«День, когда в городе идет дождь»

Алекс Бор ДЕНЬ, КОГДА В ГОРОДЕ ИДЕТ ДОЖДЬ Романтическая фантазия

1

Сегодня утром в Городе пошёл дождь…

Так бывает всегда, когда кончается июнь…

Угрюмые тучи черными стервятниками хищно набрасываются на Город, разомлевший под тягостным зноем раскалённого солнца, сдавливают свинцовыми тисками неудержимо рвущееся в просторную высь голубое небо и, почти касаясь клочковатыми щупальцами плоских крыш многоэтажных домов, уныло осыпают сиренево-сизые предрассветные улицы колючими иглами по-осеннему зябких дождевых капель.

Колючий дождь сердито лупит редких прохожих, закутанных в серые резиновые плащи. Унылые краски хмурого дождливого утра оживляет только разноцветная пестрота ощетинившихся навстречу дождю разноцветных зонтов. Но прохожих на улицах Города мало, из-под сухих крыш выползают только те, кому нужно куда-то срочно идти.

Ещё не проснувшись, я знаю, что в Городе пошел дождь. Он не может не прийти в Город в этот июньский день, так бывает всегда… Сквозь чуткий сон я слышу глухой шум дождевых капель, бьющихся об оконные стекла.

Чувствую, как по оконному стеклу извилисто бегут, оставляя мокрую дорожку, мутновато-призрачные слезинки дождя.

Я открываю глаза, и смотрю сквозь тусклую пелену дождя на серое бесцветное небо, оно сливается с пепельно-серыми крышами панельных домов-близнецов, и я чувствую, как сжимаются, уменьшаясь в размерах просторные улицы и проспекты, как размываются, растворяясь в мышино-серой пелене дождя, травянисто-деревянные переулки Старого Города… Я вижу, как слетают, прибитые дождём, сочно-зелёные листья с поникшего клёна.

И невольно вспоминаю такой же размытый студёными струями дождя тусклом июньском дне, когда в блёклой пустоте соседнего — через улицу — двора я стоял рядом с Делиной, маленькой девочкой с Очень Далёкого Острова, и разговаривал с ней. В последней раз…

И хотя с той далекой поры минуло немало дождливых лет, воспоминания об этом хмуром дождливом дне всегда приходит ко мне, когда я, проснувшись ненастным утром, печально взираю на мутновато-желтые дорожки на дымчато-серых оконных стеклах; когда, выглянув в окно, вижу, как бойко пляшут в лужах гулкие пузыри, когда ощущаю над головой каменную тяжесть налитых угрюмым свинцом косматых туч. И с невольно подступающей тихой грустью я снова возвращаюсь в тот уже очень далекий от меня день, и мне кажется, что это было совсем недавно. Быть может, даже вчера…

2

В тот год последняя неделя июня выдалась необычайно знойной. Раскалённый шар солнце немилосердно сжигал Город, лениво проплывая по прозрачно-чистому небу, на котором, даже если очень захотеть, невозможно было отыскать ни единого облачного пятнышка. Воздух, горячий и густой, как неразбавленный кисель, обжигал дыхание. Асфальт плыл под ногами, и его тропический жар чувствовался сквозь резиновые подошвы босоножек. Душное марево зноя висело в стеклянной духоте пыльных улиц.

Спастись от невыносимой жары можно было только у воды. Многие горожане так и поступали. На песчаном пляже всегда дул прохладный, освежающий ветерок, который смягчал духоту почти тропической жары. По-южному загорелые пацаны плескались в Реке, которая медленно, с гордым достоинством, уже несколько миллионов лет несла свои хрустально-прозрачные воды к далёкому южному морю, разделяя Город на две почти равные части.

На поросших одуванчиками и желтыми метелками борщевика высоких склонах левого берега лежал Старый Город, деревянное царство узких и извилистых улочек и переулков, до которых ещё не успели добраться надменные пятиэтажки. Над Старым Городом возвышались, блестя на солнце, ободранные купола церквей и башни колоколен.

А правый, низинный берег, протыкал голубизну неба панельными этажами новых микрорайонов, шеренги которых навивали тоску. Лишь изредка в унылую одноцветность похожих друг на друга, как близнецы, новых домов вносили разнообразие обшарпанные стены позабытых посадских храмов. Обезглавленные чьей-то злой волей, с дырявыми куполами, со сбитой росписью, они казались здесь, среди серых пятиэтажек, чужеродными вкраплениями навсегда ушедшего прошлого. Как и терпеливо ждущие сноса уныло покосившиеся деревянные домики за косыми заборами, скрытые, правда как безжалостной крепостной стеной, четким солдатским строем современных кварталов. И было удивительно, что левый берег реки сохранил прежнее старинное великолепие.

А может быть, мне это только казалось, потому что я не любил казарменное однообразие современных улиц, мне по душе был Старый Город каким он мог бы дойти до наших дней… Я знал, что этого города давно уже нет, что он существует только в моем воображении, — и в то же время этот ушедший в небытие город существовал. И стоило мне перейти через мост, как я сразу оказывался в каком-то другом мире… Я неспешно бродил по тихим зеленым улочкам, и чувствовал, что заросшие яркой сочной травой улочки, притихшие в тени раскидистых тополей и кленов, зовут меня в свою сказку. И наполняют уставшую душу ощущением покоя…

В тот день я тоже бродил по улочкам Старого Города. И не заметил, что у горизонта смутной чернильной кляксой висит сиреневое пятнышко. Облачко, почти прозрачное и бестелесное, оно никак не могло привлечь к себе утомленное летним зноем внимание. Очень уж несолидным казалось это маленькое чернильное пятнышко на безбрежном полотне раскинувшегося в просторную высь ярко-голубого ковра.

Но нахальное облачко, не принимая всерьёз огненных усилий солнца растопить его, чтобы вернуть небу первородную голубизну, постепенно набухало, разрастаясь и темнея, приобретая грозные очертания дождевой тучи.

Только очень уж недобрыми, зловещими были эти очертания. Не избавление от жары несла эта ртутно-тяжелая туча, что-то злое таилось в ее матовом сердце — холодное, враждебное лету…

Город замер в тревожном ожидании. А туча плыла — медленно и величественно, по- хозяйски погромыхивая костями. Ее надменное, пышное тело плотоядно колыхалось, разбухая, заслоняя собой голубизну неба. Следом за тучей летел, по-хулигански срывая листву с деревьев, холодный пронизывающий ветер.

И вот на распаренные зноем пыльные улицы гулко упали первые, еще очень осторожные, неуверенные капли дождя. Словно туча проводила разведку.

И, видимо, разведка прошла успешно. И туча выплеснула на Город миллионы скопившихся в ее упругих недрах ведер воды.

Холодный ливень застал меня в Старом Городе. Не прошло и секунды, как я, одетый по-летнему, выглядел так, словно меня только что вытащили из бездонного пруда.

Пришлось, чтобы не схватить в разгар лета, среди каникул, простуду, и не глотать потом отвратительные горькие таблетки, дворами выбираться на центральный проспект, проложенный сквозь старинные переулки, садиться на троллейбус и ехать домой.

Когда я вышел на своей остановке, ливня уже не было, холодный дождь мелко моросил по мокрому асфальту, звонко хлюпая каплями по отражающим чёрные тучи грязным лужам, выбивая из них лопающиеся пузыри.

Каменный забор со ржавыми воротами вел во двор. Во дворе было сумрачно и пусто. На желтой бельевой веревке бессильно трепыхались кем-то забытые простыни. Долго же им придется сохнуть после такого дождя…

И тут я увидел Делину…

Окно на первом этаже обычного блочного дома было широко распахнуто, и Делина сидела на подоконнике, прижавшись спиной к оконной раме. Ноги, босые и голые, были плотно прижаты к груди, тонкие руки обхватили маленькие колени. Острый подбородок задумчиво упёрся в переплетённые на коленях руки.

Поза Делины навеивала ощущение тоски и печали. Так, наверное, сидела на берегу моря, на огромном валуне, облизанном волнами, таинственная Ассоль.

Сидела, напряжённо всматриваясь в дымчатую даль горизонта — не покажется ли алый парус шхуны капитана Грея? Только, наверное, в сказочном Зурбагане, — сказочно-белом городе у лазурно-синего моря, где жила Ассоль, — не шёл холодный дождь, заставляя думать о том, что лето может неожиданно уйти. А сама Ассоль не набрасывала на узкие плечи темно-красную курточку.

Делина сидела на широком подоконнике, задумчиво склонив обрамлённую прямыми короткими волосами голову к коленям, и печально смотрела во двор, мокрый и грустный от разлившихся луж, по которым звонко лупили, покрывая их сплошной дрожащей рябью, острые капли озорника-дождя.

Делина увидела меня, когда я проходил мимо ее окна, думая, стоит ли ее окликнуть. Приятно улыбнулась. Оторвала подбородок от колен. Смешно сморщила свой маленький носик. Взмахнула тонкой загорелой рукой — курточка едва не слетела с плеч, и Делина едва успела подхватить ее.

— Погоди, Андрей, — крикнула она, блестя черными бусинками лукавых зрачков. — Не уходи… Я сейчас…

И, проворно соскочив с подоконника, исчезла в глубине комнаты.

Но тут же её лукавое лицо снова появилось в окне. Чёрные глаза хитровато блестели, веснушки радостно танцевали на облезлом от загара носу, а тонкие руки быстро чертили в воздухе тайные знаки, смысл которых, наверное, не знал никто, даже она сама.

Проворно вскочив на подоконник — только красные босоножки мелькнули, Делина на миг присела на корточки, а затем, испустив воинственный клич бесстрашных краснокожих, только что добывших в бою новые скальпы бледнолицых братьев, закрыла глаза руками, и бесстрашно сиганула с подоконника вниз, в туманную пелену дождя. По сонному двору пронёсся оглушительный визг, словно это был прыжок не из окна первого этажа, а падение с крыши гигантского нью-йоркского небоскрёба.

Красные босоножки звонко шлёпнули по грязно-тёмной луже, вероломно затаившейся под самыми окнами. В разные стороны брызнули мутные струи.

Кирпичная стена дома покрылась неряшливой рябью мокрых разводов.

Выскочив из лужи, Делина придирчиво оглядела себя, ища потери. Заметила на белой юбке грязные потёки, укоризненно, совсем по-взрослому, нахмурилась и недовольно покачала головой. Увидев, что ноги тоже обляпаны — от щиколотки до колен — быстро наклонилась и вытерла грязь ладонями. Звучно плюнула на измазюканные ладошки, наскоро вытерла их друг о дружку, размазывая грязь.

И, недолго думая проложила их к белой футболке. По бокам чётко отпечатались черные пальцы. Словно с переводной картинки из цикла «Персты дьявола».

Увидев, что она натворила, Делина сердито нахмурила тонкие брови, укоризненно покачала головой, расстроено вздохнула. Наверное, представила себе, что скажет мать, когда прийдет домой. Правда, мать у Делины добрая, никогда не кричит и не ругается, но все равно неприятно… Делина угрюмо зыркнула на меня исподлобья черными блестинками зрачков — видишь, дескать, какая я неряшливая… почти как ты… шутка…

И тут же, отчего-то смутившись, бордово покраснела и быстро спрятала маленькие острые кулачки в карманы куртки. Отвернулась, исподлобья пронзив меня косым взглядом лукавых глаз.

Я дипломатично пожал плечами — дескать, ничего не видел…

И тут суровая пухлая туча, до сей поры лениво плевавшаяся колючими иглами слабой мороси, вдруг вспомнила, что в ее резерве еще есть и мощь, и сила.

Сердито прогромыхав в вышине тупыми костями, она обрушила на нас тяжелую стену холодной воды. Начался настоящий ливень. Поднялся ветер, срывая с мокрых веток тяжелую листву… Наверное, такие ливни случаются на море, когда накатывается грозный девятый вал, и громадные, высотой в многоэтажный дом, бессердечные буруны, клокоча и пенясь, уносят в черную пучину парусные корабли, ведомые бесстрашными капитанами…

Радостно заворкотали в лужах, булькая, беспокойные пузыри, лопаясь холодными брызгами. Почерневший воздух пронзила яркая стрела молнии, и следом за ней, немного опаздывая с ответом, по-стариковски что-то проворчал недовольный гром. И в лицо сладко пахнуло прохладной грозовой свежестью.

Я едва успел спрятаться от новой порции дождя под гигантской, как шатер цирка шапито, кроной раскидистого тополя, который рос в центре двора.

Зелёный шелестящий зонтик надёжно защитил меня от гнева разбушевавшихся небес. Впрочем, я и так был уже мокрым до последней нитки, так что мне уже можно было не бояться принять очередную порцию нерукотворного душа.

А вот Делина…

Она слегка замешкалась, и плотные, как стена, струи дождя насквозь пронзили ее. Не спасла Делину тонкая летняя курточка, лихо, по-гусарски наброшенная на худощавые плечи поверх голубоватой футболки-безрукавки…

Но бесшабашную Делину ничуть не смутили хулиганские выходки вредной тучи.

Раскинув в стороны тонкие руки, покрытые нежным загаром, которые в густой пелене дождя казались стеклянно-прозрачными, почти бесцветными, она подпрыгнула, словно желая, как птица, взлететь в дождливые небеса, чтобы разорвать мутную пелену неподвижных туч, очистить небо и освободить из заточения солнце… Но человек, к сожалению, не птица, ему не дано летать, и неподвластна ему высь неба… Может быть, мысль эта пронзила и Делину, когда она, что-то восторженно крича, бросилась под защитный шатер великана-дуба… Делина бежала не очень быстро, громко шлёпая по бурлящим лужам, и брызги летели во все стороны. И ещё минуту назад чистая белая юбка Делины быстро покрылась грязными разводами.

Едва Делина вбежала под зелёный зонтик дуба, как ливень, словно в насмешку, стих. Видимо, в коварные планы тучи не входило столь быстрое и нерациональное использование своего далеко не бесконечного дождевого запаса. Зачем бесцельно поливать землю, если нельзя настичь жертву, пробившись сквозь плотную листву? И дождь снова медленно и монотонно застучал по слякотно-серой земле, дожидаясь, пока нам не надоест скрываться под зеленым зонтиком, чтобы, как только мы выйдем, обрушиться на нас с новой силой…

Делина вытянула из-под куртки мокрую грязную ладошку и тихо сказала:

— Дай семечек…

Делина знала, что я всегда ношу с собой семечки. Специально для неё.

Делина очень любила семечки и знала, что я не смогу отказать ей, и беззастенчиво пользовалась моей добротой. Впрочем, меня это обстоятельство ничуть не угнетало. Даже наоборот…

Семечки я покупал в Старом Городе, на Набережной, у добродушных старушек, которые чинно сидели рядом со своими большими мешками, доверху наполненными душистыми семечками. Я не знал, как они управлялись с этими мешками, кто помогал им приносить их. Когда я приходил в Старый Город, они уже сидели под стреловидными арками старинных купеческих особняков, поджидая редких покупателей. А когда уходил, они не спешили уходить, и их полотняные мешки по-прежнему были до краёв наполнены отборными семечками, пахнущими жаром летнего солнца и прелью земли. Самыми вкусными в мире румяными семечками… Самыми вкусными потому, что они продавались в Старом Городе, где даже воздух был не таким, как в современных микрорайонах. Там он пах грубым бездушным железом, был насквозь пропитан ядовитыми парами выхлопных газов, — а здесь, в Старом Городе, вдали от шумных улиц, воздух был соткан, казалось, не только из ароматов густых, по колено, трав, нежного шелеста листвы и робких колокольных перезвонов уцелевших церквей.

Воздух Старого Города нес в себе что-то сказочное, необычное, таинственное, чему нет названия в современном языке, но что, конечно же, существует, независимо от нашего хотения или желания. То, что нельзя увидеть, а можно только почувствовать… Как в раннем детстве, когда каждый новый предмет ты видишь впервые и готов поверить в близкую сказку… Так и обыкновенные семечки, словно волшебный талисман, как-то случайно, невзначай, были связаны у меня со Сказкой. Сказкой Старого Города, которую придумал я сам, когда бродил по тихим и ласковым старинным улочкам.

Мне представлялось, что если в определённой последовательности съесть две-три горсти семечек, купленных из разных мешков, то после этого будет очень легко найти один старый дом, ворота которого забраны узорчатыми решетками. Войдя в этот дом, можно увидеть одну маленькую железную дверь.

Дверь не простую, а конечно же, сказочную, отворив которую, можно оказаться в одной сказочной стране, в маленьком городе с каменными мостовыми и островерхими крышами. Этот город будут осаждать враги, злые и коварные — как и положено врагам, — и горожане будут ждать своего избавителя, которым буду я, потому что именно мне доверено спасти город от разрушения и разграбления. Потому что я — Рыцарь Алого Подсолнуха. Когда город будет освобожден, меня пригласит во дворец сам король, и отдаст за меня свою единственную дочь, принцессу. Но принцессу, чем-то похожую на Делину, похитит трехглавый дракон, и я, вооружившись волшебным мечом, владелец которого не победим в любом бою, отправлюсь в далекий путь, чтобы отыскать принцессу и убить похитителя-дракона. Победив дракона и освободив всех его пленников, я вернусь в королевство вместе с принцессой, и буду жить во дворце, а потом, когда придёт время, и мне исполнится 18 лет, выполню волю короля и женюсь на спасённой мною принцессе. Стану благородным принцем. А потом, если повезет, то и королем…

Мне казалось, что старушки, торгующие семечками, осведомлены о моих рыцарских замыслах. Они мудро смотрели на меня сквозь серую сеть глубоких морщин добрыми голубыми глазами, и мне казалось, что они просто так, для вида, торгуют семечками в Старом Городе, а на самом деле все они — добрые волшебницы, феи из моей Сказки, и если их хорошо попросить, они неприменно укажут мне путь к заветной двери. И я шагну в сказку. Вместе с Делиной…

Но мне всегда не хватало смелости подойти к этим улыбчивым старушкам-феям и спросить, как найти ту желанную дверь. Я боялся, что они рассмеются мне в лицо, скажут — такой большой, а верит в детские сказки… Нет, они никогда не сказали бы так, но что делать, когда не веришь в собственные силы… А сегодня Сказку испортил неожиданный дождь. Но семечки для Делины я все же купил…

— Дай семечки, — сказала Делина, протягивая мокрую ладошку.

— Бери, — сказал я, показывая на карман. — Только они, наверное, вымокли…

— Ничего, — невозмутимо махнула рукой Делина. И так же невозмутимо, без лишних церемоний, засунула в мой карман обе руки. Выхватила горсть семечек, которые едва помещались в её маленьких кулачках. Хитровато стрельнула в меня антрацитовым взглядом, и, словно опасалась, что я могу передумать, быстро спрятала их в нагрудный карман куртки. Застегнула «молнию» и вопросительно глянула мне в глаза.

— Бери ещё, — предложил я.

— Потом, — небрежно махнула рукой Делина.

И вдруг в сонном шорохе дождя тихо прозвучало:

— А знаешь, я скоро улетаю…

— Когда? — спросил я.

— Через пять дней… Третьего июля…

— А когда вернешься? — поинтересовался я.

Каждый год, в начале июля, Делина улетала на свой Далёкий Остров, проводила там два летних месяца А в конце августа возвращалась в Город бодрая, весёлая, не по нашему загорелая…

— Я не вернусь, — услышал я. — Я улечу навсегда…

Делина говорила очень тихо, её мягкий, как журчание маленького ручейка, голос был почти не слышен из-под опущенных к земле губ. А последнее слово — «навсегда» — вообще растворилось в густом обволакивающем шуме беспокойного дождя. Я скорее почувствовал, чем услышал его…

Мне показалось, что надо мной разорвался оглушительный удар грома, который мог разрушить весь старый Город. В глазах потемнело, словно перед ними пронеслась жгучей стрелой яркая молния. И я почувствовал, что теряю под ногами твёрдую землю и медленно падаю в глубокую пропасть, с каждой секундой убыстряя падение, чтобы, когда придёт время достигнуть дна, разбиться об острые, как бритва, камни…

— Это правда? — только и смог выдохнуть я.

— Правда, — Беззвучно кивнула Делина. — Правда, Андрей…

И медленно, словно остерегаясь встретиться со мной виноватым взглядом, подняла чёрные бусинки зрачков и обреченно посмотрела мне в лицо. У Делины всегда были очень грустные глаза. Даже когда она смеялась или улыбалась, её глаза о чём-то грустили. О чём, я не знал, но догадывался: она скучала по своему Далёкому Острову. Тому месту, где остался ее родной дом… Со временем я привык к тому, что у Делины всегда грустные глаза. Но сейчас, когда я, словно впервые, увидел печаль в глазах Делины и своё нечеткое отражение в её чёрных зрачках, то почувствовал, что это уже не прежняя, знакомая мне грусть. В тёмной глубине её искрящихся зрачков застыло тревожное чувство невыносимой, испепеляющей душу безысходной тоски. И я почувствовал эту невысказанную тоску — тоску по чему-то несбыточному, далёкому, страстно желаемому… И в предчувствии скорой беды тревожно сжалось сердце…

Делина стояла напротив меня, и я близко-близко, почти у самого лица, видел её мокрые глаза и своё отражение в её чёрных зрачках. Я смотрел Делине в глаза, и мне казалось, что бесконечный дождь, разразившийся над притихшей Вселенной, смыл с этого доброго и чистого детского личика все живые краски, превратив живые черты в неестественно бледную белесую маску гипсового манекена. Нездоровым был этот цвет… На выбившейся из-под капюшона русой пряди золотистых, светло-русых волос прозрачными алмазинками дрожали дождевые капли. Они одна за другой смело соскакивали с кончиков волос, падая на веснушчатый носик Делины. Наверное, это было очень щекотно, потому что Делина то и дело морщила нос… Мне всегда нравилось, когда Делина морщила свой маленький курносый нос, усыпанный золотом веснушек, потому что когда она так делала, то становилась какой-то особенно очаровательной и милой, и я смотрел, затаив дыхание, не решаясь произнести ни слова, на её смешную и забавную рожицу.

Но сейчас, когда холодные дождевые капли пронзительно били Делину по носу, и она морщилась, мне не казалось это ни смешным, ни очаровательным, ни забавным. Наверное, потому, что Делина не улыбалась, её тонкие губы были плотно, до болезненной белизны, сжаты, а крапинки живых веснушек, которые всегда придавали её вздёрнутому носику лукавое выражение маленькой плутовки, заводилы и веселушки, пепельно поблекли, словно их смыл нескончаемый дождь.

И была Делина в этот тоскливый миг серого дождя такой маленькой, мокрой и беззащитной, что мне невольно захотелось обнять её, прижать её маленькие плечики к своей груди и сказать ей на ухо несколько хороших, добрых слов, которые непременно развеселят её, вернут губам живую улыбку, разожгут искрометным весельем поникшие веснушки и защитят душу от скорбной тоски и печали.

Но я не решился исполнить задуманное. Нет, не потому, что мне помешало смутное чувство робости или я опасался, что Делина неверно меня поймет…

Просто я чувствовал, что сейчас ей не нужны слова утешения. Не ко времени они сейчас… Делина грустила, но ее печальное лицо было озарено каким-то далеким, слабым, неясным светом, который незримыми волнами исходил от её грустных глаз, и этот непонятный мне лучезарный свет нельзя было увидеть, а можно было только почувствовать, если внимательно прислушаться к стремительным ударам её маленького беспокойного и счастливого сердца…

Счастливого — потому что она, Делина, с нетерпением ждёт сейчас встречи со своим далёким домом. А родной дом — это единственный приют в бесконечных мирах Вселенной, где человек имеет возможность обрести покой и безмятежность, и почувствовать, что есть в этой жестокой, наполненной страданиями и потерями жизни, вечное, безграничное счастье…

Потому что под прочную крышу родного дома никогда не залетают косые струи гнилого дождя — беспокойные, тревожные, разящие наповал прямо в сердце…

— Ты меня больше никогда не увидишь, — тихим дрожащим голосом проговорила Делина. И я почувствовал, как меня с ног до головы накрыла слепая морская волна, холодная и печальная. И, чтобы не утонуть, захлебнувшись в этом суровом и беспощадном, неудержимо-стремительном водовороте, я набрал полную грудь сырого, остуженного холодными брызгами дождя воздуха, чтобы сказать Делине те грустные и добрые слова, которые испокон веку говорят друг другу люди, дети и взрослые, когда приходит пора расставаться.

Говорят, в тайных глубинах души лелея беспокойную надежду, что расставание, даже если оно навсегда, всего лишь очень маленький, а оттого и самый важный шаг к новой встрече.

Я хочу сказать Делине — доброй, чуткой, милой девочке Город с Далёкого Острова- самые важные и самые значительные слова за два года нашей дружбы, которые я ни за что не решился бы сказать ей раньше, всего день или два назад…

Но вдруг я неожиданно осознаю, что не смогу выдавить из души ничего, кроме очевидных, банальных истин: — «Я не забуду тебя никогда, и ты не забывай…». Или — «Пиши мне… Пиши почаще, если сможешь, ведь твой Остров так далек от моего города, что письмо может идти долго-долго и не дойти…»

Но зачем произносить в слух очевидные истины, говорить стертые, как стандартные клише, слова, если и так ясно, что мы никогда не забудем друг друга — пока не придёт время забыть. И будем писать друг другу немного наивные, но очень искренние письма — сначала очень часто, почти каждый день, а потом все реже и реже, пока переписка не прервется, как тонкая и непрочная нить…

Потому что воспоминания и переписка — это хорошо, но они никогда не заменят настоящей дружбы.

Делина скоро уплывет на свой Далекий Остров, и мы будем жить и взрослеть вдали друг от друга, и не будем уже делить пополам искреннюю радость прочной дружбы, и нелепую горечь недолгих обид и бессмысленных ссор, и не будем мы уже никогда видеть глаза друг друга, а наши робкие пальцы никогда уже никогда не соприкоснутся в мимолётном пожатии. Мы будем жить и взрослеть на разных берегах Океана, широкого и безбрежного, навсегда разделившего наши миры, и его мутные воды навсегда разделят нас, и не пройдет больше Делина по старинным улочкам придуманного мной Старого Города, в уютной тиши которых живет придуманная мною сказка, которую я хотел бы подарить Делине. И если мы снова захотим найти друг друга, то будет очень нелегко переплыть океан, не утонув в холодных и хмурых, как тучи над Городом, волнах и познать радость новых счастливых встреч…

— У тебя есть ещё семечки? — доносится до меня из мрачноватой пустоты чёрной пучины неприступного океана звенящий голосок Делины.

Привычно-нежный голосок, колокольчатые переливы которого скоро будут звучать только в моей печальной памяти, как грустные воспоминания об ушедшем куда-то вдаль, вслед за пеленой холодного дождя, безмятежном и счастливом времени детства…

Но холодный и горький ветер разлуки еще не успел опалить наши души своим тяжелым, как тучи над нами, дыханием, и Делина по-прежнему стоит рядом со мной. Уже не тот беззаботно-весёлый ребёнок, каким я увидел впервые её два года назад, но ещё и не задумчиво-хмурая девушка-подросток, какой она станет ещё год спустя, и я не смогу узреть этого благодатного превращения.

Она стоит так близко, что я вижу своё мокрое отражение в её грустных зрачках. Отражение мокрое и нечеткое… Делина молча глядит на меня, и тянет ко мне две маленькие ладошки, покрытые серой корочкой высохшей грязи. Маленькие ладошки, красиво сложенные наподобие игрушечной лодочки…

Сколько раз я уже видел эту хрупкую лодочку!

Сколько раз, пытаясь уберечь её от ветров и дождей, от непогод и штормов, укрывал своими ладонями…

Неужели и это тоже останется только в уходящем детстве?..

Неужели маленькая хрупкая лодочка, сложенная из горячих ладошек маленькой Делины, навсегда уйдёт в бесконечное плаванье, чтобы когда-то причалить к песчаному берегу далекой, недоступной земли?

Неужели?..

Дождь на мгновенье стихает, когда я достаю из кармана остатки семечек и высыпаю их в ладони Делины. Маленький чёрный ручеёк грустно журчит, вытекая из моих склонённых ладоней, и исчезает в распахнутой лодочке покрасневших от холодных капель ладоней Делины. И с каждым мгновением уменьшается длина этого странного ручейка — это я постепенно опускаю свои ладони ближе к ладоням Делины, чтобы хотя бы на миг прикоснуться к маленькой, залитой дождем, лодочке, уходящей в далёкое плаванье…

Слегка прикоснуться, а потом, поборов мальчишескую робость, осторожно взять прозрачные ладошки Делины в свои, и держать долго-долго эту счастливую невесомую ношу. Держать до тех пор, пока мчится в холодном межзвёздном пространстве голубая планета Земля, скрытая от горячих лучей солнца угрюмыми клочьями холодных дождливых туч…

Я буду осторожно, как драгоценный горный хрусталь, как хрупкую античную амфору, держать тонкие, слегка тронутые первым летним загаром, ладошки Делины, заботливо оберегая их от холодных уколов острых дождевых капель. Я закрою эти невесомые, потерявшие смуглую телесную плотность, тонкие пальцы своими ладонями, чтобы они больше не мокли под равнодушным дождем, и чтобы сама Делина не исчезла, растворившись в серой туманной дымке, идущей вслед слепой пелене неугомонного дождя…

Но я никак не решаюсь дотронуться до её мокрых ладошек…

Я знаю: всё равно мне её не удержать. Даже если я стану денно и нощно молить всех богов помочь мне сберечь нашу долгую, как и само детство, дружбу. Как не смогу я отправиться вместе с Делиной на её Остров, где на пустынном песчаном берегу беспокойного, моря, в белом городе, похожем на сказочный Зурбаган, уже два года ждёт её возвращения дом, осиротевший за годы разлуки. Дом, та долгожданная пристань, к которой мечтают пристать после долгого пути по морям и океанам жизни уставшие капитаны. Дом, родной и милый приют, в тишине которого, нарушаемой только пенистым рокотом прибоя, с очаровательно-милых, нежно-добрых и игриво-лукавых глаз Делины навсегда слетит, смытая волнами и подхваченная порывом свежего ветра, вечная грусть, и Делина, станет самой весёлой и беззаботной девчонкой, которая будет бесшабашно носиться со своими новыми друзьями по узким улочкам обретённого после двух лет разлуки солнечного Зурбагана, купаться в лазурных водах тёплого моря, загорать на нагретой лучами южного солнца пляжной гальке…

И всё это — вдали от моего Города.

Вдали от меня…

— Пошли ко мне? — Делина кивнула в сторону распахнутого настежь окна.

— Зачем? — отрешённо спросил я.

— Мы же друзья с тобой, — просто ответила Делина. — Я же скоро уеду… А сегодня с утра я одна дома, родители ушли… Скучно… Пошли?

— Что-то не хочется, — с чувством торопливой неловкости отвечаю я. Потому что давно жду, когда она пригласит меня к себе. И я снова буду сидеть в удобном мягком кресле в знакомой маленькой комнате, снова буду разглядывать журналы с разноцветными картинками, листать красочные книги на незнакомом, но таким близким мне гордом, нежном и певучем языке. Языке Далёкого Острова. Языке её, Делины, Зурбагана…

Я буду сидеть в теплом уюте комнаты, пережидая, когда же кончится этот ненавистный дождь — не вечно же он, в самом деле, будет хлестать над усталой Землёй?

И будут волшебно благоухать синие кисти гиацинтов — цветов, которые очень любит Делина, и они всегда стоят, распустив бутоны, в вазе на столе. Я буду дышать пьянящим ароматов тропических цветов, и мне станет невыносимо грустно, потому что я буду знать, что пройдёт всего несколько дождливых дней, и я уже не смогу подойти к знакомой двери, слегка тронуть ярко-красный глазок голосистого звонка, чтобы услышать затем тихий голос Делины: «Кто?». И я уже не смогу назвать себя, и не распахнётся мне навстречу обитая коричневым дерматином дверь, и не возникнет в дверном проеме обрадованное моим приходом лучистое личико Делины. И она не скажет мне, приветливо улыбаясь, восторженно сияя чёрными глазами, в грустных зрачках которых непоседливо затаился маленький пушистый лучик: «Заходи…»

Ничего этого уже никогда не будет. Никогда-никогда…

Потому что в квартире, где два года жила Делина вместе с родителями и маленьким шестилетним братишкой, поселятся чужие, незнакомые люди, которые ничего не будут знать ни обо мне, ни о Делине, ни о нашей долгой дружбе длинной в два бесконечных года детства…

Я никогда не смогу появиться отныне на знакомом пороге, хотя там будет жить такая же, как и Делина, девочка. Такого же возраста. С такими же тёплыми лучистыми глазами. С такими же смешными крапинками веснушек на дерзко вздёрнутом к небу носике. С таким же добрым, овеянным ласковым ветром, раскрытым навстречу прекрасному лучезарному миру, по-детски живым и счастливым лицом…

Меня будет сводить с ума её тёмный локон, кокетливо спадающий на смеющиеся глаза, но я никогда не подойду к ней, не скажу ей ни слова. Только, проходя через так неожиданно ставшим для меня чужим двор, буду бросать короткие тоскливые взоры на смытый синими дождями знакомый прямоугольник широко распахнутого настежь окна, стараясь разглядеть в тёмной глубине незнакомой комнаты полузнакомый расплывчато-смутный силуэт…

Я буду видеть, как она день ото дня хорошеет, взрослея, как наливается спелыми живительными соками её детское тело, как на неё, когда она летяще вышагивает по улице, восторженно глядят мальчишки-ровесники и парни постарше…

И вот один из них, более смелый и дерзкий, вышагивает рядом с ней и, по-детски робея, крепко держит в своей сильной руке её маленькую ладонь.

Я каждый день буду видеть эту очаровательную девушку, имени которой я так никогда и не рискну узнать, но перед моими глазами всегда будет Делина, я буду видеть её ежечасно. Я буду представлять себе, глядя на ту девушку, как изменилась Делина, как она повзрослела, похорошела, за это разлучившее нас время. Я буду видеть, как на Делину, уже ставшую взрослой девушкой, оглядываются, восхищённые её очарованием, стройностью и красотой, молодые парни; и в конце концов я увижу рядом с ней смущённого парнишку, смуглолицего и черноволосого обитателя солнечного Зурбагана, сошедшего со страниц романов Александра Грина, чтобы найти вечный приют на берегах Далёкого Острова… Этот незнакомый мне парнишка будет бережно нести тонкую руку Делины в своей широкой ладони, и мне не хватит сил, чтобы почувствовать себя на его благословенном месте… — как нету у меня сил сейчас, когда над Городом идёт прощальный дождь, принять дружеское приглашение Делины и в последний раз прийти к ней в гости, переждать нескончаемый дождь, забыть хоть на минуту про колючие иглы, которые, кажется, летят не за шиворот, а прямо в измученную душу…

И я понимаю, что когда Делина уедет, в моей душе так и будет идти, ни на секунду не прекращаясь, холодный дождь разлуки, как безрадостное вечное напоминание об этом тоскливом, похожим на осеннем, летнем дне, и будет этот нескончаемый дождь идти только для меня одного во всей Вселенной…

А на Далёком Острове, в сказочном Зурбагане, где будет безбедно жить моя юная Ассоль, всегда будет сиять жаркое солнце и царить вечное лето.

И когда Делина вырастет, когда станет взрослой, солнце не выцветет на ярко-голубом небе, а лето по-прежнему будет радовать бесконечным теплом.

Потому что туда, в придуманный мною Далёкий Остров, — где, наверное, когда-то капитан Грин высаживался на берег, выискивая персонажей своих чудесных фантастических феерий, никогда не долетают холодные капли бесконечного грустного дождя. Там не знают, что такое расставание, там всегда — праздники встречи…

— Но ты не уйдёшь сейчас, нет? — сквозь шум дождя слабо доносится до меня тревожные золотисто-переливчатые звуки тихого голоса Делины, приглушенные шелестом бьющегося об оконные стёкла дождя. И я вздрагиваю, когда чувствую на своём плече лёгкую, почти невесомую, маленькую ладонь Делины. Она часто клала на моё плечо свою лёгкую, как пушинка, ладонь, и это был предельно искренний живой порыв, который шёл из чутких глубин её доброго и отзывчивого детского сердца. Обжигающее прикосновение её дружелюбной ладони заставляло моё мальчишеское сердце трепетать от волнения и робости, я чувствовал себя лёгким и невесомым, готовым к вольному поднебесному полёту. И, чтобы до пронзительно ясной бесконечности продлить радостное ощущение близости и доступности счастья, я часто восторженно накрывал эту чуть вздрагивающую, как пойманная в силки пташка, от неуютного смятения, дружескую ладошку своей нерешительно-робкой ладонью…

«Ты не уйдёшь сейчас, нет?» — спросила у меня Делина в тот неласковый дождливый день, и её тонкая, почти прозрачная в матовых переливах сероватых жемчужин дождевых капель рука замерла в тревожном ожидании на моём мокром плече, а я никак не решался, как прежде, успокоить её нетвёрдым пожатием. Я не мог понять, вглядываясь в спокойно- грустное лицо Делины, радуется ли она тому, что пришло время вернуться на свой Остров, либо её детскую душу жестоко гложет такая же чёрная и безысходная, как у меня, тоска оттого, что мы уже не увидимся никогда? Делине совсем недавно исполнилось 13 лет, я был старше её ровно на год — мы родились в один день… И мы оба вступали в ту счастливую и грустную пору, когда детство еще не кончилось, а юность еще не началась, и верное слово «дружба» значило для нас гораздо больше, чем новое, несущее неизвестность, слово «любовь».

.. И вот я вижу, как мы стоим напротив друг друга, смотрим друг другу в глаза, я совсем близко вижу своё отражение в её печальных зрачках. Могучая крона ветвистого богатыря-дуба заботливо оберегает нас от настойчиво-грубого любопытства косо летящего дождя. И сквозь мышино-серую дождевую пыль я вижу, как бегут по бледным щекам Делины прозрачные хрусталинки слезинок. Почти неотличимые от капель дождя…

А может быть, это и не слезы вовсе. Просто Город мокнет под безжалостным дождем, и по нашим лицам, обращённым друг к другу, струятся холодные капли хмурого дождя, перемешанные со слезами скорой разлуки…

А может, и нет никаких слёз…

Просто в Городе идёт нескончаемый дождь…

— Ты плачешь? — тихо спросил я. А быть может и не спросил, а только подумал спросить…

— Не знаю, — ответила Делина на вопрос, который я так и не решился задать…

— Ты улетишь, и я больше не увижу тебя? — спрашиваю я. Беззвучно…

— Да, — выдыхает Делина. — Улечу… Но только через пять дней… Почти неделю я буду в Городе. По этому ты приходи ко мне, ладно? Ты ведь придёшь, правда?..

Я отрешенно молчу.

А Делина напряжённо ждёт, что я ей отвечу… Её побелевшие губы раздвинулись в лёгкой полуулыбке, угольно-чёрные зрачки блеснули радостным лучиком. И мне кажется — ещё немного — и прекратится безрадостный дождь, и тоскливо-хмурое небо очистится от свинцовых туч, и воссияет первородной голубизной просторный купол необъятного неба, и разольётся по мокрой земле золото солнца, и его мягкие, пушистые лучики оживят скорбно-печальные глаза Делины, чтобы зажечь неуемный огонь беспечного веселья.

Словно и не нужно никуда уезжать и расставаться…

Но желанного чуда не происходит…

Косые струи водяной пыли гасят едва родившийся луч надежды. И золотистая чернота грустных глаз Делины наливается, переполняясь через край, еще большей грустью, похожей на тоску. И словно иссушающая душу тревога останавливает беспокойный стук ноющего сердца — это воздух становится тёмно-багровым, тяжёлым и тусклым. Словно кто-то, внезапно появившийся рядом с нами, опускает плотную фиолетовую пелену вечерних сумерек…

— Ты придёшь? — снова спрашивает Делина. — Мы же друзья с тобой…

Она говорит тихо, умоляюще глядя мне в лицо, и её грустные глаза сейчас так близко от меня, что я могу невесомо коснуться их губами.

Если осмелюсь…

А дождь лил и лил и не думал кончаться…

— Приходи, очень тебя прошу… — повторила Делина — Я уеду только через пять дней…

— Приду, — неслышно отвечаю я.

3

Но я не пришел…

В Городе шёл дождь. И улицы медленно гнили под хмурыми потоками прелой воды.

И Делина уехала…

А над Городом висели низкие хмурые тучи, поливая пустые улицы долгим по-осеннему зябким дождём.

Сейчас мне кажется, что это Город плакал, прощаясь с Делиной. Город, который она полюбила. Полюбила искренне, как свой далёкий от меня Зурбаган. И в ответ Город полюбил Делину, маленькую добрую девочку с Далёкого Острова. Он, Город, хотел подарить ей свою Сказку. Сказку, которая наверняка вернула бы глазам Делины радость и веселье. Потому что все сказки заканчиваются хорошо…

Но сказка окончилась, не успев начаться. И Город плакал, провожая в дальний путь маленькую девочку с Далекого Острова. Он не хотел, чтобы она улетала на свой Остров…

Наверное, поэтому всегда, когда кончается июнь, в Городе идёт дождь.

Угрюмые чёрные тучи хищными стервятниками набрасываются на Город, разомлевшим под тягостным зноем летнего солнца, сдавливают свинцовыми тисками неудержимо рвущееся в просторную высь голубое небо, и, почти касаясь клочковатыми щупальцами островерхих крыш Старого Города, уныло осыпают сизые улочки колючими иглами по-осеннему зябких дождевых капель…

Оглавление