«Чаша гнева»

Дмитрий КАЗАКОВ ЧАША ГНЕВА

И услышал я из храма громкий голос, говорящий семи Ангелам: идите и вылейте семь чаш гнева Божия на землю.

Откровение Иоанна Богослова, 16:1

Пролог.

Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце: и дано было ему жечь людей огнем.

Откровение Иоанна Богослова, 16:8

4 июля 1187 г.

Левант, западный берег Тивериадского озера.

Солнце только восходило над Рогами Хаттина, а зной уже стал нестерпимым. Пыль вздымалась из-под ног и копыт христианской армии. К ней примешивался дым от горящих на склонах холмов кустарников. Едкий запах гари проникал в ноздри, воздух казался горьким и шершавым на вкус.

Войско Иерусалимского королевства растянулось почти на два лье [1], но крики из авангарда и арьергарда, говорящие о том, что Саладин наконец атаковал, раздались одновременно. Главные силы его армии ударил по авангарду, а из-за поросшего лесом холма, на котором виднелись домишки деревни Лубия, показались визжащие всадники отрядов Гёкбери. Солнце крохотными искорками вспыхивало на сотнях обнаженных сабель.

Запели трубы, подавая сигнал к контрнаступлению.

Истомленные зноем и жаждой воины выстраивались в боевой порядок. Отряды Раймунда Триполийского, бальи [2] королевства, бросились в контратаку. Жильберу Эралю, магистру Ордена Храма, чьи воины шли последними, пришлось разворачивать своих людей направо.

Проверив строй последний раз, он занял свое место около знамени. Облизал сухие, как песок, губы. Даже говорить было больно. Из горла доносились кашляющие хилые звуки. Насилуя себя, магистр закричал:

– Не нам, не нам! Но имени Твоему! [3].

Три сотни глоток поддержали его единым хором:

– Не нам, не нам, но имени твоему!

Тридцать десятков облаченных в доспехи боевых коней ударили копытами. Земля содрогнулась. Плеснуло на ветру пегое знамя [4], наводящее ужас на мусульман от Киликии до Вавилонии [5].

Сквозь прорези шлема видно было, как быстро приближаются воины Саладина. Кони их были свежее, количество – в несколько раз больше. За рыцарями оставалось преимущество более тяжелого вооружения, и что самое главное – дисциплина.

Удар закованного в доспехи рыцарского тарана был страшен. Триста копий разили как одно. Широкие и длинные наконечники прошибали тела насквозь, словно не замечая легких доспехов, сбивали всадников с седел, ломали крестцы лошадям. Над полем боя стоял жуткий крик погибающих. Под ногами коней что-то мягко хрустело, словно они шли по свежей траве.

Сарацины кинулись отступать.

Магистр поспешно натянул поводья, останавливая разбег коня. Он чувствовал, как ходят ребра животного, выложившего в бешеной скачке все силы. По сторонам от главы Ордена останавливались рыцари. Потерь почти не было, но кони, которых поили последний раз вчера утром, один за другим с хрипом падали наземь, не выдерживая зноя и тяжести на спине. В лошадиных стонах звучала почти человеческая мука.

Когда монастырь [6] вернулся к обозу, к магистру подъехал Жак де Майи, маршал Ордена. Он был без шлема, и горячий, пахнущий гарью ветер, шевелил его светлые, почти белые волосы.

– Мы потеряли без малого сотню дестриеров [7], – сказал он. – Еще одна стычка, и нам придется идти в бой пешими…

– На все воля Бога, – ответил Жильбер Эраль, покидая седло. – Есть ли вести от графа Раймунда?

– Они отбросили Саладина и Таки ад Дина. Убит эмир Мангурас, любимец султана. Но очень много лошадей погибло. Если до вечера мы не прорвемся к воде, то сами начнем падать от жажды!

И маршал Ордена облизал сухие, потрескавшиеся губы.

– На все воля Бога! – повторил магистр. – Помните об этом, брат Жак! Что в войске?

– Наши братья держатся хорошо, как и воины брата Рожера [8], а в дружинах баронов дело плохо. Люди напуганы. Вчерашнее сожжение колдуньи, которая высушила источники в Манескальции, ничем не помогло. По слухам, несколько рыцарей и сержантов даже перебежали к Саладину. Многие готовы последовать их примеру. Может быть, пора использовать Чашу?

– Нет, – магистр оглядел небо, затканное серым пологом дыма и пыли, который, однако, ничем не препятствовал солнечным лучам. – Мы будем сражаться, и примем то, что Богу будет угодно нам послать! Чашу же мы используем только тогда, когда не будет другого выхода. Помните об этом, брат Жак!

Солнце лезло выше и выше по выгоревшему от жары небосводу. Зной становился все сильнее.

Атака графа Раймунда, который во главе рыцарей авангарда ударил на северо-восток, в проход между Рогами Хаттина и холмами Нимрии, принесла успех. Мусульманские отряды разошлись в стороны, словно волны перед носом галеры. Воодушевленные успехом, вслед графу с ревом бросились пехотинцы центра войска.

Но воины Таки ад Дина, просто расступившиеся перед атакой рыцарской конницы, вернулись на свое место и встретили пехоту ливнем стрел. Смешавшись, христианские воины отступили к северному Рогу Хаттина.

Атака графа на мусульман с тыла, предпринятая им сразу же, ничего не дала. Наступать пришлось по крутой и узкой тропе. Сам Раймунд III Триполийский нашел на ней смерть, бароны же его отряда, устрашенные потерей предводителя, отступили. Они пошли дальше на восток, к Галилейскому озеру, бросив остальную армию.

Теряя коней, центр войска под командованием короля Онфруа медленно двигался на восток, в сторону южного Рога. Тамплиеры и госпитальеры прикрывали войско с тыла. Наскоки мусульманской кавалерии следовали один за другим, и все больше и больше рыцарей теряли коней.

– Не пора? – спросил Жак де Майи своего магистра после очередной атаки. Лицо и волосы его покрывала пыль, и только светлые глаза сверкали, точно два сапфира.

– Нет, – ответил Жильбер Эраль. – Истинный Крест пока с нами, и Господь не оставит нас!

Солнце миновало высшую точку и принялось клониться к закату. Отряды рыцарей, тающие, точно снег весной, пробились к южному Рогу – плоской бесплодной вершине. В одной из стычек погиб епископ Акры. Истинный Крест едва не попал в руки мусульман.

Заняв холм, войско оказалось в окружении. Со всех сторон виднелись воины Саладина. Не выжидая, они пошли в наступление. Склоны северного Рога оказались слишком круты, и туда направила удар пехота. Южный Рог, где находились рыцари, атаковала отборная конница султана.

Первый натиск был отбит. Но на северном Роге знамена христиан пали. Холм покрыла масса мусульманских воинов, которые прыгали, потрясая оружием, и выкрикивали оскорбления поверженным врагам.

– Может быть, теперь? – шлем Жака де Майи был помят, дыхание из-под него доносилось тяжелое и прерывистое, с лезвия меча, еще утром чистого и блестящего, капала густая кровь. – Мы не выдержим еще одной атаки!

– Во имя Бога, брат! – слова магистра падали тяжело, словно камни. Он повернулся к одному из гонцов, которые всегда сопровождают главу Ордена, и сказал:

– Приведи брата Ричарда. Скажи ему – час настал!

От подножия холма донеслись визгливые крики и топот копыт. Войско Саладина вновь шло в атаку, стремясь уничтожить, смести с лица земли сопротивляющихся гяуров.

Брат Ричард Гастингс, бывший магистр в Англии, прибыл в Левант два года назад. Он не был великим воином, не был полководцем, но именно на него возлагались последние надежды. Высокий и сутулый, в доспехах он смотрелся как мул в чалдаре [9].

– Приветствую тебя, брат, во имя Бога, – сказал ему Жильбер Эраль. – Готов ли ты?

– Готов, – поклонился Ричард. Одним движением он развязал небольшой холщовый мешочек, висящий у пояса, и извлек из него простую, не украшенную ничем чашу. На первый взгляд она казалась деревянной, но при внимательном рассмотрении это впечатление исчезало. На смену ему приходило удивление. Чаша была не из дерева, не из металла, непонятно из чего. По ее светло-желтой поверхности вольно гуляли маслянистые блики, а за округлые бока очень удобно было браться.

– Помолимся, братья, – сказал магистр.

Втроем они опустились на колени. Чашу брат Ричард охватил ладонями. Лицо его было спокойным, отрешенным, веки – опущены, и только губы двигались, рождая почти безмолвную молитву.

Жильбер Эраль взывал к Богу с открытыми глазами. Поэтому он первым увидел, как померкло солнце. Слова застряли в горле шершавым комом, сердце сжала стальная лапа. Золотой диск, с утра висевший в небесах, вдруг подернулся темно-багровой патиной.

Со всех сторон донеслись крики ужаса. Сражавшиеся воины опускали оружие. Глаза их были устремлены на светило.

Брат Ричард вскочил на ноги, и вскинул чашу к небесам, словно намереваясь зашвырнуть ее к Престолу Господа. Солнце потемнело еще больше, и тут же из чаши с ревом ударил столб алого пламени. Поднявшись на высоту дерева, он качнулся и упал на юг, туда, откуда атаковали мусульмане.

– Господи, господи, – шептал рядом с магистром Жак де Майи, и губы его были белы, а глаза – безумны. Сам Жильбер Эраль просил небеса только об одном – не закричать от ужаса.

Поток пламени, непредставимо огромный по сравнению с породившей его чашей, пожирал людей, точно обычное пламя – сухой хворост. Алые потоки текли вниз по склону южного Рога, уничтожая один отряд мусульман за другим. Люди метались, объятые пламенем, в воздухе разносились отчаянные вопли. Некоторые пытались бежать, но неумолимый огонь настигал их.

Пройдясь по равнине, он остановился только у самого холма Лубии. За ним осталось выжженное пепелище, покрытое пеплом, который еще недавно был людьми.

Брат Ричард пошатнулся, и если бы не поддержавший его Жак де Майи, упал бы. Чаша скрылась в мешочке, и тут же солнце засияло вновь. Магистр Ордена Храма судорожно сглотнул, ощущая во рту противный сладковатый привкус горелой человеческой плоти.

На горизонте виднелись удирающие остатки войска Саладина. Сам султан был мертв. Битва при Хаттине оказалась выиграна.

Часть 1 Путеводитель по Святой Земле.

Глава 1

Рыцарь, который защищает свою душу доспехами веры, подобно тому, как облекает свое тело в кольчугу, и впрямь есть рыцарь без страха и упрека. Вдвойне вооруженный, он не боится ни демонов, ни людей.

Бернар Клервосский о тамплиерах,1128 г.

4 мая 1207 г.

Прованс, Марсель

Небо над городом было синим, точно дорогой византийский самит. Искусной вышивкой казались разбросанные там и сям белые облака. Роскошная синева отражалась в простирающемся на юг море, которое нежилось под ласковыми лучами весеннего солнца, и лишь слегка покачивало на мягком животе стоящие у причала нефы [10].

Портил великолепное впечатление только запах, какой обычно бывает в портах: смесь вони гниющей рыбы, смоленых бортов и плавающих в воде нечистот. Роберу он был хорошо знаком по родной Нормандии.

За спиной послышались шаги. Робер поспешно обернулся. К нему, прихрамывая, приближался брат Анри де Лапалисс. Белые одежды его сияли чистотой, а алый крест на груди, казалось, пламенел.

– Что, любуешься морем, брат Робер? – спросил брат Анри, улыбнувшись. – Клянусь Святым Отремуаном, в твои годы я и помышлять не мог, что когда-либо увижу его! У нас в Оверни уже тот, кто только видел соленую воду, может считать себя великим путешественником!

– У нас совсем не так, брат, – ответил Робер слегка смущенно. – Каждый из нобилей к совершеннолетию пересекает Канал [11] по несколько раз.

– Зато говорят у вас ужасно! – брат Анри, восприемник Робера в Ордене Храма и одновременно – визитер [12] на Западе самого магистра Жака де Майи откровенно расхохотался. – Я и то с трудом тебя понимаю! Что уж говорить о местных бедолагах?

Робер смутился. Дома его ланг д'уи [13] казался естественным и понятным. Но после того, как путешествующие на юг воины Храма миновали Невер, над выговором молодого рыцаря начали потешаться. За спиной, естественно. Легче от этого не было.

– Не стоит печалиться, брат! – заметив смущение младшего товарища, де Лапалисс перестал смеяться. Тон его сделался серьезным. – Ордену служат и косноязычные, и даже немые. Все мы равны перед лицом Господа. Пойдем лучше посмотрим, как идет погрузка!

"Святой Фока", крутобокий неф, на котором рыцарям предстояло вскоре выйти в море, стоял неподалеку. У сходней расположились братья Гильом и Андре, еще два рыцаря небольшого отряда. С суровыми лицами они наблюдали за тем, как оруженосцы и сержанты в черных одеждах Ордена грузят снаряжение.

– Приветствую вас, братья, во имя Господа, – сказал брат Анри. – Все ли идет достойным образом?

– Во имя Господа, брат, – в один голос отозвались рыцари.

Два оруженосца заносили на сходни кольчугу. Продетая сквозь рукава на палку, она висела, словно пойманный на охоте диковинный зверь в серебристой чешуе.

Брат Гильом добавил, опасливо косясь в сторону Робера:

– Мы отпустили нашего молодого брата пройтись. Все равно в его присутствии не было нужды…

– Вы поступили достойным образом, брат, – серьезно ответил брат Анри. – Я встретил брата Робера по дороге. Все наши дела в городе решены. Мы можем отплывать хоть сейчас. Эй, капитан!

Над бортом нефа появилась голова в широкополой кожаной шляпе. Обветренное лицо выражало высшую степень почтительности.

– Что угодно вашей милости? – спросил капитан.

– Когда мы сможем выйти в море?

– Провиант уже погружен, вино доставлено. Матросы на борту и ждут команды! Как прикажете, так с божьей помощью и отвалим!

– Хорошо, – брат Анри кивнул. – Нам осталось только завести коней.

Капитан издал сдавленное восклицание и исчез.

– Почему он так расстроился? – спросил Робер.

– Все никак не смирится, что повезем животных. На нефах здесь лошадей обычно не возят, – пожал плечами де Лапалисс. – Для них есть специальные суда – юиссье.

– Почему бы нам не нанять юиссье?

– В Святую Землю принято плавать караванами, только наш Орден и Орден Святого Иоанна имеет право отправлять отдельные корабли. Караван с паломниками ушел из Марселя на Пасху. Мы должны были плыть с ними, но, как ты знаешь, из-за моей болезни на неделю задержались. Все юиссье давно в море. Приходится довольствоваться тем, что есть.

Привыкшие ко всему кони рыцарей шли по сходням спокойно, словно по полевой дороге, даже вороной Робера дестриер Вельянгиф [14], отличающийся на редкость дурным нравом, вел себя спокойно. Прогрохотали по палубе копыта, некоторое время с судна слышались крики и возня. Затем все стихло.

Из-за борта высунулся брат Готье, старший из сержантов небольшого отряда. Он провел в Леванте более тридцати лет, и помнил еще битву при Монжизаре [15].

– Все готово, братья, во имя Господа, – сказал он. – Если вам будет угодно, то мы могли бы выйти в море.

– Благодарю вас, – сказал ему брат Анри. – Позовите капитана, сейчас…

Что хотел сказать визитер Ордена в Западных провинциях, осталось неизвестным, поскольку его слова были заглушены громким воплем, долетевшим с небольшой улочки, ведущей от причала к центру города.

– Мессены, мессены [16]! Подождите, ради Святого Марциала!

Вслед за криком донесся стук деревянных подошв о мостовую.

В крайнем изумлении рыцари оглянулись. К кораблю, тяжело переваливаясь и отдуваясь, бежал дородный краснолицый монах. Локтем он прижимал к себе кожаный чехол, а в другой руке держал дорожный мешок. Черная риза бенедиктинца норовила обвиться вокруг ног, а сандалии готовы были слететь от быстрого бега.

– Что вам угодно, отец? – спросил брат Анри, когда монах остановился в нескольких шагах от него, дыша тяжело, точно стельная корова.

– О милостивые воины Бога, возьмите меня на корабль! Ибо сказано в Писании: unusquisque proximo suo auxiliatur [17]!

– О чем ты просишь, безумец? – гневно сказал брат Гильом, делая шаг вперед и кладя ладонь на рукоять меча. – Служителям Господа положено молиться в стенах монастыря, а не плавать по морю! Отправляйся прочь, ложный монах, или я отсеку твою бесстыдную голову!

– Спокойнее, брат Гильом! – де Лапалисс укоризненно покачал головой. – Помните, что гнев – страшный грех [18]! А за обнажение меча в пределах города Марселя вы вынуждены будете заплатить штраф в двадцать солидов! Где вы возьмете эти деньги?

Брат Гильом смешался и, пробормотав извинение, отступил.

– Давайте выслушаем святого отца, – продолжил брат Анри, и повернувшись к монаху, сказал: – Говорите.

– О, благодарю вас, великодушный рыцарь! Да воздаст вам сторицей Святой Марциал! Я скромный монах именем Гаусельм, из обители Монтаудон близ Орлака, в Оверни!

– Надо же, почти земляк, хотя и клянется, как лимузенец [19] – сказал брат Анри, – и что же тебя, достойный монах, заставило покинуть обитель и проситься к нам на корабль?

– Воистину, воля Божья! После того, как я стал скромным братом нашей обители, я дал обет посетить Святой Град и поклониться Гробу Господню! Да не будете вы преградой между мной и службой Господу!

– А что такое у тебя в чехле? И почему ты не поплыл с паломниками, что было бы проще и безопаснее?

Монах несколько смешался.

– Это, – сказал он, демонстрируя чехол, – моя лютня, единственное, что осталось у меня от мирской жизни. А не попал я на корабли паломников потому…

– … что развлекал песнями знатных дам и господ в каком-либо замке, – закончил за него брат Анри. – Я знаю тебя, ты знаменитый монах Монтаудонский, монах-трубадур.

– Трубадур? – вскинул брови Робер.

– На севере их называют труверами, – пояснил брат Анри. – О тебе, монах, ходит множество слухов. Говорят, что взявшись служить Господу, ты не оставил мирских привычек, и даже не сменил имени. Ведь ранее тебя звали Гаусельм Файдит? Не так ли?

– Ваша правда, мессен, – ответил монах. Он стоял, потупившись, но на толстом красном лице было хитрое выражение. – Силен враг рода человеческого и сложна борьба с ним! Вот я и иду к Гробу Господню, чтобы попросить для себя сил в богоугодных делах! Неужели вы мне не верите?

– Верю, что ты плывешь в Левант не для того, чтобы шляться по борделям, – кивнул брат Анри. – Этим ты мог бы заниматься и тут! Но разрешения от приора у тебя, как я думаю, нет. Тебе просто в очередной раз стало скучно в обители и ты сбежал. Не так ли?

– Истинно верно, клянусь Святым Марциалом! – монах улыбался в открытую. – Ваша проницательность достойна самого Святого Петра! Уж вы бы не пустили в рай недостойных!

– Не мне судить! Nolite iudicare ut non iudicemini [20]! – резко ответил де Лапалисс, вскидывая руку. – Но на наш корабль я тебя возьму! Будь гостем Ордена на «Святом Фоке», брат Гаусельм.

Лица остальных рыцарей отразили безмерное удивление. Но не в обычаях тамплиеров спорить со старшим, и братья лишь молча поклонились, когда монах, оказавшийся трубадуром, проследовал мимо них на корабль.

– Почему? – спросил Робер, когда они все оказались на борту, а вокруг закипела суета, предшествующая отплытию. – Ведь он не настоящий монах?

– Во-первых, рыцарь Ордена не может отказать в помощи христианину, даже и отлученному от церкви [21]! – в темных глазах брата Анри таилась хитрая усмешка. – Но самая главная причина, что за время путешествия до Леванта можно умереть от скуки. А монах Монтаудонский, клянусь Святым Отремуаном, умеет с ней бороться!

6 мая 1207 г.

Средиземное море к западу от Сардинии, борт «Святого Фоки»

Рассвет на море был чудесен. Солнце выныривало из-за лазурных волн чистое, словно вымытое, и лучи его казались ласковыми, как прикосновения матери. Проспать же это благословенное время не давал брат Анри, орденские распорядки просто впитались в кровь и плоть которого.

– Вставайте, братья! – говорил он. – Время молитвы первого часа!

Украдкой зевая, братья – четверо рыцарей, четверо оруженосцев и полтора десятка сержантов забирались на палубу и, утвердившись на коленях, читали по тринадцать раз "Отче наш". Если бы они в этот момент находились в Доме Ордена, то им пришлось бы выслушать длинную службу.

Это утро выдалось прохладным. Свежий ветер срывал с верхушек волн белые хлопья пены. Закончив молитву, Робер подождал братьев и лишь затем поднялся с колен. Повернулся, и у борта обнаружил брата Гаусельма. Монах-трубадур, который все эти дни держался тише корабельной мыши, сейчас вид имел серьезный, хотя в глубине его глаз и пряталась насмешка.

– Мир вам, братья-рыцари! – сказал он густым голосом.

– Мир и тебе, брат-бенедиктинец, – отозвался де Лапалисс. – Что-то избегаешь ты сообщества соратников по духовной брани?

– Недостоин я быть рядом со столь великими мужами, как воины Ордена, – расплывшись в ухмылке, ответил Гаусельм.

– Проще говоря, предпочитаешь пить с матросами, – покачал головой брат Анри. – Но сегодня вечером, после молитвы и капитула, я приглашаю тебя отужинать с нами. И не забудь прихватить лютню, служитель Господа!

Монах поклонился и отошел, а Робер поинтересовался:

– Брат Анри, разве устав и Свод не запрещают нам предаваться мирским развлечениям?

– Устав и Свод учат нас тому, что все в жизни братьев должно делаться славно и достойным для Ордена Храма образом. Если мы послушаем пение одного из лучших трубадуров Лангедока, то ничего позорящего Орден и нас самих в этом не будет. Не так ли?

– Ваша правда, брат Анри, – смущенно ответил молодой рыцарь.

На вечерне "Отче наш", заменяющий обычное орденское богослужение, повторяется уже восемнадцать раз. Эту службу брат Анри, исполняющий обязанности командора небольшого отряда, проводил в помещении, отведенном на корабле для воинов Ордена.

После молитвы, когда братья поднялись с колен, брат Анри занял место на сундуке, держа в руке свой кель [22]. Прочие братья расположились вокруг стоя, тоже с непокрытыми головами.

– Начнем же наш еженедельный капитул [23], во имя Господа нашего, Иисуса Христа и Божией Матери, которая и положила начало нашему Ордену. Вспомните братья все, что совершили вы с прошлого капитула, и если найдете вы в мыслях своих что-либо недостойное брата нашего Ордена, то встаньте и повинитесь сейчас. Властью, дарованной Ордену самим Апостоликом римским, я отпущу вам ваши прегрешения. Если же вы сокроете зло в сердце своем, то даже заступничество самой Матери Божией не спасет вас в будущем!

Брат Гильом сделал шаг вперед и, опустившись на одно колено, проговорил:

– Дорогой сир, я взываю к милости Бога и Божией Матери, и к вашей, и братьев, за то, что я допустил в себе поступки, разгневавшие нескольких достойных братьев!

Брат Гильом, происходящий из Шампани, питал неоправданную страсть к молодым винам, и во хмелю иногда бывал буен. Последний раз он позволил себе употребить слишком много перебродившего виноградного сока пять дней назад, в день пророка Иеремии.

– Вызвать гнев у брата – тяжкий проступок, – сказал де Лапалисс спокойно. – Выйди, брат Гильом, во имя Господа, и прикрой за собой дверь. Подожди на палубе. Капитул решит твою судьбу.

Брат Гильом поднялся с колен и, не глядя по сторонам, прошествовал к двери. Скрипнули петли, затем все стихло.

– Братья, – проговорил брат Анри. – Брат Гильом сознался в своем поступке. Вызвать гнев у брата достойно наказания, как говорят об этом статуты нашего Ордена. Кто из братьев желает сказать о том, какого именно наказания заслуживает брат Гильом? Говори ты, брат Готье. Ты дольше всех нас в Ордене.

– Братья, – брат Готье неловко поклонился. – Брат Гильом уже не раз совершал этот проступок, и хотя в остальном он брат доброго поведения, я предлагаю в этот раз наказать его много серьезнее, чем ранее. Иначе как еще можно повергнуть демона, который свил гнездо в нашем брате? Я предлагаю четвертое наказание [24].

– Спасибо, брат Готье, – брат Анри обвел собравшихся взглядом. – Кто еще хочет высказаться?

Слово взял брат Андре. После него говорили прочие братья, и мнением большинства сошлись на том, что четвертое наказание слишком сурово для столь заслуженного брата, и присудили его к пятому наказанию [25].

– Брат Мэтью, – сказал брат Анри одному из молодых оруженосцев, – позови нашего заблудшего брата.

Когда брат Гильом появился в помещении, то лицо его было скорбным. Он прижимал свой кель к груди, а белый плащ с алым крестом, который каждый тамплиер должен надевать на время капитула, безжизненно свисал с плеч. Оказавшись среди братьев, брат Гильом тотчас встал на колени.

– Брат Гильом, – проговорил де Лапалисс сурово, – капитул нашел вашу вину доказанной и решил подвергнуть вас двум дням поста в неделю в течение года. Наказание вы примете с завтрашнего дня, во имя Господа. Сейчас же будьте готовы покаяться.

– Во имя Бога, благодарю вас братья, – брат Гильом поднялся с колен и принялся раздеваться. Он развязал шнурок на шее и аккуратно сложил плащ. Сняв котту [26], украшенную напротив сердца алым крестом Ордена, он остался в штанах с пристегнутыми шоссами [27] и в рубахе. Обнажившись, он повернулся спиной к брату Анри, который уже приготовил плеть из тонких ремней.

– Дорогие сеньоры братья, – сказал де Лапалисс, – здесь перед нами брат, который подвергнут покаянию. Просите Господа и Матерь Божию, чтобы он простил ему его ошибки.

Повернувшись к наказуемому, де Лапалисс спросил:

– Дорогой брат, раскаиваетесь ли вы в том, что совершили такой поступок?

– Да, сир, – ответил брат Гильом.

– Воздержитесь ли вы от этого впредь?

– Да, сир, если Богу угодно.

– Pater noster… [28], – затянул брат Анри, а за ним остальные.

Свистнула плеть, брат Гильом издал сдавленный стон, на его широкой спине появилась алая полоса. Брат Анри бил без жалости, и к тому времени, когда молитва закончилась, спина наказуемого покрылась кровью, текущей из рассеченной плоти.

– Идите с Богом, брат, – сказал брат Анри, опуская плеть.

– Благодарю вас, сир, – ответил брат Гильом.

Он отошел в сторону и принялся одеваться при помощи своего оруженосца.

– Братья, – сказал брат Анри, пряча плеть. – Есть ли у кого еще что сказать капитулу?

Он обвел взглядом рыцарей и сержантов, на мгновение задержав глаза на Робере, который под этим суровым взглядом едва не дрогнул. Мало был похож сейчас брат Анри на того добродушного и слегка ироничного человека, каким он был в свободной обстановке. Внутри Дома Ордена он становился совсем другим – строгим и жестким.

– Хорошо, – кивнул брат Анри. – Вижу, что мы можем закрыть наш капитул, ибо по милости Бога на нем не случилось ничего, кроме доброго. Благодарение Богу и Божией Матери, что он прошел таким образом. Дорогие братья, вы должны знать, каково прощение нашего капитула и кто принимал в нем участие, а кто нет. Ибо знайте, что те, кто живут не так, как должно, и избегают правосудия Дома, и не исповедуются, и не исправляются способом, установленным в нашем Доме, не причастны ни к прощению нашего капитула, ни к прочим благам, что творятся в нашем Доме. Но те, кто исповедуется хорошо в своих поступках, и не воздерживается от того, чтобы признавать свои недостатки, вот эти получают добрую часть прощения нашего капитула и прочих благ, которые творятся в нашем Доме. И последним дарую я прощение, какое могу, от Бога, от Богоматери, и от тех, кто дал мне эту власть. И я, добрые братья, взываю к милосердию вас всех и каждого к себе, если я совершил или сказал о вас что-то, что я не должен был делать, и прощению ради Бога и Божией Матери. И простите друг друга ради Господа нашего, дабы гнев или ненависть не могли поселиться меж вами.

Во время речи, которой заканчивается каждый капитул, в помещении царила полная тишина. Слышно было, как волны бьются о борта нефа, и как капитан наверху, на палубе, отчитывает провинившегося матроса.

– Слава Богу, – проговорил брат Анри спокойным, обыденным голосом. – Самое время приступить к трапезе. Брат Готье, распорядись насчет еды. А ты, брат Мэтью, сходи за нашим добрым монахом. Напомни, что он должен присоединиться к нам.

Началась суматоха. Засуетились оруженосцы, устанавливая сборную столешницу на козлах, и размещая вокруг нее деревянные стулья, благо слабое волнение на море позволяло есть так же, как и на твердой земле. Вместе с внесенными блюдами вплыл запах соленой рыбы. Вокруг тарелок появились фляги с разбавленным вином.

– К трапезе, братья, – громко сказал брат Анри. – Колокола [29] у нас нет, так что обойдемся без него. А тебе, брат Гаусельм, – повернулся он к вошедшему монаху, – надлежит помнить о том, что в Доме Храма Соломонова принято соблюдать тишину во время трапез. Не знаю, какой устав в вашей обители, но в чужое аббатство со своими святыми не ходят.

Гаусельм молча поклонился и занял предложенное место справа от брата Анри. Тот протянул руку к блюду с хлебом, и трапеза началась. Слышался стук ложек о края деревянных тарелок и плеск наливаемого вина. Давно прошли те времена, когда бедные рыцари Христа должны были, по примеру монахов, вдвоем есть из одной чаши и пользоваться одной кружкой.

По окончании трапезы, когда блюда были унесены, а стол разобран, Гаусельм извлек из чехла лютню, и принялся тихонько перебирать струны.

– Спой нам, монах из Монтаудона, – сказал ему брат Анри. – Потешь наш слух песнями!

– Песнями? – Гаусельм усмехнулся, показав гнилые обломки на месте передних зубов. – Так что же спеть мне? Эскадит [30], конжат [31] или альбу [32]?

– Не важно, – ответил кто-то из рыцарей. – Лишь бы песня была веселой!

– Как мне мнится, клянусь Святым Марциалом, те веселые песни, что я обычно пою, вряд ли придутся по нраву воинам, сражающимся за дело Христа!

– Придутся, – ответил брат Анри с улыбкой, – если только ты не будешь воспевать в них мусульман.

– Ну хорошо! Сами напросились! – Гаусельм широко улыбнулся, и лютня в его руках запела. Точно сама по себе, без участия человеческих рук. Звуки лились из нее чистой прозрачной струей. Почти незаметно к ним добавился сильный голос:

Песнь, радость, верная любовь и честь, Приятность, вежество и благородство, Их затоптало злое сумасбродство, Предательство и низменная месть. И мне от скорби сей спасенья несть, Зане средь воздыхателей и дам Нет никого, кто не был бы притвора И лжец во истинной любви, и скоро Уже не опишу словами вам, Как низко пал Амор по всем статьям [33]. 

Робер заморгал, осознав, что песня закончилась. Раздались одобрительные выкрики. Трубадур пел на южном наречии, которое Робер знал достаточно, чтобы понимать, хотя слишком плохо, чтобы свободно говорить. Большинство же его товарищей были окситанцами, и для них понимание смысла песни особого напряжения не требовало.

– Великолепно, – покачал головой брат Анри. – Не знаю, какой ты монах, но трубадур отменный!

– Благодарю вас, мессен, – ответил Гаусельм, утоляющий жажду вином из кружки. – Мне продолжать?

– Конечно!

Струны вновь зазвенели. Монах запел: Хоть это и звучит не внове, Претит мне поза в пустослове, Спесь тех, кто как бы жаждет крови, И кляча об одной подкове; И, Бог свидетель, мне претит Восторженность юнца, чей щит Нетронут, девственно блестит, И то, что капеллан небрит, И тот, кто, злобствуя, острит [34]. 

Злые и едкие строки словно сами вползали в сердце, заставляли запоминать себя. А трубадур изощрялся, изыскивая все новые и новые предметы для собственного отвращения:

Претит мне долгая настройка Виол, и краткая попойка, И поп, кощунствующий бойко, И шлюхи одряхлевшей стойка; Как свят Далмаций, гнусен тот, По мне, кто вздор в гостях несет; Претит мне спешка в гололед, Конь в латах, пущенный в намет, И в кости игроков расчет. 

После этой строфы слушатели оживились. Послышался смех. А монах все продолжал петь:

Но чем я полностью задрочен, Что, в дом войдя, насквозь промочен Дождем, узнал, что корм был сочен Коню, но весь свиньей проглочен; Вконец же душу извело С ослабшим ленчиком седло, Без дырки пряжка и трепло, Чьи речи сеют только зло, Чьим гостем быть мне повезло! Повисла напряженная тишина. 

– Я полагаю, монах, что песня написана не специально к этому случаю? – спросил брат Анри, улыбаясь.

– Увы, нет! – дерзко ответил Гаусельм. – Про тамплиеров я придумал бы что-нибудь другое! Про вас входит немало гнусных слухов, но в болтливости и злоречии Орден Храма не смел обвинять никто!

– А в чем же нас обвиняют?

– Кто я такой, чтобы хулить людей, оказавших мне благодеяние? – монах хитро улыбнулся. – Я лучше расскажу небольшую историю. Один клирик сказал блаженной памяти королю Ричарду [35]: государь, три ваших дочери помешают вам достичь престола Божия, гордость, сладострастие и корыстолюбие. Король же рассмеялся и ответил: я уже выдал их замуж, первую – за тамплиеров, вторую…

– … за черных монахов, а третью – за белых монахов, – завершил фразу брат Анри. – Ты прав в том, что некоторые наши братья возгордились, но и твои небезгрешны. Но оставим эту тему, и не станет она нашим Жизором [36]. Выпей еще вина и расскажи, отчего такой прекрасный певец, как ты, пошел в монастырь? Несчастная любовь?

– Увы, все не так романтично! – ответил Гаусельм, вытирая рот рукавом. – Славы и известности я добился при дворе маркиза Бонифачио Монферратского. Пока я жил под его покровительством, я не ведал нужды, и мог писать язвительные песни против других сеньоров! Но маркиз решил послужить делу Христа [37], и завоевал себе земли в Латинской империи! Пришлось мне искать нового покровителя. Но сеньоры, обиженные моими насмешками, гнали меня прочь, а что толку петь перед простолюдинами? Вот я и вынужден был скрыться в монастыре!

– Где не усидел! – вступил в разговор Робер.

– Это точно, о язвительнейший среди юношей, – Гаусельм усмехнулся, в глазах его плясало веселье, – скажите мне свое имя, чтобы я мог поминать его в молитвах!

Робер смутился под насмешливым взглядом трубадура. Он не знал что ответить, и вопросительно посмотрел на старшего собрата по Ордену. Тот загадочно улыбался и молчал.

– Нет, поступим по-другому! – неожиданно воскликнул монах. – Сделаем из этого развлечение! Вы опишете мне свой герб, а я узнаю, из какого вы рода!

– Рыцарь, вступая в Орден, отказывается от своего герба ради алого креста, – покачал головой брат Анри, – но я думаю, не будет большого греха, если мы развлечемся блазонированием [38].

– Хорошо! – Робер с вызовом взглянул в темные глаза монаха. – Угадывай! На алом поле два золотых пояса.

– В этом нет ничего сложного, – Гаусельм изобразил на лютне нечто торжественное. – Этот герб знает любой, читавший Бенуа де Сент-Мора [39]! Это герб рода де Сент-Сов. И судя по тому, что старый барон умер два года назад, и старший сын наследовал ему, то вы – младший сын, Робер!

– Все верно! – молодому рыцарю осталось только развести руками.

– И что же толкнуло вас вступить в Орден? Отсутствие наследства? – Гаусельм был любопытен, как всякий трубадур.

– Нет, – Робер улыбнулся. – Брат готов был выделить мне фьеф. Но у нас до сих пор поют о подвигах Тафура [40] и Готфрида Бульонского!

Трубадур улыбнулся.

– Попробуй со мной, – вступил в разговор брат Анри, глаза его горели, а на лице был написан азарт. – На серебряном поле три лазурных льва!

– О, это сложный герб, клянусь Святым Марциалом! – монах задумался. – Ни на одном из турниров, которые мне довелось посетить, сопровождая своего покровителя, я никогда не сталкивался с подобным!

– И неудивительно, – брат Анри покачал головой, губы его сложились в горькую усмешку. – Тем, кто живет в замке, над которым веет такое знамя, не до турниров! Зачем они, если есть г лучшее развлечение – война!

– Значит – Овернь, – Гаусель отхлебнул вина. – Где еще любят войну больше, чем турниры? Род де Лапалисс?

– Верно, – покачал головой брат Анри. – Мой двоюродный брат владеет замком и носит титул, если еще не сложил голову в очередной сваре! А меня ты видеть на турнирах не мог, поскольку я ушел в Орден задолго до того, как кто-то узнал о трубадуре Гаусельме Файдите!

– И когда же это случилось? – поинтересовался монах.

– Давно, – неохотно ответил рыцарь. – После того, как на моей родине были перебиты наглые мятежные вилланы, назвавшие себя Войском Мира [41]. Два года толпы их ходили по всей Оверни, истребляя разбойников и всех тех, кого они объявляли разбойниками. Клянусь святым Отремуаном, земля была залита кровью. В той войне погиб мой дед. Двоюродный брат при поддержке графа захватил фьеф. Мне оставалось только бежать, как можно дальше. И с тех пор я служу Ордену, и только Ордену!

9 мая 1207 г.

Средиземное море к западу от Сицилии, борт «Святого Фоки»

… Когда король свой правый суд закончил, И гнев излил, и сердце успокоил, И приняла крещенье Брамимонда, День миновал и ночь настала снова. Вот Карл под сводом спальни лег на ложе, Но Гавриил к нему ниспослан богом: "Карл, собирай без промедленья войско И в Бирскую страну иди походом, В Энф, город короля Вивьена стольный. Языческою ратью он обложен. Ждут христиане от тебя подмоги". Но на войну идти король не хочет. Он молвит: «Боже, сколь мой жребий горек!» Рвет бороду седую, плачет скорбно… Вот жесте и конец. 

Последние слова "Песни о Роланде" отзвучали в густом вечернем воздухе, и слушатели разразились приветственными криками.

– Воистину, твоя лютня и твой голос умеют трогать сердце, монах из Монтаудона, – сказал брат Анри, покачивая головой. – Без тебя, клянусь бородой Святого Отремуана, мы бы померли со скуки!

– Вовсе нет, – улыбнулся Гаусельм. – Вы бы развлекали себя молитвами, постами и воинскими упражнениями, как и положено столь доблестным рыцарям!

– Таких забав у нас хватает, – кивнул брат Анри, – тут ты прав. Но я смотрю, ты развлекаешь нас пением, а сам потешаешься, подшучивая над нами?

– Грех не посмеяться над тем, кто недостаточно куртуазен [42] – так думают у нас в Лимузене!

– А у нас считают, что все французы – пустобрехи и трусы! – вступил в разговор Робер.

– А кто же тогда ты сам? – картинно выпучив глаза, спросил монах.

– Я – нормандец! – гордо ответил Робер. – Мои предки прибыли во Францию с герцогом Роллоном [43] и сами завоевали себе земли! А потом захватили Англию!

– Предки – они, конечно, молодцы, – пробормотал себе под нос трубадур, – а сам ты на что годен?

Но слова эти не были услышаны из-за сердитой реплики брата Анри, который проговорил, даже не пытаясь скрыть своего раздражения:

– Брат Робер, во имя Господа, прогуляемся с вами на палубу!

Недоумевающему Роберу пришлось выходить из обширной каюты, где размещались рыцари, подниматься по лестнице, чтобы оказаться на широкой палубе. Здесь совсем близко, за ограждением, темнело море. Солнце садилось в тучи, освещая небо болезненными оранжевыми отблесками. Ветер равномерно свистел, надувая паруса.

– Брат Робер, – сказал брат Анри, и голос его был лишен обычной мягкости. – Если вы исполнены искреннего желания служить Ордену Храма, то вы должны хорошо понимать, что пред ликом Господа non enim est distinctio Iudaei et Graeci [44]. В Святой Земле вам придется бок о бок воевать с рыцарями из Гаскони и Пикардии, Бретани и Сицилии. Вашими союзниками станут армяне и греки, венецианцы и даже бедуины. И вы, во имя Господа, должны найти в себе силы относиться к ним ко всем ровно, как к существам, созданным Вседержителем! Любое высокомерие, проявленное во время войны, ведет к гибели – это я знаю на собственном опыте. Вы ведь понимаете меня, не так ли?

– Да, сир, – только и смог ответить Робер. Он стоял, опустив голову, и чувствовал, как пылают щеки.

– И если я еще раз услышу от вас подобное тому, что вы сказали сегодня, – продолжил брат Анри, – то во имя любви к Господу и братству нашему буду вынужден наказать вас. Гордыня – страшный грех, и бороться с ней нужно всеми силами. Вы поняли меня, брат?

– Да, сир, во имя Бога.

– Хорошо, – брат Анри смягчился. На лице его появилась улыбка. – Клянусь Святым Отремуаном, я верю, что вы исправитесь и станете настоящим рыцарем Храма! Давайте вернемся к остальным. Нас, должно быть, заждались!

Вернувшиеся рыцари застали Гаусельма в центре внимания. Вопреки ожиданиям, он не пел, а перемежая провансальское наречие с северным, повествовал о тонкостях трубадурского художества.

– Темный стиль, – говорил он, – именуемый также trobar clus, был придуман первым. Но сейчас им пользуются только те, кто хочет скрыть за путаными рифмами и невнятными напевами недостаток умения. Легкий стиль недостоин истинного ценителя поэзии, поэтому я пользуюсь изысканной манерой, или же trobar prim, которая сочетает в себе достоинства предыдущих!

Братья-рыцари слушали, затаив дыхание.

– Жаль прерывать вас, – сказал брат Анри. – Но нам пора на молитву!

Раздался слитный вздох разочарования. Монах с достоинством встал, поклонился собравшимся. Лютня скрылась в чехле, и трубадур покинул помещение.

– Не нужно делать таких кислых лиц, братья, во имя Господа, – сказал брат Анри, улыбаясь. – А не то ваши молитвы не будут услышаны! На колени, сеньоры! Время вечерней службы!

Глава 2 О достопочтенные братья, с вами

пребывает Бог уже за одно то, что вы дали обещание навеки пренебречь сим обманчивым миром ради любви к Богу и презрели свои телесные муки. Вкушающие тела Господня, насыщенные и наставленные повелениями Господа Нашего, да не устрашится после Божественной службы ни один из вас битвы, но пусть каждому будет уготован венец…

Французский устав Ордена Храма, 1150 г.

14 мая 1207 г.

Средиземное море к югу от Крита, борт «Святого Фоки»

Предыдущие три дня бушевал шторм, несший неф в нужном направлении, но в то же время нещадно трепавший его. Но, должно быть, молитвы команды и пассажиров Святому Николаю [45] добрались-таки до небес. Ветер, еще вчера грозивший сломать мачты, сегодня стих. Море, дыбившееся огромными водяными горами, предстало гладкой равниной, а на очистившемся небе обнаружилось теплое солнце.

Измученные штормом пассажиры выбрались на палубу. Почти все они имели вид зеленый и болезненный. Бодрым выглядел только Робер, и, к удивлению всех, монах Гаусельм. Могучую натуру трубадура, казалось, не могло пронять ничего. Когда корпус нефа содрогался под ударами волн, он невозмутимо распевал скабрезные куплеты, а когда даже опытных мореплавателей тошнило от вида еды, с аппетитом уплетал колбасу.

А когда шторм закончился, на лице Гаусельма объявилось умильное выражение, словно это он сам, своим пением, усмирил стихию.

– Возрадуемся, сеньоры, во имя Господа, – сказал брат Анри. – Миновала нас смерть страшная в соленой пучине!

– Зато смерть от меча поганых нас может и не миновать, – неожиданно ответил капитан "Святого Фоки". Лицо его было бледным, а глаза трусливо помаргивали.

– В чем дело?

– Взгляните на горизонт, доблестный рыцарь, – капитан поднял пухлую руку. – Вон на тут точку на юге…

Полуденный горизонт был почти чист, и только приглядевшись, можно было рассмотреть черное пятнышко, похожее на прыщик на безбрежном лике моря.

– И что это, по-вашему? – поинтересовался де Лапалисс.

– Еще неясно, но судя по тому, как шустро она движется при таком слабом ветре – это галера. В этих местах корабли христиан встречаются гораздо реже, чем суда африканских пиратов. Боюсь, что нам придется готовиться к бою, – на капитана было жалко смотреть. – И зачем я только согласился выйти в море в одиночку? Ведь знал, знал!

– Полно ныть, капитан, – глава тамплиеров отреагировал на известие о пиратах вполне равнодушно. – Вооружите своих людей. Вместе мы с Божьей помощью постараемся дать отпор.

На судне воцарилась суета. Забегали матросы, извлекая откуда-то из-под палубы луки и связки стрел. Брат Гаусельм вытащил из-под ризы окованную железом дубинку, и занял место у борта. Рыцари поспешно спустились вниз. Сражаться в пешем строю не в привычках Ордена, но выбирать не приходилось.

Робер торопливо натянул подкольчужник, и с помощью оруженосца облачился в кольчугу. За ней пришла очередь кольчужных чулок, перчаток и стальных башмаков. Поверх доспехов, как и положено, на рыцаря надели гербовую котту белого цвета с алым крестом впереди и сзади. Снаряжение дополнил глухой шлем с дырочками для дыхания. Поверх стеганой шапки и кольчужного капюшона его тяжесть почти не чувствовалась, зато голове почти сразу стало жарко. Робер с ужасом подумал, как в таком снаряжении биться в знойном климате Святой Земли…

Нацепив перевязь с мечом, он поспешил вслед за товарищами.

Приготовления к бою оказались закончены. Неф повернул на север, в жалкой попытке достичь прибрежных вод Кандии [46], где в последние годы [47] хозяйничали венецианцы. Но ветер дул слабо и галера заметно приблизилась. Черная, с низкими бортами, она казалась очень маленькой рядом с огромным нефом, который выглядел еще мощнее благодаря двум башням для лучников.

Теперь стало видно, что флаг над галерой украшен полумесяцем, а палуба усеяна народом.

– Пираты! Так и есть! – сказал спокойно брат Анри. – Что же, сеньоры, у нас есть хороший шанс показать себя во имя Господа! Эй, капитан!

– Что угодно вашей милости? – хозяин корабля хоть и продолжал трястись от страха, все же привесил к поясу короткий меч, а на голову напялил сержантскую шапку [48].

– Твои лучники готовы?

– Да!

– Пусть тогда стреляют только по моей команде, во имя Господа! Сеньоры! Занимайте место около мачты! И лучше нам сесть на палубу, чтобы враг не заметил нас раньше времени. Самоуверенность не пойдет ему на пользу!

Уже слышен был плеск весел галеры и доносящиеся с ее палубы радостные вопли. Пираты сами не верили своей удаче. Встретить одинокий неф без воинов на борту – что может быть лучше? Должно быть, сарацины дружно благодарили Аллаха и мечтали о сокровищах, которые добудут сегодня.

– Может быть, пора стрелять? – спрашивал капитан, остающийся на ногах, у брата Анри, который сидел, прислонившись к мачте. – До них два десятка туазов [49]!

– Еще рано, – безмятежно отвечал рыцарь, – зачем зря тратить стрелы? Подождем.

Пираты стреляли, но не особенно рьяно, надеясь взять как можно больше живых пленников и продать их в рабство. Матросы со "Святого Фоки" не отвечали. Корабли медленно сближались.

– Может быть, теперь? – капитан аж подпрыгивал от нетерпения. – Десять туазов!

– Теперь можно! Проверим, какая выучка у ваших людей!

Капитан рявкнул что-то неразборчивое, и возвышающиеся над палубой "Святого Фоки" шато [50] выплюнули десятки стрел. Матросы стреляли сверху вниз в сплошную массу тел. Промахнуться тут было гораздо сложнее, чем попасть.

С палубы галеры донеслись крики.

– Где они собираются атаковать? – спросил брат Анри у капитана.

– Прямо здесь, в середине корабля, – ответил капитан. – Уже идут! Да поможет нам Господь!

Командиры пиратов решили, что лишним будет затягивать время на перестрелку, когда можно пойти на абордаж. Потери в несколько десятков людей их не пугали.

С глухим треском корабли соприкоснулись. Неф изрядно тряхнуло, и все, кто стоял на ногах, попадали на палубу. Один из матросов сорвался с верхнего яруса шато и с воплем исчез за бортом.

– Пусть продолжают стрелять! На палубу галеры, в тыл пиратам! – рявкнул брат Анри капитану, бухнувшемуся на ягодицы, и вскочил на ноги. – Сеньоры, за мной!

На борт с грохотом падали абордажные лестницы, снабженные крюками. По ним, рыча и выкрикивая проклятья, лезли полуголые, увешанные оружием люди. Солнце блестело на смуглых загорелых телах. Пираты надеялись задавить сопротивление числом, захватить башни, а за ними корабль со всеми его товарами.

Их ждало ни с чем не сравнимое удовольствие грабежа.

Первый из морских разбойников, воя точно волк, вскочил на борт, и размахнулся кривым клинком. Он успел испытать удивление при виде рыцарей, и даже попробовал отразить удар. Но его тонкая сабля хрустнула, смятая много более тяжелым мечом и разрубленный почти пополам труп рухнул вниз, мешая взбираться по лестнице сотоварищам смельчака.

– Не нам! Не нам! Но имени Твоему! – разнесся над сцепившимися кораблями боевой клич Ордена Храма, и воины с алыми крестами на щитах встали на пути пиратов.

Слитно сверкали, падая и вновь поднимаясь, прямые мечи, в то время как оружие пиратов не могло причинить вреда закованным в доспехи воинам. Братья-сержанты, вооруженные более легко, прикрывали фланги и швыряли дротики через головы рыцарей.

Волна атакующих нахлынула на палубу "Святого Фоки", точно прибой на скалу, и отхлынула назад, оставив после себя с десяток окровавленных тел. Еще несколько неудачников свалились за борт.

Стрелы продолжали лететь с шато, собирая жатву среди пиратов. Те могли бы расцепить корабли и, бросив абордажные лестницы, легко уйти в море. Но вожаки морских разбойников не привыкли отступать. Короткая команда, и полуголые воины вновь полезли в атаку.

Робер рубил мечом экономно, стараясь зря не расходовать силы. Слева с яростью архангела Михаила, сокрушающего рати демонов, размахивал оружием брат Гильом, справа спокойно и уверенно сражался брат Анри. Для молодого рыцаря из Нормандии это был первый бой в рядах Ордена, и если честно, то и первый серьезный бой в жизни. Не считать же сражениями те несколько стычек, в которых он участвовал совсем юным во время войны Иоанна Английского с Филиппом Французским?

Вопреки ожиданиям, Робер не ощущал ничего особенного. Был страх, хорошо запрятанное в глубине души опасение, что его могут убить. Но он не мешал сражаться. Тело делало то, чему его учили с шестилетнего возраста, и даже первый сраженный враг – здоровенный араб в безрукавке из овечьей шкуры, который рухнул на палубу, вывалив из рассеченного чрева сизые внутренности, не вызвал особенных эмоций.

Робер бился так, словно занимался этим уже не первый год, и это было странно. Меч его отшибал клинки, протыкал тела, срубал конечности, щит содрогался под тяжестью ударов. Брошенное кем-то копье скользнуло по боковине шлема, заставив голову глухо загудеть.

На мгновение ноги ослабли, и в этот момент страх стал острым. Робер вдруг осознал, что сейчас он совершенно беззащитен, и что только кольчуга, которую все же можно пробить, отделяет его от смерти.

Но братья-рыцари, более опытные, прикрыли молодого соратника в те несколько мгновений, что он был без памяти, и вскоре он уже сам вернулся в бой. Да и натиск пиратов в это время уже слабел. Столкнувшись с отчаянным сопротивлением, потеряв многих товарищей, морские разбойники сочли за благо отступить.

С палубы галеры донеслись гортанные выкрики, и черный низкий корабль, похожий на хищную рыбу, зашевелил веслами. Заплескала вода под лопастями, защелкали кнутами надсмотрщики. С башен "Святого Фоки" донеслись восторженные выкрики:

– Победа! Победа!

– Мы отогнали их, отогнали! – с радостным воплем подскочил капитан, и принялся размахивать руками.

Робер стащил шлем, неожиданно ощущая, какими тяжелыми стали руки. Мокрого от пота лица коснулся прохладный морской ветер. Неожиданно стали ощутимы разлитые вокруг запахи – пота, крови, содержимого разорванных кишок. Робер взглянул на залитую алым и усеянную обрубками плоти палубу под ногами, и ему сделалось дурно. В желудке что-то задергалось, к горлу подступил ком.

Сделав два шага вперед, молодой рыцарь свесился за борт, и его стошнило.

Спазм вскоре прошел, и, отдышавшись, Робер повернулся к товарищам. Брат Анри тоже освободился от шлема и стащил кольчужный капюшон. Ветер трепал седые кудри, а на лице старшего из тамплиеров застыла довольная усмешка.

– Клянусь Святым Отремуаном, братья, мы задали этим собакам перцу! – сказал он. – Не так ли?

– Воистину так, брат, – ответил Робер, стараясь изобразить на лице некое подобие улыбки.

– Во имя Господа, брат, – проговорил подошедший сбоку брат-сержант Готье, – не стоит делать такое кислое лицо! А то неверные подумают, что они не проиграли, а победили, и вновь вернутся!

Палуба нефа огласилась дружным хохотом. Люди, только что смотревшие в лицо смерти, смехом благодарили Господа за спасение.

19 мая 1207 г.

Прибрежные воды острова Кипр, борт «Святого Фоки»

Берега острова поднимались из воды медленно, точно из морской бездны всплывал чудовищный Левиафан. Пестрели зеленью кустарников прибрежные низменности, а за ними возносились к небесам покрытые лесом горные вершины. Среди них выделялась одна, которая, как казалось, острой верхушкой разрывала бегущие по небу облака.

– Гора Троодос, – сказал брат Анри, с печалью и злостью разглядывая величественную картину. – На этом острове погибло большое количество добрых братьев, да упокоит Господь их души!

– Погибли – здесь? – удивился Робер. – Разве тут была война? Ведь остров никогда не принадлежал неверным поклонникам Махмуда!

– Верно, клянусь Святым Отремуаном! – брат Анри горько усмехнулся. – Он принадлежал императору греков. Но лет двадцать назад [51], во время очередного переворота в Константинополе наместник острова, некто Исаак Ангел, от империи отложился. Но долго наслаждаться независимостью он не смог. Когда флот доблестного короля Ричарда, прибитый бурей, искал убежища в портах Кипра, узурпатор, решив нажиться на беде пилигримов [52], напал на них. Кончилось это тем, что Ричард разгромил местные войска и захватил остров. Но и он владел Кипром недолго. Нуждаясь в деньгах, король продал его нашему Ордену.

– И что же было далее?

– Жители острова, недовольные правлением Ордена, восстали, и в войне с ними погибло множество братьев. Не желая тратить силы на бесполезное дело, мы отдали остров изгнанному тогда из Иерусалимского королевства Ги де Лузиньяну, – при упоминании этого имени по лицу брата Анри скользнула презрительная усмешка. – Сейчас тут правят его потомки.

Берег сделал поворот, и из-за него показался порт. Белые домики, разбросанные среди зеленых садов, казались игрушечными, зато крепостная стена, кольцом опоясывающая город, внушала уважение. Тут явно помнили о том, что враг рядом.

К входящему в гавань нефу устремилась лодка таможенника. На борт поднялся смуглый остроносый человек в богатой одежде греческого покроя. Несмотря на одеяние, говорил он на ланг д'уи безо всякого акцента.

– Мы не собирается торговать у вас, – огорчил чиновника капитан "Святого Фоки". – Только наберем воды и двинемся дальше, в Акру.

– В этом случае положена пошлина за постой, – не растерялся таможенник и назвал сумму.

– Почему так дорого? – возмутился капитан. – В прошлый раз было на пять безантов [53] меньше!

– Опасные времена! – вздохнул обитатель Кипра, пожимая плечами. – Королю, да продлит Бог его дни, приходится содержать большой флот для охраны морских путей!

– Как же, помогает ваш флот, – сказал брат Анри, вмешиваясь в беседу. – Не далее как в день Святого Эремберта Тулузского на нас напали пираты. И где был ваш флот?

– Почтенный рыцарь, – таможенник поклонился, на лице его на мгновение мелькнула и тут же пропала ненависть. – Только шторм, бушевавший предыдущие дни, помешал нашим кораблям выйти в море!

– Пиратам он почему-то не помешал! – громко проговорил подошедший Гаусельм.

Таможенник смерил его ненавидящим взглядом и отвернулся.

– Почему он смотрел на вас с такой злобой? – спросил Робер, когда портовой чиновник покинул борт "Святого Фоки".

– Мало кто любит Орден Храма в Святой Земле, – горько ответил де Лапалисс. – Мирские воины часто ведут себя, словно дети, решившие поиграть в войну, а когда терпят поражение, винят во всем нас…

– А не спеть ли мне, сеньоры, что-нибудь? – поинтересовался трубадур с лукавой улыбкой. Он явно слышал весь разговор, а уж по кислым минам рыцарей об их плохом настроении догадался бы даже слепой.

– Спой, добрый монах, во имя Господа, – сказал брат Анри. – Печаль есть грех, а твои песни помогают бороться с ней!

Зазвенели струны.

– Хорошо, – проговорил трубадур. – Будет вам борьба с грехами, клянусь Святым Марциалом! Только не выкидывайте меня потом за борт!

Гостил я в раю на днях И до сих пор восхищен Приемом того, чей трон Встал на горах и морях, Кто свет отделил от теми; И он мне сказал: "Монах Ну как там Монтаудон, Где больше душ, чем в Эдеме?" [54] 

Робер невольно улыбнулся. Оруженосцы, выбравшиеся на палубу на звуки лютни, откровенно покатывались от смеха.

Господь, в четырех стенах Келейных я заточен; Порвал не один барон Со мной, пока я здесь чах, Неся служенья Вам бремя; Мне в милостях и благах Не отказал лишь Рандон Парижский вместе со всеми. 

Брат Анри покачал головой и усмехнулся. Тенсона о прении с богом, хоть и отдавала ересью, завоевывала внимание любого, способного понять слова.

Монах, ходить в чернецах Не мною ты умудрен, А также нести урон В честолюбивых боях Иль сеять раздоров семя; Ты лучше шути в стихах, А братией будет учтен Барыш на каждой поэме. 

Далее песня свернула вовсе на непотребный лад. Допев до конца, монах картинно поклонился и спросил:

– Ну что, почтенные собратья по духовной брани, понравилась ли песня?

– Воистину, великое дело иметь в попутчиках человека, который общается с самим Господом, – серьезно проговорил де Лапалисс, но в глазах его плясали смешинки. – Боюсь лишь, что духовные отцы нашего Ордена и сам Апостолик римский не одобрят подобного пения!

– Что нам до них? Они далеко, а мы здесь.

И рыцарь с монахом обменялись понимающими ухмылками.

22 мая 1207 г.

Левант, Акра

Город, к которому устремлял свой бег корабль, был велик. Мощные башни защищали его гавань, а у причалов, которые простирались на многие десятки туазов, теснилось множество торговых и военных кораблей. Видны были флаги со львом Святого Марка [55], с желтым крестом Иерусалимского королевства, знамена Пизы и Генуи, но над всем господствовали плещущиеся на ветру алые полотнища с белым крестом, концы которого были раздвоены.

– Почти весь город принадлежит госпитальерам, – проговорил стоящий рядом с Робером у самого борта брат Анри. – Поэтому его иногда называют Сен-Жан д'Акр.

Но молодому рыцарю было все равно, кто именно владеет домами и крепостями. Перед ним была Святая Земля, по которой ступал сам Святитель! Та, которую сто лет назад ценой огромной кровью отвоевали первые крестоносцы. Место подвигов и легенд. Попасть сюда он стремился сильнее, чем в рай.

"Святой Фока" миновал мыс, свернул налево, и пошел вдоль неровного берега широкой бухты, в глубине которой у самой крепостной стены размещалось здание таможни. Стоило нефу занять место у причала, как на борт поднялись таможенные чиновники.

– Его величество король Иерусалимский получает неплохие доходы с цепи [56] Акры, – проговорил брат Анри. – С каждого корабля по марке серебра [57] по прибытии, и никто не освобожден от этого налога…

Робер с недоумением воззрился на старшего товарища, обнаружившего неожиданные познания в области, в которой обычные рыцари понимали меньше, чем в выращивании овса.

– Клянусь Святым Отремуаном, не смотри на меня так! – усмехнулся де Лапалисс. – Во имя Господа, если ты хочешь стать настоящим тамплиером, то должен быть не только воином, но и купцом!

Королевские чиновники произвели осмотр судна и опись товара на удивление быстро. Ведавший финансами небольшого отряда брат Готье выплатил необходимые пошлины, и началась выгрузка.

Братья-рыцари по шатающимся и скрипящим сходням сошли на берег и принялись ждать, пока не сведут коней. Вслед за ними с борта корабля спустился брат Гаусельм. На голову монах водрузил широкополую шляпу, защищающую от жары. Лютня в кожаном чехле висела на боку.

– Если ты собираешься в Святой Град, то предлагаю тебе и дальше следовать с нами, – сказал ему брат Анри. – Для тебя это будет безопаснее, а для нас – веселее.

– Благодарю за предложение, – ответил трубадур, – но я для начала направлюсь на север, в Триполи. Там говорят на родном моему сердцу лимузенском наречии. Святой Град, как я думаю, никуда не убежит от меня.

– Как знаешь, монах.

– Прощайте, братья-рыцари, – Гаусельм поклонился. – Да благословит вас Господь!

– Прощай.

Вскоре высокая фигура трубадура скрылась в портовой толчее.

Один из оруженосцев был послан в командорство Ордена в Акре, и вскоре вернулся. Вслед за ним прибыли скрипящие колесами телеги, влекомые серыми, точно покрытыми пылью, мулами. Вместе с ними явились многочисленные слуги Дома, которые принялись сгружать привезенное добро с борта "Святого Фоки".

– Что же, нам пора ехать, – проговорил брат Анри, когда по сходням были сведены лошади рыцарей. Один за другим братья забрались в седла и двинулись прочь от пристани.

Робер с удивлением крутил головой. Акра оказалась больше Руана, самого крупного города Нормандии, больше даже Марселя, величайшего порта Франции. Дома были сплошь каменные, из известняковых блоков, искусно скрепленных между собой. Улицы между ними были грязны, повсюду виднелись потеки нечистот, а у стен домов лежали кучи мусора. Среди них шныряли крысы, огромные, точно собаки.

Припортовый район мог похвастаться множеством харчевен, из открытых дверей которых тянуло острыми запахами. Вместе с вонью от выгребных ям и царящей вокруг жарой, от которой на коже выступала испарина, они создавали впечатление, что не едешь по городской улице, а плывешь на коне через горячий суп, сваренный из тухлого мяса и обильно приправленный пряностями.

Миновали улицу, отведенную для увеселительных заведений. При виде рыцарей Храма зазывалы, которые обычно драли глотки, приманивая моряков и купцов, стыдливо умолкали, а когда небольшая кавалькада миновала их, продолжали славить "прелести несравненных красавиц, выкраденных из гарема самого халифа багдадского".

К тому времени, как рыцари добрались до командорства, расположенного в северной части города, на самом морском берегу, Робер был совершенно ошеломлен необычной обстановкой. Все вокруг слилось в сплошное разноцветное пятно, из которого выступали отдельные детали: открытая лавка, внутри которой разложены дорогие ткани, уличные мальчишки, смуглые, словно чертенята, слепой нищий, молящий о помощи воину, пострадавшему за Христа при взятии Иерусалима [58], патруль городской стражи в легких кожаных доспехах, стена высотой не меньше, чем в пять туазов, над которой в блекло-голубом небе плещется знамя Ордена.

В этот момент он снова очнулся. Дом Ордена в Акре удобно расположился на вдающемся в море мысу, на самой оконечности которого стояла исполинская древняя башня, возведенная еще мусульманами. У основания мыса братья построили еще одну башню, огромные стены которой и поразили молодого рыцаря. Она надежно отделяла командорство от остального города, превращая его в крепость внутри крепости.

Вслед за собратьями Робер проехал через распахнутые ворота, и оказался в сводчатом коридоре, ведущем в обширный внутренний двор. Ворота с грохотом захлопнулись за спиной рыцарей.

Во внутреннем дворе их уже ждали. Очень толстый человек в черных одеждах сержанта бросился навстречу брату Анри, который, к удивлению Робера, спешно соскочил с лошади и заключил толстяка в объятия.

– Брат Жан! – сказал он громко. – Во имя Господа, я очень рад тебя видеть! Неужели ты стал командором Акры [59]?

– Воистину так, брат Анри! – ответил толстяк. – После того, как я сделался слишком тяжел, чтобы садиться на коня и ходить в бой, меня определили на это место! Тут от меня будет гораздо больше пользы!

Тамплиеры дружно рассмеялись.

Робер спрыгнул с седла, ощущая, что от обилия впечатлений голова готова лопнуть. Толстый брат Жан тем временем раскланивался с новоприбывшими.

– Брат Андре, брат Гильом! А это что за молодой воин?

– Это брат Робер, – сказал брат Анри. – Весьма многообещающий молодой рыцарь. Он из Нормандии.

– Ну что же, – брат Жан всплеснул руками. – Прошу вас, сеньоры, омойтесь и по звону колокола ждем вас в трапезной! Где расположены гостевые покои, вы знаете…

По звону колокола братья-рыцари заняли место за своим столом, а нищие, которых по традиции кормят в каждом из командорств Ордена – за своим. По звону второго, малого колокола, сели на свои места братья-сержанты и оруженосцы, а также туркополы [60].

Обед, на котором подавали баранину и травы [61] прошла в достойном Ордена молчании. Капеллан, расположившийся на специальном возвышении в центре трапезной, услащал слух братьев отрывками из Четвертой книги царств, про истребление дома Ахава и царского племени.

После трапезы командор пригласил приехавших рыцарей к себе. Помещение, отведенное ему, совсем не походило на келью. Сквозь узкое стрельчатое окно, забранное железной решеткой, падали желтые солнечные лучи, но толстые стены не пускали жар внутрь. Когда братья уселись на широкой лавке, стоящей вдоль стены, им было предложено разбавленное вино.

Когда оруженосец, разливавший напиток, удалился, брат Жан поднял кубок и сказал:

– За Дом и за Орден!

– За Дом и за Орден! – повторили рыцари, и каждый отпил несколько глотков. Вино оказалось густым и сладким, совсем не таким, к какому Робер привык дома. Оно приятно щекотало небо и охлаждало горло.

– Поведай, брат Жан, – сказал брат Анри, – что же случилось в Святой Земле за те полтора года, что меня здесь не было?

– Нет уж! – толстый командор рассмеялся. – Первыми рассказывают гости! Что интересного в милой Франции, где я не был, дай Бог памяти, уже двадцать восемь лет? Как там моя родная Пикардия?

– Там мне тоже довелось побывать, – ответил брат Анри. – Год назад. Все там было спокойно. Под жесткой рукой Завоевателя [62] свары затихли.

– Не то что во дни моей молодости, – мечтательно протянул брат Жан. – Тогда каждый барон был сам себе хозяин и, клянусь Святым Крестом, мог грабить кого угодно! Чего еще?

– А ничего особенного. Филипп и Иоанн заключили перемирие после того как сенешаль Пуату, Эмери де Туар перешел на сторону Филиппа.

– Недаром говорят "вероломен, точно пуатевинец"! – усмехнулся командор. – И больше никаких новостей?

– Ну не считать же новостью, клянусь Святым Отремуаном, что в Оверни опять воюют! – де Лапалисс рассмеялся.

– Воистину так! – поддержал товарища брат Жан. – А у нас все по-прежнему. Король Амори, слава Господу, жив и здоров, скоро будем подыскивать ему невесту! Бальи королевства Жан д'Ибелен правит по прежнему. Бароны во главе с Рено Младшим из Сидона и Раулем Галилейским недовольны, но кто их послушает. Весной Малик аль-Адиль напал на графство Триполи, решил за что-то отомстить госпитальерам.

– И что?

– А ничего у него не вышло, – пожал пухлыми плечами командор Акры. – Обломал себе зубы о Крак де Шевалье [63] и убрался восвояси!

– А кто такой Аль-Адиль? – спросил Робер. – И почему христианские государи дозволяют ему нападать на свои владения?

– Малик Аль-Адиль – султан Вавилонии и Синайских земель, – ответил брат Анри. – Его армия насчитывает десятки тысяч всадников! Нападать на него – безумие! Гораздо выгоднее жить с ним в мире!

– Но разве возможен мир с неверными? – искренне изумился Робер. – С врагами веры Христовой?

Старшие рыцари обменялись понимающими улыбками.

– Когда я впервые прибыл сюда, – проговорил брат Жан, задумчиво почесывая подбородок, – то тоже думал похожим образом: пулены [64] – трусы, а мы сейчас соберемся, и всей силой ударим по сарацинам так, что дойдем до самого Багдада! Со всеми неверными мир заключить невозможно, ведь помимо Аль-Адиля есть Аз-Захир в Алеппо, Аль-Мансур в Хаме и множество мусульманских князьков поменьше. Воевать с ними со всеми гибельно. Даже король Людовик и император Конрад вместе [65] не смогли завоевать один Дамаск! А ведь у них была огромная армия! Поэтому нам приходится заключать мир с некоторыми неверными [66] и силой сдерживать других! Вы поняли меня, молодой рыцарь?

– Да, – кивнул Робер, силясь осознать услышанное. Оно плохо вязалось с теми мечтами, которые он питал, вступая в Орден Храма: во главе победоносной армии сражать сотни сарацин, завоевывая для христиан новые и новые земли…

В реальности все оказалось гораздо прозаичнее. Дипломатия, договоры, а где не выходит – оборона. И только в крайних случаях – нападение.

– Вот так, – проговорил брат Анри, – только сила наших мечей делает королевство крепким, и только крепкое королевство может уцелеть здесь, среди бескрайних земель, населенных язычниками.

– Слава Господу, королевство крепко! – сказал брат Гильом.

– Одна видимость, сир, – охотно откликнулся брат Жан. – Стоит королю Амори, не допусти такого Матерь Божья, умереть без наследников, и страна опять будет ввергнута в хаос, как двадцать лет назад, во время мятежа Лузиньянов!

– Увы, это так, – покачал головой брат Анри. – пулены против прибывших из Европы, гриффоны [67] против венецианцев, храмовники против госпитальеров…

– Не стоит о грустном, сеньоры! – брат Жан отхлебнул из кубка, на лице его появилась улыбка. – Вы, наверняка не знаете веселую историю, которая случилась у нас в прошлом году! Помните Жорже де Буша, гасконского барона, сеньора Форбии?

– Это на юге, у Аскалона? – уточнил брат Андре. – В сеньории д'Ибеленов?

– Совершенно верно, – командор весь затрясся от сдерживаемого смеха. – Прошлым летом разбойник Усама напал на земли де Буша и ухитрился похитить у него любимого боевого коня, равного которому, как говорят, не было во всем Леванте! Барон пришел в ярость и поклялся поймать Усаму, а до того времени не брить бороды и не бывать в бане!

– И что? – поинтересовался брат Андре. – Каково пришлось хвастливому гасконцу?

– Плохо пришлось! – брат Жан рассмеялся. – Поймать разбойника в песках сложнее, чем дельфина в море! Де Буш уже год рыщет по пустыне, пахнет от него так, что даже кони шарахаются! А Усаму найти никак не может!

– Так и придется ему ехать в Рим, молить Апостолика о снятии обета! – под общий хохот рыцарей заметил брат Анри.

Когда отсмеялись, он спросил, уже серьезно:

– А тебе как на командорской должности, брат Жан?

– Больше хлопот, чем почета, – пожал плечами толстый сержант. – Сами понимаете, без позволения командора Земли [68] я и шагу в своем Доме ступить не могу. На то, чтобы отделать церковь в командорстве мягким, королевским известняком, нужно разрешение из Иерусалима! Но сержанту выше не подняться, так что я доволен! А вы, брат Анри? Что планируете делать вы, приехав в Святой Град? Некоторые братья говорят, что сенешаль Ордена слишком стар, и что пора избрать на его место нового человека…

– Нет, – брат Анри рассмеялся. – Я с нетерпением жду того момента, когда избавлюсь от буллы и кошеля [69] визитера! Место сенешаля не привлекает меня! Я надеюсь, что магистр во славу Господа даст под мое начало замок на границе христианских земель, в Сирии или Заиорданье, и я смогу там спокойно служить делу Ордена своим мечом!

– Боюсь, что вам не дадут этого сделать, – покачал головой брат Жан. – Но я слышу, что звонят к повечерию. Грехом будет командору не посетить службу в своем Доме! Прошу за мной, братья!

После службы по заведенному распорядку каждый из рыцарей отправился смотреть, как устроили его коней. При появлении Робера Вельянгиф, шумно хрупающий насыпанным в кормушку овсом, поднял голову и приветственно заржал. Жеребец был вычищен и ухожен, черная шкура его лоснилась.

Уяснив, что с ездовой лошадью и заводным конем все в порядке, Робер вышел из конюшни, где столкнулся с братом Анри.

– Во имя Господа, – сказал тот, делая вид, что ужасно напуган неожиданным появлением молодого рыцаря. – Брат Робер! Не стоит ходить с такой поспешностью! Помните, что в Доме все должно делаться достойным Ордена образом!

– Прошу простить меня, сир, во имя Господа, – брат Робер слегка поклонился, подыгрывая шутке. – Но не могли бы вы сказать, сир, зачем командорство так укреплено? Ведь у города толстые стены, и неверные вряд ли смогут перебраться через них…

– Эти стены не только от неверных, – покачал головой брат Анри. Голос его был грустен. – У Ордена много врагов и среди христиан. Многие завидуют нашей славе и силе. Итальянцы готовы вонзить клыки нам в глотку, Орден Святого Иоанна помнит старые обиды. Ведь мы воевали с ними не так давно [70]! И кто знает, как отнесется к нам король Амори, когда возмужает? Его венценосный дед, Амори I, как рассказывают, вовсе собирался ликвидировать Орден…

– Я же думал, что все христиане едины пред лицом язычников!

– Не всегда, брат Робер! Не всегда! – брат Анри мягко улыбнулся. – Помните, что не всякий христианин – друг Ордена, как не всякий сарацин – его враг.

После этих слов Робер неожиданно ощутил, что страшно устал, мягкий сумрак, наваливающийся на Акру, показался тяжелым и душным, точно толстое одеяло. На мгновение покачнувшись, молодой рыцарь не смог сдержать зевок.

– Самое время для сна, – понимающе усмехнулся брат Анри. – Пойдем. Брат Жан отвел нам лучшие комнаты во всем командорстве! Все же должность визитера чего-то да стоит!

Глава 3.

Люди с Запада, мы превратились в жителей Востока. Вчерашний латинянин или француз стал в этой стране галилеянином или палестинцем. Житель Реймса или Шартра теперь обратился в сирийца или антиохийца. Мы позабыли свои родные земли, где родились. Мы не получаем больше оттуда вестей.

Фульхерий Шартрский, хроники, 1101

24 мая 1207 г.

Левант, Акра – Замок узких проходов

В командорстве Акры отряд под командованием брата Анри провел всего два дня. А на третий из южных, Сен-Антуанских ворот города выехал довольно большой караван. Впереди скакал разъезд туркополов на местных конях, невысоких и тонконогих. Вслед за ними двигались рыцари Храма в сопровождении оруженосцев.

За ними тянулась колонна почти в три десятка рыцарей-наемников, решивших послужить Ордену. Брат Жан завербовал их и с удобной оказией отправил в Иерусалим, к магистру. На одежды из грубой коричневой ткани, положенные мирским рыцарям в Ордене, были нашиты алые кресты. Грубыми голосами наемники тянули одну из известных крестовых песен:

Мы восхваляем наши имена, Но станет явной скудность суесловий, Когда поднять свой крест на рамена Мы в эти дни не будем наготове. За нас Христос, исполненный любови, Погиб в земле, что туркам отдана. Зальем поля потоком вражьей крови, Иль наша честь навек посрамлена! [71] 

Вслед за рыцарями крутились колеса телег, нагруженных тем, что привез из Европы "Святой Фока". Здесь были тонкие ткани из Реймса, железные заготовки для доспехов, кованные между Луарой и Сеной, и многое другое.

За повозками тесной группой ехали братья-сержанты, числом в полтора десятка, а замыкал движение еще один разъезд туркополов. Чуть дальше от Акры, когда пойдут земли не столь безопасные, разъезды будут высланы и в стороны от каравана.

Дорога тянулась на юг, среди виноградников и оливковых садов, пересекала реку, на которой виднелись силуэты водяных мельниц. На них производили главное, помимо пряностей, богатство Святой Земли – тростниковый сахар, который потом отправлялся в Европу. Большая часть мельниц принадлежала королю.

Копыта равномерно били в пыль дороги, солнце пылало в безоблачном синем небе, заставляя забыть о том, что всего лишь май, и монотонно звучала крестовая песня:

Земная жизнь была забот полна, Пускай теперь при первом бранном зове Себя отдаст за Господа она. Войдем мы в царство вечных славословий, Не будет смерти. Для прозревших внове Блаженные наступят времена, А славу, честь и счастье уготовит Вернувшимся родимая страна… 

Дорога не выглядела безлюдной. Виднелись обозы, скакали всадники. Но более всего было паломников. Одни, размахивая пальмовыми ветвями – символом осуществленного паломничества, двигались на север, к Акре. Другие спешили на юг, к чудесам и святыням Леванта.

Святыни встречались в изобилии. Вдоль дороги одно за другим являлись места, святость которых не вызывала сомнений: скит Святого Дионисия, аббатство Святой Марии Греческой, расположенная в котором часовня помнила самого Святого Илию.

Робер, слушая старших братьев, повествующих о местах, через которые они проезжали, только успевал удивляться. И священным хоралом, достойным ангелов Господних, звучали грубые голоса наемников:

Господь сидит на царственном престоле, - Любовь к Нему отвагой подтвердят Все те, кого от горестной юдоли Он спас, приняв жестокой смерти хлад. Простит Он тех, кто немощью объят, Кто в бедности томится иль в неволе, Но все, кто молод, волен и богат, Не смеют дома оставаться в холе. Голова у молодого рыцаря кружилась. К середине дня впереди показались стены Хайфы. 

– Здесь некогда жили нечестивые иудеи, – задумчиво проговорил брат Анри, осеняя себя крестом, – которые распяли Спасителя! Но войско пилигримов взяло город штурмом. Сейчас здесь правит семья Карпенелей.

Хайфу миновали без остановки, и далее дорога свернула на запад, следуя изгибу берега. Прямо же на юге высились вершины горы Кармель.

– Вот, смотри, – проговорил брат Гильом, когда они проезжали небольшую прибрежную деревушку, касалию на наречии пуленов. – Это селение называется Анн, именно здесь выковали гвозди, которыми Спаситель был пригвожден ко Кресту!

Робер в изумлении осматривался: небольшие домики, крестьяне, работающие на полях, точно таких же, как в его родной Нормандии, валяющиеся в пыли свиньи, говорящие о том, что тут живут колонисты из Европы. Ничего чудесного и необычного, и, тем не менее, это была она, Святая Земля.

– А чуть дальше на восток, мы туда не попадем, – не давая Роберу передыха, продолжил говорить старший из рыцарей, – расположен Кафарнаон, там были отлиты те тридцать серебряников, за которые Иуда, да терзают его дьяволы вечно, продал своего учителя!

Солнце медленно тащилось по небосклону, и столь же неспешно, с остановкой на обед у небольшого ручья, стекающего с горы Кармель в море, двигался караван. Берег южнее Хайфы был пустынен, лишь изредка встречались деревушки. Но к вечеру впереди показался силуэт высокой и мощной башни.

– Замок узких проходов, – проговорил с удовлетворением в голосе брат Анри. – Тут стоит наш гарнизон, и именно в нем мы и заночуем.

Замок, а точнее башня, стояла на узком основании вдающегося в море мыса, который далее расширялся, обрываясь в воду отвесными стенами в несколько туазов.

– Во имя Господа, здесь можно построить большую крепость! – сказал Робер. – А вон там, в бухте, удобно укрывать суда!

– Клянусь Святым Отремуаном, ты прав! – усмехнулся де Лапалисс. – Такие планы есть, но когда они будут осуществлены, знает только Господь Бог [72]! Вон там, к северу, расположена могила Святой Ефимии.

– Ого, клянусь моими шпорами, мы будем тут ночевать не одни! – вмешался в беседу брат Андре.

Действительно, на широкой площадке за башней, над которой виднелось знамя Ордена, расположился торговый караван. Видны были невозмутимо стоящие верблюды, и люди, суетливо натягивающие палатки.

– Во имя Господа, места хватит всем, – ответил брат Анри спокойно. – А вон и шателен [73] Замка узких проходов выходит нам навстречу!

25 мая 1207 г.

Левант, Замок узких проходов – берег Средиземного моря южнее Цезареи

Второй день путешествия почти ничем не отличался от первого. Встали с рассветом, и после молитвы караван тамплиеров двинулся дальше на юг. Ревели недовольные мулы, ржали лошади, но постепенно порядок установился, и движение проходило в спокойном, размеренном темпе. Чем дальше на юг, тем более болотистым и низким становился берег.

– Чуть южнее, у самой Цезареи, водятся крокодилы, – сказал брат Анри Роберу. – Их привез туда один из первых сеньоров Цезарейских.

– Сеньоров? А разве город не принадлежит королю?

– Нет, – старший из собеседников покачал головой. – После того, как город сто лет назад [74] был отобран у неверных, графство было пожаловано Арпену, виконту Буржа. Но он погиб, и с тех пор сеньорией владела семья Гранье. Потом по браку с наследницей графства, Жюльеной, его получил Эймар де Лейран, нынешний маршал королевства.

– А насколько богата сеньория?

– Много богаче, чем фьеф твоих родичей в Нормандии! – рассмеялся брат Анри. – Плодородные земли возле Реки Крокодилов, соляные копи, пять крупных городов! Многие европейские рыцари только и мечтают о такой вотчине!

Разговор о фьефах, сеньориях и доходах позволял отвлечься от однообразия дороги, с одной стороны, а с другой – делал окружающую страну более реальной, освобождал ее из-под пелены сказок и легенд, которой она была окутана в Европе. Тут точно так же, как и во Франции, люди рождались, сражались за земли, оставляли наследников и умирали, и осознавать это было одновременно больно (сердце сладко щемило ощущение потерянного чуда) и приятно.

– А какие еще сеньории есть в королевстве? – спросил Робер, желая продолжить разговор. – И кто ими владеет?

– Все не перечесть, – охотно ответил брат Анри. – Но самых крупных, которые подчинены только королю, пять. Это Цезарейское графство, про которое я уже упоминал, затем Сидонская сеньория на севере, княжество Галилейское, графство Яффы и Аскалона, и сеньория Трансиордании, Крака, Монреаля и Сент-Абрахама. Сидоном владеет Рено из семьи Гранье. Галилеей правит род Сент-Омеров, сейчас в Тивериаде сидит Рауль из этого славного семейства. Яффа и Аскалон – вотчина могущественного клана д'Ибеленов, старший из которых – Жан, бальи королевства. В Трансиорданской сеньории хозяева менялись не раз, и самым знаменитым среди них был Рено де Шатийон, которого сарацины прозвали "франкским демоном". После его гибели под Хаттином земли долгое время были под прямым управлением короля Онфруа, а потом их отдали сыну Рено, Жослену Храмовнику. Но он только хранитель и защитник. В будущем фьеф отдадут как приданое младшей сестре короля, Марии, которой сейчас восемь лет.

Нарисованная картина очень напоминала привычные по Европе порядки: запутанное право наследования, склоки между родичами, и ситуация, при которой сильный всегда найдет возможность вырвать фьеф у слабого.

За разговорами рыцари и не заметили, как достигли Цезареи. Стены города уже виднелись впереди, а вокруг, сколько хватало глаз, тянулись возделанные поля и рощи. Воздух был сырой и затхлый.

– Говорят, что в этом городе после штурма генуэзцы захватили Святую Чашу! – вступил в разговор брат Гильом. – Ту самую, из которой пил Спаситель на Тайной Вечере.

– Не могу поверить в то, что вы, брат, – проговорил брат Анри сурово, – верите всяким басням, достойным только того, чтобы вилланы тешили ими детей! Расскажите лучше нам, чем знаменита Цезарея!

– О, с легкостью! – брат Гильом с радостью ухватился за возможность выпутаться из неловкого положения. – Первым архиепископом города стал сам Святой Петр! Сменил его на этом посту бывший центурион Корнелий, от времен которого еще и сейчас осталась часовня.

– Откуда вы столько знаете о святых местах? – поинтересовался Робер.

– Очень давно, – с усмешкой ответил брат Андре, – еще молодым рыцарем, он сопровождал караваны паломников по королевству и побывал почти во всех его городах. Видит Господь, я не помню лучшего знатока Леванта, чем брат Гильом!

Южнее Цезареи местность потянулась совершенно пустынная. Несколько раз встречались конные разъезды, состоящие из рыцарей и туркополов под королевским знаменем. Лейтенант [75] одного из таких разъездов предупредил брата Анри:

– Будьте осторожны. Три дня назад неверные напали на большой караван у Наблуса.

– Не бойтесь, мы можем за себя постоять, – ответил предводитель тамплиеров.

– Как же так? – поинтересовался Робер. – Откуда здесь неверные, разве мы не в самом центре христианских земель?

– В центре, – кивнул брат Анри. – Но помни о том, что отсюда до Иордана чуть больше двадцати лье. Всю реку не перекроешь. Сарацины переходят ее и малыми отрядами проникают внутрь королевства. Обходят города и замки, и даже нападают на караваны. В последние годы они совсем осмелели…

На ночь остановились у небольшой речушки, текущей с востока. Она впадала в море у небольшой бухты, со всех сторон ограниченной скалами. Выставленные полукругом повозки прикрыли лагерь со стороны дороги.

Запылали костры, зашипела поджариваемая на углях баранина.

После трапезы и вечерней молитвы брат Анри распределил караулы. Роберу выпало дежурить в самое неудачное время – после первого часа молитвы и до утрени [76]. Первым на пост отправился брат Андре с несколькими сержантами и туркополами.

Завернувшись в шерстяное покрывало, Робер улегся у одного из костров. Ночи в Святой Земле, несмотря на знойные дни, были прохладными. Неподалеку шумело море, фыркали и переступали копытами привязанные кони, изредка подавал голос какой-то из мулов. Вслушиваясь в эти равномерные звуки, молодой рыцарь уснул.

Когда его разбудили, небо на востоке уже начало светлеть. Но скалы и лагерь покрывала полная тьма.

– Следите за скалами, – сказал Роберу брат Гильом, занимая его место у почти прогоревшего костра. – Сарацины могут попробовать подкрасться под их прикрытием.

Звезды медленно двигались по небосклону, утренний холодок приятно щекотал лицо, и неудержимо хотелось спать. Два дня в седле по дорогам Иерусалимского королевства не прошли бесследно. Веки наливались тяжестью, и точно черти тянули их вниз. Зевая, Робер крестил рот, и это ненадолго помогало. Но затем дрема вновь брала свое, и большого труда стоило держать глаза открытыми. Они закрывались сами.

Подняв веки в очередной раз, Робер с удивлением обнаружил, что узкая лощинка у северных скал, только что бывшая пустынной, наполнилась людьми. Всадники перемещались беззвучно, словно тени, и казалось, что они плывут над землей.

Вскрикнул кто-то из сержантов, несших стражу дальше к северу. И в этот же момент свистнула первая стрела. Крик оборвался.

– Тревога! – заорал Робер что есть силы, выдергивая из ножен меч и прикрываясь щитом.

Он успел вовремя. Рукой ощутил удар, а когда опустил щит, то в нем засела стрела с серым оперением.

Нападающие более не скрывались. С дикими криками они неслись прямо на лагерь, и розовые отблески восхода играли на обнаженных клинках. На ходу сарацины стреляли из небольших луков. Стрелы сыпались градом.

С тем, чтобы поднять тревогу, стража опоздала. В первые же мгновения многие, спавшие не под укрытием повозок, оказались ранены. Одна из стрел ткнулась в плечо брату Анри, и если бы не давняя привычка спать в кольчуге, то предводитель отряда получил бы рану.

А так благодаря его четким и своевременным командам порядок был восстановлен. Туркополы и сержанты, засев за повозками, начали ответную стрельбу, а рыцари выстраивались для атаки. Нескольких мгновений хватило оруженосцам, чтобы оседлать и снарядить коней.

Дикий визг за пределами лагеря не смолкал. Стрелы продолжали лететь, хотя уже не так часто.

– Похоже, они не поняли, с кем имеют дело! – сказал де Лапалисс, взбираясь в седло. Голос его из-под шлема звучал глухо. – Повозки – убрать! В шпоры!

Две специально поставленные повозки со скипом и лязгом отъехали в стороны, и колонна рыцарей вырвалась за пределы лагеря.

– Не нам! Не нам! Но имени Твоему! – полетел над пустынным берегом боевой клич Ордена.

Разбойники слишком поздно поняли, с кем свела их судьба. Они приняли караван за обычный купеческий и надеялись на неплохую добычу. Даже ответная стрельба их не испугала – ведь в каждом обозе есть охрана. Часть воинов спешилась, готовясь штурмовать лагерь, другие же оставались в седлах.

Появление рыцарской конницы исторгло из груди сарацин крик изумления. Пешие были затоптаны сразу, всадники попытались повернуть коней. На длинной дистанции они, несомненно ушли бы. Дестриеры, несущие на себе воинов в полных доспехах, долго не продержатся.

Но здесь расстояние было очень коротким, и на то, чтобы разогнаться, у разбойников просто не хватило времени.

Робер скакал в третьем ряду колонны. Руку оттягивало доброе ясеневое копье, сквозь прорези в шлеме врывался прохладный воздух. Коленями он ощущал, как ходят мощные мышцы коня. В душе молодого рыцаря трубами пел восторг.

На открытом месте отряд мгновенно рассыпался в ширину, образуя нечто вроде клина, на острие которого оказался брат Анри. Рыцари мчались плотным строем, почти соприкасаясь стременами.

Сарацины, бестолково метавшиеся в попытках уйти от удара, были просто растоптаны. Робер ткнул копьем одного из них в голову. Легкий железный шлем отлетел в сторону, точно половинка ореховой скорлупы, а воин, нелепо раскинув руки, упал наземь.

Навстречу рыцарям летели стрелы. Они отскакивали от шлемов, застревали в щитах, бессильно отлетали от конских лат. Некоторые находили в доспехах щель, и тогда воин со стоном падал наземь или же конь с истошным ржанием спотыкался. Но обстрел не мог остановить железную лавину.

Копье Робера прошибло сарацинского всадника насквозь. Того сбросило с седла и он остался лежать, как раздавленная лягушка. Следующему повезло больше. Он успел прикрыться щитом и копье, неловко ткнувшись об умбон [77], сломалось у самого наконечника.

Робер выхватил меч. Но его противник удирал во всю прыть, явно счастливый тем, что избежал смерти. По сторонам кое-где еще кипели одиночные схватки, но в основном стычка уже закончилась. Сила таранного удара иссякла, а гнаться за убегающими разбойниками – задача не для рыцарей.

Робер спрыгнул с коня, и медленным шагом повел его в поводу. Туркополы осматривали убитых, на их лицах были брезгливые мины.

– Нищие кочевники, – сказал один из них другому. – И взять нечего!

– Не иначе как подданные аль-Адиля! – отозвался другой, на вид родной брат тех воинов, что лежали поверженными на поле боя. – Клянусь Аллахом, им было бы лучше не переходить Иордан!

К лагерю медленно ехал брат Анри. Шлем он держал в руке, только хауберк [78] плотно облегал череп.

– Во имя Господа, это была недурная схватка! – воскликнул он, завидев Робера. – Клянусь Святым Отремуаном, мы задали этим вшивым грабителям неплохую трепку! Не так ли?

Из-за восточных гор вылез край восходящего солнца. Наступило время молитвы.

26 мая 1207 г.

Левант, окрестности Яффы

Целый день отряд провел в пути под палящими лучами солнца, останавливаясь лишь для молитвы и для того, чтобы напоить животных. Миновали Арсуф, укрепленный город, центр небольшой сеньории, зависимой от графства Яффасского, где оставили тяжелораненых, а к вечеру впереди показались башни и стены самой Яффы.

– В городе есть командорство, – сказал брат Анри. – Но оно очень маленькое, поэтому мы остановимся в южном предместье, у человека Храма, Рено Башмачника. У него обширное поместье, и он всегда рад оказать гостеприимство рыцарям Ордена.

– А почему его называют Башмачником? – полюбопытствовал Робер.

– Его дед, прибывший сюда из Блуа, у себя на родине тачал башмаки. Его потомки стали богатыми землевладельцами, а прозвище осталось, – с улыбкой ответил брат Анри.

Дорога огибала город, и можно было хорошо рассмотреть мощные стены, покрытые царапинами и выбоинами. Зубцы на башнях кое-где были сколоты, а все укрепления выглядели огромными и древними, словно их строили еще во времена Сына Божьего.

– Стены построены сразу после того, как Готфрид Бульонский захватил город [79], – заметив полные любопытства взгляды Робера, проговорил брат Гильом. – И с тех пор язычники не раз осаждали Яффу. До того, как был захвачен Аскалон [80], эти места были довольно опасны. Путешествовать можно было только с большой охраной! Да и сейчас случаются набеги, хоть и не так часто!

– Да, Газа надежно прикрывает дорогу из Египта! – заметил брат Анри, одобрительно покачав головой. – Пока там стоит гарнизон наших братьев, мы можем быть спокойны во имя Господа.

Усадьба Рено Башмачника оказалась окружена широким кольцом полей и виноградников. Несмотря на вечернее время, на них было много работников. Приглядевшись, Робер с удивлением увидел, что одеты они как мусульмане, и что лица мужчин украшают бороды.

– Это что, неверные? – спросил он изумленно.

– Конечно! – ответил брат Анри с некоторым удивлением.

– Разве им разрешено селиться на христианской земле? Разве не станут они предателями в тот момент, когда сарацинские армии нападут на королевство?

– Во имя Господа! Если пулены изгонят из своих владений схизматиков [81] и феллахов, то земля обезлюдеет! – ответил брат Анри серьезно. – Некому будет на ней работать, и королевство, оставшись без податей и продуктов, погибнет! Нас, франков, здесь очень мало! Если бы первые пилигримы принялись под корень истреблять крестьян, как думаешь, долго ли продержались они против орд сарацин?

– Совершенно верно, – добавил обычно молчаливый брат Андре. – А тем поклонникам Магомета, кто живет в королевстве, тут гораздо лучше, чем во владениях языческих князей! Они платят намного меньшие налоги и меньше страдают от притеснений. Так что предавать никто не будет. Многие верно служат нам в туркополах, и ни в одной из битв они не переходили на сторону единоверцев!

Робер умолк, пытаясь осознать открывшуюся правду. С трудом можно было поверить, что воины, которых считают защитниками веры и непримиримыми борцами с язычниками, посягающими на Христов Град, мирно уживаются на одной земле с сарацинами, позволяют им работать на себя и собирают с них подати, словно с обычных сервов или бордиеров [82]. Для Франции, где само слово «нехристь» заставляло в ужасе оглядываться, это было странно и непривычно…

Местом жительства Рено Башмачника оказался огромный каменный дом, укрепленный по углам башенками и окруженный рвом. Подобные строения во Франции, где они служат обиталищем небогатых дворян и "рыцарей об одном щите" [83], носят названия манор. Рядом с домом было обширное пространство, окруженное деревьями. С одной стороны его находился пруд. В темной воде отражались низко свисающие длинные листья диковинных пальм. Именно тут, судя по кострищу, и останавливались караваны Ордена.

Зачуяв воду, забеспокоились животные.

Приближение тамплиеров, должно быть, заметили с одной из башен. Двери манора были широко распахнуты, и навстречу рыцарям в сопровождении вооруженных слуг двигался чудовищно толстый мужчина в роскошном сюрко из китайского шелка. На широком лице его виднелась искренняя радость.

– Братья-рыцари! – сказал он проникновенно, низко кланяясь. Живот его, напоминающий бурдюк с вином, опасно натянул ткань. – Во имя Господа, не побрезгуйте моим скромным обиталищем! Я, мои земли, мое имущество, все в вашем распоряжении!

– Конечно, в нашем, – весело отозвался брат Анри. – Напомни-ка мне, почтенный Башмачник, сколько безантов ты задолжал Дому Ордена в Иерусалиме?

Рено рассмеялся, оценив шутку.

– Сеньоры, – проговорил он. – Располагайтесь на всегдашнем месте, – и он махнул рукой в сторону пруда. – Мои люди уже режут скот. Вас ожидает сытный ужин и спокойная ночь!

– Благодарю тебя, добрый Рено, во имя Господа! – на этот раз тон брата Анри был серьезен. – Да воздадут тебе Он и Божья Матерь за все то, что ты делаешь для Ордена!

Башмачник принялся отдавать распоряжения.

После вечерней молитвы братья собрались на трапезу, которая состоялась у огромного костра, разложенного в самом центре отведенной для остановки караванов площадки. Пламя ревело, пожирая бревна, от него шел пахнущее дымом тепло, так не похожее на испепеляющий жар здешнего солнца. Рено Башмачник не пожалел лучших баранов и телят – мясо было нежным, с хрустящей корочкой.

Подавали также вино местных виноградников, кислое, с приятным терпким привкусом.

Когда с едой было покончено, около костра появился хозяин поместья. Он уселся на принесенную слугами скамеечку, красиво разложил свое переливающееся одеяние, и началась беседа.

– Давно не видно было вас в наших краях, Анри де Лапалисс. Что видели вы за время своих странствий? Как живут люди в Европе?

– Видел многое, – степенно ответил брат Анри. – И многое изменилось с тех пор, как я надел плащ с алым крестом. Севернее Луары теперь один хозяин, и руки его уже тянутся на юг, к Оверни и Лангедоку.

– На все воля Господа, – сокрушенно отозвался Рено Башмачник. – Уж коли он поставил над нами королей, и не ограничил их властолюбие, то нам остается только молиться и терпеть…

– Над Орденом нет короля, помни об этом! – жестко ответил брат Анри. – И ты – в первую очередь человек Храма, а уже потом – короля. Кстати, не беспокоят ли тебя сарацины? А то на нас вчера напали…

– Нет, – ответил хозяин, выслушав рассказ о схватке с разбойниками. – Севернее – там земли дикие, безлюдные, вот они и шалят. А у нас – Яффа под боком. Там д'Ибелены держат немалый гарнизон. Дороги охраняются, так что у нас тут безопаснее, чем в Цезарее. Вообще, в последнее время Яффу стало посещать множество испанских паломников, им там показывают причал, от которого Святой Яков Компостельский отплыл в Испанию.

– А ты сомневаешься в этом? – с улыбкой спросил брат Гильом.

– Мы – люди простые, – с кряхтением ответил Рено, осеняя себя крестом. – Для нас главное, чтобы недорода не было, а уж Святой Яков и без нас обойдется. Я, кстати, гляжу, что с вами новый брат? Судя по белой коже, он еще не бывал в Леванте?

– Ты угадал, клянусь Святым Отремуаном! – рассмеялся де Лапалисс. – Брат Робер впервые в Святой Земле. Может быть ты, Рено, как благочестивый человек, порекомендуешь брату, куда ему стоит сходить в паломничество?

Рено смутился, но когда ответил, то голос его звучал твердо:

– В монастырь Святой Екатерины, что на Синайской горе! Он знаменит чудесами, монахи там питаются только маслом, истекающим из гробницы святой, и манной, падающей с неба!

– Ну ты посоветовал! – брат Гильом рассмеялся. – Это же далеко! По дороге десять раз от жажды умрешь!

– Ну и что! – с пылом отвечал хозяин поместья. – Зато по дороге можно в Газе почтить память Самсона, который унес на плечах двери от этого города, некогда принадлежавшего филистимлянам! А если не нравится Синай, то можно отправиться в Хеврон, где вам покажут место рождения Адама и Евы, дома Каина и Авеля, сохраненные промыслом Божьим, а также гробницы пророков – Авраама, Исаака и Иакова!

– Клянусь Святым Отремуаном, от твоих рассказов во мне самом пробуждается желание перестать быть рыцарем и стать паломником! – сказал брат Анри, вызвав смех рыцарей и сержантов. – Однако, нам пора к молитве, а завтра рано вставать…

– Покойной ночи, братья, во имя Господа! – Рено неожиданно проворно поднялся на ноги. Из тьмы явились слуги и увели хозяина в дом.

На поместье опустилась тихая звездная ночь.

27 мая 1207 г.

Левант, окрестности Яффы – Иерусалим

Выехали еще до рассвета. Дорога, пролегавшая среди бесплодных холмов, шла все время в гору. Далеко позади серебрилась полоска моря, и видны были темные силуэты городских башен.

Перед одной из развилок брат Анри остановил отряд, после чего долго совещался с лейтенантом туркополов. Разъезды были посланы во все стороны, а караван повернул направо.

– Мы решили рискнуть, – ответил брат Анри, когда Робер спросил его о причинах задержки. – Обе дороги ведут в Иерусалим. Левая, через Лидду, чуть подлиннее, но зато более безопасна. Правая, мимо Рамлы, короче, так что к ночи будем в Святом Граде, но зато там есть шанс наткнуться на шайку сарацин.

Вдоль дороги часто встречались источники, около них располагались караваны паломников, сопровождаемые отрядами вооруженных воинов. Проезжающих тамплиеров провожали взглядами, полными признательности. Местность же вокруг была совершенно пустынной, изредка встречались развалины древних поселений, но деревень и сел не было видно.

Миновали Рамлу, над которой господствовал замок Рам, принадлежащий д'Ибеленам. Флаг с их гербом – алый сквозной восстающий крылатый дракон на серебристо-голубом четвертованном поле – лениво колыхался на жарком ветерке, дующем с юга, из пустынь.

– У этого города король Балдуин трижды разгромил войско неверных! [84] – сказал брат Гильом, когда Рамла осталась позади. – А сам город знаменит очень древней и красивой часовней Святого Абакука! Я молю Господа, чтобы он позволил вам, брат Робер, когда-либо помолиться в ней!

– На все воля Божья, братья, – вмешался в разговор брат Анри. – Но вон скачет туркопол из передового разъезда. Он явно хочет что-то нам передать…

Выслушал гонца командир отряда с непроницаемым лицом. Кивнул, отпуская вестника, и тотчас был передан приказ – надеть кольчуги. Для этого пришлось сделать остановку, и многие рыцари и сержанты ворчали, говоря, что по такой жаре в железе ехать невозможно.

– Во имя Господа, – говорил брат Анри, ходя среди людей. – Лучше слегка попариться, чем получить стрелу в бок! Шлемы пока можно не надевать!

Кольчуга, даже под гербовой коттой, защищающей от прямых солнечных лучей, быстро нагрелась, а под толстым подкольчужником стало жарко. По спине и груди тек пот, Робер чувствовал себя, точно поросенок на вертеле, которого поворачивают над огнем, собирая капающий с него жир.

После Рамлы отряд преодолел очень крутую, голую гору, похожую на шишак шлема. Далее дорога продолжала подниматься, но более полого, и путники то опускались в ущелья, то поднимались на гребни холмов, подверженные всем ветрам. Местность вокруг была такая, что засаду можно было устроить множество раз. Но все было тихо, и новых сведений от разведчиков не поступало.

После полудня, когда жара совсем истомила рыцарей, брат Анри разрешил снять кольчуги. Пересекая небольшой ручей, напоили лошадей и смочили в воде платки, прикрывающие головы. Стало немного легче.

Но брат Анри нещадно гнал караван, надеясь пройти путь, который обычно занимает полтора дня, за день. Скрипели, жалуясь на судьбу, телеги, понуро брели кони, ругались, глотая пыль, воины. И даже крестовые песни, которые они пытались петь, чтобы скрасить путь, тянулись глухо и уныло, и быстро затихали.

Одно ущелье следовало за другим, точно таким же, и Роберу начинало казаться, что они уже не первый год бредут вот так по жаре, среди серых одинаковых скал, скучных, точно жизнь монаха. Время от времени перед глазами все начинало плыть от жары, а в голове кружилось.

Солнце тем временем неспешно ползло к горизонту на западе, зной слабел, и после очередного ущелья, взобравшись на вершину холма, Робер вдруг обнаружил, что впереди простирается совсем иной пейзаж.

Сердце замерло, чтобы тут же застучать с удвоенной силой.

Впереди лежал город, который не мог быть ничем иным, кроме как Иерусалимом, Святым Градом, местом, где Сын Божий принял венец, средоточием мироздания. Именно сюда плыли и ехали, преодолевая тысячи опасностей, паломники со всего христианского мира, от Руси до Португалии и Ирландии…

В этот самый миг город показался Роберу удивительно прекрасным. Светящее из-за спины солнце золотило крыши, и все выглядело так, словно было окружено священным сиянием.

Горло молодого рыцаря сжал спазм, а на глаза навернулись слезы.

– Во имя Господа! – прошептал он, крестясь. – Как величественно!

– Со мной было то же самое, когда я увидел город впервые, – сказал брат Анри. – Вон, видишь, большие купола? Тот, что справа, это Templum Domini, Храм Господень, бывший храм Соломона, от которого наш Орден и получил имя, а слева – ротонда церкви Гроба Господня!

Робер смахнул слезы, золотое сияние исчезло, но красота никуда не делась. Купола названных храмов нависли над городом, точно исполинские облака, присевшие отдохнуть. Видны были многочисленные башенки с колокольнями и террасами, возвышались четыре башни, охраняющие ворота.

По воздуху мягко плыл колокольный звон, возвещающий о начале очередной службы.

– Вон там, у Голгофы, дозорная башня госпитальеров, – проговорил брат Анри, поднимая руку, – да простит Господь им их прегрешения! А мы сегодня из-за тягот дороги остались без капитула. Но я думаю, магистр простит нам эту оплошность…

Последние несколько лье караван проделал с такой скоростью, словно у людей и животных выросли крылья. У ворот тамплиеров встретил отряд городской стражи в королевских цветах.

Разговор брата Анри с ними был коротким. Собрав обязательную подать, стражи поспешно поклонились и отошли в сторону. Рыцари спешились и, ведя коней в поводу, вошли в город первыми. За ними двинулись туркополы, сержанты и телеги с грузом. Вперед, в Дом Ордена, помчался один из оруженосцев – известить о прибытии.

– Иерусалим считается столицей, – рассказывал брат Анри, пока они шли по городу. – Но король большую часть времени живет в Наблусе.

Робер шел молча. Он всем существом ощущал святость этого места как жар, поднимающийся из-под земли. Куда-то делась усталость, а тело охватила приятная истома.

– Как называется эта улица? – спросил он голосом, полным благоговения.

– Это улица Святого Стефана, – ответил брат Гильом. – У ворот, через которые мы только что проехали, этого первейшего из мучеников побили камнями!

Улица Святого Стефана была широкой и прямой, а вот отходящие от нее проулки – узкими и извилистыми. Некоторые из них покрывали каменные своды. То и дело встречались монастыри, церкви и обители. В глазах рябило от ярких одежд горожан, среди которых черными и белыми пятнами смотрелись одеяния монахов.

На рыцарей Храма никто особенного внимания не обращал.

Они миновали паперть Гроба Господня, около которой толпились десятки нищих. Тут было множество паломников. Их можно было сразу узнать по ошеломленному виду. Некоторые из них размахивали пальмовыми ветвями, которые продавались чуть дальше – на улице Храма.

Миновав ее, рыцари оказались на обширной площади.

За ней возвышался Храм.

Глава 4

Христиане взимают с мусульман на своей территории определенный налог, который был установлен с доброго согласия…

Воины заняты войной, народ же пребывает в мире. В этом смысле ситуация в этой стране настолько необычна, что и длинное рассуждение не смогло бы исчерпать тему.

Ибн-Джубайр о Леванте, 1184

27 мая 1207 г.

Левант, Иерусалим

Храм был огромен. Он вздымался городом в городе, крепостью в крепости. Его мощь подавляла, казалось, что исполинская каменная махина неизбежно рухнет с вершины холма, на котором расположилась.

– Не стоит так долго стоять с открытым ртом, – донесся до Робера чуть приглушенный голос брата Анри, – а не то пролетающие мимо вороны примут его за дупло и угнездятся там.

Молодой рыцарь встряхнул головой, отгоняя наваждение. Храм оставался на месте, вовсе не спеша падать. Сбоку от его махины виднелась небольшая церковь, построенная, судя по всему, совсем недавно.

– Святая Мария Латинская, – осеняя себя крестным знамением, с глубоким почтением в голосе проговорил брат Анри. – Да благословит нас Матерь Божия…

Прочие рыцари тоже перекрестились.

– Поспешим, братья, – сказал практичный брат Андре, – пока ворота Дома не закрыли на ночь.

– Не закроют! – уверенно заявил де Лапалисс. – Пока весь караван не окажется внутри! Никто не захочет терять груз!

Действительно, вокруг телег уже суетились слуги, бегали братья-ремесленники, среди них можно было видеть белые одеяния рыцарей, отбывающих наказание тяжелыми работами. Отдавал указания и распоряжался всем дородный рыцарь с пышными, седыми усами. С братом Анри они обменялись вежливыми поклонами.

– Брат Альбер, командор Земли и казначей Ордена, – сказал брат Анри Роберу. – Именно он отвечает за все то имущество, которое мы сюда доставили. А вон там, – рыцарь поднял руку, указывая на колоннаду, скрывающую ряд широких проходов, куда как раз заводили лошадей, – подземные конюшни, построенные еще самим Соломоном [85]. Там можно поместить две тысячи лошадей [86]!

– Брат Анри де Лапалисс? – прозвучавший голос принадлежал оруженосцу, который неслышно появился из полумрака и теперь стоял, согнувшись в поклоне.

– Слушаю вас, брат.

– Брат Жак, милостью Божией магистр Ордена Храма, желает видеть тебя и твоих товарищей по путешествию у себя!

Робер ощутил как холодок бежит по его спине. В первый же день удостоиться аудиенции у главы Ордена, одного из могущественнейших людей Леванта, самого Жака де Майи? Об этом молодой нормандец не мог даже мечтать.

– Мы следуем за вами, – ответил оруженосцу брат Анри.

Они долго шли по полутемным коридорам. Трещали факелы, вырывая из мрака голые каменные стены, ступени и полы. У каждой двери и на каждой лестничной площадке стояли караулы – хотя вокруг царил мир, Орден не забывал, что создан для войны.

Подойдя к двери, в которую высокий человек смог бы пройти, только нагнувшись, оруженосец постучал.

– Войдите, во имя Господа, – прозвучал изнутри глухой, словно искаженный мукой голос.

Вслед за братом Анри Робер переступил порог. И оказался, к собственному удивлению, в обычной келье, как две капли воды похожей на те, в которых живут простые братья-рыцари в Нормандии или Иль-де-Франсе. Кровать, застеленная полосатым покрывалом из грубой ткани, стол, на котором истекает каплями воска свеча, две лавки. На стене в углу – вырезанное из черного дерева распятие.

Лицо Жака де Майи в свою очередь, казалось вырубленным из камня. Резец скульптора оставил на нем глубокие сколы и морщины, но сумел передать впечатление – неистовой, устрашающей решительности. Над высоким лбом вились кудри, в которых седина боролась с золотом, и никак не могла победить.

– Братья! – сказал магистр, и в глухом голосе его звучала радость. – Во имя Господа, вы добрались благополучно!

– Вашими молитвами, брат Жак! – ответил брат Анри и неожиданно рассмеялся.

Де Майи поднялся, высокий, широкоплечий, и рыцари обнялись.

– Рад тебя видеть, бродяга! – серьезный тон был на время оставлен, ведь встретились не только магистр и визитер Ордена, а два старых боевых товарища.

– И я тебя! – отозвался брат Анри, отступая на шаг. – Я смотрю, ты все так же силен и ловок, как и раньше! Не так ли?

– При кочевой и нервной жизни магистра не растолстеешь! Весь жир стекает, точно вода с камня! – ответил магистр, рассмеявшись, и тут его взгляд упал на свиту де Лапалисса. – Я вижу, число твоих спутников только увеличилось?

– Да, – кивнул брат Анри, поворачиваясь. – Братья Андре и Гильом сопровождали меня в путешествии, а брат Робер присоединился к нам в Руане.

– О, нормандец? – голубые глаза магистра, выглядящие особенно яркими на смуглом от загара лице, сверкнули. – Много достойных мужей вышло из этой земли. Надеюсь, что новый брат будет достоин их славы.

Робер поклонился. Магистр внушал уважение. Мягкой, обходительной речью, спокойными манерами, за которыми чувствовалась несокрушимая, стальная жесткость. Словно у клинка, спрятанного в изукрашенных ножнах.

– Что же, брат Анри, о делах мы поговорим завтра, – сказал тем временем магистр, – жду тебя после завтрака. Капитул вы пропустили, ужин уже закончился, так что остается лишь предаться сну. Кельи для вас отведены. Покойной ночи, братья, и не проспите заутреню.

Провожаемые пристальным взглядом магистра, рыцари выбрались в коридор. Дожидавшийся их оруженосец отвел братьев в другое крыло здания, в точно такой же коридор с рядами дверей, ведущих в кельи.

Четыре из них были отведены для вновь прибывших. Зайдя в свою, Робер обнаружил, что на столе горит свеча. Все его вещи были уже здесь. Ощущая во всем теле неодолимую усталость, Робер из последних сил прочитал молитву, после чего затушил свечу и, бросившись на кровать, уснул.

28 мая 1207 г.

Левант, Иерусалим

Звон колокола ворвался в сон, и пока разум Робера пытался понять, в чем же дело, тело действовало привычным образом. Рыцарь встал, обулся, накинул поверх одежды плащ и взял в руку кель. Более-менее ясно он смог воспринимать происходящее только в коридоре, в окружении братьев, которые торопились на заутреню.

В молчании спустились по лестнице, и по длинному сводчатому коридору прошли в церковь. Здесь каждый преклонил колени, и пол оказался устелен белоснежными полами плащей. Во время службы Робер все время ловил себя на том, что засыпает. Вчерашний тяжелый переход давал о себе знать – ныли плечи и шея, и время от времени молодой рыцарь принужден был тереть лицо, чтобы не задремать.

До конца службы он достоял с трудом. Положенного после нее по статутам посещения конюшни делать не стал: во-первых, усталость брала свое, а во-вторых, найти собственных лошадей в конюшне, где их почти две тысячи – дело не для засыпающего человека.

Едва голова Робера коснулась подушки, он вновь провалился в сон.

Второе пробуждение, к молитве первого часа, выдалось несколько проще. В этот раз он смог даже слушать службу, и вполне связно повторять про себя молитвы.

Чистка оружия и доспехов, обязательная для всех братьев, не заняла много времени, а по ее окончанию в келью к Роберу заглянул брат Анри. К удивлению нормандца, который все еще чувствовал себя усталым, де Лапалисс выглядел бодро, словно не проделал вчера по жаре путь от Яффы до Иерусалима.

– Клянусь Святым Отремуаном! – сказал брат Анри. – Идем скорее, а то придется завтракать стоя.

Трапезная в главном Доме Ордена, или как ее называли здесь – палаты, оказалась огромной. Изогнутый свод поддерживали стройные колонны. Стены увешивали военные трофеи: мечи, золоченые кольчуги. Окованные щиты сверкали, отражая свет солнца, проникающий через узкие окошки.

Вопреки опасению брата Анри, в трапезной оказалось довольно пустынно. Пришедшие первыми братья занимали места спиной к стенам, а суетящиеся оруженосцы покрывали столы скатертями из холстины. Под ногами хрустел мелко нарезанный тростник.

Прозвенел колокол, извещающий о начале трапезы. Магистр вошел в сопровождении свиты, и вслед за этим зал наполнился. Взобравшийся на возвышение капеллан развернул Святое Писание и приступил к чтению. В этот же момент присутствующих принялись обносить блюдами.

Сержанты сидели вперемешку с рыцарями, а магистр ел то же самое, что и все прочие. Единственным исключением из правил для него была хрустальная чаша – знак отличия и одновременно – средство предосторожности, ведь всякому известно, что благородный хрусталь темнеет при соприкосновении с ядом [87].

Оконечности столов, расставленных в виде широкой арки, занимали нищие. Вопреки обыкновенно наглому поведению, которое этот сорт людей демонстрирует на улице, они вели себя тихо и спокойно.

Подали сыр, когда один из рыцарей, сидящих недалеко от Робера, невысокий и коренастый, со страшным шрамом через все лицо, вдруг издал булькающий звук. Вскинул голову, но алая струйка из носа уже текла по лицу, пятнала безупречно белую одежду.

– Помогите брату Гарнье выйти! – лязгом стали прокатился по трапезной голос магистра. Поддерживаемый двумя оруженосцами, коренастый рыцарь направился к выходу.

– Контузия, – шепнул брат Анри Роберу, – удар булавы настиг брата Гарнье пять лет назад, и с тех пор у него часто идет кровь.

К трапезе контуженный рыцарь так и не вернулся.

Когда рыцари вышли из палат, брат Анри сказал:

– Меня ждет магистр. Ты же в сопровождении брата Гильома можешь осмотреть город. Я, как твой командор [88], тебя отпускаю.

Робер поклонился. Перед тем, как покинуть резиденцию Ордена, он все же спустился в конюшни. Тут было прохладно, в полутьме причудливо смешивались запахи свежей соломы и навоза. Сновали озабоченные конюхи. С их помощью Робер отыскал Вельянгифа. Тот приветствовал хозяина сердитым ржанием. Потрепав боевого товарища по шее, Робер определил, что тот вычищен, что в кормушке достаточно овса, вслед за чем со спокойной совестью выбрался во двор, под палящие лучи солнца.

Брат Гильом уже ждал его.

– Сегодня, во имя Господа, – сказал он, ехидно улыбаясь, – мне в качестве искупления проступков назначили сопровождать тебя по городу.

– Неужели это настолько тяжкое дело? – осведомился Робер, в то время как рыцари вышли на мощеную площадь перед Храмом.

– Уж лучше это, чем чистить лук, колоть дрова или топить печи! – усмехнулся брат Гильом. – Пойдем!

Солнце палило невыносимо. Робер, недавно прибывший из Франции, обливался потом и удивлялся, как люди могут жить в таком пекле? Рыцари тем временем шли улицей Храма, где вовсю шла торговля пальмовыми ветвями и ракушками.

– Ты же знаешь, что каждый паломник должен привезти домой веточку пальмы в знак исполнения обета, – сказал брат Гильом.

– Знаю, – ответил Робер, стараясь не оглохнуть от визгливых криков торговцев.

– А вот то, что право торговать пальмовыми ветвями имеет только одна семья – этого ты, наверняка, не знаешь! – рыцарь из Шампани рассмеялся, и тут же вынужден был отскочить, чтобы не попасть под копыта меланхолично бредущему верблюду. – Куда прешь, скотина!? Так, о чем это я?

– О пальмах, – ответил Робер, ошеломленно глядя вслед огромному зверю, похожему на поросшую рыжеватым мехом живую скалу.

– Точно! – обрадовался брат Гильом. – Когда городом владели неверные, жил в Иерусалиме благочестивый юноша. И однажды кто-то осквернил одну из мечетей, где неверные поклонялись Махмуду. И султан обещал изгнать всех христиан, если виновные не будут найдены. Тот юноша решил спасти единоверцев, и взять вину на себя, но за это он испросил у общины привилегии для своей семьи на торговлю ветвями для паломников.

– А разве это не сарацины? – спросил Робер, поглядывая на бородатые и смуглые лица продавцов.

– Сирийцы [89], – ответил брат Гильом равнодушно.

Они прошли мимо рыбного рынка и свернули на улицу Скверных кухонь. Тут к жаре добавился чад и сытные, аппетитные запахи. Прямо на открытом воздухе в десятках жаровен потрескивали угли, на которых готовились странные, экзотические блюда.

– Не вздумай пробовать! – предупредил брат Гильом. – С непривычки горло обожжешь! Они туда столько перцу кладут, сколько ты в год не съедаешь!

В животе после этих слов протестующе забурчало. Робер сглотнул слюну и ускорил шаг. Следующая улица, к его облегчению, пряталась от зноя под округлым каменным сводом. В нем через равные промежутки были пробиты отверстия, пропускающие солнечный свет. Золотые лучи падали на прилавки и освещали кипы разноцветных, переливающихся тканей. Тут был шелк, был самшит, были такие ткани, названия которых молодой рыцарь не знал. Любая модница из Европы продала бы душу нечистому только за то, чтобы оказаться здесь.

Но братьев Ордена ткани занимали мало. Гораздо интереснее было осматривать святыни. Робер увидел церковь Святого Иакова, построенную на месте, где погиб первый епископ Иерусалима, чудотворное изображение Египетской Девы Марии, жертвенный алтарь Авраама, изваяние Святого Симеона. Обилие чудес поражало, удивляло и смущало дух. Казалось странным, как можно просто жить в таком месте, не посвящая все время молитвам и созерцанию?

Но Святой Град был обычным городом, точно таким же, как Кан или Париж, здесь точно так же торговали и работали, так же ссорились и мирились, рожали и воспитывали детей.

На улице Трав, покрытой каменным сводом, тоже были свои запахи. Но не жирные и аппетитные, как на улице Скверных кухонь, а резкие и острые. Вдохнув напоенный ими воздух, хотелось чихать.

– Здесь продают специи, – сказал брат Гильом, – лучшие во всем мире. Шафран, перец, имбирь, гвоздика, корица, мускатный орех, кориандр и прочие, названий которых я не знаю.

– Неудивительно, что здесь пахнет так сильно, – покачал головой Робер, и тут же не выдержал: – Аппчхи!

Улица закончилась, выведя рыцарей на уже знакомую Роберу улицу Святого Стефана.

– Пойдем, поклонимся Гробу Господню, – изменившимся голосом проговорил брат Гильом, и принялся протискиваться через толпу.

Улица и паперть оказались забиты нищими. Вся эта галдящая и воняющая толпа выглядела резким контрастом с безмолвной громадой святилища, возвышающегося за спинами попрошаек. Если Храм Соломона подавлял исполинской мощью, то ротонда храма Гроба Господня словно раскрывалась в небо, и несмотря на свои размеры, казалась легкой, готовой взлететь.

Пройдя через паперть, Робер неожиданно остановился.

– Что такое? – обеспокоенно спросил брат Гильом.

– Тут щит.

Действительно, над дверями храма висел огромный ростовой щит, из тех, которые использовались во времена первых пилигримов, отбивших Иерусалим у неверных. Но не размеры вызвали изумление у молодого рыцаря. Удивлял изображенный на щите герб. В нарушение всех правил золотой крест на нем был нанесен на серебряное поле. Большую фигуру сопровождали четыре маленьких крестика того же цвета, размещенные по углам.

– Да, это щит Готфрида Бульонского, Защитника Гроба Господня [90], – ответил брат Гильом, осенив себя крестом. – Такой герб был дарован ему как знак отличия после того, как Святой Град был освобожден. Ему даже придумали название – «выступной крест» [91].

Внутри оказалось тихо. Залитая беспощадным зноем шумная улица осталась позади, Робер словно окунулся в прохладную полутьму. Свет падал сверху, из прорубленных над хорами окон, и до пола доходил слабым и рассеянным, ничем не напоминая яростные лучи местного солнца.

К вошедшим поспешил служка, но завидев на их одеждах алые кресты, отступил.

Невозбранно они прошли хоры и свернули туда, где под сводами храма возвышалось небольшое деревянное строение, возведенное над остатками пещеры, в которой покоилось тело Спасителя.

Шаги глухо отдавались в огромном помещении, в нос лез запах горячего воска, исходящий от огромных, в человеческий рост, свечей, что горели вокруг Гроба.

– Внутрь не войти, – шепнул брат Гильом. – Только на праздники. Помолимся здесь, брат. Надеюсь, что Господь услышит нас.

Они преклонили колени.

Слова молитвы, которые Робер знал с детства, показались ему в этот момент пресными, словно старый сухарь. Они царапали горло, причиняя почти физические муки, и молодой рыцарь сам не заметил, что в нарушение всех канонов заговорил с Сыном Божьим, страдавшим и погибшим на этой земле, своими словами. Он просил Господа о том, чтобы быть его достойным, чтобы не опозорить предков, некогда завоевавших эту землю. Молитва истекала из сердца, точно струйка теплой крови, и прервать ее течение значило умереть.

Исчез куда-то храм, пропало ощущение холода каменного пола, не слышно стало бормотание брата Гильома. Исчезло все, и в то же время все осталось. Робер не смог бы объяснить свое состояние, даже если бы захотел. Он словно плавал среди полупрозрачных мягких облаков, светящихся жемчужным светом, а сквозь них просвечивал мир дольний, мир людей, полный скорбей и печали, боли и страдания…

Гильом, закончив молитву, поднял голову и ощутил, как его коротко стриженые волосы встают дыбом. Над макушкой молодого нормандца светился едва видимый в полумраке, словно сотканный из лунного света круг.

Разинув рот, Гильом истово перекрестился и зашептал:

– Господи, спаси от прелести диавольской! Избави от искушения!

После чего доблестный рыцарь решительно зажмурился. Подобные круги он видел часто – на иконах, над головами святых. Но нимб святости над головой рыцаря, который не пробыл в Ордене и года, над макушкой молодого воина, который мало чем отличался от десятков своих товарищей! Такого быть никак не могло! А значит все это суть прелесть, козни Сатаны, который невесть как ухитрился проникнуть в святое место, чтобы смущать рыцаря Господа…

Роберу не было дела до сомнений брата Гильома. Молитва подходила к концу. Слабел текущий из сердца ручеек, мерк жемчужный свет вокруг. И в самый последний момент, когда горний мир отступил, дабы оставить молодого рыцаря в земной юдоли, могучий голос, от которого все существо рыцаря сотряслось в муке, прошептал внутри головы "Да будет так…".

Робер вздрогнул и открыл глаза.

Вернувшиеся чувства обрушились на него словно холодный ливень в жаркий день. Занемели колени, напомнила о себе согбенная спина.

Повернув голову, Робер столкнулся со взглядом брата Гильома. В темных, точно вишни, глазах старшего рыцаря было облегчение.

– Ну что, брат Робер, пойдем, во имя Господа, – сказал он осторожно, словно разговаривая с безумным. Нимб погас, но кто знает, в чем еще проявит себя нечистый?

– Пойдем, – ответил Робер, поднимаясь с колен. Чудесное видение исчезло, почти не оставив следов, и в душу молодого рыцаря закралось сомнение, что все ему только пригрезилось.

Тяжко вздохнув, он перекрестился, и вслед за товарищем направился к выходу.

– Почтили душу, надо ублажить и тело, – проговорил брат Гильом, когда рыцари оказались на улице. – Я знаю тут неподалеку неплохой винный погребок…

– Брат Гильом! – сказал Робер сурово. – Разве вы не помните, за что подверглись покаянию совсем недавно?

– Но мы лишь утолим жажду! – шампанец нервно улыбнулся, прекрасно понимая, что после пережитого потрясения ему просто необходимо выпить. – Клянусь Гробом Господа! Разве ты не чувствуешь, как жарко?

Спорить с этим было трудно. Робер после длительной прогулки по раскаленным улицам и молитвы чувствовал, что в горле пересохло. Он и сам бы не отказался от стаканчика вина. В конце концов, уж пусть лучше брат Гильом выпьет с ним, а не один и тайком…

– Ведите! – вздохнув, сказал Робер. – Но клянусь копьем Святого Георгия, лишь утолим жажду!

– Конечно! – возликовал брат Гильом. – Пойдем!

С широкой улицы Святого Стефана рыцари свернули в узкий проулок. Пройдя немного, очутились перед домом, над дверью которого болталась, поскрипывая на ветру, вывеска. На ней был изображен лев, явно срисованный с какого-то герба. В руке зверь держал кружку, которую неведомый рисовальщик изобразил, скорее всего, с натуры.

– Лев де ла Тура [92]! – гордо объявил брат Гильом. – Так называется это заведение. И запомни, тут самые лучшие вина во всем Святом Граде!

Робер хмыкнул. Дверь погребка отозвалась на прикосновение ужасающим скрипом. За ней обнаружилась лестница, ведущая в низкий полуподвальчик. Внутри было на удивление тихо, из десятка столов занятыми оказались лишь три. Едва рыцари уселись за один из свободных, расположенный в углу, как около них воздвиглась монументальная фигура, могущая принадлежать великану.

– О, мессен Гильом! – проговорила она с окситанским акцентом. – Рад видеть вас в своем заведении. Что будете брать? Как обычно?

– Да, Николя, я тоже рад оказаться у тебя, – ответил брат Гильом чуть смущенно. – Нам кувшин легкого вина на двоих.

– Как же вы будете расплачиваться? – спросил Робер, когда хозяин погребка отошел. – Или же у вас есть деньги?

– Нет, – покачал головой брат Гильом. – Устав, во имя Господа, запрещает нам иметь деньги. Этот погребок, как и еще несколько в городе, имеют привилегию угощать рыцарей Храма. Добрый Николя каждый месяц является в Дом Ордена и казначей оплачивает ему все, что выпили у него за этот месяц братья.

– И он никогда не пытался шельмовать?

– Любой обман в таких делах быстро всплывает, – пожал плечами брат Гильом. – Так что Николя выгоднее вести дела честно, как и прочим, имеющим эту привилегию… А вот и наше вино!

На столе появился глиняный кувшин и пара кружек, тяжелых, словно их высекали из гранита. Вино оказалось чуть кисловатым и прекрасно удаляло жажду. Робер смаковал напиток, ощущая, как по языку текут прохладные струйки, когда его внимание привлек разговор, происходящий за спиной.

– А ты слышал, что рассказывал мой шурин Жиро Рыжий? – спросил один из собеседников, чей голос был до того хриплым, что слова удавалось разбирать с трудом.

– И что же? – ответил второй. Забулькало разливаемое по кружкам вино.

– Он ведет торговлю шелками с Дамаском, – проговорил хриплый. – И среди тамошних купцов болтают, что скоро вся Сирия подчинится султану Аль-Малику. Что он соберет все мусульманские войска, получит благословение от папы неверных, который живет в Багдаде [93], и пойдет на нас войной!

– В первый раз что ли? – собеседник хриплого презрительно фыркнул. – Торговля, конечно, пострадает, но потом будет заключен мир, как всегда…

– Нет! – горячо возразил хриплый, затем закашлялся и долго пил, шумно глотая вино. – Это новая война, для истребления всех христиан в Сирии, называется эээ… джикад [94]!

– Сам Саладин не смог победить нас двадцать лет назад! – не очень уверенно возразил маловер. – Все христианские силы собрались тогда и …

– И погибли бы в пустыне! – хриплый понизил голос до шепота, но Робер все равно слышал каждое слово. – Если бы не молитвы воинов Храма, после которых на султана и все его воинство пал божий огонь!

– Это тебе тоже Жиро рассказывал? – собеседники, похоже, не обратили внимания, что за соседним столом пьют вино воины Ордена Храма.

– Нет, это свояк моей жены Пьер говорил, – в шепоте хриплого слышалась горячая вера. – Он сам был среди сержантов [95] в той битве под Хаттином, и едва не ослеп, когда пламя упало с неба!

– Да, и почему бы тамплиерам ни начать молиться снова?

– Нынешние храмовники погрязли в грехах и наслаждениях! – с презрением ответил хриплый. – Господь не ответит на их молитвы!

– Тогда остается молиться только нам, – заключил его собеседник. – Чтобы неверные оставили мысль о своем джикаде, и спокойно торговали с нами ко всеобщей выгоде.

Загрохотали отодвигаемые стулья, и Робер поспешно обернулся, надеясь разглядеть собеседников. Но увидел только их удаляющиеся спины. По богатой и в то же время пропыленной одежде можно было заключить, что беседующие являлись купцами средней руки.

– Чем заинтересовали тебя эти почтенные торговцы? – спросил брат Гильом. Он приканчивал вторую кружку вина, и в глазах его появился теплый маслянистый блеск.

– Их беседа была весьма занимательна, – ответил Робер и коротко поведал собрату про услышанный разговор.

В ответ тот лишь пренебрежительно покачал головой.

– Сказки, – сказал он. – Про нас среди простолюдинов ходит множество легенд, и это не более, чем одна из них. Какой огонь с неба? Послушать болтунов, так мы поклоняемся нечистому, целуя ему копыто, и храним в подвалах горы золота, отобранного у невинно убиенных христиан! Я сам, конечно, при Хаттине не сражался, но можешь спросить брата Анри, он тебе расскажет. Может, еще кувшинчик?

Убаюканный мерной речью собеседника, Робер едва не потерял бдительность.

– Что? Нет, брат Гильом. Я думаю, мы уже утолили жажду. Пойдем.

– Жаль, – вздохнул шампанец, поднимаясь. – Счастливо, Николя…

Хозяин погребка поклонился вслед, и рыцари поднялись наверх, к палящему солнцу.

После ужина, который почти ничем не отличался от завтрака, к Роберу подошел брат Анри и сказал:

– Пойдем. Магистр хочет тебя видеть.

– Зачем?

– Он говорит с каждым новым братом, – покачал головой брат Анри. – И потом уже решает, на что тот годен.

На этот раз они отправились не к той келье, где Жак де Майи вчера беседовал с прибывшими рыцарями. В сопровождении брата Анри Робер поднялся по широкой лестнице, ведшей к парадным покоям Дома, и вошел в широкие, украшенные искусной резьбой двери.

Брат Анри остался снаружи.

– А, молодой нормандец, – магистр распрямился, оторвавшись от чего-то, что он рассматривал на столе. – Я ждал тебя, подойди.

Несмотря на возраст, глава Ордена выглядел стройным и сильным, светлые волосы его блестели, словно смазанные маслом, а взгляд был до боли пронзителен.

Не чуя под собой ног, Робер сделал несколько шагов. Взгляд его невольно обратился на то, что лежало на столе: большой кусок пергамента, покрытый линиями и точками, которые складывались в необычный рисунок…

– Вижу, тебе интересно, – глуховатый голос Жака де Майи заставил молодого рыцаря смутиться.

– Да, сир, – ответил он, опуская глаза.

– Подойди, посмотри, это карта, – магистр усмехнулся. – В ней нет ничего секретного, во имя Господа! Ее составил один немец, Рихард фон Гальдингам.

– Карта? – спросил Робер, стараясь понять, что представлено на странном круглом рисунке.

– Да, изображение земли. Снизу запад, справа юг, смотри, – длинный и острый, похожий на копье палец магистра скользнул по пергаменту, грозя разорвать его, – вот в центре мироздания, Святой Град, где мы сейчас.

Иерусалим немецкий картограф изобразил в виде толстого кружка. Из всех прочих городов Леванта место нашлось только для Акры и почему-то Аскалона, причем они были перепутаны местами.

– Вот тут, – продолжал рассказывать Жак де Майи, – южнее, Египет, а за ним – земли эфиопов, людей с черными лицами. На восток – земли неверных, а за ними Индия, где, по слухам, в огромном христианском государстве правит пресвитер Иоанн.

– И все это изображено на одном листе пергамента? – изумление, написанное на лице молодого рыцаря, было столь откровенным, что магистр усмехнулся. – Неужели автор рисунка объехал весь мир?

– Не знаю, – ответил глава Ордена, – но он, скорее всего, рисовал по рассказам знающих людей. И эти люди его частенько подводили. Где Багдад? Что за горы к северу от Иерусалима?

– А есть другие карты?

– Есть, – де Майи с шуршанием скатал произведение Рихарда фон Гальдингама в трубочку. Под ним оказался еще один рисунок, похожий на первый, и в то же время отличающийся. – Это карта Абу-Абдаллаха Мухаммеда аль-Эдризи. Не ломай голову, тут север внизу, а запад – справа.

Картинка сразу стала понятной. Святой Город на этой карте отсутствовал (что с этого Эдризи взять – язычник, он язычник и есть!), зато земли неверных были прорисованы тщательно и подробно.

– Понятно, что этот автор хорошо знал Левант, – проговорил магистр, – и Африку. Вот Магриб, вот Сахара, вот Нил. Зато в Европе у него полная ерунда. Англии вообще нет, вместо нее скопление островов. А на севере, за какими-то аланами и булгарами, живут спрятанные в горах племена Джудж и Маджудж.

– Что это за племена?

– Те самые, что в день Страшного Суда пойдут войной на все государства мира и сокрушат их, подобно тому, как гунны сокрушили Римскую империю.

– Сарацины верят в Страшный Суд? – Робер недоверчиво улыбнулся. Он искренне думал, что они приносят в жертву идолу Магомета младенцев и исполняют дикие, отвратительные ритуалы.

– Да, – глава Ордена Храма кивнул. – И в Христа. Только он для них не Спаситель, а всего лишь один из пророков…

Робер застыл с открытым ртом. Все, внушаемое ему с детства о неверных, рухнуло в течение этих нескольких дней, что он пробыл в самом сердце христианских святынь. Не верить словам брата Анри, и тем более – магистра Жака де Майи, он не мог, и в то же самое время, сразу принять то, что сарацины – вовсе не кровожадные дикари, плюющие на изображение Спасителя, было трудно.

Внутри молодого рыцаря образовалась своеобразная пустота, которой предстояло заполниться. И он пока не знал, чем.

– Но, как ты сам понимаешь, – продолжал тем временем магистр, сворачивая рисунок аль-Эдризи, – эти карты мало пригодны для практических целей. Они скорее годятся для развлечения. Поэтому десять лет назад мой предшественник, да упокоит Господь его душу, приказал составить карту христианских земель на востоке.

На столешницу лег новый лист пергамента. Здесь север был сверху, а восток – справа. Озерами оказалось то, что Робер поначалу принял за чернильные пятна.

– Вот Сирия, – говорил де Майи, водя по карте пальцем. – Здесь графство Триполи, еще севернее – княжество Антиохийское, за ним Киликия, на восток от нее – Эдесса, которая некогда тоже была христианской.

– А где Иерусалим? – спросил Робер, у которого от обилия впечатлений неожиданно заболела голова.

– Вот тут, к западу от Мертвого моря. Южнее – Вифлеем, где родился Сын Божий, – магистр осенил себя крестом, Робер последовал его примеру. – А севернее – Иерихон, где Спаситель принял крещение. Вот эта полоска – Иордан, она ведет к Тивериадскому озеру, которое называют также Галилейским морем. Тут вот Кана Галилейская, где Сын Божий превращал воду в вино, тут – Назарет, известный источником архангела Гавриила.

– И все эти земли принадлежат христианам?

– Конечно, – кивнул магистр, обращая пронзительный взгляд, отливающий синей сталью, на Робера. – Все – во власти нашего христианнейшего короля Амори, да хранят его Святые Угодники!

– А какими землями обладает в Леванте Орден?

– Собственных фьефов в королевстве у нас нет, – ответил де Майи осторожно. – Орден владеет только замками. Наши гарнизоны стоят в фортах, охраняющих Иерихон – Карантене, Мальдуэне и Сен-Жан-Батисте, в укреплении Ла Фев в Эсдрилонской долине. Кроме них, у нас есть неприступный Сафет в Галилее, Тортоза и Газа. Замок узких проходов ты уже видел. Есть также укрепления в землях Триполи, Антиохии и Киликии, и помимо этого еще множество обнесенных стенами командорств.

– Это немало, сир, – покачал головой Робер.

– Воистину так, – согласился глава Ордена. – Я достаточно ответил на твои вопросы, теперь ты удовлетвори мое любопытство.

– Да, сир, – молодой рыцарь склонил голову.

Ему пришлось ответить на множество вопросов, многие из которых вызывали недоумение. Робер должен был рассказать о предках, о землях, принадлежащих семье, о том, сколько мюидов зерна и сестариев вина в год они приносят. Особый интерес у магистра вызвало то, не состоял ли кто-либо из близких Робера под церковным отлучением, нет ли у него родни среди госпитальеров или монахов.

Вопросы следовали один за другим, отвечать на них надлежало быстро, и к концу этого своеобразного допроса Робер взмок так, словно в полном доспехе бегом взбирался на вершину крутой скалы.

– Что же, – проговорил магистр, скупо улыбаясь, – ты держался достойно. Клянусь Святой Троицей, и я бы не мог ответить лучше!

Робер вздохнул и расслабился. Как оказалось, рано.

– Скажи-ка юноша, – обратился к нему де Майи голосом равнодушно-спокойным. – Почему ты пялишься на меня с таким обожанием, словно я сама Матерь Божия, явившаяся тебе во плоти?

– Ну, – нормандец ощутил, что по детски, неудержимо краснеет. – Вы же – герой. Магистр Ордена… лучший из рыцарей… вот… я…

– Можешь не продолжать, – магистр остановил Робера движением руки, и тому стало стыдно за свою невнятную речь. – Ты считаешь меня великим человеком. Так ведь?

Робер кивнул.

– Что же. Я тебя понимаю. Но ты не прав. Ни один магистр Ордена, ни один его командор или бальи не может быть великим, – на мгновение де Майи замолчал, словно вспоминая. – Однажды к Старцу Горы, главе ассасинов-убийц, явились посланцы от одного из мусульманских владык. Они привезли богатые подарки и просьбу убить тогдашнего магистра Ордена Храма – одного из главных врагов всех, верящих в Аллаха. Старец Горы подарки принял, но от убийства отказался. "Глупцы – сказал он послам. – Зачем убивать магистра, если они на следующий день изберут нового, ничем не хуже?".

Глава Ордена замолчал, испытующе глядя в лицо молодого рыцаря.

– Старец Горы был умным человеком, и он знал то, что ты, брат, обязательно должен понять, во имя Господа – сила Ордена не в отдельных людях. Она в их единстве!

Глава 5

Тамплиеры достойнейшие мужи,

Там становятся рыцарями те,

Кто познал мирскую жизнь,

И повидал ее, и испробовал.

Там никто не держит своих денег,

Но каждому принадлежат все богатства.

Этот орден рыцарства

В великой чести в Сирии

В битве они не отступят.

Ги де Провен, «Библия». 1205

28 мая 1207 г.

Левант, Иерусалим

– Ну что, брат Жак, ты принял решение, во имя Господа? – спросил Анри де Лапалисс, прикрывая за собой дверь. За ней остался Робер де Сент-Сов, только что выдержавший первое серьезное испытание в Ордене.

– Да, принял, вразуми меня Спаситель, – ответил магистр, устало потирая ладонями лицо. – Он парень разумный и верный. Я увидел его до дна, почти…

– Он что-то скрывает?

– Нет, это происходило помимо его воли, – глаза Жака де Майи загорелись. – Что-то скрыто в нем, спрятано за завесой искреннего благочестия. Он верит, и через этот полог не пробьется никто.

Рыцари перекрестились.

– Но в остальном – он достоин многого, клянусь Святой Троицей! – продолжил магистр, задумчиво водя рукой по расстеленной на столе карте. – Большего, чем разбить голову в первой же стычке с сарацинами. Я знаю, что один из твоих достойных товарищей [96] подвергся покаянию?

Анри вздрогнул. Он не переставал удаваться тому, что практически все, произошедшее в Ордене, очень быстро становилось известно магистру.

– Да, – ответил он почтительно. – Брат Гильом пострадал за свой старый грех.

– Возьми молодого Робера на его место, – проговорил Жак де Майи тоном приказа. – А брата Гильома мы оставим здесь, в монастыре. Брат Балдуин де Ивен оставил нас, удалившись в Орден Святого Лазаря [97], вот брат Гильом пусть и займет его место.

– Да, сир, – Анри поклонился.

– А теперь о том, что касается тебя, – магистр почесал гладко выбритый подбородок, похожий на оголовье тарана. – Утром мы не успели обсудить этот вопрос. Место сенешаля тебя, насколько я понимаю, не привлекает?

– Да, сир.

– Тогда вот что. У нас до сих пор нет ни одного командорства в Заиорданье. А оно нам нужно – чтобы наблюдать за дорогами и, во имя Господа, исполнять миссию нашего Ордена – защищать паломников.

– И что, мы будем строить там замок? – спросил Анри, не очень понимая, к чему клонит глава Ордена. За годы отсутствия в Святой Земле он оказался вовне клубка интриг, которые плетутся в королевстве, и теперь не мог в них разобраться.

– Нет, – покачал головой Жак де Майи. – Я хочу уговорить короля, чтобы он согласился на то, чтобы замок Села был отдан нам. Точнее – тебе. Ты станешь командором Заиорданской провинции Ордена!

– А Жослен Храмовник? – поинтересовался де Лапалисс. – Он не будет против?

– Нет, – ответил магистр. – Бедуины настолько измотали его набегами, что он будет только рад отдать нам один из своих замков. Кроме того, он всегда хорошо относился к Ордену.

– Должно быть, из-за прозвища, – позволил себе пошутить Анри.

– Из-за него, – ответил глава Ордена без улыбки. – Мы обсудим твое назначение на совете магистра, а через неделю, после капитула, на котором будет утверждено твое избрание, мы едем в Наблус, к королю. Если все сложится удачно, возьмешь десятка два рыцарей и с королевским указом прямо оттуда направишься на юг, в Крак де Монреаль.

– Слушаюсь, сир, во имя Господа, – судя по тону магистра, время шуток прошло. Настало время приказов и действий.

3 июня 1207 г.

Левант, Иерусалим

– Начнем же наш генеральный капитул, во имя Господа нашего, Иисуса Христа и Божией Матери, которая и положила начало нашему Ордену, – глухой и негромкий голос магистра без препятствий разносился по обширному залу, который вместил всех братьев монастыря, находящихся в Иерусалиме. Передние ряды блистали белизной рыцарских плащей, на задних скамьях все тонуло в черноте сержантских одеяний. – Вспомните, братья, все, что совершили вы с прошлого капитула, и если найдете вы в мыслях своих что-либо недостойное брата нашего Ордена, то встаньте и повинитесь сейчас. Властью, дарованной мне самим Апостоликом римским, я отпущу вам ваши прегрешения. Если же вы сокроете зло в сердце своем, то даже заступничество самой Матери Божией не спасет вас в будущем!

Никто не откликнулся на призыв. В зале царила полная тишина, издалека, с улиц Иерусалима, доносился городской шум.

– Надеюсь, что молчание ваше вызвано безгрешностью, – проговорил Жак де Майи, обводя зал внимательным взглядом, – а не постыдной для воина Храма, который воюет за самого Господа, трусостью.

Тишина осталась ненарушенной. Никто из братьев не отводил взгляда, на лицах рыцарей и сержантов читалось кроткое смирение, которое дается лишь полной уверенностью в своей правоте. Острый взор главы Ордена не мог отыскать на них признаков греха.

– Что же, братья, отрадно видеть такое, – магистр позволил себе улыбнуться. – И посему перейдем к делам Ордена.

Де Лапалисс, сидевший в первом ряду, вздохнул. Вчера, на совете магистра, объединяющем высших должностных лиц Ордена по эту сторону моря [98], главе храмовников пришлось нелегко. Сенешаль и поддерживающие его командоры и бальи отчаянно возражали против основания новой провинции, упирая на то, что сил у Ордена не так много, что распылять их неразумно…

Но Жак де Майи сумел уговорить всех. Сейчас он пытался убедить в том же самом монастырь, чтобы тот одобрил предложенное решение. Без такого одобрения оно не будет иметь никакой силы.

– И прошу вас братья, во имя Господа и Матери Божией, не скрываясь, скажите капитулу все, что вы знаете о брате Анри де Лапалиссе, о том, достоин он или нет предлагаемой должности, – закончил краткую речь магистр, после чего сел.

Анри чувствовал себя так, словно в живот ему натолкали толченого льда. Он с удовольствие отказался бы от подобного командорства, если бы мог. Но орденская дисциплина, с годами въевшаяся в кровь и плоть, исключала даже мысль о подобном.

– Братья, позвольте мне, – взял слово маршал Ордена, Гийом из Шартра. – Брат Анри…

Де Лапалисс старался не слушать. Он знал, о чем примерно будут говорить братья. Они вспомнят годы его безупречной службы Ордену, бесстрашие и благоразумие в битвах, мудрость в управлении имуществом дома, отсутствие наказаний.

Шансов, что его кандидатуру отклонят, не было.

Очнулся Анри в тот момент, когда зал взорвался одобрительным гулом. Подняв голову, де Лапалисс наткнулся на взгляд магистра, полный тщательно скрываемой радости:

– Встань, брат, во имя Господа, – сказал Жак де Майи, – и поблагодари монастырь за оказанную тебе честь.

4 июня 1207 г.

Левант, Иерусалим – Бира

Утро было прохладным, почти как в родной Нормандии. Солнце еще не успело подняться над домами, а небо – выгореть от жары. В тихом рассветном воздухе далеко разносился топот копыт и звяканье железа.

Отряд тамплиеров готовился к отъезду.

Проверяя, как оседлан его конь, Робер с изумлением вспомнил, что находится в Доме Ордена уже неделю. Все это время промелькнуло для него как один миг. Казалось, что только вчера в свите визитера высадился в вонючей гавани Акры, и вот он – уже достойный товарищ командора, готовится в свите самого магистра ехать в Наблус.

Сопровождать главу Ордена в фактическую столицу королевства должен был достаточно большой отряд, ибо невместно могущественному человеку путешествовать с малой свитой. К выезду готовились туркополы, оруженосцы, сержанты, рыцари, люди из личной свиты Жака де Майи и нескольких бальи, которые должны были отправиться с главой Ордена.

– Ты готов, Робер? – достался из-за спины молодого нормандца голос брата Анри. – Мы, как ты знаешь, едем в авангарде.

– Я готов, сир, – ответил Робер, закончив осматривать лошадь. – Мой оруженосец тоже.

У командора сборы были куда более сложными. Ему положено иметь четырех (а не трех, как обычному брату) лошадей. Соответственно, у него двое оруженосцев-конюших. Кроме них, в свите состоит писец, брат-сержант, исполняющий обязанности телохранителя, писец и гонец – из местных.

– Отправляемся, во имя Господа, – сказал Анри де Лапалисс, вспрыгивая в седло.

Передовой разъезд туркополов скрылся за воротами. Вслед за пределы главной резиденции Ордена чинно выехал авангард, во главе которого находились брат Анри и Робер. Солнце, словно только и ждавшее этого момента, обрушило на голову и плечи волну жары. Оно явно предупреждало, каким знойным будет день…

Предупреждение оказалось серьезным. Под ослепительными лучами светила отряд двигался очень медленно. Из-под копыт скакунов вздымались тучи едкой и серой пыли.

Робер ехал, задумавшись. Случайно услышанный разговор о способности Ордена обрушивать на врагов карающий огонь не шел из головы, вопреки гласу разума, который отказывался верить в подобное. Все чудеса – говорил рассудок, – остались в прошлом, в веках святых и пророков, сейчас возможны лишь чудеса иллюзорные, являющиеся ничем иным, как прелестью диавольской…

– О чем задумался, брат? – поинтересовался де Лапалисс. Он, как обычно, замечал все вокруг. И необычное состояние спутника не ускользнуло от его внимания.

"Можешь спросить брата Анри, он тебе расскажет" – вспомнились Роберу слова брата Гильома, который остался в Иерусалиме, и молодой рыцарь решился.

– Брат Анри, – сказал он, – а правда… а правда, что вы победили при Хаттине благодаря огню, упавшему с небес?

– Так, – лицо де Лапалисса неожиданно потемнело, а голос из мягкого стал напряженным, звенящим. – И кто же тебе такое сказал?

– Я слышал разговор двух людей в Иерусалиме, – Робер не стал врать, ибо всякая ложь запретна для рыцаря Храма. – И они говорили именно об этом.

– Не стоит принимать на веру все, что говорят люди на улицах, – осторожно проговорил брат Анри, и лицо его чуть посветлело. – Не так ли?

– Истинно так, сир.

– Мы тогда победили действительно благодаря чуду, – продолжал рассказывать де Лапалисс, и взор его был отстраненным. Перед глазами рыцаря, должно быть, мелькали картинки двадцатилетней давности, когда он еще молодым участвовал в одной из самых кровопролитных битв последнего времени. – И чудо это было в наших сердцах, в том, что мы выстояли там, где должны были пасть, и сражались тогда, когда обязаны были сгинуть среди песков… Я не могу сказать тебе всего, брат, клянусь Святым Отремуаном, – тут брат Анри обратил темные глаза на спутника, и во взгляде его было предостережение. – Ты сам все узнаешь, в свое время. И мой тебе совет – не расспрашивай более никого о той битве. Никто не скажет тебе больше, чем сказал сейчас я. Ты ведь понял меня, не так ли?

– Да, сир, – кивнул Робер. Он не знал, что и думать. Его восприемник в Ордене просто ушел от ответа на вопрос, оставив молодого рыцаря в еще больших сомнениях.

5 июня 1207 г.

Левант, Турмус-Айя – Наблус

Засушливые взгорья Иудеи остались позади, и отряд тамплиеров двигался по равнинам Самарии. Пейзаж тут был более приятным для глаза. По сторонам от дороги простирались поля, засеянные льном, часто встречались рощи плодовых деревьев и виноградники.

Касалии, заселенные как арабами, так и колонистами из Европы, попадались через каждые несколько лье. Проезжающих рыцарей облаивали собаки, любопытная детвора таращила на них глаза. Взрослым же, занятым обыденными делами, не было до путешественников никакого дела.

Переправились через небольшую речку, текущую на запад, к морю, и вскоре показался Наблус. Небольшой городок, не так сильно укрепленный, он ничем не отличался от десятков точно таких же, разбросанных от Бейрута до Айлы [99], если бы не его срединное положение, которого так не хватало Иерусалиму. Да, Святой Град оставался столицей, там жил патриарх, но король предпочитал находиться тут, в самом сердце своих земель. Сюда же съезжались бароны, образуя парламент [100] для решения важнейших вопросов. Так было в 1120, когда установили первые кутюмы королевства, в 1171, когда королевству грозила опасность гибели от полчищ Саладина, в 1186, во время междоусобицы, когда решался вопрос о престолонаследии.

Королевский замок стоял чуть в стороне от города, и к нему вела отдельная дорога.

– Городом управляет королевский виконт, – сказал брат Анри Роберу в тот момент, когда авангард отряда свернул к замку, а магистр со свитой направился в город, к командорству Ордена. – Но должность эта наследственная, и передается она в семье Мильи уже почти столетие.

Королевский замок оказался небольшим. На его донжоне, над каменными зубцами, лениво колыхалось в вышине королевское знамя с желтым крестом, который был почти не виден. У ворот, в тени, застыли вооруженные стражники.

Брат Анри спешился, о чем-то поговорил с начальником караула. Довольно быстро к рыцарям вышел богато одетый круглолицый человек лет сорока. Их разговор с де Лапалиссом был недолог. После чего круглолицый удалился, а брат Анри забрался в седло.

– Уфф, – сказал он, – клянусь Святым Отремуаном, я лучше полезу в змеиное гнездо, чем соглашусь служить при королевском дворе! А ты только что видел Жана д'Ибелена, бальи королевства, и лучшего знатока его кутюмов. Мы с ним договорились об аудиенции. Король будет ждать магистра вечером. Поехали.

Наблус оказался скучным пыльным городом с обязательным для поселений Леванта рынком, расположенным в центре. Из всех достопримечательностей в нем был колодец Иакова, около которого Иисус разговаривал с самаритянкой. Рассказывали также о красивой церкви в резиденции местного епископа, но она лежала в стороне от пути к командорству Ордена, а идти куда-то по такой жаре не было никакого желания.

Знойный вечер отличался ото дня только тем, что яркость солнечного света несколько поубавилась. Пустынные днем улицы Наблуса наполнились народом, и рыцарям, направлявшимся в королевскую резиденцию, пришлось пробираться сквозь настоящую толпу.

Большая часть людей Ордена, приехавших из Иерусалима, остались в командорстве, Жак де Майи взял с собой только великих бальи и несколько простых рыцарей, в число которых попал и Робер.

Пока они ехали до дворца, юношу переполняли противоречивые чувства. Он знал, что короли редко соответствуют идеалу, описанному в "Песни о Роланде", но сегодня он должен был увидеть светского правителя Святой Земли, владыку страны, находящейся под непосредственным покровительством самого Сына Божьего!

Мысли метались под сводами черепа как слабенькие зарницы в темной пещере.

У широко распахнутых ворот замка пылали, распространяя запах горелого дерева, факелы. Доспехи и наконечники копий, принадлежащих страже, мерцали багровыми бликами.

Рыцари спешивались один за другим. Тесной группой, держась близко друг к другу, они прошли через двор, и вступили в пределы обширного, пристроенного к донжону, здания, которое и служило королевской резиденцией.

На широкой лестнице, украшенной роскошным ковром, гостей встретил бальи Жан д'Ибелен. Он поклонился магистру, и далее они шли вместе, любезно беседуя. Робер смотрел на напряженное лицо брата Анри, и невольно потел. Не столько от жары, сколько от волнения.

Широкие двери парадного зала распахнулись беззвучно. Рыцари переступили порог, и все, как один, опустились на одно колено, склонив головы. Лишь Жак де Майи остался стоять, но поклон его от этого не сделался менее учтивым.

– Можете приблизиться, – проговорил ломкий юношеский басок.

Подняв голову, Робер увидел в дальнем конце зала стоящее на возвышении парадное кресло, которое здесь, судя по всему, замещало трон, оставшийся в Иерусалиме. Тем не менее, это кресло стоило столько, сколько сотня обычных, расположенных в парадных покоях баронов. Оно было выполнено из дорогого черного дерева, украшено инкрустациями из золота и драгоценных камней.

Долговязый юноша, восседающий на кресле, выглядел на этом фоне нелепо.

Испугавшись подобной мысли, Робер поспешил за собратьями, стараясь не отстать. Подойдя ближе, он смог хорошо рассмотреть короля. Русые волосы его охватывал золотой обруч с зубцами, а на доверчивом, почти детском лице выделялись румяные щеки и светлые наивные глаза.

– Мы рады видеть вас, магистр, – проговорил Амори Второй, милостью Божией правитель Иерусалимского королевства. – Легок ли был ваш путь?

Жак де Майи вступил в вежливую беседу, а Робер тем временем разглядывал облачение короля. За последнее время нормандский рыцарь притерпелся к скромным одеяниям братьев и отвык от настоящей роскоши. Тем сильнее она бросалась в глаза.

Перепоясанное сюрко [101] было шито из тисненого бархата глубокого синего цвета. Выглядывавшая из-под него котта переливалась голубым атласом, а пуговицы на длинных, с разрезами, рукавах, представляли собой два ряда жемчужин. С плеч Амори небрежно свисал плащ-мантель, подбитый баснословно дорогим горностаевым мехом.

Филипп, король Франции, которого Роберу доводилось видеть несколько раз, одевался куда проще [102].

Светская беседа все продолжалась. Король интересовался состоянием дел в Ордене, вестями из его европейских провинций, и магистр вынужден был отвечать. Робер же, пропуская разговор мимо ушей, продолжал рассматривать обстановку.

Около трона, как и положено, расположилась свита. Тут были вельможи, соперничающие друг с другом роскошью нарядов. Могучей статуей возвышался старец в темной ризе. Крест, висящий на его груди, был из золота, а драгоценных камней, украшавших его, хватило бы на то, чтобы содержать десяток рыцарей в течение года.

– Епископ Наблуса, – прошептал брат Анри, который, как оказалось, смотрел в том же направлении. – Жирный жадный ворон…

Епископ точно услышал эти слова. Голова его шевельнулась, а взгляд, полный затаенного беспокойства, обратился к рыцарям Храма.

– А вон тот – тощий, – продолжал комментировать де Лапалисс. – Эймар де Лейран, маршал королевства.

А затем в его голосе прорезалась ненависть.

– Вот они – рыцари Святого Иоанна, – проговорил он тихо. – Не иначе, они тоже не против занять какой-либо замок в Заиорданье. Вот только их магистр, Жоффруа ле Ра, не приехал. Поэтому они и проиграют…

Рыцари в алых плащах с белыми крестами держались отдельной группой, и во взглядах, которые они бросали на тамплиеров, было мало дружелюбия.

Беседа о пустяках тем временем подошла к концу.

– Мы полагаем, что вы проделали столь длинный путь не только для того, чтобы выразить нам свою преданность, – проговорил Амори после многозначительных покашливаний бальи королевства Жана д'Ибелена. – Мы просим вас высказать ваши пожелания ясно и без промедления, во имя Божьей Матери!

– Да, сир, – ответил магистр. – Речь пойдет о землях, находящихся под монаршей опекой…

И Жак де Майи заговорил о тяжком положении трансиорданской сеньории, о набегах сарацинских разбойниках, и о том, что гарнизон опытных и умелых воинов помог бы укрепить королевскую власть в тех местах, обезопасить дороги, и тем самым увеличить потоки паломников, для которых, как известно, и существует королевство…

– Вы все говорите правильно, брат Жак, – прервал магистра Амори. – Но то же самое сообщил нам чуть ранее бальи Ордена Святого Иоанна Иерусалимского Рено де Бру.

Последовал легкий кивок в сторону госпитальеров.

– Кажется нам, что вы просите того же самого, что и они – один из замков Горной Аравии.

– Истинно так, ваше величество, – магистр Ордена Храма поклонился. – И я верю, что вы примете правильное решение, доверив защиту укреплений тем, кто более достоин. Но помните при этом, что не люди Госпиталя склонили чашу весов на нашу сторону двадцать лет назад, когда у берегов Тивериадского озера решалась судьба королевства!

Среди иоаннитов разнесся гневный ропот.

– Зато не мы начали братоубийственную свару десять лет назад! – крикнул кто-то из них.

– Молчать, сеньоры! – спокойно и жестко сказал король, неожиданно обнаруживая способность приказывать. – Вы оскорбляете меня своими дрязгами, во имя Господа! Стыдитесь!

Рыцари умолкли, но взгляды, бросаемые ими друг на друга, сталкивались в воздухе с металлическим звоном.

Жан д'Ибелен наклонился к уху короля и принялся что-то шептать. Венценосный юноша внимательно слушал, одновременно покачивая головой. Когда бальи замолчал, Амори кивнул еще раз, словно соглашаясь с собственными мыслями, и только потом заговорил. Голос его звучал твердо и решительно. Впечатление наивного простака, порожденное внешностью, таяло, как утренний туман.

– Воистину, доблестны воины, оказавшиеся сегодня при нашем дворе, – последовал вежливый кивок сначала в сторону госпитальеров, затем – тамплиеров. – И не нам решать, кто из них, во имя Господа, богаче доблестью и заслугами перед делом Христа. И посему мы решаем отдать под защиту Ордена Храма замок Села, расположенный в Заиорданских землях.

Брат Анри довольно улыбнулся, среди иоаннитов разнесся гневный ропот. Но король, не обращая на него внимания, продолжал:

– Орден же Госпиталя возьмет под защиту укрепление Валь-Муаз, расположенное в тех же местах.

Иоанниты разразились приветственными криками.

– Хитро, – покачал головой брат Анри. – Вместо одного замка, содержание которого частично лежало на казне королевства, он избавился сразу от двух!

Жак де Майи медленно поклонился:

– Мудрость вашего величества достойна восхищения, – в голосе магистра не было радости.

Бальи Ордена Святого Иоанна Рено де Бру тоже поклонился и пробормотал нечто невразумительное.

– Не смею вас задерживать, – сказал Амори с улыбкой. – Вам нужно отдать распоряжения. Но завтра я жду вас, монсеньор Жак, и вас, монсеньор Рено, у себя. Надеюсь, что хорошая кухня и выдержанные вина послужат вам поводом для примирения.

– Да, сир, – де Бру поклонился.

Его примеру последовал и де Майи.

Пятясь, рыцари выбрались из зала. Вместе с ними вышел и д'Ибелен.

– Мессиры, – сказал он. – Как я понимаю, нет нужды беспокоить королевских гонцов. Указ будет подписан сегодня, его привезут вам в командорства. И я думаю, что вы сами доставите его в Крак де Монреаль [103].

– Истинно так, – в один голос отозвались магистр Храма и бальи Госпиталя.

8 июня 1207 г.

Левант, Иерусалим – берег Мертвого моря у селения Эйн-Геди

Дорога все время шла вниз, ухитряясь при этом петлять по ущельям. Вокруг громоздились безжизненные, голые горы, а впереди из-за скал время от времени появлялось белесое зеркало Мертвого моря.

Отряд командора заиорданской провинции насчитывал чуть больше полусотни человек. Полтора десятка рыцарей, двадцать сержантов, остальные – свита командора, оруженосцы, слуги, несколько братьев-ремесленников.

– Что, не так велико войско? – спросил брат Анри с улыбкой, когда заметил на лице спутника недоуменную мину.

– Неужели его хватит на целую провинцию?

– Не забывай, что у правителя сеньории тоже есть свои отряды, и воинов в них немало, – ответил де Лапалисс. – Кроме того со дня на день свой гарнизон в Горную Аравию отправят и госпитальеры. Валь-Муаз – небольшой замок, но и там их будет несколько десятков человек.

– Но ведь неверных – многие тысячи!

– Если бы все решала только численность, клянусь Святым Отремуаном, – брат Анри рассмеялся, – то королевство давно бы рухнуло. Наша сила – вера в Спасителя и Матерь Божию! Именно ей мы держимся против орд сарацин! Помни о том, что король Балдуин [104] завоевал земли от Мертвого моря до залива Акаба, имея всего сотню рыцарей!

– Но завоевать легче, чем удержать! – возразил Робер.

– Это верно, – согласился брат Анри. – И все же мы попробуем это сделать!

– Мы будем только охранять замок? – поинтересовался молодой рыцарь с тоской в голосе. Размеренная караульная служба его совсем не привлекала.

– Не бойся, скучно тебе не будет, – де Лапалисс усмехнулся. – Уж неверные об этом позаботятся!

12 июня 1207 г.

Горная Аравия, окрестности замка Крак де Монреаль

Робер никогда не думал, что где-то может быть еще жарче, чем в Иерусалиме.

Как выяснилось, он ошибался.

Зной, царивший в пустынной местности южнее Мертвого моря, был невообразим. С неба, на которое больно было смотреть, лились волны удушающей жары, а воздух был таким сухим, что дышать им было неприятно. Он царапал горло и вызывал отрывистый, резкий кашель. Пулены и воины Храма, прожившие в Леванте много лет, переносили это спокойно, а вот рыцарю, недавно прибывшему из прохладной и сырой Нормандии, приходилось несладко.

Пот выступал на коже, чтобы тут же высохнуть, лицо сек горячий ветер. Робер уже третий день ощущал себя так, словно его ударили по голове. Перед глазами периодически все плыло, и он начинал шататься в седле. Более-менее сносно он чувствовал себя рано утром, до восхода солнца, когда над пустыней царила прохлада.

К его удивлению, и здесь была своя жизнь.

Встречались оазисы, в которых смуглые и бородатые крестьяне ухитрялись выращивать финики и еще что-то.

– Это сарацины? – поинтересовался Робер, с изумлением увидев в одном из селений, через которое они проезжали, стройный силуэт мечети.

– Колонистов сюда ничем не заманишь, – ответил тогда оказавшийся рядом брат Андре. Из всех, кто плыл с Робером из Европы, только он и брат Готье (не считая командора) оказались с молодым нормандцем в одном отряде. – А эти могут выжить и среди песков. Они платят подати из расчета хараджа [105], как и до прихода пилигримов. Так что им все равно, кто собирает подати – шейх или князь [106].

Робер кивнул, даже не удивившись. То, что выглядело странным еще несколько недель назад, теперь воспринималось как совершенно нормальное.

Там, где оазисов не было, но имелись ровные пространства, поросшие травой, двигались племена бедуинов. Маршруты их кочевий были проложены сотни лет назад, и возникновение христианских государств почти ничего не изменило в жизни обитателей пустыни.

– Бедуины находятся под прямым покровительством короля, – пояснил брат Анри, когда Робер спросил, почему кочевникам дозволено свободно пересекать границы. – И платят ему особую подать. А некоторые из племен в союзе с христианами нападали на других неверных. Так что любой, кто посмеет обидеть бедуинов, будет иметь дело с королевской армией! Ги де Лузиньян, который этого не понял и ограбил одно из племен, моментально был лишен титула бальи! Вот так!

На третий день путешествия по пустыне появились первые признаки того, что тут живут не только неверные. Рыцарям встретился двигающийся на север караван, ведомый иерусалимскими купцами. Когда дорога пошла вверх, взбираясь на гряду невысоких гор, протянувшихся с юга на север, тамплиеров догнал отряд воинов. Как оказалось, это был разъезд, высланный сеньором Трансиордании, Жосленом Храмовником, на запад, к границе. Пропыленные воины, облаченные в легкие доспехи, некоторое время ехали вместе с рыцарями Ордена, а затем, пересев на заводных лошадей, умчались вперед.

Дорога вилась по холмам, точно по спинам гигантских животных, покрытых желтыми растрескавшимися панцирями, и после очередного подъема из жаркого марева впереди проступил замок. Возведенный на вершине, бывшей выше всех прочих, он гордо смотрел на окрестности глазами бойниц. Ведущие к нему откосы были круты, а путь возможным врагам преграждал ров.

– Крак де Монреаль, – проговорил брат Анри, чей конь вслед за жеребцом Робера взобрался на вершину, – или Замок Королевской Скалы [107], отстроенный королем Балдуином почти сто лет назад [108]. Сколько у него было хозяев – Ромен де Пюи, Филипп де Мильи, Онфруа Третий Торонский, Рено де Шатийон…

– А сейчас здесь правит сын Рено, Жослен Храмовник, – закончил Робер. – Кстати, почему у него такое прозвище?

– Он сын, родившийся вне брака, бастард, – пояснил брат Анри. – Де Шатийон не знал об отпрыске очень долго. А самого Жослена воспитал и сделал оруженосцем рыцарь из нашего Ордена. Более того, он уже пятнадцать лет – собрат нашего Ордена.

– Ясно.

Замок был виден отчетливо, но для того, чтобы добраться до него, пришлось преодолеть еще не одно лье по дороге, пыльной лентой ползущей через кручи и пропасти. Чем ближе становился Крак де Монреаль, тем величественнее смотрелись его укрепления. Серые каменные блоки стен и башен выглядели несокрушимыми, от них веяло холодной мощью. С западной стороны холма расположился зеленый оазис, к которому прилепилась небольшая деревушка.

Дорога, ведущая к воротам, обвивала замок кольцом, и рыцарям пришлось подниматься, подставляя под возможный обстрел правую, не защищенную щитом, сторону тела. На стенах виднелись воины, искорки играли на наконечниках копий.

Ворота оказались широко распахнуты. Проезжая по опущенному подъемному мосту, Робер поразился глубине рва. Тот уходил в сухую, ссохшуюся почву не менее, чем на десять туазов [109].

За воротами их встретил невысокий, плотно сбитый человек в белых, покроем похожих на орденские, но только лишенных креста, одеждах. Темные глаза его возбужденно блестели, а седая шевелюра курчавилась, как руно барашка.

– Монсеньор Анри! – вскричал он с окситанским акцентом, увидев въезжающего во двор де Лапалисса.

– Монсеньор Жослен! – с искренней радостью отозвался тот, спрыгивая с коня.

– Вот так сюрприз, во имя Господа! – сказал хозяин замка, широким жестом обводя двор. – Клянусь посохом Моисея, вы не сбежите от моего гостеприимства!

– На это я и не надеюсь, во имя Господа, – ответил брат Анри, смеясь. – Но, как видишь, я к тебе не просто с дружеским визитом. Я привел отряд и привез королевский указ…

– Что? Неужели? – Жослен широко распахнул глаза, на живом, подвижном лице его объявилась недоуменная мина. – Его величество Амори прислушался к моим просьбам?

– Истинно так, – кивнул брат Анри. – Командорство Ордена Храма будет теперь в замке Села, а…

– Добрая весть, клянусь посохом Моисея! – возликовал Жослен.

– … командорство Ордена Госпиталя в замке Валь-Муаз.

– А вот эта – не очень добрая, – Храмовник вдруг погрустнел. – С одной стороны – это снимет с меня тревоги за два замка, а с другой – моя власть, власть "милостью королевской управителя Хеврона и Горной Аравии", станет еще меньше…

– Не печалься, – сказал, пожав плечами, брат Анри. – Если король отберет у тебя это княжество, найдешь себе другое, как это сделал твой отец [110], или вступишь в наш Орден…

– Ты прав, клянусь мечом архангела! – вновь возликовал Жослен. – Ладно, о делах поговорим потом. Сейчас вам всем нужно в баню… А потом мы закатим пир! Вы наверняка были в пути и не справляли Пятидесятницу. Так вот мы это исправим…

15 июня 1207 г.

Горная Аравия, Крак де Монреаль – замок Села

Третий день Робер просыпался на молитву первого часа с тяжелой от выпитого вчера вина головой. Жослен Храмовник действительно оказался гостеприимным хозяином. Подвалы его замка ломились от редких вин, а повар ("захваченный во время набега у одного из арабских князей" – как сообщил владелец замка) умел готовить так, что хотелось проглотить собственный язык. К распорядку жизни, установленному в Ордене, Жослен относился легкомысленно, и если бы не твердость брата Анри, братья за эти дни, наверняка, отвыкли бы молиться.

Но сегодня все должно было закончиться. Вчера де Лапалисс твердо заявил, что они должны ехать дальше, исполнять волю магистра и короля. Вопреки ожиданиям, Храмовник не стал никого удерживать. "Ладно – сказал он. – Поедете завтра. Я дам в сопровождающие своего коннетабля. Но помните, мы теперь – соседи…".

Этим напоминанием разговор и закончился.

Спустившись в замковую часовню, Робер обнаружил, что все братья уже там. Опустившись на колено в последнем ряду, он принялся слушать службу. Губы привычно шептали молитву, а в голове роились мысли о будущем. Несмотря на обещание брата Анри, оно виделось унылой чередой одинаковых дней, проведенных в пустыне…

Служба закончилась. Рыцари вышли во двор, где их уже ждали оседланные лошади и нагруженные телеги. Жослен снабдил тамплиеров достаточным количеством провианта для того, чтобы те могли продержаться в своем замке несколько месяцев.

Сам хозяин вышел проводить гостей:

– Счастливо, монсеньоры, – сказал он, улыбаясь. – Пусть сохранит вас в пути Божья Матерь. Но мы, я думаю, скоро увидимся! Я сам приеду к вам в гости!

– Этого не избежать, – ответил брат Анри, и дернул поводья.

Проехав несколько лье на восток, рыцари выбрались на идущую с юга на север дорогу, мощеную огромными каменными плитами [111]. Ехать по ней оказалось удобно, колеса повозок скрипели, копыта равномерно цокали, а от удушающей жары хотелось спать.

Останавливались только для молитвы и для того, чтобы напоить животных.

Когда солнце отвисшим желтым боком коснулось западного горизонта, на юге, по правую руку от дороги, показался стоящий среди скал замок.

– Это Валь-Муаз, – сказал брат Анри. – Здесь пророк Моисей [112] ударом посоха извлек из камня воду. Но нам дальше.

Городок Петра и стоящий рядом с ним замок Села стали видны, когда солнце почти зашло. К воротам замка храмовники подъехали уже в полной темноте.

Глава 6

Мы призываем вас и ваших сержантов неустрашимо сражаться против врагов Креста; и дабы вознаградить вас, Мы позволяем сохранить вам всю добычу, что вы захватите у сарацин, из которой никто не имел бы права требовать у вас какой-либо части.

Булла «Omne Datum Optimum»папа Александр III, 1162

20 июня 1207 г.

Горная Аравия, замок Села

Ночь не была темна, и в первую очередь из-за рассыпанных по бархату ночного неба звезд. На востоке восходящий месяц лениво разлегся над холмами. Жить ему оставалось немного. Пройдет меньше недели и придет новолуние

На юге лежала почти невидимая в темноте Петра, городишко, заселенный в основном христианами-сирийцами, не брившими бороды и крестившимися через правое плечо. Кроме них, жили там мусульмане и даже иудеи.

Теплый, постепенно остывающий ветер нес резкие запахи пустыни. Робер успел к ним привыкнуть, хотя в первые дни они сильно раздражали обоняние.

Молодому рыцарю даже нравилось ходить в ночной караул. Днем было слишком жарко, и от зноя можно было спастись только за толстыми стенами донжона, которые укрывали от него не хуже, чем от стрел. После повечерия шумный в остальное время замок – овал с периметром около двухсот туазов, составленный из каменных стен высотой в четыре человеческих роста – затихал. Слышны были только шаги караульных да свист ветра, пролетавшего над укреплением.

Передача замка от одного владельца к другому произошла на удивление буднично. Наутро после прибытия отряда тамплиеров коннетабль, присланный Жосленом, огласил указ короля. Было спущено знамя Храмовника – золотые башня, ключ и меч на синем поле, шателен вывел гарнизон, состоящий всего из двух десятков человек, после чего воины Храма заняли замок. Припасов в его подвалах оказалось на несколько дней, а сами стены изрядно обветшали. На следующий же день брат Анри отправил гонцов в Иерусалим, прося магистра прислать каменщиков.

Странный звук, прилетевший снизу, из долины, отвлек Робера от воспоминаний. Пост молодого рыцаря был в башне около ворот, и если слух не подводил нормандца, то по дороге, ведущей к этим самым воротам, во весь опор скакал всадник.

Недоумевая, что могло заставить кого-либо пуститься в путь через ночную тьму, Робер поступил строго по уставу – дернул за веревку. В недрах башни, в караульном помещении мягко зазвонил колокол.

Стук копыт все приближался, а в ночную тишину вплелся новый звук – шум шагов и едва слышное полязгивание от нескольких поднимающихся по лестнице людей.

– В чем дело, брат Робер? – спросил возглавляющий ночную смену брат Андре, и тут же сам замер, прислушиваясь.

– Всадник, сир, – ответил Робер, хотя в его словах уже не было никакой необходимости.

Дорога лежала внизу, чуть более светлая по сравнению с окружающей ее почвой, и вскоре стал виден силуэт всадника, быстро приближающийся к воротам.

– Приготовьте луки, братья, – приказал брат Андре сержантам, а сам, дождавшись, пока всадник достаточно приблизится, спросил громко: – Кто ты, и что тебе нужно, во имя Господа?

– Не стреляйте, во имя Матери Божьей, – отозвался ночной путник хриплым голосом. – Я от Жослена, к командору Анри!

– Киньте ему факел, – сказал брат Андре. – А ты подними его так, чтобы было видно твое лицо!

Кремень ударил о кресало, и загоревшийся факел полетел вниз, где ударился о землю и зашипел, грозя погибнуть. Но ловкая рука подхватила его, раздула тлеющую головешку, и вскоре багровый, колышущийся свет вырвал из тьмы угловатое лицо одного из воинов Храмовника, не так давно сопровождавшего тамплиеров в свите коннетабля.

– Хорошо, мы впустим тебя, – проговорил брат Андре, и, повернувшись к товарищам, добавил: – Брат Мэтью и ты, брат, откройте калитку. Вы, братья, не опускайте луки и цельтесь хорошо, во имя Господа. Вдруг это ловушка. А ты, брат Робер, разбуди командора. Гонец прибыл к нему.

Молодой рыцарь кивнул и вслед за братьями, отправленными отпирать узкую и высокую калитку, сделанную в воротах специально для таких случаев, принялся спускаться по лестнице.

Брат Анри жил в точно такой же маленькой комнатке, как и остальные братья. Новый гарнизон был значительно больше старого, и многие помещения храмовникам пришлось очищать от мусора и пыли. Крепко сжав в руке захваченный в караулке факел, Робер постучал и распахнул дверь в комнату командора.

От стука де Лапалисс проснулся.

– Что такое? – спросил он, зевая.

– К вам гонец, сир. От сеньора Жослена.

Когда командор в сопровождении Робера спустился во двор, гонец уже был там. Его коня один из оруженосцев медленными шагами водил по двору, а сам посланец жадно пил из поданного стражниками кувшина. Вода стекала по его подбородку, прозрачной струйкой бежала под одежду.

– Слушаю вас, мессир, во имя Господа.

От этого голоса гонец вздрогнул. Поспешно вернул кувшин, и рука его скользнула за пазуху, чтобы извлечь скрученный лист пергамента, запечатанный печатью Жослена Храмовника.

Брат Анри с треском сломал печать. Лист с шуршанием развернулся.

– Так, – сказал командор, пробежав глазами послание. – Сеньор, примите наше гостеприимство до утра. Брат Рауль, проводите сеньора в гостевую келью.

После того, как гонец в сопровождении одного из оруженосцев ушел, де Лапалисс продолжил:

– Всем остальным братьям собраться в часовне, немедленно. Будите всех.

Вскоре зевающие и моргающие со сна рыцари и сержанты собрались в замковой часовне. Не было только тех, кто остался на постах. Робера, к его несказанному облегчению, с поста сменили.

На брата Анри смотрели тридцать пар недоумевающих, полных любопытства глаз. Все хотели узнать, в чем дело.

– Во имя Господа, братья, – сказал де Лапалисс. – Простите мне, что нарушил ваш ночной отдых, но сделал это только из-за важных вестей. Сосед наш и союзник, благородный Жослен известил нас, что в ближайшие дни мимо Петры проследует, направляясь на юг, в Мекку, богатый караван, идущий из Хамы. Воистину, Господь послал в наши руки обильную добычу! И благородный Жослен предлагает взять ее вместе.

Среди тамплиеров разразилась буря восклицаний. Робер сидел и не мог понять – неужели благородные воины Храма собираются заняться грабежом, словно обыкновенные бароны откуда-нибудь с берегов Луары?

Брат Анри тем временем продолжал говорить.

– Сами знаете, что командорство наше бедно, что оно нуждается в укреплении, во славу Господа и Матери Божьей, и что на это нужны деньги. Где взять их, как не у врагов веры Христовой? Но без решения капитула отдать приказ о pillage [113] я не могу. Решайте, братья, стоит нам рискнуть, во славу Господа, или нет…

Несколько рыцарей заговорили разом. По возбужденным лицам и сверкающим взорам нетрудно было догадаться, что идея нападения на караван изрядно воодушевила воинов Храма. Если и были противники такого поступка, то они молчали.

Не без труда де Лапалиссу удалось навести порядок.

– Тише, братья, во имя Господа! – сказал он. – Я вижу, что вы все готовы обнажить мечи ради веры Христовой.

Рыцари и сержанты ответили слитным гулом одобрения.

– Но нам нужно посоветоваться с наиболее опытными братьями, – продолжил речь командор, – чтобы сделать все наиболее достойным для Ордена образом. Брат Готье, брат Тома, прошу вас, за мной… Братья, ждите здесь!

Старший из сержантов и довольно молодой рыцарь с круглым улыбчивым лицом вслед за братом Анри вышли из часовни. Среди оставшихся тут же начались оживленные разговоры.

– Ничего не понимаю, – повернулся Робер к сидящему рядом брату Андре, – мы что, собираемся напасть на караван? Точно обыкновенные разбойники?

– Совсем нет, – покачал головой брат Андре. – Обыкновенные разбойники грабят всех подряд, мы же нападаем только на сарацин, да и то не на всех. Тем самым мы наносим вред врагам Спасителя и укрепляемся сами.

Рыцарь благочестиво перекрестился.

– Кроме того, – продолжил он, – сидя в этих каменных стенах, одуреешь от скуки. Обычный сеньор может развлечься охотой, нам же Устав запрещает охотиться. Так что набег – лучшее снадобье от уныния.

– А почему брат Анри позвал на совет именно этих двух братьев? – поинтересовался Робер. – Ведь обычно он советуется со многими достойными мужами из нашего командорства. Среди них есть более опытные в военных делах, чем брат Тома…

– Я так понимаю, что ему нужен особый совет, – ответил брат Андре. – Такой могут дать только брат Готье и брат Тома.

– А что это за совет?

– Ну, я думаю, – на лице брата Андре легко читалась неуверенность. – Брат Анри сам тебе скажет, когда придет срок…

– Ладно, – вздохнул Робер. Он уже начал привыкать к тому, что в Ордене есть свои тайны, которые не положено знать рыцарям, надевшим плащ с крестом не так давно.

Дверь скрипнула, впуская командора. Идущий за ним брат Тома выглядел изнуренным, а лоб брата Готье, идущего последним, избороздили глубокие морщины. Похоже, воинам Ордена только что пришлось нелегко.

– Братия, во имя Господа, – проговорил де Лапалисс, выждав, пока установится полная тишина. – Клянусь Святым Маврикием, покровителем рыцарей, судьба благосклонна к нам. На рассвете мы выступаем. Командовать остающимися назначаю брата Андре. Я назову тех, кто будет под его началом охранять замок. Всем прочим необходимо до утра собраться в путь. Нам понадобятся…

20 июня 1207 г.

Горная Аравия, замок Села – горы к юго-востоку от Крак де Монреаль

Они выехали, когда нестерпимо горящий краешек солнца, похожий на кусок раскаленного металла, высунулся из-за гор на востоке. Десять рыцарей, среди них Робер, два десятка сержантов, несколько оруженосцев и дюжина туркополов.

С одной из башен на уезжающих смотрел брат Андре, назначенный шателеном. Под его началом остался гарнизон достаточный, чтобы охранять замок, но слишком маленький, чтобы оборонять его в случае нападения.

Жара стояла такая, что двигаться в доспехах было бы просто невозможно. Посему кольчуги и шлемы, заключенные в сетки, сплетенные из кожи, мягко позвякивали на спинах вьючных животных. Чтобы защититься от зноя, брат Анри велел рыцарям и сержантам завернуться в накидки.

Скакали до полудня, остановившись лишь, чтобы помолиться и напоить лошадей у маленького, скрытого среди гор источника. Все время в пути брат Анри молчал и Робер не решался беспокоить его вопросами.

Примерно на середине дороги до Крак де Монреаля рыцари наткнулись на воинов Жослена Храмовника. С десяток спешившихся конных сержантов во главе с рыцарем устроились в тени небольшой рощицы. При появлении тамплиеров они повскакали на ноги.

– Прошу вас, сеньоры, следуйте за нами, – проговорил рыцарь, кланяясь брату Анри. – Сеньор Жослен велел мне проводить вас.

С дороги свернули на восток, на почти незаметную узкую тропку. Она прихотливо вилась среди холмов, под копытами коней хрустели камни, среди голых вершин протяжно свистел ветер.

Жослен Храмовник устроил лагерь в длинной расселине, потянувшейся с запада на восток. Тропка входила в нее с одной стороны, а с другой была видна плоская, как стол, равнина. Высокие стены расселины неплохо прикрывали от полуденного солнца. Большая часть ее дна была в тени.

– Располагайтесь, сеньоры братия, во имя Божие! – возгласил брат Анри, и воины Храма начали спешиваться.

– Монсеньор Анри! – из-за палаток своих воинов появился Храмовник. Глаза его возбужденно сверкали, а речь была торопливой. – Клянусь мечом архангела Михаила, я рад вашему прибытию!

– Взаимно, монсеньор Жослен, – ответил де Лапалисс. – Когда ожидается караван?

– Мои друзья из рода Абу Тайи обещают, что не позднее завтрашней ночи. Так что в худшем случае нам придется проскучать здесь пару дней!

– Ничего страшно, – брат Анри улыбнулся. – Надеюсь, что вода тут есть?

– Конечно! – Жослен аж подпрыгнул. – У меня три десятка рыцарей! А в вашем отряде сколько?

И ухватив собеседника за руку, неугомонный правитель Горной Аравии практически потащил его за собой.

Рыцари стучали молотками, вколачивая колышки своих палаток, в то время как оруженосцы развьючивали лошадей. Сержанты, которым по уставу положено ночевать под открытым небом, помогали и тем и другим.

Лагерь, в центре которого расположилась чуть большая по размерам палатка командора, возник с ошеломляющей быстротой. Снаряжение было помещено внутрь палаток. Но бездельничать братии не дал де Лапалисс. Узнав все, что нужно, от Храмовника, он вернулся к воинам Храма со словами:

– На молитву, братья, на молитву!

Ворча и зевая, невыспавшиеся рыцари и сержанты собирались к палатке командора.

21 июня 1207 г.

Горная Аравия, горы и пустыня к юго-востоку от Крак де Монреаль

Ночь опустилась на пустыню мягко, точно огромная черная сова – на жертву. Скрылось за горизонтом яростное светило, и только скалы пыхали теплом, отдавая собранный за день жар.

После повечерия де Лапалисс собрал рыцарей и сержантов.

– Во имя Господа, братья, – сказал он. – Днем стражу несли воины сеньора Жослена. Сейчас наша очередь. Нам нужно выставить пять дозоров…

Робер, к собственному удивлению, оказался в паре с братом Готье. Им выпало идти на восток, к самой дороге, на которой рано или поздно должен появиться караван.

Пожилой сержант критически осмотрел молодого рыцаря с головы до ног.

– Меч и щит брать не стоит, – сказал он, хмыкнув. – Ограничься кинжалом и турецкой палицей [114]. Возьми также у кого-нибудь из сержантов легкую кольчугу без рукавов. Для ночного дозорного главное – не вооруженность, а подвижность.

Вздохнув, Робер отправился выполнять распоряжения ветерана. Пусть он всего лишь сержант, но зато выжил в десятках стычек с неверными. Вскоре молодой рыцарь был готов.

– Хорошо, – на этот раз во взгляде брата Готье оказалось несколько больше дружелюбия. – Иди за мной…

Ступая след в след, они вышли из лагеря и двинулись вниз по склону. Пожилой сержант шагал почти бесшумно, под сапогами же Робера то и дело скрипели камни. Ему приходилось прилагать усилия для того, чтобы перемещаться тихо. Когда ступили на песок, стало немного полегче. Но здесь обнаружилась новая трудность – ноги стали увязать.

– Тихо! – неожиданно сказал брат Готье, останавливаясь. Робер прислушался: откуда-то с юга, из невообразимой дали донесся странный полувой-полуплач.

– Кто это? – спросил молодой рыцарь.

– Шакалы! – и брат Готье пошел дальше.

За горизонтом готовилась взойти луна, и они шли навстречу вырывающемуся из-за края земли призрачному, бледному сиянию. Но свет этот скорее мешал, чем помогал. Тени от барханов бежали по пустыне, делая ее пейзаж обманчивым. Там, где глаза видели яму, могла быть ровная поверхность, а там, где должна быть возвышенность, вдруг обнаруживался провал.

– Зрению лучше не доверять, – сказал брат Готье, когда воины Храма добрались до дороги и залегли около нее за грядой круглых, обточенных ветром, камней. – Как и слуху. Песок все время движется, и шорох его под ногами мало отличен от шороха под ветром.

– Как же быть?

– Развивать чутье, – ответил сержант, небрежно опершись спиной о камень. Он, казалось, совсем не обращал внимания на окружающее. – Оно всегда подскажет тебе, что вот тот камень – это камень, а не затаившийся лазутчик, а что шум за тем барханом – оттого, что там ползет змея, а не сарацин.

– А если у меня нет чутья? – Робер усмехнулся.

– Тогда твои шансы на выживание не очень велики, – сержант улыбнулся, в полутьме блеснули его на удивление хорошо сохранившиеся зубы. Ровесники брата Готье обычно могли похвастаться разве что несколькими сточенными пеньками, старый воин же сохранил практически все, чем наделил его Бог.

Некоторое время лежали молча. Робер упорно пытался определить, есть у него чутье или нет, вслушиваясь и вглядываясь в окружающий мир. Все было тихо, барханы равнодушно серебрились под звездами, и тянулась мимо дорога, мертвая и пустая, словно по ней не ездили уже сотни лет.

Признаков чутья не находилось.

Наконец Робер сдался. С шумным вздохом он уселся на песок и, копируя позу старшего товарища, привалился спиной к камню, который среди ночной прохлады показался почти горячим.

– Не беспокойся, – проговорил брат Готье чуть насмешливо. – Нам нужно следить только за дорогой, а если на ней кто появится, я услышу издалека. Из песков же к нам никто не подкрадется, кроме ящериц и пауков…

Он сделал молниеносное движение рукой. Тускло сверкнул, отражая звездное небо, кинжал, и когда лезвие стало видно вновь, на его кончике бессильно дергал лапами огромный мохнатый паук.

– Ничего себе, во имя Господа! – сказал Робер, глядя, как сержант аккуратно кладет паука на камень и придавливает другим.

Несмотря на то, что во тьме могли скрываться и другие, еще более опасные твари, тихая пустынная ночь дышала покоем. Невероятным казалось, что в любой момент придется обнажить оружие и с кем-то сражаться. Равнодушно светили звезды, медленно поднимался к зениту умирающий месяц, тихо-тихо посвистывал ветер. Поддавшись общему умиротворяющему настрою, Робер набрался смелости:

– Брат Готье, а что за советы ты даешь брату Анри? – спросил он, и тут же напрягся, готовясь к гневному или, может быть, равнодушному отказу.

Сержант посмотрел на молодого рыцаря с интересом.

– Клянусь Храмом, ты задаешь интересные вопросы, брат, – сказал он. – Пожалуй, я ошибся в тебе.

– И все же, что это за советы?

– Милостью Божией я обладаю некоторыми познаниями, которые могут быть потребны на пользу Ордену нашему, – брат Готье некоторое время молчал, но Робер ни о чем не спрашивал, боясь даже дышать – вдруг собеседник не пожелает говорить дальше. – Очень давно я пять лет провел в сарацинском плену. Не скажу, что там было очень хорошо, но моим соседом по узилищу был старый византиец по имени Андроник. Он умер у меня на руках за год до того, как я смог бежать, но до смерти успел научить меня тому, как через движение и расположение звезд открывать волю Отца Небесного.

– Через движение звезд? – в восклицании Робера был ужас перед святотатством. – Разве это не диавольская прелесть?

– Мой наставник был добрый христианин, хоть и схизматик, – пожал плечами брат Готье. – Изучая его науку, я не совершал никаких богомерзких обрядов. После бегства добравшись в Орден, я исповедался на капитуле перед тогдашним магистром, Жильбером Эралем. Ни он, ни прочие братья не нашли греха во мне. Я причащаюсь и молюсь, как и все, а крестное знамение совершаю много раз на дню…

В подтверждение своих слов старый тамплиер перекрестился.

– Как ты думаешь, прелесть это Сатаны или Божий промысел?

– Но если магистр и капитул признали, что здесь нет греха, – после некоторых размышлений сказал Робер, хотя внушаемые с детства истины – что все, непонятное христианину, есть от дьявола – призывали немедленно отречься от брата, оказавшегося чуть ли не колдуном. – То не мне с ними спорить…

От внутренней борьбы молодой рыцарь вспотел. С одной стороны, благочестие и верность Ордену брата Готье не вызывали сомнений, с другой – убежденность в том, что все тайные знания пришли к людям от князя мира сего, кричала, что даже общение с колдуном есть грех…

– Не мучайся так, брат Робер – в голосе сержанта звучало сочувствие. – Искушение – не в знании, а в том, ради чего его применяешь. Я использую умение, доставшееся мне от Андроника, только для нужд Ордена, и лишь по просьбе кого-либо из бальи… И кроме того, разве движение звезд, по которому я делаю предсказания, не направляется Господом?

– Наверное, да, – согласился Робер, который никогда не был силен в богословии. На душе у него стало немного спокойнее. – И в чем состоит твоя наука?

– Даже если я буду говорить до утра, то не смогу рассказать тебе всего! – брат Готье усмехнулся. – Но кое-что – попробую. Посмотри вверх.

Робер послушно уставился в угольно-черную, набитую звездами чашу. Лужицей разлитого молока блестел Млечный Путь, месяц затмевал находящиеся рядом звезды. Ничего, указывающего на перст Божий, видно не было.

– Волею Господа, – заговорил старый сержант, и даже голос его изменился, стал глубоким и гулким, – в небесах созданы семь движущихся тел, называемых планетами: Солнце, Луна, Меркурий, Венера, Марс, Юпитер и Сатурн. Сейчас из всех них видна только Луна, остальные прячутся под горизонтом. Их пути по небесной сфере четко очерчены и всегда пролегают через одни и те же созвездия. Арабы, которые первыми стали следить за звездами – греки научились уже от них, нашли двадцать восемь таких созвездий и назвали их маназилями или домами Луны.

Робер слушал, как зачарованный.

– Сейчас, например, Луна находится в четвертом маназиле, который носит название Аль-Дебаран, или, иначе – Око Господа.

– И что это означает?

– Что наступило время, благоприятное для любой торговли, но опасное из-за возможных раздоров. Но, кроме Луны, остальные шесть планет занимают места в разных маназилях. Из их положения в определенный момент и связей между ними я и делаю прогноз на определенный момент.

– А что было на небе вчера, когда брат Анри просил совета?

Брат Готье улыбнулся.

– Постараюсь вспомнить, – сказал он. – Луна была в третьем маназиле, Аль-Турайя, а сразу четыре планеты – в восьмом, именуемом Аль-Нафрах, иначе Ясли. Но поскольку вопрос командора касался набега, особо нужно упомянуть Марс, который отвечает за все, что связано с войной. Он расположился в маназиле Аль-Симак. Ни один из упомянутых лунных домов не сулит неудачи отважным людям, решившим добыть славу с помощью оружия, но ни один не сулит и удачи.

– Как же толковать такое?

– Прочие знаки, а именно – аспекты между планетами, говорят о том, что предприятие, задуманное в этот момент, будет непростым, но изрядно обогатит того, кто его затеял. Выслушав такое предсказание, брат Анри принял решение участвовать в набеге, во имя Господа!

– А брат Тома?

– Что брат Тома? – сержант взглянул на Робера слегка изумленно.

– Он тоже умеет читать знаки, скрытые среди звезд?

– Нет, – брат Готье покачал головой. – Его дар иного рода. Но я не имею права рассказывать про него. Если захочешь – спросишь сам. Может быть, он тебе ответит…

Они помолчали. Робер смотрел в небо, в котором точно так же, как и ранее, сверкали звезды. Но теперь они казались молодому нормандцу чуть ли не живыми. Он почти видел, как крошечные светлячки складываются в исполинские фигуры созвездий, распростертых над миром по велению Божественной силы. Созвездия медленно перемещались, и неторопливо, словно огромный корабль, влекомый ангелами, плыл месяц.

– Брат Готье, а остальные звезды? Они тоже имеют какое-то значение? – любопытство Робера оказалось удовлетворено не до конца.

– Да, каждая из них имеет свое имя и приносит особую судьбу тому, кто родился под ее лучами, – сержант поднял руку, указывая в зенит. – Вон, смотри, вон та, белая, называется Аль-Таир, по-другому – Сердце Орла. Любому, кто родился под ее светом, надлежит быть рыцарем. Он получит смелость, отвагу и страсть к путешествиям. Вон та, – сержант показал на крупную оранжево-красную звезду, мрачно мерцавшую над самым горизонтом, – называется Аль-Дебаран. Именно она дала название тому маназилю, про который я тебе говорил. Эта звезда связана со злом, с дьявольской жестокостью и насильственной смертью.

Братья дружно перекрестились.

– И ничего нельзя избежать? – спросил Робер. – Если тебя при рождении осветила какая-то звезда, то уже все?

– Не знаю, – на лице брата Готье, которое в полумраке казалось белым как мел, появилась неуверенность. – На все воля Божья. Но я думаю, молитвами можно отвести от себя злую судьбу. Но, с другой стороны, если Господь судил кому-либо что-то, то как этого избежать? Как начинаешь думать на эту тему, голова пухнет… Так что лучше не думать об этом совсем.

Молодой рыцарь зевнул, неожиданно обнаружив, что совершенно не хочет спать. Пустыня уже остыла, от камней тянуло холодом, на их поверхности появились капельки воды. Скоро, совсем скоро из-за восточного горизонта покажутся первые лучи восхода.

– Можешь поспать, – проговорил брат Готье, с хрустом в позвоночнике потягиваясь.

– Нет, я не хочу, – честно ответил Робер.

Они дождались момента, когда раскаленный диск светила выбрался из-за горизонта, и только после этого отправились назад к лагерю. Ночные дозоры сменят дневные, из туркополов на быстроногих конях.

Когда они уже подходили к лагерю, брат Готье неожиданно остановил Робера, взяв того за рукав.

– Во имя Господа, брат Робер, – сказал он. – И во имя Матери Божией, коия есть покровительница нашего Ордена, прошу тебя никому не говорить о том, о чем мы беседовали сегодня ночью. Не все разумно относятся к науке чтения звезд, многие считают ее бесовской.

– Я понимаю, брат Готье, – ответил Робер, кивнув. – Если пойдут разговоры, то это сильно повредит Ордену. Ведь среди людей невежественных и так ходит немало слухов о том, что рыцари Храма на своих капитулах занимаются колдовством…

– Воистину так, – покачал головой сержант.

22 июня [115] 1207 г.

Горная Аравия, горы и пустыня к юго-востоку от Крак де Монреаль

Крик "К оружию!" раздался в лагере вскоре после молитвы девятого часа [116]. Робер, истомленный ночным бодрствованием, спал, когда заглянувший в палатку оруженосец сказал громко:

– Вставайте, сир, во имя Господа! К оружию!

Продирая слипающиеся со сна глаза, молодой рыцарь выбрался из палатки. Вокруг бегали люди, слышался храп спешно седлаемых лошадей, перекрываемый выкриками Жослена, который за что-то распекал своих людей.

Несколько заторможенный после дневного сна, который на царившей жаре принес мало облегчения, Робер с помощью оруженосца облачился в доспехи. Осмотрел Вельянгифа, который при виде хозяина фыркнул и оскалил крупные желтые зубы. Чалдар сидел на нем идеально, и подпруга была подтянута в меру.

– В седла! – сквозь шлем донеслась слегка приглушенная команда брата Анри.

Взобравшись на коня, Робер принял в руку тяжелый щит, другой ухватил копье. Никакого волнения не ощущалось, хотя умом нормандец понимал, что должен быть взбудоражен перед боем…

Но все же он оставался каменно спокоен.

Таившийся ранее в расселине отряд выбирался на равнину, точно готовящийся к прыжку хищник. Вдалеке виднелся двигающийся по дороге, похожий на огромную змею караван.

– В шпоры! – скомандовал брат Анри, и рыцари одновременно сдвинулись с места. Медленным шагом, чтобы зря не утомлять боевых коней, отряд перемещался вниз по склону. Впереди воинов на белом, без единого темного пятнышка, жеребце, ехал Жослен Храмовник. Над его шлемом колыхался султан из белых перьев, а на котте синел герб рода де Шатийонов.

Когда всадники выбрались из тени, солнце обрушилось им на плечи и головы. Роберу почти сразу стало душно, по спине, скрытой под толстым подкольчужником, потекли ручейки пота. Невыносимо хотелось почесаться, но такой возможности рыцарь, держащий в одной руке щит, а в другой – копье, был лишен.

Под копытами скакунов гремели камни. Песчаные холмы, по которым Робер и брат Готье ходили ночью, остались справа. Дорога и застывший на ней караван приближались. Там уже заметили атакующих всадников – бегали всполошенные люди, ветер доносил испуганные крики.

Но отдавать свое добро просто так неверные не собирались. Караван, как и положено, имел охрану, и она готовилась к схватке. Несколько десятков всадников в легких доспехах становились в боевой порядок, лучники занимали места за повозками, которые поспешно выстраивали кругом. Ревели верблюды, ржали лошади.

Брат Анри подал сигнал к атаке, опустив копье. Прочие тамплиеры тотчас сблизили лошадей. Образовался ощетинившийся копейными остриями стальной клин, направленный на сарацинских всадников. Воинам Жослена, как понял Робер, досталось разбираться с теми, кто укрылся за телегами.

Робер ткнул Вельянгифа в бока шпорами. Тот послушно ускорил шаг. Сарацины бросились навстречу. Робер видел, как развеваются плащи из тонкой ткани, слышал команды на гортанном наречии неверных.

Укрывшиеся за повозками дали залп. Воздух наполнился свистом летящих стрел. Одна из них ткнулась в шлем Робера и отскочила, разочарованно звякнув. Другая стукнулась в доспехи, прикрывающие бок Вельянгифа, но пробить их не смогла.

– Кровь Христова! – выругался молодой рыцарь, на мгновение испытав дикий, леденящий ужас при мысли о том, что его боевой конь может быть ранен.

– За Храм! За Храм! – выкрикнул брат Анри, и тамплиеры нанесли удар. Яростно оскалившись, Робер нацелил копье в ближайшего из сарацин.

Неверные, понимая, что прямого столкновения не выдержат, постарались уйти из-под таранного удара, но удалось это не всем. Слышался треск, звон стали и истошные вопли. Копья рвали плоть, убивая людей и сбрасывая их с седел.

Противник Робера, гибко извернувшись, сумел уйти от удара. Свистнула его сабля, и отрубленный копейный наконечник шмякнулся на землю.

Отшвырнув бесполезную палку, рыцарь потянулся за мечом. Пока смог его вытащить, пришлось отражать удары верткого и быстрого сарацина щитом.

Вокруг кипела схватка. Таранный удар заставил конных язычников рассеяться. Но они, пользуясь преимуществом в маневренности, атаковали рыцарей сбоку. Появились первые жертвы. Кони с пустыми седлами со ржанием убегали прочь, а их хозяева недвижно лежали на земле. Рыцарские белые плащи с алыми крестами на фоне желто-серой земли выглядели особенно яркими.

Яростно скаля блестящие зубы, сарацин атаковал. Глаза его бешено сверкали, на смуглом лице выступали, чтобы тотчас же высохнуть на солнце, капли пота. Робер отражал удары с некоторым трудом. Рука, держащая щит, гудела, в черепе, который, как казалось, сейчас лопнет от жары, тяжелыми толчками пульсировала кровь. Нательная рубаха, похоже, стала мокрой насквозь.

Разозлившись на себя, молодой нормандец сам пошел в атаку. Мощно размахнувшись, он обрушил на противника могучий удар сверху. Закрыться тот не успел. Тяжелое лезвие с хрустом пробило шлем, рассекло череп до середины и там застряло.

Робер выдернул меч. С противным скрипом тот вышел из раны. Сарацин медленно откинулся назад и рухнул наземь. Кровь полилась на землю, превращая желтую пыль в липкую темную грязь.

Робер осмотрелся. Схватка разбилась на отдельные поединки. Более тяжелое вооружение и выучка рыцарей брали верх. Большинство сарацин были повержены, несколько человек отчаянно нахлестывали лошадей, уходя на север. Сопротивлялись только самые упорные или отчаянные.

У повозок схватка еще продолжалась. Жослен, чей конь сверкал, словно посеребренный, что-то яростно орал, подбадривая воинов. Его спешившиеся рыцари и сержанты сумели преодолеть заслон из повозок и теперь сражались внутри, добивая последних защитников каравана.

Чуть в стороне один из братьев, изловчившись, вонзил клинок в живот последнему оставшемуся в седле сарацину. Тот тонко, по-заячьи, заверещал, и упал с коня.

– Вот и все, – проговорил появившийся откуда-то сбоку брат Анри. На его щите виднелась здоровенная вмятина.

К месту битвы спешили оруженосцы. Не дожидаясь их, Робер стащил с головы шлем и кольчужный капюшон. Горячий ветер взлохматил слипшиеся от пота волосы, шершавым языком слизнул с лица пот.

– Поехали, посмотрим, что там у сеньора Жослена, – сказал брат Анри, отдавая подоспевшему оруженосцу щит и шлем.

Робер тоже избавился от наиболее неудобной части снаряжения, и последовал за командором. Вельянгиф, хоть явно устал, шел бодро, перебирая длинными мускулистыми ногами.

– О, монсеньоры! – приветствовал подъехавших Жослен. Он тоже снял шлем, но держал его в руке, так что султан из перьев торчал около самого лица Храмовника. – Поздравляю вас с победой!

– Взаимно, – ответил брат Анри. – Силой Господа одолели мы неверных! Но что это за человек?

Перед сеньором Горной Аравии двое крепких сержантов держали пожилого сарацина. Халат его покрывала грязь, но роскошную ткань можно было рассмотреть сразу.

– Похоже, это хозяин каравана, который мы с Божьей помощью захватили! – ответил Жослен. – Сейчас я побеседую с ним…

И хозяин Трансиордании перешел на арабский. Перепачканный старик, на лице которого наливался свежий синяк, в ответ на первый же вопрос разразился длинной речью. Борода его тряслась, а в темных глазах видно было отчаяние.

– Что он говорит? – не сдержал любопытства Робер.

– А, просит не убивать, обещает выкуп, – ответил Храмовник. – Ладно, отпустим одного из его людей, а дед пока посидит у меня в подвале. Эти денежки будут мои, а остальную добычу, как и договаривались – пополам!

– Хорошо, во имя Господа, – ответил брат Анри. – Брат Готье и кто-то из ваших людей должны произвести дележ…

Старый сержант тут же явился, а командор в сопровождении Робера вернулся к своим. Погибших братьев, а таких оказалось пятеро, уже освободили от шлемов и положили в ряд. Среди них был брат Тома. На круглом лице его застыла гримаса странного удивления, словно рыцарь не мог поверить в собственную смерть.

– Упокой Господи их души, – пробормотал командор, а Робер вдруг с содроганием осознал, что уже не сможет спросить невысокого рыцаря про тот дар, который позволял ему давать особые советы де Лапалиссу.

Смерть лишила брата Тома возможности советовать вообще.

Глава 7

Когда Сирия завоевана, а Антиохия осаждена, среди великих войн и боев с неверными турками, которых столько перебили и побеждали… тогда, в те старые времена кто был нормандцем или или французом, пуатевинцем или бретонцем, бургундцем, пикардийцем или англичанином? Ведь все, и рыжий, черный или белый, носили тогда имя франков и честь одну тогда делили сообща.

трувер Амбруаз, 1215

4 июля 1207 г.

Левант, Наблус

– Мы рады, что вы явились без промедления, магистр, – голос короля Амори звучал спокойно, но в нем чувствовался скрытый гнев.

– Ваше величество, – Жак де Майи коротко, по военному, поклонился. Королевский гонец доставил приказ явиться ко двору в Иерусалим позавчера. Быстрее глава Ордена Храма приехать бы не смог, а промедление могло стать роковым. Юный монарх не отличался терпением.

В глазах д'Ибелена, стоящего, как обычно, сбоку от короля, де Майи явственно видел предостережение. Переговорить с бальи наедине не удалось, и магистр, догадывавшийся, что Амори недоволен Орденом, об этом очень жалел.

– Мы недовольны вами, магистр, – проговорил юный правитель Иерусалимского королевства ломким баском, и на этот раз нотки раздражения в его голосе звучали явственно.

– Помилуйте, сир, – искренне изумился де Майи. – Чем я мог вызвать ваш гнев?

– Точнее, не вами, – поправился Амори, и тут же совершенно по детски шмыгнул носом. – А вашим Орденом! До нас дошли сведения, что сеньор Горной Аравии Жослен, прозванный Храмовникам, учинил нападение на караван, и в нападении этом участвовали рыцари Ордена Храма!

– Но, сир…

– Молчите! Я не закончил! – король, судя по всему, был в большом гневе. – Этот караван шел из Северной Сирии, и когда там узнали о случившемся, то Аз-Захир [117] и Аль-Мансур [118] тут же отправили гонцов к султану с известием о том, что пора бы наказать наглых франков!

Магистр молчал, понимая, что должен только слушать и ждать. Время говорить придет потом.

– Неверные собирают войска! Мы на пороге войны! – продолжал бушевать Амори. Лицо его побагровело, а голос чуточку охрип. – И из-за чего? Из-за грабителей, которым не дает спокойно спать чужое добро! Ладно Жослен, еще его батюшка промышлял грабежом, и едва не погубил королевство [119]! Но Орден? Его рыцари всегда славились, как мужи благоразумные и достойные! Почему ваш командор в Заиорданье не отговорил Жослена от затеи с нападением? Он сам принял участие в грабеже! Как это понимать? Ваш Орден превращается в банду грабителей и убийц? Может быть, мне, во имя Господа, последовать примеру деда [120] и постараться распустить Орден Храма, а его крепости отдать воинам Госпиталя? Уж они не будут грабить мирных купцов!

"Не иначе, иоанниты из Валь-Муаза и донесли обо всем" – подумал де Майи. – "Ох, Анри, Анри, в хорошенькую историю ты меня впутал! Хотя кто же знал, что это нападение так разозлит сарацин?".

– Ваше величество, – сказал магистр, видя, что король замолк и выжидательно смотрит на него. – Вам известна преданность нашего Ордена делу Христа. Собственной кровью и ратными трудами мы ежедневно доказываем ее. Не стоит из-за одной заблудшей овцы резать все стадо! Виновные будут строго наказаны, и Орден собственной отвагой в грядущих боях докажет, что он еще на что-то годится!

– Хорошо, магистр, – Амори холодно кивнул. – Мы верим в то, что вы наилучшим образом знаете как поступить… И будьте готовы к тому, что вам придется вести монастырь в бой!

– Да, сир, – поклон магистра Ордена храма на этот раз вышел куда более глубоким, чем в начале разговора.

10 июля 1207 г.

Горная Аравия, замок Села

Гонец примчался в замок поздним вечером. И он сам, и обе его лошади выглядели истощенными до крайности. Привезенное письмо оказалось запечатано личной печатью магистра.

– Позаботьтесь о человеке и животных, – приказал брат Анри и с треском сломал печать. Умение читать не считалось необходимым для благородного рыцаря, но де Лапалисс, которого в детстве готовили к духовному поприщу, довольно сносно разбирал буквы.

Пока он читал, медленно шевеля губами, лицо его становилось все более мрачным.

– Тысяча дьяволов! – сказал он, закончив чтение. – Клянусь Святым Отремуаном, лучше бы я прыгнул с донжона, чем пошел бы в тот набег!

– Что случилось, сир? – поинтересовался Робер, который все это время находился поблизости.

– Ничего хорошего! С сегодняшнего дня я более не командор. Мне велено сложить с себя должность во имя Господа, оставить замок на кого-либо из достойных братьев, и с малой свитой вернуться в Иерусалим!

– Из-за чего? – Робер ощутил крайнее изумление. Авторитет брата Анри в Ордене казался непоколебимым, и подобный поворот событий выглядел более чем странным.

– Из-за того, что мы взяли тот караван, – ответил де Лапалисс мрачно. – Чем-то это очень рассердило неверных… Король разгневан и требует наказать виновных! А виновным оказываюсь я.

– Что же делать? – растерянно спросил Робер.

– Исполнять приказ магистра, во имя Господа, – ответил брат Анри. – Иди и скажи оруженосцам, чтобы начали готовиться к отъезду. Мы отбываем завтра. Мне же нужно отдать последние распоряжения и выбрать из братьев того, кто будет шателеном…

Робер вздохнул и отправился выполнять приказ. Пока что его служба Ордену складывалась в основном из путешествий.

15 июля 1207 г.

Левант, Иерусалим

Резиденция Ордена встретила приехавших братьев непривычной суетой. Оруженосцы вели лошадей, со стороны кузни неслись частые удары молота. С озабоченным лицом прошел подмаршал Ордена, сержант, в чьем подчинении находятся все братья-ремесленники Дома.

– Скоро война, – проговорил брат Анри, спешиваясь. – Вот все и забегали…

Всю дорогу от Горной Аравии он был мрачен и неразговорчив. Произнесенные слова были чуть ли не первыми после того как маленький отряд покинул замок Села. С собой разжалованный командор взял только личную свиту да брата Готье.

– Вы прибыли вовремя, братья, во имя Господа, – проговорил вышедший навстречу прибывшим командор Земли. – Скоро капитул. Там, брат Анри, – тут он понизил голос, – будут решать твою судьбу.

– Во имя Божией Матери я буду уповать на милосердие, – склонил голову де Лапалисс, после чего братья отправились по своим кельям.

Капитул начался вовремя. Ведший его магистр был мрачен, точно грозовая туча. Высокий лоб де Майи прорезали глубокие вертикальные морщины. За те дни, что Робер отсутствовал в Иерусалиме, глава Ордена постарел на несколько лет.

– Начнем же генеральный капитул, – проговорил де Майи, дождавшись, когда после молитвы наступит полная тишина, – во имя Господа нашего, Иисуса Христа и Божией Матери. Вспомните братья-рыцари и сержанты все, что совершили вы с прошлого капитула, и если найдете в мыслях своих что-либо недостойное брата нашего Ордена, то встаньте и повинитесь сейчас. Властью, дарованной мне первосвященником римским, я отпущу вам прегрешения. Если же вы сокроете зло в сердце своем, то даже заступничество самой Матери Божией и всех святых не спасет вас в будущем!

Легкий шепот пролетел по рядам рыцарей, и множество взглядов были обращены на де Лапалисса. Но тот сидел невозмутимый, точно статуя, и взгляды, полные удивления, подозрений или откровенной неприязни, отскакивали от него, точно стрелы от камня.

– Что же, – сказал магистр. – Брат Анри, я вижу, что ты, во имя Господа, не ведаешь за собой никакой вины?

– Воистину так, сир, – почтительно ответил де Лапалисс, вставая. – Избави меня Господь от поступков, порочащих брата Ордена Храма, но даже если бы я совершил такой, то не держал бы его в сердце.

– Тогда я обвиню тебя сам! – взгляд де Майи сверкнул синим льдом. – Брат Анри де Лапалисс, бывший командор в замке Села, ты обвиняешься в совершении набега помимо приказа магистра! Правда ли, что ведомые тобой рыцари в день Святой Зигхильды атаковали караван неверных в Горной Аравии?

– Истинно так, сир, – ответил брат Анри. Он был совершенно спокоен. Совесть молчала, поскольку в нападении на караван не было ничего позорного для христианина и для воина Храма. Умом же он понимал, что магистр должен наказать кого-либо за случившееся, иначе сам будет выглядеть отступником в глазах короля Амори. Но молчать и безропотно смириться с наказанием де Лапалисс не собирался. – Но нападение сие закончилось к вящей славе нашего Дома. Неверные оказались разбиты, а казна Ордена значительно пополнилась. Брат Готье готов дать полный отчет в казначействе.

– Во имя Господа, сир, какая разница – победили вы сарацин или нет! – в голосе де Майи звучало раздражение. – Брат, вы сделали это без приказа. Погибли достойные мужи, воины Ордена, и никакие сокровища не заменят нам их. И ради чего погибли? Ради денег! Не уподобляйтесь Иуде, который из-за тридцати серебряников предал Спасителя! Non proderunt divitiae in die ultionis [121]! Обвинение выдвинуто! Брат Анри, прошу вас, ради Бога, покиньте нас…

В сопровождении хмурого командора Земли де Лапалисс вышел из помещения. Робер сидел не жив, не мертв. После выдвинутого обвинения дело могло кончиться либо оправданием и наказанием обвинителя (учитывая, что в этой роли был сам магистр, подобное казалось маловероятным), или же наказанием виновного брата.

– Что же, братия, – сказал Жак де Майи, обведя взглядом рыцарей и сержантов. – Мы должны выяснить все обстоятельства дела и решить судьбу брата Анри, который до сего дня был достойным мужем нашего Дома. Брат Робер, подойдите сюда…

Молодой нормандец встал, не чувствуя под собой ног.

– Да, сир, – сказал он. Голос его звучал тихо и робко.

– Во имя Господа, расскажите нам, как вел себя брат Анри, находясь в должности командора.

– Достойным образом, сир, – твердо ответил Робер. С каждой собственной фразой он обретал уверенность.

Дальнейшие вопросы касались в основном набега, в котором тамплиеры участвовали совместно с Жосленом, сеньором Заиорданья. Когда Робер рассказал все, что знал, настала очередь брата Готье.

– Как видим, – проговорил магистр с непонятным ожесточением, заканчивая допрос свидетелей, – брат Анри вел себя достойным образом, как и подобает рыцарю и командору. Но это не снимает с него вины за случившееся. Кто еще желает высказаться?

– Позвольте мне, мессир, во имя Господа, – поднялся на ноги Филипп де Плессье, один из старейших рыцарей Ордена и его сенешаль.

– Прошу вас, брат.

– Братия, – сказал де Плессье, – воистину брат Анри всегда был рыцарь доброго поведения, и в иное время, более спокойное, чем сейчас, его проступок вовсе бы не стал поводом для обвинения. Но брат Анри недавно прибыл из-за моря, и нападая на караван, он действовал в неведении относительно того, что сие нападение будет иметь столь тяжкие последствия для всего королевства…

Сенешаль говорил еще долго. Вслед за ним высказались другие рыцари, и общее мнение склонялось к тому, что де Лапалисс заслуживает наказания мягкого и снисходительного.

– Хорошо, братья, – сказал магистр, выслушав всех. – Мы оставим брату Анри одеяние Дома во имя Бога.

Рыцари недоуменно зашумели. Такое наказание было вторым по тяжести после изгнания из Ордена, называемого на языке статутов "потерей Дома".

– И это наказание, – продолжал де Майи, не обращая внимания на недовольство капитула. – Налагается на него в срок на неделю!

Робер облегченно вздохнул. Обычно брат, которому оставили одеяние во имя Бога, ходил под таким наказанием, означающим три дня поста в неделю, невозможность трапезоваться со всеми и участвовать в сражениях, а также грязные работы, в течение года и одного дня. Магистр в значительной степени смягчил наказание, формально оставив его максимально суровым.

– Введите нашего заблудшего брата, – приказал глава Ордена.

Брат Анри вошел в помещение. Лицо его было спокойным, но рука, крепко сжимавшая снятый с головы кель, говорила о том, что де Лапалисс волнуется. Подойдя к магистру, он, как и положено кающемуся, опустился на колени.

– Брат Анри, – сказал Жак де Майи спокойно. – Капитул нашел тебя виновным, но решил оставить тебе одеяние во имя Бога.

Бывший командор замка Села вздрогнул.

– И исполнять свое наказание ты будешь в срок семи дней, – закончил магистр. – Будь готов принести покаяние.

– Во имя Господа и Матери Божией, – твердо сказал брат Анри, – благодарю вас, братья.

Он поднялся с колен, медленно, точно страдающий ревматизмом старец. Плащ, который в течение недели наказанному придется носить туго завязанным, белой птицей слетел с плеч рыцаря. За ним последовали котта и нательная рубаха. Жак де Майи, уже с плетью в руках, хмуро наблюдал за раздеванием.

– Дорогие сеньоры братья, – сказал он, дождавшись, когда де Лапалисс обнажил спину. – Перед нами брат, который подвергнут покаянию. Просите Господа и Матерь Божию, чтобы они простили ему его ошибки.

Повернувшись к брату Анри, он спросил:

– Дорогой брат, раскаиваетесь ли вы в том, что совершили такой поступок?

– Да, сир, – ответил де Лапалисс.

– Воздержитесь ли вы от этого впредь?

– Да, сир, если Богу угодно.

Рыцари затянули "Отче наш". Робер шевелил губами, произнося привычные слова вместе со всеми. Рука магистра поднималась раз за разом, и плеть, сплетенная из тонких ремней, падала на спину наказуемому, оставляя на ней алые кровоточащие полосы. Магистр не жалел друга. Брат Анри молчал, и только чуть вздрагивал при каждом ударе.

Молитва закончилась.

– Идите с Богом, брат, – сказал де Майи, опуская плеть.

– Благодарю вас, сир, – ответил брат Анри.

Поднявшись на ноги, он забрал свое одеяние и отошел в сторону.

– Что же, – проговорил магистр. – Если кто-то хочет что-либо сказать капитулу, то пусть сделает это сейчас, во имя Господа и Божией Матери…

На призыв никто не отозвался. Де Майи кивнул:

– Тогда мы можем закрыть наш капитул, ибо по милости Бога на нем не случилось ничего, кроме доброго. Благодарение Богу и Божией Матери, что он прошел таким образом.

Речь в завершение была обычной, ее произносит любой командор, ведущий капитул своего Дома, будь то в Шотландии, в Испании или Киликии. Робер слушал ее без особого внимания. Взгляд его был прикован к лицу брата Анри, который, кривясь, натягивал на себя одежду. Ни тени раздражения не было в чертах де Лапалисса, словно не он только что был подвергнут бичеванию. Нечто вроде бессильного гнева начало подниматься в душе молодого нормандца. Ведь многие люди творят отвратительные вещи – и не бывают за это наказаны! А за что пострадал брат Анри, один из лучших мужей Ордена?

– И простите друг друга ради Господа нашего, дабы гнев или ненависть не могли поселиться меж вами, – закончил свою речь магистр, и братья, дождавшись знака, начали подниматься с лавок.

Робер подошел к брату Анри. Тот улыбнулся ему одними губами, лицо его было бедным, без кровинки.

– Не переживай за меня, – сказал де Лапалисс, видимо, уловив по лицу молодого собрата его настроение. – Капитул судил мою судьбу, и она ведь могла быть еще более худшей. Мне было больно, не скрою, но что муки телесные перед душевным страданием?

– Но ведь наказание было несправедливым!

– Осторожнее со словами, сеньор! – сказал неслышно подошедший Жак де Майи. – Решения капитула всегда справедливы. Клянусь Святой Троицей, я должен был наказать командора замка Села, и выбора просто не имел! Хоть ты, – он повернулся к брату Анри, – это понимаешь?

– Понимаю, – покачал головой. – Теперь ты, не открывая тайну капитула, можешь с чистым сердцем сказать королю, что брат, совершивший тяжкий проступок, наказан. Тем самым гнев правителя на наш Орден ослабнет. Не так ли?

– Истинно так, – магистр кивнул с плохо скрываемым облегчением. – Прости меня во имя Господа!

– Не за что прощать, брат, – ответил, пожав плечами, брат Анри. – Через неделю, как я понял, наказание завершится. А что будет со мной дальше?

– Командорской должности ты лишен, и вряд ли получишь какую другую в ближайшее время, – покачал головой де Майи. – Будешь простым братом, а при первой возможности я отошлю тебя за море, подальше от королевских глаз. Прошу простить, братья, но меня ждут дела…

И магистр, слегка поклонившись, отошел.

Рыцари неторопливо двинулись к выходу.

– Как видишь, мое наказание вовсе не бессмысленно, клянусь Святым Отремуаном! – брат Анри улыбнулся Роберу. Лицо его медленно оживало. – Оно пошло на пользу Ордену. Малая боль того стоила. И если перед тобой когда-нибудь встанет выбор – сохранить себя, но потерять Орден, или потерять себя, но сохранить Орден, я думаю, ты теперь знаешь, как поступить.

– Воистину так, – Робер ощутил, как когти гнева, некоторое время сжимавшие его сердце, разжались.

22 июля 1207 г.

Левант, Иерусалим

Этот капитул был точно таким же, как неделю назад, только гораздо длиннее. Разбиралось чрезвычайно скучное и запутанное дело о том, как один брат-ремесленник [122] из командорства в Тортозе, что в графстве Триполи, покинул свой Дом через окно. Подобное по обычаям Ордена приравнивалось к краже и каралось потерей Дома.

Обвиняемый был привезен в Иерусалим, и предстал перед братьями обнаженным по пояс, с ремнем, повешенным на шею. Оправдательных слов для него не нашлось, и нечестивому брату была выдана отпускная грамота, чтобы он мог идти спасать свою душу в более суровое братство, к цистерианцам.

– Брат, покинувший Дом иначе, чем через дверь, потерял Дом, – сурово сказал Жак де Майи.

Провинившегося ремесленника подвергли бичеванию, после чего он был изгнан за пределы резиденции Ордена.

– Что же, сеньоры братья, – проговорил Жак де Майи. – Паршивая овца покинула наше стадо, но другой брат сегодня вернется в наши ряды. Брат Анри отбыл часть наказания, и мне сдается добрым, чтобы он, если вам угодно, был поднят [123].

Рыцари и сержанты дружно зашумели, выражая одобрение. Брат Анри, который, как наказанный, не присутствовал на капитуле, был приведен, и поставлен на колени перед магистром.

– Дорогой брат, – сказал тот, – братья выказывают вам великую доброту, поскольку могли бы продержать вас в наказании долго, ежели пожелают, но сейчас они вас поднимают, и Бога ради, хорошенько остерегайтесь того, что вы делать не должны, как если бы они долго продержали вас в наказании.

– Благодарю вас, братья, – проговорил брат Анри, поднимаясь с колен. – Во имя Матери Божией, которая есть покровительница нашего Ордена!

Де Майи открыл рот, собираясь что-то сказать, но такой возможности ему не представилось. Входная дверь, наглухо закрытая во время капитула, с грохотом распахнулась.

– Братья! – воскликнул вбежавший сержант, один из тех, кто охраняли ворота резиденции. – Королевский знаменосец [124] во дворе! Неверные осадили Крак де Монреаль и вторглись в Галилею!

– Святая Троица! – в устах магистра это прозвучало как ругательства. Воины Храма возбужденно зашумели. Да, Орден знал, что грядет война, готовился к ней, но известие оказалось неожиданным.

– Братья, во имя Господа! – голос Жака де Майи обрел мощь большого колокола, и легко перекрыл гомон собравшихся. – Мы вынуждены прервать наш капитул. Будьте готовы выступать завтра. Пусть каждый проследит за своими оруженосцами. А всем бальи тотчас собраться на совет в моих покоях…

Широкими шагами он покинул помещение. За ним поспешили должностные лица Ордена – сенешаль, маршал, те из командоров, кто оказался в этот момент в Иерусалиме.

– Вовремя меня подняли с земли, – сказал брат Анри, подойдя к Роберу. – А то после такой новости или забыли бы об этом, или продлили бы срок…

Молодой рыцарь нашел силы только кивнуть.

– Пойдем, – де Лапалисс решительно развернулся, направляясь к двери. – Нужно проверить коней и снаряжение. Тогда, может быть, останется время поспать!

24 июля 1207 г.

Левант, дорога между Наблусом и Назаретом

Солнце висело в небе раскаленным ослепительным шаром. От него исходил сухой, злой жар. Склоняясь к западу, туда, где за морем, лежит милая Франция, светило разбухало, и приобретало красный оттенок, но никоим образом не умаляло свирепости.

Шел второй день стремительного марша на север. Утром дня Святого Либория монастырь Ордена Храма в составе трехсот рыцарей выехал из Святого Града. Кроме рыцарей, в войске было около полутора тысяч конных и пеших сержантов, несколько сот туркополов и немалое количество оруженосцев. По дороге к тамплиерам присоединялись отряды, прибывающие из прибрежных городов, которым пока опасность не грозила и гарнизоны которых можно было слегка ослабить – Яффы, Арсуфа, Цезареи.

Стремительным маршем была пройдена дорога до Наблуса. Королевский замок около него стоял покинутым, а сам город выглядел пустым. Виконт готовил его к обороне, но понятно было, что серьезной осады Маленький Дамаск [125] не выдержит.

Не останавливаясь, рыцари проследовали мимо него на север. Длинная колонна войска растянулась по дороге. Исполинским хвостом над ней поднималась противная и мелкая пыль. Она оседала на одежде, скрипела на зубах, забиралась в горло, заставляя сплевывать липкие ошметки грязи.

– Куда мы направляемся? – спросил Робер утром первого дня пути.

– В Саферию, – ответил брат Анри, который ехал рядом с молодым нормандцем как простой рыцарь. – Это городок чуть севернее Назарета. Там, у фонтана – традиционное место сбора войск королевства в случае нападения.

– А если враг придет с юга, из Вавилонии? – удивился Робер.

– Для этого случая есть другой пункт сбора – Аль-Ариш, – сказал де Лапалисс.

В тот день они больше не разговаривали. На это просто не было сил, их отнимала дорога. Солнце, словно ставшее союзником сарацин, поливало дорогу смертоносным жаром.

Второй день выдался еще хуже. Только к вечеру войско вступило в пределы Галилеи. Горы здесь тоже были, но не такие дикие, и ощущался дующий с моря, с запада, прохладный ветер. Бесплодные ущелья и холмы сменились оливковыми рощами и виноградниками, часто встречались селения, вокруг которых зеленели квадратики возделанных полей.

– Сейчас будем останавливаться, – проговорил брат Анри в тот момент, когда отряд выехал на широкую луговину перед рекой. – Это Кишон, он впадает в море у Хайфы.

И действительно, от головы колонны, где виднелись лошади магистра и всех бальи, донесся звук трубы, приказывающий остановиться. Стих стук подков, не слышно стало топота ног пехотинцев и скрипения колес обозных телег.

В тишине и неподвижности воины ждали, пока маршал Ордена в сопровождении знаменосца не выберут место для часовни. Как только оно было определено, засуетились оруженосцы, натягивая шатры. Рядом с походной часовней, у реки, встал круглый шатер магистра, рядом расположились палатки маршала и командора Иерусалимской земли. И только когда был поставлен обширный шатер лекаря монастыря, по рядам разнеслась команда:

– Располагайтесь, сеньоры братия, во имя Божие!

Робер спешился, ощущая, что тело его, хоть и привычное к долгой скачке, все же негодует по поводу слишком длительного пребывания в седле. Лейтенант отряда, в который был зачислен молодой рыцарь, уже занял место, и туда спешили оруженосцы, таща палатки рыцарей и колышки.

Вскоре лагерь стал напоминать огромную мастерскую. Слышался стук молотков, одна за другой возводились палатки. При этом все совершалось в совершеннейшем порядке, без суеты и толкотни. Каждый из лейтенантов знал, где должен располагаться его десяток, и никто не стремился занять чужое место. Если бы не река, лагерь образовал бы правильный круг, но из-за водяного потока пришлось обойтись двумя его третями.

Снаряжение вскоре было помещено внутрь палаток, кони развьючены и привязаны, и над лагерем пронесся новый крик, порожденный могучей глоткой знаменосца:

– За поленьями!

Оруженосец Робера, печально вздохнув, взял топор и, отвязав одну из вьючных лошадей, направился с ней к центру лагеря. Спину животного он покрыл попоной.

Пережидая время вынужденного безделья – пока дрова будут привезены и ужин сварен, Робер подсел к брату Анри, чья палатка стояла по соседству.

– А почему мы не идем на помощь Жослену? – спросил молодой рыцарь. – Ведь его замок осажден?

– Ты хорошо разглядел Крак де Монреаль? – вопросом на вопрос ответил де Лапалисс. – Осаждать его, как и прочие крепости Горной Аравии – сущая морока! Быстро взять не получится, а длительная осада очень сложна по причине отсутствия воды и фуража [126]. Так что Храмовник просто отсидится за высокими стенами, выжидая, пока мы не вышибем сарацин из Галилеи. Когда это случится, те из неверных, что атаковали Трансиорданию, уйдут сами…

– А если не вышибем?

– Тогда Жослену останется только сдаваться, – улыбнулся брат Анри. – Но я надеюсь, что до этого не дойдет…

Оруженосцы вернулись, и вскоре оттуда, где у лекарского шатра развели большие костры, потянуло дымком, а чуть позже – запахом похлебки. Да, Орден Храма являлся орденом монашеским, и сейчас было время молитвы. Но создатели братства рыцарей хорошо понимали, что в боевых условиях некоторые из религиозных предписаний должны быть смягчены, чтобы Орден не погиб в первом же бою.

Во время войны на первом плане оставалась боеспособность рыцарей и сержантов, для которой куда полезнее вовремя съеденный ужин, чем молитвы. После того, как уставшие с дороги люди утолят голод, будет проведена служба, объединяющая молитвы девятого часа, вечерню и повечерие.

– К раздаче! – громкий крик пролетел над лагерем, и рыцари тотчас оживились. Надев плащи, как велит Устав, они по одному и группами, зажав в руках котелки и ложки, двинулись к костру.

Когда туда приблизился Робер, то рядом с поваром топтался, неуклюже переставляя толстые ноги, один из оруженосцев магистра. Первая порция, и лучшая, идет главе Ордена.

Вздохнув, Робер встал в очередь вслед за братом Анри. До их десятка дело дойдет не так скоро. Командор, стоящий на раздаче, тщательно отбирал куски. Чуть в стороне, у меньшего котла, получали ужин оруженосцы.

Взяв свою порцию, молодой нормандец отправился к палатке.

Над лагерем воцарилась тишина, нарушаемая только стуком ложек о стенки котелков. Слышно было, как клокочет река, устремляясь на запад, да вопит в холмах какая-то птица.

25 июля 1207 г.

Левант, дороги Галилеи

Вставать к утренней молитве после двух дней, проведенных в седле, было сущим мучением. Но нарушить записанный в статутах порядок не решится ни один магистр, не говоря об обычном рыцаре.

Со слипающимися глазами Робер отстоял службу, бездумно шепча слова молитвы. Расположившиеся рядом с ним рыцари с трудом удерживались от зевоты. Завтрак проглотили в спешке, и вскоре после восхода солнца над лагерем прокатился приказ маршала: "Снимаемся!".

Робер помог оруженосцу свернуть палатку и принялся вьючить на лошадь колышки. Вокруг него кипела бурная деятельность – ржали кони, двигались и разговаривали люди.

Когда же прозвучал приказ "В седла!", только дырки в земле и кострище напоминали о том, что здесь находился лагерь Ордена. Огибая остающуюся по правую руку гору Гилвуй, монастырь двинулся к северу.

К полудню добрались до принадлежащего Ордену небольшого замка Ла Фев. Магистр о чем-то переговорил с его шателеном, после чего направление движения сменилось – войско тамплиеров пошло на восток.

По рядам рыцарей пронесся сквозняк разговоров.

– Что случилось? – спросил Робер у брата Анри. – Почему мы повернули на восток?

– Сейчас узнаю, – де Лапалисс о чем-то переговорил с лейтенантом, а когда вернулся, то лицо его выглядело задумчивым.

– Ну что, что? – набросился на товарища Робер.

– Ночью тут был королевский гонец, – ответил брат Анри. – Король Амори, не дожидаясь прибытия отрядов Храма и Госпиталя, с дружинами баронов и большим войском сержантов и наемников вчера выступил из Назарета на помощь осажденному сарацинами замку Бельвуар. Если он падет, то неверные легко проникнут во внутренние области королевства… Мы же движемся к замку, на соединение с королевским войском.

– Но ведь замок принадлежит иоаннитам?

– Да, это одна из их главных крепостей, – брат Анри кивнул. – Но сейчас это не имеет никакого значения. В годы такой опасности даже итальянские морские города, забыв о раздорах, выделяют отряды сержантов для общего дела.

Монастырь двигался с максимально возможной скоростью. Краткий привал сделали только у замка Форбеле – небольшого укрепления Ордена, перекрывающего дорогу.

После того, как кони были напоены, а люди отдохнули, по десяткам был передан приказ "В боевой порядок!". Скривившись, Робер позвал оруженосца и велел доставать доспехи. Кольчуга скрылась под гербовой коттой, на которой алел крест Ордена, на шлем рыцарь, по примеру более опытных товарищей, закрепил легкое покрывало.

Теперь строй монастыря стал более плотным. Оруженосцы, держащие наготове копья своих господ и ведущие боевых лошадей, приблизились к рыцарям вплотную. Обоз занимал место в середине, а замыкали колонну мирские рыцари на службе Ордена. Если храмовники по обыкновению ехали молча, то наемники не переставая распевали воинственные песни:

Все трусы сгинут без следа, Те, кто не страждет Бога и любовь, Все те, которым добрая жена,

Милей, чем Господу предложенная кровь! [127] – ревели грубые голоса, заставляя птиц в испуге улетать с придорожных деревьев.

Кто всех друзей боится потерять, Тот глуп, ибо Господь нам первый друг, И меч им всем не стоит доверять, И в крепость их не верим больше рук! 

В крестовой песне звучала суровая убежденность, свойственная первым пилигримам, которые, не зная дорог, двинулись в путь, ведомые одной лишь верой в Того, кто был распят за них.

И соплякам, бледнеющим от страха, Не будет храбрый рыцарь подражать, Их ждет позор, чума, огонь и плаха, А смелых – Господа сверкающая рать! 

С последними словами песни дорога резко свернула к северу, а далее на восток, по правую руку от рыцарей, открылся гигантский обрыв. Каменистыми уступами, точно лестница для исполинов, он вел вниз, где среди скал блестел текущий на юг Иордан. За ним были уже языческие земли.

А севернее, на самом краю обрыва, окруженный с трех сторон глубоким рвом, возвышался замок. Стены его были снабжены башнями, а за ними виднелся донжон, высокий и угрюмый, сложенный из огромных каменных плит. Можно было даже рассмотреть вьющееся на ветру знамя ордена Госпиталя.

– А король уже здесь, – сказал брат Анри задумчиво, – только вот неверных не видать… Если они тут и были, то уже убрались…

Действительно, никаких следов битвы не было заметно. К западу от замка раскинулся большой лагерь, над которым господствовало королевское знамя. Виднелись также значки баронов Святой Земли.

– А монастырь Ордена Госпиталя тоже здесь? – спросил Робер, вглядываясь в мешанину палаток и шатров.

– Нет, не вижу, – ответил после паузы де Лапалисс. – Должно быть, еще не успел прибыть. Их магистр, Жоффруа ле Ра, тяжел на подъем, и воины Госпиталя выступили из Иерусалима позже нас.

Тамплиерам досталось для стоянки место севернее замка, рядом с обрывом. Отсюда можно было хорошо разглядеть мощные стены цитадели иоаннитов, которые образовывали почти правильный квадрат [128]. На башнях блестели, отражая свет солнца, шлемы стражи.

После того, как были установлены палатки, магистр в сопровождении нескольких рыцарей удалился в сторону королевского шатра. Вернулись они оттуда быстро, и когда проходили мимо палатки Робера, то тот увидел хмурое и озабоченное лицо Жака де Майи.

– Что-то не так, – сказал он брату Анри.

– Да, – кивнул тот. – Пойду узнаю.

И поднявшись, он направился к палатке маршала монастыря, который в походе (под верховным водительством магистра, естественно) командует рыцарями. Пробыл там де Лапалисс недолго. Возвратившись, он сказал:

– Да, ты прав. Дела обстоят не лучшим образом. Замок действительно осаждали, но сколько точно было осаждающих, никто не знает. Но гонцу с известием об осаде подозрительно легко удалось вырваться из кольца сарацин. А завидев королевское войско, неверные тут же отступили, не пытаясь завязать бой.

– И что? – Робер отложил меч.

– А то, что это, клянусь Святым Отремуаном, скорее всего, ловушка! Сарацины выманили нас сюда обманной атакой, а сами нападут на королевство где-либо в другом месте, на юге, у Мертвого моря, или севернее, за Тивериадским озером! Так что боюсь, наша стоянка не будет долгой!

Предсказание брата Анри сбылось к вечеру. С севера примчался гонец на падающей от усталости лошади, и лагерь, повинуясь голосам труб, начал сниматься.

– Брод Иакова [129] взят! – поползли среди воинов Храма слухи. – Все братья гарнизона перебиты! Полчища сарацин переходят реку и идут к Сафету! Если замок падет, то в опасности окажется Акра!

Ожесточенные и хмурые, рыцари седлали коней.

Часть 2 Моление о чаше

Глава 8.

Если кто, отправившись туда, окончит свое житие, пораженный смертью, будь то на сухом пути, или на море, или в сражении против язычников, отныне да отпускаются ему грехи.

Папа Урбан II, из речи на Клермонском соборе, 1095

27 июля 1207 г.

Левант, окрестности замка Сафет

Тревожный рев труб донесся от авангарда – на королевские отряды, идущие там, похоже, вновь напали сарацинские всадники. Робер вздохнул и крепче стиснул поводья. Арьергард, в котором шли тамплиеры, подвергался атакам с самого утра. Летели стрелы, унося жизни лошадей и неосторожных воинов. Магистр командовал атаку, но легковооруженные язычники исчезали прежде, чем рыцарские мечи успевали обрушиться на их головы.

Христианское войско тянулось по дороге, петляющей среди пропастей и скал, столь отличных от плодородных равнин южной Галилеи. Но и здесь были рощи, помогающие легче переносить беспощадный зной. Но даже тень от деревьев приносила мало облегчения, когда приходилось ехать, не снимая доспехов.

– Долго еще, во имя Господа? – спросил Робер, облизывая губы, когда замерший было караван вновь двинулся с места.

– Клянусь Святым Отремуаном, не успеет солнце зайти, как мы будем у Сафета! – ответил брат Анри, чья гербовая котта настолько покрылась пылью, что выглядела серой. Стрела сарацина оставила на ней разрыв, в который просвечивали колечки кольчуги.

За прошедшие дни собравшиеся со всего королевства отряды преодолели более восьми лье, от Бельвуара добрались до Генисаретского озера, без остановки миновали Тивериаду – большой город с вознесшейся над ним твердыней цитадели. В стороне осталась засушливая равнина Хаттина, где двадцать лет назад полчища сарацин отступили перед твердостью и мужеством горстки рыцарей.

Хватит ли у наследников тогдашних воинов сил отразить нынешнее нашествие?

– Почему неверные пошли именно на этот замок? – поинтересовался Робер во время краткого привала, устроенного у переправы через бегущую на юго-восток реку.

– Сафет – ключ к сердцу латинских владений в Азии, – отозвался брат Анри, с озабоченным выражением рассматривающий копыто своего коня. – Он закрывает дорогу, ведущую к Эсдрилонской долине и Акре. Ворвавшись туда, мусульмане могут наделать много бед!

– Почему бы им тогда просто не обойти замок?

– Это довольно сложно, прочие дороги узки и ненадежны, – покачал головой брат Анри, отрываясь, наконец, от конской ноги. – По ним удобно проходить лишь небольшим отрядам, вроде тех, что тревожат нас набегами, но никак не целому войску. Да и оставлять в тылу такую крепость с мощным гарнизоном – просто опасно. Не так ли?

Робер принужден был согласиться.

Дорога сделала рывок вверх, пройдя среди двух утесов, похожих друг на друга, точно близнецы, справа открылась обширная пропасть. А на самом ее краю вознесся мощный замок. Горделиво высились башни, числом семь, над первым кольцом длинных стен [130] виднелось второе, еще более высокое [131].

На площадке у замка виднелись многочисленные шатры сарацинского воинства, а около стен кипело плохо различимое из-за расстояния движение. Видно было, как из-за замковых стен вылетел огромный камень.

– Похоже, там отражают штурм, – ровным голосом сказал случившийся рядом рыцарь. – Камнеметы стараются вовсю.

В этот момент от головы колонны, оттуда, где расположился маршал, командующий монастырем во время похода, долетел звонкий голос трубы.

– Боевой клич, – проговорил брат Анри, останавливая коня, – пора готовиться к сражению!

Рыцари один за другим спешивались, ожидая, когда двигавшиеся сзади оруженосцы подведут боевых коней и принесут копья. Магистр в сопровождении маршала и еще нескольких бальи, покинули монастырь, направляясь к авангарду всего войска.

– Поехал к королю, чтобы согласовать план сражения, – сказал брат Анри. – Там соберутся все бароны и будут долго спорить. Так что, клянусь Святым Отремуаном, не стоит спешить!

Робер, желавший побыстрее сесть в седло, смутился и принялся проверять сбрую, от которой иной раз зависит жизнь рыцаря в бою.

– Но разве не стоит поспешить на помощь осажденным? – пробормотал он несмело.

– Не стоит, – ответил лейтенант десятка, к которому был приписан молодой нормандец, – я служил в Сафете и знаю его укрепления. Рвы вокруг замка глубоки, а гарнизон – велик. Осадные машины в горы затащить трудно, так что последователи Мухаммеда только зубы себе обломают [132]! Раз уж они не взяли его раньше, то не возьмут и за то время, что мы потратим на подготовку атаки! Королю и прочим предводителям это хорошо известно…

Совещание командиров, вопреки предсказанию брата Анри, закончилось быстро. Магистр спешно занял место во главе своих рыцарей, и рядом с ним тут же поднялось знамя, удерживаемое пока в свернутом виде – знак готовности к бою.

– Похоже, мы будем в резерве, – сообщил лейтенант, глядя, как в боевой порядок строятся воины баронов королевства и самого короля Амори. Лес пик поднимался над отрядами пехоты, шагали сотни стрелков, рыцари группировались около значков своих сеньоров.

– Верное решение, – одобрил брат Анри, – слишком тут узко, чтобы идти в наступление всеми силами. Вот только позиция не самая лучшая…

Действительно, склон, поднимающийся к крепости, был не очень широк. Христианам предстояло наступать вверх, в то время как мусульмане могли отражать их натиск с гораздо большим удобством.

Повинуясь сигналу труб, войско двинулось, точно единое живое существо. Сарацины, так и не прекратившие осады замка, выжидали. У них было достаточно воинов, чтобы держать в напряжении гарнизон, не давая ударить себе во фланг, и сражаться с подошедшей с юга армией.

Лишь когда воины короля Амори преодолели половину подъема до Сафета, свистнули первые стрелы. Лучники христиан отвечали, но без особого успеха.

– Они должны двигаться быстрее! – воскликнул лейтенант. Шлема он пока не надел, и видно было, как напряженно опытный воин смотрит на битву. – Иначе их всех перестреляют!

В этот момент над рядами мусульманского воинства взметнулись знамена.

– Ого! – покачал головой брат Анри, лицо его сделалось озабоченным. – Здесь Аз-Захир, да и Аль-Мансур! Нам придется нелегко! Счастье, если султан не успел прислать им подкреплений!

Волна сарацинских всадников перехлестнула через гребень склона, точно настоящая вода, прорвавшая плотину. Слышался тонкий визжащий крик, изогнутые сабли сверкали под солнцем.

С лязгом и грохотом отряды столкнулись. Удар отбросил воинство латинян. Видно было, как падают тела, как огромная масса людей колеблется то туда, то сюда. Серые камни склона окрасились кровью.

Робер ощущал, как солнце нагревает натянутый на голову кольчужный капюшон, но не обращал на это внимания, весь захваченный зрелищем грандиозного человекоубийства, которое развернулось прямо перед его глазами. Впервые он видел сражение, в котором участвовали многие тысячи воинов, и вопреки обещаниям рыцарских жест, оно вовсе не выглядело величественным.

Рубка шла упорная. С обоих сторон гибли всадники, но воины правителей Алеппо и Хамы потихоньку теснили христиан, пользуясь преимуществом более высокого расположения.

В один момент рыцари Иерусалимского королевства не выдержали. Королевское знамя зашаталось, едва не рухнув, и тут же начали отступать баронские отряды. Стальная река закованной в латы конницы ринулась вниз по склону, на который поднималась не так давно, огибая замершую плотной массой пехоту.

Некоторое количество пеших сержантов было стоптано. Но кто из благородных обратит внимание на такую мелочь?

Последним отступал юный король. Было видно, как отчаянно рубятся рыцари, окружающие белое знамя с желтым крестом, как падают один за другим под натиском массы мусульманских всадников.

Вопли сарацин звучали победным кличем.

– Неужели все? – чувствуя, как холодеет сердце, спросил Робер. – Мы проиграли?

– Еще нет, – спокойно ответил брат Анри. – В дело еще не вступали копейщики, да и мы, клянусь Святым Отремуаном, еще поучаствуем сегодня в бою!

– Воистину так, брат, во имя Господа, – согласился лейтенант.

Тающий, точно льдина на солнце королевский отряд проскользнул за спины пешим сержантам, а ринувшиеся вдогонку сарацины напоролись на сплошную стену копий. Длинные наконечники кромсали плоть всадников и их животных, наносили страшные раны. Слышно было истошное ржание умирающих коней.

Казавшаяся всесокрушающей сходящая с горы конная лавина остановилась.

– Так их, так! – шептал Робер, сжимая руки в кулаки. В душе его бушевал азарт, подобный тому, что испытывал ранее лишь на турнирах.

Неподалеку от тамплиеров остановился крупный отряд рыцарей. Их предводитель, выделяющийся среди воинов мощным сложением, стащил шлем. На широкие плечи упала грива иссиня-черных волос, а воздух огласился неизысканными ругательствами.

– Кровь Христова! – орал рыцарь, разбрызгивая слюну. – Магометанских собак сегодня слишком много! Треть моего отряда осталась на этом склоне! Где эти проклятые небом оруженосцы?

Замедленными движениями, выдающими усталость, рыцари слезали с седел. Шлемы у многих были помяты, в щитах торчали стрелы. Котты украшали разрывы, а из-под доспехов сочилась кровь. Один из всадников надрывно стонал, а из кольчужного рукава бесстыдно торчал обрубок предплечья. Вокруг раненого суетились лекари.

– Куда вы, монсеньор Рено? – поинтересовался брат Анри у черноволосого рыцаря, когда тому подвели свежего коня. – Неужели спасаетесь бегством?

– Помилуй вас Бог, брат! – яростный взгляд рыцаря стал немного мягче. – Я не покину поле боя, пока здесь мой сюзерен!

И ругательствами воодушевляя своих людей, он принялся заново выстраивать отряд.

– Кто это? – полюбопытствовал Робер.

– Рено Младший, сеньор Сидона, один из славнейших баронов Святой Земли, – рассеянно ответил брат Анри, но взгляд его был прикован к магистру. Глава Ордена, которого можно было узнать по величественной осанке и сверкающим на солнце волосам, о чем-то беседовал с невысоким рыцарем, чьи доспехи были замараны кровью.

С удивлением Робер узнал в нем Жана д'Ибелена, бальи королевства.

– И он здесь? – воскликнул молодой рыцарь. Меньше всего он ожидал увидеть знатока ассиз и кутюмов на поле боя.

– Похоже, что-то случилось, – не отвечая, пробормотал брат Анри, и на лице его промелькнула озабоченность. – И если я правильно понимаю, с королем…

Д'Ибелен отъехал в сторону, торопясь к месту, где вокруг гордо реющего на ветру королевского стяга бестолково суетились люди, и в этот самый момент осыпаемая стрелами пехота, сдерживавшая натиск сарацин, не выдержала. Кидая копья, сержанты бросились вниз по склону, а мусульмане настигали их и рубили. Одно за другим падали под копыта лошадям тела. Последние островки сопротивления таяли, точно снег под напором талой воды.

– Вот и наш черед, – проговорил брат Анри торжественно, глядя, как Жак де Майи облачается в шлем.

Робер поспешно перекрестился и последовал примеру магистра. Мир сузился до узкой полоски, видимой через смотровую прорезь. Из него исчез сеньор Сидона и прочие баронские отряды, пропал осажденный замок.

Осталось только развернутое белое с черным знамя в руке маршала, полощущееся под свежим ветром. Гийом Шартрский высоко поднял штандарт, чтобы его видели все без исключения рыцари Ордена.

– Не нам, не нам, но имени Твоему! – донесся хриплый голос магистра.

Робер опустил копье и дал шпоры.

Точно единое живое существо, монастырь Ордена Храма сдвинулся с места. Рыцари старались держаться ближе друг к другу, чуть не упираясь стременем в стремя. Впереди строя, в окружении лучших рыцарей, скакал магистр и рядом с ним маршал.

Бальи вели монастырь в атаку. От белизны плащей болели глаза.

– Аллюром! – пронеслась по рядам команда. Рыцари ускорили ход лошадей. Под копытами грохотали камни.

Сарацины, истово вопя и размахивая саблями, мчались навстречу.

И на полном скаку налетели на сплошную стену стали. Лязг и грохот разнеслись далеко в стороны, казалось, что сама гора, тело которой неистово топчут, возопила в муке.

Ни один из рыцарей не дрогнул, триста рук ударили как одна. Робер ощутил, что копье выворачивается из ладони, желая остаться в теле дородного магометанина, который безмолвно разевал рот и хватался за древко, вошедшее через кольчугу в грудь.

Конь продолжал мчаться вперед, доброе ясеневое копье с треском переломилось, а упитанное тело мешком брякнулось под копыта. Испуганная лошадь сраженного сарацина метнулась в сторону, сшибла еще одного всадника.

Не успел Робер пожалеть о потере копья, как пришлось браться за меч. Страшная сила таранного удара гасла, поглощенная огромным телом мусульманского воинства. Пришло время обыкновенной рубки.

Приняв удар на щит, ударил в ответ сам. Тяжелый меч упал на голову сарацина и разбил ее с легкостью, точно гнилой орех. Не помог даже шлем. В стороны плеснуло багровым, а Робер уже сцепился со следующим противником.

Рядом, нечленораздельно рыча, рубился брат Анри. Удары его были смертоносны.

Медленно, шаг за шагом, не нарушая строя, рыцари Ордена теснили войско мусульман вверх по склону. Храмовников было в десятки раз меньше, но воодушевляемые рубящимся в первых рядах магистром, они бились отчаянно. В сердца их словно вернулась бесноватая отвага первых пилигримов, которые прошли сотни лье от родных очагов, чтобы вырвать Святой Град из рук неверных.

То один, то другой рыцарь падал, но ряды тотчас смыкались. Всадники, идущие в бой с именем Аллаха на устах, вновь оказывались перед сплошной стеной белых щитов с алыми, цвета свежей крови, крестами. Из темных прорезей, хорошо заметных на блестящих шлемах, на сарацин смотрела смерть.

Храмовники никогда не бегут. Это знали все.

И сарацины дрогнули. Робер неожиданно заметил, что ряды воинов перед ним начинают редеть. Всадники поспешно отступали, заворачивали коней. На смуглых лицах появился страх.

На склоне образовалась давка. Свежие отряды, брошенные в битву, стремились добраться до христиан, все прочие во всю прыть удирали в гору, стараясь оказаться как можно дальше от страшных мечей тамплиеров. Все сталкивались, суетились и орали.

Толкая перед собой этот хаос, рыцари, чьи котты из белых стали алыми, словно кресты на одеждах плакали кровью, неутомимо продвигались вперед. Робер все бил и бил, ощущая, как немеет от усталости плечо. Подкольчужник был мокрым от пота, а Вельянгиф нервно храпел. Он тоже устал.

Сабля бессильно проскрежетала по подставленному щиту. Робер ударил в ответ, его противник слетел с седла, и за его спиной открылась ровная площадка, тянущаяся до самой крепости. Вся она была заполнена людьми, около шатров магометанских владык суета выглядела особенно сильной.

На стенах Сафета орали и размахивали руками.

Воины Храма сделали самое трудное – они преодолели подъем.

Сбоку донесся цокот копыт. Обгоняя приостановившийся монастырь, в бок все еще обороняющимся сарацинам врезались оправившиеся баронские и королевские отряды. Впереди всех виднелась могучая фигура Рено Сидонского.

Где-то в тылу радостно пела труба, сообщая о всеобщем наступлении.

А тамплиеры останавливались. Замер на месте маршал, спрыгнул с седла магистр. Обученные боевые кони исчерпали свои силы, дальнейшая атака стала бы просто бессмысленным убийством животных.

С трудом ворочая рукой, Робер вложил меч в ножны и повесил щит на крюк у седла. В голове гудело, а позвоночник, казалось, вот-вот треснет под невыносимой тяжестью доспехов.

Спрыгнув на землю, он едва не упал. Дрожащие ноги подогнулись, и пришлось ухватиться за седло, чтобы не брякнуться на камни.

– Во имя Господа, брат! Сейчас я сниму твой шлем! – проговорил где-то рядом голос брата Анри.

Ловкие пальцы помогли справиться с застежками, и Робер уже сам стащил кольчужный капюшон, подставляя мокрую от пота голову свежему ветру. Грохот битвы стал более громким. Лязгало оружие, кричали люди, ржали лошади. У самых стен Сафета и около лагеря неверных сражение еще кипело, но понятно было, что дело мусульман проиграно.

Скакали на легких конях туркополы, готовые преследовать беглецов, на обоз нацелились идущие в битве вслед за рыцарями конные сержанты, торопились грабить лагерь противника наемные воины.

Робер огляделся и не вскрикнул лишь потому, что на это не осталось сил. Из трехсот рыцарей, отправившихся в атаку под пегим знаменем, к ее концу выжило не больше трети.

– Нас осталось так мало? – проговорил он хриплым голосом и сплюнул на камни, стараясь очистить горло.

– Воистину так, брат, – отозвался лейтенант. Ему повезло уцелеть, но левая рука висела плетью – удар, повредивший ее, пришелся в плечо. Смуглое лицо рыцаря было белым от боли, а голос звучал глухо. – Многие славные рыцари сегодня отправились прямо в рай, дабы послужить Господу в Небесном Воинстве!

– Такова война, – брат Анри сидел прямо на земле, бессильно прислонившись к валуну. Кольчуга на его боку была пропорота, но, судя по всему, удар прошелся вскользь, не задев тела.

Мимо промчался отряд всадников, над которым реяло королевское знамя. Робер с трудом узнал в закованном в простые доспехи воине правителя Иерусалима. Русые волосы скрылись под легким шлемом, и румянца больше не было на щеках Амори Второго. Левая рука его висела на перевязи.

– Брат Жак! – воскликнул он пылко. – Вы и ваши рыцари совершили сегодня невозможное!

– Матерь Божья укрепляла наши сердца, а Святой Михаил – руки, – ответил магистр, поклонившись. – Мы лишь сделали то, что велит нам устав!

– И, клянусь Марией Латеранской, спасли всех нас! – проговорил король. – Я этого не забуду!

Жан д'Ибелен шепнул что-то на ухо государю, тот кивнул, и отряд умчался дальше. Туда, где медленно распахивались ворота замка. Гарнизон готовился оказать помощь в битве.

– Слова, слова, – пробормотал брат Анри угрюмо. – Венценосный отрок забудет их скоро, и столь же скоро вспомнит о том, что Орден не зависит от него. Короли очень не любят, когда кто-то не подчиняется их власти, и особенно не любят именно того, кто не подчиняется…

– Что, так обязательно будет? – растерянно заморгав, спросил Робер.

– Наверняка, – вздохнул де Лапалисс. – Но, впрочем, не нам, простым рыцарям, клянусь Святым Отремуаном, рассуждать о столь высоких вещах! Где наши оруженосцы со свежими лошадьми, во имя Господа?

Солнце медленно угасало, опускаясь за горы. Раздача ужина уже прошла, а колокол к повечерию еще не звенел, и выдалась редкое мгновение отдыха. Рыцари, расположившиеся десятками вокруг костров, лениво переговаривались, и в речах их было мало радости.

– Проклятые иоанниты, – пробурчал брат Андре, которому посчастливилось не получить не единой раны. – Они подошли к самому концу битвы и не потеряли не единого рыцаря! Не иначе, как нарочно выжидали!

– В твоих речах звучит злоба, брат! Будь спокойнее, во имя Господа! – сурово сказал брат Анри. – Если бы мы потерпели поражение, то монастырь Ордена Госпиталя остался бы один на один с сарацинами и оказался бы обречен на гибель!

– Но мы победили! – заметил лейтенант, рука которого все еще плохо слушалась. – И какой ценой?

Рыцари замолчали. Потери, понесенные христианской армией при Сафете, были чудовищными. Орден Храма лишился двух третей рыцарей и половины сержантов, в ополчениях сеньоров Святой Земли дело было еще хуже, многие бароны погибли. Сам король получил рану.

– Как тебе замок? – спросил брат Анри у Робера. Лагерь разбили на самом краю рва, и Сафет возвышался неподалеку могучим утесом. Виднелись багровые огоньки бойниц, со стен доносилась перекличка стражей.

– Великолепно, – совершенно искренне ответил Робер. Сразу после боя, когда уцелевшие рыцари помогали доставлять раненых внутрь крепостных стен, ему удалось осмотреть Сафет. – Равного я не видел и в Нормандии, и во Франции!

– Истинно так, во имя Господа, – кивнул де Лапалисс, на лице его отразилась гордость. – Наш гарнизон стоит здесь уже семьдесят лет [133]. В конце прошлого века Сафет отстроили заново, на что ушло без малого два года и почти девятьсот тысяч безантов!

Названная сумма была огромной. Она превышала годовой доход с любого графского или герцогского домена.

– Но деньги потрачены не зря, – вступил в разговор лейтенант. Робер зевнул, внезапно ощутив, как ему хочется спать. – Одни цистерны для питьевой воды, вырубленные прямо в скале, чего стоят! В замке есть целых двенадцать мельниц, а запасов хватит, чтобы кормить гарнизон – сто братьев-рыцарей и восемьсот сержантов – в течение нескольких лет!

– Ты забыл упомянуть почти сотню туркополов и три сотни прислуги при метательных машинах! – усмехнулся брат Анри. – А также о том, во сколько это обходится Ордену!

– В немалую сумму, клянусь Святым Бернаром! – воскликнул брат Андре. – Но об этом пусть болит голова у магистра и великих бальи, а нам пора на молитву! Я слышу звон колокола!

– Пора, – кивнул де Лапалисс, и первым, подавая пример более молодым рыцарям, поднялся на ноги.

12 августа 1207 г.

Левант, Иерусалим

– Во имя Господа, братья, я собрал вас здесь, чтобы обсудить весьма важные дела, которые не могу доверить капитулу, – голос Жака де Майи был полон тревоги, а морщины на загорелом лице, казалось, углубились.

В обширном зале, где часом ранее прошел капитул Ордена, необычно малолюдный из-за потерь, понесенных в битве при Сафете и прочих стычках, случившихся в последние недели, сейчас было и вовсе пустынно. Места на длинных лавках из темного дерева, что стройными рядами тянулись в полутьму, занимали только высшие бальи Ордена: сенешаль, маршал, командор Святой Земли, командоры Антиохии и Триполи, а также несколько достойных братьев, в число которых попал и брат Анри.

– Что случилось такого, брат магистр, во имя Господа… – Филипп де Плессье разразился сухим, лающим кашлем. Рыцари почтительно ждали, пока старейшему из них не станет легче, – … о чем не могут слышать все братья нашего Ордена?

– Много случилось, сеньоры, – де Майи покачал головой, в которой за последний месяц стало куда больше седины. – Орден наш обескровлен, почти три сотни братьев-рыцарей погибли со дня Святой Марии Магдалены. Мы недосчитались также почти тысячи братьев-сержантов, полностью уничтожены два замка – Брод Иакова на переправе через Иордан и Села в Трансиордании! Потери исчисляются сотнями тысяч безантов. Полностью мы восстановим свои силы не ранее, чем через год или два. Меж тем война еще не окончена…

– Помилуйте, брат Жак, во имя Пречистой Девы! – воскликнул командор Святой Земли, избранный на капитуле всего неделю назад (его предшественник погиб под Сафетом). – Но ведь с султаном заключено перемирие!

– Не стоит верить обещаниям Аль-Адиля! – магистр улыбнулся. – Он хитер, точно старый лис, и клянусь Святой Троицей, как только будет благоприятный момент, тут же нападет вновь!

– Во имя Господа, брат Жак, вы рисуете слишком мрачную картину, – проговорил Филипп де Плессье. – Наш Орден – не единственная сила, способная встать на пути сарацин, коли им вздумается атаковать вновь!

– Королевская армия изрядно потрепана, – де Майи сделал паузу, давая собратьям возможность глубже осмыслить ситуацию. – Что уж тут говорить о баронах? Рыцари Госпиталя в битве у Гибелина, после которой и было заключено перемирие, тоже понесли тяжелые потери… Кто остается?

– Никого, – сказал маршал Ордена, Гийом из Шартра. – И что же ты предлагаешь, брат Жак, во имя Господа?

– Приготовиться использовать то, чего мы не касались более двадцати лет, – на лице магистра появилось гадливое выражение, словно он обнаружил в сосуде с вином утонувшую в нем крысу.

– Речь идет о… Чаше? – Гийом из Шартра словно выплюнул это слово.

Филипп де Плессье нахмурился, удивление отразилось на моложавом лице командора Святой Земли.

– О чем идет речь, братья? – спросил он осторожно.

– О Чаше Гнева Божия, – неохотно ответил де Майи, тон его сделался суровым. – И помните брат, что если тайна капитула нерушима для каждого рыцаря нашего Ордена, то тайна совета магистра, к которому вы причислены неделю назад, должна блюстись с двойным тщанием!

Командор Иерусалимской Земли замолчал, хотя глаза его горели любопытством, а на языке, судя по всему, толклось множество вопросов.

– Неужели все настолько плохо? – проговорил брат Анри, тщательно взвешивая каждое слово. – После Хаттина бывали тяжелые годы, но мы обходились и без Чаши?

– Настолько тяжело не было никогда, – покачал головой Жак де Майи. – Мы все время могли рассчитывать на помощь пилигримов из Европы. Король Ричард Английский прибыл к нам с большим войском, император Генрих [134] присылал рыцарей, и только смерть помешала ему приехать самому. Но теперь я не вижу ни одного короля, который желал бы помочь делу Христа! Филипп Французский и Иоанн Английский погрязли в сваре, имперскую корону рвут друг у друга Оттон Браунгшвейгский и Филипп Швабский, герцог Тулузы, как говорят, впал в ересь, Фридрих Сицилийский еще молод.

– Латинской империи, что утвердилась в Константинополе, не до нас, – закончил за магистра маршал. – Армяне слабы, так что только чудо может спасти нас, если сарацины ринутся на королевство, точно собаки на окруженного вепря!

– Чудо, воплощенное в Чаше? – спросил кто-то братьев.

– Именно оно, – кивнул де Майи. – Без него нам не спастись. Муэдзин вновь будет кричать там, где высились христианские церкви, а шакалы – рыскать на развалинах замков.

– Избави нас Господь от такого! – проговорил де Плессье.

Рыцари перекрестились.

– Ну хорошо, брат Жак, – проговорил командор Антиохии, приехавший в Иерусалим только вчера, – ты убедил нас, во имя Господа. Где Чаша сейчас?

– Она в Англии, в нашем лондонском командорстве, – ответил магистр, – у достойного брата Ричарда Гастингса. Надлежит как можно быстрее доставить ее в Иерусалим!

– Брат Ричард стар, – осторожно возразил брат Анри. – И не перенесет долгого пути!

– Во имя Господа, сеньоры братия! – воскликнул командор Святой Земли. – Надо просто отдать Чашу другому рыцарю!

– Да простит Вседержитель вашу горячность, – спокойная улыбка Жака де Майи заставила свежеиспеченного бальи умолкнуть. – Чаша признает только своего хранителя, и в руках другого просто не будет иметь никакой силы!

– Именно так, – кивнул Гийом из Шартра, – иначе все было бы очень просто…

– Так что же, брат Жак, – проговорил де Плессье. – Вы предлагаете избрать нового хранителя для Чаши?

– Это надлежит сделать, – магистр кивнул, – и как можно быстрее.

– Кому-то придется ехать на гору Синай, – голос командора графства Триполи звучал так равнодушно, словно речь шла о прогулке на соседнюю улочку.

– Думаете, Святая Екатерина подскажет? – усмехнулся командор Земли.

– Ее монастырь велик и славен многими чудесами, – медленно проговорил маршал, – но путь наших посланцев будет лежать вовсе не туда, а в скит Святого Иринея. Там живет святой отшельник, чьи советы не раз выручали наш Орден.

– Воистину так, во имя Господа! – Жак де Майи осенил себя широким крестом. – Осталось лишь решить, кто поведет отряд к Синаю.

– Это должен быть брат, посвященный в тайну, – принялся монотонно перечислять де Плессье, – опытный в путешествиях по пустыне и умеющий договариваться с бедуинами. Кроме того, он не должен занимать видной должности в Ордене – отъезд любого из бальи вызовет толки, а мы должны по мере возможности избежать огласки!

Де Лапалисс ощутил, как взгляды присутствующих скрещиваются на нем.

– Видит Господь, нет лучшей кандидатуры, чем брат Анри, – сказал магистр. – Прочие достойные мужи, не имеющие буллы и кошеля, слишком стары для путешествия по пустыне. В тайну он посвящен, а о воинском опыте говорят те сотни битв, в которых он участвовал на службе Храму!

– Я недостоин, братья! – воскликнул де Лапалисс. Когда его пригласили на совет магистра (и это лишь через полтора месяца после наказания), он удивился, но теперь все стало на свои места. Де Майи все предусмотрел заранее.

– Не стоит скромничать, брат, – кашлянув, покачал головой сенешаль. – Не мне же тащиться через безводную пустыню? Кроме того, весь Левант знает, что вы находитесь в опале, и никто не заподозрит, что магистр может послать вас с важной миссией!

– Это правда, – подтвердил Гийом из Шартра. Прочие рыцари разразились одобрительными возгласами.

– Во имя Господа, брат, ты не можешь отказаться, – мягко проговорил магистр, – неповиновение есть бунт, и ты знаешь, чем он карается, согласно нашим статутам [135]!

Анри де Лапалиссу осталось только склонить голову.

– Да, сир, – сказал он. – Я исполню все, что угодно будет вам поручить мне, во имя Господа и Матери Божией.

– Вот и славно! – пробормотал Филипп де Плессье. – Теперь лишь осталось обсудить, кто поедет с братом Анри, и как обставить эту поездку, чтобы никто не узнал о ней!

В этот момент брату Анри показалось, что дверь, ведущая из часовни в подсобное помещение, слегка шевельнулась, и за ней послышался какой-то шорох. Он прислушался, но все было тихо, и де Лапалисс решил, что ему показалось.

– Сеньоры братия, – сказал он, – с величайшем смирением должен изложить свое мнение об этой поездке. Во-первых, мне нужен проводник из местных…

Когда закончили обсуждение, уже звонил колокол, собирая братьев на повечерие. По завершении последней службы дня брат Анри выбрался в коридор, намереваясь отправиться в келью, но был остановлен возгласом.

– Подождите, брат, во имя Господа!

Де Лапалисс обернулся. К нему спешно приближался командор Святой Земли.

– Что вам угодно, сир? – спросил брат Анри удивленно.

– Смиренно прошу простить мое любопытство, – ответил тот, – но не могли бы вы ответить на один вопрос, – тут бальи огляделся, проверяя, нет ли рядом кого-либо, голос его стал тише, – относительно Чаши.

– Клянусь Святым Отремуаном, не хотелось бы мне беседовать на эту тему вне совета магистра! – Де Лапалисс нахмурился. – Но что вы хотите знать?

– Почему вы все так не хотите использовать Чашу? – быстро спросил командор. Глаза его блестели от нетерпения. – Ведь если Господь дал в руки сынов своих такое оружие, то грех не пользоваться им постоянно!

– Чаша – не оружие, – ответил Анри тихо, но внятно, – никто не знает, что это такое, кроме, может быть, брата Ричарда, который является хранителем уже больше двадцати лет. А почему мы не пользуемся ей, – он немного помолчал, собираясь с мыслями. – Главная причина в том, что это просто опасно для Ордена. Оружие, находящееся в чужих руках, вызывает зависть и желание отобрать его. Любой из светских владык, узнав о Чаше, тут же захотел бы использовать ее сам, в своих интересах, далеких от защиты Святой Земли! И ради того, чтобы заполучить Чашу, они пойдут на все, даже на уничтожение Ордена, упаси нас Бог от такого! И единственный шанс для нас сохранить Чашу у себя – сделать так, чтобы о ней знали как можно меньше. Не так ли?

– Согласен! Но как же Хаттин? – воскликнул командор. – Там ее, как я понял, не побоялись применить!

– Тогда не было другого выхода, – лицо де Лапалисса потемнело, перед его глазами встал тот давний день, когда упавшее с небес пламя сожгло тысячи людей так легко, словно сноп соломы. – Если бы тогда Саладин не был убит, а его войско уничтожено, то мы бы сейчас разговаривали не в Иерусалиме, а в Акре, или даже в Сицилии! Но двадцать лет назад нам крупно повезло: войско было на грани уничтожения, мало кто сохранял ясную голову, сам король и его бароны пребывали в панике. Огонь с неба приписали божественному вмешательству, а те из братьев Ордена, кто видел Чашу в деле, молчали, понимая, что цена их болтливости может стать непомерно высокой…

– Я понимаю, – потрясенно промолвил командор Святой Земли. На лице его явственно читалось осознание того, что причастность к тайнам вовсе не приносит с собой только лишь приятные моменты, но еще и ко многому обязывает.

– Кроме того, – продолжал говорить брат Анри. – Чашу опасно использовать и потому, что всегда есть вероятность того, что ее пламя падет не только на воинство неверных, но и на христианское.

– Господь в своей неизреченной милости не допустит такого! – горячо воскликнул командор.

– Пути Господни неисповедимы, quia sicut exaltantur caeli a terra sic exaltatae sunt viae meae a viis vestris et cogitationes meae a cogitationibus vestris [136], – отозвался де Лапалисс. – Кроме того, пуская в ход Чашу, мы каждый раз кричим о собственном бессилии, о том, что нашей доблести и нашего благочестия не хватает, чтобы одержать верх! А это постыдно для каждого истинного рыцаря, особенно того, кто находится на службе у самого Верховного Сюзерена! Господь дал нам достаточно, чтобы мы несли ему службу здесь, на земле, и обращаясь к Чаше, мы словно отрываем куски от одеяния самого Христа, чтобы утирать свой пот! Надеюсь, вы понимаете меня, брат?

– Да, – ответил командор. Лицо его было мрачным, он уже явно жалел, что затеял этот разговор. – Благодарю вас, брат Анри, во имя Господа!

И, как-то сгорбившись, он медленно побрел прочь.

Глава 9

Поскольку Богоматерь положила начало нашему ордену, и в Ней и Ее чести, если Богу угодно, пребудет конец наших жизней, и конец нашего ордена, когда Богу будет угодно, чтобы таковой конец настал.

Свод статутов Ордена Храма, 1159

14 августа 1207 г.

Левант, Иерусалим

Собираться начали сразу после молитвы первого часа. Солнце еще не взошло, и над Иерусалимом простерлось темное ночное небо, на котором шляпками серебряных гвоздей белели звезды. Было прохладно, и собравшиеся для отъезда рыцари заметно ежились. Время от времени слышались сдерживаемые зевки.

Робер все никак не мог прийти в себя от удивления: не успели прибыть в Иерусалим, как приказ магистра повелевает вновь отправиться в путь в Трансиорданию. Восстановить гарнизон замка Села, подчистую вырезанный сарацинами во время их недавнего вторжения на земли Горной Аравии.

Сборами руководил новый командор Заиорданья, Рожье де Бо, высокий сухощавый окситанец, выходец из знатной семьи, чьи представители занимали высокие посты при дворе графа Тулузского Раймона.

– В седла, сеньоры братия, во имя Божие, – скомандовал он высоким, почти женским голосом. Рыцари садились на коней. Из Иерусалима отправлялись брат Анри, брат Андре, а среди сержантов старейшим был брат Готье. Странным было то, что столько воинов из отряда, не так давно прибывшего в Акру, вновь оказались вместе, но Робер решил, что это лишь совпадение.

Улочки святого града были пустынны, и цокот подков вольно разносился между глухими стенами домов. Из закутков ему вторило отзывчивое эхо. Стражи ворот Сиона, зевая, распахнули деревянные створки (люди Ордена пользовались привилегией покидать столицу королевства в любое время суток), и отряд выехал за пределы Иерусалима. Небо уже посветлело, на востоке, за Иорданом, катилась к зениту волна желтого сияния – предвозвестник восходящего солнца. Утренний холодок исчезал, становилось тепло. К полудню жара станет невыносимой.

Разъезд туркополов умчался вперед – осматривать дорогу. Лошади мягко стучали копытами, в центре отряда, между рыцарями, скачущими впереди, и сержантами, замыкающими колонну, скрипели колесами телеги.

Предстояло утомительное и скучное путешествие.

18 августа 1207 г.

Горная Аравия, окрестности замка Крак де Монреаль

Окрестности Замка Королевской Скалы за то время, что Робер не был здесь, совершенно не изменились. Те же холмы, вытертая желтая шкура пустыни, и чудовищная жара, падающая с почти белого неба. Впрочем, переносил он ее на этот раз куда легче. Может быть оттого, что время близилось к осени, а может быть молодой нормандец просто начал привыкать к климату Святой Земли.

Замок выплыл из пустынного марева орлом, усевшимся на вершину самого высокого холма. Чем ближе подъезжали к нему рыцари, тем более заметными становились повреждения, нанесенные во время осады: выбоины в массивных телах башен, обрушившиеся зубцы, лежащие около рва здоровенные камни, которыми сарацины вели обстрел.

Но синее знамя рода де Шатийонов, украшенное левой перевязью [137], все так же гордо плескалось в вышине, сливаясь с небом.

Еще выше вился королевский флаг, говорящий о том, что владелец замка правит под непосредственным сюзеренитетом Иерусалимского престола.

– Да, нелегко пришлось монсеньору Жослену, клянусь Святым Отремуаном! – проговорил брат Анри, качая головой.

Небольшая деревушка, располагавшаяся с западной стороны холма, на котором воздвигся замок, была разрушена – виднелись обгорелые остовы домов. Деревья оазиса оказались вырублены почти все.

– Сарацины постарались, когда осаду снимали, – бросил брат Андре, на лице которого застыла брезгливая гримаса. – Чтоб им потом в аду икалось!

– Брат, сдержите ваш язык! – коротко приказал Рожье де Бо. – Лучше пришпорим коней! Хотелось бы до вечера достигнуть замка, где нам надлежит расположиться!

Новый командор Горной Аравии явно хотел миновать резиденцию Жослена Храмовника без остановки. Но обоз тамплиеров давно уже заметили с башен замка, и отпустить собратьев просто так, без беседы, отпрыск Рено де Шатийона не мог.

Когда авангард колонны миновал холм и свернул на юг, на дорогу, ведущую в Петру, ворота Крака де Монреаля распахнулись. С гиканьем и топотом из них вылетело десятка полтора всадников. Волосы того, что скакал впереди, сверкали сединой под беспощадным солнцем.

– Клянусь посохом Моисея, сеньоры! – закричал он еще издали. – Невежливо проезжать мимо хозяина окрестных земель, даже не нанеся ему визита!

Орденский караван остановился. Рожье де Бо, высокий и надменный, выехал навстречу Храмовнику. В этот момент он напомнил Роберу горделивого верблюда.

– Прошу простить, – сказал командор сухо. – Но, во имя Господа, мы спешим занять вверенное нам укрепление!

В речи Рожье звучал тот же акцент, что и у Храмовника, но в остальном они рознились поразительным образом – и внешностью, и поведением.

Князь Горной Аравии придержал коня, на подвижном лице его отразилось удивление.

– Задержка в один день ничего не решит, брат, не знаю вашего имени! – сказал он спокойно. – Если вы отправитесь сейчас, то доберетесь до Селы в лучшем случае к середине ночи… Остановитесь на отдых в моем замке, а завтра с утра поедете дальше!

– Мое имя – Рожье де Бо! – надменно отчеканил командор. – Благодарю за приглашение, но я отклоняю его. Милостью Божьей мы продолжим наш путь.

В темных газах Жослена мелькнул гнев, который, однако, быстро смягчился, когда взгляд Храмовника упал на лицо де Лапалисса.

– Монсеньор Анри! – воскликнул он обрадованно. – Вот так встреча! И молодой Робер здесь!

Робер слегка смутился тому, что могущественный барон запомнил его имя, а хозяин Заиорданья тем временем направил коня вперед, бесцеремонно расталкивая рыцарей. За его спиной Рожье де Бо побледнел от гнева.

– Монсеньор Жослен! – слегка поклонился брат Анри. – Рад видеть вас в добром здравии, клянусь Святым Отремуаном! Ходили слухи, что вы были ранены во время осады!

– Брехня! – небрежно махнул рукой Жослен и тут же понизил голос. – Этот надменный индюк будет командором в замке Села?

Де Лапалисс кивнул.

– Дурная новость, клянусь мечом архангела! – Храмовник скривился так, точно в рот ему попал незрелый лимон. – Ты-то я знаю, лишен звания бальи…

– На все воля капитула и магистра, во имя Господа! – равнодушно пожав плечами, ответил брат Анри. Но в глазах его мелькнуло что-то, подозрительно похожее на насмешку.

– Хорошо! – Жослен оглянулся. – Езжайте, брат Рожье, во имя Господа! Не буду вас задерживать. Но учтите, отказавшись от моего гостеприимства, вы можете не зазвать и меня к себе, когда будет нужно!

Глухая угроза крошечному гарнизону, который без помощи извне вряд ли сможет отбить серьезное нападение сарацин, звучала в словах князя Горной Аравии.

19 августа 1207 г.

Горная Аравия, замок Села – горы Вади Араба

Замок оказался разрушен. Вчерашней ночью, когда тамплиеры прибыли к месту назначения, это было трудно разглядеть. Тьма спасительным пологом покрывала развалины. Истомленным длительным переходом людям было не до того, чтобы рассматривать укрепление.

Сейчас же утром, в свете беспощадного солнца, стало видно, что замок, еще несколько месяцев назад бывший целым, представляет собой груду камней. Сохранилась одна из башен стены и частично – донжон, закопченный, точно пень, уцелевший после лесного пожара. Среди развалин попадались следы случившейся битвы – изрубленные щиты, сломанные клинки. Тела погибших тоже были тут – ссохшиеся, страшные, доспехи на мертвецах тускло блестели, а обтянутые пергаментной кожей лица с немым укором смотрели темными провалами глазниц.

Наверняка, среди них были те, с кем Робер не так давно вместе ходил в караул, посещал службу, сидел за одним столом во время трапез. Но он не мог узнать никого…

Целый день тамплиеры занимались тем, что хоронили бывших соратников. Тела, завернутые в ткань (где среди пустыни взять дерево для гробов?) сложили в выкопанную к западу от замка яму, прибывший с обозом капеллан прочел молитву, и песок заструился с лопат, скрывая мертвецов.

Отслужили мессу, провели еженедельный капитул.

Когда же солнце толстым боком коснулось высящихся на западе гор, похожих на гребень со спины исполинского дракона, очень странно повел себя де Лапалисс.

– Во имя Господа, брат, – сказал он Рожье де Бо, – нам надлежит поговорить наедине!

Командор Заиорданья взглянул на брата Анри с изумлением, но отказывать в просьбе не стал. Рыцари отошли в сторону. Робер, сидевший к ним боком и занятый починкой кольчуги, слышать слов не мог, но видел все прекрасно.

Лицо брата Рожье показывало высокомерие, но это выражение тотчас исчезло, когда де Лапалисс извлек из-под одежды небольшой свиток и развернул его перед командором. Гордый тулузэнец выглядел в этот момент растерянным, а в ответ на слова брата Анри лишь кивал.

Когда братья возвращались, то командор уже пришел в себя, на лицо его вернулась привычная маска надменности. Лишь по глазам, бегающим, точно у пойманного воришки, можно было заподозрить, что с де Бо не все в порядке.

– Во имя Господа, – проговорил он, и высокий голос его подрагивал, выдавая волнение, – брат Анри волею магистра обрел власть приказывать. Слушайте его как самого Жака де Майи.

Среди рыцарей и сержантов, расположившихся вокруг костра, послышались удивленные восклицания.

– Робер, Андре – собирайтесь, мы сейчас уезжаем, – сухо, по начальственному, сказал де Лапалисс. – Вас, брат Готье, это тоже касается. Возьмите с собой двоих сержантов, хорошо знающих пустыню. И ты, Мустафа, тоже поедешь с нами!

Туркопол, к которому обратился брат Анри, довольно сверкнул черными, похожими на сливы, глазами, и проговорил:

– Мустафа знал, что его с собой берут, чтобы не в замке сидеть! Мустафа в замке сидеть не любит, Мустафа в песках родился, среди них живет, среди них и умрет!

Брат Готье выглядел спокойным, словно ему поручили сходить за водой к ближайшему источнику. На лице брата Андре читалось смятение, и рыцаря можно было понять – куда ехать, когда вот-вот наступит ночь? Зачем? Но орденская дисциплина взяла верх, рыцарь из Бургундии поднялся и рявкнул на оруженосца, велев ему седлать лошадей. Робер поспешно последовал его примеру.

Когда небольшой отряд оказался в седлах, Рожье де Бо не выдержал.

– Куда вы отправляетесь, брат Анри, во имя Господа? – спросил он, и вид командора был жалким.

– В Айлу, – коротко, ответил тот и дал шпоры.

Кони с топотом сорвались с места.

Они ехали на юг, мимо Петры. Ветер нес от города запах подгоревших лепешек и свалявшейся шерсти. На западе невиданным пожаром полыхал закат, а в душе Робера царило смятение.

Похожие чувства испытывал и брат Андре. Когда рыцари миновали Петру, он поравнялся с де Лапалиссом и воскликнул:

– Что происходит, во имя Господа? Куда мы едем? Клянусь Святым Бернаром, все это очень странно!

– Все узнаешь, брат, – сухо ответил брат Анри. – Чуть позже. Будь терпелив, во имя Матери Божией!

Когда Петра скрылась за горизонтом, а пустынный и холмистый мир вокруг резко потемнел, попав в тесные объятья ночи, брат Анри остановил отряд.

– Спешимся, сеньоры, – проговорил он. – И переоденемся!

Один из оруженосцев запалил факел, и глазам изумленных сержантов и рыцарей предстали извлеченные из тюка серые плащи из плотной ткани, какие носят странствующие по пескам бедуины.

– Зачем это? – вопросил брат Андре, щеки которого побагровели от гнева. – Я должен сменить одеяние Ордена, которому служу, на вот это?

– Да, и вы сделаете это, во имя Господа, – взор де Лапалисса блеснул сталью. – Господь милостив, он простит нам этот обман, совершаемый по приказу магистра, как простит и то, что я сегодня обманул достойного брата Рожье!

Робер ощутил, как в груди становится холодно. Обмануть командора – бальи Ордена? Разве может совершить такое брат Анри, честнейший из рыцарей, когда-либо сражавшихся в Святой Земле?

– Да, братья, – в голосе де Лапалисса звучала боль. – Мне пришлось пойти на обман, но видит Матерь Божья, не по своему желанию. Интересы Ордена выше всего!

– Так куда мы едем? – вопросил брат Андре, гнев которого несколько поутих. – Я уже понял, что не в Айлу…

– По приказу магистра я назначен командором отряда, которому надлежит тайно отправиться к Синаю, – проговорил брат Анри. – Для того и плащи, чтобы никто не мог догадаться, что мы служим Храму.

– Мы же будем в пустыне? – спросил Робер.

– Есть шанс нарваться на бедуинов, – коротко ответил де Лапалисс. – Если хоть один из них узнает в нас воинов Ордена, то о нашем отряде вскоре будут судачить во всех кочевьях от залива Акаба до Алеппо.

– И для этого ты взял Мустафу? – спросил брат Андре. Он уже снял орденский плащ и оруженосец помогал ему надеть новый, скрывающий рыцаря с головы до ног.

– Да, – кивнул брат Анри. – Он там родился и знает каждый туаз песка и каждый камень в горах. Сможет провести так, что о нас даже шакалы не узнают. Ведь сможешь, Мустафа?

– Мустафа сможет! – возликовал туркопол, так и продолжавший сидеть в седле во время всего разговора. Выдающимся носом он походил на хищную птицу, а седые волосы блестели серебром в свете звезд. – Мустафа хитрый! Будем ночью идти, днем прятаться, чтобы враги не заметили…

Робер нацепил новый плащ, непривычно тяжелый, резко пахнущий верблюжьей шерстью. В нем молодой рыцарь чувствовал себя не очень уютно, казалось, что одеяние сковывает движение.

Но деваться было некуда.

Когда вновь садились в седла, брат Андре пробормотал:

– А не мал ли отряд, чтобы добраться до Синая? Дальше к западу места опасные, можно запросто нарваться на неверных!

– В самый раз, – уверенно ответил де Лапалисс. – От шайки разбойников мы отобьемся, если же столкнемся с бедуинским племенем, то даже полусотни бойцов может не хватить. А большой отряд трудно спрятать.

Мустафа вел отряд на запад, в самую глубину гор, которые представали во мраке гигантской темной массой. Но проводник как-то ухитрялся находить дорогу там, где ее просто не могло быть. Тамплиеры сворачивали из ущелья в ущелье, поднимались по склонам. Слышно было лишь пофыркивание лошадей и хруст камней под копытами.

Около полуночи взошла луна. Неяркий белесый свет лег на окружающий мир, вырвал из тьмы дикую красоту разбросанных в беспорядке скал. Впереди рыцарей помчались, волнообразно раскачиваясь на неровностях почвы, длинные черные тени.

22 августа 1207 г.

Горная Аравия, Синайская пустыня

Умирающий месяц сарацинской саблей висел над самым горизонтом, купаясь в белесом свечении занимающегося рассвета. Лошади двигались лениво, да и люди устали. Оруженосцы откровенно зевали, и Робер все чаще ловил себя на мысли, что неплохо бы поспать.

Очередной ночной переход близился к завершению.

Предыдущие дни были скучны, точно похороны бедняка и одинаковы, словно овцы в стаде. От заката до рассвета отряд передвигался, изредка останавливаясь около источников, которые с неимоверной ловкостью отыскивал проводник. Едва над горизонтом показывался краешек солнца, путники останавливались, выбирая для дневки укромное место.

Следовал неровный сон на диком, сводящем с ума зное, и приходилось снова отправляться в путь.

Кроме скорпионов да пустынных змей, они не встречали никого.

Но в это утро Мустафа вел себя неспокойно. Он все время останавливался, нюхал воздух, один раз даже слез в коня и припал ухом к песку, словно надеясь услышать, что происходит под барханами, где, судя по жаре, воцаряющейся днем, расположены адские сковороды, на которых черти поджаривают особенно упорных грешников.

От подобной мысли Робер даже вздрогнул, и тут же поспешно перекрестился. Грешно поминать нечистого даже в размышлениях…

– Да поразит шайтан Мустафу бессилием! – горячо воскликнул меж тем проводник маленького отряда, отвлекая рыцаря от самоосуждения. – Да придется ему пить ослиную мочу вместо шербета и возлежать с дряхлыми старухами, а не с юными гуриями!

– Что случилось, Мустафа? – спросил брат Анри.

– Нужно срочно укрыться! – черные глаза Мустафы блестели тревогой, и даже нос, как казалось, горестно обвис. – Вскоре тут пойдут бедуины! Судя по времени года и направлению кочевья – один из родов племени Абу Тайи. Известные разбойники! С ними лучше не встречаться!

– Тогда чего болтать? – поспешно вопросил брат Андре, нервно оглядываясь. Судя по поведению, бургундский рыцарь тоже был наслышан о воинах из названного рода. – Быстрее прячемся!

– Спешите за мной, доблестные рыцари, – уныло отозвался Мустафа. – И молите Господа, чтобы мы успели укрыться, а Абу Тайи не заметили наших следов!

Брошенные в галоп усталые кони двигались с трудом. Пустыня замелькала по сторонам, копыта с грохотом били в спекшуюся каменистую землю. Группа скал, похожих на развалины исполинского замка, среди которых и решил укрыться Мустафа, приближалась. Но медленно, очень медленно.

Робер ощущал, что сейчас вывалится из седла. В руках после многих дней пути по пустыне не было привычной силы, а тело казалось мешком с отрубями. В голове что-то ритмично екало.

– Спешиваемся, сеньоры, спешиваемся! – воскликнул Мустафа, когда они оказались среди скал. – И зажмите морды лошадям, чтобы не выдали нас ржанием!

Робер спрыгнул с седла, чувствуя, как гудят ноги. Поспешно ухватил жеребца за удила, и в этот самый миг ветер донес игривое ржание. Конь брата Андре вздумал было ответить, и рыцарь лишь в последний момент смог его удержать.

– Идут, – бросил Мустафа, осторожно выглядывая из-за скалы. – Спаси нас Аллах и помилуй!

В этот момент достойный туркопол, должно быть, снова забыл, что уже давно крещен, и воззвал к богу предков.

– Но ведь Абу Тайи были нашими союзниками! – воскликнул Робер. – Почему мы должны их бояться?

– Союз – союзом, – ответил оказавшийся рядом брат Готье. – А ограбить десяток воинов Храма они не откажутся. И никто никогда не узнает, отчего рыцари сгинули в пустыне.

– Совещаются, – пробормотал Мустафа. Роберу, расположившемуся от туркопола сбоку, было видно его лицо, в этот момент почти сизое от страха. – Никак наши следы заметили!

– Сеньоры братия, – будничным голосом проговорил брат Анри, – постыдным будет нам встретить врага, буде он соберется напасть, не во всеоружии! Надевайте доспехи! Пусть нам Господь судил погибнуть на службе Ордену, так сделаем это достойным образом!

Весь вид командора маленького отряда говорил о том, что ничего страшного не происходит. Рыцари и сержанты, только что встревоженные, глядя на него, успокаивались. Привычка к орденской дисциплине взяла верх над страхом смерти.

Робер успел влезть в подкольчужник и уже примерялся к кольчуге, которую держал в руках оруженосец, когда Мустафа отлепился от скалы, к которой, как казалось, прилип, и истово крестясь, прошептал:

– Слава Аллаху! Они отправились дальше!

Несмотря на утреннюю прохладу, лицо проводника покрывали крупные капли пота.

Рыцарям пришлось снова разоблачаться.

– Клянусь Святым Бернаром, это несправедливо! – шутливо возмутился брат Андре, стаскивая кольчужные перчатки. – Как только я изготовился к битве, ее отменили!

Избавившись от доспехов, Робер, одолеваемый любопытством, выглянул из-за скалы. По пустыне бежали первые лучи взошедшего солнца, окрашивая коричневую почву во все оттенки оранжевого. Ослепленные глаза привыкли не сразу, лишь через несколько мгновений молодой рыцарь разглядел бредущую на северо-восток вереницу верблюдов, на спинах которых, меж тюков с поклажей, виднелись закутанные в тряпье фигурки женщин и детей.

Вокруг каравана, точно псы около стада, сновали всадники на поджарых маленьких конях, столь не похожих на могучих лошадей Европы. Их было много, несколько десятков, и Робер с холодком подумал, что уцелеть в стычке, случись она, у воинов Храма шансов не было.

Караван казался бесконечно длинным. Верблюды, грязно-рыжие, точно сама пустыня, вышагивали неторопливо и важно, словно рыцари на торжественной церемонии. И только когда последний из них скрылся за грядой холмов, тянущихся на восток, Робер вздохнул с облегчением.

– Тут жару и переждем, – сказал за его спиной де Лапалисс. – Родника, правда, нет, но в бурдюках еще что-то осталось…

Оруженосцы принялись развьючивать лошадей.

25 августа 1207 г.

Горная Аравия, гора Синай

Гора высилась впереди гигантской пирамидой. Легко было поверить, что именно на вершине этой колоссальной глыбы камня, отстоящей так близко от престола неба, сошел в огненном облаке господь, чтобы даровать Моисею слова Завета.

Синай они увидели еще вчера на восходе, он виднелся над горизонтом, и поднимающееся солнце освещало вершину, создавая впечатление, что на ней пылает факел. Робера пробрала дрожь при одной мысли о том, что Господь, может быть, до сих пор присутствует там.

Уж слишком это походило на ересь.

За ночь, проведенную в седлах, гора стала больше, нависла над приблизившимися в ней людьми. В ней чувствовалась чудовищная мощь, дикая, необузданная.

Солнце уже взошло, и Робер думал, что вскоре последует дневка. Но Мустафа с братом Анри о чем-то посовещались, и де Лапалисс сказал:

– Во имя Господа, братья, осталось немного. До полудня мы достигнем обители Святого Иринея, и тогда у вас будет возможность отдохнуть.

Сделали лишь краткую остановку у крошечного родника, выбивающегося из-под черной, словно из угля, скалы. Напоили лошадей, прочитали утренние молитвы. А затем вновь отправились в путь.

Женский монастырь Святой Екатерины, славный многими чудесами, располагался на северном склоне горы, отряд же тамплиеров огибал Синай с юга. Тут не было дорог, даже троп. Путь приходилось искать между нагромождениями скал, которые иногда принимали самые причудливые формы.

Роберу, должно быть, от усталости, чудились в каменных громадах фигуры сказочных животных – единорогов, грифонов, химер…

Солнце поднялось уже довольно высоко, когда путешествие, наконец, завершилось.

– Вот мы и добрались, во имя Господа, – с довольным вздохом проговорил брат Анри, и Робер поспешно завертел головой, надеясь увидеть монастырь. Но ничего похожего на то, к чему привыкли глаза нормандца, тут не было. Ни ограды, окружающей землю обители, ни здания самого монастыря, украшенного часовней, ни полей, на которых трудятся монастырские крестьяне.

Крохотный оазис прижался к склону горы, точно гнездо ласточки – к скале. Среди пальм медленно двигались фигуры в черных ризах с капюшонами. Как монахи в такой одежде выдерживали жару – оставалось только гадать.

– А где же сам монастырь? – не сдержавшись, спросил брат Готье. Старый сержант, похоже, испытывал такое же удивление, как и Робер.

– Вон там, выше, – ответил брат Анри.

Над оазисом виднелись несколько темных отверстий, ведущих, судя по всему, в пещеры. Еще выше, на остроконечной скале высился огромный крест, грубо составленный из цельных древесных стволов.

– Ничего себе! – воскликнул брат Андре. – Они что, прямо в скале живут?

– Именно так, клянусь Святым Отремуаном, – кивнул де Лапалисс. – Велик подвиг святых братьев сей обители. Незримый бой их с грехом не менее тяжел, чем сражения с сарацинами, которые видимы всем! Гости здесь должны располагаться вон там, у колодца.

Ниже оазиса была расчищена площадка, в центре которой виднелось кострище, причем достаточно давнее. Монахи удаленного монастыря не жаждали гостей, а тот, кто, томимый духовной жаждой, все же добирался до них, мог провести пару ночей под открытым небом.

Пока развьючивали лошадей и устанавливали палатки, Робер спросил:

– Вы уже бывали тут, брат Анри?

– Да, – не очень охотно отозвался командор маленького отряда. – Шесть лет назад я сопровождал сюда прежнего магистра Жильбера Эраля. Почувствовав приближение смерти, он пожелал принять постриг именно здесь, да упокоит Господь его душу!

Рыцари перекрестились.

Оруженосцы расседлали лошадей и повели их к колодцу. Над разведенным костром забулькал подвешенный на перекладине котел.

– Трапезуйте, не ждите меня, братья, – сказал брат Анри, облачившись в орденский плащ с алым крестом. – Я пойду, переговорю с отцом-настоятелем. Не знаю, насколько затянется эта беседа.

Лица рыцарей и сержантов одновременно вытянулись. Удаляясь, де Лапалисс ощущал спиной их любопытные взгляды. Каждому, за исключением, может быть, брата Готье, до смерти хочется узнать, зачем они тащились сюда через пустыню, и не обычной дорогой паломников, а окольным, тайным путем.

От вопросов удерживала лишь орденская дисциплина.

Брат Анри поднялся по склону, вступив под сень пальм, которые беззаботно шелестели под ветром. Чуть дальше видны были грядки, на которых работали монахи. Ни один, несмотря на жару, не спустил с головы глухого капюшона, не позволяющего увидеть даже лицо.

"Чтят устав – подумал рыцарь. – Или боятся настоятеля".

– Мир тебе, святой отец, – обратился он к ближайшему монаху. – Прости, во имя Девы Марии, что отрываю от трудов праведных.

Монах, пребывавший до сих пор согбенным, распрямился, опустил измазанные землей руки. Под капюшоном был виден только подбородок, и, судя по седой щетине, встреченный тамплиером монах был не молод.

– Что угодно тебе, сын мой? – если обитатель монастыря и удивился, обнаружив рядом рыцаря, то ничем не выдал удивления. Голос его звучал спокойно, словно гости тут бывали каждый день.

– Не можешь ли ты доложить настоятелю обители, что его желает видеть скромный брат Ордена Храма Анри, прибывший из Иерусалима для покаяния в свершенных магистром грехах, – де Лапалисс выговорил заранее заготовленную фразу и добавил: – Прошу тебя, отец, только передай ему мои слова в точности.

– Я доложу отцу Мартину, – и вновь монах не выказал удивления. Должно быть, посланцы от главы могущественного ордена прибывали к подножию Синая регулярно. – Ждите.

И, отставив мотыгу, чернец неспешно двинулся вверх по склону. Брату Анри оставалось только ждать. Настоятель явится, едва его ушей достигнет условная фраза, означающая, что прибыл чрезвычайный посланник Жака де Майи, принять которого следует немедленно.

Монах исчез в одной из пещер, но вскоре выбрался обратно. Но он был уже не один. Рядом с ним шагал еще один брат обители Святого Иринея. Ниже ростом, он слегка подпрыгивал при каждом шаге, словно норовя пуститься в бег. Но рука его сжимала посох, а крест на шее, хоть и был деревянным, поражал искусством, с которым его вырезали из редкого ливанского кедра.

– Что угодно тебе, сын мой? – голос аббата слегка дребезжал, но в нем чувствовалась духовная сила, какую не купишь ни за какие деньги. Здесь, в бедной обители, настоятелем мог стать действительно лучший из монахов, а не тот, кого назначит епископ или местный сеньор.

– Прошу прощения, что нарушил ваши молитвы, отец, – брат Анри склонился в поклоне. Монах, похоже, все же переврал слова, иначе аббат не стал бы ничего спрашивать. – Я прибыл для покаяния в свершенных магистром грехах.

– Страшные слова, – в голосе отца Мартина стала слышна печаль. – Я надеялся, что не услышу их никогда. Вернитесь к работе, брат Бернар, – бросил он монаху, – а вы, рыцарь, следуйте за мной.

Облаченная в черное фигура вновь склонилась над грядкой, а де Лапалисс направился за настоятелем. Они поднялись по склону и вступили в пещеру. Царящий здесь полумрак показался рыцарю настоящей тьмой по сравнению с ярким солнечным светом.

Он заморгал, позволяя глазам привыкнуть.

Толстые своды не пропускали жару, и в подземном монастыре было прохладно. Отец Мартин двигался уверенно, за долгие годы проживания в обители он смог бы ходить тут и с завязанными глазами. Брату Анри приходилось хуже. Он то и дело задевал о стены, пару раз споткнулся и едва не упал.

Когда оказался в келье настоятеля, то вздохнул с облегчением. Во мраке загорелась свеча, явив взору крошечное помещение. В центре его расположился стол из толстых досок, к которому прилагалась пара табуреток. Тонкое, точно пергамент, одеяло, было брошено на каменный уступ у стены, изображающий кровать. В углу висело распятие.

Де Лапалисс перекрестился, невольно чувствуя робость. Он прекрасно отдавал себе отчет, что сам жить в таких суровых условиях просто не смог бы…

– Присаживайся, сын мой, – и настоятель обители Святого Иринея откинул капюшон. Судя по всему, внутри монастыря устав позволял это делать.

На Анри глянули пронзительные темные глаза, украшающие поразительно гладкое, без единой морщинки, лицо. На губах отца Мартина блуждала легкая улыбка, и было в его облике нечто такое, что вызвало в гордом рыцаре стремление встать на колени и попросить благословения.

– Благодарю вас, святой отец, – сказал он, подавляя неуместное желание. Заскрипел под тяжелым телом табурет.

– Вы прибыли спрашивать о Чаше, – без вопросительных интонаций сказал аббат, – и это горестно, ибо воистину для Святой Земли настали трудные времена. Что вынудило магистра послать вас сюда?

Брат Анри, как умел, рассказал о последней военной компании королевства, о том, что христиане Леванта обескровлены в беспрерывной борьбе, и что помощи из-за моря ждать не приходится.

Выслушав рыцаря, отец Мартин долго молчал. Глаза его туманила скорбь.

– Я буду молить Господа и Пречистую Деву даровать пуленам мужество в эту трудную годину, – наконец сказал он. – Но Чаша… это страшное искушение, которое не каждый сильный духом сможет вынести – искушение силой!

Аббат горько улыбнулся. Слова его, странные и полные страдания, заставляли де Лапалисса болезненно ощущать собственное несовершенство.

– Разве не будет хорошо, если силой Чаши стереть с лица земли всех неверных, еретиков и служителей зла? – вопросил настоятель. – Какой ревностный христианин не удержится от такого искушения? А ведь это возможно! Но Господь, желай он такого, давно бы совершил все и без нашей помощи!

Вновь пауза. Анри сглотнул, будучи не в силах чего-либо сказать. Он чувствовал себя опустошенным, раздавленным чудовищным весом тайн, к которым оказался приобщен.

– Хорошо, – губы отца Мартина разлепились. Судя по решительно блеснувшим глазам, он принял решение. – Сегодня, во имя Господа, мы побеспокоим отца Джауффре, хотя никто не разговаривал с ним уже два года. Приходите после захода солнца, доблестный рыцарь. Я буду ждать вас у входа в монастырь.

Поняв, что разговор окончен, де Лапалисс поднялся. В голове вихрились обрывки мыслей, которые никак не могли собраться воедино.

Услышав за спиной шорох, он обернулся. И едва не отшатнулся при виде вошедшего монаха.

– Брат Франциск проводит вас, – проговорил отец Мартин. Каким образом он вызвал провожатого для гостя, оставалось только гадать.

Покинул подземелье рыцарь в некотором помрачении рассудка. Даже поклониться на прощание забыл.

Чтение четырнадцати "Отче наш" – обыденная замена для тех из братьев, кто не может присутствовать на вечерней службе, стала в этот раз для Анри чуть ли не пыткой.

Он с величайшим трудом дождался, когда последний из вверенных его заботе воинов Ордена, которым оказался Мустафа, прочтет молитву, и только после этого поднялся с колен. Солнце уже закатилось, и в небе дрожали последние отблески захода, меж тем окрестности окутала ночь, столь стремительно наступающая в восточных землях.

– Ждите меня, сеньоры, во имя Господа, – проговорил де Лапалисс, поправляя плащ. – Я вернусь до полуночи, коли будет на то милость Божией Матери.

И оставив у костра соратников, командор небольшого отряда решительно зашагал вверх по склону горы.

Отец Мартин ждал его. В перевитой синими трубочками вен руке рыдала каплями воска толстая свеча, в свете которой аббат выглядел фигурой, сотканной из сплошного мрака.

– Следуй за мной, рыцарь, во имя Господа, – проговорил отец Мартин и все тем же подпрыгивающим шагом двинулся вперед.

Анри шел за ним.

Гора оказалась источена ходами, словно прогрызенный муравьями старый пень. Коридор ветвился, от него отходили боковые проходы, несколько раз пришлось свернуть, и вскоре рыцарь понял, что заблудился и без помощи не найдет обратной дороги. Воздух в подземелье был затхлый, в нем чувствовался запах сырости.

В очередном проходе, в который пришлось пробираться через завал, оказался такой низкий потолок, что де Лапалисс мог идти, только наклонившись. Массивный свод давил, казалось, что он вот-вот рухнет.

Отец Мартин неожиданно остановился. Анри едва не налетел на монаха. Замер, раскачиваясь на носках, и только тут обратил внимание, что в левой стене открылся проем, забранный самой настоящей дощатой дверью. Петли, на которых она висела, проржавели, а доски рассохлись и потрескались. Сквозь щели пробивались тонкие лучики света.

Настоятель постучал в дверь.

– Брат Джауффре, – проговорил он торжественно, – солнце зашло, ты можешь отверзнуть уста!

Здесь, в удаленной от прочих келье, спасался, судя по всему, монах, взваливший на свои плечи тяжкое бремя аскезы, еще более суровое, чем у прочих братьев. Среди развращенного и заплывшего жиром монашества Запада такое случалось все реже и реже, но здесь, в отдаленной обители, хранили традиции, некогда заложенные неистовыми мучениками первых веков христианства.

Послышались шаркающие шаги, и дверь распахнулась.

Обитатель кельи оказался так худ, что риза просто висела на нем. Капюшон был надвинут глубоко, скрывая лицо полностью, из рукавов торчали руки, ссохшиеся, как у трупа, пролежавшего много месяцев в песках пустыни.

Пахло от аскета застарелым потом.

Монах поклонился настоятелю.

– Брат Джауффре, – сказал тот голосом, полным глубокого почтения, – этот рыцарь прибыл от магистра Ордена Храма Жака де Майи. Главе тамплиеров нужен ваш совет!

Глава 10

Правосудие Дома в Боге и в вас, и насколько вы поддержите Его, настолько Бог поддержит вас.

Жак де Моле, последний магистр Ордена Храма, 1307

25 августа 1207 г.

Горная Аравия, гора Синай

Монах повернул голову и де Лапалисс ощутил на лице его внимательный, ощупывающий взгляд. Спустя несколько мгновений обитатель кельи кивнул и отступил в сторону, освобождая проход.

Отец Мартин облегченно вздохнул:

– Идите, сын мой, – сказал он, – брат Джауффре поможет вам! Я подожду снаружи.

Анри переступил порог, ощущая, как неистово колотится сердце. Эта келья оказалась более просторной, чем у настоятеля, но зато в ней не было даже стола. Лежанка, устроенная, похоже, на камнях, здоровенный валун, на котором расположились несколько горящих свечей и обязательное в обиталище монаха распятие…

Увидев его, рыцарь едва не споткнулся от удивления.

Огромная, в половину туаза высотой [138] фигура Христа была выполнена вопреки всем канонам. Блики бегали по черной поверхности, то ли каменной, то ли деревянной – в это мгновение де Лапалисс не смог разобрать, и Сын Божий казался вовсе не страдающим, несмотря на то, что руки и ноги его были пробиты гвоздями, а голову терзал терновый венец. Христос улыбался, мягко и ласково, так, что рыцаря пробрала дрожь…

От скрипа закрываемой двери он вздрогнул.

– Не удивляйся, воин, – проговорил монах голосом скрипучим, точно проржавевший колодезный ворот. – Спаситель пострадал за нас не для того, чтобы грустить, а для того, чтобы радоваться!

Слова отец Джауффре выговаривал странно. И, должно быть, он заметил выражение удивления, мелькнувшее на лице Анри.

– Много лет я молчал, – проговорил он глухо. – Но сегодня мне придется говорить во славу Господа! Вставай на колени, воин, будем молиться…

Де Лапалисс неожиданно ощутил, что ему тесно в этой келье, под давящими сводами громадной горы. На мгновение пришло странное чувство, что рядом с ним, в одном помещении, осторожно ворочается некто огромный и чудовищно сильный.

Но в келье был только монах.

Отогнав прочь дурное наваждение, рыцарь перекрестился и послушно опустился на колени. Каменный пол холодил даже сквозь одежду.

Монах опустился рядом.

– Говори с Вседержителем, – проскрипел он, – проси его дать брату Джауффре достаточно зоркости, чтобы увидеть путь, уводящий Орден от греха…

Анри опустил веки и сложил руки перед грудью. И во внезапном озарении понял, что все известные молитвы (а стоит признаться, их было не так много) к этому случаю не подходят. На мгновение рыцарь растерялся, мысли суетливо забегали в голове.

Но затем вдруг странное спокойствие снизошло откуда-то сверху, и де Лапалисс замер, потрясенный распахнувшимся внутри безмолвием. Слова были не нужны, они лишь помешали бы говорить с Богом…

Из странного состояния его вывел легкий толчок в плечо.

– Вставай, – голос отца Джауффре царапал слух. – Господь милостив, я вижу, что ты почувствовал касание его перста!

Речи аскета все сильнее напоминали ересь, но Анри старался не обращать на это внимания. Открыв глаза, он поднялся на ноги.

– Что мне передать магистру?

– Тот, кто вынесет бремя Чаши, – монах покачнулся, едва не потеряв равновесия, – сейчас рядом с тобой, и прибыл в Святую Землю вместе с тобой. Родина его на холодных берегах северного моря, а юная душа, незапятнанная грехом, чиста.

– Робер? – в величайшем изумлении спросил де Лапалисс. Он меньше всего ожидал подобного исхода.

– Ты угадал, сын мой, – отец Джауффре вновь пошатнулся, голос его стал слабеть. – А теперь покинь мою обитель, ибо духовное прозрение истощило мои силы…

Анри выбрался в коридор, испытывая полное смятение. Выбор оказался совершенно неожиданным. Не умудренный годами службы Ордену рыцарь, а мальчишка, не проносивший одежды с алым крестом и года!

– Спокойнее, сын мой! – в ослеплении рыцарь едва не налетел на ожидающего его аббата.

– Простите, во имя Господа, отец Мартин, – поспешно проговорил де Лапалисс.

– Ничего, – отозвался настоятель, – я понимаю, в каком вы состоянии. Пойдемте.

В молчании проделали путь до выхода из подземного монастыря. Когда свежий ветер овеял лицо рыцаря, аббат повернулся к нему и сказал:

– Благослови вас Господь! – и худая старческая рука подеялась, чтобы перекрестить воина Храма.

Анри склонил голову, смиренно принимая благословение.

26 августа 1207 г.

Горная Аравия, гора Синай

После вечерней молитвы брат Анри повернулся к прочим братьям. Лицо его было суровым.

– Начнем же наш еженедельный капитул, во имя Господа нашего, Иисуса Христа и Божией Матери, которая и положила начало нашему Ордену, – заговорил он. – Вспомните братья все, что совершили вы с прошлого капитула, и если…

Это был самый необычный капитул, на котором пришлось присутствовать Роберу за время пребывания в Ордене Храма. Проводился он на склоне горы Синай, столь знаменитой во всех христианских странах. Вокруг простирались безлюдные дикие места, и кроме монахов обители Святого Иринея, тут можно было встретить разве что бедуинов, последователей нечистого Магомета.

– Если же вы сокроете зло в сердце своем, то даже заступничество самой Матери Божией не спасет вас в будущем! – де Лапалисс закончил вступительную речь и замолчал, ожидая, когда кто-либо из братьев покается. После ночного визита в пещерный монастырь он вернулся сам не свой. В течение дня Робер не раз ловил на себе пристальные взгляды командора небольшого отряда. Удивление в них было причудливо смешано с жалостью.

Молодой рыцарь пребывал в полном недоумении.

День провели на месте, отдыхая перед далеким путешествием на север. Как решил брат Анри, посовещавшись с Мустафой, назад отряд двинется другой дорогой. Не через Аравийскую Петру, а прямо через пустыню к Газе. Этот путь, хоть и более сложный, куда короче.

Согрешивших против правил Ордена в этот раз не нашлось.

– Хорошо, – с довольной улыбкой кивнул брат Анри. – Вижу, что мы можем закрыть наш капитул, ибо по милости Бога на нем не случилось ничего, кроме доброго.

Речь, которой завершается любой капитул, лилась мимо слуха Робера. Он уже знал ее наизусть, и теперь терпеливо ждал, когда ритуал будет закончен. В его необходимости молодой рыцарь не сомневался.

– И простите друг друга ради Господа нашего, дабы гнев или ненависть не могли поселиться меж вами! – проговорил брат Анри, после чего добавил: – Седлайте коней, сеньоры, во имя Господа! Мы выступаем!

3 сентября 1207 г.

Левант, крепость Газа

После многих дней путешествия по бесплодной пустыне зелень растений и запах воды казались настоящим чудом.

– Мустафа молодец! Мустафа привел! – гордо воскликнул носатый туркопол, когда из казавшегося бескрайним песчаного моря поднялись деревья оазиса Газы.

– Слава Господу! – воскликнул брат Анри. – Мы все же добрались.

Робер с удивлением смотрел на торчащие из-под барханов куски толстенных мраморных колонн, потрескавшиеся плиты, выглядящие так, словно им по тысяче лет. Кое-где развалины лежали грудами.

– Что это, во имя Пречистой Девы? – спросил он.

– Остатки города, где жили нечистые филистимляне, – перекрестившись, ответил брат Готье. – Самсон унес их ворота, и город волею Господа сгинул!

– А затем король Балдуин [139] построил тут замок, который и отдал нашему Ордену! – добавил подъехавший брат Анри. – А вот нас встречают, во имя Господа!

Ворота небольшого укрепления, построенного, судя по всему, из камней древнего города, распахнулись, выпуская нескольких всадников в белых плащах с алыми крестами.

Ясно, что гарнизон замка давно заметил пришедший с юга отряд.

Когда рыцари подъехали ближе, стало видно, что они полностью вооружены. Копья клонились для удара, лица воинов Храма скрывали шлемы.

– Кто вы, во имя Господа? – спросил ехавший первым рыцарь, выделявшийся среди остальных могучей статью.

– Скромный брат Анри, командор Ордена Храма, и его люди, – ответил де Лапалисс.

– Брат Анри? Не может быть! – в голосе могучего рыцаря слышалось изумление. Он поднял руку, давая знак, и его рыцари остановились. Копья больше не были направлены на пришельцев. – Когда ты вернулся в Левант?

– Не так давно, брат Ги, – на лице де Лапалисса появилась довольная улыбка. – А ты все торчишь тут, в глухомани, ежедневно отбиваясь от сарацин?

– Ну, не ежедневно, – ответил могучий рыцарь, отдавая копье подъехавшему оруженосцу и снимая шлем. Обнажилось покрытое каплями пота лицо, обрамленное черными волнистыми волосами. – Раз в неделю, клянусь Святым Мартином, но не чаще! И я скажу, если бы не неверные, то мы бы тут подохли от скуки, не попусти такого Господь!

И могучий рыцарь захохотал, гулко, точно ухала в бочке большая сова.

Брат Ги отсмеялся, и лицо его сделалось серьезным.

– А ты как попал в наши края? – спросил он.

– Я рад тебя видеть, клянусь Святым Отремуаном! – проговорил брат Анри. – И рад буду сегодня за кувшином вина вспомнить о прежних временах, когда мы вместе сражались под знаменем Ордена! Но ради Господа, не спрашивай меня ни о чем!

– Все понимаю, – вздохнул брат Ги, – приказ магистра. Ладно, поехали к нам в замок, и клянусь Святым Мартином, мы сегодня вопреки уставу погуляем так, что чертям в аду икнется!

5 сентября 1207 г.

Левант, Иерусалим

К Святому Граду они подъехали уже в темноте. Солнце зашло, жара ослабела, и топот копыт вольно разносился по опустевшей из-за позднего времени дороге. Ветер носил запах нагревшихся за день камней.

В ответ на стук в ворота, которые были заперты, над стеной появилась голова стража. Сонный голос вопросил:

– Кого там несет в такую тьму? Приезжайте утром, когда ворота откроем…

– Дело Ордена Храма, – сурово сказал брат Анри. – Во имя Господа, воин, не заставляй нас ждать!

После того, как стражи удостоверились, что у ворот действительно тамплиеры, створки заскрипели, впуская всадников в город. Вскоре они уже были в Цитадели Ордена. Не успели расседлать лошадей, как из мрака появился оруженосец.

– Брат Анри, – проговорил он негромко, – магистр желает видеть вас немедленно, во имя Господа.

– Как будет ему угодно, – и де Лапалисс спешно направился за посланцем Жака де Майи.

Тот вел рыцаря к келье главы Ордена.

В крошечном помещении, столь непохожем на то, что представляют себе простые люди, думая об обиталище предводителя тамплиеров, не изменилось ничего. То же полосатое покрывало на кровати, та же свеча на столе, Сын Божий в углу скорбно смотрит со своего креста.

Анри поспешно перекрестился.

Изменился обитатель кельи. Лицо Жака де Майи, ранее казавшееся жестким, точно вырубленным из мрамора, оставшегося от древних времен, за последние недели словно оплыло, морщины стали глубже, а в волосах седина почти полностью затмила золото.

В голубых глазах плескалось беспокойство.

– Брат Анри! – проговорил магистр, и в глухом голосе его звучала радость. – Господь услышал мои молитвы и помог тебе добраться до Иерусалима!

– Милостью Матери Божией, заступницы Ордена нашего, брат Жак! – очень серьезно ответил де Лапалисс.

– Рассказывай, во имя Господа! – и де Майи повелительным жестом указал на лавку около стола.

Рассказ брата Анри оказался недолог. Он поведал о пути через Горную Аравию, о беседах с отцом Мартином, настоятелем странной обители на горе Синай. Когда же сообщил о том, что сказал аскет, то магистр не смог сдержать удивления.

– Робер де Сент-Сов? – спросил он, качая головой. – Этот молодой нормандец? Невероятно, клянусь Святой Троицей!

– Может быть, святые отцы ошиблись? – осторожно предположил брат Анри.

– Нет, – резко ответил де Майи, лицо его было мрачным. – Обитель Святого Иринея – место необычное, и монахом в ней может стать далеко не каждый. Тот же из отшельников, кто удостоился занимать одиночную келью в глубине пещер, воистину зрит духовным оком помыслы Господа нашего!

И глава Ордена поспешно перекрестился.

Де Лапалисс последовал его примеру.

Стало тихо. Некоторое время магистр над чем-то напряженно размышлял, катая желваки на скулах, и лишь затем заговорил.

– День на отдых, а послезавтра вместе с молодым Робером и еще четырьмя рыцарями и соответствующей свитой отправитесь на север, в Тортозу. Там сядете на корабль Ордена, который отвезет вас в Европу. Я дам тебе письмо к брату Ричарду, чтобы он отдал вам Чашу. Она должна быть в Святой Земле не позже следующей Пасхи. Вы должны отплыть обратно с первым же кораблем! Ты понял меня, брат, во имя Господа?

– Да, сир, – ответил брат Анри. – Но почему нельзя отправиться в Европу через Акру?

– Там слишком много шпионов, – сказал де Майи. – Некоторые из них служат Ордену Госпиталя, иные – султану Египта, и я бы хотел, чтобы они оставались в неведении относительно вас. То же самое можно сказать о Тире и Сидоне. А в Тортозе у нас своя гавань. Чтобы соблюсти секрет, официально я пошлю тебя в Киликию, и вы отправитесь в графство Триполи восточной дорогой – через Иерихон, Гран-Герен, Назарет и Сафет.

– Дороги там хуже, чем у моря, – де Лапалисс нахмурился, представляя путь, который предстояло преодолеть, – и есть вероятность нападения сарацин из-за Иордана.

– Сейчас она невелика, – махнул рукой магистр. – Из Сафета двинетесь вдоль Иордана, а от грота Тирона направитесь прямо в Сидон. Дальше дорога, к сожалению, всего одна.

– Когда я должен буду сказать братьям, куда мы едем? – поинтересовался Анри. – И в какой момент я сообщу Роберу о том, что ждет его? И нет ли более достойных братьев, чем я, чтобы отправить с этой миссией? Видит Господь, я слишком грешен для такого дела!

– Не тебе взвешивать собственные грехи! Nolite iudicare ut non iudicemini [140]! – сурово отрезал де Майи. – Я всецело доверяю тебе! Роберу скажешь только в Англии, а о цели путешествия сообщишь лишь перед посадкой на корабль. У некоторых братьев-рыцарей, не говоря уже о сержантах, излишне длинные языки… Все ли ясно, брат Анри?

– Да, сир, во имя Господа, – по-уставному отозвался де Лапалисс и, понимая, что разговор окончен, поднялся на ноги.

7 сентября 1207 г.

Левант, Иерусалим – форт Мальдуэн под Иерихоном

Те несколько месяцев, которые Робер провел в Святой Земле, прошли в беспрерывных разъездах, и молодой нормандец даже не удивился, когда узнал, что предстоит вновь отправляться в путь. Он уже почти привык жить в седле, переносить жару днем и холод ночью, спать среди песков и развалин, и обходиться несколькими глотками воды в сутки.

– Куда мы едем на это раз, во имя Божией Матери? – лишь спросил он у брата Анри. который после утрени и сообщил Роберу о новом путешествии.

– На север, – лаконично ответил де Лапалисс. – Собирайся, во имя Господа. Мы отправляемся сразу же после завтрака.

Во время трапезы капеллан читал отрывок из "Третьей Книги Царств" про войны Равоама, сына Соломона с Иеровоамом, который приказал изготовить золотых тельцов. Но возвышенные строки Священного Писания, как казалось, мало трогали брата Анри. Как заметил Робер, тот был исключительно задумчив. На лице его виднелась тревога.

Сборы оказались недолгими и вскоре оруженосцы выводили оседланных лошадей. Из знакомых Роберу в отряде очутились брат Готье и брат Андре, непременные спутники брата Анри во всех его поездках. Кроме бургундского рыцаря, добавилось трое незнакомых.

– Братья Эрар, Жиль и Симон, – коротко представил их де Лапалисс.

Они уже собирались сесть в седла, когда во дворе неожиданно появился Жак де Майи. Сопровождаемый лишь сержантом, он неслышно вышел на крыльцо, и Робер невольно вздрогнул, обнаружив рядом высокую фигуру магистра.

Рыцари и сержанты дружно поклонились.

– Да пошлет вам Пречистая Дева легкую дорогу, – перекрестив уезжающих братьев, проговорил де Майи. Лицо его было озабоченным, поперек лба залегли похожие на раны морщины.

Пока отряд двигался от Храма к восточным воротам города, Робер не мог оправиться от изумления. Уж слишком странным было поведение магистра. У главы Ордена слишком много обязанностей, чтобы провожать каждую группу рыцарей, уезжающую из главного Дома.

Трудно было объяснить поступок Жака де Майи даже привязанностью к старому боевому товарищу, брату Анри.

И в то же время магистр оказался во дворе не случайно.

Но Святой Град остался позади, и дорожные тяготы и впечатления вскоре вымели из головы молодого рыцаря странные мысли. Отряд двигался на восток, по дороге, которая, петляя по скалистым уступам, спускалась к Иордану.

Миновали Вифанию, знаменитую великолепным собором, пересекли несколько речушек, бегущих на юго-восток, чтобы влиться в Мертвое море, а к вечеру впереди показался Иерихон.

Робера он откровенно разочаровал. Город, столь прославленный в Писании, оказался обыкновенным поселением, скопищем домов, над которым высился замок, содержащий небольшой гарнизон во главе с королевским виконтом.

А на самом закате, когда колокола звонили к вечерней молитве, отряд пересекал подъемный мост, въезжая в пределы Мальдуэна, принадлежащего Ордену небольшого форта, охраняющего Иерихон с востока.

Здесь, у самого Иордана, ночевать вне крепостных стен было небезопасно.

8 сентября 1207 г.

Левант, долина Иордана севернее Мертвого моря

Поутру отряд вновь тронулся в путь. К удивлению Робера, да и прочих рыцарей, они миновали торную дорогу, ведущую к фактической столице королевства – Наблусу, а вместо нее двинулись едва заметной тропой, идущей точно на север.

Места тянулись пустынные и безлюдные, изредка встречались деревушки, окруженные зеленью садов. Потом и они исчезли, вокруг раскинулась каменистая пустыня, похожая на Синайскую.

– Куда мы едем, брат, во имя Господа? – где-то около полудня, когда жара стала невыносимой, не выдержал брат Жиль, щуплый чернявый рыцарь, происходящий, судя по его рассказам, из знатной бордосской фамилии.

– По пути, указанному мне милостью Божией магистром Ордена Храма, – ровно ответил брат Анри, даже не повернув головы.

На схожий вопрос Робера, заданный втихомолку на привале, де Лапалисс ответил, тяжко вздохнув:

– Лучше бы о нас ничего не знали рыцари Святого Иоанна. Если бы мы поехали через Наблус, то нам не миновать замок Святого Иова, а он принадлежит госпитальерам.

Больше вопросов Робер задавать не стал, понял, что брат Анри не ответит. Своей таинственностью новая поездка сильно напоминала недавнюю, к Синаю, вот только конечная цель нынешнего путешествия была неясна.

Какой-нибудь монастырь в горах Киликии?

10 сентября 1207 г.

Левант, окрестности Назарета

В Галилее хоть немного чувствовалось, что уже наступила осень. Ветер, дующий с запада, несколько умалял жару, в то время как южнее, в Самарии, продолжал господствовать зной.

За прошедшие дни отряд миновал немалое расстояние. Сначала от Иерихона до Гран-Герена, крупного города, расположенного севернее Наблуса. Далее путь воинов Храма лежал на север, в Эсдрилонскую долину.

В середине дня миновали Ля Фев. Остановились там для трапезы и молитв и после краткого отдыха двинулись дальше. Справа высилась на горизонте громада горы Фавор. Где-то на ее склонах прилепилось знаменитое аббатство, к которому паломники стекались со всех концов христианского мира.

– Сегодня заночуем в Назарете, – проговорил брат Анри, когда впереди стал виден небольшой, даже по меркам Святой Земли, город. – Если бы мы не торопились, я посоветовал бы тебе посетить церковь Благовещения, источник архангела Гавриила, вода из которого исцеляет все болезни и часовню, в которой жили Святая Елизавета и Святой Захария.

– Ничего, – улыбнулся нормандец. – Остается утешаться тем, что служба Ордену – самое лучшее из паломничеств.

Прочие рыцари взглянули на него с удивлением.

– Воистину, ты прав, брат Робер! – воскликнул брат Эрар, отличающийся исключительной набожностью. – Божьим попущением воздвигся Орден Храма, дабы смущать пути неверных и покрывать пути праведных!

Брат Андре отчетливо хмыкнул. Видно было, что недоверчивый бургундец мало верит в божественную избранность Ордена. Другие рыцари, судя по скептическим лицам, тоже.

Вечерние молитвы они читали уже в Назарете.

14 сентября 1207 г.

Левант, Бейрут

– Бейрут, – проговорил брат Анри, когда дорога, скакавшая по прибрежным холмам вверх-вниз, точно жонглер во время праздника, из очередной ложбины поднялась вверх и стал виден раскинувшийся у моря город. – За ним, на реке Нахр-аль-Кальб, заканчиваются земли Иерусалимского королевства.

– Хорошая крепость, – рассмотрев укрепления, окружающие город, проговорил брат Андре.

– Еще бы, – пробормотал брат Готье. – Сам Саладин не смог взять Бейрут [141]! Хотя многие тогда приписали это чудесному распятию, которое, пронзенное копьем некоего иудея, исторгало из себя кровь и слезы.

– Странная история, – заметил брат Симон, неразговорчивый верзила с удивительно светлыми, почти белыми волосами. – Кто же позволил иудею тыкать копьем в изображение Господа нашего Иисуса Христа?

– Действительно, чудно такое слышать, – брат Готье пожал плечами. – Но распятие такое есть, я сам его видел.

И старый сержант перекрестился.

Город приближался, становилось ясно, насколько он велик. Крепостные стены охватывали его целиком, башни были высоки, а в порту виднелось множество кораблей.

– Нам нужно миновать Бейрут как можно быстрее, – проговорил брат Анри, когда стали видны городские ворота. – Если бы такое было возможно, мы бы его вообще объехали.

Лицо командора выглядело мрачным.

– А кому принадлежит город? – поинтересовался Робер у брата Готье, понимая, что к де Лапалиссу обращаться сейчас не стоит.

– Бальи королевства, Жану д'Ибелену, – ответил сержант. – Но до него сменил множество хозяев. Некогда тут правили Бризбарры, род, славный разбоями и предательствами. Потом король Амори [142] почти силой выкупил у них город, включив его в королевский домен. Далее им некоторое время владел Раймунд Триполитанский, бывший также бальи. Нынешний король пожаловал его главе рода графов Яффасских! Но и он не полновластный владыка в городе…

– Кто еще?

– Генуя владеет примерно третью Бейрута, – с непонятной неприязнью в голосе сказал брат Готье. – Итальянские купчишки, которые со своим золотом пролезут там, где доблестному рыцарю с мечом не найдется дороги…

Внутри городских стен, все было почти так же, как и в Акре. Запруженные народом улицы, дикая смесь городских запахов, звучащая вперемешку речь арабская, итальянская, французская…

Отвыкший от многолюдья Робер чувствовал себя ошеломленным. Иерусалим по сравнению с прибрежными городами Святой Земли казался тихим и заброшенным поселением, интересным лишь паломникам. В Бейруте, как и в Акре, и в прочих портах Леванта правила ее Величество Торговля.

Все улицы занимали лавки. Тут продавали ткани, привезенные и с Запада, из Фландрии и Реймса, и с Востока, из стран таких далеких, что само название их звучало чудесно.

Но главное богатство Святой Земли – пряности. Шафран, имбирь, гвоздика, мускатный орех, корица, тмин и многие другие, чьи названия могут запомнить только лучшие из поваров, ценятся в Европе дороже золота.

Рыцари пробирались сквозь толпу, и когда вышли к северным воротам города, то Робер чувствовал себя оглохшим от непрерывного гвалта. Как можно жить в таком месте – спрашивал он себя и не находил ответа.

Выбравшись за пределы Бейрута, по мосту пересекли небольшую мутную речку, и оказались на землях Триполийского княжества, пусть вассального королям Иерусалима, но все же другого государства.

20 сентября 1207 г.

Левант, Кастель-Блан – Тортоза

За стенами замка шумел первый в этом году дождь, и покидать помещения Кастель-Блан, в которых было сухо и уютно, не хотелось. Многодневное путешествие утомило людей, да и коней тоже.

– Во имя господа, сеньоры, – вернувшийся после беседы с шателеном замка брат Анри был неумолим. – Нам пора выступать!

Кастель-Блан высился на отроге горной цепи, возносясь довольно высоко над окружающим миром, и верхушка главной башни, первый этаж которой занимала огромная сводчатая часовня, терялась в туманном мареве бегущих с запада туч.

Навьючив лошадей, они спустились с шестиугольной земляной насыпи, на которой размещались все строения замка. И только миновав две расположенные на крутом склоне стены, смогли сесть в седла.

При спуске с горы лошади оскальзывались на мокрых камнях, и приходилось двигаться медленно и осторожно. И лишь когда под копытами оказалась довольно ровная поверхность дороги, убегающей на север, путники смогли перейти на привычную рысь.

Дождь чуть поутих, между туч обнаружились просветы, сияющие яркой синевой. Робер оглянулся, чтобы бросить последний взгляд на место ночного убежища, и невольно замер от восхищения: солнечный луч, прорвавшись через тучи, осветил Кастель-Блан, и стены, до сих пор казавшиеся серыми, вспыхнули ослепительной белизной.

Только в этот момент молодой нормандец понял, почему замок получил свое название [143].

Дождь вскоре кончился, тучи разошлись, солнце засияло во всю мощь, но жара уже не была такой удручающей, как неделю или две назад. В Святую Землю медленно, но верно приходила осень. На западе, в Нормандии, о которой Робер вспоминал время от времени, она уже давно хозяйничает, а на юге, в Горной Аравии ждать ее придется еще достаточно долго. По правилам, изложенным в Своде, братьям в Леванте предстоит носить летнюю одежду до праздника Святого Мартина [144].

Дорога тянулась меж оливковых рощ безлюдная, точно кладбище в ночную пору. Брат Анри, на протяжении всего путешествия выбиравший окольные пути, не изменил себе и после того, как отряд миновал Триполи.

Столицу графства они объехали по широкой дуге, а затем покинули торную дорогу, ведущую вдоль берега моря и очень популярную среди паломников. Рыцари свернули на куда менее удобную, уходящую в предгорья.

– Клянусь Святым Бернаром, – ворчал брат Андре, недовольный решением командора. – Я не понимаю, во имя Господа, от кого мы таимся, словно разбойники?

Прочие рыцари угрюмо помалкивали, де Лапалисс оставался невозмутимым. Отряд продолжал двигаться на север.

Сегодня же, после того, как рыцари покинули Кастель-Блан, брат Анри казался необычайно воодушевленным. Улыбка время от времени появлялась на его лице, которое было мрачным от Назарета и до самого Триполи.

– Клянусь апостолами, наш командир сегодня в настроении! – подъехав к Роберу вплотную, сообщил брат Жиль. Волосы его, намокшие после дождя, свисали длинными слипшимися прядями. – Может быть, попробовать расспросить его о том, куда мы все-таки едем?

– Боюсь, что ничего из этой затеи не выйдет, – Робер пожал плечами. – Если он не сказал сразу, то для этого есть веская причина.

– Какая досада! – воскликнул бордосец, щуря глаза. – Служи мы светскому сеньору, я бы и шагу не ступил, если бы не знал, на что иду!

– К счастью для вашей души, вы служите Храму, – брат Анри, как оказалось, прекрасно слышал весь разговор, а его неожиданное вмешательство заставило брата Жиля растеряться.

– Прошу прощения, сир, во имя Господа, – забормотал он, багровея, – я вовсе не намеревался сказать ничего дурного…

– Я верю, брат, – очень мягко ответил де Лапалисс.

Брат Жиль улыбнулся, чуть смущенно, и тут же отстал, перебравшись в хвост отряда, от греха подальше.

– В нем слишком много от рыцаря и слишком мало от монаха, – сказал брат Анри. – И вряд ли он когда-либо станет хорошим братом…

– Разве воин Храма должен быть в первую очередь монахом? – спросил удивленный Робер.

– Вряд ли я смогу тебе ответить, – брат Анри был серьезен. – При вступлении в Орден мы принимаем монашеские обеты [145], и в то же время защищаем дело Христово с оружием в руках, точно обычные рыцари, хотя обычным монахам носить оружие запрещено [146]! Если мы станем слишком во многом монахами, то вряд ли сможем достойно противостоять неверным – молитвы не прибавят остроты нашим мечам, а пост – силы рукам, эти мечи держащим! Если же забудем про монашеское, то вскоре полностью уподобимся простым рыцарям. Орден погрязнет в светских делах и даже может обратить оружие против христиан!

– Упаси нас от такого Пречистая Дева! – Робер перекрестился. Де Лапалисс последовал его примеру.

– Так что мы замерли в неустойчивом равновесии между монашеством и рыцарством. Любой шаг в сторону погубит Орден, – проговорил брат Анри, и в голосе его была печаль. – Но удержать равновесие сложно, и я боюсь, что такой шаг рано или поздно будет сделан…

Вскоре после полудня рыцари миновали замок Ареймех, также принадлежащий Ордену. Укрепление высилось на холме, склоны которого были очень круты. Две стены, небольшой, однако, высоты, но зато снабженные контрфорсами [147] нависали одна над другой.

– Когда-то я служил в этом замке, – сказал брат Готье. – Его еще называют Красным. И расположен он так удачно, что атаковать его можно только с запада.

– А почему кладка в первой стене такая старая? – поинтересовался брат Андре.

– Ее строили еще гриффоны, – ответил сержант. – Нам оставалось лишь восстановить укрепление. Даже ров между двумя стенами уже был, мы его лишь почистили.

Ареймех, над которым лениво трепыхался насквозь мокрый орденский флаг, остался позади, а дорога свернула на северо-запад, к морю. На спуске лошади пошли живее, и вскоре впереди раскинулась бескрайняя морская гладь, над которой багровым шаром висело солнце. От него к берегу протянулась пылающая красным дорожка, словно составленная из кипящей крови.

Зрелище было величественное.

– К вечерней службе будем в Тортозе! – радостно воскликнул брат Анри.

Вскоре показалась главная твердыня Ордена в графстве Триполи, принадлежащая рыцарям почти четыре десятилетия [148]. Стены ее поражали чудовищной толщиной, а когда рыцари подъехали ближе, Робер увидел, что замок отделяет от земли ров, прорытый до уровня моря. Соленые волны плескались со всех сторон, превращая Тортозу в подобие острова. К воротам вела узкая дамба. Штурмовать подобное укрепление стал бы только безумец [149].

– Вон там, – брат Андре поднял руку, указывая на город, занимающий берег севернее крепости, – самая древняя церковь, построенная христианами!

– Да, там в базилике Богоматери, – брат Готье осенил себя крестом, – хранится образ Пречистой Девы, писанный самим Святым Лукой! Я сам видел его!

– Во имя Господа, сколько чудес хранит Святая Земля! – с чувством проговорил бургундский рыцарь. – И сколь великолепно то, что Господь отдал нам ее, вырвав из рук безбожных сарацин!

Рыцари выехали на дамбу. Волны глухо рокотали, и казалось, что созданное руками людей сооружение сотрясается под напором стихии. Лошади шли осторожно, пугливо всхрапывая. Высящаяся впереди крепость на фоне заходящего солнца казалась черным монолитом. Закат полыхал над ней подобно пламени пожара.

– Кто идет, во имя Господа? – раздался голос с одной из башен, когда небольшой отряд, насчитывающий чуть больше двух десятков человек, остановился у ворот.

– Командор, брат Анри де Лапалисс из Иерусалима! – ответил предводитель прибывших.

Ворота со скрежетом распахнулись, и рыцари въехали под невысокую каменную арку. Здесь было прохладно, даже холодно по сравнению с обычной жарой Леванта, и по спине Робера побежал озноб, усиленный уверенностью, что в своде пронизывающего стену тоннеля наверняка пробито множество бойниц, откуда на пришельцев нацелены острые стрелы.

С такого расстояния кольчуга не спасет.

Цоканье копыт порождало глухое, тревожное эхо.

Когда впереди открылась обширная, вымощенная камнем площадь, то молодой нормандец невольно вздохнул.

Тортоза, в отличие от большинства замков, не теснилась на маленьком пространстве. Слева возвышался большой зал, выстроенный в форме галереи, справа – часовня, необычной прямоугольной формы и без апсиды. К западу от площади высилась громада донжона.

Через площадь навстречу приехавшим уже спешило несколько человек в белых одеяниях рыцарей Ордена.

– Брат Анри? – вопросил с недоверием в голосе передний из них, невысокий, но невероятно широкоплечий. – Неужели это вы?

– Это несомненно я, – ответил де Лапалисс, слезая с коня. – Да будет Господь милостив к вам, брат Людовик! Когда я покидал Святую Землю, вы были всего лишь лейтенантом!

– Все меняется, во имя Господа! – вопреки радостному тону, лицо коротышки было напряженным. – Милостью Божией я шателен Тортозы. Но что привело вас сюда? Неужели магистр недоволен мной и прислал мне смену?

– Вам не стоит беспокоиться, брат Людовик, – ответил брат Анри, извлекая из седельной сумки свернутый лист пергамента, украшенный печатью Ордена, с двумя рыцарями, едущими на одной лошади.

Брат Людовик углубился в чтение. Дело это, судя по напряженно нахмуренному лбу и шевелящимся губам, было для почтенного шателена нелегким.

– Помилуй меня Святой Иероним! – воскликнул он, и возгласе этом смешались изумление и облегчение. – Весьма странный приказ! Но вам повезло, судно в Европу отправляется завтрашней ночью, после заутрени!

– Судно в Европу? – изумился брат Андре, брат Жиль не сдержал божбы, возбужденно загомонили оруженосцы. Робер ощутил, что его сердце полнится изумлением. Подобного развития событий он не ожидал.

– Истинно так, – де Лапалисс повернулся лицом к своим людям. – До сего дня я не мог сообщить вам об истинной цели нашего путешествия, да простит меня Господь. Теперь же вы и сами все знаете!

От часовни донесся колокольный звон. Мелодичные звуки красиво плыли по воздуху, заглушая даже грохот волн.

– Прошу на молитву, братья, – проговорил брат Людовик. – Все, что вы хотите спросить у вашего командора – спросите потом!

Глава 11

Наши священники… отличаются от мирян одеждой, но не духом, видимостью, а не сущностью. С кафедры они поучают тому, что опровергают делами. Тонзура, одежда, язык придают им внешний религиозный лоск, внутри же, под овечьей шкурой, скрываются лицемерные и алчные волки.

Жоффруа де Труа, из проповеди, 1210

21 сентября 1207 г.

Левант, Тортоза

Заутреню слушали в часовне. За высокими стрельчатыми окнами царила тьма, пронизанная туманом. Глухо шумели, продолжая бесконечный приступ, волны.

– Почему корабль отправляется ночью? – поинтересовался Робер у брата Анри, когда служба закончилась. – Ведь гораздо удобнее это делать днем!

– Порт Тортозы он покинул вчера вечером, – ответил де Лапалисс. – Заплатив все положенные пошлины графским чиновникам. С тех же товаров, что будут погружены на борт сейчас, тайно, Орден не заплатит ничего.

– Так что? – Роберу стало гадко. – Неужели слуги Христовы занимаются контрабандой?

– Увы, – печально вздохнул брат Анри. – Что поделать! Содержание одного рыцаря в Святой Земле обходится в сто семьдесят марок серебра в год. А только в монастыре Иерусалима триста рыцарей. Прибавь сюда монастыри Триполи и Антиохии, каждый из которых в два раза меньше стоящего в Святом Граде, и все гарнизоны, разбросанные от Красного моря до гор Киликии! Получится почти тысяча! Это уже сто семьдесят тысяч марок в год! И это только на рыцарей, не считая сержантов, оруженосцев и туркополов. Плюс еще расходы на содержание и ремонт крепостей и на многое другое… Молитвами добыть деньги на все это довольно сложно, так что приходится доставать их другими способами!

Робер молчал в полном изумлении. Святое, возвышенное дело борьбы с неверными обрастало грязной плотью, состоящей из обычных денег.

– Не забывай, что Орден Храма еще сражается в Испании, – добавил неожиданно брат Симон, – почти беспрерывно, от устья Эбро и до Португальского графства!

Робер вздохнул. Мысль о том, что для достижения высоких целей приходится использовать низменные средства, с трудом укладывалась в голове.

– Ты ведь сам из Испании, брат Симон? – поинтересовался брат Анри.

– Да, сир, – с мрачной гордостью ответил белобрысый рыцарь. – Я из Астурии. Мои предки ни дня не были под властью нечестивых мавров!

Так беседуя, рыцари, сопровождаемые шателеном Тортозы, добрались до донжона, составляющего западную оконечность крепости. Он оказался отделен от основной части укреплений глубоким рвом, переходить который пришлось по довольно широкому перекидному мосту. Копыта лошадей, ведомых оруженосцами, глухо стучали по дереву настила.

Донжон был необычайно велик [150] и в случае, если враг захватит внешние укрепления, в нем смог бы укрыться гарнизон замка.

Внутри толстых, почти в туаз, стен обнаружился широкий, уходящий вниз ход, сделанный в виде пандуса.

– Так удобнее сводить лошадей и передвигать грузы, – простодушно пояснил брат Людовик, идущий впереди в сопровождении нескольких слуг, несущих факелы.

Под донжоном оказались обширные помещения. Грохот волн здесь стал сильнее, он походил на грозный рык разбуженного чудовища.

– Погрузку мы закончили еще до заутрени, с Божьей помощью, – сообщил шателен. – Но для вас места хватит.

Он остановился перед, как казалось, глухой стеной. Нажал на торчащий из пола рычаг, и кусок кладки со скрежетом отъехал в сторону, обнажив проход достаточных размеров, чтобы в него мог пройти конь.

– Прошу за мной, сеньоры, во имя Господа, – брат Людовик сделал приглашающий жест и первым ступил в проход. – Все тут устроено, чтобы снабжать гарнизон с моря в случае осады, но и в мирное время мы пользуемся тайным причалом не без пользы, во славу Всевышнего!

Пройдя через проход, рыцари очутились на узком каменном уступе, тянущемся вдоль стен донжона. У самых ног плескались волны, свежий ветер бросал в лицо соленые брызги. В слабом свете звезд можно было различить громоздкий силуэт большого нефа.

– Эй, на борту! – крикнул шателен. – Заснули?

– Никак нет, сир! – над бортом появилась чья-то голова. – Как можно, во имя Пречистой Девы? Ждем, когда дозволите отправиться!

– Уже дозволяем, Эбруэн, – приказал брат Людовик. – Примешь на борт братьев, и можешь плыть!

Погрузка не заняла много времени. По трапу завели лошадей, оруженосцы и сержанты перетащили груз. Последними поднялись на борт рыцари.

– Да пошлет вам господь попутный ветер! – крикнул на прощание брат Людовик, поднимая руку.

Неф медленно отошел от причала. Развернулся, и впереди оказалась лишь безбрежная поверхность моря. Высящийся над волнами донжон остался позади. Стало видно, что с запада он укреплен двумя навесными квадратными башенками.

А еще дальше, над горами, протянувшимися на горизонте, всходил месяц. Из-за вершин уже торчал его лоснящийся, словно отделанный серебром рог.

Волны, обласканные упавшим с неба светом, мягко заблестели, зато замок Тортозы стал черным и почти слился с берегом. Чуть севернее виднелся город – цепочка тусклых огоньков.

– Прощай, Святая Земля, – проговорил брат Анри.

– Почему так грустно, сир? – спросил Робер. – Ведь мы же сюда еще вернемся!

– Кто знает, – ответил де Лапалисс, и лицо его было грустным. – Все в руке Господней!

15 октября 1207 г.

Прованс, Марсель

Из-за горизонта медленно поднимался низменный, пологий берег. Холмы Прованса, такие зеленые в мае, когда Робер отплывал в Святую Землю, сейчас казались серыми и безжизненными. Марсель съежился под бесцветным осенним небом. Виднелась высоченная стена аббатства Святого Виктора, снабженная двумя башнями, размерами напоминающими донжоны.

– Вот и прибыли, с помощью Пречистой Девы, – сказал брат Анри, стоящий у борта. – Клянусь Святым Отремуаном, я изрядно соскучился по твердой земле!

– Ничего, сир, скоро вы ступите на нее, – со смешком ответил Толстый Эбруэн, капитан нефа, только что завершившего долгий путь по терзаемому осенними бурями морю. – Не будь я самим собой!

– Выгодный рейс, сеньор Эбруэн? – вступил в разговор брат Готье. Он, Робер и командор были из тех немногих братьев на борту, которых совершенно не мучила морская болезнь. – Пряности пойдут по хорошей цене?

– Откуда же мне знать, во имя Святого Николая? – расплывшись в хитрой улыбке, воскликнул капитан, напоминающий сложением винную бочку. – Но честно скажу, подобные рейсы не часто случаются. В основном возим паломников. По девятнадцать су с человека!

– И сколько их убирается на вашем судне? – поинтересовался Робер.

– Если следовать статутам, – капитан на мгновение задумался, – и на каждого паломника отвести место два с половиной пана [151] в ширину и семь панов в длину, то около пятисот человек уберется!

– Ничего себе, – покачал головой Робер. – Немало!

– Воистину так, – согласился капитан. – Но мы уже прибываем! Позвольте, сеньоры, мне вернуться к своим обязанностям!

Над палубой разнесся его зычный окрик. Матросы забегали, засуетились.

Неф медленно и величественно входил в порт Марселя.

18 октября 1207 г.

Лангедок, дорога Бокер – Ним

– Во имя Господа, брат Анри, может быть, вы хоть сейчас скажете нам, куда мы направляемся? – голос брата Андре звучал напряженно.

Вчера отряд переправился через Рону и сейчас двигался на юго-запад по старой римской дороге. Копыта звонко цокали по потрескавшимся каменным плитам.

– Увы, сеньоры, – ответил де Лапалисс с глубоким вздохом. – Приказом магистра я лишен такой возможности. Могу лишь сообщить, что мы должны добраться до Тулузы.

Брат Жиль изумленно крякнул, прочие рыцари промолчали, но лица их выглядели весьма красноречиво. Да и Робер чувствовал себя несколько странно – он ожидал, что после переправы отряд двинется на север, к Парижу. А там и родная Нормандия рядом…

Надеждам молодого рыцаря не суждено было сбыться.

Лошади неторопливо перебирали ногами, отмеряя туаз за туазом, а вокруг простирался благодатный, цветущий край. Даже унылое время не могло скрыть его очарования. Виноградники сменялись фруктовыми садами, чтобы уступить место оливковым рощам.

Все это в куда лучшую сторону отличалось от туманной и холодной Нормандии, и Робер невольно ощутил зависть. Тут же устыдился собственного греха, но гадостное ощущение осталось.

– Кому принадлежат эти земли? – стремясь поскорее забыть о проступке, спросил он у брата Анри.

– Это нимское виконство, и оно является собственностью графа Тулузы Раймона, – ответил де Лапалисс, – дальше к западу лежит домен виконтов Безье и Каркассона из рода Транкавелей, а по ту сторону Роны, откуда мы прибыли – владения графа Прованса, Альфонса. Его оммаж принадлежит брату, королю Арагона.

– А чей вассал граф Раймон?

– Сложно сказать, – брат Анри улыбнулся, – более хитрого правителя, клянусь Святым Отремуаном, свет не видывал! За Прованский маркизат с центром в Авиньоне он является вассалом Империи, за северные земли – короля Филиппа Французского. Но когда ему это выгодно, он может объявить своим сюзереном Педро Арагонского или Иоанна Английского!

– Воистину странно слышать такое, – сказал брат Андре, – представил бы я себе графа Шампанского, перенесшего свой оммаж от Франции к Империи!

– Вы, брат, родились к северу от Луары, а там все совсем по-другому, – покачал головой де Лапалисс. – Король Франции всегда был сюзереном всех северных земель, от Нормандии до Бургундии, и никто, даже король Англии, не оспаривал его права. В землях же лимузенского языка патроны Сен-Дени [152] никогда не утверждали свою власть! Транкавели борются здесь с Сен-Жиллями, Плантагенеты с Беренгьерами [153], и каждый мелкий граф мнит себя, как в моей родной Оверни, независимым правителем, обязанным помощью и советом [154] лишь тому, кому желает!

– Видит Господь, что в Иерусалимском королевстве все гораздо разумнее, – сурово проговорил брат Эрар. – И вассал, нарушивший присягу, подлежит суду!

– Там со всех сторон наступают неверные, – пожал плечами брат Анри. – И любое другое положение было бы гибельно, здесь же нет внешних врагов и можно вдоволь тешиться междоусобными сварами!

В голосе де Лапалисса звучала настоящая боль, и Робер с сочувствием подумал о том, как нелегко жить, если твоя родина погрязла в братоубийственных войнах [155].

20 октября 1207 г.

Лангедок, Монпелье

Отряд въехал в пределы Монпелье холодным ветреным вечером. Город, принадлежащий королю Арагона, был невелик, но сразу бросалось в глаза большое количество клириков. Молодые люди в ризах, с ловко спрятанными в лохматых шевелюрах тонзурами бродили по улицам, оживленно о чем-то спорили на перекрестках.

– Клянусь Апостолом! – воскликнул брат Жиль. – Тут, похоже, собрались школяры [156] со всего королевства французского!

– И из сопредельных земель, – кивнул брат Анри. – Ибо здешняя школа медицины не имеет себе равных!

Командорства в городе не было, и рыцари долго петляли по Монпелье, выискивая постоялый двор, достаточно большой для того, чтобы вместить весь отряд. Подобное заведение обнаружилось на одной из центральных улиц.

Пока ошалевшие при виде алых рыцарских крестов слуги принимали лошадей, де Лапалисс договаривался с хозяином.

– Нам нужны комнаты на двадцать человек, – медленно говорил рыцарь, пристально глядя на согнувшегося в полупоклоне простолюдина, – достаточно чистые, чтобы в них могли ночевать люди благородного сословия. Ты понял?

– Да, мессен, – ответил тот подобострастно.

– Плюс ужин на всех и завтрак рано утром. Все ясно?

– Да, мессен, – содержатель постоялого двора закивал. – Вот только есть вам придется в общем зале.

– Ничего страшного, – брат Анри величественно кивнул.

– Чем эээ, – хозяин на мгновение замялся, – мессен изволит платить? Мельгориены, рэмондены, руэргские солиды?

– Безанты! – коротко ответил де Лапалисс, и в ладони его блеснули золотые монеты.

– Ооо! – подобострастие обитателя Монпелье достигло опасной величины, в глазах засветилась жадность. Он быстро закивал и самолично распахнул перед братом Анри дверь.

Внутри оказалось душно. Большая часть столиков была занята, и при появлении рыцарей Храма висящий в воздухе гомон на мгновение стих, чтобы тут же возобновиться.

По мановению руки хозяина служанки бросились вытирать самый большой стол, стоящий в центре зала. Поверх исцарапанной ножами столешницы легла белая, с плохо отстиранными пятнами скатерть.

– Клянусь Гробом Господним, то я почти тридцать лет не был на родине, то приплываю сюда каждый год! – сказал брат Готье, вслед за рыцарями усаживаясь на лавку. Таскать вещи в отведенные комнаты было доверено оруженосцам и сержантам помоложе.

– Нельзя сказать, что ты сильно этим недоволен, – хмыкнул брат Андре, глядя на служанку, спешащую к столу с большим подносом, на котором стояли кувшин и несколько кружек.

Робер с изумлением наблюдал сцену, разыгрывающуюся за соседним столом. Его занимали несколько оборванцев, но возглавлял попойку, которая, судя по лицам собутыльников, длилась довольно давно, самый настоящий священник. Его стихарь покрывали пятна жира, положенной по сану накидки и вовсе не было видно, а подбитая мехом черная шляпа валялась на полу.

– Выпьем! – возгласил служитель церкви, разливая по кружкам вино. – За здоровье Апостолика Римского!

Но воззвание сие осталось безрезультатным. Один из оборванцев спал, упавши кудлатой головой на стол, прямо в винную лужу, а другие двое были, судя по остановившимся глазам, не в состоянии понимать слова собутыльника.

– Bagassa [157]! – рявкнул священник. – Если вы не желаете со мной пить, то я пойду к девочкам один!

И, пошатываясь, духовный пастырь поднялся. Взгляд его упал на братьев Ордена.

– Ага, – проговорил он насмешливо, и в темных глазах, широко расставленных по сторонам от сизого носа, блеснула злоба. – Явились, предатели дела Христова! Чтоб вас всех Сатана взял!

– Побойтесь бога, святой отец! – воскликнул брат Анри. – Клянусь Святым Отремуаном, вы ведете себя недостойно!

– Bagassa! – вновь выругался священник. – Еще всякая ворона, нацепившая белый плащ, будет меня учить. – Проваливай в ад, рыцарь! Демоны приготовили там для тебя теплое местечко!

– Еще одно слово – и я вобью его тебе в глотку! – багровея от злости, с места поднялся брат Андре. Его поспешно схватили за руки.

Служитель церкви, как казалось, совсем утратил интерес к разговору. Покачиваясь, он направился к двери и вышел на улицу.

– Ничего себе! – невольно вырвалось у Робера. – Здесь что, все служители Господа такие?

– Надеюсь, что нет! – с выражением величайшего отвращения на лице воскликнул брат Эрар и припал к кружке с такой жадностью, словно только что выбрался из безводной пустыни.

– Везде есть недостойные пастыри, – со вздохом проговорил брат Анри. – Но здесь, в Лангедоке, их почему-то очень много!

– А почему он назвал нас предателями дела Христова? – поинтересовался Робер.

Де Лапалисс потемнел лицом.

– Слухи о том, что Орден продался мусульманам, ходят давно, – сказал он. – Начало им положил неудачный поход короля Людовика и императора Конрада. Проще всего было обвинить в неудачах кого-либо другого, вот немцы и французы свалили все на пуленов и на нас.

За столом у стены, судя по доносящимся обрывкам разговоров, ужинали школяры. Речь их была Роберу мало понятна, несмотря на то, что беседовали ученые юноши вовсе не на латыни, а на вульгарном ланге д'ок.

– … и несмотря на это, "Справочник здоровья" [158] надо чтить!

– А вот Одо де Мен в своем "О свойствах трав" говорит, что…

– Аллегорическое толкование Святого Писания не исключает…

Отчаявшись понять, что же именно обсуждают школяры, Робер принялся за еду, тем более что соус на основе миндального молока, поданный к приготовленной по случаю постного дня рыбе, оказался вовсе не плох.

Хлопнула входная дверь, и хозяин, до сего момента крутившийся вокруг стола с рыцарями, метнулся к ней. Заинтересованный Робер обернулся, ожидая увидеть у входа как минимум барона.

Но там, хорошо видимый в свете висящего на стене масляного светильника, стоял невысокий мужчина в простой черной одежде. На груди его золотилась цепь, говорящая о том, что ее обладатель – какой-то чин городской власти. Лицо пришедшего украшала короткая черная бородка.

Молодой нормандец уже отворачивался, когда вдруг неясная странность в облике незнакомца заставила его вздрогнуть. Он пригляделся и невольно перекрестился: из-под едва заметной круглой шапочки на голове бородача ниспадали на виски пряди пейсов.

Вошедший в зал человек был иудеем.

Но золотая цепь магистрата?

Представить себе такое Робер не мог, как не мог вообразить взобравшегося на коня и взявшего в руки копье крестьянина, самим Провидением предназначенного лишь для того, чтобы платить подати.

Он судорожно сглотнул, почти силой заставив себя отвернуться от ужасающего зрелища. Потрясенный второй за вечер невероятной сценой рассудок впал в оцепенение, и молодой нормандец только и мог, что молить про себя Господа, чтобы тот позволил ему не сойти с ума.

Когда за спиной хлопнула дверь, он осторожно оглянулся, и увидев, что странный человек исчез, облегченно вздохнул. Теперь можно было все списать на разыгравшееся воображение.

22 октября 1207 г.

Лангедок, окрестности Безье

Дождь моросил второй день. Противный и мелкий, он сыпал из низко нависшего серого неба и казался нескончаемым. Влага пропитывала плащи, проникала сквозь одежду, которая становилась противной и липкой. Погода навевала уныние.

Лошади плелись, печально опустив головы, под их копытами плескала жидкая грязь, кое-где перемежающаяся гигантскими лужами. Деревни, нанизанные на дорогу, точно бусины на нитку, выглядели одинаковыми, как доски в заборе.

– Клянусь Святым Отремуаном! – воскликнул брат Анри, когда из туманного марева выступили дома очередного селения. – Жара Леванта отсюда вовсе не кажется такой уж неприятностью!

– Воистину так, – согласился, шмыгая заложенным носом, брат Жиль. – А дождь и холод мнятся приятными тому, кто погибает от жажды где-нибудь в пустыне!

– Именно, – рассмеялся брат Андре, и тут же спереди, заглушая шелест дождя, донесся звон колокола, зовущего прихожан на молитву. Похоже, лежащее впереди селение было достаточно богато, чтобы содержать собственный храм.

– Ускорим ход, сеньоры! – сказал брат Анри. – Давно я не был на мессе! Не пропустим эту обедню, да и заодно обсохнем в помещении, а то я сырой, словно выдра!

Церковь высилась на площади, расположенной в самом центре селения, и вид имела заброшенный. Рыцари и сержанты спрыгивали с коней и один за другим входили под каменную арку входа. Робер оказался последним.

Внутри было блаженно сухо.

Когда спины товарищей, обтянутые белыми плащами, раздвинулись, молодой нормандец с удивлением обнаружил, что церковь, не такая уж маленькая, почти пуста. Около алтаря топталось с десяток селян, а гнусавый голос священника, согбенного старичка, вольно разносился по помещению.

При появлении рыцарей Ордена он заметно дрогнул.

Робер слушал обедню со все возрастающим удивлением. Священник бормотал нечто невразумительное. Похоже, он весьма нетвердо знал собственные обязанности. В самой церкви виднелись следы запустения: иконы были старые, кое-где на ликах святых облупилась краска, стены местами пошли трещинами. Свечей горело совсем мало, и даже запах горячего воска, свойственный храму, тут почти не чувствовался.

Служба завершилась. Селяне, истово крестясь и испуганно оглядываясь, обошли рыцарей и спешно покинули храм. Священнику деваться было некуда. Испуганно моргая подслеповатыми глазами, он смотрел, как брат Анри подходит к нему.

– Что угодно тебе, сын мой? – спросил он дрожащим голосом.

– Благословите, отец, на дальнюю дорогу, – ответил де Лапалисс. – И скажите, почему на службе так мало людей, во имя Господа? Селение-то у вас большое!

Священник поднял руку в крестном знамении.

– Тяжкие времена, – вздохнул он, – не ходят люди к Господу!

– Это я и сам вижу, – голос брата Анри стал сердитым, – но почему?

– На все воля Господа, – затрясся священник так, точно его собирались четвертовать.

– Клянусь Святым Отремуаном, я давно не встречал такого болвана! – воскликнул командор небольшого отряда. – Пойдемте отсюда, сеньоры!

Брат Анри весь кипел гневом. Даже дождь, продолжающий все так же неутомимо сеяться с неба, не охладил его ярость.

– Видит Господь, такие пастыри больше вредят вере Христовой, чем десяток еретиков! – сказал он в сердцах, садясь в седло.

– Неудивительно, что церкви пусты, – добавил брат Симон, глаза его мрачно сверкнули, – если учитывать славу, которую стяжал от Барселоны и до Парижа Беренгарий, епископ Нарбоннский!

– И что это за слава? – спросил брат Готье.

– Бог для почтенного прелата – деньги, – ответил астуриец, – и иногда его называют вожаком разбойников! При таком пастыре паства вряд ли будет особенно благочестивой!

После нескольких часов пути под непрерывно моросящим дождем впереди показались стены Безье. Высокие и мощные, они производили впечатление, а вот флаг виконта над одной из башен висел жалкой намокшей тряпкой. Герб, представляющий синюю главу и три алых пояса на серебряном поле, было не разглядеть.

– Прекрасный город, – сказал брат Анри, несколько успокоившийся после инцидента в церкви, – чего, к сожалению, нельзя сказать об его правителях…

– Чем же плохи Транкавели? – удивился брат Симон, похоже, неплохо разбирающийся в южных делах.

– Говорят, что они сами тайно исповедуют ересь ткачей [159], – с величайшим отвращением проговорил брат Анри.

– Кого? – не понял Робер.

– На севере их зовут публиканами, – подал голос брат Андре. – Или болгарами. Но я никогда не слышал, чтобы нынешнего виконта, Раймона-Роже, обвиняли в ереси.

– Но что он потворствует еретикам – это точно, во имя Господа! – подвел итог брат Анри. – Но теперь молчим, сеньоры, ибо ворота города близки, и невежливо болтать о хозяине в его собственном доме!

Отряд медленно втягивался в распахнутые ворота под мрачными взглядами прячущихся под навесом стражников. Воины с алыми крестами на одежде были освобождены от пошлин, как лица духовного звания, и содрать с них лишний солид не представлялось возможным.

24 октября 1207 г.

Лангедок, селение Сен-Круа между Каркассоном и Кастельнодари

За стенами постоялого двора бушевала непогода. Дождь молотил по крыше, точно пьяный наемник по столу, ветер скребся в окно, подражая вору, пытающемуся открыть ставни.

Внутри же было тепло. Ярко пылало пламя в огромном камине, постепенно высушивая развешенные перед ним белые и черные плащи, а хозяин носился по всему залу. Других постояльцев, кроме людей Ордена, у него не было, да и сложно было рассчитывать на них в такое время года.

– Где вино, мошенник? – прикрикнул на хозяина брат Андре. – Сколько же можно его греть? Оно уже должно вскипеть!

– Ваши оруженосцы смешивают его с пряностями, – ответил хозяин.

– Точнее, хлебают его сами, – со смехом проговорил брат Жиль, и в это же момент дверь с треском отворилась.

Рыцари с изумлением воззрились на вошедших.

– Мир дому сему, – густым голосом проговорил невысокий, но крепко сбитый монах. – Да будет на нем благословение Господне!

Его риза выглядела мокрой насквозь, волосы слиплись, но он словно не замечал холода. Глубоко посаженные темные глаза на смуглом лице горели решительным огнем.

– Входите, святые отцы, – подскочил хозяин. – Входите, во имя Ле-Пюисской Богоматери, и закройте дверь!

Только тут Робер обратил внимание, что за спиной первого толкутся еще двое монахов, совсем молодых, с чистыми и спокойными лицами, словно у мучеников на иконах. Оба они явственно дрожали.

– Проходите, во имя Господа, – гостеприимно сказал брат Анри. – Места всем хватит!

– Благодарю, – монах сделал шаг вперед, и стали видны его ноги, босые (и это в такой-то холод?), черные от налипшей грязи.

Робер с трудом сдержал брезгливость.

– Хотелось бы знать, с кем свел меня Господь? – широко перекрестившись, монах сел за стол, и его пронизывающий взгляд уперся в рыцарей. Робер почувствовал себя неуютно.

– Братья Ордена Храма, – брат Анри назвал каждого по имени. – А кто вы?

– Скромный брат Доминик, монах ордена августинцев, – он говорил на лимузенском наречии с легким акцентом, очень похожим на тот, что звучал в словах брата Симона.

Астуриец, меж тем, выглядел таким ошеломленным, словно перед ним неожиданно объявился сам Апостолик Римский. Мрачное и непроницаемое выражение, обычно украшающее его физиономию, исчезло.

– Что вы делаете в этом краю? – поинтересовался брат Анри, делая хозяину знак рукой – подавай, мол, ужин.

– Проповедую слово Божие, – кротко ответил Доминик, но глаза его вспыхнули чем-то похожим на гнев. – Несу его заблудшим душам.

– Не похожи вы на разъездного проповедника! – воскликнул брат Жиль. Его можно было понять. Клирики, сделавшие проповедь своим ремеслом [160], не передвигались по дорогам босиком, да и выбирали для путешествий более благоприятное время.

– Я не разъездной проповедник, – ответил монах, блеснули в усмешке белые зубы. – Милостью Господа и отца нашего, понтифика Иннокентия, являюсь я странствующим вестником Слова Божьего на впавших в ересь землях Лангедока!

– Вон как! – проговорил брат Анри, умильным взглядом провожая объявившегося на столе откормленного поросенка, пахнущего настолько аппетитно, насколько это вообще возможно. – Разделите с нами трапезу, святые отцы!

– Благодарю за приглашение, братья рыцари, – на этот раз Доминик выглядел серьезным, в черных глазах не было и тени улыбки. – Но мясо – недозволенная пища для бедных монахов. Если разрешите, то мы обойдемся хлебом и овощами.

– Как вам будет угодно, святой отец, – в голосе де Лапалисса звучало удивление.

Трапеза была окончена быстро. Под строгим взглядом отца Доминика наедаться и напиваться казалось почему-то постыдным, и рыцари ограничились тем, что утолили голод.

– Как проходит ваша миссия в Лангедоке, во имя Пречистой Девы? – поинтересовался брат Андре.

– С большим трудом, видит Господь, – ответил отец Доминик. Из троих монахов он явно был главным, другие на его фоне совершенно терялись, и даже не открывали рта. – Ересь пустила крепкие корни, церкви пусты, а еретики находят приют и в лачугах черни и в замках благородных людей.

– Не может быть! – сокрушенно вздохнул брат Анри и перекрестился. – Неужели все так плохо?

– Просто ужасно, – отец Доминик покачал головой. – Замок Лавор целиком отдан еретиками, в горах гнезда ересиархов многочисленны. Людей склоняют к вере ткачей целыми селениями!

– А почему им это удается? – тихо поинтересовался брат Готье.

– Они прикрываются овечьими шкурами! – глаза монаха полыхнули ненавистью. – И ведут на первый взгляд чистую жизнь, полную только добродетели! Но скрываются за этим только жадные демоны, жаждущие совратить как можно больше агнцев из Господня стада!

– Да, осмелели еретики, – покачал головой брат Жиль.

– В том году в Монреале, неподалеку отсюда, состоялся открытый диспут между ересиархами и избранными богословами, в котором принял участие и я! – лицо отца Доминика потемнело. – Но ткачи вовсе не признали себя побежденными! В Кастельнодари они захватили половину городского собора, где проводят службы! Они позволяют себе созывать собственные соборы, делят край на диоцезы [161], в которые назначают епископов! – отец Доминик горячился и размахивал руками. – Говорят, что у них есть собственный папа!

– Так что же, они надеются вытеснить в этих краях Святую Церковь и заменить ее собой? – в голосе брата Эрара звучал откровенный ужас.

– Господь не попустит такого унижения! – ответил монах, и глаза его вновь вспыхнули. – С Божией помощью наступление нечестия будет отражено! Один за другим едут в Лангедок легаты римского престола, и если нужно, то христианнейшие властители, покорные воле понтифика, пришлют сюда войска!

– Вот это вряд ли, – буркнул брат Симон, но отец Доминик его не услышал.

– И как было бы прекрасно! – воскликнул он, вознося руки к потолку, – если бы в первых рядах отправившегося на битву с ересью воинства шли опытные в сражениях рыцари Ордена!

– Устав запрещает нам обращать оружие против христиан [162], – мягко сказал брат Анри. – Кроме того, если мы начнем тратить силы на преследование еретиков, то кто будет сражаться с сарацинами в Святой Земле и Испании [163]?

– Вижу я с сокрушением сердечным, что погряз Орден в мирских делах, – монах заскрежетал зубами, а лицо его на мгновение сделалось злобным. – И не видит, где таится главная опасность делу Христа. Что сарацины – они враги явные, и победить их будет легко. Еретики же подтачивают древо веры изнутри, и война с ними – куда более сложна и опасна!

– Но мы уже выбрали свою, – равнодушно пожал плечами де Лапалисс. – Наш Орден предназначен для войны с неверными, а еретиками пусть занимается кто-то другой!

– О, не сомневайтесь, ими найдется кому заняться! – зловеще улыбнулся отец Доминик. – Но как бы тогда не было слишком поздно для Ордена [164]…

– Не стоит нас устрашать, святой отец, – поднимаясь из-за стола, заметил брат Анри. – Кто видел смерть сотни раз, не испугается ее. С вашего позволения, мы отправимся на вечернюю молитву!

– Да пошлет вам Господь мудрости! – вежливо пожелал отец Доминик, но лицо его оставалось сердитым, а в голосе все еще были заметны следы недавнего гнева.

Монахи устроились на ночлег в общем зале, а рыцари вместе с сержантами удалились в отведенную им на втором этаже комнату.

– Вы хоть знаете, с кем сегодня беседовали? – спросил брат Симон, после того как "Отче наш" был прочитан положенное число раз.

– С монахом, – с легким удивлением отозвался Робер, – каких сотни шляются по дорогам от Фландрии до Руссильона.

– Отца Доминика, который родом из знатной кастильской семьи д'Аца, – невесело улыбнулся белобрысый астуриец, – многие и по ту и по эту сторону Пиренеев считают настоящим святым! Говорят, что свиток с его доводами против ереси ткачей не сгорел, когда ересиархи бросили его в огонь!

– Клянусь Святым Отремуаном, – упрямо заявил брат Анри, – он вовсе не похож на святого, а что до остального, то пора уже спать! Сами же будете зевать на заутрене!

Глава 12

Ни меж неверных, ни меж христиан

Вассала мир отважней не видал,

Никто так не был к делу веры рьян

И так не чтил святой закон Христа…

«Песнь о Гильоме Оранжском». XII век

27 октября 1207 г.

Лангедок, окрестности селения Безьеж между Кастельнодари и Тулузой

Под копытами лошади мягко хлюпала грязь, впрочем, изрядно просохшая за последние дни. Дождь прекратился, по светлому небу неслись лохматые серые облака, но ветер, явно забравшийся в южные края с далекого севера, был холоден. От него спасал только теплый, подбитый мехом усе [165]. Деревья фруктовых садов по сторонам от дороги стояли голые и страшные, точно черные скелеты неведомых чудищ.

Робер ехал одним из последних и предавался размышллениям. Ранее он не знал, чем Южная Франция отличается от Северной. Думал, что все различие заключено в языке. Весной, по дороге в Марсель, они пересекли Лангедок гораздо восточнее, двигаясь через Невер, Бургундию и Виваре. Тогда он просто не имел возможности для тщательных наблюдений.

Теперь он видел все в подробностях.

Здесь не было королей, которые могли, как Плантагенеты и Капетинги на севере, навести порядок. Богохульствующие пьяные священники, пустеющие церкви, прелаты, жиреющие на грабежах и обмане – все это было настолько ужасно, что даже ересь публикан, которыми в далекой Нормандии пугали детей, не выглядела страшной. Отец Доминик, пытающийся почти в одиночку бороться с ней, смотрелся бы смешно, если бы не его истовая, слепая вера в собственную победу…

Поговорить с ним во второй раз не удалось. Странный монах, надеющийся на силу проповеди точно так же, как и его противники, ушел до рассвета, задолго до того, как рыцари спустились вниз.

И судя по тому, что потом они его не нагнали, двинулся он вовсе не на запад.

– Во имя Господа, что здесь такое? – изумленный возглас, донесшийся от головы небольшого отряда, заставил Робера отвлечься от размышлений. Он поднял голову и сам остолбенел.

В нескольких десятках туазов впереди двигалась толпа. Шли мужчины, бородатые селяне, женщины в простых платьях вели и несли детей. Все выглядело как переселение, если не считать отсутствие пожитков и то, что одеты все были в чистое.

– Куда это они? – поинтересовался брат Анри. – Тут же вся деревня!

С верхушки холма, на котором остановился отряд, хорошо было видно лежащее внизу селение. Аккуратные домики, линии заборов, поднимающиеся из труб дымки. Но ни одного человека на улицах.

Все, как один, двигались по дороге, чтобы, не доходя десятка шагов до замерших в неподвижности всадников свернуть в негустой лес, тянущийся к юго-западу, сколько хватало глаз.

На храмовников селяне не обращали никакого внимания.

Последний из крестьян скрылся среди деревьев, а рыцари все продолжали стоять на дороге.

– Клянусь Святым Отремуаном, я должен узнать, что тут происходит! – горячо воскликнул брат Анри, спрыгивая с коня. – Брат Симон – остаетесь за старшего. Остальные рыцари – со мной. Да укрепит нас Господь!

Робер медленно слез с седла. Идти никуда не хотелось, хотелось добраться до постели и выспаться. Усталость от многодневного путешествия скопилась в теле неприятной тяжестью.

Но не повиноваться было невозможно.

Спешенные рыцари вошли в лес. Под ногами мягко шуршали опавшие листья, шелестел ветер, обдирая бока о голые ветви. Впереди, среди частокола стволов мелькали спины крестьянской процессии.

– Сдается мне, что мы зря туда отправились, – уныло сказал брат Жиль. – Какой смысл в том, чтобы следить за тупыми вилланами, клянусь Апостолом?

– Во имя Господа, брат, выполняйте приказ, – в голосе де Лапалисса появились металлические нотки.

Рыцарь из Бордо замолчал.

Лес впереди поредел, открыв обширную поляну. На ней столпилось все население покинутой деревушки. Они стояли неподвижно, и не было слышно ни единого звука. Даже дети молчали.

Робер невольно вздрогнул, рука по привычке потянулась к оружию.

Но тут послышался голос. Слов было не разобрать, но по ритму речи и ее эмоциональной насыщенности можно было догадаться, что невидимый человек проповедует.

– Кто же это там? – удивился брат Андре. – Неужели отец Доминик сюда так быстро добрался? Не иначе как с Божьей помощью!

– Сейчас узнаем, – и брат Анри решительно двинулся к поляне.

Крестьяне вновь не обратили на рыцарей внимания, хотя те бесцеремонно проталкивались сквозь их ряды. Даже овцы возмутились бы подобным вторжением. Но Робер не услышал ни единого раздраженного окрика, ни один гневный взгляд не упал на него.

Среди людской толпы, на небольшом чистом пятачке стояли двое. Они выглядели странно бледными, были одеты в черные ризы, в руках держали книги. Один из них, расположившийся впереди, говорил, горячо жестикулируя:

– … и не клянитесь никогда, ибо любая клятва есть преступление против Духа святого!

– Ткачи, – шепнул брат Эрар, глаза его блеснули тревогой. – Лучше нам уйти, любое пребывание на их собраниях считается ересью…

– Нет, мы не уйдем! – довольно громко сказал брат Анри, проповедник сбился и недоуменно уставился на него. – Когда это воины Храма трусливо бежали перед лицом врага?

– Что вам угодно, добрые рыцари, во имя Святого Духа? – спросил проповедник. – Мы никому не враги, и мирно несем людям Слово Божие…

– Слово Диавольское! – воскликнул де Лапалисс. – Разойдитесь немедленно, а не то я, клянусь Святым Отремуаном, пущу в ход меч!

На лицах катаров не появилось страха, а вот крестьяне вокруг гневно заворчали.

– Трогать Добрых Людей [166] не позволим! – пробурчал здоровенный бородатый детина, чью шапку украшало перо цапли.

Рыцари обнажили мечи, встали полукругом, готовясь отражать нападение. Впрочем, Робер понимал, что оно вряд ли состоится. Даже самые безумные селяне не полезут на клинки с голыми руками.

– Не стоит проливать кровь! – проповедник шагнул вперед, его товарищ встал рядом. Во взглядах катаров не имелось страха и гнева, даже пламени веры, столь ярко горящего в отце Доминике, там не было. Глаза их были безмятежны и чисты. – Мы никому не навязываемся силой, и если эти люди пришли сюда, то по собственной воле!

– Разве вы не видите, во имя Господа, что это обман! – воскликнул брат Анри, потрясая мечом. – Козни Сатаны!

– Не, – сказа кто-то из толпы, – они говорят, что не надо есть мяса и сами не едят, проповедуют о том, что нельзя проливать кровь и сами ее не проливают. В чем обман? Вот наш священник, отец Пьер, все о смирении тела бормочет, а сам от окорока и в разгар поста не откажется!

– Молчите! – страшно выкрикнул брат Эрар. Он сделал шаг вперед и вскинул меч над головой проповедника. – Еще слово, и я зарублю его! Где не помогает слово, нужно применять оружие!

Катар поднял над собой книгу, словно пергамент мог защитить от острого лезвия.

– И что, добрый рыцарь, ты ударишь человека, закрывшегося Евангелием? – спросил он негромко.

– Стыдитесь, брат Эрар, во имя Пречистой Девы, – в наступившей тишине голос брата Анри прозвучал особенно отчетливо. – Меч, подобие креста Господня, вы подняли на безоружного человека! Который ничем вам не угрожал!

– Но он еретик!

– Но он считает себя христианином [167]! – резко ответил де Лапалисс. – Предоставьте епископам заниматься еретиками, нам же хватит неверных!

Зарычав от бессильного бешенства, брат Эрар опустил меч.

– Спрячьте клинки, сеньоры, – проговорил брат Анри не терпящим возражений голосом. – Мы уходим. Пусть Всевышний, – обратился он к катарам, – будет вам судьей!

Рыцари развернулись и тесной группкой направились в лес. Сквозь ткань плаща спину Робера жгли ненавидящие взгляды крестьян.

28 октября 1207 г.

Лангедок, Тулуза

Звон колоколов далеко разносился в холодном неподвижном воздухе. Небо сияло ослепительной ледяной синевой, а внизу, у подножия холма, на который только что выехали путешественники, лежала Тулуза. Она прилепилась к Гаронне точно дитя к матери, стремясь как можно крепче ухватить ее. В стороны выпирали предместья, над домами высились соборы, кресты на вершинах которых были хорошо различимы, несмотря на расстояние.

Робер видел куда более крупные селения, например, Акру, был в городах куда более древних и прославленных, как Иерусалим, но более красивого города он не встречал никогда. Тулузу словно построили специально для того, чтобы ей можно было любоваться.

– Что, впечатляет? – спросил с улыбкой брат Жиль. – Красивее моего родного Бордо ничего нет на свете, но когда я впервые увидел Тулузу, то чуть с коня не брякнулся…

– Ее называют жемчужиной Лангедока, соперницей Парижа, – вздохнул подъехавший брат Анри. – Хотя я думаю, что соперничество это не пойдет ей на пользу.

– Почему? – поинтересовался Робер.

– Париж – королевский город, а короли не любят, когда кто-либо пытается с ними соперничать! – пояснил де Лапалисс, после чего толкнул коня пятками. – Но сейчас нас ожидает город графский! Так поспешим же!

Отряд двинулся за командором. В душе Робера затеплилась робкая надежда, что здесь, в центре Лангедока, путешествие и закончится. Можно будет провести несколько месяцев на одном месте…

Спустившись с холма, храмовники миновали укрепленное предместье и лишь затем оказались у ворот собственно города. Над высокими и изящными башнями реяло графское знамя – золотой двенадцатиконечный сквозной крест в алом поле, а у распахнутых створок приезжих встречали стражники. Лица их были толстыми, указывая на то, что место тут хлебное, и сердитыми – для соответствия занимаемой должности.

– Куда следуете? – спросил старший воин караула у брата Анри.

– В город, – лаконично ответил тот, позволяя плащу распахнуться на груди. При виде белой одежды с алым крестом доблестный страж сразу потерял гонор. Связываться с Орденом Храма, весьма богатым и могущественным, ему было явно с руки.

Рыцари невозбранно въехали в город.

Здесь все оказалось вовсе не так празднично и красиво, как выглядело издалека. Горожане, пробирающиеся вдоль стен, казались мрачными, на лицах некоторых застыл испуг. Многие здания были с зубцами и башенками, некоторые походили на самые настоящие донжоны.

– Что-то здесь не так, – пробормотал брат Анри. – Все очень странно…

Посовещавшись с братом Жилем, который ранее уже бывал в Тулузе, де Лапалисс повел отряд к командорству Ордена. Они миновали центральную площадь с нависшим над ней собором и оказались перед группой огражденных зданий. Над ними вился флаг ордена с алым крестом.

– Мы вновь среди своих, сеньоры, во имя Господа! – воскликнул брат Анри. Здесь мы проведем несколько дней, прежде чем двинемся дальше!

Командор уже стучал в ворота, а Робер ощутил, как сердце тоскливо заколотилось. "Двинемся дальше" – значит опять придется мерзнуть в седле, молиться на ходу и подвергать себя дорожным опасностям…

– Кого там Бог послал? – ворота распахнулись, и в них показался привратник в одежде сержанта и с мечом на перевязи. При виде рыцарей глаза его расширились. – Въезжайте, братья, во имя Святого Сернена!

Во дворе командорства от людей и коней сразу стало тесно. Оруженосцы принялись развьючивать лошадей, кто-то побежал за командором Тулузы, и вскоре к прибывшим вышли несколько рыцарей. При виде одного из них, высокого, седоголового, с пронзительным взглядом голубых глаз, брат Анри вздрогнул и поспешно поклонился.

– Во имя Господа, брат Пон, вы ли это?

– Естественно, я, – усмехнулся седоголовый, и улыбка волшебным образом преобразила его лицо, сделала из сурового и жестокого добрым и располагающим. – Что привело вас сюда из песков Леванта?

– Приказ магистра [168], – коротко ответил де Лапалисс. – Мы здесь задержимся на несколько дней, дадим отдых лошадям.

– Понимаю, – взгляд брата Пона, скользнул по приехавшим, и Робер ощутил себя так, точно старый рыцарь заглянул ему в голову. В нем чувствовалась та же сила, что и в Жаке де Майи, умение читать в душах людей и отдавать приказы. – Мы побеседуем с вами после ужина. А пока располагайтесь – вам отведут комнаты.

– Кто это был? – спросил Робер у брата Жиля, когда седоголовый рыцарь удалился.

– Ты не знаешь? – бордосец перекрестился. – Это Пон де Риго, магистр на Западе!

Сообщение о том, что он только что беседовал со вторым лицом в орденской иерархии, распоряжающимся всеми бальяжами [169] Ордена от Шотландии до Испании и Венгрии, потрясло Робера.

29 октября 1207 г.

Лангедок, Тулуза

В крошечной часовне при командорстве, где проводились службы, было до невозможности душно, и Робер, после молитвы девятого часа выбравшись на улицу, с наслаждением вдохнул свежий и чистый воздух.

Несколько дней предстояло провести на месте, но безделья это вовсе не означало. Все, что за время путешествия пришло в негодность, нужно будет заменить и починить, причем для замены придется получать разрешение своего командора, брата Анри, а о починке договариваться с местными братьями-ремесленниками, что тоже не всегда просто. У них хватает работы по обслуживанию собственных сержантов и рыцарей.

Помимо этого, оставалась еще чистка оружия и снаряжения. Это каждый рыцарь в Ордене, даже магистр, делал сам. Но Робер надеялся все же выпросить несколько часов для прогулки по Тулузе, в сопровождении брата, который хорошо знает город. Впрочем, одного его и не пустили бы.

Брата Анри он нашел в отведенном приехавшим дортуаре [170]. Свободных келий не было, и всех – рыцарей, сержантов, оруженосцев, поместили вместе. Впрочем, никто не жаловался.

Де Лапалисс выслушал просьбу с непроницаемым лицом, а потом сказал:

– Во имя Господа, брат Робер, не проси меня о таком. Я не могу выпустить тебя за стены командорства!

– Почему? – искренне удивился Робер. Он давно привык к благоволению командора, так что услышать отказ было странным.

– Вчера мы беседовали с сеньором де Риго. Он поведал, что в городе неспокойно, – пожал плечами брат Анри. – Епископ Фолькет создал из горожан так называемое "белое братство" для борьбы с катарами, а их сторонники объединились в "черное братство". Последняя стычка между ними была всего лишь несколько дней назад! Несколько человек погибло.

– И что? – недоуменно поинтересовался Робер.

– А то, что Орден не любят как катары, которые считают, что мы вскоре явимся рубить их так же, как и сарацин, так и многие верные чада Матери-Церкви, думающие, что мы там, на востоке, сами погрязли в ереси! Понял?

Робер кивнул.

– Но разве граф не хозяин в городе? И не может просто разогнать бунтовщиков?

– Тулуза – основа богатства Сен-Жиллей, – покачал головой де Лапалисс, – но город давно уже управляется сам. Горожане выбирают консулов, которые и вершат все дела. Но сейчас и консулы меж собой переругались…

– Все ясно, сир, – вздохнул Робер. – До отъезда придется сидеть в командорстве.

– Именно так, клянусь Святым Отремуаном! – брат Анри на мгновение задумался. – Впрочем, сегодня вечером брат Пон и брат Бертран, бальи Лангедока, также находящийся в Тулузе, приглашены епископом на воскресную службу в собор Святого Сернена. Магистр любезно взял меня в свиту. Я думаю, не случится ничего страшного, если ты отправишься со мной. Будь готов сразу после капитула!

– Да, сир, – Робер склонил голову, стараясь скрыть охватившую его радость.

Из командорства вышли вдесятером, и магистра и бальи сопровождали по несколько рыцарей и оруженосцев, так что на Робера никто не обратил внимания. Всем выдали новые одежды, белее первого снега, а кресты на груди и спине, казалось, были нанесены настоящей кровью.

Под коттами, тем не менее, скрывались кольчуги, а полы плащей оттопыривали мечи. Рыцари, как всегда, были готовы к бою, пусть даже находились не в Заморской Земле, а среди христиан.

Впрочем, по дороге до собора их никто не потревожил. Храм Святого Сернена возносился к темнеющим небесам рукотворной горой, а из его распахнутых дверей вырывался слабый золотистый отблеск, говорящий о том, что внутри зажжено множество свечей.

Служба еще не началась, но собор оказался полон народу. В глазах рябило от множества изображенных на коттах гербов. Преобладали ало-золотые тона – цвета графа Тулузского. Во множестве были и дамы – в роскошных нарядах, каждый из которых стоил не дешевле, чем рыцарские доспехи. Среди мирян мелькали ризы клириков.

В разношерстной толпе взгляд Робера тотчас выделил высокого смуглого мужчину с близко посаженными черными глазами. Мантель его был подбит дорогим мехом куницы, а подол котты опускался почти до щиколоток. Взгляд черноглазого был скучающим, на лице застыло надменное выражение. Рядом с ним топтался наряженный в двурогий колпак шут.

– Кто это? – спросил Робер тихонько, когда рыцари Ордена заняли место среди прочих верующих.

– Граф Раймон, – ответил брат Анри, – а вон там стоят папские легаты, прибывшие в Лангедок для борьбы с ересью.

Несколько прелатов, одетых с непомерной роскошью, глядели по сторонам с явной неприязнью. Они держались отдельно ото всех, словно находились среди прокаженных, да и к ним никто не подходил близко.

– Не знаю, кто из них кто, – пробормотал де Лапалисс, – но брат Пон поведал мне о них многое. Уже много лет здесь находятся братья Ордена Сито [171] Райнер и Гвидон, но они вызвали к себе такую ненависть, что Апостолик вынужден был прислать новых, братьев Петра де Кастельно и Рауля, призванных из аббатства Фонфруа в Нарбонне. Но и они не справились, тогда приехал брат Арнольд, бывший аббат Сито, но и он за те три года, что провел в Лангедоке, прославился лишь жадностью.

– Помилуй нас Господь! – воскликнул Робер и перекрестился.

В тот же момент началась служба. В поле зрения появился епископ тулузский Фолькет в сопровождении чинов капитула. С хоров послышалось слитное пение. Судя по всему, здешний регент певчих свое дело знал.

Робер молился, даже не замечая, что его молитва отклоняется от канона, что он вовсе не повторяет те слова, что бормочут все вокруг. Он искренне просил Господа даровать этой земле, такой красивой и благодатной, достойных ее духовных пастырей, которые будут славны духовной силой, а не какими-либо пороками…

И как всегда во время удачной молитвы мир вокруг исчез, смолкли все звуки, Робер словно повис в озаренной божественным светом пустоте. Чувство, что Всевышний тут, рядом, за непреодолимой для человека завесой, и слышит каждое слово, заставило трепетать его сердце.

Брат Анри во время молитвы не забывал поглядывать по сторонам, и когда ему показалось, что голова Робера светится, он сначала решил, что ему показалось. Де Лапалисс мигнул, но видение не пропало. Наоборот, широкое кольцо света вокруг русой головы молодого рыцаря, который стоял неподвижно, сложив руки и закрыв глаза, сделалось ярче.

Брат Анри перекрестился.

Но кольцо, до ужаса похожее на нимб святого, не исчезло. Надеясь, что больше никто его не заметил, де Лапалисс толкнул молодого нормандца в плечо. Тот зашевелился, открыл глаза, и непонятное свечение тотчас начало тухнуть.

– Что такое? – спросил Робер, недоуменно моргая.

– Ты, никак, заснул? – Анри за гневом спрятал облегчение.

– Нет, сир, – тихо отозвался Робер. – Просто задумался.

Он вновь стал молиться, но вернуться к прежнему состоянию не удалось. Вздохнув, молодой рыцарь открыл глаза. Служба шла своим чередом, а люди вокруг занимались собственными делами. Тихо переговаривались рыцари из графской свиты, сплетничали дамы, даже легаты Святейшего Престола о чем-то шептались украдкой. Шут приплясывал на месте и смешно размахивал руками. Лицо его было дурашливо-торжественным. В тот момент, когда Робер понял, что дурак копирует движения проводящего службу епископа, его прошиб холодный пот.

Как граф допускает подобное святотатство?

Но повелитель Лангедока наблюдал за происходящим с улыбкой.

Служба меж тем завершилась. Причастившись, рыцари двинулись к выходу, но дорогу им неожиданно преградили. Невысокий рыцарь, темноволосый и голубоглазый, встал на их пути.

– Подождите, мессены, – проговорил он поспешно.

– Что вам угодно, во имя Господа? – в голосе Пона де Риго слышалось удивление.

– Мое имя Раймон де Рекальд, – последовал поклон в сторону бальи Тулузы, – и брат Бертран меня хорошо знает. Я сенешаль графства, и мессен граф Раймон послал меня к вам известить, что он желает поговорить с вами!

Рыцари остановились. Граф подошел сбоку, легкой изящной походкой. Выглядел он куда моложе своего возраста [172], в теле не было массивности, а седина только чуть тронула темные волосы.

– Мессены, – проговорил он с легким поклоном, – рад видеть столь знаменитых воинов Ордена Храма в Тулузе.

Голос графа звучал любезно, но в глазах, черных, точно агат, не было тепла.

– Для нас честь беседовать со столь благородным человеком, – спокойно отозвался Пон де Риго. – Что вам угодно, граф?

– От вас, почтенный магистр – ничего, – Раймон Сен-Жилль улыбнулся. – Дела Запада мне известны не хуже ваших, а вот о Востоке я хотел бы узнать поподробнее.

Робер краем глаза заметил, как напрягся брат Анри.

– От достойных доверия людей я узнал, что в тулузском командорстве остановилось несколько братьев, прибывших из Леванта, – продолжал говорить граф, лицо его было непроницаемым. Не так ли, эн Бертран?

– Вы прекрасно осведомлены, сир, – ответил несколько удивленный, судя по тону, бальи. – Вот, брат Анри и брат Робер, достойные рыцари, недавно покинувшие Святую Землю.

– Мессены, – в ответ на поклон графа Робер тоже поклонился, – Завтра состоится посвящение в рыцари молодого Бертрана, сына Арчимбауда, виконта де Комборн, моего родича. Я хочу пригласить вас туда.

– Это большая честь, во имя Господа, – ответил де Лапалисс. – Но…

– Вот и отлично, – перебил рыцаря Раймон. – Завтра за вами заедет эн Раймон, – последовал кивок в сторону сенешаля. Всего хорошего, мессены.

И, не обращая внимания на ответные слова, граф тулузский стремительно отошел. За ним потянулась свита.

– Вам придется пойти, брат Анри, – проговорил де Риго. – Хотя это и опасно. Сен-Жилль крайне непостоянен и скор на злые шутки, но идти против его желания даже я бы не стал!

– Воистину так, сир, – мрачно согласился де Лапалисс. – Вот только чего ему от нас надо?

– Скорее всего, – пожал плечами магистр, – он желает послушать рассказы о Святой Земле. Но мы задержались, нам пора…

У дверей собора рыцарей встретили пришедшие по приказу предусмотрительного брата Бертрана слуги с факелами. Было уже темно, и ветер поднимал полы плащей, нещадно дергал пламя, заставляя тени плясать на мостовой и стенах домов.

– Почему все так опасаются графа? – спросил Робер, когда они оказались в пределах командорства.

– Все очень просто, – ответил со вздохом де Лапалисс. – Он очень непостоянный и переменчивый человек, собственное обещание или клятва для него мало чего значит, как, впрочем, и выгода. Он всегда поступает лишь под действием мимолетной прихоти и поэтому непредсказуем. А учитывая, что он самый могущественный властитель от Пиренеев и до Луары, легко представить, какие неприятности Ордену может принести его гнев, вызванный мимолетным раздражением… И откуда он только про нас узнал?

– Наверняка, у него есть лазутчики, – проговорил Робер.

– В этом даже сомневаться не приходится! – ответил ему брат Анри. – Но не среди братьев же! Впрочем, теперь нам все равно придется идти, даруй нам сил Пречистая Дева!

30 октября 1207 г.

Лангедок, Тулуза

Раймон де Рекальд постучался в ворота командорства сразу после утренней трапезы. Робер и брат Анри, наряженные в лучшие одеяния, которые только позволял устав, ждали его.

– Следуйте за мной, мессены, – проговорил сенешаль графства, – граф не хотел бы, чтобы вы опоздали.

Забравшись в седла, рыцари в сопровождении оруженосцев отправились в путь.

За северными воротами города, на широком лугу, собралась, похоже, вся знать графства. Тут были золотые на алом фоне кресты Тулузы, белые звезды Кастра и синие и золотые квадраты Лодева, башни Альби и львы Руэрга.

– Мессены, – сказал граф, сидящий на роскошном белом жеребце в окружении многочисленной свиты, – рад приветствовать вас в добром здравии!

– Во имя Господа, сир, – ответил брат Анри. Робер молча поклонился.

По лицу графа пробежала мгновенная гримаса неудовольствия, тут же впрочем исчезнувшая.

– Пора начинать, – бросил он. – Эн Арчимбауд, где твой отпрыск, не заснул?

– Никак нет, сир, – ответил толстый рыцарь с лицом красным, точно спелая земляника. Судя по всему, это был отец посвящаемого. – Уже идут!

Со стороны города показалась процессия, возглавлял которую довольно пухлый юноша, босой и в одной рубахе. Ему было, наверняка, холодно, но лицо его выражало высшую степень восторга. Вслед за посвящаемым, который ночь, по обычаю, провел на бдении в церкви, шагали несколько слуг, которым предстоит теперь сопровождать будущего рыцаря в дни войны.

– Готова ли бадья? – вопросил граф.

– Готова! – ответил кто-то. Несколько дюжих слуг, кряхтя от напряжения, выволокли в центр свободного пространства огромную деревянную бадью. Над ней поднимался пар.

– Отлично! – возликовал Раймон. – Эн Бертран, поторопитесь! А то мы все тут замерзнем!

Наследник виконта де Комборн задвигался быстрее. Оказавшись около бадьи, он скинул сорочку на руки слуг, и поспешно погрузился в теплую воду. Раздался плеск.

К бадье тотчас поспешил размахивающий кадилом священник. Загнусавил что-то, мелко крестя воду и разместившегося в ней юношу.

– Они что, заново крестят его? – тихо спросил Робер.

– Да, а у вас что, все по-другому? – отозвался брат Анри.

– Все гораздо проще, – шепотом сказал Робер. Привлекать внимание кого-либо из графской свиты ему не хотелось. – После ночной молитвы сразу следует адобер [173]!

– Вот из-за такой простоты вас и считают некуртуазными, – усмехнулся брат Анри. – Но ради Господа, тише. На нас уже смотрят!

Заново окрещенного юношу уже извлекли из бадьи, сыгравшей роль купели, и теперь одевали. Во все новое, из самых дорогих тканей. Отцу молодого рыцаря, да и ему самому сам Господь велел быть щедрыми…

– Подойди ко мне, эн Бертран, – голос графа раскатился над поляной. Раймон уже спустился с коня и теперь стоял, держа на вытянутых руках меч в искусно украшенных ножнах.

Молодой де Комборн поспешил к сюзерену, а подойдя, замер, почтительно склонив голову и сложив руки в молитвенном жесте. Граф, который был выше, чуть наклонился и ловко привесил ножны к поясу юноши.

– Мессен Бертран, – сказал он громко, в полной тишине, наступившей на поляне. – Желаю тебе стать могущественным рыцарем, защитником слабых и надеждой сюзерена. Избегай общества дурных людей, люби веру Христову и обнажай меч только во имя Господа! Будь куртуазным и смелым, пусть pretz и paratge [174] никогда не покинут тебя!

– Во имя Господа, – скромно проговорил молодой де Комборн, а рыцари разразились приветственными криками.

– Стерпи этот удар и никакой другой, – граф шагнул чуть в сторону и довольно чувствительно треснул посвящаемого по затылку. – Доспехи и коня рыцарю Бертрану!

Из задних рядов конюхи вывели рослого серого коня. Белоснежная грива, в которую были вплетены золотые нити, спадала ровными прядями, седло было явно из кордовской кожи, а на чепрак пошел дорогой самшит.

– Ооо, – раздался слитный восхищенный вздох ценителей лошадей. Жеребец был прекрасен, с широкой грудью, длинными мускулистыми ногами. Шкура его лоснилась, точно натертая маслом.

Все время, пока новоиспеченного рыцаря обряжали в доспехи, конь чуть не приплясывал на месте. Было видно, что он готов сорваться в галоп.

В полном вооружении Бертран вскочил в седло, принял от оруженосцев копья и щит, на котором красовался сегодня герб его сюзерена – графа Тулузы.

– Ну, во имя Святого Маврикия, покажи нам свою выучку! – довольно сказал краснолицый виконт Арчимбауд. – И не опозорь наш род!

Только что посвященный рыцарь прокричал что-то неразборчивое из-под шлема и вонзил шпоры в бока коню. Тот заржал и сорвался с места. В стороны полетели комья сырой земли.

В дальнем конце луга, как только что заметил Робер, была установлена квинтина [175]. Расстояние до нее серый жеребец, чей хвост красиво стелился по ветру, преодолел в одно мгновение.

Раздался глухой удар, квинтина со скрипом повернулась.

– Блестяще! – воскликнул виконт де Комборн, из толпы донеслись радостные выкрики.

– Действительно, неплохо, – пробурчал граф Раймон.

Только что посвященный рыцарь вернулся от квинтины, ловко управляя конем. Было видно, что молодой Бертран неплохо владеет оружием и вполне готов для того, чтобы сражаться.

– Мессены! – воскликнул правитель Лангедока, забираясь в седло. – Последуем на пир!

Пиршество было накрыто в парадном зале графского замка. Гостей рассадили за расставленными в виде прямоугольной арки столами, причем Роберу и брату Анри досталось почетное место за центральным столом, рядом с графом. Из-под верхней скатерти, шитой золотом, виднелась вторая, белая, из мягкой ткани, а столовая посуда блистала серебром. Золотой кубок стоял только перед самим хозяином замка. Бесшумные слуги, снующие за спинами гостей, разливали вино.

– Мессены, – проговорил граф, и все разговоры за столами тотчас стихли. Роберу хорошо были видны два ряда лиц, направленных в одну сторону – к Раймону Сен-Жиллю. – Во имя Господа в ряды рыцарей вступил сегодня еще один достойный воин. Так выпьем же за то, чтобы Пречистая Дева не оставила его своей помощью!

И граф, подавая пример, отхлебнул из кубка. Его примеру последовали гости. Робер чуть пригубил вино, оно оказалось густым и необычно крепким. Сколько лет оно пролежало в подвалах замка, прежде чем быть поданным к столу, оставалось только гадать.

– Угощайтесь, – Раймон широко повел рукой и опустился на место.

Поначалу подали пшеничный хлеб [176] и травы с диковинной в этих местах спаржей, которую привозят с Востока. Заправленное кислым соком [177] блюдо заставило желудок заворочаться в предвкушении чего-либо более основательного.

Протертый суп из овощей лишь слегка утолил голод, и поэтому когда в зал начали вносить подносы с блюдами из дичи, то многие из гостей сладострастно облизнулись.

Роскошь графского стола поражала воображение. Жареная курица сопутствовала жаркому из куропаток, рядом были дрофы и журавли. Гусиные ножки истекали жиром, Павлины возлежали на блюдах точно живые, но птицами все не ограничивалось. Желающие могли отведать крольчатины, косульего и даже медвежьего мяса. Огромных жареных вепрей подали на стол целиком. Обложенные зеленью звери лежали, грозно оскалив пасти, из которых торчали острые белые клыки. Не было недостатка и в рыбе. Копченые угри соседствовали с миногами, а рядом с ними расположилась пойманная на побережье Аквитании странная рыба камбала.

Украшать мясо, придавать ему неповторимый вкус должны были соусы. И здесь повар превзошел самого себя. Помимо обычного кисло-сладкого соуса из сухофруктов и белого чесночного соуса из миндального молока, тут были вовсе необычные смеси. В них чувствовался вкус восточных пряностей, но точный состав вряд ли бы взялся определить самый искушенный гурман.

Запивать все это великолепие приходилось чистым белым вином хорошей выдержки или гипокрасом [178]. Для особо изысканных гостей подавали горячее вино с чабрецом и мальвазией.

Граф почти все время беседовал с сидящими по правую руку виконтом де Комборном и его сыном, не обращая внимания на тамплиеров. Робер был этому даже рад. Могущественный властитель внушал ему неясное опасение.

Не поддерживая разговор, к тому же, можно было отдаться радостям чревоугодия. Молодой рыцарь решил, что не будет большого греха в том, что он хорошо поест. А если честно, то небогатое меню монастыря слегка наскучило ему.

– Воистину, я бывал за столом короля Иерусалимского, но тот был скуднее! – проговорил брат Анри, шумно отдуваясь. Судя по всему, достойный командор есть более не мог.

– Сложно спорить, – кивнул Робер. Желудок его был набит плотно, точно кошель ростовщика. – А кто здесь есть кто? Я плохо знаю южные гербы…

– Увы, я тоже знаю немногих, клянусь Святым Отремуаном, – пожал плечами брат Анри. – Но кое-кого знаю. Вон там сидят родичи нынешнего командора Горной Аравии из семьи де Бо. Далее – Вильгельм д'Арно и Раймон д'Агу. По другую сторону стола – вон тот, высокий – Драгоне де Бокайран, рядом с ним – Бертран д'Андюз, а еще дальше, – взгляд Робера уперся в могучего седовласого воина, щеку которого украшал длинный рваный шрам, – Раймон де ла Терм, знаменитый вояка из виконтства Безье. Все они достойные рыцари и славные воины.

– Ваша правда, – голос графа, прозвучавший неожиданно громко, заставил Робера вздрогнуть. Даже де Лапалисс немного смутился, – среди моих вассалов много достойных мужей!

Раймон Сен-Жилль смотрел на рыцарей Ордена черными глазами, в которых плескалась насмешка.

– Как вам мой стол?

– Великолепно, во имя Господа, – не покривив душой, отозвался брат Анри.

– Я рад, – владыка Тулузы склонил голову, – а теперь мне хотелось бы послушать ваш рассказ, эн Анри, о том, что творится в Святой Земле. Чего нового слышно в королевстве Иерусалимском и сопредельных землях.

Пока де Лапалисс рассказывал, наступила новая перемена блюд. На стол подали десерт: сыры, фрукты и сладости. Горками лежали обычные для Лангедока яблоки, груши и сливы, гораздо меньше было привезенных с востока фиников и абрикосов. Любители сладостей могли побаловать себя миндальным печеньем, халвой и нугой.

Но отяжелевшие уже гости пробовали десерт лениво, лица были красные, распаренные. В зале, в котором в самом начале пира еще чувствовался холод, стало душно.

Граф слушал рассказ со вниманием, изредка задавал вопросы. Видно было, что ему интересно, и Робер гадал, что кроется за этим интересом – праздное любопытство или нечто большее?

– Благодарю вас, – проговорил Сен-Жилль, когда рассказа был окончен. – Я узнал много интересного!

Он встал и хлопнул в ладоши. Гул разговоров стал чуть потише.

– Дамы и мессены, – сказал граф, – настало время для увеселений. И поскольку сегодня не просто пир, а посвящение в рыцари достойного юноши, то даже развлечение мы сделаем уроком куртуазности. Йокуляторы [179] сегодня отдыхают. Дадим место певцам любви, трубадурам!

– Дадим, дадим! – зашумели гости.

– Кто же споет нам сегодня? – спросила высокая белокурая дама, сидящая рядом с сенешалем графства Раймоном де Рекальдом.

– О мадам, я был бы рад вернуть из монастыря Бертрана де Борна, – с улыбкой проговорил граф, – или вызволить с того света Бернарта Вентадорнского, но это увы, невозможно.

Гости дружно рассмеялись.

– Но и наше время славно многими певцами, – повелитель Лангедока сделал широкий жест, – Раймон де Мираваль!

Глава 13

Ибо те, кто ведет войну и с оружием в руках служит Богу, не противны ему.

Августин Блаженный. «О граде Божием», 413-426 гг.

30 октября 1207 г.

Лангедок, Тулуза

Гости разразились приветственными криками, когда в центр зала, на свободное пространство выбрался высокий и стройный мужчина лет пятидесяти с лютней в руках.

Лицо его освещала добродушная улыбка, а одежда, роскошная, как и у самого графа, красноречиво говорила о том, что трубадур при тулузском дворе в большой чести [180].

– Начинайте, прошу вас, мессен, – проговорил Сен-Жилль. – Мы ждем от вас кансону!

Раймон де Мираваль вместо ответа ударил по струнам, и лютня запела. К ней вскоре присоединился густой и мягкий голос.

Любо петь, когда весна В свой наряд разобралась. Не смолкает птичий глас И синеет вышина, В мире всюду благодать. Так и тот, кто счастья чает И Амора привечает Должен сладостно вздыхать, Должен о любви мечтать [181]. 

Если Гаусельм, веселый монах из Монтаудона, позволял в своих песнях шутить, описывал в них вещи в общем-то обыденные, то Раймон де Мираваль был истинным певцом Любви, и только ее одной. Лицо трубадура выглядело одухотворенным, а пальцы, перебирающие струны, как казалось, жили собственной жизнью.

Хочет, чтобы ей сполна Рыцари служили враз Без притворства и прикрас Гонит прочь льстеца, лгуна И мужлана будет гнать, Но достойных поощряет. Всяк ее рад восхвалять, Издали ей песни слать. 

Робер никогда не считал себя поклонником труверского искусства, но песня странным образом коснулась его сердца, пробудила в нем необъяснимую глухую тоску, тягу к чем-то прекрасному, но недостижимому.

Госпожа! Вам век блистать. Мираваль вас воспевает, Песни в вашу честь слагает. Чая в скорости опять Радости любви стяжать. 

Лютня в последний раз звякнула и умолкла. В течение нескольких мгновений никто не решался нарушить тишину. Лица, которые еще недавно не выражали ничего, кроме тупой сытости, странным образом смягчились, даже барон де ла Терм выглядел не таким свирепым, как ранее.

– Воистину, искусство ваше от Бога, эн Раймон, – сказал граф.

– Не буду спорить с вами, – улыбнулся в ответ де Мираваль. – Но пусть не будет сегодняшний вечер таким, чтобы звучал только один голос. Я вижу среди гостей достойного жонглера [182], прозвищем Пистолета [183]. Голос его знают многие сеньоры Прованса…

– Что же, пусть споет и он, – Раймон Сен-Жилль благосклонно кивнул.

Де Мираваль изящно раскланялся и отошел, его место занял невысокий и довольно толстый молодой человек.

– Пусть говорят, что я пою чужие песни, – сказал он, улыбаясь, – но на одну кансону меня хватило!

Собравшиеся засмеялись.

Пистолета, не смущаясь, ударил по струнам и запел:

Мне тысячу бы марок серебром, И золота бы красного в казну, И закрома с пшеницей и овсом, Быков коров, баранов, и одну Пусть сотню ливров каждый день на траты, Мне б столь широкостенные палаты, Чтоб выдержать могли любой напор, И порт речной, и весь морской простор. Мне бы таким же обладать умом И постигать такую глубину, Как Соломон, в делах не быть глупцом, И чтоб никто не ставил мне в вину Измены иль коварные захваты Земель, иль скупость, иль отказ от платы Долгов, и чтоб на мой стремился двор Попасть и бедный рыцарь, и жонглер [184]. 

Пение Пистолеты не лишено было изящества, но все же до великолепного Раймона де Мираваля ему было далеко. Граф, судя по всему, уже слышал эту кансону. Краем глаза Робер заметил, как он склонился к де Лапалиссу.

– Ну как вам мой двор, эн Анри?

– Великолепно, – осторожно ответил командор, и с этого момента Робер слушал уже не песню, а происходящий рядом разговор. – Воистину, я не видал ему подобного!

– Как по-вашему, он достоин королевского?

– Мне трудно судить, – осторожно ответил де Лапалисс, – мне не доводилось пребывать при дворе Филиппа Французского…

– О, уверяю вас, – резко прервал собеседника граф, – там гораздо скучнее. Тулузу называют "царица и цвет всех городов в мире", а Париж… Что такое Париж? Никакой куртуазности, все озабочены только тяжбами да деньгами, что не пристало истинным дворянам!

– Сир, – со всей возможной почтительностью поинтересовался брат Анри, – вам мало графства, вы хотите править королевством?

– Почему бы и нет? – Раймон пожал плечами, но в этот самый момент Пистолета закончил петь, и графу пришлось прерваться. В нескольких словах он похвалил певца, и место его занял следующий, имени предпочитающий прозвище Каденет. Стихи и музыка в его песне были весьма изощренны:

Ах, Амор, чего я жду? Вновь тоска меня томит, Вкус которой был забыт, Когда сняли Вы узду, Чтоб увидеть, впрямь ли сможет Жизнь моя стать весела. Весела? Ну, нет. Но прожит Век бывает спрохвала, Так, как, вижу я, живут, Не прося у вас подмоги, Лодырь и богатый плут, Что сошли с прямой дороги [185]. 

Но Роберу вновь не дано было насладиться искусством трубадура. Он вслушивался во возобновившийся разговор.

– Почему бы мне и не править королевством? – сказал граф. – Мой предок Эд [186] повелевал всеми землями южнее Луары, а род наш так же древен, как и Робертины [187]!

– Но они ведут свои корни от Карла Великого, – осторожно заметил де Лапалисс.

– А, – махнул рукой граф, – это все вранье. Если в принце Людовике и течет какая-либо часть крови Каролингов через его мать, Изабеллу де Эно [188], то в короле ее столько же, сколько и во мне [189]!

– Дело не только в крови, – покачал головой брат Анри. – Никому не нужно королевство Лангедок, ни Филиппу Французскому, ни Педро Арагонскому, ни Иоанну Английскому…

– И даже римскому епископу [190] Иннокентию! – со злобой проговорил Сен-Жилль. Глаза его сверкнули. – Они все спят и видят, как прибрать Лангедок, богатый и цветущий, мой Лангедок, к своим рукам!

Де Лапалисс промолчал.

– Но я им не дамся! – граф сжал кулаки, лицо его исказила кривая усмешка. – Пусть они все кричат, что я еретик, пусть!

– Но ведь для этого есть основания, в ваших землях болгарские еретики чувствуют себя привольно, – сказал брат Анри, и Робер внутренне сжался, кляня старшего товарища по Ордену за опрометчивость.

Но граф, вопреки ожиданиям, не разгневался.

– И что? – сказал он, усмехнувшись. – Они живут тут больше двух сотен лет. Первый раз катаров жгли в Тулузе в тысяча двадцатом году, а спустя сто лет [191] сам папа прибыл сюда на собор, чтобы предать ересь анафеме. Да только толку никакого. С тех пор число катаров только выросло, как я думаю, их большинство в пределах графства. И мне предлагают воевать с ересью. Я что, должен обнажить меч на собственных подданных?

– Если это не сделаете вы, то сделает кто-то другой, – сказал брат Анри.

– Я понимаю, – Раймон кивнул, – но надеюсь, что у Ордена хватит выдержки остаться в стороне, если римский епископ двинет сюда войска?

– Об этом вам лучше было спросить брата Пона, – ответил де Лапалисс. – Он все же магистр, а я даже не бальи…

– Но вы прибыли из Заморской Земли, где бьется сердце Ордена, – покачал головой граф. – А здесь, в Европе, всего лишь его брюхо. Мне интересно ваше мнение.

– Сдерживать неверных – задача непростая, – ответил брат Анри. – Я верю, что у Жака де Майи хватит благоразумия не ослаблять монастырь в Леванте или Испании, во имя Господа…

– Хорошо, – и граф тут же повернулся к закончившему петь трубадуру, который явно ожидал похвалы от хозяина замка.

Больше к разговору Раймон не вернулся и, как казалось, вообще забыл о тамплиерах. К радости последних.

1 ноября 1207 г.

Лангедок, дорога Тулуза – Монтобан

Столица Южной Франции осталась позади. Маленький отряд, находящийся в беспрерывном странствии почти два месяца, вновь был в дороге, двигаясь на этот раз на север. Отдохнувшие рыцари, сержанты и оруженосцы выглядели гораздо бодрее, чем до прибытия в Тулузу, да и лошади, как казалось, шли быстрее, и весело помахивали хвостами.

Робер сидел в седле, глубоко задумавшись. Из головы все не шел разговор на пиршестве у графа Раймона. Нынешний представитель дома Сен-Жиллей выглядел достойным славы предков, один из которых участвовал в завоевании Святой Земли [192], а другой, рожденный на берегах Иордана, был убит во время попытки отвоевать Эдессу [193]. Но все же чувствовалась в нем некая ущербность. Словно граф скрывал некий тайный, полностью пожравший его душу порок.

– Что задумался? – подъехал к молодому нормандцу брат Анри.

– Никак сир Раймон из головы не идет, – не стал запираться Робер. – Что-то в нем не так…

– Он, воистину, достойный граф, – ответил с улыбкой де Лапалисс. – Но он изо всех сил стремится стать больше, чем графом, при этом прекрасно осознавая, что надеть королевскую корону ему не дадут. И первым, кто встанет поперек пути, будет его двоюродный брат [194].

– И зачем же он идет против всех? – с недоумением проговорил Робер.

– Нам с тобой, скромным рыцарям, трудно понять могущественного вельможу, чьи владения обширнее, чем у иного короля, клянусь Святым Оремуаном, – рассмеялся брат Анри. – Но такой уж у графа нрав, не может он довольствоваться тем, что у него есть. Боюсь, это его и погубит…

6 ноября 1207 г.

Аквитания, окрестности города Марманд

Столб черного дыма был четко виден на фоне чистого неба. Он поднимался в вышину, точно огромный лисий хвост, испачканный сажей, и слабого ветра не хватало, чтобы развеять толстые, жирные струи.

Дым вызывал вполне понятные ассоциации с пожаром и с войной.

– Неплохо горит, – удивленно сказал брат Андре, когда стало ясно, что черная полоса далеко впереди – не просто дымок от обычного костра.

– И судя по тому, что говорит мне опыт, тут горит не один дом, а целая деревня, во имя Господа, – мрачно заметил брат Анри. – Клянусь Святым Отремуаном, тут не обошлось без крови. Сдается мне, что лучше будет надеть доспехи.

Рыцари заворчали, но повиновались. Никому не было охота лишний раз таскать на себе тяжелую кольчугу, но каждый понимал, что лучше потерпеть, чем получить рану от случайной стрелы.

С помощью оруженосца Робер натянул подкольчужник. Колечки кольчуги на холоде мягко звенели.

– Рутьеры, – мрачно пробормотал уже одевшийся для боя брат Жиль. – Без них тут не обошлось…

– Кто? – спросил плохо расслышавший Робер.

– Наемники, – пояснил бордосский рыцарь, – брабантцы, наваррцы, баски… Их шайки заполонили Юг со времен короля Генриха [195], и с тех пор от них никак не удается избавиться. Все земли от Комменжа до Пуату и от Оверни до Беарна – их вотчина. Если крупные сеньоры еще могут отражать их набеги, то владельцам небольших фьефов только и остается, что прятаться в замках!

– Они нападут на нас? – поинтересовался Робер, натягивая на голову кольчужный капюшон. Шлемы, которые сильно ограничивают обзор, решили пока не надевать.

– Они словно бешеные волки, клянусь Апостолом! – смуглое лицо брата Жиля исказила гримаса отвращения. – Если шайка большая, то могут и напасть…

– Довольно разговоров, сеньоры, – де Лапалисс уже сидел в седле, лицо его было решительным и суровым. – Пора ехать!

Копыта стучали по высохшей земле, а столб дыма впереди все рос. С вершины холма стал виден его источник – небольшая деревенька, расположившаяся в излучине весело сверкающей на солнце речушки. Точнее, не деревенька, а ее развалины…

От домов остались только груды углей, а церковь, судя по всему, выстроенная из камня, высилась среди пепелища закопченной руиной. Ничего не шевелилось среди пожарища.

Ветер донес тошнотворный запах гари, конь под Робером нервно всхрапнул.

– Вперед, братья, – сказал серьезно де Лапалисс. – И да поможет нам Пречистая Дева!

С холма спустились быстро, и сразу же оказались в пределах деревни. Среди развалин было неестественно тихо, как никогда не бывает в людском поселении. Слышалось, как журчит река, и как чуть слышно вздыхает ветер.

Трупы начали попадаться с первых же шагов.

У крайнего со стороны дороги дома прямо на земле лежали несколько мужчин. Тела их покрывали глубокие раны, а окоченевшие уже руки все еще сжимали рукояти топоров и вил. Застывшие глаза бездумно смотрели в чистое небо. Должно быть, это были те, кто пытался оказать сопротивление.

Их убили быстро и просто, без особых изысков.

Дальше вглубь деревни трупы были совсем другими. Кто-то успел убежать, кто-то сгорел в домах, так что тел было не так много. Но и увиденного хватило опытным воинам, чтобы ощутить тошноту.

При приближении людей с того, что издали казалось грудой фарша, с недовольным карканьем сорвались несколько ворон. Подъехав ближе, Робер понял, что фарш тут не причем, а на дороге лежит человек, которому отрубили руки и ноги, а затем содрали кожу.

Дальше было еще хуже. Девушки со вспоротыми животами и отрезанными грудями, старики, которым, судя по всему, ломали позвоночник, мужчины с вырванными глазами. Те, кто порезвились здесь, не гнушались вырезать из спины жертв длинные полосы кожи, разбивать детям головы и снимать с женщин скальпы.

Брат Готье, бывавший в сарацинском плену и видевший, как там пытают пленников, взирал на окружающее с неприкрытым удивлением. Лицо его было белым, глаза растерянно бегали.

– Хочется верить, что это сотворили звери, – глухим, непохожим на свой голосом, проговорил брат Анри. – Но увы, на подобное способен лишь человек…

На том, что некогда было дверями церкви, был распят священник. Тело его обгорело, но остатки одеяния принадлежали явно служителю Господа. На голове кощунственным венцом красовалась загнутая полоса железа, а на шее вместо креста висел огромный ключ. Изо рта торчали какие-то красные палочки, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении отрезанными пальцами.

– Во имя Господа! – только и мог сказать брат Анри.

За спинами рыцарей послышался рыгающий звук. Обернувшись, Робер увидел, что один из оруженосцев, совсем молодой, свесился с седла, и его самым отвратительным образом рвет на землю.

– Клянусь Святым Бернаром, – напряженным голосом проговорил брат Андре. – Если мы не уедем отсюда как можно быстрее, то меня тоже стошнит!

Де Лапалисс, ни слова не говоря, дал лошади шпоры.

Когда выбрались за пределы пожарища, то чистый, без запаха гари воздух показался удивительно вкусным. Робер неожиданно обнаружил, что вспотел, хотя особого тепла не было.

– Кто же такое мог сотворить? – вопросил брат Готье.

– Наемники, – ответил брат Анри, – никакой сеньор ради забавы или для того, чтобы наказать строптивых вилланов, никогда не будет так разорять свою деревню…

– Кто же позволяет им так бесчинствовать? – продолжал спрашивать сержант. Он не был на юге Франции очень давно, и о рутьерах знал только понаслышке.

– Те, кто забыл о Господе в увлечении мирскими соблазнами, кто нанимает их для ведения войн, – неожиданно ответил брат Эрар. Лицо его пылало гневом. – Короли, герцоги и графы!

– Наемников использовал еще Вильхьяльм Незаконнорожденный [196], – осторожно заметил Робер, – да и король Филипп не гнушается держать их у себя на службе! Но я никогда не слышал, чтобы они творили такое на севере…

– Все просто, – сказал де Лапалисс, – король Филипп настолько силен, что может поймать и повесить любого наемника, который рискнет разбойничать в его владениях или владениях его вассалов. Здесь же, на юге, этого делать некому. Герцог Тулузы еще поддерживает мир в своем домене, но вздумай он со своим войском войти во фьеф любого из вассалов, чтобы навести порядок там, как тот тут же начнет вопить так, словно его режут! Рутьеры ловко пользуются тем, что земля тут поделена между множеством сеньоров, каждому из которых они будут рано или поздно нужны.

– Господи, спаси Лангедок от разорителей, – пробормотал Робер сквозь зубы.

Далее ехали в молчании, до того самого момента, когда дорога впереди оказалась преграждена. Один из двух сержантов, которых предусмотрительный брат Анри отправил передовым дозором, примчался назад и сообщил, что дальше двигаться невозможно, так как путь перекрывают вставшие лагерем наемники.

– Сколько их там? – спросил невозмутимый де Лапалисс. – И где твой товарищ?

– Около пяти десятков, – ответил сержант, тяжело дыша, словно ему довелось не скакать на коне, а бежать. – Из них с десяток конных. Арбалетчиков нет. А Пьер остался приглядывать за ними.

– То есть они вас не заметили, – уточнил брат Анри. – Хорошо. Всем надеть шлемы и вооружиться!

– Объедем? – предложил брат Симон.

– Ни за что! – ответил де Лапалисс. – Чтобы мы, рыцари Храма, давали крюк ради каких-то грабителей?

Робер водрузил на голову тяжелую и холодную болванку шлема. Мысли, как обычно в таких случаях, принялись вертеться вокруг предстоящего боя: наемники умелые воины, но снаряжены они не в пример хуже рыцарей, да только вот рыцарей в отряде всего шестеро… Хорошо еще, что арбалетчиков нет… толстые и короткие болты механического лука прошибают любую кольчугу, и прекрасно вооруженный рыцарь, учившийся владеть оружием с пяти лет, для вооруженного арбалетом крестьянского сына представляет собой лишь прекрасную мишень…

Мысль была странной и отдавала смертельным холодом.

– Садимся на боевых коней! Рыцари вперед! – приказал брат Анри, и Робер поспешно повиновался, радуясь возможности отвлечься от размышлений. – Сержанты прикрывают фланги, а оруженосцы в середине колонны отвечают за вьючных лошадей. Всем все ясно?

Непонятливых не нашлось. В отряде практически каждый воевал в Леванте не первый год, и предстоящая стычка представлялась незначительным рутинным событием, немного более опасным, чем обычный выход в караул.

Вельянгиф, когда его седлали, попытался раздуть пузо, за что получил по ребрам кулаком. Жеребец независимо всхрапнул и сделал вид, что ничего не случилось.

Робер забрался в седло, пальцы его, затянутые в кольчужную перчатку, обхватили толстое древко копья.

– Во имя Господа, – сказал брат Анри, направляя своего коня так, чтобы встать в голове отряда. – Нас слишком мало, чтобы сражаться, поэтому просто прорываемся! Они за нами не погонятся, да и Марманд уже близко. И да поможет нам Пречистая Дева…

Двигались шагом, чтобы кони, от которых вскоре потребуется вся прыть, не утомились заранее. Вскоре из кустов выскочил оставшийся сторожить сержант. На круглой розовощекой физиономии был азарт.

– Там они, сир, клянусь Животворящим Крестом, – сказал он возбужденно, тыкая рукой в сторону поросшего деревьями холма, – за ним и встали. Дорога вкруг идет и выходит на поле, а по левую руку туазах в двадцати их лагерь…

– Хорошо, брат Пьер, – проговорил де Лапалисс. – Займи место в строю, во имя Господа.

Отряд двинулся дальше. Холм высился слева заросшей великанской макушкой, и, судя по всему, на нем все же был наблюдательный пост рутьеров, который сержанты не обнаружили.

Дорога через упомянутое братом Пьером поле оказалась перегорожена. Так что тамплиеров, несмотря на все предосторожности, все же заметили. Наемники составили плотную стену щитов, из-за которой торчали только наконечники копий. Холодно сверкали шлемы.

– Стоять, – приказал брат Анри и выехал на несколько шагов вперед. – Кто вы и по какому праву закрываете нам дорогу?

– По праву силы, – из рядов копейщиков вышел высокий молодчик, стати которого позавидовал бы великан. Рыжие волосы кудрями выбивались из-под легкого, не скрывающего лица шлема, а в руке рутьер держал чекан – тяжелый молот с длинным и узким лезвием, годным, чтобы пробивать доспехи.

– Освободите дорогу, во имя Господа, – смиренно попросил брат Анри.

– Ну ты и шутник, – расхохотался рыжий здоровяк. В его речи звучал мягкий акцент, говорящий о том, что появился на свет он, скорее всего, в горах Басконии, – слезайте с коней, рыцари, и отдавайте свое добро. Тогда мы вас, может быть, и отпустим.

– Какое добро у бедных воинов Христовых? – поинтересовался брат Анри.

– Знаем мы вашу бедность, – предводитель рутьеров вновь рассмеялся, бесстыдно скаля белые, как мрамор, зубы. – Ваш Орден давно уже продал Христа, Матерь Божью да и всех святых, и нахапал столько добра, что от него не убудет, если поделится с бедными наемниками…

– Не нам, не нам, но имени Твоему! – рявкнул брат Анри, поднимая копье и трогаясь с места.

Не успев понять, что делает, Робер дал шпоры. То же самое сделали рыцари и сержанты, привыкшие к тому, что боевой клич дается только перед атакой. Лязгающая железом колонна всадников стремительно двинулась вперед.

Робер успел заметить, как удивление отразилось на лице рыжего баска. Он, похоже, привык иметь дело с рыцарями Ордена, ведущими безбедное существование в Европе, занимающимися хозяйственными делами и забывшими, с какого конца браться за меч. Но тут ему противостояли ветераны, прошедшие не одну схватку в жарких песках Святой Земли. Рутьеры для них были не опасными и страшными грабителями, а всего лишь кучкой вооруженного сброда…

– Строй плотнее! – рявкнул главарь наемников.

Копье Робера с треском вонзилось в один из щитов, и легко пробило его. Держащий его воин отлетел назад, свалив стоящего позади.

Со всех сторон стоял звон, треск и грохот, сквозь который пробивались полные боли крики. Набравшая разбег конница проламывала строй рутьеров, точно тупой клинок – дерево щита. Рыцари разили наемников длинными копьями, а могучие кони, закованные в доспехи, топтали их и сшибали наземь.

Робер ощутил, как под копытами Вельянгифа что-то затрещало, и тут же его копье, застрявшее в теле невезучего баска или арагонца, сломалось. Нормандец отшвырнул бесполезную палку и взялся за меч. Но сражаться неожиданно оказалось не с кем. Сквозь смотровую щель была видна пустынная лента дороги, а по ушам хлестал крик брата Анри:

– Вперед, вперед!

Остановились только через несколько сотен шагов, когда стало ясно, что дестриеры слишком устали, чтобы нести всадников дальше.

И тут же брат Жиль зашатался в седле, и если бы не успевшие подхватить его оруженосцы, рухнул бы наземь.

6 ноября 1207 г.

Аквитания, Марманд

– Молите Пречистую Деву и всех святых, чтобы они послали выздоровление вашему брату, – клирик, исполняющий в общине Марманда обязанности лекаря, говорил так тихо, что приходилось напрягаться, чтобы расслышать его слова.

– Что с ним? – спросил брат Анри, перекатывая желваки на скулах. В тусклом свете масляной лампы, освещающей помещение постоялого двора "Герцогиня Алиенора", лицо де Лапалисса казалось желтым и очень старым. До города брата Жиля пришлось везти на попоне, растянутой между двумя лошадьми.

– Кольчуга почти спасла его, приняв удар, – ответил лекарь, – но два ребра сломаны и, как я боюсь, повреждено легкое. Ему нужен покой и тепло, и тогда все будет в порядке.

– Проклятье! – брат Анри ударил кулаком по столу. – И почему в Марманде нет командорства Ордена? Мы не можем ждать, пока он поправится, но и бросить брата вот так я не могу…

– Во имя Господа, – монотонно сказал лекарь, – можно оставить его в нашей общине Святого Креста. За доблестным рыцарем будет наилучший уход, при соответствующем дарении в пользу обители…

И тут почтенный клирик, который уже получил сегодня немало полновесного серебра, облизнулся, показав язык, длинный и узкий, которому позавидовала бы змея.

– Сколько отсюда до Бордо? – спросил брат Анри. Судя по решительно блеснувшим глазам, он уже определился с дальнейшими действиями.

– Три дня пути, – слегка удивленно отозвался клирик, столь пекущийся о благоденствии своей обители.

– Завтра, во имя Господа, ты еще раз обработаешь его рану, – тоном, не допускающим возражений, сказал де Лапалисс. – Перевяжешь как следует, и мы двинемся в путь. С Божьей помощью брат Жиль благополучно доберется с нами до Бордо…

Когда лекарь, удивленно покачивая головой, ушел, Робер поинтересовался.

– Брат Анри, а почему вы не согласились оставить брата Жиля на попечение добрых монахов? Ведь тут ему будет лучше, чем в дороге.

– Я вовсе не уверен, что они такие уж умелые лекари, во имя Господа, – пожал плечами командор, – и, к тому же, если оставить Жиля здесь, то потом придется отправлять из Бордо сюда специальный отряд, ведь в одиночку путешествовать по дорогам Аквитании небезопасно. И пока брат Жиль будет вне стен любого из командорств, совесть моя останется неспокойной…

9 ноября 1207 г.

Аквитания, Бордо

– Клянусь Святым Отремуаном, мы почти прибыли! – в голосе брата Анри звучало такое облегчение, словно он только что спасся от неминуемой смерти.

В подтверждение его слов впереди виднелись башни крупного города. Это мог быть только Бордо.

Дни, прошедшие после столкновения с рутьерами, выдались тяжелыми. Двигаться приходилось медленно. Брат Жиль, которому брат Готье, самый опытный в обращении с различными ранами, каждый день менял перевязку, сидел на лошади с трудом, и стонал сквозь зубы каждый раз, когда его подбрасывало. Лицо раненого было белее мела, и только глаза лихорадочно горели.

Брат Жиль очень хотел попасть в родной город.

Дорога к столице Аквитании шла вдоль берега Гаронны, и по мере того, как отряд продвигался к северо-западу, река становилась все более широкой. На левый берег перебрались у небольшого поселка Лангон, после чего она вовсе превратилась чуть ли не в морской пролив, другой берег был едва виден в сгустившемся тумане. Лениво плескались холодные, стального цвета волны.

Город постепенно приближался, стали видны мощные стены, построенные еще в те времена, когда Аквитания была не владением английских королей, а независимым герцогством.

При виде Бордо лицо брата Жиля смягчилось, с него исчезло болезненное напряжение.

– Вы ведь видите, сеньоры, он прекрасен? – воскликнул раненый, поднимая руку, и в тот же момент спереди показалась группа стремительно приближающихся всадников.

– Кто это там? – недоуменно вопросил брат Анри, вглядываясь в дорогу. – Никак, это воины?

– О Матерь Божья! – брат Жиль покачнулся в седле. – Нам лучше вооружиться и быть готовыми ко всему…

– Это что, разбойники? – поинтересовался Робер, проверяя, как меч выходит из ножен.

– Нет, – мрачно ответил бордосский рыцарь, – это, скорее всего, епископ Илия.

– Чем нам может угрожать епископ? – покачал головой брат Анри, махая оруженосцу рукой, чтобы тот подал щит. Кольчуги после столкновения с рутьерами носили постоянно, снимая только на ночь.

– Этот – очень многим, – ответил брат Жиль.

В голосе его звучала тревога, и отряд Ордена выстроился в плотный, почти боевой порядок. Правда, шлемы де Лапалисс велел не надевать, да и копья остались на вьючных лошадях.

Всадники приблизились. Стало видно, что впереди скачет высокий мужчина, седые волосы которого вольно вьются на ветру. Он единственный был без оружия, прочие всадники, числом в два десятка, оказались вооружены до зубов и выглядели не лучше, чем те головорезы, с которыми тамплиеры столкнулись у Марманда.

Не доехав до брата Анри десятка шагов, седовласый мужчина, одежда которого никоим образом не походила на одеяние духовного лица, резко остановил лошадь, так что из-под копыт полетели комья земли.

– Рыцари! – сказал он глубоким и звучным голосом. – Приказываю вам остановиться!

– А кто ты такой, чтобы приказывать? – брат Анри был вынужден остановить отряд.

Брови седовласого взлетели к волосам.

– Мое имя – Илия де Мальмор, и я епископ города Бордо, – сказал он, неприятно усмехнувшись. – Неужели вы не знаете обо мне?

– Нет, не знаем, – равнодушно ответил де Лапалисс. – К тому же, я не вижу, ни митры, ни посоха, ни сандалий [197]… И даже тонзура ускользает от моего внимания!

Де Мальмор вновь усмехнулся, глаза его злобно блеснули.

– И, тем не менее, тебе придется поверить мне на слово, – сказал он, – я действительно епископ, и вы – в моем диоцезе. И за неподчинение духовной власти в моем лице я приговариваю вас к штрафу в размере ста марок серебром. Выплатить надлежит немедленно!

– Никакого штрафа не будет, – брат Анри приподнял щит, демонстрируя изображенный на нем алый крест. – Орден Храма волею Святого Престола изъят из епископской власти.

– Но у меня есть другие аргументы в пользу того, что вы захотите заплатить штраф, – всадники за спиной улыбающегося епископа сплотили ряды. С шорохом из ножен были извлечены клинки.

– Что же, у нас найдется чем ответить на такие аргументы, – кротко сказал де Лапалисс. – К оружию, братья!

Робер вытащил меч, ощущая, как напрягаются от его тяжести застоявшиеся мышцы, и как сердце бешено стучит, предвкушая сладостную круговерть схватки. В этот момент молодому нормандцу было все равно, что его противниками станут слуги могущественного духовного иерарха.

– Вы поднимете мечи на меня? – де Мальмор улыбался, но глаза его превратились в две щелочки, из которых смотрела на мир злоба. Было видно, что он сильно удивлен тем, что кто-то посмел ему противиться. – На священнослужителя?

– Мы будем лишь защищаться, – ответил брат Анри. – Освободите дорогу, во имя Господа!

И де Лапалисс двинул коня вперед, прямо на епископа. Тот волей-неволей вынужден был отступить в сторону. Чувствовалось, что Илия готов дать приказ собственным воинам, но что-то его удержало. Должно быть, четкое понимание того, что тамплиеры будут сражаться до последнего.

Нет, дураком де Мальмор не был.

– К обочине! – рявкнул он. – А ты, рыцарь, еще ответишь за свои слова, клянусь Кровью Господней!

Брат Анри ничего не ответил. И лишь когда сыплющий проклятиями епископ и его люди остались далеко позади, вытер со лба выступивший пот.

– Как в Бордо его терпят? – воскликнул он, убирая меч в ножны.

– Увы, епископ Илия знаменит вовсе не святостью и подвигами благочестия, – грустно сказал брат Жиль, – он прославился как разбойник. Но король Иоанн благоволит к нему [198], а что может сделать город против короля?

– Увы, очень мало, – покачал головой де Лапалисс. – Спрячьте оружие, сеньоры, незачем пугать городскую стражу.

Миновали ворота, сопровождаемые настороженными взглядами воинов, котты которых украшал герб города – золотой леопард на алом поле, и очутились на узких кривых улочках, насквозь пропахших рыбой.

– Ничего удивительного, сеньоры, – сказал брат Жиль, глядя на морщащихся товарищей. – Бордо живет за счет моря…

Сам бордосец вдыхал воздух родины с видимым наслаждением.

Глава 14

Вы видите, мои возлюбленные, к чему ведут мирские войны, чаще всего несправедливые, и к чему ведет война за Христа, самая законная из всех. В первые войны многие люди вовлекаются узами дружбы с мирянами; так пусть дружба с Христом подвигнет вас к решению вести войну за Него. Теми движет тщеславие, а вами пусть руководит жажда небесной отчизны…

Гумберт Романский, «Учебник проповедника», 1256

10 ноября 1207 г.

Аквитания, Бордо

– Боюсь, что ничем не могу вам помочь, брат Анри, – сказал командор Бордо, брат Жирар, по возрасту годящийся Роберу в деды. Маленькие подслеповатые глазки его озабоченно щурились. – Ни одного корабля Ордена нет в гавани, да и поздно уже для плаваний. Море неспокойно, мало какой капитан рискнет отправиться далеко от берега!

– И все-таки такие есть? – уточнил де Лапалисс. Только что закончилась первая трапеза дня, и два командора расположились для разговора в личных покоях хозяина.

– Наверняка, – ответил брат Жирар, – если хорошо поискать. Но не лучше бы вам будет отправиться по суше? Через Пуату, Анжу и Нормандию?

– Не лучше, – покачал головой брат Анри. – Слишком долго, поручение магистра не терпит отлагательства. И, кроме того, если шторм еще может проявить милость, во имя Господа, то рутьеры, вонзающие клинок тебе в брюхо, никогда! Как там брат Жиль?

– Брат лекарь говорит, что все будет хорошо, – покачал седой головой брат Жирар. – Если хотите найти корабль, то отправляйтесь в порт. Там любой уличный мальчишка вам все про капитанов расскажет.

– Хорошо, благодарю, во имя Господа, – де Лапалисс поднялся. – Тогда я отлучусь прямо сейчас!

– И да поможет вам Святой Николай! – сказал напоследок брат Жирар, перекрестив уходящего рыцаря.

– Вы что, мессены, считаете, что я похож на безумца? – кудлатый капитан ревел, точно зимний шторм, в глазах его полыхала ярость, а пудовые кулаки с такой силой молотили по столу, что Роберу казалось, что доски вот-вот не выдержат.

– Нет, во имя Господа… – начал было брат Анри, но был безжалостно прерван.

– А мне кажется, что считаете! – заявил капитан решительно. – Клянусь Задницей Господней, – де Лапалисс поморщился, – только безумец может согласиться на то, чтобы выйти в море в это время года! Уж лучше я стану попом, чем сотворю такое [199]!

Бравого морехода, которого, по словам портовых знатоков, "не испугает и сам Сатана ", брат Анри и сопровождавшие его Робер с братом Андре отыскали в дешевой забегаловке. У входа в нее стоял здоровенный старый якорь, а внутри воняло, точно в винной бочке, содержимое которой прокисло лет пятьдесят назад.

Капитан по прозванию Неистовый Эд обнаружился за дальним столиком, где он предавался обычному занятию моряков, оказавшихся на берегу – то есть напивался. Должно быть, для того, чтобы качка напоминала о море.

На рыцарей он поглядел с мрачным недоумением, решив, видимо, что они ему примерещились.

– Во имя Господа, разрешите присесть, – негромко сказал брат Анри. – У нас есть к вам дело…

– Раз дело, так садитесь, – Неистовый Эд одним движением влил в себя стакан подозрительно мутного пойла, – и выкладывайте!

Но при первых же словах брата Анри, что им нужно как можно быстрее добраться до Англии, моряк взбесился и принялся орать так, что содержатель малопочтенного заведения укрылся за стойкой, а прочие посетители благоразумно удалились.

– То есть ты попросту боишься? – уточнил брат Андре, который, похоже, начинал злиться.

– Я тебя своими руками придушу! – вытаращив пьяные глаза, рявкнул неистовый Эд. – Если еще услышу такое…

– Тихо! – де Лапалисс властно поднял руку, и капитан, к большому удивлению Робера, заткнулся. – Признавайся, Эд, сколько ты задолжал ломбардцам [200]? Прежде чем идти к тебе, я выяснил, что ты весь в долгах, точно паук в паутине…

Всю воинственность Неистового Эда словно ветром сдуло. Он даже вроде чуть протрезвел.

– Сколько должен, сколько должен, – пробурчал капитан. – Двадцать турских ливров…

– Немало, – покачал головой брат Анри. – Но если ты довезешь нас до Англии, то я выплачу тебе эту сумму сразу же, как мы высадимся на берег.

– Вранье, – без особой убежденности буркнул моряк.

– Надеюсь, ты сказал это без желания оскорбить, – мягко проговорил брат Анри, – для рыцаря Ордена ложь – один из страшнейших грехов…

– Тогда чего я здесь сижу? – Эд вскочил. – Сколько вас, два десятка плюс лошади? Грузиться начнем завтра после обедни, а отплывем, с Божьей помощью, – тут Эд перекрестился, – послезавтра с восходом… Никакой шторм не остановит меня, если на кону стоят долги!

– Очень хорошо, – де Лапалисс тоже поднялся из-за стола. – Надеюсь, что вы нас не подведете, капитан…

Когда выбрались на улицу, Робер обнаружил, что на лицах его спутников написано одинаковое выражение – величайшего отвращения.

– Что они там пьют? – вопросил брат Андре, болезненно кривясь. – У меня от этого запаха голова заболела!

– Придется лечиться, – усмехнулся брат Анри. Он явно был доволен. – И для этого выпить настоящего бордосского вина…

– Пойдем ближе к центру города, где есть хорошие трактиры, – оживился бургундец.

Вскоре они уже сидели за чистым столом в хорошо освещенном зале, а вокруг суетился хозяин, всем видом выражающий счастье оттого, что к нему заглянули столь почтенные господа.

– Что вам будет угодно, мессены, что вам будет угодно, – бормотал он, улыбаясь от уха до уха. – Ваше желание для нас закон…

Брат Анри, единственный, коему по должности полагались деньги, не скупился, и вскоре стол заполнился разнообразными яствами. Но венцом всему стали три запотевших кувшина, наполненных, по словам хозяина, из бочек в подвале…

– Не врет, во имя господа, – сказал брат Андре, пригубив из кружки, – отличное вино.

– Несомненно, – подтвердил брат Анри.

Робер молчал. Для него, выросшего в Нормандии, все, сделанное из винограда, было примерно одинаковым. Что-то чуть слаще, что-то чуть кислее, но все равно самым лучшим напитком на свете оставался кальвадос [201]…

После нескольких кружек глаза достойных рыцарей заблестели, лица покраснели, а речь сделалась чуть более громкой. Со смехом они вспоминали занятную историю, случившуюся в Святой Земле чуть ли не десять лет назад…

– Брат Анри, – подал голос Робер в ту паузу, когда собеседники наполняли кружки в очередной раз, – почему простые люди здесь, во Франции, так плохо думают об Ордене? Даже есть пословица "пьет, как тамплиер". Ведь нельзя сказать, что наш монастырь – сборище пьяниц?

– Ты забыл еще упомянуть поговорку "ругается, как тамплиер", – тяжелым голосом сказал де Лапалисс. – Есть и такая!

Рука его, держащая кувшин, не дрогнула, и вино продолжало с тонким плеском литься в кружку. Лишь поставив опустевшую посудину на стол, брат Анри продолжил отвечать.

– Все просто, – проговорил он, – большинство из тех, кто живут здесь, никогда не видели и не увидят ратные тяготы, в которых мы пребываем в Леванте или Испании. Ведь в Кастилии, Арагоне или Иерусалиме, где нас хорошо знают, отношение к Ордену совсем другое. Не так ли?

Робер кивнул.

– Кроме того, ты знаешь, для чего нужна тайна капитула, но те, кто в Ордене не состоит, могут о ее назначении лишь догадываться. А люди, которые ничего не знают, склонны выдумывать, – тон командора был серьезен, – что мы на своих собраниях предаемся оргиям, и чуть ли не поклоняемся демонам…

– Избави нас от такого Пречистая Дева! – брат Андре перекрестился.

Робер последовал его примеру.

– Кроме того, люди падки на дурное, точно так же, как сороки на блестящее, – продолжил брат Анри. – В Европе дисциплина не так строга, как в тех странах, где Орден воюет, и некоторые недостойные братья могут действительно вести себя неподобающим образом. Но какой-нибудь простолюдин, увидев рыцаря в белом одеянии с алым крестом, упившегося вина или ругающегося почище, чем наш капитан, тут же начинает болтать, что все до одного в Ордене только и делают, что пьют и богохульствуют.

– Я понял, – Робер задумчиво поскреб подбородок и отдернул руку, уколовшись о щетину. – О нас судят по худшим, а не по лучшим…

– Увы, это так, – де Лапалисс сделал еще один глоток. – Про то, что мы отражаем сарацин, жертвуя своими жизнями, очень легко забывают, а любое пятнышко на белом одеянии Ордена тут же вырастает до размеров тележного колеса…

12 ноября 1207 г.

Аквитания, Бордо

Неф, носящий название "Дитя Жиронды", был стар. Он наверняка помнил поход в Святую Землю короля Ричарда. Но мачты его выглядели крепкими, а корпус, хоть и скрипел на поворотах, все же держался на воде.

– Парус ставьте, сучьи дети! – голос Неистового Эда промчался над палубой подобно небольшому урагану, сорвав с места вздумавших было отдохнуть матросов.

– Помоги нам Божья Матерь, – перекрестился стоящий у самого борта брат Анри.

Бордо, представляющий отсюда сплошной ряд причалов с высящимися над ними церквями и чернеющей вдали городской стеной, отдалялся. Полоса желтой грязной воды между кораблем и землей становилась все шире.

Над городом, медленно выплывая над горизонтом, восходило солнце. Луна, висящая на западе, становилась все бледнее.

– Вчера по просьбе брата Анри я смотрел на небо, – тихо проговорил подошедший к Роберу брат Готье.

– И что там было? – с любопытством поинтересовался молодой нормандец.

– Луна в маназиле Аль-Яббах, или по нашему – Львиный Лоб, – ответил сержант, – знак сие весьма благоприятный. А Меркурий, особенно важный в данном случае, поскольку речь идет о путешествии, расположился в маназиле Аль-Ра-Аль-Тхубан, Голова Дракона. Здесь тоже нет ничего тревожащего. Лучи, которые бросают друг на друга планеты, не несут ничего неприятного. Так что, по воле Божией, я думаю, доплывем…

– Остается только на это надеяться, – вздохнул Робер.

Внизу, под палубой, тревожно заржала одна из лошадей, которой начавшаяся качка, судя по всему, не показалась особенно приятной.

Ветер и течение, ощутимое даже здесь, в самом устье реки, где она была на диво широка, несли неф на северо-запад, туда, где Жиронда впадает в море.

22 ноября 1207 г.

Бискайский залив, воды около острова Иль д'Йе, борт «Дитя Жиронды»

Неф трясло так, что казалось, он вот-вот развалится на куски. Волны, видимые с палубы как серые горбы с покрытыми белой пеной вершинами, били в борта с неистребимым упорством. Ветер яростно ревел, намереваясь, должно быть, сломать мачты.

– Во имя Господа! – эти слова вырвались у брата Анри, едва он оказался на палубе. – Да поможет нам Матерь Божья!

Робер был со старшим товарищем полностью согласен. Шторм бушевал вовсю, и оставалось полагаться только на божественную милость, поскольку "Дитя Жиронды" явно не предназначалось для столь суровых испытаний. Неф боролся со штормом как мог, но крепости его могло и не хватить…

Неподалеку виднелся берег, высокий и каменистый. Вокруг него клокотали буруны, и было ясно, что если корабль утонет, то даже опытному пловцу будет непросто добраться до спасительной тверди.

Небо нависало прямо над головой, темное и страшное.

Гневно орал, грозя кулаком непонятно кому, Неистовый Эд. Временами ему удавалось перекричать бурю. Внизу, под палубой, бесились лошади. Оруженосцам, которые пытались их удержать, приходилось нелегко.

– Брат Робер, – де Лапалисс повернулся к молодому нормандцу, его лицо было совершенно спокойным. – Шторм этот послан в наказание за наши грехи. Спустимся же вниз, и помолимся Господу, чтобы он отвел от нас смерть неизбежную!

В обширном помещении, которое занимали рыцари и сержанты, было душно и пахло застарелым потом. Воины Ордена все, как один, лежали на лавках лицами вниз. На столе желтым огонечком моргала привинченная к доскам масляная лампа.

– Клянусь Святым Отремуаном, стыдно вам поддаваться страху! – сказал брат Анри с твердостью. – Все в руках Господних, и если суждено нам вступить в рать Христову именно сегодня, то ничто нас не спасет! Вставайте, сеньоры братия, и укрепим сердце молитвой!

В борт нефа ударила еще одна волна. Раздался громкий треск, пол неожиданно покосился и Де Лапалисс ухватился за стенку, чтобы не упасть. Робер с немалым трудом устоял на ногах.

Когда пол под ногами вновь встал ровно, то дверь открылась, и в нее шагнул брат Готье, невозмутимый, словно находился не внутри терзаемой морем утлой скорлупки, а в Иерусалимской Цитадели Ордена.

– Вставайте, вставайте, братья, и на молитву! – брат Анри потряс за плечо брата Симона, и тот начал подниматься. Лицо астурийца было белым, губы тряслись.

– Как же так, брат Готье, – спросил Робер у сержанта, – ты же говорил, что звезды стояли благоприятно, когда мы отплывали из Бордо, а тут такой шторм?

– Видит Господь, что разум мой слаб, – пожал плечами брат Готье, лукаво щуря темные глаза, – и я мог ошибиться. Но благоприятный прогноз вовсе не гарантирует, что шторма не будет.

– А что же он гарантирует? – с недоумением поинтересовался Робер.

– Что мы шторм, буде такой случится, спокойно переживем, – брат Готье улыбнулся. – Так что будем ждать и уповать на милость Пречистой Девы.

– Больше ничего не поделаешь, – пробурчал Робер, по примеру брата Анри опускаясь на колени.

Рыцари и сержанты затянули молитву, едва слышную в громе волн и вое ветра. Корабль содрогался, все так же грозя развалиться, но Неистовый Эд, ходящий в море с детских лет, чутким носом уловил первые признаки того, что шторм, бушующий уже почти сутки, начал слабеть…

26 ноября 1207 г.

Бретань, Ванн

Входящий в гавань корабль ковылял, точно старый калека. Находящиеся на берегу и палубах капитаны многочисленных торговых и рыбачьих судов, глядели на него со смесью восхищения и тревоги. Последние сутки никто из них не решился высунуть носа из Ваннского порта, а тревога объяснялась просто – каждый из них гадал, доплывет ли корабль с флагом Бордо на мачте до пристани, или затонет в считанных туазах от берега.

А на борту "Дитя Жиронды" бушевал Неистовый Эд.

– Убогие отродья мокриц и бешеных тараканов! – орал он на матросов. – Если вы так будете управляться с парусами, то эта лоханка утонет прямо сейчас, в этой гавани, где вместо воды одни помои!

Матросы обращали на дикий рев не больше внимания, чем святой – на комариное жужжание. Они невозмутимо делали свое дело, и неф медленно приближался к берегу.

– Сеньор капитан, – брат Анри после бури имел вид хоть и слегка помятый, но все же решительный. – Прекратите, во имя Господа, надрывать глотку, и ответьте, сколько дней потребуется на починку?

Неистовый Эд замолчал, задумчиво почесал рыжий затылок.

– Ну, ежели толком говорить, – после паузы сказал он, – то без серьезного ремонта мы дальше не поплывем. Неделю нужно.

– Даю вам три дня, – мягко проговорил де Лапалисс. – И оплачиваю все расходы! Наймите лучших корабельных мастеров в этом порту, но чтобы в День Святого Апостола Андрея [202] мы были в море…

Капитан засопел, точно обиженный кабан, но спорить не стал. Повернувшись к матросам, он разразился новой серией злобных воплей.

– Во имя Господа, трудно с этими простолюдинами, – брат Анри слабо улыбнулся Роберу. – Ни благородства, ни чувства долга, единственное, чего они понимают, это деньги и силу.

– Именно, – согласился молодой рыцарь, разглядывая берег. Ванн был небольшим прибрежным городком, точно таким же как Дьепп или Шербур в родной Нормандии.

– Интересно, кто сейчас правит герцогством? – поинтересовался подошедший брат Эрар.

– Над Бретанью все еще вьются молодые львы [203] Плантагенетов, – ответил Робер, который в силу того, что Бретань являлась соседкой Нормандии, был хорошо осведомлен о местных делах, – герцогом Бретонским считается Артур, сын Жоффруа и Констанции, дочери графа Конана. Но после того, как Артура в 1202 взял в плен его дядя [204], о нем ничего не слышно [205], и Бретанью от его имени правит король Филипп…

– А если Артур умрет, то кому достанется герцогство?

– Алисе, дочери Констанции от второго брака с Ги де Туаром, – с некоторым недоумением ответил Робер. Интерес брата Эрара был не очень понятен.

Должно быть, рыцарь заметил удивление молодого нормандца.

– Сам я родился в Галилее, но дед мой прибыл в Святую Землю из Бретани, – сказал он. – Случилось это во время первых пилигримов, когда герцогом был Ален Четвертый.

Все стало ясно. Волею Господа брат Эрар оказался в тех землях, откуда вели род его предки.

– Жаль только, – вздохнул рыцарь, – что не удастся съездить до Ренна. Где-то там, рядом с городом, живут наши родичи, оставшиеся в Европе.

– Вот уж нет, – покачал головой брат Анри. – За три дня вы все равно не доберетесь туда и обратно, так что не отпущу!

– Как вам будет угодно, сир, – ответил брат Эрар и разочарованно вздохнул.

12 декабря 1207 г.

Южная Англия, Гастингс

– Благодарение Пречистой Деве, мы все-таки добрались! – сойдя на берег, брат Анри, судя по всему, едва удержался от желания бухнуться на колени прямо тут, в жидкую черную грязь, лишь слегка припорошенную снежком, и вознести молитву небесной покровительнице Ордена.

Робер его вполне понимал. Плавание вокруг Бретани выдалось нелегким.

Оруженосцы по одному сводили коней. Доски трещали и гнулись под тяжестью дестриеров. Оказавшись на вольном воздухе, Вельянгиф радостно заржал, затряс гривой.

Морозец слегка пощипывал щеки, над городскими домами поднимались дымки. Порт городка, около которого некогда разыгралось сражение, решившее судьбу Англии, был почти пуст. "Дитя Жиронды" высилось у причала, точно башня посреди песков.

С палубы доносились раскаты голоса Неистового Эда. Но в реве и рычании слышались довольные нотки. Капитан получил за эту поездку столько золота, что сможет, вернувшись в родную Аквитанию, выплатить все долги.

Если не пропьет половину по дороге.

Подумав так, Робер укорил себя за недостойные мысли. Оруженосцы уже вьючили лошадей, а брат Анри с задумчивым выражением на лице разглядывал свой отряд.

– Кто у нас говорит по-английски, клянусь Святым Отремуаном? – донеслось до молодого нормандца его бормотание. – Кажется, брат Мэтью отсюда родом…

Названный оруженосец был опрошен, и выяснилось, что родился он действительно на острове, и изъясняется на местном наречии без особых трудностей.

– Во имя Господа, командор, – проговорил брат Мэтью, улыбаясь так широко, что была видна дырка на месте одного из боковых зубов, выбитого, как знал Робер, в схватке с сарацинами. – Я вырос неподалеку отсюда, в Истборне, и знаю тут каждый дом…

– Вот и отлично, – проворчал, ежась от холода, де Лапалисс. – И отведи нас к лучшему в этом городе постоялому двору! Клянусь Святым Отремуаном, пока не отлежусь после этого плавания, то никуда мы дальше не двинемся!

15 декабря 1207 г.

Южная Англия, дорога Гастингс – Лондон

Брат Бартоломью, присланный из Лондонского Дома в качестве проводника, оказался высок и худ, точно корабельная мачта. На голове его разместилась изрядных размеров плешь, которая радостно отражала свет неяркого зимнего солнца, а блекло-голубые глаза расположились по сторонам от носа столь выдающегося, что ему позавидовал бы аист.

Дать о себе знать английским братьям брат Анри решил в первый же вечер на острове. Хозяин гостиницы, где остановились рыцари, получил несколько полновесных золотых монет, его сын, пряча в суму написанное де Лапалиссом письмо, вывел из конюшни лучшую лошадь, и уже на следующий день в двери гостиницы, склонившись, чтобы не врезаться головой в притолоку, вошел брат Бартоломью.

Ну а сейчас он на высокой чалой лошади возглавлял отряд. Рядом с ним держался брат Анри, и Робер, едущий сзади, мог хорошо слышать их разговор.

– Во имя Господа, как живется сейчас братьям Ордена в Англии? – поинтересовался де Лапалисс.

– Увы, не самым лучшим, – печально вздохнув, отозвался брат Бартоломью. На ланге д'уи он говорил с акцентом, но вполне разборчиво. – Король очень суров к своим держателям [206] в то время в Англии почти не употреблялся, вместо него использовалось слово tenens (держатели)). Он не признает за Орденом и его землями права держания в свободной милости [207]. Нам приходится платить и scutagium [208] и carucagium [209], и помимо них, король в этом году потребовал помощь для войны за земли во Франции. Те, кто отказываются ее вносить, попадают в заточение, а владения их разграбляются…

– Помилуй нас Господь! – воскликнул брат Анри с искренним удивлением. – А что бароны?

– Благородные люди все запуганы, – печально сказал английский рыцарь, – все молчат. С того времени как умер Гумберт Вальтер, архиепископ Кентербери [210], никто не смеет возвысить голос перед королем. Новый прелат, Стефан Лангтон, преданный слуга Апостолика, с которым король Иоанн в большой ссоре, не имеет веса при дворе.

– Да, неладно что-то в английском королевстве, – покачал головой де Лапалисс.

– Увы, это так, – подтвердил брат Бартоломью и замолчал.

Снежок поскрипывал под копытами лошадей, холодный ветер заставлял плотнее закутываться в плащи, а вокруг простирались заросшие кустарником пустынные холмы – унылый английский пейзаж.

16 декабря 1207 г.

Южная Англия, окрестности Лондона

Зимний день короток. Солнце давно ушло за горизонт, мир погрузился во тьму, а отряд тамплиеров все продолжал путь. Дорога хорошо была видна в свете звезд, которые сияли с совершенно чистого неба. По сторонам от нее лежали белые просторы заснеженных полей. Мороз становился все сильнее, Робер ощутил, как горят уши.

– Уже скоро, сеньоры, – проговорил брат Бартоломью, махнув рукой в сторону нескольких огоньков, показавшихся на севере, – вон там Лондон, а наше командорство находится чуть восточнее города, на берегу Темзы.

В подтверждение своих слов английский рыцарь вскоре свернул с широкой и торной дороги, ведущей к столице, на куда более узкую, уходящую на северо-восток, в сторону от города.

Из тьмы донесся сердитый собачий лай, и вскоре отряд проехал большую деревню. В окошках домов горели огни, пахло свежевыпеченным хлебом.

– Еще немного, – подбодрил брат Бартоломью, оглядывая замерзших и уставших товарищей.

Впереди вырос холм, на вершине которого темнели несколько строений, обнесенных высокой стеной. На фоне звездного неба четко выделялся силуэт церкви.

– Откройте, во имя Господа! – постучал в ворота английский рыцарь.

Там открылось небольшое окошечко, затянутое частой решеткой, из него на снег упал оранжевый отблеск от факельного огня.

Выглянувшее из окошечка лицо было широким, красным и добродушным. Последовал обмен репликами между братом Бартоломью и привратником, после чего ворота, заскрипев, открылись.

– Во имя Господа, братья, – возгласил английский рыцарь, поворачиваясь к спутникам и, одаряя их искренней улыбкой, – мы прибыли вовремя! Капитул еще даже не начался!

Вслед за проводником тамплиеры въехали на широкий двор. С трех сторон его ограничивали жилое здание, церковь необычной круглой формы, к которой вела крытая галерея, и приземистое широкое здание, конюшня, судя по доносящемуся с той стороны запаху конского навоза.

– О Матерь Божья, как я замерз! – проговорил брат Анри, слезая с коня. – Жара Леванта куда полезнее для моих старых костей, чем холод Британии!

– Что уж тогда говорить о моих, сир? – усмехнулся брат Готье.

– Вас всех согреет подогретое вино и добрая трапеза, – вмешался в беседу брат Бартоломью. – Но сейчас поспешим в церковь, капитул вот-вот начнется. Оруженосцы разберутся с лошадьми и багажом без вас.

Внутри церкви было много народу, в задних рядах толпились сержанты, впереди все белело от рыцарских одежд.

– Садитесь вот сюда, сеньоры, – шепнул брат Бартоломью, указывая на место на свободной скамье. – Магистр сейчас будет…

В ожидании Робер разглядывал церковь, и невольно загляделся на то, как был украшен потолок храма. Тут был Агнец, несущий хоругвь, и крест, поросший листвой и цветами. Все было изображено с необычайным искусством…

– Помолимся, братья, во славу Господа! – низкий, густой голос, вернул молодого нормандца к реальности. Он поспешно встал вместе с остальными, и, сняв с головы кель, забормотал привычное "Pater noster…"

Магистр Ордена в Англии оказался невысок и плотен, под одеждой проглядывало округлое брюшко. Но взгляд темных глаз был властным, а возраст выдавала только седина, словно снег усыпавшая некогда русые волосы.

Молитва закончилась.

– Начнем же наш еженедельный капитул, во имя Господа нашего, Иисуса Христа и Божией Матери, которая и положила начало нашему Ордену, – проговорил магистр, осеняя себя крестным знамением. Даже здесь, в далекой Англии, отстоящей на сотни лье от Иерусалима, слова еженедельного ритуала были те же, что и главном Доме Ордена. Осознание этого внезапно наполнило Робера чувством причастности к чему-то могучему, перекрывающему границы фьефов и стран…

Занятый собственными мыслями, он пропустил весь капитул, который оказался очень коротким. За неделю в лондонском командорстве не нашлось достойных упоминания грехов.

Рыцари и сержанты принялись покидать помещение. Брат Анри и прибывшие с ним встали, а ведший капитул магистр уже спешил к ним.

– Брат Жоффруа, – сказал де Лапалисс, почтительно кланяясь. – Рад приветствовать вас во вверенном вам командорстве.

– К сожалению, за последние двадцать лет меня приветствуют в основном здесь, – с улыбкой ответил англичанин, – с того момента, как я отплыл из Святой Земли по приказу генерального капитула, я ни разу не покидал острова. А вас что привело в наши туманные края?

– Приказ магистра, – сказал брат Анри. – Но о нем, как я думаю, лучше поговорить наедине…

Острый, точно бритва, взгляд брата Жоффруа пробежал по лицам присутствующих.

– Хорошо, – сказал он. – Но позже, когда вас накормят. Пойдемте, я провожу вас в трапезную. Надеюсь, что у поваров что-нибудь осталось.

– Прекрасная у вас церковь, во имя Господа, – проговорил де Лапалисс, следуя за хозяином.

– Да, – голос английского магистра чуть потеплел. – Она построена больше сорока лет назад [211], и с тех пор ни один храм на острове не смог ее превзойти…

– Ну, брат Анри, что вы хотите мне сказать? – они остались вдвоем в личных покоях магистра Англии. Тут было тепло, а свечка, мерцающая на столе, бросала на голые стены мягкий желтоватый свет.

Брат Жоффруа смотрел на де Лапалисса взглядом, полным сдержанного любопытства. Будучи не один год в Ордене, он прекрасно понимал, что Жак де Майи не станет просто так отправлять гонцов через всю Европу, да еще осенью.

– Прочтите это, – и брат Анри подал собеседнику свернутый в трубочку лист пергамента. Снизу на шнурке болталась личная печать магистра. – И вам все станет ясно.

Брат Жоффруа развернул свиток и, склонившись к свече, углубился в чтение. По мере того, как он читал, лицо его твердело, а в глазах росла тревога.

– Во имя Господа, – пробормотал он, откладывая письмо в сторону, – неужели в Святой Земле все так плохо?

– Высшие силы испытывают нашу веру, посылая тяжкие испытания, – пожал плечами де Лапалисс, после чего добавил: – И не забудьте сжечь послание, сеньор.

– Не забуду, – кивнул командор в Англии, один из немногих бальи вне Иерусалима, посвященных в тайну Чаши, – а сейчас нам придется потревожить моего предшественника.

Он позвонил в стоящий на столе серебряный колокольчик. Дверь распахнулась, в комнату заглянул молодой оруженосец.

– Во имя Господа, пригласи сюда брата Ричарда, – приказал ему брат Жоффруа.

Оруженосец, не говоря ни слова, исчез. За закрывшейся дверью прозвучали удаляющиеся шаги.

– Если честно, то клянусь Святым Георгием, я надеялся, что этот день никогда не наступит, – глядя почему-то в пламя свечи, сказал брат Жоффруа. – Что брату Ричарду никогда не придется вспомнить о дне Хаттина…

– Он когда-нибудь рассказывал, что было там?

– Нет, – английский магистр улыбнулся, – хотя многие поначалу пытались спрашивать. А потом я запретил…

– Во имя Господа, это было правильное решение, – кивнул брат Анри.

Дверь открылась. Через порог шагнул брат Ричард. Он остался почти таким же, каким запомнил его де Лапалисс почти двадцать лет назад – высоким и сутулым, вот только лицо его покрыли морщины, а волосы полностью побелели.

– Брат Ричард, – брат Жоффруа встал из-за стола, на лице его было почтение. А брат Анри не мог оторвать взгляда от темных глаз старого рыцаря, в которых горел неяркий огонек, так похожий на тот, что тлел под ресницами настоятеля далекой обители на горе Синай.

Отец Мартин и английский рыцарь словно были братьями. Братьями по духу.

– Брат Анри, – проговорил Гастингс негромко, ничем не выдав удивления, – давно я не видел вас, и все же помню те дни, когда мы вместе шли в бой под знаменем Ордена… Вы прибыли из самого Иерусалима?

– Да, во имя Господа, – твердо сказал де Лапалисс, ощущая, что если сейчас не скажет всей правды о своем поручении, то потом просто не наберется решимости, – из Святого Града. И привез сюда вашего преемника на посту Хранителя.

– Так, – старый рыцарь очень медленно сел, и брату Анри показалось, что длинная, сухощавая фигура может в любой момент переломиться. – Но какая в этом необходимость? Я, слава Богу, здоров…

– Чашу необходимо срочно доставить в Левант, – вздохнул брат Жоффруа, – что вам, брат Ричард, вряд ли по силам…

– С этим трудно спорить, – Гастингс вдруг как-то сгорбился, лицо его сморщилось, – неужто это все? Господу больше не нужна моя служба здесь, в мире дольнем?

– Не нам судить о том, когда кончается наша служба, – проговорил де Лапалисс, с ужасом понимая, что старый рыцарь готов расплакаться.

– Сама Пречистая Дева говорит вашими устами, – брат Ричард с усилием повел плечами, на лице его появилась улыбка. – Просто столько лет я живу в качестве хранителя Чаши, и мне трудно представить, для чего я буду существовать, перестав им быть…

Старый рыцарь развязал холщовый мешочек, висящий у пояса, извлек из него небольшую чашу и поставил на стол. Она была невелика, не больше обычных кубков, и на первый взгляд казалась деревянной. Но потом становилось ясно, что составляло ее не дерево, не металл, и не кость, а нечто непонятное. Очевидным являлось лишь то, что она была светло-желтого цвета. Казалось, что чаша чуть заметно светится.

Зачарованный зрелищем, брат Анри невольно протянул руку.

– Не стоит этого делать, – очень мягко сказал Гастингс, – для вас это может оказаться опасно…

Де Лапалисс затряс головой, отгоняя искушение.

– Вот оно, искушение, страшнее которого нет на земле, – голос брата Жоффруа стал хриплым, словно английский магистр неожиданно простудился. – И кто же из прибывших с вами рыцарей станет новым хранителем?

– Брат Робер де Сент-Сов, – ответил брат Анри.

– Это тот, который говорит с нормандским акцентом? – уточнил брат Жоффруа. – Но он же совсем молод!

– Не я выбрал его, во имя Господа, – покачал головой де Лапалисс, – и даже не магистр. Само Провидение указало на него.

– Тогда позовем его, – проговорил брат Ричард, вновь пряча Чашу. – Я должен поглядеть на своего преемника!

Брат Жоффруа вновь позвонил, а когда посыльный оруженосец удалился, спросил:

– Как происходит передача Чаши новому хранителю? Что для этого потребуется?

– Милость Господня и Божией Матери, – вполне серьезно отозвался старый рыцарь. – А сама церемония уложится в одну ночь. Мы с молодым братом должны будем провести ее в молитве.

– Небесполезно будет, если молиться, отдельно, разумеется, – вмешался в разговор брат Анри, – будут и прочие братья. Не так ли?

– Вне всякого сомнения, – кивнул английский командор. – Но я думаю, не следует торопиться. Праздник Рождества, когда Господь особенно чуток к людским молитвам, подойдет для церемонии наилучшим образом.

– Несомненно, – кивнул брат Ричард.

Дверь распахнулась, и в помещение вошел Робер. На лице его сквозь приличествующую случаю почтительность можно было заметить вполне объяснимое удивление.

– Привет тебе, брат, во имя Господа, – проговорил брат Жоффруа. – Что скажешь, брат Ричард?

Гастингс покачал головой.

– Я благодарю Пречистую Деву и всех Святых Апостолов, что выбор удачен, – в голосе старого хранителя звучало удовлетворение. – Он подойдет!

Робер переводил недоумевающий взгляд с одного на другого. Молодой рыцарь никак не мог понять, что тут происходит.

– Во имя Господа, сеньоры, что вы говорите? Для чего я подойду? – спросил он.

– Садись, – с глубокой печалью сказал брат Анри. – И мы тебе все объясним…

Робер сел. Старейший из рыцарей, высокий и тощий, водрузил на стол небольшую деревянную чашу. Или все же не деревянную, слишком уж ярко светятся ее стенки… Золотую? Тоже не похоже…

– Ты знаешь, что такое перед тобой, брат? – поинтересовался де Лапалисс, и голос его звучал торжественно.

– Нет, – честно ответил нормандец.

– Это величайшее благословение и величайшее проклятье Ордена, – проговорил старый рыцарь глухо, – то, благодаря чему мы победили под Хаттином двадцать лет назад. Это Чаша Гнева Господня!

– Чаша Гнева? – спросил Робер.

– Да, – кивнул старый рыцарь, – как сказано в Откровении Иоанна Богослова: Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце: и дано было ему жечь людей огнем.

– Так те рассказы об упавшем с неба пламени, которое спалило сарацин – правда? – не веря себе, воскликнул Робер. Он ощутил, что спит, а что все происходящее – всего лишь сон…

– Правда, – подтвердил брат Анри, выжидательно глядя на Робера.

– Но зачем вы говорите мне о ней, сеньоры? – чувствуя, что окончательно теряет почву под ногами, жалобно вопросил он.

– А затем, – сурово промолвил брат Жоффруа, – что тебе предстоит в скором будущем стать ее хранителем!

– Мне? – голос Робера походил на комариный писк. – Помилуй меня Господь… не может быть… нет, вы ошибаетесь!

– Увы, нет, – невесело усмехнулся старый рыцарь, – не мы выбрали тебя, но сам Сын Божий, и ношу сию придется нести именно тебе, брат Робер де Сент-Сов!

Молодой нормандец ощутил, как под его ногами зашатался пол.

Часть 3 Огненная купель

Глава 15

Известно, что у королей долгие руки.

Аббат Сен-Дени Сугерий, «Жизнь Людовика Толстого». 1145

24 декабря 1207 г.

Южная Англия, окрестности Лондона

Свечи горели, распространяя запах горячего воска. Хмуро смотрели из полутьмы лики святых, и даже во всепрощающем взгляде Сына Божия чудилась тревога. За стенами часовни, которую на эту ночь отвели для молитв Роберу и брату Ричарду, сердито завывала вьюга.

– Приступим, брат, во имя Господа, – проговорил пожилой рыцарь, водружая на небольшой столик Чашу. Та сразу засветилась, точно веретено, наматывающее на себя сияние свечей. По округлым бокам поползли золотые блики. – Молитва остальной братии началась.

– О чем я должен просить Господа? – спросил Робер, опускаясь на колени. Пол холодил даже сквозь одежду.

– Позволь сердцу открыться перед Пречистой Девой и Господом нашим, – суставы брата Ричарда хрустнули. – А дальше – ты все поймешь. Потом слушай мои указания… Все понял?

– Да, сир, – брат Ричард не был магистром, даже лейтенантом. И формально он был равен Роберу. Но чувствовалась в старом рыцаре внутренняя сила, почти королевское достоинство.

Закрыв глаза, Робер сложил перед грудью руки. "Отче наш" показался в этот момент естественным, словно само дыхание.

Состояние отрешенности от происходящего вокруг пришло почти сразу. Удары сердца стали все тише и реже, пока не смолкли совсем. Вместе с ними пропали остальные звуки – покашливание брата Ричарда, стоны ветра за каменными стенами, потрескивание сгорающих фитилей.

Он оказался посреди тишины. Тело стало легким и воздушным, словно из человека младший отпрыск рода де Сент-Сов превратился в ангела. Исчез зимний холод, проникающий с улицы. Ушло тревожное ощущение собственной неготовности, поселившееся в сердце с того самого момента, как Робер узнал о том, какую ношу ему предстоит принять, и какую службу исполнить.

Сердце раскрылось, подобно березовой почке. И всей его поверхностью ощутил молодой рыцарь поток Божественной Любви, которую изливает на этот мир, на детей своих Творец…

Он продолжал молиться, уже не устами, а всем сердцем, и при этом словно купался в теплой, приятно пахнущей воде, потоки которой проникали внутрь тела, омывали внутренности. В то же время Робер ощущал себя висящим в пустоте, среди полупрозрачных мягких облаков, светящихся жемчужным светом.

Вряд ли в каком из языков человеческих нашлись бы слова, способные передать его ощущения…

Он просил о том, чтобы Господь, чья милость безгранична, дал ему достаточно выдержки, чтобы принять огненную Чашу и достойно нести ее бремя, груз чудовищной, все одолевающей силы…

А потом мир вокруг дрогнул, по нему словно прошла мгновенная судорога. Возникла уверенность, что Всевышний тут, рядом, незримый за скрывающим его Мощь занавесом.

"Теперь тише, брат!" – возник неведомо откуда голос брата Ричарда. Робер не услышал его, просто неким образом осознал внутри себя, словно они с Гастингсом стали в этот момент единым целым.

Но напоминание оказалось лишним.

Молодой рыцарь и сам смолк, трепеща перед божественным присутствием.

Могучий голос, который голосом не был, и не был даже звуком, заставляя все существо нормандца корчиться в муке, загрохотал вокруг. Он произносил нечто, способное быть только словами, но Робер, сколько не силился, понять их не мог.

Лишь последняя фраза обрушилась на голову таранным ударом, воспоминанием о чем-то, некогда слышанном: "Да будет так…".

Медленно возвращался окружающий мир, одно за другим приходили чувства. Открыв глаза, Робер едва не ослеп от показавшегося безумно ярким мерцания свечей, шорох в углу часовни ударил по ушам сильнее грохота прибоя, и непереносимо тяжким и неудобным стало вдруг собственное тело.

– Встань, брат, – громом прозвучал голос брата Ричарда, – и подойди ко мне!

Старый рыцарь уже был на ногах. В глазах у Робера все плыло, и на мгновение ему привиделся вокруг головы Гастингса пылающий расплавленным золотом ореол. Точно того же оттенка, что и мягкое свечение, исходящее от Чаши.

Он мигнул, и видение тут же пропало.

"Почудилось" – подумал Робер, поднимаясь на ноги. За стенами часовни на все голоса выла вьюга. Узкие окна были все так же черны, но судя по тому, насколько короче стали свечи, времени с того момента, как двое рыцарей Ордена вошли сюда, прошло немало.

– Подойди ко мне, – неожиданно суровым, не терпящим возражений голосом сказал брат Ричард. Сухие старческие пальцы с выступающими буграми суставов сомкнулись на Чаше, и по ним побежали крохотные искорки.

Робер замер, не веря собственным глазам.

– Подойди! – повторил старик. – Быстрее!

Робер сделал шаг вперед. Еще один.

– Возьмись за Чашу! – приказал англичанин. Глаза его пылали.

Подчиняясь давящему, пронизывающему взгляду, Робер протянул руку и коснулся желтой, бликующей поверхности. И тут же едва не закричал – в ладонь точно вцепились сразу с десяток шершней.

Молодой рыцарь ощутил, как исказилось его лицо, ноздрей коснулся запах горелой плоти.

– Терпи, – проговорил брат Ричард, – теперь тебе жить с этим пламенем всю жизнь…

Руку жгло, Робер готов был поверить, что она уже обратилась в головешку. По лицу стекали крупные капли пота, сердце колотилось бешено и неровно.

Пламя, пожирающее его плоть, поднималось выше. Робера трясло, точно в лихорадке.

– Терпи, терпи, – шептал брат Ричард. – Или она убьет тебя…

Нестерпимый жар коснулся шеи, отдающая костром щекотка пробежала по затылку. Волосы на голове зашевелились, будто под напором потока горячего воздуха.

И в тот же момент жар охватил голову целиком.

Робер перестал что-либо видеть, перед глазами колыхались столбы оранжево-алого пламени. Огонь царил внутри него, свободно пронизывая все тело, но не разрушая в нем ничего.

Он ощущал прикосновение не только к телу, но и к разуму. Нечто грубо копалось в его рассудке, бесцеремонно вытаскивая и просматривая воспоминания, даже те, о которых он сам давно забыл. Среди пламени мелькали сотни картинок, сменяющих друг друга.

А потом вдруг все кончилось.

Робер оказался стоящим посреди часовни.

Одежда его намокла от пота. Через окна медленно втекал рождественский рассвет. Свечи потухли, но уже можно было рассмотреть лики святых.

Они казались улыбающимися.

В собственной руке Робер обнаружил чашу. И теперь он знал, как, какими именно словами пробудить ее к жизни, вызвать убийственный огонь.

– Слава Господу и Пречистой Деве, – надтреснутым голосом проговорил брат Ричард и перекрестился. – Ты прошел испытание. Теперь ты – Хранитель.

И он подал Роберу небольшой холщовый мешочек.

– А что – мог не пройти? – с трудом шевеля непослушными губами, спросил нормандец. Чаша, которую он спрятал в мешочек, чуть потускнела, и напоминала обычный серебряный сосуд.

– Мог, – кивнул брат Ричард. – Тогда от тебя осталась бы лишь горсть пепла. Но пойдем, братья заждались нас. Пора отслужить утреню, и наше присутствие на ней будет не лишним! Возблагодарим Господа за его милость!

Робер толкнул дверь часовни и закашлялся, хлебнув хлынувшего внутрь морозного чистого воздуха.

Звонили колокола на церкви командорства, издалека отвечали им звонницы Лондона, по миру разливалось ощущение великого праздника.

29 декабря 1207 г.

Южная Англия, окрестности Лондона

Брат Ричард, лежащий в гробу, выглядел полностью умиротворенным. Лицо его было восково-бледным, почти прозрачным, и казалось, что старый рыцарь прилег отдохнуть, сморенный усталостью.

Капеллан читал отходные молитвы, а вокруг усопшего рядами выстроились братья. Могильными саванами выглядели белые плащи рыцарей, чернотой могилы веяло от одежд сержантов.

– Покойся в мире, добрый брат, – сказал брат Жоффруа, когда священнослужитель смолк. – И пусть твоя жизнь послужит примером всем прочим братьям нашего Ордена, во имя Матери Божией и Сына ее!

– Клянусь Святым Отремуаном, – с искренней печалью вздохнул брат Анри, осеняя себя крестным знамением, – Ричард Гастингс был одним из лучших среди тех, кто когда-либо надевал одежду с алым крестом! Смерть его – тяжкая утрата для лондонского Дома!

– Он умер потому, что отдал мне Чашу? – тихо спросил Робер, глядя на то, как крышка гроба скрывает тело умершего. С глухим стуком она опустилась на место.

– Не знаю, – в словах де Лапалисса прозвучало глубокое сомнение, – брат Ричард прожил очень долгую жизнь, более восьмидесяти лет, и смерть в таком возрасте не удивительна. Может быть, Чаша поддерживала его жизненные силы, а может быть и нет… Не вини себя! Он ныне в раю, с Господом нашим Иисусом Христом!

Робер вздохнул. Гроб опустили в могилу, из которой ощутимо тянуло холодом. Первый комок земли, брошенный братом Жоффруа, ударился о дерево. После магистра один за другим стали подходить рыцари, и каждый бросал горсть земли в могилу.

– Покойся с миром, – проговорил Робер, когда настала его очередь, и Чаша, покоящаяся в привязанном к поясу мешочке, чуть вздрогнула.

4 января 1208 г.

Южная Англия, окрестности Лондона

– Вы уверены, что хотите ехать именно сегодня, брат Анри? – в голосе брата Жоффруа чувствовалась тревога.

– Во имя Господа, брат, – ответил де Лапалисс, проверяя, как оседлана лошадь. – Мы достаточно пользовались вашим гостеприимством, а обратный путь будет долгим.

– Полномочия, данные вам братом Жаком, исключают любую возможность отдачи мной приказаний, – магистр в Англии нахмурился, – но если бы такая возможность у меня была, то я бы запретил вам ехать!

– Почему же? – удивился брат Анри, забираясь в седло.

– Это трудно объяснить, – в темных глазах брата Жоффруа, обычно полных решимости, мелькнула неуверенность. – В последние дни мне снятся тревожные, кровавые сны…

– Их может насылать враг рода человеческого! – ответил де Лапалисс.

– А может и Господь! – возразил брат Жоффруа.

– Не будем спорить о материях столь непрочных, как сны! – брат Анри неожиданно улыбнулся. – Я решил, что нам нужно ехать, и не отступлю от своего решения! И Святой Ригоберт, покровитель этого дня, защитит нас в пути! Пусть Господь благословит ваши пути, брат Жоффруа!

И де Лапалисс сдвинул коня с места.

– Да сохранит вас Матерь Божия, – ответил магистр в Англии, – и все святые угодники!

– Мне тоже снятся дурные сны, – сказал Робер едущему рядом брату Готье, когда ворота командорства остались позади, а по сторонам распростерлись заснеженные холмы. – В последние ночи я вижу пламя…

– Господь предостерегает нас от неправедного пути! – хмуро отозвался сержант, перекрестившись. – Но уберечь от них даже он не в силах! Вчера я смотрел на небо по приказу брата Анри, но слушать моих советов он не захотел…

– А что ты увидел, брат Готье? – полюбопытствовал Робер.

– Луна расположилась в маназиле, называемом Аль-Тарф, самом неблагоприятном для путешествий. Там же и Юпитер, звезда счастья. Это положение не сглаживается Меркурием в маназиле Каида, которое хоть и хорошо для странствий, но зато сам Меркурий совершает попятное движение, что означает многочисленные задержки и опасности.

– В пути нам придется нелегко, – пробормотал Робер, вглядываясь в едущих первыми брата Анри и брата Бартоломью, которому вновь выпала обязанность сопровождать прибывших из Франции собратьев.

– Воистину так, – кивнул сержант, – а я еще даже не упомянул о неблагоприятном положении Венеры, о зловредных лучах, которые планеты бросают друг на друга! О зловещей звезде Менкалинан, сулящей в соединении с Сатурном опасности, несчастья и ранения!

– Почему же брат Анри оказался глух к твоим предупреждениям? – спросил Робер.

– Не могу об этом судить, – пожал плечами брат Готье, и в глазах его мелькнула обида, – уж если даже мне, отдавшему Ордену всю жизнь, так и не сообщили, зачем мы предприняли столь длинное и опасное путешествие! Я ведь всего лишь сержант! Какой рыцарь прислушается ко мне?

Рука Робера невольно огладила выпуклость Чаши, которая даже сквозь ткань казалась горячей.

– Поверь, брат Готье, – сказал он осторожно, – что в любой другой ситуации, кроме той, в которой мы оказались сейчас, брат Анри выслушал бы тебя и со вниманием отнесся бы к твоим предупреждениям!

– Во имя Господа, это звучит хорошо! – морщинистое лицо старого сержанта пересекла кривая усмешка. – Если бы еще кто убедил меня, что все дурные пророчества не сбудутся!

9 января 1208 г.

Нормандия, Руан

– Во имя Господа, я не думал, что может быть так холодно! – брат Симон потер руки и спрятал их под плащ. – Благослови меня Святой Яго не замерзнуть насмерть! Как вы тут живете?

– И неплохо живем, – с усмешкой ответил Робер. Дующий с севера ветер на самом деле был холодным, а медленно плывущие в вышине облака напоминали громадные горы серого снега. – И замерзнуть насмерть все же достаточно трудно, куда сложнее, чем погибнуть от жажды в песках Леванта!

Небольшое судно, которое только и удалось найти для того, чтобы пересечь Канал, слегка покачивалось на волнах, двигаясь на юго-восток по Сене, один за другим преодолевая повороты реки.

– Вопрос спорный, – с улыбкой проговорил подошедший брат Анри, – и лучше мы не будем его проверять на практике, клянусь Святым Отремуаном. А вон там, если я не ошибаюсь, виднеется Руан?

– Истинно так, сир, во имя Господа, – кивнул Робер. – Столица герцогства, некогда сильнейшего, чем королевства Английское и Французское.

– И когда же такое было? – на лице брата Симона удивленно поднялись светлые брови.

– Более ста лет назад, до битвы при Теншебре [212], – ответил Робер, – после которой мы стали придатком острова.

– Не думаю, что вы стали жить хуже, – покачал головой брат Анри. – Кому бы она ни принадлежала, Нормандия всегда считалась богатой страной, а ее бароны – отважными людьми.

Корабль вошел в гавань, направился к одному из свободных причалов. Порт оказался полон судов, несмотря на зимнее время, в нем кипела жизнь. Над городскими домами виднелись кресты церквей, в одном месте на немалую высоту возвышались строительные леса.

– Что там такое? – у брата Эрара вид был изрядно замерзший.

– Это строят собор Богоматери, – ответил Робер. – Еще сам Вильгельм Фиц-Рауль [213] собирался начать постройку, но так и не смог.

– Кто же тогда отважился на это славное деяние? – в глазах брата Эрара появился восторженный огонек.

– Его святейшество архиепископ, – сказал Робер, – и все горожане во главе с мэром Сильвестром Менялой. Позором будет для столицы Нормандии, если в ней не восстанет столь же значимый храм, как Нотр-Дам в Париже или в Эвре!

Корабль с мягким стуком соприкоснулся с причалом. Закричал что-то сердитое капитан, забегали матросы, загрохотали выдвигаемые сходни.

– Сходим на берег, сеньоры, во имя Господа, – сказал брат Анри, и в голосе его звучала радость. – Переночуем в Руане, а завтра же двинемся в путь!

Лошади, которых по одной выводили из темного и затхлого трюма, жадно втягивали ноздрями воздух, отрывисто ржали. Игривый Вельянгиф попытался ухватить хозяина зубами за рукав, за что тут же схлопотал по морде. Фыркнув, жеребец сделал вид, что обижен, и отвернулся.

– Почему мы не отправились назад тем же путем, каким прибыли в Англию, – тихо спросил Робер у де Лапалисса, глядя, как оруженосцы перетаскивают на берег вещи.

– Тому несколько причин, – хмуро ответил тот. – Не хочется мне ехать через владения графа тулузского – первая из них, ну а вторая, что найти сейчас морехода, который рискнет поплыть от Англии до Аквитании сложнее, чем верблюда во Фландрии!

11 января 1208 г.

Нормандия, окрестности города Лувье

По сторонам от дороги тянулись бокажи [214]. Ехать через них было бы безумием. А торную дорогу на юго-восток, в сторону Парижа, перегораживал внушительный отряд воинов. На их алых одеждах красовался белый крест с раздвоенными концами. Герб Ордена Святого Иоанна Иерусалимского.

– Что вам угодно, сеньоры? – в мягком голосе брата Анри звучало откровенное удивление. – Почему вы не пропускаете нас?

Воины Госпиталя, так неожиданно перегородившие путь рыцарям Храма, были в полном вооружении, на головах рыцарей разместились шлемы, и голос их предводителя звучал глухо.

– Именем Господа нашего прошу я тебя отдать то, что везешь ты в Святую Землю. И тогда дорога будет освобождена.

– С каких это пор рыцари, чей долг сражаться с неверными, обратились в разбойников? – брат Анри издевательски усмехнулся. – Или я вижу перед собой бродячих жонглеров, переодевшихся, чтобы исполнить фаблио? Покажи свое лицо, ложный рыцарь, и скажи, по чьему приказу ты действуешь?

– Мы не грабители! – прорычал предводитель иоаннитов. – Мы действуем по приказу командора Ордена Госпиталя Святого Иоанна Иерусалимского во Франции!

– И что же вам нужно от нас? Золото? Неужели ваш Орден так обеднел?

– Ты хочешь, чтобы я вслух сказал, что именно нужно мне? – ответил госпитальер зло. – Тогда заставь своих спутников отъехать, ибо не все уши могут слышать такое! Отдайте то, что было использовано однажды двадцать лет назад!

Робер сглотнул. Рука его невольно потянулась к седельной сумке, туда, где в чистом мешочке из освященной ткани хранится то, о чем даже страшно подумать. Чаша…

– Более безумных слов я не слышал за всю свою жизнь! – брат Анри смотрел на собеседника с презрением. – Я сражался вместе с Роже де Муленом, и нынешний магистр, Жоффруа ле Ра, знает меня! Но даже если он сам попросит меня отдать что-либо, принадлежащее Ордену Храма, я это сделать не смогу! Это запрещено уставом! Устав также запрещает нам поднимать оружие на христиан. Но клянусь Святым Отремуаном, если мне придется выбирать между нарушением устава и путем Вильгельма Оммэ [215], то я выберу первое!

– Подумай хорошо, рыцарь! – в голосе госпитальера, который говорил с отчетливым южным акцентом, слышалась убежденность в своих силах. – Ваш Орден слишком многими проклинаем, слишком дурной славой пользуется он! Если же вы отдадите то, что везете, нам, то Орден Святого Иоанна, который и сейчас сильнее и богаче Ордена Храма, станет единственной могучей силой, способной противостоять неверным! Вы сможете войти в наши ряды, и вместе мы сокрушим язычников! Наши кони напьются из Нила и Евфрата, а знамя Креста воздвигнется над Багдадом и Каиром!

– В шпоры, братья! – неожиданно рявкнул брат Анри, выхватывая меч. – Прорываемся! Не нам, не нам! Но имени Твоему!

Робер вздрогнул, услышав боевой клич. Но орденская дисциплина взяла вверх и над замешательством, и над страхом смерти. Обнажив оружие, он пришпорил коня, и вместе с остальными братьями врезался в не ожидавших такой наглости госпитальеров.

Те сами собирались атаковать, и если бы им это удалось, длинные боевые копья дали бы им преимущество над тамплиерами, вооруженными лишь мечами. Но атака храмовников смешала все планы. В ближнем бою их копья оказались бесполезны, а на то, чтобы изменить тактику, времени не хватило.

Робер врезался в толпу врагов, краем глаза заметил, что под ударом брата Анри с седла рухнул предводитель госпитальеров. Сражаться без шлема было непривычно, а за надетые загодя кольчуги стоило благодарить чутье де Лапалисса.

Робер срубил копейное древко, что есть силы саданул по шлему подвернувшегося под руку иоаннита. Меч отскочил, а противник свалился под копыта. Со всех сторон доносились вопли и лязг оружия.

Отразил удар, пришедшийся справа, и тут же словно тараном ударило в левый бок. Хрустнули кости, Робер ощутил, как рот наполняется кровью. Сжав зубы, чтобы не закричать от боли, он дал шпоры еще раз, и ловким ударом в шею сразил ранившего его рыцаря. Тот опрокинулся в седле, а конь его, взбрыкнув, умчался в сторону.

Впереди лежала открытая дорога.

– В шпоры! – словно через стену, долетел крик брата Анри. – Уходим!

Чувствуя, что его качает в седле, Робер толкнул коня пятками. Из последних сил вложил меч в ножны и вцепился в гриву скакуна, моля Святого Маврикия лишь об одном – чтобы не свалиться.

В глазах было темно, тело равномерно подбрасывало, боль разрывала бок при каждом вдохе, и оставалось только гадать, что же случилось с остальными братьями-рыцарями и братьями-оруженосцами.

Лошадь остановилась так резко, что он едва не вылетел из седла. Знакомый голос произнес:

– Спокойно, спокойно! Ты ранен?

Робер смог только кивнуть.

– А Чаша? Она уцелела?

Еще один кивок, и Робер неожиданно ощутил, что падает. Сильные руки ухватили его, не дав удариться о землю. Затем его куда-то несли, а боль в боку то усиливалась, то слабела. Кто-то стащил с него кольчугу, затем подкольчужник. Ловкие пальцы ощупали бок, заставляя рыцаря шипеть сквозь зубы.

– Ничего, всего лишь ушиб, правда очень сильный! Кости целы.

– Открывай глаза, брат Робер! – донесся голос брата Анри. – Ты нам еще нужен! Мы оторвались, но они могут напасть вновь!

Робер открыл глаза. Он лежал на куче хвороста у какого-то дряхлого сарая. В нос лез запах старых шкур. Дышать было трудно, но возможно. Небо над головами столпившихся вокруг братьев казалось неправдоподобно, до ужаса синим.

13 января 1208 г.

Иль-де-Франс, окрестности города Мант

Пробуждение было ужасным. Роберу снилось путешествие в Левант, которое состоялось меньше года назад, но теперь казалось ничем иным, как прекрасной сказкой. Возвращаться к творящемуся вокруг кошмару было настоящей пыткой.

Немилосердно болел ушибленный позавчера бок. От беспрерывной скачки ныли ноги. После схватки с иоаннитами прошло два дня, и все это время небольшой отряд окольными тропами пробирался на юго-восток, к Парижу. Можно было поискать убежища в одном из командорств в Нормандии или Вексене, но приказ магистра был ясен – как можно быстрее доставить груз в Иерусалим, в главный Дом Ордена.

Стражу Робер отстоял сразу после того, как они остановились на ночлег в густом дубняке, у ручья, прозрачного, как слезы невинной монахини. Сейчас же солнце еще не взошло, а по биваку прошло движение. Совсем скоро брат Анри даст сигнал к молитве. Какими бы не были обстоятельства, порядок, принятый в Ордене, надлежит соблюдать неукоснительно.

Слова "Отче наш" заученно ложились на язык, а сам Робер зачарованно наблюдал, как с первыми лучами рассвета выступают из ночной тьмы гигантские колонны дубов, окутанные тонкими плащами из тумана. Ветви деревьев были голыми, а под ногами хрустел ковер из опавших веток и желудей. Наверняка, воины Храма пробирались по чьим-то охотничьим угодьям, но лес оставался пустынным. Для скачки за зверем было слишком холодно.

– Откуда они узнали? – спросил Робер у брата Анри, когда был съеден скудный завтрак. – Про Чашу, про то, какой дорогой мы поедем…

– Наверняка еще в Иерусалиме, – ответил де Лапалисс. – В главном Доме Ордена у иоаннитов есть шпионы. Клянусь Святым Отремуаном, нас подслушали на совете магистра. Но они не знали, где именно находится Чаша, поэтому так долго выжидали, следили за нами… И лишь уверившись, что мы двинулись в обратный путь, отважились напасть!

– И что теперь делать?

– Выполнять приказ магистра, – пожал плечами брат Анри. – В Париже я попрошу у тамошнего командора еще рыцарей. А на крупный отряд напасть они не осмелятся!

– А что говорил тот госпитальер по поводу объединения Орденов – правда? – не отставал Робер.

По лицу де Лапалисса скользнула тень неудовольствия.

– Клянусь Господом, брат Робер, ты своими вопросами утомил бы и Святого Антония! Но если честно – он не врал. Если объединить два Ордена в один – выгода была бы огромной… Вот только никто не допустит такого, ни короли, ни сам Великий Понтифик! Им выгоднее иметь дело с двумя соперничающими орденами, а не с одним – сильным и единым!

Когда выехали в путь, посыпал легкий снежок. Небо нависало совсем низкое, серое, несмотря на теплые плащи и подбитые беличьим мехом пелиссоны [216], морозец добирался до самого тела и щипал кожу ухватистыми пальцами. Ветер выжимал слезы.

Пытаясь скрючиться в седле так, чтобы не слишком мерзнуть, Робер с тоской вспоминал жаркие пески Леванта, где никто знать не знает о морозах. Рука молодого рыцаря волей-неволей возвращалась к мешку, где хранилась доверенная его попечению Чаша. Прикосновение к ее округлому боку успокаивало, странным образом помогало согреться.

Некоторое время ехали лесом, потом выбрались на открытое пространство. По сторонам пошли поля, черные и голые по зимнему времени. По широкой дуге объехали город Мант, который прославился на всю Францию двадцать лет назад [217].

Засаду во вновь начавшемся лесу измученные скачкой дозорные прозевали, или их просто перебили. Поэтому когда дорога впереди оказалась перекрыта строем пехотинцев, брат Анри только выругался сквозь зубы, и приказал:

– Теснее ряды!

Вперед отряда выехал рыцарь. Оружия при нем видно не было, черные кудри на открытой голове трепал холодный ветер, а на гербовой котте лилового цвета красовались золотые лилии.

– Что вам угодно, сеньор? – поинтересовался брат Анри.

– Стойте, именем короля! – сказал рыцарь. – Если вы не знаете меня в лицо, то так и быть, я скажу вам свое имя.

Рыцарь в королевских цветах сделал паузу.

– Чего они все от нас хотят? – проворчал за спиной Робера брат Готье. – Эта поездка перестает мне нравиться!

– Меня зовут Кадок, – перед тамплиерами оказался никто иной, как один из могущественнейших людей французского королевства, доверенное лицо Филиппа Завоевателя, глава его наемников.

– Матерь Божья! – прошептал кто-то из оруженосцев.

– По вашим вытянувшимся лицам вижу, что вы слышали обо мне, – холодно сказал Кадок. – Тем лучше. Мой приказ в том, чтобы остановить ваш отряд и препроводить всех найденных в нем братьев-рыцарей, не причиняя им вреда, в Париж. Будьте уверены, я его выполню.

– Известно ли тебе, сеньор Кадок, – сказал брат Анри с легким налетом презрения в голосе, – что Орден Храма неподсуден королю Филиппу? Что ни один чиновник не может арестовать даже человека Храма [218] или брата-ремесленника? Не так ли?

– Я лишь уста самого короля! Вы ведь на землях его величества? И должны исполнять его волю!

– Мирские рыцари служат царю земному, рыцари Ордена – Царю Небесному, – не растерялся брат Анри. – Если король Филипп недоволен Орденом, и считает, что мы нарушили кутюмы [219] его королевства, то он может обратиться в командорство в Париже и выразить свое недовольство магистру во Франции. Если этого мало, то я знаю, что Пон де Риго сейчас в королевстве. Почему бы ни обратиться к нему?

– Кто я такой, чтобы давать советы королю? – пожал плечами Кадок. – Я лишь выполняю приказы. Если вы не сдадитесь и добровольное не поедете за мной в Париж, то я вынужден буду применить силу, – он махнул рукой себе за спину, где строился в боевой порядок отряд, как минимум вдвое превосходящий тамплиеров численностью, – дорога назад, кстати, тоже перекрыта. Спорить дальше нет смысла, либо сдавайтесь, либо будем биться. Решайте. Я жду. Или… – глава королевских наемников на мгновение заколебался, – отъедемте в сторону, рыцарь, не знаю вашего имени.

– Робер – за мной, – бросил де Лапалисс, и сдвинул скакуна с места.

– Вы желаете говорить со мной вдвоем? – усмехнулся Кадок, когда они съехались у обочины, под сенью громадного бука. – Прекрасно!

– Что вы хотите нам сказать? – жестко спросил брат Анри. – Говорите быстрее, и начнем биться! А то стоять на месте холодно!

– Вы смелы, – уважительная улыбка тронула лицо Кадока. – Впрочем, Орден Храма всегда собирал под своими знаменами отважных! Я думаю, вы уже поняли, в чем истинная причина того, что я встал на вашем пути.

– Нет, – ответил де Лапалисс. – Как мы, скромные служители Храма, можем понять капризы сильных мира сего? Не так ли?

– И тем не менее вы поняли, – черные, точно дыры в ад, глаза Кадока с жадным вниманием обшаривали лица рыцарей. – Отдайте мне чашу, и я отпущу вас с миром!

– Чашу? Какую чашу? – удивление брата Анри выглядело настолько искренним, что Робер сам готов был поверить в него

– Ту, которую вы везете с собой, – не дал себя провести Кадок. – Я знаю, она у вас. Я прошу ее не для себя, а для короля Франции! Обладая такой силой, он сможет раздвинуть державу до пределов государства Карла Великого, изгнать англичан за Ла-Манш, усмирить баронов! От Брюгге и до Пиренеев, от Туля до Бретани воцарится мир и благоденствие! Неужели это не великая и благородная цель?

– Во имя Господа, вы правы, сеньор, – со смирением сказал Робер, прежде чем брат Анри успел ответить, – это цель и великая, и благородная! Для Франции. Но мы служим не Франции, а Господу Богу, для которого все царства земные – не более, чем прах у стоп…

Де Лапалисс глянул на молодого нормандца с удивлением, черты же Кадока исказила злоба.

– Как знаете! – сказал он. – Пусть воронье рвет ваши трупы!

И подхлестнув коня, он развернулся к своим воинам.

Лицо брата Анри, когда рыцари заняли место в строю, было серьезным, а в глазах таилась тоска.

– Брат Робер, – сказал он, – во имя Господа ты должен уцелеть, пусть даже мы все погибнем. Сейчас мы с Божьей помощью попробуем прорвать их строй. Ты сразу после этого сворачивай в лес и уходи один. Они погонятся за нами, за большинством. Вряд ли Кадок знает, у кого именно Чаша.

– Разве нет другого выхода? – тихо спросил Робер, сердце которого неожиданно сжалось.

– Видит Господь, нет, – кивнул брат Анри. – Ты должен во что бы то ни стало доставить ее в Святую Землю! Помни об этом во имя Пречистой Девы!

Отдав Роберу увесистый кошель с деньгами, он вернулся на свое место во главе отряда.

– Ну что? – донесся крик Кадока от рядов королевского войска.

– В шпоры! – ответом прозвучал боевой клич брата Анри. – Не нам, не нам!

– Но имени Твоему! – хором поддержали рыцари, бросаясь в самоубийственную атаку.

Робер также пришпорил коня, не желая отстать от товарищей. И так стремителен был их натиск, что ощетинившийся копьями строй королевских воинов дрогнул и подался назад. Орал что-то Кадок, но воины не слушали его. Опыт и дисциплина тамплиеров в какой уже раз взяли верх над численностью.

Они раскололи строй противника, оставив на дороге несколько трупов.

Робер нанес несколько ударов, выщербил чей-то щит, снес голову подвернувшемуся под руку пехотинцу, и вдруг понял, что впереди – только свои. Он еще раз дал шпоры, конь добавил ходу.

"Вырвались! Вырвались!" – пело сердце. До спасительного поворота, за которым можно будет сменить коней, оставалось несколько туазов, когда из-за спины донеслись хлопки арбалетов. Беззвучно свалился с седла скакавший рядом брат Андре, в спине его торчал короткий и толстый бельт, пробивший доспехи, как ивовую кору. Жеребец Робера вскрикнул, почти по человечески, и тут же начал падать.

Молодой рыцарь успел увидеть отчаянное лицо обернувшегося брата Анри, и тут его изо всех сил ударило о землю. Дыхание с шумом покинуло измученное тело, но сознания Робер не потерял. Заученно перекатившись он отскочил в сторону, и только чудом не попал под копыта одному из сержантов.

– Разворачиваемся! – вопль брата Анри перекрыл ржание лошадей и людские крики.

Отряд тамплиеров остановился, и словно раненый зверь, решивший погибнуть, но унести с собой обидчика, пополз назад. Из всех тех, кто не так давно высадился на берег Нормандии, в седле осталась в лучшем случае треть.

Брат Анри посмотрел Роберу прямо в глаза.

"Уходи!" – говорил его взгляд. – "Беги! Я приказываю! Чаша важнее всего, важнее устава, который запрещает бегство с поля боя! Беги! Мы задержим их!".

Робер ощутил, как ему щиплет глаза, и вдруг понял, что ветер тут не при чем. Молодой нормандец заметался, не зная, что предпринять, но арбалетчики в отряде Кадока перезарядили свои страшные орудия убийства.

Очередная стрела, вонзившись в плечо, сбила с седла брата Готье. Лязгнули доспехи, сержантская шапка, забренчав, откатилась в сторону.

– Уходи! – уже вслух крикнул брат Анри, и, вскинув над головой меч, приказал. – Вперед, во имя Господа!

Кони рванули с места. В бой шли уцелевшие рыцари, сержанты и даже оруженосцы. Каждый был готов умереть за Орден, пусть даже в бою с воинами своего короля.

Ощущая, как постыдные слезы текут по лицу, Робер прыгнул в сторону. Ветви орешника ударили его по лицу, он скатился по склону какой-то канавы и ударился головой о ствол словно выскочившего навстречу дерева. Только шлем уберег его от увечья.

Ощущая, как гудит голова, он побежал дальше в чащу. Крики и шум боя постепенно становились тише, пока не стихли совсем. Робер не останавливался, слыша только безумный стук сердца, и бежал до тех пор, пока не упал без сил.

Глава 16

Сей остров является исконным жилищем семи сестер – Свободных искусств; именно там трубами самого благородного красноречия гремят декреталии и законы. Наконец, там бьет ключом источник религиозной науки, из коего истекают три прозрачных ручья, орошающих луга ума, то есть теология в ее тройственной форме – исторической, аллегорической и моральной.

Клирик Ги де Базош о парижском университете. 1190

13 января 1208 г.

Иль-де-Франс, окрестности города Мант

Сорока трещала так, словно собиралась поведать об укрывшемся в чащобе рыцаре всем без исключения обитателям леса. Исполненная почти религиозного рвения, она прыгала с ветки на ветку, трясла хвостом, и ни на мгновение не прекращала орать.

Робер, прислонившийся спиной к древесному стволу, чувствовал себя загнанным животным. И это несмотря на то, что он не знал, охотятся за ним воины Кадока, или в пылу схватки ему удалось ускользнуть незамеченным.

Не гудели над лесом рога, которыми подают сигналы охотники, не мчались сквозь кусты гончие псы, похожие на ожившие молнии, не звучали среди деревьев людские голоса и бряцание оружия.

В безымянной чащобе, расположенной к юго-востоку от города Мант, было тихо, точно в могиле.

Но легче от этого почему-то не становилось.

Робер все никак не мог поверить, что все они остались там, под стрелами и мечами наемников Кадока – брат Анри, лучший из рыцарей Храма, брат Готье, мудрый, словно пустынник, брат Андре, с которым пройдено столько дорог…

И все они, вероятнее всего, погибли.

При мысли об этом начинало щипать глаза, и Робер чувствовал, что его готовы одолеть позорные для рыцаря слезы. Он молился изо всех сил, но даже молитвы Пречистой Деве, небесной покровительнице Ордена, помогали мало…

Было холодно, с серого низкого неба, похожего на закопченный потолок, сыпал мелкий снежок. Робер уже остыл после своего бегства, и вскоре понял, что, оставаясь на месте, рискует замерзнуть.

Поднявшись, он некоторое время колебался, не зная куда идти. И в этот самый момент услышал голос…

"Слушай!" – прошептал кто-то.

Робер резко развернулся, выхватывая меч.

Вокруг было пусто. Серые колонны стволов, пожухлая листва под ногами, прыгающая по веткам сорока.

– Помилуй нас, Святой Антоний [220]! – прошептал молодой рыцарь и поспешно перекрестился. Кто еще может играть такие шутки в местах пустынных и опасных, как не враг рода человеческого?

"Слушай меня!" – вновь проговорил голос, приведя Робера в ужас. Вполголоса забормотав молитву, он уверенно зашагал в том направлении, где находится Париж.

Там, в одном из самых крупных командорств Ордена, ему помогут!

Следуя за рыцарем, словно хвост, продолжала верещать сорока.

14 января 1208 г.

Иль-де-Франс, окрестности города Мант

В первый момент Робер решил, что перед ним – видение, внушенное дьяволом: далеко впереди, с трудом пробиваясь через рассветный сумрак, ярким оранжевым цветком пылал костер.

Но после молитвы и крестного знамения он не пропал, и рыцарь, стараясь двигаться как можно тише, направился к пламени. Идти бесшумно получалось плохо, от усталости болело все тело, и ужасно хотелось спать. Под ногами то и дело трещали ветви, а один раз, запнувшись о корень, он едва не упал.

Неудивительно, что когда рыцарь добрался до костра, то около него никого не было. Потрескивали в огне дрова, да валялась драная рогожа, только что явно служившая постелью.

– Во имя Господа выйди, добрый человек, – сказал Робер, понимая, что прятаться смысла больше нет. – Клянусь Святым Крестом, я не причиню тебе вреда!

– Вот так встречу мне послал Святой Иларий [221]! – прозвучал молодой и звонкий голос. – Рыцаря, который клянется не причинять вреда! И это в те времена, когда о злобе Гуго де Пюизе [222] знает каждый от Реймса до Турени!

– Я никогда не слышал об этом человеке, – сказал Робер, выходя на освещенное место. – Но верю, что Господь не простит ему грехи!

– Клянусь Святой Женевьевой! – в молодом голосе зазвучало удивление. – Рыцарь Храма!

Из полумрака с противоположной стороны костра выступил худощавый стройный юноша. В руке его блеснул нож, который он, впрочем, тут же спрятал под одежду, напоминающую священническое одеяние.

– Странно встретить брата твоего Ордена здесь! – сказал юноша, и светлые глаза его сверкнули озорством. – Или мы в Заморской Земле, среди сарацин?

– Меня зовут Робер, – сказал молодой рыцарь, пряча клинок в ножны. – И если ты позволишь, то я погреюсь у твоего костра!

– Что изменилось бы, не дай я своего позволения? – юноша, явно относящийся к числу голиардов [223], пожал плечами и махнул рукой. – Присаживайся! Имя мне – Ламбер из Фландрии, и принадлежу я к славному братству scolares parisienses [224], то есть – студентов)!

Робер присел, протянул руки к пламени. Живительное тепло охватило пальцы, побежало вверх по предплечьям. В тот же момент от слабости все помутилось перед глазами, и нормандец ощутил, как теряет равновесие.

– Э, рыцарь, да ты едва стоишь на ногах? – словно откуда-то из-за стены донесся голос школяра. – Ты голоден?

Робер вздрогнул, цепляясь за остатки сознания, заставил себя вынырнуть из окутывающей голову туманной мути. И увидел кусок грубого ячменного хлеба, который протягивал ему Ламбер.

– Подкрепись, – проговорил тот. – Если этого мало, то у меня есть сыр, а чтобы запить, найдется доброе вино!

– Да благословит тебя Господь, – после минутной паузы, во время которой гордыня боролась с голодом, Робер взял хлеб и принялся медленно жевать.

– Вот так-то лучше! – с удовлетворением сказал школяр, подбрасывая в костер пару поленьев. – Cuius adiutor es numquid inbecilli et sustentas brachium eius qui non est fortis [225].

Робер жевал, ощущая, как в измученное тело потихоньку возвращаются силы, как проясняется голова, а Ламбер все это время, не переставая болтал. Из его пространных речей, которые большей частью звучали на ученой латыни, удалось понять, что пятый сын приходского священника из окрестностей Лилля вступил в собратство scolaris, дабы обрести почетное звание magister [226] и licentia docendi [227].

– Многие ныне увлеклись изучением наук мирских, – вещал школяр, пересыпая речь цитатами из Священного Писания, отцов церкви и древних философов, – отдав силы изучению physica [228], leges [229] или decretum [230]! Но воистину чем славна парижская studia generalia [231], как не наукой божественной диалектики? Что может быть почетнее звания theologus [232]?

Робер кивал, отхлебывая из кожаной фляги кисленькое разбавленное вино. От съеденного он слегка отяжелел и ужасно хотел спать. Но пришлось слушать про то, как Ламбер осенью из-за болезни отца вынужден был отправиться на родину, а теперь, когда опасность жизни родителя миновала, возвращается назад, в пределы Парижа, который есть столица Франции, omnium mitissima et civilissima nationum [233]).

– А как ты, сеньор Робер, попал в такую ситуацию? – лившийся, как казалось, нескончаемой рекой рассказ неожиданно завершился, и школяр обратил любопытный взор на рыцаря. – Клянусь Святой Женевьевой, да не оставит она нас, парижских клириков, своей помощью, я никогда не видел воина Храма в столь жалком положении!

Робер вздрогнул, сонливость слетела с него, точно потревоженная птица с куста.

– Во имя Господа, – сказал он, – сеньор Ламбер, мне не хотелось бы отягчать душу грехом лжи! Если же я расскажу правду, то нарушу тем самым правила нашего Ордена, запрещающие сообщать о его делах тем, кто не допущен к капитулу! Могу лишь сказать, что нахожусь я ныне в величайшей опасности, и необходимо мне как можно быстрее и незаметнее попасть в командорство наше в Париже!

– Ну вот! – огорчился школяр. – Ты хоть и сказал много, брат Робер, но сообщил мне не более чем та рыба, которую я недавно вкушал на обед! Та просто честно молчала, клянусь Святой Женевьевой!

И молодой клирик, довольный собственной шуткой, расхохотался. Но увидев, что рыцарь не спешит последовать его примеру, пристыженно умолк.

– Скажи хоть, от кого скрываешься ты, брат Робер? – спросил он. – И почему скитаешься в лесу один, без коня и товарищей, и даже без еды?

– На нас напали, – ответил молодой нормандец хмуро, – неподалеку отсюда. Все мои друзья мертвы, да упокоит Господь их души!

Собеседники перекрестились.

– Я сам едва смог спастись, – продолжил рассказ Робер. – И если ты, добрый клирик, поможешь мне, во имя Пречистой Девы, то клянусь тебе ее непорочностью, что Орден наш не забудет тебя в своих благодеяниях!

– Благодарность тамплиеров дорого стоит, – ухмыльнулся школяр, – и, хотя рыцарей Храма и обвиняют во многом, я никогда не слышал, чтобы они отказывались от собственных клятв. Ты говоришь, тебе нужно в Париж, и так, чтобы никто об этом не узнал?

– Воистину так! – согласился Робер.

– Я возьмусь за это дело, да помогут мне все апостолы и святые мученики! – Ламбер осмотрел рыцаря с ног до головы. – Я отведу тебя в Париж, и никто не заподозрит в тебе храмовника. Вот только поклянись, брат Робер, слушаться меня во всем!

– Клянусь, во имя Господа нашего, – перекрестился Робер.

– Вот и отлично! – Ламбер радостно захлопал в ладоши. – В кои-то веки Святой Матери Церкви в моем лице удалось одержать верх над militia [234]! И, во-первых, мы должны тебя переодеть!

– Помилуй тебя Господь, зачем? – возразил Робер. – Это одеяние – знак того, что я служу Ордену!

– Вот именно, тебя по нему тут же распознают за десяток лье! – школяр выразительно постучал себя кулаком по лбу. – Те, кто тебя ищут – ищут рыцаря!

– Но я не могу быть одет как простолюдин! – запальчиво возразил Робер. – Это унизит и меня и Орден Храма!

– Ты обещал меня слушаться! – Ламбер погрозил рыцарю, точно малому ребенку. – И пойми, что для тебя гордость сейчас означает смерть!

– Ох, да простит меня Святой Маврикий! – Робер заскрипел зубами, ощущая, как все его рыцарское естество, вся гордость, впитанная с молоком матери, достоинство, выпестованное десятками поколений благородных предков, все восстает против того, чтобы сменить одеяние. Помогла мысль о том, что долг по отношению к Ордену выше всего, выше даже собственной гордости, сословной и родовой чести. – В кого ты хочешь меня переодеть?

– В монаха, – улыбнулся школяр. – Их столько странствует по дорогам веселой Франции, что если станет одним больше, то никто не заметит. Да и для тебя, брата воинствующего ордена, это не будет позорно.

– Грех обмана все же возьму я на свою душу, да простит меня Матерь Божья, – тяжко вздохнул Робер. – А где ты добудешь ризу?

– Достать ее несложно, – с проказливой улыбкой ответил школяр. – В пол-лье на восток находится аббатство Сен-Флоран, принадлежащее ордену Клюни. Братья его каждый день раздают нуждающимся сотню хлебов, и нам, бедным парижским клирикам, не раз приходилось пользоваться их добротой, когда от голода сводило живот! У меня там есть знакомые! За несколько монет мы добудем тебе не только одеяние черного монаха, но и грамоту, заверенную печатью настоятеля, которая дозволит тебе выйти из стен обители, не нарушая при этом устава.

– А это зачем?

– Еще Турский собор запретил монахам покидать монастырь без разрешения, – пояснил Ламбер, – а новый устав клюнийского ордена, принятый недавно [235] призывает суровые кары для всех братьев, обнаруженных вне аббатств! Вряд ли грамота нам понадобится, но на всякий случай…

– Ты хочешь купить все это? – Робера изумила та легкость, с которой молодой клирик нашел способ превратить рыцаря в скромного служителя Господа. Рыцарское воспитание повелевало считать всех, носящих тонзуру, существами глупыми и к жизни не приспособленными, но школяр из Фландрии показал изворотливость, которую можно было бы ожидать скорее от нечестивого еврея, а не от будущего теолога!

– Конечно? – кивнул Ламбер. – Все продается и покупается в наши дни! Ведь у тебя есть деньги? Десяти су должно хватить.

– Столько найдется, – кивнул Робер, чувствуя себя в этот момент исключительно странно. Впервые в жизни он настолько зависел от одного человека, который, к тому же, по положению был неизмеримо ниже.

– Великолепно, клянусь святой Женевьевой! – возликовал школяр, поднимаясь на ноги. – Тогда отправимся немедленно. Накинь пока мой старый плащ, он скроет твои доспехи и одежду. Да не забудь надеть капюшон, а то уж лицо у тебя… надменное, слишком рыцарское!

Ламбер принялся затаптывать костер, а Робер, вознеся молитву Божьей Матери о даровании ему терпения, принялся облачаться в старую, не раз чиненную одежду, похожую более на лоскутное одеяло, чем на плащ.

Аббатство окружала высокая стена, которая вполне подошла бы даже замку. Из-за него торчал крест главной церкви обители, и плыл по воздуху тягучий колокольный звон. К окошечку, пробитому в стене около ворот, выстроилась очередь из нищих и калек, живописнее которых Робер не видел в жизни. Они были грязны, точно не мылись с рождения, и каждый пах выгребной ямой.

– Мы вовремя, во имя Господа! – с удовлетворением сказал Ламбер. – Еще немного, и нам бы не досталось ничего!

Они встали в конец очереди. Робера мутило от дурных запахов и от голода. Скудный завтрак из запасов Ламбера сильное и молодое тело давно поглотило, и от него остались только воспоминания.

Окошко постепенно приближались. Стоящие в очереди люди злобно косились друг на друга, но никто не смел толкаться или повышать голос. Всякий знал, что терпение братьев монастыря не безгранично, и наглость одного из явившихся за милостыней может лишить пищи всех.

– Привет тебе, брат Гуго, лучший из привратников [236]! – сказал школяр, когда подошла их очередь. – Во имя Святого Флорана, есть у меня дело, небезынтересное для тебя!

– Возьми свой хлеб, клянусь Страстями Господними! – донесся изнутри голос такой грубый, что подошел бы он скорее разбойнику или рутьеру, а не смиренному иноку. – И подожди рядом! Как я закончу дела, мы поговорим!

Ламбер получил округлый хлеб из ячменной муки, подмигнул Роберу, и они отошли в сторону.

– Все будет как надо, – сказал клирик, вытаскивая из мешка флягу. – Брат Гуго сребролюбив! А пока подождем и перекусим!

Робер вздохнул и перекрестился. Сердце его теснили сомнения – можно ли допускать такой грех, как подкуп монаха, пусть даже ради долга перед Орденом? Не водит ли руками рыцаря Искуситель?

Ответить на вопросы эти смог бы разве что сам Сын Божий, но он прийти на помощь не спешил, и пришлось Роберу утешаться грубым хлебом и кислым вином.

Хлеба закончились, когда в очереди оставалось не более десятка человек.

– Во имя Господа, дети мои! – высунув из окошка широкое красное лицо, прогудел брат Гуго. – Раздача закончена на сегодня! Приходите завтра!

Неудачливые нищие, богохульствуя и злобно глядя на успевших урвать кусок товарищей, побрели прочь, а окошко с грохотом захлопнулось. Вместо него распахнулась дверь, и глазам Робера явился привратник Сен-Флорана целиком. Был он велик ростом и могуч, из-под ризы выпирало округлое брюшко, нажитое явно не постом и молитвами. В руке монах сжимал толстую палку, ударом которой вполне можно было оглушить верблюда.

– Ну, говори, – подозрительно зыркнув на Робера, промолвил брат Гуго. – Что ты хочешь от меня, во имя лысины пророка Елисея?

Ламбер, хорошо знающий, по-видимому, нрав привратника, побренчал загодя взятыми у Робера деньгами, а затем пододвинул губы к уху монаха и зашептал. Лицо толстого инока, пока он слушал, становилось все более довольным, а губы раздвигались, создавая жутковатую сладострастную ухмылку.

– Это можно устроить, – проговорил брат Гуго, дослушав до конца. – Приходи с заходом солнца к пролому в стене, ну ты знаешь…

И, небрежным жестом перекрестив собеседников, толстый монах неспешно удалился.

– Вот и все! – сказал школяр, вытирая со лба пот. – Вечером ты получишь ризу и грамоту от настоятеля! Кроме того, я выпросил у него бараний окорок из монастырских запасов! Пригодится в дороге!

Спорить Робер не стал. Лишь вздохнул удивленно, поражаясь тому, что в монастырских запасах может быть скоромная пища.

– Надевай, брат Робер! – со смехом проговорил Ламбер, разворачивая принесенный привратником обители Святого Флорана сверток. – Только не забудь снять свое железо!

– Не могу, во имя Господа, – проговорил Робер, разглядывая доставшуюся ему ризу. Та оказалась велика, но зато почти не имела следов носки. – Что я буду за рыцарь, если останусь без кольчуги и оружия? Может быть, положить их в мешок?

– Ага, чтобы первые же разбойники, отобравшие у тебя этот мешок, задались вопросом, откуда у скромного монаха кольчуга? – скептически хмыкнул школяр. – Ты теперь не рыцарь, а монах, отправившийся в Париж изучать богословие! Вот и грамота, это подтверждающая!

И Ламбер помахал листом пергамента, на котором ниже ровных строчек красовалась печать аббатства с изображением святого, утешающего бедняка.

– Не могу, – покачал головой Робер, – Пречистая Дева, покровительница Ордена Храма, отвернется от меня, если я уподоблюсь Святому Петру, отрекшемуся от Учителя! Придется рискнуть!

– Снимай! – покачал головой недовольный Ламбер. – Иначе на мою помощь не надейся!

– Ладно, на все воля Господа, – ответил нормандец мрачно, понимая, что с кольчугой придется расстаться, – но котту я оставлю! Без нее почувствую себя предателем, во имя Господа!

– Amen! – отозвался клирик. – Переодевайся быстрее, нам еще нужно найти место для ночлега! Сегодня холодно, и мне не хотелось бы остаться в лесу!

Они пошли, и облачка пара вырывались на ходу из их ртов.

15 января 1208 г.

Иль-де-Франс, окрестности города Версаль

Вчерашний холод за ночь отступил, сменившись почти весенним теплом, и дорога, с вечера твердая и удобная, размокла, превратившись в канаву из жидкой грязи. Путники уныло брели по обочине, подолы их одежд были перепачканы так, что стали ощутимо тяжелее.

– Во имя Господа, – проговорил Робер, – только теперь, путешествуя пешком, я понимаю, как хорошо обладать конем!

– А еще лучше – сидеть в теплом доме! – мечтательным тоном добавил Ламбер. – Пить подогретое вино и есть жаркое со специями! Увы, ни то, ни другое нам теперь недоступно!

– Я мог бы купить коня, – сказал рыцарь.

– Ага! – школяр рассмеялся. – Бедные клирики, едущие верхом – что за нелепость, клянусь Святой Женевьевой! Остается утешаться лишь тем, что может быть еще хуже! Как в прошлом декабре, во время большого наводнения! Тогда магистры, обуянные страхом, остановили занятия, и мы все вместе молили Господа о спасении города!

– Неужели все было так страшно?

– А ты не знаешь? – удивился Ламбер. – Вода залила город, и по улицам можно было двигаться только в лодках! Снесены были два моста, и только заступничество Святой Женевьевы спасло тогда славный Париж! Сам Эд де Сюлли [237] вынес мощи из аббатства и обошел город с процессией! После этого вода отступила!

– Да, тяжкие испытания посылает людям Господь, – сказал Робер, перекрестившись. В декабре 1206 года он был в родном замке, в Нормандии, но там наводнение почти не ощущалось, хотя Руан тоже пострадал.

Мимо путников промчался всадник. Комья свежей грязи осели на их одежде.

– Да утащат тебя демоны в ад! – крикнул ему вслед разгневанный школяр. – А заодно сгрызут твою печенку!

– Не стоит так гневаться! – проговорил Робер. – Грязь можно отчистить, а вот грех гневливости с души – вряд ли!

– Я и забыл, что путешествую с монахом! – с лукавой усмешкой сказал школяр. – Впрочем, вон виднеется постоялый двор, где мы сегодня остановимся! Натяни капюшон, брат Робер, и предоставь дело мне!

Над криво сколоченной дверью постоялого двора висела вывеска, рисунок на которой должен был, по всей видимости, изображать петуха. Но мастерства художника хватило только на желтенького ощипанного цыпленка.

– Заведение называется "Петушиные шпоры", – сказал Ламбер, распахивая дверь.

Внутри оказалось тепло и чадно. В воздухе витали запахи пота, сырой одежды, кислый аромат вина и почти сладкий – жареного мяса. Огромный очаг, над которым исходила жиром баранья туша, дымил, и в полумраке, который с немалым трудом рассеивали трещащие факелы, двигались человеческие фигуры.

– Явились, голодранцы? – грозно вопросил выдвинувшийся навстречу гостям толстый мужик. – В долг не кормлю!

– Господь в благодарность за наши молитвы одарил нас полновесными денье, – смиренно ответил школяр, и серебряная монета, тускло сверкнув, точно прилипла к ладони хозяина.

– За молитвы! – сказал тот, попробовав деньгу на зуб. – Сам Господь! Наверняка обманули кого-нибудь! Впрочем, клянусь зубом Святого Дионисия, мне все равно! Проходите!

Уселись за свободный стол, грязный и исцарапанный настолько, что можно было подумать, что на нем плясали рыцари, не снявшие сапог со шпорами. Явилась служанка, принесшая кувшин с вином и тарелки с хлебом и бараниной.

– Если святые отцы желают другой пищи, то могут поискать ее в окрестных полях, – томно сказала она, помахав густыми ресницами.

– Нет, красавица, нас все устраивает! – и Ламбер попытался ухватить девицу за бочок.

– Как вы можете, отец! – со смехом сказала та, ловко выворачиваясь из рук школяра.

– Вот уж могу! – ответил Ламбер, взглядом провожая статную фигуру служанки.

Робер принялся за еду. Путешествовать на собственных ногах оказалось куда утомительнее, чем на лошадиных, и тело требовало насыщения.

Спутник же его, куда более привычный к дороге, даже во время еды не переставал болтать.

– Воистину, жизнь школяра была бы противна, коли не доброе вино и веселые подруги! – вещал он, размахивая обглоданной костью, словно полководец – мечом. – Науки сушат тело и душу! Даже сам cancellarius universitatis scolarium [238] понимает, что нельзя тратить все время на изучение Священного Писания! Нужно оставить место для мотетов, рондо и лэ [239]!

– Я смотрю, весело вы живете, – усмехнулся Робер. – Куда беспечнее, чем даже благородные рыцари, которые подвергаются опасности погибнуть на поле брани!

– Увы! – с картинной печалью вздохнул Ламбер. – Наше поле брани духовное, и на нем также поджидает нас гибель, иной раз более страшная, чем смерть тела – погубление души! Отец наш Иннокентий, Апостолик Римский, в прошлом году осудил почтенного магистра Амори де Бэна за выдвинутые последним тезисы, назвав их еретическими!

– Упаси нас от ереси Господь! – Робер перекрестился.

– Узнав о том, что ему запрещено преподавать, мэтр Амори от огорчения скончался, – продолжил школяр свой рассказ. – И вот куда отправилась его душа, к Господу, или в пекло, нам остается только гадать! Зато похороны были роскошные! Ради них, как и положено, остановили занятия, и все клирики, даже самые бедные, были сыты и веселы целых три дня!

– Пусть хотя бы за это Господь простит сеньору Амори его заблуждения, – заметил Робер.

Из чада и сумрака возникла служанка.

– Святые отцы остаются на ночь? – спросила она игриво.

– Да, – ответил Ламбер, и из его ладони на столешницу выкатилась еще одна монета. – Приготовьте комнату.

Девушка проворно ухватила денье и, бросив изумленный взгляд на Робера, удалилась.

– Эх, если бы я путешествовал один! – сказал сожалеюще Ламбер. – Тогда, клянусь епископскими сандалиями, которые я когда-нибудь примерю, эта красавица сегодня была бы моей!

– Чтобы отвратить тебя от подобных греховных мыслей и дел, Господь и послал тебе в спутники меня! – проговорил Робер с преувеличенной серьезностью, а затем рассмеялся. – Брось задумываться о всякой ерунде, пойдем лучше спать! Завтра нам нужно добраться до Парижа!

– Уж это точно, – усмехнулся школяр и, допив из кружки вино, принялся подниматься из-за стола.

16 января 1208 г.

Иль-де-Франс, Париж

Примерно с полудня они шли по местам обжитым и густо населенным. Леса Вексена – любимое место охоты французских королей, остались позади. По сторонам от дороги одна за другой стояли деревни, дома в которых были добротными и крепкими. Хрюкали в загонах свиньи, блеяли овцы, расхаживали петухи, гордые, словно рыцари на турнире. Крестьяне выглядели довольными жизнью и зажиточными.

– Благостна земля, на которой сюзерен установил мир, – вполголоса проговорил Робер, и вновь задумался над словами Кадока. Ведь если Чаша попадет в руки короля и тот найдет способ пустить ее в ход, то непокорные вассалы смирятся, бароны, живущие грабежом и убийствами, будут повержены, и прекратятся войны по всей Франции…

Но сколько при этом прольется крови!

Дорога вилась среди холмов, и впереди уже показались городские стены, когда навстречу путникам появились несколько всадников. Они были вооружены, а под плащами виднелись котты королевских цветов.

– Сержанты прево, – шепнул Ламбер. – Даст Господь, не обратят на нас внимания! Надвинь поглубже капюшон!

Из-под копыт, когда лошади остановились, полетели комья грязи.

– Кто ты такой, монах, и ведомо ли тебе, что по статутам епископа парижского беглых иноков надлежит без жалости сечь плетьми? – вопрос, заданный нарочито грубо, упал подобно удару кнутом.

Робер вздрогнул, вся рыцарская кровь вскипела в нем. Он не привык, чтобы кто-то смел разговаривать с ним в таком тоне. Хотелось отбросить прочь маскировку и закричать: "Как смеете вы, собаки, спрашивать о чем-то меня, Робера де Сент-Сов?".

– Мы скромные клирики universitas magistrarium et scolarium [240], смиренно ответил Ламбер, дав спутнику время оправиться. – Я сопровождаю брата Робера, отпущенного аббатом Сен-Флорана в славный город Париж для изучения наук и искусств!

– Грамоту! – сказал тот же суровый голос. Робер боялся поднять лицо и выдать тем самым свой гнев, и поэтому не видел, кто говорит. Он вытащил из-под ризы пергамент и развернул его перед собой.

– Похоже, что вы не врете, – в голосе сержанта слышалось разочарование. Читать он явно не умел, но большую печать монастыря разглядел бы и слепой. – Но что-то твой друг не слишком разговорчив!

– Во имя Господа, он долго был оторван от мира, – сокрушенно вздохнул школяр. – Поэтому мне и поручено первое время опекать его!

Застучали копыта, всадники понеслись дальше.

– Благодарение Матери Божией! – сказал Робер, пряча грамоту. – Я едва сдержался!

– Вот видишь, пригодилась грамота! – ответил Ламбер. – Но если бы ее не было, пороть они не стали бы, но денег бы вытрясли изрядно!

В Париже Робер был один раз, еще ребенком, и почти ничего не запомнил из того посещения. Прошлой весной, когда он сопровождал брата Анри по Франции, путь рыцарей лежал через Вермандуа, Валуа и Шампань, и столица королевства осталась в стороне.

Сейчас рыцарю предстояло открыть для себя великий город заново.

Стены с той стороны, откуда путники подошли к Парижу, не было. Дорога петляла среди низеньких деревянных домиков, садов и огородов, чтобы уткнуться в заставу, расположенную прямо посреди квартала.

– А что, стены нет? – удивился Робер, когда они миновали нескольких хмурых воинов, которые проводили клириков скучающими взглядами. На их коттах красовался кораблик – с незапамятных времен герб Парижа.

– На правом берегу король Филипп построил ее еще пятнадцать лет назад [241]! – с такой гордостью, словно он сам копал ямы и таскал камни, сказал Ламбер. – Скоро, как говорят, выйдет повеление строить стену и здесь, на левом [242]!

Робер осматривался. Над скоплением домов поднимались кресты многочисленных церквей и аббатств, вдалеке высилась недостроенная громада исполинского собора, знаменитого по всему христианскому миру Нотр-Дам.

– Это улица Сен-Жан, – продолжал болтать Ламбер, обходя большую лужу, которая заняла почти все пространство дороги. – Вон там, направо, лежит квартал, который за звучащую в нем благородную речь все чаще называют Латинским! Там проживает множество магистров и школяров! Но я, как и положено благородному теологу, обитаю на острове, в Сите!

Улица была полна народу. Теснились богомольцы, монахи всех орденов, неторопливо двигались горожане. Спешили куда-то слуги. Через людскую толпу прокладывали себе путь телеги, с чмоканьем выдирая колеса из грязи. Вонь нечистот висела над городом густым облаком.

– Вон там аббатство Сент-Женевьев! – указав в сторону, где видны были несколько колоколен, проговорил школяр. – Много достойных мужей спасалось в его стенах! А вон церковь Сен-Жюльен!

– А где Тампль? – спросил Робер.

– На той стороне Сены, – ответил его проводник. – Но сегодня мы туда не успеем! Слишком поздно! Переночуешь у меня, расплатишься, а завтра я тебя провожу!

Действительно, уже темнело. Из облаков, покрывающих небо серым одеялом, сыпал мелкий снежок.

Улица Сен-Жан вскоре кончилась, уткнувшись в реку. Сена текла, поблескивая, меж берегов, и ее пересекал каменный мост. На другой стороне, слева виднелся исполинский силуэт королевского дворца, огни которого отражались в воде, которая казалась густой, как слизь. Справа от моста сквозь тьму проглядывала громада собора Богоматери.

– Сей мост знаменит тем, что на нем бывали дискуссии по диалектике, которых не постыдились бы отцы церкви! – важно сказал Ламбер. – Идем же, нам еще нужно перейти реку.

Они оставили Сену позади, и свернули от моста направо. Пошла мешанина переулков, кривых, словно ноги рыцаря, и грязных, точно одежда нищего, но зато сплошь вымощенных камнем. В кучах отбросов шуршали крысы, пахло прокисшим молоком и тухлятиной.

– Да, живем мы небогато, – заметив отвращение, мелькнувшее на лице рыцаря, сказал школяр. – Но зато весело! Кстати, мы почти пришли! Не окажешь ли ты мне сейчас благодарность, дабы я вступил под сень сего обиталища обогащенным?

То, что Ламбер назвал "обиталищем" было неопрятным одноэтажным домом, окна которого походили на бельма, а из перекошенной трубы шел жиденький дымок. В окнах виднелся тусклый свет.

Робер вздохнул. Из его кошеля в грязные руки школяра перекочевал десяток полновесных монет.

– Надеюсь, что этого будет достаточно, добрый клирик, – сказал нормандец.

– Вполне! – отозвался Ламбер. – Да благословит тебя Господь, рыцарь! Ты оказался честен, как никто из вашего сословия, с кем мне приходилось иметь дело!

И, спрятав деньги, он заколотил в дверь.

– Кого там несет? – ответил изнутри голос такой хриплый, что можно было подумать, что он принадлежит старику.

– Это же я, Клод! – воскликнул пылко Ламбер.

– Крест Господень, Фламандец! – открывший дверь юноша был так тощ, что одежда висела на нем, точно на палке. Узкое лицо покрывали неприятные бурые пятна. – Ты вернулся!

– Et redempti a Domino convertentur et venient in Sion cum laude (Исаия, 35:10, "И возвратятся избавленные Господом, придут на Сион с радостным восклицанием")! – возгласил спутник Робера. – И вернулся я не пустым! Кто из новичков сегодня с нами? Пусть обувает общинные башмаки и бежит к Кривому Гио за вином!

И фламандец зазвенел полученными только что деньгами.

– О, да ты сегодня посрамишь самого Креза! – сказал уважительно тот, кого назвали Клодом. – А это кто с тобой?

– Это мой друг, его зовут Робер! – пояснил Ламбер, переступая порог. – Одну ночь он проведет в нашем скромном обиталище!

– Пусть заходит, и не говорит, что парижские школяры негостеприимны! – Клод пошире раскрыл дверь. – Входите, сеньор, и примите наше скромное радушие!

– Благодарю вас, во имя Господа, – сказал Робер, заходя.

Внутри была всего одна обширная комната. Из мебели имелась пара сундуков, обитали же школяры прямо на полу, который был завален сушеным тростником.

– Эй, Жиро, сбегай-ка за вином! – приказал Клод высоченному рыжеволосому парню, лицо которого густо покрывали веснушки. – А вы, парни, потеснитесь! Видите, у нас гость!

Роберу выделили теплое место у самой печки. Он благоразумно не стал снимать ризы, понимая, какой переполох вызовет вид орденской котты.

Посланец вскоре вернулся, потрясая двумя здоровенными бутылями.

– Восславим же Святого Бахуса! – вскричал Ламбер, щедро плеща в подставленные кружки. – Того самого, который позволил мне благополучно вернуться сюда!

– Восславим! – дружно заревели школяры.

Робер осторожно понюхал мутную жидкость, находящуюся в предложенной ему кружке, и решился отпить. К его удивлению, вино оказалось вполне приличным.

– Еще! Не скупись! – закричал кто-то из школяров, и кружки вновь наполнились.

Ученые юноши, которым, судя по истощенным лицам, редко удавалось хорошо поесть, глотали вино жадно, точно надеялись обрести в нем мудрость, и вскоре опьянели. Начались разговоры, которые Робер, в силу незнания латыни, большей частью не понимал. Речь шла о самых разных вещах, от хроник Эмуена де Флери [243] до учения о духовной колеснице и спрягающем глаголе, от трактата Иоанна Скотта Эриугены «О божественном предназначении» до вульгарных стишков бродячих вагантов.

Один из школяров прочитал на латыни краткую поэму, которая вызвала бурю восторгов. Робер не понял ни строчки. Когда он не выдержал, и лег спать, немногие устоявшие против вина студенты спорили об Абеляре. Прочие дрыхли вповалку.

Глава 17

Но мы верим, что волею Божией возведены из ничтожества на этот престол, с которого будем творить истинный суд и над князьями, и даже над теми, кто выше их.

Папа Иннокентий III. 1198

17 января 1208 г.

Иль-де-Франс, Париж

Привычка оказалась сильнее усталости. Во все время молитвы Робер просыпался, точно по команде, и негромко, одними губами, чтобы не разбудить беспечно храпящих клириков, произносил положенное число раз "Отче наш".

Затем вновь засыпал, но когда за окнами стало светло, то спать он более не мог. Осторожно поднявшись, он пробрался туда, где разметавшись на спине, с безмятежным выражением лица возлежал Ламбер, и легонько толкнул его.

– Оставьте меня, во имя Господа, – забормотал тот. – А solis ortu usque ad occasum [244] нет мне покоя!

– Вставай, школяр, – не унимался Робер, тряся недавнего спутника за плечо! Время уже не раннее, пора в путь!

Ламбер открыл глаза и застонал.

– В самом деле, бесчеловечно будить человека так рано! – сказал он, ощупывая голову. – Воистину вчера удачная была попойка, клянусь головой Святой Женевьевы!

– Нам надо идти! – настаивал Робер.

– Сейчас, сейчас, – забормотал школяр, садясь. Кто-то из его собутыльников, кажется, Клод, пивший вчера чуть ли не больше всех, застонал во сне.

– Вот до чего людей довели! – не очень ясно высказался Ламбер, и вместе с Робером они выбрались во двор. С утра подморозило, и воздух после кислой вони переполненного людьми помещения был исключительно вкусен.

– Пойдем, что ли, – школяр уныло зевнул, и побрел на запад.

Они миновали громаду собора, из внутренностей которого доносилось нестройное пение каноников, и свернули на север. В этот самый момент спереди послышался стук множества подков.

– Накинь-ка капюшон, брат Робер, – проговорил Ламбер, к которому вернулась обычная осторожность.

Рыцарь последовал его совету, и вовремя. Из-за поворота показалась многолюдная процессия. Впереди всех ехал Кадок, при виде которого Робер вздрогнул. Губы главы королевских наемников были плотно сжаты, а на лице застыла маска надменности.

За Кадоком следовало десятка полтора конных сержантов и рыцарей. Все они были с обнаженным оружием, во взглядах, кидаемых во все стороны, читалась подозрительность.

Путники, чтобы не быть затоптанными, прижались к стене.

За рыцарями на каурой лошади ехал просто одетый человек мощного телосложения. На красном лице сияла довольная улыбка, его можно было бы принять за купца или небогатого рыцаря, если бы не омюс [245], подбитый горностаем.

Затаив дыхание, наблюдал Робер, как проезжает мимо Филипп, Божией милостью король Франции, прозванный Завоевателем.

Место рядом с королем занимал пожилой рыцарь в алом плаще Ордена Госпиталя. Постное, гладко выбритое лицо не выражало ничего, а взгляд иоаннита был острым, точно наконечник копья.

Замыкали процессию еще с десяток конных воинов.

– Кто это был? – сглотнув комок в горле, спросил Робер, когда последний из всадников скрылся в направлении Малого моста.

– Который?

– Госпитальер, – Робер невольно поежился, вспоминая пронизывающий взор рыцаря в алом плаще.

– Это брат Герен, – охотно ответил Ламбер. – Первый советник короля. И чего он тебе дался? Идем лучше!

Миновав еще пару кварталов, которые почти сплошь занимали богатые лавки, они вышли к мосту. Этот оказался гораздо больше, чем тот, по которому Робер проходил вчера, и держал на каменной спине многочисленные здания.

– Мост Менял! – гордо сказал Ламбер. – Если у тебя в кармане водятся деньги, то лучше всего идти с ними сюда!

По другую сторону реки, слева от моста, берег целиком занимали причалы и склады парижского порта. Воду покрывали многочисленные лодки. Над домами правого берега тут и там, образуя настоящий лес, поднимались к бледно-голубому небу дымы из труб.

Перейдя мост, почти сразу свернули направо.

– Это была улица Сен-Дени, – сообщил Роберу школяр, – и если идти ей дальше, то по левую руку будет рынок. Такой, какого ты в жизни не видал! Самый большой во всем мире!

Робер улыбнулся, и ничего не стал говорить о торжищах Иерусалима или Акры, рядом с которыми рынки Франции – не более, чем убогие лавчонки.

– Это Гревская площадь, – окруженное домами полукруглое пространство примыкало к воде. В центре его высился большой деревянный помост. – Время от времени тут устраивают казни!

– А вон там, – рука Ламбера, который, войдя в роль проводника, даже забыл о последствиях вчерашней гулянки, поднялась, указывая на две стоящие рядом церкви, – за храмами Сен-Жерве и Сен-Жан-ан-Грев, и находится Тампль!

Громада главной башни командорства, самого значительного в Европе, мрачно темнела на фоне неба. Узкие бойницы, толстые стены – все это словно говорило о том, что воины Храма собрались выдерживать осаду. Хотя кто мог угрожать им здесь, в сердце христианнейшего королевства?

– Благодарю тебя, Ламбер, – сказал Робер школяру. – Пусть Господь и Пречистая Дева вознаградят тебя за то, что ты для меня сделал. Я же уже отблагодарил тебя, как смог.

– Пустое, брат Робер, – махнул рукой школяр и весело улыбнулся. – Все христиане должны помогать друг другу! Прощай!

– Прощай, во имя Господа, – ответил Робер, провожая взглядом стройную фигуру Ламбера.

Ворота командорства, оказавшиеся наглухо закрытыми, отозвались на стук недовольным гудением. Окошечко в прорезанной сбоку калитке приотворилось, и в нем показалось лицо привратника.

– Что тебе нужно, монах, во имя Святого Эварция? – вопросил тот недовольно. – Час трапезы еще не наступил, приходи позже…

– Я пришел не за милостыней, – ответил Робер, ощущая, как сердце обволакивает теплая радость. Он преодолел опасности одиночного путешествия, выжил и добрался до своих! – Мне нужен командор.

– Кто ты такой, чтобы он стал с тобой разговаривать? – усмехнулся привратник, судя по всему – сержант. – И в каком только аббатстве пестуют столь наглых иноков?

– Меня зовут брат Робер, и посвящение я принял в руанском Доме Ордена Храма! – ответил твердо нормандец, и одним движением стащил ризу. – Впусти меня быстрее, если не хочешь, чтобы на тебя обрушилась кара!

Глаза привратника, когда он увидел рыцарскую котту, выпучились, лицо побагровело. Загрохотал отодвигаемый засов.

– Сейчас брат, сейчас, – бормотал сержант, распахивая дверь. – Не изволь гневаться! Проходи! Я попрошу кого-то из оруженосцев сообщить о тебе брату Эймару!

Робер оглянулся – улица была пуста, никто не видел чудесного превращения монаха-клюнийца в рыцаря-храмовника – и вошел внутрь.

Калитка с грохотом закрылась за его спиной.

– Подожди тут, брат, во имя Господа, – сказал привратник, указывая на лавку около домушки, в которой, судя по всему, и жил.

Робер сел, ощущая, как гудят еще не отошедшие после пешего путешествия ноги.

Привратник кликнул одного из оруженосцев, тот убежал, но вскоре вернулся. Вслед за ним шагал невысокий рыцарь, напомнивший нормандцу хищную птицу. Крючковатый нос походил на клюв, а круглые голубые глаза глядели с холодной прицельностью.

– Что вам угодно, сеньор, во имя Господа? – проговорил рыцарь неожиданно мягким голосом. – Я брат Эймар, милостью Матери Божией командор сей обители.

– Сир, нам лучше поговорить наедине, – ответил Робер, почтительно поклонившись.

Некоторое время глава парижских тамплиеров изучал Робера, в глазах его виднелось сомнение.

– Ладно, – сказал он после паузы. – Видит Господь, что если мои враги решили бы подослать убийцу, то выбрали кого-нибудь другого! Идемте!

– Сир! – возмутился Робер, но командор уже уходил. Нормандцу только и оставалось, что последовать за ним.

Рабочая комната брата Эймара оказалась невелика, и занимал ее большей частью огромный стол, весь заваленный кусками пергамента. Некоторые были сшиты в книги, другие скручены в свитки, прочие лежали так.

– Вы удивлены, молодой брат? – спросил командор с тихой гордостью, заметив взгляд Робера. – И зря! Служение Ордену посредством финансов иной раз бывает не менее сложным, чем служение мечом! Садитесь и говорите, что хотели!

Склонность командора в течение одной фразы менять тему сбивала с толку, но Робер быстро оправился. Устроившись на неудобном табурете, он начал рассказ. О Чаше он не сказал ни слова, поведал лишь о том, что их отряд, выехавший из Лондонского Дома в день Святого Ригоберта, был атакован королевскими рыцарями во главе с Кадоком, как уцелел один Робер.

Лицо брата Эймара на протяжении всего рассказа оставалось непроницаемым.

– Странная история, – проговорил он, дослушав до конца. – Чтобы иоанниты и воины Филиппа напали на тамплиеров? Невероятно! Я сам заседаю в Curia Regis [246], и управляю королевскими финансами уже пять лет! Мне сложно поверить в то, что вы рассказываете, сеньор! Кроме того, я так и не понял, зачем это путешествие было предпринято? И куда вы направлялись? Лишь имена некоторых братьев, которых я хорошо знаю – Жоффруа, сына Этьена, Анри де Лапалисса, хотя второй должен быть сейчас в Леванте, удерживают меня от того, чтобы я обвинил вас во лжи!

– Сир, во имя Господа! – Робер ощутил некоторую растерянность. Он ожидал получить поддержку и помощь, но встретил недоверие. – Я не могу сказать вам всего, что означало бы раскрытие тайны капитула [247]! По повелению Жака де Майи я должен быть в Святой Земле с первым же кораблем, который отправится туда из Марселя!

– И, тем не менее, ваша история требует проверки, – пожал плечами командор. – Я пошлю нескольких сержантов на северо-восток, к Вексену. Они осмотрят места, где происходили схватки. Я же осторожно наведу справки при королевском дворе. А пока вы будете гостем нашего командорства!

И брат Эймар, взяв со стола небольшой колокольчик, позвонил в него.

– Но сир! – воскликнул Робер.

– Молчите, во имя Господа! – осадил его командор, после чего обратился к явившемуся на звон сержанту. – Жан, проследите, чтобы брату Роберу нашли келью. Некоторое время он будет нашим гостем. Покидать территорию командорства ему запрещено для его же безопасности.

– Все понял, сир, – ответил сержант.

Робер поклонился и вышел вслед за ним, сдерживая кипящее в груди бешенство.

20 января 1208 г.

Иль-де-Франс, Париж

Робер молился в отведенной ему келье, когда на плечо ему опустилась тяжелая рука, и рокочущий голос произнес.

– Поднимайтесь, сеньор. Командор хочет вас видеть!

Открыв глаза, Робер поднялся и последовал за братом Жаном, сержантом, который исполнял при брате Эймаре обязанности посыльного. За те дни, что молодой рыцарь провел в Парижском Доме, он отдохнул, размеренный ритм жизни позволил восстановить душевное равновесие. Не мешало даже то, что за каждым шагом его следили двое сменяющих друг друга рыцарей, то ли охранников, то ли сторожей.

Осторожность брата Эймара можно было признать разумной.

Смущало невыполнение возложенного на него Орденом долга. Четыре дня, которые можно было провести в дороге, он просидел за стенами командорства, и Чаша, которой надлежало быть на пути в Иерусалим, сиротливо лежала в мешочке у пояса.

Но изменить Робер не мог ничего. Ему оставалось черпать силы в молитвах.

– Проходите, сеньор, – брат Эймар встретил его радушной улыбкой. – Присаживайтесь.

– Благодарю вас, во имя Господа, – ответил Робер, и занял уже знакомый ему табурет.

– Часто ли вы задумывались, молодой рыцарь, – заговорил командор, когда сержант покинул комнату, – насколько сложная задача – содержать все воинские силы Ордена в Леванте и Испании? Строить замки, поддерживать их в хорошем состоянии, кормить рыцарей и сержантов, платить наемникам?

Робер ощутил себя сбитым с толку. Брат Эймар заговорил совсем не о том, о чем ожидалось.

– Мы как-то обсуждали эту проблему с моим восприемником, братом Анри, да упокоит Господь его душу! – сердце при воспоминании о де Лапалиссе кольнуло.

– Это хорошо, – благосклонно кивнул командор. В глазах его, холодных и зорких, нельзя было прочесть ничего. – Значит, вы осознаете величину проблемы, которую каждый год решает Орден. Но разве мало нам только ее? Парижский Дом, который я имею честь возглавлять, обременен еще и финансами короля!

Робер почувствовал себя весьма неловко. К чему весь этот разговор? Что, брат Эймар решил пожаловаться на тяжкую жизнь? Или просто занялся образованием молодого рыцаря?

Командор тем временем продолжал разглагольствовать.

– Общие счета за год доходят до сорока тысяч парижских ливров! – говорил он. – Здесь и expleta [248], поступления от лесов, prisee de sergeants [249], рельефы [250], регалия [251], поступления с чужеземцев и от pariage [252]! А все это – сотни счетов, каждый из которых нужно просмотреть и заверить! А я еще не упомянул о расходах! А они велики! На подкуп графа Фландрского, на содержание крепостей, на подарки послам, да и на многое другое! Все не перечесть!

– Да, нелегко вам приходится, сир, – пробормотал Робер, все еще будучи не в силах понять, к чему клонит глава парижских храмовников.

– Так что вы, сеньор, должны простить мне, человеку, который имеет дело в основном с цифрами, неверие, – тут брат Эймар взглянул на нормандца в упор. – Те люди, которых я посылал к Вексену, вернулись.

– И что? – Робер невольно подался вперед, впился взглядом в лицо собеседника. Три дня назад его долго расспрашивали о местах, где произошли стычки. Нормандец вспомнил, что мог, но тревога за то, что он что-то напутал, оставалась.

– Они нашли те места, где происходили схватки с иоаннитами и воинами Кадока, – ответил командор. – Да, дорога там и там изрыта и истоптана, в одном месте был найден арбалетный болт. Но более ничего. Никаких тел, окрестные крестьяне ничего не знают.

– Как же так? – растерянно пробормотал Робер. – Ведь должно было что-то остаться…

– Не прерывайте меня, сеньор! – глаза брата Эймара грозно вспыхнули. – Я осторожно, намеками, пытался спрашивать при дворе. Никто ничего не слышал, король куда-то посылал отряд, но куда – знает лишь Кадок! Но его не спросишь! Как и брата Герена, к которому мне подступиться сложнее, чем к Престолу Господа!

Командор замолчал, пытливо вглядываясь в Робера. Видно было, что кроющийся за его высоким лбом ум взвешивал полученные факты, связывал их между собой.

– Отсюда, – до того, как прозвучало это слово, Робер успел вспотеть, несмотря на то, что в комнате было совсем не жарко, – я делаю вывод, что вы не врете!

– Хвала Пречистой Деве! – вырвалось у молодого рыцаря.

– Но и не говорите всей правды! – неумолимо закончил командор. – Что же такое произошло, что королевские воины не просто перебили отряд тамплиеров, а еще и уничтожили все следы этого? Что заставило Жака де Майи гнать своего любимца, Анри де Лапалисса, через всю Европу в зимнюю непогоду?

– Вы хотите получить ответ? – устало спросил Робер.

– Да, во имя Господа! – воскликнул брат Эймар. – И клянусь мощами Святого Дионисия, что сохраню его в тайне!

Робер заколебался. Открыть тайну Чаши – значило пойти против всех установлений Ордена, но с другой стороны, брат Эймар, как один из высших чинов в Европе, мог знать о ней. Кроме того, скрытность могла обернуться тем, что Чаша не будет доставлена Жаку де Майи вовремя.

Нарушить устав или рискнуть невыполнением приказа магистра – выбор был сложен.

– Да придаст мне мудрости Матерь Божия, – сказал Робер после паузы. – Простите меня, сир, что не буду я много говорить. Но на раскрытие тайны капитула я пойти не могу!

Он развязал мешочек, извлек из него Чашу. Словно обрадовавшись свету, она засветилась, засверкала настоящим золотом. Пальцы слегка покалывало, словно при проходящем онемении.

– Я должен отвезти это в Левант как можно быстрее! – проговорил Робер, демонстрируя Чашу собеседнику. – И более я ничего не скажу!

– И все же она существует! – почти с благоговением воскликнул брат Эймар, лицо его стало восторженным, словно при виде святыни. Рука потянулась вперед, и тут же отдернулась. – Святой Грааль, священнейший сосуд тайны!

Робер собрался было удивиться, но вовремя вспомнил о своем обещании молчать. Если главе Парижского Дома охота верить, что это Грааль, то пусть считает именно так. Не дело скромному рыцарю его разочаровывать.

– Спрячьте ее, спрячьте! – воскликнул брат Эймар пылко. – Нельзя созерцать такое слишком долго.

Когда Робер прятал Чашу, то бока ее немного нагрелись.

– Теперь все понятно, – проговорил командор, лицо которого продолжало оставаться потрясенным, – и поведение короля, и тайна, что окружает все это дело. Вы меня убедили, сеньор! Я дам вам сопровождение, и ничто не помешает вам выполнить приказ магистра!

– Слава Господу! – искренне сказал Робер и перекрестился.

22 января 1208 г.

Иль-де-Франс, Париж

Тучи роняли на землю редкий снежок, который, падая в черную стылую грязь, тут же таял, превращаясь в воду. Пронизывающий ветер трепал рыцарские плащи с алым крестом, словно норовя сорвать их с плеч.

– Да сопутствует Господь тебе, брат Робер, – сам командор Парижского Дома вышел провожать недавнего своего гостя. – Верю я, что милость его позволит выполнить все, к чему ты стремишься.

– Благодарю, – Робер вежливо поклонился и забрался на лошадь. На мгновение вспомнился Вельянгиф, верный товарищ, служивший много лет верой и правдой. Какой скакун сравнится с ним?

Но оставалось довольствоваться тем, что есть.

Брат Эймар отправил с Робером внушительный отряд – пятерых рыцарей и стольких же сержантов во главе с лейтенантом, и это не считая оруженосцев. Но лучшей защитой для молодого нормандца должно было стать неведение врагов Ордена о том, что он жив и везет Чашу на юг.

– Прощайте, брат Эймар, – сказал Робер, натягивая на голову капюшон плаща. Подобная предосторожность не будет лишней, пока он в Париже.

Ворота командорства со скрипом растворились, и отряд во главе с братом Фульком, лейтенантом рыцарей, выбрался на улицы города.

Они преодолели Гревскую площадь, миновали кишащий людьми мост Менял. Лошадиные копыта прогрохотали по мостовой Сите, и позади остались королевский дворец и громада собора Нотр-Дам.

Сена из-под Малого моста улыбнулась им серой вымученной улыбкой. На левом берегу пришлось пробираться сквозь густую массу людей, спешащих так, словно они боялись опоздать на второе пришествие Спасителя.

– Выехали, во имя Господа, – могучим басом сказал лейтенант, когда башня с реющим над ней флагом Парижа осталась позади.

– Твоя правда, брат Фульк, – ответил Робер, откидывая капюшон. – Пришпорим лошадей! Путь нам предстоит неблизкий!

30 января 1208 г.

Невер, окрестности города Сен-Пьер-де-Мутье

Столица графства, хозяин которого прославился как жестокий гонитель монахов, осталась позади вчерашним утром. Еще пару дней и отряд въедет в сравнительно спокойные земли Бурбоннэ и Лионнэ, где сеньоры не так склонны к войне и разбоям.

Дальше – Лион на Роне, от которого добраться до Марселя проще всего по воде.

Но с самой ночи, которую отряд провел на обветшалом постоялом дворе, Робера начали мучить дурные предчувствия. Во снах его было пламя, и пламя это принимало форму скачущих с копьями всадников.

Проснулся молодой рыцарь весь в поту, и после его разговора с лейтенантом воины Храма отправились в дальнейший путь во всеоружии.

И, как оказалось всего через пару лье, не зря.

Встретили их на переправе через крошечную речушку, текущую на запад, чтобы соединиться с Алье, которая еще в пятнадцати лье к северу вольет свои воды в могучее тело Луары. Десятка два рыцарей с двумя синими перевязями в гербе на желтых коттах. Чуть в стороне – оруженосцы со сменными лошадями. Вид у животных был загнанный, что неудивительно: чтобы опередить тамплиеров, воинам графа пришлось гнать от Невера день и ночь.

– Что это значит, во имя Господа? – спросил брат Фульк, выступая вперед.

– Не спрашивай, храмовник, – один из рыцарей, стоявший позади других, снял шлем, обнажив суровое, иссеченное морщинами лицо. – Ибо на это даже я, Эрве де Донзи [253], тебе не отвечу! Гонец принес приказ короля – остановить тамплиеров, скачущих на юг через мои владения!

– Орден Храма не находится в юрисдикции короля Франции! – сказал брат Фульк, давая рукой знак строиться в боевой порядок. – А ты, граф, рискуешь вступить в faide [254] с нашим Орденом!

– Ничего, это меня не пугает, – бесстрашно улыбнулся де Донзи, – право на assurement [255] никто у меня не отнимет!

– Но разве граф Неверский – слуга короля? – вкрадчиво спросил Робер, остановив уже собравшегося что-то сказать брата Фулька. – Разве Филиппу принадлежит его оммаж? Я всегда думал, что владетель Невера обязан службой только своему сеньору, герцогу Бургундии!

Лицо Эрве де Донзи вспыхнуло и пошло пятнами.

– Я служу тому, кому хочу! – резко ответил он. – Благодарность короля Филиппа стоит больше, чем все благодеяния герцога Гуго [256]!

– Мы имеем дело с наемником! – так, чтобы слышал граф, сказал Робер брату Фульку. – И нам ничего не остается, клянусь Божией Матерью, как прорываться силой!

Воины Храма пересаживались на боевых коней. Тамплиеров было меньше, но выучка и дисциплина выгодно отличали их от обычных рыцарей. Об этом обстоятельстве знали все.

– Стойте, – судя по лицу, граф заколебался. – Во имя Богоматери Ле-Пюисской, я не хочу, чтобы меня считали наемником! Но я не могу отказать в просьбе королю! В последние годы он стал слишком силен! Что мне ему сказать?

– Так и скажи, что мы отбились от той горсточки рыцарей, с который ты успел настигнуть нас в своих владениях! – крикнул Робер, надевая шлем. – Не нам, не нам, но имени Твоему!

Ударили в промерзшую землю копыта. Копья нацелились, выискивая, куда бы вонзить острые жала наконечников. Сквозь прорезь Робер видел, как приближается линия воинов в сине-желтых коттах, и мысленно вознес молитву Господу, дабы он помог уцелеть в этой схватке. Не ради себя. А ради Чаши, которую нужно доставить в землю Спасителя…

– В стороны! – рявкнул Эрве де Донзи так громко, что перекрыл стук копыт.

На то, чтобы выполнить приказ, у его людей едва хватило времени. Мелькнули конские крупы и вьющиеся за ними хвосты, пролетел внизу мост, переброшенный через речушку, и впереди открылась свободная дорога.

Боевые кони, сдерживаемые седоками, медленно переходили на шаг.

– Прощай, граф! – крикнул Робер, освободившись от шлема. – Мы будем молиться о твоей душе!

Властитель Невера лишь зло сплюнул в ответ.

1 февраля 1208 г.

Бурбоннэ, окрестности города Мулен

Лошадь брата Фулька захромала вскоре после полудня. Удивительного в этом не было ничего – путешествия по зимним дорогам всегда опасны для конских копыт, но Робер почему-то встревожился.

А когда еще две лошади выказали признаки того, что у них не все в порядке, тревога значительно усилилась. Чаша у бока ощутимо нагрелась, ее жар ощущался даже сквозь одежду.

Постоялый двор попался как никогда кстати. Добротное строение в два этажа, окруженное каштанами, примостилось на берегу пруда, который с явной неохотой отражал хмурое февральское небо.

На стук подков из двери, над которой красовался изготовленная из жести бычья голова, выглянул мальчишка. При виде тамплиеров лицо его сделалось испуганным, и он тут же исчез.

Пока рыцари спешивались, дверь вновь отворилась, и из нее вместе с облаком пара явился высоченный мужик, который походил бы на жердь, не выпирай у него объемистое пузо.

– Добро пожаловать, благородные сеньоры, – сказал он тонким, петушиным голосом. – Воистину, рука Божья направила вас сюда! "Бычья голова" славится кухней и винами от Оверни до самого Дижона!

– Сомневаюсь, чтобы это была рука Господа, – пробурчал брат Фульк, с недовольным видом осматривая копыто своей лошади. – Кузница у тебя есть?

– Увы, сеньор! – на узком лице содержателя "Бычьей головы" отразилось сожаление. – Можно послать за кузнецом в Сен-Поль. Это ближайшая деревушка! Завтра утром он будет тут!

– Завтра утром? – вздохнул Робер. – Придется ночевать!

– Вы не пожалеете! – многообещающе подмигнул хозяин постоялого двора. – Наш повар готовит такие соусы! В комнатах тепло, и нет клопов… Почти!

– А что у тебя за постояльцы? – спросил Робер, все еще сомневаясь.

– Несколько монахов, и все, – улыбнулся дылда, показывая гнилые зубы. – Никто вас не побеспокоим!

– Ладно, мы остаемся, – кивнул Робер. – Устрой лошадей, и проследи, чтобы нам подали обед!

Внутри оказалось тепло, в большом зале было не многолюдно, лишь за длинным столом у дальней стены сидело десятка полтора монахов в коричневых ризах из грубой ткани. Одежда эта не походила на одеяния ни одного из известных Роберу орденов.

При появлении рыцарей один из монахов оглянулся, в тени надвинутого капюшона сверкнули глаза. Роберу на мгновение показалось, что он где-то уже сталкивался с обладателем этого пылающего взгляда, но монах отвернулся, и рассматривать его стало невозможно.

– Садитесь, сеньоры, садитесь, – хозяин заведения развил бешеную деятельность. Забегали слуги – один отправился наверх готовить комнаты, а другой во двор – чистить лошадей.

На столе как по волшебству появились блюда. В компании кружек возникли пузатые кувшины с вином.

Принявшись за жареную рыбу, соус к которой и вправду оказался недурным, Робер невольно обратил внимание, как хозяин заведения подошел к столу с монахами.

Один из тех, тот самый, что оборачивался, сказал что-то и лицо дылды побелело. Он затряс головой, точно отказываясь, но затем сдался. Монах поднял руку в благословении, и хозяин "Бычьей головы" исчез в направлении кухни.

Появился он оттуда вместе с кувшином. Руки, обхватывающие его, слегка дрожали.

– Монсеньеры, – проговорил хозяин, глаза его бегали, как у пойманного воришки. Он был явно не в силах посмотреть никому из рыцарей или сержантов в глаза, – отведайте лучшего вина за счет заведения! Это прекрасный бурбон, который был заложен в тот год, когда преставился христианнейший король Людовик [257], да упокоит Господь его душу!

Чаша обожгла бок с такой силой, что Робер чуть не вскрикнул.

– Нет ничего лучше доброго вина! – басисто возгласил брат Фульк. – Наливай, во имя Сына Божьего!

Одна за другой потянулись кружки. Робер подставил и свою, хотя от обоженного места по внутренностям начало распространяться неприятное жжение. Вино полилось с плеском, который неожиданно показался оглушающим.

Звуки вдруг стали гулкими и далекими, а цвета – яркими. Мир словно отдалился. Робер ощутил, как закружилась голова, а в животе заворочалось что-то обжигающее.

– Что с тобой, брат Робер, во имя Господа? – спросил сидящий рядом рыцарь.

– Что-то мне нехорошо, – ответил молодой нормандец, судорожно глотая воздух. – Я сейчас!

Из последних сил сумел подняться и, шатаясь, добраться до двери. Вышел во двор, где уже потихоньку сгущался вечерний сумрак. Уперся рукой в стену, и тут же спазм сотряс желудок. Горло обожгла струя рвоты.

Болел Робер редко, с трудом бы смог вспомнить, когда такое было последний раз, и происходящее было для него непривычным и поэтому чудовищно тяжелым. Из глаз выступили слезы, колени тряслись.

К счастью, все кончилось на удивление быстро. Желудок успокоился, словно и не было ничего, жжение пропало, силы потихоньку возвращались.

Робер умылся из бочки. От холодной воды занемело лицо, но последние неприятные ощущения исчезли. Вытерши лицо рукавом, молодой нормандец вернулся в помещение.

– Ты вовремя, брат Робер, клянусь Святым Крестом! – громогласно сказал брат Фульк. – А то мы собрались уже вешать хозяина сего почтенного заведения за то, что он посмел угостить славных рыцарей христовых тухлятиной!

Лицо лейтенанта то ли от выпитого, то ли от горящего в очаге жаркого пламени раскраснелось, на щеках цвели алые пятна.

– Нет оснований беспокоиться, братья, – махнул рукой Робер, изображая на лице слабую улыбку. – Слава Господу, я в порядке…

Один из оруженосцев издал сдавленный булькающий звук и с тяжким хрипом упал лицом на стол.

– Что… – его сосед, дородный сержант, побагровел почти до черноты, и откинулся назад. Затылок его со стуком соприкоснулся с полом.

С ужасом наблюдал Робер, как товарищи его по Ордену один за другим корчатся и падают. Стоны сменялись хриплым кашлем, сбитая судорожно дернувшейся рукой, брякнулась об пол кружка.

– Ты отравил нас, мерзавец! – брат Фульк, шатаясь, воздел себя на ноги. Сумел вытащить меч и сделать шаг по направлению к хозяину "Бычьей головы", который медленно пятился к стене. Лицо его было белее мела, губы дрожали.

Но силы оставили лейтенанта, с тяжким грохотом он рухнул на пол, но меч из руки так и не выпустил.

Хрипло прозвучал его последний вдох, и стало тихо.

Робер по-прежнему чувствовал себя нормально, только чаша жгла бок, точно раскаленный слиток золота. Взгляд молодого нормандца намертво застрял на кувшине, вина из которого он так и не смог попробовать.

Из-за внезапно начавшейся тошноты.

Стукнула отодвигаемая лавка. Монахи один за другим вставали из-за своего стола. Они окружили рыцаря полукругом, и молчание, повисшее на постоялом дворе, пугало не меньше, чем одинаковые, скрытые ризами фигуры.

– Да пребудет с ними милость Господня, – сказал один из монахов резким голосом и откинул капюшон. Взгляду Робера открылось смуглое лицо с глубоко посаженными темными глазами. Лицо Доминика из рода д'Аца, которого многие почитали святым. – Они служили злу, хотя и не знали об этом. Отдайте чашу, молодой рыцарь, и я позволю вам остаться в живых!

– Какую чашу? – ответил Робер, опуская руку на заветный мешочек. И что странно, Чаша, которая обжигала тело, руке представлялась совершенно холодной. – Кто вы такие?

– Вы знаете меня, рыцарь, – ответил Доминик, – мы встречались. Милостью Божией мы слуги Матери Церкви и Святого Престола! Ему эта вещь нужна больше, чем вашему Ордену, погрязшему в разврате и ереси.

– И ты, монах-убийца, осмеливаешься обвинять нас в ереси? – Робер оглянулся, но все пути к отступлению были надежно перекрыты. Меч нормандец неосторожно оставил на лавке.

– Сие истребление существ заблудших есть только благо, – равнодушно улыбнулся Доминик, – я буду молить Господа за них! Отдай чашу мне, и она послужит Его Святейшеству Иннокентию и его делу во всем мире! Еретики будут сокрушены, враги Христа сгорят в чистом пламени! Наступит Царство Божие на земле! Отдай, если ты любишь Бога!

– Вы, лживые братья, любите не Его, – Робер вынул Чашу из мешочка, и та засияла злым багровым светом, который струился меж пальцев, точно туман. – Хотя и прикрываетесь Его именем! Вы любите власть! Вам нужна не любовь Господа, а возможность сокрушать всех, кто не согласен лизать вам ноги! Откуда вы узнали про чашу? Через шпионов?

– Зря ты так говоришь, сын мой, – монахи отшатнулись, Доминик был единственным, кто устоял перед недобрым сверканием Чаши. – Но я понимаю тебя – грусть и злоба сильны в твоем сердце! И истинно верующему не нужны шпионы! Господь даровал мне духовное зрение, и с его помощью я узнал, что Орден Храма прячет великое сокровище, точно скупец, скрывающий хлеб в ожидании голодного года! Но я не мог знать, где находится Чаша! Встретив вас осенью в Лангедоке, я прочел все в ваших сердцах! Оставалось только дождаться веления Божьего! И оно привело меня сюда! Отдай чашу, сын мой, не отягчай душу сопротивлением Святой Церкви!

– Нет, – ответил Робер твердо. – Она принадлежит Господу, а не его слугам, и даже не Апостолику! Если она ему нужна, то пусть просит у магистра! Мой приказ – доставить чашу в Иерусалим, и я выполню его!

– Увы, нет, неразумный сын, – Доминик осуждающе покачал головой. – Мы не допустим этого!

По цепи монахов прошло шевеление. В руках их появились короткие, окованные железом дубинки. Будь Робер вооружен, они не смутили бы его, но короткого кинжала, только и оставшегося на поясе, было явно недостаточно для схватки.

Оставалось одно оружие. Применять его Робер не хотел, но иного выхода, похоже, не было.

– Не вынуждайте меня, во имя Господа! – сказал он, поднимая Чашу повыше. Про себя шептал слова молитвы, которую обнаружил в голове после обряда, не так давно проведенного в часовне Лондонского Дома. Из сосуда в его руке начали вырываться языки алого пламени. – Еще шаг, и я сожгу вас всех!

Монахи отшатнулись, но молчание не нарушил ни один. Можно было подумать, что они немые. Про хозяина постоялого двора и его слуг, которые давно удрали из здания, все давно забыли.

– Ты не посмеешь! – сказал Доминик, и его смуглая кожа чуть посерела.

– Вы не оставляете мне выбора! – ответил Робер. – Если хоть один из вас ослушается моего приказа, я просто плесну в него пламенем! Грех этот потом долго будет терзать мою душу, но сейчас я это сделаю, клянусь Престолом Господа!

– Хорошо, – должно быть, вид Робер имел достаточно решительный. Доминик отступил на шаг. – Что ты хочешь?

– Все на пол!

Повинуясь приказам молодого рыцаря, монахи улеглись кучей под один из столов. Робер подобрал свой меч и поспешно привесил на пояс, туда же пристегнул кошель, снятый с пояса брата Фулька.

– Если, пока я седлаю лошадь, увижу в окнах какое-то движение, то сожгу здание вместе с вами! – сказал он, и, пятясь, выбрался во двор.

Глава 18

Тамплиер может предоставить в качестве выкупа только свой пояс и боевой кинжал.

Одон де Сент-Аман, магистр Ордена, 1180

3 февраля 1208 г.

Овернь, окрестности города Виши

Конь под Робером споткнулся и едва не упал. Рыцарь, сам чуть не выпадающий из седла от усталости, поспешно спрыгнул на землю. Ноги подогнулись, и распрямить их стоило некоторых усилий.

День и две ночи он, останавливаясь только чтобы дать отдых лошадям и избегая людных дорог, пробирался на юг. Далеко на севере осталось Бурбоннэ, постоялый двор "Бычья голова". Вокруг были поросшие лесом холмы, а впереди высились горы Оверни, невысокие, но дикие и обрывистые.

Где-то здесь, в десятке лье к востоку, расположился замок Лапалисс, центр фьефа, которым владеют родичи брата Анри. Но, учитывая не самые добрые отношения в семье, искать там помощи было бы неразумно.

Двигаясь медленно, точно под воздействием дурмана, Робер расседлал лошадей – основную и заводную (счастье еще, что догадался захватить тогда двоих!), привязал их к дереву. Животные стояли, судорожно поводя боками – бешеная скачка измотала их даже больше, чем человека.

Из последних сил натаскал веток, постелил поверх них попону. Спать посреди леса было рискованно, но иного выбора не оставалось. Обессиленному легко прозевать опасность, а появиться в каком-либо селении в белом плаще тамплиера значило дать пищу для пересудов, которые наверняка дойдут до людей короля, иоаннитов или папы…

Прежде чем рухнуть в сон, успел еще пробормотать молитву.

Он не знал, сколько проспал, но пробуждение оказалось страшным. Робер ощутил себя окруженным огнем, все тело жгло, точно он попал в костер, перед глазами плясали алые и оранжевые языки пламени.

"Слушай!" – голос этот молодой рыцарь услышал не ушами. Он дрожью отдался внутри тела.

Робер поспешно вскочил, перекрестился. Пламя опало, точно ушло в землю, но осталась Чаша. Неведомо как покинувшая пределы мешочка, она висела в воздухе на высоте человеческого роста, пылая настоящим золотом. Смотреть на нее было больно, из сияния доносился тонкий мелодичный звон.

"Слушай меня!" – вновь проговорил голос, и Робер понял, что исходит он из Чаши. Слова молитвы застряли у него в горле, рука, поднятая для крестного знамения, опустилась…

Так вот кто обращался к нему в лесу около Манта!

– Т-ты разговариваешь? – промямлил он. – Как такое возможно, во имя Господа и Матери Божией?

Голос не ответил, но перед глазами Робера точно лопнул огненный бутон. И в его сердцевине он увидел сменяющие друг друга картины. Двигались в потоках света исполинские фигуры, в которых чувствовалась мощь, способная сотрясти небеса, падал молот, годный, чтобы сокрушать города. Большую часть того, что пыталась показать ему Чаша, нормандец не понял. Уразумел лишь, что она некогда была создана как существо, наделенное разумом…

Кем – он боялся даже подумать.

– Почему ты говоришь со мной? – спросил он, от страха еле шевеля губами. Впервые понял Робер, что носит при себе не просто орудие, пусть опасное и могучее, а нечто страшное, непостижимое человеческим рассудком…

Ответ оказался таким же, как и в первый раз. Пламенные лепестки разошлись, открывая дорогу видению. В этот раз перед Робером прошла вереница людей, которые на протяжении долгих веков, проведенных Чашей в тварном мире (как она попала сюда, оставалось сокрытым), считали себя ее владельцами или хранителями…

В груди каждого он видел сердце – пылающий теплым светом шар размером с кулак.

У одних сияние его было сильнее, у других слабее, у каждого имело свой оттенок, от чисто-белого до охряного. Но у всех его частично скрывали уродливые грязные пятна. Они могли быть больше или меньше, но даже у брата Ричарда, которого Робер увидел молодым, они были.

А потом Чаша словно превратилась в зеркало. Молодой нормандец обнаружил в нем себя, и шар чистого белого огня, светящийся даже сквозь одежду и кольчугу, не был омрачен ничем.

"Только полностью чистый сердцем человек, тот, кто подобен моим создателям, может говорить со мной и остаться в живых" – пришла мысль, чужая и холодная до озноба.

– Я не хочу, – прошептал Робер, – нет! Мне не нужно этого!

"Поздно! – отдающийся внутри черепа, точно в огромной пещере гулкий голос заставлял трястись все тело. Вокруг рыцаря плясала стена огня высотой в туаз. Жар был такой, что спекся бы и гранит, и только сила Чаши позволяла человеку выжить в этом аду. – Я слишком долго была в дремоте! Теперь же пробудилась, и готова выполнить свое предназначение!".

– И каково же оно? – Робер ощущал, как пересохли его губы. С каждым вдохом в горло проникал опаляющий воздух, внутренности горели, требуя прохлады.

"Смотри!" – и очередное видение обрушилось ему на голову лавиной вспышек.

Он летел над землей, далеко внизу зеленели леса, видны были голубые нитки рек, темнели пятнышки селений, странно маленькие стены городов и замков. Из Чаши, которую держал в руках, потоком лился огонь. Падая на землю, он поджигал все, чего касался. Зелень обугливалась и чернела, гибли посевы, дым поднимался от пылающих домов, трескались прочнейшие стены донжонов…

Даже сюда, в поднебесье, долетали крики сгорающих заживо людей.

"Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце, – вспомнил Робер откровение Иоанна Богослова, – и дано было ему жечь людей огнем".

"Я есьмь Гнев Господень! – от обрушившейся на него мощи Робер зашатался и упал на колени. – Гнев воплощенный, и я могу дать тебе великую силу и власть надо всем миром…".

– Нет! – закричал Робер, ощущая, что силы покидают его. – Замолчи! Нет!

Он упал на землю, успел ощутить ее холод, и сознание оставило его…

4 февраля 1208 г.

Овернь, окрестности города Виши

"Привиделось!" – была первая мысль, когда Робер открыл глаза. Он лежал на той же куче веток, накрытый плащом, и холодок слегка пощипывал тело. Сквозь ветви просвечивало поднимающееся на востоке солнце – если верить ему, то он проспал почти сутки.

Солнечные лучи пригревали, мягко намекая на то, что совсем скоро придет весна.

"Померещится же такое!" – с этой мыслью Робер сел, и тут же ощутил, как на лбу выступает холодный пот.

Чаша, которой полагалось покоиться в мешочке, преспокойно стояла на земле, и ее бока легкомысленно золотились. А вокруг чернел круг оплавленной земли диаметром в туаз.

– Нет, во имя Господа! – проговорил Робер, ощущая, как на затылке шевелятся волосы. – Этого не может быть!

Он поспешно перекрестил себя, потом Чашу, но та и не подумала исчезать. Стояла на месте, словно деревянная посудина, забытая каким-то растеряхой-вилланом посреди леса.

– Матерь Божья! – воскликнул Робер. – Но почему я?

Вопль его остался без ответа. Пречистая, если и слышала, никак не прореагировала.

Промолчала и Чаша. Чудовищное порождение древних эпох, когда ангелы ходили по земле и беседовали с людьми, когда Господь являл свой гнев открыто, обращая в пепел города и насылая на людей саранчу и бури, она неведомо сколько столетий пребывала в спячке.

Орден сумел частично разбудить и использовать ее власть над огнем.

И только ощутив рядом с собой подходящую душу, Чаша проснулась полностью. Ее разум, прикосновение которого Робер ощутил вчера, был настолько чуждым всему человеческому, что величайшие мудрецы отступили бы, попытавшись понять его.

В душе молодого рыцаря царил страх – сила, попавшая в его руки, была чудовищной, а ее ноша – явно не по силам одному. Желание избавиться от опасного предмета, хотя бы спрятав его где-нибудь в чаще, боролось с чувством долга перед Орденом.

Магистр приказал доставить Чашу в Иерусалим.

Но она слишком опасна, чтобы использовать ее просто как оружие!

Но даже если спрятать Чашу, то это ничего не решит. Сокрытая, она вновь впадет в сон. Уничтожить ее не в силах даже само время, и через десять, сто или тысячу лет ее снова найдут. Попав в руки людей, она рано или поздно дождется того, кто сможет ее услышать.

И ведь может так случиться, что он не устоит? Пустит всю силу Чаши в ход…

И огненный Апокалипсис придет на землю. Принесенный руками не Антихриста, а человека…

– Матерь Божия, на тебя уповаю! – терзаемый сомнениями, Робер опустился на колени и принялся молиться Деве Марии.

Он просил небесную покровительницу Ордена Храма дать ему достаточно сил и терпения, чтобы снести тяжкую ношу, легшую на его плечи, просил мудрости, дабы остеречься от недолжных поступков, и смелости, чтобы противостоять врагам и невзгодам.

Лес вокруг молчал. Замерли лошади, затих ветер, не шевелились ветви, даже птицы перестали петь. Все словно тоже молилось вместе с человеком.

И только когда он поднял голову и расцепил сложенные перед грудью руки, все вновь пришло в движение, зашевелилось, зазвучало и ожило, в вечной какофонии жизни, которой наделил наш мир Господь.

Наскоро перекусив, Робер оседлал лошадей. Молитва помогла ему. Сомнения, если и не были побеждены полностью, отступили куда-то на край сознания, оставив твердую уверенность в том, как надлежит действовать.

Он отвезет Чашу в Святую Землю, а там – пусть будет, что будет.

Навьючив сумки, он осторожно приблизился к Чаше. Искушение бросить ее здесь прошло – кто знает, может быть брат Доминик тоже чист душой? Если он получит Чашу, что ему помешает обратить Европу в огромный костер?

Когда Робер взял ее в руки, то она показалась обжигающе холодной, словно пролежала день в снегу. Он поспешно спрятал ее в мешочек и вскочил в седло. До Марселя еще оставались многие десятки лье.

7 февраля 1208 г.

Овернь, окрестности города Клермон

Три дня петлял Робер между гор, настолько диких, что казалось – люди здесь не жили никогда. Пересекал потоки с прозрачной и холодной водой, двигался ущельями, стены которых оставляли только узкую полоску неба вверху. Пастухи в длинных плащах, пасущие стада косматых овец, смотрели на него с удивлением и подозрением.

Он точно заблудился бы, не веди его некое чувство направления, появившееся после "беседы" с Чашей, воспоминания о которой до сих пор повергали Робера в ужас. Оно подсказывало, какую из двух тропок на горной развилке выбрать, в какое ущелье свернуть, чтобы потом не пришлось возвращаться из скального тупика.

Эту ночь он провел на берегу крошечного озерка, круглого, как монета. В спокойной воде отражалась луна, недавно миновавшая полнолуние, но все еще толстая, загадочно мерцали звезды, подмигивая своим двойникам в небесах.

Ночь была тиха и дышала миром.

День принес иное.

Не проехал Робер и лье после стоянки, как слуха его достигли докатившиеся с юга голоса труб, какими обычно отдают приказания войскам.

Он двинулся вперед с удвоенной осторожностью, и вскоре горы раздались в стороны, открыв довольно широкую равнину. На ней с остервенением, достойным лучшего применения, уничтожали друг друга два отряда рыцарей. Над одним из них вились золотые с синей рыбой знамена Дофина [258] Овернского, графа Клермона и Монферрана, известного трубадура, а над другим – лазурные с алой перевязью гербы графа Овернского, Ги II, прославившегося на всю Францию как отъявленный разбойник.

Схватка шла с необычным для войн между знатными сеньорами ожесточением. Обычно противника старались оглушить, чтобы взять в плен и позже получить выкуп. Здесь же бились не на жизнь, а на смерть. Звенела сталь, трещали щиты и доспехи, ржали лошади, воины с грохотом падали на землю.

Какая из сторон берет верх, понять сразу было сложно.

Роберу, укрывшемуся в густом ельнике, оставалось только наблюдать.

Закончилась схватка лишь к полудню. Победители, которых осталось едва ли с десяток, с непонятной яростью набросились на оруженосцев потерпевших поражение. Те в испуге бросились врассыпную.

Одна из вьючных лошадей метнулась в том направлении, где укрывался молодой нормандец. С топотом взлетела по пологому склону, выбрасывая из-под копыт мелкие камушки, с треском вломилась в заросли и замерла.

Глаза животного были вытаращены, по морде стекала пена. На спине горбами топорщились мешки с поклажей.

– Тихо-тихо, – Робер успокаивающе поднял руку и осторожно шагнул вперед. Лошадь захрапела и шарахнулась в сторону.

– Тихо, – повторил рыцарь, делая еще шаг, – никто тебя не обидит. Спокойно, маленькая, спокойно!

Он сделал еще шаг и поймал животное за узду, коснулся носа, осторожно погладил по боку. Под шелковистой шкурой постепенно успокаивалась испуганная дрожь.

Он гладил лошадь, не переставая наблюдать за тем, что происходит внизу, на равнине. Победители деловито добили раненых, их оруженосцы принялись сдирать с погибших доспехи. Чувствуя скорую поживу, со всех сторон с хриплым карканьем слетались вороны.

– Господи, помилуй эту страну, – тихо прошептал Робер, прекрасно понимая, что для Оверни подобная сцена вовсе не была удивительной. Графы, бароны и сеньоры поменьше столетиями резали тут друг друга с завидным упоением, заливая землю кровью.

Когда грабеж закончился, победившие рыцари, носящие герб Дофина Овернского, двинулись на юг. Поле боя вскоре опустело, над ним повисла тишина, нарушаемая лишь шумной перебранкой дерущихся за пищу падальщиков.

В тюках, которые Робер нашел на спине так удачно пойманной лошади, оказались всяческие дорожные принадлежности, начиная от небольшого медного котелка и заканчивая длинным плащом на меху.

Он пришелся как никогда кстати. Робер в своем одеянии белого цвета с алым крестом выделялся, словно медведь в пустыне. Сменив плащ, он стал всего лишь обычным, ничем не примечательным рыцарем, каких множество встречается на дорогах Франции.

Третья лошадь тоже не будет лишней.

Спустившись на поле боя, Робер подъехал к телам. Вороны при его приближении взвились в воздух, недовольно вопя. Хлопки их крыльев казались оглушающе громкими.

Но тут не было ничего интересного. Победители забрали все, вплоть за сапог сраженных, и те лежали бесстыдно босые. Кровь из ран уже не текла, а лица, казалось, морщились от боли.

Пробормотав про себя молитву, Робер поспешно проследовал мимо.

Задерживаться тут не было смысла и желания.

8 февраля 1208 г.

Овернь, окрестности города Иссуар

Днем солнышко иногда припекало, но в темное время зима еще показывала зубы. Этой ночью, несмотря на разведенный костер, Робер основательно замерз.

Мысль использовать Чашу для обогрева он с ужасом отверг.

Лязгая зубами, прочел утренние молитвы, положенные воину Храма. Завтрак его был скуден. Запас сухарей и твердых сыров, которыми рыцарь поддерживал силы последние дни, подошел к концу. Еще плескалось в одной из фляг вино, но его явно было мало, чтобы заполнить пустой желудок.

Торбы с овсом тоже изрядно опустели. Теперь у него было три коня, и для безостановочной скачки нужно было поддерживать их силы.

Ничего не оставалось, как свернуть на запад, в ту сторону, где через теснины Оверни проходит довольно торная дорога. До сего момента Робер избегал ее, опасаясь встречи с кем-либо из тех, кто охотится за Чашей.

Сейчас же оставалось рассчитывать только на то, что он оторвался достаточно далеко.

К полудню он выбрался к небольшому селению, прилепившемуся у обрывистого берега бегущей на север речки, судя по всему – той же Алье, которую ему доводилось пересекать еще в Бурбоннэ.

Селение было довольно крупным, но несмотря на это, выглядело захолустной деревней. Робер пронесся по улице, заставив гулявших по ней кур с испуганным квохтаньем обратиться в бегство, а собак разразиться бешеным лаем, и остановился перед небрежно отстроенным большим зданием.

Судя по вывеске, которая с жалостным скрипом болталась на ветру, это был постоялый двор.

– Не забудь насыпать овса в торбы, – сказал Робер выглянувшему из дверей конюшни мальчишке, – и вычисти лошадей хорошенько!

Сверкнула в воздухе монетка, и юный конюх, поймав ее, отправился выполнять возложенные на него обязанности.

Зайдя внутрь постоялого двора, Робер тут же пожалел, что вообще оказался здесь. Тут было тепло, светло, нос щекотали вкусные запахи, но у очага, поглощая внимание собравшихся вокруг посетителей, играл на лютне и пел никто иной, как Гаусельм Файдит.

Лицо его было красно, точно свекла, а голос лился из чрева гулкий и могучий:

Как-то раз на той неделе Брел я пастбищем без цели, И глаза мои узрели Вдруг пастушку, дочь мужлана: На ногах чулки белели, Шарф и вязанка на теле, Плащ и шуба из барана [259].

Робер дернулся было уйти, но успевший подбежать хозяин уже склонился в поклоне, признав рыцаря, да и взгляд трубадура, метнувшийся на скрип двери, сверкнул радостью при виде знакомого лица.

Бежать было поздно.

– Надеюсь, сия скромная пастурель не оскорбит вашего слуха, мессен? – угодливо проблеял хозяин.

– Нет, – ответил Робер, тяжко вздыхая. – Я голоден. Комнаты не надо.

– Как пожелаете, – и хозяин убежал в сторону кухни.

Нормандец занял стол в самом темном углу.

Гаусельм Файдит продолжил терзать струны:

Я приблизился "Ужели Дева, – с губ слова слетели, - Вас морозы одолели?" "Нет, – сказала дочь мужлана, - Бог с кормилицей хотели, Чтобы я от злой метели Становилась лишь румяна". 

Незатейливая песня о неприступной пастушке, смело отвергающей домогательства рыцаря, вызывала у слушателей, большей частью крестьян, заглянувших выпить кружечку вина, неподдельный восторг. В особенно неприличных местах они дружно хихикали, а когда трубадур смолк, то был одарен дружными воплями восхищения.

– Благодарю вас, благодарю, – Гаусельм поднялся во весь немалый рост, раскланялся во все стороны, а потом принялся пробираться в угол, где в одиночестве сидел молодой рыцарь.

– О, мессен… – загрохотал трубадур, ощеривая в улыбке гнилые зубы. Ризу его покрывали пятна, а сам доблестный певец, судя по блуждающему взгляду, был изрядно пьян.

– Тише, во имя Господа! Не надо имен! – прервал его Робер. – Присаживайтесь!

– Клянусь Святым Марциалом, – после паузы проговорил Гаусельм, усаживаясь за стол. – Вы изменились с того дня, мессен, как мы расстались в гавани Акры! Из юноши стали мужчиной! Как вы попали в эти места?

– По воле Ордена, – ответил, пожав плечами, Робер. – Исполняю приказ магистра.

– В одиночку? – хотя веселый монах Монтаудонский и был пьян, соображал он все равно неплохо. – А я вот сбежал из Святой Земли тем же летом. Сразу, как началась война. Подумал, что такому мирному человеку, как я, нечего делать там, где сарацины разят своими кривыми мечами!

Для голодного Робера Файдит оказался очень удачным собеседником. Он говорил сам, не мешая рыцарю насыщаться.

– Прибыл я в свое аббатство! Оно тут недалеко на юг, кстати! – известил трубадур, задумчиво почесывая живот. – Но потом мне там стало скучно, и я отправился немножко погулять по окрестностям!

– Зимой? – вопросил Робер удивленно.

– Если честно, то нашу обитель слегка пограбили, – усмехнулся в ответ монах, – епископ клермонский воюет со своим братом, графом, и я уж не помню, чьи воины решили развлечься за счет бедных иноков! Нам ничего не оставалось, как уносить ноги!

– Грустная история, – покачал головой Робер, зная, что наемники проявляли самую большую жестокость именно к служителям Церкви. – И куда вы, брат, направляетесь сейчас?

– Пока живу тут, – Гаусельм похлопал себя по животу, тот отозвался глухим бульканьем. – Меня кормят и поят, а я должен петь… Как потеплеет, тут я двинусь на юг, в Лангедок!

– Я как раз еду в том направлении, – сказал Робер и тут же пожалел об этом. Глаза монаха полыхнули ярким пламенем.

– Клянусь Святым Марциалом, это знак Господень! – сказал он, поднимая руку в величественном жесте. – Настала мне пора двинуться в путь, ибо негоже трубадуру долго сидеть на одном месте!

Несмотря на осенившее его вдохновение, Файдит все же заметил кислое выражение, появившееся на лице собеседника.

– Не бойтесь, мессен, – сказал он, великодушно улыбаясь. – Я не буду обузой! У меня есть мул, которого я увел из-под носа мародеров, грабивших нашу обитель! Я знаю все тропы и постоялые дворы от этого места и до самого Перпиньяна.

Робер задумался. Мысль о спутнике, которая поначалу выглядела неприемлемой, постепенно казалась все более привлекательной. Действительно, монах Монтаудонский опытный путешественник, и немало лет провел в Оверни. Странствовать с ним скрытно не получится, но ведь и обращать внимание все будут на толстого и шумливого трубадура, а не на того, кто его сопровождает.

– Хорошо, брат, – проговорил Робер после небольшой паузы. – Поедем вместе. Только мы будем двигаться быстро, и никто не должен знать, что я рыцарь Ордена Храма. Пусть будет просто сеньор Робер.

– Клянусь Святым Марциалом, не понимаю, к чему это! – пожал плечами Файдит. – Но если вы просите, то пусть так и будет!

10 февраля 1208 г.

Овернь, к северо-востоку от замка Полиньяк

О Лимузин, земля услад и чести, Ты по заслугам славой почтена, Все ценности в одном собрались месте, И вот теперь возможность нам дана Изведать радость вежества сполна: Тем большая учтивость всем нужна, Кто хочет даму покорить без лести [260]. 

Сильный голос Монтаудонского монаха легко разносился между скал, лютня тренькала, и оставлялось только удивляться, каким образом наездник в черной ризе управляет своим серым скакуном.

Впрочем, тот, похоже, не хуже хозяина знал тропы Оверни и уверенно выбирал дорогу. Копыта его звонко цокали по камням, составляя песне своеобразный аккомпанемент.

Путешествие с Гаусельмом Файдитом могло быть каким угодно, но только не скучным.

– Скажи мне, монах, – спросил Робер, когда песня закончилась, – разве не грех тебе воспевать женщину, чья красота рядом с великолепием Господа – ничто?

– Господь создал этот мир, – проговорил Файдит, осенив себя крестным знамением, – и все чудесное в нем. В то числе – и женщин. Почему бы не воздать и им должное? Мы же поем не о грубых утехах плоти, а о любви возвышенной, об Аморе, да и то не всегда! Бертран де Борн, коего многие считают величайшим из поэтов южных стран, складывал и такие строки:

Пока Байард мой не устал, Взлечу на перигорский вал, Пробившись через сеть засад, Пуатевинца жирный зад Узнает этой шпаги жало, И будет остр на вкус салат, Коль в мозги покрошить забрало. – Или еще, – струны запели по-другому. Неважно, четверг иль среда, И в небе какой зодиак, И засуха иль холода, - Жду битвы, как блага из благ: В ней – доблести соль, Все прочее – ноль С ней рядом солдат Не знает утрат. Вся жизнь – боевая страда: Походный разбит бивуак, Стеной обнести города, Добыть больше шлемов и шпаг - Господь, не неволь Ждать лучшей из доль: Любовных услад Мне слаще звон лат! 

– Сеньор Бертран, должно быть, был очень воинственным и доблестным человеком, – заметил Робер. – Но довелось мне прошлой осенью бывать в Тулузе, и там слышать песни трубадура по имени Раймон де Мираваль. Что вы скажете о нем?

– Отвечу песней! – усмехнулся Гаусельм. – Слушай!

Каркассонец – третий пиит, Мираваль, что дамам дарит Свой замок, где сам-то он Не живет, и у замка вид, Что яснее слов говорит: Замок сей приют для ворон [261]. 

– На чем основано это мнение? – спросил Робер.

– Эн Мираваль владеет одной третью старого замка с тем же именем, – судя по голосу, Файдит сдерживал смех, – хотя всюду хвастает своим благородным происхождением! Послушать его, так клянусь Святым Марциалом, сам Раймон Сен-Жилль должен склониться перед ним!

Тропа, по которой пробирались на юг путники, сделала поворот и вывела в широкий овраг с пологими склонами, густо заросший молодым лесом. Путь вперед был перекрыт.

Трое мужчин, стоящих на тропе, оказались вооружены, и лучи солнца холодно играли на металле шлемов. На коттах был герб Оверни, алый трезубец на золотом поле, с добавленным к нему крестом.

– О, Матерь Божья, – сказал Файдит, – воины епископа Робера!

– Твоя догадливость делает тебе честь, монах, – проговорил хриплым голосом стоящий в центре низкорослый крепыш, из-под шлема которого выбивались черные кудри. – И мы настойчиво приглашаем вас в гости к его святейшеству!

Робер сделал движение к мечу.

– Не стоит дергаться, благородный рыцарь, – усмехнулся крепыш, – вы под прицелом арбалетчиков! Одно движение – и стрелы вопьются в ваши тела! Я не шучу, клянусь Распятием!

Из зарослей справа и слева от тропы поднялись люди с арбалетами в руках.

– Стойте на месте и не двигайтесь, – крепыш вместе с остальными двинулся вперед, – тогда, может быть, останетесь в живых!

На мгновение пришла мысль использовать Чашу, но слишком уж неожиданно все произошло. На то, чтобы вытащить ее из мешочка и привести в действие, понадобится время, гораздо большее, чем для выстрела. Еще до того, как пламя хлынет в стороны, Робер будет уже мертв.

Пока нормандец колебался, воины епископа оказались уже рядом. В одно мгновение молодой рыцарь был обезоружен, лишен всей поклажи, а руки его – намертво привязаны к поводьям.

То же самое сделали с монахом, оставив ему, правда, лютню.

Робер едва не задыхался от родившегося в сердце холодного отчаяния. Радовало лишь то, что обыскивавший его воин каким-то образом не заметил мешочка с Чашей.

– Славная добыча, – проговорил, скалясь, крепыш. – Монах, а у каждого монаха есть в загашнике зарытый горшок с золотом, и рыцарь, за которого можно будет получить выкуп! Его святейшество будет доволен!

– Я брат Ордена Храма, – сказал Робер, двигая плечами так, чтобы его плащ распахнулся, обнажив крест на груди.

– Тем хуже для тебя! – грубо рассмеялся крепыш. – Тогда ты просто умрешь! Впрочем, решать это буду не я! Вперед!

На свист явились оруженосцы, ведущие лошадей. Пленившие путников воины расселись в седла, и кавалькада, в центр которой поместили Робера и Гаусельма, двинулась на юго-запад.

– Куда нас везут? – поинтересовался рыцарь, улучив момент, чтобы догнать монаха и поехать с ним рядом.

– В замок Лезу, – ответил тот с видимым страхом. – Обиталище нашего доброго епископа, при упоминании которого даже разбойники бледнеют от страха! Да поразит его Господь поносом и болезнью Святого Иоанна [262]! Он уже много лет воюет со своим братом Ги, графом Овернским, соперничая с ним в жестокости! А не так давно Ги в союзе с Дофином сражались против французского короля!

– Воистину, не года без войны в этом суровом краю, – покачал головой Робер.

– Это еще что, – монах, несмотря на одолевающий его ужас, нашел возможность улыбнуться. – Десять лет назад между собой бились клирики! За мощи Святого Отремуана шла настоящая схватка между святилищами Мозака и Иссуара. Каждый утверждал, что их останки подлинные, а у другого – поддельные!

– И чем дело кончилось?

– Дошло до Рима, – вздохнул Гаусельм. – А нынешний Апостолик судит по справедливости, а не в пользу того, кто больше даст. Истинные мощи были в Мозаке.

Пока пленники беседовали, дорога, петляя по ущельям, неуклонно поднималась. Она шла уже строго на запад, и вскоре среди пиков впереди стал виден замок. Его башни, словно вырастающие из скал, грозно серели на фоне неба, черными глазами великанов смотрели на людей бойницы.

– Замок Лезу, – проговорил, обернувшись к пленникам, черноволосый предводитель. – Молитесь, чтобы он не стал местом вашей смерти!

Добраться до замка можно было только по одной-единственной, круто забирающейся в гору дороге. Попытавшиеся пройти здесь штурмующие попали бы под обстрел со стен и, даже не добравшись до Лезу, понесли бы немалые потери.

Замок выглядел совершенно неприступным.

С грохотом распахнулись ворота, впуская отряд во чрево громадного каменного страшилища. Внутри стен оказалось тесно. К ним лепились вытянутые бараки, крытые соломой – скорее всего жилища для сержантов, в центре каменным столбом застыл донжон.

Пленникам развязали руки, после чего повели к его громадной двери. Та находилась на высоте примерно туаза и подниматься к ней пришлось по приставному крыльцу, которое в случае необходимости будет легко сжечь.

Лезу построили чтобы воевать. О роскоши его хозяин, что было совсем не похоже на епископа, даже не думал.

В низких сводчатых коридорах горели факелы, от хмурых стен веяло холодом. Патрули стояли у каждой лестницы, перед любой дверью. Должно быть, его святейшеству было кого опасаться.

Окованную железом двустворчатую дверь охраняли сразу шестеро вооруженных до зубов наемников. На пленников они посмотрели примерно с таким же выражением, с каким гурман на попавшую в его руки свиную ляжку.

– Ох, помилуй нас Святой Марциал! – только и смог сказать Гаусельм. Робер крепче стиснул зубы.

За дверью оказался обширный зал. Пылающее в огромном камине пламя не могло обогреть его целиком, и в углах стояли жаровни, наполненные мерцающими угольями. На стенах красовались шкуры диких зверей и развешенное поверх них оружие, воздух был душный и тяжелый.

В кресле, стоящем перед камином, сидел человек. Подлокотники были выполнены в виде когтистых лап, а над спинкой поднималась искусно вырезанная голова хищной птицы, и в первое мгновение внимание Робера привлек именно предмет мебели, а не его обладатель.

Резкий, чуть гнусавый голос заставил его вздрогнуть.

– Кто это, Поль? – спросил сидящий в кресле, скорее всего – сам епископ.

– Добыча, ваше святейшество, – почтительно ответил черноволосый наемник, снявший при входе шлем, и в его голосе Роберу послышалась опаска. – Монах сообщества бенедиктинского, и рыцарь, называющий себя братом Ордена Храма.

– Тамплиер? – епископ поднялся, давая возможность себя разглядеть. Высокий и худой, он меньше всего походил на служителя церкви. Тонзура если и была, то успешно скрывалась в седеющих темных волосах, в движениях чувствовалась уверенность, вытянутое лицо покрывали длинные морщины.

Владыка Клермонского диоцеза был воином и вполне поспорил бы с Филиппом, епископом Бовэ [263] за звание самого воинственного прелата королевства.

Взгляд у хозяина замка Лезу был холодный и пристальный. Несколько мгновений он разглядывал Робера, донельзя напоминая при этом змею, изучающую будущий обед.

– Занятно, – проговорил он, – что делать одинокому тамплиеру в наших горах? Не иначе как это брат, нарушивший устав и теперь спасающийся бегством! Откуда ты родом, рыцарь?

– Я нормандец! – гордо ответил Робер. – И никогда я не бегал от братьев!

– Что касается твоего происхождения, ты не врешь, – кивнул епископ, – так говорить, словно пережевывая что-то, могут лишь уроженцы вашего герцогства! А вот что до остального – не знаю… Если я верну Ордену ренегата, то он явно будет мне благодарен… Поль, где у нас их ближайшее командорство?

– В Карлоте, ваше святейшество, – тут же отозвался наемник.

– Это почти двадцать лье на запад, – задумчиво проговорил прелат, оглаживая рукой подбородок. – Ладно, решим потом. А ты что скажешь, монах? Я вижу у тебя лютню, неужели ты умеешь на ней играть?

– Меня знают как трубадура, – Файдит храбрился, но видно было, что ему не по себе.

– Да? – ничего не отразилось на лошадином лице владыки Клермонского. – Ну так спой что-нибудь, развлеки меня. Только не надо сирвент и кансон, от них у меня болит голова!

– Хорошо, – проговорил монах из Монтаудона, дрожащими руками вынимая лютню из чехла. – Я исполню жесту о Жираре Руссильонском…

Жалобно звякнули струны.

– Это случилось на Троицу веселой весной, – начал Гаусельм. – Карл собрал свой двор в Реймсе. Там было много храбрых сердцем, был там и папа с проповедью…

Епископ слушал с совершенно непроницаемым лицом. Нельзя было понять, нравится ему или нет. Соляными столбами замерли крепыш Поль и вошедшие с ним воины, призванные удерживать пленников от неразумных поступков.

– Хватит, – махнул рукой епископ, струны жалобно взвизгнули и умолкли. – Поешь ты хорошо, особенно для этих хвастунов из Лангедока, которые не знают, с какого конца браться за меч, но я люблю другие развлечения…

Файдит вздрогнул, а Робер вознес мысленную молитву, готовясь к немедленной смерти.

– Отведите их в темницу, – неожиданно сказал епископ. – Пусть посидят пока там. Потом я решу, что с ними делать. Лютню певуну оставьте.

Судя по выпучившимся от удивления глазам Поля, это был верх доброты.

– Да, ваше святейшество, – сказал он.

Еще не до конца понимая, что случилось, Робер, подталкиваемый в спину, вышел из зала. Их долго вели куда-то вниз, на неровных ступеньках ноги то и дело норовили поскользнуться, а факелы в руках стражников вырывали из тьмы поросшие мхом стены.

В коротком коридоре, которым лестница закончилась, стоял такой непроглядный мрак, что даже летучая мышь ничего не разглядела бы в нем. Тускло блеснули прутья толстенной решетки, из-за которой вяло сочился ужасающий смрад.

Загрохотал замок. Решетка отошла в сторону.

Робера толкнули вперед, в спину ему ткнулся охнувший Гаусельм.

Вновь грохот, затем протопали шаги, и все стихло. Пленники остались вдвоем, в темноте и вони.

Глава 19

Мне хорошо известно о храбрых рыцарях, жилище которых – в замке Монсальват, где хранится Грааль. Это – тамплиеры, которые часто отправляются в дальние походы в поисках приключений. От чего бы ни происходили их сражения, слава или унижение, они принимают все со спокойным сердцем во искупление своих грехов.

Вольфрам фон Эшенбах, «Персеваль». 1183

10 февраля 1208 г.

Овернь, замок Лезу и его окрестности

– Во имя Господа, это место не кажется мне приятным, – унылым голосом сообщил Гаусельм.

Робер не собирался спорить с трубадуром. Вонь нечистот забивала ноздри. Темно было настолько, что вряд ли удалось бы разглядеть даже ладонь, поднесенную к лицу.

Помимо темноты и смрада донимал холод. Стены были просто ледяными, а на пол было боязно даже сесть. Человек, проведший в подобном каменном мешке несколько дней, неизбежно застудил бы себе внутренности.

Но молодой тамплиер вовсе не намеревался находиться в подземельях замка так долго.

– Ничего, с Господней помощью мы выберемся отсюда! – сказал он.

– Вряд ли Господь даст за нас выкуп! – вздохнул монах, судя по всему, пытающийся сесть у стены. – Ведь ничего, кроме денег, не заставит епископа выпустить нас!

– Это мы посмотрим, – проговорил Робер, и пальцы его нащупали выпуклость Чаши.

Впервые он попал в такую ситуацию, где ничего, кроме ее пламени, не могло помочь. Вряд ли клермонский прелат будет сообщать Ордену о захваченном им предположительно беглом рыцаре, ведь никто не даст за отступника ни гроша.

Слова молитвы сами ложились на язык, гладкие, точно обкатанные водой валуны. Робер шептал, подняв Чашу перед грудью, и та постепенно нагревалась. По предплечьям побежало тепло, оттаяли занемевшие пальцы…

– Матерь Господня! – воскликнул Файдит с таким ужасом, словно увидел самого Сатану. – Что это, клянусь Святым Марциалом!

По ободку небольшого сосуда, который держал в руках рыцарь, бегали язычки алого пламени, а сама чаша сияла теплым золотистым светом. Грязные неровные стены впервые были освещены настолько сильно, а покрытый темными пятнами блестящий пол и испускающая зловоние дыра в углу лучше бы так и оставались в темноте.

– Прошу тебя, добрый монах, не спрашивай ни о чем! – сказал Робер, всем телом чувствуя, что огонь, покорный его воле, готов вырваться наружу. – Это то, что поможет нам выбраться отсюда! А на вопросы, которые рвутся у тебя с языка, я вряд ли смогу ответить!

– О, Матерь Божия! – Файдит поспешно закрестился. – Святой Грааль!

Робер не стал разубеждать спутника. Ему было не до того. Осторожно наклонив Чашу, он произнес положенные слова, и из ее чрева ударил столб пламени. Заскрипел мгновенно накалившийся камень на той стороне коридора, решетка оплывала, таяла, нагревшийся до алого цвета металл тек, точно масло.

Испуганно вопили узники в соседних камерах.

– Иди за мной, – проговорил Робер тусклым, невыразительным голосом, когда препятствие перестало существовать.

Гаусельм не осмелился возражать. Сердце монаха охватывал глубочайший страх. Впервые в жизни он соприкоснулся с чем-то, что не мог объяснить Божественным или демонским вмешательством.

Конечно он слышал о Святой Чаше, но никогда не думал, что столкнется с ней!

Робер шел вперед с закрытыми глазами. Опущенные веки не мешали видеть. Ярко горела впереди Чаша, тусклым хрусталем светилось за спиной сердце трубадура, окутанное серыми покровами испуга, по сторонам, запертые в своих камерах, метались узники епископа. Их души полнила чернота отчаяния вперемешку с алым пламенем гнева.

Дверь распахнулась в тот самый момент, когда Робер достиг ведущей к ней лестницы. Стоящие у нее стражники услышали вопли и решили проверить, чем они вызваны.

Чтобы тут же погибнуть в огне.

Они не успели даже вскрикнуть, не смогли удивиться. Вставшее вокруг пламя отняло их жизнь так же быстро и легко, как отряд озверевших наемников – невинность у попавшейся им в руки монахини.

Робер видел, как отлетели прочь души.

Он шел, не ощущая жара, и пылавшее в сердце наитие подсказывало, куда повернуть. Еще дважды вставали на пути воины епископа, и оба раза погибали, не успев даже поднять оружие.

За спиной скулил от ужаса монах.

По донжону широкими кругами распространялась паника. Слышались крики, звон и какой-то грохот. Кое-где пламя нашло во что вцепиться, и по коридорам поползла пелена серого дыма.

Когда Робер и его спутник оказались во дворе замка, суетой тот напоминал потревоженный пчелиный рой. Скрипел ворот колодца, в полумраке сгущающегося вечера носились ополоумевшие слуги с ведрами, из недр донжона поднимались тонкие серые струйки.

– Вон они! – завопил кто-то зоркий и бдительный из бойницы второго этажа. – Пленники убегают! Стреляйте!

Робер взмахнул Чашей, и кольцо пламени, расширяясь, ударило во все стороны. В нем без следа сгорели стрелы, посланных стоящими на стенах арбалетчиками, которые, несмотря на пожар, не покинули своих постов. Несколько человек упали, обожженные.

– Колдуны! – крикнул тот же голос, но теперь в нем звучал страх. – Слуги дьявола!

Точно вознамерившись подтвердить сказанное, Робер наклонил Чашу вперед, и поток пламени потек к воротам. Те, сколоченные из плохо горящего прочнейшего дерева, окованные толстыми полосами металла, занялись в один миг, словно их долго пропитывали смолой.

– Стреляйте, и да направит Господь вашу руку! – на этот раз командовал, судя по голосу, сам епископ, и залп вышел куда более дружным. Но все стрелы канули в окутавшее беглецов пламенное облако, древки сгорели в полете, а наконечники каплями расплавленного металла упали на землю.

Руки опустились даже у самых метких стрелков.

Ворота рухнули с грохотом. Одна из подпирающих их с боков башен слегка накренилось – не выдержавший бешеного жара камень пошел трещинами. С верхней площадки ее с воплем вывалился воин.

С мокрым шмяканьем его тело ударилось о землю.

– Еще выстрелите – я сожгу весь замок! – крикнул Робер, поднимая пылающую Чашу повыше.

В полной тишине, нарушаемой лишь треском огня, он перешагнул через догорающие остатки ворот. Гаусельм перепрыгнул их, подобрав ризу, и вприпрыжку понесся вниз по склону.

Замок Лезу остался за спиной. Судя по возобновившимся крикам, там вновь взялись за борьбу с огнем.

Робер опустил Чашу и прибавил шагу. И в это самый момент что-то свистнуло, и Файдит с коротким всхлипом упал. Из его спины торчала короткая арбалетная стрела. Арбалетчик явно выпустил ее наудачу, от досады разрядив оружие вслед беглецам.

– Эх, трубадур, трубадур, – проговорил с печалью Робер, присаживаясь около тела. Болт вонзился точно под левую лопатку, остановив биение сердца. – Пусть Господь примет твою душу!

Более ничего он сделать для своего спутника не мог. Оставаться вблизи замка было опасно. Несмотря на сгущающуюся тьму, арбалетчики со стен Лезу могли еще попасть в беглеца, а пользоваться Чашей рыцарь более не хотел, ощущая, что скоро сгорит сам.

Поднявшись на ноги, Робер зашагал на юг. Размышления о том, как он доберется до Святой Земли, не имея ничего, кроме одежды, он отложил на потом. Главное было – уйти подальше от обиталища епископа-разбойника.

Под сапогами хрустели мелкие камушки. Ночь опускалась на землю, неся с собой прохладу.

12 февраля 1208 г.

Овернь, окрестности города Орийяк

Левая нога зацепилась за кочку, и Робер, потеряв равновесие, чуть не упал. Остановился, судорожными вдохами гоняя воздух через горло, и осмотрелся. Почти двое суток он шел, не останавливаясь. Преодолевал кручи и ущелья, спускался по пологим склонам, и брел вдоль неутомимо журчащих ручьев.

Местами горы были непроходимы, и его сильно занесло к западу от первоначального пути на Марсель. Но Робер был этому даже рад, понимая, что здесь его вряд ли будут искать.

В отличие от пути к ближайшему командорству, где беглого рыцаря будут разыскивать особенно тщательно.

Людей он после бегства из замка Лезу не встретил, и это было даже к лучшему. Одинокого путника попытались бы ограбить даже крестьяне, а из оружия у него была лишь Чаша, пускать которую в ход против людей, что поднимать меч на ребенка.

От голода сводило живот, слабость превращала мышцы ног в кашу, глаза закрывались, и только сила Чаши, пылающей на боку слитком раскаленного железа, помогала Роберу продолжать путь. Временами он проваливался в забытье, выныривая из которого, обнаруживал, что все так же переставляет ноги.

Пользуясь силой Чаши, он становился доступен ее разуму. Голос, звучащий не в ушах, а во всем теле, подобно реву пожара, время от времени обрушивался на рыцаря, заставляя его содрогаться.

Чаша пыталась соблазнить человека собственной силой.

Робер сопротивлялся. Его одолевали видения, яркие и живые, объемные и красочные, похожие на то, что он видел, когда Чаша первый раз заговорила с ним, и в то же время – куда более страшные.

Сил на то, чтобы сопротивляться, оставалось все меньше.

Еще несколько дней, и в небеса взлетел бы новый Ангел, несущий в руках Гнев Господень. Вылил бы он свою Чашу на солнце, и вся Европа вскоре стала бы Содомом и Гоморрой. Какой город похвастается тем, что нет в его стенах грешников? Что за монастырь, в котором найдутся семь праведников?

Но то, что Робер видел сейчас, видением не было. Проклятые горы Оверни, в которых он едва не потерял жизнь, закончились. Впереди, простираясь на юг, лежала долина, далеко-далеко сверкала под солнцем река.

Оставалось только спуститься туда.

Сжав зубы, Робер оторвал ногу, которую кто-то, похоже, превратил в камень, затем вторую. Сознание плыло от боли в стертых ступнях, разум мутился, но цель была видна.

И он знал, что дойдет.

13 февраля 1208 г.

Руэрг, берег реки Трюйер

Крошечное, в десяток домов селение возникло впереди так внезапно, что Робер невольно остановился, подозревая, что это очередной мираж. Ночью он все же поспал, прямо на земле, и хотя замерз, чувствовал себя несколько бодрее.

Но доверять собственным чувствам все еще не мог.

Протер глаза, но селение никуда не исчезло. По сторонам от него лежали поля, голые по зимнему времени, позади домиков весело взблескивала речушка, та самая, что он видел с гор.

А на ведущей к домам тропе, пристально глядя на Робера, стояли двое мужчин. В черных ризах, с бледными истощенными лицами, они походили друг на друга словно братья. Старший выглядел ветхим, точно само время, младший еще был крепок, и сквозь седину в его волосах просвечивала смоль.

Бежать было поздно, да и незачем.

Робер сделал несколько шагов вперед.

– Мир тебе, во имя Духа Святого, – сказал старший из встретившихся ему мужчин, обладатель глаз пронзительнейшей голубизны. Казалось, что небо просвечивает сквозь его голову. В его взгляде плескалась такая кротость, что Робер ощутил себя перед святым. – Мы ждем тут именно тебя.

– Меня? – удивился Робер, и тут же зашелся злым, лающим кашлем. Ночевка на голой земле даром не прошла. – Что может быть нужно от рыцаря Храма тулузским еретикам [264]?

Сомнений не оставалось, перед ним были странствующие проповедники странного учения, за последний век почти полностью покорившего южную Францию. С их товарищами Роберу довелось встречаться прошлой осенью, и эти "ткачи" мало чем отличались от тех.

– Покамест ничего, – спокойно ответил старший из катаров. – Но мы предпочитаем называть себя Добрыми Людьми. Мое имя Сикард, а моего друга зовут Аймерик.

– Вы, похоже, знаете, кто я такой, – зло улыбнулся Робер. – Клянусь Господом, скоро я подумаю, что каждый серв от Рейна до Пиренеев знаком со мной!

– Клянясь, ты совершаешь грех! – строго сказал Сикард. – Сказано в Писании: "Не поминай имя Господа своего всуе!". А имя твое нам неизвестно. Дух открыл нам лишь место встречи…

– Зовите меня брат Робер, – проговорил молодой нормандец, ощущая, как в его животе ополоумевшие от голода кишки принялись грызть друг друга. – Но вам-то что от меня нужно?

– Мы хотим спасти тебя, – просто ответил Сикард.

– От кого?

– Для начала – от голода, а затем – от воинов епископа клермонского, который за что-то на тебя обижен, – старший из еретиков произнес все это совершенно серьезно, без тени улыбки. – Иди ты так, то попадешь в их руки еще до полудня.

– Здесь уже не его земли! – слабо возразил Робер.

– Да, – кивнул Сикард, – но разве это помешает ему? Кроме того, граф Руэрга получил от своего сюзерена, Раймона Тулузского просьбу поймать некоего беглого тамплиера, пробирающегося через его земли!

– Еще и этот на мою голову, – улыбнулся Робер. – но вы то все это откуда знаете?

– Многие сочувствуют нам, – голубые глаза старого еретика сверкнули, – и помогают, чем могут.

– А вы собираетесь помочь мне? – Робер пошатнулся. – Ладно, идемте. Уж от еды я точно не откажусь…

– Брат Аймерик, – обратился старший из еретиков к товарищу, – помоги брату Роберу.

Рыцарь хотел было запротестовать, что он не слабый калека, нуждающийся в поддержке, но сил не хватило даже на это.

14 февраля 1208 г.

Руэрг, берег реки Трюйер

В погребе было темно, холодно и пахло сырой землей. Робер сидел тут уже довольно долго, прислушиваясь к происходящему наверху и время от времени касаясь боков Чаши, которая, к его удивлению, оказалась на месте утром, когда он проснулся после длительного сна в одном из домиков селения, отведенного специально для еретических проповедников.

Ведь даже без вопросов ясно было, что "ткачам" нужна именно Чаша.

Почему они просто не отняли ее силой – это оставалось непонятным…

Робера накормили, оставили в одиночестве, чтобы он мог помолиться, и предоставили место для сна. Мучимый подозрениями, он некоторое время не мог уснуть, но потом усталость взяла свое.

Утром Чаша оказалась на месте, а разбудивший Робера старший из Добрых Людей даже не вспомнил о ней.

– Вставай, брат Робер, – сказал он. – Те, кто тебя ищут, близко! Нужно спрятаться!

Сидение в погребе Робера вовсе не привлекало.

– А крестьяне меня не выдадут? – подозрительно спросил он, понимая, что практически все обитатели крохотной деревушки видели его.

– Они не пойдут против своих духовных пастырей, – улыбнулся в ответ Сикард.

Робера от уверенности ересиарха передернуло, но лучше уж было иметь дело с катарами, чем с сержантами графа Руэргского или епископа клеромонского. Так он и оказался в погребе одного из крестьянских жилищ.

Наверху было тихо, лишь иногда слышались шаги.

Робер скучал, время от времени начинал молиться, но что-то ему мешало. Словно зудела у уха невидимая, но очень назойливая муха, садилась на лицо, щекотала лапками. Он сбивался и начинал снова, но безрезультатно.

Когда стало казаться, что просидел в темноте по меньшей мере сутки, люк в подпол заскрипел и медленно поднялся. Хлынувший вниз свет болезненно ударил по глазам.

– Выходи, брат Робер, – глубоким басом проговорил появившийся в отверстии второй из Добрых Людей, которого называли Аймерик. – И присоединись к нашей трапезе. Опасность миновала!

Присоединиться Робер не отказался. К его удивлению, катары довольствовались водой, хлебом и сыром, в то время как для рыцаря не пожалели вина и мяса. Когда он спросил, то Сикард ответил:

– Вера наша запрещает тем, кто причислен к Старцам, питаться иначе, как от воды и от леса [265]. Любая пища, возжигающая плотские страсти, оскверняет тело.

Роберу оставалось только покачать головой. Слухи о почти монашеской жизни, которую ведут многие из тулузских еретиков, оказывались правдой.

– Мы укрыли тебя от врагов, – проговорил Сикард, когда трапеза была окончена. – Но здесь оставаться нельзя.

– Почему?

– Слишком опасно, – пожал плечами старший из еретиков. – Тебя ищут на границах Оверни, и на путях, ведущих к южным портам. Ищут многие.

– И что вы предлагаете? – Робер внутренне подобрался.

– Пойти с нами на юго-запад, в Альбижуа, – ответил Сикард, синие глаза его сверкнули. – Там мы тебя укроем так, что никто не найдет. Переждешь самое опасное время, и если возжелаешь, то двинешься дальше.

– Что значит – если возжелаю? – Робер хмыкнул. – Разве вы не будете удерживать меня насильно?

– Нет, – вмешался в беседу Аймерик, – любое насилие противно нашей вере! Если ты решишь уйти, то мы тебя отпустим!

– Во имя Господа! – только и сумел выдохнуть Робер.

Еретики едва заметно поморщились.

– Но, как ты понимаешь, нам было бы лучше, если бы ты остался, – очень мягко сказал Сикард, – вместе с тем, что ты несешь с собой.

– Вам она зачем? – ощетинился рыцарь. – И откуда вы о ней знаете?

– От Святого Духа, – был кроткий ответ. Старший Старец помолчал, а потом вновь заговорил. – Месяц назад [266] одним из оруженосцев графа Раймона Тулузского был убит папский легат Петр де Кастельно.

– И что?

– Епископ Иннокентий не стерпит этого, – вздохнул Сикард. – Не пройдет и двух лет, и могучее войско, сокрушая все на своем пути, двинется сюда с севера. Тысячи людей будут сожжены на кострах, города – разрушены, истинная вера погибнет… Только тот Дар, что ты несешь с собой, может остановить нашествие!

– А если Чаша окажется у вас, то могучее войско пойдет на север, – ответил Робер, – так?

– Нет, – покачал головой Сикард. – Насилие противно нам. Мы будем лишь защищаться. Не путай нас с графом Сен-Жиллем, который спит и видит себя королем Лангедокским!

– Откуда же вы знаете, что все будет именно так, а не иначе? – слова катаров были убедительны, но все же глубокое недоверие к еретикам мешало Роберу поверить им. Может быть, поначалу они и будут лишь обороняться. Но всегда найдутся люди, полагающие, что истинную веру можно насаждать силой, и крестовый поход тулузских ткачей станет реальностью!

– Святой Дух открывает избранным из нас будущее, – бас Аймерика звучал грустно. – И оно печально.

– Но мы не требуем от тебя, брат Робер, немедленного ответа на нашу просьбу, – вступил Сикард, – отправляйся пока с нами, а там уже решишь, кто более достоин Дара – твой Орден или наши пастыри.

– Хорошо, – кивнул Робер. Отказаться от помощи людей, которые знали в этом краю каждую тропку, было бы глупо. – Когда мы выходим?

– Сейчас нам нужно провести Совершенствование среди верующих, – Сикард встал из-за стола, огладил подбородок. – Мы не возражаем, если ты будешь присутствовать.

– На бесовском ритуале? – Робер поспешно перекрестился.

– В нем нет ничего, что могло бы оскорбить верующего в Господа, – пожал плечами Аймерик. – Решай сам.

Любопытство взяло верх. Дав себе обет замолить этот грех в дальнейшем, Робер вышел из дома, чтобы посмотреть на Совершенствование.

Все, судя по всему, жители деревни, собрались в пределах небольшой лужайки на окраине, дружно преклонили колени перед Аймериком и Сикардом и сложили руки у груди.

– Благословите нас! – выговорено было трижды всеми. Дальнейшие слова, судя по тому, что произносили их на редкость дружно, каждый знал наизусть.

– Добрые христиане, прошу у вас благословения Божьего и вашего, молитесь Господу, дабы охранил он нас от злой смерти и привел к доброй кончине на руках верных христиан!

– Да будет дано вам благословение от Бога и от нас, – нараспев проговорил Сикард, а Аймерик подхватил, – пусть благословит вас Бог, и спасет ваши души от дурной смерти и приведет к доброму концу! Теперь же помолимся вместе!

Добрые Люди опустились на колени, как и прочие, и вслед за старшим из них все жители деревни принялись повторять молитву, которая звучала странно для Робера, привыкшего, что обращаться к Господу положено на латыни. Да и содержание ее было необычным:

– Святой Отче, справедливый Бог Добра, Ты, Который никогда не ошибаешься, не лжешь и не сомневаешься, и не боишься смерти в мире бога чужого, дай нам познать то, что Ты знаешь и полюбить то, что Ты любишь, ибо мы не от мира сего, и мир сей не наш, – проникновенно говорил Сикард, за ним повторял Аймерик, и только после – жители селения. – Фарисеи-обольстители, вы сами не желаете войти в Царство Божие и не пускаете тех, кто хочет войти, и удерживаете их у врат. Вот отчего молю я Доброго Бога, которому дано спасать и оживлять падшие души усилием добра. И так будет, пока есть добро в этом мире, и пока останется в нем хоть одна из падших душ, жителей семи царств небесных, которых Люцифер совлек обманом из Рая на землю. Господь позволял им только добро, а Дьявол коварный позволил и зло, и добро. И посулил им женскую любовь и власть над другими, и обещал сделать их королями, графами и императорами, и еще посулил, что смогут они птицей приманить других птиц и зверем – других зверей.

Робер слушал и удивлялся. Эти люди называли себя христианами, но учение их, частично выраженное в этой самой молитве, скорее походило даже не на ересь, а на какую-то иную веру, в которой под знакомыми именами скрываются странные и чуждые обычному христианину сущности.

– И все, кто послушались его, спустились на землю и получили власть творить добро и зло, – продолжал Сикард. – И говорил Дьявол, что здесь им будет лучше, ибо здесь они смогут творить и добро, и зло, а Бог позволял им одно лишь добро. И взлетали они к стеклянному небу, и как только поднимались, тут же падали и погибали. И Бог спустился на землю с двенадцатью апостолами, и тень Его вошла в Святую Марию. Аминь!

Робер только вздохнул, когда крестьяне вслед за своими пастырями, которые, если честно, куда больше походили на слуг Божьих, чем тот же епископ клермонский, перекрестились.

Молитва закончилось, и все обитатели деревни, один за одним подходили к старому еретику. И он благословлял их, рисуя крест напротив лба, и отпускал, говоря "Иди с миром и не греши!".

– Мы готовы отправляться в путь, брат Робер, – сказал он, когда последний из селян был отпущен. После проведенного ритуала глаза его блестели, лицо лучилось довольством.

– Я тоже готов! – рыцарь выразительно пошевелил пустыми руками. – Может быть, вы отдадите мне часть груза?

– Да какой у нас груз! – басом расхохотался Аймерик. – Святое Писание мы несем сами, а воду и пропитание добудем в тех местах, где будем останавливаться.

– Я вижу на лице твоем смущение, – проговорил Сикард, проницательно глядя на Робера. – Что его вызвало?

– Мне показалось, что в этом ритуале, – нормандец на мгновение замялся, – эти крестьяне ну… как бы поклонялись вам…

– Не нам, – покачал головой Сикард. – А Святому Духу, который после Утешения пребывает в наших телесных оболочках!

Робер мало чего понял, но решил не спорить.

– В путь же, – нетерпеливо вступил в беседу Аймерик. – Нам еще нужно немало пройти сегодня.

И пешком, словно обычные пилигримы, вышли они из селения, так и оставшегося для Робера безымянным, и зашагали на юго-запад, вдоль течения реки.

17 февраля 1208 г.

Руэрг, замок Сент-Фуа в окрестностях города Родез

Замок грозно возвышался на берегу реки, и серые его башни отражались в чистой голубой воде. На стенах виднелись оспины, оставленные то ли временем, то ли осаждающими, и вился над донжоном флаг с незнакомым Роберу гербом.

– Вы не боитесь туда идти? – спросил рыцарь у своих спутников, когда укрепление только показалось впереди.

– Нет, – улыбнулся Сикард, – обитатели места сего проникнуты истинной верой, они не станут причинять нам вред.

Путешествие это, длившееся уже три дня, отличалось от всех, которые Роберу пришлось пережить. Они шли пешком, совершенно не торопясь, такими тропами, которые знали разве что пастухи и охотники. Останавливались по дороге в селениях и деревнях, при случае Сикард и Аймерик пользовали больных (оба оказались сведущи в лекарском деле), и шли далее.

Несмотря на видимую неторопливость, они успели пересечь несколько рек, и от гор Оверни их отделяло более пятнадцати лье. Никаких следов погони не было, и Робер впервые за многие дни почувствовал себя спокойно. Чаша никак себя не проявляла, словно вновь погрузилась в сон.

Замок приближался. Как только с дозорных башен стали видны бредущие по дороге люди, ворота его распахнулись, и из них выметнулся всадник. Засияла под солнцем шерсть белого, словно снег, жеребца. За первым всадником скакали с десяток вооруженных воинов.

Робер дернулся, потянулся было к мечу, но вовремя вспомнил, что оружия у него нет.

– Спокойнее, – пророкотал Аймерик. – Это не враги.

Приблизившись вплотную, всадник, оказавшийся юношей в одежде, выдающей представителя благородного сословия, легко спрыгнул с седла и опустился на колено.

– Благословите, Старцы, – попросил он, пока свита следовала примеру предводителя.

Сикард перекрестил оказавшихся перед ним людей.

– Встаньте, – сказал он с удивившей Робера властностью. – Что за нужда привела вас к нам?

– Вы все видите, Добрые Люди, – покачал головой юноша, поднимаясь с колен, – мой отец, благородный Гастон де Сент-Фуа, находится при смерти, и желает в последний момент жизни принять Утешение. Не могли бы вы оказать ему подобную услугу?

– Идти против воли умирающего – нехорошо, – покачал головой Сикард, – мы осмотрим его и решим на месте! Ведите нас.

Юноша вскочил на коня и направил его вперед шагом, чтобы пешим было легко следовать рядом.

– Что еще за Утешение? – вполголоса спросил Робер у Аймерика.

– Крещение Светом, – ответил тот. – Получивший его навсегда потерян для этого мира.

Далее Робер спрашивать не стал, боясь окончательно запутаться в еретических мудрствованиях.

В стенах замка их уже ждали. Пожилая женщина, под застывшей на лице которой маской невозмутимости чувствовалось тщательно скрываемое горе, почтительно поклонилась пришедшим.

Те поклонились в ответ.

– Рада приветствовать Старцев в своем замке, – проговорила женщина, и черное ее платье заколыхалось, выдавая предательскую дрожь тела. – Идемте.

На Робера никто не обратил особенного внимания, словно ересиархи всегда путешествуют в сопровождении безоружных рыцарей Ордена Храма. Вслед за всеми он вошел в донжон и поднялся в большой зал замка. Его заднюю часть отгораживал занавес. Когда Сикард отодвинул его, Робер едва не задохнулся от горького запаха умирающего тела.

На кровати, прикрытый несколькими одеялами, лежал некогда крупный широкоплечий мужчина. Сейчас же он высох, и под тонкой тканью рубахи угрожающе торчали кости. На желтом лице лихорадочно горели темные глаза.

– Слава Господу! – сказал он вполне ясным голосом, увидев черные ризы вошедших. – Вы вовремя!

– Тихо, сын мой, – Сикард пощупал больному лоб, послушал сердце, зачем-то заглянул в глаза. Пошептался с Аймериком, спросил о чем-то стоящую тут же женщину в черном.

– Да, – сказал он без видимой печали в голосе, – душа твоя отлетит не позднее чем через седмицу. Готов ли ты принять истинное крещение?

– Готов, – истово вздохнул умирающий.

– Тогда начинаем, – Сикард вновь заговорил властным тоном. – Принесите стол, свечи и факелы!

Не успел Робер глазом моргнуть, как на козлах установили широкий стол и застелили его белой скатертью. Занавес сняли. На стенах запылали многочисленные факелы, столешница украсилась свечами.

Принесли умывальник и полотенца. Каждый из присутствующих тщательно обмыл и вытер руки, пришлось то же сделать и Роберу. В душе его поднимался слабый протест оттого, что он присутствует, почти принимает участие, в еретических обрядах.

Успокаивало лишь то, что Чаша, Гнев Господень во плоти, никак на это не реагировала…

После омовения Сикард встал между кроватью больного, который с видимым усилием сел, и столом. За его спиной расположился Аймерик, держащий в руках Евангелие. Все прочие, стоящие около стен, дружно замолчали.

– Гастон, вы хотите получить духовное крещение Святым Словом и возложением рук Старцев, посредством которого в Божьей Церкви нисходит Святой Дух, – заговорил старший ересиарх, и голос его звучал торжественно. – Об этом крещении Господь наш Иисус Христос в Евангелии от Матфея говорит ученикам: "Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа. Уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века" [267].

Далее последовали цитаты из Марка, Иоанна, Деяний апостолов, касающиеся Духа Святого. Можно было подумать, что данный лик Троицы пользуется среди собравшихся особенным почетом.

– Это святое крещение, при котором даруется Святой Дух, Церковь Господа сохранила со времен апостолов до наших дней, и оно до сих пор переходит от одних добрых людей к другим, и так будет до скончания веков, – серьезно вещал Сикард, и Гастон де Сент-Фуа молча внимал ему. – И вы должны знать, что Церкви Господа дана власть связывать и развязывать, прощать грехи и оставлять их, как говорит Христос в Евангелии от Иоанна: "…как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Сказав это, дунул, и говорит им: примите Духа Святого. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся" [268].

Вновь россыпь цитат из Священного Писания. Все из Нового Завета – и ни одной из Ветхого. Перечислив блага от истинного приобщения к Церкви, Сикард перешел к моральным наставлениям утешаемого.

– Если и вы хотите получить такую власть, вы должны по возможности соблюдать заповеди Христа и Нового Завета, – сказал он грозно. – Помните, что Он завещал вам не желать жены ближнего, не убивать, не отнимать…

Перечень заповедей был самый обычный, и вполне подошел бы для наставлений любого христианина, но завершался весьма неординарным образом.

– … должно вам ненавидеть этот мир, его создания и все, что в нем есть. Ибо Христос сказал народам: "Вас мир не может ненавидеть, а Меня ненавидит, ибо Я свидетельствую о нем, что дела его злы" [269]. И в книге Соломона написано: «Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, все – суета и томление духа» [270]. Согласно этим свидетельствам, и вы должны блюсти заповеди Господа и ненавидеть этот мир. Если вы до конца сможете им следовать, есть надежда, что ваша душа обретет вечную жизнь.

– Согласен ли ты выполнять все, что здесь перечислено? – вопросил Сикард. – Если нет, то лучше откажись от Утешения, ибо лжецам уготовано серное озеро.

– Согласен! – кивнул Гастон де Сент-Фуа.

– Тогда помолимся, дабы укрепился твой дух! – и вслед за старым ересиархом умирающий принялся повторять уже известную Роберу молитву.

– Придите, поклонимся Церкви и нашему Богу! – трижды в полный голос торжественно возгласили Старцы, а за ними повторили прочие верующие. Молчал лишь Робер, ощущая на себе удивленные взгляды.

– Готов ли ты воспринять Святое Слово? – новый вопрос последовал, когда воцарилась тишина.

– Готов, – ответил хозяин замка, и Робер краем глаза заметил, как по щеке женщины в черном, скорее всего – жены умирающего, сбежала слеза.

Вперед выступил Аймерик и положил Евангелие на колени Гастону.

– Вручаем вам сие Святое Слово, дабы вы приняли его от нас, от Бога и от Церкви, – тут же заговорил Сикард, – и получили право произносить его постоянно всю свою жизнь, денно и нощно, в одиночку и совместно и не стали бы ни есть, ни пить, предварительно не прочитав его. Не выполнив обета, вы навлечете на себя кару.

– Я принимаю его от вас и от Церкви! – ответил хозяин замка.

– Кайся теперь, сын мой, – мягко проговорил Аймерик.

– Помилуйте нас, – просипел хозяин замка. Силы, похоже, оставляли его. – Прошу Бога, Церковь и всех вас простить все прегрешения, какие я совершил на деле, на словах и в мыслях.

– Господь, Церковь и мы прощаем вам, и будем молить Господа, чтобы Он вам простил, – дружно сказали все собравшиеся.

Сикард и Аймерик подошли с двух сторон к кровати, и простерли над головой больного руки. То, что они произнесли далее, было своеобразной формулой отпущения грехов:

– Благословите нас, простите нам, аминь. Да простит все наши грехи Отец, Сын и Дух Святой.

Вернувшись на свои места, Старцы вновь трижды пропели "Поклонимся Отцу, Сыну и Святому Духу!", после чего Гастону де Сент-Фуа, который держался, судя по побелевшему лицу, из последних сил, пришлось вновь повторить обязательства, налагаемые на прошедшего Утешение. Их было много, и Робер невольно посочувствовал тем, кому приходится жить по таким правилам, куда более суровым, чем даже в Ордене Храма.

Евангелие было возложено на голову умирающему.

– Отче, вот твой слуга для твоего правосудия! Ниспошли ему свою милость и дух свой! – дружно произнесли Старцы, и тут же без перехода, начали. – Отче наш, иже еси на небесех…

Робер, привыкший слушать Pater noster на латыни, не сразу понял, что перед ним то же самое, но в переводе на обыденный язык.

– Придите, поклонимся Церкви и нашему Богу! – повторяли верующие всякий раз, когда в молитве появлялась пауза.

– Восславь Господа, брат Гастон, – проговорил Сикард. Вид у него был усталый, но голубые глаза лучились светом, крошечные частички которого, как показалось Роберу, появились в темных доселе зрачках умирающего.

18 февраля 1208 г.

Руэрг, замок Сент-Фуа в окрестностях города Родез

Проснулся Робер с первыми лучами солнца. Ему вместе со Старцами отвели крохотную комнатушку под самой крышей, но раскрыв глаза, рыцарь обнаружил, что его спутников уже нет на месте.

Прочитав утренние молитвы, он спустился по лестнице и обнаружил их в обширном помещении первого этажа, служившем, судя по всему, трапезной для слуг и воинов замка. Кроме них, тут никого не было.

– Садись, брат Робер, – гостеприимно пророкотал Аймерик, прихлебывая из кружки, в которой не могло быть ничего иного, кроме воды. – Скоро мы выходим.

– Я не пойду с вами, – сказал Робер, оставшись стоять. – Я направлюсь туда, куда велит мне долг.

– Мы не будем удерживать тебя, – в синих глазах Сикарда, который отложил недоеденную краюху, блеснула тревога. – Но ты шел с нами, ты видел наши обычаи. Разве не осознал ты, что именно мы и есть истинная Церковь, которая достойна принять хранимый тобой Дар?

– Я видел чистоту вашей жизни, – твердо ответил Робер, – и готов свидетельствовать перед кем угодно, что вы не поклоняетесь дьяволу! Но я служу не Церкви, а только Богу, и его голос для меня – это приказы магистра! Их я должен исполнять в первую очередь.

– Ну что же, – Сикард вздохнул, Старцы переглянулись, – ты сам выбрал свой путь. Пусть Господь охранит тебя на нем. Вчера хозяин замка подарил нам коня за проведенный ритуал. Мы отдадим его тебе. И если хочешь, то попросим для тебя оружие, а также одежду, приличествующую рыцарю! Твоя изрядно поистрепалась…

– Да распространит на вас свою доброту Пречистая Дева, – голос Робера дрогнул, впервые он ощутил сомнение в правильности своего решения. Встретишь ли такое отношение к врагу (а для катаров он был врагом) среди воинов Храма? – Я обещаю, что пока Чаша в моих руках, то ее пламя никогда не будет обращено против тех, кто считает себя христианами.

– Спасибо и на этом, – невесело улыбнулся Аймерик. – Пойду, выясню насчет одежды.

И более молодой из ересиархов покинул помещение.

– Трудный путь ждет тебя, – негромким, каким-то бесплотным голосом проговорил Сикард. Глаза его, словно подернувшиеся патиной, смотрели куда-то сквозь Робера, и тому стало не по себе. – Враги подстерегают тебя на каждой дороге, и те, кто служат носителю лилий, и те, у которых на одеждах белый восьмиконечный крест, и слуги римской блудницы… Все они алчут, аки волки около овечьего стада… Не отдай его им, ибо тогда бедствия будут неисчислимы!

Взгляд Сикарда прояснился и он улыбнулся рыцарю.

– Садись за стол, – сказал он, – перед дальней дорогой тебе нужно поесть.

Спорить с этим было бы глупо.

Ели в молчании, вскоре к ним присоединился вернувшийся Аймерик.

– Все готово, – проговорил он, когда трапеза оказалась окончена. – Конь ждет тебя, навьюченный всем, что может пригодиться в дальней дороге.

Около оседланной кобылы, вороная шкура которой лоснилась на солнце, суетились слуги. У седла Робер к собственному удивлению увидел меч, сумки оказались туго набиты.

– Там одежда, припасы, и деньги, – сказал Аймерик, – Три ливра тулузской монетой. Больше мы найти не смогли, увы.

– Ваши дары и так – верх щедрости, – Робер поклонился. – Спасибо. До конца дней я буду помнить вашу доброту.

Он вскочил в седло. С визгом в проржавевших петлях разошлись створки ворот, за ними открылся чернеющий на горизонте лес, серебристая лента реки.

– Переправа в двух лье на запад, – сказал Сикард. – Прощай!

– Прощайте, – ответил Робер и покинул пределы замка Сент-Фуа.

20 февраля 1208 г.

Альбижуа, окрестности города Милло

Вороная кобыла, с непокорным нравом которой Роберу приходилось мириться вот уже третий день, споткнулась, и молодой рыцарь едва не вывалился из седла. С трудом сдержал рвущееся с языка ругательство.

Пологие холмы Руэрга, пересеченные многочисленными реками, остались позади. Впереди, на горизонте, цепью неровных вершин маячили Севенны. Перебираться через них напрямую Роберу не хотелось, но объезжать горы с юга – значило сильно удлинять путешествие.

Поэтому он ехал прямо на юго-восток, надеясь, что эти горы окажутся к нему гостеприимнее, чем ущелья и кручи Оверни.

Была у него мысль искать помощи в одном из командорств Альбижуа или Руэрга, но не было никакой уверенности, что здешние братья, больше привыкшие собирать доходы и управляться с крестьянами, смогут ему чем-то на самом деле помочь, и не выдадут его людям короля, графа или папы.

В Провансе, который находится под сюзеренитетом короля Арагонского Педро, и где никто из вышеперечисленных властителей не имеет особенной власти, ему было бы куда проще.

– А ну стоять! – выкрик оказался настолько неожиданным, что Робер вздрогнул. Рука потянулась было к мечу, но тут же сменила направление движения, прикоснувшись к завязкам мешка, в котором хранилась Чаша.

Из-за толстенного дуба, который, судя по всему, был желудем лишь во времена Карла Великого, выступил человек с арбалетом в руках.

– Не стоит спешить, путник, – сказал он, – а то я могу и выстрелить, клянусь Святой Марией Рокамадурской!

– Что тебе нужно от меня? – спросил Робер, незаметным движением извлекая Чашу из мешочка. Он решил, что столкнулся с обыкновенными разбойниками, которых во Франции больше, чем блох на бродячей собаке. Удивлял только арбалет – редкий грабитель может позволить себе настолько дорогое оружие…

Не отвечая, арбалетчик засвистел, подражая соловью.

В ответ кто-то прокуковал.

– Жди, путник, – проговорил разбойник, – сейчас прибудут те, кто будет решать твою судьбу.

Донесся стук копыт, и из-за поворота вылетели несколько всадников. Возглавлял их рыцарь. На его алой котте четко был виден полый двенадцатиконечный крест, выполненный золотом.

Герб графства Тулузского.

Робер понял, что мысль о разбойниках была ошибочной. Подобравшись, он принялся шептать про себя слова молитвы, пробуждающей Чашу к жизни.

Вслед за рыцарем скакал оруженосец, чуть отстали несколько конных воинов, судя по мрачному и злобному виду и тому, что они были буквально обвешаны оружием – из наемных сержантов.

В одиночку, с одним мечом и без доспехов у молодого нормандца не было против такого отряда, даже не учитывая арбалетчиков, ни единого шанса.

– Кто вы такой, мессен, и что делаете в этих местах? – спросил рыцарь с резким южным выговором, остановив лошадь в нескольких шагах от Робера. Темные глаза смотрели с подозрением.

– Путешествую по собственной надобности, – сказал Робер. Плащ на его груди распахнулся, и открылся алый крест на белом фоне. Котту он, даже когда переоделся, менять не стал. Она была последним, что осталось у него от Ордена.

Избавиться от нее значило совершить предательство.

– Это он! – закричал рыцарь. – Стреляй!

Арбалетчик, при появлении всадников опустивший оружие, замешкался, и нескольких мгновений хватило Роберу, чтобы широко взмахнуть Чашей. Пламя плеснуло из нее ревущей струей, зацепило голову рыцаря в цветах Тулузы, опалило бок коню его соседа. С истошным ржанием лошадь метнулась в сторону.

Человек с арбалетом от удивления дернул рукой и стрела ушла мимо. Огонь ударил в него и мгновенно охватил все тело.

Еще один взмах – и пытающиеся удрать по дороге всадники ударом огненной длани были сброшены с седел. Выжившие кони с истошным ржанием умчались в лес, и наступила тишина.

На дороге лежали несколько обгорелых тел – все, что осталось от нападавших. С тихим треском догорал арбалетчик. Сладко-горький запах был силен до тошноты.

Робер ощутил, что его сейчас вырвет, к горлу подкатил горячий комок. Рыцарь с трудом сдержал скручивающую живот судорогу, и прислушался.

Вряд ли люди графа перегородили дорогу в столь малом количестве. Где-то рядом должны быть еще воины.

Мысль, оформившаяся в доли мгновения, была безумной, но Робер не сомневался – все получится. Отдав Чаше приказ, он еще раз взмахнул ей, точно раскручивая пращу.

Потока пламени не было. Из Чаши вырвался веер ярко сияющих клубов огня, похожих на шаровые молнии. С обманчивой медлительностью несколько из них юркнули в лес, прочие же помчались вперед по дороге.

Крики раздались почти сразу, но звучали очень недолго.

Спрятав Чашу в мешочек, Робер поехал далее. Примерно в паре сотен шагов он обнаружил останки лагеря, разбитого наемниками тулузского графа. Чадно догорали палатки, стреноженные лошади опасливо таращились на чужака, и только угли остались от людей.

Робер вновь ощутил приступ тошноты. Нужно было остановиться, обыскать поклажу погибших. В ней могли быть деньги или припасы. Но заставить себя сделать это он не смог.

21 февраля 1208 г.

Альбижуа, Южные Севенны

Вечер наступал с обманчивой медлительностью. Солнечный диск опускался далеко на западе, в той стороне, где лежала Тулуза, на небо робко, по одной, выбирались звезды. Молодой месяц сиял призрачно, точно стесняясь собственного света.

Обжитые места остались позади, вокруг простирались густые буковые леса, прорезанные многочисленными ручейками, стекающими с высящихся впереди вершин Севенн.

Но Роберу было не до любования красотами природы. Воспользовавшись вчера Чашей, он тем самым открыл ей дорогу в собственный разум.

"Ты видел мою мощь? Прими же ее!" – шептал назойливый голос, а перед глазами вставали картины обугленных тел. Пусть эти люди были его врагами и готовились убить его, но заслуживали ли они подобной смерти?

Он пытался молиться, но помогало это мало. Привычные молитвы не затрагивали ничего, кроме языка, а уйти в безмолвное моление, раскрыться Господу, как это Робер умел делать ранее, не получалось. Душа закрылась, точно створки у раковины.

Когда совсем стемнело, он остановил коня у берега одного из ручьев. Набрал хвороста, разжег костер. Вытащил Чашу, поставил ее рядом с собой, и долго сидел, глядя в пламя.

Обычное, спокойное, не убийственное.

Есть не хотелось, пить тоже, усталость от долгого пути почти не ощущалась.

Когда костер почти прогорел, Робер повернулся к Чаше.

– Говори со мной, – сказал он.

Маленький сосуд, по округлым стенкам которого даже в полумраке гуляли золотистые отблески, слегка качнулся. Из него поднялся тонкий язык алого пламени, распухший на конце чудесным цветком.

Робер ощутил, что оказался в пекле. Огонь был всюду, со всех сторон, он окружал тело, свободно проникал в него, причиняя мучительный, хотя и терпимый зуд.

"Что ты хочешь знать?" – голос этот, как обычно, заставил его содрогнуться. Сердце запрыгало испуганным зайчонком.

– Как можно уничтожить тебя?

То, что он услышал в ответ, более всего напоминало смех. Почва под ногами тряслась, словно на землю неожиданно напала лихорадка или древние Севенны решили сменить место жительства, перебраться куда-нибудь в Турень.

– Значит, никак, – пробормотал Робер, ощущая, как отчаяние холодными зубами вцепляется ему в грудь.

Понимание того, что он долго не сможет выдерживать давление Чаши, пришло к Роберу сегодня днем. Рано или поздно ее более сильная воля подавит его сопротивление, и тогда от человека по имени Робер де Сент-Сов останется только телесная оболочка.

Полная Гнева Господня.

И огненный Апокалипсис придет в мир.

Чтобы избежать подобного, нужно что-то менять. Уничтожить Чашу, например. Или доставить ее туда, где она никак не сможет быть доступна людям. Пусть даже в ад.

Ведь истинный Хранитель Чаши – не тот, кто хранит ее от глаз людских, а тот, кто охраняет людей от нее.

– Хорошо, но что тогда вообще я могу с тобой сделать? – спросил Робер.

Ответ обрушился на него подобно штормовой волне, составленной из ревущего пламени. Знание выплеснулось в разум потоком образов, каждый из которых был ярок и красочен.

Пытаясь осознать все это, Робер застонал. Ему показалось, что голова сейчас лопнет, словно перезрелый плод.

– Стой, стой, хватит! – крикнул он.

Все исчезло. Он вновь был в лесу. Костер все так же потрескивал, в нескольких шагах шумел ручеек. Лошадь, привязанная к дереву, шумно вздыхала и чесалась.

Мир остался тем же. Зато Робер стал другим.

– Неужели нет иного выхода? – прошептал он, поднимая лицо к темному шатру небес. – Матерь Божья, неужели нельзя обойтись без этого?

Из явленного видения он понял немногое, но главное успел уловить. Есть один-единственный путь, на котором возможно избавить людей от слишком опасной для них игрушки.

Приняв огонь Чаши в себя.

В случае неудачи Робера ждет смерть, мучительная, но быстрая. Горстку праха, некогда бывшую рыцарем Ордена Храма, вряд ли заметит тот, кто найдет Чашу здесь, в горах. А рано или поздно это случится, и все начнется сначала.

Если же он преуспеет, то даже выжив, человеком быть перестанет, превратившись в подобие тех существ, что некогда Чашу создали (он даже в мыслях боялся назвать их ангелами), и получив таким образом возможность Чаше приказывать.

Чтобы вместе с ней вознестись в мир Горний, и вернуть Гнев Господень туда, где ему и место.

– Покажи мне тех, кто охотится на меня, – попросил Робер в последней надежде, что, может быть, есть свободная дорога, которая ведет к Марселю. Там, в главном командорстве Прованса, он отсидится до первого корабля, уходящего в Левант…

Чаша откликнулась сразу. Вновь вырос из нее пламенный цветок, и молодого рыцаря словно засосало в его сердцевину. Окунувшись в бушующий огонь, он вдруг ощутил, что парит в воздухе, точно птица.

И тьма не была помехой его взору.

Его понесло на запад, туда, где догорали останки заката. В полудюжине лье расположились лагерем воины Святого престола во главе с братом Домиником, и меж монашеских риз виднелись кольчуги наемных воинов.

Много южнее, у Лодева, беглеца ждал еще один отряд, составленный из воинов графа Тулузского, а за Севеннами, оседлав дорогу на Марсель, тоже были воины, и на их знаменах красовались золотые королевские лилии…

Его обложили со всех сторон, точно волка во время охоты.

– Ладно, – сказал Робер тоскливо, выныривая из водоворота видений. – Значит, так тому и быть…

Он расседлал лошадь и хлопнул ее по крупу – животному пропадать вовсе незачем. Вороная кобыла с недоумением посмотрела на человека и, удивленно фыркнув, неторопливо потрусила на запад, в ту сторону, откуда они не так давно приехали.

Робер огляделся. В полусотне туазов к востоку виднелся округлый холм – блудный сын, отбежавший чуть в сторону от высящихся дальше матерей-гор.

Взобравшись на его вершину, Робер помолился. Но облегчения это не принесло, слова цеплялись за язык, словно обросли колючками, и на сердце осталось так же тяжко, как и до молитвы.

– Ну, хорошо, давай! – сказал он, поднеся Чашу ко лбу.

"Наконец-то!" – от этого грохота земля затряслась под ногами.

Пламя охватило все его тело. Боль была невыносимой, хотелось кричать, раскрыв рот как можно шире. Руки дергались, норовя отшвырнуть обжигающий предмет в сторону.

Робер держался лишь на упрямстве. Он понимал, что стоит только отдаться в себе человеческому, тому, что страдает от боли, и готово пойти на все, лишь бы избавиться от мучений, как Чаша возьмет над ним верх. И тогда – либо смерть, либо рабство.

Он держался, глаза уже выгорели, и плоть человеческая с легким треском распадалась, обращаясь в пепел, обнажая то, что обычно называют душой. И даже она, нематериальная субстанция, под воздействием неистового пламени плавилась, превращалась в нечто иное, твердое и сияющее, точно алмаз…

И в тот самый момент, когда боль исчезла, а пламя вдруг стало ласковым, точно теплый ветерок, Робер понял, что победил.

Засевший в кустах заяц видел, как огромная сияющая фигура, напоминающая человека, держащего в руках нечто пылающее, поднялась в темное ночное небо, где и растворилась без следа.

Эпилог I Мифологический

Во всех населенных мирах, во все времена и при любых обстоятельствах процветали мифы о человеке.

Джозеф Кэмпбелл, «Герой с тысячью лиц». 1948

Из «Путешествий по Лангедоку в лето 1885» Жана де Оливье

Тулуза, 1889 г.

В районе деревни Сен-Анджели есть холм, называемый Вершиной Рыцаря. Крестьяне окрестных сел рассказывают, что в полнолуние на его вершине можно видеть светящуюся фигуру рыцаря. Он стоит неподвижно, а в руках держит чашу.

На этом холме мне удалось побывать. Рыцаря, как и следовало ожидать, я не увидел, но на вершине нашел круг выжженной почвы, словно от бушевавшего тут сильного пламени. Проводник сказал, что круг этот тут был всегда, и еще дед его деда застал его точно таким же.

В данной легенде, как кажется мне, можно видеть отголосок универсального мифа о чаше Грааля, который проник даже в умы диких крестьян сей отдаленной области.

Эпилог II Исторический

История существует не в одном единственном экземпляре.

Джон Краули, «Эгипет». 1987

Из «Истории крестовых походов и королевства франков в Иерусалиме» Рене Груссе,

Париж, 1934-1936.

1244. В битве при Газе армия ослабленного внутренними раздорами Иерусалимского королевства терпит поражение, столкнувшись с отрядами эмира Бейбарса. Гибнут великие магистры орденов Госпиталя и Храма, а также почти все их рыцари. С этого момента вытесненные монголами с востока, с исконных мест обитания хорезмийцы начинают завоевание Святой Земли.

В тот же год пал лишенный защиты Иерусалим.

1254. Людовик Святой, проведший в Палестине восемь лет, не смог возродить государство франков. Он вернул Иерусалим, но оставшиеся в руках мусульман форты вокруг города позволяли им в любой момент захватить город. Он отстроил прибрежные крепости и замки, упорядочил армию, и установил мир, но всех его усилий не хватило, чтобы вернуть жизнь умирающему государству.

1261. Эмир Бейбарс, убив султана Кутуза, сделался правителем государства, простирающегося от Нубии до Евфрата. Именно ему предстояло стать истинным погубителем всякого христианского влияния в Палестине.

1269. На Балдуине VII пресеклась Арденн-Анжуйская династия Иерусалимских королей. Собранием баронов трон был передан Карлу Анжуйскому, брату Людовика Святого. За все время своего правления (до 1286) он ни разу не появился в пределах королевства.

1291. Пала Акра, последний крупный город латинян в Сирии.

Приложение: О персоналиях

В романе упомянут ряд людей, реально существовавших и в нашей истории. О них имеет смысл сказать несколько слов:

Жильбер Эраль – в реальной истории был избран магистром лишь в 1193, а до того был магистром в Испании.

Жак де Майи – маршал Ордена Храма и один из лучших его рыцарей в 1187 году. Погиб в битве при Крессонском источнике.

Ричард Гастингс – магистр в Англии до 1186 г. Прибыл в Святую Землю и погиб при Хаттине.

Гаусельм Файдит (монах Монтаудонский) – персонаж синкретический, создан из образов двух реально существовавших трубадуров, Гаусельма Файдита и монаха Монтаудонского. Первый был бродягой, и в странствиях доходил до Святой Земли, но скончался лет за десять до описываемых событий. Второй прославился шутливыми стихами и его слава гремела как раз в первое десятилетие тринадцатого века, но он никогда не покидал Европы.

Гийом из Шартра – в 1207 году был маршалом ордена, в 1209 стал магистром.

Жан д'Ибелен – один из виднейших баронов Святой Земли, бальи королевства в 1207 году.

Жослен Храмовник – внебрачный сын Рено де Шатийона, в 1187 при Хаттине попал в плен, где лишился руки. Долгие годы был рыцарем ордена в графстве Триполи.

Филипп де Плессье – в реальной истории магистр ордена в 1207 году. В момент избрания был очень стар.

Доминик д'Аца – основатель ордена доминиканцев и инквизиции, позже канонизирован как Святой Доминик.

Пон де Риго – магистр на Западе в 1207 г.

Раймон VI Тулузский – в результате Альбигойских войн все его замыслы рухнут, он переживет многочисленные унижения. На его сыне, Раймоне VII, прервется род Сен-Жиллей.

Раймон де Рекальд – сенешаль графства Тулузского в 1207 г.

Раймон де ла Терм – известный барон, позже, в годы Альбигойских войн, станет одним из лидеров южан. Его сын, Оливье, отправится в крестовый поход с Людовиком Святым и прославит свое имя защитой Святой Земли.

Раймон де Мираваль – один из известнейших трубадуров своего времени, его покровителем был граф Тулузы.

Пистолета – жонглер, прославился одной-единственной кансоной, которая приведена в тексте.

Каденет – известный трубадур первой трети тринадцатого века.

Илия де Мальмор – епископ Бордо, прославился как разбойник.

Жоффруа, сын Этьена – магистр в Англии в начале тринадцатого века.

Кадок – глава наемного войска Филиппа-Августа.

Брат Эймар – долго управлял финансами Филиппа-Августа. Был одним из его доверенных лиц.

Эрве де Донзи – граф Невера, получивший графство по браку с его наследницей. Имел привычку обогащаться за счет церквей и монахов.

Робер, епископ Клермонский – занимался активным разбоем и воевал с Дофином и Ги Овернскими до тех пор, пока король Филипп не вторгся в Овернь с большим войском и не навел там порядок.

Сикард – катарский епископ Альбижуа в 1207 г. О судьбе его мало чего известно.

Аймерик – один из известнейших катарских проповедников того времени.

Прочие персонажи являются вымышленными.

Примечания

1

одно лье – четыре с половиной километра

(обратно)

2

регента

(обратно)

3

начало боевого гимна Ордена: "Non nobis, Dominus, non nobis, sed nomine tuo, da gloriam!" – Не нам, Господи, не нам, но имени твоему воздаем славу!

(обратно)

4

gonfanon baussant (фр.) – обычное название знамени Ордена Храма, означающее всего лишь геральдическую фигуру "в серебре черная глава" – белое знамя с широкой черной полосой вдоль верхнего края

(обратно)

5

в то время – название Египта

(обратно)

6

наименование боевой подвижной части Ордена

(обратно)

7

фр. destrier – обученный для боя конь

(обратно)

8

Рожер де Мулен, магистр Ордена Госпиталя

(обратно)

9

чалдар – конские латы

(обратно)

10

большие суда округлых очертаний с несколькими мачтами

(обратно)

11

Ла-Манш

(обратно)

12

нечто вроде ревизора, проверяющего провинции Ордена Храма

(обратно)

13

наречие Северной Франции. Южнее Луары говорили на ланг д'ок

(обратно)

14

имя дано в честь коня Роланда

(обратно)

15

25.11.1177 – армия короля Иерусалима Балдуина IV нанесла страшное поражение войскам Саладина. Погибло более 30000 мусульман, при потерях христиан около 1000 воинов

(обратно)

16

мессен, сокращается до "эн" – вежливое обращение к мужчине благородного происхождения в Южной Франции

(обратно)

17

Исайя, 41:6, "Каждый да помогает своему товарищу"

(обратно)

18

согласно уставу Ордена Храма

(обратно)

19

Святой Марциал – покровитель Лиможа

(обратно)

20

Матфей, 7:1, "Не судите, и не судимы будете"

(обратно)

21

согласно уставу

(обратно)

22

чепец из белой ткани, который в то время носили рыцари в качестве головного убора

(обратно)

23

проводились везде, где было четверо или более братьев

(обратно)

24

три дня поста в неделю, есть на земле и числиться в принуждаемых к одной из неприятных или унизительных работ в течение года и дня

(обратно)

25

два дня поста в неделю в течение года и дня

(обратно)

26

верхняя одежда, нечто вроде рубахи из плотной ткани

(обратно)

27

чулками

(обратно)

28

начальные слова молитвы "Отче наш" на латыни

(обратно)

29

в командорствах Ордена знак к началу трапезы подавался колоколом

(обратно)

30

жанр песни, где трубадур оправдывается перед дамой

(обратно)

31

прощальная песня

(обратно)

32

рассветная песня

(обратно)

33

стихи Гаусельма Файдита, перевод – С. В. Петрова

(обратно)

34

здесь и далее: стихи монаха Монтаудонского, перевод – А. Г. Наймана

(обратно)

35

Львиное Сердце

(обратно)

36

город в Нормандии, долгое время служивший причиной раздоров между Англией и Францией

(обратно)

37

т. е., говоря современным языком, отправился в крестовый поход

(обратно)

38

блазонировать – описывать герб, термина "геральдика" в то время еще не существовало

(обратно)

39

трувер, описавший в стихах историю герцогов Нормандии

(обратно)

40

легендарный нормандский рыцарь времен 1-го крестового похода

(обратно)

41

1184 г.

(обратно)

42

южане считали всех обитателей севера Франции грубыми и неотесанными

(обратно)

43

датский конунг Хрольв Пешеход

(обратно)

44

Римлянам, 10:12, "здесь нет различия между иудеем и эллином"

(обратно)

45

покровитель путешествующих по морю

(обратно)

46

название о. Крит

(обратно)

47

после разгрома Византийской империи крестоносцами

(обратно)

48

легкий шлем без бармицы и с широкими полями

(обратно)

49

туаз = 6 стоп = 180 см.

(обратно)

50

название башен для лучников

(обратно)

51

чуть больше, в 1185 г.

(обратно)

52

т. е. крестоносцев

(обратно)

53

безант – византийская золотая монета, приблизительно 4,5 г. золота

(обратно)

54

здесь и далее – стихи монаха Монтаудонского, перевод А. Г. Наймана

(обратно)

55

Венецианской республики

(обратно)

56

т. е. с таможни

(обратно)

57

около 234 грамм

(обратно)

58

в 1099 г.

(обратно)

59

человек на эту должность, по традиции, избирался из сержантов

(обратно)

60

наемники из местных, легкая кавалерия Ордена

(обратно)

61

в то время так называли салат

(обратно)

62

прозвище короля Филиппа II Французского, данное ему современниками

(обратно)

63

крупнейший замок госпитальеров в графстве Триполи

(обратно)

64

первоначально – название детей от смешанных браков пришельцев из Европы и местных, позднее – именование всех обитателей Святой Земли, имеющих европейские корни, эмигрантов и их потомков

(обратно)

65

второй крестовый поход, 1147-49 гг.

(обратно)

66

из-за подобной тактики, которую тамплиеры использовали с середины 12-го века, их часто считали предателями

(обратно)

67

прозвище греков в Леванте

(обратно)

68

Святой Земли и Иерусалима

(обратно)

69

булла – т. е. печать и кошель, т. е. финансовые средства – символы орденской должности

(обратно)

70

в 1198 г.

(обратно)

71

здесь и далее: стихи – Конона де Бетюн, перевод – Е. Васильевой

(обратно)

72

Замок Паломника (Атлит) был построен на этом мысу в 1218 году

(обратно)

73

управитель замка

(обратно)

74

чуть больше, в 1101

(обратно)

75

в то время – командир небольшого отряда, около десяти человек

(обратно)

76

примерно с четырех до семи утра

(обратно)

77

железная нашлепка в центре щита

(обратно)

78

кольчужный капюшон

(обратно)

79

1099

(обратно)

80

1153

(обратно)

81

православных христиан

(обратно)

82

bordiers – мелкие свободные держатели в Нормандии

(обратно)

83

термин, обозначающий дворянина, который снаряжает в бой только себя

(обратно)

84

Балдуин I, в 1101, 1102 и 1105

(обратно)

85

легенда

(обратно)

86

а вот это – правда

(обратно)

87

широко распространенное в то время суеверие

(обратно)

88

в таком контексте непосредственный начальник

(обратно)

89

палестинские христиане

(обратно)

90

Готфрид считается первым королем Иерусалима, но короны он не носил, его титулом был именно этот

(обратно)

91

фр. "croix potencee"

(обратно)

92

Гольфье де ла Тур – герой провансальского эпоса, спасший от смерти льва

(обратно)

93

имеется в виду халиф багдадский, который считался номинальным главой всех мусульман

(обратно)

94

концепция джихада появилась как раз примерно в это время

(обратно)

95

города поставляли в королевское войско отряды пехотинцев

(обратно)

96

достойный товарищ – рыцарь, обязанный сопровождать бальи, с одной стороны – помогая ему, а с другой – наблюдая за его поступками

(обратно)

97

туда уходили рыцари, заболевшие проказой

(обратно)

98

т. е., в Святой Земле

(обратно)

99

соответственно – северная и южная крайние точки королевства

(обратно)

100

термин, обозначающий собрание всех нобилей Иерусалимского королевства

(обратно)

101

его перепоясывали только в том случае, если одежда являлась церемониальной

(обратно)

102

Филипп, прозванный позже Августом, был в быту очень скромен

(обратно)

103

столица Трансиорданских земель

(обратно)

104

Балдуин I, в 1115 г.

(обратно)

105

традиционный мусульманский поземельный налог – до одной трети от урожая

(обратно)

106

официально сеньор Заиорданья титуловался князем Горной Аравии

(обратно)

107

старофранц. Crac de Montroyal

(обратно)

108

в 1115 г.

(обратно)

109

на самом деле, глубина рва – 30 метров

(обратно)

110

Рено де Шатийон до того, как стать сеньором Трансиордании, семь лет был князем Антиохийским

(обратно)

111

дорога римской постройки

(обратно)

112

Валь-Муаз – Долина Моисея

(обратно)

113

старофранц. "набег"

(обратно)

114

нанизанный на деревянную ручку и наполненный свинцом шар с торчащими во все стороны шипами

(обратно)

115

сутки в то время начинались с рассветом, а не в полночь

(обратно)

116

около 15.00

(обратно)

117

сын Саладина, правитель Алеппо

(обратно)

118

внучатый племянник Саладина, правитель Хамы

(обратно)

119

одним из поводов для вторжения Саладина в 1187 г. стали нападения Рено де Шатийона на караваны

(обратно)

120

короля Амори I

(обратно)

121

Притчи, 11:4, "не поможет богатство в день гнева"

(обратно)

122

правосудие Ордена было одинаковым по отношению к рыцарям, сержантам и ремесленникам

(обратно)

123

"поднять с земли" – юридическая формула, означающая окончание наказания

(обратно)

124

гонец, отвечающий за сбор войск королевства

(обратно)

125

прозвище Наблуса в Леванте

(обратно)

126

в реальной истории осада Крака де Монреаля продолжалась почти два года, с августа 1187 по май 1189

(обратно)

127

Стихи Тибо Шампанского, обработка прозаического перевода произведена автором

(обратно)

128

точнее, прямоугольник 160 на 120 метров

(обратно)

129

название замка на реке Иордан, принадлежавшего тамплиерам

(обратно)

130

Сафет имел вид овала 400 на 95 метров

(обратно)

131

средняя высота стен – 10 метров

(обратно)

132

реальная осада Сафета войсками Саладина продолжалась почти полтора года – с июля 1187 по декабрь 1188

(обратно)

133

с 1140 г.

(обратно)

134

Генрих VI Гогенштауфен

(обратно)

135

"потерей одеяния" – то есть изгнанием из Ордена на срок не менее года

(обратно)

136

Исаия, 55:9, "Но, как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших"

(обратно)

137

"левая перевязь" – геральдическая фигура, присутствующая в гербах бастрадов

(обратно)

138

около 90 сантиметров

(обратно)

139

Балдуин III в 1150

(обратно)

140

Матфей, 7:1, "Не судите, и не судимы будете"

(обратно)

141

в 1182

(обратно)

142

Амори I, в 1166 г

(обратно)

143

Кастель-Блан – Белый Замок

(обратно)

144

11 ноября

(обратно)

145

бедности, целомудрия и послушания

(обратно)

146

еще капитулярием Карла Лысого от 861 г

(обратно)

147

выступами

(обратно)

148

с 1169

(обратно)

149

в реальной истории Тортоза так и не была взята, гарнизон тамплиеров просто ушел оттуда вскоре после падения Акры, 3 августа 1291 г

(обратно)

150

длина стен до 35 метров

(обратно)

151

мера длины, около 0,6 метра

(обратно)

152

аббатство, номинальным главой которого считался король Франции

(обратно)

153

династия королей Арагона

(обратно)

154

aide et conseil – общепринятые термины, означающие отношения вассалитета

(обратно)

155

в Нормандии к тому моменту уже долгое время господствовал "мир герцога", запрещающий столкновения между баронами

(обратно)

156

scolares – название студентов того времени

(обратно)

157

прованс. – "шлюха"

(обратно)

158

популярный в то время медицинский трактат, написанный в Салерно

(обратно)

159

катаров презрительно именовали ткачами

(обратно)

160

их нанимали священники, сами слишком ленивые или неумелые, чтобы читать проповеди

(обратно)

161

епархии

(обратно)

162

в Европе этот пункт устава за двести лет существования Ордена ни разу не был нарушен

(обратно)

163

вклад тамплиеров в Реконкисту редко упоминают, а между тем он весьма велик

(обратно)

164

в 1307 году почти весь Орден Храма был арестован по обвинению именно в ереси

(обратно)

165

вид плаща с рукавами и капюшоном

(обратно)

166

так называли себя сами катары

(обратно)

167

катары считали себя истинной церковью Христа, а не последователями какой-то новой веры

(обратно)

168

титул "великий магистр" не применялся самими рыцарями, он был придуман много позже, уже историками

(обратно)

169

крупными административными округами

(обратно)

170

общей спальне

(обратно)

171

цистерианцы

(обратно)

172

пятьдесят один год

(обратно)

173

adouber (сев. фр.) – привешивание меча

(обратно)

174

старопрованс. дословно "цена" и "род", высокие куртуазные ценности в Южной Франции, цена – духовная ценность рыцаря, род – благородство происхождения, проявляющееся в манерах

(обратно)

175

чучело на столбе с вынесенным в сторону щитом

(обратно)

176

в то время – пища богатых

(обратно)

177

сок недозрелого винограда, на юге Франции – традиционная приправа

(обратно)

178

гипокрас – смесь вина с медом и пряностями

(обратно)

179

"йокулятор" – лат. "шутник" – название шута

(обратно)

180

трубадуром было принято дарить ткани на одежду

(обратно)

181

здесь и далее перевод С. В. Петрова

(обратно)

182

жонглером назывался певец, поющий чужие песни, в то же время трубадур мог лишь сочинять, но сам не петь

(обратно)

183

"письмецо", прозвище с намеком на любовное послание

(обратно)

184

перевод А. Г. Наймана

(обратно)

185

перевод А. Г. Наймана

(обратно)

186

Эд II (1037-1040), граф Тулузы, герцог Гаскони, граф Бордо

(обратно)

187

в то время – название династии Капетингов, по имени Роберта Сильного, герцога Нейстрии

(обратно)

188

первая жена Филиппа II, умерла в 1190

(обратно)

189

Раймон ошибся или соврал, на самом деле еще мать Филиппа, Адель Шампанская, имела капетингское происхождение

(обратно)

190

формальный титул, но с уничижительным оттенком, так именовали пап представители императорской партии в Италии и Германии

(обратно)

191

в 1119

(обратно)

192

Раймон IV был одним из предводителей 1-го крестового похода

(обратно)

193

Альфонс-Иордан, в 1148

(обратно)

194

Филипп II, внук Людовика VI, дочь которого, Констанция, была матерью Раймона VI

(обратно)

195

Генрих II Английский в войнах со своими сыновьями, как, впрочем, и последние, охотно использовал наемников

(обратно)

196

нормандское имя и прозвище Вильгельма Завоевателя

(обратно)

197

символы епископской власти

(обратно)

198

Илия де Мальмор в 1204 году сумел предотвратить переход города на сторону Филиппа Французского

(обратно)

199

южно-французская пословица того времени; прекрасно показывает, как относились к священникам и церкви в Лангедоке

(обратно)

200

общепринятое наименование ростовщиков в Южной Франции в то время

(обратно)

201

нечто вроде водки из яблок, национальный нормандский напиток

(обратно)

202

30 ноября

(обратно)

203

lion ceaux – геральдический термин, обозначающий определенным образом изображенные львиные фигуры

(обратно)

204

Иоанн Безземельный

(обратно)

205

Артур Бретонский на тот момент был мертв, убит в тюрьме, но правду о его смерти современники узнали только в 1210

(обратно)

206

термин вассалы (лат. vassalus

(обратно)

207

en franc almain – юридический термин, обозначающий земли церкви; обладали рядом налоговых привилегий

(обратно)

208

"щитовой" налог, взимался с тех земель, владельцы которых не несли воинской повинности

(обратно)

209

"плуговой" налог, придуман Ричардом Львиное Сердце, взимался с земель всех видов

(обратно)

210

1205

(обратно)

211

в 1161 г.

(обратно)

212

29.09.1106 – победа Генриха I Английского над его братом Робертом Нормандским, с этого времени титул герцога всегда носили английские короли

(обратно)

213

великий сенешаль Нормандии в 1187 – 1200, фактически вице-король

(обратно)

214

неправильной формы поля, окруженные загородками из кустарников и деревьев

(обратно)

215

коннетабль Нормандии, в 1204 году предавший Иоанна Безземельного и перешедший на службу к Филиппу Французскому

(обратно)

216

безрукавные туники длиной до колен, надевались для утепления

(обратно)

217

в 1188 г. общинная милиция города остановила шедшее на Париж английское войско

(обратно)

218

крестьяне, находившиеся в зависимости от Ордена, именовались "людьми Храма"

(обратно)

219

законы

(обратно)

220

ему полагалось молиться, спрашивая помощи против демонов

(обратно)

221

14 января – день этого святого

(обратно)

222

знаменитый рыцарь-разбойник парижской области

(обратно)

223

бродячих клириков

(обратно)

224

парижских школяров (лат.

(обратно)

225

Иов, 26:2, "Как ты помог бессильному, поддержал мышцы немощного!"

(обратно)

226

звание, дающее право преподавать и занимать духовные должности

(обратно)

227

лицензия на право преподавания

(обратно)

228

медицина

(обратно)

229

гражданское право

(обратно)

230

каноническое право

(обратно)

231

"большая школа" – крупный учебный центр, где помимо обязательных тривиума и квадривиума давали и специализированные знания; таких во Франции тогда было пять: Париж, Монпелье, Тулуза, Орлеан и Анжер

(обратно)

232

магистр богословия

(обратно)

233

самой приятной и культурной из наций (лат.

(обратно)

234

рыцарством

(обратно)

235

в 1203 г.

(обратно)

236

должность в монастырях того времени – брат, ответственный за раздачу милостыни у ворот обители

(обратно)

237

епископ парижский

(обратно)

238

канцлер университета, высшее его должностное лицо

(обратно)

239

жанры северофранцузской поэзии

(обратно)

240

университета

(обратно)

241

чуть больше, в 1190

(обратно)

242

стену начали строить в 1209

(обратно)

243

монах, автор "Истории франков", основы официальной королевской историографии

(обратно)

244

лат. от восхода солнца до заката

(обратно)

245

головной убор в виде чепца с пелериной

(обратно)

246

лат. – "королевская курия"

(обратно)

247

тайна капитула соблюдалась неукоснительно, один раз испанские тамплиеры отказались посвящать в свои дела самого великого магистра

(обратно)

248

доходы от суда

(обратно)

249

налог с общин, не желающих поставлять королю сержантов

(обратно)

250

выплата за право вступить в наследственное владение фьефом

(обратно)

251

право короля получать доходы с вакантных епископских кафедр

(обратно)

252

дележ доходов фьефа с королем в обмен на его прямое покровительство

(обратно)

253

в то время – граф Неверский

(обратно)

254

сев. фр. – "кровная вражда"

(обратно)

255

передача спорного дела в королевский суд, после такой передачи "феда" считалась прекращенной и мстить было нельзя

(обратно)

256

Гуго III, в то время герцог Бургундии

(обратно)

257

1180

(обратно)

258

в данном случае – имя, а не титул

(обратно)

259

здесь и далее слова Маркабрюна, перевод А. Г. Наймана

(обратно)

260

здесь и далее – стихи Бертрана де Борна, перевод А. Г. Наймана

(обратно)

261

слова монаха Монтаудонского, перевод – С. В. Петрова

(обратно)

262

название эпилепсии

(обратно)

263

будучи родом из семьи де Дрё, тот прославился храбростью, сражаясь в Святой Земле

(обратно)

264

одно из названий катаров, данное им современниками

(обратно)

265

катарская формула, означающая отказ от мяса

(обратно)

266

15 января

(обратно)

267

Матфей, 28: 19-20

(обратно)

268

Иоанн, 20: 21-23

(обратно)

269

Евангелие от Иоанна, 7: 7

(обратно)

270

Екклесиаст, 1: 14

(обратно)

Оглавление

Пролог.

Часть 1 . Путеводитель по Святой Земле.

  Глава 1

  Глава 2 . О достопочтенные братья, с вами

  Глава 3.

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

Часть 2 . Моление о чаше

  Глава 8.

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

Часть 3 . Огненная купель

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

Эпилог I . Мифологический

Эпилог II . Исторический

Приложение: О персоналиях . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте