НАВСТРЕЧУ (недобрая комедия абсурда)
Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
Предисловие
Автор этого злобного пасквиля неизвестен. Его искали компетентные органы и не находили, взламывали двери и устраивали засады, но зачем? Кому он нужен со своими жалкими измышлениями и глумливым стремлением подорвать светлый образ родины, вскормившей и взрастившей этого, не побоюсь сказать, выродка и отщепенца? Надеюсь, он закончил своё ничтожное существование на задворках жизни, среди гниющих отбросов, галдящих чаек и скопища мерзких крыс, на какой-нибудь свалке, помер как шелудивый пёс и многочисленные бомжи растащили его нехитрый гардероб на тряпки. Представляю, как он лежит там, голый и задеревеневший труп, а наглые чайки выклёвывают его глаза и крысы объедают его конечности. Заслуженное наказание для такого отъявленного негодяя.
Рукопись была послана заказным письмом с уведомлением. К сожалению, установить отправителя, как и автора этой вопиющей инсинуации не удалось, отправитель предусмотрительно указал вымышленный адрес. Опрос работников почтового отделения, с которого осуществлялась эта идеологическая, не побоюсь подобного определения, диверсия, однозначного результата не принёс — все сотрудники как один давали противоречащие друг другу описания субъекта, сдававшего означенную корреспонденцию. Дактилоскопическая, а затем и почерковедческая экспертиза завершились безрезультативно. В первом случае никаких отпечатков пальцев (на конверте и листах бумаги) найдено не было (кроме отчётливых следов воробьиных лап), во втором эксперты кардинально разошлись во мнении — одни утверждали, что текст написан шестимесячным младенцем (как будто шестимесячные младенцы умеют писать), другие — не менее уверенно доказывали, что текст написан человеком пожилым и к тому же пребывающем в состоянии старческой деменции (попросту — старческого слабоумия), а третьи высказывали робкие предположения, что рукопись принадлежит перу наших близких родственников среди приматов (причём выводы этой партии различались между собой: меньшая часть заявляла, что автором рукописи была горилла, большая склонялась к дрессированной шимпанзе. Был, правда, среди третьей группы отщепенец, который уверял, будто рукопись написана мартышкой, а именно голубой мартышкой (иначе коронованной мартышкой) но никак не мартышкой-гусаром, зелёной мартышкой, бородатой мартышкой, или, упаси господи, краснобрюхой мартышкой, однако большинство уличило его в лессеферизме, утилитаризме, обскурантизме, прагматизме, мальтузианстве, расизме, милитаризме, социал-дарвинизме и он, под тяжестью неоспоримых улик, признал свои ошибки, полностью разоружился перед партией и впоследствии деятельно сотрудничал с администрацией (то есть придерживался выводов большинства экспертов третьей партии)).
Текст явно подвергался сторонней редактуре (замечания и надписи на полях, отчёркивание разноцветными карандашами (преимущественно красного и синего цвета и выделение строк прозрачными маркерами (желтыми и зелёными)). В электронной версии редакторские пометки даются в скобках.) На пятой странице присутствует след от поставленной на бумагу кружке с кофе (по заключению экспертизы быстрорастворимого марки «Альгамбра Эксклюзив» сорта марокканская арабика), в восьмую заворачивали колбасу сорта «Ветчинная из мяса птицы».
В завершении предпосланного тексту вступления спешу уведомить заинтересованных (каковые несомненно найдутся) читателей, что оперативно-розыскные мероприятия по установлению личности злопыхателя продолжаются и есть уверенность в том, что таинственный злоумышленник будет обнаружен, изобличён и привлечён к неотвратимой уголовной ответственности.
Силуян Панфидифорович Калиновский, ответственный работник
Секретариата Учреждённого Премиального Фонда,
товарищ Председателя Комиссии по Увековечению
и кооптированный член Комитета по Ежегодному Празднованию
Провинциальное странствование журналиста Лучникова
Была такая рубрика в советских газетах «Письмо позвало в дорогу». Советского Союза нет уже лет тридцать, но пресса-то осталась. Поэтому неудивительно, что редакции ежедневно получают по почте (электронной, или обычной) сотни, а то тысячи посланий из различных мест нашей необъятной родины (литературный штамп, характеризующий географические размеры страны), многие из которых вполне бы могли послужить отправной точкой для выездного репортажа, а то и полноценного журналистского расследования. Если бы не нынешние времена, циничные, безыдейные и конкретно меркантильные (три литературных штампа, производные от материнского определения девяностых годов прошлого, XX века, как «лихих, бандитских и беспредельных»). Кого из современных журналистов, этих сугубых профессионалов, знающих у кого брать и на кого ставить, можно удивить творящимися в суверенной «сверхстабильной» демократии безобразиями разной степени тяжести.
Конечно, истины ради, следует уточнить, что журналисты бывают разные, случаются между ними и вполне себе (повтор) приличные люди, правдорубы и бессребреники (в этом месте, по сценарию, должен раздастся тихий смех, перекатывающийся от задних рядов собравшейся на представление праздной публики и достигающий уровня громогласного хохота у обреза оркестровой ямы), работающие честно и объективно. В нашем случае, такие журналисты в штате одной из столичных газеты не состояли. А состояли в ней как раз прожжённые циники и идейные конформисты. И газета была сенсационно-развлекательного направления с откровенным налётом желтизны. Однако и в такую газету пишут письма читатели. Кто по старинке, на клетчатом листке, выдранном из ученической тетради по математике, кто по-продвинутей, кидает письмо на мыло редакции (мыло — сленг юзеров (юзер, на сленге юзеров, есть компьютерный пользователь), возможно неточно (относится к первым двум фразам (до скобки внутри скобки)).
И вот однажды курьер приносит такому журналисту стопку писем (заранее распечатанных электронных, традиционных с прикрепленными к тетрадным страничкам конвертам) для ознакомления. Журналист рассеянно принимает стопку (двусмысленное словосочетание, может означать также: журналист рассеянно выпивает стопку, но здесь именно в главном смысле: журналист рассеянно берёт стопку принесённых курьеров писем) и рассеянно же кладёт (или всё-таки ложит?, ладно, пусть будет «кладёт»), значит, журналист рассеянно принимает и рассеянно же кладёт эту стопку писем на разбросанные по столу материалы (вырезки там всякие, старые номера газеты, фотоснимки, папки с (чем?), да хоть с распечатками материалов, скачанных из интернета и электронных писем, и продолжает заниматься своим делом (ищет в том же интернете подходящий сюжет для новой статьи).
Курьер вздыхает и выходит (почему вздохнул курьер? он считает что журналисты получают незаслуженно много (а журналисты в этом издании получали по-настоящему хорошие деньги)). Журналист устаёт от бесплодных поисков и решает отдохнуть. Взгляд его, бесцельно блуждающий по кабинету, случайно падает (литературный штамп) на принесённую курьером пачку свежей почты. Почти машинально журналист придвигает стопку писем к себе и начинает её просматривать.
Письмо за письмом летит в корзину для мусора, пока на глаза ему не попадается половинка тетрадного листа, заполненная чётким, красивым почерком. Текст послания небольшой, всего три предложения, но эти три предложения вызвали у журналиста неподдельный интерес/произвели эффект разорвавшейся бомбы (литературный штамп).
«Считаю своим нравственным долгом донести во имя исторической правды и жизненной объективности до широких масс российского народа следующий чрезвычайный и в высшей мере вопиющий для дальнейшего процветания нашей Отчизны — Российской Федерации одиозный казус, а именно, в Н-ской области на территории отдельно взятого Перепихонского района с 23 октября прошлого 20.. года принудительным порядком, в результате совершённой заново октябрьской социалистической революции была установлена Перепихонская Советская Социалистическая Республика (ПССР). Прошу редакцию прибыть и незамедлительно зафиксировать во избежание распространения нездоровых слухов и замалчивания государственными каналами. С искренним почтением и оптимистической надеждой, житель районного центра, города Перепихонска, заслуженный работник местной промышленности, отличник социалистического соревнования, кавалер Ордена Дружбы Народов и почётный гражданин районного значения Алексей Анатольевич Зарядько».
- Занятно, - подумал журналист, - хотя откровенно смахивает на розыгрыш. А материальчик получился бы шикарный. Ударный заголовок, репортаж и фотографии с места событий, эксклюзивные интервью, комментарии экспертов, прогнозы аналитиков, вопросы власть предержащим, риторические и очень конкретные...
Журналист отогнул листок, прочёл обратный адрес на конверте: «Российская Федерация, Н-ская область, Перепихонский район, гор. Перепихонск, ул. Розалии Землячки, дом 20, кв. 5», внимательно изучил почтовый штемпель на обратной стороне конверта. Почтовый индекс, почта № 2, г. Перепихонск.
- Есть вероятность, что послание отправил сумасшедший, - начал анализировать журналист, задним умом (штамп) понимая, что выглядит достаточно глупо, - не может быть, чтобы посреди нашего цветущего отечества случился пусть мелкий, но государственный переворот и никто этого не просто не заметил, а вообще не обратил на сей воистину вопиющий факт (штамп) сколько-нибудь пристального внимания. Или, что гораздо опаснее, — спонтанно сформулировал журналист, — знает и скрывает опасную информацию, целенаправленно и злонамеренно вводя широкие слои населения в заблуждение относительно незыблемости устоев и крепости скреплённой традиционными скрепами вертикали.
- Для кого опаснее? - сразу же откликнулся внутренний голос (бес-искуситель и наглец). - Для тех, кто не знает? Для тех, кто скрывает? Для страны? Для народа? Или для тебя, молодого, здорового, удачливого, высокооплачиваемого репортёра с положительной кредитной историей и перспективой карьерного роста? Что тебе до какой-то ПССР, возникшей в каком-то занюханном Мухосранске? У тебя Лариса, Наташа, Валерия, Новый Год в Пхукете, Рождество в Иерусалиме и Старый Новый год в Праге с кратковременной прогулкой по Елисейским Полям в Париже на следующий день.
- Не в Мухосранске, - поправил журналист свой внутренний голос объективности ради, - в Перепихонске.
- Да какая, чёрт, разница, - раздражённо ответствовал внутренний голос, - В Мухосранске ли, в Перепердобске ли, либо в Перекидай-Задрищенске. Речь не о названиях, речь о твоей незапятнанной будущности.
- Будущность - это важно, - согласился с внутренним голосом журналист - это серьёзно, это ответственно. Большая квартира в десять-двенадцать комнат, или большой дом в пригороде, усадьба, коттедж, дворец в два-три этажа, бассейн во дворе и бассейн на первом этаже, красавица жена, красавица любовница, счастливые детишки, два мальчика и девочка, заботливая няня, две машины, твоя и жены, джип «субурбан» и седан «крайслер 300C», должность главного редактора и место в совете директоров медиа-холдинга, обеспеченное весомым пакетом акций...
- Мне кажется, или ты по-настоящему решил испортить собственную жизнь? Ради чего? Ради истины? Ради так называемого журналистского долга доносить до людей правду, какой бы неприглядной она не была? Не смешите мои тапочки! - насмешливо воскликнул внутренний голос.
- Мои тапочки, - поправил его журналист. - У тебя ни ног, ни стоп, ни пяток.
- Ладно, путь будут твои, - виртуально поморщился внутренний голос, - хотя, если вдуматься в этимологический смысл предложения, твои тапочки настолько же твои, насколько и мои. Потому что, я твой внутренний голос, твой, позволь специально отметить, акцентировать, пропедалировать и напомнить. Для тех, кто в бронепоезде, повторяю! «Я твой внутренний голос, не внутренний голос Сидорова, Пупкина или, упаси Господи, какого-нибудь Через-Забор-Ногу-Задерищенко». Тебе что, не хватает денег? Ты устал от общения со звёздами? Селебрити больше тебя не зажигают? А все эти пати, журфиксы, салоны, презентации, шведские столы и жаркие минуты секса на шведских столах. Среди лобстеров, чёрной икры, балыка и шанхайских экзотических сладостей?
- Разве подобное было? - несколько лицемерно удивился журналист.
- Было! - мстительно подтвердил внутренний голос. После этого пришлось полгода ждать результата анализов на СПИД.
- Да, да, вспомнил, - признал смущённый журналист, - но это была ошибка!
- Ошибкой было не предохраняться, - смилостивился внутренний голос, - а так «ошибка» сама по себе была весьма и весьма недурна.
- Недурна? - слегка обиделся журналист, - вообще-то она...
- Тс-с-с! - прошипел внутренний голос. - Не надо имён и фамилий!
- Ну, вот, опять, - укоризненно отметил журналист, - опять страхи, опять фигуры умолчания, опять секреты, опять включается внутренний цензор. Устал, надоело! Хочется набрать в лёгкие воздух, закрыть глаза и проорать на весь мир: «Смотрите! А король-то ГОЛЫЙ!»
- Чтобы затем впасть в полную безвестность и ничтожество? Благодарю покорно! С внутренним цензором мы как-нибудь договоримся. Уплотнимся, наладим диалог, найдём точки соприкосновения, достигнем взаимопонимания, устроим консенсус, выгодный для обоих сторон. А чувством собственного достоинства можно чуть-чуть поступиться, ради прекрасного будущего.
- Консенсус... - журналиста явственно скривило, - консенсус... коитус... Коитус, не консенсус. Коитус равным не бывает. Надоело вечно быть под кем-то.
- Что-с делать, таковы правила игры, - лицемерно вздохнул внутренний голос.
- Гешефтмахер, - укорил свой внутренний голос журналист, - банальный, примитивный, м-м-м... скучный приспособленец.
- До этой минуты мой, нет, наш конформизм тебя не оскорблял, никак не задевал, полностью устраивал и, не погрешу против истины, даже нравился!
- Не покривлю против истины, - язвительно повторил за внутренним голосом журналист, - мне и сейчас мой конформизм не доставляет особых неудобств. Он меня кормит, поит, одевает и позволяет регулярно заниматься сексом с чумовыми девчонками (жаргонизм).
- Тогда зачем?! - патетически вскричал внутренний голос, - зачем ты жаждешь обломать весь кайф!?
- Зачем? - журналист дёрнул себя за мочку левого уха (почесал лоб, нервически потёр переносицу) и не найдя достойного ответа, брякнул с ходу. - А затем!
- Глубокомысленная фраза, - издевательски расхохотался внутренний голос, - бездна смысла и полная бессмыслица. Вот так, своими, можно сказать, натруженными руками, самолично и без всякого принуждения разрушать любовно отстроенное здание!
- К чертям! - безоглядно отрезАл пути к отступлению журналист, - Надоело! Пресмыкаться, изворачиваться, проскальзывать, лебезить, отмалчиваться, терпеть, выслушивать глупые шутки, пустые разговоры. Унылый бесконечный трёп. Бабы, бабки. Бабки, бабы.
- И что взамен?
- Не знаю, - честно сознался журналист, - но жить так больше не могу!
- Давно ли? - сострадательно поинтересовался внутренний голос.
- Вот с этой прямо минуты, - сказал, как отрезал (штамп) журналист.
- Делай, что хочешь, - внезапно сдался внутренний голос. - Но помни! - возопил он, исчезая, - Я тебя предупреждал!
-Не забуду, - холодеющими от отчаянной смелости губами прошептал журналист, направляясь к главному редактору.
- Не прощу, - далёким эхом отозвался внутренний голос, погружаясь в глубины журналистского подсознания.
Главный редактор был человеком добрым, мягким, терпеливым, вежливым, интеллигентным. Суровая действительность, в которой ему приходилось жить, требовала от него совершенно иных качеств: он должен был быть злым, жёстким, беспринципным, строгим, грубым, нетерпимым. Главный редактор подчинялся суровой необходимости текущего момента, поэтому его не любили, боялись, избегали, ненавидели и за глаза называли тираном. На тирана главный редактор не обижался. Имея два высших гуманитарных образования, он неплохо разбирался в античной истории и знал, что тирания - не самая худшая форма правления. К тому же, не всякий тиран — тиран. Попадались и среди тиранов личности незаурядные. Обидней было то, что на банальном «тиране» злые и завистливые языки не останавливались, припечатывая главного редактора унизительными эпитетами в широком диапазоне: от «козла» обычного до «….юка вонючего», тем самым (штамп) причиняя главному редактору неимоверные боль и глубокие нравственные страдания (канцеляризм).
Главный редактор умел скрывать свои слабости. В частности, он не любил отказывать приятным людям, и никогда не отказывал им, если приятные люди, кроме присущей им приятности, обладали весомым административным/финансовым ресурсом. Всем прочим приятным людям он отказывал резко и безапелляционно, подобно хирургу, который втайне сострадая несчастному пациенту, вынужден отсекать у него поражённую некрозом конечность. Журналист был хоть и своим, но прочим приятным человеком и главный редактор собирался ему отказать.
- Не наш формат, - сказал главный редактор и значительно посмотрел на журналиста.
- Как же не наш, - не согласился журналист. - Абсолютно наш. Сенсация и разоблачение. Бомба!
- Бесспорно, бомба, - не стал спорить главный редактор. - Только шарахнет она не там, вдали за рекой, а здесь, в нашем окопе. - И похлопал раскрытой ладонью себе по шее. - Нам нужен этот геморрой? Нам этот геморрой не нужен.
- Я хотел бы заняться темой, - заупрямился журналист.
- Сева, - сказал главный редактор, - я тебя не узнаю! Тебе чего-то не хватает? Ты, часом, не заболел?
- Сам удивляюсь, - ответил журналист. - И всё-таки, Алексей Петрович...
- Ну, посуди сам, - главный редактор начал говорить ласково, как обыкновенно разговаривают с душевнобольными, - наша газета рассчитана на целевую аудиторию, которую политика не интересует никоим образом. Некоторые, особо продвинутые господа, именуют её быдлом, пиплом, анчоусами. Эти люди, Сева, наши с тобой сограждане, являются становым хребтом нашего с тобой государства. Они — его плоть, кровь и фундамент. Они, Сева, трудятся, не покладая рук, они создают прибавочный продукт, они пашут, сеют, собирают, они воспитывают, учат, служат, защищают. Рожают, между прочим, тоже они. В то же время их мысли незатейливы, желания их просты. Им не требуется свобода как таковая, Сева, они не нуждаются в демократии, гласности, свобода слова их ни разу не волнует. Они хотят жить, Сева, жить сейчас, дышать полной грудью, но не так, как пытаются дышать демократы, либералы и прочие законченные либертианцы. Им нужна хорошая работа, хорошая зарплата, дешёвые кредиты, они мечтают о своей квартире, а лучше о своём коттедже, они желают отдыхать за границей, раз, а лучше два раза в год, они хотят иметь машину, а лучше две машины на семью, они мечтают выучить своих детей, дать им высшее образование, удачно женить, или выдать замуж, они мечтают о внуках и обеспеченной старости. Они хотят потреблять, Сева, потреблять и развлекаться. Создавать им условия для непрерывного потребления - забота государства, а наша с тобой забота, Сева, - их развлекать. Раз-вле-кать! Понимаешь?!
- Понимаю, Алексей Петрович, - сказал журналист. - Вы тоже считаете их быдлом. Тупыми жвачными парнокопытными.
- Нет, Сева, я считаю их потребителями, у которых есть законные желания и интересы. Я уважаю их выбор и не пытаюсь их перевоспитать. Я даю им тот продукт, который им нравится и делаю этот продукт качественно. Я сам выдаю качественный продукт и требую, чтобы и мои подчинённые выдавали продукт соответствующего качества. Ты, Сева, мой подчинённый, поэтому я говорю тебе: «Нет, Сева, ты не будешь заниматься этой темой, потому что эта тема — не наш формат». Я доступно изъясняюсь, Сева?
- Вполне, Алексей Петрович.
- Адьё, вопрос закрыт. Иди работай.
Журналист остался. Главный редактор решил демонстративно не обращать на него внимания.
- Алексей Петрович, - прервал молчание журналист. - Мне нужен отпуск. За свой счёт. На семь дней. Вы обещали...
- Банально, Сева, да? примитивно! В стиле дешёвых сериалов! Мне отказали, но я решил не сдаваться! Дайте мне отпуск и я совершу, что задумал!
- Вы не откажете, Алексей Петрович.
- Да, Сева, не откажу. Не могу. Не имею права. Я ведь обещал. Семь дней. За свой счёт. Свободен.
- Спасибо, Алексей Петрович.
- Да, Сева. Ты мой должник. Ты мне должен. Но знай, то, что ты притащишь из этого, как его... Перепердищенска, я не напечатаю. И никто из умных людей не напечатает. А если ты вдруг тиснешь свой опус где-нибудь на Западе, или в каком-нибудь оппозиционном СМИ, или выложишь его в интернет, я тебя уволю... задним числом. Я солью тебя без сожалений и буду спать сном счастливого младенца. Помни об этом, Сева.
- Разрешите идти, Алексей Петрович?
- Проваливай, Сева, с глаз моих долой. Семь дней!..
- До свиданья...
Журналист удаляется. Главный редактор ждёт, когда за журналистом закроется дверь, затем достаёт из кармана пиджака мобильный телефон, набирает номер того, кого надо, звонит тому, кому надо и сообщает то, что надо.
- Очнулся, блин, - грозно бормочет главный редактор, - нажимая кнопку «отбой связи». - Правдоруб-правдоискатель. Иван Флягин жёлтой прессы...
Прежде, чем отправиться в поездку, необходимо определиться, куда и на чём тебе придется добираться до конечного пункта твоего путешествия. Раньше, до появления интернета, этой цели служили географические карты и тематические атласы: автомобильных и железнодорожных сообщений. С тех пор поиск изрядно упростился. Хватает одного запроса, вбитого в строку интернет-поисковика, чтобы получить максимум полезной информации: узнать местоположение интересующей тебя местности, или населённого пункта, наметить маршрут движения и, пользуясь случаем, заказать билеты. За десять минут, проведенных у компьютера журналисту удалось выяснить следующее: Перепихонский район входит в состав H-ской области, примыкающей к Северному Уралу, территориально граничит с Перепердяевским и Закармановским районами, районным центром является город Перепихонск, основанный в 1495 году выходцами из пермской земли, название свое получил от слова «перепихнуть» и назван был так оттого, что первым насельникам его пришлось тащить свои пожитки по горам зимой «перепихнуться со скарбом через горы». Статус города дарован был Перепихонску именным указом императрицы Всея Руси Екатерины II в 1779 году. Численность населения составляет пятнадцать тысяч восемьсот двадцать человек, занятых в лесозаготовительной и лесоперерабатывающей отраслях, сфере торговли и бытового обслуживания, муниципального управления, налогообложения, пенсионного обеспечения, судопроизводства и правоохранительной деятельности. Попасть в город можно следующим образом - по железной дороге до станции Б-скъ и оттуда рейсовым автобусом.
Журналист собрался и поехал. Вокзал Б-ска запомнился ему модернистской архитектурой и отсутствием общественных туалетов, стаями голубей и скульптурой рабочего-молотобойца на привокзальной площади. Монументальный крепыш, бугрящийся мускулами рук, плечей и обнажённого торса на щедром размахе пролетарского молота плющил бесформенную груду металла, по замыслу скульптора символизирующую агрессивные замыслы империалистической закулисы. Молотобоец был окрашен серебрянкой, его голова и плечи служили посадочной площадкой для голубей, голуби беспрерывно кружились над памятником, слетали, садились и блудливо поглядывали на мерзнущих в ожидании рейсового автобуса пассажиров. Автобус был советский, производства Львовского автобусного завода, старый, холодный и дребезжащий на кочках, рытвинах и ухабах. Печка работала на полную мощность, горячий воздух растекался по салону, но холодный бил из щелястого пола и сифонил из неплотно прикрытых раздвижных гармошек-дверей. Кондукторша, хватаясь за поручни, медленно передвигалась по салону, обилечивая пассажиров. Билет стоил сто пятьдесят рублей. Кондукторша, крупная баба, одетая в зелёную китайскую пуховую куртку, серую суконную юбку, вязаные тёплые колготы, зимние сапоги на толстой подошве с невысокими уродливыми каблуками тщательно считала передаваемые ей монеты и купюры, кидала выручку в коричневую кожаную сумочку, висящую у неё на груди. Взамен денег пассажиры получали разноцветные билетики, отрываемые кондукторшей от рулончиков, нанизанных на проволочный валик, прикреплённый к денежной сумке.
Журналист оплатил проезд и приник к окну. За окном проплывали унылые зимние пейзажи российской провинции. Леса сменялись полями, поля — заброшенными деревнями. В некоторых из них ещё теплилась жизнь, поднимался дым из печных труб, были протоптаны тропинки и очищены дорожки, кое-где встречались уложенные стога сена. Холод украдкой проникал сквозь городскую одежду, заставляя журналиста плотнее вжиматься в продавленное скрипучее сиденье. Убаюканный монотонной ездой, он провалился в вязкую темноту зыбкого полусна, полукошмара, чутко скользя по тонкой грани забытьём и бодрствованием, из которого был грубо вырван рычанием мощных двигателей. Журналист вскинул голову. По встречной полосе шла колонна серо-зелёных бронетранспортёров. На конической башне головной машины развевался трёхцветный государственный флаг.
- В Чечню, никак, отправляют родимых, - жалостливо предположил сзади женский голос.
- Какое, Чечня! - авторитетно заявил голос мужской. - В Чечне, тётя, мы лет двенадцать назад победили. В Дагестан они едут, тетя, в Дагестан.
- Врёшь ты всё, мил человек, - вмешался старческий голос, - едут ни совсем не в Дагестан, в Дагестане они уже были. Едут они в Абхазию.
- И вовсе не в Абхазию, - безапелляционно сказал женский голос, - а в Карачаево-Черкесию. У них командировка на полгода.
- Тебе-то об этом откуда известно, Марфа? - с подковыркой спросил мужской голос.
- Хе-хе, - ехидно ответил за Марфу старческий, - знамо откуда...
- Ну, ты, пердун старый, - сказал женский голос вполне впрочем беззлобно, - ври, ври, да не завирайся. Ты надо мной не стоял, свечку не держал.
- Ещё бы, Марфа, над тобой стоят, - хохотнул мужчина, - на тебе обычно лежат...
- Кто это на мне лежит обычно? Ты, что ли, Сергеич? Или этот, что ли, старый хрыч?
- Старый конь, как говориться, - начал было старческий голос.
- И ничего не портит, - закончила за него Марфа.
- Оно, конечно, - сказал сбитый с толку старческий голос.
- Вот и молчи, - отрубила Марфа.
- Сиди тихо, Михал Ерофеич, дыши ровно, - подвёл итог спонтанной возникшей дискуссии мужской голос.
Чудеса начинались за дорожным знаком, сообщавшим, что до города Перепихонска осталось семьсот метров. Шоссе перегораживал самодельный шлагбаум, изготовленный из вкопанных в землю брёвен, строительного бруса и ступиц от грузового автомобиля в качестве противовеса. Горел костёр. У костра грелись четверо солдат в длинных кавалерийских шинелях, косматых папахах с нашитыми наискось красными лентами. Солдаты живописно опирались на длинные винтовки с примкнутыми трёхгранными штыками. На ремнях, стягивавших шинели, висели кожаные патронные и брезентовые гранатные сумки. В некотором отдалении от костра находился строительный балок, увенчанный алым революционным стягом. Автобус, скрипя тормозами, грузно просел на нос и остановился. Шофёр открыл переднюю дверцу. Двое солдат поднялись в салон. От них пахло махоркой, портупейной кожей, мокрым шинельным сукном.
- Граждане проезжающие! - зычно провозгласил солдат, - приготовьте документы для проверки!
Журналист схватился за портмоне, вытаскивая паспорт и редакционное удостоверение.
Солдат раскрыл удостоверение.
- Петряй, - сказал солдат, зачитав вслух название газеты, - дуй за командиром, у нас тут пресса с Большой земли.
Петряй выскочил из салона и побежал к балку, путаясь в полах шинели. Из балка показался командир. Был он одет по-революционному элегантно: начищенные до блеска кавалерийские сапоги, темно-зелёные галифе, серая бекеша с чёрной мерлушковой оторочкой, защитного цвета офицерская фуражка с красной звездой на околыше. На правом боку рыжая кобура, в ней — револьвер «наган». Командир поправил фуражку, надел перчатки и, не спеша направился к автобусу.
- Командир отдельного взвода охраны Бекетов, - представился командир, беря под козырёк.
- Лучников Всеволод Гаврилович. Журналист.
- Из столицы... К нам.., - командир придирчиво изучал паспорт журналиста.
- Из Москвы, - сказал журналист.
- По какой надобности следуете?
- Я? - растерялся журналист, - собственно, по личной и по заданию газеты... отчасти.
- Отчасти? - мгновенно среагировал Бекетов.
- Видите ли, - сказал журналист, - я собираю материалы для статьи о жизни в российской провинции, так сказать, в глубинке. Эта моя статья не соответствует редакторской политике нашего издания, но я всё равно решил её написать. В частном порядке.
- Замечательно, - одобрил инициативу журналиста комвзвода - И?..
- И я приехал сюда, в Перепихонск. Здесь у меня живет знакомый.
- Кто? - отрывисто спросил Бекетов.
- Зарядько, - быстро ответил журналист. - Улица Розалии Землячки. Дом двадцать, квартира пять.
- Зарядько, Зарядько, - нахмурился, вспоминая Бекетов. - Сычевский! - позвал он солдата, топчущегося у раскрытой дверцы.
- Слушаю, товарищ командир!
- Сгоняй до рации, уточни, проживает ли по адресу: улица Землячки, двадцать, пять гражданин Зарядько. Как его по имени-отчеству?
- Алексей Анатольевич, - без заминки говорит журналист.
- Зарядько Алексей Анатольевич.
- Один момент, товарищ командир.
Журналист, комвзвода, пассажиры ждут.
Сычевский бежит обратно.
- Так точно, товарищ комвзвода. Проживает.
- Извините за задержку, - козыряет Бекетов, возвращая журналисту документы. - Сами понимаете, служба.
- Понимаю, - говорит журналист.
Командир идёт к выходу.
- Можете следовать по маршруту, - разрешающе машет шофёру. И перед тем, как сойти на землю громко напутствует:
- Счастливо доехать, граждане!
Автовокзал встретил журналиста многолюдным митингом. Духовой оркестр играл «Интернационал». С трибуны в толпу надсадно кричал оратор, яростно размахивая зажатым в кулаке треухом. Толпа отвечала оратору дружным криком и рукоплесканиями. Мимо автовокзала, толпы и трибуны, по проезжей части маршировал отряд Рабоче-Крестьянской Красной Гвардии. Впереди отряда шёл знаменосец, за знаменосцем несли транспаранты «Вся власть рабочим, крестьянским и солдатским депутатам», «Нет Учредительному Собранию!», за транспарантами шагал командир отряда. Музейная казачья шашка в инкрустированных ножнах била его по ногам. Митингующие приветствовали отряд одобряющим гулом. Командир повернул голову и вскинул ладонь к лихо заломленной набок папахе.
Красногвардейцы, в одинаковых серых шинелях, старательно отбивали шаг. Тускло блестели штыки. На груди бойцов пламенели кумачовые ленты. За красногвардейцами бежали дети с игрушечными автоматами и пистолетами. А за детьми катил винтажный броневичок (реплика-новодел), напоминающий видом и конструкцией тот самый британский «Остин», с которого швырял в массы революционные тезисы возвратившийся во вздыбленную Февральской буржуазной революцией Россию Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Пулемёты «максим» (самые что ни на есть всамделишные) в игрушечных башенках броневичка угрожающе целились в трусливо прячущуюся по подворотням гидру мировой контрреволюции.
Журналист, казалось бы, отвыкший удивляться, был тем не менее, несказанно ошарашен увиденным. Он словно бы провалился в прошлое и картины давно и прочно забытой отечественной истории, бывшей до того не более, чем суммой бесполезных фактов, неожиданно ожили, обрели плоть и кровь, вспыхнули и заиграли свежими красками, наполнились светом и цветом, звуками и запахами. Журналист выхватил мобильник и принялся с азартом фотографировать всё подряд: толпу, транспаранты, флаги, орущего с трибуны агитатора, почти скрывшийся за поворотом броневичок, мальчишек, вприпрыжку бегущих по обочинам обратно, пешеходов, новый отряд красногвардейцев и снова мальчишек, пристраивающихся к марширующей колонне. Вокруг него гудело, бурлило, хрипело, материлось, гремело медью духовых, фырчало, гоготало, плевалось шелухой подсолнечника и спешило восставшее из небытия минувшее. Исчезнув казалось бы навсегда, безвозвратно, оно необъяснимым образом возвратилось, и вторгнувшись в чуждую ему реальность, на удивление быстро укоренилось, разлилось и потеснило обыденность постсоциалистической России, с её привычными, но знаковыми атрибутами: бюджетными и престижными иномарками, смартфонами и коммуникаторами, читалками электронных книг, mp3-плеерами, нетбуками, ноутбуками, ультрабуками, планшетными и настольными компьютерами, банкоматами, пластиковыми банковскими картами, бутиками, дорогими швейцарскими часами, бандитами, полицейскими и отдыхом в Испании, на Кипре и в Арабских Эмиратах.
Оратор, в последний раз взмахнув треухом, завершил свою пламенную речь. Провожаемый одобрительными криками, он сошёл с трибуны и затерялся в толпе, а на его место буквально взлетел очередной революционный вития. Журналист навел на него объектив мобильной камеры.
- Товарищ! - журналиста довольно грубо дёрнули за рукав куртки. - Документики ваши покажите! И разрешение на съёмку!
- Снимать на улице Конституцией не запрещено, - журналист раздражённо выдернул рукав из цепкого захвата неизвестного.
- А ну, прекращай снимать, плесень буржуазная! - неизвестный нахально схватил журналиста за плечо и развернул к себе.
- Да пошёл ты!.. - выкрикнул возмущённый журналист, отмахиваясь от навязчивого местного жителя.
- Народмил первого разряда Кривобабов, - хватаясь за револьвер, представился бдительный горожанин. - Руки вверх!
- Я — пресса! - торопливо скидывая руки над головой, жалким фальцетом воскликнул журналист. - Центральная!
- Откуда? - переспросил народмил первого разряда Кривобабов, отбирая у журналиста телефон.
- Из Москвы, - сказал журналист. - Удостоверение в кармане.
- В каком? - спросил Кривобабов.
- Во внутреннем. С правой стороны.
- Позвольте, - народмил, расстегнув на журналисте куртку, извлек бордовую книжку. - Тэк-с, посмотрим. Взаправду журналист. Руки опустите, товарищ. С какой целью, так сказать, прибыли?
- С целью написать статью. Осветить, так сказать, текущие события, - сказал журналист.
- Полезное начинание, - одобрил Кривобабов. - В каком ключе предполагаете освещать?
- Исключительно в позитивном, - успокоил народмила журналист.
- Разрешение имеется?
- На что?
- На освещение, так сказать, текущего момента, внешней и внутренней политики родимой рабоче-крестьянской власти.
- Нет, - честно повинился журналист. - Я предполагал, что Закон о средствах массовой информации и Конституция Российской Федерации гарантируют представителям свободной прессы и нашим уважаемым гражданам беспрепятственно получать и распространять общественно значимую информацию.
- Ошибаетесь, товарищ, - сказал народмил первого разряда Кривобабов и весь как-то подобрался, - на территории Перепихонской Советской Социалистической Республики действие вашей (народмил особо подчеркнул «вашей») буржуазной конституции, равно как и ваших буржуазных законов прекращено, полностью и безоговорочно. Правовой статус гражданина ПССР регулируется восстановленной Конституцией РСФСР 1978 года и вытекающими из неё законодательными актами.
- Простите, я не знал.
- Незнание закона не освобождает от ответственности, - назидательно изрёк Кривобабов, вроде бы случайно кладя руку на кобуру.
- Что же мне делать?
- По закону, - Кривобабов расстегнул клапан, - я должен вас задержать и препроводить в участковое отделение народной милиции для установления личности и дальнейшего разбирательства.
- Сколько? - понимающе осведомился журналист.
- Что вы, товарищ, - сказал Кривобабов, - народная милиция взяток не берёт. Пройдёмте.
- Куда?!
- Пройдёмте, пройдёмте, гражданин, - Кривобабов потащил револьвер из кобуры.
- Подчиняюсь грубому насилию. Но, предупреждаю, я буду жаловаться.
- Шагай вперёд, жалобщик, - народмил ткнул дулом в спину журналиста, задавая направление.
Они пересекли проезжую часть и свернули во двор.
- Стоять! - приказал Кривобабов. - Повернись!
Журналист послушно развернулся.
- Милиция взяток не берёт, - народмил убрал револьвер в кобуру, - и я... российскими рублями тоже взяток не беру. Предпочитаю брать деньгами в иностранной валюте.
- Доллары, фунты, евро?
- На ваше усмотрение, товарищ...
- Лучников. - подсказал журналист. - Сто пятьдесят устроит?
- Чего?
- Евро, разумеется.
- Не скупитесь, товарищ. Революция требует жертв. Каждодневно.
- Могу накинуть пятьдесят долларов сверху. Остальное — рубли и кредитные карточки. Конечно, если этой суммы недостаточно, я мог бы сходить в банк и обменять нужную сумму по курсу.
- Не стоит, - сказал Кривобабов, складывая купюры. - У нас, знаете ли, запрещены любые операции с иностранной валютой, а нарушение правил караются сроком от трёх до восьми с конфискацией имущества, или без оной, но с обязательной конфискацией всех валютных ценностей и ссылкой от двух до пяти, или без оной. На усмотрение суда. Статья восемьдесят восьмая, часть первая.
- Строго тут у вас, товарищ народмил. Кстати, не объясните, что означает «народмил»?
- Отчего же, разъясню. Это означает «народный милиционер», товарищ Лучников.
- А, понятно. Передовой отряд.
- Ошибаетесь, товарищ журналист. Передовой отряд у нас - это ВЧКР. Всеведомственная чрезвычайный комиссия Республики по борьбе с коррупцией, спекуляцией и хищениями общенародной собственности.
- Всеведомственная?
- Ну да. Всеведомственная. Потому что всё в её ведении. В том числе и вы, гражданин Лучников.
- А вы, гражданин народмил Кривобабов?
- Товарищ Кривобабов. Это важное уточнение. А я, гражданин журналист, являюсь законным представителем революционного порядка, младшим, так сказать, братом неподкупных железных органов пролетарского возмездия.
- Коррупционер вы, батенька, - сказал журналист, - взяточник и вымогатель.
- Но, но, - Кривобабов совсем не обиделся, - не стоит клеветать на органы, товарищ журналист. За такое можно и на пятнадцать суточек загреметь. Как минимум.
- Вы уж определитесь, ради бога, «товарищ» я для вас, или «гражданин».
- Да без разницы, - Кривобабов поправил наплечный портупейный ремень. - К тому же бога не существует. Это всё выдумки реакционных попов — контрреволюционеров и средневековых мракобесов. Пропаганда религии, гражданин журналист, у нас тоже официально запрещена.
- А что у вас здесь ещё запрещено? - спросил Лучников. - Ну, чтобы не ошибиться.
- Да практически всё, - ухмыльнулся Кривобабов, - кроме регулярного здорового секса. По заветам товарища Коллонтай.
- В таком случае, - сказал журналист, - вам не страшно брать у меня деньги? К тому же в иностранной валюте?
- Страшно, - серьёзно признался Кривобабов. - Очень страшно. А что делать? Жить-то как-то надо.
- Живите честно.
- Честно? Что значит честно, товарищ журналист? Раньше я получал пятьдесят тысяч на руки, семейно отдыхал в Турции, на дачу ездили, шашлычки там, рыбалочка... Представляешь, журналист, пятьдесят тысяч в нашей провинции. Звание, выслуга, пенсия неплохая наклевывалась... А что я имею в настоящий момент? Паёк по первому разряду и карточки по первой категории, жена по второй как совслужащая и дети иждивенческие? У меня, журналист машина была куплена, «Рено-Дастер» в полной комплектации, старшая дочь собиралась в университет поступать. Дурак ты, журналист. Тебе ночные обыски видеть доводилось? С расстрелами? По закону революционного времени? Вывели, к стенке поставили, «раз, два, пли!» и прямиком в «штаб к Духонину»? Ты хоть.., - народмил резко оборвал речь и после непродолжительного молчания сказал зло, - Двигай отсюда пресса. Шевели поршнями. И гляди, журналист, не проболтайся... Ты меня не знаешь, я тебя не видел! Иначе разменяют тебя за милую душу и не поперхнутся!
- Последний вопрос, товарищ народмил!
- Последний? Ха-ха! Ну, давай, задавай свой последний вопрос, журналист.
- Как пройти на улицу Розалии Землячки? Строение двадцать?
- Выйдешь на улицу, повернёшь налево, три квартала прямо, никуда не сворачивая, затем снова налево, пройдешь ещё квартал и направо.
- Спасибо, товарищ народмил.
- Не благодари, журналист. Домой вернёшься, поспасибкаешь!
Искомое строение обнаружилось в глубине двора, обсаженного липами. Дом был старый, пятидесятых годов постройки, кирпичная пятиэтажная хрущёвка. К четырём подъездам вела асфальтированная дорожка, пересекающая двор наискось. Под окнами первого этажа росли кусты акации вперемешку с сиренью, но журналист, конечно, об этом не догадывался, потому что глубокой осенью вся растительность, за исключением вечнозелёных деревьев, таких как ель обыкновенная, ель голубая, сосна, пихта, кедр, выглядит одинаково: стволы, сучья и ветви. На всём пейзаже: доме, голых деревьях, асфальтовой дорожке лежала та милая сердцу провинциальная патриархальность, что заставляет всякого, в том числе и распоследнего неисправимого циника, вспомнить своё счастливое детство, отдых в деревне у бабушки (лето на даче), купание в реке (пруду, озере), рыбалку и походы в лес за грибами.
Двери в подъездах были распахнуты настежь. Журналист прошёлся вдоль фасада, определяя, с какого подъезда нужно вести отсчёт квартир. Оказалось, что с самого дальнего от него. Это был подъезд номер один. На лестничной площадке располагалось по две квартиры. Нехитрый подсчёт, молниеносно проделанный в уме, давал следующий неоспоримый результат — нужная журналисту квартира находилась во втором подъезде, на пятом этаже. Поднявшись по лестнице, журналист оказался перед железной дверью. Дверной звонок не работал. Журналист негромко постучал по железу и прислушался. Ответом ему была мёртвая (штамп) тишина. Журналист отбросил всякую деликатность (ну штамп же) и забарабанил в дверь со всей возможной силой.
- Кто там? - испуганно спросили из-за двери, когда шум и грохот стих.
- Откройте, пожалуйста. По вашему письму, из центрального издания, журналист.
- Документы имеются?
- Служебное удостоверение, паспорт, командировочное.
- Удостоверение покажите.
- Да как же я вам его покажу? Через закрытую дверь? Откройте и покажу.
За дверью воцарилось томительное молчание. Лучников вытащил красную корочку. Дверь осторожно приоткрылась и в открывшийся просвет просунулась старческая рука, требовательно щелкнула пальцами.
- Давайте!
Журналист вложил в руку документ. Рука проворно втянулась в дверной проём и дверь захлопнулась. Снова потянулись тягостные минуты ожидания. Дверь наконец отворилась и Лучникова пригласили в квартиру.
- Заходите, товарищ журналист, раздевайтесь, - хозяин квартиры, пожилой мужчина, роста чуть ниже среднего, в голубовато-синем шерстяном спортивном костюме с большими буквами СССР на груди и гербом Советского Союза чуть выше сердца принял кейс и снятую куртку. Кейс он поставил на тумбу для обуви, куртку, аккуратно свернув, повесил на вешалку.
- Сумочку вашу можете оставить в коридоре. Обувь как хотите. Можете снять, а можете и в обуви. У нас, знаете ли, нынче модно по простому, по рабоче-крестьянскому... Хотя, если вдуматься, что в нашей суровом наличном бытии осталось от рабоче-крестьянского? Разве что название... М-да... Решили ботиночки не снимать? Тогда прошу, идемте на кухню. Я вас чайком угощу... с сахаром, да... и бубликами... Бублики у нас сегодня по карточкам давали... Проходите, проходите, товарищ Лучников, не стесняйтесь. Там, что называется, и посидим рядком, и поговорим ладком.
Они переместились в кухню, настолько маленькую, что было удивительно, как в этом крохотном пространстве умещался стол, раковина, газовая плита, газовая колонка и навесные ящики из кухонного гарнитура.
- Присаживайтесь, - сказал вмиг сделавшийся гостеприимным хозяин, беря эмалированный чайник и набирая в него воду.
- Ну, вот, - сказал хозяин, ставя чайник на зажжённую конфорку, - пока вода не закипела, есть время поговорить. - Я готов, - произнёс он, усаживаясь на стул напротив Лучникова, - спрашивайте.
- Вы не будете против? - журналист выложил на стол диктофон.
- В некотором смысле, - проявил нерешительность хозяин, - а, впрочем, давайте, я позволяю.
- Проблема решена, - сказал Лучников. - Итак...
Замечали ли вы, уважаемый читатель, насколько многозначительно это короткое слово, вмещающее в себя бездну смысловых оттенков... Итак... И так... ИТАК... иТАК... иТак...
- Итак, - подхватил зачин хозяин, - революция всякий раз случается внезапно. - Подождите, - хозяин сорвался с места, быстрым шагом удалился в комнату и вернулся с толстой школьной тетрадью в дешёвой клеёнчатой обложке. Обратимся к истории, - он раскрыл отмеченную подклеенной закладкой страницу. - Великая Французская революция. Король, Людовик XVI, вынужденно собирает Генеральные штаты для обсуждения финансового положения, резко ухудшившегося после заключения с Англией торгового договора, стоившего Франции 4,5 миллиардов франков государственного долга, разорением 10 тысяч торговых домов и потерей работы для пятисот тысяч рабочих. Что делают депутаты? Вместо обсуждения экономических проблем они, в нарушение сословного принципа объединяются, объявляют себя Национальным собранием, декларируют неприкосновенность депутатского корпуса, нарушение их прав относят к государственному преступлению, и затем провозглашают Национальное собрание Учредительным. 12 июля отправлен в отставку генеральный контролёр Неккер. Возмущённый народ высыпает на улицы, войска братаются с парижанами, создаётся Парижский комитет, формируется Национальная гвардия, толпа врывается в арсенал, тридцать тысяч ружей оказываются в руках народа, толпа штурмует Бастилию, символ королевской власти. Крепость пала, Неккер возвращён, король признает Национальное собрание и новое трёхцветное знамя, Учредительное собрание разрабатывает «Декларацию прав человека и гражданина», король отказывается её утверждать, народ, подстрекаемый газетой Марата «Друг народа» устраивает марш на Версаль, где Людовик проводит дни и ночи в пиршествах и развлечениях, толпа окружает дворец, перепуганный король утверждает, наконец, «Декларацию» и, сопровождаемый народом, вынужденно переезжает в столицу. Предполагал ли Людовик, что события повернут таким непредсказуемым для него образом и завершатся судом и казнью на Гревской площади, где голова бывшего монарха, отсечённая тяжёлым косым ножом гильотины (на жаргоне «барашек») скатится в плетёную корзину?
Далее. Английская буржуазная революция. Парламент требует от короля Карл I соблюдать его (парламента) исторические права. Король отвечает, что «есть только милости, которые могут быть даны и могут быть отобраны». В ответ парламент отказывает королю в выделении денежных средств и принимает «Петицию о правах», в которой просит монарха воздержаться от принуждения платить налоги и сборы в королевскую казну «без общего согласия, данного парламентом» и заключения людей в тюрьму за отказ платить налоги и сборы. Кроме того, в «Петиции» отмечались противозаконные действия Звёздной палаты и Высокой комиссии, и напоминалось королю о том, что английский подданный не может быть задержан или арестован, помещён в тюрьму, лишён собственности или изгнан иначе, чем по решению суда. Парламент также просил монарха отказаться от практики размещения солдат на постой в домах подданных. Карл I «Петицию» подписал, но разогнал парламент и не собирал его одиннадцать лет подряд. В этот период он вёл себя вполне по-королевски: самовластно устанавливал новые сборы, налоги и штрафы, пресекал недовольство, используя чрезвычайные суды. Результатом такого курса стало большое восстание в Шотландии, грозившее вторжением шотландцев в Англию. В связи с нехваткой средств на ведение войны, король был вынужден вновь созвать парламент, который, предварительно отказав монарху в субсидировании военных действий, занялся вопросом внутренней политики короля во период его единоличного правления. В итоге парламент заявил, что субсидии будут выделены после того, как Карл I проведёт реформы, исключающие в будущем нарушение прерогативы парламента. Король ожидаемо распускает и его, но, в силу нарастающих негативных тенденций, вскоре собирает новый. Первым шагом этого законодательного собрания стало осуждение ближайших советников короля (фактическое введение права на импичмент высших должностных лиц), принятие Трёхгодичного акта, закрепившего правило созыва парламента как минимум один раз в каждые три года, вне зависимости от согласия или несогласия короля созвать его, дополненного законом о запрещении прерывать, отсрочивать заседание, либо распускать парламент любым правовым актом, кроме акта самого парламента. Следующими законами стали законы об ограничении полномочий Тайного совета и ликвидации чрезвычайных трибуналов, в том числе Звёздной палаты и Высокой комиссии, о неприкосновенности имущества подданных и лишении короля права произвольного наложения штрафов. Затем парламент вообще отменил юрисдикцию Тайного совета и ограничил его компетенцию, и постановил, что налоги и пошлины могут взыскиваться только с согласия парламента, провозгласил независимость судей от королевской власти и их несменяемость.
Король вынужденно одобряет всё принятые парламентом законы, однако не оставляет попыток вернуть себе утраченные полномочия. Карл I пытается арестовать лидеров оппозиции, но неудачно, им удается скрыться прежде, чем появляются королевские солдаты. Противостояние короля и парламента усиливается, парламент берёт на себя исполнение правительственных функций, самостоятельно распоряжается государственной казной и военными делами, распускает королевскую армию и создает армию парламентскую. Карл I бежит в Йорк и начинает собирать королевскую армию. В ходе развернувшейся гражданской войны роялисты терпят поражение, король попадает в плен, предаётся суду и заканчивает свои дни на плахе.
Февральская буржуазная революция. Волнения в Петрограде начинаются 23 февраля 1917 года. Днём ранее, 22 февраля 1917 года император Николай II переезжает из Царского Села в Могилёв, в Ставку. 23 числа празднование Международного женского дня перерастает в массовые стачки и демонстрации, направленные против войны, дефицита хлеба, дороговизны и тяжелого положения трудящихся. В этот день бастует более ста двадцати восьми тысяч человек. 24 февраля бастовало уже двести двадцать четыре предприятия, число стачечников возросло до двухсот четырнадцати тысяч человек. 25 февраля это движение стало перерастать во всеобщую политическую стачку. Николай II издает Указ о прекращении работы Государственной Думы и поручает командующему войсками Петроградского военного округа генерал-лейтенанту Хабалову, получившему 24 февраля 1917 вся полноту власти в столице немедленно подавить возникшие в Петрограде беспорядки. В город прибывают дополнительные части. 26 февраля в ряде районов города происходят вооружённые столкновения демонстрантов с полицией и войсками. На Знаменской площади солдатами расстреляна крупная демонстрация рабочих, полиция произвела широкие аресты среди активистов различных общественных организаций и членов политических партий. Вечером 26 восставшая четвёртая рота запасного батальона Павловского гвардейского полка открывает огонь по полицейским, расстреливавшим рабочих. Председатель Думы М.В. Родзянко телеграфировал царю: «Положение серьёзное. В столице анархия. Правительство парализовано...» 27 февраля 1917 года Николай II записывает в дневнике: «В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них начали принимать участие и войска. Отвратительно находиться так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! После обеда решил ехать в Царское Село поскорее, и в час ночи перебрался в поезд». К сожалению, царь опоздал. Всероссийская политическая стачка переросла в вооружённое восстание. Зачинщиками стали солдаты учебной команды Волынского полка (см. в Приложении), разгонявшие накануне демонстрацию на Знаменской площади. Они приняли решение более не стрелять в демонстрантов. Явившиеся утром начальник учебной команды штабс-капитан Лашкевич и младший офицер под крики «ура» были убиты выстрелами из винтовок. Затем волынцы выскочили на улицу и направились к казармам Преображенского и Литовского полков. Преображенцы и литовцы присоединились к волынцам. Командиры этих двух полков убиты. Толпа солдат двигается к Выборгской стороне. Им навстречу двигаются толпы рабочих. Рота Московского полка, перегородившая Литейный мост, опрокинута и разогнана. Солдаты и рабочие сливаются в одну массу и устремляются в город, захватив по пути арсенал. Сорок тысяч винтовок попадают в руки рабочих. Утром 27 февраля к восстанию присоединяются свыше десяти тысяч солдат, днём – свыше двадцати тысяч, к вечеру – около шестидесяти семи. Восставшие захватывают вокзалы, телеграф, Главный почтамт, правительственные учреждения, Зимний дворец, Петропаловская крепость. Разгромлены полицейские участки, захвачены тюрьмы, из которых выпущены политические заключённые, арестованы царские сановники и министры. Генерал-лейтенант Хабалов пытается укрепиться в здании Адмиралтейства, но 28 февраля вынужден капитулировать. Около 14 часов пополудни восставшие солдаты окружили Таврический дворец, в котором заседала Государственная дума. Дума встала перед выбором или примкнуть к восстанию и попытаться овладеть движением, или погибнуть вместе с самодержавием. Формально согласившись с Указом царя о прекращении работы, депутаты частным порядком образовали Временный комитет Государственной думы под председательством октябриста М.В. Родзянко путём кооптирования в него двух депутатов от каждой фракции. В ночь на 28 февраля 1917 года Временный комитет объявил, что берёт власть в свои руки. Одновременно с созданием Временного комитета, депутаты левых фракций Госдумы и представители профсоюзов создали в Таврическом дворце Временный Исполком Петроградского Совета рабочих депутатов. Он призвал рабочих и солдат избрать из своей среды по одному депутату от каждой рабочей тысячи и каждой роты и прислать их в Таврический дворец. В 21 час вечера в левом крыле дворца открылись заседания рабочих и солдатских депутатов и был создан Петроградский совет рабочих депутатов. Его возглавил меньшевик Н.С. Чхеидзе и заместитель председателя Исполкома трудовик А.Ф. Керенский. Всё — революция победила.
- Посыл ясен, - сказал Лучников. - Так как же у вас случилась, м-м-м... революция...
- Бунт, мятеж, переворот, - сдержанно уточнил хозяин.
- Переворот...
На плите засвистал вскипевший чайник.
- Одну секунду, - сказал хозяин, поспешно выключая газ. - Какой чай вы предпочитаете? Чёрный, зелёный? Заварной или в пакетиках?
- Без разницы, - сказал журналист. - Какой предложите, такой и буду.
- Тогда будем пить черный. Свежезаваренный.
Хозяин выставил на стол два стакана в мельхиоровых подстаканниках, фарфоровый заварочный чайник, сахарницу, полную сахара-рафинада, круглое блюдце для варенья с насыпанными в него конфетами-подушечками, хрустальную вазу-конфетница с сухарями. Отдельно были выложены конфеты трюфели, общим количеством три штуки. Заварка бралась щепотками из жестяной чайной коробки китайского производства, изукрашенной цветами хризантемы и иероглифическими надписями столбиком. Залив сухую заварку кипятком, хозяин накрыл заварочный чайник полотенцем.
- Пять минут настоится и можно разливать, - сказал хозяин. - А пока чай заваривается, отвечу на ваш вопрос.
Он достал из тетради фотографию.
- Начался весь бардак отсюда.
Лучников взял фото. На снимке был запечатлён трёхэтажный особняк, напоминающий германский рейхстаг в миниатюре.
- А точнее, после возведения вот этого, - хозяин ткнул пальцем в стеклянный купол, возвышающийся над крышей. Когда его начали сооружать, люди в шутку гадали, во что превратится здание, когда постройка купола закончится: то ли в мечеть, то ли в рейхстаг. Получилось красиво, надо признать. Больше напоминает рейхстаг...
- Но не объясняет учинённого бедлама.
- Это дом бывшего уездного Дворянского собрания, постройки второй половины девятнадцатого века. После революции, третьей всероссийской, Великой Октябрьской, в нём размещался уисполком, позднее горисполком, а после девяносто первого года и до недавнего времени городская администрация. Примерно девять месяцев назад. К нам приехала съемочная группа, с областного телевидения. Командовала ею кинорежиссёр Таволжанская, дама пробивная и оборотистая. Продувная бестия. Хваткая, целеустремлённая, жёсткая и нахрапистая. Они хотели снимать художественный фильм, нечто из альтернативной истории. Собрали массовку, навезли реквизита. По сценарию у них там был назначен штурм оплота реакции отрядами сил добра, мечтающих о справедливом устройстве общества. А что лучше всего подходит на роль оплота отживающих своё порядков? Естественно, бывшее здание Дворянского собрания, тем более, если оно похоже и на немецкий парламент, и на дворец кого-либо из отечественных великих князей. Таволжанская смоталась в область, заручилась разрешением на проведение съёмок. Нагнали статистов из местных, обрядили в форму, дали трёхлинейки, расставили реквизит, подогнали броневичок и вперёд, на штурм цитадели консерваторов и мироедов. Ну, и взяли эту самую цитадель. С воодушевлением взяли, с огоньком, с выстрелами в воздух и пулемётными очередями холостыми...
- А что потом?
- После этого, - сказал хозяин. - спонтанно, но организованно, действуя по классической ленинской схеме, не задерживаясь, взяли почту, телефон, телеграф, автобусный и речной вокзал, суд, налоговую инспекцию, казначейство, разогнали полицию и напоследок захватили железнодорожный тупик с грузовой станцией.
- Фантастика, - сказал журналист.
- Бред, конечно, - сказал хозяин. - Игра воспалённого воображения, непонятно отчего ставшая жестокой явью.
- Но как же инфраструктура? - спросил Лучников. - Тот же телефон, мобильная связь, интернет? Свет, газ, вода? Продукты питания, промышленные товары, обувь, одежда, медицина, лекарства, зарплата. А что частная инициатива? Коммерсанты, бизнесмены, предприниматели?
- Сам не понимаю, - надрывно произнёс хозяин. - Междугородняя связь отсутствует, интернет локализован пределами нашего района, товары как завозили, так и завозят, свет не отключали, вода есть, мелкие предприниматели как работали, так и продолжают работать, крупные, по нашим провинциальным меркам были экспроприированы. Выезжать из района дозволяется немногим и по особым пропускам, въезжать... вы же въехали... Одно время на границе ставились пограничные заставы с той стороны...
- Сняты, - сказал журналист, - наблюдал собственными глазами.
- Видите, - сказал хозяин с горечью. - Давайте пить чай...
Они отхлебнули из кружек ароматного напитка.
- Угощайтесь, - сказал хозяин, подавая журналисту трюфель.
- Откуда сие богатство? - спросил Лучников.
- Чёрный рынок, - сказал хозяин.
- А деньги?
- Используем старые российские. У кого сохранились. И купоны. Иностранная валюта у нас к хождению запрещена.
- Я знаю.
- Откуда?
- Встретился на улице с одним... гражданином-товарищем.
- Где? С кем? Когда? Мой адрес называли?
- Это существенно? - сказал Лучников. - Часа полтора-два назад. Улицу? Улицу да, вроде бы назвал.
- Впрочем, - хозяин как-то обречённо пожал плечами, - не берите в голову. Если им надо, они всегда узнают...
- Кто? - встревоженно спросил журналист.
- Неважно, неважно, - сказал хозяин. - Пейте чай.
- Алексей Анатольевич, - задал вопрос Лучников, - скажите, по возможности честно, эксцессы были?
- Что вы подразумеваете под эксцессами?
- Ну, вы же понимаете... Любая насильственная смена власти, в принципе, не обходится без применения насилия, в той или иной мере...
В дверь квартиры постучали. Громко, настойчиво, решительно и грубо. По всей вероятности в дверь колотили кулаками, сапогами и прикладами винтовок.
- Спрячьте! - свирепо зашептал хозяин, - вкладывая в руки журналиста тетрадь, - здесь всё! - и бросился открывать.
Его бесцеремонно оттолкнули. Гремя каблуками и звеня шпорами чеканной поступью в кухоньку гражданина Зарядько прошествовал сам товарищ комиссар Подгорельский, гроза всех контрреволюционеров, саботажников, коррупционеров и спекулянтов, весь в хрустящей коже, обмундированный с ног до головы в униформу курьера-самокатчика Первой мировой войны: кожаную фуражку с красной пятиконечной звездой в околыше, кожаную тужурку с большими накладными карманами по бокам, кожаные галифе, заправленные в коричневые английские шнурованные сапоги. Тужурка была перехвачена добротным английским армейским ремнём. Портупея стягивала широкие комиссарские плечи. Огромный маузер в деревянной кобуре болтался слева, справа висел кованый златоустовский булатный нож в потёртых ножнах. Комиссар Подгорельский возглавлял городскую ВЧК. Был он несгибаемым бойцом за дело мировой революции и повсеместного освобождения пролетарского труда от оков капиталистической эксплуатации.
- Собирайтесь! - приказал комиссар Подгорельский.
И увёл журналиста... (В этом месте рукопись обрывается).
Приложение
Лейб-гвардии Волынский полк образован 7 декабря 1817 года, когда 1-му батальону лейб-гвардии Финляндского полка, откомандированному в Варшаву после Заграничного похода Русской армии, Высочайшим указом велено было впредь именоваться лейб-гвардии Волынским полком. К началу I мировой (Великой) войны полк входил в состав 2-й бригады 3-й гвардейской пехотной дивизии Русской императорской армии. В 1914 года, с августа по начало сентября 3-я гвардейская пехотная дивизия, в составе XXIII армейского корпуса Русской императорской армии участвовала в Восточно-Прусской наступательной операции, затем, с октября до середины декабря в Лодзинской операции, где 1-я, 2-я и 5-я русские армии отражали наступление ударной группы 9-й германской армии под командованием генерала Августа фон Макензена. В 1915 году лейб-гвардии Волынский полк в составе Гвардейского корпуса участвовал в оборонительных боях за Сморгонь. В декабре 1916 года отозван с фронта (в честь полкового праздника) в столицу Российской империи город Петроград.
Лейб-гвардии Волынский полк считался самым дисциплинированным полком в 3-й гвардейской пехотной дивизии и во всей Русской императорской армии. 3-я гвардейская пехотная дивизия славилась своей «каторжной дисциплиной» и образцовым внешним видом солдат. Дисциплиной командиры добивались главного — беспрекословного подчинения приказам. Дисциплина насаждалась неимоверной строгостью. К примеру: для посещения уборной солдат обязан был обращаться к отделенному ефрейтору с рапортом, за ненадлежащий внешний вид на поверке (сапоги и пуговицы на мундирах должны быть надраены до блеска) солдат наказывали нарядами вне очереди, не блестевший кламмер (скоба под бляхой ремня) карался хождением «гусиным шагом». В 3-й гвардейской пехотной дивизии чистка кламмера до блеска была рутинным действием.
Нарушителей дисциплины заставляли, как говорилось выше, ходить «гусиным шагом», бегать вкруг конюшни с фуражками, с ремнями, с котелками, с кружками, с портянками, с носками, с сапогами в зубах, или кричать «Я дурак! Я дурак! Я дурак!», «Вот как чистят клямор! Вот как чистят клямор!», «Я балда! Я балда! Я балда!»
После такой жёсткой дрессировки солдаты исполняли приказания не задумываясь, автоматически, что позволяло в условиях боя подавлять инстинкт самосохранения. А в лейб-гвардии Волынском полку дисциплину насаждали ещё сильнее, чем в остальных частях 3-й гвардейской, поэтому военнослужащие полка всегда отличались во всём: в отдании чести, маршировке, в ружейных приёмах, в каждом движении. Причём: дисциплина поддерживалась независимо от потерь, которые нёс полк — он был лучшим и в 1916 году (за семь месяцев до восстания), и в феврале 1917 года (за несколько дней до мятежа).
Восстание началось в запасном батальоне лейб-гвардии Волынского полка, где взбунтовалась учебная команда, в которой готовили унтер-офицеров. Командиром учебной команды был штаб-капитан Иван Степанович Лашкевич. Он был беспощадно требовательным начальником и великолепным строевиком. В феврале 1917 года ему исполнилось двадцать шесть лет.
Зачинщиком мятежа стал старший унтер-офицер Тимофей Иванович Кирпичников. Его также характеризовали как «строгого начальника». Солдаты прозвали Кирпичникова «Мордобоем». Штабс-капитан в ночь на 26 февраля 1917 года назначил старшего унтер-офицера фельдфебелем 1-й роты вместо вовремя «заболевшего» подпрапорщика Лукина. Кроме этого, Кирпичникову перешла и основная должность подпрапорщика — фельдфебеля основной учебной команды (помимо основной были ещё две подготовительные и одна дополнительная).
Это решение стало роковым и для штабс-капитана И.С. Лашкевича, и для всей Российской империи.
Накануне, 24-26 февраля 1917 года две роты полка разгоняли демонстрантов на Знаменской площади (ныне площадь Восстания). Как позже рассказывал сам Кирпичников, он тихонько приказывал солдатам стрелять поверх голов митингующих, а в ночь на 26 февраля 1917 года предлагал «унтерам» обеих рот вообще не открывать огонь. Вечером 26-го он созвал командиров взводов и отделений основной учебной команды и предложил им отказаться усмирять беспорядки. Командиры с предложением фельдфебеля согласились (!) и проинструктировали соответствующим образом своих подчинённых. Поэтому утром 27 февраля 1917 года построенная команда вышла из повиновения, ответив на приветствие штабс-капитана Лашкевича дружным криком «ура» (по словам свидетеля происшествия Константина Пажетных). На вопрос командира учебной команды: «Что это значит?» младший унтер-офицер Михаил Марков дерзко заявил: «Приказ стрелять (по версии Пажетных — все приказы Лашкевича) солдаты выполнять не будут», после чего взял винтовку «на руку», наставив штык на штабс-капитана. Солдаты, в свою очередь, потребовали чтобы Лашкевич удалился. Когда штабс-капитан вышел во внутренний двор, младший унтер-офицер Марков и ефрейтор Орлов выстрелили из окон в спину уходящему командиру и убили того наповал. Иную версию событий сообщил офицер, опрашивавший позже солдат о событиях того утра. Лашкевич дважды обращался с приветствием к солдатам, однако те дважды отвечали ему молчанием. Тогда штабс-капитан сам вышел прочь, а застрелил его фельдфебель учебной команды Кирпичников.
Вслед за убийством Лашкевича Кирпичников уговаривает «унтеров» подготовительных команд присоединиться к основной. При выходе восставших на улицу к ним добровольно примкнула вся 4-я рота.
Причину такого поведения следует искать в том, что к октябрю 1916 года большинство старослужащих погибло на фронте и к февралю 1917 года в полку их оставалось ничтожное количество.
Солдаты 3-й роты, отказавшиеся стрелять в демонстрантов 26-го февраля 1917 года и солдаты 1-й и 2-й рот были новобранцами, прослужившими не более шести недель. Солдаты 4-й роты, примкнувшей к бунтовщикам, подвергались муштре дольше, от двух до пяти месяцев, но все они попали в полк с фронта, принимали участие в наступательных боях августа-сентября 1916 года на владимирско-волынском направлении и поэтому возвращения обратно в окопы не боялись, как не боялись уже рассуждать.
К тому же, на 26 февраля 1917 года стало видимым бездействие власти и отсутствие у военных рвения исполнять приказы. Штабс-капитан А.В. Цуриков пропустил демонстрантов на Знаменскую. Капитан П.Н. Гейман никак не отреагировал на отказ 2-й подготовительной команды стрелять в толпу и позволил ей (толпе) пройти через Литейный мост на Литейный проспект. Однако, были среди солдат лейб-гвардии Волынского полка и те, кто бунтовать отказывался. Часть одной из рот волынцев, размещённых в казармах лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады на Басковой улице (ныне улица Короленко) в полдень 27 февраля 1917 года организованно вернулась в казармы, после того как подошедший с отрядом верных присяге войск полковник А.П. Кутепов заверил солдат, что расстреливать их не будет.
Иная обстановка складывалась в центре мятежа, в юго-восточной части Таврических казарм. Убийство штабс-капитана Лашкевича отрезало для бунтовщиков путь назад. Теперь они должны были идти до конца, потому что, в противном случае, их ждал военно-полевой суд.
Колонна восставших волынцев направилась к казармам 18-го сапёрного батальона — поднимать размещённых там сослуживцев. В это время зачинщику бунта Кирпичникову сообщили, что впереди выставлены пулемёты и он решает повернуть колонну и идти к Таврическим казармам, где располагались запасные батальоны лейб-гвардии Преображенского и Литовского полков. Ворвавшись во двор Таврических казарм с пальбой и криками «ура», восставшие затем полтора часа склоняли литовцев и преображенцев примкнуть к бунту. Ситуация резко изменилась в пользу мятежников, когда старший унтер-офицер Фёдор Кругликов поднял на мятеж 4-ю роту запасного батальона преображенцев, а волынцы, следуя доброй традиции, закололи штыками заведующего мастерскими преображенцев, подполковника Богданова. Солдатская вольница выплеснулась обратно в город — поднимать другие части. Восстание набирало силу.
На Преображенской улице Кирпичников без труда (!) поднял запасную роту Лейб-гвардии Сапёрного полка, на углу Кирочной и Знаменской (ныне улица Восстания) смутьяны легко взбунтовали 6-й запасной сапёрный батальон, не забыв убить его командира — полковника В.К. фон Геринга. Идя дальше по Кирочной, на углу Надеждинской (ныне улица Маяковского) восставшие присоединили к себе жандармов (!) из квартировавшего там Петроградского жандармского дивизиона и юнкеров из расположенной наискосок от дивизиона Петроградской школы прапорщиков инженерных войск.
Мятеж разрастался. К солдатам начали присоединяться толпы демонстрантов. Группы восставших просочились в здание Окружного суда на углу Литейного и Шпалерной и подожгли его. Начались аресты и убийства полицейских, депутаты, уполномоченные от Государственной Думы вели солдат к Таврическому дворцу.
Февральская буржуазно-демократическая революция, успех которой обеспечили несколько десятков пассионариев вроде Кирпичникова, Маркова и Орлова, начиналась…
Источники:
1. Википедия
2. Андрей Смирнов. «Час «Мордобоя». Почему образцовый лейб-гвардии Волынский полк поднял восстание, ставшее для империи роковым», журнал «Родина», №2, февраль 2017
Необязательное послесловие
Настоящий документ был выложен на сайте нашего общественного учреждения в разделе «Точка зрения». Мы сознательно разместили данный текст в том виде, в каком он был нами получен, чтобы у читателя, неравнодушного к судьбе родной страны, сложилось собственное непредвзятое суждение об этом, с позволения сказать, творения. И дело здесь не в том, что автор, в нарушение закона о запрещении использования ненормативной лексики в средствах массовой информации, кино, теле и радио-передачах, документальной и художественной литературе употребляет довольно фривольные топонимы географических и иных объектов, таких как фамилии, населённые пункты и административно-территориальные образования, а в общей атмосфере, пронизывающей всё произведение, генеральной идее, modus vivendi, скрепляющей извращённое сознание завзятого клеветника, - идее о том, что настоящая стабильность, диктатура закона, порядок и вертикаль власти есть ни что иное, как широкомасштабный обман, тщательно скрываемая от народа тайна. Насколько эти воззрения противоречат представлению здоровой части нашего общества, можно судить по нижеприведенным отзывам, оставленным посетителями сайта. Реальные имена и фамилии людей (в соответствии с федеральным законом о персонализации данных учета личности в интернете, всякий гражданин, желающий зарегистрироваться на сайте в зоне .ру должен указать полные паспортные данные и предоставить скан-отпечаток большого пальца правой руки), написавших свои комментарии были скрыты на основании федерального закона о защите персональных данных. Помимо этого, все выражения, подпадающие под действие федерального закона о запрещении нецензурной лексики в СМИ, кино, теле и радио-передачах, документальной и художественной литературе, заменены на обязательные отточия.
[***] …..... быдло.
[***] Ощущение, словно в ….... наступил, чес-слово...
[***] Поганый либераст.
[***] …....... чмо.
[***] Прочитал. Ближайшая анноллогия — бред...
[***] Этот, с позволения сказать, …..... деятель ….......
[***] Напыщенная безграмотная …...........
[***] Козёл …......
[***] Феерично... Ну и каша в головах у энтих писателей.
[***] Расплодилось …..... писак …...........
[***] Ваще …........., полный …..........
[***] Грызун какой-то.
[***] …......... мразь, отрабатывающая госдеповские тридцать сребреников.
[***] М-да.... феерический мудакк... Не, видал я идиотов, но такого...
[***] Мудак, конченый дебил.
[***] Экий сферический дурак в вакууме.
[***] Как говорится - куда конь с копытом, туда и рак с клешней своей загребущей...
[***] Мразь тот, кто не уважает своих сограждан и обзывает их...
[***] Автор, пойди ударься ап стенку...
[***] Я ж тя, ….........., проклял... Сгинь предатель!
[***] Он что, простите, курит? Мухомор? Или …...........?
[***] Да что с убогого возьмёшь?
[***] Кончай скулёж разводить!
[***] Ужасно тупорылый текст. Читая его понимаешь, что можно всё, надо только быть против...
[***] Бред!
[***] Абсолютно согласен!
[***] Это главное!!!
[***] Скучная лабуда!
[***] Я ни черта не понял. Прочёл предисловие, потом, какая-то хрень, — вероятно художественное слово — беллетристика — не читал — нет времени.
Комментарии к книге «Навстречу», Вадим Астанин
Всего 0 комментариев