поскреб щетину. Бриться – не бриться? На ежа вроде еще не похож.

При одном взгляде на давешние пельмени мой желудок подобрался к горлу. Вот ведь… делают. Поймать бы владельца этой фабрики да засадить на дальнее зимовье в тайгу, а эти пельмени ему – вместо всех припасов. Правда, расценить это могут как убийство при отягощающих да еще с особой жестокостью. Но так испортить отличную еду, это надо постараться. Вспомнились домашние, исходящие ароматным паром, огромные, ровные, не разлезающиеся по швам…

Мечты, мечты. А кушать, между тем, нечего. Здесь вам не тайга, за зайцем в лес не сходишь. Не на уток же в канале с пистолетом ходить. Эх, жизнь моя голодная, отдельно-уголовная. Есть хочу!

В конце концов я сгонял в лавку за батоном, вскрыл очередную банку тетиного варенья и устроил себе большое утреннее чаепитие. Пообедаю в столовке. Леший с новыми брюками, сколько же можно-то на себе, родимом, экономить. Я посмотрел на часы и понял, что уже на семь минут выбился из графика. Залпом выдул оставшиеся полчашки и посыпался вниз.

Погода с утра, как назло, была особо лифляндская. Облака решили прилечь на ночь на землю и еще не вставали. Туман. В общем, не больно густой, но разгоняться все равно не рекомендуется. Дорожников в такой мгле тоже не очень-то видно. И только подъезжая к центру, я сообразил, что ехать мне, собственно, некуда. В отделе меня не ждут, поскольку я замкнут на Щербакова, а Щербаков будет искать меня не раньше половины первого – сам сказал вчера. А сейчас еще восьми нет. Полдня у меня свободные.

В принципе, явись я в отдел, работу бы мне мигом нашли. Но что-то на меня накатило, странное такое чувство – неохота никуда идти, чего-то там делать. Есть возможность пофилонить, так и пользуйся. Я пристроил машину у обочины и задумался. Обычно на выходные я садился в «патрульчик» и гнал на море, причем старался забираться подальше, благо на местные дюны машина пренебрежительно плевала песком из-под колес. До Риги мне доводилось купаться в море всего два раза. На Тихом океане не больно-то поплещешься. Водится у нас такая мелкая тварь, медуза-крестовичок называется. Имеет привычку прятаться в комках водорослей. Что ни год, то трех-четырех ретивых купальщиков успокоит навеки. А в Рижской луже я, что называется, дорвался.

Ну а если погода была совсем болотной, я оставался в квартире, читал книжки, смотрел телеящик или просто отсыпался впрок. Однако сейчас ни один из этих вариантов не годился. Сгонять на море, может, и стоило да и окунуться напоследок перед зимой, хотя и холод… Только времени маловато. Домой возвращаться тоже неохота. А может, просто по городу побродить?

Я вышел из машины и запер дверцу. Красивый, в общем-то, город Рига. Я в своей жизни видел не так уж много городов. Не считая родного Уссурийска, Петербург, Москва, Киев, Варшава, Лодзь, и вот, уже четвертый месяц, Рига. Я медленно пошел по берегу канала. Хоть Щербаков и похвалил меня за хорошее знание города, на самом деле Ригу я почти не знал. Я просто выучил назубок автомобильную карту и действительно мог проехать откуда угодно и куда угодно. Но сам город, особенно Старый, я толком и не видел. Самое время исправить.

Я пересек Александровскую площадь, поднялся на Бастионную горку – любимое место рижских парочек, как значилось в одном из описаний. Сейчас горка была пуста – наверное, все парочки еще сидели за партами. Только рыжая белка задорно уставилась на меня с соседнего дерева. Я пошарил по карманам и виновато развел руками.

– Извини. Ничего нет.

Белка моргнула и умчалась куда-то вверх. Я залез на каменный парапет, сделал несколько шагов и вдруг, ни с того ни с сего, повинуясь какому-то абсолютно мальчишескому наитию, прыгнул вниз. Перестарался. В перекат уходить не пришлось, но затормозил я только на половине склона. Оглянувшись по сторонам – не видел ли кто и не спешит ли ко мне строгий дворник с бляхой, – я наклонился, подобрал для виду пару листиков и уже спокойным шагом спустился вниз.

Старый город мне нравился. Узкие мощеные улочки, опрятные дома с аккуратными медными табличками. Как там: «… В узких улочках Риги слышу поступь гулких столетий…» Очень верно. Я вдруг решился на еще один мальчишеский поступок и осторожно потянул огромную лакированную дверь. Та медленно и совершенно бесшумно отворилась. В Сибири я любил забираться на кедры, на самую верхушку, и оттуда любовался тайгой. Здесь это было намного проще – широкая лестница поднималась до самого чердака. Я открыл запертую на крючок дверку и присел на порог. Крыши, крыши, крыши. Слева виднелись купола Святого Петра. Хорошо.

– Вы что тут делаете?

Я вскочил так резко, что чуть не загремел вниз по черепице. Дворник. Самый что ни на есть натуральный, в фартуке и с надраенной бляхой. Вот ведь принесла его нелегкая. Пока я лихорадочно соображал, что бы такого ответить, руки действовали совершенно самостоятельно. Правая извлекла из кармана полицейскую бляху и продемонстрировала. Левая залегла за спину – знай, мол, с кем дело имеешь, смерд. При виде бляхи дворник моментально сбавил тон:

– Простите, господин сыщик. Не признал в штатском. Прикажете что?

– Нет, ничего не надо, – поспешно сказал я, запирая дверцу.

– А что случилось, господин сыщик? – не отставал дворник. – Ограбили, не дай бог, кого?

– Именно это я и проверял, – отрезал я. – Насколько легко вор может проникнуть с крыши в одну из квартир.

– Да говорил я управляющему, сто раз уж говорил, – засуетился дворник, – замок добрый навесить на эту дверь, а то и вовсе забить. Это ж фанера хлипкая, ее кто хошь ногой вышибет.

– Да мне-то все равно, – с деланым безразличием пожал я плечами. – Мое дело тоже маленькое – рапорт настрочил и передал кому надо. А они уж будут разбираться.

Выйдя из подъезда, я поспешно завернул за угол и расхохотался. Ну сыщик, ну герой. И ведь забьет он теперь эту дверцу, всенепременно забьет. Шутки шутками, а ну как впрямь в этом домике кого ограбят? Не в этом, так в соседнем. Вот смеху-то будет, если мы на выезд и приедем. И что я буду Старику объяснять – кедра не нашел, так хоть на крышу забрался? Поверить-то он поверит, но мне ж потом за эту историю…

Я посмотрел на часы. Без пяти десять. Брожу я по Старому городу уже два часа. Неплохо бы где-нибудь присесть. И придумать, на что убить оставшееся время. Я завернул за угол и уткнулся взглядом в свежерасклеенную афишу на фасаде «Палладиума».

«ПРЕМЬЕРА. Новый фильм о приключениях Джеймса Бонда «Агент Британской империи»!

В главной роли – Роджер Мур».

Я поморгал, желая убедиться, что название на афише не пригрезилось мне в горячечном бреду, и подошел поближе. Точнее, почти уткнулся в афишу носом. В самом низу крохотными буквами было набрано английское название фильма.

Вообще-то я с аглицким не в ладах. В гимназии с трудом вытягивал на «хорошо», благо к основному курсу он отношения не имел и в аттестат не входил. Это самое «хорошо» да плюс военный разговорник – вот и все мои познания. «Кто ваш командир?», «Где находится штаб батальона?» и тому подобное. Вершиной этому служит фраза, которой я особенно горжусь: «If you will not speak I shall kill you one by one till one of you talks» – «Если вы будете молчать, я буду убивать вас до тех пор, пока один из вас не заговорит».

Но даже этих познаний хватило, чтобы перевести название фильма как «Агент Его Величества». И никакой империи. Впрочем, прокатчикам виднее. Монархи приходят и уходят, а империи остаются. И сборы тоже. В любом случае это неплохой способ провести оставшееся время.

Я законопослушно заплатил за билет, хотя вполне мог пройти в зал, просто помахав любимой бляхой, устроился в середине ряда и приготовился смотреть.

«Агент Его Величества» – ага. В роли агента бляха номер 007 – Роджер Мур. Для меня, конечно, да и для всех остальных, Коннери вне конкуренции, но и Мур неплох. Не первый, так второй. Остальные даже рядом не стоят. А Коннери после «Совместной операции» клятвенно пообещал, что Бонда больше играть не будет. Ну и то верно – после роли командира крейсера секретный агент, пусть и с двумя нулями, – это, как ни крути, понижение. В этой серии Джеймс Бонд, слава богу, боролся не с происками русской разведки, чем коротал редкие часы между распитием мартини и соблазнением девиц прежде. Ныне его противником стал некий французский ренегат, который собрался устроить в центре колониальной Африки ни больше ни меньше, как небольшую колониальную (или освободительную, я так толком и не разобрал) войну. И чтобы предотвратить сие злодеяние, Джеймс Бонд вынужден был действовать совместно с представителями французской разведки. Представителями, как же! Французскую разведку в фильме представляли две представительницы. Одна из них была блондинкой с настолько броской внешностью, что французской разведке нужно было немедленно пристегнуть ее наручниками к самому массивному столу и ни в коем случае не выпускать из конторы. Ее напарница, невысокая брюнетка с короткой стрижкой и спортивной фигуркой, понравилась мне куда больше, и я ужасно огорчился, когда ее убили на десятой минуте фильма два десятка негров, вооруженных почему-то «АШ-41». По тому, как они их держали, было заметно, что автоматы они видят первый раз в жизни, а уж автомат Шпагина – тем более. Кстати, вопрос – откуда они вообще выкопали эти «шпагины»? Наштамповали их в начале войны много, но союзникам не поставляли – самим не хватало. С трудом морпех и воздушный десант вооружили. Вот «сударевы», те да – и в пехоту, и танкистам, и союзничкам перепало. А в начале не до них было. Не иначе как у какой-то нашей киностудии махнули не глядя. Вы нам – «шпагины» с «березиными», мы вам – танк «Кромвель», например. Короче, пока негры осваивали незнакомую технику, Бонд из своего «вальтерчика» перещелкал пятерых. В этот момент мадемуазель Мари опомнилась, оторвалась от рыданий над телом боевой подруги и ринулась к пулемету, которым негры не воспользовались – очевидно, по причине все того же низкого образования. Турельный станкач быстро свел поголовье аборигенов к нулю, после чего мадемуазель Мари с мясом выдрала пулемет из турели, подпоясалась лентой и рванула следом за Джеймсом. Я восхищенно присвистнул. Пулемет – двадцать семь фунтов – да еще ленты, ну-ну, посмотрим на этот марш-бросок. Джунгли, змеи, лианы, пальмы… тьфу, баобабы, добрые туземцы, злые туземцы, основные силы добрых туземцев, появившиеся в последний момент. Саванна, львы, зебры, жирафы, гиены, львы, слоны, антилопы, жирафы, львы. Река, бегемоты, кайманы (или эти не в Африке? Короче, крокодилы), бегемоты, змеи, лианы, крокодилы, бегемоты, крокодилы, крокодилы… а-аа, водопад, крокодилы. Ух ты, а «вальтер»-то водонепроницаемый… Где же такие делают? Хороший был крокодил, крупный. Наемники. Машины английские, автоматы бельгийские, форма французская, рожи – полный интернационал с преобладанием китайских. За время путешествия одежда Мари процентов на восемьдесят рассредоточилась по джунглям, поэтому один из наемников одолжил ей куртку. К моему величайшему удивлению, он не забыл вынуть перед этим из кармана куртки гранату. Хотя… может, во внутреннем кармане есть еще одна? Вилла мосье Гаспара. Неприступная… для обожравшейся курицы. Само собой, никаких мин – мосье Гаспар, очевидно, член общества защиты диких животных. Вышки; на вышках очередные негры с пулеметами. Сцена допроса меня добила. До этого я еще держался, но тут не выдержал и залился хохотом, за что удостоился неодобрительного шиканья. Верховный злодей пару раз врезал Бонду по роже, после чего повернулся к охране и заявил тоном Юлия Цезаря, решившегося перейти Рубикон: «Он молчит! Уведите!» По дороге в подвал я засек во дворе виллы вольер с дрессированными львами и поспорил сам с собой на рубль. Само собой, выиграл. Верховный злодей устроил Бонду сцену в присутствии дамы, получил по мерзкой одноглазой физии (почему все злодеи – калеки?), вылетел в окно и проломил крышу вольера. Львы спросонок не узнали любимого хозяина и благополучно сожрали со всеми потрохами. Энд. Хэппи-энд. Одно могу сказать – из кино я выходил в куда более веселом настроении, чем был до него.

Глава 6

«САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ВЕДОМОСТИ»,

20 сентября 1979 года

«Наш специальный корреспондент из Йоханнесбурга сообщает:

„Не прекращаются бои в Северной Родезии. Карательные операции против родезийских повстанцев, проведенные в прошлом месяце полками имени Фредрика Селуса и Курта Форстера, не увенчались успехом, и теперь кажется очевидным, что в ближайшем будущем правительство в Претории лишится власти над мятежными провинциями. Африканский национальный конгресс и его председатель Десмонд Мбепе выступили с решительным осуждением действий мятежников, однако, по-видимому, с мнением этой самой многочисленной ассоциации южноафриканских негров повстанцы уже не считаются, как, впрочем, и с мнением тех, кого стремятся «освободить». Свидетели подтверждают, что во многих деревнях преторийских солдат встречали как спасителей.

События, происходящие сейчас в Южно-Африканском Союзе, потрясают весь цивилизованный мир. Если требования бунтовщиков, желающих создать независимое государство Земба на территории нынешней Северной Родезии, в конце концов будут удовлетворены, это создаст опасный прецедент, по которому любая кучка отщепенцев сможет претендовать на приставной табурет в МОПТ. Возможно даже, что Южно-Африканский Союз полностью прекратит свое существование, распавшись на несколько враждебных стран и став для мира колониального тем, чем для цивилизованного, Европы были в начале века Балканы. Тем более странной кажется в этом отношении позиция Франции и некоторых государств Южной Америки. Есть серьезные доказательства тому, что оружие, которым снабжаются инсургенты, происходит именно из этих стран.

Наиболее вероятным кажется предположение, что Франция тайно поддерживает мятежников, стремясь заполучить контроль над родезийскими медными рудниками. Однако такая политика была бы преступно недальновидной…“»

Рига, 20 сентября 1979 года, четверг. Сергей Щербаков

Как и следовало предполагать, элефон зазвонил именно в тот момент, когда эльфийский царь посылал главного героя добывать недостижимую материнскую ртуть в надежде, что тот на многотрудном пути сломит себе упрямую шею и не станет более домогаться эльфийского гражданства. Я пробежал глазами по инерции еще три строки, потом с сожалением отложил томик и подошел к аппарату.

Звонили из управления. Прибыл наконец отчет по «беретте». Я пропечатал его, как обычное факсимиле, поблагодарил коллегу-жандарма и с нетерпением взялся за чтение. Чем дальше я углублялся в дебри того плохого французского, на котором итальянцы почему-то предпочитают вести переговоры с иностранцами, тем больше мрачнел.

Итальянцам, разумеется, удалось выяснить, в какой стране указанный пистолет был продан. Продан, кстати, вполне законно, судя по записям в приходных книгах компании. Но страной этой была не Мексика – если бы!.. И не Италия, и не Британский Ливан. «Беретту» приобрел три месяца назад в Канаде некий гражданин Белиза. Мне потребовалось вызвать через элефон карту мира, чтобы выяснить, где находится этот самый Белиз и что собой представляет. Оказалось – британская колония в Центральной Америке; отличается, как и большинство британских колоний, довольно либеральным законодательством в той части, что касается гражданства. Опять тупик. Даже если власти Белиза, раскачавшись и подумав месяца два, ответят на мою просьбу помочь в розыске неизвестного преступника, вряд ли оружие попало в руки нашего липового мексиканца из первых рук. Скорее всего прошло через нескольких владельцев, хотя на «беретту» не жаловались, что этот конкретный пистолет уже разыскивается за чьи-то преступления. Очень профессионально сработано. Никаких концов.

Сведений по сеньору Гильермо Мартину оказалось еще меньше. Похоже, этот фиктивный мексиканец появился на свет божий только ради того, чтобы въехать на российскую землю по каким-то своим делам и так же необъяснимо покинуть ее – как раз вовремя, чтобы избежать встречи с Третьим жандармским управлением в моем лице. Правда, один документ я все же получил – копию декларации, заполненной сеньором Мартином в Шереметьевском воздушном порту при въезде. Никаких запрещенных к ввозу товаров там, конечно, не указывалось. Германских марок и шведских крон при себе не имел, помрачающих сознание средств – не имел, огнестрельного оружия – не имел… По проверке финансовой благонадежности обыску подвергнут не был. Интересно. А какой у него номер идекарты?

– «Все страньше и страньше», сказала Алиса, – пробормотал я вслух.

Идекарта банка Стилмана – «Стальная мечта». Имеет хождение по всему миру, но только через посредство банковского картеля «Дюмон». В свободном обращении находится лишь на территории Западного полушария (исключая колонии европейских держав) и, сколько мне помнится, в Японии и Корее. Не тот документ, который обычный мексиканский коммерсант выберет для путешествия в Европу. Зато выяснить, каков из себя обладатель счета в банке Стилмана, за пределами Соединенных Штатов почти нереально – не сотрудничает банк ни с полицией, ни с органами МОПТ. Традиция такая. В охранке даже ходит фраза, что международные аферисты все без исключения пользуются или «Красным щитом», или «Стальной мечтой» – с первой можно попасть куда угодно, а со второй выкрутиться откуда угодно.

Обычно я не доверяю интуиции. Слишком ненадежная это субстанция, только мыльные пузыри из нее строить да воздушные замки ей крепить. Но теперь моя интуиция, выработанная четырьмя годами службы в охранке, во весь голос орала, что наткнулись мы с моим юным напарником на след какого-то заговора. Может, маленького, карманного. А может, способного сотрясти мир до основания – кто знает. Не то чтобы меня прельщали седовские лавры, но, согласитесь, приятно войти в историю спасителем Отечества, даже если история пишется для служебного пользования.

Однако в одиночку такие комплоты не раскрывают, как бы старательно ни утверждали обратное киносценаристы, нужно привлечь Управление уголовной полиции – это самое меньшее. Перерыть домик снова, просеять пыль и вынюхать весь воздух, потом поставить на ноги и местный отдел управления…

А для начала – позвонить Заброцкому. Он, кажется, обещал сидеть в своем отделе? Вот и посмотрим, на месте ли он.

Пока окрыленный энтузиазмом Андрей мчался на своем «патруле» к «Ориенту» – пять кварталов ровным счетом, – я успел привести себя в порядок, одеться сообразно случаю и даже заглянуть в книгу – что там дальше случилось с благородным героем Карраказом? Дальше ухода благородного героя в синюю даль я не дочитал, поскольку ворвался Андрей и потребовал вначале объяснить ему, что такого интересного содержит отчет.

Получив объяснения, он притих ненадолго.

– Да, – согласился он с видимой неохотой. – Старику это стоит увидеть.

До полицейской управы мы добирались пешком, благо дождя не было и моему драгоценному мундиру не угрожало быть промоченным, а мне – простуженным, и дорога заняла на десять минут меньше, чем у Заброцкого на авто. Вот еще один довод в пользу запрещения личных автомобилей – все равно от них в городе никакого проку.

– Как вы полагаете, Андрей, – осведомился я по дороге, – согласится ваш Старик бросить все силы на расследование или заартачится?

– Да вообще-то не должен, – с некоторым сомнением откликнулся Заброцкий. – Видно же, что дело дохлое Просусолят его, сколько по уставу положено, и отправят в архив. Но это по моему скромному разумению.

– Не надо самоуничижения, – попросил я. – Вы еще не настолько знамениты.

Секунду Заброцкий непонимающе смотрел на меня, потом осознал, что это шутка, и улыбнулся.

По случаю послеобеденного времени в здании полицейской управы было малолюдно – кто разошелся по домам, кто разъехался по местам преступлений. В коридоре же перед дверями кабинета г-на Ковальчика вообще не было ни души.

Даже эхо стука наших шагов по паркету звучало как-то свободно и гулко.

Я для проформы постучался в тяжелую дубовую дверь – вряд ли по другую ее сторону слышался хоть звук – и, с натугой повернув начищенную львиную голову, отворил упрямую створку.

Господин Ковальчик сидел за своим монументальным столом и решительно подписывал, не глядя, одну за другой бумажки, перекладывая их из внушительной горки входящих в жалкий холмик исходящих. На меня он поднял взгляд только когда я подошел к столу почти вплотную, причем во взгляде этом не читалось ни приязни, ни даже вежливого терпения.

– Добрый день, Сергей Александрович, – проговорил Ковальчик с натянутой улыбкой тоном, подразумевающим, что мы очень не вовремя. – С чем пожаловали?

В абстракции я ему даже сочувствовал – мне и самому куда больше времени приходилось проводить, принося жертвы на алтарь чиновного бумагомарания, чем на заданиях, но и соразмерять свои планы с количеством бумажек на столе губернского чинуши я не намеревался.

– Добрый день, Михаил Иванович, – поздоровался я в ответ.

– И что вы собрались мне сообщить по делу? – последние два слова Ковальчик выделил, подразумевая, что если я пришел не по делу, то лучше бы мне не занимать его драгоценное время.

– По делу фон Садовица? Что оно приобретает весьма неожиданный оборот, – ответил я. – Мы с Андреем Войцеховичем выявили подозреваемого.

– Очень интересно, – проговорил Старик саркастически. – Весь отдел третьи сутки трудится не покладая рук, а вы, Сергей Александрович, в одиночку нашли убийцу.

– Подозреваемого, – поправил я.

Старик отложил перышко. Я начал понимать, почему Андрей относился к нему с таким испуганным почтением. Тот внушал уважение одним своим видом – могучий, серьезный. Слуга царю, отец солдатам. Правда, я давно научился не судить о людях по внешности, и все же аура суровой благости немного подействовала и на меня.

– И кто же ваш, с позволения сказать, подозреваемый? – поинтересовался Ковальчик. – И где прикажете его искать?

– Искать его бесполезно, – ответил я, немного раздражаясь. Хождение вокруг да около, столь популярное в чиновной среде, меня, как человека в глубине души военного, отталкивало до последней возможности. – Этот человек, если он действительно виновен, покинул Ригу в день убийства, пределы империи – на следующий. По документам он проходит как Гильермо Мартин, но это скорее всего не настоящее его имя. Действовал он как профессиональный убийца – мы даже не можем как следует зацепиться. Поэтому жизненно необходимо, чтобы ваш отдел, Михаил Иванович, подключился к поиску улик.

– И чего же вы, Сергей Александрович, ждете от уголовной полиции?

– Необходимо детально восстановить все обстоятельства убийства, – спокойно начал я, машинально загибая пальцы для памяти, – выяснить, каким образом подозреваемый вышел на покойного профессора, с кем тот общался в городе – короче, все то же, чем отдел особо тяжких преступлений занимался и так, но в три раза тщательнее. Всеми силами. Остальные версии, думаю, можно отбросить с ходу.

В этот момент я поднял взгляд от столешницы с разбросанными бумагами на господина Ковальчика. Произошедшая с тем перемена меня поразила. Куда девалась суровая благообразность, где снисходительно-добрая улыбочка и проницательный взор? Старик синевато побелел лицом, точно упырь, пальцы его цеплялись за стол, точно пытаясь вырвать у того хоть немного твердости.

– Анджей, – произнес он куда-то за мое плечо – Заброцкому, надо полагать. О своем напарнике я как-то позабыл, думая, что тот по свойственной ему ненавязчивой деликатности остался за дверями. – Анджей, оставьте нас с господином Щербаковым одних. Немедля.

На окраине Тон-Джанкшна, федеральная территория Аляска, 14 марта 1975 года, пятница. Сергей Щербаков

Пулеметная очередь вспорола стену, как консервный нож – банку тушенки. Рваные края разреза вворачивались внутрь ангара, словно застывшая жестяная волна, с пеной, бурунчиками и барашками.

– Где засела эта сволочь? – прошептал Князев. – Ничего не видно отсюда.

– Понятия не имею, – ответил я почти неслышно. – Но надо его как-то достать. Иначе позору не оберешься.

Еще бы. Один американец против двух взводов знаменитого Северного полка. Под водительством штабс-капитана Щербакова и поручика Князева. С заданием взять и удержать наблюдательный пост и высотку над автострадой близ Тон-Джанкшна. Один американец. А то, что у нас – безответные «сударевы» северной модификации, а у американца – скорострельный станковый пулемет «джерико», никто разбираться не станет. Хотя ведь прикрывает он этим своим пулеметом, зараза, все подходы.

А взять высотку надо. Городок Тон-Джанкшн, куда нас перебросили из взятого Платинума, стоит на развилке, где сходятся три автострады – на Анкоридж, на Фэрбенкс и на порты Хейнс и Скагуэй, откуда отходят паромы на еще не захваченную нами столицу штата – Юнону. Здесь же, через Тон-Джанкшн, проходит нефтепровод. Оставив город в руках разрозненных американских частей, так и не сумевших оправиться от сокрушительного удара, мы, с одной стороны, давали им шанс отступить в порядке, не сдаваясь на нашу милость, а с другой – рыли сами себе яму. Если американцы решат все же контратаковать, основной сухопутный удар им волей-неволей придется нанести здесь. Хваленая морская пехота, как говорят, уже оправившаяся после аргентинского фиаско, не сможет высадить десант с моря – побережье контролируется Тихоокеанским флотом. Воздух тоже наш. Анкоридж, крупнейший порт Аляски, взят. Остается одно – сгружать живую силу в Хейнсе и Скагуэе и перебрасывать по той самой автостраде.

Вот поэтому в Тон-Джанкшна сосредоточивались такие силы – почти весь Северный полк, эскадра штурмвинтокрылов, артиллерия, части поддержки. А мы сидим в снегу за пустым ангаром, теряем драгоценное время и никак не можем выкурить из укрытия одного-единственного янки!

Кто-то, видно, шевельнулся неосторожно – «джерико» снова грянул очередью. Выстрелы сливались в сплошной рев. Я уткнулся лицом в снег. Посыпались жестяные щепки.

– Он так палит, будто у него там патронов три ящика, – заметил Князев.

– Трех ящиков ему на час не хватило бы, – отозвался – Кроме того, сколько я знаю янки, у него там тридцать три яшика.

Князев хмыкнул. В Платинуме мы насмотрелись на американскую запасливость. Кто-то в сердцах обозвал их «белками». Те, как известно, тоже держат подчас орехи в кладовках, пока те не сгниют. Количество боеприпасов на складах превосходило всякое воображение, но большая часть – к устарелым «кольтам» и «ремингтонам». Поговаривали, что один ретивый шериф в каком-то городке выбежал давать отпор захватчикам со «Спрингфилдом» образца аж 1903 года. Я представил себе российского… нет, лучше малороссийского городового с трехлинейкой и фыркнул про себя.

Смешного в этом на самом деле мало. Наша высадка вызывала у американцев или паралич, или приступ истерической отваги, заставлявшей их с белыми от ужаса глазами кидаться на пулемет с пистолетиком. Создавалось впечатление, что воевать они как бы не собирались, – но тогда зачем им армия? На всю Аляску, думаю, набралось бы не больше двух дюжин «джерико». Вот же, называется, не повезло.

Пулемет заговорил вновь.

– Кажется, у нашего стрелка начинают нервы сдавать, – откомментировал Князев.

Огневая точка была расположена идеально. Думаю, кто-то изрядно потрудился над ней. Кстати, вот загадка – кто и когда? Успели так замаскировать за два дня, что прошли с начала вторжения? Верится с трудом. Пулемет стоит на вершине скалы, за естественным выступом. Сзади подхода нет – точней, есть, но только для альпиниста. Почти отвесный склон, на котором даже снег не удерживается. Я бы на месте американцев его еще водичкой полил для надежности. Единственный подступ – со стороны дороги. А туда смотрит пулемет.

Будь в том пулеметном гнезде я, никто из наших двух взводов не ушел бы живым. Я бы дал нападающим подойти поближе, расслабиться… и потом полоснул бы очередью, не жалея патронов. Янки же оказался не то глуповат, не то неопытен. Он открыл пальбу, едва первые бойцы вывернули из-за поворота, и мы успели рассыпаться и драпануть в лес, под прикрытие тяжелых еловых веток и стен полуразваленного придорожного ангара. Впрочем, против «джерико» никакая хитрость не поможет. По убойной силе эта железка не уступит пушке. О чем убедительно говорят кровавые пятна на снегу у обочины.

– Норева ко мне! – скомандовал я в полный голос – за ревом «джерико» стрелок собственного крика бы не расслышал.

Норев подполз как мог близко, скрываясь от стрелка на высотке за буреломом и сугробами. Гром выстрелов стих – не то американец менял пулеметную ленту, не то просто устал. Тишина по контрасту казалась оглушительной. Снег гасил звуки, скрадывал тени.

– Поручик, – прошептал я Князеву, – кто во втором взводе у нас лучший стрелок?

– Демичев, – ответил поручик. – Егерям форы даст.

– Пусть заходит со стороны дороги. Для надежности. Норев, найдите укрытие и попытайтесь снять пулеметчика.

– Слушаюсь! – прошелестел в ответ Норев. Он всегда не говорил, а шелестел. Более тихого человека в жизни я не встречал. Не то чтобы он не мог говорить громко – нет, когда припадала нужда, он едва ли не громче всех в полку возглашал, скажем, многие лета государю императору. Но в прочие дни сама мысль изъясняться громче шепота вводила его в недоумение. В обыденной жизни он совершенно не выносил шума, и как ему удавалось не обращать внимания на грохот выстрелов, мне оставалось непонятным. Порой мне мерещилось, что он выучился так метко стрелять исключительно ради того, чтобы ему полагался штатный глушитель – как взводному снайперу.

Я зарылся поглубже в сугроб и попытался не обращать внимания на тающий у щек снег. Сколько нам еще ждать, одним святым ведомо. Говорили, что во времена Мировой войны сибирские егеря могли сутками просиживать в засадах, чтобы снять одного-единственного офицера противника. Дорого бы я дал за то, чтобы иметь в своем распоряжении эти самые сутки. Да, а еще противотанковую ракету, раз уж пошли такие мечтания. Но кто мог предположить, что нам эти ракеты понадобятся на Аляске, где танкам одна дорога – по автостраде, не съезжая? Не было тут американских танков, вот и остались мы без ракет, с одними подствольниками, от которых сейчас все равно никакого проку.

Ждать пришлось недолго. Минут через двадцать очередную паузу между пароксизмами беспорядочной пальбы прервал одиночный выстрел. Я затаил дыхание. Секунда тянулась бесконечно. А потом взревел «джерико».

Похоже, наш янки решил извести весь свой запас патронов. Пули секли ветки, долбили стволы, тонули в снегу, врезались в землю, отскакивали от камней, резали стены брошенного ангара, как ножницы. Я попытался протереть землю животом, уйти в нее, как крот, спасаясь от смертоносных плевков. А потом пулемет смолк и больше не открывал огня.

Лишь через несколько минут кто-то осмелился шевельнуть на пробу веткой. И лишь когда я встал во весь рост, изобразив из себя живую мишень на фоне стены, поднялись на ноги остальные. Норева видно не было. Этого одного мне хватило, чтобы понять, кто сделал первый, неудачный выстрел. Но я все же приказал найти тело.

Очередь из «джерико» разорвала худощавого Норева в распластанные клочья, в которых мало что осталось человеческого – только багрянец крови.

– Седых, Коничев, Алаев – пойдете со мной. Осмотрим высоту, – распорядился я, отворачиваясь. Не знаю почему, но мне стыдно было смотреть на останки Норева. Каким-то смутным образом я чувствовал ответственность за его гибель. – Поручик Князев – оставляю на вас похоронный наряд.

Хоронить, конечно, никого не будем – как тут прокопаешь каменистую, промерзлую землю? Да и некому помолиться за упокой души тех троих, что уже никогда не вернутся домой с Аляски. Но тела надо собрать, сложить у дороги, пометить видно, чтобы потом наших парней похоронили по православному обычаю.

Пулеметное гнездо при ближайшем рассмотрении оказалось довольно грубым. Мы подходили к нему с невольной опаской, будто ожидая, что «джерико» вот-вот оживет. Я поймал себя на том, что думаю об оружии, а не о человеке, который нажимал на курок, словно это злая воля пулемета держала нас столько времени на снегу. Но перед нами была всего лишь наспех сложенная из камней стенка с амбразурой. Спереди ее закрывали насыпанные сугробы, с обратной стороны подпирали набитые чем-то мешки. «Джерико» зло поблескивал на нас, дерзко уставившись в небо пучком стволов.

Рядом с пулеметом лежал стрелок. Пуля Демичева попала ему в скулу и вышла, разворотив череп, за правым ухом. Исполненное тоскливого ужаса лицо осталось почти нетронутым. «Мальчишка», – подумал я. Светловолосый, худой, нескладный. Сколько же ему лет? Восемнадцать? Ему бы подснежники сейчас девкам дарить, а не лежать в снегу на никому не нужном холме в никому не нужной Аляске. Впрочем, чего взять с американцев, которые единственные, наверное, из цивилизованных народов до сих пор считают, что защищать Отечество – это не почетное право, а повинность, которую должны отбывать все мальчишки именно в те годы, когда это им более чем противопоказано, потому что именно в эти годы смерть наиболее нелепа и ужасна…

А потом я разглядел еще кое-что. И понял, отчего глаза у моих спутников стали холоднее снега. Левая рука мальчишки была прикована к станку пулемета наручниками. Такими же, какие висели на ремне у приснопамятного шерифа со «Спрингфилдом»…

Рига, 20 сентября 1979 года, четверг. Анджей Заброцкий

Я стоял под дверями и лениво ковырял паркет носком ботинка. Паркет не поддавался.

Что за чертовщина? С каких это пор меня стали посреди разговора выставлять за дверь, точно нашкодившего мальчишку? И с каких пор Старик начал белеть лицом в беседе с заезжими жандармами? Работать со Стариком, конечно, не сахар – он двумя словами может человека в тонкий блин раскатать, уделает как бог черепаху и глазом не моргнет, – но одного у него не отнять: справедлив Старик до щепетильности. Так что же он взъярился?

Итак, мило беседуют они уже четверть часа. Что за притча? О чем говорить-то столько времени? Жаль, управа наша выстроена на редкость добротно. Сквозь могучие двойные двери даже сирена пожарная не прокричится.

Неподатливый паркет уже надоел мне до чертиков, и я перенес внимание на потолок – высокий, пересеченный декоративными арками. По свежей побелке ползла снулая осенняя муха, примериваясь, где бы учинить шкоду. Я попытался играть с собой в угадайку – куда свернет муха в своих блужданиях в следующий раз? Но быстро обнаружил, что муха читает мои мысли и из принципа поступает наоборот. Потом насекомое улетело, зевая на ходу, и я остался совершенно один. Тараканов, что ли, запустить под плинтусы на следующий раз?

Двери распахнулись с таким грохотом, что я невольно вжал голову в плечи, ожидая обвала. Щербаков ринулся по коридору с такой прытью, что я его едва нагнал. Лицо у потайного полицейского было мрачнее тучи.

– Сергей Александрович?.. – робко начал я.

Щербаков остановился так внезапно, что я налетел на него, и постоял секунду, ритмично сжимая кулаки. Думаю, в этот момент ему отчаянно хотелось передавить ручищами глотку Старика, хотя я понятия не имел, чем тот заслужил подобное обращение.

– Андрей Войцехович, – медленно и раздельно проговорил он, – скажите, будьте любезны, где у вас тут поблизости найдется аптека?

– Э… э… – я запнулся, не ожидая этакого вопроса. – За углом напротив… э… управы.

– X…хорошо, – Щербаков кивком поблагодарил меня и с места взял такой разгон, что я, поспевая за ним, переходил порой на бег.

По лестнице и через вестибюль мы проследовали в молчании – Щербаков в угрюмом, а я в ошарашенном. Только на улице агент бросил в асфальт краткое и веское: «Сволочь!», и поинтересовался зачем-то:

– Крупная аптека?

– Достаточно, – ответствовал я, окончательно сбитый с толку.

– Это хорошо, – заключил Щербаков.

Аптека действительно располагалась по другую сторону проспекта Трех императоров, на самом углу со Столбовой улицей. Над входом красовалась массивная вывеска – змея, пускающая в бронзовую чашу зеленый стеклянный яд.

Пока Щербаков беседовал с пожилым аптекарем, я почтительно стоял в сторонке, озирая медные ступки, пестики, связки сушеных травок и прочие принадлежности аптечного деда. Потом потайной агент потянул из кармана бумажник, отсчитал несколько серебряных монеток и получил в обмен стальную коробочку вроде портсигара. Меня даже интерес разобрал – что же это за лекарство в таком загадочном виде да еще за такие деньги?

Любопытство свое я смог удовлетворить быстро. Одним резким движением Щербаков раскрыл коробочку, вытащил оттуда сигарету, сунул в зубы и двинулся к выходу, на ходу нашаривая по карманам шведские спички. Вот так так, а я-то думал, он не курит…

На улице петербургский гость остановился, зажег сигарету и глубоко, нервически затянулся. Вокруг распространился характерный запах гашиша.

Еще веселее. Признаться, не думал, что в охранку берут людей с подобными пороками. Хотя, если подумать, вряд ли Сергей Александрович все свободное время проводит за кальяном. Вот уже четвертый день прошел с его приезда, а закурил он в первый раз.

– К…конопляные листья, – проговорил он после четвертой затяжки, когда руки перестали искать несуществующее горло.

– Что? – переспросил я.

– Конопляные листья, – с усмешкой повторил он. – Врачи рекомендуют в качестве успокоительного средства, особенно для невротиков, склонных к меланхолии.

– Не хотел бы вас обидеть, – заметил я, – но вы, Сергей Александрович, не очень похожи на невротика. Даже склонного к меланхолии.

Агент сделал еще затяжку.

– Спасибо, – ответил он. – Но я… не выношу самодовольных старых пней.

Такое определение Старика несколько меня удивило. Правда, лишь несколько.

– Как я понял, Старик был не в восторге? – поинтересовался я осторожно.

– Хуже, – Щербаков с изумлением воззрился на обжегший ему пальцы окурок, потянулся было за портсигарчиком, но остановился, чем меня здорово обрадовал – видел я накурившихся гашиша, сам пробовал. С непривычки голову ведет ой как сильно. Не хватало мне еще агента охранки в состоянии риз на своем горбу тащить в «Ориент». – Пойдемте. По дороге расскажу. Не в восторге – это еще слабо сказано. Для начала он не поверил ни единому моему слову. Счел меня параноиком, а вас… хм… легковерным юнцом. Так мало того, я его, видите ли, оскорбил до глубины души – приказы ему принялся отдавать прилюдно, в смысле при вас. Авторитет подрывать. С-сволочь. Схлестнулись мы…

Я представил, как немецкий «элефант» пытается проехать Зимний дворец насквозь. Впечатляющее, должно быть, зрелище. Жаль, что меня из кабинета выставили.

– Так что господин Ковальчик вообще отказал мне в неформальном сотрудничестве, – продолжал Щербаков, чуть торопясь. – Понимаете, что это значит? По глазам вижу, что еще нет. Это значит, что за каждый документ мне придется расписываться да еще заверять, что имею право на него хоть глазком взглянуть. А уж попросить о чем-то и думать забудьте! Само собой, право у меня такое есть. Даже право приказывать имеется. Только вот ради одного приказа мне столько бумаги измарать надобно будет, что, пока я закончу, и нужда схлынет. Короче говоря, мы застряли.

Он помолчал немного, пока мы пережидали семафорчик у перекрестка. Когда поднялся белый флажок, агент добавил:

– Кстати, Андрей Войцехович, вас по-прежнему оставили при моей персоне. Но от расследования дела фон Садовица вы, по сути дела, отстранены. Так что, получается, я и вас под монастырь подвел.

– Да ничего, – рассеянно отмахнулся я, поглощенный размышлениями, и добавил немного невпопад: – Вот сейчас в «Ориент» вернемся, там и поговорим.

Глава 7

«САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ВЕДОМОСТИ»,

21 сентября 1979 года

«Без помпы и излишнего суесловия была отмечена в Берлине десятилетняя годовщина со дня смерти бывшего министра культуры Социалистической Республики Германия Адольфа Гитлера. На скромной церемонии, символично состоявшейся в берлинском Дворце Отечества, присутствовали соратники этого известного деятеля экс-канцлер Альберт Шпеер, бывший председатель ДСДАП Ганс-Фридрих Либкнехт, а также нынешний министр культуры Вольфганг Бауэр.

Жизненный путь Адольфа Гитлера претерпел много крутых поворотов. Первый из них – в 1920 году, когда молодой мюнхенский художник, уже получивший некоторую известность своими изящными акварелями, решительно отринул прошлое и принял новые идеи, вступив в социалистическую партию Германии. Дальнейшая его карьера развивалась стремительно. Уже к середине 30-х годов он приобрел известность не только как живописец, но и как один из идеологов «партай», а кроме того – как создатель и проповедник нового, оригинального направления в искусстве, названного социалистическим реализмом, направления, получившего официальную поддержку еще до того, как Адольф Гитлер занял пост министра культуры в правительстве Вильгельма Пика. Назначение его на этот ответственный пост открыло путь молодому поколению немецких художников.

Однако влияние Гитлера на искусство Германии трудно назвать однозначным. Его нетерпимость преградила путь свежей мысли и в то же время открыла дорогу таким верноподданническим проектам, как перестройка Берлина по проекту будущего канцлера Альберта Шпеера, а несдержанность и необычные привычки министра стали притчей во языцех.

Политическая карьера Адольфа Гитлера бесславно завершилась с окончанием Мировой войны. Зажигательные речи министра в поддержку передела мира по социалистическому образцу не встречали отклика даже в среде «партайгеноссе». Ставший канцлером Шпеер отправил Гитлера в отставку вслед за ушедшим на покой Пиком. И, как ни парадоксально, этим он оказал искусству самую большую услугу. Лучшие работы Гитлера-художника относятся именно к послевоенному периоду.

К началу 60-х здоровье художника, подорванное наследством бурной молодости, начало сдавать. Последние годы жизни он провел в инвалидном кресле, поддерживаемый лишь заботами второй жены Евы, диктуя книгу мемуаров «Моя борьба». Ставшая облегчением от мук смерть пришла за ним лишь 20 сентября 1969 года.

В ознаменование этой даты Императорский Эрмитаж устраивает двухнедельную выставку работ Адольфа Гитлера…»

Рига, 20 сентября 1979 года, четверг. Сергей Щербаков

Дорога от полицейского управления до «Ориента» помнится мне смутно. Гашиш подействовал на мой рассудок с необыкновенной силой. Все окружающее казалось смешным до необыкновенности, до боли в животе. Отчетливо помню, что семафорчики на перекрестках представлялись мне арлекинчиками. Еще помню, как Андрей поддерживал меня за плечи и вежливо направлял в нужную сторону – иначе неизвестно, куда я с хохотом забрел бы, покуда не выветрился дурман.

В гостиницу мы ввалились с шумом: я как раз смеялся над собственным анекдотом, кстати, совершенно несмешным. Портье окинул нас осуждающим взором – дескать, а с виду приличные люди, но промолчал. Кислая его физиономия вызвала у меня очередной пароксизм уже не хохота, а сдавленного хриплого писка.

Андрей, честь ему и хвала, не оставил меня на произвол судьбы, а втащил в лифт, наорал на лифтера, не желавшего везти наверх господ, которые «так узюзюкались, что свету не видют», вытащил в коридор, довел до моего номера и довольно грубо – все же надоело ему со мной возиться – уронил на кровать. Я раскинул руки, точно пытаясь обнять всю вселенную, и попытался охнуть, но брюшной пресс болел так, как не ныл после самых зверских тренировок, и дело кончилось очередной конвульсией.

Пока я разглядывал лепнину на бордюре под потолком, Андрей о чем-то поговорил с коридорным по элефону. Принесли подносик. К моим губам приблизили стакан, и я машинально глотнул. Огненная вода пролилась в желудок и с тихим грохотом взорвалась.

Далее в моей памяти следует провал протяженностью минут в десять – все, что я делал после того, как выпил залпом стопку водки, вылетело напрочь. Очнулся я уже, когда Андрей сунул меня головой под холодную воду. Зато дурман из головы выветрился разом и полностью. Омерзительное наше положение предстало передо мной отчетливо и ясно.

Осторожно – все же применение сильнодействующих лекарств не прошло для меня бесследно – я добрался из ванной до кресла и сел, подперев подбородок руками. Андрей опасливо последовал за мной.

– Сергей Александрович, может, мне потом подойти лучше будет… – почти робко спросил он.

– Да нет, – отмахнулся я. – Присаживайтесь. Надо все же поговорить.

Заброцкий оглянулся, пожал плечами и сложился наподобие плотницкого метра во второе кресло. В воздухе повисла пауза.

Рига, 20 сентября 1979 года, четверг. Анджей Заброцкий

Некоторое время мы молча сидели. Большинство моих знакомых в подобной ситуации начинают грызть ручку, постукивать зажигалкой, рисовать чертиков, в общем, делать хоть что-нибудь. Ручки мне было жалко, зажигалка отсутствовала, а список созданных мной художественных шедевров исчерпывался карандашным наброском молочного бидона, за который я в третьем классе получил высший балл по рисованию. С тех пор любой рисунок сложнее точки я мог выполнить только с помощью линейки. Несколько минут тишина накапливалась, становясь все более вязкой и невыносимой. Как в романах пишут – «тягостной».

– Ладно, – не выдержал я. – Послушайте, Сергей… ээ, Александрович…

– Да зовите просто Сергеем, – отмахнулся Щербаков угрюмо. – Мне еще не двести.

– Спасибо. Так вот, Сергей… От расследования уголовной версии нас, по сути, отстранили. И я вижу только три возможных варианта нашей с вами дальнейшей совместной деятельности.

– Ну-ну. И что за варианты?

Я набрал полную грудь воздуха, словно перед прыжком с трамплина.

– Вариант первый. Я оставляю вас в этой гостинице и иду домой спать. А вы делаете что хотите. И я занимаюсь тем же. А встречаемся мы с вами раз в день, чтобы узнать об успехах остальной бригады.

– Оч-чень интересно, – пробормотал потайной полицейский сверхневыразительным тоном.

– Второй вариант, – продолжил я затяжной прыжок без парашюта. – Я устраиваю вам за счет Третьего управления экскурсию по рижским достопримечательностям из реестра полиции нравов. Реестр длинный – все же портовый город.

Мне показалось, что на лице господина Щербакова проступило что-то вроде брезгливости. Хотя я мог и ошибиться.

– И последний вариант. Мы начинаем вместе работать над делом фон Садовица, исходя из предположения, что причины его убийства целиком находятся в зоне интересов Третьего управления. Все.

Я перевел дух и откинулся на спинку кресла. Господин специальный агент Третьего управления позволил себе слегка усмехнуться.

– Да-а. Небогатый выбор, юноша. Ну да ладно. – Улыбка исчезла, словно ее никогда и не было, и Щербаков продолжил уже совершенно другим тоном: – Итак, Андрей, какие у нас версии? Я имею в виду, не уголовного плана, а находящиеся, как вы изволили выразиться, в сфере наших интересов?

Я облегченно вздохнул. Что ни говори, а рисковал я здорово. Тайный агент вполне мог оказаться сволочью и накатать на меня такой рапорт, после которого осталось бы только подавать прошение о переводе. А Россия велика. Это отступать у нас некуда, а посылать всегда есть куда.

– Начну с наименее вероятных. Он был связан с леворадикалами.

– Абсолютно исключено. Фон Садовиц был монархистом, причем неумеренным. Да и преподавательской деятельностью он не занимался и, следовательно, со студентами-леваками общаться не мог.

– А узнать что-то… компрометирующее… о ком-нибудь из сотрудников лаборатории, например?

– Маловероятно. Сотрудников лаборатории профессор подбирал сам, а академический совет их только утверждал. На всех сотрудников есть подробные дела. Так что эту версию проверили без нас.

– Хорошо. Следующая версия. Он открыл что-то важное, и его убили, чтобы не допустить огласки.

– Уже лучше, но тоже мимо. Фон За… тьфу, Садовиц был теоретиком чистейшей воды. Это во-первых. Что он такого открыть практически важного, не могу представить. Во-вторых, что значит – не допустить огласки? Вы представляете, чтобы он, при его-то монархизме, а главное, честолюбии, совершив крупное открытие, стал втихомолку радоваться ему в тиши кабинета? Да никогда в жизни. Если бы профессор открыл не просто важную, а даже мало-мальски важную вещь, он бы немедленно раззвонил об этом как минимум на всю академию.

– А если он не был уверен до конца?

– Послушайте, Андрей. У меня еще нет допросных пленок сотрудников профессора, но я уверен – если бы там было что-то важно, мне бы непременно сообщили. Невозможно сделать крупное открытие и скрыть это от людей, работающих рядом с тобой и занимающихся тем же, что и ты. Тем более что он был не просто их сослуживцем, а самым непосредственным начальством. Да они за пять лет должны были научиться определять, что он утром пил – чай или кофе!

– А не мог он сделать открытие уже здесь, в Риге?

– Еще как мог. Именно поэтому я так предусмотрительно забрал записную книжку профессора. Собираюсь отнести ее на кафедру химии Лифляндского университета. Но тогда приходится прийти к очень неутешительному выводу.

– К какому?

– Что у кого-то из наших потенциальных противников имеются разведывательные спутники, способные сфотографировать страницу записной книжки сквозь всю атмосферу, постоянную лифляндскую облачность и… – Щербаков мило улыбнулся, – крышу дачного домика.

– Ясно, – решил я не реагировать на подколку. В конце концов, он старше меня по званию да и по возрасту. – Правда, может быть и так, что кто-то эти записные книжки перечитал более привычным способом. Хотя это бы значило, что за ним ведется постоянное наблюдение.

– Именно. – Щербаков энергично кивнул. – А такое внимание к особе ранга фон Садовица мы как-нибудь бы да приметили.

– Тогда остается только одно. Его убили, потому что он мог повторить открытие, сделанное еще где-то.

– Логично мыслите, Андрей, – похвалил меня Щербаков. – И где же, по-вашему, могли сделать такое открытие. Я попытался собрать воедино плоды своих размышлении. Поскольку единственная область, где разработки Садовица имели серьезное значение, – это ядерная энергетика, следовательно, это должна быть страна, активно использующая ядерные топки и к России настроенная в лучшем случае нейтрально. В порядке убывания вероятности это: Британия, Гоминьдан, Соединенные Штаты, Трансвааль и Австралия.

– Две последние можете вычеркнуть, – спокойно поправил Щербаков. – Это должна быть страна, которая возможное стратегическое преимущество предпочтет мгновенной экономической выгоде. Южная Африка или Австралия просто взяли бы международный патент и стали бы стричь купоны.

– Значит, остаются три кандидата. – Я оторвал листок от лежащего на столе фирменного блокнотика и выписал столбиком: «Англия, Китай, Америка». – Надо только узнать, кто в этих странах занимался исследованиями в схожих направлениях.

– Это я уже узнал. – Щербаков достал из портфеля толстый блокнот в кожаной обложке и пролистал его. – Вот. Джон Норман, профессор Кембриджского университета, Соединенное Королевство. И Лю Сяо-Шунь, профессор Пекинского университета, Китайская Республика.

– Разрешите? – Я глянул в блокнот Щербакова, запоминая фамилии, потом достал из кармана свою собственную записную книжечку и пролистал. – Можно отсюда позвонить по междугородной?

– Через гостиничный коммутатор. А куда вы, собственно, собрались звонить?

– Одному университетскому другу, – неопределенно ответил я, снимая трубку. – Алло, барышня? Я хочу заказать разговор с Варшавой. Номер? Двести четырнадцатый. А, варшавский номер! 280-56-78.

– И что это за друг?

– Да так. Работает жрецом у оракула.

Телефон разразился длинной трелью. Я поспешно отжал клавишу внешнего динамика.

– Алло. Это вэцэ? Инженера Семашко можно?

– Кто говорит?

– Не узнал, Семга! Значит, богатым буду. Слушай, мне консультация от твоего мудреца.

– А, это ты, Анджей! Ну, валяй. Только учти, мы живыми преступниками не занимаемся. Только вымершими.

– Меня ископаемые не интересуют. Поищи-ка мне, друже, чем сейчас занимаются, – я мысленно представил ровный почерк потайного агента, – профессора-химики Джон Норман из Кембриджа и профессор Лю Сяо-Шунь из Пекинского. Есть у вас биографический раздел в большой памяти?

– Сейчас сделаю. – Я расслышал знакомый стук клавиш на другом конце провода. – Слушай, – поинтересовался Сергей Семашко, не прекращая вводить запрос в университетский вычислитель, – слышал, кого поставили завлабораторией на шестой кафедре?

– Я только знаю, что какого-то китайца из Харбина.

– В том-то вся и соль. А фамилия у этого китайца – Хуй Сунь.

– Как-как?

– Прямо так. Хуй Сунь. Кшиштоф теперь прямо так и говорит: «Я пошел на фамилию своего начальника».

– Неплохо. – Я покосился на сидящего рядом Щербакова и вспомнил, что разговариваю по междугородной за счет Третьего управления, где юмор ситуации могут и не оценить. А могут и «оценить». – Так что вещает твой оракул?

– Не так уж много. Ручка есть или тебе элефоном послать?

– Говори так. Все одно за казенный счет.

– Профессор Джон Норман, Кембридж. Родился в тысяча девятьсот сороковом. – Семга сделал многозначительную паузу. – Безвременно скончался семнадцатого ноль шестого семьдесят восьмого.

– Точно?

– Чистым русским языком по-аглицки написано.

Я зачеркнул на листке «Англия».

– Профессор Лю Сяо-Шунь вместе со всей своей пекинской лабораторией седьмой месяц занимается исследованием… – Семга сделал паузу и прокашлялся, – квантовой динамики самопроизвольных изомерных переходов.

Я поставил напротив слова «Китай» жирный восклицательный знак. Динамика изомерных переходов звучала очень внушительно.

– Ну, спасибо, Семга. Выручил.

– Ну и мощный же у них там вычислитель, – начал Семашко одновременно со мной.

На обоих концах провода воцарилась тишина.

– Что ты начал говорить? – осторожно переспросил я.

– Мощная у них машина, говорю. Наши химики как-то попробовали рассчитать одну такую реакцию. Просили три часа, заняло десять. Съели лимит машинного времени всего факультета на две недели вперед.

Я яростно зачеркнул восклицательный знак.

– Слушай, а там не написано случайно, сами они до такой жизни дошли или помог кто?

– У меня таких данных нет, – задумчиво сказал Семга. – Но могу прозакладывать оба уха и нос, что им за это посулили большой и жирный кусок соевого сала. Ни одна лаборатория в здравом уме за такую муть не возьмется. Даже если они имеют машину вроде нашей, все равно работы минимум на год. Оно, конечно, признание в узком кругу ценителей квантохимии им обеспечено, да только признанием сыт не будешь.

– А если машину классом пониже? – Я затаил дыхание.

Конечно, Пекинский университет – контора богатая, но Варшавский тоже не из бедных. Новинки к нам поступают чуть ли не быстрее, чем в сам стольный Питер. И мне что-то не верилось, что в Пекине на одну лабораторию будет работать машина, каких на всю Российскую Империю больше сотни не наскребется.

– Если у них стоит «синий дракон» или еще что-нибудь вроде нашего «Алтая-40», то они над этой заразой провозятся года два, – уверенно заявил Семга. – Никак не меньше.

Я старательно замарал «Китай» и поставил знак вопроса рядом с Америкой.

– Ну спасибо, Семга. Выручил. Домо тебе аригато.

– Тебе тоже большой банзай, – отозвался Семга. – Будь. Звони, не забывай.

В трубке раздались гудки.

– Очень интересно, – заметил Щербаков. – Только на будущее, Андрей, пожалуйста, запомните одну вещь.

– Да?

– Задавайте вопросы сначала мне. Всю эту информацию я мог получить из картотеки УПБ, не выслушивая при этом подробностей относительно китайца с неблагозвучной фамилией.

– Понял. А теперь вопрос номер раз. Кто заказал лаборатории профессора Лю копание в куче квантового навоза?

– Вопрос дельный. Кстати, я запамятовал – когда там преставился мистер Джон Норман?

– Семнадцатого июня прошлого года. Кстати, вот вам второй вопрос – каким именно образом доктор Норман распрощался с жизнью?

– Тоже хороший вопрос. – Щербаков перелистнул блокнот. – Тут вырисовывается очень интересная хронология. В июне прошлого года прощается с этим миром доктор Норман. Скоропостижно. Подразумевается, что тридцативосьмилетний профессор ничем особенным до того не страдал. Скорее всего несчастный случай. В феврале этого доктор Лю получает, как выразился ваш друг, «большой и жирный кусок соевого сала» за никому не нужную работу. А в мае в лаборатории профессора фон За… тьфу, Садовица ломается центрифуга.

– И насколько это затормозило исследования профессора?

Щербаков слегка усмехнулся.

– Погром был на несколько тысяч рублей. Но дело даже не в ущербе. Андрей, вы представляете себе, что может натворить сломавшаяся центрифуга?

– Смотря какая и как сломается.

– В тот раз из-за неплотно прикрученного болта с центрифуги слетела крышка.

Я представил себе, как здоровенный стальной диск носится по лаборатории, словно взбесившаяся циркулярная пила.

– Это ж никакой гильотины не надо!

– Именно. И только по очень счастливой случайности в лаборатории никто не пострадал. А особенно повезло самому профессору, который имел обыкновение наблюдать за работой сотрудников-практиков, стоя рядом с мирно гудящей центрифугой.

Я присвистнул.

– Лихо. Выходит, профессора уже пытались убрать?

– Выходит, так. Конечно, может, этот болт недокрутили по нашей своеобычной халатности, но в свете остального такое совпадение мне представляется чересчур сомнительным.

– Вы мне напомнили одного профессора, который читал нам лекции. Он любил приводить примеры самых диких и невероятных совпадений, а в заключение заявлял, что работник следственных органов обязан не доверять любым совпадениям, даже если ему предъявят справку от всевышнего, заверенную Эйнштейном.

– Хорошее правило, – усмехнулся Щербаков. – Итак, давайте еще раз перечислим все данные, которые у нас уже есть. А заодно закажем кофе. С бутербродами по-датски. У меня возникает недоброе предчувствие, что наша беседа затянется…

Рига, 21 сентября 1979 года, пятница. Сергей Щербаков

К тому времени, когда четвертьведерный (самый большой в гостинице) термос кофе закончился, а переходить на чай было так же бессмысленно, как принимать ванну под дождем, часы показывали полчетвертого утра.

– Так, – я потер виски и попытался огромным усилием разлепить веки. – Давайте еще раз, по новой, перечислим все данные, которые у нас есть.

Итак, пункт первый – смерть профессора. Пункт второй – профессор занимался рутением. Пункт третий – из двух иностранных ученых того же уровня, работающих над той же темой, один занят работой на год вперед, а второй исчез, предположительно, также скончался. Вывод…

– Вывода нет, – отозвался Анджей. Он уже оставил попытки сохранять хотя бы сидячее положение и развалился на кровати. Думаю, заснуть ему не давал только бьющий в глаза свет лампы.

– Вывода нет, – повторил я тупо. – Или вывод есть… Все трое больше над рутением не работают.

Анджей приоткрыл глаз. Один.

– Может, в этом и смысл? – предположил он.

– Не верю, – отрезал я. – Римляне в таких случаях интересовались: «Кому выгодно?» Я не знаю, кому выгодно вывести из игры троих ведущих специалистов по рутению, если при этом страдают три ведущие ядерные державы.

– Возможно, Норман жив, – подал идею Анджей, видимо не сообразив, что ко мне она уже забегала. И ушла.

– И искали его англичане для отвода глаз? Не-ет, тоже не верю. Но тогда остается Америка. Соединенным Штатам выгодно все, что ослабляет цивилизованный мир. К тому же идет год семьдесят девятый.

– И что? – не понял Анджей.

– В будущем году выборы, – перевел я. – В следующем ноябре американцы организованно потянутся строем к… как это у них… избирательным урнам. Не думаю, чтобы Джонсон стал серьезным конкурентом Форду, но если устроить провокацию… Нет. Тоже не подходит.

– Почему?

– Очень уж не похоже это на провокацию. Огласки нет. Недостаточно шума. Кроме того, зачем тогда исчез Норман. Убийства фон Садовица хватило бы.

И все же Америка прочно заняла первое место в списке подозреваемых. Перед глазами у меня маячили урановые кубики.

Стоп. Мне отчетливо вспомнилась апокрифическая армейская байка про сборку пистолета – когда командиру, обожавшему собственнолично ухаживать за своим «орлом», озверевший денщик подложил лишний винтик. Командира потом долго отпаивали нервными каплями, и больше он уже никем и никогда не командовал. Так, может, и я пытаюсь собрать пистолет с лишним винтиком?

А если профессора убили не потому, что исследования его связаны с ядерной силой?

Анджей мою мысль встретил в штыки. Я отчасти понимал его – по младости лет ему мерещились шпионские страсти в полный рост, перестрелки, погони на авто по скользкой дороге… Но картина обретала смысл при совсем другом раскладе.

Первым исчез Норман. Исчез с концами – или мертв, или выкраден мастерами своего дела. Потом, через полгода, профессору Лю поступает заказ на очень интересные и сугубо теоретические изыскания. А еще через полгода убивают фон Садовица, известного упрямством и самоуверенностью. И как же я не разглядел сразу?

Если Норман похищен, то все дальнейшее понятно только в одном случае – если он уже знает – открыл ли, в архиве ли откопал – нечто, имеющее непосредственное применение. Китайца заняли сугубо бессмысленными изысканиями, уплатив вперед, чтобы не вздумал бросить работу. Русского, думаю, попытались перекупить, но не учли склочного характера и верноподданнического пыла, пришлось пристрелить. А англичанин занимается своим делом в… американской? южноафриканской? чем черт не шутит – бразильской лаборатории? Или это союзнички наши пошаливают? С Францией глаз да глаз нужен, им бы волю дать – живо Наполеона вспомнят.

Только вот – что? Я зевнул и позволил векам опуститься.

– Спать, – скомандовал я. – Завтрашний день мы проведем в университатум ригензис.

Рига, 21 сентября 1979 года, пятница. Анджей Заброцкий

Я осторожно выглянул из ориентовского вестибюля на свежий рижский воздух и тут же зажмурился. Лучи вновь взошедшего солнца били в лицо. Прямо как в песне – «словно бритва рассвет резанул по глазам». А если учесть, что три часа дремы на гостиничной кушетке были довольно слабой компенсацией за бессонную ночь… Я осторожно приоткрыл один глаз и пришел к выводу, что жить на солнце все-таки можно. В конце концов, зрелище затянутого тучами неба за четыре месяца моего рижского бытия уже успело осточертеть мне на всю оставшуюся жизнь.

«Патрульчик» стоял там же, где я его вчера оставил, – на подъездной. Отогнать его ориентовцы так и не удосужились. Или просто надобности не было – не «Империал» все-таки, по ночам на лимузинах никто не разъезжает.

Щербаков спустился из номера, как и обещал, через две минуты. Увидев его заспанное лицо, я на всякий случай взглянул украдкой в зеркальце заднего вида, якобы проверяя на невидимые пылинки – неужели я еще страшнее выгляжу? Он-то ведь брился. Оказалось, не страшнее. Все же в двадцать пять такие вещи проходят легче, чем в тридцать-сколько-там-ему.

– Что, до университета далеко? – спросил Щербаков, усаживаясь в машину.

– Да нет. Минут пять ходьбы, если быстрым шагом, только не хочется машину оставлять. Мало ли, вдруг куда ехать придется. А… вы не позволите заправиться за казенный счет?

Ляпнув последнюю фразу, я прикусил язык, но было уже поздно.

– Разве управление вас газолином не снабжает? – удивился агент.

– Снабжает, – признался я. – В пределах лимита. Однако я этот лимит, извините, весь выездил еще до вашего появления.

– Кстати, Андрей, а откуда у вас своя машина? – вроде бы мимоходом поинтересовался Щербаков. – Если не секрет, конечно?

– Никакого секрета. Подарок к выпуску. Родители оплатили первый взнос, а брат взял на себя остальные выплаты. С учетом скидки для сотрудников полиции получилось, в общем-то, не так уж и много.

– А брат намного старше вас?

– На семь лет, – ответил я и, не удержавшись, добавил: – Вам его фамилия могла попасться в списках награжденных за Аляску.

– Постойте-ка… – Щербаков на секунду задумался. – Фамилия та же, что и у вас, – Заброцкий? Ян Войцехович. Летчик. Орден Станислава с мечами.

– Именно, – подтвердил я. – Тот самый орден – «На, и отвяжись!»

На самом деле я вовсе не ожидал, что Щербаков знает фамилию и заслуги Януся. Просто дернуло похвастаться.

– Надо же, какая маленькая страна Россия, – задумчиво протянул Щербаков. – Ну, когда увидитесь, передайте ему привет от капитана, который его из сугробов вытаскивал.

О-па! Действительно, тесен мир. Хотя о сугробах Ян никогда не рассказывал. А вслед за этой мыслью пришла другая – привет от капитана. А полагалось бы – от штабс-капитана. Девятый ранг. Как сейчас – титулярный советник. С каких это пор из армии увольняют с понижением в чине?

Вот и еще одна загадка.

Я завернул на боковую улочку и ловко пристроил машину к бордюру.

– Приехали, – объявил я с напускной бодростью в голосе. – А вот и ваш, как вы говорите, «университатум».

Рига, 21 сентября 1979 года, пятница. Сергей Щербаков

Университатум ригензис, а по-русски – Лифляндский университет – за сотню лет своего существования не раз перемещался из дома в дом. Нынешнее пристанище на левом берегу Двины он обрел лет десять назад, как хвастливо объявляла табличка у парадного, и еще не свыкся с ним полностью. Новые стены стесняли его, как человека – неразношенная шинель.

Расчет мой оказался верен. Лучшей библиотеки по естественным наукам я бы не нашел во всем городе. Разве что в Питер ехать, но это полдня туда, полдня обратно… За сутки едва обернулись бы, и то если поиски не займут много времени.

Надзиравший за библиотекой старый латыш с первого же взгляда показался мне редкостным стервецом. К сожалению, я не ошибся.

– Нишэм не могу помочь, – заявил этот ходячий скрюченный сучок, даже не взглянув на Андреево удостоверение сотрудника полиции, хотя тот нарочно вытащил именно удостоверение, а не бляху, которая есть у любого городового. – Польшование пиплиотекой расрешается только стутентам и препотафателям. Опращайтес в ректорат.

– Может, вы попробуете его убедить, Сергей? – взмолился Заброцкий. В глазах его явственно читалось: «Выдай ты старому пню по первое число!»

Очевидно было, что пришло время решительных мер. Я вытащил из бумажника корочку удостоверения со сверкающим позолотой гербовым орлом, распахнул его, поднес прямо к увенчанному очками носу библиотекаря и, подержав так секунду, молниеносно спрятал.

– Я бы попросил вас, – заявил я голосом, в котором слышался лязг защелкиваемых наручников… или мне так казалось? – не чинить препятствий проводимому нами расследованию.

– Та, та, – залепетал старец, отступая. – Я только хотел… инструкция…

– Инструкции надо соблюдать, – наставительно сообщил я, направляясь к каталогам.

Заброцкий за моей спиной сдавленно фыркнул.

Все же из меня не выйдет хорошего агента. Дурная слава Третьего управления создается и поддерживается во многом намеренно. Так же, как терроргруппы сознательно раскатывают на машинах с броской фирменной раскраской. Страх парализует будущую жертву. А я мямлю, чтобы зря людей не обижать.

Однако удостоверение сотрудника тайной полиции открыло перед нами двери и обеспечило неохотное подчинение старого латыша, злобно бубнившего что-то себе под нос на своем неудобопонятном языке. По здравом размышлении, я решил считать бормотание защитным рефлексом, выработанным многими годами общения с наглыми студентами.

– Так что мы все-таки ищем? – поинтересовался Анджей, когда библиотекарь вывалил перед нами на жалобно скрипнувший столик гору пыльных томов и удалился, шаркая языком.

– Отыщи то – не знаю что, – ответил я, осторожно поднимая обтянутую кожей крышку. – Рцы… он, покой, рцы, черт, тут же половина книг по-немецки… Ищем мы области применения и химические свойства рутения. Как у вас с химией?

– Только судебной, – мрачно отозвался Анджей. – Вот эту горку можно сразу отложить. Это справочник Бейльштейна. Аналитическая химия.

– Тогда беритесь за следующие.

Часы пролетали незаметно. Когда желудок настоятельно напомнил мне о своем существовании, я обнаружил, что пора уходить – библиотека уже закрывалась. Стопка исчерканных листов передо мной не уступала высотой Эйфелевой башне.

– Что у вас там, Андрей? – спросил я, поднимая взгляд на своего товарища.

– Интересно получается. – Заброцкий разложил листочки веером, как карты. – Самому по себе рутению не посвящена ни одна книга. Есть только ссылки на упоминание. И в трех из пяти книг в качестве соавтора присутствует наш клиент.

– У меня добыча побольше, – ответил я. – Четыре книги с участием фон Садовица, причем одна из них – некоего господина Чугаева, который в досье указан как учитель и научный руководитель Садовица.

– Все это, конечно, интересно, – заметил Андрей. – Но только разбираться с этим будет очень уж сложно. Поэтому я предлагаю взять наши заметки, вернуться в «Ориент» и свести в единое целое.

– А потом?

– А потом, – ухмыльнулся Заброцкий, – я исполню свою давнюю мечту.

Я вопросительно поднял брови.

– Достану какую-нибудь университетскую шишку, пользуясь служебным положением, – объяснил мой напарник.

Глава 8

«САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ВЕДОМОСТИ»,

21 сентября 1979 года

«Светская хроника.

Пришедшее сегодня из Лондона известие потрясет даже самое стойкое сердце. Младший сын его королевского величества Вильгельма IV Эдуард Виндзор тайно сочетался морганатическим браком с некой мадемуазель Элизабет Хантфорд, дочерью известного британского промышленника.

Смятение, вызванное этим сообщением в британской королевской семье, порождено не только значительным различием в положении новобрачных, но и чрезвычайной молодостью принца Эдуарда. Восемнадцатилетний потомок рода Виндзоров прославился не только замечательными достижениями в Королевской Космической академии, но и не менее блистательным беспутством, столь необычным в чопорной Англии. Однако последняя выходка стала полной неожиданностью для всех, его знавших.

«Это невероятно, – заявил профессор радарной инженерии Королевской Космической академии сэр Артур Кларк. – Ничего подобного мы и представить себе не могли».

Еще более сурово оценил поступок молодого принца король Норвегии Харальд V, с чьей младшей дочерью тот был обручен с юных лет, однако передать его высказывания дословно мы не решаемся.

Виндзорский дворец пока сохраняет молчание относительно этого инцидента, серьезно нарушающего порядок престолонаследия. Поскольку принц Уэльский Георг отличается слабым здоровьем, то шансы получить британскую корону повышаются для юной принцессы Марии и заставляют вспомнить о боковой ветви Виндзорского рода, ведущей начало от младшего брата Эдуарда VIII принца Георга…»

Рига, 21 сентября 1979 года, пятница. Анджей Заброцкий

Приподнятое настроение испарилось у меня еще на подъездах к «Ориенту». Возможно, причиной тому была опять испортившаяся погода – на небо наползали с запада серые облачка, одно за другим, точно заполняя мозаику. На Щербакова, очевидно, хандра накатила еще раньше – он кисло озирался по сторонам, видно, выискивая орлиным взором убийц злосчастного профессора.

– Слушайте, Андрей, – проговорил он внезапно, – вам не кажется, что в запарке мы совершили колоссальную ошибку?

– Какую именно? – спросил я невнятно, подавляя гаргантюанский зевок. Нет, положительно, лечь бы сейчас… на летнюю полянку, на травку, под теплое солнышко… У-у, размечтался!

– Мы полезли, как это в народе говорится, со свиным рылом, э-э, в калашный ряд. Признайтесь, Андрей, вы ведь в химии разбираетесь еще меньше моего?

– А вы разбираетесь в химии? – парировал я.

– Немного. Знаете, подпольщики-бомбисты редко закупаются динамитом в магазинах. Но ваша идея – привлечь к мозговому штурму настоящего химика – кажется мне куда разумнее собственной – с сомнительным результатом дышать библиотечной пылью.

Мое мнение о нежданном напарнике продолжало медленный и мучительный альпинистский поход на Джомолунгму. Так он еще и в ошибках признается?

– Только, Сергей Александрович…

– Сергей, – поправил меня педантичный Щербаков.

– Сергей, – взмолился я, – давайте отложим поход по ученым шишкам до завтра. Убийца от нас все равно уже ушел, спешить, в общем-то, некуда, а если я начну зевать во весь рот перед высокоученым химиком, получится неловко.

– Спешить нам, Андрей, есть куда, – поправил Щербаков. – Если ваш Старик закроет дело прежде, чем я напишу свой доклад, вряд ли меня станут слушать даже мои сверхосторожные начальники. Но вы правы – один день ничего не решит. Я и сам э… несколько не выспался.

Судя по тому, как напряглись его скулы сразу же после этой фразы, он тоже подавлял зевок.

У «Ориента» мы распрощались, и я отправился домой – компенсировать нервное напряжение и усталость здоровым сном.

Рига, 21 сентября 1979 года, пятница. Сергей Щербаков

Придя в свой номер, я окинул взглядом аккуратно уложенную постель. Нет, спать нельзя. Иначе я очнусь в девятом часу вечера, разбитый и все такой же злой, и буду маяться бессонницей до полночи, чтобы проснуться утром непригодным ни к какой осмысленной деятельности. Поэтому я отправился в ресторан – поесть. Иногда все же приходится это делать. Но даже плотный, в немецком стиле обед отнял у меня не так много времени, а до ночи оставалось еще непозволительно долго.

И вечер тянулся невыносимо медленно. Я то и дело поглядывал на часы, пытаясь прикинуть, а движется ли стрелка или вечная пружина, как водится у сложных механизмов, отказала, и теперь мой хронометр так и будет всегда показывать семнадцать сорок.

Когда часы смилостивились и показали без пяти минут шесть, я понял, что дальше терпеть невозможно. Читать не хотелось, хмарь за окном наводила тоску, а если я попытаюсь разогнать сплин чаепитием, то разорю управление и лопну сам, прежде чем добьюсь результата. В конце концов я подошел к элефону и поинтересовался, что может мне предложить на сегодняшний вечер светская жизнь губернского города.

Киносеансы я отмел сразу – поклонником серебряного экрана мне не быть. Для разного рода приемов, куда я мог бы затесаться по тому или иному поводу, недоставало подходящей одежды или хотя бы времени взять ее напрокат – поздно спохватился. К тому же сомнительное удовольствие болтаться в толпе незнакомых людей в смутной надежде нарваться на дуэль тоже не привлекало. Оставались концерты. И тут мне нежданно повезло.

Уже через полчаса, запыхавшийся, но безмерно довольный собой, я стоял у дверей Большой аулы Лифляндского университета, сжимая в кармане заветный билет и удивляясь отсутствию давки у кассы. Даже в моем родном Симбирске на такой концерт собралось бы втрое больше народу, чем мог бы вместить зал, и давали бы его не в ауле, хоть и большой (которой у нас за отсутствием университета и нет), а в зале филармонии. Впрочем, Симбирск – город большой, не чета Риге, хотя и куда более провинциальный. Сборный симфонический оркестр Рижского университета представлял 25-й опус Джона Лорда, его знаменитый «Concerto Apocaliptico».

Я не знаю человека, который мог бы устоять против чар этой вещи. Думаю, «Апокалиптическому концерту» суждено пережить века и остаться в памяти поколений рядом с Первым фортепьянным концертом Чайковского, Вторым фортепьянным Рахманинова, хором из Девятой симфонии Бетховена и «Маленькой ночной серенадой» – в ряду тех шедевров музыки, не зная которых, человек не может называть себя образованным. И потому полупустой зал стал для меня неприятным сюрпризом. Большинство посетителей концерта составляли, как я понял, пожилые преподаватели – поклонники классической музыки и студиозусы, пришедшие из солидарности с товарищами. Почтеннейшей публики, завсегдатаев концертных залов и опер, я не наблюдал, и только дюжина завзятых меломанов, распознаваемых безошибочно по нездоровому блеску в глазах, несколько нарушала гармонию черных костюмов и зеленых фуражек с черно-белым кантом – очевидно, цвета университетского знамени.

Зал был небольшой, на мой пристрастный взгляд, даже тесный для симфонического концерта, зато обильно украшенный какой-то немыслимой и безвкусной золоченой лепниной. Когда стало понятно, что больше никто не придет – то есть через пять минут после третьего звонка, – свет начал гаснуть.

На мгновение в зале наступила полная тишина, тот миг, когда воздух замирает и твердеет, ожидая рождения музыки. И в эту тишину упала первая нота. Смычки коснулись струн, и по затаившему дыхание залу разнеслись позывные Рока. Скрипкам ответили трубы, грозное пение тромбонов, перекличка Четырех Всадников. Постепенно весь оркестр присоединялся к этому повторяющемуся сигналу, и вот уже простучали копыта барабанной дробью – знак, что близится основная тема.

Первой скрипкой был, видимо, студент, бледный юноша с сальными пейсами и клочьями перхоти на старательно отчищенном, но все равно неновом – видимо, одолженном взаймы – фраке. На второй минуте главной темы я был готов простить ему и пейсы, и перхоть. На пятой я окончательно уверился, что парень зарывает талант в землю. Ему бы следовало учиться в консерватории, играть в Императорской опере или давать сольные концерты по всему миру. «Апокалиптический» трудно исполнить плохо – такова уж особенность гениальных произведений, – но ничуть не легче сыграть так, чтобы каждая грань заиграла отдельно, рассыпая мелодические искры. Скрипачу это удалось.

А вот ударные меня разочаровали. Двадцать пятый опус Лорда – одно из немногих произведений, в которых можно услышать соло барабанщика, и исполнять его надо с чувством, с напором, с радостью, если можно так выразиться, вкладывая душу, а не отстукивая по хронометру. И все же, закрыв глаза, я видел коней, и дробный перестук копыт прокатывался по залу – вот-вот проломят стену всадники на белом коне, и рыжем, и вороном, и последний – на коне вслед, и ад следует за ним… и вот-вот раздастся голос: «Иди и смотри!»

Вторая часть концерта, как это бывает, мне не запомнилась – в ней не было, как в первой, все пронизывающей темы, только переливы сложного многоголосия, напоминающие одновременно кельтские мелодии и церковный распев. Слушатели как бы получали передышку в ожидании финала.

«Тай-ди-тай, тай-ди-та-ТАМ!» – вновь пропела труба, и – вот же штуки вытворяет память! – мне припомнились позывные нашей роты. Только рация наша потише пищала. Но в эту минуту я с недостижимой прежде ясностью понял, откуда черпал вдохновение для своего опуса Джон Лорд. Как вольнодумец Бетховен сохранил для потомков революционное буйство прошлого века – поднимитесь, миллионы! – так Лорд (не хочу сравнивать его с великими, но приходится) выразил в музыке уродливую красоту современной войны. В ровном, гулком ритме барабана мне слышался голос миномета, и при каждом ударе я вздрагивал, ожидая взрыва и летящих над головой осколков. А перед глазами вставал, как живой, полыхающий лес, подожженный ракетным залпом с винтокрыла, и над заливом Кука плыли клубы темного дыма…

В миг перед финалом, когда весь оркестр включился самозабвенно в апокалиптическую скачку, я вдруг ощутил себя на месте одного из всадников. Только за моей спиной стоял не ад. За моей спиной стояло что-то такое, что я обязан был защитить. Что-то очень важное. И если ради этого я должен разрушать… Что ж, пусть будет так. Всякий сад надо прореживать.

Музыка смолкла, и наваждение рассеялось. Чего только не примерещится. Конь бледный в голубом мундире… М-да. Хотя не так я и не прав. Сколько людей за время службы я отправил в ссылку, на уран, на тот свет? С полсотни, если присчитать и членов семей… Хотя обычно интересующие меня субъекты не связывают себя семейными узами. И не считая тех, кого я убил во время Аляскинской кампании, – но это был противник, это не в счет. Так что добро пожаловать в клуб верховой езды…

Медленно разгорелся свет. Слушатели потянулись к выходу. Я подождал немного, чтобы не толкаться в потоке оживленно обсуждающих достоинства и недостатки исполнения студентов, потом тоже поднялся с просиженного кресла и вышел в проход.

На выходе из зала я приостановился, пропуская вперед милую компанию: немолодой отец семейства, чей благообразный вид потомственного интеллигента несколько портила перебитая в давние, надо полагать, времена переносица, пухленькая его супруга, ростом доходившая мужу едва до плеча, и болтающийся между ними мальчонка лет семи, напевающий себе под нос привязчивую тему «пам-па-паам, пам-пам-па-паам». Я машинально отступил, ощутил под каблуком некое препятствие и услышал за спиной возмущенное «Ой!».

Рефлекс подвел меня. Подобно собаке Павлова, натренированной пускать слюну при каждом звонке, я на всякий резкий звук реагирую весьма бурно. Вот и в тот момент я не стал раздумывать, а резко развернулся, принимая боевую стойку дзит-кун, – хорошо еще, что бить с развороту не стал, иначе непременно сломал бы ребро стоящей за мною девушке.

А так она отделалась лишь легким испугом да отдавленной ногой.

– Простите, сударыня, – пробормотал я, чувствуя, что краснею.

Девушка разглядывала меня без гнева, но с тем особенным любопытством, на которое способны только женщины и ученые. Последние так разглядывают пакостных гадов большой научной ценности в формалине, а первые – малознакомых мужчин.

– Ну что вы, сударь, – проговорила она с легкой насмешкой. – Это мне следует извиниться, что напугала.

«А она красива», – подумалось мне не к месту. Хотя красива – не то слово. Миловидна – так будет вернее. Красота подразумевает нечто симметричное, мраморно-холодное. Девушка – на глаз я дал бы ей чуть более двадцати – была восхитительно живой, и все мелкие недостатки, на которые не преминул бы обратить внимание пурист, таяли в сиянии золотисто-карих глаз. Поначалу я и вовсе не видел на ее лице иных черт, кроме этих огромных глаз, пристально, как с иконы, всматривающихся в меня.

– Отнюдь, сударыня, – ответил я и замялся – что бы такого еще сказать, чтобы продлить разговор, чтобы это эфирное создание не упорхнуло, колыхнув облаком русых волос. – После того как я увидел в губернском городе полупустой концертный зал, меня вряд ли что-то может напугать.

Как говорится, не было бы счастья. Негаданно я зацепил в душе нежданной собеседницы чувствительную струнку.

– И не говорите, – поддержала она меня. – Уже из оркестра жалуются, что в пустой зал музыка не идет. Вы приезжий?

– Да, – не стал отпираться я, пропуская девушку вперед. Мы двинулись по холодному, продутому сквозняком коридору.

– Так я и думала. Я уже помню наизусть всех в Риге, кто хоть иногда посещает концерты в ауле. И знаете что? Их до ужаса мало.

– Насчет ужаса – это верно подмечено, – согласился я – Кстати, прошу извинения. Я не представился. Титулярный советник Сергей Щербаков.

– Мне вы показались военным, – заметила девушка.

Если она и испытывала разочарование по этому поводу, то умело скрывала.

– Бывшим, – уточнил я. – Перешел на чиновную службу после Аляски.

– Ранены были? – встревоженно поинтересовалась девушка.

– Нет. – Я покачал головой. – Имел трения с командованием. Вот и пришлось заняться неблагодарным делом.

– Каким же? – Глаза девушки, начавшие было пригасать, вновь вспыхнули веселым огнем.

– Я, знаете ли, филер, – ответил я. Вот этим мне удалось ее развеселить.

– А с виду и не скажешь, – заметила девушка, отсмеявшись.

– Ну, я же не агент наружного наблюдения, – уточнил я. – Просто представитель УПБ по особым поручениям. Вот приехал к вам в Ригу разобраться с одним делом. Кстати же, как вас позволите называть?

– Эльза, – ответила девушка после чуть заметной паузы, сопровождавшейся все тем же оценивающим взглядом.

– Простите, а по отчеству?

– Карловна, – Эльза улыбнулась. – Припишите уж в досье и фамилию – Бауманн. А что же вы, Сергей… как вас по батюшке?

– Александрович, – ответил я. – Запишите в досье.

И мы оба рассмеялись.

Уже через полчаса я знал, что судьба прибалтийской немки Эльзы, как и ее семьи, не отличалась оригинальностью. Ее мать родилась в Силезии, да не где-нибудь, а близ границы, как раз на тех землях, что большую часть войны находились в руках Второй Антанты. Семье повезло лишь в одном – они успели бежать в Россию прежде, чем до их краев дотянулось всемогущее гестапо. Все, кто выжил на занятой нашими войсками земле – то есть не был повешен за диверсии и саботаж, – в послевоенной Германии считались ipso facto предателями. У нас, конечно, немцев в те годы тоже не больно жаловали – помнится, был такой недоброй памяти тайный указ о тотальной проверке благонадежности всех немцев и иных «враждебных инородцев» (сочинят же Пушкины департаментские!), – но все лучше, чем умирать с голоду, надрывая спину на народных стройках. Семье матери Эльзы повезло – они нашли дом и работу в Риге не без помощи местных соотечественников.

Отец же ее был исконным лифляндием, в котором довольно причудливым образом смешивались латышская, русская и, вероятно, еще много других кровей. Сын земского врача, он пошел по отцовским стопам, но, закончив учебу, остался в городе. Тут он и встретил будущую супругу.

На этом месте Эльза запнулась.

– Что-то я разболталась, все о себе да о себе, а как же вы, Сергей Александрович?

Я потер бороду, пытаясь выиграть время.

– Да что мне о себе рассказывать? – попытался отшутиться я. – Скучный я человек.

– А вы попробуйте, – подбодрила меня девушка.

– Родом я из Симбирска, – начал я и был вознагражден удивленным взором. – Да-да, с Поволжья. Потомственный дворянин из мещанской семьи.

– Это как? – не поняла Эльза.

– А вот так, Елизавета Карловна. В нашей семье так повелось, что почти все мужчины – военные либо чиновники. И почти каждый дослуживался до девятого ранга. Поэтому каждый в отдельности имеет личное дворянство, а вся семья как была мещанская, так и осталась. Хотя есть у меня в предках столбовые дворяне, но это не та родня, о которой принято вспоминать в приличном обществе.

Не знаю, что побудило меня продолжить рассказ. Быть может, я просто очень давно не мог ни перед кем выговориться.

– Может, помните – в конце прошлого века была мода революции устраивать?

– Помню. – Эльза улыбнулась, и глаза ее вдруг вспыхнули ясной улыбкой.

– Помните, как несколько студентов его высочество Александра Второго взорвали?

– Конечно. – Девушка вздрогнула.

– Так вот, один из них был мой двоюродный дедушка. Младший брат его, кстати, тоже потом подался в борцы с самодержавием. В семнадцатом, сразу после немецкой революции, бежал в Германию, да там через два года и умер. А вот сестра их и есть моя бабушка Мария Ильинична.

– Ох, – Эльза сочувственно покивала. – И как вас только в управление взяли?

– Не моими стараниями, – ответил я. – Но эта не та история, которую мне хотелось бы вам поведать.

– Почему же?

– Может показаться, что я жалуюсь, – объяснил я. – А я не жалуюсь. Ни на что и никогда. Во всяком случае, всерьез.

– А почему? – снова спросила Эльза.

– Бесполезно, – коротко ответил я, оглядываясь.

С начала нашей беседы я не сводил взгляда с Эльзы, не обращая ни малейшего внимания на то, куда мы движемся. Теперь у меня появилось не столько время, сколько желание отвести взгляд. Мы стояли в парке, на склоне живописной Бастионной горки. Фонари таяли во мгле, и вечерний парк, будто выписанный бледной акварелью света по аспидно-черному фону, оставлял ощущение странной, жутковатой сказки, в которую мы ненароком забрели.

– Эльза… – слова давались мне со странным трудом. – Мы увидимся еще?

– Разумеется, – ответила девушка чуть приглушенным голосом.

Мы стояли рядом, глядя вниз, в просвеченную фонарями мглу. Я нашел кончиками пальцев ее руку.

– Эльза… – Мне хотелось сказать: «Вы прекрасны», но губы почему-то проговорили: – Я посажу вас на таксо. Думаю, ваша родня уже волнуется…

Придя в гостиницу, я долго не мог заснуть. Я стоял у окна, глядел, как гаснут в Верманском парке фонари, и на душе у меня было почему-то легко-легко. Так легко, как не было ни разу с того дня, как с моих плеч сорвали капитанские погоны.

Рига, 22 сентября 1979 года, суббота. Анджей Заброцкий

Проснулся я, к собственному несказанному изумлению, на рассвете – снова ясном, не иначе к концу света. Так что к тому времени, как мне позвонил Щербаков, я уже успел не только встать, позавтракать, привести себя в божеский вид, но и воспользоваться элефоном и телефонным справочником, чтобы кое-что выяснить.

– Доброе утро, – приветствовал меня господин тайный агент.

– Доброе, Сергей, – жизнерадостно отозвался я.

– Да, доброе…

Я моргнул. Такого ответа я не ожидал никак. Да и вообще голос Щербакова звучал как-то странно. Расслабленно. Может, он вчера вечером… расслабился? Я попытался представить себе, каким образом может ублажать себя этот паладин Российской Империи, этот железный всадник. Пить? Нюхать кокаин? Развлекаться с девицами из портовых кварталов? Не верю. Ни в первое, ни во второе. Ни в третье – помню, когда я ему ничтоже сумняшеся предложил позавчера устроить экскурсию, его перекосило.

– В общем, Сергей, я нашел нам ученого-химика, – объявил я.

– Отлично, – ответил Щербаков с несколько натянутым энтузиазмом.

Да что с ним, в самом-то деле?

– Зовут его Мережинский Павел Корнеевич, – продолжил я. – Стар, опытен, от преподавания почти отошел. Сегодня он свободен – я проверил.

– Превосходно, – рассеянно отозвался Щербаков. – Вот к нему и поедем. Только знаете, Андрей…

– Что?

– С вашего позволения, я лучше сам позвоню ему, чтобы предупредить. Боюсь, ваша молодость его введет в заблуждение.

Ну правильно. Что еще ожидать, когда при первом взгляде на меня умудренные жизнью старцы бормочут «Молодо-зелено»?

Когда я подбирал своего напарника у «Ориента», Щербаков уже пришел в себя. Расспрашивать его о причинах столь странного утреннего поведения я не рискнул.

Рига, 22 сентября 1979 года, суббота. Сергей Щербаков

Удивительно милый нам попался профессор. Чем дальше, тем меньше он мне нравился. Похоже, Россия становится страной благостных старичков. В общем-то, такое положение вещей у нас не новость – еще во времена Московского княжества бояре кичились старшинством. Не умом, не умением – старшинством. Слово-то какое. Кто старше, значит, тот и прав. Кто это из знаменитых французов бросил походя, что опыт зрелости есть заменитель ума, значительно слабеющего с возрастом?

Впрочем, обвинить профессора Мережинского в старческом маразме не поворачивался язык. Он беспрерывно пододвигал к нам мисочки и вазочки, выставленные на стол домоправительницей, хитровато подмигивал, сиял в свете электрических канделябров лысиной в венчике бумажно-белых остатков шевелюры и, не успевая прихлебывать стынущий чай, сыпал байками из жизни студентов-химиков. Истории попадались действительно смешные, и рассказывал их профессор со смаком. Особенно мне понравился «сказ о том, как студент-химик хлорацетон получал». Заброцкому пришлось объяснять, что есть хлорацетон, я уже знал – по долгу службы. Слезогонные средства, особенно те, что нетрудно наварить дома, относятся к моему ведению. Этот самый студент колбу с полученным продуктом от излишнего усердия понюхал. Прочитал, видите ли, что указанный химикат «обладает специфическим запахом». От могучего студенческого чиха колба упала на каменный пол, и факультет пришлось эвакуировать.

Насторожился я, когда в потоке анекдотов промелькнула история, мне уже знакомая – «сказ о том, как лаборант крышку центрифуги плохо привинтил».

– Стоп! – резко оборвал я разговорчивого хозяина. – Вы уж простите, Павел Корнеевич, что перебиваю, но уж больно меня ваша история заинтересовала.

– А что? – спросил в свою очередь профессор.

– Да, видите ли, уже попадалась мне такая история из жизни. Только совсем в другом месте и в другое время. Вот и интересно мне – часто ли такое случается?

– Не то чтобы очень, – ответил профессор. – Сущее, государи мои, разгильдяйство, если вы меня спросите. Центрифуга – она же не игрушка, крышку прикручивать надо плотно, а то пойдет гулять от стены к стене.

– Значит, нечасто, – повторил я. – И сама собой она отвернуться не может?

– Да помилуйте! – всполошился профессор. – Так и до смертоубийства недалеко.

Значит, не случайно отвернулась крышка в лаборатории фон Садовица этой весной. Не случайно.

– Или убило кого? – озаботился господин Мережинский, отставляя чашку.

– Да нет, господин профессор, не убило, – покачал я головой. – Мы к вам вообще-то совсем по другому делу.

– Я весь обратился в слух, – напыщенно проговорил Мережинский и заговорщицки улыбнулся.

– Недавно в ваших краях… э… погиб один видный ученый, приезжий… – начал я.

– Это профессор фон Садовиц? – перебил меня Мережинский. – Как же, как же. Наслышан. Ужасная трагедия. Так нелепо, так дико…

– А вы его знали? – удивился Заброцкий.

– А как же! – обрадовался старичок. – Каждую осень он к нам приезжал последние лет двадцать. Мы с ним весьма сдружились. Только подумать – всего неделю назад сидели мы с ним, пили чай…

– А когда вы его последний раз видели? – насторожился я.

– В прошлую субботу, – с охотой ответил профессор. Значит, за день до убийства.

– Я к нему часто заходил, благо служба мне теперь не мешает, – улыбнулся Мережинский – Во вторник как раз собирался… – Улыбка его погасла.

– Скажите, не встречался ли вам вот этот человек? – Я вытащил из портмоне и показал профессору фото Гильермо Мартина.

Мережинский повертел квадратик плотной бумаги в руках.

– Да, кажется, встречался. Правильно, – решительно заключил он, – встречался. Предвидя следующий ваш вопрос, Сергей – можно просто Сергей, вы ведь по сравнению со мной совсем еще юноша?.. – расскажу, как он ко мне явился.

Профессор принял лекторскую стойку, а мы с Андреем обратились в слух – уже серьезно.

– Знаете, когда он появился на пороге, я страшно обрадовался. Нечасто мне приходилось встречаться с гостями из экзотических стран вроде Мексики. Да и представился он о так расплывчато, что мне – убей бог, не пойму, как показалось, будто он мой коллега, химик. Потом оказалось, что он больше физик. А еще позже выяснилось, что он вовсе не ученый, но я бы его и без того выставил.

Мы подняли брови.

– Не понравился он мне, – объяснил профессор. – Когда столько лет со студентами имеешь дело, опыт помогает. Сразу видишь, кто талант, кто болван, а кто вроде и хороший человек, но вот ученого из него не выйдет. А этот… Было в нем нечто отталкивающее. И все-то он меня расспрашивал, что, да как, да почему и зачем. А ведь я о нем почти ничего не знаю.

– А о чем именно он вас расспрашивал, Павел Корнеевич? – поинтересовался я вполголоса.

– О фон Садовице, – без колебаний ответил профессор. – Сразу и не поймешь, а каждый вопрос в одну сторону смотрит. Особенно исследования коллеги фон Садовица его интересовали.

– Какие исследования? – насторожился я.

– Комплексов рутения, – ответил Мережинский недоуменно.

– Что-то я вас не пойму, господин профессор, – усомнился Заброцкий. – Если этот тип вовсе не ученый, то зачем ему комплексная химия?

– Это, – развел руками профессор, – не мне судить. Скажу только, что в химии он разбирается посредственно.

В моем мозгу забрезжила идея.

– Скажите, профессор, – медленно произнес я, – лучше вас этого в Лифляндии никто не знает – какими необычными свойствами обладают комплексы рутения?

– Какие комплексы? – ехидно покосился на меня Мережинский. – Нитрозные? Аммиачные? Органические? Это же целая наука. Кроме профессора фон Садовица, земля ему пухом, мало кто мог бы вам ответить на такой вопрос. А вкратце – слушайте…

«Вкратце» растянулось на четверть часа. Искра в моей голове начала гаснуть.

– А каталитическая их способность, – вещал Мережинский, – вообще поразительна. Правда, обуздать ее удается редко.

– А что можно было бы получать на рутениевых катализаторах, если бы не эти сложности? – Я затаил дыхание. И чудо свершилось.

– Да что угодно! – взорвался профессор. – Если бы удалось повысить их селективность, цены бы им не было в органическом синтезе! А повысить стойкость – можно было бы атмосферный азот связывать без всяких хлопот…

Его несло, но я уже не слышал. Значит, рутений действительно может получить промышленное значение. Синтетическая химия… миллионы пудов продукции, которые можно получать при помощи волшебных катализаторов… Да, это стоит убийства. Если заветное открытие уже сделано и осталось только не допустить его повторения, сорвать миллионный, куда там, миллиардный куш! Я попытался представить себе миллиард рублей, и у меня закружилась голова. Даже если в платиновых десятиимпериалах – десять миллионов монет…

– Спасибо, Павел Корнеевич, – с чувством произнес я. – Вы нам очень помогли.

– Не за что, – ответил Мережинский, внезапно успокаиваясь. – Невелика заслуга. То же самое вы могли узнать, посидев денек-другой в нашей библиотеке.

– Вот этого-то денька у нас и нет, – ответил я. – Пока мы с вами беседуем, убийца заметает следы.

– А кроме того, – продолжал профессор, нимало не смущаясь, что я его перебил, – вряд ли вам это пригодится. Николай Генрихович никогда прикладными исследованиями не занимался. Он ведь ученый, а не… не инженер-химик.

– Ну, так ведь и вы не инженер-химик, Павел Корнеевич, однако помочь нам сумели. Скажите-ка, на ваш взгляд, какое самое… волшебное… применение мог бы найти рутений?

– Если бы да кабы… – завел профессор.

– Знаю, знаю, гипотез измышлять в научном мире не принято, но все же?

– Все же? Синтез аммиака.

– Аммиака? – Заброцкий поднял брови.

– Вы, молодой человек, где учиться изволили?

– В Варшавском университете, – ответил Андрей.

– Ах да, – Мережинский взмахнул рукой, – все забываю, что вы не мой студент, а сыщик. Откуда вам знать величайшую из наук? Синтез аммиака, молодой человек, – это величайшая проблема. Вся промышленность, все сельское хозяйство держатся на азоте, а связывать его приходится через аммиак, в каталитических колоннах, под давлением в сотни атмосфер. Видели когда-нибудь, что водород под таким давлением со сталью делает?

Мой товарищ приуныл.

– В лабораторных условиях то же самое можно произвести в пробирке, – продолжал профессор. – Некоторые микробы способны связывать азот. А промышленность по-прежнему вынуждена пользоваться колоннами, потому что не найден подходящий катализатор.

– По…нятно, – пробормотал я. – Что ж, профессор, спасибо вам за помощь. Уж простите, что столько времени отняли…

– Да что вы, – отмахнулся Мережинский. – Ко мне не так часто приходят гости, чтобы им не радоваться. И… вы ведь, собственно, дело о гибели Николая Генриховича расследуете, верно?

Я кивнул.

– Тогда помоги вам бог, – твердым, очень серьезным шепотом проговорил профессор. – Помоги вам бог.

Глава 9

«САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ВЕДОМОСТИ»,

22 сентября 1979 года

«От нашего специального корреспондента в Бухаре:

„Его высочество наследник престола цесаревич Михаил Александрович, прибывший вчера в Бухару, был принят сегодня сиятельным эмиром Абдуррахманом. Обсуждались, помимо прочих, вопросы стимуляции торговли, а также проблемы строительства Индийско-Туркестанской железной дороги. Как известно, эмир Бухарский является одним из крупнейших пайщиков Индийско-Туркестанской торговой компании, которая наиболее заинтересована в появлении надежных и дешевых транспортных путей в этом регионе, однако, по мнению эмира, Российская Империя также выиграет от постройки современной железной дороги между Карачи и Бухарой, пересекающей Индийский Пакистан, Афганистан, Российский Туркестан, а также ханство Хорезмское и эмират Бухарский, а потому должна взять на себя часть расходов на ее строительство…“»

Рига, 22 сентября 1979 года, суббота. Сергей Щербаков

По случаю превосходной погоды мы в виде исключения решили провести очередной мозговой Drang не в осточертевшем ориентовском нумере, а в Верманском парке, чуть ли не под окнами гостиницы. Сияло с высоты солнце, слетали с лип золотые кружочки, укладываясь в сусальный ковер, визжали от радости ребятишки в детском уголке и серьезно вышагивали пожилые господа, похожие на раскормленных аистов. С угла Елизаветинской и Дерптской доносились редкие вопли лоточника, безуспешно пытающегося распродать никому не нужное эскимо.

– Что ж, Андрей, – заговорил я, когда мы уселись на скамейке, каким-то чудом не занятой еще почтенными дамами и молодыми матерями, облюбовавшими этот тихий парк для субботних гуляний, – кое-какого прогресса мы добились. Из трех слагаемых обвинения у нас есть два.

– М?..

– Мотив и возможность, – пояснил я. – Проблема в том, что у нас до сих пор нет обвиняемого. Сеньор Мартин, или как его там, всего лишь исполнитель. А вот кто заплатил ему, кто дал указания, мы пока определить не в силах.

– Как я понял, – заметил Заброцкий, – идти по следу этого Мартина бесполезно.

– Совершенно, – согласился я. – Во-первых, след давно остыл. Это не наши воры, за которыми можно идти хоть от Питера до Камчатки. Во-вторых, даже если мы и найдем господина Мартина, то звать его будут уже не Мартином и на весь месяц сентябрь будет у него железное алиби. Скажем, загорал он. На пляжах солнечного Белиза. И поди докажи, что это не так. А в-третьих, я сильно сомневаюсь, что его можно будет связать с… клиентом.

– С кем-кем? – не понял Заброцкий.

– В тех кругах, где возможно купить человеческую смерть, – объяснил я, – желающих выложить свои деньги за столь сомнительное приобретение называют клиентами. Слово «заказчик», придуманное газетными писаками, не любят сами убийцы, считая, что оно ставит их на одну доску с разносчиками «домашних обедов» за пятиалтынный по казенным конторам – ну, блины заказали, а к ним труп, извольте-с…

Заброцкий рассмеялся.

– Ничего смешного, коллега. Виновного нам придется искать другими путями. Пользуясь, прошу заметить, одной лишь интуицией. Потому что вещественных улик у нас нет.

– Да как же их искать-то? – выпалил Андрей в явном смущении.

– На воре, – назидательно произнес я, – шапка горит. Сами себя выдадут. Нам бы только догадаться, в чем. Понимаете, Андрей, у них ведь времени не так много. Иначе не пошли бы на убийство.

– Убийства, – поправил меня мой товарищ.

– Верно. Кстати, напомните мне разузнать, что случилось с мистером Норманом, – уж больно интересно. Так к чему это я… – Мысль выбилась из колеи и забуксовала. – Да, вот. Весь расчет наших… клиентов, как я понял, на том и строится, чтобы сорвать куш, пока соперники не пришли в себя. Значит, времени у них не хватает катастрофически. Представьте, новое производство, с нуля запущенное, заводы, фабрики, аппараты химические… Это же все купить надо, на место доставить, возвести. Незаметно такие дела не проворачиваются. Может, военные бы могли. Но в первых-то кандидатах у нас как раз промышленные титаны.

– Еще люди, – вставил Заброцкий словечко в мое беспорядочное извержение.

– Что?

– Люди. На заводах обычно люди работают. Простой трудяга ладно, а квалифицированные инженеры? Их тоже найти надо, нанять…

– Отлично, Андрей. Может, пойдете к нам в охранку работать? – неловко пошутил я. – У вас склонность к логическому мышлению для сыскного работника прямо-таки необычайная.

– Нет, Сергей, не пойду, – в тон мне ответил Заброцкий. – Родня не поймет.

Мы ухмыльнулись оба.

– Значит, надо разузнать, какие концерны в последнее время совершали странные, интересные, необычные закупки…

– Рутения, – подсказал Заброцкий.

– Почему рутения?

– Ну, для промышленного производства катализатора надо его много, – промямлил мой товарищ. – Я так думаю…

Я потер лоб.

– Не иначе старею. Я почему-то настроился проверять трубы, знаете, колонны газовые, компрессоры. А ведь рынок рутения невелик, и отследить покупателя… Точно. Вот почему я пропустил эту мысль. Думаю, этот след уже заметен. Хотя поглядеть все равно надо.

– И рынок труда, – подсказал Заброцкий еще раз.

– Абсолютно точно. И тогда у нас, с божьей помощью, окажется в руках устроитель этой комедии. А теперь давайте, – я оглянулся в поисках лоточника, – давайте-ка съедим по мороженому в честь таких успехов. Эй, любезный!

Рига, 22 сентября 1979 года, суббота. Анджей Заброцкий

– Поздравляю, Андрей, – иронически заметил Щербаков, когда мороженое было съедено. – Мы только что заработали еще один выходной, минимум до вторника.

– Это почему же? – не понял я.

– Такой вот запрос, – пояснил Щербаков, – питерская бюрократия будет со скрипом пропускать через свои внутренности самое малое день, а скорее всего два. Завтра воскресенье, когда все добрые люди идут в церковь, и работать, сами понимаете, в это время грешно. Вот и считайте.

– Понятно. – Я на секунду задумался. – Сергей, а зачем нам доставать левой рукой правое ухо, если мы можем получить половину ответов уже сегодня?

– Это каким же образом? – удивился Щербаков.

– Очень просто. Садимся на машину или, еще лучше, на поезд и едем в Вильно. Это два часа. Там являемся в штаб округа и начинаем пробивать головой чиновничью стену, ограждающую местный вычислительный узел. Это еще два-три часа. А сама обработка запроса займет, я думаю, никак не больше часа. До ночи обернемся.

Щербаков снова замер в позиции море-волнуется-раз.

– Ну-ка, объясните мне ход ваших рассуждений, юноша, – попросил он.

– Все очень просто, – повторил я. – Между охранкой и военными существует разделение труда, ведь так? Охранка занимается людьми, а военные – техникой. Поэтому интересующие нас данные о фирмах в любом случае будут добыты из Большого вычислителя разведки, из Генштаба. А сутки, о которых вы говорили, уйдут на бесполезную бумажную возню – сопроводительные записки, сопроводительные отписки и так далее. И даже получив наш заказ, военные будут его выполнять не в порядке поступления, а так, спустя рукава, когда на вычислителе будет посвободнее. Зато, пробившись к виленскому узлу, мы получаем доступ в режиме реального времени. А если учесть, что военный вычислитель на порядок мощнее машин Третьего управления…

– Мальчик, – медленно произнес Щербаков, – ты хоть понимаешь, что ты говоришь? Тебе таких вещей не то что знать не полагается, тебе знать не полагается, что такие вещи вообще существуют. Того, что ты мне сейчас рассказал, с лихвой хватит, чтобы законопатить тебя на пяток лет куда-нибудь в Туркестан или к белым медведям.

На миг я действительно струхнул, но потом опомнился. В самом деле, какого черта…

– Покорнейше довожу до вашего сведения, господин титулярный советник, – ради такого случая я даже вспомнил чин Щербакова в табели, – что проект так называемой сети был напечатан в журнале «Техника – молодежи» еще шесть лет назад. А что касается вычислителей Генштаба, то статья о них была напечатана во французском журнале «Зарубежное военное обозрение» в ноябре прошлого года. Аналогичные статьи были помещены в английском «Технология войны», немецком «Солдат и техника» и добром десятке подобных изданий.

От этой речи Щербаков прямо-таки съежился. Я безжалостно продолжал бомбардировать его фактами и цифрами.

– В этой статье говорилось, что военное министерство России заказало концерну «Объединенные вычислительные системы» пять счетно-аналитических комплексов, каждый из которых будет состоять из семи яблочковских машин «Орион-7М», скомпонованных в единый узел. Предполагается, что один из этих комплексов будет передан Управлению стратегического планирования Генштаба, а заодно подключен к имитационному вычислителю Академии Генштаба, благодаря чему слушатели академии смогут проводить командно-штабные учения любого уровня с необычайно высокой степенью достоверности. Второй будет передан разведке, третий – Генштабу флота, а два оставшихся скорее всего уйдут к ракетчикам.

Выложив эту бомбу, я выжидательно посмотрел на Щербакова.

Примерно полминуты тайный агент молчал, пребывая в состоянии некоего ступора, после чего разразился слегка натянутым смехом.

– Секретим, – сумел выдавить он между двумя приступами. – За семью замками все держим и за десятью печатями. И от кого, спрашивается? Если любой студентик может открыть журнал и…

– Да уж ясно, что не от чужих, – подыграл я Щербакову. – От своих секретим. А то, не дай бог, узнает кто-нибудь, в какую копеечку все это обходится.

– Ну ладно. Давайте, правда, потише, а то не ровен час услышит кто. – Щербаков наконец подавил очередной приступ смеха и выпрямился. – Так что вы предлагаете?

– Да пойдемте, – пожал я плечами. – А что будет, если услышат? Пойдут по свету тайны гулять?

– Не-ет, – отмахнулся Щербаков. – Настучат нам же, в охранку, потом объясняться.

Маньчжурия, окрестности российской военной базы «Белинка», 13 марта 1975 года, четверг. Анджей Заброцкий

– Перекур десять минут.

Я подложил парашют под голову и принялся лениво наблюдать, как старенькая «Висла», натужно гудя моторами, пытается вознести на три километра очередную порцию прыгунов. Ну, еще немного, еще чуть-чуть… Ага!

В небе за самолетом распустились белые одуванчики. Пять, десять… двадцать пять.

И все равно возят по чайной ложке в час. Две старые «Вислы» на полк – это же китайским курам насмех. Три часа дня, а все еще первый батальон прыгает. А мы – вторая рота второго. Так что по всему видать – до нас очередь сегодня не…

Я попытался повернуться поудобнее. Интересно, в какой Монголии они эти «Вислы» откопали? Во Внутренней? Выпускать их «Сикорский» прекратил еще в пятьдесят восьмом. По лицензии их до сих пор всякие товарищества лепят, но это-то подлинные. Полк деда на таких в Мировую снабжали. Ну там, модернизация, консервация… Все равно лет семь назад, самое позднее, их должны были списать подчистую или в крайнем случае запродать по деревням на воздушный извоз. А эти дожили. И не капусту с зерном возят, а нас, защитников Отечества. Взлетел, набрал высоту, выпихнул ногой под зад и пошел по новой. Двадцать пять человек за раз. В войну, бывало, и по сорок набивали, но тогда эти этажерки хоть новые были. А то как вчера взлетали: скрипит, дрожит. Так и хочется побыстрее выпрыгнуть, пока самолет в воздухе не развалился.

Я закрыл глаза. Подумать только, полтора месяца назад сидел я себе в теплой аудитории Варшавского универа и спокойненько писал конспект. И на тебе! Господа резервисты, па-а вагонам! Одно утешает: не один я так погорел. С инженерного факультета треть курса в танкисты загремела. Так что должны в профессорском совете что-то придумать, льготы там какие-нибудь… Самое паршивое, что неизвестно, сколько эта катавасия продлится.

И еще неизвестно, попаду ли я в полк, к которому приписан, – Третий егерский полк резерва, отряд, которого в мирное время нет. Про сибирских и уссурийских егерей все знают, а вот что в резерве у командования таких полков еще два, вспоминают редко. А я как загремел вместе с сокурсниками в «мусорную бригаду» якобы резервного якобы десанта – пехтуры с парашютами, – так и остался. Видно, не судьба. Пока мое прошение о переводе в этаком бардаке доплывет до нужной инстанции, мобилизацию отменить успеют.

Спать хочется страшно. Только успел к варшавскому времени приспособиться, на тебе – Маньчжурия. И все сутки вверх ногами. Ночью заснуть не могу, днем хожу как муха осенняя.

И все-таки – почему на весь полк только две старые «Вислы»? Даже если командование совсем свихнулось и первые полки будут выбрасывать одновременно, все равно десяток самолетов должны были наскрести. Были же они год назад – по штату положены, ан нет. Корова языком слизнула или турки сперли? Как говорит штабс-капитан Медведко, «напрягите ваши разведывательные способности». Тем более что наш второй батальон ориентирован на разведку – в отличие от первого, которому положено изничтожать то, что мы найдем.

Данных для размышлений много. Правда, данные эти получены по солдатскому телеграфу. Глухой слышал, что слепой видел, как немой говорил. Говорят, например, что к северу от нас десантура тренируется. И у них тоже самолетов нет. А вертолеты только грузовые, из приписанных.

Допустим, десант – это отдельная песня. Лебединая. У них на каждую рязанскую морду столько вооружения навешано – танки с дороги разбегаются. А уж их вертолет крейсер с одного залпа утопит, и пузырей не останется. Даже бронеходы у них свои есть – легкие, колесные, но какой-никакой транспорт. Лучше, чем на своих двоих топать. А мы вместо этого технику вероятного противника изучаем. На плакатиках.

Тоже интересно, как наше командование себе это представляет? Сбрасывают нас в ихнем Техасе с нашенской «Вислы». Мы, значит, закапываем парашюты, берем в каждую руку по автомату и бодро шагаем к ближайшему шоссе, где и разбиваем американскую автоколонну. После чего извлекаем из-под обломков родной «Харламов-Давидович», который в Детройте по одесской лицензии штампуют, и начинаем раскатывать по Америке. Красота, блин! Правда, командование допускает, что «Харламов» мы можем и не найти, а с американским «Фордом» не справимся. Поэтому потренируйтесь-ка, парни, в марш-бросках. По гаоляну. Этот гаолян уже всех за… Я теперь понял, зачем китайцам столько огнеметных танков, – они ими дороги сквозь гаолян прокладывают.

Хэйка банзай. Кстати, с танками тоже что-то странное творится. Такого количества танков, которое мимо нас каждый день проползает, не то что в Забайкальском округе – во всей Сибири не наберется. С утра до ночи пыль столбом. По ночам гремит. Третьего дня на полигоне стрельбы были, так я потом специально после отбоя в канцелярию пошел. Любопытство меня разобрало – что это у них за опознавательные знаки не русские какие-то. И точно, не русские. Румыны с венграми. Союзники наши ненаглядные. Они-то что в Маньчжурии забыли?

И вообще, на кой черт нас всех тут держат? Китайцам мощь российскую демонстрировать? Пока мы только обычный российский бардак демонстрируем. Нападают на нас всегда внезапно (коварно, подло, из-за угла), и мы нападаем тоже внезапно. Для себя держать всю эту орду в Маньчжурии имеет смысл при одном раскладе – если нас в скором времени на корабли будут грузить. Ну а дальше куда? На Гавайи? И где там егерям действовать? Спрятаться в кратере и, пардон, ягодицами дыру заткнуть, чтобы лава не вытекала? Или прямо в Америку танковым десантом? А янки будут спокойно смотреть, как вся эта «Непобедимая Армада» к их берегам ползет? И ни у кого так-таки не возникнет мысли вывести в море авианосец, какими бедная, но гордая страна Америка так славится, построив аж четыре штуки, и утопить нас с воздуха?

Бред какой-то. Либо у кого-то наверху крыша окончательно поехала, либо все это гениальная стратегическая комбинация. Впрочем, большинство гениальных стратегических комбинаций – это дикая авантюра, прошедшая по невероятной халяве.

– Па-адъем!

Ну вот, начинается.

К очереди на посадку бодрым шагом подошел капитан Педирка. Откуда у приятного во всех отношениях капитана такая дикая фамилия, спросить никто не осмеливался, но поговаривали, что Педирка не случайно просит называть себя против всяких правил по имени-отчеству.

– Прыжки отменяются, – объявил капитан, и все примолкли. – Объявлена часовая готовность к погрузке.

Часовая готовность – то, что по-обывательски зовется «сидим на чемоданах».

– А куда летим? – робко поинтересовался какой-то несчастный мой коллега-студент, не до конца усвоивший войсковой устав.

Капитан Педирка смерил его брезгливо-жалостным взглядом.

– Рядовой, вы не слушаете радио? Четырнадцать часов назад началось вторжение на Аляску.

Тракт Рига-Митава-Вильно, 22 сентября 1979 года, суббота. Анджей Заброцкий

К моему немалому сожалению, на утренний виленский поезд мы безнадежно опоздали. Ждать следующий не имело смысла – он отправлялся только через два часа.

– На самом деле все не так уж и плохо, – успокоил я Щербакова, выруливая с нобелевской заправки. – Машина хорошая, а дорога, спасибо родной армии, не хуже, чем в какой-нибудь соцстране.

– А здесь-то армия как руку приложила? – полюбопытствовал Щербаков.

Я было решил, что он просто подначивает меня на разглашение очередной порции секретных сведений, но потом сообразил, что он и в самом деле мог не знать этой истории, если не имел отношения к авиации.

– Видите, какая шикарная дорога, Сергей? Бетон, шесть полос, прямая как стрела. А сделано все это из-за того, что какие-то мудрые головы в Генштабе рассудили, что в случае войны аэродромы, а точнее, их взлетно-посадочные полосы, будут одной из наиболее вероятных целей поражения. Поэтому любая магистраль стратегического значения, вроде дороги 45-19 Рига-Митава-Вильно, по которой мы сейчас несемся, спроектирована с таким расчетом, чтобы в случае необходимости использоваться в качестве ВПП полевых аэродромов… – Я сделал паузу, целиком сосредоточившись на обгоне многотонного «Запорожца», тащившего за собой еще более длинный прицеп, и закончил: – … Каковой может послужить любой прямой отрезок дороги длиной не менее версты.

– Слушаю я вас, Андрей Войцехович, – задумчиво произнес Щербаков, – и прямо любопытно становится. Может, вы мне еще что-нибудь интересное расскажете, из числа того, о чем простые граждане вроде вас давно уже осведомлены, и только мы да контрразведка продолжаем пребывать в тягостном неведении. Дорога, знаете ли, длинная.

– Да сколько угодно, – ухмыльнулся я. – Можно начинать? Итак, история первая.

Семьдесят четвертый год. Расейский Генштаб в поте лица разрабатывает план знаменитой Аляскинской операции. Начинают закладывать данные в вычислитель – не тот оракул, к которому мы сейчас едем на поклон, а старый, поменьше. Данные самые различные – толщину снежного покрова, прогноз погоды по данным спутниковой сети, рельеф местности и так далее. Вычислитель все это переваривает и заявляет – операция невозможна. Оп! Генштаб падает. Опоры рушатся. Срочно зовут дежурных операторов в звании не ниже штабс-капитана, те производят машине промывку мозгов питьевым спиртом, наливаются сами и начинают скармливать магнекарты по новой. Вычислитель пережевывает их и выдает: «Операция возможна». В Генштабе ликование, штабные на радостях обнимаются, а вычислитель бодро выдает дальше: «Подготовка к операции. Первый ядерный удар воздушный, мощность пятьдесят килотонн, цель – Анкоридж. Второй ядерный удар: воздушный, мощность тридцать пять килотонн, цель…»

Штабисты сворачивают хоругви и осторожно так уточняют: «Операция планируется БЕЗ применения ядерного оружия», на что вычислитель радостно отвечает: «Операция невозможна».

В штабе паника, срочно вызывается Главный Оператор в звании майора, который с тихим матом лезет внутрь вычислителя, выдирает с мясом пару блоков, закорачивает оставшиеся куском кабеля, и только после этого вычислитель наконец сдался и начал работать так, как от него хотели.

– Очень интересно, – процедил Щербаков.

Я запоздало сообразил, что сам он имел к Аляскинской операции самое прямое отношения, и притом не как штабист.

– А самое смешное, – продолжал я, – когда господа британцы захотели воспроизвести Аляскинскую высадку на своем кофемольном агрегате, он тоже сначала отбрыкивался. Но англичане люди упрямые и в конечном счете своего добились – впихнули-таки вводные, после чего кофемолка мирно жужжала минут семь, а затем издала жалобный писк, и помещение начал наполнять сизый дымок. – Я сделал многозначительную паузу и закончил: – Правда, за достоверность последнего эпизода я не ручаюсь. Возможно, это просто слухи, злостно распространяемые Интеллидженс сервис с целью создания ложного впечатления небоеспособности британской армии.

– Очень интересно, – повторил Щербаков. – Но, по-моему, это все же анекдот.

– История вторая. – Я слегка приспустил стекло. В кабину ворвался холодный ветер. – Операция под кодовым названием «Ивушка». Стиль рассказчика постараюсь воспроизвести дословно.

Щербаков промолчал.

– На одном далеком туманном острове, – начал я с подвыванием, как гусляр. Историю эту рассказывал нам капитан Иоахим Фальдорф, и в его исполнении она выглядела несколько иначе, но я решил, что его повествование не грешно будет приукрасить, – пара умных головушек соорудила из двух миксеров да трех пылесосов противотанковую управляемую ракету. Ракета получилась жутко умная, чертовски послушная, и ни у кого в мире такой не было, хотя очень хотелось. Однако на этот раз туземцы озверели вконец, приставили по взводу охраны к каждой уборщице, а охрана была злая, ловила часто и выгоняла из страны беспощадно, так что собирать гербарии в окрестностях военных баз иностранным подданным становилось с каждым днем все труднее и труднее. И вот в один день, такой же туманный, как и остальные, но, без всякого сомнения, прекрасный, в кабинете командира базы, в ангаре которой полеживает эта самая ракета, раздается телефонный звонок – бзззыннь.

Я покрутил в воздухе воображаемую ручку.

– Звонит непосредственный начальник командира базы: «Эй, вы, сэр! Сейчас к вам приедет полковник сэр Имярек. Он заберет вашу бесценную ракету. Выделить ему взвод охраны и обеспечить радиоконтроль до пункта Н. Гав, гав, гав!» Командир базы испытывает двойственное чувство, так как с одной стороны ему нужно «обеспечить под личную ответственность», а с другой стороны, эта поганая ракета наконец покинет территорию его базы, что будет побольше, чем три горы с плеч! В назначенный час прибывает полковник Имярек с группой сопровождающих, обозревает предлагаемый взвод охраны и начинает брызгать слюной. По его мнению, этот взвод любой шпионишка перешибет соплей, поэтому требуется ему для сопровождения не меньше роты, и не на грузовике, а на бронетранспортерах, а впереди чтобы всенепременно ехал танк «Центурион-3» – к слову сказать, самую малость менее секретный, чем сама ракета.

Командир базы рассыпается в извинениях, но при этом заявляет, что больше двух взводов дать никак не может. Нету-с! Имярек еще немного шипит, но в конце концов утихомиривается, однако требует составить специальный протокол «О несоблюдении должных мер предосторожности по транспортировке», каковой и был составлен. После чего вся «непобедимая армада» погружается на машины и убывает, увозя с собой один из самых охраняемых секретов туманного островка.

Спустя три с половиной часа остров перекрыли так, что ни одна мышь не могла пересечь его границу, не предъявив при этом минимум трех паспортов. В боевой режим была приведена система ПВО, способная засечь любой объект, превышающий по размерам футбольный мяч. Однако в результате всех этих поисков были обнаружены только два взвода доблестных морпехов, храпевших в обнимку с автоматами. Полковник Имярек вместе с ракетой растворился в вечном тумане. А потом выяснилось, что а) никакого Имярека в офицерском составе туземной армии не числилось, и б) никому начальник командира базы не звонил и звонить в тот день не мог, ибо слег накануне с жесточайшей ангиной и совершенно потерял голос. Неплохо, правда?

– Весьма занимательная история, – заметил Щербаков. Выражение на его лице меня всерьез обеспокоило. Так мог бы смотреть фокусник на представление своего конкурента.

– А самое интересное, – продолжил я, – когда я спросил у человека, который поведал мне эту историю, как была вывезена ракета, он оглянулся по сторонам и прошептал: «Ла-Маншским туннелем».

– Насколько я знаю, под Ла-Маншем так и не построили никакого туннеля, – заметил Щербаков. – Хотя проекты выдвигали еще в прошлом веке.

– Вот именно, – подтвердил я. – И я так считал.

После этого в кабине воцарилась тишина.

Других комментариев по поводу моей последней истории от Щербакова не последовало, а я решил, что на сегодня государственных преступлений с меня хватит. Так что следующий час мы провели в обоюдном молчании, которое никто не решался нарушить первым. Проехали, точней сказать, объехали стороной губернский город Митаву – в этом месте магистраль делала петлю, огибая окрестности Митавского дворца герцогов Курляндских.

А потом я увидел памятник… И нажал на тормоз.

– Что случилось, Андрей?

– Я… мне надо выйти.

Щербаков удивленно покосился на меня – по обе стороны дороги расстилалось гладкое как стол поле, – но промолчал.

Я вышел из машины, разогнулся, глубоко вдохнул холодный осенний воздух и зашагал к памятнику.

«Мессершмидт» сохранился на редкость хорошо – должно быть, покрыли чем-то антикоррозийным. Он наискось входил в бетон, так что над землей оставались только хвостовая часть, украшенная скрещенными молотками, и левая плоскость с неуклюжей тушей реактивного движка. А рядом с бетонной лужей навеки застыла зенитка – спаренный тридцатисемимиллиметровый автомат, возможно, тот самый, из которого этот «мессер» и завалили.

Я постоял перед памятником, тщетно пытаясь припомнить какие-то слова, которые, по моим представлениям, вроде бы полагалось произнести. Но в голову почему-то упорно лезло: «Да воздается каждому по делам его». А может быть, именно это и стоило сказать?

Я вернулся в машину, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Щербаков молчал.

– Где-то в этих местах, – сказал я, не открывая глаз, – мой дед, Вацлав Анджеевич Заброцкий, посадил на брюхо свой «Богатырь» после того, как у них отказал третий мотор. Первые два они потеряли еще над Пруссией. Они привезли сто тридцать семь пробоин и шесть трупов.

Щербаков промолчал.

Над Беринговым морем и Аляской, 14 марта 1975 года, пятница. Ян Заброцкий

– Ястреб-один, Ястреб-один, я – Орел-главный, как слышите?

Какой придурок выдумал эти позывные? Осел-главный, наверное.

– Я – Ястреб-один, слышу вас хорошо.

– Ястреб-один, вы приближаетесь к Красной зоне.

Красная зона – это воздушное пространство Аляски. Территория Америки.

С высоты в двадцать пять километров видно хорошо. Но этой границы не видно даже из космоса. Потому что она существует только на карте. В воздухе и на воде не поставишь колючую проволоку.

– Ястреб-один, вы прошли первую точку!

Многотонная машина мягко качнулась, меняя курс. С кончиков плоскостей сорвались белые струи уплотненного воздуха.

Почему мы всегда ко всему не готовы? К Первой японской – не готовы, к Европейской войне – не готовы, к Мировой – не готовы. Уж к Аляске сотню лет могли готовиться, так нет же – опять не готовы.

Новейшие перехватчики «Призрак» начали поступать в полк год назад. Машины, не имеющие аналогов в мире. Высота полета – до тридцати, крейсерская скорость – три тысячи. До сих пор ни один самолет не мог лететь на сверхзвуке больше нескольких минут.

Великолепная машина. Четверка «Призраков» контролирует шестьсот верст границы. Оснащенные ракетами «Молния-3», они способны перехватывать даже боеголовки ПОР, уничтожая их в верхних слоях атмосферы.

Слишком хорошая машина. Если заменить ракеты на блок разведаппаратуры, снимки получаются с разрешением в пять раз больше, чем на снимках со спутника. А высокоточная бомбежка с большой высоты?

Генералы от ВВС дружно взвыли. Новые машины нужнее, чем воздух. Старые бомберы, принятые на вооружение семь лет назад, уже устарели если не технически, то морально. Американцы знают их данные, против них есть отработанная система противодействия. Но новые машины прибудут слишком поздно – на модификацию нужно время. А имеющихся в распоряжении армии «Призраков» хватит едва на сопровождение реактивных бомбардировщиков, накрывающих сейчас аляскинские аэродромы.

«Времени нет! Нет времени! Ясно вам, лейтенант? Снимайте машины с патрулирования!»

– Ага. И прикрывайте армию вторжения с воздуха.

– Ястреб-два, говорит Ястреб-один, как слышите, прием?

– Ястреб-один, слышу хорошо.

– Выходим на маршрут патрулирования, точки один, три, два.

Это значит, что петля, которую мы описываем в стратосфере, накрывает внушительный кусок самой Аляски от Анкориджа – уже, как я полагаю, захваченного – до Платинума, куда десант высаживается прямо сейчас. Вторжение идет полдня, и американцы, вероятно, успели очухаться от первоначального потрясения. А «мы» означает нас двоих с ведомым, потому что звенья, которыми мы патрулировали границу – из четырех самолетов каждое, – расформировали и перетасовали, точно колоду карт. Считается, будто пара «Призраков» способна справиться с любым сопротивлением ошалелых янки. Псякрев, да если они такие придурки неумелые, что ж мы на них такую армаду посылали?!

– Ястреб-один, говорит Ястреб-два. Противник в зоне видимости радара.

Это я и сам вижу, но все равно спасибо, ведомый. Летят, сволочи, как на маевку, ровненьким таким строем. И много их – два… нет, три звена, каждое по три самолета, как у американцев водится. Забавно: во всех странах летают парами, как утки, и только янки предпочитают тройки – ведущий и двое ведомых – на том шатком основании, что это дает звену преимущество перед малочисленным противником. То-то я смотрю, они меньше чем вдевятером от земли оторваться боятся. Откуда их только подняли? С какого взлетного поля?

Но на раздумья нет времени. Бортовой вычислитель уже засек цели. Даже для двух «Призраков» их слишком много. А значит, надо вызывать подмогу.

– Орел-главный, Орел-главный, вызывает Ястреб-один. Засечены три звена истребителей класса «Игл». Просим подмоги.

– Ястреб-один, говорит Орел-главный. Звено «Сокол» занято боем. Приказываю вступить в бой самостоятельно. Конец связи.

Глава 10

«САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ВЕДОМОСТИ»,

22 сентября 1979 года

«Сегодня ночью мощнейший взрыв потряс Царицын, нарушив спокойный сон многих тысяч обывателей. Подложенная в автомобиль самодельная бомба практически разрушила одно крыло нового здания губернской сберегательной кассы. Сила взрыва была такова, что в трех окрестных кварталах в домах вылетели стекла, а отдельные обломки находили за полверсты от места взрыва. Очевидцы рассказывают, что грохот был слышен по всему городу. Только вмешательством провидения можно объяснить тот факт, что нападение бомбистов не привело к человеческим жертвам. В городскую больницу доставлено шестеро жителей соседних домов с контузиями и разрывами барабанных перепонок, а также двое пожарных, пострадавших при тушении развалин сберегательной кассы.

До сих пор неизвестно, кто повинен в этом чудовищном преступлении, однако все улики указывают на причастность ко взрыву радикальной организации, называющей себя РКП(б) (Троцкого). По словам губернского жандармского начальника г-на Трушкина, усилившаяся в последнее время агитация радикальных социалистов не встречала понимания среди фабричных рабочих Царицына, что, вероятно, и послужило поводом для этого жеста отчаяния…»

В окрестностях Тон-Джанкшна, федеральная территория Аляска, 14 марта 1975 года, пятница. Ян Заброцкий

Так прыгать не хочется… Черт, да если бы был хоть один-единственный шанс дотянуть! Наплевал бы на все инструкции и попытался дотащить машину. Но ближайшая бетонка, способная выдержать перехватчик, – под Анкориджем, и неизвестно, захвачена она или еще нет.

Ты уж прости меня, «Призрак». Мало довелось нам с тобой полетать. И да будет тебе вода пухом.

– Я – Ястреб-один, пожар в правом двигателе продолжается. Потушить не удалось. Принял решение покинуть машину.

– Ястреб-один, убедитесь, что машина идет в сторону моря.

Пся крев, а куда же я ее, по-вашему, тащу? Вы что, на радар не смотрите?

Воуу, воуу. И красным мигает. А, черт, хорошо горю!

Рывок вверх, удар воздуха, а-а-а, черт-черт-черт… матка-боска-прости-и-помилуй-меня-грешного…

Вроде жив. Ну, теперь главное – приземлиться нормально. Лучше всего, конечно, присугробиться.

А внизу – лес, лес и лес. Точь-в-точь как родная тайга.

И как я только отсюда выбираться буду? Пока у командования руки дойдут… Ладно. Бог даст, выберусь. Не впервой.

О, опушка. Широкая, просторная, как раз для вертолета. Вот бы туда. Ну, не подведи, парашют, чуть-чуть правее и… вот так! Удар об землю, мордой в снег, стропами по лицу, да куда ж меня тащит-то, ага, за куст зацепился, теперь погасить… Фух. Живой.

Теперь надо думать, как бы и дальше таким оставаться.

Прежде всего разберемся, что у нас в спаскомплекте. Если его техники на аэродроме не разбомбили.

Пистолет на месте. «Воеводин», калибр 7,62, и так далее. От медведя не отобьешься, от американцев тоже, но душу греет. Патрон в ствол и за шиворот.

Маячок спутниковый. Лежит себе и зеленым глазом помигивает. Молодец, зеленый, сигналь дальше, да погромче. «Ау! Здесь я! Спасайте меня кто может! Пропадает бедный лейтенант Российских ВВС в аляскинских снегах. Холодно мне тут и голодно».

Ага, а вот и еда. Новый какой-то пакетик, весь из себя интересный. Что ж наше любимое командование бедным летчикам приготовило? Ну-ка, ножиком его… Ух ты, шоколад. И галеты. А это… матерь божья, коньяк. Шустовский. Ура! Да здравствует государь император, их высокопревосходительство командующий ВВС и наше родное интендантство!

Значит, голодная смерть мне не грозит. И холодная, пожалуй, тоже. А раз маяк работает, остается только соорудить себе из парашюта небольшую личную берлогу и ждать, пока меня наконец спасут.

Жалко все-таки «Призрака». Больно хорошая была машина. И сгорела, по совести говоря, по моей вине. Увлекся стрельбой, поздно ловушки поставил. А ракеты, как выяснилось, они и у американцев иногда не дуры. Но все равно, вышли двое против девяти и разошлись один против двух – это, я считаю, совсем неплохо. И, кстати, четверо из этих семерых – мои. Сколько там у меня коньяку? Как раз сто грамм. За моих и за Лехиных. За первый бой. Он сегодня у многих первый. А для многих заодно и последний.

Интересно, как там высадка развивается? Полсуток прошло, эффект внезапности пропал, если он вообще был, а похоже, был, но только не по нашей вине. Проглядеть такую армию вторжения – это, господа, надо суметь. И янки сумели.

Правда, наши олухи тоже хороши. Поднялась ведь откуда-то эта девятка «Иглов». А аэродромы должны были задавить не то что в первые часы – в первые минуты вторжения. Проглядели, выходит. А что еще проглядели?

Впрочем, штатникам это не сильно поможет. Девятка «Иглов» здесь, пара танков там – это все мелочи, господа. По большому счету, вы в глубокой-преглубокой заднице. Авиации у вас уже, считайте, нет, связь подавлена, дороги десантами перехвачены. Войск у вас тут много, да вот только войска эти нынче как циклоп без глаза, а заодно – и без головы.

Ладно, буду надеяться, что меня все же спасут прежде, чем война закончится.

А вот и вертолет. Точнее, вертолеты. Быстро, однако. И часу не прошло.

Два пятнистых «Ирбиса» огневой поддержки прошли над опушкой. Третий – многоцелевой «Си-29» – завис и плавно опустился в поднятую им же снежную пургу. Прежде чем лопасти перестали вращаться, из недр снежного вихря выскочили трое.

– Капитан Щербаков, – отрекомендовался передний, закидывая «сударев» за спину. – Рота глубинной разведки. Северный полк. Я так понимаю, мы за вами?

Штаб Виленского военного округа под городом Вильно, 22 сентября 1979 года, суббота. Анджей Заброцкий

Здание штаба округа не выглядело особенно примечательным – так, небольшой серый старинный особняк, притаившийся в глубине парка. Парк, правда, обнесен добротным бетонным забором, но это вовсе не редкость для подобных особняков. Разве что в воротах стоит армейский часовой, а не обычный привратник. Я пристроился метрах в ста от ворот, заглушил мотор и только собрался вылезать из машины, как рядом, словно чертик из табакерки, появился подтянутый фельдфебель с повязкой «Дежурный».

– Запрещено.

– Что запрещено? – не понял я.

– Запрещено оставлять машину, – пояснил фельдфебель. – Отгоните.

Я пожал плечами и вернулся за руль.

– А где можно оставлять?

– Вон там. – Фельдфебель показал на противоположный конец улицы. – Стоянка для гражданских машин. Платная.

Щербаков поморщился.

– Понятно. – Я завел мотор и покатил прочь. – Делать им больше нечего.

– Делает он как раз все правильно, – возразил Щербаков. – Согласно Уставу о противодиверсионных мероприятиях. А то ведь в подобной машине запросто могут десять пудов тротила заложить и оставить на полчасика постоять, пока тикает будильник фирмы «Павел Буре». Были ведь прецеденты.

– Хм.

Я по-новому взглянул на бетонную стену. А ведь она, голову даю, спроектирована особым способом, вроде многослойной танковой брони, способной многократно глушить взрывную волну. А сверху еще и всякими хитрыми датчиками утыкана вроде тех, которые нас учили дурить с помощью ножа, куска проволоки и расейской смекалки.

Оставив «патрульчик» отдыхать за счет Третьего управления – на казенной стоянке за казенный счет, это ж придумать надо! – мы вернулись к зданию штаба. Караульный у ворот мельком взглянул на мою бляху сотрудника криминальной полиции и удостоил меня кивка – проходи, мол, не задерживайся. Зато удостоверение Щербакова он изучил чуть ли не под микроскопом. Хотя, учитывая давнюю «дружбу» между армией и тайной полицией, очень может быть, что он видит подобное удостоверение в первый раз.

Наконец караульный признал свое поражение.

– Можете проходить, – как мне показалось, с сожалением констатировал он, протягивая Щербакову его карточку. – Идите прямо по дорожке, никуда не сворачивайте.

Напутствовал он нас, должно быть, из чистого злорадства – свернуть с дорожки было, мягко говоря, затруднительно. По обеим сторонам возвышались двусаженные заросли кустов, колючих даже на вид. В глубине зарослей поблескивало что-то металлическое – то ли колючая проволока, то ли очередная сигнализация. Помню, наш взвод как-то целую рощу заплел подобными сигналками вперемешку с учебными минами. У входа в штаб стояла еще пара часовых, еще менее дружелюбная, чем их товарищ у ворот. Тем не менее наши документы выдержали и эту проверку, после которой огромные двери медленно раскрылись, и мы вступили в прохладу, граничащую с холодрыгой, штаба Виленского военного округа.

– А ведь идиоты мы вами, Сергей, – прошептал я Щербакову, когда тень колонн жадно накрыла нас.

– Это почему же? – так же шепотом спросил Щербаков.

– Пообедать-то забыли. Теперь как бы без ужина не остаться.

Может, я был настроен слишком уж пессимистично, но весь мой опыт общения с так называемыми «штабными», если исключить обязательные дежурства у знамени полка, сводился к числу «пятнадцать» – и это были не лучшие воспоминания моей жизни. В егерской же среде бытовало мнение, что все штабы делятся на два типа – наши и вражеские. Вражеские штабы уничтожать можно, а свои, к сожалению, нет. Все остальные деления надуманы – идиоты одинаковы; что там, что здесь. Однако мой гражданский чин был почти столь же низок, как и армейский, поэтому я предпочел заткнуться и наблюдать за действиями Щербакова. Тем более что он явно имел куда больше опыта общения с этой публикой.

Пока что действия господ штабных ничем не отличались от действий гражданских чиновников в том плане, что никто из них не желал принимать на себя ответственность. Сначала Щербаков начал излагать наше дело лейтенанту, который после первых трех фраз признал свою неполномочность в данном вопросе и отправил нас к штабс-капитану. Штабс совершил героическое, на мой взгляд, деяние – он отвел нас сразу к майору, миновав таким образом целую ступень в табели. Майор, как мне показалось, почти собрался разрешить нашу проблему, причем, по-моему, он собирался разрешить ее наиболее радикальным способом – выгнать нас в шею, но в последний момент все-таки передумал и отвел к подполковнику.

– Да уж… – Подполковник Баскаков, начальник отдела безопасности при вычислительном центре штаба округа, задумчиво уставился на Щербакова. – Задали вы мне задачку, господин титулярный советник.

Я едва не ляпнул, что задачку-то мы, собственно, хотим задать умной машине, а не подполковнику или даже, страшно подумать, их высокопревосходительству командующему, ибо даже он вряд ли располагает нужной нам информацией.

– Да уж, – снова повторил подполковник. Очевидно, это была его любимая присказка. – Так сразу я вам, пожалуй, ничего не скажу, поскольку этот вопрос – допуска к машине – находится в моей компетенции только частично. Вот если бы вы пришли ко мне чисто по армейской линии, тогда да. А что касается сотрудничества с другими ведомствами…

– По-моему, – осторожно заметил Щербаков, – мы все делаем в конечном счете одно дело.

– А я разве утверждаю обратное? – усмехнулся подполковник. – Я разъясняю вам свои обязанности, но при этом ничуть не ограничиваю ваших прав.

Я решил, что подполковник значительно умнее, чем выглядит. Возможно, нам все-таки повезло.

– Да уж. В общем, так. – Подполковник тяжело поднялся из-за стола. – Подождите здесь, а я сейчас попробую кое-что для вас сделать. Есть тут у нас один господин, который ваше ведомство по старой памяти уважает и даже слегка опасается. Если удастся получить его подпись в придачу к моей, может, вас и пропустят в храм техники.

– Интересно, – заметил я, когда дверь за подполковником закрылась, – мы его увидим до того, как он выйдет в отставку, или нет?

– Обнадеживает, – задумчиво произнес Щербаков, – что он оставил нас рядом со своим письменным столом. Штабной офицер без стола – это, я бы сказал, нонсенс. Так что шансы на его возвращение довольно велики.

Однако прав оказался я, хотя довольно неожиданным образом. Спустя сорок три минуты после исчезновения подполковника дверь распахнулась и на пороге кабинета объявился некий лейтенант, с которым мы еще не сталкивались.

– Господин Щербаков и господин Заброцкий? – осведомился он, сверяясь с какой-то бумажкой.

– Так точно, – подтвердил мой друг-филер за нас обоих.

– Следуйте за мной.

Три коридора спустя я сообразил, что ни я, ни Щербаков так и не поинтересовались, куда нас, собственно, ведут. Похоже, что не наружу – явно не тем путем, которым мы добрались до кабинета подполковника. К очередному высокому начальству? Или?.. Лестницы, лестницы, лестницы. Первый этаж, подвал, ого, минус второй этаж, а лестницы-то еще ого-го. Матка боска, да что ж они тут отрыли такое? Ну и ну. Кругом сталь, бетон, двери – полсажени брони, герметичные, как на ядерных подлодках. В дверях амбразуры, часовые кругом с «сударевыми» наперевес. Вот тебе и скромный особнячок. Куда там до него линии «Барбаросса»! Наша экскурсия завершилась в небольшом помещении, больше всего почему-то напомнившем мне шлюз – наверно, из-за очередной бронедвери, возле которой маялся здоровущий фельдфебель без автомата, зато с внушительной кобурой на боку. Впрочем, габариты, а главное, рожа фельдфебеля наводили на мысль, что он в состоянии без помощи всяких там огнестрельных штучек в одиночку расправиться не менее чем с ротой. В остальном, если не считать фельдфебеля, помещение выглядело более-менее уютным. Правда, стосвечовая лампа, забранная решеткой, резала глаза не хуже прожектора, зато в наличии имелось пяток кожаных кресел и даже низенький столик. На столике была разложена дюжина военных журналов, среди которых, кажется, мелькнула пара особо секретных. Под ними сиротливо маячил одинокий номер «Медведя»

– Прошу вас, господа. – Лейтенант извлек из папки два увенчанных двуглавым орликом листа и протянул нам. – Ознакомьтесь и распишитесь.

Я пробежал взглядом семь пунктов, каждый из которых начинался с «запрещено», а заканчивался зловещим «карается», и проставил внизу свою завитушку.

– Благодарю. – Листочки снова исчезли в папке. – Господин Щербаков, вы можете проходить. За дверью вас встретит дежурный оператор. Господина Заброцкого я попрошу подождать здесь.

Я чуть не икнул от удивления. Это еще что? А зачем же тогда я эту филькину грамоту только что подписывал. Что же мне разглашать-то запретили, а?

Тяжелая броневая дверь захлопнулась с тихим лязгом, словно ворота рая. «И поставил фельдфебелей с мечом огненным…» Я с вызовом посмотрел на охранника. Фельдфебель посмотрел мимо меня. Я тяжело вздохнул, опустился в кресло и взял со столика последний номер «Вестника Генштаба», демонстративно игнорируя полунагую красавицу с обложки «Медведя». Судя по затрепанной обложке, он пользовался куда большим спросом у местного населения, чем все остальные журналы вместе взятые. Однако я не притронулся к нему даже не из-за присутствия фельдфебеля. Просто мне показалось, что девица смеется именно надо мной.

Город Вильно и окрестности, 22 сентября 1979 года, суббота. Сергей Щербаков

Когда я выходил из запретной зоны, Заброцкий все еще сидел за журналами. Я подивился его выносливости – не всякий сможет три часа без передышки поглощать секретные сведения о военной технике, особенно на пустой желудок, а после съеденного в парке мороженого мы так и не успели ничего перехватить ни в Риге, ни в Митаве.

– Добрый день, коллега, – приветствовал я его. – Как ваша язва?

– Прекрасно, – ответил Заброцкий, откладывая журнал и поднимаясь. – Весела как никогда. Что узнали, Сергей… э…

Видно было, что он по привычке хотел назвать меня по отчеству, но раздумал.

– Многое, – ответил я, со значением помахивая стопкой распечаток. – Но давайте отложим это до машины. А еще лучше – до ресторана. Кажется, по такому случаю можно потратить казенные деньги.

Уже через полчаса мы сидели в виленском ресторане «Три друга» (если бывали в Вильно, знаете, где это) и объясняли, что же именно господа желают откушать.

– …И к горячему – бутылочку французского красного сухого… м-м… «Кот дю Рон» найдется? – закончил я.

– Не извольте беспокоиться, – ответил официант, которого меня так и подмывало назвать «половым» – такая у него была простецкая физиономия. – Все подадим сию же секунду.

– Вот так, – удовлетворенно пробормотал я, когда официант-половой умчался. – Весьма приличное заведение, почти как в стольном граде Питере. Сейчас принесут, что мы там заказали, и можно будет вплотную заняться работой… челюстями.

– Так что вы там нашли, Сергей? Не томите.

– Все-таки дилетант полезнее профессионала, – ответил я. – Если бы не мы, никто б внимания не обратил на эти сведения – а они уже давно дожидаются, только что в архив не сданы пока. Оказывается, в США на данный момент идут полным ходом не один, а два частных технических проекта, о которых почти ничего не известно.

Я вытащил распечатку.

– Вот. Проект номер один, проводится концерном «Стадлер кемиклз». Закупались… трубы стали легированной, плакированные свинцом…

– Что-что? – переспросил Андрей.

– Покрытые свинцом изнутри, – пояснил я. – Так…

– Зачем свинцом? – не понял Андрей.

– Хорошо защищает от кислот, – ответил я. – А кроме того – необычные аппараты, изготовленные по особому заказу. Также материалы конструкционные, компрессоры, ну и всякая мелочь – манометры, нагреватели термостатические. Да, еще воздухоперегонный куб. И довольно много рутения, почти десять пудов. Теперь второй проект. Проводится Арлингтонской исследовательской лабораторией. Закупались балки профильные стали особо прочной, балки профильные титановые, трубы стали легированной, устройства по особому заказу. А также, – я запнулся, перебирая бумаги, – сто двадцать фунтов рутения в виде рутений-родиевого сплава.

– Вот так так, – пробормотал Заброцкий. – И кто же из них двоих наш клиент?

– Понятия не имею, – чистосердечно ответил я. – Обе компании приобретают подозрительные материалы. Обе – фирмы чисто американские, не имеют филиалов за пределами Западного полушария. «Стадлер кемиклз» – крупный химический концерн, действительно крупный, часть империи Гарримана, сейчас сражается не на жизнь, а на смерть с «Дюпоном» и «Нобелем» за влияние на рынок США. Мотив, как видите, имеется. А вот лаборатории Арлингтона… Лаборатории Арлингтона – это совсем интересно. Их владелец, само собой, неофициальный – печально известное «Движение за моральную мощь».

Андрей промолчал, но лицо его весьма красноречиво ничего не выражало.

– Что, неужели не слышали? – На самом деле удивляться тут было нечему. Для большинства россиян Америка и поныне остается страной индейцев и пионеров. – Оч-чень неприятная организация. Рассказать?

Андрей кивнул. – Официально называется, по-моему, «Комитет движения озабоченных граждан за моральную чистоту и порядок», или что-то в этом роде, но называют его обычно так, как я сказал – «Движение за моральную мощь», или же «Комитет», или же «Три „Эм“».

– Почему «Три „Эм“»?

– Moral Might Movement, – перевел я название обратно на английский. – Сокращенно – МММ. Образовалось в начале пятидесятых, после поражения в Мировой войне. Призывает, по сути дела, к автаркии, введению диктатуры и/или олигархии…

– Что разумно, – вставил Заброцкий.

– …А также к физическому уничтожению и/или лишению гражданских прав всех не-белых, не-англосаксов и непротестантов. Начать планируют с негров, евреев, русских и католиков, а потом продолжить всеми остальными.

– Американские черносотенцы.

Андрей кивнул:

– Примерно. Движение пользуется поддержкой влиятельных консерваторов и хотя номинально не является политической партией, но большая часть Конгресса находится под их влиянием. Денег много, власти много, есть собственные, никому не подконтрольные полувоенные отряды.

Андрея передернуло – сказывалась егерская выучка. Мне тоже не по себе становилось от мысли о подобной анархии. Какое правительство, желающее оставаться правительством (а других я не знаю), может допустить подобное в своей стране, мне непредставимо.

– Так что и эта организация имеет все основания хранить свои разработки в тайне… любой ценой, – закончил я.

Принесли суп, и беседа прервалась сама собой. Когда тарелки опустели, я удовлетворенно вздохнул и заговорил снова:

– Кроме всего прочего, я успел проверить и мистера Нормана – помните такого?

– Англичанин, – кивнул Заброцкий.

– Якобы покойный. Так вот, именно что якобы. Мистер Норман пропал без вести во время отпуска. Имел, видите ли, как и наш профессор фон Задниц… – Я запнулся и воровато покосился в сторону ближайшего стола – нет ли дам в пределах слышимости. Дам не было. – …привычку выезжать на моря. Только, в отличие от нашего, привычку эту он приобрел весьма внезапно недели за две до отпуска. Да еще в октябре. Если верить британской полиции и газетам, беднягу смыло волной по время прогулки по берегу. В шторм. К концу этой тирады Заброцкого разобрал смех.

– И что делает по этому поводу Интеллидженс сервис? – поинтересовался он. – Шторм уже допросили?

– Не успели, – ответил я ему в тон. – Тот скрылся в неизвестном направлении. Кстати, еще два интересных момента. Спецслужбы России к исчезновению мистера Нормана непричастны. А оба загадочных американских проекта начаты, судя по закупке, вскоре после того шторма.

– Оба?

– Оба, – подтвердил я. – Потому-то я никак не могу определить, кто в этой паре наш клиент, а кто так, погулять вышел.

Тут наступила очередь горячего, и разговор наш опять пресекся на самом интересном месте.

– Ну и что же нам предстоит далее? – поинтересовался Заброцкий, когда горячее было съедено.

– А ничего, – ответил я, накалывая на вилку последний махонький шампиньончик. – Наша работа, коллега Заброцкий, на этом завершается.

Андрей изумленно уставился на меня.

– Дальше расследованием займется разведка. Может быть. А может, все собранные нами с таким трудом материалы положат под сукно. Так или иначе, мы с вами вряд ли узнаем когда-нибудь, чем закончилась эта эпопея. Дело же об убийстве профессора фон Садовица для рижской полиции так и останется нераскрытым.

Я потянулся было за сигарой и вспомнил, что ее нет. Я уже давно дал себе зарок курить только в свободное время. Началось это с Северного полка – кто не нюхал, не поверит, с какого расстояния можно учуять курильщика, – а потом перешло и на работу в охранке. В результате моя питерская квартирка набита куревом, но в разъезды я не беру с собой ни табака, ни даже спичек, чтобы не подвергать себя искушению. Не иначе дальний уголок моего сознания уже решил, что дело и впрямь закрыто и можно расслабиться.

– Сейчас нам нужно лишь вернуться в Ригу, вам – отдыхать до нового задания, а мне – писать отчет по всей форме. Можете рассчитывать на выходной – ответ придет разве что ко вторнику, и до этого времени я останусь в Риге.

Отпив вина, я продолжил.

– И все же безумно интересно, что же там затеяли американцы…

– Интересно, – мечтательно повторил Заброцкий.

Вильно – Рига, 22 сентября 1979 года, суббота. Анджей Заброцкий.

Когда мы ехали обратно, уже смеркалось. Дорога блестела влагой в свете фар, и я старался не гнать особенно свой «патрульчик», опасаясь проснуться на больничной койке. Я еще с юридического понял, почему врачей считают безбожниками, – больше всего больных поступает к ним в ночь на воскресенье, когда всякий добрый христианин считает своим святым долгом выпить и закусить. Или не закусывать, но выпить обязательно. Тут уж врачу остается или молиться, плюнув на страдания ближнего, или плюнуть на заветы церкви и работать в воскресенье от зари до зари. Поневоле в атеисты запишешься.

А еще я старался не давать воли дурному настроению. Чувствовал я себя, как мальчишка, которому не дали монпансье. Черт, и как же обидно! Прав Щербаков, кругом прав. А я-то размечтался – будет тебе, мальчик, шанс отличиться. Шашлык, блин, из тебя будет! Как только Щербаков доложит о наших выводах куда следует, первое же поступившее сверху указание высочайше повелит отстранить меня от дела. Щербакова еще, может, и оставят, пусть не прибедняется, он какой-никакой, а все ж тайный агент. А меня отстранят, как пить дать. Потому как мне не то что знать подобные тайны не положено – мне знать не положено, что подобные тайны в природе существуют.

В результате обратная дорога заняла у нас почти вдвое больше времени, чем путь до Вильно, и к «Ориенту» мы подкатили уже в одиннадцатом часу ночи. Оба мы вышли из машины проститься. Накрапывал дождик, и его шорох был единственным звуком, разносившимся над дорожками Верманского парка. Палые листья лежали неподвижно, прибитые каплями к земле. Мимо неторопливо проскользил огромный, гладкий и блестящий полосатый кот; покосился на нас зеленым глазом, махнул хвостом и ушел по своим очень важным делам.

– Ну… – Щербаков прокашлялся. – Завтра я вас не стану беспокоить, Андрей. Встречаемся в понедельник, с утра?

– Да, пожалуй, – ответил я рассеянно. Выпитое вино уже выветрилось у меня из головы, но осталась мрачноватая сонливость. Я с наслаждением предвкушал, как поднимусь к себе в квартирку и самым позорным образом завалюсь дрыхнуть. И ни о чем не думать.

– Что ж… Тогда до послезавтра.

Мы обменялись рукопожатиями, и Щербаков двинулся к ярко освещенным дверям гостиницы.

Из-за угла снова вышел кот, сел посреди тротуара и принялся сверлить меня глазищами.

– Ну что, приятель? – окликнул я его. – Дать бы тебе колбасы, так нету.

Кот презрительно глянул на меня – мол, что за босота? – и принялся мыться.

– Эх ты, зараза, – вздохнул я, сел в машину, завел мотор и тронулся с места.

Приехав домой, я задумчиво оглядел совершенно пустую кухню. В суматохе последних дней я как-то забыл, что еду – надо покупать. Впрочем, обед еще лежал приятной тяжестью у меня на желудке, так что я ограничился тем, что заварил чаю и включил телевизор, решив заменить телесную пищу духовной. Передавали зарубежные новости.

Родился, приехал, получил орден, упал, поднялся, стал президентом, погиб, получил медаль, умер. А теперь подробно. Фунт растет, франк падает, марка держится. В Мексике разбился вертолет, в Голландской Индонезии пропал корабль (и неудивительно – с тамошних инсургентов станется, эти и самолет в полете украдут). В Колумбии банда местных партизан спустилась с гор, захватила рейсовый автобус с тридцатью семью пассажирами, ворвалась на нем в городок, захватила еще два десятка заложников и теперь чего-то требует. Освободить кого-то там из тюрем, провести реформы и, как выразился диктор, «подлинно демократические» выборы, а им, бомбистам, предоставить самолет и два миллиона фунтов золотом. Неплохо. На экране промелькнули кадры прямого репортажа – посреди деревенской площади древний автобус, вокруг него скучились заложники.

«Подлинно демократическими», наверное, будут считаться только те выборы, в результате которых новое правительство сформируют исключительно из состава этой самой банды. А из всех требований в конце концов останется только самолет и полмиллиона максимум. И не в фунтах золотом, а местными песос. А то и вовсе без денег улетят.

Похлебывая чаек, который ни к Индии, ни к Китаю и на тысячу верст не приближался, я ради интереса набрасывал в уме несколько вариантов ликвидации бомбистов.

Вариант первый, самый простой. Поставить в соседних домах десяток крупнокалиберных пулеметов и по сигналу «пли» изрешетить автобус к чертовой бабушке. В этом варианте гибнут все заложники, которые находятся внутри, вместе с партизанами. Но их должно быть не так уж и много, зато у тех, кто снаружи, есть неплохие шансы уцелеть. Если, конечно, прицел у пулеметов установят правильно.

Вариант два. Рассадить в соседних домах два десятка снайперов с крупнокалиберными винтовками и трех-четырех опытных координаторов с хорошими биноклями. Навесить на каждого бандита двух стрелков и по сигналу «пли»… (см. выше).

Вариант третий. Подогнать к площади танк, если таковой у местной армии имеется. Если нет – подтащить пушку. Предложить бомбистам сдаться, в случае отказа – разнести автобус. Жестоко, но оч-чень эффективно в перспективе.

Впрочем, это все мечты. На такие меры могут пойти только деспотические, насквозь прогнившие монархии. Ну, в крайнем случае военная диктатура. То есть те режимы, которые человеческую жизнь ни в грош не ставят. Поэтому бомбисты, те, что не дураки, захватывают заложников только в таких странах, где за этих заложников могут заплатить. А главное – где у полицейских спецподразделений существует огромное количество начальников, которые очень заботятся о своем облике в глазах избирателей и ни за что не отдадут приказ, который может запятнать их белоснежный образ в глазах общественности. Страны, где полиция может, имеет право и прямые указания стрелять их на месте, бомбисты не любят. Поэтому в России их не слишком много.

Допив чай, я бросил немытую кружку в раковину, зевнул, едва не вывихнув себе челюсть, и решил, что на сегодня с меня впечатлений хватит. И размышлений тоже. И жалости к себе. Отличишься еще, Анджей. Завтра будет новый день.

Глава 11

«САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ВЕДОМОСТИ»,

23 сентября 1979 года

«Продолжается подготовка к официальному визиту в Российскую Империю президента Соединенных Штатов Америки. Как известно нашим постоянным читателям, о возможности этого исторического события говорилось уже давно, но лишь три месяца назад была названа точная дата визита – 1 декабря нынешнего года. Чуть более месяца осталось до того дня, когда нога высшего чиновника США впервые в истории ступит на российскую землю. В программу визита президента Форда включены аудиенция у его величества императора Всероссийского Александра Георгиевича в Зимнем дворце, встреча с первым министром князем Алексеем Владимировичем Голицыным, а также другими членами кабинета…»

Рига, 23 сентября 1979 года, воскресенье. Сергей Щербаков

Утро встретило меня серой мглою, еще не просвеченной солнцем. Все вокруг пропиталось водой. Асфальт под ногами отсырел безо всякого дождя, и казалось, что подметки хлюпают, с каждым шагом погружаясь в туман. Мгла проникала повсюду, тянулась липкими пальчиками, царапалась, лезла под шинель, норовя пощекотать пригревшееся за ночь тело. Бородка моя мигом пропиталась водою.

Дороги до храма было три квартала – даже ног не размять. Однако я не торопился. В заутренних сумерках Рига обрела особенное очарование – суровое, германское, – и я любовался фасадами домов, уходящими в туман.

На пороге Александре-Невского собора я приостановился, охваченный робостью. Не люблю ходить по незнакомым церквам. В последние годы пошла новая мода – в какой город ни приедет человек, так долгом своим считает все церкви в нем обойти, будто это музеи или там трактиры. Все больше среди молодежи, которая сама к богу еще не пришла, другим вести не позволит, а в атеисты вылезать – страшновато. Веры нет, одна видимость.

А я, когда в Питере, все в один храм хожу – малый Александро-Невский. Дивной, надо признаться, красоты храм. Но я его не потому выбрал. И не потому даже, что посвящен тот храм моему любимому святому. А потому, что раз зашел туда и понял – вот здесь мне молиться… подушевно. Вот так у нас говорят.

И как-то так повелось, что, если приходилось мне идти в храм в чужом городе, всегда выбирал я не самый большой или старинный, а тот, что посвящен святому князю Александру Невскому. Потому что именно его я привык считать своим небесным заступником.

Набравшись решимости, я отворил дверь и, склонив голову, ступил в соборный сумрак.

Вашингтон, федеральный округ Колумбия, 15 июля 1978 года, суббота. Кейтлин Тернер

– Что случилось, леди?

– Ох, вы знаете, эта машина, похоже, меня ненавидит! Стоит мне отъехать на ней дальше чем на три мили от сервиса, как она тут же ломается!

Он медленно оглядел меня снизу вверх. Начал со сверкающих лакированных туфелек на шпильках, скользнул по колготкам, задержался у среза короткой юбки, попытался заглянуть за вырез блузки и только после этого соизволил обратить внимание на мое лицо. Похоже, увиденное его устроило. А еще бы не устроить – когда из-за влажной жары все это липнет к телу, точно меня окатили из шланга? Черти бы подрали этот вашингтонский климат. Какой, не помню, кретин выбрал для столицы этакое место? Его бы тут поселить пожизненно и посмертно, его бы и в могиле ревматизм пробирал.

– Вы позволите?

– Что? Ах да, конечно.

– Возможно, это всего-навсего мелкая неисправность.

– Ой, хотелось бы надеяться…

Но это вряд ли. Я хоть и ни черта не понимаю в машинах, но уж оборвать зажигание как-нибудь сумею.

Ты давай-давай чини, мистер. Не надо на меня плотоядно оглядываться. Ты ведь видел меня мельком, пару секунд, и на мне тогда не было черного парика и боевой раскраски племени сенека. А вот я на тебя насмотрелась досыта, мистер Джексон. Сначала на фотографиях, а потом – сквозь зеркальное стекло комнаты для допросов. Это из-за тебя, гниды, мне лейтенант Томлинсон устроил разнос третьей степени «за несанкционированный арест и обыск без ордера и разрешения суда». Интересно, Джей-Эр Томлинсон, а вы бы как поступили? Устроили ему очную ставку с потерпевшими? В морге? Много бы они тебе нарассказали. Я вот живая, а у меня и то при виде этой гнусной рожи язык отнимается.

Ну сколько можно копаться в машине? Неужели тебе, идиот, до сих пор непонятно, что она сломана, сломана, сломана!

– Знаете, миссис…

– Мисс.

– О, простите. – Джексон выпрямился, вытирая испачканные руки белоснежным платком. – Боюсь, моих знаний тут явно недостаточно. Тут нужен механик.

– Боже, а что же мне делать. Уже вечер, а…

– Есть один простой выход.

И эта мразь еще смеет улыбаться.

– Я могу вас подвезти. А завтра вы свяжетесь с вашим механиком.

– О, вы так добры, мистер?..

– Джексон. Но для вас – просто Клайд.

Он на редкость спокоен, мистер Клайд Джексон. Ему прекрасно известно, что опасаться нечего. Никакой коп не посмеет устроить за ним слежку без санкции окружного прокурора, а ни один окружной прокурор не посмеет дать такую санкцию. И не далее как три недели назад он в этом убедился. Когда я его отволокла в полицию (нет, синяки уже сошли), а потом мой начальник с киплинговской фамилией его с извинениями выпустил. После чего сорвал злость на мне. Потому что Томлинсону не хуже моего известно, что этот тип убил пятерых женщин. Правда, тогда их было еще четыре. Обнаглел.

Спокойно, Кейт, спокойно.

Да, как же, успокоишься тут. Я опустила стекло и достала из сумочки очередную гаванскую сигарилью. Потянулась за зажигалкой и наткнулась взглядом на услужливо протянутый автомобильный прикуриватель.

– О, спасибо!

Главное – стряхивать пепел за окно. А потом и окурок туда же. И никаких следов. Отпечатки пальцев – ну что вы, разве дама может выйти из дому без перчаток! Волос на сиденье – так ведь меня даже ночью нельзя перепутать с брюнеткой.

– Остановите здесь.

– Что, уже приехали?

– Не совсем, но… мне ужасно неловко, мистер… то есть, Клайд, но моя домовладелица… я бы не хотела.

– Жаль. А я уж было настроился на чашку кофе.

– Мне тоже очень жаль, Клайд. – Я изобразила на лице нечто похожее на мучительное раздумье, с трудом удержавшись, чтобы не заскрежетать при этом зубами. – Хотя если попытаться через черный ход.

– Не волнуйтесь, мисс…

– Элен, просто Элен.

– Не волнуйтесь, Элен, нас никто не заметит.

Ты даже не представляешь, мразь, как мне это нужно – чтобы нас никто не заметил. Я ведь целую неделю выбирала эту чертову нору – и еще неделю там жила. А все только потому, что через этот черный ход можно проникнуть действительно незаметно!

– Я думал, что у вас квартира побольше.

– Вы знаете, я не так часто бываю в Вашингтоне. Вообще-то у моих родителей дом в Вермонте.

– Тогда понятно.

И что мне этот Вермонт на ум пришел? Какая дура будет мотаться из этакой дали в округ Колумбия? И по каким делам? Следи за языком, Кейт, это тебе еще во Фриско говорили.

– Может, пройдем сразу на кухню, Клайд?

– Да, конечно, как скажешь… Элен.

Кухня, правда, еще меньше единственной комнаты. Но это и не важно.

– Клайд, ты бы не мог нарезать пока бутерброды? Хлеб в столе, а ножи в верхнем ящике.

Он отвернулся, а я наконец стянула этот до черта надоевший мне черный парик и перчатки.

– Забавно, Элен, если не секрет, где ты взяла…

– В скобяной лавке за четырнадцать долларов тридцать пять центов.

Джексон развернулся, сжимая в правой руке обсуждаемый нож.

– О, еще забавнее. Ты, оказывается, блондинка. И я тебя где-то видел.

– Я не просто блондинка, – медленно произнесла я, вытягивая из сумочки револьвер и взводя курок. – Я офицер полиции, в квартиру которого проник подозреваемый в убийстве. В пяти убийствах. Особо опасный преступник с ножом в руке.

Вот теперь он меня узнал. И его красивое холеное лицо сразу жутко исказилось, став таким, какое оно и было на самом деле.

– Ах ты, сучка полицейская, – прошипел он, – да…

В замкнутом пространстве крошечной кухни звук выстрела был просто оглушительный. Джексона отбросило к стене, и я еще успела разглядеть, как выражение дикой злобы на его лице сменилось глубоким удивлением.

Когда начали подъезжать патрульные машины, я сидела на полу и, прислонившись спиной к стене, задумчиво наблюдала, как дым моей сигарильи плавно улетает под потолок. А рядом валялся мой служебный револьвер, и в его барабане были одни пустые гильзы.

Рига, 23 сентября 1979 года, воскресенье. Сергей Щербаков

Из церкви я шел с легким сердцем. Солнце разогнало туман, и пронзительно-синее осеннее небо казалось ярче куполов. В гостиницу я едва не вбежал; подпрыгивая, точно мальчишка, взлетел по лестнице, ворвался в номер, распахнул настежь окна и высунулся по пояс на улицу.

Воскресным утром городом владела звонкая тишина. Она висела над крышами, чуть мерцая по краям. Не шаркали по глянцевым мостовым шаги, не шуршали шины по асфальту, не слышно было голосов, даже колокольный звон не разносился над Ригой в ту минуту. Вот и в опустелом, оголенном парке, полном гор палой листвы, было тихо, только из невидимого окна доносилась песня. Я прислушался – работал магнефон не то радио, потому что голос был знакомый, хотя именно этой песни я еще не слышал:

Встань у реки, смотри, как течет река, Ее не поймать ни в сеть, ни рукой. Она безымянна, ведь имя есть лишь у ее берегов, Забудь свое имя и стань рекой.

Я вдохнул полной грудью сырой балтийский воздух, расправил плечи – от кабинетной работы у меня всегда страшно болит спина, легче три дня по ягелю ползать, чем три часа за столом сидеть, – и принялся за дело.

Слова текли плавно, фразы складывались в приятный глазу узор. Давно мне не работалось так легко. И отчет получился отменный. Я даже не сразу понял, что он закончился и писать больше нечего, – так захватил меня процесс сборки сложноподчиненных предложений. А когда понял, внезапно решил переписать все заново, якобы для исправления опечаток, а на деле ради самого процесса хитроумной игры словами.

Увенчав «Заключение» анализом собранного материала в семи пунктах с подпараграфами, я откинулся на стуле, жалобно скрипнувшем левой задней ногой, потер руки и для надежности перечитал свое сочинение еще раз. Не годится себя хвалить, но вышло и впрямь знатно – сущий шедевр чиновного наречия, апофеоз бюрократии, отчет, составленный по всем правилам канцелярского искусства и обычаям Третьего управления.

Теперь предстояло отправить результат моих трудов по инстанциям. На это, слава богу, есть в России элефоны, а у меня в чемоданчике – кристалл памяти с впечатанным шифровальным кодом, разумеется, не секретным, а стандартным правительственным. Такие кристаллы используются у нас в управлении повсеместно – еще одно преимущество работы в секретной полиции. Из прочих обывателей их могут позволить себе только высшие чины богатых компаний да гражданские чиновники высокого ранга (военные, как известно, гражданской связи вообще не доверяют).

Один за другим листы моего отчета уползали в элефон. Я подхватывал их с другой стороны, не давая упасть на пол. Удостоверившись, что на другом конце провода факсимиле приняли и отшифровали, я бережно выложил листы – все восемь – на специальный поднос, служивший в обычное время донышком чемодана, полил запальной жидкостью и поджег. Когда от бумаг остался только пепел, я старательно размешал его и вытряхнул в корзинку для мусора. Конечно, для полноты картины следовало бы развеять прах по ветру, но вряд ли управляющий гостиницы будет в восторге. А секретность и так соблюдена.

На меня навалилась даже не усталость – наоборот, тяжелая расслабленность, точно я неделю валялся на диване, не вставая. Дело закончено, закрыто. Больше не надо ломать себе голову над логическими построениями и безумными гипотезами. Только вот рассудок еще не понял этого, еще гонит песню-тройку, скачут мысли, несутся, не разбирая дороги…

Редкостное мне все же попалось дело. Кабинетное. Не всегда так бывает, чтобы нам, агентам охранки, случалось изображать из себя Шерлоков Холмсов. Чаще неделями просиживаешь над бумагами, или допрашиваешь свидетелей, пока язык не отвалится, или таскаешься по сточным канавам. Чует мое сердце, что следующее дело окажется именно в этом роде. Хотя кто знает? Меня не покидало странное ощущение, что встреча с молодым Заброцким изменит мою судьбу не меньше, чем исковеркала ее встреча со старшим. Какая-то у меня симпатическая связь с этой семейкой. Может, потому он и кажется мне кем-то вроде троюродного племянника, что четыре года назад я вытащил его брата из аляскинских снегов? Впрочем, это все умствования, притом бесплодные весьма. Как господь рассудит, так и будет.

Я поднял взгляд на монументальные ходики (на самом деле электрические, но выглядят как настоящие). Оказалось, что времени всего-то без четверти час дня. И чем, спрашивается, занять себя до вечера?

Обедать не хотелось, но я заказал себе в номер чай с бутербродами и газеты, а то за последние дни я совершенно отрешился от новостей, даже российских.

Попивая чай и заглядывая по временам в свежий выпуск «Ведомостей», я размышлял о превратностях истории. Вот, например, Николай Второй. Тот самый, кто единственный из российских самодержцев последних веков остался без официальной прибавки к имени. Александр Второй – Миротворец. Александр Третий – Освободитель. Михаил Второй – Суровый. А Николай – никакой.

И ведь до такой степени дошло это замалчивание, что как бы и не было пятнадцати лет царствования. Существовал даже такой верноподданнический проектец – полагать сие царствование небывшим. Правда, его императорское величество Георгий Михайлович на сем докладе собственноручно начертать соизволил: «Родни стыдиться не должно. Автора к продвижению по службе отныне не представлять, а проект – полагать небывшим».

И что интересно – ведь поначалу никто не пытался делать из Николая Второго исчадие ада. После ссылок и расстрелов девятнадцатого года ему простили бы и Кровавое воскресенье, и бездарно проигранную Первую японскую, и все прочие грешки. Вот же как просто стать добрым царем – достаточно карать меньше, чем царь следующий. Только когда направляемая железной рукой Россия вышла в число мировых держав, когда сохранила и преумножила благосостояние, а смутьянов и радикалов поубавилось – вот тогда, как это в России принято, с запозданием, газетные шавки принялись упорно облаивать умирающего слона. Хотя в чем его вина?

«В слабости», – ответил мне внутренний голос. Монарх может быть безумен, глуп, невежествен – царствование Петра Великого тому пример. Но губит правителя единственно слабость. Слава богу, за последнее столетие Николай Второй был единственным из Романовых, проявившим эту черту. Историки утверждают, что в августе девятьсот пятого, напуганный разгулом черни, император всерьез подумывал о создании Государственной думы – чего-то вроде английского парламента на российский лад. Сам я в эту историю верю с трудом – даже он не мог быть настолько бесхребетен, – но характер Николая Александровича она представляет с убийственной точностью. Человек, всерьез считавший себя паладином российского самодержавия, готов был уступить натиску черни и поступиться последней волей отца, лишь бы удержать корону на темени. К счастью, слабоволие его и спасло. Не в силах выдержать упреков матери, Николай отрекся от престола в пользу сына-младенца, а регентом поставил брата. Малолетний император Алексей Николаевич скончался от кровотечения тринадцать лет спустя, и Михаил Суровый продолжил править Россией уже как самодержец.

Мысли мои плавно перешли на хрупкость истории, ее подверженность случаю. Что, если бы Николай Второй не принял того исторического решения? Если бы Успенский манифест остался неподписанным? В какую бездну могла бы зайти Россия? И как сложились бы судьбы тех, кто вошел в историю двадцатого века? Кто помнил бы Черчилля, не развяжи он Мировую войну? Или Ганди, не приведи его к власти деньги русской разведки? Впрочем, рулетка случайностей не разбирает, на кого падет выигрыш. Ничем другим, кроме совершеннейшей случайности, я не могу объяснить приход к власти Муссолини.

Мои мысли вновь и вновь возвращались к угрозе демократического правления, нависавшей над страной в начале века. Нам, нынешним, трудно представить, насколько близка она была к осуществлению. Как и всякий нормальный человек, я привык считать монархию естественным государственным строем. Даже те режимы, которые называют себя «демократическими», на практике быстро скатываются к единовластию, только уже не помазанника божьего, а просто самозванца, первым сообразившего стать диктатором. Обычно за спиной такого самозванца стоит горстка не более законных аристократов – новобогачей или старых соратников. Подобную модель развития мы часто видим в недавно отложившихся колониях, хотя и цивилизованные страны не гарантированы от этого недуга. Но, лишенные поддержки истории, подобные царьки оказываются обычно – уж простите за каламбур – калифами на час.

Единственная страна Европы, в некоторой мере избежавшая описанной печальной участи, это Британия, и ей удалось распространить свой парламентаризм по миру. Но английское самодержавие было ущербно с той поры, когда Иоанн Безземельный продал свою власть баронам, и на то, чтобы привыкнуть к весьма куцей английской демократии, у британцев ушли века. К чему же приводит народовластие в худшей его форме, демонстрируют нам Соединенные Штаты, добровольно проголосовавшие за установление режима, по сравнению с которым немецкий социализм покажется безудержной анархией. Какой же стала бы Россия, оставленная на пороге века без твердой руки, как ребенок со спичками? Какой мировой пожар мог разгореться?

Хорошо все же, что история не терпит сослагательного наклонения. Хватает с нас и сегодняшних забот.

Пустые умствования быстро наскучили мне. Не в первый раз горевал я из-за нелепого своего характера. Казалось бы, что проще – отдыхай, Сережа, плюй в потолок вишневыми косточками… Так нет, крепко засело в сердце, что пустым рукам нечистый дело найдет. Дела ищут руки. Чем же мне занять дни ожидания? Почитать, что ли? «Материнскую ртуть» я осилил вчера перед сном, а начинать что иное – вряд ли смогу дочитать до отъезда. Разве что полистать подрывную литературу, каковой имею привычку пробавляться в дороге. Конфискуем мы ее уйму, а печатается еще больше. Да что говорить – почти каждый студентик если не держал у себя, так полистывал у друзей это отравное чтиво. Управление уже давно махнуло рукой, считая, что молодежь должна перебеситься. Я с этим не согласен. Таким, как мой Андрей, я бы доверил в руки любые памфлеты социалистов – этого парня не свернешь с верного пути словесной мишурой. Еще пару лет, и уже не он на меня, а я на него буду смотреть снизу вверх – далеко пойдет. Но таких, как он, немного.

Или правда поплевать из окна вишневыми косточками? Вспомнил про косточки, и вспомнились вишни, те, что ведрами привозили к нам в Симбирск с нижнего течения Волги, из-под Саратова – огромные, смоляно-черные, блестящие, как глаза цыганок, сладкие, точно сахарные. Очень захотелось домой. И не в родительский дом, а в свой. Которого у меня еще нет. Но будет обязательно. И чтобы окна смотрели вниз на реку, и сад, и жена, и детишки, и лето, и ведро вишен, чтобы сплевывать косточки в окно и смотреть, как они летят вниз и теряются из виду в густых кустах боярышника, где водятся особенные рогатые гусеницы, за которыми я так любил наблюдать в детстве…

Старею. Раньше мне и в голову бы не пришло мечтать о собственном домике с садом и семье из пяти-шести душ.

И вот тут я понял, чем мне заняться… Чем мне обязательно надо, просто необходимо заняться. Я снова включил элефон, вызвал городской справочник и непозволительно долго листал – странное стеснение охватило меня. Только одна мысль не позволила мне струсить – если я не сделаю этого сейчас, то не сделаю никогда.

Я набрал номер и поднял телефонную трубку. Несколько секунд под ухом чирикали зуммеры.

– Халло? – с вопросительной интонацией осведомился мужской голос.

– Э… кхм… – В горле у меня пересохло, точно у мальца первом свидании. Боже святый, да что это со мной, старым охальником? – Елизавету Карловну не соизволите позвать?

– А, простите, кто спрашивает? – с сильным немецким акцентом недоверчиво поинтересовался голос. Думаю, это был ее отец, и за недоверие я его не винил. А что ответить на расспросы, я придумал заранее.

– Из Управления политической благонадежности, – заявил я, пытаясь неслышно поплевать за левое плечо, – титулярный советник Щербаков.

– Управления… – голос моего собеседника сошел на нет – очевидно, теперь уже у него горло сохло. – Одну минутошку.

– Конечно-конечно, – пробормотал я, но, по-моему, уже в пустоту.

Несколько минут в трубке стояла томительная тишина.

– Алло, Сергей! – прозвенел наконец знакомый голос.

– Эльза… – Я сглотнул и с трудом выдавил из себя заранее заготовленную фразу: – Что вы делаете сегодня вечером?

Рига, 23 сентября 1979 года, воскресенье. Анджей Заброцкий

Выйдя из «Елисеева», я бросил пакет чая на заднее сиденье и так газанул с места, что чуть не проскочил красный семафор на Александровской. Не жизнь, а полное фугу в мундире.

А ты что думал, Андзюсь? Жизнь – это ведь тебе не кино про агента бляха номер 007. Это на серебристом экране преступления века раскрывают лощеные франты в темных очках, попивая в ресторане мартини в обществе загадочных красоток, которых к нему пачками подсылают враждующие конторы.

А в жизни все намного сложнее – и проще. В наш век умных машин, хранящих в своем ферромагнитном нутре прорву всей и всяческой информации, практически единственное, что требуется, – это правильно сформулировать вопрос. И все. Сумели мы со Щербаковым это сделать – и вот походя раскрыли. Преступление, конечно, на приз столетия не тянет, но… круги по воде могут пойти такие, что…

А-а, к лешему. Это игры такого уровня, что покойный профессор с трудом засчитывается за пешку. А я – так, пылинка на зеркальной глади черно-белой клетчатой доски. Досадная помеха.

Так что могу купить себе коробку зубного порошка и до блеска начистить свою собственную бляху с четырехзначным номером, начинающимся вовсе не с «ноль-ноль». Кстати, порошок-то надо было купить! Забыл, олух.

Но все равно, обидно до слез. Прикоснуться к тайне, ощутить ее, уловить этот запах и… Прямо как у ребенка, которому дали поглядеть на картинку к мультику, а потом резко захлопнули дверцу перед самым носом.

Грустно. От такой жизни сразу начинают заползать в голову всякие мудрые мысли. Например, какого, спрашивается, черта я не продолжил семейную военно-воздушную традицию? Был бы уже минимум лейтенантом. Или другой вариант – почему не остался на действительной? Офицерское училище, потом пару лет погонять по тайге взвод для выслуги, после чего прорваться в Академию Генштаба. А уж со значком генштабиста можно любые двери ногами открывать. Дорогих ресторанов в том числе.

А вместо всего этого сижу я на задворках великой империи, пусть и поблизости от парадного входа. Окно в Европы, черти бы их взяли. И сидеть в этом окне холодно, мокро, и ветер постоянно насквозь продувает.

Мало мне того, что жизнь не складывается, точнее, складывается, но как-то наискось, так еще и погода тоску наводит. Заржавею я тут скоро и покроюсь зеленой мохнатой плесенью. Подать, что ли, рапорт на перевод в Туркестан? Там тепло, там змеи. Они вкусные. Змея, нарезанная кусочками и поджаренная на сковородке, – это, доложу я вам, замечательнейшее блюдо. Особенно на ужин после того, как весь день по барханам побегаешь.

До чего ж противная штука – рефлексия! Богопротивное занятие – себя жалеть, а я как исповедовался сегодня после обедни, так и продолжаю словно ни в чем не бывало погрешивать. Стыдно как – не могу.

Эх, ну чего бы такое сотворить, чтобы не впасть в углубленную тоской депрессию? Может, методом Щербакова воспользоваться? В универе многие пробовали, особенно из «позолоченной молодежи». Да ну. Еще обкурюсь с непривычки, как улей, так, что дым из ушей пойдет. А нервы лучше успокоить старым испытанным способом. На следующем перекрестке я развернулся и, резко газанув, понесся обратно в управление.

В огромном здании, даже с учетом дежурных, было практически пусто. Господа полицейские чиновники все-таки сначала чиновники, а уж потом полицейские. Поэтому в выходной день их на рабочее место калачом с медом не заманишь. Даже тех, кому вероисповедание позволяет в святой день работать.

– Ключ будете брать?

Я на секунду задумался.

– Пожалуй, нет, Пал Петрович.

Из «чижа» я на этой неделе уже стрелял. Да и неохота лишний раз туда и обратно топать.

Если наверху в здании людей не было «почти», то в подвале, похоже, не было даже крыс. И то верно – что им здесь, pardonnez-moi, жрать? Разве что патроны.

Я неодобрительно покосился на ржавые потеки на стенах – третий, по слухам, ремонт, а трубы как текли, так и текут. Когда только начальство их заменить соберется? Наверно, когда они возьмут да и лопнут в разгар зимы, оставив всю полицию, в том числе и само начальство, без тепла.

Тир, к моему удивлению, был открыт. Вообще-то ему и положено быть открытым, но… много у нас на святой Руси разного положено, да так и лежит на печи, перекатываясь с боку на бок. И если бы дежурному – бывшему сыщику, сунувшемуся пяток лет назад разоружать свихнувшегося лавочника, – захотелось пойти куда-нибудь перекусить, а то и вовсе устроить себе очередной выходной, никто бы этого и не заметил. Кроме меня, грешного.

– Добрый день, Илья Никанорович. Что почитывать изволите?

Дежурный отложил в сторону книжку, снял очки, протер их и нацепил обратно.

– А-а, господин Заброцкий изволили пожаловать. А я-то уж понадеялся, что никто меня, старика, сегодня и не побеспокоит.

– Так и я вас, Илья Никанорыч, не побеспокою особо. Вы наушники нацепите и читайте себе спокойно.

– Да уж какое тут чтение с тобой, – добродушно проворчал дежурный. – То подай, это принеси…

– Так что ж это у вас за книга такая интересная? – полюбопытствовал я.

– Да вот, – дежурный поглядел на меня с некоторым, как мне показалось, смущением. – У жены взял. «Приключения княжны Мэри» называется. Любовные, кха-кха, приключения.

– Забавная, однако, у княжны Мэри обложка, – заметил я приподнимая тяжелый коричневый фолиант, на котором золотой старославянской вязью было выведено «Пистолеты мастера Лепажа в собраниях частных коллекционеров».

– Завернул от греха подальше, – пояснил дежурный. – А то, не дай бог, надорву листок, так меня жена потом самого… надорвет.

– Ясно. – Я опустил книгу обратно. – Дайте-ка тогда мне, Илья Никанорыч, «воеводин», патронов полсотни и мишеней штук… а-а, дайте пачку, потом верну все, что останется.

Я налепил листок мишени на изрешеченную фанеру, и моторчик, противно загудев, увез ее на 25-метровую отметку, туда, где черный кружок казался вовсе крохотным. Большая квадратная мушка «воеводина» полностью накрывала его.

Затаив дыхание, я подождал, пока мушка стала расплывчатой, а кружок мишени, наоборот, резким и четким, и плавно надавил на спуск.

Ба-анг.

Грохот мощного армейского патрона был хорошо слышен даже сквозь дорогие наушники.

Банг. Банг.

Надо будет как-нибудь выбраться на загородное стрельбище и пострелять из винтовки.

Банг.

Я отложил опустошенный пистолет в сторону, нажал кнопку и подождал, пока мишень подъедет обратно.

Плохо. Дырки от пуль разбрелись по листку так, словно я не стрелял по нему из пистолета, а плевался вишневыми косточками. Не отвратительно, но плохо.

Выходит, с нервами-то и в самом деле паскудно.

Ну да ничего. Торопиться мне некуда, патроны есть. Так что я эту десятку еще сегодня выбью.

Через полчаса мне стало ясно, что, даже изведи я еще коробку патронов, десятки мне не выбить. И не потому, что у казенного «воеводина» мушка перекошена. Не иначе там, наверху, мне решили преподать урок смирения.

И я предпочел смириться – сдал пистолет Илье Никаноровичу, убрался из управления и покорно поехал домой, на Московский форштадт.

Переходя на вторую полосу, я круто вывернул руль, обходя громадный, сверкающий черной краской «Царицын». Тот негодующе загудел. Я скосил глаза – за рулем «Царицына» восседала здоровенная купчиха. Ну и поделом. Думает, раз втиснула свою тушу в танк, так все ей должны дорогу уступать. А сама и водить-то толком не умеет. Знаю я ее. На весь город авто у нас не так много, и с лета я успел повстречать почти каждого водителя.

И в этот момент в бледном свете витрины я увидел такое, что сначала не поверил собственным глазам. А поверив, высунулся из окна и заорал во все горло:

– Баронесса! Эллочка!!!

Ноль на массу. Ни фига из-за машин не слышно.

Я так резко закрутил руль, что «патрульчик» протестующе взвизгнул, негодуя на столь варварское обращение с совсем еще новой машиной, и сумел-таки притереться к кромке тротуара.

– Стой, стрелять буду.

Идущий медленно оглянулся.

– Тьфу, черт, – изумленно пробормотал он. – Не может быть. Анджей?

– Он самый. – Я пожал протянутую ладонь и чисто рефлекторно уклонился от направленной в живот перчатки. – И ты… тот самый.

Младший лейтенант ВВС барон Герман фон Эллинг радостно усмехнулся.

– Ну и ну. Вот уж кого не ожидал увидеть, так это тебя. Ты-то как в Риге оказался?

– Да работаю я здесь, в сыскной полиции. Ну а тебя каким ветром сюда занесло?

– Отпуск провожу. Наношу визиты родственникам. – Герман мастерски изобразил тягостный вздох. – Представляешь, оказывается, у меня родственников – вся Лифляндия, и половина Курляндии в придачу. Куда ни плюнь, обязательно попадешь в какую-нибудь тетю Эмму с дядей Отто. И у всех, понимаешь, девицы на выданье!

– Понимаю и сочувствую.

Я попытался сдержать ухмылку. Летчик, офицер да еще и барон, внешность – хоть Зигфрида рисуй. Для местных провинциалочек Герман был, конечно, женихом хоть куда. Бедная «баронесса».

– А ты, я смотрю, на машине. – Герман кивнул на «патрульчик». – Большим человеком стал, ваше благородие. Или уже высоко?

– Да ну тебя. – Слова Германа сыпанули соль на свежерастравленную рану. – Слушай, а ты сейчас вечером занят?

– Да нет, а что? Хочешь куда-нибудь пойти?

– Не против. – У меня вовсе не было желания тащиться в свою пустую квартирку, когда подворачивалась прекрасная возможность весело провести вечер. – Есть идеи?

– Ну-у, – задумчиво протянул «Эллочка». – Я в этой Риге без трех часов два дня, толком ничего не знаю. Только бога ради, не в «Ливонию»!

– Почему? – «Ливонией» как раз и назывался ресторан Немецкого общества, и я решил, что Герману там самое место.

– Меня там… видели, – Герман определенно смутился. – Все эти мои родственники, кажется, других заведений не знают. Вот, может, слышал, на Ратушной площади есть хороший ресторан…

– «Мавр», – вспомнил я название. – Сойдет. – Я сел за руль и распахнул дверцу. – Выдам тебе служебную тайну – за последние полгода там еще никого не отравили.

– Только одно условие, – заявил Герман, устраиваясь на сиденье.

– Что за условие?

– Ты везешь – я угощаю.

Я расхохотался. Ох уж эта «баронесса».

– Договорились.

– А почему ресторан – «Мавр», в твоих полицейских архивах не сказано? – поинтересовался «Эллочка», когда мы свернули с Александровской на Мельничную.

– Сказано, – фыркнул я. – Потому что почти напротив него стоит Дом Черноголовых.

– А-а… – разочарованно протянул мой товарищ. – Погоди, так я ж его видел… когда… ой… Может, другое место поищем.

– Нет уж, – жестоко оборвал его я. – Если встретишь очередную тетю Эллу… Ой! – Герман отвесил мне чувствительный тычок под ребра. – …с незамужней дочкой лет тридцати, значит, судьба тебе такой. Кысмет.

– Ну и как тебе? – шепотом спросил Герман, сдавая фуражку седому швейцару с таким количеством ленточек, что тот должен был быть как минимум одним из критских десантников.

– Неплохо, – так же шепотом ответил я, оглядывая полутемный зал. – Прямо как в настоящем ливонском замковом подземелье.

– Ах ты, чертов поляк! – «Баронесса» попытался незаметно пнуть меня в бок. Я также незаметно уклонился.

– Эх, не добили мы вас при Грюнвальде!

– Что угодно господам офицерам? – выплыл из полумрака официант.

– Столик на двоих, – заявил Герман и не глядя наступил мне на ботинок.

– Прошу вас.

Усаживаясь за столик, я прикинул длину свисающей скатерти – и наугад выбросил пострадавший ботинок.

Герман издал еле слышный стон. Насколько секунд мы молча испепеляли друг друга взглядами. Потом «Эллочка» схватил салфетку и поднес ее к лицу. Я отвернулся.

– Совсем как в добрые старые времена, – донеслось из-под салфетки сквозь сдавленное хихиканье.

– Точно. – Я притворился, что внимательно изучаю меню. – Совсем как в харчевне у Пшздецкого.

– Ага. С пивом и сосисками.

– Точно. А помнишь, как Марек приволок под полой бутылку «смирновки» и вылил ее в пиво?

– И потом пытался отодрать палочку от буквы «ша»?

– И мы с трудом отодрали его от стенки. А помнишь, как мы скинулись на «Татру»?

– Ну и развалюха же была!

– Но ведь ездила, – возразил Герман.

– Ездила. – При воспоминании об этой «езде» я поежился. – До тех пор, пока ты нас всех чуть не угробил.

– Я говорил, что надо починить правую фару? Ведь говорил же?! И потом, кто мог знать, что там канава?

– Фару. Это ж надо было до такого додуматься – посадить на одно колено Юльку, на другое – Марысю и так рулить.

– А что мне было делать? Я кручу баранку как проклятый, а с заднего сиденья такие вопли доносятся! И потом, они сами порулить захотели.

– Хорошо хоть канава была неглубокая, – философски заключил я.

Фон Эллинг задумчиво уставился на свечу.

– Странно, – сказал он после недолгого молчания. – Мы так старались поскорее доказать всем, что мы уже взрослые. И не понимали при этом, какое это было счастливое время.

Около столика вырос официант.

– Ваш заказ, господа.

Некоторое время я старательно применял к отбивной азы армейской наступательной тактики, сводящейся к принципу «расчленить и уничтожить».

– Послушай, Герман, – спросил я, дожевав последний кусочек пережаренного противника. – Что ты знаешь про американцев?

– Интересный вопрос. – Герман отставил бокал и нанизал на вилку ломтик картофеля. – Наверно, то же, что и ты. Если не считать данных о самолетах вероятного супостата, то об американцах я сужу, как и большинство жителей Российской Империи, по «Унесенным ветром».

– По фильму или по книге?

– По фильму, – усмехнулся «баронесса». – И американок представляю себе по Скарлетт О'Хара – полуирландке-полуфранцуженке, которую к тому же сыграла англичанка с китайской фамилией.

– Интересно.

– А они о нас судят по «Войне и миру», – заявил Герман, приканчивая бокал. – А тот, кто умудрился прочесть пару страниц Достоевского, считается знатоком «загадочной русской души».

– Ну так уж прямо…

– Именно так. До Аляскинского кризиса Америкой вообще никто толком не интересовался. Ну, Америка, ну, большая. И все. Делить нам с ними было нечего, туристы их к нам табунами не валили, да и наших к ним не очень пускали. В смысле пускать-то пускали, но какой дурак будет в посольстве десять виз оформлять, если по всей Европе можно с одним паспортом кататься? А хочешь экзотики – так уж сгоняй в Манилу, а если совсем деньги девать некуда – в какой-нибудь Бангкок или другую Джакарту. Там тебе будет и древняя культура, и танец живота, и рагу из крыс.

– А после кризиса?

– А ничего толком не изменилось, – упрямо заявил «баронесса». – Не воспринимаем мы их. Ни как толкового союзника, ни как серьезного противника, ни как сильного нейтрала, с которым стоит считаться.

– Но все-таки мы с ними воевали…

– Да какая это война? Вот ты глянь по телику, как наши туристы ведут себя в Лондоне или в моем фатерланде. По струнке ходят, на желтый свет ступить боятся. А ведь победители. Но победа стоила столько, что побежденных по сей день уважают. А в разных там Италиях и Франциях – хуже, чем дома. В Риме квартал красных фонарей, считай, полностью за счет русских туристов живет. В Париже на Эйфелевой башне туалет каждый месяц заново штукатурят. Спасибо Высоцкому – что ни день, десять новых Вась расписываются.

– Ну, положим, туристы – это еще не показатель, – неуверенно возразил я.

– Как раз один из самых верных показателей. Или глянь, как к их туристам у нас относятся. Даже швейцар в гостинице: «Опять итальяшки с французишками понаехали». А стоит войти англичанину, как он по струнке вытягивается.

– Все равно не понимаю я твоей теории. Японцев, например, мы два раза в порошок стирали. И что, мы их меньше, чем англичан, уважаем?

– Для начала они нас в порошок стерли, – усмехнулся Герман. – А мы потом счет равняли. И разница есть немалая. Самураев мы оба раза смели за счет превосходства в силе, причем подавляющего. А янки купили на самый большой блеф в истории.

Глава 12

«САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ВЕДОМОСТИ»,

24 сентября 1979 года

«Сообщает наш корреспондент из Лифляндии: Во время отдыха на Рижском взморье был зверски убит известный ученый, действительный член Санкт-Петербургской Императорской Академии наук, профессор Николай Генрихович фон Садовиц. До сих пор не найдены преступники, чья жестокость и цинизм вселяют ужас в сердца почтенных обывателей, позарившись, очевидно, на незначительную, по меркам человека состоятельного, сумму, отложенную профессором на отдых в тиши одного из лучших курортов России.

Начальник отдела особо тяжких преступлений Лифляндского уголовного розыска г-н Ковальчик заверил нашего корреспондента, что убийцы вскоре будут найдены и понесут суровое наказание. Но падение нравов, при котором отбросы общества способны ворваться в дом пожилого ученого и безжалостно убить его за пачку банкнот, не исправится от жестоких кар…»

Санкт-Петербург, 24 сентября 1979 года, понедельник. Александр фон дер Бакен

– Можно?

Войдите.

Александр фон дер Бакен, заведующий отделом предотвращения подрывной деятельности, заместитель главы Управления политической благонадежности, в просторечии именуемого «охранкой», осторожно затворил за собой дверь и положил синюю папку с тисненым орлом на стол своего начальника.

– Доклад Щербакова. Из Риги.

Глава управления – его превосходительство товарищ министра внутренних дел и т.д. и т.п. Матфей Николаевич Серов – извлек из ящика стола очки, со вздохом водрузил их на свой огромный мясистый нос и, раскрыв папку, углубился в изучение доклада.

По мере изучения отчета лицо его превосходительства все больше и больше приобретало багровый оттенок. Дойдя до середины первой страницы и, как отметил любивший во всем точность фон дер Бакен, до состояния помидора средней поспелости, Матфей Николаевич с треском захлопнул папку.

– Какого лешего ты принес мне это дерьмо собачье? – вопросил он голосом доисторического ящера.

Фон дер Бакен поморщился. Мысленно, разумеется. Он лично никогда бы не позволил себе разговаривать в таком тоне с подчиненным, даже если бы тот действительно вывалил на стол полный пакет собачьих испражнений. Но Серов, выслужившийся с самого низу, не желал отказываться от старых привычек, подобающих, по мнению его по-немецки корректного помощника, скорее малограмотному унтеру.

– Все это дело не стоит выеденного яйца, – продолжал бушевать глава УПБ. – С самого начала было ясно, что это чистая уголовщина! Надо было просто наплевать на уложение и не посылать туда агента, а просто затребовать материалы следствия. Или поручить надзор местному отделению.

Фон дер Бакен снова мысленно поморщился. Уложения и прочие инструкции писались, по его мнению, не для того, чтобы на них плевали. Особенно такие типы, как его превосходительство.

– Передайте этому… Щербакову, – Серов брезгливо оттолкнул от себя папку, – чтобы перестал сочинять сказки и занялся делом. Тем, за которым его послали. А именно – надзирать за ходом расследования. Так и передайте. И никаких больше фантазий!

– Будет исполнено, ваше превосходительство, – сухо ответил фон дер Бакен вполголоса и, забрав со стола папку, направился к двери.

– А если не угомонится – отзовите ко всем чертям! – добавил Серов ему в спину.

– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство, – все так же негромко сказал фон дер Бакен и притворил за собой дверь.

Вернувшись к себе в кабинет, заместитель сел за стол, положил перед собой злополучную папку и, раскрыв ее, принялся внимательно изучать второй лист, до которого начальник отдела так и не соизволил добраться. А именно – заключение аналитического отдела по докладу Щербакова.

Аналитический отдел в целом соглашался с выводами агента. Несостоятельным признавался только один вывод – что наибольший интерес для Российской Империи представляет именно тот из двух засекреченных проектов, который связан с убийством фон Садовица. Фон дер Бакен был в этом с аналитиками полностью солидарен. Как правило, в проектах по-настоящему секретных столь грубых проколов не допускают, а следовательно, отнюдь не химия комплексов рутения (что бы это ни значило) должна интересовать внешнюю разведку. Сам Александр Вольфович склонялся в пользу «Комитета озабоченных граждан». Трудно представить, чтобы химический концерн, работающий преимущественно в сфере – он заглянул в справку – переработки фосфоритов и цветной металлургии, мог обеспечивать секретность на государственном уровне. Вот заказное убийство – это в их силах.

Хотя аналитики тоже хороши. Четыре абзаца, полные выражений вроде «аппаратура двойного назначения», «может быть использована в самых различных областях», аналитический ум фон дер Бакена свел к одной-единственной фразе. «Не имеем ни малейшего представления, на кой черт это нужно».

Хм. С другой стороны, интересно, что же это американцы такого творят, что аналитический отдел Третьего управления разводит руками в полном бессилии. Очень интересно…

Многолетний опыт рыболова явственно нарисовал перед мысленным взором фон дер Бакена картину глубокой темной заводи, где под зеркальной поверхностью воды ходит огромная рыба.

И такой отчет Серов приказал выбросить на помойку!

Фон дер Бакен уже давно не шутя целился в кресло своего начальника. К этому у него были многочисленные основания – заслуги, немалый опыт, обширные связи, что в чиновном вальске повышений и понижений оч-чень немаловажно.

Но связи были и у самого Серова – как-никак звезда ушедших поколений, неутомимый борец с немецкими шпионами. За последнее потомок беженцев от революции фон дер Бакен начальника особенно недолюбливал. Как и за брошенное тем обидное, прилипшее к спине, как ком сырого каучука, прозвище – Фондервякин. До сих пор Александр Вольфович дергался, когда его фамилию произносили невнятно.

Да и опыт у его высокопревосходительства имеется. Особенно по части молодых и честолюбивых заместителей. А иначе давно бы вылетел их превосходительство вверх тормашками на пенсию.

И сейчас фон дер Бакен увидел шанс. Раскрыть это дело и тепленьким, с пылу с жару, положить на стол своим высокопоставленным покровителям. А те бы уж позаботились. Стар стал Матфей Николаевич, такое дело проморгал, и если бы не зам… По всему видать, пора старику на давно заслуженный отдых.

Но как повернуть дело, чтобы вся слава пошла ему, фон дер Бакену? Самому передать дело в иностранный отдел? У него есть там друзья. Но какой разведчик, раскрыв такой заговор, станет делить заслуженную славу с кем-то еще? Места на вершине мало, и каждый дерется за себя. Дарить такой шанс кому-то другому – нет уж, увольте. Для дружеской услуги это слишком. А не передать – странновато. Все же подрывная деятельность никаким боком тут не лежала, тут мировым комплотом попахивает…

Эх, будь у него группа агентов в самоличном подчинении! Хоть один-два, зато неподотчетных главе управления! Но это все мечты, мечты пустые. Уж что-что, а привилегии свои Серов знает хорошо. И следит за их соблюдением куда более ревниво, чем за молодой красавицей-женой, которой у него и нет. Власть – вот его главная и единственная любовь.

Хотя… как там он сказал: «А если не угомонится…» То есть если этот Щербаков не перестанет беспокоить высокое начальство своими докладами, отозвать его «ко всем чертям». А если перестанет, так пусть и сидит в Риге до завершения уголовного расследования. То есть – хоть до Страшного суда, поскольку уголовщиной в этом деле не пахнет.

И тут тонкие губы заместителя начальника УПБ разошлись в широкой улыбке. Конечно, славу разделить придется, но… лучше половина журавля, чем дохлая синичка.

Фон дер Бакен отложил заключение аналитиков и снова взял доклад.

Щербаков, Щербаков… Исключительная память замначальника отдела услужливо подсказывала – молодой, из бывших военных, Северного полка капитан… Участвовал в десанте на Аляску, первая волна, Георгиевский кавалер… Уволен из армии за инсубординацию – самовольно нарушил приказ вышестоящего офицера, спасая какого-то застрявшего в снегах сбитого летчика. Переведен с понижением в чине в Третье управление специальным агентом. В предосудительном поведении не замечен, на службе отличается исключительной добросовестностью и верностью долгу. Инициативен, в действиях самостоятелен. Не тот агент, которого фон дер Бакен послал на это дело, если бы мог выбирать. Сюда бы тупого служаку, такого, чтобы всякий приказ исполнял дословно. Ну да дареному коню…

С ним еще какой-то сыскной агент работает, из местных. Может, и его затребовать? Тоже не бог весть что, но двое – все ж таки лучше, чем один. Кроме того, не стоит оставлять людей, посвященных в дело фон Садовица, в России. Отправим с ним и полицейского.

А раз так – срочных дел очень много! Когда спешка, надо торопиться, Алекс.

Александр фон дер Бакен аккуратно вдавил клавишу внутреннего элефона.

– Екатерина Прокофьевна, – произнес он, – не соизволите позвонить в Ригу?..

Рига, 24 сентября 1979 года, понедельник. Анджей Заброцкий

Бзззз!!!!

Не открывая глаз, я застонал и попытался прихлопнуть чертов будильник. Естественно, промахнулся и здорово ушиб руку о тумбочку.

Уууу… Даже лежать на подушке было больно. А мысли о том, что с нее надо вставать, только усугубляли дело.

Странно. Вроде не так уж много и выпили, а такого похмелья у меня давно не было. Я вообще к спиртному довольно равнодушен, хотя пить умею. В Сибири водка – это не алкоголь, а средство выживания. Только вот мешать ее ни с чем не надо.

Бзззз!!!

Да заткнется он когда-нибудь? Хоть бы завод у него кончился… Ах да, он же лепестрический. Зар-раза.

Я снова застонал и, приоткрыв один глаз, умудрился прихлопнуть кнопку звонка. Ну и противный у него звук. Как я раньше внимания не обращал?

И тут я вскочил с кровати словно ошпаренный. Кретин, осел пьяный! Да я его раньше и не слышал почти. Я же по гудку каждый день встаю. Гудок на смену такой, что и мертвого подымет. Блин, это надо было так набраться…

Будильник показывал двадцать минут восьмого.

Я со вздохом опустился на кровать. Двадцать минут, это не страшно. Тем более что мне не в управление, а к Щербакову. Туда можно и опоздать. Плохие новости никуда не денутся.

Я поплелся в ванную и долго, яростно отдраивал с мылом лицо. Хэйка банзай. В смысле харакири. Как в квартиру поднимался – не помню. Напрочь отрезало. Последнее, что запомнил, – несемся по ночной Риге. И «баронесса» за рулем. Правда, деревья дорогу не перебегали. По-моему.

Сердце у меня екнуло. Я как был, в мыле, бросился к окну. «Патрульчик» одиноко стоял у бордюра, затопляемый вечным лифляндским дождем. Вид у него был крайне унылый, но следов аварии не наблюдалось. Слава те господи. Пронесло. Да и Герман молодец. А ведь пьян был не меньше моего. Как он машину вел? На автопилоте, наверно. Вот и не верь после этого, что в войну мертвые летчики самолеты сажали.

Тщательный обыск подарил мне пачку сухариков (потерянную месяц назад) и пару сосисок, которые я после недолгого раздумья решил считать условно-съедобными. Я поставил их на огонь, а сам принялся заглушать веселое бульканье кипятка нудливым аккомпанементом электробритвы.

Допив холодный позавчерашний чай и с отвращением дожевав сосиску, я выскочил из-за стола. Сорок пять минут. Надо лететь.

Летел я недалеко. До машины. Как только я распахнул дверцу, как мне в лицо пахнул милый алкогольный аромат. Дивная смесь чего-то дорогого и многоградусного. Поэтому на дорогу я выехал, опустив до предела оба стекла и ни на метр не превышая безопасных сорока верст в час.

То ли дорожный сквознячок сделал свое дело, то ли у меня просто притупился нюх, но, подъезжая к гостинице, я уже не чувствовал запаха, да и сам проветрился настолько, что при беглом осмотре мог сойти за человека. Чтобы окончательно замести следы, я купил в гостиничном ларьке мятный леденец и воспользовался лестницей вместо лифта.

– Можно?

– Входите.

Я бодро вошел в номер Щербакова и приготовился выслушать благую весть о своем отстранении.

Первое, что бросилось мне в глаза, – это необычное выражение на лице моего временного коллеги. Похоже было, что ему попеременно вспоминалось нечто очень приятное и очень неприятное.

– Доброе утро, Сергей.

– Доброе утро.

– Ну как, получили ответ на ваш доклад? – фальшиво-весело поинтересовался я.

– Получил. – Щербаков как-то странно посмотрел на меня. – Двадцать минут назад мне передали кодированный приказ за личной подписью заместителя начальника Третьего управления его превосходительства Александра Вольфовича фон дер Бакена.

Неужели премию дадут? Я изобразил на своем лице самый живейший интерес.

– И что же он приказал?

– Он приказал срочно вылететь в Питер, – медленно, с расстановкой произнес Щербаков. – Мне и вам. В час сорок пять с военного аэродрома под Двинском – знаете? – отправляется транспортник. На нем для нас выделены два места.

Тут я и застыл с открытым ртом.

– 3-зачем?

– Не знаю, – честно ответил агент охранки. – И предпочел бы не знать. Но советую собирать чемодан. Времени у нас еще чуть-чуть осталось, двинский дизель отправляется в одиннадцать. А я пока переговорю с вашим Стариком. Наверное, – он тяжело поднялся, – даже лично. Очень уж хочется посмотреть на его физиономию.

В военно-транспортном самолете, Двинск-Санкт-Петербург, 24 сентября 1979 года, понедельник. Сергей Щербаков

Моторы ревели так, что разговаривать приходилось на повышенных тонах. Неудивительно – вместе с нами самолет вез около четырех тонн коробок и ящиков с печатями интендантства.

– Ничего не понимаю, – бормотал Анджей, почти срываясь на крик. – Ни черта я не понимаю!

Я тоже ничего не понимал. Нелепый перелет на транспортнике не имел никаких преимуществ перед удобным скорым поездом. Но у Анджея была еще одна причина недоумевать. Если мое возвращение в Питер являлось ожиданным, то зачем вызвали в управление моего товарища? Не в вольнодумстве же его обвинять?

Из-за горы ящиков вынырнул неулыбчивый штабс-капитан. В руках он сжимал планшетку.

– Это, должно быть, вам, – гаркнул он негромко, сорвал с планшета листок и сунул мне.

Поскольку в шапке факсимиле стояло «титулярному советнику Щербакову С. А.», штабс не ошибся.

Письмо было коротким – не в пример шапке из трех устрашающих строк: «Срочно. Секретно. Лично». «Немедленно по прибытии в Санкт-Петербург явиться на прием ко мне вместе с сыщиком Заброцким». И подпись – А. В. фон дер Бакен.

За четыре года службы в управлении я еще ни разу не попадал на прием к фон дер Бакену. Пару раз мне доводилось сталкиваться с ним в коридорах или на официальных торжествах, но тем наше общение и ограничивалось. Так неужели мой банальный отчет оказался неожиданным для всезнающего аналитического отдела? Да еще настолько, что меня спешно вызвали в Питер, на ковер? Или… или меня решили использовать вместо разменной фишки? Может, я влез в дела, о которых мне, по их секретности, и слышать не положено?

Нет. Это объяснение имело бы смысл для Андрея. Беседа третьей степени в подвалах охранки, разжалование в чине и перевод в самую дальнюю Тмутаракань. Но я-то не мальчик, я могу отличить государственную тайну от банального заговора. Да и не стал бы тогда фон дер Бакен вызывать нас на личную беседу.

На посадочном поле военного аэродрома нас встретила серая «катерина» с гражданским нумером.

– Садитесь, – приказал водитель.

Мы с Андреем покорно втиснулись на заднее сиденье.

– А какой он, этот фон дер Бакен? – робко переспросил Заброцкий, когда авто выехало с аэродрома.

Очевидно, моему спутнику мерещилоев нечто в духе романов Дюма и Зощенко кардинал Ришелье, серая тень за троном. Пришлось его разочаровать.

– Обычный чинуша, – ответил я, покосившись на шофера. Правда, от нас его голову отгораживал прозрачный ударопрочный щиток, но все ж слышно. – Если судить по виду, в любом департаменте таких двенадцать на дюжину. А что до характера – судить не берусь, сам я с ним не беседовал. Говорят, большой честности человек.

Говорят. Что воздух доят. На нашей работе честные люди задерживаются ненадолго. Когда лицедейство становится частью повседневного труда, оно незаметно проскальзывает и в быт, в характер человека. Сначала врешь по долгу службы, потом – для блага службы, потом для своего собственного, а потом так изолжешься, что и грана правды в тебе не останется. Глава наш, кстати, из таких. Говоря о честности фон дер Бакена, я имел в виду лишь то, что второй человек в охранке не лгал без нужды и веского основания. Знавал я таких офицеров. Их не любят, но уважают солдаты. Они могут без колебаний послать тебя на смерть, но никогда не станут приукрашивать приказ красивыми словесами и врать, что у тебя есть шанс вернуться.

– Это, – Андрей нервно потер руки, – хорошо.

Кабинет начальника отдела предотвращения подрывной деятельности, заместителя главы Управления политической благонадежности Александра фон дер Бакена, Санкт-Петербург, 24 сентября 1979 года, понедельник. Анджей Заброцкий

Давненько меня не ставили в угол. Почти неделю.

Я расхаживал по коридору от двери до двери, как отвес невидимых ходиков – туда-сюда, тик-так! Жизнь протекала за закрытыми дверями, совсем рядом, в кабинете загадочного фон дер Бакена.

Так все хорошо начиналось! Пока нас везли, я уже разнадеялся, что мне дозволят-таки увидать сильных мира сего. И даже не через бронестекло. И удостоят рукопожатия. Но секретарша, больше похожая на снайпера, недвусмысленно дала понять, что, кроме Щербакова, господин начальник никого не ждет. А вы, юноша, подождите за дверью – нет, не в приемной, а за дверью! А то еще будете заглядывать в секретные бумаги.

Все странче и странче, как сказала Алиса, падая в компостную кучу. Если я такой несекретный, зачем было меня вызывать? Ну, переживал бы я свое похмелье не в самолете, а на рабочем месте – что бы от этого изменилось? Меньше стало бы головной боли. И в переносном смысле, и в прямом. Да и вообще надоело. Как работать, так Заброцкий. А как к начальству, так подождите за дверью. Обидно.

Двери приоткрылись – ровно настолько, чтобы секретарша смогла высунуть свой остренький носик.

– Анджей Войцехович Заброцкий? – зачем-то переспросила она (по крайней мере хоть не переврала) и, когда я кивнул, продолжила: – Александр Вольфович вас к себе требуют.

Ура! Услышаны мои молитвы! Я бодро отодвинул не в меру ревностную старушку и, небрежно постучавшись, вступил в кабинет фон дер Бакена победительным шагом.

Поступь моя, правда, тут же перешла в совсем непристойное семенение, потому что кабинет оказался меньше приемной. Намного меньше. Щербаков так едва не сидел на столе у сухощавого немолодого человека, напомнившего мне классический типаж пруссака – лицо топором, глаза сверлами. Не хватало только каски.

– Вот, Александр Вольфович, это и есть мой молодой коллега, – с несвойственным ему предупредительным подхалимством откомментировал мое появление Щербаков. – Андрей Заброцкий.

«Пруссак» кивнул дважды – сначала ему, потом мне.

– Тогда позвольте поздравить вас, Андрей, с новым назначением, – проговорил фон дер Бакен совершенно нейтральным тоном. Не поймешь, то ли издевается, то ли меня и правда есть с чем поздравить. – Суть его вам разъяснит Сергей Александрович по дороге в воздушный порт. Со своей стороны могу только добавить, что в случае успешного выполнения задания в вашем послужном списке появится запись, открывающая если не всякие двери, то большинство.

– В… воздушный порт? – глупо переспросил я, когда обрел голос.

– Да, – тем же бесцветным тоном ответил фон дер Бакен. – И поторопитесь. Времени до вашингтонского рейса у вас в обрез. Екатерина Прокофьевна, – он не повысил голоса, но секретарша появилась в кабинете, едва не пройдя через закрытую дверь, – распорядитесь насчет служебного авто для господ Щербакова и Заброцкого.

– Слушаюсь! – Секретарша улетучилась.

– Я вас более не задерживаю, господа. – Фон дер Бакен сделал еле уловимое движение плечами, из чего я заключил, что аудиенция завершена.

– Благодарю за доверие, ваше превосходительство, – проговорил Щербаков все так же предупредительно.

– Рано благодарить, Сергей Александрович. – Фон дер Бакен нетерпеливо дернул головой. – Идите.

Мы поспешно вытолкались из кабинета, прежде чем я успел прокаркать «вашингтонского?», и уставились друг на друга. Затем Щербаков ухватил меня за рукав, выволок из приемной в коридор и там расхохотался, да так, что его согнуло пополам и так оставило.

– Ну сволочь! – выдавил он в промежутках между приступами смеха. – Ну какая сволочь!

– Объясните, – попросил я. – А то я что-то ничего не понимаю.

– Объясню непременно, – пообещал Щербаков. – Только пойдемте, а то и правда опоздаем на вашингтонский рейс.

– Зачем нам в Вашингтон?! – взвыл я, совершенно сбитый с толку.

– Кто был царь Авгий, помните? – поинтересовался Щербаков вместо ответа.

– Помню, – ответил я и запоздало сообразил: – Нас посылают убирать навоз?

– Почти, – кивнул Щербаков.

В следующий раз, когда пойду в церковь, не забыть бы – не просить ни о чем! А то исполнят, потом разгребай.

– Господин фон дер Бакен, – объяснял мне старший товарищ, покуда мы спускались в гараж мимо торопящихся куда-то «голубых мундиров», черных сюртуков и, вероятно, «гороховых шуб», – решил нашими руками чужой жар загрести. Официально мы направлены в Северо-Американские Соединенные Штаты для совместного с тамошней полицией расследования дела фон Садовица. Неофициально мы выполняем тайную миссию УПБ – расследование дела фон Садовица в его… политическом аспекте. Вам это ничего не напоминает?

– Мне это напоминает те самые конюшни, – мрачно отозвался я, перепрыгивая через ступеньку. – Большей глупости я не читал в шпионских романах. Даже последний «Джеймс Бонд» умнее.

– Именно! – ухмыльнулся Щербаков. – От нас и не ждут никаких результатов. Кроме одного.

На размышления у меня ушло секунды полторы – все же в Третьем егерском не только стрелять учат.

– Отвлечь внимание противника, – решил я. – Сковать и обездвижить.

Щербаков кивнул.

– Тогда не понимаю, чем это вас так радует, – добавил я.

– Я сказал, что от нас не ждут иных результатов, – ответил мой коллега. – Я не сказал, что мы не в силах их добиться. Нас послали расследовать – будем расследовать. В конце концов, на что мы еще годны?

Вопрос его я оставил без ответа. Меня больше занимал другой вопрос – как это я полечу в чужую страну с чемоданчиком вещей, собранных для короткой поездки в Питер?

Воздушный порт Царское Село, Санкт-Петербург, 24 сентября 1979 года, понедельник. Анджей Заброцкий

В Царскосельском аэропорту я находился третий раз в жизни. Первый раз я попал сюда в далеком детстве с отцом – уж не помню, как это вышло, – и это посещение почти не сохранилось в памяти. Второй раз – когда летел на учебу в Варшаву. В тот день, как назло, невиданная буря накрыла аэропорт Владивостока, и, чтобы не опоздать к началу занятий, мне пришлось ехать безумным кругом – скорым поездом из Уссурийска в Харбин, а оттуда уже самолетом до Питера (рейса на Москву пришлось бы ждать слишком долго), а оттуда в Варшаву. Естественно, что в Царскосельском мне тогда хотелось лишь одного – лечь и заснуть.

В этот раз я был настолько пришибленным, что не обратил на окружающую обстановку ровно никакого внимания. Я до сих пор приходил в себя от осознания того факта, что дело фон Садовица, казавшееся с виду таким обыденным и сулившее разве что очередную прибавку к жалованью лишней трешки, внезапно обернулось стремительным водоворотом, который подхватил меня, потащил и еще неизвестно куда выкинет.

Огромное табло под потолком мигнуло и сообщило, что посадка на вашингтонский рейс начнется через полчаса.

– Может, присядем на дорожку? – предложил я.

– Успеем еще насидеться, – усмехнулся Щербаков. – Как-никак десять часов лететь.

– Кстати, – вспомнил я. – А Мост мы увидим? Щербаков на секунду задумался.

– По-моему, нет, – ответил он, – если только трасса полета специально не проложена. Но мне кажется, что Мост будет гораздо южнее. Хотя давайте проверим.

Мы подошли к монументальному глобусу, установленному в центре зала под табло. Был он насколько велик, что верхушка шара находилась в добрых двух аршинах над моей макушкой, и увидеть Северный полюс нам помогало только то, что ось вращения медленно крутящегося глобуса была наклонена так же, как и земная ось.

– Вот смотрите. По дуге большого круга из Петербурга в Дублин получается, что мы будем пролетать над Швецией и Норвегией. А проливы и Мост останутся в стороне. Жаль, правда. Говорят, что Мост виден даже с орбиты.

– Жаль, – огорченно согласился я. – Когда еще такой случай представится.

Я поправил новенький пиджак, к которому еще не успел привыкнуть, и переложил кошелек из правого внутреннего кармана в левый. Точнее, начал перекладывать и замер на полдороге. Собственно, кошелек был почти пустой, поскольку увесистую пачку долларов я засунул в бумажник. Доллары нам выдали в управлении, благо оно меняло их на рубли по курсу более выгодному, чем официальный курс российского казначейства, и уж, конечно, куда более выгодному, чем искусственно завышенный курс американского федерального банка. Несмотря на все реформы Форда, инфляцию в США до сих пор пытались сдержать повелительными окриками свыше.

Однако кое-что в кошельке еще оставалось. И меня как раз осенила очередная гениальная мысль – а зачем, собственно, везти этот груз в Америку? Менять их по официальному курсу – невыгодно, а на черном рынке – рискованно, да и просто смешно – всего-то пятерка с мелочью, на американские деньги это будет долларов шестьсот. Куда проще потратить их, пока мы еще в России.

– Вы куда, Андрей? – окликнул меня Щербаков, когда я сорвался с места и как ошпаренный бросился в противоположный конец зала.

– Сейчас вернусь!

Надеждам моим суждено было сбыться. Одна из сувенирных лавочек торговала магнефонными дисками, более того, выбор был такой, что ему позавидовали бы иные рижские магазины. Я не покупал новых дисков с момента обзаведения автомобилем и сейчас просто разрывался на части.

В итоге я растратил все русские деньги, что у меня оставались: купил новый диск Высоцкого «Конец охоты на волков», большую часть которого я еще не слышал, хотя саму «Охоту с вертолета» уже давно крутили по радио, последние записи «Вавилона» и Меркулова и диск с довольно интересным названием «Новый взгляд». Меня сильно заинтересовало его содержание. Собрать на одном диске Маккартни, Баха, Лорда и Рахманинова – это должно быть нечто.

На последние десять копеек я совершил крайне патриотический поступок: приобрел специальный фломастер с изображением Кремля – из числа тех, которыми россияне расписываются в туалете Эйфелевой башни. Если повезет, оставлю свой автограф на тамошнем Белом доме.

Воздушный порт Царское Село, Санкт-Петербург, 24 сентября 1979 года, понедельник. Сергей Щербаков

Чтобы зайти в самолет, мне пришлось выложить перед неулыбчивой девушкой не только билет, но и свой паспорт с визой – очевидно, она проверяла, не отправят ли меня из Вашингтона обратно тем же рейсом за счет компании. Заброцкого встретил такой же холодный прием, хотя хитрый Андрей улыбался девушке так умильно, как только мог.

На таможенном посту с нами приключился забавный казус. Подозрение бдительных чиновников вызвала почему-то сумка Заброцкого, которую тот не сунул в икс-просветник, а понес с собой. Оказалось, что там лежали магнефонные диски, купленные им в киоске на аэровокзале и сунутые в спешке куда попало. Невзирая на путаные объяснения моего товарища, таможенники перевернули сумку вверх дном в поисках контрабанды и уже начали поглядывать на мой чемодан.

– Ну вот, – бурчал Андрей, пока мы второпях преодолевали длинный коридор в посадочную зону, – все перекопали, все перепутали, дармоеды… Делать им нечего.

– Работа у них такая, – заметил я.

– Вам легко говорить, – пожаловался Андрей, – не ваш чемодан трясли.

– Ничего, – ободрил я его, – все позади. Теперь последний рывок – и нас ждут мягкие кресла, предупредительные стюардессы и девять часов лету до Вашингтона с посадкой в ирландской столице. Можете отоспаться.

– Думаете, я засну? – Заброцкий обреченно взмахнул рукой. – Я первый раз за границу лечу. Столько всего увидеть хочется – страшно сказать! Эх, жалко, мимо Моста пролетим…

– Заснете, – уверенно пообещал я. – Перелеты быстро приедаются. А не сможете – заставьте себя. В Вашингтоне мы будем к обеду, нам еще обустраиваться.

– Как – к обеду? – переспросил Заброцкий и тут же картинно хлопнул себя по лбу. – Ах да! Обгоним солнце?

– Именно, – кивнул я.

Похоже было, что из-за задержки на таможне мы вошли в самолет последними – за нашими спинами люк закрыли. Я окинул взглядом салон и поразился тому, что свободных мест почти не было. Даже странно: США – не самая значительная страна, вдобавок всего пять лет прошло со времени Трехдневной войны, так что русских там вряд ли обожают. А вот поди ж ты – летают люди, значит, надо им.

Места наши, к вящему восторгу моего спутника, оказались у стены. Андрей немедленно занял то, что у иллюминатора, мне досталось второе. Я не возражал; мне по опыту было известно, что полет в стратосфере проходит совершенно одинаково, летите вы из Верного в Москву или из Питера в Вашингтон.

Я откинулся в мягком кресле, подвигал спинку, пока не стало совсем удобно, машинально улыбнулся стюардессе. Негромкий гул возвестил о том, что могучие турбины набрали обороты. Салон чуть качнулся, и взлетная полоса за иллюминатором поплыла влево.

Самолет компании «РВТ», рейс 478 Санкт-Петербург-Дублин-Вашингтон, 24 сентября 1979 года, понедельник. Анджей Заброцкий

Момент отрыва от земли я скорее угадал, нежели почувствовал. За иллюминатором плавно проплыл аэродром, а затем набирающий высоту самолет нырнул в плотный серый туман облаков. Полминуты – и мы уже были наверху, там, где сияло солнце и громоздились друг на друга белоснежные облака.

Я оторвался от иллюминатора и откинулся на спинку кресла.

– Сергей, я вам сейчас буду нужен?

– Зачем? – усмехнулся Щербаков, перебирая бумаги. – До Америки можете спать спокойно.

– Я спать не собираюсь. А вот музыку…

– Да ради бога. Слушайте себе на здоровье.

Тяжелые мягкие наушники наглухо отрезали меня от звуков окружающего мира. Да, на комфорте межконтиненталов «Сикорский» не экономит. Я вставил пластинку, нажал «пуск» и закрыл глаза.

Те, кто были, по-моему, сплыли, А те, кто остался, спят, Один лишь я сижу на этой стене (Как свойственно мне). Мне сказали, что к этим винам Подмешан таинственный яд, А мне смешно: ну что они смыслят в вине?..

Забавно, как устроено человеческое сознание. Ему обязательно нужен какой-нибудь зримый внешний символ для того, чтобы осознать происходящее. Не тогда, когда мы получили распечатку с данными по фирмам, не тогда, когда нас доставили в Питер, словно сверхсекретный груз, и даже не в кабинете щербаковского начальника, а именно сейчас, после того, как Россия осталась позади, а впереди… пожалуй, только господь знает, что у нас впереди, я вдруг понял, что вся моя жизнь разделилась на до и после.

До – малыш Анджей делает первый шаг и валится с табурета, у самого пола подхватываемый папиными руками, такими большими, сильными, надежными. До – первые друзья, до – первая любовь, пока еще безответная. До – учебный лагерь Памирского горнострелкового, где рванувшаяся страховка вырвала клин и я закачался над пустотой, больше всего боясь почему-то глянуть вниз. Все это – до.

Смешно получается, Анджей. Ты так старался обмануть судьбу. Не пошел в летное, по стопам деда, отца и старшего брата. Не остался в полку на действительной. Ты не хотел быть маленькой пешкой, которую посылают в такую нужную, но такую бессмысленную игру. А судьба тебя все равно достала. Не мытьем, так катаньем.

Мы все – солдаты великой империи. Я, Щербаков, Старик, этот… фон дер Бакен. Все.

И ты прекрасно знал, что тебя ждет, унтер третьего резервного Уссурийского егерского полка. Забытый всеми клочок чужой земли в африканских джунглях, нескончаемый дождь, а кругом – ржавые гильзы без маркировки и такой же проржавевший короткий автомат с толстым стволом-глушителем, прозванный «гадюкой» за тихое свистящее шипение, в которое он превращает сухой треск выстрела.

А вот тот, длинный, вон за тем стволом, – он считался лучшим взводным во всей парашютной дивизии «Викинг». И когда он шел по улочкам родного Кельна – пятнистая форма, зеленый берет, – все окрестные мальчишки сбегались поглазеть на него. А этот, рыжий, его целых два раза представляли к Кресту Виктории. Но оба раза так и не вручили. В первый раз – за пьяную драку в ливерпульском пабе, а второй – за то, что, вернувшись с задания, он поднялся в рубку эсминца и на глазах у всей вахты так врезал полковнику из МИ-6, что три новых зуба полковника пришлось оплачивать из британской казны.

И давно уже снова зарос джунглями обгорелый фундамент научного центра, и офицеры всех штабов давно забыли координаты и центра, и того уголка джунглей, где схлестнулись в коротком, отчаянном бою их отборные пешки. И подшито к сданному в архив делу копия извещения: «Погиб, выполняя долг перед Отечеством».

А где оно, мое Отечество? На гранитных набережных Санкт-Петербурга? На засыпанных снегом улицах Уссурийска? Или на варшавских площадях?

– Шагай вперед, пешка! – скомандовали мне. – Если ты дойдешь до восьмой линии, ты, конечно, не станешь ферзем. Но, может, тебе позволят снять вражеского короля. Ведь королей бьют именно пешки, как бы это ни не нравилось королям.

Глава 13

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

24 сентября 1979 года

«Вчера в Мемориальном госпитале после долгой и продолжительной болезни скончался видный политический деятель, на протяжении многих лет служивший представителем США в Китайской республике, кавалер многих орденов Поль Аарон Майрон Энтони Лайнбержер.

Бессменный посол Соединенных Штатов в Кантоне был одним из тех, кто сохранил влияние нашей державы в этой части света. Его сорокалетнему беззаветному служению американской дипломатии мы обязаны долговременными дружескими связями нашей страны с Гоминьданом, не прервавшимися даже во время катастрофической Трехдневной войны. Человек острейшего ума и энциклопедического образования, свободно владевший шестью языками, он снискал себе славу не только на политической арене, но также получил известность как романист, создавший под псевдонимом Феликс Форрест блистательный цикл «Троевластие», адаптирующий для современного читателя классические древнекитайские романы.

Уйдя в отставку через год после завершения Трехдневной войны, Поль Лайнбержер читал лекции по азиатской политике в Институте международных отношений имени Джона Хопкинса. Однако тяжелая болезнь почек не позволила ему до конца отдаться преподавательской деятельности.

Похороны состоятся 28 сентября на Мемориальном кладбище при участии представителей Государственного департамента. Соболезнования просим направлять супруге покойного Женевьеве Лайнбержер».

Вашингтон, округ Колумбия, 24 сентября 1979 года, понедельник. Кейтлин Тернер

Я с ненавистью посмотрела в зеркало. Зеркала – они как факсимильные машинки. То, что видится, имеет к оригиналу ровно столько отношения, чтобы проглядывало смутное сходство. И не больше. Так бы и врезала чем-нибудь тяжелым в эту стекляшку, за которой маячит усталая кислая рожа в рамочке из обвислых волос, хмурая, как осеннее утро за окном женской туалетной Главного управления полиции округа Колумбия.

– Ну, и что делать будешь? – поинтересовалась я у мерзкого отражения. – А, офицер по связям с общественностью? Образцово-показательная полицейская женщина?

Вот именно, что показательная. Чтобы было кого показывать старым козлам и молодым жеребцам. Отвлекающий такой маневр. «Лучше поговорите с Кейт, она у нас все знает…» Нужны им мои знания, как быку сковородка. Замуж надо было выходить, дура, пока детские розовые мечтания из головы не выветрились. Сидела бы дома, горя бы не знала… Разве что с детьми, будь они неладны, никогда не умела с детьми обращаться… Опыт нужен… А сейчас ты кто? А никто. Связь с общественностью. А лет через пять, когда показывать тебя станет уже совершенно стыдно, поставят на твое место очередную молоденькую дурочку в свежей боевой раскраске, а тебя – в архив. Папки перебирать. До конца жизни. Вот и вся твоя карьера и все твое, долбана мать (господи, как же приятно выругаться хоть про себя!), высшее юридическое образование.

Опомнилась я, только когда занесенная для удара сумочка пискнула, раскрылась и ее стошнило на пол косметичкой. Во все стороны брызнули перепуганные щеточки, флакончики, тюбички, забиваясь по углам. Я оглянулась, и по щекам, смывая только что наложенную раскраску, призванную скрыть последствия прошлой ночи, проведенной за чтением одного особенно мерзкого уголовного дела, покатились крупные слезы – не то от горя, не то от смеха.

– Прекратить! – сказала я себе лучшим командирским голосом. Но получилось все равно жалко. Женщина со смазанной косметикой не может выглядеть иначе, как жалко. Уж лучше тогда выставить на всеобщее обозрение и сиреневые мешки под глазами, и подвальную бледность. Я встала на колени и покорно принялась собирать раскатившиеся гримировальные принадлежности. Слезы капали сами по себе, вне всякой связи с моим настроением.

– Прекратить! – Уголки рта были тяжелые, как гири. Но я все равно подняла их к ушам. Глянула в зеркало. Брр…

В результате к боссу я опоздала – пока смывала старую косметику, пока наносила новую. И, хуже того, явилась в совершенно расстроенных чувствах. А в таком состоянии ко мне подходить опасно.

Я распахнула дверь, вошла, шлепнулась в кресло и одарила капитана Стивенса своим лучшим взглядом «вамп».

На Стивенса это не произвело никакого впечатления. Сколько я знаю, он такой подкаблучник, что в сторону других женщин боится даже глянуть, чтобы жена, не дай бог, не прознала.

– Ну и кто к нам пожаловал на этот раз? – поинтересовалась я сладенько. – Техасский конгрессмен? Сенатор из Поданка? Или сам мэр нашего любимого города соблаговолил посетить наш скромный участок?

Капитан оторвался от разложенных на столе бумаг и злобно посмотрел на меня.

– Что вы себе позволяете, Тернер? Я что-то не припоминаю, как разрешил вам войти. Или вас уже назначили шефом вашингтонской полиции, и только я об этом еще не слышал?

– Поверьте, капитан, когда шефом полиции назначат меня, вы узнаете об этом первым. Все намного проще. Я нарываюсь на очередной выговор. Решила их коллекционировать. Когда-нибудь издам, получу бешеный гонорар и поеду на Кубу ловить акул. Ну так кого я должна эскортировать на этот раз?

Босс ухмыльнулся. Мне стало страшновато. Если капитан Стивенс улыбается, значит, у кого-то умерла любимая бабушка.

– На этот раз, – Стивенс выцеживал слова, точно загонял гвозди в крышку моего гроба, и с тем же непередаваемым наслаждением, – мы поручаем вам особое задание. Сегодня после обеда к нам прибывают двое коллег. – Капитан сделан паузу. – Рейсом из Сент-Петербурга.

Я попыталась привести мысли в порядок.

– Питерсбурга?

– Нет. Сент-Петербурга. Столицы Российской Империи.

– Русские?!

– Русские, – подтвердил капитан, ухмыляясь еще шире.

– Вы серьезно?!

– В отличие от вас, офицер, я не расположен шутить, – съязвил капитан. – На нашем управлении висит пять серийных убийств, и мне хватает забот и без вас.

– Какое счастье, что вы не подозреваете меня в совершении этих убийств, – огрызнулась я.

– Совершенно верно, – в тон мне ответил капитан. – А знаете, как я догадался? Все пять жертв убиты из револьвера двадцать второго калибра, а не противотанковой ракетой.

– С…пасибо. – Когда-нибудь Стивенс захлебнется собственной желчью. Только вот свидетелей при этом не останется, потому что такой концентрации злобства обычному человеку не перенести.

– Прибывают… – капитан покопался в бумагах, – как я сказал, двое. Энджей Забротский, детектив уголовной полиции, и… – последовала еще одна театральная пауза, – и Серж Ст… Сч… – Капитан встряхнул головой и попробовал еще раз: – Шчербакоф.

– Щербаков, – поправила я.

– Что?

– Щер-ба-ков, – повторила я по слогам.

– Когда мне потребуется ваша помощь, я о ней попрошу, спасибо. А то, что вы знаете русский, мне и так известно. – Капитан потер лоб. – Так о чем я? А. Мистер Шчербакоф работает на русскую охранку. Чему соответствует его чин, я так и не понял. Сами разберетесь. Видимо, некрупная, но все же шишка.

– А что им надо? – поинтересовалась я. Капитан бросил мне туго набитую папку.

– Вот все, что вам положено знать. Разберетесь. Свободны. До обеда. Из аэропорта русских доставит шофер их посольства. О времени прилета узнаете в справочной. И… – капитан вперился в меня гипнотическим взором, – чтобы без глупостей. Сверху поступило указание – оказывать этим двоим всемерное содействие.

– А это как? – неосторожно спросила я.

Капитан Стивенс медленно поднялся из-за стола. Сделать это величественно он никак не мог – пришлось прогнуться, чтобы водрузить на столешницу нажитое годами кабинетной работы брюхо.

– А это так! – рявкнул он. – Если они захотят пойти в бордель – вы поведете их в бордель! Если захотят посмотреть Белый дом – покажете Белый дом! Им можно все и еще чуть больше. Ясно?

– Ясно, – покорно ответила я.

Вашингтон, округ Колумбия, 24 сентября 1979 года, понедельник. Сергей Щербаков

Самолет вырулил с посадочной полосы и медленно, торжественно, как императорская карета, подкатил к аэровокзалу.

– Вот мы и приехали, – задумчиво отметил Заброцкий.

Я в который раз подивился человеческому умению подмечать очевидное. Ну, приехали, а дальше что?

Воздушный порт города Вашингтона, гордо носивший имя президента Рузвельта – не Теодора, конечно, а Франклина, – не произвел на меня впечатления. Было похоже, что я прибыл не в столицу мировой державы, а куда-нибудь в Дальний – помнится, там точно такое взлетное поле, занесенное пылью, и неновый аэровокзал – не то чтобы обшарпанный или тем паче рассыхающийся по швам, но словно бы изрядно постоявший на своем месте. Правда, в Дальнем не было самолетов со всех концов света – только российские, «Маньчжоу Тяньхе» и японские. А здесь… Пока самолет тормозил и разворачивался, я насчитал два десятка машин из разных стран. Большинство – британские, канадские и мексиканские, но попадались флаги со всего мира: Франция, Италия, был даже один германский самолет с молотом на хвосте и невероятной дряхлости туполевский «Вихрь», украшенный индийской оранжевой свастикой. «Теософы приехали», – ни к селу ни к городу подумалось мне, и я тихонько фыркнул.

От самолета к аэровокзалу идти пришлось пешком по взлетной полосе, но между двух редких цепей морских пехотинцев. Я знал, что им поручена охрана посольств Соединенных Штатов за рубежом – сам не раз видел их в карауле ворот Белого барака в Питере, – но не предполагал, что и население США от зловредных иностранцев тоже защищает самое боеспособное подразделение армии страны. Даже президент Форд, урезавший военные расходы втрое, не осмелился сократить их численность.

Хотя, на мой взгляд, гораздо выгоднее было бы построить, как в том же Царскосельском, обыкновенный терминал с крытыми переходами. И безопаснее – безумный блеск в глазах морпехов наводил на мысль, что они только и мечтают о том, как бы пристрелить кого. В самом деле – чем им еще заняться в охранении?

Прием, устроенный нам на таможне, был не менее прохладным. Пассажиры послушно становились в очереди – очевидно, большинству процедура досмотра была не в новинку. Мы с Анджеем, пометавшись немного, пристроились в очередь к стойке, за которой восседал мрачный толстяк в кителе. Фуражку таможенник повесил на спинку стула.

Очередь двигалась медленно, под шарканье ног и тягостные вздохи. На меня ощутимо повеяло присутственным местом, и я опять вспомнил Царскосетьский аэровокзал. Простор, чистота; снующие вокруг услужливые носильщики с их вечным «позвольте-с…» – и только успевай указывать, куда поставить свои чемоданы: отнесет мигом; степенные уборщики с гудящими пылесборниками; и постоянный веселый, деловитый гул. Здесь такая тишь, что каждый вздох отдается эхом под гулким сводом; колонны почему-то хромированные, зеркальные, а зал похож на ярмарочную комнату смеха; и пахнет отчего-то затхлостью, хотя вроде бы гуляют вокруг сквозняки.

Наконец мы добрались до стойки. Я пошел первым, решившись принять удар на себя.

Таможенник долго изучал мой паспорт, еще пару минут сличал фотографию с лицом, визу глядел на просвет, выискивая водяные знаки, и наконец неохотно признал, что я имею законное право въехать на территорию Соединенных Штатов Америки и оставаться на указанной территории аж целых три месяца.

– Что везете? – спросил он, кидая подозрительные взгляды на мой чемодан.

– В чемодане – личные вещи, – ответил я, – в сумке – документы.

Таможенник пожевал губами, изображая томительную работу мысли.

– Чемодан – на ленту, – скомандовал он.

Я помедлил чуть-чуть, ожидая, что сам таможенник и займется перетаскиванием, нельзя не признать, довольно тяжелого баула. Ничего подобного не произошло. Толстяк как продолжал гнуть свой табурет к земле, так и не оторвался от него; только взгляд его становился с каждой секундой все мрачнее. Я покорно поднял чемодан и водрузил на ленту. Механизм, как и следовало ожидать, протестующе взвыл и чихнул. Меня начинал разбирать смех, хотя как раз неуместного веселья мне следовало бы избегать – вряд ли чиновник наделен чувством юмора.

Просветив икс-лучами внутренности баула, толстяк с сожалением констатировал, что вещи там лежат и вправду личные и отобрать что бы то ни было не удастся. Повезло – рядом уже громоздилась изрядная горка предметов, на мой взгляд, совершенно безобидных – фотоаппараты, радио, магнефонные пластинки (с записями непристойного содержания, надо полагать), еще какое-то барахло.

Только после этого я смог наконец проследовать мимо бдительного цербера. Не успел я миновать прорисованной на полу пунктирной линии, отмечавшей границу таможенной зоны, как меня нагнал голос толстяка:

– Эй, стойте.

Я остановился.

– А сумку?

Я грохнул чемодан о землю, вернулся и шлепнул на стойку перед таможенником эластиковую «под кожу» сумку с документами.

Официальное разрешение на ведение следствия по делу об убийстве вызвало очередной приступ причмокивания и пожевывания губ. Я всерьез начал опасаться, что сейчас толстяк примется исследовать документ на предмет подлинности, а то и того веселее – пошлет на экспертизу, но обошлось – бумага с одноголовым орликом заняла свое место в папке.

Рука американского таможенника уже поднялась было отодвинуть выпотрошенный кофр, как неожиданно дрогнула.

– А эт-то еще что? – поинтересовался толстяк опасным голосом.

«Этим» был копеечный календарик из серии «Памятники Российского искусства», который я захватил с собой на тот маловероятный случай, если мой хронометр Буре не выдержит американского климата и перестанет показывать число, день недели и фазу Луны.

– Календарь.

– Конфисковать придется, – ехидно заключил таможенник.

– За что?! – не выдержал я.

– За нарушение закона о безнравственности, – пояснил толстяк. – Видите – голая женщина нарисована. Непорядок.

– Это репродукция картины Маяковского «Женщина на закате», – терпеливо попытался объяснить я. – Шедевр живописи.

– На закате, на рассвете – какая разница? Раздетая ведь. Впрочем… – таможенник ехидно прищурился, – можете оставить себе, предварительно заклеив непрозрачной лентой.

Он помахал рулоном клейкой ленты вроде той, которой заматывают посылки на почте.

– Нет, спасибо, – ответил я вежливо. – Можете забрать. – И добавил по-русски: – Набокова на вас нет, лицемеры хреновы!

– Что-что? – переспросил таможенник.

– Ничего, – невинным голосом отозвался я. Потом дрожащими руками подобрал чемодан, вышел за пунктир и уже оттуда проорал на весь зал:

– Счастливого онанизма!

Вашингтон, округ Колумбия, 24 сентября 1979 года, понедельник. Анджей Заброцкий

Сначала я просто не поверил своим ушам. А поверив, начал озабоченно оглядываться. Ох, шуму-то сейчас будет…

На наше с Щербаковым счастье, русского, похоже, никто из присутствующих в достаточной степени не разумел – или, по крайней мере, не показывал, что разумеет, – а созвучное на всех языках библейское словечко с симбирским акцентом оказалось для американцев неудобослышимым. Пронесло-с. Я резво подхватил сумку с конвейера и припустил следом за Сергеем, стремясь поскорее покинуть своды столь гостеприимного аэровокзала. А то кто их знает, даже если они не поняли щербаковского пожелания, все равно вполне могут припаять «нарушение спокойствия» за вопли в общественном месте. С этих станется.

Явно из чистого садизма архитекторы ограничили количество входов-выходов в огромный зал числом три. Причем двери эти представляли собой некие вращающиеся механизмы, вроде турникетов, но только куда более солидные. Местные граждане проникали через них с большой сноровкой, явно отточенной постоянной практикой. Прилетающим же приходилось намного сложнее. Время от времени кто-нибудь из этих несчастных, увешанных чемоданами и баулами, застревал в стеклянной мышеловке, что отнюдь не способствовало скорейшему продвижению очереди.

Наконец я уловил подходящий, на мой взгляд, момент, шмыгнул в дверь и выскочил наружу, получив напоследок весьма чувствительный удар по локтю. Следом за мной вылетел Сергей.

– О-о-у-о!

Возглас вырвался у меня совершенно непроизвольно. Щербаков контролировал себя лучше, но и на его лице явственно отразилось изумление.

То, что американцы помешаны на автомобилях, я знал. Я вот только не представлял себе, насколько. Судя по количеству скопившихся перед зданием авто, каждый приехавший в аэропорт ехал на персональной машине, а за ним еще на трех везли его чемоданы.

– Интересно… – Я проводил взглядом проехавший мимо лимузин. – Эта штука еще ездит или уже летает?

Вопрос был не такой уж риторический, если принять во внимание, что лимузин был раза в полтора длиннее, чем легкий самолет вроде нашей «Молнии» или английского «Кузнечика». А автомобильная стоянка походила размерами на взлетное поле.

– Все это, конечно, впечатляет, – раздумчиво проговорил Щербаков, – но как нам в этой куче отыскать встречающего из посольства? На таком базаре мы его и за год не найдем.

Я потряс головой, избавляясь от наваждения.

– А вот это как раз не так уж и сложно. Я хоть и не различу отсюда цвета на флажке, но автомобиль уж больно выделяется.

Сверкающий «Туполев-Буки» предпоследней модели и в самом деле даже без дипломатического флажка выделялся на фоне остальных машин, словно холеный породистый пес среди разнокалиберных дворняг. Возле «Туполева» тоскливо переминался с ноги на ногу субъект, на вид ровесник Щербакова, одетый, насколько я мог судить, по последней хранцузской моде так старательно, что и сомневаться не приходилось – рязань-матушка.

– Пожалуй, вы правы, – признал Щербаков, подхватывая чемодан.

Посольский субчик продолжал старательно вглядываться внутрь аэровокзала и делал это до тех пор, пока Сергей не уронил свой чемодан рядом с ним. От неожиданности субчик подскочил, но, надо отдать ему должное, мигом пришел в себя и изобразил на лице приветливую улыбку.

– Господин Щербаков и господин Заброцкий?

– Именно, – подтвердил мой товарищ.

– Ворожин Иван Ильич. Второй секретарь посольства. Мне поручено встретить вас, – Ворожин посторонился, – и проводить в Центральное управление городской, она же окружная, полиции. Там вас будет ждать американский сопровождающий. Прошу в машину. О, позвольте…

К моему величайшему изумлению, он забрал у Сергея его чемодан и лично погрузил в багажник. Я мысленно пожал плечами и протянул свою сумку.

– В посольстве были весьма удивлены, прослышав о вашей миссии, – заметил Ворожин, открывая дверцу. – Мы за эти четыре года многое успели повидать, но с подобным визитом еще никто не являлся. Поначалу даже не сразу сообразили, в какую инстанцию обращаться.

«Ах вот оно что», – догадался я. Он просто первый раз в жизни видит тайных агентов, в открытую признающихся, что они – тайные агенты. И, как всякий чиновник, подозревает в этой несуразности какой-то подвох для себя лично. Р-рязань.

Устроившись на заднем сиденье «тушки», я с интересом огляделся вокруг. Мне приходилось раскатывать на разных авто, один раз, помню, даже на губернаторском лимузине ездил. Да и сам я вот уже четвертый месяц причислял себя к почтенной касте автовладельцев, но вот с «Туполевым» еще не довелось. А машина впечатляла. Пока царицынцы насмерть грызлись с «Роллс-Ройсом» за не такой уж просторный рынок лимузинов, туполевский концерн, проглотив «Руссо-Балт», намертво подмял под себя нишу машин так называемого «делового» класса. Господа инженеры смело перенесли на авто авиационные приемы и в результате получили НЕЧТО. Стремительные, обтекаемые очертания, мощнейший мотор, практически неслышимый в изолированном салоне, комфорт, как в настоящем авиалайнере. «Закройте глаза – и вы легко представите, что летите на высоте в десять верст». И в самом деле, рессоры полностью сглаживали неровности дороги, словно автомобиль действительно летел в паре вершков над ней. Мягкое, уютное кресло прямо-таки навевало сон. Да-а, недаром «Туполев» уделяет своему автомобильному отделению не меньше внимания, чем авиа или космосу. «Аз», «Буки» и «Веди» во всем мире стали таким же признаком делового человека, как швейцарские часы или французский о-де-колон.

Меня слегка повело в сторону, и я сообразил, что и в самом деле задремал в уютном кресле и проснулся только оттого, что машина куда-то завернула.

Оказалось, мы съезжали с магистрали на широкий проспект, причем съезжали не обычно, а какими-то петлями. Я вначале не сообразил, к чему бы это и по какой причине янки забыли поставить простой постовой семафорчик, а потом понял. По магистрали текла непрерывная река разномастных автомобилей. Если остановить ее хотя бы на пару минут, для пробки в границах города места не хватит. Щербаков глядел на замысловатую конструкцию из виадуков и пандусов без малейшего удивления. Что ж, он питерский, ему, может, и привычно, не то что нам, провинциалам. Такого скопления авто я даже в Варшаве не видывал.

С проспекта мы свернули еще куда-то, а потом еще и еще, так что я окончательно потерял ориентировку. Здания вокруг все решительно походили друг на друга, а небо скрывала какая-то серая мгла, словно я и не уезжал из Лифляндии.

– Вот мы и на месте, – сказал Ворожин, неожиданно останавливая машину перед самым входом в массивное, приземистое здание, фасад которого уродовали пузатые, когда-то беломраморные, а теперь скорее бетонного колера колонны. – Полицейское управление округа Колумбия. Пойдемте.

Я с сожалением покинул так приглянувшийся мне салон «тушки» и поплелся следом за Щербаковым. Правда, я успел обратить внимание, что наше глянцевое авто пристроилось аккурат под знаком «стоянка запрещена». Еще бы, разве посмеет простой полицейский, хоть в Америке, хоть у нас, покуситься на авто с дипномером!

– Мы в посольстве собирались было сами заняться вашим обустройством, господа, но американцы нас опередили, – продолжал секретарь, поднимаясь по лестнице. – К вам приставят особо выделенного офицера полиции, который все устроит. Платит, естественно, российская казна. Ваша служебная идекарта при вас? Так что на плечи вашего коллеги падает лишь обязанность удовлетворять все ваши пожелания.

Я немедленно представил себе одно такое пожелание официальному соглядатаю и с трудом удержался, чтобы не произнести его вслух. Похоже, Ворожин так привык к дипломатическим речам, что на русском нормально изъясняться малость разучился.

– Он хоть по русски-то говорить будет? – спросил Сергей, которому, очевидно, пришла в голову похожая мысль.

– Говорить будет, – не очень уверенно пообещал Ворожин. – А вот насколько хорошо – это вам, господа, предстоит выяснять самим.

Я промолчал. Щербаков тоже.

– Подождите здесь минутку.

Ворожин ловко юркнул в одну из многочисленных дверей, оставив нас стоять посреди коридора. Мы недоуменно воззрились друг на друга. Я изобразил на лице немой вопрос. Щербаков пожал плечами.

– Все в порядке, – Ворожин вынырнул откуда-то со стороны, противоположной той, в которой исчез. – Стойте здесь, никуда не отходите. Сейчас к вам выйдет ваш сопровождающий офицер, – Ворожин наморщил лоб, – Тернер или Тёрнер, кажется. Все вопросы вы будете решать непосредственно с ним.

Выдав нам эту информацию, секретарь немедленно испарился, прежде чем мы успели прийти в себя. Серый «хранцузский» пиджак мелькнул где-то около выхода.

– Эй, постойте! – я было ринулся следом, но через пару шагов затормозил. Догнать посольскую крысу было проблематично, а уходить с назначенного места – слишком рискованно.

– Ну и что нам теперь делать? – раздраженно поинтересовался я у Щербакова.

– Для начала давайте отойдем в сторону, – спокойно сказал Сергей. – Раз присесть тут все равно не удастся, так хоть не будем верстами на дороге стоять.

Я огляделся. И в самом деле, в коридоре не было видно ни пощипанных креслиц, коими у нас обильно оснащают всевозможные присутственные места, ни даже банальных лавок. Пусто-с.

– Ну а дальше-то что? Заглядывать во все кабинеты подряд и спрашивать этого офицера, как-его-там… Тьфу, черт, даже фамилии его толком не знаем. Может, у них этих Тернеров, как у нас Ивановых с Кузнецовыми – по двенадцать на дюжину?

– Дальше, – все тем же нарочито-флегматичным тоном продолжил Щербаков, извлекая из кармана свой хронометр «буре», – мы спокойно подождем здесь, ну, скажем, полчаса. А вот по истечении этого получаса будем решать, что делать.

Я пожал плечами и, демонстративно оттянув рукав пиджака, уставился на циферблат своих «офицерских». Секундная стрелка медленно ползла по кругу. Одна минута, вторая…

Вашингтон, округ Колумбия, 24 сентября 1979 года, понедельник. Кейтлин Тернер

Больше всего мне хотелось вытащить из сумочки «кольт» и всадить шесть пуль в потолок. Чтобы штукатурка посыпалась и тараканы брызнули из щелей. Я ждала своих подопечных уже двадцать минут, и конца ожиданию видно не было.

Русские, значит. Знать бы, как хоть они выглядят, эти русские. Я за всю свою жизнь ни одного русского не видела – откуда мне? Не очень верилось, что зловещая российская охранка пришлет для удобства опознания медведеподобных громил с низкими лбами и подбородками кирпичом, но кто их знает?

Я выскочила в коридор. Никого, то есть никого из тех, кого нужно кого… тьфу! Успокойся, Кейт. Спокойно. Закрыть глаза и представить, что ты на Гавайях. Да, как же, пустят тебя на Гавайи. Даже если бы и деньги были. Нет, так я никогда не успокоюсь!

А успокоиться кровь из носу как нужно. Если я провалю это задание, то могу смело выходить замуж за шофера-дальнобойщика, потому что на остальных занятиях в этой жизни я смогу поставить крест. Да где же эти чертовы русские? Я огляделась снова – никого – и нырнула обратно в кабинет. С отвращением глянула на стопку бумаг. Если я сейчас ими займусь, отдел по связям с общественностью будет пользоваться дурной славой еще долго после того, как меня отсюда вышвырнут.

Дверь распахнулась настежь, и из проема на меня глянули совершенно безумные глаза. В первый момент я даже не заметила, что глаза принадлежали Джейку Андерсу, безобидному придурку, имевшему несчастье занимать каморку рядом с кабинетом босса.

– Кейт! Твои русские приехали! – выдохнул он и умчался, прежде чем я успела пробулькать что-нибудь в ответ.

Я дернулась, уронила сумочку, подняла, отряхнула, попыталась оглядеть себя в зеркальце от сломанной косметички, поправила юбку, стиснула зубы и выскочила в коридор, как ошпаренная кошка.

И наткнулась взглядом на двух вполне презентабельного вида мужчин, подпиравших спинами перегородку. Один из них, долговязый светловолосый парень младше меня года на два, демонстративно пялился на часы, второй, похожий на опытного ревизора, с явным любопытством оглядывался вокруг. Я окликнула их, прежде чем второй меня заметил.

– Господа русские полицейские? – я не была до конца уверена, что составила фразу правильно и так по-русски вообще говорят, но в конце концов почему я должна выворачиваться наизнанку? Кому из нас это надо – мне или этим двоим?

Вашингтон, округ Колумбия, 24 сентября 1979 года, понедельник. Анджей Заброцкий

– Господа русские полицейские?

– Да!

Я резко развернулся… и замер, чудом удержав на месте нижнюю челюсть.

То, что стояло сейчас передо мной, я до этого видел только в английских фильмах про ихнюю аристократию. Из распахнутой двери на меня глядела красавица. Золотые волосы, голубые глаза, строгий деловой костюм. «Глазами смотреть, Руками не трогать». В жизни мне таких видеть еще не доводилось. Ну, если честно, один раз довелось. Когда на Рижском взморье так отметелили какого-то первогильдейского купца из Нижнего, что тот волей божию помре, и к Крумингу приволокли на допрос пару девиц, которые деликатно именуются «сопровождающими». По два университетских диплома и по два иностранных языка у каждой. А уж зашибают они… Каждое платье моих зарплат этак в двадцать.

– Следуйте за мной! – скомандовало прекрасное виденье по-русски и, развернувшись, зашагало, пардон, поплыло по коридору, даже не удосужившись проконтролировать исполнение приказа. Я потянулся за ней, не особенно соображая, что именно я делаю.

– Па-азвольте! – Щербаков, в отличие от меня, с места не сдвинулся. – Нам сказали дожидаться здесь офицера Тернера. А вы кто, собственно, такая?

Британская принцесса развернулась и уставилась на Сергея глазами, мигом превратившимися в льдинки.

– Я – офицер Кейтлин Тернер, – отчеканила она. На всякий случай я оперся о стенку.

– Из отдела по связям с общественностью. Направлена в помощь коллегам из России, – любезно уточнила «принцесса», отчего температура в коридоре упала еще градусов на десять. Я дохнул на пробу – не пойдет ли пар? – и мысленно вздохнул. Похоже было, что моим радужным надеждам познакомиться с офицером Тернер поближе так и не суждено будет сбыться. А все стараниями Щербакова, чтоб ему пусто было.

Глава 14

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

24 сентября 1979 года

«Продолжающееся увлечение русской поп-культурой заставляет импресарио идти на любые жертвы, чтобы только заполучить известных российских исполнителей. В частности, объявленные на конец ноября гастроли одного из самых популярных санкт-петербургских певцов, эмигранта из Индии Федора Меркулова, обойдутся их устроителям в астрономическую сумму – 40 миллионов долларов. Однако посредники не останутся внакладе. Все билеты на каждый из двадцати запланированных концертов уже раскуплены и продаются на черном рынке втрое-вчетверо дороже номинала. Подобного массового безумия страна не видала со времен гастролей сэра Пола Маккартни и его ансамбля.

Предполагается, что Меркулов привезет на американскую землю новую концертную программу «Библиотека Вавилона». Выступления пройдут в крупнейших городах Восточного побережья, а далее в Далласе, Лос-Анджелесе и Сан-Франциско, откуда певец вернется на родину через Манилу и Владивосток».

Вашингтон, округ Колумбия, 24 сентября 1979 года, понедельник. Сергей Щербаков

Сказать, что я был шокирован, мало. Несколько мгновений я находился в ступоре, не в силах выговорить и слово. Я многого ожидал от Соединенных Штатов. Я мог вообразить себе, что к нам приставят соглядатая. Этакого широкоплечего ковбоя с открытым честным лицом и лживыми глазами, нечто вроде Рейгана в молодости. Или наоборот – плюгавого человечишку, с мерзким хихиканьем потирающего лапки. Короче, любой из заботливо культивируемых газетчиками образов врага сошел бы за официального филера. Но даже в бреду мне не пришло бы в голову, что американцы способны приставить к нам женщину.

Америка – страна консервативная настолько, что наши ретрограды сошли бы тут за опасных радикалов. Особенное распространение имеет здесь (и я говорю это, основываясь на личных впечатлениях) специфическая форма лицемерия, когда объявленная прилюдно государственная политика никоим образом не соотносится с реальным положением дел. Основной закон страны запрещает всяческое поражение в правах любой группы жителей. А в реальности большая часть этих самых жителей или не имеет указанных прав вовсе, или, что случается еще чаще, не может ими воспользоваться. На работающую женщину если и не смотрят косо, то занять мало-мальски значительную должность никак уж не позволят.

А тут, извольте видеть, офицер Тернер. Офицер… по связям с общественностью.

Я мысленно обругал себя за идиотизм. Ну еще бы – кого направить встречать важных гостей, как не аристократическую красавицу? Подобный эскорт кого угодно настроит на благодушный лад. Вон Андрей – так положительно влюбился в нее с первого взгляда. Эх, юноша… Отвел бы я тебя в сторонку и объяснил бы, что в глубине этих синих глаз огненными буквами выписано: «ХОЛОДНАЯ СТЕРВА»… Если бы я был хоть немного глупее и не знал, что объяснять бесполезно, потому что ни единому слову из моих объяснений ты не поверишь.

Одно только подозрительно. Американцы вообще полагают, что весь мир обязан изъясняться по-английски. По крайней мере за неделю, проведенную мною на Аляске, я не встретил ни единого человека, владеющего иностранными языками. А эта фифочка с ясным лицом круглой идиотки говорит по-русски. Медленно, правда, точно по учебнику, и с жутким акцентом, но говорит!

– Офицер Тернер! – окликнул я нашу провожатую, покуда она и неотвязно следующий за нею Заброцкий не скрылись из виду.

Девица остановилась.

– Слушаю, – проговорила она.

Мне пришла в голову ужасная мысль – я не знал, что ей сказать. Извиниться, дескать, не подумал, что к нам могут приставить женщину… Да после такого заявления на всей нашей поездке можно ставить крест.

– Вы меня не подождете? – губы шевелились безо всякого участия рассудка. – Я, признаться, не думал, что мы торопимся.

– Мы не торопимся, – ответила Тернер. Глаза ее чуть потеплели. – Я лишь хотела, э, вывезти коллег наружу. Здесь слишком много людей. Вы, думаю, господин Щербаков?

Моя фамилия далась ей с трудом, но американка справилась даже со звуком «щ».

– Совершенно верно, – ответил я. – А это, как вы догадались, мой коллега Андрей Заброцкий.

Коллега сглотнул и боднул воздух – очевидно, в присутствии красавицы Тернер дар речи у него отшибло напрочь.

– Очень приятно, – откликнулась американка. – Это большая честь для меня.

– Возможно, – предложил я по-английски, – вам будет легче говорить на родном языке? Правда, мой коллега его почти не знает… Или же мы можем все говорить по-французски или по-немецки, если вам так проще.

– Нет, я постараюсь говорить по-русски, – любезно отказалась Тернер. – Из чужих языков я только с испанским знакома немного. Мне нужна трей-ни-ров-ка.

Я согласно кивнул.

– Мне не сказали, – американка изобразила милую улыбку, – в чем должна моя помощь заключаться, кроме… э… помощи по расследованию дела. Вы ведь только что с самолета?

– Совершенно верно, – кивнул я. – Сотрудник посольства, который нас привез, сказал, что нашим обустройством займется американский коллега. Если бы мы знали, что коллегой окажется очаровательная дама, мы бы, несомненно, занялись этим сами.

Взгляд, которым одарил меня Заброцкий, был весьма далек от дружелюбия. Кажется, придется воздерживаться от комплиментов. Что ж, сыграю в русского медведя. Не в первый раз.

– Не стоит того, – отмахнулась Тернер. – Я вас отвезу на своей машине, господа, если вы не будете против.

Вашингтон, округ Колумбия, 24 сентября 1979 года, понедельник. Анджей Заброцкий

Я с подозрением уставился на приткнувшийся к обочине автомобиль. К сверхдлинным американским лимузинам я уже успел немного привыкнуть. К деловым авто – тоже. Но американскую малолитражку видел впервые.

Больше всего это чудо техники напоминало мне больную мышь – размерами, цветом и, кажется, даже запахом. На ум сразу пришла старая шутка про собаку, которая ловит машины и закапывает на газоне. Взрослый сенбернар утащил бы этот автомобильчик в зубах, не особо напрягаясь. Я ощутил себя не то Гулливером в стране лилипутов, не то карапузом, которому подарили игрушечную машинку с взаправдашними колесиками.

Похоже, Сергей разделял мои сомнения. Во всяком случае, дверцу он отворил столь осторожно, словно опасался, что при более резком рывке она попросту отвалится.

– Сейчас поедем в отель, – сказала красавица Кейтлин, заводя мотор.

Я прислушался.

– Выключите мотор.

– Что?

– Выключите двигатель, – повторил я по-английски и для пояснения крутанул в воздухе воображаемым ключом. Тернер пожала плечами и подчинилась.

– Дальше что? – спросила она, повернувшись ко мне.

Правда, на месте меня уже не было. Я уже распахнул крышку капота и начал ковырятся во внутренностях колымажки.

– Хэй, – закричала Кейтлин, выходя из машины, но обращаясь почему-то к Щербакову. – Что он делает с моей машиной?

– Переведите, Сергей, – попросил я, выкручивая вторую свечу. – А то моего английского может не хватить. У нас в Сибири бывает очень трудно добраться до мастерской. Особенно зимой. И чтобы не остаться в железном гробу навсегда, приходиться разбираться в технике.

– Короче говоря, вы автомеханик есть тоже? – спросила Кейтлин, не дожидаясь перевода и позабыв от волнения все правила русской грамматики.

– Есть тоже. Вот, уже починил, – заявил я, захлопывая капот и выпрямляясь.

По правде сказать, я всего-навсего отрегулировал зазор в свечах. А карбюратор нужно было просто выбрасывать на помойку.

– Можно чем-нибудь руки обтереть?

– Ноу проблем.

Я механически вытер руки и только потом сообразил, обо что я, собственно, их вытер. А сообразив, мучительно покраснел.

Кейтлин завела мотор и прислушалась.

– В самом деле, ровнее гудит. Может, что еще посоветуете, мистер сибирский механик?

Я оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто из прохожих в нашу сторону не смотрит, зашвырнул скомканную прокладку поглубже под авто.

– Еще я посоветую его перекрасить, – заявил я, протискиваясь внутрь и складываясь пополам. – Двумя кисточками. Берете черную краску. Рисуете зигзаг. Берете оранжевую краску. Рисуете зигзаг. И так всю машину. Называется – «под тигра». Увидев такое, все преступники будут в ужасе разбегаться.

– Если я осмелюсь появиться на улице в такой машине, – сухо ответила американка, трогаясь с места, – меня немедленно арестуют за непристойное поведение.

– Вы знаете, – робко заметил Щербаков, – мисс Тернер, возможно, имело бы смысл вначале показать нам город. По дороге из аэропорта мы толком ничего не разглядели. А между тем нам здесь еще работать не меньше месяца.

– Ноу проблем. – Кейтлин резко вывернула руль. Малолитражка встала на два колеса, кажется, подпрыгнула и оказалась на другой полосе, обойдя солидное авто незнакомой мне марки. Я выглянул в окошко – на капоте красовалась синяя блямба с надписью «Форд». – Господин Заброцкий…

– Знаете, – не выдержал я, – если мой товарищ не будет против, будьте так добры, называйте нас по именам. А то мы уйму времени убьем, вежливость рассусоливая. Просто – Сергей и Анджей. Не против?

– Да, – несколько невразумительно ответила Кейтлин. – А вы зовите меня Кейт.

Вашингтон, округ Колумбия, 24 сентября 1979 года, понедельник. Сергей Щербаков

Вашингтон не произвел на меня впечатления. Привлечь мое внимание он мог лишь одним – это был первый иностранный город, который я посетил… в мирное время. Должен признаться, что столица Соединенных Штатов Америки показалась мне еще более жалкой, чем Анкоридж, откуда нас вывозили на родину после окончания Трехдневной войны. От Анкориджа я хотя бы ничего не ждал.

Особенно тягостное впечатление произвели на меня названия улиц. Вернее, номера. За исключением нескольких магистралей, проложенных в блистательном противоречии с логикой прямо через центр города, вашингтонские улицы помечались числами и буквами алфавита. Наверное, это удобно, особенно в городе, где большая часть обывателей проживает, в общем-то, временно – от выборов до выборов, но по контрасту с заботливо и прихотливо наименованными российскими переулками обычай показался мне бездарным. Да и дорожное покрытие оставляло желать лучшего. Особенно если учесть, сколько авто по нему сновало. Я слышал об автомании американцев, но в Вашингтоне впервые увидел ее приметы своими глазами. И ощутил собственным носом. Над городом стояла сероватая мгла, пахнувшая бензиновой гарью. Она обжигала ноздри и глаза, как дым от сырого костра. Я раскашлялся. Потом достал платок и высморкался. На платке осталось грязное пятно.

– Как вы только терпите такой воздух, мисс Тернер? – риторически поинтересовался я.

– Это ничего, – обнадежила наша провожатая. – Я несколько лет жила в Лос-Анджелесе, вот там летом действительно неприятно.

Я попытался представить себе это «неприятно». Выходило нечто похожее на вулкан Толбачик в момент извержения.

Вероятно, для просвещения необразованных туристов Кейт сделала крюк, чтобы проехать мимо Капитолия, Белого дома и Мемориала Линкольна. Андрей, конечно, поинтересовался, что это.

– Памятник Аврааму Линкольну, шестнадцатому президенту Соединенных Штатов, – на своем школьном русском ответила Кейт.

– А за что ему поставили памятник? – не отставал Андрей.

Я бы взвыл, если бы осмелился. Брови Кейт изумленно нырнули под челку.

– Он издал прокламацию, отменяющую рабство, – ответила она. – Благодаря ему многие миллионы негров получили свободу.

– В южных штатах, – напомнил я.

– Конечно, – подтвердила Кейт.

– А в северных его отменили уже после войны, – напомнил я, и только тогда заметил озорной блеск в глазах Андрея. Проклятье! Нашел мой напарник время дразнить гусей, ничего не скажешь. – Кстати, прокламацию он издал, когда война была уже в разгаре.

– На Севере не было рабства, – возмущенно ответила Кейт.

Искушение блеснуть эрудицией оказалось неодолимо.

– Было в Мэриленде и Пенсильвании.

– Подождите, после какой войны? – забеспокоился Андрей. – Севера с Югом?

Мы с Кейт молча кивнули.

– Так это тот парень, который ее развязал?

Мы опять кивнули.

– И он освободил негров, чтобы набрать себе политического веса?

Теперь кивнул один я.

– И ему поставили памятник! – недоверчиво переспросил Анджей. – Сергей Александрович, – тут он перешел на французский, – давайте поставим в Москве у Василия Блаженного памятник Лжедмитрию!

Я прикрыл глаза. Потом осторожно выглянул из-под припушенных век. Очевидно, французского наш гид и правда не знала. Иначе мы бы моргнуть не успели, как оказались бы на мостовой.

Вашингтон, округ Колумбия, 24 сентября 1979 года, понедельник. Кейтлин Тернер

Если бы я стиснула руль чуть сильнее – точно бы сломала.

За всю свою жизнь я так и не увидела ни одного русского. Даже во время Трехдневной войны, когда Фриско находился под прицелом русских пушек, они оставались для меня абстракцией. Я продиралась сквозь безумную путаницу склонений и спряжений, по сравнению с которыми испанские кажутся простыми и понятными, как притяжательный падеж, я читала Пушкина и Достоевского (современных писателей цензура не жаловала) и ни разу, ни одним глазком не глянула на настоящего русского.

А тут нате вам. Сидят. Пялятся.

Не похожи они на русских. Никоим образом, как принято у них выражаться. Наверное, я дура. Ожидала бог весть чего. Здоровенных русоволосых мужиков, с плечами рестлера, стриженных под горшок… и обязательно в мундирах. С чего это я решила, что русские всегда ходят в мундирах?

А приехали чинуша среднего роста, возраста и сложения – этакий кошмар полицейского, неопознаваемая личность, да долговязый парень, похожий на подростка-переростка. И это – агент ужасной охранки и детектив уголовной полиции? Больше похожи на пару туристов среднего достатка: не то братья, хотя не похожи совершенно, не то дядя с племянником. Может, их в посольстве перепутали?

Хотя что иностранцы – сразу видно. Все достопримечательности Вашингтона, которые я им, в лепешку расшибаясь, показала, не вызвали в моих заокеанских коллегах ни малейшего энтузиазма, за исключением Мемориала Линкольна.

– Простите, – поинтересовался Щербаков очень вежливо, как и все, что он говорил, – а что это за интересное здание?

Мы проезжали по Пенсильвания-авеню, выворачивая на перекресток К и Двадцать третьей. Делать нам в этом районе было совершенно нечего, но я никак не могла сообразить, куда девать этих русских, пока они не потребовали катить в отель, и колесила по центру города наугад.

– Отделение Банка Стилмана, – ответила я рассеянно, сосредоточившись на обгоне кривоватого «фордика». – Одна из штаб-квартир.

Клянусь, я не ожидала столь бурной реакции.

Заброцкий хлопнул себя по бедрам, ухмыльнулся до ушей и бросил что-то по-французски. Более сдержанный Щербаков ограничился улыбкой и вежливой просьбой проехать поближе и помедленнее.

Что-либо понимать я отказывалась. Игла их не заинтересовала. Памятник Линкольну вызвал какие-то дикие инсинуации. А обыкновенный банк…

– Просто фантастика, – пробормотал Щербаков, надеясь, очевидно, что я не услышу.

– Не могли бы вы объяснить, – старательно подбирая слова, начала я, – чем вас так привлек этот банк?

– О… – у Щербакова хватило совести смутиться. – Это долгая история…

– А вы расскажите, – не отступала я. Хотела было похлопать ресницами, но одумалась. Это на младшего его коллегу подействовало бы, а на этого – нет.

– Да тут рассказывать, в общем, нечего, – промямлил жандарм. – Просто основатель этого банка – в России фигура… э… одиозная.

Последнего слова я не знала, но по контексту и так было понятно, что имеется в виду.

– Почему, собственно? Я знаю, он из России эмигрировал.

– Не эмигрировал, а сбежал, – неожиданно поправил Заброцкий с заднего сиденья.

– Откуда вам знать?! – возмутилась я.

Питать большую любовь к Банку Стилмана по меньшей мере глупо, особенно когда ежемесячно выплачиваешь этому самому банку грабительские проценты за купленную в кредит квартиру, но должна же и у меня быть национальная гордость.

– Эту историю, – хладнокровно ответил Заброцкий, – мне приводили в пример на юрфаке. Юридическом факультете. Как результат деятельности международных аферистов. Кстати, вы знаете, что ордер на арест господина Стилмана до сих пор не отменен?

– Но он же умер двадцать пять лет назад! – воскликнула я.

– Вот именно, – отозвался русский сыщик таким тоном, будто это все объясняло.

– Прелюбопытнейшая личность, – добавил Щербаков, потягиваясь, точно сытый кот. – Оппортунист до мозга костей, хитрый и безжалостный. В России он в основном грабил банки. Некоторое время баловался социализмом, даже работал с товарищем Ульяновым-младшим, но быстро отошел от этого дела и взялся за старое. Единственный, кстати, человек, кому удавалось бежать из всех главных тюрем России. Не сажали его, кажется, только в Петропавловскую крепость – решили, что велика честь. А потом не успели – наш налетчик скрылся с награбленным в Швейцарии, оттуда отправился сюда, в Соединенные Штаты, сменил фамилию, взяв за основу подпольную кличку, переделал на английский манер имя и стал уважаемым американским гражданином Джозефом Стильманом. Ирония судьбы – грабитель банков стал банкиром.

– Я тут недавно хорошую рекламу слышал. – Заброцкий демонстративно уставился в окно. – «Банк «Искариот» напоминает: „Тридцать сребреников – это всегда тридцать сребреников“».

Я резко выкрутила руль, от души надеясь, что этого сибирского шутника на повороте размажет по стеклу. Не получилось.

– Все это, конечно, замечательно, – проговорил Щербаков тоном, который не оставлял ни малейших сомнений в том, что именно он подразумевает под словом «замечательно». – А не могли бы вы, мисс Тернер, в продолжение экскурсии показать нам какой-нибудь ресторан? А то нам после долгой дороги, уж извините, больше всего хочется есть и спать. Не обязательно в таком порядке.

– No problem, – отозвалась я. – Вы наши гости. Сейчас отвезу.

– Ну что вы, что вы! – заволновался Щербаков. – Зачем такое беспокойство. Вы нас только в гостиницу забросьте, а там мы уже сами разберемся.

– А с таксистом мы и сами сможем объясниться, – добавил Заброцкий.

Я представила лицо капитана Стивенса, когда он увидит счет, и медленно, зловеще улыбнулась.

– Никакого беспокойства, господа, – пропела я, выворачивая руль. Мой «клоп» проскользнул между двух здоровых грузовиков и против всяких правил дорожного движения выскочил обратно на Пенсильвания-авеню. Щербаков машинально перекрестился. – Сейчас как раз время обеда.

Избранное мною для показательного обеда место не было самым дорогим рестораном Вашингтона – оно лишь успешно соревновалось за это звание еще с тремя подобными заведениями. Полицейский офицер вроде меня мог позволить себе выпить здесь одну крохотную чашечку кофе, только получив перед этим жалованье за три месяца вперед.

Если честно, то, кроме надежды подложить капитану Стивенсу большую и жирную свинью – я не была уверена, что мои подопечные станут расплачиваться сами, – мною двигало еще одно желание: я очень хотела полюбоваться, как поведут себя в этом заведении господа русские – повернутся и уйдут, узрев цены в меню, или закажут тазик черной икры и ведро водки, после чего начнут приставать к оркестру, требуя исполнить «Боже, царя храни» на балалайках. О том, что мои гости могут потребовать кормить их в этой обдираловке ежедневно, я как-то не подумала.

Я затормозила в полусотне метров от входа, опасаясь, что если швейцар заметит мою машину, в ресторан меня просто не пустят.

– Прошу вас, господа.

– Ресторан «Цветок мая», – вслух прочитал Заброцкий, вылезая из машины. – Ну-ну.

Я сделала несколько шагов… и замерла.

Ко входу в ресторан медленно подкатило авто – черный, сверкающий никелированными дугами громадный русский вездеход или, как его именуют у нас, «All Terrain Vehicle». Оттуда резво выскочил шофер-негр в черной форме, услужливо распахнул заднюю дверцу и помог выйти – точнее, выпрыгнуть, поскольку до земли было не меньше фута, – худосочной девочке лет двадцати.

Я с трудом сдержала стон. Ну почему этот росток картофельный может раскатывать на такой машине, а я должна ползать на жестянке ровно в десять раз дешевле?! Я тоже такую хочу! Чтобы сесть за руль – и р-раздавить кого угодно…

Сзади донесся какой-то сдавленный звук. Я резко обернулась. В первый момент мне показалось, что у Заброцкого начинается эпилептический припадок, но потом я заметила намертво сжатые губы и поняла, что он с огромным трудом сдерживает приступ дикого хохота.

– Ну, Е-ермак Тимофеевич… – выдавил он. – Ну…

– Что? – не поняла я.

– «Атаман Ермак», – Заброцкий с трудом выцеживал каждое слово. – Покоритель Сибири. Машина, которую покупают только зажиточные крестьяне из хуторских. Раз в месяц они загружают в нее все пятнадцать душ своего семейства и отправляются в ближайший город, верст этак за сотню. По городу на ЭТОМ не ездят!

– Почему?

– А вы когда-нибудь пробовали зайти в этот ресторан в болотных сапогах?

Я застонала. Мысленно. Ну откуда ему знать, что я в этом ресторане вообще не была? Ни в болотных сапогах, ни в бальных туфельках.

Вашингтон, округ Колумбия, 24 сентября 1979 года, понедельник. Сергей Щербаков

Ресторан мне не показался. По сравнению с питерскими был он какой-то натужночинный. Именно чинный, чопорный. Сиживал я в тех местах, куда наша интеллигенция заглядывать любит, куда без томика Ахматовой просто-таки шагнуть боязно, но там другое. Там, простите за нерусское слово, снобизм, а здесь… Сидят серьезные, как аршин проглотили, жуют, точно есть сюда пришли. И тихо так, что музычка, которую в углу зала оркестрик так устало наяривает, по этой тишине проскальзывает и гаснет, не долетая до ушей.

И метрдотель подходит неспешно, словно он тут царь и бог.

– Куда это вы нас, мисс Тернер, привели? – спросил я вполголоса.

– В ресторан, – отозвалась наша провожатая, чуть помедлив. – Один из лучших в городе.

– Очень… мило, – выдавил я, не зная, как следует понимать ее слова. То ли это американское чувство юмора, то ли и впрямь лучше в Вашингтоне ничего нет?

Меню меня тоже не поразило. Скорее умилило. К каждому французскому названию меленькими буковками прилагался перевод на английский – очевидно, для не слишком грамотных посетителей. Хотя… наша офицер Тернер тоже французского не знает.

– Э, Кейт, у вас нет счетчика? – поинтересовался Андрей.

– Чего, простите меня? – переспросила Кейт.

– Счетчика, – повторил Андрей. – Ну, счетная машинка, знаете?

На лице мисс Тернер отобразилось явное смущение.

– Нет, – пробормотала она.

– Пересчитываете в рубли, Андрей? – посочувствовал я.

– Ну да, – печально откликнулся мой товарищ. – Как-то не привык я к трех-четырехзначным ценам.

– Делите доллары на семь – будут копейки, – напомнил я ему.

Андрей пошевелил губами и беззвучно присвистнул.

– А, вот так…

– Ну хорошо, – я захлопнул меню. – Вы уже выбрали, мисс Тернер?

– Да, – ответила Кейт с какой-то странной интонацией, я бы сказал, с торжеством.

– Ну так где этот официант? – я огляделся.

– Ну, подойдет… – неуверенно предположила Кейт.

– Сергей, давайте устроим дебош, – с тоской предложил Андрей. – Есть хочется – сил нет.

– Нет, подождем. – Я еще раз глянул в меню, надеясь, что в нем появится что-нибудь новенькое.

Официант появился, когда я уже был готов присоединиться к предложению Заброцкого и гаркнуть на весь зал: «Человек!»

– Что угодно леди и джентльменам? – поинтересовался он скучающим тоном.

Мы трое переглянулись. Над столом зависла неловкая пауза.

– Ну что же вы, Кейт? – пробормотал я, естественно, по-русски.

Наша спутница почему-то смутилась.

– Знаете, я передумала, – выдавила она. – Закажите вы за меня… на ваш вкус.

– Как пожелаете, – ответил я учтиво и оттарабанил заказ прежде, чем Заброцкий влезет с каким-нибудь экзотическим предложением, которое излишне напряжет мою и без того не безразмерную банковскую идекарту.

Официант нам попался какой-то замедленный – он с минуту записывал наш заказ в книжечку, будто не надеялся на свою память, и долго-долго выяснял, принимают ли в этом богоугодном заведении «Красный щит». Хотя, возможно, я возвожу на человека напраслину и он просто с трудом понимал мой английский. Наконец он удалился, а я мысленно приготовился к долгому ожиданию. Если оно будет пропорционально времени, которое мы потратили прежде, то горячее нам подадут как раз к закату.

На несколько минут над столиком зависло неловкое молчание.

– Что ж, – нарушил его Заброцкий, – пожалуй, пока несут наш заказ, можно и поболтать… в целях тренировки языка.

– Очаровательная у вас вышла двусмысленность, – усмехнулся я невольно. – Так и видится, как вы сосредоточенно накачиваете мышцы упомянутого органа… Поднимаете гирьки…

– Отжимаюсь на языке, – фыркнул мой напарник.

– Это входит в подготовку сибирских егерей? – с интересом влезла Кейт.

– Обязательно, – с предельной серьезностью заверил ее Андрей. – Хотя вообще-то мы языком работать не мастера. Больше руками, ногами…

– И меньше – головой, – не отстал я. – Головой работают жандармы. Она у нас казенная, медная.

Кейт переводила взгляд с меня на Андрея и обратно.

– Вы надо мною издеваетесь, – сообщила она тоном романтической героини, обвиняющей любимого в неверности.

– Упаси бог, сударыня! – взмахнул я рукой и чуть не свалил столик. – Мы шутим. Если наш казарменный юмор вас оскорбил – примите мои нижайшие извинения. Думаю, мой коллега, – пинок под столом, – к ним присоединится.

– Безусловно, – солидно подтвердил Андрей.

– Я не обиделась, – ответила Кейт тоном, ясно свидетельствующим об обратном. – Мне просто непривычно видеть военных в роли… инвестигейтерс… сыщиков, так?

– Точнее было бы «следователей», – поправил я. – Кроме того, мы бывшие военные. Я четыре года как уволен со службы, Андрей, кажется, резервист. А сейчас мы сотрудники Министерства внутренних дел. Как таковых нас и рассматривайте.

– Странно, – заметила Кейт.

– Что же тут странного? – удивился я.

– У нас военных в полицию просто не берут, – объяснила Кейт.

– Почему?! – возмутился Заброцкий.

– Считают, что им там делать нечего, – безмятежно ответила Кейт. – Да и вообще, если человек вышел из армии на пенсию, ему уже не до работы, а если был уволен – это вряд ли хороший человек.

– А вот тут уж, – неожиданно спокойно парировал Анджей, – позвольте с вами не согласиться.

– Ну, – заметила Кейт, – это понятно, вы сами сказали, что вы оба – бывшие военные. Только не обижайтесь.

– И не собираюсь этого отрицать! Я не согласен с выдвинутым вами тезисом, что военным нечего делать в полиции!

– Но ведь у них совершенно разные задачи! – воскликнула американка. – Специфика, наконец.

– Позвольте! – возразил я. – Цель, как у полиции, так и у армии, одна и та же – защита государства от врагов, как внешних, так и внутренних. А если говорить о специфике, то ведь мы с Андреем не прямо из казарм вышли. Никто ведь у нас не ставит задачу «поймать вора», допустим, генералу инфантерии.

– Но в прошлом ставили!

– Ах вот вы о чем! – Я наконец сообразил, на что именно так яростно нападала наша собеседница. – О девятнадцатом годе вспоминать изволите?

– Именно, – подтвердила Кейт. – У нас очень чувствительно относятся к вмешательству армии в гражданские дела.

– Что ж. – Я нахмурился. – И я бы мог припомнить, как ваша собственная армия совершала на так называемых «индейских» территориях то, что господа вашингтонские политики именовали обтекаемым термином «полицейская акция», а весь цивилизованный мир – коротким, но очень емким словом – геноцид.

– Ну, знаете ли…

– На самом деле, – вмешался Заброцкий, – вы просто не понимаете, что тогда происходило в России. Да, Михаил Второй вполне сознательно насыщал полицейские структуры военными, пусть не всегда понимающими, как вы выразились, «специфику» сыскного дела, зато обладающими необходимыми в тот момент качествами – решительностью и патриотизмом. Да, в целых губерниях вводилось военное положение и законодательные гражданские нормы заменялись правосудием прифронтовой полосы. Но эти меры спасли Россию от куда худшей участи. Весь мир ужасался довоенному германскому социализму, а Россия – это вам не Германия.

– Беззаконие на защите закона? – усмехнулась Кейт. – Это не срабатывает.

– Беззащитный закон тем более не срабатывает, – разгорячился Андрей. – Законы создает общество для того, чтобы защитить себя, и те, кто их преступает, автоматически ставят себя вне этих самых законов.

– И что же, – иронически осведомилась Кейт, – по-вашему, следует расстреливать за неправильную парковку?

Заброцкий хмуро посмотрел на нее.

– А что же, по-вашему, – криво усмехнулся он, – авто с полуторатоннами динамита можно оставить на стоянке? И что прикажете делать с людьми, оставившими его? Помахать пальцем и сказать, чтобы так больше не шалили?

Хотя юношеский максимализм порой заносил моего напарника слишком далеко, его позиция в данном случае была мне гораздо ближе, чем позиция Кейт.

Наш гид несколько замялась.

– Ну, что это мы завелись, – неуверенно проговорил Андрей, явно не желая оставаться с прелестной валькирией на ножах. – Вот уже несут… нет, не нам несут… нет, нам!

Несли действительно нам. Официант проворно расставил перед нами тарелки и удалился.

Андрей с некоторым недоумением воззрился в тарелку.

– Простите… – прошептал он по-французски, – Сергей, у вас опыт побольше – этого действительно должно быть так мало?

– Отнюдь, – ответил я на том же языке и, поглядев на собственную микроскопическую порцию, добавил: – Думаю, это и называется «местный колорит».

Глава 15

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

25 сентября 1979 года

«…Продолжается скандальный процесс по делу Рональда Грауфа, предполагаемого организатора многочисленной и разветвленной преступной группировки, действовавшей в штате Нью-Джерси. Адвокат Грауфа, ранее заявлявший о полной невиновности своего подзащитного, после прозвучавших вчера за закрытыми дверями свидетельств лиц, чьи имена скрываются властями для их защиты, отказывается комментировать ход процесса. Учитывая, что обвинения против Грауфа выдвинуты по восьми пунктам, включая уклонение от уплаты налогов в особо крупных размерах, представляется вероятным, что «прецедент Шульца» получит продолжение и присяжные признают подсудимого виновным хотя бы в одном из инкриминируемых ему преступлений…»

Вашингтон, округ Колумбия, 24 сентября 1979 года, понедельник. Сергей Щербаков

После сытного (благодаря удвоенным порциям) обеда, а главное – долгого и утомительного перелета меня неудержимо клонило в сон. Просто невозможно клонило, глаза закрывались сами. «Не спать, – приказал я себе. – В снегах на Аляске ты тоже без пробуда храпел бы?» Получилось, однако, вяло; мысли оплывали и смешивались в липкую кашу.

– А не пора ли нам в гостиницу? – лениво спросил Андрей, будто угадав мое состояние.

– Пора, коллега Заброцкий, пора, – ответил я в тон ему. – Сударыня, вы не подскажете нам приличный отель? Признаться, по дороге, в самолете, я изучал что угодно, кроме путеводителей по Вашингтону. Догадывался, что нам приставят гида, так что, боюсь, придется мне взвалить это на вас.

Заскрипели тормоза. Игрушечная машинка Кейтлин, жалобно звякнув, остановилась у обочины.

– У вас не забронирован номер? – неверяще проговорила она.

– Нет, – удивленно ответил я. – А что, это обязательно?

– Это необходимо, – отозвалась Кейт. – И куда я вас поселю теперь, поздним вечером? На ночь глядя, так у вас говорится?

– Ну, положим, вечер еще далеко не поздний, – не согласился Заброцкий, – а что, у вас тут так тяжело найти гостиницу?

– Гостиницу – просто, – Кейт страдальчески усмехнулась. – Номер – сложно.

– Почему? – изумился я.

– Вы, господа русские, не понимаете, куда приехали, – объяснила Кейт с некоторой снисходительностью. – Вы в федеральном округе Колумбия, в городе Вашингтоне. В столице. Сюда каждый рабочий день прилетает и приезжает столько народу – вам в страшном сне не снилось. Сенаторы, конгрессмены, чиновники, лоббисты, просители. А застройка, между прочим, ограничена.

– С какой стати? – возмутился Заброцкий, словно это затрагивало его лично (хотя в каком-то смысле так оно и было).

– Ни одно здание в городе не может быть выше Капитолия, – пояснила Кейт. – А границы округа не резиновые.

Мне ее аргументы убедительными не показались. Питер, в конце концов, побольше Вашингтона, и ходоков в столицу со всей России съезжается – дай боже, однако о сложностях с нумерами мне что-то слышать не доводилось.

– Мм, – протянул я. – Если мы попытаемся найти номер в дорогой гостинице, это не решит проблемы?

– Вряд ли, – Кейт покачала головой. – Не вам первым приходит в голову эта мысль. Кроме того, наши избранники народа – люди не бедные.

– Тогда что вы предложите? – осведомился я.

– Право, не знаю, – наш Вергилий озадаченно покачал головкой. – Можно попытаться поискать в совсем уж дешевых мотелях.

– Отелях, – поправил я. – По-русски говорят «отелях» или «гостиницах».

– Это не есть отель, – возразила Кейт. – Это… такая маленькая гостиница у большой дороги, для шоферов.

– Мм, – с сомнением промычал я. – Можно было б, конечно, попытаться…

– Нет, я категорически против! – возмутился Андрей. – У меня эта… идиосинкразия на дешевые гостиницы. Я уж лучше переночую в участке. У вас в участке ведь есть комната отдыха? Как думаете, пустят нас туда?

– Есть, – успела подтвердить Кейт, прежде чем я ее перебил:

– Я бы с вами согласился, коллега Заброцкий, но это не решает вопроса. Завтра нам все равно нужно будет где-то поселиться.

– Завтра, – медленно подбирая слова, заявила Кейт, – я смогу воспользоваться служебным положением и вы… выбить для вас номер. Но сейчас я не знаю где, и уже поздно. Утром будет проще.

– Тогда ваше предложение, Андрей, кажется мне довольно удачным, – неохотно признал я. – Если наши хозяева не возражают.

– Не знаю… – Похоже, Кейт идея с ночевкой в околотке привлекала не больше нашего, но за неимением лучшего она с ней смирилась. Возможно, ей еще предстояло объясняться с начальством, почему иноземные гости ночевали на кушетке в прокуренном углу. – Если у вас визы в порядке и отрегистрированы.

– Вроде бы в порядке, – ответил я, пытаясь сообразить, что значит жуткое словечко «отрегистрированы». – Границу прошли, таможню прошли.

– Нет, нет! – нетерпеливо отмахнулась Кейт. – Регистрацию вы прошли?

– Какую регистрацию? – промолвили мы с Заброцким нестройным хором.

– Вам не сказали? В полицейском… – тут Кейт запнулась и обмякла, – участке…

– Нет, – подтвердил очевидное мой товарищ. Наша провожатая обреченно махнула рукой.

– Ну, тогда конечно. Наверное, ваши решили, что это сделают у нас, я подумала, что вас уже отрегистрировали. Господа русские полицейские, у меня для вас пренеприятная новость.

– Пренеприятнейшее известие, – поправил я.

– Сегодня вас в участок не пустят, – педантично закончила Кейт. – И ни в одной гостинице не поселят. Первое, что должен сделать иностранец, приехав в Штаты, – отрегистрировать свою визу в ближайшем полицейском участке. Сейчас вы, с точки зрения закона, не существуете.

– Но я-то существую! – возмутился Заброцкий. – Я спать хочу! Это что прикажете – сейчас ехать регистрировать эти визы…

– Не получится, – отрезала Кейт. – Вечер уже, все разошлись. Только завтра утром.

– Погодите, неужели у вас по ночам полиция не работает? Это что за люди…

– Так то люди, – Кейт наставительно подняла пальчик. – А то федеральные чиновники. Полиция работает, господа, но регистрацию вы сможете пройти только завтра с девяти.

Несколько минут царило мрачное молчание.

– Я придумал, – съязвил Заброцкий в пространство. – Давайте разобьем витрину.

– Зачем? – возмутилась Кейт.

– Тогда нас хочешь не хочешь, а заберут в полицию и на ночь посадят в камеру, – объяснил безжалостный Андрей. – Там есть койки и одеяла. А утром придет дипломат из посольства, и нас выпустят с извинениями.

– Идея радикально эффективная, – признал я. – Но воплощать ее в жизнь я бы не рискнул. Слишком велик шанс, что из камеры нас не выпустят. Никогда.

– Господа, – начала Кейт с видом человека, собравшегося нырнуть в прорубь, – вы могли бы переночевать у меня.

– Помилуйте, – начал было Заброцкий, – мы бы не хотели вас стеснять…

– Не обращайте внимания на моего коллегу, – перебил я его. – В нем вежливость иногда берет верх над здравым смыслом. Мне очень не хочется вас стеснять, однако ночевать под мостом через Потомак мне хочется еще меньше. А иных вариантов у нас, похоже, не остается.

– Тогда едемте. – Мисс Кейт, казалось, и сама была не рада не вовремя слетевшим с языка словам. Сами бы мы напрашиваться в гости не стали, но уж коли предложено… можем согласиться очень настойчиво.

Жила офицер Тернер (мысленно я все еще немного спотыкался на этом сочетании) в районе, который поначалу показался мне довольно престижным. Добраться отсюда до центра можно было минут за десять – на ее авто или, как я прикинул, за четверть часа на автобусе, остановку которого я заметил, подъезжая. Фонари горели неярко, но дом показался мне несколько обветшалым, хотя добротной старинной постройки.

– Вижу, полицейским в Соединенных Штатах неплохо платят, – сказал я, когда мы выбрались из тесной кабины. Заброцкий демонстративно расправлял конечности.

– Издеваетесь, господин Щербаков? – враждебно оглянулась Кейт.

– Да что вы! – возмутился я.

– На мысли о хорошем окладе эта правильно будет сказать «дыра» не наводит, – объяснила наша спутница.

– Позвольте, почему же дыра? – забеспокоился Заброцкий. – Квартира в неплохом районе…

– Неплохом?! – взвилась Кейт. – Да не будь я офицером полиции, меня бы тут дюжину раз ограбили, изнасиловали и убили! Не обязательно в этом порядке.

– Странно, – протянул я, – так близко к центру…

– Так близко к центру, – отозвалась Кейт, навешивая на рулевое колесо нечто среднее между костылем и капканом, – живут только нищие. Вроде меня. Приличные люди живут в пригородах, за городом в домике с садиком.

– А у нас все наоборот, – пожаловался Заброцкий, осторожно обходя потеки плевков и слипшиеся окурки на асфальте.

– Да у вас в России все не как у людей, – патриотично огрызнулась Кейт. – Нам сюда.

Лестница шла почему-то не внутри здания, а по боковой стене, наподобие пожарной. Железные ступени гремели под ногами, будто на штурм логова бомбистов шла вооруженная до зубов терроргруппа.

– Значит, тут вы и живете, – задумчиво произнес я, когда фонари закачались где-то внизу. – На котором этаже?

– На третьем, – ответила Кейт. – Мы уже пришли.

Она извлекла из сумочки связку ключей настолько огромную, что я глазам своим не поверил – как она там умещалась, и принялась один за другим отпирать замки. Замков было три или четыре, а дверь скорее напоминала вход в банковское хранилище.

Внутри квартирка оказалась тесной и не очень уютной. Узкое окно было наполовину занято ящиком из ребристой пластмассы, когда-то белой, а теперь буро-желтой от грязи и времени. Видимо, это был климатизатор, который строители-растяпы не вмуровали в вентиляцию. Под потолком тускло светилась лампочка, стыдливо прикрытая изумительного уродства абажурчиком. Обои выцвели от старости. Мне показалось, что я попал куда-то на край света.

Заброцкий оглядывался скорее с интересом, чем с отвращением.

– Любопытно, – уронил он. – А где тут дверь в спальню, я что-то не вижу?

Кейт как-то вдруг засмущалась.

– Это, – промолвила она сдавленным голосом, – сингл-флэт. Квартира из одной комнаты.

Я зажмурился. Потом открыл глаза. Жуткое видение не исчезло, а слова хозяйки дома звенели у меня в ушах.

– Тогда где вы нас, простите, уложите? – забеспокоился Андрей, вернее, первым опомнился, потому что я хотел спросить то же самое.

– Если вы не против… в кухне, – промямлила Кейт и, в отчаянной попытке замаскировать убожество своего обиталища, выпалила: – Вам будет удобно!

– А у вас такой обширный рукомойник? – картинно изумился Андрей.

Кейт фыркнула и принялась потрошить притулившийся у дальней стены шкап. Из его недр вылетели одно за другим пара одеял и несколько неаккуратно смятых простыней.

– Сейчас подмету, – сообщала она между делом, – и постелю. А вам, Энджей, придется спать под столом!

– Может, на скамейке лучше, а, Сергей? – жалобно полюбопытствовал мой соратник, сообразив, что не стоит злить женщину, чьей милостью у тебя есть крыша над головой, даже если эта крыша низкая, пыльная и трещиноватая.

– Не лучше, господа, – ответила Кейт. – Ограбят.

Я заглянул в кухню и понял, что Заброцкому действительно придется спать под столом. А мне – под рукомойником. Поджав ноги. Потому что вытянуть их будет некуда, даже если холодильник мы вынесем в комнату, куда он, впрочем, и не поместится.

– Помочь вам, э, подмести? – вызвался Андрей, явно пытаясь загладить резкость.

– Не стоит, – ответила Кейт, берясь за швабру.

– Кстати, мисс Тернер, – поинтересовался я, – а для чего нужна эта пресловутая регистрация?

Тут наша беседа застопорилась, потому что вначале мне прочли лекцию о правильном обращении к офицеру полиции, а потом поинтересовались, каким ругательным словом я обозвал регистрацию. Когда мы с Андреем дали торжественную клятву, что никогда больше не назовем ее «мисс», а значение слова «пресловутый» перестало быть загадкой, наша американка объяснила:

– На самом деле регистрация ни для чего не нужна. С ее помощью отслеживают перемещения иностранцев в пределах Штатов, а главное – находят виноватого, если с этими иностранцами что-нибудь случится. В каком участке зарегистрирована виза, тот и будет наказан.

– Боже, – вздохнул я, – какая нелепица. Разве приедет преступник в страну под своим именем? И разве не покинет ее прежде, чем на него падет подозрение?

– Ну, – пожала плечами Кейт, – это уже… как будет… вне моей компетенции.

– «Не в моей» будет лучше, – поправил я. – А неужели вас не волнуют вещи за пределами вашей, э, компетенции?

– Но сделать-то я ничего не могу, – резонно возразила Кейт.

– А значит, не буду, – подытожил я.

– Не так, – объяснила Кейт. – Если что-то делается, то за это отвечает тот, кто приказал. Хорошо делается – ему хорошо, плохо – ему плохо. А зачем я буду рисковать своей шеей, чтобы исправлять чьи-то ошибки? Пусть сам исправляет!

– Ничего себе логика, – пробормотал Андрей и добавил по-французски: – Если они с таким отношением в полиции работают – бедные, бедные здешние обыватели!

Мне отношение тоже не понравилось. Но час был такой поздний, что обсуждение этого вопроса я решил отложить на утро. Или в долгий ящик. Уж больно долгим оказался начатый мною в рижском «Ориенте» денек.

Пол в кухне оказался удивительно жестким. Так плохо мне не лежалось даже на учениях, в непролазной, смерзающейся полигонной грязи. Там у меня хотя бы была форма, не какая-нибудь, а полевая Северного особого, и скатка. А здесь – только тоненькое одеяло, под которым сразу начиналась вечная мерзлота декорита. Откуда-то поддувало осенней сыростью. Андрей тоже долго ворочался в темноте, потом стол вздрогнул от удара, и кухня огласилась придушенным вскриком и тихой руганью по-польски. Это было последнее, что мне запомнилось тем вечером.

Ночью я проснулся оттого, что под окном проходила на редкость шумная пьяная компания. Проходила она, к сожалению, медленно, так что я в полудреме встал, подошел к окну и выглянул на улицу, чтобы высказать этим хамам, что я них думаю, но так никого и не углядел в осенней ночи – наверное, это гуляли пьяные негры. От холода заворочался мой сосед, а я затворил ставни, лег снова и уже не открывал глаз до самого утра.

Вашингтон, округ Колумбия, 25 сентября 1979 года, вторник. Анджей Заброцкий

Просыпаться было… неприятно. Болели подогнутые ноги, ныла скрюченная шея – черт, да все ныло! И вдобавок было чертовски холодно.

Пожалуй, так отвратно я не просыпался с тех пор, как однажды умудрился уснуть на куче щебенки. Нас тогда натаскивали на бой в городских условиях, а полигоном служила территория заброшенного завода – десятин этак надцать. Выглядело это действительно здорово – руины цехов, корпуса с пустыми глазницами окон, колодцы, в которых запросто можно разместить шахтную ПОР – по крайней мере, камни, которые мы туда кидали, исчезали совершенно беззвучно, – зловонные лужи, торчащая отовсюду ржавая арматура, в общем, совершенно постапокалиптический пейзаж. Словно по этой местности хорошо прошлись ОМП, не одним видом и не один раз.

Взвод наш не хуже заправских макак прыгал по этим бетонным джунглям, а рота мотострелков – первая, вторая… три роты мы в этих руинах последовательно расчехвостили – пыталась поджарить нам хвосты. И вот к вечеру второго дня меня так сморило, что я уснул, обняв «оптику», прямо на своей лежке – на третьем этаже корпуса заводоуправы, на груде битого камня.

Выбравшись из-под стола, я разогнулся, чудом не задев при этом развешанные по стенам шкафчики, и с завистью уставился на Щербакова – потайной агент дрых так безмятежно, словно возлежал в номере для высших персон. А не под грязным рукомойником.

Видимо, зависть пополам с любопытством и толкнула меня на черное дело – я наклонился поближе и страшным шепотом проорал:

– Гаспа-ада офицеры! Па-адъем!

Эффект превзошел самые смелые ожидания. Сергей взвился в воздух, словно освобожденная пружина, и, очевидно, попытался вытянуться по стойке «смирно», но с размаху уперся макушкой в злосчастный рукомойник.

– О-о!

– Простите, Сергей, – выдавил я, с трудом пытаясь удержать в горле явно непрошеную смешинку. – Ей-богу, не хотел.

– Что у вас происходит? – Наша хозяйка возникла на пороге, словно привидение из мультика – закутанная в одеяло по самые уши. Я позавидовал и ей.

– Ничего страшного. – Щербаков уже выбрался из-под раковины и теперь внимательно рассматривал идущую к ней трубу. – Обошлось без последствий, – осторожно потрогал он голову и добавил: – Надеюсь.

Секунд десять Кейт непонимающе смотрела на нас, а затем мы дружно расхохотались.

– О, йес, с вами, как это говорят, не соскучишься. Ну что, раз уж мы все проснулись, может, по чашке кофе?

– Если вы не возражаете, Кейт, – вежливо улыбнулся Сергей, – я бы хотел сначала сделать зарядку.

– Заря… а-а, ясно. Сколько угодно.

– Благодарю.

Щербаков деликатно отодвинул меня к окну – больше меня, собственно, задвигать было некуда, разве что в холодильник (впрочем, в этот холодильник я бы не поместился, даже если выкинуть из него все содержимое, включая морозильную камеру), рухнул на пол – ноги его при этом оказались в комнате – и принялся ритмично отжиматься. На пальцах. По одному за раз.

Смотреть на него было одно удовольствие. Словно наблюдать за игрой талантливого пианиста.

Однако я почувствовал, что если вот сейчас же, не сходя с места, не займусь чем-нибудь подобным, то разгибать меня придется арттягачом, а машин такой мощности у американской армии может и не найтись.

К сожалению, Сергей занял всю свободную площадь, и мне оставалось разве что повиснуть на…

Впрочем, я перегнулся через подоконник. Третий этаж, до земли всего ничего – ну, не так уж всего, но на тренировках меня, бывало, роняли и повыше. Тем более что на концах карниза шло такое симпатичное закругление – как раз чтобы удобнее ухватиться.

Я воровато огляделся – непонятно зачем, ведь, кроме Сергея, увидеть меня никто все равно не мог, а он был занят, – и плавно перетек через подоконник. Раз-два, три-четыре… на десятом отжиме внизу раздался дикий лязг.

– Вот зе фак из ит?!

Я осторожно опустился вниз и мои – нет, не глаза, а, к сожалению, трусы оказались прямо перед выпученными буркалами здоровенной негритянки.

– Сорри, мэм, – выдохнул я и в полном расстройстве добавил: – Ай эм рашен паратрупер, мистейк бай биддинг.

Пока негритянка переваривала услышанное, я резко подтянулся, перекинулся через подоконник и захлопнул за собой ставни.

– Хха… – На последнем отжиме Сергей резко оттолкнулся от пола, выпрямился и озабоченно посмотрел на меня. – Что-то случилось?

– Нет! – поспешно отозвался я. – Просто выглянул за окно.

– Надеюсь, – задумчиво произнес Щербаков, – что… э-э…

– Надеюсь, что нет.

– Господа, вы уже закончили ваш трейнинг?

Мы с Сергеем синхронно развернулись и уставились на появившуюся в проеме Кейт.

– Ы?

Это было все, что я сумел произвести на свет в данной ситуации, и ничего уместнее подобрать было нельзя.

Одетая в брючки из какой-то светло-синей ткани – я напряг мозги и вспомнил, что ткань эта зовется джинсовой или чего-то в этом роде, – и клетчатую рубашку навыпуск, наша сопровождающая совсем не походила на вчерашнюю наследную принцессу. Щелкни ее сейчас – и никто не определит, что на фотографии самая что ни на есть настоящая американка. Ну, разве что по этой «джинсе». Не прижились как-то среди россиянок брюки, а если кто и хочет выглядеть поэкстравагантнее, то просто укорачивает юбку на модный аглицкий манер «твигги-виктория».

– Что-то не так? – осведомилась Кейт.

– Нет-нет. Все в порядке. – Сергей озадаченно моргнул. Очевидно, у него тоже возникли проблемы с увязкой образа вчерашней принцессы с сегодняшней Золушкой – всем известная сказка обратную трансформацию описывала довольно-таки бегло.

– Вы, кажется, хотели кофе?

– Да, если позволите.

Щербаков подался назад и едва не своротил при этом столик – будучи разложенным, тот наверняка занимал собой все остававшееся свободным пространство кухни.

– Может, вам помочь?

– Нет, спасибо, – отозвалась Кейт, старательно промывая в раковине какой-то странного вида чайник. – Разве что… вы желаете что-то к кофе?

– Ну, если это вас не стеснит…

– А что есть? – в лучших традициях Винни Пуха осведомился я.

– Ну, бекон… – Кейт распахнула дверцы шкафчика и озадаченно замерла.

– И бекон, – закончил я, глядя на покрытые пылью полки. Но по наступившей тишине понял, что шутка не удалась.

Впрочем, окончилось все не так уж плохо. Даже пресловутый бекон, оказавшийся на поверку самым обычным копченым мясом, какого во всех рижских лавках – хоть по уши засыпься. Надо отдать должное Сергею – он сумел, предварительно деликатно отогнав Кейт от плиты, соорудить из него и порошковых яиц нечто вполне съедобное, очень сытное и даже недурственное на вкус. Это оценила даже наша хозяйка.

– Очшень вкусно, – сообщила она, вылавливая с тарелки последний, как говорили у нас, «шматок». – И где вы только научились готовить, мистер Щербаков? Неужели на службе?

– Ну… – Сергей задумчиво посмотрел на вилку, прежде чем отложить ее в сторону. – Вообще-то умением готовить хотя бы мало-мальски сносно должен обладать каждый одинокий холостяк, к числу коих я себя пока, во всяком случае, причисляю. Но вы почти угадали – готовить я научился действительно на службе, в полку.

– А в каком полку служили? – выпалил я.

Очень уж трудно было удержаться, когда выпал случай приподнять завесу тайны над прошлым моего напарника. Тем более действительно интересно, где же это у нас господ офицеров учат из всякого, pardonnez-moi, merde конфетку делать… Ну, положим, не конфетку, но уж во всяком случае нечто съедобное. Нас, помнится, учили только это самое merde жрать так, чтобы потом наизнанку не вывернуло. Простому человеку вовек не представить, сколько всякой бегающей, ползающей и прочей пресмыкающейся дряни можно упихнуть в себя да еще и нахваливать. Или, может, для офицеров отдельные курсы есть?

Щербаков замялся.

– В Северном, – наконец выговорил он.

Кейт, которая как раз отхлебывала очередной глоток мерзкой коричневой жижи, называвшейся почему-то «настоящий бразильский кофе», поперхнулась и закашлялась. Отдельные брызги долетели до меня, но в тот момент я этого не заметил, так как был очень занят – возвращал на место отвисшую челюсть.

Да-а… «Вот те раз», – сказал генерал Миллер.

Хотя… Вообще-то я кретин. Брат ведь рассказывал, что вытащившая его разведка была именно из Северного полка. Просто рассказывал он об этом так обыденно – ну, сбили, ну, упал, ну, вытащили, – что я как-то пропустил эту деталь мимо ушей. Тоже мне, шпион.

А еще я вдруг понял, что уже довольно давно не воспринимаю Сергея как начальство. Человек, рискнувший жизнью, чтобы спасти Яна, и поплатившийся за это погонами… Он мне как… двоюродный побратим, что ли?

Надо будет, когда все это закончится, обязательно затащить его в Уссурийск. Пусть узнает, сколько у него родственничков.

Сан-Франциско, штат Калифорния, 13 марта 1975 года, четверг. Кейтлин Тернер

Сирена выбросила меня из постели, швырнула сначала на выключатель – загорелся свет, неприятно резанул слипшиеся со сна глаза, – потом почему-то в ванную, где я и застыла, прислушиваясь к далеким, но неумолимо надвигающимся отзвукам, церковному канону гудков, клаксонов, ревунов…

Вбитый годами гробучений рефлекс работал за меня. Пока голова судорожно пыталась сообразить, что случилось, руки сами по себе напяливали на мерзнущее по ночному холодку тело плащ, кидали в сумку какие-то вещи, ноги несли к лестнице. Из соседних комнат общежития уже валом валил народ. Кто-то истошно визжал.

«Дурная баба, – отрешенно подумала я. – Что визжать? Сигнал «все в укрытие» дублируешь?» Завыла полицейская сирена, сквозь окна на лестницу плеснуло неровным синим светом мигалок.

В чем же дело? Неужто… война? А что, вполне может быть. Вот только войны не хватает мне для полного счастья. Скоро выпускной. Последний год тихих измывательств, а потом я получу наконец степень магистра юриспруденции. И только война сможет мне помешать. Ничто другое. Вот там, сверху, и решили специально ради меня устроить маленький такой вооруженный конфликтик, мегатонн на триста.

Убежище располагалось в подвале. Могучие перекрытия строились с таким расчетом, чтобы противостоять и землетрясениям – Фриско часто потряхивает, и память о девятьсот шестом годе еще не выветрилась, – и бомбардировкам. Скамьи стремительно заполнялись народом. А пространство – шумом.

– Я требую, чтобы мне объяснили… – надрывался кто-то. Я от души пожелала ему того же, иначе болван просто не уймется.

– Джей! Джей! Помоги! Ты не видишь, я застря-яала!

Чтоб ты и не вылезла.

Какофония стояла неописуемая. Мало того, что все набившиеся в бомбоубежище галдели не переставая, так еще и через перекрытия доносился тихий, но отчетливый гул. И сквозь эту звуковую кашу прорезался шуршащий треск.

Все разом смолкли. Трещал динамик. Это в нас вбито крепко. Если говорит радио – надо слушать. Когда сверху вещают – каждого касается.

Динамик прокашлялся.

– Внимание! Передаем выступление президента Соединенных Штатов Америки!

Там, где только что стоял немыслимый гам, повисла тишина. Мертвая, как сбитая паровым катком собака. Я нервно переступила с ноги на ногу – ну точь-в-точь корова.

– Граждане! Соотечественники! – пронесся над мозаикой бледных лиц голос Хитрюги Дика. – В этот неурочный час я должен сообщить вам весть столь же скорбную, сколь и неожиданную. Четыре часа назад войска Российской Империи вторглись на американскую землю. Нападению подверглась федеральная территория Аляска.

Над толпой пронесся даже не вскрик – пискливый шорох, как только что из динамика.

Дожили. Дождались. Вот и свершилось то, чего мы все так истово боялись. Война. И не с кем-нибудь – с Россией.

Мне представилась апокалиптическая картина – из северных ледяных пустошей ползут белые медведи, огромные, страшные, с глазками-бусинами и почему-то – русскими автоматами «сударев» в лапах. Что ж, этих медведей я и ждала. Если только в ближайшие часы на нас не скинут Большую Бомбу, меня быстро закатают в переводчики. Недаром я ломала глаза и мозги, по учебникам тридцатилетней давности осваивая чудовищно сложный, нелепый, монументальный, как немецкая архитектура, и столь же уродливый русский язык. А на передовой намного безопаснее, чем в тылу, куда придется основной ядерный удар. По крайней мере, если меня не станут посылать в прорыв по светящемуся шлаку.

Задумавшись, я пропустила следующую фразу президента.

– Я надеюсь, что все вы, дорогие мои американцы, как один, встанете на защиту Отечества. Уже сейчас наши доблестные войска грудью стоят на дороге жестокого захватчика, не щадящего ничего и никого на своем пути.

Ну точно, будет мобилизация.

– Еще никогда вражеская нога не ступала на американскую землю. Неужели же мы допустим, чтобы этот позор остался неотмщенным?

Вранье. А с англичанами кто воевал? Правда, мы больше на чужой земле горазды. С испанцами, с мексиканцами, с русскими и французами, с аргентинцами. Вечно норовим у кого-то кусок оттяпать. Ну никак без этого не удается.

– С сегодняшнего дня страна находится на военном положении. Приостанавливается действие Конституции, федеральных и местных законов.

Вот и плакало мое юридическое образование.

– Объявляется мобилизация…

Кончай волынку тянуть! Ты скажи, что там на Аляске творится, жучара!

Нет, не скажет. Вот уже и «Звездно-полосатое знамя» заиграли. Молчит. Хитрюга.

А значит, дело швах.

Вашингтон, округ Колумбия, 25 сентября 1979 года, вторник. Анджей Заброцкий

Американский околоток мне не глянулся. Ну что это, прости господи, за полиция, если стена напротив парадного входа в участок вся расписана надписями, коих я в силу слабого знания английского, а точнее, американского арго, перевести не сумел, и непристойными картинками, перевода не требующими?

У нас, конечно, тоже… Недаром классик сказал, как на Руси забор строят. Но одно дело – проулок какой, а другое – напротив участка. В столице-то!

Щербаков с трудом отворил створку двери – я мимоходом отметил, что дверь окована железом и вместо смотрового глазка имеет пару узких бойниц – как раз, чтобы просунуть автоматный ствол. М-да, как говорит Сергей, осаду они, что ли, сидеть собрались? Против кого дружим, господа?

Длинный коридор за дверью через три сажени был напрочь перегорожен двумя столами, перед которыми выстроилась очередь, на три четверти состоящая из негров разной степени чернения. Гвалт они подняли такой, словно у столов им выдавали бесплатную тушенку, причем самому громковопящему – двойную порцию.

Мы осторожно просочились мимо них вдоль стены, при этом один из негров проорал что-то прямо мне в лицо – кажется, это было пожелание. Я ничего не понял, но на всякий случай вежливо оскалился в ответ.

У стола Кейт пришлось секунд пять размахивать своим удостоверением перед лицом тучного дежурного, прежде чем он соблаговолил обратить на нас внимание и махнуть фуражкой куда-то позади себя.

– Интересно, – задумчиво пробормотал Щербаков, когда мы протиснулись мимо стола. – Служащие тоже проходят здесь?

– Нет, для служебных надобностей есть другой вход, – сообщила наша провожатая. – Но нас бы через него не пустили.

– Почему? – удивился я.

Кейт состроила самую скорбную рожу.

– Потому что мы пришли по официальному делу, – принялась объяснять она. – И, следовательно, должны пройти через… как это… проходную и отметиться у дежурного. Такой порядок, – завершила она тоном, долженствующим означать: «И не суйтесь в наш монастырь со своим уставом».

– А разве мы отметились?

– Нет, – еще более скорбно поведала Кейт. – Я предъявила свое полицейское удостоверение. С ним я могу проходить.

– А что мешало нам… – Я осекся, медленно отодрал от пола правый ботинок и с подозрением уставился на подошву. Кейт вздохнула.

– Это всего лишь бубль-гум, резинка для жевания.

– Я догадался, что не противопехотная мина, – огрызнулся я. – А-а… как эту штуку отодрать?

– Руками! – отрезала офицер Тернер. – Если вы не брезгливы. Урна – в углу.

Взгляд ее синих глаз буквально испепелял меня.

Я подогнул ногу повыше, примерился и щелчком отправил белый комочек в угол. Попал – зря, что ли, учили? После чего, старательно обходя все подозрительные пятна, поспешил следом за компаньонами. Нет, семечки все же гигиеничнее.

Второй этаж удивил меня еще больше, чем первый. Двери всех комнат были распахнуты настежь, а во многих проемах и вовсе отсутствовали изначально. Равно, как и стены, они обрывались на высоте примерно метра, а дальше шло стекло. На некоторых – я даже затруднился подобрать правильное определение – внутренних окнах болтались связки жалюзи, но почти везде открытые, так что всем желающим все было отлично видно, а уж тем более – слышно. В коридоре стоял ровный гул, время от времени перекрываемый пулеметной очередью пишмашинки. Механической. Я с удивившей меня самого тоской вспомнил родимый «Зингер» с его мягкими, чуткими клавишами, и от души посочувствовал местным стажерам.

Странные все-таки люди эти американцы. Можно подумать, что, воочию увидев столь активную работу, все преступники тут же в ужасе разбегутся по углам, чтобы заняться напоследок этим, честным трудом. У нас в управлении даже в самый разгар рабочего дня такая тишина в коридоре, хоть концерт устраивай. Камерный. Благо двери и пружины на них – хорошие! А эти – демонстрируют. Можно подумать, преступников у нас меньше. То есть, конечно, меньше, ну так это потому, что мы их ловим, а не комедию ломаем.

В отличие от нас с Сергеем, Кейт, похоже, чувствовала себя в этом хаосе как рыба в воде. Оглядевшись по сторонам, она решительно всунулась в ближайший проем – все находившиеся за данной загородкой немедленно прекратили работу и уставились на нее так, словно к ним соизволил заглянуть если не сам господь, то уж кто-то из архангелов точно, – и что-то отрывисто рявкнула. Половина из глазевших махнула рукой – разброс направлений составил, как я прикинул, градусов девяносто, а двое даже сумели разлепить уста.

Интереса ради я прикинул среднее указываемое направление и узрел две двери, украшенные, в отличие от прочих, не номерами, а медными буквами М и F, видимо, аналогичных славянским «мыслите» и «живете». Или, для особо тупых, «эм» и «жо». Правда, возможно, направление я избрал потому, что и меня упорно преследовало ощущение, что я наступил не на какую-то там жевательную резинку, а на, milles pardons, использованный condom, и его содержимое при этом ухитрилось просочиться через подошву и носок. Носки мне, правда, стирать тут никто не позволит, но хоть руки сполосну.

– Окей, господа, – сказала Кейт, подходя к нам – чиновники из-за стекла упорно продолжали пялиться на нее. – Отдел регистрации виз в двести пятнадцатом кабинете.

Как выяснилось, я почти угадал. 215-й действительно располагался рядом с буквенными заведениями и, похоже, именно благодаря этому имел настоящие, сплошные стены и деревянную дверь. Хотя я мог и заблуждаться. Возможно, вначале выстроили именно кабинет, дабы хоть как-то оградить простых американских полицейских от разлагающего влияния иноземцев, а кабинки для менее тлетворного элемента привнесли уже потом.

В кабинете сидел унылого вида чиновничек, самой запоминающейся чертой которого были одетые прямо поверх формы нарукавники. Еще в кабинете стояли письменный стол и два стула – один по одну его сторону, второй, соответственно, по другую.

– Мы хотели бы зарегистрировать визы! – с порога объявила Кейт.

Чиновник угрюмо покосился на нас из-за очков, неопределенно хмыкнул, извлек из груды папок какой-то лист и ткнул им в сторону свободного стула.

– Сит даун!

Запомнившееся мне с гимназических времен обязательное «пли-из» он отчего-то опустил.

Мы с Сергеем озадаченно переглянулись.

– Присаживайтесь, Кейт, – предложил Щербаков.

– Почему я? – возмутилась американка. – Вы же регистрируетесь.

– Но из нас троих дама – все-таки вы, – возразил Сергей. – И сидеть в вашем присутствии нам будет… э-э, неуютно.

– Джентльмены! – прервал наш спор чиновник, похоже, уже не раз сталкивавшийся с подобной реакцией посетителей. – Кто будет проходить регистрацию первым?

Мы переглянулись еще раз.

– Давайте я, Сергей, – предложил я. – Если я не пройду этот кошмар и меня выставят из страны, это будет все же не такая потеря для нашего дела.

Щербаков пожал плечами.

– Вы?! – Глядя на чиновника, я вдруг вспомнил кадр из одной познавательной передачи про Мексику – камера показывала матадора с точки зрения быка. – Садитесь!

Я осторожно примостился на краешек стула.

– Если что-то непонятно – сразу спрашивайте, я переведу! – прошипела мне в ухо Кейт.

– Полное имя?!

– Заброцкий Анджей Войцехович, – отрекомендовался я.

– Дата рождения?!

– Второе февраля тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года.

– Место рождения?!

– Уссурийск.

– Что-о?

– У-с-с-у-р-и-й-с-к, – старательно продиктовал я по буквам. Знаю я их, так и норовят сократить название родного города в нечто неудобочитаемое. Даже наши, а что уж про этих говорить.

– Полнее!

– Уссурийский уезд, Уссурийская губерния, Российская Империя. – Я поколебался, не сообщить ли чиновнику, что дело было на планете Земля, но раздумал.

– Сибирь, – выдохнула Кейт. – Siberia.

– Вероисповедание?

– Католик.

– Национальность?

Я с превеликим трудом удержался, чтобы не завопить «Да».

– Поляк.

– Гражданином какой страны являетесь?

– Подданный Российской Империи. – Я все-таки не удержался: – Как явствует из моего паспорта.

Чиновник оторвался от листа и строго взглянул на меня.

– Дойдет дело и до паспорта, – пообещал он. – А пока отвечайте на вопросы. Как вы попали в Америку?

– Это вопрос? – не понял я. До сих пор мне хватало знаний, почерпнутых из армейского разговорника – там как раз объяснялось, как отвечать на все эти вопросы. Но теперь мои лингвистические способности забуксовали.

– Как вы попали в Америку? – повторил чиновник.

– Ну, – замялся я, – вообще-то это вышло случайно. То, что меня откомандировали занима…

– Стоп, – оборвала мои излияния Кейт, заметив, что я стремительно перехожу на русский. – Я поняла.

Она обменялась с чиновником парой фраз и обернулась ко мне.

– На чем вы попали в нашу страну? Каким образом?

– А-а! – выдохнул я. – Самолетом! «РВТ», рейс Санкт-Петербург-Вашингтон номер…

– Не интересует. – Чиновник закончил заполнять строку и отложил лист в сторону. Я с трудом подавил вздох облегчения. И это все? Этим нас так пугала Кейт?

Не тут-то было. Из другой папки появился на свет божий еще лист – нет, четыре листа, скрепленные меж собой.

– Имеете ли родственников в США?

– Куда только нас, поляков, не заносило, – пробормотал я себе под нос по-русски, а для чинуши ответил: – Не знаю.

– Отвечайте «да» или «нет».

– Известных мне – нет!

– Бывали ли прежде в США?

– Нет, – чистосердечно признался я, с интересом подумав: а что ответит на этот вопрос Сергей?

– Собираетесь ли оставаться на постоянное местожительство в США?

– Нет! – Я вовремя сообразил, что выкрик «Упаси боже!», пусть и идущий из глубины души, может быть не совсем правильно расценен.

– Имели ли прежде долгосрочные контакты с гражданами США?

Я задумался.

– Не припоминаю.

– Бывали ли вы в Аргентине?

– Нет! – удивленно ответил я. Господи, а Аргентина-то тут при чем?

– Бывали ли вы в… – чиновник осекся, злобно покосился на меня и старательно зачеркал ручкой.

До меня со скрипом начало что-то доходить. Ну да, мне двенадцать лет и я, напялив отцовскую пилотку, изображаю отважного аргентинского летчика, атакующего транспорт вторжения. Наши штурмовики в той войне себя хорошо показали. Тогда американцам врезали первый раз, а второй… Вторым как раз стала Трехдневная война.

– Все ли животные прошли карантин?

– Что? – Я решил, что слух изменил мне окончательно.

– Предъявите справки о прохождении животными карантина и о наличии у них необходимых прививок, – повторил чиновник.

– Каких животных? – выдавил я.

– Привезенных с собой.

– Но мы не привозили никаких животных! – взвыл я. – Или мне надо предъявить заверенную зоосадом справку, что я не верблюд и не состою у них на учете?!

– Тогда предъявите выписку из таможенной декларации, форма А46, что вы не ввозили никаких животных на территорию США.

– Сергей Александрович?! – Я умоляюще уставился на Щербакова. – У нас есть эта справка?!

– Должна быть, – озабоченно отозвался Сергей, роясь во внутренностях вверенной ему папки с бумагами. – Нас должны были снабдить всеми необходимыми документами, хотя… все делалось в такой спешке… ага, кажется, вот она.

Он бережно, словно святыню, извлек из недр чемодана злосчастный клочок бумаги и передал его чиновнику.

– Так. – Я моргнул. – Один момент. Пли-из, маленький перерыв. У меня в горле пересохло. Сергей, Кейт, можно вас во-он в тот угол?

– Ну, что вы там еще придумали? – шепотом осведомился Сергей, когда мы, словно шайка бомбистов, столпились в углу. Чиновник взирал на нас со всевозрастающим подозрением.

– Меня, – тем же зловещим шепотом отозвался я, – осенила гениальная идея. Может, нам надо просто дать этому чиновнику на лапу?

– Что-что? – переспросила Кейт.

– Дать на лапу, сунуть, дать взятку, подношение, щенков борзых, – перечислил я. – Это все синонимы.

– Нет! – категорично заявила Кейт. – Наши чиновники взяток не берут!

– Да! – как можно более недоверчиво переспросил я. – А вы давать пробовали?

– Боюсь, Андрей, – вздохнул Щербаков, – в данном случае офицер Тернер права. Мы имеем дело с разновидностью идеализма, каковая иногда встречается и у нас.

– «Я взяток не беру, Абдулла»? – изобразил я верещагинский тембр. – Так, что ли?

– Хуже. Ему не за державу обидно. Ему важен сам процесс.

Я заскрипел зубами.

– Надеюсь, – продолжил Сергей, извлекая из кармана своего «буре» и озабоченно глядя на циферблат, – что это все-таки не продлится долго. Очень надеюсь!

Я истово закивал.

– Продолжим, – как ни в чем не бывало сказал чиновник, прежде чем я окончательно опустился обратно на стул. – Были ли ввезены вами на территорию США тушки, чучела или иные…

– Не-ет! – я постарался, чтобы это выглядело как низкое, горловое рычание.

Следующие пятнадцать минут выпали из моей памяти напрочь. Я отвечал на вопросы абсолютно механически, сосредоточившись на одной-единственной мысли – не заснуть, не заснуть, не заснуть… НЕ убить эту тварь!

– Есть ли у вас поручители, заверяющие в вашем добропорядочном поведении в период вашего пребывания на территории Соединенных Штатов?

Я беспомощно оглянулся на Кейт.

– Управление полиции федерального округа Колумбия, – устало проговорила она.

– Так что же вы сразу не сказали! – возмутился чиновник, пряча в стол очередной, кажется, 33-й по счету лист. – Тогда все. Форма 18Б6 готова. Осталась только форма 37СК. – Он извлек из папки еще один лист, на этот раз почему-то канареечно-желтого цвета.

Я попытался моргнуть только одним веком. Получилось.

– Полное имя?

– Заброцкий Анджей Войцехович, – отозвался я и меланхолично добавил: – А вы это уже спрашивали.

– Дата рождения?

– Второе февраля тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года. А что, – осведомился я, – под копирку эти анкеты нельзя было заполнить?

– Конечно, нет! – возмущенно отозвался чиновник. – Форма 18Б6 заполняется для визового отдела государственного департамента, а форма 37СК – для департамента полиции. Это совершенно разные документы!

– А почему же тогда в них вопросы одни и те же?

– В них разные вопросы, – заверил меня чиновник. – И идут они в разном порядке.

Я попытался представить, как разные вопросы могут идти в разном порядке, – и тут до меня дошло. Дикая, абсолютно идиотическая, блаженная ухмылка выползла на мое лицо и растянула рот до ушей.

– Сергей, я все понял! – прошептал я, глядя на него просветленными, как артиллерийская оптика, глазами. – Это не издевательство, нет! Помните – тактика ведения допроса первой степени: многочисленными, многократно повторяемыми вопросами заставить допрашиваемого… А я-то, дурак, еще думал, что при хорошей легенде такая тактика неэффективна. Да ей любого шпиона можно расколоть и любого нормального с ума свести!

Кейт жалостливо посмотрела на меня.

– Ну, раз вам это уже знакомо, – произнесла она, – тогда вы и без меня справитесь. В случае чего Сергей вам поможет с английским. А мне надо кое-кого тут потрясти…

И вышла. Я глянул на форму 37СК и содрогнулся.

Глава 16

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

25 сентября 1919 года

«Сегодня президент Форд посетил Национальный аэрокосмический центр в Хьюстоне. Осмотрев единственный пока американский космодром, президент провел встречу с работниками центра и произнес краткую речь, в которой подчеркнул необходимость ликвидировать отставание Соединенных Штатов от ведущих мировых держав в области использования околоземного пространства. «Мы мирная страна, – сказал президент, – но нельзя отрицать, что позорная война пятилетней давности была, вероятно, последней на Земле. Грядет эпоха звездных войн, и если мы не будем готовы к тому, чтобы дать отпор любому агрессору и в этой области, нас снова ждет поражение». Овациями было встречено предложение назвать первый из серии планируемых сторожевых сателлитов «Аламо». Следует отметить, что в преддверии грядущих выборов президенту крайне важно перетянуть на свою сторону избирателей консервативного и патриотичного Юга. Вероятно, этим объясняется отход от последовательной антивоенной позиции…»

Вашингтон, округ Колумбия, 25 сентября 1979 года, вторник. Кейтлин Тернер

Когда мои русские подопечные вышли из участка, я сразу поняла, что общаться с ними и сегодня будет очень и очень сложно. Щербаков был необъяснимо мрачен, Заброцкий, наоборот, лучился нехорошим весельем. Странно все же, как действует на некоторых обыкновенное оформление документов.

– Н-ну, сударыня, – через силу выдавил Щербаков, усаживаясь на заднее сиденье моего автомобильчика. – Вы, помнится, обещали подыскать нам крышу над головой?

– Непременно. – Я жизнерадостно стиснула зубы. – Крышу обещаю. Едем.

Адрес, вытряхнутый мною путем беспардонного охмурежа офицера Голдина, лежал передо мной на приборной доске.

Я еще не заехала за последний поворот, а мои пассажиры уже забеспокоились.

– Э, Кейт, а вы уверены, что мы туда едем? – нервно поинтересовался Заброцкий.

Я не совсем поняла, что значит «туда», но все же ответила:

– Именно туда.

На прячущейся в густой тени вывеске значилось «Sunshine Inn». При взгляде на нее Щербаков, вылезая из машины, хмыкнул; Заброцкий пошевелил губами, переводя про себя, и неуверенно заметил:

– А вам не кажется, что название несколько не соответствует?

– Ничуть, – соврала я.

Щербаков предупредительно отворил мне дверь, пропустил Заброцкого, а потом демонстративно вытер ладонь платком.

Отельчик, конечно, был так себе – во всяком случае, на вид. Фикусы пыльные, окна немытые. А что поделаешь? В таком районе иначе нельзя. И так уже конспирация нарушается дорогими машинами, которые, что ни вечер, паркуются тут под окнами.

Когда мы вошли, портье за стойкой, он же по совместительству и менеджер, даже не поднял глаз от кроссворда.

– Оставайтесь здесь, – шепотом и по-русски предупредила я своих подопечных, – и ничего не говорите. Я все устрою.

– Хозяин – барин, – лаконично ответил Щербаков и одним взглядом отправил напарника изучать засыхающую пальму на предмет отпечатков пальцев.

Я решительно подошла к стойке – каблуки стучали по плитчатому полу, как кастаньеты. Что-то меня на мексиканский колорит потянуло. Обдумав и отбросив несколько планов, я просто брякнула перед портье свой значок. Портье сначала глянул на него из-под газеты, потом, наверное, испугался и вынырнул из бумажной горы, как чертик из коробочки.

– Добрый день, офицер, – выцедил он тоном, в котором расчетливо смещал презрение, раболепство, лесть и ненависть.

– Привет, – я убрала значок. – Моим друзьям, – кивок в сторону пальмы, нужно два номера. На самый край один двухместный.

– Мест нет, – портье попытался было снова закопаться в газету, точно обезумевшая мышь. Я поймала его за пуговицу и вытянула на свет божий.

– Мест, говоришь, нет? – пропела я самым ласковым голосом. Не понимаю, почему люди всегда так неадекватно на него реагируют – ежатся и дрожат? – Так у тебя к вечеру будут места! У тебя к вечеру вся гостиница будет занята исключительно полицейскими. А остальных постояльцев приютят в участке.

– Это шантаж! – взвыл портье, пытаясь отбросить пуговицу, как ящерка хвост. – Это вымогательство!

– Да ну? – картинно изумилась я, поглядывая через плечо, не заметят ли российские гости, чем я тут занимаюсь. – А по-моему, это моя работа, мистер… Вольфганг Миттбауэр, да?

Имя было написано на медной табличке, но меня взяло сомнение – не остался ли этот предмет от предыдущего портье. Или от предыдущих хозяев гнусного притона. Однако портье истово закивал.

– А уж что скажут на это ваши хозяева из гегенхильфбунда, мистер Миттбауэр, меня нимало не волнует, – закончила я.

Удар, конечно, был ниже пояса. Если ребята из хильфбунда узнают, что этот слизняк допустил полицейский рейд во ввереном ему заведении… Ох, не позавидую я ему! Однако Миттбауэр не то был парень крепкого десятка, не то перетрусил до потери соображения.

– А я что? Я ничего не знаю! – заверещал он. – Отпустите меня! Я ничего не сделал! Я буду жаловаться! Я свои права знаю!

Последнее обещание меня взбесило. В основном потому, что портье был прав. Скорее всего ни в чем он лично не замешан, а что творилось в его гостинице – так это по разгильдяйству…

– Ты, падаль, – прошептала я, чувствуя, как глаза мои наливаются кровью, точно у быка на корриде, – думаешь, тебя прижучить не за что? Чистенький, да? Я тебе вот что скажу, умный ты мой, – если хоть кто-то приходит к тебе, найдется тот, кто придет за тобой. Хочешь, чтобы это была я?

Портье сжался в комочек, и я поняла, что победила.

– Ну хорошо, хорошо, – пробормотал он, вытаскивая откуда-то ключи. – Вот, третий этаж, номер двадцать один. Два не дам, и не просите, нету.

– Так-то лучше. – Я лучезарно улыбнулась этой немецкой скотине. – Гораздо эффективнее, герр Миттбауэр. Спасибо за содействие. – И, не меняя тона, добавила: – Если окажется, что ты моих гостей поселил в хлеву, – пристрелю как собаку.

К пальме я возвращалась, пританцовывая на ходу.

– Прошу, господа, – бросила я ключ Заброцкому. – Ваш номер на третьем этаже.

– Ммм, – выразил общее мнение Щербаков. – А что вы сказали этому джентльмену за стойкой?

– Я его шантажировала, – без обиняков ответила я. – Этот отель подчинен хильфбунду, знаете?

– Кому-кому? – переспросил Заброцкий.

– Хильфбунду, – повторила я, точно для малолетних идиотов. Господи, ну почему им все надо разжевывать? – Немецкому преступному сообществу.

– Чему-чему? – переспросил Щербаков.

– Банде! – рявкнула я и тут же пожалела – портье подсматривал за нами из-за газеты.

– А, это притон! – обрадовался Заброцкий. – Какая прелесть! Сергей, давайте устроим тут дебош за казенные деньги… зеркала бить, шампанское пить…

– Цыганок лапать! – оборвал его жандарм. – Не позорьте российскую полицию. А правда, Катерина, э… как вашего родителя звали?

– Джон, – автоматически ответила я. – Джон Дуглас.

– Катерина Ивановна, – тут же переделал Щербаков мое имя на русский лад, – что это за, э, скромный приют?

– Я думала, приюты бывают только сиротские, – удивилась я. – Этот отель управляется бундом. Сюда приезжают вечерами более-менее состоятельные люди, чтобы предаваться противозаконным порокам.

– А что, бывают законные пороки? – Заброцкий фыркнул. – У нас такое называют времяпрепровождением.

– Не придирайтесь к каждому слову! – Для убедительности я топнула ногой и чуть не сломала каблук. Вот поведешься с русскими – один убыток…

– Теперь понятно, – солидно кивнул агент охранки. – А почему, собственно, ваша полиция не прикроет это заведение?

– Я же сказала – хильфбунд, – пожала я плечами. Щербаков прикрыл глаза, точно ему мучительно жали ботинки.

– Катерина Ивановна, – простонал он, – так мы далеко не уедем. Пожалуйста, объясняйте нам самые простые вещи.

– Гегенхильфбунд – это немецкое преступное сообщество, – медленно, по складам выговорила я. – Немцы, живущие в Штатах, вступают в банды, чтобы заниматься… э… – я попыталась перевести на русский слово «business» и застряла, – преступным бизнесом.

– Стоп, стоп! – Щербаков даже оперся о пальму. – Почему банда называется «союзом взаимопомощи»?

– Вначале это было нечто вроде… сберегательных касс, – объяснила я. – Потом оказалось, что контрабанда, бутлегинг и прочее приносят больший доход. И кассы мигом оказались в руках преступников. Те принимают в свои ряды только соотечественников, потому что больше им доверяют, а не… не став американцем, тебе в Америке нечего делать, поэтому молодежь уходит в бунды. Разве у вас в России так не бывает?

Мои русские переглянулись.

– Вы что-нибудь поняли, Андрей? – беспомощно осведомился Щербаков.

– Кажется, да, – неуверенно пробормотал Заброцкий. – У нас во Владивостоке попадались китайские банды. Их еще «тройками» называли почему-то. Немного похоже. Но те были из ханьцев, и с ними быстро справлялись. А тут, похоже, полиция их боится больше, чем они – полицию.

Я переводила взгляд с одного русского на другого и обратно. До меня медленно, с большим скрипом доходило, что они действительно не понимают.

– А как бы вы с ними, простите, боролись? – полюбопытствовала я, просто чтобы подтвердить свою догадку.

– Для начала, – Заброцкий с азартной миной принялся загибать пальцы, – пригнал бы в город терроргруппу… нет, лучше уж сразу пару штурмбатальонов.

– Достаточно, – устало выговорила я. – Спасибо, я поняла.

А что тут не понять? Все проблемы решаются грубой силой. Русский медведь. Отличный образ, кстати.

На лестнице Щербаков принюхался и на минуту остановился, поводя носом, но комментировать не стал, чему я была до слез благодарна – воняло там до небес всем, чем может вонять в таком месте: выпивкой, перегаром, застарелым табачным дымом, потом, блевотиной и еще много чем, сливавшимся в один могучий удар по обонянию.

Однако номер, несмотря на мои недобрые предчувствия, оказался почти шикарным. Неказистый вид из окон надежно скрывали плотные атласные портьеры, широкая, как футбольный стадион, кровать застелена чистым бельем – что еще нужно человеку от гостиницы?

– Что ж, господа, – произнесла я, наслаждаясь эффектом, – устраивайтесь.

Вашингтон, округ Колумбия, 25 сентября 1979 года, вторник. Сергей Щербаков

– Да, – протянул я, – это, конечно, не «Ориент».

Действительно, не «Ориент». Такого аляповатого ало-золотого декора мне не доводилось видеть с тех пор, как меня пригласили в заведение мадам Богачевой (если кому-то будет интересно, то с тех пор я зарекся посещать дам полусвета даже по рекомендациям самых надежных коллег). Впрочем, если тут берут недорого и кормят… Кстати, а как здесь кормят?

– Сударыня, – обратился я к Кейт – называть ее «офицер Тернер» казалось мне глупым, несмотря на все ее заверения в обратном, – я не обратил внимания – где в этой гостинице ресторан?

– Тут нет ресторана, – ответила наша провожатая, критически озирая обстановку. – Только бар.

Заброцкий присвистнул, но говорить ничего не стал, памятуя, очевидно, ночевку на кухне. Нечего привередничать.

Не найдясь с ответом, я засунул свой чемодан под кровать и огляделся снова. Слава всем святым, тут есть хотя бы ванная – я не удивился бы, не обнаружив и ее. Впрочем, что за барские замашки? Соединенные Штаты – держава не из первых; не чудо, что народ здешний живет бедновато. Зато телевизор в номер поставили. Интересно, за каким, простите, чертом? Я всегда думал, что люди ездят из города в город или отдохнуть, или по делам. И в том, и в другом случае убивать время, просиживая перед телевизором, просто глупо.

Мой более непосредственный коллега уже вовсю перебирал кнопки настройки.

– Не ищите, – посоветовала Кейт. – В такой час, да еще по этим каналам, ничего интересного не будет.

– Тогда зачем такое телевидение, которое ничего не показывает? – озлился Андрей, убеждаясь, что говорят ему чистую правду. На мутном экране здоровенный мужик с дубиной в руках подпрыгивал враскорячку на ровненьком газоне. Кажется, это была какая-то местная спортивная игра.

– О, – оживилась Кейт, – Командующий играет.

– Кто? – привычно переспросил я.

– Простите… – Кейт смутилась. – Это наша национальная гордость, один из лучших бейсболистов, Фидель Кастро. У него такое прозвище – Комманданте, по-испански…

– Командующий, – показал эрудицию мой товарищ. – А почему по-испански?

– Он с Кубы, – пояснила Кейт. – Испанский – его родной язык.

Я было хотел спросить, почему испанец Кастро – национальная гордость США, но смолчал: нечего лишний раз обострять отношения с хозяевами. Еще не хватало, чтобы доведенная до отчаяния Катя побежала к начальству в слезах. Полагаю, после этого мы недолго прорасследуем дело фон Садовица. Как раз до следующего рейса на Питер.

Показали Командующего крупным планом, но лица его я так и не увидел – все скрывала кустистая черная борода, как у Шамиля на картинке из учебника истории, – очевидно, фирменный знак игрока.

– Что ж, – проговорил я, – если не будет других идей, я бы предложил вначале пообедать, а следующим этапом приступить собственно к работе. А то мы уже почти сутки в Штатах, а пока еще ничего не сделали.

– Я – за! – отозвался из-за телевизора Заброцкий с таким энтузиазмом, что ясно становилось, насколько его недокормили за завтраком.

– Где предложите нам перекусить на этот раз? – поинтересовался я у Кейт.

Та глянула на меня несколько странно, словно я пытался ее чем-то обидеть.

– Если вы не потребуете лягушачьих лапок, – саркастически промолвила она, – то где угодно, хоть в гостиничном баре.

– Лягушачьи лапки надо есть в Париже, – просветил я ее. – Или в Ницце. Но я думал, бар – это место, где только пьют?

– Пить, не закусывая, – российский обычай, – усмехнулся Андрей, поднимаясь с колен и отряхивая брюки. – Если нам предлагают есть в баре – значит, там есть чем набить желудок. Я верно излагаю, офицер Тернер?

Вашингтон, округ Колумбия, 25 сентября 1979 года, вторник. Кейтлин Тернер

В баре было сумрачно и по случаю дневного времени пусто. Мы с удобствами расположились вдоль стойки – мои подопечные долго устраивались на барных стульях, бормоча что-то о канарейках и курятниках. Я сделала заказ и в ожидании бургеров принялась оглядываться. Не самая гнусная дыра в городе, но Щербаков был на удивление прав – сюда явно приходят не жрать, а надираться. Правда, оба русских решительно отказались и от прохладительного (тут я их понимала – сентябрь в Вашингтоне не самый жаркий месяц), и от пива, чем вызвали презрительную усмешку бармена, а попросили вначале чаю, а потом, после краткого совещания, передумали и согласились на кофе. Когда я спросила, почему, Заброцкий пояснил: «Когда я вижу чайный пакетик, у меня делаются судороги». Щербаков еле слышно промычал нечто насчет растворимого кофе, но тут зажурчала кофеварка, и вопрос отпал сам собой.

– Сразу о делах начнем, – спросила я, осаживая свой разбушевавшийся темперамент, требовавший немедленно закатить скандал в пользу настоящего английского чая, – или подождем еды?

– Сытое брюхо, – поднял палец Заброцкий, – гораздо восприимчивее к учению.

– Так что если это недолго… – вступил Щербаков.

– Уже несут, – перебила я его.

Бармен ловко пристроил перед нами по тарелке. Я вцепилась в свой гамбургер, как кошка в мышь, и с наслаждением откусила. Вкусно, черт побери! Особенно когда сидишь на перманентной безденежной диете. Если русские гости и дальше будут оплачивать мои обеды, я здорово сэкономлю. И еще больше разъемся. Ну ничего, похудеть всегда успеется.

Только одолев свой бургер до половины, я обратила внимание, что гости до сих пор сидят над тарелками.

– А что же вы не кушаете? – спросила я, с сожалением откладывая обкусанный бургер.

– Я пытаюсь понять, – проговорил Щербаков, покручивая завернутый в салфетку бургер в руках, – с какой стороны подступиться к этому… блюду. На мой взгляд, оно больше всего похоже на теннисный мячик.

– Берете, – раздраженно ответила я, – и кусаете. Сбоку. Вот так.

– Так?

Заброцкий, набиравшийся духу, чтобы запустить в благоухающий жареным мясом бургер зубы, решительно разинул рот, и… гамбургер взорвался.

То есть это мне так показалось. Потому что сидела я лицом к парню, и весь соус, весь салат, вылетевшие из сдавленного мощной рукой бургера, оказались на мне. Или почти весь, потому что Заброцкий тоже походил на жертву катастрофы.

Немая сцена.

Я оглядывала свой новенький пиджак, свою белоснежную блузку – знает хоть один из этих мужланов, чего стоит эта белизна, когда краны подтекают ржавчиной? Да я от отбеливателя рак кожи скоро заработаю! И из глаз моих медленно, одна задругой выкатывались крупные, как фасолины, слезы.

– Держите, – выдавила я, снимая с себя лист салата и возвращая его Заброцкому. – Кажется, это ваше.

– Правда, коллега, – высказался в мою поддержку Щербаков. – Вы все же слишком импульсивны.

Сам он явно нашел, как ему казалось, идеальный способ справиться с гамбургером – разделил его на две половинки – одну с котлетой, вторую с салатом – и с удовольствием уплетал их по очереди.

На Заброцкого страшно было смотреть. Я даже плакать перестала – испугалась, что его удар хватит. Так бедняга покраснел, что кетчупа на лице видно не было.

И тут подбежал бармен.

– Желаете заменить? – поинтересовался он как ни в чем не бывало. Словно клиенты тут каждый день вываливают на себя по бутылке «Хейнца».

Заброцкий с трудом перевел взгляд на него.

– Vodka! – прохрипел он.

– Окей, – пожал плечами бармен.

И принялся исполнять заказ.

Я уже забыла о том, что сижу, точно невеста Дракулы, в кровавых потеках. Мне было интересно, чем закончится этот злосчастный обед.

Заброцкий в некотором оцепенении наблюдал за барменом, пока тот не начал наливать водку в рюмку. Дальнейшие его действия были молниеносны и точны. Перегнувшись через стойку, он отобрал у ошалевшего бармена бутылку, утащил стакан для хайбола, держа на уровне глаз, будто заправский химик, налил туда водки – настоящего «Смирнова», безумно дорогая штука – по самый край и, не сводя с меня пристального взгляда, выпил. Не отрываясь. В три глотка.

Я зажмурилась. Потом открыла глаза. Заброцкий все еще сидел прямо. У него даже взгляд не осоловел.

– Spasebo, – произнес он, возвращая бутылку бармену. – Вот так обедают у нас в Сибири. А теперь еще две таких же гранаты.

– Two more burgers, – перевела я автоматически.

Заброцкий достал платок и принялся старательно утирать физиономию. На меня он старался не смотреть. Воцарилось угрожающее молчание.

– Скажите, – робко спросила я, пытаясь реанимировать беседу, – давно хотела узнать, зачем водку наливают в самовар?

Заброцкий поперхнулся.

– Куда?!

– Это делают зимой, – невозмутимо объяснил Щербаков, отправив в рот расчлененные остатки бургера. – И не наливают, а складывают. Дело в том, что зимой в России все, в том числе и водка, замерзает, поэтому покупатель получает ее в виде куска льда, который, придя домой, растапливает… в самоваре.

Я переводила взгляд с одного русского на другого, медленно осознавая, что надо мной в очередной раз подшутили. Нет, все же надо будет их пристрелить. При следующей же выходке. Потому что долго сердиться на этих клоунов невозможно. Даже если вспомнить, что один из них служил в знаменитом Северном полку… Если не врет.

Вашингтон, округ Колумбия, 25 сентября 1979 года, вторник. Сергей Щербаков

Из-за цирка, устроенного моим коллегой в баре, начало продуктивной работы пришлось отложить почти на час – пока Андрей переодевался в номере, а мы ждали его внизу под любопытными взглядами портье, пока ездили на квартиру к Кейт, чтобы та смогла сменить платье. Одним словом, в главное управление полиции города, названного именем одного из самых удачливых мятежников в истории, мы попали ближе к концу рабочего дня.

Как гордо гласила табличка, здание было заложено в 1946 году, но о дате завершения строительства там умалчивалось – полагаю, вполне благоразумно, потому что длилась стройка не один год, если судить по разнобою архитектурных стилей. Похоже было, что начинали возводить нечто в духе немецкой «нойе бауарт», но по ходу дела перекраивали проект то в сторону функционализма, то обратно в социалистический монументализм. В результате перед нами предстал настоящий ублюдок градостроительства – уродливый и жизнестойкий. Над входом тянулась надпись аршинными буквами сусального золота – «Служить и защищать». Неплохой девиз для полиции.

– Еще раз добро пожаловать, коллеги! – с фальшивым весельем возгласила Кейт, выпуская нас из своего маломерного авто.

– Очень приятно, – отозвался я. – Надеюсь, здесь нам не придется толкаться среди просителей?

– Нет! – возмутилась Кейт. – Здесь вы наши товарищи по ремеслу. Пойдем через служебный вход, вон туда.

Из полудюжины стеклянных дверей открыты были только три – одна с правого края, две с левого. При первом приезде мы заходили слева, сейчас пошли направо.

В вестибюле, мрачноватом, несмотря на светло-зеленый окрас голых стен, стоял странный агрегат, который я вначале по недомыслию принял за рекламную тумбу, неизвестно по какой надобности здесь установленную. Наклеен на нее был огромный плакат с картонным стаканом, кажется, пива. Но мисс Тернер, проходя мимо, предложила нам «чего-нибудь выпить».

– Пиво? – немедленно осведомился Андрей – очевидно, плакат глянулся и ему.

Тернер как-то странно на него глянула.

– Коук, – ответила она не совсем понятно.

– Что-что? – переспросили мы хором.

– Кока-кола, – расшифровала наша провожатая. – Вот.

Ее тонкий пальчик безошибочно уперся в тумбу.

– Хочу! – радостно завопил Андрей. – Я слышал, все американцы пьют кока-колу. Ужасно хочется попробовать.

– А вы, Сергей Александрович? – вежливо поинтересовалась госпожа Кейтлин, уделив моему коллеге не слишком добрый взгляд – наверное, припомнила его водочную эскападу.

– Нет, – так же вежливо ответил я. – Спасибо, что-то не хочется.

На самом деле мне довелось попробовать этот так называемый «нектар богов» на Аляске, и воспоминания у меня остались крайне нелестные. Впрочем, пусть Андрей сам убедится, что в чужом дому не медом поят.

А вот насчет рекламной тумбы я ошибся. Вместо того чтобы вести гостей в какое-нибудь заведение – слышал я, что шипучими напитками у них торгуют в аптеках, и не только слышал, а самолично проверил в городе Джуно, – мисс Тернер уверенными шагами подошла к этой самой «тумбе», покопавшись в сумочке, вытащила горсть монет и одну за другой начала бросать в узкую щель где-то между пузырьками на плакате.

– Простите, мисс Тернер, – поинтересовался я, – а что вы делаете?

– А вы никогда не видели… э… коук-машин… это будет…

– Я понял, – любезно избавил я ее от переводческих мучений. – А зачем такая штука придумана, вы не объясните?

Тумба загудела натужно раз, другой, третий. Мисс Тернер прошептала себе под нос что-то забористое, подумала секунду, сняла туфельку и прицельно пнула аппарат. Машина фыркнула и вышвырнула в подставленные руки Кейтлин бутылку с осиной талией.

– Прошу! – с торжеством возгласила наша провожатая, передавая бутылку Андрею. Тот воззрился на нее в недоумении.

– А что вы на нее так смотрите? – спросила Тернер. – Открываете и пьете. Я правильно говорю?

– Правильнее было бы «открывайте и пейте», – заметил я. – Так вы мне не ответили.

– Что, прямо так из горла и пить? – возмутился Андрей. – Это… бескультурье какое, матка боска.

Однако искать стакан он не стал, а, откупорив бутылку складным ножом, приложился к горлышку. Я, затаив дыхание, ждал.

После первого же глотка спутник мой подавился, раскашлялся, изо рта у него пошла коричневая пена, и он поспешно отнял бутылку от губ, чтобы не облиться вконец.

– Тьфу! – с чувством вымолвил он. – Издевательство!

– Вам не нравится? – изумилась мисс Тернер.

Велика сила женских взглядов – Андрей прекратил отфыркиваться, критически оглядел бутылку, сделал еще один осторожный глоток и прислушался к своим ощущениям.

– Ну… наверное, к этому можно привыкнуть, – признал он, но как-то неуверенно.

– Только не пробуйте, – отсоветовал я ему. – А то пристраститесь еще. А фосфорная кислота даже с сахаром для здоровья не очень полезна.

– Тьфу!

Когда Андрей избавился наконец от злополучного национального напитка Америки, я напомнил нашей спутнице:

– Мисс Тернер, вы мне так и не объяснили, для чего эта машина придумана?

– Для продажи кока-колы, – объяснила Кейтлин терпеливо, словно идиоту.

– Это я понял, спасибо, – не отступал я. – А зачем нужна машина для продажи кока-колы? Разве человек не справился бы?

– Но машина же лучше! – Похоже, мисс Тернер просто не понимала вопроса.

– Чем лучше? – переспросил я. – Если я не ошибаюсь, ваша страна страдает от безработицы. Разве не разумней было бы усадить здесь человека, чтобы тот торговал лимонадом, а заодно и всякой галантереей, а вместо машины, которая делает то, что под силу человеку, придумать машину, которая делает то, что человеку не под силу. Ну, хотя бы…

– Хотя бы холодильник для этой кока-колы, – мрачно буркнул Андрей. – Может, холодная она была бы не такая приторная.

Я посочувствовал товарищу. После американского кофе и булочек с котлетой мне тоже хотелось пить. Сюда бы бутылочку «Вод Лагидзе», сливочных, моих любимых. Хотя бывавшие в Тифлисе коллеги уверяли, что бутылочные воды отличаются от разливных, как гербарий от букета.

Кабинет нашей американки располагался в том же убогом коридорчике, где мы ее встретили – или она нас, смотря как поглядеть, – рядом с массивной дверью главы отдела по связям с общественностью. По другую сторону размещалось такое же полное народу помещение, как в утреннем участке, только здесь посторонних не было, а виднелись лишь форменные рубашки и мундиры.

Чтобы разместиться в кабинете Кейт, мне пришлось стащить стул из общего рабочего пространства, наверное, иначе не могу назвать, а для Андрея – высвободить угол стола, заваленного какими-то папками. Мой коллега уверял, что ему так вполне удобно, но я приметил, что всякий раз, поднимая голову, он невольно горбится, опасаясь приложиться головой к навесному шкафчику.

– Что ж, господа, – заученно-приветливо проговорила Кейт, когда мы расселись, – чем же может помочь вам полиция округа Колумбия?

– Позвольте, – я не менее приветливо помахал рукой в сторону своего товарища, – вначале моему коллеге обрисовать вам суть дела, которое мы расследуем.

У Андрея хватило совести уделить мне благодарный взгляд, прежде чем распускать хвост. Впрочем, излагал он кратко и по существу, не отвлекаясь на хвастовство. Когда он закончил, Кейт покачала головой.

– Простите за прямоту, – заявила она, – но вы зря прилетели в Америку.

– Почему? – удивился Андрей.

– Для начала – потому что я не вижу в этом деле ни единой зацепки, – Кейт загнула мизинец. – Потом – вы обратились в полицию. А надо было – в ФБР или АНБ. Сомневаюсь, чтобы эти стали с вами делиться информацией, но есть она разве что там. – Безымянный палец. – И в-третьих – бумаги, которые вы привезли, обязуют к сотрудничеству только полицию округа Колумбия. Стоит вам отъехать от столицы на несколько миль – и они превращаются в… э… бумагу для заметок. – Средний палец.

Мы с Андреем переглянулись. Задача, казавшаяся такой простой, внезапно обернулась неким аналогом подвигов Геркулеса. Всех двенадцати.

– Ну, – начал я, – я бы не смотрел на ситуацию так мрачно. Во-первых, – пришла моя очередь загибать пальцы, – у нас есть кое-какие улики. Во-вторых, большую часть нужных нам сведений можно получить через… – Тут я осекся. Когда живешь в единой стране, начинаешь некоторые вещи принимать как данность. – Ведь у вас есть общий полицейский архив?

– Если я вас правильно поняла, то нет, – ответила Кейт, – но многие сведения хранятся централизованно.

– Вот они нам, думаю, и пригодятся, – я все же загнул палец. – Ну и в-третьих, хотя наши бумаги действительно обеспечивают нам сотрудничество только полиции округа… – какая-то дальняя извилина моего мозга все еще прикидывала, кому мы обязаны столь дивной свиньей. Наверное, фон дер Бакену… Хотя он вряд ли следил за всем самолично. Отдал приказ по своему разумению, не замутненному знакомством с иноземными обычаями. А какой-то служака исполнил, что велено, до буквы. «Столичной полиции» – значит, «столичной полиции», и ни верстой за околицу!

– …Я все же надеюсь, что ваши органы охраны порядка окажут нам содействие, – докончил я.

– Крайне сомнительно, – фыркнула Кейт. – Но попробуйте. А что вы говорили об уликах?

– Ну, для начала у нас есть портрет подозреваемого, – ответил Андрей, примостивший на коленях сумку с бумагами и теперь увлеченно ее потрошивший. – А также серийный номер пистолета, послужившего орудием убийства.

Кейт зажмурилась.

– Господа русские полицейские, – выдавила она, – и что вы намерены делать с такими уликами?

– Искать, – отрубил Андрей. – Я согласен, что просеивать все население Соединенных Штатов в поисках этого липового Гильермо Мартина – занятие неблагодарное. Но найти пистолет…

– Довольно затруднительно в стране, где оружие может носить каждый, вы не находите? – язвительно поинтересовалась Кейт.

– Не нахожу, – ответил Андрей.

– Видите ли, Кейт, – я решил вмешаться и прекратить перепалку, – мы считали, что это простая, чисто механическая задача – отследить, куда попал данный пистолет. Сначала партия, потом – торговая фирма, закупившая ее, потом – магазин, потом – покупатель. Я не верю, что у вас нет контроля за продажей оружия.

– Ну, контроль есть, – признала Кейт. – Чтобы купить оружие, надо получить лицензию в полиции.

– Вы не находите, что это сильно упростит нашу работу? – полюбопытствовал я, не скрывая иронии.

– Ничуть, – Кейт усмехнулась в ответ. – Ну, найдем мы с большими усилиями некоего Джона Доу или даже Джейн Доу, а та нам заявит, что у нее этот пистолет украли. Воры. Полгода назад.

– И она не обратилась в полицию? – усомнился Андрей.

– Обратилась! – фыркнула Кейт. – А полиция ничего не нашла. И что будете делать тогда?

– Я лично подверг бы эту миссис Доу медикаментозному допросу, – ответил я, – но у вас это, кажется, запрещено?

– Категорически, – подтвердила Кейт с каким-то странным выражением лица.

– А кроме того, отрицательный результат – тоже результат, – закончил я. – Значит, организаторы убийства – профессионалы не хуже самого убийцы. Но в этом я сомневаюсь.

– А еще есть рутений, – напомнил Андрей.

– Что-что? Этого слова я не знаю, – пробормотала Кейт.

Мы на два голоса объяснили, что такое рутений и кто его закупал в последнее время.

– «Стадлер» и «Три „Эм“»? – недоверчиво переспросила американка. – Знаете, я всегда подозревала за русскими склонность к мании величия. Вы представляете себе, чего будет стоить просто побеседовать с представителем «Стадлера»?

– А что, они за это берут деньги? – заинтересовался Андрей.

– Я фигурально! – огрызнулась Кейт. – Без ордера с вами просто никто разговаривать не станет.

Мы с Андреем переглянулись.

– С нами – безусловно, а вот с вами… – осторожно предположил я.

– Именно с нами, – подтвердила Кейт.

Мы переглянулись еще раз. Я едва заметно кивнул Андрею – это означало «юноша, расхлебывайте». Мой напарник поджал губы – «сил моих нет»

– Э… – Я прокашлялся. – Тогда предлагаю действовать в трех направлениях. Подать запросы на поиск пистолета и преступника по фотографии.

– Кстати, а откуда у вас фотографии? – поинтересовалась Кейт, явно радуясь возможности не расписываться в своем бессилии перед богатыми мира сего.

– К форме запроса на получение визы прилагается фотокопия паспорта, – блеснул эрудицией Андрей. – Фотокопию этой копии нам прислали из воздушного порта, где этот господин оформлял визу.

– Оформлял в аэропорту при въезде? – без нужды переспросила американка. Андрей кивнул. – А какие еще направления?

– Обратиться за помощью в ФБР и… как вы сказали? Из головы вылетело, – извинился я. – Про ФБР у нас как-то наслышаны, а…

– А-эн-бэ, – продиктовала Кейт. – Агентство национальной безопасности.

– Это вроде нашего УПБ? – радостно предположил Андрей.

– Нет! – возмутилась Кейт. – Ну, то есть да, но все равно нет.

– Не совсем понятно, но допустим, – вернул я беседу в старое русло. – И третье – подходим к проблеме с другого конца.

Этой идеей я с Андреем еще не делился. Собственно, она пришла мне в голову сегодня, покуда он сражался с американской бюрократией.

– Помните, кто нам больше всех помог в Риге? – подсказал я в ответ на его удивленный взгляд. – Профессор Мережинский. Вот я и подумал – не стоит ли переговорить с его американскими коллегами?

– Стоит, – решительно кивнул Андрей.

– Вот таков наш план вкратце, – заключил я. Кейт побарабанила ногтями по столу.

– Пойдемте, – вздохнула она.

Глава 17

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

25 сентября 1979 года

«На вчерашних дебатах по вопросу о налоговом законодательстве в палате представителей конгрессмен от штата Пенсильвания Генри Б. Пайпер выступил с резкой критикой экономической политики администрации Форда. «Меры, якобы направленные на снижение безработицы, – заявил он, – плодят нахлебников на шее федеральной власти, и ради их прокормления прекраснодушные мечтатели из окружения президента собираются задавить налогами все предприятия страны, еще приносящие прибыль. Больше того – сбор налогов требует все большего усиления той самой федеральной власти, которая их устанавливает. Этот закон ввергает страну в мальстрем централизации, на дне которого нас ждет социалистическая диктатура!» На этом дебаты были прерваны, чтобы восстановить порядок в зале. Следует напомнить нашим читателям, что в начале президентского срока конгрессмен Пайпер был одним из наиболее верных соратников Форда, несмотря на различие их взглядов на экономическое развитие Соединенных Штатов…»

Вашингтон, округ Колумбия, 25 сентября 1979 года, вторник. Кейтлин Тернер

Я никак не могла решить: я больше завидую этим русским или ненавижу их. Визу они оформляют в аэропорту при въезде. У полиции, видите ли, есть общая база данных! Хоть плачь от обиды. Так и представляешь себе – вот я звоню в этакий архив, и мне оттуда докладывают: «Последнее убийство в вашем районе совпадает по почерку с работой Кровавого Билла Бонка, две недели назад отпущенного на поруки». Иду, ловлю Кровавого Билла, а тот еще нож не отмыл. И дают мне оплаченный отпуск на две недели, и сажусь я на самолет, и лечу в Париж, и оформляют мне визу в аэропорту.

Сволочи.

Ладно, думаю, пусть отведают наших харчей. Как у них говорят – «почем фунт лиха»? Я им сейчас устрою торговлю лихом вразвес.

– Пойдемте, – и улыбка у меня при этом до ушей, как у ошалелой жабы.

– Пойдемте, – отвечает Щербаков.

Мы спускаемся в наш департаментский архив. В мой самый страшный кошмар. Мне здешние полки ночами снятся.

Встретила нас Джейн. Как ее фамилия, я давно забыла. По-моему, она ее сама не помнит. А что поделаешь – она вообще почти ничего не помнит, склероз. Возрастное это у нее. И климактерическое. Единственное, чего Джейн не забывает никогда, – это где что лежит на ее ненаглядных стеллажах.

– А, офицер Тернер.

Не любит меня Джейн. Она женщин вообще недолюбливает. Зависть в ней говорит, в грымзе старой.

Представила я ее своим русским, обойдясь без фамилии. И тут Щербаков меня удивил. Он как-то оценивающе глянул на нашу Джейн, когда она отвернулась на секунду, состроил на лице самую вежливую мину, нас с Анджеем решительно отодвинул и интимным голоском заявил на своем школьном английском:

– Мисс Джейн, мы с коллегой Заброцким были бы вам безмерно признательны за помощь…

И понеслось! Через пять минут они с Джейн уже чуть не под ручку скрылись за стеллажами, а мы с коллегой Заброцким остались пялиться друг на друга, как два идиота.

– Знаете, Кейт, – проговорил наконец Анджей, – давайте выйдем.

– Зачем? – окрысилась я.

– Не будем мешать Сергею, – он махнул рукой в сторону полок. – Похоже, он из этой малоприятной особы сможет выжать больше, э, сотрудничества, чем мы с вами вдвоем.

– Не замечала в вашем коллеге таких склонностей, – фыркнула я.

– К лицедейству? Так это его работа, – ответил Анджей. – Он ведь знаете кто? Агент охранки. Он должен уметь все. И ловить, и убеждать, и разоблачать.

– Вы его давно знаете? – поинтересовалась я.

– Лично – неделю, – ответил Заброцкий. – А так – четыре года. Он спас моего брата на Аляске.

– А кем был ваш брат? – против воли заинтересовалась я.

– Летчиком, – улыбнулся Заброцкий. – Это у нас семейное, с деда повелось: все Заброцкие – летчики-истребители. Его над Аляской ваши сбили. А Щербаков отправился на его поиски со своим взводом. Его за это потом уволили с понижением в чине. А он, оказалось, пошел в Третье управление.

– Надо же, – покачала я головой. – Интересная какая судьба.

– У Сергея или у брата? – ухмыльнулся Анджей.

– У вас тоже, – вздохнула я.

– А разве у вас не интересная? – полюбопытствовал он.

– Что тут интересного? Родилась, училась, работала, – фыркнула я и мрачно добавила: – Умерла. Никем не оплаканная.

– Ну да! – не поверил Заброцкий. – Неужто у вас нет семьи?

– Вы же видели мою квартиру? – раздраженно огрызнулась я. – По-вашему, там есть место для толпы ребятишек?

– Нет, я имел в виду – родители, свойственники всякие, – уточнил Анджей.

– Родители? Так они живут в Спрингфилде, – пожала я плечами.

– Где это? – переспросил мой поляк.

– В Монтане, – уточнила я.

– Это же на другом конце страны! – изумился чему-то Заброцкий.

– Ну и что?

– Это… ненормально!

– Почему?

Диалог наш быстро приобретал оттенок идиотизма. Заброцкий явно тоже это ощутил.

– У нас привыкли, что дети остаются там, где жили их родители, – объяснил он. – Мы с Сергеем – скорее исключения из правила. Он – отрезанный ломоть, кадровый военный, а я… я же младший в семье, без программы репатриации. Ну, вам это неинтересно. В общем, иначе я бы не попал в университет.

Вот придурок! Другой бы на его месте радовался, что нашел свое место, а этот грустит, что дома не остался. В родной тайге. Бедный мальчик. Который водку стаканами глушит без закуски.

– Большая у вас семья? – спросила я, чтобы не молчать.

– Да не очень, – признался Анджей. – Дюжина человек наберется.

– Сколько?! – взвыла я от неожиданности. Мне начало казаться, что мне опять дурят голову. Но Заброцкий не шутил.

– Значит, отец с мамой, – принялся он перечислять, – я, Янусь – брат мой, он летчик, Крыся…

Меня хватило только на то, чтобы икнуть.

– Кристина, – сжалился Анджей. – Сестренка.

– Это пятеро, – мстительно заметила я. – А еще?

– Еще дядя Збых, отцов брат, – продолжил Заброцкий, – тетка Янина, еще двоюродные мои братья, их двое, потом мамина сестра, тетка Гертруда, потом бабушка…

Голова у меня шла кругом.

– Это у вас столько родственников?! – недоверчиво переспросила я. – И вы с ними со всеми постоянно общаетесь?

– Нет, – виновато признался Анджей. – С теткой Гертрудой мама не разговаривает. Так что мы с ней видимся, только если столкнемся у бабушки.

Не знаю, что я бы сказала ему насчет тетки Гертруды, но тут дверь распахнулась и оттуда вышел Щербаков, несколько смущенный и без нужды смахивающий невидимые пылинки с воротника.

– Просто удивительно, – заметил он, ни к кому не обращаясь, – сколько нерастраченной нежности в этой женщине. Я попытался убедить ее, что она зря проводит тут свои лучшие годы. Ей бы гувернанткой работать, дети бы в ней души не чаяли.

Я оперлась о стену. Хорошая такая стена, прохладная. Главное, крепкая, так что я не упаду.

– Лучше скажите, чего вы добились, – потребовал черствый Заброцкий.

– Ну… – Щербаков торжествующе улыбнулся. – Мы подали запрос на поиск упомянутого Гильермо Мартина, а также пистолета «беретта» с нашим серийным номером. Скорее всего пустая затея, но начинать с этого надо. Правда, ответ будет не раньше чем вечером в четверг, а скорее утром в пятницу. Так что завтрашний день мы можем смело потратить на обивание порогов.

Заброцкий непонимающе поднял брови.

– Сначала ФБР, потом АНБ, – напомнил ему Сергей. – А послезавтра пошерстим, как вы, Андрей, выражаетесь, химиков.

– Тогда вы поедете в гостиницу? – с надеждой поинтересовалась я.

Мне очень хотелось сбросить этих русских со своей шеи и пойти домой отпиваться кофе и успокаивать нервы.

– Если вы будете столь добры… – затянул свое вежливый Анджей.

– Поедем непременно, – отрубил Щербаков.

Вашингтон, округ Колумбия, 25 сентября 1979 года, вторник. Сергей Щербаков

Обратная дорога в гостиницу заняла у нас несколько больше времени, чем путь в управление – зачем-то перекрыли улицу, и Кейт, с почти истерическим ужасом отклонившей предложение просто оставить машину у обочины, пришлось с тихими богохульствами искать в округе охраняемую стоянку, а нам – тащиться от стоянки пешком.

По дороге я заметил странную надпись, выведенную масляной краской на голой бетонной стене какого-то пакгауза: «Ya! Shub-Niggurath lives!», и чуть пониже «Cthulhu for President!». Что-то смутно знакомое почудилось мне в этих диких звукосочетаниях, но я не мог понять, кому в голову пришло тащиться в столь странное место с ведерком и кистью.

Кейт же шарахнулась от стены, словно та готова была на нее обрушиться.

– Что, мисс Тернер, это подпись здешних бомбистов? – шутливо поинтересовался я.

– Хуже, – мрачно ответила наша американка.

– Куда уж хуже?

– Это подпись «студентов Аркхема», – ответила Кейт. Преодолевая видимое отвращение, она подошла к стене, принюхалась и облегченно вздохнула.

– Слава богу, это только краска. Вообще-то полагается добавлять в нее кровь козла.

– Какая-то сатанинская секта? – поинтересовался Заброцкий.

– Если бы, – Кейт покачала головой. – Любители литературы.

В голове у меня со щелчком замкнулось реле.

– Лавкрафт, – произнес я.

– Именно. В послевоенные годы, когда его начали принимать всерьез, он стал… э… культовым писателем. Во всех смыслах слова. И до сих пор отдельные вечные студенты пожилых лет собираются ночами и призывают Великих Древних. Думаю, он в гробу вертится от того, что сотворили из его рассказов.

Я смолчал. В России Лавкрафт пользовался известностью в основном в декадентских кругах.

Несколько шагов мы прошли в тишине, потом Заброцкий не выдержал:

– Простите, Кейт, а где эти ваши сектанты-читатели берут в городе козлов?

– Ну как же, – американка зловеще улыбнулась. – Хватают на улице какого-нибудь козла…

Секунду Андрей непонимающе смотрел на нее, потом поспешно извинился и отбежал за угол. Вернулся он через минуту, бледный и необычайно задумчивый.

– Полиция, как я понимаю, здесь бессильна, – заметил я небрежно.

– А за что их привлекать? За ущерб муниципальной собственности? За вивисекцию? – Кейт всерьез удивилась.

– За козлов, – ожесточенно ответил Заброцкий. – На улице.

– Господи! – Кейт рассмеялась. – Я же не всерьез. Хотя… пара случаев была, но этих мы привлекли. А насчет козлов – я просто пошутила.

Андрей одарил ее совсем не влюбленным взглядом.

Я искоса глянул на нашу провожатую. С каждым днем она все больше напоминала мне Вергилия. И каждый раз, как мне казалось, будто мы перекинули мостик через бездну непонимания, под ногами открывалась новая расселина. Похоже, Кейт действительно считала, что этих людей не за что казнить и незачем ссылать.

Кейт довела нас лишь до дверей отеля, поспешно распрощалась и удрала – полагаю, ей все же было страшновато оставлять авто без присмотра. А мы с Андреем поднялись в номер.

Едва мы вошли, мой коллега без сил рухнул на кровать. Для меня там места уже не оставалось, и я занял кресло.

– Который сейчас час в России? – лениво поинтересовался Андрей.

– Двенадцатый, – ответил я.

– Ночи?

– Утра, – поправил я и, к стыду своему, вдруг сладко зевнул.

– Совершенно суточные ритмы сбились, – пожаловался Андрей.

– Тогда предлагаю ложиться спать, – выдвинул я идею. – Если вы не забыли, завтра с утра за нами заедет Катерина Ивановна, и мы отправляемся обивать пороги Федерального бюро расследований.

Пока Андрей сладострастно плескался в ванной, я от скуки включил телевизор, подумав при этом, что надо бы где-то разжиться местной прессой. Экран немного подумал, прежде чем разгореться. Из-за стекла на меня глянули огромные зеленые глаза, утопающие в желтой шерсти, и садистски-ласковый женский голос попытался внушить мне, что «меховушка – лучший друг ребенка».

– Нет уж, – возмутился я вслух. – Не надо моим детям таких друзей!

Пощелкав кнопками, я убедился, что смотреть нечего, и передал эстафету у телевизора вышедшему из ванной Андрею – тот захотел проверить мой вывод сам.

Когда я вернулся в комнату, чистый и размякший, я обнаружил своего коллегу мирно храпящим. Телевизор работал: две разбитные девахи в клетчатых рубашках и мужских штанах тихонько распевали что-то из местной эстрады. Я подумал, не оставить ли их щебетать – мне лучше засыпается под музыку, потом решительно выключил аппарат. «Еще кошмары привидятся», – пробормотал я и заснул, едва моя голова коснулась подушки.

Вашингтон, округ Колумбия, 26 сентября 1979 года, среда. Анджей Заброцкий

Честно говоря, первый раз в жизни сплю на шелковом белье. Если быть откровенным до конца, то шелк вискозный, но все же… К сожалению, особого удовольствия сие занятие не доставило. Слишком уж многие на нем до меня спали, а также, как выразился Сергей, «предавались иным занятиям». Большую часть этих занятий можно было восстановить по запахам, пропитавшим матрас.

Не то чтобы меня это сильно волновало – на хлюпающей под пузом кочке воняет похуже, – но вот фантазию мою ароматы эти провоцировали изрядно. И чем ближе к утру, тем более фривольный оттенок приобретали мои полумечты-полусны.

Вот мы с офицером Тернер перешли на «ты» – Кейт, просто Кейт, – и я приглашаю ее в бар, где еще вчера заприметил в углу замечательный красный диванчик, заказываю нам что-нибудь прохладительное и – она ведь курит, на кухонном столе стояла пепельница, или это для гостей? – сигару с гашишем, а потом протягиваю руку к пуговке костюмчика… и получаю в лицо полный стакан мартини со льдом. Это неприятно, особенно когда лед за пазуху попадает.

Я дрыгнул ногой, пытаясь отпихнуть непрошеное ощущение, перевернулся на другой бок и закутался поплотнее. Не помогло. Мои подсознательные мечты наглели все больше и больше. Доктора Адлера на них нет!

Кончилось это тем, что проснулся я наполовину невыспавшийся, зато с абсолютно идиотской улыбочкой до ушей, едва не натянул майку задом наперед и, прискакав к ванне, обнаружил, что из-за двери уже доносится плеск воды и мурлыканье потайного агента. По-видимому, Щербаков, в отличие от меня, грешными мыслями не мучился. Везет же некоторым!

Хорошо еще, местные немцы, кто б они ни были, в отличие от рижского градоначальства, на отоплении не экономили. Иначе я бы за эти пять минут отбил перед дверью ванной такую чечетку, что паркет бы пришлось перестилать заново.

Дорвавшись наконец до воды, я снова, как вчера вечером, добрую минуту боролся со смесителем душа. Вместо привычных кранов из него торчала единственная ручка, вертевшаяся, как самолетный штурвал. Пока я с помощью вражьей техники устанавливал температуру и напор воды, меня два раза окатило ледяным душем. Хорошо еще не кипятком – вчера чуть не ошпарился.

К тому времени, когда я закончил сражение, пританцовывать начал уже Щербаков. Часы показывали десять, и Кейт – нет, пусть будет офицер Тернер, бог с ними, с мартини и сигаретами, – должна была поджидать нас внизу, чтобы отвезти в Федеральное бюро расследований.

Поездка мне запомнилась.

Такого столпотворения я не видел за всю свою жизнь – и, дай бог, больше не увижу. Сотни, нет, тысячи машин – и все они носились так, словно в полдень должен был наступить конец света, а тех, кто не успеет к этому сроку закончить все земные дела, расстреляют в полдвенадцатого.

Честно говоря, от обилия впечатлений меня потихоньку начинало мутить. Дело-то, конечно, хорошее, но сколько же можно! Все у них не как у людей. Антиподы чертовы. Или нет, антиподы – это те, кто в Австралии. А эти… симметроиды. Вот.

Я осторожно покосился на Кейт, безмятежно прокладывавшую путь в этом хаосе. Нельзя не признать, как говаривал доцент Шешковский, приняв очередное послеэкзаменационное подношение, что отдельные прекрасные представительницы прекрасной половины…

– Йес! – победно выдохнула Кейт, резко выкручивая руль.

Я углядел щель, в которую она пыталась втиснуться прямо из второго ряда, – и зажмурился, готовясь услышать звон стекол и скрежет сминаемого железа.

– Приехали.

Я осторожно приподнял веко. Прямо перед моим носом, в полувершке от лобового стекла, висело зеркало. Именно зеркало, по размерам вполне подходящее, чтобы какой-нибудь француз установил его над кроватью.

Н-да. Я на своем «патрульчике» в эту щель и передним колесом не зарулил бы. Черт, я бы сюда и на самокате заехать побоялся!

– Э-э… – озадаченно протянул Щербаков. – Мисс Тернер, а не могли бы вы найти место для стоянки чуть подальше, но с более комфортными условиями…

– …десантирования, – закончил я.

Вообще-то подобные машины стоит оборудовать катапультными креслами. Другого способа выбраться я пока не видел. Разве что продавить хлипкий пол – и по-пластунски.

– Нельзя, – отрезала Кейт. – Нам и так придется идти два квартала.

– Что ж, – я старательно изобразил тяжкий вздох. – Будем выбираться.

Процесс выгрузки был долог и мучителен. Поскольку с моей стороны вряд ли протиснулась бы даже крыса – разве что очень исхудавшая, – для выхода оставалась только одна дверь – водительская.

Каким-то чудом я умудрился перебраться со своего сиденья за руль, не угодив при этом ногой в противоугонный капкан, и уже оттуда вывалиться – вы шо думаете, шо вы как сосиски висите? Как мешки с дерьмом вы висите! – на асфальт. Щербакову пришлось хуже, поскольку переднее сиденье упорно не хотело наклоняться.

– В следующий раз, – пообещал он, высвобождая ботинок, – сзади поедете вы!

Кейт, нетерпеливо притоптывая каблучком, уже поджидала нас на тротуаре.

– И умоляю вас, господа, – напомнила она. – Это очень серьезное заведение. Постарайтесь вести себя соответственно.

Я решил, что наша провожатая действительно волнуется.

– Ну что вы, Кейт, – как мне показалось, неискренне возмутился Щербаков. – Шутить с ФБР?

Насколько я мог припомнить, данная контора была чем-то вроде фостапо, но занималась в основном уголовщиной, выходящей за пределы юрисдикции отдельного штата. Существовала она, судя по тому, чему нас учили на третьем курсе, только за отсутствием у американцев единой полицейской структуры типа нашего родного МВД.

В отличие от департамента полиции штаб-квартира ФБР, по крайней мере снаружи, выглядела сравнительно неплохо. Бетон, камень, много зеркального стекла – впрочем, я уже потихоньку начал привыкать к тому, что любовь американцев к стеклу не имеет никаких пределов, разумных или неразумных, и только тихо присвистывал, представляя, в какую же копеечку, то есть доллар, влетает отопление этой хрустальной коробчонки. Не говоря уже о том, что, случись какому бомбисту пристроить неподалеку фургончик с чем-нибудь взрывчатым, все эти стекла превратятся в великолепнейшую шрапнель.

Веселье началось внутри. С первого шага.

Всех входящих под сии гостеприимные своды – я старательно поискал надпись «Оставь надежду, всяк…» и так далее, но обнаружил только чуть менее древнее изречение «кто будет сторожить сторожей», приписанное какому-то Гуверу – заставляли проходить сквозь два устройства. Одно – обычный металлодетектор; разумная, в общем-то, мера, если не считать того, что этот конкретный агрегат был слишком уж параноидально отрегулирован. Мы с Кейт прошли его почти без потерь, зато Сергей минуты три снимал часы, выгребал из карманов всякую мелочь, демонстрировал охранникам металлические пуговицы, пока это развлечение не наскучило всем участвующим сторонам. Тогда охранники просто отвели его в сторону и общупали с помощью миноискателя.

А вот следующий механизм поверг меня в недоумение. Собственно, это было целое сооружение, сквозь чрево которого шел длинный – метра три, не меньше, – узкий и низкий коридор. Машина басовито гудела, распространяя запах озона и горящей изоляции.

Единственное, до чего я смог додуматься, – что охрана просвечивает всех Х-лучами на тот случай, если кто-то попытается пронести в желудке разобранный пистолет. Кейт же уставилась на сие сооружение почти с восторгом.

– Э-э… А для чего эта штука? – поинтересовался я.

– Это, – гордо поведала наша провожатая, – детектор взрывчатых веществ!

– Не может быть! – вырвалось у меня.

До сих пор мне доводилось подобные агрегаты видеть только в фильмах про агента бляха 007. Отзывы о них в спецлитературе сводились к трем «С»: страшно сложны, страшно дороги и страшно неэффективны. Лучшие образцы с трудом опознавали треть видов стандартной взрывчатки, а такие специфические пластиты, как «Тамара-3» или «Ромашка», и вовсе были далеко за пределами их возможностей. Это уж не говоря про «облако» – волюм-заряды. И бинарные смеси.

Я было начал мысленно прикидывать, как здорово бы протащить сквозь эту пещеру, скажем, диурин – в паре литровых термосов, под видом кофе, он и на вкус-то не будет сильно отличаться от местной бурды. А потом конфискуется пылесос, берется форсунка – и любая комнатушка превращается в бомбу соответствующего объема. А потом пусть гадают, как бедолага-клерк из месяца в месяц протаскивал всю эту взрывчатку, по фунту за раз.

Стоп! Пока что мне эту задачу никто не ставил. Наоборот, я очень даже живо заинтересован в том, чтобы здание это еще какое-то время простояло – хотя бы до тех пор, пока мы не покинем его негостеприимные своды.

– Что случилось, почему стоим? – Сергей наконец высвободился из цепких объятий общества любителей металлолома.

– Да вот размышляю, – ответствовал я. – Не все, что надо, прихватили мы с родины. Главное-то позабыли.

Брови Щербакова и Кейт удивленно поползли вверх.

– Счетчик Гейгера, – пояснил я. – А то, прежде чем лезть в эту нору, хотелось бы узнать, во сколько рентген это обойдется моему молодому организму.

– Ты думаешь, эта штука излучает?! – От волнения Кейт даже перешла на «ты».

– Не думаю, а знаю. На самом деле, – признался я, – фонит не так уж сильно, но за год… Не хотел бы я тут бывать слишком часто.

Только после прохождения второй линии «противограждания» один из охранников удосужился потребовать наши документы. Примерно минуту он добросовестно пытался вчитаться в них, затем признал свою некомпетентность и позвал старшего по команде.

В ответ на этот призыв из караулки появилось некое флегматичнейшее создание с белесыми ресницами – если судить по виду, сущий прибалт, навидался я их за последние месяцы, – бегло просмотрело наши многочисленные папирусы и, ни слова не говоря, махнуло рукой – проходите, мол.

Я уж было начал настраиваться на жестокую схватку, и столь быстрый отход противника с передовых позиций меня даже малость ошарашил. Но Сергей не растерялся.

– Уважаемый, не подскажете, куда нам следует обратиться?

Белесый даже не соизволил моргнуть – приняв одно решение, он, очевидно, счел трудовые подвиги на день исчерпанными – и медленно удалился обратно в караулку. Вместо него ответил первый охранник:

– На второй этаж и направо, в фойе для посетителей.

Второй этаж нас с Сергеем приятно обрадовал. Там вдоль стены выстроился ряд вполне приличных на вид креслиц – ни одно из виденных нами американских присутственных мест подобным похвастаться не могло.

– Даже с подлокотниками, – вслух восхитился я.

– Вот что, господа. – Кейт озабоченно нахмурилась. – Подождите меня пока здесь, а я попробую что-нибудь… как это… раззвонить?!

– Разведать, – подсказал я.

– Разузнать, – сообщил Сергей одновременно со мной.

– Да, разузнать. – Кейт неодобрительно уставилась на меня. – Ждите меня здесь, окей?

И, не дожидаясь ответа, скрылась за поворотом.

Спустя секунд сорок после ее исчезновения из кабинета напротив вышел – как это по-местному – эф-би-ар-мэн? – чиновник, узрел нас и решительно направился к занятым нами позициям.

– Чем могу помочь, господа?

Сергей огляделся вокруг, как мне показалось, слегка затравленно.

– Видите ли… – начал он. – Мы ищем…

– Желаете кого-то разыскать? – перебил его чиновник.

– Да! – с энтузиазмом отозвался я. – Некоего синьора Гильермо Мартина.

– Тогда пройдемте. – Чиновник широким жестом указал на дверь, из которой только что вышел.

– Ну, – замялся Сергей, – вообще-то с нами была сопровождающая.

– Ничего, я оставлю дверь открытой, – успокоил нас чиновник.

В кабинете – о чудо! – было целых четыре стула для посетителей. Положительно, ФБР начинало мне нравиться.

– Итак… – Чиновник уже успел взгромоздиться за стол, самую малость уступающий по размерам столу моего недавнего начальства пана Ковальчика, и теперь активно рылся в застилающем его слое бумаг. – Для начала я бы попросил вас…

Я тихо застонал.

– …заполнить вот эти анкеты.

– Но я думаю… – Сергей осторожно взял протянутый лист и с недоумением уставился на него. С растущим недоумением. – Видите ли, я не совсем уверен…

– …В своем английском, – закончил я за него. – Сергей, пятый пункт – это то, что мне кажется? В каком родстве состояли с пропавшим?!

– Jeez!

В кабинет ворвался светловолосый вихрь, сопровождаемый перестуком каблуков.

– Я же вас, кажется, вашим русским языком просила, господа, подождать меня в коридоре. Стоит вас на минуту оставить без присмотра… Это еще что такое?!

Кейт выхватила из рук Сергея злосчастную анкету, несколько секунд изучала ее, рассмеявшись, скомкала и прицельным броском отправила в корзину для бумаг.

– Это заявление для розыска пропавших без вести, – объяснила она сквозь смех. – Родных и близких. А поскольку никто из разыскиваемых, к счастью, вашими близкими не является… Пойдемте. Сорри за беспокойство, мистер.

– И куда же мы идем? – осведомился Щербаков три лестничных пролета спустя.

– К начальнику отдела по международным полицейским связям, – сообщила наша провожатая – Именно они ведают подобным взаимодействием.

– Логично, – согласился я. – Как вы там говорили, Сергей: «Если преступники сумели договориться, то уж полиции сам бог велел».

– Признаться, – пробормотал Щербаков, – я имел в виду нечто другое.

– Боюсь, господа… – Начальник отдела по международным полицейским связям, достопочтенный мистер Холингс – меня ужасно подмывало заменить одну из букв его фамилии, впрочем, не думаю, чтобы кто-нибудь из присутствующих американцев понял юмор ситуации – снял очки и аккуратно сложил их в ящик стола. – …Я ничем не смогу вам помочь.

– Позвольте узнать, почему? – вежливо осведомился Сергей.

– Потому что ваша проблема находится вне моей компетенции, – спокойно ответил Холлингс.

– Но позвольте! – взвилась Кейт. – Мне сказали…

– Не знаю, кто мог сказать вам подобную чушь, милочка, – при слове «милочка» я непроизвольно втянул голову в плечи и боязливо покосился на Кейт, – но можете при следующей встрече с чистой совестью назвать этого человека лжецом. Мой отдел занимается исключительно международными контактами. А ваше дело, – Холлингс слегка развел руками, – уже находится в ведении местного полицейского департамента… почему-то.

Мы с Сергеем переглянулись.

– То есть, если бы мы обратились к вам прямо из Петербурга? – уточнил Щербаков.

– Тогда бы все было значительно проще, – кивнул Холлингс. – А сейчас… Боюсь, господа, я практически ничем не могу вам помочь.

– А кто?

– Отдел по связям с общественностью, наверное, – задумчиво произнес Холлингс. – Раз дело уже стало внутриамериканским, то должно подпадать под его компетенцию.

Мы дружно уставились на уже имевшегося в нашей компании специалиста по связям с общественностью. Кейт… зарделась.

– Так вы совсем-совсем не можете нам помочь? – на всякий случай уточнил я напоследок.

– Практически ничем, – кивнул Холлингс. – Я, конечно, могу порекомендовать от себя оказывать вам в вашем, вне всякого сомнения, важном и нужном деле всяческое содействие.

– Порекомедуйте, – вкрадчиво произнес я. – Пожалуйста.

Несколько секунд Холлингс озадаченно смотрел на меня, затем пожал плечами, выдрал из распятого на столе блокнота листик и размашисто черканул на нем пару строк.

– Вот, – сообщил он мне, протягивая листок. – Это все, чем могу быть вам полезен.

Я пробежал листок глазами, ничего не понял, вздохнул – печать бы, – согласно кивнул и аккуратно спрятал филькину грамоту в карман.

– Очень. Приятно. Было. С вами. Познакомиться.

– Зачем вы это сделали, Андрей? – шепотом осведомился Щербаков, едва мы оказались за дверью.

– Да так… – Я задумчиво погладил карман с добычей. – Люблю, знаете ли, коллекционировать начальственные автографы. И потом, долгими зимними вечерами…

– Растапливать ими камин, – фыркнула Кейт. – Напомните мне, мистер сибиряк, подарить вам пачку своих выговоров, а то они скоро начнут выживать книги с полки.

На самом деле мысль у меня была, только пока еще не оформившаяся окончательно.

Как рассказывал мой дядя Збигнев – будучи переведенным после ранения с должности штурмана эскадрильи на зама по снабжению, – у настоящего бюрократа на любую, самую убедительную бумагу найдется на меньше двух дюжин пунктов, статей и параграфов, чтобы это бумагу почти что по закону проигнорировать. И бороться с этим…

Звонок прибывшего лифта прервал ход моих размышлений на самом интересном месте.

Вновь уцепиться за них я смог только пять отделов спустя – из общественных связей нас направили в отдел по связям с полицией, из отдела по связям с полицией отфутболили в… я уже начал удивляться, почему нас не направляют прямо в отдел по половым связям – чтобы он наконец официально узаконил то, что проделывают с нами все остальные.

– Скажите, Сергей, – медленно произнес я, – вам наше хождение ничего не напоминает? Кое-что из совсем недавнего прошлого?

Щербаков задумался.

– Вроде нет, а что?

– Как же? – ухмыльнулся я. – А штаб округа? Забыли? Только там нас передавали по четкой цепочке: лейтенант-штабс-майор-подполковник, а здесь мы ходим кругами, для пущей наглядности я очертил вышеупомянутую фигуру в воздухе перед собой, – по равноответственным или, правильнее сказать, равнобезответственным подразделениям. Ни одно из них не хочет брать на себя заботу о столь сомнительном деле, а прижать их нам, к сожалению, нечем.

Щербаков с подозрением уставился на меня.

– Уж не хотите ли вы сказать, – осведомился он, – что у вас появилась очередная радикальная идея?

– Вообще-то да, – сознался я. – Скоро стану записным радикалом.

Один из успешно примененных и впоследствии поведанных мне дядей Збыхом приемов борьбы с «врагом внутренним, в шинелях казенных» заключался в следующем: собирается кипа убедительных бумажек от высокого начальства, пусть даже эти бумажонки и не являются прямым приказом, а так – отпиской о содействии. Затем вылавливается мелкий писарь с таким расчетом, чтобы от писавших его отделяло должности три-четыре, и вот ему-то все эти филькины грамоты и вываливаются на стол с категорическим требованием «Даешь!». И побыстрее! Время горит. А за любое промедление, сволочь штабная, лично головой ответишь! Самое главное – не дать перепуганному чинуше снестись со своим собственным начальством и попытаться переложить ответственность на их погоны. Жать и жать до упора. Как показывает практика, до упора дело не доходит – ломаются. Те, кто штабные.

И поскольку мой карман уже отягощало добрых шесть штук начальственных автографов, я решил, что как раз настало время проверить ФБР на прочность. Что мы, в самом деле, теряем? Не арестуют же они меня, в самом деле, за незаконную подачу запроса.

Примерно в этом ключе я и изложил Щербакову свои соображения.

– Не знаю, не знаю, – задумчиво потянул Сергей. – Слишком уж нахально вы, вьюноша, рассуждаете. Лихим кавалерийским наскоком.

– Как учил нас Александр Васильевич Суворов…

– Быстрота и натиск?

– Ну, – улыбнулся я. – У нас было… хм, более популярно другое его высказывание.

– Это которое? – заинтересовался Щербаков.

– После бани – укради, но выпей!

– В самом деле, пусть господин Заброцкий попробует, – неожиданно поддержала меня Кейт. – А мы пока можем хотя бы перекусить в местном кафетерии.

– Ага, – радостно согласился я. – Только покажите сначала, где вас искать, а то мне все-таки придется у того чинуши бумаги заполнять. На розыск пропавших без вести.

Вашингтон, округ Колумбия, 26 сентября 1979 года, среда. Кейтлин Тернер

В ожидании Заброцкого мы с Сергеем отправились в местную кафешку – убогое, конечно, заведение, но ничего иного я не ожидала. По крайней мере, у фэбээровцев есть где перекусить, не выходя из конторы и не посылая никого через улицу за пончиками.

В кафетерии стоял ровный гул множества голосов. Знакомая рабочая атмосфера – кто-то жует, кто-то корпит над бумагами, кто-то сплетничает, а большинство говорит о работе, нимало не смущаясь тем, что самые конфиденциальные сведения может подслушать любой, кому до них есть дело.

Протолкавшись к прилавку, я взяла себе кофе, Щербаков ограничился апельсиновым соком, и мы вдвоем отошли к столу, за которым как раз освободилось два места.

Агент охранки взирал на окружающее столпотворение настороженно и презрительно.

– Что вам на сей раз не по душе? – язвительно поинтересовалась я и тут же пожалела, что не прикусила язык. Выдать ему отповедь, какой он заслуживает, я все равно не могу – уволят ведь к чертям совсем! – а раз так, нечего зря нервы трепать.

К моему удивлению, Щербаков не стал метать громы и молнии.

– Дело в том, – пробормотал он, отпивая сок, – что у нас как-то не принято работать за едой. Наши уж скорее стали бы есть за работой, то есть, простите, вместо работы.

– Как только вы ухитряетесь добиваться каких-то результатов, если все время едите? – Ну вот, опять не сдержалась.

– Возможно, мы просто не путаем работу с отдыхом, – предположил русский. – Я смотрю, здесь большинство пьют кофе. А как я успел заметить, отменным вкусом этот напиток тут вряд ли блещет. Значит, пьют, чтобы взбодриться. Если человек регулярно загоняет себя до изнеможения, подхлестывая кофеином, от него нельзя ожидать хорошей работы.

На меня снова накатило тягостное чувство Алисы в Зазеркалье. Логика в словах Щербакова присутствовала, но это была какая-то такая логика, которая шла вразрез со всем моим опытом.

– Ну почему, – воскликнула я, – ну какого черта у вас все не так?!

– Может, это у вас – не так? – предположил Щербаков хладнокровно. Похоже было, что мои нападки на него не действовали вовсе. Словно он считал ниже своего достоинства на них реагировать.

– И что нам прикажете делать, чтобы сравняться с Россией? – полюбопытствовала я.

– Сейчас – ничего, – ответил агент безжалостно и равнодушно. – Ошибка была допущена вами очень давно, в начале века, и не одна. Собственно, на мой взгляд, все ваше государственное устройство – одна большая ошибка. Но чтобы исправить нынешнее положение вещей, вам, на мой взгляд, надо как минимум изменить прошлое. А машины времени господина Уэллса пока никто не придумал. Вы можете только догонять крупнейшие державы, но, боюсь, выйти в первую тройку вам не удастся еще долго.

– Знаете что, – выдавила я из себя, когда последствия попытки вдохнуть кофе отступили, – давайте не будем больше о политике! А то мы просто разругаемся вдрызг!

– Как пожелаете, сударыня, – меланхолически ответил Щербаков, принимаясь разглядывать суетливых, как муравьи, фэбээровцев.

Я представила себе, как мы с ним молча сидим бок о бок минут хотя бы двадцать, и чуть не завыла.

– Расскажите лучше о своей работе, – попросила я по наитию. – Мы ведь в каком-то смысле коллеги…

– Да уж, «в каком-то смысле», – усмехнулся русский. – А если хотите характерную историю – что ж, извольте…

Глава 18

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

26 сентября 1979 года

«Вчера орегонский губернатор Джером Т. Шедди официально подтвердил, что от имени своего штата обратился к федеральному правительству с просьбой увеличить финансирование лагерей для аляскинских беженцев.

Это заявление не может вызвать ничего, кроме недоумения, у всех, кто знаком с фактами хотя бы поверхностно. Общеизвестно, что поток беженцев, захлестнувший весной 74-го Тихоокеанское побережье, схлынул в течение нескольких месяцев. В Калифорнии и Вашингтоне от множества стихийно организовавшихся в те дни лагерей остались лишь печальные воспоминания. Лишившиеся домов и работы люди возвращались тем не менее к нормальной жизни. Однако в Орегоне жертвы бесславного конфликта продолжают ютиться в палаточных городках. Губернатор Шедди, очевидно, считает, что за беспомощность местной администрации должна, как всегда, расплачиваться своими налогами вся страна…»

Вашингтон, округ Колумбия, 26 сентября 1979 года, среда. Анджей Заброцкий

Получив наконец полную свободу действий, я вздохнул и принялся озабоченно озираться по сторонам.

В плане моем имелось одно звено, являвшееся не просто слабым, а прямо-таки провально слабым. А именно – мое знание, точнее, незнание американского английского. С грехом пополам я понимал три четверти услышанного и мог внятно произнести простые фразы – сложные требовалось предварительно продумать.

Вот уж воистину – знал бы, где упасть! Стоило, спрашивается, так налегать в гимназии на французский и немецкий, если никакие Берлины с Гамбургами мне и вдали не светятся, а в Париже если не любая сволочь, то уж каждая вторая точно по-русски поймет – только б лишнюю пару франков сшибить. Хотя с французским ладно, все же культурному человеку положено. А ведь говорили умные люди – учи разговорный вражеский, пока возможность есть, учи! Ну и как теперь спросить «Где у вас архив?» так, чтобы меня, как шпиона, в ближайшем коридоре не шлепнули?

Взгляд мой, до этого бесцельно бродивший по стене, вдруг зацепился за огромную доску. Ну да, список отделов, в этом и этом мы уже отметились, а вот и сам кафетерий, 319-я рум, все верно… Стоп!

Я еще раз перечел табличку – справа налево и снова слева направо. И все равно «Computers», как подсказывала мне обнаглевшая память, переводилось на язык родных осин или, в моем случае, кедров именно как «Вычислительный зал».

Вполне логично. Америка Америкой, но уж столичная-то контора вполне могла обзавестись собственной машиной, а то и сетью. Благо удовольствие по нонешним-то временам не такое уж дорогое.

Вот только очередь туда, наверно… Я припомнил наши с Щербаковым стояния и томления в рижской охранке. А тут все-таки столица.

С другой стороны, может, оно и к лучшему? В толпе и затеряться легче. Сунуть заботливо составленные Кейт под руководством Сергея запросы, скорчить умильную рожу – и молиться, чтобы не пришлось раскрывать рта!

К моему удивлению, хвост очереди за поворотом не начинался и даже из двери отдела не выглядывал. Ободренный этим, я огляделся по сторонам и осторожно сунулся в дверь.

За дверью оказался небольшой, как это называют аборигены, холл. Он был пуст, если не считать двух рядов выстроившихся вдоль стен креслиц и туземца, восседавшего в одном из них. Туземец полностью углубился в изучение газеты – судя по скачущей через весь разворот лошади, спортивной, – так что над бумагой торчала только белая шляпа. Ковбойская – это знал даже я.

Человек с Дикого Запада – это хорошо. Может, он не так разбирается в акцентах и я сумею сойти – кто там у них еще более дикий? – ну, скажем, за гавайца.

– Можно?

Газета опустилась, открывая находившееся за ней лицо. Точнее – очаровательное девичье личико с васильковыми глазами и вьющимися кудряшками соломенного цвета.

– Вы что-то хотели, мистер?

Всей моей хваленой егерской выучки хватило только на то, чтобы не свалиться, держась за дверь.

Вот тебе ковбой с Дикого Запада, Андзюсь! Вот тебе, бабушка, Юрьев день по голове!

И, что самое обидное, второй раз уже на одном и том же ловлюсь. Сначала Кейт, потом эта…

– Вы что-то хотели, мистер? – снова осведомилась девушка, так и не дождавшись от меня вразумительной реакции на первый вопрос.

– Кто, я? Ох, йес, сорри! – Я дрожащими руками извлек из папки листы с запросами.

– Так, – девушка начала бегло просматривать листы. – А еще какие-нибудь бумаги у вас есть?

Я старательно закивал и выудил из кармана пачку автографов, мигом начавших казаться мне жалкими, неубедительными и ни на что не годными бумажками. Девушке, впрочем, тоже.

– Таких клинексов я, мистер, на любом приеме за полчаса насобираю… Кто вас сюда направил?

– Ну… – замялся я. – Вообще-то я сам… пришел.

Девушка оторвалась от изучения запросов и с интересом уставилась на меня.

– Вы что, мистер, иностранец? У вас словно язык в гипсе. Германец? Швед?

– Хуже, – со вздохом сознался я и украдкой покосился в сторону двери. – Русский.

Брови девчушки взлетели чуть ли ни под самую челку.

– В самом деле? А вы, мистер, часом, за ногу не тянете? Я не понял последнего оборота, но предположил, что это был аналог родного «заливаешь», и обиделся.

– Могу паспорт показать. – Я извлек из внутреннего кармана книжицу, честь по чести украшенную тисненым византийским орлом, и на чистом русском представился: – Аз есмь подданный его императорскаго величества Александра Георгиевича Романова… Вот… Анджей Заброцкий к вашим услугам.

Девица прямо-таки впилась взглядом в паспорт, с превеликим, похоже, трудом удерживаясь от того, чтобы не выхватить его у меня из рук.

– Роза! – внезапно завопила она, так что я чуть не выронил паспорт и папку с документами из рук. – Ты только посмотри, кто к нам приехал! Настоящий, живой русский!

Настораживающее заявление. Можно подумать, мертвых русских тут уже насмотрелись во всех видах.

– Да вы присаживайтесь, мистер, – затараторила девица. – Меня, кстати, зовут Салли. Саломея Кронкайт. Я из Техаса, слышали про такой?

– Штат Одинокой Звезды, – пробормотал я. – Приходилось. А я из Сибири, Siberia, слышали про такую?

– Ах вы, негодяи!

В принципе после очаровательной ковбойки я был морально подготовлен более-менее ко всему. Поэтому появившаяся на пороге толстая еврейка лет тридцати меня даже не особенно удивила. Разве что ее указательный перст, обвиняюще наставленный мне в грудь.

– Это вы устроили тот погром, из-за которого моя бедная прапрабабушка с четырьмя крохотульками бежала через всю Европу, через океан…

– Помилуйте! – взвизгнул я, шарахнувшись от такого натиска. – То есть, помилосердствуйте. На меня тогда в небесной канцелярии еще прошение не подавали! И вообще, я не русский, а поляк.

– Тоже плохо, – было заявлено мне. – И вы погромы устраивали!

– А не вы, так ваши предки, – уточнила ехидная Салли.

– Да не могли мои предки громить ваших прапрабабушек! – разозлился я. – Мой прапрадед в это время уже версты наматывал по Большому Сибирскому, звеня кандалами.

– Все равно – негодяи, – заявила госпожа Роза напоследок. – И вообще, молодой человек, как вы тут оказались? А ну-ка давайте ваши бумаги!

В течение следующих сорока минут я выпил три чашки чаю – господи, хоть у кого-то в этой стране нашелся нормальный индийский чай! – узнал ряд интригующих подробностей из политической жизни отца Салли – конгрессмена от штата, разумеется, Техас, выяснил, что миссис Роза Нюссбойм действительно высококлассный корреляционист – сомневаюсь, что в этой стране найдется больше десятка такого уровня, да здесь больше и не надо, сам поведал несколько историй из быта сибирских жителей, порассуждал о сравнительных достоинствах наших «Яблочковых» по сравнению с британскими «Ньютонами». Сошлись на том, что «Байрен» – устарелый шкаф, но потрясающе надежен, а будущее за более разветвленными и многофункциональными сетями. Заодно я выяснил, почему большую часть времени мои собеседницы проводили за чтением спортивных газет – это Салли – и душещипательных женских романчиков – соответственно, Роза.

– Как, молодой человек, вы не читали «Приключения Джеральдины»? Обязательно прочитайте. Получите совершенно незабываемые впечатления.

– Не сомневаюсь, миссис.

Оказалось, что большинство агентов среднего уровня трудились вне столицы, и запросы, буде возникала нужда, передавали по элефону – я, грешным делом, и не ожидал, что в Штатах существуют эти полезные штуковины! В главной же конторе трудились мелкие клерки, необходимости в вычислителе не имевшие и доступом к нему не обладавшие, и высокое начальство, в кабинетах которого были установлены личные терминалы. Мне были продемонстрированы две самые востребованные начальством программы – покер, в который очень любил играть сам верховный шеф всея ФБР (это был единственный партнер, у которого шеф мог выиграть честно), и блошиные бега – четыре фигурки, ползущие по экрану, на которые можно было делать ставки. Кое-кто из фэбээровцев уже умудрился наиграть миллиона по три игровых долларов или спустить такую же сумму.

Наконец, беспорядочное мигание лампочек на панели пульта сменило рисунок, и печатный агрегат выдал длиннейшую очередь, плюнув в нас рулоном бумаги.

– Вот и ответ на ваш запрос! – радостно поведала Салли.

– И чем же, – я с сожалением отставил в сторону четвертую, недопитую, чашку чаю, – может порадовать нас ФБР?

– По пистолету – «беретты» этой серии были завезены на территорию США партией в пятьсот штук фирмой «Норт-ист Армз» и… – Роза Нюссбойм нахмурилась, – и все.

– То есть как это «все»? – не понял я.

– Больше никакими данными ФБР по ним не располагает, – пояснила Салли. – То есть они все числятся преспокойно лежащими на складах фирмы.

– А зачем надо было покупать партию пистолетов и гноить их на складе? – удивился я.

– Это вопрос к вам, мистер сыщик.

– Но… – Я осекся, внезапно сообразив, что один пистолет из этой партии лежит не на складе, а в хранилище вещдоков рижской криминальной полиции. И нет никакой гарантии, что остальные 499 тоже находятся там, где прописаны по документам. А потом сообразил еще кое-что. – Погодите! – возмутился я. – Какие «Норт-ист Армз»? В «Беретте» нас уверяли, что пистолет продан вообще в Канаде, причем какому-то жителю Белиза!

– «Норт-ист Армз», – меланхолически оттарабанила Салли, – это международные торговцы стрелковым оружием. Фирма зарегистрирована как раз в Белизе.

– Очень интересно! – выдавил я.

Это что выходит – никому верить нельзя? Несчастных итальянцев надули, те ввели в заблуждение нас. А пистолет так и гулял по свету.

– По мистеру Гильермо Мартину – выехал из США семнадцатого сентября и въехал в США двадцатого сентября. – Миссис Роза нахмурилась еще больше. – И все.

– То есть он возник на территории США из ниоткуда и здесь же удалился обратно в небытие? – уточнил я. – А поиск по фотографии?

– В картотеке ФБР не числится, – сообщила Салли. – То есть в преступлениях федерального уровня замешан не был. Что же касается остальных граждан, то мы свободная страна.

Мне страшно понравились «преступления федерального уровня»

– И что?

– И то, что фотографиями всех жителей располагает только АНБ. – Салли многозначительно ткнула пальчиком в потолок.

– Обратимся и туда, – пообещал я, упихивая в папку сложенную вчетверо распечатку. – Они у нас как раз следующие на очереди.

Прощаясь, миссис Нюссбойм прослезилась у меня на груди. Салли помахала мне вслед ковбойской шляпой и многозначительно подмигнула.

Уже спускаясь по лестнице, я едва не стал жертвой какого-то фэбээровца, стремительно – насколько это возможно, будучи отягощенным здоровенной покореженной железякой, – несшегося вверх. Металл, как я успел мимоходом заметить, походил то ли на кусок обшивки самолета после попадания зенитной ракеты, то ли на кусок ракеты после столкновения с самолетом. Следом за фэбээровцем прыгала по ступенькам, правда, чуть помедленнее, встрепанная рыжеволосая дамочка.

– Малдер! – прокричала она, проскакивая мимо. – Стой! Я должна тебе сказать…

Что именно она должна была сказать, я не расслышал из-за страшного грохота наверху – похоже, кто-то в кого-то все-таки врезался. Кто и в кого, я выяснять не стал. Мне еще предстояло найти в конторском хаосе кафетерий, а в нем – своих коллег.

Екатеринбург, 11 сентября 1978 года, понедельник. Сергей Щербаков

– Господин Малышев?

Тьфу, черт, Чуть не забыл. Это же я Малышев. Это меня так зовут по фальшивому паспорту.

– Да?

– Господин Рыжин просят подняться в сто двадцатый нумер.

– Благодарю, любезный. – Я отработанным движением вложил в руку мальчика полтинник – достаточно крупные чаевые, чтобы отвлечь внимание даже самого преданного своему делу работника. Ежели нашей пташке посчастливится сегодня уйти, то обо мне вспомнят не то, что шел я в сто двадцатый номер, а то, что расщедрился несообразно потертой шинельке.

Значит, господин Рыжин. Он же Коренев, он же Барсов – это псевдонимы. Он же Якушев – это настоящая фамилия. Персона, мягко скажем, из неблагонадежных – фактически единолично поднял из небытия подметный листок, называемый «Россия освобожденная». Лет пять назад об этом печатном органе никто даже в управлении не слыхивал. А теперь господин – или товарищ? – Якушев возглавляет целую подпольную организацию, да не где-нибудь, а в одном из крупнейших городов России – Екатеринбурге.

Политические взгляды Рыжина-Якушева меня занимали мало, хотя какой-нибудь профессор социальной экономии, пожалуй, взвился бы от восторга, разбираясь в дебрях его риторики. Агитатору удалось перенести на родную почву весь набор лозунгов и штампов, которыми потчуют народ европейские социалисты самого радикального толка – от «засилья еврейского капитала» до «неизбежности нового общественного строя». Сам я в политических науках не силен, но, на мой взгляд, мы и старым строем неплохо обходимся, да и вспоминать идейки печальной памяти господина Пуришкевича в наше просвещенное время приличным людям как-то неловко.

Да ладно. Моя задача сейчас – не размышлять, пока ноги сами несут меня к лифту, а готовиться. Надо задержать Якушева в сто двадцатом нумере до той поры, пока не появятся мои коллеги и не возьмут его с поличным, которое опять же надо обеспечить мне.

В роль г-на Малышева, столичного студента-бомбиста, я вжился полностью. Даже трескучие фразы, столь любимые самозваными спасителями нации, отлетали у меня от зубов. Один раз мне пришлось произнести зажигательную речь перед двумя десятками чернорабочих, и клянусь, меня провожали аплодисментами, несмотря на то что мне не удалось до конца изгнать из речи ученые словечки, народу не слишком понятные. В этом и беда нынешних социалистов – они опираются на класс, которого нет. Нельзя даже сравнивать тех нищих, озлобленных рабочих, которые собирались на митинги в позорном девятьсот пятом, и нынешних, которые сплошь и рядом зарабатывают больше моего. Революции устраивают те, кому и вправду нечего терять, кроме своих цепей. А если у тебя дом, семья, ежегодный отпуск на курорте и изрядная сумма на пенсию, какими калачами тебя заманишь на баррикады? Остаются те, кто по лености, безалаберности или – что греха таить, бывает – несчастью не вышел в люди, да студенты, молодые, горячие, с холодной правдой жизни не соприкасавшиеся и при каждом соприкосновении громко шипящие.

Я остановился у двери с табличкой «120» и постучал, как условлено – раз и три раза. Мой визави питал слабость к мелодраматическим эффектам – шпионские стуки, тайные знаки, подпольные организации. Роман плаща и кинжала в уральском исполнении.

Спустя минуту дверь приотворилась.

– Заходите, Сергей Александрович, – небрежно проговорил Якушев.

Ох, знал бы ты, каких трудов мне стоило с тобой увидеться! Якушев знал толк в конспирации. Отыскать его было непросто даже узкому кругу преданных соратников. Екатеринбургская жандармерия грешила даже на иностранных шпионов – конечно, легче списать все на чужое умение, нежели на свою дурость. А ведь проморгал здешний жандармский начальник подпольную организацию. Полетят головы. Никому не хочется повторения ни пятого года, ни пятьдесят восьмого. Чем кончился девятьсот пятый, все помнят, а что полвека спустя пришлось войска вводить в города, стараются не вспоминать. Стыдно.

Но в пятьдесят восьмом бунтовали окраины да глухомань: Минск и Тамбов, Бийск и Верный, Тобольск и Чимкент. А если уличные беспорядки начнутся в одном из крупнейших городов Урала? Конечно, Екатеринбург не столица, но мало недостает. Почитай, четыре миллиона душ, и почти все – рабочий люд с фабрик и заводов. Туполевских, руссо-балтовских, морозовских – да мало ли каких! Если хоть сотая часть выйдет на демонстрации, сметет всю и всяческую полицию в два счета. И это если дело не дойдет до баррикад. А там войска. Не приведи бог.

– Добрый день, товарищ Рыжин, – ответил я, бочком протискиваясь в номер.

– Тш! – Якушев болезненно скривился. – Хотите, чтобы нас с вами охранка чаем поила? Никаких, – он демонстративно притворил дверь, – «товарищей» в коридоре! Только когда нас не могут подслушать!

Вблизи великий подпольщик не производил внушительного впечатления. Невысокий, болезненно-одутловатый человечек с лицом приказчика и глазами юродивого.

– Подслушать, – вполголоса откликнулся я, – могут везде.

– Верно! Исключительно верно! – Якушев едва не подпрыгивал. – Поэтому конспирация была и остается первейшим принципом деятельности российских социалистов! А вы, Сергей Александрович, ее бездарнейшим образом нарушаете!

– Виноват, – буркнул я.

– Виноваты, – легко согласился социалист-подпольщик. – Хотя в целом расхлябанность вам несвойственна, как я могу судить. И это правильно! Грядущая революция, Сергей Александрович, требует предельной собранности от каждого из нас. Нам предстоит – вести Россию по ее историческому пути. А для этого нужна твердая рука! Практический опыт мирового революционного движения наглядно, Сергей Александрович, демонстрирует, что только применением силы может быть низвергнут эксплуататорский режим.

Большую часть демагогии, на которую Якушев был большой мастер, я пропускал мимо ушей, не забывая, впрочем, время от времени согласно хмыкать. Мне предстояло «вести» своего подопечного, чтобы к моменту прибытия основных сил – шесть человек через дверь, остальные перекрывают пути к отступлению – он сам предоставил мне улики для своего немедленного ареста. А главное – чтобы он ни в коем случае не начал стрелять, резать ножичком или совершать что-либо не менее уголовное. Потому что самое страшное для меня, если товарищ Якушев попадет в лапы суда присяжных по уголовному делу. Не перевелись еще у нас Кони и Плевако, готовые защищать любого убийцу, притворившегося борцом за свободу. Конечно, плюгавоватый г-н Якушев – не гордая Вера Засулич, так ведь и в генерал-губернаторов он не стрелял. И не станет, полагаю. Найдет для грязных дел фанатичных исполнителей, а сам останется чист.

– А революция, – проговорил я, когда словесный поток прервался на мгновение, – уже не за горами.

– Золотые слова! – восхитился Якушев. – Абсолютно золотые! Ведь каждый день промедления, каждый час…

Дальше опять хлынул поток трескучих фраз, содержание которых находилось в вопиющем противоречии с формой. Трудно серьезно воспринимать увещевания беречь каждую минуту, если они длятся четверть часа.

Не прекращая болтать, Якушев суетливо метался по комнате. Я наблюдал за его передвижениями от дверей. Хотя сегодня я встретил этого человека впервые, чем дольше я глядел на него, тем больше мне виделось в его воркотне нечто донельзя фальшивое.

– Товарищ Рыжин! – рискнул я перебить социалиста. Тот сбился, примолк и молча ощерился на меня.

– Товарищ Рыжин, я, уж простите, пришел за газетой, – напомнил я. – Время, как вы правильно заметили, не ждет, агитацию нельзя прерывать. А вот наглядного материала не хватает катастрофически.

Произнося эти слова, я поглядывал на свои дешевенькие, как раз под стать поиздержавшемуся студенту, гоминьдановские часы, как бы демонстративно, а на самом деле по причине вполне серьезной. Гостиничным ходикам я не доверял – мало ли когда их в последний раз подводили, а между тем до оговоренного срока операции оставались считанные минуты.

– Да, да, конечно, – пробормотал Якушев, резко отвернулся и начал копаться в комоде. Я не стал заглядывать ему через плечо – это значило бы выйти из образа. Хотя интересно, где он там прячет свои подметные листки?

Когда подпольщик вновь повернулся ко мне, в руках он держал пакет.

– Вот, – он бросил пакет на кровать, как бы не желая давать мне в руки свое сокровище. – Сто двадцать экземпляров. И помните: только надежным товарищам!

– Само собой разумеется. – Я не сделал попытки взять пакет. – Только… разрешите вопрос?

– Конечно! – Якушев мгновенно просиял. Я все более убеждался, что имею дело с человеком психически неуравновешенным. – Конечно! Учиться, учиться и еще раз учиться подпольной работе – вот первейший долг каждого из нас!

Социалиста несло, а я не собирался его останавливать. Всей силы моей воли едва хватало, чтобы не поглядывать на часы каждую секунду.

И тут в коридоре раздались шаги. Четкие, уверенные шаги человека, знающего цель своего пути. Якушев сбился было, насторожился и тут же успокоился, решив, что это кто-то из постояльцев возвращается в номер. Наверное, он продолжал так думать до той секунды, когда дверь рухнула под ударом сапога.

– Глеб Якушев, – проговорил я, – вы арестованы по обвинению в подрывной деятельности.

Подпольщик застыл в какой-то нелепой позе, раскрыв рот и выпучив глаза на шестерых жандармов, протискивающихся в тесный для такой толпы гостиничный нумер. И на какой-то момент мне стало его немного жаль.

А потом я перестал его жалеть. Безоружный, худосочный подпольщик кинулся на меня, норовя вцепиться в горло, и только крепкая рука в голубом рукаве пресекла его попытки.

– Иуда, – хрипел он. – Иудушка, гад…

– Выведите его, Кузьма Петрович, – распорядился я, заставляя себя не шарахаться от цепких, скрюченных пальцев. – Да проследите, чтобы он ни себе, ни вам вреда не причинил.

– Слушаюсь, ваше благородие, – браво отрапортовал жандарм и легко заломил подпольщику руку за спину – так, чтобы тому любое движение давалось с трудом. – Паш-шел, рожа фармазонская!

– А вы обыщите комнату, – приказал я остальным. – Полагаю, тут немало интересного найдется.

Социалиста уже выводили. Я поглядел ему вслед, вспомнил дни, проведенные в образе нищего студента-идеалиста, и не смог устоять перед искушением.

– Господин Якушев, – окликнул я его. Социалист глянул на меня через плечо.

– Господин Якушев, а почему же вы меня иудой назвали? – поинтересовался я невинным тоном. – Вы же вроде бы атеист…

Вашингтон, округ Колумбия, 26 сентября 1979 года, среда. Сергей Щербаков

Андрей появился в кафетерии, будто по подсказке суфлера – как раз к концу третьей из моих историй о ризалистах в Дальнем.

– А вот и вы! – приветствовал он нас, ловко плюхаясь на соседний стул. Он когда-то успел купить и себе кофе с пышкой, а распечатки, которыми он разжился в вычислительном центре, торчали у него из-под мышки неряшливым петушиным хвостом.

– И чем вы нас порадуете, коллега? – поинтересовался я, отхлебывая соку – в горле после долгого рассказа першило.

– Ну, как сообщили мне милейшие дамы-корреляторши, сеньор Гильермо Мартин въехал в Соединенные Штаты двадцатого числа сего месяца… – Заброцкий выдержал паузу, – а выехал тремя днями раньше. Более он границу не пересекал. Вот такой интересный мексиканец – родился он тут. Что касается пистолета – он мирно покоится на складах фирмы «Норт-ист Армз», кажется. – Перехватив мой изумленный взгляд, Анджей поспешно добавил: – А фирма номинально зарегистрирована в Белизе. Так что в кабинете для улик рижской полиции лежит, видимо, галлюцинация. Коллективная.

Кейт присвистнула.

– Поздравляю, Андрей, – серьезно проговорил я. – Вы один добились большего, чем мы втроем. А данные эти обдумаем вечером, когда посетим АНБ.

– А чем вы тут занимались? – поинтересовался мой коллега с наигранной беззаботностью.

Я вдруг понял, что его серьезно интересует, не строил ли я куры неприступной мисс Тернер. Да побойся бога, мальчик!

– Развлекал офицера Тернер байками из жизни потайных агентов, – объяснил я.

– Ужасно, – объявила Кейт. – Я еще понимаю, за что вы преследуете социалистов, но эти бедные обманутые филиппинцы…

– Кем, простите, обманутые? – полюбопытствовал я. Кейт смешалась.

– Своими лидерами… – предположила она.

– Так это и были лидеры, – объяснил я. – Заводилы.

– У нас, в демократической стране, такое невозможно, – с убеждением заявила Кейт. – Вы не имеете права подавлять законное стремление филиппинского народа к независимости.

– Стремление к независимости, – заметил я, – есть не что иное, как миф. Вся история человечества показывает, что величайшими в истории остаются как раз империи, составленные из мириад народов и стран. Вспомните Рим и Византию, вспомните империю Александра, Шарлеманя, орду Чингисхана, вспомните, наконец, Британию времен эпохи ее расцвета. И наоборот, стоит нации закичиться собственным величием, как это величие сменяется упадком. Нет, мисс Тернер, не убеждайте меня. Независимость народов не имеет исторических корней.

– Подождите-подождите, – горячо возразила Кейт. – Что значит – не имеет исторических корней? Соединенные Штаты на протяжении трехсот лет остаются независимой страной…

– Мадам, – несколько невежливо встрял я, – уж простите, что прерываю, но история Руси начинается от ее крещения – а это было почти тысячу лет назад. Великое княжение московское чуть моложе, но и оно начиналось, когда по американским прериям бродили только краснокожие дикари. В нашей истории было все – и великие победы, и позорные поражения, и избавление от почти неминуемой гибели. Что же касается Америки, – я почувствовал, что начинаю заводиться, – позвольте, я скажу откровенно. Ваша независимость рождена гневом лавочников и безумием монарха, ваши победы сводятся к избиению беззащитных, а ваша гражданская война была порождена конфликтом, который не мог возникнуть ни в одной цивилизованной стране, и тем паче – стать основой для войны, потому что ни один цивилизованный человек не мог выступить в поддержку рабовладения.

– Ну уж с этим позвольте не согласиться, – ехидно парировала Кейт. – Помнится, русские серфы в это время еще находились… э… как это правильно будет? – под ярмом.

– Да, – согласился я. – Крепостное право, так же, как и ваше рабовладение, просуществовало еще долго после того, как история вынесла ему приговор. Разница в том, что мы этим не гордимся. Кроме того, мы отклонились от темы нашей беседы. Мы ведь, кажется, говорили о независимости и государственной политике, верно?

– Именно. – Кейт отпила окончательно остывшего кофе. – Мы говорили о том, что наша страна построена на принципах демократии. Которые, помимо всего прочего, позволяют людям добиваться отдельной судьбы для своего народа. И мне интересно, что может противопоставить им Российская Империя.

– То же, что и всегда, – пожал я плечами. – Три кита, на которых мы стоим, – самодержавие, православие и народность.

– Ну спасибо, – фыркнула Кейт. – Вот только государственной религии мне не хватало для полного счастья. Невеликий выбор – или переходи в православие, или оставайся гражданином второго сорта.

– Ну почему же, – неожиданно вступил Заброцкий, до того удовлетворявшийся наблюдением за нашей дискуссией, – я, например, католик.

Кейт прервала свою филиппику и воззрилась на моего напарника так, словно видела его в первый раз.

– Правда? – осведомилась она, точно допрашивая пленного шпиона.

– Истинная, – безмятежно ответил Заброцкий. – Я ведь поляк. И до сих пор меня никто из-за моей веры не ущемлял. Хотя это, в общем, не показатель – после Ченстоховской унии…

– Какой-какой? – переспросила Кейт.

– Когда католическая и православная церкви решили, что тысячи с лишним лет схизмы с них достаточно. Объединительный собор, насколько мне известно, будет работать еще лет двести – они до сих пор не договорились о регламенте, – а покамест обе церкви признали друг друга истинно христианскими, а не еретическими. Разрешили браки, взаимопризнание священных таинств, ну и так далее.

На протяжении этого монолога брови Кейт поднимались все выше, пока не скрылись в падающих на лоб локонах.

– Признаться, мне это слышать немного странно, – сказала она.

– А что касается притеснений, не могу не напомнить, что из России сравнительно с ее еврейским населением, приток иммигрантов в Палестину наименьший, – добавил я.

– А вы действительно католик? – переспросила Кейт у Андрея, нимало не обращая внимания на мои слова. Тот перекрестился.

– Надо же! – совершенно искренне изумилась она. – Товарищ по несчастью!

– Почему – несчастью? – обиделся Андрей.

– Ну, мне, например, тяжело бывает жить среди протестантов, – призналась Кейт. – Возможно, это им тяжело меня терпеть?

«Возможно, – подумал я, – но исповедание твое тут точно ни при чем, девочка».

– А я живу среди православных, – парировал Заброцкий. – И мне они ничуть не мешают. Да и я им, кажется, тоже.

– Во всяком случае, – Кейт поджала губы, – у нас нет дискриминации по религии.

– У нас тоже, – напомнил я.

– Правда? – переспросила наша американка. – А я слышала, для неортодоксов, – я было подавился, но сообразил, что она имеет в виду инославных, – закрыты многие должности.

– Во-первых, – поправил Андрей, – не «многие», а «отдельные». Во-вторых, не должности, а посты. А в-третьих, вот Сергей Александрович не может быть введен в придворные чины. Не уверен, что это его очень огорчает.

– Не приведи боже! – Я представил себя при дворе и усмехнулся.

– А вы, Кейт, имеете теоретическое право стать президентом, – продолжал Андрей. – Или хотя бы министром. Как, по-вашему, это вероятно?

– Не очень, – призналась Кейт.

– Вот видите? – Андрей победно воздел к потолку пышку. – У нас в ранг закона возведен ваш обычай. Что вы там говорили насчет власти закона? Мы точнее вас соблюдаем ваши же принципы.

Кейт сунула нос в пластиковый стаканчик и промолчала.

Сан-Франциско, штат Калифорния, 16 марта 1975 года, воскресенье. Кейтлин Тернер

Я открыла глаза и удивленно уставилась на пятнистый от потеков потолок.

Было третье утро войны и первое, когда я проснулась сама, а не вылетела из кровати под визгливый вой учебной тревоги. Это меня насторожило – с чего б это над нами перестали измываться ни с того ни с сего? Нас что, уже оккупировали, пока я спала?

В коридоре было пусто и тихо. Ах, ну да, без семи девять – все попрятались по комнатам и слушают насквозь незаконные радиоприемники в ожидании выпуска новостей лондонского Би-би-си. Надо же знать, что на войне происходит.

А происходило там нечто странное. Наше родное радио – что вашингтонское, что местное – круглые сутки вопило на весь мир о героическом отпоре, оказываемом нашей доблестной армией подлому агрессору. При этом и дикторы, и сам Хитрюга Дик, изредка появлявшийся в эфире с очередным обращением к народу, умудрялись не сообщать ровным счетом ничего конкретного – где идут бои, какие потери и так далее. Впрочем, не знаю, как в других местах, а в нашем общежитии ни одна живая душа все равно не поверила ни единому их слову. Я бы, например, точно не поверила.

Поэтому каждые несколько часов все общежитие дружно набивалось в комнаты к тем счастливцам – или несчастным, – чьи радиоприемники могли поймать какой-нибудь заокеанский мотив. Вчера Джо Карвелл клялся и божился, что умудрился на своем самодельном агрегате поймать не то Владивосток, не то сам Петербург. Возможно, Джо и не врал – парень он такой, что из любого мусора что-нибудь полезное скрутит, но толку от этого все равно не было – русского Джо не знает, а меня в тот момент поблизости не оказалось. Кроме того, русским я бы поверила не больше, чем нашим, – наверняка врут так же беззаботно, только в другом направлении.

Наиболее достоверными считались сообщения из Лондона и Парижа. Корреспондент Би-би-си вещал из Фэрбенкса, куда перебрался из Анкориджа штаб генерала Поквелла, а француз утверждал, что передает свои сообщения из Нома, захваченного, по его же словам, русскими в первые же часы вторжения. Впрочем, французу я тоже не очень верила. Иногда лягушатник забывался и начинал нести полную чушь вроде того, что русские самолеты взлетали с айсбергов около полюса, а Гордон был взят танковым десантом с субмарин.

Оставался англичанин.

Если верить ему, то ситуация на Аляске складывалась для нас не совсем безнадежная, а, как этот британец дипломатично говорил, «близкая к этому».

Почти все наши самолеты были уничтожены на своих аэродромах в первые минуты вторжения. Оставшиеся невредимыми были захвачены русскими парашютистами, выбросившимися прямо на аэродромы. Одновременно с этим русские высадились на побережье и сразу начали активно расползаться по всей Аляске. То, о чем корреспондент Би-би-си не говорил вслух, мне мигом разъясняли наши парни, благо почти все они на своей шкуре испытали прелести хайнлайновских тренировочных лагерей.

Я вернулась обратно в комнату, наскоро сполоснулась ледяной водой из умывальника, накинула рубашку и бегом бросилась к Энди Шаплису – ближайшему ко мне обладателю радиоприемника. В комнатушке, которую Энди делил с вечно отсутствующим приятелем (за три года я видела этого приятеля ровным счетом дважды), уже набилась чертова уйма народу. Будущие светила юриспруденции висели чуть ли не на потолке, напряженно вглядываясь в старый обшарпанный ящик, из которого доносилось мерзкое шипение.

– Ну?

– Тихо, – отмахнулся Энди, осторожно вращая ручку настройки. – И так глушат, а вы тут галдите. Сейчас…

– …на этом мы заканчиваем сводку… пшшшш… текущей котировки ценных бумаг Лондонской фондовой биржи А сейчас – международные новости. В эти дни внимание всего мира приковано к зоне русско-американского конфликта. Для тех, кто не слышал наш внеочередной выпуск в шесть часов…

– Что случилось?!

– Тихо!

– … повторяем сообщение нашего специального корреспондента Джерома Касселса.

Четкий голос диктора пропал, сменившись треском помех и заунывным воем подавителей.

– Да сделай ты что-нибудь! – взвизгнул кто-то у окна. Энди врезал по приемнику кулаком, и звук прорезался вновь.

– …часа утра город Фэрбенкс – последний оплот американских войск на Аляске – был занят частями русской армии. Генерал Поквелл вместе со своим штабом сдался. Территория Аляски полностью контролируется Российской Империей.

– Не может быть!

– Заткнись!

– Пшшшш… парашютным десантом прямо на крыши домов. Через полтора часа подошедшая со стороны Джуно колонна бронетехники соединилась с десантниками и полностью овладела городом. Как сообщил мне заместитель русского коменданта Фэрбенкса, капитан Кумарин, в городе находятся части Псковской воздушно-десантной и Екатеринбургской мотострелковой дивизий. Ожидается также прибытие знаменитого Северного пол…

Голос Касселса внезапно исчез и больше не появлялся, как Энди ни старался выколотить его.

– Вот это да! – выдохнул кто-то.

– Ой, что теперь будет?

– А что может быть? Война-то окончена.

– Вот как раз сейчас и может быть все, что угодно.

– И правильно. Аляску надо отбить.

– Идиот. Чем? Какими силами?

– Армией.

– Вы в Техасе все такие олухи? Да стоит нам рыпнуться, русские танки через полчаса будут по Калифорнии раскатывать.

– Какие танки?

– Те, что в Русском Китае на корабли грузятся. Аляску-то они взяли голыми руками, десятком отборных полков, а вся русская армия стоит и ждет – дернемся мы или нет?

– А я все равно считаю, – возразил техасец, – что раз уж на нас напали, то мы должны показать этим русским…

– Да что ты им можешь показать? Быков с твоего ранчо?

– Ты мое ранчо не трогай, – завопил техасец. – Что им показать? Да все показать! Бомбу атомную им показать! Я хочу драться за свою страну!

– А куда ты еще денешься? Повестки-то все получили. Вон даже Кейт.

– Что «Кейт»? – насторожилась я.

– Ты повестку получила?

– Да.

– И что тебе на призывном пункте сказали?

– Чтоб не путалась под ногами. Они сначала с олухами вроде вас будут разбираться, потом с неграми, а только потом до меня очередь дойдет, – ответила я и добавила про себя: «Дай боже, никогда не дойдет!»

– Выходит, переводчики им совсем не нужны?

– А зачем? Это у русских проблемы – такую ораву наших даже аргентинцы не захватывали.

– А…

Дверь с грохотом отлетела в сторону. На пороге возник парень с первого этажа. Звали его, насколько я помнила, Хэнком. Выглядел он так, словно ему на голову свалился один из русских парашютистов.

– Вы! – выдохнул он. – Тут! Сидите!

У меня внутри все похолодело. Ну что еще могло стрястись?

– Хэнк, Аляску взяли!

– Какая Аляска? – завопил Хэнк. – Корабли на горизонте! Русский флот к берегу подходит!

Как мы вылетели из комнаты – не помню, но к тому моменту, когда я оказалась на улице, с моей рубашки исчезла половина пуговиц, и мне пришлось судорожно придерживать разлетающиеся полы. По счастью, у Хэнка была машина, подержанный «фордик», и мы все залезли в нее. Трое самых крепких повисли на крыше.

На улицах было сущее столпотворение. Пробки разрастались на каждом перекрестке, а от гула клаксонов хотелось зажать уши. Похоже, все население города пыталось либо выбраться из него вовсе, либо, как мы, попасть поближе к берегу и посмотреть на захватчиков.

– Куда едем? – провизжала я в ухо сидящему рядом Энди, пытаясь справиться с рубашкой.

– На мост! – гаркнул тот. – К Золотым Воротам!

До моста мы, правда, не доехали – уже на подъездах к нему машины стояли в три слоя. Пришлось бросить машину и пробираться сквозь заполонившую мост и его окрестности толпу. Когда я, растеряв всех своих попутчиков и оставшиеся пуговицы, сумела наконец протолкаться на Золотые Ворота, там уже столпилось не меньше половины Фриско.

Я с трудом отвоевала себе заветные полтора фута у перил и завороженно уставилась вдаль.

Корабли, маячившие у горизонта, вовсе не выглядели страшными. Но я-то знала, что стоит этому изящному серому силуэту озариться искрами вспышек – и через минуту и мост, и полгорода отправятся прямиком в ад. Так что находиться здесь было довольно небезопасно. Но пропустить такое зрелище – это свыше моих сил.

– Авианесущий крейсер типа «Нахимов», – сказал стоящий рядом моряк, судя по форме, офицер торгового флота, опуская бинокль. – Сорок ударных самолетов плюс ракеты и пушки. Жаль, название не могу прочесть.

– Дайте мне, – предложила я. – Я русский знаю.

– В самом деле? – удивился моряк. – Ну что ж, мисс, попробуйте.

Я вцепилась в бинокль, едва не уронив его при этом в воду, и навела на самый крупный силуэт.

Чужие буквы плясали перед глазами, никак не желая складываться в слова. А когда сложились…

– Не может быть, – прошептала я.

– Что не может быть? – не понял моряк.

– В-возьмите. – Я сунула ему бинокль и буквально повисла на парапете, сотрясаемая приступом неудержимого, немного истерического смеха. На меня начали оглядываться.

– Что вы там такое увидели? – продолжал допытываться моряк.

– Этот корабль, – выдавила я сквозь смех, – называется «Джон Поль Джонс».

Глава 19

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

26 сентября 1979 года

«Передает из Монтевидео корреспондент ИПА. В городе продолжаются уличные бои, но правительственные здания и армейские казармы прочно заняты повстанцами из «Сендеро Крусада». В эту минуту неоортодоксальные священники, как столичные, так и пришедшие с повстанческой армией, проводят в церквах и соборах торжественные литургии в благодарность за освобождение страны от «богопротивного режима Атуральде». И хотя верные прежнему правительству части еще продолжают ожесточенное сопротивление в провинциях Колонна и Сориано вдоль аргентинской границы, президент Атуральде уже не контролирует большую часть собственной страны. Пока что новые власти не получили международного признания, но очевидно, что это вопрос времени. В совместном заявлении руководителей повстанцев, оглашенном номинальным главой «Сендеро Крусада» падре Фелипе Альваресом, подчеркивается, что новый Уругвай будет «католической, миролюбивой страной». Последние слова уже получили поддержку папы римского Павла VII. На деле это означает, что все попытки вашингтонской администрации поддержать дружественно настроенное правительство в еще одной латиноамериканской стране позорно провалились, и Уругвай последовал по пути, которым уже прошли в разное время Аргентина, Чили и Эквадор…»

Вашингтон, округ Колумбия, 26 сентября 1979 года, среда. Сергей Щербаков

После того как мы с такой казацкой лихостью прошли сквозь все препоны ФБР, я уже понадеялся, что и в АНБ нам удастся разжиться сведениями.

Не тут-то было.

Для начала, как сподобилась объяснить нам Кейт, штаб-квартира АНБ размещалась не в столице. Здание стояло на другом берегу реки, а значит, относилось к штату Виргиния, чуть ли не через улицу от неимоверного приземистого бункера, вмещавшего в себя военное ведомство, носившее тут название министерства обороны – еще один пример лицемерия речи. Потому все наши бумаги превращались, как карета у Золушки, в тыкву пареную, стоило нам переехать мост.

А чем закончится наш визит, я догадался, едва завидел фасад штаб-квартиры. То было первое увиденное мною в Штатах учреждение с фальшивыми окнами. Ставлю месячный оклад, что за стеклом – даже не кирпичная кладка, а броневая сталь. В Питере одно время популярны были такие фокусы, я научился распознавать их с первого взгляда, невзирая на розовые занавесочки и цветущую герань. В АНБ даже на герань поскупились – под определенным углом броня просматривалась с улицы. Прокол, конечно, но по сравнению с Бюро расследований – просто шедевр фортификации. Только на первом этаже я заметил несколько зарешеченных проемов.

Дежурный на входе, едва заслышав сбивчивое бормотание Кейт, молча препроводил нас в тесную комнатку напротив каптерки и оставил там помариноваться на четверть часа – как раз чтобы сбить излишний гонор. Потом за нами заглянул неулыбчивый юноша в штатском и приказал – не попросил – следовать за ним.

Наш недолгий путь завершился в кабинете некоего майора Смизерса. Не знаю, что он за майор, но на нем не было даже мундира, а был дорогой шерстяной костюм и золотая булавка на галстуке.

– Я рассмотрел вашу просьбу, – начал он на безупречном французском и осекся, узрев наши с Андреем ностальгически-счастливые улыбки.

Слава господу и всем святым, наконец-то нам встретился человек, способный принять решение!

– …И вынужден с огорчением сообщить, что Агентство национальной безопасности не может допустить вас к секретным данным, – закончил майор, несколько придя в себя.

– Не думаю, чтобы вас это особенно огорчало, майор, – ответил я любезно. – А к несекретным данным вы нас допустить можете?

– В принципе могу, – ответил майор, немного расслабившись. – Но то же самое вы можете почерпнуть из архивов полиции. Или ФБР. Вы туда обращаться не пробовали?

– Пробовали! – ответили мы трое хором.

– И притом вам не придется давать клятву о неразглашении, – уточнил майор.

– Которой мы давать не имеем права, – закончил я. – Что ж, спасибо за прямой ответ. Вы первый чиновник в США, который отказал нам сразу, не гоняя по инстанциям.

– Ну, это, наверное, потому, что я не могу вас никуда гонять, – улыбнулся Смизерс. – Зона безопасности начинается сразу за моим кабинетом.

Так вот почему нас даже не обыскали! Посетителей тут просто не пускают дальше порога. Нет, положительно АНБ нравится мне все больше.

Мы с майором обменялись понимающими взглядами.

– В таком случае не станем вас более задерживать, майор. – Я поднялся со стула. – Вы человек занятой.

– Ну что вы, что вы, – благодушно пробурчал Смизерс. – Это вы меня извините. Долг службы, вы же понимаете. Мы ведь оба цивилизованные люди. Даже не верится, что вы прибыли к нам из такой… дикой страны.

Уж не знаю, что у меня на лице отобразилось при этих словах, а только чинуша наш смолк, посерел так и уполз под стол. Хотел я было плюнуть ему промеж бумаг, да раздумал. Что он понимать может, убогий?

Помню я службу в Северном полку. Северный – он и есть северный, квартировались мы у самого Белого моря, до Архангельска катерком полчаса. В любую погоду ходил там этот катерок: то припасы возил, то офицеров в город да из города, то еще что. На моей памяти ни разу не было, чтобы не пришел он. А водил тот катерок здоровенный помор; точно утес стоял у руля, и казалось – не выдержит его веса катерок, утопнет. И меня возил тот помор не раз. Степенность в нем была такая, что самому невольно хотелось шаг замедлить и заговорить чинно, на манер столетней давности. И это – дикая страна?

Помню Архангельск. Не тот, что у нового порта, где пришлые моряки кутят, а настоящий, поодаль, где стоят под розовым солнцем белые дома с лазурным и травянисто-зеленым узором – какие в один этаж, какие в три, а какие и в семь. Идешь по улице, как по шергинским картинам, и не понять: то ли в самом деле эта красота, то ли ты ненароком в лубок забрел.

Помню Симбирск свой родной. Волжские берега крутые помню. Сады помню по весне, когда берега эти, едва ль не отвесные, белеют в один день, как снегом укрытые. Это – дикая страна?

Выглянул я в окно, посмотрел на хмару серую, копоть машинную, головой покачал да и плюнул. Только не на стол, а в урну. Присутственное место все же.

По обратной дороге мы проехали мимо, как мне показалось, обширного парка, и я никак не мог сообразить, зачем Кейт так старательно нам его демонстрирует. Потом я завидел за деревьями ряды белых надгробий и понял. Это кладбище.

Меня всего перекосило. Самое личное, самое сокровенное для каждой семьи здесь выставлялось напоказ, по-американски нагло. Что за дикость – похваляться своими мертвыми?

– Скажите, Кейт, а что это за кладбище? – поинтересовался Андрей.

– Это Арлингтонское мемориальное кладбище, – объяснила наша провожатая с педантичностью классной дамы. Мне вдруг пришло в голову, что как раз классная дама в пансионе для девочек из нее вышла бы великолепная. А для полицейского она слишком взбалмошна. – Сначала тут было кладбище офицеров-юнионистов, погибших во время Гражданской войны. Потом оно стало памятным. Здесь хоронят всех наших солдат, погибших на войне.

– Всех? – переспросил я.

– Да, – Кейт печально кивнула. – Видите, как много могил? Чуть дальше есть кенотаф всем погибшим во время Аргентинской кампании, но мы его не увидим – надо заезжать специально со стороны Пентагона.

Я не знал, смеяться мне или плакать. «Как много могил…» Чтобы вместить всех наших павших за этот кровавый век, не хватит кладбища размером с город. Но, как я думал только что, кто станет похваляться мертвецами?

Во всяком случае, не мы.

Кладбище осталось позади, мы вновь выворачивали на мост, когда сердце мое внезапно проколола острая боль. Я непроизвольно вздохнул, и боль отошла, но не скрылась совсем, а притаилась где-то рядом. Не в первый раз со мной случалось такое, и всякий раз это значило одно – за плечом стояла угроза, смутная и оттого еще более страшная. Я попытался определить источник этого чувства, поворачиваясь всем телом, точно локатор.

– Скажите, Кейт, а что там за парк? – стараясь говорить по возможности небрежно, полюбопытствовал я, пока машина проезжала мост.

– Это не парк, – ответила американка. – Там владения Трайпл-Эм. Что-то вроде исследовательского центра.

– Арлингтонская лаборатория? – уточнил мой неугомонный коллега.

– Верно, – подтвердила Кейт. – А вы откуда знаете?

– Один из наших подозреваемых, – напомнил Андрей. Я провожал взглядом кучку зданий на берегу Потомака, пока та не скрылась из глаз.

– Чем займемся в гостинице? – спросил Андрей, когда мы проехали мимо парка перед Капитолием. – Подумаем, что нам дадут эти бумажки? – Он встряхнул свертком забытых в машине распечаток.

– Признаться, я слишком устал, чтобы о чем-то сегодня размышлять, – признался я. – Думаю завалиться на кровать и почитать что-нибудь легкое. А вы?

– А я пойду погуляю, – азартно заявил Заброцкий. – Я же как-никак в первый раз за границей! Не сочтете это за признак неблагонадежности?

– Не сочту, – усмехнулся я.

– Имейте в виду, господа, – предупредила Кейт. – Завтра нам с вами ехать в Принстон. Как вы настаивали. А чтобы обернуться за один день, придется ехать утренним рейсом.

– Утренним – это во сколько? – опасливо переспросил я.

– В шесть утра! – объявила Кейт. – Так что к пяти я за вами заеду.

– Не надо так громко стонать, – попросил я Заброцкого. – В столь тесном пространстве у нас могут лопнуть барабанные перепонки.

Вашингтон, округ Колумбия, 26 сентября 1979 года, среда. Анджей Заброцкий

Ноги несли меня куда глаза глядят, глаза глядели прямо – одним словом, я изрядно удалился от гостиницы, прежде чем до моего сознания достучался чей-то упершийся между лопаток взгляд.

Черт, неужто мерещится? Но пройдя еще две улицы, я окончательно убедился, что охотником на привидения я еще не стал и манией преследования не страдаю. За мной тащился «хвост».

«Хвост» – он же топотун, топтыгин или рыба-прилипала, – был самый что ни на есть всамделишный. И вел он меня более-менее профессионально – с уклоном в менее, поскольку я его все же выловил. Ради интереса я исполнил несколько приемов из лекции по «наружке», благо прикрытие у меня было в этом смысле идеальное – турист-иностранец, впервые попавший в американскую столицу, – и выяснил, что «хвост» был один. Это, впрочем, ничего не значило. Если б за меня взялась мало-мальски солидная контора, то выудил бы я своими штучками дырку от баранки. Может, Щербаков на моем месте и обнаружил бы еще чего-нибудь, он-то в этом деле не одну ворону съел, но я в этом глубоко сомневался.

Однако никто не сказал, что этого типа не подставили специально – один дурак на виду, а в тени вокруг притаилось с полдюжины ловких мальчиков на машинах и с радио. Да и, в конце концов, следить за мной могли не одна, а две разные конторы. Впрочем, всем этим размышлениям придется подождать до вечернего рапорта Щербакову. Гораздо более насущным был вопрос – а что мне с этим «хвостом» делать? Стряхнуть-то я его мог элементарно, но при этом я терял возможность получить ответы на хотя бы один из крайне занимавших меня вопросов. Например, кому понадобилось за мной следить? Откуда этот некто узнал о моему существовании? Что я такого сделал, чтобы этот господин наступал мне на пятки? И куда, собственно, я должен был привести моего Топтыгу?

Эх, будь у меня в этом городе заранее облюбованный тихий подвальчик на отшибе, я бы завел этого типа подальше, а потом выпотрошил его, как рыбешку. Без всяких приемчиков из засекреченного спецкурса «экстренное потрошение». Одной небритой рожи хватило б. Кстати, бритву надо купить обязательно, а то стыдно Кейт на глаза показаться. Из Риги не взял – кто же думал, что я не на день лечу в Питер? – а в воздушном порту забыл. Ну да бог с ней, с бритвой.

К сожалению, звуконепроницаемого подвальчика у меня под рукой не имелось. Но отпускать мистера Топтыгу просто так, за здорово живешь, я тоже не собирался.

– Простите, мистер, вы не подскажете…

Почтенный седовласый господин в дорогом пальто удивленно посмотрел на меня.

– Вы приезжий, не так ли?

– Так, – подтвердил я. – Вы не подскажете, где здесь автобус есть?

Почтенный господин слегка пожал плечами.

– На третьем перекрестке сверните направо. Там будет остановка. Сорок седьмой и тринадцатый маршруты.

– Благодарю вас, сэр! – я изобразил вежливый кивок и зарысил в указанном направлении.

– Советую быть там крайне осторожным, – произнес мне вслед господин в пальто.

Мне было интересно, каким образом мистер «хвост» полезет за мной в автобус – как я надеялся (а так оно и вышло), переполненный. Оказалось, что общественным транспортом в столице Штатов пользуются в основном негры, а если белые, то нищие. Мы с моим шпиком выделялись в толпе, будто скаковые кони в стаде ишаков. Топотуна это, однако, не смутило, и он бодро вскарабкался в автобус за мной и даже купил билет у шофера – я был почти уверен, что он просто предъявит бляху.

По мере приближения к концу маршрута белых лиц в автобусе оставалось все меньше. За три остановки до конца их число сократилось до двух – меня и мистера Топтыги, старательно таившегося на заднем сиденье. Этот факт его явно тревожил, хотя я изо всех сил старался игнорировать внутренности автобуса и пялился в грязное окно, словно на каждом углу демонстрировали бесплатный стриптиз. Выйдя из автобуса, я огляделся. Да-а, райончик еще тот. Спорю на пятерку, местные городовые даже днем рискуют заходить сюда не меньше чем вчетвером, а ночью и вовсе исключительно на бронике. Просто-таки парк Аркадия.

Сгрузившиеся вместе со мной негры разбрелись по сторонам. Мистер Топтыга притворился, что изучает объявления на столбе. Я воровато оглянулся и быстро зашагал по улице. Улицу эту, как видно, не убирали с момента закладки. Осенний вашингтонский ветер лениво гонял по ней обрывки газет, рваные политеновые пакеты и прочую дрянь от одной груды мусора к другой. Прохожих почти не было, только метрах в пятидесяти впереди стену подпирала группка подростков. На местном уныло-сером фоне их ярко-красные куртки резали глаз. Когда расстояние до этих «волчьих флажков» сократилось до двадцати метров, две куртки отделились от стены и нарочито медленно встали поперек тротуара.

Я вдруг явственно ощутил отсутствие привычной тяжести кобуры. Японский городовой, только влипнуть мне не хватало! Не то чтобы я их боялся – их хоть и было больше десяти, но меня-то учили драться один к трем против обученных солдат, а уж этих-то сопляков я бы раскидал в два счета. Но если эта крысиная стая ринется на меня всем скопом, мне будет не до контроля ударов. А в этом случае пара-тройка из них могут остаться на этом асфальте, и это будет еще неплохим результатом – потому что меня учили бить так, чтобы вообще никто не встал. Да и пулю в живот получить в такой драке можно запросто.

Я наклонил голову и, не снижая темпа, пошел прямо на одного из «курток». Когда до него оставалось шага три, я остановился и, подняв голову, взглянул ему в глаза.

Не знаю, как насчет гипноза – у меня никогда собаку на тренировках загипнотизировать не получалось, – а вот кое-какие чувства передать взглядом можно. Если, конечно, есть что передавать.

«Куртка» моргнул и медленно посторонился, освобождая мне дорогу. Я прошел мимо и зашагал дальше, не оглядываясь.

– Ты чего, Змей? – спросила одна из «курток» за моей спиной.

– Пусть идет, – выдавил Змей.

Только отойдя метров на двести, я позволил себе перевести дух и оглянулся. «Куртки» продолжали подпирать стену все на том же месте. Мистер Топтыга как раз миновал их – по противоположной стороне улицы. Его проводили наглым гоготом.

Я прошел около километра, прежде чем нашел то, что мне было нужно, – дом, выглядевший абсолютно нежилым даже по сравнению с остальными окрестными трущобами. Справа за домом – груда какого-то строительного мусора, слева – огороженный пустырь. Насколько я мог судить, задний фасад строения из соседних окон почти не просматривался. Я еще раз оглянулся и быстрым шагом скрылся за углом.

Мистер Топтыга не обманул моих ожиданий. Спустя полминуты до меня донесся приближающийся топот, и Топтыга вылетел из-за угла, хрипя, как загнанный олень. За проявленное рвение он был немедленно вознагражден банальнейшим ударом доской по лбу. Я отложил милую досочку и, на всякий случай, подержал мистера Топтыгу за шею, гарантировав ему минимум полчаса глубокого обморока. После чего занялся грабежом.

Как говаривал незабвенный штабс-капитан Проценко, противник – вот ваш главный снабженец. Памятуя его уроки, я протряс своего «языка» со всей возможной тщательностью. Даже туфли стянуть не поленился. Если от такой прополки что-то и могло ускользнуть, то разве что зашитая в подкладку тряпочка с иероглифами. Причем зашитая на машинке нитками того же цвета. Закончив обыск, я утер со лба трудовой пот и, подтянув к себе достопамятную досочку, утвердил на ней свой зад, после чего приступил к изучению трофеев.

Итак, ксенже, что мы имеем с гуска? Бумажник – одна штука, документы – три штуки, связка ключей – одна, зажигалка – одна, пачка сигарет нераспечатанная – одна, пачка сигарет початая – тоже одна, авторучка и нечто вроде блокнота. И на сладкое – револьвер в наплечной кобуре и шесть патронов, видимо, к нему.

Первый документ представлял собой кожаную книжицу, украшенную изображением одноглавой когтистой курицы. То есть американский паспорт. Выдан Нью-Йоркским городским департаментом полиции некоему Теодору Спарроу. В паспорте имелась фотография мистера Спарроу, а также отпечатки пальцев – нам бы такие паспорта! Остальные страницы паспорта были девственно-чисты. Я сравнил мистера Топтыгу с фотографией в паспорте. Сходство поразительное. Ладно, будем считать, что опознание мы произвели. Второй документ являл собой лицензию частного сыщика, или, по-местному, детектива, выданную уже вашингтонской полицией все тому же мистеру Спарроу. И ею же был выдан третий документ – разрешение на ношение оружия, а именно – револьвера «смит-и-вессон» номер такой-то. Эти бумажки также были украшены фотографиями и отпечатками пальцев. На мой взгляд, таскание с собой такого количества документов на одно и то же имя свидетельствовало о высокоразвитой паранойе. Хотя кто этих американцев разберет? Может, это минимальный набор для того, чтобы не быть пристреленным на месте за незаконное ношение оружия.

Отложив документы в сторону, я принялся за бумажник. При себе мистер Спарроу носил восемьдесят долларов банкнотами и пять двадцать мелочью. На российские деньги – двадцать две копейки. Бедно живут штатовские сыщики. Мелочь я ему оставил – на автобус, надо же будет человеку на чем-то уехать, когда очнется, – а бумажки забрал себе. Вести войну за счет врага – вполне в духе сибирских егерей. Кроме денег, в бумажнике обнаружилась пачка визитных карточек. Дюжина – все того же частного детектива Теодора Спарроу, и еще два десятка – с другими именами и титулами. Я разложил их наподобие пасьянса и отсеял дубликаты. После чего отправил получившуюся коллекцию следом за деньгами. Связка ключей меня заинтересовала, но, к сожалению, к ключам не прилагалось дверей, точнее, указаний, где эти двери находятся, так что я решил оставить их мистеру Спарроу на память. Как ни крути, а это была бы улика, даже если бы я завернул их в заявление о том, что минуту назад нашел их на автобусной остановке и несу в бюро находок. А вот блокнот меня разочаровал. Собственно, это был никакой не блокнот, а пачка листиков, скрепленная проволокой. Судя по толщине, многих листиков тут не хватало. Очевидно, Спарроу во всем полагался на свою память, а листики таскал на тот случай, если попадется что-то уж совсем незапоминающееся – питерский телефонный номер или план военной базы. Впрочем, эти листики навели меня на одну мысль. Я приволок еще одну доску, устроился поудобнее и старательно переписал на них все полезные сведения о мистере Спарроу: номер паспорта, номер лицензии, даже номер револьвера. Поразмыслил и добавил туда же данные из коллекции визиток, а сами визитки вернул на прежнее место. Напоследок оставался револьвер. Увы, он не смог сообщить мне ничего полезного. «Смит-и-вессон», 38-го калибра – по-нашему, девятимиллиметровый. По сравнению с обычными полицейскими, ствол короче и толще. Номер совпадал с указанным в лицензии. Я собрался зашвырнуть револьвер подальше в подвал, но раздумал. Это было бы уже просто мелкой пакостью. Разобравшись с трофеями, я сложил все невостребованное обратно по филерским карманам и огляделся. Как я и рассчитывал, никакой толпы зевак в окрестностях – тишь да гладь, божья благодать. Я позволил себе мстительно улыбнуться и пнул мистера Спарроу в бок – на будущее, чтобы неповадно было. Правда, он все равно ничего не почувствовал, зато потом синяк проявится. И какой! Ухмыльнувшись еще раз, я направился к остановке.

По пути ухмылка моя меркла, пока не увяла совсем. Я никак не мог понять – какого дьявола кому-то за мной следить? Мы уже третий день в Вашингтоне и за это время не сделали ровным счетом ничего, если не считать бесконечного, утомительного хождения по инстанциям.

А если так… Значит, появление мистера Спарроу непосредственным образом связано с нашей липовой миссией. Кого-то здесь зацепило расследование дела фон Садовица. Своей цели мы достигли – рыбка клюнула.

Надо обязательно рассказать об этом Щербакову. Пусть порадуется.

Вашингтон, округ Колумбия, 26 сентября 1979 года, среда. Сергей Щербаков

Возвращение Андрея отвлекло меня не от чтения, как я запальчиво обещал перед его уходом. Поначалу я и впрямь листал страницы, но к похождениям героя Карраказа, уже добредшего до тленных людских земель, у меня не лежала душа – слишком уж его скитания напоминали мне наши собственные мытарства, – читать Озимова было бы непомерной нагрузкой на мои плавящиеся мозги, а все прочие книги я из рижской гостиницы отправил почтой на свой адрес в Питере, чтобы получить по возвращении. Разве могло мне прийти в голову, что вернусь я еще не скоро?

Я было подумывал выйти поискать книжную лавку, но отбросил эту идею – не настолько хорошо я владел английским, а кроме того, питал серьезные сомнения, что в этом районе найдется книжная лавка или хотя бы газетный киоск. Мельком замеченные аборигены, похоже, могли отправить любого грамотного на костер, как явного колдуна.

И я, несмотря на вчерашний печальный опыт, решил включить телевизор. Все же удивительной властью над слабыми умами обладает это диавольское изобретение! Сколько ни уверяй себя, что ничего достойного или даже занимательного не увидеть в мутном хрустале, руки сами тянутся к кнопке, чтобы запустить в хоровод золотое яблочко, и просветлеет стекло, и покажутся дивные города и дальние страны…

Вот как раз с городами и странами у тутошнего телевидения были явные трудности. Я перебрал несколько каналов, и везде программы вращались вокруг каких-то сугубо американских проблем. По одной шла бурная дискуссия ведущего, здоровенного рыжего бородача, называемого почему-то только по имени – Фрэнк, с гостем программы, крепеньким наглым парнем, которого вовсе никак не называли. По двум другим показывали все ту же странную игру: помесь футбола с городками; поначалу я решил, что это один и тот же матч, потом догадался, что разные, но смотреть все равно было скучно.

В конце концов я остановился на только что начавшемся фильме, опрометчиво решив, что уж художественное кино американцы не сумели испохабить и на нем я отведу душу.

Разочаровался я с первых же кадров. По нарисованной пустыне ползли три лошадки размером с блох. У одной на спине покачивался соответствующих масштабов ковбой. В гвардейском корпусе его бы за такую посадку засмеяли.

Минуты через три ковбоя убили. Убийца его продержался еще меньше и уже через полминуты был повержен стареющим красавцем, на роже которого было ясно написано «главный герой».

Дальше я смотрел уже с блокнотом и карандашом, К тому моменту, когда героине угрожала не то смерть, не то бесчестье (я так и не разобрался, что именно – очень уж быстро болтали актеры, кроме того, дикцию им отродясь не ставили) в лапах краснокожих, число трупов перевалило за сотню и продолжало расти, как бамбук по весне. Я начал понимать, почему Дикий Запад всегда изображают таким безлюдным местом.

Но тут распахнулась дверь и вошел Андрей, избавив меня от необходимости досматривать этот ужас.

– Вы не поверите, Сергей, что со мной случилось! – провозгласил он с порога.

– В этой стране я не поверю, только если вы скажете, что вам что-нибудь разрешили, – горько пошутил я.

– Лучше! – Андрей грохнулся на кровать всем весом – застонали пружины, – вскочил, выцарапал из кармана одноразовую бритву в пакете, на которую приземлился, и упал снова. – За мной следили!

– И что вы натворили? – спросил я подозрительно. Мне ужасно не хотелось, чтобы мой товарищ влез в какую-нибудь неприятную историю помимо той, что нас с ним уже засосала.

– Ничего! – радостно сообщил он. – Вот послушайте…

По мере того как разворачивался рассказ о сыщике Спарроу, я прогрессивно мрачнел.

– Знаете, Андрей, – сказал я, когда тот договорил, – по-моему, вы сваляли колоссального дурака.

– Это какого? – не то удивился, не то обиделся мой коллега.

– А что устроили этот… вестерн в трущобах, – пояснил я – Извиняет вас только то, что я бы и сам поступил так же.

Андрей фыркнул.

– Тогда в чем ошибка?

– Нельзя было его пугать, – ответил я. – Поняли, что он за вами вяжется, – и назад в гостиницу. И был бы он у нас вместо канарейки.

– Какой канарейки? – не понял мой напарник.

– Которую шахтеры берут в забой, – пояснил я. – Пока шпик чирикает, все в порядке.

– А откуда он взялся, вас не интересует? – недоуменно переспросил Андрей.

– Этого мы все равно не узнаем, – ответил я. – Понимаете, Андрей, у нас всего двое подозреваемых: Комитет и «Стадлер». Обе организации обладают собственными службами безопасности и влиянием в верхах. Исходя из способа, я бы погрешил на Комитет – у них побольше сил, а «Стадлер», как любой концерн, расходует ресурсы эффективнее. Но это только предположение.

– Но те, кто его нанял, узнали о нашем приезде очень быстро, – заметил Андрей. – Двух дней не прошло, а я понятия не имею, сколько этот шпик мог таскаться за нами – кому в голову придет, что нам привесят «хвост»?

– Связи в ФБР, полагаю, – ответил я, ставя в блокнот очередную галочку – отважный ковбой только что отправил к праотцам очередной десяток злодеев. – Это нам ничего не дает.

– И что нам делать? – развел руками Андрей.

– Ждать, – отозвался я. – Если помните, нас послали сюда именно затем, чтобы отвлекать и сковывать противника. Вот пусть противник сам к нам и приходит. Хотите пари? Послезавтра наниматели мистера Спарроу дадут о себе знать.

– Почему именно послезавтра?

– Завтра мы будем в Принстоне, – ответил я. – Забыли?

– Да нет. – Андрей помялся и выпалил: – Сергей, а чем мы вообще занимаемся?

Я вопросительно поднял брови.

– Ну, это… отвлекать противника, расследовать дело, это же все чушь собачья! Я не понимаю, зачем надо было нас отправлять за тридевять земель, чтобы мы тут изображали из себя разведчиков!

– Мы не изображаем из себя разведчиков, – поправит его я. – Мы работаем сыщиками. Думайте, Андрей, думайте. Мыслите логически! Здесь заваривается какая-то очень крутая каша. Настолько крутая, что из-за нее убит один из лучших ученых России. Да, мы оба знаем, что посланы сюда мутить воду, брошены, как лягушка в кадушку, беспомощно бить лапками. Что за нами стоят суровые, мудрые люди, которые, наверное, разберутся во всем куда лучше и быстрее нас, и примут правильное решение, и со всем справятся. Но, – я ткнул в опешившего Андрея пальцем, – мы не имеем права полагаться на этих мудрых и сильных людей. А имеем долг действовать так и только так, словно между родиной и врагом нет никого, кроме нас. Я внятно излагаю, господин егерь? – Я сделал внушительную паузу и добавил: – А если мы, упаси нас все святые угодники, проморгаем какую-то опасность, никто не посмотрит, что этим должны были заниматься совсем другие люди. И загонят вас куда-нибудь на богом забытую базу на Таймыре, а меня – и того дальше.

– Куда уж дальше? – уныло спросил Андрей.

– На Северный полюс! – взорвался я. – Проверять политическую благонадежность тамошних тюленей… до конца жизни!

Андрей медленно кивнул.

– Поэтому, – закончил я, – мы будем разбираться в этой несвятой путанице, пока впереди не забрезжит свет. Потому что пока я никакого просвета не вижу.

– Я тоже, – вздохнул Андрей. Потом потянулся и воскликнул возмущенно: – Что за дрянь вы смотрите?!

Вашингтон, округ Колумбия, – Принстон, штат Нью-Джерси, 27 сентября 1979 года, четверг. Сергей Щербаков

Предстоящая поездка не вызывала у меня ни на гран приятного предвкушения уже потому, что встать пришлось неприлично рано, когда над улицами Вашингтона стояла ночная мгла, а гуляки еще не разошлись отсыпаться по нумерам нашего притона.

Кроме того, Кейт вчера забыла упомянуть, что отправляться нам придется не с железнодорожного вокзала, а с автобусного. По некой непонятной для меня причине железные дороги местного сообщения в Соединенных Штатах мало прижились. Их место заняли междугородные автобусы, курсировавшие по «чистым трактам» – так я после некоторых колебаний перевел для себя местное обозначение автострад.

Вид этих мамонтов дороги ввел нас с Андреем, еще не очень проснувшихся и отчаянно мерзнущих – и с чего я решил, что в Вашингтоне будет тепло? Такая же скверная осень, как в Питере, – в легкий ступор.

– Как вы думаете, Сергей, – задумчиво проговорил Андрей, поднимая голову и придерживая шапку, – вагон-ресторан к этой штуке полагается?

– Надеюсь, что в ней есть хотя бы уборная, – полушутя ответил я.

– Конечно, есть! – возмутилась Кейт. – Иначе было бы очень неудобно ехать столько времени.

– Насколько я могу судить, – проворчал Андрей, – здесь это никого не останавливает.

Мы купили билеты, вызвав некоторый переполох в кассе – без документов билеты почему-то не продавали, и пришлось предъявлять наши российские паспорта, – и, отстояв небольшую очередь, залезли по лесенке на второй этаж огромного и серого, как слон, автобуса. Кресла стояли по два, так что я благоразумно усадил Андрея и Кейт рядом, а сам сел за ними, у окна. Рядом со мной тут же шлепнулся какой-то потомок пуритан, чью суровую внешность портило изрядное брюшко, нажитое явно не долгими годами изнурения плоти. К видам за окном он не проявлял ни малейшего интереса и заснул мгновенно, стоило автобусу тронуться.

Спустя полчаса я ему позавидовал. Заснуть в кресле мне никак не удавалось, а американские пейзажи в рассветной мгле не вызывали во мне никакого энтузиазма. Мне, начитавшемуся в юности Купера, а позже Ирвинга, помнились роскошные виды нетронутой природы, дикие леса, непривычные к человеку. А вокруг верста за верстой тянулись поля, отличающиеся от таких же полей в центральных губерниях только пересекающими их заборами довольно внушительного вида – очевидно, просто провести межу здесь мало. По сравнению с благодатным штатом Мэриленд Лифляндия, виденная мною по дороге из Двинска в Ригу, казалась джунглями, где обитают батаки и даяки. По временам промелькнет чудом не переведенная на заборы рощица, а потом снова – поля, сады, поля и еще раз поля. Время от времени – городок вдали от тракта. Еще реже – город, в который мы заезжали, останавливались минуты на три и двигались в путь снова. Дорога действительно была не хуже, чем в России. Даже, наверное, лучше. Но спустя пару часов такой содержательной поездки мне от тоски хотелось ногтями проковырять дырку в серой шкуре нашего стального слона. Андрею с Кейт все было нипочем – они болтали о чем-то на дикой смеси русского с английским, но мне подключаться к их беседе было неудобно во всех смыслах слова.

– Хоть бы стюардессу завели, – пробормотал я себе под нос. – Принесла бы выпить, и то развлечение.

Мой сосед тут же открыл глаза.

– Простите, вы иностранец? – поинтересовался он на скверном французском.

– Вообще-то да, – с прохладцей ответил я на том же языке. На дорожные знакомства меня решительно не тянуло.

– Надо же! – совершенно по-детски изумился мой сосед. – Правда? Настоящий?

– Совершенно настоящий, – заверил я его, против воли начиная забавляться.

– Первый раз вижу иностранца, – доверительно сообщил мне «пуританин» тоном мещанина из какого-нибудь Выхухольска.

– Правда? – вежливо переспросил я.

– Чистая! – радостно подтвердил американец. – О, простите покорно! Забыл представиться – Зэкэри Прайс.

Шестеренки в моем мозгу совершили некий кульбит, переходя с одного языка на другой, и до меня дошло, что моего нового знакомца зовут просто-напросто Захарий.

– Серж Щербаков, – представился я на французский манер.

На лице мистера Прайса отразилась напряженная работа мысли.

– Вы – русский? – полюбопытствовал он приглушенным шепотом.

– Разумеется, – подтвердил я. От скуки мне стало интересно, что он сделает – убежит с воплями, окатит меня презрением или попытается придушить.

Захар Прайс повел себя совершенно иначе. Глаза его стали круглей пятаков, и в них появился особенный безумный блеск, отличающий обычно фанатиков и коллекционеров.

– О, это замечательно! – воскликнул он шепотом. – Господин Щербаков! – Случилось чудо! Он первый в этой стране смог правильно произнести мою фамилию! – Позвольте пожать вашу руку!

Пораженный этим натиском, я смог промычать только нечто вроде «Ну что вы…». Господин Прайс так вцепился в мою руку, что я побоялся, как бы экспансивный пуританин не открутил пару пальцев на сувениры, и энергично затряс ею.

– Это большая честь для меня – встретить представителя вашей замечательной страны! – продолжал американец. – Вы не представляете, как я рад этому! Если будете хотя бы проездом в Уилмингтоне, обязательно посетите наш клуб славянофилов!

– Какой клуб? – переспросил я.

– Славянофилов! – услужливо повторил Прайс. – Сейчас у нас в стране много таких клубов. Это очень популярно.

– И чем вы занимаетесь? – ошарашенно поинтересовался я.

– О, мы изучаем русский язык… – Тут Захар покраснел и сознался: – Правда, для меня этот язык очень сложен.

– А еще? – отвлек я его от деликатной темы.

– Русскую историю, культуру, – продолжил Прайс. – Мы хотим научиться у вас.

– Чему? – спросил я.

– Тому, что вам позволило нас разгромить, – ответил американец радушно. – Вы не скажете – как, по-вашему, что это было?

Я задумался, как бы ответить, чтобы мой собеседник не обиделся.

– На мой взгляд, у вас очень плохие командиры, – произнес я наконец. – Ваши рядовые не трусливей наших. И стреляют не хуже – не новобранцы, конечно, а ветераны. Но ваших офицеров, начиная с лейтенантов и кончая генералами, словно паралич мозга разбил.

– Были на Аляске? – понимающе полюбопытствовал Прайс.

– Был, – кивнул я. – Очень много ваших погибло зря, исполняя приказы, которые не стоило отдавать.

Мы помолчали немного – тема не располагала к пустой болтовне, и даже говорливый янки чувствовал это.

– У нас в армии, – произнес я наконец, – такое тоже было. Мы с этим долго боролись. И победили.

– И мы победим, – уверенно заявил Прайс.

– Меня, признаться, немного удивило, что у вас существуют подобные кружки, – проговорил я, чтобы сменить тему. – Обычно победителей не любят.

– Ну что вы! – отмахнулся Захар. – Мы, американцы, народ незлопамятный. Я вам скажу больше – многие промышленные магнаты поддерживают нашу деятельность.

Я удивленно поднял брови. Это уже что-то новенькое! Мне казалось, что такими политическими фортелями славится лишь моя родина.

– Вот «Дженерал моторс», например, регулярно жертвует крупные суммы Союзу славянофилов. Это всеамериканское объединение клубов. Да и многие другие в этом замечены.

– Случайно, «Стадлер кемиклз» в этом списке нет? – полушутливо поинтересовался я.

– Эти? – мой собеседник скривился, будто в рот ему брызнули желчью. – Ни доллара не дали, ни цента! Наймиты проклятые.

Я было решил, что мистер Прайс лично ездил клянчить деньги в «Стадлер». Но оказалось, что для неприязни у него была совершенно иная причина.

– Кстати, месье Щербаков, – проговорил он, воровато озираясь, – вы не ответите на один… опасный вопрос?

– Отвечу, если только это не личный вопрос, – необдуманно бросил я.

Захар Прайс еще глубже вжался в кресло и прошептал:

– Как у вас в России решается еврейская проблема?

Сказать, что я опешил, – мало. Я чуть с кресла не скатился. Давно мне не задавали подобных вопросов, с тех пор, как я внедрялся в национал-социалистическое подполье.

– У нас с евреями проблем нет, – ответил я.

– Ну как же! – возмутился Прайс. – А засилье иудейского капитала?! А гнусные инсинуации объевреенных британских политиканов? А происки международного социализма, империализма и сионизма?! Проклятые kikes сосут кровь Америки, мы задыхаемся под ярмом…

Он еще минуты две распространялся на ту же заезженную тему, пока я не перебил его:

– Мистер Прайс, вы уж извините, но как, по-вашему, России удалось избежать этого разорения?

– Кардинальными мерами! – воскликнул Прайс так громко, что на него начали оглядываться. – Самыми жесткими мерами! Конечно, и ваша империя не свободна от иудейского влияния, но, ведомая ортодоксальным христианским государем…

Никак не могу понять, почему православная церковь называется по-английски «ортодоксальной». Если мы – ортодоксы, то все остальные, очевидно, еретики. Так что же они в этом признаются?

– Мне очень жаль вас разочаровывать, мистер Прайс, – сказал я, как мог, ласково. – Но у нас в свое время пытались решать еврейскую проблему. Это происходило, когда мы были страной бедной и малозначимой. А когда стали великой державой не на словах, а на деле, проблема отпала.

– Так это потому, что вы ее решили! – уверенно возразил Захар Прайс.

– Нет, – покачал я головой. – Потому что ни один народ не признается, что сам виноват в своих бедах. И всегда срывает зло на соседях, тех, кто живет рядом, но не такой, как они. Когда беда проходит, зло срывать уже незачем. Вы не волнуйтесь так. И ваша страна выйдет из тупика, и тогда вам не придется забивать себе голову идейками, за которые в моей стране, – я все же не удержался, чтобы не поддеть этого славянофила, – уж простите великодушно, могут и по лицу ударить.

Несколько секунд Прайс переваривал услышанное.

– А вы сами, случайно, не еврей? – поинтересовался он подозрительно.

– Нет. – Я покачал головой. – У меня если кто и есть в роду, так калмыки и татары. А вы? Знаете, с таким именем…

Наступила еще одна пауза, после чего мой сосед просветлел лицом и, торопливо пробормотав: «А вот и Уилмингтон, извините, мне сходить, если будете – заходите…», сорвался с кресла и побежал к лесенке на первый этаж автобуса. Я бросил ему вслед прощальный взгляд и хихикнул. Странные все же типы попадаются в дороге путешественникам.

Уилмингтон незаметно перетек в Филадельфию – во всяком случае, городской черты я так и не увидел. Кейт говорила, что в этом городе есть на что посмотреть – какие-то исторические места. Но то ли американка прихвастнула, то ли все эти места мы объехали на кривой козе, смотреть за окнами было совершенно не на что, кроме однообразных беленьких домиков, перемежающихся однообразными заводскими территориями.

– Нам пора выходить, – перегнувшись через спинку сиденья, сообщила Кейт, когда наш автобус с тяжеловесной грацией завернул за угол, пристраиваясь в хвост своему собрату. – Автотерминал Филадельфия-Сентрал.

– А дальше? – спросил я вяло.

– Дальше, – с неуместным энтузиазмом откликнулся Андрей, – еще полтора часа до Принстона на автобусе Филадельфия-Ньюарк. Я узнавал.

Глава 20

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

27 сентября 1979 года

«Продолжают поступать сообщения с места самой крупной за последние годы автокатастрофы в штате Калифорния. По последним данным, пострадало более шестидесяти человек, из которых большинство – пассажиры автобуса Голливуд-Санта-Моника, пробившего ограждение и рухнувшего с эстакады на оживленную магистраль.

О причинах аварии пока не сообщается. Муниципалитет Санта-Моники категорически отвергает версию неполадок в тормозной системе автобуса и возводит вину на водителя, якобы находившегося в сильном опьянении. Сам водитель, к сожалению, погиб на месте катастрофы и не может дать объяснений по этому поводу. Выжившие пассажиры злосчастного автобуса находятся в больнице «Кедры Синая»…»

Филадельфия – Принстон, штат Нью-Джерси, 27 сентября 1979 года, четверг. Анджей Заброцкий

Когда мы забились в автобус, Сергей издал какой-то неопределенный возглас – нечто среднее между мычанием и вздохом – и облегченно откинулся на сиденье, чтобы тут же задремать.

– Ну-с, – осведомился я, разворачиваясь обратно к Кейт, – о чем мы там спорили?

– По-моему, проще перечислить, о чем мы не спорили, – фыркнула американка. – О погоде.

– Ага! – ухмыльнулся я. – Низко пошла.

– Не поняла?

– Старый-престарый гарнизонный анекдот. Не в меру, – я замялся, – как бы это сказать, ретивому поручику более опытные коллеги объясняют, что при знакомстве с барышней лучше всего говорить о чем-нибудь нейтральном, например, о погоде, о птичках… Итак, картина маслом: вдоль реки неспешно прогуливается симпатичная барышня с крохотной собачонкой на поводке. Подходит поручик, мощным пинком отправляет собачонку на противоположный берег, провожает ее взглядом, после чего, повернувшись к барышне, заявляет: «Низко пошла. К дождю, наверное!»

Кейт прыснула. Я изобразил шутовской поклон.

– Позвольте представиться – поручик Ржевский.

– Очаровательная, э-э, шутка, – заявила Кейт и, не удержавшись, подпустила шпильку: – Отлично характеризует ваших военных.

– Ну да, конечно, – обиделся я. – Американские военные так не поступают.

– Любой американский военный, – мстительно сообщила Кейт, – посмевший поступить подобным образом, был бы немедленно линчеван членами общества защиты животных. А что ж это ваши любители животных за козлов не вступились?

– Слава богу, нам это пока не грозит, – улыбнулся я. – У нас в Сибири действует только общество защиты человека от животных.

– Конечно, у вас же, как это, frontier цивилизации, дикие края.

– Ага, – кивнул я, – помню, как-то у нас… в каком же году это было… А, в семьдесят первом, тогда еще снегу намело меньше обычного – только до второго этажа. Так вот на городового, что на углу улицы стоял, белый медведь напал.

– Неужели? – ледяным тоном переспросила Кейт.

– Именно, – не моргнув глазом подтвердил я. – У нас тоже все удивлялись. Обычно городовых только тигры таскают, ну, иногда гималайские медведи, когда зимой с гор спускаются, но чтоб белый… Такого даже старики не помнили.

– Вот что, мистер сибирьяк, – произнесла Кейт. – Кончайте мне… заливать водку в самовар. Подобных охотничьих баек мне наплетут в любом, – она кивнула на окно, – здешнем домишке по дюжине за никель.

– В здешнем домишке? – Меня явно несло, но я уже ничего не мог поделать – квасной патриотизм пер из меня как на дрожжах. – Да, да разве можно сравнивать эту вашу… аграрно-окультуренную зону и тайгу?!

– Тай-гу, – медленно, словно пробуя слово на вкус, повторила Кейт. – А с чем же можно сравнить эту вашу… сибирские джунгли?

– Сравнить? – Честно говоря, вопрос Кейт застал меня врасплох. Сравнить стихию можно разве что… с другой стихией.

– Тайга похожа на океан. Или на горы. На степь. Когда от одного края неба до другого – ты один. На десятки, да что там, на сотни верст вокруг – одна человечья душа.

– Страшно?

– Страшно? – переспросил я. – Да, пожалуй, нет. Понимаете, не скажу за всех, но у меня и у некоторых моих друзей выработался особый, философский, наверное, подход – очень простой. Все мы когда-нибудь умрем. И тот, кто боится смерти, и тот, кто с ней регулярно здоровается за руку.

Я почувствовал, что сбиваюсь на высокую патетику, и смущенно добавил:

– Может, конечно, это просто оттого, что в наши молодые годы смерть еще не воспринимается как что-то реальное.

– Вы очень забавный человек, Анджей, – задумчиво сказала Кейт. – Интересно, а чего вы вообще боитесь?

– Забавный?

– Нет, сорри, не то слово, – странный. Так как насчет вашего личного любимого страха? Темнота, пауки?

– Нет, ну что вы! Темноту я вообще люблю, серьезно. Особенно в детстве, я в ней прятался. А пауков нас есть учили.

– Мой бог, какая мерзость!

– Нет, на самом деле все не так уж страшно, – «успокоил» я Кейт. – Некоторые очень даже вкусные. Просто привыкнуть надо.

– Надеюсь, мне ни к чему такому привыкать не придется! – Бедную американку аж передернуло от перспектив подобного угощения. – Слава богу, я пока живу в цивилизованной стране, а не среди каких-нибудь аборигенов.

Тон Кейт ясно намекал, что под «какими-нибудь» аборигенами имелись в виду явно не австралийские.

«В этой фразе по меньшей мере две ошибки, – угрюмо подумал я. – И первая – то, что эту страну удостоили эпитета «цивилизованная», которого она явно не заслуживает».

– Можно подумать, у вас нет курсов выживания.

– Есть. Но на них учат, как дать о себе знать, если с вами произошло несчастье. И только в крайнем случае – как выбраться к ближайшему жилью.

– Странная, однако, программа для курсов выживания, – хмыкнул я. – Посмотрел бы я на их выпускника – как бы он выбрался, скажем, с Устюма, не пользуясь подножным кормом?

– Ну, знаете…

– Послушайте, а что это я все о себе да о себе? – Я решил попытаться сменить тему разговора, пока мы с Кейт не рассорились окончательно. Тем более что на внятную формулировку моих страхов уйдет где-то час с лишком. – Ей-же богу, я ведь не настолько интересная личность. Как вы там сказали: родился, учился… Даже послужить толком не успел. Вы-то уже вон где…

– И где же я, по-вашему? – осведомилась Кейт.

В ее тоне мне почудились какие-то тревожные нотки – так, дальние отзвуки набата, но к чему именно они относились, я определить не смог и продолжил:

– Ну как же. Вы-то уже офицер. Да еще и в таком, я бы сказал, перспективном для карьеры месте – отдел по связям с общественностью. – Я вздохнул. – Нам бы, кстати, такой отдел тоже не помешал. А то иной раз как почитаешь в газетах криминальную хронику, так враз мороз по коже продирает.

– Да я… – прямо-таки взвилась Кейт. – Если хотите знать, господин русский, я бы уже могла иметь собственное дело. Или по крайней мере быть младшим компаньоном в какой-нибудь солидной адвокатской конторе. Четыре проклятых года зубрила, получила диплом с отличием – а женщине, знаете ли, его дают куда как менее охотно, – и все псу под хвост! И, что самое обидное, не по собственной же дурости, а из-за одного… А-а, чего уж там!

– Ну все-таки, Кейт, – примирительно начал я. – Я, конечно, понимаю, что у вас государственная служба не пользуется таким почетом, но все же…

– Я в копы подалась, можно сказать, от отчаяния, – продолжала Кейт. – В адвокатуру мне дорога была перекрыта напрочь: корпоративная солидарность – вещь непрошибаемая. А тут как раз Форд начал проводить свои реформы, и департамент полиции объявил набор лиц с юридическим образованием. Двухмесячные курсы, значок детектива – и вперед. Да. Четыре года назад это было.

– Ну, я и говорю – карьера!.. – Я все еще не понимал, что именно пытается втолковать мне Кейт.

– Карьера?! Да меня запихали в этот bloody отдел по связям в качестве наказания! Дыры гнуснее не нашлось!

Я затравленно оглянулся по сторонам. С соседних кресел на нас уже оглядывались, но недоуменные выражения лиц явственно свидетельствовали, что враждебными языками добропорядочные американские граждане не обременены. Щербаков же старательно делал вид, что изучает ползущий за окном пейзаж.

– Впрочем, – добавила Кейт, остывая, – надо сознаться, в своем провале в полиции виновата целиком сама. Здесь меня никто под ногу не пихал, по крайней мере, не больше обычного.

– Если не секрет, что ж вы такого страшного сотворили?

Прежде чем ответить, Кейт достала из сумочки пачку сигарет и зажигалку. Я поспешно встал и распахнул, точнее, выбил приржавевшую намертво створку.

– В общем, – Кейт сделала несколько судорожных – другого слова не подберу – затяжек, – ничего особенного. Пристрелила одного… козла, не имея достаточных на то оснований.

Я сглотнул.

– В… самом деле?

– Ну, – Кейт лихорадочно затянулась еще пару раз и удивленно уставилась на подбирающийся к фильтру огонек, – у меня лично основания были, но комиссия по внутренним расследованиям сочла их недостаточно вескими.

– Мгм.

Это было все, что сумел выдавить я в ответ. М-да, по части мин-сюрпризов Кейт, как, впрочем, и вся остальная Америка, была неистощима.

– Мадемуазель Тернер, – внезапно ожил затаившийся позади нас Щербаков. – Не просветите ли, что это за странная деталь местного пейзажа? – И, после небольшой паузы, добавил: – Если, конечно, это не военный секрет.

Я сунулся к окну и узрел ряды проволочных заграждений – не такая, кстати, большая здесь редкость – и смотровые вышки весьма специфического вида. Действительно, похоже на военную базу или, учитывая систему заграждения, направленную скорее для предотвращения побега изнутри, нежели проникновения снаружи, на каторжный урановый рудник. Хотя какие, к черту, рудники в четверти часа езды от города?!

– Ах, это! – Кейт скорчила презрительную гримасу. – Один из хайнлайновских лагерей. Похоже, заброшенный.

– Тогда понятно, – изрек Сергей, вдавливаясь обратно в сиденье.

Я покосился на него, потом перевел взгляд обратно на Кейт.

– Мне непонятно, – сообщил я ей. – Рассказывайте.

– А что, собственно, рассказывать? – искренне удивилась она.

– Что это за лагеря такие? – уточнил я. Кейт устало вздохнула.

– Вы когда-нибудь слышали такую фамилию – Хайнлайн? – ответила она вопросом на вопрос. – Эр-Эй Хайнлайн, адмирал морской авиации?

– Точнее, адмирал в отставке, – кивнул я. – И не надо, пожалуйста, произносить эту фамилию с таким пафосом. Может, как говорил унтер Кащенко, в вашем болоте он и фигура, но с нашей сопки – вовсе даже так себе. – На самом деле Кащенко выражался куда более затейливо, но воспроизвести эти эпитеты даме я не рискнул, даже будучи в раздражении. – Приходилось читывать пару его статей во французских журналах. Да и наши, кажется, переводили. Занятно. Хотя, по-моему, его иногда слишком уж… заносит.

Кейт скрипнула зубками.

– Так вот, – продолжила она, – после аргентинской войны, которую мы…

Я начал открывать рот, но натолкнулся на совершенно бешеный взгляд голубых глаз, и язык мой совершенно самостоятельно выкрутился в «не совсем удачно закончили».

– Продули вдрызг!.. Адмирал выдвинул идею, что разгром произошел по вине совершенно недостаточной подготовки военнослужащих.

– Что, в общем-то, верно…

– И что для устранения этого недостатка необходимо всячески усилить эту самую подготовку, а особенно допризывную.

– Что тоже логично, – осторожно заметил я.

Меня не покидало смутное чувство, что вот-вот прямо сейчас я услышу нечто ужасное. Все эти хорошие идеи… известно, куда ведет вымощенная ими дорога. У нас на Руси подобные мыслишки тоже сплошь и рядом выводят в жизнь через известное место, но последствия облегчает то, что приказ на выполнение доходит до последней инстанции, а та преспокойно идет спать.

– Логично, мать вашу?! – взорвалась Кейт. Я судорожно втянул голову в плечи, краем сознания удивившись отсутствию свиста разлетающихся осколков.

– В эти гребаные лагеря, – продолжала шепотом орать Кейт, – загребали всех, кто мог самостоятельно ползать от кровати к двери. На месяц в год, начиная с четырнадцати. И измывались над ними так, что и в страшном сне не привидится. Эти сумасшедшие кроссы по грязи, еда никакая – вечно полуголодный, сержанты-садисты – где они только набрали столько психов? – муштра с утра до вечера. Сколько ребят оттуда калеками повыходило. Мне знакомые мексиканцы рассказывали, что они лучше год в нормальной тюрьме отсидят, чем один месяц в этом аду.

Кейт нервно затянулась очередной сигаретой.

– Мне еще повезло, – добавила она, – что популяры тогда были не в чести, а о Форде с его идеями равноправия полов и вовсе почти никто слыхом не слыхивал. А то как пить дать загремела бы в какой-нибудь батальон по поднятию морального духа.

– Да уж, – совершенно искренне посочувствовал я. – Сущий кошмар.

Кейт с подозрением уставилась на меня.

– У нас-то все намного легче, – продолжал разглагольствовать я. – Всего-то три недели летом. Ну, правда, еще по неделе в квартал, так что за год как раз полтора месяца набегает.

– А?

Господи, как все-таки радостно услышать этот звук от кого-нибудь другого!

– И кроссы. Сколько они там бегали?

– По две-три мили каждый день, – автоматически ответила Кейт.

– Это пять-десять верст, – уточнил я. – Ну да, за неделю далеко убежать можно. А у нас всего-то раз в неделю. Верст пятнадцать… по лесу… в полной выкладке… за три часа.

Впрочем, на действительной лесные пробежки мы довольно быстро начали любить. После того как наше доблестное командование решило побаловать нас разнообразием. Воистину велика Россия, да и пустыня Гоби немаленькая. Сверху – 40 в тени, да поди ж ты найди эту тень. Снизу – песочек. А после первых ста метров этот песочек уже везде – в обуви, в глазах, в ушах, даже в… Короче, везде!

И тенистый лес после этого – райские кущи.

– А вот с едой – это они, конечно, зря. Я понимаю, что стандартный армейский рацион – это конина с крольчатиной, пятьдесят на пятьдесят, но все же…

– Как-как? – Кейт все-таки купилась на эту апокрифическую армейскую шутку, чем я не замедлил воспользоваться.

– Ну, как же, стандартная пропорция – пятьдесят на пятьдесят. Одна лошадь, один кролик. Вот нас кормили баранами.

– Похоже, – процедила Кейт, – ваши повара переборщили… слегка.

– Переборщили? – возмутился я. – Это еще очень слабо сказано. Мы эту баранину во всех видах… ели. Просто удивительно, чего с ней выделывал наш полковой кашевар Круль, пытаясь добиться только одного – чтобы она не была похожа на баранину. Мы тогда живо поняли матросов печально известного первого «Потемкина». До бунта, правда, дело не дошло – начались занятия по индивидуальному выживанию, и всем резко стало не до меню. Поймал лягушку – скажи спасибо, что в желудке не хлюпает. Лягушки, между прочим, у наших союзников деликатесом считаются, а вы, дурни, их за так трескаете. И слизни тоже. Где слизней взять? Найдете!

– Бедный мальтшик, – с совершенно непередаваемой интонацией, что-то вроде полувсхлипа-полувзвыва, произнесла Кейт. – Как же над вами измывались.

– А ведь самое смешное-то, Кейт, – с ухмылочкой заключил я, – что всем этим жутким издевательствам мы подвергали себя абсолютно добровольно. Более того, с радостью.

Самое смешное, что это действительно правда. Может, мы были по-детски наивными, задуренными романтической дребеденью, которую из нас так успешно выбивали фельдфебели, мальчишками, так отчаянно пытавшимися доказать самим себе, что мы тоже можем! Чуть похуже, чуть менее ловко, но тоже можем так прыгать, стрелять, взрывать – ведь мы еще тогда не понимали, какие реки пота да и крови стоят за этим.

Но, ей-же богу, это были лучшие дни всей моей жизни!

– То есть как это «добровольно»?!

До этого момента мне не приходилось лицезреть ошарашенную Кейт. Удивленную, разозленную, злобно-усталую – но не пораженную до глубины души.

– Понимаете… – Я замялся. Очень трудно подобрать слова для объяснения того, что сам почитаешь естественным, как умение дышать. – У нас очень маленькая армия. Серьезно. То есть численно она не такая уж маленькая, но сравнительно с масштабами страны… Пятьсот тысяч на пятьсот миллионов – это мало. И комплектуется она исключительно на добровольной основе, причем добровольцев этих столько, что для прохождения срочной службы приходится выдерживать конкурс.

– Как?!

– В мой год было четыре человека на место. Правда, – сознался я, – мы все-таки достаточно известное подразделение. Не гвардия, не Пятая Берлинская, но все же. Так что отбирать есть из кого. Конечно, те, кто проходил базовую подготовку, как я, имеют преимущество. Но мы-то городские, а из уездов приходят парни, которые с шести лет на охоту с дедовской берданкой ходят. Мы – обученные, зато они к тайге куда ближе.

– У вас что, так много платят военным?

– Платят достаточно, – согласился я. – Но заработать по-другому быстрее и проще. При том, что резервисты вообще почти ничего не получают. Мне моих на бензин не хватало. И без риска, что пошлют на какую-нибудь А… – Я вовремя осекся.

– Тогда я ничего не понимаю, – созналась американка. – Что же вас привлекает в этой вашей армии? Возможность карьеры? Слава?

– Нет…

Мне прямо-таки мучительно не хватало слов.

– Как бы вам это объяснить попонятнее…

– Объясняйте как получится! – вспылила Кейт.

– Ваш народ, – начал я, – насколько я успел понять, иначе воспринимает армию. Ваша страна… она создана на захваченных у индейцев землях, причем захватила их не армия, а отдельные поселенцы, по десятине, по кусочку. И независимость вашу добыла не армия – ее тогда еще не было. Считать за нее отряды восставших селян – глупо, единственными серьезными военными там были французские добровольцы. А больше вашей армии и гордиться-то особенно нечем – ну, разве что парочкой мексиканских войн. Простите, но резню индейцев и участие в братоубийственной войне цивилизованному человеку трудно счесть поводом для почестей. А серьезных врагов у вас не было со времен той самой войны за независимость.

Поэтому, – продолжал я, – ваши граждане воспринимают военною службу так же, как любую другую. Просто способ заработать на жизнь. Только платят мало, а риска несравненно больше, а раз так – значит, работа эта постыдная, и идут сюда только те, кто не сумел проявить себя на другом поприще. Это ведь я про офицеров говорю, а не про мобилизованных, да к тому же насильно, рядовых. С этих вообще взятки гладки. А у нас… Военный в первую очередь воспринимается как защитник Отечества. Это нельзя купить за деньги.

– Значит, все-таки слава, – подвела итог Кейт. – Почет быть пешкой в имперских играх.

– Может, и так, – согласился я. – А вы не находите, что быть солдатом великой империи почетнее, чем маршалом республики Сан-Марино?

– Нет, не нахожу! – отрезала Кейт.

Я тяжело вздохнул. Ну как ей объяснить, что кровь, которую смывал прибой с коралловых рифов, была пролита не за конкретную низенькую избенку в уезде Недород или тесную квартирку лондонских доков. Есть еще что-то такое…

Родина, ojczyzna, Vaterland, la belle France – только вот не знаю я такого слова в английском. У англичан есть их Britain. А у штатников? Хоумланд? Не смешно.

– Уж сотый день врезаются гранаты, – тихо, одними губами прошептал я, – в Малахов окровавленный курган. И рыжие британские солдаты идут на штурм под хриплый барабан.

Нет, я не сумею найти таких слов. Ни писем, ни вестей. Как не проси их, Они забыли там, за семь морей, Что здесь, на самом кончике России Живет поручик с ротой егерей.

А Кейт не поймет. Сейчас – не поймет.

Что защищать? Заржавленные пушки, Две улицы то в лужах, то в пыли, Косые гарнизонные избушки, Клочок не нужной никому земли? Но все-таки ведь что-то есть такое, Что жаль отдать британцу с корабля? Он горсточку земли растер рукою: Забытая, а все-таки земля.

– Что это вы бормочете, Анджей? – озабоченно спросила Кейт.

– А? – Я очнулся. – Ах, это… это так… просто. Абсолютно непереводимая игра слов.

Еще раз оглянулся на уплывший вдаль лагерь. Смешные эти янки. Нас-то хорошо гоняли на учениях…

Лес в 30 километрах западнее Брянска, 4 сентября 1973 года, вторник. Анджей Заброцкий

Улучшенная «снайперка» (с сошками и оптикой) весит пять кило. Плюс четыре запасных магазина в нагрудных карманах. Еще кило. Плюс глушитель.

Впрочем, в глушителе самое поганое как раз не вес. Надетый – а сейчас он надет – глушитель добавляет к длине винтовки десять сантиметров, что в окончательном итоге составляет ровно метр тридцать два. И таскать такую штуку по лесу весьма, скажем так, неудобно.

Хорошо еще, что брянский лес – не моя родная тайга. Елок поменьше. Лиан нет. И, пожалуй, красивее. Сплошное золото да этюды в багровых тонах. Только вот выглядим мы в своих лохматках на фоне этого великолепия словно родимые пятна на заднице. Я кустик-кустик-кустик, я просто бродячий кустик, а вовсе не уссурийский егерь.

Скорей бы уж ночь! Ночи, правда, нынче в брянских лесах самые что ни на есть поганые. Полная луна, ни облачка. Никакого теплоскопа не надо, в обычную оптику все как днем просматривается. Хоть садись и вой волком на эту луну.

Эх, вот бы зарядил на все время учений дождичек, да с мглою, с туманом, такой, что в самый лучший ночной бинокль дальше полусотни шагов ни черта не различишь. И шагов не слышно, и собачки, кстати, в такую погоду тоже хуже работают. Но, видать, провинились мы чем-то перед всевышним. Не будет нам дождя.

– Смотреть по сторонам!

Это капитан Лис. А точнее – его благородие господин капитан Иоахим Фальдорф. И воистину нет начальства выше майора Прохорова, а капитан Иоахим пророк его.

Хитер капитан Лис Когда я впервые увидел его, затянутого в отутюженный до блеска мундир, в белых перчатках, со стеком и в очочках – это в егерском-то полку, – то сначала решил, что это какой-нибудь штабной франт к нам прикатил с очередным пакетом от высокого начальства. И очень долго удивлялся, когда мне сказали, кто он на самом деле.

Капитан Лис хорошо маскироваться умеет. В обычной жизни он маскируется под прусского офицера образца Европейской войны. Только вот монокли нынче не в моде, и поэтому Фальдорф носит очки с простыми стеклами, но тонкой золотой оправой. Это образ хорошо дополняет. А вот на задании капитан Лис другой. И при первом же взгляде на его поджарую фигуру в «кикиморе» уже ни у кого не возникает вопроса, как капитан Лис заслужил свою кличку. Он настоящему лису сто очков вперед даст.

А сейчас капитан Лис зол. Из-за меня. То есть не конкретно, а из-за всей нашей восьмерки новобранцев. Ох и зол!

Всего в учениях участвуют десять групп уссурийского егерского полка. Но только у капитана Иоахима половина группы – новобранцы. Срочники. Стручки зеленые. У остальных – у кого треть, у кого и вовсе четверть состава. С одной стороны, это, конечно, Лису плюс – вот как ему командование полка доверяет, а с другой стороны – учения-то общие! И если погорит группа, да еще по-глупому, стоять Лису перед командиром полка, а комполка перед тем от командования округа втык получит. А погореть ох как легко! Нас в группе шестнадцать, не считая проверяющего. Два пулемета, четыре оптики. Протащить незаметно такую толпу народу – это вам, господа, не бублик в трактире схрумкать, чаем запиваючи.

– Смотреть по сторонам! На ходу спите.

Это он правильно говорит. Спим. На ходу. А когда же нам, вашбродие, спать, ежели не днем? Он ведь для того и придуман, день-то, чтобы спать. Ночью нам спать никак не положено. Темнота – наш лучший друг и защитник. Она нас лучше любых «кикимор» да «следопытов» укроет.

А укрыться надо. Много нынче в брянских лесах охотников развелось. Почти весь Московский округ на нас сейчас охотится, да два малороссийских полка, да легкая казачья бригада, пластуны чертовы, тоже здесь. Заодно и полиция родная не дремлет – отрабатывает взаимодействие с армией по ловле особо опасных преступников. Впрочем, это еще все мелкая шушера. Так, гончие шавки на подхвате. Финские егеря – вот кто для нас нынче самый опасный враг. Они-то сейчас по лесам не бегают, они на аэродроме сидят, в полной готовности. А вот стоит нам засветиться, тут-то они и пойдут с вертушек прямо нам на головы сыпаться. От них по лесу не уйдешь, заячьими петлями голову не задуришь. Они в лесу не хуже нас. А может, даже и лучше – у них-то стручков не полсостава.

В общем, дело наше – прямо как форменный ранец. Вроде и новейший он, и пригнан точно по фигуре, и загружено в него только то, что по штату положено, а все равно и к земле гнет, как груда кирпичей, и за все сухие ветки, сволочь, по пути цепляется.

– Стоп.

Я послушно затормозил.

– Акула и Гром, вперед на полверсты, – тихо скомандовал Лис. – Там брод через болотце. Осмотритесь, что и как.

– Есть!

– Окунь и Ведмедь – сто метров вперед, дозор. Остальным привал.

– Есть!

Окунь – это я. Точнее, я и мой второй номер, Димка Чернов по кличке Валет. Это из-за него меня Окунем прозвали: он мне – а еще друг называется! – нарисовал ночью рыбку на плече зеленым фломастером. От татуировки не отличишь. Ну и пока после утренней пробежки умываться не пошел… так и остался Окунем.

Пройдя метров семьдесят в сторону помянутого капитаном болотца, мы наткнулись на неширокую вытянутую опушку.

– Дивысь, як гарне мисце, – прошептал Ведмедь. – Давай, хлопче, я от за тим кустиком пристроюся, а ты – о-он за тим пнем. И нияка пакость мимо нас не проскочить.

– Окей, – прошептал я.

– Що?

– Ладно, говорю. Ты что, Ведмедь, язык вероятного противника забывать начал?

– Обижаешь, хлопче, – усмехнулся Ведмедь. – Я англицку мову розумию краше, чем ты – свою ридну польску. Or you, mylord, presume to doubt my word?

– Shit, no!

Ведмедь – это еще та история. Жил-поживал себе на хуторе под Винницей тихий парубок двух метров росту, и все было гарно, пока не собрался он идти в армию. Приходит он к воинскому начальнику и заявляет: «Хочу в егеря».

Начальник – запорожский казак, усы до пола, – от такого заявления чуть под стол не свалился.

– Сынку, – говорит, – да ты що? Чи тоби в голову напекло, чи горилки на дорогу лишку хватив? Ну подивысь сам, який с тебя егерь? Ты ж тайгу тильки у кино бачив? Та и вымахав же так, що не в егеря тебе, а прямиком в лейб-гвардию.

Однако Андрий Остапенко оказался парнем настырным и все ж таки своего добился – стал унтер-офицером Уссурийского егерского полка, командиром расчета «никона» по кличке Ведмедь. И ходить с ним приятно. По лесу он крадется, как настоящий медведь – ни одна травинка не шелохнется, пулемет свой (девять кило без ленты) одной лапой держит и вдобавок еще и на горбу прет столько, что на целый взвод раскидать можно. -

Я осторожно просунул ствол «драгуновки» под покосившийся пень, убедился, что сошки стоят надежно, и заглянул в оптику. Само собой, ничего, кроме стволов деревьев на противоположной стороне опушки, не увидел. Тогда я выкрутил кратность прицела на максимум – семерку – и принялся наблюдать за ползущими по стволу березы муравьями. Муравьям торопиться было некуда. Мне тоже.

А время меж тем все идет и идет себе куда-то. Я откинул капюшон и огляделся. Да, точно, вот уже и солнце заходит. Битый час уж тут лежим. А ведь дел-то – туда-обратно по кочкам проскакать, брод проверить – десять минут максимум. Даже если кто-то с тропы свалился, сам увяз, «сударев» утопил, и они за ним ныряли по очереди. Да вот только не те ребята туда пошли, чтоб в болоте барахтаться. Акула и Гром по самой жуткой трясине пройдут аки посуху.

И мысли от этого появляются исключительно паскудные. Например, что сняли нашу разведку так тихо, что и пискнуть никто не успел. Финны на такой номер вполне способны, да и казачки, пожалуй, тоже. Не вся бригада, конечно, но в разведроте там тоже орлы попадаются. И если один такой орел наших укараулил, да из бесшумного «сударя» по ним полоснул, тут уж ничего не попишешь. Посредники нынче злые, штрафуют беспощадно. Коль убили тебя – лежи, не чирикай, и пока не будет команды «подъем», так трупом и прикидывайся. А не то всю группу снимут.

– Идут, – прошептал Чернов.

Я навел винтовку и… ни черта не увидел. Солнце заходит, в кронах ветер шебуршит, по стволам тени прыгают, поди разбери, какая из них просто тень, а какая – человек в «лохматке».

– Десять градусов правее.

Я чуть не подпрыгнул. Вот это да! Ну дает Лис! Почти на три шага подкрался, и хоть бы какой звук. Ладно, я ушами прохлопал, я-то передний сектор обеспечиваю, но Димка-то куда смотрел? А если бы финн так к нам подкрался? Прыгнул, ткнул метчиком, и все, голуба, любуйся небом и жди посредника с блокнотиком. А уж он-то в свой блокнотик много чего напишет.

Я так расстроился, что заметил разведку буквально перед тем, как они вышли на опушку. Все-таки разработчики «лохматок» не даром хлеб с маслом едят – различить ребят было почти невозможно, даром что перемазались в болотной жиже так, что походили уже не на бродячие кусты, а на бродячие кочки.

– Плохо дело, командир.

– Докладывайте.

– Впереди засада.

– Кто? – отрывисто спросил Лис. – Сколько?

– Мотострелки. Человек тридцать. Один пулемет, один гранатомет. И провод в обе стороны.

Я мысленно присвистнул. Раз протянули полевой телефон, да еще в обе стороны, значит, впереди все перекрыто наглухо. Все возможные места переправы. И насколько эта награда протянулась – знает лишь бог да командование условного противника. А время-то у нас не резиновое, а наоборот – почти нет его у нас.

– В обход?

Гром покачал головой.

– Никак нельзя, капитан. Днем, налегке, еще, глядишь, проползли бы, а ночью, да с грузом… Кто-нибудь непременно завязнет.

Лис на секунду задумался.

– Вы их хорошо разглядели?

– Обижаете, вашбродь, – оскалился Акула, – под самым носом ползали.

– Какое у них настроение?

– А никакое, вашбродь. Ноют друг дружке, что загнали их в эту болотную мокрень незнамо зачем. Мотострелки. Привыкли на броне разъезжать.

– Ужинать уже начали?

– Никак нет. Да и вряд ли, вашбродь, им ужин положен, в засаде-то. Сухпаек трескают, и все.

Я вдруг с ужасом и восторгом сообразил, куда клонит Лис. Обходить засаду мы не можем – неизвестно, на сколько она тянется, и к тому же нет никакой гарантии, что, выпутавшись из этой сети, мы тут же не влетим с разгону в другую, похуже. А здесь хотя бы четко известен враг, и враг этот – так себе. Маловероятно, что за спиной мотострелков притаились какие-то отборные части, тогда бы засада была меньше, а то и вовсе б не было. Очень уж удобно дать нам перебраться через это болото, а потом прижать к нему. Да и войск у «противника» много, но все-таки не настолько. Ему ведь еще и непосредственно у целей надо кордоны выставлять.

А раз так – можно попытаться рвануться через флажки, риск, конечно, велик, да что там – огромен. Если не положим их тихо, если ввяжемся в бой – крышка. Даже если перережем провод – через полчаса с обоих сторон подойдет подмога, да и рация у них наверняка есть, не может не быть.

Но если получится, то за полчаса удрать можно далеко, а бежать мы будем быстро. А там ночь. А ночью, в лесу, фиг вам с кедровым маслом, ребята, поймать нас, даже финнам. Ночью в лесу мы сами себя не поймаем. А к утру мы уже далеко окажемся. И оцеплять по новой надо будет район побольше, чем сейчас.

Я оглянулся в сторону лагеря. Кому я не завидовал, так это Балобаеву. Ему приходилось тащить зеленый железный чемодан с буквой Т. В настоящем бою это был бы ядерный фугас, поэтому внутри чемодана был песок пополам со свинцовой дробью.

Глава 21

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

28 сентября 1979 года

«Продолжаются поддержанные Движением за моральную мощь демонстрации перед Белым домом. Демонстранты, протестующие против оккупации Аляски, маршируют под лозунгами «Russians, Go Home», «Alasca – For American Bears» и им подобными. Несколько раз их усилиями перекрывалось движение на Линкольн-авеню и прилегающих к резиденции президента улицах, однако всякий раз полиция разгоняла распоясавшихся молодчиков. Пикеты стоят также перед зданием посольства Российской Империи, однако там демонстранты ведут себя более мирно. Протестов со стороны русского посла г-на Диена до сих пор не поступало…»

Принстон, штат Нью-Джерси, 27 сентября 1979 года, четверг. Сергей Щербаков

Город Принстон произвел на меня двойственное впечатлетние. В самом прямом смысле слова. Его делила пополам некая невидимая линия. По одну ее сторону лежал Принстон, который я ожидал увидеть, – городок времен чуть ли не первых поселенцев, с уютными золотыми парками, увитыми алым плющом университетскими корпусами, вычурной старинной кладкой, потемневшими кирпичами и прочими признаками почтенного возраста. Но городок этот был очень маленьким – мы проехали его ровно за две минуты. Потом автобус, жалобно заскрежетав, вписался в крутой поворот, и мы оказались в совершенно другом Принстоне – городе однообразных новостроек, перемежающихся конторскими зданиями уже примелькавшегося мне эклектичного стиля.

– Приехали, – объявила Кейт, выпихивая Андрея из кресла. – Поскорее, автобус ждать не будет.

Уже покинув недра двухэтажного чудовища, я поинтересовался у нее причинами таких вывертов градостроительства.

– Ну как же, – ответила Кейт, – в последние годы вокруг университета выросла уйма исследовательских лабораторий – государственных, частных. Вот город и разнесло.

Действительно разнесло. Я оглянулся – назад уходила наглухо закованная в асфальт и бетон магистраль, и только чудом уцелевший одинокий вяз печально помахивал мне веткой.

Милейшая мадемуазель Кейт, как выяснилось, успела озаботиться поисками фамилий, адресов и телефонов еще вчера, пока мы прохлаждались. Поэтому вместо того, чтобы блуждать по насквозь гуманитарному университету в поисках кафедры химии, мы бодро направились прямиком в Принстонский технический колледж – как непонятно объяснила Кейт, «это не Эм-ай-ти, но все же».

Декан колледжа после недолгой беседы с нашей незаменимой проводницей посоветовал обратиться к некоему доктору Баярду Дженнингсу – у того, как оказалось, только что кончилась лекция. И мы последовали его совету.

Доктора Дженнингса мы застали еще в аудитории. Химик оказался худощавым типчиком из тех, что едва ли не до пенсии сохраняют юношескую неловкую угловатость и подростковую стеснительную наглость – короче говоря, до старости щенки. Мне он сразу не понравился.

– Ну, джентльмены, чем могу помочь? – осведомился он, едва мы представились.

– Мы бы хотели получить от вас кое-какие сведения, – ответил я сдержанно.

– И какие «сведения» может скромный химик дать великой российской охранке? – не без яда полюбопытствовал доктор.

Я не знал, как сказать по-английски «не юродствуйте», так что пришлось обходиться моим скромным словарным запасом.

– Доктор Дженнингс, мы прилетели из Санкт-Петербурга не для того, чтобы выслушивать ваши плоские шутки, – проговорил я медленно и убедительно. – Нам действительно нужна ваша помощь. Убит ваш русский коллега…

– Убит? – Просто поразительно, как действует это слово на некоторых людей. – Но… в России? Тогда при чем тут мы?

– У вас найдется, где присесть? – я обвел взглядом устрашающие ряды стульев. – В более спокойной обстановке?

– Конечно, конечно, – смутился Дженнингс и тут же опрокинул мензурку с цветами. Кейт кинулась спасать от потопа бумаги, Андрей немедленно подключился к процессу, и втроем они ухитрились залить водой даже то, что первоначально не пострадало. Я наблюдал за происходящим не без интереса.

В конце концов Дженнингс провел нас в свой кабинет, где мы с грехом пополам уместились, вытеснив хозяина чуть ли не на подоконник, и я поведал ему – в какой уже раз за последние две недели? – печальную историю профессора фон Садовица и эпопею с рутением, умолчав, естественно, о главных подозреваемых.

– Весьма печально, – выдавил Дженнингс, когда я закончил. Похоже, слышать о смерти русского ученого ему ни капельки не печально, но приличия должны быть соблюдены, и доктор безуспешно строил на лице тоскливую мину. – Я наслышан о работах профессора фон Садовица. Да что это я – «наслышан»! С практической точки зрения, это работы основополагающие, хотя с теорией… мм… Но опять-таки – при чем тут мы?

– Вам известно, что незадолго до убийства профессора фон Садовица погиб еще один специалист, работавший в той же области, – профессор Джон Норман? – спросил я.

– Само собой! – воскликнул Дженнингс и осекся, словно боясь выболтать что-то лишнее.

– Да? – скептически переспросил я. – Что ж, возможно. У нас есть серьезные подозрения, что его гибель могла быть инсценирована, либо, если это не так, она находится в одном ряду с убийством фон Садовица. Мы предполагаем, что организатор этих преступлений находится в США. Поэтому мы и обратились к вам в надежде, что вы окажете помощь следствию.

– Вы подозреваете меня в… в соучастии? – заволновался химик.

– Ни в коей мере, доктор, – успокоил его я. – Нас интересуют любые необычные события последних месяцев, связанные прямо или косвенно с химией рутения. Есть шанс, что это поможет нам выделить виновника из ряда подозреваемых. А к кому лучше обратиться за такими сведениями, как не к химику, работающему по тому же профилю?

– Увы, не того же уровня, – вздохнул Дженнингс. – А вы не скажете, кто фигурирует в этом вашем черном списке?

– Это тайна следствия, – отрубила Кейт.

– Ну, тогда даже не знаю, – промямлил химик. Врать он не умел совершенно, любой наш цыганенок дал бы ему фору. Я сразу понял, что Дженнингс что-то скрывает.

– Господа, – выдавил американец, когда я впился в него инквизиторским взором. – Вы не против прогуляться? Видите ли, я не хочу, чтобы мои коллеги кое о чем узнали. Знаете, как завистливы люди!

– Пойдемте, мистер Дженнингс. – Я поднялся. – Мы ни в коей мере не желаем причинять вам лишних неудобств.

По мнению Дженнингса, самым безопасным местом для приватных бесед оказалась скамейка в сквере напротив здания. Мы усадили его в середину, Кейт пристроилась справа, Андрей – слева, а я остался стоять, замыкая кольцо окружения. Химик вжался в спинку скамьи и принялся рассказывать.

– Понимаете, господа, примерно полгода назад я хотел сменить работу.

– А у вас это запрещено? – не сдержался Заброцкий.

– Нет, нет! – замахал руками Дженнингс. – Просто… если бы узнало начальство, меня бы так и так выжили. Знаете, всякий босс считает, что уж при нем-то у сотрудников наступает райская жизнь. Решил уйти – значит, предатель и ненадежная личность. Так что, не имея уверенности… А уйти очень хочется.

– Платят мало? – сочувственно поинтересовался я.

– Не то слово! – Дженнингс всплеснул руками. – Просто стыдно перед друзьями. Только и спасаемся, что все покупаем в федексе.

– Где-где? – переспросил я.

– Я вам потом объясню, – нетерпеливо перебила Кейт. – Давайте дальше, доктор. В ваше бедственное положение мы уже вошли.

– И вот с полгода назад я узнал, что «Стаддер кемиклз» требуются специалисты по платиноидам. Комплексная химия, все такое. И я до того загорелся – вы не поверите, я подал не одну, а две заявки! Одну – на место исследователя, а другую – на лаборанта. У них даже лаборанты получают больше, чем мы тут.

– Однако вы еще здесь, – проговорил Заброцкий без намека на вопрос.

– Не прошел по конкурсу. – Дженнингс вздохнул. – Вы не поверите, какой был конкурс! А я никогда не умел писать заявки.

– Простите, – не понял я, – а кого там оценивали – людей или анкеты?

– Вначале всегда смотрят на анкету, – вздохнул Дженнингс. – Они, видите ли, отдают предпочтение женатым кандидатам. Ну откуда я мог знать? Женился бы, богом клянусь.

– Значит, «Стадлер»… – протянул Андрей.

– «Стадлер кемиклз», – кивнул химик.

– Скажите, а вам не приходилось слышать о химических исследованиях, проводимых под эгидой МММ? – поинтересовался я.

– Комитета? – удивленно переспросил Дженнингс. – Боже мой, да зачем это им?

– Ну, у них есть исследовательские лаборатории, – неопределенно отозвался я.

– А у меня есть руки! – отрезал Дженнингс. – Но я ими никого не убивал. Это не аргумент. Кстати, ни о каких исследованиях комитетчиков я не слышал и не читал.

– Хорошо, хорошо, – успокоил его Андрей. – А вы не подскажете, вероятно, кто-то может помочь нам больше вашего?

– Едва ли, – фыркнул Дженнингс. – Во всяком случае, не в Принстоне. Если вас интересует «Стадлер» – их лаборатория находится где-то в Монтане, это все, что я знаю.

– Кейт, ваши родители не… – начал было Андрей, но американка одарила его таким взглядом, что мой товарищ чуть не обуглился.

– А по химии платиноидов, боюсь, в Принстоне больше меня об этом никто не знает, – продолжил Дженнингс. – Обратитесь в Эм-ай-ти, больше ничего не могу посоветовать.

Перед лицом такого упорного молчания нам ничего не оставалось, как распрощаться с ехидным химиком и вернуться на автовокзал.

– Кстати, Кейт, – нарушил я молчание, – вы обещали объяснить, что такое Э-майти и федекс.

– Эм-ай-ти, – ответила мадемуазель Тернер, – это Массачусетский технологический институт. Один из лучших в стране. С ними соперничают только Беркли, Окленд и Хьюстон. А федекс – это просто сеть магазинов для федеральных служащих.

– Как – для служащих? – не понял Андрей. – Больше никого не пускают?

– Нет, – серьезно подтвердила Кейт. – Понимаете, наши федеральные служащие, у вас говорят – чиновники, получают очень мало. И правительство, чтобы поддержать их, организует особые магазины, где продаются товары по сниженным ценам.

– А кто эти товары закупает? – поинтересовался Андрей.

– Вообще-то правительство… – замялась Кейт.

– А почему просто не отдать деньги чиновникам? Повысить им оклады? – полюбопытствовал я.

Андрей покосился на меня – похоже, я украл его реплику.

– Ну, в федексах еще распродаются конфискованные товары, – ответила Кейт. – И армейские излишки.

– Это я тоже понимаю, – задумчиво проговорил Анд-жей. – Я не понимаю, почему только чиновникам.

– Живут они плохо! – окрысилась Кейт. – Вот почему!

Мы еще немного побродили по городу, обошли, по моему настоянию, почти весь университетский парк, пообедали безвкусными, точно бутафорскими, бутербродами в пустой и тесной забегаловке – делать все равно было нечего, кроме как дожидаться автобуса.

Обратная дорога в Вашингтон мне запомнилась плохо – возможно, потому, что в районе Уилмингтона начало смеркаться. Когда мы вернулись в гостиницу, ночная жизнь уже была в разгаре. Заходили, воровато оглядываясь, прилично одетые пары и тут же разбегались по номерам, сновали ночные разносчики и подозрительно разрумяненные горничные. Кейт взирала на все это с брезгливой завистью, Андрей – с веселым недоумением, а мне стыдливая суета подобного рода надоела уже не один год назад. Мне хотелось только подняться в номер и заснуть крепким-крепким сном. Поездка в Принстон не оправдала наших надежд, и теперь оставалось только ждать, что добудет для нас мисс Джейн из полицейского архива.

Вашингтон, округ Колумбия, 28 сентября 1979 года, пятница. Сергей Щербаков

Следующим утром мы сидели в кабинете Кейт и уныло взирали на плоды своих усилий.

Добрейшая мисс Джейн – мне все еще было неловко оттого, как бесчестно мне пришлось обмануть ее чувства – сделала невозможное. Она не только перешерстила полицейские архивы, не давшие, как и следовало ожидать, ни единого винера информации. Она подала – и пробила – запрос на получение данных из вычислительной сети ФБР.

– Должно быть, Салли хохотала до колик, – мрачно изрек Заброцкий, глядя на распечатки.

Распечаток было два комплекта. Первый Андрей позавчера с риском для жизни выцыганил у фэбээровских девушек-корреляционисток. Второй я получил от Джейн этим утром. Совпадали они до запятой.

Похоже было, что следствие зашло в тупик. У нас все еще не было ни единой улики, позволяющей привязать убийство фон Садовица к кому-то из подозреваемых. Конечно, можно было еще разрабатывать фирму-импортер злосчастной «беретты», но я готов был поставить свой чин и звание, что фирма эта фиктивная, как председатель акционерного общества по переработке дураков. Да и вообще это уже напоминало атональные корчи детективного жанра.

Не знаю, чем бы мы занялись в то утро – возможно, как успел предложить Андрей, пошли бы пить за казенный счет, если б не зазвонил телефон.

– Да чтоб им, – пробормотала Кейт, но трубку все же сняла.

Мы слышали только ее реплики, и звучало это, на мой взгляд, довольно комично, но на протяжении второй части разговора щеки Кейт постепенно шли то розовыми, то белыми пятнами, напоминая экзотический калейдоскоп.

– Да! Да!! Что? Что… Соедините, конечно, кретины!.. – Пауза секунд на пятнадцать. – Да?.. Слушаю… Да. Вы правы. Рядом со мной… Когда?.. Сегодня?! Но это. Да, конечно, конечно, очень занят, понимаю… Да. Передам. Непременно. Само собой. Признательна. Да. Да. Спасибо. Да. Да!

Когда она бросила трубку, лицо у нашей американки было, как у контуженой.

– Господин Щербаков, господин Заброцкий, – она аккуратно сложила распечатку номер два, яростно смяла то, что получилось, и зашвырнула в корзинку. – Вас желает видеть сенатор Аттенборо.

– Кто-кто? – переспросил Заброцкий. – Это еще что за птица?

– Сенатор от штата Виргиния Дэвид Эрод Аттенборо, – отчеканила Кейт. – Сегодня. В час дня. То есть…

Она глянула на свои наручные, но я ее опередил:

– Через полтора часа? А в чем сложность? У него ведь, думаю, приемная в столице, а ее можно проехать насквозь за двадцать минут.

– Если мы вообще пойдем, – поддержал меня Заброцкий. – А то что это за барство – предупреждать за полтора часа до визита? А если бы у нас были какие-то планы?

Кейт сглотнула.

– Что значит – если пойдете? Это же сенатор.

– Ну, сенатор. – Я пожал плечами. – Это такой выборный чиновник, да?

Наверное, на наше с Андреем отношение повлияло российское значение слова «сенатор». Сенат давно уже потерял какой бы то ни было вес, но титулом все еще жалуют тех, для кого настоящие чины или должности – слишком жирный кусок. Синекура, одним словом.

– Можно сказать и так. – Похоже, Кейт начинала отходить от шока. – Но это чиновник очень высокого ранга.

– Тогда что ему от нас надо? – риторически поинтересовался я. – Нет, Кейт, не отвечайте. Это я сам у него спрошу. Вы лучше расскажите, кто такой этот Аттенборо. И лучше по дороге – вы ведь, вероятно, захотите переодеться?

– Переодеваться мне не во что, – огрызнулась наша провожатая. – По милости вашего коллеги это мой единственный приличный костюм. Второй надо долго отстирывать от кетчупа.

Я не сразу понял, что речь идет о соусе.

– Тогда не знаю, на что мы употребим этот час, – признался я. – Потому что нам с Андреем тоже не во что разодеваться. Мы как-то не предполагали, что в программу нашего визита входят официальные встречи.

– Это не официальная встреча, – объяснила Кейт, вставая. – Секретарша сенатора просила особо подчеркнуть, что мистер Аттенборо хочет нас видеть как частное лицо.

– Тогда на кой черт он нам нужен? – тут же поинтересовался практичный Заброцкий.

Кейт бросила на него жалостливый взгляд.

– У наших чиновников частное лицо часто путается с общественным, – объяснила она. – А как сенатор мистер Аттенборо способен устроить вам и вашей стране много мелких… «неприятностей» – будет правильно?

– Если я вас верно понял, точней сказать «пакостей», – поправил я.

– А что, у вас в России так не бывает?

– Бывает, – признался Андрей. – Но у нас все уже привыкли.

– А мы с этим боремся, – ответила Кейт. – Но безуспешно.

– Пойдемте, – я тоже поднялся. – Вы, Кейт, так и не сказали – куда?

– В парикмахерскую, – объяснила Кейт. – Вы же не позволите, чтобы дама пошла с вами на прием к сенатору с этаким вороньим гнездом на голове?

– Помилуйте, Кейт, какое гнездо, – шебурхнулся было я, однако американка безжалостно перебила:

– Что вам, правительственных денег жалко? Давайте-давайте. Пошли.

Уже ссыпаясь по лестнице со второго этажа, она рассказывала тоном заправского гида:

– Аттенборо Дэвид Эрод Второй. Возраст – около шестидесяти, но выглядит моложаво. Сенатор от штата Виргиния от демократической партии; остается на этом посту уже больше десяти лет, трех президентов пережил. Консерватор, но в своем роде довольно гибок – умеет вовремя поймать ветер. Последовательный противник Форда, популяров ненавидит черной ненавистью; те платят ему тем же. Пользуется большой популярностью в своей партии как на Юге, так и на Севере. Многие прочат его, а не Джонсона, в президенты. Выборы, знаете, через год.

Характеристика яркая и четкая, подумалось мне. Только вот на что мы сдались этой восходящей звезде от политики?

Вашингтон, округ Колумбия, 28 сентября 1979 года, пятница. Кейтлин Тернер

Когда мы подходили к новому офисному зданию на Пенсильвания-авеню, где располагалась приемная сенатора Аттенборо, челюсти мои уже ныли в томительном предвкушении. Настроения мне не поднимала даже шикарная стрижка.

Если бы я знала, что мои подопечные спляшут у Аттенборо на столе «Барыню», мне было бы проще. Я могла бы не сопровождать их вовсе, а спокойно складывать вещи и искать дальнобойщика, чтобы выйти за него замуж. Проблема как раз и заключалась в том, что я совершенно не знала, как они отреагируют – уже потому, что не имела даже отдаленного представления, зачем они сенатору понадобились.

Посмотреть на живых русских? Да нет, чушь какая. Если надо, он их насмотрится на приемах – господа из посольства там бывают часто… наверное, сама не видела. В общем, с его связями Аттенборо найдет живых русских. Надо будет, ему и мертвых оживят.

Значит, нужны ему не просто русские, а эта парочка. Конкретно. Из-за убийства какого-то яйцеголового, который даже не американец? Глупость какая.

В лифте меня трясло все два с половиной этажа, что мы ехали. А на выходе вдруг отпустило. Не потому, что на меня снизошла благодать, а потому, что страх мой перешел в ту фазу, когда его не ощущаешь. Мне было уже все равно, что случится через минуту. В таком состоянии я могла бы идти на приступ линии «Барбаросса».

Однако при виде приемной мистера Аттенборо броня моего безразличия треснула. Сволочь, какая все же сволочь! И кресла у него кожаные, и секретарша у него явно в той же парикмахерской, что и я, побывала (как только не разорились мои русские?), и в углу элефон приткнут – такой модели я даже в журналах не видала. И, что характерно, куплено это все на мои же деньги, на ту треть зарплаты, что я плачу Службе внутренних доходов. Вряд ли мистер Аттенборо хоть цент от своих капиталов вложил в обстановочку.

А секретарша у него не для красоты приставлена.

– Господа Щербаков, Заброцки и мисс Тернер?

– Офицер Тернер, – с удовольствием поправила я. – А так все верно.

– Сенатор вас ждет, – объявило это платиновое чудо. – Прошу.

Ждет, значит. Значит, не так занят, как мне вкручивали по телефону.

На пороге меня опять робость пробрала – все же в первый раз меня приглашают к сенатору. Но тут я взяла себя в руки и цыкнула так, что голова сама собой гордо поднялась, плечи расправились, и вошла я вся из себя такая внушительная, хоть сейчас на передовицу.

Кабинет был огромный, и я вначале подумала, что мы попали в спортзал. Ну, дверью ошиблись, с кем не бывает. Только потом увидала стол. О таком столе я мечтала давным-давно. Но стоять он должен был у меня в спальне, под балдахином, и называться кроватью, нет, ложем для любовных утех. Широким-широким. Правда, в мою квартиру он бы все равно не вместился.

Я покосилась на своих спутников. Щербаков был, как всегда, убийственно серьезен, Заброцкий же, как мне показалось, совершенно не осознавал важности момента – глазел по сторонам и, поймав мой взгляд, игриво подмигнул.

Ну, держись, Кейт. Сейчас что-то будет.

Вашингтон, округ Колумбия, 8 сентября 1979 года, пятница. Сергей Щербаков

Первое, что я понял, вступив в этот кабинет, в нем чего-то отчаянно не хватает. И только через секунду понял, чего.

Портрета.

В каждом из неисчислимых присутственных мест России взирает на тебя со стены Е. И. В. Александр Георгиевич Романов, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая. И так быстро привыкаешь к этому пронзительному взору, что отсутствие его замечается быстрей, чем присутствие.

В этом кабинете портретов не было. Само собой, президентов развешивать по стенкам накладно – меняй их потом каждые четыре года, но уж народных героев-то могли бы. Впрочем, с какой стати? Они все уже увековечены – на банкнотах. Были зато какие-то фотоснимки во множестве – каждый в отдельной лакированной рамке, – и нечто вроде дипломов. Это меня не удивило. Я еще на Аляске заметил склонность янки выставлять все свои достижения напоказ.

Потом я заметил стол. На этом столе можно было играть не в пинг-понг, а в футбол – и я клянусь, по краям осталось бы место для беговой дорожки! Мне даже страшно стало, что мы до сенатора просто не докричимся.

Где-то по другую сторону площади, мощенной полированным деревом, нам навстречу поднялся седеющий крепкий мужчина с радушной улыбкой и холодными глазами прожженного политикана.

– Добрый день, господа, – произнес он хорошо поставленным актерским баритоном. – Присаживайтесь, прошу.

С присаживанием вышла заминка – кресел перед столом стояло только два. Непосредственный Андрей оттащил стул от низенького столика в углу и этим закрыл вопрос, но я заметил, как у сенатора дрогнули крылья носа. Вероятно, его посетители позволяли себе вольности нечасто, если вообще позволяли.

Наверное, Кейт не преувеличила, говоря, что это важный чин. В политической системе Соединенных Штатов я разбирался откровенно плохо – солдаты, как известно, вступают, когда политики сходят со сцены. Поразмыслив, я решил обращаться к сенатору так, как обращался бы к губернскому земскому голове, с поправкой на то, что этот тип – янки и бояться меня не обязан.

– Итак, что вам будет угодно? – произнес я тоном, не оставляющим сомнения, что это не мы тратим время сенатора, а он – наше.

Аттенборо помедлил с ответом – встал, прошелся до окна, вернулся обратно к столу. Наверное, ему казалось, что таким образом он нагоняет на себя значимости.

– Я пригласил вас сюда не как политик, а как гражданин, – выговорил он с некоторым напряжением. – Как американский гражданин.

И как это прикажете понимать?

– Мне известно, зачем вы прибыли в нашу страну, господа Шчербаков и Заброцки. И я заявляю вам – вы ищете черную кошку там, где ее нет. Как сенатор, я официально заявляю, что отрицаю любую возможность того, что убийцы нашли приют на американской земле. А как озабоченный гражданин, я приложу все свои усилия, чтобы эти позорные подозрения были немедленно сняты.

– И чем вы готовы нам помочь? – поинтересовался я. Кейт многозначительно закашлялась.

– Помочь? – Сенатор надулся жабой. – Я подал запрос в Госдепартамент на вашу немедленную высылку из страны! Мне не нравится, когда русские сыщики считают американцев повинными во всех смертных грехах. Мне не нравится, когда они приезжают к нам в поисках козлов отпущения. Мне не нравится, что они шляются по нашим улицам, точно У себя дома! И я буду чертовски… простите, мисс Тернер.

– Офицер Тернер, – машинально поправила Кейт.

– Чертовски рад, когда вас под конвоем посадят в самолет и вышлют отсюда в вашу Сибирь!

– Интересно, – усмехнулся я. – Вы считаете, что лучший способ избавиться от подозрений – это услать подозревающих куда подальше? Я-то считал, что проще эти подозрения снять.

– Я не намерен с вами спорить. – Сенатор подозрительно быстро успокоился. Или у него железная выдержка, или все его негодование – липовое. – И терпеть ваше присутствие на американской земле я тоже не намерен. Думаю, мои избиратели со мной согласятся. Нашей стране достаточно позора. Еще не хватает, чтобы нас считали пособниками международного бомбизма. Мы наделали слишком много ошибок в прошлом. И я присмотрю, чтобы они не повторялись.

Краем глаза я заметил, что Заброцкий, совершенно не прислушиваясь к беседе, внимательно изучает обстановку кабинета.

– Сенатор Аттенборо, вы пригласили нас только для того, чтобы сорвать злость, или у вас есть другие идеи? – поинтересовался я, когда тот замолк.

– Я предлагаю вам немедленно свернуть свою… деятельность, свою антиамериканскую деятельность, и отбыть на родину, – заявил сенатор. – Только так вы сможете избежать высылки. Я мог бы не предупреждать вас, но мною движет обыкновенное человеческое сочувствие. Вы не найдете здесь ничего, потому что искать нечего. Америка не замешана в каких-либо преступлениях. Уехав, вы избавите себя от разочарований и унижений.

Я чуть не задохнулся. Мне хотелось вслед за Андреем возопить: «Что за барство?!» Или этот господин обладает рычагами влияния на государственную политику, или он отчаянно блефует. Первое казалось мне невероятным, а второе – неправдоподобным.

– Спасибо за предупреждение, сенатор, – произнесли мои губы, – но мы, пожалуй, останемся. Думаю, мы уже вышли на след настоящих преступников, не исполнителей, а заказчиков убийства, и находятся они здесь, на территории Соединенных Штатов. Больше того, – я почувствовал в себе необыкновенный порыв к вранью, – опоздай вы на день другой со своим вызовом, и мы смогли бы представить их имена вместе с уликами.

– Думаю, вы лжете, мистер Шчербаков, – выговорил сенатор тяжело. – Поверьте, я достаточно хорошо информирован о ваших действиях, и вы не могли получить никаких важных сведений за эти три дня.

– Значит, вы недостаточно хорошо информированы, вот и все, – Я пожал плечами. – Вы хотите еще о чем-то нас предупредить, или это все?

– Если вы столь упрямы – это все, господин Шчербаков, – процедил Аттенборо.

– Мы гораздо упрямее, – поправил я его, вставая.

– Тогда не смею вас задерживать, – сенатор чопорно склонил голову.

Я глянул на своих спутников. Кейт, казалось, была близка к обмороку. Заброцкий имел странно задумчивый вид.

– Что вас так заинтересовало в кабинете, Андрей? – спросил я, когда мы выходили.

– Кейт, – поинтересовался он вместо ответа, – почему вы не сказали, что сенатор – член Комитета?

– А кто сейчас не член? – отбрыкнулась американка. – Каждый третий – озабоченный. Аттенборо у них, кажется, штатный координатор.

Я сообразил, что она хотела сказать «в пределах штата».

– А как вы узнали, Андрей? – полюбопытствовал я.

– У него из-за фоток обоев не видно, вы не заметили? – отозвался Заброцкий. – А зрение у меня хорошее. На каждом втором снимке он с товарищами из Комитета. Я это к чему говорю – мне было не разглядеть, а подойти поближе неловко, но в одной грамоте под именем сенатора стояло еще одно. Какой-то Дональд Эберхарт.

Я покачал головой. Имя мне ничего не говорило.

Андрей вытащил свой затертый блокнотик.

– Это имя было на одной из визиток, которые я стащил у детектива Спарроу, – сообщил он. – Ну да вот оно.

В голове у меня со щелчком сомкнулись контакты.

– Знаете что, коллеги, – проговорил я, – пойдемте обедать. А там и поговорим. Кажется, мы нашли недостающее звено.

Вашингтон, округ Колумбия, 28 сентября 1979 года, пятница. Кейтлин Тернер

Настроение у меня было премерзопакостное. А как еще может себя чувствовать женщина, чья карьера погублена навеки, а доброе имя будет вываляно в грязи надежнее, чем если бы она переспала со всеми постояльцами Алькатраса? Еще попомнит мне сенатор Аттенборо эту беседу. До русских ему не дотянуться, ну так сорвет зло на том, кто поближе. Чтоб неповадно. В том, что дело обстоит именно так, я не сомневалась, и намекни мне кто в тот момент, что я неадекватно оцениваю ситуацию, – обиделась бы страшно. Растерзала бы попросту.

Щербаков решительно отклонил все мои попытки двинуться в отель (там я планировала оставить своих русских на милость портье и отправиться сначала на исповедь, а потом, с чистой совестью, повторять алкогольные подвиги Заброцкого; ну и черт с ней, с печенью!). Мы поехали в тот самый «Мэйфлауэр», где обедали в понедельник. Как объяснил немногословный агент охранки, «там очень тихо».

Тихо – это правда. Просто могильная стояла тишина. Еще бы, середина дня перед уикендом. Правда, на сервисе это, слава богу, не отражалось – сколько в прошлый раз ждали, столько и в этот, не дольше.

– Так и ждешь, что сейчас выйдет из дальней двери толстый негр во фраке, сядет за рояль и изобразит что-нибудь тихое и джазовое, – пробормотал Анджей.

– Лучше, если это будет негр с саксофоном, – горько выдавила я. – Выйдет и сыграет блюз.

– А что такое «блюз»? – тут же поинтересовался Заброцкий.

– Блюз – это когда хорошему человеку плохо, – объяснила я. – Мне сейчас очень плохо.

– Почему? – не понял Анджей.

– Я предвкушаю завершение своей беспорочной службы, – ответила я. Передо мной стоял бокал вина – красного, такого темного, что цвет его просто не воспринимался, с непроизносимым французским названием, которое Щербаков выговорил, не споткнувшись. Но я бы с удовольствием обменяла этот напиток богов на нечто менее культурное, но быстрее вводящее в забытье.

– Почему?

Я объяснила.

– Ой, – суммировал мой рассказ Заброцкий.

– Три раза «ой», – парировала я.

– Выходит, Кейт, мы вас сильно подставили, – проговорил Щербаков раздумчиво. – Прощения просить не стану. Но мы постараемся, чтобы все оказалось не так мрачно.

– И что вы намерены делать? – собрав остатки желчи, процедила я. – Пригрозите сенатору поставить его в угол?

– Кстати, Кейт, я не совсем понял, – Щербаков потер переносицу. – Мистер Аттенборо действительно обладает властью выслать нас из страны? Или это было…

– Сам сенатор, конечно, не обладает, – ответила я, машинально впадая в режим «учительницы». – Он вообще не обладает исполнительной властью. Но он – законодатель от своего штата. От его поддержки может зависеть, пройдет тот или иной федеральный закон. Голосуя, как ему выгодно, он может заручиться поддержкой очень влиятельных лиц, которые обладают реальной властью.

– Иными словами, он покупает власть за совесть? – уточнил Заброцкий.

– Почему? – удивилась я.

– Ну, если я не путаю, парламентариям положено голосовать по своим убеждениям, – неуверенно проговорил Анджей.

– Есть и такие, но их очень мало, – ответила я устало. – Кроме того, страна у нас большая. Всегда можно найти кого-то, кто готов заплатить, чтобы ты голосовал так, как и без него собирался.

– Потрясающе, – усмехнулся Щербаков. – Но мы отвлеклись. Значит, мистер Аттенборо, – он упорно отказывался именовать сенатора по должности, как, впрочем, и меня, – может нас выслать. Так что действовать надо быстро.

– О нет! – простонала я. – Что вы еще задумали?! Имейте в виду – я против! Все, что бы вы ни делали, каким-то образом кончается плохо!

– Не сказал бы, – ответил Щербаков. – Но речь даже не о том. Видите ли, всем уже понятно, кто убийца.

– Что?! – воскликнул Анджей в то же время, как я фыркнула:

– Меня не прочитывайте!

Щербаков обвел нас изумленным взглядом.

– Неужели вы не догадались? «Стадлер», конечно. Все сходится. Убийца-одиночка, явно скорее преступник, чем тайный агент. Уже одно то, что мы так легко его вычислили. Это не стиль работы, который я бы приписал Комитету. Потом, этот набор химиков-исследователей – спасибо доктору Дженнингсу! На мой неискушенный взгляд, дело было так. Норман сделал какое-то открытие в области химических технологий. Судя по закупленным материалам, это метод связывания азота при низких давлениях. Договорился со «Стадлер кемиклз» – тайно, разумеется, чтобы не делиться ни славой, ни деньгами с жадным британским правительством. По его наводке одного потенциального конкурента устранили бескровно, а второго – попросту убрали. Теперь ученых, способных повторить его открытие в ближайшее время, не осталось. «Стадлер» выходит на рынок и снимает сливки на протяжении нескольких лет. «Дюпон» идет по миру, фонд Нобеля перестает раздавать премии. Очень простой сценарий.

– Очень! – не выдержала я. – А доказательства у вас есть?

– А зачем они нам? – непритворно удивился Щербаков. – Я же не собираюсь привлекать их к ответу. Время терпит, да и… бог им судья, в самом деле. Меня гораздо больше пугает Комитет.

Вашингтон, округ Колумбия, 28 сентября 1979 года, пятница. Сергей Щербаков

На лицах моих товарищей отразилось почти комическое удивление.

– Ну думайте, думайте, – подбодрил я их. – Чем занимается «Стадлер», мы знаем. Хотя бы приблизительно. А Комитет в лице Арлингтонской лаборатории закупил добрых шестьдесят килограмм рутений-родиевого сплава плюс огромное количество той разной техники, не подходящей по профилю ни к одной из известных областей исследования. Неужели вы не задали себе вопроса – чем они там занимаются.

Над столом повисло молчание.

– Исследованиями… – пробормотала Кейт неубедительно.

– Сколько у Комитета таких лабораторий? – гнул я свою линию.

– Не знаю, – созналась Кейт. – Даже боюсь представить.

– Одна, – ответил я. – Я проверял. Основана пять лет назад, еще до Трехдневной войны. Очень нетипичное поведение для агрессивной организации вроде Комитета, не находите? Лаборатории, ученые… Кстати, мне так и не удалось выяснить, какого профиля эта лаборатория. Физическая, и все.

– Значит, Садовиц тут ни при чем, – пробормотал Андрей. – А что же они так всполошились?

– На воре, – я улыбнулся, – шапка горит. Их проект входит в завершающую фазу – об этом говорит и закупка рутения, раньше за ними такого не замечалось. А тут приезжаем мы, начинаем что-то совершенно нагло вынюхивать… Понятно, что господин Аттенборо всполошился. Сейчас его беспокоит гораздо больше вопросов, чем нас, потому что перед нами вопрос всего один – что делать?

– «Кто виноват?» отложим на потом, – хихикнул Андрей. – А что тут думать? Передать все наверх, побултыхаться еще недельку для виду, просто чтобы сенатора язва замучила, и отбыть домой.

– Мы не можем, Андрей, – проговорил я раздельно.

– Почему? – удивился мой товарищ.

– Мисс… офицер Тернер, вы не оскорбитесь, если мы с коллегой перейдем на французский? – обратился я к Кейт. – Нам надо кое-что обсудить в приватном порядке.

– Ради бога, – отмахнулась американка и отпила вина. Однако я заметил, как напряженно она вслушивается в наш разговор – очевидно, пытаясь уловить смысл по немногим знакомым ей словам.

– Андрей, вы помните нашу позавчерашнюю беседу? – произнес я.

– Помню, – ответил тот. – И все равно не понимаю.

– Девять шансов из десяти, что «Арлингтон лэб» – это оружейная мастерская, – объяснил я. – У американцев есть такая милая черта – они любят очень мощное оружие. Почти как немцы.

– Ага, – Андрей усмехнулся. – «Элефанты» на угле.

– Вот-вот, – кивнул я. – Но суть даже не в этом. – Я замялся, пытаясь ухватить за хвост ускользающую мысль. – Помните – «praemonitus praemunitus»?

Соображал Андрей быстро.

– Хотите сказать, что когда наши разведчики доберутся наконец до этой лаборатории, то могут не найти концов?

– Или самой лаборатории, – кивнул я. – Нельзя упускать время. Мы спугнули зверя. Остается только идти по следу, иначе он ускользнет от нас.

– Как бы эта зверюга кусаться не начала, – мрачно предсказал Заброцкий. – И что вы предлагаете?

– Вначале – узнать все о лаборатории, – уверенно заявил я. – В том числе то, что мы уже знаем. Плохо, что наши проклятые бумаги не действуют на том берегу Потомака – придется действовать в обход, может, через мадемуазель Кейт.

– Кстати, а как быть с ней? – забеспокоился Андрей. – Вы не думаете, что она станет возражать? Об этом я как-то не подумал.

– Есть только два варианта, – ответил я. – Обмануть или убедить. Не знаю, что лучше. Только, чур, убеждать ее будете вы – у вас, кажется, сложились более дружеские отношения. На меня она до сих пор смотрит, как на какое-то беспозвоночное.

– Ну хорошо, – неохотно согласился Андрей.

– Так о чем вы болтаете? – вмешалась в нашу беседу Кейт, естественно, по-русски.

– О наших дальнейших планах, – отозвался я, а для Андрея добавил по-французски: – Только давайте отложим объяснения на потом. По-моему, мадемуазель Кейт сейчас сильно расстроена, и если мы огорошим ее в такой момент, нам придется платить за битую посуду.

– Уи, монсеньор! – Андрей потешно откозырял.

– И что вы решили? – не отставала Кейт.

– Посвятить ближайшие два дня вдумчивому и деятельному отдыху, – не моргнув глазом соврал я. – Полагаю, никакие учреждения все равно работать не будут – выходные все же. А в понедельник можно будет и решить, чем заняться дальше. Кстати, нам будет до зарезу нужна ваша помощь. Как у вас тут принято развлекаться, мы не имеем понятия, так что вам придется нас учить.

– Боюсь, из меня спутник паршивый, – грустно предупредила Кейт.

– Мы постараемся развеять ваш Weltschmertz, – заверил ее Заброцкий.

Я мысленно ему поаплодировал – пока Кейт выясняла, что это такое, тоскливое выражение с ее лица сошло.

Потом принесли горячее, и за ним мы долго и серьезно обсуждали, как именно мы будем отдыхать на выходных. Кейт почему-то порывалась отвести нас на какой-нибудь спортивный матч. Я был согласен разве что на турнир по боксу или дзит-кун, Андрей настаивал на спортивной стрельбе, утверждая, что лично выйдет на дистанцию и возьмет первый приз, кубок и «большую шоколадную медаль», Кейт поминутно выясняла, что значит то или иное слово – в общем, никого не удивило, что одна бутылка вина превратилась в три.

Когда мы вышли из ресторана, метрдотель проводил нас взглядом, полным сердечной ненависти. Оно и неудивительно – все столики были уже заняты, а последние полчаса мы просто сидели и болтали, отмахиваясь от официанта, поминутно пытавшегося подложить нам счет. Кейт слегка разрозовелась и время от времени теряла туфельку. Андрей каждый раз пытался галантно подхватить ее под локоток, но Кейт возмущенно шарахалась. Я посмотрел на часы – шел седьмой час вечера. Небо, до того удивительно ясное, стремительно заволакивали несущиеся с востока тучи, над асфальтом улиц еще поддувал мягкий осенний ветерок, но там, в вышине, уже неистовствовала буря – так бывает иногда, и всякий раз это зрелище поражает меня. Я решил, что все наши планы на завтра придется перекроить, если пойдет дождь.

Глава 22

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

28 сентября 1979 года

«В своем сегодняшнем интервью известный врач и автогонщик Эрнесто Че Гевара подтвердил свое намерение передать премию за первое место в гонках на приз Линдберга лепрозорию Манауса. «Если я называю себя американцем, – сказал «Непобедимый Че», – я не имею права делать различия между бразильцем или жителем Соединенных Штатов. Если я называю себя врачом, я не имею права думать о себе, когда страдают люди». Напомним, что Гевара занимает место на пьедестале почета уже шестой раз, и все денежные премии были пожертвованы им различным больницам».

Вашингтон, округ Колумбия, 28 сентября 1979 года, пятница. Анджей Заброцкий

Однако нашим грандиозным планам на выходные сбыться было не суждено. Их постигла судьба наполеоновских.

Когда наша дружная компания – впереди Кейт, а мы, как истинные джентльмены, следом, – вошла в вестибюль гостиницы, я от самых дверей засек пятерку типов, скучившихся у пресловутой пальмы и, судя по всему, усиленно кого-то дожидавшихся. При виде нашей троицы типы оживились и чуть ли не бегом ринулись нам навстречу. Портье нигде видно не было – спрятался, крыса.

– По-моему, – прошептал я Щербакову, – мы скоро узнаем очень много нового.

Щербаков удивленно глянул на меня, но спросить уже ничего не успел.

– Господа Тщербаков и Заброуцки?

«Вот сволочи, – подумал я, – даже мою фамилию умудрились исковеркать».

– Да. Это мы.

– Вам придется проехать с нами, – заявил тип, стоящий впереди остальной группы. Про себя я окрестил его «капитаном».

Судя по тому, как выстроилась за его плечами оставшаяся гвардия, он действительно был среди них главным. Остальные так, мелочь, мальчики на побегушках, призванные маячить за спиной и «демонстрировать».

– Па-азвольте! – вклинилась слегка захмелевшая Кейт (на английском, но я в нем уже худо-бедно настропалился и понимал почти все. Что не понял, мне объяснили уже потом). – А вы кто такие? И на каком основании пристаете к иностранным подданным?

Внимание группы поддержки автоматически переключилось на нее. Один «капитан» продолжал фиксировать Сергея, но и он не удержался – стрельнул взглядом куда-то пониже юбки. Меня эти господа игнорировали чуть ли не подчеркнуто.

– Федеральное бюро расследований! – внушительно произнес «капитан» и сделал паузу, видимо, удивленный тем, что мы не падаем в обморок.

Надо же, как интересно! Не далее как три дня назад нас из этой конторы гнали в шею, а сегодня приглашают через ливрейных лакеев. То ли бюрократия в действии, то ли что-то тут нечисто.

Все это пронеслось у меня в голове за какой-то миг, по истечении которого я решил выйти на сцену.

– Извините, – я скорчил самую что ни на есть наивную рожу, на которую только был способен. – А документы у вас есть?

Как сказать по-аглицки «документики», я не знал, но постарался компенсировать это интонацией.

Вот теперь в обморок едва не свалился сам «капитан». Судя по всему, ему и в голову не могло прийти, что кто-то осмелится потребовать у него документы. А уж тем более – мальчишка, которого любой из его подручных соплей перешибет.

– В самом деле! – поддержала меня Кейт. – Предъявите ваше удостоверение. А заодно – ордер.

«Капитан» с ненавистью засопел, но извлек на свет божий запаянные в пластик картоночки и предъявил их почему-то Щербакову. Не знаю как Сергей, а я лично смог бы отличить, скажем, удостоверение военной полиции от интендантского пропуска. В американских же гражданских документах для меня что удостоверение агента ФБР, что врачебная карточка – все едино. Впрочем, даже если они и не те, за кого себя выдают, все равно вряд ли настолько ослы, чтобы засыпаться на такой ерунде.

– Должен заметить, что мы, как уже сказала госпожа Тернер, – граждане другого государства, – заявил Щербаков. – И без представителя нашего посольства никуда не поедем и никаких показаний давать не будем.

Услышав эту новость, «шестерки» за спиной «капитана» набычились и начали расползаться полукругом, намекая на свою готовность выступить очередным убеждающим элементом переговоров. Поскольку они так и не представились, как положено воспитанным людям, а различать их надо было, я решил обозвать их самостоятельно: «белобрысый», «матрос», «вышибала» и «кирпич».

– Я думаю, мы вполне можем поехать с ними, Сергей Александрович, – сказал я, продолжая улыбаться все той же идиотской ухмылкой. – В конце концов, это ведь наши коллеги, и мы приехали сюда именно затем, чтобы сотрудничать. Я думаю, что этот визит был бы для нас также весьма полезен.

В последнюю фразу я вложил столько душевного надрыва, что до Сергея начало доходить.

– А я считаю, – Кейт с «капитаном» старательно испепеляли друг друга взглядами, – вам не следует никуда ехать. Тем более что я до сих пор не увидела ничего похожего на ордер.

– Дорогая Кейт, – пропел я и, опомнившись, отдернул руку, которой уже тянулся к локтевому нервному узлу, – доверьтесь мне. Все будет в порядке.

В этот момент мне пришло в голову, что, возможно, эти ребята умнее, чем выглядят, и в конце пути нас будут поджидать уютная тюрьма и рота автоматчиков. Но вертеть назад было уже поздно.

– Я думаю, нам все же стоит поехать. – Всем своим видом Щербаков показывал, что он лично в этом далеко не уверен. – Надеюсь, это недоразумение разрешится по возможности быстрее.

– Не сомневайтесь, – пообещал «капитан».

Его павианы выстроились у нас по бокам, конвоируя почти что в открытую. Мне вдруг захотелось зевнуть. Какие дилетанты, матерь божья! Если это – уровень здешнего ФБР, то я не удивляюсь, что преступники себя тут чувствуют как дома.

На улице фэбээровцев дожидались две машины. То, как нас погрузили, сообщило мне много интересного. Если Щербакова усадили в первое авто, подперев с обеих сторон двумя самыми здоровенными громилами, то нас с Кейт просто зашвырнули, пардон, вежливо попросили сесть на заднее сиденье второй машины, тогда как двое отпущенных на нашу долю конвоиров развалились на передних. После чего караван двинулся.

– И все же я считаю, нам не следовало ехать, – заявила Кейт, устраиваясь в своем углу сиденья. Наверное, сказано это было специально для ушей охранников, потому что по-английски.

– Ну, что вы, Кейт, – сказал я, пододвигаясь поближе к ней. – Это ведь ваши коллеги. – И тем же тоном, перейдя на русский, добавил: – Подыграйте мне.

Брови Кейт удивленно взлетели вверх.

– На самом деле, – продолжал разглагольствовать я, придвигаясь вплотную к ней и обнимая за плечо. – Я уверен, что отношения между полицией наших стран должны строиться именно на основе дружеских взаимных уступок.

Вышло несколько косноязычно, но большего я из своего английского выжать не смог.

– В конце концов, если преступники договариваются между собой, то уж полиции тем более надо следовать их примеру.

Других дурацких лозунгов я придумать не сумел, поэтому приступил к реализации второй части своего плана – а именно словно бы невзначай положил свободную руку на колено Кейт.

– Да что вы себе позволяете! – яростно прошипела Кейт, сбрасывая руку.

Я облегченно перевел дух – от Кейт вполне можно было ожидать чего-нибудь вроде удара локтем в солнечное сплетение.

– Милая Кейт, – старательно улыбнулся я, наклонился к ней и прошептал: – Говорю вам: подыграйте. Я знаю, что делаю.

– Я вижу, что вы делаете.

Оставшейся на плече рукой я прижал ее к себе и прошептал ей на ухо:

– А куда нас везут, вы тоже видите?

Лично я не имел об этом не малейшего представления. Но если мои расчеты были верны – а покуда им ничто не противоречило, – то везти нас должны были из центра города куда-то на окраину. Возможно, за границы округа.

Кейт удивленно оглянулась назад.

– Проезжаем по улице В, свернули на одиннадцатую… Эй!..

Я сжал ее плечо.

– Тихо. Спокойно. Все идет по плану.

– Чьему плану?

– Моему! – Если конвоиры понимают русский, дело плохо, но я сильно сомневался, что они – кем бы они ни были – успели найти подходящих знатоков.

– Ты уверен?

– Да.

На самом деле я ни в чем не был уверен. Разве что в том, что нас не собираются банально шлепнуть прямо в машине, Впрочем, даже если бы они и попытались, я бы их мигом в откат отправил.

– Окей.

С этим «окей» Кейт, ловко извернувшись, очутилась у меня на коленях и, прежде чем я успел сказать, что она закрывает мне весь обзор, обняла за шею и поцеловала.

Когда, минуту спустя, мы отклеились друг от друга, я очень обрадовался, что конвоиры не могут видеть наших лиц. Глаза у Кейт были совершенно безумные, а у меня, должно быть, еще хуже. В голове кружился какой-то цветочный хоровод, а…

– Ты что?

– Подыгрываю.

– Спокойно, – прошептал я, проводя рукой по рассыпавшимся шелковистым волосам и чувствуя, что еще немного, и я сам соскользну куда-то не туда. – Спокойнее.

– Как скажешь, – прошептала Кейт. Ага, спокойнее… и дольше. Господи боже, да что же это я делаю?

– Кейт, – с трудом выдавил я, – прекратите.

– Объясни, что происходит! – потребовала эта чертова кошка, вдавливая меня в сиденье.

– Потом.

– Как скажешь. – Кейт скатилась с меня и, устроившись в своем углу, как ни в чем не бывало достала косметичку и принялась приводить в порядок растрепавшуюся прическу.

Надзиравший за нами в зеркальце «кирпич» фыркнул и, наклонившись, что-то сказал сидевшему за рулем «белобрысому». Тот покосился на зеркало, и по лицу его скользнула нехорошая ухмылка.

«Ах ты, гнида бледная! – подумал я. – Да за такие ухмылки я тебя так выверну, что никакая нейрохирургия не поможет». Похоже, все-таки мы не переиграли, как я уже начинал опасаться. Зато теперь я прочно обосновался в головах у фэбээровцев под биркой «идиота полного». Что и требовалось.

Я уставился в окно и попытался собрать свои разбегающиеся мысли и обмозговать наконец сложившуюся ситуацию. Самое смешное, что еще до того, как Сергей начал излагать свои версии, я тоже наспех прикинул самые вероятные ходы наших загадочных противников.

Во-первых, американцы могли банально выставить нас из страны. Явиться в гостиницу с нарядом полиции и препроводить нас в посольство с требованием покинуть Штаты первым же самолетом. И ни одна дипломатическая крыса не пикнула бы. У наших дипломатов прямо комплекс вины какой-то – мало того, что великая держава, так еще и войну недавно выиграли. Нессельроде чертовы. Единственное – шуточка эта дала бы им только выигрыш во времени. Причем не такой уж большой. Зато всем стало бы ясно, что в воздухе пахнет паленым.

Во-вторых, они могли бы вообще ничего не делать. Это было бы как раз самое умное и единственно правильное решение. Но, судя по сенатору Аттенборо, нам это не грозило. Слишком уж перетрусил этот почтенный слизняк. Тут уж придется отдать Сергею должное – не зная почти ничего, он умудрился создать у сенатора впечатление, что нам известно почти все.

А раз так, то сам собой напрашивался третий, самый простой вариант. Тот самый, который я примеривал к мистеру Топтыгину, то бишь к частному детективу Спарроу. Уютный подвальчик с хорошей звукоизоляцией, десяток шприцов из набора «лучший друг фостаповца» и несколько нехитрых слесарных приспособлений – на случай, если упомянутый набор почему-то окажется недостаточно эффективным.

Понятно, скажи я об этом Щербакову, он усмехнулся бы своей всезнающей улыбкой и объяснил, что «вы, вьюноша, начитались шпионских романов. Серьезные люди так не работают». Но уж больно все происходящее подходит именно под этот сценарий.

Однако и в самом деле – куда это нас везут столько времени? Вашингтон, насколько у меня сложилось представление, не такой уж большой городишко. Да и местность пошла какая-то… В домах окна без света, дорога вся в…

Передняя машина резко вильнула влево и затормозила около очередного темного домины.

– Выходите из машины.

«Какие мы стали невежливые», – подумал я и, словно бы нечаянно оступившись, повалился на «белобрысого».

– О, простите, здесь так темно.

Ага, а под плечиком у нас чегой-то твердое и угловатое. То-то плащи оттопыриваются.

– И куда это вы нас завезли? – нежным голоском осведомилась Кейт. – Это и есть ваша контора?

– Ремонт, – буркнул «кирпич». – Смотрите под ноги.

На мой взгляд, ремонтом здесь и не пахло, хотя здание в нем действительно нуждалось.

Я было подумал, не стоит ли в самом деле немного побуянить по поводу «куда вы нас, черт побери, затащили», но решил, не стоит. Будем играть очень глупых иностранцев.

Мы поднялись по обшарпанной лестнице на первый этаж. Зато дверь, которую открыл «капитан», была новой, прочной и обшитой изнутри. Никакой таблички «ФБР» на ней нет, а зря. Я бы лично повесил сюда «Веселый Роджер» с надписью «Не влезай – убьют».

– Это у вас, наверно, конспиративная квартира, да? – спросил я. – Для тайных встреч?

– О да, – подтвердил «капитан» с пресерьезной миной. – Для тайных и строго секретных встреч.

– Но ведь мы не настаиваем на соблюдении тайны, – удивился я. – Нам абсолютно нечего скрывать!

– А вот это, – осклабился «капитан», – мы сейчас проверим. Пройдемте. А вы, – обратился он к Кейт и Щербакову, – пока подождите здесь.

Вообще-то эти придурки могли бы заподозрить неладное из-за того, как покладисто мы себя вели. Но они, похоже, и не ожидали ничего иного. Значит, привыкли к безнаказанности. Разболтались.

Мы прошествовали через темный коридор и уткнулись в очередную новую, само собой, звуконепроницаемую дверь. За дверью оказалась удивительно по-спартански обставленная комната. Стол, перед ним стул. На столе лампа-рефлектор. Больше никакой мебели не наблюдалось.

– Присаживайтесь.

Мне вдруг страшно захотелось ответить: «Ничего, я постою». Капитан уселся за стол, включил рефлектор – да в нем ватт полтораста! – но наводить его на меня пока не стал, а просто достал из стола какие-то бумаги и принялся их сосредоточенно изучать.

Все это до боли походило на тренировку «допрос в контрразведке», но только повторенную в виде фарса. Если на тренировке меня усадили в особое деревянное кресло – и тот, кто меня фиксировал, стоял позади и действительно фиксировал, то здесь один из конвоиров – «матрос» – стоял, судя по хриплому дыханию, где-то в метре за мной, а второй – «вышибала» – вообще подпирал боковую стену.

«Капитан» наконец прекратил копаться в своих бумаженциях и злобно уставился на меня.

– Мистер Энджей Заброцкий?

– Он самый, – подтвердил я.

– С какой целью вы приехали в Штаты?

Я решил, что тянуть дальше бессмысленно.

– Простите, – я повернулся к «матросу» и хрипло прошептал: – Не могли бы вы…

Этот болван чуть ли не наклонился!

Я рубанул его по сонной артерии, рванулся вперед, двинул «капитана» столом – тот сомлел – и развернулся к «вышибале». Вместо того чтобы прыгать в угол и пытаться вытащить свою пушку – я бы ему все равно не дал, но это уже другой вопрос, – этот болван ринулся на меня, надеясь, очевидно, задавить массой. Спокойно, словно на тренировке, я уклонился в сторону и ударил – в горло и в грудину, по методу Бориса Ли.

«Вышибала» осел. Не рухнул, а именно осел на пол. Я нагнулся, выдернул из кобуры здоровенный пистолет «кольт», модель пятьдесят два, калибр ноль пять, машинка, знакомая по плакатикам, – передернул затвор, метнулся обратно к столу, аккуратно попотчевал «капитана» рукояткой – не сильно, с расчетом отключить его минут на двадцать – и повернулся к двери, из-за которой уже доносился приближающийся топот.

В комнату ворвался «белобрысый». Причем ворвался, как и все, что делали эти ребята, абсолютно безграмотно. Мало того, что пистолет, который он все-таки соблагоизволил достать, болтался в опущенной руке, так олух еще и застыл на пороге, пытаясь разглядеть – а что, собственно, происходит? Сделать это ему было сложно, потому что упавший со стола рефлектор не разбился и теперь всей своей многоваттной мощью светил в сторону двери.

Отдача у «кольта» оказалась не такая уж сильная, как я ожидал. Грохот, правда, в замкнутом пространстве комнаты, был оглушительный. Зато и эффект получился соответствующий – «белобрысого» прямо-таки вышвырнуло в коридор. Я выстрелил второй раз – в валяющегося на полу «матроса» – и бросился в коридор.

Обошлись без меня. Пятый фэбээровец хрипел у стены, а над ним в классической стойке для стрельбы стояла Кейт, готовая прикончить любого, кто появится из коридора. Долю секунды мы глядели друг на друга поверх стволов, а затем из нас обоих словно выдернули какой-то клапан. Я опустил пистолет и прислонился к стене.

– Что там? – требовательно спросил Щербаков.

– Три жмурика, один в рауше, – ответил я, и вот тут меня затрясло.

Господи боже, матка боска! Это же я, Анджей Заброцкий, только что убил трех человек!

Похоже, подобные мысли пришли и к Кейт, потому что глаза у нее стали круглые и…

– Андрей, – Щербаков наклонился и легким касанием вырубил хрипевшего. – Вы хоть понимаете, что натворили? А если это действительно ФБР?

Я пинками загнал плескавшийся во мне ужас вглубь и выпрямился.

– Исключено. Впрочем, сейчас мы это будем знать наверняка.

Кейт ошеломленно переводила взгляд с Сергея на меня.

– Да объясните, в конце концов, что здесь происходит! – потребовала она.

Я нашел в себе силы отклеиться от стены.

– Предлагаю обыскать наших друзей. А заодно – все это мрачное заведение.

В закрытой комнате обнаружился эмалированный умывальник и телефон, сиротливо стоящий на полу. С предметами меблировки дело у так называемых фэбээровцев обстояло из рук вон плохо. «Ремонт», – хмыкнул я про себя. Я было собрался ободрать провод за отсутствием нужной мне веревки, но решил повременить – вдруг отыщется что-нибудь более подходящее.

Вторая комната была еще более пустой – в ней не оказалось вообще ничего. Поскольку задвижка на двери находилась снаружи, я решил, что это местный карцер, и отволок туда «кирпича».

В допросной комнате все обстояло по-прежнему, за исключением того, что лампа вернулась обратно на стол. Щербаков, – склонившись, обыскивал труп «вышибалы», а Кейт, стоя у стены, держала под прицелом «капитана», все еще пребывавшего в нокауте.

– Обыщи стол, – сказал Сергей, продолжая ворошить своего жмурика.

Я уложил «капитана» на пол, бегло просмотрел бумаги – чушь какая-то, – выдвинул ящики. В одном обнаружился изящный итальянский магнефончик со слухофоном на проводке. К сожалению, итальянская техника не пережила столь грубого с собой обхождения и накрылась. Во втором ящике находились три пары наручников и коробка из нержавейки. В коробке было два шприца, один из которых тоже разбился, и двенадцать ампул, маркированных только буквами латинского алфавита вразброс. Никакой инструкции ко всей этой фармацевтике не прилагалось.

Я продемонстрировал свою добычу сообщникам.

– Кто-нибудь имеет представление, что сие есть?

– Мне кажется, – неуверенно сказала Кейт, – я где-то слышала про спецсостав «си», который при вскрытии дает полный эффект смерти от сердечного приступа.

– А остальное?

Кейт пожала плечами.

– Сергей?

– Не приходилось сталкиваться.

– Ясно.

Наверное, где-то в этой кучке прячется «эликсир истины», но без опытов его не найти, а подопытных свиней у нас не то чтобы много.

Я сунул коробку обратно в стол, встал, побрякивая наручниками, словно заправский городовой, и принялся обыскивать «вышибалу».

Любимая тренировка штабс-капитана Проценко. Берется манекен, наряженный в форму вероятного противника (сшитый гарнизонным портным по журнальной фотографии мундир «томми аткинса»). По карманам распихивается всякая мелочь, после чего берутся кухонные отходы – кишки и прочие внутренности, кровищи побольше, и чтобы выглядело поотвратнее. Затем заранее позеленевшему рядовому отдается приказ – обыскать труп. И не дай бог упустить разведывательно-важную пуговицу!

После десятка таких тренировок мне не составило никакого труда щеголять своей выдержкой в варшавских моргах, куда наш факультет таскали на экскурсии. А уж аккуратный покойник с одной-единственной пулевой дырой вызывал даже некоторую симпатию.

В итоге мы стали обладателями четырех «кольтов» с запасными обоймами, тупорылого револьвера «капитана», которым немедленно завладела Кейт, одного удостоверения сотрудника ФБР – подозрительно нового и потому сильно смахивающего на липу, – двух водительских прав, груды всякой мелочи от зажигалок до презервативов, которая обычно валяется по мужским карманам, и четырех ремней. Ремнями я намертво прикрутил «капитана» к стулу, освободив таким образом наручники для второго «языка».

– М-да, – задумчиво изрек Щербаков, обозревая наши трофеи. – Негусто.

– Как вы думаете, Кейт, – спросил я, – пошли бы фэбээровцы на серьезную операцию без служебных корочек?

– Никогда! – уверенно заявила Кейт. – Без удостоверений, без ордера от судьи или от прокурора. Да чтобы просто начать слежку за каким-нибудь мексиканцем, нужно исписать целую папку бумаг. Никакое это не ФБР.

– А кто же они тогда?

– Бундесменши, – предположила американка неуверенно – на немцев наши незадачливые пленители не сильно смахивали.

– Преступники? – переспросил я. – Сомневаюсь. Что-то больно нагло они себя вели для обычных бандюг.

– На мой взгляд, – заметил Щербаков, – вместо того чтобы заниматься гаданием, мы можем просто спросить у нашего… хм…

– Хозяина, – подсказал я.

Щербаков неодобрительно покосился на меня.

– Тут где-нибудь есть вода?

– В первой комнате умывальник. И стакан на нем.

Сергей вышел. Я посмотрел на Кейт и вдруг ни с того ни с сего решил, что надо будет ей обязательно что-нибудь подарить. Что-нибудь… этакое. Только вот что? В Уссурийске эта проблема решалась просто: живые цветы сибирской зимой – это почище, чем иной подвиг Геракла. А что еще? Надо будет купить в отеле парижский журнал для женщин и покопаться в нем. Вернулся Щербаков со стаканом воды.

– Я думаю, – начал он, – что допрос нашего «хозяина» должен провести я. При всем уважении к мадемуазель Тернер, дело это не женское.

– Есть идея, Сергей, – вмешался я. – Давайте разыграем пару «плохой-хороший».

– Плохой, я так понимаю, это вы, Андрей?

– Ага, – я поставил «кольт» на предохранитель и на пробу крутанул его вокруг пальца. Получилось не очень – тяжелый, холера.

– Ну попробуйте.

Получив в лицо полстакана воды, «капитан» застонал и начал открывать глаза.

Я дождался, пока его взгляд не сфокусируется на мне окончательно, и спросил:

– Ну что, очнулся?

– Вы за это ответите, – прохрипел «капитан» на чистом русском.

Как нам с Кейт повезло, что эта скотина сочла Щербакова самым опасным в нашей троице! Подсядь он в нашу машину, и плакала моя гениальная идея прикинуться влюбленным дебилом.

– Я агент ФБР. За нападение на меня…

Он заткнулся, потому что я коротко, вполсилы, врезал ему пистолетом по зубам – с расчетом раскровенить губы и расшатать пару резцов.

– Если ты, мразь, – пообещал я, – и дальше мне будешь заливать про ФБР, я из тебя беф-строганов сделаю. Знаешь, что такое беф-строганов? Это как бифштекс, только больнее.

Вашингтон, округ Колумбия, 28 сентября 1979 года, пятница. Сергей Щербаков

Наблюдать за действиями Андрея было одно удовольствие. За несколько минут он довел липового фэбээровца до нервного истощения. Тот уже не ругался и не ревел белугой, а тихонько поскуливал, думая, что его не слышно. Мой коллега демонстративно потерял к нему интерес, перебирая поспешно собранные со всех комнат инструменты. Особенно ему понравилась тонкая отвертка; он ловко крутил ее в пальцах, поминутно примеряя к нашему пленнику – то к ногтям, то к глазницам, то к уху.

Когда Андрей принялся прокаливать отвертку на пламени зажигалки, «фэбээровец» сдался окончательно.

– Мистер Щербаков! – воззвал он. – Я вас умоляю!

Я «очнулся».

– Что вы сказали? – переспросил я на своем скверном английском.

– Вы же военный человек, мистер Щербаков! – «Фэбээровец» взирал на меня с мукой. – Вы должны прекратить это, это беззаконие!

– Это не беззаконие, – поправил я его. – Беззаконие – это то, чем занимаетесь вы. А мы воспринимаем ваши действия как враждебные. Да, право слово, какая тут может идти речь о законе?

– Пытать пленных запрещено международным правом! – выпалил «фэбээровец», и сам, кажется, изумился собственной смелости.

– Так вы не пленный, – объяснил я ему, – мы же со Штатами пока не воюем. Или уже не воюем, это как посмотреть.

Андрей оторвался от своего увлекательного занятия и подул на отвертку.

– Сергей Александрович, – поинтересовался он, – может, сразу перейдем ко второй ступени? Расколется – хорошо, нет – шлепнем быстренько и двинемся дальше.

– Торопыга вы, Андрей, – укорил я его. – Этот господин явно хочет что-то рассказать. И совершенно необязательно для этого применять насилие. Понимаю, вы давно не практиковались, но я не могу отдавать вам в руки человека просто для тренировки.

– Н-ну ладно, – сдавленно промычал Заброцкий и, отвернувшись, принялся самозабвенно вывязывать узелки на освобожденном от изоляции телефонном проводе. Кажется, он с трудом сдерживал смех. Не перегнул ли я палку?

Но «фэбээровец», похоже, вполне адекватно воспринимал моего молодого коллегу в роли мрачного пытателя.

– Господин Щербаков! – застонал он. – Мы же культурные люди!

– Люди, люди, – успокоил я его. – Вы никогда не думали о своей бессмертной душе?

«Фэбээровца» пробила крупная дрожь.

– Это я к тому, – немного успокоил я его, – что ложь – тяжкий грех. Вы, главное, отвечайте правдиво на наши вопросы, и с вами ничего не случится. Ваше имя?

«Фэбээровец» немного замешкался с ответом, и Андрей воспользовался моментом поддержать свое реноме.

– Ваше благородие, может, вы выйдете? Я знаю, сердце у вас доброе, вам неприятно будет…

– Джокенен Джозия Себастиен Брант! – выпалил «капитан».

Я прищурился. Господи, ну и произношение! Иоканаан, значит, Осия Севостьян Брант. Нет, ну его, буду звать его просто «мистер».

– Ну, мистер Брант, рассказывайте, – пригласил я. – Кто вас подговорил напасть на мирных подданных Российской короны, кто подучил воспользоваться фальшивыми документами. Да вообще, кто вы такой?

– Полковник минитменов, – промямлил «фэбээровец». Похоже, он не вполне определился, кого боится больше – Андрея с его пыточным инструментарием или своего отсутствующего, но оттого не менее грозного начальства.

– Как интересно, – заметил я с отсутствующим видом, решительно не зная, как на подобное заявление реагировать. Мой коллега был импульсивен.

– Кейт! – гаркнул он, высунувшись в коридор, где, судя по цокоту, намеряла шаги наша провожатая. – Кто такие минитмены?

– Вооруженные отряды комитетчиков, – донеслось из-за двери.

– А полковники у них бывают? – не отставал настырный Заброцкий.

– Бывают – Кейт всунулась в комнату, каким-то образом проскользнув под мышкой у моего коллеги. – У них даже генералы бывают. Видели бы вы их мундиры – закачаешься.

– К сожалению, этот господин не предоставил нам такой возможности, – бросил я небрежно. – Так, это мы вроде бы проверили. И что вам, мистер Брант, – называть этого типа самозванно присвоенным чином я не мог, – приказали сделать со мной и моим коллегой?

– Привезти сюда и… и допросить! – прошептал Брант.

Андрей закончил свое макраме и принялся пристраивать у нашего пленника на голове на манер тернового венца. Я знаком велел ему прекратить – Брант белел на глазах, и я боялся, что от страха он не сможет двух слов связать. Андрей скорчил капризную мину, но подчинился.

– Допросить, – повторил я. – И на какие вопросы вы должны были получить ответ?

Брант замычал.

– Андрей, у этого слизняка не было на столе чего-то вроде шпаргалки? – полюбопытствовал я. – Боюсь, на то, чтобы запомнить все вопросы, ему не хватит интеллекта.

– Сейчас пошарю, – бодро отозвался Андрей.

– Н-не надо!.. – обрел голос наш подопечный. – Я так скажу! Мистер Эверхард приказал узнать, что вам известно о Проекте.

Заглавную букву в слове «Проект» я услышал совершенно отчетливо.

– Каком проекте? – переспросил Заброцкий, отрываясь от бумаг.

– О Проекте, – повторил Брант, покрываясь обильной испариной.

– НЕ ПОНЯЛ?!! – взревел Андрей так, что даже я подпрыгнул на стуле. Брант зажмурился и попытался спрятаться в собственном пиджаке.

– Похоже, он не знает, что за Проект, – мягко заметил я. – Но мы-то с вами знаем, не так ли, Андрей?

– Я много чего знаю, – ответил мой коллега. – В том числе как заставить человека говорить при помощи трех вершков провода. Что тебе еще приказали вызнать, погань?

– Что вам известно о Проекте, – повторил Брант, – какой разведкой вы посланы, есть ли у вас дублеры, каковы ваши задачи…

– Ясно, – подытожил Андрей. – Стандартный набор. Ну что, Сергей Александрович, скажет он еще что-нибудь, или можно пускать в расход?

– Не надо!

Очевидно, наш пленник был знаком с этой идиомой.

– А что тебе приказали с нами сделать, не припомнишь? – ласково поинтересовался я.

– Если вы что-то знаете о деталях Проекта, то применить спецсостав «си», по четыре десятых под язык, – пробормотал Брант, – а если нет, то спецсостав «эф», по… не помню, у меня было записано…

– Понятно, – протянул я.

Действительно, ошибиться трудно. Или смерть «от сердечного приступа», или… Думаю, состав «эф» призван отшибить нам память и соображение, наподобие российского «кистеня».

– Так что с ним делать? – нетерпеливо поинтересовался Андрей.

– Мм… Стул у нас деревянный? Вот так и оставим, – решил я. – Думаю, мистер Брант сумеет его разломать часа через четыре… Добротная мебель. Все улики берем с собой. Ключи от машины где?

– Вот, – позвенел ими Андрей. – Экспроприированы.

– Отлично. – Я встал и потянулся. – Поехали.

– Как? – всполошилась Кейт. – Вы хотите их прямо так и оставить? – Она указала на валяющиеся в живописном беспорядке трупы.

Я бросил на нее мрачный взгляд, потом решил, что она права.

– Да, нехорошо получается, – согласился я и, подойдя по очереди к каждому, прочитал молитвы.

Глава 23

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

29 сентября 1979 года

«Завершается поездка президента Форда по стране. Сегодня президент должен посетить Атланту, откуда вечером он вылетит в Вашингтон, чтобы завтра принять участие в церемонии возложения цветов к мемориалу Павшим Солдатам. Предполагается, что после церемонии президент произнесет речь, в которой изложит принципы военной политики своей администрации – вопрос, решение которого под разными предлогами откладывалось давно, и служит источником беспокойства самых разных кругов, от близких к Пентагону «ястребов» до ультра-пацифистских радикал-популяров…»

Вашингтон, округ Колумбия, ночь с 28 на 29 сентября 1979 года, пятница – суббота. Кейтлин Тернер

Я до сих пор не могла прийти в себя. Меня трясло, словно в лихорадке, а когда я попыталась привести себя в порядок, то едва не прищемила палец захлопнувшейся косметичкой.

Подумать только! Анджей, этот милый, чуть застенчивый паренек со своими шуточками, которому я вообще вначале дала на два года меньше, чем на самом деле, за пару секунд расправился с четырьмя головорезами из Комитета и вел себя после этого так, словно ему это – раз плюнуть.

Просто кошмар какой-то. Я припомнила все страшные истории, которые рассказывали про сибирских егерей после Аляски. Тогда я считала, что все эти ужасы – обычный треп проигравших вояк, которые сочиняют небылицы исключительно для того, чтобы оправдать собственное поражение. Теперь же, повидав одного из этих егерей в деле, я решила, что истории эти, наоборот, сильно преуменьшены.

– Куда поедем? – спросила я с истерическим спокойствием.

– Думаю, вначале в гостиницу, – ответил Щербаков. – Заберем наши вещи. Потом к вам.

– Опять решили ночевать на кухне? – попыталась пошутить я.

Щербаков шутки не принял.

– Если нас один раз ждали в отеле, то могут дождаться и во второй, – ответил он. – Сейчас нас попросту недооценили.

– Ладно, – покорно согласилась я. – Потом ко мне. Переночуете, а утром пойдем в полицию.

К моему изумлению, оба русских расхохотались.

– В какую полицию, Кейт? – ласково поинтересовался Заброцкий.

– В нашу! В вашингтонскую! – отрезала я. – В конце концов, на нас совершено нападение.

– Простите, мадемуазель, – перебил меня Щербаков, – по-моему, вы еще не оправились от потрясения.

– Это вы к тому, что я… как это у вас… лика не завязываю?

– Лыка не вяжете? – понял Заброцкий. – Нет, просто вы не привыкли к подобным фортелям.

Ну просто здорово! Можно подумать, у них в России каждый день на полицейских нападают бандиты, переодетые агентами охранки.

– И что прикажете делать? – поинтересовалась я.

– Думаю, как только наш пленник освободится, – ответил Щербаков, – на нас начнется крупномасштабная охота.

Я помотала головой, пытаясь разогнать наплывающий туман.

– Если Комитет готов был пойти на убийство, чтобы заткнуть нам рты, – пояснил Заброцкий, – то ничто другое их не остановит. Нас будут выслеживать, искать и находить.

Логично, черт побери! Главное, никуда не денешься. Никто не станет разбираться, что Кейтлин Тернер приставили к этим русским в качестве шпика и переводчика – сгребут вместе, вместе и пристрелят. Или отравят. Здорово-то как!

– Так что я, – Заброцкий азартно потер руки, – предлагаю уйти в подполье.

– Это начинает походить на бульварный роман, – брезгливо прокомментировал Щербаков. – Лично я бы предпочел отсидеться в посольстве, но, во-первых, едва ли мы протащим с собой офицера Тернер, а во-вторых…

Тут они с Заброцким перешли на французский, и я выключилась из беседы минуты на две.

– И сколько, по-вашему, у нас времени? – поинтересовался вдруг Анджей на более понятном русском.

– Если эти типы, – Щербаков указал подбородком на дверь, за которой скулил и топотал ножками стула капитан Брант, – пошли на подобный маскарад, они не могли не учитывать шанса, что обман вскроется. Кейт, вы лучше знаете здешние процедуры – как, по-вашему, за какой срок мистер Брант переселится в каталажку?

– Ну, – я замялась, – заявление, ордер… к понедельнику, пожалуй.

– Значит, до понедельника, – пожал плечами Щербаков. – Это если мы достаточно их напугали. Тогда они нарушат все планы, но успеют, покуда все их делишки не всплыли.

– О чем это вы? – Я просто переставала понимать, о чем эти двое болтают.

– По-нашему выходит, – любезно объяснил Заброцкий, – что в Арлингтонской лаборатории, которую вы нам показывали, ведутся какие-то очень секретные разработки. Такие секретные, что всех, проявивших к ним интерес, завозят на конспиративную квартиру и поят спецраствором «си».

– Вы хотите сказать, – я уже давно догадалась, что он хочет сказать, но верить в это отчаянно не хотела, – что вся эта кутерьма из-за вашего нелепого расследования?

– Не такое оно и нелепое, – резонно возразил Щербаков, – если мы добились настолько впечатляющих результатов.

Русский агент посмотрел на часы.

– Еще десяти нет, – сообщил он. – Давайте поторопимся, у меня есть одна идея, которую стоит осуществить не позднее одиннадцати.

Если бы мы ехали на моей малолитражке, то, конечно, не успели бы, но господа из МММ оставили нам свой «Форд».

Даже два, но забрать оба было никак невозможно – ключи от второго остались у Бранта на столе, а подниматься за ними обратно мы не стали. Да и на кой черт нам две машины?

Ко мне домой мы приехали даже быстрее, чем хотел Щербаков. В багажнике «Форда» лежали поспешно сложенные чемоданы. Каким взглядом одарил меня мистер Миттбауэр из «Саншайн Инн», когда мои русские выселялись, передать не могу!

– А не угонят машину-то? – забеспокоился Заброцкий, когда мы вылезли. – Вы так старательно оборонялись…

– Не успеют, – авторитетно заявил Щербаков. – Мы тут надолго не задержимся.

Просто ничего не понимаю.

– Тогда зачем мы сюда явились? – поинтересовалась я, отпирая дверь.

– Во-первых, забрать ваши вещи, – резонно заметил Щербаков. – Вы же не станете скрываться от коллег в своем лучшем платье.

– Бывшем лучшем платье, – мрачно поправила я. Черт, мало того, что на нем пыли осело в этой, с позволения сказать, конспиративной квартире – я, кажется, рукав порвала! Ну что за невезение мне с этими русскими!

– Пусть так, – миролюбиво согласился агент. – А во-вторых, стоит отсюда позвонить.

– Кому? – Пропустив Заброцкого вперед, я захлопнула двери и методично принялась запирать их изнутри.

– Сенатору Аттенборо, кому же еще? – удивился Щербаков.

Час от часу не слаще.

– Зачем? – взвыла я.

– Приказ о нашем задержании отдал некий мистер Эберхарт, – пояснил Щербаков. – Тот же, что стоит с сенатором на снимке в кабинете и чьи визитки Андрей нашел в бумажнике своего шпика. На мой взгляд, многовато совпадений. Я хочу узнать, насколько в курсе событий сам сенатор.

– И вообще – пусть он нервничает! – с энтузиазмом поддержал Заброцкий. – Не нам одним!

– Да вы с ума посходили! – вспылила я. – Не буду я никуда звонить!

– Екатерина Ивановна, – убеждающе произнес Щербаков. – Вы единственная среди нас чисто говорите по-английски.

– Не буду! – упрямо повторила я.

Заброцкий повернулся ко мне, решительно отстранив своего старшего коллегу плечом.

– Кейт! – умоляюще выговорил он. – Я вас очень прошу. Это правда нужно.

Я гневно глянула на него… и осеклась. Анджей очень внимательно смотрел на меня. Не на лицо, не на фигуру, не на должность. На меня И ему было вовсе не все равно, что я думаю и что я чувствую. Щербаков хотел меня уговорить, а Заброцкий – убедить.

– Черт с вами! – рявкнула я, досадуя на свою минутную слабость. – Позвоню!

Я рванула телефонную трубку с такой силой, что чуть не оборвала провод.

– Спокойно, Кейт, – сказал Щербаков. – Набираете номер, если, паче чаяния, подходит сенатор, бросаете трубку.

Я подарила ему очередной взгляд из серии «умри на месте» и крутанула диск телефона.

– Халло? Приемная сенатора Аттенборо? Соедините меня с сенатором.

– По какому вопросу?

«Дура ты набитая», – хотела я крикнуть секретарше. Сначала спрашивают: «Кто звонит?», а уж потом «Зачем?»

– Передайте, что звонят от полковника Бранта, – заявила я, зажмурившись. – По поводу тех двоих.

Голос на том конце провода изменился словно по волшебству.

– Знаете, господина сенатора нет на месте.

– А где он?

– А он, как всегда, отбыл в свой загородный дом, в Манассас. Но просил сообщить ему немедля, как только что-то станет известно. Его телефон…

– Спасибо, мы знаем, – отрезала я и положила трубку. Русские вопросительно уставились на меня.

– В приемной его уже нет, но он просил сообщить, как только будут сведения, – сказала я.

– А где он? – полюбопытствовал Анджей.

– В своем доме в Манассасе. Это миль сорок от Капитолия.

– Значит, часах в полутора. – Щербакову, похоже, не давали покоя лавры Эйнштейна, и он перевел расстояние во время.

– Торопиться некуда, – сказал Анджей. – Подъедем часам к двум-трем ночи и…

– Ну что вы, Андрей? – возразил Щербаков. – Разве можно врываться к человеку, да еще сенатору, в три часа ночи? В десять – еще куда ни шло, но никак уж не позже полуночи.

Заброцкий удивленно уставился на него и пожал плечами.

– По-моему, глухой ночью проще, – сказал он. – А в принципе, мне все равно. Хоть среди бела дня.

Слушая этот разговор, я начала потихоньку раздумывать, кто из нас сошел с ума – я или эти двое.

– Постойте! – не выдержала я. – Вы что, серьезно собрались явиться ночью домой к сенатору Аттенборо, чтобы задать ему пару вопросов?

– Да, – подтвердил Щербаков. – А что вас так удивляет?

– Но ведь там будет охрана!

– Ну и что?

– Какая охрана? – переспросил одновременно с ним ухмыляющийся Заброцкий. От этой его ухмылочки меня передернуло. Сразу вспомнились его палаческие ужимки, от которых бедняга Брант трясся осиновым листом. А только что был такой милый парень…

– Вы что, собираетесь…

– Ну что вы! – Щербаков подозрительно покосился на Заброцкого. – Мы же не бомбисты какие-нибудь. Мы спокойно зайдем, зададим наши вопросы и так же спокойно уйдем. В конце концов, один раз мы уже имели с ним беседу.

Ага, и это вам сошло с рук? Положительно, эти русские все чокнутые. И то сказать, разве может нормальный человек выжить в Сибири?

– Кстати, Кейт, – спросил вдруг Анджей, – у вас случайно японского кухонного набора нет?

– Что? – не поняла я.

– Японский набор кухонных ножей, – пояснил Заброцкий. – Такие, знаете, симпатичные ножики. Штук двадцать. Бездна восторга для любой хозяйки.

– Н-нет. А зачем они вам?

Заброцкий удивленно посмотрел на меня.

– Вилла. Ночь, – начал он с видом человека, объясняющего ребенку, почему луна на небе круглая и не падает. – В парк вокруг дома выпускают собак. Минимум три, максимум семь – берем пять. В моем швейцарском перочинном много чего полезного, но против ротвейлеров с ним выходить как-то бледновато. Ладно, пойду посмотрю, может, на вашей кухне найдется что-нибудь подходящее.

– С чего вы взяли, что там будут собаки? – чуть не взвыла я.

Заброцкий замер в дверях кухни.

– Я видел сенатора, – сказал он на своем резаном английском. – Видел его кабинет. Он дурак. Значит, и загородный дом у него стандартный – большой, в английском стиле. Вокруг дома парк, вокруг парка – ограда. Ночью в парк выпускают собак.

С этими словам он скрылся на кухне, откуда вскоре донесся грохот выдвигаемых ящиков.

Несколько секунд я тупо взирала на опустевший дверной проем, затем перевела взгляд на Щербакова.

– Вообще-то Андрей иногда чересчур прямолинеен, – признал Щербаков. – Но в данном случае он скорее всего прав.

Мне страшно захотелось запустить в него чем-нибудь тяжелым.

– Но ведь там будет сигнализация.

– Да ну, – донесся из кухни голос Заброцкого. – Это же не ракетная база. Спорим на пять долларов, что эту сигнализацию я за десять минут расковыряю?

Это было уже слишком. Я вскочила и бросилась на кухню. Заброцкий, распахнув настежь дверцу холодильника, изучал содержимое нижней полки – полный, ничем не нарушенный вакуум.

– Консервов у вас, я так понимаю, тоже нет? – жалобно поинтересовался он.

– Да что вы себе вообще позволяете? – заорала я на него. – Явились тут, впутали меня черт знает во что, да еще в моей квартире все вверх дном переворачивают. Вы хоть на секунду задумываетесь о том, что вы делаете?

– Мы, – глазом не моргнув, ответил Анджей, – делаем свою работу. Так же, как и вы свою.

Я посмотрела на этого милого паренька с внешностью студента и выучкой профессионального киллера, вздохнула и присела на корточки рядом с ним.

– Так за каким чертом вам понадобились консервы?

– Я их есть буду, – ответил нимало не смущенный Заброцкий. – Когда найду.

– Не найдете, – простонала я, присаживаясь на край стола. – Доставайте яичный порошок и зовите своего босса, пусть готовит.

– Вообще-то он мне не начальник, – с обидой произнес Анджей, поднимаясь с колен. – Я у него во временном подчинении, это другое дело. А где у вас порошок, я забыл?

– Не надо, я сама достану. – Я попыталась дотянуться до полки, но не смогла – в прошлый раз так далеко упихнула, что самой неловко. Заброцкий сунулся было помогать, я отстранила его, шагнула на табурет, ухватила злокозненный пакет за угол, и туг табуретка решила показать норов. И взбрыкнула ногой.

Томительную секунду я изображала родео на табуретке, а потом ухнула вниз, успев подумать только, что на тот свет прибуду в виде омлета из порошковых яиц. Однако удара об пол не последовало. Меня подхватило, как в балете, аккуратно поставило на пол и отобрало пакет.

– Ну что же вы, Кейт, – укорил меня Анджей. – Я бы достал, чес-слово!

Левой рукой он все еще держал меня за талию. Рука была горячая, точно грелка. Я с ужасом ощутила, как меня начинает трясти. От напряжения, от облегчения, от… черт его разберет, отчего, но я стояла перед этим парнем, онемев и окаменев, и только тепло его ладони снимало этот знобкий паралич.

– Да что с вами? – забеспокоился Заброцкий. Вот же скотина бесчувственная! Плохо мне, понимаешь, нет?

– Садитесь, – Анджей решительно развернул меня спиной и так надавил на плечи, что у меня коленки подкосились, и я совсем не грациозно плюхнулась на проклятую табуретку. Горячие руки аккуратно и мягко принялись массировать мне плечи.

Я хотела сказать, что нашла в Андрее неожиданный талант, но язык меня не слушался. Откуда-то из-под ложечки – нет, ниже, определенно ниже – накатывали жаркие волны, отнимавшие всякое соображение. Да что это со мной? Слава богу, не девочка уже, но никогда… Впрочем, убить меня тоже никогда не пытались. Это все посттравматический шок. Держись, Кейт, держись, нечего гормонам поддаваться. Даже если хочется поддаться и не сдерживать эти волны, а пропустить через себя и растаять от их жара, как тают плечи…

– Господа, вы не заснули там? – донесся из комнаты голос Щербакова. – А то смешно – мы четыре часа как из ресторана, а я есть хочу зверски.

Анджей отдернул руки, точно обжегшись.

– С…пасибо, – выдавила я. – Очень… помогло.

– А консервов у вас точно нет? – спросил Заброцкий, явно чтобы сменить тему.

– Нет, – отрезала я, поднимаясь. В голове кружилось что-то мутно-розовое.

– Жалко, – вздохнул Анджей. – А я бы из крышек сюрикэн нарезал.

– Кого? – изумилась я. Слово было определенно нерусское.

– Сюрикэн, – повторил Заброцкий. – Метательные звездочки. Японцы их придумали вместо метательных ножей.

Нет, я все-таки прирожденная неудачница. У всех парни как парни, а как мне, так достался маньяк-оружейник.

Вашингтон, округ Колумбия, ночь с 28 на 29 сентября 1979 года, пятница – суббота. Сергей Щербаков

Готовить ужин пришлось мне.

Когда Андрей и Кейт вышли из кухни, оба показались мне какими-то взъерошенными, но задавать лишних вопросов я не стал. Мало ли что там случилось. Может, мои спутники просто поругались. С кем не бывает. Хотя меня не оставляло подозрение, что я присутствую при зарождении урагана таких страстей, что Шекспир отравился бы от зависти.

– Каков план действий? – поинтересовался Андрей, за обе щеки уминая яичницу с салом.

Пока я жарил этой славной парочке яичницу, у меня было время поразмыслить над этим.

– Плана пока нет, – ответил я. – Но я предложил бы посетить лабораторию, и как можно скорее.

– А я бы предложил посетить сенатора, и как можно скорее, – возразил мой коллега.

– Зачем? – поинтересовался я.

– Если кто-то и знает о Проекте все, так это он, – резонно ответил Заброцкий. – Кроме того, не факт, что Проект связан именно с этой лабораторией. Вдруг это лишь «крыша». А сами работы ведутся где-то в глухом лесу, куда даже наши орбитальные зеницы не заглядывают.

– Н-не думаю, – протянул я. – Понимаете, Андрей, вся эта эпопея отдает любительщиной. Все-таки Комитет, при всей его силе, – это добровольческий кружок, без четкой структуры и организации, без опыта реальной работы. Не знаю, за что они взялись, но что бы это ни было, им недостанет опыта и умения спрятать настоящую лабораторию, а напротив Белого дома возвести поддельную. Вдумайтесь, даже место выбрано с умыслом – по другую сторону реки от столицы, на самом виду. Чистой воды показуха. Нет, прятаться они не станут, не в их характере. А что касается сенатора, по-моему, он не знает главного для нас – технических деталей этого Проекта. Я был бы не прочь увезти их из этой негостеприимной страны.

– Господа шпионы, – возмутилась Кейт, – а вы не забыли, что тут есть я? Я, между прочим, офицер полиции, и я не позволю…

– Екатерина Ивановна, – отозвался я, – мне бы не хотелось выражаться так грубо, но вы не в том положении, чтобы связывать и отпускать. Сейчас мы в одной лодке. Если мы не сможем доказать вину господ комитетчиков и сенатора Аттенборо самое малое в подрывной деятельности и совращении малолетних в придачу, нас самих могут отправить на уран. Так что я бы на вашем месте молился, чтобы мы что-то обнаружили в этой несчастной лаборатории. Я, например, молюсь.

– А я не собираюсь! – огрызнулась наша товарка по несчастью. – Тоже мне, нашлись Джеймсы Бонды.

– Ну, – грубый Андрей развел руками, – если желаете, можете сдаться своим коллегам. А мы не станем.

– А может, я вас просто отвезу в посольство? – чуть помолчав, жалобно поинтересовалась Кейт. – Пусть шпионы играют в свои игры.

Мы с Андреем переглянулись. Как раз этот вопрос мы давеча обсуждали по-французски, чтобы не травмировать чувствительные нервы нашей провожатой.

– Понимаете, Кейт, – проговорил мой товарищ, – мы не можем. Не имеем права.

– Почему? – удивилась она.

– Мы же говорили, – терпеливо пояснил Андрей. – То, что должно случиться, случится до понедельника. В ближайшие два дня. Даже если мы прямо сейчас явимся в посольство со своей душераздирающей байкой, и если нам поверят на слово – настоящие разведчики не успеют. А значит – остаемся мы.

– Это не отвечает на второй вопрос, – отрезала Кейт. – Почему я должна вам помогать?

– Это проще всего, – ответил я. – Совершается преступление. А вы – полицейская.

Казалось, что Кейт очень хочется что-то ляпнуть. Невежливое такое, не по-женски грубое. Но она сдержалась.

– Мы вас убедили? – жадно спросил Андрей, когда пауза затянулась.

– Нет! – отрезала Кейт и, глянув в его печальные глаза, смягчилась: – Однако выбора у меня все равно нет. Идемте, господа русские шпионы.

– А куда? – ляпнул мой товарищ.

– Все-таки в лабораторию, – решил я. – Как бы вам, Андрей, ни хотелось отыграться на мистере Аттенборо за нарушенный отдых, лаборатория – это ключевое звено. Когда мы узнаем, что там творится, тогда сразу поймем, зачем.

– Ладно, – покладисто буркнул Андрей и тут же радостно завопил: – Кейт, а можно тарелки не мыть?

Посуду он, не дожидаясь разрешения, свалил в раковину горкой. Кейт только рукой махнула.

– Вооружаемся, – приказал я.

Андрея упрашивать не пришлось – он попытался присвоить себе аж два «кольта», и я постарался как мог убедить его, что для синематографической стрельбы с двух рук он все же немного не дорос. Кейт заартачилась вначале, долго шумела о ношении оружия без разрешения полиции, на что Андрей посоветовал ей взять свой служебный и не мучиться, а я – выписать нам разрешения и не дурить. В результате наша провожатая надулась и в качестве мелкой мести присвоила капитанский «магнум», который даже мне тяжеловато было удержать одной рукой.

– Все готовы? – для проформы переспросил я, когда мы поделили патроны.

– Нет! – спохватилась Кейт. – Я в последнем приличном костюме не собираюсь ползать по-пластунски.

– Зачем по-пластунски? – не понял я.

– Ну, вы же собирались проникать в охраняемую зону, – саркастически напомнила Кейт. – Так что марш на лестницу!

– Только соберите заодно чемодан с вещами, – напомнил я, выходя. – Дня на два.

Покуда мы точили лясы, на улице разыгрался шторм. Когда мы вышли из квартиры Кейт, ветер упал на нас с неба, пытаясь смять, раздавить и унести с собой. Такой бури я давно не видел – со времен штормов на Беломорье, где волны разбивались о берег с таким грохотом, что чайки от испуга складывали крылья. Мы с Андреем с четверть часа припрыгивали на железных прутьях площадки, покуда третий член нашей сборной команды не соизволила явиться.

При виде ее я сдержанно хмыкнул. Похоже было, что мисс Тернер судила о шпионской работе по похождениям того самого агента бляха 007. Джинсовые брюки, рубаха-размахайка в клеточку и кожаная курточка вроде Андреевой – одеяние, едва ли подходящее для похождений Рокамболя.

– Вы замечательно выглядите, Кейт, – смущенно пробормотал Андрей.

– Слушайте, что вы мне все… как это… «викаете», да? – перебила его Кейт. Слово «выкаете» с ее уст слетало совершенно неузнаваемым. – Давайте перейдем на «ты».

– Давай! – с энтузиазмом согласился Андрей.

– А меня увольте, – развел я руками. – Мне, извините покорно, неловко.

– Как хотите, – бросила Кейт, осторожно спускаясь по скользким от сырости ступенькам.

В «Форде» было почти уютно, хотя остатки тепла выдул из него пробивавшийся в мельчайшие щели ветер.

– В лабораторию? – сухо уточнила Кейт, заводя мотор. На щеках ее горел нервный румянец, да и вся она была какая-то… встревоженная, что ли. Впрочем, у меня не поднялась бы рука бросить в нее камень. Ее мир разбился за эту ночь в мелкие осколки.

– Да, офицер Тернер, – подтвердил я. – Только, если можно, остановите машину на мосту.

– Вообще-то нельзя, – ответила Кейт, бросая «Форд» а рискованный вираж. – Но ночью никто не заметит.

Глуха штатовская ночь. Все же для столицы в Вашингтоне слишком тихо. В Питере, даже если ночь не бела, где-нибудь да кипит веселье до самого утра – не в трактире, так в ресторане, не в кабаке, так в храме. («Не веселие в питии, а питие в веселии!» – наставительно поучал нас полковой священник, отец Николай. Веселый был человек.) А здесь – точно в какой-нибудь Риге или там Нововоронеже. Темные окна и пустые улицы. Редко-редко мелькнет машина, да и то приглядишься – а это черно-белая патрульная.

На мосту через Потомак Кейт остановила экспроприированный нами «Форд».

– Отлично, – пробормотал я, когда визг тормозов перестал звенеть в ушах. – Андрей, пойдемте глянем на эту лабораторию строгого режима.

– Я с вами, – решительно заявила Кейт.

У меня не хватило духу ее остановить.

Со стелившегося над водой моста мы могли увидать не много – плотная ограда защищала территорию даже со стороны реки. Но и этого нам хватило, чтобы понять – проникнуть в лабораторию будет возможно, хотя для этого и придется потрудиться.

И снова, как при первом взгляде, меня охватило странное чувство – не то предвкушение опасности, не то священный ужас, страх божий. Хотя пугаться было вроде бы нечего – за оградой стояло с дюжину белых домиков разного размера, похожих на кубики из одного набора. Только одно здание выделялось. С краю от прочих примостился белый же геодезический купол. Я сделал себе мысленную заметку – первым же делом посетить его. Хотя, возможно, там располагается пост охраны и карцер для излишне хитрых шпионов.

– И как вы намерены туда попасть? – полюбопытствовала Кейт. – Проломить бампером главные ворота и перестрелять охрану?

– Ни в коем случае, – ответил я. – Мадемуазель, как вы думаете, на кладбище есть садовники?

Арлингтон, штат Виргиния, ночь с 28 на 29 сентября 1979 года, пятница – суббота. Анджей Заброцкий

Честно говоря, я только сейчас до конца осознал, насколько домашнюю и нежную личность представляю из себя. Меня так и тянуло забиться куда-нибудь в темный угол и заняться самоокапыванием минут так на полтораста. Или прибегнуть к более часто практикуемым методам снятия постбоевого шока – выпивке, травке. Тьфу, да что ж это я! У меня же есть Кейт! И ей тоже нужно шок снимать! О такой роскоши ни один егерь…

Тут я вспомнил, что бой, собственно, еще и не начинался, и все депрессивные мысли немедленно порскнули прочь.

Итак, Арлингтонские лаборатории. Эх, дорого б я дал, чтобы понаблюдать за ними хотя бы день. Устроиться где-нибудь верстах в трех с хорошей оптикой и спокойно, обстоятельно понаблюдать. Понимающий человек из такого осмотра может вытащить ну, почти все.

Однако, к сожалению, Сергей абсолютно прав. Дня у нас нет. Три-четыре, от силы пять часов. Даже если предположить, что начальство этого кретина Бранта напрочь забудет о нем и суета начнется не раньше, чем бравый капитан разломает стул и доберется до ближайшего телефона.

Так что думай, голова, шапку куплю. Как в той притче: «Говорили дураку – учи пароли, запоминай явки». Кр-ретин.

Что нам известно? А ни х…, в смысле почти ничего. Известно, что вокруг лабораторий идет живая изгородь. Это, в общем-то, понятно – возвести трехметровую бетонную стену и утыкать ее поверху чем-нибудь остреньким они посреди столицы не могли. Другой вопрос, на кой они вообще затеяли это посреди столицы?

Ага, вот я и пришел. Отчего-то добыть нужное мне барахло в скобяной лавке Сергей запретил категорически, несмотря на все мои уверения, что до утра мы все вернем. В крайнем случае оплатим в тройном размере. Иногда у моего спутника бывали очень странные убеждения. Мне даже пришлось давать слово, что лавки я громить не буду. Вместо этого меня послали позаимствовать собственность правительства из сарайчика, где хранили свой нехитрый инструмент садовники при Арлингтонском кладбище.

Пся крев, да смазывают они когда-нибудь этот клятый замок?!

Впрочем, живая изгородь может остановить только розового слоненка, да и то надувного. Скорее всего она просто маскирует настоящую ограду – металлическую. Нет, слишком заметно, скорее всего проволочную. И вряд ли по этой проволоке идет какой-нибудь убийственный вольтаж – тушки ежиков, знаете ли, тоже привлекают нездоровое внимание. Скорее простейший замкнутый контур – дешево и сердито.

А вот внутри… Что может быть внутри, я даже опасался предположить. Все, что угодно! Исключая разве противотанковые мины. Может, бульдозер угнать?

Наконец замок поддался моим усилиям и, лязгнув напоследок, повис на дужке.

Просто удивительно, сколько всякого полезного инвентаря можно найти в обычном сарае! Кроме всего прочего, я обнаружил там металлические прищепки, по поводу которых у меня были наибольшие сомнения. Ну а провода недолго думая добыл из мотора самоходной газонокосилки геркулесовых пропорций.

– Господи! – охнула Кейт, когда я вынырнул из темноты, с трудом выглядывая из-за охапки добычи. – Мы что, кладбище раскапывать собрались?

– Длинная палка, – ответил я очередным перлом штабса Проценко, – лучший друг сапера.

– М-м-да, – неопределенно промычал Щербаков, что, как я успел уже узнать, переводилось примерно: «В самом деле, вьюноша, вы не переусердствовали?»

– Возможно, я и переборщил, – согласился я, прикидывая, как половчее упихать вязанку трофеев в багажник к трем чемоданам. По всему выходило, что торчать ей из окна, если она в это окно пролезет. – Мы, сибиряки, народ запасливый. По мне, лучше уж взять лишнее, чем забыть то, что потом действительно понадобится. По крайней мере, если ты можешь везти все это барахло на железном коне, да еще чужом, а не переть на собственном горбу.

Арлингтон, штат Виргиния, ночь с 28 на 29 сентября 1979 года, пятница – суббота. Сергей Щербаков

Хорошо, что от кладбища до лаборатории езды было меньше пяти минут. Иначе я бы не выдержал соседства с садовым инвентарем, который так и норовил пырнуть меня под ребра. Особенно усердствовали грабли. На каждом ухабе я с замиранием сердца ждал ехидного треска рвущейся материи, знаменующего гибель моего костюма.

Вблизи изгородь лаборатории выглядела совершенно так же, как снаружи.

– Как думаете, Сергей, – поинтересовался Заброцкий с переднего сиденья, – с какой стороны лучше ломиться?

Я пораскинул мозгами. Со стороны дороги – нагловато, тем более там расположены ворота и будка охранников, со стороны реки – не уверен, но с моста мне показалось, что ограда подходит к самой воде. Значит…

– Давайте объедем территорию и подступимся с того краю, – предложил я. – Далековато от купола, зато ворот не видно совершенно.

Кроме того, вдоль дороги там какой-то доброхот высадил в три ряда деревья незнакомой мне породы, и их стволы неплохо заслоняли будущую арену наших действий. Главное, чтобы никакой ретивый полицейский не углядел брошенную машину.

– Там нет… – начала было Кейт, осеклась и со словами: «А, сняв голову…» – вывернула руль. Наш «фордик» вылетел на встречную полосу, оставляя на асфальте жирные черные полосы, как обезумевший карандаш, соскочил с дороги и запрыгал в сторону ограды.

– Кейт, а тебя на танке никогда не катали? – поинтересовался Андрей, вцепившись в сиденье, чтобы не биться теменем о крышу.

Мне было сложнее – я мог держаться только за водительское кресло.

– Нет, – безмятежно отозвалась Кейт. – Но я очень об этом мечтала. Приехали!

Прямо перед бампером выросла черная стена сплошного кустарника.

Арлингтон, штат Виргиния, ночь с 28 на 29 сентября 1979 года, пятница – суббота. Анджей Заброцкий

Срезать изгородь предназначенным для этого секатором, как выяснилось, не в пример удобнее, нежели универсальным ножом. Да и обезвреженную при помощи трех проводов и шести прищепок проволоку он перекусил почти без усилий.

Я досчитал до трехсот – если сигналка все-таки сработала, то уж за пять-то минут какая-то реакция должна последовать.

Конечно, они не решат позволить мышке залезть поглубже в мышеловку. Но сие не есть стандартная реакция охраны на срабатывание внешней сигнальной системы. Мало ли какие пьяные лоси тут шляются – так и позволять им переться в глубь охраняемого объекта?

298… 299… 300! Я глубоко вздохнул и осторожно просунул голову в проделанный проход.

Изнутри ограда не была освещена. Ближайший источник света – болтавшийся на углу строения фонарь, и до отбрасываемого им круга было метров пятнадцать.

Это исключало из игры камеры наблюдения. Разве что тепловизоры, но сие под большим сомнением. Намного проще и надежнее поставить обычные и осветить ограду. Тем более что штуковины эти – по крайней мере, наиболее распространенные типы – габаритов немаленьких и днем довольно легко опознаются. И, кстати, днем, в отличие от обычных, неэффективны.

Я осторожно вытянул вперед правую руку, пропихнул вперед черенок граблей на всю длину, приподнял, нет, ничего. Тогда на полметра вперед.

Вторая линия охраны должна была быть где-то здесь, на этих неосвещенных метрах – в этом я практически не сомневался. Я даже почти чувствовал, что это должно быть. Простенько и со вкусом. Ставить что-нибудь совсем уж сложное бессмысленно – во-первых, сложная техника ломается чаше, а многочисленные ложные тревоги вовсе не добавляют бодрости духа рядовым охранникам, а во-вторых, если сюда захочет пройти серьезная контора, то она пройдет при любом раскладе. Либо задавив местную электронику своей, либо… просто предъявив ордер у ворот. А то и роту автоматчиков. Пуля – она лучший документ.

Следовательно, опасаться надо только равных себе. А против них сгодится… Есть!

На кончике черенка блеснула тоненькая серебряная нить.

Ага. Я осторожно повел черенком вправо-влево. Емкостные детекторы, какая радо… то есть какая гадость! Действительно, просто и со вкусом. Интересно, конечно, насколько параноидально они настроены?

Думай, голова, думай. Папаху куплю, да!

Я прикрыл глаза.

«Принцип действия емкостного охранного извещателя основывается на формировании электростатического поля, – вещал спокойный, сухой голос инструктора, – между параллельно расположенными проволочными элементами специального ограждения. Емкостные чувствительные элементы представляют собой, как правило, провода или полосы и размещаются по периметру объекта. Емкость между проводами будет прямо пропорциональна… Вы что-то хотели, Крачковский?

– Никак нет, господин поручик.

– Записывать все успеваете?

– Так точно, господин поручик.

– Тогда продолжим. Ложные включения сигнализации могут быть обусловлены перемещением животных, воздействием растительности, обледенением элементов заграждения, атмосферными воздействиями или загрязнением изоляторов».

Просто замечательно. Жаль только, что атмосферное воздействие никак не дотягивает до нужного. Зато я вот точно скоро обледенею, если не соображу чего-нибудь. Приманить бы сюда медведя. Или хотя бы стаю жирных потомакских уток. Ути-ути, цып-цып-цип. Да ведь наверняка спят, сволочи, ночью.

А есть у меня лишь куча хлама позади изгороди и полутораметровая палка… палка… шест! Я оглянулся назад. До ограды метра три, какой-никакой разбег взять успею. Вот только «мельница» с шестом никогда не числилась среди моих любимых упражнений. Со стороны, должно быть, это выглядело эффектно. Особенно если прокручивать с замедлением. Да и момент приземления хорош – на ноги, на колени и носом в землю. Если тут есть сейсмические датчики – завоют, как собаки на полную луну. Хотя вряд ли – шоссе рядом, что ж они из-за каждого грузовика по тревоге шарахаются? Нет, моя главная задача сейчас спокойненько встать… А-а, матка боска, больно-то как!

Боль была… ослепительная. Я кое-как отклеился от земли, на негнущихся ногах дохромал до ближайшего датчика. Сел. Открыл зубами ножик и принялся ждать, пока спадет с глаз сияющая багровая пелена.

Когда я подошел к авто, Кейт уставилась на меня, словно на ожившего покойника. Впрочем, в чем-то я, наверно, на него походил – в конце концов, час ерзанья на брюхе, пусть даже на сравнительно ухоженном газоне, чистоте лица и одежды отнюдь не способствует.

– Вот и все, – нарочито небрежным тоном сообщил я. – По трем метрам охранного периметра можно проводить хоть орду Аттилы.

– К-как ты это сделал?

– Элементарно, дорогой мой Ватсон, – усмехнулся я – Дал взятку. Помнится, ты меня уверяла, что в Америке взяток не берут.

– Что?!

– Ну, сунул в датчики по двадцатке долларов, – пояснил я. – Ничего более подходящего под рукой не нашлось.

Щербаков хихикнул.

– Тогда вперед, – скомандовал он.

Арлингтон, штат Виргиния, ночь с 28 на 29 сентября 1979 года, пятница – суббота. Сергей Щербаков

Я огляделся. Казалось странным, что освещена не контрольная полоса вдоль ограды, а дорожки, пересекающие территорию, но, похоже, охрана вполне полагалась на сигнализацию.

– И куда теперь? – прошептала Кейт, согнувшись зачем-то в три погибели.

Вопрос был резонный – отыскать нужное нам среди десятка корпусов, в каждом из которых не одна комната… Тут мы за сутки не управимся.

– Вначале – в купол, – указал я решительно. Когда не знаешь, что делать, главное – не показать этого. – А потом…

– А потом – вон туда, – закончил за меня Заброцкий.

Я проследил за его указующим перстом. В окнах двухэтажного домика, скорей даже дачки вроде той, где убили несчастного фон Садовица, горел свет.

– Потом – туда, – согласился я. – Но вначале в купол.

Андрей кивнул. Вот и хорошо – было бы неловко, начни он сейчас оспаривать мое командование.

Отдельного входа в купол не было – нам пришлось огибать лабораторный корпус, вскрывать дверь и уже оттуда по узкому длинному коридору торопливо шагать обратно. Некрашеные стальные стены смутно отражали наши тени.

Перед дверями коридор делал резкий поворот – вероятно, так было задумано эффекта ради. Открывшееся зрелище и без того выглядело необычайно, а открывшись внезапно, оно и вовсе потрясало.

Жестяной купол накрывал массивную платформу добрых полусотни сажень в поперечнике. Помню, я даже удивился мимоходом, как такое внушительное сооружение не обратило на себя внимания наших разведчиков.

А в центре платформы, опутанное силовыми кабелями и стальными растяжками, громоздилось чудовище технологии.

Сердцем установки было, несомненно, сиренево мерцающее ядро, однако разглядеть его подробно я не смог. Позднее и Андрей, и Кейт сознались, что и у них не хватало духу смотреть на это противоестественное свечение долго. Трудно описывать не имеющее подобий в обычном мире, но я постараюсь рассказать, что эта зона (за неимением лучшего слова буду звать ее так) делала со взглядом. Свечение создавалось пятью массивными катушками, укрепленными на титановых балках. Так вот, вопреки всем законам геометрии катушки располагались в углах правильного многогранника, и при этом балки оставались прямыми, не изгибаясь. Если вы можете себе это представить, я готов уступить вам лавры Лобачевского. Что же до меня, то это зрелище наградило меня головной болью и жутким головокружением.

Установка была совершенно симметричной, за исключением одной детали – со стороны входа в зал к ней присобачили, явно позже, нечто вроде самолетного трапа. Сейчас выдвижная кишка была втянута, но легко можно было представить себе, как она, расправленная, уходит далеко в зону сиреневого света.

И тут я понял, почему чувство сверхъестественного ужаса преследовало меня всякий раз, как мы приближались к Арлингтону. Источник его находился здесь, в этом зале. Действие установки не ограничивалось созданием зоны света. Оно распространялось на многие версты вокруг, и мое шестое, а может, седьмое чувство улавливало эту страшную перемену.

– Что это? – прошептала Кейт.

– Думаю, то, что мы искали, – ответил Андрей. Я позавидовал его бесшабашному юношескому спокойствию. Эх, молодость, куда ты ушла от меня?

– Да, но ЧТО это? – повторила Кейт.

– Тут, мадемуазель, мы знаем не больше вашего, – ответил я.

– Не знаю, как вам, – пробормотал Андрей, – а мне так очень хочется этот фонарик сломать.

– Ни в коем случае! – тихо взвыл я. – Вы представляете, что тут начнется через пять минут?

– А если тихо? – не отступал Андрей.

– Тихо не получится, – вздохнул я. – Видите?

– Что?

– Кабели. – Я широким жестом обвел погруженные в масло массивные медные шины, фарфоровые изоляторы, похожие на вставные челюсти, прочую машинерию. – Кажется, эта установка потребляет уйму электричества. Если она внезапно отключится, тут будет в некотором роде фейерверк.

– Тогда что же нам делать? – переспросил мой товарищ.

– Проверить, кого тут мучит бессонница, – ответил я. – А если мы и там ничего не узнаем – я признаю, что вы были правы и надо было сразу мчаться к сенатору. Мы увидели, чем тут заняты комитетчики, и это нам совершенно ничего не дало.

Глава 24

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

29 сентября 1979 года

«Только что наш корреспондент передал каблограммой из Белфаста:

„Переговоры между Британской империей и Ирландской Республикой по северо-ирландскому вопросу находятся под угрозой окончательного прекращения. Этим утром в разных концах Белфаста прогремело шесть мощных взрывов, унесших на данный момент в общей сложности жизни тридцати двух человек. Основными целями бомбистов стали протестантские церкви. Ответственность за это преступление взяла на себя известная подпольная организация «Крест Падрайга», однако британские власти высказали предположение, что имеют дело с глубоко законспирированной группой уэльских католиков, и заявление Майкла О'Бэнниона журналисту «Эрин» имеет своей целью отвлечь внимание британских терроргрупп от братьев по вере «падрайговцев». Лорд Дарстон обвинил ирландское правительство в попустительстве и прямом пособничестве бомбистам. Официальный Дублин ответил нотой протеста. Так или иначе, а в условиях очередного всплеска насилия мирные переговоры в Париже теряют смысл по крайней мере до той поры, когда стороны не прекратят взаимные нападки…“»

Арлингтон, штат Виргиния, 29 сентября 1979 года, суббота. Сергей Щербаков

Однако извиняться мне не пришлось.

Из купола мы вышли, уже не скрываясь. Территория казалась вымершей. Если бы не свет в окнах загадочного домика, я бы решил, что работников отсюда выдворяют на ночь в принудительном порядке. Хотя это было бы глупо – некоторые здания определенно выглядели жилыми. Я бы как раз поселил всех занятых в проекте на охраняемой территории и не выпускал. Правда, намеченный нами дом стоял чуть поодаль да и выглядел поприличнее. По всему выходило, что его жилец – шишка поважнее прочих. А нам того и надо.

Мы подобрались поближе к дому и заглянули в окно. Кабинет был пуст – в том смысле, что отсутствовал его хозяин, потому что книжные шкафы и массивный письменный стол занимали его почти целиком. Настоящее жилище рассеянного ученого, только не хватает забытых очков и портрета Эйнштейна на стене.

– Интересно, – пробормотал я. – Как это понимать? Хозяин покурить вышел?

– Или выпить, – поддержал Андрей. – Или поспать. Мало ли почему может гореть свет.

– Но в любом случае этот человек работал сегодня допоздна, – заключил я. – Ergo, в кабинете могли остаться результаты. Или хотя бы начальные данные. Предлагаю заглянуть.

– Взлом, – вздохнула Кейт.

– Что? – переспросил Андрей.

– Взлом, – повторила она. – Я перечисляю про себя наши сегодняшние преступления. Три убийства, похищение, кража, незаконное ношение оружия, нарушение границ частной собственности и теперь взлом.

– Только давайте подождем минуту, – напомнил я, – а то вдруг хозяин и правда вышел… э… покурить. Будет неловко.

Окно Андрей открыл при помощи перочинного ножа. Очевидно, комитетчики так полагались на внешний периметр охраны, что внутренняя сигнализация отсутствовала напрочь. Один за другим мы перелезли через подоконник.

Первым делом я направился к книжному шкафу. Очень многое может дать простой список употребляемой литературы.

Итак, что мы имеем? Целая полка классических трудов по патафизике и космогонии: Уильям Данне, Альфред Жарр, Стивен Хокинг – какие имена! Ниже пошли фамилии, мне незнакомые, и корешки потоньше, и вообще это, кажется, инженерные справочники. Чем, черт меня побери, они тут занимаются? Какое применение можно найти физике невозможных состояний и науке о происхождении Вселенной?

Андрей с Кейт в это время увлеченно перерывали бумаги на столе.

– Сергей, – позвал мой товарищ, – подойдите-ка. Тут нечто вроде графика.

Я глянул на листок. И правда – числа (все уже прошедшие), точное время, какие-то цифры.

– И что тут интересного? – поинтересовался я, возвращая бумажку.

– Вот это. Видите?

Теперь я заметил. Отдельной колонкой шли краткие обозначения – альфа-2, альфа-4, бета-2. Сверху было подписано одно только слово – «патахрон»

– Что бы это значило? – пробормотал я. Действительно, как в телевизионной викторине. Что может означать этот неологизм? «Околовремя»? «Вневремя»? И почему в обозначениях отсутствует сочетание «альфа-1»?

– Я готов признать, что та установка под куполом имеет отношение к физике невозможного, – проговорил я. – Но похоже, нам не остается ничего иного, как хватать все бумаги подряд, уносить и надеяться, что высоколобые в секретных лабораториях смогут раскусить этот орешек.

Раздался громкий треск. Обернувшись, я увидел, как пунцовая Кейт старательно прилаживает на место обломанную ручку шкафа, на которую неосмотрительно оперлась.

– Что вы делаете в моем доме? – раздался сварливый старческий голос.

Мы как по команде обернулись.

На пороге, близоруко щурясь, стоял старик в исподнем. В руке он сжимал даже не берданку – очень уж он напоминал поднятого по тревоге российского ночного сторожа, только вот лицо слишком трезвое, – а что-то вроде электрической бритвы.

– Доброе утро, профессор, – выговорил я, стараясь не улыбнуться.

– Не подходите, – предупредил старикан, тыча в мою сторону своим оружием.

– Сергей, вы его знаете? – удивился Заброцкий.

– В первый раз вижу, – честно признался я.

– Тогда почему «профессор»?

– А кем он еще может быть? – резонно возразил я. – Вы гляньте – чистый Эйнштейн.

Старик напряженно вслушивался в наш разговор. Вдруг лицо его исказилось непереносимым осознанием. Выронив приборчик, моргнувший синей искрой и откатившийся в угол, он опустился на стул и закрыл лицо руками.

– Вы русские? – спросил он глухо.

– Да, – не стал отпираться я. Конечно, можно было представиться французом, но смысла в маскараде я не видел.

– Я так и знал, – обреченно пробубнил старик. – Я знал, что эти болваны не уследят и сюда придут русские шпионы. Вначале именно русские. Остальные явятся потом, на горячее.

– Послушайте, сударь, – обратился я к нему, подтаскивая второй стул и садясь напротив. – Объясните, пожалуйста…

– А смысл? – горько поинтересовался старикан. – Вы меня все равно убьете.

– Зачем? – возмутился Заброцкий. – Делать нам больше нечего!

Как ни странно, этот циничный ответ затронул в душе старого янки какую-то струну.

– Да? – подозрительно переспросил он. – Попробую поверить.

– Что вы там говорили о болванах? – вернул я его на старую колею.

– Эти люди из Комитета! Исусе, что за болваны! – воскликнул старикан, мигом разгорячившись. – Они совершенно не понимают важности фундаментальных исследований. Вы, наверное, видели установку? Это жалкий, убогий образчик, тень настоящего! Я уже третий год пытаюсь пробить аппаратуру по оригинальному проекту, а что получаю? Отговорки! То рутений-родиевый сплав им дорог, то энергии не хватает. Теперь у них новая мода – они впутывают науку в какие-то сомнительные проекты политического свойства.

Я хотел было заметить, что эта новая мода идет со времен Тувалкаина, но смолчал – незачем сердить пожилого человека.

– Вы уж простите старика, разговорился я, – внезапно сбавил тон штатник. – Правда, это для нас больная тема.

– Простите, а с кем мы, собственно, имеем честь? – полюбопытствовал Андрей.

– Что значит – с кем? – Старикан весь подобрался, как петух. – Профессор Джордж Эй Талбот к вашим услугам. Вы что, не прочли табличку на двери?

Вот повезло, так повезло!

– Мы не могли прочесть табличку, – виновато призналась Кейт. – Мы вошли в окно.

– Шпионам положено лезть в окно, – пробурчал Талбот. – Даже когда дверь, между прочим, открыта.

– Мы, видите ли, не хотели с вами встречаться, – пояснил я. – Не знали, что вы будете столь… спокойны.

– И не встретились бы, – фыркнул старик. – Тоже мне, разведка. Знаете, что такое запор пополам с бессонницей? То-то.

– Понимаете, профессор… – Я присел на нелепый в окружении фолиантов и синек антикварный пуфик, всем видом изображая полную безобидность. – Мы наткнулись на вашу лабораторию, в сущности, случайно. Посылали нас совсем по другой надобности. Так что если вы просто расскажете нам, над чем тут работают, мы выйдем в это же окно и не будем вам докучать посреди ночи.

– Ха! – Профессор Талбот с неожиданной силой хлопнул по столу ладонью. – А что со мной будет потом?

– Если никто не узнает, ничего не будет, – ответил я. – А если узнают… По-моему, у вашего начальства появятся иные проблемы.

– Может, вы и правы, юноша, правы… – Талбот замолчал, раздумывая, и я подтолкнул его:

– Рассказывайте. Только, пожалуйста, внятно и не спеша, а то мы люди военные, необразованные…

Профессор заговорил. Слушать его было трудно – он увлекался, постоянно начинал торопиться, глотать слова и звуки; я перебивал его, просил «помедленнее», он кивал, сбрасывал темп и снова начинал разгоняться. Вдобавок изъясняться понятно для не посвященных в тайны высшей математики он не умел либо не утруждался, а потому теоретическая основа его выкладок доходила до меня через два слова на третье, если доходила вообще.

Но и того, что я понял, хватило.

Профессор утверждал, что видимая, осязаемая реальность – всего лишь иллюзия. Каждое событие в рамках квантовой теории порождает, как он выражался, «виртуальный мир». Время, которое мы привыкли представлять линейным, оказалось ветвящимся наподобие речной дельты. И лаборатория в Арлингтоне занималась проникновением в эти боковые – с нашей точки зрения – ветки времени.

Анджей вмешался, заявив, что по словам профессора выходит, будто каждое движение пылинки на ветру порождает свой особый мир. Профессор замахал руками. Что вы, что вы! Во-первых, каждая ветка времени, каждый мир обладает определенной гибкостью. Незначительные изменения не нарушают его «причинной связности». Во-вторых, далеко не все ветки нам доступны – срабатывают какие-то резонансные эффекты. Так что реально проникнуть пока удалось лишь в несколько миров – их он и называл «патахронами», – и все они отличаются от нашего довольно сильно.

Я попросил поконкретнее.

– Что ж, – профессор откашлялся. – Если поконкретнее, то мы достаточно подробно изучили четыре мира, после чего сосредоточились на одном. Для первого точку расхождения нам установить так и не удалось, поскольку он весь покрыт радиоактивным льдом. – Он для разнообразия помолчал, наслаждаясь эффектом. – По-видимому, там разразилась всеобщая война с массовым применением ядерного оружия. Второй – это вариант нашего мира, но с существенными отличиями: Соединенные Штаты в нем раскололись на несколько государств, а результаты Второй мировой были значительно менее определенны. Как следствие – замедление прогресса, многочисленные мелкие конфликты. Не очень приятный мир. От нашего он ответвился где-то в области 1910 года.

Я мысленно проклял профессора и всех его предков. Вот же типичный американец. Его страна – пуп Земли, а во всем остальном мире хоть трава не расти.

– Третий, – продолжал профессор, – это мир нескольких соперничающих националистических диктатур. Историю там переписывают по три раза на дню, и установить, откуда взялся это кошмар, мы не смогли, однако, по косвенным данным, точка расхождения находится тоже в начале века.

И, наконец, четвертый. Точка расхождения – самое начало века, год девятьсот четвертый или девятьсот пятый В этом мире монархия в России была свергнута, и власть захватила группировка радикальных социалистов. На данный момент этот мир поделен между Россией и Соединенными Штатами, причем США постепенно побеждают. Из всех четырех – это единственный вариант истории, в котором человек достигает Луны.

Пришла мне пора тихо свистеть сквозь зубы. Мне трудно было представить себе Соединенные Штаты мировой державой, но в истории и не такое случалось.

А выводы делались почти что сами собой.

– Все эти миры отделились от нашего в девятисотых годах, – проговорил я.

– Верно, – согласился Талбот. – Резонансные эффекты размазывают точную дату, но узловой точкой, полагаю, можно назвать год девятьсот четвертый. Все остальные расхождения являются более поздними.

– Значит, должны быть и более ранние узловые точки? – уточнил Анджей.

– Да. Мы примерно установили даты для нескольких из них. Это самое начало XVIII века и середина века XV.

– Подойдите сюда! – внезапно воскликнула Кейт. Анджей немедленно кинулся к ней, я остался стоять, не выпуская профессора из виду.

– Сергей, вам тоже стоит на это посмотреть, – сообщил Заброцкий через секунду.

– Кажется, ваши сообщники, – не без ехидства заметил профессор, – нашли мой ящик с экспонатами.

Я медленно отошел к столу. Кейт и Анджей вытаскивали из большой картонной коробки предметы, за которые любой музей отдал бы все, включая души персонала, если бы только куратор смог поверить в их реальность.

Первой шла небрежно перевязанная пачка банкнот разного размера, разных достоинств и стран. Некоторые были американскими долларами – по-видимому, из нескольких миров, потому что заметно отличались и от привычных мне, и друг от друга. Остальные происходили из других стран и выглядели очень чудно. На английских монетках вместо тонколицего Вильгельма IV красовалась надменная женщина средних лет – если верить надписи, ее королевское величество Елизавета Вторая. Оставалось гадать, то ли у Эдуарда VIII в том мире не было сыновей, то ли история совершила какой-то выверт. Вдобавок сами монеты были какого-то странного достоинства. Французские деньги вообще не походили на наши аналоги. Ни южнокитайских, ни российских монет или банкнот я не нашел, однако в отдельном конвертике обнаружились несколько интересных купюр с надписями на русском – рубли, но хождение имеющие в государстве, называемом Союз Советских Социалистических Республик. Купюры все были очень большого достоинства. Я почти не удивился, увидев на них портрет своего двоюродного дедушки.

– Знаете, Сергей, – заметила Кейт, – а вы на этого джентльмена немного похожи.

– Да нет, – возразил ей Анджей, подметив, очевидно, как я изменился в лице, – ничуть не похож. Разве что бородкой.

Умный все-таки парень. Мне меньше всего хотелось состоять в родстве с человеком, «украсившим» Московский Кремль пифагорейскими звездами вместо державных орлов.

На других купюрах г-н Ульянов изображался вместе с мистером Стильманом – очевидно, в том мире грузинский прохиндей не стал бежать в Америку – на фоне футуристического небоскреба. Вместе с ними лежали банкноты совершенно фантастические – песо Королевства Испания, злотые Польской Народной Республики (при виде их Анджей заверещал от восторга), доллары какого-то Демократического Альянса и Республики Техас.

Кроме денег, в ящике лежали газеты – все американские, но трех разных миров. Их я отложил в сторону, хотя некоторые заголовки показались мне завораживающе-ужасными. А под газетами…

Под газетами лежала автоматическая винтовка.

– Интересная какая модель, – пробормотал Анджей.

Я молча кивнул. Похоже на наши «сударевы», но спутать нельзя никак – другая конструкция затворной коробки, ударного механизма. Упрощенная модель. Для массовой штамповки. Такую с руками оторвали бы в довоенной армии – когда винтовок требовалось много, а стоить они должны были дешево. Хотя нынешним штатникам тоже пригодится – «галки» и «ремингтоны» никак не подходят на роль универсального оружия для армии, формируемой рекрутским набором.

– О, смотрите! – оторвала нас от раздумчивого созерцания Кейт. – Тут еще коробка.

Во втором ящике, полупустом, валялись граммофонные пластинки и всякая бытовая мелочь – зажигалки, счетчики, проспекты, не всегда отличимые от наших. Кейт наметанным взглядом отыскала в этой груде модный журнал, гарпией накинулась на него, открыла и тут же захлопнула с видом девочки, которой гадкие гимназисты подсунули в пенал мышь.

– Господи, – проговорила она с чувством. – И они там это носят?

Андрей отобрал у нее журнал и посмотрел сам.

– Видимо, носят, – подтвердил он. – Интересно было бы пройтись там по улице. Бесплатный стриптиз.

На мой взгляд (я не удержался, глянул через плечо), они слегка преувеличивали.

– Мужлан! – прошипела Кейт, однако глаза ее как-то нехорошо блеснули. – Похабник!

– Угу, – подтвердил Андрей. – Сибирский медведь, никакой культуры.

– Все это, конечно, очень интересно, судари мои, – прервал я их пикировку. – Но я предлагаю собрать кое-что из экспонатов и поскорее избавить профессора Талбота от нашего общества.

– Буду признателен, – поддержал меня профессор.

Андрей вытряхнул содержимое из второй коробки прямо на стол перед ним, отчего почтенный старец впал в ступор, и принялся перебирать эту груду. В ящик полетели штук шесть граммофонных пластинок – по какому принципу он их отбирал, не представляю, потому что классической музыки там точно не было. Кейт воровато оглянулась, прицельно выдернула свой журнал и отправила вслед.

Втроем мы довольно быстро доверху набили коробку экспонатами. Я налегал на газеты, Анджей, не устояв, прихватил польские злотые, Кейт – еще какую-то ерунду. Одним словом, профессору оставалось только постанывать от ужаса.

– Ну вот, – подытожил я, когда свидетельства богопротивных опытов (а иначе я не мог назвать то, что творилось в этой лаборатории) наполнили ящик. – Теперь пора уносить ноги. Хотя до этого ответьте на пару вопросов, профессор.

– Сколько угодно. – Поняв, что трогать его не станут, Талбот впал в расслабленное благодушие.

– Для чего все это?

Профессор поник.

– И вы туда же? – вздохнул он. – Я трачу драгоценные нервные клетки, объясняя важность фундаментальной науки этим имбецилам в опереточных мундирах, – очевидно, имелись в виду минитмены, – а вы спрашиваете о том же. Возможно, открытие патахронов – это величайший научный прорыв со времен Эйнштейна! Один только обмен научными достижениями мог бы окупить все расходы на поддержание деформирующего поля…

– Это та установка под геодезическим куполом? – догадался Андрей.

– Именно. – Старикан с одобрением покосился на него. – Только там – убогое подобие. Настоящий деформатор должен был позволить открывать порталы в радиусе сорока миль! А этот едва пять захватывает.

– Порталы… – Я попробовал непривычное слово на вкус. – Ворота в иные миры?

– В патахроны, – поправил меня Талбот. – Это ведь не просто чужие миры – они имеют с нашим общую историю, общее прошлое. Это мы, какими мы могли бы стать. Представьте, чему мы могли бы научиться у них!

Наивность этого умного, казалось бы, человека меня поразила. Он отдал свое творение людям, которые, как Бурбоны, «ничего не забыли и ничему не научились», и ждал, что они начнут тащить из патахронных миров чистые знания. Я был уверен, что они употребили эту установку отнюдь не на благо людям.

– А вы знаете, для каких, как вы выразились, сомнительных политических целей пытаются применить вашу машину? – осведомился я.

– Нет, – покачал головой Талбот. – Этим занимается сенатор Аттенборо, это его затея. Но едва ли это что-то серьезное. Машина не доработана, порталы едва пропускают человека.

– Если я правильно вас понял, – медленно проговорил я, – ваш деформатор может открыть ворота в патахрон в любом месте в радиусе пяти миль от лаборатории, и в эти ворота может пройти человек?

– И не один, – подтвердил профессор. – Просто ворота узкие и низкие.

– Спасибо, – вздохнул я, – больше вопросов нет. Профессор, подскажите, где бы вас запереть, чтобы вы не подняли тревогу раньше времени?

– Моего слова вам, конечно, будет мало? – без особой надежды поинтересовался Талбот. Наверное, он вычитал эту фразу в авантюрном романе.

– А вы на моем месте поверили бы? – ответил я вопросом на вопрос.

– Тогда, если можно, в уборной, – смущенно пробормотал профессор.

– Коллега, проводите, – скомандовал я. Андрей предупредительно подхватил старика за локоток да так и вывел за дверь. Кейт усмехнулась.

– Суровый вы человек, мистер жандарм, – заметила она. – Оставить пожилого человека на ночь просиживать холодный унитаз…

– Суровый? Я? – в тон ответил я. – Да что вы! Он ведь до сих пор жив. И кстати, – добавил я уже серьезно, – я не жандарм, а агент по особым поручениям.

– А какая разница? – отмахнулась Кейт.

– Такая же, как между следователем по особо важным делам и постовым полицейским, – объяснил я. Андрей вернулся, ухмыляясь до ушей.

– Мистер Талбот не заскучает, – сообщил он. – У него там книжная полка.

– Хокинг и Данне? – понимающе кивнул я.

– Нет, – покачал головой Заброцкий, – Смит и Мервин Пик.

Я попытался представить себе характер человека, читающего «Горменгаст» в уборной. У меня не получилось.

– Пойдемте отсюда, господа, – вздохнул я.

Как мы выбирались с территории, я описывать не стану – совершенно ничего примечательного с нами за это время не случилось. Как вошли, короче говоря, так и вышли.

Коробку с уликами мы закинули в багажник, к чемоданам. Садовый инвентарь я, после краткой борьбы с совестью, разрешил бросить на месте преступления.

– Куда едем теперь? – поинтересовалась Кейт, садясь за руль.

– Не знаю, – вздохнул я. – Возвращаться к вам – нелепо. Ехать к сенатору сейчас… Боюсь, пока мы доберемся до этого Манассаса, пока найдем виллу, его уже известят о случившемся и пробраться к нему станет сложновато. Кроме того, сама затея вызывает у меня неприязнь. – Я глянул на часы, потом – на небо, затянутое непроглядными тучами. – Мне даже в посольство ехать страшно. Думаю, мистер Брант освободился достаточно давно, чтобы его соратники торчали там плотным кольцом.

– Им и не надо, – сообщила Кейт. – Вокруг вашего посольства стоят демонстранты. Уже второй день стоят. Требуют вернуть Аляску и приплатить за прокат.

Держу пари, не случайно они там размахивают плакатами.

– Тогда я бы предложил вообще покинуть Вашингтон и его окрестности. Хотя бы на день. Ничто так не деморализует противника, как отсутствие сопротивления.

Тактика, достойная Фабия. Если кто хочет обвинить меня в трусости, прошу.

Кейт моя идея очень понравилась. Андрей поморщился, но ссориться не стал, и мы втроем забились в салон, чтобы кое-как развернуть на заднем сиденье нашедшуюся в «бардачке» карту.

– Куда поедем? – спросил я у Кейт.

– Да в любой городок, – ответила она отрешенно, изучая редкую паутину дорог. – Вот, по берегу Чесапикского залива, тут их много – Джефферсонс-Бич, Санни-Бич…

– Ой! – воскликнул Андрей. – Хочу в Варшаву!

– А не далековато? – иронически вопросил я. Оказалось, зря усмехался.

– Нет, Сергей, смотрите! – Андрей азартно ткнул пальцем в карту. – Тут есть город Варшава. Двадцать тысяч жителей, центр округа. И всего сто шестьдесят километров. Хочу в Варшаву!

– Зачем? – изумилась Кейт.

– С таким названием там могут жить только поляки, – объяснил ей Заброцкий. – Спорим на двадцать долларов, что я там найду родственников?

– Ты же говорил, что все твои родственники в Сибири! – возмутилась Кейт.

– Не все, – гордо ответил Андрей, – а только ближайшие. Есть еще виленские Заброцкие, и краковские, правда, это Шпых-Заброцкие. Так что если кого-то и сюда занесло, я не удивлюсь.

Я не стал спорить, хотя здорово сомневался, что, например, в городке со смешным названием Немецкий Угол проживали исключительно пруссаки.

– В Варшаву так в Варшаву, – согласился я. – Три часа езды – не крюк. Как лучше ехать, Кейт, по первому шоссе или по девяносто пятому?

Кейт поводила пальцем по карте.

– По девяносто пятому, – решила она. – Все курортные городки на берегу сейчас пустуют, машин на дороге почти нет. А первым ближе не будет.

– И давайте я сяду за руль, а вы подремлете сзади, – предложил я. – У вас была тяжелая ночь, а мы привычные.

Арлингтон, штат Виргиния, 29 сентября 1979 года, суббота. Анджей Заброцкий

– Кейт, – поинтересовался Щербаков, – это называется счетчик горючего? Я правильно понял?

– Он самый, – отозвалась Кейт с заднего сиденья, нагибаясь вперед и опираясь мне на плечо.

– Тогда, судя по этой стрелке, бензина нам осталось километров на пятнадцать, не больше, – заключил мой старший товарищ. – Дальше придется толкать авто самим.

– Проще заехать на бензоколонку, – предложил я.

– Не уверен, что здесь примут мою нобелевскую карточку, – вздохнул Щербаков. – А банковскую – тем более. Но дальше ехать надо, а бензин на исходе.

– Судя по карте, через пару миль будет какой-то городок, – сообщил я, сражаясь с бумажным полотнищем. – То ли Стаффорд, то ли Статфорд, не разберу, мелко напечатано. Наверняка там есть заправка. Зря мы предыдущий проехали, он вроде бы побольше был.

– И закусочная! – потребовала Кейт. – Если я не волью в себя минимум полгаллона кофе, вам придется нести меня на руках.

– С превеликой радостью, – отозвался я. – Куда прикажете?

– Сергей Александрович, – попросила Кейт, – заткните, пожалуйста, этого сибирца…

– Сибиряка, но вообще-то я поляк.

– Пока я не выкинула его из машины!

– Молчу, молчу, – поспешно сказал я. – Нем как рыба.

– Вам это полезно, – сказал жестокий Сергей, не сводя глаз с серой гадюки шоссе.

Я развернул зеркальце заднего вида и принялся с интересом наблюдать за тем, как Кейт наводит утренний шик – на мой взгляд, абсолютно ненужный, во-первых, потому, что она и так была красивее любых кинодив, а во-вторых, уж очень не вязалась эта косметика с ковбойской рубашкой и потертыми джинсами. Заметив мой взгляд, Кейт захлопнула косметичку, затем вдруг ухмыльнулась и открыла ее вновь.

– Анджей?

– Что?

– Посмотри, пожалуйста…

Я повернулся и немедленно получил в лицо облако пудры.

– А-апчхи! Ну, знаете…

– Въезжаем в город, – заметил Сергей.

А я бы и не заметил. Городок был так себе – кучка одно- и двухэтажных домишек, поверх которых возвышался обязательный шпиль местной церквушки. Типичнейший уездный городок. Чуть непривычная архитектура, и куры не ходят, а то запросто можно было бы вообразить, что перед нами какой-нибудь Гадюкин Заплюевской губернии.

Мы ворвались в это сонное рассветное царство и с визгом затормозили у коричневой хибары, которая отличалась от сарая только тем, что половину одной из стен заменяло грязное стекло. Над стеклом бледно моргала мертвенно-синяя неоновая вывеска. Рядом под навесом торчали два аляповато раскрашенных заправочных шкафа.

– Только без гамбургеров, – предупредил я Кейт. – А то я сам из кого-то гамбургер сделаю.

– Тогда горячую собаку! – огрызнулась Кейт.

Я не совсем понял, не то она правда собиралась накормить меня дохлой псиной, не то это был какой-то оборот. Сергей тем временем заглушил мотор, вытащил ключи из замка – нелишняя предосторожность в здешних краях – и двинулся в сторону хибары. Я убедился, что с «кольтом» все в порядке – патрон в стволе, предохранитель на месте, сам пистолет надежно скрыт под пиджаком, – и вошел следом за Сергеем.

При виде нашей троицы дремавший в компании десятка таких же снулых осенних мух приказчик открыл рот и, как мне показалось, попытался спрятаться под прилавок. В тот момент я не придал этому значения, решив, что парень просто чудит спросонья.

– Три чашки кофе, три горячих собаки, пакет чипсов и кока-колу, – потребовала Кейт. – И заправить машину.

– А колу-то зачем? – удивился я.

– Сейчас узнаешь, – пообещала Кейт.

– Чая хорошего у вас, я так полагаю, нет? – осведомился Щербаков, брезгливо изучая полки.

– Н-нет, – проблеял приказчик.

На мой взгляд, в магазине не было вообще ничего хорошего, кроме коробки гаванских сигар. Большая часть ассортимента состояла из жвачки, кока и прочей колы, а также шоколадных батончиков с земляным орехом. Причем яркие упаковки были ядовиты даже на вид. У нас в Уссурийске я встречал подобные раскраски только на монгольском печенье.

– Пирожков бы, – вздохнул я. – А лучше пельмешек горяченьких и под водочку.

– На завтрак?!

– Ну не на обед же!

– Знаете что, – не выдержала Кейт, – езжайте в свою Сибирь и там напивайтесь хоть с утра, хоть с вечера! А пока мы на американской земле, я бы вас попросила…

– В-ваш кофе!

– С сахаром? – осведомился я.

– Н-нет! – У приказчика определенно были нелады с речью. – С-сейчас будут горячие собаки.

«Бедная Му-Му, – подумал я. – А я думал, собак только китайцы едят».

– Обойдетесь без сахара! – заявила Кейт. – И вообще – много сладкого есть вредно.

– Милая Кейт, – ухмыльнулся я. – Открою вам по секрету страшную тайну – при той профессии, которую мы с вами столь неосмотрительно избрали, я меньше всего опасаюсь умереть от кариеса.

Щербаков задумчиво ковырял ложкой в коричневой жиже…

– Не нравится мне этот приказчик, – неожиданно сказал он по-русски. – Как-то странно он на нас смотрит.

– Ну, не выспался человек, – заметил я, – с кем не бывает.

– Кстати, а куда он делся?

– Ушел! – удивилась Кейт. – Странно.

– Вот вам, Сергей, яркий пример преимущества американского образа жизни, – усмехнулся я. – Да разве посмел бы какой-нибудь наш приказчик из Бердичева хоть на миг оставить клиентов наедине с товарами? А тут – пожалуйста. Не побоялся, что мы набьем карманы дармовой жвачкой, и потом…

– Тихо!

Где-то рядом отчетливо взвизгнули тормоза.

Я инстинктивно потянулся к пистолету В обойме, правда, всего шесть патронов, ну да ничего. Чтобы снести весь этот вшивый городишко до фундаментов, мне больше двух не понадобится. Мы, как говаривал прапорщик Филиппов, и без пушки горы ровняли.

– Только без пальбы! – предостерег Щербаков.

Ну, знаете. Начальству, конечно, виднее, на то оно и начальство, но…

Дверь с грохотом отлетела в сторону, и в образовавшуюся брешь вломились два местных копа – точь-в-точь как я сам в бытность стажером лодзенской опергруппы. Только теперь я находился по другую сторону и мог воочию оценить, насколько сие действие походит на тренажер «бегущий кабан». Не-ет, все-таки в помещение вдвоем врываться нужно так – впереди граната, а за ней ты!

Я было дернулся уйти с линии огня, но сообразил, что тут-то они меня точно шлепнут с перепугу, и остался сидеть, нацепив на лицо самую идиотскую ухмылку, на которую только был способен.

– Встать! Руки вверх! Лечь! Руки за голову!

Щербаков медленно отложил ложечку и так же медленно, не торопясь, поднял руки. Мы с Кейт последовали его примеру.

– Лечь, я сказал! – продолжал надрываться один из копов – долговязый детина в криво нахлобученной фуражке. Второй коп – кругленький толстячок лет сорока, судя по всему, никак не мог сообразить, кого из нас ему следует держать под прицелом, из-за чего дуло его револьвера все время дергалось между мной и Щербаковым. Спокойствия это дерганье мне лично совсем не добавляло.

– Только без нервов.

Я медленно встал из-за столика, опустил правую руку, осторожно, держа, словно дохлую мышь – двумя пальцами и на отлете, – выудил «кольт», еще раз убедился, что предохранитель стоит в нужном положении, опустил его на пол и отбросил подальше от себя. Нате, подавитесь. Надо будет – я себе еще достану.

Щербаков тоже разоружился. Кейт долго фыркала, потом отбросила свою сумочку вместе с пистолетом.

Долговязый коп осторожно приблизился, подобрал наши с Кейт манатки – Щербаков зашвырнул свой «кольт» куда-то под стойку, – отступил и что-то прошептал толстяку.

– Сам обыскивай! – огрызнулся толстяк. – А я прикрою.

На роже долговязого вихрем промелькнула целая гамма чувств – растерянность, злость на подчиненного, досада – и сменилась выражением твердой решимости.

– На выход! – скомандовал он. – И без фокусов.

– Я делаю толстяка, – прошептала Кейт.

Я двинулся к двери первым и сразу обнаружил интересную вещь – почти все внимание полицейских сосредоточилось именно на мне. На Щербакова они только косились, а уж мысль о том, что женщина может представлять хоть какую-то угрозу, явно никогда не появлялась в их куцых мозгах. Зато в отношении меня они, похоже, с превеликим трудом удерживались от того, чтобы не пристрелить на месте за «попытку к бегству».

Интересно, с чего бы это такое внимание? Мистер Брант, тварь, настучал, больше некому. Ну ладно, попадись мне еще. Я дошел почти до самой двери, когда сзади раздался глухой удар и сразу за ним – сдавленный вопль. Обернувшись, я успел увидеть, как Щербаков аккуратно укладывает долговязого на пол. Револьвер толстяка тусклой рыбкой сверкнул в воздухе и упал за прилавком. Кейт размахнулась и шикарным хуком правой отправила жирного копа под стойку с газетами.

– Андрей, – бодро скомандовал Щербаков, – приказчика ловите!

Я поймал брошенный им «кольт» и ринулся за прилавок.

При виде меня парнишка дико взвизгнул и ринулся бежать, на втором шаге споткнулся и рухнул на пол, чтобы быть погребенным под горой эмалированных кастрюль. Дур-рак. Я сграбастал его за воротник, выволок из-под посуды и втащил обратно в зал.

– Т-только не убивайте м-меня, – проблеял паренек. – П-пожалуйста.

Все американцы говорят так, словно у них во рту горячая картофелина, но этот, похоже, пытался проглотить цельную антоновку. Я только сейчас сообразил, что он младше меня лет на пять, а то и на все восемь, и, отчего-то смутившись, спрятал «кольт» под пиджак.

– Имя?

– Джо, сэр.

– Звание?

Глаза у парнишки округлились.

– Н-не понял, сэр.

– Ничего, это я по привычке, – успокоил я его, садясь на колченогую табуретку и извлекая из-под стоящего под прилавком ящика банку пива. – А вот скажи-ка мне, Джо…

Пшпо-ок. Банка вскрылась со звуком глушеного выстрела, едва не забрызгав меня с ног до головы.

– Варвары! – огорчился я. – Торговать теплым пивом – это преступление.

– Эй, – окликнула меня Кейт, – там веревка где-нибудь есть?

– Сейчас посмотрю! – отозвался я и повернулся к приказчику. – Так поведай мне, Джо, друг сердечный, с чего это ты при виде нас с лица спал и побег в полицию названивать?

– А-а…

– Отвечай, олень неблагородный! – рявкнул я. – А то я тебе уши бантиком завяжу и к макушке приклею!

– П-про вас с самого утра п-по радио п-передают, – выдавил трясущийся Джо.

– Да ну? – удивился я. – Не может быть! Кейт, Сергей, идите сюда. Мы, оказывается, знаменитости.

– Ну что там еще? – недовольно проворчал Щербаков, подходя.

– И что же про нас такого вещают?

– П-про побег и – и…

– Стоп! – сказал я. – Напряги свою хилую память и попытайся воспроизвести объявление поближе к тексту. Если вспомнишь все, как было, получишь шоколадку.

Джо закатил глаза так, что я было испугался, что он хлопнется в обморок.

– Вчера в семь вечера из тюрьмы Йенстон сбежали трое особо опасных преступников. Ханс Штрегер Стрелок, приговорен к смертной казни за убийство семи человек, в том числе троих полицейских, двадцать пять лет, рост шесть футов два дюйма, волосы светлые, сложения худощавого. Педро Альморадо Стиратель, приговорен к пожизненному заключению за многочисленные грабежи, тридцать два года, рост пять футов восемь дюймов, темноволосый, среднего телосложения. Мелинда О'Коннор, Ледяная Ведьма, приговорена к пожизненному заключению за мужеубийство, двадцать семь лет, рост пять футов шесть дюймов, крашеная блондинка…

– Спокойно, Кейт! – предостерег я.

– …При побеге преступники убили еще четырех полицейских и захватили оружие. Особо опасны, при задержании рекомендуется применять оружие. Награда – по двадцать пять тысяч за каждого.

– Взять живыми или мертвыми, – прокомментировала Кейт.

– А учитывая то, что мы вооружены и опасны, вариант «мертвыми» представляется оптимальным, – заключил Щербаков. – Да еще и убийцы полицейских. Это серьезно.

– Быстро они, однако, закрутились, – сказал я. – Такой прыти я от них, признаться, не ожидал.

– Ты думаешь, это Комитет? – спросила Кейт.

– А ты думаешь, что с поезда под откос и вправду сиганули трое опасных преступников? – усмехнулся я. – Hey, Miss Ice Witch, у тебя, случайно, сестры-близняшки нет?

– Все это, конечно, весьма и весьма забавно, – заметил Сергей, – но сильно усложняет нашу задачу. Я бы даже сказал, чертовски усложняет…

– А по-моему, ничего страшного, – возразил я. – Ну, подумаешь, объявили нас государственными преступниками. Ну и что? Я, конечно, заранее извиняюсь перед присутствующими представителями доблестной американской полиции, но поймать нас?! При всем уважении – шиш вам на кукуй!

– Да вы что? – изумилась Кейт. – Вы…

– Нет, ну мы, конечно, можем прямо сейчас сдаться на милость американского правосудия, – продолжал я. – Надо просто подождать, пока очнутся эти славные парни, с которыми мы так невежливо обошлись, вернуть им их, а заодно и наше, оружие и объяснить, что произошла чудовищная ошибка, что мы – никакие не Ганс Шнапс и Педро Сангрия, а вполне добропорядочные русские шпионы, зато вот уважаемый всеми Комитет, а заодно сенатор от их родного штата – банда заговорщиков, стащивших из фантастического романа машину времени.

– Проблема в том, мисс Тернер, – разъяснил Щербаков для вящей понятности, – что даже если мы и сумеем убедить местного шерифа не расстреливать нас на месте, где гарантия, что те, кто прибудет за нами, не получают жалованье от Комитета?

– И не доложат по прибытии в пункт назначения, – подхватил я, – о повторной попытке бегства трех опаснейших преступников, завершившейся для них печально.

– П-постойте! – Во время этой беседы Джо недоуменно хлопал глазами, и наконец любопытство в нем перебороло страх. – А в-вы на каком я-я-языке говорите?

– На русском, мальчик, – ответил я честно и с этими словами аккуратно взял беднягу за шею и немного подержал. Джо обмяк.

– Пусть поспит парнишка, – заметил я. – Ночью не выспался, да еще с утра такая карусель. А мы пока…

– Только не говори, – фыркнула Кейт, – что у тебя появилась очередная сумасшедшая идея.

– Милая Кейт, – усмехнулся я, – ты узнаешь меня все лучше и лучше.

– И что же ты задумал на это раз?

– То, чего никогда не совершит разыскиваемый преступник, – сказал я. – Заглянуть в местный полицейский участок.

Глава 25

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

29 сентября 1979 года

«Официальный представитель Комитета движения озабоченных граждан за моральную чистоту и общественный порядок Дональд Эберхарт отказался прокомментировать начавшиеся сегодня крупномасштабные сборы и учения минитменов. Между тем это пропагандистское мероприятие, еще не начавшись, сопровождается человеческими жертвами. Вчера вечером в городке Оринж-Тернпайк трое ехавших на сборы минитменов до смерти забили темнокожего горожанина, после чего устроили драку с местной полицией. Все трое были сильно пьяны…»

Стаффорд, штат Виргиния, 29 сентября 1979 года, суббота. Анджей Заброцкий

На самом деле, взять штурмом полицейский участок в любой стране намного проще, чем, скажем, узел полевой связи. Ну, за исключением разве что какой-нибудь очень Южной Америки, где полицейский участок – железобетонная крепость с вооруженным до зубов гарнизоном численностью до батальона. А так – ни часовых, ни сигналки. Более того, господа полицейские, по себе знаю, никогда в жизни, ни в страшном сне не увидят, что на них могут напасть. Но для вас, господа американские полицейские, этот страшный сон скоро станет былью.

Не-ет, все-таки безнаказанность развращает. Господ комитетчиков погубила именно безнаказанность – им и в голову не могло прийти, что допрашиваемый вдруг ни с того ни с сего начнет их убивать.

Кейт долго не могла понять, зачем нам нужно пугать заевшихся тутошних «копов». Пришлось объяснить ей, что оружие (которого много не бывает) и новую машину взамен явно находящейся в розыске комитетской нам проще всего добыть именно там. А кроме того – очень удобно засветиться в одном месте, а потом быстро, пока преследователи бестолково мечутся и ищут тебя, спрятаться совсем в другом. Эх, жалко, что не побываю я в здешней Варшаве.

– Значит, так. – Щербаков остановил машину за три дома перед участком и заглушил мотор. – Я – через черный ход, вы – в парадный. Начинаем через три минуты. Часы?

– Уже сверяли.

– Ну, тогда с богом.

Да уж, весьма богоугодное дельце.

– До сих пор не могу поверить, – пожаловалась Кейт. – Я, образцово-показательный полицейский, вместе с двумя русскими сумасшедшими собираюсь напасть на американский полицейский участок. Нет, после вас меня точно в психушку запрячут.

– Это еще не самое смешное, – сказал я. – Если бы мне четыре года назад сказали, что я буду штурмовать американский участок, я бы пожал плечами и продолжил чистить автомат. А вот если бы мне сказали, что моей напарницей будет самая прекрасная женщина во всей американской полиции… Вот тут-то я бы точно покрутил у виска.

– Сомнительный комплимент, – фыркнула Кейт. – Если это вообще был комплимент. Пошли?

Стаффордский участок располагался в серой одноэтажной коробке, построенной, судя по всему, еще до войны – Мировой, а не Аляскинской. С тех пор здание подверглось паре косметических ремонтов, которые, однако, не смогли замаскировать тот факт, что подрядчик был отъявленным ворюгой. Прям как у нас.

Я спокойно взошел на крыльцо, дождался, пока секундная стрелка коснется черты, и вошел внутрь.

– Что вам…

В этот момент сидевший за столом коп наконец поднял голову и, очевидно, опознал в нас героев популярной утренней радиопередачи.

Не дожидаясь, пока он припомнит подходящую к случаю инструкцию, я сгреб его за форменную рубаху, рванул через стол, вырубил и толкнул обратно. Полежите, мистер, подумайте о бренности всего сущего.

Дверь, за ней коридор с еще парой дверей.

– Щербаков там, нам сюда. Ты справа, я слева. Раз, два… На счет «три» я распахнул дверь, пропустил, как и подобает истинному джентльмену, Кейт и ринулся следом.

Нашим взорам открылась не очень уж большая и совсем неуютная комната, основательно загроможденная столами и шкафами. За столами зарабатывали пенсию и ревматизм трое копов, с удивлением и ужасом уставившихся в направленные на них дула.

– Слева.

Слева от двери в комнатушке располагалась застекленная будка, отгороженная жалюзи от остального мира. Стол господина Ковальчика в этой будке явно бы не поместился, даже будучи распиленным пополам, – его бы не протащили сквозь дверь.

Я прыгнул, вышиб ногой хлипкую дверку и наставил «кольт» на типа с позолоченной пятиконечной бляхой на лацкане сюртука.

– И без ковбойских шуток.

Тип в сюртуке замер, затем медленно вытащил правую руку из ящика стола.

– А вот теперь так же медленно встал и пошел. – Для пущей убедительности я повел стволом «кольта» в нужную сторону. – И ручки сложи над головой.

– Вы хоть представляете себе…

– Откроешь рот – мозги вышибу.

Тип заткнулся. Все верно – даже сантиметровое дуло кажется очень большим, когда направлено точно между глаз. Твоих. Интересно, откуда у американской полиции такая трогательная вера в свое божественное предназначение, что они препираются с вооруженными преступниками?

Я посторонился, пропустил его в зал и аккуратно рубанул по затылку. Так, на всякий случай.

– А вы чего уставились? – рявкнула Кейт на остальных копов. – К стене. Руки за голову.

Желающих поиграть в героя дня среди полицейских не нашлось. Ну и правильно. Я ничего не имел против них – в отличие от господ комитетчиков, которые сами напросились, – но при первом же подозрительном телодвижении выстрелил бы не задумываясь. И господа копы, похоже, это тоже поняли.

В коридоре послышались шаги. Я мигнул Кейт и отступил в сторону.

Шаги замерли перед самой дверью. Затем кто-то начал тихо насвистывать «Славься, Отечество».

Я облегченно вздохнул.

– Входите, – я широко ухмыльнулся, – Педро. Все чисто.

Щербаков вошел в комнату и медленно осмотрелся, задержав взгляд на валявшемся у моих ног теле.

– Живой, живой, – успокоил я. – Просто подремать прилег.

– При входе еще один, – сообщила Кейт.

– Живой?

– Ну, мы же не людоеды, – обиделся я. Щербаков устало вздохнул.

– Иногда я в этом сомневаюсь.

Я закончил обыскивать тех копов, которые еще держались на ногах, выложил конфискованную груду железа на ближайший стол и, наклонившись, перетряхнул бездыханное тело их босса. Единственным моим трофеем стала упоминавшаяся пятиконечная бляха.

– За дверью в конце коридора, – поведал Сергей, – местная тюрьма из двух камер. В одной лежат двое каких-то пьянчуг, а вторая пуста. То есть была пуста. Я в нее уже двоих отложил.

– А связь?

Щербаков приподнял бровь.

– Была.

– Ясно.

Я извлек бумажник шерифа, встал и тщательно отряхнулся. Ну и грязные же здесь полы.

– Ты и ты. Взяли своего шефа и осторожно потащили. И без глупостей.

– Я прослежу, – сказал Сергей. – А вы пока осмотритесь тут.

– Слушаюсь, вашбродь! – Надеюсь, не поймут.

Один из местных полицейских щеголял с пистолетом «смит-и-вессон». Модель пятьдесят девятого года, калибр – девять миллиметров, пятнадцать патронов в обойме. Очень популярное оружие у преступников, так как «вессоны» с мексиканских заводов невозможно отследить – нет там никакого учета. Нет, и все.

Я всунул «вессон» в трофейную наплечную кобуру, спрятал в карман запасную обойму и с немалым облегчением избавился наконец от «кольта». Не люблю таскать лишнюю тяжесть, а тридцати патронов мне лично хватит на небольшую войну. Кейт сосредоточенно рылась в картотечных шкафчиках, хотя что она собиралась там отыскивать – неизвестно. Не свое же досье, в самом деле! Я пожал плечами и отправился отыскивать местную оружейку.

М-да, печальное зрелище. Основное вооружение стаффордской полиции составляли древние винчестеры, доставшиеся местным копам, судя по всему, в наследство от дедушек-ковбоев. Еще был помповый дробовик, одна штука – и все. Грустно, барышни. Я, конечно, не рассчитывал найти здесь «сударев», но хоть пару «галок» могли оставить для приличия. Интересно, а местные бомбисты тоже с рогатками на акты ходят? Хотя откуда в этой глуши (господи, глушь-то – шестьдесят верст от столицы) бомбисты? Да тут отродясь громче ограбления курятника преступлений не совершалось. Потому и повязали мы их без единого писка.

– Так что все-таки со связью?

– Нет больше никакой связи, – сказал Щербаков. – Теперь пока спохватятся, пока пойдут по домам названивать, пока машину для проверки пошлют, пока доедут – пара часов пройдет.

– Ага, – кивнул я, – Значит, полчаса у нас всяко будет. Склада форменной одежды в участке не обнаружилось. Жаль.

– Анджей! – окликнула меня Кейт, перетряхивавшая будочку шерифа. – Смотри, что я нашла.

Я не торопясь подошел… и замер на пороге.

Фи-и-у-фить. В пыльном кабинетике американского деревенского городового, в узком деревянном шкафчике преспокойненько стояла винтовка знаменитой фирмы «Штейр». Обалдеть, господа. Просто обалдеть. Пожалуй, вытащи Кейт из этого шкафчика живого коалу или бриллиант размером… ну, с «Кохинор», я и то меньше бы удивился.

Хэйка банзай. Я осторожно вытащил винтовку из шкафчика, посмотрел на прицел – цейссовская десятикратка, – продернул затвором и едва не запрыгал от удовольствия. Вот это вещь! Ну, держитесь, господа комитетчики. А еще лучше, как писал Зощенко, «запасайтесь, сволочи, гробами, щас стрелять буду».

– У тебя такое лицо, – сказала Кейт, – словно это не ружье, а вексель лондонского банка на миллион фунтов.

– Эх ты, женщина! А еще полицейский.

Не в силах удержаться, я погладил винтовку по рифленому ложу.

– Это не просто ружье, а «ССГ-62 ПК». Пэка значит – «полицейский короткий». Специальная снайперская винтовка для действий в городе. Состоит на вооружении почти всех терроргрупп мира. А ты говоришь – ружье. Да с таким…

– Вам, мужчинам, – вздохнула Кейт, – только дай с такими игрушками поиграть – мигом все на свете забываете. Ну вот скажи мне – зачем этому шерифу такая винтовка?

– Может, он и в самом деле местный чемпион по стрельбе из лука, – предположил я. – Но скорее всего, как говорят мои соседи хохлы, «Шоб було». То есть чтобы стояло и вызывало гордость. Как ты сама только что правильно заметила, мы, мужчины, такие игрушки очень любим. Правда, вас, женщин, мы любим еще больше.

– И что ты теперь будешь с ней делать? – осведомилась Кейт. – Я ведь по глазам твоим вижу – тебе ее из рук выпускать не хочется.

– Ну что ты, милая! – довольно-таки неискренне возмутился я. – Хочешь, я ее тебе отдам? В знак искренней любви и уважения.

– Запросто.

Я чуть не застонал. Ну кто меня, идиота, за язык тянул?! Надо ж было ляпнуть такое!

– Ты хоть обращаться с ней умеешь? – тоскливо вопросил я, протягивая ружье Кейт.

– Я-то? – Кейт ловко продернула затвором и, прицелившись в противоположный угол, плавно нажала спуск. Тихо щелкнул боек. – Я на ферме у дяди со ста шагов жестянку с забора сшибала.

– И по кроликам небось, – вздохнул я. Кейт рассмеялась.

– Да забирай ты свою винтовку, только не гляди на меня таким тоскливым взглядом.

– Что, в самом деле, – забеспокоился я, – так и гляжу?

– Нет, Анджей, ты просто прелесть.

С этими словами Кейт чмокнула меня в щеку и умчалась. А я остался стоять – с винтовкой в руках, помадой на щеке и полным разбродом в голове. Господи, и за что мне это, а?

Помимо чехлов для винтовки и прицела, в шкафчике обнаружились три коробки патронов – по полсотни в каждой – и приспособления по уходу. Глушителя, который вообще-то входит в стандартный комплект поставки, к моему величайшему сожалению, в наличии не было. Наверно потому, что в Америке, как я припомнил, глушители считаются вещью насквозь незаконной и аморальной – в отличие от нашей великой и разгильдяйской, где они преспокойно числятся охотничьей принадлежностью. Ну да глушитель не проблема – была бы винтовка, а глушитель я уж как-нибудь да сооружу. Учен, слава богу, изрядно.

Как оказалось, штейровская винтовка была самой ценной вещью в участке. По крайней мере, из того, что мы сумели выловить при поверхностном обыске.

Стаффорд и окрестности, штат Виргиния, 29 сентября 1979 года, суббота. Сергей Щербаков

Зато на стоянке позади домика нас ждал праздник души и именины сердца. Там караулили хозяев шесть машин на выбор – одна патрульная, огромный вездеход, три колымаги неопределенной марки и различной степени раздолбанности и новенькая «Крайслер-Бригантина». И все – с ключами в замках, просто бери и уезжай. Определенно, наш визит пойдет местной полиции на пользу. По крайней мере разгильдяйства станет поменьше.

Из-за этих машин у нас разгорелся нешуточный спор, который разрешился очень просто – мы решили угнать не одно, а два транспортных средства. Решили, что я, как самый представительный, сяду в черно-белое, как тапир, патрульное чудище – авось никто не станет приглядываться к моему костюму, а Анджей с Кейт станут изображать несчастную пару, препровождаемую в участок. По крайней мере, обывателей этот маскарад должен сбить с толку. Кейт приладила мне на лацкан пиджака шерифскую звезду и посоветовала надеть темные очки. Мне казалось, что я выгляжу в них преглупо, но когда просит красивая женщина, отказать трудно.

Мы решили вернуться в Вашингтон. Если на нас объявлена такая дерзкая, безумная охота, то времени у нас – и у комитетчиков – меньше, чем мне казалось. Все должно решиться очень скоро. А наша первоочередная задача сейчас – все же сообщить о случившемся в посольство. Не дать штатникам перехватить нас. Что бы ни случилось, данные об Арлингтонском проекте должны попасть в Санкт-Петербург.

Я еще не знал, насколько безумна и масштабна облава.

Дорога ложилась под колеса, как муаровая лента. Густо рычал мотор. Неплохая машина, правда, содержится в безобразном состоянии. Но это уже вина не мастеров, а хозяев.

На самом деле я вовсе не был уверен в правильности того курса, который только что рьяно отстаивал. Я вообще ни в чем не был уверен. Перед моим мысленным взором стояла картина, невольно вызванная профессором, – открывающиеся в воздухе двери в иной мир. Двери, которые может открыть любой.

Только такой чудак не от мира сего, как Талбот, мог подумать, что это открытие станут применять в мирных целях. Сама идея заставляла меня мыслить по-военному.

Не нужны больше ракетные снаряды, бомбардировщики, даже пушки. Зачем, когда можно перенести атомный заряд в соседний мир, там отволочь его на место и зашвырнуть сквозь открытый на секунду проход? Можно высадить десант в столице противника и захватить страну без единого выстрела. Можно, многое можно, пока ты владеешь тайной один.

А когда ей завладеют многие, наступит хаос. Период безудержной гонки. Последствия первой такой гонки мы расхлебываем до сей поры – когда атомные бомбы начали прибавлять в мощности, начали появляться все новые разновидности: «феникс», лучевая бомба, крохотные, безумно дорогие афиниевые заряды. Кто-то подсчитал, что накопленного атомного оружия хватит, чтобы уничтожить все армии на Земле. Если секрет деформатора распространится, гонка начнется снова. Появятся сверхмощные деформаторы, портативные деформаторы, импорт оружия в соседние патахроны, наемники из бедных или неприютных миров. Но альтернатива – это граната в руках дикаря. Я еще не знаю, что сделают комитетчики с деформатором, но эту игрушку у них надо отобрать. Пока они не поранились сами и не поранили других.

Шоссе 95, участок Стаффорд – Арлингтон, штат Виргиния, 29 сентября 1979 года, суббота. Анджей Заброцкий

– Слушай, он вообще правильно едет? Теперь нам прямо? – поинтересовался я, следуя за Сергеевой машиной. Городок окончательно скрылся за холмом.

– Да.

Кейт с силой потерла виски и невидящим взглядом уставилась на серую ленту шоссе.

– Голова болит? – озабоченно спросил я.

– Нет.

– А что? – не унимался я.

– А все! – взорвалась Кейт. – Вся моя жизнь. Прошлись по ней как… как казак по степи, – фраза была, похоже, заученная, – перевернули все с ног на голову. Да, конечно, если на голове стоять, она заболит. А вы на моей голове не стоите – вы на ней пляшете!

– Ага, – не удержался я. – Вприсядку.

Наверно, от пощечины меня спас только тот факт, что я был за рулем.

– Право же, Кейт…

– Ну что Кейт, что?! Я уже двадцать восемь лет Кейт! И все эти лет – псу под хвост! Из-за вас!

Несколькими лихорадочными рывками она опустила стекло, вытряхнула из мятой пачки очередную сигарету – я успел-таки обнаружить на приборной доске колпачок прикуривателя – и жадно затянулась.

Почему-то меня страшно беспокоил, что ли, запах ее сигарет. Такой неповторимый, надрывно-щемящий, чуть горький, как и она сама. Ох, Кейт, Кейт. Что же вы со мной делаете, а, офицер Тернер? Такого наверняка ни в каком штатовском законе нет. Потому что нету таких людских законов.

– А ведь говорили! – Кейт щелчком отправила окурок за обочину. – Не связывайся с русскими! Ничего хорошего ждать от них не приходится! А я, дура, не верила. Надо же, хоть в чем-то, оказывается, не врали.

– Вот и нам говорили, – в тон ей, с наигранной горечью, подхватил я, – ничего хорошего быть не может у этих янки. Брехали, сволочи, как всегда.

Секунду Кейт непонимающе смотрела на меня, а затем нацепленная ею страдальческая маска дрогнула, расплылась – и моя спутница заливисто, правда, немного истерично расхохоталась.

– Нет, ты все-таки потрясающий тип, – выдавила она сквозь смех. – За черт-те сколько миль от своей страны, разыскиваемый всей полицией, Комитетом… Черт, да все, кому не лень, за твоей головой охотятся, а ты шутки шутишь! Эй, парень, а ты вообще как – нормальный?

– В каком смысле? – не понял я. – Любовных предпочтений?

– Нет, головы!

– Обижаете, мамзель, – осклабился я. – У нас в полиции с этим строго – каждые полгода полное медицинское обследование, в том числе и это… насчет головы.

Я счел за благо промолчать о том, что в рижской полиции я до упомянутой проверки не дослужил. Не успел.

– Да? – с подозрением переспросила Кейт. – Не похоже.

– И потом, – продолжил я. – Осталось-то всего ничего. Прорвемся в посольство, а там – хоть трава не расти. Через неделю, максимум, будем дома.

– Это вы будете дома! – взвыла Кейт. – А я где буду?! В… – Она употребила какое-то американское слово, значения которого я, понятно, не знал, но примерно понял. И покраснел, словно барышня.

– Нет, ну, я думаю, все как-то уладится, – пробормотал я. – В самом крайнем случае можешь поехать со мн… с нами. У нас очень хорошо относятся к политическим беженцам.

Да. Помещают о них пару статеек – преимущественно в бульварных, падких на сенсации газетенках, выплачивают скудное иммигрантское пособие – и валите, господин (я покосился на Кейт) или госпожа хорошая, на все четыре стороны. Россия – страна большая, мест, где пара хороших рук нужна, навалом, а таких, где светлая голова, – еще больше. А не сможешь – значит, зря бежал из своего социализма. Здесь тебе не тут, по будням не подают!

– И что я там буду делать, в этой вашей России?! – громко осведомилась Кейт.

«Будешь моей женой!» – подумал я. Или… не подумал?! Я испуганно оглянулся на Кейт. Моя спутница вдруг стала непривычно притихшей и задумчивой. Или все-таки сказал вслух?!

Матка боска, пресвятая богородица, все святые и архангелы! Чур меня, чур! Что ж я натворил-то?!

Шоссе 95, участок Стаффорд – Арлингтон, штат Виргиния, 29 сентября 1979 года, суббота. Кейтлин Тернер

От этого взгляда мне сделалось не по себе. Он не испепелял, нет, он жег, жег – и навстречу ему откуда-то из глубины поднимались давешние жаркие волны.

Да что ж это со мной делается?! Слава богу, не наивная девочка. Давно уж не наивная, а не девочка еще дольше. Почему же меня снова начинает знобить?!

Простыла я вчера, определенно! Все эти шпионские игры в бушующей ночи. Никакая это не любовная лихорадка, а самая обычная.

– Мадемуазель Кейтлин Тернер, – четким командирским голосом произнес Заброцкий. – Я. Прошу. Вас. Стать. Моей. Женой.

– What?!

Очень уж это неожиданно у него вышло. Я просто ошалела. Выйти за этого… русского маньяка?! Дикого сибиряка с кучей каких-то подозрительных родственников?! Да ни за… За… ой, я бы еще и приплатила!

Во мне боролась сразу дюжина каких-то подозрительных голосов. Один бормотал: «Да ты на него посмотри, это же жердь в костюме!», второй: «Соглашайся, дура, это когда ж к тебе иностранцы сватались в последний раз, хоть за кордон свалишь…», третий: «А как же Америка, патриотизм, папа с мамой… Ой, боюсь…» Голоса уговаривали, ныли, бубнили, а я сидела, замерев, и боялась спугнуть наваждение.

– Слушай, я же тебя совсем не знаю, – попыталась я обратить все в шутку. – Какая уж там свадьба…

– Ну и что? – непритворно удивился Анджей. – Это не главное.

– Да я тебя даже не люблю! – воскликнула я и осеклась. Мне показалось, что фальшь в моем голосе слышна за милю, что сейчас даже Щербаков из патрульной машины обернется и покажет мне нос – дура, мол, кого обманываешь?

– А разве можно любить человека, которого не знаешь? – возразил Анджей. – Когда отец сватался к маме, он ее видел два раз мельком. И до сих пор дарит ей букеты по двенадцатым числам.

– Почему по двенадцатым? – спросила я ошеломленно.

– Традиция, – безмятежно ответил Заброцкий. – Честно сказать, я никогда не выспрашивал, почему. Но на моей памяти он не забыл ни разу. Не бойся, я помню, что разводы только папа римский дает.

Я смотрела на него и видела, точно в первый раз. И этот парень с первого взгляда показался мне мальчишкой? Да все его мальчишество – тонкая пленка, а внутри растет здоровенный сибирский кедр, который ни срубить, ни свалить. Он такой же непоколебимый, как Щербаков, только сам этого не знает.

Полюбить можно всякого, по себе знаю. А вот положиться… Таких если найдешь, то держи и не отпускай!

– Выйдешь ты за меня замуж?! – неожиданно заорал Анджей, вдавливая педаль газа в пол – меня, соответственно, вжало в спинку сиденья. – Или дальше будешь голову морочить?!

– Да! – рявкнула я в ответ и сразу успокоилась.

В конце концов, что меня привязывает к дому? У меня и дома-то нет. У меня теперь ничего нет. Я всю жизнь думала, что свободна. Теперь я свободна. Так почему же мне страшно?

Я накрыла ладонью руку Анджея на рычаге передач. И мне стало спокойнее.

Арлингтон, штат Виргиния, 29 сентября 1979 года, суббота. Сергей Щербаков

Признаюсь откровенно – я недооценил наших противников. Мне и в голову не пришло, что охота на неведомых этапников ведется с таким, хотелось сказать, российским размахом.

Первой я заметил пробку. Нет, не бутылочную – автомобильную. В подсознании у меня брякнул звоночек, и я поспешно свернул с магистрали на неширокую параллельную улицу. «Бригантина», едва не опоздав, повторила мой маневр.

Как оказалось, я не зря ввел в недоумение товарищей. С улицы, где мы остановились, мост просматривался плохо, но мне и не надо было подъезжать ближе. Я и так видел, чем вызван грандиозный затор на арлингтонских улицах.

Мост через Потомак был перекрыт. Полностью. В обе стороны. Полицейские кордоны досматривали каждую машину, требуя у водителей документы и сличая их со своими загадочными ориентировками.

– Вот вам и приехали в посольство, – пробормотал Андрей озадаченно.

Кейт не произнесла ни звука. Вообще у меня сложилось впечатление, что за время поездки между моими спутниками произошло нечто. И оно заметно изменило их отношение и друг к другу, и к миру. Впрочем, если они не хотели об этом говорить, я мог только уважить их желание.

– И что делать теперь? – полюбопытствовал Андрей. – Мотаться в объезд?

– Без толку, – махнул я рукой. – Держу пари, мосты перекрыты все. И паромы через залив – тоже. И позвонить в посольство мы не сумеем.

– Почему? – удивился мой товарищ.

– Разве непонятно? – удивился я. – Все это для того и задумано, чтобы отрезать нас от своих. Голову в заклад даю – рядом чинили канализацию и порвали телефонный кабель. Случайно.

Очень логично мыслят наши противники. Ну правда – что смогут сделать три человека, отрезанные от помощи, на враждебной земле, в кольце облавы? Тем более – за ограниченное время. Сутки, двое – разве у нас будет больше? Едва ли. Машина запущена, маховик раскручен.

– Знаете, господа и дамы, – я перебрал варианты и остановился на самом простом, – предлагаю прежде всего выспаться. У нас за плечами бессонная ночь, и, похоже, покоя не предвидится и в следующую.

– А где мы будем отдыхать? – спросила Кейт. – В гостинице?

– Отпадает, – покачал я головой. – Снимать номера ради нескольких часов – подозрительно… Кроме того, вы сами говорили, что устроиться в вашингтонском отеле без брони невозможно, а мы почти в Вашингтоне. Нет, просто в машине. Едва ли это кого-то взволнует.

– А что потом? – осведомился Андрей.

– Потом, – я покачал головой, – пожалуй, придется принять ваш план и навестить сенатора Аттенборо.

– Хорошо, – кивнул Андрей. – Вы с Кейт езжайте.

– А вы?

– А я отвлеку охотников, – ответил Заброцкий спокойно. – Вы двинетесь в Манассас, а Стрелок Ганс в это время устроит настоящий погром где-нибудь под Ричмондом.

– Вы понимаете, на что идете, Андрей? – с тревогой переспросил я. – И как мы потом встретимся?

– А здесь же и встретимся, – беспечно ответил Заброцкий. – Чем не ориентир?

Он показал на мрачную громаду военного ведомства.

– Вот и встретимся… Завтра в полдень у памятника. По рукам?

– Бог с вами, Андрей. – Я не мог подобрать слов и только крепко сжал его плечо.

Мне вспомнилась Аляска, Но там я посылал людей под пули. Андрей вызвался идти сам. Я задал ему глупый вопрос – он прекрасно понимал, на что идет. Это даже Кейт понимает, иначе не смотрела бы так обеспокоенно.

– Ладно, давайте укладываться, – предложил я. – Наша с вами, Андрей, машина – патрульная, а «Крайслер» оставим даме.

– Э нет, – возразила Кейт. – «Бригантина» больше. Так что я Анджея у вас заберу.

– Как пожелаете, – ответил я, подозрительно покосившись на мисс Тернер. Впрочем, чтобы заниматься чем-то непристойным в машине посреди города, надо быть идиотом. А чтобы подозревать в этом другого – параноиком.

Проснувшись на заднем сиденье патрульной машины, я горько пожалел, что не устроился дремать где-нибудь на кладбищенской скамейке. Жутко болела спина. Так неудачно я не отдыхал даже в поле. Нет, положительно расклеиваюсь я. Теряю форму. Не хватало еще опозориться сейчас, когда так многое зависит от нас троих. Я стиснул зубы и, перемогая себя, выполз из машины на свежий воздух.

Ночная буря немного подустала, но ветер с залива все так же гнал воды Потомака вспять. Хмурые тучки старались быстрее пролететь над городом, словно зловещее присутствие лаборатории и им действовало на нервы. Может, это загадочное поле деформатора виной тому, что я так плохо выспался? Когда-то мне хватало двух часов дремы урывками. Наверное, я тогда был моложе.

Подойдя к «Бригантине», я стал свидетелем немного интимной сцены – Андрей с Кейт дремали на заднем сиденье, полуобнявшись. Американка лежала спокойно и расслабленно, будто в своей постели, а мой товарищ, поддерживая ее, сам скорчился в такой позе, что у меня от одного взгляда затекли плечи. Полная идиллия. Я улыбнулся своим мыслям и напористо постучал в стекло. Жаль будить вас, милые мои, но надо. Не так у нас много времени.

Андрей открыл глаза – совершенно незаспанные, так что дело и правда в возрасте, – смущенно попытался выдернуть руку, служившую Кейт вместо подушки, но не сумел даже разбудить сладко дремлющую американку. В конце концов ему пришлось свою нареченную довольно неласково расталкивать. Стакан холодной воды помог бы лучше, но его-то у нас как раз и не было.

– Куда вы двинетесь, Андрей? – спросил я, когда все члены команды пришли в себя и были готовы к подвигам.

– На юг, – решительно ответил он. – Юг и юго-восток. Далеко забираться не стану, а то не успею вернуться.

– И я вас умоляю – обойдитесь без лишних жертв! – наказал я ему. – Мы все же не с Соединенными Штатами воюем, а с бандой политических авантюристов.

– Постараюсь запомнить, – пообещал он серьезно. – Я возьму патрульную машину, можно?

– Я не против. Только обменяемся за городом, когда наши пути разойдутся. И насчет денег… – Я полез в карман. – Держите. Это почти вся моя наличность, но я себе оставлю идекарту. Вам наличные нужнее.

– А вас по ней опознать не могут? – заопасался мой товарищ.

– Нет, – покачал я головой. – Или вы думаете, что на каждом гостиничном счету значится «ночевал агент охранки»? Карта выдает номер счета номинальной фирмы. По договоренности с банком Ротшильда. А Ротшильд тайну вклада хранит крепко.

Андрей кивнул. Кейт, против обыкновения, не произнесла ни слова, только смотрела на моего товарища озабоченно и чуть тоскливо.

Мы отъехали от Арлингтона километров на двадцать, прежде чем я решил, что нам пора расстаться. Место было подходящее – вокруг дороги поля, безлюдье, автомобили проезжают редко-редко.

Я вылез из патрульной машины и постоял немного, вдыхая пронзительный осенний воздух, подставляя лицо порывам ветра. Я хотел дать Андрею и Кейт еще несколько минут побыть вместе. Им это полезно.

По дороге на Манассас, штат Виргиния, 29 сентября 1979 года, суббота. Анджей Заброцкий

– Анджей!

– Да?

– Постарайся остаться живым.

– Обязательно, – пообещал я. – Ведь меня будет ждать самая замечательная девушка во всей штатовской полиции.

– Все шутишь?

– Нет. Я серьезно.

Кейт отвернулась.

– Я понимаю, что сейчас не самое подходящее время, – поспешно сказал я. – Но…

– Нет, все в порядке. Только… ты возвращайся. Обьязательно.

– В русском языке, – улыбнулся я, – есть еще одно слово. «Всенепременно». Я всенепременно вернусь к тебе. Обещаю.

– Смотрите, мистер Заброцкий. А то ведь я найду вас сама.

– Мисс Тернер, – позвал Щербаков, высунувшись из «Бригантины». – Время.

Кейт взглянула на меня. Я прижал ее к себе и… отпустил, хотя больше всего на свете мне сейчас хотелось никуда ее не отпускать. Вот так стоять посреди дороги и изо всех сил прижимать к себе девушку, которую я впервые увидел шесть дней назад. А великие империи и республики с демократиями пусть горят синим пламенем – туда им и дорога скатертью.

– Анджей, я…

Дверца машины захлопнулась, и серебристый «Крайслер» рванул с места, подняв облако водяной пыли.

А я остался один.

Автомобиль давно уже скрылся в туманной дымке, а я все стоял и смотрел на дорогу, словно ждал чего-то. Сам не знаю чего.

Наваждение какое-то. Ну да ладно. Мне сейчас предстоит, может, самое веселое дело во всей моей недолгой пока еще жизни – поднять на уши пол-Америки и, желательно, уцелеть при этом.

С другой стороны, как я ни пытался реалистично оценить уровень своих противников, ничего из этого не выходило. Как было мое мнение о них ниже некуда, так и оставалось.

Нет, есть тут люди, которые при всей моей подготовке схрумкают недопеченного егеря в два счета и не подавятся. Но юмор весь в том, что никто этих людей из постелей ночью не выдернул и боевую задачу не поставил. Ловят ведь не русского диверсанта Анджея Заброцкого, а опасного, но вполне обычного уголовного преступника Ганса… как бишь его там? Шредингера?

Только вот предстоит вам, господа американцы, очень скоро узнать, что подготовка, методы и цели у уссурийских егерей и немецких бандитов очень сильно различаются. И узнаете вы это на своей шкуре.

Я подошел к патрульной машине, сел, полюбовался на себя в зеркальце и плавно дал газу.

Надо признать, дороги у американцев – по крайней мере, те, по которым мне довелось ехать, – отличнейшие, ничуть не хуже наших стратегических магистралей. Поэтому я спокойно врубил мигалку и вжал педаль в пол. Усиленный мотор взревел, как раненый кабан, и машина рванулась вперед. Я с удивлением уставился на спидометр – слишком медленно ползла по нему стрелка. Ах да, здесь же мили, а не километры!

Самый обычный американский полицейский. В фуражке и кителе. Вместо кителя, правда, пиджак с прицепленной к нему бляхой-звездочкой, а брюки и вовсе не имеют ни малейшего отношения к форменным, но если не вылезать из машины, то маскарад вполне подходящий. Ищут ведь беглого каторжника. А беглый немецкий каторжник, по мнению добропорядочного обывателя, – это грязный, бородатый и патлатый субъект, заляпанный кровью невинных жертв и с огромным ржавым револьвером за поясом. Вот его-то и будет ловить простой, честный коп на патрульной машине. Да здравствуют стереотипы!

Конечно, рано или поздно все дорожные посты получат приказ задержать полицейскую машину номер… А, не помню, да и неважно. И большую часть отпущенного нам времени мы вульгарно продрыхли. Но отсюда до Стаффорда километров сто. Это же сколько народу надо, чтобы перекрыть все дороги в этом радиусе? Не будет столько постов, не наберется.

Жаль, нет у меня под рукой ничего из нашего снаряжения. Штейровская винтовка – это инструмент прекрасный, прецизионный, можно сказать, но к ней бы еще патронов зажигательных да взрывчатки пару кило. Я бы тут такое устроил! Они бы у меня научились салюты запускать.

Можно, конечно, соорудить что-нибудь самодельное, но время на это нужно, да и не любил я никогда рукоделием заниматься. Я все-таки снайпер, а не минер.

Остаются мелкие пакости. Закоротить электролинию, или продырявить емкость с трансформаторным маслом, или… Стоп, а это мысль.

Я съехал на проселок и полторы минуты трясся на ямах, пока не подобрался к маячившей на горизонте высоковольтной линии метров на четыреста. Остановился, вышел, огляделся – ни души, даже на шоссе никого – и достал с заднего сиденья винтовку.

Первый выстрел был пристрелочный – по мачте. Пуля звонко цвикнула в паре сантиметров выше намеченной железяки и ушла вверх. Вторая ударила чуть левее. Я расстрелял обойму до конца и с уважением посмотрел на винтовку – кучность была великолепная.

С изоляторами было чуть посложнее. Первые две пули прошли мимо. Третья отбила кусок фарфорового стержня, но изолятор устоял. Четвертая пуля снова прошла в молоко, зато пятая угодила точно в середину. Брызнули осколки, и провод медленно пошел вниз. Я наблюдал за ним с некоторой опаской. Расстояние по идее безопасное, но… Зевес шутить не любит. Врежет перуном по маковке – мало не покажется.

Обошлось. Провод издал пару впечатляющих высверков, а затем сработали предохранители. Для проверки я расстрелял второй изолятор с той же дистанции, истратив на него всего два патрона, затем подъехал на двести метров и разнес оставшиеся два. Пятый патрон остался неиспользованным.

Меня тянуло повторить этот тир с соседней мачтой, но это был бы перебор. Линию я обесточил, а ремонта даже одной мачты им и так хватит выше крыши.

Зато я придумал, что буду делать дальше.

Прежде всего следовало избавиться от машины. Желательно обзаведясь при этом новой. Как говорил незабвенный Проценко, бэтээром больше, бэтээром меньше – главное, чтоб не ногами. Очень, бывало, сокрушался, когда на учениях запрещали захватывать транспорт.

Я развернул полицейский драндулет поперек дороги и аккуратно съехал задним ходом в кювет. Вылез, полюбовался напоследок, оглянулся и, убедившись, что никого поблизости нет, прострелил правое заднее колесо. Потом забросил в машину фуражку, отвинтил звезду от лацкана, вышел на дорогу и принялся ждать, кого мне сегодня пошлет бог.

Слава всевышнему, долго ждать не пришлось. Шоссе было достаточно оживленное, и я даже пропустил пару машин мимо, пока наконец на дороге не показался подходящий объект для потрошения – ярко-красный спортивный кабриолет. Гнал он с явным превышением допустимой скорости.

Когда авто затормозило, выяснилось, что за рулем сидит парень примерно моих лет, а рядом – девчонка, по яркости окраски соперничавшая с машиной. Богатеев сынок, не иначе. Таких и без повода ограбить – невеликий грех.

– Что вы себе позволяете? – завопил парень, даже не удосужившись выйти из машины.

Стою. Посреди дороги. А то черта с два бы ты остановился. Знаю я вашу шакалью породу. Драпануть от полиции – это вы запросто, а вот переехать полицейского не посмеете.

– Да мой отец из вас…

Я же говорил – обнаглевший отпрыск.

– Выйдите из машины.

– Что?!

Дав ему набрать побольше воздуха для негодующего вопля, я выдернул из кармана руку и продемонстрировал зажатые в ней красные корочки. Хорошо быть вором!

– ФБР!

– А?

Юнец обмяк. Его подружка под слоем пудры заметно побледнела.

Пару секунд я понаслаждался произведенным эффектом – вот бы у нас от полицейской бляхи так шарахались! – и раскрыл книжечку, зажав при этом фотографию указательным пальцем.

– Специальный агент Ковальски. – Сам не знаю, что меня дернуло назваться американским вариантом фамилии Старика. – Выходите из машины.

– Но мы же ничего такого не делали, – проныла девица.

– Я конфискую вашу машину.

– З-з-з…

– Согласно закону, – холодно усмехнулся я, – я имею право требовать от законопослушных граждан США содействия. Ваша машина нужна мне для дела государственной важности.

Не уверен, что получилось грамотно, но подопытные уже не обращали внимания на огрехи зловредного пронансиэйшена.

– Н-но…

– Вы получите ее назад, – пообещал я, садясь за руль. – Или соответствующую компенсацию от государства.

Судя по их лицам, они сильно сомневались в возможности получить от великой американской державы что-либо дороже груды металлолома. Но пискнуть не посмели. Вот что значит законопослушные граждане. Эх, хороша страна Америка – помахал фальшивой бумажкой, и делай что хошь. Не то что у нас. Попробовал бы я так где-нибудь под Тамбовом гильдейского купца тормознуть, так будь у меня хоть от самого государя императора документ, хоть от черта лысого! Только под дулом автомата! И никак иначе!

Кабриолет при ближайшем знакомстве оказался также «Крайслером». Только не «Бригантиной», как прошлый, а «Кугуаром». Не «Таврида», конечно, но вполне приличная полуспортивка. Девок возить.

Около спихнутой в кювет машины я притормозил и на виду у изумленной парочки спокойно перегрузил в их машину необходимое мне имущество. А потом рванул.

Все бы ничего, да вот только ветер в лицо. Не люблю, когда ветер в лицо хлещет. Сразу вспоминается, как меня с принудительным раскрытием выпихивали. Ногами вверх.

Машина резко накренилась, проходя поворот на явно недозволенной скорости. Я оглянулся – полиции не видно? – и прибавил еще.

Прямо передо мной, словно в родной губернии, пер громадный «СМК» – германский автобус, название которого славяне расшифровывали очень просто – «свалка мусора на колесах». Китайцы их очень любят – дешево и сердито. Американец отличался от своего ханьского собрата только размалеванными рекламой бортами. Что именно там рекламировали, я прочитать не успел, потому что сделал немецкую самоварку как стоячую – только они меня и видели.

Неплохо. Я понемногу начинал входить во вкус езды на кабриолете. Вот если бы еще рядом со мной сидела одна замечательная американочка… Да так, чтобы смотреть на нее, а на дорогу только изредка поглядывать…

Ох Кейт, Кейт!

Я наугад ткнул в кнопку, показавшуюся мне похожей на радио, и… приборная панель словно взорвалась.

По-моему, это называлось джаз. Современный. Хотя больше всего походило на большую лесопилку в разгар рабочего дня. Кошмар. Я поспешно убавил громкость до приемлемого для моих пострадавших барабанных перепонок минимума и начал выкручивать ручку настройки.

Выкрутил. В первый момент мне показалось, что я неведомо каким промыслом божьим умудрился настроиться на какую-то российскую волну. Но нет, станция была местная и мелодия, наверное, тоже. Но настолько как наша, что я чуть не начал напевать вслух:

Как во смутной волости Лютой, злой губернии Выпадали молодцу Все шипы да тернии.

Подходящая песня. Я ведь сейчас самый что ни на есть настоящий преступник. Все сорок восемь штатов за мной гоняются!

Пей отраву, хоть залейся! Благо денег не берут, Сколь веревочка ни вейся – Все равно совьешься в кнут!

А может, и в самом деле выкинуть что-нибудь этакое? Например, банк ограбить. Чем я хуже Джо Стилмана?

Ах, лихая сторона, Сколь в тебе ни рыскаю – Лобным местом ты красна Да веревкой склизкою!

Ничем не хуже. Даже лучше. Меня великая империя готовила. Отлично готовила. К захвату и потрошению хорошо охраняемых объектов. А банк – это не стартовая площадка и даже не тыловой узел связи.

Ты не вой, не плачь, а смейся – Слез-то нынче не простят. Сколь веревочка ни вейся – Все равно укоротят!

А ограблю именно банк Стилмана. В конце концов, это будет даже не грабеж, а, как говорят господа бомбисты, экспроприация экспроприированного. Или, проще, грабеж награбленного. Деньги-то в основании наши, российские. Даже если на грузовике приеду – все равно и процентов не увезу.

Ты об этом не жалей, не жалей, – Что тебе отсрочка?! На веревочке твоей Нет ни узелочка!

И куплю для Кейт ожерелье. Бриллиантовое.

Лучше ляг да обогрейся – Я, мол, казни не просплю… Сколь веревочка ни вейся – А совьешься ты в петлю!

А вот и город показался. Ладно, шутки кончились, господа. Начинаем работать.

Глава 26

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

29 сентября 1979 года

«По данным Центрального бюро статистики, средний уровень безработицы в стране за последние шесть месяцев снизился на одну пятую и теперь составляет 11,3 процента. Отчасти это явление можно объяснить политикой администрации Форда, направленной на увеличение числа рабочих мест, однако свою роль сыграло и изменение международной обстановки в частности, гражданская война в Уругвае, до недавних пор – одном из главных торговых партнеров США в Южной Америке. Поскольку каналы экспорта сельскохозяйственной продукции из Уругвая практически перекрыты, увеличился спрос на местное зерно, что, в свою очередь, вызвало приток рабочих рук в хиреющие фермерские хозяйства Среднего Запада…»

Дорога Лейк-Джексон – Манассас-Парк, штат Виргиния, 29 сентября 1979 года, суббота Сергей Щербаков

– Кажется, мы приехали, – заметил я, когда в стороне от дороги показалась массивная арка ворот.

– М-да, – пробурчала Кейт.

За все время нашей поездки она не промолвила и трех слов, ограничиваясь невразумительными междометиями. Я решил, что она волнуется за Андрея. Сам я был вполне уверен в его способности устроить в виргинской глубинке большую бучу и выйти целым и невредимым, но наша проводница была знакома с ним куда хуже.

– Неплохое место выбрал сенатор для воскресного отдыха, – проговорил я, чтобы поддержать беседу.

Кейт хмыкнула.

А место и правда было прелестное. Даже сейчас, когда под хмурым осенним небом раздетые бурей ветви деревьев отбивали сбивчивый, ведьмовской ритм, усадьба дышала странным покоем. Казалось, что здешние жители не знают ни горя, ни нужды обороняться от него.

Впрочем, это как раз было иллюзией, причем не слишком убедительной. Об этом свидетельствовали и будка стражи у ворот, и зловещая ограда – черные железные прутья походили на голые ветки, и невольно хотелось представить, как они выглядят летом, в зеленой листве.

– И как вы собираетесь попасть внутрь? – подала голос моя спутница. – Протаранить ворота?

– Зачем? – удивился я.

Ирония ее была мне непонятна. Мне казалось, что, единожды приняв решение, его следует держаться. Кейт же колебалась постоянно между стремлением помочь нам и тягой к привычному, сбивавшей ее в накатанную колею тоскливой жизненной рутины. Она то поддерживала наши идеи, то обрушивалась на них с жаркой критикой, то защищала от нас свою безумную страну, то готова была рвануть вслед за Андреем из этой самой страны. Я надеялся только, что благотворное влияние моего коллеги введет ее неустойчивую психику в пределы нормы.

– Полагаю, нам следует проехать мимо, не вызывая подозрений, – продолжил я. – Здесь, как я погляжу, много народу бывает.

– Да, тут в пяти милях Манассас, место большого сражения, – напомнила Кейт.

– Да-да, – кивнул я.

Опять эта их гражданская война, подумалось мне. Какой же отпечаток она наложила не на одно поколение! Слава господу, что Россия избавлена была от подобной напасти на протяжении многих веков – со времени Смуты. И только реформаторской ярости Петра достало, чтобы выжечь из истории это ядовитое наследие. Не может устоять дом, разделенный в себе. И страна, в которой чествуют братоубийц, тоже.

– Так вот, мы заедем в лес в паре километров отсюда. Заедем поглубже, чтобы с дороги машину нельзя было приметить. Придется – еще и листвой закидаем. Потом я отправлюсь на разведку.

– А я? – вскинулась Кейт.

– А вы подождете меня в машине, – ответил я.

– Нет уж! – возмутилась американка. – Вы думаете, раз я женщина, я ни на что не гожусь, кроме как сидеть дома? Да вы такой же, как эти придурки. Вы… вы ископаемое!

– Отнюдь, офицер Тернер. – Я заметил, что этот титул странным образом ее успокаивает, и теперь бессовестно этим пользовался. – Вас обучали бесшумно проникать в дома? Или отключать сигнализацию? Или…

Кейт глянула на меня так, что я осекся.

– Вы не потому отказываетесь меня брать, – произнесла она сдавленным голосом. – Так?

– Так, – признался я. – Видите ли, Кейт. Я воспринимаю Андрея в некотором роде как дальнего младшего родственника. Все-таки я вытащил тогда его брата. Да и вообще у меня с этой семейкой какая-то мистическая связь.

– При чем тут Анджей?!

– Я отправил его в бой, – объяснил я. – Не сам пошел, а его отправил. Поэтому я за него в ответе. Ему будет плохо, если с вами что-то случится.

– Хотите сказать, что собрались меня защищать вместо него? – изумилась Кейт. – Браво, господин жандарм! До сих пор у меня не было компаньонки.

– Можете шутить, сколько изволите, сударыня, – ответил я, сворачивая на укрытый листвой проселок.

– Но со мной ничего не случится! – воскликнула мисс Тернер.

– Обещаю, мадемуазель, – смягчился я, – что возьму вас с собой, как только разведаю безопасный путь.

– Откуда мне знать, что вы меня не надуете? – скорее по привычке пробубнила Кейт. – Да и вообще, с чего вы взяли, что пройдете?

– Придется вам мне поверить, – пожал я плечами.

Американка смерила меня подозрительным взглядом, но смолчала. Наша «Бригантина» выехала на обочину, скатилась в неглубокую, почти незаметную с проселка лощинку и со вздохом замерла, уткнувшись носом в груду палой листвы.

– Никуда не уходите, – посоветовал я, вылезая. – А то мне придется вас искать.

Локаст-Дейл, штат Виргиния, 29 сентября 1979 года, суббота. Анджей Заброцкий

Этот городок я выбрал мишенью исключительно из-за названия. «Саранчовая долина» – это надо же поселиться в местечке с таким именем. Правда, ни саранчи, ни долины я не заметил. Ничем не приметный городишко.

Для второго этапа операции «Банзай» мне требовалось местное заведение, носившее гордое и красивое название «супермаркет», что, насколько я помнил, переводилось на язык родных кедров как «здоровенный базар». Я рассчитывал, что в городе должен найтись хоть один.

– Простите, сэр, не подскажете, как проехать к супермаркету?

– К какому?

Ого, их тут два! Не многовато ли на десять тысяч душ?

– К ближайшему.

– Прямо, через два перекрестка сверните налево. И еще через три сотни ярдов упретесь прямо в рекламный щит.

– Благодарю.

Чуть не сказал «благодарствую».

Супермаркет оказался так себе. Не «Елисеевский», но все потребное для моего плана в нем имелось. Правда, чтобы отыскать на этом базаре что-то нужное, приходилось ворошить груду бесполезного барахла.

Сложнее всего было с бутылками. Мне нужны были две эластиковые бутыли объемом литра в полтора. В конце концов, я отыскал подходящие в хозяйственном отделе – с жидкостью для чистки унитазов.

Все покупки я аккуратно сложил в полотняную сумку типа «мечта конкистадора» и отволок в машину. После чего вернулся и перекусил в местной кофейне. Побриться, правда, не удалось – парикмахерской при супербазаре не было.

Третий этап был, пожалуй, самым рискованным. Он заключался в кружении по центру города в поисках подходящего места. Можно было бы, конечно, оставить машину и пройтись пешком, но возвращаться-то к ней все равно придется!

К моему счастью, то ли об угоне до сих пор не сообщили, то ли все патрульные были заняты куда более важным делом – например, ловлей трех беглых каторжников. А подходящее здание я нашел довольно быстро.

Отель. Провинциальная гостиничка с гордым именем «Эксцельсиор», из угловых окон которого открывался прекрасный вид на два оживленных по местным меркам перекрестка. То, что надо!

Я объехал квартал с отелем вокруг, старательно фиксируя расположение всех въездов-выездов и входов-выходов. Что-что, а путь отхода надо себе обеспечивать заранее, если не хочешь, чтобы тебя поймали в норе.

Убедившись, что смыться в случае чего сумею, – я остановился, перелез на заднее сиденье и достал из супербазарной сумки рулон непрозрачной клеенки, в которую тщательнейшим образом упаковал винтовку, прихватив для надежности липкой лентой. Пожалуй, в получившемся свертке все равно можно было угадать очертания винтовки с оптикой, но кто в городе таскает с собой такое? Правильно, никто. Значит, никому и в голову не придет.

Я уложил винтовку поверх сумки, выглянул – в округе все спокойно – и зашагал к отелю.

По дороге я старательно составил фразы, с которыми предстояло обратиться к портье, и несколько раз повторил их про себя. Вроде бы правильно. Только бы ему мой акцент подозрений не внушил. Ладно, авось я от Кейт нахватался.

– Чем могу быть полезен?

Щуплый мужичок за стойкой при виде моей персоны в обморок не упал. Как будто субъекты с непонятными свертками и безразмерными полотняными сумками к ним на постоялый двор каждый день вваливаются. А может, так оно и есть?

– ФБР!

А вот тут его проняло.

– Ч-что в-вам угодно?

– Мне нужен номер. Угловой. На одном из верхних этажей.

– С-сейчас свободен только на ч-четвертом…

– Ключи.

– Ч-что?

– Ключи от него!

– Д-да, сэр. Вот, пожалуйста.

– Если хоть одна живая душа, – сказал я напоследок, подхватывая сумку, – узнает, что…

– Я все п-понял, сэр.

И чего они так этого ФБР боятся? Немцы от фостапо так не шарахаются. Даже в наших фильмах про войну.

Лифта не было – ничего удивительного. Сказано «Эксцельсиор», вот и ползи себе все выше и выше. Я втащил сумку в номер, запер дверь, подошел к окнам – вид на перекрестки был просто шикарный – и посмотрел на часы. Было ровно пять часов вечера.

Времени сколько угодно. В конце концов, я эту операцию придумал и сроки себе назначаю сам. И ответственность несу тоже сам. Но проигрывать мне никак нельзя. Я сейчас на войне, маленькой личной войне, без всяких «как». И если я просчитаюсь, если какой-нибудь коп вышибет из меня мозги в перестрелке, я не просто погибну – я Щербакова подставлю. И Кейт.

Я достал из сумки бутыли с моющим средством и употребил их по самому что ни на есть прямому назначению: вылил в унитаз. После чего сел в кресло и новым шилом, которое на супербазаре почему-то называлось «ножом для колки льда», начал протыкать в бутылях дырки.

Работа в принципе несложная, но долгая. Единственная хитрость – стараться, чтобы ближе к горлышку шли отверстия меньшего диаметра, чем к донцу.

На это занятие у меня ушел час с четвертью. Наконец я пробил во второй бутылке последнюю дыру, встал, потянулся и распахнул оба окна. В комнату ворвался уличный шум. Все верно – вечер субботы, горожане и жители окрестных хуторов сползаются и съезжаются не променад. То, что нужно.

Я спрятал шило обратно в сумку и пошел в ванную комнату. Умылся, кое-как побрился (без мыла, дрянной одноразовой бритвой), заклеил порез, полюбовался на себя в зеркало над раковиной – ну и рожа! – вернулся в комнату и начал распаковывать винтовку.

В принципе ССГ-62 ПК для такой работы не совсем подходит. Ручное перезаряжение. Тут бы больше сгодилась армейская снайперская самозарядка с четырехкратной оптикой и приставным магазином на десять патронов. Ну да ладно, что есть, то есть. И за это господу спасибо.

Я осторожно надел изрешеченную бутыль на ствол и закрепил клейкой лентой. Снарядил оба магазина – основной и запасной. Вставил основной магазин в винтовку и дослал патрон в ствол. Несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул, успокаивая дыхание, чтобы не мешало прицеливанию. И плавно нажал на спуск.

Звук все равно получился достаточно сильным. Наверное, из-за того, что в помещении. Но я и не надеялся, что самодельный глушитель сможет поглотить грохот выстрела. Зато он замаскировал его, снизил, сделал непохожим на привычный раскатистый гром. А хлопков в городском шуме достаточно.

Выехавшая на перекресток машина дернулась вправо, и в ее борт тут же врезалась другая. Третью, взявшую с места слишком большой разгон, развернуло поперек перекрестка.

Пули, которые я стащил у стаффордского шерифа, разработаны для соревнований по стрельбе как раз на дистанцию в триста метров. Четвертым выстрелом я подстрелил авто, пытавшееся объехать получившуюся свалку сбоку. Теперь перекресток был перегорожен напрочь.

Последней, пятой пулей я собрался разворотить колесо груженого фургона, успевшего затормозить при въезде на перекресток. Но придурок-водитель выскочил из кабины как раз в тот момент, когда я нажал на спуск.

В общем-то ему повезло. Нога от колен до ступни – это практически единственное место, куда человеку можно всадить пулю, не опасаясь тяжких последствий. Крупных сосудов там нет. Тем более что пуля на такой дистанции еще не успела потерять много энергии и, прошив бедолагу насквозь, достала-таки колесо. Но боль – адская!

До меня донеслись вопли подстреленного. Только сейчас до некоторых – далеко не всех – прохожих начало доходить, что, собственно, происходит. Народ порскнул в стороны в поисках укрытия. При этом примерно треть из них ринулась по моей улице. Придурки.

Опустить винтовку, сорвать ленту, снять старый глушак, надеть новый, зафиксировать лентой, поменять магазин, дослать патрон, вдохнуть-выдохнуть… Пли.

До второго перекрестка весть о происходящем еще не докатилась. Пока.

Следующий магазин я расстрелял за тридцать секунд. И при этом один раз промахнулся. Водитель резко затормозил, пуля срикошетировала от крышки люка и врезалась в противоположное колесо. Не в лоб, так по лбу.

А вот теперь время пошло. Закрыть окна, бутылки в сумку, собрать гильзы, семь, восемь… Где ж девятая, мать… Ага, вот. Оптику снять, винтовку замотать. Вроде все чисто. И вниз.

На втором этаже я притормозил и в вестибюль отеля спустился спокойным, прогулочным шагом. Все было тихо. Наряд полиции не врывался с автоматами наперевес, и даже пальцами на меня никто не показывал. Столпившиеся в холле зеваки с интересом наблюдали за столпотворением.

Я вышел на улицу, огляделся – около перекрестков уже маячили полицейские сигналки. Теперь надо поторопиться, а то будет худо. Тут у них сзади такой тихий переулок, и стены глухие…

– В чем дело?

– Выходите из машины.

– А в чем?..

Может, фэбээровская карточка сработала бы и на этот раз, но я решил сэкономить время. Запихнул сумки на заднее сиденье, оттащил обмякшего мужика в сторону и спокойно вырулил из переулка. Навстречу мне пронеслись две патрульные машины.

Кр-расота! Надо было и в самом деле банк ограбить.

Я спокойно выехал за город, свернул в рощицу и принялся наводить красоту.

В первую очередь – долой ботинки! Вместо них я натянул новенькие болотные сапожищи. Сапоги дополнила зеленая брезентовая куртка с капюшоном. Похожим куском брезента я обернул винтовку, а сверху приспособил рыболовный сачок. Ну и, само собой, сидор, в смысле, рюкзак.

Послужившую мне верой и правдой полотняную сумку вместе со всем отработавшим имуществом я завернул в освободившуюся клеенку, заклеил зачем-то – наверно, уже по привычке – лентой и утопил в луже. Затем пошвырял остальное барахло на заднее сиденье и выехал на дорогу. Вот и все. Теперь я уже не пижон-эфбиармен на дорогом «Кугуаре», а рыбак на «фордике» неопределенной модели.

Поехал я не на юг, как следовало бы по-хорошему, а обратно в Локаст-Дейл. Мне ужасно хотелось посмотреть, чем кончилась моя эскапада.

Далеко ехать не пришлось. Все нужное я выяснил на бензоколонке у городской черты.

– Сэр, слышали, что в центре творится?! – завопил, распахивая дверцу, лохматый негр в ярко-красной куртке.

Интересно, у него глаза всегда такие выпученные или только сейчас?

– Нет! – радостно заявил я. – А что случилось-то?

– Ох, сэр, тут такое творится! Прямо в центре города какой-то маньяк с балкона из автомата толпу расстрелял. Трупов – горы! Все тротуары кровью залиты!

– Не может быть!

– Ей-богу, сэр. Только что по радио, – негр махнул рукой в сторону будки, – передали.

– И что, поймали?

– Маньяка? Нет. То ли застрелился, то ли сбежал.

– Кошмар! – искренне возмутился я. – И куда только полиция смотрит?

– Не говорите, сэр, – поддакнул негр. – Эти копы только и умеют, что с шоферов деньги стричь. А случись что…

– Вот и случилось, – заметил я.

В окрестностях Лейк-Джексона, штат Виргиния, 29 сентября 1979 года, суббота. Кейтлин Тернер

Щербаков появился внезапно. Как в триллере – никого, никого, стоит отвести взгляд – а-а-а, убийца!

– Пойдемте, мадемуазель. – Он подал мне руку, чтобы я смогла выйти из машины.

Выходить мне не хотелось – холод стоял просто собачий, а в машине хотя бы не продувало так отчаянно. И надо же было погоде испортиться именно в тот день, когда мы ударились в бега! Однако Щербаков в своей шинели стоял так расслабленно, словно в спину ему дул тропический бриз, и я решила не поддаваться на искус, и выползла, стуча зубами, наружу из своей берлоги, где успела немного пригреться.

– И к-куда нам? – спросила я, стараясь не стучать зубами.

– В гости к мистеру Аттенборо, – ответил русский.

Я-то надеялась, что он вернется, разочарованно ломая шапку и причитая, что пробраться через охрану никак не получится. Агент охранки не производил впечатления человека, способного без пропуска преодолеть хотя бы старушку-вахтера, если той взбредет в голову его остановить.

– А что с охраной? – полюбопытствовала я, спотыкаясь о древесные корни. Черт, как неудобно по лесу бродить на каблуках!

– Все же Андрей – замечательный аналитик, только сам этого не знает, – усмехнулся Щербаков. Я отчаянно завидовала его походке: вроде бы и не сгибается в три погибели, не петляет, а ветки сами его огибают, чтобы так и впиться мне в прическу, проклятые! – Помните, как он припечатал эту виллу, еще не увидев? Так он был прав. В парк действительно выпускают собак. Холеные такие доберманы.

– Знаете, я в детстве мечтала быть укротительницей, – созналась я. – Года два мечтала. Правда, я больше на тигров целилась.

Русский понял, к чему я клоню.

– Сейчас они сидят под замком, – успокоил он меня. – Думаю, их выпустят часам к восьми, когда никому в голову не придет гулять по парку. Вот до этого времени нам и надо успеть. Дай только бог, чтобы из-за этой бури не сменили график. Еще решат не гонять людей зря…

Сразу видно, что вы не собачник, – хихикнула я. – В такую погоду только людей и гонять, собак-то жалко.

– Надеюсь, вы правы, – отрешенно согласился Щербаков и добавил себе под нос: – Б-брехливые твари, чуть не засыпался из-за них.

Под чутким руководством русского агента я ухитрилась пройти лесом до ограды, не сломав не только шеи, но даже каблука. Впрочем, это было лучшее, что я могу вспомнить об этом походе. Из лесу я вышла растрепанная, исцарапанная, покрытая, как мне казалось, сплошной коркой грязи – одним словом, живой контраст с подтянутым, чистеньким Щербаковым.

– Скажите, Сергей, вы тоже сибиряк? – поинтересовалась я, отцепляясь от особенно настырной ветки.

– Нет, что вы! – смутился он. – Симбирские мы.

– Что-что? – мне показалось, что он повторил мои слова.

– Из Симбирска, – объяснил Щербаков. – Такой город на Волге. Не очень большой.

По крайней мере, так понятнее. Только где он выучился так по лесам ходить? На службе, что ли? Я представила, как этот невозмутимый тип в русском мундире вот так же бредет, не сгибаясь, по аляскинскому заснеженному лесу. И ни одна снежинка не слетит с ветки.

Ограда показалась мне совершенно неприступной. Еще бы – здоровые железные прутья, покрытые черным лаком, бетонные столбы. Только колючей проволоки сверху не хватает.

– И где подкоп? – полюбопытствовала я, глядя, как Щербаков проходится вдоль ограды взад-вперед.

– Что? А… – Мне показалось, что шутки он не понял. Вот Анджей бы понял. – Нет, подкопа я не вел. Через ограду мы просто перелезем.

– Говорите за себя! – возмутилась я. – Я – полицейский кабинетный.

– А вас я подсажу, – пообещал агент. – Я бы вовсе не тащил вас за собой, но, во-первых, я не очень полагаюсь на свой английский, а во-вторых, мне ужасно не хочется разделяться. Уже и то плохо, что мы отправили Андрея в самое пекло. Если еще и вас оставлю отсиживаться в машине, потому что ничего другого вам поручить я не могу. По лесу вы ходить не умеете, прятаться не умеете. Вообще подпольщик из вас никудышный. А машина эта торчит в лесу, как, простите, бородавка на плеши. Боюсь, поймают раньше, чем вы пискнуть успеете.

Я почувствовала себя уязвленной.

– А где вы учились на подпольщика? – ехидно поинтересовалась я.

– Ну как же? – очень серьезно ответил Сергей. – У меня работа – ловить всяких бомбистов-социалистов. Я должен их повадки знать назубок.

Безо всякого предупреждения он ухватил меня за талию, подбросил, и я охнуть не успела, как восседала на бетонном столбе, будто экзотическое украшение. Флюгер такой. Сам агент подпрыгнул, подтянулся, выполнил какой-то трюк, сделавший бы честь цирковому акробату, и очутился по другую сторону забора.

– Прыгайте, – приказал он. – Ко мне на руки.

Я прыгнула, машинально прикидывая, мягкий ли коврик выйдет из секретного агента. Об Анджея точно можно все кости оббить… Черт, да что меня тянет на всякие глупости? Тоже мне, нашла парня своей мечты – мальчишку с привычками серийного убийцы!

Щербаков поймал меня… корректно, иначе не скажешь! Во всяком случае, ни на какие непристойные мысли меня его прикосновение не навело.

– А будь там сигнализация? – запоздало ужаснулась я. – Или провод под током?

– А там была сигнализация, – безмятежно отозвался Щербаков. – Только теперь она не работает. Кстати, вы бы привели себя в порядок. Палая листва на рукавах привлекает излишнее внимание.

Дальнейшее походило на бредовый сон. Мы шли по лужайке к дому, будто имеем на это полное право. И вокруг не было ни одного человека.

– Куда все подавались? – шепотом спросила я, семеня за русским агентом.

– Не понижайте голоса, – посоветовал Щербаков, не оглядываясь. – Просто тут никого нет. Подумайте – сенатор проводит здесь только выходные, на неделе он в городе. Значит, прислуги самая малость, охраны – тоже. А усадьба большая. Поэтому внешнюю ограду почти не охраняют – так, сигнализация. Охраняется дом.

– И как мы в него попадем?

– Через дверь, – ответил Щербаков.

– Парадную? – Запасы моей иронии стремительно таяли. Еще немного, и я начну огрызаться. Как же холодно, господи Исусе!

– Нет, черным ходом, – поправил меня русский.

Сказано – сделано. Правда, вначале Щербаков загнал меня в сарайчик с газонокосилками и заставил просидеть там еще с четверть часа. Когда дверь открылась снова, я была бело-синяя, как аргентинский флаг – золотой блямбы на грудь не хватает.

– Путь открыт, – сообщил он. Я не стала расспрашивать, как. И без того жутко. Дом и правда выглядел… опустевшим, наспех приведенным в порядок к приезду хозяина, но, в сущности, нежилым.

– Где, по-вашему, может находиться кабинет сенатора? – негромко поинтересовался Щербаков. Я обратила внимание, что он перешел на английский. – Я плохо ориентируюсь в вашей архитектуре.

Я чуть не ляпнула «я тоже». Оглянулась – просторный холл, коридор, лестница наверх…

– На втором этаже, – решительно прошептала я. – Или еще выше.

– Выше некуда, – заметил Щербаков. – Я заметил с улицы – мансарды декоративные.

Мы поднялись на второй этаж. Я очень старалась ступать бесшумно, но каблуки все равно отбивали по паркету предательскую дробь.

Внезапно Щербаков поднял руку.

– Что?.. – начала я.

– Тш! – нетерпеливо оборвал меня русский.

Из-за поворота донеслись шаги. Мой спутник скривился, будто хотел сказать: «Ну вот, путаются под ногами».

Дальнейшего я никогда не забуду. Охранник, наверное, заслышал что-то, потому что выскочил из-за угла как ошпаренный, размахивая пистолетом. Щербаков сделал три быстрых шага вперед и ударил. Не припомню, рукой или ногой – слишком быстро это произошло. Охранник рухнул как подкошенный, и русский агент проворно оттащил его к креслу.

– Задремал, болезный, – пробормотал он, проверяя пострадавшему пульс. Еще бы, от такого удара не то что в нокаут на тот свет отправишься. – С кем не бывает.

Я приободрилась. Если мистер Щербаков разделывается так со всеми встречными охранниками, то наш визит к сенатору грозит превратиться в увеселительную прогулку. Р-раз – и в нокаут! И черт с ним, с патриотизмом. Когда твоя страна вытирает о тебя ноги, даже не глянув, трудно оставаться патриоткой.

А эти русские, что бы о них ни думать, патриоты. Вот и гадай, то ли это загадочная славянская душа, то ли просто страна о них valenki еще не вытерла?

Меня что-то понесло вперед, однако Щербаков резко остановил меня.

– Сейчас, – прошептал он четко, – будет второй.

Я собиралась спросить: «Второй – кто?», но наткнулась на ледяной взгляд и осеклась.

Через полминуты из-за угла донесся ленивый голос:

– Бак, ты где?

Молчание.

– Бак, где тебя носит? Хорош шутить.

Щербаков промычал что-то неразборчивое.

– Чего-чего?

– Мм-ммм!

После столь выразительного ответа второй охранник вышел из-за поворота, упирая руки в бедра – наверное, собирался распекать несознательного Бака. Щербаков уложил его двумя пинками.

– Еще будут? – деловито прошептала я.

– Не должны, – спокойно ответил русский. – Охранники обычно ходят парами. Только второй, заметив, что первого нет, должен сразу поднимать тревогу. Дилетанты, что вы хотите.

Это охрана сенатора для него – дилетанты? Он хоть знает, как этих парней выбирают? По какому конкурсу?

Наверное, я заразилась от своих русских их безумной логикой, потому что мне пришло в голову – а может, их не по тем критериям выбирают? Надо будет спросить у Заброцкого, какие экзамены он сдавал в своем сибирском полку. Когда выйдем отсюда. Если выйдем.

– Куда теперь? – поинтересовалась я.

– Искать кабинет, – ответил Щербаков. – Тут я доверюсь вашему чутью. Кстати…

Он отворил ближайшую дверь – это оказалась, кажется, гостевая комната, потому что всю мебель в ней покрывали чехлы, – и без натуги затащил туда обоих незадачливых охранников, после чего связал им руки крест-накрест шнуром от настольной лампы и заткнул рты импровизированными кляпами.

– Спите, родимые, – пробормотал он, отряхиваясь. – Так они у меня долго развязываться будут. Во всяком случае, их раньше искать начнут. Пойдемте, мадемуазель.

И что он привязался со своей мамзелью?! Нашел француженку.

Я брела вдоль череды дверей, оглядывая каждую. Не знаю, какой инстинкт меня вел, но, пройдя мимо четырех, около пятой я остановилась так резко, что шедший за мной русский едва не наступил мне на пятки.

– Здесь, – без тени сомнения произнесла я. Щербаков постоял мгновение, прошептал «Отлично» и без стука распахнул дверь.

В окрестностях Ричмонда, штат Виргиния, 29 сентября 1979 года, суббота. Анджей Заброцкий

Спрыгнуть с поезда особого труда не составило. Если бы я так не дергался за сохранность «оптики», мог бы и раньше соскочить. В конце концов натаскивали меня и не на таких скоростях. Но, имея на руках хрупкий инструмент, пришлось подождать, пока этот, нельзя же не сказать, эшелон, чуть ли не затормозил на повороте, и только тогда – прыгать.

А в общем, решил я, этап отрыва тоже прошел успешно. Полагаю, что никто не сумел засечь меня на станции, а проводника я застращал на совесть, минуты три тыча ему под нос по очереди фэбээровское удостоверение и «вессон». Не думаю, чтобы у него раньше чем через пару часов челюсть отклеилась.

А мне больше часа и не нужно.

С машинами пока придется завязывать. Только что мы минут двадцать ехали параллельно дороге, и машин полицейских на ней – что блох на собаке. Чуть ли не в прямой видимости. Прям-таки хочется встать во весь рост и возгордиться собственной популярностью.

Зато, похоже, в мозгах аборигенов мысль, что перемещаться можно без помощи колес, просто не укладывается.

По крайней мере, к такому выводу я пришел чуть погодя. Вне дорог никакой разумной деятельности по розыску преступников не велось вообще. За несколько часов мне пришлось залегать всего два раза – один, когда неподалеку прожужжал винтокрыл, но, судя по тому, что больше я его даже не слышал, он не местность прочесывал, а просто летел куда-то по своим винтокрыльим делам. Второй – когда чуть не нарвался на небольшую толпу, сошедшую, казалось, прямиком со страниц «Тома Сойера» – несколько десятков местных пейзан с дробовиками и собаками. Хотя, конечно, может, это я заблуждаюсь и они в самом деле ловят беглого негра – в этой Америке все может быть! Не за кровавым же бандитом герром Шредером они гнаться собрались? Собачки тут им не подмога. Да и вообще, как можно гражданских к этому привлекать? Ну встретят они опасного преступника, ну положит он половину, вторая в ужасе разбежится – и что?

Помню, у нас, когда я только начинал действительную, тоже побег случился. Бегут на самом деле не так уж редко. Добегают, правда, еще реже, а скорее и вовсе. Тот раз я запомнил, потому что сам видел.

Десятеро с этапа рвануло. Обычный был этап, каторжный, но все по второй-третьей ходке, а там сроки такие, что еще подумаешь – не лучше ли сразу на уран, конец тот же, а мучиться все ж поменьше.

Так вот, рвануло десятеро, под вечер. Из них троих – а заодно и кучу неповинного зверья – положили ночью вертолеты с теплоскопами. А с утра по тайге пошли поисковые группы – полиции, казачьи, ну и наши егеря. Нас, «молодняк», взяли как резерв, сам не знаю на кой – никто бы нас на пули, понятно, не пустил.

Но это я понял уже потом, а тогда, в тесном кузове грузовика, я судорожно сжимал вспотевшими ладонями ложе винтовки и с замиранием сердца вслушивался в доносящееся сквозь треск.

– Ну что там?

– А-а, сука, отстреливается. Сдавайся!

– Ну что он?

– А-а, мать-перемать.

– Кончайте с ним.

– Сдавайся, придурок, жизню же… А-а, х… с тобой. – И выстрел, окончательный, как точка.

Выловили еще пятерых – тайга большая, да дорог в ней мало, – а двое сгинули, и только три месяца спустя во Внутренней Монголии к пылающему костру выполз скелет в лохмотьях, ничем, кроме этих лохмотьев, с человеком не схожий.

Тогда вот я ощутил это странное, греховное, но такое захватывающее, пьянящее чувство охоты на самую опасную, умную и свирепую дичь – на человека.

Вы тоже его испытываете, наверно, господа охотнички! Что ж, пожалте. Вам еще предстоит усвоить пару уроков. Например, что на тигра не ходят с дробовиками. И флажками от него не отгораживаются.

На тигра вообще лучше не ходить. Опасно!

В окрестностях Лейк-Джексона, штат Виргиния, 29 сентября 1979 года, суббота. Сергей Щербаков

В других обстоятельствах изумленное выражение на лице сенатора вызвало бы у меня здоровый смех. А в тот момент меня больше всего волновало, чтобы он не начал кричать или, не приведи господи, сопротивляться. Поэтому я рванулся к нему, точно бешеный бык, и перехватил его руку аккурат в тот миг, когда она нырнула в ящик стола.

– Вот пистолетик положите, – убедительно произнес я, от волнения забыв, что говорить надо по-английски. Долгое общение с мисс Тернер только подкрепило меня во мнении, что все иностранцы обязаны понимать язык Пушкина.

Сенатор, правда, понял без перевода – или его просто устрашила моя озлобленная физиономия. Запястье его обмякло, и я осторожно вытащил его руку на свет.

– Встаньте, сенатор, – предложил я, переходя на понятное ему наречие. – Пройдите и сядьте вон в то кресло.

Кресло стояло у стены, и на расстоянии вытянутой руки от него в обе стороны не было ничего легче тяжелой бронзовой вазы.

– И не надо кричать, – предупредил я. – Это может плохо кончиться.

– Вы… вы… – Губы сенатора дрожали. Он был напуган чуть ли не до смерти. Оно и неудивительно, когда привыкнешь, что твой дом – твоя крепость, осознание своей ошибки особенно болезненно.

– Отвечайте только на мои вопросы, – приказал я. – Мадемуазель Тернер, присядьте тоже. Чувствую, разговор у нас будет долгий.

На самом деле мы не могли рассиживаться. Если бы я связал всех охранников в доме, и то мы не были бы в полной безопасности. А отсутствие всего троих будет замечено не позднее чем на пересменке. То есть часов в восемь. Однако признаваться в этом перед нашей жертвой я не стал.

– Итак, сенатор… – Я выдержал паузу. Рассчитывать на помощь Андрея, как с господином Брантом, я не мог. Мне надо было сломать сенатора с первых же фраз.

– Что вам нужно? – хрипло прошептал Аттенборо.

– Сведения, – ответил я. – Я хочу знать, что вы намерены притащить в наш мир из патахронных линий.

Сенатор обмяк. Я нащупал верную линию. Привыкший к подчинению, Аттенборо тушевался, стоило надавить посильнее – обычное дело для мелких тиранов.

– Мы… – промямлил он.

– Короче, – приказал я негромко, но с такой – и отнюдь не наигранной! – яростью, что Аттенборо подавился. – Какой мир вы выбрали для контакта? – поинтересовался я. – Уж конечно, не патахрон после Второй мировой войны. И вряд ли – мир, отставший от нашего в технике. Значит, мир диктатур или мир богатых, развитых Соединенных Штатов. Полагаю, очевидный ответ является и верным?

Аттенборо дергано кивнул. Кейт присела на край стола и, как девчонка, заболтала ногами. Похоже было, что в отношении сенатора она испытывает не столько сочувствие, сколько злорадство.

– И какую помощь вы рассчитывали оттуда получать? – продолжал я допрос.

– Мы вышли на контакт с тамошними органами безопасности, – ответил Аттенборо, заикаясь. – Это прошоло недавно, и, похоже, они не до конца поверили нам, а мы, по понятным причинам, не открыли им секрет порталов. Но мы заручились их поддержкой, хотя и не безоговорочной. В их мире тоже не покончено со слюнтяями и предателями американской мечты.

– Я сказал – короче! – рыкнул я.

– Короче… – Вот короче-то сенатор говорить и не привык, привычка по всякому поводу соскальзывать в демагогию играла с ним дурную шутку, – Нам выделили группу профессиональных агентов Си-ай-эй… Центрального разведывательного управления…

Я не стал спрашивать, какого управления. Семьдесят лет иной истории могли породить новые государства, что уж говорить о новых конторах.

– Мы перебросим их через портал прямо в точку встречи, – продолжал сенатор уже увереннее. – А после выполнения задания – вернем обратно. Они не оставят следов, а это очень важно.

– Какое задание они должны выполнить? – спросил я. – И когда?

– Завтра в полдень, – ответил сенатор с подозрительной готовностью и замялся, будто отвечать на вторую часть вопроса ему было невмочь.

– И что же произойдет? – подбодрил я его.

– Завтра в Вашингтон возвращается президент Форд, – выдавил Аттенборо. – В полдень он должен посетить Арлингтонское мемориальное кладбище и прочесть речь у Мемориала Павшим Воинам. Это в радиусе действия установки…

Я замер, глядя на него.

– Вы хотите убить президента? – недоверчиво прошептала Кейт, видно, повторив мои умозаключения.

– Поверьте, мисс Тернер, мы долго раздумывали, прежде чем прийти к такому решению, – начал оправдываться Аттенборо. – Но его безумная политика не оставила нам иного выбора, как отстоять…

– Стоп! – приказал я, Аттенборо заткнулся. – То есть, говоря проще, на завтра вы запланировали государственный переворот.

Судорожный кивок. – Очень мило, сенатор, – пробормотал я. – Надо полагать, машина уже запущена. Как вы собирались использовать смену власти?

– Всем известно, что вице-президент Стивенсон – старая развалина, которую Форд взял в напарники, только чтобы ублажить лонговское поколение популяров. Сам он не может даже носа подтереть, – пояснила Кейт, пока сенатор мямлил нечто невразумительное. – Если господа из Комитета захотят, они просто вытрут ноги о Конституцию и объявят в стране военное положение до выборов, где, конечно, пройдет их кандидат. Классический сценарий банановой республики.

Очень разумно, подумалось мне. Если бы я захватывал где-то власть, то действовал бы примерно так же. Тем более что у Комитета есть и организация, и военизированные отряды, которые, наверное, уже подняты по тревоге, и свои люди в верхах – джентльменский набор заговорщика, от какого и я не отказался бы. Правда, у меня нет под рукой команды опытных убийц, способных появиться из ниоткуда и уйти в никуда, как злые няндзя в дешевых гоминьдановских фильмах.

Стоп. Сами убийцы ничего не могут. У них нет порталов, потому что, попади к ним в руки хоть один, они его разберут и через год начнут сами к нам шляться с визитами вежливости. Меня душила злость на комитетчиков – к ним в руки попало такое открытие, а они сделали из него очередной способ убийства. Представляю, что подумали о нашем мире там, в патахроне, если первые же пришельцы из него начали канючить: «Ну одолжите нам наемников!»

А раз у этих современных асассинов нет своего портала, то кто-то должен открыть им дверь с этой стороны. Вот где ахиллесова пята страшной задумки мистера Аттенборо со товарищи.

– Кейт, – попросил я американку, – пока мы с сенатором завершаем беседу, поищите, если вас не затруднит, что-нибудь длинное и гибкое.

– Хотите его повесить? – понимающе осклабилась Кейт.

– Нет. – Я вздохнул. – Хочу его связать ненадежнее. Вешать его будут по приговору вашего суда.

– Тогда не вешать, а казнить электротоком, – поправила педантичная Кейт. – У нас такой порядок.

– Да хоть расстреливать, – пожал я плечами.

Сенатор вздохнул и потерял сознание.

– Проклятие, – не сдержался я. Так хотелось задать мистеру Аттенборо еще несколько вопросов. Но приводить его в чувство слишком долго.

Может, в столе у него хранятся какие-нибудь документы? Да нет, едва ли. Мало ли кто может заглянуть в стол. Те же слуги, например.

– Что за пылища, – рассеянно буркнула Кейт, отряхивая юбку.

– Где? – удивился я.

– Да тут, в этом углу. Словно сто лет не стирали, – фыркнула американка. – Вот, держите. Хорошая была лампа.

Я проворно перетянул запястья сенатора электрическим шнуром и подошел глянуть на подозрительный угол.

– Нет, Кейт, пыль в этом кабинете стирали, – поправил я. – Везде, кроме этого угла. Довольно убогий прием. Ну-ка…

Декоративная панель легко откинулась. Ничего странного, что сенатор не разрешал стряхивать с нее пыль. Любая служанка непременно заглянула бы внутрь. А показывать непосвященным людям предметы из патахронных миров – дело опасное.

Поначалу я не понял, для чего сенатору Аттенборо понадобилась обыкновенная киноафиша и почему ее следовало непременно повесить в его кабинете. Да еще напротив стола. И только когда Кейт придушенно ахнула, сообразил. Из трех фигур мое внимание привлек вначале стоящий юноша с мечом огненным, а потом – симпатичная, немного смахивающая на мою провожатую девица у его ног. На завершавшего композицию мужчину с пистолетом странной конструкции я глянул лишь мельком. А зря.

– Помилуй боже, из какого же это мира? – выдохнула Кейт.

– Не знаю, – ответил я, вглядываясь в список актеров, чтобы убедиться в том, что глаза меня не обманывают. – Но кажется, кое-кому там здорово не повезло в жизни.

Собственно, о происхождении афиши можно было догадаться по тому, что фильм снимали в Голливуде. Только в одном патахроне США могли позволить себе снимать дорогое кино. Думаю, в нашем мире мсье Жорж Люка подвизается где-нибудь в Париже или Каннах.

– Зачем здесь… это? – выдавила из себя Кейт. Я не знал, плакать мне, злиться или хохотать.

– Вам знакома такая русская идиома «фига в кармане»? – спросил я. – Вот это она. Представляете, как мистеру Аттенборо приятно было сидеть за этим столом и думать: «Ничего, это в нашем мире ты президент, а по справедливости – ты жалкий лицедей, актеришка, ничтожество»?

Кейт поразмыслила с минуту над моими словами, потом подошла к сенатору и прицельно плюнула ему в лицо.

К моему удивлению, Аттенборо заворочался, приходя в себя.

– Спасибо, мадемуазель, – поблагодарил я. – У меня к вам еще один вопрос, сенатор. Возможно ли отменить операцию?

Аттенборо покачал головой.

– Врет, – убежденно проговорила Кейт.

– Увы, боюсь, нет, – ответил я. – Они не успеют связаться со своими подельниками из патахрона. А если не открыть группе портал в назначенное время, больше им в том мире никто не поверит, даже если глас божий прозвучит с небес. Кажется, у нас остается только один выход…

Я подобрал со стола тяжелую пепельницу и аккуратно приложил ею сенатора по виску. Аттенборо обмяк.

– …Остановить их силой, – закончил я. – Пойдемте, мадемуазель Тернер. Здесь нам больше делать нечего.

Глава 27

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

29 сентября 1979 года

«Весь Вашингтон, вся политическая элита страны потрясена злодейским убийством Дональда Эберхарта, помощника сенатора от штата Виргиния Дэвида Аттенборо и видного деятеля Движения за моральную мощь.

Небывало дерзкое преступление было совершено в доме мистера Эберхарта по возвращении его с пресс-конференции, на которой погибший отказался дать разъяснения журналистам по поводу предстоящих учений минитменов. Неизвестные преступники действовали хладнокровно и быстро, расстреляв из автоматических винтовок Дональда Эберхарта вместе с его шофером при выходе из машины…»

Близ Лейк-Джексона, штат Виргиния, 29 сентября 1979 года, суббота. Кейтлин Тернер

– Вы никогда не задумывались о происхождении современной морали? – медленно проговорил Щербаков, пока мы брели через лес к машине.

Я чуть не подавилась ветром. Вот же вопрос для обсуждения субботним вечером, сиди мы за чаем, как британцы. Но я едва волочу ноги по осеннему лесу, над головой сквозь ветки смутно виднеется что-то серое и драное, как старое пальто. Тему нашел, называется!

– Да нет, Сергей, как-то не задумывалась, – ядовито ответила я.

– Жаль, – спокойно ответил Щербаков. – Меня это всегда интересовало.

В эту минуту мне отчаянно не хватало Анджея. На него я могла бы опереться, во всех смыслах. Он травил бы свои дикие армейские байки, шумно удивлялся бы американским обычаям, пытался бы поднять мне настроение и вообще вел бы себя по-человечески. Черт, как я успела по нему соскучиться! Прошло всего пара часов, а я хочу видеть его рядом так, словно меня годами держали в Синг-Синге. В одной камере со Щербаковым.

– А что вы так нервничаете, Кейт? – полюбопытствовал Щербаков. – Вы со вчерашнего вечера на взводе.

Я просто задохнулась от негодования.

– Вы соображаете, что говорите? – поинтересовалась я в ответ, – За последние сутки я нарушила столько законов, сколько не изучила за четыре года в Окленде! Из-за вас, между прочим, нарушила! Я бегаю за вами по лесам, точно эти чокнутые из спешл-форсез, вы устраиваете пальбу со взломом. А я, между прочим, полицейская – во-первых, и пацифистка – во-вторых, и мне не нравится, когда закон подменяют военным положением!

– Для пацифистки у вас очень военное мышление, – задумчиво ответил Щербаков, глядя в мутное небо.

– Какое?! – Я даже подумала, что ослышалась. Или русский оговорился. С кем не бывает.

– Военное, – повторил Щербаков. – Это очень по-армейски – ставить устав, или, в вашем случае, закон выше справедливости. Нет, не отвечайте. Вы хотели сказать, что закон – это конкретное понятие, в то время как справедливость – абстрактное, верно?

На самом деле я хотела зашвырнуть в него… ну, хотя бы своим идиотским значком полицейского. Если наточить края, как раз выйдет этот Анджеев сюрикэн, вот. Стоп, что-то я правда заразилась его детским милитаризмом. Но в принципе Щербаков был прав.

– Именно, – процедила я.

– На самом деле все наоборот, – проговорил русский грустно. – Справедливость первична, а закон – это лишь приближение к ней. Как в инженерном деле – вот явление, а вот его приближенное описание. Если система ведет себя не так, как утверждает описание, это описание неточно. Если закон несправедлив, он неточен и его нельзя придерживаться.

Я просто застыла. Так меня не поражало ничто – даже дурацкие выходки моих русских, даже их невозможные понятия и идиотские замечания.

– Только военные придерживаются устава, как Библии, – продолжал Щербаков, – потому что этого требует дисциплина, стержень армии. Потому я и сказал, что вы мыслите по-военному.

– Послушайте, – только и выговорила я, – откуда у вас такие мысли? Вы же сами полицейский, ну, из тайной полиции. И вы служили в армии.

– Служил, – неохотно кивнул Щербаков. До меня с опозданием, но дошло, что как раз об этом периоде своей жизни он рассказывает крайне неохотно – значит, не без причин. Да и Анджей намекал на что-то в этом роде. – И сам думал так же, как вы сейчас. Но когда пришлось, я не раздумывая поступил по чести, а не по уставу.

Он вздохнул.

– Потом был суд чести. Какая ирония, господи боже мой! Еще спасибо, что не трибунал – там я не отделался бы увольнением. В общем, у меня было время посидеть и подумать. И я не нашел в своих делах изъяна. А потом ко мне подошел человек, которого я не замечал прежде, и намекнул, где остро требуются люди с моими талантами. Так я пошел в охранку. Не самое уважаемое ремесло, скажу вам, особенно четыре года назад – тогда бомбисты всех мастей еще не так разыгрались, да и ризалисты трепали вашу колониальную администрацию, а не нашу. Но очень нужное ремесло. И я окончательно понял – бывает, что человек по закону виноват, однако я не могу первым бросить камень. А бывает, что человек живет по букве и параграфу, но его место на каторге.

Я стояла как оглушенная. Ведь я сама точно так же попала в этот идиотский отдел по связям с общественностью – привет от Клайда Джексона! Так почему мне никогда не приходило в голову отнестись к этому – так?

Кажется, я спросила об этом вслух.

– У вас, сударыня, демократия, – ответил Щербаков. – У вас нет справедливости. Только закон.

И разъяснил очередной парадокс:

– В Российской Империи есть человек, который вправе нарушить или вовсе отменить любой закон. Каждый лично свободный подданный его императорского величества – а других у нас, слава богу, не имеется – вправе подать прошение на высочайшее имя, добиваясь справедливости. Раньше этот круг был уже, но последние шесть десятилетий дело обстоит именно так. Если закон несправедлив, царь может его просто обойти. В этом суть и смысл самодержавия. Ваш же президент подчинен закону не в меньшей степени, чем любой житель страны. Если закон несправедлив, ваши сенаторы и эти… конгрессмены должны собраться и либо исправить его, либо принять новый, который не будет иметь обратной силы. Несовершенство системы уменьшается, но за счет неимоверного разрастания законодательства, потому что предусмотреть надо каждую мелочь! Справедливости добиться таким способом нельзя, потому что точных решений этой задачи не существует, а ожиревший закон подавляет всякое стремление выйти за его рамки. Система задыхается под собственным весом. Никакое движение в ней невозможно. – Он вздохнул и добавил: – А все так хорошо начиналось. Сколько пунктов было в вашей Конституции – двадцать с чем-то?

– Мы бы никогда не допустили человека до такой безграничной власти, – пробормотала я.

– Власть царя не безгранична, – поправил Щербаков. – Ей пределом закон божий.

– Это не предел! – взорвалась я. – Ну чем он лучше других?! Да хотя бы вас?

– Царь не «лучше», – ответил русский. – Он выше. Это не одно и то же. Священник тоже не лучше любого другого человека. Но апостольская благодать дает ему власть вершить святые таинства, в то время как обычному человеку такой власти не дано.

Если подумать, это даже логично. Как и все, что говорит Щербаков, – очень разумно и совершенно нелепо.

– Будем считать, что я уловила аналогию, – пробурчала я.

– Но мы отклонились от темы, – заметил Щербаков. – После нашей беседы вам не стало легче нарушать закон?

– Хотите сказать, что наша благая цель оправдывает средства? – попыталась съязвить я.

– Не всякие, но кое-какие, – поправил меня русский. – Думайте об этом как о необходимой самообороне.

И тут я опять остановилась.

– Слушайте, Сергей, – проговорила я, внутренне сжавшись, – а какого черта вам это надо?

– Что – это? – переспросил он.

– Спасать президента вражеской державы, – пояснила я.

– Не вражеской, – педантично уточнил он. – Всего лишь враждебной. А во-вторых, как по-вашему, кто для России выгоднее на этом посту – Форд с его программой экономического соперничества или эти доморощенные вояки?

– Но одну войну вы уже у нас выиграли?

– Не мы выиграли, – вздохнул Щербаков, – а вы проиграли. Обещайте, что никому не скажете то, о чем сейчас проболтаюсь я.

– Обещаю, – машинально брякнула я и тут же опомнилась: – Совсем никому?

– Андрею можно, – смилостивился русский. – Вашим соотечественникам нельзя.

– Ладно. – Я скрестила средний и указательный пальцы. А вот и обманула!

– Войну проиграла ваша армия. Дезорганизованная, деморализованная с первых часов. Но если бы сопротивление продолжалось, еще неизвестно, как бы обернулось дело. Поймите правильно – мы бы все равно победили, даже если бы каждый ваш солдат сражался до последнего, Но что бы осталось после этого от Аляски да и от всей Земли – вопрос спорный.

Он поймал мой недоуменный взгляд.

– Вы не знали, что ваш генерал Поквелл хотел применить атомное оружие против армии вторжения?

– Но ваши крейсера уже стояли на рейде Фриско! – взвыла я.

– Нас бы такое не остановило, – резковато ответил Щербаков. – Но суть не в этом. Мы отплатили бы той же монетой втройне. И я почти уверен – Британия вмешалась бы хотя бы под тем предлогом, что лучеактивная пыль поражает канадских медведей. И что дальше? Вторая Мировая война? Всего два атомных взрыва, а Европе икается до сих пор – что было бы, начни мы швыряться бомбами направо и налево? Официально этого не подтвердят, но я знаю – были планы применить их против городов противника.

Мне стало плохо. Взрывы в Альпах и на германской границе унесли тысячи жизней, но взрыв над центром Фриско унес бы миллион.

– Мы не готовы к глобальной войне, – закончил Щербаков свою тираду. – Никто не готов. Если бы мы заподозрили, что война продлится больше трех дней, она бы не началась. И она была последней. Надеюсь и молюсь об этом.

– А иначе?

– А иначе последней будет следующая, – мрачно ответил русский, – Совсем последней.

Он оглянулся и немного посветлел.

– Тьфу, пропасть! Вот же наша машина, Кейт, видите?

На Аляске, значит, ему отбило военное мышление. Посмотреть бы на него тогдашнего. Что это был за гибрид Тарзана с Суперменом, если он в штатской модели страшнее нашего спецназа?

Федеральная территория Аляска, 14 марта 1975 года, пятница. Сергей Щербаков

Ночь превращается в день.

Осветительные ракеты бьют в небо одна за одной, не дожидаясь, пока предыдущая выгорит до конца. Городок залит нестерпимым после ночной тьмы сиянием, тени не успевают лечь на снег, как их сметает очередной всплеск света. Защитники базы опомниться не успевают. Они, как застигнутые морозом мухи, вяло и бессмысленно шевелятся, а тем временем наши солдаты проворно занимают дом за домом.

Но долго так продолжаться не может.

– Вперед! – ору я, а ноги сами несут меня, согнувшегося, от укрытия к укрытию, руки сами, повинуясь заученому ритму, посылают то в одну сторону, то в другую предупредительный свинцовый плевок. – Вперед!

Так и хочется добавить «канальи», однако ведь не поймут. Все мы хотим жить вечно. Но это не главное наше желание.

– Вперед! Патронов не жалеть!

А там – вспышка, и разлетаются живописные обломки. Какой дурак стреляет из подствольника? Или это янки? Нет, они еще не отошли от потрясения, значит, надо скорей, скорей, пока не очнулись, еще быстрее…

– Вперед!

Все, каникулы кончились. Стоило одному янки очнуться, дать очередь из своей «модели 8А», и остальные пришли в себя, словно по команде. А мы еще не прорвались к дальнему краю базы, туда, где выброситься нельзя из-за рельефа – территория упирается в поросшие кривыми елками скалы. Стоит противнику сорганизоваться, собраться – и малой кровью мы не отделаемся.

– На раз-два, бегом – вперед!

Все как на учениях – первые номера падают в снег, прикрывая вторых огнем, а те мчатся вперед сломя голову, чтобы залечь за подходящим укрытием, неважно, каким, даже если это скорчившийся штатник, накрывший телом красное пятно на белом снегу.

– Пошел, пошел!

Очередь прошивает воздух совсем близко. Я падаю вбок, одновременно посылая ответную – просто чтобы отвлечь противника. Скорчившись за углом дощатого сарая, успеваю глянуть на наручный хронометр. Пока что мы укладываемся в график, но стоит напору атаки ослабнуть – и мы завязнем. А раз так – не годится отсиживаться в укрытии. Тоже, командир – из тылов бомбардир.

– Вперед! – ору я, выскакивая из-за сарая с автоматом наперевес. Зря ору – за эти секунды мои ребята уже продвинулись не на один шаг. Ты бы еще «ура!» гаркнул, Сережа.

Постепенно наша линия редеет – двойки расходятся занимать здания. У меня напарника нет, есть только связной, но он сейчас сидит на рации в винтокрыле. Значит, мне отдуваться за двоих. Похоже, сопротивление слабеет. Оно и к лучшему – все равно большую часть заставы мы взяли тепленькими в казарме.

Вот подходящий сарай. Простите, ангар. Над дверьми надпись – «Боеприпасы». Машу рукой своим – вперед, а сам влетаю внутрь, выискивая дулом цели.

Цель одна. Дрожащий солдатик в тонком тулупчике расковыривает фомкой ящик с гранатами. Здорово старался – даже автомат отложил, вон он, на ящиках с патронами. И расковырял, судя по тому, что одна граната у него сейчас в руке.

– Брось, – приказываю я, поднимая автомат.

Проклятье, как же я буду стрелять? Не дай бог, сдетони-рует. Полбазы придется откапывать из-под обломков. А если шальная доска попадет в винтокрыл… Нет, так нельзя.

– Брось! – повторяю.

Глаза у парня совершенно пустые. Он меня не понимает или не слышит. Рука тянется к чеке. Угораздило меня нарваться на самоубийцу! Прилаживаю приклад к плечу, ловлю парня в прицел. Вот так я, прежде чем он успеет взорвать нас.

– За Америку! – сдавленно всхлипывает парень, хватает чеку. Мой палец уже давит на курок, когда мальчишка выпускает гранату и, хныча, опускается на колени.

– Черт, – только и могу выдавить я. Мне стыдно.

Я хватаю парня за шиворот – он не сопротивляется – и тащу за собой к двери. Да, посмеются надо мной за такого пленного. Камикадзе недоделанный.

Мы уже подходим к двери, когда едва слышный шорох предупреждает меня. Значит, за ящиками прятался второй янки. А вокруг нас взрывчатка. Но этот парень не хочет взрывать нас всех, он хочет добраться до меня.

«Пустая рука» – вот мой путь. В моей ладони нет тяжелого автомата, она сама выплевывает одну-единственную пулю. И та сама ловит второго штатника в прыжке. Он, правда, успевает выстрелить, но в молоко.

– Пошли, – бормочу я, дергая пленника за шкирку.

Мальчишка глядит на труп своего соотечественника – крупного, мясистого мужика с бульдожьей мордой – и заходится в позывах сухой рвоты. Я вытаскиваю его из склада.

Снаружи утихает стрельба. Над поселком в зареве догорающих ракет проплывает винтокрыл снабжения. Я машинально проверяю рожки – все правильно, к следующей выброске надо пополнить запас. Впереди Платинум.

В окрестностях Гроверс-Пойнт, штат Виргиния, ночь с 29 на 30 сентября 1979 года, суббота – воскресенье. Анджей Заброцкий

На карте это было обозначено, дай бог памяти, как-то вроде «сборного пункта». Неплохой, однако, «пунктик» соорудили господа комитетчики. До того на военную базу похож – слов нет.

Располагалось сие заведение в низинке, а рядом, на соседнем холме, за покосившейся табличкой «частная территория», возвышался старый развесистый клен. Вот с него я в данный момент и исследовал базу при посредстве австрийской оптики, вдумчиво и обстоятельно. Разгильдяйство, кстати говоря, полнейшее. На этом клене только помоста нет с прокатным телескопом и надписью «Шпионам – скидка».

И чем больше я всматривался, тем больше мне все это не нравилось.

Во-первых, мне не нравилась суета на территории, особенно вокруг низенького двухэтажного строения, которое я определил как штаб. Американцы, конечно, вообще склонны суетиться по поводу и без повода, словно безголовые куры, но именно эта конкретная суета очень уж походила на лихорадочную подготовку. К чему бы это, господа, а?

А еще мне сильно не глянулись несколько десятков крытых грузовиков, выстроившихся на асфальтовом плацу перед казармой, и открытые боксы, а в боксах – один, два, три, пять американских гробовидных бронетранспортеров, и на закуску – английский гусеничный броневик «Эрроу» с характерным хоботком «эрликона».

Ну, знаете, господа! Я за эти дни много всякого насмотрелся, но частная, пусть и вшивая, бронетехника в нескольких десятках верст от столицы! И вы еще хотите называться цивилизованной страной?! Многого хотите, господа!

Проникнуть на территорию, как и следовало ожидать, особого труда не составило. Прожекторные вышки по углам – ей-же богу, несерьезно. Впрочем, комитетчики, похоже, и не ждали особого слета шпионов к своей базе. У меня лично сложилось впечатление, что больше внимания уделялось тому, как бы кто с нее не выскользнул. Что тоже, кстати, наводит на размышления.

До боксов я доскакал минуты за четыре – именно доскакал, потому что холодало все больше и в тонкой рубашке было весьма неуютно. А что поделать – черных свитеров на супербазаре не отыскалось, а куртки все были из эрзац-кожи такой скрипучести, что мертвого из могилы подымет, не то что часового. Я осторожно заглянул внутрь, убедился, что все имеющиеся техники в количестве аж четырех рыл возятся с одним из «гробовиков», и просочился вдоль стеночки к приветливо распахнутому кормовому люку «Эрроу».

Стоп! Там кто-то уже сидел. Я сжался и старательно попытался слиться с траками. Меня здесь нет, меня здесь нет, я просто кучка черной ветоши… Черт, да он, похоже, там один!

Точно. Внутри был только мосластый паренек в замасленном комбе. Быстрый – он успел развернуться, увидеть меня, выпучить глаза и даже начал разевать пасть, но уж этого я ему позволить не мог и отключил его, как у нас говорили, легким касанием подошвы об челюсть. Шутка. В десантном отсеке штучки по Борису Ли не проходят.

Получилось, правда, не совсем аккуратно. Падая, этот олух умудрился здорово рассадить лоб. Вреда, конечно, большого нет, череп – штука прочная, но кровищи… Пришлось срочно искать аптечку и посыпать пленного стрептоцидом, а заодно уж и связывать ненадежнее, благо резиновых жгутов отыскалось три вместо двух положенных.

Закончив упаковывать бедолагу, я тщательно запихал ему в рот марлевый пакет и только после этого дал понюхать нашатыря (запасливые люди лимонники, чего только в их аптечках нет. Даже ОН, родимый, правда, в склянке с черепом). Придя в сознание, пленный вытаращил глаза, попытался выплюнуть кляп – чего я, понятно, не позволил – и задергался в каком-то спазматическом припадке. Я позволил ему побиться секунд пять и утихомирил пинком под ребра.

– Лейтенант Мухоморе Сыровато, – отрекомендовался я. – Японский императорский флот. Разведка. – И продемонстрировал вместо документов сверкающий складной ножик, который и навел меня на мысль о грибном машкераде. – Сейчас моя вытащить кряп. Если твоя вопить – моя отрезать язык и заставрять прогротить. Все поняр, жертва аборта?

Пленный истово закивал. Глаза его уже начали наполняться слезами. Пацан. Как его только занесло во все эти дела?

Впрочем, вид у меня, наверно, был еще тот. В черных джинсах, черной шелковой рубашке, черной же маске – лыжная шапочка с прорезями – я и впрямь отдаленно смахивал на ниндзя из гоминьдановских боевиков, где доблестные китайцы неизменно побеждают коварных японцев.

– Имя?

– X… х… Генри, сэр. Генри Фэрланд.

– Звание?

– Техник, сэр. То есть, простите, сэр, доброволец первого класса, сэр. Отряд волонтеров «Охотник Пакстона», сэр.

Это было ответом уже на следующий вопрос. Бедняга выбалтывал ответы, прежде чем я успевал их задавать.

– Кто твоя командир?

– Сержант Бредли, сэр.

– А его командир? Нет, стоп! – поправил я себя. – Кто тут вообще самый гравный?

Только бы не сбиться! Японцы букву «л» не выговаривают, значит, и мне не след.

– Самый главный, сэр? – озадаченно переспросил пленный. – Нашим отрядом командует полковник Пакстон, а лагерем – полковник Джонсон, но наш полковник ему не подчиняется, а «Ричмондским ополчением» командует полковник Шортфор, и он тоже никому не подчиняется, но три дня назад в лагерь прибыл генерал из Вашингтона, как его зовут, никто не знает, и с ним еще кто-то из руководства Движением, они целыми днями сидят в штабе и…

– Достаточно, – оборвал я излияния Генри.

М-да, интересная, однако, у них организация. Наплодили, понимаешь, полковников – я вспомнил злополучного Бранта. Плюнуть некуда, в полковника попадешь. А теперь еще и какие-то шишки. Поймать бы такую шишку да порасспрашивать спокойненько так, не торопясь. Я припомнил суету вокруг штаба и вздохнул, отгоняя заманчивое видение пузатого штабного, привязанного вместо худосочного теха. Тут нужен либо агент бляха 007, либо три-четыре егеря. Одному не потянуть.

– Последний вопрос. – А, черт, все-таки сбился! – Что вы тут затеваете?

Пленный выпучил глаза еще больше.

– Н-не знаю, сэр. Н-не могу знать.

– Неправирьная ответа, – прокомментировал я, мигом возвращаясь обратно в образ бравого лейтенанта Мухоморе, и для полноты картины легким махом ножа отчекрыжил у допрашиваемого кусок воротника. – За каждая неправирьная ответа буду отрезать по кусочку от… – Я задумчиво уставился на пленника, словно прикидывая, откуда будет удобнее начать. Бедняга побледнел и начал трястись мелкой-мелкой дрожью. – От низа до верху.

– Но я действительно не знаю!

– Твоя забыра добавить «сэра», – заметил я, меланхолично поводя ножом перед глазами пленного. – Прохо. Тогда моя посре тебя начнет нарезать твои товарищ. Пока одна из них не начнет отвечать правирьна.

– Но меня расстреляют… – проблеял пленник. – Сержант Бредли обещал…

Я весь напрягся. Неужели этот хлюпик знает что-то действительно важное?!

– Сержанта дареко, – возразил «лейтенант Мухоморе». – А моя бризко.

В качестве дополнительного аргумента я легонько кольнул пленника в кончик носа.

– А-а! – прохрипел Генри, с ужасом уставясь на набухающую каплю.

– Твоя еще подбодрить? – вежливо поинтересовался лейтенант Мухоморе. – Ири твоя кончает пузыри пускать?

– Нам приказали подготовить машины к завтрашнему утру! – на одном дыхании выпалил тех. – Сержант Бредли приказал и добавил, что это приказ с самого верха и что машины должны быть в самом полном порядке, потому что завтра с утра предстоит очень важный марш, и если что-то сломается, то он лично найдет виновного и так надерет ему задницу, что тот на сковородку в аду будет садиться как на перину…

– Хватит! – рявкнул я. Образчики творчества неизвестного мне сержанта Бредли меня отнюдь не волновали. А вот приказ… Значит, господа, «завтра на рассвете»? Сие нам знакомо. «Чуть солнца луч прорезал утренний туман и, брызнув от брони, в шелка знамен попался…» Или другое? «День назывался четвергом, рассвет был алый…»

Пся крев! На какой-то момент мне чертовски, прямо-таки мучительно захотелось наплевать на свой первоначальный план и все-таки попытаться выловить кого-нибудь из местного командования, благо их тут, если верить пленному, наплодилось до черта, и все они, мать их, прости господи, равнобезответственные. То есть посвященные в Тайну.

Спустя пару секунд наваждение прошло, сгинуло, и я остался сидеть, продолжая механически крутить пальцами нож – быстрее, быстрее, пока лезвие не превратилось в сверкающий круг. – А-а…

Похоже, янкес решил, что терять ему все равно нечего – нарезать его будут так или эдак, – и решил погибнуть быстро и геройски – завопив. Или у бедолаги просто потекли с перепугу мозги – в тот момент мне было не до выяснений. Я просто выбросил левую клешню вперед и уцепился за горло, задавив нарождающийся вопль в зародыше. Подержал секунд семь и отпустил – я ж не зверь.

Пленный обмяк. Минут десять гарантированной тишины у меня есть, а с учетом хлипкого сложения теха – до получаса включительно. Впрочем, уж чего-чего, а тишины здесь в ближайшие полчаса не будет. Не надейтесь и даже мечтать не смейте.

Я стащил тело на пол отсека, протиснулся в башню – все было в полной боевой, оба контейнера – с бронебойными и разрывными – полностью уложены, осталось только заправить концы лент в приемник пушки. Это я и проделал. Сама пушка застопорена в нулевом положении, ствол у нее при этом для удобства заряжания приподнят чуть вверх – что меня вполне устраивало, потому как ничьих голов я сносить не собирался. Разве что фигурально выражаясь.

Самым сложным было выпихнуть обмякшего щтатника из отсека. Он, казалось, цеплялся всем за все сразу, а пихать его в узком отсеке и так было не очень с руки… Короче, я плюнул, выскочил наружу – остальные техи так и продолжали копошиться возле дальнего гробовика – и одним рывком выкинул его на бетон, после чего забрался обратно и наглухо задраил люк.

Йес, как говорит Кейт. Теперь меня отсюда без гранаты не выковыряешь. Да что там без гранаты – без танка!

Кресло водителя оказалось неожиданно мягким и удобным. Приятная, знаете ли, неожиданность. Ну что стоит нашим конструкторам поставить на «Ежа» что-нибудь подобное? Плюнуть и растереть. Так нет же. Вот посадить бы господина Тимофеева Р. С. седалищем в придуманную им зубоврачебную табуретку да устроить ему бросок по сильно пересеченной местности минут на четыреста – посмотрел бы я, как он потом ходил бы, а главное – как бы он потом садился.

А вот господа лимонники предусмотрели. Это и многое другое. В частности, позаботились и о том, чтобы электроспуск пушки был выведен и на штурвал водителя. Мало ли что в бою случится, а огонь машина должна вести.

Еще секунд тридцать я пялился на пульт, виденный до этого только на учебных плакатах, старательно воскрешая в памяти сухие, четкие фразы инструктора. Вздохнул напоследок и щелкнул тумблером.

Зашуршал движок. Именно зашуршал, я не смог подобрать иное определение для этого звука, плавно переходящего, по мере нарастания оборотов, в ровный гул. Многотопливный дизель фирмы «Роллс-Ройс» – что может быть лучше? Если вам скажут, что может, – не верьте. Танковый – да, танковый лучше у нас, а для броневика…

Я осторожно качнул штурвал вперед, и послушная машина, лязгнув гусеницами, сорвалась с места.

Йо-хо-хо, господа янкесы. Кадриль начинается!

«Эрроу» разгоняется быстро. Десять… пятнадцать миль в час… Стрелка спидометра лихорадочно плясала перед глазами. Двадцать… В первый грузовик мы врубились на двадцати двух.

Если бы у меня было время поразмышлять, я бы позавидовал танкистам – они такое испытывают чаще. Нет, не сумасшедший толчок, едва не приложивший меня об пульт, а пьянящее чувство власти над мощной машиной, которая, кажется, сама нашептывает тебе сквозь рев мотора: «Дави-ить!»

И мы давили. Мы били, толкали, таранили, расшвыривали эти несчастные грузовики – пся крев, да мы на них плясали. Если там осталась хоть одна неискореженная груда металла – значит, я ее просто в азарте не заметил.

Вырвался я оттуда только после того, как в люке начало явственно припахивать бензином из разбитых баков. Два десятка грузовиков, наверняка заправленных под завязку, – это вам, господа, не рыбий жир на блюдечке. Если полыхнет… А я уж позабочусь, чтобы полыхнуло обязательно.

Но сначала… Я сдал назад и, крутанувшись, остановился в сотне метров перед боксами. Техники оттуда, естественно, уже повыскакивали и сейчас, поразевав пасти, наблюдали за взбесившимся броневиком. Вот и отлично, вот и стойте так, ребята, главное, на линию огня не лезьте! Мне Щербаков что наказывал – без лишних жертв.

Теперь быстро, быстро… Я перебрался в кресло командира, переключил рычажок на «бронебойные» и плавно навел риски прицела на тупую морду первого броневика. Чуть помедлил, сам не знаю зачем, и надавил гашетку.

Очередь прозвучала неожиданно громко. Да и снопы огня, вырвавшиеся из рассекателя «эрликона», впечатляли. От броневика только клочья полетели. Так-то, господа. 20-миллиметровый бронебойный – это вам не какие-нибудь хухры-мухры, Он, между прочим, 35 миллиметров стандартной английской брони прошивает. А у вас ее сколько?

Следующий броневик от очереди осел и начал окутываться дымом.

В этот момент опомнившиеся наконец техи сыпанули прочь, и я смог спокойно, уже не опасаясь кого-нибудь задеть, вытянуть вдоль оставшихся «гробов» хорошей, длинной, в полукладки трассой. После чего развернул башню и прошил напоследок свалку на месте бывших грузовиков, тоже не коротко, снарядами двадцатью. Щедро? А мне для вас, господа, не жалко!

И только сейчас над базой разнесся заунывный вой сирены.

Совсем охамели эти штатники. У них больше минуты форменная война идет, а они только сейчас тревогу объявляют. Наши их на Аляске уже застали один раз в сортире… со спущенными штанами. Да, видно, не пошла наука впрок.

Я пронесся мимо бывших грузовиков – там уже что-то начинало разгораться, хотя пока слабо, – вырулил примерно на середину плаца. Из казарм справа и слева горохом сыпали полураздетые комитетчики, большинство с оружием. Спали они с ним в обнимку, что ли? Стрелять пока, правда, кроме меня, еще никто не начинал. Ничего, господа, сейчас начнете! Поводов я вам предоставлю сколько угодно.

«Эрроу» лихо вырулил на середину плаца и уж было начал разворачиваться, когда в глаза мне ударил ослепительный свет, а прямо перед броневиком вздыбились такие знакомые фонтанчики земли.

Вышки, пся крев! Опомнился кто-то.

Это мне сильно не понравилось. На свои «Эрроу» господа лимонники навешивают дополнительные бронелисты, что снижает скорость – не намного, – зато резко повышает выживаемость. Однако на моем ничего такого не было – то ли британцы не дали, то ли комитетчики поскупились, а проверять, пробьют ли пули штатовского станкача кольчугалюминиевую броню, как-то не хотелось. Наши, сколько мне мнилось, пробивали.

Рывок назад, вправо, вперед – и длинная очередь разрывными.

Я-то просто хотел попортить этому янкесу нервы, но эффект превзошел самые смелые ожидания. Стальной поток просто-напросто срубил две опоры вышки, и она с диким скрежетом завалилась набок. Прожектор погас.

Этот неожиданный успех ошеломил меня, пожалуй, не меньше, чем комитетчиков, только я опомнился быстрее и, развернувшись, проделал аналогичную процедуру со второй башней. Не знаю, спилило ее или нет, но прожектор погас почти моментально – наверно, снарядом перерубило кабель. Третий прожектор часовой вырубил сам, без подсказок с моей стороны. На базе воцарилась темнота.

Это мне и было нужно. Я не торопясь развернулся, заглянул в башню проверить прицел у пушки и выпустил короткую очередь по казарме слева – с таким расчетом, чтобы столпившиеся комитетчики почувствовали свист снарядов над головой и услышали, как дробится кирпич. Крутанулся и повторил то же самое с казармой справа.

Вот теперь они ответили. Сначала неуверенно, потом все чаще и чаще. Несколько пуль, похоже, «галки», тупым лязгом шлепнулись о корпус, что-то звонко срикошетировало от башни. Я вдавил педаль, и «Эрроу» выскочил с линии огня, а оставшиеся господа комитетчики узрели своих товарищей, азартно палящих в них с противоположной стороны плаца.

Обогнув по широкой дуге правую казарму, мой броневик с разгона снес изгородь и вырвался наружу. Проделал то же самое в обратном направлении, крутанулся на ней пару раз… А вот этот победный танец, похоже, исполнять не стоило – пришлось метров пятьдесят тащиться вдоль забора, парируя штурвалом плохую прокрутку левой гусеницы. Наконец она прожевала все, что в нее угодило, и «Эрроу» снова понесся в ночь.

Приближаясь к противоположному концу базы, я поймал себя на мысли, что почти влюбился в эту машину. И, ей-богу, она отвечала мне… ну, наверное, взаимностью. На какой-то миг я даже почувствовал себя предателем из-за того, что собирался совершить.

В этом конце базы строений почти не было. Только два полукруглых ангара метрах в трехстах друг от друга – разнести их еще больше просто не хватило места. Горючка и боеприпасы.

Теперь – переключатель на середину, смешанная подача, и до упора, до, как говорили у нас, железки – в склад боезапаса.

«Эрроу» затрясся, словно в лихорадке. Гильзы беспрерывным дождем сыпались из башни и устилали пол отсека звонким, остро пахнущим ковром. Я уже решил, что вот-вот оглохну, когда очередь наконец оборвалась.

Броневик носом – на горючку. Штурвал – в нейтралку. Я выполз из креслица. Ракетницу за пояс, винтовку в руки, педаль заклинить; от толчка я поскользнулся на гильзах, полетел на пол – к счастью, на тех же гильзах меня прокатило прямо к кормовому люку, так что осталось только вцепиться в рукоятку и вывалиться наружу, пока еще броневик не набрал достаточно скорости.

Ты уж извини меня, машинка. Ты мне понравилась, ей же богу, ну уж так судьба распорядилась. Впрочем, боевой машине и не стоит дожидаться пресса. Зато твоя гибель будет впечатляющей. Местные ее надолго запомнят, это я тебе обещаю.

Разгон был набран такой, что ворота ангара броневик снес, словно хлипкие доски. Я уж было испугался, что сейчас он пройдет этот склад насквозь – бегай потом, лови его в холмах за базой. Но, очевидно, склад не пустовал – где-то в глубине «Эрроу» все же застрял, продолжая, впрочем, обиженно грохотать.

Я положил винтовку, старательно утвердился обеими ногами и выстрелил белую сигнальную ракету в чернеющий провал ворот.

Внутри полыхнуло. Сначала довольно вяло, в одном месте, осветив ряды бочек и застрявший под каким-то странным углом броневик. Потом пламя резво побежало по полу, потом…

Я вдруг обнаружил, что лежу на спине и спокойно, чуточку отрешенно наблюдаю за кувыркающимся высоко надо мной куском ангара. Кусочек метра три в поперечнике неторопливо спланировал на землю метрах в пяти от меня.

Матка боска, пресвятая богородица! Ни черта ж себе у них горючка!

Только сев и вытряхнув из ушей пробку пополам с песком, я обнаружил, что рвануло не горючее, а давешний склад боеприпасов. Что-то я там все-таки зацепил, оно потлело-потлело… и рвануло. Хорошо так, кило на семьдесят-восемьдесят, судя по воронке.

Воронку было видно отлично. Ударная волна заодно со мной смела крышу со второго ангара и здорово расшвыряла его содержимое. А нестихавший ветер радостно бросился раздувать пламя, которое и без него чуть ли не до небес.

Отдельные огненные ручейки уже зазмеились и в мою сторону. Но немного времени у меня есть. Прежде чем пятки начнет поджаривать.

Я поискал взглядом винтовку – она лежала чуть поодаль, – подобрал, тщательно осмотрел. Похоже, все в порядке, в конце концов, она лежала на земле, так что взрывная волна прошла поверх, да и вообще австрийское оружие славится своей надежностью. Только бы прицел не сбило – впрочем, есть лишь один способ проверить это.

Стрельба в районе казарм чуть спала, но совсем не прекратилась. Это было даже больше, чем я рассчитывал получить.

Впрочем, не так оно и неожиданно. Если дать оружие куче взрослых, здоровых, но при этом, по сути, глубоко гражданских мужиков да накрутить их соответствующим образом, а потом кинуть вот в такую неразбериху – половина из них не успокоится, пока все патроны не расстреляет.

Интересный, кстати, феномен. В открытом, пусть и тяжелом, бою такие добровольцы порой держатся лучше подготовленного, кадрового солдата. Зато при вот таком внезапном ночном нападении, когда неясно, где враг, где свои, а вбитых муштрой даже не навыков, принципов поведения у них нет…

Мне показалось, что среди многочисленных воплей прозвучало нечто вроде «Сдаюсь! Не стреляйте! Мы сдаемся!». Вполне, кстати, возможно, ведь если эти ребята и впрямь замышляли нечто насквозь противозаконное, то запросто могли решить, что это правительственные войска все прознали и теперь прикрывают их лавочку. А раз так – пора тянуть руки вверх и вопить о своей непричастности.

Нет, точно. Орут: «Мы сдаемся!» Я хихикнул. Теперь они еще и с предателями в собственном стане будут разбираться. А я им пока еще уголька подброшу, для затравки. Чтобы пыл не спадал.

В десятикратную оптику банда – назвать этих людей подразделением у меня просто язык не поворачивался – у казарм была видна довольно отчетливо. Благо фонари по углам так никто и не погасил. Парочку, правда, уже успели расстрелять. И вообще, на фасаде следы «эрликона» были хоть и доминирующей, но отнюдь не единственной деталью лунного рельефа – патронов штатники не жалели.

Первым надо выцелить командира. Это просто. Командир – тот, кто меньше всех бегает и больше всех орет. В данном случае вон он, длинный. Ишь как пистолетом размахался.

Раз-два, вдохнуть-выдохнуть, задержать дыхание… Есть.

Приклад «штейра» мягко толкнулся мне в плечо. В первый миг мне показалось, что прицел все-таки сбит – слишком уж резко рухнул длинный. Нет, встает, точнее, пытается встать и орет – здесь слышно. Больно человеку, по всему видать. Ну а что ж ты хотел, болезный, а? Никто ведь тебя сюда насильно не гнал, сам пришел – а вот уйти так же не получится. Унесут-с.

Так, а это что за толстяк? Сэр, ну это же неприлично в армию, пусть даже и частную, с такой фигурой. Вы своей филейной частью просто позорите вид… Интересно, сумею или нет? Есть! Только брызги полетели. Очень, надо заметить, деликатная рана. Хотя на войне встречается не так уж редко, как принято думать. У тех же летчиков, к примеру.

Милай, а ты куды полез? Пожар тушить? Не надо его тушить, пусть он еще погорит. Вот тебе подарочек в плечо – правильно, займись своими делами, отползай потихонечку в сторонку. Уступи место следующему герою.

Расклад был беспроигрышный. Засечь одиночные вспышки выстрелов на фоне пожара за моей спиной – задача для любимого штатниками Сверхчеловека. А по звуку… Такой сверхчеловек нашелся. В тот момент, когда я набивал третью по счету обойму, об давешний лист ангарной крыши звонко цвикнула пуля.

Рефлекс сработал на ять – из положения полусидя я перекатился в сторону и укрылся за еще одним листом. Вторая пуля пропела где-то надо мной и сгинула в огне.

Это кто ж у нас такой меткий? С такими чуткими ушками? Нам такие люди нужны…

Действовать надо было быстро, пока этот вольный стрелок не поделился своими открытиями с окружающими. Если вся орава начнет поливать свинцом прилегающую ко мне территорию, это уже будет не баллистика, а статистика.

Перекат на прежнее место, две пули в белый свет, обратно в укрытие – ответная пуля выбила фонтанчик в полуметре от моей бывшей лежки.

Но направление я засек.

Левее, левее… Вот он, сволочь! Скорчился за каким-то ящиком, Соколиный Глаз хренов!

Первый раз за вечер я стрелял с четким намерением убить и, увидев, как, мотнув напоследок стволом, безвольным мешком осело тело моего врага, испытал… да, пожалуй, что удовлетворение.

Все было просто, как перпендикуляр – у меня была более выгодная позиция, лучшая винтовка, да и подготовлен я не в пример, но и он был не лыком шит, раз сумел засечь меня по звукам и найти без оптики на фоне пламени. Окажись он еще чуть половчее – но он был, а я есть. И приложу все усилия, чтобы продолжать быть.

Словно в ответ на мои мысли сзади повеяло жарким дыханием адского пламени. Я оглянулся. Ветер сменил направление. Теперь он гнал огонь прямо на меня.

Похоже, пора смываться, пока не припекли пятки. Не пожар, так эти. Если, конечно, найдут в себе силы оторваться от столь увлекательного занятия, как взаимная перестрелка.

К тому моменту, когда я отмахал от базы с полверсты, зарево раскинулось на добрую четверть ночного небосвода, а стрельба и не думала стихать.

Теперь можно и возвращаться. Я глянул на часы – радиевые стрелки показывали полпервого ночи. Времени уйма. В конце концов, свидание с Кейт только в полдень. Ну что еще может случиться?

Дорога Манассас-Арлингтон, 30 сентября 1979 года, воскресенье… Сергей Щербаков

Надо же, как развиднелось за ночь. Синего неба, правда, нам не дождаться – где-то высоко-высоко, под самым господним престолом натянули белый полог, и сквозь него ясным серебряным кругом блистало солнце.

– Как думаете, Сергей, не тормознут нас на угнанной машине? – поинтересовалась Кейт, потягиваясь.

– Это вам лучше знать, – ответил я. – Вряд ли. Кроме того, угонять сейчас новую – себе дороже.

М-да. Вот что значит придерживаться образа.

Переночевать в гостинице городка Манассас придумал я. В самом деле – если город живет историей, то отелей в нем должно быть больше, чем домов. А приезжих через него проходит столько, что в лица им уже не смотрят – только на кошельки, или, в моем случае, на идекарты. Поэтому мы самым наглым образом подкатили вечером к парадному и так же нагло уехали утром. И никто ничего не заподозрил. Оставь мы «Бригантину» на стоянке у отеля – вот тогда начались бы вопросы.

А вот легенду выдумала Кейт. Я ломал голову, как бы представиться поприличнее – не то дядей и племянницей, не то братом и сестрой. Но всякий раз выходило, что разговаривать с портье придется мне. С моим русским говором.

А вышло, что всю беседу Кейт взяла на себя и наплела портье душещипательную байку о франко-канадском бизнесмене, приезжающем к ней, скрываясь от ревнивой жены, его большой любви и так далее… Мне оставалось солидно хмыкать по-французски и платить. Все бы ничего, но номер нам выделили один на двоих. Хорошо еще, что по местному обычаю кровати были раздельные, а то я уже готовился к ночевке на полу.

Я потер лоб, покосился на зеркальце – нет, шишки вроде не осталось. Кейт запустила мне в голову стаканом, когда я предложил не рассказывать эту историю Андрею – мне не хотелось, чтобы он плохо подумал о своей невесте. Вот и пойми после этого женщин. Бережешь их доброе имя, а получаешь… посудой в лоб.

– Пустая какая дорога, – заметила Кейт. Против вчерашнего, на нее накатила разговорчивость.

– Мм, – промычал я.

А правда, почему так? Где вездесущие штатовские авто? Словно мы едем… по Архангельской губернии. Промелькнет машина-другая, и все.

– О, кто-то впереди маячит! – обрадовалась американка непонятно чему.

Я прибавил газу. «Бригантина» – не гоночное авто; если мы кого-то догоняем, этот кто-то, видно, имел в предках черепаху. Больную ревматизмом, надо полагать.

Это оказалась военная автоколонна. Двенадцать грузовиков и два вездехода – ведущий и замыкающий. Завидев нас, из последнего грузовика завысовывались парни в полевой форме, но без знаков различия, только со звездно-полосатыми повязками на рукавах. Парни свистели, махали нам руками, один вытащил государственное знамя и развернул – оно заструилось за грузовиком, как кильватерный след.

– Комитетчики, – с отвращением пробормотала Кейт. В голове у меня что-то щелкнуло.

– Черт, – с бессильной яростью прошептал я. – Черт…

– Что такое, Сергей? – удивилась американка.

– Все-таки мы промахнулись. – Я отпустил педаль газа, и грузовики медленно вырвались вперед. – Мне следовало подумать. Вас корил, а сам все еще думаю, как военный. Если готовишь переворот, мало группы убийц, даже не от мира сего. Нужно пушечное мясо – захватывать правительственные здания, убирать недовольных с дороги. Так вот оно! Эти ваши минитмены…

– Они, простите, не мои минитмены! – возмутилась Кейт.

– Хорошо, хорошо, – согласился я. – Но, боюсь, спасением президента дело не ограничится. Дело идет к полномасштабному мятежу. Хотя есть в этом и положительная сторона. Сегодня нас ловить уже никто не будет. Поздно нас ловить. Теперь главное – убрать полицию с дороги, пусть колонны идут к столице без помех.

Я поглядел вслед удаляющейся колонне.

– Демократия, – со странной интонацией пробормотала Кейт.

– Это государственное устройство, при котором народ имеет правительство не лучше того, которого заслуживает, – закончил я.

– Как-то там Анджей, – выговорила Кейт, прокашлявшись. – Мы-то провели ночь в мягких постелях, а он…

– Не волнуйтесь за него, – посоветовал я. – Андрей обладает замечательным умением. Он всегда справляется. Вот увидите, когда мы приедем на Арлингтонское кладбище, он будет нас там ждать, попирая ногой трупы поверженных врагов.

Но я ошибся.

Когда мы, оставив машину за два квартала, подошли к Мемориалу Павшим, Андрея там не было.

– Да где же он? – истерически повторяла Кейт. – Где он?

– Не знаю, – ответил я, озирая окрестности.

Нашего отважного товарища – ни следа. Зато отчетливо видны следы подготовки к президентскому выступлению. Прямо перед каменной стелой мемориала возведена на скорую руку трибуна, заранее окруженная телохранителями. Поотдаль уже собралась небольшая толпа, снуют газетчики, кто-то, не довольствуясь неярким светом осеннего солнышка, ставит софиты – обычная суета. И всюду, всюду торчат, как болванчики, мрачные громилы в штатском – первый круг охраны.

– Куда он делся? Что с ним могло случиться? Я ему голову оторву! – шептала Кейт.

– Успокойтесь! – резко оборвал я ее бормотание. – Если Андрей не придет, остаемся мы вдвоем. Так что… Оружие вы про…

Договорить я не успел. Мой взгляд, беспокойно обшаривавший истоптанную лужайку перед мемориалом, наткнулся на широко ухмыляющегося Андрея Заброцкого.

Глава 28

«ВАШИНГТОН ПОСТ»,

30 сентября 1979 года.

Газета не вышла по техническим причинам

Арлингтонское мемориальное кладбище, 30 сентября 1979 года, воскресенье, 11.48. Кейтлин Тернер

Я не смогла увидеть Анджея, пока он не подошел ко мне почти вплотную. А разглядев наконец, чуть не завизжала – то ли от радости, то ли от удивления.

Вовсе он не походил на отчаявшегося беглеца, которого сейчас вовсю ловила полиция федерального округа и трех окрестных штатов. Благоухающий за три ярда, в новеньком, с иголочки костюме и накинутом поверх стильном сером плаще, правда, почему-то небритый, он был похож на модного поэта или художника – с деньгами и причудами. Вот только… почему он хромает на левую ногу?

Я ойкнула, захлопнула рот ладонью, пригляделась – и жалость в моей душе моментально сменилась жутким подозрением.

– Ты что? – самым яростным шепотом, на какой только меня хватило, прошипела я. – Приволок сюда свою… винтовку?

Там же, 11.49. Анджей Заброцкий

– Конечно, – обиженно отозвался я. – Не бросать же такой ценный инструмент. Знали бы вы, что я с ней утворил!

– Мы… – выдавила Кейт, – слышали.

– Бьюсь об заклад, самого-то интересного вы не слышали, – начал я, но тут же заткнулся, узрев подходящего к нам Щербакова, который немедленно начал подозрительно осматривать меня с ног до головы.

Бот ведь привязался!

– Даже и не спрашивайте, где я все это взял! – выпалил я. – Отвечать не буду!

– Меня, признаться, больше волнует не «где», а «как», – пробормотал Сергей. – Впрочем, знать я этого действительно не хочу. По крайней мере, сейчас.

– Кстати, – поспешил я увести разговор в сторону от скользкой темы. – Что вам удалось разузнать у се…

– Ш-ш-ш.

Вместо ответа Кейт шагнула вперед, встала на цыпочки, изо всех, как мне показалось, сил обняла меня и впилась в губы совершенно умопомрачительным поцелуем.

Наверное, если бы не рукоятка затвора «штейра», на которую в результате объятия намоталось с полметра моих кишок, я бы так и рухнул вместе с ней прямо на аккуратно подстриженный газон Арлингтонского мемориального кладбища.

– Здесь… сейчас… – шептала самая любимая, обожаемая, желанная, самая потрясающая и восхитительная на свете женщина, продолжая покрывать мое лицо поцелуями. – Заговорщики… будут… покушаться… на президента…

– Ну и что? – спросил я, прямо-таки лучась от счастья. В последний момент Кейт превратила оплеуху в нежное поглаживание.

– Очнись, милый, черт тебя побери, – пропела она, сияя. – Сейчас здесь будут убивать нашего президента.

Я уже немного пришел в себя, но по следующему моему ответу это было не заметно.

– Да хоть государя императора! – прошептал я. – Мне – плевать!

И обнял ее так, что казалось – никаким силам, ни в каких мирах не разъять наших рук.

Спустя вечность – целых полминуты – такая сила все же нашлась. Деликатное покашливание стоящего рядом Щербакова.

Там же, 11.51, Сергей Щербаков

– Прервитесь, голубки, – скомандовал я.

Кейт и Андрей неохотно расцепились. На самом деле у меня сердце радовалось, на них глядючи, но время для объятий выбрано было на редкость неподходящее. Обождите четверть часа, ребятки, а там – хоть потоп.

– Андрей, даю вводную, – проговорил я, напряженно озираясь. Хоть бы никто из здешних лопоухих охранников не приметил винтовку под полой. А если не приметили, значит, цена им пятачок за пучок. – Группа особых агентов выйдет из патахрона через переносной портал в непосредственной близости от памятника и, нанеся удар, скроется в том же портале. Время операции – ровно полдень.

– Смотрите… – проговорила Кейт отрешенно.

Я обернулся.

По дороге двигался президентский кортеж. Скромно, надо сказать, – белый лимузин и три машины телохранителей. Охранники, бодро покрикивая, раздвигали толпу, репортеры с телевидения проверяли камеры – обычная суета.

– Времени у нас, – я посмотрел на часы, – восемь минут ровно. Думайте, как нам пропустить нескольких убийц в наш мир, а потом вывести ворота из строя. Потому что только так мы имеем шанс убедить правительство в нашей невиновности.

Там же, 11.52. Анджей Заброцкий

– И что же мы намерены предпринять? – осведомился я.

– Ну, во-первых, надо предупредить охрану, – сказал Сергей.

– Ага, – сморщился я. – И что мы им скажем? «Ребята, это странно звучит, но тут сейчас из ниоткуда высыплются пятнадцать лбов, которые очень захотят убить вашего президента»? Как вы думаете, кого после этого куда уведут – Форда в укрытие или нас в психушку?

– Конечно, высказывать предупреждение надо в более мягкой форме, – уточнил Щербаков. Ему бы англичанином родиться – такой у человека талант к преуменьшениям. – Впрочем, я думаю, что мадемуазель Тернер сумеет подобрать нужные слова, не правда ли?

Судя по нахмуренным бровям, Кейт в этом очень сильно сомневалась.

– Но, – продолжил Сергей, – наша задача, вне зависимости от действий президентской, простите, охраны, не дать заговорщикам осуществить свой замысел. Мы должны не допустить гибели президента. Любой ценой!

– Если честно, – сознался я, – то я в детстве никогда не мечтал быть одним из сорока шести. А повзрослев, и вовсе стал считать, что подвиг этот раздули до небес, чтобы затушевать преступную трусость пославших их на смерть. Бессмысленную и бесполезную.

– Именно поэтому, – быстро ответил Щербаков, – от нас требуется только победа. Чистая победа. Варианты не принимаются.

– Что еще за сорок шесть? – осведомилась Кейт.

– Хм, – Щербаков замялся. – Чтобы вам было понятно – триста спартанцев с поправкой на жестокость современной войны. В августе сорок второго немцы прорвали правый фланг Юго-Западного фронта. Прорыв уже достиг двухсот километров, а это грозило катастрофой для всего южного крыла – резервов в тылу практически не было. Вот кто-то и отдал приказ – сорок шесть душ курсантов арт-школы и четыре старые гаубицы. «Элефанты» прошли сквозь них, словно раскаленный нож. Теперь там памятник.

– Помни «Аламо», – подытожила Кейт. – Ясно.

– Как хоть выглядит это… эта штуковина, из которой они появятся? – спросил я обреченно.

Там же, 11, 54. Кейтлин Тернер

– Если честно – представления не имею, – безмятежно отозвался секретный агент. – Предполагаю только, что она маленькая. Самое большое – с чемодан.

Мне вдруг показалось, что он сейчас зевнет и, сладко потянувшись, уляжется на травке со словами: «Ну, пусть мир летит в тартарары, а я сосну часика два. Если случится конец света – разбудите». Бр-р-р. Нельзя все-таки быть настолько хладнокровным.

– Согласен, – кивнул Анджей. – Им же надо как-то пронести ее через внешнее оцепление.

– Но и совсем на виду они тоже не могут расположиться, – вмешалась я. – Люди, которые во время речи президента колдуют с какой-то аппаратурой, – это, знаете ли, подозрительно.

– Ну, мы не знаем, какое время им нужно на открытие прохода, – возразил Щербаков. – Возможно, это дело нескольких секунд. Кроме того, здесь, – он повел рукой, – предостаточно укрытий. Деревья, памятники…

– Сам мемориал, – поддакнул Анджей. Мы переглянулись и не сговариваясь дружно двинулись в обход толпы к краю мемориала.

Позади каменной плиты не было абсолютно никого.

Там же, 11.55. Сергей Щербаков

– Кажется, мы перехитрили сами себя, – горько заключил я. – Эти негодяи могут появиться в любом месте, даже посреди толпы.

– Давайте от противного, – предложил Андрей. – Где они не могут выйти?

– На открытом месте, – уверенно заявил я. – Нужно укрытие.

– Деревья, – уверенно бросила Кейт. – За деревьями.

– Справа или слева? – хмыкнул я.

– Я беру на себя правую сторону и центр, – решительно заявил Андрей. – У меня снайперка, радиус обстрела больше. Сергей, ваша сторона левая. Кейт, марш уговаривать этих лбов, что в президента сейчас будут стрелять.

Я озабоченно поглядел на часы. Без четырех минут полдень. Андрей зачем-то машинально повторил мой жест.

– Что? – возмутилась Кейт. – С чего ты взял, что я тебе дам себя оберегать?

– А при чем тут это? – очень натурально удивился Андрей. – Это, между прочим, самое опасное место. Стрелять будут именно в президента. Это не говоря о перекрестном огне.

– Н-ну ладно, – неохотно поддалась Кейт. – Только ради тебя, учти.

– Ладно, – согласился Андрей. – После победы сочтемся.

– Диспозиция ясна? – спросил я. – Других идей нет? Тогда марш по местам, смертники! – И добавил чуть тише: – И бог нам в помощь!

– Да уж, – фыркнула Кейт. – Помощь нам не помешает.

Я глянул на нее укоризненно.

Там же, 11, 57, Кейтлин Тернер

Пробиться к трибуне оказалось не так-то просто. Множество людей хотели взглянуть вблизи на своего президента и вовсе не желали уступать эту честь по-хорошему.

Я отдавила по меньшей мере шестнадцать пар туфель, получила две дюжины пинков под ребра, раздала в ответ в два раза больше и наконец-то пробилась к вожделенной цели.

Огромный – два на полтора охранник неодобрительно покосился на меня сквозь черные очки и снова замер в позе Каменного гостя.

Вид у меня был и в самом деле еще тот – растрепанная, взъерошенная дамочка, одежда которой, несмотря на все мои старания, все еще носила следы вчерашней прогулки по лесу, – короче, явно не способный внушить доверие кому бы то ни было.

Я закусила губу и решительно поставила ногу на ступеньку.

Охранник оживился.

– Простите, мисс, – заявил он, разрастаясь при этом в ширину чуть ли не вдвое, – сюда нельзя.

– Простите, офицер, – огрызнулась я, – но мне необходимо сообщить вам кое-что весьма важное.

Там же, 11.59. Анджей Заброцкий

– …Мы должны наконец найти в себе силы и признать, что…

Речь президента почему-то долетала до меня отдельными кусками. Словно сквозь вату, я прислонился к дереву и старательно подвигал плечами в очередной тщетной попытке поудобнее расположить «штейр». Пся крев! Еще полчаса таких мучений, и этот затвор точно будут из моего брюха хирургическим путем извлекать! Хотя откуда у меня полчаса? От силы пара минут.

Какой-то парень в темно-коричневом костюме, стоявший метрах в тридцати, подозрительно покосился на меня. Пиджак на нем как-то странно топорщился. Пистолет? Нет, судя по габаритам… рация.

Я выдавил из себя милую улыбку и перебрался на другую сторону дерева.

Матка боска, да где же эти чертовы заговорщики?! Сил моих нет больше ждать.

Я даже не понял, что увидел самым краем глаза. За памятником, все-таки за памятником, нашли место. Что-то знакомое… Я сделал шаг вправо, другой… Знакомое… знакомое сиреневое свечение!

Мир изменился! Не знаю, только ли я это почувствовал или все остальные тоже, но над кладбищем вдруг повисла мертвая тишина. Мир дрогнул, поплыл, стал нечетким, как смазанная картинка, а когда резкость вернулась – он был уже другим, нежели миг назад.

И в этот неизмеримо долго тянущийся миг я вдруг с ослепляющей ясностью увидел…

…как поднимается из толщи вод жуткий тупорылый нос британской ракетной субмарины, а позади нее хищной призрачной тенью несется охотник типа «Барракуда», и акустики вжимают наушники, ловя звук открывающихся люков.

…как кусок каменистой пустыни вдруг плавно скользит вбок, обнажая черный зев шахты – и торчащий из него ярко-оранжевый конус…

…как разбегаются фигурки от замершего посреди поля состава, а из среднего вагона утыкается в испуганное небо остроносый карандаш, и ударяет зеленый огонь «холодного старта», и ракета медленно поднимается вверх, зависает на секунду, а затем срабатывает разгонный, и она стремглав уносится вверх, превращаясь в очень яркую звезду. Звезду Полынь.

– Не-ет!

Я уже бежал, чуть не упал, выпрямился, увидел…

Никогда не забуду – дыра в воздухе, просто отверстие, за которым – это почему-то потрясло меня до безъязычия – светило солнце, контур оторочен сиреневым блеском, и из отверстия выпрыгивают люди в непривычном камуфляже… двое, трое, пятеро… Рванул «штейр» из-под плеча… А-а, пся крев!

Вы когда-нибудь пробовали одновременно затягивать ремень брюк и при этом передергивать затвор? Такое удается раз в жизни. Мне – удалось!

Ореховое ложе удобно легло в ладонь, мушка уставилась в центр фиолетового овала, откуда как раз шагал очередной пришелец.

Прости, парень, кто бы ты ни был! Но я тебя в свой мир не звал! Отправляйся-ка обратно в ад!

Выстрел почему-то показался мне неправдоподобно громким.

12.00. Кейтлин Тернер

Грохот выстрела прозвучал совершенно неожиданно даже для меня, хотя я столько времени ждала его. И все равно – сухость в горле и дрожь в коленках.

На охранника, похоже, напал такой же столбняк. Он замер и начал медленно – чертовски медленно – разворачиваться. В сторону выстрела. «Болван! – мысленно орала я. – Это свои! Враги там!»

Замолчал и президент. И тоже начал растерянно оглядываться.

Второй выстрел громыхнул почти сразу за первым. За ним – еще один.

Только после него я наконец очнулась.

– Уводите президента! – завопила я изо всех сил прямо в ухо этому олуху. – Быстрее!

И, не дожидаясь, пока придурок очнется, сама подскочила к трибуне и сдернула Форда вниз.

12.00. Сергей Щербаков

Лиловый блеск я завидел буквально за мгновение до того, как с другой стороны мемориала донесся щелчок выстрела из «штейра».

Время застыло. Я очень медленно бежал по ровному, как в английском парке, газону, вытаскивая отяжелевший «кольт». Я боялся, что не успею, но этого не случилось. Выскочив из-за базальтовой стелы, я в последнюю секунду застал самое безумное зрелище, какое только могут предложить все миры.

Позднее, когда мы с Андреем сравнивали впечатления, мы пришли к выводу, что дело было в ракурсе. Он со своего поста за деревом (так я и не узнал, что это за порода) видел ворота анфас. Мне же они открылись вполоборота сзади.

Стоп-кадр. В воздухе висел очерченный сиреневым мерцанием овал. Просто овал, сквозь который я отчетливо видел кладбищенские деревья по ту его сторону. Вокруг стояли люди, пятеро или шестеро в полевой форме, двое в штатском – ошеломленные, недоумевающие. На траве – мертвое тело и черный чемодан, над которым и сиял этот неестественный круг.

Один из штатских вдруг, тоненько пискнув, метнулся к кругу. Томительно-медленно я наблюдал, как он, вытянув руки, приближается к створу врат… проходит.

Словно комок каучука швырнули в стекло. Части тела, уходившие в иной мир, представали мне угольно-черными срезами – пальцы, руки, лицо, голова, торс…

И тут чемодан взорвался фонтаном золотых искр. Ударила по нервам та же незримая сила, что минутой прежде пробила ткань бытия, лиловое свечение погасло.

На траву рухнуло тело. Половинка тела, рассеченная очень аккуратно по контуру угольно-черных пятен.

12.01. Анджей Заброцкий

Вторую и третью пулю я послал в разложенный на земле чемодан. И с глубоким удовлетворением увидел вырвавшийся из него фонтан искр. Равно как бесславную кончину одного из операторов портала, а никем другим этот тип быть не мог.

Зловещее свечение погасло.

Я присел, и в этот момент пуля выбила здоровенный кусок коры как раз из того места, где только что была моя голова.

Стреляли сзади. Как бы не тот самый субчик из охраны.

Помощничек на… Таких друзей на врагов меняют три к одному.

Я отбросил винтовку в сторону, нырнул вперед, перекатился за удачно подвернувшееся надгробие – впереди раздался стрекот, и вокруг завыли, рикошетируя, пули из другого мира.

12.07. Кейтлин Тернер

Ко мне тут же подскочили несколько охранников, попытались оторвать меня от президента, но я вцепилась так, что они бы скорее руку ему оторвали. Как же, брошу я свою единственную надежду. Не дождетесь!

– Уводите президента! – еще раз прогорланила я, хотя сама же и тащила его прочь от трибуны и, изловчившись, пнула самого настырного охранника носком туфли в колено.

12.02. Анджей Заброцкий

По крайней мере, открыв огонь, пришельцы отвлекли на себя внимание охраны. Так что дружеские пули с тыла какое-то время мне не угрожали. Охранники попрятались за деревья, начали ответную пальбу, иномиряне перенесли огонь на них, и я даже смог улучить момент и выглянуть из-за надгробия.

Всего успело перескочить в наш мир шестеро. Сейчас они грамотно разворачивали оборону вокруг продолжавшего фонтанировать спецэффектами чемодана, огрызаясь очередями, – кроме одного, который зачем-то бросился к стене мемориала, размахнулся…

Словно в замедленной съемке я смотрел, как от его руки отрывается темный кругляш, медленно вращаясь, перелетает через верх…

– Не-ет!

12.02. Кейтлин Тернер

Мы уже ввинчивались в разбегающуюся толпу – хвала господу, от перестрелки ее кое-как прикрывал мемориал, – когда что-то упало на камень и со стуком покатилось вниз.

Я даже не успела рассмотреть, что это было. Но один из охранников – успел. Он бросился вперед, упал, а потом рыжая вспышка приподняла его тело и отшвырнула в сторону, словно сплюнутое огромным привередливым зверем.

12.02. Сергей Щербаков

Когда пришелец бросил гранату через памятник, я было решил, что все кончено. Выстрелил наугад, и, кажется, без пользы – чужаки залегли в траве, и кинулся назад, в обход проклятого мемориала.

Вот оно! Встрепанная светлая шевелюра Кейт, а рядом с ней – крепкие парни прикрывают кого-то телами. Значит, получилось. Теперь главное – взять живым хотя бы одного из чужаков. Иначе грош цена нашим усилиям.

12.03. Анджей Заброцкий

– А-а-а!

Перекат с выходом на стойку с колена. «Вессон» уже плясал у меня в руках, нащупывая цель. Полсотни метров, многовато для незнакомого пистолета – плевать!

Ба-а-анг! Я выпустил пять пуль меньше чем за секунду. Свинцовый вихрь сбил метателя, смял, словно куклу, и бросил на траву. Ответная очередь прошила воздух. Я кувыркнулся под следующее надгробие и веером выпустил оставшийся магазин.

Заставить их залечь, вжаться в землю! Чтобы носа поднять не смели!

Щелк! Затвор застыл в заднем положении. Я выбил опустевший магазин, полез за следующим – и замер, уставившись на черный зрачок дула перед собой.

– Бросайте оружие и сдавайтесь! – раздался из-за памятника голос Сергея. – Ваше положение безнадежно!

12.04, Сергей Щербаков

Не знаю, что на меня накатило – дерзость или самоубийственное безумие, но я шел к отстреливающимся пришельцам спокойно, чеканя шаг, как на параде. Я даже не поднял пистолета.

Один из них обернулся на мой голос и замер, отвесив челюсть.

– Сдавайтесь! – приказал я своим лучшим командирским тоном. – Вам не причинят вреда.

Канонада быстро стихала – президентские охранники, до сих пор палившие в белый свет как в копеечку, кажется, приняли меня за одного из своих и боялись попасть, чужаки предпочитали беречь боеприпасы. У них не могло быть много патронов – зачем тащить лишнюю тяжесть, когда весь бой не продлится и пяти минут?

Тот чужак, что первым откликнулся на мой голос, осторожно поднялся на ноги. Когда выстрела не последовало, за ним поднялись остальные.

Только тут я сумел рассмотреть их подробнее. Не знаю, чего я ждал, каких мефистофельских улыбочек и скошенных лбов. Обычные парни, каких я за неделю пребывания в Штатах насмотрелся вдоволь. Разве только более самодовольные. Хотя самодовольство это сейчас облетало, как сусальное золото.

– Бросить оружие, – скомандовал я, указав подбородком на траву.

Первая винтовка упала с глухим бряцаньем.

Арлингтонское мемориальное кладбище, 30 сентября 1979 года, воскресенье Анджей Заброцкий

– На землю! Бросить оружие!

Я медленно, держа пистолет за спусковую скобу, отбросил «вессон» в сторону, после чего улегся на землю в полном соответствии с инструкциями терроргрупп – на живот, руки сцеплены на затылке.

Надеюсь, ногами бить не будут!

Бить не стали. Один из охранников – их вокруг меня столпилось уже штук семь и жались они друг к другу так, что, начни я делать резкие движения, друг друга бы перестреляли, олухи, – осторожно приблизился, ногой отпихнул «вессон» подальше от меня и только после этого подобрал.

– Встать! Руки держать за головой!

Это как прикажете? Впрочем, особых чудес акробатики для этого не требуется.

У одного из охранников из-под пиджака донесся жуткий треск и пиликанье. Он шепотом ругнулся и, продолжая наставлять на меня револьвер, полез за рацией.

Что ему говорили, я не разобрал – американский акцент плюс атмосферные помехи, но рожа у него по мере слушания вытягивалась все больше и больше, пока не стала походить на морду его, без сомнения, не столь далекого длинноухого предка.

– Э-э, мистер Энджий Заброцкий?

– Йес, сэр.

– Э-э, – тип озадаченно оглянулся по сторонам, – опустите оружие, парни.

Парни выполнили команду, правда, довольно неохотно – видно, кое у кого до сих пор чесались пальцы на спусковых крючках. Где ж вы раньше-то были, а? Большие серые облака!

– Вам придется поехать с нами! – заявил парень с рацией. – Пойдемте.

– Знал бы ты, что я сделал с последним, кто меня так обозвал, – пробурчал я под нос, – поостерегся бы.

Впрочем, охранник, как и следовало ожидать, знанием языков обременен не был.

Меня отконвоировали прямо к президентскому кортежу и практически зашвырнули на заднее сиденье, на уже обретающегося там Щербакова, и почти сразу же машины сорвались с места. Наша оказалось третьей в колонне – сразу за президентской.

– А где Кейт?

– Я видел, как она садилась вместе с президентом, – почему-то шепотом отозвался Сергей.

– Тогда все в порядке.

Хотя… Ближайшие несколько часов Форд будет оставаться мишенью номер один. И находиться рядом с ним…

Я не стал додумывать эту мысль. Уперся лбом в холодную пластину бронестекла и тоскливо смотрел на проносящийся мимо нас серый вашингтонский пейзаж.

Кейт, Кейт, Кейт…

Рука в кармане неожиданно наткнулась на что-то тяжелое. Я вытащил находку на свет – патрон от «кольта». Тогда, вечность назад, в участке я на всякий случай распихал содержимое запасной обоймы по карманам. И сегодня утром тоже пересыпал в плащ вместе с прочей мелочью.

Толстенький, отблескивающий цилиндрик. На шляпке гильзы выбито: Хартфорд, номер – очевидно, серии – и калибр – 50 АЕ. Я попытался вспомнить, что значит «АЕ»? Ауто? Нет, кажется, action express. Больше похоже на пулю для медвежьего штуцера, а не пистолета.

Я покосился на сидящего передо мной охранника. Интересно, а он понимает, что я без всякого пистолета могу загнать ему этот патрон промеж глаз – и только шляпка торчать останется?

Б-бах! Грохот взрыва долетел до нас, уже ослабленный стеклопакетами, но тряхнуло машину неслабо. Шофер не подкачал – резко выкрутил руль. Мимо пронесся белый лимузин. Несколько мучительно долгих секунд – я понимал, что он делает это сознательно, закрывая своим корпусом президентскую машину, но легче от этого понимания не становилось, – стоял поперек дороги и, наконец, рванул следом.

За эти считанные секунды я успел разглядеть лежащую на боку передовую машину – от нее уже тянуло чадным дымком, воронку рядом – здоровая, фугас или скорее всего противотанковая ракета, залетевшая под днище, а позади наспех сооруженная баррикада, и поверх нее беззвучно вспыхивают огоньки выстрелов.

По нашей машине прошлось сразу несколько очередей. Слава богу, колеса не задело, впрочем, такие лимузины, насколько мне помнилось, должны и на спущенных выжимать не меньше восьмидесяти. Одна пуля, похоже из «галки», засела и в моем стекле – злобный свинцовый шмель, запутавшийся в паутине трещин.

Мотор взревел – мы обходили белый лимузин и вырывались вперед. Значит, следующая ракета, если она будет, – нам!

– Пробуем в объезд! – прокричал шофер. – Если и там перекрыто…

Непонятно, чего они так рвутся в этот Белый дом? На мой взгляд, логичнее уж было прорываться к военному министерству – оттуда проще брать управление войсками да и оборону держать в этой местной Петропавловке не в пример сподручнее. Хотя, может, они не уверены в военных?

Наш шофер все-таки оказался везучее своего коллеги.

Мы вихрем ворвались в распахнутые ворота – из-за ограды щетинились стволы, – подрулили к крыльцу. Я выскочил, успел увидеть Кейт, даже махнуть ей рукой, но ее с президентом почти сразу же загородили спинами, повели куда-то вглубь, а навстречу тоже бежали какие-то люди с винтовками наперевес, тащили какие-то ящики. Один ящик вскрыли рядом с нами и тут же стали раздавать всем подходившим новенькие, блестевшие заводской смазкой английские «ланкастеры».

Если бы не Сергей, я бы, наверное, взял один из автоматов и пошел бы к ограде. Ей-богу, никто бы не заметил.

Вашингтон, округ Колумбия, 30 октября 1979 года, воскресенье. Сергей Щербаков

Спустя три часа мне стало казаться, что о нас забыли.

Четверо телохранителей – первые в Штатах представители этого ремесла, которых я мог, не кривя душой, назвать профессионалами, – проводили нас в комнату на втором этаже Белого дома, которую назвали Овальным кабинетом. Камин не горел, а из окон открывался прекрасный вид на лужайку. Двое телохранителей ушли, еще двое остались караулить у дверей.

У меня, правда, не было никакого желания бежать. Сейчас мы находились в полной власти янки: захотят – расстреляют, захотят – наградят. Смотря чем закончатся редкие перестрелки, стрекот которых долетал до нас даже через двойное бронестекло и просторы лужайки.

Спустя час нам принесли еду – бутерброды с холодным мясом, какие-то закуски и кофе. Чтобы не толпиться у подноса, Андрей попытался унести свою долю в клюве и пристроиться к изящному столику у камина, но охранник пресек его поползновения.

– Не стоит, – прогудел он. – Это столик работы президента Форда.

– Нынешнего? – без нужды уточнил я. Охранник смерил меня жалостливо-презрительным взглядом.

– Нынешнего, – ответил он. – Хобби.

Дожевав, я подошел осмотреть редкую мебель. Похоже было, что президент способен заработать себе на хлеб… с мясом. И зачем его в политику понесло? Хороший же мастер.

К исходу второго часа я был готов поклясться, что изучил на клятом столике каждую трещинку. К исходу третьего готов был подсчитывать травинки на газоне под окном, если бы меня подпустили к этому окну вплотную. Кажется, охранники опасались, что я вышибу раму и спрыгну со второго этажа. Андрей попытался было разговорить их, но те просто не отвечали даже на самые невинные вопросы.

Развязка наступила неожиданно. Распахнулись двери, и вошедший вслед за еще одной парой телохранителей тип в сером костюме объявил:

– Господа, президент Соединенных Штатов Америки Гаррисон Форд!

Андрей пружиной вскочил с кресла, в котором начал было задремывать. Я отошел от камина и встал рядом с ним, лицом к двери.

Президент вошел стремительно, и первое, что пришло мне в голову, – «Какой он маленький!». Прежде я видел его лишь мельком, а фотографии и кинохроника не давали реального представления о его росте. Форд был ниже меня почти на полголовы, а Анджей мог бы спокойно озирать его макушку.

– Мистер Шчербаков, мистер Забротски? – бросил он повелительно, окинув нас коротким, резким взглядом.

Мы кивнули.

Мне, за всей патриотической филиппикой, которой я пичкал Кейт, как-то не пришло в голову, что человек, выбившийся в правители страны при демократическом режиме, должен быть хотя бы в чем-то незауряден. Президент Форд не был зауряден ни в чем. В его холодных глазах сиял острый ум, осанка источала властность. Если в том, ином мире этот человек стал актером – возможно, это была лишь поза. Но именно таким запомнился мне президент Соединенных Штатов.

– Похоже, фантастическая история, которую поведала мне ваша офицер Тернер, близка к истине, – проговорил Форд. – Во всяком случае, так уверяют меня те, кто проверял отдельные ее части. Так что, боюсь, мне придется поблагодарить вас за спасение Соединенных Штатов или самое малое – нашей демократии, которой мы гордимся безмерно, что бы по этому поводу ни думали другие державы.

Я позволил себе полуулыбку. Андрею сдержанность давалась труднее – он ухмылялся во весь рот.

– Простите, что заставил себя ждать, но пришлось убедиться, что демократия останется спасенной хотя бы до следующих выборов. – По лицу президента скользнула невеселая усмешка. – Мятеж подавлен, мятежники арестованы. Настала пора раздавать лавры.

Я напрягся. Высокие награды имеют тенденцию плохо сказываться на награжденных.

– Боюсь, однако, что мне почти нечем вас наградить, господа. – Президент развел руками. – Более того, учитывая сколько дел вы натворили всего за неделю, мне остается только попросить – увы, приказать я не могу – вас покинуть пределы США как можно скорее. Хотя бы потому, что на меня серьезно давят желающие не выпустить вас вовсе.

Прекрасно понимаю этих желающих. Сколько государственных тайн мы можем разгласить – помыслить страшно!

– «Как можно скорее» – это… – поинтересовался я.

– Это сегодняшним самолетом, – пояснил тип в сером – наверное, секретарь. – Шесть тридцать пополудни. Билеты будут вам предоставлены.

– Спасибо, – поблагодарил я его.

– Если до этого времени я могу чем-то помочь вам – скажите, – предложил Форд. – Боюсь, я мало что могу сделать, но…

– Your e… e… Mister President, – начал Андрей, запнулся, махнул рукой и попросил: – Сергей, переведите! Господин президент, могу я просить вас не препятствовать мисс Тернер в выезде за рубеж?

– Хорошо, – чуть помедлив, ответил Форд, когда я перетолмачил. – Хотя… а нет, ерунда. Все, что она может выдать, знаете и вы.

Тип в сером достал блокнотик и что-то в нем зачеркал.

– Благодарю, – проговорил я, склонив голову.

– А у вас, мистер Щербаков, есть просьба? – поинтересовался президент.

– Пожалуй, что нет, – ответил я.

– А у меня к вам будет, – произнес Форд с особым напором. – И не одна. Во-первых, заклинать вас молчать о случившемся было бы непрактично. Но я прошу – постарайтесь, чтобы эти сведения не вышли за порог вашей охранки.

Я кивнул. На самом деле и эта просьба была излишней. Не представляю, какие клятвы нам придется дать, чтобы нас только выпустили из самого закрытого каземата дома на Фонтанке.

– И вторая просьба… – Президент вдруг замялся и даже покраснел. – Не найдется ли у вас чего-то оставить мне на память? Боюсь, мы вряд ли свидимся на этом свете. А мне хотелось бы иметь что-то на память о моих спасителях, даже если их героизм останется невоспетым.

Мы с Андреем переглянулись.

– Вот, – произнес мой товарищ с неохотой, доставая откуда-то фломастер с Кремлем. – Как чувствовал, что пригодится.

Секретарь вежливо отобрал у него фломастер и куда-то спрятал.

– Благодарю вас, господа. – Президент Форд слегка склонил голову. – А теперь, боюсь, мне придется вас оставить. Знаете ли, дела.

Он уже развернулся к двери, когда, хлопнув себя по лбу, полез в карман.

– Чуть не забыл, – извинился он. – У меня к вам третья просьба. Это, – он извлек из кармана две коробочки из тех, в которых ювелиры держат свой товар, – вам кое-что на память об Америке. Вот. – Он вручил нам по коробочке. – Но я прошу вас не открывать их до той поры, пока вы не взлетите.

Мне очень хотелось спросить «почему?» Андрею явно тоже. Однако мы сдержались.

Президент Соединенных Штатов окинул нас острым взглядом и – я готов поклясться – подмигнул, став при этом вдруг очень похожим на самого себя с киноафиши.

– Господин президент, – проговорил я. – Пожалуй, у меня все же есть просьба. Она вас не задержит.

– Хорошо, – кивнул Форд.

– Позвольте пожать вашу руку.

Гаррисон Форд протянул мне ладонь не колеблясь. Рука у него была сильная и жесткая – рука столяра-краснодеревщика.

– Прощайте, мистер Шчербаков, – произнес он негромко.

– Прощайте, мистер президент, – ответил я.

После ухода президента нам пришлось подождать еще полчаса, пока к нам не пропустили Кейт. Наверное, это были самые долгие полчаса в моей жизни. Нам оставалось только разглядывать злосчастные коробочки и бороться с искушением их открыть – а всем известно, что тяжелее этого ничего нет.

Кейт ворвалась, раздвинув здоровенных лбов, подпиравших двери.

– Господа русские, – объявила она, – поехали.

– Куда? – удивился я.

– Отсюда, – отрезала она.

– А разве нас выпустят? – удивился Андрей.

– Я договорилась, – безапелляционно бросила Кейт. – К вам приставят охранников, но ехать можно. Кто будет против – пусть спорит с президентом. Главное – успеть в аэропорт, ваши билеты у меня.

– Кейт… – пробормотал Заброцкий. Щеки его стремительно розовели.

Я избавил его от моральных терзаний.

– Знаете, езжайте куда хотите, – объявил я им. – А мне есть чем заняться. Охранник мне в этом не помешает.

Эти двое вылетели из Овального кабинета как на крыльях. Я из приличия выждал пару минут, потом тоже вышел. Естественно, за мной увязался один из лбов.

– Мистер, – полюбопытствовал я, когда мы вышли на лужайку перед Белым домом. За оградой уже толпились репортеры; я заметил давешнего рыжебородого мужика, виденного по телевизору в гостинице. – Где тут ближайший почтамт?

Охранник молча кивнул.

– Вот и славно, – улыбнулся я.

Мне было кому позвонить. Ничего, что международная связь с Ригой влетит мне в копеечку. Вряд ли кто-то еще звонил Эльзе из Западного полушария.

Вашингтон, округ Колумбия. 30 сентября 1979 года, воскресенье. Анджей Заброцкий

По дороге в аэропорт я начал потихоньку отключаться. Даже не от усталости – она перегорела еще к утру, – а просто так. От избытка впечатлений. Мы пережили такое, чего не переживал никто, мы видели такое, чего никто не видел и, надеюсь, больше не увидит. И теперь организм брал свое, со щелканьем вырубая предохранители.

– Пожалуйста, положите вещи на конвейер и пройдите через детектор.

Я облокотился на стойку и тупо наблюдал, как Сергей проходит таможенный контроль. Слышал, видел и ничего не понимал. Мозг даже не пытался обрабатывать поступающую информацию.

Рама противно взвизгнула и мигнула красной лампочкой.

– Пожалуйста, снимите часы и выложите из карманов все металлические предметы!

Щербаков послушно выгреб карманы и снова шагнул сквозь раму. Детектор опять завизжал.

– Ах да, – устало сказал Сергей. – Должно быть, это.

Он вытащил из кармана ту самую бархатную коробочку. Похоже, он, как и я, напрочь забыл о президентском подарке.

– Что это? – поинтересовался таможенник.

– Не имею ни малейшего понятия, – чистосердечно признался Щербаков. – Посмотрите.

Чиновник поднес коробочку к глазам, нажал на кнопку, побледнел, побагровел и захлопнул коробочку так стремительно, словно в ней лежал скорпион со значком «лучеактивно».

– П-проходите, сэр, – проблеял он, одной рукой подталкивая коробочку к Щербакову, а второй пытаясь наугад нащупать кнопку конвейера.

Сергей пожал плечами, забрал коробочку, распихал мелочь по карманам и, подхватив чемодан, зашагал к тамбуру. Таможенник долго и упорно буравил взглядом его спину.

– Прошу вас, – наконец повернулся он ко мне, продолжая, однако, коситься в сторону Щербакова. – Положите вещи на конвейер и пройдите через детектор.

Я послушно поставил чемодан на ленту, снял часы и начал опорожнять карманы.

Семь патронов от «кольта», ключи, два патрона от «кольта» и патрон от «штейра». Мелочь на два доллара, которую не примет ни один банк. Еще три патрона от «кольта». И маленькая бархатная коробочка.

Чиновник пошел полосами и вытянулся в струнку. Руки у него как-то странно подергивались, словно он хотел отдать честь, но не мог решить, какой именно рукой следует салютовать.

– П-проходите, сэ-э-эр!

Я в точности повторил жест Щербакова, пожав плечами, сгреб все обратно и прошел сквозь истошно завизжавший детектор.

Вашингтон, округ Колумбия и воздушное пространство над ним, 30 сентября 1979 года, воскресенье. Сергей Щербаков

В самолете я откинул спинку кресла, закрыл глаза и попытался ничего не представлять. Сп-а-а-а-ть. Только спать. Весь полет спать.

– Откроем? – предложил Андрей с соседнего сиденья, не открывая глаз.

Я покосился на иллюминатор.

– Мы еще на земле. Значит, в Америке. Давай взлетим.

Вой двигателей «Сикорского» перешел в плавный гул, и многотонная махина плавно оторвалась от бетона.

– Если это бомбы, то пусть сработают вместе, – сказал я. – На счет «три» – раз, два, три!

На фоне черного бархата льдисто блеснула платина. В маленькой коробочке лежал «Белый орел» – высший американский военный орден. Всех награжденных им можно было перечислить по… нет, теперь уже прибегая к помощи ног.

– У каждого разведчика, – задумчиво сказал я, вертя в пальцах это немыслимо тяжелое бижу, – в самом дальнем шкафу висит пыльный парадный мундир, на который он навешивает все свои награды, зная, что никогда не сможет надеть его. Так вот, эту штуку не навесят ни на какой мундир. Сразу по прибытии ее запрячут в самый надежный сейф и по большим праздникам будут отпирать внешнюю дверцу, чтобы полюбоваться на внутреннюю.

– Знал, что просил, сволочь, – пробормотал Андрей. – Открой я эту коробку сразу…

– Что тогда?

– Попросил бы деньгами.

– А если бы не согласились?

– Тогда я бы забрался на самый высокий небоскреб рядом с рекой и запулил бы эту штуку как можно дальше. Есть такая примета. Хотя нет… деньгами не просил бы. Награду я получил, – он сыто ухмыльнулся, – а премию поделим на троих.

– Ладно. – Я блаженно откинулся на спинку сиденья. – Еще один вопрос, и можем спокойно спать. Что за премия на троих?

– Ну, это не совсем премия, – медленно и с явным смущением произнес Андрей. Похоже было, что он сболтнул лишку и теперь не знает, как оправдываться. – Помните – в кабинете профессора ящик с экспонатами? Там еще граммофонные пластинки были? Мы его уложили в багажник да там и оставили?

– Да.

– Мы с Кейтлин ее… оприходовали.

– ЧТО?!! – заорал я шепотом.

– Экспроприировали, – поправился мой коллега. – Мы не все, конечно, взяли. Оставили мрачным типам из АНБ. Только пластинки. В счет возмещения моральных убытков. Потом нашли мастерскую звукозаписи и перевели на обычные магнефонные диски. Три комплекта. У профессора была губа не дура. Так что мы с Кейт единственные, кто может похвастаться, что слышал песни чужого мира.

– Что-то не больно мне охота слушать эти песни, – скептически пробормотал я. По правде сказать, мне трудно было решить, который из альтернативных миров нравится мне меньше – все они были весьма отвратны.

– Зря ты так, – укорил меня Андрей. – Поправь меня, если я ошибаюсь: самая знаменитая песня Пола Маккартни – это «Yesterday»?

– Да.

– Тогда у меня есть для него небольшой сюрприз.

Анджей расстегнул «молнию» сумки и вытащил наушники портативного проигрывателя. – Кстати, ты никаких Леннонов не знаешь?

– Единственный, о котором я слышал, – депутат палаты общин британского парламента. Кажется, был связан с каким-то скандалом. А что?

– Вот эта песня… черт… – Андрей пощелкал клавишами, – судя по надписи на конверте, написана этим самым Ленноном. Исполнена им же вместе с Маккартни.

– А что стало с Сатклиффом? – полюбопытствовал я.

– Понятия не имею. Держи наушники.

Я осторожно надел полуобруч наголовника – как раз вовремя, чтобы уловить вступительные аккорды.

Голос певца был мне незнаком – неудивительно, ведь то был человек из мира с иной историей. Но слова, понятные с трудом, не были чужими:

When I find myself in times of trouble Mother Mary comes to me Whispering words of wisdom: «Let it be»…

Я слушал как зачарованный. Самолет набирал высоту, пробивая один за другим слои облаков, пока наконец не вынырнул из серой мглы и в салон не хлынуло солнце. Мне хотелось молиться – да то и была молитва, эта песня, только переложенная на светский манер. А так – что в ней, как не «Господи, спаси и сохрани…» и «Да будет, господи, на все воля твоя…».

Дивиться мало, с какой точностью уловил неизвестный поэт в тисках изувеченной истории саму сущность нашего, никогда не виданного им мира. Пусть все течет как течет, и хотя наш мир несовершенен, хотя и в нем достаточно боли и страданий, но все же он лучше того, что возник из стремления к добру и справедливости, потому что только в господе нашем истинное добро и истинная справедливость.

А голос все лился из наушников, смешиваясь с солнечными лучами.

And when the night is cloudy There is still the light that shines on me, Shines until the morrow – Let it be!

Я слушал, и мне казалось, что в синем-синем небе горит, кроме солнца, еще и звезда, и наш самолет летит прямо к ней, на Вифлеем.

И все же… все же… Как мог всемилостивый господь допустить творение этих ущербных миров? Ведь если есть где-то ветки истории, разошедшиеся в районе 1900-х годов, то есть, наверное, и другие развилки. Тогда где они – или следует говорить «когда»? Миры, где не было Петра Великого? Никоновского раскола? Великой Схизмы? Падения Рима? Или – страшно подумать – миры, где сын божий не спустился на землю?

Простирается ли твоя благодать и на эти миры, господи? Я не прошу ответа. Я буду верить, что это так.

В эти последние секунды песни я понял вдруг, как должен переводиться ее рефрен.

– Да пребудет! – прошептал я и добавил мысленно от себя: – Вовеки Россия!

Музыка стихла, и остался только ровный гул моторов. Мы летели домой.

Эпилог

Околоземная орбита, 24 июня 1989 года, суббота. Анджей Заброцкий

Я попытался подбородком поправить патрубок с изотоником и выругался сквозь зубы – ничего не получилось. Господи боже на небеси, как хочется пива! Хотя что значит – на небеси? А где я сам? Эй, Янусь, слышишь, я тоже лечу, выше, чем тебе хотя бы снилось!

Я старался все время держаться так, чтобы голубая громада Земли оказывалась внизу, в смысле у меня под ногами. Иначе начинало мерещиться, что я падаю. Вот же как интересно человек устроен – висишь на орбите, как Магометов гроб, не падая, и все равно под ложечкой посасывает. Хорошо еще, что только посасывает. Моего дублера так и не смогли приучить к невесомости. Его все время тошнило, а на орбитальной станции это чревато осложнениями.

И вот теперь я лечу в нескольких сотнях верст над Землей, а рядом парит в пространстве черная снизу и огненно-белая сверху глыба, на которой выросли на удивление изящные цветы-антенны. Если бы поверхность планеты под ногами не проворачивалась медленно-медленно, можно было б подумать, что нас – то есть меня на «троне» и спутник – замуровало в хрустале.

Я поманипулировал гироскопами, и «трон» закрутился, меняя ориентацию. Хватит и того, что меня незаметно вывели на орбиту британского орбитального фотографа. Маневр приближения мне предстояло выполнять самому, вручную, без помощи вычислителей, сохраняя полное радиомолчание, чтобы господа лимонники, не приведи господи, не отвлеклись.

По другую сторону земного шара в этот момент второй такой же сателлит проворно разбирали на части наши ребята из космической охраны. Крепкие ребята, к невесомости привычные. Нет, чтобы им поручить мое дело! Так ведь нельзя. В дела военной контрразведки всяким там пехотинцам, пусть даже космическим, лезть не след.

Всего сателлитов было шесть, но опыт предполагалось произвести на одном. Эти маленькие шедевры техники теоретически нельзя было подчинить вражьей воле. Что бы ни случилось, они будут продолжать фотосъемку и отсылать кодированные по Гастингсу (то есть недешифруемые в принципе) снимки в штаб британской армии. Их можно было только взорвать, но каждый сбитый английский сателлит вызывал уничтожение одного нашего. В российском Генштабе считали, что игра свеч не стоит и наличие свежей информации о противнике стоит того, чтобы этот самый противник и твои передвижения мог отслеживать не менее оперативно. И так было, пока какая-то ученая шишка не проявила инициативу.

А в результате меня полгода натаскивали управлению этим самым «троном» – креслом с ракетными двигателями и гироскопами, чтобы я мог, пользуясь дипломатической суматохой, незаметно приблизиться к сателлиту и…

Магнитная защелка намертво впилась в стальной корпус фотографа. Недодумали господа британцы. К титану так просто не присосешься. Я запустил лебедку на сматывание и скосил взгляд на часы, пристроенные для удобства на внутреннюю сторону шлема. Осталось мне полчаса на все про все.

В невесомости нельзя торопиться. Забыв про это правило, а как не забыть, когда секунды прыгают под самым носом? – я попытался дотянуться до спутника прежде, чем основные защелки соединят мой «трон» с его обшивкой. Ничего, конечно, не получилось, зато у меня ушло еще две минуты на гашение углового момента. Поспешишь – людей насмешишь.

Остальное было уже делом техники. Главное – не запутаться в страховочном фале. Я залез внутрь корпуса, пользуясь ремонтным люком, аккуратно извлек твердотельный блок, поблескивающий контактами, в бледном свете фонарика отыскал нужное соединение, примерился и одним движением разорвал контакт. Уф! Слава богу, вакуум не заварил разъема. Потом вставил блок между разъемами и снова подключил. Посмотрел на часы. Как раз вовремя. Мы пролетали над Центральной Африкой, где вряд ли найдется хоть что-то интересное для Интеллидженс сервис. Соответственно, и секундный перерыв в передаче может пройти незамеченным. А даже если и не пройдет – все будет списано на переключения ретрансляторов.

Теперь самое веселое. Вывести провода наружу, подключить неуклюжий блок питания (еще бы не неуклюжий – на Земле я бы его не поднял) и антенну. Вот и все.

Разумеется, если бы не безвестные разведчики, добывшие схемы этого спутника, ничего бы у нас не вышло. Вместо того чтобы мучиться над дешифровкой алгоритма Гастингса, контрразведка послала некоего капитана Заброцкого поместить между камерой и передатчиком прерыватель с обратной связью. Теперь мы сможем не только прервать при необходимости поток сведений от фотографа, но и передавать дезинформацию по тому же каналу.

Я в последний раз полюбовался на дело рук своих, потом неуклюже забрался на «трон» и отключил магниты.

Санкт-Петербург, 22 сентября 1989 года, суббота. Сергей Щербаков

Это было не совсем обычное награждение. Если бы хоть одна разведка враждебных держав знала, что творится сейчас в одном из залов малого Ораниенбаумского дворца, то мои сослуживцы еще долго выгребали бы из всех щелей адские машинки, и никакой церемонии, тем более с участием его императорского величества, конечно, не случилось бы. А потому само обилие гостей служило лучшим доказательством безупречной работы Третьего управления.

– Сергей Александрович! – Быстрым, летящим шагом ко мне подошел Федор Малиновский-Россель. Граф Малиновский-Россель. – Как я рад видеть вас здесь!

– Благодарю, ваше сиятельство, – учтиво ответил я. – Позвольте представить вам мою супругу, Елизавету Карловну. Эльза – граф Малиновский-Россель.

– Знакомство с вами – большая честь для меня, – прошептала Эльза, страшно смущаясь и опуская взгляд. Меня это не удивило – граф выглядел как воплощение аристократического шика, и, не зная истории его семейства, никто не догадался бы, что титулом своим этот лощеный придворный обязан подвигам отца – покорителя Индии и родословной своей похвалиться не может. Кстати же, и образ франта и эстета был весьма обманчив, хотя культивировал его граф Малиновский с превеликим тщанием.

Анджея я увидел сразу, как только он вошел в зал. По правде сказать, это было не так уж и сложно – Анджей вошел под руку с супругой, и я, как, впрочем, и большинство присутствующих, сначала увидел именно ее.

Госпожа Екатерина Заброцкая – я по старой памяти по-прежнему называл ее Кейт, хотя в последние годы мне, по долгу службы, все чаще приходилось слышать о Екатерине Стервозной – выглядела действительно великолепно, эффектно выделяясь в своем простом черно-белом платье на фоне увешанных бриллиантами светских дам. В отличие от нее, Андрей, в скромном штатском костюме с одиноко поблескивающим «Владимиром», совершенно терялся среди придворных франтов.

– Андрей, какими судьбами!

Мы обнялись крепко, как старые друзья. Встречаться нам приходилось слишком редко – служба зовет. Андрей, как мне говорили, безвылазно сидел на якобинском космодроме, меня же носило по окраинам империи. Во всяком случае, когда мы виделись в последний раз, ордена у него еще не было. Иначе мой импульсивный друг беспременно бы похвастался.

– Откуда такое украшение? Этим заработали?

– Чем? – Андрей проследил мой взгляд, коснулся рукой белой полоски шрама. – Нет, за это меня ничем не наградили, если не считать малярии, но ее я подхватил сам. А орден… у-у, какое секретное дело.

Я понимающе кивнул.

– Но вам все равно расскажу, – ободрил меня Заброцкий. – Меня после той истории даже в чине повысили сверх выслуги. Я долго радовался. Целых два дня. Пока Кейт не повысили, уже по ее линии. Теперь опять не знаем, кто кому первым должен честь отдавать. Пойдемте. Вижу, там ваша жена стоит.

Кейт снисходительно улыбнулась. Годы и рождение ребенка ничуть не изменили ее.

Мы вчетвером как раз перешли к обсуждению последних событий в Маниле, когда к нам быстрым шагом подошел тип во фраке официанта и с выправкой службиста.

– Господа Щербаков и Заброцкий? – осведомился он. – Вас просят.

Мы переглянулись.

– Кто, простите, просит? – осведомился я.

Если какой-нибудь мелкой сошке приспичило вызвать нас обоих, могла бы подождать конца бала. А еще лучше – завтрашнего дня.

– Совершенно секретно, – приглушенно проговорил охранник.

– Извините, дамы… – развел руками Андрей. – Служба.

– Иди уж, – отмахнулась от него Кейт, как от мухи, одарив на прощание влюбленным взглядом. – Прохиндей.

И где она нахваталась таких слов? Лиза вот – прямо покраснела.

За дверями нас ждал незнакомый человек. Судя по петлицам, майор жандармерии, но это мало что значит – в целях безопасности наши люди могут одеть любой мундир.

– Господа Щербаков и Заброцкий? – переспросил он без нужды.

Мы слитно кивнули.

– Жандармерии майор Дмитрий Лукич Колышев, – представился незнакомец. – Поверьте, я не стал бы отрывать вас от празднества, но дело не терпит отлагательств.

– Тогда давайте к делу, – недружелюбно поторопил его ретивый Заброцкий.

– Мы не стали бы обращаться к вам, если б у нас был выбор, – попытался оправдаться Колышев.

У меня зародилось нехорошее предчувствие. Я попытался его подавить.

– Но вы единственные, – продолжал майор, – кто обладает достаточным опытом и в то же время посвящен в обстоятельства одного дела десятилетней давности…

Подозрение извернулось и с треском огрело меня по голове.

– Вы имеете в виду Арлингтонское дело? – уточнил Андрей.

Колышев кивнул.

– У нас проблемы, – сообщил он.

– Это мы уже поняли, – вздохнул я.

– Очень серьезные, – добавил Колышев. – А главное – решать их надо немедленно. И нам очень нужна ваша помощь.

Мы с Андреем переглянулись.

– Хорошо, Дмитрий Лукич, – вымолвил я тяжело. – После бала мы в вашем полном распоряжении.

Хотел, называется, отдохнуть с Лизой и детьми. Я уже собрался развернуться и уйти, когда сообразил, что Колышев все еще пристально смотрит на меня.

– Немедленно, – признался он совсем тихо, – это значит прямо сейчас.

Мы с Андреем снова переглянулись.

– Так плохо? – поинтересовался мой товарищ. Колышев просто кивнул.

– Господи, – вздохнул я, – что же я жене скажу?

– Господи, – простонал Андрей, – что мне жена скажет!

– Машина ждет – напомнил майор. – Можете отказаться, но…

Мы переглянулись в третий раз.

– Знаете, майор, – шелковым голосом проговорил я, – мы согласны. Только вам придется объясниться с нашими супругами. – Я приоткрыл дверь. – Вон они стоят, у колонны. А мы пока пойдем к машине.

Сбегая по лестнице, Андрей от избытка чувств запел «Егерский марш». А я тихонько мурлыкал про себя «Да пребудет».

Оглавление

Глава 1

  Рига, 18 сентября (нового стиля) . 1979 года, вторник. . Анджей Заброцкий

  Двинск, 18 сентября 1979 года, вторник. . Сергей Щербаков

  Федеральная территория Аляска, . 14 марта 1975 года, пятница. . Сергей Щербаков

  Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. . Анджей Заброцкий

  Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. . Сергей Щербаков

  Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. . Анджей Заброцкий

Глава 2

  Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. . Сергей Щербаков

  Дальний (Далянь), 19 июля 1978 года, среда. . Сергей Щербаков

  Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. . Анджей Заброцкий

  Тайга, 24 версты от города Тетюхе . Уссурийской губернии, 27 июня 1969 года, пятница.

  Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. . Сергей Щербаков

Глава 3

  Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. . Сергей Щербаков

  Рига, 18 сентября 1979 года, вторник. . Анджей Заброцкий

Глава 4

  Рига, 19 сентября 1979 года, среда. . Сергей Щербаков

  Рига, 19 сентября 1979 года, среда. . Анджей Заброцкий

  Лодзь, 3 октября 1978 года, вторник. . Анджей Заброцкий

  Рига, 19 сентября 1979 года, среда. . Сергей Щербаков

Глава 5

  Рига, 19 сентября 1979 года, среда. . Сергей Щербаков

  Рига, 20 сентября 1979 года, четверг. . Сергей Щербаков

  Рига, 20 сентября 1979 года, четверг. . Анджей Заброцкий

Глава 6

  Рига, 20 сентября 1979 года, четверг. . Сергей Щербаков

  На окраине Тон-Джанкшна, федеральная территория Аляска, . 14 марта 1975 года, пятница. . Сергей Щербаков

  Рига, 20 сентября 1979 года, четверг. . Анджей Заброцкий

Глава 7

  Рига, 20 сентября 1979 года, четверг. . Сергей Щербаков

  Рига, 20 сентября 1979 года, четверг. . Анджей Заброцкий

  Рига, 21 сентября 1979 года, пятница. . Сергей Щербаков

  Рига, 21 сентября 1979 года, пятница. . Анджей Заброцкий

  Рига, 21 сентября 1979 года, пятница. . Сергей Щербаков

Глава 8

  Рига, 21 сентября 1979 года, пятница. . Анджей Заброцкий

  Рига, 21 сентября 1979 года, пятница. . Сергей Щербаков

  Рига, 22 сентября 1979 года, суббота. . Анджей Заброцкий

  Рига, 22 сентября 1979 года, суббота. . Сергей Щербаков

Глава 9

  Рига, 22 сентября 1979 года, суббота. . Сергей Щербаков

  Рига, 22 сентября 1979 года, суббота. . Анджей Заброцкий

  Маньчжурия, окрестности российской военной базы «Белинка», . 13 марта 1975 года, четверг. . Анджей Заброцкий

  Тракт Рига-Митава-Вильно, . 22 сентября 1979 года, суббота. . Анджей Заброцкий

  Над Беринговым морем и Аляской, . 14 марта 1975 года, пятница. . Ян Заброцкий

Глава 10

  В окрестностях Тон-Джанкшна, федеральная территория Аляска, . 14 марта 1975 года, пятница. . Ян Заброцкий

  Штаб Виленского военного округа под городом Вильно, . 22 сентября 1979 года, суббота. . Анджей Заброцкий

  Город Вильно и окрестности, . 22 сентября 1979 года, суббота. . Сергей Щербаков

  Вильно – Рига, . 22 сентября 1979 года, суббота. . Анджей Заброцкий.

Глава 11

  Рига, 23 сентября 1979 года, воскресенье. . Сергей Щербаков

  Вашингтон, федеральный округ Колумбия, . 15 июля 1978 года, суббота. . Кейтлин Тернер

  Рига, 23 сентября 1979 года, воскресенье. . Сергей Щербаков

  Рига, 23 сентября 1979 года, воскресенье. . Анджей Заброцкий

Глава 12

  Санкт-Петербург, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Александр фон дер Бакен

  Рига, 24 сентября 1979 года, понедельник. . Анджей Заброцкий

  В военно-транспортном самолете, . Двинск-Санкт-Петербург, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Сергей Щербаков

  Кабинет начальника отдела предотвращения подрывной деятельности, заместителя главы Управления политической благонадежности Александра фон дер Бакена, Санкт-Петербург, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Анджей Заброцкий

  Воздушный порт Царское Село, Санкт-Петербург, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Анджей Заброцкий

  Воздушный порт Царское Село, Санкт-Петербург, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Сергей Щербаков

  Самолет компании «РВТ», рейс 478 . Санкт-Петербург-Дублин-Вашингтон, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Анджей Заброцкий

Глава 13

  Вашингтон, округ Колумбия, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Кейтлин Тернер

  Вашингтон, округ Колумбия, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Сергей Щербаков

  Вашингтон, округ Колумбия, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Анджей Заброцкий

  Вашингтон, округ Колумбия, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Кейтлин Тернер

  Вашингтон, округ Колумбия, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Анджей Заброцкий

Глава 14

  Вашингтон, округ Колумбия, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Сергей Щербаков

  Вашингтон, округ Колумбия, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Анджей Заброцкий

  Вашингтон, округ Колумбия, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Сергей Щербаков

  Вашингтон, округ Колумбия, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Кейтлин Тернер

  Вашингтон, округ Колумбия, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Сергей Щербаков

Глава 15

  Вашингтон, округ Колумбия, . 24 сентября 1979 года, понедельник. . Сергей Щербаков

  Вашингтон, округ Колумбия, . 25 сентября 1979 года, вторник. . Анджей Заброцкий

  Сан-Франциско, штат Калифорния, . 13 марта 1975 года, четверг. . Кейтлин Тернер

  Вашингтон, округ Колумбия, . 25 сентября 1979 года, вторник. . Анджей Заброцкий

Глава 16

  Вашингтон, округ Колумбия, . 25 сентября 1979 года, вторник. . Кейтлин Тернер

  Вашингтон, округ Колумбия, . 25 сентября 1979 года, вторник. . Сергей Щербаков

  Вашингтон, округ Колумбия, . 25 сентября 1979 года, вторник. . Кейтлин Тернер

  Вашингтон, округ Колумбия, . 25 сентября 1979 года, вторник. . Сергей Щербаков

Глава 17

  Вашингтон, округ Колумбия, . 25 сентября 1979 года, вторник. . Кейтлин Тернер

  Вашингтон, округ Колумбия, . 25 сентября 1979 года, вторник. . Сергей Щербаков

  Вашингтон, округ Колумбия, . 26 сентября 1979 года, среда. . Анджей Заброцкий

  Вашингтон, округ Колумбия, . 26 сентября 1979 года, среда. . Кейтлин Тернер

Глава 18

  Вашингтон, округ Колумбия, . 26 сентября 1979 года, среда. . Анджей Заброцкий

  Екатеринбург, . 11 сентября 1978 года, понедельник. . Сергей Щербаков

  Вашингтон, округ Колумбия, . 26 сентября 1979 года, среда. . Сергей Щербаков

  Сан-Франциско, штат Калифорния, . 16 марта 1975 года, воскресенье. . Кейтлин Тернер

Глава 19

  Вашингтон, округ Колумбия, . 26 сентября 1979 года, среда. . Сергей Щербаков

  Вашингтон, округ Колумбия, . 26 сентября 1979 года, среда. . Анджей Заброцкий

  Вашингтон, округ Колумбия, . 26 сентября 1979 года, среда. . Сергей Щербаков

  Вашингтон, округ Колумбия, – Принстон, штат Нью-Джерси, . 27 сентября 1979 года, четверг. . Сергей Щербаков

Глава 20

  Филадельфия – Принстон, штат Нью-Джерси, . 27 сентября 1979 года, четверг. . Анджей Заброцкий

  Лес в 30 километрах западнее Брянска, . 4 сентября 1973 года, вторник. . Анджей Заброцкий

Глава 21

  Принстон, штат Нью-Джерси, . 27 сентября 1979 года, четверг. . Сергей Щербаков

  Вашингтон, округ Колумбия, . 28 сентября 1979 года, пятница. . Сергей Щербаков

  Вашингтон, округ Колумбия, . 28 сентября 1979 года, пятница. . Кейтлин Тернер

  Вашингтон, округ Колумбия, . 8 сентября 1979 года, пятница. . Сергей Щербаков

  Вашингтон, округ Колумбия, . 28 сентября 1979 года, пятница. . Кейтлин Тернер

  Вашингтон, округ Колумбия, . 28 сентября 1979 года, пятница. . Сергей Щербаков

Глава 22

  Вашингтон, округ Колумбия, . 28 сентября 1979 года, пятница. . Анджей Заброцкий

  Вашингтон, округ Колумбия, . 28 сентября 1979 года, пятница. . Сергей Щербаков

Глава 23

  Вашингтон, округ Колумбия, . ночь с 28 на 29 сентября 1979 года, пятница – суббота. . Кейтлин Тернер

  Вашингтон, округ Колумбия, . ночь с 28 на 29 сентября 1979 года, пятница – суббота. . Сергей Щербаков

  Арлингтон, штат Виргиния, . ночь с 28 на 29 сентября 1979 года, пятница – суббота. . Анджей Заброцкий

  Арлингтон, штат Виргиния, . ночь с 28 на 29 сентября 1979 года, пятница – суббота. . Сергей Щербаков

  Арлингтон, штат Виргиния, . ночь с 28 на 29 сентября 1979 года, пятница – суббота. . Анджей Заброцкий

  Арлингтон, штат Виргиния, . ночь с 28 на 29 сентября 1979 года, пятница – суббота. . Сергей Щербаков

Глава 24

  Арлингтон, штат Виргиния, . 29 сентября 1979 года, суббота. . Сергей Щербаков

  Арлингтон, штат Виргиния, . 29 сентября 1979 года, суббота. . Анджей Заброцкий

Глава 25

  Стаффорд, штат Виргиния, . 29 сентября 1979 года, суббота. . Анджей Заброцкий

  Стаффорд и окрестности, штат Виргиния, . 29 сентября 1979 года, суббота. . Сергей Щербаков

  Шоссе 95, участок Стаффорд – Арлингтон, штат Виргиния, . 29 сентября 1979 года, суббота. . Анджей Заброцкий

  Шоссе 95, участок Стаффорд – Арлингтон, штат Виргиния, . 29 сентября 1979 года, суббота. . Кейтлин Тернер

  Арлингтон, штат Виргиния, . 29 сентября 1979 года, суббота. . Сергей Щербаков

  По дороге на Манассас, штат Виргиния, . 29 сентября 1979 года, суббота. . Анджей Заброцкий

Глава 26

  Дорога Лейк-Джексон – Манассас-Парк, штат Виргиния, . 29 сентября 1979 года, суббота . Сергей Щербаков

  Локаст-Дейл, штат Виргиния, . 29 сентября 1979 года, суббота. . Анджей Заброцкий

  В окрестностях Лейк-Джексона, штат Виргиния, . 29 сентября 1979 года, суббота. . Кейтлин Тернер

  В окрестностях Ричмонда, штат Виргиния, . 29 сентября 1979 года, суббота. . Анджей Заброцкий

  В окрестностях Лейк-Джексона, штат Виргиния, . 29 сентября 1979 года, суббота. . Сергей Щербаков

Глава 27

  Близ Лейк-Джексона, штат Виргиния, . 29 сентября 1979 года, суббота. . Кейтлин Тернер

  Федеральная территория Аляска, . 14 марта 1975 года, пятница. . Сергей Щербаков

  В окрестностях Гроверс-Пойнт, штат Виргиния, . ночь с 29 на 30 сентября 1979 года, суббота – воскресенье. . Анджей Заброцкий

  Дорога Манассас-Арлингтон, . 30 сентября 1979 года, воскресенье… . Сергей Щербаков

Глава 28

  Арлингтонское мемориальное кладбище, . 30 сентября 1979 года, воскресенье, 11.48. . Кейтлин Тернер

  Там же, 11.49. . Анджей Заброцкий

  Там же, 11.51, . Сергей Щербаков

  Там же, 11.52. . Анджей Заброцкий

  Там же, 11, 54. . Кейтлин Тернер

  Там же, 11.55. . Сергей Щербаков

  Там же, 11, 57, . Кейтлин Тернер

  Там же, 11.59. . Анджей Заброцкий

  12.00. Кейтлин Тернер

  12.00. Сергей Щербаков

  12.01. Анджей Заброцкий

  12.07. Кейтлин Тернер

  12.02. Анджей Заброцкий

  12.02. Кейтлин Тернер

  12.02. Сергей Щербаков

  12.03. Анджей Заброцкий

  12.04, Сергей Щербаков

  Арлингтонское мемориальное кладбище, . 30 сентября 1979 года, воскресенье . Анджей Заброцкий

  Вашингтон, округ Колумбия, . 30 октября 1979 года, воскресенье. . Сергей Щербаков

  Вашингтон, округ Колумбия. . 30 сентября 1979 года, воскресенье. . Анджей Заброцкий

  Вашингтон, округ Колумбия и воздушное пространство над ним, . 30 сентября 1979 года, воскресенье. . Сергей Щербаков

Эпилог

  Околоземная орбита, . 24 июня 1989 года, суббота. . Анджей Заброцкий

  Санкт-Петербург, . 22 сентября 1989 года, суббота. . Сергей Щербаков

Реклама на сайте