«Месяц Седых трав»

Андрей Посняков Месяц Седых трав

Глава 1 Оргон-Чуулсу Май – июль 1939 г. Халкин-Гол

Еще немного, еще чуть-чуть,

Последний бой, он трудный самый.

М. Ножкин. Последний бой

Ну, вот они. Ага, идут, черти узкоглазые. Самураи, мхх…

Дубов поудобнее примостил винтовку, скосив глаза на старшину Старогуба, кивнул на пулемет. Может, мол, с него долбануть?

Старшина скорбно поджал губы – рано, не остыл еще кожух, а охладить нечем – вода во флягах кончилась. Дубов и сам это знал, просто так кивнул – больно уж захотелось врезать хорошей такой очередью по желтолицым япошкам…

А те напирали, помаленьку обходя замаскированное средь замшелых камней пулеметное гнездо. Хорошо расположились братишки-монголы, удобно. Да только не помогло – вон, лежат, бедолаги… Одна граната. И как успел самурай подобраться?! Ведь видел же на сопке наших, знал, знал, что не уйти. Смертник… Видать, сильно достал японцев монгольский пулеметный расчет.

А японцы шли… уже даже почти не маскируясь, нагло так… Черти!

Старшина осторожно дотронулся до плеча Дубова – вот теперь пора! Иван, как учили, совместил целик с мушкой… А близко, близко уже подошли, гады! Видно даже, как злобно блестят глаза, и желтые матерчатые звездочки на красных петлицах, на воротнике хэбэшки, тоже хорошо видать. Две звездочки – итто-хе – рядовой первого класса. Опытный… Видать, немало наших поубивал…

Мысленно – очень быстро – соединив невидимой линией целик, мушку и перекрестье ремней на груди японского солдата, Дубов, стараясь, чтобы воображаемая линия не разорвалась, осторожно потянул спусковой крючок…

Винтовка дернулась, выстрел прозвучал неожиданно – важное условие необходимой меткости. Японец резко остановился, словно бы наткнувшись на внезапно возникшую преграду, выронил на каменистую землю винтовку и, нелепо взмахнув руками, завалился на спину.

Есть!

Иван тут же принялся выцеливать второго. Рядом стрелял старшина Старогуб, позади, с сопки, тоже послышались выстрелы. Наши…

Небольшую, не успевшую уйти к своим группу японцев быстро взяли в клещи. Самураи огрызались, но ясно уже было – обречены. Теперь главное – успеть отойти обратно за реку. Как бы японцы не разбомбили переправу…

Вжик!

Дубов едва успел втянуть голову – машинально, словно каким-то невозможным чудом заметив летящую в него пулю. Обошлось! Однако, пристрелялись, сволочи.

Иван быстро откатился за пулемет, пристроил винтовку. И снова – хладнокровно: целик – мушка – гнусная самурайская рожа! Плавно потянуть спусковой крючок… Выстрел… Есть! Еще один!

Позади, на сопке, вдруг послышался клич:

– Ур-а-ааа!!!

Наши поднимались в атаку…

Значит, все, улыбнулся Иван. Значит, скоро конец. Хороший бой был. Жаль только монголов… А денек, денек-то какой! Солнышко и синее-пресинее небо. И как же хорошо он начинался, спокойно так, мирно…

Да уж, утро двадцать восьмого мая 1939 года выдалось солнечным, ясным. Воздух был прозрачен и чист, а небо – синее и высокое, чем-то напоминавшее родное, русское небо в жаркий июльский полдень.

Красноармеец Иван Дубов, рядовой 3-й роты 149 стрелкового полка, выбрался из землянки – даже, скорей, просто ямы – и тоскливо посмотрел в сторону уныло стоявшей неподалеку полевой кухни. Нет, не дымилась, так ведь и не привезли вчера дрова. Ну, может, сегодня…

– Что, парень, не спится? – К Ивану подошел сержант Бибиков, пулеметчик, бывалый боец. Улыбнулся, вытащил из кармана кисет с махоркою, протянул Дубову. – Будешь?

– Спасибо, товарищ сержант.

Присели здесь же, у чахлого кустика…

Сидели молча. Курили. Думали.

Сержант Бибиков был здоровенный парняга с вечно угрюмым, словно высеченным из камня лицом, впрочем частенько озарявшимся задорной улыбкой – и в такие минуты Бибиков становился сам на себя не похожим. Иван, конечно, тоже слабаком не был, потому и просился в пулеметчики, пока во второй номер – слабаков вторыми номерами не ставят, ну-ка, потаскай на горбу тяжелую станину на марше! – но все ж выглядел не так, как Бибиков, а, так сказать, поизящнее. Потоньше был, да и годками помладше – недавно исполнилось девятнадцать. Призвали в пехоту-матушку да отправили помогать братской Монголии отражать атаки японских милитаристов. Тот же Бибиков как впервые увидел Дубова, так аж присел от смеха: ну, сказал, ты, Ваньша, – чистый монгол. И ведь угадал, едрена корень! Монгол – такую кличку Ивану Дубову дали с детства. Нет, он вообще-то был блондин, с этаким уклоном в некую рыжину, да и скулы не слишком выпирали, но вот глаза… Не то чтобы узкие, скорее – миндалевидные, вытянутые к вискам, и такого непонятного серовато-желто-зеленого цвета. Монгольские – как говорили все. Из-за этого прозвища-то Иван, пока еще был мелким, набил себе немало шишек, без раздумий бросаясь в драку с заведомо более сильными парнями. Получал, конечно, но не сдавался, кидался на обидчика, пока мог, пока не сбивали с ног – и так постепенно завоевал уважение у всех ребят маленького городка, в котором проживал с матерью Ниной Петровной и старшей сестрой Лизаветой. Отца не было – погиб в Гражданскую, на Перекопе, когда в рядах конармии Буденного гнал беляков в Крыму. Отцом Иван очень гордился, при случае доставал доставшуюся по наследству буденовку и всем ребятам рассказывал, какой лихой кавалерист был геройски погибший отец. И сам мечтал стать кавалеристом… да вот судьба в лице военного комиссара области распорядилась иначе, и призывник Иван Дубов был зачислен в пехоту. Служил достойно, и там, на Родине, и здесь, в братской Монголии.

– Гиблые места, – выпустив дым, посетовал Бибиков. – Дров даже – и тех нет, за семьсот верст привозить приходится… Не говоря уже о чем другом.

Да уж, критиковать командование было за что: связи нет, снабжение – черт-те как, жили в ямах, даже карт нормальных – и тех не хватало. Бывали случаи, что присланные из Союза части теряли ориентацию и по несколько дней блуждали в степи. Комдива Фекленко, конечно, в открытую не ругали, но…

Иван на всякий случай ушел от скользкой темы:

– Как думаете, товарищ сержант, нападут самураи?

Бибиков усмехнулся, протер рукавом сержантские треугольники на малиново-красных петлицах:

– Конечно, нападут, товарищ боец, тут и думать нечего! Иначе б с чего мы здесь?

Оба помолчали, любуясь тем, как на востоке, за рядами зеленовато-бурых сопок, поднималось желтое знойное солнце.

Дубов прислушался:

– Кажется, гудит что-то!

– В голове у тебя гудит, – усмехнулся сержант. И тут же насторожился. – Хотя… И в самом деле – гудит.

Он посмотрел в небо. Иван тоже поднял глаза – да, с запада приближались стремительные серебристые точки… быстро превратившиеся в самолеты!

– Бомбардировщики, – уважительно произнес Бибиков. – Эсбэшки.

– А вон и истребители, – Иван поддакнул. – «Чайки».

Сержант присмотрелся:

– Не, не «Чайки». «Ишачки» – И-15. У «Чайки» крылья другие, да и колеса убираются.

– Не колеса, товарищ сержант, – шасси, – осторожно поправил Дубов. – Да, это точно не «Чайки»…

– Самураев бомбить полетели… – Бибиков потянулся.

– Бомбить? Бомбить?!

Ивана вдруг словно ожгло, и он поспешил поделиться своими предположениями со старшим по званию, более опытным человеком.

– Да не могут они просто так, ни с того ни с сего, японцев бомбить полететь! – волнуясь, быстро заговорил Дубов. – Нас же на каждой политинформации о провокациях предупреждают… А раз сейчас летят, значит… значит…

Тут и Бибиков дернулся, даже самокрутку выронил:

– Хочешь сказать – самураи в атаку поперли?!

Иван сглотнул слюну:

– Думаю, так, товарищ сержант…

– Что же наши-то…

– Так связь-то, сами знаете какая… Хотя, может, после подъема что скажут…

И тут же трубачи проиграли подъем, и все пустое пространство меж сопками начало заполняться народом. На ходу одергивая гимнастерки, красноармейцы выпрыгивали из ям и немногочисленных – в основном, конечно, для офицеров – палаток.

– Первый взво-о-д… Стройся!

– Второй – становись!

– Третий…

Не прошло и пары минут, как выстроилась вся рота. На зарядку, как и всегда. Впрочем, кажется, нет… Иван углядел у командирской палатки запыленную «эмку» командира полка. Ничего себе, какое начальство пожаловало! И – с утра. Значит, и в самом деле что-то затеялось.

– Товарищи бойцы! – после положенных по уставу приветствий обратился к красноармейцам комполка Иван Михайлович Ремезов – плотный, не старый еще мужчина в ладно сидевшей на нем гимнастерке с прямоугольниками в красных петлицах. – Только что сообщили по рации – японцы начали наступление и сейчас пытаются форсировать реку Халхин-Гол. Выступаем на помощь, товарищи бойцы…

Ну и дальше. Про то, что враг будет непременно разбит и самураи получат достойный отпор.

Надо отдать должное, говорил комполка недолго и, сообщив о японском наступлении, приказал готовиться к походу. От расположения полка, стоявшего неподалеку от монгольского городка Тамсаг-Булак, до Халкин-Гола было километров сто, а то и все сто двадцать. Учитывая почти полное отсутствие дорог – часов пять-шесть ходу. Это если на грузовике, а не пехом.

Подумав, командование решило осуществить переброску полка по частям – кому повезет, на «полуторках», а остальные – пешком. Те, кто на грузовиках, естественно, должны будут вступить в бой первыми… Наконец-то!

Поправив на плече винтовку, Дубов подбежал к руководившему погрузкой старшине Старогубу – усатому крепышу-украинцу, кажется, из Запорожья.

– Разрешите, товарищ старшина?

– Где твой взвод?

– Вот… уже все готовы…

– Сержант! Загружайтесь!

Перевалившись через низкий борт, Иван в числе других уселся на жесткую скамью. Чихнув, заурчал мотор. Поехали. Позади, в туче желтой пыли, маячили очертания других машин. Пахло бензином, перегретым ружейным маслом и потом, на зубах противно скрипел мелкий песок. По обеим сторонам дороги – если это можно было назвать дорогой – тянулись песчаные барханы и невысокие унылые сопки. В серой пыли светилось желтое жаркое солнце.

Ехали долго, временами останавливаясь, чтобы дать отдых машинам и людям. Примерно часа через четыре впереди уже стали хорошо слышны гулкие разрывы бомб и снарядов, а еще через часа полтора за сопками показалась река. Не широкая и не особенно узкая – метров сто, с понтонным мостом – переправой, к удивлению многих – целой, видать, плоховато бомбили японцы. Тут и там виднелись воронки, дымясь, горела трава. Звучали одиночные выстрелы. Похоже, уже успели отогнать самураев.

– Ремезовцы? – выскочил из окопа невысокого роста лейтенант с черными петлицами. – Пехота? Ну, наконец-то! А то у нас тут одни танки, да еще саперы… Вот, кстати, им сейчас и поможете! Давайте-ка через мост – да на тот берег, что-то долго не возвращаются наши.

Почему они поехали через мост, не дожидаясь приказа своего командира, – Дубов и много лет спустя не мог бы сказать. Наверное, уж слишком силен был порыв, да и где находилось командование – здесь ли, у Халкин-Гола, или осталось в Тамсаг-Булаке, – никто тогда не знал. Неразбериха, потеря ориентации, плохое качество связи. Через шесть дней приедет Жуков – и тогда установится жесткий, даже жестокий порядок, а вот сейчас…

– Едем! – Старшина Старогуб махнул танкисту рукой. – Ты бы нам дал человечка, показывать…

– Да что там показывать – после моста налево, и шуруйте себе! Главное, дождитесь, чтоб самолетов не было.

Мост покачивался, но все же проехали удачно – лишь у того берега вылетел, откуда ни возьмись, «японец», да и тот, завидев наши истребители, быстро рванул прочь. Правда, одну очередь все ж таки дать успел, сволочь. Как раз по второй машине. Не взорвались, нет, но двух человек потеряли…

Иван чувствовал, как в душе нарастает азарт. Вокруг чадило и пахло пороховой гарью. Возле самой воды, понуро опустив короткий ствол пушки, догорал подбитый японский танк. У левой гусеницы, вытаращив узкие глаза, лежал убитый японский танкист, сжимая мертвой рукой короткий самурайский меч – вакидзаси.

Дубов, поглядев, скривился – тоже еще, меченосцы херовы!

Проехав вдоль реки километра два, полуторка остановилась – как предупреждал танкист, дальше следовало идти пешком и со всей осторожностью. То тут, то там постреливали – в том числе прямо за ближайшей сопкой. Туда и пошли, по команде старшины растянувшись короткой цепью.

Воронки, серовато-зеленая трава, тусклое, в черному дыму, небо. В небе слышен гул самолетов. А вот здесь, рядом, за сопкой – пулеметная очередь.

– Вон они, – обернувшись, тихо сказал старшина. – Там, за камнями.

Он показал рукою на нагромождение серых булыжников на крутом склоне сопки.

– Зайдем сверху и закидаем гранатами.

Так и сделали – миг: и старшина с Дубовым и еще одним пареньком-красноармейцем уже были на вершине холма. Осторожно проползли по склону, вытащили гранаты…

– Кидать по моей команде, – шепотом приказал Старогуб.

И тут вновь застучал пулемет – резко и неожиданно близко.

– Ничего, ничего… – старшина ухмыльнулся, ухватившись за гранатную чеку. – Достреляетесь сейчас, господа самураи…

– Стойте, товарищ старшина! – неожиданно возразил Дубов. – Это ж наш пулемет, «Максим»! Японские трещотки как работают? Как швейные машинки – тра-та-та… А «Максим» – утробно так, тяжко – тах-тах-тах – словно пестом белье на реке бьют.

– А ведь и правильно! – Старогуб согласно кивнул. – Отставить гранаты! Ну, а коли ты такой умный, давай проверь – кто там?

Иван осторожно – как учили – подполз к самому краю обрыва, крикнул:

– Эй, вы кто там?

И поспешно вжался в землю, в любой момент ожидая очереди.

Нет, очереди не последовало.

– Мы-то свои, а вот вы кто? – с акцентом спросили из-за камней.

– Пехота мы! – обрадованно выкрикнул Дубов. – Сто сорок девятый стрелковый полк! А вы?

– Кавалерия.

– Ну что там? – Старшина Старогуб подполз ближе.

– Свои, монголы.

– Товарищи, вы наших саперов не видели?

– Там они. Стреляют – слышите? Мы их прикрываем. Хорошо, что вы подошли. Давайте к нам.

Все трое пехотинцев проворно спустились вниз, к камням. Снова застучал пулемет, поливая очередью видневшихся на склоне соседней сопки японцев. Ух, и много же их там было! Прямо кишмя кишели!

Второй номер расчета – невысокий молодой монгол – оторвался от пулеметных лент, оглянулся и махнул рукой:

– Вон там они, саперы, в лощинке! Воды не найдется, товарищи? А то кожух уже вот-вот закипит.

Иван без слов отцепил от пояса флягу.

Осторожно – чтоб не обжечься паром – залили воду в кожух ствола. И вовремя – японцы как раз рванули к лощине. Сухо затрещали выстрелы.

Дубов, как и все, сдернул с плеча винтовку, прицелился, ловя на мушку приземистую фигуру самурая… Кажется, офицер… Ну да – вон как мечом машет, видать, подгоняет своих…

На миг задержав дыханье, Иван плавно потянул спусковой крючок…

Ба-бах!

Своего выстрела он почему-то не услышал, наверное, от волнения. Лишь увидел, как, резко споткнувшись, упал в траву подстреленный самурай. Первый человек, убитый на этой войне Дубовым. Впрочем, человеком сейчас японец не воспринимался – враг, а скорее – просто мишень. Все они вражины – ишь, черти косоглазые, позарились на чужую землю! Вот и получайте…

Иван с ухмылкой передернул затвор…

Японцев тогда отогнали, с потерями, но отогнали. А потом в командование вступил Жуков, с ходу бросив на обнаглевших самураев танковые части безо всего прикрытия отставшей пехоты. И снова японцы вынуждены были отступить! Но не унимались, перли вновь и вновь, словно стадо упрямых баранов. Самураи треклятые!

Пришлось закопаться в землю возле самой реки. И Дубов уже был пулеметчиком…

Пара юрких истребителей, внезапно вынырнув из-за облаков, обдала окоп свинцовым дождем – очередью тяжелых пулеметов.

– Японцы! – пронеслось по траншеям, и вместо того чтобы прятаться, бойцы высовывали головы, до боли в глазах всматриваясь в синеватую дымку за рекой Халкин-Гол. Неужто японцы снова решились пойти в атаку? А похоже, что так!

Японские истребители, зеленовато-желтые, с красными кругами на крыльях и не убирающимися в полете шасси, лихо развернулись и пошли на второй круг. Клонившееся к закату желтое солнце отражалось в их крутящихся пропеллерах нестерпимым блеском. И снова очередь, и тяжелые пули взрыли землю перед самым носом Ивана.

– Пригнись! – пронеслась по траншеям команда, наверное, несколько запоздалая.

Где-то слева загрохотала зенитка, оставляя в бледно-синем небе грязно-белые облачка разрывов. Истребители, словно шершни под коровьим хвостом, еще раз огрызнувшись, поспешно подались прочь. Нет, не зенитки они испугались…

– Наши! – услыхав знакомый гул, выкрикнул старшина. – «Ишачки»! Ну, сейчас они им покажут.

Иван оглянулся и с радостью увидел, как из-за горизонта, на небольшой высоте – почти прижавшись к сопкам, – вылетело краснозвездное звено И 15… Нет! Не И-15 и не «Чайки» – те были этажерки-бипланы, а эти – юркие зализанные монопланы, И-16, по скорости и вооружению намного превосходившие японские И-97, не говоря уже о «девяносто шестых».

– Ну, задайте гадам, – со смехом кричал Старогуб. – Покажите, где раки зимуют.

Японцы поспешно улепетывали. Нет, один огрызнулся. Развернулся – лихо, ничего не скажешь, – зашел нашим в хвост. Выстрелил… Кажется, мимо… И, наткнувшись на ответный удар, задымил, накренился на левое крыло и, все больше заваливаясь и завывая, врезался в сопку Баин-Цаган.

Взрыв был красив, даже, можно сказать, элегантен – ярко-желтый, с красноватым пламенем и густым черным дымом.

– Ур-ра-а! – пронеслось в окопах, а краснозвездные «ишачки», приветственно помахав крыльями, унеслись дальше.

Иван повернулся к соседу, Бибикову:

– Паш, ты как думаешь, пойдут в атаку япошки?

– Обязательно пойдут, – с уверенностью отозвался сержант. – Может, даже сегодняшней ночью. Днем вряд ли сунутся – им же через реку переправляться нужно, а у нас – авиация. Правда, не так уж ее и много.

– Да уж, пусть попробуют сунуться…

– Отбой воздушной тревоги, – прокатилось в траншее.

Бойцам – естественно, с осторожностью – было разрешено пополнить запасы воды. Иван наполнил флягу, притащил из реки два котелка – для «Максима», заливать в кожух. Хорошая, конечно, машинка станковый пулемет, и бьет отлично – пули кладет ровно, не абы как – но вот, собака, греется, особенно тут, на жаре. Воды, между прочим, мало, несмотря на то что река – вот она, да и озеро Буир-Нур рядом. А попробуй-ка возьми воду, когда на том берегу – японцы. Вот и сейчас ползали за водицей буквально на брюхе по специально вырытым траншеям, а японские пули противно свистели над головою, частенько находя цель.

Услышав приказ явиться за ужином, Иван схватил миски и нырнул в траншею. За линией обороны, у полевой кухни, уже толпился народ – красноармейцы вперемешку с товарищами по оружию – монгольскими кавалеристами Лодонгийна Дандара. Один из монголов – шустроглазый невысокий парнишка по фамилии, кажется, Дарджигийн – а имени Иван не запомнил, – смешно коверкая слова, рассказывал бойцам какую-то страшную историю про разрушенный буддийский монастырь – дацан – и обитающие там привидения. Иван, конечно, как и положено сознательному бойцу-комсомольцу, в подобную антинаучную чушь не верил нисколечко, но послушать остановился – больно уж интересно было.

– И вот, выехал старик Чаргиндойн в степь, что за Баин-Цаганом, – окруженный красноармейцами, негромко говорил Дарджигийн. – И, не слезая с коня, скакал три дня и три ночи, словно гнался за ним древний бог войны Сульдэ. И на исходе третьего дня, съехав с сопки в какой-то большой и глубокий овраг, увидел на дне его старый дацан – уже разрушенный, но вместе с тем – и целый.

– Как это так, Дарджигийн? – удивленно переспросил кто-то из красноармейцев, молодой, белобрысый, со вздернутым сапожком носом. – Так разрушенный был дацан или целый?

– И то, и другое, – ничуть не смущаясь, загадочно пояснил монгол. – Так казалось. И тут понял старик – вот оно, счастье! Он знал – это тот самый дацан из древних легенд, в подвалах которого есть и золото, и серебро, и драгоценные камни, а также красный ханский пояс и волшебная хрустальная чаша Оргон-Чуулсу – чаша счастья.

– Что за чаша такая?

– И спустился старик в подвал, – проигнорировав вопрос, негромко продолжал Дарджигийн. – И нашел и золото, и серебро, и драгоценные камни… И увидел, наконец, хрустальную чашу Оргон-Чуулсу… несчастный старик! Забыл, забыл, что сказано в древних преданиях предгорных кочевий!

– А что в них сказано? – нетерпеливо перебил белобрысый.

На него тут же зашикали:

– Не встревай, дай послушать.

А Дарджигийн, улыбаясь, подождал, пока уляжется шум, и продолжал:

– В древних преданьях сказано, что волшебную чашу стережет юный всадник на белом коне… и кто увидит этого всадника, тот найдет свою смерть.

– И что, этого всадника кто-то видел?

– Да многие видели, – кивнул рассказчик. – Только они после этого долго не жили.

– Сказки, – белобрысый махнул рукой, – поповщина какая-то. Бесовщина.

Монгол замолк, и в наступившей тишине вдруг четко прозвучали шаги. Бойцы обернулись… и разом вскочили, вытягиваясь по стойке смирно:

– Здравия желаем, товарищ комиссар!

– Вольно, вольно, – махнул рукой комиссар батальона, капитан Чешников. Всегда подтянутый и аккуратный, он частенько доставал бойцов мелкими придирками, но в целом пользовался уважением за умение выслушать и мастерство рассказчика.

– Что это у вас тут за собрание? – прищурился капитан. – Комсорга, наконец, выбираете? Что ж – давно пора.

Бойцы скорбно переглянулись – прежний комсорг батальона, младший сержант Пестиков, попал третьего дня под пули японского снайпера, а нового пока так и не выбрали, несмотря на приказ комиссара.

– Можно вопрос, товарищ комиссар? – вдруг вскинулся белобрысый.

– Давай, – присаживаясь, охотно кивнул Чешников.

– Когда разобьем японцев здесь, в Монголии, будем ли освобождать от них Китай?

– Обязательно будем, товарищ красноармеец, – комиссар улыбнулся. – Как и положено в силу пролетарского интернационализма. Только вы, пожалуйста, не думайте, что японцев можно шапками закидать. Сами, наверное, уже убедились – японский солдат храбр и неприхотлив, в бою действует умело, грамотно. В общем – соперник достойный. А дать японцам по зубам – наша самая непосредственная задача, верно, товарищ боец? – Чешников неожиданно посмотрел на Ивана.

– Так точно! – не растерялся тот. – Дадим по зубам, товарищ комиссар. Да так, что мало не покажется.

– А что вы насчет Маньчжурии думаете? – белобрысый никак не унимался.

– Марионеточное японское государство.

– А о новом командующем расскажите! Что он за человек?

– Наш человек, советский, – голос комиссара вдруг стал серьезным. – Жуков Георгий Константинович, принял командование нашими войсками по приказу товарища Сталина. Молод, но уже имеет высокие награды Родины – орден Ленина и орден Красного Знамени. Не сомневаюсь, с таким командиром мы успешно выполним поставленную задачу. А? Как, товарищи красноармейцы, выполним?

– Выполним, товарищ комиссар!

Еще немного послушав комиссара, Иван набрал в обе миски пшенки с вяленым монгольским мясом и нырнул обратно в траншею. Каша была еще горячей и пахла вкусно. Молодцы повара. Вообще, им тут – как, впрочем, и всем – приходилось не сладко. Кругом степь с желтой, выжженной солнцем травой, да голые сопки – в ближайшей округе ни одного деревца. Что и говорить, коли дрова приходилось везти аж черт-те откуда! И все ж командование выкручивалось – кормило бойцов горячей пищей.

А ночью началось!

Сначала за рекой, у японцев, что-то загудело – то ли самолеты, то ли танки, потом, раздирая ночную тьму, вспыхнули прожектора, послышались крики…

– Вон они, вон! Тревога! – пронеслось по траншеям.

Проснувшийся тут же Иван увидал на освещенной яркими прожекторами реке черные лодки японцев и кинулся к пулемету. Послышались выстрелы. С мерзким уханьем задолбила артиллерия! Перешла в наступление группа японских войск под командованием генерала Ясуока. Пролетая над самой головой, с воем рвались снаряды, поднимая фонтаны земляных брызг, кисло запахло порохом и еще чем-то вязковато-сладким, противным. Говорили, что это – запах крови.

«Максим» строчил, практически не умолкая, Иван – уже первый номер пулеметного расчета – не оборачиваясь, лишь махал рукой да кричал – ленту, ленту…

Второй номер – молодой чернявый парень откуда-то из-под Мелитополя – добросовестно подавал ленту, и Дубов снова давил на гашетку, выцеливая на фоне светлеющей реки черные фигурки японцев. Бормотал:

– Вот вам, сволочи, вот, – добавляя иногда еще и ругательства.

И слева, и справа тоже раздавались пулеметные очереди. Вот одна умолкла… И тут японский снаряд разорвался прямо у бруствера!

Иван на миг ослеп, заложило уши… Придя в себя, он бросился к напарнику, лежащему у пулемета ничком. Тряхнул за плечо:

– Паша! Паша!

Ага – шевельнулся.

Ранен.

– Сейчас…

Иван оглянулся – подозвать санитара. Повезло – во-он он, санитар, как раз пробирался по траншее.

И снова к пулемету. Уже и не нужно было выцеливать – японцы лезли из реки под самым носом. Приноравливаясь, Иван повел стволом и выпустил длинную очередь. Пули вспороли воду, часть фигур попадала.

– Получайте! Еще… еще… Еще!

Дубов, кажется, уже физически ощущал, как летят из раскаленного ствола пули, и выкосил уже немало врагов… а они все лезли, лезли… Господи, да сколько же их там?!

Снова загудело небо – клином пошли тяжелые бомбардировщики «Мицубиси» с кроваво-красными кругами на крыльях. От бомбовых разрывов задрожала земля, и Ивану неожиданно стало вдруг страшно, страшно от того, что не видишь смерти, а знаешь, что подбирается она вот так, незаметно, падая из разверзшегося брюха японского бомбера.

Бойцы залегли, пропуская над собой разрывы, часть бомб упала в реку, поражая своих же – отчетливо было видно, как какой-то офицер, взмахнув самурайским мечом, вдруг переломился, упал, выронив оружие в воду.

Между тем светало, и на помощь вылетели наши «ястребки» – И-15-бис и И-153 «Чайки». Бомберы, заворчав, поспешно повернули куда-то к озеру Буир-Нур.

– Ага! – поглядев в небо, радостно воскликнул Дубов. – Улепетываете!

А за рекой уже шумели танки.

Иван вновь приник к пулемету и стрелял, стрелял, стрелял… А японцы все перли, перли, лезли, неудержимо, как тараканы. И не уменьшались в количестве – вот что самое главное!

Ну, получайте, сволочи, добрый зарядец свинца!

В какой-то момент Иван осознал вдруг, что жмет на гашетку зря – кончились патроны, а из кожуха повалил белый пар. Дубов пошарил рукой, пытаясь нащупать новую ленту… А нету!

Японцы вроде бы угомонились, залегли у самой реки, готовясь к решающему броску.

– В атаку! – взлетел вдруг на бруствер окопов какой-то человек в окровавленной гимнастерке, в котором Иван, повернув голову, узнал батальонного комиссара Чешникова. В правой руке Чешников держал пистолет, а левой махал, обернувшись к траншеям:

– Вперед! За Родину! В атаку! Ур-ра-а-а!

И сам бросился первым… и разорвавшийся рядом снаряд швырнул его наземь, и не встал уже больше комиссар, не поднялся, но это уже было неважно – бойцы рванули в атаку.

– Ур-ра-а! – прокатилось над бегущей шеренгой.

Бросив бесполезный пулемет, Иван выскочил тоже, поддаваясь неосознанному порыву быть в этот момент вместе со всеми, нагнулся, подобрал с земли брошенную кем-то (раненым или убитым) трехлинейку… И увидел впереди, прямо перед собой, трех японских солдат…

Желтые лица, узкие глаза, тонкие, сурово сжатые губы. У каждого – винтовка «Арисака» – старинного типа, как и наша мосинская, но от того не менее убойная. Кстати, для япошек – длинноватая, те ведь в основном низкорослые. Вот прицелились… Ага, на ходу… давайте, давайте…

Вспышки выстрелов. Сухие хлопки. И свист пролетевших над головой пуль. Как же, попадете…

Дубов хладнокровно присел за камень. Прицелился. Винтовка дернулась, изрыгнув из ствола смерть…

Ага, есть!

Передернуть затвор. Снова выцелить… Хоть вон того, в очках… Профессор, мля… И чего тебя на войну потянуло? Ну уж, не взыщи…

И снова выстрел. Очкастый японец упал, смешно взмахнув руками…

Теперь перезарядить бы винтовку…

Черт! И откуда он взялся? Этот кривоногий черт с длинным мечом – катаной. Ишь, как вращает глазенками, супонец, верещит чего-то… Нет, не успеть перезарядить – этак и башку оттяпает!

Быстро винтовку в обе руки… Подставить под меч! Ага! Ну и долбанул, зараза, аж искры полетели… Ты лезвие вниз… А мы винтовку… Так… Ага, попятился, самурайская рожа! А глаза не просто злые – хитрые! Меч в правой руке, лезвием к ногам… Видать, ждешь удара слева, штыком…

Ну, жди-жди…

Оп!

Выставив вперед правую ногу, Иван резко перехватил винтовку и что есть силы ударил японца прикладом в скулу. Прикладом, а не штыком! Штыком уже закончил работу. А не лезь на чужую землю!

Быстро огляделся, укрывшись за ближайшим кустом, перезарядил винтовку, выстрелил – на вражьи вспышки… Потом еще…

А слева, из-за сопки Песчаной, уже вылетали всесокрушающей лавой кавалеристы Лодонгийна Дандара.

Этой неожиданной атаки хваленые вояки-японцы не выдержали, отступили, залегли, накапливая силы для очередного броска. В этот момент из-за реки Халкин-Гол снова начала палить артиллерия, со всех сторон повалил черный дым, и казалось, что кругом разверзся ад…

Монгольские конники, напоровшись на плотный пулеметный огонь залегших японцев, повернули назад – увы, уже немногие, а Иван, посмотрев по сторонам, с удивлением обнаружил, что остался один… Где же все-то, черт побери? Наверху, в воздухе послышался быстро приближающийся вой… Ага, понятно… Теперь это не тяжелые двухмоторные «Мицубиси» – самолетики полегче… Пикировщки! Так вот в чем дело! А где же наши истребители, черт побери, где же наши?

Японский самолет, завалившись на левое крыло, уже сорвался в пике и с воем понесся вниз, набирая скорость. Иван поднял голову, и ему показалось, будто он встретился взглядом с японским пилотом. И тот, пронесшись над самой головой, с хохотом сбросил бомбы, помчавшиеся к земле черными быстро растущими точками.

Спасаясь от осколков, Иван бросился в траву, зажимая ладонями уши. Земля содрогнулась… Отряхнувшись, Дубов поднялся… и увидел сверкающие пропеллеры заходящих на боевой разворот пикировщиков… и какого-то одинокого всадника, во весь опор мчащегося к сопкам. Он-то, наверное, успеет…

Всадник взвил коня на дыбы рядом с Дубовым:

– Скорей! Садись.

Не раздумывая, Иван взобрался на конский круп. Рванув рысью, всадник на скаку оглянулся и ободряюще подмигнул. Дубов узнал Дарджигийна. Позади с грохотом рвались бомбы, и, наверное, было безумием нестись вот так по степи, будучи легкой мишенью для любого японского летчика.

– Там лощина, овраг! – Дарджигийн вытянул руку вперед. – Успеем.

И понеслись в бешеной скачке.

Они все-таки успели, но не так, как хотел Дарджигийн. Какой-то шальной японский истребитель с неубирающимися шасси, выскочив вдруг из-за холма, полоснул очередью, поразив коня. И оба всадника, перелетев через голову несчастного скакуна, кубарем скатились в тенистое лоно оврага…

– Ну? – придя в себя, Иван помотал головой и повернулся к своему спутнику. – Чего делать будем? Предлагаю – пробираться к сопке. Там должны быть наши… Э-эй, Дарджигийн!

Монгол, не поворачиваясь, недвижно сидел на корточках… а перед ним… Господи! А перед ним словно бы из земли вставали закругленные башни… разваленные… нет, целые… нет, опять разваленные… а если прикрыть левый глаз – целые. Дацан! Так, значит…

– Оргон-Чуулсу! – дрожащими губами прошептал Дарджигийн. – Оргон-Чуулсу. Оргон…

А в небе уже мелькнула черная тень пикировщика.

Просвистев, прямо в овраге разорвалась бомба…

И наступила тьма…

Глава 2 Монгол Река Халкин-Гол

Скотоводческая знать захватывала пастбища, скот, закабаляла рядовых кочевников.

В. Каргалов. Русь и кочевники

Небо было прозрачным и чистым, лишь где-то у самого горизонта маячили небольшие розовато-палевые облака. Довольно урчал мотор, генерал армии Иван Ильич Дубов, сидя за рулем личной «Волги», темно-голубой «двадцать первой» красавицы с блестящим оленем на капоте, ехал к себе на дачу. Негромко играло автомобильное радио марки «Урал», французский шансонье Ив Монтан что-то пел про Париж. Иван Ильич с удовольствием подпевал, вернее, мычал в такт. Генерал выглядел вполне довольным, еще бы – за спиной, на заднем сиденье машины, лежал толстенный альбом в переплете из коричневой кожи, подаренный ему в Н-ской воинской части, в которой он на днях побывал в качестве инспектора. В часть альбом попал как подарок от товарищей из Монголии, но никому там не понадобился, поскольку оказался на монгольском языке, а его в части, естественно, никто не знал. Иван же Ильич, вспоминая молодость, с интересом полистал страницы с фотографиями и рисунками. Памятник Сухэ-Батору, синие сопки с пасущимися табунами, дикие степные маки, напоминающие знаменитую картину Клода Моне, парадный портрет маршала Чойболсана, снова сопки, и снова степи, а вот тут…

Вот тут кое-что поинтереснее! Редколесье, большой овраг, словно бы разрезающий сопки, а на самом дне оврага – развалины буддийского монастыря – дацана. Урочище Оргон-Чуулсу.

«Урочище Оргон-Чуулсу» – именно так картина и называлась…

Оргон-Чуулсу…

Руководство инспектируемой генералом части, конечно, заметило, что проверяющий заинтересовался альбомом, и с удовольствием поднесло ему «на память» ненужный талмуд. Иван Ильич подарок принял, не скрывая удовольствия… Уж конечно… Если бы кто знал, как много для него означает Монголия и особенно урочище Оргон-Чуулсу!

…Как он тогда выжил, в урочище Оргон-Чуулсу, с японским осколком под сердцем? Умер бы, истек кровью, оставшись на дне оврага, если бы… Кто ж его тогда вытащил? Дарджигийн или кто-то еще из кавалеристов Лодонгийна Дандара? Или кто-то из своих, пехотинцев?

В госпитале сказали, что Ивана привезли на лошади какие-то монголы. Потом, наверное, месяца через полтора, а то и через два после всего произошедшего, Дубов случайно встретил белобрысого парнишку-часового – как раз того самого, что тогда был при госпитале. Посидели, покурили, покалякали.

– Монгол, что тебя привез, молоденький такой был, светловолосый… И с ним девчонка… Красивая такая девчонка, только глаза испуганные.

– Светловолосый монгол? – удивился Дубов.

– Ну да, – парнишка рассмеялся. – На тебя, кстати, чем-то похож. Только одет был странно, не в форму, а… ну как все обычные монголы одеваются. Во – с саблей! Или то меч самурайский был… да, скорее меч, трофейный, отобрал, видать, у какого-нибудь пленного самурая… И девчонка его так же одета. Сказали, в овраге тебя каком-то нашли, кушаком каким-то красным перевязали. Кстати, знаешь, говорят – рядом с оврагом видели двух убитых японцев…

– Эко дело! Их там тысячи были.

– Убитых стрелами!

– Как – стрелами?

– Так. Словно какие-нибудь индейцы сработали. Гуроны, мать ити…

– А что за девка-то?

– Красивая! А вот как зовут, извини, не спросил – не до того было.

Так и не отыскал тогда Дубов своих спасителей, хотя пытался, расспрашивал… На память о событиях в урочище, кроме сидевшего под сердцем осколка, который врачи так и не сумели вытащить, остался странный амулет, который Иван получил при выписке: небольшой серебряный кружок, похожий на монету в пятнадцать копеек, с затертым изображением стрелы. Дубов поначалу и брать отказывался, не мой, мол, так сказали – с шеи у тебя сняли, в опись занесли, значит – твой. Дают – бери. Кушак еще был – так кушак мы выкинули, весь ведь в крови – не отстираешь…

И словно бы что-то заставило Ивана надеть амулет на шею… в качестве оберега, что ли. Предрассудок, конечно, но все ж таки… Осколок-то под сердцем сидел, правда, тьфу-тьфу, за всю войну ни разу не побеспокоил, не болел даже, лишь иногда немного ныл.

Погрузившись в воспоминания, Иван Ильич вел машину по лесной дорожке – неширокой, но на удивленье хорошей, проезжей, не разбитой ни лесовозами, ни тракторами, ну и дождей в последнее время не было. Мимо проносились сосны и ели. Деревья росли так близко к дороге, что мягкие еловые лапы то и дело касались пижонски выставленного через опущенное стекло локтя генерала. Приятно касались, черт, этак щекотали…

Переключившись на третью передачу, Иван Ильич поднялся на крутой холм и покатил меж двумя косогорами вниз, к речке, вернее – к небольшому мостику, судя по накатанной колее – вполне для легковой машины проезжему. Наслаждаясь, прибавил скорость…

И даже не понял – как все произошло!

С косогора, с кручи, вдруг откуда ни возьмись вылетел на велосипеде мальчишка – и как он там оказался? Зачем поехал вниз – машины не видел, что ли?

Эти все вопросы пронеслись в голове Дубова быстро, сами собой, особо-то генерал сейчас не думал – некогда было. Чтобы не сбить мальчишку, крутанул руль… И, уходя от реки, спланировал в соседний овраг, ударяя машину левым боком.

Визг тормозов. Пыль. И зеленая стена, вставшая на дыбы прямо перед лобовым стеклом!

Бах!

Дубова с силой швырнуло на руль! Нехорошо швырнуло – грудью… Прямо там, где осколок… И все померкло. Все…

Безоблачное, пронзительно-синее небо казалось бездонным. Было ранее утро, и желтый краешек солнца только что показался из-за дальних сопок, бросая на реку узенькую золотую дорожку. Какой-то мелкий зверек, кажется суслик, прошмыгнув рядом, застыл, чутко прислушиваясь к утренним звукам. И тут же рванулся в кусты – небо прочертила стремительная тень кречета.

Дубов зажмурился. Уж слишком реальным казалось все – и синее прозрачное небо, и солнце, и узкая лента реки. А где же машина? Велосипедист? Нет ничего подобного… Что это – сон? Похоже на то… Стоп! А если он… Так вот как, оказывается, выглядит тот свет!

Иван застонал – сильно болело там же, под сердцем… осколок… Да, ударился сильно…

Господи!

Скосив глаза, Дубов увидел торчащую из собственной груди стрелу. Попытался приподняться… и упал, сраженный острейшей болью, и глаза закрылись, словно сами собой, и снова наступила тьма…

Когда пришел в себя вновь – его несли на руках какие-то люди, грязные, в лисьих шапках и странных одеждах… Монголы! Эти-то откуда взялись? Что ж он, снова в Монголии? Ну да… Вон и знакомые сопки Баин-Цаганского плоскогорья, и река – Халкин-Гол. Интересный сон…

– Что, японцы прорвались? – напрягая все силы, поинтересовался Иван.

– А, Баурджин, – обернувшись, засмеялся один из грязнуль. – Говоришь – значит, жить будешь. Старая шаманка Кэринкэ живо поставит тебя на ноги. Не спрашиваю, что ты делал у реки ночью – верно, подсматривал за купающимся девчонками, – ответь только, кто пустил стрелу? Меркиты?

– Кажется, это были кераиты, – слабо отозвался Иван, вдруг осознавши себя молодым пареньком Баурджином из найманского рода Серебряной Стрелы. И эти монголы – они тоже были найманами, соплеменниками, такими же молодыми парнями…

Да уж, действительно, странный сон. Но весьма интересный. Иван – Баурджин – сейчас не знал точно, сколько ему лет – может, четырнадцать, а может, шестнадцать – кто их считал, эти года, у никому не нужного приживалы? Да-да, он, Баурджин из рода Серебряной Стрелы, ощущал себя никому не нужным сиротой, из милости взятым в богатую скотоводческую семью старого Олонга, на которого и работал не покладая рук, получая в ответ лишь побои да издевательства. И вот эти трое парней, что сейчас несли его – Гаарча, Хуридэн и Кэзгерул Красный Пояс, – они тоже были из бедняков, никем не уважаемые, голодные, злые. Хорошо хоть, не бросили его умирать на берегу реки Халкин-Гол… а урочище? Старый дацан? Он здесь есть?

– Дацан? – Парни резко остановились и в ужасе округлили глаза. – Так ты туда ходил?!

Баурджин слабо улыбнулся:

– Да… Говорят, там много всяких сокровищ…

Это он врал, вовсе не сокровища его интересовали, а волшебная хрустальная чаша, про которую как-то рассказывала старая колдунья Кэринкэ. Говорят, кто попьет воды из той чаши, тот станет сильным и смелым воином, багатуром степей. Вот как раз этих-то качеств – силы, храбрости, уверенности в себе – остро не хватало Баурджину. За ними и шел, не побоялся ни ночи, ни злобных демонов Оргон-Чуулсу. И нарвался-таки на отряд кераитов – правду говорили, что их видели на дальних пастбищах. Не иначе, явились воровать скот. Это плохо. Если их много – придется уходить, откочевывать, бросив летние пастбища по берегу реки Халкин-Гол.

– Да, скорее всего, придется откочевать, – вздохнув, согласился Гаарча. – Чувствую, эти гнусные кераиты вряд ли дадут нам покой, слишком уж далеко мы ушли от своих родовых земель, от долин рек Орхон и Онгин. Здешние реки – Керулен и Халка – Халкин-Гол, как и светлое озеро Буир-Нур, – владения монгольского рода Борджигин, а не найманов. Род старого Олонга здесь так, гости, которых пока терпят, но что будет потом – известно одному Богу!

Баурджин – к удивлению Ивана – попытался перекреститься (это монгол-то!), но, едва подняв руку, тут же вскрикнул от боли.

– Лежи, лежи, – ухмыльнулся Гаарча. Тощий и длинный, он напоминал высохший озерный тростник. – Не дергайся. Мы б тебе, конечно, вытащили стрелу – да боимся, не донесем, изойдешь кровью. Уж пусть лучше это сделает Кэринкэ, а мы просто помолимся, верно, ребята?

Остальные – толстощекий коротышка Хуридэн и пепельноволосый – да-да, именно так – Кэзгерул Красный Пояс – кивнули, и, не останавливаясь, на ходу зашептали молитвы. А с ними и Баурджин…

– Господи, Иисусе Христе…

Вот как, оказывается – эти самые кочевники-найманы, к которым принадлежал Баурджин и его приятели, были христианами… как и часть кераитов и соседних уйгуров! Правда, не все роды, некоторые исповедовали буддизм, а многие – как монголы – были язычниками, то есть вообще не поймешь во что верили – поклонялись каким-то деревьям, ветру, воде… и небесному богу Тэнгри. И никогда не мылись, считалось, что вода – это потоки Бога, и вовсе ни к чему их загрязнять. Исповедовавшие христианство найманы за глаза обзывали монголов немытыми, однако ссориться с ними не рисковали, уж больно те стали сильны в последнее время, сплотившись под девятихвостым знаменем молодого вождя Темучина… Постойте, постойте… Иван – Баурджин – напрягся: ведь Темучин, это, кажется, не кто иной, как сам Чингисхан! Или – будущий Чингисхан, ведь кто знает, какой сейчас год?

И снова все тело пронзила дикая боль, Баурджин выгнулся, закричал, закатывая глаза… и мечтая сейчас об одном – лишь бы этот дурацкий сон поскорей кончился!

Дубов очнулся в каком-то низеньком вонючем шатре, потный, голый по пояс… Славно! Стрела уже не торчала из груди, и боль стала не такой острой, постепенно затухая.

– Вовремя тебя принесли, парень, – закашлявшись от едкого дыма, пробормотала страшная беззубая старуха в рубище, но с золотым монисто на шее. Взяв с земляного пола деревянную плошку, она зачерпнула ею дымящегося варева из висевшего над очагом котла и, протянув Баурджину, прошамкала:

– Пей!

Парень послушно выпил, прислушиваясь к своим ощущениям. На вкус варево казалось мерзким до чрезвычайности, а значит, наверняка было полезным.

– Вот и славно, – старуха, ухмыляясь, забрала плошку, – к осенней откочевке будешь как новенький. Тебе повезло, что проклятые меркиты не напитали стрелу ядом.

– Это были кераиты, – поправил Баурджин. – Не знаю, чего их сюда занесло? Мы ведь вроде не враждовали?

– Верно, хотя украсть наших дев себе в жены… да и нашим пора бы наведаться к ним, присмотреть невест.

– Пора. – Юноша улыбнулся. – Вот и я бы… коли б не был таким бедняком… – Улыбка его тут же потускнела, и возникло вдруг острое сожаление, что, хоть и отыскал старый дацан, не успел проникнуть внутрь и испить из чаши – помешали проклятые кераиты. А как бы было хорошо, коли б выпил! Сразу бы стал смелым, отважным, сильным – истинным багатуром-богатырем. Уж тогда, конечно, поехал бы за невестою, а так…

И тут Дубов снова ощутил некое нехорошее чувство, этакое желание отлежаться, пошланговать, не попадаясь на глаза сильным и старшим, – мечта молодого, только что призванного солдатика-духа. Э, нет, с такими мыслями быстро не выздоровеешь. А выздороветь надо! Выздороветь и во всем хорошенечко разобраться. А то – это ж что же такое делается-то, братцы?! Найманы какие-то, шаманки, стрелы – черт знает что! Странный сон, очень странный… И – насквозь реальный, вот что самое главное. Нет, тут явно что-то нечисто… Генерал армии Дубов, будучи человеком партийным, конечно, не верил во всякую антинаучную чушь вроде переселения душ и прочего. Но тут… Что ж такое делается-то, Господи?!

Во! Иван – или все-таки Баурджин? – мысленно посмеялся сам над собой: Господа вспомнил, смотри-ка! С войны ведь не вспоминал, а тут… А сейчас, похоже, как раз подходящий случай…

– Ты спи пока. – Шаманка, смешно переваливаясь на кривых коротких ногах, подошла к выходу и, откинув полог, покинула юрту.

Ну да, это была самая настоящая юрта, какие Дубов во множестве видел в Монголии в тридцать девятом году. Центральный столб, вытесанный из толстой лесины, деревянные колышки, досочки – немалое богатство по здешним безлесным местам. Все это обтянуто серым свалявшимся войлоком, засаленным и пахнущим так, что непривычному человеку, скорее всего, стало бы дурно. Но Иван – верней, Баурджин – оказался человеком, к подобной обстановке привычным. Еще бы – он ведь родился и вырос в точно такой же юрте-гэре… Господи!

Иван застонал, теперь уже не от боли, а оттого, что не в силах был понять до конца – что ж с ним произошло? Что это – сон? Да нет, на сон непохоже – все реально до боли: и вонючая юрта, и чадящий очаг, и эта вот, валяющаяся на земле плошка.

Ладно… Дубов представил, что он вновь на фронте, году уже этак в сорок четвертом, капитан, командир разведроты… Ну-ка, ну-ка, если рассуждать спокойно, что мы имеем? А имеем ранение, юрту, старуху шаманку и какие-то племена – найманов, кераитов, монголов. Часть найманов – род старика Олонга – христиане, так… А кто здесь он, Дубов, вернее, Баурджин из рода Серебряной Стрелы? Род когда-то был влиятельным и знатным – об этом у паренька сохранились какие-то смутные воспоминания, – но потом захирел, а сейчас, похоже, и вообще никого не осталось, кроме самого Баурджина. Сирота, мальчик на побегушках, короче – батрак. Слабый, нерешительный, боязливый… И – немножко подлый: украсть по мелочи, скрысятничать, заложить приятеля – в порядке вещей. Такой вот характер… Ну-ну… Иван-Баурджин усмехнулся – характер будем менять всенепременно! Ну, это так, к слову. Для начала хорошо бы выяснить, а можно ли вообще как-нибудь отсюда выбраться, вернуться к привычной жизни? Может, все ж таки удастся проснуться, хоть и не похоже все это на сон? Вот еще вариант – урочище, дацан, какая-то чаша – все это явно имеет прямое отношение к происходящему. Значит, нужно разведать, найти, посмотреть… а там видно будет… Если мыслить категориями диалектического материализма и второго съезда РСДРП, это – программа максимум. Программа минимум – выжить, и не просто выжить, а так, чтобы всем тут тошно стало. Избавиться от гнусных черт характера и рабской зависимости – это в первую очередь! Это можно, нужно даже – подавить, выгнать из себя липкий омерзительный страх, стать сильным, независимым, смелым… Скосив глаза, Иван осмотрел свое – Баурджина – тело: худосочное, почти еще совсем детское. Видно, как под бледной кожей проступают ребра. Нехорошее тело – непременно нужно его укрепить. Что же касается духа, то он у Баурджина был еще хуже. Придется и его поправить – что делать? А начать с малого – просто поскорей выздороветь, подняться на ноги, ибо, конечно же, трудно хоть что-то предпринимать, лежа на кошме в грязной юрте.

Рассудив таким образом, Дубов несколько успокоился и даже уснул, как и советовала шаманка.

И проснулся от прикосновения чьих-то рук… Нет, не старушечьих! Открыв глаза, Баурджин увидел рядом с собою девчонку – худенькую, черноволосую, востроглазую, но, в общем, довольно миленькую и чем-то похожую на японку. Он знал уже – девчонку зовут Хульдэ, и она тоже из приживалок, кумма – наложница старика Олонга и его сыновей. Кажется, эта Хульдэ к нему относилась неплохо, при случае защищала даже.

Баурджин улыбнулся:

– Здравствуй, Хульдэ.

– О! – хлопнула в ладоши девчонка. – Проснулся.

Она наклонилась и потерлась носом о щеку юноши. Было щекотно, но приятно. Ага – кажется, здешние племена не знают поцелуя! Иван-Баурджин закусил губу – надо будет при случае научить.

– Ты проспал три дня – знаешь? – поинтересовалась девчонка.

– Нет. Неужели три дня?

– Угу. Наши прогнали кераитов – слава Богу, их на этот раз было мало. Какой-то уж совсем малочисленный род. Жорпыгыл хвастал – чуть не убил их вождя. Врет, наверное.

Жорпыгыл… Имя это вызвало в памяти Баурджина очень неприятные и даже какие-то панические ассоциации. Ладно, разберемся. Да и кличка всплыла – Жорпыгыл Крыса. Средний сын старика Олонга. Здоровый, гад, злой.

– Я тебе поесть принесла, – обернувшись к очагу, Хульдэ взяла миску с кониной и, поставив ее перед больным, уселась напротив. – Кушай.

– Спасибо, – поблагодарил Баурджин.

Мясо неожиданно оказалось вкусным, разваренным, и юноша с большим удовольствием обгрызал мослы, время от времени вытирая жирные пальцы об узкие войлочные штаны…

– Голодный, – закивала девчонка. – Значит, скоро поправишься.

Баурджин улыбнулся:

– Скорей бы!

– Старый Олонг ждет не дождется – говорит, работы в стойбище много. Каждая пара рук на счету.

– Поправлюсь, – наевшись, пообещал юноша.

И в самом деле, он поднялся на ноги уже через три дня, а еще через день начал прогуливаться по кочевью, дожидаясь, когда можно будет сесть на коня. В первую же прогулку кочевье поразило его малолюдством. Кроме старика Олонга, в нем оставались лишь женщины да совсем малые дети, все остальные находились на пастбищах, присматривая за скотом.

Баурджин быстро восстанавливался, набираясь сил. То ли это старухины зелья так действовали, то ли была тому иная причина, бог весть, но постепенно юноша креп, и ноги больше не казались ватными, и рана, затягиваясь, почти не болела. Он уже мог делать мелкую работу – чинить юрту, катать войлок, доить кобылиц, – и теперь оставалось лишь сесть на коня, ибо какой кочевник без лошади? Лошадь имелась – худосочная такая кобылка, каурая и неказистая, зато выносливая, как и все степные лошадки. Лошаденка Хульдэ, кстати, ничем от нее не отличалась.

Да, лошадь – это было хорошо, ведь урочище Оргон-Чуулсу – дацан! – находилось не так уж и близко, а туда обязательно нужно съездить, что Иван-Баурджин и собирался проделать в самое ближайшее время. Он уже пару раз пытался забраться в седло, но чувствовал – рано. И все же, все же наступил наконец такой момент…

Радостный юноша прогарцевал на коне по всему кочевью, проехался и галопом, и приемистой рысью. Иван с удивлением отмечал, как его ноги, и руки, и все тело, казалось, сливались с лошадью в одно целое, и было очень приятно чувствовать себя этаким кентавром, нестись на лихом коне неудержимой стрелою – и только ветер в лицо, и горько пахнет полынью, и стелется под копытами пожухлая степная трава. Здорово!

Баурджин-Иван, наслаждаясь, нарочно объехал стойбище несколько раз… пока не наткнулся на здоровенного оболтуса с широким, как лепешка, лицом – вернее сказать, харей – и глазенками такими узкими, что, казалось, даже не было видно зрачков. И эта противная наглая харя явно была Баурджину знакома…

– Э, суслик, пх, пх, – завидев юношу, презрительно пропыхтел здоровяк.

Баурджина словно ветром выкинуло из седла, и даже возникло почти непреодолимое желание распластаться брюхом на земле и целовать сапоги нахала. Дубов закусил губу – ну, это уж слишком! Вот уж фиг! Он остался стоять, к явному изумлению толстомордого, лишь произнес формулу степной вежливости:

– Сайн байна уу, Жорпыгыл? Удойны ли твои кобылицы?

Широкое лицо парняги неожиданно исказилось от ярости, а рука потянулась к висевшей на поясе плети.

– Ах ты, падаль! Обнаглел? Или я тебе уже не хан? А ну – снимай одежку! – Жорпыгыл завертел плеткой. – Сейчас я тебе проучу!

И вновь, вновь Дубов ощутил явные позывы к мазохизму: захотелось немедленно скинуть войлочную куртку, покорно подставив спину под плеть хозяина… как это обычно и происходило.

– Быстрей, падаль! Долго я буду ждать?

Разъярившись дальше некуда, Жорпыгыл взмахнул плетью, целя Баурджину в лицо… И промахнулся! Вернее, это не он промахнулся, это уклонился Ба… Дубов, а в следующий замах, перехватив рукоять плетки левой рукой, правой заехал наглецу в зубы!

Бац!

Выпустив плеть, Жорпыгыл уселся задом в траву – не столько от силы удара, сколько от изумления – видать, никак не ожидал наткнуться на подобный отпор.

– Ты больше никогда не будешь бить меня, Жорпыгыл Крыса. – Дубов ковал железо, пока горячо, изгоняя из себя все остатки Баурджинова страха, которые казались ему просто въевшимися в мозги и кожу. – Ибо если ты ударишь меня, то я в ответ ударю тебя и буду бить до тех пор, пока не убью! Ты понял, Крыса?

Дубов с силой пнул враз поскучневшего нахала в жирное брюхо.

– Ты угрожаешь мне? – злобно зыркнул тот.

– Угрожаю? Я? – Баурджин громко расхохотался. – Да кто это слышал? Может, вон тот куст? Или эта ковыль? Или та верблюжья колючка?

Конечно, Дубов сознавал, что здоровяку Жорпыгылу вполне по силам задать осмелевшему Баурджину хорошую трепку, да что там трепку – даже убить… Но Иван так же чувствовал и другое – что привыкший к полной покорности и безнаказанности ханский сынок не рискнет сейчас лезть на рожон, уж если не среагировал сразу. Наверняка выждет удобный момент – а таких еще будет множество, так что борьба еще только начинается. Даже не борьба – вражда. И враг – весьма силен и влиятелен. Ничего…

– Ничего, – вскакивая в седло, осклабился Жорпыгыл. – Я еще посчитаюсь с тобой, раб и сын раба, нищий, пригретый моим слишком уж добрым отцом! Вот как ты отплатил нам за все, пес! Ну, погоди, погоди…

Ударив жеребца плетью, сын старого Олонга рысью понесся прочь, к дальнему пастбищу.

Все нутро Баурджина трепетало, в мозгах царила сумятица… с которой живо справился Дубов. Нажил себе сильного врага? И хорошо – враги и должны быть сильными, иначе какое же удовольствие с ними бороться? Да и, с другой стороны, разве лучше было подставлять свою шкуру под плеть? Не больно-то надо.

– Здорово ты его напугал, Баурджин! – крикнула откуда-то сзади Хульдэ. – Что, незаметно я подобралась?

– Ага, незаметно, – обернувшись, юноша засмеялся. – Будто я не слышал, как стучали копыта твоей лошади. На всю степь!

– Да прям уж, на всю степь, – девушка отозвалась вроде бы обиженно, но ее глаза смеялись. – Поедем прокатимся? Знаю одно местечко, где растут чудесные маки.

– А урочища ты никакого не знаешь? – с готовностью вскочил в седло Баурджин. – Скажем – Оргон-Чуулсу?

– Оргон-Чуулсу? – повернув голову, переспросила Хульдэ. – А что там интересного? Один песок да камни. Ну, еще верблюжья колючка.

– Как – одни камни? – Юноша удивленно поднял брови. – А дацан?

– Дацан? Какой дацан? А, – Хульдэ неожиданно рассмеялась. – Ты, верно, наслушался россказней Кэринкэ! Не всему верь, что она скажет.

– Так что же, там никакого дацана нет? – не отставал Баурджин.

Девчонка махнула рукой:

– Конечно, нет. Ну, если хочешь, давай съездим, тут ведь не так далеко.

– Только быстрей – у меня еще работы хватает.

– Вся наша работа – на пастбищах, – засмеялась Хульдэ. – Ну что? Поскакали?

Выносливые низкорослые лошадки ходко понеслись вдоль самой реки, и молодые всадники смеялись, перекликиваясь друг с другом. Вокруг синели безлесные сопки, и низкорослый кустарник стелился по краям оврагов.

– Ну вот оно, твое урочище! – Хульдэ придержала лошадь. – И что тут?

Подъехав к оврагу поближе, Баурджин спешился и, оставив лошадь, спустился вниз. Огляделся… Ничего! Пусто! Как и говорила девчонка – один песок да камни. Но ведь было же, было!

Юноша поднял голову:

– А это точно – Оргон-Чуулсу?

– Точно. Я тут все овраги знаю. Да ты сам-то что, не помнишь, что ли?

– Помню…

Вздохнув, Баурджин полез наверх по крутому песчаному склону.

И дальше уже поехал тихо, грустно даже, не шутил, не смеялся. Хульдэ, конечно, заметила произошедшую с ее спутником перемену:

– Да что с тобой? Рана болит?

– Нет… Просто взгрустнулось что-то… Слушай, Хульдэ, а ты и в самом деле ничего такого не слышала про Оргон-Чуулсу?

– Да все то же самое слышала, что и ты, – фыркнула девушка. – Про старый дацан и чашу. Только вранье это все, клянусь Гробом Господним! Никто ведь никогда этого дацана не видел.

– Так ведь не видели бы – не говорили.

– Да врут, точно тебе говорю. – Хульдэ засмеялась. – Дался тебе этот дацан. Видать, хочешь попить из чаши – и стать храбрецом?

Сказав это, девушка неожиданно замолкла.

– Знаешь, что я тебе скажу? – негромко произнесла она некоторое время спустя. – Ты, Баурджин, сегодня вел себя как самый настоящий храбрец! Даже не ожидала.

– Да ладно тебе, – зарделся парень. – Не ожидала… С такими, как Крыса, так и надобно поступать.

– Теперь Жорпыгыл попытается тебе отомстить. – Хульдэ нахмурила брови. – Знаешь, какой он хитрый?

Баурджин усмехнулся:

– Я тоже не из дураков. Еще поглядим, кто кого! Ну что, поскачем, поглядим твои маки? Постой-ка, они же еще не цветут.

– Как это не цветут? – громко засмеялась девушка. – Цветут! В полную силу!

Маки и впрямь уже цвели, да настолько буйно, что казались языками пламени посреди желто-зеленой травы. Эти красивые ярко-алые цветы занимали весь северный склон пологой сопки, и этот же склон, пустив коней пастись, облюбовали для отдыха Хульдэ с Баурджином. Улеглись в траву, подложив под головы руки, и долго лежали так, глядя в синее, с небольшими белыми облаками небо. Дул легкий ветерок, принося приятную прохладу, горько пахло полынью и прочими степными травами.

– Слушай, – повернувшись к Баурджину, вдруг предложила Хульдэ. – А давай поедем к озеру. Напоим коней, искупаемся…

– Искупаемся? – Баурджин засмеялся. – Ты такая смелая? А вдруг нас увидят монголы или кераиты?

– Кераиты христиане. Или поклонники Просветленного Учителя – царевича Гаутамы.

– Среди них есть и язычники. Бог Тэнгри не любит, когда оскорбляют воду.

– Да брось ты! Что нам до какого-то Тэнгри? Тем более и не увидит никто – я знаю на берегу одно укромное местечко.

Зеленовато-серые глаза Хульдэ смотрели с мольбой и затаенной усмешкой, зубы были ослепительно белыми, а губы – розовыми, чуть припухлыми, растянутыми в полуулыбке…

– Ну, поедем, а?

Баурджин улыбнулся и махнул рукою:

– Поедем!

Озеро Буир-Нур было большим и прозрачным, а вода в нем оказалось холодной, студеной даже. Баурджин наклонился, потрогал рукой и, услышав на берегу смех, оглянулся – уже скинувшая всю свою одежонку Хульдэ, смеясь, бежала в воду. Остановилась, нагнулась, брызнула:

– Ну, что ты стоишь? Раздевайся!

Смуглое девичье тело на фоне голубых вод озера вдруг показалось юноше таким прекрасным, что он, без раздумий скинув одежду, бросился в хрустальные волны… И тут же едва не выскочил обратно на берег – холодно!

– Что? – веселясь, закричала Хульдэ. – Студено?

– Да нет, что ты!

– А я так уже замерзла. Вылезем?

На берегу они зябко передернули плечами и, не сговариваясь, побежали в траву… Девичья грудь под ладонями юноши оказалась упругой и твердой, тело – горячим, а стан – тонким. Баурджин прижался к девчонке всем телом, гладя шелковистую кожу, Хульдэ тяжело задышала, улыбнулась, прошептала что-то нежное…

А юноше казалось – перевернулся мир. Баурджин, в отличие от Дубова, впервые пробовал женщину…

Они вернулись в кочевье уже ближе к вечеру, когда черные тени сопок протянулись к самой реке. У юрты старого Олонга виднелись лошади – надо думать, съехались пастухи с дальних пастбищ.

– Вот здорово! – увидев коней, обрадованно воскликнула Хульдэ. – Все наши здесь. Уж теперь-то будет нескучно.

А вот Баурджин почему-то не обрадовался, да и сердце его нехорошо заныло. Особенно когда, спешившись, он увидал выходящего из юрты Жорпыгыла. Даже не взглянув в сторону юноши, ханский сын надменно прошагал к коновязи. За ним из юрты показались еще четверо парней – не самых, так скажем, бедных – и мелкий, похожий на шакала, Аракча, подпевала и лизоблюд.

Обернувшись, Жорпыгыл что-то бросил ему сквозь зубы, и Аракча, живо подбежав к Баурджину, поинтересовался, не крал ли тот его лошадь? Оскорбление, между прочим, страшное.

– Что? – обиженно воскликнул юноша. – Ах ты…

Он схватил Аракчу за грудки и сильно тряхнул – сморщенное узкоглазое личико низкорослого обидчика оставалось таким же наглым, словно бы любые угрозы были нипочем этому парню. Ах, ну конечно, нипочем…

– Ты что это мелких забижаешь?

Ну, так оно всегда и делается…

Оглан-Кучук, так звали этого не самого слабого в кочевье Олонга парня. Уж конечно, он был куда сильнее Баурджина, да и выглядел соответствующе – широкоплечий такой, мускулистый – не то что худенький Баурджин.

И тем не менее Дубов снова прогнал страх, причем сделал это уже вполне уверенно, на правах полного хозяина доставшегося ему каким-то чудом подросткового тела.

Драка состоялась тут же, за юртой. Согнувшись и широко расставив руки, Оглан-Кучук, ухмыляясь, шел на худенького Баурджина, как японский танк на зарывшегося в окопе красноармейца. Неудержимо так приближался Оглан-Кучук, с некоторой даже ленцой, но раскосые глаза его смотрели пристально, цепко. Вот когда Дубов пожалел, что никогда в жизни не занимался боксом! Сейчас бы р-раз – и пишите письма. Уж постарался бы, отправил задиру в нокаут. Да, жаль с боксом не вышло. Приемы самбо Иван, конечно, изучал – но давно, еще в тридцатые, ну и в войну, когда командовал разведкой. А вот потом как-то и все…

А Баурджин, оказывается, тоже кое-что знал. Согнулся, пошире расставив ноги. Дождался, когда станут различимы зрачки в глазах соперника, и, не дожидаясь атаки, сделал выпад первым. Просто резко выбросил вперед правую руку, стараясь уцепить врага за ключицу… уцепил… И сам же оказался в ловушке – Оглан-Кучук был явно сильнее, чем сейчас и воспользовался, ухватив Баурджина за плечи. И потащил влево, затем – резко – вправо. Юноша был начеку – знал такие приемчики и сопротивлялся изо всех сил. Притворно дернулся назад – и тут же рванулся вперед, пытаясь достать соперника головой. Тот отпрянул, уходя влево, одновременно выставляя вперед правую ногу… о которую и споткнулся Дубов. А споткнувшись, полетел кувырком в траву…

Все окружавшие борцов кочевники – и откуда они только взялись? – презрительно захохотали, наперебой хваля Оглан-Кучука, который, как и пристало победителю, принимал поздравления с самым непроницаемым видом.

Баурджин поднялся на ноги и медленно пошел прочь. Он был слишком слабым бойцом и хорошо осознавал это. Как и другое. Баурджин-Дубов улыбнулся: как там говорил товарищ Сталин, объясняя необходимость форсированной индустриализации? «Если мы будем слабыми – нас сомнут». Примерно так. Вот и здесь то же самое – если Баурджин будет слабым, его сомнут, свалят. Значит, нужно стать сильным. И хорошенько освоить борьбу. Впрочем, не только ее – но и другие воинские искусства, ведь скоро – осенью – большая охота. Как покажет на ней себя молодой человек – так к нему и будут потом относиться, без различия, из какого он рода, богатого или бедного. И бедный человек – если он багатур – может в жизни добиться многого, случаев предостаточно. Верно и другое правило: если беден, не родовит, да еще и слизняк – все, можешь поставить крест на своей никчемной жизни. Так и будешь подавать другим поводья коня. Все правильно. Чтобы вырвать у судьбы удачу, нужно быть сильным – и физически, и морально.

Всю ночь кочевники – разумеется, только те, кто был близок к старому Олонгу или его сыновьям, – пили хмельной кумыс, громко хохотали да пели протяжные степные песни. Несколько раз в юрту звали наложниц, в том числе и Хульдэ, и тогда на какое-то время песни прерывались похабными шутками да женским визгом. В общем, веселились до утра. А вот Баурджину, ночевавшему прямо на земле под черным ночным небом, было грустно. Особенно когда пронеслась мимо Хульдэ, вовсе не выглядевшая озабоченной или несчастливой.

Кто-то гуляет с друзьями, а кто-то грустит в одиночестве – что ж, такова жизнь, и ее нужно уметь подстраивать под себя. Кстати – Дубов спросил Баурджина-себя, – а почему у него нет друзей? Где те, кто тогда нес его, раненного кераитской стрелою, от дальних урочищ? Где они? Тощий, как тростник, Гаарча, толстощекий Хуридэн, пепельноволосый, чем-то напоминающий типичного советского интеллигента Кэзгерул Красный Пояс? Есть еще неплохие парни – здоровяки Юмал и Кооршак, мелкий болтун Гамильдэ-Ичен… Да, они все бедны – а бедный и неудачливый может быть только прислужником на чужом пиру счастья! Но почему они бедны? Впрочем, это не от них зависит… Нет, не так надобно ставить вопрос – почему они не вместе? Почему не держатся друг за друга, не помогают во всем? Да, пусть пока неудачники, пусть слабаки, но «если в партию сгрудились малые…» Как там дальше у Маяковского? «Сдайся враг, замри и ляг!» – вот как! Вот так и нужно действовать!

Утром, когда дорогие гости уехали, пьяно покачиваясь в седлах, Баурджин, улучив момент, спросил у Хульдэ про ребят – про Гаарчу, Хуридэна, Кэзгерула Красный Пояс. Где их черти носят?

– На самых дальних и плохих пастбищах, где же еще-то? – презрительно скривилась девушка. – Они родились не под счастливой звездой – потому и бедны, и неудачливы.

– А я? – вскинул глаза Баурджин. – Я ведь тоже беден.

– Да. – Хульдэ спокойно взглянула ему прямо в глаза. – Ты был – как они. До недавних пор.

– Надо же, – подивился юноша. – А что изменилось?

Хульдэ отвела глаза:

– Многое… Не знаю, как и сказать… не могу… Но я чувствую! Ты уже не тот, что был раньше.

– Вот как? – Баурджин неожиданно улыбнулся. – Лучше или хуже?

– Другой… И этот другой мне нравится! В отличие от того, прежнего…

Хульдэ обняла парня, крепко прижимаясь всем телом.

– Пойдем… – тихо позвал Баурджин. – Поедем к макам.

– Зачем куда-то ехать? Просто зайдем за коновязь… Стойбище-то пустое… Да. Чуть не забыла – завтра хозяин отправит тебя на дальние пастбища. Ведь ты уже совсем выздоровел.

– На дальние пастбища?

– Но это завтра… А сейчас иди сюда… иди же…

Проворно сбросив одежду, Баурджин и Хульдэ завалились в траву…

Глава 3 Три барана Лето 1195 г. Восточная Монголия

Дул ветер, пригибая к земле траву, по небу ползли темные облака, громыхнул отдаленный гром. «Помоги мне, Господи!» – прошептал Тогорил.

И. Калашников. Жестокий век

Тысяча сто девяносто пятый год! Двенадцатый век, почти тринадцатый! Если, конечно, шаманка Кэринкэ сказала правду. Удивилась, конечно, – уж больно странный вопрос задал Баурджин – какой, мол, сейчас год? Год зайца, какой же еще? А от рождения Иисуса Христа? Хм… Вот тут шаманка задумалась, она ведь не была христианкой, как старый Олонг и большинство из его людей. Старый хан мог бы настоять, чтоб колдунья приняла крещение, но опасался, как бы не поубавилось у нее от того колдовства, да и не очень-то хотелось ссориться с древними божествами, лучше уж со всеми жить в мире и согласии. Так и осталась Кэринкэ язычницей, как и еще несколько пастухов. Остальные же, во главе с ханом, исповедовали христианство, да не простое, а особое – жили по заветам древнего патриарха Нестория, который считал, что Иисус Христос был рожден человеком, а Божество вселилось в него уже позже. И точно так же верили найманы, кераиты, монголы… не все, часть, но не самая малая. С язычниками уживались мирно – вера не пастбища, делить нечего, уж кто как хочет, пускай так и верит, только общие обычаи не нарушает. Скажем, монголы-язычники, поклонники небесного бога Тэнгри и множества других богов, никогда не мылись сами и не мыли посуду – вода считалась потоками богов, и вымыться – значит жестоко оскорбить их. Потому и все остальные – христиане, буддисты, магометане, огнепоклонники – кого тут только не было! – совершали омовения либо в закрытых от постороннего глаза местах, либо ночью…

Так вот, о колдунье… Услыхав странный вопрос Баурджина, шаманка подняла глаза к небу и что-то зашептала… то ли молилась, то ли спрашивал что-то у Тэнгри, то ли считала про себя… Сосчитав, ухмыльнулась:

– Тьма! Сотня! Девять десятков и пять.

Баурджин-Дубов так и сел в траву, обхватив руками голову. И дернул же черт поинтересоваться! Лучше бы считал, что находится сейчас где-нибудь среди отсталых азиатских племен – была такая мысль. А вот прежнюю, о навязчивом сне, пришлось отбросить – никаким сном тут и не пахло, все было насквозь реально.

Значит, тысяча сто девяносто пятый…

Баурджин застонал, вытянулся на кошме, едва не сбив рукою войлочную стенку шатра.

– Ты чего? – тут же проснулся Гаарча. – Приснилось что? Или уже пора на пастбище? – Парень высунул голову наружу и посмотрел на звезды. – Не, вроде еще не пора.

– Спи, спи, Гаарча. – Баурджин похлопал напарника по плечу. – Еще есть время.

Отару овец и небольшой табун лошадей, обретавшихся на самом дальнем пастбище рода Олонга, по ночам караулили по очереди, разбившись на пары: Кэзгерул Красный Пояс с толстощеким Хуридэном, а Баурджин, соответственно, с Гаарчой. Располагавшееся меж озером Буир-Нур и рекой Керулен пастбище считалось самым дальним, и здесь приходилось всерьез опасаться кого угодно – тайджиутов, татар, меркитов. Любая шайка могла запросто заявиться под покровом ночи в целях угона скота, и старый Олонг, прекрасно это осознавая, не рисковал, направил на дальнее пастбище лишь самую плохонькую отару и небольшой табун. И в пастухи послал неудачников, а не багатуров – если и убьют кого, так не жалко. Сказать по правде, уж слишком мало багатуров осталось в роду Олонга, да и род-то был захудалый, изгнанный с западных предгорий в этакую даль – к Халке – Халкин-Голу.

Пасти в здешних местах среди парней Олонга считалось последним делом – это значило, что тебя никто в роду не уважает и не ценит и ничего от тебя не ждет. А Баурджина – вернее, Дубова – это очень даже устраивало: тихое, спокойное место, никто не мешает. Есть время осмотреться, подумать, да – если придет такая нужда – выспросить кое о чем напарников, а заодно повнимательней к ним присмотреться. Все ж друзья – не бросили тогда Баурджина, притащили с меркитской стрелой в груди. Спасибо старухе Кэринкэ – выходила. Хоть и страшна с виду, и нелюдима – а добра, красива даже, конечно, красотою не внешней, а внутренней. Баурджин к ней привязался за время лечения, интересно было поговорить, послушать старинные песнопения, сказки.

Баурджин перевернулся на спину, чувствуя рядом сопение Гаарчи. Друзья… и других пока нет. А что он вообще знает про этих забитых парней-неудачников? Вот для начала взять хотя бы Гаарчу. Худой, узкоглазый, скуластый, впрочем, как и все здешние, кроме, пожалуй, Кэзгерула – тот выглядит утонченнее, скорее как туркмен или вообще европеец. Да… наверное, матушка была туркменка. Ладно, о Кэзгеруле потом, сейчас о Гаарче… А что про него сказать? Парень как парень. На вид лет четырнадцать-шестнадцать – да они все тут одногодки, – не силен, скорей слаб, правда, лихой наездник, хотя этим здесь никого не удивишь – кочевники, можно сказать, рождались в седле. Диковатый парень и, кажется, молчун. А кто разговорчивый? Хуридэн с Кэзгерулом? Из тех тоже слова лишнего не вытянешь. О! Надо будет попробовать их подпоить чем-нибудь хмельным – кумысом или рисовой брагой. Где ее только взять? Осенью – уже скоро – будет большая охота, потом праздник, вот там и… Вообще пьянство среди монголов – так Дубов чохом обзывал все окрестные племена: найманов, тайджиутов, меркитов и прочих, – можно даже сказать, поощрялось и считалось оправданием самых странных поступков. Пьянство – сродни молодецкой удали. Боже, как же похоже на русских! На русских…

Дубов задумался, перебирая в памяти все знания о средневековой истории Руси и сопредельных стран. Знал, как выходило, не так уж и много, да и откуда? Из художественных книг да из фильмов – «Александр Невский», к примеру, или там, «Депутат Балтики»… впрочем, «Депутат Балтики» – это не из средних веков. В военном училище – давно это было! – конечно, изучалась история, но как наука сугубо партийная – «Краткий курс ВКП(б)» под редакцией Иосифа Виссарионовича Сталина.

Сталин… Иван усмехнулся. А ведь военные при нем неплохо жили, и не только военные – и инженеры, и артисты, и писатели, даже какие-нибудь знатные оленеводы. Эх, если б не раскулачивание, не репрессии, не война, не страшный послевоенный голод… Но ведь выстояли, выстояли, победили! И если разобраться: не было бы раскулачивания – не было бы индустриализации, на индустриализацию-то где деньги взять – с крестьян только, с них и брали, с кровью. А не было бы индустриализации, разве бы выиграли войну? Шиш! И так-то много не было. Тяжелые грузовики, к примеру, американцы по ленд-лизу всю войну поставляли, сами так до конца войны и не научились делать, только потом, после. Да и то, если приглядеться: наш «Урал» – вылитый «Студебеккер», а «Зил» – «Додж».

Баурджин поежился, натянув на плечи кошму, – ночи стояли холодные. Итак, Русь в конце двенадцатого века. Что там было-то? Княжества были и эта, как ее – феодальная раздробленность. Раздробленные феодалы – князья там, да бояре разные – стало быть, меж собой воевали, чем и пользовались все, кому не лень, половцы, и вот эти – монголо-татары. Скоро, скоро двинут они свои полчища на матушку Русь – установят проклятое иго, про которое что-то очень образно сказал Маркс… Или Энгельс. Дескать, иссушало монголо-татарское иго прямо всю душу народа. Вот так примерно. Может быть, бежать отсюда на Русь?! Ага… и что там делать? В этаком-то обличье? Да и как убежишь – транспорта-то никакого нет, самолеты не летают, поезда не ходят, лошадь только. Так один в столь дальний путь не поскачешь – обязательно убьет кто-нибудь. Пустят этак походя стрелу – и поминай как звали, на том все путешествие и закончится. Нет, здесь, здесь нужно что-то делать: вжиться, поставить себя, как надо, а там… А там поглядим. Кажется, он, Баурджин, плохо стреляет из лука… как-то не научился. Ничего, восполним этот пробел, время еще есть.

Дубов вдруг ужаснулся своим мыслям – уж больно дико они выглядели. Подумать только: он – боевой пятидесятичетырехлетний генерал и одновременно нищий мальчишка-монгол, точнее – найман, кочевник. Ну, просто шизофрения какая-то! Ересь! Господи, да может ли быть такое?! Может, не может – но ведь есть! И кочевье, и степь, и кочевники – самая что ни на есть объективная реальность… данная нам в ощущениях. А он, Иван Дубов, как и все советские люди, – материалист, а значит, нечего в который уже раз поминать Господа. Нужно принимать всю данность, как она есть, без всяких там идеалистических рассуждений. В конце концов, в научной фантастике подобные случаи описаны и даже как-то объяснены. Иван Ильич, правда, любителем фантастики не был, предпочитал твердое чтиво про иностранных шпионов (муть, конечно, страшная, но ведь интересно!), однако кое-какие книжицы брал-таки полистать у сына.

Значит, все с ним случившееся – никакая не мистика, а неизвестный официальной науке феномен, имеющий вполне материалистическое объяснение – какой-нибудь там временной сдвиг и тому подобное. И если этот сдвиг произошел, так сказать, в эту сторону, то почему бы ему не иметь и обратную силу?

Дубов потрогал висевший на шее амулет. А ведь похоже, что когда-то его предки вовсе не были простыми кочевниками. Ну да Бог с ними… Опять – Бог! Уже пора разобраться, кто он сам-то такой – генерал армии Иван Ильич Дубов или молодой кочевник Баурджин из рода Серебряной Стрелы? Поразмышляв, Дубов все ж таки пришел к успокоительному выводу – он все-таки Дубов. Но – пользующийся некоторыми знаниями Баурджина. Он помнил два детства – в кочевьях и в маленьком рабочем городке, воспринимал как родной язык кочевников, их обычаи, лихо скакал на коне, хотя раньше, в той жизни, ни разу не пробовал. И все же, кроме блеклых воспоминаний и некоторых навыков, от Баурджина больше ничего не находилось. Во всем остальном этот найманский парнишка был стопроцентным Дубовым, пятидесятичетырехлетним генералом Советской Армии. То есть мысли, мозг были Дубовскими, а тело принадлежало Баурджину. Когда-то принадлежало. Как видно, сознание Дубова вселилось в несчастного паренька в тот самый момент, когда его душа отлетела… И если бы не Иван, Баурджин так и остался бы лежать в траве с пробитой меркитской стрелою грудью, и друзья принесли бы в кочевье лишь его хладный труп. Что ж, выходит, так оно и есть. Тело, конечно, было плохим, слабым, но зато молодым, упругим, гибким! Дубов вдруг поймал себя на мысли, что с тех пор, как он оправился от раны, словно крылья выросли за спиной. А может… может, он там, дома, умер?! Хм… Не хотелось бы… Нет, надо все же попробовать выбраться обратно… при случае. Несомненно, урочище Оргон-Чуулсу как-то со всем этим связано. И дацан – он же сам его видел, собственными глазами. А вот с Хульдэ – ничего подобного не увидал. Пустота – одни колючки, песок да камни. И все же… Надо бы расспросить про урочище еще кого-нибудь. Только не Кэринкэ – ее уже спрашивал, и безрезультатно. Старуха сразу замкнулась – клещами ничего не вытащишь. Не хотела говорить… значит, и в самом деле что-то там такое было.

Где-то рядом вдруг залаял пес. Оба – Баурджин и Гаарча – вскинулись, схватились за луки… и, стукнувшись головами, весело засмеялись – собака-то лаяла не злобно, скорей приветливо.

– Эй-гей, парни, вставайте! – закричали снаружи. – Кажется, ваша очередь караулить скот.

Несколько пристыженные – ну надо же, проспали-таки! – молодые люди вылезли из шатра наружу, под сверкающую сеть звезд, густо усыпавших небо.

– Ну наконец-то проснулись, – с усмешкой проворчал Кэзгерул.

Огромная мохнатая псина, прыгая вокруг, повизгивала и ластилась ко всем троим. Вообще-то это был еще не взрослый пес, так, щенок, только крупный.

– У-у-у, Дуурчум, у-у-у, – нагнувшись, Баурджин почесал пса за ушами. – Ну, мы пошли. Хуридэн где?

– Там, на холме. Ждет.

Место для сторожей было выбрано правильно, грамотно, это в первый же день Дубов-Баурджин отметил опытным командирским глазом. На склоне холма, за камнями, так, что хорошо просматривалась лощина – именно здесь можно было легко проникнуть в небольшую долину, где и располагалось пастбище. Если б еще пулемет поставить… «Максим», как тогда, на Баин-Цагане… А здесь оно где, Баин-Цаганское плоскогорье? Да все там же – чуть ближе к востоку, к реке. Где и урочище.

– А, пришли-таки, – выскочил из-за камней толстощекий коротышка Хуридэн. В свете полной луны было хорошо видно, как радостно блестят его узкие щелки-глаза. Уж теперь-то выспится!

Хуридэн быстро ушел, и Гаарча с Баурджином поудобнее устроились за камнями. Тянуло в сон, еще и пес, щенок Дуурчум, улегшись меж парнями, смачно зевнул.

– Поспим, – Гаарча потянулся и откинулся спиной на камни. – Дуурчум разбудит, коли что.

– А как же скот? Вдруг – лихие люди, волк?

– А Дуурчум на что? Ух, Баурджин, какой ты стал дотошный. Совсем на тебя не похоже! – Гаарча издевательски засмеялся. – Ну, не хочешь, не спи, сторожи хозяйское стадо. Ежели что, разбудишь.

Парень закрыл рот и тут же засопел.

Покосившись на него, Баурджин подумал, что, в общем-то, напарник прав. Черт-то с ними, с хозяйскими лошадьми да овцами, чай, не пропадут. Вот только спать что-то не очень хотелось, все лезли в голову разные мысли. Вот, скажем, о Хульдэ. Девчонка была куммой – наложницей и, похоже, не очень-то тяготилась своим положением. Какое-то странное христианство исповедовали найманы – вполне допускавшее многоженство, наличие наложниц и всяких языческих пережитков. Что поделать – дикие люди, да и времена на дворе – раннее средневековье. Впрочем, может, и не раннее. А какое? В «Кратком курсе» об этом ничего не сказано. Так, кто там на Руси-то сейчас? Александр Невский? Нет, до Невского еще примерно полвека. Владимир Мономах? Тот, похоже, уже умер. Андрей Боголюбский? Всеволод Большое Гнездо? Черт их… Больше никаких русских князей Дубов вспомнить не смог, как ни силился. Кроме легендарного Рюрика, Ярослава Мудрого и Ивана Калиты – но все они были явно не к месту. А у монголов кто? Чингисхан вроде… Ну да, уже как-то упоминавшийся Темучин – он и есть… Интересно…

– Эй, – Баурджин пихнул напарника локтем в бок, – Гаарча, спишь?

– А? Что?! Что случилось? Меркиты?

– Никто, все спокойно. Спросить хочу, ты про Чингисхана что-нибудь слышал?

– Нет… И из-за этого ты меня разбудил?

– А про Темучина?

– Темучин? – Гаарча почесал голову. – Это не тот ли удачливый парень из тайджиутов, что подчиняется старому кераитскому хану Тогрулу?

Баурджин пожал плечами:

– Наверное, тот.

– Нет, – покачал головой напарник. – И про него не слышал. Так, пару слов, которые уже сказал. Все у тебя?

– Все.

– Тогда – спим. – Гаарча вновь откинул голову и захрапел.

Дубов даже позавидовал парню. А ведь когда-то и сам Иван умел вот так отключаться. Только давно это было – еще на фронте.

Баурджин вдруг поежился – показалось, услышал гул японских бомбардировщиков. Да нет, не показалось! Юноша прислушался: там, за сопкой, явно что-то гудело… нет, выло!

– Волки! – встрепенувшись, оправился от сна Гаарча. – Хорошо хоть ночь лунная!

– Где-то за сопкой воют, – напряженно прошептал Баурджин. – Как думаешь, много их?

– Стая… И чего развылись?

– Раз воют – вряд ли сунутся. Тсс… – Баурджин поднял руку. – Давай-ка посчитаем.

Гаарча согласно кивнул, и парни затихли, прислушиваясь к волчьему вою. Оба были опытными в подобных делах и вскоре хорошо различили три голоса-воя. Первый – густой, тяжелый, злобный; второй – заметно нежнее, с некоторой хрипотцой, а третий – трусливо-визгливый.

– Трое, – успокоенно улыбнулся Гаарча. – Если что – сладим. Стрел-то у нас на целую стаю хватит. Жаль только, что ты плохо стреляешь.

– Ты, можно подумать, хорошо!

– И я не очень. Вот Кэзгерул – другое дело. Давай-ка его разбудим!

Гаарча уже дернулся было, но Баурджин схватил его за полу летнего халата – тэрлэка:

– Постой. Пусть пока спит – все равно волков еще нет.

– Как появятся – поздно будет. Впрочем, как знаешь. Пойду схожу… приспичило что-то.

Парень поднялся на ноги и исчез в темноте.

– Смотри, чтоб волки не укусили за одно место, – напутствовал Баурджин.

Гаарча вернулся минут через двадцать – ничего не скажешь, долгонько ходил! – уселся спиной к камням, погладил пса и, кажется, снова засопел.

– А почему его так прозвали – Кэзгерул Красный Пояс? – вдруг спросил Баурджин. – Что-то не видал я у него такого.

– Ха, не видал! – очнулся напарник. – Куда смотрел только? Кэзгерул его только по праздникам надевает – красивый такой пояс, красный, с золотым шитьем. Если б его продать, можно купить четверку хороших коней! Даже юрту! Но Кэзгерул нипочем на это не согласится – пояс-то ему достался от рано умершей матери, между нами говоря, той еще… Говорят, пояс приносит удачу, и Кэзгерул, дурачок, в это верит.

Баурджин задумчиво качнул головой:

– Кто его знает, может, он и прав?

Он прислушался:

– Смотри-ка, а волки-то стихли! Видать, спугнул кто-то.

– Или готовятся напасть на отару, – открыл глаза Гаарча. – И то и другое – плохо. Идем-ка поближе к овцам.

– Идем.

Сложенная из камней невысокая ограда – кошт, куда на ночь загоняли овец – находилась в низине, в полусотне шагов от засады. Туда и побежали ребята вместе с собакой – обнаглевшие волки вполне могли перемахнуть через ограду, схватить пару овец, а потом ищи их в ночи, догоняй. За такое дело недолго и отведать хозяйской плетки. Впрочем, пока все было спокойно, да и Дуурчум никуда не рвался, не лаял.

– Покричу наших, – отдышавшись, предложил Гаарча.

– Нет, – Баурджин тут же прервал его. – Кричать не стоит. Мало ли – это не волки, люди. Зачем чужим знать, что здесь кто-то есть? А за помощью, конечно, сходи.

– Сходи сам. – Гаарча сплюнул. – Что-то ты, Баурджин, раскомандовался в последнее время. А я ведь тебе не слуга!

– Хорошо, – примирительно произнес юноша. – Схожу сам. Только ты будь настороже, и если что…

– Обо мне не беспокойся, – напарник хвастливо усмехнулся. – Уж будь уверен, и без тебя знаю, что делать.

Ишь, разговорился!

Ничего не ответив, Баурджин зашагал к шатру. Звездное небо над головою казалось перевернутым дырявым котлом, полная, похожая на лицо степной красавицы луна серебрилась над синими сопками, а где-то на востоке уже занималась голубовато-оранжевая заря.

Парни проснулись сразу, молча выскочили наружу, прихватив луки.

– Там, – Баурджин коротко кивнул в сторону ограды, – то ли чужаки, то ли волки.

– Пошли, – так же кратко отозвался Кэзгерул Красный Пояс. – Глянем.

Овцы были целы. Только вот Гаарча что-то никак не находился. Тоже еще, охранничек – «я, мол, и без тебя знаю, что делать». Ну – и где ты?

– Гаарча! – тихонько позвал Кэзгерул. – Эй, Гаарча!

Ответом была тишина.

– Может, опять приспичило? – прошептал толстощекий Хуридэн. – Баурджин, ты говорил, он чем-то объелся?

– Да уж, нашей пищей объешься, – Кэзгерул горько усмехнулся. – Что ел, что не ел – а желудок сводит.

– Это точно! Сейчас-то что будем делать? Поищем!

– Думаю так: если Гаарча объявится, он и сам нас найдет. Искать его сейчас мы все равно не сможем – темно, поэтому придется ждать до утра.

– Недолго ждать, – кивнул Баурджин. – Светает.

– И в самом деле. – Кэзгерул поднял глаза и улыбнулся.

И, как только рассвело, приступили к делу. Пересчитали лошадей – все, овец… И вот тут-то и обнаружилась нехватка трех баранов!

– Нет, это не волки, – внимательно осмотрев загон, прищурился Кэзгерул. – Слишком чисто, и крови нет. Воры! Кераиты или меркиты.

– Или тайджиуты.

– Или тайджиуты, – согласился парень. – Что гадать? Ловить надо! И искать Гаарчу. Что-то мне не верится, что они увели его с собой. Взяли всего тех баранов, значит, воров мало. Нет, не будут они возиться с пленным.

– Эгей! Гаарча!

Но никто не отзывался.

А солнце – желто-красное, пылающее нестерпимым жаром – уже поднималось над синими сопками, освещая пологие холмы, узенькие долины, поросшие зеленой травой, и синие вершины не столь уж и далеких гор.

– Горы Хантай, – посмотрев на них, тихо промолвил Кэзгерул. – Северные горы… За ними есть большое – очень большое – озеро, и полно леса. Такого, что даже можно заблудиться. Из-за них когда-то пришла моя мать…

Большие, темно-голубые, совсем не монгольские глаза юноши на миг затуманились.

– Вон там… – вдруг дернулся Хуридэн. – В овраге… вроде как стонал кто-то…

Не сговариваясь, все трое со всех ног побежали к оврагу. Их, оврагов, тут было множество.

Неприметный склон, довольно пологий, осыпающаяся под ногами почва, чахлые кустики, камни… Ага! Вот и Гаарча! На самом дне оврага – связанный, стонущий…

– Ты как? – Парни разрезали путы.

– Слава великому Тэнгри – жив! – Гаарча, хоть и считал себя христианином, но в других богов тоже искренне верил – а что, хуже от того не будет!

– Кто это был?

– А кто их знает? Вот как-то забыл спросить. Налетели внезапно из темноты, как только ушел Баурджин. Навалились, связали – не успел и пикнуть.

– Сколько их?

– Четверо… или пятеро… Нет, кажется, четверо. Все здоровенные, с ножами, с луками…

– Ну, ясно, что не без ножей. – Кэзгерул усмехнулся.

– Думаю, надо их отыскать, настигнуть, – азартно предложил Баурджин, а все посмотрели на него с немаленьким удивлением. Особенно Кэзгерул Красный Пояс.

– Ты ли это, Баурджин? – удивленно переспросил он. – Твои ли слова слышу?

– Да, преследовать. – Баурджин убежденно кивнул. – Их всего четверо и нас… трое… Одного нужно будет оставить здесь.

– Я останусь, – заявил Гаарчу. – Что-то так спину схватило. Видать, от холода.

– Меньше надо было ворон считать, – безжалостно расхохотался Кэзгерул. – Впрочем, хорошо – сторожи здесь. А мы – едем!

Миг – и парни, взнуздав лошадей, повскакали в седла.

Копыта коней стучали по выжженной солнцем земле, поднимая желтую пыль, и горько пахло полынью, и дул прямо в лицо жаркий степной ветер.

Они увидели следы чужих коней, едва съехали со склона сопки в лощину, поросшую бурым колючим кустарником. Остановились, спешились.

– А у них всего три коня, – на корточках рассматривая следы, задумчиво промолвил Кэзгерул. – Негусто для разбойничьей шайки.

– Так они и не разбойники. – Баурджин прищурил глаза. – Просто воры. Ну что сидеть? Едем дальше!

Кэзгерул кивнул, и парни вновь сели на лошадей, правда, теперь ехали уже медленнее, осторожней. Окружающий ландшафт, на взгляд Дубова, выглядел довольно-таки уныло: синие сопки, камни да выжженная солнцем степь. Река и узенькая полоска зелени остались далеко позади, а впереди все больше пахло пустыней – и стал жарче ветер, и песок уже поскрипывал на губах.

– Гоби! – усмехнулся на ходу до того молчавший Хуридэн. – Туда только на верблюдах ехать.

– Да уж. – Кэзгерул вдруг посмотрел на небо и нахмурился.

Впереди, в той стороне, куда умчались воры и куда по их следам двигались сейчас парни, у самой земли виднелось легкое мутновато-желтое облачко, похожее на стелящийся в траве дым. Однако все трое – в том числе и Дубов-Баурджин – хорошо понимали, что это значит. Очень скоро мог начаться песчаный шторм, неистовый смерч, когда никому не покажется мало – ни ворюгам, ни их преследователям.

Кэзгерул вздохнул:

– У нас не так много времени.

– Я бы сказал – до полудня, – тут же уточнил Баурджин. – Успеем! А если и не догоним – так им же хуже, пускай себе гибнут в песках.

Толстощекий Хуридэн боязливо поежился:

– А я бы все же вернулся назад. Надо и коней в овраги загнать, и овец – работы хватит.

Кэзгерул скосил глаза на Баурджина, поинтересовался:

– Что, отпустим его?

И от этих слов его, от вопроса, Баурджин вдруг ощутил неимоверную гордость – еще бы, впервые с ним, с нищим неудачником, почти что изгоем, хоть кто-то советовался! С ним – а не с тем же крепышом Хуридэном.

– Думаю, все же стоит его отпустить, – напустив на себя важный вид, веско отозвался Баурджин. – Гаарча уж точно один не справится.

Кэзгерул махнул рукой:

– Езжай, Хуридэн. Да смотрите там, действуйте побыстрее.

Не скрывая радости, парень живо заворотил лошадь и быстро поскакал в обратную сторону, поднимая из-под копыт столб густой желто-коричневой пыли. Оставшиеся вдвоем Кэзгерул с Баурджином еще раз внимательно посмотрели на небо и разом вздохнули. Баурджин улыбнулся:

– Что ж, едем. Может быть, еще и успеем.

Пустив лошадей мелкой приемистой рысью, парни приникли к гривам. Лошади неслись, словно выпущенные из тугого лука стрелы, оставляя позади поднятую копытами пыль. А впереди расстилалась каменистая степь, а еще дальше – желтые пески пустыни. И черное облако! Которое постепенно – нет, уже очень даже заметно – нарастало. Ребята переглянулись – успеем ли? И оба разом кивнули – успеем.

Вырвавшийся чуть вперед Кэзгерул Красный Пояс вдруг на скаку обернулся, радостно махнув рукою вперед. Да Баурджин и сам уже заметил дымящийся столб пыли, поднятый копытами чужих лошадей.

– Вон они! – дождавшись напарника, кивнул Кэзгерул. – Ничего и не четверо – всего трое.

– Думаешь, это воры?

– А кто же? Кому тут еще быть?

Баурджин замялся:

– Ну, может, охотники.

– Они не поскакали бы в пустыню. Тем более – сейчас, – резонно заметил Кэзгерул. – Видать, опасаются погони.

Дубов вдруг подумал – а что они будут делать вот сейчас, совсем скоро, когда наконец нагонят этих самых воров? Инстинкт кочевника Баурджина подсказывал, что те, кто крадет скот – не люди, а самые гнусные твари, все всяких сомнений, достойные смерти. А Кэзгерул, говорят, хорошо стреляет…

– Кэзгерул, ты сможешь достать их стрелою?!

– Конечно, – парень сузил глаза, – напрасно ты спрашиваешь.

Баурждин покачал головой:

– Я не о том… А что, если это не воры, а честные люди? Тогда что же – мы убьем невинных? Нехорошо. К тому ж из-за этого может начаться война. Вот что, сделаем-ка так – я поеду дальше один, остановлю их, поговорю, а ты спрячься вон хоть за этой штуковиной, – юноша кивнул на сложенный из круглых камней столб с идолом какого-то неизвестного бога. – Спрячься и жди. Если я два раза махну рукой, вот так… – Баурджин показал, – стреляй, не раздумывая. В меня только смотри не попади.

– Обижаешь!

– Шучу!

Улыбнувшись напарнику, Баурджин бросил лошадь вперед. Мало того, закричал, махая рукою:

– Эгей, эй! Постойте! Да, постойте же, говорю…

Он видел, как скакавшие впереди всадники – действительно, трое – оглянулись, рванули быстрей… и тут же замедлились, остановились, переглядываясь с наигранным удивлением.

– Мир вам, – подъехав ближе, Баурджин вежливо поздоровался, пристально рассматривая незнакомцев. Трое доходяг – другого слова, пожалуй, было и не подобрать – смуглые до чрезвычайности, почти негры, одеты в какую-то рвань, кони так себе, всего по одному на каждого. Что и говорить, нищета, не позаботились даже о заводных лошадях, да и нет их у этого сброда, скорее всего… Ага, вот и бараны! Связаны, перекинуты через крупы коней у седел. Не убили – видать, намереваются их продать… либо опасаются, что мясо может протухнуть. Ну, ворюги… Попались!

– Не видали тут моих друзей-охотников? – старательно пряча гнев, Баурджин выпалил первое, что пришло в голову. – Мы э-э-э… ищем потерявшуюся лошадь. Кстати, а ее не видали? Каурая такая, с белым пятном.

– Не видали мы ни лошадей, ни всадников, – грубо отозвался один из бродяг – с неприятным хищным лицом. – Поезжай своей дорогой, парень.

– А баранов… баранов не продадите? – Баурджин подъехал уже совсем близко, так, что на шерсти барана у седла хищнолицего хорошо стало видно тавро – черный треугольник, знак рода Олонга. – Знатные у вас бараны, жирные… Где пасли? – парень уже почти кричал – с такой силой свистел поднявшийся ветер.

– Говоришь, твои друзья где-то в этих местах? – доходяги переглянулись. – Что же они, не боятся песчаной бури?

– Не знаю, – юноша растянул губы в улыбке. – Они могут быть и там, и там…

Подняв руки над головой, он махнул два раза, так, как совсем недавно показывал Кэзгерулу.

Положив руку на торчащий за поясом нож, приготовился… но вместо свиста стрелы услышал лишь усилившийся вой ветра! Баурджин обернулся – и горячий песок хлынул ему прямо в глаза, а сильный порыв ветра едва не сбил с лошадей всадников… Юноша быстро спешился и рванул на бок лошадь – похоже, они все-таки не успели до бури…

А бродяги, наоборот, хлестнули плетьми коней. Куда ж вы, дурни? А, надеетесь доскакать во-он до той сопки? Похоже, зря надеетесь.

Ветер задул уже с такой силой, что невозможно стало подняться. Улегшийся рядом с лошадью Баурджин задрал свой тэрлэк, укрывая две головы – свою и коня. Песок, гонимый ураганным ветром горячий песок пустыни, уже летел, закрывая небо плотной коричневой взвесью. Набивался в глаза, в нос, не давая дышать. Юноша покрепче натянул тэрлэк и зажмурился, успокаивающе поглаживая дрожащую лошадь. Ветер налетал порывами, хлестал обжигающе горячим песком, словно охаживал наждачкой – шварк, шварк! Похоже, центр бури все же проходил стороной, задевая Баурджина лишь краем. Но и этого хватало вполне! Вокруг быстро стало темно, словно самой темной ночью, и наполнившееся песком небо вдруг навалилось на землю гигантским барханом, и стало горячо, страшно, особенно когда Баурджин почувствовал, что его занесло совсем. Неуютное такое чувство охватило Дубова – никогда он еще не ощущал себя настолько отрезанным от всего мира, даже на фронте, под Киевом, когда завалило в воронке, было не так. Всюду песок, со всех сторон, горячий такой, всепроникающий, гнусный… Словно в могилу зарыли без гроба! И вой! Мерзкий вой бури. Ну когда же это все кончится наконец? Такое впечатление, что никогда.

Выл ветер, свистел летящий со скоростью пули песок, и было не повернуться, не рыпнуться, не шевельнуться – ну, точно, в могиле! Баурджин уже и не сознавал даже, кто он – советский генерал или монгольский кочевой паренек, да и все равно уже, похоже, было, что так, что эдак… И на грудь вдруг навалилась такая жуткая тяжесть, что стало тяжело дышать, а в глазах замелькали круги – ярко-зеленые, синие, желтые…

Дубов уже только потом понял, что, по сути, его спасла лошадь. Неказистый, но верный и выносливый конь. Уж он-то забеспокоился, расшевелился, растолкал песок… впуская струю чистого воздуха и нереально голубую краску небес! Боже, неужели все? Неужели выбрался? Не в силах даже отряхиваться от песка, Баурджин перевернулся на спину, распахнул тэрлэк и задышал полной грудью…

В небе мелькнула вдруг стремительная черная тень. Кречет? Орел? Сокол? Дубов присмотрелся и не поверил глазам своим, узнав хорошо знакомый силуэт… японского истребителя! Ну да, он и есть. Маленький такой, юркий. «Девяносто шестой» серии, с расчалками на неубирающихся шасси, устаревший уже к Халкин-Голу, но тем не менее использовавшийся самураями вполне эффективно… Откуда он здесь взялся? Черт, кажется, заметил! Небольшой самолет, желто-зеленый, с красными кругами Ямато на крыльях, вдруг начал пикировать, открывая огонь из пулеметов. Дубов инстинктивно вжался в песок… И вдруг осознал, что ничего не слышит. Ни воя двигателя, ни громового треска очередей, ни свиста пуль. Баурджин поднял голову, увидел, как тает в прозрачном воздухе рвущийся к земле истребитель.

Мираж! Черт побери, мираж!

Но – для миража нужны основания! Значит, все же этот самурайский аэроплан где-то существовал?! Где? Или это привет из того далекого времени, которое здесь еще будет?

Усевшись на корточки, юноша потряс головой. Черт с ним, с миражом, не о нем сейчас думать надо. Ворюги… Впрочем, к черту ворюг вместе с украденными баранами. Кэзгерул! Где ж он? Неужели не выбрался?

Поднявшись на ноги, Баурджин, пошатываясь, побрел к каменному столбу, благо тот был хорошо виден. Именно там и должен обретаться напарник. Поначалу каждый шаг давался юноше с большим трудом – от долгого лежания в песке затекли все суставы, однако чем дальше шел Баурджин, тем легче ему становилось. Позади вдруг послышалось ржание – это прорывался через пески конь. Юноша улыбнулся – все же хорошо иметь лошадь.

Ну и песка же нанесло! Судя по заметенному столбу – метра на два – два с половиной, уж никак не меньше. И конечно же, не видать никого – ни Кэзгерула, ни его лошади. Что ж, придется копать. Как там поется в песенке археолога? А черт его знает, как там у них поется? Нечего петь, копать надо.

И Баурджин остервенело врылся в песок с упорством и неизвестно откуда взявшейся энергией, сделавшей бы честь и какому-нибудь шагающему экскаватору. Рыл, рыл и рыл. Сдирая в кровь кожу на ладонях, отфыркиваясь от набивавшегося в рот песка и время от времени протирая глаза, красные от песчаной пыли. Ну, где же ты, Кэзгерул Красный Пояс, молодой парень-кочевник с длинными пепельными волосами и глазами цвета густо-голубого предгрозового неба. Так не похожий обликом на привычных монголов. Впрочем, тут много было непохожих – зеленоглазых, светловолосых, рыжих…

Перерыть вручную, даже без завалящей какой-нибудь лопаты, целый бархан – безнадежное предприятие, настоящий трудовой подвиг, вполне сравнимый, скажем, со строительством Днепрогэса или Магнитки. Но ведь они-то были-таки построены! А значит, и здесь не все так плохо. Главное, не останавливаться – рыть. Нет, отдышаться все ж таки нужно. Ну, хоть чуть-чуть… А теперь – снова…

Баурджин рыл до темноты. И никого не нашел! Слой нанесенного злобным смерчем песка оказался слишком уж толстым. Да и ясно было, со всей отчетливостью ясно, что, даже и откопай он Кэзгерула, вряд ли парень к этому времени будет жив. Давно задохнулся либо раздавлен. Иного, похоже, и быть не могло. Эх, крестик бы какой-нибудь сладить – Кэзгерул ведь христианин, как многие кочевники, хоть и христианство у них, честно говоря, какое-то странное. Что упрекать, каждый верит, как может. Удивительно уже одно то, что здесь, в этих жутких песках на окраине мира, знают и почитают Христа…

Рано! Баурджин с остервенением передернул плечами. Рано хоронить напарника. Пока еще хоть немного светло, пока есть хоть какая-то надежда… а даже если и нету… Рыть! Рыть! Рыть!

И юноша вновь зарылся в песок. Даже не почувствовал, как кто-то, неслышно подойдя сзади, похлопал его по плечу…

– Хорошо копаешь! Что, клад нашел?

Баурджин оглянулся:

– Кэзгерул!!! Друг! Так ты не здесь прятался?

– Там, – улыбаясь, махнул рукой Кэзгерул. – Вон, между сопками.

– Но следы твои ведут из пустыни…

– Так я и был там. Тебя искал. Честно сказать – надоело рыть.

Парни обнялись и расхохотались. Даже расплакались – и Дубов с удивлением чувствовал, как текут по щекам слезы. Да, что касается эмоций, навыков, отношения к миру и душевных порывов – тут, безусловно, лидировал парнишка-кочевник, ну а когда приходила пора поразмыслить, подумать, порассуждать – в дело вступал умудренный опытом ум генерала.

Бродяг-скотокрадов искать больше не стали – те давно ускакали либо, что более верно, сгинули, засыпанные горячим песком. Рассудив таким образом, парни махнули на похищенных баранов рукой и, прибавив ходу, поехали к пастбищу. Следовало поторапливаться – вокруг быстро темнело, и черные тени сопок накрыли тропинку так плотно, что не ясно было, куда и ехать.

– Успеем, – осмотревшись, заявил Кэзгерул. – Пастбище-то вон, за той сопкой.

Баурджин улыбнулся – он тоже узнал знакомые места. И даже решил пошутить… ну это уж точно – Дубов!

– Слушай-ка, Кэзгерул, дружище! А давай над нашими посмеемся.

– Посмеемся? – Напарник поднял брови. – Признаться, Баурджин, ты меня все больше удивляешь в последнее время.

Юноша самодовольно хмыкнул:

– Не только тебя.

– Ишь, шутник какой выискался. А что ты предлагаешь? – В темно-голубых глазах парня заплясали веселые искорки.

– А прикинемся разбойниками! Ну, теми, скотокрадами… Подъедем, налетим, напугаем. Скажем, баранов давайте, лошадей, а то самих в рабство угоним, продадим уйгурам! Ух, и повеселимся, а?

– Давай, – азартно кивнул Кэзгерул. – Интересно будет на них поглядеть, на обоих. Хотя… Они ведь нас сразу узнают.

– Не узнают, – подмигнув, заверил Баурджин. – Мы ведь замаскируемся. Да и стемнеет скоро.

Порешив так, дали шенкелей лошадям и понеслись к сопке.

Вот она, юность! Вот он, молодой задор! Еще недавно, казалось, умирали в тисках горячих песков, и думалось, что если доведется выбраться, то не скоро еще оправятся от пережитого. А поди ж ты, только в себя пришли, так давай уже шутки шутить.

– Да им и самим понравится, – кричал на скаку Баурджин. – Вот увидишь, потом по всему кочевью рассказывать будут, как мы их разыграли!

– А ты ори, ори больше, – смеясь, предупредил напарник. – Чтоб услышали!

– Ничего, не услышат, далеконько еще.

Подскакав к самому пастбищу, парни спешились и, пустив лошадей к табуну, спрятались за оградой овечьего кошта. В синем небе, прямо над головой, лампочками загорались звезды, пахло конским навозом и овечьей шерстью. Вечер был тих и прозрачен, даже не верилось, что еще совсем недавно здесь бушевала песчаная буря. Впрочем, не здесь, ближе к пустыне. Нет, и тут хрустел под ногами песочек. Тоненьким таким слоем.

– Тсс! – обернувшись, зашипел Баурджин. – Вон они!

У самого шатра горел небольшой костер – видать, сторожа не поленились полазать по сопкам, насобирать хвороста и теперь вовсю наслаждались приятным вечерним отдыхом. Булькая, кипел подвешенный над костром котелок с брошенными в него пахучими травами, от запаха которых у обоих шутников потекли слюни. Кругом стояла такая тишь, такое спокойствие, что прямо-таки тянуло к задушевной беседе. Чем сторожа сейчас и занимались.

– Я тебе так скажу, парень, – продолжая неспешно тянувшуюся беседу, с важностью вещал Гаарча. – Хульдэ, конечно, девица еще та и на многое согласная… но не со всяким она пойдет, нет, не со всяким! С тобой вот, к примеру, ни за что не пойдет, клянусь Тэнгри и Ильей-пророком!

– Это почему же не пойдет? – обиженно переспросил Хуридэн.

– Потому что ты беден, вот почему!

– Ты, можно подумать, богат!

– Пока нет… – Гаарча счастливо рассмеялся. – Но, может быть, скоро буду.

– С чего это?

– Кто знает наши дела? Вот ты мне лучше скажи, Хуридэн, нам ведь за невестами скоро… Поедешь?

Хуридэн явно задумался, смешно надув и без того толстые щеки:

– Если возьмут, отчего ж не поехать?

– А если убьют в набеге? Их, девок-то, невест, в чужих племенах стерегут – не всяких подпустят.

– Ну, убьют… так уж убьют… – Парень горестно махнул рукой и подбросил в костер хвороста.

А Гаарча не отставал, ишь, разговорился:

– Вижу, ты пригорюнился… Может, лучше бы и вообще без невест.

– Вот, правильно! – Хуридэн воспрянул духом. – Вот и я про то же – и чего за ними в набег ездить?

– И я б не поехал, – поддержал товарища Гаарча.

Вот трусы-то оба!

– Чего там, в набеге, делать-то? Если кто саблей владеть умеет или там, из лука метко бьет, как наш Кэзгерул… Интересно, что-то они долго не идут. Может, заблудились? Сходить поискать?

– Не, не заблудились. Скорей – в песках сгинули. Нечего теперь их и искать – все равно не найдем.

– Вот тут ты прав, клянусь Тэнгри!

– Ты что-то про набег говорил, – напомнил Хуридэн.

– А, говорил, – Гаарча кивнул и признался: – Неохота мне что-то в набег, приятель!

– И мне, честно сказать, неохота…

– А жениться-то надо – куда денешься? – хитро продолжал Гаарча. И к чему он клонит?

– Да, – Хуридэн снова потянулся к хворосту. – Куда?

– Хуридэн, тебе что, правда нравится Хульдэ?

– Кто тебе сказал?! Врут, врут все… Как мне может нравиться ханская наложница?

– А ведь есть возможность взять ее в жены!

В этом месте Баурджин навострил уши.

– В жены? – Хуридэн рассмеялся. – И кто же мне ее, интересно, отдаст?

– Старый Олонг… и молодой Жорпыгыл!

– Жорпыгыл?! Ага, отдаст, как же!

И тут в табуне громко заржала лошадь. Хуридэн испуганно вскочил.

– Сядь, что ты кидаешься! – издевательски бросил Гаарча. – Это в табуне ржут.

– А может, разбойники?

– Очень мы с тобой им нужны!

– Баранов-то все же украли…

– Ну, так и быть, пойду, посмотрю. – Гаарча поднялся на ноги.

– И я с тобой!

– Нет уж – а здесь кто сторожить будет?

– Ну-у… – умоляюще протянул Хуридэн. – Может, все ж – вместе, а?

– Сиди, говорю! – Гаарча сплюнул. – Да ты не думай, я быстро. Только посмотрю, что там с табуном делается.

– Быстрей возвращайся, – шепотом напутствовал уходящего Хуридэн и пошевелил угли носком клееного сапога – гутала.

Дождавшись, когда Гаррча уйдет, шутники незаметно подобрались к Хуридэну – лица их были замотаны кушаками.

– У-у-у! – глухо заворчал Баурджин. – Повернись-ка сюда, подлый шакал!

– Ай! – обернувшись, Хуридэн испуганно задрожал и упал на колени. – Пощадите!

– Никакой пощады не будет тебе, детеныш змеи и шакала! Сейчас мы разрубим тебя на куски!

– Не надо! Я все сделаю для вас, все… Там, вон, отара, табун… я покажу!

– Нет, шакал! Ты нам лучше спой! Очень уж мы любим песни.

– Спеть? Гм-м-м… Что бы такое вам спеть?

– А что знаешь!

– Да я… я немного и знаю, уважаемые… да, боюсь, и не умею петь…

– Ах, ты не хочешь?! – сдерживая смех, вкрадчиво поинтересовался Баурджин. – Тогда готовься к смерти! – Он картинно поднял над головою нож.

– Вспомнил! Вспомнил! – тут же заголосил Хуридэн. – Сейчас… сейчас… вот сейчас спою… Как же там?

Собравшись с духом, перетрусивший сторож гнусавым ломающимся голоском затянул «богино дуу» – «короткую пастушескую песню», собственно – «уговор скота»:

– Ой, была у меня телка-а-а… У-у-у! У!

Белая красивая-а-а… У-у-у! У!

Молока давала много-о-о

И приплод давала-а-а…

Ну и дальше – все в таком же духе. Типично сельскохозяйственная тематика с некоторым уклоном в нездоровый мистицизм.

Дубов чуть не переплевался, а вот его напарнику песня, похоже, нравилась.

– Ну, ты тут сиди слушай, – прошептал Баурджин приятелю на ухо. – А я пойду к пастбищу прошвырнусь, Гаарчу развлеку. Смотри, до моего прихода не раскрывайся – не смешно будет. Уговор?

– Уговор!

– Ну, жди…

Встав с корточек, Баурджин исчез в темноте и зашагал к отаре, слушая за спиной гнусавые рулады неувядающего певца – Хуридэна:

– Ой, корова моя, корова-а-а… У-у-у! У!

Дубов даже не выдержал, сплюнул:

– Черти тебя раздери! Певец выискался… Георг Отс прямо!

Гаарчу он обнаружил у каменной ограды отары, вернее, тот сам обнаружился, едва услыхав шаги:

– Ты, Кишгар?

Кишгар? Интере-е-сно…

– Ну, я.

– А где остальные?

– А пес их…

– И вправду… Деньги принес? Давай! Две уйгурские монеты, как договаривались! Ну, что стоишь, жмешься? Три-то барана куда как больше стоят!

Глава 4 Анда Лето – осень 1195 г. Восточная Монголия

У кого много друзей, тот широк, как степь, а без друзей человек узок, как ладонь.

Монгольская поговорка

Гаарча плакал и визжал, как недорезанный поросенок. Катаясь по земле, слезно просил прощения, уверял, что все вышло случайно, что никогда больше не…

– Рассказывай, – прервал его крики Баурджин. – Все.

– А чего рассказывать-то? – парень заскулил. – Они меня заставили, эти бродяги…

– Угу, – хмуро кивнул Кэзгерул. – Заставили… Дали уйгурских монет…

– Немножко, немножко. – Гаарча скривился. – Совсем чуть-чуть… Я ведь хотел поделить, поровну, чтоб… чтоб каждому… но вот не успел!

Наклонившись, Кэзгерул схватил предателя за грудки:

– Ты хоть понимаешь, что своей жадностью подвел нас под плети? Ведь за этих баранов отвечаешь не только ты – мы все!

– Да я… Я заплачу! – снова заверещал Гаарча. – Заплачу, клянусь Христородицей и Великим Тэнгри! Отдам старику Олонгу все, до последней монеты. Надо будет – тэрлэк свой продам…

– Ну? – Кэзгерул повернулся к напарнику. – И что с ним будем делать?

– Только не убивайте! – униженно захныкал Гаарча. – Бог вас не простит за смертоубийство, не простит, нет…

– А ну, заткнись! – Кэзгерул несильно пнул парня сапогом. – Дай подумать.

Гаарча послушно замолк и лишь сопел, размазывая по широкому лицу слезы и сопли.

– А ты, Хуридэн, как думаешь? – Баурджин неожиданно посмотрел назад.

– Я? – стоявший у погасшего костра Хуридэн испуганно вздрогнул. – Я – как все… как хотите…

Баурджин покачал головой:

– Думаю, надо простить этого черта. Ну, в самом деле, не убивать же!

– Простить так простить, – согласно кивнул Кэзгерул. – Только с условием – пусть он сам, лично, уладит дело с баранами, пусть сам договаривается со стариком Олонгом. Слышал, Гаарча?

– Я договорюсь! Договорюсь, клянусь Тэнгри.

– Что ж… Мы слышали твое слово. А теперь вставай, поднимайся – пора выгонять из загона отару.

И впрямь было пора. Уже наступило утро, ясное и свежее. Солнце, выкатившееся на бледно-синее небо, осветило пологие сопки, пастбища, засыпанные песком овраги. Где-то далеко на закате маячили в голубоватой дымке горы, дул северный ветер, принося прохладу и смолистый запах леса. Высоко в небесах, распластав крылья, парил орел, зорко высматривая добычу. Баурджин приставил ладонь ко лбу, всматриваясь в хищную птицу:

– Крупный… Как бы не унес овцу. Может, его лучше подстрелить?

– Думаю, не стоит, – покачал головой Кэзгерул. – Не такой уж он и большой. К тому ж – тоже Божье творение, а всякая тварь имеет право на жизнь.

Баурджин постарался не показать удивления, однако для себя отметил необычность речей напарника. Ох, не так уж прост был этот с виду обычный парень! Ишь, как заговорил – прямо Конфуций. Чем больше Баурджин узнавал его, тем больше удивлялся и задавал себе вопрос – каким образом Кэзгерул Красный Пояс оказался среди изгоев и неудачников, вечных недотеп – Гаарчи, Хуридэна… гм… Баурджина. Он ведь тоже не имел никакого веса в роде Олонга.

– Хуридэн, иди помоги Гаарче с овцами, – деловито распорядился Кэзгерул. – А мы с Баурджином займемся лошадьми.

Баурджин молча кивнул. Как-то так само собой получилось, что молодые пастухи разбились на пары по-новому – Гаарча с Хуридэном, а Баурджин, естественно, с Кэзгерулом. Дубову это нравилось.

Отпустив лошадей пастись, парни уселись в траву, в тени невысокого кустика. Поднимаясь все выше, солнце начинало палить, жарко, по-летнему беспощадно, и даже прохладный ветер не спасал положения. Вытерев со лба пот, Баурджин распахнул тэрлэк. На груди юноши сверкнул серебряный амулет…

– Да-а, – тихо промолвил Кэзгерул. – Род Серебряной Стрелы когда-то был очень известен среди найманов. И весьма уважаем!

– Жаль только, что об этом позабыл Олонг и его приспешники!

Красный Пояс презрительно ухмыльнулся:

– Род Олонга – самый захудалый найманский род. Все найманы кочуют на закате солнца, а Олонг еще лет десять назад подался на восход. Почему? Говорит, здесь тучнее пастбища, но я ему не очень-то верю. Наверняка была какая-нибудь ссора с другими родами. Вот и прогнали.

– Ну и прогнали, нам-то что с этого? – вполне резонно, как ему казалось, заметил Баурджин.

Кэзгерул покачал головой:

– Не скажи. Изгоев всякий может обидеть.

– Это уж точно…

Сбросив тэрлэк в траву, Баурджин неожиданно поднял с земли тяжелый камень и принялся его поднимать, сначала равномерно, а потом – из последних сил.

– Ну! – подбадривал заинтересовавшийся напарник. – Давай! Давай же!

Вытянув руки в последний раз, юноша бросил камень к ногам и улыбнулся:

– Сейчас немного отдохну… И снова!

– Еще хорошо каждое утро бежать по степи с лошадьми, – сообщил Кэзгерул. – Я, когда есть возможность, бегаю. Хочешь, вместе будем?

– Конечно! И еще… Давно хотел тебя попросить – ты не мог бы поучить меня стрелять из лука?

– Поучу, – польщенно улыбнулся напарник. – Это не так уж и сложно. Ну-ка, неси лук и стрелы.

Баурджин молнией бросился к шатру.

Несмотря на жару, парни тренировались почти до самого вечера – бегали, боролись, метали стрелы. Причем не просто так – вернулись к шатру с добычей, подстрелив пару сурков, которых тут же и поджарили на небольшом костре. Естественно, поделились мясом с Хуридэном и Гаарчой, а уж те накинулись на еду с таким рвением, словно бы не ели дня три-четыре. Забыли и поблагодарить, ну да черт с ними.

Назавтра, с утра… как и на следующий день, и вообще – все дни – Баурджин и Кэзгерул Красный Пояс продолжили свои занятия: с раннего утра около часа бегали за лошадьми, затем прыгали, кидали камни, боролись. Трудно было, иногда казалось, что и совсем невозможно. Ну, какого ж дьявола носиться здесь по такой жарище, глотая соленый пот, а потом еще метать тяжелые каменюки, прыгать? И стонать целую ночь от жуткой боли в измученном теле?

Гаарча с Хуридэном, конечно, открыто хохотать не осмеливались, но за глаза смеялись, причем – издевательски. Вот, мол, придурки-то!

Тем не менее уже через месяц Баурджин с удовольствием заметил, как мускулы налились силой, а тело обрело стремительность и легкость. Еще через месяц, уже в начале осени, юноша научился-таки хорошо стрелять из лука. Похуже, конечно, чем Кэзгерул, но ненамного. Вообще-то все кочевники метали стрелы с детства… только это не относилось к неудачникам-недотепам – их-то как раз никто как следует не учил. Приходилось восполнять пробел, пользуясь удобным моментом. Кто бы знал, что все эти навыки пригодятся парням уже так скоро!

Нельзя сказать, что чужаки появились внезапно. Нет, они ничуть не скрывались, ехали не спеша, спокойно. Четверо уверенных в себе воинов, из них трое – в панцирях из толстой воловьей кожи, а четвертый, видимо, главный – в сверкающем на солнце доспехе из металлических пластинок, гибком и переливающемся, словно чешуя сказочного дракона. У каждого на боку – сабля, за спиною – тяжелые луки и короткие копья с крюком, железные шлемы блестят, привешенные к седлам. Попоны коней – с золотым узором, синие, словно весеннее небо.

Остановившись, воины с презрением посмотрели на застывших в немом ожидании пастухов.

– Мы заберем у вас пять баранов, – не здороваясь, надменно процедил главный. Хищный такой, со шрамом на левой щеке.

– По какому праву? – вскинулся Кэзгерул.

– По праву сильного!

– Ах, так?

Всадники взялись за сабли. Силы были неравны, явно неравны, и Баурджин дернул напарника за рукав, шепнул, чтоб действовал не силой, а хитростью.

– Что ж, берите. – Красный Пояс махнул рукой и обернулся: – Гаарча, покажи им загон.

– Идемте за мной, славные воины!

Двое всадников повернули коней. Двое – в их числе и главный – остались у шатра, цепко наблюдая за пастухами.

– Они убьют нас, в том нет никаких сомнений, – тихо шепнул Кэзгерул. – Иначе по степи быстро распространится слух о грабителях.

– Почему же не убили сразу?

– Зачем? Мы для них – не соперники. Сами принесем им баранов, свяжем. Положим на крупы коней… зачем все делать самим? А вот после можно и расправиться с выполнившими свою работу пастухами. Просто махнуть пару раз саблей или ткнуть копьем.

– Да уж… – опыт кочевой жизни сигналил Баурджину об опасности. Да, сейчас именно так все и произойдет, как говорил Кэзгерул. Зачем чужакам оставлять в живых свидетелей грабежа, убив которых можно будет забрать все? А то, что они себя ведут столь беспечно и нагло – так это от излишней уверенности. Наши войска в братской Монголии тоже были первое время уверены, что японцев можно шапками закидать. А не вышло! Пришлось воевать по-настоящему. Вот и здесь…

Негромко переговариваясь, вернулись Гаарча с Хуридэном, притащили барана… потом еще одного. Баурджин и Кэзгерул отправились им помогать. Там и сговорились, бросили пару слов…

Хорошие оказались бараны, жирные, так и просились на мясо!

– Хватит, – наконец распорядился главный.

И махнул рукой…

Сверкнули на солнце сабли….

Только вот рубить уже было некого – пастухи, не дожидаясь развязки, со всех ног бросились в разные стороны: Гаарча с Хуридэном – в овраги, Бауржин и Кэзгерул – к пастбищу.

– Вот шушера! – рассердился предводитель чужих и тут же жестко приказал: – Догнать и прикончить. Быстро!

Всадники хлестнули коней. Дуурчум вызверился на чужаков с лаем, кинулся… и был насквозь пронзен сразу тремя стрелами. Упав в траву, жалобно заскулил, истекая кровью.

Баурджин побежал вперед, отвлекая погоню, а Кэзгерул нырнул в тень ограды, затаился, пропуская врагов. А тех было двое, и славно – Гаарче с Хуридэном будет легче скрыться от одного.

Пропела стрела. Баурджин, не оглядываясь, стал метаться по сторонам – сначала влево, потом вправо. Помнил: если слышишь свист стрелы – она не твоя, свою не услышишь. Вопьется между лопатками – и поминай как звали. Помня это, Баурджин петлял, словно заяц. Однако долго от конного не побегаешь. И все же юноша вовсе не чувствовал усталости. Специально свернул к глубокому оврагу, метнулся, вроде как из последних сил… и остановился на краю, быстро подобрав с земли камень. Так и держал его за спиной, сзади. Одно тревожило – чужак сейчас запросто мог достать его стрелою. Правда, здесь куда удалей было бы действовать саблей. Махнуть с оттягом, чтоб отделившаяся от тела голова несчастного пастуха, подскакивая, покатилась по кочкам! Милое дело!

И чужак рассудил так же! Ну а как еще-то? Одно дело – ударить стрелой издалека, не видя глаз жертвы, не ощущая ее боли и пьянящего запаха крови; и совсем другое – саблей!

Разгоняя коня, всадник завертел над головой сверкающий на солнце клинок… Вот, сейчас… Сейчас-сейчас… Вжик, и…

От сабли не уйдешь в сторону – слишком уж коварное оружие, особенно в умелых руках. Бежать бесполезно… кинуться влево или вправо – тоже. Враг, торжествуя, отлично осознавал это.

Терзая пожухлую траву, били копыта. Звеня уздечкою, хрипел конь. Вжик – свистнула сабля…

И в этот момент Баурджин резко рванулся в сторону, одновременно кидая камень в голову чужака. Попал! И, слава Господу, тот оказался без шлема, видать, лень было надевать.

Удар оказался силен и меток. Вскрикнув, вражина выронил саблю и, медленно отклоняясь назад, завалился в овраг вместе с не успевшей остановиться лошадью!

Ну, вот! Баурджин потер руки. Вот тебе! А не надо быть таким самоуверенным. Однако где же второй?

Юноша быстро огляделся – второго всадника не было. Вернее, была одна лошадь, без всякого всадника… И торжествующий Кэзгерул Красный Пояс! Вон он высунулся из-за ограды, потрясая луком.

– Молодец, парень!

Баурджин побежал к приятелю, помня, что врагов осталось еще двое и недооценивать их не следовало. Подбежав, лишь спросил:

– Главного или второго?

– Второго, – кивнул Красный Пояс. – Там наши.

Да, конечно, ни Хуридэн, ни уж тем более Гаарча не были уважаемыми людьми, но все же это товарищи, с которыми прожит не один день, – им следовало помочь в первую очередь. А главный… Что главный? Пусть ждет. И – конечно – дождется!

Вражину, преследовавшего Гаарчу с Хуридэном, парни обнаружили на дне одного из оврагов. Спешившегося. Лошадь лениво жевала траву рядом со склоном, а воин, поигрывая саблей, ухмыляясь, посматривал на пастухов. Бежать тем было некуда – уж больно крутыми оказались в этом месте каменистые склоны оврага.

Баурджин с готовностью схватил камень. Однако враг оказался в шлеме. Хороший шлем, надежный. Железный, выпуклый, с назатыльником из буйволовой кожи. Такой не пробьешь каменюкой – скользнет, отскочит. Звон только будет – и все.

– Ну, что стоишь? – натягивая тетиву, усмехнулся Кэзгерул. – Коль уж взялся – заканчивай начатое!

– И впрямь!

Хохотнув, Баурджин с силой метнул камень и, конечно же, попал в шлем. Ну и звону же было! Казалось, на все пастбище!

Пошатнувшись от неожиданности, вражина устоял на ногах, обернулся… и получил тяжелую стрелу в левый глаз!

– Вот. – Кэзгерул негромко рассмеялся. – Вот что бывает с теми, кто недооценивает опасность. Ишь, сабельками помахать захотелось, кровь почувствовать, страх. Если б они не были столь беспечными, вряд ли мы б сейчас смеялись. Эй, парни! – Он посмотрел вниз. – Вы там долго стоять собираетесь?

– У нас остался еще один, – оглядываясь, напомнил Баурджин.

И тут вдруг где-то в отдалении послышался протяжный звук рога. Парни напряженно застыли, Кэзгерул вскинул к груди лук, в любой момент готовый послать в появившегося врага десяток метких разящих стрел. Однако никто не появлялся. Парни простояли так довольно долго и, устав от ожидания, осторожно двинулись к шатру.

А там никого не было! Гаарча бросился на землю к следам и, вскочив на ноги, торжествующе закричал:

– Уехал! Сбежал! Вот гадюка – это ж надо, бросил своих!

– Не спеши с выводами, Гаарча, – задумчиво произнес Красный Пояс. – Мы ведь все слышали рог. Значит, его кто-то позвал. Враги рядом! Предлагаю выгнать лошадей в степь. Потом, если что, поймаем. Что же касается овец, то тут уж ничего не поделаешь.

– Согласен, – мгновенно оценив ситуацию, кивнул Баурджин. – Бежим к пастбищу! Кстати, у нас теперь прибавилось три лошади.

Оставив Гаарчу с Хуридэном присматривать за табуном в степи, Баурджин и Кэзгерул Красный Пояс поспешно вернулись обратно на пастбище и, оставив коней, подались в сопки. Ох, и трудно же было бежать вверх по склону! Но ничего. Справились – недаром же столько времени тренировались до седьмого пота. Забравшись на вершину, спрятались, затаились за чахлыми кустиками.

Посмотрев вниз, Кэзгерул аж присвистнул:

– Смотри-ка!

Меж сопками по пыльной дороге, извиваясь, словно змея, двигалось войско! Хорошо были различимы девятихвостые штандарты из лошадиных хвостов, синие плетеные щиты, сияющие на солнце доспехи и шлемы.

– Господи Иисусе! – перекрестился Кэзгерул. – Похоже, они идут не к нам – к тайджиутам.

– Да, эта дорога – туда. – Баурджин присмотрелся. – А у них много вьючных лошадей! Видать, возвращаются после лихого набега! А откуда могут идти?

– Там, на юге – татарские племена. Но они сильны, а эти… Кто ж это такие? Неужели – борджигины? Если так, то их вождь Темучин до крайности обнаглел!

Баурджин-Дубов напрягся:

– Темучин? А что ты о нем слышал?

– Да ничего особенного. – Красный Пояс повел плечом. – Вождь как вождь. Не столь уж и молодой, но нахальный и, самое главное, везучий. Говорят, уже объединил под своим началом много тайджиутских племен.

– Большое войско! И как быстро передвигаются – молодцы, – невольно восхитился Баурджин. – Наверное, у них имеются хорошие проводники.

– А зачем им проводники? – Кэзгерул усмехнулся. – Они же монголы, а Буир-Нур – и так их озеро. А там, за сопками, уже начинаются собственно монгольские земли, тянущиеся до большой реки Керулен и дальше, на север, к тайджиутам.

– Тайджиуты – тоже монгольское племя?

– Да. Хотя, знаешь, желтолицые люди империи Цзинь почему-то называют их татарами. Все чохом! А ведь они никакие не татары, наоборот, татары – их враги и соперники. Ох, чувствую, назревает большая война. Татары ведь непременно явятся мстить! И по пути опустошат наши пастбища. Впрочем, кому какое дело до какого-то отбившегося от своих найманского рода?

– Это верно… – Баурджин не отводил взгляда от блестящей чешуйками-доспехами змеи. – Ой, как быстро идут… Ходко!

– Умеют. Ну что, пошли обратно? Похоже, монголы вряд ли будут останавливаться здесь.

Осторожно попятившись, парни спустились с сопки вниз, к пастбищу и, не сговариваясь, подошли к шатру.

– Пить хочется, – вдруг улыбнулся Кэзгерул. – Сейчас бы кумысу или айрана!

– Или рисового вина! – Баурджин, смеясь, поддержал напарника. – Напились бы пьяными, да пали бы в кусты.

– Ух, и повалялись бы в травище!

– Да уж, в такой поваляешься! К тому ж и холодно – осень все-таки.

– Да, осень… – Красный Пояс посерьезнел. – Скоро погоним скот в родное кочевье. А там…

Он почему-то вздохнул. Баурджин тоже не ждал от жизни в кочевье Олонга ничего радостного. Здесь, на дальнем пастбище, они все же были предоставлены сами себе, а вот там… Там «каждый сильный им господин и даже слабые, если двое». Примерно так вот писал великий пролетарский поэт! И ведь вернее не скажешь!

– Знаешь что, приятель, – чуть смущаясь, негромко произнес Баурджин. – А давай… Давай станем с тобой побратимами! Ну, если ты, конечно, не против…

– Не против! – Кэзгерул улыбнулся. – Только вот где мы найдем коровий рог и золотую монету для клятвы? Единственное, чего у нас много, так это лошадиной крови…

– Слушай, а давай покопаемся в переметных сумах! – осенило вдруг Баурджина. – Ну, в тех, на лошадях, что мы взяли.

Красный Пояс громко захохотал, аж до слез.

– Чего ты ржешь-то?

– Мысль про переметные сумы, конечно, очень хороша, – замахал руками Кэзгерул. – Только жаль, что она не пришла нам в головы раньше. Гаарча с Хуридэном, думаю, уже давно потрошат сумы, и никаких золотых монет мы там не найдем, даже если они и были.

– Ты прав. – Баурджин огорченно сплюнул, и почти сразу помрачневшее лицо его озарилось улыбкой. – А знаешь что? Думаю, вместо монеты вполне подойдет мой амулет, вот!

Юноша снял с шеи маленький серебряный кружочек.

– Знак древнего рода Серебряной Стрелы, – тихо промолвил Красный Пояс. – Он подойдет, конечно. Тем более ведь не в обрядах тут дело, а в нашем желании, верно?

Найдя в шалаше глиняную плошку, острым ножом вскрыли яремную вену одной из лошадей. Красная дымящаяся кровь хлынула в чашу. Туда же, булькнув, упал амулет. И глухо зазвучали слова клятвы – анды:

– Клянусь перед бескрайним небом…

– Перед Вселенной…

– Перед Тэнгри…

– И Иисусом Христом, человеком, ставшим вдруг Богом…

– Пусть наша кровь смешается, сойдясь в этой чаше…

Острие ножа полоснуло по ладоням парней…

– Пей, Баурджин, брат мой…

– Пей и ты, брат…

Теплая лошадиная кровь скрепила данную клятву, и вот уже парни, дурачась, принялись бегать вокруг кострища…

До тех пор пока не послышался приближающийся стук копыт. Одинокий всадник, похоже, ни от кого не таился. Тем не менее Кэзгерул потянулся за луком… и с облегчением отложил его, узнав Гаарчу:

– Случилось что?

– Случилось, – спешившись, ухмыльнулся тот. – Прискакал гонец от Олонга. Мы как раз встретили его на тропе. Завтра с утра возвращаемся в род, в родное кочевье! Да, и вот еще что… Совсем скоро большая охота, готовьтесь!

– Всегда готовы! – по-пионерски отозвался Баурджин.

Глава 5 Охота Ноябрь – декабрь 1195 г. Западная Монголия

Охота была не просто способом добывания и ярким общественным событием, она была также репетицией военных действий.

Л. де Хартог. Чингисхан: завоеватель мира

Нет, неспроста верховный хан найманов Инанч-Бильгэ вспомнил о полузабытом роде Олонга, как и о многих других родах. Загодя послав вестников, хан предупредил всех вождей, чтобы к зиме направили всех молодых воинов к большому озеру Убса-Нур, что лежало в истоках большой реки Оби, меж горами Хангай и Алтаем. Несладко пришлось молодежи из рода Олонга – слишком уж далек и тяжел был путь, хорошо – реки замерзли: Керулен, Тула, Селенга. Но все ж дорога пролегала большей частью по горам, и людям и лошадям приходилось трудно.

Баурджин со своим побратимом Кэзгерулом шли впереди всех, в качестве разведки. Распорядившись так, молодой вождь Жорпыгыл Крыса поступил не по годам мудро. Впрочем, у него хватало советчиков. К большому удивлению Баурджина, после возвращения всех с летних пастбищ Жорпыгыл не стал мстить за прошлое унижение, наверное, забыл тот случай. Может, и не забыл, но счел за лучшее отложить выяснение отношений, а скорее, ему просто было не до того – в связи с дальним походом дел у ханского сына хватало. Нужно было подготовить лошадей, загрузить переметные сумы сухим молоком и вяленым мясом, выспросить поподробней дорогу у знающих людей – охотников и торговцев, – да мало ли что еще!

Гонцы верховного хана предупредили: хорошенько запоминайте путь, он вам еще пригодится. Переход оказался не так труден, как долог – пришлось тащиться больше двух недель, а что поделаешь – горы! И пропасти, и узкие тропки, и заваленные снегами перевалы. Все это требовало от путешествующих смелости, выносливости, расчета.

И все же не зря старая шаманка Кэринкэ предсказала удачную дорогу. Повезло – почти все время светило солнце, и лишь один только раз путники угодили в метель, да и то – не в горах, а в долине. Радовались – за все дни не потеряли еще ни одного человека, не считая пары замерзших рабов, которых было вовсе не жаль. Радовались. Лишь Кэзгерул выглядел хмурым – еще бы, перед самым отъездом куда-то запропастился его знаменитый красный, шитый золотом пояс. Ну, просто непонятно куда, ведь воровства у найманов не было.

– Ничего, вернешься – найдешь, – утешал приятеля Баурджин. – Ничего с твоим поясом не сделается.

– Но куда-то ведь он делся!

– А где ты его держал?

– В сундуке. А стал собираться, заглянул – нету!

– А ты вообще давно в свой сундук заглядывал?

Кэзгерул лишь вздыхал. Ясно – не помнил и когда. И вот теперь так и ехал – злой, смурной, неулыбчивый. Правда, дело свое знал – обязанности разведчика выполнял честно. Как и Баурджин, впрочем.

– Наверное, скоро будет большая война, – придержав коня, Кэзгерул пристально всмотрелся вперед, где прямо над горной тропою навис на узком карнизе снег.

– Война? – удивленно переспросил Баурджин. – С чего ты взял?

– Большая охота – всегда подготовка к войне, – пояснил парень. – Ты ведь еще не участвовал в загонах?

– Нет.

– Тогда сам увидишь. Недолго уже осталось идти. Эх, жаль, нет пояса!

Баурджин поспешно подавил смешок – не хотелось обижать друга, но расстраиваться из-за поясов, это уж слишком! Словно не багатур, а какая-то женщина!

– Понимаешь, – обернувшись, тихо вымолвил Кэзгерул. – По этому поясу меня должны были узнать… там, у найманов.

– Узнать? – Баурджин заинтригованно моргнул. – Кто?!

Красный Пояс расстроенно развел руками:

– Кабы знать! Просто моя покойная мать говорила об этом перед самой смертью. Мол, вдруг да поедешь когда-нибудь к нашим, на старые родовые пастбища… Надень пояс – и тебя узнают, подойдут… И я так думаю, наверное, что-то поведают. То есть поведали бы… А теперь… как они меня узнают?

– А по твоему прозвищу – Кэзгерул Красный Пояс!

– Понимаешь, кто там будет нас слушать, расспрашивать? Ты хоть представляешь, сколько соберется народу?

– Нет, – честно признал Баурджин.

– Две тьмы! А то – и три!

– Две тьмы… – Баурджин-Дубов тут же перевел в более привычные цифры – двадцать тысяч. – Однако!

– Вот, по поясу они меня бы и…

– Слушай, Кэз! – неожиданно перебил приятеля юноша. – А тебе знаешь что нужно было сделать?

– Что?

– Да просто-напросто скопировать пояс… заказать ткачам точно такой же! Или даже два, три!

– Нет у нас таких искусных ткачей.

– У нас нет, так есть у других!

– Ладно. – Кэзгерул махнул рукой. – Чего уж теперь о том говорить? А вообще твоя задумка хорошая!

– Так я же и говорю!

Они подобрались уже к самому карнизу и остановились, придерживая лошадей. Тропинка впереди обледенела, а внизу была не то чтобы пропасть, а длинный крутой спуск, по которому лететь вниз кувырком – приятного мало.

Кэзгерул задумчиво почесал подбородок:

– Пройдут наши?

– Если сделать на тропе вырубки… – Баурджин спешился и наклонился к тропе. – Ну и снег наверху хорошо бы обрушить. Пожалуй, этим мы сможем заняться сейчас.

– Как?! – Кэзгерул взглянул на приятеля так, словно тот внезапно сошел с ума. – Ты что, предлагаешь забраться наверх?!

– Именно! Залезем вместе на вершину скалы, а потом ты спустишь меня на веревке к карнизу.

– Слушай, ты случайно не испил-таки хрустальную чашу в колдовском урочище Оргон-Чуулсу?!

– Оргон-Чуулсу? Нет, к сожалению, не испил. Признаться, хотелось бы еще разок там побывать. Ты, Кэзгерул, что-нибудь о нем знаешь?

– Знал бы, нашел бы старый дацан. Говорят, там много чего спрятано.

– Слушай, а давай его потом вместе поищем!

– Сначала вернуться надо.

– Вернемся, куда ж мы денемся?

Под эти реплики парни осторожно забрались на вершину скалы с той ее стороны, где было в достаточной степени полого. И тем не менее даже там приходилось вырубать ступеньки. Укрепившись, Кэзгерул обвязал побратима веревкой и стал медленно спускать к карнизу. Ход дела регулировал сам спускаемый поднятием руки и короткими рублеными фразами:

– Стоп! Тяни! Отпускай!

Так Баурджин и добрался почти до самого края, с силой уперся в него руками… И тут же почувствовал, как прямо под ним начал съезжать снег. Сначала медленно, а потом – все быстрее.

– Тяни! – обернувшись, закричал юноша. – Тяни, Кэзгерул, тяни, родной…

Веревка напряглась, натянулась… и неожиданно лопнула, а скользящий с обрыва снег с шумом увлек с собой незадачливого альпиниста!

Ух, как хорошо падалось, вернее, скользилось – прямо-таки захватывало дух! Словно в далеком детстве…

Вот моя деревня, вот мой дом родной, Вот качусь я в санках по горе крутой!

Гора и в самом деле оказалась крутою – Баурджин прямо-таки просвистел вниз по склону, да еще, как назло, попал на какую-то кочку, подскочил в воздух, перевернулся и угодил головою в сугроб. А сверху еще нападало снегу!

В себя юноша пришел быстро, почти сразу. Разгребая руками снег, выбрался из сугроба и с каким-то мазохистским восторгом посмотрел вверх – вот это высотища! Здесь бы для окрестной ребятни катальную горку устроить – то-то была бы потеха!

– Эй! – увидав побратима, радостно закричал наверху Кэзгерул. – Эгей, братец!

Чуть прихрамывая – ушиб все же колено, – Баурджин не спеша побрел к тропе… на которой, взяв очередной перевал, уже появились сородичи во главе с Жорпыгылом Крысой.

– Чего это они тут с горок катаются? – ухмыльнулся едущий сразу за ханским сыном Оглан-Кучук, тот самый, с кем так неудачно боролся когда-то Баурджин. – Заняться, что ль, больше нечем?

– Вели людям рубить в снегу ступени, Жорпыгыл, – не обращая внимания на Оглан-Кучука, громко произнес юноша. – Иначе лошади могут запросто съехать вниз. Как вот я сейчас.

– Дельное предложение, – одобрительно кивнул кто-то из остальных.

Жорпыгыл махнул рукой:

– Доставайте секиры.

Рубка ступеней не заняла много времени, и вскоре весь отряд благополучно миновал перевал. А дальше тропа уходила вниз, спускаясь в долину, к большому озеру Убса-Нур. Там, где и должна была происходить охота.

К озеру добрались быстро – туда вела широкая, хорошо утоптанная копытами многочисленных лошадей дорога. На льду озера уже были установлены юрты – коричневые, синие, одна белая, в которой, как видно, находился сам Инанч-Бильгэ – верховный хан найманов.

Разодетые в красивые теплые халаты – дээлы – ханские нукеры пригласили к хану одного лишь Жорпыгыла, всем остальным указано было ждать снаружи. Погода выдалась солнечной, с ярко-голубым небом и сверкающим до боли в глазах снегом. На некотором отдалении от белой юрты по всему озеру сновали толпы людей – пеших и всадников – в лучших своих одеждах: покрытых золотистой парчою шубах, дээлах на теплой вате, хурганах из ягнячьей шерсти. Много было мохнатых шапок – лисьих и собольих, хотя порой попадались и обычные, войлочные.

Важный от сознания собственной значимости Жорпыгыл вышел из юрты вместе с другими молодыми вождями и не спеша, вразвалочку направился к своим, сжимая в руке свернутый в трубку пергамент.

– Наш участок – на северном берегу, – взгромоздясь на коня, пояснил он. – Туда сейчас и поедем. Поспешите – нам надо успеть до темноты поставить юрты.

Юрт было всего две – в разобранном виде их тащили на себе вьючные лошади. Одна, побольше и поновее, для вождя и особо к нему приближенных, другая, похуже, – для всех остальных.

На место пришли быстро – небо еще даже и не начинало темнеть, и можно было не торопясь осмотреться. Места вокруг раскинулись глухие – от самого озера тянулись неизвестно куда покрытые непроходимой тайгою сопки, на одной из которых и был определен участок для рода Олонга. Узнав о том, все принялись угрюмо шептаться – степнякам очень не нравился лес, тем более такой, как здесь – густой, недобрый, мрачный.

Зато дров вокруг имелось в избытке. Навалившись всем скопом, быстро поставили юрты, Жорпыгыл позвал наиболее приближенных к себе на небольшой пир, остальными же распоряжался недалекий Аракча, маленький, вредный, чем-то похожий на шакала. Встав у поддерживающего юрту столба, он оглядывал входящих и указывал место для сна:

– Налево… налево… направо…

Ой, плохо он себя вел – начинавший с младшего командного состава (сержантов) Дубов это заметил и тут же намотал на ус. Визжал, топал ногами, наскакивал на всех, оскорблял – даже сильных с виду парняг, и без того не очень-то приветливых.

Направо от входа, в восточной части юрты, скопились все те, кто, по мнению Аракчи, заслуживал лишь презрения, в том числе и Гаарча с Хуридэном, и побратимы. Юрта оказалась дырявой, и сквозь прорехи со свистом задувал ветер. К ночи погода испортилась, и завтра могла разразиться буря. Что, впрочем, отнюдь не помешало Инанч-Бильгэ объявить начало охоты.

– Мы не будем здесь спать, – повернувшись к приятелю, брезгливо прошептал Кэзгерул. – Направо от входа – женское место. Это оскорбление!

– Куда же мы пойдем? Ведь слева все занято.

– В центр, к очагу, – мрачно усмехнувшись, парень потер кулаки. – Эх, чувствую, закончится все сегодня хорошей дракой!

– Дракой? Почему бы и нет?! – обрадованно подмигнул Баурджин. – Что мы, зря все лето тренировались? Уж не сомневаюсь, разомнем сегодня кости…

Не спрашивая разрешения, приятели уселись на кошму у самого очага.

– Э!!! – тут же окрысился вернувшийся в юрту Аракча. – А ну, кыш! Забыли, падаль, где ваше место?

– Кому это он? – делано изумился Кэзгерул. – Неужели тебе, братец?

– Мне? А не начистить ли ему морду?

– Я бы – начистил!

– Ну, значит, так тому и быть. Эй, как там тебя? Аракча, кажется? Наклонись-ка, что-то шепну!

– Что-о?! Что вы задумали?!

Аракча не успел даже дотянуться до сабли, как получил смачный удар в челюсть, причем сразу с обеих сторон! Ох, как лихо он выкатился наружу! Прямо снежный ком, а не воин. И слышно было, как побежал жаловаться в соседнюю юрту – обидели, мол.

Баурджин ухмыльнулся:

– Вот ябедник! Эй! – Он посмотрел на остальных. – Чего сидите? Давайте-ка к очагу – тоже закатим пир!

– И впрямь, – поддержал Кэзгерул. – Чем мы хуже?

Кочевники – молодые парни – смотрели на побратимов, округлив глаза. Одни с неодобрением, другие – с испугом. Но были и такие, в чьих взглядах читалось явное восхищение. Те-то и уселись у очага.

– Пировать так пировать. Только, думаю, сейчас явится Жорпыгыл.

– Ну, явится и явится. Пригласим на пир и его!

И точно, снаружи послышались шаги и возмущенные крики. Баурджин, улыбнувшись, протянул руки к очагу – погреться.

Они ворвались, вошли с саблями наголо, с копьями. Первым шагал Оглан-Кучук, за ним – с осторожностью – Жорпыгыл, ну а сбоку крутился обиженный Аракча.

– Вон они, вон, – Аракча заканючил жалобно-злобно. – Меня назначили старшим, а они… они… Их надо немедленно убить, убить, переломать обоим хребты…

– Не заколебешься хребты-то ломать, шакалюга? – нагло скривился Баурджин. – Ну, подойди, подойди – еще разок схлопочешь по морде!

Жорпыгыл зло прищурился – и так-то глазенок не было видно, а уж теперь – как и смотрел? Как в танковую щель. И вероятно, что-то нехорошее замыслил, засранец!

Предваряя возможный эксцесс, Баурджин вытащил из очага искристую головню и широко улыбнулся:

– Скучновато здесь что-то! Юрту, что ли, поджечь, а, братец? Представляешь, как обрадуется этому огоньку хан Иначн-Бильгэ. Давненько у него не было столь веселой охоты!

Жорпыгыл изменился в лице. Вот этого ему только и не хватало! Потом по всему племени будут говорить, что сын старого Олонга не может справиться со своими людьми! Они, мол, его не слушались, все перепились, устроили драку и даже чуть не сожгли весь лагерь! Нечего сказать, добрая пойдет слава!

– Ну, так что ты стоишь, вождь? – Кэзгерул весело ухмыльнулся. – У нас есть кумыс. Садись к очагу, выпьем.

– Я выпью в другом месте, – сдерживая злобу, прошипел Жорпыгыл. Впрочем, он тут же взял себя в руки и даже изобразил что-то вроде улыбки. – Впрочем, не буду вас оскорблять, давайте ваш кумыс. Пируйте. Но не забывайте, что завтра охота.

– Мы не подведем тебя, вождь!

Встав, побратимы приложили руки к сердцам и поклонились. Все приличия, таким образом, были соблюдены, и Жорпыгыл мог теперь спокойно уйти – что и сделал. Аракча, похоже, еще не до конца осознал, что произошло, и даже попытался забрать свой бюрдюк с кумысом. Ой, зря! Ребята-то ведь настроены были немного попировать, расслабиться.

Бдительный Баурджин тут же хлопнул несостоявшегося старшего юрты по руке:

– Э, ядовитый шакал! А ну, руки прочь от кумыса!

И обернулся, подмигнул:

– Гуляем, парни!

Гуляли, впрочем, недолго – во-первых, кумыса оказалось мало, а во-вторых – все ж таки не хотелось вот так сразу подводить Жорпыгыла Крысу, хотя, наверное, и стоило бы. Нет, рано. Пока – рано. Да и планы сейчас у Баурджина-Дубова были не те. Просто хотелось повербовать сторонников. И это, похоже, удавалось.

Пастухи с южных пастбищ, здоровенные неразговорчивые парняги Юмал и Кооршак, на которых так неудачно наезжал Аракча, хлебнув кумысу, заметно повеселели и даже попытались затянуть протяжную песню «уртын дуу».

– Тихо, тихо, парни, – едва урезонил их осторожный Кэзгерул. – После охоты обязательно споем с вами.

– Да-да, ребята, споем! – клятвенно обещал Баурджин, приложив руку к сердцу. – Но – только после. А сейчас – зачем? И выпивка уже кончилась, и инструментов никаких нет – ни рояля, ни баяна, гитары задрипанной – и той не имеется! Нищета! И куда только Главполитупр смотрит?

И все замолчали из почтения к неизвестному, но наверняка могущественному богу Главполитупру.

Наутро все выстроились вдоль берега. По левую руку от рода Олонга встал еще один найманский род, так же – и по правую. Шеренги смыкались, окружив все озеро! Вот уж поистине – тьма народа.

И тут Баурджин наконец увидел верховного хана. Инанч-Бильгэ – пожилой хитрован с узкой бородкой, ничуть не раскосый – верхом на белом коне объезжал своих верных вассалов в сопровождении вооруженных нукеров. Позади правителя ехал до жути странный субъект в длинной черной рясе и с большим серебряным крестом на груди – не поймешь, то ли шаман, то ли священник. К тому же он, кажется, еще и был изрядно пьян – шатался, едва не падал с лошади. Ну, пьянство среди монгольских племен особым прегрешением не считалось, скорее даже наоборот – было показателем мужества и истинно молодецкой удали. Вот, к примеру, едущий следом за священником-шаманом красивый молодой мужчина с лицом сладострастного сатира совершенно открыто прикладывался к нехилой баклажке, в которой уж явно было не ситро.

Баурджин даже хмыкнул, пихнув локтем побратима:

– Во дает, алкоголик!

Последнего слова Кэзгерул, конечно, не понял, но общий смысл вполне уловил, правда, не улыбнулся, а лишь задумчиво прошептал:

– Эрхе-Хара… Так вот зачем охота… Так вот почему мы здесь…

– Что еще за Хара такая?

– Эрхе-Хара – молодой хан кераитов, – терпеливо пояснил побратим. – А значит, дело пахнет большой войной!

– Почему – войной?

– Потому что у кераитов есть и старый хан – Тогрул. Который вовсе не собирается никому уступать власть.

Баурджин понятливо кивнул:

– Ах, вон оно что. Тогда понятно. Слушай, а ты откуда их всех знаешь?!

– Еще бы, не знать! Ведь Эрхе-Хара и моя покойная мать… Впрочем, потом как-нибудь расскажу – поверь, это не очень интересно, да и некогда сейчас…

И впрямь, не успел Кэзгерул до конца произнести фразу, как уже запели трубы, возвещая начало загонной охоты – любимого развлечения монгольских и не только монгольских племен.

Жорпыгыл лично распределил воинов по участкам, и поскольку выделенная роду Олонга территория оказалось довольно обширной, а людей было мало – оцеплению пришлось сильно растянуться.

– Ты! – Жорпыгыл ткнул пальцем в грудь Баурджину. – Будешь командовать этим десятком. – Он кивнул на молодых парней, в числе которых были и Гаарча с Хуридэном, после чего перевел взгляд на Кэзгерула. – А ты – тем! Помните – за каждого зверя отвечаете лично!

Мог бы и не говорить! И без того было все ясно – хитрый Жорпыгыл, доверяя командование молодым и неопытным, ставил их в весьма непростые условия. По условиям охоты, которая, если уж говорить прямо, являлась репетицией и подготовкой к войне, ни один зверь, даже самый маленький, не должен был ускользнуть от загонщиков под страхом смерти последних. Ну а если на свободу вырвется не один, не два зверя, а больше, кто виноват? Конечно, десятник – не сумел организовать! Ему и переломить хребтину без всякой жалости – кому нужны неумехи? Такая вот складывалась ситуация, нехорошая, прямо скажем. Ну, что сейчас думать, когда уже нужно действовать!

Баурджин скептически оглядел свой десяток и махнул рукой:

– За мной, парни.

Потом оглянулся на Кэзгерула:

– Удачной охоты, брат!

– Да помогут тебе святые и Христородица! – отозвался тот.

Попрощались. И поскакали, и понеслись, быстро достигнув леса. А там уж волей-неволей пришлось спешиться, взять под уздцы лошадей – больно уж густо росли деревья, да и буреломов, и урочищ хватало. А вот это было хорошо – буреломы!

– Гаарча, ты с Хуридэном – здесь, у лиственницы, – расставлял воинов Баурджин. – Вы двое – дальше, за буреломом, вы – на том холме. Ну а я – везде.

Так вот и решил, довольно неглупо. Ну, еще бы – Жуков под Халкин-Голом примерно так же расставлял войска, а один корпус держал в резерве. Вот как сейчас Баурджин – себя. Что поделать – танкового корпуса у него не было.

– Что ж, – парень хохотнул, – буду сам вместо танка. А зверье – вместо самураев… ха-ха! Неплохое сравнение!

Жорпыгыл-то считал Баурджина совсем неопытным командиром, да так оно и было – ну где и кем успел покомандовать этот парень? Нигде и никем. Но что касается генерала… Дубов действовал четко: раз парни попались совсем еще юнцы, значит, нужно расставить их парами, чтоб друг друга поддерживали да зверья не боялись. Мало ли кто может выскочить на засаду после того, как по лесу пойдут загонщики? Волки, медведи, кабаны… А может – чем черт не шутит? – и тигр?! И ни один не должен проскочить без разрешения хана!

– Зверюг убивать только в самом крайнем случае, – послав гонца Кэзгерулу, чтобы делал все то же самое, ставил задачу Баурджин. – Нам главное их удержать, а значит – что? Правильно, напугать! Видите вон то урочище? Ну, где бурелом и овражек? Вот туда всех и гоните. Нет, сидеть в засаде тихо вовсе не нужно, совсем даже наоборот! Орите, колотите о шлемы копьями, в общем, шумите, как можете. Зверь ведь не дурак – на шум не пойдет. А возле урочища – чтоб никого из вас не было, пусть любая зверюга чувствует: там безопасно.

Проинструктировав охотников, Баурджин занял позицию на возвышении – не то чтобы лучше видеть своих (попробуй тут хоть что-нибудь разгляди, в чащобе!), а чтобы лучше слышать. Да и привычки красноармейского командира давали себя знать.

Позади, метрах в двухстах, расстилалось озеро. Ветер кое-где уже сдул почти весь снег, и обнажившийся лед блестел длинными бирюзовыми языками. Впрочем, блестел недолго – выглянувшее было с утра солнце быстро зашло за тучу. День становился пасмурным, темно-серым, мрачным.

Баурджин прислушался – где-то далеко в лесу завопили, забили в бубны, заулюлюкали – охота началась! Поскакали по деревьям белки – этих было бы трудновато удержать, но ведь они и не дуры – бежать из леса на озеро, чтобы стать там легкой добычей какой-нибудь хищной птицы. А вот лисы, бурундуки, барсуки – этих нужно удерживать. Ага! Вот поднял шум караул слева… вот справа… а вот – самый крайний. А вот зашумели и дальше – это уже отделение Кэзгерула. Отделение… хм… совсем уже армейскими категориями стал рассуждать!

Подумалось вдруг – очень не вовремя – а вот если все получится с урочищем Оргон-Чуулсу, с дацаном, если он, Иван Ильич Дубов, вновь окажется в своем истинном времени, дома… А если – вот именно в таком виде – шестнадцатилетним юношей! И кому он тогда там будет нужен? Уж точно, не сыновьям и внукам. Тем более – без прописки, без документов. Н-да-а-а, забавная получится ситуация…

Где-то совсем рядом за деревьями вдруг послышался волчий вой. Баурджин напрягся, прислушался. Знал, волки – хорошие тактики, и связь между собой в стае у них налажена отлично. Ага… вот снова завыл… один, примерно где-то на границе с участком Кэзгерула. Вой такой надрывистый, чуть щенячий даже… вероятно, молодой докладывает обстановку. Ага! Вожак – вон он мелькнул у лиственницы – завыл в ответ. Строго так, указующе. А потом – с вопросом! И ведь отозвались с разных сторон…

Между тем охотники, исполняя приказ командира, вновь зашумели. Конечно же, вожак должен сейчас увести стаю прочь, к бурелому. Судя по вою, он именно так и делал. Молодец волчина, опытный. Так, а это что там за тень? Выслал разведку – проверить, что тут да как? Очень может быть. Скорее всего, даже не разведку – сам попер. И будет рассуждать так – бурелом, конечно, укрытие, но не очень-то надежное, и при изменившихся условиях вполне может стать ловушкой. А может и не стать. Но, конечно же, прямо-таки необходимо разведать – можно ли выйти, просочиться к озеру и потом увести стаю по льду?

Баурджин – уже не умом и опытом генерала, а инстинктом охотника – просто чувствовал вожака стаи! А потому действовал быстро – перекрывая зверю выход к озеру. Чтобы знал – нечего и пытаться!

Волк выскочил прямо на него – сильный, поджарый, наглый, с густой серебристой шерстью и узелками мускулами на мощных лапах. Молодой трехлеток… совсем не типично для вожака стаи… Хотя что ж, бывает и так. Остановился, повел широкой мордой и, увидав человека, раздраженно обнажил клыки. Заурчал, злобно сверкая желтыми глазами. И Баурджин вдруг осознал – этот не уйдет, бросится, принеся безопасность стаи в жертву собственному нахальству.

Так и случилось. Волк наклонил голову и, пробежав по снегу вперед, прыгнул… Юноша отпрянул, выставив вперед копье, но зверь оказался хитрее – приземлился шагах в трех от противника. Снова заурчал, клацнул зубами, запрыгал вокруг, стараясь улучить удобный момент для решающего прыжка. Баурджин отгонял его копьем, чувствуя, что зверь решил просто-напросто измотать его… и у него это получалось, юноша давно уже упрел в тяжелом своем полушубке, скинуть который просто не было времени – не давал волк. Да, силен, силен, вынослив – вон какая широкая мускулистая грудь, лапы. А шерсть прямо лоснится на загривке – нет, этот зверюга вовсе не голодал. Небось пожирал мясо с кровью. Обнаглел, понабрался дури – ишь как прет, прямо на рожон…

Баурджин тяжело задышал, стараясь, чтоб зверь почувствовал это, увидел. Дело осложнялось тем, что убивать в облаве зверей разрешалось только в самом крайнем случае… сейчас как раз был такой. Уйдет волк – уйдет вся стая! Юноша отошел в сторону, устало оперся на березу… безвольно повисла рука, и наконечник копья опустился в снег…

Пулей взметнулась в воздух клыкастая серебристо-серая тень. И зубы клацнули у самого горла юноши… Но уже бесполезно! Острие копья пронзило волчину насквозь! Снег окрасился кровью, наверное, первой на этой охоте. Зверь завыл, забил лапами, теряя в конвульсиях последние остатки жизни.

Баурджин наклонился, вытаскивая копье… и замер, почувствовав на себе чей-то пристальный тяжелый взгляд. Положив руку на нож, юноша медленно поднял глаза… Выйдя из-за ближних кустов, на него смотрел волк! Широколобый, с мордой в давних белесых шрамах, с желтовато-седой шерстью и, видно, старый, опытный. Настоящий вожак! Вот именно! Настоящий! А этот… Баурджин скосил глаза вниз… И восхитился хитростью и предусмотрительностью старого вожака. Тот, молодой, наглый и сильный, ведь наверняка был его соперником в борьбе за власть в стае! И вот – таким хитрым способом – матерый волчина избавился от конкурента, пусть более сильного, зато глупого. Избавился чужими руками. Ну, высший пилотаж, ничего не скажешь!

Юноша восхищенно присвистнул и улыбнулся. А волк… волк тоже, казалось, улыбнулся ему, довольно качнул головой и, развернувшись, исчез за кустами. Баурджин облегченно перевел дух и вздрогнул, услыхав за спиной приближающийся топот копыт. Обернулся – прямо к нему, в окружении свиты, скакали хитромудрый хан найманов Инанч-Бильгэ и его гость – смазливый красавчик Эрхе-Хара, возмечтавший стать правителем кераитов.

– Что это? – подъехав ближе, Эрхе-Хара с возмущением ткнул плетью в сторону убитого волка. – Твои люди начали охоту, не дожидаясь твоего разрешения, хан? Похоже, этот наглец достоин смерти!

– Если б я сейчас не убил этого волка, ушла бы вся стая, – невозмутимо отозвался Баурджин. – Что же касается того, жить мне сейчас иль умереть, то это решать моему хану!

Приложив руку к сердцу, юноша глубоко поклонился Инанч-Бильгэ.

Найманскому хану его слова пришлись по душе – и в самом деле, чего это всякие гости лезут в советчики?

– Ты правильно поступил, воин, – Инанч-Бильгэ довольно почмокал губами и перевел взгляд на своего сановного спутника. – Что же касается волков, Эрхе-Хара, да и вообще – всех других зверей, то их у меня множество. Нам с тобой – точно хватит!

Обернувшись, хан махнул рукой:

– Дайте сигнал к началу охоты!

Пронзительно-гулко затрубил рог. И тут же везде послышались довольные крики. Началась собственно охота, уже не загон – а добыча. И кавалькада, выхватив луки, облизываясь, ждала зверья…

И звериная кровь оросила снег…

Хан разрешил! Стало быть, уже можно…

Чувствуя в душе неистребимый азарт охотника, Баурджин преследовал убегающего оленя. Ох, и красавец же! Настоящая добыча – пусть завидует Жорпыгыл и все его прихлебатели. Только бы не опростоволоситься, не упустить… Юноша дал шенкеля коню. Тропинка была узкой, и тяжелые лапы елей больно хлестали парня по лицу, осыпая снегом. Погода совсем испортилась – повалил снег, завыл ветер, но Баурджин не замечал ничего. Только оленя! Загнать, поразить стрелою… Вот сейчас, кажется, удобный момент! Юноша рванул из колчана стрелу. Мимо! Эх, хорошо хоть никто не видел. Позор! Ага… А ну-ка… Олень на миг застыл на развилке. И пущенная преследователем стрела поразила его в шею! Ах, вот так добыча, вот так славно!

Спешившись, Баурджин ловко освежевал дичь – сняв шкуру, отрезал голову, аккуратно вырезал печень, сердце. И вдруг рассмеялся, захохотал. Вспомнил – вот точно так же в Завидове егери Брежнева разделывали убитых генеральным секретарем кабанов. А потом все гости пили водку, закусывая дичиной, да пели тягучие украинские песни. Даже Андропов – и тот пел, хотя и кривился, считая охоту совсем пустопорожним делом. А попробуй-ка не явись! Семьдесят второй год, это вам не шестьдесят пятый, когда чуяли свою силу и «Железный Шурик» Шелепин, и Шелест, и тот же Суслов. Не то время!

Брежнев возьми да и подговори Дубова над Сусловым подшутить! Пришьем, мол, лисий хвост «Михал Андреичу» на пальто. Знал Леонид Ильич: генерал Дубов душой молод, весел, азартен – наверняка согласится. Так и вышло. Сказано – сделано. Пока гости пели, пили, закусывали, Брежнев с генералом отлучились – оп, и дело сладили. Ой, как потом хохотали все! Даже сам Суслов. Но зло затаил, затаил – потом выяснил, кто, кроме Леонида Ильича, в шутке участвовал, и как-то при встрече – было в Кремле какое-то совещание по усилению идеологической работы в армии – намекнул: хороший, мол, воротник. Посмеялся даже. А глаза совсем не веселые были, злые… как вот недавно у Эрхе-Хара.

А снег между тем повалил еще гуще, ветер завыл, забуранил, заметая все вокруг. Баурджин попытался криком позвать друзей – куда там! Кричи не кричи – не услышат! А выбираться надо – не дожидаться же, покуда утихнет метель, она может и неделями длиться.

Подозвав лошадь, юноша покидал мясо в переметные сумы и, ухватив уздечку, зашагал… гм-гм… примерно туда, откуда явился. К сожалению, Баурджин был кочевником-степняком, а не лесным охотником-мергеном, и совершенно не ориентировался в чащобе. Вот степь без конца и без края, в крайнем случае, пустыня – совсем другое дело! А тут… Урочища одни какие-то, буреломы, деревья – ни пройти, ни проехать. Проплутав так около часа, Баурджин счел за лучшее немного отдохнуть, а заодно и попытаться определиться, где он вообще находится? Тут уж пришли на помощь умения и навыки красноармейца Ивана Дубова – нащупав на стволе лиственницы мох, он теперь представлял, где север. Значит, озеро Убса-Нур находилось в противоположной стороне, куда и нужно сейчас пробираться – делов-то! Да-а… если б все было так просто, никто бы и не блуждал.

Вздохнув, Баурджин погладил по гриве коня… и вдруг услыхал голоса! Где-то рядом, слева… ага – кажется, вон на той полянке, в бревенчатой хижине. Наверное, стоит зайти, поточнее узнать дорогу и, может быть, переждать пургу. Лесные охотники славились своим гостеприимством, не боясь даже откровенных разбойников, ибо что можно было взять у бедняка-мергена?

У коновязи, рядом с хижиной, покачивала хвостами пара оседланных коней. Не долго думая, Баурджин привязал свою лошадку рядом и, оббив от снега ноги, толкнул дверь.

Изнутри пахнуло теплом горящего очага и запахом мясной похлебки. В тусклом свете бронзовой лампы виднелись лица двоих сидевших у огня людей. Третий чуть в стороне разливал что-то из кувшина по плошкам.

– Мир вам, – войдя, поздоровался юноша.

– И тебе того же, – вежливо отозвался тот, с кувшином.

А двое у очага даже не пошевелились, так и сидели, как истуканы. Впрочем, один все же поинтересовался:

– Ты кто такой, парень?

– Охотник, – пожав плечами, отозвался Баурджин. Ну, а что он мог еще сказать?

– Охотник?! – сидевшие у очага переглянулись с какой-то неожиданной радостью. – Ну, наконец-то! Тебя-то мы и ждем. Вот уж не думали, что ты такой молодой. Эй, Кызгэ, плесни мергену вина!

Кызге с готовностью наполнил еще одну плошку и протянул гостю:

– Пей, мерген!

Поблагодарив, Баурджин уселся к очагу… и немедленно выпил. Отказываться, что ли? Медовое вино (вернее – брага) оказалось вкусным, хмельным, впрочем, в сон – в отличие от того же айрана – не тянуло, скорей, наоборот, прибавляло бодрости. Выпив, юноша поблагодарил, внимательно осматривая незнакомцев. Один из сидевших у очага, на вид лет тридцати или тридцати пяти, был одет в синий дээл с золоченым поясом, поверх которого небрежно накинул соболью шубу. Второй, в недешевом хургане из ягнячьих шкур, выглядел чуть постарше… или у него просто было такое лицо. Судя по одежке, оба – не простые люди, а третий, Кызгэ, вероятно, просто слуга.

– Ну? – тот, что в синем дээле, пристально взглянул на гостя. – Что ты нам скажешь?

Баурджин передернул плечами – а что ему говорить-то? Поблагодарить за вино и гостеприимство – так он уже поблагодарил. А незнакомец ведь явно чего-то хочет! Чего? И за кого они его приняли? За какого-то лесного охотника-мергена? И ведь до сих пор не представились!

Незнакомец в синем дээле вдруг улыбнулся, отчего суровое лицо его, вмиг изменившись, стало привлекательным и веселым. Очень, очень обаятельная была улыбка, что и сказать! Даже глаза смеялись, зеленовато-желтые такие, тигриные…

– Выпей-ка еще, мерген! Вижу, тебе понравилось наше вино.

– Очень понравилось, – охотно кивнул Баурджин. – С удовольствием выпью за ваше здоровье.

Юноша незаметно оглядел чашу – грязную, в саже. Похоже, ее никогда не мыли, а значит, незнакомцы не христиане и не буддисты – язычники, поклонники небесного бога Тэнгри.

– Так что там Инанч-Бильгэ? – выпив за компанию с гостем, желтоглазый поставил чашу на кошму. – Эрхе-Хара к нему уже приехал?

– Приехал, – не стал скрывать Баурджин. А чего скрывать-то – ведь это все знают.

– Приехал?! – Желтоглазый с силой ударил себя по ляжкам и повернулся к соседу. – Ну? Что я тебе говорил, Джельмэ?! Догадываешься, зачем он явился?

– Ясно зачем, – Джельмэ наконец выдавил из себя пару слов. О, да он оказался достаточно молодым парнем!

– Эрхе-Хара приехал за воинами. Надо предупредить Тогрула. Или убить Эрхе-Хара!

Желтоглазый неожиданно расхохотался:

– О, нет, мой верный Джельмэ! Убивать Эрхе-Хара мы не будем. И предупреждать Тогрула – тоже.

Джельмэ вопросительно вскинул глаза:

– Как – не будем? Тогрул же…

– А так! Пусть Эрхе-Хара возьмет у Инанч-Бильгэ воинов и спокойно делает свое дело. Как ты думаешь, к кому Тогрул обратится за помощью, а? Может, тебе подсказать?

Джельмэ рассмеялся:

– О, как ты мудр, повелитель!

Один Баурджин ничего толком не понимал, а впрочем, и не старался вникать в чужие беседы. Вообще, странные какие-то эти незнакомцы – сидят вон, смеются. Весельчаки!

– Пей, мерген. – Желтоглазый весело хлопнул юношу по плечу. – Ты принес мне сегодня хорошую новость! На вот… – покопавшись за пазухой, он протянул Баурджину маленькую золотую пластинку с изображением кречета. – Носи! И помни, мерген, это не просто золото. Это пропуск в мои владения и охранная пайцза!

– В какие-какие владения?

– Впрочем, я и так не забуду. У тебя очень запоминающееся лицо, мерген. И светлая шевелюра. Необычно для сына степей.

Снаружи вдруг заржали кони.

– О! – Желтоглазый поднял палец. – Слышишь, Джельмэ? Явились! Охраннички, забодай их бык. Ну, пойдем, пора. Кызгэ, загаси очаг.

Желтоглазый повелитель и немногословный Джельмэ вышли из хижины, а следом за ними и Баурджин.

Юноша поспешно прикрыл ладонью глаза – в очистившемся от снеговых туч небе ярко сияло солнце. А вокруг, на поляне, гарцевал целый отряд монголов… или тайджиутов, или кого там еще? Наверное, десятка три – все при саблях, с копьями, не говоря уже о луках.

– Так я, пожалуй, пойду? – отвязав лошадь от коновязи, обернулся Баурджин.

– Иди, мерген, – властно махнул рукой желтоглазый. – И помни, я еще отплачу милостями за все, что ты для меня сделал.

Юноша про себя усмехнулся – и что он такого сейчас сделал? Вот уж, не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

Когда Баурджин вернулся к своим, уже вечерело. По всему краю озера горели костры – готовили к пиру дичину. Часть туш морозилась в прорубях или прямо в снегу, а часть, разрезанная на тоненькие ломтики-ремешки, вялилась на солнце. Увидев Баурджина, довольная молодежь встретила его приветственными криками, словно вождя. Да он для них и был вождем, причем, что немаловажно, удачливым. И конечно же, возвращению побратима бурно обрадовался Кэзгерул.

– Ну, наконец-то, брат! – потершись носом о щеку Баурджина, восклицал он. – А мы-то уж думали – куда ты запропастился?

– Там, в переметной суме, мясо и голова оленя, – вспомнил юноша. – Надо достать.

– Достанут! – Кэзгерул засмеялся. – Не забывай, ты же теперь десятник. Посмотри только, с каким обожанием смотрят на тебя твои воины!

Воины… Если, конечно, их можно было так назвать. Повернувшись, Баурджин поспешно спрятал улыбку. Окинул взглядом своих.

Вот деловито расстилают снятые шкуры здоровяки Юмал и Кооршак. Чем-то похожие – конечно, похожие, они же родные братья! – добродушные увальни. Впрочем, добродушные – это пока как следует не разозлишь. Рядом делают вид, что очень утомились, Гаарча с Хуридэном. Ну, об этих лучше уж ничего не говорить, все равно ничего хорошего не скажешь, по крайней мере – пока. Ну, а потом – кто знает? Знавал Дубов случаи, когда самые последние раздолбаи вдруг становились героями. Немало таких было и на Халкин-Голе, и на Малой Земле, и под Берлином. Гаарча с Хуридэном, по крайней мере, хоть оружием владеют. Остальные… Про остальных еще, похоже, и говорить-то рано, малы слишком – ну, право слово, совсем еще дети! И ведут себя сейчас чисто по-детски – толкаются, кричат, спорят. Однако на десятника посматривают с таким искренним обожанием – словно на бога! Баурджин даже не помнил, как их зовут… а это плохо! Командир отделения просто обязан знать всех своих бойцов, и не только по именам-фамилиям-отчествам, но и по характеру, по складу ума. На кого можно полностью положиться, и не только в бою, но и в любом, даже самом небольшом деле, а за кем, наоборот, нужен самый строгий пригляд. У хорошего командира, кстати, в отделении и помощники всегда имеются, которым вполне можно довериться.

Вот Кэзгерул, кстати, молодец – словно только что закончил курсы молодых командиров, причем с отличием – не стал больше ни о чем говорить, расспрашивать, оставил все разговоры на потом, сам же побежал к своим – вон они, рядом. Тоже неплохие парни… как и их командир. А вот Баурджину, похоже, не повезло – кроме здоровяков-братьев, не на кого и опереться. Э, товарищ сержант! Тут же охолонул себя Дубов. Не дело это – своих бойцов поганить, даже и в мыслях, не дело. Надобно в каждом, кроме всего дурного, еще и хорошее видеть. Хотя бы узнать их для начала. Имена, привычки, склонности – ведь командир-то он сейчас временный, на срок охоты да обратного перехода, и еще неизвестно – как там в родных местах будет? Впрочем, догадаться можно – так же, как и было. Если ничего не предпринимать, пустив все на самотек.

– Эй, Гаарча, подойди-ка! – усевшись в снег за неприметным кусточком, негромко подозвал юноша.

Гаарча – все такой же тощий, с чего ему полнеть-то? – подбежав, поклонился, спрятав в глазах хитринку – дескать, готов исполнить любое пожелание командира.

– Садись рядом, – Баурджин показал на снег. – Расскажешь мне обо всех, по очереди.

– Ага! – обрадованно кивнул Гаарча. – Это можно. С кого начнем?

– Все равно.

– Тогда Хуридэна пропустим – ты его и так знаешь.

Баурджин кивнул:

– Согласен. Давай – с Кооршака с Юмалом.

– Оба, сказать по правде, дундуки дундуками, – хохотнул Гаарча. – Нелюдимы, глупы, да еще и увальни. Вот только силы у них хватает, что правда, то правда – разозлить, так вообще вряд ли кто с ними справится в роду старого Олонга. Но так – дураки оба.

– Все сказал?

– Все.

– Давай об остальных!

– Об этих сусликах? – Гаарча презрительно сплюнул. – Дай Бог, вспомнить бы, как их зовут. Те двое, плосконосые, что возятся у костра, кажется, Ильган с Цыреном. Из лука стреляют, не знаю как, а бегают быстро. И тоже, между нами говоря, дурни!

– Ну, Гаарча, – Баурджин только головой покачал. – У тебя, похоже, все дурни, один ты умник.

– Ну, не только я. Видишь во-он того мелкого?

– У костра?

– Да нет, ближе к берегу – вон он, мясо раскладывает, в овчинном полушубке. Не красавец, конечно – нос узкий, как у курицы, глаза словно плошки. Зовут Гамильдэ-Ичен. Этот от какой-то рабыни родился. Болтун, не приведи Господи, но умен – читать выучился!

– Читать?! – Баурджин искренне удивился.

– Вот и я говорю! Да ладно – читать, он и писать, говорят, умеет!

– И на каком же языке?

– По-уйгурски, на каком же еще-то? Жил у нас в роду один уйгур, пленник. Да ты его помнишь, старый такой старик, два года назад помер… как его… Бонго… Бонго…

– Бонго-Дидзо, – вспомнил Баурджин. – Да, был такой, помню. Так он, значит, и научил грамоте Гамильдэ-Ичена?

– Он. Так что эта лупоглазая мелочь Гамильдэ-Ичен – у нас единственный грамотей. Кроме Кэзгерула Красный Пояс.

– Что? – удивился юноша. – Кэзгерул тоже знает грамоту?

– Конечно!

– Что-то он не рассказывал.

– Скромничает, – Гаарча засмеялся. – Да и, с другой стороны, чем тут хвастать-то? Ну, знает какие-то закорючки, ну, умеет их прочитать – и что с того? В жизни-то вовсе не это надобно!

А вот тут Гаарча был полностью прав. В жизни столь захолустного рода, как род старого Олонга, от грамотеев и в самом деле прок был небольшой, точнее говоря, его вообще не было.

– К тому ж он труслив, этот Гамильдэ-Ичен. Боится крови.

Ага, кто бы говорил! Вы-то известные храбрецы с Хуридэном.

Вслух Баурджин этого не сказал, просто подумал. Махнул рукой:

– Хватит про грамотея. Про остальных рассказывай.

– Про остальных… – послушно кивнув, Гаарча озадаченно почесал подбородок. – Не знаю даже, что про них и говорить-то. Прям и совсем нечего сказать, клянусь Христородицей! Ничем не примечательны эти парни.

– Ладно, – устало махнул рукой Баурджин. – После разберусь. Иди работай.

Стряхнув с себя снег, молодой командир направился к озеру. Небо уже сделалось темно-голубым, красивым, с бледно-серебристыми искорками звезд. Над дальними сопками разливался сверкающим пламенем оранжевый закат, и последние лучи солнца ласково поглаживали небо.

– Гамильдэ-Ичен, – останавливаясь, тихо промолвил юноша.

Деловито раскладывавший на снегу мясо парнишка немедленно обернулся и хлопнул глазами – и в самом деле, круглыми, серо-голубыми, большими, живо напомнившими Дубову русских красавиц. Не русской ли была мать этого паренька?

– Да, господин? – Гамильдэ-Ичен шмыгнул носом.

– Долго тебе еще? – Баурджин кивнул на мясо.

– До темноты думаю успеть, господин. Или надо быстрее?

– Не торопись. Ты хорошо знаешь всех наших? Ну, из нашего десятка?

– Думаю, что достаточно хорошо, господин.

Эх, как резало слух это – «господин»! Так и хотелось, сказать, чтоб парень говорил «товарищ сержант».

– Вот что, – Баурджин благосклонно кивнул. – Расскажи-ка мне обо всех. Но не все подряд, а только хорошее.

– Хорошее?! – Гамильдэ-Ичен улыбнулся так ясно и радостно, что и Баурджин невольно растянул губы. – Да, они все хорошие люди. Вот взять хотя бы Кооршака с Юмалом. Оба такие здоровенные, но очень уважительные к старшим, а к малышам – добрые. А какие они охотники! Я, конечно, над ними иногда подшучиваю, может быть, даже обидно, но они только смеются – добрые!

– Об Ильгане с Цыреном что скажешь?

– Замечательные пастухи! Так любят лошадей, что иногда кажется, ни одна мать детей своих так не любит.

– Да ну?

– Именно так, господин.

– Называй меня по-простому – Баурджин, ведь мы же товарищи.

– Не могу, господин.

– Почему же?

– Ты старше меня, к тому ж – командир моего десятка.

Ну надо же – старше. Какой славный юноша…

– Ты продолжай, продолжай, Гамильдэ-Ичен. Очень интересно тебя слушать.

– Правда?! А все говорят, что я пустоглазый болтун!

– Клянусь Христородицей!

Поговорив с парнишкой, Баурджин ласково с ним простился и по очереди подошел ко всем остальным, находя для каждого доброе слово. В общем, всем рассказывал, какие они хорошие, действуя точно так же, как гоголевский Чичиков по приезде в губернский город. И дивиденды получил подобные же: парни были просто восхищены своим десятником! И никого другого им было не надо!

Вечером всех десятников собрал в своей юрте Жорпыгыл и напыщенно передал благодарность верховного хана. Все радостно закричали, улыбался и Жорпыгыл – правда, при взгляде на побратимов рожа его враз сделалась кислой.

– Знаете, вы ведь из простых… не думаю, что верховному хану будет приятно видеть вас у себя на пиру.

– А мы туда и не стремимся. Попируем со своими десятками.

– Да? Ну, вот и славно.

Жорпыгыл явно обрадовался. Как, впрочем, и побратимы. Конечно же, оба понимали, что все прихлебатели молодого вождя считали их выскочками, а некоторые – тот же Аракча – так просто-напросто ненавидели. Хотя чего ему злиться-то? Если разобраться – так ведь сам и виноват в том, что слетел со своей должности.

– Только у нас закончилось хмельное, – предупредил Баурджин. – Хорошо бы разжиться им у верховного хана.

– Хм… – Жорпыгыл, скривившись, махнул рукой. – Что ж, так и быть – подошли своего человечка. Только одного – не надо устраивать столпотворений.

Баурджин подивился было, откуда Жорпыгыл знает такое слово – «столпотворение», а потом сам же над собою и посмеялся. Ну как – откуда? Он же христианин, этот Жорпыгыл Крыса, как и все в роду старика Олонга.

За хмельным Баурджин послал самого разговорчивого (а заодно и малопьющего) – Гамильдэ-Ичена. Ждать его пришлось долго – ну да времени зря не теряли: натаскали хвороста, распалили в юрте очаг до жары, так, что многие разделись до пояса и блестели бронзовой кожей. Нажарили на угольях мяса, сварили в котле похлебку – естественно, тоже мясную, – приготовили плошки… Ну, где там этот чертов умник Гамильдэ-Ичен? За смертью только и посылать.

Нет, вроде идет кто-то!

Все собравшиеся заинтересованно повернулись ко входу в юрту. Откинув полог, вошел долгожданный Гамильдэ-Ичен с двумя парами бурдюков.

И все радостно завопили:

– О!!!

Да уж, что-что, а выпить этот народ любил! А кто не любит?

Розлив взял в свои руки хитрец Гаарча:

– А ну, братва, подставляй плошки!

Наливал, гад, по-разному: кому полную плошку, кому – половинку, а кому так и вообще на самом дне. Десятникам, естественно, наплескал полностью – ну, еще бы! А вот малолетних «сусликов» обделил – а те и не возмущались, боялись, не привыкли еще к воинской жизни. Гамильдэ-Ичен скромненько жался к выходу – что вообще-то было на него не похоже.

– Эй, – оглянувшись, крикнул ему Баурджин. – Ты что там трешься, как неродной? А ну, иди сюда!

Гамильдэ-Ичен нерешительно подошел ближе:

– Господин, могу я поговорить с тобою наедине?

– Наедине? – Баурджин пожал плечами. – Что ж, изволь. Сейчас выйду.

– И с господином Кэзгерулом – тоже.

Выпив пару плошек медовой бражки, побратимы вышли на улицу. Вдоль всего озера горели красные огоньки костров. Над головою, в черной пелене небес, загадочно мерцали звезды.

– Ну? – Парни уставились на Гамильдэ-Ичена. – Что ты хотел нам сказать?

– Я только что видел твой пропавший пояс, уважаемый Кэзгерул!

Глава 6 Поход Зима – весна 1196 г. Внутренняя Монголия

Пьянство не считалось зазорным, напротив, это был вопрос чести. Монголы видели в этом проявление мужества.

Л. де Хартог. Чингисхан: завоеватель мира

Горы Хангай, конечно, не так уж и высоки, но все же это были горы, преодоление которых, особенно сейчас, зимою, представляло собой определенную трудность. Заснеженные перевалы, обледенелые тропки, ведущие по самому краю пропасти, – все это сковывало движение войска, да-да, именно войска, ибо спаянные совместной охотой найманские племена под руководством своего хана шли сейчас в земли кераитов на помощь лукавому Эрхе-Хара. Инанч-Бильгэ, верховный правитель найманов, само собой, преследовал в этом походе свои интересы – кераиты были для него неудобными соседями, вечно спорили из-за горных пастбищ, нападали на найманские кочевья, и пограничные стычки, спровоцированные обеими сторонами, вовсе не были редкостью. Инанч-Бильгэ понимал, что Эрхе-Хара, став кераитским правителем вместо своего старшего престарелого братца Тогрула, вряд ли окажется лучше и вряд ли вспомнит о том, кто привел его к власти. Однако найманские воины уже очень скоро займут пастбища кераитов… а вот уйдут ли потом обратно – большой вопрос.

Примерно так прикидывал для себя Баурджин, ехавший во главе своего десятка по горным теснинам. Кэзгерул, правда, заметил, что к кераитам запросто можно добраться и более удобным путем, долиной, что лежала меж Хангайским хребтом и Алтаем, собственно, именно там и находились кераитские пастбища. Но Инанч-Бильгэ и Эрхе-Хара, как видно, решили поступить куда как хитрее. Ведь горные тропы вели еще и на север – к полноводным рекам Селенге и Орхону, в земли меркитов. Наверняка по всей найманской степи, по всем предгорьям был пущен слух, будто именно против меркитов и был организован поход. И кераитские лазутчики – а такие, несомненно, имелись – докладывали своим вождям, что найманское войско идет на север, в Хангайские горы. А найманы вовсе и не собирались туда идти! То есть как раз собирались – дойти до черной скалы Эхтонгой, а уж от нее резко повернуть к югу.

Правда, это все были догадки, коими тешили себя в пути побратимы, простые же воины, как водится, покуда не знали ничего. Для них это был просто очередной военный поход, поход за добычей – а куда? Да не все ли равно? К меркитам, кераитам, монголам… Напасть! Свалиться как снег на голову. Вырубить воинов, захватить тучные стада и чернооких красавиц! Эх, каждый – каждый! – может вернуться домой богачом, да еще и с двумя-тремя женами! Это ли не праздник? Правда, до него можно и не дожить, но это уж у кого какая судьба! А если воин искренне молится Иисусу Христу и Христородице и так же искренне приносит жертвы небесному богу Тэнгри, как и всем прочим известным ему богам, – да разве ж они обидятся? Не помогут?

Вот потому-то, несмотря на все трудности перехода, воины были веселы и довольны. Смерть, кровь и пожарища, и бегущие со всех ног враги, и захваченные красавицы, сокровища, стада – все это заставляло светиться глаза, а сердца – учащенно биться. Что и говорить, предвкушение – великая сила.

Горы постепенно становились более пологими, больше напоминая просто крутые холмы, этакие горки. В низинах из-под снега торчали кусты, и на отдыхе лошади копытами сами добывали траву себе на прокорм. Для людей же было немало пищи – не зря хитроумный Инанч-Бильгэ устроил перед походом большую охоту, и теперь мяса хватало всем.

Баурджин, пользуясь тем, что дорога расширилась, неутомимо объезжал воинов своего десятка, подбадривал, шутил, хохотал… И видел, какими глазами они на него смотрели! И знал – эти пойдут следом в огонь и в воду.

Гамильдэ-Ичен что-то ерзал в седле, наверное, боялся отстать – а следовало бы спешиться, подтянуть подпругу. Впрочем, может быть, лошади просто натерло спину, тогда уж лучше пересесть на заводного коня. А были ли у парня заводные? У самого Баурджина – и то не было, это ж все голь-шмоль, весь его десяток. И надежда у них сейчас только одна – на будущую добычу.

Баурджин невольно прислушался к разговорам.

– Э, Кооршак, дружище, – подначивал богатыря Гаарча. – Сколько луноликих дев ты возьмешь себе в чужих кочевьях? Восемь или дюжину? Я бы тебе посоветовал – девять. Девятка – счастливое число.

– Ну-у, девять, пожалуй, много, – добродушно ворчал Кооршак. – Куда столько? Мне их и не прокормить будет. Хватит, думаю, и трех.

– Трех? Ну, разве что только для начала… – Гаарча повернулся в седле. – Эй, Гамильдэ-Ичен, мальчик, а ты хоть знаешь, что делают с девками?

– Знаю, – Гамильдэ-Ичен усмехнулся.

– Ой, не лги, не лги, парень! Хульдэ как-то говорила… Ну, что ты щеришь зубы? Обиделся? Знаешь, я могу продать тебе один корень… Его очень ценят чжурчжени… Тогда тебе одной девки точно будет мало! Да и девяти мало. Ну, как, Гамильдэ-Ичен, берешь корень?

Все засмеялись, а Гамильдэ-Ичен нарочно придержал лошадь. Баурджин подъехал к нему:

– Постой-ка, парень. На твоем месте я бы переседлал коня. Тем более он не твой, а Олонга.

– Да, – обрадованно кивнул Гамильдэ-Ичен. – Я так и собирался сделать, но боялся… боялся отстать.

– Ничего, – спешившись, Баурджин помог парню. – Не отстанем. Вот что, Гамильдэ, ну-ка еще раз вспомни, когда ты увидел того, с красным поясом?

– Ну, тогда, когда ты послал меня за хмельным в ханскую юрту, – поправляя попону, мальчишка вытащил из-под седла колючку. Ага, вот почему ерзал!

Баурджин покачал головой – а ведь эта колючка не могла сама по себе появиться, спина коня – это не степь, там ничего не растет, кроме шерсти. Несомненно, кто-то подсунул, подшутил. А если б лошадь взбрыкнула на перевале? Или – на узкой обледенелой тропе?

– Гамильдэ, кто помогал тебе седлать коня?

– Да никто, – парень явно сконфузился. – Я сам. Ну, Гаарча помог немного…Но я бы и без него управился, клянусь Христородицей!

– Гаарча… – задумчиво нахмурился десятник. – Ну, Гаарча… Так что там с поясом?

– Так я и говорю, – подтянув подпругу, Гамильдэ-Ичен подергал седло – вроде держалось крепко. – Захожу в юрту, там уже все пьяные – сам хан, нойоны и прочие гости, и когда только успели? Наверное, сразу после охоты пить начали, а то и на охоте. В общем, все добрые такие, веселые, песни поют. А этот, с красным поясом – громче всех! Словно бы специально красуется, чтоб его только и слышно было. Я его узнал – посланник, что приезжал к нам с ханским указом. И пояс узнал – красный, с золотым шитьем – тот самый, по которому горевал Кэзгерул! Ну, да я уже рассказывал ведь…

– Ничего, – покивал Баурджин. – Еще раз расскажешь, язык не отвалится. Все подробности вспоминай, даже самый мелкие.

– Я и вспоминаю…

Баурджин подождал, когда парнишка усядется в седло, и поехал с ним рядом:

– Вот, скажи-ка, с чего ты взял, что тот пояс – Кэзгерула? Может, просто похож?

– Я и сам поначалу так подумал. – Гамильдэ-Ичен упрямо сжал губы. – Специально подошел ближе, якобы поприветствовать… наклонился, посмотрел – тот пояс! Тот!

– Ну, и как ты это узнал?

– По надписям. Видишь ли, господин…

– Опять – «господин»?

– Ой… Прости ради Христа-Бога! Видишь ли, Баурджин-нойон…

– Подожди, – юноша усмехнулся, – я ведь еще не князь, а простой десятник!

– А в нашем десятке никто и не сомневается, что ты непременно станешь князем! Так тебя и зовут за глаза – Баурджин-нойон.

– Вот как? – Баурджину вдруг стало приятно. И в самом деле – был никем, да вдруг стал десятником, по-армейски считай сержантом, а теперь вот, в глазах своих воинов, и до майора дорос. Хотя нет, нойон – князь, это можно и с полковником сравнить смело! Так дела пойдут, глядишь, и до собственного своего звания недолго останется – до генерала армии. А генерал кому здесь соответствует? Пожалуй, верховному хану.

– Так что там за надписи? Признаться, я их на поясе Кэзгерула не видел. Одни узоры только.

– Эти узоры – и есть надписи, – пояснил Гамильдэ-Ичен. – Уйгурское письмо. Фраза из трактата «Кудатку-Билиг» – «приносящее счастье знание»…

– Что за фраза? – Десятник оживился. – О чем?

– «Девятая ночь месяца седых трав», – закрыв глаза, вспомнил парнишка. – Или – «в девятую ночь седых трав»… Примерно так.

– Странная фраза…

– Вовсе нет. Это такой поэтический образ. Правда, я не читал весь трактат.

Ну, ничего себе! «Поэтический образ» – надо же! От красноармейцев-то такого не услышишь, уж тем более от генералов, а тут простой кочевник. Н-да-а… Дубову приходилось признать, что все его почерпнутые из школьных учебников и рабфаковских брошюр знания оказались, мягко говоря, не полными. Ну, во-первых, в монгольских степях жили не одни монголы – так называлось всего лишь одно из племен, и не самое сильное; во-вторых, многие кочевники исповедовали христианство, пусть даже немного странное; в-третьих, судя по Гамильдэ-Ичену, кое-кто в племенах обладал недюжинным умом и знаниями. Так-то! А зато в учебниках – «дикие татаро-монгольские орды»… Ничего себе, дикие! Хотя это, может, Гамильдэ-Ичен один такой умник.

Больше Баурджин ничего не стал спрашивать. Просто чуть прикрыл глаза, доверившись умному коню, и вспоминал…

Они тогда с Кэзгерулом сразу же рванули к ханской юрте, бежали со всех ног, еще даже не думая, как там поступят, торопились… словно предчувствовали, что опоздают. Так и вышло! Посланца в юрте уже не было… куда-то ускакал… вроде бы…

А наутро его нашли мертвым. Совсем недалеко от юрты верховного хана. И – без пояса. Никаких ран на теле не было, так и решили – перепил да замерз, бывает. Никто особо не горевал – не такой уж важной шишкой и был посланец, так, из середнячков.

И только двое… нет, трое – Баурджин, Кэзгерул и вот теперь – Гамильдэ-Ичен – пытались разгадать загадку. Кому и зачем мог понадобиться пояс? И зачем его украл посланец? А может быть, ему кто-нибудь помогал, еще там, в кочевье у озера Буир-Нур? Хотя, с другой стороны, кочевники воровства не знали, да и что было у них воровать? Разве только скот, но это совсем другое дело. Потому и за вещами своими никто особенно не следил, где снял тэрлэк, там и бросил – на взгляд Дубова, поразительная беспечность и безалаберность. И все же, нужно будет обязательно поискать в родном кочевье сообщника. Вдруг да повезет? Вдруг да что-нибудь выяснится? В конце концов, не простой это пояс, коль Кэзгерул его так берег… и ведь не уберег все-таки! Ладно, чего уж теперь…

К полудню передовые отряды найманского войска подошли к черной скале Эхтонгой, где их уже ждали верные Эрхе-Хара кераиты на сытых конях и в панцирях из воловьей кожи. Хитрый Инанч-Бильгэ кераитам не доверял, а потому ближе к вечеру к десятку Баурджина неторопливо подъехал Жорпыгыл Крыса…

– Слава великому хану! – торопливо поднялись все. – Отведай нашей пищи!

Жорпыгыл отмахнулся и, не слезая с коня, поманил за собою десятника:

– Надо поговорить, парень.

Поговорить так поговорить – Баурджин передернул плечами. Никакой ненависти к Жорпыгылу он давно уже не чувствовал, в конце-то концов, во время охоты и всего похода ханский сын не сделал ему ни каких пакостей, скорее, наоборот – возвеличил, назначив десятником. Десяток, правда, был тот еще… но это уж другой вопрос.

Жорпыгыл остановился, поджидая. Баурджин нагнал его пешком, без коня, и вежливо поклонился:

– Я слушаю тебя, хан.

– Там, внизу, кочует кераитский род инынчу, – лениво промолвил Жорпыгыл. – Ты со своим десятком спустишься к ним и захватишь пленных. Двух-трех, не больше. Остальных убьешь. Пленников доставишь к моей юрте, а уж я передам их верховному хану.

– Пленников, – Баурджин понимающе кивнул, ну как же без «языков»-то! Да, хан Инанч-Бильгэ явно не доверял кераитам. Он приложил ладони к груди: – Слушаюсь и повинуюсь.

– Помни, уже к утру пленные должны быть! – нехорошо прищурился Жорпыгыл. – Если не будут… ты сам знаешь, что тогда будет с тобой и твоим десятком.

Баурджин кивнул, старательно пряча глаза. Ну, да, конечно, за неисполнение приказа хана по неписаным степным законам полагалась смерть, и смерть жуткая – багатуры-нукеры переломали бы всему десятку хребты. Переломали бы… Однако Баурджин-Дубов был не такой дурак, чтобы возвращаться на верную смерть. Так и решил для себя: удастся захватить пленных – вернется, нет – степь большая, поди поищи… Лучше б, конечно, захватить – жаль расставаться с Кэзгерулом, да и у ребят в кочевье старого Олонга матери, сестры, малолетние братья. Что с ними будет, если парни уйдут? С голоду, конечно, не дадут умереть, но – и только. А ведь Жорпыгыл еще и отомстить может, пользуясь своей властью, выместит зло на беззащитных невинных людях – с него станется.

Хлестнув плетью по крупу коня, Жорпыгыл ускакал, на прощанье напомнив о сохранении тайны и обдав десятника холодным презрительным взглядом. Ну, с тайной понятно – все правильно, нечего о полученном задании трепаться, а вот зачем так зыркать? Ишь как глазищами-то сверкнул, недоносок. Прямо чуть не прожег… Может, вообще не возвращаться в кочевье? Нет, надо… Парней жалко – он ведь, Баурджин, за них теперь отвечает, уж коли взвалил на себя такую ношу, пусть даже не по своей воле.

Они выехали затемно, стараясь вырваться в предгорья до наступления темноты. Поначалу просто шли пешком, ведя за собою коней – якобы искали, где побольше травы. Уж потом, когда впереди показались найманские караулы, вскочили в седла и наметом поскакали в степь, радуясь, что не так уж и много было там снега. Видать, всю зиму дули ветра. Холодно не было, найманам вообще повезло с переходом – дул западный ветер, принося сухое тепло. Градусов этак минус пять – минус десять по Цельсию. Легкий такой морозец.

Бархатно-черное небо над головами всадников загадочно мерцало звездами, полнощекая медно-золотая луна напоминала степную красавицу, алчущую запретной любви. Кругом было тихо, даже волки не выли, лишь скрипел под копытами слежавшийся за зиму снег.

Чужое кочевье парни заметили издалека – несколько небольших юрт, нереальных в дрожащем свете луны, маячили у вытянувшегося лесистым языком далеко в степь горного кряжа.

– Ждите меня там, – подумав, Баурджин кивнул на кряж. – Замаскируйтесь и ждите. Если я покажусь в сопровождении пастухов – нападайте, как только махну рукой. Если не покажусь до утра – ждите три дня, а потом уходите в степь.

– В степь? – непонимающе переспросил Гамильдэ-Ичен.

Баурджин холодно кивнул:

– Да, вот именно – в степь. Вы же знаете, что с вами будет, если возвратитесь без пленных или без меня.

– Но…

– В степь, в степь, – пресек всяческие разговоры десятник. – Скитаться вдали от родных мест – это все же лучше, чем валятся с перебитым хребтом. Ну все, я поехал…

Баурджин даже не знал точно, с чего сейчас и начать. Понимал одно – явиться к чужому кочевью всем скопом значило сразу же провалить дело. Сколько там воинов? Неизвестно. Да хоть и не очень много – сладит ли с ними его десяток? Ведь в нем только двое сильных, остальные, как выразился Гаарча – суслики. Стрелять из лука, конечно, умеют, неплохо кидают аркан… вот, пожалуй, и все. Если наткнутся на организованный отпор – а где-то у стойбища наверняка должны быть часовые, – вряд ли выполнят ханский приказ, да и вообще едва ль унесут ноги. Нет, с наскока здесь ничего не получится. Надо действовать хитростью. В конце концов, одинокий путник вызовет куда меньше подозрений.

Когда в призрачном лунном свете стали хорошо видны узоры на войлоке юрт, звонко, на всю степь, забрехали собаки. И тут же навстречу Баурджину помчались всадники! Два, три… пятеро. Что ж…

– Мира вашему роду! – Баурджин вытянул руки ладонями вверх. – Да будут к вам благосклонны Иисус, Христородица и Небесный Отец Тэнгри!

С ним никто не разговаривал. Просто набросили арканы да повлекли за собой к стойбищу. Хорошо хоть с лошади не стянули – не то бы пришлось ехать по снегу на брюхе! Ничего себе приемчик – а ведь, говорят, степняки славятся гостеприимством! Значит – чем-то напуганы. Чем-то? Хм… ну, ясно чем. Похоже, уже и сюда дошли слухи о многочисленном войске найманов.

Подъехав к большой юрте – большой, конечно, весьма относительно, лишь по сравнению с остальными, – всадники спешились и, стащив Баурджина с лошади, поволокли внутрь.

А внутри было тепло, жарко даже! Потрескивая, горел в очаге огонь, видно было, что на дровах тут не экономили, ну, конечно – лесистый кряж рядом, дровишек полно, руби – не хочу. Рядом с очагом, на белой верблюжьей кошме, развалясь, возлежал приятный лицом мужчина, темноглазый, с небольшой черной бородкой и усиками, довольно молодой, вряд ли старше тридцати пяти, впрочем, по здешним меркам это был уже весьма солидный возраст. Одет незнакомец был в легкий летний халат – тэрлэк – желтого шелка с вышитыми сине-голубыми драконами, подпоясанный… красным узорчатым поясом с золотой вышивкой в виде каких-то загогулин! Уйгурское письмо! Но черт побери…

– Обыщите его! – коротко приказал мужчина, и воины выполнили указанное быстро и с необычайным проворством.

– Вот, господин! – Один из них с поклоном протянул сорванный с шеи юноши амулет и… золотую пластинку-пайцзу с изображением кречета.

– Ого! – внимательно разглядывая пайцзу, незнакомец неожиданно улыбнулся. – Да ты, похоже, наш человек… Где ты это взял?

– Дал один человек, – не стал крутить Баурджин. – И еще обещал большее…

– Что за человек?

– Повелитель. – Юноша припомнил, как называли желтоглазого там, в заброшенной охотничьей хижине. Вспомнил и другого. – С ним еще был один воин, которого звали Джельмэ.

– Джельмэ?! – Незнакомец так и подскочил. – Так ты знаком и с Повелителем, и с Джэльмэ? Хм… Если, конечно, не врешь и не украл эту пайцзу.

– Нет, не украл!

– Почему я должен тебе верить?

– Резонный вопрос, – Баурджин улыбнулся. – Не хочешь – не верь!

– Если я не поверю, – наставительно произнес незнакомец, – то буду вынужден приказать сломать тебе спину. Так что в твоих интересах рассказать о себе все, и как можно убедительнее. Начинай, путник, – ночь длинная, а мне все равно не спится.

– Вообще-то я тороплюсь. И даже не знаю, кто ты такой.

– Меня зовут Боорчу, к твоему сведению! Ну, говори же – кто ты и куда пробирался под покровом демонов ночи?

Баурджин улыбнулся:

– Странная у нас выходит беседа. Я стою, причем со связанными руками… А ты, смотрю, пьешь кумыс…

– Айран, – поправил Боорчу. – Он гораздо крепче.

Пленник совсем обнаглел:

– Вот и я бы не отказался!

– Все бы не отказались… А впрочем, садись. – Боорчу повелительно махнул рукой воинам. – Развяжите его! И принесите вторую плошку. Ну, рассказывай!

– Сначала выпьем. – Невольный гость с удовольствием растер запястья.

– Конечно, выпьем, – кивнул хозяин. – Это ж никогда не помешает!

– Верно, не помешает, – с готовностью поддакнул Баурджин.

Выпили по одной, потом – по второй, по третьей – ух, крепкий же был айран! – и после четвертой юноша приступил к рассказу.

В голове, правда, шумело, а мысли путались.

– Ты наливай, наливай, Боорчу… Слушай, а айран у нас не кончится? Магазинов-то в степи нет!

– Не, не кончится. Много. А ну-ка давай еще! Ты заедай, заедай, не стесняйся.

– Закуска градус крадет!

– Э, хорошо сказал! А что такое – градус?

– А, черт, не поймешь… Давай наливай лучше!

Чем больше они пили, тем лучшими друзьями становились. Дубов уже замечал: выпив, кочевники становились добрыми, дружелюбными, словоохотливыми, такими, что глянешь – ну, нет лучше людей, не может быть просто! Улыбались, пели песни, терлись носами – это вместо поцелуев – словом, выказывали друг другу всяческое участие. И никаких драк, никакой злобы и пьяных разборок – ничего подобного! Среди своих знакомцев, русских и гм-гм… не очень русских, генерал Дубов знавал таких много, да хоть взять того же Брежнева. И так-то человек неплохой, а уж под градусом – так прямо золото! Как и многие… Но были и другие – те, выпив даже и не очень много, превращались в раздраженно-злобных особей, да-да, именно – в особей, людьми таких даже и нельзя было назвать. Дрались, шумели, словно пьяные финны в Ленинграде на Невском… Словно пьяные финны – уж тем точно нельзя было пить! Да-а… Дубова вдруг осенило – наверное, именно от монголов русским досталось дружелюбное такое винопитие, доброе, с веселым застольем, а вот злое – от финнов, вернее – от финно-угров.

Ах, какой приятный человек этот Боорчу! Ну, в высшей степени приятнейший. И слова какие умные говорит:

– А выпьем-ка еще, друг Баурджин!

Правда, юрта, кажется, не его – что-то плохо он в ней ориентируется, явно не знает, где что лежит. Ну, и ладно. Все равно – хороший человек.

Выпьем, Боорчу! Конечно, выпьем! Еще бы не выпить! Эх, гулять так гулять – коль пошла такая пьянка, режь последний огурец… Вообще-то, конечно, и о приятелях забывать нельзя, ну, о тех, что ждали сейчас… где ж они ждали-то? Ах, да, в лесочке на горном кряже. Или – на горном кряжу, интересно, как правильно?

Баурджин потер уши, стараясь чуть протрезветь. Ведь в конце концов не затем он сюда пришел, чтобы пьянствовать.

– А зачем? – икнув, переспросил Боорчу, и Баурджин в испуге зажал рот рукой – ну, надо же, вслух размышлять начал!

– А заблудился, – махнул рукой юноша. – Вижу – кочевье, обрадовался. Вот, думаю, там-то я точно отыщу проводника. Слушай, а ты мне его не дашь, проводника? Двух?

– Двух не дам. – Боорчу явно качнуло к кошме. – И одного тоже не дам. Нет у меня проводников, сбежали, собаки, вместе со своим скотом. Одни юрты, вон, остались, да девки… девки нам случайно попались… О! Девку хочешь? Дам!

– Девку? – Баурджин почесал затылок. – А, вообще, давай… Двух!

– Э-э, хватит тебе пока и одной, – шутливо погрозил пальцем новый приятель. – Другая мне нужна, я-то с кем буду тешиться? Понял, да? То-то! Иди ты – на ту половину, а я – на эту. Девки там… сейчас я тебе одну пригоню – налетай, пользуйся, раз человек хороший!

Пьяно пошатываясь, Боорчу поднялся на ноги и тут же повалился за занавеску, в женскую половину юрты. Послышался девичий визг, затем успокаивающее бормотанье, а потом… Потом к очагу выскочило юное создание в зеленых шелковых шальварах из тонкого шелка. Кроме шальваров, собственно, на создании ничего больше не было, если не считать массивного ожерелья на тонкой шее, то ли золотого, то ли медного.

– О! – обрадовался Баурджин. – Ты кто?

– Твоя наложница, господин! – Девушка низко поклонилось, так низко, что стали видны плечи.

– А как тебя зовут?

– Бурдэ, господин.

– Ну, что ж, Бурдэ, идем… Хотя нет. Скажи-ка, нет ли в юрте чего-нибудь отрезвляющего?

– В юрте нет, – Бурдэ покачала головой, и две ее груди, два бутона с острыми коричневатыми сосками, соблазнительно качнулись. – Разве что на улице взять овечий навоз да хорошенько понюхать. Говорят, хорошо помогает!

– Да? – Баурджин с подозрением взглянул на девчонку, немного подумал, и залихватски махнул рукой. – А, неси, попробуем!

Накинув на плечи валявшийся на полу полушубок, Бурдэ выскочила из юрты и вскоре вернулась с целой корзиной навоза… который юноша тут же принялся нюхать со всем старанием, наверное, больше уместным в несколько иной обстановке. Ну и запах же! Бррр… А ведь, кажется, помогает! Нет, ну, точно – помогает! А эта Бурдэ вроде ничего… хорошенькая. Волосы черные, гладкие, заплетенные в две толстых косы-крыла, носик маленький, глаза большие, темные, живот плоский, худой, а вокруг пупка – разноцветная татуировка или тавро…

Силясь рассмотреть, Баурджин привлек девчонку к себе… и та прижалась к нему со всей силой. Затем отпрянула трепещущей ланью, лукаво вздернув брови, скинула вмиг шальвары, потом, прыгнув рысью, повалила юношу на кошму, ловко стягивая с него одежду…

Нельзя сказать, чтобы это было бы неприятно. Ну еще бы! Баурджин, лаская девичью грудь, ощущая ладонями трепетный тонкий стан, чувствовал, что снова пьянеет, только теперь уже не от хмельного напитка…

Наконец юноша выгнулся, закрывая глаза… отпрянул… и ощутил, что кто-то гладит его по плечам. Обернулся…

– Это Гильчум, моя подружка, – радостно сообщила Бурдэ.

– Господин в желтом тэрлэке, к сожалению, уснул, – с грустью поведала девушка. По виду она была чуть помладше Бурдэ и одета, словно принцесса, этакая юная ханша – в бархатном темно-синем халате с золотыми узорами, в парчовых открытых туфлях и шальварах тонкого голубого шелка, в высокой конической шапке, едва не протыкавшей войлочные своды юрты. Волосы у Гильчум были тоже темные, но не такие, как у Бурдэ, а с некоторой рыжиной, такой же изящный нос, ожерелье, вернее, красные коралловые бусы – вещь явно недешевая и весьма неожиданная в этой забытой всеми богами юрте. Вообще, интересно было, откуда здесь взялись эти девочки? Неужели тут и жили? Что-то не очень похоже…

– О, Гильчум, подружка моя! – встав, обнаженная Бурдэ обняла подругу и кивнула юноше. – Помоги мне ее раздеть, господин.

Вот уж в этом вопросе Баурджина не нужно было долго упрашивать. Первым делом он осторожно снял с девушки шапку и, запустив руку в вырез халата, нащупал волнительно трепещущую грудь с быстро твердевшими сосками.

– Ах, – застонала Гильчум и, опустившись на колени, принялась ласкать растянувшуюся на кошме Бурдэ.

– Господин! – с придыханием попросила та. – Не отвлекай ее, пожалуйста, от меня… И – делай свое дело.

– Да, – на миг обернулась Гильчум. – Делай!

Баурджин осторожно снял с девчонки халат, стащил шальвары, обнажая восхитительный обвод тела… И дальше уже не сдерживался, чувствуя, как стонут и ревут обе – Гильчум и Бурдэ…

– Ну, вот, – наконец усмехнулся он. – Вроде бы, протрезвел. А что, девчонки, не пора ли нам отсюда уехать?

– Уехать? – Подружки переглянулись. – Как?!

– Так, как и приехали, на лошадях, – хохотнув, пояснил Баурджин. – Я смотрю, вы ведь не особо горите желание здесь остаться. Кстати, вы не слыхали про такого найманского хана – Инанч-Бильгэ?

– Так, кое-что… Но мы очень хотим уехать с тобой, господин! Только вот как это сделать? Снаружи нукеры, они нас не выпустят без приказа своего нойона!

– То мои заботы, – натягивая штаны, жестко бросил юноша. – Одевайтесь, не то так, пожалуй, замерзнете. О хане Эрхе-Хара, кстати, не слыхали?

– Эрхе-Хара?! – Девчонки заинтересованно переглянулись. – А что, ты его знаешь, господин?

– Немного… А вы?

– А мы – так очень хорошо! Знали когда-то… И даже лелеяли мечту выйти за него замуж. Ведь Эрхе-Хара так красив, любезен, богат! Какого же мужа еще можно желать?

– Ну, тем лучше для вас, собирайтесь!

Баурджин – а вернее, Дубов – удивился. Впрочем, удивление его тут же прошло: ну, ясно, до замужества девушка могла вести, так сказать, весьма вольную жизнь, будущего мужа это ничуть не волновало, как не волновали и рожденные вне брака, неизвестно от кого дети – они все признавались и росли ничуть не в худших условиях, нежели родные. Генералу Дубову, конечно, трудно было представить подобный разврат. Однако все только что произошедшее между Баурджином и девушками немало его позабавило и даже очень понравилось. Одна лишь мысль билась в мозгу – хорошо, что здесь нет партийных органов, а то бы живо приписали аморалку и бытовое разложение – черты, принципиально чуждые честному советскому человеку и уж тем более генералу. Чуждые, но такие приятные!

– Ну что, собрались? Пойду будить хозяина, коль говорите, что без него не выпустят!

Баурджин прошел на женскую половину юрты и, усевшись на корточки, похлопал по щекам недвижно лежащее тело:

– Эй, Боорчу! А ну-ка, проснись, дружище! Да проснись же, кому говорю, пропойца чертов! Э, – юноша огорченно вздохнул, – похоже, зря все… Хотя… Чему нас учат Коммунистическая партия и Главное Политическое Управление СА и ВМФ? Никогда не сдаваться – вот чему! А ну, девчонки, давайте сюда корзину с навозом… Во-от! Молодцы… Ну-ка, подыши, Боорчу, подыши, дружище… Ага!

– Что? Что за запах? – пьяно распахнул глаза Боорчу. – А ты? – Он осоловело посмотрел на Баурджина. – Ты кто такой?

– Твой друг, кто же еще-то? Песни петь будем?

– Будем! И это… хорошо бы еще выпить… Там, в бурдюке, кажется, еще оставалось… Ага! Есть!

– Постой пока, – бесцеремонно отобрав у Боорчу бурдюк, юноша забросил его в угол. – Пойдем-ка, дружище, подышим немножко воздухом…

– А чего им дышать? Пить надо!

– Подышим, вернемся и выпьем.

– Не пойду, – обидчиво качнулся Боорчу. – А ты… ты обещал песни петь… И ведь не спел! Не пойду!

– Там, на улице и спою! – заверил Баурджин. – Вот, уже начинаю…

Как назло, никаких местных песен не вспоминалось, ни протяжной песни «уртын дуу», ни даже короткой песни «богино дуу», ни уж тем более горловой песни, называемой «хоомий». Ни черта подобного в голову не лезло, вертелась лишь «Ленинградская застольная», ее Баурджин и запел, причем, кажется – с середины:

Выпьем за Родину, Выпьем за Сталина, Выпьем и снова нальем!

И как-то ведь пелось-то – по-монгольски! Даже Боорчу оценил:

– Какая хорошая песня! Наверное, цзяньская?

– Фиганьская! – раздраженный Баурджин употребил гораздо более грубое слово, по этическим соображением не пригодное для печати. – Давай выходи скорей!

И, довольно-таки грубо ухватив Боорчу за шиворот, выволок из юрты. Тут же и спросил:

– А где твои люди, спят, что ли?

Боорчу не слышал – отвернувшись, задрал полу халата и звонко мочился в снег. Шатался, гад, но ведь не падал, даже не обливался.

«Сразу видно, профессионал!» – завистливо подумал Дубов.

– Мои люди никогда не спят! – Боорчу заступился за своих нукеров. – Не спят, а несут караульную службу.

– Ну, правильно, – согласился Баурджин. – Устав гарнизонной и караульной службы ведь запрещает на посту спать… а также пить, курить, говорить и отправлять естественные надобности. Ты вот что… мы это, за вином сейчас съездим с девками, а? Дашь лошадей?

– Берите… Э! И я с вами…

– Так у тебя еще есть! Целый бурдюк. Там, в юрте, забыл, что ли? На одного-то хватит, а на двоих… на четверых… В общем, мы поехали, а ты нас жди. Вели воинам, чтоб дали нам лошадей!

– Ко мне, мои верные нукеры! – с неожиданной звучностью завопил Боорчу. – Дайте моему другу коней.

– Слушаемся и повинуемся, господин. Если ты хочешь, пусть твой гость едет, несмотря на то что на дворе глубокая ночь. А вот девушки…

– Скажи, что ты их мне подарил, – зашептал на ухо приятелю Баурджин. – Вот веселуха-то будет.

– А я их ему это… подарил! Пользуйся на здоровье, друг. Девчонки хорошие, много всяких историй знают, еще и прядут.

– Ну, мы поехали! – Баурджин галантно помог девушкам усесться на подведенных нукерами лошадей и, подойдя к Боорчу, крепко того обнял, причем, вполне искренне:

– Прощай, дружище… Тьфу ты, не прощай, а – до скорого.

Юноша дал коню шенкеля, и вся процессия умчалась, растворившись в звездно-лунной полутьме бархатной зимней ночи. Ехали быстро, без остановок и никуда не сворачивая. А чего было сворачивать – вон он, кряж, выделяется на фоне звезд этаким прильнувшим к самке медведем.

– Куда мы едем? – на ходу крикнула Бурдэ.

– К хорошим людям, – улыбнулся в седле Баурджин.

– К каким?

– К хорошим… Хан Эрхе-Хара вас устроит?

– Эрхе-Хара?! Да как же мы тебя отблагодарим за такое чудо?!

– Сказал бы я как…

– Что-что?!

– Потом скажу!

Снежная пыль летела из-под копыт сверкающим раздробленным жемчугом, поросший редколесьем кряж быстро приближался – и вот уже из-за деревьев послышались крики:

– Баурджин, ты ли это, наш нойон?

– Я, – улыбаясь, юноша бросил поводья и с удовольствием наблюдал, как, скатившись с кряжа, бегут к нему верные воины – мелкий Гамильдэ-Ичен, здоровяки Юмал и Кооршак, Гаарча с Хуридэном, Ильган и Цырен, и прочие «суслики».

– А мы-то думали уже уходить в степь, нойон!

Нойон… Баурджин усмехнулся:

– Рано нам в степь, парни! Есть у нас… Есть у нас еще дома дела!

Глава 7 Засада Весна 1196 г. Внутренняя Монголия

Взлетев в седло, с силой резанул плетью по боку коня. Всхрапнув и прижав к затылку уши, он понес его в степь.

И. Калашников. Жестокий век

Войска растянулись в степи по всему фронту, так что прикрывавшие левый фланг воины рода Олонга – в их числе и десяток Баурджина – даже не видели тех, кто находился справа. Да что там справа – и в центре огромное количество воинов и лошадей представлялось одной сплошной массой. Сколько их всего было? Ответ знает лишь ветер.

Сидя в седле, Бауржин скосил глаза на своих и вздохнул – его десяток, как, впрочем, и десяток Кэзгерула, выглядел самым бедным, можно даже сказать – нищим. Ни сабель, ни железных шлемов, ни панцирей из толстой воловьей кожи, одни лишь вывернутые полшубки да луки со стрелами. Да, еще – короткие копья. И все… И все! Хотя и этого не мало, уж чего-чего, а стрел-то имелось в достатке, и самых разных – тяжелых, длинных, легко пробивавших кольчуги, и легких, дальнобойных, сигнальных и зажигательных. И все же стрелы стрелами, а в ближнем бою не помешали бы и сабли… еще бы научиться ими владеть. Ну этому никто не учил ни Баурджина, ни Кэзгерула, не говоря уж о всех прочих «сусликах». Тяжелая боевая сабля – оружие аристократа, остальным же достаточно легкого копьеца с крюком, аркана да тугого лука.

Главная задача, поставленная легковооруженным ратникам, заключалась в следующем: налететь, наделать побольше шума и увлечь за собой врага притворным отступлением. Увлечь не черт знает куда, а во вполне определенное место, чтобы подставить под удар тяжелой конницы. Ах, какая славная была эта конница, как сверкали на солнце доспехи из мелких железных пластинок, защищавшие не только всадников, но и их коней, как развевались разноцветные перья, вставленные в навершья шлемов, как сияли наконечники копий! Рыцари, как есть – рыцари! Да, приходилось признать, тяжелая кавалерия кочевников явно не соответствовала тем представлениям о ней, что имелись у Дубова. Закованные в доспехи витязи, похоже, ничуть не уступали по силе прорыва хваленому западноевропейскому рыцарству!

Вдруг какое-то волнение охватило всех, затрубили трубы, забили барабаны, заулюлюкали, захохотали воины – впереди, на заснеженной равнине, показались первые ряды вражеского войска. Инанч-Бильгэ и Эрхе-Хара все ж таки загнали в угол старого кераитского хана Тогрула – и тому ничего не оставалось, кроме как принять открытый бой. Кераитов было мало, многие из них, привлеченные цветистыми обещаниями и клятвами, встали под знамена мятежного ханского братца Эрхе-Хара. Надо сказать, тот неплохо умел уговаривать и все свои обещания обычно выполнял… если некуда было деваться.

И все же войска у престарелого Тогрула было вполне достаточно… нет, не для того, чтобы победить, а чтоб нанести врагу наибольший урон. Погибнуть с честью, кажется, не было больше выхода для старого правителя кераитов! Однако собирался ли тот погибать?

Всадник на белом коне быстрокрылой птицей пересек равнину и, остановившись рядом с Жорпыгылом, передал приказ для всей сотни. Жорпыгыл, выслушав, почтительно кивнул и в свою очередь отправил вестового на дальний край – к самым бедным десяткам.

– Пойдете в бой не сразу, а чуть погодя, – осадив коня, оскалился вестовой – Аракча, все тот же Аракча, явный зложелатель и недруг обоих побратимов. – Ханы решили – сначала наступает правое крыло, затем – центр, и уж после – вся наша сотня. Ну и вы, куда ж без вас? – Аракча презрительно сплюнул и продолжал: – Ваша задача – лихим налетом вклиниться в основные ряды врага и притворным отступлением заманить его к дороге на перевал – под громящий удар наших славных воинов из засадной «тысячи» повелителя Инанч-Бильгэ! Ясна задача?

– Чего ж тут не ясного? – Баурджин пожал плечами. – Вклиниться и заманить. Заманим – эко дело!

– Смотрите только, не перепутайте, кого заманивать, – скривился, словно от зубной боли, Аракча. А может, у него и в самом деле болели зубы, оттого и злобился на всех, как шакал? – Нукеры хана Тогрула носят на шлемах серые перья кречетов. Их и заманивайте, во главе с самим ханом.

И снова запели боевые рога, и гневный рокот барабанов перебил воинственный клич. Качнувшись, опустились копья, сверкнули с лязгом вытащенные из ножен сабли, и тучи тяжелых стрел с воем затмили небо. Наступление началось.

Первым, как и было указано ханами, ринулся на врага правый фланг, расстилаясь по равнине широкой лавой. Меткие стрелы врага вырывали из седел всадников – одного, второго, десяток – Баурджину было хорошо видно, как падали в снег люди, а лишенные седоков лошади все так же продолжали свой безумный бег, теперь уже бессмысленный.

– Хур-ра! Хур-ра! – орали на скаку всадники.

И вот они наконец достигли вражеских рядов, сшиблись… И, преследуя, поскакали дальше – враг отступал, явно уклоняясь от прямого боя.

Звякнув упряжью, пришли в движение шеренги основных сил найманов – всадники стегнули коней и, убыстряя ход, понеслись по равнине.

– Ну, вот. – Баурджин обернулся к своему десятку. – Будьте наготове, скоро и наша очередь.

– Мы давно готовы, нойон! – звонко выкрикнул Гамильдэ-Ичен.

Ишь как они его – нойон! Князь, стало быть… А какой он князь? Баурджин поморщился – не князь, а самый что ни на есть трудовой крестьянский парень. То есть, конечно же, не крестьянский, а пастушеский.

– Вперед! – подъехав к «сусликам», лично отдал приказ Жорпыгыл. – Бейтесь достойно, и, кто знает, может быть, я прощу вам все ваши долги и недоимки.

Баурджин хмыкнул: ничего не скажешь, хорошо сказал, прям «отец родной». Утешил!

– Не забывайте поставленную задачу! – Жорпыгыл посмотрел на десятников. – Сам великий хан обещал вам в случае успеха подарить по парчовому халату и сабле!

Баурджин едва не расхохотался:

– Поистине безмерны милости великого хана!

Ну что ж, вперед так вперед – приказ получен, боевая задача определена четко, остается действовать.

– Ну парни, – выехав чуть вперед, Баурджин, совершенно по-гагарински улыбнулся и махнул рукой. – Поехали!

И понеслись! Поскакали! Растеклись лавой… Мы красные кавалеристы, и про нас…

Эх, и здорово же нестись вот так, чувствуя, как летит из-под копыт смерзшийся снег, а в лицо дует морозный северный ветер!

…Былинники речистые ведут рассказ!

Баурджин – впереди, за ним – заводная лошадь, потом – клином – десяток, а чуть поодаль, справа – так же несутся конники Кэзгерула.

И солнце, и ветер в разгоряченные лица, и светящиеся каким-то непонятным счастьем глаза! И пусть нет в руках сабель, пусть не развеваются за плечами разноцветные шелковые ленты, пусть грудь не защищает панцирь, пусть… все равно, воинский злой азарт уже захватил конников – по сути, нищих пастухов – в свои сети. Захватил, закружил. Понес, заставляя важно хмурить лицо и, пуская стрелы, орать: «Хур-ра-а-а! Хур-р-ра!»

А лошади ржут, храпят, прядают ушами, и – на удивление – не видно вражьих стрел. Это хорошо, это очень хорошо, видать, не до того вражинам… Эх, сохранить бы своих! Вон они, скачут, несутся, низко пригнувшись к гривам коней. Здоровяки – Кооршак и Юмал, – у них хоть копья имеются, а вот у прочих «сусликов» одни стрелы. Плосколицые Ильган и Цырен, за ними еще двое, потом – малыш Гамильдэ-Ичен, а уж последними – Гаарча с Хуридэном. Н-да-а… Не очень-то они торопятся.

Интересно, как там, впереди? Разбиты ли основные силы врага, или, может, бежали уже неизвестно куда? А вдруг собрались с силами и скачут уже вперед всем своим несокрушимым туменом? Знать бы! Как все-таки не хватает раций… как не хватало их тогда, в тридцать девятом! А что такое танки без раций? Неуправляемое железное стадо. Даже быстроходные «бэтэшки»… Тем более – быстроходные.

– Хур-ра-а! Хур-рра-а! – орали со всех сторон, и конь Баурджина летел по равнине стремительной приемистой рысью.

Юноша оглянулся в седле – не отстают ли? Нет, не отставали.

– Хур-ра! Хур-ра!

Где-то далеко справа мутным, почти неразличимым пятном маячили главные силы. Бежавшие по небу облака затмили солнце, пошел снежок, сначала – мелкий, а потом все крупнее.

– Хур-ра!

Баурджин увидел врага внезапно – вот только что никого не было и вдруг раз – возникли, словно из-под снега, всадники на гнедых конях. Своих здесь не было, значит – чужие.

– Хурр-ра-а!

Юноша два раза махнул левой рукой и быстро пригнулся – то был знак остальным, чтоб стреляли. Молодцы! Поняли! Над самой головой засвистели стрелы. Враг тоже огрызнулся – поразив коня Гаарчи и… и кого-то еще… сейчас было неясно кого, да и некогда выяснять. Потом, все потом!

Сближаясь с врагом, Баурджин махнул правой рукой:

– Копья!

Жаль только, не у всех они были, но у кого были…

Хоть и коротко копьецо, по сути – казачья пика – а все же как здорово оказалось вдарить им с налета! Вражеский круглый щит из обтянутого красной кожей дерева разлетелся на куски. А сам вражина, взвив коня на дыбы, полоснул саблей! Хорошо, Баурджин среагировал, пригнулся, выставив вперед копье. Черт! Перерубил-таки! Ай-ай-ай, нехорошо как! Юноша с сожалением покачал головой, увидев, как отрубленный наконечник копья тяжело шмякнулся в снег. Что ж… Враг, торжествуя, приподнялся на стременах, раскручивая над головой сабельку. Боже, как отвратительно от него пахло! Наверное, язычник – никогда не моется. Ишь как щерится, сволочуга, а глазенки-то, глазенки – узкие, словно смотровые щели у танка. Самурай недорезанный!

Сверкнув, опустилась сабля… Баурджину казалось – медленно, а на самом деле – быстро. Вот сейчас, вот-вот сейчас, опустится, коснется шеи, отрубит голову или разрубит пополам, до самого седла, торс… И главное, не спастись, не уклониться, сабля – оружие коварное, куда там мечу! Вот он уже – близко-близко – сверкающий смертью клинок…

Баурджин резко выставил вперед обломок копья, по сути – шест, ударив концом его врага в лицо! И ведь попал, угодил прямо в левый глаз! А и поделом! Не растягивай удовольствие, коли взялся рубить, так руби сразу.

Воин завыл, зашатался в седле, выпустив из рук саблю. Сверкающий клинок воткнулся в снег. Баурджин не поленился, нагнулся, подхватил… рубанул с плеча! Вдруг сделавшееся каким-то мягким лицо врага медленно стекло с черепа… осталась лишь кровавая маска!

Юношу, вернее – Дубова, ничуть не замутило – на фронте, в Отечественную, не то еще приходилось видеть. Вытерев саблю об полушубок, Баурджин соскочил с коня, стащил с поверженного вражины ножны. Быстро прицепил к поясу и вскочил в седло:

– Хур-ра-а-а!

И, дав шенкеля коню, поскакал, понесся, догоняя своих – те уже, похоже, давно увлеклись преследованием.

Догнал… Обогнал… Ага, вон они – удирающие вражьи спины. Десятник поднял левую руку – готовить стрелы. Впрочем, и сами должны были уже догадаться, не командовать же в таких мелочах!

– Хур-ра-а-а! Хурр-ра! – кричали юные воины Баурджина, рядом с ним несся десяток Кэзгерула Красный Пояс, а, чуть поодаль – и другие десятки найманского рода Олонга. А Жорпыгыл? Нет, его не было, как не было и отборных воинов кочевья Олонга. Ну, правильно, у них же другая задача.

– Хур-ра-а!

Казалось, это стремительное, как взмах орлиного крыла, наступление, этот лихой, можно сказать, уже удавшийся рейд так же хорошо и закончится – преследованием и пленением бегущих врагов. Баурджин оглянулся – его воины неслись вперед, улыбаясь и полностью позабыв о страхе.

– Хур-ра!

А враги… враги позорно бежали… и в этом их чересчур уж поспешном бегстве явно было что-то не так! А не заманивают ли? Вполне вероятно, ведь приемы ведения войны у кераитов с найманами одни и те же.

Останавливая увлекшихся погоней воинов, Баурджин закрутил в воздухе левой рукой, словно бы рисовал круг. Повинуясь ему, парни поспешно придержали коней… и то же самое сделали воины Кэзгерула. А остальные неслись: – Хур-ра! Хур ра!

– Почему мы остановились? – подскакав ближе, сверкнул глазами Гаарча. – Вся добыча сейчас достанется другим!

– Не достанется! – Десятник жестко сжал губы. – Слушай мою команду – грабежом и погоней не увлекаться, вперед продвигаться с опаскою, в любой момент быть готовым повернуть назад.

– А эти? Эти? – завизжал, заплевался Гаарча. – Остальные, значит, будут хватать богатства, а мы…

– А вы будете делать то, что я вам сказал! – Баурджин выхватил из ножен саблю. – Ты не согласен?

– Что ты, что ты! – Гаарча изменился в лице. – Я вовсе не то хотел сказать…

– Ну и прекрасно, – улыбнулся десятник. – Вперед. Но, осторожно, как я говорил. Когда я подниму вверх саблю – все живо поворачиваем назад и скачем к Черному кряжу… туда, где дорога на перевал.

Баурджин ясно себе представлял: так и придется сделать, и нечего поддаваться на притворное отступление кераитов – не так уж они и слабы, как сейчас хотят казаться. Жаль, не видно главных сил, интересно, как там у них?

И конечно, так и случилось.

Скачущие впереди воины – из самых алчных – вдруг осадили коней, словно бы наткнулись на стену. А потом и повернули назад, да только не успели улепетнуть, пораженные меткими стрелами ханской гвардии кераитов – тех самых, с серыми перьями кречетов на шлемах. Все они были в панцирях – и люди, и кони – в пластинчато-стальных или в кожаных, ничуть не менее крепких и красивых. У многих, усиливая защиту, пересекались на груди железные наборные пелерины, из-под низко надвинутых шлемов едва виднелись глаза, в руках угрожающе покачивались длинные составные луки, копья и тяжелые сабли.

Вот она – броненосная конница!

Сердце Баурджина нехорошо екнуло.

– Назад! – приподнявшись в стременах, закричал он, поднимая над головой трофейную саблю. – Назад! К Черному кряжу!

Его воины и десяток Кэзгерула организованно повернули, остальные же, чересчур увлекшиеся преследованием и добычей, попали под натиск кераитских «рыцарей», словно под асфальтовый каток. А ведь были ж предупреждены! Ну, как, как поддерживать дисциплину, когда, почуяв возможность легкого грабежа, большая часть войска превращается в алчное неуправляемое стадо? Ну, черт с ними, теперь уж ничем не поможешь.

Найманские воины – теперь уже молча, без всяких криков – понеслись назад… нет, не совсем назад – чуть левей, к Черному кряжу, как раз там проходила дорога на перевалы. Там можно было уйти. И там, за первым кряжем, ждала засадная «тысяча» хана Инанч-Бильгэ.

– Быстрей! Быстрее! – на скаку перепрыгнув на заводного коня, подгонял своих воинов Баурджин.

А их осталось так мало – многие, слишком уж многие нашли свою смерть от злой кераитской стрелы. Уже не видать было Ильгана с Цыреном, здоровяка Кооршака… нет, вот он… вон и Гаарча с Хуридэном – если б Баурджин не вытащил тогда саблю, где б они были? А где Гамильдэ-Ичен? Неужели погиб? Жаль… Единственный грамотей на весь десяток, да и вообще – неплохой парень.

Юноша оглянулся. Вон он, Гамильдэ-Ичен! Еле тащится, ясно – лошадь устала. А заводной-то у него нет.

– Скачите!

Махнув рукой, Баурджин придержал коня, дожидаясь отставшего парня. А за ним – уже пугающе близко – блестели доспехи тяжелой конницы кераитов.

– Сюда, Гамильдэ, сюда… Бросай свою лошадь!

Не замедляя бешеной скачки, Баурждин помог парню перебраться на круп своего коня. Лошадь немного отяжелела… вот именно что – немного, слава Христородице, Гамильдэ-Ичен весил мало. И все же враги нагоняли. Слава Богу, не пускали стрел, впрочем, вряд ли попали бы – уже начиналась метель. Снег хлестал по лицу, заставляя жмурить глаза, так что оставалась одна надежда – на лошадей. Не споткнулись бы на скаку, вынесли бы, спасли…

Баурджин погладил коня по гриве:

– Давай, милый, давай…

Вот и Черный кряж. Успели! Теперь оставалось самое сложное – взять перевал. А уж там – свои, там можно расслабиться – взять только. А дышалось уже так тяжело, и так же тяжело били в снег копыта уставших коней. И уже никто не кричал: «Хур-ра!» Не до криков было.

Ну, вот он – перевал! А прямо над ним – ярко-синее небо. Интересно как – здесь, в предгорьях, метель, а там – солнце. Обычно бывает наоборот. Лошади хрипели, проваливаясь копытами в рыхлые сугробы. Снег – мокрый, липкий, противный – словно хватал своими мягкими лапами, не давая идти. Уже пришлось спешиться – лошади не могли внести всадников в гору. Шли. Поднимались все выше и выше. А пот тек по лицу, едкий, горячий, невыносимый. И щипал глаза. И в груди яростно билось сердце. Так яростно, с такой неудержимой силою, что, казалось, вот-вот вырвется, улетит, словно выпущенный из клетки охотничий кречет. Тяжело… тяжело, Господи!

Баурджин оглянулся – внизу, пусть еще не так близко – уже виднелись черные размытые точки. Враги!

Перевал казался совсем рядом – ну, вот он, возьми и иди. А идти было трудно, и чем выше, чем трудней. И приходилось еще вести за собой лошадей. Может, бросить? Нет, ну, правда – бросить?

Идущий впереди Гамильдэ-Ичен вдруг ткнулся носом в снег. И так застыл.

– Вставай! – Баурджин схватил мальчишку за шиворот, дернул. – Ну?

– Я… не могу… – задыхаясь, оглянулся тот. – Лучше умру… и пусть. И пусть.

– Я те умру! – Десятник выхватил саблю. – Хочешь – ткну?

– Не надо…

– Тогда иди! Двигайся!

Не только Гамильдэ-Ичен, а и многие уже двигались, ползли, карабкались наверх из последних сил. А впереди недостижимым лазурным небом сиял перевал! И враги внизу были так близко…

Баурджин не смог бы сказать, когда он понял, что все – дошли. Может быть, когда ударило в глаза закатное солнце? Или когда, теряя опору, он покатился с вершины перевала вниз, на ту сторону? Или чуть позже, когда услыхал мощный радостный крик: «Хур-ра?!»

Не помнил. Не сознавал. Лишь растянул потрескавшиеся губы в улыбке и прикрыл от солнца глаза. Дошли!

Баурджин внимательно посмотрел вниз, высматривая засадную «тысячу» Инанч-Бильгэ. Напрасно пялился – таковой просто не было! Не было – и все тут, спрятаться-то здесь негде. А в спину уже дышали враги…

Глава 8 Мир вашему дому! Весна 1196 г. Горы Хангай

Жажда добычи вела монгольских ханов в тысячекилометровые походы, через пустыни и лесные чащи.

В. Каргалов. Русь и кочевники

Никого! У скалы не было ни одного найманского воина. Ни единого.

– Может быть, они прячутся в горах? – несмело предположил Гамильдэ-Ичен. Вот уж кого не спрашивали…

– Может быть, и так, – задумчиво кивнул Кэзгерул. – А может быть, и по-другому. Нам бы самим сейчас неплохо спрятаться – кераиты будут здесь очень скоро.

– Так и сделаем, – согласно кивнув, Баурджин приказал своему десятку – вернее, тому, что от него осталось, – быстро свернуть с дороги и подниматься вверх по какой-нибудь охотничьей тропке.

– А по какой нам идти? – снова спросил Гамильдэ-Ичен. – Ведь тропинок тут очень много.

– Вон по той! – Баурджин уверенно показал рукой на первую попавшуюся. Как бывший командир, знал – никогда, нигде, ни в какой ситуации не нужно показывать бойцам собственные сомнения. Бойцы должны быть полностью уверены в командире. Вот как сейчас.

– Едем! – махнув рукой, юноша первым поскакал по тропинке, за ним двинулся его заметно поредевший десяток и Кэзгерул со своими.

Выбранная Баурджином тропинка уходила круто в горы. Впрочем, воины не стали уходить далеко, а чуть поднявшись, залегли на краю пропасти меж двух коричневато-карминных скал. Хорошее было место, удобное: если вдруг кераиты надумают пуститься в преследование, то очень многие из них найдут быструю смерть в ущелье.

Кэзгерул, погладив расцарапанную щеку, подошел к побратиму, предложил посмотреть на дорогу из-за чахлых кусточков, что росли у одной из скал.

– Конечно, посмотрим, – улыбнулся Баурджин. – Я и сам хотел тебе сказать.

Оставив лошадей под присмотром воинов, оба десятника побежали к скале, где, достигнув кустов, и расположились с весьма относительными удобствами – скрючившись и прижавшись друг к другу. И черт с ним, с неудобством, долго здесь сидеть парни вовсе не собирались, так, посмотреть только.

Внизу, в дорожной котловине, послышался быстро приближающийся шум – топот копыт, гомон. Миг – и из-за скал выскочил передовой отряд кераитов во главе с пожилым мужчиной в блестящих доспехах из мелких металлических пластинок. Вероятно, это и был сам кераитский хан Тогрул, старший брат красавчика узурпатора Эрхе-Хара. Не задерживаясь, вражеские воины, гремя оружием, пронеслись по дороге дальше – Баурджин даже не мог предположить куда. Честно сказать, он до самого последнего момента надеялся, что вот-вот, вот сейчас, спугивая сидящих на голых вершинах скал орлов, прозвучит боевой клич найманов, и тяжелая конница Инанч-Бильгэ, выскочив из засады, наголову разгромит беглецов-кераитов. Баурджин даже представил все в лицах – как скачут свои, как кричат, как носятся в воздухе тучи стрел и тусклое весеннее солнце играет в разящей стали. И гордая ухмылка тронула губы юноши, а рука сама собой легла на эфес сабли.

Но нет… Ничего не случилось. Кераиты спокойно улепетывали, и никто им в этом не мешал, даже не преследовал. Почему? Что еще задумали Инанч-Бильгэ и Эрхе-Хара? Господи, а не побратимы ли со своими десятками невольно показали врагу путь из долины? Да, показали. Невольно. Но ведь не сами по себе, ведь их сюда послал… да Жорпыгыл и послал! Значит, что же, получается, он предатель? А какой смысл предавать победителей ради побежденных? Нет, кажется, все тут намного хитрей…

– Если б мы не укрылись сейчас в горах, а стояли бы и раздумывали, кераиты б нас просто смели, – негромко заметил Кэзгерул Красный Пояс.

Красный пояс… У кого он теперь, интересно? Впрочем, не об этом нужно сейчас думать – часть кераитских воинов вдруг отстала от главных сил, остановилась. Некоторые из всадников спешились, наклонились… Ясно! Ищут следы! Значит, все ж задумали продолжить преследование. Вот, сволочуги! Ну, вообще-то, все правильно – хан и главные силы ушли, а эти, видать, получили приказ найти и уничтожить затаившуюся группировку врага, сиречь – оба десятка побратимов и приставших к ним воинов. Вернее, то, что от этих десятков осталось.

– Уходим! – на ухо прошептал Кэзгерул. – Они сейчас живо обнаружат наши следы.

Воины внизу вдруг обрадованно зашумели.

Баурджин усмехнулся:

– Уже обнаружили! Ты прав, брат, – уходим.

Завернув за скалу, парни быстро побежали к своим, где после недолгого совета решили поджидать кераитов здесь же, на горной тропе.

– Пусть только попробуют сунуться! – хохотнул Кэзгерул. – Живо окажутся в пропасти.

– А много их? – спросил кто-то.

Баурджин прищурился:

– На дне ущелья места хватит для всех! И еще останется.

Юноша оглядел своих. Гамильдэ-Ичен, худющий Гаарча с толстощеким Хуридэном, здоровяки Юмал и Кооршак – их все же не убили, лишь правая рука Юмала была перетянута грязной шелковой тряпицей. Вот других парней – Ильгана с Цыреном и еще некоторых, увы, – уже не было. То ли погибли, то ли ранены, то ли просто отстали. Шесть человек, считая самого Баурджина. Вот и весь десяток. У Кэзгерула – немногим лучше.

– Смотрите, вот они! – бросил вдруг Гаарча и поплотней вжался в снег, ноздреватый и темный.

У самого края ущелья, выйдя из-за красной скалы, показались враги. Остановились, внимательно осмотрели тропу, спешились…

– Приготовить стрелы, – передал по цепочке Баурджин. – Стрелять только по моей команде.

Они залегли за камнями. Лучники – нищие воины захудалого рода. Десятка полтора. А врагов, даже на первый взгляд, раза в три больше. Правда, это только те, кого видно, кто вот здесь, у тропы. Пойдут вдоль пропасти или нет? Ага, совещаются… Все ж таки решились пойти!

Трое вражеских воинов – из простых, без всяких доспехов, всего лишь в вывернутых полушубках – оставив коней, двинулись по узенькой тропке. Осторожно, крепко прижавшись к отвесной скале. Что ж – они сами выбрали свою незавидную судьбу…

– Приготовились, – тихо приказал Баурджин и сам наложил на тетиву стрелу, целя, правда, не в этих троих, а в тех, что толпились у красной скалы. – Стреляйте!

Длинные боевые стрелы тяжело просвистели в воздухе. Не успев даже вскрикнуть, двое вражеских воинов – те, что шли первыми, – пронзенные насквозь, полетели в пропасть! Третий тот час же повернул обратно, правда, назад до своих не дошел, упал, но в ущелье не свалился, так и остался лежать ничком на тропе, утыканный стрелами.

Быстро сориентировавшись, кераиты убрались за скалы и тоже начали огрызаться – одна из их стрел чуть было не попала Баурджину в шею.

– Не высовываться! – уклонившись, предупредил он. – Будем ждать, когда снова полезут.

– Можем и не дождаться, – сзади подполз Кэзгерул. – Кераиты не дураки, чтоб подставляться под стрелы, да еще в таком неудобном месте.

Баурджин обернулся:

– Думаешь, поищут обходную тропу?

– А ты как бы поступил на их месте?

– Да уж точно, на рожон бы не лез. Послушай-ка, нам нужно бы выставить дополнительные посты.

– Обязательно! Пойдем поищем подходящие места – тут, если что, и без нас обойдутся.

Десятники, осторожно посматривая на врагов, все еще пускавших стрелы – правда, уже в гораздо меньшем количестве – отползли в безопасное место и уж только там, за скалою, поднялись на ноги. Местность вокруг казалось неприглядной и неуютной – скалы, пропасти, тропинки, редкие кустики, ложбинки с пористым весенним снегом. Высокие разноцветные скалы – синие, темно-голубые, красные – царапали вершинами низкое облачное небо, дул промозглый ветер, довольно студеный и мерзкий, однако кое-где за скалами солнце уже пекло так, что впору было снимать лишнюю одежду.

– Вон, – осматриваясь, Баурджин кивнул на горушку с поросшим низеньким редколесьем склоном. – Удобное для вражин место, чтоб подкопить силы. А откуда они могут сюда пробраться? А вон по той тропке, – юноша показал рукой, – раз. Либо – по тому ручью, точнее, по его руслу – два. Значит, нужно выставить два поста – у ручья и у тропки. И вот там, – Баурджин кивнул на лысую вершину горушки, – хорошо бы посадить пулеметчика… тьфу ты, лучника… а лучше – двух.

Кэзгерул покачал головой:

– Вряд ли кераиты сюда доберутся. Где мы, а где эта горушка?

– Слушай, брат, – Баурджин бросил на побратима усталый взгляд. – Вряд ли, не вряд ли – давай сейчас обсуждать не будем, а будем исходить из того, что враги вот сюда вот, на этот склон, вполне могут выйти. Выйти, сконцентрироваться и внезапно ударить с тыла. Ведь могут?

– Ну, допустим, могут, – скрепя сердце согласился Кэзгерул. – Правда, не думаю, чтоб это им пришло в голову – больно уж сложно. Надо искать обходную тропу, ползти по ручью – муторно.

– Зато действенно и относительно безопасно!

– Но у нас на счету каждый воин!

– В ущелье не нужно много. Оставим там… Гаарчу с Хуридэном, здоровяков-братьев, ну, я еще с ним буду – вполне достаточно. Ты же с со своими возьмешь на себя вот этот участок, – Баурджин обвел рукой местность. – Ну и мелкий Гамильдэ-Ичен останется для связи – пусть шастает между нами туда-сюда, даже если все будет спокойно. Да, чуть не забыл. Ты поручи своим людям по ходу дела подстрелить какую-нибудь живность – в этом лесочке наверняка водится дичь.

– У нас есть вяленое мясо, – возразил Кэзгерул. – Правда, немного. Ну, в крайнем случае, можно пить кровь наших коней.

– Кровь будем пить, когда уж совсем припрет. А сейчас почему бы и не поохотиться, коль есть такая возможность?

Кэзгерул с некоторым удивлением посмотрел на побратима:

– Знаешь что, анда? Я теряюсь в догадках – ты сейчас рассуждаешь, как опытный полководец – нойон. Но ведь я знаю, да и все знают, что ты нигде не мог этому научиться, ты же рос рядом с нами. Мне иногда даже страшно становится тебя слушать, настолько ты бываешь прав! Мне, к примеру, мысль насчет этой горушки даже в голову не пришла бы. Откуда она пришла к тебе? Ведь ты же нищий пастух, а вовсе не полководец! Или… Или ты действительно испил из волшебной чаши в заброшенном дацане колдовского урочища Оргон-Чуулсу?

– Испил, испил, – захохотал Баурджин. – Такой там крепкий оказался айран – до сих пор в голове шумит!

– Да ну тебя, анда! Все шутишь.

А Баурджин уже не смеялся, а задумчиво смотрел в небо.

– Опасаешься, как бы не начался снегопад? Может! И тогда уж нам придется несладко.

Юноша перевел взгляд на побратима-анду:

– Как ты думаешь, враги могут сунуться ночью?

– Ночью – в горы? – Кэзгерул рассмеялся. – Если только сойдут с ума.

– Это хорошо… хорошо…

– Чего уж хорошего-то?

– Кэзгерул, мы ведь совсем не знаем эти горы.

– Да, не знаем. К сожалению.

– А, значит, выход у нас один – возвращаться в долину к своим по хорошо знакомой дороге.

– Ага, – громко засмеялся Кэзгерул. – Хотел бы я посмотреть, как это можно проделать? Там же враги!

– Враги явятся за нами, думаю, завтра с утра. Вряд ли они станут мешкать.

– Что-то я тебя не очень понимаю, брат.

– И пойдут они в обход, через вот это горушку. По крайней мере, я бы сделал именно так, а у меня пока нет оснований подозревать кераитов в глупости.

– Анда, не говори загадками. Чего ты хочешь?

– Есть одна мысль. Твои парни умеют ставить настороженные луки?

– Среди них есть опытные охотники!

– Я скажу им, что нужно будет сделать. Да, ты не против, чтобы мои воины принесли клятву тебе?

– Мне?!

– Так, на всякий случай.

– Даже не знаю, что и сказать.

– Мы ведь с тобой побратимы!

Кэзгерул засмеялся:

– Уж ты и хитер, анда! И, знаешь, я боюсь, что ты… что с тобой… В общем, храни тебя Христородица и Иисус Христос!

Осмотрев местность – «проведя рекогносцировку», говоря словами генерала Дубова, – Баурджин четко осознал: им нужно вырываться отсюда как можно быстрее. До тех пор пока враги не вышли к лесистой горе. Первое время, конечно, их можно сдерживать, и вполне успешно, но ведь кераитов много, а окруженных мало – когда-нибудь, рано или поздно, вражеские лучники просто-напросто перестреляют посты, после чего без особого труда займут лесистый склон. Дальше уж и говорить не стоит: ударят с обеих сторон, и, как говорится, пишите письма. Значит, не нужно ждать. А вот создать у врага такое впечатление нужно – за счет охоты, костров и прочего. Дескать, запертые в горах найманы там и собираются отсидеться. Н-да-а… Гибельный путь! Что ж, придется чем-то жертвовать… вернее – кем-то! А, где наша не пропадала! На Халкин-Голе, под Сталинградом, на Четвертом Украинском что, легче было?

По возвращении Баурджин собрал всех – и своих, и кэзгеруловых, и приблудных. Четко разъяснил, кому что нужно будет делать. Вроде бы всем все было ясно. Однако неожиданно заартачился Гамильдэ-Ичен! Вот уж от кого ничего подобного не ждали!

– Нет! – неожиданно заявил парнишка. – Мой нойон – Баурджин, и я останусь ему верным до самого конца! Почему я должен приносить клятву верности другому? Нет, Кэзгерул Красный Пояс – хороший воин и командир. Но ведь у нас пока есть свой!

– Мы тоже не будем присягать другому! – переглянувшись, тут же заявили здоровяки – Кооршак и Юмал.

И напрасно Баурджин убеждал, что это – для их же пользы.

– Ты просто хочешь нас обидеть, нойон! Не знаем, уж чем мы перед тобой провинились.

– Ладно, – десятнику скоро надоело спорить. – Будь по-вашему, пусть уж все остается, как есть, в конце концов, быть может, всем нам придется погибнуть и к своим не вернется никто. Я вовсе не хотел вас обидеть, а…

– Мы прекрасно поняли тебя, нойон! – невежливо перебил Гамильдэ-Ичен. – Ведь по воинским законам кочевий десяток, не уберегший своего вождя, подлежит смерти. Если ты собрался умереть, Баурджин-нойон, – знай, мы тоже умрем вместе тобой!

– Эх! – с улыбкой махнул рукой Кооршак. – Хорошо сказал парень! Верно и красиво… я б так не смог!

– О, мой верный Гамильдэ-Ичен! – подойдя ближе, Баурджин порывисто обнял парнишку. – Верные друзья мои… Что ж, коль уж вы так хотите… будете помогать уйти остальным! Гаарча, Хуридэн – а вас я все же попрошу дать клятву моему побратиму. В случае чего вы отомстите за нас!

– О, мы так и сделаем, Баурджин-нойон! Как скажешь, – Гаарча льстиво заулыбался, а толстощекий Хуридэн усиленно закивал. Да, эти парни вовсе не собирались за кого-то там умирать. Впрочем, Бог им судья.

Остальных Баурджин расставил по местам уже вечером. Здоровяков – у пропасти, Гамильдэ-Ичена – на горушке, за целым рядом настороженных самострелов. Гаарча с Хуридэном укрылись вместе с десятком Кэзгерула в лесочке, но не в той стороне, где самострелы и Гамильдэ-Ичен, а гораздо ближе к обходной тропе. Спрятались. Кэзгерул, правда, явно обиделся на своего анду – уж как порывался вчера остаться с ним, и как долго пришлось его уговаривать Баурджину. Уговорил-таки кое-как. Ты, сказал, не за себя сейчас отвечаешь, а за других – вот и отвечай, да как можно лучше.

– Ну, не дуйся, анда! – Баурджин все ж таки улучил момент, хлопнул по плечу побратима. – Поверь, я вовсе не горю желанием поскорее покинуть этот мир. Сколько еще тут не выпито хмельного, сколько не познано дев! Нет, рано мне спешить на тот свет, рано!

Кэзгерул встрепенулся:

– Рад слышать такие слова, брат! Если все сложится – я буду ждать тебя на равнине семь дней… нет, девять!

– Ну-ну, уймись, друже! Вполне достаточно трех.

Уже начинало темнеть, как всегда в горах – быстро. Вот только что было еще достаточно светло и вдруг – раз: темнота, хоть глаз выколи! Бархатно-черная ночь словно бы упала на землю, набросилась, выскочив из какого-то тайного укрытия, вонзая острые клыки редких из-за облачности звезд в остатки еще голубеющего неба, окрашенного зловещим багрянцем заката. Ветер утих, и от того, кажется, стало еще страшнее – мерцающие в разрывах черных облаков звезды казались злобными глазами ночных демонов. На той стороне – с вершины горы, куда поднимался сейчас Баурджин, было хорошо видно – разложили костры и пели протяжные песни.

Нападут! – осторожно ступая, думал юноша. – Обязательно нападут! Иначе б не вели себя так беспечно… Нарочито беспечно! Мол, смотрите все, слушайте – сидим вот сейчас и честно отдыхаем… как немцы 22 июня на польско-советской границе! Тихо, спокойно, благостно… Постреливали только, гады, да и самолеты со свастикой то и дело нарушали воздушную границу. Командование же твердило одно – не поддаваться на провокации! Не поддаваться! А вдруг – артподготовка, бомбежки наших городов и сел… И голос Молота по радио – война. Это уж потом выступил Сталин – «братья и сестры». Как ненавидел его в тот момент Дубов! Ну, как же так можно было? Ведь ясно по сути, что такое фашизм… И только потом уже понял, а ведь в чем-то прав был вождь. Для Германии – не только для гитлеровской, война на два фронта означала верную и скорую смерть, как уже было в Первую Империалистическую. Что же, выходит, Гитлер сам себе враг? Бросился на СССР, оставив за собой непобежденную Англию… решился-таки на самоубийство. Правда, пер, как паровой каток – к лету сорок второго докатился аж до Волги! И долго потом пришлось выгонять… Кроваво и долго…

– Эй, Гамильдэ-Ичен! – поднявшись на вершину горы, тихо позвал юноша.

– Я здесь, Баурджин-нойон!

– Задачу помнишь?

– Конечно, нойон. Метать стрелы, пока ты не подашь знак, потом – на лошадь, потом – с лошади, в ущелье, ну, там где ручей.

– Молодец, – похвалил Баурджин. – Смотри, завтра стрельбой не увлекайся. Нам врагов не перебить, заманить надо. Прикидываешь?

– Да, – согласился плохо видимый в темноте Гамильдэ-Ичен, потом немножечко помолчал и снова подал голос, правда, уже тише. – А можно кое о чем тебя спросить, Баурджин-нойон?

– Ну, спроси, – Баурджин усмехнулся. – За спрос монет не берут!

– Зачем ты сейчас всех спасаешь? И сам рискуешь больше других… я ж понимаю. Ведь тот же Жорпыгыл, будь он на твоем месте, просто выставил бы сейчас всех в засады, а сам бы уехал, куда глаза глядят, бросил бы воинов, отсиделся бы где-нибудь…

– Как крыса!

– Ну, он же вождь!

– И я – десятник, – негромко отозвался Баурджин. – Пусть маленький, но командир. А значит, не только за себя, но и за всех вас, за весь десяток ответственный. Не только о себе, но в первую голову о вас, о бойцах, думать должен.

– Нойон не должен думать о простолюдинах!

– О бойцах, Гамильдэ-Ичен, о бойцах… Вот если они не будут уважать своего командира, пойдут ли за ним в смертный бой?

– Пойдут! – убежденно отозвался парнишка. – Потому что, если в бою погибнет нойон, по неписаным законам предадут смерти всех его воинов. И это справедливо!

– Справедливо? – Баурджин усмехнулся. – Ладно, пусть так. Только я не хочу такой справедливости, а хочу, чтобы вы уважали меня не только за страх, но и за совесть. Только тогда я могу на вас положиться.

– О, мы уважаем тебя, нойон, и готовы за тебя умереть не из страха, а, как ты сейчас сказал, по совести.

– Хорошо, если так… Только, Гамильдэ-Ичен, помни – лишь плохой воин стремится к смерти. Умереть ведь легко. Подставить свою шею под шальную стрелу – долго ли? Много ли ума надо? А вот нанести врагу урон, перехитрить его, пересилить и самому выйти из боя живым – вот это потруднее будет, чем просто помереть. Ведь так?

Гамильдэ-Ичен помолчал:

– Ну, наверное, так.

– Вот! А ты говоришь! Не страшно тебе?

– Страшно, – признался Гамильдэ-Ичен. И тут же торопливо поправился. – Не врагов страшусь и не смерти, а златовласой девы в золотой юрте – Кералан-Дара – ужасного демона в женском обличье!

– Что еще за Кералан такая?

– О, историю эту я слыхал еще от своего учителя, уйгура. Хочешь, господин, расскажу? – Парнишка явно был рад, что хоть кто-то сейчас его слушает, что хоть кто-то есть сейчас рядом. Тем более такой смелый и благородный человек, как Баурджин-нойон.

– Говорят, кто встретит эту деву – тот погибнет самой лютой смертью. И еще говорят, ни за что нельзя заходить в ее юрту – там и останешься навсегда. Вот однажды молодой охотник с Севера, Оттанга-Мерген, как-то заплутал и вышел к истокам Орхона…

Честно сказать, Баурджин слушал рассказчика лишь краем уха, больше так, коротал время. Юноша поначалу собирался заглянуть к Юмалу с Кооршаком, но было настолько темно, что предпочел не рисковать – еще угодишь в потемках в какое-нибудь ущелье, запросто!

Утром, едва забрезжило, кераиты пошли в атаку. С обеих сторон – от ущелья и здесь, перед горушкой – все, как и предсказывал Баурджин. Ржали кони, свистели стрелы, слышался боевой клич, и вот уже первые лучи восходящего солнца засверкали на вражеских шлемах. И тут же послышались крики! Ага! Нападающие наткнулись на самострелы! Так вам! Судя по крикам, охотники Кэзгерула постарались не зря.

Обняв на прощанье Гамильдэ-Ичена, Баурджин быстро спустился вниз, к лошади. Вскочив в седло, прислушался – со стороны ущелья раздался шум обвала, устроенного здоровяками. Юноша улыбнулся – отлично, значит, все шло по плану. Однако Кооршаку с Юмалом уже пора уходить. А значит – те вражьи силы, что наступают сейчас со стороны пропасти, очень скоро будут здесь. Вот-вот… Ну, где же? Баурджин нетерпеливо поежился, всматриваясь в утреннюю туманную мглу. Ага, вот они! Отлично!

– Хур-ра-а-а! – возопив насколько мог громко, юноша хлестнул коня и птицей понесся по узкой тропе, увлекая за собой быстро приближавшихся кераитов. Ну, догоните-ка!

Остальные враги – те, что шатались по лесу, – наконец обошли горушку, вернее, их вывел за собой Гамильдэ-Ичен, при отступлении производивший как можно больше шума. Побежал по лесу, петляя, словно заяц, наводя преследователей на настороженные охотничьи самострелы, затем – оп! – скатился в ущелье, на дно, в заснеженное русло ручья, затаился среди камней, замер. А кераиты пронеслись мимо – еще бы, они ведь хорошо знали, куда сейчас бежать, за кем гнаться – ну, конечно же, за тем большим и шумным отрядом врагов, что несся сейчас прочь, далеко в горы. Там, в тумане, периодически возникали размытые контуры всадников и слышались злобные крики! Да уж, Баурджин старался вовсю: орал, ругался, останавливаясь, с грохотом кидал камни, выныривая из кисельно-молочной мглы то здесь, то там. Хорошо, повезло с утренними туманами… Впрочем, почему повезло? Они всегда бывают в горах в это время.

Вихрем промчавшись по тропке, юноша повернул коня к скалам, слыша за своей спиной угрожающие вопли преследователей:

– Кху! Кху!

Баурджин усмехнулся:

– Ну, теперь поищите…

Судя по времени, родные людишки уже должны были перейти пропасть и рвануть по широкой дороге в долину. А долина сейчас принадлежала найманам! Дай-то бог, все удастся. Удастся, как же нет?! Хотя, конечно, нельзя предусмотреть все, могут быть и досадные случайности, вроде вражеской засады, оставленной как раз у пропасти. Однако если хорошенько подумать – ну чего ради кераитам оставлять там засаду? А вдруг из долины явятся их враги? А ведь могут, и в любой момент. Тем более неизвестно, как долго продлится преследование и куда заведет погоня? Нет, вряд ли кераиты оставили засаду, вряд ли…

Хорошо бы, успели спастись свои: здоровяки с Гамильдэ-Иченом. Должны. Здоровякам всего-то и нужно пропустить врагов да быстренько перебраться через ущелье; Гамильдэ-Ичену – чуть посложнее. Дольше ждать, да и потом выкарабкиваться из ручья. Не провалился бы под лед… хотя ручей там вроде бы мелкий.

Рассуждая таким образом, Баурджин, затаившись, смотрел, как скачут неизвестно куда враги. А солнце тем временем поднималось все выше, да и день, как назло, выдался ясный. Через какое-то время туман рассеется, и враги обнаружат, что впереди никого нет. И что они будут делать? Что бы сделал на их месте он, Баурджин? Да просто-напросто выслал бы часть отряда назад, хотя бы нескольких воинов – самых быстрых – посмотреть что да как. Они ведь искренне полагают, что гонятся за целым отрядом, а значит, коли уж этот отряд где-то спрятался да решил повернуть назад – его будет видно. Даже десяток всадников не спрячется в здешних кустах – слишком уж они мелкие, а тропинки – узкие, крутые, не по каждой еще и проедешь. Немного здесь и проверять, просто проскочить по тропе хотя бы во-он до той черной скалы, или, лучше – до той синей сопки – на нее удобнее забираться, даже на лошадях можно. Доехать до вершины, оглядеться – видать далеко. А какие тропинки не видны, так по тем на лошадях не проехать. А это вообще мысль – бросить лошадь, никакой кочевник так никогда бы не поступил! Значит, бросить? Юноша потрепал по гриве коня – смирную монгольскую лошадь, неказистую, зато выносливую. Да, не по всем горным тропинкам пройдет конь. А бросить вроде бы и жалко. Да и потом как добираться к своим? Попутки не ходят. Но в горах с лошадью… А если не в горах? Если спуститься во-он в ту долину? Кажется, там даже растет лес, и довольно густой.

Посмотрев из своего укрытия налево и вниз, Баурджин увидал проглядывающую в сгустках быстро исчезающего тумана низменность или плоскогорье. Небольшое, вдававшееся узеньким языком меж высокими красноватыми скалами. Выглядело плоскогорье довольно уютно – сверкающий на солнце снежок с обширными пустошами-проталинами, смешанный лес… Привязать лошадь подальше – ищи его, свищи в лесу, никакая погоня не страшна! Одно только смущало сейчас юношу – чтобы спуститься в долину, нужно пройти километра два вниз, ведя под уздцы лошадь. Пройти открытой тропою, змеящейся средь синих холмов и скал. Сверху одинокого путника будет о-очень хорошо видно, о-очень хорошо… Впрочем, а кому тут смотреть сверху? Японским летчикам-самураям? Так их тут, слава Богу, нету… Их-то нету, а вот вражины вполне могут забраться хотя бы во-он на ту скалу.

Баурджин оглянулся, вздохнул. Ну, пока еще сообразят, доскачут, заберутся… Как говорится, Бог не выдаст, свинья не съест!

Подхватив под уздцы коня, юноша решительно зашагал вниз. Шел, насвистывал. А что свистел? Что-то из Утесова, кажется. Из художественного кинофильма «Веселые ребята»…

Свистел, свистел… И досвистелся! Вот уж верно говорят, что нехорошая это примета – свистеть. Нехорошая, правда, в финансовом смысле… Но тут, похоже, тоже не повезло. И Бог выдал, и свинья съела – позади появились всадники, небольшая такая группа, человек десять. Для разведки и поиска беглецов – в самый раз. И ладно бы те появились, так они, собаки такие, еще и явно заметили Баурджина! Потому что слишком уж поспешно рванули вниз. Вот гады! А и правильно, он-то, Баурджин, ведь точно так же бы поступил на их месте, о чем буквально только что и подумал.

Ну, уж тут делать нечего. Оглянувшись, юноша бросил лошадь – уж не до жиру! – и со всех ног рванул вниз, к лесу. Бежал, можно сказать, почти не разбирая дороги, чувствуя за спиной угрожающе-радостные вопли преследователей. Чуть было не поскользнулся на подтаявшем льду, взмахнул руками, словно птица крыльями, ускоряя бег, перемахнул неширокий овражек… подумал запоздало – а если б оказался широким? Сверзился бы… Перепрыгнул какую-то лужу, прошлепал по грязи, обогнул здоровенный камень – и вот он, лес! Вот тут-то, братцы, вам меня не поймать! Хотя это, конечно, в зависимости от того, кто сейчас за ними гнался – охотники или скотоводы? На конях – значит, скотоводы. Те в лес уж точно не сунутся, разве что немного пройдут по тропинке. Эдак недалеко, чтобы не заблудиться. Вон она, тропинка-то, утоптанная, довольно-таки широкая – и кто тут по ней, интересно, ходит-то? А вот и свернуть в сторону! Хоть в эти кусты!

Как Баурджин подумал, так и сделал – резко свернув с тропы, протиснулся сквозь ореховые заросли, еще безлистные, голые, и углубился в лес дальше, в самую чащу – нехоженую, буреломную, с густыми мохнатыми елями. Или то были лиственницы? Пройдя по лесу километра с полтора – бежать тут не было никакой возможности, да и силы уже иссякли – юноша замер, прислушиваясь. Да, кажется, с тропы донеслись голоса. Кто-то перекрикивался… И крики эти удалялись обратно к горам! Значит, нет там охотников, точно. Но и возвращаться в предгорья не стоит – наверняка там выставили засаду. Однако не ночевать же в лесу – холодно да и сыро еще. К тому же – и голодно, все припасы – сухое молоко и вяленое мясо – остались с лошадью, в переметных сумах. А неплохо было бы сейчас перекусить! Баурджин сглотнул слюну и помотал головой, отгоняя навязчивые мысли. Прошелся по чаще километра два. Потом свернул к тропе – вот, вроде бы она там должна бы проходить, вот за той елкой… Нет? Ну, значит, за той сосной. И там нету! И там… И вон там! Одни буреломы да чащи!

– Поздравляю вас, товарищ генерал, – сам над собой поиздевался путник. – Вы, кажется, чуть-чуть заблудились. Так, слегка… Эх, разведка, ититна мать!

А между тем небо над головой уже синело. Солнце, правда, еще светило… вроде бы… где-то там, за горами… Эх, костерок бы сладить! Спичек бы… Ага, спичек! А это что болтается на поясе? Железная пластинка, камень – что это, как не огниво? А ну-ка, товарищ генерал армии, принимайтесь-ка за работу – добывайте огонь. Хотя, может, все ж таки выждать? Как гласит старая солдатская мудрость – лучше быть грязным и голодным, чем чистым и мертвым… или там, пленным. Наверняка преследователи не будут ждать долго – но ночку вполне могут и просидеть, надеясь на предательский костерок. А ну, зажгите его, зажгите, товарищ генерал, что ж вы…

Баурджин потянул носом… чем-то ведь явно пахло! Вроде бы жарили что-то – мясо или грибы. Нет, грибы, пожалуй, еще рановато. Значит, мясо. Или птицу – упитанного такого рябчика! И в стороне, противоположной от той, где находились преследователи.

Беглец и сам не заметил, как ноги, словно сами собой, уже несли его на вкусный запах готовящейся пищи. Манящий запах этот постепенно становился все отчетливей, лес явно светлел, становился реже, пока наконец и вовсе не кончился, вернее – расступился, окружив небольшую вполне симпатичную полянку с журчащим по ее краю ручьем. Баурджин глянул на полянку – и замер, увидав у ручья… сияющую золотой парчой юрту… Наверное, ту, о которой и рассказывал давеча Гамильдэ-Ичен. Мол, демон там какой-то должен быть, в этой юрте. А что нам, фронтовикам, демон? Видали мы демонов на Четвертом Украинском – куда там всей нечисти! А, говоря конкретно, демон – есть ненаучный факт, с помощью которого церковники объегоривают несознательное население в корыстных целях. Ну уж советского генерала, да к тому же – фронтовика-разведчика – объегорь попробуй! Не родился еще тот демон!

Так рассуждал Баурджин – генерал Дубов, – чувствуя где-то глубоко в подсознании импульс жуткого страха – он словно бы кричал: беги, беги, беги!

Юноша усмехнулся:

– Ага, сейчас, побежал! Надоело уже сегодня бегать-то? Что я, нормы ГТО сдаю, что ли? А ну-ка зайдем, попросим чайку переночевать!

Решительно шагнув к юрте, Баурджин дернул вверх полог:

– Мир вашему дому!

Глава 9 Девушка из золотой юрты Весна 1196 г. Горы Хангай

Я родился владетелем юрты, что с лебедем сходна,

В дымник облако белое смотрит легко и свободно,

И очаг, будто сердце влюбленное, жарко пылает…

Б. Явуухулан

Никто не ответил, и Баурджин, тряхнув головой, повторил приветствие. Странно, но, похоже, юрта была пуста. Интересно, где же хозяева?

– Мир и тебе, незнакомец! – внезапно произнесли за спиной.

Юноша обернулся и вздрогнул, увидев перед собой зеленоглазую красавицу с длинными золотистыми волосами, стянутыми серебряным обручем. Красавица – по виду ровесница Баурджина, а если и постарше, то ненамного – улыбнулась и жестом пригласила войти.

– Только после вас! – галантно поклонился юноша.

– Как хочешь, – войдя в юрту первой, незнакомка обернулась: – Ну, что ж ты стоишь? Заходи, будешь гостем.

Гостем – это хорошо. Баурджин никак не мог сейчас взять в толк – кто эта девушка? Монголка? Найманка? Кераитка? Или, может быть, китаянка? Златовласая, что не очень-то частое явление для этих Богом забытых мест. Хотя, скажем, среди найманов иногда встречаются светловолосые, и не так уж редко, пример тому – сам Баурджин. Но все равно – странно. Здесь, в окруженном дикими горами лесу, и – одна. Как ей не страшно?

– Нет, не страшно. – Девушка засмеялась и показала гостю место у очага. В изумрудно-зеленых, вытянутых к вискам – точно так же, как и у самого Баурджина, – глазах красавицы отражалось желтое пламя светильников – золотых или позолоченных, стоявших на высоких узорчатых треногах. Очаг был обложен черными камнями, а ложа вокруг его – застланы темно-голубым шелком. Ничего не скажешь – богатая юрта. А уж ее хозяйка…

Усевшись, Баурджин исподволь рассматривал девушку, одетую в длинный халат – дээли – синий, с белыми узорами. Дээли был того же покроя, что и у всех прочих кочевников из местных племен, разве что побогаче, а вот лицо… лицо сильно напоминало европейское – прямой точеный носик, припухлые губы, мягко очерченные скулы. Вот только глаза азиатские. А в целом очень симпатичное лицо. Интересно, как эту красавицу зовут и что она тут делает?

– Меня зовут Кералан, – девушка вскинула глаза. – Кералан-Дара. Дара – мое племя, древнее и почти вымершее. Наверное, в здешних местах только я из него и осталась.

– А я… – начал было гость и осекся: похоже, эта девчонка свободно читала его мысли! Да что там «похоже»! Он же ведь не спрашивал вслух, как ее имя, просто об этом подумал, а девчонка взяла и ответила!

Гнусная антинаучная чушь! Бабушкины сказки. Быть такого не может никогда.

– Иногда может. – Кералан грустно улыбнулась. – Этот секрет передал мне мой покойный дедушка…

– Ого, да ты почти колдунья!

– Вот и ты о том же, – тяжело вздохнула девушка. – Местные тоже так считают и почему-то меня жутко боятся – даже жертвы приносят.

– Так это хорошо, что боятся! – воскликнул Баурджин. – Боятся – значит не обижают. Ты ведь одна тут живешь?

– Одна. – Кералан кивнула и вдруг улыбнулась. – А обидеть меня трудно – я владею многими древними знаниями.

– Во! А говоришь – не колдунья!

– Разве я так сказала?

– Ну, почти так… Чай пить будем? – снова почувствовав сильный приступ голода, юноша справедливо рассудил, что коль уж позвали в гости, так уж, наверное, накормят.

Хозяйка юрты всплеснула руками и засмеялась:

– Ах, да! Ты же, верно, голоден. Сейчас…

Зайдя за кошму, отделяющую женскую половину юрты, она принесла оттуда небольшую шкатулку и, поставив на огонь котелок, высыпала на плоский камень черные пахучие листья – чай.

– Да, – радостно кивнул Баурджин. – Чайку сейчас неплохо попить будет. Еще б и поесть.

– Поешь. – Кералан-Дара рассмеялась. – Вообще, ты мне нравишься!

– А уж ты-то мне как! Честное благородное слово!

– Верю, верю. – Девушка с хохотом замахала руками. – У меня как раз есть тушеное мясо. Сейчас разогрею. А ты пока расскажи о себе. Знаешь, в наших местах редко встретишь кого-нибудь, с кем можно вот так посидеть, попить чаю, поговорить…

В зеленых глазах Кералан на миг промелькнула тоска. Настолько безнадежная и лютая, что Баурджин даже поежился, поспешно сделав вид, что ничего подобного не заметил. Даже наоборот, улыбнулся:

– О себе? А что рассказывать-то, коли ты и так умеешь читать мысли! Ну-ка скажи, как меня зовут?

Поставив на огонь жаровню с мясом, девушка уселась на корточки прямо напротив гостя, так, что распахнувшиеся полы ее дээли обнажили стройные ноги.

«А она ведь смуглая! – почему-то подумал Баурджин. – Или просто загорелая? Ну да, лицо – явно загорелое… Значит, много времени проводит на открытом воздухе. Охотница?»

– Да, охотница. – Юная хозяйка улыбнулась и вдруг снова нахмурилась.

– Не могу! – немного погодя призналась она. – Не могу прочитать твои мысли!

– Но ведь только что же читала!

– То были твои мысли обо мне. А вот что касается всего остального… Ты закрытый. Настолько плотно, что… Что мне ничего про тебя не узнать. Да, бывают такие люди, и ты – один из них. Хотя… – Кералан подвинулась ближе, так, что изумрудные глаза ее вдруг оказались огромными, как бескрайня весенняя степь, а губы… губы…

Баурджин дернулся вперед и, притянув девушку к себе, крепко поцеловал. Прямо в губы!

– Ого! – лукаво улыбнулась красавица. – Тебе нравится вкус поцелуя? Странно для монгола.

– Я не монгол, я найман.

– Невелика разница! А ну-ка, еще!

Гость с удовольствием повторил, и на этот раз целовал девушку долго, умело и нежно, так, что та застонала…

– Ах… Как же тебя все-таки зовут?

– Баурджин… – прошептав, юноша снова прильнул к зовущим девичьим губам.

Руки его скользнули под шуршащий шелк халата, погладив и обнажив плечи, грудь… К груди-то Баурджин и перешел, предварительно поцеловав шею. Ах, сколь восхитительно было ласкать твердеющие соски языком, чувствовать, как трепещет девичье тело, как жаждет любви… А руки тем времени уже гладили стройные бедра, залезали в пупок, ниже…

– Ну… – широко распахнув глаза, жарко воскликнула Кералан. – Раздевайся!

И, сбросив на пол дээли, обнаженная, улеглась на ложе… Юноша проворно освободился от одежды…

– Как хорошо, что я тебя встретила… Нет, правда. Не веришь?

– Верю.

Обессиленные, они лежали рядом, и голова девушки покоилась на груди Баурджина.

– Ты так и не рассказал о себе, – шепотом напомнила Кералан.

Юноша улыбнулся:

– А что рассказывать-то? Родился, учился, женился… Вернее, еще не женился, не успел. Пойдешь за меня замуж?

– Нет.

– Ну вот, так и знал!

– Не обижайся! – Кералан подняла голову и пристально посмотрела парню в глаза. – Мы, дара, имеем право жениться и выходить замуж только за своих.

– Так ты же говоришь – нет их.

– Значит – ни за кого. Такие у нас обычаи…

– Ты охотница?

– Да… Как ты узнал? – Девушка встрепенулась. – Тоже читаешь мысли?

– Тоже мне, секрет! Ты свое тело видела, смуглянка-молдаванка?

– Что? – не поняла Кералан.

– Ну, загорелое у тебя тело, вот что, – охотно пояснил гость. – К тому ж – подтянутое, мускулистое. Значит, много времени проводишь в движении, в седле…

– Да, у меня есть табун. На случай неудачи в охоте.

– И часто бывают неудачи?

– Бывают… – Девушка негромко засмеялась. – Бывают, но редко. Я ведь могу читать мысли зверей, умею заговорить стрелу, отвести глаза.

– А еще у тебя есть богатый и влиятельный покровитель! – хохотнул Баурджин.

Кералан отпрянула, словно бы увидев рядом змею:

– Откуда ты знаешь?

– А парчовая юрта? Обстановка? Все эти шелка, светильники, подстилки. Нет, одной охотой такого не заработаешь! Ну, чего встрепенулась? Обиделась? Если так, прости…

– Ничего. – Девушка сняла с очага мясо и ахнула: – Ну вот! Чуть было не подгорело! Ешь!

– А ты что же, не будешь?

– А я не голодна. Впрочем, если так, за компанию…

– Вот-вот, именно – за компанию. В одиночку и пир не в пир.

Девчонка кивнула:

– Уж это точно!

Мясо оказалось вкуснейшим, и Баурджин вполне искренне позавидовал неизвестному покровителю девушки – та ведь была, оказывается, не только красавицей, но еще и замечательной хозяйкой.

– Вкусно! – похвалил гость. – Что это – перепелки, рябчик?

– Лиса, тушенная в тангутском вине.

– Лиса?! Ну, все равно вкусно. Вообще-то я уже наелся, спасибо. Кто-то обещал чай!

– Ах, да… На, пожалуйста, пей. Не бойся, он не отравленный.

– А я и не боюсь. Вот только руки обо что вытереть? – вдруг озаботился Баурджин.

Хозяйка снова вздрогнула:

– Что?! Вытереть руки? А их обычно вытирают об халат. И после этого будешь утверждать, что ты простой кочевник-айрат?

Юноша хохотнул:

– Да, так и есть – я простой парень. А ты… ты очень красивая девушка. Очень!

Он провел взглядом по пленительным изгибам юного тела, задерживаясь на груди… не большой, но и не маленькой, в меру…

– Ты тоже не урод, – прошептала Кералан и подалась к гостю. – И здорово умеешь целоваться… Ха – простой парень? Как бы не так… Я вижу у тебя на шее амулет. Можно взглянуть?

– Смотри, пожалуйста, – пожав плечами, Баурджин с удовольствием ощутил, как прижалась к его груди девчушка, обнял, притянул ближе, поглаживая руками по спине и пухленьким ягодицам.

– Серебряная стрела?! – воскликнула Кералан и вздрогнула. – Серебряная стрела! Это же…

– Потом расскажешь… – крепко прижав к себе девушку, Баурджин накрыл ее губы своими…

А уже потом, отдыхая от любовного пыла, поинтересовался:

– Так что там такого в моем амулете?

– Ничего такого. – Кералан тряхнула головой. – Просто род Серебряной Стрелы очень, очень древний.

– И, к сожалению, захудалый, – грустно добавил гость.

И мысленно попенял – экий вы моральный разложенец, товарищ генерал. Нет на вас политорганов, нет!

– Что?! – Девчонка сверкнула глазами.

– Ну что ты все время дергаешься?

– Так… Я вдруг почувствовал в тебе что-то такое, чего не могу понять. А непонятное всегда пугает!

– Я тебя пугаю? – улыбнулся Баурджин, приподнимаясь на ложе. – А хочешь – вообще съем?!

– Съешь! – Кералан засмеялась и вдруг спросила: – Это не за тобой сегодня гнались воины-кераиты?

– За мной, – кивнул парень. – Только ты не думай, я ничего у них не украл.

– А я и не думаю… – Девушка задумчиво рассматривала амулет. – Ты не похож на вора. Скажи, куда ж ты все-таки шел?

– В долину, – честно признался гость.

Хозяйка всплеснула руками:

– Ну, ничего себе, крюк!

– А мы, найманы, такие – прямо шесть, кругом четыре, и двести верст – не крюк!

– Ты снова говоришь непонятные слова, – покачав головой, призналась Кералан. – Никак не могу в них вникнуть.

– А ты не вникай, – с улыбкой посоветовал Баурджин. – Иди-ка лучше сюда… Ближе…

– О, боги! – оставив амулет, девчонка рассмеялась. – Признаюсь, мне давно не было так хорошо… А тебе?

– О! Просто нет слов!

– Хочешь, покажу тебе что такое «яшмовая флейта»? Или – «наездница»?

– Покажи! И то и другое…

– Ну, – девушка улыбнулась, – тогда держись!

Ох, и гад же ты, Иван Ильич! Ну, признайся, хорошо тут тебе? Ах – просто прекрасно?! Вот оно где, оказывается, твое истинное лицо! Типичный морально-бытовой разложенец.

Так вот себя поругивая, Баурджин-Дубов блаженно закрыл глаза. Ему вдруг привиделся некий Киреев, председатель парткома в одном захолустном гарнизоне, в котором Иван Ильич служил… ах, дай Бог памяти, в каком же году? В пятьдесят втором? Нет, позже – при Никите уже дело было; страшные времена – многих тогда сократили. Так вот, Киреев… Лощеный такой майор, все любил лекции читать на тему высокой коммунистической нравственности. Как раз «Моральный кодекс строителя коммунизма» тогда вышел – даже зачет по нему сдавали, да не у себя в части, в области, в обкоме… не вспомнить только, в каком именно – промышленном или сельхозе? Скорее второе – промышленных предприятий там было – кот наплакал: ремонтные мастерские, артель по производству чугунов и мисок и еще один деятель, инвалид, кустарь-одиночка, что вязал из алюминиевой проволоки дивной красоты цветы и узоры. Да, в сельхозобкоме тогда зачет и сдавали, плохо сдавали, Киреев краснел, вертелся… Еще бы хорошо сдать, когда две недели подряд водку пьянствовали – то день рожденья, то чьи-то звездочки обмывали, потом чьи-то ножки, затем опять звездочки… В общем, успехами не блистали. До тех пор пока Иван Ильич – в ту бытность полковник… или нет, еще подпол… – пока Иван Ильич не догадался предложить комиссии водки. А партийцы и не отказались – выпили. Так и сдали. Да-а-а… были дела. А при чем тут Киреев? А, он же потом донос написал, собачура! Вот упырь! Главное, ведь сам же вместе со всеми и пил!

– Э-эй, Баурджин! Не спи, еще не время, – засмеялась красавица Кералан.

Юноша вздрогнул:

– Что значит – не время?

– Ой, проснулся! – Девчонка заметно смутилась. – Слушай, у меня есть для тебя подарок.

– Подарок? – Баурджин потер руки. – Люблю подарки! Наверное – это будет белый конь?

– Нет, не угадал.

– Ага… Значит, не белый, а вороной!

– Нет.

– Каурый?

– Да нет же!

– Неужели – серый? Ох, не нравится мне этот цвет, да уж верно говорят – дареному коню в зубы не смотрят!

– Вообще – не конь! Вот!

Кералан протянула юноше… серебряный кружочек со стрелой – амулет, точно такой же, как тот, что уже висел на шее Баурджина.

– Мне почему-то кажется, – чуть смущенно произнесла она, – что тебе нужно иметь два таких.

– Кажется? – теперь уже вздрогнул Баурджин. – Почему?

Девчонка пожала плечами:

– Не знаю. Но думаю – это хорошо знаешь ты.

Да уж, не в бровь – а в глаз!

Надев амулет на шею, парень поспешно притянул к себе девушку…

– Ты так и не выпил чай, – тихонько промолвила та. – Остыл ведь уже!

– Ничего, попью и холодный…

Замполит и председатель парткома Н-ской части майор Советской Армии Киреев прямо-таки исходил гневом, вполне праведным, как, наверное, казалось, самому майору. Всегда тщательно отглаженный китель его смешно топорщился и, о ужас, был расстегнут, обнажая красную шею замполита, почему-то обвязанную ситцевым цветастым платком – такие очень любят носить деревенские модницы, и чем дальше от райцентра деревня, тем ярче и цветастей платки. Вот и у Киреева был на шее такой – и где он его достал, интересно? Дефицит – страшный!

– Ты-и-и! – негодующе тыча перстом в грудь Дубова, майор казался сошедшим с плаката времен гражданской войны – «Ты записался добровольцем?» и пафос источал не меньший, а, может, еще и больший, чем изображенный на плакате красноармеец.

– Ты-и-и! – верещал замполит, да так громко, что от его голоса в просторном ленинском зале колыхались кумачовые занавеси. – Морально разложился, товарищ Дубов? Впрочем, такие нам не товарищи! Яшмовые флейты, говорите? Наездницы? Да за такие дела можно и партбилет на стол положить! Очень даже просто! А потом – поганой метлой из доблестных рядов Советской Армии! Да, да, поганой метлой, вот именно! Гнать! Жукова выгнали – выгоним и тебя! Так и знай, выгоним!

– Так и знай, выгоним! – грозно качнув головами, в унисон повторили висевшие за спиной замполита портреты – Ленина, Карла Маркса и товарища Никиты Сергеевича Хрущева, которого все офицеры части за глаза называли Хрущом и ненавидели лютой ненавистью. Честно сказать – ведь и было за что: так позорно сократить армию! Повыгонять офицеров – живите, как хотите!

– Выгоним, выгоним! – погрозив пальцем, издевательски пропел Карл Маркс. – Я вот тебя, титька тараканья!

Дубов хотел было возмутиться, как это, какой-то там майоришка, пускай даже и замполит, «тыкает» ему, боевому офицеру, полковнику, заместителю командира части! Да за такие дела морды бить, морды! И тебе, товарищ Карл Маркс, тоже!

– А мне-то за что? – обиженно поинтересовался Карл Маркс. – Замполит тебя поносит – его и бей.

Вполне справедливое замечание!

Проворно скинув мундир – погоны почему-то были какие-то белогвардейские, с бахромой, – Дубов закатал рукава рубашки:

– Ну, гад ядовитейший, выходи биться!

«Ядовитейший гад» замполит вдруг сразу сник и попытался спрятаться за трибуну. Большую такую, с изображением ощетинившегося пушками танка неопознанной марки и надписью: «Миру мир!».

– Вон он, гад, вон! – охотно подсказывал с собственного портрета Карл Маркс. – Таится, змей препоганый!

– И как вам только не стыдно такие слова говорить, товарищ Карл Маркс?! – возмутился из-за трибуны Киреев. – А еще вождь мирового пролетариата!

– Это я – вождь мирового пролетариата, а не он! – закартавил с соседнего портрета Ленин.

– А ты вообще молчи, – нагло махнул на него замполит. – А то до юбилея не довисишь, выкинем, и товарища Хрущева на твое место повесим!

– Так есть же уже товарищ Хрущев! – Маркс кивнул на висевший рядом портрет Первого секретаря партии. – Не много ли – два?

– Товарища Хрущева много не бывает! – пафосно заметил Хрущев. – А кому не нравится, может убираться в свою Германию!

– Ой, убегает, убегает! – вдруг завопил Карл Маркс. – Лови его, Дубов, лови, уйдет ведь!

– От меня не уйдет, – запрыгнув на сцену, заверил Дубов и, вытянув руку, тот час же ухватил замполита за шкирку. – Ну что? Попался, который кусался? Так кого ты тут выгнать пообещал, гнида тыловая?

– Я же пошутил, пошутил. – Киреев расплакался. – Что уж, и пошутить нельзя? К самодеятельности, между прочим, готовимся – шутки и песни разучиваем!

– Я тебе покажу шутки!

– Ой, не бейте, не бейте! А хотите – песню спою?

– Песню? – Дубов зачесал затылок.

– Да пусть его споет! – оживились портреты. – Послушаем с удовольствием.

– Ладно. – Дубов уселся на сцену и зловеще взглянул на дрожащего замполита. – Ну, пой! Только смотри у меня, ежели не понравится…

– А что вы любите, товарищ полковник?

– Я? Джаз люблю! Давай пой Армстронга: Гоу Даун! Моузис… та-та та-та та!

– Я не умею Армстронга.

– А что ты вообще умеешь?

– «Беснуйтесь, тираны» могу, «Интернационал», «Варшавянку»…

– «Варшавянку» жене своей в постели пой!

– Ну, еще шансон французский…

– О! Шансон пой!

Неведомо откуда замполит достал аккордеон и запел, запел неожиданно приятным хрипловатым голосом знаменитую песню про далекий и прекрасный Париж из репертуара… то ли Ива Монтана, то ли Жака Бреля, то ли Жильбера Беко. А может быть, и Шарля Азнавура. Нет, все-таки это был Ив Монтан. Кажется…

– На-на-на-на… – прилипчивая французская мелодия и томная трель аккордеона так и остались в мозгу. А кругом еще пели птицы! Да-да, вон, сидели на деревьях! И как приятно припекало солнышко – просто прелесть, спал бы и спал. Хорошо бы, только сны какие-нибудь другие снились, что-нибудь посимпатичнее, чем партсобрание с участием портретов вождей.

Господи!

Баурджин огляделся. Да где он есть-то? Где юрта из золотой парчи, девушка… Кералан-Дара? Неужели – привиделось все, приснилось? Да ну… Не может быть. Вот говорящие портреты и замполит – те да, приснились. А остальное…

Да, Кералан же ему амулет подарила… Такой же, что уже был…

Юноша дернул ворот дээла. Амулет-то – один! А где же второй? Неужели и правда сон? Да нет, не может быть – уж слишком все реально. Так и замполит – реально. С голосом Ива Монтана.

– На на-на-на на-на-на на-на на на…

Тряхнув головой, Баурджин еще раз внимательно посмотрел по сторонам: никакого леса тут и в помине не было! А что было? А были сиреневые сопки, камни, скалы… так-так-так… А что это вон там, за той красной скалой? Уж не дорога ли, часом? Тогда что он, Баурджин, тут торчит, как три тополя?

Там же, в долине, его друзья ждут!

Качнув головой, юноша решительно зашагал к скале. Шагал, насвистывая Ива Монтана. А в мысли его настойчиво лезла давешняя златовласка – красавица из древнего племени Дара. Так была она или не была? А черт его знает.

Глава 10 Пояс Весна 1196 г. Предгорья Хангай

Несмотря на общепринятую полигамию, женщины играли важную роль в социальной жизни монголов.

Л. де Хартог. Чингисхан: завоеватель мира

Жаркая волна радости охватила Баурджина, едва он спустился с гор. Там, в долине, вот уже совсем рядом, он увидел своих. Это были они – юноша узнал здоровяков Кооршака с Юмалом и рядом с ними щуплую фигурку Гамильдэ-Ичена. Здоровяки с уханьем ломали хворост для костра, а Гамильдэ-Ичен большой деревянной ложкой помешивал булькающее в котле варево.

– Эй, парни! – еще издалека закричал Баурджин. – Кого запромыслили?

– Кто там орет так громко? – оглянулся Юмал. Раненая рука его по-прежнему была замотана тряпкой. – Что там за бродяга, что за безлошадник? Может быть, это разбойник? Не стоит ли нам прогнать его, братец Кооршак?

– Мне кажется, это вовсе не бродяга. – Гамильдэ-Ичен пристально всмотрелся в идущего, и вдруг радостная улыбка озарила его смуглое лицо. – Это же… Это же… Не верю своим глазам! Неужели Христородица услыхала наши молитвы?! Господи… Это же возвращается наш десятник Баурджин-нойон! Ну, наконец-то дождались. А эти дурачки, Гаарча с Хуридэном, не верили!

– Да, похоже, это Баурджин, – с улыбкой кивнул Юмал. – Значит, не зря мы тут сидели, Гамильдэ!

– Значит – не зря!

Парни обрадованно загалдели и кинулись навстречу десятнику.

– Эй, эй, поосторожнее, черти, не задушите! – смеясь, отбивался от объятий Баурджин. – Если так хотите, пусть уж лучше меня Гамильдэ-Ичен обнимает, от имени всех вас, а то вы, парни, больно уж здоровущие, того и гляди намнете мне бока.

– Долгонько же мы тебя ждали, Баурджин-нойон! – Гамильдэ-Ичен довольно улыбался. – Вместо трех дней – пять!

– Ничего себе! – удивился юноша. – Неужели уже пять дней прошло?

– Точно – пять! Мы уж собирались ехать, да Гамильдэ уговорил подождать. А что? Провизия есть. Айран даже!

– Айран? – Баурджин хлопнул глазами. – Да я смотрю, вы здесь совсем неплохо устроились – мясо, вон, варите, айран пьете. Откуда у вас айран?

– Твой анда Кэзгерул Красный Пояс каждый день навещает нас, – пояснил Гамильдэ-Ичен. – Спрашивает, есть ли какие новости, да привозит провизию. Переживает. Гаарча с Хуридэном теперь в его десятке, ну а мы – сам видишь. Наверное, не стоит брать их обратно?

– Я бы нипочем не взял, – укоризненно пробасил Юмал. – Не бери их, Баурджин-нойон.

Десятник засмеялся:

– Думаю, не очень-то они и будут проситься назад.

– Обойдемся и без них, – махнул рукой Гамильдэ-Ичен. – В роде Олонга подрастает немало добрых воинов. Пусть им пока мало лет – но ведь вырастут! Эх, скорей бы вернуться в родное кочевье!

– И чего ты там не видал, Гамильдэ? – вполне резонно спросил Юмал. – Ладно бы, тебя там мать ждала или любимая супруга, так ведь нет, никто не ждет! Как и нас. И чего торопиться к Олонгу? Чтоб, как и раньше, пасти чужие стада?

Гамильдэ-Ичен ничего не ответил, лишь грустно вздохнул и повернулся к костру:

– Ой! А мясо-то уже совсем сварилось. Давайте есть.

Юмал покачал головой:

– Может, подождем Кэзгерула?

– А что, он должен приехать? – оживился Баурджин. – Вот славно!

– Да, он каждый день приезжал примерно в это время – уже не день, но еще и не вечер. Баурджин-нойон, пока ждем, не расскажешь ли нам о своих приключениях? – Гамильдэ-Ичен уставился на десятника с жадностью не избалованного излишней информацией крестьянина. Юмал с Кооршаком, впрочем, смотрели на своего командира точно так же. С нездоровым любопытством, как не преминул бы съехидничать Дубов.

– Ну, что ж. – Баурджин уселся к костру и с удовольствием протянул к огню ноги. – Рассказывать-то, в общем, нечего. Помнишь, ты, Гамильдэ, как-то говорил о златовласой деве из золотой юрты?

– О демоне?! Да, говорил, не приведи Господи повстречаться!

– Так вот, у нее в гостях я и был.

– У кого?! – Парни с ужасом переглянулись. – Ты был у дара? И она тебя не сожрала?

– Как бы я ее не сожрал! – Баурджин засмеялся и тут же пояснил уже более серьезно: – Вообще-то она очень одинока, эта самая Кералан-Дара. Красивая, конечно… но, кажется, очень несчастная.

– Да ведь она людоедка! Правда, северные монголы, говорят, тоже едят людей…

– Ну, меня-то она не съела! Даже наоборот – накормила, напоила, уложила. Не она б – не знаю, как бы и выбрался – еле ушел от погони.

Баурджин в подробностях описал все свои злоключения, не упомянув лишь о бурных любовных отношениях, возникших вдруг между ним и Кералан Дара. Зачем об этом рассказывать воинам? Распалять только зря.

В степи вдруг показался одинокий всадник, неспешно трусивший к костру. Вот он обогнул орешник, пропал – видать, спустился в овраг, – вот опять появился, уже хорошо стала видна лисья шапка и коричневый дээл из верблюжьей шерсти.

– Ну, вот он, Кэзгерул, – кивнув, Гамильдэ-Ичен потер руки. – Теперь и покушать можно!

– Ишь, – переглянувшись, расхохотались здоровяки. – Привык к мясу!

– К хорошему быстро привыкаешь, – согласно кивнул Баурджин.

А его побратим-анда уже подъезжал к костру:

– Мир вам, парни. Что, опять никаких известий?

– Глаза-то протри, чудо! – поднимаясь на ноги, громко захохотал Баурджин. – Ну, слезай же с коня, братец! Дай-ка я тебя обниму!

– Баурджин! Брат! – Кэзгерул спрыгнул с коня, заключая анду в объятия. – Я знал, знал! Знал, что ты вернешься! – По лицу юноши катились счастливые слезы. – А в войске Инанч-Бильгэ до сих пор пируют. И у нас теперь будет хороший повод! Ну, что сидите? – Кэзгерул обернулся к парням: – Собирайтесь, поехали!

– А мясо?

– Возьмите с собой.

Нельзя сказать, что появление Баурджина вызвало в стане Жорпыгыла Крысы какую-то радость, впрочем, и гнева тоже не вызвало, так, равнодушие. Правда, Жорпыгыл даже соизволил похлопать вернувшегося по плечу – все ж таки это именно его десятник провернул такое хитроумное дело. Правда, малозначительное, но тем не менее…

– На пути домой присматривайся к бродягам, – вполне серьезно посоветовал Жорпыгыл. – Набирай в свой десяток, наберешь, так и быть, замолвлю за тебя словечко – получишь от отца летнее пастбище. Ну как, рад?

– Благодарю тебя, хан. – Баурджин вежливо поклонился.

Жорпыгыл ухмыльнулся:

– Я тоже рад, что ты из всем известного труса превратился в храброго воина! Вот бы все так. Этот мелкий, Гамильдэ-Ичен, как, труса не праздновал?

– Гамильдэ-Ичен проявлял в бою смелость и осмотрительность – качества вполне редкие.

– Вот как? Ну, что ж. – Жорпыгыл потер руки. – Рад и этому. Тебя послушать, так в твоем десятке все герои!

– Так и есть, хан, – улыбнулся юноша. – Все. Кроме некоторых.

– А, ты, верно, имеешь в виду Гаарчу с Хуридэном? Ну, эти-то собачины те еще…

Вот в этом вопросе Баурджин был полностью согласен с ханом.

– В общем, я расскажу о тебе отцу, – встав, подытожил беседу Жорпыгыл. – Вернемся домой – получишь и пастбище, и табун. Смотри только, работай и не забывай тренировать свой десяток. Если… ха-ха… ты его сможешь набрать! Да, чуть не забыл – сам верховный хан Инанч-Бильгэ приглашает тебя вечером на пир в свою юрту. Неслыханная честь для простого пастуха! Осознай!

– Осознаю, – Баурджин поклонился, – и с удовольствием принимаю приглашение.

– Ну, еще бы ты его не принял!

Жорпыгыл расхохотался и, похлопав юношу по плечу, выпроводил из юрты.

Предложение хана, конечно же, отнюдь не вскружило Баурджину голову: если разобраться, предлагалось ему опять ишачить на чужих пастбищах. Пасти чужих коней, да еще и тренировать воинов – не слишком ли щедрые подарки для Жорпыгыла Крысы и старого Олонга? А может, лучше вообще не возвращаться домой? Кто там его ждет-то? В лучшем случае – старая колдунья Кэринкэ да, возможно, ханская наложница Хульдэ. Впрочем, нет, та – вряд ли. Хотя наверняка обрадуется возвращению и даже одарит любовью. Не его одного, естественно… Не возвращаться? А что потом делать? Ведь тогда он, Баурджин, и доверившиеся ему люди обретут статус беглецов – и по законам найманов первый же встречный получит право их убить. Степь только кажется бескрайней и безлюдной, на самом же деле слухи там распространяются быстро. Нет, порывать с родом Олонга пока не стоило. Потом – может быть… К тому же именно в родовых кочевьях у озера Буир-Нур располагалось загадочное урочище Оргон-Чуулсу… на которое Баурджин – генерал армии Иван Ильич Дубов – до сих пор имел вполне определенные надежды. А, собственно, почему бы их не иметь?

Верховный хан найманов Инанч-Бильгэ лично угощал рисовым вином – а по сути, брагой – своих верных воинов. Конечно, сам он к ним не подходил и в рот вино не лил – посылал слуг с пиалами. Кроме самого хана и некоторых военачальников, которых Баурджин не знал, на почетных местах сидели сыновья Инанч-Бильгэ – Буюрук (старший) и Тэйбака (младший). Буюрук – щелоглазый, щекастый, с сальными волосами и высокомерно искривленным ртом – чем-то напоминал ошпаренного кипятком поросенка, младший же его братец, Тэйбака, выглядел куда приятней, хоть и не так, как красавец Эрхе-Хара. Темные глаза с длинными ресницами, узенькая бородка, совсем по-гусарски лихо закрученные кверху усы. Типичная физиономия дамского угодника и сердцееда. Тэйбака, кстати, сидел ближе к приглашенным, нежели его отец или старший брат. Что же касается Эрхе-Хара, так того пока не было – верно, где-нибудь рыскал либо спал, упившись пьяным-пьяно.

О сыновьях верховного хана Баурджину только что поведал Жорпыгыл Крыса. Снизошел-таки до беседы, и вовсе не потому, что вдруг проникся симпатией к собственному десятнику, нет – просто-напросто выказывал свою осведомленность. Надо же было хоть кому-то ее выказывать! А юноша слушал да мотал на ус – авось пригодится.

– Великий хан приветствует тебя и дарит чашу этого прекраснейшего вина! – громко произнесли сзади. Нет, обращались вовсе не к Баурджину, слишком уж тот был мелок для подобных милостей верховного правителя найманов, – Инанч-Бильгэ жаловал Жорпыгыла, вернее, даже не столько его самого, сколько в его лице престарелого Олонга.

Юноша скосил глаза – хорошая была чаша, изукрашенная пиала литра на два. Жорпыгыл аж срыгнул, пока выпил – тем не менее поднялся, поблагодарил правителя, приложив руку к груди:

– Велика твоя милость, великий хан! Хочу поделиться ею с одним из лучших моих воинов по имени Баурджин-нойон. Именно он увлек за собой отборные войска Тогрула!

Еще раз поклонившись, Жорпыгыл передал пиалу десятнику. Вот ведь, хитрая бестия! И как все повернул, гад! Хотя, конечно, неплохо было задумано, что и говорить – ведь верные Тогрулу кераиты вполне могли победить, если б как следует уперлись. А так – увлеклись преследованием и вместо ловушки – а приготовить ее найманам вряд ли бы хватило воинов – ускакали себе спокойно черт-те куда. Между прочим, у Баурджина было такое чувство, что Тогрулу кто-то специально помог. То, что подставили десятки его и Кэзгерула, – это, в общем-то, без обид. Какие обиды могут быть на «высокое воинское искусство», как объяснил случившееся в горах Жорпыгыл Крыса.

– Пей, пей! – Жорпыгыл поощрительно ухмыльнулся.

– Пью во славу и за здоровье великого хана! – Баурджин поднес пиалу к губам… и чуть не поперхнулся. Ничего себе, вино! Арька – вот это что! Самая натуральная арька – продукт перегонки кумыса, нечто вроде молочной водки. Ну, конечно, Жорпыгыл потому ее и не осилил, попробуй-ка выпей два литра за один присест! Однако литр вылакал, собака… вернее, крыса…

Черт, и не выпить… Пахнет-то как противно, Господи! А поставить на кошму недопитую чашу – значит оскорбить хана. Придется пить. Закрыв глаза, юноша выдохнул и решительно осушил чашу быстрыми глотками.

– Вот, славный малый! – одобрительно отозвался кто-то из сидящих рядом. – Плесните-ка ему еще!

Еще?! Ага, спасибо на добром слове. И так-то в башке зашумело. Хорошо так зашумело, качественно, как после пары бутылок «Зубровки». «Зубровку», кстати, генерал Дубов не уважал – только с Брежневым ее пил, за компанию. А так, сам по себе, с друзьями, предпочитал водку, ну, или, на крайний случай, «Стрелецкую».

– Пойду продышусь, – тряхнув головой, Баурджин поднялся с кошмы и, чуть пошатываясь, направился к выходу, изо всех сил стараясь не задеть никого из гостей и чувствуя спиной презрительный взгляд Жорпыгыла. Да и черт-то с тобой, псина! Смотри!

Выйдя на улицу, юноша прислонился к коновязи и долго смотрел в небо. Смеркалось, уже начинали серебриться первые звезды и тусклый осколок месяца. Еще немного, и они постепенно станут желтыми, золотыми, а блекло-синий небесный свод сделается бархатно-черным. Баурджину нравилось это время суток – уже не день, но еще вроде бы и не вечер, что-то среднее. Когда еще не переделаны все дневные дела, но уже ясно, что скоро – уже совсем-совсем скоро – отдых. Пища, чаша с кумысом, долгие вечерние рассказы, женщины… Женщины…

Юноше вдруг отчетливо представилась Кералан-Дара, златовласая лесная колдунья. Привиделась она ему все-таки или нет? Все было так реально… Особенно это… моральное падение, как выразился бы замполит Киреев. Что и говорить, хорошее было падение, дай Бог почаще б так падать!

Солнце, быстро приобретая пылающий ярко-оранжевый оттенок, уходило в сиреневую дымку далеких гор. Баурджин – вернее, Дубов – попытался представить, что там? Судя по всему – Алтай… предгорья. Там же где-то – истоки великих сибирских рек – Иртыша и Оби. Тайга – без конца и без края.

Послышался быстро приближающийся стук копыт. Баурджин отвел взгляд от неба – интересно, кто это еще приехал? А, наверное, Эрхе-Хара.

Нет! На конях были одни женщины, и довольно молодые. Девчонки! А впереди-то ничего, симпатичная. Личико приятное, белое, глаза – как звезды. Волосы – длинные, темные, волнами выбиваются из-под шапки.

– Оставьте меня, – выпрыгнув из седла, заявила звездоглазка. – Я побуду здесь.

– Но, Гурбесу-хатун, повелитель запретил нам…

– Я сказала, оставьте! И не бойтесь, я еще не сошла с ума, чтобы пировать с мужчинами. Просто поговорю с мужем.

Громко посетовав, остальные девчонки послушно повернули коней. Лишь одна обернулась:

– Так нам возвращаться в юрту без тебя, Гурбесу-хатун?

– Да, да, возвращайтесь! – Девушка махнула рукой, как показалось Баурджину, раздраженно. – Я знаю дорогу.

– Но…

– К тому же вернусь не одна.

Девчонки наконец уехали, к явному облегчению звездоглазой. Проводив их взглядом, она подошла к коновязи и, задумчиво взглянув на Баурджина, произнесла одно короткое слово, которое можно было истолковать и как сокращенное пожелание доброго здоровья, и как просто – «привет».

– Привет, – так же коротко отозвался юноша.

Гурбесу-хатун… Однако… Такая молодая, даже юная, можно сказать, судя по виду, уж ничуть не старше Баурджина… А – хатун! Законная жена хана. Одна из жен, скорее всего – младшая. Ну, все равно, не какая-нибудь там наложница – кумма. А симпатичная, чертовка! Жаль, что здесь нет табака, так бы постояли бы вместе, покурили… Глядишь, познакомились бы поближе…

– Ты чего тут стоишь? – Девушка оперлась на коновязь рядом. – С пира выгнали?

– Сам ушел, – честно признался парень.

Гурбесу понимающе усмехнулась:

– Видать, плохо стало?

– Да вроде того…

– Ты дыши поглубже, пройдет. Много там уже облевалось?

Баурджин засмеялся – а ничего девчонка, веселая, и без всякого выпендрежа, несмотря на то что хатун.

– Слушай, а я тебе что-то не помню, – присмотревшись к собеседнику, задумчиво произнесла юная госпожа. – Видать, из новеньких. Из какого ты рода?

– Из рода Олонга!

– А, знаю. Старший сынок у этого Олонга такой противный-противный. На жабу похож. Как же его… А! Вспомнила! Жорпыгыл Крыса. Так ты, значит, на пир приглашен?

– Ну да, – юноша улыбнулся, – иначе б с чего я здесь ошивался?

– А бог тебя знает, с чего? Может, что худое замыслил? Да ладно, ладно, не обижайся – шучу.

– Шутница ты, как я погляжу!

– Зовут-то тебя как?

Баурджин хмыкнул – ну наконец-то поинтересовалась! – и кратко представился.

– А я – Гурбесу. Вряд ли мы с тобой когда-нибудь еще встретимся. Род Олонга кочует где-то у самого черта за пазухой! Одни пески, сопки да немытые язычники-монголы. Брр! Жуть какая! И как хоть вы там живете?

– Да вроде ничего живем, как везде…

Юноша четко представлял уже, что этой неожиданной собеседнице что-то от него было надо! Иначе бы с чего ей тут маячить, трещать языком? Неужели других дел не нашлось у законной жены хана? А в юрту-то она не идет, что характерно.

Меж тем Гурбесу решила брать быка за рога. Начала исподволь, спросила вроде бы невзначай:

– Тебе какие девчонки нравятся?

– Красивые, – юноша хохотнул в ответ.

– Красивых много. А все-таки? Желтолицые, белокожие, смуглые? Или, может быть, круглоглазые северянки с волосами белыми, как кишки покойника?

– А что, есть тут и такие? – усмехнулся Баурджин.

– Здесь есть всякие, – вполне серьезно ответила девушка. – Так какие же?

– Ну… такие, как ты!

– Хорошо. – Гурбесу задумчиво кивнула, словно бы сделав для себя отметку, после чего сразу перешла к делу: – Вот что, Баурджин. Ты, я вижу, неплохой парень…

Юноша приосанился:

– Это для кого как!

– Можешь помочь мне?

– Помочь? Конечно, и с большим удовольствием! – Баурджин со всей искренностью приложил руку к сердцу. – А что делать-то?

– Ничего особенного. – Девушка оглянулась и нервно закусила губу. – Ты знаешь Тэйбаку, младшего ханского сына?

– Лично не знаком. Но в лицо – знаю. Он, кстати, сейчас в юрте, пирует.

– Странно, если бы его там не было. – Гурбесу улыбнулась. – Передай ему, пожалуйста, вот это… – Она протянула ладонь, на которой лежал маленький кусочек пергамента с нарисованным широко раскрытым глазом.

Баурджин удивился:

– Что это?

– Не твоего ума дело! Ой, извини… Так передашь?

– Конечно!

– Только смотри, чтоб никто не видел, ладно?

Махнув рукой, Баурджин отправился обратно в юрту. А там уже начиналось самое веселье! Двое здоровяков-нукеров, раздевшись до пояса, боролись, остальные галдели, какой-то бедняга рыгал, а кое-кто уже спал, уткнувшись лицом в маленькие войлочные подушки.

Сделав вид, что ищет свое место, юноша подошел к Тэйбаке, в числе прочих с неподдельным азартом следившим за ходом борьбы, и, встав рядом, тихонько произнес:

– Просили передать тебе одну вещь…

И незаметно сжал руку ханского сына, вкладывая в нее рисунок.

– Что? – Тэйбака дернулся и тут же застыл, отвернулся, тайком от других вглядевшись в изображение.

После чего, не обращая более никакого внимания на Баурджина, подошел к отцу, верховному хану Инанч-Бильгэ и, почтительно поклоняясь, произнес:

– Съезжу проведаю Эрхе-Хара. Говорят, ему что-то нездоровится.

Инанч-Бильгэ ухмыльнулся:

– Съезди, съезди. Проведай, чем там занимается этот кераитский хитрец? Или он уже надумал вернуться к своим племенам? Они ведь, кажется, не все ушли с Тогрулом?

– Узнаю и доложу, отец. – Тэйбака прижал руки к груди и, еще раз поклонившись, вышел.

«Ходок, видать… – почему-то неприязненно подумал Баурджин про молодого хана. – Ясно, какого Эрхе-Хара он сейчас проведает. Который зовется Гурбесу! Интересно, чья же она жена? Неужто самого верховного хана? Если так, то, выходит, Тэйбака сейчас наставляет рога родному папашке? Впрочем, кому какое дело до его морального облика? А девка ничего, красивая, и без выкрутасов…»

Испив из поданной слугой чаши – на этот раз, кумыс, уж, слава богу, не арька! – юноша вытер губы рукавом и – бочком, бочком – стал продвигаться к выходу. Скоро стемнеет, да и вообще… Пора ближе к дому – от всякого начальства следует держаться подальше!

– Господин! – тихонько потянул юношу за рукав старый слуга.

– Нет, нет, – отмахнулся Баурджин. – У меня еще есть хмельное, вон, целая чаша!

– Я не о том, господин. Тебя спрашивают снаружи.

– Кто?!

– Какая-то девушка.

– Девушка?

Баурджин поспешно покинул юрту – а никто за ним и не присматривал, больно надо, когда кругом такая пьянка, смотреть за всякими там десятниками! Ушел – и пес с ним.

Оказавшись на свежем воздухе, юноша огляделся. Смеркалось, но все же еще не настолько стемнело, чтобы не заметить невдалеке от юрты пару нетерпеливо бьющих копытами лошадей. Одна лошадь была без седока, на другой сидела молодая девушка, лицо которой Баурджин все-таки не мог хорошо рассмотреть. Впрочем, чего рассматривать-то? И так ясно, что эту девчонку он все равно не знает – откуда здесь у него знакомые девушки? Ну, разве что Кералан-Дара… Но та – златовласка, а эта… А эта черт ее знает, какая, не видно. И главное, откуда взялась-то?

– Ты – Баурджин из рода Олонга? – увидав вышедшего из юрты юношу, девчонка подъехала ближе.

– Я. – Баурджин улыбнулся. – А ты откуда меня знаешь?

– От верблюда! – неожиданно расхохоталась незнакомка. – Я – Гэмбикэ. Садись. Едем.

Эх, знать бы, красивая она или не очень? Если не очень – то зачем, спрашивается, с ней куда-то там ехать? Ну, разве что так, прокатиться-развеяться. Тоже дело.

Юноша решительно взобрался в седло и, дав шенкеля коню, повернул голову:

– Так, все-таки…

– Меня прислала Гурбесу-хатун, – на скаку пояснила девушка. – И велела развлечь тебя.

– Неплохо сказано!

– Вообще-то я сначала и не собиралась ни за кем ехать, – Гэмбикэ тут же охолонула парня. – Гурбесу ведь мне не хозяйка, просто подруга…

– Чего ж поехала? – несколько уязвленно спросил Баурджин.

– А так, – девушка весело рассмеялась, – думаю – может, сама развлекусь? А то скукота тут, в кочевьях. Слава Христородице – скоро выхожу замуж за богатого и влиятельного нойона. Он с Селенги, обещал обязательно меня выкрасть и сделать главной женой!

– С Селенги? Меркит, что ли?

– Да Бог его ведает… Меркит так меркит, мне-то что? Лишь бы был богат и знатен. Знаешь, Баурджин, все эти песни о неземной любви меня совсем не прельщают. Обычно их поют те, у кого за душой один конь да аркан. Нет уж, за такого я не пойду!

– Не любишь, значит, бедняков?

– Нет. А за что их любить? Трудиться надо, ловить удачу – тогда и не будешь бедным, ведь так?

– Ну… – Баурджин задумался. – Тут ситуация сложная. Кому как повезет.

Во, выкрутился, хоть и сидел где-то там глубоко в подкорке пресловутый классовый подход.

Ехали недолго. Кочевье оказалось совсем рядом с ханской ставкой: десятка полтора довольно просторных юрт. Богатое.

– Сюда. – Гэмбикэ придержала коня около крайней юрты из синего, с белыми узорами, войлока. – Входи, не бойся. Здесь никого нет.

И тут же из юрты выскочил русый мальчишка в длинном монгольском халате и босиком. Поклонился:

– Все ль по-хорошему, госпожа?

– Ты ж говорила – никого нет? – не удержался Баурджин.

Девушка оглянулась:

– Никого – кроме слуг. Это – Гали, мой раб. Хочешь, он почешет тебе пятки?

Юноша передернул плечами:

– Нет, что-то не очень хочется.

– Ну, как знаешь. Входи, входи же!

Внутренне убранство юрты оказалось под стать внешнему облику. Белые бараньи кошмы, шелковые перегородки, золоченые светильники вокруг жарко горящего очага.

– Гали, подавай вино! – скинув шубу и шапку, деловито распоряжалась Гэмбикэ. – Вкусное, рисовое, что на той неделе привозил Куркудай-нойон. Да смотри, не перепутай с кумысом!

Юный раб поклонился и юркнул за шелковую занавеску.

– Ох уж эти слуги, – вздохнув, посетовала девушка. – Редко встретишь средь них хоть одного разумного. Вот и Гали – сначала делает, а уж потом думает.

– Это качество свойственно не только слугам, – философски заметил гость, пристально разглядывая хозяйку.

Не сказать, что красавица, но… Лицо смуглое, но не той смуглоты, что кажется иногда грязью, а, так сказать, аристократической, словно бы загорелое, такая же смуглявая и вся кожа, по крайней мере, та, что была сейчас видна в разрезе халата. Глаза – пронзительные, золотисто-карие, с тем самым особым магическим разрезом, что отличает всех женщин Востока. Такие глаза бывают у повелительниц. И роскошные темно-рыжие волосы, заплетенные в две тугие косы. И стройное тело, вот только грудь… грудь под халатом была не видна.

– Ты словно бы меня раздеваешь – такой сейчас у тебя взгляд. – Гэмбикэ облизала губы. – У, волчище! Ну, раздень же меня, раздень!

Баурджин не заставил себя просить дважды – уж если девушка чего хочет, так все равно добьется, тем более такая девушка, как эта Гэмбикэ…

Сорвав с девчонки халат, Баурджин осторожно погладил обнаженное тело – плечи, живот, грудь… маленькую, но с большими сосками…

Гэмбикэ застонала и, сбросив с себя остатки одежды, буквально накинулась на юношу… Изголодалась, что ли? Скорее всего…

Баурджин повалился на кошму, точнее, это Гэмбикэ его повалила, сама же уселась сверху, закатывая глаза…

Все ж она была красива… Красива не той красотой уже расцветших женщин, а той, пока еще не очень заметной, маленькой и стыдливой, красотой юных дев, бутонов, из которых вот-вот распустятся розы.

Мысли эти вихрем пронеслись голове юноши, а вскоре он уже не думал вообще…

– Эхх!

Изогнувшись тигрицей, Гэмбикэ дернулась в последний раз и, громко застонав, обессиленно упала на грудь Баурджина.

– Ты – волшебница, – гладя девушку по спине, прошептал тот. – Степная колдунья.

Гэмбикэ улыбнулась:

– Все ж таки не зря я послушалась Гурбесу… Не зря… Впрочем, ты даже не думай рано уйти!

– А я и не думаю!

В этот момент откуда-то со стороны входа вдруг послышался шум, словно кто-то, споткнувшись, чуть было не свалился в очаг.

– Кого там еще принесло? – не слишком-то вежливо поинтересовалась хозяйка.

– Я, госпожа. Твой верный раб Гали. Принес вино, как ты велела.

– Вино? Так давай его скорее сюда, кой же черт ты там ползаешь?

– Упал, госпожа.

– Упал? Вот чудище! Только не говори, что ты его разлил, наше вино…

– Не, не разлил. У нас оно вообще закончилось!

– Что-о? А ну-ка, иди сюда!

– Иду, хозяйка!

– Иди, иди…

Ничуть не стесняясь, Гэмбикэ, как была – голая – вскочила на ноги и, ловко ухватив слугу за ухо, принялась со смаком трепать:

– Вот тебе, вот!

– Ой, госпожа, больно!

– Еще не так будет больно! Признавайся, плут, – это ведь ты выпил вино?

– Ой, госпожа… Я ведь принес… Целый кувшин!

– Что? Целый кувшин? – Гэмбикэ наконец отпустила парня.

А тот смотрел на нее таким влюбленными глазами, такими, что… Если б на Баурджина так смотрела какая-нибудь девчонка, он бы на ней, наверное, женился, как честный человек.

– Так что там в твоем кувшине, плут?

– Вино, госпожа. Рисовое или яблочное… Мне дал его ушастый Чооронг, слуга хана Эрхе-Хара.

– Где ты его видел? – тут же переспросила девчонка. – Отвечай же!

– Здесь, госпожа, в нашем кочевье.

– Так он что же, тут один, этот твой Чооронг?

– Нет, госпожа, со своим хозяином.

– Так бы сразу и говорил, плут! – Гэмбикэ залепила слуге смачный подзатыльник. – Это что же, выходит, Эрхе-Хара проспался-таки после вчерашнего?

– Да, он, похоже, совсем проспался. Даже почти не шатается в седле.

– А куда едет, к нам?

– Не, не к нам. Чооронг сказал – к славному хану Инанч-Бильгэ едет его хозяин. Едет, чтобы пить, гулять и веселиться!

– То-то не нагулялся еще, бедняга! Вина ему, что ли, мало?

– Не, вина он не хочет. Хочет чего покрепче. У Инанч-Бильгэ, сказал, есть!

– Вот, пьяница! – сплюнула в сердцах Гэмбикэ. – Значит, Эрхе-Хара к Инанч-Бильгэ на пир едет?

– Да, к нему.

– Ай, как скверно-то, а! Ай, как скверно… Надобно выручать подружку.

– Может, я чем помогу, госпожа?

– Тебе, плут, веры нет. Да и не сможешь ты помочь в таком деликатном деле… Хотя… – Девушка задумчиво покусала губу, впрочем, думала она недолго, больше действовала. – Беги сейчас с Эрхе-Хара, скажешь – твоя хозяйка, я то есть, хочет его тотчас видеть, в общем – зовет в гости. Приедет – не пожалеет, так и передай.

– Передам, госпожа!

– Ты еще здесь? – Гэмбикэ возмутилась. – Да за что ж мне такое наказание? А ну, пошел отсюда! И без Эрхе-Хара не возвращайся! Так… – Девушка посмотрела на Баурджина. – Попрошу тебя помочь, – решительно заявила она. – Не столько мне, сколько моей подружке Гурбесу и ее дружку, Тэйбаке. Острый клинок навис, можно сказать без преувеличенья, над их дурными головами.

– Понимаю. – Баурджин быстро оделся. – Ты задержишь Эрхе-Хара, а я предупрежу Тэйбаку – пусть скорей скачет обратно. Скажи только, где его сейчас отыскать?

– В кочевье Куркудая-нойона, это рядом, любой покажет. Юрта с позолоченным колесом на крыше. – Гэмбикэ вдруг улыбнулась. – А ты сообразительный. Редкое в вас, мужчинах, качество. Ладно, как-нибудь еще обязательно встретимся. Знай – мне было с тобой хорошо.

– Мне тоже! – улыбнувшись, Баурджин обнял девушку на прощанье и, выйдя на улицу, подбежал к коню.

– Скачи прямо на месяц! – высунувшись из юрты, голая Гэмбикэ показала направление рукой. – Удачи! Да поможет тебе Тэнгри и Христородица.

– И тебе удачи, Гэмбикэ. Ты славная! Коня я потом верну.

– Можешь оставить себе. Подарок!

Едва отъехав от юрты, Баурджин встретил на пути целую кавалькаду с горящими факелами. Впереди бежал русоголовый Гали, а в одном из всадников юноша тут же признал Эрхе-Хара, смазливого кераитского хана. Хан покачивался в седле и громко орал какую-то жутко похабную песню про меркитских распутных девок. Полы халата его развевал ветер, а на поясе висела тяжелая, украшенная драгоценными камнями и золотом, сабля.

На поясе… Юноша присмотрелся – ну, точно. У Эрхе-Хара было два пояса, один – воинский, с бронзовыми бляшками на ремне, и второй – щегольской, красный, с золочеными загогулиными. Красный! Красный пояс! Так вот куда он делся! Так, значит…

Еще не зная, что собирается делать, Баурджин повернул коня и поскакал обратно.

Глава 11 Невесты Весна – лето 1196 г. Халкин-Гол

– А что, отец, – спросил молодой человек, затянувшись, – невесты у вас в городе есть?

Старик дворник ничуть не удивился.

– Кому и кобыла невеста, – ответил он, охотно ввязываясь в разговор.

И. Ильф, Е. Петров. 12 стульев

Подгоняя коня, Баурджин выехал на безлесную вершину сопки, осмотрелся, прикрывая ладонью глаза от слепящего солнца. Ага! Вон он, табун – идет на водопой, к реке. А вот и табунщики – Юмал с Кооршаком, Гамильдэ-Ичен, еще парочка подростков, набранных Баурджином в расчете на будущее. Неплохие ребятишки, старательные, даст Бог, из них еще выйдет толк.

Улыбнувшись, юноша повернул голову на север, посмотрел на мерцающую гладь озера Буир-Нур. Интересно, успел ли Кэзгерул искупаться? Ведь это озеро считали своим монголы-язычники – а они о очень не любили, когда кто-то загрязняет воду. И сами никогда не мылись, не гневили богов, и другим не давали, по крайней мере – открыто.

Возвращаясь от побратима, Баурджин не поленился, проехал оврагами по сопкам Баин-Цаган – все надеялся, что увидит дацан. Нет, напрасно загонял коня. Дубов и не переставал никогда размышлять о тех невероятных событиях, что привели душу пятидесятичетырехлетнего советского генерала, орденоносца-фронтовика, в тело найманского юноши Баурджина из кочевого рода Олонга. Как такое могло произойти – бог весть. И генерал давно уже решил для себя: жить по таким же правилам – по совести и чести, – как жил раньше, всегда. Так и делал, и приобретал друзей. Юмал и Кооршак, Гамильдэ-Ичен, Кэзгерул Красный Пояс… Да-а… Жаль, тот пояс, который Баурджин с помощью мальчишки-слуги Гали выкрал у Эрхе-Хара, оказался вовсе не поясом Кэзгерула! А ведь как все хорошо тогда сложилось – пока красавчик Эрхе-Хара занимался любовными утехами в жарких объятиях ненасытной Гэмбикэ, Баурджин вмиг уговорил слугу, посулив тому щедрую награду. И ведь не обманул – отдал собственную вторую пару сапог-гуталов. Хорошие были сапоги, почти что не ношенные, и Гали они пришлись впору. А как радовался Баурджин, заполучив пояс! И вот тебе на – не тот. Юношу разочаровал Гамильдэ-Ичен, первым делом прочитавший золоченую надпись. Прочитал, нахмурился:

– Это не пояс Кэзгерула! На том было написано «в девятую ночь месяца седых трав», а на этом – «летят и сверкают молнии».

– Н-да? – неприятно удивился Баурджин. – Жаль, а я так дорого его купил. Может, все же, подарить Кэзгерулу? Пусть уж хоть этот.

Посоветовавшись, так и решили – торжественно вручили пояс сразу по прибытии в родное кочевье, как раз перед праздничным пиром.

– Носи, Кэзгерул! – повязав пояс, Баурджин обнял анду. – Вот тебе взамен пропавшего. Все же ведь должен ты оправдывать свое прозвище! А то какой же ты Красный Пояс, если пояс у тебя не красный, а вовсе даже синий?

А красавчик Эрхе-Хара, как потом пояснил Гали, когда отряд Жорпыгыла Крысы проезжал мимо юрты Гамбикэ, о поясе даже и не вспомнил. Вернее, вспомнил, но так, невзначай, дескать, наверное, потерял где-то или, скорее всего, пропил. Что ж, пропил и пропил. Экое дело – бывает!

Боже, как красиво было вокруг! Залитые золотым солнечным светом величественные синие сопки, лазурное небо, нежно-голубое русло реки, пастбища в узких долинах, изумрудная зелень трав с алыми россыпями маков. Ну, точно как на картине Клода Моне, которую Дубову в сорок седьмом году довелось как-то видеть в Париже, в музее д’Орсе. Очень ему тогда та картина понравилась: голубое, с белыми густыми облаками небо, рощица на горизонте, на вершине холма, а на склоне, средь высокой травы – ярко-красные головки маков. И спускающиеся вниз люди – женщина с девочкой. Маковая россыпь не в центре картины, а сбоку, справа, словно бы художник невзначай подсмотрел, подумал – и нарисовал-сфотографировал. Душевная получилась картина. И вот сейчас, здесь тоже что-то подобное, даже, пожалуй, еще красивее: небо ярче, травы зеленее, а уж про маки и говорить не приходится – прямо рвутся в глаза яркими алыми взрывами! Красота – не оторваться.

Баурджин вдруг поймал себя на мысли, что ему очень пришлись по сердцу здешние места – голубовато-синие сопки, чистая лазурь неба, пахучее разнотравье, река, ну и, конечно, маки.

Еще немного постояв, юноша тронул коня и неспешно поехал вниз, к реки, к своим… К своим – ах, какое прекрасное слово! Проезжая маковым лугом, не удержался, наклонился, на ходу срывая цветы, вплел коню в гриву.

– Хэй-гей, Баурджин! – увидали подъезжавшего десятника парни. – Как погостил, нойон? Как поживает твой анда, Кэзгерул Красный Пояс?

– Хорошо поживает, не жалуется, – улыбаясь, Баурджин спрыгнул с коня. – Что та белая кобылица, успокоилась?

– Успокоилась, – засмеялся Гамильдэ-Ичен. – Больше уже не брыкается.

– Сказать по правде, таки пришлось нам ее стреножить, – подойдя ближе, пояснил Юмал. Ох, и здоровущий же был парень, как и его братец, Кооршак. Высокие, что твоя башня, сильные, косая сажень в плечах. И главное, оба добродушные, незлобивые, этакие на первый взгляд увальни, над которыми в роду Олонга ну разве что совсем уж маленькие младенцы не подшучивали. А братья на шутки не обижались, они вообще были необидчивыми.

– Ну, что братцы? – по очереди обняв всех, хитро улыбнулся десятник. – По такой жаре неплохо бы кумыса выпить. Холодненького, хмельного.

– Да уж, – мечтательно прикрыл глаза Гамильдэ-Ичен. – Кумыса бы сейчас хорошо выпить.

Баурджин хохотнул:

– Не рано тебе пить-то?

– Мне? – Гамильдэ-Ичен обидчиво хлопнул ресницами. – Мне – не рано, это вот им, – он кивнул в сторону мальчишек-подпасков, – рано! А, что спорить – кумыса-то у нас все равно нет.

– Кто сказал, что нет? – делано удивился Баурджин.

– А что, есть разве?

– Ну-ка, глянь в моих переметных сумах. Глянь, глянь, не стесняйся… Видишь там бурдючок?

– Неужели…

– Доставай! Меньше слов, Гамильдэ, а больше дела! Эй, Кооршак, Юмал, подходите, уважаемые, садитесь. Да, и мальчишек позовите, как напоят табун.

Замечательный оказался кумыс! В меру кислый, вкусный, хмельной – тоже в меру. Такой кумыс только ханам пить!

Они сидели на бережку, десятник Баурджин из рода Серебряной Стрелы и его люди, неспешно пили кумыс, смеялись, болтали, глядя, как плещется на мелководье серебристая рыбья молодь…

Дубов так расслабился, отдыхая душой, что аж песню стал вполголоса напевать:

– Эх, хорошо в стране советской жить!

Потом подумал, что это, наверное, не совсем правильно – какая ж тут советская страна? Так что же тогда – «хорошо в стране монгольской жить», что ли?

Баурджин взглянул на реку – вон там, с той стороны, тогда, в тридцать девятом, наступали самураи. А вот здесь, чуть левее, проходила наша линия обороны – как раз по Баин-Цаганскому плоскогорью. Стойко держался 149-й стрелковый полк под командованием Ивана Михайловича Ремезова, рядом – 24-й мотострелковый, комполка Федюнинский, а вот оттуда, во-он из-за той сопки, перешли в контрнаступление «бэтэшки» 11-й танковой бригады… Как давно это было! Давно?!

Баурджин усмехнулся и покачал головой. Да-да, именно из-за той сопки и поползли тогда наши танки, очень даже вовремя… Что за черт? Юноша пристально всмотрелся вдаль. Ну да, прямо к реке, к ним, погоняя плетью коня, скакал всадник. Даже не скакал, а несся, стремительно и быстро, как ветер.

Осадил коня у самого берега, и Баурджин узнал Тогрокула Рваный Гутал – одного из людей Кэзгерула. Улыбнулся:

– Садись к нам, Тогрокул! Ты проездом или по делу?

– По делу, – не слезая с лошади, хмуро кивнул всадник. – Собирайте табун, гоните в кочевье. За сопками видели тумены монголов!

– Монголы? – удивленно переспросил Баурджин. – Но ведь они вроде бы откочевали в Гоби?

– Значит, вернулись. Кэзгерул велел передать, чтобы вы уходили как можно быстрей.

– Ну, Кэзгерул – это одно, а вот что скажет старый Олонг или Жорпыгыл Крыса?

– Жорпыгыл как раз у нас. Велел всем убираться, а меня послал к вам.

– Ну, так бы сразу и говорил, – свистом подозвав лошадь, Баурджин проворно вскочил в седло. – По коням, парни! Собирайте табун!

По пути в кочевье к парням Баурджина присоединялись и другие – Кэзгерул со своими людьми, Оглан-Кучук и прочие. Все тревожно переговаривались, то и дело подъезжая друг к другу. Так, по пути выяснилось, что вовсе не тумен видели пастухи, а довольно небольшой отрядец, и не за сопками, а в степи, и не монголы то были, а черт знает кто.

– В общем, конокрады! – злобно сплюнул под копыта коня Оглан-Кучук. – Я бы на месте хана выслал к ним воинов – напал бы! Разгромил бы… ну, или прогнал.

Старый Олонг с Жорпыгылом Крысой так и поступили – целых три дня лучшие воины рода (среди них и Баурджин со своим андой Кэзгерулом) рыскали вокруг кочевья, обследовали все пастбища, степь, сопки, маковые луга. Так никого и не отыскали. Следы копыт все-таки были – чужаки явно присматривались к кочевью и, похоже, неожиданно ушли в степи. Наверное, устрашились вдруг появившихся воинов.

– Да, – слезая с лошади, Жорпыгыл довольно погладил себя по животу. – Эти собаки, видать, нас испугались. Сообразили, что ничего у них тут не выгорит! Ну и слава Богу.

Жорпыгыл Крыса тоже самолично ездил по сопкам и в степь – только не вместе со всеми, а с наиболее доверенными людьми, в числе которых были Оглан-Кучук и похожий на шакала Аракча, совсем пустой человечишко, маленький, мелочный и злобный, так бездарно провалившийся в должности десятника и не оправдавший надежды Жорпыгыла. Ну, не умел Аракча командовать людьми, да что там командовать – даже просто уживаться с ними. Полагал, что если он подчиненный – он всем пятки лижет, а уж если он главный, то все обязаны лизать ему. И середины – не было. Никого не уважал Аракча, потому и его самого тоже не уважал никто. А за что уважать такого шакала?

Пользуясь удобным моментом – Жорпыгыл разрешил всем отдыхать еще сутки, а уж затем разъезжаться по пастбищам, – Баурджин решил все-таки прояснить для себя вопрос с поясом Кэзгерула. Ведь кто-то же его выкрал и потом передал посланцу Инанч-Бильгэ. Не сам же посланец украл пояс: в чужом роде, где ты никого не знаешь, украсть что-либо весьма затруднительно. Значит, ему кто-то помог? Кто? Наверняка что-то может знать Хульдэ, она вообще в кочевье все про всех знает, такой уж характер. Вот ее и навестить… нет, не в ханской юрте, лучше так, на нейтральной почве.

Устроившись неподалеку от белой юрты Олонга, юноша примерно с полчаса старательно начищал сбрую – в конце концов она так заблестела, что глазам стало больно. И не зря старался – углядел, как выскользнула из юрты худенькая востроглазая девушка. Позвал:

– Эй, Хульдэ!

– Ой! – обернулась девушка. – Это ты, Баурджин. Рада тебя видеть.

– Я тоже. – Юноша подошел ближе. – Куда направляешься?

– Олонг велел съездить в степь, нарвать маков – что-то ему плохо спится.

– Поехать, что ли, с тобой, прокатиться?

– А и правда. – Хульдэ явно обрадовалась. – Поехали! Вдвоем-то куда веселее.

– Подожди, я возьму лошадь.

Вдвоем, уж конечно, оказалось весело. Едва выехав за кочевье, оба всадника – Баурджин и Хульдэ – не сговариваясь, принялись громко орать песни, в основном короткие – «богино дуу». Начинал – так уж вышло – Баурджин, а Хульдэ, смеясь, подхватывала, отвечала.

– А дорога серою лентою вьется, – пряча улыбку, старательно выводил юноша.

– А по дороге два всадника скачу-у-ут, – подвывала Хульдэ.

– И не по дороге, а по степи-и-и, – отзывался Баурджин.

– А степь широкая-а-а-а!

– Хоть год скачи – не объеде-э-э-шь!

– И год, и два, и три-и-и… Хоть девять ле-э-эт!

– Ах, хорош мой тэрлэк!

– Да и мой ничего-о-о!

– Ах, еще б и пояс… Такой, как у анды моего-о-о… Красный!

– Красный… Постой. – Хульдэ сбилась. – Так ведь пояс-то у побратима твоего украли!

– Кто сказал?

– Да все кочевье говорило!

Баурджин ухмыльнулся:

– Да врали! Пояс-то до сих пор у Кэзгерула, вот посмотри, как приедем!

– И посмотрю! – Девчонка бросила на своего спутника быстрый взгляд. – Нет, правда?

– Да правда…

– Что ж тогда… – Хульдэ вдруг резко перевела разговор на другую тему. – Ой, смотри, какая трава густая! Вот бы пригнать сюда наших коров.

Ага! Эка невидаль – трава густая! Хитра девица, но и Баурджин не лыком шит. Придержал коня:

– Давай-ка, передохнем малость.

– Давай, – сверкнув глазами, охотно согласилась девушка.

Передохнуть решили основательно: расседлав коней, постелили на траву попоны, улеглись. Над головами в сверкающем синевой небе ярко светило майское солнце, пекло, жарило, и только лишь легонький, пахнущий горькой полынью ветерок иногда приносил прохладу.

– Жарко как. – Хульдэ подула себе на лоб.

– Да, жарковато, – согласно кивнув, Баурджин сбросил с себя халат, оставшись по пояс голым. – А ты? – посмотрев прямо в глаза девушке, тихо спросил он. – Ты что же не раздеваешься?

– Так никто не помогает, – лукаво улыбнулась Хульдэ.

И они прильнули друг к другу, и руки девушки заскользили по плечам и спине Баурджина… Дээли Хульдэ был распахнут вмиг и тут же отброшен в траву… куда затем полетела и вся остальная одежда…

– Я так хотел тебя! – прошептав, юноша погладил девичью грудь… живот, бедра…

Девушка застонала:

– Я тоже.

Их смуглые тела сплелись, и долгое время для двоих не существовало на земле никого и ничего, кроме вот этой степи, пахучей травы, разноцветных цветов и бездонно синего неба… Ну – и кроме самих себя, разумеется.

– Расскажи мне что-нибудь, – лежа на спине, Баурджин погладил прижавшуюся к нему девушку. – Вот, к примеру, про красный пояс… Ты как раз про него начинала.

– Слушай, а давай лучше про что-нибудь другое? К примеру, про то, как старый Олонг перепутал настой сонных трав с арькой? Очень смешно! Значит, дело было незадолго до…

– Про Олонга с удовольствием послушаю, – юноша улыбнулся, – но только как-нибудь в следующий раз. Сейчас мне про пояс любопытно. Ну, вот, как он мог пропасть – а потом вновь появиться? Чудеса какие-то, право слово!

– И дался тебе этот пояс…

Баурджин ласково поглаживал девушку по спине правой рукою, левой же мягко ласкал грудь…

– Да я и слышала про него лишь краем уха… Ох, Баурджин, я расскажу… обязательно расскажу… чуть позже…

Девчонка тяжело задышала и с силой приникла к юноше…

И снова сплелись тела, и снова мир казался маленьким и – вместе с тем – бесконечным, а в синем небе светило жаркое солнце.

– Я думаю, пояс каким-то образом похитил Хуридэн, – наконец пояснила Хульдэ.

– Хуридэн? – Баурджин удивился. – А ему-то это зачем?

– Не знаю. – Девушка передернула плечами. – Может, правда, и не он… хотя я думаю, что все-таки он. Видишь ли, Хуридэн вдруг всерьез собрался выкупить меня у Олонга и жениться. Думает, я такая дура, что выйду за нищего. Он об этом как раз и говорил, перед самым вашим отъездом, причем говорил смело, как о деле уже решенном. Только вот сейчас почему-то поутих. Думаю, ему сначала меня пообещали, а потом не выполнили обещание – и слава Тэнгри! Вот еще не хватало – выйти замуж за толстощекого неудачника Хуридэна! Мне и у старика неплохо – сытно и, можно сказать, вольготно… Вот только скучно, уж что есть, то есть. Ничего, скуку я как-нибудь и сама развею!

Хульдэ с хохотом взъерошила юноше волосы, совсем не по-местному светлые. Баурджин вдруг подумал, что у этой девушки и у еще одной его знакомой, Гэмбикэ, есть одна общая черта – обе беспредельно циничны, аморальны (если здесь уместно применить такой термин) и весьма не глупы. Даже умны – вполне достаточно для того, чтобы управлять мужчинами, причем вовсе не обязательно эти мужчины должны быть их мужьями или родичами. Да уж, не слишком-то симпатичные качества… Хотя, с другой стороны, как обойтись слабым девушкам без ума и холодного расчета? Да и люди они, при всех их недостатках, очень даже не плохие, все бы такие были…

– А потом я увидела красный пояс на посланце найманов, – помолчав, промолвила Хульдэ. – И, знаешь, даже не обратила внимания. Пояс и пояс, мало ли на свете красных поясов? Даже не подумала тогда. Только вот теперь, после твоих слов…

– Но ведь ты говорила о поясе очень даже неохотно, – юноша усмехнулся. – С чего бы?

– Чувствовала, что дело касается Хуридэна… и меня… Кстати, выдать меня за него замуж мог только старый Олонг.

– Ага… Уж не хочешь ли ты сказать, что это именно он и организовал кражу, чтобы – смешно сказать – досадить собственному пастуху? А в обмен на украденный пояс Хуридэну обещали тебя, да обманули вора?

– Не знаю, уж что ты там себе думаешь, – несколько обиделась девушка. – А только я тебе все сказала. Все, что знала и о чем догадывалась.

Взяв из травы дээли, она запахнула его на груди и вдруг улыбнулась:

– Ну, что? Маки-то собирать будем?

Вечером молодых пастухов неожиданно позвали в ханскую юрту. Баурджин, войдя, поклонился и скромно уселся почти у самого входа, приберегая рядом место для побратима. Поблизости сидели Юмал с Кооршаком, Гаарча, Хуридэн, похожий на шакала Аракча и Гамильдэ-Ичен, изо всех сил напускавший на себя значительный вид – еще бы, похоже, он здесь был самым младшим.

– Рад… рад что вы пришли в мою юрту, – прошамкал старик Олонг, подведенный под руки слугами. Узенькая седая борода старого хана тряслась, губы дрожали, а голос был тускл и бесцветен. – Я тихо говорю… стар уже, стар… А вы – молоды. И вам надо продолжить род… – Хан махнул рукой и закашлялся. – Пойду… дальше скажет мой сын Жорпыгыл. Слушайте его, как бы это говорил я…

Повернувшись, поддерживаемый слугами хан, шаркая ногами, ушел на мужскую половину юрты. И тут же его место занял щекастый здоровяк Жорпыгыл. Оглядев всех, ухмыльнулся, спросил вкрадчиво:

– Слышали, что сказал хан? Да, парни, вам надо жениться. Могу вас обрадовать – род Серых Спин, откуда мы обычно брали невест, вот уже третий день кочует у наших пастбищ, к северу от озера Буир-Нур!

– Хур-ра! – радостно забурлили собравшиеся.

– Нам, знатным, – приосанившись, продолжал Жорпыгыл, – отцы присматривают невест с детства. Вы же – простолюдины, и должны будете добыть себе жен сами! Похитить, увести и сделать своей первой супругой! Вы знаете законы степи – если не сможете привезти невесту, вы не мужчины! Отправляйтесь сегодня же ночью, не мешкайте, разрешаю каждому взять в набег двух коней из тех табунов, что пасете! Ну, что смотрите?

– Слава великому хану! – хором откликнулась молодежь.

Они выехали в сумерках – светловолосый Баурджин, его лучший друг и побратим Кэзгерул – синеглазый, с пепельными длинными волосами, развевавшимися за спиной, словно конская грива, добродушные здоровяки Юмал и Кооршак, светлоглазый умник Гамильдэ-Ичен – самый младший из всех, ему еще не исполнилось и четырнадцати. За ним – тощий хитрый черт Гаарча с толстощеким Хуридэном, возможно – вором. Ну и еще Аракча, злой, мрачный – он и сейчас хмурился да гнусно ругался про себя, а на кого – неизвестно. Впрочем, догадаться было можно… да неохота. Больно оно надо, догадываться, что там думал себе злобный шакаленок Аракча! Пусть себе думает, главное, чтоб не вредил, не подличал. Ну а если уж начнет подличать, так получит в ответ, как того и заслуживает!

Их путь лежал травянистой медвяной степью, меж синими сопками и голубой блестящей рекой, под высоким быстро темнеющим небом. Уже светила луна, и россыпи звезд отражались в темной воде озера маленькими сверкающими светлячками. Пахло озерным илом, засохшим конским навозом и травами. Воздух был свеж и прозрачен, кони сильны, а друзья казались надежными. Что еще нужно сыну степей? Только черноокая дева, что уже очень скоро станет его первой женой!

– Ох, думаю, непростое это дело, братцы, – всю дорогу сомневался Гаарча. – Не надо бы так, с наскоку. Сперва бы присмотреться – а то вдруг какая уродина попадется?

– Это ты правильно сказал, – обернувшись, поддержал Кэзгерул Красный Пояс. – Не глядя чего ж кидаться? Верно, анда?

– Верно, – отозвался едущий рядом с побратимом Баурджин. – Думаю, мы сегодня приедем, затаимся, завтра посмотрим на дев. И к вечеру их – того. Похитим.

– Только смотрите, друг у друга девок не отбивать! – опасливо заметил Гаарча.

– Ага, – хохотнул Хуридэн. – Как их там различишь, в темноте?

Хуридэн… Баурджин искоса посматривал на парня и все думал – спросить того или нет про украденный пояс. И решил покуда не спрашивать, не тот был момент.

Бескрайняя степь стелилась под копытами коней пахучими травами, и горячий, прилетевший из знойной пустыни ветер куда-то гнал невесомые кругляки перекати-поля. С черного неба на скачущих парней равнодушно смотрели звезды. Залитая серебряным светом луны степь казалась морем, а чернеющие впереди сопки – неизведанными островами, полными тайн и чудес.

Парни ехали всю ночь. Эх, и здорово же было нестись вот так, по серебристой от лунного света степи под звездным ночным небом, черным бархатом накрывавшим сопки! Да есть ли что лучше для юношей, чем ветер в лицо, удалой конь да верные друзья рядом?! Любо, братцы, любо!

Баурджин, как и все, тоже испытывал в этот момент какое-то ирреальное, ничем, казалось бы, не объяснимое счастье, всей душой упиваясь этим ночным рейдом, этим небом, серебряной луной, звездами и, конечно же, степью.

– Хэй-гэй! Мы красные кавалеристы…

Юноша запел было, но тут же подавился попавшей в открытый рот мухой. Брезгливо сплюнув, обернулся и жестом поторопил остальных – показалось, будто бы парни уж слишком отстали.

– Там, за сопками, – летние пастбища Серых Спин, – показал вперед Кэзгерул. – Предлагаю заночевать – не стоит идти в темноте через сопки, вполне можно угодить в какой-нибудь овраг и переломать лошадям ноги.

Баурджин и все остальные вполне согласились с таким утверждением, только лишь Аракча, по своему обыкновению, что-то ворчал себе под нос до тех пор, пока не уснул. Спали здесь же, в траве, стреножив коней и подложив под головы седла. Бескрайняя степь была сейчас мягкой постелью путников, а покрывалом – высокое звездное небо.

Они проснулись, когда красный восход уже окрасил траву огненным светом. Багряные сопки отбрасывали длинные черные тени, было зябко, но, судя по обильной росе, день ожидался погожим, солнечным, теплым.

Баурджин проснулся первым… ан, нет, первым был все ж таки Гамильдэ-Ичен. Да что там первым – мальчишка, похоже, вообще не спал, а сидел вот так, устремив взгляд светлых серо-голубых глаз куда-то вдаль, и мечтал.

– О чем задумался, братец? – улыбнулся ему Баурджин.

– Судя по глупой улыбке – не иначе как о невесте! – прокомментировал Аракча и похабно захохотал.

– А ты помолчал бы! – вскинулся Гамильдэ-Ичен. – Не очень-то тебя тут кто спрашивает.

– Цыц! – шикнул на обоих десятник. – Некогда спорить, давайте живо по коням!

И вновь под копытами степь, и пряный запах трав, и в лицо – жесткий горячий ветер. А впереди – высокие сопки, горы, издалека казавшиеся синими, а ближе вдруг ставшие разноцветными – коричневыми, темно-багряными, красными.

– Поедем оврагами? – обернулся Кэзгерул Красный Пояс.

Баурджин улыбнулся побратиму, кивнул. Свернули, спустились в овраг и – уже скрытно – поехали дальше, пока не достигли покатого склона сопки, поросшего густой травой и цветами – анютиными глазками, ромашками, трехцветными луговыми фиалками, сине-красным иван-чаем, голубыми колокольчиками и васильками, розовым сладким клевером. Внизу, на склоне, паслось тучное стадо коров, было слышно, как лаяли сторожевые псы. Делать нечего, пришлось обходить, таясь по оврагам, меж сопками, в высокой траве.

Баурджин с Кэзгерулом, как и многие из тех, кто постарше, прекрасно понимали всю условность происходящего. Ну, естественно, Жорпыгыл вчера не искал никаких монголов, а с немногочисленной свитой ездил именно к Серым Спинам. Как говорится, у вас – товар, у нас – купец. Вот и договорились, и наверняка уже все предупреждены, и не стоило таиться. Нет, все-таки стоило – обычай такой, да и красиво, одно слово – романтика.

Как и положено, парни подкрались к кочевью с подветренной стороны, чтобы не учуяли псы. Залегли, спрятав в кустах лошадей, укрываясь в траве, подползли ближе… Ага, вот они, девки! Невесты!

Девушки в красивых шелковых дээли – видать, нарочно принарядились ради будущих женихов – поджав под себя ноги, сидели рядком и катали в войлок белую овечью шерсть, делая вид, что полностью поглощены работой. Ага, а одежка-то – как раз для такого труда!

Парни подползли ближе, с интересом всматриваясь в невест.

– А они ничего, – возбужденно шепнул на ухо Баурджину Гамильдэ-Ичен. – Работящие. А на лицо мне во-он та, крайняя, больше всех глянется. Нет, честное слово! Я б на ней женился бы! Только вот как именно ее выкрасть?

В этом Баурджин никак помочь не мог – все девчонки на лицо казались одинаковыми. Одинаковые прически «крыльями», одинаковые белила, брови одинаково подсурьмлены эдакими пикантными загогулинами, глаза – и те одинаковые, узкие. Да уж, поди тут разбери, которую красть?

Впрочем, кроме умника Гамильдэ, никто больше подобными сомнениями не страдал, ясно всем было – нужна первая жена, а значит, нужно брать. Любую, какая под руку повернется, тут уж не до жиру, да и не выберешь. Да и не нужно! Положа руку на сердце, к чему столь тщательно выбирать первую в жизни жену?! Уж вторую, третью, четвертую – и сколько там еще? – можно выбирать куда как лучше. И по расчету, и – кому повезет – по любви. И не только жен, но и наложниц. А первая, она и есть первая, пристрелочная, так сказать. Все равно, ведь не очень-то скоро разберешь – какая она? Если умна окажется – будет главной женой, верной помощницей мужа во всех делах, ну, а ежели дура… ей же хуже. Правда, если красивая и дура – это одно, а если одновременно дура и некрасивая – так это совсем другой коленкор выходит.

– Ничего, парни, – с улыбкой прошептал Кэзгерул. – Хватит еще на наш век красавиц, а уж эти-то – черт с ними – какие уж попадутся, не драться же из-за них в самом деле!

Баурджин решил так же, кивнул парням – мол, самое время вскочить на коней, да ворваться в становище, налететь с молодецкой удалью, бросить красавиц невест через седло, украсть, увести, взять в жены! Эх…

Юноша уже приподнялся, напряженный, словно натянутая тетива, готовый в любую секунду – вот, хоть сейчас – сорваться, метнуться, мчаться…

Как вдруг где-то невдалеке послышался стук копыт – кто-то ехал. Парни, как по команде, повернули головы. Верхом на гнедой кобыле, усевшись в седло по-пижонски, боком, приближалась молодая девушка в синем дээли, узких шерстяных штанах и красных сапожках-гуталах, с распущенными по плечам волнистыми темно-каштановыми волосами. Вот уж что ни в какие рамки приличия не лезло! Никак не позволительно юным девушкам вот так вот разъезжать – нахально, с непокрытой головой, с неприбранными волосами… Ну и ну! Не девка, а просто-напросто оторва какая-то! Наглая, как японский танк! Да, и за спиной ее торчал охотничий лук.

– Привет, девчонки! – оторва спрыгнула наземь и улыбнулась. – Никак женихов ждете, клянусь Христородицей!

Слава Богу, хоть христианка, не язычница. Можно сказать – своя. А она вообще-то ничего, красивая. Только уж больно наглая.

– О, явилась, наконец, Джэгэль-Эхэ! И где только тебя черти носили?

– По оврагам с красивыми парнями, – нагло отозвалась девчонка и, состроив ехидную гримасу, поинтересовалась: – Что, завидно?

– Да ну тебя к дьяволу, Джэгэль-Эхэ! И как тебе только не стыдно говорить такие слова?

– Ой-ой-ой! Кого это я слышу? Не тебя ль, разлюбезная Кайгили, застукали на дальнем пастбище с одним слугою?

– Молчи! Молчи, ведьма! – та, которую назвали Кайгили, тоже не уродина, вскочила и угрожающе замахала руками.

– От ведьмы слышу. – Джэгэль-Эхэ отклонилась назад и смачно плюнула прямо в лицо Кайгили.

– Ты смотри! – восхищенно удивился в траве Кэзгерул. – Ведь попала! Вот это баба!

– Да уж, – заворчал Юмал. – Не хотел бы я иметь такую жену. А ты, Гамильдэ?

– И я б не хотел! Плюнет еще в глаз – вовек не отмоешься.

А между тем назвевавшая было у юрты – гэра – ссора как-то сошла на нет: бормоча какие-то ругательства, Кайгили предпочла усесться обратно.

– Ага! – прищурившись, усмехнулась оторва Джэгэль. – Струсила? Ну, кто еще желает что про меня сказать? Предупреждаю, ударю сразу с ноги – вы ж знаете, я хорошо умею драться. Ну?

Девки прикусили языки – видать, и в самом деле знали, а, может, кое-кто уже и попробовал силу удара Джэгэль-Эхэ.

Оторва засмеялась:

– То-то! Значит, женихов ждете…

– Тебе-то что?! И ждем! – вступилась за подруг красивая темноглазая девушка, статная и высокая. Кэзгерул при виде ее незаметно вздохнул. И в самом деле – неплохая была девчонка…

– Не хочу с тобой ругаться, Курукче, – Джэгэль-Эхэ засмеялась.

– Ага, с ней, значит, не хочешь? А тебе вообще какое дело, кто тут кого ждет?

– Да ладно, Айкиче, я разве против? Только у тебя ведь четверо детей, и все от разных. Не помешают счастливому браку? Ну, хотя б один был иль два – еще куда ни шло, ну – трое… Но четверо!

– Мх… Змея! – выкрикнула униженная Айкиче – довольно-таки смазливая на вид девка. – Завидуешь чужому счастью, гадюка?

– Ага, нашла чему завидовать? Где оно у вас, счастье-то?

– У нас-то он будет, а вот у тебя – вряд ли. Никто тебя не возьмет, Джэгэль, как бы ты ни старалась!

– Да и не надо! Ходить за мужем, варить пищу со старыми бабками, утирать сопливые носы – разве это счастье? – Джэгэль-Эхэ обидно расхохоталась и подбоченилась. – Если так – мне такого не надо!

– Ну и баба! – укоризненно прошептал Гамильдэ-Ичен. – Не баба – а сатана!

– Да уж, – поддержал его Гаарча. – Такая дьяволица ни за что замуж не выйдет. Кто возьмет-то? А и возьмет, так живо выгонит.

– Чтоб вы понимали! – Баурджин счел необходимым заступиться за девушку. – Рассуждаете как типичные обыватели! Такие, как она, дирижабли на северный полюс водят, океанские корабли, паровозы, ну, или, на худой конец, трактор, как знаменитая Паша Ангелина! А вы говорите!

Истовая отповедь юноши, увы, осталась без ответа – большинство ее просто не расслышали, ведь сказано все было шепотом, ну а кто расслышал, тот ни черта не понял.

Между тем нахалюга Джэгэль-Эхэ, похоже, вовсе не собиралась куда-то уезжать. По-прежнему всех подзуживала – развлекалась, а может быть, искала ссоры.

– Ты тут про детей говорила, Джэгэль? – пробасила, поднявшись на ноги, столь дородная женщина, что перед ней не только худышка Джэгэль-Эхэ, но и кое-кто покрупнее, к примеру, сам Баурджин или его анда Кэзгерул Красный Пояс, выглядели бы как броневички на базе «Эмки» против многобашенного танка Т-35. Мощная, с огромной – арбузами – грудью, высокая, словно скала, но вся какая-то ладная, ухватистая, с добрым широким лицом и аккуратно заплетенными в две толстые косы волосами, женщина эта – нет, все же девушка – явно производила впечатление, и не нахалке Джэгэль было с нею тягаться.

– Да, Алса-Буик, – скромно кивнула оторва. – Именно про них я и говорила.

– И ты не права, сестрица. – Алса-Буик укоризненно покачала головой. – Еще никогда ни одному багатуру или даже хану не мешали чужие дети от первой жены! Благородный муж никогда, ни за что на свете не будет укорять за это любимую женщину, коли уж взял ее замуж. А детей ее будет воспитывать, как своих родных, – именно так гласят законы степи!

– Да я знаю. – Джэгэль-Эхэ отмахнулась.

– Чего ж тогда тут выступаешь? Ищешь хорошей драки? Может, со мной подерешься?

– С тобой не буду, сестрица Алса-Буик. Не имеет смысла.

– Вот то-то! Тогда что ты стоишь, садись с нами, скоро явятся женихи… а может… – Великанша окинула быстрым взглядом округу и понизила голос. – А может, они уже и сейчас здесь. Слушают вас, да промеж собою смеются – мол, эвон, каковы ж дурищи!

– Вот это женщина! – восхищенно поцокал языком Кооршак. – Вот это красавица! И какие разумные речи говорит – видать, она к тому ж и умна. Вот бы такую украсть – так ничего б и в жизни не надо!

– Нет, Кооршак, дружище, тебе ее ни в жисть не увезти!

– Это почему же?

– Хребет у лошади переломится!

– А ну вас, дуралеев. Все б вам смеяться!

Между тем Джэгель-Эхэ, видать, надоело-таки препираться – подозвав лошадь, она живо вскочила в седло, немного отъехала и вдруг обернулась:

– Хочу сказать – зря наши убрали дозорных с сопок! Ждете женихов? Хорошее дело… Только не дождаться бы на свою голову кого другого! Говорят, в степях видели тумены монголов!

– И что из того? – усмехнулась Курукче. – Что монголам до нашего скромного кочевья? Здесь даже добычи никакой нет. Не считая нас с вами, верно, девушки?!

Девчонки разом захохотали.

– Смейтесь, смейтесь, дурищи! Как бы не пришлось потом плакать, – презрительно сплюнув, Джэгэль-Эхэ дернула поводья коня и понеслась к сопкам.

– Ну, и мне, пожалуй, пора! – Баурджин решительно пополз к лошадям.

– Во дает! – испуганно-восхищенно прошептал Кэзгерул Красный Пояс. – Неужели на ту сатану польстился?!

Кооршак ухмыльнулся:

– А я всегда говорил – смелый человек наш нойон Баурджин! Очень смелый, очень…

Юноша гнал коня, стараясь держаться в тени сопок – не очень-то ему хотелось, чтобы своенравная девчонка заметила его раньше времени, ведь, кто знает, как она тогда себя поведет? Может, возьмет да и скроется где-нибудь? Ищи ее потом, вовек не найдешь!

А Джэгэль-Эхэ неслась, казалось, вовсе не разбирая дороги, бросая коня через русла ручьев и неширокие балки. Баурджин-Дубов тоже подогнал коня, он давно заметил, что кочевники любили по всякому поводу пускать коня вскачь, видать, нравилось нестись… Какой же монгол не любит быстрой езды? Летела прямо в лицо цветочная пыльца, какие-то колючки, мошки, еще какая-то хрень, юноша внимательно смотрел вперед – по такой езде можно было запросто сломать себе шею. Ну и девчонка! Физкультурница, ититна мать, «Трудовые резервы». Вот это гонит! И куда, спрашивается, спешит? На тот свет, что ли, торопится?

Баурджин оглянулся – они отъехали уже довольно далеко от кочевья, так что почти скрылись из виду юрты-гэры, лишь маячило за чахлыми кустами жующее коровье стадо. Юноша посмотрел вперед и удивленно округлил глаза – девчонка исчезла! Ну, вот только что она была – и нету! И куда она могла деться? Угодила на полном скаку в какой-нибудь овраг, сломав коню ноги, а себе – шею? На всякий случай Баурджин еще немного проехал по степи дальше, внимательно вглядываясь в траву, и уже только потом, не обнаружив ни коня, ни всадницы, ни оврагов, решительно свернул в сопки, кое-где поросшие приятственно-зелененьким редколесьем – небольшие дубки, корявые сосны, орешник. К вершине сопки, петляя между деревьями и большими серыми валунами, вела узенькая тропинка, по которой и поскакал юноша, пристально шаря глазами вокруг. А ничего интересного пока не было! Одни камни, кусты да деревья. Нет, конечно, ежели б Баурджин-Дубов был в душе поэтом, он мог бы назвать деревья «одиноко стоявшими великанами, до боли грустно машущими своими корявыми лапами-ветками, словно в напрасном ожидании исчезнувшей когда-то давно любимой», а камни – вот эти вот дурацкие валуны – к примеру, обозвал бы «огромными скульптурами, словно выточенными гигантской стамеской мастером-ветром», а вот эти желтоватые кусты – кажется, жимолость – сравнил бы, сравнил бы, сравнил бы…

– Эй! – раздался откуда-то сверху насмешливый голос. – Уж не за мной ли гонишься, парень?

Вздрогнув, Баурджин поднял голову и увидал на вершине большого серого валуна, который он только что столь красочно описывал в своих мыслях, ту, за которой гнался.

– Именно за тобой! – улыбнулся юноша. – Хочу взять тебя в жены!

– Ого! – Девчонка совершенно искренне расхохоталась. – В жены?! Меня?! Не пришлось бы потом пожалеть!

– Так ты согласна?

– Честно сказать – не знаю, – призналась Джэгэль-Эхэ. – Чисто внешне ты мне, в общем, нравишься… По крайней мере, пока. Но, пожалуйста, не думай, что я так легко соглашусь!

Юноша улыбнулся:

– Может, слезешь отсюда?

– Может, и слезу. – Джэгэль-Эхэ поудобнее улеглась на живот. – А может, и нет. Может, мне здесь нравится лежать? Кто ты такой, чтобы мне приказывать?

– Я не приказывал, – покачал головой Баурджин. – Просто попросил. Как равный – равную.

– Хорошо сказал! – Девчонка одобрительно улыбнулась и спросила: – А сколько тебе лет?

Юноша задумчиво почесал подбородок:

– Точно не знаю. Может, шестнадцать, а может быть, восемнадцать. Не помню. А что, это для тебя так важно?

– Странный ты какой-то. – Джэгэль-Эхэ окинула парня пристальным и несколько даже подозрительным взглядом. – Клянусь Христородицей, странный! Обычно все хорошо помнят, когда они родились – я, например, в год тигра, – и все всегда все про всех знают. А ты не только не помнишь, когда родился, но и про меня, вероятно, ничего такого не слыхал.

– Не слыхал, – качнул головой Баурджин. – Даже имени твоего не знаю.

– А на что тебе мое имя?

– Ну, как же! Я ж все-таки жениться на тебе собрался. Как же без имени-то?

– Жениться он собрался, смотрите-ка. – Девушка усмехнулась. – А меня ты спросил?

– Так вот, спрашиваю. Да слезай ты оттуда, давай лучше по степи прокатимся или так, здесь погуляем.

Джэгэль-Эхэ еще немного поломалась, давая понять, что «не на такую нарвался» и «видали мы таких женихов», а затем, ловко спрыгнув со скалы, свистом подозвала лошадь.

– Ну, поехали, – прыгнув в седло, девчонка словно бы невзначай пригладила ладонями волосы. – Хотя бы о себе мне расскажешь, а то я ведь совсем не знаю, кто ты такой?

– Как и я. – Баурджин тихонько рассмеялся. – Рассказывать обо мне недолго: ни кола, ни двора, да и конь, что подо мной, не мой – ханский.

– Какой же мне смысл выходить замуж за бедняка?

– Так это я пока бедняк, а вскоре – кто знает? В недавней войне с кераитами был назначен десятником.

– О! – Джэгэль-Эхэ насмешливо прищурилась. – Велика должность!

– Все когда-то с чего-то начинали, – ничуть не смутился юноша. – Вот ты, например, с чего?

– Я – по-разному. – Девушка резко оборвала тему, и Баурджин понял, что спросил что-то не то. Что-то такое, что девчонке почему-то совсем не хотелось вспоминать. Он улыбнулся:

– По-разному – так по-разному! Что, поскачем наперегонки во-он до того саксаула? Айда?

– Айда! – тряхнув головой, Джэгэль-Эхэ погнала лошадь с такой скоростью, что юноша вынужден был о-очень о-очень напрячься, чтобы ее хотя бы чуть-чуть догнать, а уж о том, чтобы перегнать, не шло и речи.

– Ну, что? – Девушка насмешливо оглянулась. – Так и будешь тащиться, как старая скрипучая телега?

– Зато ты летишь, словно птица, – ничуть не обиделся Баурджин. – Хотя, конечно, могла бы и подождать.

– Так мы ж вроде наперегонки договаривались?

Юноша рассмеялся и тут же предложил больше не устраивать скачки, а просто проехаться рядом по степи или вот здесь, в сопках. Джэгэль-Эхэ улыбнулась, на этот раз вполне открыто, без всякой насмешливости. Ох, какая у нее была улыбка! Как яркий солнечный лучик, прорвавшийся сквозь тяжелые дождевые тучи к земле, как лунная дорожка на темной глади воды, как семицветная радуга в дрожащем небесном мареве.

– Зубы твои, как жемчуг, – в полголоса произнес на ходу Баурджин. – А губы – как розовые кораллы.

– Интересно как ты говоришь, – обернулась девушка. – Сам придумал?

– Нет, – честно признался молодой человек. – Это чьи-то стихи, а вот чьи – хоть убей, не помню.

– И не надо. – Джэгэль-Эхэ опустила очи. – Ты это так произнес… как будто сам и придумал. Пусть так и будет, ладно?

Баурджин улыбнулся, чувствуя, как сердце начинает петь, а в душе поднимается кипучая радость. Ишь как заговорила Джэгэль-Эхэ! Если так и дальше пойдет дело…

– Спустимся вниз, к реке? – предложила девушка. – Там такие красивые места! Прозрачная – видно дно – вода, зеленые деревья, кусты… И тишина. Лишь только слышно, как плещут о песчаный берег волны.

– Знаешь что, Джэгэль? – пустив коня рядом, Баурджин взял в свою ладонь девичью руку. – Мне кажется, ты тоже могла бы сочинять стихи!

– А может, я их и сочиняю? – Джэгэль-Эхэ хохотнула, но руку не выдернула, и потенциальный жених счел это добрым для себя признаком.

Ближе к реке вьющаяся меж камней и деревьев тропа расширялась, так что по ней смогли бы проехать в ряд три, а то и четыре всадника, причем – не касаясь друг друга. Жаркое солнышко ласково светило из-за зеленых веток, отчего лучи его тоже казались какими-то зеленоватыми, искрящимися, радостными. В кустарниках ласково пели птицы, перескакивали с дерева на дерево белки, высоко-высоко в лазурном небе, неподвижно расправив крылья, парил коршун. Пахло утренней свежестью, хотя было уже далеко не утро, порывы легкого ветерка приносили из степи сладковатый запах клевера, от реки явственно несло прохладой.

Шум потока все приближался, становился отчетливее, слышнее, и вот уже за зелеными кронами заблестела широкая полоска воды. Немного проехав вниз по течению, Баурджин и Джэгэль-Эхэ очутились на заливном лугу, полном изумрудно-зеленой травы и цветов: сине-голубых колокольчиков, лимонно-желтых купальниц, разноцветных фиалок, медуниц, васильков.

– Славно как! – оценил красоту Баурджин. – Нет, в самом деле, славно! Давай здесь остановимся, Джэгэль.

Девушка придержала коня:

– Я только что хотела сама тебе это предложить.

Пустив лошадей пастись неподалеку, молодые люди завалились в траву, глядя в высокое небо. Привстав, Баурджин сорвал крупный темно-голубой василек, протянул девушке – смотри, мол, какой красивый. Та улыбнулась и, повернув лицо к юноше, пристально посмотрела ему в глаза:

– Какой ты… Необычный… Светлый. У тебя всегда такие волосы или просто сейчас выгорели на солнце?

– Всегда такие. Не нравятся?

– Нравятся…

В блестящих карих глазах степной красавицы плясали золотистые чертики, рот был полуоткрыт, и меж нежными коралловыми губами сверкали ослепительно белые зубы.

– Какая ты красивая! – искренне восхитился Баурджин и, обняв девушку, поочередно дотронулся губами до ее щек, а затем – нежно-нежно – поцеловал в губы, в любой момент ожидая отпора – не всякой кочевнице нравился жаркий вкус поцелуя. Нет, вроде бы обошлось, не вырывалась… скорее даже, наоборот…

– Сделай это еще раз! – обнимая парня за шею, прошептала Джэгэль-Эхэ. – И еще… еще… еще…

Сбросив свой дээл, Баурджин размотал пояс, стягивающий дэли девушки. Размотал, распахнул, обнажив стройное бронзовое тело – атласные плечи, высокую тугую грудь с коричневыми сосками, плоский живот с пленительною ямочкой пупка… Юноша осторожно накрыл губами упругий сосок… затем – второй, потом потянулся к пупку… и, захватив руками узкие шерстяные штаны Джэгэль, стянул и их, отбросив далеко в траву… Куда тут же полетела и остававшаяся на нем одежда…

И тугой комок тесно переплетенных тел покатился по мягкой траве к реке… вот —остановился, замер… И щекочущие девичьи руки застыли на спине юноши, карие, с золотистыми чертиками, глаза, закатились, а из пухлых розовых губ вырвался стон…

– Только ты не думай, что этого достаточно для нашей с тобой свадьбы! – пригладив растрепавшиеся волосы, предупредила Джэгэль-Эхэ. – Это мы просто так, познакомились.

– Ну, ясное дело, познакомились, – с самым серьезным видом кивнул Баурджин, чувствуя, как внутри него совершенно истерически смеется Дубов.

Еще бы не смеяться! Как-то совершенно по-другому представлял себе генерал угнетенных женщин Востока, вовсе не такими… э-э-э, так сказать, сексуально раскрепощенными. А с чего б им такими не быть, когда никого не шокирует, если мужчина берет в жены девушку… то есть уже далеко не девушку… с ребенком, а то и двумя-тремя. Берет и воспитывает ее детей, как своих! И это здесь в порядке вещей! И никаких маразматических кликуш – старых дев, никаких парткомов, никаких «а что люди скажут»! А что люди скажут? Одобрят только, а некоторые еще и позавидуют, если жена умна, добра и красива. А что у нее при этом от кого-то ребенок, и не один – так это ее личное дело. Если мужчина может себе позволить… гм-гм… несколько развлечься, то, черт побери, почему этого права должна быть лишена женщина? Потому что – хранительница очага! Именно так ответил бы на этот вопрос замполит Киреев. Ответил бы со всей убежденностью, со всей марксистско-ленинской правотой. Фарисей! Именно так, кажется, такие нехорошие люди именовались в Библии? Или – ханжа – так попроще будет. Насколько представлял себе Дубов, та необычайная свобода нравов, что царила в степных кочевьях, вовсе не мешала женщинам, выйдя замуж, быть охранительницами очага и надежной опорой мужа. Ах, славные какие обычаи! И какие женщины, какие девчонки! Независимые, сильные духом и телом, воительницы. Потому, наверное, и не очень-то прижились у кочевников многие обычаи мусульманства – ну-ка попробуй надень на таких баб паранджу! Они сами ее на кого хошь наденут! Славно! Очень это все Баурджину-Дубову нравилось, хоть и – что греха таить – смущался сейчас генерал собственных откровенных мыслей, уж больно неожиданными они для него – товарища, между прочим, партийного – были. Ну, как бы сказал замполит Киреев – морально-бытовой разложенец, вконец опустившийся тип, что уж тут говорить! Давно пора вызвать на партбюро да пропесочить, так чтоб мало не показалось. За аморалку-то, товарищ генерал, не только какой-нибудь звезды с погона можно лишиться, но и – в особо запущенных случаях – партбилет на стол положить!

– О чем задумался? – Джэгэль-Эхэ погладила юношу по плечу. – Знаешь, у тебя такие глаза сейчас были… Не знаю даже, как и сказать? Словно бы ты смотрел внутрь себя.

– Туда и смотрел, – улыбнулся Баурджин. – А ты неглупая девушка, Джэгэль.

– Я умная.

– Что же ты так себя ведешь? Ой, извини… Просто я видел кое-что утром в вашем кочевье…

– А! – Девушка засмеялась. – Я так и знала, что вы за нами подсматривали.

– Ну, не бросаться же на первых встречных.

Джэгэль-Эхэ почесала кончик носа – надо сказать, довольно изящного – и напомнила:

– Как же я там себя вела?

– Понимаешь… Это, конечно, твое дело, но, мне кажется, ты слишком уж противопоставляла себя другим, обществу!

– Это эти-то дуры – общество?!

– А у тебя есть другое?

– Нет… Слушай, а ты вообще не дурак.

– Спасибо. – Юноша шмыгнул носом. – Ишь как мы с тобой отвешиваем друг другу комплименты. Прям как в той басне – «кукушка хвалит петуха, за то что хвалит он кукушку».

– Никогда не слышала такой поговорки.

– Ничего, услышишь еще, какие твои годы?

– Знаешь что, Баурджин? – Девушка приподнялась на локте. – А давай искупаемся.

– Давай…

И оба, пробежав по шелковой высокой траве, с разбегу бросились в реку, поднимая жемчужно-пенные брызги. Вода оказалось теплой, приятной и такой прозрачной, что виден был и песок на дне, и черные, затянувшиеся зеленоватым илом коряги, и самые мелкие камушки.

– Ух, здорово как! Давай до того берега?

– Давай, поплыли…

Не столь уж и широка была река в этом месте, но все же, пока плыли, утомились, вылезли отдышаться и долго сидели на песке, тесно прижавшись друг к другу.

– Джэгэль-Эхэ, – погладив девушку по спине, прошептал Баурджин, – тебе кто-нибудь говорил, что ты очень славная?

Джэгэль-Эхэ фыркнула:

– Говорили и не раз… Ой, шучу, шучу! Ты – первый!

– Можно, я тебе еще раз поцелую… все твое тело…

– Зачем ты спрашиваешь?

И снова страсть, вспыхнув, словно сухая трава, охватила обоих, заставив остатками разума искать укромное место – мало ли, кто мог появиться на том берегу реки… или на этом. Они укрылись в желтых кустах жимолости и любили друг друга долго, страстно и нежно, так, что маячивший в небе коршун, словно устав завидовать влюбленным, камнем полетел вниз…

– А ведь его кто-то подстрелил! – проследив падение птицы усталым взглядом, встревожилась Джэгэль-Эхэ. – Ну да! Видишь, как он кувыркается? На добычу так не падают.

– Зачем стрелять в коршуна? Это же не дичь.

– Не знаю, – девушка зябко повела плечом, – может, на спор? Знаешь, наверное, хорошо, что мы сейчас здесь, в кустах…

– Конечно, хорошо, – жестко прошептал Баурджин. – Взгляни на тот берег!

Он сам приподнял ветку… На противоположном берегу, на том самом, прокрытом цветами лугу, виднелись трое всадников на сытых конях. Еще двое, спешившись, деловито арканили лошадей Баурджина и Джэгэль-Эхэ.

– Что они творят? – возмущенно прошептала девушка. – Эх, жаль, у меня нет с собой лука!

– У нас вообще с собой ничего нет, – шепотом напомнил Баурджин. – Даже одежды!

Между тем чужаки заарканили-таки оставленных коней и, подобрав брошенную купальщиками одежду, неспешно поехали вдоль берега, держа наготове длинные боевые луки. Нет, эти всадники отнюдь не были простыми скотоводами: о том неопровержимо свидетельствовали их латы из крепкой воловьей кожи, тяжелые сабли в красных сафьяновых ножнах и сверкающие на солнце шлемы. Точно такие же рисовали на картинках, изображающих древнерусских богатырей: Илья Муромца, Добрыню Никитича и прочих.

– Нас ищут, – выдохнула Джэгэль-Эхэ. – Господи Иисусе, как хорошо, что мы с тобой…

– Да, – кивнул Баурджин. – Хорошо, что мы вовремя спрятались. А представь, сидели бы сейчас на песке, как цуцики? Не успели бы и убежать – стрела быстрее. Как ты думаешь, кто это?

– Думаю, монголы… Какой-нибудь тайджиутский род. Нам повезло, что они язычники и почитают воду. Так бы, может, тоже решили б поплавать.

– А если б нас увидели купающимися?

– Убили бы, в том никаких сомнений. Однако что толку болтать, когда нужно действовать!

Ой, как нравилась сейчас Баурджину-Дубову эта степная барышня! Как она была собрана, деловита, как четко рассуждала и строила планы, ничуть не паникуя, не стеная, не плача.

– Действовать? – не отрывая взгляда от монголов, тихо переспросил юноша. – Предлагай как. Имей в виду, у нас нет оружия, коней, мы наги и беззащитны.

– Наги – да, – усмехнулась девчонка. – Но не беззащитны. Главное – у нас есть ум и решительность, а оружие… Оружием в случае надобности может стать и простая палка или даже голые руки. Вот лошади – это да. Без них нам придется туго.

– Пошли?

Баурджин хорошо понимал, что вообще-то дела их плохи, но вот понимала ли это девчонка? Похоже, что не совсем, слишком уж была беспечна. Хотя… все же – нет. Не беспечна – бодра и деятельна. И весела – этого уж никак не отнимешь.

– Предлагаю все же переправиться на тот берег, – промолвила Джэгэль-Эхэ. – Там все-таки наши, а здесь чужая земля. Да! – Она вдруг встрепенулась. – Наши! Надо их предупредить! Скорее!

– Бежим!

Подождав, пока монголы скроются из виду, молодые люди бесшумно вошли в реку и, переплыв ее, быстро поднялись в сопки. Прячась за деревьями и кустами, они со всей осторожностью отправились дальше, в любой миг готовые затаиться, приникнуть к земле или толстому стволу дерева. Один раз он чуть было не нарвались на небольшой монгольский отряд – очевидно, тот же самый, чьи воины только что шатались по берегу реки.

– Один десяток, два… – спрятавшись за валуном, тихонько считала девушка. – Четыре… пять… десять – сотня! Сотня! Похоже, это какой-то разведывательный отряд.

Сопки скоро кончились, а с ними – и уверенность в хоть какой-то защите. Перед беглецами лежала степь – бескрайняя и ровная, как стол – уж здесь не затаишься, не спрячешься, видно все как на ладони, и, главное – издалека. Были бы кони – можно было бы и не очень опасаться погони, а так…

Юноша скосил глаза:

– Что будем делать?

– И все равно, надо идти! – закусив губу, упрямо произнесла Джэгэль-Эхэ. – Пусть мне не все нравится в моем роду, но это – мой род, мое кочевье, и другого у меня пока нет. И, клянусь, мне вовсе не все равно, что станет с людьми Серых Спин! Идти! Конечно же, идти! Выбирать нечего.

– Боюсь, что уже поздно. – Баурджин показал рукою вперед.

Там, у самого горизонта, поднимался высоко в небо густой черный дым.

Глава 12 Девчонки Лето 1196 г. Восточная Монголия

С древних дней у нас, хонгхиратов,

Были прекраснощекие жены,

Красивые миловидные дочки,

Всегда были прелестные внучки

И красивые девушки.

Л. Данзан. Алтан Тобчи

От кочевья Серых Спин осталась одна зола, еще теплая и взывающая к мщению. Низко, над самой землей, ветер гнал остатки шерсти и мусор, серебрившийся в бесстрастном свете луны. Ни табунов, ни юрт, ни людей – вокруг не было никого, лишь выжженная земля да следы копыт, ведущие куда-то на север.

– Что будем делать? – тихо подойдя сзади, Баурджин положил руку на плечо Джэгэль-Эхэ.

– Спать! – обернувшись, натянуто улыбнулась девушка. – Не думаю, чтоб до утра мы тут смогли хоть что-то узнать. А для того чтоб узнать, нужны силы.

– Спать, так спать. – Юноша согласно кивнул и предложил поискать удобное место, желательно – с высокой травой или раскидистыми кустами.

Джэгэль-Эхэ грустно улыбнулась:

– Кусты здесь не растут, ты же знаешь. Что же касается густой травы – вряд ли мы найдем ее поблизости от кочевья. Придется уходить.

– Что ж, идем! – Баурджин ободряюще сжал девичью руку. – Нечего сейчас копаться в золе – утром вернемся и все хорошенько рассмотрим. Кстати, ты видишь – нет ни одного убитого! О чем это говорит?

Девушка наморщила лоб:

– Что же, выходит, всех увели в рабство? Не может быть! Что же, наши совсем не защищались?

– А много здесь было воинов?

– Нет. – Джэгэль-Эхэ машинально пригладила рукой растрепавшиеся волосы. – Почти все – на дальних кочевьях.

– Так они наверняка уцелели!

– Если монголы не добрались и туда. А ведь могли добраться, могли… – Девушка шмыгнула носом – вот-вот заплачет, и Баурджин крепко прижал ее к себе.

– По степи давно ходили слухи о монгольских туменах, – справившись с собой, негромко продолжала Джэгэль-Эхэ. – О туменах, понимаешь?! А наше кочевье, думаю, спалил лишь какой-то отряд. Может быть, тот же самый, воинов которого мы с тобой видели у реки.

– Что сейчас гадать? – поежился юноша. – Идем, хоть немного поспим. Кажется, по пути я видел вполне подходящее для ночлега место.

Яркая луна заливала степь призрачным мертвенно-бледным светом. В темном небе тускло мерцали звезды. Было довольно прохладно, как и всегда ночью, и, чтобы согреться, часть дороги путники преодолели бегом. Достигнув же «подходящего места» – густого разнотравья у солончаков, – без сил повалились в траву и быстро уснули, тесно прижавшись друг к другу.

– Вставай, поднимайся, Иван! Самураи!

Кто-то настойчиво тряс Дубова за плечо. Да Иван уже и сам проснулся, уже понял, что – самураи. По разрывам бомб и снарядов, по мерзкому завыванию вражеских пикировщиков, по тяжелым пулеметным очередям.

Вот, снова рвануло! На этот раз где-то совсем рядом.

– Ишь, старается, гад! – сплюнул в сторону того берега старшина Старогуб. – Видать, решились-таки, мало мы им тогда дали. Сейчас отстреляются, в атаку пойдут.

– Ничего, – сжав губы, Дубов – теперь уже первый номер – прицеливаясь, повел массивным пулеметным стволом. – Пусть только сунутся, сволочи!

Снова разорвалось. И еще! И еще! И еще! Свистящий осколок, залетев в траншею, пробил, опрокинул, отбросил в сторону стоявший на дне котелок с супом.

– Вот, гадина проклятая! – заругался на японцев Иван. – Эх, надо было вчера доесть!

– Чего ж не доел?

– Да неохота было.

Старогуб и Дубов разговаривали криком – а иначе как тут услышишь друг друга? Можно было бы помолчать, переждать, пока закончится артобстрел, пока из вражеских пикировщиков перестанут валиться бомбы, пока… В общем, дождаться относительного спокойствия и уж тогда поговорить. А вот и нельзя было ничего такого дожидаться, и не потому только, что все равно не дадут поговорить японцы, пойдут в атаку, нет, не только поэтому. Просто Дубов уже наловчился разговаривать в канонаду о каких-то привычных, насквозь обыденных вещах, сначала для того, чтобы отвлечься, подбодрить себя, а потом заметил, что разговоры эти точно таким же ободряющим образом действуют и на других, особенно на молодых, не обстрелянных еще бойцов. Ведь что такое вражеский артобстрел, бомбежка? Это не только вой и разрывы авиабомб и снарядов. Это – психика! Когда трясется, словно живая, земля, когда звенит в ушах, когда взрывная волна сметает на своем пути все, лавиной пролетая над траншеями, когда, чтоб уйти от всего этого ужаса, нельзя даже вжаться в землю – она же живая, трясется! Вот тогда приходится туго. Именно в этот момент, до вражеской – или своей – атаки. Уж тогда, выпрыгивая из траншей или отражая бегущих, плюющихся огнем врагов, уж тогда все воспринимается совсем иначе. Ты видишь – вот они, чертовы самураи, вот их шеренги, вот – злые огоньки выстрелов. А вот когда снаряды и бомбы… Вот они валятся на тебя с неба или еще неведомо откуда, и, независимо от воли, появляется такое чувство, что уже никак не спастись и ничего не поделать. И это поганое чувство нужно уметь в себе подавить, и Дубов, уже как и все обстрелянные бойцы, умел это делать, а молодежь, увы, нет. Потому и назывались молодые бойцы необстрелянными. Потому что не знали еще чувства, будто исключительно на тебя направлен разящий стальной вал, не знали свистящих осколков, горячей ударной волны и земной дрожи.

– Да-а, – улучив момент, снова закричал Дубов. – Придется завтра на кухне добавки просить!

Старшина засмеялся:

– Так они тебе и дали добавку!

– Гляди-и, догонят и еще дадут!

Это уже вступил в беседу сержант Гришко, славный такой парень из Мелитополя.

– Ох, как долбануло!

Все непроизвольно пригнулись, а с бруствера вниз полетела, осыпаясь, земля. Да, на этот раз снаряд упал совсем рядом… Еще бы чуть-чуть, и… Траншея, кстати, была выкопана с учетом старых бомбовых воронок. Но это ерунда, конечно, что снаряд – или бомба – два раза в одно место не попадает. Попадает, и еще как!

– Писатели вчера успели уехать? – прогоняя гнусные мысли, закричал Дубов.

А снаряды рвались, свистели, и все так же завывали бомбардировщики.

– Кто-о? – приставив ладонь к уху, криком переспросил Старогуб.

– Писатели! Ну, помнишь вчера приезжали вместе со штабными?

– А! Писатели! А я так думал – артисты. Больно уж песни душевно пели.

– Чего пили?

– Да не пили – пели!

– А!

И вдруг – затихло все, замерло! Вот, только что вокруг грохотало и лязгало, а сейчас – раз! – и тишина.

– Ну, братцы. – Дубов обернулся к своим. – Сейчас пойдут, ринутся… Ну а мы их тут встретим со всем нашим гостеприимством!

Как старший по званию, он выбрался на бруствер, осматривая местность… и увидел, увидел-таки серые фигуры врагов… Усмехнулся, поправляя на голове каску, – серые самураи, серая, словно выжженная, земля, и такое же серое утро…

– Приготовились! – оглянувшись, скомандовал Старогуб, с удовольствием наблюдая, как ладно и сноровисто действовали бойцы. – Главное, парни, не торопитесь. И помните, без команды не стрелять.

– Так точно, помним, товарищ старшина!

Сквозь прорезь в пулеметном щитке Дубов напряженно всматривался в позиции врагов. Во-он они, там, за рекою, близко… Ну, идите, идите…

Иван скосил глаза на старшину. Потом на своего «второго» – молодого парнишку из недавно присланных.

Старшина поднял руку:

– Винтовки – огонь!

Сухо защелкали выстрелы.

– Дубов, готов?

– Так точно, товарищ старшина!

– Огонь!

Пулемет застрочил основательно и утробно, будто какой-нибудь тароватый мужичок, плотник или столяр, сноровисто делал свою работу.

В тяжелые очереди пулемета вклинились короткие и злые трещотки – японские. И пошло! И поехало!

Со всех сторон слышались очереди, злые площадные ругательства, крики… У Дубова опять каска съехала набекрень, великовата была, все забывал сменить… Бамм! Ударила прямо в каску шальная пуля… а может, не шальная, может, и снайпер… Ух, как зазвенело в ушах! При артобстреле так не звенело. Видать, тяжелая пуля, пулеметная…

– Огонь, парни! Огонь!

А самураи уже принялись форсировать реку, тонули сотнями, но все равно упрямо напирали, огрызаясь огнем и умело используя местность.

– Ничего, – зло шептал Дубов. – Ничего…

Позади, в небе, вдруг послышался тяжелый густой гул бомбардировщиков. Иван на миг поднял голову и радостно улыбнулся – наши! СБ!

– Дайте им, гадам! – радостно, до слез, захохотал Дубов, чувствуя уже, что вражеская атака захлебнулась, что бой скоро кончится, что еще один раунд – может быть, даже последний раунд этой войны – закончился в нашу пользу.

А потом, уже после полудня, даже ближе к вечеру, когда вражеская атака была отбита, раненые перевязаны, а погибшие – ну, как же без них? – похоронены, – за позициями задымила полевая кухня.

– Ну, наконец-то! – весело прищурился Дубов…

– Вставай! – вдруг проснувшись, юноша пошевелил прижавшуюся к нему Джэгэль-Эхэ. – Хорошо бы чего-нибудь съесть!

Девушка тут же открыла глаза – взглянув на парня сперва непонятливо-изумленно, а потом – с видимым облегчением.

– Пойдем к кочевью. – Джэгэль-Эхэ уселась, притянув колени к груди, и Баурджин не без труда подавил в себе желание погладить ее по спине – не до того сейчас было. Насущными делами нужно заниматься, а не… всякими глупостями.

– Нет! – жестко произнес молодой человек. – К старому кочевью мы не пойдем, Джэгэль-Эхэ. Что нам там делать? Собирать золу или глотать пыль? Монголы сожгли и разграбили все. Сейчас нам нужно разыскать хоть кого-нибудь из твоих, что-нибудь узнать, да хорошо бы еще и перекусить, и раздобыть какую-нибудь одежду. Ничего этого мы в сожженном кочевье не отыщем, а значит, и не нужно зря тратить на него время.

– Какой ты… – выслушав юношу, тихо произнесла Джэгэль-Эхэ.

– Какой?

– Ты рассуждаешь, как умудренный опытом степной князь-нойон, а вовсе не как обычный мальчишка. И, знаешь, тебе даже хочется подчиняться. Словно бы в твоей голове все уже сложилось, как надо.

– Ну, положим, еще не все, – хмыкнул Баурджин. – Но и остальное сложится – с твоей помощью, Джэгэль-Эхэ, с твоей помощью!

– Как я могу помочь твоим мыслям?

– Очень просто! Расскажи о ваших дальних пастбищах. Подробно, все, что знаешь – где расположены, сколько в них пастухов, что за скот?

– Поняла. – Джэгэль-Эхэ коротко кивнула и очень толково и кратко изложила требуемые Баурджину сведения: – Каумэль-Джэлэк – пастбище на юге, ближе к вашим кочевьям. Трое пастухов, две собаки, конский табун, овечья отара. От этого пастбища на восток – в дне пути – урочище Алтан-Чуулу – «Золотой Камень» – там такой блестящий круглый камень. Лошадей мало, в основном овцы, козы. Двое пастухов, вернее – подпасков. Урочище дальнее – малолетки там вполне справляются. Так… К северу, от Алтан-Чуулу, в двух днях пути, одно за другим три пастбища – богатые, многотравные, с двумя десятками пастухов и большими табунами.

Перечислив, девушка замолчала.

– Все? – спросил Баурджин.

– Все.

– Значит – северные, богатые, отметаем сразу же. Именно на севере располагаются угодья монголов, следовательно, по пути они наверняка завернут в ваши становища. Угонят табуны, убьют пастухов. Не кривись, я вовсе не желаю им смерти, просто говорю, что может быть. Теперь – юг. Юг – тоже вряд ли, ведь именно оттуда пришли монголы. Юг… А ведь там и мое кочевье, Джэгэль-Эхэ! Неужели… Ладно, не стоит грустить раньше времени. Идем на восток, к Золотому Камню! Пастбище Алтан-Чуулу – за рекой Халка?

– Нет, оно на этой стороне, южнее.

– Тем лучше. Говоришь, день пути?

– Это на лошади, а пешком… даже и не знаю сколько. Да и кто вообще ходит пешком?

Они шли два дня, никого по пути не встретив, ни монгольских туменов, ни одиноких всадников. Лишь одна покрытая высокой травою степь тянулась под ногами путников, питавшихся лишь птичьими яйцами и съедобными корешками. Один раз, правда, удалось убить камнями змею, которую, разделив поровну, так и сжевали на ходу, сырою – змеиное мясо неожиданно оказалось нежными и вкусным, чем-то напоминая цыпленка.

– Скоро! – на следующее утро Джэгэль-Эхэ с улыбкой показала рукою вперед, где синели сопки. – Уже скоро. Видишь, там начинается плоскогорье?

– Вижу…

И к вечеру путники уже были у цели, исхудавшие, грязные, но счастливые. Счастливые от того, что увидели пасущую около большого блестящего камня овечью отару…

– Пригнись!

Натренированное ухо фронтового разведчика услышало какой-то подозрительный шум в кустарнике справа. Увлекая за собой девушку, Баурджин тут же нырнул в траву, за камень. И вовремя – над головой зло просвистела стрела!

– Эй, там! – осторожно высовываясь из-за камня, громко закричал Баурджин. – Кончай стрелять – свои! – Он обернулся к Джэгэль-Эхэ. – Быстро вспоминай, как зовут здешних подпасков?

– Ммм, – та нахмурилась, – черт их знает, как их зовут, не помню точно… Кажется, Батмунх и Чойдаши… Нет, не Чойдаши, Цэрэн. Или, все-таки, Чойдаши?

– Эй, парни! – снова высунулся из-за камня молодой человек. – Батмунх, Цэрэн, Чойдаши! Не стреляйте, мы свои, клянусь Христородицей и Иисусом Христом, Сыном Божьим!

– Говорите-то вы вроде правильно, – крикнули из кустов ломким мальчишеским голосом. – Но почем мы знаем, что вы не монголы? Может, выпытали про нас у пленных?

– Резонно, – Баурджин ухмыльнулся. – Из этого парня, думаю, выйдет толк. Однако ж что делать? Что-то они не очень поддаются на уговоры. Вот что, – он повернулся к Джэгэль-Эхэ, – ты их сейчас отвлеки, а я…

– Эй! – на этот раз первыми крикнули из кустов. – Если вы – свои, то скажите, как в детстве дразнили девицу по имени Курукче?

– Эту дуру-то? – встав во весь рост, Джэгэль-Эхэ презрительно сплюнула. – Рваное Ухо ее дразнили, вот как! За то, что она, дурища, старшей сестры серьгу как-то в ухо повесила и…

– Джэгэль-Эхэ! Джэгэль, тебя ли вижу?! – громко закричав, из кустов выскочила девчонка в синем дэли, с расцарапанным лицом, и, широко расставив руки, побежала к камню. – Джэгэль! Подруженька!

– Курукче?!

– Джэгэль! – Девчонка с разбега бросилась Джэгэль-Эхэ на шею. – Джэгэль, Джэгэль! – со слезами причитала она. – А я-то уж думала – никого не осталось из наших.

Глава 13 Убить Темучина! Лето 1196 г. Восточная Монголия

Кого можно победить,

Того и победили;

Кого можно оскорбить,

Того и оскорбили…

Л. Данзан. Алтан Тобчи

Гнев и жажда мести гнали по степи двух всадников – Баурджина и Джэгэль-Эхэ. В изодранных, не по размеру лохмотьях – уж какие нашлись у юных пастушков – они летели, словно две стрелы, пущенные из тугого лука, почти не задумываясь над тем, как встретят следующий день. На север! На север! – в унисон стучали сердца. Немытые язычники монголы хотят войны? Они получат войну, такую, что мало не покажется!

Баурджин на скаку усмехнулся – слишком уж самонадеянными были мысли. Освободить друзей – вот что сейчас главное, а вовсе не месть. Освободить… Если они еще живы. Интересную и в чем-то даже обидную для воинов-найманов историю поведала Курукче Рваное Ухо. Оказывается, напавших на кочевье монголов многие – да все, что уж там говорить! – приняли за женихов, обрадовались – и были взяты в плен. Все кочевье сгорело, и оставшийся прах разогнал горячий степной ветер. Плен… Впрочем, для многих девушек Серых Спин это был не самый плохой вариант – какая, по большому счету, разница, чьей женой быть, наймана или монгола? Монгола даже предпочтительнее – их племя сейчас сильно, а вождя Темучина многие уже называют ханом. Чингис-Ханом, если точнее – «Силой Вселенной». Так рассуждали многие, но не все, ведь кое-кто из девушек тайком сговаривался с парнями из других родов, а кто-то уже давно был помолвлен и не хотел ничего менять в своей размеренной жизни. Ну, и любовь, конечно… Многие женщины ведь искренне любили своих мужей. И променять их на никогда не моющихся язычников? Да сохрани Христородица!

Таких брали силой. Курукче вот удалось вырваться, пожалуй, одной. Повезло в том, что во время набега оказалась поблизости лошадь. Девушка не стала строить планы на монгольского мужа, по правде сказать, давно нравился ей один парень в найманском кочевье… тот, что носил красный пояс. Встречались, встречались уже они во время степных праздников, и Курукче, опустив сияющие глаза, исподволь старалась попасться навстречу этому парню со странными глазами, темно-голубыми, как вечернее небо. И когда молодой найманский хан Жорпыгыл приехал с несколькими друзьями договариваться о похищении невест, сердце степной красавицы замерло. Ну вот, вот оно! Теперь бы только не сплоховать, не разминуться со странноглазым парнем, у которого волосы, как серая степная пыль. Курукче лично объехала всех незамужних дев, даже к змее Джэгэль-Эхэ заглянула, не убоявшись ее скверного характера, созвала в круг – уселись, трепали шерсть, ждали, чувствуя – вот они, женихи, здесь, уже рядом…

И тут на тебе – монголы!

Курукче гнала коня по кочевьям, по дальним пастбищам, и везде видела одно – запустение, смерть и следы копыт монгольских коней. По пути в урочище Алтын-Чуулу ее нагнал всадник – родной, мальчишка-пастушонок Батмунх – грязный, заплаканный, с исцарапанным в кровь лицом. Он и рассказал, как монголы взяли в плен женихов. Заметили их еще издали, но не стали сражаться, просто раздели пленных девчонок, привязали к коням и, выслав посланца, передали – не сдадитесь, всех пленниц убьем, и убьем жестоко – снимем с живых кожу. Виноваты будете вы – вас же честно предупредили. Еще сказали – кочевье ваше не станет мстить, старый хан Олонг умер, а новый, его сын Жорпыгыл Крыса, целовал синее знамя Темучина, став вассалом монголов. Вот и у вас будет выбор.

Выбор…

Баурджин подогнал коня, хотя и без того несся быстрее лани. Но все равно, казалось – медленно, медленно, очень медленно. Оглянулся – не отстала ли Джэгэль-Эхэ?

Ага, эта отстанет, как же! Юноша вдруг ощутил гордость за свою – он уже ее так называл, пока, правда, только лишь в мыслях – невесту. Гордость и вместе с тем озабоченность, если не сказать больше – тревогу. Джэгэль-Эхэ! Очень похожая девушка сидела на коне у того парня, что спас его от смерти тогда, на Халкин-Голе, во время боя с японцами. Волосы – точно похожи, ну а глаза… глаз Дубов тогда, естественно, не заметил. А вообще, Джэгэль-Эхэ сильно напоминала Татьяну, покойную жену Дубова. Даже не столько внешне, хотя и здесь имелось определенное сходство. Те же повадки, походка, даже жесты… Бывает же так! Вновь обрести, казалось бы, навсегда утраченную любовь.

Они встретились с Татьяной в Берлине в конце мая сорок пятого года, в Тиргартене, недалеко от рейхстага. Военная журналистка с точеной фигуркой и длинными каштановыми волосами сразу же запала в сердце бравого разведчика-капитана – запала раз и навсегда. Он сделал ей предложение сразу, как только увидел – красивая девушка, младший лейтенант в ловко сидевшей на ней форме, снимала трофейной «Лейкой» полевую кухню и толпящихся вокруг нее детей с мисками и широко распахнутыми глазенками. Иван подошел, представился – а не хотите ли, товарищ младший лейтенант, прогуляться по берегам Шпрее? Там есть что снимать. И сирень – о, видели ли вы, как цветет в Берлине сирень?! А запах, вы чувствуете этот запах?! Он даже перебивает кислый запах гари. Вы в каком полку служите? Что вы смеетесь, я не Остап Бендер! Позвольте представиться – капитан от инфантерии Иван Ильич Дубов. Можно просто – Иван. Что, по-старорежимному говорю? Нет, я не из графьев, ошиблись – самая что ни на есть трудовая косточка. Просто мне это слово нравится – инфантерия. Вот сравните – «пехота» и «инфантерия», что красивее? А? То-то же… А вас как зовут? Татьяна… Знаете, есть в этом имени что-то такое… нет, не онегинское… такое, я бы сказал, твердое, даже упрямое, что ли. Вот «Таня» – куда как нежнее звучит, по-доброму так, по-домашнему…Правда, Таня? Надолго в Берлин? В Париж едете?! Ай-ай-ай! Здорово! «Три мушкетера», «Двадцать лет спустя», «Виконт де Бражелон»… Бодлер? Нет, не читал, даже не слыхал про такого… А вы прочтите!

Чтоб целомудренно стихи слагать в Париже, Хочу, как звездочет, я к небу жить поближе, В мансарде с небольшим оконцем, чтобы там, В соседстве с тучами внимать колоколам, Когда плывет их звон широкими кругами…

А вы, значит, вот так, одна – и в Париж? Ах, с корреспондентами… А охраняет вас кто? Как это – никто? Мало ли… Вы в какой газете трудитесь? В «Известиях»… Солидно! А когда уезжаете? Уже завтра? Ах, вон оно что…

Он сумел все ж таки добиться. Побежал в штаб, умоляя выделить журналистам охрану. Знакомые в штабе имелись, и Дубова, конечно, послали… за шнапсом, разумеется. А поди, разыщи его, шнапс, в конце мая сорок пятого! Ужом пришлось вывернуться, чтобы найти, зато потом… Потому с утра уже, начистив бархоткой орден Красной Звезды и медали, капитан Дубов, во главе взвода охраны – понижение, чего уж там, капитану взводом командовать, ну да уж сам напросился – явился в распоряжение корпункта Совинформбюро.

Так и оказался в Париже вместе с Татьяной, Таней… Утром и днем честно нес службу, а вечерами – золотисто-синими парижскими вечерами – они вдвоем гуляли по городу, от вокзала Сен-Лазар – там, рядом, на узенькой рю д’Амстердам, в небольшом полуподвальчике и располагался корреспондентский пункт – по широкому, в цветущей акации, бульвару до площади Этуаль с Триумфальной аркой, потом, по авеню Марсо, к Сене, через мост, на набережную Орсэ, потом к Эйфелевой башне…

Гуляли, Татьяна – нет, уже – Таня – по-французски читала стихи, а Дубов слушал, не понимая, но млея от счастья. А летом нагрянул к Тане в Москву. Явился, в орденах и медалях в коммунальную квартирку на Ордынке, и сказал просто – к тебе!

Ой, как же Джэгэль-Эхэ была похожа на Таню! Дубов только сейчас это осознал, почувствовал. Такая же заводная, упрямая – было, было это в Татьяне, несмотря на весь домашний лоск. Жаль, рано ушла. Но остались дети, внуки… Какое-то не совсем понятное, грустно-щемяще-удивленное чувство нахлынуло вдруг на Дубова-Баурджина. Дети… Уже взрослые, вполне состоявшиеся люди. Внуки… Внучка Оленка и пузатый карапуз Алешка. Как они там, родные? Навещают ли могилку деда? Могилку… А не рано ли себя хоронить? Может, он, Иван Ильич Дубов, там все еще жив?! Может, здесь, в образе найманского паренька Баурджина – совсем другой Дубов? Или прежний, но… Тьфу ты, совсем запутался. Да и ладно! Не время пока сейчас размышлять, не время искать урочище и дацан – нужно действовать, отыскать, спасти друзей и их девушек. Вызволить из грязных монгольских лап…

Темучин… Так зовут их хана. Будущий Чингисхан, Потрясатель Вселенной – захватчик. Пусть не он сам, но его потомки принесут русской земле столько горя! Дубов вспоминал все, что читал в книгах, что видел в кино: жадные узкоглазые орды, несущие смерть, огонь и кровь. И жуткое, унижающее достоинство рабство – монголо-татарское иго, говоря словами Маркса, «иссушающее саму душу народа». Или это Энгельс сказал, не Маркс? А впрочем, какая разница – они все равно как близнецы-братья. Чингисхан – вселенский злодей, завоеватель, жестокосердное чудище, явившееся из унылых монгольских степей во главе диких неисчислимых полчищ, явившееся, чтобы убивать и грабить! Чтобы нести порабощение, слезы и смерть! А что если… Что если убить Темучина?! Вот сейчас как раз будет удобный случай… Почему бы и нет? Кто знает, если б вовремя убили Гитлера, если б удалось хоть одно из многочисленных покушений, то… Вообще, бред, наверное. Антинаучный, антиисторический бред, как сказали бы в полковой школе партактива. Что говорит нам марксизм-ленинизм и исторический материализм? Признавая роль личности в истории, пальму первенства все же отдает народным массам. Никаких случайностей в истории нет! Есть четкие закономерности, обусловленные материально-культурным развитием общественно-экономических формаций, сиречь базисом и надстройкой. Так что, исходя из исторического материализма, убивать Чингисхана нет никакой надобности – не будет его, придет другой, такой же, а то и хуже. И это совершенно не важно кто. Историю творят народные массы, исторические личности – а Чингисхан, бесспорно, личность вполне историческая – лишь помогают им, время от времени возникая в нужный момент. Так-то оно так… но Дубов, вероятно, был плохим марксистом, потому что решил – убить! Если уж есть такая возможность… А не будет, так ее всегда можно создать.

Перескочив на ходу на заводную отдохнувшую лошадь, Баурджин догнал вырвавшуюся вперед девчонку:

– Эй, Джэгэль-Эхэ! Не слишком ли быстро ты скачешь?

– Нет, не быстро! – Девушка повернулась в седле. – Чем скорей мы доскачем до монгольских кочевий, тем быстрее освободим наших.

Баурджин восхищенно свистнул: вот это уверенность! Всем бы так.

– Как там Курукче? Справится одна с кочевьем?

– Она упертая, сможет! И за парнями присмотрит, и за скотом.

В расстилавшейся под копытами лошадей степи теперь, когда лето текло к середине, ничего не осталось от того буйства красок, что имело место весною. Иссушенная палящим зноем трава пожухла и прилегла к земле, исчезли цветы – васильки, колокольчики, маки, даже вездесущих ромашек – и тех не было видно. Лишь серая пыль, да ковыль, да перекати-поле. Ну, еще попадались твердые, словно камень, кусты саксаула. И все. Не за что зацепиться глазу.

Впереди, над сопкой, в блеклом небе висели два коршуна.

– Стой! Там люди! – поглядев на птиц, Баурджин, поднял коня на дыбы.

– Да, – вернувшись назад, Джэгэль-Эхэ задумчиво нахмурила брови. – Видно, там разделали барана… Стервятники чуют поживу.

– Обойдем их с севера, – низко прильнув к гриве, Баурджин бросил лошадь в галоп, чувствуя, как, нагоняя, несется позади девушка.

Они подобрались, откуда их не ждали – оставив внизу коней, взобрались на вершину холма, таясь в расщелинах и меж камнями. Ага! Вот!

Внизу, на поросшем редким кустарником склоне, помахивая хвостами, паслись лошади, а невдалеке от них разделывали барана двое смуглых воинов в засаленных тэрлэках. Третий же, сидя в седле, внимательно осматривал степь.

– Прикрой меня, – обернувшись, прошептал юноша.

Джэгэль-Эхэ кивнула, натягивая тетиву лука. Ох, не повезет этим парням, если что…

Баурджин поднялся на ноги и, беспечно насвистывая, пошел по узенькой, попавшейся под ноги тропе. Он хорошо видел, как заметившие его воины деловито потянулись к оружию – к тем же лукам, а сидевший на коне – к сабле.

– Сайн байна уу? – выставив руки ладонями вверх, поздоровался Баурджин. – Хорошо ли живете?

– Спасибо, хорошо, – напряженно отозвался тот, что сидел на коне. По всей видимости, он и был здесь старшим поста, а в том, что это пост, Баурджин-Дубов ничуточки не сомневался.

– Как поживает твой род? – не спуская с юноши подозрительного взгляда, вежливо, как и положено в степи, осведомился всадник. – Много ли добычи? Все ли поголовье на месте?

«А он явно озадачен! – быстро отметил для себя Баурджин. – Не знает, как поступить, и прячет растерянность под бесстрастной маской – ишь, даже поздоровался непонятно как. „Много ли добычи?“ – так обычно приветствуют охотников, а фразой: „Все ли поголовье на месте?“ – пастухов. К тому ж я пришел с севера… если б с юга, из степи…»

– Где же твой конь, путник? И скажи наконец твое имя.

– Мой конь привязан в надежном месте, а зовут меня… Впрочем, что толку тебе в моем имени? Лучше вот, взгляни…

Поистине царственным жестом, вовсе не вязавшимся с его куцей одежкой – что поделать, другой у пастушков не нашлось, – Баурджин снял с шеи золотую пайцзу с изображением кречета и протянул всаднику.

Наклонившись в седле, тот с благоговением рассмотрел блеснувшую на солнце пластинку и с почтением вернул ее юноше:

– Что я могу сделать для тебя, уважаемый?

– Я ехал к хану с важным известием. – Баурджин повесил пайцзу на шею. – Но разбойники-татары напали на меня по пути. Еле ушел, убив нескольких.

– Пусть их тела сожрут собаки, а души никогда не попадут к Тэнгри! – важно произнес всадник.

– Как твое имя, уважаемый? – в свою очередь поинтересовался путник.

– Меня зовут Алтан-Зэв. Алтан-Зэв из царственного рода Борджигин!

– Алтан-Зэв? – чувствуя, что ледок недоверия еще не совсем растаял, Баурджин улыбнулся как можно радостней, словно бы случайно встретил лучшего друга, которого не видал по крайней мере лет десять, а то и больше того. – Не тот ли ты Алтан-Зэв из Борджигинов, о котором мне… о котором мне столько рассказывал мой старый друг Боорчу?

– Ты знаешь Боорчу?! – Алтан-Зэв чуть ли не подпрыгнул в седле. – Славный Боорчу, побратим нашего хана, твой друг?!

– Чуть ли не побратим… Пили мы тут с ним одно время, – ничуть не соврал Баурджин.

Алтан-Зэв поспешно соскочил на землю и поклонился:

– Не откажи попробовать наше угощение, славный… э…

– Баурджин мое имя, – не стал больше запираться юноша, в конце-то концов, не такая уж это и была тайна. – Баурджин из рода Серебряной Стрелы.

– Я что-то слышал о Серебряных Стрелах…

– Да, это древний ханский род! – Баурджин приосанился и все дальнейшее оказываемое ему почтение уже воспринимал как должное, жалея лишь о том, что оставил за камнями Джэгэль-Эхэ. Впрочем, какая-то подстраховка все же должна быть? Кто знал, что все пройдет так гладко и имя Боорчу произведет такое впечатление на начальника сторожевого поста!

– Казын, Керемба, живо разводите костер, да не жалейте хвороста, не каждый раз к нам в гости забредают такие люди! – повернувшись, распорядился Алтан-Зэв.

А ведь он молод, очень молод. Вряд ли старше самого Баурджина, а скорее еще и младше. А эти, его подчиненные, смуглые, с морщинистыми обветренными лицами, явно старше, и намного. Что же он ими командует? Ах, да, Борджигин – царственный род. Молодой – командир, а у него в подчинении – старички. А они ведь должны ему завидовать! Нет, даже не завидовать, а как бы это сказать, испытывать некую затаенную обиду, что ли. И при каждом удобном случае всячески выпячивать свой опыт, который у обоих, несомненно, имелся. Что в таком случае должен делать молодой командир? Правильно. Самоутверждаться! С одной стороны, это сейчас хорошо – парень не вполне доверяет подчиненным, с другой же – плохо. Плохо, потому что не знаешь, чего от него ждать.

– Баурджин-гуай…

Ага, вот как он его назвал – «гуай» – «уважаемый», это хороший знак, не каждого встречного так называют, далеко не каждого. Теперь бы постараться оправдать его надежды, втереться в доверие, а уж там – смотря по обстоятельствам.

– Баурджин-гуай, ты сказал, что меня вспоминал сам славный Боорчу? – словно бы исподволь, негромко, но так, чтоб хорошо слышали орудующие у костра подчиненные, поинтересовался Алтан-Зэв.

– А как же?! Вспоминал, и не раз! – охотно пошел навстречу простоватому степному пареньку хитрый, аки змий, Дубов. – Хвалил – и умен-де Алтан-Зэв, и храбр, и отважен. Вот, мол, пример – такими хочу видеть детей своих!

Алтан-Зэв аж порозовел от удовольствия и, скосив глаза, наблюдал за реакцией подчиненных – а в том, что те хорошо расслышали слова гостя, не было никаких сомнений.

В ожидании угощения Баурджин уселся на траву и вытянул ноги, с удовлетворением отмечая, что и Алтан-Зэв присел рядом на корточки. О том, чтобы уехать как можно быстрей, не могло быть и речи – по степным обычаям, отказаться от предложенного угощения значило нанести смертельную обиду и, очень может быть, получить стрелу в спину. Здесь нужно быть вежливым, да и, честно говоря, подкрепиться бы давно не мешало. Хоть они с Джэгэль-Эхэ и если недавно, но что это была за еда? Сухой пресный сыр да размягченный под седлом во время скачки тонкий кусок вяленого мяса. Сытно, конечно… Но все же это совсем не то, что кушанье, кипящее сейчас в котелке под чутким присмотром воинов.

– Боорчу как-то подарил мне пару девчонок, – разоткровенничался Баурджин – и, кстати, ведь ни слова не врал! – Хорошие такие девки, веселые. У тебя, Алтан-Зэв, нет жены?

– Еще нет.

– Я поговорю с Боорчу. Ты заходи как-нибудь в его гэр, выпьем арьки, песен попоем, подберем тебе хорошую деву!

– Даже не знаю, как и благодарить, – неумело пряча довольную улыбку, сконфузился Алтан-Зэв.

– А, пустое! – Гость махнул рукой. – Возьми да приедь, у нас ведь с Боорчу по-простому. Хотим выпить – пьем. И всякому гостю рады, особенно тебе, Алтан-Зэв! Тем более ехать тут вроде бы недалеко.

– Два дня… – Парень мечтательно прикрыл глаза. – А я б и приехал! Да только сейчас нельзя – служба. Вот сменюсь, тогда другое дело!

– Договорились! – Баурджин покровительственно потрепал паренька по плечу. – Как сменишься, так сразу и приезжай. Гэр Боорчу всякий знает! И я у него как раз буду в гостях.

– Вот славно будет!

«Приятный парнишка! – откушав варенного с пахучими травами мяса, расслабленно подумал Баурджин. – И главное – доверчивый».

– Есть к тебе одна просьбишка, Алтан-Зэв-гуай!

Услыхав «гуай», парнишка смущенно потупил очи:

– Все, что угодно, уважаемый Баурджин! Хоть луну с неба.

– Луну с неба не надо. А вот нет ли у тебя случайно какого-нибудь не слишком засаленного дээли? Даже желательно двух? А то эти гнусные татары… Ведь обобрали до нитки, мерзавцы, – налетели десятеро на одного.

– Дээли?! – радостно переспросил Алтан-Зэв. – В переметных сумах у нас много всякого добра, слава великому Темучину! Тебе повезло, Баурджин-гуай, что мы еще не возвращались в кочевье, так вот, с похода, тут и стоим, караулим. Эй, Казым, принеси мои сумы! Рад буду оказать тебе услугу, почтеннейший Баурджин-гуай, заодно и похвалюсь добычей. Смотри!

Он вывалил содержимое переметных сум прямо на пожухлую траву недалеко от уже погасшего костра. Чего тут только не было! У Баурджина даже глаза разбежались, не от жадности, само собой, от любопытства. Сверкающие – золотые и серебряные – мониста, дорогущие коралловые бусы, какие не стыдно подарить даже старшей жене хана, божественной Бортэ, разноцветные шелковые пояса, чжурчжэньские монеты с дырочками, какие-то колокольчики, то ли коровьи, то ли для конской сбруи, серьги с тускло мерцающими рубинами, несколько зимних ватных халатов – «ховантэй дээл», ну и пара, нет, даже тройка, летних дээли тоже нашлась. Один – голубой, с серебристым орнаментом, другой – ярко-красный, с золотым шитьем. Нашлись в куче награбленного добра и несколько пар сапог-гуталов, и еще всякая всячина, в том числе и одна непонятная железяка… в которой опытный Дубов, присмотревшись, с удивлением опознал обломок пропеллера от самолета!

– Слышь, Алтан, – облизывая в миг пересохшие губы, прошептал Баурджин. – Где ты отыскал эту штуку?

– А, недалеко, – беспечно отмахнулся парнишка. – В урочище Оргон-Чуулсу. Искали с приятелями старый дацан – про него все уши прожужжали найманы, – так ничего и не нашли. Только вот эта штука под ногами валялась, я подобрал – сгодится для чего-нибудь.

Часть степных постов Баурджин и Джэгэль-Эхэ объехали далеко стороною, оставшимся показывали золотую пайцзу и беспрепятственно следовали дальше, постепенно продвигаясь на север, к могучей реке Керулен, где, судя по словам Алтын-Зэва, и располагалась сейчас походная ставка Темучина, объявившего войну кераитам Эрхе-Хара и поддерживающим его найманам. Найманы, впрочем, были далеко, кераиты куда ближе – и уже не один их род униженно прислал Темучину посланцев. Как пояснил все тот же словоохотливый Алтан-Зэв, почуяв монгольскую силу, кераиты вновь поспешили вернуться под стяги своего старого хана Тогрула, верным вассалом которого и проявил себя Темучин из рода Борджигин. Власть и авторитет Тогрула были восстановлены снова – и старый хан на все лады превозносил Темучина, ведь если бы не он, то еще не известно, как бы все сложилось в мятежных кераитских кочевьях.

Унылая степь все чаще перемежалась сопками, затем пошли редколесья, и вот уже как-то утром, проехав часа полтора, путники с радостью и восторгом увидели на горизонте голубую ленту реки. А по всему берегу, сколько хватало глаз, тянулись гэры…

– Кто такие? – словно бы из-под земли выросли караульные на сильных сытых конях.

– Вот. – Баурджин показал пайцзу. – Мы – из союзного рода Олонга, едем в гости к моему старому приятелю Боорчу!

– Славный Боорчу – ваш приятель? Проезжайте.

И так происходило все время. Вот только здесь, уже почти у самой реки…

– Почему я должен верить вашим словам? – седой монгол в золоченых доспехах подозрительно осмотрел путников. – У вас пайцза с кречетом – очень хорошо – но, быть может, вы ее украли? Кто поручится, что это не так? Может быть, вы татарские лазутчики, задумавшие убить Повелителя? Кто скажет за вас слово?

– Боорчу! – тут же ответил юноша. – Мы ведь к нему и едем.

– Боорчу? – Седой усмехнулся. – Откуда я знаю, что вы просто не прикрываетесь его именем?

Вот, старый хрыч! И привязался же. Прямо не монгол, а какой-то гестаповец.

– Обоих связать и стеречь, – живо распорядился монгол. – Обращаться вежливо, но глаз не спускать. Вы, двое, – щелчком пальцев он подозвал нукеров, – скачите к Боорчу, он должен быть с Повелителем на кречетовой охоте.

Махнув рукой, седой в сопровождении нескольких всадников неспешно поехал к реке. Баурджин стиснул зубы. Дело явственно пахло керосином – похоже, они нарвались на какое-то нешуточное начальство, может быть даже – на службу безопасности. Вот вам и дикие немытые кочевники! Моются они или нет, но дело свое знают.

– Пусть уважаемые господа позволят связать вас, – вежливо поклонился один из нукеров, судя по всему, десятник. Этакий исполнительный служака-сержант, щеголеватый, в ладно пригнанной форме – если в данном случае можно считать формой отполированный до блеска панцирь из воловьей шкуры и ярко начищенный остроконечный шлем с кожаными наушами и назатыльником.

– Да, пожалуйста, – усмехнувшись, Баурджин протянул руки ладонями вверх. Глядя на него, то же самое проделала и Джэгэль-Эхэ, хотя, судя по затаенному блеску в ее глазах, девчонка явно предпочла бы другой, более воинственный, выход.

– Клянусь Христородицей, мы не замышляем никакого зла против вас или вашего хана, – юноша широко улыбнулся, – мы просто-напросто хотим навестить нашего друга.

– Слышал, – ухмыльнулся десятник, глядя, как нукеры сноровисто связывают ремнями руки путников. – Боорчу – славный князь! Веселый.

– Вот и я говорю! – оживился Баурджин. – Что ж нам теперь делать?

– Ждать, – последовал краткий ответ. – Если все так, как вы говорите, Боорчу пошлет за вами слуг, если же нет… – Десятник отошел и принялся с деланным безразличием прохаживаться поодаль.

– Я могу сбить этого с ног, – показывая глазами на ближайшего нукера, негромко сказала Джэгэль-Эхэ. – А ты в это время нападешь на десятника. Там, за юртой, лошади – пусть попробуют нас догнать.

– Нет, Джэгэль, – молодой человек качнул головой, – мы не для того сюда добирались, чтобы бежать при первой опасности. Не забывай, у нас другая задача!

– Как же мы ее выполним, если нам вот-вот переломают хребты?

– С чего ты взяла, что переломают? Вот когда начнут ломать, тогда и будем действовать.

– Не было бы поздно… Ты действительно знаешь этого Боорчу?

– Да знаю…

Несмотря на внешнюю невозмутимость, Баурджин сейчас лихорадочно соображал – что делать? Опасность подвергнуться мучительной казни была вполне реальной, ведь на самом-то деле никакие отношения не связывали Боорчу – судя по всему, немаленького монгольского вельможу – и простого найманского паренька, десятника всего-навсего. Ну, пили один раз, было… Так мало ли кто с кем пил? Ладно… Наверняка Боорчу сейчас пришлет за ними людей, даже так, из чистого любопытства. А вот когда они, эти люди, станут конвоировать пленников к своему хозяину, вот тогда поглядим… Да, надо, чтоб развязали руки… Вот они и развяжут, главное, понаглее наехать на уши – это ж все таки не профессионалы-смершевцы, просто-напросто слуги.

– Кажется, кто-то к нам скачет, – повернув голову, заметила Джэгэль-Эхэ.

Баурджин резко обернулся и увидел несущийся по берегу реки отряд – человек десять всадников в кожаных латах. Впереди, на белом коне, скакал разодетый в пух и прах вельможа. Неужели сам Боорчу?

Юноша присмотрелся. Ну, да – знакомое приятное лицо, щегольская бородка – Боорчу и есть! Вот это номер – сам пожаловал… Однако что же делать-то? Ладно, как говаривал Наполеон Бонапарт, сначала ввяжемся в драку, а там посмотрим. Или это вовсе не Наполеон говорил?

– Где тут мои гости? – осадив на всем скаку коня, громко закричал Боорчу.

– Вот они, почтеннейший Боорчу-гуай, – десятник молодецки выпятил грудь, – парень и девушка. Говорят – старые твои друзья.

– Девушку вижу в первый раз, – холодно заметил вельможа. – Впрочем, она ничего, красивенькая. Что же касается молодого человека – то я и его вовсе не знаю!

– Ах, вот оно что…

– Эй, эй! – Баурджин затряс связанными руками. – Как это не помнишь, ты чего, совсем спятил?

– Что-о?! – обернулся Боорчу с недоумением и угрозой. Похоже, в таком тоне здесь с ним мало кто разговаривал, ну, разве что сам Темучин. – Это кому ты говоришь столь дерзкие слова, незнакомец?

– Тебе, кому же еще-то? А мы-то к тебе так рвались, думали, посидим, выпьем… Дээли вон, красивые надели, хотели тебе приятное сделать.

– Дээли и правда красивые, но вы-то кто?

– Найманское кочевье помнишь? Ну или кераитское? Мы там с тобой еще песни пели, после арьки…

– Ну-ну? – В зеленовато-карих глазах вельможи вдруг проскользнуло какое-то смутное узнавание.

– А потом арька кончилась, и я решил съездить, взять еще. Ты мне еще двух девок в дорогу дал, не помню уж теперь, как их и звали. Подарил, можно сказать. Ну, помнишь? Мы красные кавалеристы и про нас… Не вспомнил? Ну, тогда другую спою – выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем!

– А-а-а! – Лицо Боорчу вдруг озарилось улыбой. – Охотник! Мерген! То-то я смотрю – лицо мне твое знакомо. Так бы сразу и сказал! Да уж, немало мы с тобой тогда выпили. Эй, развяжите его. Впрочем, я сам развяжу.

Соскочив с коня, Боорчу вытащил из-за пояса нож и ловко освободил от пут сначала Баурджина, а затем – и его немало удивленную спутницу.

– Это что, супруга твоя?

– Невеста.

– Что ж молчишь? Сейчас помолвку отпразднуем! А ну-ка дай обниму тебя, друже… И невесту твою… Хороша невеста, крутобедрая! Ухх! Вот уж гадал, кто это мог ко мне приехать? А это ты! Кстати, ты куда тогда делся?

– Да заплутал. Темно кругом, а места незнакомые.

– Говорил, надо было вместе ехать! Вместе б не заплутали, да и веселее. Ну, что стоим? Где ваши лошади?

– Во-он у того гэра привязаны.

– Так отвяжите и едем!

Выпить в белом гэре Боорчу пришлось много. Зато Баурджин узнал главное – где содержатся пленники из найманского рода. Оказалось – в земляной яме на обрывистом берегу реки.

– Так их что, казнят?

Боорчу пьяно шатнулся:

– Может быть. А может быть, и нет. Может быть, Темучин предложит им службу. Но может и казнить… А чего ты про них спрашиваешь?

– Так… Слушай, Боорчу-гуай, мы с Джэгэль хотим немного прогуляться ну… и это самое…

– Ясно, ясно, – вельможа хохотнул. – Предаться любви, так?

– Ну, ты прям прозорливец! Ничего от тебя не утаишь, не скроешь.

– Да, как раз за ямой, за кустами, есть укромное местечко…

– Как бы нам не помешала стража…

– Не помешает, они туда редко заглядывают, разве что как стемнеет.

– А как же пленники? Их что же, никто не сторожит?

– А ты попробуй выберись из ямы! Крылья-то у них пока не выросли, понял?!

– Ну, так мы пойдем?

– Идите, идите. – Боорчу махнул рукой. – Вообще-то я б для вас и в гэре укромное местечко нашел…

– У реки интереснее!

– Шутник… Ну, иди, иди… Возвращайся скорее – у нас еще три бурдюка. А мало будет – я знаю, у кого спросим! – хитро подмигнув гостю, Боорчу повалился на кошму и тут же заливисто захрапел.

– Умаялся, сердечный!

Покачав головой, юноша громко позвал с женской половины гэра Джэгэль-Эхэ и вместе с нею покинул просторное жилье. Следом, таясь за привязанными лошадьми, выскользнула юркая фигурка слуги… Потом появился еще один.

– А мой собутыльник не так уж прост, – негромко пробурчал себе под нос Баурджин. – На кривой козе не объедешь, хоть и выпить любит. Впрочем, все они здесь это дело любят. Что ж… – Он обернулся к невесте. – Слышишь, Джэгэль-Эхэ, уж нам придется-таки поводить их за нос!

Взяв лошадей – передвигаться по кочевью пешком выглядело бы уж слишком подозрительным, – хитрющая парочка вихрем понеслась к берегу реки, вернее, к яме с пленниками. Баурджин несколько раз оглядывался, и отсутствие видимой слежки вовсе его не обрадовало – юноша прекрасно понимал, что к реке ведет много путей, и соглядатаи наверняка знали их все.

Вот она, яма… Ну и зловоние! А по краям кусточки – это хорошо, это очень хорошо. Вот берег, кусты… и река! Широкая, голубая и, видно, глубокая. Опасно, очень опасно держать пленников рядом с этой водной дорогой. Впрочем, язычники-монголы вовсе не воспринимали реку как дорогу. Их дорога – степь, скачи, куда хочешь. А река – это святое. Потоки богов. Конечно, в случае нужды язычники вполне умело переправлялись через любые реки, но никогда в них не купались – страшный грех! Кочевник – существо сухопутное.

– Ну, во-он они! – усевшись за кустами почти у самого обрыва, Баурджин кивнул назад.

– Кто – они? – вскинула глаза Джэгэль-Эхэ.

– Люди нашего гостеприимного хозяина, кто же еще-то? – Юноша усмехнулся. – Однако что ж… Зачем мы сюда пришли?

Неожиданно с силой притянув к себе девушку, он запустил руку в вырез ее красного дээли и, нащупав грудь, нежно погладил сосок. Другая рука скользнула к поясу…

– Постой! – Джэгэль-Эхэ сверкнула глазами. – Сейчас же не время.

– Как раз самое время, любовь моя! – с жаром возразил Баурджин. – Самое время… Ну, снимай же скорее одежду…

– Ты прямо…

– Не говори ничего… просто обними меня крепко… И не забывай погромче стонать.

– Это еще зачем?

– Для наших слушателей. Сделай это для меня, ладно?

Джэгэль-Эхэ улыбнулась, с удовольствием подставляя под ласки любимого свое бронзовое упругое тело. Осторожно положив девушку на брошенный на траву дээли, Баурджин ласкал губами ее шелковистую кожу, чувствуя, как тонкие девичьи руки нежно оплетают шею, а губы шепчут томные слова любви… Вот тела сплелись… Вздрогнули… Девушка застонала…

– Громче, Джэгэль… Громче…

– И ты…

Посланные Боорчу слуги, сидя неподалеку, завистливо истекали слюной. Ну, еще бы… Вот снова послышался женский стон – громкий, на выдохе… казалось, даже дыханье любовников – и то было слышно.

– Везет же людям! – негромко сказал один другому. – Интересно, долго еще нам придется это слушать?

– А мне нравится, – ухмыльнувшись, отозвался второй. – По крайней мере – уж ясно, что любовники никуда не ушли – ни к яме с пленниками, ни куда-нибудь еще. Слава Тэнгри, очень хорошо слышно – чем они там занимаются.

Оба цинично расхохотались и принялись шепотом комментировать каждый более-менее значительный стон или крик.

Тем временем Баурджин уже подползал к земляной яме, обдирая руки о пересохшую, твердую, как камень, землю. И как они умудрились выкопать здесь яму, позвольте спросить? Наверное, весной копали и, может быть, даже не в этот год. Странно, что пленников никто не охраняет. Боорчу сказал – яма глубока, а крыльев у них нет. К тому же в кочевье полно воинов, просто так не выберешься, заметят. А ночью, по словам того же Боорчу, часовых все же выставляют.

Оп! Впереди, у самой ямы, шевельнулось что-то серое. Крыса? Нет, для крысы, пожалуй, слишком большое… Человек! Точно – человек. Осторожно пробирается туда же, куда и Баурджин – к яме. Позади, за кустами, громко и сладострастно возопила Джэгэль-Эхэ. Молодец, девочка, старается, ничего не скажешь! Только вот не перестаралась бы – не слишком ли громкий крик? Вот и тот, что полз впереди, услыхал, дернулся, застыл, обернулся… Женщина! Ну, точно – женщина. Молодая темноглазая девчонка… или смазливый мальчишка, подробно было пока не разобрать – серое все, да и лицо показалось лишь на короткий миг. Приятное такое лицо, довольно милое для монголки, а глаза темные, и не сказать чтоб слишком уж узкие, только уголки сильно подняты к вискам. Может, еще раз обернется? Нет, ползет целеустремленно, быстро. И ловко как, сноровисто! Будто все лето тридцать девятого проползал на брюхе под японскими пулями по всему Баин-Цаганскому плоскогорью. Ах, как кричит Джэгэль! Кричи, девочка, кричи. Кричи громче!

Баурджин вовсе не опасался того, что ползущий – или ползущая – впереди вдруг его заметит: уже смеркалось, и садящееся солнце, оставляя на реке дрожащую золотую дорожку, светило юноше в спину. Да не просто светило – припекало, Баурджин даже вспотел.

А тот, впереди, уже замер у самого края ямы и этак негромко свистнул. Оглянулся… Юноша вжался в землю. Завозился, перебирая руками… Ага! Наверняка, опускает в яму веревку или пояс – тоже замыслил помочь пленным бежать? Интересно, кто этот нежданный союзник? Может, стоит открыться ему – или ей – и дальше действовать вместе? Если бы Баурджин был обычным кочевым пареньком, он так бы и поступил, но разведывательный опыт Дубова холодно советовал подождать. Вот полезут из ямы люди, вот побегут или, там, поползут, вот тогда и можно будет показаться, вовсе не поздно будет, а пока… Кто знает, что у этого серого на уме?

А похоже, неизвестный и не собирался никого освобождать! Вон как ходко рванул от ямы. Да не к реке – к кочевью. Зачем же было сюда приползать? Баурджин переместился вперед, за небольшие кусточки, пристально, до боли в глазах, всматриваясь в желто-серую, поросшую невысокой выгоревшей на солнце травою, землю. Мешок! Ну да, ползущий тащил за собою мешок. Не большой такой, но и не маленький… Что за черт? Кажется, мешок шевелился! Именно, что кажется… это просто воздух над землею дрожит – нагрелся. Ох, как шустро ползет – эвон, уже и не видно! И направляется явно к юртам… Вот вскочил на ноги, метнулся за коновязь… Ладно, пора и нам!

Солнце уже почти село, лишь самый краешек его светился над сопками, озаряя быстро синевшее небо. Еще немного, и на берег опустятся сумерки и – очень быстро – упадет темнота. А тогда появятся и часовые, если Боорчу не соврал, хотя, спрашивается, а чего ему врать-то? Как говорится, что у пьяного на языке…

Ага! Протянутая рука Баурджина нащупала что-то железное. Юноша осторожно поднял голову… Решетка! Вот так сюрприз, ничего не скажешь! Явно из категории неприятных… Интересно, как она открывается? Какой-нибудь хитрый замок?

Юноша ополз решетку кругом – вот он… Всего лишь щеколда! Однако как теперь откинуть саму решетку – ведь это будет хорошо заметно издалека. Вдруг да кто невзначай взглянет? Что тогда? А тогда бежать со всех ног к реке – иного пути нет. Прыгать с разбега в воду, плыть на тот берег или вниз по течению, насколько хватит сил. Главное, чтоб успели выбраться. Да, для начала хорошо бы всех предупредить…

Баурджин посмотрел в яму. Пахнуло смрадом.

– Эй, парни… – тихонько позвал юноша. – Кэзгерул, Гамильдэ, Юмал…

– Кто здесь? – донеслось из ямы, словно бы из туннеля. Глубоко, однако… Хватит ли пояса? Должно хватить, Баурджин нарочно намотал на себя два – свой и Джэгэль-Эхэ.

– Это я, Баурджин…

– Баурджин?! Не смейся над нами, незнакомец!

– Слушайте внимательно. Как начнет темнеть, я откину решетку и спущу в яму пояс. Быстро выбирайтесь и бегите к реке… я покажу куда. Кто добежит, пусть не ждет остальных, а переправляется на тот берег, и не здесь, а подальше, вниз по течению, там, на том берегу, я видел лесочек – в нем и встретимся. Помнится, все умели плавать?

– Здесь еще пара ребят. Язычники. С ними-то как быть?

А голос очень похож на голос Кэзгерула! Глуховат только, ну, так ведь – яма. Язычники… Эти точно плавать не умеют, для язычника осквернить воду – страшный грех. Что ж, путь идут бродом… он выше по течению… а дальше уж кому как повезет.

Подняв голову, Баурджин посмотрел в небо, полное желтых звезд. Пора…

Вскочив на ноги, он приподнял решетку… Эх, и тяжеленная же! Откинуть ее просто не хватало сил! Камень! Быстро подложить какой-нибудь камень… Вот, кажется, подходящий… И – этот… Та-ак…И-и-и… раз! Дернуть решетку, подвинуть камень ногой – ага – есть! Узковато, правда, ну да ничего, при известной сноровке протиснуться можно.

Баурджин поспешно размотал пояса, связал тугим узлом – так связывают на ярме дышла кибитки. Опустил получившуюся веревку вниз и негромко сказал в темноту:

– Давайте!

Пояс дернулся, натянулся… Кто-то лез… Интересно, кто первый?

Помогая, юноша протянул руку:

– Гамильдэ-Ичен!

– Я самый легкий… – улыбнулся парнишка.

– Не болтай – живо беги к реке, вон туда. – Баурджин показал рукой.

Следующим показался Гаарча, за ним – Хуридэн, потом самые тяжелые – Кооршак с Юмалом. Пояса выдержали, даже не затрещали! Вот что значит цзиньская работа!

– Бегите, парни. Только не топочите на все кочевье!

Кэзгерул Красный Пояс выбрался последним. Побратимы быстро обнялись.

– Они пленили нас гнусным обманом…

– Потом расскажешь, анда. Язычники что, не хотят бежать?

– Нет, не хотят. – Кэзгерул покачал головой. – Надеются поступить в войско Темучина.

– Так, может, и вам…

– Нет. Нас убьют. Так захотел предатель – Жорпыгыл Крыса!

– Жорпыгыл – предатель?

– А ты думаешь, почему нас держат в яме? Ладно, потом расскажу.

Побратимы быстро побежали к реке. Прохладная ночная темень окутывала берег плотным непроницаемым покрывалом. В кочевье запылали костры.

– Плыви, я скоро!

Свернув, Баурджин замедлил бег и осторожно пробрался к устам, за которыми устало стонала Джэгэль-Эхэ.

– Ну, наконец-то! – увидев вернувшегося жениха, воскликнула девушка.

– Тсс! – Юноша накрыл ее губы рукой. – Идем. Можешь не одеваться – удобнее будет плыть.

– Ага… Только потом – замерзнешь.

Джэгэль-Эхэ прихватила халат, пристроив его на шее этаким хомутом.

– Думаю, какое-то время у нас есть, – на ходу рассуждал Баурджин. – Пока соглядатаи выждут, пока осмотрят кусты, пока сообразят, что к чему… Осторожней, здесь круча!

Спустившись с обрыва, молодые люди бесшумно вошли в реку и быстро поплыли вниз по течению. Это хорошо, что язычники не пловцы, это очень хорошо! Они и рассуждали-то исходя из собственных представлений о мире, считая любую реку преградой. А ведь можно было посмотреть иначе, не преграда – путь! Этим-то путем и пользовались сейчас беглецы. Вода была теплой, словно парное молоко.

– Надо не просмотреть лес на том берегу! – отплевываясь, произнес Баурджин. – Слава Христородице, хоть ночь выдалась звездная.

Звезд в ночном небе и впрямь было много, а вот вместо полной сверкающей луны поблескивал лишь узенький серп месяца, даже не серп, а так – серпенок.

– Вон он, твой лес, – перебивая шум течения, выкрикнула Джэгэль-Эхэ, кивнув направо.

– Да, это он. – Баурджин улыбнулся. – Выбираемся.

Быстро выбравшись на берег, они побежали к лесу.

– Ты, Баурджин?! – негромко спросили из-за деревьев.

– Анда?

– Я! А кто это с тобой?

– Невеста. Где наши?

– В лесочке, как и договаривались.

Баурджин оглянулся назад и прислушался: никакого шума. Похоже, никто за беглецам не гнался, по крайней мере – пока.

– Анда, дай обниму тебя!

Побратимы заключили друг друга в объятия и некоторое время так стояли.

– А не пора ли нам идти? – несколько ревниво произнесла Джэгэль-Эхэ.

Друзья посмотрели на нее и дружно рассмеялись.

В лесочке – впрочем, лесочком это казалось лишь издалека, просто росли на вершине холма кусты да пара корявых сосен – собрались почти все, мокрые, исхудавшие, но довольные. Не было Гаарчи и Хуридэна… наверное, промахнулись, выбрались из воды не в том месте.

– Ничего, – махнул рукой Баурджин. – Утром их отыщем, пошлем кого-нибудь. Сейчас что будем делать?

– Я бы ушел как можно дальше от реки, – негромко промолвил Гамильдэ-Ичен. – Хотя бы во-он к тем сопкам. – Он показал рукою на север. – Там, кажется, настоящий густой лес – есть где укрыться на первое время.

Баурджин кивнул:

– Пожалуй, мы так и сделаем – оставаться здесь слишком опасно. Эх, жаль Гаарчу с Хуридэном, но уж ничего не поделаешь – нам их сейчас не найти. Правда, можно немного подождать, ведь погони нет.

– Да, подождем, – засмеялся Кэзгерул Красный Пояс. – Заодно и отдохнем малость, переведем дух. Как ты нас нашел, анда?

– Долго рассказывать. Не сейчас.

Безрезультатно прождав отставших, по прикидкам Баурджина-Дубова, примерно около часа, беглецы решительно зашагали по плоскогорью, спускаясь с холма в узенькую долину. Вот тут уже пришлось пожалеть, что ночь почти безлунная, темная! Того и гляди, можно было переломать ноги, а то и шею, угодив в расщелину или споткнувшись об какой-нибудь камень. Хорошо хоть в долине мягким ковром расстилалась под ногами трава. А сопки впереди уже были вот они – рядом. И точно – все покрытые лесом!

– Славно! – зябко потирая руки, радовался Гамильдэ-Ичен. – Уж в лесу-то нас никто не найдет, не догонит, уж там-то мы спрячемся. Жаль только, сложно идти по такой темени!

И, словно в ответ на его слова, темнота вдруг озарилась светом! Сотни факелов вспыхнули разом – ну, почти разом, – озаряя оранжевым светом долину. Баурджин похолодел – их окружала по крайней мере сотня конных воинов. А впереди, преграждая беглецам путь, сидя на белом коне, довольно ухмылялся… Боорчу!

Вот вам и пьяница!

Глава 14 Служить? Лето 1196 г. Восточная Монголия

О, если б я мог, как живительная вода,

Быть жаждущим людям полезным и нужным всегда!

Д. Бямба

– Так вот зачем ты пробрался в мое кочевье, охотник-мерген! Я сразу узнал тебя, светловолосый! – глядя на связанного Баурджина, великий хан тайджиутских родов Темучин сурово сдвинул брови. – Тебе было мало тех милостей, которые я тебе оказал, возвысив твой род? Ты решил обмануть меня! Нанести мне вред! И, клянусь Тэнгри, если бы не мой верный Боорчу, ты, шелудивый пес…

– Не дело великого хана оскорблять безоружного пленника, – покачал головой Баурджин, не без интереса рассматривая Темучина.

Ну, да, именно его он тогда и встретил в охотничьем домике, в компании Джэльмэ. Повелитель… Властен, глаза желтоватые, тигриные, лицо, пожалуй, вполне обычное, не столь уж монгольское – без резко обозначенных выдающихся скул. Усы как у старшины Старогуба. Но взгляд, взгляд! Словно бы прожигал насквозь. Истинный Повелитель!

– Великий хан, позволь молвить, – с визгом выкатился под ноги хана грязный гнилозубый старик, растрепанный, с выпученными глазами и искаженным в гримасе ртом, вполне достойный украсить своей особой какую-нибудь психиатрическую лечебницу.

– Что тебе, мой верный Кокэчу? – Темучин покусал ус. – Ты хочешь сказать мне волю богов?

– Убей его, убей! – брызжа слюной, завизжал старик.

Баурджин даже попятился – до того было неприятно. Даже попросил:

– Убрал бы ты от меня этого сумасшедшего, великий хан. Крутится тут под ногами, смердит, мешает нам с тобой разговаривать – а мы ведь только начали беседу.

– Этот «сумасшедший», как ты выразился, – великий шаман Кокэчу, – жестко отозвался хан. – И за его оскорбление тебе сломают хребет.

– Дался тебе мой хребет… Мне уже его раз пять должны сломать, словно я тут невесть что наделал. А ведь всего-то – выручил своих друзей, – тут пленник вздохнул. – Вернее, попытался выручить, увы, неудачно.

– Значит, мои враги – те, что в яме, – твои друзья?

– Выходит так, великий хан. – Баурджин пожал плечами и попросил, если можно, развязать ему руки – затекли.

– Ха! – усмехнулся Темучин. – Вы только посмотрите на этого наглеца и предателя!

Юноша насупился:

– Вот уж предателем никогда не был. Обвинение твое необоснованно, великий хан.

– Как это необоснованно? – Вождь монголов откровенно забавлялся беседой с пленным. То ли не спалось ему, то ли просто так, развлекался.

Кроме самого Темучина и его телохранителей – здоровенных молодцов в позолоченных доспехах – в просторном гэре находились Боорчу, Джэльмэ, плюющийся слюной придурок-шаман и еще какие-то довольно молодые люди в богатых, расшитых золотом и серебром дээли. Все друзья Баурджина, включая и невесту, скорее всего, были водворены обратно в ту же яму, из которой бежали. Куда же еще-то? А интересно, Гаарчу с Хуридэном они поймали? Наверное, нет. Если так, хоть тем повезло.

– Не ты ли, охотник-мерген, вначале ревностно служил мне – надо сказать, неплохо, – а сейчас вот – предал, хитростью и коварством освободив моих врагов?! – возмущенно гремел голос хана.

– Все это, мягко говоря, неправда! – защищался пленник.

– Вот это да! – Темучин покачал головой и перевел взгляд на своих друзей – Джэльмэ и Боорчу. – Давно уже не видал столь нахальных людей! Да как же неправда-то?! Или это не ты сегодня чуть было не организовал побег?

– С этим я и не спорю…

– Еще б ты спорил!

– Но вот со всем остальным я категорически не согласен! – Баурджина-Дубова несло, словно на партийном собрании – молчал-молчал, слушал, подремывая, всякую хрень, да вот вдруг неожиданно проснулся, да ринулся резать правду-матку. Причем – довольно обстоятельно и логично. Темучин, несомненно, был умным человеком. Кто б сомневался? На то сейчас и был расчет.

– Во-первых, я не охотник-мерген, а Баурджин из рода Серебряной Стрелы…

– Не помню такого рода!

– И что вы с Джэльмэ почему-то приняли меня за охотника – там, в найманских горах, – это ваши дела, не мои, я к тому совершенно непричастен. Вот, вспомни-ка, великий хан, и ты, Джэльмэ-гуай, разве ж я назвался тогда мергеном?

Темучин и Джэльмэ переглянулись:

– Не назвался. Но и не протестовал, когда мы тебе так называли.

– А с чего мне было протестовать? Я ведь к вам не напрашивался.

Темучин с видимым наслаждением отпил из белой пиалы кумыс и кивнул друзьям:

– Кушайте, кушайте, пейте! Здесь все яства – для вас. Кончатся, слуги принесут еще.

– Во-вторых, – сглотнув слюну, продолжал юноша. – Еще раз повторяю, я явился сюда спасти своих друзей. Что общего это имеет с предательством, клянусь, уразуметь не могу!

– Продолжай, продолжай, чего замолк? – милостиво махнул рукой Темучин. – Давно мы не развлекались подобными разговорами. Ну, что еще скажешь в свое оправдание?

– А я не оправдываюсь, великий хан. – Баурджин независимо пожал плечами. – Просто, по мере своих возможностей, помогаю тебе восстановить истину.

– Упаси небо от подобных помощников!

– С твоего разрешения, закончу. Относительно моих друзей. Совершенно не понимаю, с чего ты взял, что они – твои враги?

– Они найманы. А найманы – мои враги. Как и ты.

Баурджин усмехнулся:

– Найманы прежде всего враги кераитского хана Тогрула.

Вельможи переглянулись.

– А он не так глуп, как сперва показался. – Юноша услыхал свистящий шепот – это Джэльмэ шептал на ухо Боорчу.

– Что же касается моих друзей, – продолжал пленник, – то они враги предателя Жорпыгыла Крысы, а вовсе не твои, великий хан. Сам подумай – они не вожди родов, не темники, не сотники даже – ну, разве может подобная мелкота быть твоими врагами? Ты бы их лучше отпустил – они бы тебе же, может, и послужили, коль уж так все повернулось.

Темучин вдруг неожиданно засмеялся, что Баурджин счел хорошим для себя знаком.

– Жорпыгыл из рода Олонга – мой верный вассал!

– Вассал, да. Но вот верный ли?

– Расскажи-ка, каким образом ты обманул людей Боорчу?

– Да-да. – Боорчу тоже заинтересовался. – Поведай!

– Людей Боорчу? А, тех двух полоротых, следящих за тем, что мы с Джэгэль-Эхэ вытворяли в кустах?

– А что вы там вытворяли?

– Что ж, расскажу, извольте…

Баурджин во всех подробностях – спешить ему сейчас было некуда – поведал историю освобождения друзей из земляной ямы. О ползущем только не упомянул – не счел достойным внимания.

Хан и его приятели смеялись до слез, особенно когда Баурджин характеризовал подслушивающих слуг.

– Так, значит, – громко хохотал Джэльмэ, – значит, это твоя девка стонала за двоих?! Ох-хо-хо! Ох-хо-хо! Ну, и лазутчики у тебя, Боорчу! Клянусь Тэнгри, я бы таких выгнал.

– Зато они в любое время дня и ночи могут достать арьку! – Боорчу обиженно вступился за своих. – Где еще найдешь столь проворных слуг? Ты вон, Джэльмэ, все время ко мне приходишь, как у самого хмельное закончится! Выгоню слуг – к кому будешь приходить?

– Это верно! – захохотал Темучин. – У Боорчу уж всегда выпить найдется.

– То-то и оно! – польщенно закивал Боорчу.

Тем временем притихший было шаман Кокэчу подобрался к раскиданному у восточного полукружья юрты хламу – каким-то мешкам, халатам, тусклому золотишку – все это скорее больше бы пристало старьевщику, нежели грозному хану. Баурджин не смог скрыть улыбку, вдруг представив Темучина в засаленном халате и стоптанных сапогах, гнусаво вопившего в каком-нибудь городском дворе-колодце: Старье-о-о бере-о-ом, старье бере-о-м!»

– Чего скривился? – зыркнул на юношу хан.

– Голова болит, – пленник ухмыльнулся и нагло попросил кумысу.

– Что, пил вчера?

– Да вот, с почтеннейшим Боорчу и пил.

– Вот пусть он тебя и угощает. Эй, нукеры, развяжите пленнику руки.

Боорчу, надо отдать ему должное, кочевряжиться не стал, передав юноше через слугу пиалу с кумысом, который Баурджин с явным удовольствием и выпил, облизав губы. И снова, скосив глаза, посмотрел на Кокэчу. А тот деловито перебирал халаты и, лишь почувствовав на себе взгляд, оторвался от столь увлекательного занятия и злобно ощерился.

– Что ты там делаешь, Кокэчу?

– Проверяю, не заколдованы ли подарки, великий хан!

– Потом проверишь. – Темучин махнул рукой. – Садись к нам, выпей. Что за мешок ты держишь в руках?

– В нем что-то шевелится, великий хан! Чжурчжэни обещали прислать павлина, наверное, это он и есть!

– Ну, так тащи сюда, посмотрим!

Баурджин скептически посмотрел на шамана: павлин в мешке – это что-то странное, вот, кот в мешке – еще куда ни шло.

– Ты еще не велел палачу сломать ему спину, великий хан? – бросив злой взгляд на пленного, сипло поинтересовался Кокэчу.

Баурджин поежился – и чем, интересно, он не угодил этому мошеннику-колдуну?

– Сломать спину можно быстро, Кокэчу. – Темучин усмехнулся. – Вот только потом не склеишь.

– Мудрая мысль, великий хан, – одобрительно кивнул юноша. – Очень мудрая.

– И все ж я бы не ждал…

Вот, неуемный старикан! Шаман, мать ити…

Кокэчу между тем заинтересованно рассматривал шевелящийся мешок. И дался ему этот павлин?

Стоп! С каких это пор павлинов перевозят в мешках, да еще тайно хранят эти мешки в ямах с пленниками?! Тут явно что-то нечисто! Эй, эй, не торопись развязывать…

Мать честная!!!

Ну, вот примерно чего-то подобного Баурджин и ждал!

Из брошенного на кошму мешка, шипя, выползала огромная змея! Выползла – и очень быстро, никто и глазом моргнуть не успел – приподнялась, раздула капюшон, злобно сверкая глазками – да ведь сейчас бросится! Перекусает всех к чертовой бабушке… Нукеры уж явно не успеют…

Профессиональная реакция фронтового разведчика не подвела Дубова и сейчас. Он вытянулся, старясь двигаться плавно и вместе с тем как можно быстрее, опа – схватил за ножку золоченый светильник и изо всех сил треснул по ядовитой гадине. Целил-то в голову… Да не попал, зацепил змеюку уже в полете, та шмякнулась на кошму, разъяренно шипя…

Баурджин действовал треножником, как хороший казак – шашкой.

На тебе, зараза, на! Ты еще пошипи, пошипи…

Подоспевшие наконец нукеры искромсали змеюку саблями.

– Ху-у-у… – переводя дух, юноша уселся на кошму рядом с Темучином и, машинально ухватив голубую ханскую пиалу, единым махом опростал еще остававшийся в ней кумыс. Потом опомнился:

– Хорошие у вас павлины!

Протянул пиалу хозяину:

– Извини, великий хан, случайно взял твою чашку.

Темучин без слов взял пиалу двумя руками, что на языке степи означало самую искреннюю благодарность. И не нужно уже было ничего говорить, все уже было сказано. Простым и немудреным жестом.

– Не так то просто содержать в неволе змею, – задумчиво произнес юноша. – Кобра – создание нежное, ее надо холить, лелеять, кормить, наконец…

– Цзы Фай! – побелевшими губами вдруг произнес Джэльмэ.

Темучин вскинул глаза:

– Что – Цзы Фай?

– Цзы Фай ловил по степи сусликов и полевых мышей. Мне докладывали слуги…

– Что ж ты…

– Я думал, чжурчжэни их едят, великий хан! Клянусь Тэнгри, и в голову не могло прийти что-то иное. – Джэльмэ помолчал и вдруг резко поднялся. – Позволь…

– Иди, Джэльмэ, – согласно кивнул Темучин. – Иди и выясни все…

Цзы Фай, раб посланца империи Цзинь господина Чжэн Ло, мальчишка с вытянутыми кверху уголками глаз, был подвергнут пыткам в тот же день. Он показал, что давно задумал убить Темучина, и почти сразу умер, не вынеся боли. Его сидевший в яме сообщник, подтвердив слова Цзы Фая, тоже не вынес пыток.

– Странные дела какие! – сидя в юрте Боорчу, открыто возмущался Баурджин. – И зачем так жутко пытать? Что они хоть с ним сделали, Боорчу-гуай?

– Всего лишь сдирали кожу.

– Во! – Юноша поперхнулся арькой. – Кожу сдирали! Это вместо того, чтобы вдумчиво побеседовать. Заставь дурака Богу молиться – он и лоб расшибет! Не знаешь, зачем меня вызывает великий хан?

Боорчу ухмыльнулся:

– Наверное, хочет выпустить из ямы твоих приятелей и невесту.

– Да-да! – поставив пиалу, Баурджин поспешно поднялся. – Ну, раз зовут – пойду. Пошлешь со мной слуг?

– Зачем? – громко расхохотался вельможа. – Куда ты теперь от нас денешься?

И действительно – куда?

Когда Темучин предложил службу, Баурджин поначалу просто-напросто растерялся – уж никак не мог предположить, что столь сурово начавшийся допрос примет такой неожиданный оборот. Согласился, конечно, в первую голову – ради спасения друзей и любимой. Да и так, интересно было понаблюдать за порядками в рядах сторонников Темучина. А ликвидировать его… ликвидировать можно будет и позже, не горит, право слово, ведь это же не сам Чингисхан, а его внук Батый явится потом на Русь во главе неисчислимых туменов. Так что пока можно и послужить, высмотреть изнутри всю подноготную будущего монголо-татарского ига. Или – татаро-монгольского. Местные татары, кстати, монголам враги. Как и чжурчжэням из северокитайской империи Цзинь. Затем и приехал в кочевье господин Чжэн Ло – договориться о координации действий. Одновременно ударить по татарским ордам с двух сторон – таков был сейчас план Темучина и императора Цзинь. По мнению Дубова, так себе планчик, с позиций стратегии и тактики ничего оригинального.

– Я вызвал тебя, чтобы поручить важное и ответственное дело – так начал разговор Темучин.

Баурджин покачал головой:

– Освободи моих друзей, великий хан!

Повелитель монголов гневно сверкнул глазами… но тут же погасил гнев:

– Уже освободил. Ты встретишься с ними у гэра Боорчу. Так вот, о задании…

Баурджин почтительно выслушал хана и, дождавшись короткого взмаха руки, вышел из юрты.

Так он и знал! Цзиньский посланец Чжэн Ло – вот за кем он должен был теперь присматривать, как выразился Темчин – «стать его тенью». «Чиновник для координаций» – так бы именовалась должность юноши при цзиньском дворе, ну а по сути – шпион. Точнее, так сказать, контрразведчик, местный смершевец – что ж, игры знакомые… Главное – спасены друзья и невеста! Вон они, гомоня, толпятся у юрты.

Баурджин прибавил ходу, чуть ли не переходя на бег.

– Кэзгерул, братец! Гамильдэ! Кооршак! Юмал!

– Баурджин… Баурджин-нойон! Мы теперь что, с предателем Жопыгылом?

– Нет, – юноша с улыбкой качнул головой, – хан Темучин пожаловал мне в улус татарские пастбища к югу от Баин-Цагана.

– Вот славно! Так ты теперь настоящий князь! И мы будем служить тебе, а не гнусной собачине Жорпыгылу!

– И в самом деле, славно!

– Слава Баурджину-нойну! Хур-ра! Хур-ра! Хур ра!

– Вы еще качать меня начните, – непроизвольно скривился Баурджин. – Пастбища-то пожалованы… Но ведь их еще надобно завоевать!

– Завоюем, Баурджин-нойон! – Гамильдэ-Ичен, казалось, радовался больше всех. – Уж ты в этом на нас положись!

– Уж, конечно, конечно. Кстати, а где Джэгэль-Эхэ? Что-то ее не видно?

– Она куда-то срочно уехала, – пояснил Гамильдэ-Ичен. – Ускакала вместе с какой-то красивой девушкой, сказала – по важному делу.

– Я так думаю – к себе в кочевье, – улыбнулся Кэзгерул Красный Пояс. – Сказала, что скоро вернется. И уже пригласила нас всех на свадьбу!

– На свадьбу?! – Баурджин несколько опешил. – На чью свадьбу?

– На вашу, на чью же еще-то?! – расхохотался анда. – Сказала – и вино, и кумыс, и арька будут литься ручьем, а от съеденных бараньих голов мы все будем рыгать!

– Да-да, – подтвердил Гамильдэ-Ичен. – Она именно так и сказала. Там еще, в яме. Так ты что же, Баурджин-нойон, раздумал нас звать на свое торжество?

– Ну и не надо! – Кэзгерул Красный Пояс весело подмигнул остальным. – Главное, невеста-то нас уже позвала, а жених уж дело десятое!

– Смейтесь, смейтесь… Брат, а где твой знаменитый пояс? Что, так и не вернули монголы?

– Да нет, вернули, – побратим усмехнулся. – Просто очень уж он понравился твоей невесте Джэгэль-Эхэ. Вот я его ей и подарил.

– Эй, парни, смотрите-ка! – тревожно воскликнул Гамильдэ-Ичен.

Все повернулись разом.

Со стороны ханского гэра к ним приближались всадники в сверкающих на солнце доспехах. Баурджин – Баурджин-нойон! – напрягся… Интересные дела… Что же, Темучин отказался от своего слова? Если так, то… Тогда напасть, сшибить с коней, ускакать в степь, а там – пускай попробуют отыскать…

– Кооршак, Юмал – хватаете крайних, ты, братец Кэзгерул – среднего, я – главного, Гамильдэ бросит пыль в глаза остальным… Ничего, прорвемся! Все готовы?

– Все, нойон!

Приблизившись, всадники остановились невдалеке. Главный – в блестящем шлеме – спрыгнул на землю и, подойдя ближе, вежливо спросил:

– Не вы ли новые вассалы уважаемого Баурджина-нойона?

– Мы! – Парни радостно переглянулись.

– Идите за мной, получите коней, оружие и разборную кибитку. Только имейте в виду – оружие много не дадим, потом добудете сами.

– Ах, какая жалость!

Конечно, Баурджину было бы куда радостнее, если б поскорее вернулась Джэгэль-Эхэ. И куда только ее понесло? За каким чертом? Верно, важное дело, а уж если Джэгэль-Эхэ что-то замыслила – умрет, но своего добьется! Сложно даже теперь и сказать – хорошо это иль плохо? Для вольной наездницы, конечно, хорошо, но вот – для верной жены, чья забота рожать детей и ждать… Эх…

Баурджин ухмыльнулся, понимая, что с такой супругой, как Джэгэль-Эхэ, ни за что не будет у него спокойной жизни. И не надо! Она больше друг, воин, чем жена. Хотя…

Баурджин вспомнил все, что совсем недавно происходило в кустах у ямы, и хохотнул.

– Чего смеешься? – поднял глаза Боорчу, на правах «старого друга» ближе к вечеру завлекший-таки новоявленного нойона в свой гэр.

Сидели, что и говорить, хорошо – пили уже часа два и готовились петь веселые песни. Если б еще не тревожные мысли о Джэгэль-Эхэ…

– Да не переживай ты о своей девчонке! – Боорчу хлопнул юношу по плечу. – Вернется… А не вернется, так найдем тебе другую, и не одну – мало ль по кочевьям такого добра?

– Лучше бы вернулась…

– Позволь спросить – это у тебя первая жена?

– Первая…

– Поня-атно… Ну, выпьем! За твою будущую законную супругу, мать твоих детей и хранительницу очага.

Выпив, запили арьку кумысом… Все равно что водку вином… И все ж нынче не очень-то брал Баурджина хмель.

– Не переживай, говорю! Давай лучше споем… Ну, ту… Помнишь, ты пел?

– Да помню… Ох, Боорчу-гуай, не простой ты мужик…

– Конечно, не простой, – поправив на плечах шелковый дээл, вельможа довольно ухмыльнулся и продолжал уже совершенно серьезным тоном. – Видишь ли, друг мой, я был простым, когда – так же, как и ты, – носился по степи вольным ветром. Времена изменились, нынче я – вельможа, помощник великого Темучина, советник и исполнитель его решений – как же я могу быть простым?

– Вообще-то, да, – согласился юноша. – Верно ты сказал, верно.

– Ничего, уж сегодня расслабимся, отдохнем. Сейчас Джэльмэ придет, может, еще и Кокэчу, шаман. Ты не смотри, что он кажется придурковатым, на самом деле старик очень умен. Девок назовем, попоем, попляшем…

– Я смотрю, тут вообще все не те, кем кажутся, – тихо промолвил Баурджин. – Темучин, к слову, сюда не нагрянет?

– Он-то бы со всем удовольствием, да только не сейчас – цзиньского посла стесняется. Тот ведь подумает – что это за император, если он по чужим гэрам арьку пьянствует? Да-да, ты все верно понял, друг мой! – Боорчу расхохотался вовсе даже не пьяно и заговорщически подмигнул. – Да! Вот именно! Темучин будет-таки императором. Не как сейчас – Повелителем для тайджиутов, борджигин, меркитов – мы ведь уже провозгласили его ханом, да не простым, а Чингис-Ханом, Потрясателем Вселенной… но это пока так, среди своих. Ничего, придет время, и Чингисхану – а следовательно, и всем нам – покорятся татары, найманы, кераиты… и даже надменные цзиньцы! Более того…

Милитаристские мечтанья Боорчу прервал заглянувший в гэр стражник:

– Тут к тебе гость, господин.

– Гость? Наверное, Джэльмэ… но он бы не ждал у входа… Что за гость?

– Некто по имени Алтан-Зэв, господин, – почтительно доложил воин. – Говорит, что ты его хорошо знаешь. И еще его хорошо знает Баурджин-нойон.

– Алтан-Зэв, Алтан-Зэв… – Вельможа наморщил лоб. – Так это, верно, твой приятель?

– Что-то не помню такого, – покачал головой гость.

Боорчу посмотрел на стражника:

– Он хоть как выглядит, твой Алтан-Зэв?

– Такой… совсем еще молодой человек. Юноша лет пятнадцати.

– Ладно, зови, разберемся…

Едва увидев нового гостя, Баурджин, конечно, его тут же вспомнил – как же, молодой командир дальнего поста. Видать, сменился…

– Ты – Алтан-Зэв? – исподлобья оглядел парня Боорчу.

– Я, – тот кивнул и почтительно поздоровался. – Хорошо ли живете?

– Твоими заботами… Арьку пить будешь, Алтан-Зэв?

– Буду.

– Тогда садись! Эй, слуги, а ну, налейте ему… Пей да дело разумей – знаешь, Алтан-Зэв, такую пословицу?

– А как же!

Баурджин-Дубов чуть не поперхнулся арькой. Это ж русская пословица-то! Что же, выходит – она же и монгольская? Чудны дела твои, Господи!

– Эй, Баурджин-гуай! А ну давай-ка затянем песню!

– Легко, почтеннейший Боорчу!

Глава 15 Служить! Лето 1196 г. Восточная Монголия

В глазах у него огонь,

В лице у него свет…

Л. Данзан. Алтан Тобчи

Чжэн Ло, конечно, являлся шпионом, тут и думать нечего. Темучин о том знал, но кроме того что приставил к китайцу своего человека – Баурджина, – больше никаких действий не предпринимал, и юноша в последнее время догадывался почему. Военная помощь китайцев очень не помешала бы монгольскому хану в борьбе с сильным противником – воинственными и многочисленными племенами татар.

Баурджин-Дубов мысленно посмеялся собственным мыслям. Почти каждую можно было толковать двояко. Чжэн Ло – явный китаец, это так, но в Китае, как понял Дубов, в эту эпоху имелось целых два государства, если не больше. Одно – в Южном Китае, так называемая империя Сун, другое – на севере, чжурчженьское, империя Цзинь, в нем-то и был заинтересован Темучин. Сунцы и цзиньцы, кстати, откровенно враждовали: погибший под пытками мальчишка-слуга был сунцем, южанином, сделавшим все, чтобы не допустить союза цзиньцев с монголами. Хотя какой из Темучина монгол, к чертям собачьим? Высокий, стройный, с большими желтовато-зелеными – «рысьми» или «тигриными» – глазами. И волосы вовсе не черные, словно вороново крыло, а темно-каштановые, рыжеватые даже. На хохла больше смахивает, вот усы бы чуток подстричь – и вылитый старшина Старогуб! И Боорчу… Вот тоже явный гоголевский типаж – этакий хлебосольный южнорусский барин, не дурак выпить и покутить с доступными девицами. Джэльмэ… Да, в этом что-то монгольское есть… так, слегка… А вообще-то, монголы – скорей собирательное имя. Да и название родного племени Темучина – Борджигин – переводится как «Люди Серых Глаз» или «Род Серых Глаз». Ну да, типичные монголы, как же! Хотя были в войске и типичные, и довольно много. Но были и такие, как сам Темучин – рослые, светлоглазые, даже светловолосые попадались! Честно говоря, Иван Ильич Дубов куда больше смахивал на типичного монгола, чем тот же Темучин. Не зря еще Брежнев, шутя, говаривал, мол, два у меня верных монгола, Ваня Дубов да Костя Черненко.

Татары… Монголо-татары – так их обзывали в учебниках. А вот, оказывается, они не только не татары, но и не монголы вовсе! Хотя… род Борджигин относился к тайджиутским родам, а тайджиуты – монгольское племя… или все-таки не монгольское? А черт его знает? Генерал Дубов, между прочим, историю как науку любил и много чего почитывал, больше про запад, правда, про восток – куда меньше. Но читал не столько научные работы, правда, сколько беллетристику, Яна, к примеру… Лучше б не читал! Сколько ни силился Дубов, ни черта ему сейчас не помогла ни советская историография, ни беллетристика! Все совершенно не так оказалось, одно только верно – кочевники… Кочевники-то кочевники, но вот было у Ивана такое чувство, словно бы все эти юрты-гэры – это все для Темучина и его друзей временное, суетное. Что-то явно было у них, какие-нибудь города, государства… Именно поэтому Темучин так опасался татар. Хотя, казалось бы, с чего их опасаться кочевникам? Взяли да откочевали к черту на кулички. Степь большая, никакие татары не найдут, да и искать не станут – много ли богатств возьмешь у кочевника-скотовода? А вот если города… Ну, точно, города – есть они, есть, не могут не быть, вон, какие доспехи у воинов, да и не только у воинов, у лошадей даже! Металлические, из позолоченных и посеребренных блях. А шлемы какие сложные? Составные, с точнехонько пригнанными защитными пластинами. С позолотой, чеканкой – такой шлем в походной кузне не выкуешь! Взять и другие доспехи, кожаные – это ж надо сперва воловью кожу особым образом выделать, залить специальным составом, придать нужную форму, отполировать… Нет, никакими кочевьями здесь и не пахнет. Производство! Самое настоящее производство! Где ж у них города, интересно? И почему Темучин упорно не покидает степи? Кстати, никто в войске почему-то об этом не говорит, даже словоохотливый Боорчу! Не принято? Не считается приличным? Какое-то табу? А если поразмышлять логически?

Нет, некогда размышлять! Джэгэль-Эхэ надобно отыскать как можно скорее! Третий день уже ее нет, видать, что-то случилось. Вот, тоже, кстати – стройна, красива, ясноглаза! И волосы такие пушистые, будто каждый день их шампунем моет. Типичная такая монголка, как же…

Да. Пора уже ее поискать. Гамильдэ-Ичен говорил, она умчалась по каким-то важным делам. Не одна умчалась, с девушкой… С какой девушкой? Где сейчас Гамильдэ-Ичен? В карауле? Скорее всего… Подождать, когда сменится? А зачем ждать? Вот сейчас и съездить, проехаться вдоль реки… Вдоль реки… Татары, между прочим, на юге, а река – на севере. Зачем же там караулы выставлять, да еще усиленные? От каких-нибудь меркитов? Верится с трудом… Значит, имеется там какой-то сильный враг. Кто?

– Пусть будет у тебя хороший день, господин! – войдя в гэр, низко поклонилась Мэй Цзы, служанка и секретарь цзиньского посланца-шпиона. В красном, расшитом драконами халате, вовсе не напоминавшем монгольский дээли, темноволосая, черноглазая, с пухлыми чувственными губами и небольшим носиком, Мэй Цзы как раз очень даже походила на типичную китаянку… которой, собственно, и являлась.

– Здравствуй, Мэй Цзы. – Баурджин улыбнулся. – С чем тебе прислал твой хозяин?

– Прошу извинить, что я, женщина, осмелилась войти в ваше жилище, – снова поклонилась девушка. – Вы ведь знаете, господин, мой хозяин, почтеннейший шэньши Чжэн Ло, доверяет только мне.

– Знаю, знаю. – Молодой человек замахал руками. – Чего хочет от меня уважаемый господин Ло?

– Почтеннейший шэньши хочет, чтоб вы сопровождали его во время утренней прогулки, если вас это, конечно, не сильно затруднит.

– Нет, не затруднит, передай своему господину, что я с удовольствием с ним проедусь.

Девушка еще раз поклонилась и вышла из гэра.

«А она миленькая, – посмотрев ей вслед, машинально подумал юноша. – Очень даже ничего. И кажется, сильно побаивается своего хозяина. Интересно, он с ней спит? Да наверняка. Старый черт!»

Честно говоря, не столь уж и стар был цзиньский посланник, сколько мерзок – весь какой-то прилизанный, улыбчивый, липкий. И хитрый – на лице написано – хитрый! Нужен ему сейчас Баурджин, как же! Просто не менее хитрый Темучин, после случая с Цзы Фанем, якобы в целях безопасности посланника запретил тому куда-либо ходить одному – только в сопровождении «ученейшего Баурджина-нойона». Баурджин немало посмеялся, услыхав свое новое звание – «ученейший»! Это ж надо так обозвать! На китайский манер, наверное, чтобы большее впечатление произвести на «почтеннейшего шэньши».

– Хорошо ли вы спали, уважаемый господин Ло? – подъехав к выделенной посланцу юрте, вежливо осведомился юноша.

– А, вот и вы, господин Баурджин-гуай! – Чжан Ло как раз вышел наружу и, дожидаясь, пока слуги приведут лошадь, щурился, посматривая по сторонам. Лицо у него было… не сказать, чтоб неприятное или особо дурное, вполне обычное для китайца лицо… но вот выражение… Этакое «я-вас-очень-очень-уважаю-люблю-но-при-случае-обязательно-воткну-нож-в-спину»! Именно так.

Китаец приторно улыбнулся:

– Спал я, словно младенец, спасибо великому хану. Не затруднит ли вас, уважаемый шэньши Баурджин-нойон, сопроводить меня на прогулке вдоль реки? Там такие чудесные места, они очень напоминают мне родину.

– Рад буду сопровождать, – приклеив улыбку, кивнул Баурджин. – Я и сам туда собирался.

Вот тут он ничуть не погрешил против истины! И в самом деле – Гамильдэ-Ичен тоже должен быть где-то там, у реки, вместе со всеми. А сменятся они не скоро, так что лучше уж съездить самому, тем более – и случай удобный представился.

– Мэй Цзы тоже поедет с нами, если вы не против, – посланник улыбнулся еще шире, – видите ли, она знает много стихов. А я люблю поэзию.

– Конечно, конечно, пусть едет!

Ага, стихи она будет читать, как же! Лишняя пара глаз и лишняя пара ушей. Что же там собирается высматривать Чжэн Ло? Расположение караульных постов? Но – зачем это ему? Где империя Цзинь и где река Керулен? Прямо скажем, не близко. Впрочем, для шпиона любая информация лишней не будет. Хотя что толку ему от постов? Они ж все временные.

Втроем они не спеша ехали вдоль голубой ленты реки, наслаждаясь прохладным ветерком и зеленью корявых, растущих на береговых кручах сосен. Яркое солнце отражалось в воде узенькой золотистой дорожкой, в омутах играла рыба. Баурджин-Дубов улыбнулся – а хорошо было бы посидеть сейчас с удочкой, хотя бы во-он у того плеса…

– Красивая река, – негромко сказал Чжэн Ло. – И широкая…

Позади что-то коротко произнесла Мэй Цзы. Что – Баурджин не понял, сказано было по-китайски.

– Она спрашивает, не нужно ли почитать стихи? – повернув лошадь к реке, с улыбкой пояснил посланник.

– Что ж, – Баурджин пожал плечами. – Если хочет, пусть почитает. Я ведь все равно ничего не пойму.

Странные были стихи. С каким-то лающим указующе нервным ритмом. Баурджин, признаться, ожидал от китайской поэзии чего-нибудь понежнее, напевнее. А тут… Словно отрывистые команды вермахта.Чжен Ло переводил:

Расцветают цветы под весеннее пение птиц, Словно в утренний снег облачаются горы над ними. Разделить бы мне тело на тысячи зрячих частиц, Чтоб под каждою сливой Лу Ю любовался цветами.

– Лу Ю – так зовут поэта, – пояснил чиновник и, явно хвастая, добавил: – Я с ним лично знаком!

– Хорошие стихи. – Баурджин тряхнул головой и подумал, что в переводе все это звучит куда изящнее, нежели в оригинале, даже в нежных устах Мэй Цзы.

– Давайте прогуляемся по бережку! – предложил Чжэн Ло.

Баурджин снова согласился, хорошо помня приказ Темучина – ни в чем посланнику не мешать. Просто ходить рядом и наблюдать. Внимательно. А потом – подробно докладывать. Баурджин-Дубов этот приказ воспринял как надо – все правильно, разведка и контрразведка должны добывать информацию, а уж делать выводы и приказывать – прерогатива ставки.

И кой же черт посланника понесло к реке? Полюбоваться природой, стихи послушать? Ой, не смешите мои шнурки…

На всякий случай юноша старательно запоминал все те места, где они, хоть ненадолго, задерживались. У старой сосны, напротив большого серого камня, дальше… А дальше Чжэн Ло словно бы застыл у камышей, даже наклонился, умыл водою лицо.

Мэй Цзы снова заговорила, и посланник, оторвавшись от воды, зашагал дальше. Правда, перевести не забыл:

Уже улетают гуси к югу, для нас чужому. Цветут в садах хризантемы, краснеет в лесах листва. И мысли мои подобны ножницам из Виньчжоу: Отрежу кусок пейзажа и переложу в слова.

Хорошие был стихи, образные. Вот только в оригинале звучали хуже некуда, как-то отрывисто, зло.

И снова побрели, и опять почитали стихи, и остановились, и постояли, любуясь на игру солнца в светлой воде… Так и бродили, словно больше других дел не было – с чего, спрашивается?

Выставленные посты – пара-тройка вооруженных копьями и саблями всадников – попадались довольно часто, но всю компанию преспокойненько пропускали. Видать, как и Баурджин, получили соответствующий приказ – не мешать. Юноша уже давно порывался спросить у воинов – где караулы найманов? Да не успел – увидал сам! Вернее, сначала услыхал знакомый голос Гамильдэ-Ичена. Уж кто-кто, а этот парень явно не собирался изображать из себя конную статую, а болтал, болтал, болтал… Благо напарники ему достались не из особо разговорчивых – Кооршак с Юмалом. Вот тоже Гамильдэ-Ичен – светлоглазый, с тонкими чертами лица, с веснушками даже! – типичный монгол. Ну, хоть здоровяки парни, Кооршак и Юмал, на этих самых монголов походят – если хорошенько прищурятся. А вообще-то, никакие они не монголы – найманы! А кто такие найманы? По всем признакам – европеоиды…

Подойдя ближе, Баурджин навострил уши – что это там Гамильдэ-Ичен парням впаривает?

– И вот, когда наш нойон Баурджин-гуай получит наконец свои пастбища, мы тоже станем важными и значительными людьми! Станем-станем, в том нет никаких сомнений, это так же верно, как то, что Солнце вращается вокруг земли…

– Вот это как раз не совсем верно. – Баурджин вышел из-за кучи камней. – Точнее, совсем не верно. А, впрочем, не суть… Здорово, ребята!

– Да будут милостивы к тебе Иисус и Христородица, Баурджин-нойон! – наперебой обрадованно откликнулись парни.

Эта их радость была Баурджину приятна, да он и сам чувствовал, что соскучился по друзьям, уже вторые сутки несущим службу.

– А где мой брат Кэзгерул Красный Пояс?

– Поехал с другими десятниками к ханскому гэру. Видать, получить инструкции.

– Важный человек! – Юноша улыбнулся. – Гамильдэ, не вспомнишь ли, с какой девчонкой уехала Джэгэль-Эхэ?

– А что, твоя невеста еще не вернулась? – с тревогой переспросил Гамильдэ-Ичен. – Сменимся – поедем искать!

– Обязательно, – Баурджин согласился со всей серьезностью. – Вот только знать бы еще – куда ехать? Так что за девчонка?

– Не знаю, – парнишка смешно наморщил веснушчатый нос, – не из наших, точно… Такая, желтокожая… Да вот же! Вот же она!

Гамильдэ-Ичен с удивлением кивнул на идущую вдоль реки Мэй Цзы!

– Точно – она? – вскинул глаза Баурджин.

– Она, она, – с жаром уверил Гамильдэ-Ичен. – У меня глаз, как у сокола!

– Как у пустельги у него глаза, – захохотали Юмал с Кооршаком. – Такие же круглые и пустые!

– Э, кто бы говорил, верзилы!

– Чертяка пустоглазый! Слышишь, Баурджин-гуай, он вчера целую ночь рассказывал про плешивых людей. Есть, говорит, целая страна, где одни плешивые и живут. Правду говорил или врал?

Баурджин расхохотался:

– Рассказывал-то хоть интересно?

– Да уж, слушали, куда от него деваться?!

– Ничего себе – «куда деваться»? – взвился Гамильдэ-Ичен. – А кто упрашивал – расскажи, да расскажи? Они, Баурджин-гуай, так слушали, словно сойки – ажно рты пораскрывали!

– Сам ты сойка!

– Сойки, сойки…

– Пустельга пустоглазая!

– Ладно, хватит собачиться. – Баурджин махнул рукой. – Про девчонку давайте! Точно – она?

– Да говорю же, она! Клянусь Христородицей и Тэнгри!

– И в самом деле, похожа…

– Похожа?! Да она и есть, у меня глаз…

– Как у пустельги!

Чжэн Ло призывно замахал рукой с берега. Стоявшая позади него Мэй Цзы в красном, сверкающем в лучах солнца халате, улыбаясь, читала стихи. Прямо идиллия какая-то. Любители высокой поэзии, ититна мать!

– Ну, до завтра, братцы, пора мне!

– До завтра, Баурджин-нойон. Завтра поедем с тобой искать Джэгэль-Эхэ.

– Обязательно, парни… – махнув на прощанье рукой, Баурджин спустился с кручи вниз, к реке. – Значит, скорее всего, Мэй Цзы… Интере-е-есно, какие это у нее с Джэгэль-Эхэ дела?

Они бродили у реки примерно где-то до полудня и, только когда стало уже нестерпимо жарко, уехали прочь. На этот раз Баурджин держал коня позади, мучительно соображая, как бы так, невзначай, не вызывая особых подозрений, разговорить Мэй Цзы? Девчонка, между прочим, тоже оборачивалась, кидала на юношу явно заинтересованные взгляды. Ну, конечно, уж наверняка старый пройдоха Чжэн Ло приказал ей затащить контролера в постель и что-нибудь вызнать. Старо, как мир… Стало быть, этим и нужно воспользоваться! Так это ненавязчиво…

Мэй Цзы напросилась сама и сделала это так ловко, что Баурджин даже не понял, как все и вышло. Придержала коня, обернулась, поговорила о погоде, о стихах какого-то Ли Бо, потом вдруг раз: «Если вы будете не против, я приду сегодня в ваш гэр, уважаемый господин; раз вам так понравились стихи, я, право же, буду чувствовать себя неловко, если их вам не прочту!» Вот, оказывается, как… Просто стихи почитать. Прямо хоть литературно-поэтический клуб открывай, вешай на юрту вывеску: «Уважаемые члены литкружка, в пятницу, в шестнадцать ноль-ноль, в красном уголке состоится вечер китайской поэзии с чаепитием и тортом. Просьба не опаздывать, иначе торт будет съеден без вас!»

Печалятся отцы и сыновья, Вздыхает тяжко каждая семья!

Странные стихи читала Мэй Цзы, совсем не любовные, как, вероятно, можно было бы ожидать в этой недвусмысленно складывающейся ситуации!

Чиновник алчный в дверь стучит ко мне, Меня как будто жарят на огне… А летом реки разлились кругом, Вода, бушуя, затопила дом, Бобов посевы унесла, рыча, А просо в поле съела саранча! Чиновник злой заносит в списки нас…

– Хорошие стихи, жизненные, – похвалил Баурджин. – И главное, какие красочные и верно подмеченные образы – «чиновник алчный», «чиновник злой»! Не в бровь, а в глаз, Мэй Цзы! А вы сами случайно стихи не пишете? Ах, пишете?! Я так и знал. Вам надо срочно в РАПП записаться! Будете как Демьян Бедный… Не хуже, по крайней мере. Этакая представительница порабощенных женщин Востока! Летние стихи о председателе Мао, зимние стихи о председателе Мао, осенние стихи…

– Мао? – Девушка шевельнула ресницами – длинными, черными, загнутыми. – А кто это – Мао?

– Ну, девушка, неужели Мао Цзэдуна не знаете? Я же не про маршала Линь Бяо говорю, а о Председателе КПК! Впрочем, – Баурджин вовремя осекся, – это все к делу не относится. Так вы, Мэй Цзы, говорите, из крестьянской семьи?

– Да, – девушка вздохнула, – из очень бедной. Это большая честь для меня, что господин… – она вдруг всхлипнула, – …что господин Ло взял меня к себе в услужение… Большая, большая честь!

По щекам Мэй Цзы покатились слезы.

– Эй, эй, – обеспокоился Баурджин. – Что это с вами, Мэй Цзы? Вы плачете? Вам, что, не нравится у Чжэн Ло?

– Как это может нравиться? – Девушка неожиданно встала и, повернувшись к хозяину юрты спиной, спустила до половины халат… обнажив на нежной коже длинные кровавые полосы.

– Чжэн Ло бьет меня каждый день, – с рыданиями пояснила Мэй Цзы. – Заставляет раздеваться, ложиться на пол и бьет. Плетью из воловьей кожи, изо всех сил. Слава Богам, что сил у него уже немного, иначе б…

– Ну, ну, – поднявшись, Баурджин ласково погладил гостью по плечу… и та вдруг прижалась к нему – доверчиво, как ребенок.

– Ты – единственный, кто здесь меня пожалел… Спасибо. – Девушка улыбнулась сквозь слезы. – Знаешь, Баурджин-гуай, это ведь Чжэн Ло подослал меня к тебе! Шпионить!

– Я догадываюсь, – хмуро кивнул юноша. – Не надо так расстраиваться, милая Мэй Цзы… А эту гнусную собаку Чжэн Ло всегда можно бросить, и остаться… ну, хотя бы здесь, в кочевьях. А уж потом – кто знает? – переберешься в какой-нибудь местный город.

– У монголов есть города? – Гостья вскинула заплаканные глаза. – Где они? Почему мы все не там, а в кочевье? О, нет, кочевая жизнь не для меня…

– Но Чжэн Ло…

– А от него я уйду, обязательно уйду. Вот, только немного еще потерплю… ради моих юных сестер и братьев. Видишь ли, уважаемый Баурджин, Чжэн Ло-шэньши очень хорошо платит, и не в моем положении этим пренебрегать.

– Подставляя спину под плеть?!

– Не только спину… – Мэй Цзы сбросила халат совсем.

Небольшая, хрупкая с виду, фигурка ее была настолько изящной, что у юноши перехватило дыханье.

– Можно… – повернувшись, девушка потупила глаза, словно провинившаяся школьница. Грудь ее была небольшой, но упругой, в пупке кроваво поблескивал коралл. – Можно, я поцелую тебя, Баурджин-гуай?

Молодой человек не знал, что и сказать…

А Мэй Цзы и не дожидалась его ответа! Обняла за шею, потерлась щекой о щеку и принялась с жаром целовать юношу в губы, проникновенно и долго, с такой вдруг неожиданно вспыхнувшей страстью, что Баурджин почти сразу же потерял голову, крепок прижимая к себе заплаканную красавицу гостью. Сильные руки его нежно гладили девичью спину и ягодицы, а на губах застыл терпкий вкус долгого поцелуя. Никто и никогда еще так не целовал Баурджина-Дубова, ни в той, ни в этой жизни! Так страстно, так умело, так горячо!

– Возьми же меня… – тяжело дыша, прошептала Мэй Цзы, и быстро твердеющие упругие соски ее уперлись юноше в грудь.

Сбросив тэрлэк, Баурджин легко подхватил девушку на руки и осторожно опустил на баранью кошму…

Гостья оказалось умелой любовницей – столь замысловатых поз Баурджин не только никогда в жизни своей не видал, но даже и не представлял, что такие бывают. А вот, оказывается, можно и так… и этак… И вот эдакой, совсем уж непонятно какой, раскорякой!

– О, Баурджин! – изгибаясь, стонала Мэй Цзы. – О, как мне хорошо с тобой! Как хорошо!

А потом, утомленные, они растянулись на кошме друг против друга. И Баурджин наконец задал давно мучивший его вопрос, спросив про Джэльгэ-Эхэ.

– Джэльгэ-Эхэ? – Гостья наморщила лоб. – А! Ты, верно, имеешь в виду ту красивую девушку с красным узорчатым поясом?

– Да-да, именно ее!

– Она подошла ко мне столь неожиданно… – покачала головой Мэй Цзы. – Попросила сопровождать ее в степь. Ей почему-то не хотелось, чтоб ее видели одну. Такая славная девушка, она мне сразу понравилась… О, зачем только я ее послушала?! – с неожиданным надрывом выкрикнула гостья. – Зачем?!

– Что?! – словно ужаленный, подскочил Баурджин. – Что случилось?!

– На нас напали татары… Не войско, какая-то шальная шайка, из тех, что постоянно рыщут в степи… Мне каким-то чудом удалось ускакать, а вот моя спутница… О, бедная, бедная девушка! А ведь мы могли б стать подругами… Джэгэль… Да, именно так ее звали! А почему ты спрашиваешь? Она твоя невеста?

– Да, невеста… Пусть так.

– Тебе очень повезло, Баурджин-гуай! Джэгэль – очень хорошая девушка, очень!

– Что толку теперь говорить? – горестно воскликнул молодой человек. – Когда Джэгэль-Эхэ в плену!

– Не переживай, – как могла, утешила гостья. – Не думаю, чтоб татары сделали ей что-то дурное. Нет, они не будут убивать такую красавицу. Скорее всего, сделают ее одной из жен своего хана!

– Вот этого я и боюсь!

– Что ж в этом такого страшного? – искренне удивилась Мэй Цзы. Черные глаза ее, блестящие, поднятые к вискам, недоуменно сверкнули. – Мне говорили, что вы, кочевники, достаточно легко относитесь к подобным делам. Ну, я имею в виду, когда невеста, в общем, не совсем девушка… Ведь так?

– Так… – вздохнул Баурджин. – И как же мне ее теперь вызволить?

– Чжэн Ло имеет знакомых среди татар, – тихо промолвила гостья. – Если хочешь, я спрошу у него для тебя. О, он знает все татарские роды – несколько лет провел там в плену. Спросить?

– Ага… А он за это тебя побьет!

– Нет, Баурджин-гуай, не побьет, – девушка неожиданно улыбнулась, – Чжэн Ло сейчас в большой печали и каждый вечер проводит в слезах – ведь недавно казненный мальчик Цзы Фай был его любовником!

– О! – Баурджин тряхнул головой. – Ну, этого еще не хватало для полной картины!

– Я поведала тебе это под большим секретом, – тут же предупредила Мэй Цзы. – Смотри, не проговорись. Цзы Фай был неплохим парнишкой, хоть и оказался врагом, сунцем, и, мне кажется, Чжэн Ло его искренне любил. Нет, не подумай, они не были связаны какими-то тайными делами! Ничего такого предосудительного, только любовь!

– Да уж, любовники, мать ити…

Мэй Цзы накинула халат:

– Я обязательно спрошу Чжэн Ло.

Поцеловав юношу на прощанье, она тихонько выскользнула из гэра.

Татарские кочевья! Они располагались не так уж и далеко, к югу от реки Керулен и озера Буир-Нур, почти в той же стороне, где когда-то кочевал найманский род старого Олонга. Свободный найманский род, ныне – данники Темучина, преданные собственным вождем. Впрочем, наверное, это и неплохо для столь небольшого рода – то, что они теперь люди Темучина – Тэмуджина, как называли его татары. Темучин – сильный и уважаемый властелин, никто не посмеет обижать его людей… Никто, кроме тех же татар! Но и с разбойниками-татарами Темучин скоро разберется – по крайней мере, к тому все идет! И значит, ему надо в этом помочь, ведь род Олонга все же – родное кочевье Баурджина, и негоже забыть интересы родичей. Пусть хан Жорпыгыл Крыса – гад и предатель, но объективно его предательство лишь на пользу роду Олонга. Кстати, Темучин не очень-то его жалует, он вообще терпеть не может предателей. А вот тех, кто ведет себя достойно и мужественно – даже самых лютых врагов, – наоборот, приближает. Так говорят все, не только Боорчу, которому можно верить лишь с оговорками…

Татары… Чжэн Ло знает дороги в их кочевья. Так говорит Мэй Цзы… несчастная девушка… Скажет ли он ей? Не скажет, так можно будет спросить! Как следует спросить, с пристрастием! Слава Богу он, Баурджин, здесь не один, со своими. Братья-здоровяки, юный умник Гамильдэ-Ичен, побратим-анда Кэзгерул Красный Пояс. Господи, какое ж это славное слово – свои!

Татары… Найти… отыскать их кочевья! Сегодня же… Нет, сегодня только узнать. Завтра сменятся с караула друзья. Им положено три дня отдыха. Успеем! Отпроситься у Темучина… отпустит? Должен. А не отпустит, так уехать самовольно – главное сейчас, отыскать Джэльгэ-Эхэ! Но если придется действовать самовольно, тогда лучше друзей с собой не брать, не подставлять их под возможный гнев хана. Итак…

– Баурджин-нойон! – во второй раз почтительно обратился к юноше ханский нукер в шлеме с перьями кречета.

Юноша наконец отвлекся от своих мыслей:

– Что такое?

– Повелитель призывает тебя в свой гэр, Баурждин-гуэй. И не только тебя, но и всех своих вельмож. Прошу поспешить, многие уже там.

– Хорошо, – озабоченно кивнул Баурджин. – Едем!

В просторной юрте Темучина было не протолкнуться. Военачальники в блестящих доспехах, надменные вожди подвластных племен, какие-то чиновники, вельможи… Баурджин пробрался поближе к старому собутыльнику – Боорчу, спросил шепотом:

– Что тут такое будет?

– А, это ты, – обернувшись. Боорчу покусал ус. – Чего не заглядываешь?

– Да все дела…

– Дела не дела, а намахнуть добрую пиалу арьки за здоровье великого хана – отказываться грех!

– Зайду обязательно!

– А что здесь будет, я и сам не знаю. Да и, похоже, никто… О! Кажется, повелитель!

Утробно зарокотали барабаны, затрубили рога – и под эту дикую музыку в юрту вошел Темучин. Как всегда – подтянутый и строгий, с небольшой бородкой и острым взглядом «тигриных» изжелта-серо-зеленых глаз, он чем-то напоминал Баурджину-Дубову маршала Жукова со знаменитого портрета среди развалин. Только – положа руку на сердце – куда уж было Жукову до Темучина!

Хан вошел – и все пали ниц, и Баурджина словно швырнула коленями на кошму какая-то неподвластная ирреальная сила. Все пали на колени, все! Даже Боорчу, Джэльмэ – друзья и побратимы Темучина. Уж не дураки были, понимали – это в частной жизни можно пить с ханом арьку да шутить шутки, а вот сейчас, здесь, Повелитель Темучин – «Чингис-хан» – «хан-океан, хан-вселенная» – олицетворял собою высшую власть, власть от Бога или богов, кто во что верит.

– Встаньте, друзья мои! – Темучин уселся на резной трон из белых костей дракона, что целыми кучами находят в не столь уж и далекой пустыне Гоби. Даже наметанный глаз Дубова не сразу определил, что же это за зверь такой? Право слово, кошмарнейшее зубастое создание, что-то типа тиранозавра или ему подобной давно вымершей зверюги.

Между тем все встали на ноги, поспешно поднялся и Баурджин.

Темучин обвел всех пристальным взглядом:

– Я собрал вас, друзья мои, чтобы объявить – завтра, до восхода солнца, мы выступим против татар!

– Слава великому Тэнгри! – разом воскликнули все. – Хур-ра! Хур-ра! Хур-ра!

– Хур-ра! – Юноша радостно кричал вместе со всеми. Еще бы ему было не радоваться! Теперь не надо ни у кого никуда отпрашиваться, теперь-то уж он отыщет Джэгэль-Эхэ, вызволит ее из плена, чего бы это ни стоило!

– Через сутки мы будем в татарских кочевьях, – властным взглядом установив тишину, негромко продолжал Темучин. – Через двое – разобьем их войско. Через трое суток – с трофеями вернемся обратно. Ну а дальше – как захочет Тэнгри! Теперь же… Нойоны пусть проверят войска, разведка – выедет еще ночью, первой. Кто-нибудь желает что-то спросить? Нет?! Вот и славно. Тогда идите, и пусть те боги, в которых мы верим, пошлют нам завтра удачу.

Князья, военачальники и багатуры, кланяясь, покидали гэр. Баурджин тоже направился к выходу, как и все, находясь под впечатлением краткой речи хана. Надо же так разложить! Как по полочкам: через сутки – дойдем, через двое – разобьем, на третьи – вернемся. И главное, все ему верили! Судя по глазам, ну вот нисколечко не сомневались в словах великого хана! Честно говоря, и он сам, Баурджин-нойон, неизвестно почему, тоже в этом не сомневался. Дойдем! Разобьем! Вернемся! Почти как у Цезаря – «вени, види, вици» – пришел, увидел, победил!

Да пусть помогут боги в этом благом деле!

Поклонившись, юноша в числе последних покинул ханскую юрту.

Глава 16 При чем тут лучники? Август 1196 г. К югу от Керулена

Злобный враг малочислен,

Ядовитая змея тонка…

Л. Данзан. Алтан Тобчи

– Кажется, пора, парни!

Подав команду, Баурджин-нойон выскочил из-за сопки и во главе своего небольшого отряда бросился на наступавших врагов.

Татарские всадники в кожаных латах приближались неудержимой лавиной, их было больше, значительно больше, чем людей молодого князя. Но отступать нельзя – враги получили бы тогда замечательную возможность выйти к войскам Темучина с тыла.

– Ввяжемся в бой! – Баурджин стиснул зубы и, обернувшись, крикнул на всем скаку: – Гамильдэ, скачи к Боорчу – пусть ударит с фланга.

Махнув рукой в знак того, что понял, Гамильдэ-Ичен лихо завернул коня и скрылся за сопкой. И вовремя – вслед ему полетели стрелы. Баурджин усмехнулся – поздно, парни, стреляете, поздно!

Еще раз осмотрев своих – здоровяков Юмала и Кооршака, анду Кэзгерула и воинов-меркитов из тех родов, что признали над собой власть Темучина, – юноша остался доволен. Кони – сытые, всадники – злые, сабли остры, а стрелы метки – что еще нужно для того, чтобы победить в сече? Слишком много врагов? Так это ж славно – больше будет добычи!

От топота конских копыт сотрясалась земля. Поднятая всадниками пыль висела над полем битвы густым желто-серым маревом. Попадала в глаза, в нос, в уши, противно скрипела на зубах. Впереди угрожающе блестели татарские копья. Крепкие кожаные доспехи прикрывали всадников и их коней. Тускло сверкали шлемы.

Тяжелая кавалерия… Рыцари, мать ити… Трудновато будет их победить. Что ж, тем больше славы!

– Копья к бою! – выкрикнул молодой князь. – И да поможет нам Христородица!

У его людей, конечно, пока не было столь мощного вооружения. Не было панцирей – лишь у самого Баурджина имелся легонький, с пришитыми металлическими бляшками, а кони оставались совсем бездоспешными. Но это значит, что лошадям и всадникам легче передвигаться. А татары все ближе! Дрожит земля. Блестят копья. Хрипят покрытые кожаными латами кони. И вот уже хорошо видны злые глаза врагов.

Баурджин опустил копье и бросил коня вперед…

Сшиблись! Сошлись! Ударили друг в друга копьями. Заржав, взвились на дыбы кони. Несколько человек упало. Мир их праху. И своим, и врагам…

Кинув обломок копья во врагов – не собьет, так отвлечет, – Баурджин выхватил саблю, взмахнул, отражая натиск татарского латника. И сделал это вовремя – два клинка столкнулись, высекая розоватые искры… Раскосые глаза татарина злобно сверкнули. Что-то завопив, он нанес сразу несколько ударов, отраженных юношей с большим трудом. Вот когда Баурджин пожалел, что недостаточно времени уделял искусству сабельного боя! Тем не менее кое-какие приемы помнил. Спасибо Боорчу – показал!

Оп! Противник снова повторил натиск. Баурджин – как учили – смотрел как бы сквозь него, мгновенно реагируя на малейшие выпады. Удар слева! Уклониться, выставив в бок клинок… Обязательно выставить, сабля в умелых руках – оружие коварное. Кажется, уже пронесло, а вот нет – направленный в грудь удар мгновенно переходил в бок или в шею. Как вот сейчас… Звон! Скрежет! Искры! А этот татарин – опытный воин… Кто бы сомневался! Но и он, Баурджин, все ж не в пустыне найден. Противник силен? Хорошо – пусть наносит удары, пусть крутится на своем коне… Побольше…

Улучив момент, юноша сильно пнул вражьего коня в бок. И тут же едва не вскрикнул от боли – конь-то ведь было защищен латами! Враг ухмыльнулся, взвил коня на дыбы, занося над головою саблю – видать, решил одним ударом разрубить соперника пополам. А на-ко вот, выкуси! Баурджин резко бросил коня в сторону. Соперник, конечно же, попытался исправить свою ошибку, но и молодой нойон не дремал.

Раз – взвилась на дыбы лошадь.

Два – ударила копытами вражину в грудь – и тот вылетел из седла будьте-нате, не помогли ни сабля, ни панцирь, ни круглый тяжелый щит! Щит отлетел в одну сторону, сабля – в другую. Хорошая, видать, сабля. Юноша не поленился, свесился на скаку с коня, подобрал саблю – и снова копытами в попытавшегося подняться врага! Прямо в лоб! Ажно шлем зазвенел, словно колокол, а татарин больше уже не поднялся.

– Хур-ра! – громко закричал Баурджин-нойон, отвлекая на себя часть воинов, плотно окруживших анду Кэзгерула. – Держись, братец!

И снова коня – вперед, и сабельный звон, и пот, и терпкий запах крови. Крутясь в седле, юноша рубил врагов направо и налево. Свою сабельку он хозяйственно припрятал в ножны и действовал сейчас трофейной. Ух, и хороша же оказалась – тяжелая, острая, только замахнись – сама собой рубит, одно удовольствие такой биться.

Сражаясь, Баурджин старался удерживать боковым зрением все поле боя. Помогая Кэзгерулу, видел, как лихо крушат вражьи головы братья-здоровяки Юмал и Кооршак, вместо сабель действующие тяжелыми палицами. Впрочем, палицами эти устрашающие орудия, наверное, сложно было назвать, скорее – обитые железом дубины. Дубинищи! Эх, молодцы братовья! Махнут раз – улица, махнут второй – переулочек. Красота! Однако не слишком ли много врагов вокруг них столпилось? Сейчас ведь достанут стрелы… Ну да, во-он те, косоглазые, без лат, в вывернутых волчьих шубах…

– Хур-ра-а-а!

Бросив лошадь в галоп, Баурджин угрожающе заорал, отвлекая врагов от цели. Сшиб на скаку двоих, взмахнул саблей… Только ошметки вокруг полетели! Ух и хорошая же сабля!

Юноша остановил себя. Он же все-таки нойон, не простой воин. Осмотрелся – враги все прибывали, а своих между тем становилось все меньше и меньше. Ага, вот и та сопка, из-за которой должна появиться подмога. По времени вроде пора… Или – еще чуть-чуть выждать? Нет, пожалуй, все-таки пора. Если еще выжидать – можно будет совсем остаться без воинов, погубить всех к чертям собачьим… Пора!

Отбив очередной наскок, Баурджин повесил на луку седла щит и левой – свободной – рукой вытащил из переметной сумы хитрое приспособление – глиняный шар с длинным тлеющим фитилем. Раздув фитиль, сунул его в специальное отверстие, сосчитал до трех и что есть силы швырнул шар в гущу врагов.

Бабах!!! – шар разорвался с оглушающим треском, брызнули по сторонам глиняные осколки и пламя. Врагов они, конечно, не поразили, но сильно напугали коней – жалобно заржав, те от страха присели, прижали уши, а некоторые бросились прочь, не обращая никакого внимания на всадников.

Эх, хорошо рвануло! Прям, как лимонка!

Впрочем, тут дело было вовсе не в испуге врагов. Сигнал! Уж его-то и мертвый услышит!

Неведомо, как насчет мертвых, а живые сигнал услышали и, враз повернув коней, быстро поскакали к сопке.

– Ху-у-у! Ху-у-у! Хха! – закричали, завизжали татары, радостно гомоня, бросились догонять бесформенной кучей. Это воевать лучше строем, а вот грабить… Тут уж – кто первый!

И понеслись!

– Ху-у-у! Ху-у-у! Хха!

Давайте, давайте, парни…

Подогнав коня, Баурджин хитро усмехнулся и, повернув голову, посмотрел на край сопки. Однако где же «красная кавалерия из-за холма»? Пора бы уж и появиться подмоге. Чего ж не едут? Что, Гамильдэ-Ичен не доскакал?

– Хур-ра-а-а! – громкий многоголосый клич вдруг пронзил небо.

Юноша облегченно перевел дух. Ну наконец-то!

И вновь задрожала земля, захрипели кони, поднимая копытами пыль – это мчалась на врагов латная конница Темучина!

Обескураженные татары дрогнули, закружили – кое-кто еще пытался сражаться, но основанная масса повернула назад в последней надежде ускакать, оторваться, уйти в родные степи. Надеждам этим, увы, не суждено было сбыться.

– Хур-ра-а-а-а!

– Нойон! – кто-то закричал совсем рядом.

Баурджин обернулся и растянул губы в улыбке:

– Гамильдэ! Молодец, парень!

Юный воин поспешно спрятал довольную улыбку и уже со всей серьезностью доложил:

– Великий хан Темучин желает немедленно видеть тебя в своей ставке!

Нойон пожал плечами:

– Желает – съездим. Эх, жаль, не доведется добить врага!

– Я сделаю за тебя это, нойон! – задорно пообещал Гамильдэ-Ичен и, повернув коня, что есть мочи помчался догонять латников.

– Эй, эй, подожди! – закричал ему вслед Баурджин. – Пожалуй, там и без тебя справятся! А, все равно не слышишь…

Махнув рукой, юноша дал коню шенкеля и быстро поскакал к сопке, на вершине которой сиял золотой шатер Темучина. Отсалютовав нукерам охраны, юноша дождался их разрешающего кивка и вошел внутрь.

– А, Баурджин-нойон, – поднял свои рысьи глаза сидевший на кошме хан. – Слышал, ты сегодня славно помахал саблей?

– Было дело, – сдержанно признался парень.

Темучин неожиданно нахмурился:

– В следующий раз за такие штуки велю сломать тебе спину! Не дело нойона разить саблей врагов, на то есть и простые ратники. Дело нойона – думать! Вот и мы сейчас думаем. Садись, – хан кивнул на кошму, где уже сидели князья и багатуры – Джэльмэ, Боорчу и все прочие, даже верховный шаман тэб-Тэнгри Кокэчу, на этот раз – непривычно тихий, но непоколебимо надменный и важный. Замполит, мать ити…

– Докладывай, Тэн-Канур! – махнул рукой Темучин.

Тэн-Канур – молодой ратник в кожаном панцире, с длинными, мокрыми от пота рыжими волосами – поклонился сначала хану, затем всем собравшимся, после чего продолжил доклад:

– Татар здесь гораздо меньше пяти туменов, великий хан. Где-то бродят еще два!

– Ты точно знаешь, что туменов было пять? – Темучин задумчиво покусал ус.

– А то и шесть, великий хан!

Повелитель недовольно прищурился:

– Так пять или шесть, Тэн-Канур? Ты должен давать точные сведения!

Докладчик побледнел.

– Так куда же делись два татарских тумена? – с усмешкой спросил Темучин. – Не знаешь? Вот и мы не знаем. А это плохо, что не знаем, плохо… Ну! – Он пристально посмотрел на своих багатуров. – Кто из вас может хоть что-нибудь об этом сказать? О татарских туменах, я имею в виду. Они ведь не зря потерялись. Нападут. Непременно нападут, и внезапно. Откуда?

– Думаю, что с севера, великий хан! – черт дернул за язык Баурджина.

Повелитель посмотрел на него тяжелым взглядом:

– С севера?

– Да-да, со стороны нашего походного лагеря. Переправятся через Керулен и ударят!

Сидящие зашушукались, но притихли под взглядом хана.

– Обоснуй! – внимательно выслушав Баурджина, предложил тот.

Юноша немного замешкался – волновался, но все же изложил свои мысли вполне доходчиво и по возможности – кратко. А мысли были – о Чжэн Ло!

– Чжэн Ло – татарский шпион? – ничуть не удивился хан. – Не только ты так считаешь.

– Да, именно так… Его шатания у реки отнюдь не простая прогулка. Я только теперь понял – он искал броды! Для чего? Вернее, для кого?

– Но ведь татары – враги цзиньцев! – не выдержал Боорчу. – С чего бы Чжэн Ло…

– А с чего вы все взяли, что он – цзинец? – невежливо перебил Баурджин. – Это он сам вам сказал? Может, он сунец или даже татарин?

– Он предоставил грамоты!

– Которые сам же и написал? Вы что, прекрасно осведомлены, как выглядят цзиньские грамоты?

– Нет, все равно не может быть, чтоб Чжэн Ло… И вспомните историю со змеей! Его слуга оказался предателем!

– А может, и сам Чжэн Ло замешан в этом темном деле? Ведь его не допрашивали под пыткой, поверили на слово!

– Нужны были союзники!

– Ага… И где они? Должны были ударить во вражеский тыл? Ударили? Это нам еще повезло, что татар оказалось так мало!

– Всем молчать, – немного послушав, тихо приказал Темучин. Тигриные глаза его пристально посмотрели на Баурджина. – Ты сейчас же отправишься на север вместе с туменом Джэльмэ! Джэльмэ, слышал?

– Слышал и повинуюсь, великий хан!

– Действуйте!

– Могу я взять своих людей? – Юноша обернулся на пороге.

– Бери, – разрешил хан и, устало вздохнув, посмотрел на оставшихся. – А с вами мы будем думать – что делать здесь? И где цзиньцы?

Пыльное плоскогорье расстилалось под копытами коней. Желтая, иссушенная зноем трава местами прерывалась выжженными проплешинами и нагромождениями серых камней. Кое-где росли чахлые кустики, больше похожие на насмешку или жалкую пародию на растительность. В выцветшем бледно-голубом небе нещадно сверкало белое солнце.

Баурджин ехал впереди, рядом с Джэльмэ – вельможей, конечно, важным, уж никак не меньше генерал-майора, а то и генерал-лейтенанта! – но еще не зазнавшимся и не зажравшимся, не зажиревшим. Джэльмэ беседовал с Баурджином как с равным, что вовсе не шокировало последнего, в конце концов, он тоже был генералом. От инфантерии, как когда-то любил выражаться Дубов.

Позади, на расстоянии корпуса лошади, ехали нукеры Джэльмэ, за ними – друзья Баурджина, а уже потом весь остальной тумен – тысяча всадников в сверкающих доспехах из прочных металлических пластин, в украшенных цветными перьями шлемах. Рыцари великой степи.

Они ехали долго, и уже совсем скоро должна была показаться река, часика через три – по прикидкам Баурджина-Дубова. Солнце палило немилосердно, но никто не роптал – привыкли. Да и попробовали бы роптать!

Впереди заклубилась пыль – с какой-то, видимо важной, вестью скакал легковооруженный ратник из высланной вперед разведки.

– У корявых сосен обнаружен конь с мертвым всадником! – осадив коня, доложил разведчик. – Какие будут приказания, Джэльмэ-нойон?

– Что за всадник?

– Похоже, он из нашего становища…

– Похоже? – Джэльмэ грозно вскинул брови. – Не очень-то подходящее слово для разведчика!

Баурджин усмехнулся – а ведь хорошо сказал нойон! Именно что неподходящее.

– Виноват, нойон-гуай, – быстро исправился воин. – Я хотел сказать, что мы видели его в становище, но не знаем, кто это такой.

– Это другое дело, – милостиво кивнул Джэльмэ. – Везите его сюда, может, мы узнаем.

– Слушаюсь и повинуюсь, нойон-гуай!

Воин ускакал. И вскоре впереди снова заклубилась пыль – двое всадников везли на полотнище мертвеца.

– Ну-ка, ну-ка, – усмехнулся Джэльмэ. – Глянем.

Баурджин невольно вздрогнул, увидев лицо мертвеца. Чжэн Ло! Это был Чжэн Ло!

– Я тоже узнал цзиньца, – покивал верховный нойон и, посмотрев на разведчиков, спросил:

– Как он умер?

– Убит стрелой в спину.

– Что за стрела?

– Обычная, – спешившись, воин с поклоном протянул нойону стрелу.

Внимательно рассмотрев, Джэльмэ протянул ее Баурджину:

– Глянь.

И что тут было смотреть? Стрела как стрела – длинная, с серыми перьями и плоским, остро заточенным наконечником. Обычная стрела, каких полно в колчане у каждого. И все же – не совсем обычная… Баурджин присмотрелся и увидел три насечки у оперения – чей-то знак. Правильно, многие имеют привычку метить свои стрелы. Правда, такая метка – все равно что никакой, слишком уж распространенная.

– Что скажешь? – Джэльмэ покосился на юношу.

Баурджин подозвал разведчика:

– Грудь была пробита насквозь?

– То-то и оно, что нет! – ухмыльнулся тот. – Мы тоже удивлялись – выстрел уж очень точный, прямо в сердце, явно стреляли с близкого расстояния. И стрела вообще-то должна была выйти из грудной клетки… если б стрелял мужчина.

– Значит, это была женщина, – задумчиво покивал Джэльмэ.

– Или – ребенок, – пряча глаза, Баурджин вернул стрелу назад.

Юноша, конечно же, догадывался, кто принес посланнику смерть. Конечно же, Мэй Цзы! Несчастная девушка, доведенная до отчаяния гнусными прихотями хозяина-садиста. Впрочем, может, и не она, может, какой-нибудь мальчик, Чжэн Ло ведь любил мальчиков… Нет, скорее все же Мэй Цзы…

– Где вы нашли труп? – поинтересовался Джэльмэ.

– Примерно в тысяче полетов стрелы отсюда.

– Значит, не у самого становища. Зачем Чжэн Ло, если он шпион, куда-то уезжать? Тем более сейчас, когда он должен показать врагам броды через Керулен?

– Может, у него было и еще какое-то дело? – предположил Баурджин.

– Может быть, может быть. – Верховный нойон почмокал губами. – Кажется, у Чжэн Ло была служанка. Забитая такая девчонка, как ее…

– Мэй Цзы, – неохотно подсказал юноша, которому очень не понравилось, что Джэльмэ вдруг вспомнил про девушку. Раз вспомнил, так велит схватить и пытать. Все правильно, конечно, но не слишком ли много напастей на голову и без того несчастной Мэй Цзы?

– Вот что! – Джэльмэ подозвал разведчиков. – Скачите в становище, разыщите эту девчонку… Мэй Цзы. Если, правда, она еще там.

– Исполним в лучшем виде, нойон-гуай! А с мертвым что делать?

– Скачите! О мертвом и без вас найдется кому подумать…

Проводив глазами разведчиков, Джэльмэ повернулся к своему спутнику и спросил:

– В каких богов верят чжурчжэни?

– Не знаю, – честно признался тот.

Верховный нойон усмехнулся:

– Вот и я не знаю. Может, зарыть его в землю? Да, так и сделаем. Эй, нукеры! Прикажите слугам – пусть выкопают могилу. Да, как будут зарывать, пускай прочтут хоть какую-нибудь молитву. Все ж таки это человек, а не зверь. Да примет его Тэнгри!

– Пусть земля будет ему пухом, – поддержал Баурджин.

Распорядившись, Джэльмэ тронул коня. Дальше они поехали молча, погруженные в свои мысли. И мысли эти были похожи! Зачем татарский шпион покинул становище? И покинул поспешно – судя по небрежно затянутому поясу. Зачем?

– Ты хорошо знал посла, Джэльмэ-гуай?

– Да не сказал бы… Хотя, конечно, кое-что знал.

– Он увлекался мальчиками?

– Кто, Чжан Ло? Вот уж нет – по его просьбе и приказу великого хана ему в гэр частенько доставляли красивых молодых дев.

– Красивых молодых дев… Вот, значит, как…

– Все девицы, кстати, оставались им очень довольны, этот Чжэн Ло был хорошим любовником, к тому же вполне любезным и отнюдь не жадным.

Первым делом Баурджин заглянул в гэр убитого посланника Чжэн Ло… И прямо на пороге нос к носу столкнулся с Мэй Цзы! Девушка явно куда-то торопилась и была одета по-походному – в узкие шерстяные штаны и короткий удобный халат. Черные волосы ее были заплетены в тугую косу, за поясом торчал кинжал, а за спиною виднелся лук.

– Ты словно в бой снарядилась! – усмехнулся молодой нойон.

– Баурджин? Ты как здесь оказался? – Мэй Цзы явно была сильно удивлена.

– Мы все здесь. – Юноша кивнул на откинутый полог юрты. – Зайдем поговорим?

– Кто – все? – Китаянка сверкнула глазами. – Да и некогда мне сейчас разговаривать.

– А ты не торопись, Мэй Цзы, – усаживаясь на кошму, Баурджин показал девушке место рядом с собой. – Войска Темучина вернулись, а вот татары, которых ты ждешь, опоздали!

– Я? Жду татар? Не перегрелся ли ты на солнце, любезнейший князь?

– Ну, садись же! Унтер-офицерская вдова… Позволь посмотреть твои стрелы…

Мэй Цзы напряженно уселась рядом:

– Как ты меня назвал?

– Унтер-офицерская вдова… которая сама себя высекла!

Глаза китаянки грозно сверкнули.

– Ну, говори, говори… Что еще скажешь?

Баурджин ловко вытащил из ее колчана стрелу с тремя светлыми зарубками на древке, у самого оперения:

– Так я и знал.

– Что знал?

– Зачем ты убила Чжэн Ло?

– Я?! Убила?! – Девушка вскочила на ноги… и тут же уселась обратно. – Да, убила, – всхлипнув, прошептала она. – И ты хорошо знаешь почему…

– Не плачь, Мэй Цзы, – усмехнулся юноша. – Твои слезы так же лживы, как и ты сама! Хочешь, расскажу о тебе все подробно?

– Расскажи, – китаянка презрительно скривилась, – интересно будет послушать.

– Только сначала избавлю тебя от кинжала и лука… Кинь-ка их во-он в тот угол.

– Пожалуйста! – Мэй Цзы покорно исполнила просьбу. – Может, мне и халат бросить туда же? Могу… – Она развязала пояс и, распахнув полы халата, демонстративно обнажила грудь. – Может, кое-что вспомним?

– Не сейчас, Мэй Цзы, не сейчас… Можешь пока подпоясаться.

– Как скажешь.

Девушка запахнула халат и исподлобья посмотрела на собеседника:

– Ну? Я готова слушать.

– Прекрасно! – потер руки нойон. – Итак, начнем с самого начала, по порядку. Несчастный Чжэн Ло, которого ты обвиняла в разных гнусных грехах, на самом деле был совсем не плохим человеком и искренне желал честно выполнить поручение своего императора. И выполнил бы, если б не ты, Мэй Цзы! Нет, не перебивай, помолчи! Кстати, ты тоже поначалу еще не определилась, что лучше, что выгоднее для твоих хозяев – убить Темучина или разгромить его войско. Рассудив, ты, конечно, решила, что хорошо бы сделать и то, и другое – только вот как не попасться самой? И тут взгляд твой случайно упал на мальчишку Цзы Фая! Вы ведь с ним очень похожи, неправда ли?

– Болтай, болтай…

– У тебя на такой случай имелась змея, кобра, – мне кажется, Цзы Фай как-то увидел ее и потому был обречен. Опасаясь его, ты спрятала змею в самом надежном месте – в яме с пленниками, куда так вовремя попал твой связник. А потом, когда наступил удобный момент, ты забрала кобру обратно… Шаман Кокэчу? Он тоже был в деле? Без его помощи вряд ли бы все прошло столь гладко…

Мэй Цзы фыркнула:

– Не знаю, о ком ты говоришь!

– Могу больше не рассказывать, – обиделся юноша. – Только люди Джэльмэ будут с тобой говорить по-другому!

– Ой, – девчонка скривилась, словно бы пожевала лимон, – может, обойдемся пока без угроз, а? Продолжай, раз уж начал. Знаешь, тебе бы баллады складывать – здорово получается, клянусь всеми богами!

– Спасибо за комплимент. Значит, о роли Кокэчу ты говорить не желаешь. Ладно, поедем дальше. Ты сейчас сказала – баллады, а я говорю – стихи. Ты ведь явно направляла Чжэн Ло там, у реки. Приказывала ему останавливаться, что-то разглядывала, а он послушно «переводил» твои приказы в стихи. Искала броды? И видно, нашла… Правда, пользы от них теперь немного.

– Это почему же?

– Я же сказал – все войско вернулось обратно! Прислушайся? Слышишь звяканье сабель и ржанье коней? Пусть теперь твои дружки татары осмелятся появиться у реки… Сколько их? Два тумена? Всего лишь два…

– Но как вы…

– Ага! Вот и проговорилась, девушка! Как мы ухитрились разобраться с врагами так быстро? А среди них полно предателей, знаешь ли!

– Так я и знала… – Мэй Цзы уселась на корточки и уткнула лицо в ладони. – Так я знала! – раскачиваясь, повторяла она. – Что теперь делать, что? – Вытирая слезы, она вдруг жалобно взглянула на юношу. – Мне будут пытать, да? Впрочем, я не боюсь пыток. Знала, на что шла… Ведь Темучин – мой враг! Враг моего народа! Что ж… Я приму смерть.

– Не торопись умирать, Мэй Цзы, – тихо вымолвил Баурджин. – Скажи мне, где на самом деле Джэгэль-Эхэ и что вас связывало?

– Кто? Что?! О, боги! – Девушка неожиданно расхохоталась. – Что связывало?! Да пояс же! Красный пояс, знак ханского…

Услыхав снаружи чьи-то голоса, китаянка замолкла, подождав, пока голоса удалились.

– Знак ханского – чего? – переспросил юноша.

– А, ты хочешь знать? А мне вот что-то думается, что я слишком задержалась в этом кочевье… Пора уходить. Прощай. Баурджин… ты славный юноша… Действительно славный. Девчонку свою найдешь в кочевье Камиля-Ургу… Если найдешь… Прощай!

– Прощай? Не слишком ли ты самонадеянна, Мэй Цзы?

– Нет, не слишком…

Мэй Цзы вдруг высоко подпрыгнула и, издав жуткий вопль, с неожиданной силой выкинула вперед левую ногу, угодив не успевшему даже удивиться парню пяткой в лоб!

Что-то яркое вспыхнуло на миг в глазах Баурджина, и наступила тьма…

Из которой вдруг стали выплывать, появляться – медленно, словно в холодном проявителе – до боли знакомые лица. Брежнев… Суслов… Никсон… Дети… Татьяна, жена… Или, нет, это, кажется, была Джэгэль-Эхэ… Красивая, как иностранная кинозвезда. Бриджит Бардо и Софи Лорен – вместе взятые! И вдруг откуда ни возьмись появились японские пикировщики. Старые, еще с выпущенными шасси. Как противно они гудят, Господи. Пикируют прямо в окоп. Вот сейчас сбросят бомбы! А в окопе… Нет, это и не окоп вовсе – овраг! Урочище Оргон-Чуулсу… И старый дацан! А рядом – Джэгэль-Эхэ. Обернулась. Улыбнулась. Исчезла. Куда ж ты уходишь, девочка? Не уходи, Джэгэль, не уходи!

Баурджин распахнул глаза…

– Ну наконец-то очнулся!

Рядом с юношей сидели друзья – Гамильдэ-Ичен, здоровяки, побратим-анда Кэзгерул Красный Пояс… Пояс… Мэй Цзы что-то говорила про пояса…

– Где девчонка?

– Джэльмэ велел своим лучником не дать ей уйти. Они достали ее уже в реке!

– Сколько я пролежал?

– Три дня.

– А татары?

– Так и не появились.

– Значит, и не появятся… Значит… – Баурджин неожиданно улыбнулся. – Значит, плохие лучники у Джэльмэ.

– А при чем тут лучники?

Глава 17 Месяц седых трав Сентябрь 1196 г. Восточная Монголия

Это, должно быть, сын хорошего человека.

Это, должно быть, потомок хорошего рода…

Л. Данзан. Алтан Тобчи

Ночью нагрянули заморозки, небольшие, но вся трава в степи покрылась серебряным инеем, тускло блестевшим в первых лучах алого восходящего солнца.

– Прямо Марс какой-то! – любуясь пейзажем, усмехнулся Баурджин-Дубов. – Планета бурь.

Сказал и тут же с опаской взглянул на небо – право слово, не накликать бы ветра. Его только тут и не хватало.

– Не, ветра не будет, – словно прочитав его мысли, засмеялся Кэзгерул Красный Пояс, сверкнул темно-голубыми глазами. – Небо-то вон какое чистое!

Небосвод и в самом деле казался ясно-голубым и прозрачным, без малейших признаков облачности. Но ведь стояло еще ранее утро, слишком раннее, чтобы с уверенностью судить о предстоящем дне.

– Эй, парни! – Баурджин обернулся в седле. – Вы там чего так отстали?

– Слушаем россказни Гамильдэ, – с хохотом пояснил здоровяк Кооршак. – И ждем, когда он нарвет травы – говорит, волшебная она здесь, трава-то!

– И не волшебная, а целебная! – Гамильдэ-Ичен вскочил в седло и вмиг нагнал остальных. – Мне еще бабушка рассказывала, мол, будет случай – рви сон-траву в месяц седых трав – помогут от всех болезней.

– Месяц седых трав… – кивнув, тихо повторил Баурджин. – Сентябрь по-местному. Поэтичное какое название – месяц седых трав… – Юноша вдруг встрепенулся. – Эй, Кэзгерул, Гамильдэ! Где-то я уже слышал эти слова, вот только не вспомню – где? Может, вы вспомните?

– А чего вспоминать-то? – усмехнулся «малыш» Гамильдэ-Ичен. – Эти слова были написаны на поясе Кэзгерула. Как же точно-то? Ммм…

– «В девятую ночь месяца седых трав», – тут же пояснил Кэзгерул. – Это на одном поясе, старом, украденном, не ведаю даже, у кого уж он теперь.

– А… – начал было Баурджин.

– А на том, что ты мне подарил, брат, и который теперь у Джэгэль-Эхэ, сказано: «Летят и сверкают молнии».

– Опять вы про погоду? – Молодой нойон снова посмотрел в небо.

Потом задумчиво почесал подбородок:

– А сейчас у нас какой день месяца седых трав?

– Девятый, кажется, – отозвался Кэзгерул.

– И не «кажется», а точно девятый, – тут же подтвердил Гамильдэ-Ичен. – В первый день месяца мы выехали к татарам… и восемь дней уже отъездили, сегодня как раз – девятый.

Баурджин усмехнулся:

– Значит, правильно едем. Успеем к урочищу до ночи?

– Конечно, успеем! – вступил в беседу Кооршак и, посмотрев на Гэмильдэ-Ичена, добавил: – Если, конечно, эта пустоглазая сойка не будет собирать свою траву. И так уже целая охапка!

– Сам ты пустоглазая сойка, толстомясый черт! – обиженно заругался парнишка. – Чего ржете-то, лошади?

Правильно, все правильно! Сердце молодого нойона стучало. Безуспешно прорыскав по полупустым татарским кочевьям, он уже на третий день сообразил – где именно надо искать невесту. Вернее, не сообразил, а вспомнил. Вспомнил тот бой с японцами на реке Халкин-Гол летом тридцать девятого года. Пикирующие на окопы бомбардировщики, противный вой бомб, беспрерывные атаки японцев… И конников Лодогийна Дандара, и овраг – урочище Оргон-Чуулсу, и неизвестно откуда взявшийся дацан… И парня на белом коне, внешностью очень похожего на него самого, и красивую девушку с пышной гривой волос – Джэгэль-Эхэ? Мистика какая-то получается. Гнусная антинаучная чушь, как выразился бы замполит Киреев. Да, получается так… Но ведь получается же. Должно получиться!

Уже к полудню справа засверкала река, а ближе к вечеру показались поросшие мелколесьем холмы Баин-Цаганского плоскогорья. Когда путники въехали в сопки, уже стемнело так сильно, что, пожалуй, нельзя было рассмотреть и собственных рук. Пришлось даже остановиться, спешиться.

– Что-то рано стало темнеть, – посетовал Гамильдэ-Ичен.

Кто-то – кажется, Кооршак – хохотнул:

– Еще б не рано! В небо-то посмотри, сойка пустоглазая!

– Сам ты сойка!

Все дружно посмотрели в небо – и вздрогнули. Еще с полудня на сверкающую лазурь начинали наползать тучки, но теперь небо закрыла огромная, темно-сизая, черная тучища, придавила тяжелым брюхом сопки. Вокруг повисла тишина, звенящая и какая-то гнетуще-мертвая – ни пения птиц, ни дуновения ветра, ничего!

– Ох, Господи, – опасливо поежился Гамильдэ-Ичен. – Чувствую, сейчас начнется!

Сказал, как накаркал – впрочем, сейчас трудно было бы не накаркать. Из черного брюха тучи вдруг выскочила ветвистая, похожая на перевернутое дерево молния… Ударила где-то поблизости в сопку. И громыхнуло, жахнуло, да так, что лошади в испуге присели, а у спешенных всадников заложило уши.

– Защити нас, Христородица… Иисус и Великий Тэнгри! – разом взмолились все.

Лишь один Баурджин не молился. Во-первых, он все ж таки был материалистом и не верил в «поповские сказки», мистику и прочую «антинаучную чушь», а во-вторых, тут же вспомнил фразу: «Летят и сверкают молнии» – надпись на втором поясе… которой сейчас у Джэгэль-Эхэ… Джэгэль-Эхэ… А не пора ли… Пора!

Снова сверкнула молния – и тучу прорвало дождем. Жутким проливным ливнем.

– Ждите меня здесь! – махнув друзьям, молодой нойон вскочил в седло и погнал лошадь к оврагу, неожиданно показавшемуся в синих сполохах молний.

Вот снова громыхнуло. И еще, и еще, еще! И дождь лил стеною.

А Баурджин уже въезжал в устье оврага…

Вот оно – урочище Оргон-Чуулсу!

Юноша улыбнулся… А где же… Где же… И вдруг, в вспышке молнии, он наконец увидел башни – то ли разрушенные, то ли нет… какие-то дрожащие, утекающие… Сверкающие в синих вспышках молний. Дацан! Тот самый…

Спрыгнув с коня, Баурджин взбежал по широким ступенькам… и остановился. Что-то не пускало его внутрь дацана, какая-то неведомая сила… какая-то «антинаучная чушь»… Не пускала… Ну и не надо!

Набрав в грудь побольше воздуха, юноша выждал, когда прогремит очередной раскат, и громко закричал:

– Джэгэ-э-эль! Джэгэ-э-эль!

Никакого эффекта!

А вокруг гремело, сверкало, неистовствовало, и крупные капли дождя хлестали, как японские пули!

– Джэгэ-э-эль!

Неужели он ошибся? Неужели эти все россказни про его спасение – тогда, в тридцать девятом – выдумки, неправда, вранье? Но с чего старшине было врать? Молодой парень с саблей, на лошади, с девушкой, «красивой, как артистка»… Неужели…

– Джэ-гэ-эль!

И сверкнула молния, и ударил гром, и налетевший ветер швырнул в лицо холодные упругие брызги.

– Джэгэ-э-эль!

Никакого ответа. Неужели все зря?

– Джегэль… Эх, Джэгэль, Джэгэль…

– Чего орешь? Здесь я!

Баурджин, не веря своим глазам, вскинул голову и увидел спускающуюся по ступенькам дацана девушку – красавицу с пышными каштановыми волосами.

– Джэгэль!

Юноша заключил невесту в объятья. Так они и стояли какое-то время, не видя и не чувствуя ни дождя, ни ветра, ни молний… Лишь ощущая друг друга.

– Как ты меня нашел?

– Искал… А как ты вошла в храм?

– На мне же пояс! И вот, еще один. – Джэгэль-Эхэ похлопала себя руками по талии. – Я нашла его у Хрустальной Чаши.

– У чаши? А что же чашу не захватила?

– Ты что, Баурджин! – вскинула брови девчонка. – Забыл предание? Кто тронет чашу – выпустит смерть!

– И давно ты здесь?

– Давно. Зашла в дацан, а потом не смогла выбраться из оврага. Словно демоны водили кругами. И знаешь, я видела такие странные вещи! – Джэгэль-Эхэ крепко обняла юношу. – Та девушка, которую я встретила в кочевье монголов…

– Мэй Цзы.

– Мэй Цзы?

– Так ее зовут. И что она?

– Она увидела на мне красный пояс. Сказала, что знает, как найти еще один.

– Что ж ты не рассказала мне?!

– Нет, – Джэгэль-Эхэ покачала головой. – Эту тайну нельзя доверять мужчинам. Так гласит предание.

– Гнусная антинаучная чушь!

– Что?

– Давай-ка выбираться отсюда!

– Я уже пыталась.

– Но я-то – не ты!

Взяв невесту за руку, Баурджин подозвал коня.

Дождь неожиданно кончился, что не могло не радовать, однако туча так и не уходила, погромыхивая, висела над головами, словно бы говоря – подождите, ужо я вам еще покажу! Вот чуток передохну только…

Впрочем, внезапно поднявшиеся ветер все ж таки ухватил ее за хвост, потянул, освобождая светлый край неба…

– Демон! – вдруг страшно вскрикнула девушка.

Баурджин посмотрел вверх. Нет, сначала услышал звук… Знакомый вой пикирующего японского бомбера! Вылетев из-за тучи, он несся прямо на молодых людей!

– Ложись! – схватив за руку Джэгэль-Эхэ, Баурджин бросил ее на землю и сам упал рядом.

Где-то вблизи с уханьем разорвались бомбы, и горячие, несущие смерть осколки противно просвистели над головами. Послышалась пулеметная очередь – пули с чавканьем впились в землю.

– Еще один! – в ужасе кивнула вверх Джэгэль. – Господи, да сколько же здесь демонов?

А Баурджин, посмотрев в небо, весело рассмеялся.

– Чему радуешься? – недоуменно спросила девчонка. – Плакать надо!

– Не бойся, дурочка, это же наш, «ишачок»!

Утробно рыча двигателем, мелькнуло в разрывах туч стремительное серебристо-зеленое тело краснозвездного истребителя. И-16, без особого труда догнав «японца», прижал его к земле, выпустил длинную очередь…

– Давай, давай! – замахал руками Баурджин-Дубов. – Сделай самурая, парень! Покажи нахалюге кузькину мать!

Тесно прижавшись к юноше, Джэгэль-Эхэ вздрогнула:

– Смотри – третий!

И откуда он взялся? Этот кургузый моноплан с кроваво-алыми кругами на крыльях?

– Сзади, сзади, парень!

Советский летчик словно бы услыхал донесшийся с земли крик. Дав короткую очередь по бомберу, словно коня на дыбы, бросил машину вверх. Гулко заработали тяжелые пулеметы самурая… Наш снова кинулся вниз, закладывая крутой вираж, вышел вражине в хвост…

– Ну, что же ты?! Стреляй же, стреляй! – азартно закричал Дубов.

Очереди не было. Лишь квакнули авиационные пушки. И японский истребитель просто-напросто развалился в небе на куски! А тот, второй, бомбер, дымя, врезался в сопку и рванул, на миг осветив всю округу бурным желто-оранжевым пламенем.

– Нам разум дал стальные руки-крылья, А вместо сердца – пламенный мотор! —

радостно запел Баурджин.

Потом вскочил на ноги, осмотрелся:

– Идем, Джэгэль…

– Стой. – Джэгэль-Эхэ сцепилась парню в плечо. – Там, в кустах, какие-то люди!

– Борсевика, здавайса! – внезапно закричали из кустов, и тут же раздался выстрел. – Бросай оружие!

– Оружие… – Юноша усмехнулся. – Саблю им бросить, что ли? Тоже мне, нашли большевиков…

«Борсевика» – «большевик» – так называли красноармейцев не выговаривающие «л» японцы.

– Джэгэль, ты ведь хорошо стреляешь?

– Да уж, неплохо.

– Возьми мой лук, иначе они нас не выпустят. Эй, эй! – высоко подняв руки над головой, Баурджин двинулся в сторону засевших в кустах японцев. Сколько их там было – двое, трое, пятеро? Ага… Кажется, двое…

– В эту ночь решили самураи перейти границу у реки! – замедляя шаг, запел Дубов. – Эй, что сидите? Сдаюсь я, сдаюсь, не видите, что ли?

– Икгде дебушька? – поднимаясь, коряво спросил японец.

Второй бдительно маячил позади, не спуская с Дубова короткого дула карабина.

– Девушка? – Баурджин обернулся. – А вот она! Позвать?

Чуть слышно просвистели в воздухе тяжелые стрелы. Одна за другой. Пораженные прямо в сердца японцы без крика упали в грязь.

– Ну вот так-то лучше будет, самураи хреновы! – хохотнул Дубов и, подождав девушку, попросил: – Ты тут повнимательней пошарь по кусточкам, Джэгэль!

– А что искать?

– Меня…

Он все же обнаружил раненого красноармейца – себя!!! – Дубов теперь точно знал, что себя, первым. Молодой, недавно призванный из маленького русского городка парень, светловолосый, с закрытыми глазами лежал в пожухлой – и почему-то совершенно сухой – траве, раскинув в стороны руки. Разорванная, вернее, пробитая на груди его гимнастерка была вся в крови…

Баурджин присел рядом:

– Ну, здорово, парень. Жаль, что ты меня сейчас не видишь, жаль… А то, вообще б, интересно бы было! Эй, Джэгэль, надо его перевязать, остановить кровь, а то ведь не донесем…

– Перевязать? Да… Я сейчас оторву полу дээли.

– Некогда рвать, давай-ка сюда пояс…

Быстро перевязав раненого, Баурджин и Джэгэль осторожно посадили его на лошадь – вернее, положили, старясь, чтобы парень не слишком прижимался к гриве коня раненой грудью.

– Я буду его придерживать, а ты, Джэгэль, веди под уздцы лошадь.

– Хорошо. А куда вести-то?

– Если б я знал. Хотя тут где-то медсанбат должен быть. Высматривай шатер с красным крестом!

– С крестом?

– Это знак Иисуса Христа!

– Я знаю. Но и не только его. И Тэнгри.

Они кружили по сопкам примерно с час, покуда не отыскали-таки медицинскую палатку. Здесь уже не стреляли, лишь где-то в отдалении, за холмом, слышалась артиллерийская канонада.

– Стой, кто идет! – выскочил черт-те откуда молодой белобрысый паренек – часовой.

– Кто такие?

– Из отряда Лодонгийна Дангара. Раненого привезли – принимайте.

– Сейчас… сейчас… я скажу доктору… Валентин Иваныч! Валентин Иваныч!

– Скорее, а то он, кажется, уже и не дышит… Нет, дышит еще. Да скорей же!

– Я бы сбегал, – виновато потупился часовой. – Да не могу пост бросить.

– Ну, я тогда сам схожу…

– Не положено!

– Тогда кричи!

Вздохнув, белобрысый снова принялся громко звать доктора. И ведь дозвался!

– Что ж вы его так неумело? – устало попенял доктор, глядя, как санитары с осторожностью перекладывают раненого на носилки. – Впрочем, хоть так… Ачикбеев, давайте его сразу на стол…

– Успеете, доктор?

– Успеем. Вы хорошо говорите по-русски, товарищ.

– Я учился в Москве.

– Спасибо за раненого, он теперь ваш крестник.

– Да не за что, лишь бы выжил. Ну мы, пожалуй, пойдем… Ой, чуть не забыл…

Баурджин бегом догнал носилки и, сняв с шеи серебряный амулет, надел его на раненого.

– Это еще зачем? – удивился подошедший доктор.

– На счастье.

– Странный вы народ, монголы… Ой, пожалуйста, не обижайтесь!

– Да ничего. – Юноша махнул рукой и улыбнулся. – Прощайте, товарищ военврач.

– До свидания. Может, еще и встретимся.

– Только не на вашем столе!

– Лучше уж на столе, чем в могиле, – мрачно пошутил доктор.

Усевшись на коня, Баурджин посадил перед собой девушку и скрылся в темноте наступившей ночи.

– И куда мы теперь? – обернувшись, тихо спросила Джэгэль-Эхэ.

– К своим. – Юноша улыбнулся.

– А мы их найдем?

– Не знаю…

– Ничего, – утешила девушка. – Не найдем сегодня, отыщем завтра…

– Твои бы слова да Богу в уши!

Конь бил копытами сухую траву. Кажется, здесь дождя и вовсе не было.

– Кто все эти люди? – вдруг поинтересовалась Джэгэль. – Татары?

– Нет. Русские, монголы, японцы.

– Русские?

Баурджин почти не слушал девушку, мучительно соображая, что же теперь делать. В Народной Монголии – где им, похоже, предстояло теперь жить – конечно, система паспортного учета была развита не так, как в сталинском СССР – если вообще была развита, – но все же все роды кочевников-аратов очень хорошо знали друг друга и безо всяких документов. Так что существовала определенная проблема – за кого себя выдать? Ну, не за Дубова же Ивана Ильича! Вон он, Дубов, в санбате. Разве что укрыться в каком-нибудь далеком аймаке, пересидеть… Ну да, пересидеть, как же! Весь народ воевать будет, ломать хребет немецко фашистской гадине, а он, Дубов… Впрочем, Дубов ли?

– Что-то голова разболелась, – тяжело вздохнул Баурджин. – Трещит – аж разламывается. Ничего, что-нибудь да мы с тобой придумаем, что-нибудь всегда придумать можно, верно, Джэгэль?

– Ну, конечно. – Девушка засмеялась, обернулась и, обхватив Баурджина за шею, шепотом просила: – Накрой мои губы своими… Как ты тогда делал… Помнишь?

Нешуточная страсть внезапно накрыла с головою влюбленных, хотя вроде бы и не место ей сейчас было, и не время. И тем не менее… Сорвав с себя дээл, Баурджин швырнул ее на траву, упал, заключая в объятия горячее девичье тело… О, Джэгэль!!! Джэгэль!

Усыпанное звездами небо казалось бархатной крышей гэра, а пожухлая трава – мягкой верблюжьей кошмою. И нежные руки девушки обвивали шею, кожа ее была такой шелковистой и теплой, грудь – упругой и налитой, зовущие к поцелуям губы – жаркими, а в карих глазах, больших и блестящих, отражались желтые отблески звезд. Или то были знакомые золотистые чертики?

А между тем воздух вдруг сделался сырым, что-то загромыхало, а в небе исчезли звезды.

– Ой! – устало откинувшись назад, вдруг вскрикнула девушка. – А трава-то – мокрая!

– Мокрая?! – Баурджин постепенно осознавал, что это значит.

Джэгэль-Эхэ вдруг напряглась, прислушалась:

– Кажется, там, за кустами, кто-то едет! Слышишь, голоса?! И как хрипят кони… Вон-вон, факел! Кто бы это мог быть?

– Кто-кто, – юноша усмехнулся, – наверное, наши. Больше уж некому!

– Наши?

– Эй, парни! – Баурджин закричал.

– Ого! – радостно зашумели в ответ. – Нашелся-таки нойон! Нашелся!

С факелом в руке выехал из-за кустов Кэзгерул Красный Пояс, улыбаясь, спрыгнул с коня:

– Я знал, что он отыщет тебя, Джэгэль! Дайте-ка, обниму вас… Да не стесняйся ты, Джэгэль, не хватай дээли! Коль уж дал тебе Бог такое красивое тело, чего же его стесняться?

– И мне, и мне дайте обняться! – радостно завопил Гамильдэ-Ичен. – И мне!

– Ну, как же без тебя-то? – захохотали Кооршак с Юмалом.

– Смейтесь, смейтесь, лошадюги, – парнишка с большим удовольствием обнялся с Джэгэль-Эхэ, – сойки пустоглазые…

– Сам ты сойка! – хохоча, дружно отозвались парни. – Что это у тебя торчит из переметной сумы, Гамильдэ?

– Что надо, то и торчит!

– Где ты подобрал эту корягу?

– Что еще за коряга? – весело поинтересовался Баурджин.

– А, – Гамильдэ-Ичен махнул рукой, – свалилась с неба чуть ли не мне на голову!

– Во! – здоровяки не упустили случая посмеяться. – У него уже и коряги с небес валятся!

– Эй, Гамильдэ, а больше там ничего не падало? К примеру, золотые ожерелья, меховые шапки, коралловые бусы…

– Вот ржут, сойки!

– Сойки не ржут, мальчик! Ржут лошади.

– Так я и говорю – лошади. Гнусные пустоглазые лошадюги!

– А ну-ка, посмотрим, что у него там, в сумах? – Парни развеселились не на шутку. – Может, он и в самом деле, там коралловые бусы прячет, коли уж они падают с неба? Насобирал втихомолку и не хочет делиться с друзьями! Хо! Ну-ка, скажи, зачем тебе эта железяка?

Баурджин оглянулся на «железяку»… и вот ни чуточки не удивился, увидев в сильных руках Кооршака кусок пропеллера от японского самолета. Наверняка с одного из тех двух, которые только что сбил советский ас.

– Лучше б ты, Гамильдэ, пулемет подобрал, – качнув головой, пошутил юноша.

Не сказать чтоб свадьба была очень уж скромной, но все же не совсем обычной – ни родителей, ни сватов у молодоженов не имелось, как и в пожалованном кочевье – каких-либо лишних людей. Так что гости – только свои, друзья-приятели. Правда, послали приглашение и верховному хану, и Боорчу с Джэльмэ, но это уж так, из вежливости – ну, поедут ли столь почтенные и влиятельные господа на свадьбу к какому-то захудалому вассалу?

На третий день, ближе к ночи, гости наконец утомились, расползлись по своим гэрам, остались лишь самые близкие – Гамильдэ-Ичен, братья-здоровяки, Кэзгерул Красный Пояс.

Жених и невеста – Баурджин и Джэгэль-Эхэ, – устало улыбаясь, сидели на кошме из белой верблюжьей шерсти и, поддерживая светский разговор, лениво цедили кумыс. Жутко хотелось спать – но не выгонять же гостей, тем более – таких?! Хотя… вообще-то можно было бы и выгнать, да заняться… гм-гм… более приятным делом, да так что б юрта тряслась на зависть окрестным кочевьям!

Баурджин приобнял жену – та понимающе усмехнулась:

– Слушайте-ка, парни…

Снаружи послышался стук копыт, донеслось лошадиное ржание.

Жених мотнул головой, встрепенулся:

– Наверное, гости с дальних кочевий.

– Да, – подтвердил Гамильдэ-Ичен. – Это, верно, приехали Серые Спины с пастбища Алтан-Чуулу, а Кэзгерул?

Кэзгерул Красный Пояс неожиданно покраснел и потупился.

– Полагаю, что… – произнес он задумчиво, но начатую фразу закончить так и не успел. У входа в гэр раздались веселые голоса и хохот. Откинув полог, в юрту вошел… Боорчу! В синем шелковом дээле, подпоясанном желтым поясом, – вельможа и давний собутыльник Баурджина был одет по-праздничному.

– Ну что, Баурджин-гуай? – вместо приветствия громко спросил гость. – Арька еще в твоем гэре не кончилась?

– Найдется для тебя и арька, – довольно улыбнулся жених. – Есть и вино, и кумыс, и даже баранья голова – садись же скорей на почетное место, славный Боорчу!

– Садиться пока погожу. – Боорчу повернулся к выходу. – Я же говорил, что у них еще что-то осталось! Заходи, великий хан!

Великий хан?

Все вскочили на ноги…

В гэр, пригибаясь, вошел Темучин – высокий, стройный, в белом, шитом золотом дээле.

– Слава молодым! Да пошлют боги тучные стада и много детей! – Хан погладил рыжеватую бородку и ухмыльнулся. – С детьми, уж извините, не помогу, а вот насчет стада… Вели кому-нибудь принять наш с Боорчу подарок – конский табун. Есть еще и коровы, и овцы, но они отстали – гонят.

Баурджин с благодарностью поклонился, а Джэгэль-Эхэ, быстро сообразив, поднесла почетному гостю серебряную пиалу с вином на голубом шарфе – хадаке. На хадаке крупными уйгурским письмом были вытканы пожелания удачи и благоденствия.

Взяв пиалу и хадак обеими руками, Темучин отпил и, держа пиалу в левой рукой, правой перекинул конец шарфа через свое плечо, так чтобы надпись была обращена к жениху и невесте, словно бы возвращая им те же пожелания. Славный обычай – кратенько, доходчиво и без лишних слов: «Желаю вам того, чего и вы мне только что пожелали вот этим самым хадаком».

– Ну?! – усаживаясь на кошму, радостно потер руки Боорчу. – Можно наконец и выпить!

К большому удивлению Баурджина, великий хан Темучин вел себя на редкость скромно – много не говорил, больше слушал без умолку болтавшего побратима, смеялся. Лишь когда Боорчу, произнося хвалебные речи, в который раз уже обозвал его непобедимым воителем, чуть сдвинул брови и усмехнулся с некоторым даже цинизмом:

– Можно подумать – я только и мечтаю о том, чтобы воевать… Ведь нет же! Другое дело, что я просто вынужден этим заниматься.

– Да уж, – поддержал хана Боорчу. – Соседи у нас – те еще сволочуги. Тех же хоть взять татар…

– Кстати, о татарах! – Темучин поставил пиалу на кошму. Зеленовато-серые рысьи глаза его торжественно блеснули. – Те два неразгромленных тумена явились-таки под мою руку. Просят, нет, требуют хана… И не кого попало, а своего, природного.

– Где же такого найти? – удивленно протянул Баурджин.

Темучин улыбнулся.

– А чего его искать, вот он! – Он указал перстом в грудь скромно сидящего Кэзгерула. – Ты хорошо помнил свою мать, парень?

Анда Баурджина вздрогнул:

– Честно говоря, не очень…

– Твою мать, беременную тобой, изгнали в дальний род по приказанию Инанч-хана…

– А вот я слышал…

– …прекрасно знающего, кто твой отец.

Сглотнув слюну, Кэзгерул посмотрел прямо в глаза грозного Повелителя и тихо спросил:

– И кто же он?

– Правитель татарских родов Эркегор… Эркегор Красный Пояс! Да-да, твой пояс достался тебе от отца. Инанч-Бильгэ слишком поздно узнал об этом, а узнав, велел выкрасть пояс – символ власти над всеми татарами. Пояс этот и сейчас у него. Но татары о тебе знают… вернее, узнали не так давно… с моей помощью.

Темучин усмехнулся и поднял пиалу:

– Так выпьем же за наши успехи, будущие и настоящие! Слава Великому Тэнгри, мы разбили татар, но остались еще найманы Инанч-Бильгэ, часть меркитов, кара-китаи. Даже Тогрул хан! Не такой уж он и надежный союзник. К тому же и цзиньцы всегда готовы воткнуть нож нам в спину.

– Эти – уж точно! – вспомнив Мэй Цзы, негромко подтвердил Баурджин-нойон.

А потом пели песни. Сначала – короткие «богино дуу», потом Боорчу пытался затянуть «уртын дуу» – длинную, но так до конца ее и не осилил, уснул. Вообще, к утру заснули все гости, а молодые тихонько выскользнули из гэра…

– Баурджин-гуай, – откуда ни возьмись вдруг возник Кооршак.

– О! – Юноша от неожиданности вздрогнул. – Ты чего не спишь?

– Ходили с Гамильдэ посмотреть твой табун… Знатные лошади, умм!

Баурджин хохотнул:

– Выберешь себе любых!

– Спасибо, господин. Но я сейчас не об этом, – здоровяк замялся. – Видишь ли… Мы с Гамильдэ сейчас разговаривали с погонщиками… так вот они… так вот… Не знаю даже, как и сказать…

– Это уж точно! – выскочил из-за гэра Гамильдэ-Ичен. – Дай хоть я за тебя скажу, а то будешь тут мяться. Да не беспокойся, скажу, как надо – ведь все знают, я умею говорить хорошо и красиво!

– Даже, пожалуй, слишком красиво, – улыбнулся Баурджин. – Точнее – долго.

– Краткая речь красивой не бывает! – Мальчишка важно надул щеки и неожиданно поклонился. – Мой анда Кооршак-гуай просит тебя, уважаемый Баурджин-нойон, быть его сватом к некоей красавице именем Алса-Буик из рода Серых Спин, которая была женою Караим-нойона из монгольского рода куйсы, но так как Караим-нойон геройски погиб в недавней битве с татарами, то душа его ныне обитает у Великого Тэнгри и не возражает, чтобы бывшая жена его, а ныне – вдовица Алса Буик вышла бы вновь замуж за приличного и хорошего человека. Смею заверить, что мой анда Кооршак – как раз такой человек и есть. Верно, анда?

Кооршак ничего не ответил, лишь смущенно покачал головой и тихонько – с этаким восхищением – прошептал:

– Во дает, сойка пустоглазая!

– Курукче, – вдруг вспомнила Джэгэль-Эхэ. – Она просила меня как-нибудь разузнать, не согласиться ли Кэзгерул-гуай… Не сможет ли он… В общем, она будет вовсе не против, если он зашлет к ней сватов.

– Ну, дела-а-а, – завистливо протянул Гамильдэ-Ичен. – Прямо всех красавиц они расхватали! Этак мы с Юмалом без жен останемся!

– Какие ваши годы, – хохотнул Баурджин. – Зато как гулять будем! Как бы непременно сказал мой приятель Боорчу, если был хотя бы самую малость знаком с творчеством замечательного поэта Твардовского:

Я в другой колхоз, и в третий, Вся округа на виду. Где-нибудь я в сельсовете На гулянку попаду!

На найманском наречии стихи, конечно, звучали совсем не так, как по-русски. Но все же – звучали!

Несколько южнее от кочевья Баурджина-нойона, в солончаках Сангийндалан, пошедший к вечеру дождь – осенний и нудный – поливал двух рабов, уныло месивших босыми ногами конский и коровий навоз пополам с соломой.

– Побыстрей-то не можешь двигаться? – глухо осведомился один, тощий и какой-то облезлый, похожий на высохший болотный тростник. – Если к ночи не сделаем норму – хозяин будет нас бить.

– На себя-то посмотри, Гаарча! – с невеселой усмешкой отозвался второй, щекастый коротышка. – Ведь еле двигаешься! Все из-за тебя… Не надо было воровать тогда пояс! Где теперь мы… и где Хульдэ? Ах, Хульдэ…

– Ну-ну, размечтался, Хуридэн-гуай, – издевательски захохотал Гаарча. – Чем мечтать, давай-ка лучше меси побыстрее!

Хуридэн вздохнул:

– И куда только спешит наш хозяин?

– Видать, хочет завершить все хозяйственные дела до приезда нового хана. Да-да, что ты смотришь? У татар теперь будет новый хан – ставленник Темучина!

– Может, и нас тогда освободят?

– Может… А может, и нет – что за дело до нас татарскому хану?

– Уж точно – никакого. Давай-ка лучше месить.

– Давай.

Уныло моросил дождь, под ногами парней хлюпал навоз, смешанный с сеном и грязью, и клонившийся к вечеру день был беспросветно тусклым и серым.

А по степи, пригнувшись к гривам коней, радостно перекрикиваясь, мчались в татарские кочевья нарядно одетые всадники – новый хан с друзьями и телохранителями. Кэзгерул Красный Пояс, его побратим Баурджин-нойон, Гамильдэ-Ичен и здоровяки Кооршак с Юмалом. Гамильдэ все тянуло поговорить, и он подгонял коня то к Кооршаку, то к Юмалу, парни дружно отмахивались и, беззлобно смеясь, обзывали чересчур навязчивого побратима пустоглазою сойкой. Вечерело. Сквозь разрывы дождевых туч пробивалось красное закатное солнце.

Оглавление

Глава 1 . Оргон-Чуулсу . Май – июль 1939 г. Халкин-Гол

Глава 2 . Монгол . Река Халкин-Гол

Глава 3 . Три барана . Лето 1195 г. Восточная Монголия

Глава 4 . Анда . Лето – осень 1195 г. Восточная Монголия

Глава 5 . Охота . Ноябрь – декабрь 1195 г. Западная Монголия

Глава 6 . Поход . Зима – весна 1196 г. Внутренняя Монголия

Глава 7 . Засада . Весна 1196 г. Внутренняя Монголия

Глава 8 . Мир вашему дому! . Весна 1196 г. Горы Хангай

Глава 9 . Девушка из золотой юрты . Весна 1196 г. Горы Хангай

Глава 10 . Пояс . Весна 1196 г. Предгорья Хангай

Глава 11 . Невесты . Весна – лето 1196 г. Халкин-Гол

Глава 12 . Девчонки . Лето 1196 г. Восточная Монголия

Глава 13 . Убить Темучина! . Лето 1196 г. Восточная Монголия

Глава 14 . Служить? . Лето 1196 г. Восточная Монголия

Глава 15 . Служить! . Лето 1196 г. Восточная Монголия

Глава 16 . При чем тут лучники? . Август 1196 г. К югу от Керулена

Глава 17 . Месяц седых трав . Сентябрь 1196 г. Восточная Монголия

Реклама на сайте