«Освободитель»

Александр Прозоров Освободитель

Географ

Реальная жизнь никогда не похожа на книжную. В книжной истории Русь была крещена в девятом веке, в реальной — еще много веков православные приносили идолам требы и венчались с волхвом и священником вокруг ракитового куста[1]. По книжной мудрости, ни один христианин не должен верить ни в ведьм, ни в колдовство — однако по первому поводу они готовы сжечь пойманного чародея. И даже священники часто не отказываются от участия в богомерзком шабаше. Книжный обычай требует, чтобы жена «да убоялась мужа своего» — в реальности же иные жены мужей по струнке выстраивают только так. Книжные образы представляют женщин существами слабыми и беззащитными, требующими заботы и покровительства — реальные женщины дерутся на поединках, командуют армиями и целыми государствами. Книжный мусульманин воздерживается от алкоголя — реальные нередко вспоминают, что о водке и пиве в Коране ничего не сказано. И уж, конечно, запрет изображать живые существа никогда не останавливал исламских владык в желании получить свой красочный портрет…

— Так ты, значит, с ней все-таки спал?! — Ладонь жены стремительным броском кобры вцепилась сзади в его шею, крепко сжались пальцы. — А мне сказывал, не было ничего!

— Милая, с кем спал, почему?! — не понял Егор, Великий князь русский, Заозерский, Литовский и Новгородский, император Священной Римской империи, король Польский, Молдавский и Константинопольский, и так далее, и так далее, и так далее… Что вовсе не избавляло его от поучительного тона любимой супружницы и ее воистину гаремной ревности. Внимание своего мужа бывшая невольница не собиралась делить никогда и ни с кем!

— А с чего бы еще она вдруг портрет тебе свой присылала, Егорушка? — с ласковой злостью куснула его за ухо княгиня Елена. — Обличье свое желает в твоей памяти освежить, глазками пленить, стан свой напомнить. Эва, вон, как титьки через ткань просвечивают! Так и кричат, что по пальчикам твоим бесстыжим заскучали!

— Да? — удивился Егор и посмотрел на портрет уже совсем другими глазами.

Вальяжно развалившаяся на тахте среди подушек юная женщина была одета лишь для вида — в легкие и невесомые, как утренний туман, шелковые шаровары, блузу и платок. По телу были небрежно раскиданы золотые украшения с самоцветами: тонкие браслеты с рубинами и сапфирами, цветастые эмалевые змейки на щиколотках, жемчужные бусы в несколько ниток, золотой с яхонтами обод на голове, украшенный множеством подвесок, каждая — со своим ограненным сверкающим камешком. Ткань и украшения не скрывали, а подчеркивали белизну ханской кожи, мягкость изгибов ее тела, черную глубину зрачков, влажный блеск манящих губ.

И великий князь впервые понял, как давно не видел своей преданной союзницы, не слышал ее голоса и не ощущал пряно-полынного запаха ее плеч.

— Мы повесим ее в моих покоях возле опочивальни, — деловито решила княгиня, явно поняв, что сболтнула что-то не то, потянула картину из рук мужа, отставила к стене, лицом в темноту. — Дай, я тебе лучше прочитаю, что она пишет… — Елена промотала в руках длинный список. — Все дела, дела… Покой у них, и бояре твои земли приволжские успешно запахивают и службу честно несут. Предприятия доход дают постоянный и верный, мытари на реке тоже злато в казну что ни день досыпают, сосед же южный хан Улугбек ведет себя мирно и… — Княгиня запнулась. — Медресе?

— Давай я посмотрю? — потянулся за грамотой Егор.

Вожников уже неплохо разбирался в здешнем написании, чтобы читать самостоятельно. Что, однако, не уменьшало его решимости свести вычурную художественную славянскую каллиграфию к простому и общедоступному печатному слову.

— От хана Улугбека с поклоном прибыл многочтец великий ходжи Хафизи Абру… Для описания земель русских и диких… И познания прочих знаний неведомых… Для нового Дома Мудрости… Баскак, что ли?! — Правительница половины Европы в ярости сверкнула глазами: — На кол его завтра же! Отродясь такого не бывало, чтобы неверные люд христианский чли и земли русские описывали![2]

— Ну-ка, дай посмотрю… — не поверил своим ушам Егор и отобрал-таки свиток у раскрасневшейся от злости супруги. Однако грамота оказалась написана столь изящными буквами: сплетенными, украшенными завитушками и вдобавок с разноцветными вставками, что он сразу сдался и скрутил послание обратно, даже не пытаясь расшифровать, поднял глаза на Елену: — Может, сперва хоть посмотрим на этого чудика, любимая моя? Ну, прежде чем на кол? Вдруг мы чего-то напутали? Не верится мне в такую наглость нашего соседа, коли уж он ведет себя мирно. Кто же баскаков с поклоном присылает? К тому же имя Улугбека я где-то слышал… — Великий князь постучал себя свитком по лбу. — Ей-богу, слышал. Точно слышал! Чем-то он изрядно знаменит…

— Это внук великого Тамерлана, воспитателя и победителя Тохтамыша, — тут же напомнила княгиня, хорошо знавшая семейные связи чуть ли не всех знатных родов планеты. — Когда после смерти Тамерлана в тамошних землях началась смута, его младший сын Шахрух смог победить братьев, поделил земли, а Самарканд с окрестностями несколько лет назад подарил юному сыну Улугбеку. Мыслю, ныне ему нет еще и двадцати. Молодые правители глупы и заносчивы, жаждут славы и завоеваний. Вестимо, желая сравниться с великим дедом, он и прислал баскака. Воевать с отцом вьюноша не может, ему изменит собственная армия. Иных же соседей, кроме нас и нашей окраинной Сарайской Орды, у него нет.

— Нет, тут что-то другое, — покачал головой Егор. — Очередного вояку я бы вспомнил… Подожди, а откуда у нас это письмо и портрет?

— На имперском приеме в Больших Посольских палатах, — приосанилась княгиня Елена, — к ногам нашим послы окраин многих принесли дары и послания разные. Рази все сразу и упомнишь? Миланку испросить надобно, она просителей всех записывает. Откель пришел, чего просит, где обитает? Нам же сим заниматься недосуг!

Бывшая невольница, пусть и княжна по крови, при мысли о своем нынешнем императорском звании невольно вся распрямилась, развернула плечи, вскинула подбородок, грозно сверкнула глазами — что со стороны румяной розовощекой молодухи, простоволосой, без украшений, сидящей возле жарко натопленной печи в одной исподней рубахе, смотрелось до крайности забавно.

— Ты чего? — удивилась его улыбке жена.

— Леночка моя… Ну, до чего же ты на диво хороша! — Егор поднялся, кинул свиток на стол, шагнул к жене.

— Нет, нет! — забеспокоилась княгиня. — Не сейчас! Мне надобно послания до ночи разобрать. Грамоты прочитать, ябеды счесть, о событиях важных проведать. Коли не самой сие творить, так и власть быстро в чужие руки убежит, к советникам разным, да дьякам с писарями.

— Всего, любимая, не перечесть… — попытался взять женщину за руки князь, но Елена вскочила:

— Так ведь и пост сегодня!

Встать было ошибкой — Егор тут же подхватил рубаху за края, вскинул руки вверх, одним движением оставляя жену полностью обнаженной. Здесь, в личных покоях, он мог не опасаться, что кто-то внезапно ворвется с докладом, принесет угощение или еще как-то захочет услужить. Великий князь желал хоть где-то оставаться обычным человеком, и пока он находился здесь — этот край великокняжеского новгородского дворца был запретным местом для всех, кроме них двоих.

— Егорушка, грех… — смиренно напомнила Елена, не пытаясь, однако, прикрыться.

— Полночь уже прошла, моя княгиня, — сказал он, целуя ее плечи, шею, медленно подбираясь губами выше, к ямочке на подбородке. — Моя великая княгиня, моя королева, моя императрица…

От таких блаженных слов женщина слабо застонала — наверное, ко всему этому сонму титулов она не сможет привыкнуть никогда. Детские несбыточные, невероятные мечтания, которые внезапно стали явью. Странное, блаженное состояние, когда не хочется просыпаться… Но при всем том ты знаешь, что находишься не во сне. Не веришь — но надеешься. И в то же время — знаешь.

А губы мужа — ее повелителя и спасителя, ее послушного слуги и господина, подобранного из праха, но вознесшего ее на вершину мира, исполнителя мечтаний и непобедимого воина, хладнокровного и преданного, сурового и нежного — целовали веки, брови, щеки, его ладони скользили по груди, по бедрам, привлекали все крепче к телу. Королева, княгиня, императрица… Ради одного этого любая отдала бы себя целиком и полностью, до капли, без единого колебания. Ради этого одного… Но ведь Елена его еще и любила! Страстно и жадно — еще с тех времен, когда он был просто рабом, и в нем не было ничего, кроме сильных рук и горящего взгляда.

Ее раб и император!

И что в сравнении с этим шелест сминаемых спиной свитков, спархивающие со стола листы и кувыркающаяся в угол чернильница! Бывает миг, когда поцелуй стоит дороже вселенной, а желания становятся важнее любой заповеди и сильнее любого запрета.

Ее князь… Ее король… Ее император…

Волна сладострастия прокатилась по телу снизу вверх, заставив выгнуться и застонать снова, стекла по сторонам через пальцы и с кончиков волос, забирая остатки сил, и великая княгиня, повелевающая половиной мира, замерла, лежа на полу среди важнейших дипломатических документов. Егор склонился над женой, крепко поцеловал ее в губы:

— Любимая моя…

— Неужели до опочивальни было не подождать? — лениво попрекнула Егора княгиня.

— Ждать целую вечность, когда ты рядом? — удивился молодой человек. — Неужели я похож на безумца?

— Наши внуки будут читать эти архивы, — она взмахнула руками над полом, раскидывая свитки, — и не поймут, отчего все документы выглядят столь безобразно?

— Ерунда, — отмахнулся Егор. — Придумают какую-нибудь чушь про разорение их шведами или татарами. Наши имена к тому времени будут отлиты в бронзе, вознесены на пьедестал, окружены нимбами, а потому никто ничего подобного и помыслить не посмеет! А скорее всего архивов будет так много, что никто в них больше уже и не сунется, хоть ты тюфяки этими свитками набивай. Каждый день не меньше пуда привозят. Как у тебя терпения хватает все просматривать?

— Надо, милый, надо, — приподнялась на локте правительница. — Коли не хочешь, чтобы обманули, должен во все вникать сам.

— Нужно не самому вникать, а систему так выстроить, чтобы сама без сбоев работала, — Егор подсел ближе и снова стал размеренно целовать ее плечо холодными влажными губами, но теперь уже сверху вниз, направляясь к ладони. — Невозможно знать все и обо всем.

— Но хотя бы самое важное! — пригладила его голову княгиня.

— Важное? — хмыкнул Егор. — На кол баскака не сажай, пока я с ним не поговорю. Хочу узнать, что за фрукт. Остальное суета, дело житейское. Пошли лучше в опочивальню, я жутко по тебе соскучился!

— Уже?! — засмеялась княгиня. Однако перечить не посмела, взяла мужа за руку и прямо по рассыпанным документам повела за собой.

* * *

День всевластного правителя империи в ничем не ограниченной монархии был, разумеется, зажат в рамках строгого, как у обитателя тюрьмы усиленного режима, расписания. Спи, сколько хочешь — но к заутрене изволь подняться, выйти в церковь, отстоять службу. Хочешь не хочешь — а надо. Ибо иначе слухи средь народа поползут о нездоровье великого князя, о бедах каких, что внимание повелителя даже от Бога отвлекли, али того хуже — что в вере своей он пошатнулся.

После заутрени — завтрак с самыми знатными князьями и боярами, а также людьми, особо приближенными в качестве награды за их ратные али хозяйственные достижения. Без этого ежедневного ритуала тоже никак не обойтись, ибо все эти гости были главной опорой власти новоявленного императора. За каждым из них стояли десятки городов, тысячи ратников, сотни тысяч простых ремесленников и пахарей. Именно они, князья и воеводы, правили его именем в своих уделах и ходили в походы под его стягами. И если они вдруг будут недовольны, снюхаются, взбунтуются — Егор, может, и справится, но намучается выше головы.

Завтраки у императора, великого князя, курфюрста, князя десятка княжеств и короля десятка королевств, носителя длинного списка титулов давали всей этой знати ощущение влияния, сопричастности к управлению державой, личного уважения правителя. И хотя по большей части за завтраками шла речь об охоте, красоте восточных невольниц и ценах на хлеб или лошадей, а вовсе не о будущих войнах или экономических реформах, главным была сама возможность поговорить с правителем всего и вся запросто, так же непринужденно, как с любым из своих друзей. Поэтому борьба за право попасть в «ближний круг» среди дворян шла нешуточная. Они интриговали, подсиживали друг друга, хитрили, обманывали, искали славы… И Егора такое положение вполне устраивало. Пусть лучше борются за право попасть к великому князю на завтрак, нежели за свержение этого самого князя.

Не менее важными были и обеды. Ежедневные полуденные пиры закатывали уже не для двух десятков, а для нескольких сотен гостей, сюда попадала не только знать, но и простые сотники, таможенники, подьячие — разумеется, по особому приглашению. Здесь великий князь Георгий прилюдно хвалил честных и храбрых слуг своих, награждал кошельками или поместьями, дарил оружие или одежду. Своими руками, по своей воле, выслушивая клятвы и заверения в верности. Личная преданность — основа основ феодального общества.

Второй опорой власти правителя новорожденной империи стали финансовые потоки. Если вассальная зависимость была для этого мира привычной и обыденной, то о власти денег никто пока особо не задумывался — чем Егор и пользовался, как мог, увязывая на себя все ручейки серебра и злата, душа руками церкви ростовщичество, но дозволяя «княжеское участие» в перспективных начинаниях, вводя новую, единую монету, «золотой червонец» — которую, однако, одновременно пытался вытеснить «гарантийными записками». Чтобы человек, сдав золото в отделение великокняжеской казны на одном краю империи, мог получить эту сумму обратно в любом другом городе или порту любого уголка страны. Купцам услуга нравилась — возить золото бочонками и рискованно, и неудобно. То ли дело «записку» глубоко за пазуху спрятать. И не потеряешь, и «лихие люди» не найдут. А коли найдут — без хозяина, без подписи его тайной, все едино получить ничего не смогут.

Пока, правда, отказываться от привычной монеты люд не спешил. Но и Егор не торопился. Этот план был рассчитан на десятки лет, а то и на века.

Финансовая хватка однажды уже выручила Егора, когда в ответ на местническое зазнайство краковского князя Семена, урожденного Кубенского, он просто «высказал опасение» всем торговым конторам по поводу дел в Кракове — после чего заезжие купчишки потянулись в другие земли, а местные менялы резко зажали серебро в мошнах. Цены в городе тут же прыгнули вдвое, с работой внезапно стало плохо, продукты пропали… Народ через месяц возроптал, угрожая поднять князя Семена на вилы и поклониться императору за новым наместником. Однако Семен Кубенский успел примчаться первым, смирил гордыню и попросил у Егора помощи. После чего в Кракове так же внезапно все стало хорошо. Князь Семен, похоже, так и не понял, что именно произошло, но знатность Егора со своею больше уже не сравнивал.

Финансовая власть была секретной, ее вопросами Вожников занимался лично — три-четыре часа в день разбирая балансы казначейских отделений с их прибылями и убытками, общаясь с заезжими купцами и фабрикантами, слушая жалобы и просьбы, а заодно бережно выстраивая третью свою опору — производственную. Заматеревший Кривобок прислушивался к советам князя и с готовностью ставил все новые и новые опыты по выплавке железа и производству пушек. Вокруг него быстро разрасталась школа молодых розмыслов, с готовностью бравшихся за любые задачи. Усилиями азартных мастеровых вместо привычных домниц на Железном поле вырастали огромные домны высотой в десяток саженей, способные за день превратить в чугун сотни пудов болотной руды.

Для здешних мастеров чугун всегда был трагедией, бесполезным браком, но Егор знал, в чем хитрость, и посоветовал плющить его и продувать воздухом в раскаленной печи, выжигая лишний углерод. И дело пошло…

Следующим шагом, по замыслу Вожникова, предполагался перевод домен с болотной руды на железняк — и направленный в карман Кривобока один из золотых ручейков должен был решить этот вопрос всего за год или два. И тогда сталь в Империи станет дешевле дерева.

Четвертой опорой Егора была вера. Из далекого будущего Вожников вынес память о том, как религиозное противостояние может стать причиной жестоких кровавых мясорубок, и намеревался покончить с подобной перспективой на корню. Причем простым и надежным способом: наделить правом служить в церквях и мечетях лишь тех священников, что получат воспитание в семинариях и медресе Ярославля, создаваемых прямо сейчас под совместным патронатом римской курии, греческого патриархата и казанского муфтията. Ныне, когда и римский, и греческий патриархи оказались от императора в зависимости, создать единый духовный центр Егор надеялся без особого труда. В дальнейшем нести слово Божие должны будут лишь те, кто получит на сие великокняжеское разрешение. Для проповедников без лицензии «духовный центр» предполагался чуток подальше, на обледенелых северных островах — чтобы до невинных людей поганым словом не добрались.

Слово — оно ведь порою страшнее булата разить способно.

Пятой опорой должна была стать хорошая быстрая связь между различными краями и весями огромного государства… Но тут Егору продвинуться дальше ямских станций пока не удавалось.

В общем, даже простое перечисление всего, чего хотелось и что требовалось делать обязательно, дабы сохранить добытое, — и то выходило долгим и нудным.

А уж все это терпеливо исполнять…

К счастью, работы Вожников не боялся, строить умел и любил — иначе свою лесозаготовительную контору создать и сохранить ни за что бы не смог. А потому: взялся за гуж — не говори, что не дюж.

Заутреня — завтрак — прием в Посольских палатах челобитчиков и посланников — обед — послеобеденный отдых, в реальности посвящаемый делам тайным — выход к вечерне — прощание с боярами, отход к отдыху, половина которого тоже съедалась делами финансовыми и техническими, короткий сон и опять на каторгу — властвовать!

Радовало только то, что юная Империя мощнела на глазах, скрепляемая видимыми и невидимыми стяжками: клятвами преданности, перемешанными уделами, денежной и дорожной сетью, единством законов, мер и весов, общей печатной азбукой и общими правилами производства. В общем, Егор старался, как мог — вот только времени у него не оставалось даже на то, чтобы жене изменить. Хотя Елена все равно находила всякие поводы для своей неизменной горячей ревности.

В этой кутерьме Вожников уже к завтраку забыл и о портрете, и о Тамерлановом внуке, и о разговорах о баскаках — однако Елена, умница, памятку себе, похоже, сделала. И незадолго перед вечерней службой, когда Егор, наряженный в тяжелую, как латный доспех, и жаркую, несмотря на мороз, соболью шубу и расшитые валенки, в бобровой шапке и с высоким резным посохом из мореного дуба остановился на берегу Волхова, с завистью смотря на ребятню, что каталась по ледяному склону у далекого моста — сбоку к нему подкрались, допущенные охраной, три хорошо одетых седобородых татарина, двое из которых были в теплых мохнатых малахаях и тулупах, а один, самый молодой — в тюрбане с пером и толстом стеганом халате, обшитом шелковыми полосками.

— Это еще кто? — не понял Вожников, вопрошая по поводу странных просителей не столько самих татар, сколько свою свиту.

— Посольство правительницы Айгуль, мой возлюбленный супруг, — улыбнулась княгиня. — Ты ведь желал сегодня увидеть баскака, присланного ханом Улугбеком, внуком Тамерлана?

— Султан Улугбек шлет тебе поклон, великий князь, — низко поклонился татарин в тюрбане, — многие подарки и заверение в дружбе. Он наслышан немало о твоей мудрости и надеется найти в тебе своего единомышленника, вместе с которым сможет сделать наш мир добрее и красивее.

— Посол султана? — удивленно глянул на жену Егор.

— Посольских грамот не было, — тут же ответила Елена, которая следила за правилами дипломатического этикета со всей строгостью. — Токмо отписка от ханши.

— Я прибыл с просьбой, а не с посольством, господин… — поспешил сгладить щекотливую ситуацию татарин. — Ведь в нашем мире почти ничего не знают о твоей новой державе, великий князь. Неведомо нам даже, как к тебе обращаться.

— Нам тоже мало что ведомо о жизни в ваших краях, — сказал Егор. — Однако имя хана Улугбека кажется мне знакомым. Чем прославился твой повелитель?

— Он еще слишком юн, господин, чтобы обрести славу. Однако планы султана достойны восхищения. Он надеется возродить у себя в державе Дом Мудрости[3], основать в Самарканде, Гуджване и Бухаре медресе, в которых собрать самых великих мудрецов всего мира, построить обсерваторию.

— Вспомнил! — щелкнул пальцами Вожников. — Обсерватория Улугбека в Самарканде!

— Да, именно там ее и начали возводить, — согласно склонил голову татарин.

— Вот оно, значит, как… — Егор, прикусив губу, нетерпеливо постучал посохом по обледеневшей тропинке. Гость стал ему интересен, однако время приближалось к вечерне, беседовать было некогда. Князь еще раз щелкнул пальцами и решился: — Эй, кто-нибудь! Отведите посланника во дворец, велите накормить, коли голоден, отпоить сбитнем. Вижу, не по нашей погоде одет, зуб на зуб не попадает. Пусть ждет. Мыслю, беседой интересной нас с супругой перед ужином побаловать сможет. Идем, милая, пора.

— Конечно, дорогой, — кивнула Елена и, понизив голос, спросила: — Так кто это такой?

— Султан Улугбек? Правитель Самарканда и величайший ученый современности. Насколько я помню, он добился таких невероятных достижений во всех возможных областях науки, стал настолько мудр, что был обвинен в ереси и свергнут собственным сыном, который и отрубил ему голову[4]. Но это будет еще не скоро, а пока для нас важно то, что сосед он мирный и воевать не станет. Лет на двадцать за юго-восточные границы можно быть спокойными.

— Да, спокойное порубежье — это хорошо, — согласилась княгиня.

Подобные пророчества из уст своего мужа Елена слышала не раз, а потому особо не удивилась. Иногда предсказания оказывались на удивление точными. Иногда — смешили своей наивностью. Но по большей части относились к столь далекому будущему, что проверить их правдивость было невозможно. Вот как и это: поди проверь, казнит через двадцать лет своего отца еще только родившийся сын или передумает? Хотя с обсерваторией князь, похоже, угадал. Да и вообще, послушать сказки о странах неведомых зело интересно будет…

Княгиня повернула голову, подманила пальцем первого попавшегося на глаза молодого нарядного боярина в цветастом зипуне и расшитой сине-зеленой шапке:

— Отведи басурманина во дворец, ключницу покличь. Передай, я до вечера приютить велела.

— Пересвет я, княжич Елецкий, — поторопился представиться паренек и поклонился: — Все исполню в точности, княгиня!

— Поспешай, — милостиво махнула рукой Елена и тут же отступила к мужу.

В Новгороде ее чтили, слушали и опасались даже сильнее, чем самого правителя. Ведь тот половину времени пребывал в походах и разъездах. Княгиня же оставалась здесь всегда. Причем — со всей полнотой власти. Коли прогневается — судьбу любую скомкает, словно тряпку, и в окошко выбросит. Князь же в заботах своих о том даже и не прознает.

Княгиня крепко взяла мужа под локоть и вскинула подбородок — ей такое положение нравилось. Ей кланялись все, она — никому. Ее боялись, она — никого. Перед ней раболепствовали, ловили ее взгляд, каждое слово, стремились исполнить желание — ей же требовалось только карать или миловать. Оставалось только одно, совсем слабое разочарование: подняться выше было уже некуда. Она — императрица!

Все, что теперь оставалось бывшей невольнице — так это как-то подтверждать свой титул правительницы половины мира. Заказывать себе лучшие наряды и украшения, присутствовать на обедах и приемах, строить новые дворцы.

С дворцами получалось пока что хуже всего. Переделывать новгородский — бывшее Амосово подворье — она не могла, поскольку обитала в нем с мужем и челядью. Разве только новый строить — но новый имело смысл возводить в новом месте, в новой столице, где-нибудь дальше на западе, куда быстро сдвигались границы многолюдной державы. Выбрать город, созвать розмыслов, определить место, составить план…

Между тем Егор о сих важнейших делах даже не задумывался, полностью посвящая себя глупому кузнечному баловству, тренировке ватажников, переделке кораблей и возков под новые пушки, отправке рудознатцев в верховья Камы и Печоры, строительству плавильных печей и обучению боярских детей.

Хотя зачем помещиков и простолюдинов куда-то посылать, учить или тренировать? Пару смердов запороть, пару бояр поместий лишить — остальные сами все сделают, только приказывай!

С этими императорскими заботами великая княгиня и отстояла всю службу, погруженная в себя, толком ничего и не услышав, даже не заметив стараний митрополита. Распрощалась с четами княжескими, села в поданные сани, каковые и доставили их с мужем во дворец. Где Егор, едва войдя в жарко натопленную княжескую половину, скинул шубу на руки дворне, наскоро поцеловал Елену в щеку и тут же скрылся в «черной комнате», как прозвали слуги просторную горницу, выбеленные стены которой были расписаны собственноручно повелителем: синими линиями — начертаны реки и озера, коричневыми — горы, черными — болота, зелеными — моря и океаны. Кроме того, карту известных земель покрывала россыпь красных точек: кружки — крупные города, точки — просто поселения, пунктир — важные торговые пути с прямоугольниками — волоками, треугольниками — порогами и линиями — мостами.

Именно здесь великий князь принимал всякого рода черный люд: купцов, ремесленников, рудознатцев, казенных посыльных. И после каждой встречи на стенах добавлялись новые значки, отмечая новые месторождения, вновь появившиеся волоки или каналы, или поселки, ранее неизвестные, а теперь описанные неким купцом или посланником, а зачастую — и получившие небольшое отделение великокняжеской казны, либо с подьячим, но куда чаще — с местным бюргером, достаточно умным и богатым, чтобы заключить договор с императором и стать частью единой денежной системы государства, обеспечив себе и своим потомкам безбедное будущее.

— Я пришлю позвать тебя к ужину, — смиренно сказала в спину мужа княгиня, позволила набежавшим девкам снять с себя шубу, платок, кокошник, оставив на голове только жемчужную понизь, а на плечах — бархатное платье с золотым шитьем.

Она направилась было в свои покои, но тут перед ней упал на колено боярин в зипуне, сорвав с головы шапку:

— Я выполнил твое повеление, госпожа!

— Сколько тебе лет, мальчик? — остановилась княгиня.

Теперь, когда лицо служивого больше не скрывали ни высокий меховой ворот, ни глубоко сидящая шапка, стало видно, что это совсем еще ребенок.

— Пятнадцать, госпожа! — ответил тот, склонив голову еще ниже.

— Врешь, поди? На вид больше тринадцати не дашь!

— Моих лет вполне хватает, великая княгиня, чтобы восхититься красотой твоей непостижимой, статью и обликом, глубиной глаз прекрасных, разлетом бровей соболиных, жемчугом зубов белоснежных за губами рубиновыми…

— Ты же даже не смотришь на меня, паршивец! — возмутилась Елена, хотя и ощутила, как по телу ее пробежала горячая волна удовольствия от наполненных страстью слов.

— Каждый день ко всем службам прихожу, госпожа моя, дабы хоть издалека, хоть краешком глаза своего тебя увидеть, походку твою лебединую лицезреть, щеки румяные, улыбку твою заметить…

— Встань! — передернула плечами женщина, не в силах справиться с возникшим томлением. Подобных слов она не слышала уже очень, очень давно.

— Пересвет, княжич Елецкий! — напомнил свое имя мальчишка.

— Пошел вон! — сквозь зубы выдохнула княгиня, ненавидя его за собственную слабость.

— Повинуюсь, госпожа, — склонившись, попятился паренек, дошел почти до двери, повернулся, положил ладонь на толстую тесовую створку, готовясь ее толкнуть.

— Стой! — опять передернула плечами правительница половины мира, видя, как из ее жизни опять уходит уже подзабытое чувство сладкого предвкушения новизны.

— Да, госпожа? — моментально поворотился юный Пересвет.

— Как ты сюда попал, княжич Елецкий? Нешто не в Рязанских землях твой удел?

— Нет ныне моего удела, повелительница, — опять опустился на колено мальчик. — Токмо кровь да пепелище. Дед у Тамерлана в неволе сгинул, отца Едигей извел, последних смердов татары порезали. Токмо разор и меч земле моей достаются, победы же в иные края извечно уезжают[5]. Кроме имени, не осталось ныне у меня ничего.

— Татарина привел?

— Это сарацин, госпожа, — поднялся с колена Пересвет. — Именем Хафизи Абру, родом из Герата, служил при дворах Тамерлана и Шаруха. Просил дозволения зайти на постоялый двор за подарками, я проводил. Мешок забрал тяжелый. Оружия при нем никакого не заметил, ничего странного тоже.

— Глазастый, стало быть? — покачала головой Елена. — Ну, коли так, ступай… Дальше за ним смотри. Мыслю, к ужину позовем.

— Слушаюсь, великая княгиня, — повеселел мальчишка и перебежал к другой двери, в людскую.

Елена опять передернула плечами и, внезапно передумав, вернулась к повороту в глубину дома, дошла до «черной комнаты», шагнула туда. Склонившиеся над столом мужчины, оставшиеся в своем кругу в одних рубахах, удивленно подняли на нее глаза.

— Вон все отсюда! — рявкнула императрица, спокойно пересекла комнату, решительно обняла мужа, жарко, долго, страстно поцеловала его в губы, как когда-то давно, в первую встречу, когда оба они были рабами жалкого ордынского бея.

Егор ответил, тоже обнял, прижал к себе. Но когда она наконец-то отстранилась, все же спросил:

— Ты чего?

— Мне захотелось поцеловаться, мой любимый супруг, — поправила понизь она. — Или мне что, пажа завести для подобного услужения?

— Я тебе заведу! — Егор приподнял ее, крутанулся, поставил обратно, погрозил пальцем: — И думать не смей! Осерчаю…

— Я тебя, любый мой, ровно послы немецкие, токмо на приемах вижу, — покачала она головой. — Днем ты с боярами, вечером с чернью, ночью спишь. Вечером…

— Вечером ты сама бумажки перебираешь… — перебил ее Вожников. — Помнишь присказку: «С милым рай и в шалаше»? Выходит, не понимали мы до конца ее смысла. В шалаше, выходит, рай. А во дворце — одни хлопоты. Хочешь, бросим все да умчимся вдвоем к себе на Воже? Нет, не туда… В лес, на Тихвинку. Я срубик уютный сварганю, камышом да лапником покрою, печь черную сложу. И останемся только ты и я, и тишина окрест…

— Зачем лишние хлопоты, Егорушка? — улыбнулась великая княгиня, взяв его за руки. — Я тебя и во дворце люблю. Просто иногда по голосу твоему скучаю, да по рукам твоим, да по губам и объятиям.

— Нешто приснилось что-то и вчера ничего у нас не случилось? — прищурился Вожников.

— Вчера, позавчера, — пожала она плечами. — А до того тебя все лето, да весны изрядно, да всю осень и не слышно и не видно было. Примчался, приласкался — ан в глазах, вижу, новые помыслы горят, с места сорваться тянут. Да еще Айгулька твоя портретами на скуку свою намекает, да людишкам черным ты каждую минуту отдаешь, да стены рисуешь… Может, и верно, пажа от тоски бабьей завести? Немки сказывают, кастраты для баловства сего хороши. И выносливы зело, и голосом приятны.

— Хочешь, в следующий раз с собой тебя возьму?

— Вот, я же говорила! Ты уже о новом отъезде помышляешь!

— Думать я о чем угодно могу, Леночка. Но люблю-то только тебя!

— Поклянись!

— Вот те крест! — отпустив жену, перекрестился Егор.

— Да я и так знала, — наморщила носик княгиня Елена.

— Ты, и только ты… — Вожников пошел по пустой комнате, гася расставленные вдоль стен свечи. — И вообще. Работа не волк, в лес не убежит. И без меня сами все давно знают, что делать надобно. Пусть привыкают самостоятельно думать, без папочки.

Заперев дверь, он взял жену за руку, повел за собой дальше, в самый дальний край княжеской половины, к запретным для простых смертных покоям.

— Все! Сегодня весь вечер только ты и я!

— Постой, Егорушка… А ужин?

— Ну, так вели накрывать! Посидим вдвоем, хоть налюбуемся друг другом вдосталь.

Понятливая Милана быстро организовала для правящей четы именно тот стол, какой они хотели: курага, инжир, моченые яблоки и чернослив, мед с сыром, красное и белое вино, ягодная пастила и цукаты. Все то, чем можно угощаться, не наедаясь, сохраняя силу и легкость в теле. А когда Егор и Елена вошли в горницу, чтобы сесть за стол, поинтересовалась:

— Татарина прогнать, матушка? Коего за ужином скоморошничать позвали?

— А-а, сарацина этого? — Княгиня глянула на мужа и щелкнула пальцами: — Пусть приходит, зови. Может, позабавит сказками новыми? О землях неведомых, о чудищах и народах далеких… Подарки его посмотрим. Зови! И можешь не возвращаться. Надоест — сами прогоним.

Егор, улыбаясь, перехватил ее руку, поцеловал запястье, привлек ближе, коснулся губами губ, налил в кубки вина.

Великое все-таки дело — отсутствие Интернета и телевизора! География и этнография за развлечение застольное считается, наравне с гуслярами и скоморохами. Коли наука в этом мире быстрее индустрии развлечений развиваться будет — вскорости бояре на пирах за кубком хмельного меда квантовую физику и сопромат обсуждать начнут. Им бы только чутка образования подкинуть, да церковным морализаторством придавить. Чтобы на блуд всякий мыслями не шибко сворачивали. Хотя бы — вслух. Ну, да за патриархом Симеоном не заржавеет…

В легком нарядном халате, обшитом для красоты зелеными и красными атласными лентами, в полотняной зеленой чалме, скромно украшенной единственной серебряной нитью, гость выглядел лет на сорок. Острая короткая бородка, обычно называемая «кацапской», тонкие ухоженные усики, впалые карие глаза, седые брови и светлая кожа. Если бы не одежда — гостя запросто можно было бы принять за датчанина, венгра или рязанца. Разве только худощавостью излишней он от обычных новгородцев и отличался.

— Султан самаркандский Улугбек тебе, великий правитель русский, татарский и немецкий в моем лице челом бьет. — Дойдя до середины застланной коврами горницы, гость низко поклонился, держа в руках что-то, накрытое бархатной тряпицей. — Прослышал он о великих деяниях твоих, о мудрости и победоносности и послал меня, скромного слугу своего, писаря Хафизи Абру, заверить в своем уважении и желании дружбы. Султан, господин мой, с радостью пришлет к тебе посольство достойное, дабы установить отношения добрые меж нашими державами, коли ты, повелитель, дашь на то свое соизволение. Ныне же я всего лишь путник, просящий о милости и снисхождении. Прошу тебя, о величайший, принять от меня скромный дар в знак моего уважения…

Гость одной рукой сдернул тряпицу, другую поднял выше, ухитрившись при этом еще и поклониться, сделал несколько семенящих шажков вперед и протянул несколько свитков, намотанных на резные деревянные валики. Вожников поцеловал жену в плечо, отпустил ее, наклонился вперед, принял подношение. Два свитка положил на край стола, третий развернул на длину в пару локтей, рассматривая разноцветную арабскую вязь. Удивленно хмыкнул:

— Что это?

— «Зубдат ат-таварих», о величайший, — отступил сарацин. — «Сливки летописей». Плод моего многолетнего труда по написанию всемирной истории. Больше десяти лет я читал летописи разных стран, выписав для ученых людей самые важные события с момента дарования людям Корана — да просветлит разум смертных слово Божие! — и до воцарения в Самарканде султана Шахруха, отца премудрого султана Улугбека.

— От, черт! — охнул Егор. — Да это же настоящее сокровище! Проклятие! И я не понимаю ни слова!

— Я велю переписать, милый, — пригубила вино великая княгиня. — Арабский у нас, почитай, все купцы не хуже русского знают. Не первый век с Персией, Хорезмом и Индией торг ведут. Найдется писарь, сей премудростью владеющий, перепишет.

— Тогда лучше сразу гранки делать, и в печать! — решительно отрезал Вожников и опасливо, чтобы не повредить, свернул свиток. Указал на другой: — А это что?

— Описание земель персидских, индийских и китайских, и иных, принявших ислам, да прославится в веках имя Аллаха, великого и всемогущего, — поклонился гость.

— Это? — ткнул пальцем в третий список Вожников.

— Описание мудростей числительных, таинств сложений и умножений, правил Абу Абдуллаха ибн Мусы Ал-Хорезми[6] для дел купеческих и земельных, секреты измерений и их записи, определения длин, смертным не достижимых…

— О, черт! — снова охнул Егор. — Это просто дар небес! Потрясающе… Что ты хочешь получить взамен этих сокровищ?

— Нижайше прошу о покровительстве, властитель, — повеселел сарацин, поняв, что смог угодить здешнему правителю. — Составляя труды свои, посвященные знаниям земель, народов, сии земли населяющих, делам податей, торговли и возделывания пашни, я смог узнать многое о мире исламском[7], однако же мир христиан остается для меня закрытым семью печатями. Хотел бы я с позволения твоего, о великий, проехать через державу твою и страны приграничные, дабы увидеть глазами своими, какова жизнь в сих местах, не осененных милостью Аллаха. Развеять легенды ложные, что сказывают о мире христиан средь народов Востока, подтвердить истинные, открыть господину моему и прочим умам ученым свет истины.

— И что сказывают о мире христианском в ваших странах? — поинтересовалась княгиня, закусывая кисловатое вино хрустящими медовыми цукатами.

— Молвят много интересного, страшного, а порою и странного, госпожа, — приложил ладонь к груди своей сарацин. — Иные легенды столь невероятны, что не решусь о них вслух упомянуть, пока истинность сказаний подобных не проверю.

— Сказывай, сказывай, — приободрила его Елена. — Дюже любопытно, каковы побасенки про нас складывают?

— Доносят мудрецы и путники разные, что дожди в землях русских столь часты и обильны, что порою небо по многу дней черным остается, а реки из берегов выходят и на десятки верст леса и поля окрест затопляют.

— От дождя такое не часто случается, — пожал плечами Егор. — Разве только в половодье.

— Нешто и вправду воды в реках и дождях так много бывает? — удивился Хафизи Абру. — У нас обычно каждая капля наперечет, каналами на поля отводится, за отдельную плату к посевам пускается. Лишь изредка небеса разверзаются, обрушивая ливень, но сия беда страшнее засухи. Она сносит целые деревни и забирает жизни сотнями. Как же вы живете, коли у вас стихия подобная несколько раз в году бушует?

— Крыши покрепче, стены потолще, дренаж хороший от водостоков, — пожал плечами Вожников. — И ничего, жить можно. Зато с орошением никаких проблем.

— Еще сказывают, в реках русских живет рыба странная. Ест она не траву или мясо, а деревья прибрежные; дома себе, ровно человек, из глины и стволов строит, вся мехом покрыта, и мех сей превыше многих других знатными людьми у вас ценится.

— Бобер!!! — обрадовалась Елена. — Точно, есть такой! Его во многих монастырях в пост кушать дозволено. Ибо раз в воде живет, значит, рыба! Давай, мудрец, загадывай еще загадки. Может, отвечу.

— Молвят путники, живет у вас в ледяных землях индриг-зверь: от холода под землю прячется, там детей выводит, норы роет, кореньями питается, а как на свет выглядывает — так от солнца умирает сразу! Жители тамошние на него тем и охотятся, что свет в пещеры его пускают, а опосля бивни отламывают и для копий своих используют, али украшения режут, ровно из кости слоновьей. И от кости той бивень индриг-зверя не отличить!

— Мамонт, — немного выждав, сказал Егор. — Вообще-то они мертвы уже давно. Просто весной и летом туши из земли талыми водами вымывает. Бивни в тундре можно как грибы собирать.

— Велик Аллах, и деяния его непостижимы, — вскинул руки к потолку Хафизи Абру. — Не ожидал, что сия легенда правдивой окажется. А вот еще сказывают, что моря ваши столь холодны бывают, что замерзают от берега и до берега, и по ним, ровно пополю, в иные страны ездить можно.

— Ты на Волхов сегодня смотрел, мудрец? — решила съехидничать Елена.

— Так ведь то река, госпожа… — осторожно возразил сарацин.

— Так ведь и морозы на нашем севере куда крепче здешних случаются.

— А правду ли сказывают, — после короткой заминки продолжил свои загадки Хафизи Абру, — что в тех морях ледяных рыбы плавают, что размером больше ладьи вырастают? Рыбы те горячие и жирные, и ради жира этого жители северные на сих рыб охотятся. Да не просто охотятся, а с лодок, что рыбе той размером не больше, чем с голову будет?

— Известное дело, рыба-кит, — пожал плечами Вожников. — Нешто у тебя загадок посложнее не найдется?

— Сказывают путники иные, и рабы христианские сие не опровергают, что в землях западных немцы местные смерти поклоняются, превыше пророка Исы[8]ее ставя. При сем особо ценится смерть насильственная, с мучениями всякими связанная. Каждая казнь у христиан тамошних за праздник великий считается, толпы зрителей немалые собирает. Потому ради удовольствия всеобщего там казнят людей всяких за любую малую оплошность, а зачастую и вовсе без повода, выбирают для умерщвления девиц красивых или мужей крепких и подолгу их мертвыми держат для любования. И сказывают, что, по верованиям христиан западных, большая польза от казненных сих проистекает, ибо под повешенными корень любовный растет, мандрагорой именуемый, веревка повешенного от болезней многих помогает и удачу приносит, кровь же его способна неудачливую судьбу на счастливую переменить; рука казненного дома от кражи оберегает, одежда казненного скот домашний тучным и здоровым делает, коли ее порвать и обрывками коров и ясли хоть немного потереть. И ради тех вещей полезных казни творят христиане с большой радостью, нередко путников случайных вешая, лишь бы останками их поживиться и селения свои украсить… — Сарацин замолчал, с нетерпением ожидая ответа.

Вожников от услышанного закашлялся, торопливо выпил вина, постучал себя ладонью по груди, покрутил головой. Не зная, что сказать, наполнил кубок снова.

И что тут можно было ответить? Сказать, что католические христиане смерти не поклоняются? Что это просто случайность и мелкие народные суеверия? Но только как тогда объяснить, откуда подобные верования взялись? Тем более что, отправившись в Европу, Хафизи Абру собственными глазами увидит роскошные виселицы на перекрестках и улицах, и у дворянских усадеб Германии, эшафоты на главных площадях Франции и Италии, дерево висельников в Англии[9]… И сделает вполне естественные выводы по поводу нравов и богов христианского мира.

Егор лихорадочно искал объяснение — но как назло, в голову ничего не приходило. Хотя, наверное, никакого объяснения и не существовало. Тысячи казненных каждый день — нередко даже совсем малых детей — вряд ли можно оправдать какими-то разумными доводами. Ни борьбой с преступностью, ни дисциплиной, ни опасностью измены. Русь или Орда в этом отношении гуманизмом тоже не отличались — но здесь жертвы правосудия исчислялись все же десятками, а не десятками тысяч!

— Однако, ты хорошо говоришь по-русски, Хафи-зи Абру, — выручила мужа княгиня нежданным вопросом. — Где ты выучил наш язык?

— Это было несложно, госпожа, — почтительно склонил голову сарацин. — Как ты изволила заметить, в наших краях множество купцов бывает из земель ваших. Языки же франков, англов и германцев учил я у полонян, в море Средиземном захваченных и в походах андалусских[10].

— Ты говоришь на всех этих языках? — удивился Егор и с ходу попытался освежить свои слабые познания в английском: — You’ve had a lot of teachers?

— Five servants of the Persia Shah, — с готовностью ответил мудрец.

— Что? — поинтересовалась Елена.

— Я спросил, сколько у него было учителей, — перевел Вожников. — А он ответил, что пятеро из них прислуживали в Персии у шаха.

— France, aussi, est venue des fonctionnaires? — обратилась к гостю княгиня.

— J’ai autorisés à communiquer avec ses concubines dans le harem du Shah, да отблагодарит Аллах правителя за его мудрость, — ответил Хафизи Абру.

— Умеет устроиться наш ученый, — рассмеялась Елена. — Французский он изучал у наложниц в гареме своего господина.

— А где изучал германский?

— У наемников могучего Тамерлана, властитель, — ответил сарацин и повторил на немецком: — In mächtigen Söldner Tamerlan, der Herrscher.

— Я восхищен твоей мудростью, дорогой Хафизи Абру. Полагаю, ты должен быть не писцом при султане Улугбеке, а главой его медресе.

— Благодарю за столь лестные слова, великий князь и император, — приложил руку к груди сарацин, — но глава медресе должен заниматься строительством, библиотекой и обучением учеников. Писец же с дозволения господина волен в своих путешествиях. Дозволишь ли ты задать еще один вопрос, повелитель?

— Задавай, — разрешил Егор, хотя внутренне напрягся.

— Верно ли сказывают путники, великий князь, что ты не берешь со своих подданных податей? Что токмо богачей ими обкладываешь?

— Да, мой милый! — встрепенулась и Елена. — Почему ты отказываешься подати собирать? Сколько раз тебе о том сказывала!

— Зачем обирать несчастных бедняков, в поте лица своего добывающих кусок хлеба? — развел руками Вожников. — Нешто мы голодаем, бедствуем? Пусть живут в покое, мне лишнего не надо…

Разумеется, это было наглым враньем. Великокняжеская казна налог получала со всех, даже с сирых и убогих, даже с жуликов и воров. Вот только записан он был не в книгах у сборщиков дани, а спрятан в ценах и товарах. Финансовую грамоту Егор усвоил в свое время неплохо и отлично понимал, что товар сам по себе ценности не представляет. Для получения прибыли его нужно перевезти от производителя к потребителю. А коли так — зачем содержать толпу мытарей и раздражать трудовой люд налогами, из-за которых они, если верить учебникам, бунтовали чуть не каждый год? Зачем, если подати можно спрятать в подорожные сборы и взимать с купцов и путников? Те, конечно, кряхтели и ругались, но платили — куда на таможне денешься? Потом закладывали расходы в цену и в итоге выходило, что каждый десятый грош, пфеннинг или лира, которыми расплачивались люди на рынках империи, в итоге пополнял мошну государства.

Вроде все просто — а никто не догадывался. Феодализм! Не знакомы еще здешние люди с подобными финансовыми махинациями.

Однако раскрывать сию тайну Егор не собирался никому и никогда. Даже собственной жене — вдруг проболтается? Ведь его власть опиралась не только на дворянские присяги, но еще и на тот факт, что простой люд постоянно расплачивался со всякими мироедами то барщиной, то оброком, то десятиной, то пошлиной — с помещиками, с епископами, с судьями, с воеводами. И только великий князь и император не требовал никогда и ничего — бескорыстно защищая и помогая, верша справедливый суд и награждая достойных, строя дороги и мосты. Ну как можно взбунтоваться против такого благородного повелителя?!

Посему Вожников был уверен, что в любой смуте народные массы всегда встанут на его сторону. И скрутят в бараний рог любого изменника. Имея за спиной подобную опору — править легко и приятно.

— Я поставлен господом заботиться о народе земном, а не обирать его, — продолжил Егор. — Посему податей в моей державе не будет никогда и ни за что!

— Я восхищен твоим бескорыстием и состраданием, властитель, — немало удивился гость. — Но как же при такой чистоте души ты решаешься вести войны, проливать кровь и покорять города?

— Что поделать, мудрый Хафизи Абру, — развел руками Егор. — Чтобы защитить свои города и веси, спасти подданных от гибели, опасных врагов приходится убивать, а дома их разорять или отдавать более достойным владельцам.

— Но ты раздвинул пределы земель своих достаточно далеко от отцовских земель!

— Но при том у меня появились новые подданные, которые тоже нуждаются в защите, — сказал Егор. — К тому же хорошая армия — это хищный ненасытный зверь. Его нужно постоянно кормить землями и поить золотом. Ветераны остепеняются и уходят на покой, однако им на смену рождаются молодые горячие воины, которые тоже жаждут славы и поместий. Некоторое время этого зверя можно удержать в узде. Но если не позволить ему поохотиться хотя бы иногда, ощутить свою силу, вкус победы, радость добычи, он может сожрать своего хозяина. Или, хуже того, забыть свое предназначение, ожиреть и сдохнуть. И тогда быть беде. Быстро найдутся другие хищники, чтобы разграбить нас самих.

— Значит, война не прекратится никогда, о властитель? — осторожно спросил Хафизи Абру.

— Ты спрашиваешь, нужно ли твоему господину меня бояться? — поднял бокал с вином Егор. — Все зависит от его желания. Он может стать врагом и испытать на себе силу моего зверя. Он может стать другом и союзником — и тогда мой зверь станет оборонять его границы столь же яростно, как и мои собственные. Искренне надеюсь, султан Улугбек выберет второй путь. И этот кубок я пью за его здоровье!

— Я передам моему господину твои слова, властитель, как только вернусь в Самарканд, — поклонился сарацин. — Надеюсь порадовать его не токмо твоим предложением дружбы, но и рассказом о своем путешествии по землям христианским, ученым нашим неведомым.

— Да-да, помню. Дозволение и покровительство, — кивнул Егор. — Ты их получишь. Но прежде того желаю, чтобы ты исполнил одно мое поручение.

— Сделаю все, что в моих силах, властитель, — пообещал сарацин.

— Не сейчас. Я скажу тебе, что нужно делать, завтра, после заутрени. Можешь остаться во дворце, в людской. Время ныне позднее, на улице темно. Да и завтра не опоздаешь.

— Слушаю, господин… — Поняв, что аудиенция закончена, гость сложился в низком поклоне и упятился за дверь.

— Прости… — Егор налил себе и Елене вина. — Хотел посвятить этот вечер тебе, а вышло, что опять дела да переговоры.

— Ну почему? — рассмеялась княгиня, снимая с волос невесомую понизь с россыпью мелких сверкающих жемчужин. — Поначалу зело весело получилось. Особливо мне про рыбу мохнатую понравилось, каковая деревья ест. И про то, как он в дожди наши обильные не верил и в морозы. Это потом вы на войну свернули. Все бы вам мечами помахать, бояре. И к тому же… — Елена отпила вина и легла на спину, положив голову ему на колени. — И к тому же, вечер еще не кончился.

— Не кончился… — Князь пригладил волосы своей жены, рассеянно скользнул рукой по ее плечу, по груди.

— Ты о чем думаешь, милый? Похоже, не обо мне.

— Умник самаркандский никак у меня из головы не идет. И вопрос его про поклонение смерти. Может статься, именно для этого Бог меня сюда и прислал? Ведь вся европейская история — это сплошная мясорубка. Кровь, смерть, казни, пытки, истребление целых стран и народов. Может, я прислан сюда, чтобы остановить этот кошмар, сделать Европу нормальной цивилизацией, избавить ее от запредельной злобности? Если повсюду установится русская культура, счет спасенным жизням пойдет на сотни миллионов.

— О чем ты, Егорушка? Куда тебя Бог послал? — Елена коснулась его щеки ладонью.

— Как это куда? — изумился Вожников. — В твои объятия, моя королева!

— Ну, слава богу! — рассмеялась женщина, обнимая его за шею. — Вспомнил!

* * *

После заутрени великий князь, как водится, вернулся в окружении князей, королевичей и дьяков.

— Проходите, гости дорогие, дорогу знаете, — разоблачившись, предложил Егор. — Я вас вскорости догоню…

Краем глаза он заметил, что шубу его жены принял на руки какой-то мальчишка, опередив дворовых девок, однако особого внимания на это не обратил, поскольку у стеночки его с подобающей скромностью дожидался самаркандский гость.

— Иди за мной, — тихо приказал Егор, быстрым шагом прошел по коридорам, отворил «черную комнату», первым шагнул туда. Огляделся.

Здесь было светло — солнце уже поднялось и через слюдяные окошки рассеивалось по просторной горнице. Стол в центре был завален бумагами и пергаментами — трогать что-либо без великого князя слуги не рискнули. После короткого колебания Вожников сгреб все документы на край, открыл ближайший сундук и засыпал туда. Знать лишнего иноземному гостю все же не стоило. Указал рукой на стену:

— Что ты там видишь, уважаемый Хафизи Абру?

— Какая интересная роспись… — медленно пошел по горнице сарацин. — Мне кажется, я видел что-то подобное… Где-то… В каком-то из трудов…

— Ты же образованный географ, писарь султана Улугбека? Я верно понял значение твоего подарка?

— О-о, Аллах!!! — внезапно простонал гость и упал перед стеной на колени. — О Аллах, ты явил мне чудо! Великое чудо! О Аллах, ты вознаградил меня за труды! — Хафизи Абру ткнулся лбом в пол, снова выпрямился. — Ради одного этого стоило ехать в мир холода и льда!

Вожников довольно улыбнулся. Все-таки приятно встретить человека, способного оценить твои старания. Даже купцы не особо понимали скрупулезности великого князя, полностью полагаясь на свои путевые свитки, а рудознатцы и ремесленники не видели особой нужды наносить на стену встреченные в пути протоки и ручейки, отмечать горы или шахты. Зачем, если и так о нужном месте и торговцы, и работники знают?

— Ты в подробностях изучил земли персидские, хорезмские, арабские, индийские, уважаемый Хафизи Абру, — облокотился на край стола Егор. — Мне же о сих краях почти ничего неведомо. Токмо север Персии купцы смогли описать, да часть Шелкового пути. Посему давай договоримся так. Ты получаешь все необходимое и наносишь на карту не отмеченные здесь реки, горы, дороги и города, я же взамен дарую тебе покровительство и право путешествовать по землям империи и за ее пределами.

— Велик Аллах! — снова поклонился стене Хафизи Абру. — Милость его безгранична. Он наградил детей своих мудрейшими правителями из мудрых, равными разумом пророкам и царям древности! Он прислал людям великого султана Шахруха, любящего звуки поэтического стиха превыше звона булата. Он прислал людям мудрого султана Улугбека, посвятившего себя не войне, а астрономии и математике. Он прислал людям тебя, великий князь Георгий, создавшего карту всего обитаемого мира во всех его мельчайших подробностях. Дозволь мне сделать ее копию, и я стану твоим преданным рабом до конца моих дней!

— Хорошо, делай, — разрешил Егор. — Но только сначала добавь на нее то, чего на ней не хватает, но тебе известно. Оставляю тебя наедине со своим сокровищем. Мне, увы, надобно возвращаться к делам.

Великий князь вышел из комнаты, отправился в малые пиршественные палаты, но по пути не удержался, заглянул к супруге, которая тоже готовилась к завтраку — но на женской половине и с женской свитой. Просто, чтобы еще раз поцеловать любимые глаза. Но, потянув створку, вдруг увидел стоящего перед ней на колене боярина.

— …взор твой тревожит душу, словно свет луны среди ночного мрака, аромат твоей кожи подобен весне среди зимней вьюги, звук твоего голоса согревает жарче солнца, — горячо шептал наглец, удерживая в пальцах руку Елены. — Твоя стать заставляет дрожать от вожделения любого мужчину, черты лица словно высечены из…

— Дозволь, княже, — попыталась протиснуться мимо Егора дворовая девка. — Госпожа за накидкой соболиной посылала.

— Проходи… — посторонился слегка ошалевший от увиденного Вожников, запер за служанкой дверь, прижал ее ногой и рукой. Уже через миг створка вздрогнула от толчка, потом затряслась от ударов:

— Егор! Егорушка! Открой! Открой, любый мой! Это не то, что ты думаешь!

Вожников не думал ничего. И в голове, и в душе у него стало пусто, словно внутри лишившегося языка колокола.

— Егор, Егорушка… — Жена перестала ломиться и теперь только тихо гладила дверь ладонью. — Открой, милый…

Великий князь молчал. Он не знал, совершенно не представлял себе, что нужно делать в подобной ситуации. А придумать, решить на месте как-то не получалось.

Женщина сдалась, отступила, повернулась, зло рыкнула на Пересвета:

— Пошел вон отсюда, пока я тебя прежде мужа не убила! Боже, что же теперь будет, что будет?!

— Но ведь между нами ничего… — начал было оправдываться княжич, однако Елена настолько красноречиво потянулась к ножу на поясе, что он осекся и стреканул к ближайшей двери, нырнул за нее. Это была кладовая с платьями и сундуками, но мальчишке было не до выбора.

— Боже, что будет? — опять схватилась за голову Елена, толкнула служанку в плечо: — Чего стоишь, дура? Милану зови, бегом! И Федьку, коли на глаза попадется. Его князь любит, его послушает…

Девка метнулась в коридор — и дверь, на диво, оказалась уже открыта.

Вожников в это время решительно вошел в пиршественную палату и остановился, не доходя до стола. Поклонился знатным боярам:

— Прощения прошу, други, но веселитесь сегодня без меня. И приема утреннего сегодня не будет. Вести важные дошли до меня с ордынского порубежья. Срочно надобно с ними разобраться!

Егор поклонился еще раз и вышел, оставив высшую знать гадать, что именно могло произойти. Вожников был уверен, что факт о появлении в его покоях личного посланника из Самарканда очень быстро всплывет, подтвердив его слова, а остальное… Остальное князья с боярами сами додумают, они это умеют.

Через минуту правитель вошел в «черную комнату», запер за собой дверь, выдернул внутреннюю раму, распахнул окно, полной грудью вдохнул морозный воздух, зачерпнул скопившийся на подоконнике снег, отер им лицо, шею, бритую голову. Больше всего ему хотелось напиться — но ключ от бездонных погребов дворца болтался на поясе Миланы, заведующий хозяйством. Завести личную заначку Егор как-то не озаботился, а идти искать кого из дворни, приказывать накрыть стол не хотелось. Хотелось побыть одному.

У стены осторожно кашлянул Хафизи Абру:

— Прошу прощения, властитель, но не повредит ли холодный воздух сей дивной росписи?

— Мерзнешь, сарацин? — догадался Вожников, еще раз мазнулся снегом, закрыл окно. Поднял и ткнул на место вторую раму, вогнав по углам распорные клинышки. — Так лучше?

— Благодарю тебя, великий князь.

— Что-нибудь получается? — подошел ближе к нему Егор.

— Очертания морей сих неверно нанесены, мудрейший, — указал на Персидский залив географ.

— Все может быть, сарацин. По памяти рисовал. Ты старые контуры затри, они угольками простыми сделаны, новые нанеси. Потом закрашу.

— Не боишься, что случайным прикосновением труды многие испорчены будут?

— Боюсь, Хафизи Абру. Да токмо иначе как править? Когда уверенность появится, что все точно сделано, велю мозаикой каменной в храме Николая Чудотворца карту выложить. Сей святой — морякам покровитель известный, там ей самое место. А себе потихоньку новую, уточненную собирать начну. Только уже не на стене, а на куполе. Чтобы координаты не смещались.

— Боюсь прогневать тебя, властелин, но не просветишь ли ты меня, что за неведомые земли отмечены у тебя там, далее, на стене соседней? — указал самаркандский ученый на левую стену, на которой распласталось уродливое подобие Американского континента.

— Неведомая земля, — ответил Егор и, сразу отметая лишние расспросы, пояснил: — Поморов моих нескольких туда штормом уносило. Сказывают, дикарями заселена. Более ничего пока неизвестно.

Хафизи Абру перешел на ту сторону, осмотрел протяженную береговую линию, описывающую континент, россыпь островов возле будущей Канады, осиную талию Панамского перешейка, с некоторым сомнением пригладил пальцами кончик своей острой бородки, покосился на Вожникова, молча вернулся обратно, к Аравийскому полуострову.

— Вижу, ты опытный царедворец, сарацин, — рассмеялся Егор. — Все без слов понимаешь. Да, случайно попавший за океан моряк такой карты не составит. На это десяток лет и сотня экспедиций потребуется. Но ответа не будет. Я не скажу тебе, откуда все это знаю. Ты все равно не поверишь.

— Воля твоя, повелитель, — согласился Хафизи Абру. — Аллах наградил тебя знанием, он поместил тебя во главе могучей державы, он дал тебе волю и мудрость. Сила его безгранична, замыслы непостижимы. К чему гадать? Нужно лишь следовать его желаниям и своему предназначению.

— Если ты прав, сарацин, то ты тоже являешься божьим оружием. И прислан сюда, чтобы явить его требование. И про поклонение смерти ты тоже заговорил вчера не просто так… — Великий князь Русский и император Священной Римской империи германской нации в задумчивости остановился перед хвостиком, разделяющим Средиземное море и Северный Ледовитый океан. — А вдруг это знак? Вдруг это напоминание о том, что, если я принесу алые стяги цивилизованного мира сюда, на западное порубежье, то уже не будет ни Варфоломеевской ночи, ни Святой Инквизиции. Не будет десятков тысяч повешенных при огораживании[11], не будет геноцида в Америке и Африке, не будет работорговли и конкистадоров. Как полагаешь, сарацин, стоит ради этого затеять еще одну маленькую войну? Клянусь тебе, при этом погибнет лишь тысячная часть от тех смертных, которые сгинут, если не вправить мозги этому злобному племени!

— Я полагаю, великий князь, твой «зверь» проголодался. Ему опять нужно скормить гору золота и напоить морем славы. Ты просто ищешь оправдания для поступка, который все равно давно предрешен. Армии живут войной. И даже Всевышний не способен изменить этой истины.

— Напрасно попрекаешь, сарацин. Меня самого пугает эта мысль. Мысль о том, что я стану делать со «зверем», когда его окажется нечем кормить, — Егор обвел пальцем контуры Франции и Англии, задумчиво прикусил губу: — Но ты знаешь, мудрый географ, есть порождения, которые опаснее любой, самой кровавой войны. Настолько опаснее, что их лучше душить в колыбели, не считаясь с потерями.

— Странно видеть, как легко и просто решаются судьбы народов, великий князь.

— Не так уж легко, уважаемый Хафизи Абру. Чтобы из хищника не превратиться в жертву, врага нужно знать. А я… Я только помню, что сейчас между Англией и Францией вроде как идет Столетняя война. Это когда была Жанна д’Арк. Которая Орлеанская дева… — Егор почесал в затылке. — Н-н-да… Пожалуй, кроме нее, больше я ничего про эти времена и не скажу.

— Нешто тебе неведомы собственные соседи? — удивился гость. — Ты знаешь очертания далеких неведомых земель, но не интересуешься тем, что творится за собственным порогом?

— Этот «порог» я прибил на место всего несколько месяцев назад, — стукнул кулаком по карте Франции великий князь. — А до того англосаксы с французами были для меня так же далеки, как для тебя зулусы с их ассегаями.

— Зулусы? — удивленно вскинул брови Хафизи Абру.

Егор молча указал на самый низ пока еще почти не расписанного реками и горами Африканского континента.

— Мне будет дозволено спросить, властитель, откуда ты знаешь об этом народе?

— Нет. Не дозволено.

Во дворце тем временем творилась тихая суета. Узнав у привратников, что князь подворье не покидал, ключница разослала слуг по горницам, палатам и светелкам, самолично посетила опочивальни, заглянула в кладовки и подклети. Вернувшись к хозяйке, развела руками и покачала головой.

— Куда же он исчез? — стиснула кулаки княгиня. — Проклятие! Слова даже не сказал.

— В пиршественной палате обмолвился, что на рубежах восточных тревога какая-то возникла, — неуверенно сказала Милана.

— Портрет!!! — вскрикнула Елена, вскочила, сделала несколько шагов, но тут же остановилась. — Что же он, птицей туда улетел, никем не замеченный? — Она вернулась к своему креслу, села на мягко скрипнувший бархат. — Глупо-то как все вышло… Столько всего сотворила, и вдруг в миг один прахом все пошло. И из-за чего? Из-за шалости дурачка малого! А ведь ныне Егорушка ужо не тот, каковым я его приняла. Теперь за него любая с радостью ухватится. Хоть служанка смазливая, хоть ханша ордынская. Вона, как хитро Айгулька о себе напоминает. Императрицей каждой стать хочется. Пусть не по званию, так хоть наложницей, правительницей постельной. Оно, знамо, ночная кукушка дневную всегда перекукует.

— Он любит тебя, матушка. И никогда не изменит.

— Сколько тебя знаю, глупая девка, ты токмо это одно всегда и талдычишь! — стукнула кулаком по подлокотнику повелительница.

— Так разве я хоть раз за годы минувшие ошиблась? Слухи бродили всякие, да токмо ложью все оказались. Вспомни, ты даже грамотки ему отсылала, дозволяя наложницу себе прикупить. Так рази он польстился? Соглядатаи донесли, одну бабенку купил, да и та мельничихой оказалась. Для дела взял, к работе приставил. Там, в неметчине, поныне и обитает. Не мучай себя так, матушка. Коли уж на воле не загулял, так дома от пустяка малого тем паче не переменится.

— Много ты понимаешь, дура… — вздохнула княгиня, немного успокаиваясь. — И где он тогда?!

— Есть токмо одна светелка, матушка, от которой у меня…

— Точно! — вскочила женщина, торопливо оправила платье из тонкого и мягкого коричневого кашемира. — Ступай вперед, выгони всех из нашей половины! И чтобы никто в покои княжеские и носа не совал, пока не дозволю!

Елена чуть не бегом пробежала по коридору, остановилась перед «черной комнатой», занесла кулак, чтобы постучать, но в последний миг не решилась, и вместо этого приложила ухо к струганым доскам. Изнутри слышались шаги и тихий разговор.

— Егор, ты там? — негромко спросила княгиня. — Егор, отвори.

Внутри стало тихо.

— Егор… Егорушка, милый… Дозволь хоть слово молвить… — попросила она. Не дождалась ответа, погладила ладонью дверь: — Любый мой, не серчай. Не моя вина, Бог свидетель. Не я ведь на коленях стояла, не я слова томные сказывала. Что же ты от меня-то шарахаешься? Отвори…

Она с надеждой прислушалась, различила слабое перешептывание. Но о чем именно шла речь, не разобрала.

Между тем мудрый Хафизи Абру поклонился великому князю:

— Дозволь слово молвить, могучий властелин. Мы не в крепости, долго запершись не просидим. Естество рано или поздно наружу погонит. Коли все едино отворять придется, так лучше ныне сие сделать, когда говорить спокойно сможешь, а не тогда, когда мысли нуждами телесными заняты будут. Объяви волю свою, не мучай супругу неведеньем.

— Кабы я еще знал, какова она: моя воля? — покачал головой Вожников.

— Ты отвори. Может, тогда и узнаешь.

— Мудришь ты чего-то, сарацин… — Егор пригладил бородку. Вздохнул и отодвинул засов.

— Егорушка! — кинулась ему на шею Елена и стала горячо целовать лицо. — Что же ты меня пугаешь так, милый? Что же ты сердишься?

— А ты бы что сказала, кабы девицу предо мной увидела? — попытался отстранить ее муж.

— То же мальчишка малой совсем! Дитятко! Нешто к дитю меня ревновать станешь?

— Что-то больно страстно дитя это про аромат твой и вожделение сказывало…

— А хоть бы и так! — неожиданно с яростью топнула сапожком великая княгиня. — А может, мне тоже про губки яхонтовые мои, зубы жемчужные, про грудь высокую и глаза небесные услышать хочется! Я тоже баба, я тоже восхищения и похвалы слушать хочу! От тебя, вон, токмо про поместья да таможни разговоры одни! Я уже сама чугун от шлака по запаху отличить могу, и живицу от олифы! Ты молчишь — так хоть от дурачка о себе чего сладкого услышать! Да ведь с томлением своим я все едино не к нему, к тебе бегу, любый! О тебе одном душа моя болит, о тебе одном мечтаю! А ты… Чурка ты дубовая!

Елена резко отвернулась, растирая под глазами слезы. А потом вдруг выбежала из комнаты.

— А ты, говоришь, пусти, — покосился на сарацина Вожников. — Видишь, чего вышло? Я, теперь, оказывается, еще и виноват! И что теперь делать?

— Либо в монастырь насильно постричь, властитель, либо прощения попросить.

— Однако ты хорошо изучил наши обычаи, мудрый Хафизи Абру, — хмыкнул Егор.

— Благодарю, великий князь, — поклонился в ответ на похвалу сарацин.

Вожников прошелся вдоль стены, постучал согнутым пальцем по карте Франции:

— На чем мы остановились? А-а, на разведке. Надо бы мне по-тихому прокатиться там да осмотреться.

— Коли ты намерен отправиться с визитом, великий князь, нижайше прошу взять меня с собой, дабы я мог составить описание земель христианских.

— Какой визит, мудрейший? Кто мне что покажет и расскажет, если я со свитой в окружении рати поскачу, да с королями во дворцах обниматься стану? Мне не королей, мне нутро державы пощупать надобно. Чем народ дышит, на что ратники жалуются, какие помыслы у дворян, в чем меж знатью разногласия? Слухи среди черни послушать, чаяния их узнать. Опять же на дороги посмотреть тамошние, на крепости, на дисциплину ратную, на порядки местные.

— Лазутчиков послать мыслишь?

— Хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам… — задумчиво ответил Егор. — Лазутчика тоже учить надобно. Не всякий прочность стены по виду определит, не всякий в мыслях дворянских разберется. А иные еще не то сказывают, что узнали, а то, чего я от них услышать хочу. Нет, мудрый Хафизи Абру, самому и быстрее, и надежнее.

— Ты великий властелин, господин, ты князь и император! А жизнь лазутчика хрупка, как ветка саксаула. Как можно подвергать себя такой опасности?

— Ладно, пусть будет так, — внезапно согласился Егор. — Все бабы дуры. Пойду просить прощения. А ты, друг мой, карту рисуй. Не отвлекайся.

Великая княгиня, всхлипывая, стояла в углу своей платяной горницы, предназначенной для переодевания: с двумя зеркалами — одно из полированного серебра, а другое из обсидиана, — с креслами и диванами для отдыха, подставками для ног, пухлыми подушками тут и там, толстым персидским ковром на полу. Все было роскошным и дорогим — кроме закопченной иконы Богоматери Троеручицы, которой и пыталась между всхлипываниями молиться женщина.

Вожников подошел к ней сзади, взял ладонями за плечи, ткнулся губами в затылок, шепнул:

— Я тебя все равно люблю…

Княгиня всхлипнула громче.

— Хорошо, я попробую говорить все, что о тебе думаю. О том, что ты самая красивая. Что у тебя высокая грудь. Что прекрасная фигура…

На этом Вожников и иссяк. Сочинение комплиментов никогда не было его сильной стороной. Он больше привык не языком трепать, а руками работать. И рассчитать прочность несущих балок для навеса ему было куда проще, нежели хвалить носик или ушки девушки. Что может сказать о щеках нормальный человек? Ну, розовые. Ну, красивые. А что еще? Что большие? Или маленькие?

Нет, это уже что-то не то…

В наступившей тишине послышался шорох в соседней светелке. Егор, отпустив жену, подкрался к дверце, распахнул…

— Ах ты, гаденыш! — схватив боярина за грудки, выволок его на свет Вожников.

— Княжич Пересвет… Слуга верный… — торопливо пробормотал тот.

— Неважно, — замахнулся Егор.

Мальчишка, вскрикнув, зажмурился, съежившись и повиснув в руке. И Егор остановился. Это и вправду оказался всего лишь жалкий малолетка. Болтливый безмозглый юнец.

Вожников разжал руку и кивнул на дверь:

— Пошел вон!

— К услугам… Всегда… Великий князь… — скомкано выдавил княжич и стремглав выскочил из горницы.

— Дитятко покровительства просил, — торопливо промокнула платком глаза Елена. — Сирота елецкая. А ты его ревновать вздумал.

— Язык бы вырвать сиротинушке, дабы вперед ума не спешил, — уже совсем беззлобно сказал Вожников. — Попомни мое слово, из-за языка своего он головой когда-нибудь точно поплатится.

— Вырастет — поумнеет. Господи, как ты меня напугал! Я думала, ты сгоряча уже в поход на Самарканд помчался.

— Зачем? — удивился Вожников. — Там у нас соседи ныне на диво тихие. Их не трогать, так и они беспокойства не доставят. Нам лучше о западном порубежье позаботиться.

— Так ведь там больше ничего нет. Титула выше императорского не существует, далее токмо короли да герцоги остались. Чего с них взять, любый?

— Для себя, Леночка, мы все, что хотели, получили. Но надобно и совесть иметь, о других подумать. Ныне мы можем малой кровью большую беду предупредить. Так отчего бы сие и не сотворить? Не для прибытка — просто для успокоения души. Спросит Бог на том свете: чего мы хорошего в своей жизни сделали? Вот тогда и пригодится.

— Ты все-таки снова собрался уезжать… — поняла великая княгиня.

— Поехали со мной!

— Мы больше не ватажники, любый мой, — погладила его ладонью по щеке Елена. — И хозяйство наше в двух сундуках дорожных не умещается. За державой нашей присмотр нужен. Без руки хозяйской всякое случиться может. Да и мне ныне не след в седле или карете трястись…

Она взяла руку мужа и многозначительно положила ее себе на живот.

— Когда? — Губы Вожникова невольно расползлись в улыбке.

— Полагаю, к концу лета у тебя будет уже два сына, мой драгоценный, а не один.

— Счастье мое! — Егор порывисто обнял жену и крепко расцеловал.

— Твое, и только твое! — клятвенно заверила Елена. — И посмей теперь хоть на час от меня до отъезда своего отлучиться!

— Не отлучусь! Ни на минуту… То есть… Прости… Кажись, я сарацина своего в комнате запер. Сбегаю, проверю. Вдруг ему приспичит?

— Беги, сокровище мое… — горько усмехнулась Елена. — Беги.

Проводив мужа взглядом, она повернулась к иконе и несколько раз широко перекрестилась, отвешивая Богоматери глубокие поклоны:

— Спасибо тебе, заступница. Спасибо, милостивица. Вот уж не ожидала, что ревнивый Егорка мой такой. За слова пустые и то чуть не прогнал. Кабы с настоящим любовником застал, так и вовсе убил бы, верно, на месте. Помилуй меня, матушка, от такой беды. И от ревности мужней помилуй, и от ума помешательства, дабы помутнения душевного не случилось, дабы и вправду ни с кем не спутаться…

* * *

Впервые за многие месяцы Егор смог поутру вдосталь поваляться в постели. Причем с женой. Причем…

Ну, если бы речь шла о простолюдинах, али худородных боярах, можно было бы сказать, что и «покувыркались», однако великий князь и император с супругой, естественно, не «кувыркались», а благородно «почивали».

Правитель юной державы решил, что раз уж он объявил о наличии важных забот — то под этим прикрытием несколько церковных служб можно и прогулять. Ему — на вопросы лишние отвечать не придется, народу — немного беспокойства на пользу пойдет. Пусть знают, что правитель всего и вся тоже не зря свой хлеб кушает, и тоже порою занят бывает до невозможности.

Елена тоже никуда не пошла и завтраки у себя на время отменила, не отлучаясь от мужа буквально ни на минуту — словно в первые годы их знакомства. И пользовалась каждым свободным часом, чтобы доказать свою любовь. У супругов словно случился второй медовый месяц. Точно так же, как первый — наполненный хлопотами деловыми и ратными, хитростями и интригами. Но теперь еще — и первобытной страстью.

Покой правящей четы оберегали ключница Милана и кравчий Федька — ныне уже возмужавший и остепенившийся, но преданный, как и прежде. И потому Егор особенно изумился, когда, выглянув из покоев, дабы позвать слугу, неожиданно обнаружил перед собой веселого Пересвета, на этот раз одетого в ферязь. Небогатую — синего сукна, подбитую горностаем — но зато новенькую. Сапожки на нем тоже были нарядные, сиреневые, и шапка того же цвета.

— А ты тут чего делаешь? — изумился Вожников.

— Так это… — попятился малолетний княжич. — По повелению великой княгини… За сарацином присматриваю.

— Федька-а!!! — заорал Егор, и уже через несколько мгновений кравчий, с громким топотом промчавшись по коридору, встал перед господином.

— Здесь я, княже… — запыхавшись, выдохнул он.

— Выброси этого прохвоста из дворца, и чтобы духу его в городе больше не было!

— Слушаю, княже. — Федька сгреб Пересвета за ворот.

— Постой… Голландца нашли?

— Прости, княже, не успели. Гонец с Харагло-озера еще не вернулся, поспрошать тоже некого. Сказывали, правда, крутился тут кто-то из его банды. Но пока не нашли.

— Ищите, нужен! Но коли пока нет… Вели Милане вина и сластей принести. Мы с женой еще в покоях задержимся.

Разумеется, о связанных с отъездом хлопотах великий князь тоже не забывал, решая срочные вопросы, отдавая распоряжения и составляя инструкции, но много времени это не занимало. Вожников с самого начала настраивал систему финансового управления так, чтобы она могла работать самостоятельно — где-то увязывая интересы каждого писаря и подьячего на результат, чтобы они получали плату в зависимости от приносимой пользы, где-то жестко регламентируя каждый шаг, где-то добавляя внешний контроль от заинтересованных людей. Если горожане будут знать, что на мощение их улиц твердый процент от сборов на мосту идет, или прихожанам местным доля на церковь — фиг они позволят таможеннику хоть копейку мимо казны себе в карман положить. Быстро воеводе настучат, а то и сами дегтем измажут.

Но хлопот было не так много, как казалось, и с супругой он почти не расставался. Тем страннее было ему уже через день услышать от Елены за ужином:

— Зря ты на него так сердишься, любый мой. Он хоть и княжеских кровей, но ведь и вправду сирота. Земли отчие мертвы, родичей средь живых ни одного. Заместо города стольного изба-пятистенок в деревне. От брата старшего, что ныне князем Елецким считается, два года вестей никаких. Как Витовт его в поход на Орду выманил, так более ни живым, ни мертвым никто не видел.

— Мне обыскать твои покои? — отставил кубок Егор.

— Зачем, милый мой? Ты един для меня желанный, более никого нет и быть не может!

— А с какой-такой стати ты вдруг про Пересвета вспомнила? Не иначе этот шкодник опять к тебе пробрался про глазки небесные нашептать да пальчики потрогать?

— Он просто ищет покровительства, Егорушка, — примирительно накрыла его руку ладонью супруга. — Кому еще младшему из княжичей кланяться, у кого защиты искать, кроме как не у главы рода, не у великого князя? Ты им всем заместо отца, а я заместо матери. Соскучился ребенок по слову доброму, по прикосновению ласковому…

— По ремню он соскучился! — перебил жену Егор. — Значит, и правда приходил? Или все еще здесь?

— Я его сразу отослала! — поспешила заверить княгиня. — Не гневайся. Горюет он очень, что серчаешь ты на него. Он ведь служить тебе желает со всей искренностью, в преданности своей клянется.

— С его повадками токмо девкам под юбки лазить, а не поручения княжии исполнять!

— Не выросло еще у него того, с чем под юбки лазают, — отмахнулась Елена. — Хотя язык, знамо, подвешен. Таких, вестимо, в пажи брать и надобно. Чтобы беспокойства никакого, а слушать приятно.

— Беспокойства не будет потому, любимая, что при следующем его появлении я этого пройдоху как раз за язык и повешу!

— Бедный сиротка, — вздохнула женщина. — Выходит, вовсе некуда ему голову преклонить?

— На плаху, — холодно предложил Вожников. — Пусть с ней целуется, коли ничего более делать не способен.

— А-а… — начала было Елена, но неожиданно осеклась, притянула к себе руку мужа, поцеловала в ладонь. — Ну и бог с ним, забудь. Всех не нажалеешься.

Похоже, княгиня вспомнила, как ненароком обмолвилась князю — зачем, по ее мнению, в свите нужны пажи.

* * *

Голландец появился через неделю. Как оказалось, его и искать не требовалось — все эти дни барон Антониус ван Эйк фон Харагл-Озерный обитал в Новгороде, и явился на великокняжеское подворье сам, когда Федькины посыльные пошли по кабакам и торгам с расспросами — не знаком ли кто с пиратом из Голландии?

Радостный кравчий тянуть не стал и тут же представил вояку пред ясны очи правящих супругов.

— У-у, какой букет амброзий, — помахал перед лицом ладонью Вожников, когда гость решительно склонился перед ним почти до пояса. — Никак тебя вытащили прямо из бочонка мальвазии?

— Мы пили за здоровье императора, великий князь! — мотнул головой голландец. — И за здоровье великой княгини, императрица! — поклонился он на другую сторону.

— Свое здоровье поберегли бы, бояре, — укоризненно покачала головой Елена.

— Ради императора и императрицы мы готовы пожертвовать всем! — клятвенно заверил ее голландец.

— Никогда не сомневался в твоей преданности, — рассмеялся Егор. — Ты был в пожалованном тебе уделе? Принял ли его под свою руку? Доволен ли наградой? Назначил ли управляющего? Определил оброк и барщину?

— Я воин, а не торгаш, великий князь! Съездил на место тамошнее, показал дарственную. А как сход собрался, смердам предложил отступного три тысячи гульденов платить да самим с общиной разбираться, кому какие пашни возделывать, кому какие ловы брать и как лесом пользоваться. Пару дней они покричали, еще пару поплакали, да на ста двадцати гривнах мы с ними и сговорились. Мыслю, обманули меня изрядно хитрецы сиволапые, да токмо мне проще вдвое меньше серебра получить, нежели наделы исчислять, оброки собирать, хвосты рыбьи пересчитывать, да за барщиной следить. Пущай сами сей морокой занимаются. На пять лет по рукам ударили, а там посмотрим, что получится.

— Значит, барон, ты свободен, как вольный ветер?

— Я раб! — гордо вскинул подбородок голландец. — Верный слуга императора! Я дал клятву верности, и мой меч, и моя голова, и моя жизнь отныне всегда в твоей воле, великий князь!

— В прошлом году ты изрядно помотал мне нервы, барон. И в Германии, и на Балтике, и на Чудском озере. То крестоносцем прикидывался, то ганзейцем, то датчанином. Хорошо у тебя сии провокации тайные удавались.

— Всегда рад служить императору! — Антониус ван Эйк преданно икнул. — Императоры приходят и уходят, моя преданность остается неизменной!

— Ценю твою преданность, барон, — усмехнулся Егор. — И хочу доверить живот свой твоему ратному мастерству и искусству перевоплощения. Сможешь ли ты отбить меня у целого мира?

— Умру, но сохраню, мой господин!

— Что же, тогда готовься к походу. Даю неделю на сборы, и мы выступаем.

— Не соблаголивола… ли… голи… вит великий князь посвятить меня в… — Барон, качнувшись, нахмурился и сделал еще одну попытку: — Не соблаго… Мне… Ну, это… Чего мне нужно делать?

— Соблаговолит, — рассмеялся Егор. — Сейчас объясню…

Через полчаса, отпустив озадаченного хитрым поручением воина трезветь и готовиться в путь, Вожников толкнул дверь в «черную комнату»:

— Как твои успехи, мудрый Хафизи Абру? Времени в обрез, пора собираться на экску… Ты опять здесь, глист всепролазный? Кто тебя сюда пустил?!

Географ, занятый росписью по настенной карте, лишь на миг оглянулся на елецкого княжича и вернулся к работе. Пересвет же упал на колено, широко перекрестился:

— Христом-богом клянусь, нет у тебя более преданного слуги, нежели я, великий князь! Ни наяву, и в помыслах никогда вреда тебе не причиню, рабом верным буду! Токмо поверь, прими на службу, испытай любым поручением! Не держи зла, что супругу твою развлечь в ее одиночестве пытался. Токмо о хорошем ведь думал, услужить, понравиться! Прости, коли невольно что не так сделал. То от старания излишнего вышло, а не со зла!

— Как же ты сюда все время попадаешь, прохвост? — Егор сжал и разжал кулаки. — Я ведь настрого приказал не пускать!

— Коли старания и стремления к повелителю устремлены, никакая сила человека на сем пути остановить не сможет!

— Не блажи, я не баба, — поморщился Вожников. — Отвечай кратко и четко. Мне лапши и без тебя каждый день на уши навешать норовят.

— Осторожностью и хитростью, великий князь. Так потихоньку и пробираюсь.

— Службу тебе одну только могу предложить, — пригладил свою короткую пока еще бороду Егор. — В рубище ходить, через раз жрать, лошадей чистить, воду таскать, исподнее стирать, верхнее сушить. На стол накрывать, постель стелить. В общем, слугой быть простым при хозяине.

— Любую волю твою исполню, княже!

— И называть меня отныне будешь только «господин»!

— Слушаю, господин.

— Покамест при госте моем премудром Хафизи Абру состоять будешь, опосля при мне. Теперь ступай, одежду такую подбери, чтобы за смерда нищего прочие путники принимали, а не за княжича знатного. Пошел вон!

— Ты не пожалеешь, господин, — склонился в низком поклоне Пересвет и шмыгнул за дверь.

— Могу ли я спросить, властелин, — не оглядываясь, поинтересовался сарацин, — что послужило причиной сей милости? Мне казалось, сей юнец вызывал у тебя отторжение. Но вместо того, чтобы покарать, ты его приблизил.

— Пронырливый больно, липкий. Мерзкий притом и настырный. Не хочу, чтобы в мое отсутствие он крутился возле моей жены. Вот остается одно из двух: или повесить, или взять с собой. Прибить я уже пытался, да только у меня рука на ребенка не поднимается. Остается второе.

— Может, его просто куда-нибудь отослать?

— Пробовал, не получилось. Авось хоть по дороге сбагрить куда-нибудь смогу… И вот что, мудрый Хафизи Абру. Отныне прошу тебя называть меня «друг мой» либо по имени. Даже наедине, ибо никогда не знаешь, когда рядом могут оказаться посторонние уши. Иначе наше путешествие может оборваться в самый неожиданный момент.

Путники

Егор Вожников, в отличие от прочих обитателей этого мира, свое время ценил. И потому из Новгорода четверо путников выехали верхом, с заводными лошадьми, на которые сарацин и его рабыня увязали свои немногие вещи. Ради скорости великий князь предложил вообще ничего с собою не брать и купить все нужное ближе к французскому порубежью — однако географ не смог обойтись без своего молитвенного коврика, нескольких книг, письменных принадлежностей и второго халата. Все прочее он согласился оставить в кладовых дворца, чтобы забрать на обратном пути.

Впрочем, несколько чересседельных сумок лошадей особо не утомляли, а потому по звенящим промороженным трактам всадники неслись стремительно, то и дело переходя на рысь и пролетая за день по шестьдесят-семьдесят верст, мчась чуть ли не втрое быстрее обычных путешественников. Они выезжали еще в темноте, летели без остановок весь день до темноты, чтобы во мраке наступившей ночи ввалиться на придорожный постоялый двор, поесть, выпить — и упасть в постель, предоставив местным слугам заботиться о скакунах.

Лошади подобное напряжение выдерживали с трудом и уже на пятый-шестой день еле стояли на ногах — но Егор показывал в местных отделениях казначейства грамоту гонца, требовал свежих коней, бросал уставших подьячим на руки, и скакал дальше. В таком бешеном темпе путникам удалось еще до католического Рождества добраться до Турина, где Вожников и разрешил сделать первую остановку, дабы отдохнуть и переменить обличье.

Вымотанные до невозможности, на следующий день все четверо спали до полудня, и встретились только за обедом на первом этаже трактира. Разумеется, за столом сидели Вожников и Хафизи Абру. Пересвет и рыжая невольница самаркандского писаря прислуживали, надеясь, что после хозяев им останется что-нибудь из объедков.

— Я молю тебя о пощаде, друг мой Георгий! — приложил руку к груди сарацин. — Я прибыл сюда, в эти ледяные земли, для того, чтобы узнать о нравах здешних народов, мудрости ученых и достижениях в ремеслах, а не для того, чтобы отметить на путевых страницах, где довелось провести ночь! Мы скачем и скачем, ничего не замечая по сторонам!

— Не беспокойся, мудрый Хафизи Абру, ты сможешь узнать все до мелочей, — пообещал Егор. — Мы вместе проедем всю Францию и Англию от Тулона до Эдинбурга, заглядывая на своем пути в каждую щель, после чего я отпущу тебя, и на обратном пути ты сможешь спокойно рассмотреть мою державу. Согласись, такое путешествие будет полезно для нас обоих.

— Я весь в нетерпении, друг мой, — чуть помедлив, склонил голову сарацин. — Ты мудр, и я надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

— Я тоже, — кивнул Вожников и подманил Пересвета: — Значит так, пройдоха. Давай, докажи свою ловкость. Ступай по городу и разнюхай, нет ли путников, что во Францию путь держат? Лучше, чтобы попутчики нашлись незнатные, а то как бы меня не опознали. Ну, и не очень шумные. Не хватает нам еще в историю какую с ними влипнуть. Нам нужно быть тихими и неброскими. Но при ком-нибудь, дабы не на нас, а на путника местные жители, стража и всякие мытари смотрели.

— Дай мне один день, господин, — кивнул княжич. — Дозволь только, прислужу…

И мальчишка убрал у Егора из-под носа блюдо, на котором еще оставалась половина недоеденного ризотто.

— Вот паршивец! — беззлобно усмехнулся Вожников и поймал за пояс девицу, что попыталась повторить тот же фокус с тарелкой географа. — Постой, красотка, с тобой мы тоже еще не познакомились. Давай рыжая, рассказывай. Как зовут, откуда взялась, где речи русской так хорошо научилась?

— А чего мне языка не знать, коли я под Муромом родилась? — громко хмыкнула женщина. — При набеге Едигеевом в полон попала, опосля два раза перепродали, пока господин мой, Хафизи Абру, не купил. С тех пор уж четвертый год при нем и живу. Господин с первого дня велел мне токмо на родном наречии с ним беседовать и часто о родных местах расспрашивал.

— Подожди… Если ты муромская, почему домой не сбежала, когда вы там мимо проезжали? Из дома тебя бы обратно в рабство никто не отдал!

— Куда и зачем мне бежать, господин? — не поняла рабыня. — При хозяине я всегда сыта и одета, он не утруждает меня работой и позволяет дарить ласки ночами. А дома мне что делать и куда податься? Жилья нет, где родичи, неведомо, добра за душой никакого. Я в полон-то старой девой попала, когда уж двадцать два года исполнилось. Видишь, рыжая? За ведьму все считают. А ныне и вовсе вот-вот четвертый десяток разменяю. Кому я такая нужна? Токмо с голодухи под забором сдохнуть. Коли господин сам меня волей наградит, так я лучше руки на себя наложу, дабы зря не мучиться.

— Не бойся, Дария, я не собираюсь тебя прогонять, — утешил ее Хафизи Абру. — Ты состаришься в моем доме.

— Спасибо, господин… — Невольница прижалась щекой к ладони сарацина.

Голубоглазая, загорелая; высокая, плечистая и широкобедрая, пышногрудая, с огромной копной густых, ярких волос. Немудрено, что географ отправился в далекий путь именно с ней. Ночью приласкает, днем коня на скаку остановит. Может постель постелить, а может сундук тяжелый с места на место перебросить. Вот только войлочная куртка и меховые шаровары, подчеркивая достоинства фигуры, увы, не вписывались в здешние обычаи.

— Могу я узнать, друг мой, с какой целью ты ведешь расспросы моей рабыни? — подчеркнуто вежливо поинтересовался сарацин.

— Да, друг мой, — кивнул Егор. — Я вижу, что нам не нужно беспокоиться о ее преданности. А коли так… — Он полез в поясную сумку, развязал кошель: — Вот тебе цехин, рыжая. Иди на торг и купи себе платье ношенное, местного покроя. И плащ какой-нибудь или тулуп. Чтобы за горожанку или крестьянку в дороге сойти.

— А они речь русскую понимают? — зажала в кулаке золотую монету невольница.

— Еще как! Русских тут теперь много, так что торгаши нашу речь выучить успели. Может, и не свободно болтают, но покупателя поймут, коли товар сбыть захотят.

— Тогда я быстро! — Женщина кинулась к лестнице наверх. Видимо, одеваться.

Разрешения у хозяина, что интересно, не спросила.

— Слуг мы разослали, мудрый Хафизи Абру, — сказал Егор, выпив кружку темного немецкого пива, — может быть, и сами тоже прогуляемся? Больше гнаться некуда, можем осмотреть Турин без спешки. Ныне канун Рождества, город красивый и праздничный. Есть на что посмотреть.

— Прости, друг мой, однако же не в том я ныне возрасте, чтобы после двухнедельной скачки прогулки совершать, — покачал головой сарацин. — Надобно мне хотя бы денек отлежаться.

— На вид тебе больше сорока не дашь, мудрый Хафизи Абру, — удивился Вожников. — Неужели в этом возрасте я тоже стану уставать после недолгой гонки?

— У нас на востоке жаркое солнце, — с улыбкой покачал головой географ. — На этом солнце мужчины после сорока больше не стареют. Они просто потихоньку засыхают. Не будем вспоминать о моем возрасте. Надеюсь, через пару дней силы вернутся ко мне, и я снова смогу насладиться нашими беседами. Ныне же, прости, я пойду к себе.

— Хорошо, друг мой, — кивнул Егор. — А я куплю сани и кошму, чтобы путешествовать дальше, не отличаясь от простых крестьян.

Расставшись с сарацином и отправившись на торг, Вожников понял, что ему здорово повезло. Кабы не усталость восточного гостя — пришлось бы краснеть, объясняя, отчего в городе не видно никаких приготовлений к празднику. Нигде на площадях не стояли наряженные елки, на улицах не виднелись гирлянды, ни в одном месте навстречу не попался ни единый Санта Клаус, не говоря уж о Дедах Морозах и Снегурочках. И если бы не подсвеченные масляными лампами вертепы[12], что стояли возле некоторых церквей, Егор бы подумал, что жители и вовсе забыли о празднике.

Местами на перекрестках вместо елок стояли виселицы — однако Вожникову не показалось, что такая замена является равноценной.

«Однако праздновать и веселиться тут никто совершенно не умеет, — сделал вывод он. — Надо бы как-то хоть немного здешним воспитанием заняться. Качели поставить, карусели. Научить туземцев снежные крепости строить, с горок ледяных кататься, масленицу жечь. А то ведь мрачнуха одна, ей-богу. Виселицы, костелы с бойницами, да караулы с алебардами. Ровно война постоянно идет. Перед гостями стыдно».

Впрочем, несмотря на мрачный вид каменных домов, коричневую наледь на мощеных брусчаткой узеньких улицах и лежащую везде и всюду сажу, рынок в Турине оказался богатый, торговаться местные купцы умели, и очень скоро Вожников сделался владельцем роскошных саней — с плетеным верхом, обшитым буйволовой кожей, обитыми медью для лучшего скольжения полозьями и походным сундуком на задках; с пологом из волчьей шкуры, отпугивающей в дороге хищников, двумя хлыстами, овчинной грелкой для ног, походным сундучком, с двумя флягами для вина и кривым венецианским зеркальцем[13]в оправе из слоновой кости.

Все, кроме саней, Егор получил в процессе торга: туринские купцы не скинули цену ни на грош, только добавляя и добавляя товар, пока покупатель не сломался.

Прямо здесь, на торгу, Вожникова перехватил елецкий княжич, радостно сообщив:

— Нашел, мой господин! То есть в Турине для нас попутчиков не имеется, однако же купец генуэзский сказывал, что по пути сюда пересекся с рыцарем ордена Сантьяго, который родом из Бретани будет и туда ныне путь держит через Валанс и Авиньон.

— Так ведь не по дороге? — не понял смысла в путаном маршруте Егор.

— Возле Валанса семья товарища его павшего живет, коим он оружие покойного завезти желает. В Авиньоне, в землях церковных, папскую индульгенцию он купить хочет, дабы уж точно настоящая была, не поддельная, после чего через Ним домой отправится. В Ниме рыцарь желает святым мощам поклониться. Случилась их встреча три дня тому, и коли рыцарь обычным обозом едет, то опережает нас верст на полста, не более. Еще он наверняка на пару дней у графа Сапуццо задержится, до порубежья перехватим. Путь там, сказывают, един, токмо на Амбрен. На нем ловить и надобно.

— Впрягайся в оглобли и тащи к трактиру, — указал на купленный возок Вожников. — И объясни еще раз, чему ты радуешься?

— Так ведь, княже… То есть, господин мой… В общем, рыцарь сей путем от Нима до Бретани аккурат всю державу французскую пересекает. Как раз то, чего ты и желал: через все земли проехать. А помимо сего про иных путников никто и не слыхивал. Либо торгаши местные в Монпесье, Арль или Экс едут, либо гонцы казенные по империи мчатся. Дворяне же местные, сказывают, все больше в Новгород детей младших отправить норовят. Там власть новая, сильная. Там честной службой достатка и славы добиться можно. Здесь же все больше кровь да нищета.

— Не подлизывайся, — отрезал Егор. — По делу говори.

— Так об том и сказываю… — Взявшись за оглобли, мальчишка напрягся, покраснев от натуги. Но при том выдавил: — Люди торговые лета ждут, дабы реки открылись. А про иных путников и вовсе не слышно.

— Так ведь зима! — не понял Егор.

— То-то и оно, что зима, — Пересвет, отпустив оглобли, отер лоб. — Здешняя зима чахлая. Реки толком не мерзнут, по льду ходить нельзя. Холода недолгие, снег дольше пары месяцев не лежит. Это у нас зимой самая жизнь начинается: походы ратные, лесоповал в чащобах, гулянья всякие и веселье. Здесь же народ после снегопада по домам прячется да ждет, пока все растает. Ни торгов, ни войны, ни работы. Прости, господин, не сдвинуть мне саней. Лошадь надобно покупать. Сам не свезу.

— Надо — значит, покупай, — задумчиво разрешил Вожников. — Получается, ближайшие два месяца тут никто никуда не поедет? Вот, проклятие! Ладно, при таком раскладе соглашусь. Попробуем твоего рыцаря нагнать.

И на рассвете путники снова оказались на промерзшем, ледяном тракте. Только теперь верхом ехали лишь Егор и Пересвет. Сарацинский географ, укутанный в меховой полог, словно младенец, на этот раз покоился в санях, на козлах которых, под нос ругаясь, сидела Дарья. Недовольство рабыни вызывали юбки, которые она напялила под беличий плащ. Точнее не юбки, а отсутствие штанов — в новой одежде холодный ветер постоянно задувал ей снизу, особого удовольствия не вызывая.

Великий князь тоже постоянно ругался, хотя и не так громко. Дорога, по которой они ехали, постоянно петляла по холмам, сворачивала к переброшенным через ручьи и овраги мостам, ныряла в низины, чтобы потом вскарабкиваться на крутые склоны засеянных виноградом взгорков. И все это в то время, как рядом тянулась ровная и прямая река По, подернутая льдом и припорошенная снегом.

Но, увы, выехать на привычный для Руси ровный и удобный тракт не было никакой возможности. Даже у берега лед легко проламывался от удара каблука. На стремнине же местами снег был темным и влажным, предупреждая о коварных промоинах.

Однако даже с петлями и подъемами за три дня четверо путников добрались до Шамбери и остановились в трактире «Вкусное хрю», готовясь дожидаться тут своего будущего попутчика.

— Ответь мне, любезнейший, — уплатив задаток, спросил трактирщика Егор, — здесь много постоялых дворов? Мы ищем рыцаря из ордена Сантьяго, боимся разминуться. Как бы мне сделать так, чтобы при появлении сего воина к нам сюда прислали вестника с предупреждением?

— В холодный сезон путников на нашей дороге не так уж и много, — прибрав монеты, ответил розовый и упитанный, как поросенок, хозяин. — Рыцарей и вовсе по пальцам пересчитать. Мыслю, если вы ищете шевалье из ордена Сантьяго, то он сидит у вас за спиной, за угловым столом моего заведения. Я буду сильно удивлен, если второй такой появится тут до лета.

— Ты шутишь?!

— Смотрите сами! — указал трактирщик на фигуру в темном плаще.

Гость, сидя спиной к залу, деловито разделывал каплуна, то и дело отправляя в рот крупные куски мяса и иногда запивая их пивом из высокой деревянной кружки. Он был в сером плаще с накинутым на голову капюшоном, и на спине красовался вышитый алым шелком герб в виде креста, основание которого походило на лезвие ножа, верх — на перевернутое сердце, а перекладинами служили стилизованные лилии.

— На ловца и зверь бежит… — Вожников жестом позвал географа с собой, пересек низкое сумрачное помещение, остановился у края стола: — Прощения прошу, господин рыцарь, что отвлекаю от трапезы. Мы с другом хотим обратиться к тебе с нижайшей просьбой…

— Чтоб меня волки съели! Мы дожили до того, что теперь даже в Савойе[14] в кабаках говорят по-русски! — Рыцарь вогнал свой кинжал в столешницу и отер руки о тряпицу. — Ну, сказывай, чего надобно?!

От резкого движения капюшон свалился назад, обнажив пышную копну ярко-рыжих волос, в двух местах прихваченных серебряными заколками. Голубые глаза, пухлые губы маленького рта, вздернутый носик, голубые глаза.

— Женщина?! — опешил от неожиданности Егор[15].

— Хочешь сказать, рыжая ведьма? — цыкнула зубом рыцарь, промокнула тряпицей жирный рот, после чего вытянула из ножен длинный клинок в три пальца шириной и положила между собой и Вожниковым: — Ну, давай, говори. Давненько я не срубала голов своим клинком. Истосковалась по этому развлечению.

— Ты и есть рыцарь Сантьяго? — все еще не мог прийти в себя Егор.

— Тебе что-то не нравится, серв?!

— Друг мой… — Географ положил ему руку на плечо, и Вожников спохватился:

— Х-хочу представить тебе, рыцарь, своего друга, мудрого Хафизи Абру, мудреца из Самарканда, приехавшего…

— Сарацин?! — вскочила женщина и схватила меч со стола.

— Спокойно!!! — Егор вскинул руки ладонями вперед. — Да, он сарацин. Это бывает. Но войны сейчас нет, посему даже сарацины могут путешествовать по христианским землям и вершить свои дела. Торговать, доставлять письма, изучать труды ученых. Получать образование.

— Но он сарацин!

— А ты женщина. Люди, они вообще разные. Еще встречаются мавры, китайцы, арабы. Я даже видел одного пигмея, клянусь своей треуголкой! Ты знаешь, кто такие пигмеи?

— Я рыцарь арагонского ордена! Я поклялась сражаться с сарацинами, не жалея своего живота!

— Надеюсь, ты поклялась делать это на поле брани, а не во французских кабаках?

— Мы можем выйти и сразиться с ним на улице!

— Не можете, — покачал головой Вожников. — У него даже меча с собой нет. Он не воин, а ученый, мудрец. Приехал в эти дальние для него земли, дабы познать христианские науки и увидеть наш мир. Я полагаю, рыцари Сантьяго не сражаются с безоружными? Мне даже кажется, рыцари дают клятву безоружных паломников охранять и сопровождать?

— Ну, он же не паломник, путешествующий по святым местам! — Женщина наконец-то опустила меч.

— Еще какой паломник! — облегченно перевел дух Егор. — Просто наши паломники чаще ездят отсюда в святые земли, а он едет из святых земель сюда. Ты не поверишь, но во Франции просто огромное количество святых мест. Особенно для нас ценны университеты и чудотворные источники. Но и просто города тоже бывают интересны.

— Не хочешь же ты сказать, чужеземец, что просишь у меня покровительства? — насторожилась женщина с мечом.

— Именно про это я и говорю, — подтвердил Вожников. — Кстати, не могу ли я узнать твое имя, храбрый рыцарь? Дабы знать, кого благодарить в своих письмах к магистру ордена?

— Шевалье Изабелла, — наконец-то спрятала свой меч воительница. — Я полагаю, вы шутите? Просить покровительства в трактире на полпути между Ниццей и Провансом! Какие могут быть здесь, в христианских землях, опасности для путника?

— Для путника с мечом — никаких. Но у нас нет мечей, шевалье Изабелла.

— Что же, пусть так, — проявила рыцарскую снисходительность воительница. — Я окажу вам покровительство до тех пор, пока наши пути не разойдутся. Увы, у меня много дел, и я не могу от них отвлекаться. В обмен на доброту вы возьмете мое копье на полное свое содержание. Куда вы едете?

— В герцогство Бретань, шевалье.

— Будь я проклята! — Женщина изменилась в лице и выглядела теперь не на двадцать с небольшим, а на все тридцать лет. — Вы что, меня знаете?! Вы за мной следили? Вас кто-то подослал!

— Это звезды, воин Изабелла, — неожиданно вмешался Хафизи Абру. — Звезды знают все. Именно они подсказали нам, где найти спутника, могущего нас провести трудными дорогами к нашей цели.

— Ты астролог, сарацин?

— Я знаком с этим искусством, воин Изабелла, — с присущей ему вежливостью поклонился географ.

— Ты можешь составить мой гороскоп?

— Разумеется. Но мне нужно будет знать дату, точное время и место твоего рождения и хоть на время получить инструменты для наблюдения за звездами.

Женщина задумалась, молодея прямо на глазах: на нее нисходил покой, разглаживались морщинки, она больше не сжимала губ, голубые глаза ее широко открылись. Этими глазами она с надеждой посмотрела на Егора.

— Мы что-нибудь придумаем? — подсказал он.

— Мы что-нибудь придумаем, — кивнула рыцарь. — Возможно, инструменты есть в Авиньоне? Монахи, как я знаю, постоянно следят за звездами.

— Это стало бы большой удачей. — Хафизи Абру приложил руку к груди.

— Отлично! — решила воительница. — Тогда будьте готовы завтра на рассвете. Мы отправляемся в Авиньон.

* * *

Обоз женщины-рыцаря был немного богаче, нежели у путников: четыре возка, пятеро слуг. Еще одни сани и пара всадников влились в эту колонну органично, словно принадлежали к ней изначально. Хафизи Абру по-прежнему ехал в санях, и потому не привлекал внимания, Пересвет двигался в хвосте, рядом с воином шевалье Изабеллы. Егор же пристроился стремя в стремя к даме, что скакала с мечом на боку в мужском наряде, лишь частично скрываемом длинным рыцарским плащом:

— Мы путники из далеких земель, госпожа, и незнакомы со здешними обычаями. Скажи, шевалье Изабелла, каким образом в вашей державе женщины становятся воинами?

— А каким образом бабы совершают самые большие глупости? — пожала она плечами. — Из-за любви, естественно. Наслушалась в детстве романтических баллад, замечталась о битвах и крестовых походах, о великих победительницах неверных и основательницах новых царств. Ну, и о любви великой, стало быть, тоже мечтала. Встретила однажды на турнире храброго рыцаря, что пожелал сражаться с моим платком на плече, пожалела его после раны… В общем, в порыве страсти плюнула на все, да и сбежала из дому, чтобы выйти замуж по любви да посвятить остаток дней странствиям бок о бок с избранником.

— Ты так говоришь, шевалье Изабелла, словно любовь — это беда, а не радость и мечта каждого человека.

— Любовь хороша, когда медовый месяц безумием страстным награждает, пока от каждого прикосновения мужа трепещешь, ровно листок осиновый. Потом к прикосновениям начинаешь привыкать, а нищета остается… — воительница тяжко вздохнула. — Мой Эдуард был пятым в семье и не унаследовал ничего, кроме меча и имени. Но в войне с Англией, как назло, наступило затишье, гранадские сарацины, потеряв Кордову, замирились с Кастилией. Все вокруг копили золото для новых войн, не принимая наемников, и ради крыши над головой нам с Эдуардом пришлось смиренно вступить в орден Сантьяго, благо тот принимает женатых рыцарей. И их спутниц, конечно же. Там, в Арагоне, я родила в монастыре двух детей, но они не выжили на тамошней баланде. У меня с голодухи молоко пропадало почти сразу. Потом до нашего ордена дошел призыв о помощи от магистра Генриха фон Плауэна. Тевтонские братья потерпели поражение в битве и осаждались язычниками.

— В Грюнвальдском сражении? — уточнил Егор, чтобы определиться с датами.

— Да, наверное, — кивнула Изабелла. — К ним в помощь отправилось двадцать семь братьев с копьями[16]. Мы с мужем тоже рискнули попытать счастья, надеясь хоть на какую-нибудь добычу. Но единственной нашей сечей стала схватка с датскими пиратами, что приняли наше судно за обычный грузовой неф. В той стычке и погиб Рамир Бриен, друг Эдуарда. Тоже имел из богатства только меч и имя. Но после него хотя бы вдовы не осталось.

— Ты хочешь отвезти этот меч семье?

— Да. Такова была его последняя воля. Счастливчик, он умер с оружием в руках и надеждой на битву с язычниками. Мы же, добравшись до Мариенбурга, узнали, что Тевтонский орден не просто замирился с язычниками, но и заключил союз ради возврата своих земель. Пока мы обменивались письмами и плавали по морям, русский князь, не без помощи тевтонских крестоносцев, ухитрился завоевать все земли язычников и схизматиков и даже заполучил корону императора Священной Римской империи! Знамо, ссориться с ним никто из христиан уже не хотел. Тем более что он, хоть и схизматик, придерживался веры библейской и даже начал войну против сарацин, вторгся в пределы Османской империи. Ради войны с неверными многие братья решили предложить ему свой меч и отправились на юг.

— И что? — Вожников не мог вспомнить, чтобы к нему на службу просились французские или испанские рыцари.

— Не знаю, — опять пожала Изабелла плечами. — У Перемышля Эдуард слег с коликами, промучился полгода, а опосля преставился, так и не найдя себе господина, не добыв ни удела, ни богатства. Последние сбережения ушли на лекарей и плату за комнату.

— Это там ты выучила русский язык?

— Да. Мы же надеялись наняться к русскому князю и императору. Правители, знамо дело, предпочитают брать на службу тех, кто понимает их речь и не будет путаться в приказах.

— Соболезную, шевалье Изабелла, — спохватился Егор. — Мне очень жаль твоего мужа. Сочувствую утрате.

— Утрате чего? — хмыкнула женщина. — Утрате нищеты и бездомности? Так и то, и другое при мне! Кабы я была послушной девочкой, то ныне бы сидела графиней или герцогиней в роскошном дворце, пила вина, кушала буженину, наряжалась в бархат и золото, а кормилицы нянчились бы с парой-тройкой рожденных мною крепышей. Ныне же я проклята родителями за своеволие, без детей и мужа, без кола и двора. Старая рыжая бродяжка. Меня никто не примет в воины потому, что я баба, священники шарахаются и не дают причастия потому, что я рыжая и в мужском наряде, родичи не желают со мной знаться, чтобы не ссориться с домом Бретань.

— Ты герцогиня?! — охнул Вожников.

— Что, не похожа? — скривилась она. — Ну, по совести, герцогиней меня называть нельзя. Я всего лишь родственница в третьем колене. Но для брачной партии моей знатности вполне хватало. Была бы сейчас графиней… — снова вздохнула она. — Ныне же за еду на коленях перед братьями и сестрами стоять придется, кусок хлеба себе выплакивать. Может, даруют от щедрот своих хотя бы деревеньку какую на проживание? Родители же, мыслю, и вовсе разговаривать не захотят, даже на порог не пустят. — Шевалье Изабелла привстала в стременах, вытянула шею: — Никак, уже таможня королевская впереди? Однако быстро за разговорами время пролетело! Что ж, посмотрим, посмеют ли они требовать мыто со слуги Господнего, рыцаря Сантьяго… — Далее она перешла на французский, стала приказывать что-то своим слугам, и Егор предпочел отстать, поехать возле саней.

Как и о чем воительница договорилась с порубежной стражей, платила или нет, Вожников так и не понял. Однако после долгой ругани обоз двинулся дальше, отдельного интереса к слугам и возкам рыцаря таможенники не проявили — Егору же ничего больше от покровительницы и не требовалось.

Разговор о судьбе воительницы продолжился вечером, за ужином на постоялом дворе.

— Может быть, стоит просить милости не у родителей, а у короля, шевалье Изабелла? — предложил Вожников. — Рассказ о любви и приключениях наверняка вызовет при дворе большой интерес. Особенно у женской части общества. Они заступятся за тебя перед королем, король прикажет восстановить тебя в звании и владениях…

— Это сумасшедший-то Карл?! — расхохоталась воительница. — Кто его станет слушать? Тем более в герцогском доме Бретань!

— А разве французский король в Бретани не король? — искренне удивился Егор.

— Ну, вассальную клятву мы приносим, — неуверенно ответила шевалье Изабелла. — За графство Монфор-л’Амори… Но не более того! Королевской власти не хватает даже на то, чтобы остановить усобицы, что постоянно случаются меж домами Анжу и арманьяками, Бурбонами и бретонцами, алансонцами и Фуа[17]! А уж принудить кого-то поделиться землями он и вовсе не в силах!

— А почему «сумасшедший»?

— Потому что такой и есть, — охотно просветила его женщина. — Двадцать лет тому на охоте Карл вдруг схватился за меч и принялся рубить всех окружающих. Убил графа де Полиньяка, нескольких слуг, пытался заколоть собственного брата. Поначалу свита растерялась, но потом его связали. Через день он очнулся и не помнил ничего из случившегося. Потом приступы повторялись еще несколько раз, и Франции пришлось с этим смириться. Король построил особый замок, в котором его запирают во время дней сумасшествия, на эти дни назначается регент, его приказы не исполняются… Полагаешь, герцог Бретани станет слушать подобного советчика? Его даже чернь не признает! В прошлом году, например, мясники ворвались в его парижский дворец, зарезали Людовика Гиеньского и перебили его друзей. Арманьяки уже десять лет открыто воюют с бургиньонами, погибшие исчисляются тысячами. Герцог Бургундский Жан Бесстрашный убил даже брата короля Людовика Орлеанского! Он осадил Париж, завоевал право опекунства над дофином! Арманьяки, проигрывая в войне, заключили союз с англичанами, обещая им поддержку в завоевании Франции, лишь бы те усмирили Бургундию. Впрочем, мои родичи тоже заключили с англичанами точно такой же уговор, но в обмен на истребление арманьяков… А ты говоришь: пожаловаться королю. Мышке серой жаловаться — и то больше толку выйдет!

— Воистину, трудно себе такое представить! — согласился Егор, лихорадочно соображая.

Безумие французского короля — хороший повод для его низложения. Издать папскую буллу, сослаться на проклятие небес, поручить покровительство над безвластными землями ему, императору… И вуаля, вполне законный повод для аннексии! Вряд ли папа Мартин посмеет противоречить своему главному спонсору. Самое большее — пожелает получить для Святого престола долю в разбое. Учитывая то, что во Франции царит разброд, подлость, измена и прочая демократия — никакого серьезного сопротивления можно не ожидать.

— Как много интересного удалось услышать в первые же дни! — поднял кружку с вином Егор. — Пожалуй, одно только это известие стоило моей поездки. Хочу выпить за твое здоровье, шевалье Изабелла из знатного дома Бретань! История твоей жизни достойна воспевания трубадурами, твое упорство сделает честь любому воину, а твоя красота способна затмить собой самый прекрасный цветок! Прими мое восхищение!

— Благодарю тебя, ученый путник, — улыбнулась женщина. — Я принимаю твой тост. Ты интересный собеседник и симпатичный мужчина. Пожалуй, не будь ты простолюдином, я присмотрелась бы к тебе внимательнее.

— Такие слова дорогого стоят, — признал Егор. — Они большая честь для меня. Но, увы, изменить своего происхождения никто не в силах…

* * *

— Не так нужно с женщинами беседу вести, мой господин, не так, — вечером в темной светелке попытался научить его Пересвет. — В ушах у них вся страсть и в ушах весь разум. И превыше прочего всего они красоту свою ценят. Посему почаще и поболее их хвалить надобно, да не просто в общем, а за каждую бровку, каждый волос, каждый зубик в отдельности. Тогда речи выйдут длинные и подробные, а чем длиннее речи тянутся, тем сильнее они млеют и душой своей раскрываются…

— Заткнись и вспомни, что тебе поручено, паршивец, — осадил его Вожников.

— Я все исполняю в точности! — громко сказал тот. — И сообщения оставляю при меняльных лавках, и за дорогами слежу, каженный день гоняюсь. Нет пока никого, не догнали.

— Да, видно, оторвались мы изрядно, — сказал Егор. — Ну да ничего. Они верхом, мы с обозом. Дней через пять-шесть должны нагнать.

— Но ты все-таки попробуй, мой господин. Скажи девице этой, сколь ярко горят волосы ее, ровно огонь. Про зубы-жемчужины хорошо действует, а коли ушки, нос, подбородок хвалишь, то про тонкие изящные линии сказывать надобно. Брови гнутые, соболиные, бывают, али крыльями птичьими смотрятся, глаза бездонные, озерные, али в цвет чего придумать надобно, нос…

— Кто это тебя на речи такие науськал? — не выдержал Вожников.

— Дядька, царствие ему небесное. Он и из княжества увез, когда татары в последний раз грабили, и в Рязани укрыл, пока не улеглось. А как ясно стало, что некуда возвертаться, в Новгород, к твоему двору доставил, — вспомнил свою недолгую биографию Пересвет. — Он и научил, как женщинам нравиться. Сказывал, коли воином стану, то мечом хлеб и землю себе добуду, а пока малой — токмо на бабью жалость надеяться и выходит. Окромя уроков его и родовитости княжеской, у меня ведь нет ничего. А родовитость на хлеб не намажешь.

— Помню, помню, — остановил его исповедь Егор. — Сирота. Вас с Изабеллой послушать — так нету хуже долюшки, нежели дворянином родиться.

— Это кому какая судьба выпадет, господин, — не стал прибедняться княжич. — Может статься, меч и отвага из небытия вытащат, а может выйти, что кроме бабьей милости иного успеха и не найти. Ты попробуй, княже. Дядька мой гуляка был известный, никто пред ласками его устоять не мог.

— Отстань. Я человек женатый, мне все эти глупости ни к чему.

— Так я ничего не скажу!

— Ты о чем?

— Дык, княгиня великая, супруга твоя, поручила мне следить, не пойдешь ли ты по бабам гулять, как из-под опеки ее вырвешься. Велела чуть что сразу доносить, и опосля отчитаться о походе в подробностях.

— Вот зараза! — в сердцах вырвалось у Егора. — Я у нее под опекой, выходит? А ты заткнись, шельмец! Не твоего ума заботы великокняжеские обсуждать. Исполняй, чего велено, да помалкивай!

* * *

Дорога к Валансу заняла у путников три дня, оставив у Вожникова тяжелое впечатление. Каждые три-четыре версты им встречались брошенные дома с провалившимися крышами, поваленными заборами, пустыми сараями[18]. Заснеженные поля стояли непривычно ровными и пустыми — Егор давно привык к стогам, что на Руси неизменно возвышались на любой достаточно широкой прогалине, их отсутствие удручало. Поэтому князь не особо удивился, когда в долине между холмами, куда свернула шевалье Изабелла, вместо богатой натопленной усадьбы их встретили обгоревшие развалины.

Женщина, спешившись, постояла между остатками стен, перекрестилась. Достала из возка тяжелый полуторный меч, подошла с ним к колодцу в центре двора.

— Прости, Рамир, что не смогла передать твой клинок семье, — склонила она голову. — Ты видишь, я честно старалась исполнить твою волю. Но некому… Однако слова своего рыцарского не нарушу. Обещала доставить твой меч в отчий дом, и теперь он здесь. Здесь и останется. А дабы не осквернили его поганые руки недостойных чужаков…

Изабелла вытянула клинок на обеих ладонях над колодцем, резко развела руки. Полированная сталь коротко сверкнула на зимнем солнце, через миг послышался громкий всплеск.

Громко вздохнул слуга, сказал что-то по-французски. Видимо, пожалел бессмысленно сгинувшую драгоценность: хороший меч дорого стоит.

Но воительница уже шла к скакуну, громко покрикивая на спутников:

— Быстрее, лентяи криворукие, коли не хотите в чистом поле ночевать. Видите, здесь нас не примут! До темноты, выходит, постоялый двор найти надобно!

Беседы с Егором подействовали на нее благотворно: теперь она предпочитала пользоваться русским, имперским языком, а не местными наречиями. Впрочем, какой язык она предпочитала ранее, великий князь не знал. Может быть, после Переяславля на другие и не переходила.

Случилось бы сие на Руси — не добрались бы они ни до усадьбы здешней, ни из нее не выбрались. Однако во Франции зима была нежной: что мороз ниже трех-пяти градусов не опускался, что снега насыпало от силы по колено. По такому торить дорогу можно легко в любом направлении, чем шевалье и воспользовалась. Заметив с очередного взгорка двор с дымящей трубой, Изабелла повернула к нему, проложив прямо через девственно-белое поле новый путь.

— Слава богу, без крыши над головой не останемся, — облегченно сказала она. — Трактир искать поздно, так что у сервов местных переночуем.

Поскакавший вперед воин перемахнул сложенный из камней забор, отворил ворота, запуская обоз во двор, другой слуга постучал в дверь, громко закричал. Как понял Егор, он сообщал хозяевам, что их жалкую лачугу почтил своим вниманием рыцарь ордена Сантьяго. И по такому случаю им надлежит раскрыть свои погреба и амбары, накрыть богатый стол, а самим свалить куда подалее и на глазах у знатных постояльцев не мельтешить.

Во всяком случае со стороны это выглядело именно так: испуганных крестьян в одном исподнем воины Изабеллы выгнали на двор, после чего стали шарить тут и там, вытаскивая припасы: окорока, мешки с зерном, бочонки и кувшины с хмельным, судя по запаху, содержанием.

Воительница сурово расспросила о чем-то здешних смердов. Ответы ей не понравились, шевалье долго орала, даже за меч схватилась. Однако никого не зарубила, ушла в дом. Мерзнущие хозяева убежали в хлев, даже не пытаясь противиться откровенному разбою. Хотя — чем противиться? Застали их врасплох, оружия никакого, голые и босые среди зимы. Возмутишься — голову снесут и даже имени не спросят. Европа — это не Русь. Здесь у простого крестьянина прав не больше, нежели у скотины в амбаре. Ни в суд пойти, ни князю поклониться, ни общину о помощи попросить. Живи, пока позволяют, да радуйся, коли лишний раз не вспомнят.

— Друг мой, — окликнул сарацина Вожников. — Ты не мог бы заглянуть в хлев к этим несчастным и сказать между делом, что на востоке, у нового императора, крестьяне от податей королю освобождены вовсе, и по «Русской Правде» перед законом наравне с любой знатью в суде выступать могут? Просвети бедолаг, а то я языка не знаю.

— Попробую, друг мой, — кивнул географ. Похоже, грубость рыцарской свиты произвела и на него не самое хорошее впечатление.

— Ты где, Егор-бродяга? — выглянула из дома шевалье Изабелла. — Иди сюда, я хочу выпить!

Вожников вошел в дом. Воительница указала ему на стол, села напротив, самолично налила из кувшина полную кружку:

— Пей, бродяга иноземный! Пей, не со слугами же мне нажираться?

Егор спорить не стал, тем более, что в кружке оказался вполне приличный сидр, шипучий и чуть кисловатый. Шевалье Изабелла налила снова, Вожников выпил. Однако после третьей кружки все же спросил:

— Значит, со мной можно?

— Ты хотя бы не раб. У тебя, вон, свой слуга есть. И не сарацин. Был бы меч, так и за человека принять можно.

— За что пьем? — Егор осмотрелся, но в поздних сумерках разглядеть обстановку было трудно.

Стол, кровать, несколько лавок. Очаг без дверцы, но с трубой, более напоминал камин, нежели печь. Какие-то бочки, кадки, грабли-лопаты, похожие на растопыренную пятерню деревянные вилы. В общем — обычная крестьянская изба, только не рубленая, а сложенная из камня. Если вспомнить хлев и амбар на улице, то получалось, что семья здешняя была среднего достатка. Не жируют, но и не голодают. Обычное крепкое хозяйство.

— За помин души друга моего Рамира Бриена и всех его родичей! — Шевалье метнула опустевший кувшин в стену и подняла с пола второй.

— А что с родичами? — Егор, опасаясь пить без закуски, придвинул к себе тарелку со свиным окороком, отрезал себе хороший шматок, сунул в рот.

— А нету больше этого рода, — развела руками Изабелла. — Сервы всех вырезали.

— Как это?! — не поверил своим ушам Вожников.

— Вот так! — налила еще по кружке воительница. — Земли здешние в королевский домен входят. Король же войну ведет с ворогом английским. Война, путник мой ученый, дело дорогое. Ой, дорогое-е… Вот король подати и повысил. Но служат под его знаменами кто? Рыцари честные служат! Каковым для походов и припасы нужны, и оружие, и семью кормить надобно, и воинов для копья набрать. Посему семья Бриенов тоже оброк увеличила и талью. А сервы что? Они вместо того, чтобы платить, толпою собрались, усадьбу хозяйскую окружили, да и запалили разом со всех сторон. А кто из огня выскочить пытался, тех убивали да обратно забрасывали. Никого не пощадили, ни стариков, ни детей малых… — Изабелла выпила, налила снова. — Может статься, этот смерд тоже убивал, что в хлеву ныне греется. На копье бы его с отродьем насадить, дабы не веселился… Но поздно уже. Да и приезжим оказаться может. Здешних-то негодяев королевские войска наказали. Бунт подавили, всех крестьян, каковых поймать смогли, повесили. Да токмо рази мертвых сие воскресит? Нет больше рода Бриенов, и меч его передать некому.

— Жестоко… — признал Егор и осушил кружку.

Женщина разлила еще:

— Вот так оно и бывает. Служишь, служишь, живота своего не жалеешь во славу веры христианской, во славу лилий королевских и своего рода. На отчине же, пока ты кровь за единоверцев проливаешь, единоверцы эти твоих отца с матерью живьем жгут, братьям и сестрам животы вспарывают, семью по миру пускают. И как тут жить, во что верить? Непонятно… — Она снова отрезала себе буженины, морщась, прожевала, подняла кувшин: — Ты же вроде мудрец, Егор-бродяга. Астролог, ученый. Вот и скажи, как жить можно средь подобного предательства? Чего ради нам головы класть? Кому сие надобно?

— Жить нужно по совести, — тщательно подбирая слова, ответил Вожников. — Делай, что должно, и пусть будет, что будет!

— Хорошо сказал! — восхитилась шевалье. — На, выпей. С тобой бы я в поход пошла. Меча у тебя нет, зато слово нужное ты сказать можешь. А сие многого стоит. Со словом правильным и умирать не так страшно… Ты выпил, или не налито?

— Не помню!

— Ну, тогда я налью.

— А себе?

— И себе…

…Он проснулся от щекотки в носу. Потер лицо, приоткрыл глаза — и испуганно шарахнулся назад, поняв, что почивает, зарывшись носом в самую гущу густых рыжих волос.

— Эдди, ты куда? — заворочалась Изабелла, откинулась на спину, подняла веки, недовольно сморщила нос… и вдруг громко вскрикнула, отпрянув и глядя в лицо Вожникову. Потом рывком откинула одеяло и облегченно перевела дух: оба они спали в одежде.

— То ли мы выпили недостаточно, то ли слишком… — ухмыльнулся Егор. — Дальше сна в одной постели дело не зашло.

— Судя по тому, что я вижу, мы сильно перележали. — Кавалер Изабелла перебралась через спутника, поднялась на ноги. — Где мои сапоги?

— А чего ты видишь? — не понял Вожников.

— Нас я вижу! — рявкнула женщина. — Рассвело давно на улице, а мы еще не в пути!

— А где все? — закрутил головой Егор.

— Надеюсь, запрягают повозки!

— Ты не помнишь, что вчера было? — забеспокоился Вожников. — Как бы Пересвет лишнего не подумал. Душонка у него гнилая, может отписаться.

Изабелла остановилась, явно напрягая память, потом решительно мотнула головой:

— Нет, не было!

— Чего?

— Мы не целовались!

— Это хорошо. — Егор, подтянув ближе свои сапоги, стал наматывать портянки. — Забыть такое было бы обидно.

— Ничего не было! — твердо повторила воительница, глядя ему в глаза.

— Не было, я помню, — кивнул Егор. — В смысле не помню. Вон сапоги, под столом!

Он схватил кафтан и выскочил из дома, вдохнул холодный воздух, остывая всем телом и приходя в себя. Больше всего ему хотелось сейчас растереться снегом, но наст у крыльца был подозрительного странно-желтоватого оттенка и ничуть не манил.

Что до свиты Изабеллы, то она и вправду занималась сборами в путь: укладывала на возок вещи, запрягала лошадей, таскала какое-то добро из погреба на сани. Пересвет и Дарья им помогали. Однако, увидев хозяина, княжич бросил работу и подбежал к нему:

— Господин, у смердов здешних конь из хлева исчез.

— Ну и что? — не понял Вожников. — Подозреваешь, что ли, кого?

— Вечером была лошадь в хлеву, — понизил голос Пересвет. — А сейчас ее нет. Хозяева не тревожатся и даже супротив грабежа не протестуют.

— Вот проклятие! — Егор запоздало сообразил, на что намекает мальчишка. — Так, достань-ка тогда мою стеганку из вещей и сам тоже в броню оденься. Опосля на козлы саней садись, вместо невольницы. И топорики под полог за спиной спрячь, чтобы под рукою были.

— Может, за пояс заткнуть и хоть ножами опоясаться?

— Нет, не нужно, — после короткого колебания покачал головой Вожников. — Не стоит из-за простого подозрения разрушать легенду. Мы приехали сюда как ученые, географы. Мы мирные иноземцы. Нам оружия не положено. Пусть лежит на санях, я просто буду держаться рядом.

Егор и княжич быстро натянули плотные стеганые куртки с крючками на боках, кафтаны набросили сверху. Хорошего доспеха подобная броня заменить не могла — зато по виду она ничуть не отличалась от обычного немецкого колета. Между тем прорубить толстую подушку из конского волоса, набитого между слоями ткани и прошитого проволокой, было не так просто. От скользящего удара выручит, а от прямого — все едино никакая защита не спасет.

— Вижу, одно седло сегодня свободно? — сделал вывод мудрый Хафизи Абру. — Тогда ныне я поеду верхом. Все бока давно отлежал!

Подтверждая свои слова, он первым поднялся в стремя. Тут из дома вышла шевалье Изабелла, окинула обоз суровым взглядом:

— Все готовы? Тогда по коням!

Из ворот дома шла наезженная дорога, и потому возвращаться обратно через поля путники не стали. Проехали несколько верст местной колеей, потом выкатились на более широкий тракт. Воительница поежилась, оглянулась:

— Ты чего отстал, Егор-бродяга? Езжай сюда, мне скучно.

Вожников бросил грустный взгляд на полог, под которым находились легкие боевые топорики, обычно выдаваемые дорожной страже за плотницкий инструмент, но послушался, дабы не вдаваться в долгие объяснения. Он дал шпоры коню, нагнал Изабеллу, пристроился к стремени.

— Как ты себя чувствуешь, госпожа рыцарь?

— Бывало и лучше. — Она скинула с головы капюшон, подставляя лицо прохладному ветру. Солнечные лучи, просветив ее шевелюру насквозь, словно разожгли на голове женщины яркий огонь, переливчатый и жаркий.

— Черт! — невольно выдохнул Егор.

— О чем ты, путник? — удивленно вскинула брови женщина.

— Могу ли я сказать тебе, шевалье Изабелла, что сегодня ты особенно красива? Ты словно купаешься в утренних лучах, став самой прекрасной частью нашего солнца! — Егор вдруг понял, что невольно следует урокам своего шкодливого слуги, и прикусил губу.

— Ты мог бы это сказать, ученый путник, — кивнула женщина, — если бы был воином, а не звездочетом. Никогда не понимала мужчин, которые способны отказаться от походов и приключений, от славы и подвигов, от меча и седла ради чернильницы и пера, ради перелистывания бумажек в темных монастырских подвалах.

— Ты преувеличиваешь значение меча, шевалье Изабелла. Иногда доброе слово, протянутая рука, ласка и миролюбие могут сделать больше, нежели целая армия.

— Да, я слышала не раз подобное чавканье от трусливых писарей, — вскинула подбородок воительница. — Но стоило сверкнуть на солнце мечу, как они моментально умолкали и покорно склоняли головы!

Судя по злости, с которой были брошены эти слова, госпожа рыцарь вовсю мучилась похмельем.

— Писари — это писари, а мужчины — это мужчины, — парировал Егор. — Поверь мне, бывалого человека меч в руках женщины только рассмешит. Даже если он бездоспешный и безоружный.

— Хочешь посмеяться? — Изабелла потянула клинок из ножен.

— Я всего лишь путник, шевалье, — напомнил ей Вожников. — Путник, который привык обходиться без оружия…

Если бы не этот глупый похмельный спор, Егор, разумеется, обратил бы внимание на сложенный из крупных камней забор, подступающий к самой дороге. Причем, в отличие от всех предметов вокруг — почему-то не заснеженный. И, конечно, удивился бы тому, что как раз в этом месте навстречу обозу мчатся во весь опор два всадника, отставая друг от друга всего на три десятка шагов. Первый мелькнул мимо, а второй, пролетая на всем скаку возле женщины, вдруг резко вскинул правую руку. На миг перед Изабеллой появилась темная линия в палец толщиной, и прежде чем женщина успела понять, в чем опасность — петля стянулась вокруг ее пояса. Закрепленная у задней луки седла веревка натянулась, на миг завибрировала от напряжения — инерция скачущей во весь опор лошади победила, сильнейший рывок выкинул воительницу из седла, и она закувыркалась по снегу вслед за неожиданным врагом.

Чуть далее точно так же кувыркался по дороге, растирая по талой грязи снег, ее воин, что прикрывал обоз сзади.

— Debout! Ne pas déplacer!!! — Из-за забора у тракта поднялись трое арбалетчиков, моментально вскинув оружие, вперед метнулись двое одетых в драные плащи воинов с копьями наперевес.

Тренькнула тетива, послышался короткий болезненный вскрик, один из арбалетчиков опустил разряженное оружие.

— Все, все! — вскинул вверх руки с раскрытыми ладонями Егор. — Не стреляйте! Мы мирные путники! У нас ничего нет!

Увидев, как свалился на дорогу их пробитый арбалетным болтом товарищ, остальные слуги шевалье Изабеллы тоже предпочли поднять руки.

Разбойники побежали вперед, стали споро и умело вязать пойманных прохожих. На санях истошно завизжала Дарья, которую выволакивали из-под полога на свет двое татей. Копейщики скручивали руки воинам; всадники, спешившись, заматывали веревкой сдернутых ими врагов.

Арбалетчик, подскочив к Вожникову, что-то рявкнул, подняв оружие.

— Он требует, чтобы ты спешился, друг мой! — перевел Хафизи Абру, спрыгнул с седла на снег.

Егор кивнул и, не опуская рук, перекинул ногу, соскочил с коня. Разбойник что-то рявкнул, опуская оружие и встряхивая приготовленной веревкой.

— Какая у вас хорошая традиция, — сказал Вожников, опуская руки и бросая взгляд вдоль обоза. — Не убивать, а брать в плен ради выкупа.

Разбойник рявкнул что-то еще — видимо, требовал завести руки за спину. Егор кивнул, еще раз коротко стреляя взглядом вдоль дороги, и стремительно перенес вес тела на выставленную вперед ногу…

Прямой в челюсть!

Громко лязгнули челюсти, смыкаясь с крошащим эмаль зубов щелчком, Егор рванул к себе висящий на ремне арбалет, вскинул, нажал спуск, метнулся вперед.

Два шага.

Все повернули головы в его сторону.

Еще два.

Разбойник, вязавший сарацина, схватился на рукоять меча.

Шесть шагов — грабители увидели, как вскинул руки их товарищ с арбалетом.

Восемь — проскакивая мимо только-только обнажившего меч врага, Егор отвесил ему стремительный хук.

Десять — все поняли, что арбалетчик убит, а Вожников бежит к нему за оружием.

Еще миг — и тати метнулись навстречу.

Все! Успев первым, Егор поднял арбалет, нажал спуск — тяжелый болт, с шипением резанув воздух, насквозь пробил грудь самого дальнего из грабителей.

— А-а-а!!! — Ближний замахнулся мечом, собираясь раскроить череп взбунтовавшейся жертвы…

Француз явно не подозревал, что для работы разряженным арбалетом тоже могут найтись свои приемы. Егор вскинул его над головой, словно АКМ в рукопашке, принял удар на ложе, резко толкнул приклад вперед, загоняя его врагу в переносицу, кинул во второго противника. Тот пригнулся, уворачиваясь, а когда выпрямился — поймал прямой в челюсть.

— Три удара, три нокаута, — похвастался Вожников, перехватывая меч из руки падающего противника, рубанул им воздух. — Неплохое начало. Кто следующий?

Разбойники растерялись. Только что их было семеро против семи практически беззащитных путников, и вдруг за считаные мгновения осталось только двое против смеющегося убийцы с мечом.

— А-а-а!!! — тать в начале обоза бросил копье на наст и кинулся бежать к забору. Второй, поддавшись его испугу — рванул в другую сторону.

— Н-на! — Пересвет, которого так и не успели связать, метнул топорик, и первый из разбойников покатился с ног.

Княжич поднял с земли копье, подбежал к оставшемуся без всадника скакуну, взметнулся в седло, дал шпоры и галопом помчался вслед последнему из грабителей.

Егор, проводив его взглядом, прогулялся вдоль дороги, опустился на колено возле женщины, распорол веревки:

— Ты не ушиблась, Изабелла?

— Пусти!!! — крутанулась всем телом шевалье, избавляясь от ослабевших пут, вскочила на ноги. Обнажив клинок, пошла по полю битвы, быстрыми решительными движениями добивая раненых и нокаутированных. По пути назад отвесила оплеухи освобожденным Дарьей слугам: — Тупые уроды! Трусливые свиньи! Жалкие сервы! Сдаться в плен, не обнажив мечей! Я продам вас сарацинам на галеры! Прикажу кастрировать! Будете пасти овец до конца дней! Чего вытаращились?! Все по местам! На повозки! Трогай!

— Шевалье Изабелла! — примирительным тоном окликнул воительницу Егор. — Ничего, если я нагоню вас немного позже? У меня, понимаете, слуга ненадолго отлучился.

— Только поторапливайся! — рявкнула женщина, поднялась в седло и с места сорвалась в рысь.

Вожников со своими спутниками задержался на месте стычки больше, чем на час. Пока дождались возвращения довольного собой княжича с окровавленным копьем, пока собрали оружие разбойников — не бросать же добро на дороге? Пока утащили тела за забор, дабы не пугать понапрасну мирных прохожих. В общем, времени ушло изрядно. Егор даже подумал, что догнать рыжую спутницу им уже не удастся. Однако, к его удивлению, обоз воительницы дожидался их у въезда в Ле-Пузен — крохотный городок, не имеющий даже крепостной стены.

— Ну что, управились? — выехала навстречу шевалье Изабелла. — А то я уже начала беспокоиться. Вы же иноземцы. Кабы кто застал, уже не оправдались бы. В следующий раз останусь с вами.

— Надеюсь, следующего раза не случится, — поежился Егор. — Одного вполне хватило.

— Это я образно, — ответила женщина. — Ведь я взяла вас под свое покровительство…

Тут она запнулась и закашлялась.

— Нам не мешало бы выпить еще по стакану сидра, шевалье, — предложил Вожников. — Чисто для здоровья.

— У меня появилась та же мысль, — сказала воительница. — Давайте сегодня отдохнем здесь и уже завтра двинемся дальше.

Спустя час они уже сидели друг против друга за столом трактира, предоставив слугам подкрепляться за соседним столиком, и делили на двоих бутылку бургундского вина, разливая его по вырезанным из осины высоким резным стаканчикам.

— Когда ты говорил, что не любишь оружия, я никак не ожидала… что ты обходишься без оружия именно так… — наконец выдавила из себя шевалье Изабелла к концу второй бутылки. — Это было красивое зрелище. Жаль, мне пришлось наблюдать его из крайне неудобного положения.

— Полагаю, на нас напали всего лишь смерды, получившие донос о богатых путниках на пустой дороге, — пожал плечами Вожников. — Справиться с ними не составляло никакого труда.

— Трое арбалетчиков и четверо воинов? — Изабелла покачала головой. — Полагаю, брат, противник с мечом тебя и вправду рассмешит.

— Ты назвала меня братом, рыцарь?

— Не знаю, зачем ты носишь маску тихого путника, Егор, но ты воин. А раз ты воин, то достоин называться братом. — Женщина сделала пару глотков вина. — Сегодня ты спас мне жизнь. Но я не люблю оставаться в долгу. Посему прошу тебя: назови любое свое желание, и я исполню его немедленно, со всем своим монашеским смирением и ни в чем не переча.

— Любое желание? — прищурился Вожников.

— Совершенно любое! Все, что пожелаешь! — вздохнула она и потупила взор.

— Тогда… Тогда я хочу, чтобы ты сопроводила нас по всем университетам Франции!

— Ты чего, дурак?! — поперхнувшись, вскочила возмущенная Изабелла. — Совсем свой разум пропил?! Женщина предлагает исполнить любое желание, а он только об университетах думает! Тьфу, кретин!

Она допила вино, метнула стакан Егору в голову и ушла наверх.

* * *

— Ты законченный дурак, путник, — продолжила шевалье разговор на следующее утро за завтраком. — Но я никогда не нарушаю своего слова. Раз ты захотел посетить университеты, я провожу вас по дорогам Франции. Но более ты не заслуживаешь моего уважения и не достоин моих бесед. Забудь про меня. Отныне для тебя я просто один из воинов. Собирайтесь! Мы выступаем в Авиньон!

Авиньон

Город Папы Римского во Франции произвел на Вожникова серьезное впечатление. Он занимал огромное пространство по обоим берегам полноводной Роны, превышал размерами Новгород раза в три, а прочие столицы — наверное, и вовсе раз в десять-пятнадцать. На глазок, учитывая слободы, тут обитало никак не менее двухсот тысяч жителей. А может быть, и больше — окраины мегаполиса, если смотреть с холма от папского дворца, терялись где-то у горизонта в морозной дымке.

Стены замка Папы Римского были высокими и монументальными, сложенными из толстых валунов, но вместе с тем — невероятно аляповатыми. Казалось, архитектор захотел вбухать в одну постройку все свои знания, а потому в результате у него получилась невероятная мешанина стилей и эпох. С одного боку фасад походил на арабскую мечеть, с остроконечными воротами и выложенными на стене минаретами, по углам архитектура менялась на испанскую, с гранеными башенками и ровными зубцами. С обратной стороны стояла уже античная крепость, кое-как слепленная неумелыми руками. Часть строений имела плоские греческие крыши, другая — остроконечные европейские. Посреди замка торчала колонна а-ля Александрийский маяк с золотой фигурой Афины Паллады — во всяком случае, издалека Егору показалось именно так — неподалеку от нее на такую же высоту поднималась прямоугольная башня в стиле аскетичной немецкой фортификации.

И вместе с тем — узкие, с руку, бойницы, направленные наружу, никаких прорезей подошвенного боя, приспособлений для флангового огня. То есть для обороны артиллерией сия обитель была совершенно непригодна. То же самое можно сказать и о городе, стены которого были пониже, пожиже, не имели никаких бойниц и укрытий для гарнизона.

Впрочем, воевать папскую область великий князь все равно не собирался. Зачем, если папа Мартин и без того обязан ему своим избранием и вынужден подчиняться облаченным в вежливую форму «нижайших просьб» приказам?

Больше всего Егор опасался быть узнанным, всячески прятал свое лицо, замотавшись в шарф, накинув на голову глубокий капюшон и держась позади мудрого географа. Именно Хафизи Абру и являлся для него лучшим плащом-невидимкой. Сарацин в ярко расшитом ватном халате и с чалмой на голове приковывал к себе всеобщие взгляды — на долю остальной рыцарской свиты более уже ни одного не оставалось.

Прошествовав к замку, ученый путешественник указал привратнику на квадратную «немецкую» башню с просторной боевой площадкой на высоте примерно пятнадцати сажен:

— Я вижу, что там, наверху, стоит большая астролябия. Передайте ее хозяину, что географ и звездочет из Самарканда именем Хафизи Абру желает побеседовать с ним, дабы поделиться своими мудростями и узнать о его достижениях.

Речь сарацина была недолгой, однако успела собрать изрядную толпу зевак — из караулки замка подивиться на странного гостя высыпала вся стража, к которой прибавилось полтора десятка любопытных, увязавшихся за забавным иноземцем из города.

— Жак! — положил ладонь на плечо стражника воин в рыцарском плаще с вышитыми на нем двумя скрещенными ключами, серым и желтым. — Ступай к отцу Августину и сообщи, что ему желает поклониться ученый сарацин.

Стражник убежал. Рыцарь, командующий стражей, перебросился с ученым географом еще несколькими словами, грозно прикрикнул на зевак. Однако этих слов шевалье Изабелла переводить не стала, и они навсегда остались для Егора тайной.

Примерно через полчаса у ворот появился упитанный монашек ростом Егору от силы до подбородка. Его темно-бурую рясу опоясывала простая веревочка, на которой покачивался кожаный кошель, на шее висел солидный медный крест не меньше фунта весом, в руках мерно постукивали костяные четки, макушку украшала ровная тонзура… больше напоминающая банальную лысину.

— Он спрашивает, кто тут выдает себя за восточного мудреца, — зевнув, снова стала толмачить Изабелла.

Хафизи Абру приложил руку к груди и чуть склонил голову.

— Если ты действительно образован, то способен ли назвать число, позволяющее вписать в круг многогранник с бесчисленным числом сторон?

— Три и одна седьмая, — улыбнулся сарацин. — Если ты желаешь проверить мои знания, мудрейший, выбери вопросы посложнее.

— Знаешь ли ты сидерический период обращения Марса и высоту его над горизонтом?

— В «Альмагесте»[19] сей период указан в шестьсот семьдесят семь дней. Однако же наблюдения мудрейшего Ибн ал-Хайсама в Доме Мудрости указали, что он короче на пять часов.

— Этого не может быть! Мы проверяем таблицы Птолемея ежегодно и не нашли ни единого отклонения! — воскликнул монах.

— Сие происходит потому, что на вашей широте нарушен эквант смещения. Однако мы надеемся разрешить сию тайну через пять лет, когда многомудрый султан Улугбек достроит обсерваторию с плечом измерения в сто пятьдесят локтей.

— Сто пятьдесят?! — схватился за голову монах. — Но она должна быть огромной!

— Она имеет размер в половину этого замка.

— У-у… — жалобно застонал монах, перевел взгляд на угловую башню. Егору показалось, что он сейчас заплачет. — Сто пятьдесят!

— Могу ли я увидеть твои инструменты, о мудрейший слуга пророка Исы? — почтительно спросил Хафизи Абру.

— Сто пятьдесят! — опять пробормотал монах. — Да, конечно, друг мой. Я все покажу…

Астролябия[20], поставленная в угловой башне папского замка на тяжелую медную станину, была огромной, не меньше сажени в длину. Уникальный в своей исключительности инструмент — если, конечно, забыть, что в Самарканде именно в эти дни возводился аналог размерами в двадцать раз больше.

— Ты помнишь, что обещал составить мне гороскоп, сарацин? — обратила на себя внимание шевалье Изабелла.

— Но ведь сейчас день, — развел руками Хафизи Абру. — Для наблюдения за звездами нужна ночь, причем с ясным, открытым небом.

— Надеюсь, мы сможем провести совместные измерения в ближайшие дни, — нервно потер ладони отец Августин. — Я сообщу святым отцам нашего университета о твоем приезде, мудрец, и мы сможем посвятить наши встречи беседам о ваших и наших знаниях. А также прошу прочитать лекции о достижениях исламской науки нашим студентам из Авиньонского университета папы Бонифация Восьмого. Наша обитель знаний как раз отмечает свое столетие. И хотя папа Мартин избрал своей нынешней резиденцией Рим, мы продолжаем расширять университет Святейшего Престола и принимаем новых учеников… Где вы остановились? Я прикажу освободить для вас несколько келий возле лаборатории трансмутаций, дабы вам не терять время на дорогу в город и обратно.

— Такие беседы доставят мне много радости, мудрый слуга пророка Исы, — кивнул Хафизи Абру. — В знак своего уважения я хотел бы преподнести вам в дар свой труд по истории восточных государств, а также о строении земель Востока и достижениях наших математиков. Был бы благодарен, если бы вы поделились в ответ частицей вашей мудрости и одарили меня трудами ваших ученых, посвященных сим искусствам.

— Это большая честь и большая радость! Я прикажу немедля снять для тебя, дорогой гость, копии всех трудов, каковые вызовут интерес…

Ученые мужи раскланялись, млея, словно девицы на первом свидании.

— Спроси монаха, что за трансмутации? — тихонько толкнул Изабеллу в бок Егор.

Шевалье перевела, вызвав у монаха новый приступ эйфории:

— По повелению папы Мартина мы собрали в Авиньоне лучшие умы и инструменты, что только есть в мире, дабы для насыщения казны Святого Престола превращать в золото свинец, бронзу и олово по примеру английских алхимиков. Многие епископы были против сего кощунства, ибо трансмутация одних веществ, созданных Господом, в другие богопротивна и грешна, однако же многие святые отцы решили, что работа на благо церкви искупает грех алхимии. Идемте, господа, идемте! Я все покажу!

Папские алхимики трудились в поте лица своего в подвале, воняющем серой и жженой резиной. Колбы булькали, жаровни горели, разноцветный пар гулял по длинным трубкам, осаждаясь на днищах медных котлов. Раскрасневшиеся монахи увлеченно растирали, смешивали, варили и растворяли, сверяясь в своих действиях с толстыми книгами, раскрытыми на столах возле стен.

— Вот, — гордо повел рукой отец Август. — Мы уже почти достигли цели и полагаю, что через два-три года сможем наладить литье папских золотых соверенов из смеси свинца и олова.

— Это невозможно! — покачал головой Егор. — Превратить один металл в другой вне ядерных реакторов невозможно. Вы напрасно тратите силы и время.

— Нет-нет, мудрый гость, в этом нет ничего сложного. — Ученый монах перебежал к одному из комодов, порылся в ящиках и вернулся со сверкающей золотой монетой: — Вот, английский нобль! Добыт алхимическим путем. Сиречь золото для него выплавлено знаменитым алхимиком Раймондом Луллием из олова и свинца для короля Эдуарда[21].

— Ерунда, не может быть, — замотал головой Вожников. — Получить золото из свинца невозможно!

— Ты что, не веришь собственным глазам? — удивился монах. — Вот же, вот оно, золото из свинца! Все знают, что сто лет тому Английская корона была нищая, как корабельная крыса, и побиралась по всему свету наемничеством и грабежами. Однако после того, как алхимики сварили для короля тысячу пудов золота из грязных металлов, Англия разбогатела настолько, что начала войну с королем Карлом за французскую корону, построила огромный флот и собрала наемников со всей Европы, расплачиваясь за все именно ими, алхимическими ноблями! Посему возможность трансмутации ни у кого из ученых сомнения не вызывает. Свинец, олово и огонь. Нужно лишь разгадать процесс, ту тайную добавку, которая обращает черные металлы в драгоценные!

— Английский король платит за войну алхимическим золотом? — завороженно переспросил Егор.

— Один момент… — Отец Августин забрал у него золотую монету, опять пробежался по лаборатории, порылся там, порылся здесь, раскидал свитки в дальнем комоде, перебежал к ближнему сундуку: — А, вот, нашел!

Монах подал Вожникову желтый хрусткий пергамент, свернутый в тугую трубочку:

— Вот, мудрый гость, читай сам.

Егор развернул свиток, с тоской посмотрел на латинские завитушки, поднял глаза на Изабеллу. С надеждой спросил:

— Переведешь?

— У меня уже живот подвело. С тебя обед с вином, каплуном и курагой. Тогда прочитаю.

— Идет! — тут же согласился Вожников. — Мудрому Хафизи Абру ближайшие несколько часов все едино не до нас. Пойдем, перекусим и просветимся. А слуги поедят потом, в обители. Насколько я понял, нас пригласили переехать сюда?

Однако читать свиток в таверне, лапая жирными пальцами, Егор не позволил. Только когда путники переехали в кельи университета, они с шевалье уединились в ее комнатенке, и женщина развернула грамоту…

История великого алхимика Раймонда Луллия, описанная безымянным монахом из Босфорта в его письме папе Клименту и переведенная шевалье Изабеллой из ордена Сантьяго

Отмеченный небесами и Диаволом, проклятый еретик, называемый блаженным, философ, богослов и алхимик Раймунд Луллий родился на острове Майорке в 1235 году от рождества Христова. Принадлежа к знатному и богатому роду, провел он юность в роскоши и кутежах при арагонском дворе. Пресытившись сим развратом, оставил он жизнь придворного, уехал в Сорбонну и с той же страстью предался изучению алхимии, восточных языков и богословия, вернувшись домой доктором теологии. Здесь и ждало его потрясение, от которого не смог он оправиться во всей украденной у судьбы жизни.

В день его возвращения ко двору прекрасная и изысканная Амброзия ди Кастелло, родом из Генуи, пошла, как обычно, послушать мессу в церкви Пальмы, города на острове Майорка. Луллий, проезжавший в это время по улице, увидел даму и был поражен ее красотой, как ударом молнии. Увидев, как предмет его внезапной страсти вошел в храм, кавалер, совершенно не сознавая, что он делает, пришпорил коня и въехал в гущу испуганных богомольцев.

Удивление и скандал случились зело велики. А пуще того удивило всех то, что Амброзия ди Кастелло была замужем и пользовалась доброй и безупречной репутацией. Дело шло к дуэли, однако муж дамы показал себя человеком рассудительным и счел себя вовсе не оскорбленным тем, что красота жены вскружила голову юному блестящему дворянину. Он предложил, чтобы Амброзия вылечила своего обожателя безрассудством столь же гротескным, как его собственное.

Между тем Луллий прислал даме письмо, в котором умолял о встрече, вознося силу обуявших его чувств в самых возвышенных словах. Амброзия отвечала: «Чтобы оценить должным образом любовь, которую вы называете сверхъестественной, потребовалось бы бессмертное существование. Говорят, что существует эликсир жизни. Попытайтесь открыть его и, когда вы будете уверены, что достигли успеха, приходите, чтобы увидеть меня. Пока же живите для семьи своей, и я тоже буду жить для мужа, которого я люблю».

Письмо сие означало несомненный отказ юноше в его притязаниях, однако же Луллий отказался понять это, и с того дня блестящий аристократ исчез, уступив место суровому глубокомысленному алхимику, утонувшему в познании жизненных тайн и хитростей земных элементов.

Прошло много лет, семья Раймонда Луллия умерла, оставив его богатым наследником, Амброзия ди Кастелло, в свою очередь, стала вдовой. Однако алхимик, казалось, забыл ее и был поглощен лишь своей работой.

Наконец однажды, когда вдова была одна, ей было объявлено о приходе давнишнего поклонника. На пороге появился лысый изнуренный старик с чашей, наполненной блестящей красной жидкостью. Он нетвердо ступал, глядя на нее во все глаза. Раймонд Луллий не узнал ее. Ту, которая в его представлении оставалась всегда юной и прекрасной.

— Что вы хотите от меня? — спросила женщина, устав ждать его слов.

Звуки любимого голоса взволновали алхимика. Он узнал ее — ту, которую он думал найти прежней. Опустившись на колени, он протянул Амброзии чашу.

— Возьмите это и выпейте, — сказал он. — Это жизнь. Тридцать лет моего существования вместилось в это, но я исполнил ваше желание и сотворил эликсир бессмертия.

— Восхищена вашей мудростью, — сказала Амброзия с горькой улыбкой. — Но пили ли вы сами свой напиток?

— Два месяца, — отвечал Раймонд. — После того, как я выпил столько же эликсира, сколько содержится здесь, я воздерживаюсь от всякой другой пищи. Голод замучил меня, но я не только не умер, но ощущаю в себе приток силы и жизни.

— Выходит, этот эликсир, сохраняя существование, бессилен восстановить утраченную молодость? Мой бедный друг, взгляните на себя. Взгляните на меня. — Она распустила свои волосы, белые как снег, а затем, освободив застежки платья, показала ему свою грудь, почти съеденную раком. — Это и есть то, что вы хотите обессмертить?

Раймонд Луллий замер, пораженный. Видя оцепенение алхимика, Амброзия продолжила:

— Тридцать лет я любила вас и не осудила бы за постоянное заключение в теле слабого старика. Но и вы не осуждайте меня. Пощадите меня от этой смерти, которую называете жизнью. Я не хочу вашего эликсира, который только продолжит ночь могилы, не хочу чахнуть вечно. Простите, я не желаю такого бессмертия.

— Будь по-вашему! — И Раймонд Луллий бросил чашу, которая разбилась о пол. — Забудьте о дряхлом теле. Сохраните красоту души. И пребудьте с нею в вечности.

После этого еще много месяцев монах ордена святого Франциска не отходил от Амброзии ди Кастелло, поддерживая ее в последние дни, отведенные несчастной в сем грешном мире. Этим монахом был алхимик Раймонд Луллий. Над могилой своей любимой вознес он к небесам молитву с мольбой о смерти, но Всевышний отвернулся, оставив алхимика наедине со своими достижениями.

В милости Божьей ему было показано древо познания, увешанное блестящими плодами; он понял бытие и его гармонии; он познал Каббалу; он установил основы и набросал план универсальной науки, после чего прославился как блестящий ученый. Луллий достиг славы, этого фатального вознаграждения тяжких трудов. Он знал, как делать золото, как исцелять и лишать жизни, он мог обладать миром и всеми его царствами — однако он не мог обеспечить себя скромнейшей могилой: он был нищим бессмертия. Где бы он ни проходил, он просил смерти, и никто не мог ему дать ее.

Он нанял в слуги молодого араба из наиболее фанатичного клана ислама и предстал перед ним как ярый бичеватель религии Магомета. Араб убил своего хозяина, который этого и хотел — но Раймонд Луллий не умер. Убийца зарезал его снова, но опять безуспешно, а после третьей попытки в отчаянии покончил с собой.

После этого Луллий отправился в Тунис, где открыто проповедовал христианство. Собирая народ на улицах, он провозглашал, что даже выведенный из города вернется назад, чтобы ниспровергнуть учение Магомета и умереть за Иисуса Христа. Разъяренный народ охотился за ним, убивал жестоко и многократно. Однако же, сломленный бесчисленными ударами, истекающий кровью и покрытый многими ранами, алхимик продолжал жить, снова возвращаясь в исламские селения. Настал день, когда он был не просто убит служителями пророка, но погребен под горой камней на берегу моря.

В ту же ночь, милостью Божьей, два генуэзских торговца Стефан Колон и Луис де Пасторга, плывя в открытом море, увидели яркий свет из порта Тунис. Они изменили курс и, приблизившись к берегу, обнаружили гору камней, которая испускала чудесное сияние. Надеясь найти сокровище, они пристали к берегу и раскидали камни, но вместо злата увидели тело Раймонда Луллия, искалеченного, но еще дышащего. Его взяли на борт корабля и отвезли на Майорку.

Отчаявшись найти смерть, алхимик вернулся к наукам, составил философский труд «Завещание», потом «Ключ», потом «Ключ к ключу». Его принципы и способы действий не имеют ничего общего ни с мистификациями о чистых металлах, ни с сепарацией сплавов. Как теория, они полностью соответствуют принципам Гебера, а как практика — принципам Арнольда из Виллановы; в отношении доктрины они согласованы с идеями Каббалы. Серьезнейшие умы должны изучать труды Луллия, если они надеются продолжить тот поиск абсолюта, который предпринимался величайшими гениями Древнего мира.

В году 1276 от Рождества Христова он основал францисканский колледж в Пальме, предназначенный для изучения восточных языков, в особенности арабского, с целью опровержения трудов магометанских ученых и распространения христианской веры среди мавров. После того переехал в папскую обитель и тридцать лет посвятил созданию множества других колледжей во Франции, Сицилии, на Кипре и Майорке с этой же целью. Он посетил Париж и удивил там ученейших докторов. Затем пересек Испанию и остановился в Комплуте, где основал центральную академию для изучения языков и наук, реформировал несколько монастырей и вернулся в Италию.

Здесь, в Италии, Луллий и познакомился с Джоном Кремером, аббатом Вестминстера. Сложившаяся с аббатом дружба, а также льстящие письма от Эдуарда III, короля Англии, и от Роберта Брюса, короля Шотландии, побудили алхимика совершить свое последнее путешествие. Здесь король поделился с ученым желанием организовать новый крестовый поход против неверных, посетовав на то, что для сего предприятия в казне совершенно нет денег. Луллий, одержимый мыслью обращения неверных, истребовал в Тауэр пятьдесят тысяч фунтов ртути, свинца и олова, каковые и превратил в чистое золото. Золото сие было перечеканено в монеты, в шесть миллионов ноблей, на каждом из которых нанесен гордый девиз: «Эдуард III, король Англии и Франции»!

На сии нобли и под сим девизом начал английский король свое наступление на Францию, щедрой рукой оплачивая кровь наемников и труд мастеровых. Алхимик же Раймонд Луллий и поныне проживает под личным покровительством королей, пребывая в замке Хивер и изготавливая золото для английской казны, когда в том возникает особо сильная нужда…

— Все! — шевалье Изабелла отпустила свиток, позволив ему свернуться обратно в плотный цилиндр, и откинулась спиной на стену кельи. — Даже зубы устали — так много говорить. Наверное, я никогда не смогу читать проповеди.

— Невероятно! Выходит, у английской короны уже сто лет есть неограниченный источник золота? — вскочил Вожников, попытался походить, но места для этого в крохотной комнатенке не имелось. — Странно, что при таких возможностях они до сих пор не покорили всей планеты. И даже с одной Францией управиться не могут.

— Какая была любовь! — сказала женщина. — Мне искренне жаль этого бедолагу. Любовь, она всегда стерва. Но у нас с Эдуардом был хотя бы медовый месяц, когда мы были без ума, были счастливы, купались в океане наслаждения. А этому несчастному достались только избиения сарацин и бессмертие немощного старца.

— У него сохранились знания, острота ума.

— Что проку от ума, если нет прелестницы, которая им восхитится? Что наградит мужчину своим преклонением и ласками… — Шевалье сладко потянулась, вся изогнувшись, раскинула руки и выпятила грудь, зажмурившись и сжав губы бантиком.

В другое время Вожников не устоял бы, попытался наложить лапы и на это тело, и на губы, на всю дразнящую собой женщину… Но случившееся открытие слишком занимало его мысли.

Неужели у англичан и вправду есть бездонный финансовый колодец? Это серьезная проблема, способная разрушить все планы по наведению порядка и справедливости в Европе. Тут нужно тщательно разбираться.

— Благодарю тебя. — Егор забрал свиток. — Пойду, отнесу грамоту. А то монах, наверное, уже беспокоится.

— Неси, дурачок, неси… — Женщина медленно завалилась набок. — И напомни сарацину про обещанный гороскоп! А я пока отосплюсь. Я заслужила.

Разумеется, Вожников науке двадцать первого века доверял и уроки школьные не забыл. Однако же, когда тебе показывают полновесные золотые нобли и напоминают о реальной армии, снаряженной и воюющей на эти монеты — уверенность дрогнет у кого угодно. Посему, отнеся повествование о жизни великого алхимика отцу Августину, Егор попытался уточнить у него о хитростях трансмутации — однако был сразу отослан к ученым лаборатории. Те отнеслись к расспросам охотно… Но русского языка почти не понимали. Познания Вожникова в немецком оказались не столь велики, чтобы понимать на нем сложные разъяснения. Шевалье Изабелла помогать тоже отказалась, причем категорически — словно на что-то обижалась.

В отчаянии Егор попытался заговорить на своем куцем туристском английском, но был немедленно — то есть под стражей — удостоен беседы у аббата университета.

— Сын мой, — надменно сообщил ему большеносый бледнолицый старикан, — вам должно быть известно, что смертные, обитающие на острове за проливом, погрязли в глубокой ереси, отринули учение Господне, не признают верховенства Святой Римской церкви и придумали для себя обычаи мерзкие, по которым и живут во тьме, хуже языческой. Разговаривая в священных стенах Авиньона на наречиях поганых, позоришь ты слух служителей честных Господа нашего Иисуса и веру христианскую.

— То есть англичане язычники? — моментально навострил уши Вожников. — А признает ли церковь королевский титул за английскими сюзеренами?

— Можно ли награждать титулом христианским зверей, отринувших свет истиной веры?! — злобно сверкнул глазами аббат.

— Выходит, они самозванцы? Землей и страной владеют незаконно? — моментально щелкнуло в голове Егора. Леночкины уроки даром не прошли. Вожников хорошо запомнил, что урвать для себя корону мало. Нужно, чтобы твое право на нее признавали окружающие. — Знатные фамилии христианского мира признают их за своих братьев или нет?

— Святой престол осуждает сие заблуждение, — обтекаемо ответил старик.

— Уверяю тебя, святой отец, если права на английский престол не признаются даже святой церковью, дольше двух-трех лет сии язычники на своем месте не усидят!

Видимо, именно последняя фраза умилостивила аббата, и тот отпустил гостя, никак его не карая и не сказав более ни слова осуждения.

А в мысленную копилку великого князя упал еще один весомый факт. Итак, мало того, что Францией правит безумный король, герцоги заняты гражданской войной, а чернь режет на парижских улицах наместников престола — так еще и Англия по христианскому обычаю может считаться бесхозной землей! Пока ее обороняет крепкий флот и тысячи умелых лучников, это большого значения не имеет. Но если слова папской буллы подкрепит прочная русская рогатина, казуистика европейских законов зазвучит уже совсем другой музыкой…

Вот только что делать с алхимическим золотом?! Деньги — это такая неприятная субстанция, что иной раз засасывает, словно болотная жижа, самые крепкие армии и самые могучие крепости… Против них нередко бессильны и вера, и закон, и булат. Пока у англичан есть золотые нобли — связываться с ними чертовски рискованно.

Завесу тайны мог приоткрыть мудрый Хафизи Абру — но самаркандский ученый был предельно занят. Он купался в лучах славы, млея от наслаждения: читал лекции, проводил опыты, наблюдал за небом, участвовал в религиозных и научных диспутах, обсуждал труды европейских географов и деяния монархов, открытия мореходов и достижения ремесленников. Так занят и велик — не подступишься. Маленький авиньонский император.

* * *

— Они здесь, — на пятый вечер кратко сообщил Пересвет.

— Отлично. Что купцы?

— Сказывают, карта твоя не лжет, господин. Почти отсель, от Мийо, многие реки начинаются. Через Лону или Тарн можно на Гаронну доплыть. Вниз по воде до Гиени англицкой. Город Бордо так прямо на реке и стоит. Возле Валанса Луара начинается, сорок верст всего от Роны до истоков. На ней стоит Орлеан, еще Блуа, Анже, Нант. Однако же окрест истоков везде горы, волока не построить.

— Но ведь дороги есть? Так что можно обойтись и без волока, — подмигнул ему Егор. — Пожалуй, составлю я несколько писем. Пока дойдут, пока купцы товарами закупятся, пока довезут, пока расторгуются… Полгода точно пройдет, не менее. Стало быть, начинать нужно прямо сейчас. Ладно, потрачу пару дней, составлю предварительный план. Пусть пока готовятся.

Но закончить свою работу он не успел. На рассвете всех гостей поднял отец Августин, всячески подгоняя громким шепотом, заставил быстро собраться, погрузиться в возки и выехать на дорогу. Поминутно оглядываясь, он шагал возле передней телеги, придерживая рукой оглоблю.

— О друг мой, премудрый Хафизи Абру, не можешь ли ты пояснить мне, что случилось? — скача возле саней, спросил закутавшегося в полог географа Вожников. — С какой вдруг стати тебя, высокочтимого гостя, вывозят из папского университета, словно ворованную морковь? Есть у меня такое подозрение, что не по моей вине, и не по болтливости слуг отец Августин с такой опаской ведет нас кривыми тайными тропами. Лично я в последние дни был у аббата на хорошем счету. А наша шевалье из кельи токмо в трапезную и выглядывала.

— Не знаю я, друг мой, с какой стати они все вдруг на меня ополчились, — пожал плечами сарацин. — Вроде и диспут шел не о вере и не о тайных знаниях. Да и не диспут — так, сравнительные описания.

— О чем разговаривали?

— Об истории веков минувших. О султанах, королях и войнах известных. Сказывали мне летописцы здешние, что полтораста лет назад нашествие великое случилось народа страшного и непобедимого, именем маголы, на земли хорезмские, булгарские и русские, что покорили они нас всех, обратили в рабство и данью обложили невыносимой, опосля чего дальше на запад пошли и разорили еще несколько королевств веры католической.

— Это где-то середина тринадцатого века? — прищурился Егор. — Монголо-татарское нашествие?

— Ты тоже слышал о сем мифе? — встрепенулся сарацин. — Я же сказывал в ответ, что хроникам нашим о сем бедствии ни единым словом неизвестно, а были лишь войны обычные меж булгарами нижними и ханом Мухаммедом. Правда, под рукой храброго Чингисхана волжане хана разгромили, Хорезм под себя взяли, после чего в Кара-Китай вторглись[22]…

Егор весело рассмеялся. В свое время он тоже успел оттоптаться по этим граблям, стремясь сражаться с монголами и освобождать Русь от рабства. И каждый раз на него смотрели, как на тронувшегося умом. Никто из русских о монголах и слышать не слыхивал, и видеть не видывал. Хорезмцы, получается, тоже о войне с этим страшным ворогом не подозревали.

— Я в лоб за них уже получил, — утешил спутника Вожников. — Хлебнул посмешища. Теперь твоя очередь. Кстати, Кара-Китай — это где?

— К югу от Аральского моря, друг мой. Ты должен о нем знать, путешествие в эти места описал ваш известный христианин, Джани Карпани. В наших хрониках его имя упомянуто много раз.

— Карпини, — поправил Егор. — Монах Карпини, посол Римского Папы. Я почему-то думал, что он ездил в просто Китай.

— Нет, он посетил хана Батыя, а потом хана Гуюка, который кочевал именно там, возле Черных песков.

— Да хоть Алена Делона, — пренебрежительно отмахнулся Вожников. — Разногласия-то из-за чего возникли? Не хочешь же ты сказать, что мы драпаем, как шкодливая шпана, только потому, что нашествия монголов никогда не случалось?

— Sois maudit tout le monde! — бросив свою оглоблю, внезапно развернулся отец Августин, сдернул с шеи крест и, высоко вскинув его над головой, громко заголосил, сжав левую руку в румяный кулачок и отчаянно им размахивая.

— Чего это с ним? — У Егора по спине побежал неприятный холодок, а в голове всплыли мысли об одержимости.

— Это откровения Иоанна Богослова, двадцатая глава, — неожиданно пришла на помощь шевалье Изабелла. Натянув поводья, она развернулась, подъехала ближе и принялась переводить страстный монолог монаха: — И увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну, и заключил его, и положил над ним печать, дабы не прельщал уже народы, доколе не окончится тысяча лет; после же сего ему должно быть освобожденным на малое время. Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань. Число же их как песок морской. И вышли они на широту земли, и окружили стан святых и город возлюбленный…

Монах наконец-то выдохся, замолчал, тяжело дыша.

— Как ты себя чувствуешь, приятель? — как можно ласковее спросил Вожников. — Я, конечно, знаю о пользе молитвы и ее важности. Но ты делаешь это так горячо, святой отец.

— Да при чем тут молитва, неуч безграмотный! — опять замахал кулаками монах. — Это Откровение! Это Библия! Это слово Божье! В нем сказано, что господь наш Иисус, вознесясь на небо, посадил на цепь Диявола, врага рода человеческого! И предсказано, что по прошествии тысячи лет освободится Сатана из плена, прельстит народы страны Гога и Магога, и поведет их на большую войну против рода человеческого. Тысячу лет, понимаете?! Во время предсказанное дошли до пределов христианских воины из степей диких, начали войну против веры. А стало быть, лишь из страны Гога и Магога народ сей прийти может, и имя ему предречено: маголы! Маголы из пределов далеких на углах земли обитаемой! Маголы, а не булгары с Волги, и не хорезмийцы из Самарканда!

— Ни хрена себе… — зачесал в затылке Вожников. — Значит, монголо-татарское нашествие предсказано Библией?

— Откровением Иоанна Богослова, — поправила его Изабелла, не переводя этой фразы монаху. — Он святой апостол и евангелист. Он не может ошибаться.

— Но ведь ничего этого никогда не было! Ни монголов, ни ига… Весь тринадцатый век на Руси — это вообще эпоха строительства монастырей! Плюс Сарайская епархия. Если по Иоанну судить, выходит, это сам Сатана митрополитам нашим охранные ярлыки выписывал?

— Ты богохульствуешь, путник. Если бы я не обещала тебе покровительство, то должна была бы немедленно проткнуть тебя мечом.

— Во, попадалово! — широко перекрестился Вожников и кивнул на монаха: — Переведи, пожалуйста, несколько слов.

— Хорошо, — смилостивилась шевалье.

— Отец Августин, — обратился к монаху Егор. — Ты помнишь, как советовал верить своим глазам, пальцам, ушам? Тому, что можно потрогать, увидеть, взвесить, как алхимическое золото. Прочему же ты сам не желаешь поступать точно так же? Мы с мудрым Хафизи Абру приехали из того самого мира, которому ты впариваешь о нашествии монголов. Но мы о нем никогда ничего не слышали. Как не слышал никто из живущих среди тамошних земель. Почему ты не желаешь нам верить?

— Когда мы говорили о золоте, мы обсуждали верность научных предположений, — ответил монах. — Когда мы говорим о маголах, мы подвергаем сомнению слово Божие. А это уже святотатство и богохульство! Многие из священников, что слышали слова мудрого сарацина, заподозрили в сем попытку сокрушить основу основ нашей веры: непогрешимость Писания. И были те, что предлагали взять Хафизи Абру под стражу и подвергнуть показательному наказанию. Слова сии могли показаться нашему аббату зело весомыми.

— Вот, черт! — раздраженно сплюнул Вожников. — Так влипнуть на пустом месте! Вот тебе и поговорили об истории с географией…

— Разве ты не ученый, друг мой Августин? — укоризненно покачал головой сарацин. — Разве ты понимаешь, что нельзя принимать на веру то, что опровергают твои глаза и уши? В наших землях никто не знает о войне с народом монголов!

— Сему парадоксу дано исчерпывающее и логичное объяснение многими историками, посвятившими себя познанию подробностей магольского нашествия, — заявил монах. — Они догадались, что все народы, проживающие в землях русских, татарских, булгарских и хорезмийских, были истреблены маголами до последнего дитяти и заселены захватчиками. Название же прежнее мертвых племен стало общепринятым обозначением маголов, их заклятых врагов. Победители поступали так с целью избежать возмездия со стороны божеств завоеванных стран. Они скрывали от своих детей их и свое истинное происхождение, и посему народы славянские, татарские и азиатские считают себя исконно местными обитателями, не зная, что на деле происходят от корня монгольского[23]…

— Отче, а тебя в нас с самаркандцем ничего, случайно, не смущает? — спросил Егор и оттянул пальцами края глаз, изображая узкоглазого азиата.

— Если ты станешь оспаривать истинность магольского нашествия, несчастный еретик, то закончишь свою жизнь на костре, — лаконично парировал аргумент Егора монах.

— Понял, молчу! — спешного бегства из Авиньона Вожникову вполне хватило. Срывать разведывательную вылазку из-за какой-то мелкой религиозно-исторической дурости он не собирался. — Уже забыл про все, и прошу прощения, если оскорбил чьи-то христианские убеждения. Обещаю поставить каменный пятишатровый храм в честь святого Августина в благодарность за свое чудесное спасение из… — Он хотел сказать «из лап церковной мафии», но вовремя осекся и поспешил сменить тему: — Куда мы держим путь, отец Августин?

— В Тулузу. Мыслю, в тамошнем университете вас примут с радостью, и мы сможем продолжить наши захватывающие беседы и диспуты… — получив извинения и обещание возвести церковь в свою честь, монах несколько поостыл и подобрел.

— Прекрасно, — кивнул Вожников. — Но подскажи мне, отче, пока опять не случилось очередной неприятности: каких еще тем нам не стоит касаться в разговорах с монахами и студентами? Они не донесут на меня в инквизицию, если я скажу, что не верю в призраков, что Земле миллионы лет или что она круглая?

— Не круглая, а шарообразная, — поправил его монах, словно студента-недоучку. — Никогда не слышал, чтобы Святая инквизиция испытывала интерес к Беде Достопочтенному, Блаженному Августину, Клименту Римскому или Иоанну Дамаскину. А ведь сии святые подвижники неоднократно указывали ученикам своим, что Господь создал Землю в виде шара, ибо такое тело имеет форму идеальную, наиболее достойную для божьего творения. Данный вопрос подробно разобран в «Шестодневе» Георгия Писиды и трудах Иоанна Грамматика. Архиепископ Кесарийский святой Василий Великий еще тысячу лет назад предположил, что шар земной покоится на подушке из сжатого воздуха в центре сферической Вселенной, и нам нет оснований не верить сему святителю…

— Я лучшее вообще буду помалкивать в тряпочку, — сделал радикальный вывод Вожников. — Похоже, я помню заметно меньше, чем все вы тут уже знаете.

Однако продемонстрировать скромность Егору не удалось. Через четыре дня, на полпути к Тулузе, обоз нагнал всадник. Он перекинулся с монахом парой слов и помчался дальше.

— Аббату университета в Тулузе предложено взять под стражу сарацинского проповедника и его сотоварищей, буде те появятся в стенах его обители, — перевела шевалье Изабелла. — Выходит, вас все же обвинили в святотатстве.

— Боюсь, друг мой, у меня для вас плохие известия. — Отец Августин подошел к саням с самаркандским географом. — Мой студент сказал, что Тулуза будет для вас опасна.

— Мы повернем на север, — решил за своего спутника Вожников. — Посоветуй, отче, где нам найти хороших алхимиков, чтобы узнать о тайнах трансмутации?

— Не знаю, какой город посоветовать… — задумался монах. — Хорошие ученые были в Клермоне. Там, помнится, они даже объединились в цех. В Сорбонне, в Париже, тоже прекрасные и опытные ученые. В Орлеане юный граф Жиль де Бриен увлекся этим искусством и собрал многих знатоков, в том числе двух раввинов. Он сирота, воспрепятствовать некому. Хотя, конечно… В одиннадцать лет… Но алхимики возле него знающие. К тому же в Орлеане прекрасный университет! За время смуты в него перебралось из Парижа очень много образованных преподавателей.

— Орлеан — это то, что нам нужно, — кивнул Егор. — Огромное спасибо за подсказку.

— Рад услужить, мудрые путники. — Монах горестно вздохнул. — Мне будет не хватать наших бесед, уважаемый Хафизи Абру. Мы могли рассказать друг другу еще так много!

— Надеюсь, ты не забыл о его просьбе снять копии с университетских книг по истории, географии и о прочих современных науках? — вмешался Вожников. — Ручаюсь, очень скоро найдется способ отправить их в Самарканд, в новый Дом Мудрости султана Улугбека. Об этом позаботятся крайне влиятельные лица.

— Мы исполним сие обязательство, — без особой уверенности сказал отец Августин. — Но это произойдет не быстро. После всего случившегося наш аббат может отказаться от данного обещания…

— В таком случае папа Мартин вскоре пришлет ему письмо, в котором велит оказывать тебе, отче, всяческое содействие в сем деле, — пообещал Егор.

— А тебя, сын мой, очень прошу быть воздержанным при высказывании своих мыслей, — сказал отец Августин. — Познавая тайну Божьего замысла, мы не должны забывать о священных словах его Писания. Сомнение даже в одном слове может вызвать сомнение во всех заветах Всевышнего! Ради твердости христианской веры любой правитель или священник пожертвует жизнью богохульника.

— Пожалуй, папа Мартин поручит тебе самолично отвезти снятые копии в Самарканд, — мстительно заявил Вожников.

— Ты молодец, — кивнул монах. — Тебе костер грозит, а ты шутишь. Однако не станем терять времени. Лучшее, что я могу сейчас для вас сделать, так это спешно вернуться в Авиньон и поведать там, что вы направились в университет Монпелье, из коего намерены морем вернуться в исламские страны, в Тунис или Египет. Надеюсь, после этого недруги потеряют к вам интерес и прекратят поиски. Удачи вам, друзья мои! Будьте осторожными.

Ученый священник перекрестил путников, каждого по очереди, поклонился еще раз, оправил длинный подол сутаны и засеменил по дороге обратно на восток.

— Не нравится мне сие, — покачала головой шевалье Изабелла. — Коли Святая Церковь возжелала нас найти, то гонцы были посланы не токмо в Тулузу, но и по другим дорогам в прочие крупные города. Какая грустная ирония! Я, рыцарь христианского ордена, вынуждена оказывать покровительство богохульникам, преследуемым Святейшим Престолом!

— Если ты надеешься, что я освобожу тебя от клятвы, то глубоко ошибаешься, — сказал Егор. — Мне дорога моя жизнь и жизнь моих спутников. Ты обещала нам покровительство. Так что выручай!

— Тогда мы едем до ближайшего перекрестка и поворачиваем на север, — решила воительница. — И до Клермона ни одной остановки в трактирах и селениях! Спать будем на повозках, есть то, что удастся купить у сервов в придорожных деревнях.

— Клермон? — переспросил Егор и покосился на Пересвета.

— Вы же хотели встретиться с тамошними алхимиками? — пожала плечами женщина. — Да и мне дюже любопытно увидеть, как свинец в золото превращают.

Вожников кивнул. Елецкий княжич повернул скакуна и на рысях умчался вслед за утаптывающим заледеневший тракт монахом.

— Куда это он? — удивилась шевалье.

— По нужде, — ответил Егор. — Часа через три-четыре нагонит.

— Что за нужда такая? Он страдает запорами?

— Прошлогоднее путешествие оставило у меня крайне неприятные воспоминания, шевалье. Ныне я позаботился о том, чтобы приключений случилось как можно меньше.

— Каких приключений? Как позаботился?

— Шевалье Изабелла, уверяю тебя… Это такая долгая и нудная тема, связанная с интегралами, переменными функциями, алгоритмическим счислением и системами позиционирования, что развивать ее на холодной зимней дороге, право, нет никакого смысла.

От обилия малопонятных, но очень умных терминов женщина погрустнела, но вдруг вспомнила про обещание географа и повернулась к нему:

— Что с моим гороскопом, сарацин? Ты его сделал? Успел?

— Я провел все нужные измерения, храбрая госпожа, — уверил ее Хафизи Абру. — Осталось лишь провести вычисления, составить зодиакальный круг и определить значение космограммы. Мне хватит всего лишь стола, чернильницы, трех листов пергамента и нескольких спокойных часов для работы.

— Проклятие! — мотнула воительница головой. — Раньше, чем мы доберемся до Клермона, ты не получишь ни первого, ни второго, ни третьего. Ладно, тогда просто поторопимся. Вперед, лентяи! Погоняй!

Не имея возможности скидывать хлопоты на приготовление еды, уход за лошадьми, приготовление постели на трактирных слуг, путники сразу потеряли скорость и, несмотря на всяческое поспешание, одолевали в день не больше двадцати верст. К счастью, расстояния во Франции оказались на удивление малы: один переход от приморского тракта до Мийо, еще один от Мийо до Северака-де-Шато, третий от Шато до Мержеволя. Всего неделя пути — и перед путниками раскрылась обширная долина меж горных хребтов, в центре которой раскинулся мрачный, как вдова после похорон, дымящий десятками труб город.

Траурность Клермону придавал камень, из которого были сложены почти все здешние дома. Черный вулканический туф, который резался, как дерево, был так же легок и в достатке залегал в ближних горах — избавил местных жителей от проблем со строительством. Вот только вид из-за него был у города совершенно кладбищенский!

Франция, которую увидел Вожников во время этой поездки, в большинстве мест выглядела просто брошенной людьми, а потому Егор не особо удивился количеству пустующих в городе домов, крышам с битой черепицей, немноголюдным улицам и полуразобранному просторному храму на центральной площади. Похоже, с работой здесь было тяжело, и людям стало не до молитв[24].

От безработицы, известное дело, в неокрепших умах начинают бродить странные идеи по поводу быстрого обогащения при минимальных усилиях — что, наверное, и привело к появлению в относительно небольшом и малолюдном городке целой улицы алхимиков; темной и мрачной, как и остальной город, но пахнущей преисподней: серой, углем и жженым мясом; присыпанной странной темно-синей сажей и пугающей вывесками в виде горшочков с торчащими из них кошками, или фигурок звездочетов в остроконечных колпаках с дырочками поверху и раскрытыми книгами с пентаграммами и непонятными иероглифами.

— Великие боги, куда смотрит здешний епископ? — перекрестилась женщина, когда они ступили в этот покрытый желто-серой наледью проулок.

— Полагаю, смотрит в кошелек, — ответил Егор. — Денег хочется всем, и если здешние колдуны исправно платят подати и делятся вареным золотом, то всякие мелочи, вроде нарушения божьих заповедей, им с легкостью прощают.

— Как можно простить богохульство за плату? — возмутился Хафизи Абру.

— Сие искусство называется «индульгенцией», — охотно просветил его Вожников. — Грехи по прейскуранту.

Вместе с Егором, сарацином и шевалье, поддавшись любопытству, увязались невольница географа и елецкий княжич — но те промолчали. Свита шевалье Изабеллы осталась в трактире, в котором путники остановились накануне вечером. Вино и буженина показались ее слугам более интересным развлечением, нежели ремесленники от черной магии.

— К кому заглянем? — спросил Егор, для которого надписи под вывесками и на дверях двухэтажных домиков с толстыми тесовыми дверьми были тайной за семью печатями. — Вот здесь что написано?

— Великий и непревзойденный… — начал читать сарацин. — Доктор философии…

— Философия — это не то.

— А здесь звездочет, — указала на другую сторону улицы женщина.

— Нужно искать самый богатый дом, — предложил Пересвет. — Коли алхимик умелый, то уж всяко нищим быть не может.

— Да ты сама мудрость, прохвост! — похвалил его Вожников.

Они миновали еще несколько зданий, пока шевалье Изабелла не указала вверх:

— Вроде как черепица новенькая. Недавно стелили. Стало быть, золотишко у хозяина имеется.

— «Философский камень в порошке. Золото из свинца своими руками», — прочитал Хафизи Абру вырезанную прямо на двери надпись. — Вельми интересно, други. Нешто так просто сие?

— Стучи, — кивнул Пересвету Вожников.

Тот с готовностью подскочил, развернулся и стал колотить пяткой в дверь.

Вскоре изнутри послышались громкие выкрики, и на пороге появился старик в длиннополом сиреневом балахоне с накинутым на седую голову капюшоном. Длинная узкая борода, белая и пушистая, как тополиный пух, опускалась на грудь, путаясь среди россыпи небольших серебряных амулетиков, висящих на шее, подобно бусам.

— Чего желают уважаемые гости? — хрипло спросил хозяин.

— Почем камнями философскими торгуешь? — весело поинтересовался Егор, хотя на самом деле ему было немного не по себе.

— Десять флоринов унция, — не моргнув глазом, ответил старик. — Достаточно для превращения в золото полуфунта свинца[25].

— Не обманываешь? Настоящий философский камень?

— А платить чем у вас есть?

Вожников расстегнул поясную сумку, вытянул кошель, показал алхимику несколько цехинов. Тот сверкнул глазами и посторонился, пропуская гостей.

Внутри дом выглядел чистым, ухоженным. Перестеленные свежей доской полы, обитые расписанным полотном стены. Ведущая наверх лестница сверкала новеньким лаком. Однако алхимик повел гостей не вверх, а вниз, в подвал, негромко бормоча:

— Таинства сии токмо под землей твориться могут. Обязательно надобно ниже пашен ближних оказаться, и над головой не меньше локтя земли насыпать. Иначе законам мира живого элементы подчиняются, нам же надобен закон Плутониев…

Хафизи Абру вытянул шею, идя за стариком шаг в шаг и старательно прислушиваясь.

Лаборатория алхимика была совсем небольшой, примерно десять на десять шагов. Два стола, несколько реторт, сундуки вдоль стен. Под потолком развешаны крылья летучих мышей, пучки трав, толстые короткие деревянные палочки, крысиные хвосты и прочий пыльный мусор. Жаровен на столах имелось три, но угли тлели только на одной, рядом с которой стояли небольшие ручные мехи.

— Главная тайна камня философского в том заключена, — размеренно стал объяснять алхимик, — что хранить его надобно под землей, от законов божьего мира оберегая. И с места на место токмо ночью перевозить. Коли хоть ненадолго среди дня он окажется, то разрушается мгновенно, пылью серой становится. Но и подземный мрак ему опасен, ибо на силу, энергию этого каменного эликсира все окрестные духи, демоны и прочие порождения тьмы стягиваются. Потому беречь его не просто под землей надобно, но в воде освященной, каковая от дияволовых порождений его спасает…

За разговором старик запалил от жаровни свечу, поставил в трехрожковый подсвечник, потом вторую. В подвале стало немного светлее. Кряхтя, алхимик открыл один из сундуков, достал из него вместительную бутыль, в которой плавала бутылочка поменьше, выловил, открыл, вытряхнул замшевый узелок, развязал, показал россыпь гранул, похожих на растворимый кофе, тут же завязал снова, кинул в бутылочку, а ту — в бутыль:

— Долго показывать не могу, — пояснил он. — Окрест лаборатории моей уже давно бесы десятками бродят. Так и норовят камень лапами своими ухватить. Коли купите, с бутылью святой воды вместе отдам. Тогда не доберутся.

— Чем докажешь, что это действительно камень философский? — сурово поинтересовался Вожников.

— Сие несложно. Могу у вас на глазах свинец в золото обратить. Однако же порошок из камня дорог. Коли хотите проверку учинить, за три щепоти платите. Цехин, не менее.

— Хорошо, — полез в поясную сумку Егор. — Раз уж пришли, торговаться не станем. Доказывай!

На стол тяжело упала золотая монета.

— Немного терпения! — повеселел алхимик.

Нырнул в один сундук, вытянул несколько железных тиглей, увесистый мешочек со свинцовой дробью. Поработал мехами, раздувая жаровню, подбросил углей, подул еще. Поставил сверху тигель, насыпал в него горсть дроби. Покрутился, хватаясь то за реторты, то за травы, но вернулся назад, принялся поднимать и опускать рукоять мехов. Угли быстро разгорелись, тигель начал потихоньку краснеть, но прежде чем его донышко раскалилось, дробь вдруг начала сначала оседать, а затем тонуть в сверкающей лужице на дне.

Старик, принюхавшись, опять побежал по подвалу, схватил в углу кузнечные клещи, сцапал ими тигель, склонил над соседним. Через изгиб на стенке стекло наружу немного расплавленного металла.

— Видите, един токмо свинец, и сверху, и внизу, — пояснил алхимик, что именно доказал, вернул тигель на угли, торопливо плеснул отлитый свинец обратно. — Теперь возьмем щепоть порошка из философского камня…

Старик слазил в бутыль, достал чуток состава, бросил его в свинец, вернул сверток обратно в святую воду, сдернул с крючка палочку, небрежно помешал ею расплав. В подвале запахло горелым, от тигля вверх потянулась струйка дыма. Отбросив обугленный черенок, алхимик снова взялся за кузнечные щипцы, снял свинец. Прикусив губу, наклонил плошку над другой, через изгиб опять потек металл. Но не тот, что сверху, а нижний, более тяжелый… желтый, сверкающий чистотой.

Изабелла и сарацин изумленно охнули, Пересвет отчего-то схватился за ухо, Дарья облизнулась. Егор тоже зачесал рукой в затылке, не веря собственным глазам. Все его нутро буквально восставало против однозначного факта, продемонстрированного алхимиком: часть свинца из тигля прямо вот сейчас стала золотом! Превратилась из одного химического элемента в другой без использования ускорителей, облучателей, реакторов и центрифуг! Это было фактом — однако же все нутро образованного человека из двадцать первого века восставало против реальности!

Сглотнув, Вожников раскрыл сумку, выложил на стол второй цехин и потребовал:

— Сделай еще раз!

Старик весело хмыкнул, вернул еще не застывший свинец на жаровню, пару раз пшикнул мехами, слазил за порошком, кинул щепотку, спрятал бутылочку, снял с крючка палку, занес над тиглем — и тут его руку перехватил Вожников:

— Почему ты деревяшкой мешаешь? — поинтересовался он. — Она же испортится! Нешто железной лопатки не купить?

— Дерево живое, железо мертвое, — попытался объяснить алхимик, но Егор уже вывернул палочку из его рук. Взвесив в руке, удивленно вскинул брови:

— Чего это она у тебя такая тяжелая? Дерево по имени чугуний?

Молодой человек положил палочку на стол, взял один из тиглей и с размаху ударил по торцу. Послышался треск, щепа полетела в стороны, и в свете свечей блеснул желтый благородный металл.

— Вот и вся трансмутация, — удовлетворенно перевел дух Егор. — Когда он палкой свинец мешает, золото плавится и вытекает. Деревяшка же при этом сгорает, и все, никаких следов.

— Обманщик… — Шевалье Изабелла схватилась за рукоять меча. — Жулик! Вор!

— Ладно тебе, рыцарь. — Покачнувшийся было в разуме Вожникова мир наконец-то вернулся на прежние твердые и материалистические позиции, что сразу настроило Егора на благодушный лад. — Это ведь просто фокус. Иллюзия. Проверка на внимательность.

Он сгреб со стола цехины, вместо них кинул какую-то крупную серебряную монету из немецких:

— Это тебе за представление… — и, внезапно схватив старика за бороду, резко рванул ее вниз.

Алхимик громко вскрикнул, борода осталась в руке Егора. Вожников расхохотался:

— Я это с самого начала заподозрил! Уж больно красивая. Ладно, пошли.

— Ты хочешь сказать, Егор-бродяга, философского камня не существует? — неуверенно спросила шевалье.

— Испытываю по этому поводу твердое подозрение.

— А как же английское алхимическое золото?

— Хороший вопрос, прекрасный рыцарь! — хлопнул в ладоши Вожников. — Но я надеюсь, эту загадку мы с мудрым Хафизи Абру к лету все-таки разрешим. Что скажешь, друг мой?

— Должен сказать, друг мой Георгий, твое сегодняшнее открытие просветлило мою душу, — степенно ответил сарацин. — Никогда и ни в одном ученом трактате я не читал о возможности трансмутации элементов, и открытия, сделанные в университете Авиньона, потрясли мой разум. Но теперь червь сомнения покинул его. Открытиями алхимиков христианских покамест надобно не восхищаться, а подвергать сомнению и проверке…

Так, за размеренными разговорами о строении мира и странностях его познания, пятеро путников и покинули дом богатого алхимика, прошли по улице, пересекли площадь перед черным полусобором, свернули на тихий, слегка изогнутый проулок, в котором, несмотря на разгар дня, было тихо и совершенно безлюдно, а хозяева домов отчего-то позакрывали ставни.

Юный княжич, осматриваясь, сперва замедлил шаг, потом отступил, покрутил головой, свернул в щель между домами, пристроился там в тени, плотно вжавшись в камни, никуда не выглядывая и только навострив уши. В его короткой жизни уже были и татары, и лживые купцы, и ревнивые мужья, и мстительные сторожа, и спущенные собаки, и торговцы рабами. И голод был, который порой приходилось заглушать банальным воровством. Тринадцать лет такой жизни — изрядный срок, чтобы научиться разумной трусости, доверять предчувствию и не упускать странных мелочей.

И раз уж великим князем и императором ему приказано стать заячьей душой — не стоит идти против собственной природы.

У Егора тоже возникло нехорошее чувство от странностей улицы — но он привык доверять предчувствию колдовскому, спасающему от смерти. Оно же никак себя не проявляло.

Шесть домов от угла, вывеска таверны с постелью и окороком. Вожников оглянулся, но слуги не увидел и постучал кулаком сам:

— Хозяин, открывай!

— Le propriétaire, ouvert! Спишь, что ли? — шевалье, пихнув Егора, привалилась спиной к стене рядом с дверью. — Святые ангелы, чтоб мне сдохнуть! Мы что, попали между Оверенами и Бурбоном?

Вожников покосился по сторонам. Справа и слева по улице к ним приближалось по два десятка ратников — в кирасах и шлемах, со щитами, раскрашенными в четыре красно-зеленых квадрата, и алебардами на длинных ратовищах.

— То-то все ставни закрыты, — тихо отметила женщина. — Опасаются горожане, что в очередной усобице графской у них все окна повышибают. А могут ведь и кишки на меч намотать, и имени не спросят.

Она оттолкнула Вожникова и сама забарабанила в дверь:

— Хозяин, открывай!

Стукнул засов, распахнулась створка, но вместо вислощекого толстяка, селившего их вчера в комнаты, путники увидели двух стражников и рыцаря в латном доспехе.

— Это они?! — громко спросил воин.

— Они, шевалье! — послышалось из глубины дома.

— Чужеземцы! Именем клермонского епископа Анри де Ла Тура вы арестованы за богохульство и колдовство. Сложите оружие!

Егор и самаркандский географ переглянулись и подняли руки. Складывать им было просто нечего. Воительница колебалась лишь несколько мгновений — потом рванула меч и с криком: «Сантьяго и Иисус!» — ринулась вперед.

Стражники вскинули щиты, и оба злобных удара пришлись на их окантовку. Потом ратники резко навалились и не то что откинули ее к стене — а буквально размазали по дому. Отобрали меч, сорвали пояс, принялись яростно избивать.

— Вы чего, она же безоружна! — дернулся на помощь воительнице Егор, и тут же в его голове что-то взорвалось горячим и очень-очень красным…

Пришел в себя Вожников полуголым и привязанным за руки и ноги к какой-то деревяшке в полунаклонном положении. Вокруг было темно и очень холодно.

— Где я? — спросил он мрак вокруг.

— В доме здешнего епископа, — узнал он голос Изабеллы. — Похоже, письмо авиньонского аббата успело сюда намного раньше нас.

— И что? Каждый попик может хватать людей по своей прихоти?

— Это епископство, дурачок. В Клермоне священник есть сеньор, судья и полновластный хозяин. Прикажет казнить — никто даже слова поперек не скажет.

— Проклятие! Что же ты раньше не сказала?

— Кто же думал, что из-за ваших ученых споров нас станут ловить с такой яростью? Хотя, может, и обойдется. Припугнут, выпорют или епитимью наложат и отпустят.

Егор поморщился. Если будут пороть — об этом его предчувствие, понятно, упреждать не станет. Оно только жизнь бережет, о пустяках не заботится.

— Ты как, Изабелла? Тебе крепко досталось? Не ранили?

— Бывало и хуже. Пираты меня с ног сбили, а потом сеча над головой продолжилась. Прямо по мне в драке и топтались. И свои, и чужие. Я думала, ни одной кости целой не осталось. Вот это было больно. А здесь токмо оглушили.

— Прости, — вздохнул Егор. — Мне жаль, что я втянул тебя в эту историю.

— Не нужно играть в благородство, брат. Все же рыцарь здесь я, а не ты. Впрочем, мне все равно ничего не грозит. Я воин ордена Сантьяго и слуга Господа. Епископ не посмеет причинить мне вред. За вас я тоже попробую заступиться. Без епитимьи, мыслю, нам не обойтись. Но от большего я графа как-нибудь отговорю.

— Какого графа?

— Епископство Клермон — это графское владение и графский титул. Поэтому епископ считается графом.

— Понятно…

На некоторое время во мраке воцарилась тишина, но вскоре послышался скрип, тихие шаги. Распахнулась дверь, в помещение наконец-то проник свет. В первые мгновения Вожников не видел ничего, кроме пяти свечей, потом глаза немного приспособились, он различил стол, заваленный бумагами, каменные стены, сводчатый потолок. Верстаки, заваленные полным набором пыточных инструментов, две жаровни, железную клетку. Два косых андреевских креста, к одному из которых он был привязан сам, а к другому — мудрый Хафизи Абру. Сарацинскую невольницу и рыцаря арагонского ордена слуги епископа просто привесили к потолку на связанных руках, в паре шагов друг от друга.

Негромко переговариваясь на французском, четверо мужчин деловито занимали свои места. Два упитанных пожилых священника уселись за стол, плечистый парень в кожаных штанах и полотняной рубахе стал разводить огонь в жаровне, и только поджарый, словно гончий пес, епископ в своей красной сутане в нетерпении прогуливался по засыпанному соломой полу. На вид ему было лет сорок, лицо вытянуто. Такое ощущение, словно голову сплюснули с двух сторон, отчего подбородок выперло вперед, как нос у Буратино.

— Стало быть, избрав богохульство оружием против слова Господнего, придираясь к пророчествам Иоанна Богослова, ложные вести распространяя, задумали вы посеять сомнение в души христианские? — остановившись в центре комнаты, громко спросил священник. — И для проповеди сатанинской вы избрали мой город, из коего начинались великие Крестовые походы[26] супротив язычников и нечисти магометянской! Но ничего, я покажу вам, как искореняет ересь клермонский епископ. Начнем! Записывай, отец Евфрасий…

Епископ говорил на немецком, и потому Вожников понимал его неплохо. Хотя, может быть, радоваться тут было нечему.

— Имя! — громко спросил он сарацина, остановившись напротив.

— Хафизи Абру, писарь мудрейшего из султанов, щедрого Улугбека, правителя Самарканда, — с достоинством ответил географ.

— Признаешь ли ты Бога единого, Отца Всемогущего, Творца неба и земли, Иисуса Христа, Господа нашего, который был зачат Святым Духом, рожден Девой Марией, страдал при Понтии Пилате, был распят, умер и погребен, сошел в ад, в третий день воскрес из мертвых, восшел на небеса и восседает одесную Бога Отца Всемогущего, откуда придет судить живых и мертвых?

— Нет Бога кроме Аллаха и Магомет пророк его, — четко и ясно произнес сарацин.

— Очень хорошо, — ничуть не расстроился епископ. — Пиши, отче: колдун и богохульник, назвавшийся именем Хафизи Абру, отрекся от Символа Веры и продолжил свои еретические речи. Как не раскаявшийся грешник подлежит прилюдной казни без пролития крови.

Проведя таким образом следствие, суд и вынеся приговор, епископ Анри де Ла Тур двинулся дальше:

— Имя!

— Егор, — ответил Вожников.

— Признаешь ли ты Бога единого Иисуса Христа?

— Пошел ты в жопу! — с чувством ответил Великий князь и император Священной Римской империи.

— Очень хорошо! Ты записал, отче? Грешник не раскаялся. Смерть без пролития крови. Теперь ты. Имя!

— Она тебя не понимает, христианин, — вступился за невольницу Хафизи Абру. — Она моя рабыня, за ее проступки отвечаю я.

— Рыжая! Стало быть, наверняка ведьма. Мартен, раздень ее.

Палач отвлекся от жаровни, взял на верстаке нож и быстро, без жалости, срезал с невольницы платье. Та завизжала, закрутилась — но прикрыть свою наготу было не в ее силах.

— Имя! — Епископ остановился напротив воительницы.

— Шевалье Изабелла, рыцарь ордена Сантьяго, верный слуга Иисуса. Верую в бога Единого… — Женщина отчеканила Символ Веры громко и уверенно. — Я готова поручиться за этих несчастных, заплутавших на пути к Господу нашему в поисках истины и познании тайны его замысла.

— В нарушение заветов Святой Церкви ты носишь мужскую одежду, богохульница.

— Но я рыцарь! Нам дозволено одеваться в походах таким образом.

— Ты рыжая и наверняка колдунья. Уверен, ты лжешь! Мартен, избавь меня от этого мерзкого зрелища! — отступил священник.

Палач, хорошо понимая, о чем идет речь, распорол куртку Изабеллы от рукавов до пояса, а потом от каждой штанины вверх. Остатки рыцарского костюма опали вниз грудой тряпья, и теперь настала очередь воительницы ругаться в бессильной ярости и дергаться на веревке.

— Нужно проверить, нет ли на ней печати Дьявола, — распорядился епископ, и вдвоем с палачом они принялись крутить пленницу перед собой, откровенно лапая. Особой нужды хватать женщину именно за грудь или интимные места у них не было — но такой возможности мужчины не упускали.

— Твари! — дернулся на своем кресте Вожников. Но это было все, что он мог сделать. Шевелить пальцами и тихо материться.

— Печать Дьявола может быть невидима, — поднял голову от заполняемой грамоты отец Евфрасий. — Просто в этом месте ведьма не чувствует боли.

— Я помню, отче, — кивнул епископ. — Мартин?

Парень отбежал к верстаку, тут же вернулся с шилом, очень похожим на сапожное, подал властителю города.

— Та-ак… Откуда же мы начнем? — Епископ опять покрутил перед собой пленницу, ощупывая беззащитную жертву. Шея его не устроила, грудь тоже. Ягодицы он после внимательной оценки оставил на потом. Наконец, подняв левую ногу Изабеллы себе до пояса, священник решил: — Будем двигаться по порядку. Снизу вверх.

И с этими словами он загнал шило Изабелле под ноготь большого пальца. Женщина заорала, затряслась от боли. Анри де Ла Тур улыбнулся, кольнул под ноготь второго пальца. Потом третьего:

— Здесь ее тоже нет. И здесь нет. И здесь тоже… — Было видно, что процесс доставляет ему огромное наслаждение, и священник никуда не торопится.

Тем временем день катился к закату, на Клермон стремительно опускались сумерки. В этих сумерках двое горожан, проходя мимо северных ворот, вдруг резко повернули, кинулись на привратников, одинаковым отработанным движением вогнали им ножи в горло. С жидким клекотом убитые повалились на мостовую — в помощь нападающим подбежали еще несколько человек, все вместе они ворвались в караулку. Послышались крики боли, звон железа, стоны, жалобный скулеж.

Еще несколько мгновений — и горожане, выйдя обратно на улицу, деловито сняли с ворот запорный брус. Створки расползлись, и в Клермон влетели полторы сотни молчаливых всадников в похожих вороненых кирасах и темных кольчугах. Следом за ними катились четыре возка.

На центральной площади, возле трехэтажного просторного дворца клермонского епископа, всадники остановились, спешились. С первой повозки они аккуратно сняли крупный железный шар, положили у парадных дверей, споро закидали тяжелыми мешками. Пару раз щелкнуло кресало — всадники поднялись обратно в седла, разъехались по соседним улицам.

Словно молния на миг осветила центральную площадь, невероятным грохотом разбудив спящих людей, сорвав ставни вместе с окнами с ближайших домов и заставив вздрогнуть весь город. Вороненые воины быстро вернулись ко входу и один за другим забежали в дом.

Жители, забывшие закрыть ставни вечером, поторопились сделать это сейчас. Все понимали, что на улицах творится неладное — но идти выяснять, кто кого режет на этот раз, желающих не было. Пусть друг друга насаживают на копья те, кто понимает, за что дерется. Если это не англичане — то простых жителей свара скорее всего не затронет. А коли англичане… Что тогда поделать? Пограбят и уйдут.

От грохота, потрясшего весь дом, на столе в пыточной даже упал подсвечник — но, к счастью, палач успел поднять его до того, как занялись бумаги.

— Иди, узнай, что случилось? — приказал пареньку епископ и снова вернулся к исследованию.

Он успел дойти до середины бедра, старательно накалывая каждый дюйм на коже рыжей ведьмы. Нога ниже бедра порозовела и слегка распухла, местами проступали капельки крови. Но самое интересное предстояло, конечно же, впереди. Пленница выла и металась, но сделать ничего не могла и с нарастающим ужасом ждала момента, когда шило доберется до сокровенных мест.

Дверь распахнулась, в комнату вошел воин в вороненой кирасе, с обнаженной окровавленной саблей.

— Что еще такое?! — раздраженно рявкнул епископ. — Чего надо?

Гость взмахнул клинком. Голова сюзерена Клермона отскочила к столу, тело повалилось в другую сторону. Писарей за столом молчаливый гость просто заколол, буднично и деловито. Подошел к андреевскому кресту, срезал путы с рук и ног Егора, отер лезвие о тряпье под ногами Изабеллы и вышел вон.

— Ой, ё-о-о… — застонал Вожников. Руки, ноги затекли и почти не слушались. Не без труда он доковылял до верстака, взял нож, побрел назад, обнял шевалье, располосовал веревку на запястьях, осторожно опустил на пол: — Ты как, милая?

— Как в аду, дорогой, — скривилась женщина.

— Я сейчас… — Егор освободил Дарью сарацина, вернулся к воительнице, но та уже поднялась и, приволакивая ногу, подобралась к епископу:

— Помоги!

— Да он уже мертв!

— Я знаю. Теперь одежда ему ни к чему. А мне нужна!

— А-а, понятно…

Егор помог вытряхнуть священника из сутаны, надел ее на шевалье Изабеллу. Следуя примеру подруги по несчастью, невольница забрала себе рясу одного из священников. Среди пыточных инструментов Вожников выбрал тяжелый топор, стараясь не думать, для чего он предназначен. Кивнул:

— Пошли.

— Что тут происходит, Георгий? — наконец решилась спросить женщина.

— Похоже, епископа грабят. Пошли, посмотрим, где твоих слуг держат. Наверняка ведь тоже повязали!

— Здесь они, в соседнем узилище, — появился в дверях Пересвет и протянул Изабелле пояс с мечом: — Кажется, это твое. Лучше, если своих воинов ты выпустишь сама, прекрасная амазонка. Меня они могут не понять.

— Ты?! — вздрогнула Изабелла. — Откуда?

— Испугался, спрятался, — кратко изложил мальчишка. — Но теперь уже не страшно. Северные ворота открыты, господин. Утра лучше не ждать.

— Добро свое заберем и поедем.

Путникам никто не мешал. Молчаливые грабители деловито разоряли резиденцию здешнего правителя, словно не замечая никого вокруг. Выбравшись на площадь, маленький отряд пересек ее бегом, свернул в кривой переулок, добежал до трактира. Стучал Егор на этот раз всерьез — сразу топором. И створка подалась в считаные минуты.

Хозяин встретил гостей в коридоре — со свечой в руке, в ночной рубахе и колпаке. При виде выданных постояльцев он округлил глаза и мелко затрясся.

— Быстро вели запрягать! — рявкнул на него Вожников. — Мы выселяемся.

— А нечего запрягать, — сказала из-за его плеча какая-то тетка. — Он, как вас забрали, барахло-то ужо и продал. От епископа, знамо, не возвращаются.

Шевалье Изабелла, отстранив Егора, с легким прихрамыванием прошла вперед, сорвала с хозяина колпак, вцепилась пятерней в седые волосы, выворачивая голову. Резко и сильно, с легким хрустом перерезала горло, указала ножом на тетку:

— Мне и подруге нужна добротная мужская одежда. И оседланные лошади для всех.

Сейчас будут… — Тетка бросила на мертвеца презрительный взгляд и заторопилась в глубину дома.

Бретонская ведьма

Орлеан оказался монстром. Натуральным монстром, размером в полтора Новгорода, но с новенькими спрямленными стенами высотой с пятиэтажный дом, с полусотней башен, каждая из которых была в полтора раза выше общего уровня, пятью воротами и двумя мостами. Опытный глаз Вожникова сразу отметил: все укрепления отстроены с расчетом на применение пушечного огня. Бойницы направлены вдоль стен — сдувать картечью осаждающих, буде тем вдруг взбредет в голову карабкаться с помощью лестниц, в нескольких местах подступы к городу прикрывали низкие земляные форты, готовые прикрыть друг друга фланкирующим огнем. Для ядер такое укрепление может стать жесточайшей головной болью. Нет стен — нечего ломать. Маленькие амбразуры — трудная цель. А земляные брустверы восстановить так же быстро и не сложно, как и испортить.

Впервые за многие годы Егор почувствовал себя неуютно. Где-то здесь, на западной окраине цивилизации, внезапно обнаружился фортификатор, способный свести на нет все его усилия и изобретения. Настильным огнем, как известно, зарывшегося в землю врага выбить невозможно. Мортиры же потребуют тяжелых разрывных снарядов. Сложных в изготовлении и безумно дорогих.

Неприятным сюрпризом стало и то, что город был многолюдным! Невзгоды войны и эпидемий словно обошли столицу Орлеанского герцогства стороной. Здесь шумели рынки, стучали молотки в мастерских, расхваливали свои ткани купцы, зазывали в трактиры пивовары. То и дело на улицах встречались скрипучие арбы с цельнодеревянными колесами, на которых везли строительный камень и бочки с известью. Город строился, он рос и крепчал.

Это было хорошо для Франции — но плохо для великого князя и императора. Егор отлично понимал, сколько крови придется пролить, чтобы захватить подобную твердыню силой. А значит… Нужно либо попытаться переманить герцога на свою сторону, либо убедить его в своем миролюбии и мягко обтечь его земли своими. В полном окружении трудно сохранять независимость. Прояви любую враждебность — и тебя быстро удушат блокадой. Два-три поколения, и Орлеан станет союзником, а то и опорой Империи.

Вот только как наладить контакты со здешним правителем? Поди разбери, что у него на уме? Если верить истории — он сражался за короля и Францию насмерть, отстояв от падения в небытие и город, и государство. По легенде, помнится, победу в осаде французам принесла Орлеанская дева. Но вот только вряд ли она добилась бы хоть чего-нибудь, измени герцог королю и открой ворота англичанам.

Странным было только то, что из школьного курса в памяти Вожникова отложилось, будто Франция находилась даже не на грани поражения, а уже далеко за гранью. И уцелела только чудом. Он же за время путешествия видел разруху, разорение, следы бунтов и эпидемий. Но никаких следов английской оккупации! Между тем наступало лето 1415 года. Приближался момент коренного перелома и освобождения…

И от кого?!

Чертовщина сплошная, да и только!

Орлеан не считался столицей Франции. Но он, несомненно, был ее сердцем. Горячо бьющимся, живым, активным. Что поразило Егора — здесь были даже бани! Не такие, как на Руси — с парной, нырянием в прорубь, вениками и раскаленными каменками. Однако во многих местах на берегу Луары можно было снять комнату или залу с деревянными кадками, полными теплой воды, с простынями для оборачивания и даже со щелоком, заменяющим мыло. Причем щелоком, разбавленным какими-то ароматизированными маслами и пахнущим то ли сиренью, то ли розами. То ли просто карамелью «Дюшес».

Правда, в Европе все было, не как у людей, и простыню человеку не выдавали, а клали в кадку, чтобы гость садился сверху и погружался верхом на тряпке. Зачем, почему — Вожников не понял. Однако отказываться от мытья из-за этого не стал. Как не стали делать этого ни сарацин, ни его невольница, ни шевалье Изабелла — раздельного купания здесь почему-то не признавали.

Французы…

Уклонился от общей помывки только Пересвет. Опять ему что-то померещилось.

— Как твоя нога, прекрасная амазонка? — млея по шею в пене от влажного тепла, поинтересовался Вожников.

— Моя нога? — Шевалье Изабелла высоко вскинула из пены вверх свою ножку, придирчиво ее осмотрела. — Мне нравится. А тебе?

За прошедшую неделю опухлость спала полностью, хотя легкая розоватость на исколотой шилом коже все-таки сохранялась.

— Прости, что из-за меня тебе пришлось столько вытерпеть, — уже в который раз повинился молодой человек.

— Забудь, Егор-бродяга. Что миновало, то прошло, — посоветовала женщина. — Нельзя быть злопамятным. Отрубил врагу голову — и забудь, не держи на него обиды. Господь учит нас прощать.

— Мне нравится твоя нога, — сказал Вожников. — Я очень боялся, что с ней что-нибудь случится.

Шевалье Изабелла вскрикнула, ухнулась в кадку с головой, расплескав по сторонам изрядно воды, а когда вынырнула, отирая лицо от пены — оказалось, что она хохочет:

— Это что, Егор-бродяга, был такой комплимент? Попытка заговорить о моей красоте? Нет, премудрый путник, делать комплименты — это явно не главное твое умение. Об алхимии и географии ты сказываешь куда занимательней.

— Ну и ладно, — поморщившись, буркнул Егор. — Тогда скажи, как много французских земель англичане смогли завоевать за минувшее столетие?

— Ничего, — после недолгого колебания ответила женщина. — Графство Понтье со времен Вильгельма-завоевателя за ними, Гиень тоже завсегда английской была. При Иоанне Добром они, правда, смогли захватить земель преизрядно. Однако король Карл вскорости все обратно возвернул[27].

— Хорошо, — неуверенно зачесал в затылке Егор.

С одной стороны — рыцарь его подозрения подтвердила. С другой — а как же тогда Жанна д’Арк, перелом в войне и освобождение? Неужели вся эта героическая эпопея окажется таким же фуфлом, как нашествие монголов?

— Не слышу радости в ответе! — плеснула в него водой веселая женщина. — Чем ты недоволен?

— Да вот, хочу с герцогом Орлеанским подружиться. Ты с ним случайно не знакома? Может, в гости позовешь? Посидим где-нибудь, поболтаем, пивка выпьем…

Его собеседница опять расхохоталась, окунулась с головой, выглянула обратно и сказала:

— Забавный ты, Егор-бродяга! С герцогом Карлом Орлеанским, королевским племянником? Да он о моем существовании и слышать никогда не слыхивал! Кто он — и кто я? Да я для него ровно как мотылек. Порхай не порхай — все едино не заметит. Разве только чудо какое…

Дверь в «помывочную» открылась, вошли двое слуг, с натугой волоча ведра с горячей водой, а следом за ними — хорошо одетый дворянин, показавшийся в первый миг порезанным на четыре части из-за раскраски костюма: суконные сине-зеленые чулки со штанинами разного цвета и вельветовая зелено-синяя куртка, причем зеленый верх был над синим низом и наоборот. На голове — коричневая шляпа с дорогим страусовым пером, на поясе — меч с наборным эфесом как весомое подтверждение знатности.

Оглядев купальщиков, гость снял шляпу, слегка поклонился, помахав ею над полом:

— Шевалье Изабелла, рыцарь Сантьяго, урожденная де ла Тринити-Пароет?

— Я вся внимание, шевалье, — чуть ниже погрузилась женщина в бадью и пустила несколько пузырей.

Судя по поведению обоих, подобные «банные визиты» считались тут в порядке вещей. Французы!..

— Мой господин, герцог Карл Орлеанский, просил передать, что является сторонником арманьяков. Однако он не желает лишних обострений с домом Бретань. Посему, шевалье, он будет благодарен, если вы покинете сей город в течение двух дней. В противном случае он не сможет более не замечать ваше здесь пребывание, — гость еще раз взмахнул шляпой и вернул ее на голову. — Учитывая твое долгое отсутствие в стране, рыцарь, мой господин просил напомнить, что Париж тоже завоеван арманьяками еще два года назад.

Женщина сглотнула и замерла.

— В знак своего благоволения герцог поручил мне препроводить ученого сарацина, состоящего в твоей свите, к ректору Орлеанского университета, дабы обсудить возможное его участие в диспуте на богословскую тему. Если, конечно, неверный выразит такое желание.

— Я согласен! — заплескался в своей бадье мудрый Хафизи Абру, торопливо выбрался, зашлепал босыми ногами к выходу.

— Мое почтение… — дворянин поклонился и вышел вслед за географом.

— Что это было? — тихо спросил Вожников, когда слуги, долив в кадки кипятка, оставили их одних.

— Не знаю… — отерла лицо от пены шевалье.

— Перекрестись.

В ответ в ее бадье забулькала вода.

— Ну, хоть что-нибудь ты же можешь предположить?

— Он говорил о лояльности дому Бретань… — Изабелла опять макнулась с головой и продолжила: — Я проклята родителями, дом Бретань мне враждебен. Выходит, оказывая мне покровительство, герцог рискует вызвать недовольство моих родичей…

— А кто такие арманьяки?

— Герцогский дом, партия при дворе, знатные союзники, помогающие друг другу против нас. Извечные враги герцогов Бургундских.

— Выходит, его намек на захват арманьяками Парижа — это указание безопасного места?

— Видимо, так… — с некоторым сомнением согласилась женщина.

— Париж — это хорошо, — решил Вожников. — Это Сорбонна, это Сена, это столица. И еще это половина пути к Ла-Маншу, порту Кале.

* * *

Сарацинский географ, премудрый Хафизи Абру явился в трактир только на следующий вечер, в сопровождении двух дворян, хмельной и счастливый, словно побывал в раю с гуриями. Под мышкой он держал два увесистых тома в кожаном переплете, в руке — заплетенную в ивовую корзину бутыль, причем почти пустую.

— Разве ты пьешь вино, друг мой? — изумился Вожников, выглянув из своей комнаты.

— Когда плачут весной облака — не грусти, — похлопал его по плечу ученый. — Прикажи себе чашу вина принести! — Он глубоко вздохнул: — Травка эта, которая радует взоры… — Еще один вздох, куда более печальный: — Завтра будет из нашего праха расти.

И географ гордо прошествовал мимо Егора.

— Где ты был все это время?! — пошел следом Вожников.

— О, это был прекрасный собеседник! — Сарацин остановился, выдернул пробку из горлышка бутыли и громко продекламировал:

Ранним утром, о нежная, чарку налей, Пей вино и на чанге играй веселей, Ибо жизнь коротка, ибо нету возврата Для ушедших отсюда… Поэтому — пей[28]!

— Мой господин! — Дарья выскочила на идущий вдоль комнат балкончик, решительно выдернула у хозяина книги, сунула их Егору, отобрала кувшин и отдала ему же, закинула руку господина на плечо и потянула в дверь.

— Доброго отдыха, господа, — сказал на хорошем немецком дворянин в длинном плаще, расшитом лилиями, взмахнул шляпой.

— Пора и нам внять услышанным советам, — ухмыльнулся второй и тоже коснулся шляпы кончиками пальцев. — Призывы сего достойного мудреца столь возвышенны, что трудно удержаться и им не последовать.

В комнате зашуршала трава, которой был набит тюфяк на постели, и опять послышалось:

Вместо сказок про райскую благодать Прикажи нам вина поскорее подать. Звук пустой — эти гурии, розы, фонтаны… Лучше пить, чем о жизни загробной гадать!

— Да, именно так! — расхохотались дворяне, раскланялись еще раз и удалились.

Вожников вскинул брови, зашел в комнату ученого.

— Часто у него так?

— Токмо когда об астрономии беседует, — недовольно поджала губы рабыня. — Соберутся со старикашками, бочонок, а то и два прикатят, и давай в стихах про звезды песни под лютни распевать! И здесь вон, вижу, дорвался. Сколько раз ему сказывала, что Аллах ихний к вину прикасаться запрещает! А он, поганец, токмо целоваться лезет.

— Что случилось? — с небольшим запозданием заглянула в дверь и шевалье Изабелла.

— О, я провел день с чудесным человеком, друзья мои, — зашевелился на постели географ, сел, спустив ноги на пол: — Его ум остер, словно харалужный клинок, его душа чиста, как вода в роднике, его слова легки, словно бегущие серны! Мы говорили о звездах и судьбах, мы говорили о женщинах и богах, мы говорили о предопределении судьбы и крепости воли. Мы говорили о чести и любви. Вот скажи, друг мой, нужно ли жить, коли гороскоп судьбу твою по годам и срокам до скончания расчертил? Зачем утонченная издевка сия — по линиям предрешенным скользить? Сможешь ответить на это? А он смог!

И сарацин, прикрыв глаза, процитировал:

Воды Плачей, Веселья, Скорбей Дарят мельнице Мысли вращенье. Чтобы сердцу иметь сбереженья, Установлена рента на ней. Отделяют муку Наслажденья От Нелегкой Судьбы отрубей Воды Плачей, Веселья, Скорбей… Мельник Злых иль Удачливых дней Тратит по своему усмотренью; Но Фортуна, как в ожесточенье, С каждым разом отводит смелей Воды Плачей, Веселья, Скорбей[29]…

И — упал в бессилии.

— Дай сюда! — шевалье Изабелла отобрала у Егора бутыль, припала к горлышку, жадно глотая. Отпив больше половины, протянула назад: — Собирайтесь. Выезжаем на рассвете, едва ворота городские откроются. Перекусим в дороге.

— Что случилось? — не понял Вожников.

— Герцогу не я была нужна, а он, — кивнула на сарацина женщина. — Карл, любимец города Орлеана и королевский племянник, помимо всего прочего, есть пиит зело известный. Натура возвышенная, утонченная, к наукам многим предрасположенная. Знамо, не удержался, когда прознал про приезд ученого из столь далеких краев. Заманил посмотреть да побеседовать. И они, похоже, общий язык нашли. Эва как мудрец наш увеселился!

— Так ведь это, наверное, хорошо? — предположил Вожников.

— Хорошо было бы, кабы нас, словно в Авиньоне, во дворец пригласили, поселили в нем хоть в крыле дальнем, ко столу допустили. А коли заместо сего приглянувшегося гостя герцог Карл на второй день отпускает, то значит, что даже он нас от опасности укрыть не в силах. Уж не знаю, чем я так родичей своих разозлила, но охоту они открыли серьезную.

Она опять потянулась за вином, сделала еще несколько больших глотков.

— Тогда дорога у тебя одна… — Вожников тоже приложился к бутыли. — Париж, Кале, Лондон.

— Без мужа меня даже англичане на службу не возьмут.

— Но там на тебя хотя бы не будут охотиться.

— Может, и не будут, — пожала она плечами. — Да только жить-то на что? Ныне ты за все платишь, за охрану и покровительство. Но ведь это не навсегда.

— Будет день и будет пища… — Егор допил вино, поставил бутыль на пол, отнес книги географу на стол. — Ладно, пошли собираться.

* * *

Их отъезду из Орлеана никто не препятствовал. Стража в воротах в сторону всадников даже не глянула, несмотря даже на то, что среди них были две рыжие женщины в мужской одежде. Воительница сразу перешла на рысь, не жалея лошадей. До Парижа отсюда было всего два длинных перехода. Лошадей за два дня загнать трудно, а потом отдохнут, отдышатся. Посему еще до сумерек маленький отряд въехал в Этамп — городок небольшой, и состоящий по большей части из постоялых дворов. Уж очень место у него оказалось удобное, на полпути между двумя самыми крупными городами Франции. Что ни день — несколько сот путников на ночлег встают.

Дорогу охранял могучий королевский замок, сложенный из дикого серого камня: круглый донжон высотой с девятиэтажный дом и прямоугольная каменная коробка с бойницами, на которую тот опирался. Ничего красивого, изящного, радующего глаз. Только грубая функциональность: толстые стены и направленные на дорогу бойницы. Остальной же город не имел даже простенькой ограды.

Проехав через Этамп и остановившись в трактире на выезде, путники спустились вниз, в таверну, расположились за столами. Как всегда: слуги — отдельно, шевалье, Егор и географ отдельно. Слугам заказали пиво, чечевичную похлебку и буженину. Хозяевам — жирного каплуна.

В ожидании, пока приготовят угощение, путники выпили, закусывая скромным соленым хлебом, поговорили о том, о сем. Таверна тем временем быстро наполнилась посетителями, однообразно требующими пива.

— Странно, одни мужики, — удивилась Изабелла. — И все одеты прилично, ровно у одной портнихи одежу заказывают. Крепкие все, ни старика, ни малого…

Она сглотнула.

Кто-то громко рявкнул, и толпа разом кинулась на путников, опрокидывая на пол, прижимая к доскам, давя массой и выкручивая руки…

«Хорошо хоть, задатка за комнаты дать не успел…», — мелькнула в голове Вожникова бессмысленная в своей рациональности мысль.

Ночевали они, естественно, в подвале. Не в замке — там, видать, ввязываться в чужие семейные дрязги побрезговали. Просто в каком-то большом доме у центральной площади. Наверное — в ратуше. Допрашивать пленников никто не стал. Поить и кормить — тоже. Продержали до середины нового дня в неведении, а потом спустившаяся стража схватила по двое под локотки и потащила наружу.

На площади перед ратушей было светло и празднично. В центре стоял эшафот с виселицей на четыре петли, рядом с ним — столб в полтора человеческих роста, обложенный вязанками хвороста. Вокруг, в ожидании зрелища, нетерпеливо гудела толпа в две-три сотни человек. А чтобы горожане самовольно не устроили веселья слишком рано, место казни ограждала жидкая цепочка из трех десятков стражников в шлемах, кирасах и с алебардами.

Виселица, как понял Егор, предназначалась слугам. Их уцелело у воительницы четверо — вот четыре петли и сделали. Самого Вожникова, сарацина и обеих женщин, с которых сорвали шапки и специально растрепали рыжие волосы, затащили на подставку и привязали за локти спиной к столбу.

— Ну надо же, какие жлобы! — посетовал Егор. — Даже на хворосте жмутся. Не могли, что ли, по отдельному костру для каждого сделать?

— Это единственное, что тебя смущает, друг мой Георгий? — поинтересовался географ.

— Во всем нужно видеть хорошее, мудрый Хафизи Абру. По крайней мере все обошлось без пыток.

— Ты не устаешь меня удивлять, Егор-бродяга, — нервно рассмеялась шевалье Изабелла. — Твое хладнокровие сделает честь магистру рыцарского ордена. Шутить перед лицом смерти… Для простолюдина в тебе непостижимо много достоинства.

— Просто я боюсь упасть в твоих глазах, прекрасная амазонка. Твои глаза — как бездонные колодцы, твои зубы подобны бесценному жемчугу в коралловом обрамлении. Твои брови — как крылья чайки. Твои волосы подобны пылающему утреннему солнцу.

— Ты как всегда бесподобен в комплиментах, Егор-бродяга… — по голосу было непонятно, смеется воительница или плачет. — Особенно в последнем. Скоро мои волосы полыхнут без всякого солнца. Я видела, как это бывает. Трещат, скукоживаются, прилипают к облысевшей голове и продолжают гореть на ней. Не самое лучшее зрелище.

Народ на площади зашевелился. Егор повернул голову и увидел, что на эшафот поднимается палач: мужик дородный, широкоплечий, с волосатыми руками. Капюшона на голове он не носил. Видимо, профессией гордился. Следом семенил мальчуган в белой полотняной рубахе и таких же штанах, заправленных в какие-то обмотки. Не заработал еще на обувь, подмастерье. На плече мальчишка тащил два факела. Пока еще не запаленных.

Палач осмотрел веревки, проверил петли. Встал за спинами приговоренных. Тем временем сюда же поднялись двое солидных бюргеров в длинных коричневых сюртуках, встали с краю. Скорее всего они олицетворяли здесь власть и правопорядок. Последним взбежал молодой человек, еще безусый и безбородый, однако уже с золотой цепью на шее, в бархатных штанишках и вельветовой куртке с прорезями, в которых просвечивала атласная подкладка. На голове — синий берет с пером. Он покосился на бюргеров, дождался кивка, развернул длинный свиток и стал пронзительным звонким голосом зачитывать приговор.

— Друг мой, сделай милость, — обратился к Хафизи Абру Вожников, — переведи, чего он там говорит? Дюже интересно, за что поджарить собираются. Неужели опять из-за этих чертовых монголов?

— Он говорит, что обвиняемые пойманы были в Авиньоне за колдовство и богохульство, но чародейским образом скрылись и повторно были задержаны молитвами клермонского епископа. Однако же ведьма рыжая, именем Изабелла из рода герцогов Бретань вступила в сношение с дьяволом и вызвала из самого ада демонов жестоких, каковые убили епископа и всех слуг его, и стражу городскую, и еще много бед причинили церкви и ее служителям. Сами же колдуны и богохульники опять скрылись… Далее приметы все наши перечисляются, друг мой, и приказ ловить немедля везде, где покажемся… Нет, не просто ловить… Ввиду особой опасности, жестокости и дьявольских способностей Бретанской ведьмы при поимке казнить немедля, пока она снестись с силами адовыми не успела, и демонов сатанинских для спасения своего не вызвала…

Глашатый свернул приговор, упал на колени, а потом лицом вперед на доски эшафота. В его спине мелко подрагивали две длинные стрелы. Потом упал палач, бюргеры, метнувшийся наутек подмастерье. С улиц послышался тяжелый топот, и на площадь вылетели молчаливые воины в вороненых доспехах, с развевающимися за плечами черными плащами. Сверкнули радугой изогнутые клинки, упали вниз, рубя плечи и рассекая головы, покатились по земле сбитые лошадиными тушами тела.

Толпа взвыла в ужасе, плеснула в стороны, словно вода от упавшего в миску камня. Горожане бежали, ничего не видя перед собой и мало соображая, опрокидывая друг друга и стражников у эшафота. Некоторые из воинов попытались оказать сопротивление, встретить демонов на алебарды. Но вне плотного строя шансы на успех у пехотинцев были ничтожны. Отводя саблями тяжелые, а потому медленные наконечники от лошадиных морд и боков, всадники просто наезжали на противника конями, опрокидывали и затаптывали.

Через несколько минут площадь опустела. На ней остались только мертвецы и раненые.

Всадники частью разъехались по улицам, а полтора десятка остались, описывая по площади медленные круги. Один из воинов свернул к обложенному хворостом столбу, выдернул боевой топорик, прямо с седла несколькими ударами перерубил веревки.

— Наконец-то, — облегченно вздохнул Вожников, разминая плечи. Спрыгнул вниз, указал на эшафот: — Уважаемый Хафизи Абру, развяжи руки слугам нашей хранительницы. И еще нам нужны лошади.

— Вон, три скакуна у коновязи, — указала в сторону ратуши шевалье, первая побежала вперед.

Егор кинулся следом, рядом с ней стал разматывать поводья, и вдруг краем глаза увидел, как распахнулась дверь. Из нее выбежал стражник с алебардой и тут же метнул оружие со всего замаха.

— Копье-е!!! — Вожников кинулся на женщину, сбивая ее с ног.

Спину обожгло болью, дернуло чуть в сторону. К тому моменту, когда Егор вскочил, стражник уже успел выхватить меч и почти успел добежать:

— Сдохни, ведьма!!!

Для своего укола он выбрал поднявшуюся на колено воительницу. И потому Егор с легкостью, даже изяществом провел классический прямой левой. И, конечно же, кулак оказался заметно стремительней меча.

Изабелла перевела дух, кашлянула. Встала на ноги:

— Ты опять спас мне жизнь, Егор-бродяга. Причем два раза.

— Ноги! — сказал Вожников.

— Что «ноги»? — не поняла воительница.

— Ноги делаем, пока не поздно! — Егор расстегнул пояс бесчувственного стражника, выдернул, подобрал меч, все вместе протянул женщине: — На первое время, шевалье.

— Благодарю. — Она окончательно пришла в себя, опоясалась, поднялась в седло, подобрала поводья. Оглядела площадь. — Мартин, Шарль, дураки бестолковые! Вон, в трактире дверь открыта. Бегите туда, наверняка лошадей найдете. Берите всех! Торопитесь, коли опять в петлю не желаете, и нагоняйте. Сарацин, тебе назначаю коня от привязи, твою служанку я посажу перед собой. Поехали!

Промчавшись галопом по узким пыльным улицам, они выскочили на какую-то неухоженную дорогу, по ней пронеслись до полей, разлинованных длинными, уходящими в бесконечность виноградниками. Здесь шевалье лошадей придержала, оглядываясь за спину.

— Кажется, нагоняют…

Однако первым к путникам присоединился веселый Пересвет, ведущий в поводу восемь скакунов:

— Ловко все получилось, правда? Р-раз — и вы уже на свободе!

— Чему ты радуешься, раб? — зло осадила его воительница. — Второй раз хозяина в беде бросил. Кабы не сарацин и его знакомство с герцогом, жариться бы нам сейчас на углях! Это ведь наверняка Карл Орлеанский дворян доверенных прислал ученого из беды вызволить. Понравился ему, выходит, мудрый Хафизи Абру, коли на такой риск пошел…

— Что у тебя со спиной, господин? — с тревогой спросил княжич.

— Думаешь, мне видно?

— Стеганка драная и вся в крови!

— О, проклятие! Дай, посмотрю, — воительница подъехала ближе.

— Позволь лучше мне, женщина-воин, — попросил сарацин.

— Тихо, тихо! — встревожился Вожников, вспомнив, что никаких лекарств у них с собой нет. Даже банального вина. — Если не течет, лучше не трогать! Запеклось, и ладно. Нарывать начнет — тогда займемся. О, шевалье Изабелла, кажется, твои слуги едут! Тогда давайте в виноградники отвернем, от чужих глаз подальше.

Путники послушались, и маленький отряд версты четыре скакал между рядами лозы, пока, наконец, они не оборвались возле какого-то ручья.

— Привал! — спешился первым Егор. — Так… Шевалье, мудрый Хафизи Абру… Вы все слышали список наших примет. Две рыжие женщины в мужских нарядах, сарацин и иноземец. С ними четверо слуг. Посему в прежнем виде нам никуда дальше ближайшей деревни не уйти. Опять страже попадемся. Посему сделаем так. Пересвет, проныра, глаза нигде не мозолил. Посему его нужно переодеть в знатного путешественника. А мы станем изображать его свиту. Вам, дамы, придется вернуться в платья и тщательно спрятать волосы, благо сию скромность церковь только одобряет. Тебе, друг мой, на время отказаться от халата и чалмы. Ну, а мне… Переодеться и помалкивать, как глухонемому. И все, приметы мимо. Сможем ехать по любой дороге, никто внимания не обратит.

— Разумно, — немного поколебавшись, признала шевалье.

— Не стоит напрасно искушать судьбу, — кивнул сарацин. — Согласен. Потерплю несколько дней одеяние неверных.

— Вот и хорошо. Пересвет! — подозвал Вожников княжича. — Тебя не ищут — тебе за покупками ехать. Скачи вдоль ручья, наверняка в селение какое-нибудь попадешь. Там разберешься. А мы, не торопясь, следом.

Вечером следующего дня в город Дрё въехал разбитной немецкий дворянин, следующий из Баварии в Нант к дальним родственникам. Вслед за ним тряслись в повозке две служанки, унылые невольники, а охраняли скромный обоз четверо уставших с виду, но явно бывалых воинов. Недостатка в средствах юноша явно не испытывал, поскольку снял на ночь сразу половину второго этажа. Лучшую комнату для себя и еще четыре — для свиты.

— Вот твое вино, Егор-бродяга, — вошла вслед за Вожниковым в его комнату шевалье Изабелла. — Давай, ложись на живот. Буду смотреть, что там у тебя на спине. Хочешь не хочешь, а старое тряпье все равно надо убирать.

— Может, я лучше сам?

— Давай! — согласилась воительница. — Только, чур, я посмотрю. Зело интересно, как ты это делать станешь? Молчишь? Тогда на, глотни. И снимай рубаху.

Егор смирился, полуразделся и вытянулся на постели. Шевалье тут же деловито уселась ему на ноги, стала ковыряться в ране. По спине побежал влажный холодок, слегка защипало — но больно, в общем, не было.

— И заклею шелковой лентой, раз уж сарацин так настаивает. Полежи спокойно, чтобы присохло. Не в тряпки же тебя заматывать?

Она пошевелилась, покачалась, что-то зашуршало, опять пробежал холодок.

— Я не люблю оставаться в долгу, Егор-бродяга. Ты спас мне жизнь, и за это я исполню любое твое желание. Но поскольку ты еще и дурак, то желание для тебя я выберу сама…

Шевалье Изабелла перевернула его на спину, и молодой человек увидел, что она уже полностью обнажена. Красные пляшущие язычки свечей осветили полную большую грудь, легкий розоватый пушок по всему телу, но при том почему-то совершенно зачернили губы. Женщина наклонилась вперед, коснулась ртом его губ, пока еще слегка — и кончики сосков заскользили по груди, щекоча, горяча, порождая самую что ни на есть злобно-низменную страсть.

— А это тебе, бродяга, до утра больше не понадобится… — Она, отодвинувшись, решительно стащила с него порты, вернулась назад. — Не вздумай шевелиться, лента оторвется!

Изабелла наклонилась вперед и поцеловала его по-настоящему, словно пытаясь выпить, проглотить. Одновременно ее бедра приподнялись и опустились — и тело шевалье поглотило Егора уже полностью, став с ним единым целым, и стало плавно покачиваться, вытягивая остатки разума и оставляя только жажду, вожделение и страсть…

* * *

Теперь передвижение маленького отряда стало скучным, спокойным и однообразным. Легль, Алансон, Майен, Шатобриан. Путники спокойно въезжали в города, отдыхали в трактирах, двигались дальше, и нигде не замечали на себе ни единого косого взгляда. Через десять дней они въехали в Жосселин: скромный и тихий городок, окружающий трехбашенный замок, отстроенный на берегу реки. Похоже, здесь жила только прислуга графского дома и несколько торговцев. Во всяком случае ни одной ремесленной лавки Егор не заметил, равно как пекарен или скотобоен. Типичный центр сельского захолустья, занятый только хлебопашеством и огородами. Даже трактир здесь был всего один, да и тот на четыре комнаты.

Два дня шевалье Изабелла прихорашивалась — если можно так назвать чистку одежды и приобретение нового чепца. Скорее — она просто нервничала, никак не решаясь предстать перед родичами, от которых сбежала много лет назад, в качестве жалкой просительницы.

— Зачем тебе это нужно, прекрасная амазонка? — в который раз попытался остановить ее Вожников. — Унижаться, выпрашивать, каяться?

— У меня нет ни денег, ни земли, ни службы, — в который раз отвечала женщина. — Токмо рыцарское звание и плащ ордена Сантьяго. Ордена, знамо, всегда заботятся о своих увечных и престарелых рыцарях, предоставляя им кров и пищу. Но не более того. Келья, молитва, скромность и послушание. И токмо воспоминания о былых подвигах. Чтобы соответствовать званию, нужно иметь копье! Оруженосца, доспехи, сменных лошадей для всех слуг. Где мне все это взять? А без всего этого я просто женщина. Безвестная вдова. Меня даже мелкой должностью при монастыре никто не одарит. Приберегут для знакомых и родичей.

— А здесь что?

— Коли милость выпрошу, хоть какую деревеньку в кормление получу. Имея свой доход, можно серебра на снаряжение скопить, у сервов коня для похода истребовать. Я ведь все же рыцарь! Бог милостив, без войны не оставит. А война — это добыча, слава, плата за службу. Или хотя бы надежда на то и другое. Кто знает, а вдруг повезет? Да и жизнь хозяина повольготнее монашеской. Я в келье не выдержу, зачахну. В общем, буду кланяться. Годы прошли, обиды забылись. А родство осталось. И охотились на нас, видишь, не ради дома Булонского, а из-за доноса церковного. Вот коли прогонят, тогда да… Придется постриг принимать.

Час, когда шевалье Изабелла все же решилась отправиться в замок, Вожников банально проспал. В последние дни другого развлечения, кроме вина и сна, у него не было — вот и привык валяться. Вернулась же воительница уже во второй половине дня, после обеда, и сразу велела слугам собираться.

— Ну что? — поинтересовался Вожников. — Поздравлять или соболезновать?

— Даже и не знаю, — пожала она плечами. — Обиды прежние сестра простила, на содержание они с мужем меня берут. Но кормления не дадут, пенсию назначат. Оказывается, Егор-бродяга, в Клермоне после побега нашего листы допросные так на столе в пыточной и остались. Там и имя мое, и звание, и в колдовстве обвинение. А татей ночных, грабителей, половина города видела. Так вышло, дело сие к кому-то из арманьяков попало, вот они сразу шум и подняли, что булонские с дьяволом сношаются. Похоже, герцог Орлеанский нас предупреждал в Париж не ехать, да мы намека не поняли, перепутали все. Сами в лапы ворога полезли. А арманьякам страсть как хотелось аутодафе с герцогиней Бретонской устроить! Им ведь на родство мое наплевать, им главное род наш, дом Бретань, грязью облить. Вот так и вышло, что я чуть не сама герцогиня ныне, и вдобавок ведьма самая могучая на свете, за которую демоны из ада сражаются.

— Ну, как минимум два случая в наличии, — рассмеялся Егор. — И толпа свидетелей.

— Сестра истребовала, чтобы я в доме лесника поселилась, — не разделила его веселья шевалье Изабелла. — Схоронилась скорее, на свет не показываясь. Хотят, чтобы забыли про меня и про позор случившийся. Пока жить стану вдовой-отшельницей, с голоду не умру, позаботятся.

— Мы проводим, — посерьезнел и Вожников.

Последний общий переход оказался коротким, всего двадцать верст. Узкая дорога, местами превращаясь в тропу, сперва пересекла поля, уже распаханные под посевы, потом нырнула в лес, изрядно попорченный выпирающими тут и там скалами, проползла вдоль каменистого обрыва, нависающего над узкой, в три шага, речушкой, и наконец оборвалась на небольшой площадке, с одной стороны которой стоял жердяной сарай с распахнутой дверью, а с другой — небольшая избушка на каменной подклети, где-то десять на десять шагов размерами. Она была закрыта, но тоже носила следы заброшенности: грязь, паутина, слой прошлогодней листвы на ведущей к двери лестнице.

— Хотя бы крыша цела, — оценила свое новое жилище воительница. — Лесник последние годы в замке при графе постоянно живет, так вышло удобнее. Так что получилось для всех повышение. Ему в замок, мне в хибару. Вот она, судьба. Выезжала за счастьем из дворца, желая стать повелительницей мира, а вернулась в хлев никому не нужным отбросом, каковой даже родная сестра в лесу спрятать предпочитает.

— Нет-нет, уважаемая, все совсем иначе, — сарацин засуетился, спрыгнул с повозки, полез в свою сумку. — Пока ты ожидала встречи со своими родственниками, я посвятил свободные дни расчетам и составил твою подробную космограмму.

Хафизи Абру извлек кусок серой дешевой бумаги размером локоть на локоть, на котором был нарисован большой круг, расчерченный несколькими линиями от края и до края. Точки на этом круге напоминали созвездия — но в астрономии Егор знатоком не был и мог ошибаться.

— Смотри сюда, дитя, — подозвал женщину астролог. — Вот здесь созвездие Тельца, в котором сошлись Венера и Марс. Война и любовь, подкрепленные упрямством. Вот тут ты и перевернула свою судьбу. Однако далее планеты разошлись, и твоя линия судьбы повисла в одиночестве на полный цикл, долгие двенадцать лет. Ты прошла эти испытания, а теперь, смотри, все твои звезды сходятся воедино в доме Юпитера. Тебя ждет любовь, власть и слава. А поскольку планеты вместе и усиливают воздействие друг друга — и то, и другое, и третье будет огромным. Большая слава, великая власть, огромная любовь. И все это буквально сейчас! Со дня на день.

— Ну, насчет славы ты явно не ошибся, — горько улыбнулась женщина. — Она оказалась столь велика, что лучше бы поменьше. Что до великой власти…

Она красноречиво развела руками, указывая на свои новые владения.

— Нет-нет, ты напрасно смеешься! — горячо возразил ученый. — Астрология — точная наука. Ты будешь правительницей с огромной властью и бескрайними владениями. Любовь подарит тебе детей, власть твоя сохранится до конца жизни… Полагаю, ты станешь королевой. Или хотя бы герцогом.

— Если я стану королевой или хотя бы герцогом, то приглашу тебя в качестве придворного астролога, — пообещала воительница. — И клянусь, до конца своих дней ты ни в чем не будешь знать нужды.

— Обсерваторию проси, — посоветовал Егор. — Такую же, как в Самарканде. Шевалье Изабелла, когда ты станешь правительницей Бретани, ты построишь обсерваторию для моего друга?

— Если я стану правительницей Бретани, то для Хафизи Абру построю обсерваторию, какую он только пожелает, а для тебя… — Женщина на миг задумалась. — А от тебя рожу ребенка.

— А если ты станешь наместницей Бретани, Турени, Анжу, Бургундии и Шампани?

— Если я стану наместницей половины Франции? — усмехнулась она. — Если это случится, Егор-бродяга, то я стану рожать для тебя детей каждый год!

— А если…

— Достаточно, — вскинула руки воительница. — Пошутили и хватит. К тому же мне все равно больше нечего тебе обещать. Давайте прощаться. Простите, что тороплю, но мне очень хочется побыть одной…

Золото ордена

Возок с вещами остался у Изабеллы, путники уехали от нее верхом, а потому уже вечером следующего дня были в порту Сен-Брие. Еще день ушел на поиски свободного судна. Огромный неф[30] перевез путников через Ла-Манш за три рейса, тратя почти сутки на каждый. С людьми он бы управился и за один — но вот разместить в трюмах всех лошадей оказалось непросто даже на нем. Однако уже через неделю двое исследователей смогли продолжить путешествие, чтобы еще через семь дней, обогнув серый вонючий Лондон стороной, спешиться у подъемного моста замка Хивер, уже сейчас поражающего гостей своей замшелой древностью[31]. Стены его были оплетены плющом и жимолостью, серый и коричневый мох долез почти до самых зубцов, на карнизах и в трещинках зацепилась корнями ползучая трава, ныне пустившая к еще холодному небу крохотные белые цветочки.

Оплот английской алхимии представлял собой просто большой прямоугольный дом, окруженный рвом и имеющий подъемный мост. На его крыше размещалось несколько боевых площадок, кое-где стены прорезали узкие крестообразные бойницы, над воротами тянулся ряд варниц[32]. На этом его боевые возможности и исчерпывались. Хотя, конечно, полтора века назад таких хитростей для обороны, может, и хватало.

Чужаков здесь, похоже, ничуть не опасались. Во всяком случае возле подъемного моста никакой охраны не было, равно как и стражи на башнях. Ворота, правда, хозяева запирали, но когда Егор постучал в калитку — ее сразу открыли, и одинокий старикашка в хорошем длинном сюртуке и суконной шапке с наушами, похожей на танковый шлем, спросил, демонстративно закусывая свою речь пузатой брюквой:

— Чего надобно?

— Премудрый ученый из Самарканда Хафизи Абру, — указал пальцем на спутника Егор, — и просто мудрый географ из Новгорода желали бы встретиться с великим алхимиком Раймондом Луллием, философом и богословом с Майорки.

Здесь, в протестантской Англии, преследований церкви путники уже не боялись, а потому переоделись в привычные костюмы… Привычные для себя. Чалма и халат сарацина смотрелись на здешних дорогах весьма… броско.

— Обождите, слугу покличу, — сказал привратник и закрыл калитку.

— Так просто? — удивился Вожников, оглянулся на княжича и Дарью: — Берите лошадей и отъезжайте куда подальше. Пересвет, как нас внутрь пропустят — остальных можешь звать. Только вежливость сохраняйте. Мы все же наукой занимаемся, а не разбоем каким…

На поиски нужного слуги у привратника ушло около часа. Затем калитка снова отворилась, и гостей с поклоном встретил слуга в длинной ливрее с накладными карманами, украшенными золотой вышивкой:

— Прошу следовать за мной, господа… — И повел через засыпанный желтым чистым песком двор к деревянной лестнице, пристроенной боком к стене.

Лаборатория замка Хивер была куда более просторной и светлой, нежели подвальчик клермонского алхимика. Второй этаж, большие окна, выходящие во внутренний дворик, обширная зала, способная вместить не один десяток посетителей. И обстановка тоже была куда богаче: десятки колб и реторт, соединенных стеклянными трубками, масляные лампы вместо жаровен, водяные ванны для змеевиков. Два камина, в одном из которых стоял на треножнике большой медный ящик.

Возле солидного куба из красного металла трудились двое монахов, закручивая барашки. Егор свернул к ним, оценил весомое сооружение, проследил путь выходящей из него трубки, принюхался и удовлетворенно хмыкнул:

— Бражка? Ну да, не пропадать же добру! Иметь такую аппаратуру и не гнать самогон — оскорбление для человеческого разума!

Братья посмотрели на него весьма хмуро. То ли не поняли произношения, то ли не одобрили намека.

— Добрый день, дорогие гости! — в лабораторию вошел седобородый, седоволосый старик в простой серой сутане, поддерживаемый под локоть остроносым мужчиной в коричневом замшевом костюме: сапоги, штаны, колет, пилотка с золотой вышивкой и маленьким красным пером; тонкие усики и бородка, меч на поясе. Значит, дворянин. Несмотря на дворянское звание, мужчина всячески суетился вокруг просто одетого старца: помог дойти до кресла, чуть подвинул его, усадил хозяина, подставил под ступни скамеечку, поправил полы одежды.

— Неужели я вижу перед собой великого Раймонда Луллия, уже почти двести лет поражающего мир своей мудростью? — низко поклонился Егор.

— Ныне я уже не тот, — мелко потряхивая головой, ответил старик, еле шевеля бледными, как кожа, и такими же морщинистыми губами. — Годы не щадят.

— А как же эликсир бессмертия?

— Эликсир сохраняет мою жизнь и мою немощь, — откинул голову на спинку кресла Раймонд Луллий. — Но не награждает силой. Я устал. Я очень устал еще сто лет назад. Во мне не осталось ничего, кроме усталости.

— Судя по деяниям твоим, твой разум остается светлым и острым.

— Мой разум заключен в узилище немощи, что лишь усугубляет страдания. Молю вас, путники, скажите, с какой целью посетили вы мое жилище, и отпустите к блаженному одиночеству в кресле на берегу тихого пруда.

— Наш опыт и знания, — переглянулся Егор с сарацином, — говорят о невозможности трансмутации элементов и создания золота из олова и свинца. Ты же, по многочисленным легендам, творишь сие без труда. Развей наши сомнения, великий Раймонд Луллий. Скажи, что это всего лишь беспочвенные слухи! Или докажи возможность трансмутации.

— Золото, золото, — вздохнул старик. — Всех интересует только золото… Ну что же, коли вы не верите моему слову, то, может быть, поверите хотя бы своим глазам? Нет ли у вас какого-нибудь предмета из свинца или олова?

— Моя чернильница, — впервые подал голос мудрый Хафизи Абру.

— Пусть будет чернильница… Брат Улаф, возьми ее у нашего гостя и почисти.

Один из монахов отстал от медного куба, подбежал, забрал у сарацина его изящную, покрытую чеканкой, чернильницу с тонким высоким горлышком, вылил содержимое в бутыль на одном из столов, принялся старательно начищать влажной тряпицей.

— Теперь, уважаемые гости, возьмите со стола пиалу китайского фарфора и сами зачерпните в нее ртути из тигля в камине… Нам понадобится ее совсем немного, на донышко, не больше унции. Надеюсь, вашей мудрости хватит, чтобы отличить самую обычную ртуть от какой-нибудь обманки?

При слове «ртуть» Вожников невольно вздрогнул. Однако самаркандский географ взял пиалу и храбро отправился через лабораторию… Как говорят в таких случаях: «до обнаружения токсичности металлической ртути оставалось всего лишь пятьсот лет».

Вернувшись, мудрец подтвердил:

— Ртуть.

— Карл, — ласково сказал старик.

— Да! — встрепенулся его замшевый слуга, отбежал к шкафу, отпер его, достал серебряную шкатулку, открыл, извлек небольшой камень, подозрительно похожий на крашеный кирпич, положил на стол, посторонился, жестом указав сарацину: — Поставь пиалу сверху, уважаемый. Этого достаточно для насыщения ртути эманацией философского камня.

— Какая странная форма, — не удержался Вожников.

— Когда я его изготавливал, то отлил в первый попавшийся лоток, — снисходительно пояснил Раймонд Луллий. — Он имеет форму монастырской гусятницы.

— Забавно…

— Брат Улаф, как твои успехи?

— Она сверкает, уважаемый Луллий! — монах подбежал, передал чернильницу сарацину. — Надеюсь, я ее не испортил?

Хафизи Абру придирчиво осмотрел сверкающую, как новенькая, оловянную емкость, признал:

— Моя.

— Теперь нам нужно помолиться, — предложил старик. — Для насыщения ртути эманацией философского камня требуется время…

Он сложил ладони перед собой и закрыл глаза, шевеля губами.

Молитва затянулась надолго. Наконец старик поднял голову, опять покосился на слугу:

— Подай…

— Позволь, мудрейший… — дворянин забрал из рук географа чернильницу, передал ее старику. Затем снял пиалу с кирпича, тоже принес алхимику, протянул ему палочку с намотанной на кончик тряпицей.

— Берем немного ртути, насыщенной эманациями философского камня, — старик макнул палочку в пиалу, — смешиваем с оловом. Ну, в данном случае возможно только помазать. Затем нагреваем для ускорения процесса трансмутации.

Слуга выхватил у него чернильницу, отошел к столу, выдвинул из-под какой-то реторты горящую масляную лампу, погрел оловянный сосудик в пламени. Быстро вернулся, протянул чернильницу сарацину.

Егор сглотнул: в том месте, которое было потерто тряпочкой, олово превратилось в сверкающее богатством ярко-желтое золото!

— Если трансмутацию проводить с расплавом или порошком, — пояснил Раймонд Луллий, — то в золото превращается все исходное сырье. Здесь же, как понимаете, превращение случилось лишь в том месте, которого касалась эмпатированная ртуть.

— Амальгама, — коротко сказал ученый сарацин.

— Черт! — выдохнул Егор, сделал шаг к слуге, но тот торопливо отступил, отодвигая пиалу.

— Это собственность английской короны!

— Ничего, — щелкнул пальцами Вожников. — Можно обойтись без образца. Я и так догадаюсь. Амальгама… Раствор золота в ртути. Ртуть испаряется, золото остается, покрывая изделие тонкой прочной пленкой, проникающей в материал за счет диффузии. Почти все этапы превращения готовили мы сами — это умно, меньше подозрений. Ртуть, понятно, настоящая, чернильница взята тоже у нас, пиалу выбирал мой друг. Остается догадаться, где было спрятано золото, чтобы его растворить. Если никто, кроме нас, ничего не касался, значит, его подложили заранее. Пиала? Тонкий слой на дне, закрашенный фарфоровой пудрой?

— Просто мелом, — ответил слуга, позвонил в колокольчик и приказал: — Покиньте нас! И пригласите сэра Тэптона.

Монахи, оставив свои занятия, тут же подобрали подолы и направились к выходу. Но самое интересное — великий алхимик Раймонд Луллий тоже встал и довольно бодро покинул лабораторию.

— Осталось узнать одну мелочь, — проводил их взглядом Вожников. — Если бы знаменитые шесть миллионов ноблей Эдуарда Третьего были просто позолоченным свинцом, афера уже давно бы раскрылась. Однако они настоящие! Как это может быть?

— Для начала позвольте мне представиться. — Дворянин в замше уселся в кресло на место старика. — Мое имя: великий магистр ордена тамплиеров, сэр Жак Филипп де Перпильян.

— О-о боже, будь я проклят! — хлопнул себя ладонью по лбу Егор. — Так вот оно что! Тамплиеры, орден Христа, он же орден Храма Соломона. Как же, как же, наслышан! В желтой прессе о вас чуть ли не через номер поминают. И про проклятие писали, и про поездки тайные за океан, и про банковскую сеть по всей Европе. Вот, выходит, куда пропали все сокровища казненных храмовников! Вот откуда взялось золото в английской казне! Король Франции вас сжег, разорил, истребил и разогнал. А вы в качестве мести начали против него большую войну длиной в несколько поколений…

— Ты быстро решаешь загадки, мудрый путник. Прими мое уважение, — чуть наклонился вперед в кресле великий магистр.

— Кто же не знает про орден тамплиеров и проклятых королей! Выходит, что бессмертный алхимик — это тоже обман?

— Что поделать, — развел руками Филипп де Перпильян, — нам нужно было как-то объяснить появление здесь огромного богатства. Поэтому мы выбрали имя самого известного мудреца своего времени и прикрылись им от недоверчивых ученых.

— А вы знаете, что из-за этой злой шутки по всей Европе многие тысячи полуобразованных каббалистов пытаются варить золото из всякого мусора по всем подвалам и монастырям?..

— Простите, что вмешиваюсь, достопочтенные, — кашлянул Хафизи Абру. — Но не могли бы вы пояснить, о чем беседуете, далекому восточному иноземцу?

— Все очень просто… — повернулся Егор к спутнику.

— Позволь мне, — остановил его магистр. — Человек, проделавший ради разгадки тайны столь долгий путь, достоин подробного ответа на все вопросы. Так вот, мудрый сарацин. Сия история началась в тысяча сто девятнадцатом году от Рождества Христова, когда несколько крестоносцев основали рыцарский орден, призванный защищать путников во время их путешествий по святым местам. Мы делали это бескорыстно, но многие из паломников щедро награждали нас за старания, передавали свое имущество нам под управление на время поездок и порой даже завещали его. На благо нашего святого дела большие вклады делали и королевские, и торговые дома. Следя за порядком на дорогах, ордену пришлось создать большую сеть отделений во всем христианском мире. Мы передавали путников из рук в руки, следили за безопасностью их самих и оберегали их средства. Следуя благу общества, мы вкладывали доверенное нам золото в различные полезные начинания. И многие из них тоже приносили потом прибыль.

— Давали деньги в рост, — пояснил Вожников.

— Ни в коем случае! — возразил Филипп де Перпильян. — Святая церковь запрещает ростовщичество, и ростовщичеством орден не занимался нигде и никогда! Однако вложения в прибыльные предприятия не могут не приносить прибыль… По мере роста богатства ордена к нашей помощи стали прибегать даже короли, императоры и сам Святейший Престол. Многим возвращать долг оказалось нечем. Ровно сто лет назад (почему ровно сто лет? Приказы короля об арестах — 1307, а на дворе — 1415) король Франции решил, что убить своего кредитора намного удобнее, нежели расплачиваться по своим обязательствам, и заразил этим желанием папу Климента. Они составили заговор и напали на орден сразу во многих местах, разорив все отделения во Франции и Италии, а также других землях. Они объявили нас врагами человечества, а наше имущество конфискованным. Однако же их ждало горькое разочарование: нашей казны они не нашли.

— Еще бы! — хмыкнул Вожников. — С вашим-то опытом финансовых операций! Прятать золото вы умеете. Значит, после разгрома вас приютила Англия?

— Англия, Испания, Германия, — улыбнулся тамплиер. — Многие наши отделения не пострадали и действуют до сих пор. Трудность была не в этом. Нам нужно было найти того, кто покарает преступную страну, посмевшую столь жестоко обойтись с рыцарями христианского ордена. Спускать подобное преступление с рук недопустимо ни людям, ни государствам. Сто лет назад Франция была сильнейшей из держав Европы, и воевать с ней не хотел никто. У всех хватало своих врагов. В Испании шла война с маврами, в Германии — с язычниками, Италия состояла из крохотных враждующих графств. Прошло целых десять лет, прежде чем удалось взрастить идею воинской славы, богатства и сильной власти у юного Эдуарда английского. Получив согласие, мы возвели его на престол и открыли неограниченный кредит.

— Что-то особого успеха ваш наемник не добился. Поначалу, помнится, успехи были, но потом наследники Эдуарда потеряли все!

— Первая из наших целей достигнута, — сказал храмовник. — Некогда цветущая Франция разорена до полной нищеты. Что касается второй… Мы возобновим войну этим же летом. Франция, повторю, разорена, а король Генрих получил двести тысяч ноблей и ныне уже набирает воинов и снаряжает корабли. Королю двадцать восемь, он молод и горяч. Вне всякого сомнения, он добьется успеха.

— Напрасно надеетесь, — с трудом подавил волнение Егор, поняв, когда именно начнется легендарная катастрофа для полугнилой и разрываемой усобицами Франции. — Завоевать маленьким экспедиционным корпусом огромную страну, пусть и обнищавшую? Численного превосходства еще никто не отменял. Эти бедняки просто закидают Генриха шапками.

— Простите еще раз, — опять вмешался Хафизи Абру. — Но скажите же мне: откуда и зачем появилось «алхимическое золото»?

— Имущество ордена считалось конфискованным, — начал пояснять храмовник. — Скажи мы открыто о спасенной казне, папа вместе с королем Франции потребовали бы ее вернуть, заявили о правах собственности. Изымали бы золото у купцов, продавших нам товары, у наемников, нанятых на службу. У всех, кто возвращался бы из Англии в Европу. Ради такой добычи они могли бы даже объявить крестовый поход. А «алхимическое золото» — оно как бы местное, законное. Все, что от нас требовалось, так это показывать редким гостям поддельного «бессмертного Луллия» и превращать на их глазах кусочек любой безделушки в «настоящее золото». Обычно мы, ссылаясь на нездоровье алхимика, оттягивали представление, пока не соберется путников десять-пятнадцать и «трансмутировали» не чаще одного раза в месяц. Но для вас сделали исключение. Вы знамениты, слава о вас опередила ваше появление почти на три недели. Жаль, Бретонская ведьма, вызывающая демонов ада, не с вами. Очень хотелось бы познакомиться!

— Однако, магистр, ты на удивление циничен. Обмануть половину Европы, шутить по поводу ведьмы, планировать войну на уничтожение целого народа. Ничего святого!

— Я финансист, уважаемый мудрец, — развел руками Филипп де Перпильян. — Мы признаем только цифры балансовых отчетов. Когда они растут — это хорошо. Когда сокращаются — это плохо. Все остальное есть пустословие.

— Но вы не жалеете золота на войну, затеянную из простой мести!

— Должник, уклонившийся от оплаты, должен понести наказание. Дабы не заражать дурным примером других, — холодно парировал магистр. — К тому же мы не платим за войну. Мы ее кредитуем. Мне нужно объяснять разницу?

— Нет, — покачал головой Вожников. — Но есть один вопрос. Что, если найдется добрый человек, который предложит закрыть вопрос с местью раз и навсегда, прекратив существование несчастной французской королевской династии? Равно как и их державы. И заодно наказать английскую корону за ее медлительность с исполнением своих обязательств? Путем хирургического удаления с лица Европы.

— Если я потеряю должника, кто вернет кредиты?

— Храмовники давали кредиты без залога? Верится с трудом. Без залога их вообще никто никогда не возвращает.

Дверь распахнулась, в лабораторию ворвался упитанный краснолицый толстяк. Стеганка и чулки сразу доказали, что для нового гостя было куда привычнее носить доспех и работать мечом, нежели вести заумные беседы. Меч, кстати, у него тоже имелся, равно как и четыре стражника за спиной.

— Наконец-то, сэр Тэптон! — обрадовался магистр, поднимаясь с кресла. — Должен поблагодарить вас за интереснейшую и познавательную беседу, уважаемые путники, но вы должны понимать, что тайна, которую вы разгадали благодаря своей мудрости, не может покидать стен этого замка. В знак своего предельного уважения предлагаю вам самим выбрать тот вид смерти, который вы сочтете для себя наиболее достойным и благородным.

— Для начала исполни одну мою маленькую просьбу, сэр Филипп де Перпильян, — улыбнулся Вожников. — Выйди на угловую башню и посмотри наружу.

— Последняя просьба осужденного?

— Именно.

— Хорошо, — кивнул магистр. — Сэр Тэптон, прошу не спускать глаз с наших гостей. От них можно ожидать… неожиданностей.

Краснолицый рыцарь красноречиво положил ладонь на рукоять меча. Стражники разошлись, пропуская магистра, потом сомкнулись снова, закрывая собой дверь.

Филипп де Перпильян вернулся уже через минуту, мрачно бухнулся в кресло, вцепился пятерней в подбородок:

— Что это значит, уважаемый?

— Это значит, сэр, что пока вы тут варили алхимическое золото, я сварил для себя алхимическую армию, — ухмыльнулся Вожников.

— Их там не больше сотни!

— Полторы сотни отборных воинов Империи против десятка бойцов замковой охраны? Вам не продержаться и трех минут. Брать крепости они умеют, снаряжение самое лучшее из существующих. Все закончится за час или два. Дольше ворота не продержатся. И никакой ров замка не спасет.

— Может, мы и умрем, — выпрямился магистр, — но вы этого уже не увидите! Я прикажу…

— Стоп! — вскинул палец Вожников. — Наша беседа повернула куда-то в неправильное русло. Предлагаю забыть все случившееся до момента прихода сэра Тэптона и продолжить наш разговор с того недавнего момента. Так как орден относится к тому, чтобы прекратить тянучку с местью и передать дело другому исполнителю? Мы уберем ваших недругов быстро и качественно. Равно как и ленивых наемников.

Магистр щелкнул пальцами и указал на дверь. Стражники вышли, рыцарь остался.

— Вот, значит, что за демоны являлись по вызову рыжей девки? — криво усмехнулся Филипп де Перпильян.

— У вас бессмертный алхимик, у меня бретонская ведьма, — пожал плечами Егор. — Жизнь такова, что без помощи Дьявола никому не обойтись.

— От чьего имени ты выступаешь, неведомый гость?

— От имени Великого князя Русского, Императора Священной Римской империи и прочая, и прочая, и прочая…

— Это ложь! Все знают, что у русских случилась война на восточном порубежье. Они собирают силы для войны с потомками Тамерлана.

— Неужели об этом известно даже здесь? — искренне удивился Вожников.

— В нашем деле нужно знать всегда все и обо всем, — ответил магистр. — Тем паче о планах и действиях столь огромного и могучего соседа, родившегося буквально из ничего. Все послы и лазутчики доносят, что русские готовятся к войне на востоке. Даже сам тамошний тиран уехал из столицы еще зимой и по сей день не возвращался.

— Прекрасно. Надеюсь, все остальные правители придерживаются той же точки зрения.

Магистр вскинул голову. Медленно поднялся из кресла:

— Не может быть!!!

— Так чем готов заплатить орден за разрешение французского вопроса?

— Невероятно! Но ведь это огромный риск!

— У меня большой опыт и хорошая охрана.

— Я прошу прощения, мой император, если невольно обидел словом или поступком, — склонился перед гостем сэр Филипп де Перпильян, сняв пилотку.

— Прошу прощения, — буркнул краснолицый и тоже поклонился, сдернув берет.

— Давайте к делу. — Егор прошел к креслу и уселся в него вместо магистра. — Как я понял, по главным вопросам у нас расхождений нет?

— Тебе нужен кредит, мой император? — Теперь магистр стоял уже с обнаженной головой. — Сколько? Золото, серебро? В какой стране, в каком размере?

— Сами по себе деньги не представляют никакой ценности, сэр Филипп, — ответил Вожников. — Деньги — это всего лишь инструмент. Именно инструменты мне и нужны. Как я понимаю, большинство английских дворян у вас в долгах? Я хочу, чтобы, встретившись с моим войском, английские полки не поднимали оружие на моих ратников. Объясните им, что каждый, кто отвернется от Генриха и присягнет мне, сохранит свои имения и избавится от долгов.

Храмовники переглянулись.

— В рядах королевского войска у нас много преданных сторонников, — сказал сэр Тэптон. — Там есть даже члены ордена. Однако… Однако, к сожалению, далеко не все дворяне готовы торговать совестью. Полагаю, больше половины королевских полков будут преданы сюзерену, несмотря ни на что.

— Ничего страшного, — кивнул Вожников. — Просто английскую армию нужно немного перетасовать. Этим летом им придется много туда-сюда побегать. Сделайте так, чтобы отсылались с приказами каждый раз наиболее преданные полки, а оставались или возвращались самые ненадежные и продажные.

— Это задача сложная, но исполнимая, мой император, — сказал Филипп де Перпильян. — Однако я хочу знать, как будет оплачена эта работа ордена?

— Вы получите месть!

— Мне кажется, мой император, ты пытаешься продать нам воздух, — почтительно склонился магистр. — Ты начнешь свою войну и покоришь Францию и Англию в любом случае, этот вопрос ты уже решил. Зачем же нам входить в расходы, если можно лишь посмотреть со стороны, как вершится справедливость?

— Да, я покорю их в любом случае, — согласился великий князь. — Империя станет шире еще на несколько сотен миль и несколько миллионов человек. Как вы понимаете, она благосклонно отнесется к тем, кто ей помогал, и крайне недоверчиво станет воспринимать тех, кто отказал в помощи… Орден желает восстановить сеть своих отделений в Империи, или намерен собирать вещи на выход? Пропуск в Империю существует только один. Докажите свою преданность!

Магистр Филипп де Перпильян посмотрел на сэра Тэптона. Толстяк подумал, кивнул. Храмовник вздохнул и склонил голову:

— Орден готов присягнуть Империи, дабы вернуться к исполнению своего христианского долга.

— В таком случае я жду от вас сообщений о планах английского короля и всех его передвижениях. И принятия мер против излишнего пролития крови.

— Да, мой император… — склонил голову храмовник. Неуверенно спросил: — И куда ты теперь?

— В Шотландию. Насколько я помню, они с англичанами всегда на ножах. Надеюсь найти там лишних союзников в войне против короля Генриха.

— Это вряд ли, — покачал головой сэр Тэптон. — У английской короны в плену их король Яков, так что поднять горцев на серьезную войну будет трудно. Они, конечно, воинственно кричат и состоят в союзе с Францией против Англии, и даже врага своего тревожат — но сильно стараться не станут.

— Не понял? — вскинул брови Вожников.

— Пока король в плену, в Шотландии его именем правит Роберт Стюарт, герцог Олбани. Если король вернется, король станет править сам. И зачем это наместнику надо? — Толстяк рассмеялся: — Посему воюет Роберт Олбани так, чтобы Англия случайно не испугалась и венценосного пленника не возвернула. Сказывают, даже своего сына из плена не выкупает, лишь бы вместе с ним сюзерена забирать не пришлось.

— Какая интересная и насыщенная жизнь! — искренне восхитился Егор. — Нет ни единого уголка земли в обеих странах, где бы все не шло наперекосяк! Однако в Эдинбурге меня ждет корабль. Увы, но все предопределено. Просто расскажите мне об этом хитреце поподробнее…

* * *

Серым и пасмурным апрельским днем 1415 года к воротам Эдинбурга, серым, как само небо, подъехали трое мужчин и одна женщина. Все четверо спешились у моста, намереваясь войти, и стражник, окинув их беглым взглядом, сказал:

— Десять пенсов за проход. По три с каждого человека.

— А рыжая что, не человек? — поинтересовался один из путников.

— Коли такой умный, плати двенадцать, — не стал спорить привратник.

— Не буду. Передай лучше герцогу Олбани, наместнику короля Якова в Шотландии и хозяину города, что с ним желает встретиться Великий князь Русский и император Священной Римской империи, король бесчисленного количества королевств и князь несчитанного числа княжеств Георгий Заозерский.

— Это ты, что ли, император? — расхохотался стражник, толкнул локтем товарища: — Император в дерюге!

Оба засмеялись, начали соревноваться в остроумии:

— Император без ножа! Император без плаща! Император без сапог! Император без штанов! Император без земли!

Пока они веселились, по дороге, не особо торопясь, подтянулись всадники в вороненых доспехах. По двое, по трое — и как-то внезапно и незаметно их вдруг собралось чертовски много. Причем большинство оказались с пиками и щитами в руках, готовые хоть сейчас вступить в бой.

— У тебя возникли какие-то сложности, мой император? — спросил из-под забрала один из черных рыцарей. — Прикажешь наказать виновных и расчистить дорогу?

Егор красноречиво посмотрел на смешливого стражника. Из того мгновенно выдуло все веселье, и он кинулся бежать по подъемному мосту в крепость, вопя во все горло:

— Тревога, тревога!

— Оставь его, барон, — остановил черного всадника Вожников. — Сюда мы пришли не воевать, а вербовать союзника.

В надвратных башнях зазвучал горн, створки захлопнулись, подъемный мост пополз наверх.

Случившаяся паника Вожникова ничуть не удивила. В этом мире, столь красочно описывающем битвы стотысячных армий, полторы сотни воинов являлись очень и очень серьезной силой, а армии в две-три тысячи бойцов решали судьбы государств[33]. Однако для осады крупного города отряда за спиной императора было явно маловато. Равно как и для его оккупации. Гарнизон Эдинбурга, живущие в нем дворяне и их вооруженные слуги вряд ли уступали числом телохранителям великого князя.

— Кто вы такие и что вам нужно?! — после некоторой задержки крикнули с надвратной башни.

— Великий князь и император желал проездом удостоить визитом герцога Олбани, поболтать и выпить с ним кружечку пивка! — бодро ответил кто-то из воинов черной сотни. — Если, конечно, тот повесит на воротах хама, запирающего двери прямо перед носом знатного гостя!

Над маленькой, но отлично снаряженной армией развернулись знамена и хоругви.

Эдинбург думал над услышанным больше двух часов. Скорее всего, город подсчитывал свои силы и раздавал мужчинам оружие. Наконец все-таки заскрипел опускаемый мост, распахнулись ворота, и оттуда вышел ярко одетый в зелено-красные штаны и сине-желтый колет мальчишка с горном в руке. Поставив трубу раструбом на колено, он низко, размахивая шляпой, поклонился:

— Герцог Олбани, Роберт Стюарт, приглашает дорогих гостей на королевский пир!

Это был единственный настоящий пир за все время путешествия великого князя. В огромном зале, с вином, пивом, с менестрелями, орущими путаные баллады под треньканье лютен, с дамами в длинных тяжелых платьях и остроконечных шляпках, больше похожих на конусы из учебника по геометрии, но украшенных вуалями и атласом; с запеченным целиком быком, блюдами копченой трески и тухлой акулятины, с танцами под трубачей, больше похожих на всеобщую пьяную драку, в которой большинство дам решительно сдавались в плен своим обидчикам.

Во главе стола бок о бок восседали император половины мира и наместник Шотландии, сосредоточенно напиваясь, прежде чем заговорить о том, о чем в приличном обществе не принято упоминать даже мимоходом.

— Король Шотландии Яков находится в английском плену, — перешел наконец Вожников к основному вопросу попойки. — Это нехорошо, неправильно! Разве королевство не должно принять все возможные меры для его освобождения? Начать наступление по всем направлениям, захватывать города и порты, развернуть решительную войну. Поход во имя освобождения короля воодушевит и соединит все кланы королевства!

— Ты не знаешь, что такое кланы, брат мой, — покачал головой герцог. — Большинство шотландцев упрямы и своевольны, думают лишь о себе и своем наделе, своих родичах и бабах. Ими невозможно управлять. Чтобы ты ни делал, половина родов всегда будет против!

— Но другая половина — «за»! — приободрил его Вожников.

— Но только половина, — покачал головой герцог. — Этого слишком мало, чтобы стать уверенным правителем. Оппозиции всегда оказывается слишком много, чтобы управлять всей страной. Всегда и всюду найдутся враги и заговорщики, каковые заболтают, испортят исполнение любого приказа. Забудут о нем, переврут, скажут, что не получали…

— Единый поход за освобождение короля должен сплотить всех! Думаю, в твоей стране не найдется никого, кто откажется положить свой живот во имя сюзерена!

— Пусть даже мы победим. Но потом ведь ничего не изменится! Половина кланов сохранит преданность мне, другая половина будет искать способы меня скинуть. — Наместник подставил кубок слуге, а когда тот налил вина, решительно опрокинул в рот, опорожнив одним глотком. — Как можно править в королевстве, где каждый второй предатель?

— Есть отличный способ… — Егор наклонился к уху наместника и несколько минут что-то шептал.

Роберт Олбани дослушал, довольно расхохотался:

— Да ты просто гений, мой император! Неудивительно, что половиной мира правишь ты, а не я! Эй, слуги! Налейте вина! Я хочу выпить за здоровье нашего гостя!

— Так ты согласен? — уточнил Егор, когда все подняли кубки.

— Англия — наш давний враг. Он очень опасен, — уклончиво ответил герцог Олбани. — Полагаю, ради такого результата вполне можно обойтись и порубежными стычками.

— Порубежные стычки не смогут принести свободы твоему сыну.

Стюарт Олбани недовольно нахмурился, помялся и сказал:

— Я веду переговоры о выкупе.

— Должность наместника недолговечна, брат мой, — устал ходить вокруг да около Вожников. — Рано или поздно король все равно вернется домой. Ты десять лет успешно правил страной, половина которой тебя ненавидит, а другая не понимает, как ты попал в правители. Это талант, который нельзя упускать. Поверь мне, Роберт, дожидаться возвращения Якова в Эдинбург на посту наместника Империи в Англии, Шотландии и Ирландии, утвержденного именным указом и имеющим все полномочия, будет куда удобнее, нежели сидеть здесь на птичьих правах. А с твоим талантом возвращения Якова никто просто не заметит. Он останется чисто номинальной фигурой.

— Наместник исполняет волю властелина, — сказал герцог. — Его можно назначить, а можно и снять. По наследству этот пост не передать.

— Нет, — отрезал Егор, прекращая торг. — Залогом успеха отныне будет только честная служба Империи. По наследству ты сможешь передать свои земли и богатства. А пост будет принадлежать тому, кто докажет свою искреннюю преданность и старание. Если ты попытаешься интриговать, вместо должности наместника получишь пенсию. И все. Но если будешь предан… В Империи всегда найдется путь наверх для достойного человека. Место наместника трех королевств у нас отнюдь не самое высокое. Что скажешь?

— Стать наместником трех держав вместо одной? — почесав в затылке, герцог решительно фыркнул: — Я не так глуп, чтобы отказаться! Твой слуга, мой император…

— Договорились, — Егор с облегчением осушил кубок.

— Договорились, — согласился герцог, тоже выпил и, прихлопывая в ладоши, пошел в танцующую толпу, то смыкающуюся, то расходящуюся под звуки лютен.

— Поморские кочи в бухте Эдинбурга, — встал за креслом, за спиной Вожникова барон Антониус Вандервельд ван Эйк. — Наш путь завершен. Какие будут приказы, мой император?

— Должен признать, ты был великолепен, — развел руками Егор. — Превзошел мои ожидания. Ты был невидим, словно призрак, и стремителен, подобно ястребу. Бесшумен, словно соболь, и силен, как медведь. Полагаю, ты и твой род заслуживают именно такого герба: меч на фоне щита, сверху справа и слева призрак и пикирующий ястреб, а снизу пушистый соболь и вставший на задние лапы медведь. Разумеется, к такому гербу нужны и соответствующие владения. Например, графство Девоншир и графство Андулем[34]. И я так думаю, что для сохранения столь именитого рода в веках, несмотря на возможные потрясения, все три дарованных тебе удела нужно будет соединить в майорат[35]. Как полагаешь?

Разумеется, Вожников понимал, что делит шкуру неубитого медведя. Однако он знал и то, что для успеха охоты будет зело полезно, если гончие псы узнают, какой кусок от добычи им предстоит получить. Однако голландский пират обратил его внимание на совсем другое:

— Дарованные тобой земли находятся в разных концах света, великий князь. Это мало похоже на майорат.

— Ты великолепный воин, барон, — пожал плечами Егор. — Находчивый, решительный, умелый, незаметный и смертоносный. Иметь такого человека в слугах — великая удача. Иметь среди врагов — большая опасность. Я не хочу потерять уникального бойца из-за глупых подозрений в измене. Или не глупых… Дабы не тратить силы на слежку и проверку, не мучиться подозрениями и не читать доносов, предпочитаю создать такую ситуацию, чтобы тебе было просто невыгодно мне изменять. Чтобы наши интересы совпадали. Мне нужна империя, сильная, богатая и неделимая. Твои земли в этой империи разбросаны в самых дальних уголках. Чтобы успешно владеть ими и сохранить за потомками, барон, тебе тоже нужна единая и сильная империя. А хороший доход поместья будут приносить только в империи богатой. Разрушать мою державу, барон, для тебя будет равносильно отрезанию собственной руки или ноги. Так как ты относишься к учреждению майората?

— Служить столь мудрому господину большая честь для меня, — выйдя из-за кресла, склонил голову барон. — Ты смотришь вперед на века и умеешь заботиться о своих слугах. Можешь быть уверен в моей преданности. Но графства Андулем и Девоншир еще нужно добыть. Приказывай, мой император, я весь внимание…

Папская булла

С ранней весны в южной Европе начали происходить странные события. В английское Бордо приплыли многие десятки ладей, ушкуев и кочей с грузом пеньки, дегтя, железа и сала. Товары продавались по смешным ценам, разбирались охотно, а потому корабли, быстро избавляясь от груза, пошли вверх по рекам, дабы собрать серебро со всех местных рынков.

Очень скоро среди сервов поползли рассказы о том, что в совсем уже близкой русской империи правитель не требует вовсе никаких податей с простого люда, а также, что все, кто рождается на русской земле, считаются свободными независимо от того, кем были их родители. Верилось в подобную вольницу с трудом, однако люди так устроены, что всегда надеются на хорошее. Русская империя подобралась уже совсем близко. А вдруг ее законы проникнут и во Францию?

В начале мая из Венгрии, Польши, Молдавии, Валахии и Чехии во Францию поползли длинные обозы с сеном и овсом. Русские явно не понимали, что в тамошних местах почем, поскольку цену запрашивали такую, что все купцы сразу отворачивали назад, крутя пальцем у виска. Наверняка заезжие хитрецы разорились бы до полной нищеты, кабы не нашлось еще более глупых торговцев. Из причерноморских земель нежданные степняки пригнали на продажу многие тысячи скакунов. Так много, что всю Францию можно было бы посадить в седло. Именно коннозаводчики и скупили дорогое сено и овес весь без остатка, оставшись в убытке вместо жадных крестьян.

В те самые дни, когда татары мучились с несбыточным товаром, в Авиньон, в автономную область на границе Священной Римской империи и южной Франции, прибыл папа Мартин, дабы отслужить молебны в соборе Нотр-Дам-де-Дом и проверить положение дел в университете и окрестных землях.

Визит римского папы в один из своих уделов не вызвал ни у кого удивления. Однако в конце службы к святому отцу внезапно бросилось множество изможденных, тощих и грязных людей, одетых в лохмотья. Припадая к ногам наместника божьего на земле, они молили его о защите и милости, перечисляя обрушившиеся в последние годы на их страну напасти. Тут был и голод, и чума, и своевольство дворян, и набеги англичан. Но самое главное — безумие короля. Знак проклятия, наложенный на Францию и ее правителя.

Мартин Пятый принял просителей милостиво, обещая заступничество перед Всевышним и спасение от случившегося бесовства.

В силу благословенной случайности именно в эти дни в Авиньон совершал смиренное паломничество Великий князь Русский и император Священной Римской империи Георгий Заозерский. Встретившись с ним, папа Мартин возложил на сего паломника в качестве епитимьи за свершенные грехи обязанность взять на себя заботу о возвращении покоя и благополучия на христианские земли Франции, о безопасности честных католиков, проживающих в этих местах, и передачу несчастного короля Карла лично в руки папы Мартина, дабы тот мог денно и нощно молиться за очищение души больного, избавление его от проклятия и прояснение разума.

Булла папы Мартина Пятого была обнародована 20 мая 1415 года. Она провозглашала покровительство Святейшего Престола над душевно больным королем Франции и объявляла протекторат императора Священной Римской Империи над владениями безумца — отныне и до того часа, когда разум несчастного Карла удастся исцелить.

Уже через неделю булла, отпечатанная на многих и многих тысячах листов, была расклеена во всех городах и селениях Франции. И за те же дни на дороги и земли несчастной измученной страны внезапно выплеснулись десятки тысяч татар.

Никто так и не понял, откуда они взялись. Ведь не на ладьях же паломников приплыли! Но уже на следующий день после провозглашения буллы стремительные сотни степняков, одетых в стеганые халаты, опоясанных кривыми саблями, сидящих верхом на сильных, сытых и ухоженных лошадях, перехлестнули границы Авиньона и помчались во все стороны, заняв все дороги и пути, от широких трактов и до самых узких тропиночек. Всего за трое суток легкая конница дошла до Клермона, Лиможа, Ангулема и Роана, накрыв половину Франции сетью, больше похожей на паутину — крепко держащую жертву, что способна была лишь слабо трепыхаться в бессилии.

Жизнь здешнего общества слишком зависела от гонцов, передающих сообщения о тех или иных событиях, о приказах, новых законах и войнах. Увы, в этот раз получилось так, что известие о начале войны передвигалось даже медленнее вражеских войск. А когда оно добралось до Парижа — передать приказы о мобилизации, сборе войск, направлении движения полков и плане действий оказалось невозможно. Большинство южных городов узнали о напасти только по внезапно опустевшим рекам и дорогам, да еще от перепуганных сервов, сумевших сперва спрятаться от неведомых воинов, а потом убежать в ближайшую крепость. Крестьяне и рассказывали о стоящих на реках ушкуях с пушками, о сотнях сарацинов на дорогах, о грабежах и насилии.

Но кто, что, откуда, зачем? И что делать? Непонятно… День проходил за днем, неделя за неделей — но за запертыми воротами и поднятыми мостами царила звенящая неизвестностью пустота, и посланные на разведку дозоры исчезали в ней, словно в зачарованной трясине…

Между тем очень скоро французских сервов ждало неожиданное и радостное открытие: их не убивали и не разоряли!

Обычно, по законам европейской войны, пахарей, как самое ценное и доходное имущество врага, налетчики убивали, а их дома и дворы — жгли, разоряя противника, лишая его доходов. Но Вожников не искал разорения Франции. Он намеревался прибрать ее к рукам. И потому татары получили строгий приказ без крайней нужды никого не резать и ничего не жечь. Степняки даже полон не собирали. Вовсе не по причине внезапно возникшего гуманизма, разумеется, а потому, что возвращаться домой они предполагали нескоро. Таскать с собой несколько месяцев полон, кормить его, поить и охранять — головная боль еще та. Проще на время плюнуть и не связываться.

Больше того, даже по меркам татар большинство здешних крестьян были нищетой беспросветной, с которой и взять-то нечего. И потому основной целью грабежей стали дворянские гнездышки. Для захвата замков сил у легкой конницы не имелось, первыми их жертвами стали богатые дома мелких помещиков, потом усадьбы со слабыми укреплениями, затем — городские слободы, стоящие за пределами крепостных стен.

Крестьяне дураками не были и очень быстро бояться татар перестали, при их появлении пряча разве что девок и скот. Охотно показывали пути к жилью бывших своих господ, чужими руками избавляясь от тальи и барщины, или к ремесленным поселениям, в которых и сами находили чем разжиться после ухода столь удобного врага.

Горожанам было намного хуже. Рынки практически опустели, хлеб, яйца, сыр, мясо больше никто не привозил, рыбаки моментально взвинтили цены на рыбу до небес, но и той было совсем немного — при городах остались только те речники, что ловили совсем рядом. Из-за ближних излучин лодки зачастую уже не возвращались.

Разумеется, некоторые запасы имелись в любой крепости. Но они делались на случай осады. Здесь же положение складывалось непонятное. Ни то, ни се.

Что будет происходить дальше, Егор Вожников мог предсказать чуть не по дням — недаром исходил здешние дороги своими собственными ножками, побеседовал со многими местными жителями, пронюхал о здешних интригах, обычаях и разногласиях.

Пройдет еще недели две-три, прежде чем сеньоры французских городов поймут, что для пересылки писем нужно отправлять с гонцом никак не меньше сотни воинов — целую армию. Такие большие отряды татары трогать не станут — они не любят погибать в сечах. Города, купившие у короля право на самоуправление, вообще никого посылать не станут — будут беречь силы для самообороны.

Где-то через месяц при королевском дворе наконец-то разберутся в обстановке и успеют исполчить для войны преданных дворян. Армия получится небольшой — ведь сторонниками короля являются арманьяки. А графство Арманьяк находится здесь, на юге, и обложено, как медведь в берлоге. Ни людей, ни припасов, ни средств из главных своих владений сторонникам власти не получить.

Самое раннее в июле французы попытаются снять осаду с крупных городов, следуя обычной тактике: выступят в поход. Татары, пасущие коней на королевских полях и лугах, веселящиеся в разоренных усадьбах, войска, разумеется, пропустят — и сомкнутся за их спиной. Зачем им воевать с армией, если можно безопасно грабить обозы?

Побродив с месяц от города до города и изрядно изголодавшись, арманьяки поймут, что в этой странной войне невозможно кормиться с земли, на которой воюешь, и сражаться нужно не за города, а за безопасность своих обозов — линий снабжения. Это будет уже август. Восстановив силы и откормившись, арманьяки смогут ответить Империи разумно и болезненно — либо ударив по близким, богатым и почти неприкрытым Лотарингии, Люксембургу или Льежу, либо храбро и по-рыцарски начав наступление через горы на Лангедок. Но в любом случае это будет уже только в сентябре.

Между тем до сентября Франции еще нужно дожить. Английский король Генрих, уже собравший армию и жаждущий французской короны, вряд ли сможет спокойно смотреть, как она уплывает в чужие руки. Равно как и бургиньоны, во главе с герцогом Жаком Бесстрашным, не упустят возможности ударить в спину своим давним недругам, открыв против любимой Франции второй фронт[36]…

Итак, механизм собран, просчитан и сбалансирован, хорошо смазан всеобщей ненавистью и тамплиерским золотом и запущен громогласной папской буллой. Теперь осталось только ждать.

Не забывая, конечно же, и об исполнении своей роли.

21 мая, во исполнение воли Святого Престола, границу Священной Империи пересекли возле Арля тяжелые армейские обозы, сопровождаемые опытными русскими и булгарскими пушкарями, под охраной тяжелой кованой конницы. Тем же вечером войска добрались до могучего древнего Нима и стали неторопливо располагаться возле богатого города лагерем. На следующий день, в трехстах шагах от расшитого золотом, с яркими атласными пологами шатра императора, угличские и вологодские литейщики оборудовали позиции крупнокалиберных пушек. Самых последних, новеньких, с полированными каналами ствола под оперенные снаряды со свинцовыми поясками, улучшающими обтюрацию.

На третий день Вожников послал к воротам глашатая, который объявил волю императора. Егор и в этот раз использовал методику, столь удачно показавшую себя при походе на Польшу и Литву. Либо город, во исполнение папской буллы, сдается без боя и присягает на верность императору — тогда он платит небольшой откуп, сохраняет прежний образ жизни с прежним местным сеньором или бургомистром, либо сдается после начала обстрела — и тогда, помимо крупного выкупа, он принимает наместника, назначенного Империей. С имперским гарнизоном, разумеется.

Упрямство, проявленное после начала обстрела, означало штурм и разорение.

Разумеется, горожане подняли глашатая на смех и отогнали, забрасывая ночными горшками с их содержимым. Ничего другого Егор и не ожидал. В этом мире, привыкшем к требушетам и спорящем о преимуществах луков над арбалетами, еще не подозревали об истинных возможностях пушек, использовали их редко и без особого успеха. В то время как под рукой великого князя были лучшие пушкари мира[37], да и сами стволы он успел хорошо усовершенствовать, опережая открытия этого времени как минимум на три столетия. Здесь же главным способом покорения городов была осада, а штурмы являлись редкостью, причем тоже готовились месяцами.

— Ну что же, так тому и быть, — ничуть не огорчился Егор. — Все едино доходы Лангедока папа Мартин истребовал себе в качестве платы за буллу. Так что беречь его совершенно незачем. Это уже папина головная боль.

В качестве основной цели он выбрал угловую башню, стрелки которой прикрывали самый обширный участок города. После ее исчезновения оборонять изогнутый участок длиной в две сотни саженей будет некому. Вожников сам со всем тщанием навел стволы в основание сложенной из крупных известняковых кубов твердыни и дал отмашку.

Залп мощнейших крупнокалиберных пушек заставил содрогнуться, казалось, саму землю. Тяжелые чугунные «сардельки» мелькнули в воздухе и врезались в камни крепости, прошив стену насквозь, словно картонку. В местах их попаданий остались только аккуратные черные дырочки.

— Вот проклятие, кто так строит? — разочарованно сплюнул Егор. — Опять снаряды слишком мощные!

Пушкари засуетились, перезаряжая стволы, и вскоре жахнули еще раз, а затем еще. Пока что без видимого эффекта.

— Не огорчайся, княже, — попытался утешить его один из пушкарей. — По эту сторону, может статься, вреда причиненного и не видно, ан внутри города наверняка беда. Снаряды-то, они еще шагов на двести по ту сторону пролетают и все на своем пути крушат.

— Ты кто таков? Чего не при деле? — недовольно покосился на заметно скривившегося на бок тощего черноволосого мужичка.

— Новгородские мы, Амосом меня кличут, — моментально сдернул шапку смерд. — Пушки мы свои привезли числом в три десятка. Знамо дело, не таковые, как эти, по старинке делали. Но, мыслю, и для нас место ратное найдется.

— Коли умный такой, то давай, ищи свое место, — отмахнулся от него Вожников. — Скажешь, я разрешил.

— Ага! — Кривобокий Амос кивнул, насадил шапку обратно на макушку и убежал.

— Быдло невоспитанное, — буркнул ему вслед Егор и выбросил из головы. — Заряжай! Где барон фон Шельзе?

— Я здесь, мой император, — подскочил ближе одетый в латы рыцарь.

— Пускай вперед своих наемников, пора.

По улицам разоренной слободы побежали ко рву десятки наемников с наполненными землей мешками. Щитами немцы не пользовались, зато были в кирасах и шлемах, а потому посыпавшийся сверху град стрел особенного вреда не причинял. Сразу, конечно же, появились раненные в руки и ноги — но ничего смертельного. И домой воин живым вернется, и пару золотых отступного за увечье в кошельке принесет.

Вода заплескалась, пошла волнами, тут и там обнажая дно. Стало ясно, что ров уже давно не чистили. А может статься, и чистили — до только так, что выделенное казной золото ушло в карманы подрядчиков и наместника. Поди под мутной зеленой водой разбери, сколько земли вынуто, на какую глубину и где прокопано.

— К вечеру заполним, — вернувшись, отчитался барон. — Мешков с землей запасено с избытком.

— Коли с избытком, делайте дамбу шире, — приказал Вожников. — Потом самим удобнее будет на штурм идти.

— Слушаюсь, мой император!

Пушки жахнули снова, выплеснув белые густые облака дыма. Дождавшись, пока они развеются, Егор прищурился, вглядываясь в стену, и усмехнулся:

— Ничего, на хитрую дырку есть гвоздь с винтом. Дадим еще пять-шесть залпов в одно место, а когда камень разрыхлится, всадим туда бомбами. Они взорвутся за стеной и разнесут башню изнутри. Давайте, други, не ленись! Заряжай!

Однако к тому времени, когда внешний участок башни стал похож на изъеденное термитами бревно, к городу подкрался вечер. Чтобы штурм не утонул в ночной темноте, решительный удар Вожников отложил на утро.

С первыми солнечными лучами ко рву стали подтягиваться латники Савойского, Лотаргинского и Миланского полков. Вскоре на берегу перед засыпанным рвом не было видно земли из-за зловещего блеска железных кирас, шлемов и алебард. Великий князь самолично навел орудие, заряженное накануне разрывным снарядом: пудовой железной полой гранатой. Плотно набитая в сердцевину пороховая мякоть запаливалась специальной серной трубкой-замедлителем, вкрученной в хвостовик. При выстреле она загоралась от заряда в стволе, после чего огонь несколько мгновений добирался до содержимого. От фитилей в этом деле русские пушкари отказались — оказались слишком ненадежны.

— Пали, — скомандовал Егор, отходя на несколько шагов против ветра, подальше от будущего дымного облака.

Орудие жахнуло грохотом и пламенем, в изъеденной накануне ядрами стене появилась еще одна дырочка.

— Двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять, — по очереди загнул пальцы великий князь.

Оглушительный взрыв выбил дымом все окна башни снизу доверху, с верхней боевой площадки взметнулись, крутясь в воздухе с растопыренными руками и ногами, разбрасывая сапоги и шлемы, десятка полтора человеческих тел. Имперские латники встретили это зрелище восторженным ревом и, не дожидаясь команды, ринулись вперед…

Атака захлебнулась, не успев толком и начаться. Башня лишилась своих защитников, перекрытий, оружия, но устояла, по-прежнему охраняя безопасность города. А небольшая пробоина в полторы сажени диаметром, возникшая на месте разбитой ядрами кладки, после короткой схватки оказалась за горожанами. Те пиками отогнали нападающих от стены и быстро забросали отверстие мусором. После взрыва башни мусора в ней, естественно, имелось в достатке.

И тут со стороны приречных ворот растянутой тройной канонадой грохнуло несколько залпов. От императорского шатра, с пушечной позиции, было отлично видно, как ливень ядер и картечи буквально снес лопату поднятого моста вместе с воротами за ним. Полсотни ратников в островерхих шеломах промчались по стационарным пролетам, метнули вперед штурмовой мостик, закрывая провал. Зазвучал переливчатый свисток, атакующие дружно упали. Над их головами шарахнул еще один залп, выплескивая картечь в темное пространство под надвратной башней и на улицы за ней. Ратники поднялись и ринулись дальше, вперед, в беззащитное нутро богатого ремесленного города.

Вслед за первым отрядом по мостку пробегали все новые и новые воины. Сверху по ним пытались стрелять лучники, но очень скоро схватка перекинулась наверх, на боевую площадку, после чего прекратилась. Ворота были захвачены. А значит — и весь Ним.

— Федька, — подманил кравчего Егор. — Сходи, узнай, кто все это учудил. Остальным отбой. Пушки можно паковать в дорогу. От всех нас тут теперь пользы, как от козла молока. Остается только выпить за здоровье победителей.

Виновников торжества Федька привел пред великокняжеские очи вскоре после полудня.

— Смоленский полк ворота взял, под рукой наместника псковского княжича Константина Дмитриевича! — доложил кравчий, поклонившись в сторону сына московского князя, одетого в мелко-пластинчатый бахтерец и татарскую мисюрку, с алым плащом на плечах. Княжич был красавцем, с тонкими чертами лица, густыми бровями, широкими скулами. Крохотные бородка и усы стрижены по западной моде, коротко и остро.

Егор, скрупулезно соблюдая условия договора с Юрием Дмитриевичем, князем Звенигородским, в дела Москвы, Смоленска и Галича не совался, позволяя союзнику чувствовать себя в своей вотчине полноправным правителем. Но боярам великого воеводы тихий и спокойный омут казался тесным. Им хотелось побед, славы, новых вотчин. Вот и перебирались один за другим из-под московского крылышка ко двору великого князя и императора. Другого места для карьеры у знатного человека ныне просто не было.

— Помогли же ему в сем пушкари Амос из Новгорода и Биляр Таис-мирза, мастер булгарский, магометянской веры.

— Ага! — расплылся в довольной ухмылке кривобокий новгородец. Таис-мирза лишь слегка склонил голову.

— Какое еще «ага»?! — вспылил Вожников. — Ты с кем разговариваешь?! Обращаться нужно «мой император»! Или «великий князь»! И кланяться нужно своему властителю, а не драпать от него, как заяц от лисы, едва только слово нужное услышал! Слово же «княже» лишь для знатных и близких слуг допустимо, а не для пушкаря залетного!

— Ага… — испуганно втянул голову новгородец.

— Тьфу, — раздраженно отвернулся от него Егор, кивнул псковскому наместнику: — Что за своевольство, Константин Дмитриевич? Думаешь, мне по нраву будет, коли я не знаю, что мои рати собственные делают? Я силы в одном месте прикладываю, рати лучшие — в другом коплю, а в итоге старания мои прахом идут! Наказать бы вас… Да победителей не судят. Хвалить приходится. Молодцы, ловко провернули!

— Рады услужить, мой император, — с достоинством поклонился довольный, как сытый кот, княжич.

— Со своевольством своим, Константин Дмитриевич, ты мне в общей рати токмо мешаться будешь, — вздохнул великий князь. — Посему повелеваю тебе взять полки смоленские, владимирские, псковские и новгородские и идти с ними на Алес, Мийо, Родез и Каор. Опосля на Тюрен и Тюль выступать планируй, но окончательно сие решу по обстоятельствам, к тому времени сложившимся. Опираться в сем будешь на Биляра Таис-мирзу и Амоса новгородского. Пушкари, сам видел, они умелые, ловкие, находчивые. Так что с делом осадным справятся. И научи их к возвращению хорошим манерам! Может статься, опять хвалить придется — а они ведут себя, точно бродяги.

— Когда мне выступать, мой император?

— Три дня на разграбление города, два дня на сборы. Через пять дней. Бояр отличившихся дозволяю своей волей и моим именем уделами награждать. Там везде татары прошли, а после них бесхозных уделов осталось, полагаю, немало.

— Слушаюсь, мой император, — повеселел княжич, получая фактически королевские права..

— Наместников, коли города не сдадутся, тоже на свое усмотрение ставить доверяю.

— Слушаюсь, мой император, — еще больше обрадовался Константин Дмитриевич.

— Да… И проследи, чтобы эти два архаровца получили свою долю награбленного. Они это заслужили.

Средние города XV века имели гарнизоны в пределах двух-трех сотен воинов. Крупные — около тысячи человек. Очень крупные… Очень крупных на юге Франции просто не имелось. Долгая война с Англией привела к тому, что основные крепости, замки, оборонительные линии располагались в основном на севере страны. На юге наступающие войска ощущали себя, как лиса в курятнике. Глаза разбегались от возможностей, рук не хватало, чтобы расхватать доступную добычу. Не было никакого смысла обрушиваться на каждый город всей своей сорокатысячной мощью. Это было все равно, что палить из пушки по воробью… Тем более, что и пушкарей, и артиллерии, и пороха со снарядами в армии теперь имелось в достатке. Поэтому перешедшие Рону силы Егор разделил на четыре основных направления. Псковский наместник вел десять тысяч ратников на запад, на Гиень, издревле считавшуюся английской провинцией, Темюр-мирза двигался на северо-запад, на Лепюин, Мюру и Клермон, в самое сердце Франции. Туда же были направлены основные силы легкоконных степняков, и Егор очень рассчитывал, что ордынец сможет найти общий язык со своими единоверцами. Ведь мало покорить вражеские города и веси — нужно будет еще увести от них лихих разбойных союзников. Немалый опыт Вожникова показывал, что сладить с татарами, даже дружелюбными, зачастую куда труднее, чем разгромить врага.

Немецкие наемники со своими капитанами шли строго на север, вдоль границ Империи, на Гренобль, Вьен, Шалон. Вожников очень надеялся, что они не перепутают, где свои страны, и где чужие, и собственную Германию по незнанию покорять не станут. Формально этими силами командовал ландграф Роберт фон Зундгау, однако на всех совещаниях, в походной колонне и в свите Егор отчего-то постоянно видел вместо него барона Ганса фон Шельзе. Но в отношения внутри дисциплинированных немецких полков великий князь пока старался не вмешиваться, дабы не наломать от незнания дров. Мало ли какая там субординация и какие обычаи? В полку из Вестфалии, вон, сотником арбалетчиков Антуанетта Легре числится. А командует — усатый мужик.

Четвертым направлением было приморское: на Монпелье, Нарбон, Тулузу, графство Фуа. Собрав в эти полки опытных, обстрелянных ватажников и храбрых, но слишком совестливых двинских северян, литовских дворян и часть шляхты, присягнувшую ему на верность, великий князь командовал этими силами сам, намереваясь встретить здесь наименьшее сопротивление. Вряд ли сытые и богатые торговые города захотят жертвовать собой во имя безумного короля. Им проще откупиться, поцеловать крест и платить подати в другую казну.

Это была самая нудная, самая долгая и самая выгодная часть начавшейся войны: обойти все города южной Франции и поменять в них власть. Даже если местные жители, не желая погибать, сами отворяли ворота — на каждый город уходило три-четыре дня. Если бились до последнего человека — больше недели. А городов в этой теплой курортной стране было очень, очень много.

Следующей жертвой незнания артиллерии оказался раскинувшийся в просторной долине, в окружении садов и виноградников, многолюдный Монпелье. Имея мощные стены, город, похоже, рассчитывал отсидеться в осаде, получая продовольствие с мелководных приморских заливов — теплых и кишащих рыбой. Свою ошибку жители поняли, когда установленные на берегах Кулазу пушки начали топить лодки, идущие по реке. Разрушать укрепления не понадобилось: не дожидаясь ужасов голода, монпельенцы сами открыли победителям ворота, надеясь на русское милосердие. Ватажники поклялись на кресте, что не убьют и не покалечат ни одного человека — и с улюлюканьем ворвались на улицы.

Разумеется, великий князь и император участия в разграблении не принимал, за бокалом вина разбираясь у себя в шатре с полученными письмами. Больше всего он ждал вестей от рыцарей ордена храмовников, но пока получал только сообщения из дома: от любимой супруги Елены, заверяющей, что в державе, оставленной на ее попечение, все тихо и спокойно, о бунтах не слышно, в порубежье тишина. Что с сыночком старшим все в порядке. Няньки отписываются, кушает хорошо и растет быстро. А второго сына Елена полагает родить к началу июля. Были письма и от Карима Заурбека, пишущего о погоде, что означало — с казной все в порядке, сборы и подати поступают своим чередом; и от поморского старшины, прямолинейно докладывающего, что все корабли отправлены в Северное море в должный срок; и от мудрого Хафизи Абру, благодарящего за возможность с охранным письмом пересечь Германию; и от некоей Элен д’Арлен, фрейлины королевы Изабеллы Баварской, предупреждающей о том, что король исполчает своих дворян. Точнее — королева от имени своего безумного супруга. Учитывая скорость, с которой путешествовало письмо, армия уже должна собираться возле упомянутого в послании Провена.

Элен д’Арлен была уникальной находкой господина Фуггера. Милая девушка, чудом попавшая к королевскому двору, пожаловалась своей престарелой бабушке, как там все дорого и как трудно ей удержаться в свите. Та пришла к Фуггеру занять денег для любимой внучки… С тех пор посыльный каждый месяц привозит девушке в Париж два флорина и забирает взамен письмо для бабушки со сплетнями и слухами. А господин Фуггер, опираясь на эти «слухи», регулирует курсы меняльных лавок и цены на товары, идущие на запад или обратно. Теперь вот еще и великий князь к сему животворному роднику присоседился.

Несчастная фрейлина, наверное, даже не подозревала, что ее бабуля скончалась еще полтора года назад.

А может, и знала. Уж очень решительно она попросила родственницу накинуть ей еще флорин к содержанию, сославшись на то, что во время начавшейся войны проживание при дворе станет намного, намного дороже…

Прикинув, что по срокам сбора войск действия французского двора примерно совпадают с запланированными, Вожников отложил письмо, взял следующее, скрепленное сургучной печатью, тупо посмотрел на непонятные иероглифы и закричал:

— Федька! Это еще что за чудо? Принес письмо — тащи тогда и переводчика!

— Так оно с посыльным приехало, княже. Позвать?

— Зови, коли уж все равно приехало…

Через минуту в палатке появился молодой человек в белых туфлях, светло-серых чулках и пуфах, в бледно-желтом колете и такого же оттенка куцем плащике, едва достающем до пояса, и в голубоватом берете с ярко-синим пером. Сдернув берет и старательно им помахав, посыльный сообщил на вполне терпимом русском:

— Король Португалии Жуан Первый желает тебя уверить в своем дружелюбии, совершеннейшем почтении, уважении и восхищении. Ты достиг таких невероятных достижений с такой скоростью, что это не может не свидетельствовать о благожелательности к тебе Всевышнего. О том же говорит и твое назначение Святым Престолом в патроны французского короля. Бог на твоей стороне. Король Жуан набожный католик и тоже желает быть на стороне Господа. Он готов заключить с тобой равноправный союз и поддержать в борьбе за правое дело.

— Сколько языков ты знаешь? — удивился речи португальца Вожников.

— Русский, арабский, персидский, немецкий… — поклонился дворянин.

— Счастливы короли, имеющие столь образованных слуг… Передай королю Жуану, что я рад принять его дружбу и всегда готов к союзу с честным и открытым правителем. — Егор поклонился посыльному и жестом его отпустил.

Вот и все. Обычный визит вежливости, обмен пустыми, ни к чему не обязывающими словами. Король Португалии обеспокоился приближением границ новой империи и поспешил поздороваться, как здороваются соседи — дабы создать благоприятное впечатление. Император ответил так, чтобы не показаться агрессивным или грубым.

Теперь обоим можно отвернуться в сторону и забыть друг о друге до новых встреч.

Егор потянулся за следующим письмом, развернул, пробежал глазами и от радости даже вскочил, сжав кулаки:

— Ну наконец-то! Мышеловка захлопнулась!

Если верить небольшому листку, запечатанному в конверт, король Англии Генрих, опасаясь излишне успешного наступления русских полков, отдал приказ ускорить подготовку экспедиции, планируя отплытие на 10 июля. Кроме того, предупреждал доверенный человек тамплиеров, великому князю и императору следует ждать английских послов с предложениями о разделе французских земель и признании патроната над королем Карлом за английской короной.

— Есть! — выдохнул Егор. — Надеюсь, Роберт Олбани тоже получил это сообщение. Главное, чтобы он не поспешил…

Свободу королю!!!

10 июля 1415 года в порту города Портсмут под приветственные крики сотен женщин, под одобрительными взглядами пэров, под радостный перезвон колоколов бодрые воины многими десятками входили через боковые люки в просторные трюмы нефов. Празднично одетые дворяне в то же самое время размещались на палубах. Жуткую тесноту требовалось перетерпеть и тем, и другим — но ведь это совсем ненадолго. Уже на следующее утро им предстояло высадиться в устье Сены, чтобы начать осаду порта Арфлер. Этот город оборонял путь вверх по рекам в глубину Франции, к самому Парижу, а потому по праву считался воротами страны и ключом к Нормандии.

В эти самые дни по дорогам Шотландии во все концы королевства мчались гонцы с письмами наместника страны герцога Роберта Олбани. Часть из них передавалась в руки главам кланов, часть зачитывалась на центральных площадях городов и селений. Слова послания жгли, как огонь, и пробуждали в сердцах храбрых северных воинов ярость, руки их невольно тянулись к рукояти меча.

«Англичане украли нашего короля младенцем. Англичане хвастаются им, словно военной добычей. Англичане не желают менять его на золото. Так поменяем нашего короля на английскую кровь! К оружию, Шотландия! Свободу королю!»

Мало кто верил в искренность наместника. Ведь все знали, как старательно тот препятствовал возвращению Якова на родину. Однако мало кто мог не откликнуться на этот призыв. Ведь какая разница — лжет хитрый Олбани или говорит правду? Затеял обман, или в нем проснулась совесть? Ведь самое главное — шотландцы смогут, наконец, вернуть своего короля и избавиться от ненавистного наместника. И в любом случае — сумеют в очередной раз хорошенько пустить кровушку ненавистному разбойному соседу!

Шотландия — небольшая страна. Всего за три дня послание герцога Олбани добралось до самых дальних ее уголков. Уже через неделю первые из снарядившихся в поход воинов входили в Эдинбург, горланя песни, запивая их пивом и поднимая себе настроение протяжным и однообразным, как вой упрямого осла, гудением волынок.

Впрочем, еще раньше на причалы Эдинбурга, в усиление полутора сотен «черных рыцарей» барона ван Эйка, сошли три сотни русских бояр, спокойных и уверенных в себе, несущих на плече самое дорогое: саадаки со спрятанными в них луками. На поясах их висели сабли и серебряные ложки. Причем чехлы ложек были украшены порой даже богаче, нежели ножны с оружием — что надолго стало предметом насмешек шотландцев над своими союзниками. Прочее снаряжение выгружали слуги, складывая на возки.

Командовали этой армией два человека. Солидный и молчаливый чернобородый боярин Угрюм, не принимающий в рот ни капли спиртного, а потому вечно чем-то недовольный и хмурый, второй — совсем еще юный боярин, не успевший обзавестись даже пушком вместо усов и бороды, голубоглазый и смешливый, именем Даниил. Угрюма воины напрямую почему-то не признавали. Приказы исполняли только тогда, когда их озвучивал Даниил. Но почти всегда, прежде чем юнец командовал, Угрюм ненавязчиво предполагал вслух, что именно нужно сделать.

Многоопытный герцог сразу сообразил, в чем дело: старший воин наверняка не родовит, и более знатные подчиненные его принципиально не признают. Но догадку свою не выдал — иначе и самому придется нос воротить. А как тогда вообще общаться с союзником? Через посыльных?

Впрочем, много внимания Угрюм и не требовал. После высадки он большую часть времени провел в суровой часовне Святой Маргариты за молитвами, а 10 июля, войдя во дворец герцога, лаконично сообщил:

— Пора. Мы начинаем.

В тот же день все двенадцать русских кочей, доставивших союзников из далеких неведомых Холмогор, отвалили от причалов и ушли на юг, чтобы после полудня бросить якорь в тридцати верстах от столицы Шотландии, в устье реки Твид, в виду могучей, несокрушимой на вид крепости Бервик. По своему титулу она значилась обычным замком, однако мощностью превосходила большинство и английских, и шотландских городов: два ряда каменных стен, цитадель на высокой скале, пять ворот, девятнадцать башен. А все потому, что защищала твердыня вовсе не имущество клана и покой владельцев окрестных земель, а путь из Англии в Шотландию и обратно: мост через реку, разрезающую остров почти пополам, и дорогу вверх по самой реке.

Важность города была столь велика, что, несмотря на мощь укреплений, он регулярно переходил из рук в руки в зависимости от того, кто начинал очередную войну между странами, а земли вокруг Бервика за многие века побурели от пролитой под его стенами крови[38]. А могущество крепости было настолько весомым, что на ее взятии войны чаще всего и заканчивались: у победителя обычно не оставалось сил продолжать наступление. Однако преимущество владения этим местом неизменно позволяло заключать мир на самых выгодных условиях.

В последний раз крепость — после двух кровопролитных походов на эти земли — досталась королю Эдуарду III, и сейчас над нею развевался флаг Англии. Именно он и стал ориентиром для корабельных пушкарей, наводящих орудия для первого залпа. Уж очень хорошо показывал силу и направление ветра.

Залп! Двенадцать кораблей качнулись от отдачи, восемьдесят четыре чугунных ядра в полтора пуда весом каждое ударили в стены замка, и прочные гранитные валуны кладки прыснули крупными острыми брызгами, калеча воинов и прохожих, случайно оказавшихся поблизости. Выбоины оказались не так уж велики — снаряды уходили на глубину полутора-двух локтей в раствор и на половину локтя в крупные камни, однако вслед за первым залпом прозвучал второй, третий, четвертый, и все три развернутые к морю башни стали предательски потрескивать. Корабли дрогнули от отдачи еще дважды — и замок медленно и величаво начал разваливаться, роняя свои могучие стены со скалы на ближние городские кварталы…

Когда пятитысячная шотландская армия подошла к мосту через Твид, от замка Бервика оставалось лишь несколько высоких бесформенных уступов с западной стороны, когда-то бывших стенами и башнями. От городских стен устояло где-то две трети. Многие их участки с моря не простреливались. Уцелели одни ворота — и через них в панике убегали прочь люди, так и не понявшие, что творится и за что на их головы обрушилась столь ужасная кара.

— Может, достаточно стрельбы? — спросил у Угрюма герцог Олбани. — Бервик можно брать голыми руками.

— Великий князь приказал снести его ядрами, — мрачно ответил Угрюм.

Роберт Стюарт пожал плечами и замолчал. Умудренный долгими годами правитель, он знал, что слуги делятся на две категории. Глупых, которые безусловно и до конца, с ослиным упрямством исполняют любой приказ, и умных, действующих в силу своего разумения. И хотя без вторых зачастую не обойтись, к их описанию, увы, в большинстве случаев приходится добавлять: «в силу своего глупого разумения». Вот и выходило, что первые всегда предпочтительнее.

Угрюм явно принадлежал к «исполнительным». И потому спорить с ним было не только бесполезно, но и опасно. Сочтет, чего доброго, за врага своего господина, потом вообще хлопот не оберешься.

Кочи продолжали стрельбу еще два дня, войдя в бухту и снеся недоступную ранее стену, после чего один, с пустыми трюмами, ушел, а три корабля двинулись вверх по реке, к Роксбургу. И здесь герцог Олбани понял истинный смысл великокняжеского приказа и упрямства Угрюма. Увидев, как готовятся к ведению огня русские корабли, и зная от толпы беглецов, чем это закончится, крепость выкинула белый флаг еще до того, как шотландская армия добралась до его стен.

— Отныне этот город по праву принадлежит тебе, мой русский гость, — признал герцог. — Со всеми доходами, укреплениями и людьми.

Военачальником Роберт Стюарт был слабым, зато дипломатом — великолепным. Он понимал, что, если появилась достойная уважения сильная личность, лучше сразу привязать ее к себе. Шотландия от потери постоянно разоряемой пограничной крепости не обеднеет, зато ее владелец в благодарность за подарок и перед императором русским при необходимости заступится, и интересы страны при дворе своем поддержит, дабы самому убытки не потерпеть, а обороняя свой город, одновременно укрепит границы Шотландии.

Разве все эти выгоды не стоят жалкой полусотни фунтов годового дохода? Больше с сего городишки все едино не получишь.

— Благодарю, — невозмутимо кивнул Угрюм. — Однако ныне у нас каждый человек на счету. Пусть присягнут на верность и живут прежним порядком.

Утром нового дня армия двинулась дальше на юг, оставляя за спиной две неприступные в прошлом крепости. Одну — начисто стертую с лица земли; вторую, успевшую вовремя сдаться русским пушкам — целую и невредимую, в которой даже английский наместник отделался лишь легким испугом. И это послание английским городам побежало во все стороны, подобно волнам от брошенного в воды тихого прудика камня: «Иметь дело с русскими выгодно и безопасно. Достаточно их просто не раздражать».

* * *

Великий князь дорого бы заплатил за то, чтобы письма передвигались в этом мире хотя бы чуточку быстрее. Обо всех событиях он узнавал только тогда, когда все они не просто уже случились, но еще и быльем поросли. Оставались далеко в прошлом даже те дела, которые упоминались доносчиками, как еще только-только планируемые на будущее.

Элен д’Арлен в подробностях расписала, как на королевском совете сторонники престола чуть не до драки спорили, куда именно нужно направлять собранные для отражения агрессии войска. Сила набиралась огромная: более четырехсот рыцарей, что со слугами составляло около трех тысяч воинов, плюс графское и герцогское ополчение примерно в таком же количестве, да еще четыре тысячи копейщиков городского ополчения из разных мест[39].

Часть совета во главе с королевой предлагали выступить против высадившихся на севере англичан, благо их численность заметно уступала французской силе. Разгромить северного врага, освободить Сену — главный торговый путь Парижа и всей северной Франции. Другая часть требовала громить русских, что под прикрытием папской буллы методично осваивали провинцию за провинцией и город за городом.

Как всегда, победил личный шкурный интерес — арманьяки, надеясь спасти свои наследные владения от оккупации, потребовали выступления на юг.

Увы, к тому времени, когда великий князь читал под стенами Тулузы это известие, французская армия уже успела добраться до Лиможа, приведя с собой богатый обоз продовольствия и припасов. Ополчение было встречено звоном колоколов, благодарственными молебнами, поцелуями горожанок и облегченными вздохами городского совета.

Никто еще не понял, что для «освобожденных» победителями городов ничего не изменилось. В окрестностях продолжали гулять и веселиться татары, травя посевы, опустошая погреба и тиская пойманных француженок. Они уходили с путей войск и крупных фуражирских отрядов, однако тут же возвращались, едва те скрывались за поворотом, расседлывали коней, пускали их пастись на сочные дворянские луга, обирали персики с дворянских садов, разбивали стоянки в дворянских виноградниках и азартно искали в дворянских усадьбах тайники.

Сервы от наскоков откупались, то пригоняя сарацинам баранов, то старых коров, то принося кувшины с вином — а взамен получая право собирать виноград, груши, яблоки и оливки в хозяйских садах и обещание не травить деревенские поля. Сложившееся положение устраивало и тех, и других. Опытные в набегах татары знали, что ушлые крестьяне умеют так прятать и хлеб, и скот, вино — с собаками найдешь. Проще выменять. Сервы знали, что за кувшин вина или пару баранов получают возможность забить погреба хлебом и сухофруктами под завязку, на пару лет вперед, а вина поставить — на десяток золотых, и еще себе на праздники останется. Хозяева сгинули, барщины нет, талья испарилась в небытие. Чем не жизнь?

За границами этой благодати оставались только французская армия, которой было нечего собирать на прокорм, да города, в которые никто не вез продовольствие. Уж что-что, а повозки с товаром мимо татар не проскользнули бы ни при каких обстоятельствах. Равно как не прошли два направленных в Льеж обоза из Пуатье. Ради такого случая степняки даже изменили обычаю и, не считаясь с потерями, открыто напали на полутысячный полк городского ополчения, охранявший телеги с припасами.

Через две недели, поняв, что снабжения не будет, французская армия отправилась обратно до Турени в знаменитый «голодный марш», по пути сожрав от безысходности всех своих лошадей и потеряв за время бесполезных перемещений полтора месяца удобного летнего времени.

В то время, как арманьяки наступали на Льеж, английский король Генрих V нещадно ругался в своей палатке, поставленной на взгорке в виду стен Арфлера. Известие о том, что шотландцы взяли приграничные города на Твиде и развивают наступление вглубь страны, застало его здесь, когда экспедиционный корпус уже обложил главный французский порт правильной осадой: обнеся частоколом со всех сторон, насыпав высокий циркумвалационный[40] вал, заполонив гавань своими кораблями, не пропускающими в порт суда с продовольствием…

Возвращаться сейчас — означало пустить прахом все старания, все расходы, потерять весь этот год до конца. К тому же, прошло уже две недели осады. Все опытные генералы утверждали, что многолюдный Ар-флер дольше месяца в осаде не выдержит, капитулирует. Значит, победа близка! Снять осаду сейчас стало бы с его стороны верхом глупости!

Оставалось только надеяться на мастерство и храбрость лорда Стенхопа, лихорадочно собирающего по городам, крепостям и замкам Англии рыцарей, оруженосцев, стрелков и горожан, оголяя местные гарнизоны. Особого выбора у него не имелось — ведь лучшие из лучших, самые храбрые и опытные отбыли вместе со своим сюзереном воевать во Франции. Призывать в ополчение оказалось практически некого.

Генрих V немедленно написал указ, которым позволил лорду Стенхопу по своему усмотрению возводить в рыцарское звание оруженосцев и самых храбрых воинов, поставил подпись, привесил печать и приказал отправить указ в Лондон. Эта простая и малозатратная мера должна была хоть как-то приободрить оставшихся наедине с врагом англичан, повысить их боевой дух. А чтобы запугать французов — приказал отрубить головы всем пленникам и обстреливать Арфлер этими головами из требушетов. В ответ защитники вывели на стены пленных англичан, порубили и сбросили в ров. Тогда король Генрих велел ловить в округе французских детей и стрелять ими в стены города…

Дальше Егор читать не стал. Обычный солдафонский юмор скучной европейской осадной войны. Вожникова он нисколько не забавлял. Великий князь понимал, что взять Арфлер штурмом Генриху не по силам. Ров, толстые стены, двадцать шесть башен, тысяча человек гарнизона. Так просто не подступишься. Но вот зачем при этом кидаться друг в друга трупами, головами и детьми, ему, закоренелому азиату, было не понять. Тут требовалось утонченное европейское воспитание, не для средних умов.

Посмотрев на дату, поставленную написавшим письмо храмовником, Егор взялся за перо и бумагу, быстро начертал несколько строк, позвал Федьку:

— Вот, держи. Бери полсотни охраны, дабы у татар соблазну не возникло, и пулей лети к князю Константину Дмитриевичу. Пусть рати свои вниз по Герони, на Бордо поворачивает. Ему в помощь несколько ладей вниз по реке спустятся и бухту со стороны море перекроют, дабы у горожан иллюзий не возникало о помощи с той стороны. Пока доберется, Генрих аккурат гарнизоны английские оттуда отзовет. Так что пусть не спеша земли занимает и накрепко в них садится. Письмо отдашь и на словах повторишь то же самое, чтобы он не сомневался. Понял? Ступай, время дорого.

— Сейчас исполню, — кивнул кравчий. — Вот токмо… Послы аглицкие уж которую неделю безвестно томятся, за войском таскаются, через всех воевод к тебе на свидание просятся. Ныне до того дошли — слугу трактирного прислали, дабы проведал тайно, когда до глаз твоих допущены будут…

— И сколько они тебе отсыпали, чтобы ты их пустил? — усмехнулся Вожников. — Ладно, не пугайся. Честному и преданному слуге мелкие слабости прощаются. Бери письмо, лети стрелой. А англичане… Ну, коли слуга трактирный за них уже хлопочет, тогда ладно, пропусти.

Через миг в палатку забежал пожилой джентльмен в полотняных штанах, такой же рубахе, однако же в наборном поясе с вышитой бисером замшевой сумкой и в бархатном берете с пером. Вожников невольно рассмеялся:

— И давно у нас трактирные слуги носят пояса ценою в половину деревни?

— Я должен просить прощения за сию маленькую хитрость, — сняв берет, раскланялся гость, — однако же охрана ваша столь сурова, что не пропускает в лагерь даже послов с верительными грамотами! Мне пришлось прикинуться простолюдином и заплатить немало золота, дабы предстать пред тобой, великий князь и император! На деле же я есть граф Суррей, посланник короля Генриха, сюзерена Англии и Франции. Мой господин желает знать, с какой целью ты вторгся в его наследные владения, по какому праву и до каких пределов намереваешься дойти?

Посол, как обычно, начал с максимальных претензий, дабы потом было что уступать во время торга и переговоров.

— Генрих, Генрих, Генрих… — наморщив лоб, попытался вспомнить Вожников. — Два месяца тому мы с папой Мартином стояли молебен за здравие всех европейских монархов, и этого имени в списке не имелось.

— Это потому, великий князь, что король Англии придерживается англиканской веры. Святой Престол молебнов за него не возносит.

— Святой Престол молится за всех монархов, — удрученно развел руками Вожников. — Если сам папа не упомянул кого-то в своих молитвах, то это не король.

— Генрих есть глава собственной, независимой церкви, которая никак не связана с Римом, — еще раз терпеливо попытался объяснить посланник.

— Боюсь, ты меня не понимаешь, граф, — покачал головой Вожников. — Если я, Великий князь Русский и император Священной Римской Империи, не знаю какого-то короля, то значит, этого короля не существует в природе. Это фикция, обман, пустой звук. Его нет!

— Ты объявляешь войну Англии? — неуверенно спросил посланник.

— Невозможно объявить войну тому, чего не существует, — пожал плечами Егор. — Можно разве что прийти и освоить дикие, ничейные земли. Впрочем, я не упрямец и не желаю людям зла. Если окажется, что на этих диких землях кто-то проживает, то он может явиться ко мне, принести клятву верности, указать размер своих владений и число слуг, размеры тягла, которое сможет нести на благо империи, и тогда я, как законный правитель, вполне могу присвоить ему соответствующий титул. Либо подтвердить тот, который он считает справедливым. Ты, как я понимаю, считаешь себя достойным графского титула? Какую службу ты готов нести, дабы подтвердить сие звание?

Посланник настолько опешил, что не нашелся, что ответить.

— Если от земель Суррей не поступает податей и не приходит службы, значит они бесхозные. Я могу их заселить или передать достойному владельцу, — холодно сообщил Вожников. — Думай быстрее, можешь опоздать.

— Я передам твои слова моему господину, — сохранив нормы приличия, отвесил низкий поклон императору граф Суррей. — Если тебе неведомо имя короля Генриха, он может о себе весомо сообщить.

— Увы, безвестный гость, от сего самозванца сейчас не зависит ничего. Судьба Англии находится в руках несчастного лорда Стенхопа. Слишком тяжелая ноша для знатного старика.

* * *

Лорд Вудлок Стенхоп, пэр Англии и хранитель королевской печати, был человеком знатным и богатым, не лишенным честолюбия… когда-то. С возрастом желание перемен остыло, сменившись любовью к почету и уважению, влияния у старика хватало, каких-то новых достижений лорд не искал, а потому, оставив его своим местоблюстителем, король Генрих V мог не беспокоиться, что в его отсутствие возникнут какие-то заговоры, смуты или измены. Лорд Стенхоп ничего ни в жизни, ни в Англии менять ни хотел, и пуще всего желал спокойно пересидеть на высоком посту положенные месяцы, после чего тихо отойти в сторонку, оставив память о невероятном для большинства лордов возвышении в истории рода и памяти потомков.

Однако же, когда с севера пришли тревожные вести о нападениях шотландцев, он действовал быстро и решительно. Разослав письма во все крепости и города королевства, лорд приказал выделить для похода половину гарнизонов, назначил точку сбора возле Босфорта, изначально закрывая врагу путь на Лондон. Собрав полки, он возвел в рыцарское звание три десятка юношей и оруженосцев, чьи господа или отцы сейчас воевали во Франции, воодушевил войска короткой речью, напомнив о славе и достоинстве их предков, о том, что шотландцев они громили везде и всегда, указал, что ныне они защищают отчие земли от разорения злобными горными дикарями и — повел вперед.

Злые языки утверждали, что лорд Стенхоп так спешил, чтобы спасти от разорения свое графство. Его защитники указывали, что он желал перекрыть шотландцам путь на юг, лежащий между реками Трент и Северн. Во всяком случае армии сошлись именно там — в низине между поросшими густыми лесами холмами возле Ньюпорта, на широком тракте, идущем из графства Честер в Лондон.

Наспех собранная армия Стенхопа насчитывала четыре тысячи воинов, из которых две тысячи с небольшим были лучниками. Это было обычное соотношение, при котором Англия одержала самые крупные из своих побед. Англичан было немного меньше, нежели их врагов — но и это никогда не мешало им одерживать громкие победы. Построение, избранное лордом Стенхопом, тоже было обычным: лучники впереди, спешенные рыцари сзади. На островах никогда не было избытка скакунов, и потому знатные дворяне, умея сражаться верхом, очень часто предпочитали поберечь своих лошадей от опасностей битвы. Впрочем, это тоже никогда не мешало им громить хоть шотландцев, хоть французов, хоть кого угодно.

Чаще всего английские войска выбирали для схватки тесное пространство, где их нельзя обойти, и предоставляли врагу возможность себя атаковать. Наступающих сперва встречали лучники, выбивая лошадей у рыцарей или раня в руки и ноги пехоту, медленно пятились, растягивая время для расстрела, а потом пропускали уставшего и окровавленного противника под копья и мечи закованных в латы рыцарей. Тактика эффективная и хорошо отработанная. Англичане пользовались ею всегда — и кто может упрекнуть лорда Вурдока Стенхопа в том, что он избрал тактику и строй, которой пользовались до того многие короли и десятки полководцев?

В стане шотландцев тоже все происходило как всегда. Главы кланов спорили до хрипоты, до драки, доказывая свое право стоять в самом центре, быть основными, главными, подавать приказ об атаке и первыми кидаться вперед. Некоторую разумность еще проявляли кланы равнинные, поглядывая на герцога Олбани, но тот от участия в споре отстранился, не произнося ни слова и терпеливо дожидаясь, пока те, устав от бессмысленных споров, наконец-то бросят жребий, предоставив вопросы старшинства небесам.

— Я займу правый фланг, — полюбовавшись этим зрелищем, поставил союзников перед фактом барон ван Эйк.

— А мои лучники будут впереди, — точно так же однозначно сообщил Угрюм.

Возражений не последовало. Места на краю строя, равно как и работа лучников, престижными не считались. Луками вообще пользовались только простолюдины, а фланг… Знатный воин, не знающий страха, должен стоять в центре, во главе своего рода!!! С топором в руке и гербом предков на щите.

Именно так шотландцы и выстроились: неровной линией, где густо, где пусто, в зависимости от численности клана и от места, указанного жребием. Полторы сотни всадников в вороненых доспехах проскакали из лагеря на самый край строя, метясь в небо острыми наконечниками рогатин и раздражая честных христиан черными плащами. Последними в поле вышли русские лучники. Все — наследные бояре и боярские дети. Все — с младых ногтей приучены владеть луком, саблей и рогатиной. Все — в бахтерцах и юшманах, сверкающих начищенными пластинами, и в островерхих шлемах с кольчужными бармицами и личинами — железными масками, закрывающими лицо. Мастера, ковавшие эти доспехи, по мере сил пытались придать маскам сходство с лицом обычным, отчего результат, как правило, получался только страшнее. Мертвенно-недвижимая улыбка сверкающего позолоченного лица пугала куда сильнее, нежели просто пластина с прорезью.

Две армии разделяло двести с небольшим саженей, около пятисот ярдов. И пока шотландские удальцы размышляли — не пора ли выкрикнуть призыв умирать, русские стрелки, следуя лихому посвисту своего воеводы, вскинули луки и резко оттянули тетивы, тут же их отпустив. В воздух взмыли сотни стремительных черных черточек, прорезали синеву неба и рухнули на плотное построение английских лучников. Сразу послышались крики боли, воины начали падать тут и там — граненые наконечники стрел с легкостью пробивали ватные куртки и впивались в тело на глубину ладони. Между тем, тонкая линия лучников в сверкающей броне и не думала останавливаться, деловито опустошая колчаны.

Пусть не каждая из стрел находила себе жертву, пусть только одна из десяти попадала во врага, кому-то глубоко впиваясь в ступню или плечо, а кому и пробивая голову — но русских было три сотни воинов, и каждый пускал по стреле в несколько мгновений, отчего сыпавшаяся сверху смерть стала напоминать моросящий дождь — редкий, но добирающийся до каждого сухого пятачка. Ряды стрелков лорда Стенхопа, оказавшихся в непривычной роли безнаказанно убиваемых, стали быстро редеть, и воины, не дожидаясь команды, двинулись вперед, надеясь сократить дистанцию и начать ответную стрельбу[41]. Потеряв до трети своих людей, они одолели кровавые триста ярдов и тоже вскинули луки… Без особого успеха: оказалось, что поразить издалека боярина в пластинчатых доспехах невозможно — в то время как простолюдинов в стеганках русские валили без труда.

Лучники покатились дальше вперед — с малого расстояния стрела разила доспех наверняка. Но тут не выдержали шотландцы. Увидев совсем близко английских стрелков, принесших им столько бед и позора, они растолкали союзников и ринулись вперед, яростно вопя, прикрываясь щитами и размахивая топорами. Всего полсотни шагов, полсотни убитых — и несчастные лучники оказались в жерле жестокой кровавой мясорубки.

Выбирая между возможностью бросить стрелков на смерть и отступить — двумя тысячами воинов дорогу все равно не удержать! — и призрачным шансом их спасти, лорд Стенхоп выбрал второе. Следуя его приказу, рыцарская пехота побежала вперед. Побежала под стрелами, пускаемыми русскими лучниками и выбивающими задних, бездоспешных ополченцев и слуг, побежала на расстояние пять сотен ярдов, уставая в пути.

Наверное, у них еще оставался какой-то шанс смять сомкнутым строем толпу диких горцев — но когда до гущи злобной сечи англичанам оставались считанные шаги, справа им во фланг ударила летящая в галоп с опущенными копьями конница в вороненых доспехах. Бегущие с мечами рыцари не смогли даже развернуться, чтобы встретить врага, сомкнуться, выставить копья. Тяжелый удар несколько десятков из них просто раскидал, многие сотни смял и заставил попятиться — после чего черные всадники помчались вдоль тылов, рубя самых беззащитных, не имеющих ни брони, ни хорошего оружия.

Англичане останавливались, разворачивались, пытались отбиться, и их строй стремительно превратился в толпу, мало отличимую от толпы шотландцев.

Но шотландцев было больше, они умели и любили рубиться каждый за себя, и это были лучшие воины кланов, а не просто наскоро собранные стражники из разных гарнизонов. И очень скоро последний из англичан упал на траву с разрубленной вместе со шлемом головой.

* * *

В исходе этой схватки Егор ничуть не сомневался. Уж слишком разительно оружие Востока превосходило самые передовые возможности Запада. Англичане, как он заметил, всегда действовали по одному шаблону. Грех было не использовать эту склонность к традициям против них самих. Что произойдет дальше, тоже несложно было предсказать. Когда до Генриха V дойдет известие о поражении, он кинется спасать столицу. Однако Арфлер король не бросит — уж слишком лакомый кусок. Призовет все силы из Гиени, из Бордо, Байона и Альбре, благо землям на побережье сейчас, по его мнению, ничто не угрожает — французы заняты войной с русскими. Снимет половину войск с осады. Арманьяки, по уму, воспользуются ослаблением англичан для их разгрома, а бургиньоны, коли не дураки, воспользуются проблемами арманьяков для нападения на них…

Великий князь мог накрыть половину Франции паутиной из татарской конницы, мог запутать противника, испугать, обмануть… Но сейчас в Европе царила феодальная эпоха, в которой правят сеньоры и побеждают рыцарские армии. И Егор, в отличие от всех прочих участников большой войны, мог просчитать будущее. Кончится лето — и степняки уйдут. Осенью у них пора забоя скота, заготовки мяса. Если упустить время, не успеть приготовить кочевье к зимовке — после больших снегопадов случится падеж. Слабые животные не смогут добыть еды, сильным ее просто не хватит. Лишнее поголовье нужно отобрать и разделать, пока животные сытые, жирные и упитанные. Родное кочевье для любого татарина дороже государственных интересов — а потому они уйдут независимо от того, получат такой приказ или нет.

Осенью закончится договор с наемниками. Великий князь заключал его, зная степные обычаи, и назначил завершение кампании на этот срок.

Осенью на Руси случится распутица, и оттуда будет невозможно получить помощь.

Осенью присягнувшие императору города окажутся в одиночестве, и если к тому времени не избавиться от местных феодальных армий, они могут отбить добычу великого князя обратно. Армии врага до осени должны исчезнуть. И, разумеется, будет лучше, если воины империи при этом не прольют своей крови. Пусть местные короли и рыцари сами истребляют друг друга.

Пока все развивалось, как нужно. Однако продолжению плана мешала одна важная деталь: слабость Арфлера. По общему мнению местных воевод, больше месяца городу в осаде не выдержать, не хватит припасов. Если англичане ворвутся в него, их оттуда будет не выкурить, арманьяки не отправятся снимать осаду, Генриху не понадобится возвращаться…

В общем, порт требовалось срочно спасать. Вот только из рук великого князя и императора, врага французского короля, горожане помощь могут и не принять. Не поверят, обман заподозрят. Лучше сделать это через посредника…

Рыжая герцогиня

Привести лачугу лесника в порядок оказалось несложно. Четверо слуг всего за пару дней внимательно перебрали крышу, добавили засыпку на чердаке, поправили сарай, нашли и обновили погреб. Теперь дело было за малым: запасти дров и продуктов. К счастью, Изабелла, хоть лесником и не значилась, но вроде как получила дебри вдоль реки в свое владение. Посему первым делом слуги расставили там ловушки — силки и самострелы, а потом, выбрав сухостой, принялись валить его, рубить и таскать к избушке. Все знали — зимы во Франции долгие и холодные, печи прожорливы. Не хочешь закоченеть от стужи — не ленись сложить поленницу, пока тепло.

Силки кормили неплохо. Но мясо — еда хоть и вкусная, но однообразная. И сама шевалье, и ее «копейщики» быстро успели заскучать по хлебу и каше, однако к замку рыжую воительницу ноги не несли. Не хотелось видеть родственников — хоть ты умри. Не хотелось даже ради обещанного пансиона в половину экю[42].

Выручала работа. Наравне со слугами Изабелла таскала порубленные сухостоины, проверяла силки, носила слеги для пристройки и воду для котла, колола щепу в очаг. И только ночами, когда она укладывалась в маленькой загородке, разделяющей «дворянские покои» и «людскую», вытягиваясь на травяном матрасе и накрывшись рыцарским плащом, в воображение порой опять просачивались мечты о том, как она мчится на белоснежном скакуне через поле. В руке — упруго трепещет знамя ордена, за плечами — плащ, в лицо дует ветер, развевая длинные волосы. Она кричит, призывая воинов к храбрости, и несется на тесные сарацинские ряды. Неверные начинают пятиться, дрожа от ужаса, а потом бросают оружие, и бегут, бегут, бегут…

Но если в юности эти мечтания вселяли надежды, то теперь после них у шевалье Изабеллы все чаще и чаще на глаза наворачивались слезы, а зубы крепко стискивали рогожу наматрасника, не давая рыданиям вырваться наружу.

В один из дней случилась неприятность: у пегой кобылы лопнула подпруга. Вроде и пустяк, заменить недолго. Да было бы чем. В любом хозяйстве кож всегда навалом, режь и пользуйся. Но в лесной глухомани даже таких обыденных пустяков еще не появилось.

— Дозволь до деревни прокатиться, госпожа? — спросил разрешения Мартин. — Куплю шкуру какую по дешевке, заодно и хлебом разживусь, овсом, али еще чего урву. Лето, вон, на исходе. Груши давно поспеть должны, сливы… Да всякого добра.

— Седлай, я сама. — Воительница поняла, что пора брать себя в руки и пытаться встроиться в новую жизнь.

На рысях она за час домчалась до замка, спешилась на подъемном мосту, постучала кулаком в калитку. Как обычно в таких случаях, приоткрылось маленькое окошко, в него выглянул привратник:

— Чего надо?

— Отворяй, раб! — рявкнула Изабелла. — Передай госпоже графине, что приехала ее сестра, навестить желает.

— Сей миг доложу. — Окошко закрылось, изнутри послышались голоса.

Вскорости калитка отворилась, но не для нее. Наружу вышел пузатый седой смерд в коричневом суконном кафтане поверх полотняной одежды, порылся в поясной сумке, достал пару монет:

— Вот, получи на месяц ближний. Я кастелян здешний, Дрын по имени. Ты меня завсегда кличь, коли надобность какая возникнет. Покой госпожи не тревожь. Ей недосуг.

Смерд, даже не поклонившись, ушел. Ровно нищенке милостыню кинул.

Изабелла, зажав деньги в кулаке, постояла перед воротами еще немного, потом развернулась и побрела через мост, вдоль рва, к реке…

Ни шкур, ни хлеба, ни крупы она так и не купила. Вернулась в свою избушку, уселась на чурбак и долго молча смотрела на холодный очаг. Слуги, не смея тревожить госпожу, продолжали работать по хозяйству. В очаге вскоре загорелся огонь, в медном котелке забурлила вода, запахло мясом. А она все сидела и сидела, словно обратившись в статую.

— Что это, госпожа? — слуга, перетряхивавший вещи, протянул ей желтый пергаментный лист с кругом астрологической космограммы.

— Это? — горько усмехнулась женщина. — Это мой пропуск в королевы…

И она небрежно бросила лист в огонь. Тот скрутился, громко затрещав, и эхом этого треска отозвался грохот трясущейся входной двери:

— Шевалье Изабелла! Рыцарь Сантьяго! К императору! Тебя желает видеть император!

Воительница подняла голову. Встала, чуть склонив голову и не веря своим ушам.

— Шевалье Изабелла! Ты здесь?!

Женщина толкнула дверь. На поляне теснились многие десятки всадников в доспехах, хрипели кони, шелестели кольчуги, позвякивала сталь.

— Шевалье Изабелла, рыцарь Сантьяго, урожденная де ла Тринити-Пароет? — выехав чуть вперед, уточнил всадник, подозрительно похожий на одного из знакомых ей бродяг. — Великий князь Русский и император Священной Римской Империи, волею Святого Престола патрон французского короля и покровитель Франции рассмотрел жалобу княжича елецкого Пересвета на несправедливое к тебе отношение. Несмотря на радение о службе делу христианскому, вместо награды ты получила оскорбления и лишена наследства. Во имя восстановления справедливости отныне ты есть его наместница в Бургундии!

— Егор-бродяга? — не поверила она своим глазам. — Ты?!

— Можешь называть меня «великим князем», — Вожников спешился. — Ты почему в бабьем тряпье? Город Арфлер осажден англичанами и нуждается в твоей помощи!

Он забрал у одного из холопов сверток, сунул женщине:

— Здесь твоя одежда, твои сапоги, твой меч и твои доспехи! Быстро одевайся, и мы выступаем!

— Этого не может быть… — одними губами прошептала она. — Это сон? Мне снится исполнение мечты?

— Так ты будешь одеваться? — так же тихо спросил Егор. — Или скажешь мечте «нет»?

— Седлать коней! — пятясь, закричала воительница. — Собирайте сумки, дармоеды, пристегивайте мечи, цепляйте щиты к седлам. Полчаса на все! Мы выступаем!

За оставшуюся половину дня полутысячный отряд преодолел всего лишь полтора десятка верст, остановившись на ночлег на кошеном лугу между виноградниками. Все это время шевалье Изабелла помалкивала. Возможно — боялась неловким поступком спугнуть нежданное счастливое сновидение слишком рано и пробудиться в своем нищем логове, не досмотрев сказку до конца. И лишь на следующее утро, проснувшись, оглядевшись, побродив по лагерю и похлебав жирного кулеша из общего котла — Вожников, помня свое ватажное прошлое, в походах отдельного стола не требовал, ел со свитой, — только после этого она наконец-то спросила:

— Почему я?

— Ты что, забыла, рыжая ведьма? — подмигнул ей Егор. — Тебя же вся Франция знает! Стараниями арманьяков, на каждом углу по портрету имеется. Сношение с Дьяволом, конечно, не лучшая реклама… Зато яркая, никто не забудет. Про то, что ты Бретонская герцогиня, известно ныне каждому ребенку. Если ты доставишь продовольствие в Арфлер, тебя впустят, английской ловушки не заподозрят.

— Но почему об этом хлопочет русский князь?

— Един Бог на небесах, един князь на земле, — пожал плечами Егор. — Пора христианам перестать убивать друг друга. Единоверцы должны жить между собой в мире, покое и согласии. Отныне весь христианский мир станет единой империей без разногласий и усобиц. Волею небес и Римского престола этим императором надлежит стать твоему покорному слуге.

— Не верю своим ушам… Мой Егор-бродяга, ученый географ, живший моими милостями и моими ласками — и вдруг император?!

— А глазам своим веришь? — рассмеялся Вожников. — Кому-то нужно стать единым правителем всех христиан. Так почему бы не мне?

* * *

После того, как Генриху V с основными силами пришлось спешно мчаться обратно в Англию спасать Лондон от наступающих шотландцев, в заливе Сены осталось всего пять десятипушечных галер. Главный флот, естественно, охранял нефы с воинами и королем на пути домой. Одиннадцать тяжелых поморских кочей, бросив якоря в море на удалении трех верст, развернулись бортами к врагу и открыли огонь. О точности на таком удалении говорить было трудно, однако часть ядер в цель все-таки попадали, дырявя борта, калеча команду, ломая весла и разрывая ванты. Англичане попытались выйти навстречу, сблизиться на дистанцию огня своих пушек, но сделали только хуже. С малого расстояния Вожников разрешил бить взрывными снарядами — дорогими, словно они отливались из золота, но зато куда более эффективными. Из полусотни выпущенных бомб цели достигли пятнадцать, прошивая деревянные борта и взрываясь изнутри — выламывая палубы, раскидывая людей и пушки, поджигая все вокруг.

У одного англичанина снаряд засел в борту — взрыв проделал в нем отверстие диаметром в сажень. Галера сразу легла набок и стремительно ушла под воду. Две другие, потеряв мачты и оснастку, растеряли весла, снизили скорость и сильно задымили. Еще на двух повреждения оказались не столь фатальными — но обе предпочли не испытывать судьбу, развернулись и направились в устье Сены, прячась вверх по реке. Восторженные французы, когда те оказались под стенами крепости, из требушетов метнули в корабли несколько камней. Но попали или нет — Вожников издалека не разглядел.

Восемь кочей остались у входа в бухту, а три, развернув большие красно-полосатые знамена Бретани и меньшие хоругви со Спасом Нерукотворным, вошли в порт.

Флаг герцогства Бретань по воле случая Егору был известен — видел у приятеля, вернувшегося из Франции, сувенирный магнитик на холодильнике. Он почти не отличался от флага будущих США, только вместо звездочек на нем были нарисованы треугольнички, отчего-то называемые горностаями. Однако, желая сделать знамя Изабеллы узнаваемым и особым, Вожников приказал убрать «горностаев» и просто разрисовать его полосами не черными или красными, а сочно-морковными. Раз герцогиня рыжая — пусть и знамя получает под цвет прически.

Шевалье стояла на носу первого из кочей, входящего в порт, в сверкающем пластинами бахтерце с золочеными чашками на груди, со снятым шлемом и распущенными волосами и с щитом ордена Сантьяго в левой руке.

— Бретань приветствует храбрых защитников города! — еще издалека выкрикнула она, вздымая кулак. — Лучше смерть, чем позор!

Собравшаяся на причалах толпа ответила приветственными возгласами, славя соседнее герцогство и его храбрых воинов.

— Мы будем с ней делиться, мой император? — тихо поинтересовался барон ван Эйк.

— Чем делиться?

— Ну, ведь… Как бы… Хотя при чем тут она?

— А-а, вот ты о чем…

Война, как известно, прибыльный бизнес. Особенно — торговля продовольствием в осажденных городах. Корабли великого князя сняли блокаду Арфлера. Но никаких припасов они не привезли. Товаром были загружены под завязку голландские, кастильские, немецкие, датские и даже английские когги, моментально устремившиеся в брешь — разгружаться и продавать, продавать, продавать…

Операцию организовал многоопытный пират: дал подсказку близким и дальним знакомым о возможности хорошо поживиться, допустил в караван только своих — и, разумеется, получил с предвкушающих прибыли торгашей хорошую мзду.

Интересно, в истории человечества война хоть когда-нибудь была делом отважных, честных и самоотверженных героев? Или с самого истока времен — только торговлей чужой кровью?

— Один Бог на небе, один король на земле! — объясняла на причале рыжая Изабелла причину появления русских вымпелов на своих кораблях. — Великий князь более не допустит пролития христианской крови и вашего поражения! Можете полагаться на него, как на меня саму и слово Иисуса!

О папской булле здесь знали, листовки княжеские лазутчики распространили везде. Доброе слово, еда и обещание защиты должны найти в этом городе благодатную почву. Тем более, что от безумного «законного» короля они не получили ни того, ни другого, ни третьего.

В городе зазвучали колокола, созывая жителей Арфлера на благодарственный молебен в честь прорыва английской блокады.

— Ну же, идем! — поднявшись на палубу, схватила Егора за руку восторженная шевалье Изабелла. — Идем, мой император! Тебя ждут!

Сойдя на берег, выслушивая радостные приветствия, ловя бросаемые женщинами цветы и постоянно чувствуя на себе настороженные взгляды дворян, Вожников прошествовал вместе со своей спутницей в собор Святого Мартина[43], где почти полтора часа слушал речи на непонятных языках. Ни латыни, ни французского он все едино не понимал. Впрочем, особых сюрпризов опасаться не стоило. Ведь папская булла для католических епископов — это как приказ маршала для полковников. Нравится не нравится — а должен исполнять. Тем паче — когда булла помогла прорвать осаду.

Горожане, от мала до велика, от стражника до бургомистра, приветствовали русского императора радостно и шумно. Но, тем не менее, спокойно себя Егор Вожников ощутил, только вернувшись на борт имперского коча, и вздохнул с облегчением, когда боевые корабли отвалили от причалов, освобождая место для пузатых торговцев.

— Теперь Арфлер продержится против Генриха еще хоть целый месяц! — довольная собой шевалье Изабелла помахала на прощание оставшемуся за кормой городу и повернулась к Егору, схватив его за руки: — Что теперь?

— Теперь?

Глаза женщины сияли, словно в них прятались маленькие звездочки, губы растянулись в счастливой улыбке, волосы горели в солнечных лучах маленьким костром. Сказать в это лицо, эти глаза: «А теперь домой…» — у Егора буквально не повернулся язык.

— В Сен-Мало, — ответил он. — Там остались наши лошади и боярские сотни. Вместе с ними пойдем на Ла-Рошель и Коньяк, в Гиень, на соединение со своими. Князь Константин Дмитриевич должен уже давно полностью ее освободить. После того, как Генрих отозвал оттуда войска в Англию, это не должно было составить труда.

— А почему просто не доплыть туда на кораблях? — не поняла воительница.

— Кочи пойдут в Эдинбург, чтобы переправить шотланскую армию в устье Темзы. Или, точнее, они будут охранять пятнадцать нефов, что повезут войска. А то уже давно что-то король Генрих не получал от меня сюрпризов. Как бы не заскучал…

Победоносное поражение

После победы у Ньюпорта шотландцы простояли на поле брани три дня, хороня и отпевая павших, празднуя успех и отбиваясь. Затем русские союзники отделились от общей армии и ушли к Портсмуту. В опустошенной двумя призывами стране остановить почти полутысячную армию было некому. Впрочем, повода для этого бояре и наемники в черных латах не давали — грабежами не занимались, местных жителей не убивали. Только что и вреда — потравили часть лугов и посевов, пуская вечерами на выпас своих лошадей.

В Портсмунте барон ван Эйк истребовал для своего отряда корабли для переправы через Ла-Манш. Причем — за плату. Горожане домогательство выполнили, отдав опасным чужакам все, что могло плавать — от потрепанной штормом каракки, стоявшей на ремонте, вплоть до рыбацких баркасов, и вздохнули с облегчением, избавившись от опасных гостей без крови и убытков.

Сопровождаемая кочами разномастная эскадра за день дошла до Шербура, разгрузилась. Англичане, получив обещанное серебро, поплыли домой, ван Эйк — в Брюгге, уславливаться о времени и месте сбора каравана, а юный воевода боярин Даниил повел конницу к Нанту — так же тихо и мирно, не вызывая враждебности. Лезть же под сабли многосотенной кованой конницы без крайней нужды желающих не нашлось. Такие уж времена безкоролевские настали — кругом война, все против всех, каждый сам за себя. Не трогают неведомые чужаки — и слава богу.

Великий князь и император прибыл в Нант на стремительном ушкуе с полусотней поморских телохранителей. Скатился по течению вниз по Адуру через еще не присягнувшие ему земли во Франции и пока считающиеся английскими. Быстрый одиночный корабль никто, вроде бы, даже и не заметил. Оттуда князь и повел свои сотни на Жосселин.

Шотландская армия передвигалась намного медленнее русских бояр. Прежде всего, она была пешая. А кроме того, переходя от селения до селения, победители не отказывали себе в удовольствии повеселиться в беззащитных деревнях, пошуровать там в погребах и хлевах, лишний раз выпить за удачу и хорошенько подкрепиться. На такой скорости путь до Лондона занял у них целых три недели. Ровно столько же времени понадобилось королю Генриху, чтобы при известии о поражении под Ньюпортом отозвать свои силы из Гиени, посадить на корабли две трети экспедиционного корпуса, вернуться на Остров и встретить диких северных горцев развернутым для битвы строем в предместьях Сент-Олбанса.

* * *

— Мы проиграли, — созвав совет, объявил главам кланов герцог Роберт Олбани. — Англичан много, путь на Лондон закрыт, нужно возвращаться.

Ответом ненавистному наместнику был такой яростный и злобный рев, что Угрюм, оставшийся при шотландских союзниках для связи, едва не оглох.

— Ты трус!!! — вопили шотландцы. — Мы порвем англичан на куски! Мы превратим их в месиво! До Лондона остался один переход! Завтра мы будем там!

— Здесь английский король, — пытался успокоить воинов Роберт Стюарт. — Он вернул на Остров свою армию. Нам не справиться с такими силами. Кровь прольется напрасно, нам придется бежать.

— Никогда шотландцы не бежали с поля боя! Ты лжец! Ты трус, ты лжец! Ты обманщик! Ты обещал вернуть нашего короля! Отдай короля Якова, английский прихвостень! Свободу королю! Свободу королю!

— Хватит уже! — рявкнул Роберт Олбани. — Здесь я старший в знатности и я отдаю приказы! Мы отступаем, я так сказал!

— Ты жалкий червь, недостойный выскочка! — Шотландцы клана Хьюм, Стрендж, Кохрен и Майорибэнкс буквально полезли в драку через стоящий перед герцогом стол. — Мерзкий трус! Ты не хочешь возвращать короля! Все знают, ты не даешь Якову вернуться! Хочешь править вместо него! Предатель! Негодяй!

— Мне надоело слушать оскорбления, — поднялся со своего места наместник Шотландии. — Все, кто мне верит, кто верен данной мне клятве в повиновении, должны немедленно собраться и выступить на север, домой. Моя армия отступает в Эдинбург.

— Не отступает! Бежит! Жалкие трусы! Бабы! Приблудные выродки!

Под такие оскорбления покинул совет кланов герцог Олбани и его сторонники, которых, несмотря на молчаливость, оказалось не так уж и мало. Под улюлюканье и свист, оскорбления, летящую в спины грязь из ратного лагеря ушло почти две тысячи шотландцев из пяти. Однако оставшиеся все равно были уверены в своей победе. Пусть англичан перед ними стояло почти семь тысяч. Но ведь в этой армии большинство было жалким никчемным сбродом, простолюдинами: лучники, городские ополченцы, слуги. Дворян, рыцарей, воинов, достойных быть противниками храбрых шотландцев, английскому королю удалось наскрести не больше двух тысяч. Две тысячи против трех. Остальных можно не считать.

* * *

В королевской ставке Генриха V все тоже были настроены серьезно. Неожиданно быстрое взятие дикарями пограничных крепостей, разгром армии лорда Стенхопа, близость Лондона и нехватка тяжелой пехоты навевали тревожные мысли.

— Я полагаю, мой король, нам следует использовать склонность шотландцев к громким словам и славе в ущерб разуму, — поднялся на королевском совете лорд Уильям Кент, больше известный своими верфями, морскими и торговыми авантюрами, нежели славой и доблестью. — Если собрать рыцарей в полки возле королевского штандарта, а городское ополчение разместить в отдалении на флангах, дикари сочтут ниже своего достоинства драться с простолюдинами и устремятся туда, где находится король. После чего ополчение можно двинуть вперед, обойти врага и замкнуть в окружении.

— Подставить короля под удар?! Кинуть его на топоры?! — возмущенно загудели лорды и графы, но Генрих, вскинув руку, заставил всех замолчать.

— Звучит разумно, — произнес он, крутя на пальце кольцо с личной печатью. — Окруженным шотландцам будет уже не уйти, а мы сможем в полной мере использовать все силы, не полагаясь на удачу. А кто есть король, как не всего лишь первый из рыцарей? — Он обвел присутствующих дворян пронзительным взглядом. — Готов ли ты командовать полками простолюдинов ради воплощения своего замысла, лорд Уильям?

— Для меня важнее всего служить тебе, мой король, — склонил голову тот.

Именно под этот замысел и выстроились утром английские полки. Длинные серые линии ополчения справа и слева: толстые кожаные куртки, стеганки, сюртуки с нашитыми на плечи и грудь железными пластинами; копья с короткими наконечниками, редкие трофейные алебарды, цепы на длинных рукоятях; мечи, палицы и топоры. И яркий центр, сверкающий начищенными кирасами и шлемами, радующий глаз раскрашенными в красно-белые спирали пиками, пышными плюмажами, длинными наконечниками копий, привлекающими внимание вымпелами и флагами.

Перед этим строем промчался король — верхом на белоснежном жеребце, в кирасе с наведенным золотом рисунком, с высоким пышным плюмажем цвета первого выпавшего снега на шлеме с решетчатым забралом.

— Слушайте меня, воины Англии! — провозгласил он. — Сегодня мы деремся не ради славы или добычи. Сегодня мы сражаемся за родные дома и уделы! Нам некуда отступать, ибо потом некуда будет вернуться. Нам нельзя сдаваться в плен, ибо некому будет нас выкупать. Нам нельзя умереть, ибо наши могилы будут покрыты позором. Сегодня мы обязаны выстоять и победить! Ибо иного выбора нам не дано!

Армия ответила королю приветственными выкриками, и он торжественно въехал в головной полк, в самом центре рыцарского построения, заняв место рядом со своим красно-белым знаменем.

Пробравшись между рядами, впереди стали накапливаться лучники. Как всегда, числом их было больше половины всей армии, и как всегда, именно они и начинали каждую битву.

Шотландцы выстроились привычной широкой разноцветной лентой, первые ряды которой тускло отсвечивали железом кирас, шлемов, поножей, наручей, мечей и топоров. Задние ряды были снаряжены, конечно, хуже, больше полагаясь на прочность толстой ошпаренной кожи, нашитые на меховые шапки пластины, на тяжесть кистеней и топоров, иные из которых были и каменными. Однако королевская армия формировала свой строй примерно по такому же способу.

Лучники, собравшись в широкую рыхлую полосу, продвинулись вперед. Потом еще немного. Потом еще чуть-чуть… Вскинули луки, наложив на тетивы самые легкие стрелы.

В тот же миг шотландцы взревели и все дружно ринулись вперед.

Битва началась.

Лучники, быстро пятясь, стремительно опустошали свои колчаны, даже не особо метясь — разве можно промахнуться по такой густой и широкой толпе? Стрелы лились с неба дождем, бессильно стуча по шлемам и кирасам, впиваясь в щиты передовых бойцов — но иногда все же попадая в обнаженную ногу, впиваясь в руку, чиркая по лицу. Задним рядам, вскинувшим щиты над головой, было легче. Но и здесь стрелы то и дело находили щелочку, чтобы проскользнуть вниз и впиться в локоть, колено, а то и плечо — что для бездоспешного бойца могло оказаться и смертельным.

Лавина шотландских воинов катилась вперед, сокращая дистанцию, но оставляя позади на траве десятки корчащихся от боли товарищей, приволакивающих ноги раненых, стремящихся остановить кровь, либо просто раскинувших руки и смотрящих стеклянными глазами мертвецов.

Англичане перешли на тяжелые стрелы, которые, выпущенные в упор, могли на несколько дюймов пробить деревянный щит, а то и железную кирасу, легко дырявили кожаные доспехи, рвали мышцы ног, а попадая в лицо, убивали противника наповал. Шотландцы стали падать чаще — причем передовые, самые опытные и лучше снаряженные…

Но и до построения лучников северянам оставались лишь считанные шаги!

Стрелки развернулись, бросились бежать — однако многие зазевавшиеся или невезучие получили в спины ловко брошенные топоры, палицы, кистени. Оступились, захромали, спутали направление… Все они были убиты легко и весело, просто походя, и шотландцы, заплатив парой сотен воинов за пару сотен шагов, врезались в строй английской армии.

С высоты седла Генрих видел, как не признающие строя шотландцы подныривают под копья, чтобы уколоть рыцарей длинными ножами под латные юбки, как раздвигают стену копий, рвутся вперед и с размаху обрушивают топоры на шлемы и кирасы… А от такого удара, известно, не способна спасти никакая броня. Как падают, вроде бы без видимой причины, воины, которым разрубили ступню или голень.

Но видел он и то, как повисают на остриях копий горцы, которым в тесноте боя было некуда отодвинуться, уклониться от укола, кто не заметил опасности, кого подловили в момент броска вперед или неудачного нырка. Строй воинов быстро истаивал с обеих сторон, в считанные минуты лишившихся сразу трех рядов.

— Копье! — крикнул Генрих, видя, как линия сечи быстро приближается к нему. Окинул поле брани быстрым взглядом.

Лорд Кент оказался прав: почти все силы шотландцев устремились сюда, в центр. Против короля и его лучших рыцарей. Перед замершими линией ополченцами врага практически не имелось.

Но почему они стоят?!

— А-а-а!!! — Шотландцы накатились, поглотив еще два ряда рыцарского строя, и король с седла ударил копьем одного, другого. В третьем наконечник застрял. Генрих бросил бесполезное оружие, протянул руку за другим: — Копье-е!!!

Но оруженосец уже падал с разрубленной головой. Генрих выдернул меч и понял, что жеребец тоже мертв — проваливается куда-то вниз, в адскую преисподнюю. Последним взглядом сверху он отметил, что фланги все-таки двинулись вперед — и ухнулся на землю, едва успев выдернуть ноги из стремян.

— Король убит!!! — прозвучал испуганный крик.

— Король жив!!! — Генрих вскочил, подставил щит под удар шотландца, ответным уколом пронзил его горло, отмахнулся от меча, попятился, споткнулся, тут же вскочил снова, напирая плечом на щит, из-под него уколол врага в ногу, в бедро, отпихнул, вскинул меч и сверху обрушил его на основание шеи еще одного врага.

— Король здесь!!! — Его доблестные рыцари ланкастерского полка слитным ударом щитов и мечей отбросили дикарей, закрыли сюзерена собственными латными телами, рубясь не жалея сил. Один упал — шотландец метнул в образовавшуюся щель топор. Генрих вскинул щит рефлекторно, не успев осознать опасности. Тот треснул вдоль и обвис на краях рукояти.

Ланкастерцы попятились, снова потеряли бойцов. Король выдернул кинжал и решительно встал в общий строй. Отбил мечом удар топора, ножом отсек державшую его руку, уклонился от брошенного копья, принял на клинок меч, ударил ножом в горло.

— Король в опасности! — Ланкастерцы, ринувшись на призыв, опять сомкнулись, закрывая сюзерена собой. Несколько из них упали — кто пробитый копьем, кто с глубоко рассеченным топором шлемом, один отполз, теряя из-под латной юбки куски плоти, но рыцари смыкались снова и снова, пока строй не встал твердо, словно каменная стена, потом двинулся вперед и… и вскоре покатился легко и быстро, перешагивая тела изрубленных в куски шотландцев.

Впереди, в полусотне шагов, городские ополченцы в стеганках и кожаных куртках добивали последних, так же плохо вооруженных, врагов. Битва заканчивалась полным, даже поголовным истреблением диких северян.

Генрих перекрестился, благодарно поцеловал клинок своего меча, вытер его о юбку какого-то мертвого шотландца, спрятал в ножны. Пошел дальше, осматривая затихшее поле брани. Тела, тела, тела… Очень многие — в полных рыцарских доспехах. Ланкастерцы, йоркширцы, кардифцы и нотиргемцы. Самые преданные, храбрые, честные. Битва далась им нелегко. Но жертвы того стоили — враг истреблен, и теперь вряд ли кто из шотландцев посмеет вторгнуться во владения английской короны.

— Будь я проклят! — Молодой граф Камберлен, в бурых от запекшейся крови доспехах, пнул ногой тело какого-то шотландца.

— В чем дело, сэр Эдуард? — удивился такой несдержанности король.

— Цвета! — опять толкнул ногой мертвеца рыцарь. — Посмотри на юбки убитых, на цвета кланов, мой король. Кохрен, Иннс, Крихтон, Ирвинг, Гибсон, Майорибэнкс, Кроуфорд, Дьюар, Дэннистун, Барклай, Инглис, Гатри, Локхарт, Баннермэн, Макдафф… Все те, кто ненавидел герцога Олбани, враждовал с ним, стремился свергнуть, находился в оппозиции. И при всем том ни одного цвета кланов равнинных или родовых цветов наместника. Похоже, после этой нашей победы он, наконец-то, станет полновластным и абсолютным властелином Шотландии.

— Ты хочешь сказать, мои лучшие рыцари пожертвовали собой ради того, чтобы избавить герцога Олбани от его оппозиции? — облизнул пересохшие губы Генрих.

— Или герцог пожертвовал своей оппозицией, чтобы лишить тебя рыцарей, — пожал плечами граф. — Но в любом случае, лучше бы этой битвы не случалось.

— Проклятие! — Генрих закрыл глаза и чуть не застонал от отчаяния: — Йоркширцы, ланкастерцы, нотиргемцы… Небеса, за что? Как я буду без вас? — Король поджал губы, перевел дух и тут же взял себя в руки: — А теперь поклянись мне, рыцарь, что больше никому и никогда не расскажешь об этом открытии. Мы победили! И ничего более моей армии знать ни к чему…

* * *

В эти самые минуты великий князь и император тоже скрежетал зубами и тихо ругался, видя впереди линию из многих сотен воинов, перекрывших путь через поле:

— Вот проклятие! Вот я идиот! Надо же было так промахнуться?! У меня в планах войны с бургундцами вообще не было. Они должны были сразиться с арманьяками, после битвы тех против англичан.

— А разве арманьяки выступили против англичан? — удивился барон ван Эйк.

— А как бы ты поступил, имея под рукой уже собранную армию и получив известие, что твой исконный враг ослабил осаду твоего города, отведя две трети войск?

— Наверное, поспешил бы прихлопнуть тех, кто остались, — пожал плечами пират.

— Так вот именно сейчас Генрих английский отъехал на остров, забрав с собой пять тысяч воинов из восьми.

— Может быть, сказать это им? — кивнул на полки за полем барон. — Вдруг они уйдут воевать с англичанами?

— Это бретонцы, — покачал головой Егор. — Они против англичан не воюют, они на нас охотятся. И все из-за моей глупости. Но я тоже человек! Всего на свете предусмотреть не могу!

— Можно чуть подробнее, мой император? Не могу уследить за ходом твоих рассуждений.

— Если бы ты узнал, что где-то рядом с твоим домом, на твоей улице, у твоей меняльной лавки появился некий барон Антониус Вандервельде ван Эйк номер два — ты бы как поступил?

— Отловил бы славным погожим днем, тихо свернул шею и незаметно утопил в канале, пока он не поселился в моем доме и не начал получать мое золото по моим распискам.

— Этой весной во Франции появилась некая рыжая ведьма, называемая арманьяками Бретонской герцогиней, притом об этой красавице доброжелатели растрезвонили по всем углам. И ладно бы дело ограничилось колдовством. Однако несколько дней тому рыжая Бретонская герцогиня прорвала английскую блокаду и доставила в Арфлер караван с продовольствием. Под герцогским, заметь, званием. А потом вдруг заявилась в Бретань с пятью сотнями воинов. Как бы ты поступил на месте герцога Бретани?

— Пожалуй, я отъеду к заводным и поменяю щит, — решил воин.

— Вот-вот… — Егор перекинул свой на переднюю луку седла, надел шлем, затянул ремень под подбородком. — А я такого естественного, даже обязательного поступка Жана Бретонского не предугадал. Лопух, проворонил! Ведь чего бы проще взять и уйти вместе с кочами в Эдинбург? И ничего бы этого не случилось…

На виду врага воины готовились к бою. Надевали шлемы, разбирали рогатины, застегивали крючки брони, брали в руки щиты, открывали саадаки. Конница и пехота напротив выжидала, подняв пики к небу.

— Их всего две тысячи, — вернулся на свое место барон. — Нас меньше, но зато снаряжение на голову лучше. Да и мастерства, мыслю, поболее будет. Пехота, вон, вообще бездоспешная. По ближним деревням поди набирали. Бог даст, стопчем. Да и рыцари, мыслю, токмо разбойников по дорогам гоняли. Опыта серьезной рубки нет. Бретань ведь в стороне от войны отсиделась. И от усобной, и от английской.

К путникам подъехали трое всадников в доспехах, но без шлемов, остановились в полусотне шагов, один начал кричать.

— Переведешь, барон? — попросил Егор.

— Да в общем-то все примерно так, как ты и говорил, мой император. Они хотят получить самозванку, дабы доставить ее в замок Пентьевр для следствия, суда и казни. И тогда мы свободны. Иначе нас сочтут ее сообщниками и хрясь-хрясь, хрусь-хрусь… Начнем первыми? Опрокинем рыцарей, пехота разбежится сама.

Но тут случилось неожиданное. Вперед выехала воительница, проскакала мимо переговорщиков, развернулась вдоль вражеского строя. Скинула капюшон, тряхнула головой, рассыпая по плечам ярко-рыжие волосы, медленно загарцевала по полю:

— Смотрите на меня воины! Это я, шевалье Изабелла, рыцарь ордена Сантьяго! Та, которая избрана небом в ваши герцогини! Та, для спасения которой сам Дьявол присылает своих демонов! Смотрите на меня! Един Бог на небе, един король на земле! Я прислана Иисусом, чтобы принести вам мир, и ради сего меня хранят и небеса, и преисподняя! Вы хотите меня остановить? Ну, так попробуйте! Посмотрим, как это у вас получится!

Она поворотила белого мерина, промчалась к своим воинам, выхватила у слуги огромное красно-полосатое знамя освободительницы Арфлера, дала шпоры несчастному скакуну. Тот всхрапнул, чуть присел на задние ноги, потом скакнул вперед, стремительно разгоняясь в сторону отряда конных латников.

И душа женщины словно разорвалась, выворачивая наизнанку прошлое и будущее, мечты и реальность, быль и небыль, веру и неверие, перемешивая, насыщая запахом и цветом и выплескивая обратно. Словно в детских грезах — Изабелла наконец-то мчалась во весь опор верхом на белом коне, встречный ветер бил в ее лицо и трепал распущенные волосы, за плечами развевался рыцарский плащ, в руке колыхалось огромное знамя Бретани, а с уст слетал решительный, требовательный клич: «Иисус!!!».

— Блин, ее же убьют! — Увидев сумасшедшую выходку воительницы, Егор сразу дал шпоры и помчался следом, на скаку опуская копье и погоняя скакуна, пытаясь догнать ненормальную и опередить, ударить первым.

— Проклятие! — рявкнул ван Эйк, тоже посылая лошадь в галоп, а вместе с ним сорвалась и вся «черная сотня».

— Ч-черт! — Боярин Даниил понял, что прозевал сигнал к атаке, и сорвался с места, только жестом успев махнуть остальным разгоняться следом.

— Иису-ус!!! — Изабелла вскинула выше знамя, на всем скаку налетая на рыцарские копья.

И тут случилось невероятное. Латники шарахнулись в стороны, отводя пики от женской груди, уходя с дороги, пехота вообще побежала наутек, на бегу бросая копья и алебарды… Разогнавшиеся для таранного удара сотни вслед за воительницей пронеслись через пустоту, и еще почти с полверсты продолжали скакать по инерции по пустынному тракту.

— Что это было? — наконец оглянулся Егор.

— Струхнули простолюдины под копыта ложиться, — ответил ван Эйк. — Я же говорил: кого ни попадя для числа исполчили.

Воины потихоньку приходили в себя от боевого азарта и замедляя шаг коней.

— Интересно, как теперь будет оправдываться этот граф, что не смог ни взять, ни задержать самозванку? — барон расстегнул шлем.

— Как обычно, — пожал плечами Вожников. — Скажет, что ведьма призвала демонов ада. Хорошая отмазка, учитывая ее прошлые подвиги.

— Вы видели?! — наконец вернулась вырвавшаяся далеко вперед воительница. — Они не смогли! Господь отвел копья! Отвел! Я избрана! Един Бог на небе, един король на земле! Я держу меч, но несу мир. И ангелы небесные за моею спиной!

— Ты была восхитительна, шевалье, — согласился барон. — Но атаковать все-таки лучше в общем строю. Ты же рыцарь, должна понимать!

— Со мною был Господь и его воинство!

Похоже, в жилах женщины еще продолжало бушевать пламя выплеснутого в кровь адреналина. Поэтому Вожников спорить не стал, и даже наоборот, поддакнул. Потом встал в стременах, оглянулся, выглядывая знакомую шапку.

Ну да, все в порядке. Пересвет, как всегда, оказался умницей. В копейную атаку идти струхнул, но зато заводных лошадей с собой в прорыв увел. С таким паршивцем не пропадешь…

— Нам направо, — указала на развилке шевалье Изабелла и первая повернула туда. И длинная воинская колонна тоже послушно пошла следом.

Пара холмов, густой сосновый лес — и впереди, за яркими желто-черными квадратиками полей показался город. Видимость в этот солнечный день была отличная — и к тому моменту, когда сотни приблизились к слободам, селяне и ремесленники уже успели убежать за стены, городское ополчение — расхватать оружие и подняться на башни, стража — запереть ворота и поднять мосты. Поэтому передовой отряд великого князя встретили оскорбительные выкрики и арбалетные болты. Ранить стрелы никого не ранили — слишком далеко, зато наглядно отметили черту, переходить которую незваным гостям не следовало.

— Чего надо, бродяги?! — вопили уверенные в своей безнаказанности горожане. — Опять побираетесь?! Пошли вон отсюда! Проваливайте, покуда граф не осерчал!

Еще несколько коротких и толстых арбалетных зарядов воткнулись в серую дорожную пыль.

Шевалье Изабелла толкнула пятками коня, спокойно выехала вперед, натянула поводья, останавливаясь на краю моста. Правой рукой сдвинула назад капюшон, тряхнула головой, рассыпая на плечи рыжие волосы:

— Вы узнаете меня, жители города Ренн? — спросила она в наступившей тишине. — Это я, Бретонская ведьма, ваша герцогиня. Немедленно опустите мост и отворите ворота!!!

От наглой самоуверенности женщины даже у Егора побежали по спине мурашки. Она не угрожала, не хитрила, не уговаривала. Она приказывала, предельно уверенная в своей правоте.

И вдруг…

Опять вдруг — заскрипели веревки, поползла вниз лопата подъемного моста, разошлись окованные железом створки. И в сопровождении свиты, закованной в вороненые латы и сверкающие бахтерцы, шевалье Изабелла въехала на белом скакуне в свой город, милостиво улыбаясь с седла кланяющимся горожанам.

— Еще одно такое чудо, и я сам начну ей молиться, — прошептал себе под нос Антониус ван Эйк и тихонько перекрестился. — Прости, Господи, ибо не ведаю что творю. Токмо на волю твою и полагаюсь.

Как оказалось, в городе Ренн имелись покои герцога, каковые являлись частью старой крепости. Именно их отвел бургомистр для размещения шевалье Изабеллы и ее свиты. Причем господские палаты достались женщине, а Великий князь Русский, Император Священной Римской империи, князь, король, и прочая и прочая — оказался в людской. Он уже намеревался пристроиться спать на скамье, укрывшись плащом и подложив под голову седло, когда спустившийся слуга коснулся плеча и шепотом сказал:

— Госпожа герцогиня желает тебя видеть…

Опочивальня герцога оказалась, конечно же, роскошной. Просторная прихожая с тахтой, сама спальня с расписным потолком, балконом и покрытыми резьбой опорными столбиками, широкая постель под балдахином. Стол, два стула, небольшой белый шкаф, больше похожий на буфет. Пока внутрь не заглянешь, не поймешь.

Шевалье Изабелле не сиделось. Она прогуливалась возле стола — в вельветовом колете, обтягивающих штанах, заправленных в высокие, выше колена, сапоги. Поясной набор: меч, ножи, сумка, кошель — лежали на столе, причем меч — вынутым из ножен.

— Ты молилась? — спросил Егор.

— Да, конечно, — устало согласилась женщина. — Но он не слышит.

— А что ты хотела знать?

— Я действительно герцогиня Бретани?

— Выходит, что да, — развел руками Вожников. — Ты называешься этим именем, и его за тобой признают. Значит, герцогиня.

Шевалье Изабелла остановилась, вздохнула и начала раздеваться. Скинула сапоги, штаны, куртку, затем исподнее, оставшись совершенно голой.

— Ты чего? — насторожился Вожников.

— Рыцарь ордена Сантьяго никогда не нарушает данного обещания, — ответила она. — Раз уж так получилось, что я стала герцогиней, то должна родить от тебя ребенка. Слово, произнесенное даже в шутку, все равно остается словом рыцаря.

— Я представлял себе все это несколько иначе, — признал Вожников. — Однако герцогский титул ты ухитрилась выбить себе сама. Так что меня тут благодарить не за что.

— Я не благодарю. Я исполняю свое обязательство.

— Нет такой необходимости. Я его прощаю.

Шевалье Изабелла легким жестом подняла со стола меч, взмахнула им, с шелестом разрубив воздух — и вдруг холодный острый кончик уперся Егору в горло:

— Рыцарь ордена Сантьяго всегда исполняет свои обещания, кто бы и что бы ни пыталось этому помешать! Раздевайся!

Егор хмыкнул:

— Ну надо же, где мой фотоаппарат? Просто картина эпохи Возрождения: «Обнаженная с мечом». Нет, лучше: «Герцогиня Бретонская требует любви у своего императора».

— Ты медлишь… — острие надавило ощутимо сильнее.

— Если ты меня заколешь, то уж точно не сможешь получить ребенка.

— Если я тебя заколю, у меня будет законное оправдание. Я сделала все, что могла, для исполнения обязательства.

— Вот оно что… О таком варианте я как-то не подумал… — Егор чуток попятился, мысленно выбирая между нокаутом и изнасилованием.

С точки зрения самоутверждения, нокаут был лучше. Однако «обнаженная с мечом» была чертовски хороша. Ярая, открытая, с высокой грудью и поджарым животом, широко расставленными стройными ногами. Сноп рыжих волос, сияющие глаза. Сгусток энергии и жара…

И вообще, бить женщину — позор для мужчины.

Великий князь начал медленно и печально раздеваться. Наклонился, стягивая сапоги, — и вдруг резко выпрямился, уже метнув тело вперед, под вытянутый клинок, плечом толкнул женщину под мышку, опрокидывая на ковер. Меч зазвенел, отлетая под стол, сплетенные обнаженные тела откатились к стене, и Егор тихо засмеялся, прижимая ее руки к полу:

— Что ты скажешь теперь, Бретонская ведьма?

— Спине жестко. Может, ты победишь меня на постели?

Вожников ослабил хватку. Они с герцогиней перебрались под балдахин, и князь начал с жадностью целовать ее грудь, живот, бедра. Воительница застонала, выгибаясь от наслаждения… А потом вдруг последовал рывок под локоть, толчок в плечо — и Егор оказался опрокинутым на спину, руки прижаты над головой, Изабелла сверху.

— Никогда не верь женщине, — злорадно сообщила она и впилась в губы жадным поцелуем, одновременно захватывая бедрами его плоть, обжигая ее и услаждая, и погружая все дальше, будя вулкан страсти и блаженства. Егор попытался взбунтоваться — но теперь, скорее, это был уже не бунт, а ответ на страстные ласки, повиновение и безумие, в котором он уже и сам не знал — подчиняется или повинуется, наслаждается или услаждает?

Шевалье Изабелла вскинулась и завыла, и он взорвался от последнего, завершающего толчка, проваливаясь в волны наслаждения.

Когда волны сладострастия отхлынули, женщина в бессилии лежала рядом, не шевелясь и еле дыша. Кажется даже — спала.

Егор поднялся, тихо обошел постель, отворил шкафчик. Это и вправду оказался буфет: в нем стояли бутылки и тонкие серебряные кубки. Решив, что отравить гостью здесь желающих, наверное, еще нет, он достал одну из бутылок, продавил пробку внутрь, налил себе полный кубок, сделал пару глотков. Вино было кислым, со слабой горчинкой. То, что сейчас надо. Молодой человек налил еще и, бесшумно ступая, прокрался к балкону, скользнул наружу, в прохладу ночного сумрака. Выпил еще пару глотков, любуясь звездным небом.

Снизу на гнусавом ломаном английском[44] кто-то сказал:

— Слышь, как воет ведьма-то… Не иначе, волком в темноте перекидывается. Как бы не пожрала.

— Не, такого про нее не сказывали. Вот демонов из ада, вона, уж много раз на врагов своих выводила. Слухи бродят, Святую Инквизицию всю пожрали. У Хеда рати королевские, вона, одним махом разогнала. А средь слуг ее, вона, ни единого раненого.

Егор тихонько наклонился через перила. Внизу, у стены, переговаривались караульные. Пятеро пехотинцев ночного дозора, в касках, кирасах и с алебардами.

— Бургомистр упреждал, душу она дьяволу продала, в обмен на неуязвимость свою и рати адовы. Видел, как под болты арбалетные ехала? Для нее смерти нет, ничем не поранишь. А чуть что — всадники черные из-под земли выскакивают и всех на пути своем сносят. У свата городского казначея племянник в Париж ехал, и в Эстампе застал, как инквизиция ее сжечь пыталась… У-у, насилу ноги унес. Как костер полыхнул, так прямо из него, из пламени, они и понеслись, бесы адовы. Кого видели, так сразу в клочья рвали, палача на кресте собора тамошнего распяли… ага, прямо на шпиле. Глашатому, что приказ читал, язык вырвали и им же задушили, священников всех в колокол запихали и в реке утопили. Кровищи же на площади после того осталось по колено. А на ведьме нашей, Бретонской, заметь, ни единый волосок не обуглился. Рассмеялась она просто стараниям убивцев, а когда веревки перегорели, так просто и ушла…

Егор, затаив дыхание, вслушивался в поэзию фольклора. Как все красиво, жизненно и подробно! Вот только никаких церквей в Эстампе он почему-то не припоминал. И жгли их с женщиной не священники, а обычная стража. Но в остальном — да, как по нотам расписано.

— Страх-то какой… — впечатлился кто-то из воинов. — Может, того… Тикать, пока чего не случилось?

— Ты чего, полоумный? — изумились другие. — То ж она не твою, свою душу продала. Ее Дьявол от напастей оборонит, заодно и мы от беды схоронимся, ако под юбкой мамкиной. С нас же, как преставимся, спроса никакого. Причащаемся, исповедаемся, десятину платим. Какая на нас за герцогиню вина?

Прохладные губы коснулись сзади его шеи, потом плеч, потом поиграли с мочкой уха, потом к горлу прикоснулось лезвие кинжала:

— Отныне каждый вечер ты будешь приходить ко мне в опочивальню и оставаться со мной на всю ночь, пока я точно не понесу ребенка.

— Я догадываюсь, — сделал еще глоток вина Егор и поднял кубок над плечом: — Будешь?

— Пока по дорогам с сарацином бродили, не догадывался, — убрала нож воительница, и прижалась сзади всем телом. — И что нам теперь делать, мой бродячий император?

— Так от нас больше ничего не зависит, — пожал плечами Егор. — «Колесики судьбы» провернулись, перемкнулись выступами, линия судьбы сложилась в новый канал, и мы, как инкубаторские цыплята по трубочке, с веселым чириканьем и мыслями о свободе воли катимся к новой неизбежной развилке. С тех пор, как ты громко назвала себя Бретонской герцогиней, моя милая, путь наш движется к единственному возможному исходу: к встрече с Бретонским герцогом. Вы скрестите мечи… и останется только один.

— Тогда нам нужно в Нант, — ласково фыркнула ему в ухо шевалье Изабелла. — Замок властителей Бретани находится там.

* * *

«Колесики судьбы» провернулись и в судьбе короля Генриха V. Их повернуло письмо, доставленное гонцом из Лондона. Точнее — из Франции, из осаждающего Арфлер лагеря. Сэр Джон Корнуолл сообщал в столицу, что во французский порт удалось прорваться кораблям с продовольствием, а также, что в помощь осажденным подступила армия Карла Орлеанского числом около десяти тысяч воинов. Это означало, что осада затягивается на очередной месяц, нужный, чтобы горожане истребили доставленную еду, и… И то, что оставшимся на континенте воинам самим справиться с врагами не удастся. Десять тысяч — слишком маленькая армия, чтобы взять укрепленный лагерь, но в то же время слишком большая, чтобы разбить ее оставленными за Ла-Маншем силами.

— У нас есть гиенские полки, почти две тысячи воинов, — тут же доложил лорд Кент. — Это свежие силы, они почти не пострадали в битве. После поражения у Ньюпорта мы собрали ополчение из валлийских дворян, корнуэльских и девонширских ополченцев.

— Валлийцы? — презрительно скривился король. — Которые по сей день молятся друидам и приносят требы священным деревьям? Они пытаются бунтовать при каждом короле и повинуются только из страха перед английским мечом! Корнуэльцы и девонширцы тоже кимврами себя поныне считают. Измена у них в крови! Кто дал им мечи?!

— На тот час у нас не было других сил, чтобы вывести навстречу шотландцам, — пожал плечами лорд. — Ты находился за морем, мой король. Однако подумай, за морем тебе останутся преданными до гроба даже валлийцы. Ибо там чужая земля, кругом враги. Вся их надежда уцелеть будет зависеть только от твоей мудрости. Четыре тысячи воинов, которые готовы заслужить твое доверие.

— Доверия достойны только ланкастерцы и йоркширцы!

— Да, мой король. Однако они дважды пересекли море на кораблях, почти месяц сражались в осаде, потеряли много родственников в минувшей сече и притом ныне преследуют бегущих шотландцев, ведомые храбрым герцогом Эдуардом Йоркским. Дай им отдохнуть и набраться сил. Пусть добьют Стюарта Олбани, возьмут добычу, вернутся домой, поцелуют детей, соберут талью… Они заслужили снисхождение. К тому же, в стране кроме них сейчас нет иных сил. Только они закрывают Англию от нового шотландского набега. Новые собранные полки, что должны были оборонить Лондон, только-только подтягиваются к Темзе. Они свежи, полны надежд, их можно сажать на корабли уже в ближайшие дни. Промедление может стать смертельно опасным для войск сэра Корнуолла.

— Ценю твои старания и преданность, сэр Уильям, — король положил руку на плечо члена королевского совета. — Но гиенцы, что сами выросли вдали от Англии? Валлийцы? Девонширцы? На кого мне положиться?

— На три тысячи воинов сэра Корнуолла, — невозмутимо ответил лорд Кент. — Предоставь своему племяннику с потрепанными полками навести порядок здесь, покончить с северными дикарями, а сам со свежими силами обрушь свой гнев на Францию. Ручаясь за преданность новобранцев, я готов отправиться за тобой вместе с ними.

* * *

Осадный лагерь англичан под стенами Арфлера умирал. Умирал от эпидемии, от тоски, от безысходности. Воины маленького отряда понимали всю безнадежность своего положения — три тысячи человек, из которых только полторы способны взять в руки оружие, против могучей крепости с тысячным гарнизоном и десятитысячной армией за валом по другую сторону лагеря. И если они до сих пор еще и держались, продолжая нести службу, выходить в караулы и заслоны, перезаряжать требушеты, таскать камни к пушкам, поправлять частоколы оборонительных валов — то лишь на чести и достоинстве англичанина и вассальном долге перед королем.

Французы состояние противника понимали, а потому особо не спешили с нападением, дожидаясь, пока экспедиционный корпус окончательно разложится и не сможет больше сопротивляться. Именно поэтому появление на море многих десятков парусов вызвало такое воодушевление у одних и тревогу у других. Когда на подходивших каракках, нефах и галерах стали ясно различимы белые полотнища с красными крестами — мосты двух башен города опустились, ворота распахнулись, и наружу выхлестнули сотни арфлерцев. С короткими лесенками в руках они быстро добежали до низкого внутреннего частокола, стремительно перемахнули через него и ворвались в лагерь, рубя застигнутых врасплох англичан направо и налево.

Со стороны армии герцога Орлеанского тоже запели трубы, созывая воинов для построения и битвы — но там все эти действия еще только начинались, а в лагере люди бились уже по колено в крови. Самым ужасным стало то, что не ожидавшие нападения английские рыцари не были облачены в доспехи. Носить на себе в летнюю жару тяжелое железо, да еще поверх толстого войлочного или ватного поддоспешника, не по силам никому из смертных. А потому полное снаряжение воины надевают лишь перед сражением. Сейчас же они оказались с одними мечами против горожан, защищенных кирасами и шлемами. Это была не битва. Скорее — резня!

От немедленного истребления экспедиционный корпус спас молодой граф Хантингтон, в тот час несший дежурство у южного сектора обороны. Не побоявшись бросить стену перед армией Карла Орлеанского без всякой защиты, он повел свою полусотню в самоубийственную атаку на бесчисленную толпу арфлерцев, убив многих из них решительными копейными ударами, а затем ввязавшись в рубку на мечах. Он не добился победы, но смог отвлечь на себя внимание горожан. Тех нескольких минут, что французы потратили на истребление храбрецов, англичанам хватило, чтобы разобрать щиты, копья и собраться на северной стороне лагеря, ощетинившись плотной стеной мечей и пик. Лучники, спрятавшись за спины тяжелой пехоты, привычно стали осыпать врага стрелами.

Напор горожан ослаб — кидаться на сверкающие свежей заточкой наконечники не хотелось никому. Зато большая часть осадного лагеря осталась в их распоряжении — и почти победители стали его грабить и разорять, попутно вырезая больных и добивая раненых. Кто-то догадался поджечь укрепления — и поползший к небу дым подсказал королю Генриху, что на берегу в эти минуты идет бой.

— К оружию! — решительно приказал сюзерен, вглядываясь вперед. — Поднять все паруса! Еще немного, и мы можем опоздать!

Тем временем медлительная, но огромная армия короля Франции наконец развернула свои полки и двинулась вперед. Простолюдины из городского ополчения забрасывали основание вала мешками с песком, фашинами и землей из корзин, сглаживая стену, превращая ее в пологий склон. По ним никто не стрелял, а потому дело двигалось быстро и весело. Уже через час герцог Карл Орлеанский, самолично неся знамя своего дома, поднялся на стену и замер на ней, вскинув руки в знак победы. Мимо него медленно, но несокрушимо зашагали ряды десятков рыцарей, неся разрисованные гербами щиты, сверкая доспехами. Они спускались в лагерь и направлялись к его северной оконечности.

Именно появившееся вдалеке на валу лагеря знамя и подсказало королю Генриху, где сейчас находятся вражеские войска, откуда и куда двигаются. Подозвав к себе графов Суффолка и Марча, он указал на побережье и распорядился:

— Высаживайтесь на милю левее с лучниками, валлийцами и гиенцами, обходите осадный лагерь с востока и атакуйте французов во фланг. С Богом! — Он отпустил дворян кричать через рупоры приказы на соседние корабли, и повернулся к лорду Уильяму Кенту: — Пора надевать броню, сэр. Посмотрим, на что годятся твои девонширцы и корнуэльцы. Мы атакуем французов в лоб.

Следуя железной воле правителя, капитаны нефов нещадно бросили свои корабли на песчаную отмель, откинули боковые люки, и многие сотни людей, выпрыгивая прямо в волны, по грудь в воде стали пробираться к берегу, держа оружие над собой на поднятых руках.

В Арфлере заиграли трубы, забили колокола, пытаясь предупредить своих воинов об опасности, но те увлеченно занимались грабежом. Они были уверены, что все это лишь звуки победного ликования. Французские рыцари пересекли лагерь и, раздвигая щитами копья прижатых к стене врагов, рвались вперед. Их прочным латам слабые уколы не угрожали, а для сильного удара врагу не хватало замаха. Отступая, англичане побросали пики и взялись за мечи, надеясь в обороне лишь на прочность щитов и силу луков, которые продолжали бить из-за их спин почти в упор.

Французы, теряя одного воина за другим, продолжали напирать. Если мечи англичан били по железу, то их оружие разило мягкие тела, и потому за каждого убитого рыцаря островитяне платили пятью своими жизнями. Еще немного — и их не останется вообще.

— Ко мне, мои храбрые воины! — закричал Карл Орлеанский, видя со своей высоты бегущих от берега новых врагов. — Ко мне! Собирайтесь в строй! Горнист? Где горнист?!

Опьяненные совсем уже близкой победой, его рыцари не обращали внимания на доносившиеся издалека крики, они шли вперед, прорубая дорогу к берегу. Герцога услышали только городские ополченцы, презрительно брошенные дворянством в лагере. Простолюдины сделали свою грязную работу, насыпали склон для штурма. Со всем остальным благородные воины могут обойтись и без них.

Сейчас, созываемые своими сотниками и старшими, они лихорадочно разбирали щиты и пики, опоясывались ножами, мечами, затыкали за пояс топоры, подтягивались навстречу врагу — не очень пока понимая, кому куда вставать, кто руководит и от кого отбиваться. Наскоро собранные вдоль Сены и окрест Орлеана ополченцы друг друга в лицо почти не знали, опыта войны не имели, их никто ничему не учил. По большей части они были согласны со своими господами: воевать должны дворяне. А они уж как-нибудь подсобят, особо не высовываясь. Привезут, уберут, насыплют, откопают. Ну, может, в задних рядах на всякий случай постоят.

Они встали — английские лучники тоже, в двух сотнях шагов. Вскинули оружие — и на бездоспешную пехоту рухнул стальной смертоносный ливень. Люди стали падать один за другим — справа, слева, сзади, корчась от боли и истошно крича, моля о помощи и милосердии. Ополченцы попятились и вскоре побежали, бросая оружие, спасая свое единственное ценное достояние — жизнь. Валлийцы и гиенцы, вышедшие вперед для завершающего удара, врага просто не нашли. Впереди стояли открытые для грабежа роскошные палатки пустынного рыцарского лагеря, развевались вымпелы, сверкала золотом упряжь коней, вкусно пахло от котлов на кострах.

— Куда?! — ринулся вперед граф Суффолк, закрывая собой лагерь. — Там умирают ваши братья! Там льется кровь достойнейших сыновей Англии! Битва еще не закончена! За мной!

— За мной, валлийцы! — вскинул меч граф Марч. — Покажем небесам, кто лучшие на земле воины!

Пехотинцы взревели, вскинув мечи и топоры, и повернули в сторону осадного лагеря.

* * *

Последние из осаждающих уже смирились с близкой смертью и надеялись лишь подороже продать свои жизни — когда со стороны моря, ворвавшись через ворота широкой мохнатой лавой, в сверкающие богатством и роскошью рыцарские линии вдруг врезались яростно вопящие дикари. Налетая на врагов, они подставляли под мечи свои круглые щиты с опушкой по краям и золотыми умбонами в центре и рубили головы, руки, плечи тяжелыми топорами на длинных рукоятях. От таких ударов шлемы сминались, как бумажные, а наплечники рассекались, словно их вовсе и не бывало. Забегая на падающих врагов, неожиданные враги прыгали и обрушивались сверху на стоящих дальше, рубили, давили щитами, опрокидывали.

Успевшие за три часа изрядно устать, французские рыцари быстро покатились назад, больше думая о том, как прикрыться, нежели о том, как поразить нежданных противников. Между тем англичан становилось все больше и больше, они обходили рыцарский строй и разбегались по лагерю, с той же яростью кидаясь на занятых обогащением горожан. Арфлерцы, кое-как отбиваясь, отступили к проходам в частоколе, побежали в город, неся на спинах и волоча за собой внушительные узлы с доспехами, кубками, едой и прочим добром. Англичане кинулись было следом — но поток арбалетных болтов со стен вынудил их отступить.

Между тем рыцарским сотням пришлось куда хуже. Бегать им было гораздо труднее — да и не знали они, куда отступать. А попытка попятиться к своему лагерю привела к столкновению с новыми сотнями дикарей, несущихся по насыпи на вал. Зажатые между двумя толпами, дворяне смирились и побросали оружие.

Король Генрих, тяжело дыша и покачивая окровавленным мечом, обошел лагерь, и остановился перед герцогом Орлеанским, так и стоявшим на валу со своим синим, с золотыми лилиями, знаменем в руках.

— Хороший день, герцог Карл! — дружелюбно сказал властитель Англии. — Надеюсь, ты не станешь возражать, если я объявлю тебя своим пленником?

Лучший на ту пору поэт Франции сошел с вала, опустился перед победителем на одно колено, положил знамя на землю, вытянул из ножен меч и двумя руками протянул торжествующему врагу.

* * *

Шевалье Изабелла, рыцарь ордена Сантьяго и Бретонская герцогиня действовала, в общем, как положено: разослала окрестным дворянам письма с требованием исполчиться, от бургомистра запросила городских воинов, а также созвала людей от ближних селений. Вожников, если честно, полагал, что не придет никто — но на призыв, однако, откликнулись многие. Скорее всего, опасаясь колдовских способностей новой властительницы.

В итоге набралось шесть сотен пехотинцев сельских, в кафтанах и рубахах, с копьями и топорами. Столько же горожан — у этих имелись стеганки, кожаные куртки, топорики, копья и некоторое количество мечей. Дворян пришло восемь «копий» — восемь воинов со слугами. И, как ни странно, к армии присоединились еще три сотни латных всадников из тех, что пропустили «ведьму» через поле перед Ренном. То ли побоялись к господину с позором возвращаться, то ли и вправду уверовали в право воительницы на титул.

Через неделю вся эта сбродно-разношерстная армия двинулась к Нанту, до которого было всего три пеших перехода. Однако уже на второй день они наткнулись на рати, идущие навстречу, остановились и стали располагаться лагерем, ибо «встречный бой» здешними обычаями не предусматривался.

Сперва — отдых. Потом — молебен, облачение в доспехи, построение, долгая ругань со старательными оскорблениями, иногда — ритуальные поединки, и только после этого — общее наступление и собственно рубилово.

Егор слышал о многих случаях, когда битва не начиналась только потому, что враг не вышел в поле, оставшись отдыхать в лагере, или в ходе начальных маневров один из полководцев находил свои позиции неудачными, после чего или отступал, или признавал поражение. Однако, видимо, такое происходило, когда между врагами не было большой озлобленности, когда речь шла о каких-нибудь династических проблемах, и победитель с побежденным потом вместе квасили за общим столом, восхищаясь талантами друг друга.

У двух герцогов Бретонских, претендующих на один трон, мирного договора не могло случиться никак. Изабелла не походила на девушку, что, забыв про все, кинется в объятия дядюшки, моля о прощении, а законный правитель совершенно точно не мог добровольно отдать власть залетной ведьме. И потому на рассвете, медленно уничтожая чье-то капустное поле, обе армии развернулись в широкие линии напротив друг друга.

Надо сказать, рати герцога выглядели ненамного лучше «ведьминых». Чуть больше рыцарей и латников, чуть лучше снаряжение городской пехоты, чуть больше сельского ополчения. Однако войска эти, особенно пехота, выглядели крайне неуверенно. У Егора возникло сильное впечатление, что, если начать на них общую дружную атаку — они опять драпанут, не дожидаясь первой крови. Как ни крути, но слава шевалье Изабеллы давала ее противникам серьезные поводы к размышлению. А умирать пахарям и ремесленникам было, по большому счету, не за что. От того, кто из герцогов будет сидеть в замке Нанта, в их судьбе уж точно ничего не изменится.

Вот только для того, чтобы начать общую атаку, нужно иметь за спиной воинов, готовых рискнуть собой ради какой-то цели. Защитить родную землю, добыть себе славу. Или хотя бы грабануть ослабшего соседа. Собранные Изабеллой ополченцы в своих мыслях вряд ли отличались от пахарей и ремесленников напротив. И у Вожникова имелись сильные сомнения в том, что их удастся двинуть на смерть.

И опять трое рыцарей без шлемов выехали к головному отряду, над которым реял бело-морковный стяг, осадили скакунов в двух десятках шагов.

— Жан Шестой Мудрый в милости своей изволил передать, — провозгласил один из переговорщиков, — что ради спасения душ христианских готов он проявить милосердие великое и помиловать самозванку, назвавшуюся именем правительницы Бретани! Если ты сдашься немедленно, то он не станет предавать тебя казни, а дозволит замаливать грехи свои в любом монастыре бретонском по твоему выбору. Прочим же сторонникам твоим будет даровано прощение. Кровопролитие чуждо герцогу, и он огорчен, что придется прибегнуть к нему во имя справедливости.

Егор тихо рассмеялся. Похоже, правителя Бретани одолевали точно такие же сомнения, как и его самого.

— Передайте своему господину, — выехала чуть вперед шевалье Изабелла, — что я тоже не терплю пролития крови! Ради спасения душ христианских я готова сойтись с ним в честном рыцарском поединке, один на один, в центре этого поля. И пусть небеса решат, кто из нас прав!

Переговорщики переглянулись, повернули коней, умчались прочь. Однако очень скоро вернулись:

— Законный герцог Бретани решил, что недостойно мужчине сражаться с женщиной. Сия победа не принесет ему чести. Он предлагает поединок полусотни рыцарей против полусотни, и при условии, что ты не станешь прибегать к колдовству и дашь в том твердую клятву, поцелуешь крест и вступишь в бой, надев на шею ладанку с мощами святого Ива Справедливого[45].

— Я согласна! — тут же кивнула шевалье Изабелла.

— Тогда через час наши отряды должны сойтись в центре бранного поля! Но прежде того ты обязана дать клятву на кресте перед духовником герцога Жана. Он приедет сюда, надеясь на твое милосердие и благоразумие.

— Священнику нечего бояться в моих землях.

Переговорщики вновь умчались.

— Я надеюсь, среди вас найдутся храбрые рыцари, готовые сразиться за честь прекрасной дамы? — поворотила своего белого скакуна воительница.

— Да! — выехал ей навстречу Егор.

— И думать не смей, великий князь! — встрепенулся барон ван Эйк. — Ты не должен так рисковать.

— Да ты с ума сошел, друг мой! — оглянулся на него Вожников. — Женщина будет сражаться, а я в безопасности отсиживаться? Чтобы потом слухи ползали, будто великий князь за бабьи спины прячется?! Тут я соглашусь с Жаном Мудрым. Такая победа чести мне не принесет. А уж поражение и вовсе позором станет. Лучше на траве порубленным остаться. Так что я сражаюсь! В остальном полагаюсь на твой опыт, ты не первый год войной живешь. Командуй.

— А мы?! Мы тоже драться намерены! — громко выкрикнул боярин Даниил.

— Барон? — посмотрел на наемника Вожников.

Ван Эйк помялся. Он явно предпочел бы своих, проверенных бойцов. Но тут дело уже стало сползать в политику, и голландец кивнул:

— Я лично выберу из твоих охотников двадцать четыре воина. И чтобы без споров! Двадцать пятым будет великий князь. А с моей стороны двадцать пятой станет рыжая герцогиня.

— Монах идет! — предупредил боярин Даниил. Шевалье Изабелла выехала навстречу, спешилась, преклонила колено. Барон ван Эйк направился к русским сотням.

Обе армии тем временем расслабились, потеряли строй, стали растягиваться в два полукруга. Воины снимали шлемы, откладывали копья. Смертная битва нежданно превратилась для них в увлекательное зрелище. Герцоги собрались решить свои споры сами и только меж собой. Ну и слава богу!

Воительница вскоре вернулась, держа ладанку на тонкой веревочке. Голландец бросился к ней:

— Говори быстро, чем он славен, этот Жан, и почему Мудрый? Где воевал, с каким успехом, против кого, какие рати водил?

— Ему двадцать пять лет. Известен тем, что заключил воинский союз со всеми, кто только есть во Франции: и с королем, и с англичанами, и с арманьяками, и с бургиньонами… Но при том ни разу ни с кем и ни за кого никогда не воевал. Всегда от такой необходимости уклонялся, не нарушая вместе с тем своих договоров.

— Ушлый малый! — восхитился Егор. — Как ему «темную» до сих пор еще не устроили?

— Его отец известен тем же и часто выступал как посредник.

— Я же говорил! — щелкнул пальцами барон. — Никакого боевого опыта… Раз так, будут действовать прямолинейно, бить прямо и в лоб. Если в лоб — лучшие бойцы встанут в центре, слабые по краям. И это хорошо. Слушайте меня, бояре! Первой атакой идем до конца прямо, за полста шагов расходимся и сносим их фланги. И у нас сразу появится численное преимущество. После того разворачиваемся и тараним середину. Наденьте на Изабеллу второй поддоспешник и еще одну панцирную кольчугу, и дайте латные перчатки. Ее будут бить все, кто только дотянется. Императора ставим в четвертый ряд четвертым слева.

— Почему сзади? — возмутился Егор.

— Здесь кто командир?

Вожников фыркнул и смиренно поднял руки.

— В двух бронях я не смогу сражаться! — мотнула головой Изабелла.

— Ты наша дама, — преклонил перед ней колено наемник, взял за руку и коснулся губами пальцев. — Ты наш платок на плече. Ты наше знамя. Так будь им! Подними его над нашим преданным полком.

— Хорошо, — улыбнулась ему воительница, и Вожников внезапно ощутил слабый укол ревности.

— Проверяем снаряжение! — поднялся барон. — Ремни, подпруги, нагрудники, ножны, щиты. Все! Мелочей не бывает. У нас не больше четверти часа.

Вскоре от рыцарского построения герцога отделился небольшой отряд.

— По коням! — крикнул ван Эйк, и полусотня ведьмы двинулась навстречу противнику.

Шевалье Изабелла, удерживая одной рукой полосатое знамя, проехала по широкому кругу, показывая всем ладанку с мощами святого, потом демонстративно надела ее на шею, отвернула к своим и въехала примерно в середину строя.

— Все помнят, что нужно делать? — привстал в стременах барон. — Тогда вперед!

У него эта схватка не вызывала ни малейшего трепета. Очередная драка, одна из многих сотен. Просто работа.

Бояре с громким звяканьем опустили личины, черные всадники загрохотали забралами, и отряд стал быстро набирать скорость, ровно держа строй — каждый ряд стремя в стремя, хрипящие лошади вытянули морды, словно по ниточке.

Бретонцы такой четкостью похвастаться не могли, их отряд был, скорее, рыхлой толпой, многочисленной у середины и редкой по краям.

Три сотни шагов. Переходя с рыси на галоп, «ведьмины» воины дружно опустили копья.

Герцогский отряд последовал их примеру, и…

Черные и сверкающие всадники отвернули в разные стороны, проходя мимо вражеского центра по скользящей, и передовые всадники, нанося удары по два-три копья в каждого противника, легко вышибли из седел по семь-восемь врагов с каждой стороны, опрокинули чужих лошадей и, потеряв сами по одному человеку из-за споткнувшихся скакунов, промчались дальше. Развернулись, снова смыкая строй, пропуская оставшихся без копий товарищей в середину, снова разогнались в галоп, опустив рогатины.

Бретонцы, несясь навстречу, сильно отклонили свои копья, готовясь колоть расходящегося в стороны врага — но только понапрасну открыли свои тела. Полусотня вошла в самый центр их отряда, в самую гущу — копья в копья, щиты в щиты. От стремительного столкновения лошадиных туш всадники поднимались на дыбы и опрокидывались, оглушительно трещали древки и кости. Заорали умирающие люди и заржали скакуны, везде внезапно стало невероятно тесно — Егор вдруг понял, что уже дотягивается до ближних рыцарей, качнулся и ударил одного рогатиной, вкладывая в удар всю силу и еще не до конца потерянную скорость. Наконечник пробил кирасу, примерно на ладонь ушел в глубину. Вожников выдернул копье, попытался достать другого, но безуспешно.

Давка стала ослабевать. Те, кто удержался в седлах, разъезжались, искали врагов, сходились в схватках. Сеча распалась на одиночные поединки. Егор тоже отъехал, поворачивая коня — и вдруг увидел, что прямо на него несется какой-то красавец с синим высоким плюмажем. Вожников едва успел вскинуть щит, от сильнейшего удара опрокинулся на спину. Древко мелькнуло над лицом и… И ничего — он усидел!

— Ах ты гаденыш! — Егор повернул коня, помчался встречь врагу, тоже развернувшемуся и разгоняющему коня. Щит с рысью на задних лапах, направленное в грудь копье, летящее ровно и уверенно, как по нитке.

Ну да, само собой! Рыцарские турниры! В строю — толпа. Поодиночке — машины смерти.

Оставив надежду выбить врага из седла по правилам, Вожников опустил копье ниже, метясь в стремя, и качнулся набок, уходя с линии атаки, пропустил над головой наконечник пики, а выпрямляясь перед самой сшибкой, высоко поднял щит. Окантовка врезалась в острое забрало, по нему скользнула вниз, в горло.

Хрясь! От щита полетела щепа, а рыцарь — кувыркнулся из седла.

— Есть!

Егор пролетел на рысях мимо поверженного врага, увидел чуть дальше бретонца, напавшего на боярина из дружины Даниила, налетел сбоку, нанизав на рогатину — и тут вдруг сильный удар по щиту едва не выбил ему руку из плеча и ссадил почти до самой задней луки. Князь удержался бы, но скакун взбрыкнул, и Вожников кувыркнулся в траву. Рядом рухнул сраженный боярин.

Великий князь скрипнул зубами, вскинул голову, но увидел лишь уносящегося дальше бретонца с огромным двуручным мечом. Егор поднялся на ноги, подобрал щит убитого товарища, вытянул саблю, пошел по полю боя, оглядываясь по сторонам. В седлах остались лишь с десяток всадников, что без копий кружили по полю, норовя подскочить незаметно, срубить, опрокинуть. Пеших бойцов оказалось больше, десятка два. Тоже рубились, как дуэлянты, один на один. И хотя имперских воинов пока еще оставалось больше, но в рукопашных схватках рыцари явно одолевали.

К Вожникову подбежал какой-то бретонец с торчащей из-под шлема рыжей бородой, начал кричать. Что именно — Егор не понял. Потом вдруг рубанул, еще раз. Вожников дважды подставил саблю и понял, что удары не такие уж и сильные, и потому третьего отражать не стал. Клинок хлестко щелкнул по пластинам бахтерца, соскользнул — а Егор в это время кольнул врага саблей снизу вверх под бороду. Бретонец захрипел, выронил оружие, схватился руками за забрало, но открыть его не смог.

За спиной послышался топот. Егор инстинктивно пригнулся и отступил влево, услышал шелест над самой головой, наугад махнул клинком. Бретонец с двуручным мечом проскакал почти впритирку и начал заваливаться — сабельный удар пришелся по задней ноге его скакуна. Однако рыцарь с удивительной легкостью спрыгнул на землю, развернулся и решительно двинулся на Егора. Несколько раз широко взмахнул широким и длинным, чуть не в сажень, клинком, буквально метнул его в Вожникова. Князь подставил щит, но от сильнейшего удара все равно отлетел на пару шагов в сторону, с трудом удержав равновесие. Новый взмах, новый удар — Егор чуть не свалился с ног, а от щита оторвалась половина верхней доски.

Бретонец громогласно расхохотался, снова замахнулся. Егор метнулся вперед и, как только меч в новом замахе пошел у могучего воина назад, вынуждая задирать руки, что есть мочи ударил его концом сабли под мышку, пробивая кольчужную сетку острием клинка. Тут же отскочил, прицениваясь, как добраться до другой руки.

— Истинно, все дьяволы на ее стороне! — громко ругнулся бретонец на английском и… резко поднял свое забрало. — Второй раз в жизни!

Он опустился на колено, вонзил меч в землю и склонил голову.

— О-о, черт! Законы рыцарства, — сообразил Егор. — Я оказался ловчее, и он сдается в плен…

Могучий бретонец уже снимал шлем — для него схватка закончилась.

— Пусть слуги позаботятся о тебе, — разрешил Вожников, пошел дальше, выискивая взглядом воительницу.

Справа и слева, высекая друг из друга искры, кружились рыцари и бояре. Ловчили, выматывали, нападали. Брали в плен. Впрочем, дерущихся пар осталось не так уж и много. С десяток.

— Защищайся! — нашелся для Егора новый противник. Доспехи с серебрением, маска вытянута вперед на конус, плюмаж срублен под корешок.

— Нападайте, сударь! — позволил Вожников, даже слегка поклонился, раз уж вокруг пошло такое рыцарство.

Бретонец тут же ловко и красиво несколько раз попытался перерубить ему горло. Дважды князь в последний миг прикрывался вскинутым вертикально клинком сабли, третий выпад принял на щит, резко сблизился, вскинув оружие. Бретонец торопливо прикрылся щитом, поднимая его вверх — Егор «помог», с силой двинув ногой в нижний край. Щит вспорхнул в высоту, а Вожников быстро и резко ударил врага в забрало оголовьем сабли — рубить или колоть было слишком близко. Егор рассчитывал вмять забрало — но вместо этого от второго удара вбок провернулся весь шлем, оставив несчастного бретонца незрячим. Тот заголосил и торопливо бросил меч.

— Достаточно! — прозвучал над полем брани пронзительный женский голос. — Все кончено, хватит! Мой дядюшка мертв.

Драка затихла — все-таки шевалье Изабелла умела приказывать! Егор прошел немного на голос — и увидел ее, стоявшую на коленях перед одним из рыцарей. Под поднятым забралом — бледное, цвета молока, молодое лицо с черными узкими усиками.

— Слушайте меня все! — Изабелла скинула шлем, и россыпь рыжих волос подтвердила ее право отдавать приказы. — Мой дядюшка будет похоронен в родовом склепе со всеми подобающими почестями! Он был умным и достойным правителем, и не его вина, что выбор Иисуса пал на меня. Вся семья его получит подобающее содержание. Все вассалы сохранят свои уделы и кормления. Никто не будет наказан или изгнан. Един Бог на небе, един король на земле! Больше крови не будет. Я принесла сюда мир!

* * *

Победа случилась нежданной и сокрушительной. Двести пятьдесят пленных рыцарей, среди которых сам герцог Орлеанский, племянник короля и глава королевской партии арманьяков! Несколько сотен людишек помельче, тысячи убитых французов, полностью доставшийся англичанам воинский лагерь с припасами, казной и оружием. Подобной славы короли не добывали себе мечом со времен Эдуарда III. Каракки и нефы один за другим уходили к родным берегам, увозя добычу, полон и… И раненых, больных. Из полков, что оставались в осаде, уцелели совсем немногие воины. Можно сказать — никто, поскольку из них невозможно было собрать даже пары полноценных сотен. Да еще, вдобавок к потерям, корабли привезли из Лондона несколько листовок самого мерзкого содержания.

— Вот, слушайте, — сказал на совете дворянам Генрих и прочитал: — «Мы, милостью Божией Великий князь Русский и император Священной Римской империи, патрон французского короля Георгий Заозерский уведомляем местное население, что по причине непризнания Господом дворянского титула за человеком, именующим себя королем Генрихом, его земли как безхозные принимаются в мое владение. Засим объявляю. Первое. Если на землях сих безхозных проживают дворяне благородного происхождения, им надлежит в трехмесячный срок уведомить мою канцелярию о границах своих владений, податном населении и размере семьи для определения к службе в Империи. Кто же в указанный срок о желании присягнуть не сообщит, угодья того приказываю считать бесхозными и отошедшими в казну. Второе. Уведомляю вилланов английских, что, по обычаю русскому, казенная земля, самовольно взятая в обработку, собственностью пахаря не становится, и дозволена оному для проживания и кормления лишь до тех пор, пока он землю сию пашет и сеет[46], после чего снова в казну возвращается. Третье. Великий князь и император не берет податей со своих подданных. Посему любые сборщики, сие требующие, суть тати бесчестные. Их надлежит вязать и наместнику княжескому на суд тащить…»

Король сжал бумагу в кулаке и стукнул им по столу:

— И писульками этими все деревни и города засыпаны, на дорогах у каждого россоха прибиты! Откуда ползет зараза сия?! Как появляется? — Он глубоко вдохнул, выдохнул: — За марионетку иногда себя ощущаю, ровно за нитки меня кто-то дергает! Сюда еду — дома тут же напасть, туда возвертаюсь — здесь беда. Сюда мчусь — опять там все не слава богу!

— Это всего лишь слова, — брезгливо поморщился лорд Уильям Кент. — Без армии писульки любые есть лишь звук пустой. В нашей благословенной Англии ныне не осталось ни единого вражеского воина, зато там имеются наши лучшие дворяне во главе с герцогом Эдуардом Йоркским. Они обеспечат надлежащий порядок в королевстве. Перед нами же, мой король, открыта дорога на Париж! Французская армия перестала существовать, и остановить нас некому.

— Слишком опасно! — возразил граф Суффолк. — У нас очень мало сил, чтобы делить их на два направления. Арфлер — это путь вверх по Сене, это опора на берегу моря, это место, где армии можно остановиться на зимовку. Неразумно начинать новый поход, не закрепившись здесь.

— Париж — это столица, это сердце Франции! — горячо возразил лорд Кент. — Сейчас оно в наших руках. Но уже через несколько месяцев арманьяки могут собрать новую армию…

— Однако мы уже не сможем этого сделать! — перебил его граф. — Англия пережила сразу три кровавые битвы. Одну неудачную и две победные. Но в каждой теряла людей. Нам больше некого призывать. Пополнений ждать неоткуда. Лучше крепко сесть в одном городе, нежели разойтись и не получить ничего.

— Но Париж…

— Без Арфлера Парижа не удержать. С Арфлером он все равно будет наш. — Вздохнув, король отбросил листовку и подвел итог: — Мы будем продолжать осаду.

* * *

Похороны павшего герцога, принятие новой правительницей оммажа[47], паломничество к гробнице святого Ива, которого шевалье Изабелла немедленно объявила личным покровителем, заняли две недели, растянувшись до конца сентября. Все прошло без сучка и задоринки — и в немалой степени потому, что знатные рыцари шевалье Гоэлье и шевалье Корнуай пожелали узнать, чьими же пленниками они стали.

Забавно было наблюдать, как из жалких и пришибленных побежденных они стремительно надулись в откормленных индюков. Ведь оказаться личным пленником великого князя и императора — это вам не хухры-мухры, это уже почет и уважение. Это вам не простому дворянину неудачно под меч подставиться!

Рыцари мгновенно забыли о выкупе и не столько запросили, сколько даже потребовали для себя право находиться рядом со своим победителем. Пленные они или нет? Захватил — держи при себе! Согласно оригинальному рыцарскому кодексу, разобраться в котором Егор уже давно отчаялся, они даже обязались привести с собой свои «копья», дабы честно служить господину. А «копья» у обоих были немаленькие, по три десятка полностью снаряженных оруженосцев, слуг и коноводов.

Весть о том, кто именно стоит за спиной Бретонской ведьмы, а также ее личная слава заставила всех бретонцев оставить недовольство при себе — даже если оно у кого-то и появилось. Ведь можно не верить в колдовство, но трудно не поверить в многотысячную армию, расставляющую в совсем близкой Гиени гарнизоны, не поверить в кочи, ладьи и ушкуи, чьи пушки за три-четыре дня до основания сносили замки баронов и графов, не пожелавших по первому требованию принести клятву верности «восточному деспоту» и встать со своим ополчением под его знамена. Уж лучше так: признать новую герцогиню и жить по-старому. Тем паче, что она графам де Монфор вроде даже еще и кровная родственница, всего лишь два колена разницы…

Между тем наступающие корпуса растеряли изрядно бояр, княжичей, беев, мурз, баронетов, графов и их безземельных родственников, доказавших Империи преданность и отвагу. Служивые получали в захваченных краях уделы или места наместников в городах, оставались здесь со своими холопами, слугами, с десятками, а то и полусотнями воинов. Теперь войска больше чем наполовину состояли из дворян местных, избравших службу новому господину, а не изгнание из родных поместий. Из рыцарей нищих и храбрых, самоотверженных и верящих в свои мечи, которые, по всеобщему убеждению, и должны кормить своих владельцев. Вожников знал: чтобы они стали верными воинами, а не головной болью, чтобы восхваляли нового господина, а не мутили против него родичей и соседей, их требовалось накормить, дать им добычу, немножко славы и чувство победителя. Такой уж это зверь — армия. Его нужно регулярно кормить землями, поить золотом и почесывать победами. Иначе — начнет кусаться. И потому великий князь и император, сжав кулаки на удачу, приказал всем своим полкам поворачивать на запад — на Бургундию.

Жан Бесстрашный был слишком властолюбивым, независимым и решительным, чтобы превратиться в послушного слугу. Привести его к покорности не стоило и пытаться. Ужасов войны его немаленькое по здешним меркам государство почти не испытало. А значит… Лучшей жертвы для «зверя» просто не сыскать.

Оставался неизвестным только один важный вопрос: жертва окажется глупым хомячком, по жадности залезшим в ловушку, — или злобным барсуком, насмерть стоящим за свое логово?

Увы, в здешнем мире, где гонцы доставляют известия из конца в конец страны по две недели, а то и дольше, Егору оставалось только молиться и надеяться. И вести светскую жизнь. Ибо, как только стало известно, что великий князь и император остановился со своей свитой в древнем замке города Нант, сюда постепенно стали подтягиваться послы и просители, представители знатных родов, младшие дети которых надеялись на карьеру, а старшие — на покровительство и подтверждение прав на землю. На коронацию герцогини примчались представители аж из четырех стран: из Арагона и Кастилии послы, из Португалии посольство в сопровождении двухсот дворян, готовых верно служить союзнику их короля Жуана, а король Наваррский Карл даже заявился самолично, одетый весь в желтое, малорослый и худощавый, и с бегающими, как у Пересвета, глазками.

Чего они хотели на самом деле, Егор отлично понимал, и потому у всех справлялся о здоровье правителей, вспоминая, как молился вместе с папой за их благополучие. Достаточно ясный намек на то, что всех прочих монархов, кроме Генриха Английского, Империя признает законными.

Успокоенные посольства отбывали, предварительно полюбовавшись на мощный флот, что накапливался в нижнем течении Луары. На реках освобожденной южной Франции ему делать было больше нечего, и корабли дожидались от великого князя нового приказа.

Посольства уехали, но не все — португальцы и слащавый Карл Наваррский остались при дворе. Равно как сюда подтянулись виконт Туар со свитой, граф Мэн со свитой, герцог Анжу со свитой… Замок Нанта с каждым днем и часом все больше превращался в безразмерный новгородский великокняжеский двор…

Донесение примчалось только 24 сентября. Запыхавшийся гонец, ворвавшись прямо на обед, упал перед особым столом герцогини и ее гостя на колено, протянул свиток с печатью торгового дома Фуггеров. Вожников выхватил донесение, отпустил посыльного, дав ему за старания золотую монету, сломал печать и, не сдержавшись, с облегчением выдохнул:

— Бинго! Герцог Жан Бесстрашный, узнав о поражении герцога Орлеанского под Арфлером, собрал дворян и городское ополчение и выступил на Париж!

Дворяне, собравшиеся за длинными столами, оживленно заговорили, выражая одобрение. Разумеется — чисто из желания поддакнуть правителю, а вовсе не потому, что знали об отданном великим князем две недели назад приказе. Учитывая скорости передвижения войск и сообщений — герцог Бургундии узнает о том, что его страну кушают, как пирожок, три корпуса сильнейшей армии современного мира, только победоносно войдя в столицу Франции. И ради того оставив собственный удел практически без защиты.

«Зверю» повезло: много добычи и мало сопротивления. Новые воины Империи вернутся домой богатыми и здоровыми. А многие — заслужат новые дома и уделы совсем в других местах. Чтобы в отрыве от семьи поменьше думали о родственных связях и побольше — о благе державы.

— Раз туда идет герцог Бургундии, значит, пора и нам, — поднялся Вожников. — Призыва не будет. Я беру с собой только добровольцев и никого, кроме добровольцев.

— Един Бог на небе, един князь на земле! — вскочила шевалье Изабелла. — Все, кто меня любит, пусть поднимаются в седла! Мы идем с великим князем.

— Не нужно, милая, — чуть склонившись, Егор поднял к губам ее руку, поцеловал указательный и безымянный пальцы. — Ты одна стоишь десяти тысяч. Так зачем мне большое войско? Только добровольцы, и только те, что желают этого с особой страстью!

* * *

В армию короля Генриха, что маялась скукой, продолжая держать осаду Арфлера, листовки русского князя, объявившего Англию своей собственностью, а ее короля — обычным простолюдином, попали почти одновременно с тем, как легли на стол самого сюзерена. И среди нанятых лордом Кентом ополченцев из западных областей Острова сразу поползли разговоры о том, что они воюют за то, чтобы платить подати. Ведь не станет короля — не станет и обложения.

Вилланы еще не забыли войны Уота Тайлера, который три с половиной десятка лет назад вместе с другими пахарями из-за грабительских податей поднял восстание, разбил королевские войска и захватил Лондон. Тогда крестьян обманули, многих убили, иных разогнали. Теперь, выходит, русский князь без всякой войны предлагает то, за что отцы нынешних воинов проливали кровь? И даже больше, ибо те просили всего лишь снижения тягот, а не полной их отмены!

Так почему тогда они служат английскому королю, а не русскому князю?

Среди дворян тоже царила неуверенность, которую особенно раздували гиенцы, ругая себя за излишнюю преданность. Бросили родные наделы и дома, помчались на королевский призыв… И вот теперь, выходит — ан возвращаться и некуда! Там теперь русские. Делят захваченные земли и уходить никуда не собираются. А ведь останься дворяне на месте, поклонись новому сюзерену — и жили бы сейчас спокойно у родных очагов. Некоторые, самые отчаянные, даже предлагали так и сделать — присягнуть русскому князю. Глядишь, землица-то и вернется…

Такие перешептывания разлагающе действовали на рыцарей из самой Англии, которые тоже начали терять уверенность в том, что смогут вернуться в родное поместье, а не окажутся бездомными скитальцами. Вопросы вроде: «Как мыслишь, за короля до конца?» уже не вызывали удивления и не приводили к дракам.

— И это твои преданные слуги, лорд Уильям? — в раздражении спросил Генрих V, до которого, конечно, дошли слухи о начавшемся брожении.

— Есть ненадежные дворяне, признаю, — виновато склонился лорд Кент. — Однако же на такие вопросы нужно давать ответ, и многие из дворян готовы идти за тобой до конца, не жалея жизни. Честь важнее Иудиных сребренников. Эти дворяне сплачиваются и намерены, если понадобится, своими мечами добиться исполнения твоих приказов. Я подал им мысль повязать запястье белой ленточкой, чтобы отличать своих, самых преданных товарищей, от ненадежных, и держаться ближе к тебе, дабы при необходимости быстро прийти на помощь. Выгляни из палатки, посмотри на лагерь. Ты увидишь, как много тех, кто без колебаний сложит за тебя голову.

Король хмыкнул, прошел ко входу в палатку, чуть отодвинул полог, выглянул в щель. Среди попавшихся на глаза воинов — занятых своими делами, или готовящихся в караул, или стоящих поодаль у ворот лагеря людей — большинство оказалось с ленточками. Где-то четверо из каждых пяти.

— Вот видишь, мой король, — подобрался ближе лорд Кент. — Судите не по словам, а по делам их! Слухи бродят всякие, однако преданных тебе рыцарей куда больше, чем неуверенных.

— Граф Суффолк без ленты? — вдруг громко изумился Генрих.

— Полагаю, мой король, никто просто не рискнул задавать этому герою многих битв подобного вопроса, — тихо засмеялся лорд. — Однако я принес тебе важные известия. От Парижа донесли, герцог Бургундский подступает к его предместьям и готовится начать осаду. С ним три тысячи рыцарей и оруженосцев и пять тысяч ополчения.

— Ты хочешь сказать, я опоздал с наступлением, и теперь бургиньоны пожнут плоды наших побед?

— Я лишь упреждаю о важных событиях, мой король, — поклонился лорд Уильям Кент. — Великий князь Русский и император внезапно объявился в герцогстве Бретань. Многие соглядатаи докладывают, что у него любовная связь с тамошней герцогиней, да и место свое она заняла лишь благодаря его покровительству.

— Бретань?! — резко развернулся Генрих, моментально забыв о лагере и ленточках на руках воинов. — Так близко? С какими силами?

— Сказывают, вторгся, имея всего пять сотен рыцарей. Однако же у Нанта ныне уже больше полутора сотен кораблей его собралось. Они малые, речные, хотя по четыре-шесть пушек на каждом имеется. Русские пушки хороши. А если их около пятисот…

— Если с командой, это еще тысяча мечей, — перемножил король.

— Великий князь тоже объявил, что выступает на Париж. Ныне, полагаю, половину пути уже прошел. Посуху идет, через Вандом и Орлеан, так что корабли ему не в помощь. Сил у него для похода собрано полторы тысячи рыцарей. Пятьсот русских, из свиты, и тысяча местных дворян, что жаждут завоевать его доверие и награду.

— Ты веришь в то, что повелитель огромной империи может отправиться в поход всего с пятнадцатью сотнями рыцарей?!

— Армия великого князя русского исчисляется десятками тысяч немцев, бояр и сарацин. Но все они заняты на юге Франции покорением тамошних графств и герцогств. Посему, мыслю, ему и приходится довольствоваться здесь лишь теми, кого может призвать на месте.

— Полторы тысячи? От Орлеана на Париж… — Глаза короля Генриха столь яро полыхнули огнем, что он даже опустил веки. — Если письму неделя, то через несколько дней он подступит к Орлеану.

* * *

Утонув лицом в волосах шевалье Изабеллы и глубоко втянув нежный аромат розового масла, Егор прошептал:

— Пиши дальше. С большой скорбью приняла я известие о пленении сюзерена вашего, герцога Карла, английскими захватчиками. Сей человек, красивый лицом, умом и знатный происхождением при встрече нашей отнесся ко мне с добротой великой, уберег от смерти и бесчестия…

Руки молодого человека скользнули ей по бокам до бедер, просочились внутрь, заставив женщину резко вздохнуть, потом медленно поползли вверх:

— Ты пиши, пиши… Помня о доброте герцога, считаю для себя обязательным с дозволения Великого князя Русского и императора, патрона французского короля взять под покровительство свое владения Карла Орлеанского с сего дня и до часа его возвращения, и не допустить их захвата подлыми злоумышленниками. Во исполнение сего обязуюсь оказывать помощь ратную городу Орлеану, буде возникнет для него военная опасность. А во избежание подозрений в моем посягательстве на владения герцога, обязуюсь не вводить своих войск в пределы города, не допускать ввод туда войск великого князя и обещаю посещать город токмо как гость, равно как и слуг своих направлять в него лишь гостями… Чего остановилась?

Ладони князя приняли в себя ее весомые груди, слегка сжали, пощекотав подушечками пальцев заострившиеся соски.

— Пишу… — скрипнула зубами воительница и снова макнула перо в чернильницу.

— Также обязуюсь чтить подаренные Орлеану вольности и свободы и никогда ничем на них не посягать… — Пальцы Вожникова добрались до ее шеи и подбородка. — Во исполнение сего предлагаю магистрату Орлеана составить хартию имеющихся вольностей и прибыть в лагерь великого князя для их внесения в договор о покровительстве и его подписания…

— Подписания… — шепотом повторила женщина. — Все… Теперь ты можешь сказать, зачем все это надо?

— Зачем воевать за то, что можно взять на халяву? Герцог Орлеанский нам вроде как друг, горожане его любят. Ради сохранения своих вольностей и его титула покровительство примут обязательно, шанса не упустят. Тут ведь защита не только от соседей, но и от нас самих тоже записана. Мы с этого, конечно, ничего не получим. Но зато и никто другой тоже. Ни людей, ни денег Орлеан им теперь не даст. А минус две тысячи у врага — это плюс те же две у тебя. За такое и приплатить не жалко.

— Я не о том, — сглатывая, прошептала Изабелла. — Я о том, почему нужно было писать это письмо обнаженной?

— Потому что без одежды ты нравишься мне намного больше, — рассмеялся Егор, закрыл ей рот поцелуем, тут же подхватил на руки и понес в постель.

Это были редкостные дни, когда именно великий князь и император никуда не спешил, предаваясь неторопливой неге и наслаждениям — в то время как огромный мир вокруг выворачивался, менялся, спешил, крутился и преобразовывался.

Русские армии стремительно продвигались по дорогам Бургундии сразу с трех направлений, захватывая город за городом и селение за селением. Французские дворяне, туда вступившие, выросли в южных районах, во владениях арманьяков — а потому к бургиньонам вообще и бургундцам в частности никакого сочувствия не испытывали. Власть-то, может, и сменилась — да воспитание в умах оставалось прежним.

В преддверии осени татары стали откатываться в родные пределы, быстро снимая с половины страны свою частую сеть, освобождая ее, возвращая к прежним порядкам. Теперь, при отступлении, расслабившимся сервам досталось изрядно — и немало их сыновей и дочерей убежало на арканах в далекие неведомые края прислуживать новым хозяевам. Невольничьи рынки обширны, и путь иных завершился в далекой Индии, в Китае, а то и вовсе в Корее, где они вызывали любопытство местных жителей странной белой кожей и широко распахнутыми, словно в приступе ненависти, глазами.

Король Англии Генрих, боясь упустить шанс на месть, сорвал с осады две трети своей армии, оставив самых ненадежных воинов под стенами Арфлера, под командой верных, как он надеялся, графов Суффолка и Марча. Вслух сюзерен в предательстве никого не обвинял. Просто попросил лорда Кента негласно отобрать в поход воинов с лентами, а без лент — оставить на месте. Иметь пять тысяч воинов против полутора, что под рукой у русского князя, — это почти гарантированная победа. Но лучше подстраховаться даже в мелочах. Ведь если русский попадет ему в плен… Ох, какой чудесный у них получится разговор!

Флот в Нанте поднял паруса. Стремительные ушкуи помчались вверх по Луаре, в Бургундию — чтобы помочь товарищам своими пушками и трюмами, освобожденными для будущей добычи. Более медлительные и крупные ладьи двинулись вокруг Бургундии на север, чтобы войти в устье Сены и подняться до Парижа. Осаду Арфлера они снимут без труда — несколькими залпами по близкому к морю лагерю. После чего горожанам останется только переловить по окрестным лесам разбежавшихся англичан.

И уж, конечно же, арфлерцы не станут препятствовать своим союзникам под вымпелами Бретани и хоругвями Спаса Нерукотворного войти в реку.

Одиннадцать кочей в это же самое время тоже поднимались вверх по реке. По Темзе, прикрывая своими стволами четырехтысячную шотландскую армию, наступающую вдоль берега на Лондон. Ради этого похода герцог Олбани, став единоличным правителем, выгреб королевство практически целиком, до последнего стражника. Он, конечно, рисковал, но немного. Добравшиеся до Эдинбурга англичане, при всей своей доблести, без снабжения и осадных приспособлений города взять не смогут. Даже обороняемого одними женщинами. Равно как и любой из замков.

Двухтысячный отряд лучших рыцарей королевства, как оказалось, не смог рассчитывать на севере страны на поддержку даже своих, английских городов, недавно переметнувшихся на сторону герцога Олбани. Не то чтобы местные жители боялись русских больше, чем короля Генриха. Просто мысль не платить податей уж очень им всем понравилась. Стоило рискнуть. Тем более, что о последних неприятностях своего сюзерена большинство уже знало, и о могуществе великого князя русского имело некоторые представления.

Единственным приказом, который мог издать полководец Средневековья в сложившейся ситуации — это распустить армию «на кормление». В местах, где некого грабить, это означало — по домам, в родные усадьбы, к собственным припасам. И 30 сентября, за неделю до взятия Лондона герцогом Олбани, уже имевшим патент наместника, королевская армия в Англии перестала существовать.

Все кружилось, стремительно менялось, переворачивалось — и во всем этом водовороте лишь великий князь и император посвящал себя неторопливым прикосновениям к нежному животику и пушистому лобку рыжей женщины, созерцанию ее сосцов, целованию ее бедер. Он ласкал ее ноги своей бородкой, согревал спину дыханием, утопал в ее волосах, ощущал губами веки — пока она вдруг не взорвалась, не взметнулась, раскидывая одеяла и подушки, не опрокинула Егора на спину и не накинулась аки зверь, злобно и жестоко изнасиловав несколько раз, не давая ни передохнуть, ни вырваться. Лишь под утро, растратив на любовную войну остатки сил, шевалье Изабелла забылась в тревожном сне, иногда вскрикивая и крестясь. Наверное, ей чудилось, что она все же стала скромной монашкой в одной из обителей ордена Сантьяго…

* * *

Подписание договора о покровительстве состоялось через четыре дня на широком мосту через полноводную Луару. В Орлеан великого князя и свою рыжую покровительницу горожане все-таки не пустили. Зато, словно откупаясь, поставили на берегу просторный навес и закатили для княжеской свиты пышный пир, не жалея ни вина, ни рыбы, ни фруктов, ни буженины и телятины. После такого угощения все войско отлеживалось еще сутки, и только на третий день двинулось в сторону Парижа. А уже на четвертый, незадолго до полудня, обнаружило впереди развернутую в плотный строй английскую армию.

Местность в этом районе Франции была равнинная, и для улучшения своих позиций король Генрих выбрал единственный в округе взгорок, на котором и развернул ставку: поставил палатку с флагом, кресло и стол. Похоже, он ждал здесь врага уже не первый день, ради такого случая сам превратившись в одного из дозорных. Остальной ратный лагерь находился дальше, у деревушки Жанвиль.

Правым своим флангом английская армия опиралась на какой-то ручей — узкий, но с заболоченной поймой, а потому непроходимый для конницы. Левым — на небольшой, но густой осинник. Возможно, где-то там дальше, за рощей, имелось серьезное препятствие — овраг, река, болото, которое не позволяло врагу обойти англичан стороной. Да и дорога, вестимо, не просто так пролегла именно здесь, в узости.

Свита остановилась. Егор поднял голову, прищурился на холм.

Король Генрих V сидел за походным столом, небрежно развалясь в складном кресле, мелкими глотками попивая терпкое местное вино и с высоты холма созерцал несчастного врага.

Он перехватил своего великого могучего недруга неожиданно, идущим в походной колонне, бездоспешным и почти безоружным.

У него было втрое больше сил.

Его армия успела отдохнуть, а противник устал за время дороги.

Все складывалось настолько правильно, настолько счастливо и удачно, что даже не верилось. Аж мурашки по спине бегали от того, насколько непостижимо здорово все удалось!

— Нужно предложить им сложить оружие, — сказал лорд Уильям Кент. — Зачем проливать кровь, если можно обойтись золотом? Пусть сдаются.

Рыцарь пнул пятками коня и устремился вниз по холму, проскочил в просвет между отрядами лучников, осадил скакуна у головного отряда, в котором находились богато одетые всадники и ярко-рыжая женщина. Они о чем-то поговорили несколько минут, и переговорщик помчался обратно.

— Что ответил великий князь? — наклонившись вперед, с нетерпением спросил король.

— Он сказал, что лучникам и валлийцам указывает двигаться на Марзель и Шом-ан-Бри, где перехватывать обозы бегущих из Парижа бургиньонов и уничтожать их ратные отряды, буде такие встретятся. Девонширцев и корнуэльцев он полагает взять с собой для занятия столицы.

Генрих расхохотался, вскинул кубок, чуть склонившись в сторону колонны на дороге:

— Самообладание, достойное восхищения! Он шутит перед лицом гибели. Честь и благородство… Однако когда французы резали моих храбрых рыцарей, захваченных без доспехов, они о благородстве особо не задумывались. И я не стану. Великий князь не сдался? Сие есть его выбор! Тогда пусть прольется кровь. Прикажи лучникам стрелять!

— Слушаю, мой король, — вскинул сжатый кулак лорд Кент и повернулся к командующим полками: — Вы слышали приказы, дворяне? Так исполняйте!

Шестеро всадников поклонились, дали шпоры коням, разъезжаясь вдоль линии построенной для битвы армии. Над полем повисла тяжелая, гнетущая тишина. Генрих допил вино, отставил руку в сторону, позволяя слуге наполнить кубок снова. Окинул поле взглядом, с нетерпением спросил:

— Ну, когда же?! Пусть начинают!!!

Однако стрелки продолжали стоять, опираясь на свои высокие луки, и о чем-то переговаривались.

— Что происходит? — поднялся с кресла Генрих.

Свита великого князя двинулась вперед. Медленно, спокойно, не обнажая оружия. Линия стрелков так же спокойно раздвинулась, пропуская русских. Причем самые ближние опустились на колено, скинув шляпы и склонив головы. Колонна двинулась вверх по холму.

— Валлийцы! — откинув стол, сделал несколько шагов вперед король. — Вперед, мои храбрые валлийцы! В атаку!!!

Однако потомки гордых кельтов тоже посторонились, пропуская врага, а девонширская пехота, оставив место в строю, стала подтягиваться ближе к дороге, дабы пристроиться в хвост колонны.

— Нет… Не-е-ет!!! — заметался Генрих. — Нет! Стойте! Куда-а?!

Он обернулся, кинулся к палатке:

— Лорд Уильям! Что происходит?!

— А ты кто? — с удивлением воззрился на него с седла столь активный в последние недели, горячо преданный советчик.

— Вы все обезумели? — растерялся Генрих и заорал: — Это я, твой король!!!

— Все знают, молодой человек, у Англии нет короля, — пожал плечами лорд. — Если бы он был, то Святой Престол и великий князь знали бы о его существовании. Но они не знают. Значит и короля — нет.

— Ах ты предатель!!! — Генрих выхватил меч, ринулся на негодяя, но лорд потянул повод, пнул коня пятками, отъехал на безопасное расстояние.

Генрих остановился. Гоняться пешему за всадником — глупо и бессмысленно.

— Все эти воины, молодой человек, — кивнул на девонширцев и валлийцев лорд Уильям, — и раньше не испытывали особой любви к королевскому роду поработителей. Ныне же они получат избавление от податей, радость освобождения и сохранят отчие земли. Великий князь дал клятву сохранить права на отчину за всеми, кто продолжит службу под его рукой. Тем же, кому не получится вернуть родной надел, он даст больший в других землях империи.

— Иуда, — опустил меч Генрих.

— Орден тамплиеров отмолит мои грехи, молодой человек. Как уже простил долги мои и моих предков. Кстати, белые ленты носили те, кто получил от меня задаток за службу. Я сказал им, что это нужно для памяти, дабы не перепутать с другими воинами. Глупцы, что рвались отдать за тебя жизни, ходили как раз без ленточек. Ты сам оставил их в осадном лагере, на расстрел из русских пушек. Теперь прости, мне нужно отправляться. Слуги уже сворачивают лагерь и собирают обозы, валлийцы ждут команды выступать. Я лично поведу их в погоню за Жаном Бесстрашным. Мне тоже нужно заслужить обратно свои поместья. Прощай!

Лорд Кент дал шпоры и помчался к своим полкам.

Генрих ощутил, как в душе что-то дернулось, оборвалось. Он стоял на земле, но в то же самое время падал с невероятной высоты, чтобы размазаться о камни. Победа, власть над императором, слава — все это только что, всего миг назад было в его руках. И вдруг…

Душа долетела до камней и разбилась вдребезги, словно соскользнувшая из окна ваза. Генрих выронил меч на траву, опустился рядом с ним на колени и заплакал. А мимо шли и шли храбрые английские воины, чтобы добывать славу для себя и победы для своего повелителя. Одинокий человечек никого из них не интересовал. Кому нужен король без королевства, дворянин без копья, рыцарь без имени? За него даже выкуп платить некому.

По виду дворянин, на деле — пустота.

* * *

Сражаться за Париж не пришлось. В последние десять лет ему досталось немало испытаний. Сперва его завоевала партия бургиньонов, затем, после правильной многолетней осады с разорением окрестностей, отбила партия арманьяков. После их поражения при Арфлере — в столицу опять ворвались бургундцы. Они сами ушли с богатой добычей, едва узнали, что в их земли тоже пришла война. Остались лишь наместники с перьями и печатями. При виде серьезного врага они предпочли немедленно исчезнуть.

Настроение города напоминало состояние многократно изнасилованной невольницы, которой уже все равно, кто еще и что станет с нею делать.

Однако это состояние неожиданно перешло в необычайное оживление, когда рыжая Бретонская герцогиня вновь громогласно объявила свой девиз: «Един Бог на небе, един князь на земле! Я принесла вам мир!». Именно о мире Франция сейчас и мечтала превыше всего. И потому скромные силы великого князя и императора быстро обрели в городе всеобщую поддержку. Сильный правитель не станет разорять сам себя и воевать сам с собой. Он не позволит мелким дворянам затевать свары и нападать на соседские селения. У сильного правителя границы находятся где-то далеко-далеко, и о стычках на них обыватель обычно даже и не знает. Вместе с мощью огромной империи во Францию наконец-то приходил покой…

Великий князь въехал в замок Лувр, еще не перестроенный из шестибашенной боевой крепости в дворец роскоши. Именно здесь он и подвел итоги долгого лета, передав Гиень в качестве удела теперь уже князю Константину Дмитриевичу, часть поместий арманьяков — Темюр-мирзе; королевский домен и еще часть земель взял в казну, туда же попали владения Ланкастеров и Уэльс; Девоншир, Корнуэлл и Андулем достались теперь уже графу Антониусу ван Эйку. Наместником трех островных королевств стал герцог Роберт Стюарт Олбани, наместницей Турени, Анжу, Бургундии и Шампани — герцогиня Изабелла Бретонская.

Единым указом великий князь утвердил все дарованные воеводами за службу уделы действительными — и на сей завершающей точке война была завершена.

— А теперь, — поднялся с трона Вожников, — приглашаю всех на пир!

— Какая же я все-таки дура, — со вздохом взяла его за руку воительница, чтобы пройти в залу вместе с господином.

— Почему, моя красавица? — не понял причин такого пессимизма великий князь.

— Потому что ты тоже оказался человеком слова. И чего я, дура последняя, остановила Егорку-бродягу, когда он собирался пообещать мне что-то еще?

Эпилог

В сырую и холодную каменную нору свет проникал через крохотное окошечко, и его хватало только на то, чтобы отличить день от ночи. Да и то не всегда. Счет дням узник потерял давным-давно, а кандалы, стершие в кровь руки и ноги, стали ему столь привычны, что он больше не ощущал боли.

Однако пришел час, когда палачи вырвали несчастного и из этого жалкого состояния — сняли узы, подхватили под мышки, поволокли по гулким коридорам и бросили на пол у ног аббата Авиньонского университета.

— Вот ты и дождался своей кары, Августин! — сурово объявил ему аббат. — Сам папа Мартин, узнав о твоем покровительстве ведьмам и богохульникам, приказал продать тебя сарацинам! Только там, в рабстве и дикости, тебе и место. Тьфу!

Священник презрительно плюнул на спину священника и вышел. И в тот же миг отец Августин лишился рассудка. Ибо ему причудилось, что вместо того, чтобы бросить в телегу для невольников — его опустили в теплую ванну, усыпанную для запаха розовыми лепестками, и наполненную не водой, а каким-то белесым раствором, солоноватым на вкус и мелко покалывающим раны, а вместо очередных кандалов надели новую рубаху из легкого льняного полотна. После этого его ноги и руки умастили цветочными маслами, прикрыли тряпицами, а самого отнесли на постель, накормили паштетами воистину райского вкуса и напоили сильно разведенным сладким вином.

После нескольких дней такой жизни раны на теле монаха затянулись, худоба прошла, и он даже начал ходить сам. Еще через несколько дней он уверенно перемещался уже по всему дворцу, без труда ел цыплят и рыбу, принимал лечебные ванны. Спустя неделю незнакомый послушник принес ему чистую новенькую рясу из какого-то дивного, мягкого и шелковистого, тонкого, но теплого материала. А потом появился ангелочек в голубом платье и с синей вуалью на голове, присел с поклоном, попросил пойти с ним.

Монах послушно пересек весь замок, поднялся в верхние папские покои и вошел в малую трапезную, где увидел сидевших бок о бок в одном кресле богато одетых мужчину и женщину, объедающих по ягодке кисть винограда, смеющихся и изредка целующихся.

— Ты молчишь? — немного выждав, спросил мужчина. — Неужели тебе нечего сказать?

— Ты похож на одного моего давнего знакомого, господин… — склонил голову отец Августин. — И ты, госпожа.

— Почему меня никто не узнает? — обиделся мужчина. — Так хочется увидеть изумление, восторг, сказать что-нибудь эпическое… А меня просто нигде не узнают!

— А ты бы еще осликом для поездки нарядился, — рассмеялась женщина. — Я бы тебя тогда и сама не узнала!

И она тут же чмокнула повелителя в губы.

— Хорошо, тогда я спрошу иначе, — вздохнул мужчина. — Ты переписал обещанные книги?!

— Увы, господин. В узилище томился.

— Ладно, не беспокойся, — махнул рукой мужчина. — Я узнавал, поручение не отменялось, они переписаны.

— Нешто ты путник Георгий из русских земель? — все же рискнул сказать монах. — А ты — рыцарь из ордена Сантьяго?

— Я великий князь и император! — Егор, раз уж пошутить не получилось, перешел на деловой тон. — И я волею своей повелеваю тебе основать в городе Ренн университет имени Иоанна Богослова! На что получишь деньги из казны. Но прежде того приказываю тебе доставить переписанные книги в Самарканд, султану Улугбеку, в дар от меня, великого князя и императора, его Дому Мудрости. В знак моей дружбы и благожелательности. А после того приказываю тебе пять лет ходить по тамошним землям, облазить и обнюхать там все улочки и закоулочки, проверить каждую дыру, каждый архив и каждое сказание и убедиться, что никаких монголов там никогда отродясь не показывалось!!! О чем ты в своем университете студентов учить и станешь. А также истории Востока, языкам азиатским, их математике, географии и прочим наукам, с Востоком связанным!

— Слушаю и повинуюсь, великий князь, — склонил голову монах, все еще не уверенный в здравости своего рассудка.

— В Самарканде найдешь сарацина ученого именем Хафизи Абру и передашь повеление ехать в Бретань и строить обсерваторию, — добавила Изабелла. — Я никогда не нарушаю своего слова. Раз обещала сделать его счастливым и богатым, то и сделаю! Даже если ради этого его придется везти сюда зашитым в мешок.

— Слушаюсь и повинуюсь, шевалье.

— Дабы ценности, тебе доверенные, лишним опасностям не подвергать, — опять заговорил Егор, — поедешь не сам, а с моим обозом, что в Новгород собирается. Все, ступай, готовься.

Отец Августин отступил к дверям, вдруг спохватился:

— А когда выходить?

— Дней через пять или шесть… Тебя предупредят.

— Я предупрежу, — сотворила низкий книксен юная фрейлина.

— Спасибо, дитя, — кивнул ей Егор.

— Элен д’Арлен, великий князь, — снова присела она. — Всегда к твоим услугам.

— Я те дам, «к услугам»! — рявкнула Изабелла.

— Нет, постой! — вскинул руку Вожников. — Знакомое имя… Как ты сюда попала?

— Я из свиты королевы, великий князь. Но после того, как она заперлась в Венсенском замке, большая свита ей стала не нужна, и меня отослали. Я пожаловалась бабушке, она в Вестфалии живет, у нее здесь хорошие знакомые. Похлопотали, устроили мне новое место. При госпоже герцогине…

— Да, вспомнил! — спохватился Егор, повернулся к Изабелле: — Награди Пересвета каким-нибудь уделом. Большим или маленьким. Главное, подальше. Чтобы он больше никогда в жизни и никаким боком до Новгорода из него не добрался! Ни под каким предлогом! Чтобы его там больше никто и никогда не видел!

— Я думала, он тебе нравится.

— Так ведь я не казнить его прошу… — обнял рыжую наместницу Егор, крепко поцеловал.

— Значит, уезжаешь?

— Ничего не поделать, — пригладил ее волосы Вожников и произнес те страшные слова, которые ломали, ломают и еще будут ломать души очень многих женщин: — Я женат. Я люблю свою жену и никогда, ни за что ее не оставлю.

— Я понимаю, ты император, — пожалела его герцогиня. — Тебе ничего менять нельзя, ты обязан обеспечить законность престолонаследия. Но не забывай, мы должны каждый год видеться на достаточный срок!

— Да, — кивнул Егор.

— И вообще, не забывай обо мне, помни.

Князь крепко поцеловал ее еще раз, покосился на тихую и скромную Элен д’Арлен у двери и уверенно пообещал:

— Не сомневайся, рыжая моя ведьма. Мысленно я всегда буду рядом.

Примечания

1

Вселенский собор 1667 года этот обычай осудил и потребовал от священников от оного воздерживаться. (Здесь и далее — примечания автора.)

(обратно)

2

Единственную попытку прислать баскаков на Русь предпринял хан Сартак после смерти своего отца, хана Батыя. Всех их, кроме согласившихся принять православие, в 1260 году казнили по приказу Александра Невского, после чего князь поехал в Орду — и вместо Сартака к власти при-шел хан Берке. Князь учредил в Орде Сарайскую епархию и вернулся домой. Больше баскаки на Руси не появлялись.

(обратно)

3

Дом Мудрости — исламская академия, основанная в IX веке халифом ал-Мамуном в Багдаде. Сотрудниками Дома Мудрости в разное время были такие выдающиеся ученые, как ал-Хорезми, Ибн Турк, ал-Фаргани, ал-Джаухари, ал-Марвази, ал-Кинди, братья Бану Муса, ал-Махани, Сабит ибн Корра, Куста ибн Лукка, ан-Насрани, ал-Ахвази, Абу-л-Вафа, ал-Кухи. В XIII веке Дом Мудрости был уничтожен вместе с библиотекой после завоевания Багдада татарами.

(обратно)

4

Султан Улугбек известен в первую очередь «Гурганским зиджем» — звездным каталогом, изданным в 1437 году. Труд содержит сведения о 1018 звездах, распределенных по 38 созвездиям. Точность измеренных султаном координат оставалась непревзойденной вплоть до XVIII века. Сама обсерватория тоже была уникальным и драгоценным инструментом, но через 20 лет после казни Улугбека ее разобрали на кирпичи.

(обратно)

5

Тамерлан захватил Елец в 1395 году, пленил князя и две недели грабил и разорял окрестные земли. Едигей довершил разорение в 1408 году. Последнее упоминание о Елецком княжестве относится к 1414 году. И опять — из-за разграбления неведомыми татарами. Имена князей того периода достоверно не известны.

(обратно)

6

Этот математик жил предположительно с 783 по 850 год. Считается основателем алгебры. Название «Правила Ал-Хорезми» ныне сократились до простого термина — «алгоритмы».

(обратно)

7

Хафизи Абру (родился в Герате, дата неизвестна, умер по одним данным в 1430 году, по другим — в 1451-м) оставил после себя несколько десятков сочинений, посвященных математике, а также географии, экономике и истории многих стран. Нет сомнения, что возникшая к северу от Самарканда империя вызвала бы у него большой интерес.

(обратно)

8

Пророк Иса — Иисус Христос, в исламе почитаемый за одного из пророков.

(обратно)

9

Дерево висельников — Тайбёрнское дерево в западной части Лондона. Поначалу это было просто дерево, на котором с 1196 года развешивали казненных, в дальнейшем — сложное инженерное сооружение, за один раз способное «вздернуть» до 24 человек (рекорд от 23 июня 1649 года).

(обратно)

10

Андалусия (аль-Андалус) — арабское название Испании.

(обратно)

11

Число жертв «борьбы с бродяжничеством» в Англии оценивается в 160 000 человек (70 000 повешено при Генрихе VII и 90 000 при его дочери Елизавете I); во время резни гугенотов во Франции было убито 30 000 человек.

(обратно)

12

Вертеп — воспроизведение сцены Рождества Христова средствами различных видов искусств (театр, скульптура): хлев, младенец в яслях, родители, волхвы.

(обратно)

13

Знаменитые венецианские зеркала делались так: выдувался стеклянный шар, в него заливалось олово, раскатывалось по поверхности, после чего шар разбивался, а осколки вставлялись в оправы и продавались. То есть «кривыми» они были изначально — из-за технологии изготовления.

(обратно)

14

Савойя — графство, в котором стоит город Шамбери.

(обратно)

15

Судьба несчастной Жанны д’Арк создала миф о том, что ношение мужской одежды и участие в войнах для средневековой женщины было затеей самоубийственной. Между тем, в те времена существовали даже целые рыцарские ордена, состоящие из женщин. Например — орден Топора (orden de la Hacha) в Каталонии. Основан в 1149 году и просуществовал как минимум до 1472 года, когда рыцарь этого ордена Жанна Аше командовала обороной Бове. В походы эти женщины выходили в мужских одеждах. В мужских доспехах сражались и командовали войсками королевы Изабелла Кастильская, Жанна Наваррская и Маргарет Датская, графини Жанна де Монтфорт, Изабель МакДуфф, Жаклин Баварская и Катерина Сфорза — и многие другие. Воительницы, конечно, встречались редко — однако и уникальным явлением Жанна д’Арк не была.

(обратно)

16

Копье — воинское подразделение из рыцаря, оруженосца и нескольких слуг.

(обратно)

17

Крупнейшие феодалы Франции.

(обратно)

18

Историки оценивают людские потери Франции за время Столетней войны в две трети населения.

(обратно)

19

«Альмагест» — сочинение древнегреческого ученого Клавдия Птолемея «Мэгистэ» («Величайшее»).

(обратно)

20

Инструмент для наблюдения за небом в виде диска с поворотной линейкой для определения угла возвышения объектов. Позволяет определять астрономическое время, переводить эклиптические координаты звезд в горизонтальные, вести картографирование, а также проводить вычисления, решать задачи тригонометрии и многое другое (арабский ученый ас-Суфи написал в Х веке трактат из 386 глав, в которых он перечислил 1000 способов применения астролябии).

(обратно)

21

Около сотни знаменитых английских «алхимических ноблей» сохранилось до нашего времени, и они демонстрируются во многих европейских музеях.

(обратно)

22

Русские летописи и русские историки тоже ничего не знали о монгольском нашествии вплоть до XVII века. Во всяком случае Андрей Лызлов в монографии по истории России, изданной в 1693 году, ни о каком монголо-татарском иге не обмолвился даже полунамеком, а Чингисхана прямо назвал булгарином, родившимся в племени, кочующем между Волгой и Яиком.

(обратно)

23

Данная теория «О табуированных названиях народов» не является художественным вымыслом, считается вполне научной и принадлежит перу известного лингвиста и историка Г. Дёрфера. Необходимость совместить в единое целое реальность, в которой никакого монгольского нашествия никогда не было, и «научную точку зрения» породила в среде историков целый ряд изумительных теорий, вызывающих у неподготовленного человека натуральную оторопь своей оригинальностью.

(обратно)

24

К началу XV века Клермон пережил несколько набегов англичан и опустошительную чуму конца XIV века, что привело к его полному упадку. Однако собор Успения Богоматери горожане, конечно, не разбирали. Просто слишком долго строили: с 1248 года по 1866-й.

(обратно)

25

Флорин (флорентийский) — золотая монета весом 3,5 г. Фунт — мера веса средним значением чуть больше 400 г. Цехин — венецианская золотая монета, аналогичная флорину.

(обратно)

26

В Клермоне в 1095 году был провозглашен первый из Крестовых походов и сформулирована сама идея войны против неверных.

(обратно)

27

Иоанн II Добрый (1319–1364) потерпел поражение в битве при Пуатье, умер в английском плену. Карл V Мудрый (1338–1380). От битв уклонялся, англичан он просто затравил, много лет методично вырезая их мелкие отряды при занятии грабежом.

(обратно)

28

Омар Хайям (перевод Германа Плисецкого).

(обратно)

29

Омар Хайям (перевод Екатерины Белавиной).

(обратно)

30

Неф — крупный средневековый торговый корабль. Отличительная особенность — большие отверстия в бортах (лацпорты) для горизонтальной погрузки. Можно прямо с причала завести лошадей в трюм.

(обратно)

31

Замок Хивер был построен в 1270 году. В 1462-м, по окончании Столетней войны, приобретен семейством Болейн. Имя предыдущего владельца, по понятным причинам, неизвестно.

(обратно)

32

Варницы (машикули) — навесные бойницы, расположенные в верхней части крепостных стен, позволяющие поливать кипятком подошедшего к самой подошве крепости противника, стрелять по нему или забрасывать камнями.

(обратно)

33

К примеру, в эпохальной битве при Азенкуре, о которой Егор в силу плохого знания истории так и не вспомнил, с каждой стороны участвовало всего по 6000 бойцов, включая лучников и ополчение (британцы, правда, утверждают, что французов было аж 60 000). И тем не менее поражение в этой стычке стало для Франции глобальной катастрофой, едва не приведшей к исчезновению страны.

(обратно)

34

Графства в Англии и Франции соответственно.

(обратно)

35

Майорат — законодательная норма, запрещающая раздел земельного надела (как между наследниками, так и для продажи, передачи в залог, дарения и т. д.). Препятствовала дроблению имущества семьи по мере ее расширения.

(обратно)

36

Во всяком случае после поражения Франции при Азенкуре Жак Бесстрашный именно так и поступил: начал военный поход против сторонников своего короля.

(обратно)

37

Первые русские пушки появились на стенах Москвы в 1376 году — после завоевания ордынских земель древней Булгарии. Тюфяки и пищали были взяты в качестве трофея. Это означает, что еще в середине XIV века, когда Европа о таком оружии и не слыхивала, татары уже широко использовали артиллерию.

(обратно)

38

За два века, с 1296 по 1482 год Бервик переходит от Шотландии к Англии и обратно тринадцать раз.

(обратно)

39

Численность «арьер-бана» (общего призыва вассалов французского короля) имела в начале XV века «списочный» состав в 60 000 тысяч воинов. В условиях гражданской войны, когда треть феодалов размышляла над тем, кого поддерживать, а еще треть находилась в оппозиции, собрать под королевские знамена больше 20 000 человек было нереально. Минус — потерянный юг Франции.

(обратно)

40

В умной (латинской) терминологии Средневековья: «циркумвалационная» и «контрвалационная» линии — одна против вылазок из крепости, другая от нападения снаружи. В осады тогда садились всерьез и надолго, иногда — на годы.

(обратно)

41

Документально зафиксированная предельная дальнобойность английского тисового лука — 225 метров. Азиатского сложно-составного — 766 (султан Селим в присутствии большого числа зрителей дважды выстрелил на это расстояние). То есть при прочих равных обстоятельствах сложный азиатский лук всегда будет бить вдвое дальше тисового.

(обратно)

42

1 экю — это 4 г (до XV века) или 3,5 г золота (унификация с флоринами и цехинами).

(обратно)

43

Ныне существующая церковь Святого Мартина в Ар-флёре построена в 1450 году. Однако мы знаем о существовании более ранней, поскольку в нее стреляли английские пушкари из трех имеющихся у Генриха V пушек. Для вящей эффективности каменные ядра обматывали промасленным тряпьем и поджигали.

(обратно)

44

В Бретани своим языком был ныне почти исчезнувший бретонский, кельтской языковой группы. На описываемый период можно считать — староанглийский.

(обратно)

45

Святой герцогства Бретань. Судья из Трегье, славился своей неподкупностью, канонизирован в 1347 году.

(обратно)

46

Но в первую очередь, конечно же, «черносошные крестьяне», как назывались эти люди, платили подати.

(обратно)

47

Оммаж — так в средневековой Европе назывался церемониальный обряд признания подчиненности. Принятие оммажа — неизменная и повседневная работа феодала высокого ранга.

(обратно)

Оглавление

Географ

Путники

Авиньон

Бретонская ведьма

Золото ордена

Папская булла

Свободу королю!!!

Рыжая герцогиня

Победоносное поражение

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg