«Кочевые дороги»

Виктор Дубровский Кочевые дороги

Глава 1

Моя первая жена была блондинкой. От всех прочих блондинок её отличала терминальная стадия эгоцентризма[1] и легкая картавость. По утрам её голос, отягощенный нижегородским грассированием, вспахивал первую борозду на моём мозге: "Ну где же моё кофе, Вольдемар?" За полгода совместной жизни борозда превратилась в незаживающую язву, и вот сегодня, сквозь сон, я услышал знакомые интонации. От неожиданности я подскочил слишком резко и ударился головой о потолок. Потом сумел выбраться из своего узилища и пару раз присел, чтобы размять затёкшие мышцы. Какая мерзость. На ветвях берёзы ворона, склонив голову, сказала "Кр-рак". Мастерская имитация незабываемого голоса. Напугала, гадина.

Правду говорят умные люди: "Не откладывай на завтра, то, что можно сделать послезавтра". Нет, умные — это не про меня. Воспрял, расправил крылья, полетел сломя голову. Короче, склихасофский, главный вопрос один: "Где я?"

* * *

Крышу у меня окончательно снесло пару дней назад. Я подошёл к большому окну в своём кабинете, и сквозь тонированное стекло с тоской посмотрел на город. Потёр виски. У людей — всё как у людей. Люди радуются солнечным дням, а у меня, как только наступает ясная погода, начинается сумасшедшая мигрень. Никакие микстуры доктора Курпатова не помогают. Не помогает коньяк. Водка и портвейн тоже. Изредка облегчают страдания лошадиные дозы анальгетиков, но сажать печень химией я не хочу. Лучше уж настойка пустырника с коньяком, в пропорции 1:1. И кофе.

Хотелось взять в руки шестиструйный плазмоган и покрошить всё это гадово скопище к чертям, мебель порубить в мелкую щепу, облить напалмом, поджечь и уехать "в глушь — в Саратов". Гадово скопище — это офис, точнее, персонал этого офиса, где я имею неосторожность работать.

В кабинет вкатился Паша Большой. Генеральный директор и один из собственников нашей богоспасаемой компании. Индюк, блин. Толстый багроволицый колобок на коротких кривых ногах. Явился, не запылился. Сходу начался наезд:

— Вольдемар Абызович, скажите пожалуйста, почему наша прибыль во втором квартале уменьшилась на 17 процентов?

Вот козлина. Это что-то новенькое. Раньше его руководство фирмой обычно укладывалось в полтора часа: собрать планёрку, на всех наорать, что всё плохо и никто не работает, и уехать в кабак или сауну. А с чего это вдруг изменение репертуара?

— А потому, уважаемый Павел Игнатич, что согласно приказу директора по экономике и персоналу, было произведено сокращение водителей на семь единиц, слесарей на пять. Для уменьшения издержек, в соответствии с решением правления, — уменьшили, ага, злорадно подумал я, — в итоге, мы сорвали сроки доставки оборудования трем компаниям. Двум заплатили неустойку, а третья расторгла договор.

— Вы, как исполнительный директор, несете всю полноту ответственности за итоговые показатели предприятия!

Козлина, однозначно. Приказ, кстати, состряпала его сестра. Спирохета бледная. Теперь Паша ищет на кого стрелки перевести.

— Я не могу нести ответственность за решения правления. Тем более, приказы, а их было три, со мной не согласовывались. И ещё. Договор с компанией ALmaf, на поставку комплектующих, подписан вами, и тоже без согласования. На этом мы потеряли почти семь миллионов, — сказал я и подумал: "Нехрен договора в сауне подписывать".

— Вы, Вольдемар Абызович, обязаны были перепроверить подписанные договора и, при необходимости, блокировать их!

Гонит, реально гонит. Голова болит всё сильнее. Когда я звонил Паше по поводу этого договора, он матерно обязал меня его исполнять. Сучий потрох. Я достал чистый лист бумаги и написал заявление на увольнение. Надо мне валить отсюда, пока не сыграл в ящик.

Пока Паша многословно и эмоционально гундосил про то, как надо работать, голова взорвалась новым приступом боли. Я посмотрел на Пашу и подумал с ненавистью: "Чтоб ты сдох!" Паша внезапно заткнулся, дернулся и помассировал грудь возле сердца.

— Нам пора расстаться, — сказал я, поморщившись от пульсирующей боли в голове. Пододвинул к нему заявление.

Пашино лицо приобрело сизый оттенок. Он подписал заявление и деревянной походкой вышел из кабинета. Как интересно. Раньше у нас ни один разговор не заканчивался так быстро.

Однако надо поторапливаться. Назавтра господин генеральный директор остынут и начнутся нудные разговоры о том, что мы оба погорячились. Всё надоело. Смог, жара, сотрудники, контракты. Надо радикально отдохнуть. Во-первых, свинтить из города и подальше. Свежий деревенский воздух — страшная сила, как говорит мой сосед доктор Курпатов, и лекарство от всех болезней.

Всё дела решились как бы сами собой. Зашел в кадры, поворковал с кадровиней, сказал, что всё ужасно, какой монстр Кузнецов и как он разбрасывается персоналом, получил свою трудовую. Зашел к тёткам в бухгалтерию, поворковал как следует, узнал, какой же Кузнецов неблагодарный монстр, уговорил девочек сегодня же перечислить мне расчёт на карточку. Раздал всем по шоколадке и помахал ручкой.

Этот день весь прошел на нервах. Развод с Кузнецовым я спрыснул успокаивающей настоечкой на пустырнике, сам делал. В случае стрессовых обстоятельств пустырник — незаменимая вещь. Мне его Курпатов посоветовал, мой сосед. Он спец в этих вещах, доктор всё-таки. Хоть и патологоанатом. Сверху ещё коньячку накатил, для расширения сосудов. Завод закончился, я немного расслабился. Пульсирующая боль в голове утихомирилась.

Все остальные сборы много времени не заняли. Заплатил за три года за квартиру, отдал дочери ключи, сказал, что я уезжаю отдыхать. Пообещал ей чупа-чупс и просил присмотреть за домом. Выбросил в мусорный ящик корпоративную симку. На следующее утро зашёл в банк, снял деньги с карточки, и тут же закрыл счет. Заехал домой, побросал в сумку полотенца, бельё, пару рубашек и прочее, что необходимо путешественнику в неизведанное. Ноутбук, фотоаппарат и всю сопутствующую электронику. Пробежался по кое-каким знакомым — надо обеспечить себе финансовое благополучие на период отдыха. Пришлось навестить нотариуса и совершить пару-тройку действий юридического свойства.

Всё, кажется. Свобода, это сладкое слово свобода[2]. Мелькнула мысль про Мартина Лютера К[3]., но такая свобода мне не нужна. Дальнейшие мои планы не имели никакой конкретики, их проще было бы назвать мечтами.

Мечты включали себя необходимый минимум: домик возле озера, утренние пробежки, посиделки с удочкой на берегу, костёр, ушица, чистый воздух и никакого алкоголя! Даже можно бросить курить. Нет, бросить курить — это слишком смело. Как-то слишком революционно. Надо постепенно идти к здоровому образу жизни, чтоб случайно не свернуть шею. И алкоголь тоже надо постепенно бросать. Так резко нельзя. Это даже доктор Курпатов, мой сосед, авторитетно заявляет. Он всегда авторитетно заявляет, особенно после третьей. Так и говорит: "Я тебе авторитетно заявляю, алкоголь — это яд!" и наливает четвертую. Надо будет доктора пригласить в деревню, на берег озера, с удочкой встретить зорьку, чистый воздух опять же.

И никаких чтобы женщин рядом! Всё зло — от женщин, теперь это я вам авторитетно заявляю. Мой последний, третий развод был кровавой битвой, я его запомню на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, как и первых два. Ошибки молодости, с кем не бывает. Хотя, по правде сказать, моя молодость несколько затянулась, так, что хватило аж на два брака. Третья ошибка была уже в зрелом возрасте, но не будем о грустном. Кому хочется выглядеть дураком пусть даже и в собственных глазах? Никому. Да я и не дурак вовсе, это она дура. Ну и ладно. Проехали. Рыбалка, утренняя зорька не терпят рядом суеты, этого квохтанья, мелочных придирок. Только чистое и светлое рядом с собой.

Так это о чем я? Рыбалка. Угу. Ещё походы в лес, по грибы. Набрать крепеньких боровичков, пожарить дома на сале, с картошечкой. Под водочку самое то. Или, к примеру, рыжиков посолить, груздей, прям полную бочку, и долгими зимними вечерами. Не обязательно под водку, можно наливочек сообразить, настоечек. И в погреб. Очень хорошо наливочки получаются на смородиновом листу. Или это настоечки? Ну, неважно. Главное, чтоб дом был полная чаша. Полный чтоб погреб. Кадушки с груздями, бочонки с наливочками, соленья там разные, чтоб не стыдно было на стол поставить. Варенья, капустка квашеная, огурчики. Такие аккуратненькие хрустящие огурчики. Мммм… объедение.

А ещё в чисто поле выйти, вздохнуть полной грудью! Почувствовать необъятную ширь нашей родины! А сенокос? Это же сказка! Раззудись плечо, размахнись рука! Парни на гармонях играют, в рубахах петухами. Девки хороводы водят, песни поют, венки на голову накладывают. Глазками стреляют. Нет, глазки это лишнее, ну разве что в деревне найдется вдовушка, чтоб без претензий потом. Можно пару раз заглянуть на огонёк. Чаю там попить, поговорить о видах на урожай, обсудить творчество импрессионистов, позднего Мане, к примеру… И ни-ни. Никаких там. А то не успеешь оглянуться, как тут же с претензиями. Обойдемся как-нибудь. Не баре, чай.

А водопровод делать не буду. Буду по утрам из колодца журавлём доставать студёную воду и обливаться. Чтоб здоровья было вагон. Растираться жёстким полотенцем, докрасна, и пробежечку по тропинке вдоль озера. Покой, солнце восходит, коровы мычат. Слышны визгливые крики пейзанок, выгоняющих своих кормилиц в стадо. Ляпота! Надо будет баньку сварганить. Или нет, ещё лучше домик купить сразу с банькой, чтоб не мучиться. И на берегу озера. Выскакиваешь из баньки, распаренный, и сразу бултых в озеро! Квас надо будет поставить, сразу литров двадцать. Чтоб прямо в баньке из запотевшей кружки пить. И никакого алкоголя, сердце у меня слабое, чтоб в парилке водку глушить. Пивка вот можно. Надо будет пиво научиться варить, домашнее. Из ячменя. Пойду в лес, наберу хмеля, поставлю пиво. И раков, прям из озера. Наловил раков, сварил, с укропчиком, и под пивко. Мангал можно будет поставить, стационарный, с электронаддувом. В баньку приглашать добрых и ласковых девушек. Но без фанатизма, умеренность во всём — вот наш девиз.

Сладкие мечты мои прерваны самым прозаическим образом. Кончается бензин. Это привычка по европам разъезжать, где под каждым столбом закусочные и заправочные. Я так стремительно рванул из столицы, что ничем не озаботился. Не иначе, как бес попутал, я же ведь по жизни человек флегматический и предусмотрительный. Ну и ладно, раз уж так всё получилось, то нечего на зеркало пенять. Пришлось купить атлас в какой-то приличного размера деревне, где был книжный магазин, хорошо, что рядом с заправкой.

Слегонца перекусив, я начал водить пальцем по карте, выискивая подходящий населённый пункт. Таковой нашелся, и я отправился вперед. Коварство отечественной картографии я обнаружил очень скоро. Дороги, обозначенные на карте, в природе отсутствовали, зато были какие-то невообразимые пути, ведущие неизвестно куда. Я поплутал немного и остановился возле дорожного указателя, который валялся в кювете. Столбик был свёрнут в бараний рог. Сам указатель напоминал крышку от консервной банки, которую открывали топором. Я на коленке попытался его выпрямить и прочитать, куда же я направлялся. Бесполезно. Разобрал только буквы б, л, т, и мягкий знак. 4 км до какого-то места. Значит надобно ещё чуть-чуть проехать, до следующего указателя, или, хотя бы до местного жителя. Я двинул по газам. Часа через полтора я начал сомневаться, что я вообще в нашей стране. Никаких признаков жилья. Вот тот же самый указатель, только он почему-то оказался на левой обочине. Я почесал затылок, попинал скрюченный столб, но ничего не придумал. Подошёл к машине, закурил и выпустил дым в свежий вечерний воздух. Смеркалось, тонкий серп луны выглянул из-за облака. Пришлось съехать в кустарник на опушке леса, и устраиваться спать в багажнике своего джипа.

* * *

И вот я просыпаюсь на обочине прогресса. Бурчу себе прононсом про кофе. Принимаю волевое решение считать себя в походе, и, следовательно, не бриться, выкурить сигарету, попить водички и трогаться далее. Попытался разгладить кудри пятернёй. Бесполезно.

Теперь уже, с утра пораньше, я рассмотрел, где остановился. Кусты орешника, или это лещина? Вполне себе дебри, машина стоит, уткнувшись мордой в сплошную зелень. Со стороны кормы — просёлочная дорога, с которой я съехал, а ещё дальше поля, озимые, зяби, обмолоты с гектара. Лес слева вытянулся языком к моему авто, справа кучерявились дубы-колдуны, липы, осины и всё прочая древесина, из которой ясно я смог идентифицировать только березы. Поля и опушки затянуты утренним туманом, природа ждёт восхода солнца. Несмело начинают чирикать пичуги. Ну и ладно. Приеду в деревню — почитаю книжки умные по флоре и фауне Нечерноземья, подкуюсь, узнаю, чем яровые от зяби отличаются, в деревне, чай, жить собрался. Для начала надо все-таки поехать в областной центр, хотя бы еды купить.

По дороге пылит автомобиль, "Москвич", с ещё чёрными номерами. Я его тормознул, за рулем дедок в приличном возрасте. Здороваюсь. Интересуюсь, как всё-таки выбраться в цивилизацию. Дед ответил:

— А, это ты вчерась круги вокруг колков нарезал? А мы-то думаем, кому бензина-то не жалко, фары-то сильно светють. Можа, думали, инспектор какой, поля проверяет. Так ты езжай прямо, там, верстах в двух, деревня будет, Собачий Майдан, вот перед ней, значицца, перекресток. Повернёшь налево, то и есть дорога в область.

Я ему пожелал доброго пути, по-быстрому развернулся и помчался навстречу своему счастью. Перелески, поля и речушки мелькали справа и слева, свежий запах лугов, полей и рек врывался в открытое окно, и это прекрасно. Дорога, на удивление, приличного качества, укатанная до каменного состояния грунтовка со щебнем. Двигатель мягко урчит, изредка постукивают под колесами камешки, машина плавно раскачивается, как на волнах. Подумалось: "моей памяти…"[4] Где-то посвистывают птицы, светит солнце. Так бы ехал и ехал, ни о чем не думая.

Вообще, скажу вам по секрету, когда я купил свою первую машину, меня просто пёрло со страшной силой кататься по стране. Я каждый отпуск ездил вдоль и поперёк нашей необъятной родины, и это мне доставляло массу удовольствия. Об этом можно было бы написать отдельную книгу, за отпуск наматывал до пятнадцати тысяч километров, видел и поля, и степи и горы. Под финал этого угара доехал до Атлантического океана, посетив Париж, Вену и Будапешт, после чего меня малость попустило.

Все хорошо, но прелесть этих странствий портили женщины. Да, да, именно они, наша прекрасная половина человечества отравляла волшебство единения со свободой. Каждая моя жена, как только садилась в автомобиль, непременно считала, что она знает куда ехать, как рулить и где останавливаться. Никакие разумные доводы и правила дорожного движения в расчет не принимались. Если ты не остановился там, где мадаме захотелось — ты негодяй. Если ты остановился там, где посчитал нужным — это плохое место. Постоянный зудёж: "Почему мы стоим? Когда же мы, наконец, поедем?", "Когда мы остановимся? Я устала!", "Когда мы, наконец, доедем до этого твоего города?", "Я бы лучше полетела самолётом, зачем я вообще поехала с тобой". Знаем, зачем, злорадно тогда думал я. Потому что в твоих куриных мозгах засела мысль, неизвестно откуда взявшаяся, что за ближайшим поворотом я посажу в машину девку, и она мне будет отдаваться на заднем сиденье, в ближайшем перелеске, в мотеле, нужное подчеркнуть. Хотя всем известно, что подбирать красоток с обочины — это низкий стиль. В общем, скажу я вам, одно расстройство этими женщинами в дороге. Про таких святой старец Ефрем Сирин говорил, что "нет зверя, подобного жене лукавой, самое острое оружие диавольское". Тоже, видать, пострадал достаточно.

Но это всё лирика. Я проехал километров пять, но перекрёстка не нашел. Зато сразу въехал в деревню. На дорожном указателе было написано "Дмитриевка". Я вырулил примерно к геометрическому центру села и стал ждать аборигенов. Никого не было, хоть бы курица какая пробежала. Сонная, пыльная пустота. Я вылез из машины и подошёл к колодцу, хоть водицы испить студёной. Однако вскоре на свет божий вышла женщина. Я обрадовался:

— Здравствуйте. Вы не подскажете, как ваша деревня называется?

— И вам не хворать. Старопердеево называется наше село, — слово "село" женщина произнесла с каким-то непонятным мне вызовом.

Я шарил пальцем по карте, ища Старопердеево, которое на карте, там где Дмитриевка. Этого названия я не нашел. Но бабка добавила:

— Это мы на сходе переименовали, по древним временам. А при коммунистах! — голос ее набрал силу, и глаза засияли неугасимым желтым огнем, — наше село называлось Новокраснознамёнское.

Я срочно ищу на карте. Блин, нет нигде Ново-как-его-там.

— А Новокраснознамёнским, — бабка продолжала митинговать, — его назвали в 1985 годе, как Мишка Меченый во власть вошел. Но мы! Переименовали! А при советах, стало быть, село называлось Путь Ильича.

— А Дмитриевка? Как же указатель? — возмущенно спросил я.

— А это парни у Дмитриевки украли и нам поставили, фулюганы. Чтоб, значицца, дмитриевские себе много не думали.

Старуха закончила топонимический экзерсис и удалилась, гордо и с чувством выполненного долга. Я вздохнул. Наконец-то добился правды. Ещё раз смотрю на карту. Так вот… Ивантеевка, Пилюгино… Путей Ильича в области оказалось два. И оба в разных концах карты. Я застонал. Бабка исчезла в неизвестном направлении. Я плюнул и поехал на юг, полагаю, что где-то там должен быть областной центр.

Асфальт внезапно кончился, началась разбитая в хлам грунтовка. По краям дороги стоят вековые ели в обхват толщиной. Солнечный свет теряется в этих дебрях, и в таком полумраке пришлось включить фары. Я сбросил скорость до двадцати. Ещё через полчаса я тащился со скоростью пять километров в час, и понял, что так дальше не могу. Вышел из машины и сел на пенек старой вырубки. Закурил. И что до сих пор человечество не нашло способ путешествовать через телепорт? Я мысленно представлял себе, как мановением руки распахиваю портал в неведомое. Шагаю в него, а там дикари и невежество, а я весь в белом. Конечно же, короли и капуста, а где капуста — там и принцессы. Такие аппетитные принцессочки с сапфировыми глазами.

Тут, откуда не возьмись, возле меня оказался мужичок, метр с кепкой. Встал, смотрит на меня волком и молчит. Я от неожиданности ляпнул:

— Издрассти вам.

Старичок поздороваться не посчитал нужным.

— Что, заблукал?

— Угу. Заблудился. В ваших дебрях просто немудрено заблудится. Что это за Бермудский треугольник — куда не поедешь — всё не туда!

— Водка у тебя есть? — как-то решительно дед перешел к делу.

— Есть. Налить что ли? — я уже подумывал, что ну его нахрен этот областной центр, накатить стакан и забыться. Я достал из сумки поллитру, хотел было найти стопарики, но дедушка выхватил у меня бутылку. Ловким движением свинтил ей голову и вылил всю водку себе в пасть. Я ошалел от такой простоты нравов.

— Очышшенная, — удовлетворённо рыгнул дед, — дай что-нить занюхать.

Я достал полбуханки хлеба, дед тут же смолотил всю, и даже не поперхнулся.

— Измельчал народ, — внезапно подобрел дедушка, — хлеб разучились печь. Не то, что давеча.

— А что, давеча, небось, и валенки теплее были, и водка крепче?

— Нет. Валенки те же, водка тоже хороша, а вот с хлебом незадача, — и безо всякого перехода объявил, — деньгу давай! Всё ездють тут без понятия, стариков не уважають!

Уважение к старикам и деньги я как-то сразу связать воедино не смог, но вытащил из кармана горсть мелочи. Дед попробовал пятирублёвку на зуб.

— Не умеют нонеча деньгу делать, не то что давеча, — опять смутно произнес он. — Ну лан. Тебе куда надо-то? В губернию? Ты ко мне с уважением, так и я подсоблю. Езжай.

И сказал это с такими интонациями, как будто разрешил.

— Как вас величать-то? — опомнился я.

Вымогатель, чиста рэкетир с большой дороги. В этих глухих Муромских лесах, говорят, водились Соловей Разбойник с Ильёй Муромцем и я, случись с ними встреча, вряд ли отличил бы одного от другого. Проехал ещё метров двадцать и сквозь просеку увидел трассу со скользящими по ней машинами. Через пять минут просёлок превратился в ровный асфальт, а ещё через двадцать я въезжал в областной центр.

Глава 2

Улахан Тойон[5] рода Белого Коня был сильно расстроен. Практически взбешен. С каменным лицом приехал он из городского собрания, молча спешился, молча швырнул поводья конюшему, так же молча прошел он в свои покои, ни на кого не посмотрел, ни с кем не заговорил, только отходил плеткой подвернувшегося на его пути мелкого служку. А нечего ходить где попало, хорошо хоть насмерть не запорол.

Дворня хорошо все поняла, попряталась по углам. А Кривой Бэргэн, десятник личной стражи тойона, сказал конюшему: "Обидели хозяина, злой совсем". Это было новостью. Злой тойон — это нечто невообразимое. Может война скоро? Так если бы война, так тойон радовался бы. Значит, действительно обидели.

Юрюнг Тыгын, Светлый Тыгын, (для друзей — просто Тыгын) срывать зло на своих ближних не стал. Конечно же, отходить плеткой первого попавшегося лизоблюда было хорошим решением. Что-то их много развелось в городском доме.

Прошелся кругом по комнате, зажег светильники у домашней кумирни. Привычные действия немного успокоили его. Сел на свою любимую лакированную скамеечку и задумался. О том, как дальше жить.

Надо развеяться, съездить в свой родовой улус, отдохнуть. В родных краях и духи предков помогают. Надо уезжать из города, пока сгоряча не сделал непоправимого. Так, наверное.

Не откладывая надолго задуманное, Тойон вызвал десятника своей личной стражи, Кривого Бэргэна.

— Да, Светлый! — склонился в поклоне Бэргэн.

— Прикажи готовиться в дорогу. Послезавтра выезжаем к Урун-Хая[6]. Пусть полусотни Мичила, Айдара, Бикташа и Талгата завтра проедут по пути и подготовят стоянки. Заодно посмотрят, чтобы не было лишних глаз. Со мной поедет Сайнара. Скажи конюхам, чтобы желтые кибитки не готовили. Поедем на простых. Пусть приготовят новые бунчуки, старые совсем истрепались.

— Хорошо, господин. Все сделаем.

Что же, решение принято и это немного успокоило Тыгына. "Что-то старый стал, тяжелый на подъем" — подумал про себя Тыгын, — "раньше было — оседлал коня и помчался. А сейчас? Пока караван соберут, пока кибитки наладят, пока родня соберет своё добро, пока погрузятся, пока тронутся — два дня пройдет. Вон, забегали, засобирались".

Раздражение не проходило. Казалось, злость вызывало всё: неторопливость дворни и прислужников, визгливый и шумный город, бестолковая родня, куда же от нее деться, и даже яркое солнце. И чего это сегодня взъярился? Не подобает тойону проявлять свои чувства на людях, а все-таки раздражение показал. Практически неуважение оказал родственникам. Надо будет завтра послать подарки. Хотя как… подарки — это оказать уважение, а напыщенному индюку, прости, Высокое Небо, какое может быть уважение? Но все равно, надо соблюсти обычай.

Тыгын вскочил и опять начал нервно ходить по комнате. Нет, ну ладно, этот один, а остальные? На кого стали похожи потомки стремительных завоевателей, покорившие все племена Степи? Большинство тойонов нынче сидели по своим улусам, в богатых дворцах, окружили себя прихлебателями, погрязли в роскоши и пуховых перинах с наложницами. Заросли салом, мало кто из них сейчас способен самостоятельно запрыгнуть на коня, а уж про то, чтобы ночевать в степи, подложив под голову седло, не могло быть и речи. Праздность — вот мать всех пороков, и этих пороков становилось всё больше и больше. Уже сыновья нынешних тойонов забыли, как седлать коня, о великих подвигах слышали только от акынов. Кражу десяти коней в соседнем улусе выдавали за доблесть, а кичились между собой, кто больше выпьет вина и огуляет девок. Тьфу. Но мало того, что араку продают почти открыто, так откуда-то появилась золотая пыль, которая дарует забвение и сладкие грезы и, люди говорили, что некоторые из сыновей ханов и беев балуются новой игрушкой.

Тойон Тыгын вздохнул и опять присел на скамеечку. Раньше все было проще. Боотуры были боотурами, а не ряжеными куклами на празднике Ысыах. Вот и сам Тыгын в молодости думал, что все решает доблесть и сила. И даже презирал своих дядьев. Один заперся в башне и стал считать звезды. Звездочет, значит. Недостойно для степняка.

Смотреть вдаль, за горизонт, может там остались ещё враги, которых надо покорить и ограбить. Вот занятие для настоящих мужчин. А он, ха-ха, звезды считает. И что-то молол насчет звезд, которые неправильные, которые как-то не так движутся. Что за чушь? Всем известно, что звезды — это золотые и серебряные гвозди, вбитые в небесную твердь, и двигаться никак не могут.

А второй дядя? Как последний нищий шатался по степи, на свои деньги нанимал олонхосутов, акынов и сказителей, слушал бредни выживших из ума стариков. А потом, совсем уже больной, приехал в свой дом и до самой смерти писал книгу. Он так и говорил: "Книгу". Хотел что-то втолковать племяннику про то, что в песнях и эпосах, что поют сказители, много непонятных мест. А что там непонятного? Боотуры древних времен косили врагов, как пшеницу, связывали в снопы и выбрасывали за край ойкумены, чтоб больше не досаждали добрым людям. А то, что акыны привирают слегка, так это от дармовой бузы, которой дядя щедро их поил. К примеру, где взять столько железа, будь ты хоть трижды злой дух, чтобы построить железный столб до небес или какой-то там железный дом на пятьдесят окон. Это все вранье. Правда только в том, что великие воины степи всех победили. Как жаль. Не с кем силой померяться, извели всех врагов боотуры, нам не оставили.

А теперь так тойон уже не думал. Видимо раскисли мозги от старости, разные мысли в голову лезут. Что враги — это не богатыри из других краев, а чиновники из управы, с сальными улыбочками вымогающие взятку. С каким удовольствием сегодня Тыгын врезал по зубам такому молодчику, чтобы тот думал, кому дерзить. И ведь вышиб ему зубы, а вот усмешку в глазах — нет. Это и взбесило сегодня Тыгына. Чиновники уже считают себя ровней Улахан Тойону Старшего рода, тогда как недостойны лизать ему сапоги. И сегодня впервые посетило Тыгына сомнение, а так ли хороши незыблемые законы, данные нам Отцом-основателем, может не столь совершенны они, если позволяют появляться на свет таким червякам, как этот чиновник.

А может быть враги — это те баи, которые дерут три шкуры со своих дехкан и пастухов, отчего возникают бунты и волнения? А потом Тойоны спешно посылают туда свои сотни, чтобы замирять бунтовщиков, а воевать против пастухов — не это ли позор для воина?

А может враги — те шустрые неприметные парни, которые тайком в Степь доставляют араку, дурман-траву и золотую пыль, отчего люди уподобляются свиньям или сходят с ума? Как воевать с такими врагами, если их днем-то не видно, а уж ночью и подавно?

Думать надо, много думать, однако.

Тойон Тыгын хлопнул в ладоши. Тут же в дверь заглянул служка.

— Чего прикажете?

— Вели подавать ужин — сказал Тыгын, — а ко мне позови госпожу Сайнару.

Внучка примчалась почти сразу, бросилась обнимать деда.

— Ой, деда, ты приехал, сказали злой, да? — защебетала девушка, — А чего ты злой? Мы поедем на войну, да? Всех накажем?

— Нет, внучка, не поедем мы на войну, мы поедем послезавтра к Урун-Хая, на наши аласы[7]. Надо свой улус[8] навестить, давно там не были.

— Ой, наконец-то, я уже устала в городе, тут такая тоска. И ещё, дед, почему тётка говорит, что мне скоро замуж? Я не хочу замуж! — притопнула ногой внучка, — И вообще, что ты ко мне приставил этих старушек? То — нельзя, это — нельзя, на лошади скакать — нельзя, из лука стрелять — нельзя, — внучка зашепелявила, передразнивая няньку, — девушке из Старшего рода не пристало скакать на коне!

Тыгын рассмеялся и сказал:

— Девушке из Старшего рода прилично всё, и если кто-то посмеет осуждать девушку из рода Белого Коня, тому девушка может отрубить голову. А нянек я тебе приставил потому, что девушке из Старшего рода неприлично ходить без нянек. А ещё ей неприлично что-то самой делать — для этого есть слуги. Пошли ужинать, балаболка.

— Я ничего сама не делала! Только Звездочку запрягла. А Звездочка не подпускает конюха, от него воняет. А можно я ему отрублю голову? Он плохо на меня смотрел!

— Если всем слугам рубить головы, так можно и без слуг остаться. Прикажу его выпороть, что бы лучше за лошадями смотрел, а не на свою госпожу, — ответил Тыгын, радуясь, что тема замужества заглохла.

Во дворе дома был накрыт дастархан, суетились повара. Слуга подал Тойону чорон с кумысом. Как и полагается, старик плеснул немного кумыса в очаг, духам огня, потом сел за дастархан и произнес: "Слава Высокому небу Тэнгри и Отцу-основателю", что было знаком начала ужина. Ужинали по-простому, без особенных разносолов.

Кумыс, к которому были изюм, орехи, сушеный творог и баурсаки. Сразу же на столе оказались казы, шужук, жал, жай, сурет-ет, карта, бауыр-куйрык, табананы и салат из редьки. Затем подали куырдак, за ним самсу. Это все запили кумысом, за которым вынесли охлажденную дыню с фруктовым сиропом.

Тойон громко рыгнул, показывая всем, что ужин закончен, народ засуетился, выбираясь из-за дастархана.

Ещё один день прошел не зря.

Утром, после легкого завтрака, Урюнг Тыгын вызвал своего верного десятника Кривого Бэргэна и сказал ему:

— Мне сегодня плохой сон был. Завтра выезжать, а неспокойно на душе. Я сегодня в городской Управе, говорить буду. Потом к Старухам пойду. Скажи Ильясу, пусть приготовит дары. И ещё. Мы поедем через земли Серой Лисы и Чёрного Медведя. Ты знаешь. Пусть Ильяс упакует для них какие-нибудь знаки уважения, но я не хочу их видеть. Ты отправил Мичила и остальных?

— Бикташ уже уехал, остальные нет.

— Тогда задержи их. Скажи, что до земель Серой Лисы мы пойдем дорогой Отца, да пребудет с ним слава. Потом караван пойдет дальше, а мы свернём в сторону от аулов. Так же пройдем по земле Чёрного Медведя. Пусть Талгат выезжает вперед, выберет дорогу, и разгонят всяких бродяг. Мичил и Айдар пойдут с караваном. И отправишь завтра Тойонам подарки, пусть скажут, что я спешу в Урун-Хая, и не могу почтить их своим присутствием. Всё, иди.

— Хорошо, господин. — Бэргэн поклонился и вышел из комнаты.

Первым делом надо проверить, как его родня собирается в дорогу. Тыгын прошел на женскую половину, где стоял гвалт, ругань и суета. И это всего-то две младшие жены и одна внучка. Хорошо, что старших жён оставил в улусе, иначе в дорогу не собрались бы никогда.

Тыгын поморщился, постоял, плюнул и пошел дальше. Однако, пройдя несколько шагов, вернулся. Он внезапно почувствовал желание. Зашёл к женщинам, взял за руку младшую жену, молодую и худенькую Дильбэр и повел в одну из спален. Не раздевая жену, задрал подол её халата и овладел ею. Она заплакала. "Опять плачет", — подумал Тыгын, — "надо будет подарить её кому-нибудь". Дильбэр он взял в жёны три луны назад, из одного из дальних наслегов[9], и она до сих пор не привыкла к жизни в городском доме Тыгына, и каждый раз тихо плакала, когда Тыгын входил к ней. Возможно, её обижали другие жены, но это никого не волновало. Тойон вышел во двор, и не заметил, как другая младшая жена, широкобедрая Айбану, закусила нижнюю губу и на глазах у нее блеснули слезы.

Тойон прошелся по двору, среди суеты нашел Ильяса, хранителя амбаров. Возле повозок тот раздавал указания, народ подбегал, убегал, что-то тащили, что-то паковали, увязывали тюки, работа кипела.

— Ильяс, тебе Бэргэн все сказал?

— Да, господин.

— Тогда вот что. Моих жён и родню погрузишь в кибитки и отправишь большим караваном по дороге. А я с Бэргэном и Сайнарой пойду другим путем. Приготовь все на вьюках, без кибиток. И найди мне двух девок покрасивее, в прислугу. Дашь со мной народу, сколько надо, самых верных выберешь. Ты останешься в городе.

— Слушаюсь, господин.

— Подарки Старухам отправишь, как будут готовы, сразу к Храму, пусть меня ждут. Я позже там буду.

— Слушаюсь, тойон.

Солнце уже показалось над вторым куполом храма Тэнгри, осветило двор Пора выезжать в управу, на малый муннях тойонов.

Тыгын прошел к конюшне. Здесь суеты не было. К Тыгыну подбежал конюший, склонился в поклоне, доложил, что все лошади здоровы. Тыгын с размаху ударил его камчой по спине, разодрав ватный халат. Конюший взвыл:

— В чем я провинился, о Пресветлый Тойон?

— В том, что конюхи распустились и предаются праздности. Вчера Сайнара-хотун[10] жаловалась, что твои работники глазеют на неё с бесстыдством. Поэтому ты сейчас найдешь того наглеца и дашь ему пять плетей за то, что он пялился на неё, и ещё пять за то, что пока он глазел на госпожу, он не смотрел за конями! Отправишь его в дальний наслег, пусть собирает кизяк и любуется на коров. В следующий раз я прикажу выпороть не только всех конюхов, но и тебя! Иди, прикажи, пусть седлают Сокола.

Тыгын ещё раз несильно хлестнул его, показывая, что не сердится и прошел дальше в конюшню. Проверил на выбор трех лошадей, остался доволен. Конюший своё дело знает, но пороть всё равно надо. Стоит только недосмотреть, как погубят всех коней.

Сокол, любимый жеребец Тойона уже был осёдлан и стоял, перебирая стройными ногами. Тыгын вскочил на него, проехался по двору. Показал Бэргэну растопыренную ладонь и махнул рукой. Пятерка стражи сразу заняла место за Тыгыном и они выехали за ворота.

Тем временем внучка тойона раздала указания служанкам, что и как паковать, какие наряды брать, вышла на крыльцо дома, посмотреть на порку конюха — какое-никакое развлечение, в этой скукотище городской жизни. Нечасто дед порол слуг, посмотреть стоило. Тем более что пороли недоумка, который недавно пялился на нее, как на простую девку. Впрочем, ничего интересного не случилось. Сайнара же думала о другом. Завтра они поедут в степь. А урок никто не отменял, надо идти учить, иначе дед будет ругаться. А может и плёткой отходить. Строгий дед, но добрый.

Тойон прибыл на муннях[11], собрание тойонов, вовремя. Ещё даже не все собрались. В зале, украшенным бунчуками семи Старших родов, коврами и шёлковыми яркими занавесями, тойоны раз в шесть лун, как и завещал Отец-основатель, для того чтобы выслушать градоначальника и решить спорные вопросы. Присутствие на этих собраниях было необязательным. Есть вопросы — приезжай, нет вопросов — приезжай, выпьем кумыса и бузы, похвастаемся друг перед другом. Не хочешь приезжать — не приезжай, но на тебя могут посмотреть косо.

Прибыли только пять тойонов, ввалились в зал, громко и уважительно приветствуя друг друга, стали рассаживаться за круглым массивным столом, стоящим на низеньких резных ножках. Круглый стол — это тоже от Отца-основателя пошло, да пребудет с ним слава. Тойоны Старших родов равны между собой, и каждый из них ревностно следил за тем, чтобы никто не забрал себе влияния больше, чем другие.

Отец-основатель поделил Большую степь между семью Старшими родами и тремястами Нижними родами, определил каждому из родов где селиться, где пахать и сеять, а где пасти. И построил Отец основатель Золотой Город — Алтан Сарай, и велел раз в шестьдесят лун собирать Улахан Муннях — Большое Собрание тойонов Старших родов, чтобы они назначали управителя города, и не было в том городе власти тойонов — только власть градоначальника. И повелел Отец-основатель каждому из Старших родов построить город и править там, в своих пределах. Создал Он законы столь совершенные и справедливые, что вот уже целую вечность процветает Большая Степь, в довольстве и счастье живут её жители.

Главным сегодня был Манчаары, Улахан Тойон Старшего рода Серой Белки. Справа от него, как и положено, сел белый шаман, слева — чёрный шаман, но их слова не было, пока соблюдались заветы Отца-основателя. Сказал Манчаары:

— Во имя Тэнгри и Отца-основателя, да пребудет с ними вечная слава!

Слово говорил Алтанхан, нынешний градоначальник. Долго и витиевато приветствовал он уважаемых тойонов, нудно перечислял сколько поступило денег в казну, сколько и на что потратили и даже взопрел от усердия. Это было тойонам совершенно неинтересно, однако полагалось выслушать. Наконец Алтанхан замолчал.

Слово сказал Тыгын.

— Вчера я заходил в управу, уважаемый Алтанхан. И сегодня зашел, и был удивлен, что некоторые чиновники ещё живы. Однако мне кажется, что ты забываешь наставлять своих подчиненных и воспитывать их в почтении к старшим.

Алтанхан покрылся красными пятнами и проблеял, дескать, недосмотрел, исправлюсь. Другие тойоны возмущенно загудели: все уже знали про вчерашний случай в управе.

Тыгын продолжал, не слушая его:

— Ты забываешь, что некоторые градоправители после службы отправлялись не в загородный дом, на достойный и заслуженный отдых, а на кол. И скажи мне, уважаемый, почему в городе торгуют золотой пылью? Почему эти люди до сих пор не болтаются на виселице, вместе с начальником городской стражи?

Манчаары добавил:

— Алтанхан! Мои люди вчера видели, как из города уезжала семья одного уважаемого мастера. Ты не помнишь, кто это? И куда он поехал? Ты же знаешь, что городские кузнецы не могут покидать Алтан Сарай без приглашения тойонов Старших родов. Никто из нас кузнецов не приглашал. Мы хотим услышать объяснения.

— Ты, Алтанхан, в течении семи дней найдешь нового начальника городской стражи или мы будем собирать Большой Муннях. А ещё ты нам найдешь тех, кто разрешил выехать кузнецу и кто торгует золотой пылью, — добавил Алгый, Улахан Тойон Старшего рода Красного Стерха.

Градоначальник позеленел от ужаса и затрясся своими тремя подбородками и необъятным чревом.

Тойоны переглянулись и вышли из зала для того, чтобы в соседнем помещении сесть за дастархан и за пиалой ароматного кумыса продолжить беседы. Ну и пообедать заодно. Тойоны, хоть и не могли править в городе, но управа содержалась на их деньги, и они сделали так, чтобы чувствовать себя здесь непринужденно.

Во время обеда Тыгын объявил всем, что здоровье его пошатнулось и шум города плохо влияет на его сон. Разлитие желчи, как сказал лекарь, требует лечения на родных аласах тойона.

На обед, помимо традиционных блюд, подали, по просьбе Тыгына праздничный ет. Все присутствующие оценили широкий жест Тыгына и стали наперебой приглашать в свои улусы. Тыгыну все застольные приглашения были хорошо известны: стоит ли тащиться в улус к другому тойону, потратив на это три луны, чтобы выпить пиалу кумыса? Ну, разве только на соколиную охоту. А с теми родами, по чьим земли ему придется ехать, его род находился в плохих отношениях.

Постепенно от бузы у тойонов начали развязываться языки. Этот момент и нужен был Тыгыну. Он потихоньку начал расспрашивать остальных, почему на муннях не приехали тойоны родов Чёрного Медведя и Серой Лисы. Манчаары сказал:

— У Эллэя, говорят, среди черни объявились люди, которые возмущают дехкан.

— Что, бунтуют?

— Я не знаю, вроде не бунтуют. Но Харысхан уже волнуется.

— Да, как интересно, я поеду через эти места, послушаю, что люди говорят. А что это за история про мастера?

— Мастера стали пропадать, давно уже. Но никто внимания не обращал, мастера так себе были. А вчера мои люди увидели, как уста Мансур кочует. Всю родню взял и поехал. Пока узнали, что это кузнец из города, он уже на землях рода Серой Лисы был.

Тут и остальные тойоны начали говорить про разное, что в Степи бывает. Тойон слушал и мотал на ус. Совсем недавно был в степи, недавно кочевал, а новостей уже целый мешок. И говорили про овцу в дальнем наслеге, что принесла двухголового ягненка, и про кусок золота, размером с баранью голову, который нашли в горном ручье пастухи, и о том, что откололась часть неба, с грохотом и воем упала на землю и убила двух коров. В этом все крестьяне видели плохое предзнаменование и шаманы камлали три дня и три ночи, чтобы Тэнгри сменил гнев на милость. Потом искали дыру в небесах, не нашли. И ещё говорили, про то, что в некоторых аулах видели человека в желтых одеждах, который бился в падучей и выкрикивал странное: дескать, милость явит нам Высокое Небо Тэнгри, скоро прибудет сын Отца-основателя, и наступит золотое время. Человека за святотатство били камнями и выгоняли из аулов.

Тойоны в скором времени вовсе развеселились. Уже вызвали музыкантов и танцовщиц, веселье становилось всё громче. Тыгын попрощался со всеми и поехал со своей охраной к храму Старух, где его дожидались слуги с дарами. Тойон вчера ушел от разговора про замужество внучки, разозлился на свою сестру, которая много болтала языком. А без того, пока свое слово не скажут Старухи, никакого замужества не будет, поэтому Тыгын и волновался и не начинал никаких разговоров, боялся сглазить.

Бэргэн постучал в маленькую дверцу в стене, окружающей храм. Дверца со скрипом открылась, и первыми во двор храма зашли слуги с дарами. За ними зашел Тыгын, а после него — Бэргэн. Дары сложили во дворе. Старуха, которая их встретила, махнула рукой, и, не обращая внимания на подарки, молча поманила Тыгына за собой. Они прошли коридорами храма в келью к главной старухе.

— Я знаю, зачем ты пришел, Тыгын, — сказала главная, — внучке пора замуж собираться.

— Да, эбэ, — ответил тойон, — но мы не спешим.

— Хорошо, Тыгын, я пришлю к тебе человека, когда сёстры разберут сети. С каждым годом всё хуже и хуже. Скоро совсем не с кем будет вязать узлы. Да пребудет с тобой милость Тэнгри, иди к шаманам, проси, чтобы камлали. Старшим родам нужна свежая кровь.

Тойон поклонился Старухе и вышел. Ещё одно дело было сделано.

Тыгын отослал слуг домой, а сам отправился в храм Тэнгри. Смеркалось. Так незаметно прошел день. Старухи ничего не обещают, это плохо. Надо говорить с шаманами.

Храм Тэнгри, самое большое строение в городе, с которым не сравнится даже караван-сарай, поднимался своими полукруглыми куполами до небес, и располагался в восточной части Города, совсем недалеко от дома Тыгына.

Там его ждали. Тимэрхэн, самый старый из всех чёрных шаманов, уже не мог сидеть, он был стар настолько, что большей частью дремал или спал.

— Милость Тэнгри, почтеннейший Тимэрхэн! — поприветствовал Тыгын шамана.

— И тебе, уважаемый Тыгын, здоровья и благ, — прошелестел в ответ шаман, — что пришел? Разговор есть?

— Есть разговор. Старухи говорят, свежая кровь нужна, скоро нельзя будет сеть вязать. Боюсь, что для внучки жениха не найти.

— Нужно просить Отца-основателя, хорошо просить. Давно не откликался Отец, слишком давно. Жертву надо принести.

— Я принесу жертву, Тимэрхэн.

— Хорошо. Что ещё?

— Я страдаю от собственного несовершенства. Скажи мне, что такое инженер?

Старик встрепенулся:

— Откуда ты взял это слово? Тебе сон был или кто рассказал?

— Сон был.

Старик пожевал губами и сказал:

— Я тебе так скажу. Дела, которые были давно, превращались в тень и бродили по Большой Степи. Иногда такие тени попадали людям в голову, и они становились юродивыми, юлэр. Иногда не становились, и тогда шаманы могли растолковать сон, но заставляли человека молчать. Иногда люди не обращались к шаману за толкованием, а просто трепали языком, тогда другие люди их все равно называли юлэр. Тебе такой сон случился, молчи и никому не рассказывай, пока люди про тебя не подумали плохого, — старик помолчал, потом совсем тихо сказал, — тебе надо на своих аласах быть, я тебе дам двух шаманов, хороших шаманов, твой старый уже совсем, один не справится. Они камлать будут, там, где твой род стоит, духи предков будут благосклонны к тебе. Отца-основателя звать будут, ты жертву принесешь, может, откликнется он. Шаманы правду скажут, почему такие сны снятся. Иди. Я устал.

Тыгын попрощался со стариком и вышел во двор храма. Старик так ничего толком и не сказал.

— Едем домой, — скомандовал он своим нукерам, и они поскакали ночными улицами к дому.

К вечеру суета во дворе дома затихла. Тыгын спешился, бросил поводья парню, и вошел в дом. Навстречу уже семенил Ильяс.

— Как дела? — спросил Тыгын.

— Все собрано, Светлый Тойон, как ты велел.

— Вели подать мне еды. Выезжаем утром. Завтра придут шаманы, двое, разместишь их в обозе.

— Все исполню, тойон, — ответил Ильяс.

Широкобедрая Айбану в комнате сняла с тойона сапоги и омыла ноги, потом принесла легкий ужин — ойогос* из жеребятины и кумыс. Тыгын ел, а она стояла рядом и молчала.

[12] — Иди, постели мне, — сказал он, наевшись. Айбану засияла.

Тыгын зажег огонь возле кумирни, постоял, подумал про свой сон. Однако что-то шаман утаивает, не хочет говорить. Может мне беда будет, а он боится сказать? Если же Тимэрхэн знает про времена, когда Отец-основатель был жив, то почему никто никогда про это не говорил? Может прав его дядя, когда пытался убедить племянника про непонятные песни акынов? Действительно, можно и дураком стать, если много думать, правду старики говорят. Надо все-таки прочитать, что он написал. Тыгын пошел к сундукам. Открыл один из них, порылся, достал свитки и упаковал их в мешок. Затем погасил огонь и отправился спать.

Глава 3

Областной центр встречал меня смрадом дизельных выхлопов и ревом автомобилей. Я порулил в том направлении, где, как мне казалось, имелись торговые центры. Обочины дорог были обвешаны указателями — хвала местным властям. Искал долго место для парковки, пока, наконец, не приткнулся. Напряжённо, однако, тут у нас с парковками.

Перекусил в кафе, потом нашел газетный ларёк, где купил все газеты с объявлениями. Разложился в машине, начал изучать предложения на рынке недвижимости. Предложений было завались. Но системный подход — это наше всё. Да, кругом засилье агентств, продают всё что угодно, кроме того, что надо. Но мне, как порядочному чукче, с агентствами было не по пути. Мне хотелось светлых и чистых отношений с владельцем дома в области, на берегу водоема, недалеко от леса. Дорога, газ, водопровод — желательно. Жемчуг, наверное, в навозе искать легче, чем владельцев домов, но я добросовестно перелопатил все газеты. Итого — кот наплакал. Интересующих меня предложений — три. Звоню, из трех два уже всё продали, а одна дама согласилась на встречу с последующим визитом в деревню. Договорились на утро, чтоб всем было хорошо.

Я в супермаркете обновил ассортимент продуктов, добрал водки и коньяку, всякой колбасы, овощей и воды. Переночевал я в гостинице, могу себе позволить чуточку комфорта, опять же, встреча с женщиной, хоть и незнакомой это, в некотором роде, событие. Надо соответствовать. С раннего утра я уже был на ногах. Побрился, принял душ, сходил в бар, заказал эспрессо. Женщина опоздала всего на семь минут. Это, в некотором роде, показатель. С ней была девочка лет десяти, в ярком платье, белобрысая, с косичкой и бантиком.

Подошёл, поздоровался. Сдержанно так. Не надо показывать, что у тебя, практически, любовь с первого взгляда. Такие страсти чаще пугают женщин, чем располагают к ответным чувствам. Красивая, отметил я, очень красивая женщина. Я бы не сказал, что тростиночка на ветру, я бы сказал — ветка ивы в чистых водах реки. Пробормотал: "Хотелось быть её чашкой, братом её или теткой…"[13] и тут же себя одернул. Однако попытался щелкнуть каблуками кроссовок, склонил голову и с теплой улыбкой сказал:

— Вольдемар. Можно — Владимир.

— Ирина, — сухо ответила она, — а это моя дочь Аня.

Ну вот, подумал я, какие футы-нуты. Тут, буквально, со всей душой, а тебе вот так вот. Ни проблеска интереса в глазах, ни намека на улыбку. Это, наверное, у неё психотравма. Ни одна нормальная женщина не может не оценивать незнакомого мужчину. Я, конечно, не красавец, но могла бы быть и подобрее. Я всё-таки покупатель, а не просто так, покататься вышел. Таким образом себя накручивая, я поехал в сторону выезда из города.

— Вы показывайте дорогу и рассказывайте про мою голубую мечту, в которой я, может статься, буду жить, — попросил я её.

Ничего интересного она мне не рассказала. Деревня, как деревня. Дом она продает, потому что бабка померла, а у нее возможности ездить, хотя бы изредка, нет. Ехать три часа с лишним, на перекладных. Слишком тяжело. Дом ветшает, хороший дом, но скоро придет в негодность, если за ним не ухаживать. Дома, как она грустно заметила, тоже умирают, если в них не живут. Места хорошие, лес рядом, река тоже. Рыбалка, грибы, ягоды. У нее в деревне ещё тетка живет, на другом конце, так что иногда она дочь оставляет у нее. Но это нечасто, тётка есть тётка, а не бабушка.

Я мысленно стонал. Какой голос, какой у нее голос. Какие руки! Тонкие запястья, длинные пальцы. Шея лебединая, соболиные брови, первый раз в жизни понял, что такое "соболиные", раньше только в сказках слышал. Нет, нет. Надо досчитать до десяти. Мало ли какой голос, может она специально тренировалась. Надо ещё посмотреть, она, наверное, дура непроходимая, или характер злостный, не может быть так, чтобы всё было вместе.

Через некоторое время поля и перелески сменились лесом. Хорошим таким, плотным смешанным лесом, и это мне понравилось.

— Вот здесь остановите, пожалуйста, — сказала Ирина на перекрестке. Я остановился.

— Если сейчас поехать налево, то попадем на Выселки. Там есть площадка, где машины оставляют, а к нашему дому можно перейти по пешеходному мосту, это недалеко. А вот если ехать прямо, то придется проехать лишних десять километров, всю деревню надо объезжать, а потом по деревне назад ехать.

Слово "выселки" мне не понравилось. Выселками хорошее место не назовут. Обычно выселяли асоциальный элемент и нарушителей общественной нравственности, но будет хорошо, если я ошибаюсь.

Говорю Ирине:

— Давайте проедем длинным, но коротким путём.

Километров через пять мы свернули и въехали в деревню.

— Так, вы командуйте, Ирина, я дороги не знаю.

— Вот сейчас прямо, потом будет такие, — взмах руками, — большие деревья, потом направо, там ещё раньше детский садик был, за ним сразу, метров триста не доезжая, сразу налево, — она махнула рукой вправо.

Отлично. Так и поехали. Деревня действительно большая, не столько по количеству населения, сколько по площади. Дома стояли привольно, не жались друг к другу, совсем не то, что я видел раньше в других деревнях. Глухих заборов нет, только легкие ограды из штакетника. Улицы широкие, метров под сто, заросшие травой, сквозь которую едва виднелась колея. Бродят утки, куры, собаки и три козы. В наличии имелись два магазина типа сельпо, библиотека, бывший детский садик, школа, сельсовет, клуб. Мы проехали практически по всей деревне, потом по переулкам. Действительно, лишних километров десять намотали. Последняя улица разительно отличалась от остальных. Такая же широкая, как и другие, но нет зарослей крапивы, конопли и прочего травяного раздолья. Все лишнее выкошено, что надо покрашено, все аккуратно, никаких гнилых плетней и покосившихся заборов. Первая мысль: немцы, что ли здесь живут? Все дома одинаковые, но отличаются от прочих деревенских каменным фундаментом. Откровенных руин нет, но видно, что дома старые.

Мы подъехали к дому, который указала Ирина.

— Вот наш дом, третий от оврага, — показала она в сторону выселок, — если там ставить машину, то гораздо быстрее дойдете. А я сейчас ключи возьму.

Она пошла к соседнему дому. Я сейчас умру, с такой походкой — и в деревне, стройная фигура, красивые ноги с некрупными икрами, это бесовское наваждение, надо закрыть глаза и досчитать до десяти. Это меня заманивают, однозначно. Это сборище аферистов. Подлавливают вот такого пожилого мужчину, ждут, пока тот слюни распустит и потеряет бдительность, вывозят к чёрту на кулички, потом раз, и готово. Нет, непременно, сейчас из дома выйдет кузнец, даст мне кувалдой по темечку, и всё, прощай деревня, в таких лесах трупы удобно прятать.

Однако из дома вышла старушка, а не кузнец с кувалдой.

— Ой, Ирина! Здравствуй! Ты приехала? Тебе ключи, наверное, надо? — затарахтела хозяйка соседнего дома, мельком взглянув на меня. — Здравствуйте!

Вот это взгляд. Говорят, что женщине нужно семь секунд, чтобы составить мнение о мужчине. Этой женщине хватило трех миллисекунд. Бортовой вычислительный комплекс отдыхает.

Я приподнял кепи и, подобрав своему голосу подходящий тембр, произнес:

— Здравствуйте, меня зовут Вольдемар. Я чертовски рад, что нелегкая судьба привела меня в эти чудесные палестины.

— А меня — Мария Афанасьевна, — ответила бабуля, — очень приятно.

Женщины ушли в дом, за ключами. Там, наверняка, с Ирины снимают первичные показания: кто таков, откуда, сколько лет, где работает. Так же будет ей сообщены результаты обследования, уж не знаю, что бабуля на мне насмотрела. Сглаз, наверное, и венец безбрачия.

Я, тем временем, бубнил про себя наставления святого старца Сирина про воздержание в пожелании и порочном сластолюбии. Стиснул зубы, потряс головой и пошёл к дому. В машине же проснулся ребенок. Выползла, сонная, зевнула и выпалила без остановки:

— А что, мы уже приехали? А где мама? А вас как зовут? Вы будете жить в бабушкином доме? Она мне не бабушка, а прабабушка Тимофеевна. А мы не будем жить здесь, как жаль. Мама говорит, что далеко ездить. А мне здесь нравится, здесь хорошо. А вот сейчас каникулы, а я в городе сижу.

— Аня, — ответил я, — меня зовут дядя Володя, мы уже приехали и мама пошла за ключами. Может быть, я буду жить в этом доме. Пойдем, посмотрим, что к чему.

Я взял её за руку, и мы вошли во двор, а нас догнала Ирина. Зыркнула на нашу с Аней пару. Точно, неспроста это, она что, во мне педофила подозревает? Мнительная, точно, и психотравма у нее. Постараюсь спиной к ней не поворачиваться.

Двор зарос травой по самые… по пояс. Мы протоптали тропинку к дому, Ирина отрыла замок на веранду. Сказала:

— Вообще-то можно дом и не запирать. Народ здесь весь друг друга знает, никто не зайдёт без спросу. Вы имейте в виду, без приглашения никто даже во двор не войдет. Если вы не пригласите, так и будут у калитки стоять, а это обида. Или, некоторые специально не приглашают, если в ссоре. Но это редко.

Мы зашли в дом. Я встал на пороге, прислонился к дверному косяку и постарался прислушаться к своим ощущениям. Во-первых, в отличие от других деревенских домов, здесь стоял запах сухих трав каких-то, с неуловимо знакомым ароматом. Во-вторых, чистота и порядок. В-третьих, планировка. Мне это нравилось, и я сказал: "Здравствуй, дом".

Ирина с Аней прошли дальше. Я подошёл к ним.

— Вот это кухня, там горница, две спальни. Вы смотрите сами. Вот тут вход в подпол.

Я ответил:

— Ирина, давайте решим, когда едем в город. Может не стоит суетиться, сегодня-завтра всё посмотрим, вы мне покажете, расскажете, а я вас отвезу в воскресенье вечером. Всё равно придется ещё закупать всякое барахло в городе, так что это нормально.

Ирина согласилась.

— Вы пока ходите здесь, смотрите, а я с Аней схожу к тётке. Потом вернусь, вы все вопросы и зададите. Может ещё, — она улыбнулась, — сходим искупаться.

— Договорились, — ответил я.

Ирина с Аней ушли, а я издалека любовался Ириной фигурой. Потом подобрал слюни и начал обход будущих владений.

Я уже решил, что покупаю этот дом. Хороший добротный дом, с прочными стенами. Фундамент каменный, а не кирпичный, это главное. Участок большой, соток двадцать, весь зарос по грудь травой, но это не проблема. У меня на этом месте будет английский газон. На газоне поставлю мангал, вокруг него на длинных английских ногах будут расхаживать леди, вокруг ледей будут суетиться джентльмены, все будут пить виски, закусывать шашлыками и солёными рыжиками, хвалить меня, какой я рачительный хозяин.

В траве белеют цветы клубники. Дикая, наверное. Надо будет её приручить, привести в лоно цивилизации. Клубничное варенье, вы сами понимаете, практически деликатес. Долгими зимними вечерами, будем сидеть у самовара я и моя Маша, взопревшие от десятой чашки чая, умильно глядя друг другу в глаза, а моя рука нежно будет скользить по её бедру. И никого нам больше не надо — я, зима, самовар и клубничное варенье. А её, может быть, будут звать не Машей, а Ниной. Или, ещё лучше, Ирой. Вьюга мглою небо кроет, вихри снежные крутя. Я вздохнул.

Участок огорожен стареньким забором, вдоль него по левую руку — кустарники. Заросли малины, смородины, крыжовника. Все в нехорошем состоянии, много сухостоя, надо всё проредить, лишнее вырезать, облагородить, одним словом, подстричь по линеечке, чтоб гармонировало с моим газоном. Слева, ближе к дому — колодец, правда, без журавля. На краю колодезного сруба стоит помятое оцинкованное ведро, прикованное цепью к вороту. За дело, видать приковали, чтоб не сбежало. Справа, в дальнем конце участка, какие-то деревья, вишню вижу, уже завязь образовалась, значит ещё не всё потеряно. По своим органолептическим качествам вишнёвое варенье ничем не уступает клубничному и малиновому. Ладно, с деревьями позже разберемся. Также справа, но уже ближе к дому, по порядку: домик для раздумий, баня, деревянный сарай и кирпичное строение с дверью и воротами. Надо пройтись, навести ревизию с наследством. Не думаю, что Ирина вывезет в город старые оглобли или вилы. Кстати, надо этот вопрос утрясти.

Деревянный сарай оказался бывшим курятником, судя по насестам и количеству гуано на полу. Кур, к сожалению, не было. Может мне возродить куроводство в отдельно взятом хозяйстве? Привезти откуда-нибудь цыплят, выбрать породу с потрясающей яйценоскостью, чтоб все соседи ахнули. Утречком, по росе, добежать до курятника, достать из-под курицы свежие яйца, сделать себе омлет с беконом. Чистая экология, никаких консервантов и загустителей. Для бекона кабанчика завести, Борькой назову. Буду его холить-лелеять и чесать за ухом, а к Рождеству придет добрый дядя и сделает из него браушенвейгскую колбасу, копченый окорок, сыровяленую грудинку и прочие деликатесы. Потом, зимой, спуститься в подпол, отрезать от окорока ломоть, кинуть на сковородку. Смотреть, пуская слюни, как он шкворчит, разбрызгивая ароматные капельки свиного жира, вылить туда пяток яиц. Объедение.

Дальше я прошел в дом. Его надо смотреть внимательно, это не гараж, мне в нем жить. В доме хорошо. Во-первых, просторная застекленная веранда на всю ширину дома, прямо — вход в дом, налево — дверь в кладовку. Планировка дома мне понравилась. Входишь в небольшой коридорчик, от него двери. Направо — кухня. Стол, табуретки, печь. Полки с разной утварью и банками. Справа — кладовка, в ней, под крышкой, лесенка в подпол. Спустился по ступеням вниз, посветил себе зажигалкой. Увидел лампочку под потолком, вернулся, нашел выключатель. Ну, что сказать. Очередная просторная кладовка, на пол-дома примерно. Полки вдоль всех четырех стен, банки, кастрюли. Стены досками обшиты. Совершенно непонятное образование торчит из-под земли в дальнем углу, похоже на какие-то два камня. Чудили прежние хозяева. Прохладно, правда. Выполз на свет божий, закрыл подпол, прошелся по другим комнатам. В целом я удовлетворен. Бедненько, но просторненько, для одного — в самый раз. И запах в доме хороший, нет комаров и мух, что удивительно. Может есть какой секрет, надо будет у хозяйки спросить. Похоже, мне продают все оптом, со скидкой, самовывозом. Только куда потом девать все руины и раритеты из кладовых, мне непонятно.

Пока Ирина с дочкой шалались по родне, я сходил в машину, приволок еду и питьё, разложил всё на кухне. Пора бы и перекусить. Сходил к колодцу, принес ведро воды, налил в чайник. И на чем его кипятить? Подожду хозяйку. Накатил грамм пятьдесят, за руль сегодня не садится, можно слегка расслабиться. Занюхал корочкой хлеба. Жалко, что на кухне табуретки, а не стулья. А то бы я откинулся на спинку, рассупонился.

Вышел на крылечко, сел, закурил. Я, наверное, в доме курить не буду. До меня, видимо, не курили, иначе бы чувствовался духан от табака, его ничем не скроешь.

Что-то я устал. Старость, что ли, не радость? Побегал на свежем воздухе пару часов и уже хочется в кресло. Это тяжелое функциональное расстройство, как результат малоподвижного образа жизни, систематического злоупотребления табаком, кофе и алкоголем, приведший к общему ослаблению организма и быстрой утомляемости, сказал бы мой сосед доктор Курпатов. Прописал бы витамины, пробежки по утрам и обтирания холодной водой. Я же скажу проще — все, что доставляет нам удовольствие, делает нас слабее. Я не боюсь этого слова, я иногда бываю с собой честен.

Пришли Ирина с Аней, какие-то притихшие, у Ирины, припухшие глаза, или мне показалось? Ладно, эти дела меня не касаются, я мимо проходил, мне чужая жизнь не нужна. Я предложил им поужинать, прошли в кухню.

Ирина быстро разобрала все колбасы и сыры, нарезала хлеб, перелила воду из просто чайника в электрочайник, накромсала в тарелку овощи. Получился такой милый натюрморт. Достала вилки из буфета. Я спросил её, будет ли она вино. Она сказала, что будет, но после купания. Потом посмотрела на меня, пронзительно, конечно же, глаза у нее, мама мия, в них же можно утонуть, погибнуть!

— И водку тоже после купания, — сказала она и в голосе появилась, э-э-э-э, как это сказать… не металл, но некоторая твердость. Я с трудом отвел взгляд. Хорошо, хоть не было утверждения о том, что водку я вообще пить не буду. У мужика всего две радости в жизни, можно сказать, водка и бабы. Желательно вместе, но можно сначала водку, а потом бабу. На крайний случай — просто водку.

Мы принялись за еду. Напряженность за столом не уменьшалась, даже егоза Аня молчала.

— У вас неприятности? — поинтересовался я равнодушным голосом.

— У меня вся жизнь — неприятности, — Ирина вздохнула, — тётка ругалась. Она против, чтобы я продавала дом. С одной стороны она права, а с другой — ну не могу я за домом смотреть, и деньги мне нужны.

— А тетка здесь причём? — мне стало интересно.

— Эти дома, вообще-то, не продаются, пока родственники живы. Ладно, вы не берите в голову, я ещё подумаю. Может, к соседке схожу, посоветуюсь.

— А соседка что? — я мысленно уже жил в доме, распланировал участок, отремонтировал баню, завел кабана и вообще! А тут такие обломы, скоро вся деревня начнёт устраивать совещания насчет моего(!) дома и это начинает раздражать.

— Афанасьевна видит, — скупо проинформировала меня Ирина.

Я вообще ничего не понимаю! Что она видит? Я тоже вижу и что с того? Блин, что за недоговорки, что за туман мне наводят? Было желание накатить ещё грамм двести, но я сдержался.

Закончили перкусон, попили чаю. Стали собираться на речку. Я взял полотенце из машины, Аня с пакетом уже стояла на крыльце. Ирина говорит, дескать, вы идите, я переоденусь и догоню. Аня взяла меня за руку и повела через огород. Там оказалась маленькая калитка, за ней — едва заметная тропинка, бегущая по склону, в сторону речки.

Низкий глинистый берег реки зарос плотным зелёным ковром птичьего горца и прочей травы. Желтеют цветки куриной слепоты, голубеют незабудки. Свежий воздух от воды, солнечные блики, щебет птиц. В мелкой заводи с визгом, шумом и криками плещется загорелая малышня, молодежь постарше уплыла на противоположный берег, где за камышами, в густом кустарнике, устроила себе тусняк, и, похоже, балуются пивом и сигаретами. Аня расстелила покрывало, быстро разделась и с криком бросилась в воду. Подошла Ирина, скинула с себя сарафан. Я деликатно, а точнее, ради собственного спокойствия, отвернулся, с интересом изучая стадо коров на холме, километрах в трех от нас.

— Сегодня суббота, отдыхают многие. А так здесь пусто обычно, — сказала она, — а вы что не раздеваетесь? Давайте на ты, а то меня это "вы" напрягает.

— Давай, — с легкостью согласился я, радуясь такому резкому потеплению отношений. — Я не раздеваюсь, потому что плавки с собой не взял, — честно соврал я, потому что они на мне были, а вот светить своими белыми телесами и дряблым животом совершенно не хотелось. Однако я снял кроссовки и носки, закатал джинсы по колено и начал охлаждать ступни в воде. Бесполезно — вода теплая. Ирина забралась в воду и поплыла вдаль, куда-то поперек реки, но быстро вернулась и выбралась на берег. Афродита, промычал я мысленно, белопенная, из вод речных! Но потупил взор и сосредоточился на желтеньких цветочках.

— Зря ты не купаешься, вода великолепная. А теперь никто не сплавает и не принесет мне цветов, — сказала она, лукаво посмотрев на меня и показывая на белеющие вдалеке водяные лилии.

— Какая жалость, — ответил я, натянуто улыбаясь.

Щазз, все брошу. Нет, ну вы посмотрите. Не успели перейти на ты, как тут же на мне начинают пробовать разных женских хитростей. Если женская душа потемки, то подобные ходы прозрачны, как воды в реке. Сей момент с меня делали тест, с какой резвостью я буду таскать тапочки, выносить мусор и делать тому подобные глупости. Да-да. Именно с этого всё и начинается. Но, если девушка делает робкие попытки кокетничать, то не все потеряно! Сделав такие, далеко идущие выводы, я сказал Ирине:

— Твоя красота меня сразила наповал, — я стал демонстративно и бессовестно разглядывать её, — ради тебя я готов броситься немедленно за лилиями одетым, но члены мои ослабели от восхищения тобой, поэтому я боюсь, что я не доплыву.

— Перевелись джентльмены на Руси, — посетовала Ирина, закрываясь полотенцем.

— Их на Руси отродясь не было, — возразил я, — джентльменством, как гендерным поведением, мужчины маскировали стремление удержать женщину в рамках трех К, и, в основном, в туманном Альбионе.

— Это как же? — спросила Ирина, — Интересная точка зрения.

— Абныкнавенна. Джентльмены сами создали культ хрупкой и беззащитной женщины, которую нужно оберегать от сурового и полного ужасов мира. Это лучше всего делать в тёплом, хорошо проветриваемом помещении, в обществе детей и сковородок. Раз в неделю выпускать на выгул в церковь. Всё остальное про джентльменское поведение — мифы и сказки.

— Ты какой-то неромантичный, — надулась Ирина, — у тебя есть что-нибудь святое?

— Есть. Послеобеденный сон, — ответил я, понимая, что хотела сказать Ирина, — Кстати. Пойду-ка я в дом, вздремну часок, а то сегодняшний день меня утомил.

— Я тоже пойду, — холодно произнесла она. — Мне надо к Афанасьевне зайти, да бумаги семейные разобрать.

Она кликнула дочь. Аня вылезла из воды, заранее приготовив жалостливую мордашку:

— Ну, мам, я ещё немного покупаюсь!

— Успокойся, я тебя никуда не тащу. Купайся. Я пошла к тёте Маше, к соседке. Ты долго не сиди здесь, и не забудь покрывало, когда будешь уходить.

— Хорошо мамочка! — подвизгивая, Аня умчалась в воду.

Мы начали подниматься по тропинке в горку, к калитке в своей ограде, а Ирина демонстративно держалась от меня поодаль. Хрен поймешь этих деревенских. Ирина пошла к соседке, а я отправился к машине, взял спальник. Прошел в хату, постелил его на койку. Отодвинул защелки на окне, потряс его, как следует, и открыл. Пусть свежий воздух будет. Под окном обнаружилась корявая низкая яблоня, ветки её мешали створкам открыться до конца.

Развалился я на кровати, положил руки за голову и задумался про Ирину. Тело у неё действительно — мечта нанайца. При полном комплекте, как говорится, ни добавить, ни убавить, и, при этом, как раз тот тип, на который я западаю с первого взгляда. Но отчего такое странное поведение? С утра она на меня смотрела, как на пустое место, а не прошло и полдня, как она начинает делать неловкие попытки кокетничать и мной манипулировать. Потом, когда это не получилось, она снова делает себе суровый вид и дает понять, что я для нее — телеграфный столб, не более. Поведение, как у подростка в разгар пубертата. Какая-то психотравма, это я сразу заметил, с первого взгляда. Налицо неустойчивое психоэмоциональное состояние, плюс проблемы адекватного коммуницирования с противоположным полом. С таким анамнезом поставить диагноз и назначить лечение могу даже я.

Мне это всё доктор Курпатов объяснял, мой сосед. Он, как бывший психопатолог, хорошо умеет объяснять всякие разницы между рефлексией и девиацией, а уж про различные виды психозов рассуждает вообще виртуозно. Я ему всегда поддакивал, особенно после четвертой, но кое-что в голове отложилось.

Закрутить роман с Ириной я был совсем даже, и даже более того. Но жизнь меня научила, что иной раз надо притормозить многообещающее знакомство, пока не всё ясно с тараканами у партнерши. Всякое бывает, в нашем кобелином деле секс — не самое главное, главное то, что после секса. Может случиться восхитительный роман, а может — триллер с истерическими звонками среди ночи, со слезами и соплями. Я оттого и не люблю случайных половых связей, от них вечно не знаешь что ждать, то ли поцелуй в морду, то ли плевок в спину.

Кароче, склихасофский, подвел я черту в составлении психологического портрета жертвы, во-первых, у Ирины какие-то серьезные сложности по жизни, возможно с мужем и родственниками. Видать, нервы ей конкретно мотают, то-то у неё вид замученный. Во-вторых, Ирина не прочь, но не умеет, боится или то и другое вместе. В-третьих, ей от меня что-то надо, и это проявилось после визита к тётке.

Значит, вечером провожу куртуазное наступление по всем фронтам. Пойду девушке навстречу, проведу сеанс гештальт-терапии с фиксацией травмирующих факторов и сублимацией неотреагированных эмоций. По-русски говоря, надо потереть ей уши, дать высказаться о наболевшем, узнать, что из-под меня хотят, а походу дела завалить. Или сначала завалить, а потом узнать? Неважно.

Я проснулся мокрый, как суслик и разбитый, как бабушкин сервиз. Угораздило же лечь у западного окна, солнце напекло, нельзя, говорят, вечером спать. Да ещё и сон снился дурацкий, тягучий и вязкий. Будто бы я долго гонялся за генеральным директором Кузнецовым с автоматом в руках, по каким-то пыльным бесконечным катакомбам и стрелял, стрелял, стрелял. А он убегал и убегал. Потом резко я оказался на похоронах. Духовой оркестр надрывно выводил музыку Шопена, в волнах цветов и венков терялся полированный гроб. Жена покойного фальшиво рыдала, дочери прижимали платочки к сухим глазам. Кто-то произносил речь. А Кузнецов поднялся из гроба и, глядя мне в глаза, сказал: "Это ты, Мирон, Павла убил!" — и трижды каркнул.

Я встал с кровати и глянул в окно. На ветке яблони сидела ворона. Или ворон, или грач, а может быть галка. Я в них не разбираюсь, они все идут по категории "птица несъедобная".

— И что ты каркаешь, людям спать не даешь? — спросил я у птицы. Она ответила: "Кр-р-рак". Дура, резюмировал я, сплошная бездуховность. Настроения не было. Сон выпил все мои силы, мечты о соблазнении Ирины сейчас казались подростковым бредом.

Сходил на кухню, замутил себе растворимого кофе, вышел на крылечко и закурил. Немного прояснилось в голове. Итак, Вольдемар, сказал я себе, дела твои никудышние. Вопрос с домом висит в воздухе, может, придется ожидать созыва всеобщего толковища с повесткой дня о продаже дома заезжему чудаку с проведением взаимных консультаций всех заинтересованных сторон. Я здесь, на территории данного домовладения, нахожусь на птичьих правах и вообще, сижу нифига не делаю. Надо бы пойти накалить атмосферу, но не с кем. Настроение для этого было самое подходящее. Сколько я спал? Часа полтора. А эта, шалается, прости Господи, незнамо где. Хлебнул кофе, затянулся сигаретой и запустил колечко дыма в неподвижный вечерний воздух. Ладно, пусть, я вообще-то добрый. Тут и Ирина нарисовалась. Нет, неверно. Она плыла по траве, как лебедь белая, в голубом сарафане с розовыми цветочками.

Ровная спина, расправленные плечи. Классической формы грудь ровно колышется под сарафаном. Русые волосы короной сияют в золотых лучах вечернего солнца. Серые глаза немного миндалевидной формы смотрят на меня пристально и строго. Я так же строго посмотрел не неё и сразу решил брать быка за рога. Отставил в сторону кружку с кофе и спросил:

— Как там поживает соседка, уважаемая Мария Афанасьевна? И как прошли переговоры?

— Нормально она поживает. А переговоры прошли в теплой, дружественной атмосфере, — ответила она.

Опять ни о чем. Моё глухое раздражение снова вернулось.

— Я не про атмосферу. Вы дом продаете или где?

— Давайте уйдем с крыльца, что здесь, у всех на виду сидеть.

Мы расположились на кухне, я смело налил себе на три пальца в стакан водовки, нарезал огурца, сыра и ветчины.

— Ты вино будешь? — спрашиваю.

— А какое у тебя?

— Каберне.

— Хорошо. Налей чуть-чуть.

Я нацедил стакан красненького. Для начала неплохо. Выпили. Я закусил огурцом, налил себе еще. Ирина пригубила немного, половинку, закусила сыром, и говорит, что дом она мне продает, но есть небольшая проблемка.

— Какая проблемка? — насторожился я.

— Бабушка перед смертью спрятала дома одну вещь. Эту вещь после похорон искали, но не нашли. Вот моё условие такое: я продаю тебе дом, но ты, если найдешь какую-нибудь странную штучку, сразу же мне позвонишь. Имей в виду, её трогать руками нельзя, только через перчатки.

Фигасе, бабушкино наследство. Однако водка уже сделала свое коварное дело, и я согласился, горячо уверяя Ирину, что ради неё он готов практически на всё, в том числе и на то, чтобы немедленно пойти и принести в зубах ей лилий из речки. Не говоря уже о том, что найти секрет бабушки и принести ей в клювике, то есть в перчатках. Ирина тоже немного расслабилась от вина, и моя пламенная речь не оставила её равнодушной. Я ещё на всякий случай уточнил:

— А что за вещь-то?

— Никто не знает. Но она будет обязательно обычной необычной. Ну, к примеру, это может быть простая дощечка, но на дощечке написаны непонятные слова. Может палочка, может веревка с хитрыми узлами. В принципе может быть все что угодно, кроме пластмассы.

— Хорошо, как только увижу, немедля сообщу тебе, клянусь корнем того дерева[14].

Мы накатили ещё по чуть-чуть. Видимо, эта бабушкина штучка и была одной из проблем, которые мучили Ирину, потому что она заметно расслабилась.

Только я почуял слабину, как моя кобелиная натура попёрла наружу. Я ей начал говорить, что мой Добрый Учитель, доктор Курпатов, перед расставанием, завещал мне массу эзотерических знаний и сакральных экзерсисов по дистанционной диагностике и невербальному лечению психоневротических фрустраций.

— Понимаешь, Ирина, наша высшая нервная деятельность досталась нам в наследство от предков-хищников. А это значит, что всякая мыслительная деятельность, по умолчанию, должна сопровождаться движением, — гнал я пургу.

Дальше я пересказал в очень вольном изложении основы телесно-ориентированной психотерапии, которую, в свою очередь мне факультативно, за субботним пузырём, втюхивал доктор Курпатов.

— Мне Учитель рекомендовал внимательно присматриваться к тем людям, с которыми сводит меня судьба, и помогать им добрым советом и, поелику возможно, действием. И мой внутренний взор видит у тебя острую тактильную недостаточность!

Не буду же я ей говорить, что у неё все симптомы перманентного недотраха, это может разрушить ту хрупкую атмосферу доверия, которая у нас возникла. Курпатов, конечно, безнадежный циник, ничего святого, для него весь мир — будущие пациенты, которым он с радостью ставит диагнозы. Для него секс — не слияние тел и душ, а метод психологической разрядки, он готов назначать его даже импотентам. Не зря его попёрли из психдиспансера в морг, трупам секс ни к чему.

С точки зрения Курпатова, выражение "утешить вдову" носит не похабное, а глубоко психотерапевтическое значение, когда тонкой женской психике, измотанной радостью от потери мужа-алкоголика и горем от разборок со скорбящими родственниками по поводу дележа акций нефтяной компании, нужна разрядка в виде многократного оргазма. После которого женщина, прямо на глазах — есть тому примеры, возвращается к жизни, часто — вместе с молодым энергичным любовником.

Я продолжил тему медицины:

— Весьма опасный синдром. Вот у тебя, к примеру, ярко выраженная зажатость мышц плечевого пояса, и если не принимать мер, то в ближайшее время начнутся органические поражения каналов протекания ци в меридиане чжан-фу…

Дальше я, не переставая трепать языком, постепенно понижал голос, доводя его до тембра записного ловеласа, затем встал и положил одну ладонь на руку Ирине, а вторую — на плечо.

— Какие у тебя восхитительные руки, — помычал я, глядя ей в глаза. Возражений не последовало. Я начал целовать её запястья, поднимаясь всё выше и выше, дошел до плеч и шеи и, наконец, поцеловал в губы. Она ответила. Я уже положил ей на грудь свою правую руку, а она начала с постаныванием дышать, но отстранила меня и сказала:

— Аня идет.

Я сразу ломанулся в холодильник, с понтом у меня там срочные дела. Ирина начала сосредоточенно резать колбасу.

Аня ворвалась как тайфун и, с порога затараторила:

— Мам, я была у Кати, у них родились щеночки такие милые, давай возьмем себе, а? Только Найда не подпускает к ним еще. А у Машки во дворе цыплята, такие манюсенькие, желтенькие и пищат так забавно. Мне разрешили подержать одного! Мам, я кушать хочу.

— Садись и кушай. Вот молоко, вот хлеб, вот колбаса.

Аня начала есть, порываясь ещё что-то сказать, видать у неё накопилась масса деревенских новостей, которые немедленно надо было вывалить на окружающих.

Я посмотрел на неё и сказал:

— Когда я ем…

— Я глух и нем, — ответило дитё.

— Молодец, девочка, возьми с полки чупа-чупс.

Аня начала зевать и потихоньку слиняла в койку. Ирина выдала мне пачку постельного белья, а сама постелила себе и дочери. Я в некоторой аффектации отправился курить. Однако, подумалось, бабка год как померла, а в хозяйстве всё на месте. Родня даже постельное белье не растащила.

Мне, конечно же, хотелось Ирину дожать, такой впечатляющий аванс упускать было нельзя. Я поплелся на кухню, с желанием потрепаться на всякие рискованные темы, типа сексуальных предпочтений папуасов племени маринд-аним, но Ирина была в горнице. Она стояла возле стола, на котором были разложены фотоальбомы и разные фотографии, и рыдала. Ну, не рыдала в голос, а просто стояла, держа в руках фотографию, и всхлипывала.

Женские слезы — это страшная вещь, я вам авторитетно заявляю. Никогда не знаешь, чем они вызваны — то ли следами губной помады на воротнике твоей рубашки, то ли оттого, что колготки порвались, то ли оттого, что ты забыл, когда день рождения у её прабабушки. И никогда не знаешь, как на них правильно реагировать. В одном случае надо клятвенно заверить, что губная помада свалилась с полки, когда ты доставал из шкафа важные бумаги, и немедленно предложить ей купить новую кофточку, а в ином случае просто завалить в койку и как следует помять. Ни тот, ни другой способы пока не годились. Я, не зная, что предпринять, снял очки и начал их энергично протирать.

Ирина положила фотографию в альбом, захлопнула его и повернулась ко мне. Я подошёл, обнял её и начал гладить по волосам и по спине, целуя её мокрые щеки, бормоча что-то успокаивающее. Она уткнулась мне в грудь и приобняла одной рукой. Потом мы начали целоваться, постепенно распаляясь, и я уже было опустил руку значительно ниже талии, как она сказала:

— Не заводись.

Я чуть не ляпнул: "С фигале?", как она добавила:

— Мне сегодня нельзя.

И тут до меня медленно, но дошло. Я, конечно же, умный, аж жуть, построил стройную и непротиворечивую теорию, а самого простого и не учел. У неё же ПМС, вот тебе и психические задвиги и эмоциональная неустойчивость, а я сочинял многоходовую, научно-обоснованную модель соблазнения с ожидаемым финалом в постели. М-да, и на старуху бывает проруха. Но есть позитивный момент: в принципе можно, но не сегодня.

Я тогда повел её на кухню, теперь уже я решил допить водку, поскольку ловить было нечего. Налил себе полстакана, а Ирина налила себе ещё стакан вина.

— Давай, за знакомство! — предложил я тост.

— Давай, — поддержала Ира, — ты мне поначалу показался свиньёй и хамом.

— Это тот редкий случай, когда лучше казаться, чем быть, — усмехнулся я. — А ты мне показалась фригидной стервой.

Мы выпили — каждый своё, закусили. Ирина, похоже, решила поднабраться. Как бы пьяных истерик не было, алкоголь на женщин своеобразно действует.

Потом её развезло, и она начала нести какую-то ерунду, что, дескать, она договорилась с Афанасьевной, если приедет её бывший муж, то Афанасьевна его быстро отвадит. Я с ней согласился, что да, конечно, если уж Афанасьевна взялась за дело, то непременно отвадит, а как же иначе. Потом я проводил Ирину до постели, а сам продолжил пьянку сам с собой, хоть это и дурной тон. Вышел на крылечко, покурил, полюбовался на луну, послушал редкий брех собак и стрёкот цикад и отправился в люлю.

В розовом тумане поочередно проплывали сказочные лошадки, кудрявые белые овечки, гуси-лебеди, несущие на крыльях Иванушку. Проплывала мимо меня Ирина в полупрозрачной белой тунике, с венком незабудок на голове. Она пролетела, не обращая на меня внимания, потом остановилась, обернулась, и, лукаво глядя мне в глаза, приподняла подол и начала медленными эротичными движениями поправлять чулок. Потом кончиком языка сладострастно облизала губы, и, не отрывая от меня призывного взгляда, растаяла в тумане. Звучала музыка Сфер, сердце сладко сжималось в предчувствии необычайного, ворона каркнула во все воронье горло, потом ещё раз каркнула.

Я открыл глаза и посмотрел в открытое окно. На ветке яблони сидела всё та же ворона, косила на меня своим бесстыжим глазом и ещё раз сказала "Кр-р-рак!". И что тебе не спится? Сон пропал, голова болит. Солнце уже высоко. Я вылез из кровати, оделся и поплелся на кухню. Этот сон требовал вдумчивого осмысления. Это Знак, тут без вариантов. Только вот какой? Не зря же говорят, что Пифии вещали много и разнообразно, но разобраться, чего же они напророчили, было решительно нереально. Для этого в Дельфах держали штат толкователей, явно раздутый. С утра, когда ещё непроснувшийся мозг не окунулся в рацио, мне казалось, что это Знак того, что надо… Надо бы опохмелиться, но нельзя. Похмелка с утра — вторая пьянка.

На столе уже стояла банка с мутным рассолом. Тут же нашлась записка: "Мы ушли на речку. На плите стоит заваренная трава, пей, это от похмелья. Будем к обеду". Нашел ёмкость с какой-то бурдой. По запаху — мята, чабрец и ещё какие-то едва уловимые запахи. Выпил половину настоя, хлебнул рассола. Чёрт, эта женщина знает, как надо обращаться с мужчинами. Похоже, у неё было правильное деревенское воспитание, когда с детства прививают базовые понятия. Я уже хотел идти к рюкзаку за своим аварийным пакетом первой противоалкогольной помощи, а тут такой сюрприз. Пошел курить на крыльцо. В процессе выяснилось, что трава таки действует довольно эффективно. Потерянные рецепты наших предков, что ли? Забодяжил кофе, проверил запасы еды. Не густо, я вообще-то не рассчитывал на троих, но запас брал всё-таки на несколько дней. Хлеб кончался. Выпил кофе, это окончательно прочистило мне мозги. Надо что-то делать, дело-то к обеду идёт. Но хорошо здесь всё-таки.

Взял в машине нитяные перчатки, сразу подумал, что надо будет спецодежду прикупить. Пошел в кирпичный сарай, смотреть железки и разгребать завалы. Вытянул на средину сарая остов велосипеда, начал проводить ревизию, при этом выводя речитативы себе под нос:

— Жизнь невозможно повернуть наза-а-а-д, и время ни на ми-и-иг не остановишь, и неизбежна ночь, куда идет мой дом, и я сижу на нем! Бам-бам-барарам-парарам-пам-пам! Кенни, где ты, Кенни? Это ты, Мирон, Кенни убил! О самоцветный Бырга! О дух Маниту, твоё яркостное сияние ослепляет меня! — перевел дыхание и продолжил. — В перекрестье прицела небесных цветков, незабудок священных, я жажду малиновый звон котелков и теплое тело Венер белопенных.

— Тело Венер, значит. Белопенных, значит, возжаждал? — раздался сзади ехидный голос Ирины. Я обернулся. В дверном проёме, в лучах солнца, сиял силуэт красивейшей на свете женщины.

— Это гештальт-терапия, дорогая, по-научному. Я сублимирую свои грешные желания через вербальную псевдомимику, при этом не отрицая и когнитивно-бихевиоральную модель, — я попытался оправдываться за ту пургу, что сейчас наговорил.

— Пошли в дом, терапефт! Аня к Машке пошла, смотреть цыплят, там и пообедает. А нам надо поговорить.

Не успели мы зайти в дом, как Ирина развернулась ко мне лицом, положила руки на плечи и, смотря мне в глаза совершенно распутным взглядом, спросила:

— Так что ты там говорил про острую тактильную недостаточность?

Глава 4

С раннего утра, едва солнце осветило купол храма Тэнгри, из города с гиканьем вылетел десяток всадников, разгоняя с дороги редких в это время торговцев и крестьян.

Следом за ними, на своем, золотистой масти жеребце, выезжал сам Улахан Бабай Тойон Старшего рода Белого Коня, по-праздничному нарядный. В атласных шароварах синего цвета, обшитых по лампасам шнуром, в белой рубашке с воротником, вышитым травяным узором, в мягких сапожках из козлиной кожи с золотым шитьём. Поверх рубашки — парчовый синий халат с вытканными хризантемами, а на голове — восьмисторонняя шапка из бирюзовой парчи с собольей опушкой. На широком поясе — нож и камча о семи хвостах. Красив и богат Улахан Тойон, и никто не скажет, что он совсем старик.

Внучка тойона, гордо восседавшая на свой Звёздочке, выглядела, как цветок жасмина в утренней росе. Легкий, красный с золотом, атласный халат, с вытканными на нём бирюзовыми птицами, золотым шнуром на обшлагах и воротнике, а поверх него — зеленая безрукавка, шитая жемчугами и серебром. Замшевые сапожки на стройных ногах и белая тюбетейка с вуалью.

Несмотря на столь раннее время, у выезда из города толпились зеваки, глазея на караван и восхищаясь красотой и богатством Тойона и его многочисленной родни. Блеск золота, радужные блики самоцветов, сияние начищенных бронзовых блях на куртках охраны приводили народ в восторг.

Выезжали из города кибитки, крытые белой кошмой, кибитки, крытые серой кошмой, гружёные тюками верблюды и кони. Над первой кибиткой на длинном шесте раскачивался бунчук из конских хвостов, перевитый красными, жёлтыми и зелеными лентами — знак того, что Улахан Бабай Тойон Старшего рода кочует. Сквозь скрип колес едва слышны вопли погонщиков, ор верблюдов перекрывал ржание коней. С этим шумом и выкатился караван на широкую Дорогу Отца-основателя, да пребудет с ним слава, и поднялся на холм. Тойон обернулся.

Отсюда хорошо виден Алтан Сарай. Громада главного купола храма Тэнгри сияет небесной бирюзой, а четыре башни вокруг него — золотом маковок. Чуть ниже храма, и ближе к востоку, красуется ярко-зелёная крыша Караван-сарая, к ней примыкает ослепительно-белый навес Базара. Сквозь зелень садов видны оранжевые и коричневые крыши домов, малахитом матово зеленеют покрытые медью башенки управы. Казалось, что отсюда, с холма, можно услышать журчание фонтанов на многочисленных площадях. У восточного выезда из города, возле караулки, копошатся маленькие фигурки стражи. Кружевные ленты трехъярусных акведуков обнимают город с северо-востока и северо-запада, теряясь в дымке предгорий. Прощай Алтан Сарай, главный город Харкадара, город Большой Степи, гнездо лени и разврата.

К Тыгыну подъехал его старший сын, Айсыл.

— Ты остаешься в городе, — сказал ему Тыгын, — следи за порядком и через семь дней допроси Алтанхана. Он должен ответить на наши вопросы. Манчаары знает, в чем провинился Алтанхан.

— Хорошо, отец, — ответил Айсыл, — береги себя.

Как только караван проехал десять тысяч шагов, до каменных столбов, показывающих границу между владениями Города и улусами рода Серой Лисы, Большой Тойон подстегнул Сокола и вырвался вперед, оставляя позади караван, верблюдов и жен. Вслед за ним помчалась его внучка, не желающая отставать от деда, помчался десяток под предводительством Кривого Бэргэна, за ними потянулись и остальные. Когда караван исчез из виду, группа ушла с Дороги и начала забирать на юг, в холмы, покрытые редким кустарником. Чуть позже, когда отряд проскакал между холмами в неглубокую лощину, Тыгын остановился и спешился. Наконец-то они вырвались из этого душного города, на простор, где свежий воздух степи дышит волей и счастьем, где взгляд не упирается в заборы и стены домов, а привольно скользит до горизонта.

— Хай, — сказал он слуге, — распакуй тюк с походной одеждой.

Сразу же тойон переоделся в коричневый халат с неярким рисунком, другие шаровары и сменил сапоги. Так же переоделись и остальные. Всю парадную одежду запаковали. Выпили кумыса и поскакали на восток, параллельно тракту, по старым, почти заброшенным, дорогам, которые сохранились в хорошем состоянии. Ехать ещё предстояло половину луны, пересекая земли недружественных родов, избегая ненужных встреч, у Тыгына были свои причины выбирать окольные пути.

Тыгына догнала внучка, и сразу же стала приставать с вопросами:

— Дед, а почему мы не поехали по Дороге? По ней же быстрее, и в постоялых дворах можно останавливаться, и там есть купальни. А так будем тащиться по пыли, как простые пастухи.

— Сайнара, наши предки и были пастухи, а то, что мы сейчас Старший род — это их заслуга. И если бы предки спали на перинах и на постоялых дворах, то мы не были бы Старшим родом. А едем мы окольными путями ещё и потому, что на ней не сильно-то и разгонишься — там плетутся крестьяне, торговцы, караваны. Мы же едем длинным, но коротким путём, — Тыгын улыбнулся, — ты же знаешь, что на Дороге нас встретят посланцы других Улахан Тойонов, зазовут на пир, и будем сидеть у них три-четыре дня. Меньше нельзя — обидятся, а нам только и не хватало новых раздоров. А время потеряем.

— А куда мы спешим?

— На свои аласы. Мне сон был плохой, Тимэрхэн шаманов дал и сказал, что надо в родных местах камлать, так ответ будет. Если тебе хочется в купальню — возвращайся назад, в Алтан Сарай и живи там.

— Нет, я не хочу в Город, — с отвращением сказала Сайнара, — там плохо.

— Вот тогда и не бурчи, что в степи нет перин. Мы будем в пути половину луны, может чуть больше, так что все твои фантазии про степь улетучатся. Акыны сладко поют про доблесть и битвы, но никогда не говорят про тяготы пути.

Сам Тыгын не собирался спать на земле, подложив под голову седло. У него был приготовлен вполне удобный походный балаган с постелью и подушками, да ещё две новые служанки.

К вечеру всадников встретил один из людей Талгата и сообщил, что лагерь уже готов, посторонних в округе нет. Провел всех к лагерю и Тыгына приветствовал сам Талгат.

— У нас всё хорошо, господин, — склонился он в почтительном поклоне, — было несколько крестьян, везли товар в другой аул, мы им помогли побыстрее добраться до места.

— Хорошо, сейчас отдыхаем, завтра пораньше выедем. Вышли людей на Дорогу Отца, пусть посидят в караван-сараях, послушают, что говорят люди. Да пусть не размахивают там саблями, а ведут себя скромно, чтобы народ не распугать. Если случайно увидят уста Мансура, проследите, куда он подался.

— Я понял, Тойон. Наши люди уже на второй стоянке, там должно быть всё готово.

— Хорошо, Талгат, — ответил Тыгын.

После легкого ужина все разошлись по своим балаганам и затихли.

Утром колонна двинулась дальше и за следующие три дня достигла пограничных столбов Старшего рода Чёрного Медведя. За время дороги никто не побеспокоил отряд Тыгына ненужными вопросами и свои присутствием. Парни Талгата хорошо знали свою работу. Только внучка не давала тойону сосредоточиться и подумать, как дальше жить. Приходилось ей рассказывать про места, по которым они проезжали, про битвы древности, про законы, которые оставил Отец-основатель.

На очередной стоянке к Тыгыну подошёл Кривой Бэргэн.

— Наши люди вернулись с Дороги Отца, — доложил он, — они хотят говорить.

— Зови.

Пришли гонцы, низко поклонились.

— Садитесь и рассказывайте, что видели и что слышали, — приказал Тыгын.

— Мы были в караван-сарае на границе родов Серой Лисы и Чёрного Медведя. Там большой перекресток, много людей и караванов. Видели странных купцов, которые привезли много шёлка. Красивые шёлка, яркие. Но не торговали, а перегрузили в другие повозки и те уехали в сторону Алтан Сарая. Железа много у них было разного. Потом начали прямо на месте скупать пшеницу, рис, овёс. Некоторые купцы ругались, что те скупают почти всё, дают хорошую цену, местным всю торговлю нарушили. И ещё они пьяные напились, начали хвататься, что скоро скупят не только зерно, но всех купят, а тойоны им сапоги целовать будут. Когда их бить собрались, они быстро уехали. Потом слышали мы, что тот шёлк, что они привозили — бесовской! Один купец сказал, что такой краски никогда не видел и продают тот шёлк дёшево и много. — Разведчик передохнул, хлебнул кумыса и переглянулся со своими товарищами. — Дурман-траву и араку из-под полы торгуют, дёшево. Крепкая — горит, если подожжёшь. Люди ещё жалуются, что стало разбойников много. На Дороге Отца ещё не трогают, заветы не нарушают, но только кто в сторону уедет, так частенько нападают. Особенно много на землях Чёрного Медведя, а на их головах жёлтые повязки.

— Что ещё говорят? — спросил Тыгын.

— Ничего больше интересного, сплетни местные, кто женился, да на ком. Праздники давно были, все уже всё про них знают, — ответил разведчик, — А, вот. Уста Мансур уехал за этими купцами.

— Хорошо, идите отдыхать. Завтра опять поедете по постоялым дворам сплетни собирать, — распорядился тойон, — и еще. Если встретите дерзких купцов, посмотрите, куда они поедут, одного можете прихватить. Деньги возьмите у Бэргэна. По два человека пусть поедут в города Харынсыт и Тагархай, тоже смотреть и слушать.

— Слушаемся, светлый Тойон.

Нухуры отправились отдыхать, а Тыгын сидел на своей резной скамеечке возле костра, веточкой шевелил багровые угли, подернувшиеся уже сизым пеплом, и думал. Ничего вроде необычного, но вот наглость каких-то неизвестных купцов. За дерзкие слова надо подвешивать на крюк за ребра и оставлять на жаре. И бандиты. И раньше разбойники шалили в глухих местах, но достаточно было послать отряд воинов, чтобы с ними быстро расправились. А тут, похоже, Эллэй не спешит выводить заразу на своих землях. Это всё доставляло некоторое беспокойство.

Подошла Сайнара, обняла деда за шею и спросила:

— Опять думаешь, как дальше жить, — и рассмеялась.

— А ты что не спишь? — спросил Тыгын.

— А не спится. Цикады слишком громко стрекочут. И вообще, я змей боюсь! А о чем ты думаешь? Наверное, как меня замуж отдать!

Тыгын тяжело вздохнул. Опять за своё. Надо было сестре вырвать её змеиный язык, чтобы думала что и с кем обсуждать.

— Я разве хоть слово сказал про замуж? — ухмыльнулся Тыгын, — Это тебе тётка глупостей напела, чтобы тебе плохо спалось. Ты же знаешь, что есть люди, которым плохо, когда другим хорошо.

— Ты имей в виду! Я никакой замуж не собираюсь! — Сайнара развернулась и ушла. Потом долго ворочалась в своем балагане, пока не затихла. Тойон тоже недолго засиделся. Глянул, как несет службу стража и отправился спать.

Следующие три дня отряд Тыгына пробирался по низинам меж холмов, иногда встречая пастухов с отарами овец и коз, до тех пор, пока не начались влажные низины. Чаще стали попадаться мелкие аулы, возделанные поля, сады и виноградники. Теперь надо по большой дуге идти на север, по краю плодородной долины Сары Су, Желтой реки. Отряд пересек широкую дорогу, которая шла с севера, от города Харынсыт на юг, к району, богатому хлопковыми полями и рощами шёлковицы.

Сам город, столица рода Чёрного Медведя, остался севернее, и Тыгын хотел обойти его. С холмов, которые окружали долину, было хорошо видны зелёные квадраты засеянных полей, чёрные прямоугольники полей вспаханных, и мелкие фигурки людей копошащиеся на них. Блестели в лучах солнца многочисленные каналы и арыки, в туманной дымке виднелись широкие воды Сары Су.

Тыгын решил пока не спешить, остановиться на холме, с которого открывались такие красивые картины. Он приказал разбить лагерь между садами, где было достаточно места, чтобы разместиться всему отряду. Один склон холма был крутой, нависал над деревенькой, вытянувшийся вдоль неширокого, но полноводного притока Сары Су. Выше деревни по течению речки, был мост, а дорога уходила на север, петляя между холмов. Пока разбивали лагерь, Бэргэн успел настрелять из лука в ближних полях кекликов и теперь ужин обещал быть вкуснее обычного.

Только все удобно расположились возле своих костров, как раздались крики охраны и чей-то голос. Бэргэн рванул на шум, выяснять, что случилось. Но вернулся он быстро и с виноватым видом, а за ним, верхом на ослике, ехал старик в драном халате и засаленном лисьем малахае. К седлу были приторочены два тюка и мешок с игилем[15].

Бэргэн подошёл ближе и развел руками. Этот старик был иирбит джыл нахыт, сумасшедший бродячий предсказатель, и его нельзя обижать, нужно принять к костру или в дом, накормить и напоить. И, может быть, он предскажет тебе добрую судьбу.

— Мир вашим кострам, добрые люди, — начал верещать дедок, едва слез с ишака, — да будут тучны ваши стада, да пребудет щедрый урожай на ваших полях милостью Тэнгри!

Тыгын поморщился, но ответил:

— И вам мир и процветание, милостью Высокого Неба, — и не преминул съязвить, — велик ли был приплод в ваших стадах?

— Велик, милостью Тэнгри. Позавчера мой осёл принес дюжину ягнят. Вчера они выросли, и я их оставил пастухам на верхних аласах.

— Садись, бабай, угощайся.

Старик уже расположился возле костра тойона и умело вытянул куропатку из котелка.

— Большая удача, что я встретил такого уважаемого человека, как Улахан Бабай Тойон рода Белого Коня. Я так спешил, чтобы успеть посидеть возле его костра. Тойоны рода Белого Коня всегда были щедры к сказителям, — предсказатель причмокивал, обгладывая куропатку.

— Я знал твоего дядю. Он был хороший человек, никогда не жалел бузы для пьяниц, — старик хрипло рассмеялся и приложился к кувшинчику, оплетенному разноцветной рисовой соломкой. — Но я тогда молодой был. Потом я ходил с Елгаши и слушал его. Елгаши меня научил видеть. Рассказывал про то, о чем так не хотят говорить шаманы.

— А о чём они не хотят говорить?

— Те, кто не знает, те ничего и не скажут. А те, кто знает — не говорят, потому что это позор. Страшный позор шаманов, и белых, и чёрных. Сейчас я тебе спою, ты знаешь сказание об Элбэхээн Боотуре Стремительном?

— Да его на каждый праздник поют, — ответил Тыгын.

Старик достал из кожаного мешка игиль и начал наигрывать простую мелодию. Тойон хмыкнул, такую игру он мог слышать от детей в своём стойбище.

Сказитель, не обращая ни на кого внимания, начал напевать, слегка постукивая себя по груди, отчего его голос вибрировал и булькал:

   Я твой Нижний гибельный мир,    Бездну трех нюкэнов твоих,    Словно воду в лохани берестяной,    Взбаламучу и расплещу!    Железный твой заповедный дом    Искорежу и сокрушу!    Я разрушу твой дымный очаг,    Я, смеясь, твой алый огонь    Затопчу, навек потушу!    И трехгранное    Стальное копье    Ударило в каменный столб,    Что опорою был    Трех свирепо хохочущих    Нижних миров.    И в бугристую печень    Долины бед,    В трехслойное лоно ее,    В гранитную глыбу ее,    Сверкая, блестя, звеня    Ударилось копье    И с грохотом взорвалось. [16]

— Тут есть кое-какие слова, которые олонхосуты забывают спеть. Точнее, их заставили забыть шаманы. А ещё, это мало кто знает, слово элбэх — это значит много, так раньше говорили, поэтому не было героя Элбэхээн, а было много боотуров, потом уже переиначили, чтобы молодежь воспитывать на героизме предков. Так скажи мне, тойон, откуда Элбэхээн взял стальное копьё? Да такое, что пробило гранитный камень? Думай. И, если хочешь рассердить шаманов, особенно самых старых, спроси у них про железный дом, который разрушил Элбэхээн.

Не прекращая говорить, он ловко вытянул из котелка вторую куропатку и начал её обгладывать.

— А что мой дядя у тебя спрашивал? — поинтересовался Тыгын.

— Я тогда молодой совсем был. Он расспрашивал Елгаши про странное, я слушал. Потом он хотел меня отдать шаманам, на учебу. Мне нечего делать у шаманов. Мне не нужно дышать дымом травы или пить настойку мухомора. Я и так вижу. Всё, что нужно, мне даёт степь. Что мне не даёт степь — дают добрые люди. Все хотят немного узнать, что будет. Но что будет у крестьянина, прадед которого, и дед и отец пахали землю, и дети его, и внуки будут пахать землю? У тебя, Тойон, другая жизнь, и я мог бы тебе немного сказать про то, что будет. Но не буду. Я тебе скажу лучше, на что смотреть. — Старик вытер руки об халат. — Умному достаточно, и ты меня потом не будешь корить, что я неправильно тебе сказал. Я скажу то, что есть, а уж что из этого получится — это твое дело.

— Ты, тойон, начал забывать, чему тебя учил твой отец. То, что ты видишь — это не то, что есть на самом деле. Глядя на человека, который упал, ты должен видеть того, кто его толкнул. Ну ладно, засиделся я с вами, пора мне, благодарю за угощение, — старик встал и отошел от костра, — а ты, Тыгын, ищи человека по имени Магеллээн, я так вижу.

Не успел Тыгын рассердиться на такую фамильярность, как олонхосута уже не было, как и его ослика.

Тойон чертыхнулся.

— Глаза отвел, — пожал плечами Бэргэн, — это им, что раз плюнуть.

Улахан Тойон сильнее всех. А нищий акын — сильнее тойона, ибо может заморочить человеку голову так, что тот потом три луны будет ходить сам не свой. И ведь никогда люди не говорили, что предсказания этих сумасшедших не сбывались, а тут прямо сказал "человек по имени Магеллан". И где теперь его искать?

Тыгын решил не забивать себе голову раньше времени лишними сложностями, а просто пообедать. Кто-то из конников уже съездил в деревню и привез свежих овощей, зелени, фруктов и лепешки.

— Ты кого ограбил, мошенник? — спросил у него Бэргэн.

— Я не грабил, я честно купил за три таньга у бабки, — возмутился тот.

— Мог бы ограбить, а на три таньга купить начальнику бузы, — хмыкнул Бэргэн, — службу не знаете, о себе думаете, а надо думать обо мне.

— Нам думать вообще не положено, сам же говорил, — отбоярился боец, — для этого есть начальник.

— Иди, умник, отнеси Улахан Тойону фрукты и лепешки.

— Слушаюсь, господин сотник! — ответил боец и тут же получил плёткой по загривку. Не больно, а чтоб знал, кто в доме начальник.

Для Тойона уже сварили новый котелок куропаток, подали зелень и лепешки. Распечатали новую бутылочку рисовой бражки, Тыгын плеснул немного в костер, пробормотал привычные пожелания духу огня, Тэнгри и Отцу-основателю. Теперь можно было не спеша поужинать, а потом и отдохнуть.

После ужина Тыгын приказал отправить людей на поиск места и приготовить всё для купания, несколько дней в пути по пыльным дорогам изрядно измотали людей и все покрылись грязью. Парни Бэргэна проехались по берегам речки, и нашли подходящую заводь, вдалеке от посторонних глаз. Они разъехались по окружающим холмам, спешились и, развернувшись спиной к реке, принялись охранять место купания молодой госпожи. После наказания конюха в городской усадьбе Тойона никому не хотелось попасть под кнут. Сначала Сайнара со своими служанками долго купались, плескаясь и визжа. После того, как они ушли, подъехал Тыгын. Он тщательно вымылся, и брадобрей побрил его, оставив лишь усы, и уложил волосы на голове. Тойон вернулся в лагерь и отпустил часть народа на реку, всем надо было искупаться и помыть коней. Остановка взбодрила людей, в лагере начал раздаваться весёлый шум. У Тыгына было подозрение, что нухуры где-то раздобыли бузы и теперь, будучи навеселе, приставали к служанкам. Ну и пусть. Немного расслабиться можно, тем более что дозоры разъехались по окрестностям, и никаких серьезных опасностей в этом густонаселенном месте нет.

Глава 5

Воскресенье прошло удачно. Для меня, в смысле, не считая поцарапанной спины. А так ничего. Никаких вопросов, типа, как мы назовем нашего малыша, не последовало. Это хорошо, не хватало вместо покупки дома жениться, как всякому порядочному. Это, с одной стороны, будет выглядеть, будто я женился на доме, а во-вторых, мне эта женитьба не вперлась ни под каким соусом. Мне трех раз хватило, чтобы понять, что к семейной жизни у меня аллергия. Хотя Ирина — это та женщина, с которой стоило рискнуть ещё раз, один рассол поутру чего стоит.

Я так расслабился на крылечке под эти мысли, что не заметил, как стало темнеть. Завтра понедельник, надо бы решить вопрос, как мы будем оформлять документы. Однако, как только я зашел в дом и спросил про это Ирину, она ответила:

— Я взяла отпуск, чтобы успеть оформить документы на продажу, — сказала Ирина, — поэтому свободна десять дней.

— А как это ты оформила отпуск, мы же только посмотреть дом собирались? — поинтересовался я.

— Я знала, — спокойно ответила она, как будто об этом в газете прочитала.

Странные здесь люди, что-то мне не договаривают. Хотя, может быть, я не задавал нужных вопросов? Мы посидели ещё немного за бутылочкой вина, потрепались о том, о сём, Ирина и спросила:

— А где это ты медицинской терминологии набрался?

— От соседа, медика. А что?

— Да меня смех разбирал, когда ты ахинею нёс.

— А что ж не остановила? — поинтересовался я.

— Хотела посмотреть, как ты меня соблазнять будешь. Ничего так, язык у тебя подвешен хорошо, — она уже откровенно смеялась, — у нас бабка Филатиха за пять минут тебе диагноз поставит, а за полчаса хоть какой радикулит вылечит безо всяких умных слов.

— Она что, народный целитель или колдунья? — меня разобрал интерес.

— Тут, — Ирина сделала круговой жест рукой, — все ведьмы.

Я что-то не стал развивать эту тему, всем известно, что женщины и так ведьмы, в той или иной степени.

— А пошли купаться? Ночью, говорят вода, как парное молоко, — я решил, что это будет хорошая идея.

— Нельзя ночью, да особенно в полнолуние, — возразила Ирина.

— Это чего вдруг? — меня опять обманывают, — скажи, что лень?

— Нет, не лень. Мавки защекочут. У них сейчас самые гульбища.

Я слегка офигел от таких дремучих суеверий. Но Ирина была совершенно серьёзна:

— Пошли спать, купальщик, полночь скоро.

И мы отправились спать. Хотя, спать, понятно, пришлось совсем немного. Утром, ни свет, ни заря, меня разбудила Ира со злобными домогательствами. А тут ещё эта же подлая ворона каркает. Что-то с ней надо делать — или яблоню срубить, или ворону прибить. Или прикормить эту птицу, научить её говорить, а она будет на "тук-тук" отвечать: "Кто таммм?", как у этих, из Простоквашино. Я начал выползать из кровати.

На кухне уже шкворчала яичница, кипел чайник, жизнь, в общем, в самом разгаре. Малая ещё спала, так что мы спокойно позавтракали. Практически идиллия. Если бы я, к примеру, мог видеть ауру, то сказал бы, что она у Ирины изменилась. Вместо колючей стала овальной, мягкой и пушистой. Я не силен во всяких эзотерических материях, но понятно, что атмосфера в доме потеплела.

После кофе Ирина с ехидной усмешкой налила полкружки какого-то отвара.

— Выпей вот травки.

— Что это? — спросил я, принюхиваясь. Пахло травами.

— Это общеукрепляющий напиток, содержит массу микроэлементов и биологически активных веществ. Народное средство, соседка дала.

— Ты меня со света хочешь сжить, леди Макбет? — я сопротивлялся, как мог.

— На тот свет ты быстрее отправишься, если его пить не будешь, — многозначительно пообещала Ирина. Пришлось выпить. Но ничего, приятная на вкус штука.

Проснулась Аня. Вышла, сонная, на кухню и потребовала молока. Ира накормила её, и мы пошли в машину, ехать в райцентр оформлять документы. В райцентре мы пробыли полдня, провозились с документами, это всё не так быстро делается. Пока Ира с Аней ходили по магазинам, я ещё побегал с заключением договоров на электроэнергию и восстановления телефонной линии, поговорил с главным инженером узла связи насчет Интернета. Он мне сказал, что в нашу деревню тянуть Интернет невыгодно, нет клиентов. Вот, дескать, если я найду хотя бы восемь человек, то тогда они рассмотрят вопрос. Я себе зацепочку в голове оставил на этот счёт.

Теперь дом, баня и сарай с прилегающей территорией были мои, и я всерьез взялся за строительство светлого будущего. Первым делом заехали в хозмаг, я купил краски, кисти, стремянку и синий халат. Это так, на первое время, позднее я еще поеду в серьёзный магазин делать серьёзные покупки.

Мы поехали обратно, в деревню. Зефир струил эфир, солнце светило, Ирина улыбалась, на заднем сиденье занималась чупа-чупсом Аня, и вообще всё было прекрасно.

Пора начинать всерьёз поднимать ту целину, которую я не далее, как сегодня, купил. Ирина с Аней ушли на речку купаться, а я еще раз прошелся по закромам, записывая всё, что мне нужно будет сделать по хозяйству, чтобы жизнь была лёгкой и беззаботной. Плохой карандаш всегда лучше хорошей памяти — так говорил наш командир роты, используя, понятное дело, другую лексику. Многовато получается, всяких дел. Баня, сарай, водопровод, душ, слив и септик, электропроводка, инструмент. Подвал, чердак. Я пошёл все записывать на летнюю кухню. На столе писать было решительно невозможно. На нём можно было рубить мясо, кушать, танцевать — всё, что угодно, но не писать. Вот теперь и про стол надо упомянуть.

А в планах витали все мои мечты: и полные бочки опят, и полки, заставленные банками с вареньем, и копчёные окорока, и квашеная капустка. А ещё переделать чердак под мансарду, сделать там зимний сад с лимонными и фиговыми деревьями. У нас в деревне, у бабушки, такое было. Не чердак, понятное дело, а инжир.

Теперь о главном в моей усадьбе! Надо скосить весь бурьян, который разросся по двору, огороду и палисаднику. Я пошел в сарай и взял в руки косу.

Эх, раззудись плечо! Я размахнулся и ударил по подлой траве со всей силы. Совершенно неожиданно коса воткнулась в землю. Ах, ты! Я ещё раз размахнулся, коса снова оказалась в земле. Это что же такое творится, люди добрые? В следующий раз я не ударял, с целью убить всю траву, а стал махать над землей. То, что показывали в кино, видимо, было фантастикой. Трава косилась какими-то огрызками, летела в разные стороны, а вместо ровной и аккуратной стерни торчали взъерошенные клочки. Английской лужайки никак не получалось. А коса всё так же продолжала втыкаться в землю. Я упрел, как будто разгружал баржу с цементом. Наконец, коса слетела с рукоятки.

Сзади раздался дребезжащий смешок. Я обернулся. Возле забора, со стороны соседнего дома, на меня лыбился дед Щукарь. Вылитая копия, как в кино. Я, обозлённый неудачным покосом, зарычал:

— И что ржем? Кина не видели?

Дед хмыкнул:

— Эх, городския! Ты косу-то хоть отбил?

Слово "городской" на меня плохо действовало. У меня психотравма с раннего детства. Но, похоже, тут из-под деда можно было получить сакральные знания, как управляться с покосом, и также заодно узнать, что такое "отбивать косу". Какие-то смутные ассоциации в голове брезжили, но не более.

Я тогда говорю ему:

— Мы не городские, мы таперича тутошние. И зовут меня Володя.

— А я знаю, ты дом купил. Косу-то поправить надо, Тимофеевна-то не косила, почитай, уж лет десять. А ты городской, — упорствовал дед, — пока что. Потом видно будет. Тут, таких, как ты, кажен год приезжают. Да быстро уезжают, в деревне — не в городе, тут работать надо. А зовут меня Михалыч, ещё одноногим кличут.

— Так ты бы вот, Михалыч, вразумил бы непутёвого, как косу поправить, а с меня не заржавеет, — решился я на прямой подкуп.

— Ну, давай, проведу курс молодого бойца, а то так сдуру ногу себе и оттяпаешь.

Я открыл калитку, Михалыч зашёл. Действительно, вместо левой ноги у него была деревяшка, но, судя по энергичным движениям, это его не стесняло. Значит без ноги он давно. Дед взял рукоятку, я принес ему косу. Мы расположились возле сарайки с инструментом.

Михалыч забрал у меня косу, ловко что-то подстрогал ножиком, постучал молотком.

— Бери и пользуйся. Теперь отбить надо. Посмотри-ка бабку, в сарайке должна быть.

Я тупо соображал, что такое бабка, Михалыч, видя мое замешательство, сам зашел внутрь сарая, погремел железяками и вышел наружу. Показал мне болванку с остриём на конце.

— Это и есть бабка. Ее вбиваем в чурбан и начинаем отбивать косу. Идем от пятки к острию.

Шустро, блин, все у него, не посмотришь, что инвалид. Мелко и часто стуча по лезвию косы молотком, он ее продвигал по бабке и минут за пять управился. Звон стоял, хоть уши затыкай.

— Вот, сейчас снимем пробу, — сказал дедушка и за три минуты выкосил у меня в огороде просеку до самого забора. Коса звенела, трава валилась ровными рядками, никаких торчащих вкривь и вкось пучков не было.

— Силен, — говорю, — пойдем по маленько примем, по случаю знакомства?

— Пойдем, отчего ж не принять. Дело святое.

— Ты, паря, не обижайся. Тебя городским ещё лет десять звать будут. Я тут тридцать лет, а всё чужой, хоть и жена у меня местная, — Михалыч разговорился после первой. Ему, видать, почесать языком не с кем, так за рюмкой водки хоть перекинуться парой слов. А я, естественно, развесил уши, потому что нужно налаживать контакты с соседями и, заодно, узнать местные расклады, что впоследствии не вляпаться куда не следует.

Мы посидели, поговорили о том, о сём, про грибы, ягоды и рыбалку. Михалыч выпил всего три рюмки, потом сказал, что это норма, а больше пить нельзя.

— И что это вдруг? — я искренне не понимал, зачем останавливаться на достигнутом, когда у нас ещё пол-пузыря.

— Я тебе скажу вот что, ты не удивляйся, — Михалыч был серьезен, — в нашей деревне никто больше трех рюмок не пьет. Ну, четыре — это максимум.

— Это что за монастырь такой? — я недоумевал.

— А вот знаешь про Чёртов овраг?

— Ну, это который там, — я махнул в сторону Выселок.

— Да, тот, который там. А Чёртовым его назвали оттого, что чёрт пьяниц туда затаскивает.

Я подумал, что Михалыч шутит. Но он был серьёзен:

— Ты не усмехайся, я тебе правду говорю.

Я спросил:

— А что же меня тогда туда не тащит? Я ж того, — щелкнул я пальцем по кадыку.

— А ты недолго ещё здесь, в деревне, набедокурить не успел. Через год проверишь, если шибко закладываешь за воротник, пьяненький будешь, тебя ноги сами туда понесут. У нас все неверующие быстро перевелись, кто пить вовсе бросил, а кого чёрт забрал. Вот я и не пью больше трех рюмок, одного намёка мне хватило. — Михалыч вздохнул. — Ох, я и перепугался тогда. М-да, было дело.

Видимо, скепсис на моей роже был явным настолько, что Михалыч добавил:

— Но ты гляди, я предупредил, а дальше дело твоё. Но ежели вдруг почуешь, что тянет тебя туда, дуй сразу или к Афанасьевне, эт к моей, — пояснил он, — или к Филатихе. Они поворожат, да остановят.

— А те, которые туда, в овраг попадают, с ними-то что? — мне уже стало интересно, что местный фольклор на это говорит.

— А ничего. Кто руки-ноги переломает, некоторые шею, а некоторые просто умом двигаются.

— А ты что? — я кивнул на ногу. — Тоже там?

— Нет, — ответил Михалыч, — это другое. Вражеская пуля.

Видя моё недоумение, добавил:

— Ранило меня, а эвакуировать вовремя не смогли. Там, — он многозначительно мотнул головой, — ржавеет всё очень быстро, а гниёт ещё быстрее. Потом на корабле и ампутировали. Повесили на грудь медальку и комиссовали.

Этого мне было достаточно, чтобы понять, что Михалыч помогал повстанцам мочить контрас где-то в Анчурии, но распространяться об этом не желал. Я тут же забил на все мистические предупреждения Михалыча, мало ли кто по пьянке не сверзится в овраг, а что кто-то бухарей туда тащил, это пусть милиция разбирается. А про его военные похождения лучше не спрашивать, надо будет, сам расскажет.

К концу нашей содержательной беседы Михалыч пообещал, что возьмёт меня за земляникой, как они с Афанасьевной пойдут, всё-таки надо знать места, куда идти. Да и вообще поможет освоиться, а я в свою очередь пообещал, что помогу, чем смогу, если у соседей возникнут проблемы. С тем и расстались.

Чуть позже пришла Ирина с Аней, перекусить. Накупались, видать. Я деликатно покинул кухню, покурить на крылечке, поразмыслить о важном. Вообще-то после третьей рюмки работать совсем не хочется, скажу по правде. Поэтому я пошел, добавил ещё и пятой, и шестой. Потом я совсем устал и прилег отдохнуть.

Разбудило меня яростное шипение Ирины. Было темно.

— Нажрался, гад! Я ребенка пораньше уложила, а он тут мордой в подушку! Ну-ка выпей! — и всучила мне в руки кружку с отваром. Любят здесь, в деревенской глуши, разными травами кайф перебивать, хотя некоторые другими травами как раз и наслаждаются. Я выпил горячую жидкость, в животе забурлило. Минуты через три я понял, что трезв как стекло, и даже следов похмелья не наблюдалось.

— Ну как? — спросила Ирина.

— Злодейка ты. Разбудила среди ночи, мои алкогольные дурманы развеяла!

— А теперь ты займешься делом, — перебила меня она.

Что же это за баба такая ненасытная? Хорошо, хоть кровать не скрипит, Ирины предки сделали её на совесть, из дубовых дюймовых досок.

Совсем ночью, когда мы притихли после сеанса рефлексотерапии, где-то в доме что-то зашебуршало, потом раздался тихий скрип. Я встрепенулся.

— А, это домовой, — сказала Ира, — не обращай внимания. Только не забывай ему молоко ставить возле печки, иначе гадости делать начнет.

Кота надо завести, он быстро выведет всяких домовых мышей, подумал я, засыпая.

Светало. Сон алкоголика краток и тревожен, несмотря даже на всякие травки. Меня ждут великие дела. Ворона сидит на своем месте. Я сходил на кухню, нарезал колбасы, положил на картонку. Принес, поставил на подоконник. Ворона подлетела сама, без понукания, клюнула кусочек, потом лапой смахнула картонку с подоконника и возмущённо каркнула. Ах, ты, паскуда, ещё харчами перебираешь! Я повернулся и ушёл кушать.

После завтрака, кофе и очередной порции травы, Ирина с Аней умелись опять на речку, а я пошёл докашивать свою лужайку. Управился быстро, часа за полтора. Потом выпил ещё кофе с коньяком, отправился скоблить кухню. Похоже, Ирина мне не помощник, оно и к лучшему. Значит, не строит на мою шкурку далеко идущих планов. Немного было даже обидно. Кухню я мыл долго и нудно, накопилось там всё-таки всякого слишком много. Зато теперь мы будем готовить не в доме, а здесь, лето всё-таки, жара.

Сразу же после этой неприятной работы я отправился на речку, смывать кровь, пот и слёзы. Там было затишье, мы поплескались, я, наконец, принес Ирине лилии, из которых сделали Ане венок на голову. Ну, в общем, хорошо отдохнули.

Так и прошли ещё два дня, в хлопотах и заботах, я выскоблил баню и составил план её реконструкции, провел ревизию в сарае, пошарился на чердаке, обнаружил три сундука с разным барахлом. Отремонтировал, наконец, велосипед. Теперь я ездил за хлебом на раритете. Ирина с Аней иногда выбирались в лес за ягодой и пропадали целыми днями на речке, с небольшими перерывами. Перерывы носили несомненно искусственное происхождение, потому что Аня в это время обязательно ходила по подружкам смотреть котят, козлят, кроликов и цыплят.

Что бы ни говорили господа свинские мужские шовинисты, жизнь устроена так, что всё, будет так, как хочет женщина, простите мой французский. И ещё, мне кажется, у Ирины сорвало все заклёпки на тормозах. Меня бессовестно имели, не побоюсь этого слова, три раза в сутки, не принимая никаких возражений. Я попытался сопротивляться и однажды сказал Ирине:

— Дорогая, сколько можно? Мне совсем не двадцать лет, это ты молодая, у меня уже сердце и холестериновые бляшки. Отдышка, давление, организм изношен бесчинствами юности, нервная система расшатана тремя браками, не считая прочих мелочей.

— Сколько нужно, столько и можно, — отрезала она, и я с трудом выдержал взгляд её невозмутимых серых глаз, — знаю, в каком месте у тебя давление. Ты, мерзавец, воспользовался моим беспомощным положением, склонил добродетельную женщину к сожительству, втоптал в грязь моё чистое имя, а теперь заявляешь, что я тебя заездила. Ничего, тётя Маша хорошие травки варит, они холестерин растворяют и укрепляют не только нервную систему вместе с… иммунной. Если б ты ещё пил, саботажник, поменьше, так вообще на здоровье перестал жаловаться.

После травок от Афанасьевны, я действительно чувствовал себя прекрасно, никаких страданий с похмелья, да и куда-то, заодно, подевались отдышка, звон в ушах и круги перед глазами. Фамильное лежбище терпеливо принимало удары судьбы, и однажды не выдержало, что-то там внутри треснуло и со стуком отвалилось. Доигрались, итическая сила. Ирина на этот случай нецензурно прошипела, и сказала, что, дескать, домовой починит.

В такой непростой, но благотворной атмосфере прошло ещё три дня, и однажды Ирина за завтраком — кофе, гренки, джем, пробормотала, дескать, что-то Боренька давно не являлся, не похоже на него.

— Тьфу на твой язык, — говорю, — тебе два дня до отъезда, а тут мне не хватало безобразных сцен на виду у всей деревни. Реноме моё разрушать, вместе с репутацией.

— Твоё реноме, моншер, — съязвила Ирина, — уже ничего не спасёт. Я завтра уеду, надеюсь, навсегда, а ты тут со своей репутацией останешься. И всю оставшуюся жизнь будешь её отмывать. Кстати, отвезешь нас утром в город, что-то неспокойно мне. — Она вздохнула. — Поедем мы завтра.

С утра я отвёз Ирину в город, мы с ней тепло попрощались. Она даже слезу пустила, да и мне чего-то не по себе стало.

— Ты звони, — всхлипнула она, — просто так звони. Может, на выходные съездим к тебе. И не забудь про ту штучку. Ну всё, пока.

Она развернулась и пошла, а Аня помахала мне рукой и крикнула:

— Ты, Вольдемар, нам позвони, мы к тебе приедем!

Я тоже не стал затягивать проводы, развернулся и сел в машину. Нечего сопли разводить. Надо бы сделать кое-какие дела в городе. Поехал по магазинам, закупать всё по списку: и сантехнику, и инструмент, и спецодежду и бытовую химию. Набрал всякой еды из расчета на три недели, водки и коньяку. Короче, машину набил под завязку и подался обратно, к родным пенатам.

В доме, после отъезда Ирина с Аней было пусто и тихо. Я сообразил себе перекусить, и, потихоньку, за рюмкой коньяка, размышлять, что же надо сделать. Прошелся по своим владениям, нашел на кухне записку от Ирины и пакеты с травой. Ирина писала, чтобы я не пил много, а в пакетах оставила траву от похмелья, на всякий случай. Я видимо, чего-то недопонимаю, но на этой траве можно было бы такие бабки понять, мама не горюй. Но никто даже и не шевелится, а мне и вовсе в лом, я сюда отдыхать ехал, а не торговлей заниматься. Походил я ещё кругами по усадьбе, полюбовался на газон, и решил, что моя нервная система получила слишком сильный стресс, и поступил по рецепту психотерапевта-алкоголика, своего бывшего соседа Курпатова. Так вот он считал, что нервические стрессы, а именно внутренние конфликты, надо вышибать хорошей дозой спиртного, так, чтобы утром не возникало никаких мыслей, кроме как о головной боли и тошноте. Это, по мысли доктора, должно примирить внутреннее и внешнее, и, тем самым, способствовать душевному здоровью пациента в ущерб физическому. Довод он приводил железный — сломанную руку можно вылечить, а сломанные мозги — нет. Я так и поступил, проще говоря, нажрался, как свинья.

Утром, конечно же, я ещё раз пострадал. Ворона, гадина, уже сидела на подоконнике, а не на ветке. Поняла, что я не собираюсь её ощипывать, вот и обнаглела. Хотя, что ей надо — непонятно, колбасу не жрет, а другой еды у меня пока нет. Я забил на проблему болт, предсказания доктора сбывались — я не думал ни о чем, кроме своих страданий, и пошел заваривать себе волшебной травы.

Дальше пошло легче. Я разобрал купленные вещи по кладовкам и начал обустраиваться всерьёз. К примеру, пора бы покрасить штакетник в палисаднике, его облезлый вид коробил мои истэйтические чуйства. Я взял банку с синей краской, кисти, напялил перчатки и халат, и отправился в палисад, непосредственно к фронту работ. Увидел соседку, Марью Афанасьевну, она обрабатывала свой палисадник, что-то там то ли окучивала, то ли выпалывала. Поздоровался с ней, пожелал доброго дня и начал красить забор. Чего-то мы зацепились с Афанасьевной поговорить насчет цветов, я рассказал ей про свой опыт выращивания морковки. Однажды, когда я ещё в Якутии жил, у меня была под окном грядка. И я откуда-то припер семена, мне вроде их тётка давала, говорила, что это морковь. Ну я, как порядочный, конечно же по пьянке, взрыхлил два квадратных метра земли, густо посеял, обильно полил. А вскоре меня загнали в командировку почти на пять недель. Вернулся, дело было поздним вечером, смотрю в окно, что-то народ с неестественной частотой нарезает круги мимо моих окон. Я немного удивился, вышел посмотреть, у моего дома мёдом, что ли намазано? А оказалось, что я перепутал семена и вместо морковки высадил ночную фиалку. Она настолько хорошо взошла, и даже так зацвела, что вечерами вокруг дома стоял медовый аромат, вот народ к нему и потянулся.

Афанасьевна посмеялась, потом и говорит мне:

— Чувствую, по твою душу едут. Ты стой, со двора не выходи и не вмешивайся. Я сейчас этого Борьку отважу навсегда, раз он по-человечески не понимает.

Я не сходу врубился, о чём речь, однако через пару минут услышал рёв движка. К моему дому подъехал наглухо затонированный джип, и из него вывалились четверо крепышей с битами в руках.

— Где эта сука? Ирка, выходи! Б… убью на… Ё…завела себе, где этот гандон? — первый из всех парней, был, судя по всему, Боря, совершеннейший бык, бойцовской породы, муж Ирины. Он увидел меня, его мозжечок получил целеуказание и Боря направился ко мне.

— Аааа! Явился, не запылился! — заголосила Афанасьевна, выходя из-за ограды. В руках у нее был берестяной туесок с водой.

— Отстань, старая! Отвали, не лезь не в свое дело! — отмахнулся от нее бык. Однако, не обращая на него внимания, она подошла ближе и зачастила:

— Явился, не запылился, сокол ясный, говорила я тебе, чтоб ноги твоей здесь не было, — и тут она начала что-то говорить, быстро и неразборчиво. Я стоял столбом с кисточкой в руках и тупо смотрел на эту сцену, хотя надо было хватать дрекольё и готовиться к обороне.

Мир вокруг потерял цвет, все стало чёрно-белым, наступила тишина, я видел только, как шевелятся губы у Афанасьевны, как она макает руку в туесок и резким движением кисти брызгает водой на качка, как сверкают в солнечных лучах капли, как он вскидывает руки, пытаясь защититься от чего-то. Потом все потеряло резкость, подернулось рябью. Я очнулся, когда возле дома не было ни джипа, ни бугаев, ни Афанасьевны. В мир вернулись цвет и звук. Квохтали куры, где-то брехал пёс и скрипел ворот колодца. Трава стала зеленая, забор синий, облака — белыми. Я зашел в дом, налил полстакана водки и махом выпил. Занюхал рукавом и плюхнулся на табурет.

Глава 6

С утра отряд тронулся дальше, спустился с холма, по мосту переправился на другую сторону притока и поднялся на северный берег, такой же высокий, как и противоположный. Но не успели люди спуститься дальше, в низину, как издалека донесся слабый гул и земля дрогнула. Лошади заволновались. Земля дрогнула ещё раз. Тыгын обернулся — холм, на котором ночевал отряд, полностью рухнул в реку. Масса земли, свалившаяся в реку, подняла волну, которая ударила в противоположный берег, и тот сполз в воду. От средины деревни не осталось ничего, река была перегорожена смесью глины, камней, бревен и кустарника. Высота завала была около тридцати локтей, а ширина — не меньше пятидесяти шагов. До Тыгына доносились крики людей, вопли раненых, рев животных. Завал стал дамбой, перегородившей речное русло, и вода уже поднималась выше и выше.

Тыгын немедленно остановил отряд и велел осмотреться. Первым делом он разослал гонцов на поиски бея улуса, в котором они находились и его помощника, а также Мастера Воды и Мастера Земли. Оставшихся нухуров тойон послал посмотреть, чем они могут помочь селянам. Большего пока ничего сделать не мог ни Тыгын, ни кто другой.

Бея нашли довольно быстро, тот сам, услышав грохот, спешил к месту беды. Чуть позже прибыли Мастер Воды и Мастер Земли. Срочно возвращались с полей мужчины этого села.

Бей смирился со старшинством Тыгына, несмотря на то, что тот не был Улахан Тойоном этих мест. Были посланы гонцы во все близлежащие аулы и наслеги, с приказом беям и ханам прислать возможно большее количества народу с кетменями и лопатами, а также женщин с посудой и запасами еды для своих работников. Тех же крестьян, что были в наличии, Тыгын построил в три ряда и сказал своё слово: половине вставать вдоль русла реки и начинать копать канаву, а второй половине — разгребать завали и попытаться хоть кого-нибудь спасти. Так же он назначил десятников и переписал их имена, чтобы по достижении темноты спрашивать о проделанной работе. Потом сказал бею, чтобы тот принимался руководить работами возле деревни. Бей начал раздавать указания. Женщин и детей, кто остался в живых от оползня, распорядился выводить на вершины холмов помогать пастухам, и готовить горячую пищу.

В принципе, Тыгын мог спокойно ехать дальше, не его земля, не его люди, не его проблемы. Но заветы Отца основателя говорили о том, что власть дана Тойонам для установления спокойствия и справедливости, и их долг — помогать своему народу. Здесь был то же самый народ, что и на его земле, и он не мог пройти мимо. Даже то, что у Тыгына были напряженные отношения с Эллэем, не было препятствием для остановки.

Тыгын написал краткое письмо Тойону Рода Чёрного Медведя, что на его земле случилась беда. Гонец отправился в Харынсыт сразу же, до города было полдня пути, и Тыгын надеялся к вечеру увидеть Эллэя, а самому ехать дальше.

Тыгын поднялся на вершину холма, и встал рядом с охранником, чтобы рассмотреть повнимательнее, что творится возле завала. Крестьяне, как муравьи, облепили берег реки и то место, где были дома. Медленно, очень медленно работали они, но ничего сделать большего было невозможно. Вода поднималась, затапливая низины. Охранник несмело потревожил Тыгына:

— Господин! Господин!

— Что тебе? — спросил тойон.

— Смотрите, тут, где была вершина холма, что-то странное, наверное, спина черепахи, на которой лежит земля.

Охранник лепетал, как младенец, что раздражало Тыгына, неужели его так боятся?

— Показывай.

Боец спешился и пошел по косогору чуть выше оползня, затем показал Тыгыну небольшую трещину в земле, глубиной не более ладони. Тыгын тоже слез с коня и подошёл к трещине. На её дне было видно гранитное основание холма и слегка ржавый край железной пластины.

Тыгын посмотрел на охранника и сказал:

— Быстро вниз, зови сюда Бэргэна и трех человек с лопатами. И молчи, что видел, иначе я сам тебя удавлю.

Примчался Бэргэн, за ним три бойца с лопатами наперевес. Тыгын показал Бэргэну странное и велел откопать, только аккуратно, а землю складывать в кучу. Вскрыли площадку два на два шага, под тонким слоем земли оказался вмурованный в гранит металлический ребристый круг. Бэргэн склонился над ним и начал палкой счищать остатки грязи. Под ней нашлась утопленная в прорезь ручка. Бэргэн потянул ее, под железом что-то щелкнуло. Круг откинулся на петлях вверх, открывая вход в подземелье. Вниз вела небольшая лесенка. Бэргэн посмотрел на Тыгына.

— Шайтан побери, это вход в Нижний мир! — пробормотал Бэргэн — это жилище абаасы!

Из подземелья не доносилось ни звука. Тыгын кинул вниз камешек, раздался глухой стук.

— Хватит трястись, — сказал Тыгын, — эй, ты, — показал он пальцем на молодого парня, — лезь вниз, посмотришь, что там и расскажешь!

Парень дрожал от страха, но перечить не посмел. Снял с себя перевязь с саблей, взял в зубы нож и полез вниз. Через некоторое время крикнул снизу:

— Тут нет никого. Только стол и скамейка. И ещё что-то непонятное.

Тыгын снял с себя халат и полез вниз. Помещение было размером примерно пять на шесть шагов, стены, потолок и пол были покрыты непонятным материалом серого цвета. Тыгын ножом потыкал в стену — это было не дерево, не металл и не кожа. Он увидел стол, странную вещь, видимо для сидения, какие-то трубы. На полу нарисован квадрат со стороной примерно шаг. В одной стене нашлась металлическая дверь, но она была без ручек. Боец навалился на неё плечом, но дверь оказалась заперта. Тыгын подошёл к столу, потрогал его, взялся за стоящий рядом предмет. Он откатился на маленьких колесиках. Странно, всё очень странно.

— Всё, уходим, — приказал Тыгын, и они выбрались на свежий воздух. Чертовщина, которую можно потрогать руками.

— Закрывай, — сказал Тыгын Бэргэну, и, после того, как дверь захлопнулась, добавил: — Закопать! Как всё было, и сверху укройте дерном, чтобы никто ничего не заметил. Кто проболтается про эту дверь — лично повешу!

Сам отошел в сторону, давая возможность людям работать. Не буди лихо, пока оно тихо. Мысли в голове путались. Этот подлый акын, будь он трижды неладен! Он знал! Он наколдовал! Такого не бывает. Двери из железа, которые никакой кузнец не выкует. Стены неизвестно из чего. А ручка на двери? Такого быть не может, но оно было. Это всё разрушало тихий спокойный мир, где всё было понятно и разумно. Абаасы и айыы занимались своими делами в легендах и преданиях, люди жили и работали здесь и сейчас.

Тыгын ещё раз посмотрел на копошащихся внизу крестьян, убедился в том, что всё, что нужно было сделать, сделано, и поехал вниз, к своим людям. Никто не разбивал лагеря, все ждали, что скажет тойон. Однако Тыгыну было не до того. Мысли его путались, и это было неправильно. Надо успокоиться и с холодным разумом всё ещё раз обдумать.

Вернулся Бэргэн со своими людьми. Тыгын хотел переговорить с беем и Мастерами. Однако к нему пришел лишь Мастер Воды. Остальные слишком далеко разъехались по долине, вода в которой уже поднялась так, что затопила мост и часть полей и всё продолжала прибывать. Мастер Воды рассказывал, захлебываясь от возбуждения:

— Почему Мастерам нельзя уходить? Дехканину — можно, пастуху — можно, а мастерам нельзя? Я хотел уйти, я говорил Улахан Тойону, что нельзя там брать глину, но он меня не слушал. — Старик перешел на громкий шепот, — К нему приходили люди, хотели купить белую глину, никто не знает зачем. Вот и начали копать возле деревни, но там нет белой глины, но они копали. Может искали что?. Позор, позор на весь мой род! Люди теперь скажут, что абый совсем потерял разум и погубил долину, как я смогу смотреть в глаза людям? Что скажут про моих детей? Люди будут плевать мне в спину! О горе мне! Урожай весь погиб, сколько овец смыло в реку? Деревня погибла, люди погибли, арыки разрушены.

— Кто тебе сказал, что Мастеру Воды нельзя уходить? — возразил Тыгын, — Это нельзя кузнецам и шорникам переезжать с места на место. А тебе можно. Но куда ты пойдешь? Везде свои мастера, ты там не нужен будешь. А здесь бросишь работу — кто будет за арыками и водяными воротами смотреть?

— Я не знаю что делать, тойон. Три жены, пять внуков, жёны старшего и среднего сына, все, все там остались. Сыновья только уехали вчера на дальние каналы, менять заслонки. Когда они приедут, что я им скажу?

— Успокойся, уважаемый. Всё образуется. Время лечит. Но если тебе станет совсем плохо, приезжай в мой город, я тебе помогу.

— Спасибо, Улахан Тойон, да будет к тебе милостиво Небо.

Тыгын дал команду двигаться вперед, они и так потеряли много времени, то с остановкой на купание, то с этим обвалом, а Талгат ждал их в другом месте. Надо бы, конечно, задержаться дня на два, проследить, как разберут завал, но дверь в подземелье настолько выбила его из привычного ритма жизни, что он начал спешить. Ещё Тыгын надеялся, что встретит Эллэя, если, конечно, тот соизволит посетить аул, в пути, что поможет избежать ненужных разговоров.

Однако всё случилось не так. Навстречу отряду Тыгына прискакала группа, которую он посылал на разведку в Харынсыт и с ними же вернулся посол к Эллэю. Сразу же Тыгын выслушал доклады. Посла к Эллэю не пропустили, письмо хотел забрать какой-то человек, который предъявил тамгу. Посол письмо не отдал и уехал. В доме у Эллэя люди какие-то запуганные. В городе, по словам разведчиков, говорили разное. Во-первых, о том, что во дворе Эллэя появились какие-то люди, неизвестного рода, и ведут себя там, как хозяева. Поговаривают, что сам Эллэй то ли тяжело болен, то ли куда уехал. Родня самого Улахан Тойона Старшего рода Чёрного Медведя вместе с воинами находится где-то на аласах. В городе много людей с желтыми повязками на голове, ходят себе спокойно, никто их не ловит. Хотя в караван-сараях как раз и говорят о том, что некоторые разбойники — это как раз люди с желтыми повязками, но никого не опознали.

Не успели Тыгыну всё рассказать, как появился ещё один отряд, из шести всадников, главный из которых, толстячок с бегающими глазками, немедленно рассыпался в льстивых приветствиях Тыгыну.

— Меня зовут Бээлбэй, о Улахан Бабай Тойон, Старшего рода Белого Коня, приветствую тебя на землях Старшего рода Чёрного Медведя. К сожалению, уважаемый Эллэй, Улахан Тойон Старшего рода не может лично прибыть, он выдал мне тамгу, чтобы я навел порядок.

И ещё сто раз по сто слов, восхваляющих Тыгына и ни о чём не говорящих.

— Быстрее, уважаемый, — в тоне Тыгына не было никакого уважения. Этот человек не был Старшего рода, соответственно, был никем в глазах Тойона.

— Я хотел бы поблагодарить тебя за помощь в трудную для нашего народа минуту. С твоего позволения мы проедем на место, где случилась беда.

— Хорошо, езжайте, — буркнул Тыгын, какие-то несоответствия в поведении этого Бээлбэя настораживали, но понять какие, он пока не мог. "Нашего? Интересно, как он умудряется различать наш и ненаш народ?"

— Бэргэн, пошли трех человек к Талгату, пусть идут нам навстречу, что-то мне не нравится всё это.

На следующий день отряд ехал по дороге, между ровных шпалер виноградника. Навстречу ему шла толпа крестьян с цепами и вилами в руках, судя по всему, решительно настроенная. Толпу возглавлял мужчина с желтой повязкой на голове. Он остановился и закричал:

— Стойте! Это ты, тойон, стоял на той горе, которая рухнула в реку и убила наших жен и детей!

Тыгын остановил коня. Рядом с ним остановился и Бэргэн. Вожак продолжал:

— Это ты топнул ногой, чтобы берег рухнул в воду! Это ты виноват в том, что погиб наш урожай, наши люди и наш скот!

Толпа возмущенно загудела.

— Я там стоял, да. И это никого не касается. Освободите дорогу. — Тыгын говорил спокойно, но край губы начал подергиваться.

Это было неслыханно, простые дехкане преградили дорогу Улахан Тойону! Закон требовал, чтобы он выслушал жалобщиков, но не выслушивал обвинения черни.

— Путь говорит один! — крикнул Кривой Бэргэн. Тыгын толкнул его локтем и показал знаками, чтобы тот выслал две пятерки в обход толпы.

Вперед вышел крепкий мужчина в желтой повязке и закричал:

— Пока в нашей многострадальной стране есть ещё голодные, все честные люди выйдут на борьбу с Тыгыном, который убил наших детей! — он обращался более к толпе, нежели к Тыгыну, и его речь совсем не была похожа на речь крестьянина. — Тойон Тыгын разрушил нашу деревню и наши поля, а в это время народ мрет от голода! Ты ответишь за страдания народа!

— Кто же это голодает? — спросил Бэргэн.

— А вот, — из толпы вытолкнули нищего оборванца с явными следами долгого пьянства на лице.

Селяне одобрительно закричали:

— Раздать бедным зерно! Долой тойонов!

Взвинченная речами смутьяна толпа подходила всё ближе. Было видно, что основная масса хорошо подогрета бузой и никакие разумные доводы не способны её остановить. Плотные стены виноградника не давали толпе обойти отряд по флангам, но к лошадям с поклажей уже подбирались ловкие парни, и даже успели срезать пару тюков. Сайнара хлестала воров плетью, девки визжали. Тыгын посмотрел на Бэргэна и сказал:

— Разогнать это быдло, а крикуна взять живым!

Бэргэн махнул рукой. Свистнули стрелы, и люди с вилами в руках свалились на землю. Толпа качнулась назад. Нухуры стремительно подняли лошадей на дыбы, и нагайками начали разгонять крестьян. Раздались вопли и крики, потекла первая кровь. Кто-то из бойцов Бэргэна кинул аркан и мужика с желтой повязкой выдергнули из толпы. Селяне попали в свою собственную ловушку — в виноградниках быстро скрыться было невозможно. Кто мог, развернулись и побежали назад, но сзади толпу поджимали парни Талгата, которые увидели, что церемониться ни с кем не надо.

Тем временем из кустов тащили двух лучников и главного говоруна. А те нухуры, которые добрались до хвоста отряда, уже споро вязали воров. Уйти никому не удалось.

— Господин! Этот толстый, который к нам подъезжал, как раз стоял на горке, на нас смотрел. А как холопов побили, так сразу и ускакал! — к Тыгыну подъехал один из нухуров.

— Хорошо. Позови ко мне Талгата и Бэргэна.

Несмотря на то, что Талгат был полусотником, а Кривой Бэргэн — всего лишь десятником, все знали, что Бэргэн — правая рука Тыгына и его десяток — это десяток лучших воинов. Поэтому Талгат всегда оказывал почтение Бэргэну и на совет к тойону пропускал его вперед.

— Всё плохо, — объявил Тыгын, — мы пролили кровь чужих людей и на чужой земле. Этого нам род Чёрного Медведя не простит. Поэтому, во-первых, похоронить всех убитых, во-вторых, срочно допросить этого горлопана и лучников. Кто их послал, зачем, и кому они должны отчитаться о проделанном. В-третьих, Талгат, ты оставишь здесь десять человек в засаде. Мне на допрос нужен толстяк с тамгой, остальных — на ваше усмотрение, трупы спрячете где-нибудь. Потом нас догоните. Мы же пойдем без остановок, нам нужно срочно выходить на Дорогу Отца-основателя, да пребудет с ним слава, иначе мы отсюда не выберемся. Вы уходите тайком, чтобы никто вас не видел. Бэргэн, мы трогаемся немедленно. Приступайте.

Тыгын и его отряд отъехали от места битвы на полдня пути, и уже в сумерках остановились на берегу ручья, вдали от поселений. Посреди нескольких кривых, скрученных сосен нашлось старое кострище. Надо было немного отдохнуть, перекусить и допросить пленников.

Тыгын подозвал Бэргэна и сказал ему:

— Лучников допросишь сам, поджарь им пятки на углях, по отдельности, чтобы один не знал, что говорит другой. Кто их послал и зачем, почему они были с этим горлопаном и кто такой Бээлбэй. Всё, в общем, пусть рассказывают. А заводилу из толпы, который кричал больше всех, сначала попугай как следует, а потом ко мне приведешь.

Бэргэн поморщился, но возражать не посмел. Конечно, допрос и пытки не дело воина, но на этот раз палача с собой не взяли, и приходилось делать грязную работу своими руками. Он отправился налаживать пыточные приспособления, а тем временем слуги готовили обед на всех, ведь к ним присоединилась полусотня Талгата, и всех нужно было накормить и напоить.

Вскоре раздались сдавленные крики допрашиваемых лучников. Тыгын пожалел, что не взял с собой ни одного шамана, тогда не надо было бы никого пытать — сами бы рассказали. Но времени тащить за собой пленников не было, чтобы с ними разбираться как следует. Надо срочно уходить на свои земли. Если ещё парни Талгата приволокут Бээлбэя, то того можно было бы дотащить до своего поместья. Его не должны были бы хватиться ещё дня три — четыре, так что время ещё было.

Пока Бэргэн терзал своих пленников, Тыгын позвал внучку.

— Сайнара, ты видишь, что происходит. Я не всё пока понимаю, но скоро прояснится. Если за нами пойдут дружинники Эллэя, будешь уходить сама, я тебе дам десяток людей Талгата. Приготовь поклажу так, чтобы её можно было скинуть в любой момент.

— Дед, я боюсь одна ехать!

— Так надо. Возможно, нас будут подстерегать поблизости от Дороги Отца. Вы пойдете немного позади нас, и в случае опасности, будете сами прорываться к мосту. Не забывай, что ты моя внучка и тебе не пристало бояться.

— Хорошо, дед, — Сайнару не прельщала мысль куда-то прорываться, но попадаться в руки грязных мужланов ей хотелось ещё меньше. Но с ней, всё-таки, тройка охранниц из клана Хара-Кыыс, так что десятка простых бойцов можно не опасаться.

Тем временем подошёл Бэргэн и начал рассказывать:

— Их послали троих, двух лучников и этого балабола. Это какие-то отщепенцы, род не стали называть, я и не настаивал. Сразу видно безродных. Балабола зовут Арчах. Он должен был напоить крестьян в деревне Кызыл Юрт и всем рассказывать, что ты пришел специально и обрушил берега реки, чтобы погибли люди и теперь, когда всё рухнуло, все поля зальёт водой и не будет урожая. Призывал всех надеть жёлтые повязки, чтобы все видели, что они идут требовать от тебя раздать зерно со складов.

— Интересно, почему они не пошли к своему Улахан Тойону требовать зерно? — поинтересовался Тыгын.

— Не знаю. У лучников было задание, как только крестьяне нападут, стрелять в тебя и Сайнару из-за спин крестьян, потом уходить. Старший у них Бээлбэй, толстый мужчина непонятно какого рода с тамгой от Эллэя. Только тамгой он не приказывал, её случайно увидели. У них целый отряд, сидят они в разных караван-сараях, по три или шесть человек и ещё где-то есть место, там должно быть много народу, но где, они не знают. Желтые повязки у них тоже есть, но надевают их только когда грабить идут. Но грабят не просто так, им говорят точно, кого и когда. Поначалу грозились, что за них отомстят, а сейчас уже ничего не говорят. Ещё есть люди, из других отрядов, которые должны по городам и караван-сараям рассказывать небылицы про Старшие роды. Возмущать народ против них. У всех были вот такие знаки, — Бэргэн показал две овальные латунные бляхи с непонятным рисунком.

— Хорошо, иди ужинать, людей своих накорми, — Тыгын задумался.

Как всё странно. Стрелять в человека из Старшего рода — это вещь немыслимая, даже если он и не тойон, а уж покушение на Тойона Старшего рода — от этого и вовсе Небеса должны рухнуть на степь. Или Эллэй сошел с ума, или же это вовсе не он, такое замыслить могли только люди, поправшие все законы. И почему из-за спины крестьян? Что, не нашлось никого, кто мог бы вызвать Тыгына на поединок, чтобы решить разногласия? Тыгын стар, но не настолько, чтобы не суметь за себя постоять, так ведь и спора никакого нет. Крестьяне тоже сами по себе никогда не поднимутся на Тойона Старшего рода, тем более, на чужого, у них свой есть. Никто не запрещает придти к своему Тойону и требовать справедливости по закону. Имеют право. Или Эллэй уже совсем перестал заниматься своими делами, что крестьяне озверели? У себя, на своих землях, Тыгын быстро бы решил все разногласия. Голову с плеч — это первое, что правильный Тойон Старшего рода должен сделать с беем улуса, коль тот допустил волнения. Если крестьяне взяли в руки вилы — это его прямая вина. Тут даже никакого суда не надо. А потом выслушать народ и назначить нового начальника. Закон, данный Отцом-основателем, для того и существует.

Здесь же кто-то, а точнее, специальный человек, возмущает крестьян, а другие должны были его убить. Замести следы, чтобы никто не проболтался, что ли? А уж нухуры из-за смерти тойона всех бы в ярости порубили, в живых никого не оставили бы. И остались бы виноваты — на чужой земле, без своего Тойона. От таких длинных мыслей голова Тыгына пошла кругом.

А ещё какой-то мутный бай, который навстречу попался. Издалека смотрел, что творится, а ведь он должен был вмешаться, на руках у него тамга от Эллэя. Но не вмешался, а скрылся. Интересно будет с ним поговорить, когда его приволокут к Тыгыну. На земле Старшего рода Чёрного Медведя творились дела, которые вот так, сходу, понять было невозможно, но надо было. Задерживаться здесь тоже нельзя.

Тыгын сам не заметил, как съел ужин. Мысли вились роем. В жизнь Тыгына начали врываться события, которых он не хотел, но в которых был какой-то, непонятный пока, смысл. Не зря в пути попался сумасшедший предсказатель, он-то как раз и дал Тыгыну намёк, что в этом мире не всё так просто, как кажется на первый взгляд, что под обыденными явлениями лежат течения смыслов, которые, прорываясь в реальность, создают события и требуют действий. Теперь Тыгыну по событиям, которые происходят, предстояло понять, что за смыслы за этим стоят, и, тем самым, узнать, что же будет позже.

Всё было не так, как всегда. Тыгын ещё раз подумал про это, повертел эту мысль и решил, что, если события непривычные, то и поступать надо не так, как привык. Враги, если таковые есть, и что-то замыслили на род Белого Коня, подумают, что Тыгын будет поступать так же привычно, как поступали его дед, его отец и сам Тыгын.

Пока он отвечал на события так, как привык. Если есть мятеж — порубить всем головы вот и весь сказ. Но можно ли было поступить иначе? Нет, с крестьянами иначе не получилось бы, слишком они были пьяны и не слушали слов. Но вот дальше как быть?

Показывать слабость, чтобы все сказали, что у Тыгына от старости размякли мозги? Гордость не позволит. Может это и есть — привычное? Но можно самому и не пробовать. Поставить Бэргэна старшим, дать ему тамгу, самому сказаться больным и пусть судит. Потом приехать домой, дать ещё одну тамгу сыну, пусть поработает тойоном, и никто не будет знать, кто нынче у власти. Потом можно сказать, что Бэргэн или сын своевольничали. Пусть все думают, что у Тыгына выпали зубы, а мы посмотрим, кто начнет пробовать на прочность род Белого Коня.

Надо было разбираться с крикуном из толпы. Тыгын опять пожалел, что не взял с собой ни одного шамана. Это надо исправить. Привезут этого байчика, с шаманом будем допрашивать, так вернее будет. А сейчас поджарим пятки Арчаху и всё узнаем. Нет. Поджарить пятки — это привычно. Надо сделать всё наоборот.

Тыгын подозвал Бэргэна и Талгата.

— Талгат, ты сейчас срочно пошли людей, пусть к следующей стоянке привезут из обоза шамана. Скажешь, что надо смутьяна допрашивать, он знает, что с собой взять. Ещё раз пошли людей по дороге впереди нас, чтобы никто, ты слышишь, никто, не попался нам на пути. Если увидите дружинников Эллэя, мне пошлете гонца, а сами постараетесь их задержать. Всё иди, времени у нас мало.

— Слушаюсь, господин, — ответил Талгат.

— Теперь ты, Бэргэн.

— Я весь внимание, великий, — склонился Бэргэн в поклоне.

— Тебе ничего не кажется странным в событиях последних дней?

— Всё странное, господин. Крестьяне напали на Улахан Бабай Тойона. Это неслыханно.

— Так вот. Сейчас ты будешь пугать этого, как его… Арчаха. А на меня не обращай внимания. И ещё.

Тыгын рассказал Кривому Бэргэну свой план по запутыванию вероятных врагов. Рассказал и про скрытые смыслы. Бэргэн помотал головой, но, похоже, ничего не понял. Не дело воина рассуждать о тайном, дело воина — рубить врага и выполнять приказы Тойона. Тогда Тыгын сказал так.

— Мы не знаем, что происходит на самом деле. Все, как в черном бурдюке. Снаружи бурдюк, как бурдюк, а что внутри — неизвестно. Для этого мы должны ударить пару раз по бурдюку палкой, и тогда сразу станет ясно, вода там, дерьмо или песок.

— Кому прикажете ударить, господин? Мы махом!

Бэргэн понимал, что от таких новостей ему лично ничего, кроме неприятностей и лишней работы, не светит, поэтому неумело притворялся дураком.

— Ты своей жене будешь мозги кизяком посыпать, — сказал на это Тыгын, — а сейчас иди, побей горлопана и приведи ко мне. Тыгын к этому времени надумал, что лучше всего заболеть смертельной болезнью, а внучка посидит рядом, вроде как ухаживает, но на самом деле путь тоже слушает. Все-таки, думал он, мы, старики, связаны традициями сильнее всех, а у молодёжи ум острее, может увидит события иначе, нежели сам Тыгын.

Глава 7

Я тупо смотрел в стену. В голове шумело. Кто-то постучал в дверь.

— Открыто, — заорал я.

Зашел Михалыч. Увидел на столе начатую бутылку водки, пустой стакан и спросил:

— Чё, паря, накрыло тебя?

Я промычал нечто нечленораздельное. Михалыч, похоже, был смущён и взволнован.

— Это бывает. Мне Афанасьевна и говорит, сходи, посмотри, он там в себе ли, не повредился ли умом, так придется отговаривать. А я гляжу ничё ты, нормальный. Ты эта… Ну, в общем, бывает такое. Меня тож, в своё время. Чуть не рехнулся. По молодости, когда мы с Марьей романы крутили. Так пришел ейный воздыхатель, с дружками, а она ему и грит, ты, Иван, не ходи больше. А того заусило, как же так, инвалида предпочла ему, первому парню. И давай базлать. Никакого разумного слова не послушал. Ну, тогда Марья его и отвадила, — Михалыч помолчал и продолжил, — навсегда. Так эта… ты ежели в норме, то я пойду.

— А сама-то Афанасьевна что не зашла? — меня начало отпускать.

— Дык, ей самой сейчас несладко. Думаешь, что так, поворожила и всё? Не. Её тоже корёжит. Она потом зайдет, отлежится малёха, и зайдет. Слово тебе скажет.

— А эти? Борька сотоварищи? Они же валяться должны?

— Так они в эпицентре были. Типа глаз бури, а вот кто по периферии, метрах в двух-трех, то тех накрывает полностью. А им что. Сели в машину и уехали, только пыль столбом. Теперь сюда дорогу забудут и все дела.

Михалыч ушел. Я немного посидел, покачался на табуретке. Пить, что ли, надо меньше?

Афанасьевна зашла к вечеру.

— Ты нашенский, я сразу это увидела. Иначе ты бы от ворожбы оскудел бы разумом. Пришлось бы тебя отговаривать, — она выделила голосом это слово.

В глазах была какая-то сумасшедшинка, и говорила она быстро и, мне казалось, что старушка слегка подвинулась рассудком:

— Татьяна, Иркина тётка, не зря злится. Тимофеевна померла, и никому дар не передала, не дождалась. Должна была Ирине передать, так все знаки легли. Но померла, а дар, как положено, на что-то наговорила. Может иконка какая, а может просто лист бумаги с письмом. А когда она помирала, Ирка-то со своим бандитом кружилась. Любовь у ей случилась, видите ли. Говорили ей, что до добра не доведет энтот окаянный, а она уперлась. Ну, ясно дело, полюбишь и козла. Он все её по заграницам возил. То в Кипр, то на Египет, прости осспидя. Ну и довозился, пока они там разъезжали, Тимофеевна и преставилась. Ирка-то, примчалась, да поздно было, похоронили бабку уже.

— Татьяна думала, что раз Ирки нет, так она силу получит, но Тимофеевна ни в какую. И знаки так легли, да и недобрая Татьяна-то, да. Так и до греха недалеко, в плохие руки дар отдавать. А таперича, кто первый наговоренный предмет в руки возьмет, тому и дар передастся.

Теперь мне казалось, что подвинулся рассудком уже я, хотя дальше двигаться было некуда. Я уже полностью офигел от этой мистики в центре России в двадцать первом веке, это когнитивный диссонанс в академически чистом виде. Сила, домовые, мавки, лешие, ведьмы, шабаши и прочее такое. Осталось ещё увидеть Мастера Йоду и можно идти сдаваться.

— Мне чужого не нать. Своё бы донести, — я вздохнул, — я обещал Ирине, как что найду, так ей сразу и отдам.

Она смотрела на меня:

— Это хорошо. Только не всегда так бывает, как тебе хочется, — сказала Афанасьевна и обнадежила, — ну, ежели чего, я тут рядом, по-соседству.

Намек был понятен. Мне показалось, что она забыла добавить: "Если успею". Хотя, что это я разволновался? Это всё дремучие предрассудки и мракобесие, тяжкое наследие пещерных предков, никаких силов и даров нет. А что мне привиделось во дворе, так это от перегрева. Солнце напекло, вот и помутилось в глазах. Этих мальчиков Афанасьевна и остудила, сам видел, как она на них водой брызгала. Я накатил себе соточку и пошел в летнюю кухню перекурить и приготовить пожрать.

Надо продолжать обустройство своей усадьбы. Для начала, закончить с интернетом, впереди зима, а у меня никаких средств коммуникаций. Я прошелся по дворам, где были дети лет по двенадцать — шестнадцать, начал работу по привлечению клиентов для узла связи. Логика простая, дедам Интернет ни к чему, а вот детки из города, приезжающие на лето отдыхать, могут стать двигателем прогресса. Плюс школа. Я не ошибся. Набрал семь клиентов, восьмой был я сам и, с этими новостями, отправился к начальнику узла связи в райцентр. Пригласил его и главного инженера в гости, чтобы те на месте изучили обстановку. Путём долгих переговоров, прошедших в теплой, дружественной атмосфере полного взаимопонимания и распития коньяка, я договорился-таки, что интернет будет через месяц. Хе-хе. Какой я молодец.

Пока я ходил по дворам, устраивая агиткомпанию за прогресс и процветание, нашел магазин с хлебом и напитками. Вообще, центр деревни мне показался пустынным, только возле одного дома на скамеечке сидел дедок лет восьмидесяти, явно семитской внешности. Я, проходя мимо, поздоровался, но дед меня проигнорировал. Глухой наверное. Я купил хлеба — один штука, напиток — пол-штука, поинтересовался у полусонной продавщицы, когда привозят хлеб.

Наконец Михалыч объявил мне, что пора бы уже сходить, набрать ягоды, да провести в лесу общую рекогносцировку, что с грибами и всё такое. Договорились с утра и пойти.

Поднял он меня полпятого утра, уже рассвело, но солнце ещё не встало. Проклиная себя, Михалыча и чью-то маму, я выполз на свет божий, поставил чайник и спросил у Михалыча, во сколько выходим. Полчаса ещё было. Я попил кофе, перекурил, сварганил себе тройку бутербродов, взял две небольшие фляжечки коньяку, в сенях — ведро и вышел на улицу. Подошёл Михалыч и выбросил моё ведро обратно к крыльцу.

— Ты чё, сдурел по ягоду с оцинкованным ведром ходить? Иди, возьми эмалированное или пластмассовое.

— А в чем разница-то, — недоумевал я.

— Одна дает, другая дразницца. В оцинкованном ведре от ягодного сока ядовитые соли образуются, а от солей тех у людей случаются судороги, понос и смерть. Поэтому с такими и не ходят.

Я поплелся в сени за эмалированным ведром. Ну, вроде, всё. Пошли по утренней росе в сторону ближнего леса.

— Ты водку взял? — спросил Михалыч.

— А на фига? Мы что, пить идем вдали от населения? Так проще это было сделать дома. Удочки не брать, из автобуса не выходить, — заржал я.

— Ты не ржи, а водки — лешему надо дать, чтоб не серчал и дорогу не путал, — ответил Михалыч.

Я поперхнулся:

— Русалка на ветвях сидит? — я пытался найти в глазах Михалыча следы насмешки.

— Русалок здесь нет, тебе Ирка не говорила что ли? Мавки только, да и те нынче смирные, жара какая стоит. А леший пакость может сделать, — Михалыч, как мне показалось, искренне недоумевал, как можно не знать такие элементарные вещи.

Всё-всё-всё. Я молчу. Это же надо такому случиться. По внешнему виду и не скажешь, что у мужика крышка слетела. С психическим нельзя спорить, а то вилкой может в глаз ткнуть. С ним надо соглашаться и, по возможности, поддерживать разговор в рамках предложенного бреда, глядишь и обойдется.

— Ну а как же, в лес, да без водки. Только у меня коньяк, — фальшиво хохотнул я.

Я выдал Михалычу заветную фляжку, и он пошел дальше в лес. Я поплелся за ним. На поляне стоял дуб, в четыре, наверное, обхвата, всем дубам дуб, вокруг него было шесть или пять пней. Михалыч подошёл к одному пню, поставил фляжку, положил кусок хлеба с солью и монетку. Начал что-то бормотать. Всё, пипец, заговаривается уже, не буйствует и ладно. Мне показалось, что пень довольно хрюкнул. До алкогольных психозов я ещё не напивался. Хотя, как говорил доктор Курпатов, если резко бросить пить, то можно словить белочку. Я достал фляжечку и промочил горло, подошёл к дубу, осторожно потрогал мощные крюки, едва видные из-за наплывов коры. Кого-то здесь приковали, что ли? Посмотрел на Михалыча, на пень. Пень как пень, скоро рассыплется от старости. Михалыч вернул мне пустую бутылку, и мы двинулись дальше, по одному ему ведомым маршрутам, через буреломы, ручьи, по каким-то тропинкам. Дошли до какой-то поляны и приступили к сбору малины. Из меня сборщик, простите, аховый, но раз уж подписался, так надо вкалывать. Михалыч уже заполнил свое ведро, а я ещё парился, так что он мне даже помогал. Хотя и бухтел, что "эти городские с кривыми руками понаехали тут".

Пришли домой, уже часов пять вечера было, ноги отваливаются, а я в полной прострации — дальше-то что? Ведро малины набрал, а что с ней делать — совершенно не знаю. Ну, типа, надо варить варенье. Пришлось идти к Афанасьевне на поклон. Походу узнал, что у Михалыча был просто осмотр ягодников, поэтому он и кружил по лесу, а ягоду так взяли, чтобы назад пустым не идти. Мне нет, чтобы задуматься над его словами. Варенье я сварил, конечно, только вот банок у меня не оказалось, куда его переливать. Пришлось, на ночь глядя, шарить по закромам, искать где есть какие банки, мыть их и сушить. Оставил варенье до утра.

Утром мне вежливо, в полпятого, постучали в окно. Всё повторилось: мой мат, кофе, бутерброды. Только коньяк не взял. Не до него вчера было. Пошли уже втроём, и я два ведра взял. Михалыч вместе с Афанасьевной были подобны ягодоуборочным комбайнам, мне с ними не тягаться, но и лентяем выглядеть тоже не хотелось. Михалыч на своей одной ноге успевал в полтора раза больше набирать ягоды, нежели я на своих двух, так он ещё и грибов по дороге успевал прихватить. У меня болели все мышцы, меня грызло чувство собственной неполноценности, я покрылся комплексами с ног до головы, мне срочно нужен был психоаналитик, кушетка и электричество. Утром, в полпятого, мне снова постучали в окно… и следующим утром, и следующим.

Но вскоре и я втянулся в этот ритм, с вечера готовил себе бутерброды, термос с чаем и воду. Спозаранку мне достаточно было по-быстрому выпить кофе, а в пять мы уже выходили. Приходили вечером где-то часов в пять — шесть, я едва передвигал ногами. Но нужно было ещё перебрать грибы, почистить их, поставить варить или вывесить сушить Ягоду тоже перебрать, взвесить, и, как минимум, прокипятить с сахаром. Грибы, ягодники, буреломы, кастрюли и банки мне уже снились по ночам. Меня ещё спасало то, что часть работы по варке варенья и маринования грибов взяла на себя Афанасьевна. Она сказала, типа, ей все равно варить, что три литра, что пять — кастрюля одна. А я за это мотался в город, возил банки, крышки, бочки, ушата, сахар мешками, уксус, специи и все, что нужно было для заготовки. Ещё я привез отличные цветные пластиковые банки — чтоб не путаться потом, где что налито. Если бы не соседка, я бы околел в той деревне ещё к средине лета. Такой темп жизни меня затянул водоворотом, и я никак не мог из него вырваться. Я хронически не высыпался, моё брюшко, от этих гонок по лесам и полям, сошло на нет, щеки ввалились. Я потерял счет дням и не знал даже, которое число сегодня. Конечно же, можно было на всё это забить большой и толстый болт с левой резьбой, но что-то мне подсказывало, что это неправильно.

Наконец, недели через три, мировой разум надо мной сжалился. С утра никто меня не разбудил, и я проснулся сам, по привычке, ни свет, ни заря. Поворочался, через открытое окно раздавался мерный шелест мелкого унылого дождя. Небо серой пеленой нависло над землей, по всему горизонту. Такой дождь называют обложным, и он, как правило, будет лить как минимум дня три. Я вышел на кухню, в одних трусах, заваривать свой кофе, открыл окно и на кухне. Свежий воздух колыхнул занавески. Припёрлась мокрая ворона, которую я так и не научил говорить, села на подоконнике. Я накрошил ей мороженого мясного фарша.

— Что, падла, кайфуешь? — задал я вороне риторический вопрос и закурил. Сегодня можно и на кухне покурить, сквознячок выдувал завитушки сигаретного дыма на улицу. Мышцы приятно ломило, тело жаждало движения. Так недолго и вредные привычки приобрести, как меня Михалыч выдрессировал. Пошел смотреть свои угодья. Мой английский газон снова зарос травой по пояс, полы в доме стояли немытые, каша в кастрюле покрылась толстым слоем зеленой плесени, недокрашенный забор сиял пятнами ультрамарина. Груда камней возле бани, моя будущая каменка, заросла бурьяном, и поверх всего этого "кислый дождик моросит"[17]. Я теперь понял, почему в деревне невозможно жить красиво в одиночку. Вспомнил проблему Шнирера и горько усмехнулся. Зато я чист душой и телом, сейчас наведу порядок в доме, в нем не прибрано с момента вселения.

Пошел, пооткрывал все окна, взял веник и прошелся по всем комнатам, выгребая пыль из всех углов, сгребая паутину — откуда что берётся? — и протирая влажной тряпкой горизонтальные поверхности. Наконец я добрался до спальни и полез с веником под кровать. Веник что-то зацепил, какую-то палку, я вытянул её из-под кровати — это была штучка! Я вспомнил, как что-то загремело во время наших постельных упражнений с Ириной. Понятно. Старушка-покойница далеко ничего не прятала, а положила практически на самом видном месте. Я взял перчатки в прихожей, надел их и взял в руки штучку, которая, собственно, представляла собой палку длиной около двадцати пяти и двух сантиметров в диаметре, покрытую грубой резьбой. Я пошел на кухню, положил её на стол. Сам сел на табуретку и начал рассматривать. Палка была окружена легким голубым светящимся ореолом, а на просвет предметы искажались, как через воздух над горячим асфальтом. Я снял перчатку и провел над ней рукой — никакого горячего воздуха не было, просто оптическая иллюзия. В этот момент ворона рванула на меня с карканьем, целясь прямо в глаз. Палка покатилась по столу, ворона поддела её лапой и толкнула на меня. Я отшатнулся и упал навзничь, ударившись затылком об пол.

Воняло палёной шерстью, горелым воском и какими-то травами.

— Ёкарный бабай, — простонал я, грудная клетка горела огнем, голова раскалывалась. Похоже, я крепко приложился об пол.

— Не поминай на ночь глядя, — шикнула на меня Афанасьевна, — очнулся, голубчик.

О! Соседка уже здесь, быстро она примчалась. Я глянул в окно, было уже темно. Ну нифига себе я провалялся!

— На, выпей, — Афанасьевна поднесла ко рту кружку с отваром. Я выпил и постарался сесть. Что это было, а?

— Что это было, а? — повторил я вслух, — я давно здесь валяюсь?

— Как упал, так и валяешься, — ответила соседка, — я не пришла бы, так и дальше валялся бы.

— Спасибо, Марьфансьна, выручила, — я подполз ближе к столу, поставил табуретку и сел.

— Не за что. Я тебе говорила, но, видать, на всё воля Божья — подкараулила тебя покойница, — сказала Афанасьевна, — теперь свой дар тебе передала.

Показала на вороньи перья, наполовину обгоревшие:

— Я тут поворожила маленько, чтоб ты очнулся. И вот, пей пока траву, поможет. А мне идти пора, корова недоена у меня, — сказала соседка и ушла.

В голове у меня шумело, грудь ныла тупой болью, и я даже не спросил, что за дар такой мне достался. Подошёл к зеркалу, посмотрел на себя. О, блин, краше в гроб кладут, нос заострился, вокруг глаз — чёрные круги, а на левой груди багрово вспучился ожог в виде вороны, раскинувшей крылья, как орел на гербе Третьего рейха. Я пробормотал: "На левой груди профиль Сталина, а правой — Маруська анфас", и отправился заливать своё горе универсальным анестезирующим препаратом имени Менделеева, да пребудет слава его в веках.

Через пару дней я пришел в себя. Здоровое полноценное питание, свежий деревенский воздух и физические упражнения по очистке дома от грязи принесли свои плоды. Я решил, что пора попробовать, чем меня Тимофеевна, пусть ей земля будет пухом, наградила. Уселся на летней кухне и начал эксперименты.

Я уставился на спичечный коробок, напрягся и мысленно попытался его подвинуть. Коробок не двигался. Тогда я взял спичку, хотел зажечь её. Спичке, судя по всему, было всё равно, я её сверлил взглядом, пока не взопрел. Потом попробовал мысленно представить, как она загорается. Бесполезно. С этим всё понятно. Последовательно я перебрал все известные из фантастики методы магического воздействия на мир. Но, увы! Пиво не охлаждалось, огонь не загорался, предметы не двигались, файрболлы не летали. Заставить соседскую козу прокукарекать тоже не получилось. И что они носятся со своим непонятным даром? Это всё шарлатанство, однозначно. Не стоит даже того, чтобы этим забивать себе мозги. Только мне непонятно, на кой ляд мне эту татуировку сделали, и кто? Ворона? А может Афанасьевна, пока я в отключке валялся?

Дожди пошли на спад и в небе начали появляться ярко-голубые просветы. С утра, полпятого, мне вежливо постучали в окно. Михалыч позвал, говорит, что сейчас самый гриб пошел, после дождей. Я с ним согласился. Потом пошла брусника. Потом все стали копать картошку, и у меня образовался маленький перерыв. Надо отдохнуть за кружечкой пивка.

Я хотел согнать муху со своего любимого стакана и махнул рукой. Раздался звон разбитого стекла: стакан вместе с мухой впечатался в печку и разбился. Фигасе, Мастер Йода, от неожиданности я присел на хвост. Это совсем не похоже на галлюцинации, это реально разбитый стакан, я ведь к нему не прикасался! Критерий истины есть практика, а критерий практики — повторяемость эксперимента. Посмотрел на спичечный коробок, махнул рукой. Ничего, коробок не шелохнулся. Ну-с, изменим условия эксперимента. Я увидел на стене ещё одну муху и сделал рукой жест, как будто хотел её прибить. Блям-с! Муха размазалась по стене, а штукатурка треснула. Меня качнуло назад, в глазах мелькнула муть. М-да-а-а. Но свой дом рушить не надо, да? Предварительно было понятно, что резкий жест с намерением чего-то разбить — чего-то разбивает, а просто жест — ничего не делает. Надо бы закрепить навык и определить граничные условия. Я с научной методичностью начал ставить во дворе эксперименты до тех пор, пока мне не поплохело.

И что с этим делать, скажите на милость? Пойти кому-нибудь набить морду издалека? Некузяво и даже стыдно, товарищ колдун. Колоть дрова — есть топор, и никаких откатов. Я повертел мысль в голове, но никакого практического применения своим новым талантам не придумал, разве что мух бить или работать нездоровой сенсацией на телевидении. Меня передернуло.

Чтобы развеяться, я пошел к соседям, копать картошку. Помогу старикам, а то они корячатся, как заведённые, с утра до вечера. Поработал землекопом, потаскал в подпол мешки. Мне за труды выдали три ведра картошки. А картошка-то не та, что из магазина. Я на обед отварил пару штук. Рассыпчатая, вкусная. Вышел на крыльцо, закурил. Дети идут со школы? Уже сентябрь? Как летит время! Зато мне провели интернет.

С утра, полпятого, мне вежливо постучали в окно. Пора было брать клюкву. После первых заморозков началось типичное бабье лето. Паутинки в воздухе, прозрачном и синем, днём хорошо греет солнце, к вечеру заметно холодает. В багрец и золото одетые леса, и всё такое. И опять и снова я впрягся в эту, в общем-то, ненужную сейчас для меня работу. Пять дней мы мотались по буеракам и болотам, но затарились под самое немогу. Кажется, в лесу мы собрали все, что можно было собрать и даже больше.

Зашел через пару дней Михалыч. Попили мы с ним чаю, он и спрашивает:

— А ты что, дрова не собираешься на зиму готовить?

— О! — у меня не было слов, я совсем забыл, что здесь не центральное отопление.

— Я на тебя два воза заказал. Только поможешь мне с моими дровами разобраться, — сказал Михалыч.

— О! Спасибо. Помогу, без вопросов, — ответил я, хоть эта забота с меня свалилась, я представления не имел, откуда берутся дрова в поленнице. Из лесу, вестимо, но какими путями?

Поговорили про местных ведьм. Я, вроде, теперь тоже причастный. Колдун. Отвожу сглаз и вывожу из запоя по фотографии. Снимаю венец невинности и чищу ауру. Открытие денежного канала прямо в космос. Запись по телефону. Дорого.

Михалыч, конечно же, знал про всех и всё. Что Филатиха, помимо лечения позвоночника и костей, может послать. Баба сквалыжная и вспыльчивая, так что под горячую руку лучше ей не попадаться. Я спросил, что такое "послать". Михалыч хохотнул, и сказал, что в прямом смысле. Человек может пойти незнамо куда, потом очнется, а сам не знает где. Поговаривали, что после её посылов, люди просто исчезали. Но за руку её не хватали, так что это, может, и наговор.

Татьяна, Иркина тётка — та может наслать сухотку, но несильную, дара у неё нет, а баба она вредная и злая. Снять сглаз и порчу может любая бабка, это вроде семечек. Но если порчу наслать по правилам, то хрен отмажешься. Но из местных насылать никто не будет, себе дороже. Афанасьевна — самая опытная, но она больше по травам, но без ворожбы не обходится. Такие вот дела. Вся деревня друг друга знает, мы тут одни с тобой чужие. Я спросил про мужика, что возле магазина на лавочке сидит постоянно.

— Этот еврей, что ли? — переспросил Михалыч, — так Мойша появился тут лет десять назад. Фу-ты ну-ты, пальцы веером, восемь пасок на шконцах. Одессит, что ли. Зэк он, в общем, дом купил здесь. Поначалу к нему приезжали всякие, устраивали пьянки. Дым коромыслом, вопли до утра, а потом что-то притихли. Что у них случилось, не знаю, может, укатали сивку крутые горки. Сидит сейчас на лавочке возле дома, на всех волком смотрит, но не бедствует. Видать, есть у него в заначке кой-что.

Потом нам привезли дрова. Много дров. Воз, о котором говорил Михалыч, это не телега с лошадью. Это трактор "Кировец" с платформой. Я чуть не упал в обморок от счастья, куча бревен по высоте едва не доставала до крыши дома. Пришлось срочно ехать в город, покупать бензопилу максимальной мощности, масло и запасные цепи. И началось. Михалыч вышел со своего двора, поруководить процессом, помощи от него было мало. Показывал, как разложить брёвна, чтобы было удобнее пилить. Я запустил пилу, и начал кромсать хлысты на чурбаки. Потом, когда чурбаков становилось много — перетаскивать их во двор. Потом снова пилить. Потом пришла бабуля, божий одуванчик. Ну как не помочь. Распилил ещё один воз. В итоге, я отупел от этих бревен, треска мотопилы, чурок, колуна. Если бы мне попался Папа Карло, я бы его тоже зарубил, однозначно, а Буратиной бы растопил печку. Наконец и это кончилось. Дрова аккуратно сложены в поленницу, мусор выметен, и сожжен, на улице наступила долгожданная тишина.

А вскоре пошел мягкий снег, приглушил все, и без того тихие, звуки и началась зима. Я обошел свои владения. На месте так и не состоявшегося газона — занесённые снегом чахоточные будылья пижмы и чертополоха. Мне казалось, что во всей суматохе, что была летом, я ни черта не успел сделать. Но, как-то незаметно, кладовки были заполнены, в подвале на полках стояли разноцветные пластиковые банки с вареньем, а стеклянные — с соленьями, в углу — бочата с капустой и огурцами, кадушки с груздями и рыжиками. Висели вязки лука и белых грибов. Были даже три ведра картошки, честно мной заработанные у соседа. В летней кухне, давно нетопленной, стояли туеса с брусникой и клюквой. Фундаментализация куркулизма состоялась. Можно законопатить окна и окуклиться. Пошел, достал из кладовки валенки и тяжелую лопату. Полюбовался на свои натруженные руки. Мозоли и царапины, огрубевшая кожа. Как низко я пал.

Надо бы ещё к зиме заполнить пустые места, и я подался в город. Мои отношения с Ириной как-то сами по себе сошли на нет. Я всё зазывал её на выходные, ей было некогда, потом стало некогда мне и, в итоге, звонки по телефону прекратились сами по себе. Ну что же, видать, не судьба. Для компенсации потери я решил обратиться к специалисткам. Гостиная Верочки — это как-то отдает изысканным развратом и гнилым декадентским душком. Договорился насчет услуг определенного рода.

Заехал в супермаркет и затарился всякими нескоропортящимися продуктами в промышленных количествах. Так же взял два ящика водки и перелил её в две шестилитровые канистры — нечего за собой стекло возить. Сигареты, коньяк, вино и десяток упаковок пива тоже взял. Купил себе кресло-качалку и клетчатый плед. Кажется всё. Теперь из дома можно не выходить.

Дома я устроил себе кабинет, со всеми кабинетскими причиндалами, потом подумал и переформатировал. Ноутбук к сети подключил через вайфай, и теперь у меня везде доступ. Особенно на кухне. Где теперь я пью, курю и питаюсь. Зима, фигле. Затопишь, бывалоча, печку и под треск поленьев и отблески пламени, в такой инфернальной атмосфере, пройдешься по сети. Табачный дым хорошо вытягивается через поддувало. Я колдун или где? Вспомнил своего соседа. Взгрустнулось. Написал ему письмо, но, похоже, Курпатов ни разу в Интернет так и не зашел. Мне его не хватало.

Но теперь он — там, а я здесь. И я развлекался, как мог, в меру, так сказать, своей испорченности. На четырех форумах меня забанили практически сразу. В целом можно было сказать — я веселился от души, ксенофобов развелось больше, чем достаточно, и я бы лично, позакрывал бы половину форумов исторической направленности, вне зависимости от их национальной принадлежности, за разжигание межнациональной розни, пропаганду насилия и фашизма, намеренное искажение исторических фактов и публикацию фальсифицированных результатов научных исследований. Потом мне это надоело, в сущности, везде одно и то же. Киргизия — родина слонов, а Атилла, оказывается, якут.

Я переехал на другие форумы. Там было поинтереснее, и я подсел на фантастику. Начал читать всё, что было написано про попаданцев, которые шарились по всяким мирам и завоёвывали себе царства. Мне, колдуну, было смешно читать детский лепет про силу, в которой никто ничего не понимал. Правда, я и сам в ней понимал не больше, но это уже другой вопрос. Потом снова я не удержался и сцепился с любителями прогрессорства. Ни хрена они не понимают в истории цивилизации и движущих мотивах технологических прорывов!

Всё, что нужно мужику — это водка и баба. Остальное — это только средства для получения необходимого. В древности, для того, чтобы у тебя была водка, нужно было пахать и сеять, жать и молотить, пшеницу складывать куда-то тоже надо было, а бродильные чаны и перегонные кубы требуют металла и огня. Пахать тоже желательно не на себе, а на лошади, а её надо кормить и поить. В итоге мужики ещё в глубокой древности создали земледелие, животноводство, деревообработку и металлургию, органическую химию и законы термодинамики. И это только для удовлетворения одной базовой потребности.

Для удовлетворения второй потребности нужно было, как минимум, иметь смазные сапоги, картуз, шаровары, красную рубаху петухами и гармонь, что, в свою очередь, повлекло создание ткацкого станка, Красногорский мануфактуры, балалайки и Шостаковича. Но женщину мало заманить, её нужно удержать. Конечно, можно было просто дать в рыло, чтобы не глядела по сторонам, но это не решение проблемы. Мужики начали строить дома, делать мебель, парфюмерию и бижутерию. Так появились Минстрой СССР, фабрика "Красная Заря" и мошенник Сваровский. Для того чтобы отвадить желающих выхлебать твою водку и попользовать твою бабу, были изобретены автомат Калашникова и промежуточный патрон. Так что, история цивилизации — это история полной драматизма борьбы мужчин за удовлетворение своих базовых потребностей.

Кто из мужиков теряет этот ориентир по жизни, сразу впрягается в бесконечную гонку неизвестно за чем. Деньги, машины, квартиры, дачи, путёвки на Канары и даже покупка футбольной команды — это левый уклонизм и подлежит остракизму. Водки от этих излишеств больше не будет и баб тоже. Моей шутки не поняли, так не очень-то и хотелось.

Потом, видимо от скуки, меня вставило. Казалось, жизнь проходит мимо. Это что же такое творится? Какие-то пацаны и девки шастают по всевозможным мирам, тащат туда технологии, водку, пулемёты, дизтопливо, обратно — хабар, изумруды и технологии забытых рас, и, вообще, живут насыщенно, ярко и интересно, а я тут, в этой глухой деревне, хвосты быкам кручу. Несправедливо. Эта мысль меня поглотила настолько, что я запечалился дня на два-три, чтобы проверенным методом выбить дурь из головы. В процессе печали попытался пригласить Ирину в баню, но был послан. Пришлось воспользоваться медперсоналом из гостиной Верочки. Потом наступило протрезвление и раскаяние. И снова тишина и покой.

Что-то меня от такой неторопливости начала заедать тоска. Я перебрал книги на полках, забрался на чердак и вытряхнул всё из сундуков. Очистил от пыли и, даже, кожаные переплёты смазал кремом для рук. Собралась приличная библиотека, я просто не мог налюбоваться на раритеты, за которые любой коллекционер заплатил бы сумасшедшие деньги, не говоря уже за простых забугорных библиофилов. Некоторые книги были на неизвестных мне языках, может даже на санскрите, я не соображаю в филологии. А год изготовления других повергал меня в священный трепет. А названия? Музыка для моего слуха. "Метод функционального анализа полевых структур третьего порядка", с ятями и фитами, на картинках, которыми щедро была иллюстрирована книга, показывались всякие полевые структуры, в простонародье именуемые привидениями, а также рассказывалось о методах их анализа. Тёмные люди, дети средних веков, они просто не знали, что никаких привидений не существует. "Основные атрибуты имманентного трансцендирования при нелинейном переносе метаданных", "Формирование профиля j-мерного пространства". Открыл наугад "Краткий рецептурный справочник", какая прелесть.

"Рецепт N 2657. При любовной горячке и нетерпении, а также ПМС.

Взять корня мандрагоры две жмени, камня алатырь 2 золотника, 6 ягод вишни лавровой, три хвостика дракончика калашматого, собранного в третий день полной луны на замшелом осиновом пне, земляной крови 6 унций, пропущенных сквозь огонь, в оловянном сосуде, пар от оной пропущенный через медные трубы в три воды, святой воды 4 склянки и варить в медленном огне самшита постепенно добавляя мать, мачеху и прочие травы от рецепта N 237, помешивая. При закипании ходить кругом огня по ходу солнца, мерно позвякивая бубенцами. При сильном кипении взывать к Маниту, и исполняя псалмы во славу великого и могучего. При сгорании древес, пропустить варево через березовый уголь. Полученный субстрат разделить на три порции. Первую порцию давать больному в первый день. Будет посинение ног и рвота. Вторую порцию давать на второй день. Будет больному озноб и шелушение. Третью порцию давать на третий день на восходе солнца. Будет больному благость и умиротворение. Ежели не околеет к закату, то проживет долго и будет ему щастье".

Про Маниту — это ересь, однозначно. Это даже мне понятно. Я поставил книгу на полку и решил впредь на них просто любоваться и тешить свое самолюбие, иначе только на одних заголовках спятишь.

Так и подошёл Новый Год и Рождество. Я позвонил дочери, поздравил с Новым Годом. Она меня ошарашила новостью, о том, что после моего отъезда меня активно разыскивала милиция. Я спросил, чего это вдруг? Дочь мне ответила, в день моего увольнения сыграл в ящик Большой Паша, пришел днем домой, лег и помер. Обширный инфаркт, вот и искали. Ну ещё бы столько пить, мне до него, как до Луны было. Царствие ему небесное. А фирма тихонько загибается… Ну и хрен с ней, с фирмой, оно к тому и шло. Тут же, в свете вновь открывшихся обстоятельств, я позвонил родственникам в Казахстан, чтобы не оставили без надзора клиентов моего бывшего работодателя. Отправил смс-ку с поздравлением Ирине, и даже получил в ответ скупое "спасибо".

Перед Новым Годом устроил себе большой шоппинг-тур. Это неизбежное зло, исчадие постиндустриального общества, отрыжка международного империализма, выродок глобализации. Но зло неизбежное, да. Тут уж ничего не попишешь. В планах шопинга — посещение продуктового супермаркета, магазинов хозтоваров и бытовой химии, ублажение низменных потребностей прекрасной половины человечества.

Прекрасная половина — это дочка интересной женщины с соседней улицы. Дитю одиннадцать лет, у нее море энергии и обаяния, и всякое дело, по крайней мере то, которое она считает важным, выполняет с всемерным тщанием и фантазией. У неё скоро какой-то праздник в школе и она решила нарядиться цыганкой. Или в то, что она считает цыганкой. Вот и просила купить ей бусы (ну ты понимаешь, да? Такие цыганские бусы), брошки, шаль какую-нибудь и прочее, что покажется необходимым. Например, чипсы и кока-колу.

Михалыч просил купить цепь, то ли для собаки, то ли для бычка. Мне нужно пополнить запасы лекарства, продуктов и парфюмерии. Требовалось ещё прикупить стиральный порошок и прочие химикаты. Для реконструкции сантехники мне нужны пластиковые трубы, хомуты и крепеж. Короче, набиралось изрядно. Я отбыл в губернию с утра, и промотался по магазинам до обеда. Подъехал я со стороны выселок, думал, сейчас быстренько оттащу всё домой и ещё раз съезжу на склады за цементом и трубами.

Я выполз из-за своего драндулета и, по привычке, высосал ровно половину шкалика. Это, кто забыл цивилизованные нормы потребления, три глотка или 125 грамм. "Дурная привычка", тут же подумал я, потому что никуда ехать уже невозможно. На деревню, ко всем прочим неприятностям, надвигалась большая чёрная, на весь горизонт, туча. "Буран будет", — подумал я. Клубящийся мрак летел на нас со скоростью пассажирского экспресса. Я вздохнул и навьючил на себя рюкзак, по два толстых полиэтиленовых пакета в каждую руку и порысил в сторону мостика. Но, похоже, я недооценил коварство погоды. Я, пыхтя, уже подбежал к мосту, мне навстречу, визжа, мчались дети с санками и лыжами. За ними куда-то плелась Филатиха. Кто-то из детей меня толкнул, я толкнул Филатиху. Все смешалось — гул ветра, визг детей, и крик сзади: "Чтоб ты провалился!" Я поскользнулся на обледенелой кочке, упал на спину и начал скользить в овраг.

Глава 8

Бэргэн подвел Арчаха, с опухшим лицом и сверкающего свежими синяками под глазами, к Тыгыну и поклонился:

— Господин, я привел к тебе гостя.

— О, гость в дом, — прошамкал Тыгын, — радость в дом. Бэргэн, ты не обижал его? Почему у него такое расстроенное лицо? Я накажу тебя, бестолковый! Садитесь, уважаемый.

— Кланяйся, придурок, Улахан Бабай Тойон тебе милость оказывает, — пнул горлопана под копчик Бэргэн.

Арчах свалился возле костра.

— Угощайтесь, уважаемый. У нас всё по-походному, разносолов нет.

Бэргэн онемел от такого зрелища. Тойон превратился в трясущуюся развалину, шепелявил, челюсть его тряслась, изо рта летели слюни.

— Я как тебя увидал, так сразу понял, что ты не простой парень. Мне нужны такие смелые и решительные люди! Так бесстрашно пойти на стрелы, ради того, чтобы для своего хана украсть мою внучку, это самоотверженный поступок. Сколько тебе твой хан обещал дать за мою внучку?

— Э-э-э… Уважаемый Улахан Тойон, я про внучку… ничего, нет… не внучку… мне сказали возмутить крестьян…

— Я понимаю, возмутить крестьян, чтобы создать панику — и умыкнуть внучку, — Тыгын явно ослабел умом настолько, что не слушал оправданий Арчаха, — это ты сам придумал? Молодец! Ты пей, вот замечательная буза из Харынсыта. Ты не бойся, тебя никто здесь не тронет. Хочешь, я тебя десятником сделаю?

Стуча зубами о край пиалы Арчах хлебал бузу, а от такого неожиданного предложения чуть не подавился. Прокашлявшись, он ответил:

— Хочу, о Великий Тойон!

— Вот скоро и сделаю десятником. Новую юрту подарю, — сказал Тыгын, — Я тебе дам двести таньга и тридцать баранов. И ещё три… нет, пять жен дам. Такой смелый парень должен быть награжден. Бэргэн, налей гостю ещё бузы и принеси мой любимый халат. Тот, да, который с золотыми драконами. Я хочу подарить его нашему уважаемому гостю.

Бэргэн, шепча под нос проклятия, принес старый халат, в котором Тыгын ездил на охоту и накинул на плечи придурка. В темноте всё равно ничего не видно.

Арчах немного осмелел от выпитой бражки и от того, что понял, что его бить не будут и начал разглагольствовать.

— Уважаемый Тойон, меня не посылали украсть твою внучку. Меня посылали сделать выступление дехкан.

— Понимаю, понимаю. Жаль, что твой бывший хозяин остался без моей внучки, у него хороший вкус. Надо бы с ним как-нибудь встретиться, поговорить. Ну всё, пора отдыхать, завтра в путь. Эй, кто там! Уложите спать нашего гостя и дайте ему женщину.

— Я отведу его, о Великий Тойон! — сказал Бэргэн и за шиворот потащил Арчаха от костра.

— Если ты думаешь, что великий Тойон тебе благоволит, то это для меня ничего не значит, так и знай! — Бэргэн держал проходимца за косточку большого пальца и выкручивал ее так, что у Арчаха текли слёзы из глаз. — Меня поставили сюда, чтобы я беспокоился о том, чтобы у нашего тойона не болела голова из-за всяких придурков, которые думают, что их наградят за разные пакости. Я намажу твои яйца тухлым мясом и посажу голой жопой на муравейник, ты быстро поймешь, что такое милосердие и как надо отвечать на мои вопросы.

Арчах уже трясся от страха и пот липкой струйкой тек по его хребту.

— Ну что, признавайся, ты хотел украсть молодую госпожу, чтобы продать её в гарем своему баю? — Бэргэн шипел в ухо Арчаху и улыбался, чтобы все видели, как ласково он разговаривает с уважаемым гостем. — Кому ты хотел продать девушку?

— Нет, нет, никто не хотел красть внучку, — мошенник уже заикался, — мне просто сказали, что надо так сделать, чтобы испугать уважаемого Тыгына.

— Ты мне не ври, я враньё нутром чую! — Бэргэн ткнул Арчаха под ребра, — Иди вон там спать будешь. Бабу тебе тоже дали. Если сможешь с ней справиться, — и хрипло рассмеялся.

У расстеленной на земле кошмы Арчаха поджидала девушка в шёлковом полухалате и чёрных кожаных штанах в обтяжку. Она поигрывала камчой и пристально смотрела на него.

— Ну что, красавчик, будем спать в обнимку? — сказала девица и многозначительно ему подмигнула. — Ложись, я сейчас приду.

Арчах прилег на кошму, следом за ним легла девушка и обняла его так, что у Арчаха затрещали ребра.

— Тойон говорит, что ты смелый парень, а я люблю таких. Скажи, а это бай красивый? — жарко дышала в ухо Арчаху девушка.

— Ка-к-к-ой бай? — заикаясь переспросил Арчах.

— Ну, который хотел нашу госпожу получить.

— Я не хотел никакую госпожу красть! Я уже всем сказал, а меня все время спрашивают. — Арчах уж не знал, что и отвечать и начал вырываться из объятий красавицы.

— Так ты трус что ли? Не мог девушку украсть? Ты какой после этого боотур? Ты тряпка, а ну пошел вон, пристаешь тут к честной девушке, — девица ловким ударом вытолкала парня с кошмы, — и не появляйся на моих глазах!

Арчах, путаясь в длинных полах халата, пошел прочь, искать себе место для ночлега.

— А ну стой! Иди сюда! Ложись рядом, будешь меня согревать. И не дёргайся, а то оторву тебе всё, что тебе уже не нужно, — пообещала девушка.

Издерганный Арчах осторожно лег рядом с девушкой и притих. Кто их знает, этих тыгынских, все бешеные какие-то. Может сбежать? Не дадут. Вон, зыркают охранники, не спят. О, ужас, ужас.

Солнце ещё не взошло, а отряд Тыгына был уже в пути. Шли резво, не останавливаясь на обед, мимо садов и полей, аулов и арыков. Цветущая земля, междуречье трех притоков Сары Су, средина земель рода Чёрного Медведя кормила почти четверть населения Большой Степи.

К вечеру Тыгын приказал останавливаться. К счастью, никакой погони не было. Парни Талгата периодически проезжали вперед и, возвращаясь, докладывали, что впереди чужих бойцов не видно. Это немного беспокоило Тыгына, было непонятно, где и кто их встретит. Но нужно было дождаться ту группу, которая должна привезти Бээлбэя, а другая группа — шамана из каравана. До Дороги Отца основателя оставалось совсем немного, а затем мост через реку и они будут на своих землях.

Арчах весь день не находил себе места. Обвинения в попытке похищения внучки Тойона были глупыми, но никто ни слова ему не сказал. Ему дали коня и он щеголял в отличном халате с плеча тойона. К вечеру Арчах уже начал подумывать, что его действительно назначат десятником, ведь он такой смелый, не побоялся выйти под стрелы и дадут пять жен, тойон обещал же. И двести таньга. Но надо объяснить Тыгыну, или его страшному Бэргэну, что никакую внучку он красть не собирался. К вечеру, когда отряд остановился на ночевку, желание оправдаться перед Тыгыном было настолько велико, что он, не дожидаясь ужина, подошёл к Бэргэну:

— Уважаемый Бэргэн! Я хотел тебе сказать правду!

— Говори, кулут[18] темных абаасы, и не вздумай мне врать! — Бэргэн для порядка ткнул Арчаха в живот.

— Я хотел всю правду рассказать Улахан Тойону!

— Ты мне говори, Тойон устал от твоих хвастливых речей и ему неможется. Он мне дал тамгу, теперь я здесь главный, — десятник вынул из-за полы халата бляху с письменами.

— А вот у меня вот такой знак есть, — Арчах показал висящую на шее бляху, такую же, как снятые значки с лучников, — сам комисаар приезжал в нашу ячейка, выдавал значки активистам. Говорил, что теперь мы друг друга будем тайно узнавать всегда.

— В какую ячейка, шайтан тебя забодай, какой комисаар? Какой, брюхатый активиста? — Бэргэн от таких новостей сначала подумал, что Арчах врет, но такой лжи нарочно не придумаешь.

— Ячейка бедноты, — ответил пленник, — мы собирались, говорили о том, как хорошо будем жить, когда будет всё общее. Когда у беев и тойонов всё отберут и поделят. Часто приезжал комисаар, слушал как мы разговариваем, говорил в какой аул идти и там с крестьянами разговаривать и ячейка создавать. Но теперь мне зачем ячейка? Мне Улахан Тойон даст пять жен, двести таньга. Баранов тоже, наверное, даст? Мне теперь не надо ничего отбирать и делить.

Бэргэн не мог ничего понять. Какой-то комисаар, отобрать, поделить… Отобрать мог бей или тойон, и то, не больше того, что в законе написано, но тут какая-то беднота собиралась ограбить тойона. Это всё должен был услышать Тыгын.

— Пошли со мной. Поужинаем и поговорим.

Бэргэн и Арчах расположились недалеко от Тыгына, который клевал носом возле костра, сидя на своей резной скамеечке, а рядом суетилась Сайнара.

Тут Бэргэн начал дотошно и настойчиво расспрашивать Арчаха про всякие непонятные вещи, не забывая его нахваливать и обещать за такие важные сведения разные блага, хороших коней и много слуг. Тыгын сидел с равнодушным видом, делая вид, что его эти разговоры не касаются.

Арчах рассказывал удивительную историю своего падения. Начал он про то, что родом он из небольшого кишлака в предгорьях Курактюбе, младший сын в большой семье дехканина. Но с детства Арчах хотел большего, нежели имел крестьянин и он подался в город Харынсыт. Там он подрабатывал на рынке, помогая таскать тюки с товаром, познакомился с городскими весельчаками и потихоньку втянулся в городскую жизнь. Много не зарабатывал, но на жизнь хватало. Последнее время он обретался в караван-сарае, помогая купцам разместиться и показать лучшие места, в общем, подай-принеси. Там же он заметил за собой такую странность — стоит ему выпить немного бузы и начать в большой компании рассказывать какую-нибудь небылицу, то ему все верили.

— Такая тёплая волна поднимается от живота вверх, к груди и выплескивается на людей. И все верят, — так объяснял Арчах Бэргэну свои таланты.

А больше всего Арчах мечтал разбогатеть. Но не знал как. Но некоторое время назад в Харынсыте человек, который называл себя комисаар, открыл глаза Арчаху на несправедливость мира! Арчаху сразу стало ясно, какой путь к богатству самый короткий. Он, в общем-то, и раньше догадывался, но сам боялся своих мыслей. А табаарыс комисаар всё понятно объяснил. И стал давать деньги, чтобы Арчах помогал этому человеку искать недовольных и создавать ячейка. А потом сам Арчах, уже один, ходил по улусам и разговаривал с дехканами и пастухами. Теперь табаарыс комисаар называл Арчаха табаарыс агитатор и давал ещё больше денег и охрану, чтобы крестьяне не побили его камнями, как это иногда случалось. В ячейках собирались люди и разговаривали о том, как все хорошо будут жить, когда у баев и тойонов всё отберут и поделят. Жалко только, что мало народу собирается, не хотят люди отбирать и делить, говорят, что это против закона Отца-основателя. Но Арчах умеет уговаривать и ему верят. Вон, даже на Улахан Бабай Тойона Юрюнг Тыгына, да пребудет с ним слава, поднялись с вилами, когда Арчах всем рассказал про то, как обвалились берега у реки. Тогда прискакал комисаар и так Арчаха научил говорить людям.

— А в чем несправедливость? — спросил Бэргэн, мельком переглянувшись с Тыгыном.

— А в том, что тойоны и баи не работают, а долю урожая забирают, у мастеров и пастухов долю берут, у купцов тоже. Все так хотят, ничего не делать и отбирать. Мастерам запрещают переезжать — тоже несправедливость, у тойонов лучшие пастбища, женщину любую могут взять. А крестьянин только работает и работает.

— Ты теперь тоже не будешь работать. Тебя наш уважаемый Тойон заметил и теперь у тебя всё будет. Как приедем в свой улус, так сразу, — Бэргэн ещё раз подбодрил Арчаха и принялся за ужин. Он не понял и половины того, что рассказывал мерзавец. Что это Улахан Тойон возится с этим недоумком. Ещё и халат подарил. Пусть ношеный, но всё равно. Поджарили бы ему пятки как следует, он так всё и рассказал сам, безо всякого халата. Потом удавку на шею и прикопать где-нибудь в канаве. Меньше народ будет мутить, табаарыс тебе в печенку.

Пока Арчах заливался соловьём о том, как его уважают в его ячейка, парни Талгата привезли связанного толстяка Бээлбэя. Другая группа, некоторое время спустя, доставила шамана из каравана. Бэргэн встретил их и приказал располагаться поодаль от общего лагеря. Арчах ходил по стоянке гоголем и уже мысленно гладил своих пятерых жен. Хара-Кыыс, девушки-охранницы Сайнары, загнали его в легкий шатёр, чтобы раньше времени не испортил то, что задумал Тыгын.

Бэргэн отозвал шамана в сторону и рассказал ему о том, что произошло в дороге. И о том, что привезли интересного человека, который, предположительно, организовал нападение на Улахан Тойона. Теперь от шамана нужно было зелье, чтобы толстяк всё рассказал сам, без всяких пыток. Шаман, которого звали Ичил, ушел к кострам варить свои травы. Бээлбэя привели к Кривому Бэргэну и поставили на колени. Он уже не верещал и не грозился карами всем, кто его тронет. Терпения у бойцов Талгата хватило ненадолго, по дороге они неугомонного толстяка изваляли в пыли и изрядно отходили плётками.

В это время Тыгын лежал возле костра на носилках и практически не шевелился, а рядом Сайнара поправляла подушки.

— Ну что скажешь, внучка? — спросил тойон.

— Всё очень запутано, дед. Я про такое и не слышала никогда, чтобы всякие комисаар и ячейка откуда-то взялись. Может просто тебе про них никто не говорил?

— Приедем в улус, проверим, кто что говорил, а кто промолчал, — ответил Тыгын, — а ты смотри внимательно и слушай, может, я чего и не замечу.

Бэргэн велел подтащить сопротивляющегося Бээлбэя поближе к костру и начал допрос:

— Кто тебе выдал тамгу Эллэя?

— Сам Улахан Тойон Эллэй выдал! А ты, скотина, за то, что поднял руку на посланника великого Эллэя, будешь порван конями! И вы все, все, умрете! — Бээлбэй брызгал слюной через разбитые губы.

— И кто же это нас убьет? Не твои ли недоноски, которые не смогли с тремя девушками справится? — с иронией в голосе спросила Сайнара.

— Твоих Хара-Кыыс, отдадут на потеху крестьянам, когда комитет захватит власть!

— Кто такой комитет? — быстро спросил Бэргэн.

— Не кто, а что. Комитет — это новая власть, и она вас раздавит! — Бээлбэй всё ещё думал, что он сможет отмстить всем за своё пленение и побои.

Сайнара подошла к толстяку и ткнула ему в зубы рукояткой камчи:

— Это тебе за девок! Может и меня на потеху кому отдадут?

Бээлбэй выплюнул вместе с кровью выбитый зуб.

— Кто тебя послал убить нашего Улахан Тойона? Комитет? — Бэргэн продолжал допрос, не отвлекаясь на мелочи.

— Я больше ничего не скажу! Можете меня убить, но наше дело будет жить! — глаза Бээлбэя горели фанатичным огнем.

— А скажи, уважаемый Бээлбэй, — проскрипел Тыгын, — а ты знаешь, что те, кто переходят ко мне на службу, сразу получают триста таньга и новых жен? Не желаешь ли стать сотником в моём отряде?

— Я не продаюсь за жалкие подачки врагов народа! Когда мы придем к власти, мы получим всё! — взвизгнул Бээлбэй.

Бэргэн сделал незаметный знак своим бойцам и из шатра появился Арчах.

— О, табаарыс комисаар! Здравствуй, уважаемый! — Арчах сиял, как новенький алтын, явно любуясь собой и новым шёлковым халатом, — я рад видеть тебя в добром здравии.

— Скотина! Ты продался за триста таньга ворам и угнетателям, ты…

Арчах хрипло засмеялся.

— Двести таньга, халат, конь и пять жен, — уточнил он, — а ты, Бээлбэй, конечно же, только ради народного счастья устраиваешь ячейка и подговариваешь крестьян бунтовать против закона? Зачем устраивать борьбу, если можно придти к уважаемому Улахан Бабай Тойону Старшего рода Белого Коня и получить всё, за что надо бороться? — Арчах пожал плечами, — я получил, и плевать я хотел на твой ячейка. Так ведь и убить могут в следующий раз.

Бээлбэй побагровел и пытался плюнуть на Арчаха:

— Ты, ты! Предатель! Борьба за свободу народа не может быть без жертв!

Арчах с криком рванулся к Бээлбэю, с намерением его пнуть:

— Ты послал меня на смерть, а сам прятался за холмами! Трусливый шакал, помёт плешивой крысы!

Хара-Кыыс удержали буяна за локти и отвели подальше от костра. Арчах ещё долго выкрикивал проклятия и вырывался у них из рук. Шаман закончил колдовать над своими отварами и показал знаками Бэргэну, что уже всё готово, чтобы допрашивать пленника. Бээлбэй, видимо почувствовал, что сейчас будет что-то неприятное и выкрикнул:

— Если вы меня сейчас отпустите, то я буду просить комитет вас пощадить!

Бэргэн кивнул бойцам, которые удерживали связанного толстяка. Один из них зажал нос, а второй задрал голову Бээлбэя вверх. Шаман поднёс ему ко рту пиалу с отваром, и Бээлбэй, как не крутился, выпил зелье. Вскоре его глаза затуманились, а шаман начал постукивать в бубен с колокольчиками. Его помощник наигрывал на хомусе заунывную мелодию, в такт с позвякиванием бубенцов.

Когда глаза Бээлбэя остекленели, шаман бросил в костер щепоть травы и веером начал нагонять дым на пленника.

— Всё, — сказал шаман, — можно спрашивать.

— Как твоё настоящее имя? — начал допрос Бэргэн.

— Бээлбэй из клана Хумхуз, — отвечал бесцветным голосом пленник.

— Почему ты приказал напасть на нас на землях Старшего рода Чёрного Медведя?

— Мне так приказали. Надо поссорить роды Белого Коня и Чёрного Медведя.

— Откуда у тебя тамга Улахан Тойона Старшего рода Чёрного Медведя?

— Мне дали её.

— Кто дал?

Бээлбэй забился в падучей, у него пошла пена изо рта, а тело скрутили судороги.

— Чшш, чшш, чшшш, — забормотал шаман, — тихо, тихо, — и сказал Тыгыну, — сильное заклятие на него наложили, непонятно как, но он не может что-то говорить. Я слышал про такое от стариков. Если сильно спрашивать про запретное, может помереть.

— Что такое комитет?

— Комитет — это лучшие люди, которые хотят освободить Степь от власти Старших родов, — пленник успокоился и опять начал отвечать без эмоций.

— Ты входишь в комитет?

— Да, я вхожу в комитет, я комисаар нашего улуса.

— Зачем в улусе комисаар?

— Комиссары проверяют, чтобы в ячейках правильно понимали, как надо осуждать тойонов, ханов и беев, а также Старшие рода, которые обманывают народ. Искать недовольных, приглашать их в ячейка, учить, разрешать говорить плохое про беев и тойонов.

— Какие люди ещё в комитет?

Бээлбэй опять захрипел и задёргался.

— Чшш, чшш, чшшш, — забормотал шаман, — не хочет имена говорить.

Бэргэн расспрашивал пленника про комитет, ячейка и отряды, знаки и откуда берутся деньги. Наконец допрос прекратили, когда стало видно, что пленник уже отошел от действия зелья. Его оттащили подальше и привязали к дереву.

Тыгын крепко задумался над услышанным. Всё слишком неожиданно и необычно, это не одинокие проповедники, которые шалаются по наслегам и хают власть, это целая банда отщепенцев. И в этой банде не только воры и убийцы. В банде есть и чиновники, и купцы, и даже кто-то из приближённых к Улахан Тойонам людей. Тыгын сразу вспомнил детскую игрушку бабайка, которые вытачивали из дерева мастера в северо-западных областях Харкадара. Когда открываешь большую бабайку, внутри у неё бабайка поменьше, а внутри её ещё меньше и так могло быть до восьми вложенных друг в друга куколок. Тут открывались такие же тайны — осталось добраться до тех, кто сидит внутри всех последних событий. Надо вырвать этому скорпиону жало, а не гоняться по всей Большой Степи за каждым возмутителем спокойствия. А ещё надо бы узнать, может рядом с Тыгыном такой же комисаар затаился, а по улусам расхаживают агитаторы и учиняют ячейка. Шайтан всё побери!

— Дед, надо узнать, кто посылал Бээлбэя, — внучка отвлекла Тыгына от тяжелых дум, — надо чтобы он сегодня убежал.

— Почему? Его надо повесить, — встрепенулся Тыгын.

— Не надо. Пусть убежит, а ты пошлешь кого-нибудь смотреть, к кому побежал. Он прибежит к своему хозяину, расскажет, что Улахан Тойон совсем плохой лежит. Все начнут бегать, а твои люди пусть за этим присмотрят. Кто к кому бегал. Так много можно узнать. Он увидел, то, что хотел увидеть, и то, что ему показали. И не понял, что всё, что мы видим — большей частью совсем не то, что есть на самом деле.

— Хитрая ты! — осуждающе произнес Тыгын, но тут же поправился. — Умная. Хорошо, так и сделаем, если не можем узнать хозяина так, узнаем по-другому.

Все сведения, которые удалось получить от Бээлбэя, уже касались не только простого покушения на Улахан Тойона, а в разной степени относились к спокойствию всей Большой Степи. Надо было известить всех Улахан Тойонов Старших родов, за исключением Эллэя. Тыгын чаще пользовался узелковым письмом, но теперь узлами всего не скажешь. Принесли письменные принадлежности и Тыгын начал тихо диктовать Сайнаре письма Улахан Тойонам. В конце каждого письма Тыгын требовал собрать Большой Муннях, чтобы осудить бездействие Эллэя, на земле которого творятся беззакония. Отдельно написал сыну в Алтан Сарай. Наконец, когда письма были написаны, Тыгын запечатал их своей печаткой и подозвал Талгата и Бэргэна.

— Бэргэн, сделай так, чтобы Бээлбэй ночью убежал. Талгат, найди мне одного — двух человек, из своих жуликов, я знаю, у тебя есть. Пусть следят за ним, куда побежит и с кем будет встречаться. Ещё готовь гонцов, вот письма, с утра отправишь. Ещё одного человека надо послать к сыну Эллэя, говорят он где-то на своих аласах. Пусть подойдет ко мне, к нему будет особое поручение.

Уже темнело, в травах вокруг стоянки начали трещать цикады и от ручья потянуло прохладой. Бэргэн подошёл к Бээлбэю, убедился, что тот уже очнулся окончательно и заорал:

— Эй, Талгат, приготовьте виселицу, завтра утром повесите эту свинью!

— Хэй, Бэргэн, — ответил Талгат, — давай его повесим сейчас, что тянуть козу за хвост?

— Нет, пусть помучается до утра, подумает, помолится Великому Тэнгри. Может быть, злобные абаасы не заберут его грязную душу под землю, хотя там ей самое место.

В лагере все начали укладываться спать, а Бэргэн подошёл к Арчаху и прижал его к дереву. Сунув ему нож под нос, тихо сказал:

— Ночью, перед рассветом, пойдешь к Бээлбэю и порежешь верёвки. Скажешь ему, что ты останешься с нашим Улахан Тойоном. Если наболтаешь лишнего, я тебя из-под земли достану и, вместо пяти жен, увидишь свои кишки.

— Хорошо, уважаемый Бэргэн, так и сделаю. Порежу верёвки, — Арчах панически боялся Бэргэна.

— Утром тебя разбудят, всё чтобы тихо было. Если всё сделаешь, я тебя вознагражу.

Арчах часто закивал.

К Тыгыну подошёл парень.

— Господин, Талгат сказал быть гонцом к сыну Эллэя.

— Хорошо. Вот тебе письмо и тамга, передашь только лично в руки. Если по дороге тебя кто остановит, то предъявишь эту тамгу, потом отдашь её сыну. На словах скажешь, чтобы внимательнее следили, кто и кому дает тамгу, иначе в следующий раз я буду не столь сдержан.

— Да, господин, я исполню всё, как ты сказал.

В небе появилась луна, совсем молодая. В лагере спали почти все, задремал даже охранник возле костра. Арчах тихо подкрался к спящему Бээлбэю и тихонько толкнул его.

— Тихо, тихо. Тебе надо бежать сейчас, утром тебя должны повесить. Я специально притворился, что служу Тыгыну. Можешь на меня надеяться. Сейчас иди вдоль ручья и выйдешь на дорогу. Осторожно!

Арчах разрезал веревки и Бээлбэй чуть не застонал, растирая затёкшие руки.

Айрат, бывший побирушка и сын вора, подобранный пьяным Талгатом на базаре в Алтан Сарае, тихо скользнул в темноту вслед за толстяком.

С утра Тыгын задал стремительный темп движения к границе своих владений. Земли рода Чёрного Медведя надо было покинуть как можно быстрее. Дня два в запасе ещё было. Пока найдут трупы, пока сообразят, кого посылать к Тойону, пока доедут. Главного соглядатая уже обезвредили. Да и непонятно было, поехал бы он к Эллэю, или же помчался бы докладывать своим таинственным хозяевам.

Останавливались на короткие стоянки всего несколько раз. Бойцы могли скакать, не слезая с седла сутками, но в отряде были женщины, да и сам Тыгын уже не молод. На третий день вышли на дорогу Отца-основателя. Здесь можно было сбавить темп — на дороге все были в безопасности. Да и гнать плохо — слишком много народу. Однако, не стоило терять бдительности, неизвестно как далеко решаться зайти бандиты из комитета. Может, захотят убить всех, кто добрался до их тайн, и не посмотрят на Закон. Хотя, они его уже преступили. Впереди виднелся мост через Сары Су, а за ним — граница владений рода Белого Коня.

Один из нухуров Талгата закричал:

— Хэй, нас кто-то догоняет!

Тыгын обернулся. По Дороге во весь опор скачет всадник, а за ним гонится отряд людей с желтыми повязками на головах.

— К бою! — кричит Бэргэн, и нухуры начали выстраиваться полумесяцем. Разгоняясь навстречу бандитам, они достали луки и копья. Десяток Бэргэна окружил Тыгына.

Тыгын кричит Сайнаре:

— Уходите за мост, выводи всех!

— Тойон, уходи к мосту! Мы их задержим! — орёт Бэргэн.

Несмотря на суматоху Сайнара всё-таки вывела прислугу и вьючных лошадей к мосту. Талгат со своими нухурами уже схлестнулся с первой тройкой нападающих.

Крестьяне и торговцы, увидев такое безобразие на Дороге, быстро сворачивали на обочины. Лишь одни караванщик, пропустив беглеца, резко поставил повозку поперек дороги. Три преследователя, не сумев остановиться, с размаху налетели на повозки. Остальным пришлось притормаживать и огибать караван. Слышалась брань, караванщики костерили бандитов. Среди бандитов оказалось около пяти хороших бойцов, и вокруг них завертелся бой. Звон сабель, посвист стрел, отчаянные крики — всё смешалось. Хоть полусотня Талгата и была в неполном составе, но быстро сориентировалась и из луков положила оставшихся пятерых бандитов. Бэргэн ругался, что ему не дали порубить вожака. К Тыгыну на взмыленном коне подъехал человек, и в плече у него торчала стрела. Это прискакал Айрат. Тяжело дыша, он сказал:

— Третий дом… дом третьей жены советника… туда Бээлбэй ушел… — и сполз с коня.

Тут же к нему подбежал шаман со своими снадобьями и два его помощника. Они начали заниматься раненым. Бой тем временем закончился. Желтые повязки все убиты, а у Талгата трое раненых. Тыгын подъехал к торговцу, который так ловко подставил повозку под бандитов.

— Приветствую тебя, уважаемый! Позволь поблагодарить тебя за своевременную помощь! Как тебя зовут? — произнес Тыгын.

— Не стоит благодарности, уважаемый Улахан Тойон, — поклонился торговец, — бандиты в желтых повязках совсем распоясались, теперь уже не стесняются нападать на Дороге Отца-основателя. Очень хорошо, что вы их побили. Меня зовут Кэскил, я еду из Харынсыта в Тагархай.

— Мне нужно положить на повозки раненых, — сказал Тыгын, — а мы все едем верхом. Нельзя ли воспользоваться твоими? Я заплачу.

— Конечно, уважаемый, положите. И не надо никакой платы.

— Я тебя, уважаемый Кэскил, приглашаю погостить у меня, когда будет угодно.

— Спасибо, Улахан Тойон, непременно навещу, как немного управлюсь с делами.

На этом обмен любезностями закончился, раненых разместили, как положено. Айрат был совсем плох, сказалась долгая скачка со стрелой в плече. Но шаман сказал, что парень молодой, крепкий — выживет.

Некоторое время спустя отряд пересек мост через реку Сары Су и двигался по землям рода Белого Коня. В первом же караван-сарае Сайнара со своими охранницами и служанками оккупировала купальню. Ранеными немедленно начал заниматься местный лекарь, из-за чего они с шаманом поругались. Талгат назначил караулы и отправился ужинать. С прибытием Тыгына в караван-сарае все притихли, и, по возможности, быстро разошлись по углам. Сам Тыгын немного перекусил и теперь сидел возле очага и думал, как дальше жить.

На следующий день Тыгын решил, не заезжая в Тагархай, сразу подняться к Урун-Хая. Бдительности никто не терял. Зараза, похоже, ещё не распространилась на земли Тыгына, но Талгат всё равно разослал патрули по пути следования отряда. Обоз купца ушел в город Тагархай. Раненых отвезли под надзор домашних лекарей-шаманов. С ними же отправился гонец с приказом Улахан Тойона всем беям улусов прибыть к Тыгыну.

Через четыре дня отряд без приключений добрался до аласов возле Урун-Хая. Тяжелое путешествие вымотало всех. Без привычных кибиток, только верхом, даже для степняков тяжело. После того, как все вымылись, вычистились и переоделись, Тыгын объявил, что будет завтра большой той, по случаю благополучного возвращения на родные земли. Сам же он прошелся по окрестностям, посмотреть всё ли в порядке, не изменилось ли чего в его отсутствие. Любимая решетчатая беседка, увитая тёмно-зеленым диким виноградом, в окружении цветущих кустарников — на месте. Слышен издалека плеск воды — это бассейн из полированного гранита под водопадом. Никуда не делись и мраморные купальни с горячими источниками, окруженные небольшими уютными деревянными домиками для отдыха. Лужайки аккуратно подстрижены, дорожки посыпаны чистым песком. В саду Тыгын сорвал с дерева персик и надкусил его. Сок потёк по руке. Хотелось забыть про комисаары и ячейка, желтые повязки и третью жену советника тойона Эллэя. Про таинственных купцов, сорящих деньгами, тоже. Тыгын согнал с руки назойливую осу и запустил косточкой персика в садовника. Тот испуганно обернулся, а Тыгын счастливо рассмеялся. Он снова дома.

Глава 9

Куда же вы, Бертран де Борн, куда вас чёрт несет?[19] От переломов меня, видимо, спас рюкзак с барахлом. Я упал на спину, крепко приложившись об мелкую острую щебенку задницей, а затылком о камень, и немедленно прокомментировал этот факт комплексным заклинанием. Когда искры перестали мельтешить в глазах, я осмотрелся. Это, совершенно очевидно, не овраг, и даже не средняя полоса России. Тут у меня щелкнуло в голове, я сбросил рюкзак и быстро посмотрел за спину, если я сюда провалился, может эта дыра ещё на месте? Покрутил головой — прямоугольник с яркой сиреневой окаемкой плыл на высоте метра два и колыхался как медуза. Сквозь него, кратковременно, как в неисправном телевизоре с искрящим контактом, промелькивали стены оврага, кусты и край неба со снежной тучей. Я рванул за ним с криком: "Стой, паскуда!" Но портал поднимался всё выше, растянулся в ширину метров до тридцати, потом резко схлопнулся и исчез. Всё. Прощай, прощай, Одесса-мама.

Обессилев, я стоял как столб, в голове было пусто, навалилась усталость от таких переживаний. Адреналиновый откат. Если какая-то пакость случается, то есть вероятность, что она случится и с тобой. Типа чайника, в котором замерзает вода, несмотря на то, что сам чайник стоит на включенной электроплите. Вероятность десять в минус сорок третьей степени. Как сейчас помню. Всё-таки современный человек, получивший иммунитет от фантастических романов, устойчивая штука. Просто у меня в сознании образовалась дыра от резкой смены обстановки. Новые обстоятельства требовали поменять модель поведения, а я пока ещё по инерции был не здесь. Как там доктор Курпатов советовал? При автомобильной аварии, к примеру, чтобы не допустить панической атаки, надо отстраниться от ситуации, занять себя монотонной деятельностью и вслух комментировать каждое своё действие. Если самому с собой стрёмно разговаривать — слишком напоминает шизу, так можно представить себе, что Дух Маниту согласился тебя выслушать. Некоторые, как говорил Курпатов, вообще имели привычку по утрам разговаривать с кофемолкой. Очень похоже, ага. Когда кофемолка тебе отвечает, это напоминает голос моей второй жены.

Говорили мне люди, держись от Филатихи подальше. И от этого оврага тоже, не зря Михалыч предупреждал. Но это, видать, судьба. Кысмет, таинственный и неотвратимый. Нечего теперь волосы рвать и сопли размазывать, что случилось, то мы и имеем. Вот теперь можно и накатить соточку. Я снял с себя куртку и поддевку. Жарко, слишком жарко. В деревне была прохладная зима, а здесь просто духовка. Остался в рубашке и джинсах, на голове — мой неизменный кепарик, итальянческий, фетровый, на ногах хорошие, качественные кожаные кроссовки.

Нет, это не степь. Это ещё хуже, это пустыня. Каменистая пустыня и холмы, холмы, холмы. Коричневая глинистая почва вперемешку со щебенкой, камнями и желтыми пятнами песка. Это Мордор, однозначно, цитадель тьмы, мне здесь не выжить. В сказки дедушки Толкиена я не верил почему-то. Что же это? Гоби, Сахара, Калахари, а может быть, Мохаме или Танаве? Сотовый показывал отсутствие сети, но это неудивительно. Как трудно жить. Многострадальные ягодичные мышцы несмело говорят, что меня ждёт множество открытий чудных. Утомленное солнце, по всей вероятности, заходит, слишком много в нём красного. Розовое небо плавно перетекало в сиреневые тени, наступала ночь.

В любом случае надо вспоминать былые навыки. Степь и пустыня — явление для меня знакомое, ничего критически смертельного тут нет, не считая волков, орков, змей и отсутствия воды. Зато (возможно!) здесь есть ящерицы, суслики, игуаны, вараны. То есть, еда. Я тоже в некотором роде еда, сочная, толстая и жирная еда. Да. Вот тут меня съедят волки, погрызут шакалы и гиены, и никто не узнает, где могилка моя. А может меня поймают кочевники и может даже и не убьют. А может продадут в рабство. А может быть просто я не встречу вообще никого и помру голодным. В общем, дорогое моё я, надо собрать мысли в кучу и думать, как жить дальше. А пока отставить рефлексии и пристраиваться насчет поспать. Н-дя… Здесь вам не тут. Спать вот так, в чистом поле, без матраса и подушки… а ведь климат в этих местах должен быть аридный, значит ночью холодно, вплоть до заморозков.

Надо, однако, накатить водочки для успокоения. Все наши болезни от нервов, не правда ли? Вот я их и успокою. И закушу колбаской. Я понимаю, конечно, что в пустыне пить водку при недостатке воды неправильно, но я таки раб своих привычек. Жизнь, кажется, налаживается. Я немного разгрёб мелкий щебень, постелил себе куртку, лёг на спину, высматривая инверсионные следы от самолётов и знакомые созвездия. Не было ни того и ни другого. Но это почему-то меня не удивляет, подумал я, уже засыпая.

Если вам кажется, что дела идут на лад, значит, вы чего-то не заметили. Это не я сказал, это сказали умные люди. Проснулся я чуть свет, спать на камнях — удовольствие малое. Ребра, мышцы… ээээ… короче, всё болит. Легкий, ненавязчивый сушнячок, я успокоил его кока-колой. Надо быть осторожнее в своих желаниях. Сдержаннее надо быть. И пить надо меньше. Меньше надо пить! Бормоча фразы из знаменитого фильма, начинаю разминаться. Ну, вы меня понимаете. Пытаюсь шевелиться, утренняя зарядка — не мой конек. Полтинник — это не тот возраст, чтобы прыгать через портал, или что там было, тем более, что за зиму я размяк, потолстел и обрюзг. Но надо, Федя, надо. Впрочем, это ведь тоже не ново для меня. Как знакомо, просыпаться замерзшему и скукоженному рядом с пепелищем, в окружении пустых бутылок от портвейна, разбитых ящиков и поломанного кустарника в неизвестной части города. После того, как накануне вышел из дома в домашних тапочках на босу ногу, на минутку, за хлебом. Как в тот момент хотелось кефира. Холодного кефира, в запотевшей бутылке из холодильника. Даааа… алкоголь это яд. Странно, но ночью не было смертельно холодно. Холодно, да, но никаких заморозков.

Оглядываюсь по сторонам. Рассвет ещё не начался, но небо светлеет. На севере и северо-западе, очень-очень далеко, в небе парят розовой пеной снежные вершины гор, подсвеченные восходящим солнцем. Какой же они высоты? Нечто невероятное, жаль, что расстояние до них невозможно определить. Мне так кажется, что идти надо куда-то в ту сторону. Солнце уже встало, там значит восток. Это глубокая мысль, преисполненная интеллектуальной мощи, окончательно возвращает меня в суровую действительность.

Надо оглядеться, разобраться, наконец, с пейзажем и подобрать подходящую стратегию действий. Пейзаж остался со вчерашнего дня без изменений. Глина, мелкие камни, крупные камни, и даже валуны. Местами просто каменная крошка, а кое-где непроходимые с виду кучи камней. Свезло мне с приземлением, слов нет. Ну ладно, если уж тут такие условия, то надо их срочно покинуть. За моей спиной — горы. Или гора. Вблизи не видно, надо осматриваться внимательно. Вправо-влево — осыпи, впереди плавными террасами спускается вниз каменистая пустошь, хорошо видны одиночные столбы или каменные пальцы, выветренные скалы и курумник. Просто долина монументов какая-то. Я, оказывается, в небольшой ложбине, поэтому, не трогая пока свои вещи, решил подняться повыше, рассмотреть, а что же там, на юге. Там оказались пять каменных столбов, похожие на пальцы, но я бы их назвал пенисами, как-то больше подходило к их виду. Можно было назвать их по-русски, но не буду. Высоченные, метров под пятьдесят. У их основания громоздились каменные столбы поменьше, и это всё было тщательно перемешано с камнями разной величины. Каппадокия, вот на что это похоже. Но проводить прямые аналогии я поостерёгся, чревато череповатостями. Я подошёл к этим монументам поближе, нет, никаких следов обработки не видно. Игра слепых сил природы. На горизонте, так же как и на северо-западе, едва заметные, виднелись вершины гор. У основания одного из пальцев нашел три рядом стоящих камня. Они образовывали бруствер, а посредине была свободная площадка. Метрах в ста, дальше, виднелись ещё семь плотно стоящих камней, но что-то меня уже ломало туда идти, да и солнце начало припекать. Я вернулся к своему барахлу, раскиданному по земле.

Во-первых, однозначно разложить свои манатки по важности. Всё вытряхнуть из рюкзака. Блин, чего там только нет. Пулемета нет, пистолета нет, ножа нет. Шестилитровая канистра с водкой. Цепь стальная — 10 метров. Хомуты стальные с резиновыми прокладками, 2,5 дюйма, гайки, болты, шайбы, два ключа гаечных, один 8х10 и второй шведик маленький. Два напильника, треугольный и плоский. Бутылка кока-колы, 2 литра, три пачки чипсов и две шоколадки. Две платка, чёрный и белый с красными розами, х/б, покупал, что подешевле, пакет со всякими бусами-брошками и малый косметический комплект — яркая помада, тени и прочее, что девчонке купил для маскарада. Не быть ей теперь цыганкой. Короче, набор юного конкистадора, не хватает зеркальца, и можно было бы купить подходящий Манхэттен.

Ещё в рюкзаке есть то, что когда-то оседало на дне для разных надобностей, а потом так там и прижилось, всё ж некогда нам выкинуть хлам, мы ж все занятые, куда там президенту. Но в моём скорбном положении это скорее плюс, в этих пустынях всякое может понадобиться, а супермаркета рядом нет. Той самой отрыжки глобализации. Хотя, если бы всё, что у меня есть, поменять на воду… Но не будем о фантастике.

Вот хомус в резном футляре из березового капа, с кожаным ремешком, хитро пропущенном через бронзовую пластинку, которая не дает выпасть хомусу их футляра. На бронзовой пластине выбит простенький узор. Оригинальная мастерская работа. Получен в Якутии, в кангалласском наслеге, от кузнеца-якута. В рюкзаке хомус лежал давно, со времен Очакова и покоренья Крыма, то есть с периода покорения сердца одной симпатичной мадамы, фанатки национальных музыкальных инструментов. Но соблазнения не случилось, дэвушка была верна балалайкам и тулумбасам, а хомус так и остался сиротливо лежать в боковом кармане рюкзака. Достал его, погладил. Решил сыграть что-нибудь тоскливое, степное, под стать текущему моменту. Побренчал, хех, не разучился. Потом исполнил сюиту "что вижу, то пою", в авторском варианте. Исполняется впервые. А раз вижу я тоску коричневого цвета, то и сюита такая же, рыдать хочется. Но это похмельное, не обращайте внимания. Финальный, мажорный аккорд моего сочинения, преисполненный оптимизма и непреклонной воли к борьбе, подбодрил меня. Упаковал хомус в штатную тару и положил в боковой карман рюкзака. Пригодится. Что еще? Начатая упаковка стрептоцида. Лежит в кармашке со времен последней травмы, то есть срок годности ещё не истек. Там же — вскрытый пакет бинта, когда-то бывшего стерильным. Пригодится. Пакетик с бумажными платками. Лежит со времен последнего насморка, то есть, почти новый. Тоже пригодится. USB — шнурок. Уже не нужен. Значок советских времен "Победитель соцсоревнования". Видимо, я его когда-то по пьянке купил, это со мной бывает. Так и валяется, ну и пусть валяется. Потом кого-нибудь награжу. Семечки подсолнуха, штук двадцать. Высыпались из подсолнуха после последнего набега на фермерские поля. Пусть лежат, потом посажу, буду в пустыне развивать сельское хозяйство, заодно изучать высшую математику. В виде откровений великого духа Ферма, ниспосланных мне свыше. Ещё нашлась картонка с двумя иголками и намотанными нитками, чёрной и белой. Не помню, откуда, кажется с какого-то отпуска.

В карманах: мобильник, ключи от машины с брелком-фонариком, ключи от дома, документы на машину, начатая пачка сигарет, две зажигалки. Кошелек с деньгами и пластиковыми карточками. То есть, ничего такого, что нужно здесь и сейчас. При мне ещё механические часы в золотом корпусе.

Все, кажется. Теперь что в пакетах. Смех один. Гречка, макароны всякие, рис, кофе, растворимый и молотый, чай, три кило сахару. Колбасы сырокопченые, нарезки из ветчины и буженины, две буханки ржаного хлеба, тоже нарезкой. Пряники разные с печеньем, сыры, российский и плавленый, ну, короче, что обычно холостяки себе покупают насчет быстро перекусить. Два блока сигарет, плоская бутылка с коньяком, консерва разная. Бытовая химия и парфюмерия: стиральный порошок, шампунь, гель для душа и всякое такое. Туалетная бумага, бумажные полотенца, набор для пикника — полиэтиленовая скатерть, одноразовые стаканчики, ложки, вилки. Пикник, зла не хватает. Три комплекта нижнего белья и три пары носков.

Теперь главное: питьё. Три двухлитровых пакета сока и начатая бутылка кока-колы. Это всё. Почти восемь литров, этого может хватить на десять-двенадцать суток. Теоретически. Плохо то, что моя еда вся солёная, и колбаса, и буженина. Будет вызывать лишнюю жажду. Но и жрать тоже что-то надо, не макароны же. Чёрт.

Все вещи надо как-то разложить в разные места. Борьба всех моих трех Я напоминала борьбу нанайских мальчиков, с определенными поправками, конечно. Но победила, как и водится, дружба. В итоге в рюкзак отправились всё питьё, блок сигарет, коньяк, хлеб, колбаса, нарезки, туалетная бумага, полиэтиленовая скатерть, носки, майки и трусы. На первый взгляд много, но всем известно, что это иллюзия. Еда и питьё закончится быстро, очень быстро, особенно жидкости. Теперь у меня будет очищение голоданием и максимум самоограничения. Когда ещё смогу найти воду, до этого надо экономить и экономить. Вспомним свое детство в степях.

В пакеты отправились водка, вся бытовая химия, парфюмерия мужская и женская, железки, сахар, сигареты, тряпки. Чай, кофе, макароны и крупы. Тоже не мало. Но от пакетов надо как-то избавляться, таскать за собой по жаре ненужный груз совсем не хочется, а вот так бросить в чистом поле — жаба не дает. Надо найти место, где это все можно оставить, хоть с минимумом прикрытия. Это только кажется, что степь пустая и там никого нет. Кому надо — всегда есть, особенно насчет прихватить то, что плохо лежит. Оттащил пакеты к трем камням, нашел выемку, углубил её. Уложил бутор, прикрыл сверху плоскими камнями и присыпал мелким щебнем. Вроде не видно со стороны. Потом, если жив останусь, приеду заберу.

Ну вот, теперь куртку и поддевку принайтовать к рюкзаку, в карман джинсов положить напильник, какое-никакое оружие. Я хмыкнул. Из меня боец, что корова на льду. Самое страшное оружие — человек, но это не мой случай. Что сделать, бурнус или куфию? Неплохо поиметь бы узбекский ватный халат, говорят в них хорошо жару переносить. Намотал на голову куфию из белого платка с розами, под неё подложил смятый кепарь, чтобы был воздушный зазор. Получилось очень гламурненько. Чукча готов кочевать. Но по такой жаре, по моим прикидкам было уже где-то под сорок пять в тени, ходить нельзя, это вам любой путешественник скажет. Надо дождаться вечера, как минимум. Можно было бы идти ночью, но я боялся, что просто переломаю себе ноги в таких камнях. Я воткнул напильник в землю, чтобы хотя бы примерно выставить местное время на часах. Потом я перебрался в тень от камня и притих.

Мой прадедушка был из рода джучи, советскую власть не признавал вообще. Точно так же, как и царскую. Кочевал себе где-то в казахстанских степях и всех вежливо посылал. При этом он был членом ВКП(б) с 1903 года. Вот такой парадокс. По молодости его замели на каторгу за непредумышленное убийство, и молодого пацана в Тобольской пересылке приняли в партию, заморочили, одним словом, голову. Когда он вернулся к родным очагам, то по каким-то своим убеждениям ушел в степь и больше в населенных местах не появлялся. А на все претензии советских и партийных органов махал партбилетом, топал ногами, обещал позвонить товарищу Сталину и от него быстро отставали. Меня часто возили в детстве к ним в кочевье, так что опыт жизни в степях у меня был. Я даже мог управляться с лошадьми и ездить верхом. Потом прадед умер, и все зачахло. Я себя возомнил великим знатоком степей и непревзойденным кочевником. Мне было лет четырнадцать, а может тринадцать, решили мы с пацанами на спор, что пройдем из Волгограда до Баскунчака пешком. Пошли, и, как водится, заблудились, вместо Баскунчака попёрлись в сторону Кап-Яра. Нас, полудохлых, подобрал патруль и отвез на допрос. Бить не стали, начальник патруля, Семён Семёныч, быстро во всем разобрался, дали телеграмму родителям и всё такое. Огребли мы тогда по самые помидоры. Но с Семён Семёнычем расстались друзьями и даже ездили к нему в гости. Он, мне тогда казалось, знал про полупустыни и пустыни всё. И щедро с нами делился знаниями.

Однако надо было трогаться в путь. Меня ждут саксаулы, аксакалы, самумы, аулы, барханы, верблюды. Как говорят, если не знаешь, куда идти, любой ветер тебе будет попутным. Пойдем на север, что ли? Посидеть перед дальней дорогой, хе-хе, перекурить. Надо съесть полплитки шоколада и напиться как следует. Это все. Дальше организм быстро организует себе правильный режим, главное ему не потакать первое время и не мешать в дальнейшем. Ксероморфизм — это наше все.

Я запрягся в рюкзак и потопал вперед. Меня немного покачивало, пот сразу же начал заливать глаза. Я поправил куфию, поплотнее примотал ко лбу, но пот всё равно капал с носа. Кошмар. Надо бы песнь какую-нибудь петь, чтобы веселее было, но это непозволительная роскошь, можно сбить дыхание. Так я и шёл, огибая наиболее крупные камни. Раз — два — три — четыре. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Спина прямая, ноги полусогнутые. Вдох — выдох. Раз — два. Раз — два. Кто шагает дружно в ряд? Пионерский наш отряд! Почему-то дул легкий, без порывов, ветер, метра два-три с секунду, это немного облегчало жизнь. Так я монотонно, в полнейшей тишине, протопал часа три. Только хруст песка и камней под ногами. Хруп-хруп. Удивляло полнейшее отсутствие не только зелени, но какой-либо живности. Не было видно ни ящериц, ни скорпионов, ни прочих насекомых, характерных для пустыни. Может здесь местная Невада? А меня сейчас пронзают рентгены? Чёрт. Хотя, какая разница, от чего помирать.

Начало смеркаться. Ещё чуть-чуть. В завалах камней нашел место, сбросил рюкзак. Достал полиэтиленовую скатерть, разложил, нагромоздил на нее кучу камней. Может за счет конденсации хоть какая-нибудь влага будет. Поставил будильник на четыре утра и уложился спать.

Утром снова легкая, со скрипом, разминка и туалет. Эксперимент с добычей воды оглушительно провалился. Влажность, по ходу, была равна нулю, или же перепады температур были невелики, но камни остались сухие. Собрал скатерть и засунул в рюкзак. Что теперь, на нет и суда нет. Начинало светать, и я пошел дальше. Часа через три ходьбы я обнаружил труп. Точнее, мумию. В сухой атмосфере тело и одежда сохранились превосходно. Девушка, по всей вероятности, лежала ничком. Одежда — грубая домотканая холстина с вышивкой по рукавам и подолу. Волосы русые, заплетенные в длинную косу, примерно до пояса, голова покрыта платком, явная мануфактура. Одна нога неестественно подогнута. Рядом валяется туесок. Я проверил, есть ли крестик. Да, есть, нормальный медный православный крестик. Если мне не изменяет склероз, то это средина 19 века. Плюс-минус полстолетия. Если только это не местная, невесть как занесенная в эти пустыни, есть, конечно, вариант, типа её птица Рух несла в своё гнездо и уронила. Версия ни чем не хуже остальных, на фоне прочего бреда. Неважно. Девушке просто не повезло. Я перекрестился, пробормотал: "Господи, упокой её душу" и пошел вперед. Дальше стало хуже. Камни становились всё больше, завалы всё выше. Я карабкался с упорством маньяка, обдирая руки, скользя кроссовками по граням, пока не выбился из сил. Нашел подходящее место и остановился на дневной отдых. Мыслей в голове не было никаких, я просто отупел. Не сел, а распластался по земле. Пить хотелось невыносимо, но сразу пить нельзя. Надо остыть. Через некоторое время я набрал сока в рот, подождал немного и проглотил. Так, только так. Потом перекусил, запил соком и забылся во сне.

На третий день я понял, что интуиция меня не просто подвела, а конкретно кинула. Взобравшись на очередной камень, я оказался на обрыве высотой метров сто пятьдесят. Далеко внизу расстилалась равнина, с очевидным следом русла высохшей реки. Никаких вариантов я не видел. Тупо просто обрыв, да и не скалолаз я, чтобы проводить хоть приблизительную оценку возможности спуска. Для меня было ясно: я живым не спущусь. Посмотрел направо-налево. Та же фигня. Надо идти вдоль обрыва и искать возможность спуститься. Я начал выбираться из этих завалов, постепенно забирая на восток. Высота обрыва уменьшалась, но по-прежнему спуститься было невозможно. А я брел, фактически, против часовой стрелки, по краю этого громадного цирка.

На следующий день я обнаружил ещё один труп. Это был мужчина в русской шинели с полевыми погонами и с трехлинейкой в руках. Тоже не стал трогать. Взял винтовку, попытался передернуть затвор. Не получилось. Смазка высохла, а ржавчины не было. Посмотрел на клеймо, Сестрорецкий оружейный завод, 1906 г. Это уже явно не местного производства, если не считать, что в этом мире есть Сестрорецк и двуглавый орел. Можно было бы, конечно, сесть, разобрать, смазать, только зачем мне винтовка? Пять патронов не спасут гиганта мысли, и даже двадцать не спасут. Пусть лежит себе. А таскать на себе лишнюю тяжесть мне не надо, тут сам-то едва ноги передвигаешь, а ещё и эта железка.

Это уже не десять в минус сорок третьей степени, это уже система. Искать дополнительные истины, или же заниматься исторической реконструкцией, кто и когда себе здесь переломал ноги, не было желания, но было понятно одно: это блуждающий пылесос периодически что-то втягивал с Земли в эту пустыню. Возможно, кто-то и выжил, у кого было желание и возможность.

Я продолжал брести против часовой стрелки по краю этого громадной язвы на теле земли, делая остановки днем и ночью. Шел седьмой день от моего прибытия. Вода и жратва подходили к концу. Так и буду потом в мемуарах писать. В лето первое от прибыша и сидяша и нача замышляти. Идеша и грядеша и ваще уже кого-нибудь хочется зарезать. Я так и думал, пока примерно в километре от себя не увидел самолёт. С испугу я протер глаза и ещё раз внимательно посмотрел. В пустыне фата-моргана — нередкое явление, но таки это был не мираж. Я подбежал ближе. Типа Ли-2 что ли? Осмотрел внимательнее. Нет, это был Douglas, только С-47. Грузовой вариант DC-3, почти целый. Носовая часть практически отсутствовала: она была смята о большой обломок камня и покорежена, клочья дюраля свисают, как ободранная шкурка. Шасси не выпущены, а сам фюзеляж прорыл в песке неглубокую канаву длиной метров сто. Я обошел его кругом. Двери и люки заперты, плоскости немного присыпаны песком, винты погнуты. Я снял рюкзак, достал напильник, поддел рукоятку и открыл грузовой люк.

Внутри оказались ящики защитного цвета. Некоторые из них сорвались с крепления и, при торможении самолета о грунт, улетели в носовую часть, проломив перегородки мест штурмана и бортрадиста. Один из ящиков разбился и из него вывалилось содержимое, прямо на высохший труп в валенках, телогрейке и шапке-ушанке. Я попытался протиснуться в кабину. Бортрадист уткнулся головой в стойку с аппаратурой, а штурмана просто придавило к столику. В кабину экипажа пробраться практически было невозможно, острым краем камня консоль управления двигателями была выдавлена почти к самой двери. Что за трагедия здесь произошла можно только догадываться. Зрелище жуткое, меня передернуло от такой инфернальной картины. Я пошел смотреть груз, что там вывалилось из ящика. Там оказались настоящие ППС. Внимательно ещё раз осмотрел всё, ага, вот и цинки с патронами. Меня чегой-то взял исследовательский мандраж. В итоге я оказался владельцем приличного арсенала. Автоматы, взрывчатка, гранаты, огнепроводный шнур, полевой провод, взрыв-машинка, патроны, взрыватели. Отдельно лежал ящик со снайперской винтовкой. Ящик с сухими батареями, видимо, для радиостанции. Пачка газет "Правда" и "Красная Звезда" за февраль 1943 года на пожелтевшей, ломкой бумаге. По-моему, этот самолет вез груз партизанам, и не довез. Я вышел из самолёта и присел в тенёчке перекурить и поразмыслить. Мне этот арсенал сей момент был совершенно не нужен. Хоронить экипаж я сейчас тоже не могу. Надо поискать, что осталось от НЗ и у экипажа должны быть пистолеты.

Я ещё раз забрался в самолёт и начал мародёрничать. Нашел четыре пистолета ТТ и один Парабеллум. Я бы конечно, взял себе Парабеллум, но для него была всего одна обойма. Пришлось взять ТТ, все обоймы и нагрести патронов, благо их было завались. Нашел ещё масленку и ветошь. Запасливые предки. C мужика в телогрейке снял ремень с ножнами, в которых был хороший нож. Из НЗ в целости и сохранности осталась только люминдиевая фляга со спиртом. Это благодаря ультрагерметичной крышке. Всё остальное превратилось в камень, шоколад — в светло-коричневую массу. Забрал себе галеты, универсальная вещь, сейчас таких, по ходу, не делают. Положил в рюкзак сгущенку, тушенку и спирт. Я опять засел в тень и помянул покойных коньячком. При них документов не оказалось, и это понятно. Две тонны вооружений. С ума сойти. Засунул ТТ и патроны в полупустой рюкзак, а ремнем подпоясался. Всё-таки я сильно исхудал, джинсы уже начали спадать. Так я и задремал.

Вечером я шлёпал дальше, теперь уже на сервер. Тут камней практически не было и можно идти при свете луны. Да, здесь оказалась луна, похоже, я просто попал на новолуние, а сейчас уже худо-бедно, кое-что можно было видеть. Зато днем тени не найти. Это хреново. Я уже от усталости загребал ногами и начал спотыкаться. На десятый день я набрёл на покинутый город. Здесь я и помру, наверное. Сока уже оставалось на дне последней коробки. Город — это я так сказал, за неимением подходящего определения. Это было брошенное поселение, выкопанное в земле и даже не занесенное песком. Хоббиты здесь жили, что ли? Я дошел до лестницы, которая спускалась метра на четыре ниже уровня земли, в канаву, оказавшаяся улицей, шириной метров пять, вымощенной мелкой, лазурного цвета, плиткой.

По ходу, давным-давно здесь было зачётное месилово. Трупы с повреждениями различной степени тяжести лежали по всей длине "улицы". Я шел вперед, под ногами хрустели кости. Я решился посмотреть, чем же местных приголубили и пошевелил один из черепов. Похоже, били тупым тяжелым предметом. Череп попросту был расколот. Так же, как и у остальных, мужчин и женщин. Детских трупов видно не было. Интересный факт. И никакого оружия, даже завалященького кинжальчика нигде среди жмуров нет, может победители всё собрали? Или же это массовое убийство мирных безоружных жителей? Я огляделся. "Улица" была ровной, как будто выведенная по линеечке, по сторонам были вырублены проёмы в какие-то помещения с выбитыми дверями, кое-где разбитыми в щепу, а местами просто сорванными с петель. Я ткнул напильником в стену — это оказался материал, чем-то похожий на пемзу, пористый и не очень твердый, и цвета такого же, желтовато-коричневого. Я с осторожностью стал обходить поочередно все закутки, мало ли какая змея или скорпион на меня бросится. Или может какой-то образец неизвестной мне местной фауны, понятно же, что не просто так население погибло. Накинулся какой-нибудь местный ракопаук и покоцал всех, а трупы не прибрал, и не съел, и не надкусил даже. Да и много ли тут народу жило? Я насчитал примерно полсотни "квартир", вырубленных в грунте, каждая из которых состояла из двух-трех комнат. В некоторых комнатах были лежанки, с тряпьём на них, останки мебели и непонятного барахла. В полумраке не сильно-то и видно было. Мельком оглядев пару помещений, я забил на исторические реконструкции, у меня кончалась вода, и это было самое главное.

Пройдя дальше, я вышел на некое подобие площади, диаметром метров пятьдесят. В средине её виднелись останки фонтана, стены и пол выложены красивыми мозаиками, но я не успел рассмотреть сюжеты. Вся площадка была в чёрных пятнах засохшей крови и усеяна вповалку трупами и оружием. Оружие простое: копья, сабли, кистени. Варвары, без вопросов. Главной достопримечательностью этого натюрморта был труп великана, ростом под два с лишним метра и с шириной плеч раза три больше, чем у меня. Впечатляющий экземпляр в кожаных штанах, кожаной куртке в нашитыми бронзовыми бляхами и металлической кастрюлей на голове. Рядом валялась деревянная дубинка длиной метра полтора, с металлическими заклёпками. Я попытался её поднять. М-да. Она что, из железного дерева, что ли? Неудивительно, что он положил столько народу, пока его не успокоили. Пять копий его проткнули, а он, похоже, ещё успел приложить своих убийц. Да. А за что, спрашивается? Ну их на фик, со средневековыми разборками. Все, однозначно, хороши. Меня больше интересовало, куда делась вода из фонтана. Я обошел вокруг площади и в одной из ниш нашел дверь, красивую полированную дверь из чёрного дерева, с замысловатой резьбой, изображающая каких-то мифических чудовищ, с бронзовой ручкой в виде морды дракона и отверстием для ключа. По двери великан успел пару раз приложить дубинкой, но неудачно. Материал двери тоже был не из простого дерева, от удара дубины было пара малозаметных вмятин, но, тем не менее, она треснула. Трещина шла вдоль дверного полотна и упиралась в металлическую полосу, служившую продолжением петли. Это было подозрительно, похоже, что из-за этой двери и был весь сыр-бор, не зря её отчаянно защищали местные. Я начал исследовать дверь, пытаясь выяснить, где у неё запоры. Напильник в щели не лез. Тогда я прошелся по площади, нашел два подходящих по размеру ножа и начал ковырять замок. С двадцать пятой попытки я понял, что замки когда-то делать умели, а комплекта отмычек у меня не было. Тогда надо же просто среди трупов найти ключника, да? Такой симбиоз Индиана Джонс унд Лара Крофт, без страха и упрёка, Inc. Что их подвигало рыться в чужих костях, ума не приложу. Мерзкое занятие, как бы мы в своём благополучном мире не кичились своим цинизмом, взращенным на ужастиках, атмосфера массового убийства давила на психику. Сидеть возле телевизора и под пиво фальшиво пугаться восставших из ада, это одно, а рыться в куче трупов — это совсем другое.

Я определил, что в поселении был народ, одетый в три разных типа одежды. Воины, понятное дело, в кожаных куртках с бляхами и кожаных штанах. Некоторое количество народу в стеганых полухалатах, как они в такой жаре вообще могли в них ходить? И, наконец, что меня больше всего удивило, что несколько человек были в синих х/б куртках и штанах, очень сильно напоминающие мне нашу спецуху. По ходу, это все не ключники, надо искать кого-то побогаче, а не шевелить каждый труп в отдельности, а то я задохнусь в пыли и умру от жажды. Я уже допил остатки сока, это была последняя моя жидкость. На меня уже накатывали волны паники, подыхать совсем не хотелось. Я присел на корточки, медленно вдохнул сквозь зубы и резко выдохнул. Рано ещё паниковать, я ещё жив, я ещё хожу. Надо вслух, вслух комментировать свои действия, некому здесь диагнозы ставить, я сам по себе и мне надо найти воду.

Нужные мне фигуранты нашлись в комнатах, за вынесенной с петель дверью недалеко от площади. Там было три мумии с богатых шёлковых халатах, и один труп в одеждах, совершенно точно шаманского типа. На нём был надет какой-то балахон с множеством шнурочков, веревочек, перьев, каких-то плетёнок с косточками и мелкими черепушками. На стене висел бубен, диаметром сантиметров шестьдесят, разные колотушки, маски и прочие шаманские причиндалы. Я начал шарить по трупам, подсвечивая себе своим светодиодным брелком — уже смеркалось, а окон в этих апартаментах почему-то не предусматривалось. У одного на шее я нашел искомый ключ, он был бронзовый, с кучей завитушек и весил грамм триста. Пошел вскрывать дверь, перекошенную от ударов. Край её проскрежетал по каменному полу, я протиснулся вперед и увидел ещё одну площадь, поменьше, чем первая, прямоугольной формы, этак метров двадцать на двадцать пять. Посредине площади — обнесенная высоким бордюром клумба с каменной бабой, темно-коричневого, почти чёрного цвета, в центре. В руках у бабы наклоненная вперед пиала, из которой сочилась вода и капала вниз. По внешнему виду — бывший фонтанчик, ныне неисправный. Лишь там, где по стенкам пиалы стекала вода, росло немного травы, по площади не больше четырёх моих ладоней. В траве валялась фарфоровой прозрачности черепушка какого-то зверька, вся выбеленная от старости, наполненная водой. Памятуя о наставлениях великого гуру пустыни Семён Семёныча, я макнул палец в лужу и попробовал воду на вкус.

Глава 10

Первые три дня после приезда весь отряд отдыхал. Тыгын устроил маленький праздник, так, чтобы дать расслабиться людям и сразу же поблагодарить духов предков. Иначе нельзя. Духи предков будут благосклонны, если к ним относиться почтительно, вовремя благодарить и делать подношения. Ещё надо всегда умасливать духов места, где стойбище расположилось. Чтобы не пакостили, не давали скотине заблудиться и не насылали болезней. Тыгын лично поехал к своему шаману, тот был слишком стар, чтобы вообще слезать с лежанки.

— Здравствуй, уважаемый Эрчим! Пребудет с тобой милость Тэнгри!

— И с тобой, уважаемый Тыгын. Ты пришел. Я знал, что ты придешь, — тихо проговорил старик.

— Я принес тебе подарки.

— Мне давно уже не нужны подарки, ты знаешь.

— Так положено. Это обычай, и не мне его нарушать, — сказал Тыгын, — тебе передавал наилучшие пожелания Тимэрхэн. Он сказал, что ты знаешь ответы.

— Спрашивай.

— Мне сон был. И Тимэрхэн сказал, что можешь его объяснить. Человек с жуткими глазами зашел в комнату за толстой железной дверью, а я-то молоденький инженер, стоял и смотрел. Тут мужчина в сером кафтане и жуткими глазами: так во сне и было, в сером кафтане. Орет сильно: срочно, срочно выставляйте седьмой блок. Хватает за грудки меня, молоденького, и показывает коробочку со стрелками и говорит: "Вот, выставляешь стрелку до щелчка, не вздумай перепутать." Я уже испугался, и, как всегда это во снах бывает, знаю, что если вовремя не поставить этот блок со стрелочками, так непременно начнется плохое, а если не поставить точно стрелку, то непременно пострадают наши. Парни затащили в горку "седьмой блок", это что-то железное, размером с две кибитки. Я же выскакиваю наружу откуда-то, а там целое поле до горизонта невообразимых решетчатых чудовищ, и я боюсь сильно. Я лезу на крышу седьмого блока, ставлю там коробочку, выставляю стрелку до щелчка, коробочка начинает вращаться, и какая-то муть кругом. И знаю я, что все получилось. Что будет всё хорошо.

— Я много не могу сказать, не знаю. Мой прапрадед знал Отца Основателя. Мне об этом рассказывал мой дед, а ему — его дед. И я рассказал своим внукам. Инженер, — старик облизнул губы, — это были помощники Отца основателя. Когда он ушел, инженеры оставались и помогали нам. Они учили Белых Шаманов. Они давали священные книги с таблицами. У кого были таблицы — могли строить дома, мосты, дороги. У кузнецов были свои книги. Про механику. У мастеров воды — свои книги. Но инженеры не учили всему. Они давали таблицы и говорили, что надо сделать, чтобы получилась правильно. Почему получалась правильно — никто не знает. Ели не следовать книгам — получалось неправильно и мост, к примеру, рушился. Если написано надо железную саблю три раза нагревать докрасна, значит получалась хорошая сабля. Если нагревать два раза, или четыре — сабля была плохая. Это я сейчас так говорю. Точно написано в книгах, что и сколько нагревать. Никто не знал, почему именно три. Почему кочевать надо на шестую луну. А не на третью или на восьмую.

Старик помолчал и продолжил:

— Почти все мастера не думают, а делают так, как написано в книгах. Если делаешь, как в книгах, значит всё в порядке. Значит, Мастер Земли получает хороший урожай, значит, у кузнеца получается правильный клинок. И тогда мастера перестают думать. А Белые Шаманы должны следить, чтобы всё было сделано по книгам, а мастера не думали. Тех, кто думал, увозили к инженерам. Потом они возвращались и привозили новую книгу. Так было всегда. Потом инженеры перестали забирать людей. Перестали появляться новые книги. Что-то произошло, Тыгын. Ушел Отец Основатель, ушли инженеры. Когда-то Белые Шаманы, не все, а некоторые, говорили так: инженеры нас обманывают, знаний дают мало. Надо пойти и отобрать знания. И тогда мы получим все знания, станем сильные, и не нужны будут инженеры. Не знаю, что из этого получилось. И к моему деду приходили, уговаривали тайно помогать. Дед отказался. Это не по Закону. Потом пропали эти шаманы, больше деда не беспокоили. Но новых знаний не прибавилось. Их, наверное, убили инженеры, а сами обиделись и ушли. Может и сон твой как раз про то, как они уходили, — старик вздохнул, отхлебнул из пиалы воды, — Мы долго жили хорошо. Следовали Заветам Отца-Основателя, делали вещи, как написано в книгах. Но люди начинают роптать. Кузнецы, которым Белые Шаманы дали выговор, начинают сбегать. В Степи появляются вещи, про которые инженеры никому не говорили. Может быть, инженеры появились снова, но дают знания другим, а не нам? Это плохо. У кого новые знания, тот и сильней. Ты должен знать. Заветы Отца Основателя начали забывать, а от этого случится беспорядок. Ты должен быть готов. Может быть, я не знаю, но настало время изменить закон. Это не против воли Отца основателя. Он сам говорил: когда наступит время изменить закон, мы его изменим. Но Отца основателя нет. Инженеров нет. Тогда остаемся мы сами. Нам придется менять закон, если это надо. Ты думай, Тыгын. Ты кочевал по Большой Степи, ты видел что происходит, что говорят люди.

— Я думал про это. В Алтан-Сарае совсем забыли Закон. По землям рода Чёрного Медведя разбойники ходят без страха и уже нападают на людей прямо на Дороге Отца-основателя. Возникают какие-то комитеты. Я ещё сам многого не понимаю. А что ты думаешь про то, что нам нужна свежая кровь?

— Раньше хорошие шаманы камлали возле скалы Духов. Просили у Тэнгри и Отца-основателя послать нам свежую кровь. И Тэнгри отвечал на наши молитвы. Всегда. А потом, как пропали инженеры, так и Вечное Небо перестало откликаться на наши просьбы. Разгневалось на нас. Потому что забыли Закон и возжаждали слишком многого, — старик уже тяжело дышал, видно устал от такой долгой речи, — Старухи тоже в тревоге. Нити кончаются.

— Тимэрхэн прислал молодых шаманов, скоро приедут с караваном. Может умилостивят наших духов. Я обещал принести жертвы.

— Эти столичные шаманы, — скривился Эрчим, — что они знают о наших духах. Дух Урун-Хая сильный и любит кровь, хоть мы и говорим, что гора белая. С ним справиться нелегко, надо знать у духа слабые места. Ладно, как приедут, пусть идут ко мне. Я помогу им.

— Хорошо, уважаемый Эрчим. Я пойду.

Тыгын велел принести ему торжественный чорон с кумысом и решил сегодня сам, без посторонних, общаться с Духами предков Он поднялся в гору, туда, где капище. Обошел его, развел огонь в центре круга. Побрызгал из чорона кумысом на каменных истуканов, на траву, на огонь и в небо. Постоял, пробормотал приветствие и славу Тэнгри и Духам предков, поблагодарил их за то, что помогли в трудном и долгом пути домой. Ещё раз обошел вокруг истуканов и присел на корточки возле костра. Он долго смотрел в огонь, бормоча мантры, пока пляска языков пламени и треск поленьев не слились в единое целое. Тыгын не успел даже испугаться, он парил, как орел над пустыней. Вдалеке виднелись Пять Пальцев, а внизу, по бескрайним коричневым пескам, шел человек. Но человек ли это? Острым орлиным взором Тыгын смог рассмотреть это чудовище в деталях. Огромные чёрные глаза на пол-лица, корявая голова замотана какой-то тряпкой, на спине противно колышется горб, в руках посох. Это абаасы, другого мнения быть не может. Видно, что злой дух уже обессилел. Вот он остановился, воткнул в землю посох, сунул в рот белую палочку. Из руки вспыхнуло пламя. Абаасы что-то сделал и изо рта повалил дым. Тыгын отшатнулся. Отродье Нижнего Мира! Но вот, навстречу абаасы скачут всадники. Сейчас его убьют. Но всадники, уже вытащившие сабли, резко развернулись и умчались прочь от злого духа. Трусы, выкидыши гиены, ссыкливые ублюдки! Ещё бы одно движение и от абаасы не осталось и следа. Тыгын так разволновался, что вскочил на ноги и наваждение пропало. Помотал головой, тяжело вздохнул. Такое яркое видение, никогда не было ничего похожего. Он сжал кулаки. За такую трусость надо на месте рубить головы. Нет, сажать на кол, при всём народе, чтоб все знали, что трусам — смерть! Кто их воспитывал, интересно знать. Ф-фу. Что-то разволновался. Можно подумать, что это твои воины. А эти сейчас поплатятся за свою трусость, абаасы их догонит. В этом Тыгын не сомневался. Но потом кто остановит злого духа? Он выпьет души трусов и станет сильным, и как потом с ним бороться? Вот ещё одна забота. Тыгын помнит места возле Пяти Пальцев. Там покинутое селение, вода когда-то, давным-давно, ушла из тех мест. Люди бросили всё и переселились в пригодные для жизни места. Это случилось, кажется, когда дед Тыгына был ещё молод. Тогда было землетрясение, много народу погибло, несколько племён пропало совсем, а ущелье, в котором была дорога на юг, завалило полностью. С тех пор никто там и не бывал. Мёртвая земля. Надо послать туда людей, возможно полусотню, чтобы наверняка справиться с исчадьем Нижнего Мира. Если абаасы выйдет к жилым местам, степь превратится в пустыню. Тыгын пожевал нижнюю губу. Подошёл к божкам и поклонился каждому, поблагодарил за помощь. Потом резко развернулся и начал спускаться с горы.

В долине, тем временем, беззаботные люди праздновали удачное возвращение к родным аласам. Сайнара весь день провела возле трех бассейнов. Её охранницы ходили по окрестностям водопада и смотрели, чтобы никто не посмел побеспокоить госпожу. А у неё на столике стояли разные сладости, фрукты и вкусные вещи. Она даже повелела принести себе вина, несмотря на то, что старая служанка поджала губы и всем своим видом показывала, что вино — это та последняя степень падения молодой госпожи, после которого приходят злые духи и уносят душу в Нижний Мир. Сайнара рассмеялась на её столь видимое неудовольствие и снова прыгнула в бассейн с горячей водой. Старики такие смешные. Надо радоваться жизни, пока есть такая возможность. Потом придут учителя и начнут снова мучить её бесконечными заучиваниями старинных легенд, законов и правил. Выйдя из воды, она обернулась полотенцем и объявила своим охранницам, что пора съездить в степь, поохотиться на сурков, а ночью запечь их на костре. И чтобы непременно на охоте был какой-нибудь акын, чтобы развлекать молодую госпожу.

* * *

Тыгын спустился с горы и вызвал к себе Кривого Бэргэна и Талгата. Они явились слегка помятыми и немного пьяными.

— Что, пьянствуете? Расслабились! Кругом враги, чёрные коршуны кружат над степью! Пороть буду! Вернулись ли твои гонцы, Талгат? И сколько сейчас у тебя людей? Как себя чувствует Айрат?

— Нет, господин, ещё никого не было. Как только приедут, я сразу же тебе всё скажу. Айрату уже лучше. Скоро приедет сюда и всё тебе расскажет. Людей у меня сейчас тридцать три человека. Остальные ушли гонцами и в патрулях. Ещё не вернулись те, кто пошел следить за купцами.

— Хорошо, хорошо. Отправишь десяток в Пяти Пальцам. Когда решишь, кто пойдет, подойдешь ко мне вместе с десятником.

— Бэргэн, я на празднике скажусь больным. Я проведу обряды, но потом мне станет совсем плохо. Ты будешь всем руководить. И если кто кому что захочет сказать, садитесь рядом с моей беседкой. Я буду слушать. Ты Бэргэн, пошлёшь кого-нибудь в Тагархай, на большой праздник Ысыах пригласишь купца Кэскила. Он мне будет нужен. Теперь оба. Незаметно проверите у каждого из ваших людей такие знаки, какие мы отобрали у бандитов. Если у кого найдете, тихо проследить, с кем он общается. Ты, Бэргэн, потом со своими людьми всех возьмешь. Дальше. Скоро большой праздник. Всем своим людям скажете, чтобы внимательно следили за всеми без исключения. У кого увидят знаки, так же следить. Ещё раз повторяю, без исключения. Если это будет бей или даже кто из Старшего рода, отводить в сторону и вязать. Потом будем разбираться. Бэргэн, как только караван из Алтан-Сарая пересечет границу, в полусотнях Мичила, Бикташа и Айдара проведете проверку, в первом же караван-сарае. Всех построить, раздеть. И так же со слугами. За остальными следить, кого не удастся проверить, — Тыгын передохнул и продолжил, — значит по порядку: сначала проверяете своих, потом свои проверяют всех. Если эта плесень завелась на наших землях, её надо срезать. Надо будет — вместе с мясом.

Бэргэн и Талгат поклонились Тыгыну и пошли заниматься делами, почёсывая затылки. Распоряжения Улахан Тойона порой удивляли помощников, жили себе не тужили, а тут надо каких-то жуликов ловить, а потом мясо с них срезать. Но приходится, ибо за лень наказание следовало немедленно. Ещё за Арчахом надо присматривать. Удавить бы его, да тойон не велел.

Когда, наконец, гонцы сообщили, что скоро прибудет караван из Алтан-Сарая, Тыгын объявил большой праздник в честь Духа-хозяина Урун-Хая и предков рода Белого Коня.

Через некоторое время Талгат с десятником Мангутом пришли к Тыгыну. Он им объявил свою волю:

— Мангут завтра с утра едет со своим десятком в сторону Пяти Пальцев. Мне было видение. Там появился абаасы, ужасный дух Нижнего Мира. Вы должны найти его, и если это действительно абаасы, следить за ним. Не вступайте в бой, вам его вдесятером не одолеть. Возьмите с собой порошок для дыма. Как найдете абаасы, дадите чёрный дым. По дороге вы должны, кроме этого, замечать странное и искать человека по имени Магеллээн. Как найдете — дадите белый дым. Через некоторое время, как подойдут другие полусотни, вас сменят, — Тыгын усмехнулся, — если будет, кого менять!

Бойцы поклонились Тыгыну и удалились. Мангуту едва удалось скрыть недовольство. Скоро большой праздник, а они будут мотаться по степи, искать какого-то сказочного Магеллээна, и ещё абаасы. Это обидно. Талгат, видя кислую рожу десятника, ободряюще похлопал его по плечу:

— Не ссы, Мангут. Я тебе оставлю от праздника самую большую кость. И бурдюк из-под бузы, — и радостно заржал.

— Тогда ещё сохрани подстилку, на которой ты девок валять будешь, — Мангут вежливо улыбался, потому что можно было сразу из десятников попасть в пастухи, если спорить с начальством. Талгат не успел понять, это шутка или оскорбление, как десятник умчался к своим бойцам. Все знали, что Талгат страшно ревнив, и на празднике он будет со своей женой, а не с девками.

Прибыл караван. Наконец, можно было поставить нормальные юрты, и в окрестностях Урун-Хая снова засуетился народ. Полусотники Тыгына пришли к нему с докладом. Во время осмотра обнаружили трех владельцев секретных знаков, все связаны, лежат в обозе и ждут решения Тыгына. Сестра Тыгына отказалась ехать на Ысыах и со своими служанками уехала в Тагархай. Мичил дал ей в сопровождение два десятка нухуров. Тыгын подивился такой странности своей сестры, но промолчал. Потом дал всем ещё раз приказ, чтобы на празднике внимательно следили за всеми.

Приехал младший сын Тыгына, Данияр, со своей полусотней нухуров. Скупо поприветствовал отца, оказал уважение, склонился перед ним.

— Садись, сын, — сказал Тыгын, — расскажи мне, что творится в наших землях. Здоровье у меня сильно пошатнулось, я, наверное не скоро поеду с проверкой по улусам.

Данияр сел.

— У нас всё хорошо, отец. Никаких волнений, дехкане вовремя сдают свою часть урожая. Купцы налог платят, как положено.

— А ты ничего странного не замечал?

— Какого, отец, странного? Нет, у нас всё как обычно.

— Например, что купцы продают странный шёлк, или появляются люди с желтыми повязками на голове?

— Я слышал что-то такое, про купцов. Но у нас разве запрещено что-то продавать или покупать?

— Ну ладно, хорошо. Сиди со мной послушай, что другие скажут.

Собрались баи и ханы из разных улусов. Тыгын снова изображал из себя больного, но начал выслушивать доклады про то, как идут дела в разных концах его больших владений. Бэргэн стоял неподалёку, крутил в руках шёлковый шнурок. Так, на всякий случай. По одному заходили баи в юрту Тыгына, где сразу у них проверяли, что висит на шее. Докладывали. Потом уходили.

К вечеру на деревьях висело трое беев. Бэргэн вышел из юрты и сказал толпе:

— Одни не хотели донести повелителю про нечто непотребное, что творится на его землях, потому что это, видите ли, может оскорбить слух Улахан Тойона. Тем временем дехкане развешивают уши на сладкие речи смутьянов, не понимая, что те лгут, прикрываясь красивыми словами. С сего момента всякий, утаивший сведения о странном, будет повешен. Все свободны. Завтра праздник, возрадуйтесь!

Толпа наместников потихоньку разбредалась, вполголоса обсуждая услышанное и увиденное. Тыгын обратился к своему сыну:

— Ты, Данияр, понял?

— Я не понял, почему ты так разволновался. Ну, ходят какие-то придурки по Степи, сочиняют байки про счастливое будущее. Мало ли сочинителей? Если будут разбойники, мы их быстро успокоим, ты же знаешь, у нас больше одной луны ни одна банда не живёт.

— Скажи, а если в банде будет тысяча разбойников и они нападут на нас?

— Мы, отец, всегда разобьём любую банду! — гордо вскинул голову Данияр, — наши воины сильнее всех! И откуда возьмётся тысяча человек? Этого не может быть!

— Хорошо, иди, готовься к празднику, — Тыгын отпустил сына. Так ничего Данияр и не понял. Сайнара поумнее будет. Теперь ещё ломать голову, кого назвать наследником. Нет, рано ещё, посмотреть надо. Улахан Тойон не имеет права быть глупым.

Большой праздник начался тогда, когда съехались родственники и знакомые со всех дальних и ближних кочевий и из города Тагархая. Много народу приехало. Собралась молодежь со всех кочевий. Где парню показать удаль молодецкую? Где девушке показать свои наряды, кроме как не на празднике? Где присмотреть себе невесту или жениха? Где выиграть приз за победу в состязаниях и хвастаться перед сверстниками о своей победе? Девушки и женщины расставляли дастарханы и накрывали праздничные скатерти-тюсюлгэ размером с поле, расставляли блюда с кушаньями. Неподалеку трещали костры, над которыми исходили паром котлы с варёным мясом, пловом, шурпой и целиком жарились бараны.

Открыл праздник Улахан Бабай Тойон. Въехал на поляну на белой кобыле, привязал ее к ритуальной коновязи, проблеял жалким голосом здравицу Высокому Небу Тэнгри. Шаманы сказали свой алгыс-благословение празднику, зажгли священный огонь и щедро плеснули в него масла из чорона. Ученики окропили кумысом огонь, траву и деревья. Тыгын, в праздничном халате, спешился, тряся головой, как совсем обессилевший старик. Служки тащили блеющего белого барана к костру. Жертвоприношение в честь Духа-хозяина местности и предков рода, один из главных ритуалов праздника. Тыгын полоснул ритуальным ножом по горлу жертвенного барана, кровь брызнула в огонь, не запачкав халат. Это было доброе предзнаменование, но Улахан Тойону подали носилки и унесли в его любимую беседку. Все гости недоумевали, переговаривались — неужели старик так сильно болен? Он даже не сел за дастархан с гостями. Победитель прошлого состязания певцов, поздравляя всех с праздником, запел праздничную песнь.

С этого момента и началось веселье. Вторая часть праздника — это застолье. Гости, по рангу, расположились вокруг дастарханов и тюсюлгэ, ели и пили до отвала. Музыканты тоже прекратили бренчать и дудеть и хрустели хрящами. К вечеру зажгли костры и начались танцы-хороводы осуохай. Народ, уже изрядно подогретый бузой громко горланил песни, а в темноте, вдали от костров, собирались группки молодых парней, выяснять, кто из них на кого косо смотрел. Раздавались редкие выкрики и звуки ударов. Тыгын пригласил певцов, сэсэнов, кураистов, думбыристов, танцоров, мастеров горлового пения и они теперь ублажали слух гостей. С утра, после сытного завтрака начались состязания в борьбе, стрельбе из лука, конные скачки. Бэргэн внимательно глядел на всех участников соревнований, присматривая себе новых бойцов среди молодых сильных парней. Да и девушек тоже. Все отобранные попадут в личную охрану Тыгына и его семьи. Вечером состоялась раздача призов. Гордые победители, принесшие славу своим родам, получили по целому барану. Теперь вся степь будет до следующего праздника говорить о победителях. На следующий день Бэргэн объявил большую охоту с беркутами. Сотня лучших беркутчи во главе с Данияром выехали в степь, каждый со своей птицей. Охота на волков — дело непростое, и обычно затягивается дня на два — на три. Пока найдут зверя, пока его спугнут. Бэргэн проводил взглядом умчавшихся за горизонт охотников и вернулся на праздник.

В течении дня молодёжь состязалась в перетягивании палки, прыжках хапсагай и куобах и переноске тяжелого камня. Последним видом состязаний был кокбар, борьба за волчью шкуру. Самое интересное и увлекательное состязание. В нём батырам нужно показать все свои достоинства: ловкость, силу, умение держаться в седле. Наконец, все победители награждены, проигравшие подбодрены и продолжился пир. Девушки щеголяли в новых одеждах. Это тоже состязание, у кого красивее вышит халат или изящнее сапожки. Старики присматривали сыновьям невест, а иногда тут же и сговаривались. На пиру, в последний вечер праздника, начались состязания олонхосутов и акынов. Зрители одобрительно шумели, если певцу удавалось особо яркое сравнение или замысловатый мотив.

Когда третий раз начали запевать сказание об Элбэхээн Боотуре Стремительном, Тыгын поморщился. Он вспомнил разговоры с сумасшедшим предсказателем в начале дороги из Алтан Сарая, и теперь невольно прислушивался к текстам сказаний. Каждый олонхосут вносил свои изменения, но в целом всё было по канонам. Только то, что раньше Тыгын считал сказочным преувеличением, теперь для него звучало по-другому. Он задавал себе вопрос, где сказка, а где правда, сохранившаяся в народных преданиях. Вместо правды мы имеем легенды и сказания. Не потому что, кто-то специально искажал факты, хотя и это тоже есть, а потому что народ хочет слышать про красивые битвы, и блистательные победы, но совсем не хочет слышать про выпущенные кишки и льющуюся кровь, горе матерей и жен. Чистая правда никому не нужна. Потому что, во-первых, у каждого своя правда, а во-вторых, нет никакого дела до чужой правды. Кое-что сказители слегка преувеличили, для красоты повествования и изящества слога, кое о чём умолчали. В общем, никто не виноват, но правды нет.

* * *

Десяток Мангута третий день шёл в сторону Пяти Пальцев. Впереди были несколько кочевий вокруг Хотон-Уряха, небольшого кишлака на старом тракте. Тракт нынче был заброшен и, некогда богатое, село превратилось в заурядное пристанище неудачников и стариков, которые не хотели покидать насиженные места и могилы предков. Задание Улахан Тойона вселяло в отряд некоторую нервозность. Когда Мангут объяснил бойцам, что от них требуется, они не преисполнились весельем, а уж то, что их посылают в путь накануне праздника, и вовсе повергло в уныние. Нухур, по кличке Ослиный Хвост продолжал ныть:

— Мангут, а Мангут! Ну скажи, откуда у Пяти Пальцев абаасы? Там же даже воды нет?

Хороший боец Ослиный Хвост, но своим нытьём мог довести до бешенства даже мёртвую козу. Нет, определённо надо отправить его в пастухи.

— Ты глухой? Или память отшибло? Так я сейчас тебе вправлю. Вернемся — пойдешь кизяк собирать, — раздраженно ответил Мангут, — ясно сказано, доехать, найти абаасы, Магеллээн и странное! Что непонятно?

— Магеллэнны?? Как ты сказал? Мэгел…анны? Анны — страшные люди! Талгат не зря нас послал. Он от нас давно избавиться хочет. Я знаю. Он думает, что Айдар к его жене ходил. Доказать не может, вот и злится. Вот и послал наш десяток анны и абаасы искать. Это все равно, что сразу голову отрубить. Старики говорят, что с одним абаасы вдесятером надо сражаться и то не смогут справится, — продолжал ныть Ослиный Хвост.

— Что ты там бормочешь, сын дохлого осла? Анны — это сказки стариков! Ваших олонхосутов послушать, так кругом одни враги непобедимые, а мы бедные-несчастные. И где те враги? — в разговор встрял молодой Сардан.

— Тихо, вы! Разорались, как бабы! Сказано, Мэгеллэн искать и будем искать! Сказано вам — искать странное и Мэгеллэн! И все сейчас ищут. А Айдар дурак. Он все Талгату поддакивал, что Талгат не скажет, а тот сразу "Ага". Поэтому и ходил у него в любимчиках. А на днях Талгат пьяный пришел, хвастаться начал, говорит, моя жена лучше всех в постели. А Айдар тут же и ляпнул "Ага". Вот Талгат и взбесился. Так что молчите и смотрите по сторонам.

Спор затих. Вечерело. В свете заходящего солнца отряд начал располагаться на ночёвку.

* * *

Сайнара на Ысыахе тоже участвовала в состязании лучников. Большой приз не выиграла, но и род не осрамила. Потом ходила смотреть на кокбар. Какая красивая борьба! Как боотуры рвут друг у друга шкуру волка, падают, выворачиваются, и всё это в карусели коней и в клубах пыли! Топот копыт, раздаются азартные выкрики бойцов, а им вторят зрители! Сайнара подпрыгивала от возбуждения, вскрикивала и хлопала в ладоши. Какие крепкие ребята! Какие ловкие! Особенно вон тот, который был в лазоревой шапке и синем халате. Правда, шапка давно уже слетела и халат стал серый, но он держится, отбивается от троих! Какой боотур! Она обернулась к своим охранницам и спросила:

— Это кто такой, вон тот парень в синем халате?

Девушки замялись.

— Сейчас узнаем, госпожа! — а сами многозначительно переглянулись между собой.

Через некоторое время вернулась одна из девушек.

— Это Сохгутай из рода Халх, госпожа. Но про него люди плохо говорят.

Сайнара отмахнулась от этих слов. Вечером, когда награждали победителей, Сайнара внимательно рассмотрела всех. Нет, никто не сравнится с Сохгутаем. Какой он красивый, и шапка у него лихо заломлена на затылок, и синий халат хорош, и сапоги с загнутыми носами. Внучка самого уважаемого Тойона с удовольствием ловила на себе взгляды парней, но ждала, когда же на неё посмотрит Сохгутай. Он же бесстыдно на неё посмотрел, подмигнул и усмехнулся. Сайнара резко отвернулась. За такие взгляды пороли конюха!

На вечер были назначены последние праздничные состязания, исключительно для молодёжи. Называется "Догони девушку". Правила простые: девушки убегают, юноши ловят. Кого поймают — ту девушку можно поцеловать. Многие приезжали на праздники ради такого приза. А потом можно и свататься. И все понимали, что почти все пары уже давно сговорились, кто за кем бежит. Сайнара на это раз решила поучаствовать в этом развлечении.

— Госпожа, зачем тебе эта беготня среди босяков из захолустья? — отговаривали её служанки, — девушке из Старшего рода не пристало участвовать в бедняцких забавах!

Не она ли любимая внучка тойона? Не ей ли сам дед сказал, что дочерям Старшего рода позволено всё? Сайнара уже мечтала, что её догонит Сохгутай. Она приказала подать одежду попроще, чтобы не сильно выделяться среди девушек из небогатых родов. Ну вот, наконец ожидание закончилось, и все побежали, кто куда, в разные стороны. Кто прямиком в степь, кто в кустарник, а кто в горку. Сайнара побежала по кустам, за ней рванули аж пятеро претендентов на её поцелуй. Но догнали её двое. Какой-то худощавый парень и Сохгутай. Вцепились в неё и начали тянуть в разные стороны. Сайнара не растерялась, двинула локтем худощавому, тот и свалился. Сохгутай обнял её и поцеловал. Как сладко он целуется!

— Ну хватит! — она оттолкнула Сохгутая, — что люди подумают!

— А что они подумают? — возразил он и снова потянулся к Сайнаре, — не ты ли хотела, чтобы я тебя поймал?

— Нет, не хотела, — рассмеялась она, — это случайно получилось. Приходи завтра вечером на излучину речки.

Сайнара ловко вывернулась из его объятий и убежала. Пока она пробиралась к своей юрте, три раза в густом кустарнике наталкивалась на парочки, возившиеся на траве. Какая мерзость! Сношаются, как грубые животные! Она мечтала о том, как они с Сохгутаем при свете луны будут, взявшись за руки, гулять по берегу реки. И иногда целоваться. Это так сладко!

* * *

Хороший праздник был. Щедрый Улахан Бабай Тойон рода выставил пять бочек просяной бузы, несчитанное количество кумыса, чтобы все пьяные ходили. Съели отару баранов и три быка. Пятерых человек зарезали, трех так убили, двенадцать убились сами, больше чем на прошлый праздник, теперь долго будут говорить, что у рода Белого Коня можно повеселиться. Хороший праздник, хороший Ысыах устроил глава рода, всех порадовал. Много подарков раздал Тыгын своим гостям, никто не уехал обиженным. Только вот не все смогли отдариться. И теперь грустно думали, что Тойон потребует взамен.

Эрчим сказал, что сам будет смотреть, как пройдет ритуал у скалы Духов, и сам будет слушать, что скажут духи устами шаманов. Шаманы камлали два дня и две ночи. Рокотали бубны, извивались на земле при багровом свете костра измождённые шаманы, выкрикивали непонятные слова. Стелился над землей зеленоватый дым шаманских зелий. В стороне от этого буйства сидел Эрчим, смотрел и слушал. На третий день всё стихло. Шаманов служки отнесли по балаганам, отдыхать и отсыпаться от безумия этих ночей.

Эрчима принесли к Тыгыну на носилках четверо его учеников. Поставили рядом с костром, ученик поправил шаману подушки. Тыгын волновался, но тщательно скрывал свои чувства. После обмена приветствиями Эрчим сказал:

— Тимэрхэн прислал хороших шаманов. Но Тэнгри, да пребудет с ним слава, не явил нам свою милость. Дух Отца-основателя также не откликнулся. Это очень плохо. Однако дух Урун-Хая дал знак. Он доволен твоими пожертвованиями. И поможет, чтобы твои начинания успешно завершились. Дух огня доволен, но не нами. Он получил от кого-то богатые дары, и теперь будет помогать этому человеку. Остальные промолчали. Это тоже хорошо. Гнев духов гораздо хуже их молчания, — Эрчим улыбнулся, — я устал. Пусть отнесут меня к моему дубу.

— Спасибо, Эрчим. Ты очень помог мне, — Тыгын кивнул и ученики старого шамана унесли носилки. В целом, вести хорошие. Значит можно не перенапрягаться, а спокойно завершить начатые дела. И ещё. Все разъехались, можно перестать изображать из себя бледную немочь. Тыгын отправился в женскую юрту, откуда, некоторое время спустя, долго неслись стоны и вскрики.

Глава 11

На вкус — никакой горечи, только едва уловимый серный запашок. Если бы эта вода была насыщена солями, то непременно образовались бы потёки, а пока видны только трава и буро-зеленые пятна лишайника. Теперь надо сделать так, чтобы эта вода вместо стенки текла в мою посуду. Я вообще теперь богач, у меня есть нож. Обрезал картонный пакет от сока, подставил под капли. Я уже высох как саксаул, пить охота, сил нет. Посмотрел на траву. По внешнему виду — кислица, только более мясистая и покрытая мелкими серебристыми волосками. Ага. Растения пустынь, волоски — для уменьшения испарения. Сорвал листочек, растер пальцами. Понюхал — прикольно, смесь лимона и мяты. Взял ещё один, пожевал. Кисленькая, освежающая. Жажду заглушает. Хорошо. Ещё одну сжевал. Накинул вдогонку ещё пару красных ягодок. Надо устроиться поспать что ли. Я мог бы найти себе лежбище в помещениях, но кормить клопов как-то желания не было, да вообще, на кладбище спать напрягает. Но на меня напал жор. Пришлось вскрыть банку тушенки. Да и в теле какая-то бодрость подозрительная. Не от травки ли? Индейцы, помнится, что-то такое жевали для бодрости. Поосторожнее надо, а то подсяду на местные растительные алкалоиды.

Я последнее время чаще стал Семён Семёныча вспоминать, чем доктора Курпатова. Это потому что жисть такая настала. Раньше с Курпатовым, мы, честно говоря, бесцельно прожигали жизнь за бутылкой и разговорами ни о чём, упражняясь в остроумии. Сейчас нужны были конкретные знания. Семён Семёныч просто кладезь был по части выживания в разных условиях, от тундры до джунглей. Жаль, что я так и не узнал, куда его перевели с Кап-Яра. И Ирину тоже вспомнил. Как-то не по-людски мы с ней расстались. Когда вернусь, позвоню ей, принесу свои извинения. Замечательная, всё-таки женщина, мечта нанайца. До этого мне некогда было самоедством заниматься, а тут что-то накрыло. Это, видимо, атмосферы этого мира на меня так влияют. С точки зрения банальной эрудиции, мне было совершенно всё равно, параллельный это мир, альтернативная реальность или другая планета. Всё равно пешком домой не дойдешь. Так что надо забить на все философствования и поиски реальной картины мира — от этого проку ни на грош. Проще считать, что ты на Земле, только декорации поменялись, для нас ведь жизнь папуасов так же непонятна, как и повадки эскимосов.

Среди ночи я проснулся, от жажды. Посмотрел в свою бадейку. Там набралось на три глотка воды. Все лучше, чем ничего. Попил, поставил коробку на место и опять заснул. Просыпаться я уже привык до рассвета. И сейчас тоже. Голова смурная, но надо шевелится. Первым делом напился. За ночь накапало около полулитра воды. Потом разделся догола, намочил свою майку и обтерся с ног до головы. Надел чистое белье и носки. Какое блаженство. Вся одежда заскорузла от пота и соли. А что поделать? Прачечной в обозримых, а также необозримых окрестностях нет.

Рассмотрел место, куда я втиснулся. Площадь в виде креста, на такой же глубине, как и всё поселение. На стенах — яркие мозаики, битвы какие-то, на полу тоже.

По сторонам креста — три ниши, в них статуи. В центре — фонтанчик, из которого я добываю воду, на клумбе в виде смеющегося человека с чашкой в руках. Забавный смуглый толстячок, запрокинул голову, прикрыл глаза и заразительно смеялся. Я улыбнулся, глядя на него. Такой смешной. Сидит, скрестив ноги, халат с плеч сполз, пузо голое, лысая голова запрокинута, узкие глаза сощурены. Похож на монголоида. Живая статуя, тщательно выполненная. Халат расписной, с лазурью, золотом и прочими финтифлюшками. Значит здесь вполне себе цивилизация, да и трупы не в шкурах были. Я обошел площади по кругу. Статуи такого же высокого качества и немалых художественных достоинств, как и в центре. Один дедок сидит, пересыпает песок из ладони в ладонь, и сурово на тебя смотрит. Второй — стоит с расписным веером в руках и загадочно улыбается. Джоконда, блин. Третий злобно скалится, зубки как-то по-вампирячьи красным отсвечивают, нездоровый персонаж. В руках то ли факел, то ли газовый резак, в общем, что-то огнеопасное с обгорелым фитилём. Пантеон местных богов или духов? Нетрудно догадаться. Воздух, вода, земля и огонь. Вода в центре, что и понятно. В пустыне вода — это жизнь. Или, как вариант, это храм воды, поэтому фигура в центре. Неважно. Я вспомнил фильм "Пятый элемент", меня, конечно же, понесло эксперименты ставить. Полил фитиль, который на девайсе в руках у духа огня, спиртом и поджег. Посыпал песком на ладони духа земли. И дунул на статуй божка воздуха. А четвёртый и так с водой. Довольный учиненным безобразием, гордо осмотрел площадь. Никаких лучей смерти или паранормальных явлений. Что и следовало доказать. Далее я пошел заниматься подлинным мародёрством — нужно было хотя бы бегло осмотреть помещения и обшмонать трупы. На всякий случай. Вдруг у них деньги есть, как минимум. Выживать-то на что-то надо будет. Ещё меня терзало смутное сомнение, что водичку аборигены брали не из миски местного божка. Должен быть здесь какой-нибудь водопровод, чёрт побери, или колодец?

Повторять вчерашний подвиг сил не было, честно говоря, блевать тянуло. Не моё это дело на кладбище рыться. Но надо. Обмотал лицо платком и вперед. Прошелся по всем комнатёнкам, ничего хорошего, в смысле, того, что мне надо было, не нашел. Скупой быт, как в казарме. На одном столе я обнаружил окаменевшую лепёшку, миски, плошки. Видать, не дали им пообедать. Лепешка пошла в карман.

Дальше я начал изучать аборигенов. Условно я их разделил на три типа: гражданские, техники и воины. По одёжке, как водится. Гражданские одеты в однообразного покроя халаты, шаровары, чувяки. Разного качества и добротности. Техников было трое и одеты они в синие х/б костюмы, ну совсем, как у нас. И черепа у них были другие, нежели у брахицефальных цивилов. Видно невооруженным взглядом. Разные расы, стопудова. Вояк можно было классифицировать, как организованный отряд. Все в примерно одинаковых кожаных штанах и куртках с нашитыми бронзовыми бляхами. Обуты в сапоги. Оружие тоже однотипное. Надо полагать, что это охрана. С оружием всё понятно: огнестрела нет. Но при влажности, как в сублиматоре, все сохраняется очень хорошо и от этой стычки могло пройти и десять лет, и триста. Выйду я к людям, а меня встретят гуманоиды с автоматами.

Никаких карманов на одежде я не обнаружил. Потом я начал ножом резать пояса у всех подряд. Набрал кучу меди и несколько серебряных монет. Ножи, кинжалы и прочая военная сбруя меня не интересовала. Дошел до троицы богато одетых трупов. Тут меня ждал категорический успех. У одного снял с шеи золотую пластину на цепочке. Из поясов я вытащил по десятку золотых монет. Отцепил красиво отделанные кинжалы, поснимал перстни и кольца. У шамана не было ничего интересного. Всё, остальное позже.

Для последующего переживания я умостился возле стены, рядом с водопоем. С питьём было хреновато. Накапало ещё на три глотка. Я прожевал доисторическую лепешку и запил водой. Сколько собираю, столько же и выпиваю. Ждать нечего, манны небесной не ожидается и водовоза тоже. Пора двигать дальше. Голова болела всё сильнее, кажется, у меня температура. Как бы я какой заразы в этом могильнике не подхватил. Нормальным людям прививки ставят после перехода, гостиницы всякие по маршруту следования. На крайний случай их в рабство продают, там тоже кормят-поят. А я, как сирота казанская, нарезаю круги по пустыне, и всё без толку. Жалко мне себя стало до слёз. Это, наверное, господне наказание за грехи мои тяжкие. С целью катарсиса. Кинжалы оказались произведением искусства. Не сильно я разбираюсь в сталях, но тут, по ходу, бритвенной остроты клинки, а ножны и рукоятки отделаны золотом, самоцветами и тонкой гравировкой. Золотая пластина на цепочке оказалась покрыта узором, сильно напоминающим тот, который у меня на пластинке от хомуса, а с лицевой стороны какие-то выпуклости, как для слепых. Кинжалы и перстни спрятал в рюкзак, а голду — в задний карман джинсов. Приметные вещи, с такими можно нехорошо засветиться. У себя только оставил на поясе нож из самолета. Человек без оружия — в некоторых социальных системах — это статус ниже плинтуса, может быть даже, автоматически раб, но, с другой стороны, в ином месте за ношение оружия тебя могут замести в каталажку на десять лет без права переписки. Ладно, что строить умозрительные модели, когда нет информации, можно додуматься до того, что надо здесь и повеситься.

Я немного задремал, оказывается. Во рту пересохло, солнце жарило во всю катушку. Похоже, я всё-таки заболел. Ломило мышцы, голова чугунная. Дополз до воды, выхлебал, всё что было, и опять отполз в тень. Мутило не по-детски. Потом начались тошнотные кошмары. Я отбивался от каких-то тараканов, жабоклювов и альдебаранских ракоскорпионов. Приходил ко мне подтянутый эсэсовец, бил стеком по лицу. Русишь швайн, ты должен отдать ключ доблестный немецкий зольдат. За ключ мы будем давайт много холёдный вода. Вертухаи выкручивали мне руки, а красивый парень в форме с малиновыми петлицами брезгливо крутил в руках бронзовый ключ. Куда дел ключ, отвечай, контра! — и бил хромовым сапогом в лицо. Потом пришла Филатиха и, заискивающе улыбаясь щербатым ртом, ласково говорила: "Это к тебе приходят абаасы, ты им не давай ключ, дай мне. Мы, айыы, сохраним ключи". Ворон с моей груди сорвался, каркнул, замахал крыльями, и Филатиха развеялась серым дымом.

Когда все, наконец, оставили меня в покое, а пыль осела, я пришел в себя. Не знаю, сколько я тут погружался в грёзы верхнего мира, но жрать хотелось до болей в желудке. Проткнул ножом банку сгущенки. Не обращая внимания на солидол, выпил все молоко. В животе заурчало. Хотел встать — коленки тряслись от слабости. Дополз до фонтанчика — коробка была полна. В забытье я не пил что ли? Странно всё. От молока мне полегчало. Ходить я стал ровнее и решил закончить здесь все дела. Дождаться, когда наберется воды литра полтора и валить отсюда, валить, пока окончательно не пришли добрые доктора от внеземных цивилизаций.

Прикорнув ещё немного, я проснулся во второй половине дня, перелил набранную воду в бутыль из-под кока-колы. Тару я не выкидывал, это же стратегический ресурс. Пластиковая бутылка и коробки с завинчивающимися пробками нужны в любом случае. Обошел вокруг площади, похлопал по лысинам божков, сказал им до свидания. Сорвал ещё листик травы, засунул в рот. Может полегчает. Пару листиков завернул в целлофан от сигаретной пачки. Намотал куфию, пробормотал: "у птиц гнездо, у зверя тёмный лог, а посох нам, и нищенства заветы"[20]. Кстати о посохах. Взял шаманскую палку, чем не посох. А может это он и есть. Двинулся дальше.

Меня малость шатало от слабости, но я решил не сдаваться. Прошел прямо до конца улицы, миновал выбитые ворота, и по ступеням выбрался на свет божий. Нацелился на юго-запад и пошел, солнцем палимый, повторяя… Здесь в наличии была дорожка. Неширокая, мощеная хорошо подогнанными гранитными плитками. Минут через двадцать ходьбы местность пошла под уклон, и, спустя некоторое время, я вышел на небольшую долину. Здесь меня ожидал очередной сюрприз.

В долине аккуратно размещались шесть контейнеров, три с одной и три с другой стороны, вплотную стоящих вдоль выровненных скал, а по центру — контейнер примерно шесть на двенадцать метров. Контейнеры похожи на жилые вагончики югославского производства, используемые вахтовиками на тюменском севере. Все строения повреждены. Тут было убедительно видно, что могут натворить три варвара с дубинками, если их не останавливать. Останки вандалов, по комплекции сходные с тем громилой, что положил всё население тайного города. Шесть на восемь, восемь на семь. Таких людей в природе не должно существовать. Но существуют. Вагончики лупили сверху и с боков чем-то вроде кувалды. По площади в разной степени сохранности трупы людей в синих робах, так же с разбитыми головами. Тело одного чудо-богатыря лежало придавленное мачтой, длиной метров тридцати, на земле под скрученными опорами. Понятно. Не стой под стрелой, особенно, когда лупишь кувалдой по опоре. Разгром полный. Один из героев лежал по частям, что-то его взорвало. Третий, с дыркой в груди, диаметром с кулак, был убит в спину. Я прошелся по диагонали и нашел пластмассовый пистолетик рядом с трупом техника. Вундервафля? Взял в руки, нажал на курок. Пистолетик жалобно пискнул. И никаких разрушений в окрестностях. Ясно, у плазмогана сели батарейки. Надо пользоваться отечественными, а не всякими инопланетными подделками. Пистолетик я забросил в окно перекошенного вагончика. Внутри ухнуло и через выбитые двери и окна полыхнуло пламя, вылетели обломки хлама и клубы пыли. Самоликвидатор сработал. Осторожнее надо с артефактами.

Здесь ловить нечего, навскидку, бойня здесь — начало бойни в городе. Пришли плохие парни и положили хороших. Хотя, как говорил мой любимый Пэрри Мэйсон: "Улики сами по себе не важны, важна их правильная интерпретация". А тут гадать можно долго. Варвары нападают на единственный очаг цивилизации. Холивар, религиозные фанатики громят пристанище злых колдунов. Отряды Вооруженных Сил Добра мочат Чёрного Властелина. Наркоторговцы нападают на базу полиции. Полиция нападает на базу наркоторговцев. Наркоторговцы не поделили рынки сбыта. Одна полиция нападает на другую, чисто по ошибке. Придумать можно всё что угодно, но это никак не приближало меня к цели. Жаль, что база не восстановлена, я бы отдохнул. Может у хозяев случился катаклизм, а может просто урезали финансирование, это дела не меняет. Важен результат — никого здесь нет. Хлебнул воды и поплёлся дальше. Только вот дороги чегойта не видать. Ну понятно, это пемзовое поселение, чёрт возьми, но должна же быть к нему какая-то дорога, не по воздуху же они летали, забодай их в коромысло. Я раздражался от тупости местных уродов, не могли дорогу даже простроить. Обернулся назад — ничего не было видно, никакого города. Равнина с холмами желто-коричневого цвета.

Так и шел я на юго-восток, плюс-минус сорок пять градусов, размышляя вслух с самим собой. Если кто встретится, чтобы мне не выбили зубы и не разбили очки. Металлокерамику и фотохромный пластик не знаю где нынче буду брать. Да и дорого, наверное. Моё самое сильное место — это мозги, так теперь задача — чтобы они раньше времени не вылетели из головы. Зная свои слабости, в привычной обстановке, делал так, чтобы не попадать в ситуации, когда эти слабости мешали. А здесь? Здесь только судьба и везение. Пистолет так и не почистил. Но пистолет нужен тому, кто готов убивать, и умеет это сделать. Что мне пистолет? Я сам по себе пистолет, хоть надолго меня и не хватит.

На третий день, от выхода из города, у меня кончилась вода. Жратва кончилась чуть раньше. Я вышел на плоскую равнину. Справа, на горизонте, виднелись каменные пальцы, которые я покинул не так давно. Целую жизнь назад. Надо туда дойти и помереть в обнимку с моим барахлом. Может, кому повезет больше, он выйдет к людям. Оставлю записку, прошу в моей смерти винить Клаву К, и не ходите на север. Мои личные вещи передайте в музей покорения пустыни.

Я остановился, воткнул посох в землю и закурил с горя. Навстречу мне скачет мираж. Качественная картинка, как настоящая. Тройка всадников. Неужели люди? Так решительно на меня скачут, приблизились ко мне метров до двадцати, с ног сбить хотят. Я выкинул бычок, выпустил дым. Помахал им рукой и кричу:

— Люди! Человеки!

Но всадники засмущались чего-то, орут:

— Абаасы! Дэв! Шайтан!

Резко развернулись и умчались вдаль.

— Люди! Человеки! — просипел я, — Куда же вы!

Плюхнулся на землю и разозлился. Вот суки. Покинули умирающего человека. Ну вот хрен вам. Я заглотил ещё один листочек волшебной травы, в виде допинга. Догоню, убью. Вот только не с моими физическими кондициями догонять и убивать. Сил хватало только на то, чтобы плестись по конским следам. Злость кипела во мне, чуть не выплёскивалась. Дьявольская сковородка, здесь пропечено до звона, и я скоро изжарюсь.

Через пень-колоду я таки ещё сколько-то продержался.

Очнулся я с сильнейшей болью по всему телу. Руки связаны за спиной, а сам я прислонен к чему-то и типа сижу. Разлепил глаза и ужаснулся. Куда я попал? Что со мной, гады, сделали? Выплюнул осколки фаянса, пошатал языком остатки зубов. Один глаз заплыл совсем, вторым я что-то смутно различал. Очки, конечно же, разбили. Ночь, костёр, люди какие-то. Я их догнал что ли? О-о-о-о-о-о-ох… Что ж я маленьким не сдох.

— Пить! Дайте пить кто-нибудь! — это мой голос?

Сип, а не голос. Однако меня услышали, загорготали меж собой, упыри, кто-то ко мне подошёл, фляжку ко рту поднес. Я хлюпал, пил, не мог напиться. Наконец человек отобрал соску и что-то спросил. Нихрена не понимаю. По отдельным словам можно понять, что язык тюркской группы, только ниразу незнакомый. Я прошепелявил:

— Не понимаю я тебя. Нихт ферштейн, фак твою мазу!

Человек что-то буркнул и отвалил. Ну и запашок от него. Хотя, и от меня, наверняка, не лучше. Возле костра начался какой-то разговор. Отдельные слова я, при некотором напряжении, разбирал. Всё остальное сливалось в один быр-быр-быр-быр. Напоили и то хорошо.

С утра я обвел мутным взором место, куда меня затащили. Полукруг из плотно стоящих камней, в центре — кострище. По периметру — лежбища из плоских камней, накрытых какими-то шкурами. Я попытался пошевелиться, но безуспешно. Ноги-руки затекли. Мой стон обратил на меня внимание сидящих возле костра людей. Опять меж собой что-то начали обсуждать. Наверное, как меня лучше съесть — жареным или пареным. Гангстеры, однозначно. Вон, похоже, главарь, щеголяет в моей красно-бело-синей куртке и перепоясался моим же ремнем с ножом и привесил кинжалы. Попугай вылитый, и что папуасы так любят яркие вещи? Молнию, конечно же, застегнуть не смог. Азия-с. Не понимает. В банде восьмеро, все явные монголоиды, и крепкие ребята. Невысокие, но широкие в плечах. В разномастных кожаных куртках. Из оружия — никакого огнестрела я не увидел, луки, копья, сабли. Мои телодвижения заметили. Главарь подошёл ко мне опять что-то спросил. Я ответил. А он, гад, пнул меня и удалился. Я когда-то давал себе слово не материться, чтобы не портить карму, но сейчас я не смог сдержаться. Когда освобожусь, эту ногу ему сломаю первой. А сейчас надо как-то выкручиваться. Незнание языка не освобождает. Я понимал беспомощность своего положения. Ослабленный от недоедания и недопивания физически я ничего сделать не могу. Это факт. Надо что-то придумать, надо, надо. Мой моск, думай, зараза. Думалось тяжко. Но из типовых вариантов поведения вырисовывался один. Ветка ивы. Её ударяют, она гнется, и, выпрямившись, ударяет своего обидчика. Ну, вы поняли. Прикинуться шлангом, показать покорность, а потом рраз! И в таблище. Но с такой политикой может случиться, что не успеешь размахнуться, чтобы нанести сокрушительный ответный удар, как сунут перо в бок. Шакал Табаки. Тоже вариант. Главарь банды, судя по всему, не гений оргпреступности. Моща так и прет, ума не надо. Осмотрюсь, кто есть кто по ролям в банде. Надо высматривать серого кардинала, тупой громила не смог бы долго руководить. Тем временем шайка-лейка собралась и куда-то умелась. Творить свои чёрные дела. На хозяйстве, как и положено, оставили шестерку. Страдалец начал заниматься делом, подкинул в огонь дров, взял бурдюки и куда-то ушел. Я поёрзал, как бы мне умудриться веревки на руках перетереть, пока все разошлись. Ноги не связаны. Я вывернулся и встал. Прошелся туда-сюда, размял ноги. Огляделся. Каменные пальцы виднелись неподалёку, на северо-востоке. Недалеко я ушел. Мой рюкзак вскрыли самым простым способом — порезали шнуры на горловине. Всё вытряхнуто на землю, пистолет, патроны, мелочевка. Концепция карманов, похоже, здесь неизвестна, поэтому они в целости и сохранности. Надо бы всё собрать, но как? Никак. Я примерился к какому-то камню, начал перетирать путы. Шоркал, шоркал, но дело шло туго. Вернулся шестёрка, пыхтя, часа через два. Подвесил котёл над костром, налил в него воды. Подкинул дров, что-то мне сказал грозно и опять ушел. Я снова принялся тереть веревки. Но дело шло плохо. Во-первых, неудобно, а во-вторых, веревка прочная. Может даже это аркан из конского волоса. Опять вернулся страдалец, теперь уже с дровами. Что-то неважно у них тут со снабжением. Я прикинулся ветошью, типа я смирный и никуда бежать не собираюсь, а так, видами любуюсь. Парень тем временем взялся кашеварить. Что у него там получилось, не знаю. Я у него просил знаками воды, он меня напоил, а руки, гад не развязал.

В сумерках явилась вся шайка. Веселые, видать дела у них идут хорошо. Что-то говорят, смеются. Сели жрать. Походу чем-то запивают хмельным. После ужина шестерной что-то главарю начал высказывать. Бугор громко рыгнул и добродушно ответил. Барин в духе, значит. Подошёл ко мне, что-то спрашивает. Я состроил самую подобострастную рожу, на которую был способен. Скрипя зубами, встал перед ним на колени и начал нести всякую пургу, один хрен он ничего не понимает, что типа я белый и пушистый, за него и в огонь, и в воду. Лишь бы не сфальшивить. Тут важны интонации, а не слова. Только хвостом не вилял. Противно, супротив своей природы выделываться, а надо. Ибо ветка ивы. Главарь что-то хрюкнул одобрительное и порезал мне веревки на руках. О счастье. Я растер запястья, и кланялся, и щебетал, и щебетал. Один из бандюков что-то сказал против, но главный рявкнул и оппозиция замолкла. Позднее двое бандитов ушли куда-то, зато пришло ещё двое. Типа смены караула, что ли? Их, выходит, десять. Накормили меня объедками, кость какую-то выдали глодать. Зато есть вода и можно спокойно её пить. А кость я вам припомню. И морду свою разбитую, и мои очки, и выбитые зубы. Аз вам отмщу, неразумные хазары.

С утра меня пинками разбудил тот, который шестёрка. Гад, вот почему он главному мозг ел и меня выгораживал. Ему было в лом самому корячится с водой и дровами, пока рабсила простаивает. Ну и ладно. Я впрягся в работу без разговоров, сам подписался негром быть. Сначала с шестеркой пошли с бурдюками по воду. Он меня провёл до источника, показал, как набирать воду. Оказывается, километрах в пяти от их лагеря какие-то разрушенные строения, а вода текла в лужу, которая раньше было бассейном. Видны руины, останки мраморных плит, дорожек и признаков цивилизации. Сейчас всё в запустении. Все это можно было назвать оазисом, оказывается, у бандюков здесь паслись лошади под охраной двух человек. Почему они так разделились — непонятно. Ну и ладно. Мы с трудом залили бурдюки водой и пошли обратно. По такой жаре таскать на своем горбу бурдюки с водой совсем не радость. Потом я ходил за дровами, их возили сюда лошадьми, рядом ничего похожего на лес не видно.

Вся шайка с утра опять куда-то отбыла, по своим делам. Силы зла не дремлют, в общем. А я развел костер, поставил воду. Шестерка, которого звали Аман, полностью гордился собой. Как же, его социальный статус повысился, и он теперь мог командовать хоть кем-то. Я его не разочаровывал, пусть радуется, пока есть возможность. По-моему, шестерка — это навсегда. Я заметил, что он втихушку прикладывается к бурдюку с хмельным. Что там, не знаю, может кумыс, а может брага. Но через некоторое время у Амана начали блестеть глазёнки и появилась некоторая неестественность в движениях. Он чуть не проворонил кашу, сам же варил, мне не доверил. И поговорить его тянуло. Похвастаться. Я с умным видом поддакивал, хотя с трудом сдерживался, чтобы его не задушить.

Вечером явились разбойнички, привезли какие-то тюки. Сложили их в стороне и всё пошло по новой. Жратва, выпивка, бахвальство. Мне опять выдали кость и пиалу похлебки. Бугор спрашивал у Амана что-то, смотрел на меня. Видать, узнавал, как я себя вел. Ну, я был паинькой и отвечал главарю преданным собачьим взглядом. По ходу, он убедился, что я не зловредная тварь, а работящая скотина. Я теперь, как шакал Табаки. Смотрю на хозяина снизу вверх, поддакиваю, предугадываю его желания, ношу тапочки и чешу пятки. Даже один раз гавкнул на Амана, совершенно искренне.

В таких идиллических условиях прошло несколько дней. Я, захлёбываясь от злости, таскал, Аман варил. У меня появилась некоторая свобода в передвижении. Возле воды разделся догола и обтерся мокрой тряпкой. Потихоньку в рюкзак собрал разбросанные вещи. Удивительной простоты эти местные ребята. Если нельзя что-то немедленно пустить в дело — то и неинтересно, отбрасывается в сторону. Хорошо, хоть не в костер. Даже флягу со спиртом выбросили, потому как не понимали сути винтовой резьбы. Ещё я осмотрел окрестности. Всё оказалось настолько обидно, хоть плачь. Три камня, в чьих недрах я похоронил свои пакеты с барахлом, оказались в ста метрах от стоянки. Те самые семь камней, до которых мне было лень дойти. И если бы я пошел на юг, то через несколько километров вышел бы к воде. А бандиты здесь обосновались совсем недавно, количество отходов было слишком малое. Я бы спокойно ушел к нормальным людям, если считать, что это плохие парни. Хотя бы потому, что меня гнобят, за человека не держат и вообще ограбили. Хотя, с точки зрения банальной эрудиции, это могут быть как раз хорошие парни, а плохие рубят головы без лишних сантиментов, только лишь потому, что ты чужак. Как сложно жить! Сейчас надо набирать словарный запас и попытаться выяснить, с какой стороны цивилизация. Я уже через пень-колоду понимал с два десятка слов. Мартину Силену вообще девяти хватало. Ничего, полное погружение в среду с носителями языка должно дать хорошие результаты. Только вот среда не совсем подходящая. Эти бандерлоги о гигиене и санитарии, похоже, не имели никакого понятия. С персоналиями я тоже разобрался. В наличии был Пахан, Шестёрка и Серый Кардинал. Оппозиция была представлена в виде одного кренделя и его подпевалы. Остальные — чисто бойцы, без устойчивых принципов, куда ветер дунет. Самый опасный — кардинал. На заднице сидит ровно, постоянно что-то пахану в ухо бормочет. На дело ходят по его наводке. Оппозиционеры периодически возбухают, но им тут же затыкают рот. Такие вот расклады.

Ещё мне непонятна была цель их деятельности. Обычно бандиты живут одним днем: украл, продал, пропил. До тех пор, пока не повяжут или не убьют. А эти сидят вдали от цивилизации и не рыпаются. Периодически появляются какие-то тюки, и на следующий день исчезают. Ни баб, ни пьянства. Жратву, пойло и дрова откуда-то привозят.

Но тут я оказался неправ. Через пару дней оппозиционеры начали возмущаться, выражая общее мнение остальных. Баб не было. Пойла дают мало. Толковище вышло громогласное и чуть не перешло в поножовщину. Но встрял кардинал и всё разрулил. Типа, пацаны, у нас все под контролем. Баб завтра привезем и пойла. И будет всем праздник. Отлично.

С утра шайка засобиралась на дело. Похоже, не на один день, потому что с собой паковали много воды и жрачки. В основном, вяленое мясо. Отлично. Убыли, шакалы. Я занялся обычными делами, ходил взад-вперед, мельтешил перед Аманом. Сварили себе котелок жидкой каши. Перекусили. Я уже мало-мало отъелся, близость к котлу сказывалась. Послеобеденную дрему Аман начал с кумыса, но боялся. Сильно боялся. Если засекут, что он крысятничал, то убьют, тут без вопросов. Но, видимо, желание выпить пересиливало. Я тогда решил помочь товарищу по несчастью.

— Аргы баар, — говорю ему, — у меня водка есть.

Тот встрепенулся, откуда, типа? Показываю ему флягу со спиртом и подтверждаю:

— Аргы. Арак. Огненная вода, иптыть.

Тот заговорил что-то со скоростью пулемёта, ничё я не понял. Хотя понимать-то тут нечего. Я взял бутыль из-под кока-колы, налил в неё туда спирту и разбавил водой, градусов до двадцати пяти. Хрен их, степняков, знает, может сорокоградусная и не полезет в него. Они же здесь ничего кроме продуктов естественного брожения не пьют. Хотя про водку знают, вот загадка. Разболтал спирт и разлил в пиалы. Дал Аману. Тот понюхал, попробовал на язык, что-то спросил. Я ответил, ис, ичуу, типа, пей, и выпил сам. Аман осторожно, но заглотил отраву. Наживка называется, ибо от первой всегда легче отказаться, чем от пятой. Амана быстро забрало. Он развалился на некоем подобии кресла из камней и начал что-то мне рассказывать. Наверное, хвастается, какой он доблестный батыр, скольких он порешил в честном бою. Стадия павлина. Бутылку я предусмотрительно оставил рядом с джигитом. Процесс пошел. Водка — оружие русского пролетариата, хе-хе. Меня тоже повело, но мой организм, он привычный, да и что мне сто грамм двадцатиградусной? Аману я подлил ещё раз. Теперь ему захотелось бороться, силами померяться. Меня он быстро заломал, я не стал сильно сопротивляться. Потом алкаш принялся пить в одиночку, жаба задушила делиться со мной. Он же, типа, батыр, что ему какой-то раб? Стадия свиньи не заставила себя ждать. Впрочем, свинья она и в Африке свинья. Хроник вырубился. Я сделал пойло покрепче и оставил бутыль.

Вот теперь начинается самое главное. Я мухой метнулся к своим запасам. Припер флягу с водкой, перелил в коробки от сока. Долил немного в бурдюк с кумысом, с целью усиления крепости. Из одного бурдюка вылил часть воды и залил водкой. Начинался главный этап моей операции. До приезда бригады Аман несколько раз просыпался, что-то мычал. Я его успокаивал очередной дозой алкоголя, а бутыли припрятал подальше.

Гоблины явились через день, ближе к обеду. Уставшие, но довольные. Приволокли кучу добра. Судя по разговорам, удачно налетели на какой-то оазис, ограбили, угнали пять женщин. Доблестные и удачливые батыры. Женщин сразу отогнали в закуток к трем камням. Делить, видать, позже будут. Пахан, преисполненный собственного достоинства, взошел к костру. Картина Репина "Приплыли". Увидев спящего Амана, он взвился и начал орать. Мне ниразу не хотелось быть крайним, поэтому я быстро заложил алкаша:

— Аман ис аргы! Аман чомерерга аракы! Ишу аракты! — затараторил на всех известных мне тюркских языках, лингвист же, фигле. Мы ведь из иностранных языков в первую очередь учим те слова, от которых в цивилизованных странах тщательно оберегают детей. Пахан аж зашелся, только пена изо рта не летела. Вкратце, его речь состояла из местных идиоматических выражений и сводилась, в основном, не к тому, что Аман выпил водки, а то, что выпил без него. Я тут подсуетился и налил в пиалу разбавленной водки из бурдюка. Подполз к главарю и преподнес с видом совершеннейшего почтения. Я слегка мандражировал. Выпьет — не выпьет? "Пейдоднапейдодна", — я уставился на кончик сапога, и думал, — "пей же, скотина!" Тот выпил, самодовольно что-то одобрительно пробурчал, типа, всех убью, один останусь, и распорядился подавать обед. Я ликовал.

Аману тут же завернули ласты и, связанного, бросили в стороне. Всем хотелось знать, откуда он взял водку, но алкаш лыка не вязал. Я же, типа, правильный пацан, пойло не зажилил, а отдал в общак. Тогда Аману просто проткнули горло копьём. Тот так и помер в нирване. Закономерный финал. Пахан заставил меня оттащить труп подальше, чтобы не вонял. Я не возражал, не хватало тут ещё заразу разводить.

Бандиты закусили и начали активно прикладываться к водовке. Про награбленное барахло и женщин все забыли. Кто с водкой дружен, тому член не нужен. Каждый боялся, что кто-то выпьет больше, чем он. В итоге, они набрались в хлам часа через полтора. Один, правда, порывался к бабам пойти, но на втором шаге запутался в собственных ногах, упал и захрапел. Второй тоже было дернулся, но потерял сознание, падло коматозное. Про тех, кто был в карауле, конечно же, забыли. А меня они сильно беспокоили, ведь могли придти в любое время. Ладно, понадеемся на дисциплину. Для полноты картины, я ещё раз растолкал каждого, и влил в глотку по пиале водки, уже самой настоящей. Чтоб наверняка. Теперь они долго будут в отключке, у них типа, нет какого-то фермента в организме, который алкоголь разлагает. Во избежание всяких неприятностей я набрал каши в котелок, прихватил бурдюк с кумысом и отнес охранникам. Те побухтели, но все взяли. Оказывается, эта уголовщина ещё и десяток лошадей пригнала. Ну и сидите, красавцы, кушайте, пока вы на свободе.

Дальше я взял воду и второй котелок с кашей. Отнес женщинам. Тут все сложно. Они все в слезах, лица в синяках, руки связаны и вообще налицо негуманное отношение к пленницам. Я не знаю, какое место в уголовном кодексе местного султаната занимает похищение людей, но это точно не доброе деяние. Похитители сильно себе испортили карму. Я утер девкам сопли, говорил им много всякого, с успокаивающими интонациями, что типа все позади, изнасилование откладывается, с вами избавитель, добрый и прекрасный незнакомец. После того, как они успокоились, я их развязал. А то ведь могли и шпилькой в глаз ткнуть, знаем эти восточные штучки. Рассадил, накормил и напоил. Потом говорю, дескать, девочки, сидите на попе ровно, я займусь делами. И знаками ещё для уточнения подтвердил. Потом разгреб завалы и вытащил пакеты со своим добром. В дело пошли хомуты, цепь и метизы. Я прихватил ещё гаечные ключи и двинулся творить зло, уж не знаю, простите, номер местной статьи УК. Но мне поровну всякие этические и уголовные проблемы, у меня своя цель, и я к ней пойду так, как мне кажется правильным. Пока бандиты мне нужны, а ещё нужны их лошади.

Для начала я приготовил пойло, чтоб было под рукой, если кто очнется. Потом вытряхнул главаря из моей куртки, освободил от ножей и прочего холодного оружия. Снял с него сапоги. Ффффффу. Ну и духан. Чмо немытое, гоблин корявый. Он в пьяном забытье что-то мычал, но в чувство не пришел. Потом я освободил от сапог всех остальных, надел каждому по хомуту на лодыжки левых ног. Заботливо поправил резиновые прокладки, что ноги не натирало. Хомуты стянул сквозь звенья цепи болтами, и, накинув шайбы и гроверы, закрутил гайки. Накинул ещё и контргайки, для верности. Теперь вся шайка привинчена к десятиметровой цепи. Скованные одной цепью, ага. Снял со всех пояса и куртки. Ну всё, курепчики упакованы. Не высший класс, но для местных условий сойдет.

Пошел к женщинам, посмотрел, как дела. Они все успокоенные и сытые. Говорю им, дескать, битте, фрау-мадам, супостат повержен, и свобода вас встретит радостно у входа. Милости прошу пройтить вперед, к месту постоянной дислокации. Мадамы меня поняли, особенно моё легкое, ободряющее похлопывание по талии. Я взял свои пакеты, и мы пришли к стойбищу. Мне на этот ужас ужасный смотреть было противно, но что поделать. Все пленные лежат как попало, в воздухе перегарищем несет, кое-кто уже и обоссался. Ниче. Я вас всех вылечу от алкоголизма. У меня опыт богатый, мне доктор Курпатов всяких рецептов нарассказал. От некоторых мороз по коже, но эффективность доказана многочисленными жертвами.

Девок, похоже, этот натюрморт ниразу не смутил. Они было дёрнулись побить поверженных врагов, но поняли, что с таким же успехом можно пинать мешки с навозом. Пошипели и расселись по шкурам. Я их рассмотрел внимательнее. Всем не больше двадцати, это факт. Монголоиды казахского типа, со слабым эпикантусом, свеженькие смуглые лица, не испорченные косметикой и угарными атмосферами мегаполисов. Ну и здоровая пища, без загустителей, эмульгаторов и консервантов. Насчет смазливости ничего не скажу. На вкус и цвет, как говорится. После соточки могут даже показаться прелестными. Не противные, в общем, а одна даже очень, очень ничего. И смотрит на меня так с интересом. У меня в штанах зашевелилось. Симптом, однако. И вообще, я сатрап или нет? Не я ли освободитель прекрасных дев из лап злодеев? Но пока рано, не все проблемы решены. Я прижал своё разгулявшееся либидо и занялся насущным. Сходил с двумя бурдюками по воду. Заодно надо бы присмотреть за охранниками, чтобы они раньше времени не припёрлись в лагерь. Я дошел до источника, горе-команда дрыхла на траве. Один из них крикнул мне:

— Хай, Атын[21]! Когда еда?

— Скоро! — лаконично ответил я. Они меня прозвали Атын. Я не возражал. Пусть будет Атын, мне фиолетово. Раньше просто "Эй, ты" звали.

Кашу мы сообща доели. Надо было бы сварить ещё порцию, мой голод не утихал. На этот раз сообразили макароны с вяленым мясом. Макароны вызвали у женщин интерес, но они не знали, как их готовить. Пришлось показать, всем понравилось. Я решил вообще готовку переложить на них. Пусть харч отрабатывают. Отнес пайку охранникам к ручью, заодно принес ещё воды. Скоро нам понадобится много воды, когда страдальцы-алкоголики начнут просыпаться.

Потом начал домогаться девушек. Деликатно так, издалека. Там погладил, там потрогал, в итоге правильно мои игривые намёки поняла та, которая постарше. Взял её за руку и потянул за собой. Девица не ударилась в истерику, не вжалась в камень спиной, а спокойно пошла за мной. Мы отошли к тем же трем камням и я начал совершать действия, о которых вслух обычно не говорят. Девушка, похоже, с такими прелюдиями оказалась незнакома. Какая милая непосредственность. Дитя природы, практически. В процессе она стонала и вскрикивала, а под финал и вовсе заорала благим матом. Мы вернулись на стоянку, остальные женщины с испугом смотрели то на меня, то на свою товарку. Девушка что-то сказала, подружки засмеялись, и интереса ко мне в их взорах прибавилась. Потом мы еще раз поели, хорошо так заправились. Я, наконец, стал отъедаться, а ведь мои руки после похода по пустыне были похожи на кости, обтянутые кожей. Меня что-то растащило на секс, совершенно неожиданно. За вечер я сводил к камням всех красоток. Та, которая самая симпатичная и стреляла по мне глазками, потеряла невинность. Я её назначил любимой женой. Остальные женщины тоже остались довольны. Что-то нездоровая половая активность у меня. Да и зрение заметно улучшилось, без очков я уже видел вполне нормально. И раны зажили подозрительно быстро. Отчего это, интересно? От травки волшебной или от портала? Впрочем, это пустое. Это, наверное, от форсированного курса голодания. Главное, что действует позитивно, а не в гроб меня загнало. Я забрал все шкуры с лежанок и отнес к трем камням. Там и уложил женщин, оставив им воды.

С утра началось веселье — начали просыпаться анонимные алкоголики. Мерзкая картина. Каждый из них сейчас себе клянётся, что никогда в жизни больше не будет пить. Ну-ну. Один, только продрав глаза, начал блевать. Когда они увидели, что все скованы, начался гвалт. Типа, чё за дела, в натуре? Они просто ещё не поняли, что ситуация поменялась. Инерция мышления, что поделаешь.

Я спокойно завтракал, не обращая внимания на выкрики из зала. У меня праздник. Я поел макароны с мясом. Выпил пиалу кофе с сахаром. Какое блаженство! Закурил, и с добрым прищуром посмотрел на бывших хозяев жизни. Пора начать показывать, кто в доме хозяин. Самому горластому я, не вставая с места, сделал больно тем самым движением руки, каким я бил мух у себя на кухне. Удар неизвестно откуда парализовал беднягу. Он мгновенно протрезвел и вжался спиной в камень. Но далеко не мог уползти — цепь мешала. Так-то вот. Остальные начали креститься, только как-то странно. Круг по животу, а потом крест. Один из бандитов, из самых смирных, начал орать, дескать, вот абаасы! Я предупреждал, а вы мне не верили! Мы все умрём! И ещё что-то, про Тэнгри. Ну, такие паникёры везде есть. Которые предупреждают. Тоже в лоб получил от меня. Больше всего их пугал дым изо рта, но перетопчутся, я не курил хрен знает сколько времени, а сейчас просто наслаждался. Налил себе ещё кофе. Самым тихим и спокойным мне показался серый кардинал. Он быстро сообразил, гад, что дергаться бесполезно, и, наверняка сейчас придумывает способ соскочить. Пусть думает, мне его морда больше всех не нравится, слишком он хитрый и мутный. Пора было наводить порядок. Я взял камчу бывшего вождя краснокожих и прошелся по спинам бандитов. Я их даже понимаю где-то местами. Похмельные страдания с такого перепою практически невыносимы. А тут ещё и бьют. И кандалы. И пить хочется. Но мне до их страданий было фиолетово. Я взял бурдюк с водой и подал крайнему страдальцу. Тот немедля присосался. Я его ткнул в бок. Другим давай! Привыкли только о себе думать. Я научу вас в команде работать, выбью весь индивидуализм.

Очнулся главарь незаконного вооруженного формирования. Взвыл утробно, когда понял, что его повязали. Правда, он ещё не понял, кто его повязал, но сильно-сильно испугался. Знал же ведь, что сколь веревочка не вейся… Теперь он начал качать права. Что припадочный молол, мне было непонятно, но, судя по экспрессии, с которой он брызгал слюной в мою сторону, ничего ласкового он сказать не мог. К бунту подбивает, Спартак недорезанный. Ладно, пусть орет. Однако, словами дело не ограничилось, подонок решил перейти к делу. Не успел я отвернуться, как он захотел ударить меня камнем, запутался в цепи, промахнулся и попал по плечу, а сам свалился мне под ноги.

Тут меня прорвало. Во мне всколыхнулась какая-то кровавая ярость, от невыносимой выматывающей жары, от голой бесконечной степи, от пыли, постоянной жажды, от тех костей, которыми в меня кидали эти ублюдки, от их тупости, от всего, что накопилось за последнюю неделю. Я в бешенстве повернулся к нему и прорычал: "Умри, сука!" Не успел я его пнуть, как мужик дернулся, инстинктивно прикрылся рукой и откинулся на спину. Из уголка рта у него потекла струйка крови. Я обвел всех взглядом и прошипел:

— Ну, кто ещё хочет свободы? Всех, суки, урою!

Сердце колотилось, я тяжело дышал, кулаки сжаты. Все сразу всё поняли. Постепенно я отдышался и упокоился. Вообще-то это меня немного беспокоило. Мой сангвинический от природы темперамент не подразумевал вспышек ярости и гнева, я за собой вообще не помню такой ослепляющей агрессивности. А ведь это чревато, резкие и безбашенные ребята долго не живут. Особенно, не имея навыков рукопашного боя, владения холодным оружием. Я из пистолета-то стрелял последний раз лет тридцать назад. Может, это травка ещё и как озверин действует? Надо было с этим что-то делать, ибо следующая вспышка ярости — и меня быстро закопают, если попадется квалифицированный противник.

Что теперь с трупом-то делать? Я что, убийца теперь? К чёрту. Интеллигентские сопли а-ля Курпатов тут неуместны. Прибил подонка, туда ему и дорога. Я ещё раз обвел взглядом гангстеров. Они притихли и опустили глаза. Ну, дык, ясен пень, они в плену у могущественного колдуна, и не дай бог, его рассердить. Я взял нож, кинул одному из батыров и показал знаками, что надо отрезать ногу у трупа. А то они на себе его будут таскать. Я ухмыльнулся от мысленной картины. Пусть корячатся. Сам я набрал еды и воды и пошел кормить тёток.

Когда я вернулся, ногу уже отпилили и освободили хомут. Хитрожопый кардинал что-то ковырял в нем ножом, видать примерялся, как освободиться. Я ему врезал ногой в голову, нож отобрал и погрозил пальцем. Ты, падла, следующий умрешь. Я начал всех поднимать, пора было выбираться из этой клоаки. Камча — удобная вещь. Как врежешь хорошо, так сразу кровавый след остаётся. Для тупых в самый раз. Наконец, разобравшись с цепью, воинство встало. Я произнес программную речь:

— Я, Магеллан Атын, повелитель категорического императива и сосредоточие силы Маниту! Вы, суки, попутали рамсы, когда принимали меня без должного почтения, кормили костями и всякими объедками! Вы теперь будете обращаться ко мне Гражданин Начальник! Можно называть меня Масса Магеллан! — говорить своё имя я здесь никому не собирался, в натуре, порчу наведут. Меня всякая мистика со времён деревни начала пугать. Бережёного Бог бережёт, — а теперь напра-во! Шагом марш!

Тупые, блин, русского языка не понимают. Я посочувствовал сержантам армии и сказал:

— Ча, барда! Пошли! — и помахал камчой особо непонятливым. Без смеха на попытки ходить на цепи смотреть было невозможно. Я ведь даже их не нагрузил ничем. Пусть самоорганизуются, я не нанимался им сопли подтирать. Задал общее направление и пусть шкандыбают. Я научу вас маршировать в колонну по одному и сапоги на свежую голову надевать. Сам резво двинул вперед, чтобы успеть нейтрализовать двоих охранников, которые ещё не в плену. На два удара меня хватит, если напасть неожиданно.

Возле оазиса оказалось, что меня ограбили. Коней не было.

Глава 12

В то время, пока десяток Мангута искал в бескрайней степи дорогу на Пять Пальцев, Улахан Тойон решил закончить допросы носителей блях со знаками мятежников, которых выловили на границе. Зараза проникла в ряды ближних тойона, а это выводило Тыгына из равновесия.

И вот, когда у преступников пятки были поджарены, суставы вывернуты, кости переломаны, Тыгын смог подвести первые итоги открывшейся ему картины заговора против Старших родов, против всего порядка Большой Степи и, самое главное, против Законов Отца-основателя. Хотя многое было ещё неясно, но размах заговора обескураживал. И, если бы не глупость комиссаров из Харынсыта, то Тыгын так и был бы в неведении о происходящих событиях. Когда из Тагархая приехал Айдар, стало понятно и другое. Бээлбэй после побега убежал в дом третьей жены советника Улахан Тойона Эллэя. Вскоре после его появления началась суета. Гонцы помчались во все стороны. Айрат хотел устроить слежку, но его заметили и организовали погоню. Понятно стало то, что в заговоре участвуют и приближенные тойона Эллэя, а сам он ничего не предпринимает, чтобы навести порядок на своей территории. От других Улахан Тойонов тоже вестей не было, молчал пока и сын Тыгына, Айсыл. Исчезли соглядатаи, которые были посланы, чтобы следить за странными купцами. Многое было неясно, но Тыгыну и этого было достаточно. Когда вернулся с охоты Данияр, тойон устроил ему выволочку в узком семейном кругу.

— Но, отец, — пытался оправдываться Данияр, — у нас же всё спокойно! Никто не бунтует, от налогов не скрывается, разбойники не шалят.

— То, что твоего отца чуть не убили на землях рода Чёрного Медведя, тебя не насторожило. То, что разбойники, которые никогда не успокаивались, вдруг притихли — тоже. Желтые повязки прячутся по углам и потихоньку вербуют себе сторонников, а ты ничего не видишь. Ты видишь только девок, бузу и охоту. С завтрашнего дня, берешь сотню бойцов и едешь вместе с Талгатом! Старший будет Талгат, и не вздумай мне брыкаться. Ищите! Все, что необычно, всё, что странно — вот что тебя должно беспокоить. Нарыв тоже незаметен, но когда у тебя вскочит чирей на заднице — обычно бывает поздно.

Рассерженный Тыгын вызвал Талгата.

— Завтра с Данияром поедете вслед за Мангутом. Ты старший. Всех подозрительных лиц, невзирая на возраст, пол, заслуги и звание, а особенно, у кого найдёте бляхи — допрашивать на месте. Узнавать с кем связан, у кого получает задания, и всё такое. Потом находите следующего по цепочке, допрашиваете — и дальше. Связь будешь каждый день держать с Бэргэном, он займётся городом. На слишком мелкие отряды не разбивайтесь, надо проверить, что делается у Пяти Пальцев.

Повешенных беев уже сняли, чтобы они не оскорбляли взор Великого Тойона, а прочие начальники, которые считали, что отделались легко, получили наказ от Кривого Бэргэна. Им предписывалось выяснить, есть ли в их аулах и улусах кружки или ячейки и немедленно донести ему, Бэргэну. Если у кого в ауле или кишлаке после этого найдутся мятежники, то смерть придет к ним ночью. Напугав, таким образом, всех до полусмерти, Бэргэн пошел к Тыгыну. Он не осуждал беев. Каждый из них видел всего лишь часть картины и не придавал ей значения. Ну, подумаешь, люди собираются, ну, подумаешь, разговаривают. Не буянят, не нарушают порядок. И то, что к ним периодически приезжают разные подозрительные личности — тоже ничего удивительного. Разве запретишь людям ездить друг другу в гости? Но порядок есть порядок, сказано — докладывать, значит надо докладывать. Бэргэн никогда бы не стал десятником личной охраны Улахан Тойона, если бы обсуждал его приказы.

Тыгын пригласил купца Кэскила на беседы про его путешествия. Его больше всего интересовало, что за странные купцы мотаются по городам. Однако купец ничего сказать не смог. Купца, как купцы, может быть с виду и неприятного вида и вызывающего поведения, но торгуют как все, в основном продают шёлк, скупают зерно. Только вот откуда они берут шёлк — неизвестно, все мастерские известны и товар уходит через проверенных торговцев. И куда исчезает зерно, он тоже не знает. Ещё в городе Тагархае ходят слухи, что Улахан Тойон совсем ослаб и скоро назначит наследника.

К этому времени у Тыгына всё перемешалось в голове. И абаасы, и Магеллан, и купцы, и комиссары. Не сходилось в одну точку. Непонятны были цели заговорщиков. Одни говорили, что вся власть будет принадлежать советам, которые изберёт народ. Но советов нет, кто же тогда устраивает мятеж? Другие говорят, что всё у богатых надо отобрать и разделить. Кто посмеет отбирать и кто будет делить? Странный бунт затевают. Раньше были восстания. И все бунтовщики — это, в основном, главы степных родов. А вот крестьяне, ремесленники и другие оседлые никогда не бунтовали. А сейчас бунт зреет среди всех сословий. Раньше восстания всегда подавляли, вырезали мятежников целыми родами, включая женщин и подростков. Исключение составляли дети, кто не доставал до оси телеги. А сейчас? От таких мыслей настроение окончательно испортилось. А тут ещё донесли, что любимая внучка с недостойным встречалась. Была бы жива её мать, так можно было как-то намекнуть, что девушке действительно подобает, а что нет. А бестолковый папаша сидит в Алтан Сарае, и от него нет вестей.

* * *

Отряд Мангута через три дня пути, к вечеру, прибыл в Хотон-Урях. Однако следов разрухи, как они ожидали, не было. Полузаброшенное село вопреки всем невзгодам жило, и непонятно почему. Оставив размышления о внезапном повышении благосостояния жителей села на потом, Мангут дал команду располагаться на отдых. Десяток с шумом и гамом завалился в караван-сарай, который давно должен был развалиться от старости, но каким-то образом ещё существовал. Снаружи, облезлый и неказистый, внутри он производил приятное впечатление. Судя по всему, недавно даже был произведён ремонт. Хозяин, совершенно седой тщедушный старик, одетый в засаленный потрёпанный халат, показал им, где располагаться Он спросил, что подать на ужин, и, выслушав пожелания, ушел куда-то в глубины своего заведения. В углу сидели четверо мужиков, уже изрядно пьяных. Мангут узнал двоих из них — это были парни из их полусотни, Эрхан и Ургел, которых Талгат посылал следить за купцами. Один из них посмотрел на Мангута, подмигнул с совершенно серьезным видом и мотнул головой в сторону выхода.

Мангут взял с собой молодого бойца, и они вышли из караван-сарая, чтобы составить об ауле своё мнение. Прошлись вдоль и поперек села, здороваясь с аксакалами, которые так же, как и всегда, сидели на лавочках возле дувалов. Оказалось, что к караван-сараю сзади пристроены новые склады и возле них Мангут увидел какое-то шевеление. Но ведь дорога разрушена, зачем здесь склады? Непонятно. Их догнал Эрхан, они зашли в конюшню, внимательно осмотрелись. Никого, кроме них не было.

— Хех, парни! Вы что здесь делаете? — спросил Мангут, — Как вы здесь оказались?

— Как Улахан Тойон приказал, так и пошли за ними, — стал рассказывать Эрхан. — Сначала издалека смотрели, как по дороге Отца шли, а потом пришлось отстать. Хотели кого-нибудь из них по-тихому прихватить и к Тойону увезти, но не смогли. Их слишком много. Мы смогли к ним устроиться в охрану, когда трое охранников заболели по дороге. Только это не охранники. Это бандиты. Сами кого угодно ограбят. И с каких пор купцы стали брать в охрану по десять человек? Двое, трое, не больше. И уста Мансур с ними. Похоже, уже не рад, что поехал. Охранники постоянно дочку задевают, того и гляди подол задерут, и ничего не сделаешь. А компания у них одна, что купцы, что охрана, басматчи. Они что-то подозревают насчет нас. Надо сматываться. Сейчас охранников двое. Пятеро только что ушли к Пяти пальцам, повезли что-то.

— А нам ведь тоже к Пяти Пальцам надо. Там, говорят, абаасы объявился, людей ловит и съедает, — ответил Мангут, — На верную смерть Талгат нас послал. Улахан Тойон приказал ехать и найти этого шайтана. В бой не вступать, издалека посмотреть. И ещё нужен человек по имени Магеллээн.

— Откуда там люди? Там людей уже давным-давно нет. Сплошные вопросы, а нас всего двое. Нам было задание узнать, куда они везут мастера и откуда у них товар.

— Теперь мы здесь. Ночью двоих охранников прирежем, а купчиков допросим. Можно одного с собой забрать. Ну и добра какого прихватим.

На этом и порешили. Вернулись к своему отряду и поспели как раз к ужину.

* * *

С трепетом в душе Сайнара пошла на своё первое свидание, на берег реки, туда, где на песчаный плес набегают тихие волны. Густой кустарник скрывал уютную полянку, заросшую густой травой. Она приказала Хаара Кыыс не ходить с ней, но девушки её не послушали. Вдруг у юной госпожи закружится голова от счастья, и она упадёт на спину. Хаара Кыыс для того и приставлены, чтобы уберечь хозяйскую честь. Туда же пришел и Сохгутай. Они с Сайнарой сидели на траве, говорили и иногда целовались. Душа её трепетала. После встречи на берегу Сайнара несколько раз устраивала выезды на охоту, радуясь тому, как ловко Сохгутай бьёт байбаков и кекликов. Тому, что такой замечательный парень с ней. Но Сохгутай настаивал на встречах наедине. "Зачем", — говорил он, — "нам посторонние глаза?" Сайнаре однажды пришлось осадить слишком резвого ухажера и показать ему, что рукам свободы давать не надо. Но он был настойчив и она уступила. Теперь каждый вечер Сайнара выезжала на берег речки, Тогда же туда приезжал и Сохгутай. Она страстно с ним целовалась, бормотала что-то милое и совсем бессмысленное. Она была счастлива. Но он все чаще и чаще распускал руки и вообще перестал обращать внимание на её замечания. И вот однажды он повалил её на траву и начал жадно целовать её и сильными руками мять её грудь. Сохгутай, казалось, потерял разум. Глаза его горели, тяжелое дыхание с хрипом вырывалось из груди.

— Не надо, не надо, — пыталась отталкивать его Сайнара, — не сейчас.

Он уже задирал подол халата и начал стаскивать с неё шаровары, но запутался в завязках. Пока он доставал нож, Сайнара вскочила и дала ему пощёчину.

— Негодяй, как ты посмел!

Сохгутай совсем озверел. Он подскочил к девушке, схватил ее за косу и намотал её на руку.

— Что ты ломаешься, сучка. Теперь никуда ты не денешься, сейчас я тебе раздвину ножки.

Сайнара закричала. Сохгутай с силой рванул её на себя, и начал сдирать халат. Его остановил нож, упершийся ему между лопаток.

— Ну-ка, успокойся, жеребчик. Как бы тебе мерином не стать, — это незаметно сзади подкралась одна из Хара Кыыс. Она помогла встать Сайнаре, и они пошли прочь. Сайнара плакала.

— А тебе надо быстро-быстро ехать в свой род. Пока жив, — добавила охранница на прощание.

Сохгутай был в бешенстве. Его, лучшего парня во всей степи, остановила какая-то девка! Схватил в ярости первый попавшийся камень и, не целясь, бросил в Хаара Кыыс. И попал ей в затылок. Охранница упала, Сохгутай в три прыжка подскочил к Сайнаре и ударил её кулаком по лицу. Сайнара опрокинулась навзничь. Подхватил её на руки и бегом понёс к своему коню. Связал за спиной руки Сайнаре, достал фляжку и заставил её выпить какой-то дряни. Девушка потеряла сознание. Сохгутай перебросил её через седло, сам запрыгнул на коня и хлестнул его плёткой.

Сайнара очнулась от сильной тряски, открыл глаза. Светает. Её, связанную везли куда-то. Она вспомнила последние события и ужаснулась.

— Сохгутай, зачем ты это сделал? Куда-то меня везёшь?

— Очнулась, любовь моя! — в словах негодяя не было ни капли нежности, — сейчас остановимся и всё тебе объясню.

Сохгутай ещё немного проехал и остановился в одном, видимо, ему хорошо знакомом месте.

— Вот здесь мы всё и сделаем. Нам никто не помешает.

— Развяжи мне руки. Я устала и хочу под кустик, — тело Сайнары затекло, и она едва могла шевелить ногами.

Сохгутай развязал путы у неё на руках.

— Все равно скоро вашу семейку вырежут, так я хоть попользуюсь напоследок. Давай, шевелись. Делай свои дела побыстрее, а то мне уже невтерпёж! — он хрипло рассмеялся.

Сайнара отошла на десяток шагов, присела за кустиком, сделав вид, что занята собой. Достала засапожный нож и спрятала его в рукаве.

— Иди сюда быстрее, — продолжал глумиться Сохгутай, — а шаровары не завязывай, их все равно снимать!

Сайнара, понурив голову, медленно подходила к Сохгутаю, левой рукой придерживая шаровары, а правую прижав к груди.

— Сохгутай, милый, может не надо? Я боюсь! — дрожащим голосом произнесла девушка, — ты бы хоть кошму постелил.

— Что там бояться, ложись и раздвигай ноги, — Сохгутаю было весело, чувство безраздельной власти над беззащитной жертвой пьянило его, — я сейчас отомщу за все унижения своего рода!

В предвкушении наслаждения он скинул халат и начал развязывать шнурки на штанах. Сайнара подошла к нему поближе и ударила ножом в горло. Хлестнула чёрным потоком кровь на её халат. Сохгутай захрипел и упал. Сайнара опустилась на землю рядом. Её трясло. Неподвижно она сидела на земле и горько рыдала.

Рассвело. Сайнара не узнавала этих мест и не знала, куда теперь идти. Ущелье, в котором они остановились, петляло и неизвестно куда выходило. Конь, испугавшись запаха крови, убежал и ни в какую не хотел приближаться к девушке, как она его не звала и не приманивала. Она встала и пошла. Её мучили мысли, она терзала себя за то, что так ошиблась в человеке, полюбила его. Какой же негодяй это Сохгутай. Подлец! Наверное, все мужики такие. Она вспомнила сцены совокупления в кустах, после праздника. Какая мерзость. Бедных девушек так же, наверное, насиловали эти грязные мужланы. Им, грубым скотам, только одно нужно. Сейчас она ненавидела Сохгутая с той же силой, с которой вчера ещё безоглядно любила. Вместе с ним она ненавидела всех мужчин. Сайнара вышла из ущелья и пошла на юг, туда, где солнце. Надо идти туда, там должны быть кочевья. Сейчас утро, все будут готовить еду, может, она увидит дым от костра. Местность вся была пересыпана мелкой каменной крошкой, ложбины сменялись холмами, покрытыми плотным зелёным кустарником. Вскоре она вышла на равнину. Вдали, в дымке раннего утра, почти на горизонте, она увидала столб пыли. Кто-то кочует.

* * *

Поиски похищенной Сайнары начались не сразу. Когда остальные Хаара Кыыс поняли, что слишком долго нет Сайнары, они забеспокоились и бросились на поиски. Нашли на берегу одну охранницу без сознания. Облили её водой, и, когда она очнулась, рассказала, что госпожу похитил Сохгутай из рода Халх. Доложили Тойону, оповестили Бэргэна. Собрались у Тыгына в юрте.

— Все мужчины этого рода не способны воспитывать детей. Они не имеют права воспитывать детей. Это не мужчины. Бэргэн, ты не едешь в город Ты отправляешься на поиски Сайнары, вместе с Хаара Кыыс. Без внучки можете не возвращаться. Женщин и детей можете оставить в живых. В Тагархай я поеду сам.

* * *

Мангут со своими бойцами хорошо поужинали и отдохнули. Надо начинать дело. Двоих нухуров оставили в конюшне, подготовить коней и проследить, чтобы никто не убежал. Ургел и Мангут тихо проскользнули в комнаты охранников каравана. Те спали, в комнате стоял запах перегара, потных сапог и веселящей травы. Зажав рот жертвам, ткнули кинжалами в горло. Охранники трепыхнулись и затихли. Зашел Эрхан со светильником. Мангут быстро обыскал тела, выгреб мелкие деньги. На шее у каждого были приметные бляхи. Он забрал их.

— Всё. Пошли к купцам.

С купцами быстро не получилось. Один из них спал возле двери, и, когда её попытались открыть, проснулся. Криком разбудив своих подельников, он отчаянно начал обороняться. Трое бойцов ворвались в помещение, успели зарубить одного купца, но двое умело оборонялись. Саблей было неудобно махать в узких коридорах караван-сарая и они орудовали длинным кинжалами. На шум, крики и лязг оружия начали прибегать другие люди, в суматохе Эрхан уронил масляный светильник и начался пожар.

— Все уходим! — заорал Мангут, когда понял, что им не удалось втихую сделать дело.

В зареве разгорающегося караван-сарая они выскочили во двор, попрыгали на коней. Народ с вилами и цепами прибывал со всех концов аула, и, похоже, нухуров собрались убивать. В шуме, криках, сутолоке и суматохе отряду удалось вырваться из окружения, прихватив всех коней из конюшни. За ними образовалась погоня, но крестьянские клячи не смогли догнать отряд. Отъехали, как им показалось, достаточно и остановились. Развели костёр, расположились на отдых.

— Ты не знаешь. На Тойона нападали, после вашего ухода. И у нападавших нашли такие же бляхи, — сказал Мангут Эрхану, — это какие-то комиссары с ячейка.

— Это что за бандитское гнездо, ячейка? — спросил Эрхан.

— Не знаю. Объявились какие-то. На землях рода Чёрного Медведя их схватили. Пытали, но толком ничего не узнали. Вот наш Тойон и ищет всех, у кого такие бляхи. А это не деревня, это какое-то змеиное кубло. На нас все накинулись.

— Но получается, что бандиты — это мы. Напали на мирных караванщиков, чуть не убили. Никто же не знает, кто они такие, — возразил Эрхан.

— М-да… Об этом я и не подумал, — почесал затылок Мангут, — но и пусть. Что сгорит, то не сгниёт.

На рассвете к ним примчался мальчонка, на взмыленном коне, сам запыхался и, видно было, что держался из последних сил.

— Там! Напали! — не успев остановить коня, он начал кричать.

— Кто напал? Куда напал? Кому напал? Расскажи подробно. Успокойся, на вот, выпей кумыса, — Мангут не торопился. Куда торопиться. Раз напали, значит уже убежали.

Малец слез с коня и начал рассказывать. Оказалось, что накануне на кочевье напали какие-то люди. Отец и братья отбивались, но погибли. Сам мальчишка успел вскочить на коня и удрать за подмогой. Скакал день и ночь. Костёр он увидел издалека и сразу направился к отряду. А басматчи погнали коней к Пяти Пальцам.

Мангут скомандовал подъем. Надо было ехать разбираться, что случилось. Давно уже разбойники не нападали на стойбища. Хоть разорвись. И к Пяти Пальцам надо, и в кочевье надо, и отряд разделять нельзя, неизвестно сколько разбойников напали.

Как только окончательно рассвело, в костёр подбросили дров, и Мангут высыпал в огонь порошок. К небу поднялся ровный белый столб дыма. На земле бойцы оставили знаки в виде стрелы, направленный в сторону Пяти Пальцев. Тронулись. Ехали день и ночь, с короткими остановками на отдых. Ещё в темноте, на фоне светлеющего неба, показались каменные столбы. Что творилось у их основания, там, на возвышенности, снизу видно не было. На расстоянии пяти полётов стрелы от холма Мангут дал команду спешиться, рассредоточиться и охватить кольцом это место. Бойцы оставили коней, приготовили луки и стрелы и стали подкрадываться к старому оазису. Уже виден табунок коней. Тишина. Мангут ожидал увидеть горы распотрошенных трупов, с вырванными глазами и сердцами. Страшно! Подкрались и увидели двух спящих человек. Мангут махнул рукой и щелкнули тетивы. Каждому из басматчи досталось по три стрелы. Тихо подошли к трупам, осмотрели. Этих людей никак нельзя было назвать абаасы. Воры и конокрады. В полной тишине собрали коней и стали уводить их от оазиса. Надо было побыстрее уходить из этих мест, подальше от всяких абаасы, так думал Мангут, а для очистки совести всем сказал, что коней надо вернуть хозяевам.

* * *

Талгат вывел своих людей в степь сразу же после приказа Улахан Тойона. Медлить было опасно — рассерженный Тыгын мог в запале и голову отмахнуть. Смущало одно — сын Тойона, внезапно попавши в немилость и подчинение Талгату. Но вскоре смущение его пропало, и он костерил Данияра так же, как и всех остальных десятников. Отряд некоторое время прошелся по дороге Отца-основателя, пошерстил купцов и путешествующих, но никаких следов бунтовщиков не нашел. Позже Талгат повёл своих бойцов южнее, в сторону Пяти Пальцев. Все ужасы, которые рассказывали про абаасы старые легенды, немедленно вспомнили и доблестные нухуры. На стоянках читали наизусть избранные места из сказаний, где говорилось про коварных злых духов. Напряжение нарастало. Однажды утром дозорный заорал:

— Дым! Белый дым! Чёрный дым!

— Шайтан тебе в глотку, какого цвета дым? — всполошился Талгат.

— Два дыма, белый и чёрный, господин! — ответил наблюдатель.

Немедля отряд сорвался в сторону дымов. Ехали больше, чем полдня. Наконец, нашли бывшую стоянку отряда Мангута и знаки, которые указывали, что все ушли в сторону Пяти Пальцев. Но вдали, на горизонте, виднелся чёрный дым.

— Это горит в Хотон-Уряхе, — кто-то знал эти места и подсказал Талгату.

— Надо разделяться, — сказал Талгат Данияру, — ты пойдешь в Хотон-Урях, посмотришь, что там творится, наведешь порядок. Я возьму двадцать бойцов и мы пойдем на Пять Пальцев. Посмотрим, может кто-нибудь живой остался.

Глава 13

На берегу ручья валялись два трупа, в каждом по три стрелы. Трава потоптана, местами вообще вырвана с корнями. Похоже, что налетели какие-то отморозки и угнали моих коней! Я рассвирепел. Суки, гады, подонки! Все мои планы коту под хвост. Я подбежал к пленникам и начал их хлестать по спинам камчой.

— Что, мля, доигрались в робингудов? Баб вам захотелось! Смотрите, вот ваши подельники лежат! Я научу вас свободу любить! — я орал, плевался, матерился, чуть не сорвал голос. Остановился только когда выбился из сил. Сел на землю и обнял голову. Все планы прахом! Все пропало! Теперь опять тащиться пешком по пустыне хрен знает сколько, пыль, жажда и песок с камнями. Я этот курортный пейзаж уже видеть не могу. И всё из-за придурков, которые так бездарно пропалились. Это не бандиты, это просто сборище неудачников, а я к ним прицепом. И теперь с ними никуда. Стоит придти в ближайший кишлак или аул, что тут у них, и меня затопчут вместе с ними, просто за компанию. Конокрадов и нынче в степи убивают на месте без суда и следствия, а в эти-то дикие времена и подавно. А за похищенных женщин посадят на кол, сожгут, повесят и вольют в глотку кипящее масло. Короче, мы все умрём.

Ошарашенные таким напором бандиты совсем скисли. Похмельные страдания, пленение, избиение — тут кто угодно прифигеет. Надо им воды дать, пусть потеют. Ща весь хмель из них испарится. Это ж надо ж придумать, по такой жаре водку пить. Ниче, урок им будет. Изображая из себя сержанта-садиста, проорал:

— Та-а-ак! Шагом марш! — и копьём указал направление, а бывшему серому кардиналу добавил плёткой, — шевели поршнями, пидор коматозный!

После трех-четырех падений, гоблины, наконец, сообразили, что ходить в ногу гораздо удобнее. Они шагали, бряцая цепью. Владимирский тракт в натуре. Меня это как-то неестественно развеселило. Бригада каторжников дотопала до бурдюка с водой. Я скомандовал уже на местном наречии:

— Стой! Сидеть!

Они упали, где стояли. Я подтащил к ним ещё один бурдюк. Сучье племя, из-за вас тут корячится ещё. Разрешил пить. Хорошо, что рядом источник. Жиденький, но какой есть. Я подошёл к воде, намочил свою безотказную куфию с кепариком и заново намотал. Нормальные попаданцы, с калашами в руках завоёвывают королевства и принцесс, а я тут воспитываю всякое отрёбье. Принцессы мне представлялись непременно хрупкими, стройными и белокурыми, в во-от такими огромными и голубыми, как сапфир, глазами и сиськами четвертого размера. Ноги от ушей, походка свободная, от бедра. Я бы непременно спас такую красавицу от местного слонопотама, а она упала бы мне в объятия. И пол-царства впридачу. Я помотал головой. Какие-то юношеские фантазии. Не надо мне этого, ни принцесс, ни фауны. А то как бы не пришлось побегать за местными эндемиками. А может быть, и от.

Пошел забирать женщин из узилища. Поскольку план "А" с грохотом провалился, нужно было придумывать план "Б", который у порядочных людей всегда лежит за отворотом левого ботфорта. За отворотом правого ботфорта должен лежать план "В". Но это у порядочных людей, я к ним не отношусь. Моя предпоследняя жена так и сказала: "Ты, Вольдемар, свинья непорядочная!", потом поправилась: "Ты — порядочная свинья". Заметьте, про людей ни слова не было сказано, но в тот раз я промолчал. Женщин всё равно понять невозможно.

Надо выходить к людям, гоблинам, тьмутараканам, эльфам или что здесь разумное водится. Желательно, чтобы эти разумные не были любителями человечинки. Меня басмачи приняли за какого-то абаасы и рванули прочь. Может, это и есть тутошний хищник для людей, вершина пищевой цепочки в местной экосистеме? С каким-нибудь свойством ментального подчинения. В общем, к ним попадать нежелательно. Надо как-то поговорить с женщинами, может, что доброго скажут. Девушки не выглядели убитыми горем или сильно расстроенными. Более того, они выглядели совершенно счастливыми, сидели на шкурах и щебетали. О своём, наверное, о девичьем. Я подошёл к ним, они меня окружили и начали что-то говорить, да так ласково, и все сразу. Это как понимать? Я стоял столбом, не понимая, что происходит. Потом очнулся, и говорю, дескать, девочки, пошли вперед и с песней. Я увязал шкуры в тюк, вскинул на плечо, они нам пригодятся. По дороге мы прихватили часть вещей из лагеря. Котёл, дрова, мои пакеты, рюкзак. Работящие девочки попались, всё без лишних слов делают. Потихоньку добрались до оазиса, и тут девушки чуть не сорвались с цепи. Как увидели скованных бандитов, так сразу рванулись к ним с криками и воплями. Бить, не иначе. Я заорал на всех, развел по углам ринга. Девахи продолжали шипеть, у них, догадываюсь, много претензий к своим похитителям. Может, удальцы кого из родственников завалили во время налёта, так понятно, что женщины в сильном расстройстве. Отвёл их по другую сторону лужи, расположил на мраморном бордюре. Им надо успокоиться, придти в себя. Пустырника у меня нет, я не знаю, как теперь стрессы лечить. Добрым словом, конечно же. Я понимаю, постель — не повод для знакомства, но дела повернулись так, что тёток придется неизвестно сколько тащить на себе, а это уже другой уровень отношений. Тут я снова произнёс речь, перемежая русские слова и местные:

— Меня зовут Магеллан Атын. Бандиты угнали наших лошадей. Выбираться будем вместе. Как тебя зовут? — ткнул пальцем в любимую жену.

— О, улахан Магэлээн Атын, меня зовут Алтаана, — она сделала подобие реверанса.

Чудесно, меня уже величают "улахан". Симпатичная девчонка Алтаана. Глазки чёрные, круглые, отчего на её лице всегда выражение удивления. Носик кнопочкой, бровки домиком. И губы алые, как маки… в смысле, пухленькие розовые губки. Личико, в общем, премиленькое и ямочки на щеках. Других женщин звали Дайаана, Кэскилээнэ, Ньургустаана, Сандаара. И как это всё запоминать? Ужос. Нет, чтобы по-простому — Зарина, Джамиля, Гюльчатай. Или там Света, Катя, Маша… Гораздо легче было бы. При свете дня я повнимательнее рассмотрел своих подруг. Все разные, это естественно, но разные они по-разному. Хм-м-м… ну ладно, не с лица воду пить. Я поочередно их обнял, помял для порядку и пообещал каждой чупа-чупс. Хорошо, что они не знают этой отравы. Ткнул в каждую пальцем и объявил, что таперича, красотки, будете в целях моего самодержавного удобства именоваться Алтын, Даяна, Киска, Нюрка, Сандра. Они не возражали. Стал спрашивать, что где находится, на чьей мы земле. Старшая Дайана объяснила просто. Махнула рукой направо, то есть на восток, и сказала:

— Улахан Тойон род белый лошадь, — махнула налево, на запад, — Улахан Тойон род чего-то-там чёрный.

"Улахан тойон" по-русски — большой начальник или великий вождь, как кому будет угодно. Белые и Чёрные. Силы Света и Силы Тьмы детектед. Мы, в силу моего воспитания, конечно же, пойдем к Белым коням. Будем бороться с Чёрным Властелином и спасать Мир. Опять не то. Фэнтэзи вредно читать. По умному, надо идти кратчайшим путём к людям, а не изобретать себе лишних сущностей. Попытался снова разговаривать с женщинами. Оказалось, что если идти во-о-он туда, это северо-северо-восток, как раз выйдем на кочевье этих девчонок, Это если скакать на лошади, то день с гаком пути, но не более двух. Значит, не интуиция меня подвела. Исполнение подкачало.

— Мы, — говорила она, — не род белого коня, бла-бла-бла… Ты убил главный басматчи, быр-быр-быр. Ты какой род? У тебя лицо, — жест вокруг лица, — как быр-быр род.

Надо как-то выкручиваться. Если речь зашла о родах, то соответственно, здесь ниразу не демократия и всеобщей толерантностью не пахнет. В родоплеменном обществе человек не может быть ниоткуда. У каждого свое место в семье, клане, роду, а всякий род всегда имеет своё место в жёсткой иерархии родов. Я сейчас скажу — джучи, это будет для них пустой звук и, соответственно, я — никто. Да и доказательства какие-то надо предъявлять. Я достал цепочку с медальоном. Девушки посмотрели на него. Нет, не знают, отрицательно помотали головами. Тогда я разделся и показал отпечаток вороны на груди.

Алтаана посмотрела, склонила голову на одно плечо, потом на другое и говорит:

— Это суор. А может тураах.

Подтянулись другие девушки, и начался спор, суор это или тураах[22]. Две бабы — базар, три — ярмарка. Я только успевал переводить глаза с одной красотки на другую. В ходе дискуссии народ начал переходить на личности. Это обычное явление, главное, рефери не должен нервничать. Я послушал ещё пару минут и скомандовал брек. Кое-как удалось остановить полемику. Исключительно волюнтаристски, только лишь из-за того, что слово суор мне больше нравится, я сказал, что у меня род белого ворона, или, по местному, Урюнг Суор. Мы же на стороне Сил Света, не правда ли? Хотя, если бы я сказал, что у меня род чёрной вороны, не изменилось бы ровным счетом ничего. Мой статус был подкреплён бонусами за убитого басмача, и что-то ещё, я не понял из скороговорки девчонок, но они меня считают старшим и готовы подчиняться.

Я уже знал тридцать с лишним слов, в чем сравнялся в Эллочкой Людоедкой, и это меня несказанно радовало. Есть основания для того, чтобы смотреть в будущее с оптимизмом. Я уже уловил ритмику здешней речи и узнавал многие слова — основа языка, всё-таки была тюркской. Всё довольно быстро укладывалось в голову. Настропалил девок готовить жрачку и набирать воду, а сам пошел смотреть, что ещё можно забрать со стоянки.

На месте падения дома Ашеров я обшарил трупы моих тюремщиков, забрал всё, и что у меня отняли и прихватил боевую добычу. У бугра была нычка, я её видел. Он крысятничал от своих же. Из ямки, из-под камня, я вытащил увесистый мешочек. Развязал тесёмки — ого! Монет двадцать, все золотые и ещё камешки. Тогда я решил провести учёт, если меня ограбят ещё раз, то я буду знать, на какую сумму мне печалиться. В итоге оказалось тридцать восемь золотых, сто двадцать серебряных, триста с лишним меди и камешки. В плюсе куча оружия, обуви и одежды. Я подмёл всё подчистую и перетащил поближе к своим девочкам. К моим малышкам. К цыпочкам. В хозявстве всё сгодится.

К моему последнему заходу был готов харч. Я выдал полиэтиленовую скатерть, девушки долго цокали, богатая вещь! Ни у кого такой нет. Сервировали, как положено, в пиалы разлили кумыс, а хавчик разложили в миски. Я себе плеснул в пластиковый стаканчик водочки. Стаканчик у девушек тоже вызвал тихое восхищение. Сели мы, а девахи на меня внимательно смотрят и молчат. Э-э-э-э… что-то надо сделать? Молитву, может? Я пропел по-русски "Отче наш", а сверху привинтил Маниту и Тэнгри. Плеснул в костёр водки, которая вспыхнула синим пламенем. Это снова у девушек вызвало восторг. Кажется, проканало. Ну и порядочки у них. Ещё раз опомнился: ритуалы, ритуалы, возведенные в ранг закона, это мне ещё дедушка втолковывал. Пока я не съел первую ложку варева, ни одна не прикоснулась к еде. Потом дружно принялись навёрстывать упущенное. Когда всё наелись и опять на меня смотрят. Мля… вот так Штирлицы и попадают в застенки гестапо. Я судорожно вспоминал, ну что еще??? Потом непроизвольно рыгнул, да простят меня дамы. Дамы не только простили, но даже и обрадовались. Встали из-за импровизированного стола, начали собирать миски-ложки. Я остатки еды в котелке отнёс своим сидельцам. Без ложки, пусть упражняются.

В бывший бассейн ещё поднабралось воды. Жаль, что в этой луже никак нельзя было ни постирать, ни искупаться. Это угнетало. Я разделся и намочил старую майку и обтерся. Переоделся в чистое бельё, сменил носки. Хорошо, что есть пена для бритья и лосьон. Тут же по ходу дела изобрел новый способ бритья — побрился кассетой, без станка. Мне не повезло с бородой, у меня она растёт какая-то пегая и клочковатая. Все почему-то считают, что с бородкой я — вылитый Ульянов-Ленин, а это меня бесит. Я не хочу быть вылитым кем-то. У меня достаточно всего, чтобы быть самим собой. А усы у меня великолепные. Немного почувствовал себя человеком. Девахи, видя такое дело, тоже решили устроить гигиенические процедуры. Кто говорил, что степняки не моются годами? Не знаю, не моются, видимо, только вынужденно, из-за отсутствия воды. Развернул вуайеристов мордами в степь, чтобы не вводить их в искус. Сидят, молчат. Нахохлились, как мартышки среди зимы в новосибирском зоопарке. У женщин мой парфюм вызвал живейший интерес, но я их отогнал, ибо возможен футуршок. Точнее, я попросту боялся, что они весь лосьон выльют на себя. Как Эрнестина Ивановна Пуанкаре, только без смертельного исхода. Теперь девушки так и норовят потереться возле меня. Я так вкусно пахну! Для поддержания реноме богатого и щедрого ранчерос, я помазал каждой меж грудей своим одеколоном. Соответственно, мне снова приспичило отвести кого-нибудь из своих подружек в сторонку, для свершения вполне понятных действий. Для сексуал харасмента я выбрал Даяну, которая постарше. Она благосклонно приняла мои намеки, и мы отошли подальше, за сельскую ограду. Я при этом заметил недовольную физиономию Алтааны. М-да. Пришлось, чуть позже и её приласкать. Многожёнство, это вам не тут. Показалось мне, что запах недорогого лосьона действует на красоток возбуждающе.

Надо проводить допрос подонков. Сами сидельцы — душераздирающее зрелище. Я вытащил из заднего кармана золотую цепочку с медальоном и сунул каждому под нос. Все помотали отрицательно головой. Значит, ещё одна тайна, покрытая мраком. У кардинала я увидел на шее бляху, потянул её на себя. Почему это не все ценности сданы в ЧК? На бронзовой бляхе вполне чётко была изображена пятиконечная звезда с серпом и молотом.

— Товарищ, а ты-то ху… что здесь делаешь? Центральный комитет послал тебя проводить агитационную работу в басмаческих бандформированиях, а ты здесь сидишь? Я буду докладывать о твоей неорганизованности комиссару Туркестанского ЦК товарищу Сухову! — я решил пошутить. И, как обычно, неудачно.

— Да, табаарыс комисаар, я не басматчи, быр-быр-быр-быр комитет, — зачастил бандит.

Очень содержательно, конечно, но, по ходу, чувак знает такие умные слова, как комиссар и товарищ. Вдобавок носит значок с серпом и молотом. И утверждает, что не басмач. Это несколько напрягало и добавляло новые грани в мутную картину мира, которая у меня сложилась в голове. Как всё было хорошо. Белое — чёрное, хорошие парни — плохие парни. А теперь ещё и комиссары. Не хватало влезть в разборки местных басмачей и красных революционных отрядов, которые от бандитов мало чем отличаются. А эти кто? Которых я заковал? И ведь не спросишь их, знаний языка не хватает, да по любому, каждый бандит готов скосить под борца за справедливость. Может эти тётки, которых я так усердно огуливал, и есть освобожденные женщины Востока? И сейчас примчится местный Абдулла и поставит меня раком? Мне срочно захотелось вернуться к самолёту. Забрать автоматы, динамит и гранаты Ф1, вырыть окопы полного профиля и занять оборону.

Катастрофически не хватало информации, чтобы делать какие-либо выводы и принимать решения. Если я не могу решить проблему рационально, значит, её надо решать иррационально. Это мне в прошлой жизни всегда помогало. Чтобы отключится от суетного, я разложил тряпицу и начал заниматься пистолетом. Система незнакомая, я так-сяк покрутил его, но приловчился разбирать и собирать. Смазывал, протирал, наводил, короче, глянец. Потом взялся за патроны. Все перебрал и каждый протёр масляной тряпкой и проверил капсюли. Вроде всё в порядке. Сложил патроны в полиэтиленовый кулёк. Кобуру смазал бараньим салом, чтобы размякла. Пока возился, мысли немного упорядочились, не всё так страшно, как его малюют. Что-то ты, брателла, сильно морщишь лоб, сказал я себе. Не надо выдумывать проблем, которых нет. Не только бытие определяет сознание, но и сознание определяет бытие. Что-то смутно мне подсказывает, что надо перестать изображать из себя страдальца. Засунуть в задницу опыт последних лет жизни и культивировать свои детские воспоминания. На этой оптимистической ноте я закончил совещание с самим собой.

Теперь, по-хорошему, надо бы пострелять, а то оружие новое, непривычное. Для стрельбища найти какой-нибудь закуток, а то начни я сейчас палить, местные совсем с ума сойдут. Пошел исследовать покинутый оазис. Мы-то разместились на краю бывшего селения. Село, как село. Или аул, а может, кишлак. Дувалы, сакли, арыки. Запах пыли и вечности. Если смотреть от источника на запад, то виден небольшой уклон в сторону аула, а дальше — долина и холмы. Видно далеко, километров на тридцать. Вода от источника когда-то из бассейна по арыкам текла сначала в аул, потом — дальше, в долину. Сейчас водичка утекает в трещину. Смотрю село дальше. Половина домов перекосилась, некоторые развалились, но следов пожаров или вандализма не видно. Трещина по земле, и не одна. Зашел в пару домов. Причем говорить, что люди жили в лачугах, будет неправильно. Вполне себе приличные избушки, не виллы, но и не глинобитные халупы. Село покидали не в спешке. Собрали все мало-мальски подходящие вещи и ушли. В оградах видны следы грядок, с засохшими останками растений. В бывших садах — высохшие деревья. Я подошёл к одному, постучал по стволу. Звенит, как ксилофон. По ходу, землетрясение было, потом ушла вода. Следом за водой — жизнь. В траве прошелестела змея. Первая животная, которую я увидел в этих краях. Кругом порушенные канавы, потрескавшиеся дувалы. Здесь была развитая система ирригации. Мало того, что арыки аккуратно выложены изнутри булыжником, так ещё имеются шлюзы для распределения воды.

Я нашел подходящий покосившийся забор, нарисовал на нем ростовую фигуру человека, отошел шагов на тридцать и начал пулять. Первый блин комом. Ослабла пружина в обойме. Пришлось все снова разбирать растягивать пружину и дать отдохнуть металлу. Расстрелял двадцать патронов. Кое-что получается. Я в училище стрелял вполне прилично, но там стрельбище, а здесь степь. С десяти шагов в тело попаду, а больше и не надо. Снова разложил тряпицу и почистил пистолет. Оружие любит ласку, чистоту и смазку, так было написано над дверью караулки, и любил повторять злобный майор Пляко. Это мы тогда считали, что он злобный. А сейчас вспоминаю, так сердце моё преисполнено любви к ЗОМП[23] вообще, и к оружию, в частности. Майор у нас преподавал ещё и огневую подготовку. Как сейчас помню, скажет на занятиях: "Итак, синус угла полёта пули равен двум", и ждет, когда какой-нибудь умник возбухнёт. Потом добавит: "А в боевых условиях — трем, четырём и более, а вам, товарищ курсант — два наряда вне очереди за пререкания с преподавателем". Это у него такая шутка юмора была, если кто не понял.

Пошел я дальше смотреть аул. Нашел фазенду местного бея. Вполне приличный кирпичный особняк, без оголтелой роскоши, что не может не радовать. Интересный факт: у дома не было забора. Вместо него — ровная, когда-то бывшая живой, изгородь, в человеческий рост высотой. Как-то всё это не вяжется с моими представлениями о средневековой жизни в азиатском кишлаке. От ворот к дому идёт мощёная камнем дорожка, по сторонам её — останки деревьев. Сам дом небольшой, примерно в метров двадцать на двадцать, в один этаж. Крыша плоская, совсем как в Средней Азии. Зашел я внутрь. Вестибюль, сквозной проход во внутренний дворик. Там фонтан, шпалеры, клумбы. Что ж. Бедненько, но уютненько. Было. Сейчас кругом пыль, песок, тишина. Я начинаю прокручивать в голове планы, как бы я жил в таком доме, но спотыкаюсь на том, что воды здесь нет. Мысль думаю, как бы воду протянуть, законопатить щели в земле, или трубы проложить от источника. Сам источник расшевелить, поднять отдачу пластов. Ветрогенератор присобачить. Мечты, мечты. Обошел виллу по кругу. Сад, бассейн, цветник. Решетчатая беседка, сколочена из реек, обвита сухими лозами. Решил потренироваться, посбивать издалека сухие фрукты с деревьев. С каждым разом у меня получается точнее и мощнее. Прищурился на сухую ветку и вломил из всех сил. Ветка не только сломалась, но и улетела вдаль. С дерева посыпались сухофрукты. Мощь! Но силы отнимает чувствительно. Надо бы осмыслить внезапно возросшие умения, дома у меня сил хватало стакан разбить, а здесь вон оно как. Может тут мана какая в воздухе разлита, а я латентный маг? И статуи в тайном городе были как живые. Что-то здесь такое, непонятное, есть.

На бездонном синем небе — ни облачка. Хрустальный купол, по которому ползет неумолимое солнце. Не могу этим ублюдкам простить разбитые очки-хамелеоны. Опять выматывающая жара, все силы отнимает. Я присел в беседке немного отдохнуть. Полная тишина. Это напрягает, оказывается. Нет привычного шебуршания насекомых, щебета птиц, шума ветра. Издалека едва слышны разговоры женщин возле источника. Я стал рассматривать золотой медальон. Я качал цепочкой, как маятником, вперед-назад, вперед назад. Золото поблёскивало, монотонное качание навевало на меня дрёму. Я покачнулся и чуть не брякнулся носом в песок. Чёрт. Я смутно видел что-то, кажется белых лошадей. Надо садиться в следующий раз поудобнее, чтобы носом не клевать.

Поднялся я, скрипя суставами, и пошел смотреть, сколько у нас набрано воды. Вечером можно было бы двигать в сторону человечества, а то со жратвой у нас кисло. Я цыкнул зубом. Зуб вылетел. Немедля залез клешнёй в рот, проверять, что там у меня осталось, или мне пора переходить на манную кашу. Пошатал зубы. Мост из кобальт-никелевого сплава, который и так перекосился от кулаков моих пленителей, вывалился вместе с тем, на чем он держался. Фигня какая-то, я что, теперь шамкать буду, как столетний дед? Расшатал остальные зубы и повыковыривал все. Десны опухли, и, в свете моих удивительных физиологических превращений, я не удивлюсь, что растут новые зубы. Что ж, посмотрим. Настроение поднялось, я хихикнул: буду вечно молодым, вечно пьяным. Если это всё так, то мечта человечества для меня лично — сбылась. Всё говорило об этом, хоть я и боялся верить: и окрепшие мышцы, и улучшившееся зрение, и беспрецедентная половая активность. А резкие перепады настроения — это у меня нынче переходный возраст, я ещё раз посмеялся, представив на своём лице юношеские прыщи.

Меня сейчас беспокоит вопрос, что делать с моими пленниками. Никакой практической пользы от них, кроме переноски тяжестей, я не вижу. План "А" предусматривал, что я забираю коней, освобождаю бандитов и машу им ручкой. Теперь же что? Грохнуть кардинала, а потом с другими хлопцами половить рыбку в мутной воде? Это если здесь гражданская война и каждый сам себе власть, и надо создавать свою собственную банду. Иначе меня будут иметь все, кому не лень слезать с коня. Патронов на всех не напасёшься, даже если я заберу все запасы из самолёта. А если я всё перепутал, а такие, как серый кардинал, здесь у власти, то тогда я попал. Хотя нет. Оборванцы они и разбойники, это факт. Надо выяснить, есть ли здесь легитимная власть и что из себя представляет. Девки что-то такое говорили.

С такими мыслями я дошел до нашей лужи. Девушки продолжали щебетать о чем-то и вид у них самый беззаботный. Надо мне брать с них пример. А пленники переползли на другое место. Они могли перемещаться или все вместе, что благотворно влияло на психологическую атмосферу в коллективе, либо поодиночке в пределах одного — полутора метров, что, естественно, вызывало напряженность. И чтобы не сидеть на собственном навозе и блевотине, они предприняли первое осознанное коллективное действие. Я подошёл и похвалил их. Молодцы, партизанос, так держать, merdido fascista bastardo[24]. Они не поняли моего утончённого остроумия и снова забоялись. Я демонстративно закурил и ласково им улыбнулся беззубым ртом. Боятся, значит уважают.

Девчонкам я предложил перебраться в тень, в аул. Мы забрали воду и шкуры, и тихонько уползли в беседку местного олигарха. Посидели, я пытался что-то говорить, они смеялись и поправляли меня. Я всё выяснял, кто здесь власть и каково административно-территориальное деление. Мне на пальцах объяснили, что есть наслеги, маленькие поселения, где живут люди из кочевых родов, но не кочуют. Есть кочевья, где живут те, кто кочует. Есть кишлаки, малые поселения, где живут дехкане, пашут-сеют. Есть большие поселения, называются аулы, там живёт много народу, есть базар, караван сарай, мастера и вообще там хорошо. Там всякие люди живут. Есть большой город, где сидит-живёт большой тойон, но он там не живёт, он сидит на аласе. В городе есть всё! Слово "всё" произносилось с закатыванием глаз и придыханием, видимо, там были лавки с украшениями и баночками. Баночки — это женское всё. Есть ещё одно слабое место — это нижнее бельё, надо будет на досуге разобраться с этим вопросом. Аул — столица улуса. Там сидит бей или хан. В каждом кишлаке тоже есть свой бай, но маленький. Много улусов — это земля рода белого коня. Кое-что прояснялось, по крайней мере, все слова я знал и раньше, а теперь мог связывать их в осмысленные фразы. Неясно было, как понимать местожительство тойона, но скоро будет видно. Девахи мои были из бедного кочевья. Главу семьи убили налётчики-басматчи, двух его сыновей тоже. Женщины между собой находятся в каких-то сложных родственных отношениях, я только понял, что Даяна — жена, Алтаана — дочь хозяина, а Сандра — сестра Даяны. В кочевье осталась ещё одна жена хозяина и младший сын, который, кажется, успел слинять. Я хотел ещё узнать многое, но пока для дальнейших бесед на отвлечённые темы не хватало слов. Вдруг Сандра говорит:

— Чшшшшшшш, тихо, — повертела головой, — лошади. Пятнадцать или шестнадцать.

Вот слух! Я ничего не слышал. Киска подтвердила про коней. Я осторожно, между кустами, выполз на косогор, смотреть. Действительно, с запада движется небольшой караван из пяти всадников и пяти лошадей с грузом. Все всадники с заводными, итого пятнадцать лошадей. Ехали они неспешно, так что время на подготовку встречи у меня было. Я приказал всем сидеть, не рыпаться, а сам пошел к источнику.

Я залёг за камнем, так, чтобы видеть прибывших людей. Пятеро. В разномастных одеждах — кто в халате, кто в кожаной куртке. На головах повязаны желтые платки. Они подходят к моим пленникам, о чём-то разговаривают, переходя на повышенные тона. Старшой сидит на лошади, не слазит. Кардинал достаёт из-за пазухи медальон, показывает прибывшим. Главарь что-то вытягивает из-за пазухи, тоже видимо значок, подносит к носу кардинала. Один из бандитов склоняется к кандалам и пытается их поковырять ножом. Встаёт и мотает головой. Кардинал что-то говорит, прибывшие оглядываются по сторонам. Никакой агрессии к моим пленникам. Похоже, прибыла красная армия, то есть желтые повязки. Все дружно друг на друга начинают орать, кардинал машет руками. Не зря он мне не нравился. Я достаю пистолет, взвожу курок и передёргиваю затвор. Сейчас всё прояснится, кто такие. Старшой даёт команду и бандюки осматриваются. Кардинал орет:

— Хэй, Атын, иди сюда! Быр-быр-быр! Быр-быр!

Наверное, обещает сохранить жизнь. А может быстро убить, кто их, дикарей, разберёт. Шустро же, ты, гадёныш, забыл, что ко мне надо обращаться Гражданин Начальник. Ничего, я тебе морду подрихтую. Бурчу: "Это смутно мне напоминает индо-пакистанский инцидент"[25]. Двое душманов стоят возле пленников, вкладывают стрелы в луки, двое с обнаженными саблями осторожно двигаются ко мне. Мне показалось, что гуманоиды под каким-то веселящим препаратом. Главарь готовит аркан.

Хорошо сгруппировались, орёлики, все почти на одной прямой. Двое подходят всё ближе. Из меня полковник Кассад неважнецкий, конечно же, но попытаться надо. Я встаю в позицию "стрельба с колена" и жму курок, стараясь попасть в лучников. Восемь выстрелов подряд, четыре трупа. Быстро перезаряжаю пистолет. От звука выстрелов лошади с места ломанулись в разные стороны, главарь с перепугу чуть не свалился на землю, и конь его несёт куда-то в пампасы. Кардинал видит меня, орет что-то визгливым голосом, матерно ругается, дико смеётся. Похоже, у него крыша едет. Выстрелы для всех были шоком. Мои пленники зарылись мордами в землю. Смотрю на убитых. Один ещё шевелится. Ничего личного, ткнул копьём в горло, сюрпризы за спиной мне не нужны. Главное, не впускать это в сердце. Мои ещё больше пугаются, просто дрожат от страха. Кардинал сидит, обняв голову, и воет. Всё. Выбор сделан. Отряды освобождения Красного Востока идут лесом. Красная армия всех сильней, но последним смеется тот, кто стреляет первым. Я не фанат Ломброзо, но, безусловно, в его теории есть рациональное зерно. Рожи убитых, а это действительно были рожи, вызывали чувство брезгливости. Степняков, с точки зрения европейца, красавцами назвать сложно, но покойники превосходили в своём уродстве всё виденное. И откуда такие берутся? Наверное, сбежали с каторги.

Девки примчались на выстрелы. Нет, это неисправимо во всех мирах. Любопытство вам имя. Я насупился и высказал своё неудовольствие. Воспитывать, воспитывать и воспитывать! Девахи потупились и изобразили полное раскаяние. Ага, так я и поверил. Разбежавшиеся лошади потихоньку успокаиваются и подтягиваются к воде. Главарь, похоже, с концами ушел в пампасы. Ну и хрен с ним, теперь уже ничего не изменить. Зато мы теперь при транспорте и сегодня же двинем к нормальным людям.

На вьючных лошадях были приторочены по четыре фаянсовые фляги, сильно мне напоминающие по форме наши канистры, литров по десять каждая, связанные попарно. Показываю девушкам — снять! Сообща сняли, на прямую эксплуатацию женского труда у меня не хватает совести, а девушки, похоже, приучены к такому. Запечатаны фляги сургучом с оттиском какой-то загогулины. Я ножом привычно отколупал сургуч и вытащил пробку. Понюхал — водка! Валять ту Люсю, это водка! Я приложился на пару глотков. Именно она, родимая, да весьма и весьма хорошего качества. Ура! В сельпо казёнку завезли! Двести литров, с ума сойти. Мы взяли караван бутлегеров! Я прикладываюсь ко фляге ещё раз. Девушки спрашивают, что это. Отвечаю, что это яд. Аргыы. Арака. Аль кохоль. Они морщатся, видать, не одобряют крепких напитков. Я беру под уздцы лошадь, киваю моим красоткам, и мы отвозим груз в аул. Надо всё попрятать, с собой таскать ненужное ни к чему, а выкидывать… Покажите мне мужика, который выльет водку. В ауле освободили от емкостей коней, я с собой оставил одну флягу. Возвращаемся к источнику, собираем всех лошадей в кучу. Девахи начинают паковать баулы. Снова крик. Теперь это уже Даяна. Всадники!

Глава 14

Чёртичё. Не оазис, а проходной двор. В горячем мареве я вижу на горизонте силуэты. С северо-запада, но далеко, очень далеко. Это может быть, вообще за горизонтом, миражи в пустыне — обычное явление. Силуэты скользили беззвучно, как призраки. Меня передернуло — вспомнился всадник без головы. В этом мире всё не так, странные сны, умирающие от одного слова бандиты. Ещё не хватало призраков и моя крыша, величаво махая крыльями, полетит в далёкие дали. Но всадники приближались. И было их тьма тьмущая. Полусотня, не меньше. Не, человек двадцать. Но всё равно, это не мелкая шайка бутлегеров, это, похоже, ко мне едет Абдулла. Я ещё раз пожалел, что не прихватил с собой автоматы.

Я порылся в рюкзаке и достал стеклянные брошки, что покупал для соседки. Абсолютно китчевые вещи, диаметром сантиметров шесть, желтый сплав, облепленный разноцветными стекляшками. Потрясающей попугайской расцветки, аж в глазах рябит. Их достоинство — блеск, размер и дешевизна. Умирать, так, по крайней мере, господином и автократом. Надеваю куртку. Жаль, что я не умею накручивать чалму, а то изобразил бы индийского набоба. Цепляю брошь к куфие на лоб, а вторую — на лацкан. Перепоясываюсь самым богатым из имеющихся поясов, вешаю золотой кинжал справа, а свой нож — слева. Забираюсь на коня. Уже взведённый пистолет прячу за борт куртки. Я готов, я — Зульфакар Восточного Халифа и правая рука Кортеса. Нефритовый жезл Великого Инки и железное яйцо Нергала. Я возвышаюсь над миром, сидя на своем Буцефале.

— Это боотуры Улахан Тойона рода Белого Коня, — заявляет вдруг Сандра.

Я вопросительно вздернул бровь.

— Бунчук, — лаконично пояснила девушка.

Ну, вот и ОМОН прибыл.

тут и сказочке перерыв.

Примечания

1

Недуг, которого причину давно бы отыскать пора… (А.С. Пушкин)

(обратно)

2

Мосфильм, 1972.

(обратно)

3

Надпись на могилке. Свободен, наконец-то свободен.

(обратно)

4

Тухманов Дэвид

(обратно)

5

Улахан — большой, великий. Тойон — вождь, руководитель, начальник.

(обратно)

6

Урун (Урюнг) Хая — Белая Гора

(обратно)

7

аласы — типа альпийских лугов.

(обратно)

8

улус — район,

(обратно)

9

наслег — деревня

(обратно)

10

хотун — госпожа

(обратно)

11

муннях — собрание

(обратно)

12

деликатес ваще!

(обратно)

13

Саша Чёрный

(обратно)

14

из которого сделан гроб моей бабушки.

(обратно)

15

смычковый музыкальный инструмент

(обратно)

16

здесь и далее акыны и олонхосуты поют тексты из якутского эпоса "Нюргун Боотур Стремительный".

(обратно)

17

Саша Чёрный

(обратно)

18

здесь: раб

(обратно)

19

стихи автора.

(обратно)

20

Максимилиан Волошин

(обратно)

21

Атын — чужак, ежели по-русски.

(обратно)

22

ворон и ворона, соответственно.

(обратно)

23

ЗОМП — защита от оружия массового поражения. В училище трактовалось, как "защита от майора Пляко".

(обратно)

24

примерно можно перевести с итальянского, как "дерьмо фашистского ублюдка"

(обратно)

25

"Честь шахматной короны" Владимир Высоцкий

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg