«Люди и Флаги»

Сергей Бузинин Люди и Флаги

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется, — И нам сочувствие дается, Как нам дается благодать… Федор Тютчев, 1869 г.

«Все, что мы делаем, эхом отзовется в вечности!»

Максимус Децимус Меридий, более известный как гладиатор по прозвищу Испанец

Косые солнечные лучи, с трудом пробиваясь сквозь узкие бойницы жалюзи, теряли последние силы в бесплодной атаке на полумрак комнаты. Те же немногие лучи, которым удалось прорвать оборону, погибали на подступах к массивному креслу, окутанному сумраком, как темным покрывалом. И только редкие всполохи сигарных затяжек, позволяли предположить очертания человеческой фигуры, сидящей в кресле. Завсегдатай шумных салонов, джентльмен и – в недалеком прошлом – отважный бригадный генерал, он очень ценил свое одиночество и любил отдыхать в полумраке. Лишь один человек имел право нарушить уединение генерала, неприкасаемое ни для жены, ни для детей, ни даже для самого президента. Седой негр в аккуратном сером мундире военного образца, хотя и без знаков различия, без стука приоткрыл дверь библиотеки.

– Масса Уэйд, тут к вам штатские из газеты. Мне их выгнать или вы сами справитесь?

– Спасибо Рэнсом, – улыбнулся человек. – Я пройду в кабинет, проведи господ из газеты туда.

Дворецкий удалился так же бесшумно, как и появился, а из кресла поднялся и прошел к выходу высокий, массивный человек в светло-сером сюртуке. Продолжая попыхивать сигарой, мужчина неторопливо поднялся на второй этаж, прошел в одну из комнат и, остановившись у стола, коротко позвонил колокольчиком. Не прошло и минуты, как двери кабинета открылись, и в сопровождении дворецкого в комнату вошли двое мужчин, внешне похожих на рекламу магазина готовой одежды. Один из них нес на плече массивную треногу, накрытую черным покрывалом, из-под которого выглядывал объектив камеры ферротипа.

– Господа! Генерал-майор армии Конфедеративных Штатов Америки Уэйд Хэмптон III!

Дворецкий сделал шаг в сторону, пропуская репортеров в кабинет, и вытянулся во фрунт.

– Это большая честь для меня! Разрешите представиться, я – Билл Портер, репортер «Richmond Enquirer». Со мной, мой друг и помощник, мистер Эл Дженнингс, мастер по производству ферротипов.

– Добро пожаловать, господа. Хотите что-нибудь выпить: вино, бурбон, коньяк? – Хэмптон вопросительно приподнял густую бровь.

– Выпить с Вами – большая честь, сэр. И осталась бы честью, даже если пить пришлось бы воду из грязной лужи. – Открыто улыбнулся репортер, чрезвычайно довольный возложенной на него миссией.

– Ну, юноша, с такими вкусовыми пристрастиями вы были бы настоящей находкой в минувшую войну. Там этого питья хватало с избытком. Хотя, надо сказать, что бывали времена, когда мы и слякоти были рады, – хмыкнув в густую бороду, Хэмптон сделал жест рукой в сторону дворецкого, – Рэнсом, принесите, пожалуйста, бурбон, для джентльменов и для меня. После чего вновь повернулся к гостям:

– Чем же я могу быть Вам полезным, джентльмены?

– Сэр, генерал, сэр! Через неделю наступает двадцатая годовщина со дня Геттисбергского послания! Ни для кого не секрет, что благодаря атаке Вашей бригады, стала возможна победа в бою за станцию Бренди! Многие исследователи прошедшей войны считают, что победа нашей кавалерии возле холма Флитвуд обеспечила успех Пенсильванской кампании. Какую шикарную мясорубку устроили ваши кавалеристы в том бою, открывшем армии генерала Роберта Э. Ли путь в Пенсильванию! Несмотря на всю ее очевидность, ваша тактика в том бою стала откровением! Ведь вы первый заставили своих парней рубить «юнионистов» саблями в капусту! – Восхищенно взмахнул руками Портер.

– Шикарная мясорубка? А я, стало быть, восхитительный мясник из Бренди… А почему, собственно, господа, вы решили, что первым за саблю, вместо револьвера, взялся я? Введение новых тактических приемов – моих рук дело, хотя, говоря по чести, новыми они стали только для наших армий. Поверьте мне, что настоящая заслуга в том, что мои парни действовали саблями, как оружием, а не как дубинами, принадлежит не мне. Отнюдь не мне.

– Кто же это был, сэр? Почему же до сих пор никому и ничего не было известно о человеке, столь успешно вмешавшегося в привычный всем ход боевых действий? Простите нам нашу назойливость, ее извиняет лишь полная уверенность в том, что нашим читателям будет не менее интересно узнать про этого человека, чем нам самим.

Предчувствие сенсации прозвучало в воздухе, словно порванная гитарная струна. Карандаш журналиста заскользил по блокноту настолько же стремительно, насколько охотничья собака преследует добычу.

– Это был настоящий герой, неповторимый боец. Его настоящее имя до сей поры неизвестно даже мне. Мы звали его Немой Сэм. Видите ли, джентльмены, он не говорил на английском языке, а людей, знавших его родной язык, среди нас не было. Скажу даже больше – я до сих пор не знаю, какой же язык был для него родным. За время службы Сэм худо-бедно выучился английский, но говорил он с сильным акцентом и свои навыки использовал большей частью для команд или советов. Все остальное время он предпочитал молчать. Как бы то ни было, но своим существованием Сэм в очередной раз подтвердил, что иной раз дела – важнее слов.

Первый раз я увидел его в то время, когда наша дивизия отдыхала в окрестностях плантации Бауэр что в восьми милях от Мартинсберга. Второго октября 1862 года, мне представил его мистер Аллард Белин Флэгг – да, да, господа, тот самый доктор Флэгг, что доныне владеет плантацией Вашсау в графстве Джорджтаун неподалеку от Чарлстона. Настоящий кусок старой Англии: вечный шум прибоя, бриз, туманы, мох и сосны. Именно тот самый Флэгг, чья сестра почила в бозе в 1849 году, и чей призрак доныне стенает в туманах Вашсау. Впрочем, это отдельная и грустная история, сравнимая разве что с историей Тристана и Изольды. И первое мое впечатление, да и впечатление офицеров моего штаба было далеко не однозначным…. Он был весь такой… – Хэмптон нахмурил брови, потирая свой широкий и выпуклый лоб, задумавшись над формулировкой.

– Наверное, странный? – Попробовал подсказать точное выражение Портер.

– Странный? Да, очень верное выражение – странный. Странность была ему вторым именем, можно сказать, его сущностью. – Хэмптон надолго замолчал, переносясь в воспоминаниях на несколько лет назад…

Багряное осеннее солнце, с неторопливостью сытно пообедавшего увальня уходило к горизонту. Устало и неохотно окидывало оно последними лучами человеческий муравейник, безостановочно копошившийся на поверхности земли. Солнце было равнодушно к людской суете. Оно шло на заслуженный отдых.

Со стороны холма, на котором стоял белый особняк Бауэр, доносились звуки музыки и женского смеха. Хэмптон проводил дезертирующее солнце недовольным взглядом: «Мистер Галантность» – Джеб Стюарт расточает комплименты местным дамам, а мне же вновь придется допоздна вычитывать бумаги при свете лампы…». Устало, уже ставшим привычным жестом, протерев глаза, Хэмптон повернулся к адъютанту, державшему в руках очередную стопку штабных документов. Что тут поделаешь, генерал – не солнце, ему до отдыха далеко.

Вокруг Хэмптона, сколько хватало глаз, рядами, как будто вытянувшиеся перед смотром новобранцы, стояли шеренги палаток и навесов, таких же серых, как и мундиры обитавших в них людей. По широкой дороге между палатками неторопливо взметнул дорожную пыль строй недавно прибывшего пополнения. Где-то поодаль ржали лошади, раздавался перестук и звон походной кузницы, еле слышно витал запах полевых кухонь. Где-то кто-то кого-то распекал, кто-то куда-то спешил. Лагерь жил своей обычной жизнью.

Не обращая внимания на привычный, почти не смолкающий гул, Хэмптон прижал к поверхности стола лист бумаги, едва не унесенный ветром:

– Извините меня, капитан, продолжайте доклад…

Адъютант генерала – капитан Тед Баркер, окинув критическим взглядом свой новый, но уже успевший изрядно пропылиться мундир, тоскливо вздохнул, но служба превыше всего и он подтянулся:

– За сегодняшний день ремонтеры поставили в бригаду сто семнадцать лошадей, кони по полкам и заведованиям пока не распределены… – Звук дальнейших слов потонул в топоте копыт и храпе лошади вестового, шумно остановившейся за спиной начальника штаба дивизии. Вестовой, придерживая рукой кобуру, подбежал к столику Хэмптона.

– Сэр, бригадный генерал, сэр! Со стороны Шенандоа к нам приближается обоз из дюжины фургонов. Во главе обоза находится сэр Аллард Белин Флэгг со своей дочерью. Примерно через пять-десять минут они прибудут в расположение лагеря, сэр! Разрешите идти, сэр?!

Дождавшись разрешающего кивка генерала, вестовой сел на лошадь и уже не торопясь направился в сторону постов. Хэмптон встал из-за стола и, кидая периодически взгляд на дорогу, стал расхаживать перед палаткой.

– Легче поверить, что Ад разверзся, либо фамильный призрак сошел с ума, чем представить себе, что старина Флэгг сорвался с места. Какая нелегкая заставила его оставить дом? – Условную тишину перед палаткой, разорвала обеспокоенная фраза, и раздосадованный генерал умолк, напряженно всматриваясь в лесную дорогу, теряющуюся среди дубов.

Спустя несколько минут тягостное молчание было прервано мерным скрипом колес череды фургонов. Во главе колонны неспешно покачивался на рессорах экипаж, хорошо знакомый Хэмптону, да и всему Чарльстону. Экипаж остановился напротив палатки генерала, и из его недр выкатился мужчина лет шестидесяти, обладающий всеми сомнительными достоинствами фигуры любителя «сладкой» жизни, настоящий «эпикуреец», жуир, никогда не унывающий сэр Аллард Белин Флэгг. Его еще недавно роскошный сюртук, сшитый по последней моде, ныне пребывал в плачевном состоянии: один лацкан оторван, на кармане пятно копоти. Некогда темно-синяя, щегольская ткань сюртука, приобрела множество новых тонов и оттенков, щедро раскрывающих всю палитру пыли и грязи дорог. Шляпа отсутствовала вообще, и только безукоризненно повязанный галстук напоминал, что это джентльмен, а не бродяга.

Сойдя на землю, Флэгг помог выйти из экипажа невысокой хрупкой девушке, светло-розовое платье которой тоже носило на себе следы недавних потрясений.

– Уэйд! Сынок! Как я рад тебя видеть! – Раскинув руки в сторону, Флэгг засеменил к палатке. – Ой! Виноват! Простите меня великодушно, мой генерал!

– Бог мой! Мистер Флэгг! Вы можете называть меня так, как Вам будет угодно. Что с вами случилось? Почему вы в таком виде? Что с вашим поместьем?

Не дожидаясь, пока толстячок дойдет до палатки, Хэмптон в два шага приблизился к гостю:

– Что заставило вас покинуть свой дом и почему вместе с вами ваша дочь? – Не переставая задавать вопросы, Хэмптон довел Флэгга до стола перед палаткой. Флэгг устало опустился на стул. Напряжение минувших дней покидало его, как воздух, вырвавшийся из надувного шара.

– Прошу простить меня за невежливость, мисс, – Хэмптон коротко склонил голову перед девушкой, шедшей следом за ним, – я рад приветствовать вас в своем лагере и целиком и полностью к вашим услугам.

– Здравствуйте, мистер Хэмптон, не переживайте, я на вас не сержусь, а если мне дадут воды, вы будете прощены окончательно. – Мило улыбнулась девушка, отходя в сторону, чтобы не мешать разговору мужчин.

– Я немедленно распоряжусь, чтобы вам предоставили отдельную палатку и обеспечили всем необходимым. – Вновь поклонился девушке Хэмптон.

– Одна маленькая просьба, мой генерал, недовольно нахмурился Флэгг. Будьте добры, проследите, чтобы близь палатки не ошивались обаятельные лесорубы. А то эти парни становятся для Юга настоящим бедствием – сначала этот безродный возлюбленный моей дорогой сестры, потом мистер Линкольн…

Отдав распоряжения, генерал подошел к Флэггу.

– Прошу прощения за назойливость, но что, же заставило вас пуститься в длинный путь, и что с вами случилось?

Флэгг проследил взглядом за тем, как его дочь уходит вглубь лагеря, сопровождаемая немолодым квартирмейстером мистером Джоном Брэддоком, навьюченным ее багажом. Следом за ними неспешно переваливалась с боку на бок Джеральдина, чернокожая служанка девушки, с удовольствием приступившая к заботам о «юной мисси», избавивших ее от многих часов тряски по ухабам, щедро сдобренных пылью.

Флэгг повернулся к Хэмптону:

– Ты знаешь, сынок, я всегда был далек от политики, но когда до нашей глубинки дошли слухи о битве при Булл-Ран, все мужчины, из тех, кто не ушел раньше и мог держать в руках оружие, пошли записываться в твой легион. Я не мог и не хотел им препятствовать, да вот беда – встать в строй вместе с ними я тоже не мог, стар я уже. Фронт кормится плантациями, а кроме меня приглядеть за порядком в нашей Вашсау некому. Но две недели назад, все в графстве стали говорить, что Роберт Э. Ли решил сделать из тебя и Джеба Стюарта кавалеристов. Я понял, что вот тут-то я могу помочь! Я купил всю сбрую в округе – а это добра на шесть сотен лошадей, и решил привезти эту утварь для твоей бригады. Я бы был у тебя еще неделю назад, да уж больно быстро ты кочуешь, не поймаешь тебя. Признаться, найти тебя было нелегкой задачей: штатские не знают, а военные не говорят. А тут я еще и с парочкой контрабандистов столкнулся, и они сделали мне предложение, от которого я не смог отказаться. – Флэгг хитро прищурился, выдерживая паузу.

– Уэйд! Я купил у них двести ружей и сто тысяч патронов! Армейские скряги-интенданты посчитали их товар дороговатым, а по мне так цена в самый раз. И я привез все это добро в подарок тебе и твоим бойцам! Правда теперь моя Алиса осталась без приданного…

– Мистер Флэгг, я не знаю, как вас благодарить! Да с таким приданным, очередь из женихов к Вашей дочери будет длинной отсюда и до Миссисипи! Не будь я женат, я бы первым стоял в этой очереди!

Флэгг слабо махнул рукой, останавливая восторг генерала:

– Две недели назад мы отправились в путь, а так как все мужчины ушли на войну, возницами в фургоны мне пришлось назначить своих черных работников, а малышку Алису я просто побоялся оставить одну дома. Когда мы добрались до Келпепера, я решил двинуться напрямую к Фронт-Ройялу. И вот, когда мы проезжали в горах, как раз между рекой Шенандоа и ручьем Эшби на нас напали… Мы еще и понять толком ничего не успели, как нападавшие застрелили моего кучера – Хэнка. Ты ведь помнишь старину Хэнка, он возил меня тридцать лет… Как я теперь буду без его ворчания…

Флэгг тоскливо замолчал, прикусив губу, по щеке медленно сползала одинокая слеза.

– Кто осмелился напасть на вас? «Юнионисты»? Сколько их было? Куда они направились потом? – Не на шутку взволновался Хэмптон.

– Их было шесть человек. Кто? Не знаю, сынок, скорее всего – белое отребье, хотя на троих из них были синие мундиры, но это в принципе, одно и, то же. Впрочем, сдается мне, что этим сравнением я наше «южное» отребье оскорбляю. Куда, говоришь, отправились? Лично я проводил их только до могилы. А дальше, я думаю, что прямиком в ад. Мы их закопали там же.

– И после этого вы называете себя стариком?! За раз в одиночку убить шестерых! Да это даже мне не под силу!!!

– Мне не под силу убить даже одного. Видишь мужчину, стоящего возле моего экипажа, Уэйд? Мы называем его Сэмом, – Флэгг обернулся в сторону колонны, – так вот, этих ladrones[1] убил он.

– Что-то не похож он на великого воина. – Задумчиво протянул Хэмптон, разглядывая человека, на которого указал Флэгг.

Невысокий мужчина, ростом немногим более пяти футов, дремал, прислонившись спиной к экипажу. Его лицо было прикрыто широкими полами потрепанной шляпы, коричневая шерстяная рубаха, явно с чужого плеча, чуть мешковато висела на ее нынешнем владельце, потертые полотняные брюки были заправлены в короткие сапоги. Обыкновенный фермер, каких тысячи по обе стороны фронта. Единственной деталью, никак не сочетавшаяся с образом мирного фермера, была сабля, с непривычным глазу эфесом и изгибом клинка, висевшая в ножнах, на кожаной перевязи через плечо.

– Сейчас-то он еще прилично выглядит. А вот когда я его увидел в первый раз, то был очень удивлен. Нет, даже фраппирован! Я бы открыл рот, если бы мне в подбородок не упирался ствол ремингтона! – Усмехнулся Флэгг. – Представь себе картину: двое бандитов в стороне от дороги держат под прицелом моих негров, согнав их в кучу. Один держит мне руки. А второй тычет мне в зубы тем самым стволом, из которого он застрелил Хэнка. Ну и отвратительный же был запах! Что от ствола, что от его хозяина! Последние двое скотов вытащили на дорогу Алису. А мимо этого Содома не спеша идет Сэм. Босиком. Из одежды на нем были только брюки, из тонкой белой ткани, похожие на кальсоны, да вдобавок полумокрые!!! Просвечивали они. Я даже на миг забыл про бандитов и испугался, как бы Алиса его не увидела! Я ей кричу: «Алиса! Закрой глаза!». А она плечиками пожимает – зачем? Но слово отца – закон, и глаза руками она все, же прикрыла. Правда, вот лиса, пальцы чуть раздвинула, чтоб подсматривать, значит… Да. А в руке Сэм держал саблю. В ножнах, но в руке. И Бог весть, чем бы все закончилось, Сэм явно мимо шел и дела до нас ему, сдается мне, вовсе не было. Но тут подонок ударил мою девочку по лицу! И попытался порвать на ней платье! Сэм что-то крикнул мерзавцу, а тот усмехнулся, револьвер свой поднял, да и пальнул в него, в Сэма, тобишь. Промазал, конечно. А дальше, так просто чудеса Господни творились, прости меня, Боже, старого грешника. От выстрела – на дороге пороховой дым столбом. А Сэм, не будь дураком, под прикрытием дыма прям по-кошачьи прыгнул в сторону, ушел, понимаешь, с линии огня. Ну, пума, чистая пума. Руку с саблей вперед выбросил. И клинок, значит, освободил, и ножны клинком в лицо негодяю кинул. А тот как отшатнется! Ну, кому охота в лицо полфунта дерева с железом схлопотать? Нет, Уэйд, действительно, он как-то непривычно двигается, ты говоришь, ходит, как индейцы?.. похоже, но не то, не то… Пока стрелок, хотя тоже мне, стрелок, мальчишки на фермах и то лучше стреляют, головой мотал, Сэм к нему уже вплотную. Да саблей своей чудной – раз снизу вверх – и выпустил скоту потроха! Тот револьвер уронил, и давай визжать, что свинья! А Сэм, как тот детский волчок – крутнулся на пятке и рассек второму горло! Вот тут уже Алиса завизжала, ну я же говорил – подсматривала! Тот подонок, что убил Хэнка, в их сторону револьвер направляет, а Сэм, ка-а-ак развернется, да ка-а-ак ткнет ему клинком в брюхо! Благо, неподалеку мы стояли, – Флэгг в азарте подпрыгнул на стуле, – я и обрадоваться толком не успел, а тут Сэм цап меня за лацкан сюртука, да рванул на себя, я – на колени. А он головой, как кулаком, размозжил скоту за моей спиной нос, у того аж брызги в сторону! А чтобы тот не сильно мучился от боли – пробил ему клинком сердце! Убереги нас Господи от подобного милосердия. Пока Сэм подонков на пеммикан настругивал, гляжу – те двое, что негров сторожили, в нашу сторону бегут. Да на бегу из ружей постреливают. Ха! Не самая умная мысль. Есть на свете и подурнее занятия, да не много таких. Сэм, будто акробат из цирка, кувырком подкатился к тому, что поближе подбежал, да саблей, словно мечом, ткнул. Ну и нанизал его, как наш ученый мсье Агассиз жука на булавку! Видя, что все его дружки либо сдохли, либо подыхают, последний мерзавец бросился бежать, даже ружье свое бросил. Тут Сэм взял свою саблю, как индеец копье, и бросил клинок ему в спину. Все! Отбегался подлец! Бандитов больше нет. И пойми, Уэйд, это я рассказываю долго, а там, на дороге, все заняло не больше минуты. Представь себе, Уэйд, минута – и шесть вооруженных до зубов мужчин мертвы! Ты когда-нибудь такое видел?

– Надо сказать, я до сегодняшнего дня о таком даже не слышал… – задумчиво протянул Хэмптон, – и откуда он такой умелый взялся?

– Не знаю, он не говорит. Точнее, он не говорит на английском. Я не знаю языка, на котором он говорит. Но точно он не француз, не испанец и не немец, хотя мне показалось, что несколько слов на немецком языке, он знает.

– А вы так и не выяснили, откуда он в таком, мягко говоря, странном виде пришел?

– Я не могу ручаться за истинность своих суждений, сам понимаешь, Уэйд, с таким разговаривать, как с немым общаться, но я понял, что из реки он вылез. А откуда и как он в эту реку попал, вот этого я не знаю. По правде сказать, и не уверен, хочу ли я это знать – про эти индейские земли ходят такие слухи, которые доброму христианину и повторять не стоит.

– Как бы там ни было, я хотел бы познакомиться с этим человеком, – Хэмптон обернулся в сторону палатки. – Вестовой! Пригласите, пожалуйста, к нам джентльмена, стоящего возле экипажа мистера Флэгга. Предупреждаю, он не говорит на английском.

– Есть, сэр! Будет исполнено, сэр! – Не мешкая, солдат подбежал к экипажу, аккуратно тронул мужчину за плечо. Когда тот приоткрыл глаза, солдат указал рукой на холм, где стояла палатка Хэмптона, и браво замаршировал на месте. Глядя на эту пантомиму, генерал еле заметно улыбнулся, а Флэгг, не будучи стесненным званием, закашлялся от смеха.

Сэм кивнул головой, понятно, мол. После чего, не обращая внимания на возмущенные взгляды вестового, не торопясь поднялся на холм, аккуратно придерживая ножны. Уже стоя перед Хэмптоном, он вопросительно взглянул, как бы говоря всем своим видом: «Ну, вот я и пришел. Чего надо?». Его спокойный взгляд рассеяно плутал вокруг, пока не наткнулся на часового, стоявшего на вытяжку под знаменами Конфедерации и вымпелом бригады. Почти неуловимо поведение Сэма изменилось – от расслабленности не осталось и следа, он, словно преисполнившись неожиданным для окружающих уважением к флагу Конфедерации, немедленно подобрался, встав навытяжку.

Хэмптон, удивленно наблюдая за трансформацией незнакомца, немного помолчал, решая непростой вопрос о том, как же к нему обратиться. Вид человека, с неподдельной искренностью отдающего уважение флагу Конфедерации отбросил все сомнения в сторону. Хэмптон шагнул на встречу и с чувством пожал ему руку. После краткого, но сильного рукопожатия, он начал говорить медленно и четко выговаривая слова:

– Позвольте представиться, я бригадный генерал Уэйд Хэмптон III. Не соблаговолите ли вы назвать ваше имя? – При словах «генерал» и «Хэмптон» в глазах Сэма мелькнуло понимание. Вновь приняв строевую стойку, он что-то отрапортовал в ответ. Из всего сказанного, Хэмптон понял только «сержант», да имя, созвучное с Сэмом. Второе имя и прочая речь незнакомца, так и остались для генерала загадкой.

– С горем пополам, но мы вроде бы познакомились, – улыбнулся Хэмптон, – теперь хотелось бы посмотреть и на его мастерство. Вестовой! Позовите сержанта Салливана и капрала Хэквуда из первого эскадрона, пусть они захватят с собой сабли.

Через несколько минут, солдаты уже стояли перед генералом, чуть переводя дух от бега.

– Джентльмены! Я хотел бы, чтобы вы показали нашему гостю учебный бой на саблях.

– Есть, сэр! – Солдаты вышли на пятачок перед палаткой, обнажили оружие. При виде их сабель брови Сэма недоуменно взмыли вверх. Оба лучших фехтовальщика бригады немного потоптались, выбирая место поудобнее. Молнией сверкнул первый выпад, разбрызгав искры, столкнувшись с ответным выпадом. Воздух наполнился пением стали, со свистом рассекающей воздух. Понемногу звон клинков перед палаткой собрал толпу солдат, привлеченных редким зрелищем. Хэмптон стоял в пол-оборота к Сэму, исподтишка наблюдая за реакцией последнего на схватку. Генерала несколько раздосадовало недоумение Сэма, сменившееся ехидно-презрительной усмешкой, застывшей на его лице. Перезвон стали привлек к себе внимание проходящих мимо офицеров, и группа не обремененных занятиями джентльменов из дивизионного штаба, возглавляемая Херосом фон Борке, поднявшись на холм, расположилась вокруг Хэмптона.

– Достаточно, джентльмены. Спасибо, что уделили мне ваше время. Вы можете немного перевести дух. – Прервал схватку Хэмптон. Жестами он предложил Сэму выйти на уже утоптанную поединщиками площадку. Тот хмыкнул еще раз, но, не прекословя, выполнил просьбу генерала, расслаблено встал на указанном месте. Хэмптон, как мог, жестами объяснил Сэму предложение сразиться с любым из бойцов, показавших свое мастерство.

– Господи, как должно быть смешно я сейчас выгляжу со стороны… – Пульсировала мысль в голове генерала, во время объяснения, больше похожего на театр, где играют немые актеры. Однако желание лично увидеть достославный талант незнакомца заглушило на время все иные чувства. Сэм утвердительно кивнул головой, вновь усмехнулся и указал на обоих солдат.

– Боже! Дай мне кротости и терпения! Еще одна такая усмешка, я лично вызову наглеца на дуэль, – понемногу стал закипать Хэмптон, – что он о себе возомнил, что он архангел Михаил с огненным мечом? А стоит-то как? Как будто не драться сейчас нужно будет, а пирога с грудинкой отведать. Он бы еще на закат полюбовался!

– Джентльмены! – Обратился он к своим бойцам. – Научите этого господина уважать нашу кавалерию вообще и нашу бригаду в частности! Полагаю, что краткого и доходчивого урока хороших манер без ран и увечий будет вполне достаточно! Так что без крови, джентльмены, без крови!

– Как скажите, сэр! – Плотоядно улыбнулся сержант Салливан. – Поцарапать – не поцарапаю, но синяков наставлю!

Обнажив сабли из ножен, кавалеристы встали напротив незнакомца, после чего начали обходить из его с двух сторон. Солдаты, стоявшие у подножия холма, свистом и шутками поддерживали сослуживцев. Не обращая на это никакого внимания, незнакомец вынул свой клинок из ножен, но с места не сдвинулся, продолжая все так же расслабленно стоять на месте. Зайдя спиной к солнцу, Хэквуд, решив, что место и время для атаки удачное, нанес рубящий удар сверху вниз от левого плеча. Гася напор чужого удара, Сэм, приняв клинок капрала на кончик своего, повел саблю Хэквуда вправо. Затем словно в танце, сделав полшага вперед, левой рукой обхватил Хэквуда за запястье руки, в которой тот удерживал саблю, продолжая свой невиданный до этого танец, развернулся в одну с капралом сторону. Осознавая, что все идет не так, Хэквуд попробовал отпрянуть в сторону, но не успел. Снисходительно улыбнувшись, Сэм медленно провел обухом своей сабли по шее противника. Хэквуд ошеломленно чертыхнулся, признавая поражение, и отошел в сторону. Салливан внимательно и уже с опаской посмотрел на Сэма. Сплюнув на землю, как бы избавляясь от неуверенности, Салливан стремительно атаковал, нанося мощный, рубящий удар, способный пробить любой блок. Соперник, уйдя в сторону, кончиком своей сабли погасил натиск неудержимой атаки, и, не разнимая клинки, слегка повернул кисть, чуть-чуть дослав руку вперед. Противники замерли. Салливан шумно выдохнул, скосив глаза на острие клинка, неподвижно застывшего у его горла, и перевел свой взгляд на Сэма. А тот неуловимым взгляду движением убрал клинок в ножны, и вновь застыл в расслабленной позе. Азартный шум у холма сменился озадаченным перешептыванием. Впервые за все время с начала войны двое лучших бойцов бригады потерпели поражение меньше чем за минуту с начала схватки. Хочешь – не хочешь, а задумаешься. Сэм улыбнулся Салливану и ободряюще похлопал его по плечу. Сержант сглотнул слюну, стараясь вытеснить из памяти картину застывшего в дюйме от его лица клинка, и смущенно улыбнулся в ответ. Взяв из безвольно висящей руки сержанта его саблю, Сэм внимательно осмотрел клинок, укоризненно покачивая головой. Взвесив саблю в руке и сделав несколько вращательных движений, он недовольно сморщил нос. Вновь достал свой клинок из ножен и, удерживая обе сабли в одной руке, ногтем провел по лезвиям, сравнивая заточку, потом жестом предложил Салливану сравнить впечатления. Не раздумывая, сержант скользнул мякотью большого пальца по клинку Сэма, и тут же сунул палец в рот, слизывая кровь.

– Что за игру вы здесь устроили!? Почему Вы поддались противнику, сержант!? – Гневный голос генерала рывком вывел Салливана из прострации.

– Сэр! Никак нет, сэр! Никакой игры! Будь мы в настоящем бою, и я и Хэквуд уже лежали бы мертвыми, сэр! Этот парень настоящий дьявол! Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так действовал клинком, а искусству владения саблей меня учил сам старый Франц Зибберт, сэр! – Вытянулся сержант, мгновенно забыв про кровь, до сих пор капающую из пальца.

Хэмптон озадаченно замолчал, не зная, что сказать и сделать дальше. Флэгг довольно развел руками.

– Я ведь говорил тебе, Уэйд, что этот парень один стоит многих! С той минуты, как он присоединился ко мне, я больше не переживал ни за дочь, ни за себя, ни за груз.

– Сэр! Разрешите мне попробовать, сэр! – Фон Борке отделился от группы наблюдавших за боем офицеров и подошел к Хэмптону. – У себя на родине, в своем полку, я был одним из лучших фехтовальщиков! – Из-за сильного немецкого акцента речь фон Борке походила на лавину колючего льда вперемешку со звонкими прусскими талерами.

– Да, пожалуй. Уверен, вам это будет под силу мой любезный друг. И думаю, это не займет у вас много времени. – Хэмптон окинул уважительным взглядом начальника штаба дивизии. Прусский офицер, ныне майор КША, Иоганн Аугуст Генрих Херос фон Борке, легендарный «великан в сером», ростом шесть футов четыре дюйма, неисправимый болтун, позер и фанфарон, был, тем не менее, стойким солдатом. Честь южной армии и так уже понесла невосполнимый урон, и Хэмптон слегка злорадно улыбнулся, представив себе картину скоротечной расправы гиганта фон Борке над низкорослым нахалом. Отвесив короткий и быстрый поклон, фон Борке встал напротив своего соперника. Быстро отсалютовав клинком противнику, прусак так же стремительно начал атаку. Несколько минут боя не принесли прусаку никакого успеха. Бой на палашах, привычный ему с ранней юности, шел отнюдь не по тому выверенному уставами и опытом сценарию, к которому пруссак привык на посыпанных песком фехтовальных аренах своей родины, превратившись в жуткий, но завораживающий танец. Теряя терпение от неудач, а более всего от непонимания происходящего, фон Борке, перейдя в очередную атаку, в выкрикнул гневе «Die Teufel! Donnerwetter!»[2]

Однако эти невинные выражения досады, которые не смутили даже самых юных бойцов, присутствующих на месте поединка, изменили течение схватки самым решительным образом. При звуках немецкой речи Сэм разом превратился из улыбчивого учителя фехтования в карающий меч Немезиды. Он сорвался с места, словно распрямившаяся пружина. Несколько неуловимых, невидимых взгляду движений слились воедино, и вот, уже фон Борке сидит на земле, сбитый с ног. Происшествие само по себе из ряда вон выходящее, казавшееся не возможным при разнице в комплекции поединщиков. Так и не поняв, что с ним произошло, фон Борке проводил ошалелым взглядом свою саблю, мгновение назад вырвавшуюся из его руки, словно птица. Что и говорить, крайне неожиданное событие, которое еще минуту назад представлялось невероятным, выходящим из ряда вон, нарушающим все мыслимые физические законы. Казалось, что клинок фон Борке, вонзившийся в землю и раскачивающийся с неторопливой размеренностью метронома, приковал к себе внимание всех зрителей. Сэм, успокоившись так же внезапно, как и взорвался, подошел к фон Борке, рывком поднял на ноги гиганта и, отойдя на свое место, вновь застыл каменным изваянием, скрестив руки на груди.

Глядя на это удручающее зрелище, Хэмптон глухо скрипнул зубами и обернулся к вестовому.

– Капрал, принесите мой клинок, я сам попробую, насколько силен наш гость.

– Масса Уэйд! Ах, масса Уэйд, вы все такой же забияка, как и в юности. Если бы ваша покойная матушка знала, о скольких ваших проделках я умолчал, старого Рэнсома выпороли бы у столба и правильно сделали! Да вы месяц, как распрощались с костылями после Семи Сосен! Может быть, в память о вашей матушке, вы не будете сегодня сражаться? – Крепкий, с едва заметной в копне иссиня-черных волос сединой, негр, одетый в полевой мундир кавалериста, с легкой укоризной смотрел на своего, всегда для него юного, хозяина. – Разве Вы перестали доверять своим людям на слово?

– Нет, Рэнсом, – чуть смутился Хэмптон, – но если он так хорош, как мы видим, то я должен и сам попробовать сразиться с ним. Что обо мне подумают мои люди? Что я прячусь за их спинами? – Его доверенный слуга – друг и нянька по совместительству, конечно же, был прав, но недаром гордыня – это грех смертный. Желание утереть нос зазнайке Стюарту, добившись победы там, где был повержен его любимчик фон Борке, пересилило все прочие доводы разума. Хэмптон, в очередной раз чувствуя себя нескладным юнцом, желающим оставить последнее слово за собой, чуть повысил голос, добавив в него ледяной официальности.

– Мистер Симмонс, будьте добры, принесите мой меч, и закончим разговоры.

Все так же укоризненно покачивая головой, Рэнсом скрылся в палатке, и через несколько мгновений вернулся, держа на вытянутых руках ножны с клинком генерала. Хэмптон с видимым удовольствием вынул меч из ножен. В который раз он, всегда жадный на похвалу к себе, порадовался, что не поскупился, заказав этот шедевр оружейного искусства. Полюбовавшись игрой закатного багрянца на сорока пяти дюймах обоюдоострой стали воздетой вверх, Хэмптон несколько раз взмахнул клинком, заворожено вслушиваясь в свист рассекаемого воздуха, после чего встал напротив Сэма. Как бы ловок не был этот наглец, вряд ли он сможет противостоять мечу, помноженному на рост и силу его владельца. Солдаты под холмом радостно закричали. Кто-то от избытка чувств даже выстрелил из револьвера в воздух, в ответ, на что стоявший рядом со стрелком сержант незамедлительно выдал длинную череду витиеватых ругательств. Сэм уважительно окинул гигантскую фигуру генерала, и очередной раз, покачав головой, хмыкнул, обнажая клинок.

– Начнем, пожалуй, – рассекла воздух серая полоса стали в руках Хэмптона. – Как там мой дед – мистер Уэйд Хэмптон говорил? Быстрота и натиск?! Так вот же они! Прима! Секундо! Терца! Кватро! – Продолжал он вести серию ударов. – Разворот! Терца! Дьявол! Прости меня, господи! Опять мимо! Уходим в нижнюю позицию… и по ногам, по ногам! Да как же в тебя попасть-то! Сила Господня! Проще ласточку на лету поймать! Уже три минуты я только воздух пластаю! А клинки даже не столкнулись! Господь-вседержитель! Что за мельницу он устроил своим клинком, ни малейшего просвета нет, ну ни малейшего! А мне хотя бы волосок просвета для атаки, да нужен! А если так?! – Хэмптон в очередной раз начал атаку с рубящего удара и вдруг застыл на месте.

Ободряющий шум под холмом сменился внезапным тягостным молчанием. Со стороны хорошо было видно, как Сэм, чуть поднырнул под атаку, войдя в клинч, обхватил руку генерала своей левой рукой, и, заведя саблю из-за своей спины, приставил ее острие к груди Хэмптона.

В оглушающей тишине как гром прозвучали хлопки аплодисментов Флэгга. Хлоп! Хлоп! Хлоп!

Хэмптон обескуражено посмотрел на Флэгга, как будто увидел его в первый раз, осторожно кинул взгляд на Сэма, внутренне опасаясь, что его честь будет посрамлена надменной усмешкой незнакомца – но на лице противника было лишь легкая извиняющаяся улыбка – и генерал беззвучно перевел дух.

– Благодарю вас за отличный урок, сэр! – Хэмптон четко, как бы отдавая честь, качнул в поклоне головой. – Я был бы несказанно рад видеть такого учителя в наших рядах! И если вы не против, сэр, – добро пожаловать в кавалерию!

Сколько лет уж прошло того момента, но все стоит перед глазами. Как вчера…

– Бог Мой! Я и представить себе не могу человека, который бы смог одолеть вас в открытом бою! Это невообразимо! И как легко вы признаетесь в том, что кому-то уступили победу! Простите, если я хоть чем-то задел вашу честь, генерал, сэр! – Удивлению Портера не было предела. – Многие из знакомых мне храбрецов, прославленных своей отвагой, скорее откусили бы себе язык, чем признались в поражении!

– Значит, не такой уж я прославленный храбрец, – отхлебнул из своего стакана Хэмптон, – надеюсь, что не только я получил урок в тот день. Видите ли, джентльмены, Конфедерация славно начала войну и в гордыне своей едва было не позабыла важнейший из уроков истории – поражения учат нас лучше побед. Лично мне напомнил об этой максиме старина Сэм, за что я ему благодарен по сей день и буду благодарным до скончания дней своих. Наверное, многие со мной не согласятся, но я считаю также, что за этот его урок ему должна быть благодарна вся наша страна.

– Прошу прощения за назойливость, но если не секрет, какова, же дальнейшая судьба этого, без сомнения, достойнейшего джентльмена?

– Как вы могли заметить джентльмены, у меня нет от вас секретов. Итог нашей встречи вполне предсказуем – Сэм поступил инструктором в мою бригаду, и, уверен, многие из моих людей еще долго проклинали тот день. До первого боя, как минимум. По крайне мере с того времени, как он вместе с нашими кузнецами переделал первую партию сабель. Хотя я до сей поры ума не приложу, как же они объяснялись? Я определил Сэма в первый эскадрон легиона Кобба в компанию к Салливану и Хэквуду. Первый должен быть первым во всем, не правда ли? Легионом в то время командовал Пирс Меннинг Батлер Янг. Сэм, конечно, был еще тот крепкий орешек. Но полковник Янг – командир от Бога, и, несмотря на определенную молодость, умел заставить уважать себя кого угодно, даже Искусителя. Несколько дней эта троица – Салливан, Хэквуд и Сэм – были практически неразлучны. С раннего утра они выходили на выгон, где устраивали бесконечные поединки, мгновенно ставшие излюбленным зрелищем всего лагеря. Только что ставки на них не делали. Впрочем, тут все просто – и с деньгами у солдат туго было, и фаворит заведомо известен.

Но уже через неделю, как раз, когда сабли были готовы, в лагере не было места, где бы, ни был слышен рык Салливана, обучавшего солдат правильно держать клинок. Судя по всему, наш бравый сержант считал, что чем громче он ругается, тем быстрее люди учатся. Вполне вероятно, он был прав. Будь я на месте солдат, я бы быстро научился чему угодно, даже на арфе играть, лишь бы не слышать его ругани. Хотя рев Салливана был для солдат моей бригады меньшим злом, чем те шлепки саблей, которыми Хэквуд плашмя награждал их в учебных поединках.

Сэм же был вездесущим. Вот вроде бы только что он на выгоне учил бойцов рубить на скаку тростник – занимательнейшее зрелище, хочу я Вам сказать – а вот смотришь, он уже половину бригады заставил стоять, воздев клинки, а вторая половина бригады затачивает сабли, пока он размеренно своим оружием новые кульбиты крутит. Как-то он умел без слов обходиться. Раз-другой-третий покажет, и все понятно. Честно говоря, джентльмены, насмотревшись на его экзерсисы, я и сам порой, подальше от людских глаз пытался изобразить что-нибудь подобное.

– Да, масса Уэйд. Я, когда первый раз увидел, как вы среди ночи мечом размахиваете, решил, что пришла пора помирать старому негру, – широко улыбнулся дворецкий, но пост возле двери не покинул.

– Это когда же было, мой любезный друг? – Удивился Хэмптон, свято уверенный, что про его слабости никто кроме него не знает.

– А помните, сэр, у Вас тогда кварта бурбона, пролилась, нет, выдохлась, – хитро прищурился Рэнсом, – уж больно жаркая осень выдалась.

Портер, удивленный тем, что дворецкий, едва ли не открыто иронизируя, осмелился прервать речь хозяина, пристально вгляделся в лицо насмешника. Результаты недолгого исследования заставили его обрадоваться выводам так же сильно, как старатель радуется самородку.

– Постойте! А я вас знаю! Вы – Рэнсом Симмонс! Первый чернокожий, получивший военную пенсию от правительства Южной Каролины! Это ведь вас называли «Тенью папочки Хэмптона»? Вы вместе с генералом Хэмптоном ходили в атаки, и вы же чинили мундир генерала, после этих атак. Но я считал, что вы давно одряхлели, наслаждаетесь покоем и рассказываете внукам о тех героических временах.

– А я тоже вас знаю, масса Портер! И статейки, и рассказцы ваши регулярно почитываю. Слава Богу, не олух деревенский, грамоте обучен. А на счет дряхлости… Вот ежели масса Уэйд прикажет, так я любому бока намну, даже будь он моложе меня и ростом выше! – Гордо расправил плечи Симмонс.

Смущенный неожиданным отпором, Портер чуть сдвинулся в строну Дженнингса, как бы желая укрыться от воинственного дворецкого за широкой спиной помощника – так канонерская лодка ищет убежища под защитой батарей берегового форта. Вероятность драки с решительным дворецким, конечно, была крайне сомнительна, но береженного, как говорится, Бог бережет.

Хэмптон на некоторое время задумался, то ли осмысливая услышанное, то ли скорбя о судьбе злосчастного бурбона. Однако вскоре долг гостеприимства заставил его вновь обратиться к гостям.

– Прошу прощения за невольную паузу, джентльмены, я немного отвлекся на воспоминания, но вы должны меня простить – грезить о столь славных временах, удовольствие, не меньшее, чем пережить их.

Хэмптон бросил все еще озадаченный взгляд на своего дворецкого и вновь повернулся к репортеру:

– Так моя бригада прожила чуть больше месяца, и недовольное роптание достигло даже ушей командира дивизии. Однако весь ропот стих, как по мановению длани господней, когда первый эскадрон легиона Кобба вернулся из очередного рейда. – Хэмптон достал из книжного шкафа шкатулку, приглушенно щелкнул замком и извлек на свет бумажный свиток, уже пожелтевший от времени.

– Я не хотел бы, джентльмены, чтобы Вы составили свое мнение о том времени, опираясь только на мои слова, поэтому, будьте добры, мистер Портер, ознакомьтесь с сим документом.

Из рапорта командира первого эскадрона легиона Кобба капитана Эшли Уилкса.

Вечером пятницы третьего ноября месяца сего тысяча восемьсот шестьдесят второго года, вверенный мне эскадрон после суток спокойного пути и патрулирования наших рубежей в округах Лоудон и Фокьер, вышел к фермам Гибсона и Томаса на западе округа Лоудон, что примерно в пяти милях от Мидлберга.

Двигаясь с востока на запад, около одиннадцати часов утра мы услышали звуки интенсивной ружейной и орудийной стрельбы. Несколько позднее я узнал, что это были завершающие отзвуки сражения возле деревни Юнион, однако заслышав канонаду, я немедля распорядился выдвинуться в направлении предполагаемого места битвы.

С целью уточнения ширины и глубины брода через ручей Пантерскин, мною был выслан разъезд в составе рядовых Алекса и Тони Фонтейнов, вольноопределяющегося, рекомого Сэм, под командой капрала Хэквуда.

По истечении часа разведывательная команда вернулась в лагерь. Капрал Хэквуд доложил, что к броду, со стороны Юнион к реке подходят две роты третьего Пенсильванского полка, при четырех орудиях из батареи Пеннингтона.

Ввиду многократного численного превосходства противника, во избежание потери вверенного мне личного состава и провала непосредственно цели рейда, то есть разведки, мною было принято решение об оставлении занимаемой нами позиции без столкновения с войсками «юнионистов».

Однако вольноопределяющийся Сэм самовольно прервал отдание мною приказа, с помощью выполненных им на песке рисунков, и отдельных слов, большей части разъясненных мне капралом Хэквудом, предложил план атаки на части третьего Пенсильванского полка. По изучению данного плана, мной был отдан боевой приказ.

Действуя согласно полученным указаниям, треть эскадрона (тридцать рядовых, два капрала, один сержант) под командой первого лейтенанта Харриса выдвинулись к броду, с целью организовать обстрел частей противника непосредственно во время начала им переправы.

Для создания у противника ложного впечатления о количестве стрелков, отряду лейтенанту Харриса были переданы все винтовки эскадрона и огнеприпасы к ним. Остальная же часть эскадрона (шестьдесят рядовых, четыре капрала, два сержанта, один младший офицер, один вольноопределяющийся) под моей командой скрытно прошел милю вдоль нашего берега реки, после чего вплавь осуществил переправу на противоположный берег.

По занимаемому противником берегу, мы пошли в обратном направлении, возвращаясь к броду, где уже была слышен звук перестрелки. Согласно отданному мною приказу, эскадрон галопом подошел к броду. На подходе к броду я отдал приказ приготовить к бою сабли, и револьверы, оставшиеся пригодными для боя. Применение массированного огня было не возможно, в силу того, что во время переправы большая часть патронов промокла, от воды удалось уберечь только часть револьверов отряда.

На момент нашего подхода к броду первая рота противника осуществляла переправу через брод под огнем нашего авангарда, действовавшего согласно моего распоряжения.

Большая часть второй роты третьего Пенсильванского полка (около трех взводов), находясь на «своем» берегу пыталась прикрыть огнем переправу вышеуказанной роты, но по счастью практически без результатов. Их пули большей частью сбивали ветки и листву с деревьев «нашей» части брода. Второй лейтенант Том Брэдди, наблюдая за стрельбой противника, даже высказал предположение, что данную роту укомплектовали из числа садовников, вряд ли кто иной смог бы так качественно подстричь кусты.

Один взвод второй роты третьего полка помогал артиллеристам привести орудия из походного состояния в боевую готовность. Уточнив на месте диспозицию, я построил эскадрон в «клин». Ударную часть построения составили вольноопределяющийся Сэм, сержант Салливан и Ваш покорный слуга.

Закончив построение, мы нанесли удар в тыл противника. В результате внезапной атаки и умелого применениям сабель бойцами вверенного мне Вами и Господом Богом эскадрона, буквально в пятнадцать минут враг был опрокинут. Простите мне отступление от доклада по существу, но, видит Бог, сэр, это важно!

Как выяснилось в ходе боя, «юнионисты», не имеют опыта противостояния кавалерии, наносящей удар холодным оружием! Заслон, наспех выставленный второй ротой для защиты орудий, успел произвести один неприцельный залп в направлении эскадрона, после чего буквально в несколько минут был растоптан и вырезан почти полностью. Артиллеристы, не имея под рукой стрелкового оружия, предпочли разбежаться. Вид скорой и кровавой расправы над вспомогательным взводом второй роты, сильно расстроил боевой дух оставшихся частей противника. Продолжая атаку, мой эскадрон произвел залп из револьверов по спешно строящейся линии оставшихся пока что невредимыми взводов второй роты, после чего пошел в «сабли». Солдаты противника падали на землю, как спелые яблоки, кто сбитый лошадью, кто сраженный сабельным ударом или револьверным выстрелом.

Солдаты первой роты третьего Пенсильванского полка, по-прежнему находясь в реке, и будучи скованными огнем авангарда, частично продолжили перестрелку, а частично попытались выйти на «свой» берег, чем только добавили сумятицы и паники. Те несчастные, кто успели выбраться на берег, были уничтожены в считанные мгновения. Оставшиеся в реке подразделения противника в это время наблюдали, как уничтожаются их товарищи на берегу, не в силах помочь им хоть чем-нибудь.

Впоследствии, командир артиллерийской батареи майор Пэлхэм, узнав о нашей победе, пришел в восторг, который выразил тирадой, привести которую в официальной бумаге мне не позволяет природная скромность. А когда мы передали его батарее полсотни ботинок, снятых моими людьми с убитых «северян», он даже прослезился.

Понеся серьезные потери, и не имея реального представления о нашей численности, командование сводного отряда противника, осуществлявшего переправу в составе первой роты, приняло решение о сдаче в плен. В результате боя, потери противника составили восемьдесят семь человек убитыми, тридцать четыре человека ранеными, сто два солдата и сержанта, а так же пять офицеров взяты в плен. Захвачены четыре артиллерийских двенадцатифунтовых орудия, припасы к ним, двести шестьдесят три винтовки, в том числе карабины Шарпса, и огнеприпасы к ним, продовольственные пайки на семь суток для двух рот и артиллерийской батареи. Личный состав артиллерийской батареи рассеян. В силу большого количества пленных и трофеев, их преследование не велось.

Потери вверенного мне эскадрона составили: два человека убиты, семь человек ранены, из них тяжело – один человек.

Командир первого эскадрона легиона Кобба

Капитан Эшли Уилкс.

– Эта виктория подобна подвигам героев античного мира! Трудно себе представить, как отряд, почти в три раза уступающий противнику по численности и в пять раз в огневой мощи, отважно бросается на врага и добивается победы! Да, мистер Хэмптон, люди в ваше время, по-видимому, были сделаны из стали, – Портер свернул лист рапорта, и, с явной неохотой вернул его Хэмптону, – не сочтите мои слова грубой лестью, я восхищен мужеством ваших людей!

– Моё мнение в данном случае целиком и полностью совпадает с вашим. Я всегда был горд, что Роберт Э. Ли, Джеб Стюарт и Господь наш в неизбывной милости своей оказали мне высокую честь вести в бой именно этих людей. Я не хочу ни в коей мере умалить достоинство всех тех, кто в трудный час встал под знамена Конфедерации, но моя вера в моих людей и их вера в меня не раз помогали совершать чудеса на поле брани.

– Я могу предположить, что триумфальное возвращение первого эскадрона заставило замолчать даже самых отъявленных ворчунов? – Перешел на деловой тон Портер.

– Вы снова правы, мой юный друг. Вы правильно назвали возвращение эскадрона триумфальным, и так же верно высказали предположение о реакции ворчунов в бригаде. Да что там ворчуны! Наш командующий – Джеб Стюарт, на глазах которого, в сущности, и произошло это сражение, – слегка поморщился Хэмптон, вроде бы столько лет уже прошло, а отзвуки давней взаимной неприязни так и остались в душе, – узнав о настолько успешном рейде, и средствах, принесших победу, распорядился, чтобы обучение сабельному бою стало обязательным для всей кавалерии. Данный приказ не был уж очень популярен в войсках, и исполнялся спустя рукава, но в моей бригаде люди буквально атаковали кузнецов, требуя привести их сабли в надлежащий вид в первую очередь. И даже те, кто ранее увиливал от занятий под любым предлогом, рвались на тренировочные площадки. В то время мы отдыхали на зимних квартирах. Моя бригада временно не участвовала в масштабных боевых действиях, поэтому мы не теряли зря времени, внеся в тактику обучения новые приемы. Сэм, по одним ему видимым признакам, отобрал полсотни человек, и гонял их словно нерадивых учеников в воскресной школе. Но, сказать по правде, выжимая людей до последней капли пота, он и сам изрядно уставал, щедро одаряя нас своими знаниями. Обученные Сэмом бойцы, теперь уже инструкторы, пройдя начальное обучение, несли полученную ими науку по своим подразделениям. Помимо обучения рядовых бойцов, Сэм находил время и для командиров эскадронов, разъясняя им новые для них тактические приемы. Вы не поверите, джентльмены, свою науку офицерам он преподносил, используя клубни бататов и кукурузные початки, выстраивая из них театр военных действий.

– Точно вы говорите, масса Уэйд! Как сейчас помню, вставит Сэм, бывало, в кукурузу или батат звездочку от шеврона, это, мол, командир, и передвигает початок, разъясняя, где по его разумению начальник должен находиться, пока в бою его солдатня саблями машет да из ружей палит. Нечего, мол, командиру вперед соваться, издаля командовать надо, а не под пули лоб подставлять, – расплылся в довольной улыбке Симмонс. – Ух! И не довольны этим белые джентльмены были, просто жуть, как недовольны.

Хэмптон кивнул головой, подтверждая правоту своего дворецкого.

– Да, ты прав Рэнсом. Нельзя не упомянуть, что первоначально мои офицеры были удивлены и возмущены подобными рекомендациями, привыкнув к мысли, что командир должен вести войска за собой. Даже ко мне приходили, кипя от гнева и возмущения. Будь Сэм офицером, я потерял бы немало своих командиров в ходе дуэлей. Я лично стал разбираться в данной ситуации, и при более тщательном и здравом рассмотрении этих теорий, я признал мысли Сэма разумными, и приказом по бригаде запретил офицерам лезть под пули, наказав им оставаться за линией огня, осуществляя общее руководство. И, смею надеяться, уберег этим приказом не одну шальную голову от пули. Все имеющееся у нас время мы употребили на укомплектование кавалерии оружием и как можно более тщательное обучение. Впереди нас ждала станция Бренди, земля, которой алкала крови патриотов.

– Простите, генерал, сэр! Но ведь во время сражения у станции Бренди основная масса потерь пришлась на долю юнионистов? Причем тогда кровь патриотов? – Недоуменно поднял голову от блокнота с записями Портер.

– Поспешное суждение, простительное благодаря вашему юному возрасту. Мистер Портер, в этом сражении, как и во всех сражениях той ужасной войны, по обе стороны фронта находились американцы. Простые парни, фермеры и рабочие в мирной жизни. Став солдатами, они были разделены идеей и линией фронта, но каждый из тех, кто брал в руки оружие в ту пору, искренне желал счастья своей стране, пусть каждый хотел этого на свой манер и по своему разумению. Разный цвет их мундиров не мешал им оставаться теми, кем они всегда были – братьями по крови. С той поры прошло уже двадцать лет, но до сих пор станция Бренди остается для меня моей гордостью и моей печалью. – Хэмптон прикурил сигару, словно желая скрыть выражение своего лица за клубами табачного дыма.

– Насколько я понимаю, в том, без преувеличения, эпохальном сражении «Немой Сэм» проявил чудеса доблести и отваги? – Портер постарался увести разговор в сторону от допущенной им бестактности.

– Увы, мой друг, как мне не прискорбно об этом вспоминать, но в том бою Сэма с нами уже не было, ибо он погиб семнадцатого марта 1863 года, породив своей гибелью не одну легенду. Позвольте, я прочитаю вам одно письмо.

Достопочтимый мистер Уэйд Хэмптон III! Приветствую Вас!

Я пишу Вам эти строки из городка Келпепер, где лечу свои раны, пребывая в доме судьи Генри Шаклфорда, любезно даровавшего мне своё гостеприимство.

Пишу Вам с чувством глубочайшей признательности и не менее глубокой скорби. И, хотя состояние мое неизменно улучшается, я пока еще слаб, и поэтому прошу Вас о величайшем для меня одолжении.

Умоляю Вас, не откажите в моей просьбе, и донесите всю мою благодарность матери безвестного для меня героя, спасшего мою жизнь в схватке у брода Келли. Равно с ним, я умоляю Вас исполнить самую тяжкую и самую почетную обязанность джентльмена – рассказать матери храбреца о его подвиге и его смерти. Как это не прискорбно говорить, но лучшие из нас, уходят первыми. Если я все же уцелею в этой войне, я и сам обязательно преклоню колени перед той, без всякого сомнения, достойнейшей женщиной, и попытаюсь заменить ей сына, хотя и отдаю себе отчет в том, что это невозможно осуществить в полной мере, даже если я посвящу этому всю свою жизнь без остатка.

Теперь я расскажу о том, воистину беспримерном подвиге, свидетелем котором я был.

Как Вам уже известно, с марта месяца 1863 года, я вместе со своей батареей находился в Келпепере, пребывая под началом доблестного командующего – Фитцхью Ли. Надо сказать, что Келпепер – славное местечко. На первый взгляд вроде бы ничего особо выдающегося: ряды домов, немощенные улицы, куда ни кинь свой взгляд – везде красная глина, но все же некое, почти неуловимое очарование присутствует в этом пасторальном уголке. Иначе, у думаю, наш командующий мистер Ли вряд ли облюбовал сей городок для расположения своего штаба. В свободное от войны время, каждый из нас отдыхал, как мог. Я и Пирс Янг посещали дом Генри Шаклфорда с целью навестить его очаровательных дочерей.

Фитцхью Ли поддерживал переписку с командиром северян – Уильямом Эвереллом (если помните, сэр, они соперничали со времен Уэст-Пойнта), и как-то раз мне доводилось услышать, что наш командир отправил Эвереллу довольно-таки едкое послание, сопроводив письмо советом, я цитирую этот совет дословно: «Хотелось бы, чтобы ты убрал саблю в ножны, покинул мой штат и отправился домой. Лошадь у тебя хорошая, доедешь быстро. Если нет – то добро пожаловать ко мне в гости, только не забудь захватить большой мешок с кофе. Нам его не хватает».

Восемь сотен всадников из славных Вирджинских кавалерийских полков, были силой, способной смести со своего пути даже воинство фараоново, и давали своему командиру возможность высказывать подобные рекомендации кому угодно.

В середине марта разведчики донесли, что Эверелл, «польщенный» столь любезным приглашением, все же решился прийти к нам в гости и, по-видимому, из стеснительности, захватил с собой почти три тысячи бойцов. А так как он не располагал сведениями о наличии у нас оркестра, взял в придачу к ним и две артиллерийские батареи. Как артиллерист, я его прекрасно понимаю. Гром канонады своих орудий, какая музыка может быть приятней?

Шестнадцатого марта сего года, наш отважный Фитц, усилил охрану у брода Келли и поставил снайперов у бродов. По не известной мне причине на этом усиление и закончилось. Не были выдвинуты стрелковые секреты, не подготовлена артиллерийская засада, казалось, наш начальник свято верил, что массивная засека полностью остановит северян, жаждавших познакомиться с традициями южного гостеприимства. Как бы то ни было, высокая стратегия – удел генералов, а удел майоров – проявлять чудеса отваги там, где ему укажут генералы.

Раннее утро семнадцатого марта было немного прохладным и очень туманным. Вероятнее всего, Эверелл, искренне заботясь, чтобы его солдаты не простыли и, желая дать им возможность согреться, отправил их в атаку. Три раза орды янки атаковали брод, но не достигли успеха! Засека оправдала надежды Фитцхью Ли, сдерживая вражеский напор и давая надежное укрытие нашим стрелкам. Но надо воздать должное и настойчивости янки. Восемь сотен юнионистов сумели обойти брод, замкнув окружение, и с помощью топоров расчистили проход в засеке, дав возможность «синим мундирам» прорваться на наш берег. Не смотря на этот успех гостей из Союза, еще два часа горстка вирджинцев не сдавалась, отчаянно отбивая атаки врага. Два часа! Вы слышите, сэр, два часа при соотношении сил десять к одному! Ценой неимоверных усилий, войска Эверелла все же захватили брод и двинулись вперед. Но вместо того, что бы атаковать нас, они прошли лишь три четверти мили, где нашли разрушенную стену, под которую и забились, как мыши. Хотя чего еще можно ожидать от этих «отважных»?! Видя их беспримерную трусость, Ли отдал приказ третьему Вирджинскому полку атаковать янки, укрывшихся за каменной стеной.

Кавалеристы, осыпаемые вражескими пулями, бросились в атаку, стреляя на скаку. Надо заметить, что к великому нашему разочарованию, сие занятие особого вреда врагу не приносило. Янки все усиливали огонь из своих карабинов, и наша атака явно захлебывалась. Желая исправить положение, Фитцхью Ли отдал приказ, и пятый Вирджинских пошел в атаку за славой. На правом фланге «юнионистов», в стене был пролом, в который и устремились наши герои. Не видя возможности поддержать наши силы огнем своей батареи и, будучи уже не в силах в бездействии оставаться на месте, я, в неуемной гордыни своей, вскочил на коня, и присоединился к атаке вирджинцев.

Подо мной был отличнейший скакун английских кровей, и я почти без труда обогнал ряды атакующих. Восторг и удаль опьяняли меня. Вынув саблю из ножен, я, приподнявшись на стременах, кричал: «Вперед! Вперед! Давай сделаем их! Нет силы, что может нас остановить!». Справа от меня, неудержимо рвался вперед знаменосец. Бог мой! Нет на свете восторга сильней, чем восторг от вида развевающегося на ветру атаки флага! Нас видели и друзья, идущие за нами, и враги, стоящие впереди.

Преодолев стену из камня, мы рвались вперед, пытаясь преодолеть стену огня. Внезапно знаменосец, пробитый пулей, пошатнулся в седле. Я на скаку подхватил знамя, но разорвавшийся рядом снаряд, свалил моего коня. По счастливой случайности взрыв не нанес мне серьёзных ран, но контузию я все-таки получил. Покачиваясь из стороны в сторону, как китайский божок, опираясь на древко знамени, поднялся я с земли. Я вздел свой флаг повыше, подавая знак идущим за мной, что атака продолжается. Оглянувшись, я увидел, что вырвался далеко вперед, и наши части, сдерживаемые огнем врага, продолжают продвигаться, но шли они медленней, чем мне бы хотелось. В нескольких шагах от меня заблестели стволы карабинов северян. Я уже приготовился достойно умереть, видя, что несколько бойцов целятся в меня, когда избавление от смерти пришло, как в сказке. По обе стороны от меня мелькнули тени коней, стелящихся в прыжке, и залп револьверов прозвучал для меня как лучшая музыка, которую я когда-либо слышал. Враги отпрянули, оставив на земле несколько убитых бойцов, а после второго револьверного залпа, поддерживаемого взмахами сабель, побежали. Осмотревшись, я убедился, что радость моя была несколько преждевременна, а смерть хоть и отсрочена, но вполне вероятна.

Как оказалось, мне на помощь смогли прийти лишь полторы дюжины наших кавалеристов, на мундирах которых я явственно видел шевроны Вашей бригады. Двое из них уже не могли мне чем-либо помочь, так как залп северян не прошел бесследно, изрешетив храбрецов. Командовал ими человек, одетый в мундир кавалерии, но не имеющий воинских знаков различия. Жестом он указал мне на лошадь одного из убитых, потом указал на батарею северян, продолжавшую вести огонь. Командир Ваших кавалеристов сказал, что батарею надо взять, с чем я не мог не согласиться. Он говорил мне, что-то еще, но из-за его жуткого акцента и моей временной глухоты, вызванной разрывом снаряда, слова незнакомца были почти не различимы. Минутная задержка на совещание, если можно назвать совещанием обращение почти немого к почти глухому, и мы уже несемся на врага.

Вокруг нас свистели пули, рвались снаряды. Наши силы, и до того мало похожие на громаду армии Александра Македонского, таяли на глазах. Разрывом снаряда уже ненавистной батареи были убиты двое кавалеристов. Встречный ружейный залп вынес из седел еще троих. Конь всадника, летящего в бой справа от меня, на всем скаку попадает ногой в рытвину, и вот, ее хозяин вылетает из седла. Но, метр за метром, секунда за секундной, приближались мы к заветной цели. Нас оставалось меньше десятка, когда мы ворвались на батарею. Господи, Боже всевышний! Ваши бойцы дрались как львы! Они сбивали с ног врагов своими конями, секли их саблями, расстреливали из револьверов. Словно неудержимая коса смерти прошла по рядам северян! Но все, же силы были не равны. Убивая толпы врагов, мы каждое мгновение теряли своих людей. Мы словно разменивали людей на время: минута-человек. Страшная цена, и вскоре мы уже не могли платить по таким ставкам. Мы остались вдвоем, я и этот странный командир, а в нескольких метрах от нас уже были видны штыки северян из стрелковой роты. Во время боя я получил несколько ран, и сильно ослабел от потери крови. Мне было понятно, что Смерть, эта уродливая старуха, все же вспомнила про меня, и что пришло время нашего рандеву. Я приготовился умереть так, чтобы те из врагов, кто уцелеет, пугали внуков рассказом о нашей гибели, но тут произошел совсем для меня неожиданный поворот сюжета.

Неуловимым для меня движением, мой неизвестный партнер взял у меня из рук саблю… Да нет! Он ее просто вынул у меня из руки, как будто забрал игрушку у беспомощного ребенка! Завладев моей саблей, он отодвинул меня к себе за спину, словно никчемную вещь, и, обращая на мои возмущенные крики внимания не больше, чем грешник на воскресную проповедь, шагнул в сторону врага. И тут я позабыл про раны, про страх (я буду честен до конца и скажу – мне было страшно) потому что если бы я не видел происходившее собственными глазами, то ни за что бы не поверил рассказчику. Мой безымянный спаситель бросился навстречу атаке, стремясь во что бы то ни стало оказаться как можно ближе к вражеским солдатам. А дальше Вы не поверите, мистер Хэмптон, но Ваш отважный подчиненный рубился против толпы вооруженных янки не менее пяти минут. Да, сэр, именно так – ПЯТИ МИНУТ. Я полагаю, сэр, что было бы нелепым и даже оскорбительным объяснять Вам, боевому офицеру, что такое пять минут рукопашной схватки? Он вертелся среди них как юла, его сабля сверкала, как молния. Да что там! Я и сам довольно-таки неплохо владею клинком, но зачастую я не мог разглядеть движений, видя только сплошную серую пелену стали, рассекающей воздух и тела врагов. И когда через эти мучительно долгие, почти нескончаемые пять минут помощь все же дошла до нас, северяне побежали. Они улепетывали, как зайцы, бросая на бегу оружие, а кто был уже не в силах бежать, поднимал руки.

Видя бегство врага, мой спаситель, вонзил клинки в землю, и оперся на них, как на костыли, но видимо силы оставили его и он упал. Вокруг него, на земле лежали семнадцать северян, сраженных его саблей. Спустя несколько мгновений возле нас остановился командир пятого Вирджинского Томас Лафайет Россер со своими ординарцами. Видя наше, мягко говоря, плачевное состояние, ординарцы стали оказывать мне и нашему герою помощь, перевязывая наши раны.

Томас Россер, будучи не в силах сдержать свое восхищение, а скорее всего опасаясь, что не сможет высказать это позже, стал говорить, что он горд знакомству с человеком, который не только сумел захватить батарею неприятеля, но и отстоять знамя перед значительно превосходящим его по силе противником.

Ответ же моего спасителя я не забуду до скончания моей жизни. Он приподнял голову и довольно внятно, что само по себе удивительно, ответил: «Знамя, знамя… Важно не оно, а тот, кто его несет… мальчишку жалко было, его я спасал». Это были его последние слова, и через минуту он умер. Позднее на нем насчитали девять пулевых ранений, и ни одного! – штыкового. Дальнейшее развитие событий у брода Келли Вам, конечно же, известно. Янки были разбиты, Эверелл отступил. Он оставил на поле боя двух раненых южных офицеров, попавших ранее к нему в плен, мешок кофе и записку: «Дорогой Фитц, вот твой кофе. Как тебе понравился мой визит?». Ведь джентльмен всегда выполнит просьбу джентльмена, не так ли? Уже находясь на излечении, со слов Пирса Янга, навещавшего меня, я узнал, что героя, спасшего мою честь и жизнь, в Вашей бригаде именовали «Немой Сэм». Посылаю Вам вместе с письмом флаг, позволивший одержать победу, и клинок Нашего Героя, спасший мне жизнь, чтобы вы могли с почестями передать их родителям погибшего.

С уважением. Ваш Джон Пэлхэм.

P.S.

На клинке «Немого Сэма», кстати, до чего же необычная сабля, выгравирована надпись, но я, к великому своему сожалению, да и иные достойные джентльмены, находящиеся в Келпепере, коим я показывал этот клинок, не смогли не то что прочитать надпись, а даже и определить язык, на коем она выполнена. Не могли бы Вы сообщить мне, что же за надпись венчает благородную сталь?

Ваш Джон Пэлхэм.

– Пэлхэм… Джон Пэлхэм… Президент… Ваш «Немой Сэм» спас жизнь нашему президенту? – Недоумению журналиста не было предела, казалось, он не мог до конца поверить тому, что видели его глаза.

– Выпейте, саар, вам сейчас это не помешает, – дворецкий буквально втолкнул стакан с бурбоном в руку Портера, – или за водицей прикажете сбегать?

Портер сделал судорожный глоток, поперхнулся, и, возвращаясь в реальный мир, быстрым движением промокнул платком губы, кинув при этом извиняющийся взгляд на Хэмптона.

– Да-да, все именно так все и обстояло. Только вот тогда наш президент, смею думать, и не помышлял о карьере политика, будучи вполне удовлетворенным карьерой военного. – Вежливо улыбнулся генерал.

– А сабля Сэма? А надпись на ней? – Вернулся к своей работе Портер. – Ведь в письме указано, что президент отправил саблю вам.

Казалось, что лишь хорошее воспитание не позволило журналисту проявить охвативший его азарт ничем иным, кроме как звонким голосом и блеском глаз.

– Простите за мою нескромность и несдержанность, но не могли бы вы оказать нам любезность и дать нам возможность увидеть сей раритет, и, быть может, сфотографировать вас и эту реликвию? Быть может, мне знаком язык, на котором выполнена гравировка, и мы сможем раскрыть тайну непревзойденного бойца? На самый худший случай ферротип с надписью можно показать специалистам-лингвистам в Ричмонде или в Вашингтоне… – Голос Портера дрожал, выдавая искреннее волнение журналиста.

Хэмптон немного помолчал, раздумывая над словами репортера, после чего, соглашаясь с доводами, повернулся к дворецкому: «Рэнсом, будьте так любезны и принесите сюда клинок».

Отставной бодигард на военный манер отдал честь своему командиру, четко развернулся на каблуках и степенно удалился, полный собственного достоинства и преисполненный гордости от возложенной на него миссии.

– Ну а пока мой дворецкий отсутствует, мы вернемся к началу темы нашего разговора, а именно, к сражению у холма Флитвуд, которое историки называют также сражением у станции Бренди, – Хэмптон взглянул на репортера и усмехнулся, – тот записывал слова Хэмптона с таким упоением, словно делал главное дело в своей жизни.

– Рассказывать о том сражении можно было бы долго, но я думаю, что основные момент вам известны и без меня, поэтому не будем растекаться мыслью по древу, – подойдя к стене кабинета, Хэмптон отдернул изящную занавеску, скрывавшую старую тактическую карту, испещренную значками и стрелочками.

– Начнем нашу лекцию, господа! – Повернулся к журналистам Хэмптон. – В то время наша кавалерия, насчитывая почти десять тысяч всадников, стояла двумя лагерями неподалеку от Келпепера, на берегу реки Раппахэннок. Мы были полны сил и воодушевлены, как только может быть воодушевлена сильная армия, уже неоднократно побеждавшая врага и готовящаяся к новым победам.

Стюарт пребывал в радостном расположении духа и даже провел два военных смотра войск. Наши эскадроны в парадной форме галопировали перед прекрасными дамами и гражданскими гостями, а также перед глазами разведчиков федерального кавалерийского корпуса янки под командованием Алфреда Плезантона. О чем мы, правда, узнали гораздо позднее, чем следовало. Ну а тогда ничего еще не предвещало бури: ни небеса, ни разведка…

И вот, благодаря то ли халатности и разгильдяйству наших дозоров, то ли военному гению Плезантона, то знаменательное и страшное утро девять июня 1863 года началось довольно таки рано и крайне для нас неприятно.

Утро только-только расцветало зарей и туманами, когда в полпятого утра пятитысячная колонна кавалеристов бригадного генерала Джона Бьюфорда переправившись через воды реки Раппахэннок, так изрядно привела в замешательство наши пикеты у брода Беверли, что кавалеристы бригадного генерала Уильяма «Ворчливого» Джонса были вынуждены броситься в атаку на северян, неодетыми и на неоседланных лошадях. Но, надо сказать, отсутствие одежды и седел не помешало нашим героям остановить федеральную бригаду. Своей отвагой они дали время нашим артиллеристам.

Артиллеристы же, в свою очередь, воспользовались этим бесценным даром и вывели на позиции несколько орудий. Вкатив на руках пушки на церковный холм, они так удачно обстреляли кавалерию Бьюфорда, что остановили федералов и дали возможность нашим силам прийти в себя.

Хочу заметить, что к этому времени опоздания вестовых и отсутствие связи между разрозненными и перемешанными с противником частями привели к параличу командования с обеих сторон. Полки, батальоны, эскадроны и рядовые были предоставлены сами себе и сражались самостоятельно в клубах пыли и дыма.

Наши орудия стояли на холме, возле церкви Святого Джеймса, а моя же бригада развернулась справа от церковного холма. Подувший ветер немного рассеял пороховой дым, и стало видно, что к холму с орудиями стройными рядами стремительно приближается федеральная кавалерия.

Красивейшее зрелище! Кони в эскадронах подобраны по мастям, знамена и вымпелы гордо реют на ветру, медь горнов золотом блестит в лучах раннего солнца, а трубы зовут в атаку, пронзительно выводя: «Настало время, чтобы каждый выполнил свой долг, долг, ДОЛГ!» И они шли выполнять свой долг. Ядра выкашивали их ряды, пули наших стрелков пели песню смерти, каждым залпом собирая свой страшный урожай, но федералы шли, шли и шли. Это был шестой Пенсильванский полк. И пусть в то время они были врагами для нас, но во все времена они были и остаются героями. Чуть правее Пенсильванцев разворачивали свои боевые порядки восьмой и девятый Нью-Йоркские полки, а также третий Индианский.

У меня по прежнему не было никаких распоряжений ни от Стюарта, ни от Ли. Осознавая, что дальнейшей наше бездействие может привести к краху, мне пришлось брать решение в свои руки. И вот тут кавалерия столкнулась с кавалерией.

После очередного залпа наших пушек я бросил легион Кобба в удар по правому флангу пенсильванцев, легион Джеффа Дэвиса обрушился на девятый Нью-Йоркский, а сам я повел два Каролинских полка в стык между восьмым и девятым Нью-Йоркскими, туда, где шел третий Индианский полк. Я был в самой гуще сражения, и я могу описать лишь то, что видел своими глазами – но, поверьте, картин ужаснее мне ранее никогда видеть не доводилось…

Кони сшибались грудь в грудь, и те, кому не посчастливилось остаться на ногах или усидеть в седле оказывались просто перемолотыми в груду костей. Несмолкающий грохот револьверной пальбы в кромешном дыму сгоревшего пороха заглушался ржанием тысяч лошадей и тысячеголосым же криком. Дым уже не клубился, он стоял стеной, затрудняя дыхание и затмевая небо. Казалось, что тьма пала на землю, а солнце, стремясь рассеять эту тьму, рвалось в атаку вместе с нами, многократно отражаясь на лезвиях сотен сабель. Да! Здесь наши клинки собрали кровавую жатву. Уилкс был прав, федералам нечего было противопоставить отточенному удару наших клинков. Десятками и сотнями падали они на землю, щедро кропя ее своей кровью. Пирс Янг в очередной раз доказал, что он является блестящим примером талантливого командира. В ярости атаки, он со своим легионом буквально опрокинул шестой Пенсильванский полк, разметав федеральную конницу в клочья. Удар его легиона был стремителен, как полет стрелы и сокрушителен точно удар топора лесоруба. Словно пушечное ядро, врезались его бойцы в стройные ряды пенсильванцев, расплескав их, казалось бы, неудержимый поток на маленькие ручейки и заводи слабого сопротивления. В смертельной толчее этой схватки было трудно разглядеть что-либо определенное. Была видна только безостановочная карусель рук, вздымающих клинки, которые сеяли смерть, пожиная кровавый урожай. Пройдя сквозь федеральную конницу, словно пушечное ядро через вирджинскую метель, Янг поддержал атаку моих каролинских полков. Совместным с Янгом натиском, мы растоптали остатки пенсильванцев, и тех немногих, из восьмого Нью-Йоркского, кто пока еще сопротивлялся. Почти незаметно рассеяли мы и третий Индианский, безжалостно уничтожая малейшие очаги сопротивления.

Видя наш успех, легион Джеффа Дэвиса усилил напор, и тут плотина сопротивления янки рухнула. Сначала единицами, а потом уже и сотнями, бросали «юнионисты» свое оружие. В бесполезной попытке скрыться отлавливали они лошадей, оставшихся без хозяев и мечущихся по полю. Но их стремление было тщетно, то тут, то там были видны картины, когда всадник в серой форме догоняет такого, же всадника, только одетого в синий мундир. Взмах саблей или револьверный выстрел, и вот противник падает, раскинув руки, а его лошадь снова мечется по полю, оставшись без наездника. Кровь текла рекой, сводя с ума и опьяняя не хуже бурбона. Это кровавое безумие продолжалась около часа. Ни что не может быть бесконечным, и вот – мы скинули последних сопротивляющихся в воду Раппахэннок. А дальше все было просто. Двигаясь по широкой дуге, мы зашли в тыл северянам, отсекли им пути к отступлению и в короткой, но кровавой получасовой схватке возле брода Беверли мы растерзали дивизию Дэвида М. Грегга, придя на помощь нашей бригаде Руни Ли. На помощь северянам торопились тысяча двести всадников из дивизии полковника Альфреда Даффе, но видимо впечатливших рассказами спасающихся бегством, они пустились в какой-то чрезвычайно долгий и сложный обходной маневр.

Кавалеристы моего доброго друга Мэтью Батлера настигли и разгромили их как раз возле брода Келли. Сэм был отмщен, и отныне никто не переубедит меня, что Всевышний не только справедлив, но и обладает чувством юмора.

Вы не поверите, джентльмены, но над всеми нашими успехами того знаменательного дня незримо реяла тень нашего Сэма. Нет, дело не в том, что он научил нас смотреть на саблю как на оружие. Дело в другом – наука сабельного боя привнесла в нашу тактику ту жесткость и решительность, которой рукопашный бой отличается от перестрелки. Расстреляв патроны, мы не пытались разорвать дистанцию – напротив, мы продолжали наступление, давая возможность перезарядить пистолеты своему второму эшелону. Мы не прекращали сражения ни на секунду, а когда дело доходило до клинков – вот тут, благодарность Сэму, мы чувствовали себя куда увереннее, нежели янки.

Страшная жесткость и решимость наших ударов сыграла свою роль, и Плезантон, получив сведения о нашей приближающейся пехоте, дал сигнал к общему отступлению федеральных сил. Сражение было окончено. Мы оставил за собой поле битвы.

Когда то давно, одержав очередную победу, французский император Наполеон I, озирая поле битвы, в гордости воскликнул: «Вот оно – солнце Аустерлица!». Я тоже мог бы гордиться солнцем станции Бренди, но вид поля, сплошь усеянного мертвыми телами в синих мундирах с вкраплениями серых, принес моему сердцу только горесть. Мы написали новую страницу в истории, но как, же больно от того, что в книге под названием «История», вместо чернил используют кровь. И горько осознавать то, что порцию этих страшных чернил для одной из кошмарных страниц предоставил именно ты.

Плезантон был хорошим командиром, но потеряв за один день больше четыре тысячи убитыми и ранеными, почти две с половиной только пленными, это еще не считая дезертиров, больше не имел возможности не то что атаковать, а даже хотя бы достойно оказать сопротивление.

Победа в самой кровавом сражении той войны открыла генералу Ли дорогу на Пенсильванию, а всем нам – к долгожданному окончанию войны. Ли, развивая наш успех, вошел на территорию Севера, где пользуясь почти полным отсутствием кавалерийской разведки у противника, смог самостоятельно выбрать место для решающего сражения. Плезантон потерял в сражении за станцию Бренди половину своего корпуса и не имел сил, не то чтобы противоборствовать, а хотя бы приостановить неудержимый напор наших войск, чтобы найти время для получения пополнений. Все это привело к тому, что двенадцатого июля 1863 года, в двухдневном яростном сражении под Йорком, силам Севера был нанесен невосполнимый урон. Окончательным же итогом этого, без всякого сомнения, эпохального сражения стало Геттисбергское послание о мире, когда господа Линкольн и Джефферсон Дэвис, встретившись в небольшом городишке Геттисберг, совместно подписали послание к нации об окончании войны и признании Конфедерации независимым государством.

Как бы подводя черту под лекцией генерала, в комнату вошел Симмонс. Церемониально вышагивая, он держал на вытянутых руках алую бархатную подушку, поверх которой скромно лежал клинок с простым эфесом в потертых ножнах.

– Спасибо, Рэнсом. Джентльмены, я имею честь представить вашему вниманию клинок, принадлежавший «Немому Сэму», о котором вы неоднократно сегодня слышали.

– Выверенным, привычным движением Хэмптон вынул оружие из ножен, подставив клинок под лучи солнца. При этих словах Дженнингс стал деловито расчехлять свой аппарат, а Портер, явственно волнуясь, сделал шаг вперед, возможно даже чуть торопливей, чем это предписывали правила приличия.

– Вы позволите, сэр? – Портер протянул к клинку чуть подрагивающие от волнения руки. – К моему стыду, ранее я никогда не держал в руках столь славного оружия, да что там, я вообще оружие в руках не держал.

– Эт точно. Даже когда я тебя стрелять учил, ты мой «Смит-ВессОн» мало того, что выронил, дык еще и ногу мне чуть не прострелил. Так что, гляди не порежься, – коротко усмехнулся Дженнингс, – вы только представьте себе, генерал, сэр, я этому недотепе СВОЙ револьвер даю, просто сказка, а не револьвер, я на ём даже спусковую скобку, того, ампи… нет, ампа… вот-вот – ампутировал! А он его хоть и двумя руками схватил, а всё одно – не удержал. Револьвер, возьми, об землю хлопнись, да и выстрели. Еле-еле ногу отдернуть успел.

Услышав тираду, высказанную столь непривычным в этих стенах слогом, Хэмптон присмотрелся к говорящему сначала удивленно, а после – заинтересованно.

– Дженнингс… Дженнингс… – нахмурил брови генерал, вспоминая, где и при каких обстоятельствах он мог бы слышать эту фамилию, – Эл «Полковник» Дженнингс, если я не ошибаюсь?

– К Вашим услугам, генерал, – расплылся в улыбке фотограф, донельзя довольный тем, что известен великому человеку, – всегда к Вашим услугам.

– Простите, но, насколько мне известно, последний раз, когда газеты о вас писали, вам приписывали три попытки ограбления поездов в Арканзасе? А теперь вы здесь и в такой роли? – Подтвердившаяся догадка привела Хэмптона в изумление.

– Точно так, сэр, было дело. Только теперь с поездами и прочими безобразиями покончено. Пока я по Арканзасу гулял, встретился как-то раз мне один человек, не – не так – ЧЕЛОВЕЧИЩЕ! Это был бывший партизан из отряда Куантрилла, Рубен Когберн его фамилие. Так вот он и показал мне, это чудо – ферротип. И теперича я всецело предан искусству фотосъемки. Я отдам этому искусству всю свою жизнь и все свои силы, по крайней мере, те, какие у меня опосля Уильяма и его художеств останутся. Если он меня раньше в могилу не загонит. Я б и вас с тем человеком познакомил, генерал, сэр, да вот незадача – он нонче во Францию уехал, там, говорят, на бульваре Капуцинов какое-то новое чудо затевается.

Дженнингс, установив треногу аппарата, повернулся в сторону Портера, который застыл восхищенным изваянием, удерживая в руках клинок. Вспышка сгоревшего магния, и улыбка великого репортера навеки отразилась в стальной глади клинка.

Спустя час и десяток снимков, журналисты покинули гостеприимное поместье Хэмптона, оставив радушного хозяина наедине со своими воспоминаниями и напоследок немного его повеселив.

Провожая гостей, Хэмптон, наблюдая за неуклюжими попытками Портера взобраться на лошадь, шутливо предположил, что самостоятельный обратный путь верхом может стать для репортера крайне небезопасным. И что лучше бы ему было сесть на одну лошадь вместе с Дженнингсом. Последний, выслушав предложение генерала, смерил оценивающим взглядом Портера и веско промолвил:

– Боливар двоих не свезет.

Портер, не вставая с земли, достал блокнот, и вопросительно посмотрев на Дженнигса, спросил:

– Как, как ты сказал? Боливар не вынесет двоих?

А через два месяца, когда все праздники отгремели, на отставного генерала стол легло короткое письмо.

Достопочтимый мистер Хэмптон!

По моему поручению, ферротип клинка, принадлежавший известному Вам Герою был изучен лучшими специалистам в области фонетики и лингвистики.

Я полагаю, Вам будет небезынтересно узнать, что же написано на оружии, и посему я цитирую Вам заключение экспертизы (Его оригинал Вы получите приложенным к данному посланию).

«Несомненно, что надпись на эфесе выполнена на русском языке, однако написание текста несколько разница с современным нам правила орфографии и полным отсутствием ряда графических единиц русского алфавита.

Не вызывает сомнения, что гравировка представляет собой дарственную надпись на наградном оружии; дословное содержание надписи звучит таким образом: «Красноармейцу Семену Богуну за мужество и отвагу. Храни с честью – применяй с толком. Генерал Л.М. Доватор». Хотелось бы так же заметить, что термин «красноармеец» нам не известен, и хождения в Российской империи не имеет. Вместе с тем, фамилия генерала Доватора, во-первых, не может быть признана безусловно русской, а во-вторых, сделанный нами запрос в Военное министерство Российской империи указывает, что генерала с такой и подобной ей фамилией анналы российской армии не зафиксировали…»

Таким образом, как Вы наверняка успели заметить, расшифровка надписи ни на йоту не приблизила нас к разгадке тайны личности нашего Сэма. Понятно только одно – он русский, и, на мой взгляд, не взирая даже на то, что загадка нашего Героя остается не разгаданной и поныне, я полагаю, что святая обязанность нашего государства, во многом обязанного Сэму своим существованием, состоит в том, чтобы вернуть свои долги сторицей. И если нет возможности отдать долг чести конкретному человеку, значит нужно расплатиться по нашим неоплаченным счетам с его страной.

Feci, quod potui, faciant metiora potentes – я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше.

С чем и остаюсь искренне Ваш. Джон Пэлхэм.

После этого интервью Уэйд Хэмптон прожил еще девятнадцать лет. Он побывал вице-президентом КША, военным министром и сошел в могилу признанным героем Конфедерации, стоящем в пантеоне созидателей южной нации может быть лишь чуточку пониже Ли и Джексона. Незадолго до смерти он успел прочитать роман Уильяма Сидни Портера под названием «Люди и флаги», посвященный героям Войны за независимость КША. Немалая часть этой книги была отведена таинственному русскому кавалеристу по прозвищу «Немой Сэм».

А история текла своим чередом. Север нашел свое счастье в избирательном праве для женщин, гражданских правах для коренных американцев и высоком жизненном уровне своих сограждан. Юг остался небогатой аграрной страной, которая, при всем том, заставляла считаться с собой даже колоссов вроде Великобритании.

Аляска не была продана США, потому что посол КША в России сумел заинтересовать императора Александра II выгодами от концессии золотых месторождений, которые готовы были взять несколько состоятельных частных инвесторов.

В 1898 году США захватили Филиппины, однако от атаки на Кубу их удержала резкая нота президента КША Джона Пэлхэма.

Через семь лет, когда во время войны с Японией Россия оказалась практически в полной дипломатической изоляции, южане встали на ее сторону и, не имея возможности оказывать практическую помощь, бросили на подмогу союзнику всю мощь своих газетных тиражей и таланты своих журналистов.

Лучший военный репортер Юга Джон Гриффин, известный более под фамилией Лондон, лично взошел на борт «Варяга» и оставил потомком свои воспоминания о беспримерном по степени мужества и драматизма прорыве крейсера из гавани Чемпульпо под названием «Варяг-победитель».

А первый режиссер-южанин по имени Рубен «Рустер» Когберн снял фильм «Истинная доблесть» об обороне Порт-Артура.

История шла своим чередом. На развалинах Британской империи полыхнул костер Первой мировой войны. В итоге Германия потерпела поражение, однако к тому моменту Россия, бурлящая революцией, вышла из войны.

В 1941 году Германия, теперь уже фашистская, напала на СССР. Поскольку Форрест и Морган не совершали своих глубоких рейдов по тылам противника, в арсенале немецких генералов не было тактики блицкрига. И вторжение протекало не по тому сценарию, каким оно могло бы быть в другом варианте истории. Известно, что начало конца этому вторжению положила грандиозная встречная битва получившая название Волховско-Новгородского контрнаступления.

Растянувшиеся на марше авангарды прорыва сковала дивизия генерал-майора Федора Петровича Озерова. Под артиллерийскими ударами, атаками авиации и напором мотопехоты врага она прожила каких-то четыре часа – но именно за эти часы командование успело переориентировать резервы в направлении точки прорыва.

Была уже глубокая осень и перемолотые колесами и гусеницами дороги мешали продвижению войск. Резервы не успевали выдвигаться на рубежи контратаки, а погибающая под ударом вражеских войск дивизия Озерова кровью солдат выгадывала минуты из тех часов, что нужны были собирающимся в кулак советским войскам. Командование бросило на помощь Озерову кавалеристов – тех, кого менее всего сковывала непогода и месиво разбитых дорог. Первым подразделением, пришедшим на помощь остаткам дивизии, была кавалерийская интербригада имени Уэйда Хэмптона.

Так вышло, что пока Североамериканские Соединенные штаты вербально сочувствовали СССР и неторопливо вели переговоры о поставках по ленд-лизу, КША разорвали дипломатические отношения с Германией и объявили набор добровольцев для участия в боевых действиях на стороне русских.

Бог весть, какие мотивы двигали при этом потомками южных джентльменов – то ли ухарская бравада людей, выросших в осознании того, что война есть единственное занятие достойное мужчин, то ли воспитанное многими поколениями неприятие несправедливости, то ли рыцарское стремление помочь пусть и не другу, но хорошему знакомому, – а может статься, что и память о таинственном русском союзнике, стоявшем у истоков Южной нации.

Внуки и правнуки солдат Конфедерации снимали со стен родовых поместий сабли, отирали их от пыли и шли в посольство СССР с просьбой о зачислении в действующую армию в качестве добровольцев. Почти десять тысяч волонтеров приехали в Россию воевать с фашистами. Они храбро сражались в качестве инженеров, снайперов, артиллеристов и летчиков, но более всего оказалось их, разумеется, в кавалерии. Интербригада имени Уэйда Хэмптона, возглавляемая потомком генерала Форреста, нанесла удар во фланг наступающей колонне. Кавалеристы погибли в течение тридцати минут. Погибли почти полностью – все две тысячи человек. Но своей гибелью бригада выиграла эти минуты до подхода другой кавалерийской части. Та – для следующей. Они падали в костер сражения точно куски угля, необходимые для поддержания огня. Но они сковали противника на те несколько часов, которые необходимы были для сосредоточения резервов в точке атаки. Погибая, американские и советские кавалеристы, не только задержали врага, но и дали время для окончательно выяснения советским военным руководством численности и состава наступающего противника, его дислокацию и несогласованность их действий. Ответный удар Советских войск в основание прорыва оставил в окружении почти пятьдесят тысяч немецких солдат и, по сути, поставил точку на немецком наступлении в направлении Ленинграда. Ни один немецкий солдат не ступил восточнее той точки, где упокоились остатки интербригады имени Уэйда Хэмптона.

Много солдат и кавалеристов легло в той битве, и американские добровольцы составили лишь незначительную их часть. Но на месте сражения нашлось место для монумента, увековечившего память южных всадников – вот он стоит, фигура из серого гранита – бородатый человек, опирающийся на саблю, подозрительно напоминающую русскую кавалерийскую шашку. Памятник выполнен по эскизу американского художника. Изображает полулегендарного героя Войны за южную независимость – «Немого Сэма», благодаря которому была одержана победа в битве у станции Бренди, обеспечившая победу в решающем сражении войны при Йорке.

А Великая война продолжалась еще два года. Следом за группой армий «Север» потерпела поражение группа армий «Юг». Группа армий «Центр» вынуждена была приостановить наступление. На какое-то время фронт стабилизировался, но уже весной 1942 г. началось генеральное контрнаступление, завершившиеся капитуляцией гитлеровского командования в Дюнкерке летом 1944-го. Советские танки с надписями на башнях «Париж. 1813–1944» стояли на пляжах Нормандии и берегах Английского канала, а солдаты наполняли фляжки водой Атлантики. Ни США, ни Великобритания, до последних минут выгадывавшие собственные интересы, попросту не успели вступить в войну. И потому единственным равноправным участником антигитлеровской коалиции оказалась Конфедеративные штаты Америки. А в акте о безоговорочной капитуляции Германии со стороны союзников стоят два подписи – маршала Жукова и главнокомандующего союзным экспедиционным корпусом Роберт Эдвард Ли IV.

Узнав о капитуляции Германии старый-престарый, давно переживший свой сотый день рождения, ветеран Конфедерации Рэнсом Симмонс, доживавший свой век и тиши и покое семейной плантации Хэмптонов в штате Миссисипи, кивнул головой и поведал своим пра– и праправнукам:

– Вот и масса Уэйд так считал: если, говорит, у русских пускай хоть каждый сотый такой, как Немой Сэм, спаси господь того дурня, кто захочет с ними потягаться… Прав был масса Уэйд, как всегда прав. И этих людей хотел победить какой-то Гитлер?

Прошли годы, но память о Великой Войне по-прежнему будоражит сердца, заставляя потомков вновь и вновь приезжать на место великого сражения, дабы отдать долг памяти. Так и в этот раз.

Группу ветеранов родом из КША, приехавших в Россию с визитом памяти, сопровождает невысокий военный в чине полковника. Будь он штатским – наверняка был бы упитан, лысоват и одышлив, но звание и должность сделали из полковника совершенно другого человека: коренастого, подвижного, стриженного наголо. Орденские колодки свидетельствуют, что этот человек имеет представление о реальных боевых действиях. Одна беда – по мере увлекательного и в высшей степени профессионального повествования о сражении близь Чудского озера полковник постоянно перевирает цифры. Один из ветеранов, потомок генерала Саймона Боливара Букнера, одобрительно кивает:

– Ваш рассказ о сражении сделал бы честь лекционному залу Вирджинской военной академии! Давно носите погоны, сэр?

– Три войны, два ранения и двадцать лет жизни, – сдержанно улыбается русский полковник, – страшно подумать, что родственники едва не заставили меня стать экономистом. Экономика даже не подозревает, какая страшная угроза ее миновала!

Другой ветеран, потомок генерала Лонгстрита, указывает на монумент и говорит полковнику: – Вы знаете, сэр, человек, изваянный в камне, мог бы быть Вам родственником – настолько вы похожи.

– Удивительно, сэр, но здесь погиб мой дед. Еще более удивительно, что его останков так и не обнаружили. Считается пропавшим без вести. Старый рубака, воевал еще в Гражданскую. Семен Евграфович Богун.

Примечания

1

Разбойников, исп.

(обратно)

2

«Черт! Гром и молния!», нем.

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg