«Огненная проповедь»

Огненная проповедь (fb2) - Огненная проповедь (пер. Елена Алексеевна Шолохова) (Огненная проповедь - 1) 1501K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Франческа Хейг

Франческа Хейг Огненная проповедь

Francesca Haig

THE FIRE SERMON

Copyright © De Tores Ltd 2015

© Е. Шолохова, перевод на русский язык, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2016

* * *

Эта книга с любовью и восхищением посвящается моему брату Питеру и моей сестре Кларе. Зная, как много они значат для меня, совершенно неудивительно, что мой первый роман – о братьях и сестрах.

Глава 1

Я всегда думала, что они придут за мной под покровом ночи, однако силуэты шестерых всадников появились на горизонте в самый разгар дня. Стояла пора сбора урожая. Всё поселение поднималось ни свет ни заря и трудилось в полях допоздна. На истощенной земле, отведенной Омегам, не приходилось ждать хорошего урожая. В прошлом году проливные дожди размыли землю так сильно, что обнажили слой пепла – эхо минувшего взрыва. Корнеплоды выросли чахлыми и маленькими или не выросли вовсе. Картофельное поле не дало всходов – мы находили редкие, сморщенные клубни на глубине пяти футов. Один мальчик провалился под землю, выкапывая картофель. Всего несколькими ярдами ниже оказалась заброшенная шахта. Глиняная стена не выдержала и рухнула, и выбраться наверх мальчик уже не смог. Я подумывала о переезде, однако дожди затопили все долины, да и в голодные времена чужаков не жаловали нигде. Поэтому я осталась, с трудом пережив тяжелый год. Некоторые вспоминали о засухе, уничтожавшей урожаи зерна три года подряд. Тогда я была еще ребенком, но все равно помнила, как по запыленным полям волочился изголодавшийся скот, больше похожий на груду костей, обтянутых шкурой. Но с тех пор прошло больше десяти лет. «Так плохо, как в годы засухи, все равно не будет», – твердили мы друг другу, точно от повторения слова могли стать правдой. Следующей весной мы внимательно следили за побегами пшеницы. Ранние всходы принесли хороший урожай, а над длинными крупными морковками, которые мы выкапывали в тот год, подшучивали местные подростки. Со своего крохотного клочка земли я собрала большой мешок чеснока, который потом несла на рынок, точно ребенка. Всю весну я наблюдала за тем, как росли и крепли колосья пшеницы на общих полях. На заднем дворике в зарослях лаванды роились пчелы. Дома же полки буквально ломились от еды.

Они явились в разгар жатвы. Сначала я почувствовала что-то неладное. Хотя, если быть до конца честной, недобрые предчувствия терзали меня уже несколько месяцев. Но теперь тревожные ощущения стали явственными – внезапная настороженность, которую невозможно объяснить тому, кто не умеет предвидеть будущее. Казалось, будто что-то неумолимо надвигается: точно облако закрывает солнце или ветер меняет направление. Я выпрямилась, сжав в руках косу, и посмотрела на юг. Когда с дальнего конца поселения раздались крики, я уже мчалась прочь. Шум нарастал, и когда вдали показались шестеро всадников, побежали и остальные. Альфы нередко нападали на поселения Омег, забирая всё мало-мальски ценное. Но я знала, что им нужно на этот раз. Как и понимала, что убегать бессмысленно и следовало прислушаться к предостережениям мамы еще шесть месяцев назад. Я нырнула под изгородь и бросилась к валунам на краю поселения, но уже знала – они меня схватят.

Они почти и не замедлились, чтобы схватить меня. Один из всадников поймал меня на бегу, оторвав от земли. Ударив по запястью, он выбил косу и перекинул меня через седло лицом вниз. Я попыталась вырваться, отчаянно пинаясь, но лишь пришпорила лошадь. От тряски легкие и ребра болели куда больше, чем ноющее от удара запястье. На спину давила тяжелая рука. Сам мужчина прижался ко мне, пригнувшись вперед, и гнал лошадь во весь опор. Я открыла глаза, но тотчас зажмурилась, не в силах видеть вверх тормашками взбитую копытами, проносящуюся землю.

Когда лошадь замедлила шаг и я, наконец, отважилась вновь открыть глаза, в спину мне уперлось лезвие клинка.

– Нам приказано тебя не убивать, – заговорил всадник. – И даже не бить. Так велел твой близнец. Но насчет всего остального, если доставишь нам хлопоты, колебаться не станем. Сначала я отрежу тебе палец, и уж поверь, для этого мне даже не придется останавливать лошадь. Поняла, Кассандра?

Я попыталась сказать «да», но вырвалось лишь сдавленное мычание.

Мы помчались дальше. От бесконечной тряски вниз головой меня дважды стошнило. Второй раз – на кожаную обувь всадника, не без злорадства заметила я. Чертыхнувшись, он остановил лошадь и усадил меня, связав веревкой так, что руки оказались плотно прижаты к бокам. В сидячем положении кровообращение восстановилось, и давление в голове ослабло. Веревка врезалась в руки, но сзади её крепко держал мужчина и не давал мне упасть. Так проехали остаток дня, а когда землю окутали сумерки, мы остановились поесть. Один из всадников предложил мне хлеба, но я смогла лишь отпить из фляги несколько глотков теплой, затхлой воды. Затем меня вновь посадили в седло, на этот раз с другим мужчиной. Его черная борода колола кожу на шее. Он надел мне на голову мешок, хотя в темноте в этом не было особого смысла.

Я почувствовала приближение города задолго до того, как копыта лошадей зацокали по мощеной дороге. Сквозь мешковину начали пробиваться отблески огней. Я ощущала людей вокруг. Много людей, больше, чем в Хейвене в день ярмарки. Тысячи, как мне показалось. Дорога пошла вверх, копыта застучали по мостовой, но теперь уже не так резво. Затем всадники спешились, и меня передали, а точнее, почти швырнули вниз, другому мужчине. Несколько минут он вел меня, спотыкающуюся на каждом шагу, и довольно часто останавливался, чтобы отпереть очередную дверь. Каждый раз, когда мы продолжали идти дальше, я слышала, как за нами запирается замок. Громыхание запоров звучало точно удары.

В конце концов меня толкнули на что-то мягкое. Послышался скрежет металла, словно кто-то вынул клинок из ножен. Но прежде, чем я успела вскрикнуть, веревка, опутывавшая тело, соскользнула вниз. Чьи-то руки коснулись шеи, мешок сдернули, и грубая ткань проехалась мне по носу. Я сидела на низкой кровати в маленькой комнатке. В камере. Без единого окна. Человек, который снял с меня веревки, уже успел закрыть за собой дверь.

Во рту стоял отвратительный привкус рвоты. Рухнув на кровать, я наконец дала волю рыданиям. Отчасти – из-за себя, отчасти – из-за моего близнеца, из-за того, во что он превратился.

Глава 2

На следующее утро я, как обычно, проснулась от страшного сна, в котором вновь видела взрыв. Пробуждения после этих кошмаров были единственными моментами, когда радовалась, что нахожусь в темнице. Тусклый свет и уже привычная неумолимость тюремных стен казались полной противоположностью дикой, всепожирающей огненной стихии, снившейся мне еженощно.

Никто не писал об этом взрыве, не делал его зарисовок. Какой смысл писать или рисовать, если он оставил отметины повсюду? Даже теперь, спустя более четырех столетий после того, как взрыв всё уничтожил, следы его до сих пор сохранились в обвалах утесов, обугленных равнинах и подернутых пеплом реках. На каждом лице. Эту историю рассказывала сама земля, так зачем кому-то еще ее записывать? Историю, запечатленную в пепле и на костях. Говорят, еще до взрыва существовали пророчества о пламени и конце света. Сам огонь стал последним пророчеством, после которого больше не осталось ничего.

Большинство выживших ослепли и оглохли. Многие остались в одиночестве и рассказывать о случившемся могли разве что ветру. Но даже если и находили себе компанию, никто из оставшихся в живых не мог точно описать момент взрыва: иной цвет неба, рев, знаменующий конец всему. Стараясь описать то, что произошло, выжившие, так же, как и я, увязали в бессильных попытках облечь звуки и ощущения в слова.

Взрыв расколол время, безвозвратно поделив его на До и После, на Старую и Новую Эру. Теперь, спустя сотни лет, в Новой Эре не осталось ни одного очевидца, ни одного свидетельства. Лишь провидцы, вроде меня, перед самым пробуждением могли уловить мимолетное видение прошлого. Или вдруг, моргнув, на полсекунды увидеть вспышку и горизонт, полыхающий, точно бумага.

Теперь о взрыве рассказывали только бродячие певцы. Когда я была ребенком, каждую осень через нашу деревню проходил бард. Он пел о народе, жившем за морем, который низверг смертельное пламя с небес, о радиации, о Долгой Зиме, наступившей после взрыва. Мне было восемь или девять лет, когда мы с Заком услышали на ярмарке в Хейвене песню седовласой женщины. Знакомый мотив, но слова иные. Припев о Долгой Зиме не изменился, а вот в куплетах ни разу не упоминалось о других народах. В них она описывала лишь всепоглощающий огонь.

Когда я потянула отца за руку и спросила, почему она поет по-другому, он лишь пожал плечами. «У этой песни полно версий, – сказал он. – Так какая разница? Если когда-то за морем и были земли, теперь их больше нет, как не осталось в живых ни одного моряка, который мог бы это подтвердить». Случайные слухи о Далеких Землях, где-то за морями, оставались всего лишь слухами – в них верили не больше, чем в Остров, где Омеги живут свободно от гнета Альф. Подобные разговоры вели к публичной порке, а могли и вовсе закончиться колодками. Однажды в Хейвене мы видели такого Омегу. Он, прикованный, изнемогал под палящим солнцем, пока его язык не стал походить на чешуйчатую голубую ящерицу, высунувшуюся изо рта. Время от времени два солдата Совета, со скукой наблюдавших за ним, пинали бедолагу, чтобы убедиться, что тот еще жив.

«Не задавайте вопросов, – внушал нам отец. – Ни о Старой Эре, ни о Новой, ни об Острове. В Старую Эру люди задавали слишком много вопросов, всюду совали свой нос, и посмотрите, к чему это привело. Нынешний мир окружают моря на севере, западе и юге, а на востоке простираются мертвые земли. И это всё, что мы когда-либо узнаем о мире. Не важно, откуда пришла взрывная волна. Важно лишь то, что она пришла. Взрыв был очень давно, и о нём толком ничего неизвестно, так же, как и о самой Старой Эре, которую он уничтожил и от которой остались лишь слухи да руины».

Первые месяцы в заточении изредка даровали возможность увидеть небо. Каждые несколько недель меня в компании таких же заключенных Омег выводили на бастион, чтобы размяться и подышать свежим воздухом. Нас разбивали на группки по три человека, и каждую группу сопровождало как минимум столько же стражей. Они внимательно следили, чтобы мы не только не подходили друг к другу, но и держались подальше от зубчатых стен, откуда открывался вид на расстилавшийся внизу город. В первый же выход я поняла, что не стоит и пытаться приближаться к другим заключенным, не говоря уж о том, чтобы заговаривать с ними. Когда нас выводили из камер, один из стражей принялся ворчать на хромую светловолосую пленницу за то, что она слишком медленно идет.

– Я бы шла быстрее, если бы вы не отняли мою палку, – возразила она.

Ей не ответили. Взглянув на меня, женщина еле заметно подмигнула. Это была даже не улыбка, но впервые за все время заключения в Камерах Сохранения я почувствовала намек на теплые человеческие отношения. Когда мы вышли в бастион, я попыталась подобраться к ней поближе, чтобы мы могли пошептаться. До неё оставалось шагов десять, когда стражи пригвоздили меня к стене с такой силой, что я больно ударилась лопатками о камни. Пока меня тащили обратно в камеру, один из стражей плюнул в лицо.

– Не говори с остальными, – велел он. – Даже не смотри на них, ясно?

С заведенными за спину руками я даже не могла стереть с щеки его плевок. Всё моё естество охватило чувство омерзения. Ту женщину я больше никогда не видела.

Спустя месяц, а может, и больше, меня вывели на бастион в третий раз. Это была последняя прогулка для всех нас. Я стояла у двери, дожидаясь, пока глаза привыкнут к солнечному свету, его блики играли на гладких камнях. Справа о чем-то тихо беседовали двое стражей. Слева в двадцати шагах от меня стоял, привалившись к стене, еще один стражник и наблюдал за заключенным Омегой. Этот, казалось, пробыл в Камерах Сохранения гораздо дольше меня. Некогда темная кожа теперь обрела грязно-серый оттенок. Но самым примечательным было то, как нервно дергались его руки и беспрерывно двигались губы, точно не соответстовали деснам. Всё время, пока мы находились на прогулке, он расхаживал взад-вперед по одному и тому же маленькому пятачку мощеного бастиона, подволакивая искривленную правую ногу. Несмотря на запрет разговаривать с кем бы то ни было, я периодически слышала, как он тихо бормотал себе под нос: «Двести сорок семь. Двести сорок восемь».

Все знали, что многие провидцы сходят с ума – годы предвидения выжигали разум дотла. Видения можно сравнить с пламенем, а нас – всего лишь с фитильками. Этот человек не был провидцем, однако меня совершенно не удивило, что он сошел с ума, пробыв столь долго в Камерах Сохранения. Есть ли у меня шанс устоять перед видениями и безжалостным гнетом тюремных стен? Через год-другой, подумалось мне, и я, возможно, окажусь на месте этого человека. Буду считать собственные шаги, будто четкие ряды цифр смогут привнести хоть какой-нибудь порядок в расстроенный разум.

Между мной и бормочущим мужчиной находилась еще одна пленница – однорукая женщина старше меня на несколько лет с темными волосами и неунывающим лицом. Нас выводили вместе уже второй раз. Я подошла к краю бастиона настолько близко, насколько позволяла стража, и, всматриваясь вдаль поверх зубчатой стены из песчаника, силилась придумать способ заговорить с ней или подать знак. Подойти поближе, чтобы увидеть город, лежащий у подножия горной крепости, я не могла. Линию горизонта закрывало ограждение бастиона, и лишь в просвет между зубцами виднелись вдалеке серые холмы.

Внезапно я поняла, что счет прекратился. Когда же повернулась, чтобы посмотреть, что произошло, мужчина-Омега бросился на женщину и сдавил ее шею обеими руками. Ей, однорукой, не хватало сил, чтобы отбиться. И сразу закричать она не успела. Когда подоспели стражники, я все еще стояла в нескольких ярдах. Через нескольких секунд они оттащили мужчину, но слишком поздно.

Я закрыла глаза, чтобы не видеть это тело, распластанное на камнях лицом вниз с вывернутой под неестественным углом шеей. Но провидцу бессмысленно закрывать глаза. В мареве сознания проступали картины того, что еще произошло в момент убийства: в сотнях футов над нами, в стенах крепости, упал и разбился бокал вина. На мраморный пол выплеснулась красная влага. Мужчина в бархатном пиджаке рухнул на спину, сумел подняться на колени, но буквально на секунду и затем умер, схватившись руками за шею.

После этого прогулки отменили. Иногда казалось, будто слышу, как сумасшедший Омега кричит и бьется о стены, но звук доносился приглушенно, скорее, легкое колебание воздуха в ночи. Я даже не знала наверняка, слышу ли его или просто чувствую.

В моей камере почти не бывало темно. Стеклянный шар, свисавший с потолка, излучал тусклый свет. Этот шар никогда не гас и постоянно гудел, но так тихо, что временами мне казалось, что это просто звон в ушах. Первые несколько дней я беспокойно поглядывала на него, ожидая, что свет погаснет и оставит меня в кромешной темноте. Но это была не свеча и даже не масляная лампа. Шар излучал совсем другое свечение: холодное и ровное. Каждые несколько недель свет начинал дрожать. Несколько секунд он мерцал, а затем гас, и я погружалась в мир тьмы, не имевший ни форм, ни очертаний. Но это длилось не дольше одной-двух минут. Потом шар снова вспыхивал, мигнув пару раз, словно человек, который только что пробудился ото сна и старается встряхнуться. Я даже полюбила эти регулярные отключения – единственную передышку от непрестанного свечения.

Должно быть, это и есть Электричество, решила я. Говорили, будто электричество это своего рода магия, а также ключ к большинству технологий из Старой Эры. Чем бы оно ни являлось, считалось, что электричество исчезло. Машины, не разрушенные взрывом, были разгромлены во время последующих чисток, когда выжившие уничтожали все следы технологий, повергших мир в прах. Всё, что осталось от Старой Эры, попало под строгий запрет, и машин это касалось в первую очередь. Нарушение запрета грозило жестоким наказанием, но закон держался прежде всего на страхе взрыва. Опасность явственно отпечаталась на искореженном лике земли и обезображенных телах Омег. Других напоминаний и не требовалось.

Но здесь с потолка камеры свисала одна из машин – частица Электричества. И не было в этом ничего ужасающего или могущественного, как шептались люди. Никакого оружия, или бомб, или экипажа, способного ездить без лошадей. Просто стеклянный шарик размером с кулак, излучающий свет. Я не могла оторвать от него глаз – в самой сердцевине сиял яркий сверкающий узелок, ослепительно-белый, словно внутри была заключена искра самого взрыва. Я смотрела так долго, что когда закрывала глаза, по-прежнему видела в темноте сияющую точку. Первые дни я пребывала в восхищении и в ужасе, щурясь под лучами, словно в страхе, что стеклянный шар мог взорваться.

Глядя на свет, я боялась не столько запрета, сколько того, что являюсь свидетелем его нарушения. Если бы просочился слух, что Совет обходит запрет, началась бы новая волна чистки. Страх взрыва и машин, из-за которых он случился, был еще слишком реален, слишком глубок, чтобы люди могли принять подобное. Я понимала, что освещение в камере означало приговор на всю жизнь. И раз я видела это, меня никогда не выпустят.

Больше всего я скучала по небу. Из узкой отдушины прямо под потолком немного тянуло свежим воздухом, но ни единого проблеска солнца она не пропускала. Я вела подсчет проведенного здесь времени по приемам пищи. Подносы с едой приносили дважды в день, передавая через узкую щель внизу двери. Спустя несколько месяцев с того дня, когда мы в последний раз выходили на прогулку, я поймала себя на том, что помню небо лишь в общих чертах, но не могу представить его отчетливо. Я вспоминала истории о Долгой Зиме, наступившей после взрыва. Сажа тогда пропитала воздух так густо, что долгие годы полностью застилала небо. А дети, родившиеся в то время, за всю жизнь так и не увидели его. Мне хотелось знать, верили они в него тогда или нет, была ли для них попытка представить небо тем же свидетельством веры, как и для меня.

Подсчет дней помогал хоть как-то сохранить чувство времени, однако по мере того, как их количество росло, это начало становиться пыткой. Я не считала дни до возможного освобождения: их число просто росло, а вместе с ним и чувство неопределенности, словно я плыла в бескрайнем мире тьмы и одиночества. После того, как прогулки отменили, единственным постоянным событием стали визиты Исповедницы, которая приходила каждые две недели и расспрашивала о моих видениях. Она говорила, что остальные Омеги вообще никого не видят. Думая об Исповеднице, я даже и не знала, жалеть их или завидовать им.

* * *

Говорят, что близнецы стали появляться во втором и третьем поколениях Новой Эры. Во время Долгой Зимы близнецов не было – детей вообще рождалось очень мало, а выживало еще меньше. Те годы приносили лишь искривленные тела и больных, уродливых младенцев. Среди немногих живущих только единицы могли иметь потомство. Казалось, человеческий род вымирал.

Сначала, в самый разгар борьбы за восстановление рождаемости, появление близнецов, должно быть, встретили с радостью – столько много детей и так много из них здоровых. Рождалось всегда двое – мальчик и девочка, один из них оказывался физически безупречен. Не только без внешних изъянов, но также здоровый и сильный. Однако вскоре роковая симметрия стала очевидной: за совершенство одного ребенка расплачивался его близнец. Уродства в нем могли быть самыми различными: отсутствие конечностей, их атрофия, а порой и, наоборот, лишняя рука или нога. Рождались одноглазые и трехглазые, или те, чьи веки оставались сомкнуты навечно. Это были Омеги, ущербные близнецы Альф. Альфы называли их мутантами. Говорили, что они являлись тем ядом, который Альфы отторгали еще в утробе матери. Последствия взрыва, которые пока нельзя искоренить, сказывались, по крайней мере, только на более слабом из близнецов. Омеги принимали на себя болезни и уродства, оставляя Альф свободными от этого бремени. Впрочем, не совсем свободными. Если различия во внешности сразу бросались в глаза, то связь между ними оставалась невидимой. И тем не менее она существовала и проявлялась всякий раз самым непостижимым образом. Не имело значения, что никто не мог ни понять, ни объяснить ее природу. Поначалу еще списывали на совпадения, но факты, отметая всяческие сомнения, неумолимо доказывали роковую связь между близнецами. Люди рождались и умирали парами.

Острая боль или серьезные болезни также поражали обоих близнецов. Если один начинал метаться в жару, то и со вторым случалось то же самое. Если один падал в обморок, то и второй терял сознание, где бы он или она ни находились. Незначительные травмы и легкие недомогания друг другу не передавались, но если один получал серьезную рану, то и второй кричал от сильной боли.

Когда выяснилось, что Омеги бесплодны, то сначала сочли, что они вымирают, что они были лишь временными отголосками пагубного воздействия взрыва. Но с каждым новым поколением происходило то же самое: всегда рождались близнецы, один из которых – безупречный Альфа, второй – ущербный Омега. Детей рожать могли только Альфы, но каждый их ребенок неизменно появлялся в паре с Омегой.

Когда родились мы с Заком, оба без внешних изъянов, родители наверняка на два раза пересчитали каждый наш палец. Всё оказалось на месте. Однако они все равно бы не поверили – ни одна пара близнецов не избежала разделения на Альфу и Омегу. Ни одна. Случалось, что их различия замечались спустя время. То одна нога росла медленнее другой, то обнаруживалась глухота, которую не распознали сразу, то рука развивалась слабее. Но ходили слухи и о тех немногих, чьё различие внешне никак не проявлялось. Рассказывали о мальчике, который казался нормальным, пока вдруг не выбежал из дома с криком, за несколько минут до внезапного обрушения кровли. Или о девочке, которая целую неделю плакала над собакой пастуха, а потом ее переехала телега из соседней деревни. То были Омеги, чья мутация оставалась незаметной глазу. И называли их провидцами. Рождались они крайне редко – в лучшем случае один на несколько тысяч.

Все знали одного провидца, который приходил каждый месяц в Хейвен – довольно большой город, расположенный вниз по течению реки. Омегам не разрешалось посещать рынок Альф, но его не прогоняли. Он сидел в дальнем конце рынка, за грудой ящиков и кучей гнилых овощей. Когда я впервые попала на рынок, он уже был далеко не молод, но довольно бойко занимался предсказаниями: за бронзовую монетку сообщал фермерам, какую погоду ждать в следующем сезоне, или рассказывал дочери купца, кто станет ее суженым. Однако за ним водились странности: постоянно бормотал себе под нос не то молитвы, не то заклинания. Однажды, когда мы с папой и Заком проходили мимо, он воскликнул: «Огонь! Вечный огонь!». Стоящие рядом лавочники даже не вздрогнули – видимо, подобные приступы случались и прежде. Увы, такая судьба ждала большинство провидцев: взрыв отпечатал свой огненный след в их разуме, словно заставляя переживать тот момент снова и снова.

Трудно сказать, когда я впервые осознала собственное отличие, но уже тогда понимала, что это нужно скрывать. В детстве я казалась такой же обычной, как мои родители. Ведь какой ребенок не просыпался с криками от ночных кошмаров? Далеко не сразу я догадалась, что с моими снами что-то не так. Мне снился взрыв. Адский огонь, что являлся во снах – наяву он не пылал, но повторялся почти каждую ночь. Эти жуткие картины пришли явно откуда-то извне. Мне снилось то, что я никогда не видела в жизни. А вся моя жизнь – это наша деревня, где около четырех десятков каменных домов стояли кружком на зеленой поляне с каменным же колодцем посередине. Это раскинувшаяся в низине долина, домики и деревянные сараи, забравшиеся на сто футов выше реки, чтобы спастись от наводнений, заливающих поля каждую зиму и пропитывающих почву илом. Но в снах я вижу незнакомый пейзаж и чужие лица. Вижу крепости, что в десять раз выше нашего дома с низким балочным потолком и шероховатым полом. Вижу города, где запруженные людской толпой улицы шире, чем сама река.

К тому времени я уже вполне подросла и понимала, что это странно и что Зак во сне спокоен. Мы спали в одной кроватке, поэтому мне пришлось научиться прятать свое волнение и лежать молча, унимая сбившееся дыхание. Я приучилась сдерживать крик, когда средь бела дня мимолетные видения являли вдруг грохот взрыва и всполохи пламени.

Когда папа впервые привел нас в Хейвен, я тотчас узнала рынок с его шумной толчеей по своим снам, но, увидев, как Зак стал упираться, боязливо цепляясь за папину руку, притворилась, что ошеломлена не меньше.

Между тем наши родители напряженно ждали. Как и все остальные, они приготовили только одну кроватку, ожидая, что отошлют ребенка-Омегу сразу, как нас разделят. Когда нам исполнилось три года, а нас так и не разделили, папе пришлось соорудить для нас две кровати побольше. Причем самому и, можно сказать, украдкой – на огороженном стеной заднем дворике, куда выходило окно кухни, хотя с нами по соседству жил Мик – лучший плотник в округе. Но папе не хотелось обращаться к нему за помощью. Все последующие годы при каждом скрипе кособокой, плохо сколоченной кровати в памяти всплывало выражение папиного лица в тот момент, когда он внес эти кровати в нашу тесную комнатку и расставил их по разным стенам.

Мама и папа теперь почти не разговаривали с нами. Наступили годы засухи. Всё выдавалось по талонам. И казалось, будто слова тоже стали дефицитом. Если прежде нашу долину затапливало каждую зиму, то сейчас река превратилась в тонкий слабый ручеек. Ее русло пересохло и, точно старая глиняная посуда, покрылось трещинами. Даже в нашей вполне зажиточной деревне нечего было отложить про запас. Первые два года засухи приносили хотя бы скудный урожай. На третий год без дождей посевы и вовсе не взошли, и мы кое-как перебивались лишь благодаря прежним сбережениям родителей. Над иссохшими полями клубилась густая пыль. Часть домашнего скота пала с голоду – негде было разжиться кормом даже тем, у кого водились деньги. Рассказывали, что дальше к востоку люди отчаянно голодали. Совет выделил солдат для патрулирования деревень, чтобы защитить от набегов Омег. В то же лето возвели стену вокруг Хейвена и других крупных городов Альф. Но с трудом верилось, что те Омеги, которых видела я, когда они проходили мимо нашей деревни, могли на кого-нибудь напасть. Настолько изможденными и бессильными выглядели эти люди.

Но и когда период засухи закончился, солдаты Совета все равно продолжали патрулировать местность. Да и родители продолжали следить за нами с ничуть не меньшей настороженностью. Они ждали, когда, наконец, проявится различие между мной и Заком, чтобы тут же нас разделить. Как-то зимой мы оба простудились, и я слышала, как родители долго спорили, кто из нас заболел первым. Тогда нам было лет шесть или семь. Лежа в нашей спальне, я слышала, как внизу, на кухне, папа громко и настойчиво утверждал, что мне еще прошлым вечером нездоровилось, за десять часов до того, как мы оба проснулись с жаром. Тогда я и поняла, что папа вел себя с нами отчужденно вовсе не из-за своей нелюдимости, а мамино пристальное внимание не имело ничего общего с материнской заботой. Зак ходил за папой по пятам целыми днями: от колодца до поля, от поля до амбара. Когда мы стали старше, папа совсем отдалился и стал гнать от себя Зака, крича, чтобы тот возвращался домой. Но Зак все равно выискивал любой повод, чтобы крутиться поблизости от него. Если отец грузил поваленные деревья в роще, выше по течению, Зак тянул меня в лес за грибами. Если отец собирал урожай на кукурузном поле, Зак тут же загорался желанием починить ворота для загона. Близко он не подходил, но следовал за отцом точно потерянная тень. Ночью, когда папа с мамой говорили о нас, я закрывала глаза, как будто это могло отгородить их голоса, доносящиеся снизу сквозь дощатый пол. Я слышала, как в кровати у противоположной стены Зак тихонько ворочался. Его дыхание казалось спокойным, и я не знала, спал ли он или притворялся.

* * *

– Ты увидела что-то новое.

Я уставилась на серый потолок своей камеры, только чтобы не смотреть в глаза Исповедницы. Ее вопросы всегда звучали именно так: безучастно и, скорее, утвердительно, будто она и так уже всё знает. Строго говоря, я и не была уверена в обратном. Сама ведь понимала, каково это – улавливать отблеск чьих-то мыслей или пробуждаться от чужих воспоминаний. Но Исповедница была не только провидцем, она умела управлять своей силой. Каждый раз, стоило ей войти в камеру, я чувствовала, как ее разум пытается проникнуть в моё сознание. Я всегда отказывалась разговаривать с ней, но не знала, удавалось ли скрыть свои мысли.

– Только взрыв. Всё тот же.

Она сцепляла и расцепляла руки.

– Скажи мне хоть что-нибудь, чего ты еще не повторяла раз двадцать.

– Нечего сказать. Только взрыв.

Я вгляделась в ее лицо, но оно не выказывало абсолютно ничего. Чтобы заглянуть, хотя бы мельком, в душу человека, необходима практика, а ее у меня не было. Слишком долго я находилась в камере, отрезанная от людей. Да и в любом случае Исповедница хранила свои мысли за семью замками. Я попыталась сосредоточиться. Ее лицо казалось почти таким же бледным, как и мое после долгих месяцев заточения, а клеймо выделялось ярче, чем у других, наверное потому, что остальные черты всегда оставались слишком спокойными. Кожа выглядела гладкой, как речная галька, кроме того места, в середине лба, где ярко-красным сморщенным рубцом горело клеймо. Я затруднялась определить ее возраст. Взглянув на нее, можно подумать, что она – моя ровесница. Однако мне казалось, что она на десятки лет старше: в ее взгляде читалась почти неприкрытая мощь и энергия.

– Зак хочет, чтобы ты мне помогла.

– Тогда передай ему, пусть придет ко мне сам.

Исповедница засмеялась.

– Стражники рассказывали, что ты звала его первые несколько недель. Даже сейчас, проведя три месяца в камере, ты и вправду думаешь, что он собирается прийти?

– Он придет, – ответила я.

– Ты так уверена в этом. – Она слегка вздернула голову. – А уверена ли ты в том, что действительно хочешь, чтобы он пришел?

К чему объяснения, что желание тут ни при чем? Так же как и не имеет значения, хочет ли река бежать вниз. Как можно было объяснить ей, что он нуждается во мне, пусть я и нахожусь в камере?

Я попыталась сменить тему.

– Я даже не знаю, что тебе нужно, – сказала я. – Что ты ждешь от меня.

Она закатила глаза.

– Ты похожа на меня, Касс. И значит, мне известно, на что ты способна, даже если ты не желаешь этого признавать.

Я решила испробовать небольшую стратегическую уступку.

– Чаще всего вижу взрыв.

– Увы, я сомневаюсь, что ты можешь дать много ценных сведений о случившемся четыреста лет назад.

Я почти физически чувствовала, как она заглядывала в мой разум, точно чьи-то руки, чужие, неприятные, шарят по телу. Я решила подражать ей и попыталась закрыть свои мысли. Исповедница снова села.

– Расскажи мне об Острове, – промолвила она тихо, мне оставалось только попытаться скрыть свое потрясение – так легко ей удалось проникнуть в мои мысли. Я начала видеть Остров последние несколько недель, сразу как закончились прогулки на бастион. Сначала мне снились море и небо, и я сомневалась, существовали ли они на самом деле или это просто плод моих фантазий и страстных мечтаний о воле, рождающихся вопреки гнетущей действительности – заточению в четырех стенах с узкой койкой и единственным стулом. Но сны приходили регулярно и удивляли своей ясностью и настойчивостью. И теперь я знала, что картины из моих видений – реальны, и так же понимала, что никогда не смогу говорить о них.

В невыносимой тишине камеры даже собственное дыхание казалось громким.

– Знаешь, я тоже это видела, – сказала она. – Ты мне всё расскажешь.

Когда ее разум пробирался в мои мысли, я чувствовала себя незащищенной и уязвимой. В уме сразу всплывал момент, когда папа свежевал кролика. Как он сдирал его шкуру, обнажая все внутренности.

Я старалась закрыть от нее свои видения: город, спрятанный в глубокой кальдере, дома, теснящиеся на её крутых склонах, и повсюду, куда ни глянь, свинцовые воды океана, подернутые рябью там, где выступают подводные рифы.

Я всё это видела сейчас, как видела много ночей во сне. И мысленно старалась замкнуть свои видения в себе, спрятать как можно глубже, так же, как Остров прятал город в гнезде кратера.

Я встала и твердо сказала:

– Нет никакого Острова.

Исповедница тоже поднялась.

– Тебе лучше надеяться, что его и правда нет.

* * *

Когда мы подросли, неусыпное внимание родителей передалось и Заку. Для него каждый наш день вместе становился еще одним днем, отмеченным подозрением, что он – Омега, еще одним днем, препятствующим ему занять законное место в обществе Альфа. Поэтому мы оба оставались в стороне от жизни нашей деревни. Когда другие дети шли в школу, мы обучались дома, за кухонным столом. Когда они играли у реки, мы довольствовались обществом друг друга или же наблюдали за их забавами на расстоянии. Мы держались довольно далеко, чтобы дети не кричали на нас и не кидали камнями. Иногда улавливали обрывки песен и позже, уже дома, пытались их повторить, придумывая собственные слова там, где не расслышали.

Мы жили в своем тесном мирке под прицелом подозрительных глаз. Жители деревни взирали на нас с любопытством, а позже с открытой враждебностью. Постепенно шепотки соседей за спиной переросли в крики, полные злобы: «Зараза! Урод! Самозванец!». Они не знали, кто из нас Омега, поэтому презирали обоих. С каждым разом, когда в деревне рождались новые близнецы, которых вскоре разделяли, наша неразделенная пара всё сильнее бросалась в глаза. Наши соседи отдали своего сына Оскара, чья левая ножка заканчивалась коленом, на попечение к родственникам-Омегам, когда тому исполнилось девять месяцев.

Проходя мимо их дома, мы часто видели его сестру, маленькую Мэг, играющую в одиночестве за огороженным забором дворике.

– Должно быть, она скучает по своему брату, – сказала я однажды Заку, глядя, как Мэг вяло грызла голову маленькой деревянной лошадки.

– Ну, конечно, – усмехнулся он. – Бьюсь об заклад, она вся в расстройстве, что ей больше не придется делить свою жизнь с уродом.

– И он наверняка тоже скучает по своей семье.

– У Омег нет семьи, – повторил он знакомую выдержку из плакатов Совета. – В любом случае, ты ведь знаешь, что случается с родителями, которые пытаются оставить детей-Омег.

Порой я слышала подобные истории. Говорили, что Совет беспощаден к тем родителям, кто противится разделению близнецов и пытается оставить себе обоих детей. С ними поступали так же, как и с теми Альфами, которых ловили на том, что они поддерживали отношения с Омегами. Ходили слухи, что их подвергали публичной порке, а то и хуже. Но большинство родителей отказывались от своих детей-Омег с легким сердцем, желая избавиться от уродливого потомства. Совет учил, что длительная близость с Омегами опасна. За шепотками и оскорблениями соседей таилось презрение и страх. Омеги должны быть изгнаны из общества, так же, как близнец-Альфа отторгает всё дурное еще в чреве матери. По крайней мере, Омегам, не способным иметь детей, не приходилось от них отказываться. Только, пожалуй, это единственная ноша, от которой нас избавила природа.

Я знала, что близилось время, когда и меня отошлют прочь. То, что мне удавалось скрывать свою сущность, позволяло лишь отсрочить неизбежное. И я уже сомневалась, что хуже: жить в постоянном напряжении, пряча мысли и чувства от родителей, от Зака, от всей деревни или быть изгнанной, что и так неминуемо случится. Зак был единственным человеком, который понимал эту странную, неопределенную жизнь, потому что и сам так жил. Однако я постоянно ощущала на себе пристальный взгляд его темных, спокойных глаз.

Меня тяготило его неустанное внимание и хотелось найти менее бдительную компанию. Поймав трех красных жуков, что водились у колодца, я посадила их в банку и держала на подоконнике, с интересом наблюдая, как они ползали, тихо постукивая крыльями по стеклу. Неделю спустя я обнаружила самого крупного из моих жуков приколотым булавкой к деревянному подоконнику и с оторванным крылом. Бедняга пытался ползти, но лишь вращался по кругу на брюшке.

– Это опыт, – оправдывался Зак. – Я хотел посмотреть, как долго он протянет в таком состоянии.

Я пожаловалась родителям.

– Ему просто скучно, – сказала мать. – Это сводит его с ума. Вы оба не ходите в школу, как должны бы…

Невысказанная правда кружила, как маленький жук на булавке: только одного из нас могли допустить в школу. Я раздавила жука каблуком туфли, чтобы прекратить его мучения. Той ночью я взяла банку и отнесла двух оставшихся жуков к колодцу. Отодвинула крышку и положила банку набок. Они ползли неохотно, и я выманила их травинками, затем осторожно опустила на каменный обод колодца, где примостилась и сама. Один из них взлетел и уселся мне на ногу. Я позволила ему недолго посидеть, а затем сдула, снова отправив в полет. Той ночью Зак увидел пустую банку возле моей кровати. Но никто из нас не сказал ни слова.

* * *

Примерно год спустя как-то днем мы собирали на реке дрова, тогда я и совершила роковую ошибку. Я шла следом за Заком, и вдруг возникло видение, всего лишь проблеск, на короткий миг заслонивший реальный мир. Я бросилась к брату и сбила его с ног за мгновение до того, как огромная ветка рухнула на тропинку. Это случилось инстинктивно, хотя заглушать такие порывы уже вошло в привычку. Позже я задумывалась, почему допустила ошибку: испугалась ли за его жизнь или просто устала всё время таиться. Так или иначе, Зака удалось спасти. Он лежал подо мной на тропинке, глядя, как массивный сук со скрипом обрывается, ломая по пути другие ветки, и падает на то место, где только что стоял сам. Я встретилась с ним взглядом и с удивлением обнаружила в его глазах облегчение.

– Он бы не причинил слишком сильные увечья, – произнесла я.

– Я знаю. – Он помог мне подняться и стряхнуть сухие листья с платья.

– Я увидела это, – я заговорила чересчур быстро. – В смысле, увидела, как сук начал падать.

– Тебе не нужно ничего объяснять, – остановил он. – И мне надо сказать тебе спасибо за то, что ты меня спасла.

Впервые за долгие годы он улыбался открытой, широкой улыбкой, как бывало только в детстве. Но я слишком хорошо знала своего брата, чтобы радоваться. Он настоял на том, чтобы вместе со своей нести и мою вязанку дров до самой деревни.

– Я в долгу перед тобой, – сказал он.

Несколько последующих недель большую часть времени мы проводили вместе, впрочем, как и обычно, только теперь в играх Зак вел себя не так грубо. Он поджидал меня, чтобы вместе идти к колодцу, а когда мы, сокращая путь, проходили через поле, предупреждал меня о зарослях крапивы. Он больше не дергал меня за волосы и не трогал мои вещи.

Теперь он знал, кто я, и это, по крайней мере, дало мне передышку от его каждодневных жестоких выходок. Однако его слов было недостаточно, чтобы нас разделили. Требовались доказательства – этому его научили годы отчаянных, но тщетных заверений, что с ним всё нормально. И он выжидал, когда я оступлюсь снова и выдам себя. Однако мне ещё почти год удавалось скрывать тайну. Между тем видения становились чаще и ярче, но я приучила себя не реагировать на них: не вскрикивать при вспышках взрыва, что озаряли мои ночи, не замечать образы далеких мест, неожиданно всплывающие перед мысленным взором. Я старалась держаться особняком. Всё больше гуляла одна, уходя вверх по течению настолько далеко, насколько уводило глубокое ущелье, пролегающее вдоль реки, где в зарослях таились заброшенные башни. Теперь, когда я выходила из дома, Зак не следовал за мной.

В сами башни я, конечно же, не осмеливалась заглянуть. Они остались от Старой Эры и были под запретом. В этих руинах покоился разрушенный некогда мир, и входить туда запрещалось не менее строго, чем хранить у себя любые реликвии прошлого. Ходили слухи, что некоторые отчаявшиеся Омеги лазали по руинам в надежде найти что-нибудь полезное. Но что могло сохраниться через столько столетий? Взрыв сровнял с землей многие города. Но даже если спустя века где-то и осталось что-нибудь, кто осмелился бы взять это, зная о наказании? Но больше, чем закон, пугали разговоры о том, что в руинах и прочих реликвиях таилась, словно осиные гнезда, радиация – невидимый глазу и смертельно опасный след прошлого. Потому если и упоминались те времена, то лишь шепотом, со страхом и отвращением.

Мы с Заком, случалось, подбивали друг друга на то, чтобы подойти к башням как можно ближе. Он всегда оказывался храбрее меня и подбирался к самой ближайшей башне, кладя ладонь на округлую бетонную стену, и уж затем бежал обратно вне себя от гордости и страха. Но те дни я проводила в одиночестве, сидя часами под деревом, откуда виднелись башни. Три огромных цилиндрических сооружения сохранились почти нетронутыми по сравнению с остальными руинами, так как стояли в окружении ущелья, и весь удар приняла на себя четвертая башня. Взрыв полностью разрушил её, оставив только круглое основание, откуда торчала искореженная арматура, точно пальцы похороненного заживо мира. Но я была благодарна башням, несмотря на их уродливость – они дарили уединение, поскольку больше никто туда не совался. Кроме того, в отличие от Хейвена и больших деревень по всей округе, здесь не висели плакаты Совета, трепыхающиеся на ветру: «Будьте бдительны: Омеги заразны!», «Общество Альф: Поддержим увеличение налога с Омег!». После трехлетней засухи, казалось, всего стало меньше, за исключением плакатов Совета. Порой я задумывалась, уж не потому ли меня так тянет к этим развалинам, что узнаю в них себя? Так же, как и запрещенные руины, мы, Омеги, в своей ущербности, считались опасными, распространяющими заразу и являлись живым напоминанием о взрыве и о том, что он сотворил с миром. Хоть Зак теперь и не ходил со мной к башням или еще куда-нибудь, я знала, что он следит за мной даже пристальнее, чем прежде. Когда я, уставшая после долгой прогулки, возвращалась домой, он, полный внимания, улыбался и вежливо спрашивал, как прошел мой день. Он знал, куда я ходила на прогулку, но никогда не говорил об этом родителям, хотя те наверняка впали бы в ярость. Он оставил меня в покое, точно змея, которая отползла и притаилась перед решающим броском.

Сначала Зак старался изобличить меня. Он забрал мою любимую куклу, Скарлетт, в красном платье, которое сшила мама. После того, как мы стали спать на разных кроватях, я неизменно укладывала куклу рядом с собой – ночами с ней казалось уютнее. Даже в двенадцать лет я не расставалась со Скарлетт, обнимала ее во сне. Грубые шерстяные волосы куклы кололи кожу и успокаивали нервы. Однажды утром она исчезла. За завтраком я спросила о ней, и Зак победоносно просиял:

– Она спрятана за деревней. Я взял ее, пока Касс спала.

Он повернулся к родителям.

– Если Касс найдет, где я закопал ее куклу, значит, она – провидец. Это будет доказательством.

Мать упрекнула его и положила руку мне на плечо, но весь день я замечала, как пытливо поглядывали на меня родители. Я плакала, как и задумывала. К тому же, видя подозрительность родителей, это было не так уж сложно. Как же сильно им хотелось узнать, кто из нас Омега, пусть даже это означало, что им придется отослать меня навсегда.

А вечером я достала из маленькой коробки с игрушками незнакомую – на первый взгляд – куклу в простой белой рубашке и с уродливо остриженными волосами. Той ночью я снова обнимала свою Скарлетт. Еще за неделю до этого я убрала ее в коробку с игрушками, только прежде состригла ее длинные волосы, а красное платье надела на самую нелюбимую куклу.

С тех пор Скарлетт оставалась в моей кровати на виду, хоть и никто об этом не догадывался. Я же и не подумала идти к обугленной молнией иве в низовье реки и выкапывать куклу в красном платье, которую спрятал Зак.

Глава 3

Внизу, на кухне, мама с папой снова спорили, их голоса просачивались через доски пола, как дым.

– С каждым днем эта проблема становится всё невыносимее, – ворчал папа.

Голос мамы звучал тише.

– Они не проблема, они – наши дети.

– Один из них, – вскинулся он. О стол громко стукнул чайник. – Второй – заражен и опасен. И мы не знаем, кто из них.

Зак терпеть не мог, когда я видела, что он плачет, но в тусклом свете огарка свечи было видно, как подрагивает его спина. Я выскользнула из-под одеяла и сделала пару шагов к его кровати. Тихонько скрипнул дощатый пол.

– На самом деле он так не думает, – прошептала я, кладя руку ему на спину. – Он не хочет причинить тебе боль, когда говорит такое.

Он сел, сбросив мою руку. Я удивилась, увидев, что он и не пытался вытереть слезы.

– Не его слова меня ранят, – произнес он. – Всё, что он говорит, правда. Хочешь похлопать меня по спине и утешить, будто ты такая заботливая? Но не они мне причиняют боль. И даже не другие дети, которые бросают в нас камни. Это всё ты, понимаешь?

Взмах его руки словно захватил звуки, доносящиеся снизу, и заплаканное лицо.

– Это всё твоя вина. Проблема в тебе, Касс, а не в них. Из-за тебя мы живем, как в аду.

Внезапно я ощутила, какой студеный пол под ногами и как холоден ночной воздух, обвевающий голые руки.

– Ты действительно желаешь мне добра? – спросил он. – Тогда скажи им правду. Ты можешь прекратить весь этот кошмар прямо сейчас.

– Ты и правда хочешь отослать меня прочь? Но это же я. Я не какое-то чужое, опасное существо. Забудь о том, что Совет говорит о заражении. Это просто я. Ты ведь меня знаешь.

– Ты твердишь одно и то же. Почему я должен думать, что знаю тебя? Ты никогда не была честна со мной. Ты никогда не говорила правду. Мне пришлось самому всё выяснить.

– Я не могла сказать тебе, – ответила я. Даже такое признание в нашей комнате с ним наедине было огромным риском.

– Потому что ты не доверяла мне. Тебе нравится притворяться, что мы так близки. Но ты врала мне всё это время. Ты никогда не доверяла мне настолько, чтобы рассказать правду. Все эти годы ты заставляла меня сомневаться. Бояться, что это я могу оказаться уродом. И теперь, ты думаешь, я должен верить тебе?

Я вернулась в свою кровать. Он все еще смотрел на меня. Сложилось бы всё иначе, если бы я доверила ему правду? Смогли бы мы разделить эту тайну и пройти через всё вместе? Перенял ли он это недоверие от меня? Может, это и был тот яд, который я несла в себе – не заражение от взрыва, которым страдали все Омеги, а скрытность? Слеза повисла на его верхней губе. Она поблескивала золотом в свете свечи. Мне не хотелось, чтобы он заметил слезы на моем лице. Я дотянулась до стола и задула свечку.

– Всё это скоро закончится, – прошептал он в темноте не то с угрозой, не то с мольбой.

* * *

Его страстное желание разоблачить меня обострилось еще больше, когда заболел папа. Нам тогда только что исполнилось тринадцать. Как и в предыдущем году, никто даже не упоминал о дне рождения – наш возраст стал постыдным напоминанием о том, что мы до сих пор не разделены. Той ночью Зак прошептал через всю комнату:

– А ты знаешь, какой сегодня день?

– Конечно, – ответила я.

– С днем рождения, – произнес он шепотом, так что я не смогла разобрать, был ли это сарказм.

А два дня спустя папа упал как подкошенный. Папа всегда казался крепким и несокрушимым, как огромная дубовая балка, которая держала потолок кухни. Он носил ведра из колодца быстрее, чем кто-либо другой в деревне, и когда мы с Заком были младше, он мог нести нас обоих сразу. Наверняка ему и сейчас оказалось бы это по силам, но теперь он нас старался не касаться. И вдруг, в самый разгар дня, он рухнул на колени в загоне. В тот момент я сидела на каменой плите посреди двора, очищая горох, и услышала крики людей, работавших в поле.

Тем вечером, когда соседи принесли его домой, наша мать послала за сестрой отца, Алисой, из поселения Омег в долине. Зак вызвался поехать за ней вместе с Миком. На следующий день они вернулись с нашей тетей, лежащей на охапке сена в телеге.

Прежде мы никогда ее не видели, и единственным сходством между ней и папой казалась лихорадка, что охватила их обоих. Она была худенькой, с длинными волосами много темнее, чем у папы, в платье из грубой коричневой ткани, штопаной-перештопаной и усеянной соломинками. Пряди волос налипли на потный лоб, но не скрывали клеймо Омег.

Мы ухаживали за ней как могли, но было ясно, что долго она не протянет. Мы держали Алису в сарае, а не в доме, но и это сводило Зака с ума. На второй день его ярость достигла высшей точки.

– Это омерзительно, – кричал он. – Она омерзительна. Как она может находиться здесь, с нами, а мы еще должны ухаживать за ней, как слуги? Это она убивает его! Она опасна для всех нас!

Мама и не пыталась его успокоить, только тихо сказала:

– Она убьет отца гораздо быстрее, если останется в своей грязной хижине.

Этот довод на Зака подействовал. Он хотел, чтобы Алиса ушла, но не желал посвящать маму в то, что рассказал мне предыдущей ночью. О том, что он увидел в поселении, откуда привезли Алису. О том, какой у нее маленький и опрятный домик с побеленными стенами и с такими же, как у нас, букетиками засушенных трав, висящими над камином.

Мама продолжала:

– Если мы спасем ее, мы спасем и его.

Ночью, когда свечи погасли и из родительской комнаты не доносилось ни звука, Зак рассказал мне, что Омеги в том поселении пытались помешать им увезти Алису – они хотели сами о ней заботиться. Но ни один Омега не смеет спорить с Альфами, и Мик стал размахивать кнутом, пока те не попятились назад.

– А разве это не жестоко, забирать ее из семьи? – прошептала я.

– У Омег нет семьи, – отрезал Зак.

– Детей нет, но есть люди, которых она любила. Друзья или муж…

– Муж?

Это слово повисло в воздухе. Официально Омегам не разрешалось жениться, но все знали, что они все равно женились, хотя Совет и не признавал такие союзы.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Она жила одна, – ответил он. – Там было несколько уродов, которые кричали, что им лучше знать, что ей нужно.

Мы крайне редко видели Омег прежде, не говоря уж о том, чтобы находиться с ними так близко. Маленького Оскара соседи отослали сразу, как только отняли от груди и сделали клеймо. Иногда странствующие Омеги проходили мимо, но редко останавливались дольше чем на ночь, разбивая лагерь в низовье за деревней. Они шли в надежде попытать счастья в каком-нибудь крупном поселении Омег на юге. В неурожайные годы некоторые Омеги, бросив выделенный им клочок бесплодной земли, держали путь в один из приютов на окраине Виндхэма. И-за роковой связи между близнецами Совет пошел на своего рода уступку, открыв несколько приютов для Омег. Им не могли позволить умереть с голоду и забрать на тот свет своего близнеца Альфу. Поэтому близ крупных городов работали приюты, где Омеги могли получить кров и еду. Впрочем, совсем немногие Омеги отправлялись туда охотно, хоть приюты и считались последней надеждой для голодных и страждущих. По сути, приюты являлись работными домами, и тот, кто принимал помощь, должен был отплатить за щедрость Совета трудом. Они работали на фермах при приютах до тех пор, пока Совет не решит, что долг уплачен. Мало кто решался пожертвовать свободой за еду, пусть и три раза в день. Как-то раз мы с мамой относили объедки кучке Омег, остановившихся неподалеку на ночь по пути к приюту рядом с Виндхэмом. Уже стемнело, один из них поднялся от костра и принял мамин сверток в полном молчании, указывая при этом на горло и давая понять, что он нем. Я старалась не смотреть на клеймо в середине лба. Меня поразила его худоба – самым широким местом в его ногах были колени, а на пальцах – костяшки. Казалось, скелет обтягивала одна только кожа. Я подумала, что мы можем немного посидеть у костра вместе с путниками, но мамины глаза выказывали настороженность, даже бо́льшую, чем читалась во взгляде этого Омеги. За его спиной виднелась группа из нескольких человек, сидящих вокруг горящего пламени. Я не могла понять, что было истинным изъяном их тел, а что – причудливой игрой теней и бликов, отбрасываемых огнем. Удалось рассмотреть лишь одного человека – он, склонившись, тыкал в огонь палкой, зажатой меж двух обрубков рук. Глядя на этих тощих, запуганных и изможденных людей, приютившихся у костра, никак не верилось, что где-то существует Ополчение Омег, о котором тайком перешептывались, или Остров – цитадель ополченцев. Как могли они, такие немощные, мечтать о свержении власти Совета с его многотысячной армией солдат? Все Омеги, которых я встречала, были бедны и изувечены. Кроме того, они, как и все мы, наверняка слышали историю о том, что случилось около века назад или чуть раньше, когда на востоке вспыхнуло восстание Омег. Конечно, Совет не мог просто взять и всех истребить, не убив при этом их близнецов, но, по слухам, то, что сделали с мятежниками, оказалось еще хуже. Пленных Омег подвергли столь ужасным пыткам, что их близнецы Альфы даже за сотню миль падали со страшным криком наземь. Самих мятежников больше никогда не видели, но их близнецы продолжали страдать от необъяснимых болей в течение долгих лет. Подавив восстание, Совет полностью спалил восточную часть. Они выжгли все поселения в тех краях, даже те, что не были причастны к восстанию. Солдаты уничтожили посевы и дома, хотя восточная сторона и так находилась на границе с мертвой землей – самым жутким местом, рядом с которым Альфы ни за что не стали бы жить. Смертоносный огонь не оставил ничего, кроме черного пепелища, и вся местность казалась теперь продолжением Мертвой Земли.

Я вспоминала те истории, пока разглядывала группку Омег, их неуклюжие тела, склонившиеся над объедками, что принесла моя мать. К своему стыду, я испытала облегчение, когда она взяла меня за руку и спешно повела назад в деревню. Образ немого Омеги, который не осмелился даже взглянуть на нас, когда брал сверток с едой, еще две недели стоял у меня перед глазами.

Сестра моего отца не была немой. В течение трех дней Алиса стонала, кричала и сыпала проклятьями. Сладковатый зловонный запах ее дыхания пропитал сарай, а потом и дом, когда папе стало хуже. Травы, которые мама бросала в огонь, не могли перебить его. Пока мама ухаживала за папой в доме, мы с Заком по очереди присматривали за Алисой, хотя по негласной договоренности большую часть времени мы сидели вместе, а не поодиночке.

Однажды утром, когда приступ кашля заглушил проклятья Алисы, Зак тихо спросил у нее:

– Что с тобой?

Она устремила на него прямой и ясный взгляд.

– У меня жар, как и у твоего отца.

Зак нахмурился.

– Не сейчас, а вообще. Что с тобой не так?

Алиса расхохоталась, закашлялась и потом снова захохотала. Подозвав нас поближе, она откинула влажную от пота простынь. Ночная сорочка спускалась едва ниже колен. Мы уставились на ее ноги с любопытством и отвращением. Сначала я вообще не видела никаких отличий: ноги были худыми, но сильными. Ноги как ноги, ничего особенного. Я слышала истории об одном Омеге, чьи ногти росли как чешуя по всему телу, но ногти Алисы были не только на месте, но оказались чистыми и аккуратно подстриженными.

Зак нетерпеливо спросил:

– Что? Где?

– Тебя разве в школе не научили считать?

Я ответила вместо Зака, понимая, что тот не стал бы говорить такое:

– Мы не ходим в школу. Нам нельзя, потому что нас не разделили.

Он быстро перебил меня:

– Но мы умеем считать. Мы учимся дома – числам, письму и всему остальному.

Его взгляд, как и мой, быстро скользил по ногам Алисы. На левой ноге мы насчитали пять пальцев, на правой – семь.

– Вот что со мной не так, милый, – вымолвила Алиса. – Пальцев у меня с излишком.

Она взглянула на понурое лицо Зака и перестала ухмыляться.

– Да и не только, – сказала она почти по-доброму. – Вы просто не видели, как я хожу, только на вашу тележку да с тележки. Но я всегда хромала – у меня правая нога короче и слабее левой. Ну и, конечно, как ты знаешь, не могу иметь детей. Пустышка – как нас любят называть Альфы. Но пальцы – главная проблема: у меня никогда не было круглой десяточки.

Она снова стала смеяться, затем посмотрела прямо на Зака, приподняв бровь.

– Если мы так сильно отличаемся от Альф, дорогой, почему им требуется метить нас клеймом?

Он не ответил, и Алиса продолжила:

– И если Омеги такие беспомощные, почему же Совет так боится Острова?

Зак нервно оглянулся и цыкнул на нее так резко, что мне на руку упали крохотные капельки слюны.

– Нет никакого Острова. Это всё слухи и вранье.

На этот раз заговорила я:

– По дороге к Хейвену, когда в последний раз туда ходили, нам встретилась сожжённая лачуга. Папа сказал, что она принадлежала паре Омег, которые болтали об Острове.

– Он сказал, что той ночью солдаты Совета увели оттуда всех людей, – добавил Зак, снова оглянувшись на дверь.

– А еще люди говорят, что в Виндхэме есть площадь, – сказала я, – где секут плетьми тех Омег, которые распускают слухи об Острове. Их бьют публично, чтобы каждый видел.

Алиса пожала плечами.

– Похоже, для простого вранья и сплетен Совет слишком уж усердствует.

– Это враньё, – зашипел Зак. – А тебе надо бы заткнуться, ты – ненормальная. Так ты навлечешь на нас неприятности. Не может быть такого места, где одни Омеги. Они бы не смогли. И Совет обнаружил бы его.

– Но ведь не обнаружил до сих пор.

– Потому что его нет. Это просто вымысел.

– Порой и этого бывает достаточно, – усмехнулась она.

Алиса продолжала ухмыляться еще несколько минут, пока её не одолел новый приступ лихорадки, и она снова потеряла сознание.

Зак поднялся.

– Пойду проверю, как папа.

Я кивнула, приложив холодную фланелевую тряпочку к тетиному лбу.

– С папой то же самое. Я имею в виду, что он тоже без сознания, – сказала я. Зак все равно вышел, громко хлопнув дверью сарая.

Теперь, когда тряпка закрывала клеймо на лбу, я смогла различить в ее лице папины черты. Я представила папу, что лежал в тридцати футах отсюда, в доме, и, каждый раз обтирая тряпкой ее лоб и морщась от отвращения, когда меня обдавало дыханием болезни, воображала себе, что ухаживаю за ним. Затем я положила свою маленькую ладонь на руку Алисы – подобное проявление близости отец ни разу не позволил в течение долгих лет. Мне подумалось, правильно ли это – чувствовать близость к этой незнакомке, которая принесла в наш дом болезнь отца, точно нежеланный подарок.

* * *

Алиса забылась сном, ее дыхание вырывалось из горла со свистом и бульканьем. Я вышла из сарая и увидела Зака. Скрестив ноги, он сидел на земле в косых лучах послеобеденного солнца и перекатывал в зубах соломинку. Я подсела к нему. Немного погодя он сказал:

– Знаешь, а я ведь видел, как он упал.

Я поняла, что Зак до сих пор ходил за отцом везде, где только мог.

– Я искал яйца птиц в гнездах на деревьях, наверху загона, – продолжил он. – И всё видел. Вот он стоял и в следующий миг рухнул.

Зак выплюнул соломинку.

– Он пошатнулся, как пьяный. Затем приподнялся, держась за вилы, но снова упал, и больше я его не видел среди пшеницы.

– Мне жаль. Это, наверное, было страшно.

– Почему тебе жаль? Это ей должно быть жаль, – он кивнул на сарай за нашими спинами, откуда доносилось хриплое дыхание Алисы. Скопившаяся в ее легких жидкость боролась с воздухом.

– Он умирает, да?

Я не хотела ему лгать и кивнула.

– Ты можешь сделать что-нибудь? – спросил он и вдруг схватил меня за руку.

Из всего, что произошло за последние несколько дней – болезнь папы, появление Алисы, – самым странным казалось то, что сейчас Зак тянулся к моей руке, совсем как в детстве.

Когда мы были младше, Зак нашел в пересохшем русле маленький черный камень с отпечатком причудливого узора древней улитки. Улитка превратилась в камень, а камень – в улитку. Вот и мы с Заком стали точно та окаменелость. Мы словно просочились, вросли друг в друга. Изначально – потому что близнецы, а затем – благодаря годам, проведенным вместе.

И выбор тут ни при чем, так же, как камень или улитка не выбирали свой вечный союз. Я сжала его руку.

– Что я могу сделать?

– Что-нибудь. Не знаю. Хоть что. Это несправедливо, что она убивает его.

– Это не так. Она же не назло. С ней было бы то же самое, заболей он первым.

– Все равно это несправедливо, – повторил он.

– Болезнь вообще несправедлива, для всех. Но это просто случается.

– Вовсе нет. С Альфами такого не происходит, мы никогда не болеем. Это всегда вина Омег. Они слабые и больные. Несут в себе заразу после взрыва. И она такая. И теперь утягивает папу за собой.

Я не стала с ним спорить. Что правда, то правда – Омеги и в самом деле больше подвержены болезням.

– Но это не ее вина, – попыталась заступиться я. – Если бы он упал в колодец или его забодал бык, то тоже забрал бы ее с собой.

Он отбросил мою руку.

– Ты не переживаешь за него, потому что ты не одна из нас.

– Конечно, переживаю.

– Тогда сделай что-нибудь, – воскликнул он и со злостью утер слезинку, блеснувшую в уголке глаза.

– Я ничего не могу сделать, – ответила я.

Провидцы, по слухам, обладали многими разными способностями: предсказывали погоду, находили источники в засушливых землях, безошибочно угадывали чью-то ложь. Но я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь обладал умением исцелять. Мы не могли изменить мир – только воспринимали его по-особенному.

– Я никому не скажу, – зашептал он. – Если ты поможешь ему, я не скажу ни слова. Никому.

Но не имело значения, поверила я ему или нет.

– Я ничего не могу сделать, – повторила я.

– Какой смысл тогда в твоей мутации, если ты даже не можешь сделать что-нибудь для него?

Я снова тронула его за руку.

– Он – и мой папа тоже.

– У Омег нет семьи, – отрезал он, отдергивая руку.

* * *

Алиса и папа прожили еще два дня. В ту ночь мы с Заком спали в сарае, сквозь сон различая хриплое дыхание Алисы. Внезапно я проснулась, потрясла Зака и сказала, не думая скрывать свои видения:

– Беги к папе. Скорее.

Он ушел сразу, даже не стал меня ни в чем обвинять. Я слышала, как его шаги раздавались на гравийной дорожке, ведущей к дому. Я поднялась и тоже собиралась пойти – ведь рядом умирал мой отец. Но неожиданно Алиса открыла глаза, сначала на миг, потом подольше. Мне не хотелось бросать ее одну в кромешной темноте незнакомого сарая, поэтому я осталась с ней.

Их похоронили вместе на следующий день, хотя на могильной плите значилось только имя отца. Мама сожгла ночную сорочку Алисы вместе с простынями с обеих кроватей, пропитанными потом лихорадки.

Единственным осязаемым напоминанием о существовании Алисы остался большой медный ключ, висевший у меня на шее под платьем. В ту ночь перед смертью Алиса, открыв глаза, увидела, что мы с ней одни. Она сняла с шеи ключ на веревке и передала мне.

– Позади моего дома, под кустами лаванды, зарыт сундук. То, что в нем лежит, поможет тебе, когда ты туда отправишься.

Затем она зашлась в приступе кашля. Мне не хотелось принимать еще один непрошеный подарок от этой женщины.

– Откуда вы знаете, что это буду я?

Она снова закашлялась.

– Я этого не знаю, Касс. Просто надеюсь, что это так.

– Почему?

Я ухаживала за ней больше, чем Зак, как могла облегчала страдания этой чужой и дурно пахнувшей женщины. Почему она желала мне такое? Она снова вложила ключ в мою руку.

– Потому что твой брат полон страхов. Если он окажется Омегой, то попросту не выдержит.

– Это не страхи, он, наоборот, сильный, – я сама не знала наверняка, кого защищала – его или себя. – Просто злой.

По сараю прокатился скрипучий смех Алисы – почти неотличимый от приступа кашля.

– Да уж, еще какой злой. Но это почти одно и то же.

Она нетерпеливо отвела мою руку, когда я снова попыталась вернуть ключ. В конце концов я взяла его и спрятала, но все равно мне казалось, что это стало словно бы признанием, пусть и самой себе.

Стоя на кладбище и морщась от безжалостного солнца, я смотрела на Зака и понимала, что скоро всё закончится. Я чувствовала, что со смертью папы в сознании Зака что-то изменилось. Словно ржавый замок, который, наконец, поддался, эта перемена открыла путь его решимости.

Теперь наш дом наполнился ожиданием. Мне стало сниться клеймо. Во сне той первой ночи я положила руку Алисе на лоб и почувствовала шрам, обжигающий ладонь.

* * *

Всего через месяц после похорон я пришла домой и обнаружила там местного Советника. Стоял конец лета. Свежескошенное сено кололо ноги, пока я пересекала поле. Еще издали, от реки, я заметила, что над крышей нашего дома поднимается дым, и с удивлением подумала, зачем понадобилось разводить огонь в такой жаркий день. Они поджидали меня внутри. Когда я увидела черные железные рукояти щипцов, торчащие из огня, услышала шипение горящей плоти – сны всех моих последних ночей, – тут же развернулась, чтобы убежать. Но мама крепко схватила меня.

– Ты же знаешь, Касс, Советника с низины.

Я не вырывалась, но не могла отвести глаз от огня, где на углях лежали раскаленные докрасна щипцы с вензелем на конце в форме знака Омег. Он выглядел гораздо меньше, чем виделось во сне. Мелькнула мысль, что знак такой маленький, потому что щипцы делают для клеймения младенцев.

– Кассандра, мы ждали тринадцать лет, чтобы разделить вас с братом, – изрек Советник. Он напомнил мне отца – такие же большие и сильные руки. – Это слишком долго. Один из вас жил здесь, хотя ему тут не место, а второй пропускал занятия в школе. Мы не можем оставить здесь Омегу, он заражен и опасен для всей деревни. И особенно опасен для своего близнеца. Каждый из вас должен занять свое место.

– Здесь наше место! Это наш дом! – закричала я, но мама сразу меня оборвала:

– Зак нам всё рассказал, Касс.

Советник продолжил:

– Твой близнец пришел ко мне.

Зак стоял за спиной Советника, слегка склонив голову. Теперь он посмотрел на меня. Не знаю, что я ожидала увидеть в его глазах. Скорее всего, торжество. Возможно, раскаяние. Однако в них читалась привычная настороженность. И, пожалуй, страх. Но меня и саму обуял ужас, снова приковавший всё моё внимание к щипцам. Я переводила взгляд от длинной черной рукояти к вензелю на конце – змеиному завитку, лежащему на горящих углях.

– Откуда вы знаете, что он не врет? – спросила я Советника.

Тот рассмеялся.

– Кто же станет врать о таком? Зак проявил мужество. – Он шагнул к камину и поднял щипцы. Со знанием дела дважды постучал ими о железную решетку, чтобы стряхнуть налипшую золу.

– Мужество? – я высвободилась из маминых рук.

Советник отступил от огня, высоко держа щипцы. К моему удивлению, мама больше не стала хватать меня или останавливать, когда я снова попятилась назад. Зато Советник метнулся с поразительной быстротой, учитывая то, какой он крупный. Затем схватил Зака за шею и одной рукой прижал к стене рядом с очагом. Во второй руке слегка дымились щипцы – прямо у лица Зака. Я в недоумении тряхнула головой, будто пытаясь найти смысл в происходящем безумии. И в этот момент встретилась глазами с Заком. Даже сейчас, когда к нему поднесли щипцы и их тень легла на лицо, на его губах играла победная улыбка. Я им даже восхитилась. Мой брат, мой сильный и умный близнец. В конце концов ему удалось удивить меня. А смогу ли я удивить его? Подыграть блефу и позволить, чтобы его заклеймили и изгнали? Я почти заставила себя так и сделать, но затем увидела, как торжествующая улыбка растаяла, обнажив страх, жгучий, как сами щипцы. Я почувствовала этот шипящий жар в паре дюймов от его кожи, и меня передернуло.

– Он солгал. Это я – провидец, – я заставила себя говорить спокойно. – Он знал, что я расскажу правду.

Советник убрал щипцы, но Зака не выпустил.

– Почему ты не сказал нам, если знал, что это она?

– Я пытался! Все эти годы. Никто мне не верил, – произнес Зак сдавленным голосом – крепкая рука Советника всё еще сжимала его горло. – Я не мог этого доказать. И не мог подловить ее.

– Откуда нам знать, что мы можем ей верить сейчас?

Для меня даже стало облегчением рассказать, наконец, всю правду: как вспышки видений приходили ко мне сначала по ночам, а потом и наяву. Как я просыпалась, ослепленная взрывом. Как знала о событиях прежде, чем они происходили: упавший сук, кукла, даже клеймо. Мама и Советник слушали меня очень внимательно. Только Зак, который уже всё знал, выказывал нетерпение. Наконец заговорил Советник:

– Ну что ж, ты достаточно долго от нас увиливала. Если бы не твой брат, ты бы и дальше могла нас дурачить.

Он погрузил щипцы в угли с такой силой, что они стукнулись о металлическую решетку.

– Неужели ты считала, что чем-то отличаешься от остальных грязных Омег? – Он не выпускал щипцы из рук. – Лучше, чем они, только потому, что ты – провидец?

– Видишь это? – Он вытащил щипцы из огня и схватил меня за горло.

Щипцы оказались совсем близко от моего лица и подпалили несколько прядей. От запаха жженных волос и пышущего жара я зажмурилась.

– Видишь это? – спросил он снова, взмахивая щипцами перед моими сомкнутыми веками. – Вот кто ты есть.

Я не кричала, когда тяжелая рука Советника придавила раскаленное железо ко лбу, хотя слышала, что Зак от боли испустил вопль. Я прижала руку к груди и стиснула ключ. Я сжала его так сильно, что позже, наверху, увидела, что на ладони остался отпечаток.

Глава 4

Они разрешили мне остаться на четыре дня, пока ожог не начал подживать. Зак втирал мне бальзам и при этом морщился, но не знаю, от боли или от отвращения.

– Лежи спокойно. – Он наклонился совсем близко, чтобы очистить рану. В углу рта показался кончик языка. Так всегда бывало, когда он делал что-нибудь сосредоточенно. Я слишком хорошо знала все эти мелочи и теперь осознавала, что больше их не увижу. Он снова промокнул лоб. Бережно, даже нежно, но я все равно вздрогнула, когда он коснулся раны.

– Прости, – вымолвил он.

Он не извинялся за то, что выдал меня, но просил прощения за волдыри на коже.

– Через несколько недель будет гораздо лучше. Но к тому времени я уже уйду. Но ты об этом не жалеешь.

Он положил тряпочку и выглянул в окно.

– Так больше не могло продолжаться. Мы не могли больше оставаться вместе. Это неправильно.

– Ты понимаешь, что теперь ты будешь сам по себе?

Он покачал головой.

– Это с тобой я был сам по себе. А теперь я смогу ходить в школу с другими детьми.

– С теми, кто бросал в нас камни, когда мы проходили мимо школы? Это я чистила твою рану, когда Ник разбил тебе камнем бровь. Кто будет вытирать твою кровь, когда меня прогонят?

– Ты этого до сих пор не понимаешь? – он улыбнулся. Впервые, насколько помню, Зак казался абсолютно спокойным. – Они бросали камни только из-за тебя. Потому что ты сделала из нас обоих уродов. Теперь никто в меня камень не бросит. Никогда.

В некотором смысле мне даже нравилось общаться открыто после вечных недомолвок. В эти последние дни до моего ухода нам было друг с другом так легко, как ни разу не бывало за все минувшие годы.

– Ты знала, что это наступит? – спросил он в мою последнюю ночь, задув свечу, стоящую на тумбочке между нашими кроватями.

– Я видело клеймо. И чувствовала, как оно жжет.

– Но ты не знала, каким образом я сделаю это? Что я объявлю себя Омегой?

– Я видела только, чем всё закончится. Что заклеймят меня.

– Но это мог быть и я, если бы ты не созналась.

– Может быть, – я немного пошевелилась. Я могла лежать только на спине, чтобы подушка не касалась ожога. – Но в моих снах клеймили всегда меня.

Означало ли это, что и молчание меня бы не спасло? Знал ли он наверняка, что я признаюсь? А что, если бы я смолчала?

Я уходила на закате следующего дня. Зак едва скрывал ликование, чем, в общем-то, не удивил меня, однако больно было видеть, как торопилась распрощаться со мной мама. Она всячески избегала смотреть мне в лицо после того, как на нем выжгли клеймо. Сама я видела себя только раз, тайком проникнув в мамину комнату, чтобы посмотреться в маленькое зеркало. Ожог всё еще выглядел вспухшим, а волдыри – воспаленными, но метка была четко различима. Я вспомнила слова Советника и сказала их сама себе: «Вот кто я есть». Не касаясь обожженной кожи, я повторила пальцем контуры клейма: неполный круг, вроде перевернутой подковы с короткими горизонтальными линиями на обоих концах. «Вот кто я есть», – произнесла еще раз. Странно, но когда я ушла, то испытала облегчение. Несмотря на всё еще острую боль от ожога, на то, как мама торопливо сунула в руки сверток с едой, когда я попыталась обнять ее, меня вдруг охватило чувство свободы, потому что годы скрытности остались позади. Когда Зак пожелал на прощанье: «Береги себя», я чуть не рассмеялась вслух.

– Ты хотел сказать – беречь тебя?

Он посмотрел прямо, в отличие от матери, не отводя взгляда от моего клейма.

– Да.

Я подумала, что, наверное, впервые за все эти годы мы полностью честны друг с другом.

Конечно, я плакала. Мне исполнилось всего тринадцать, и я никогда не расставалась с семьей. Самой долгой разлукой с Заком стал тот день, когда он ездил за Алисой. Я даже подумывала, возможно, было бы легче, если бы меня заклеймили в младенчестве. Я бы выросла в поселении Омег, не зная, что это – жить с семьей, со своим близнецом. Я могла бы завести друзей, хоть и не знала толком, что это значит, потому что кроме Зака у меня никогда и ни с кем не складывалось близких отношений. Зато, по крайней мере, подумалось мне, больше не придется скрывать, кто я есть. Но ошиблась. Едва вышла за деревню, как встретила группку детей моего возраста. Хотя мы с Заком не ходили в школу, но все равно знали всех местных детей. Мы даже играли вместе в раннем детстве, пока наша неразделенная пара не стала предметом всеобщего беспокойства. Зак всегда вел себя уверенно и утверждал, что будет драться с кем угодно, кто посмеет заявить, что он не Альфа. Но с возрастом родители начали внушать своим детям, чтобы те держались от неразделенных близнецов подальше. Мы всё теснее общались друг с другом, но в то же время в Заке копилась обида за то, что нас отвергали. А в последние несколько лет дети не только сторонились нас, но и открыто насмехались, швыряли камнями и всячески оскорбляли, если поблизости не оказывалось наших родителей.

Четверо детей – трое мальчишек и девочка – катались на паре старых ослов, обгоняя друг друга, сидя верхом на смешных ослиных спинах. Я заслышала их издали, а вскоре и увидела. Я шла, опустив голову и держась ближе к обочине узкой дороги. Но слухи о нашем разделении разошлись очень быстро, и когда они оказались ближе и увидели мое клеймо, их охватило возбуждение – ведь новость подтвердилась!

Они обступили меня. Ник, самый высокий среди них, заговорил первым, пока остальные взирали с нескрываемым отвращением на мой лоб:

– Похоже, Зак наконец сможет ходить в школу.

Ник годами не разговаривал с нами обоими, только выкрикивал оскорбления, но, видимо, мое клеймо вызвало расположение к Заку. Другой мальчишка бросил:

– Такие, как ты, не должны здесь находиться.

– Я ухожу, – ответила я, пытаясь вырваться, но Ник преградил дорогу и толкнул меня к своим дружкам, которые тотчас подхватили забаву и тоже принялись толкать. Я выронила сверток и инстинктивно прикрыла рану, пока мальчишки толкали меня друг к другу, зажав в узком кольце и злобно выкрикивая: уродка, пустышка, зараза. Заслоняя лицо руками, я повернулась к Рут, темноволосой девочке, живущей в нескольких домах от нас, и прошептала: «Пожалуйста, останови их».

Рут подошла ближе. На миг я подумала, что она собирается взять меня за руку. Но она наклонилась, подобрала мою фляжку и медленно вылила воду на землю. Один из ослов, пытаясь попить, почавкал губами, но вода быстро впиталась в песок.

– Это наша вода, – процедила Рут. – Из колодца Альф. Ты и так слишком долго заражала ее, уродка.

Они ушли, не оглядываясь. Я ждала, когда их силуэты исчезнут из виду, и только потом собрала свои вещи и пошла вниз к реке. То, что Рут вылила всю фляжку, – потеря не большая. Речная вода, пусть теплая и солоноватая, вполне пригодна для питья. Но, пока я сидела на берегу реки, заново наполняя флягу, мне стал понятен смысл ее жеста. Для Альф, даже для мамы, вся моя жизнь до настоящего момента считалась сплошной ложью, и место в деревне я занимала обманом.

После этой стычки я свернула с дороги и остаток дня пробиралась вдоль берега реки. На голову низко повязала платок и каждый раз вздрагивала, когда ткань задевала ожог. Один раз, когда проходила мимо фермы, мне встретилась женщина-Альфа, которая вела к реке коз, чтобы напоить их. Я миновала ее в полном молчании, низко опустив голову.

Я дошла до ущелья, ведущего на запад к башням, и, не останавливаясь, продолжила путь дальше, на юг, куда прежде никогда не заходила. У Зака поездка до поселения Омег, когда он забирал Алису, заняла полдня. Мне же пешком да в стороне от дорог понадобилось почти трое суток, тем более что мои шаги решительно не поспевали за ритмом, звучащим у меня в голове. Несколько раз за день я останавливалась, чтобы смочить пылающий лоб в речной воде и отломить немного хлеба из свертка, что дала мама. Спала на берегу реки, радуясь теплу летней ночи. На утро второго дня я снова вышла на дорогу, там, где она уходила в сторону от реки и поднималась к долине. Я все еще боялась встретиться с людьми, но уже по другой причине. Теперь я вступила на территорию Омег. Здесь даже природа выглядела совершенно по-другому. Альфы всегда отбирали для себя земли получше. Я выросла на просторных фермерских угодьях с богатой илистой почвой. Здесь же простиралась каменистая земля, высушенная палящим солнцем. Местами виднелась редкая поросль чахлой и бледной травы, а вдоль обочины кустилась ежевика. Ее колючие листья опутала, словно туман, серебристая паутина. Странным показалось мне и то – хоть я и заметила это не сразу, а лишь тогда, когда захотела наполнить опустевшую фляжку, – что здесь совсем не слышалась река. Впервые в жизни. За эти годы я так привыкла к речному шуму, что он казался чем-то незыблемым. Я знала его прекрасно: всплески воды в период половодья, гудение насекомых над спокойной гладью летним днем. Река всегда служила для меня главным ориентиром: верховье – это юг. От деревни выше по течению – ущелье и башни, к которым мы с Заком подбегали на спор. Еще выше находился Виндхэм, самый крупный город, где располагалась крепость Совета. Я никогда не заходила так далеко, но слышала истории о размерах и богатстве этого города. Даже приют на окраине Виндхэма, как рассказывала мама, был больше, чем любой город из тех, что я видела. Река устремлялась на север, через поля и большие деревни. Если идти вниз по течению, то за день можно добраться до Хейвена – торгового города, куда папа брал нас с собой маленькими. Ниже Хейвена реку перерезали небольшие пороги, о которых прежде я и не знала.

В краю Омег я не теряла уверенности, что найду дорогу, потому что обычно чувствовала местность, так же как эмоции и события, но без реки самой себе казалась оторванной от всего родного и знакомого. Через долину пролегала только одна дорога, по ней я и шла, как наставляла меня мама. Свернула лишь раз, проследовав за чирикающими птицами к маленькому роднику, бьющему из трещины в скале, где быстро напилась, и затем снова вернулась на пустынную дорогу.

Когда вдалеке показались дома, на долину опускалась ночь, и в окнах уже зажглись первые огни. Поселение уступало по размерам моей деревне, но выглядело не таким уж маленьким, поэтому никаких сомнений не возникло, что это оно и есть.

Горстку приземистых домишек окружали голые поля (здесь недавно собрали весь урожай), перемежавшиеся большими валунами. Я откинула платок с головы и отогнала мух, которых влекла все еще сочащаяся рана. Вот кто я есть – напомнила сама себе, одной рукой сжимая ключ, висевший на шее. Я подходила ближе, и мне, маленькой и одинокой на разбитой дороге, вдруг захотелось, чтобы Зак оказался рядом. Глупая мысль, с упреком подумала я. Тем не менее мой близнец навсегда остался со мной, как и шум реки.

Глава 5

Шли годы. В те годы я по крайней мере была благодарна Алисе, от которой мне достался дом и шкатулка с бронзовыми монетами, найденными в сундуке, зарытом под лавандовым кустом. Правда, за шесть лет жизни в поселении у меня осталось всего несколько монет, но деньги помогали выжить в тяжелое время и выплатить налог сборщикам податей, которые являлись от Совета в обязательном порядке – независимо от того, хороший ли выдался урожай или скудный, а заодно и поддержать тех, кто иначе умер бы от голода. Маленький Оскар из деревни моих родителей тоже жил здесь на попечении своих родственников в доме по соседству. Его отослали совсем маленьким, и он, конечно, не помнил меня, но всякий раз, встречая его, я чувствовала невидимую связь с деревней и со всем тем, что осталось в прошлом. И хотя все продолжали называть мой дом Алисиным, постепенно я там прижилась. Другие Омеги привыкли ко мне, правда, все равно сторонились. Их отчужденность можно понять: до тринадцати лет я жила среди Альф, они просто не могли считать меня своей. Ко всему прочему, я была провидцем, что настораживало их еще больше. Пару раз даже слышала, как они шептались, что у меня нет видимых изъянов. Слышала и как мой сосед Клэр на мое предложение помочь перестелить соломой их крышу обратился к своей жене Нессе со словами: «Всё для нее слишком просто. Непохоже, что ей приходится бороться за жизнь, как всем нам». В другой раз, работая в саду, уловила, как Несса велела мужу держаться от меня подальше, так как ей не хочется, чтобы я сидела у них на кухне. «У нас полно хлопот и без соседки, которая роется в наших мыслях». Не имело смысла объяснять, что у меня все происходило иначе. Что я вижу впечатления, а не историю в чистом виде. И что мне проще узреть вид города, который за десять миль к востоку от нас, чем прочесть сокровенные мысли Нессы. Но я продолжала молча собирать улиток с бобовых стеблей, притворяясь, что ничего не услышала. А позже узнала, что если Омеги считались опасными, то провидцы – вдвойне. Здесь я оказалась более одинокой, чем в деревне, где, по крайней мере, могла общаться с Заком, хоть это его и раздражало.

Я удивилась, обнаружив в домике Алисы книги. Омегам не разрешалось посещать школу, поэтому большинство не умело читать. Но в сундуке вместе с монетами лежали две тетради с рукописными рецептами и одна – с песнями. Некоторые песни были мне знакомы, еще в деревне я слышала, как их пели барды. Нам, как неразделенным близнецам, тоже не разрешалось ходить в школу, поэтому мы занимались чтением украдкой. Иногда нас учила мама, но чаще мы сами по себе царапали буквы на глинистом берегу реки или в пыли на заднем дворе. Позже у нас появились книги, но совсем мало. Например, букварь с картинками, который папа сохранил еще со своего детства. В деревенском клубе хранилась книга, в которой подробно описывалась история нашего края, перечислялись местные Советники и законы, за которыми они следили. Даже в нашей вполне зажиточной деревне книги считались большой редкостью: умение читать служило для того, чтобы разобраться в инструкциях на пакете с семенами, купленном на рынке, или чтобы заглянуть в записи Деревенской книги, где значились имена двух бродячих Омег, пойманных и избитых за кражу овцы. В поселении мало кто умел читать, и еще меньше тех, кто признался бы в этом. Для Омег книги являлись недозволенной роскошью.

Я никому не сказала о книгах Алисы, но читала и перечитывала их раз за разом так, что страницы стали отрываться от корешка, когда их перелистывала, словно у книг настала вечная осень.

Вечерами, закончив работу в поле, я возвращалась домой и проводила целые часы на кухне Алисы, осваивая ее краткие советы о том, как добавлять розмарин в хлеб или как быстрее всего очистить чеснок. Когда я впервые воспользовалась ее рецептом и научилась давить чеснок плоской стороной ножа так, что зубчик выскакивал из шелухи как конфетка из обертки, почувствовала душевную близость с Алисой, какой не возникло ни с кем другим в поселении.

В эти тихие вечера я часто думала о маме и Заке. Сначала мама писала мне несколько раз в году. Ее письма доставляли торговцы-Альфы, которые даже не спешивались, проезжая мимо поселения, и просто швыряли письма из своих седельных сумок. Спустя два года после того, как я стала жить в поселении, она написала, что Зак подрабатывает в Совете, в Виндхэме. Весь следующий год до меня доходили вести: Зак устроился на хорошую службу. Он стал более влиятельным. А спустя еще пару лет мама написала, что руководитель Зака умер и теперь мой брат занял его пост. Нам исполнилось всего по восемнадцать, но многие Советники начинали свою карьеру с юных лет. Впрочем, они и умирали молодыми – о соперничестве и подковёрных играх внутри Совета ходили легенды.

Пожалуй, только Судья был одного возраста с моими родителями и занимал свой пост в Совете столько, сколько себя помню. Но это единичные случаи. В основном в Совете работала молодежь. До нас, даже в поселение, доходили истории о взлетах и падениях Советников. Казалось, в беспощадном мире крепости Совета в Виндхэме жестокость и амбиции значили больше, чем знания и опыт. Меня не удивило, что Зака потянуло именно туда, как не удивило и то, что он прекрасно справляется со своими обязанностями. Я постаралась представить его в роскошных апартаментах Совета. Сразу вспомнилась его победная улыбка, когда он разоблачил меня, и то, что он сказал потом: «Никто больше не бросит в меня камень. Никогда». Я боялась за него, но никогда не завидовала, даже в самый тяжелый неурожайный год, когда в поселении голодали.

Потом мама стала писать совсем редко – раз в год, и о том, что творилось в мире, я узнавала, собирая сплетни на рынке Омег в западной стороне, или же от странников, проходящих мимо поселения. При себе у них всегда имелись маленькие котомки и уйма разных историй. Они шли к западу в поисках более пригодных для фермерства земель, поскольку скудная почва рядом с Мертвой Землей едва ли давала достаточно урожая, чтобы платить налог Совету, не говоря уж о том, чтобы еще и на жизнь хватало. Однако те, кто приходил с запада, сетовали на жестокие меры Совета: Омег выгоняли с давно обжитых мест, потому что эта земля стала считаться слишком хорошей для них. Налетчики-Альфы грабили и уничтожали урожаи. Всё больше и больше людей вынуждены были искать себе убежища. Слухи об ужесточившемся обращении с Омегами приходили всё чаще. Даже в нашем поселении, где земля считалась лучше, чем во многих других краях, мы ощущали на себе постоянное давление неуклонно растущих налогов, взимаемых сборщиками податей. Да и налетчики-Альфы тоже нападали на нас. Первый раз они явились и избили Бена, чей дом стоял на краю поселения. Они забрали всё, что смогли унести, в том числе и деньги, которые он отложил для уплаты налога за следующий месяц. Второй раз они пришли в неурожайный год и, не найдя ничего, что можно украсть, позабавились тем, что подожгли сарай. Когда я предложила соседям обратиться к Совету, они зашипели на меня.

– Хочешь, чтобы Совет прислал сюда солдат и они сожгли вообще всё поселение? – спросил Клэр.

– Ты слишком долго жила в деревне Альф, Касс, – добавила Несса. – Ты всё еще не ничего не понимаешь.

Однако я набиралась житейского опыта с каждой новой доходившей до нас историей о жестокости. Но крутились и другие слухи, хотя реже и тайком. Шептались об Ополчении Омег и об Острове. Но, глядя, как безропотно мои соседи восстанавливали сарай, я сильно сомневалась, что это правда. Совет правил уже сотни лет, и сама мысль, что где-то существует место, неподвластное их контролю, казалась выдумкой. И в любом случае, зачем нужно это Ополчение? Роковая связь между близнецами являлась нашей гарантией безопасности. Даже сейчас, когда после засухи на Омег накладывали всё больше и больше ограничений, совсем задавили налогами и гнали на земли победнее, мы знали, что, в конечном итоге, Совет защитит нас. Для того и существовали приюты, потому-то после неурожайного года всё больше Омег обращалось туда. Той зимой мои кости буквально торчали наружу, обтянутые кожей. Тогда мы все так выглядели – кожа да кости. Одна пара решила покинуть поселение и отправилась в ближайший приют близ Виндхэма. Мы всячески уговаривали их остаться, суля новый урожай к следующей весне. Но их терпение иссякло. Всё поселение вышло на рассвете посмотреть, как они заперли свой дом и отправились вниз по каменистой дороге.

– Не понимаю, зачем они заперли дом, они же не вернутся, – подала голос Несса.

– По крайней мере, они будут сыты, – вздохнул Клэр. – Справедливо, что им придется за это отрабатывать.

– Какое-то время, конечно. Но теперь, говорят, кто однажды попал туда, останется навсегда.

Он пожала плечами.

– Они сами выбрали это.

Я снова взглянула на удаляющиеся силуэты. Они взяли с собой мешки со скромными пожитками, которые выглядели больше, чем их тощие тела. И правда, какой у них выбор?

– В любом случае, – продолжила Несса, – нельзя сказать, что без таких приютов было бы лучше. По крайней мере, мы знаем, что Совет не даст нам умереть с голоду.

– Не даст, – подошел Бен, старейший в поселении. – Но дали бы, если бы могли освободиться от нас. Но не могут. В этом всё дело.

* * *

Весной, когда подошел новый урожай и голод отступил, в повозке приехала моя мать. Бен проводил ее к моему дому, но я не знала, как приветствовать ее. Она выглядела почти так же, как и раньше, отчего я еще острее почувствовала собственную перемену. И дело не только в том, что я выросла за эти шесть лет, а в том, что всё это время жила, как Омега. Это изменило меня больше, чем мог изменить голод.

С тех пор, как стала жить в поселении, я не раз встречала Альф: сборщиков податей, торговцев, что иной раз тайком приезжали на рынок Омег. Даже среди Альф попадались нищие и бездомные, которые странствовали в поисках лучшей жизни и порой проходили мимо поселений Омег. Все они взирали на нас свысока, с неприкрытым презрением, если вообще удостаивали взгляда. Я слышала, как они называли нас: уроды, пустышки. Но во сто крат сильнее слов оскорбляли их манеры: жесты и движения, что выказывали презрение и страх заразиться от Омег. Даже самые оборванные торговцы-Альфы, которые пали настолько, что продавали свои товары Омегам, морщились, когда брали из наших рук монеты. Хоть меня и заклеймили, но когда я уходила из деревни, то не знала, что значит быть Омегой. Я помнила боль, когда мама не обняла меня на прощанье. Теперь, когда она неловко переминалась с ноги на ногу, стоя посреди кухни, я знала, что не стоит и пробовать коснуться ее.

Мы сели друг напротив друга за кухонным столом.

– Я пришла, чтобы дать тебе это, – сказала она, передав мне золотую монету. Зак, по ее словам, отправил ей шесть таких монет. Каждая по цене равнялась урожаю за полгода. Монета быстро нагрелась в ладони. Я перевернула ее, затем снова взглянула на аверс.

– Зачем ты мне ее даешь?

– Тебе она понадобится.

Я обвела рукой дом вокруг нас, показала на гроздья инжира, виднеющиеся в маленькое окошко.

– Я ни в чем не нуждаюсь. Живу прекрасно. Да и потом, прежде тебя это не слишком беспокоило.

Она наклонилась вперед и тихо произнесла:

– Ты не можешь здесь оставаться.

Я бросила монету на стол. Она звякнула раз-другой, ударившись об исцарапанное дерево столешницы.

– Что ты имеешь в виду? Тебе было мало выгнать меня из деревни?

Мама покачала головой.

– Мне жаль, что пришлось так поступить. Я не хотела этого. Может быть, и не должна была. Но сейчас тебе придется взять деньги и уходить. Как можно скорее. Всё дело в Заке.

Я вздохнула.

– Это уж как всегда.

– Зак сейчас очень влиятельный. И значит, у него полно врагов. Люди часто говорят о нем, о его делах в Совете.

– И что же это за дела? Нам всего девятнадцать. И в Совете он только год.

– Ты слышала о Воительнице?

– Все слышали о ней.

Омеги в особенности. Каждый раз, когда на рынке жаловались на новые законы, направленные против Омег, упоминали шепотом ее имя. Или когда последние пару лет сборщики податей требовали от нас повышенную плату, то ссылались на последние реформы Воительницы.

– Она едва ли на год старше вас с Заком. У Совета полно врагов, Касс. Многие Советники живут совсем недолго.

Как и их близнецы, хотя ей необязательно было говорить об этом.

– Ты же знаешь, какой Зак. Целеустремленный, даже излишне, амбициозный. Его теперь называют Реформатором. У него есть последователи, и он работает с важными людьми. Наверняка очень скоро кто-то попытается добраться до тебя.

– Нет, – я отодвинула монетку. – Я не уеду. Даже если у него есть враги, он не позволит им причинить мне вред. Он будет держать меня в безопасности.

Она обошла стол, как будто хотела взять меня за руку, но остановилась. Сколько же времени прошло, подумалось мне, с тех пор, как кто-то касался меня с нежностью?

– Вот этого-то я как раз и боюсь.

Я взглянула на нее в недоумении.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты слышала о Камерах Сохранения?

Этот слух тоже гулял среди нас, как трава перекати-поле по долине. Шептали, что под крепостью Совета в Виндхэме есть тайная тюрьма, где Советники держат своих близнецов Омег. Это и есть Камеры Сохранения: подземные помещения, где держат взаперти Омег, безымянными, чтобы никто не мог добраться до могущественных Альф через их близнецов.

– Что? Но это просто слухи! А даже если и правда, то Зак никогда бы так не поступил. Я знаю его лучше всех.

– Нет, ты к нему ближе всех, но это не одно и то же. Он придет за тобой, Касс, и запрёт навсегда, чтобы защитить себя.

Я покачала головой:

– Он так не поступит.

Кого я пыталась убедить: ее или себя? В любом случае, она не стала продолжать спор. Мы обе знали, что я не уеду.

Уезжая, мама протянула руку из тележки и вложила монету в мою ладонь. Я ощутила ее тяжесть, когда тележка уже тронулась. Я не потратила ее ни на побег, ни на еду. Сохранила, как ключ Алисы, и каждый раз, сжимая ее в руке, думала о Заке.

Зак научил меня еще ребенком скрывать свои видения. Его стремление разоблачить меня приучило быть бдительной и держать в секрете то, что знала. Вот и сейчас я снова заглушала свои предчувствия, и снова – из-за него. Я отказывалась внимать постоянно являвшимся мне образам: когда выходила из дома, когда работала в поле или когда останавливалась, чтобы плеснуть воды из фляжки на лицо. Я доверяла ему больше, чем своим видениям. Он так не поступит, повторяла я сама себе, вспоминая, с какой нежностью он обрабатывал мою рану после того, как мне выжгли клеймо. Мне вспоминались дни, месяцы, годы, проведенные вместе, когда вся деревня косилась на нас с подозрением. Даже когда думала о его враждебности, о бесчисленных жестоких выходках, то знала, что он зависел от меня так же сильно, как я – от него.

Отныне я работала еще усерднее, чем обычно. Во время сбора урожая – самой горячей поры – на руках у меня живого места не осталось: сплошные мозоли от косы, пальцы, исколотые в кровь колосьями пшеницы. Я пыталась сосредоточиться на окружающих меня звуках: скрежете косы, шелесте падающих колосьев, криках других работников. Каждый день трудилась допоздна. Лишь когда ночь неохотно вступала в свои права, я возвращалась в темноте домой. И это помогало. Я почти убедила себя, что они вообще не придут, пока однажды не почувствовала приближение вооруженных всадников так же явственно, как косу в руках или тропинку между полями, что вела к моему дому.

Когда всадник подхватил меня и поднял вверх, я мельком увидела внизу отблеск золота. Монета выпала из кармана на землю и тотчас затерялась, втоптанная копытами в грязь.

Глава 6

Когда Зак наконец пришел в мою камеру, я насчитала сто восемнадцать дней. Двести тридцать шесть подносов с едой. Восемь посещений Исповедницы. Шаги своего брата я узнавала безошибочно, как и звук голоса, и особое дыхание, когда он спал. В тот короткий миг, пока он открывал замок, показалось, будто чередою пронеслись все эти годы без него. Я подскочила при звуке его шагов, но когда дверь отворилась, заставила себя сесть на кровать.

Он на мгновение задержался в проеме. Взглянув на него, я увидела двоих: мужчину, что стоял передо мной, и мальчишку, который немедленно всплыл в памяти. Зак вырос высоким. Темные волосы теперь длиннее и гладко зачесаны за уши. Лицо стало полнее, смягчилась острота скул и подбородка. Я помнила, что летом у него на носу высыпали веснушки, точно горстка песка. Сейчас их не было, и его кожа казалась почти такой же бледной, как моя. Он шагнул в камеру и запер за собой дверь, опустив ключ в карман.

– Ты хотела мне что-то сказать? – спросил он.

Я не осмеливалась заговорить. Мне не хотелось выдать голосом, как сильно я его ненавидела и столь же сильно по нему скучала.

Зак продолжил:

– Ты не хочешь, чтобы я объяснил, почему мне пришлось так поступить?

– Я знаю, почему ты так сделал.

Он издал короткий смешок.

– Я почти позабыл, как с тобой бывает тяжело разговаривать.

– Не думаю, что должна облегчать тебе эту задачу.

Он стал вышагивать по камере. Его голос оставался спокойным, и слова звучали в одном ритме с шагами.

– Ты всегда стремишься лишить меня всего, не так ли? Даже объяснения. Я знал, что хотел тебе сказать. Я готовился. Но вот ты здесь, такая же, как всегда, заявляешь, что знаешь всё наперед.

– Я стремлюсь тебя всего лишить? – повторила я. – Да у тебя есть всё. Ты остался в деревне. У тебя была мама.

Мой голос дрогнул.

– Но слишком поздно, – он остановился. – Алиса убила папу. И ты успела отравить всё вокруг. Ты будто меня отравляла все эти годы, пока мы оставались не разделенными. Другие так и не приняли меня до конца. У меня могла быть жизнь, которую я хотел, так должно было случиться, но ты всё разрушила.

Он поднял руки, растопырив пальцы.

– У меня ничего не было, – вымолвила я. – Бывали дни, когда в поселении все голодали. Но ты у меня отнял и эту жизнь. Запер меня здесь и все еще думаешь, что тебе тяжело?

– У меня нет выбора, Касс.

– Почему ты пытаешься меня убедить? Хочешь, чтобы я тебя оправдала? Чтобы сказала, что понимаю тебя?

– Ты сказала, что понимаешь.

– Я сказала, что знаю, почему ты так сделал. Знаю твои резоны. Ты теперь – важная шишка в Совете. И врагов у тебя сейчас полно. Ты боишься, что они смогут добраться до тебя через меня. Но это не дает тебе права запирать меня здесь.

– А что бы ты сделала?

– С каких пор тебя волнует мое мнение?

Он вышел из себя.

– Всё всегда зависело от тебя. У меня не было настоящей жизни, только сплошное ожидание – она не могла начаться, пока ты не ушла.

– Это и была жизнь. – Я часто думала о тех годах, что мы провели вместе, вдвоем, отвергнутые всей деревней. – Просто тебе хотелось другой.

– Нет. Не другой, а моей. Моей! А ты сделала ее невозможной. И сейчас я на пути к достижению чего-то действительно важного. И я не могу позволить тебе встать на моем пути.

– Поэтому ты разрушил мою жизнь, чтобы защитить свою?

– Существует только одна жизнь между нами – вот что ты никак не хочешь понять. Ты всегда вела себя так, будто мы оба можем иметь то, что хотим. Но мир устроен совсем иначе.

– Тогда измени его. Ты сказал, что хочешь быть большим и важным человеком и менять мир. А тебе не приходило в голову, что мы меняли мир каждый день, пока нас не разделили?

Он затих. Немного погодя подошел и пристроился рядом. Вздохнув, откинулся назад. Как и я, подтянул колени вверх. Его ноги были намного выше моих. Волоски на руках стали темнее и гуще. Раньше они выгорали на солнце.

Внешне мы сильно изменились с тех пор, как виделись в последний раз, но оба неосознанно приняли одинаковую позу: бок о бок, привалившись спинами к стене, так сидели детьми на моей кровати в деревне. Я прошептала ему совсем как раньше, когда наши родители спорили внизу:

– Тебе необязательно быть таким, Зак.

Он поднялся, вынув связку ключей из кармана.

– Я бы и не был таким, если б не ты. Если бы ты так всё не усложнила с самого начала.

Ожидая все эти месяцы, когда он придет в камеру, я тщательно обдумывала, что скажу ему, и обещала себе держаться спокойно. Но, как только Зак подошел к двери, мои нервы сдали. Мне снова предстояло остаться в одиночестве, запертой в камере. Я вдруг почувствовала, будто меня переполняет кровь, клокочет и бурлит, сотрясая всё тело в бешеном ритме. Я ринулась к нему и схватилась за ключи, которые он сжимал в руках. Зак был на полголовы выше меня и значительно сильнее, учитывая, что шесть лет в поселении я жила впроголодь, а последние несколько месяцев и вовсе провела в заточении. Он поймал меня за шею и держал на вытянутой руке почти без всяких усилий. Я понимала, что даже если вцеплюсь в него или пну, никакого толка от этого не будет. И если бы мне, скажем, удалось ударить его или сломать руку, я бы в равной степени ранила и себя. Но в моем понимании я боролась не с ним, а с глухими стенами камеры, с бетонным полом, с равнодушным течением времени, что медленно отсчитывало час за часом, пока мне приходилось здесь гнить. Я налегла на Зака всем весом, пока костяшки его пальцев не уперлись мне в челюсть. Он так и продолжал держать меня за горло, вытянув руку, и не уступил, даже когда я вонзила ногти ему в предплечье. Он наклонился вперед, и я расслышала его шепот сквозь собственное неистовое дыхание.

– В каком-то смысле я должен быть тебе благодарен. Остальные в Совете могут лишь рассуждать о риске. Об угрозе заражения. Но они не жили с этим, как я. Они понятия не имеют, насколько вы можете быть опасными.

Я заметила, что меня трясет, только когда он отпустил свою руку. Тогда же увидела, что его тоже трясло. Мы еще долго стояли так, и пространство между нами, казалось, звенело от напряжения и частого, шумного дыхания, напоминавшего ночь перед летним штормом, когда воздух горит, цикады стрекочут и весь мир трепещет в ожидании.

– Пожалуйста, не поступай так со мной, Зак, – взмолилась я и сразу вспомнила, как когда-то мальчишкой он просил меня признаться, что я – Омега.

Так ли он чувствовал себя тогда?

Зак ничего не ответил, просто отвернулся. Когда он вышел и запер за собой дверь, я посмотрела на свои кулаки – они все еще дрожали, и увидела кровь под ногтями правой руки.

* * *

Исповедница взяла в привычку приносить с собой карту. Не утруждая себя предисловиями, она запирала за собой дверь и раскладывала карту на кровати. Затем устремляла взгляд на меня.

– Покажи, где находится Остров.

Иногда она обводила пальцем некоторые места.

– Мы знаем, что у западного или юго-западного побережья. Мы все ближе и обязательно их найдем.

– Тогда что вы от меня хотите?

– Твой брат не отличается особым терпением.

Я усмехнулась.

– И что вы сделаете? Будете пытать меня? Угрожать смертью? Любую сильную боль будет чувствовать и Зак.

Исповедница подалась вперед.

– Думаешь, нет ничего хуже, чем то, что мы уже с тобой сделали? Ты понятия не имеешь, как тебе повезло. И это везение не закончится только в том случае, если ты будешь полезна для нас.

Она снова сунула мне карту. Ее настойчивый взгляд ощущался буквально физически. Он жег так же, как горело клеймо на моем лбу все прошедшие годы.

– Такой же полезной, как вы, работая на них? Дрессированный урод для хозяев Альф?

Она наклонилась вперед, очень медленно, пока ее лицо не приблизилось к моему так, что я смогла увидеть крошечные волоски на щеках, тонкие и бледные, как рыльца кукурузы. Ее ноздри чуть заметно раздувались. Она сделала глубокий медленный вдох, затем другой.

– А ты уверена, что это я у них в подчинении? – прошептала она.

Она еще глубже проникла в мой мозг. Как-то мы с Заком, еще детьми, приподняли большой и плоский камень и обнаружили под ним червей и белых, полупрозрачных личинок, вырванных из привычной темноты на беспощадный свет. Сейчас под взглядом Исповедницы я чувствовала себя, как те личинки. Казалось, она могла рассмотреть всю меня, насквозь, и даже потрогать. Сначала я испытала потрясение, но затем научилась закрывать свои мысли так же, как смыкаю веки или сжимаю пальцы в кулак. Научилась не впускать ее, чтобы сохранить частицу себя. Я знала, что мне нужно скрывать от нее Остров. Но также, пусть и по эгоистичным соображениям, мне не хотелось открывать ей некоторые личные воспоминания, какими я особенно дорожила: осенний полдень. Мы с Заком учились писа́ть во дворе за домом. Сидя на корточках, выводили неуклюжие буквы в пыли, а молодые петушки дрались вокруг нас. Зак написал мое имя, а я – его.

Долгие дни у реки. Пока другие дети в школе, мы бесцельно скитались по улице и находили порой настоящие сокровища. Потом делились находками друг с другом. Зак показал мне окаменелую улитку. А я принесла ему раскрытую устричную раковину, внутри такую же молочно-белую, как глаз слепого нищего Омеги, который встретился на дороге в Хейвен.

Память о бесчисленных ночах, когда мы переговаривались со своих кроватей и шепотом рассказывали друг другу истории, так же как днем обменивались сокровищами на берегу реки. Лежа в темноте, я слушала под приглушенный стук дождя по соломенной крыше историю Зака о том, как соседские быки чуть не напали на него, когда он решил сократить путь к колодцу, и ему пришлось влезть на дерево, чтобы его не затоптали. В свою очередь я рассказывала, как другие дети мастерили качели на ветке дуба в школьном дворе, а я наблюдала за ними из-за стены, которую нам никогда не разрешалось пересекать.

– У нас есть свои качели, – сказал он тогда.

Это правда, хотя их нельзя было назвать настоящими качелями. Просто мы нашли место, чуть выше по течению реки, где ивы спускались к самой воде. Ухватившись покрепче за ветви, можно было качаться над волнами. В жаркие дни мы даже соревновались, кто сможет качнуться дальше, и затем, ликуя, падали в реку.

Хранила я и более свежие воспоминания, уже из поселения. Вечера, когда сидела перед маленьким камином и читала книги Алисы с рецептами или сборники песен, представляя себе, как и она когда-то сидела на этом же месте и делала свои записи.

И совсем позднее: тепло монеты из маминой руки, когда она вложила ее в мою ладонь, пытаясь предупредить насчет Зака. Возможно, для дорогих воспоминаний и маловато – ведь это даже не прикосновение, а всего лишь согретая ее рукой монетка. Но это единственное, что у меня осталось в память о ней за последние несколько лет, и этот момент принадлежал только мне.

Теперь бесстрастный взгляд Исповедницы методично перебирал все мои сокровенные воспоминания, и они были для нее чем-то вроде беспорядка в ящике, где она рылась в надежде отыскать нечто ценное. Всякий раз продвигаясь дальше в глубины моего сознания, она оставляла в моей голове хаос, и приходилось заново собирать и аккуратно складывать дорогие сердцу моменты жизни. Затем Исповедница вставала и уходила, забирая карту с собой. Я знала, что должна радоваться тому, что сумела скрыть от нее Остров. Но пока я его прятала, оставляла уязвимым многое другое, и ей удавалось туда проникнуть. Она просто выхватывала мои воспоминания и обрывки прежней жизни, перетряхивала и отбрасывала в сторону. И хотя для нее это представлялось незначительным, она умудрялась запятнать всё, чего коснулась. После каждого посещения Исповедницы я чувствовала, что нетронутых воспоминаний у меня остается все меньше и меньше.

* * *

На следующий день пришел Зак. Его визиты теперь стали реже, а когда он приходил, то обычно избегал смотреть мне в глаза. Он почти не разговаривал, нервно теребил ключи и на большинство вопросов отвечал лишь пожатием плеч.

Но по прошествии нескольких недель я опять слышала поворот ключа в замке, скрежет двери о пол, а затем входил он, мой брат, мой мучитель, и присаживался на край кровати. Я не знала, зачем он приходил, равно как и не понимала, почему всегда радовалась, заслышав в коридоре его шаги.

– Ты должна поговорить с ней, – произнес он. – Просто скажи ей, что ты видишь. Или впусти ее.

– В мой разум, ты имеешь в виду?

Он пожал плечами.

– В твоих устах это звучит слишком ужасно. В конце концов, вы же похожи.

Я покачала головой.

– Я не делаю того, чем занимается она. Не роюсь в умах других людей. И пусть она мой оставит в покое, черт побери – это единственное, что у меня здесь есть.

Я не знала, как описать ему, на что это похоже, когда она роется в голове. Какой потом чувствуешь себя оскверненной и уязвимой.

Он издал звук – полувздох, полусмешок.

– Я бы удивился тому, как долго ты ее не подпускаешь, если бы не знал о твоем упрямстве.

– В таком случае ты должен знать, что ничего не изменится. Я не буду тебе помогать.

– Тебе придется, Касс, – он наклонился ближе. На мгновение мне показалось, что Зак собирается взять меня за руку, как в тот день, когда умирал папа и он просил помочь.

Его зрачки вспыхнули и стали сокращаться, точно в неровном пульсе. Он придвинулся совсем близко, и я увидела, что нижняя губа искусана в кровь. Я вспомнила, что он кусал губу, когда родители спорили внизу или когда другие дети насмехались над нами.

– Чего ты боишься? – прошептала я. – Тебя пугает Исповедница?

Он поднялся.

– Есть кое-что и похуже, чем эта камера, и мы можем сделать это с тобой. – Он хлопнул по стене, оставив отпечаток ладони на пыльном бетоне. – Как сделали с некоторыми другими Омегами, которые здесь содержатся. Тебе позволили жить вот так только потому, что ты – провидец.

Втянув голову в плечи, он провел руками по лицу и несколько раз вздохнул с закрытыми глазами.

– Я сказал ей, что ты можешь быть полезна.

– Так мне тебя благодарить? Вот за это? – я обвела камеру рукой. Стены казались мне тисками, сжавшими мою жизнь до нескольких ярдов замкнутого серого пространства. И мой разум тоже словно находился в клетке: закрытый и неясный. Сильнее всего угнетало мрачное равнодушие времени, оно продолжало свой беспрерывный ход, тогда как я застряла в этой бесконечной полужизни с подносами и негаснущим тусклым светом.

– Ты не знаешь, как я забочусь о тебе. Всё, что ты ешь, – он указал на поднос, оставленный на полу, – сначала кто-то пробует первым. И воду в кувшине тоже.

– Я тронута твоей заботой, – съязвила я. – Но, помнится, пока я жила в поселении своей жизнью, мне и вовсе не приходилось тревожиться о том, что меня могут отравить.

– Своей жизнью? Не слишком-то ты стремилась к «своей жизни» все те годы, что пыталась претендовать на мою.

– Я ни на что не претендовала. Я просто не хотела, чтобы меня изгнали, так же как и ты бы не хотел.

Повисло молчание.

– Если бы ты позволил мне хоть иногда ходить на прогулки в бастион, как в самом начале. Или общаться с кем-нибудь из других заключенных. Просто иметь возможность с кем-нибудь поговорить…

Он покачал головой.

– Ты знаешь, что не могу. Сама видела, что тогда случилось на прогулке. Тот сумасшедший мог напасть и на тебя. – В его взгляде промелькнуло нечто похожее на нежность. – Тебя здесь держат только из соображений безопасности.

– Если бы нам позволяли разговаривать друг с другом, этого бы не случилось. Он бы не сошел с ума. Зачем бы другим Омегам здесь причинять мне боль? Они в таком же положении, как и я. Почему мы не можем общаться?

– Из-за их близнецов Альф.

– Их близнецы – твои друзья в Совете.

– Ты так наивна, Касс. Они – люди, с которыми и на которых я работаю. Они мне – не друзья. Думаешь, кое-кто из них не желал бы подослать своего близнеца, чтобы прикончить тебя и заодно меня?

– И когда это закончится? По твоей логике, мы все должны проводить жизнь в закрытых камерах, Альфы и Омеги.

– Дело не только во мне, – сказал он. – Такое происходит постоянно: людьми манипулируют через тех, кто им близок. Так было и в Старой Эре. Чтобы прижать кого-нибудь к ногтю, похищали супруга, ребенка, любовника. Вся разница только в том, что сейчас воздействие стало прямым. Раньше тебе приходилось прикрывать только свою спину, а теперь – две спины. Вот в чем дело.

– Дело в том, что вы считаете своих близнецов помехой и обузой. Ты – параноик.

– А ты – чересчур наивная и даже не пытаешься взглянуть на мир трезво.

– Поэтому ты сюда спускаешься? – спросила я, когда он встал и направился к двери. – Потому что никому не доверяешь там, наверху, в твоем Совете?

– Я мог бы доверять тебе, – ответил он, закрывая за собой дверь.

Я услышала, как в замке повернулся ключ.

* * *

Я подсчитала, что, должно быть, прошел уже год с тех пор, как в последний раз видела небо. Искусственный свет камеры изменил даже мои сны и видения, что случались наяву.

Когда я впервые стала видеть Остров, то усомнилась, видения ли это или же мои фантазии, вызванные желанием убежать от действительности, забыть хоть ненадолго ужас заточения. Затем меня стали одолевать новые и мрачные видения. Какое-то время я считала их болезненными грезами, рожденными истосковавшимся по воле разумом, точно кошмар моего пребывания здесь просочился и в сны. Чем больше становилось нацарапанных на стене меток, каждая – день, проведенный в камере, тем сильнее я начинала сомневаться в собственном рассудке. Однако видения были слишком настойчивыми и совершенно чуждыми для простой выдумки. И детали представали так ярко, что я окончательно убедилась в том, что не могла придумать их сама. Мне виделись стеклянные резервуары, настолько реалистичные, что я различала пыль на резиновых пломбах у их основания. Над ними шли провода и крепились панели, каждая из которых мерцала крошечными огоньками – красными или зелеными. Из каждого резервуара выходили резиновые трубки телесного цвета. Как я могла такое придумать, если даже не понимала, что это? Всё, в чём я была уверена, что это нечто запрещенное, как и стеклянный шарик, излучающий свет в моей камере. Трубки и провода, которые вились вокруг резервуаров, соответствовали историям о Старой Эре и всей её электрической алхимии. И огоньки на панелях казались такой же неестественной искрой света, как в моей камере. Они светили ровно, не выделяя тепла. Несомненно, это была машина. Но что за машина? Для чего? Это озадачивало, ужасало и изумляло гораздо больше, чем шепотки о том, что творилось во времена Старой Эры, и я не могла не поверить. Клубок проводов и трубок выглядел беспорядочным, точно всё это смастерили наскоро. Но при этом сама машина с ее огнями, резервуарам, соединениями выглядела такой огромной и сложной, что впечатляла и внушала дрожь.

Сначала мне являлись видения только с резервуарами. Затем в этих резервуарах я увидела тела людей, плавающих в жидкости, столь вязкой, что все движения казались замедленными и вялыми, даже колыхания волос. У каждого изо рта свисала трубка. Но больше всего ужасали глаза. У большинства глаза были закрыты, остальные же поражали абсолютно пустым и безжизненным взглядом. Их нельзя назвать людьми – скорее, останками людей. Мне вспомнились слова Зака, когда я жаловалась на свою участь: «Есть кое-что и похуже, чем эта камера, и мы можем сделать это с тобой».

Особенно остро я чувствовала резервуары, когда приходил Зак, хотя теперь его посещения стали совсем редки. Но эти образы окружали его так же неотвязно, как запах. Когда я слышала поворот ключа в замке, то передо мной всплывали лица с закрытыми глазами и с трубкой во рту, и после его ухода они витали вокруг меня и не рассеивались еще несколько часов. Все они были Омегами, навечно заключенными в стеклянных чанах. Шли месяцы, и хотя Зак наведывался всё реже, мои видения с резервуарами стали почти постоянными. Они отнюдь не выглядели абстрактными, наоборот, стали не только реальными, но и совсем близкими. Я почти физически ощущала их присутствие, возможно, всего в сотне футов отсюда. Чувствовала их настойчивое притяжение так, что, казалось, нашла бы к ним дорогу безошибочно. Помещение с резервуарами точно превратилось для меня в ориентир, такой же, как когда-то, в долине моего детства, была река. Вторым ориентиром моей воображаемой карты крепости являлась сама камера. А глубоко под нами текла река. Я чувствовала ее непрерывное течение, которое дразнило меня, застрявшую здесь в неволе.

* * *

Однажды Исповедница открыла дверь, но в камеру входить не стала.

– Вставай, – велела она, придерживая распахнутую дверь.

Я не покидала камеру больше года. Подумалось даже, уж не собралась ли она меня пытать. Последние месяцы меня иногда пронзал страх – боялась, что схожу с ума. Мне не верилось даже в маленький отрезок коридора, видневшийся в открытую дверь. Глаза настолько привыкли к тесной камере, что бетонный коридор казался сейчас таким же невероятным, как горная тропинка в лучах солнца.

– Поторопись. Я собираюсь тебе кое-что показать. Времени у нас совсем немного.

Даже в сопровождении трех вооруженных солдат и Исповедницы, смотревшей на меня с нетерпением, я не могла скрыть свое возбуждение, когда шагнула за дверь.

Она отказывалась говорить, куда меня повели, как отказывалась вообще отвечать на любые мои вопросы. Она быстро шла на несколько шагов впереди, а солдаты замыкали наше шествие. Как выяснилось, идти предстояло недалеко. Мы прошли до конца коридора, минуя запирающуюся дверь, затем спустились на один лестничный пролет и оказались в другом коридоре с еще целым рядом дверей, таких же, как в моей камере: серая сталь, узкая щель у пола для подноса с едой, окошко для наблюдения, открывающееся только снаружи.

– Мы идем не на улицу? – спросила я, взглянув на двери.

– Это не прогулка и не пикник, – произнесла она. – Это то, что тебе нужно увидеть.

Она подошла к третьей двери и открыла смотровое окошко. Как и в моей камере, здесь оно открывалось не часто, и заслонка отодвинулась туго, со ржавым скрипом. Исповедница отступила на шаг.

– Давай, – она кивнула в сторону окошка.

Я подошла к двери и наклонилась поближе. В камере было темно, свет единственной электрической лампочки казался тусклым по сравнению с коридором, освещаемым множеством ламп. Но затем глаза привыкли к полумраку. Камера выглядела в точности как моя. Та же узкая койка, те же серые стены.

– Посмотри повнимательней, – сказала Исповедница, и ее теплое дыхание овеяло мое ухо.

И я увидела мужчину. Он стоял, прислонившись к стене, в самом темном углу камеры, и настороженно смотрел на дверь.

– Ты кто? – спросил он, шагнув вперед и прищурившись, чтобы лучше видеть. Его голос казался таким же скрипучим, как заржавевшая заслонка смотрового окошка.

– Не разговаривай с ним, – приказала Исповедница. – Просто смотри.

– Ты кто? – спросил он еще раз, теперь громче.

На вид он был лет на десять старше меня. Я не встречала его, когда мы выходили в бастион на прогулки, но длинная борода и бледная кожа мужчины говорили о том, что сидит он здесь давно.

– Я – Касс, – назвалась я.

– Нет смысла разговаривать с ним, – сказала Исповедница. В ее голосе слышалась скука. – Просто смотри. Это вот-вот произойдет. Я уже несколько дней предчувствовала, что это случится.

Мужчина подошел еще ближе и остановился всего в шаге от двери, так близко, что я могла бы дотянуться до него через маленькое окошко. У него не было одной руки. Клеймо виднелось сквозь спутанные волосы.

– Там еще есть кто-то с тобой? – спросил он. – Я не видел никого уже несколько месяцев. С тех пор, как они привели меня сюда.

Он сделал еще шаг и поднял руку, а затем согнулся. Это произошло совершенно внезапно, будто его ноги подкосились, как оседает песчаная дамба в сильный дождь. Рука прижалась к животу, тело дважды вздрогнуло. Он приоткрыл рот, но не издал ни звука, лишь выпустил струю крови, которая в тусклом свете казалась черной. Больше он не шевелился. Я не могла вымолвить ни слова, только отпрянула от двери, когда он упал. Прежде чем я успела опомниться, Исповедница схватила меня за руку и повернула лицом к себе.

– Видишь? Думаешь, ты тут в безопасности? – она снова подтолкнула меня к двери, и холодная сталь коснулась голых рук. – Сестра этого человека считала, что ей ничего не угрожает, потому что она заперла его здесь. Но даже Камеры Сохранения не смогли защитить её от многочисленных врагов. До него они добраться не смогли, поэтому напали на нее напрямую. И, как видишь, им это удалось.

Я уже это знала и была потрясена смертью мужчины вдвойне. В тот момент, когда мужчина упал, я увидела темноволосую женщину с аккуратно уложенной прической. Она лежала на кровати, на животе, а из спины торчал нож.

– Это сделал Зак?

Она небрежно качнула головой.

– На этот раз – нет. Да это и неважно. Ты должна осознать, что даже он не сможет тебя защитить в случае чего. В данный момент он, конечно, в фаворе, но его планы слишком амбициозны. Если Совет изменит к нему отношение, то они найдут способ добраться до одного из вас.

Она склонилась ко мне так близко, что я смогла разглядеть каждую ресничку и вену, пульсирующую на лбу слева от клейма. Я сомкнула веки, но среди темноты тотчас всплыл образ человека, лежащего на полу рядом со струйкой крови, стекающей изо рта. У меня перехватило дыхание. Исповедница заговорила очень медленно:

– Ты должна начать помогать Заку и мне. Если он потерпит неудачу, если другие Советники изменят к нему отношение, они обязательно доберутся до одного из вас.

– Я не буду помогать ему, – отрезала я, вспомнив помещения с резервуарами и то, что Зак сделал с теми людьми. Но те ужасы казались сейчас далекими по сравнению с окровавленным телом на полу, в двух шагах, и жестким лицом Исповедницы в нескольких дюймах от моего лица.

– Не могу, мне нечего сказать.

Я не знала, как долго смогу сдерживать при ней слезы, но внезапно она отвернулась.

– Отведите ее обратно в камеру, – бросила Исповедница солдатам, не поворачивая головы, и пошла прочь.

* * *

Теперь вся моя жизнь состояла лишь из серых стен камеры, пола, потолка и двери, с беспощадностью отрезавшей меня от остального мира, который я старалась представить, рисуя в уме, как утреннее солнце отбрасывает длинные тени по стерне свежесрезанной пшеницы, как бескрайнее ночное небо опускается над рекой. Но эти картины жили лишь в моем воображении. Всё это казалось навсегда потерянным для меня так же, как запах дождя, или прохлада речного песка под ногами, или звонкий щебет птиц, встречающих рассвет. Живой мир для меня стал гораздо дальше и призрачнее, чем мрачные видения зала с резервуарами и плавающими среди трубок телами, пугающе безмолвными и безвольными. Видения Острова тоже стали редки. Проблески открытого моря больше не проникали в камеру. Линия меток моих дней в заключении поднималась всё выше и выше, пока я не увидела, что камера полностью ими испещрена, словно бы она постепенно наполнялась водой и теперь я едва могла дышать под тяжестью потерянных недель, месяцев и теперь уже лет. Не так ли начинается сумасшествие, думала я, что так часто случается с провидцами? Если этому суждено произойти, годы в заточении лишь ускорят процесс. Я слышала, что отец называл безумцем провидца с рынка в Хэйвене. Теперь мне стало понятно, что он говорил не иносказательно, а буквально. Попытки Исповедницы проникнуть в мое сознание, как и видения резервуаров, так отнимали все силы и волю, что ни о чем другом я и думать не могла, и меньше всего – о себе.

Зак теперь приходил крайне редко, иногда раз в несколько месяцев. Когда же он появлялся, я едва с ним разговаривала. Хотя отметила, как сильно изменилось его лицо за годы моего заточения. Он исхудал так, что только губы сохранили мягкость. Мне хотелось знать, изменилась ли и я за это время, и если – да, то заметил ли он перемены?

– Ты знаешь, так продолжаться больше не может, – произнес он.

Я кивнула, ощущая себя словно под водой – столь далекими и приглушенными слышались его слова. Тесные стены моей камеры и низкий потолок дружно производили эхо, раздваивая шорохи так, что каждый звук слегка колебался. Сейчас эхо казалось лишь частью общей расплывчатой картины – всё точно ускользало из фокуса.

– Если бы все зависело от меня, – продолжал он, – я бы держал тебя здесь. Но я кое-что начал и должен закончить. Я думал, что, возможно, смогу уберечь тебя от этого, если ты окажешься полезной. Но ты не даешь ей ничего.

Ему необязательно было уточнять, кому это – «ей».

– Она не желает больше с этим мириться, – он говорил так тихо, что я едва разбирала слова, будто ему самому невмоготу слышать признание собственного страха. Он наклонился совсем близко.

– Если бы зависело от меня, я бы держал тебя здесь, – повторил он громче.

Не знаю, почему для него имело такое значение убедить меня в этом. Я отвернулась к стене.

* * *

Сначала я не понимала, почему видения пустого резервуара так тревожат меня. Я видела эти резервуары уже три года. Они всегда вызывали отвращение, но стали чем-то знакомым. Я уже не вздрагивала от потрясения, видя их во сне. Я привыкла к ним так же, как привыкла к клейму на лице. Почему же, увидев пустой резервуар, я просыпалась на сбитых и мокрых от пота простынях? Если резервуар пустой, то он должен казаться менее ужасным, чем кем-то занятый, как снилось мне обычно. Он просто стоял, и стеклянная утроба ждала, когда ее заполнят. Четыре ночи подряд я видела один и тот же тускло освещенный резервуар с проводами и трубками, собранными над ним в пучок. Всё как прежде. И изгиб стекла был как будто тот же и, вместе с тем, совсем другой.

На этот раз стекло виделось не в стороне, а вокруг меня. Я ощущала во рту резиновую трубку, вторгнувшуюся в мою трахею. Чувствовала боль в углу рта, где трубка свисала, надрывая кожу. Я не могла закрыть рот, не могла выплюнуть отвратительно сладкую воду, заполнявшую резервуар. Веки тоже не смыкались. Сквозь вязкую жидкость всё виделось расплывчатым, колышущимся и нечетким, как в один из летних дней, когда от удушающей жары над полем плавился воздух. Проснувшись, я кричала так, что горло начинало саднить, а голос не выдерживал и срывался, затихая. Я выкрикивала имя Зака, пока его короткое имя не сливалось в неузнаваемый звук.

Еще в первые недели в Камерах Сохранения я поняла, что кричать бессмысленно, никто не подойдет к двери камеры, но все равно кричала. Все шесть последующих ночей я снова оказывалась в резервуаре, наполненном жидкостью, которая полностью завладевала моим телом и смыкалась над головой. Горло и запястья опутывали трубки. Я не могла пошевелиться. Каждую ночь, пока не просыпалась от собственного крика, я беспомощно плавала с трубкой в горле, точно рыба на крючке. Я не могла есть. Каждая попытка проглотить хоть кусочек тотчас напоминала о трубке, свисающей изо рта, и пища буквально застревала в горле, а тело сотрясало от неудержимой рвоты. Что я только не делала, чтобы не спать, ведь именно во сне жуткие видения приходили чаще всего. Ночью я ходила по камере взад-вперед, считая шаги, пока не сбивалась. Щипала себя за руки и выдирала волосы на каждой цифре, и вовсе не для того, чтобы взбодриться, а потому что надеялась, что боль поможет задержать сознание в реальности и не впустит в мои видения чувство, будто я нахожусь в резервуаре. Но ничего не помогало. Ни тело, ни разум не подчинялись мне. Само время шло скачками и обрывками. Иной раз часы пролетали незаметно. А порой, я могла поклясться, время вовсе останавливалось и простой вздох длился целую вечность. Я всё чаще вспоминала безумного провидца из Хейвена и выжившего из ума Омегу на прогулке в бастионе. Так это и происходит, думала я, когда разум оставляет тебя. В конце концов, на подносе с едой я нацарапала тупой ложкой записку: «Зак, это срочно – важное видение. Скажу только тебе в обмен на десять минут прогулки во дворе».

Он прислал Исповедницу, как я и предполагала. Та по привычке уселась на стул, спиной к двери. Минувшие дни не прошли бесследно, и я наверняка выглядела измученной и растрепанной, но Исповедница ничего по этому поводу не сказала. Я подумала, заметила ли она мое состояние или ей, как провидцу, не нужны внешние наблюдения.

– Обычно ты не горела желанием поделиться своими видениями. Даже наоборот. И это пробудило в нас любопытство.

– Если Заку так любопытно, пусть придет сам. Вам я ничего не скажу.

Я знала, что это будет самой сложной частью. Я снова чувствовала, как Исповедница пыталась проникнуть в мой разум. Это напоминало то, как мама вскрывала раковины речных мидий. Она обводила шов, пробуя ножом слабое место, которое и откроет раковину.

– Можешь закрывать глаза, это меня не остановит, ты же знаешь.

Я даже не заметила, что сомкнула веки, пока Исповедница не сказала об этом. Тогда я осознала, что стиснула и зубы. Усилием воли я взглянула прямо на нее.

– Вы ничего не добьетесь.

– Не исключено. Может, у тебя стало лучше получаться прятать свои мысли. А может, у тебя ничего и нет. Никаких особенных видений, ничего полезного для нас.

– О, так это ловушка? Что же я собираюсь сделать? Слезть со стены вниз по веревке, сплетенной из простыней? Ну, продолжайте.

Я замолчала – слишком тяжело одновременно говорить и закрывать разум от Исповедницы.

– Я просто хочу увидеть небо. И если собираюсь рассказать вам о том, что знаю, почему не могу предложить за это сделку?

– Это не сделка, если тебе нечего предложить нам.

– Это насчет Острова, – выпалила я.

Прежде я надеялась даже не упоминать о нем, но от страха перед резервуаром меня охватило отчаяние.

– Понимаю. Остров, который якобы не существует, как ты утверждала последние четыре года.

Я молча кивнула. Хотя выражение лица Исповедницы не изменилось, я почувствовала, какими жадными и нетерпеливыми стали попытки ворваться в мои мысли, точно руки нежеланного поклонника. Я сконцентрировалась сильнее чем когда-либо, чтобы открыть ей лишь малую толику и не дать полного доступа. Я хотела показать лишь проблеск, даже часть проблеска, чтобы подтвердить ценность моих видений, не открывая больше ничего, что могло бы стать гибельным для Острова и для моих собственных планов. Я сосредоточилась на единственном образе, точно узенький лучик света, что скользит между занавесками на кухне, освещая полоску на противоположной стене. Только город на Острове, всего одну из его оживленных улиц, уходящих резко вверх. Очень близко, чтобы нельзя было опознать особенности ландшафта. Просто город. Его рынок и дома, теснящиеся на склоне. Просто город. Я услышала вздох Исповедницы.

– Хватит, – сказала я. – Передайте Заку, что он должен прийти, и тогда я расскажу ему всё.

Но она не желала останавливаться и продолжала рыться в моей голове почти с бешенством. Однажды, еще в поселении, я проснулась от того, что ворон угодил в щель в соломенной крыше моего дома и попал в спальню. Он неистово метался от стены к стене, роняя перья, пока, наконец, не вылетел в открытое окно. Сейчас Исповедница пыталась ухватить еще хоть что-нибудь с той же злостью и исступлением. Я молчала. Затем впервые попыталась повторить то, что делала она. Я представила руки матери над раковиной мидии и попыталась превратить свой разум в лезвие ножа. Вообще-то мне это всегда претило: видения заставляли страдать и никакой пользы не приносили. Насильственное вторжение, которому подвергался мой разум во время встреч с Исповедницей, еще больше отвратило меня от желания использовать свои способности подобным образом. Поэтому я крайне удивилась, насколько легко получилось проникнуть в ее мысли, будто отдернула занавеску. Передо мной предстали лишь фрагменты, как во сне, но этого было достаточно. Я увидела совершенно незнакомое место. Огромное круглое помещение. Резервуаров здесь не оказалось, одни провода – такие же, как в моих видениях, только разветвленные, и их неизмеримо больше. Они обвивали круглые стены, заставленные металлическими коробками. Я почувствовала, как Исповедница отшатнулась. Затем поднялась так стремительно, что стул откинулся назад. Она склонилась надо мной.

– Не пытайся играть со мной в мои же игры.

Я встретила ее взгляд и попыталась спрятать дрожащие руки.

– Отправьте ко мне моего брата.

* * *

Когда Зак наконец пришел в середине следующего дня и увидел, в каком я состоянии, он поразился.

– Ты заболела? С тобой что-нибудь сделали? – Он подбежал ко мне, взял под локоть и усадил на стул. – Как они это сделали? Никто сюда не должен входить, кроме Исповедницы.

– Никто и не входил. Всё дело в этом месте, – я обвела рукой камеру. – Ты же не мог всерьез считать, что я тут буду цвести здоровьем и радоваться жизни. В любом случае, ты и сам выглядишь неважно.

Я и правда не могла привыкнуть к облику Зака – его лицо заострилось от проступивших костей, а под глазами пролегли темные круги.

– Возможно, потому что я почти всю ночь не спал, пытаясь разгадать, что за игру ты затеяла.

– Почему всё должно быть так сложно? Мне просто нужно выйти на воздух, Зак. Хотя бы на несколько минут. Я схожу здесь с ума.

И это вовсе не было уловкой, хотя я и не поведала Заку о настоящей причине своего страха. Я на самом деле едва держалась на пределе выносливости, о чем красноречиво свидетельствовал мой измученный вид.

– Это слишком опасно, сама знаешь. Ты ведь понимаешь, что я держу тебя здесь не ради забавы.

Я покачала головой.

– А ты просто подумай, как опасно будет, если я сойду с ума. Я смогу сотворить что угодно.

Он только рассмеялся.

– Поверь, ты не в том положении, чтобы угрожать мне.

– А я и не угрожаю, лишь предлагаю тебе кое-что. И это может действительно тебе помочь.

– И с каких пор ты захотела помогать мне?

– С таких, когда поняла, что схожу с ума. Мне это нужно. Всего десять минут на воздухе. Увидеть небо. Не так уж много я и прошу, особенно если учесть то, что могу рассказать тебе.

Он покачал головой.

– Я поверю тебе, если ты сперва скажешь что-нибудь полезное. Исповедница говорит, что во время ваших встреч ты сидишь, как восковая кукла. Ты всегда утверждала, что Остров не существует, а теперь говоришь, что знаешь что-то ценное о нем. Так почему я должен тебе сейчас поверить?

Я вздохнула.

– Прекрасно. Я солгала ей насчет Острова.

Он встал и быстро направился к двери. Я бросила ему в спину:

– Я знала, что это приведет тебя сюда. Но я не врала, что у меня есть полезные сведения для тебя. Ей я не могла этого сказать.

– Почему? Это ее работа – собирать информацию.

– Потому что это касается ее.

Он замер, все еще держа одну руку на двери, во второй – сжимал здоровенную связку ключей, которую всегда носил с собой.

– Вот почему это можно сказать только тебе. Это насчет нее. Насчет того, что она собирается с тобой сделать.

– Думаешь, я поверю в это дерьмо, – выругнулся он. – Она здесь – единственная, кому могу доверять. И уж побольше, чем тебе.

Я пожала плечами.

– Ты и не обязан верить. Я просто скажу, что знаю, а верить или нет – решать тебе.

С минуту он смотрел на меня. Я наблюдала, как он повернулся, вставил ключ, открыл дверь. И все еще молчал. Наконец шагнул в коридор, оставив дверь открытой.

– Десять минут, – бросил он, не оборачиваясь, уходя по коридору. – Затем мы вернемся сюда, и ты расскажешь мне всё.

Глава 7

Позже я пыталась вспомнить тот момент, когда вышла из камеры, но не смогла. Я просто слепо шла за Заком по длинному коридору мимо других запертых дверей, а затем поднималась по лестнице. Только взойдя на самый верх лестницы, освещенной тремя высокими окнами, я поняла, какой немыслимо огромной была крепость. Я прищурилась и заслонила глаза от яркого света, глядя с изумлением в окно. Туман, окутывавший мой разум последние несколько недель, рассеялся, и мысли стали яснее, впервые за много месяцев.

Казалось, крепость над камерами давила на меня всей своей тяжестью. И пока мы поднимались из глубины наверх, я точно освобождалась от бремени. Не обращая на меня внимания, Зак прошел вдоль длинного коридора, открыл большую дверь, затем остановился.

– Не знаю, может, ты настолько глупа, что попробуешь выкинуть какой-нибудь фортель, но лучше и не пытайся.

Я старалась не замечать солнечный свет и поток свежего воздуха, льющийся через приоткрытую дверь, и сосредоточиться на его словах.

– Ты знаешь, что меня тебе не одолеть. Другие двери, ведущие на бастион, заперты. И держись рядом со мной.

Толкнув, он распахнул дверь. Яркий свет резанул глаза, но свежий воздух был таким пьянящим! Я глубоко вдохнула и шагнула наружу. Длинный и узкий бастион ничуть не изменился за минувшие четыре года. Он представлял собой террасу длиной футов в шестьдесят, выступающую из отвесной стены крепости, примерно на середине ее высоты. Зубцы перед нами венчали стену, за ней – пропасть. Сзади высилась крепостная стена, врезанная прямо в отвесный склон горы. Я слышала, как мой брат сразу запер за нами дверь. Кроме этой двери в разных концах бастиона располагались еще две такие же, массивные, деревянные, обитые крест-накрест железными перекладинами.

Несколько минут я просто стояла, откинув голову назад и подставив лицо солнцу. Когда я подошла к зубчатой стене, Зак преградил мне путь. Я засмеялась.

– Расслабься. Ты не можешь винить меня за то, что хочу взглянуть на мир. Ведь последние четыре года я видела только камеру.

Он коротко кивнул, но встал рядом со мной, когда я подошла к зубчатой стене, высотой по пояс, и перегнулась через край, глядя на город внизу.

– Я не видела этот город как следует, – сказала я. – Они привезли меня ночью из поселения, надев на голову мешок. А когда мы ходили на прогулки, то нам никогда не позволяли подходить к краю.

С такой высоты Виндхэм казался нагромождением домов, разбросанных по склону. Слишком беспорядочный, чтобы выглядеть красивым, но размер его впечатлял. Город словно карабкался по скале, забираясь так высоко, что почти достигал крепости, а внизу расходился в стороны по равнине, где дороги пропадали из виду за холмами и размытой линией горизонта. Река текла с юга, обвивала город и исчезала в глубоком ущелье скалы. Даже с такой высоты я различала движение: тележки на дорогах, вывешенное из окон постиранное белье, хлопающее на ветру. Поразило, что вокруг так много людей, совсем близко, тогда как я сидела в полном одиночестве столько дней и ночей, неотличимых друг от друга.

Зак отвернулся от города. И я следом за ним. Мы стояли рядом, прислонясь спиной к стене, а по обе стороны от нас возвышались зубцы высотой по голову.

– Ты говорил, что не доверяешь здесь никому, кроме Исповедницы.

Он не ответил, только опустил глаза, глядя на свои руки.

– Так зачем ты выбрал такую жизнь? – спросила я. – Мне отсюда не уйти. Но ты-то можешь! Ты можешь просто уйти.

– Это что, было частью сделки? Поговорить по душам? Потому что на это я не соглашался. – Он снова повернулся и посмотрел на Виндхэм. – В любом случае, всё не так просто. Есть вещи, которые я должен сделать.

В солнечном свете кости на его лице выступали еще отчетливее. До чего же он изможден!

– Я кое-что начал здесь. Это мой проект. И мне нужно его закончить. В общем, всё сложно.

– Так не должно быть.

– Ты всегда была идеалисткой. Для тебя всегда всё просто, – его голос звучал устало, и такими же усталыми казались его глаза.

– Это и для тебя могло бы стать простым. Ты мог бы уйти отсюда, вернуться в деревню, работать на земле с мамой.

Он еще не повернулся, но я уже знала, что сказала совсем не то, что нужно.

– Работать на земле? – зашипел он. – Ты имеешь хоть малейшее представление, кто я сейчас? Чего достиг? И эта деревня – самое последнее место, куда бы я поехал. Даже после того, как нас разделили, ко мне никогда не относились, как к Альфе. Я думал, что станет лучше, но не стало.

Он ткнул в меня пальцем.

– Это всё твоих рук дело, все те годы ты увиливала от разделения. Я никогда туда не вернусь. – Он отошел на несколько шагов и встал на середине пути между мной и дверью.

Я оперлась обеими руками в стену за спиной, оттолкнулась и, запрыгнув, уселась на край, затем подтянула ноги и встала. Я двигалась так стремительно, что едва не упала вниз со стены, однако успела обхватить зубцы по обеим сторонам и удержалась.

Зак бросился ко мне, но заколебался, когда увидел, как близко я стою к самому краю. Он поднял обе руки перед собой, совсем беспомощный, точно кукла.

– Это безумие! Слезь сейчас же! Это просто безумие, – его голос звучал высоко и пронзительно.

Я покачала головой.

– Еще одно слово – и я прыгну. Позовешь солдат – и я прыгну.

Он вздохнул, прижал палец к губам. Уж не знаю, кого он пытался утихомирить – себя или меня.

– Хорошо, – пробормотал он. – Хорошо.

И снова не понять, кого он успокаивал.

– Ладно. Но ты бы этого не сделала. Ты бы не выжила.

– Знаю. И не притворяйся, что тебя волнует моя жизнь.

– Прекрасно. Справедливо. Но ты бы не смогла поступить так со мной. Ты бы так не сделала.

– Ты уже однажды сыграл на моих чувствах, когда нас разделили. Тогда я тебя пощадила. Больше этого не повторится.

Он сделал шаг ко мне, и я отступила ближе к краю. Сейчас только пальцы ног стояли на стене, а пятки уже дрожали над пропастью.

– Я сделаю это, будь уверен. Мне незачем вести такую жизнь и дальше, в этой камере.

– Я тебя выпущу, ты же сейчас не в камере, ведь так?

Я отважилась бросить взгляд через плечо, затем быстро повернулась в надежде, что мои глаза не слишком выдавали страх.

– Вот что сейчас произойдет.

Камни зубцов под ладонями были теплыми и шершавыми. Подумалось, вдруг эта шероховатость – последнее, что я чувствую.

– Иди назад, до самой двери.

Он кивнул и медленно попятился к двери, не опуская рук и продолжая кивать.

Правой рукой я все еще держалась за каменный зубец, левой – подняла рубашку и свитер. Под одеждой оказалась самодельная веревка, которую я обмотала вокруг талии на рассвете. Я улыбнулась, вспомнив собственные слова, сказанные Исповеднице накануне. Весь день сплетенная из простыни веревка врезалась в мой живот, но я не решалась ослабить ее, переживая, как бы ее не заметили под одеждой. Теперь осталось размотать веревку, и эта задача оказалась не из простых. Сначала я пыталась держаться одной рукой за камень, но это было слишком трудно. Размотанные петли падали вокруг моих ног, и я боялась запутаться в них. В конце концов я стала работать обеими руками. Пришлось немного отступить от края, но пятки, примерно на дюйм, свисали с кирпичной стены. При этом я не сводила глаз с Зака. Белая веревка медленно разматывалась, спускаясь сзади по наружной стене.

Трудно сказать, заметила ли я его напряжение или же почувствовала, но прежде, чем он решился на стремительный бросок, подняла руку.

– Подбежишь ко мне – спрыгну, и нам обоим конец. Или же мы оба перевернемся через край. Что, собственно, одно и то же.

Он остановился, обрывисто и тяжело дыша.

– Ты бы серьезно это сделала.

Его слова прозвучали как утверждение, а не как вопрос. По крайней мере, это освободило меня от ответа, которого я и сама не знала. Я только взглянула на него, и он снова отступил к дальней стене. Веревка уже размоталась до конца. В основании зубец был слишком широким, чтобы я смогла затянуть веревку вокруг него, но к верхушке он сужался до толщины одного кирпича. Мне пришлось повернуться боком, чтобы накинуть петлю. Не стоило и Зака выпускать из поля зрения, поэтому, пока я крепила веревку наверху зубца, следила за ним, прижавшись щекой к камням. Неуклюже обняв широкий зубец, я передала веревку из одной руки в другую. Затем неохотно отпустила камень.

– Ты, должно быть, сошла с ума, – нервничал Зак. – Эта веревка ни за что тебя не выдержит. Ты упадешь и убьешь нас обоих. И даже если ты спустишься живой, по периметру везде ходят солдаты. Это бессмысленно.

Я посмотрела на веревку. Он прав: чтоб сплести из простыни хоть сколько-нибудь длинную веревку, мне пришлось изорвать ее на полосы всего в два пальца шириной. Узлы выглядели ненадежно, даже для меня. Хоть эти дни я и потеряла в весе, но веревка совсем не внушала доверия. И что самое главное, хоть Зак этого и не видел – веревка оказалась коротка, от ее потрепанного конца до каменной террасы внизу оставалось еще около двадцати футов.

– Слушай меня внимательно, – велела я ему. – Сейчас ты выйдешь за дверь. И запрешь ее за собой. Если услышу, что зовешь охрану, я спрыгну. Если услышу, что открываешь дверь, спрыгну. Ты будешь стоять за дверью и считать до ста, но даже не думай о том, чтобы открыть ее или издать хоть звук раньше, чем досчитаешь. Понял?

Он склонил голову.

– Ты изменилась, – обронил он тихо.

– Четыре года в тюрьме кого хочешь изменят. – Я подумала, не в последний ли раз мы видимся. – Знаешь, ты тоже мог бы измениться.

– Нет, – отрезал он.

– Это твой выбор, – сказала я. – Запомни это. А теперь запри дверь.

Стоя лицом ко мне, он нащупал рукой за спиной стену, затем – ручку двери. На миг ему пришлось отвернуться, чтобы отпереть замок, но как только он его открыл, снова устремил на меня взгляд. Он так и не отводил глаз, когда ступил назад, в тень коридора, и закрыл дверь. Я слышала, как ключ повернулся в замке, затем увидела, как тяжелая «собачка» встала поперек.

Я тоже начала считать, представляя себе Зака, прижавшегося к двери и отсчитывающего вместе со мной: сорок девять, пятьдесят.

Я осознала, что плачу, но от страха или от тоски – не знала. Семьдесят шесть, семьдесят семь. Сначала он будет торопиться, думала я, с его-то нетерпением, но затем заставит себя считать медленнее, опасаясь, что ворвется слишком быстро и спугнет меня. Я уже знала его расчеты: куда поставить солдат, как оцепить город. Он погонится за мной, это несомненно. Девяносто девять. Старый замок открылся медленно, с ржавым скрипом. Исповедница, безусловно, разгадала бы мой замысел. Но Зак ринулся прямо к стене. Он перегнулся через край, вглядываясь вниз, где болтался конец веревки, а я выскользнула за дверь, выбежала в коридор и заперла за собой дверь.

Глава 8

Меня охватило странное спокойствие. Позади сквозь тяжелую дверь доносились крики Зака. Он пинал дубовые доски, но те были очень прочны и издавали только глухой стук. Сначала я выбрала маршрут, по которому меня привел Зак. Затем, незаметно, стала следовать собственной интуиции. Всё моё существо точно обратилось в стрелку компаса, безошибочно указывающую, где находится зал с резервуарами. Его я чувствовала сильнее, чем что-либо еще – мой самый большой кошмар и, в то же время, моё предназначение. Я должна была увидеть это чудовищное место собственными глазами, если уж собиралась помочь всем тем людям или хотя бы рассказать об этом миру. К тому же Зак ни за что не стал бы искать меня там. Резервуары находились в недрах крепости, значительно ниже любого из выходов, куда, как он считает, устремится беглец. И что еще важно – если бы Зак хотя бы заподозрил, что я знаю о его самой сокровенной тайне, меня бы давно поместили в этот резервуар.

Я бежала, гремя тяжелой связкой ключей, которую забрала, замкнув дверь в бастион. У каждой запертой двери я закрывала глаза, позволяя интуиции подобрать правильный ключ. Затем снова бежала вниз, но не в то крыло, где расположены Камеры Сохранения. Даже сейчас казалась ненавистной сама мысль, что надо мной снова крепость вместо солнца и неба.

Я вышла в длинный коридор, очень узкий по сравнению с коридорами наверху. Еще больше его сужали многочисленные трубы, коими были полностью увиты стены по обеим сторонам. С низкого потолка свисали стеклянные шарики, излучавшие тот же неестественный, бледный свет, что освещал и мою камеру. В конце коридора вниз спускалась лестница, всего несколько ступеней, ведущих прямо к двери. Мой разум был так настроен на это место, что я даже не сомневалась, какой выбрать ключ.

В моих видениях в зале стояла тишина. Но когда я оказалась внутри, меня поразил шум: беспрерывное гудение машин и звуки воды в темноте. Под всем этим помещением бурлила река. Все эти годы я чувствовала реку, находясь в камере, но здесь явственно слышалось ее течение. Несмотря на то, что это место ужасало, я испытала странное утешение от того, что увидела его воочию. Кроме шума всё выглядело точно таким, как в моих видениях. Вдоль длинной стены стояли резервуары. Из каждого выходило несколько трубок, подведенных к панели управления, которая размещалась наверху. Когда я прижала ладонь к стеклу ближайшего резервуара, то с удивлением отметила, что он теплый. Я напрягла в полумраке глаза, вглядываясь в вязкую жидкость. Что-то внутри двигалось в такт пульсу машины. Я догадалась, что это, но зажмурилась, надеясь, что не права. Когда глаза привыкли к темноте, начали проступать контуры тела, и не только в этом резервуаре, но и во всем ряду, у которого я стояла. Молодая женщина плавала ко мне спиной, подняв все три свои руки, словно пытаясь дотянуться до поверхности воды. Рядом – мужчина свернулся в позе эмбриона на дне резервуара, скрестив на коленях руки без ладоней. Пожилая женщина изогнулась под странным углом, ее единственный глаз, прямо под клеймом, был закрыт. Их голые тела едва уловимо пульсировали в такт ритму машин. Само помещение оказалось таким длинным, что дверь в дальнем конце была еле различима. Ужасные ряды резервуаров казались бесконечными.

Я не знала, что здесь машина, а что – электричество, или всё это одно и то же, но знала точно, что чуждое зрелище напрямую относилось к технологиям, которые находились под запретом. Что за злая магия позволила поймать в ловушку подводного сна всех этих людей? Запрет может и стал законом, но когда я смотрела на сеть проводов и бездушный металл, отвращение начинало подниматься откуда-то изнутри, тошнотворными толчками в желудке. Машины уничтожили мир. Как провидец, я видела взрыв так ясно, как никто: гигантскую волну раскаленного света, крушащую абсолютно всё. Даже после четырех лет, проведенных в камере с электрической лампочкой, я по-прежнему страшилась одного вида этих проводов, металла и панелей. На лбу выступил пот, ноги задрожали. Урчание машин, состоящих из множества деталей, напоминало рык дремлющего зверя. Руки тоже охватила дрожь. Я думала, что резервуары из моих видений полностью соответствовали настоящим, но увидеть их наяву оказалось еще хуже. Трубки, что вторгались в тела и выходили из запястья и рта, напоминали нити кукольника. Если бы я смогла выбраться и рассказать всем, что здесь происходит, наверняка и большинство Альф ужаснулось бы от этого! А если полагаться на видения, то где-то и правда есть Остров, там я могла бы найти тех, кто поверит мне и даже поможет.

Во всей этой жуткой сцене особенно пугала ее странная упорядоченность: аккуратно расставленные ряды резервуаров; равномерное колыхание грудных клеток, точно совпадающее с ритмом беспрерывной колыбельной песни, что издавала чудовищная машина. Несмотря на то, что тела в резервуарах имели разные изъяны, все они поражали однородностью своего коматозного состояния. Я прошла вдоль всего ряда, затем прижалась лбом к стеклу одного из резервуаров. Мерный гул и полутьма постепенно успокаивали. Вдруг по стеклу пробежала дрожь. Я сразу встрепенулась, подняла глаза и увидела прямо перед собой лицо. У юноши, что приник к стеклу резервуара, была очень бледная кожа с четко просвечивающими венами. Над головой колыхались светло-русые волосы, а из приоткрытого рта свисала трубка. Единственное, что нарушало всеобщую неподвижность – это встревоженный взгляд широко раскрытых глаз.

Я отпрыгнула, коротко вскрикнув. Впрочем, мой крик сразу же потонул в ритмичном гуле и густой сырости. Я отвела взгляд и посмотрела ниже. Увидев, что юноша, как и остальные, нагой, тут же подняла глаза опять к его лицу. Несмотря на клеймо, тонкое лицо юноши напомнило мне Зака. Позже я задумывалась, уж не потому ли он показался каким-то близким и знакомым.

Я ухватилась за мысль, что его открытые глаза пусты и вовсе не означают, что он в сознании. В некоторых резервуарах тоже плавали люди с открытыми глазами, но не выказывали ни малейших признаков присутствия сознания. Я немного отступила в сторону, решив, что если он не проводит меня взглядом, то могу спокойно идти к двери, что находилась в дальнем конце зала и вела наружу. Но взгляд его темных глаз последовал за мной. С одной стороны, это меня расстроило, с другой – я понимала, что, заметив даже легкое движение его глаз, не смогу просто уйти.

Единственное отверстие резервуара, похоже, располагалось сверху, под крышкой, как минимум, в трех футах над моей головой. Однако до этого уровня как раз доходила огибавшая стену платформа, куда можно взойти по лестнице, что находилась в дальнем углу помещения. Я направилась к ней, затем оглянулась, пытаясь жестами показать юноше, что не собираюсь уходить. День подошел к концу, мрак в помещении сгустился, и его силуэт стал расплывчатым. Я припустила вперед, на бегу считая резервуары, стараясь не думать об их содержимом и не замечать пустой резервуар в конце ряда. Поднимаясь по лестнице, я ежилась от громкого стука шагов по металлическим ступенькам. Шагая по выступу в обратном направлении, я вновь отсчитывала резервуары. На двадцатом я дотянулась до металлической ручки и без труда откинула крышку в сторону. В двух футах подо мной на поверхности виднелись плавающие волосы. Наклонившись, я почувствовала отвратительный, сладковатый запах жидкости. Отвернув лицо от невыносимо приторной вони, я опустила руку в теплую жидкость, поводила и, ухватив что-то твердое, неуверенно потянула. Сначала оно не вытягивалось, а затем оторвалось в моей руке. На какой-то жуткий миг подумалось, что тело, насквозь пропитанное жидкостью, развалилось у меня в руках. Но когда я посмотрела вниз, то с облегчением и ужасом увидела, что держу гибкую резиновую трубку. А вглядевшись в лицо юноши, заметила, что трубки во рту больше нет. Я снова опустила руку в жидкость и вздрогнула, когда он крепко схватился за нее. Взявшись за поручень выступа одной рукой, второй стала вытягивать его наверх. Сначала он казался легким – вода забирала его вес. Но когда голова и грудь появились над поверхностью, он потяжелел, и у меня не хватило сил поднимать дальше. Из его запястья торчала еще одна трубка. Я потянулась за второй рукой, но увидела, что её у него не было. Теперь он выглядел старше – видимо, толстое стекло искажало облик. Возможно, он был моего возраста, хотя трудно сказать с уверенностью, учитывая его истощенное состояние. На минуту мы замерли, держась за руки. Затем он повернул голову и оскалил зубы. На мгновение я подумала, что он хочет меня укусить. Только я собралась убрать руку, как он схватил зубами трубку и, резко откинув голову, выдернул ее из запястья. Брызнула кровь и смешалась с жидкостью, обволакивающей его руку. Он взглянул на меня, и мы вместе вновь попытались вытянуть его. У меня, невысокой и худенькой, силы оказалось больше, чем у него. Жидкость покрывала наши сцепленные руки, как скользкая пленка. Ему удалось продержаться около двадцати секунд по пояс над водой, затем наши руки соскользнули, расцепившись, и он снова упал в резервуар. Он открыл рот, будто хотел что-то сказать, но всплыли лишь розовые пузыри окровавленной воды. Он снова дотянулся до моей руки и посмотрел мне в глаза. Но, поймав его взгляд, я отпустила руку, повернулась и побежала. Обернувшись, я увидела, что он уже погрузился под воду. В считанные секунды я пробежала вдоль платформы и спустилась с лестницы. Там, на нижней ступеньке я еще раньше приметила гаечный ключ. Схватив его, я помчалась назад, теперь уже по низу, снова отсчитывая резервуары.

Человек больше не двигался, глаза его закрылись. Из открытого рта и запястья сочилась кровь. Трубки теперь свободно плавали, опутывая его тело словно щупальца.

Когда я ударила гаечным ключом по стеклу, поначалу не произошло ровным счетом ничего. Не раздалось даже звука. Затем, словно бы задержав на секунду дыхание, резервуар с ревом выплеснул всё содержимое. Мощный поток воды с осколками стекла сбил меня с ног и отбросил назад. Сверху на меня упал парень, придавив к полу, устланному стеклами.

Нас обоих, точно невообразимый клубок из переплетенных ног и рук, отнесло к противоположной стене. Шум продолжался дольше, чем я ожидала. Огромные панели из стекла оторвались, и жидкость с грохотом прокатила обломки по полу. Наконец все затихло, но облегчение длилось недолго – почти сразу в помещении раздался сигнал тревоги. Полосы на потолке стали светиться белым, как и в камере, только в разы ярче.

Я вскочила, но не столько из-за вспыхнувшего яркого света или воя сирены, сколько из-за голого парня, оказавшегося на мне. Он тоже поднялся, трясясь, затем повалился на стену. Я подхватила его за руку и помогла встать. Из дальнего конца помещения послышались приближающиеся шаги, но мне вдруг подумалось о том, как необычно чувствовать тепло человеческого тела после стольких лет заточения. Я посмотрела на дверь, через которую вошла сюда, но шаги раздавались с другой стороны. В перерывах между воем сирены я различала их крики, но нас разделял еще целый ряд дверей.

Я повернулась к парню, но тот стоял на четвереньках, часто и мелко дыша между приступами кашля. У меня не получалось сосредоточиться, слишком мешал шум: сирена, гудение машин, приближающиеся люди и гул реки, бежавшей под нами. Я постаралась отвлечься от всего и думать только о реке. Она влекла и манила, как бывало в детстве, во время наших игр, когда меня уносило течением. Я осмотрела сеть трубок, что проходили через всё помещение над резервуарами, среди которых разбитый выделялся точно потерянный зуб. В дальнем конце ряда стояло несколько пустых резервуаров, где не было ни тел, ни жидкости. Очевидно, существовал какой-нибудь способ осушения резервуаров. Я взяла парня за руку и повела, или даже скорее потащила, к разбитому резервуару, чье основание венчали осколки стекла. Большую часть дна занимала пробка, которая закрывала широкую трубу, уходящую в пол.

Я перешагнула торчащие осколки и встала в мелкой лужице – всё, что осталось от жидкости. Парень попытался отпрянуть, когда я потянула его за собой. Не обращая внимания на протесты, я дернула так сильно, что мы оба не удержались на ногах, присев на корточки прямо в центре его бывшего жуткого обиталища. У самого основания, с передней внешней стороны имелось два рычага. Держа руку над острым стеклом, я смогла дотянуться только до одного из них. Как только я повернула рычаг, из трубы на потолке прямо на нас хлынул поток липкой жидкости. Я плотно сжала губы и прикрыла глаза. Под напором воды парень снова упал на четвереньки. Я нащупала второй рычаг, чувствуя, как стекло порезало руку. Сквозь льющуюся воду я увидела, как открываются двери в дальнем конце помещения. Рычаг сначала не поддавался, потом пошел очень туго и, наконец, сдвинулся, и в тот же миг мир рухнул под нами и нас поглотила темнота.

Глава 9

Позже я думала о том, сколько всего могло пойти не так. Вдруг бы там оказалась решетка или дренажная система не вела бы в реку. Вдруг бы безвоздушная труба тянулась дольше или же выходила слишком высоко над рекой. Всегда крайне сложно распознать, где помогает интуиция, а где простое везение. Так и тут я не была уверена, почувствовала ли путь к побегу или случайно на него наткнулась.

О том, сколько времени мы летели по трубе, я могла судить по нехватке воздуха.

В первый момент меня даже развеселила скорость, с которой жидкость уносила нас вниз. Затем потребность дышать заглушила все другие мысли, даже страх замкнутого пространства и боль от ударов об острые ребра стыков трубы, встречавших нас на каждом повороте. Затем темнота сменила оттенок, и мы полетели в открытом пространстве. Труба обрывалась на высоте чуть больше двадцати футов над глубоким водоемом, куда мы и упали. Но во время падения я снова могла дышать, и меня охватило такое блаженство, что затмило любой страх. Я не только ударилась о воду, но и весьма болезненно стукнулась о тело парня, но все равно испытала облегчение. Всплыв на поверхность, я увидела его голову в нескольких футах от меня. Он неистово махал рукой, все его тело дергалось, но ему удавалось держаться на плаву. Полумрак позволял различать лишь очертания.

Нас окружала огромная пещера, взмывающая ввысь точно купол с широким отверстием наверху, откуда лился свет. Высоко в скале виднелось несколько больших труб, в том числе и та, из которой мы выпали. Из одних с шумом лилась вода, из других – вытекала слабая прерывистая струйка в глубокий бассейн, где мы барахтались. Верховье реки быстро становилось наразличимым в наступающей тьме, но на расстоянии пятидесяти футов ниже по течению пещера раскрывала свои каменные объятия, туда и устремлялась река навстречу дневному свету.

– Они будут за нами гнаться? – прозвучали его первые слова.

Меня удивило, что его голос оказался совершенно нормальным, несмотря на одышку. Его звучание никак не вязалось с плавающим в резервуаре телом или трубкой, что я вытянула у него изо рта.

Он продолжил:

– Если они видели нас, будут ли рисковать?

Я кивнула, затем поняла, что в полутьме он вряд ли видел кивок.

– Они узнают, где мы жили, по крайней мере, где я. Из-за моего близнеца.

– Он тоже у них?

– Что-то вроде этого, – я посмотрела вверх на отверстия труб. – Они скоро придут – не из труб, так другим путем. Им известно это место, они сами построили эти трубы.

Он уже неуклюже плыл к берегу водоема, к устью пещеры, откуда лился свет.

– Стой, – окрикнула я. – Они здесь будут совсем скоро, и начнут искать нас в низовье.

– Тогда пойдем подальше от реки, давай.

– Нет, их слишком много, и они очень быстры. И будут здесь через несколько минут.

Его скрывала тень. Он стоял по пояс в воде, обернувшись ко мне, и торс светился белым в темноте ущелья.

– Я не вернусь назад. Я не останусь с тобой, чтобы нас поймали.

– Знаю. Но есть другой путь.

Он задержался.

– Ты знаешь это место?

– Да. – Я не могла объяснить ему, как именно знаю: как мой разум видел очертание реки или как я чувствовала ее течение и повороты.

Здесь, в пещере, где нашим голосам вторило эхо, причудливо искажая звуки, я подумала, может, и разум провидца действует тем же образом: улавливая неслышимые сигналы окружающего мира и чувствуя их пути и закоулки.

– Они будут ждать нас на выходе из пещеры, в низовье, – сказала я. – Но если мы отправимся вверх по течению, там есть еще один путь. Ущелье выведет нас через скалу к другому руслу реки.

Он взглянул с сомнением вверх по течению, откуда не проникал свет и где река, казалось, появлялась из ниоткуда, из глубины черных разломов пещеры.

– Ты уверена?

Я медленно вздохнула, закрыла глаза, размышляя, как убедить его в том, что даже мне виделось неясным. Услышала всплеск и открыла глаза, обнаружив, что с отмели он идет в мою сторону.

– Думаю, стоит тебя послушать, в конце концов, ты ведь нас сюда вывела, – сказал он.

Я барахталась в воде, ожидая, пока он доберется до меня, и время от времени поглядывала вверх, на трещину в своде скалы, сквозь которую падал узкий луч, освещая воду прямо передо мной. И вдруг в этой полоске света на мутной воде заметила скелет. Теперь я видела уйму костей, устилавших дно водоема. Чей-то череп глядел из единственной пустой глазницы посередине лба, кости рук тянулись к нам, словно руки нищего, молящего о подаянии. Другой череп лежал глазницами вниз, вместо челюсти – горка песка. По размеру он был вдвое меньше. Череп ребенка.

Парень услышал мой сдавленный вскрик и проследил за взглядом. На мгновение я подумала, что его может стошнить.

– Проклятье, – выдавил он. – Мы не первые, кто выбрался из этих резервуаров.

– Нет, но первые, кто выбрался живыми.

Я перебирала ногами в воде, стараясь поднимать их как можно выше, лишь бы не задеть то, что покоилось на дне. Как только парень добрался до меня, мы поплыли вверх по течению. Он держался почти вровень со мной, хотя, работая одной рукой, быстро сбился с дыхания. К тому же его постоянно заносило.

У этого края пещеры течение яростно бурлило – там глубоко внизу находилась трещина, через которую врывалась река, поднимая над ней свои воды. Темнота в конце пещеры оказалась не такой беспросветной, как думали сначала. Мы даже могли различить слабое мерцание света в нескольких футах под нами.

Я посмотрела на парня.

– Ты как, можешь плыть?

Он оглянулся на глубокий водоем, куда мы упали.

– Ты только сейчас об этом спрашиваешь?

Здесь течение было довольно сильным, так что нам пришлось держаться за выступающие камни, чтобы не унесло. Среди шума воды слышались и другие звуки: гул в трубах наверху, стук копыт в той стороне, где ниже по течению открывалась пещера. Меня повергала в ужас сама мысль плыть под водой, так близко к костям. Но в тот момент, когда в просвете возникли отдаленные силуэты всадников, мы оба глубоко вдохнули и нырнули под воду.

Если в трубе нас несло потоком, то здесь, наоборот, нам пришлось плыть против течения. Расщелина, через которую вливалась река, пролегала на глубине нескольких футов, но едва я приблизилась к ней, как силой течения меня отбросило назад. Пришлось неистово молотить ногами и руками, чтобы попасть в этот узкий тоннель, ведущий к свету. Тут меня подхватило потоком и подняло к самому своду тоннеля. Чем яростнее я боролась со встречным течением, плывя вперед, тем сильнее меня царапали камни сверху. Пришлось выдержать натиск воды с открытыми глазами. Затем каменный свод закончился, и сверху заиграли блики света. Несколько взмахов ногами – и я всплыла на поверхность.

Парня не было. Вглядываясь вниз, я не могла ничего различить в темноте, откуда только что выплыла. Проклиная себя, я вертелась по сторонам, поднимая брызги воды, и раз за разом бросала отчаянный взгляд на маленькую пещеру.

Как я могла подумать, что он сможет выбраться в таком ослабленном состоянии, без руки, когда и плавал-то с трудом? Я так сильно сосредоточилась на инстинктах, чтобы выбраться ко второй пещере, что не додумалась просто взглянуть на него. Я не учла, какой он был хрупкий, бледный и изможденный после резервуара, да еще и с единственной раненой рукой. Но я всё ждала, барахтаясь в воде. Этот грот походил на первый, но если в той пещере имелся выход наружу, то здесь скалы окружали нас со всех сторон. Свет проникал только из расщелины сверху, примерно на высоте шестидесяти футов. Тяжелые капли стекали со сталактитов и, падая вниз, пронзали тишину. Падающие капли словно отсчитывали секунды моего ожидания. Вне всякого сомнения, он не мог так долго задерживать дыхание. Ведь его тощая грудная клетка и не вместила бы столько воздуха, чтобы хватило на всё это время?

Он напугал меня, когда внезапно возник над водой едва ли в трех футах от меня. Он шумно хватал воздух ртом, и на лице читалось то же отчаяние, какое я уже видела через стекло резервуара. Он все еще кашлял и чертыхался, когда мы пробирались по выступу скалы, огибавшему пещеру с одной стороны. На пути тут и там попадались острые камни, но одно то, что не приходилось бороться с течением, уже казалось благодатью. Я не осознавала, какой холодной была река, пока не вышла из воды.

Неуклюже барахтаясь, он выбрался следом. Мы растянулись на камнях, и я увидела множество отметин, что оставил наш нелегкий путь на его теле. Впрочем, как и на моем. Он заметил, что я смотрю на порезы и ссадины, покрывавшие его плечи и спину. Но тут я вспомнила, что он голый, и быстро отвернулась.

Пока мы там лежали, глядя на свет, проникающий сквозь щель наверху, я прислушивалась к собственному телу. После четырех лет в Камерах Сохранения я перестала его воспринимать и не представляла, как оно выглядит со стороны. Когда меня схватили, мне исполнилось только девятнадцать. Осталась ли прежней грудь? А лицо? Я ведь ни разу не видела его за все это время. Моя бледная кожа внезапно стала казаться странным одеянием. Голым был парень, но отчего-то обнаженной чувствовала себя я.

Впрочем, времени на подобные размышления не оставалось. Он закрыл глаза, но я легонько потрясла его за плечо.

– Они не знают об этом месте, – сказала я, – и сначала будут искать нас в низовье. Но они могут обнаружить его. Нам надо уходить.

Я сняла туфли и вылила воду, затем снова надела.

– Скажи, пожалуйста, твой маршрут побега больше не включает таких трюков, как в последний раз?

Я улыбнулась и покачала головой.

– Нырять больше не придется. По крайней мере, сейчас, – я поднялась. – Но надеюсь, пещеры тебя не страшат.

На самом деле на этот раз вел он. Хотя и шел нетвердо, его глаза в темноте видели лучше. Мы пробирались по выступу, пока он не сузился до ширины ступни, затем вскарабкались на несколько футов вверх, где нашли другую пещеру, вход в которую скрывали сталактиты. Прежде чем войти, я закрыла глаза и на мгновение прислонилась лбом к сырому камню, мысленно обследуя проход.

– Ты ведь не бывала здесь раньше?

Я открыла глаза и, взглянув на него, покачала головой.

– Но ты знаешь, куда надо идти. – Это был не вопрос, а утверждение, но я на всякий случай кивнула. – Ты, должно быть, провидец. Ты и выглядишь идеально.

Он запнулся.

– Я имею в виду, не идеально, но… я хотел сказать, что у тебя не видно никаких физических изъянов.

Я быстро шагнула в темный проход, не щадя нас обоих. Хоть я и чувствовала общее направление тоннеля, но в кромешной тьме приходилось пробираться наощупь, я то и дело ударялась головой о выступающие камни. После очередного удара я не вытерпела и выругалась, тогда парень пошел впереди меня, и мы стали двигаться быстрее. Кроме того, он предупреждал меня, где потолок снижался. Иногда темноту разбавлял скудный свет – в нескольких местах от основного тоннеля ответвлялись трещины и убегали вверх, к крохотным проломам, сквозь которые пробивались тонкие лучи.

Мы шли час или чуть больше, затем остановились в одном из таких мест и присели, привалившись спиной к стене узкого прохода. В тусклом свете можно было различить грубые следы инструментов, испещрявшие стены.

– Мы, может, первые люди, кто здесь ходил. Я имею в виду, со времен Старой Эры.

Я провела рукой по изрезанным камням.

– Это осталось с того времени? Со Старой Эры?

Я покачала головой.

– Даже раньше.

– В смысле?

– Эти следы слишком древние даже для Старой Эры.

Если темноту еще разбавлял местами свет, то тишина здесь была абсолютной. Полное отсутствие каких-либо звуков в тоннеле давило сильнее, чем любая другая тишина, какую могла припомнить.

– Конечно, мне стоило сказать это раньше, – произнес он, – но спасибо. Ты не была обязана доставать меня из резервуара.

– Обязана.

– Я рад слышать, что ты так думаешь. Сомневаюсь, чтобы еще хоть кто-то, замыслив побег, захотел потратить время, когда каждая секунда на счету, ради чужого человека, который к тому же ходит нагишом.

Обескураженная, я рассмеялась.

– Нам надо что-нибудь придумать.

Я сняла мокрый шерстяной свитер, который носила поверх рубашки и брюк, и протянула ему. Пока он его надевал, я отвернулась, хотя особого смысла в том не было. Когда снова повернулась, увидела, что ему удалось стянуть свитер через широкую горловину до пояса, и теперь тот выглядел как юбка с висящими по бокам пустыми рукавами.

– Нам надо идти, – поднялась я, выжидая, пока он пойдет первым.

Пришлось прижаться к стене, пропуская его вперед.

– Я даже не знаю твоего имени, – бросила ему в спину.

– Я – тоже.

– Меня зовут Касс.

– Нет, я имею в виду свое имя. Я не знаю его.

Он шел сейчас в нескольких шагах передо мной, продвигаясь вперед по узкому проходу. Я следовала за ним, отмечая, что в кромешной тьме вести разговор стало легче.

– Ты серьезно?

– Я не таю секретов. Я бы сказал тебе свое имя, если бы знал. В любом случае, какой смысл что-то скрывать от провидца.

– Не совсем так. Я не читаю мысли. Я просто чувствую: иногда события, иногда места или людей. Но и то не напрямую.

– Досадно.

– Большинство людей не слишком-то жаждут, чтобы кто-то читал их мысли.

– Я думал, может, ты мне расскажешь обо мне то, что не могу вспомнить сам.

– А ты правда совсем ничего не помнишь?

– Ничего, что было до резервуара.

Я остановилась.

– Даже своего близнеца?

– Ничего.

Глава 10

В тоннелях мы потеряли счет времени. Я знала только, что последний освещенный закуток мы миновали довольно давно. И еще больше времени прошло с тех пор, как я пила или ела. Я старалась не обращать внимания на голод и жажду и сосредоточилась на ощущениях, что подсказывали направление, а заодно на лавировании меж острых камней, выпирающих из стен и потолка, но все равно регулярно царапала спину и руки. Сказывались годы заточения в тесной камере – простая ходьба вымотала меня. Дыхание стало тяжелым, в груди сдавило. Парень казался изнуренным еще больше. Он спотыкался на каждом шагу. Но, по крайней мере, маршрут, по большей части, не был сложным. Лишь несколько раз нам встречались разветвления, но я почти не колебалась, выбирая нужный путь. По ощущениям, несколько часов мы шли в гору, и когда дорога стала ровной, я предложила остановиться и передохнуть.

– Я бы вообще поспал, – согласился он.

– Хорошо, только не слишком долго.

– Я и не думаю, что мы сможем спать много часов с таким удобством, – усмехнулся он, расчищая под собой камни. – Тебе холодно?

– Не очень, – солгала я – теперь, когда мы шли в глубине тоннеля, стало гораздо холоднее. Мы лежали близко, но не касались друг друга.

– А страшно?

Я задумалась на минуту.

– Да. Мне страшно, что они поймают нас или что мы заблудимся и застрянем здесь. Но вряд ли будет хуже, чем было.

– А ты не была в одной из тех штук? В резервуаре?

– Нет, только в камере. – Я снова представила резервуар. Мои годы в камере – подкрадывающееся безумие, клаустрофобия, безнадежность – всё это казалось ничтожным по сравнению с тем, что испытал он.

Повисла недолгая пауза.

– А ты как? – спросила я. – Тебе не страшно?

– Я не могу сказать, что находиться здесь доставляет мне удовольствие. Но и не чувствую того страха, как, наверное, должен. Я просто чувствую себя по-новому. На свободе.

– Но что мы будем делать дальше? Когда выберемся отсюда?

– Понятия не имею. Но по этому поводу я тоже не горюю. Знаешь, это своего рода симметрия, для меня во всяком случае. Я не знаю, что было до, и не знаю, что случится после.

– Они не перестанут нас искать.

Он вздохнул, перекатился на бок.

– Вряд ли они заинтересованы во мне больше, чем я сам.

Мы проспали около часа. Затем я разбудила его и заставила идти, однако ему пришлось бороться с изнеможением. Я даже не представляла, как это всё отразилось на нём: время, проведенное в резервуаре, и столь внезапное освобождение. Казалось, что собственное тело было ему чужим. Поначалу он и двигался как пьяный.

– Давай поспим, – повторял он каждые несколько часов, и в странном безвременье тоннеля весь наш путь стал казаться сном или помешательством: пробуждение, часы в пути, короткий сон. И снова: пробуждение, дорога, сон. Когда наконец впереди забрезжил свет, только боль в глазах убедила меня, что он – настоящий. Густой кустарник заслонял узкий выход из пещеры, но и сквозь заросли проникало достаточно солнца, чтобы сразу распознать дневной свет, хотя я уже и забыла, что такое день.

Щурясь от света, мы выбрались из пещеры и оказались на крутом берегу, спускающемуся к широкой реке с быстрым течением. В первый момент я обругала колючие кусты, растущие у входа в пещеру, но тут же сменила гнев на милость, завидев огромные ягоды на стеблях кустарника. Не обращая внимания на шипы, я стала жадно собирать ягоды, под конец уже не различая, где на руках – следы крови, а где – сок ягод. Парень тоже стал есть их горстями, затем отвернулся, опершись о скалу, и я услышала, как его вырвало.

– Так быстро? – удивилась я.

Он вытер рот.

– Прости. Я тоже думал, что пройдет какое-то время. То есть… я знаю, что ты тоже давно не ела, но у меня была та трубка…

Я кивнула.

– Ты не знаешь, как долго ты там пробыл?

Парень осмотрел себя. Он казался худым, но не истощенным. В поселении Омег в неурожайный год мне встречались и похуже. Русые волосы доставали до плеч, а кожа в ярком свете солнца была совершенно белой. Под сетью сухожилий и вялых мышц отчетливо угадывалась форма костей. Мы оставались у пещеры, пока он снова не поел, теперь медленнее, и на этот раз ему удалось удержать. Насытившись, мы захотели пить и, невзирая на риск, спустились к реке. Шипы рвали одежду и нещадно царапали кожу, но, по крайней мере, здесь было тепло, а на солнцепеке даже жарко.

Здесь он стал осторожнее – зачерпывая ладонью воду, пил очень медленно, я же, встав на четвереньки, хлебала прямо из реки.

– Разве мы, в конце концов, не вышли туда же, к низовью, где начинается тоннель? Не здесь ли они нас ищут?

Я покачала головой.

– Это другая река. Она вытекает из той, но чуть выше по течению от Виндхэма, и бежит с другой стороны горы. А мы прошли сквозь гору.

– Так вот что значит – быть провидцем? Нет, я, конечно, этому безмерно рад, но все равно это кажется странным. Я думал, ты сможешь прочесть, что у меня в голове, но, похоже, твой конек – география.

Я усмехнулась и покачала головой.

– Прости, что разочаровала тебя. Хотя я чувствую не только места. Просто с ними у меня получается легче всего, но, как правило, я могу уловить и эмоции, и грядущие события… иногда. Особой разницы нет в том, как я вижу событие, а как – место или эмоции. Я увидела, что если мы пойдем вверх по течению, то попадем в другую пещеру. Она существует, поэтому я смогла почувствовать ее.

– Но будущие события – они же еще не произошли. Это не то же самое, что и река, которая всегда тут текла.

– Знаю. События еще не произошли, но произойдут, поэтому я могу их чувствовать. Это не так, как видения. Это больше похоже на воспоминания. Как будто время для меня смешалось, и я могу вспомнить то, что еще не случилось. Но здесь нет никакой последовательности – иногда я могу предсказать незначительные происшествия, но пропускаю что-нибудь действительно значимое. Порой – наоборот.

– А ты можешь вспомнить, что случится с нами в ближайшем будущем? – Он сидел, болтая в реке ногами.

– Не точно. Не всегда всё так происходит. Иногда мне даже трудно понять, что это: всего лишь удачная мысль или провидение. Вот как сейчас – я считаю, что мы должны идти рекой, вниз по течению. Но с другой стороны, я и просто вижу в этом резон, потому что пробираться через это будет очень сложно. – Я указала на густой кустарник, росший по обе стороны реки. – Ну и потому, что мы не хотим заблудиться и не хотим, чтобы нас выследили с собаками.

Он вздохнул.

– Когда ты меня вытащила из резервуара, я надеялся, что на некоторое время покончу с плаванием.

– Прости.

– И я так подозреваю, что времени для сна у нас нет?

Я засмеялась, поднимаясь на ноги.

– В деревне, где я выросла, у наших соседей была старая овчарка, весь день она спала на крыльце у двери. Ее звали Кип. Вот так я и буду тебя звать: Кип. А пока спать чересчур рискованно. Мы и так тут пробыли слишком долго.

В отличие от реки под Виндхэмом, вода здесь имела красно-коричневый оттенок из-за торфа.

В реку мы вошли вместе. На мелководье вода была теплой, но когда мы добрались до середины, то до дрожи промерзли от холодного и быстрого течения.

– Что скажешь?

Он приподнял бровь.

– В идеале хотелось бы, конечно, чуть теплее.

– Нет, насчет имени.

Он повернулся лицом к верховью, лег на спину и поплыл вниз, бросив с усмешкой:

– После того, как ты вытащила меня из резервуара, можешь звать как угодно.

Я тоже подумывала о том, чтобы плыть по волнам, но река оказалась не такой уж полноводной, а местами и совсем мелкой, так что нам приходилось, сбивая ноги, карабкаться по скользкому сланцу через низкие порожки. Кое-где, напротив, пороги становились слишком крутыми, с быстрым течением, поэтому мы выходили из реки и продолжали путь вдоль высокого берега и возвращались в воду, когда русло выравнивалось. Дважды Кип падал и скатывался с берега вниз, но успевал схватиться за корень или камень, едва не угодив в бурлящую реку. Затем, цепляясь, взбирался наверх. Там, где берег становился пологим, мы шли по траве вдоль реки. Но я следила, чтобы мы меняли стороны и нигде не оставляли четких следов. Время от времени нам попадались колючие кустарники с ягодами, а как-то под бревном, нависшим над краем берега, Кип нашел несколько грибов. Мы так проголодались, что даже их гадкий вкус не остановил нас.

Ближе к вечеру он предложил передохнуть.

– Если мы выйдем сейчас, пока солнце не село, успеем посушить одежду.

Я взглянула на него. Он сжимал челюсти, чтобы подавить дрожь.

– Отличная мысль. – Я почувствовала, что идти по реке становилось небезопасно – растительность вокруг поредела, густой кустарник сменился травой и лишь случайное дерево изредка нарушало гладь равнины.

Нам пришлось цепляться за корни и буквально-таки затягивать себя на крутой склон берега, нависшего над рекой почти вертикально. Взбираясь первой, я слышала, как ниже карабкался Кип. Он хоть и ругался, но не отставал.

Затем Кип заметил тропинку, ведущую вдоль берега, почти заросшую, но всё же различимую. Мы спустились на несколько футов к выступу и пошли по тропе, над которой свисали корни деревьев, пряча нас от ненужных глаз. Наш оборванный вид привлек бы внимание каждого встречного, не только преследователей.

Взглянув на Кипа, я увидела, что его спина, и без того вся в порезах и ссадинах, сгорела на солнце. Он заметил, что я смотрю на его израненные плечи.

– Да и тебе, похоже, неплохо досталось, – показал он на мои ушибы и ссадины. – Так что мы оба не в лучшей форме.

– Все равно тебе лучше держаться в тени.

– Сейчас цвет лица беспокоит меня меньше всего на свете. Погоня, тюрьма, пытки – да. А вот солнечный загар как-то не очень.

– Ты говоришь слишком весело. Даже и не скажешь, что у тебя такие мрачные мысли в голове. Ты не боишься?

Он улыбнулся.

– Вернуться туда? Нет. – Он все еще улыбался, но теперь смотрел вниз, на ущелье, в глубине которого бежала река. – Потому что я не вернусь. Даже если они найдут нас – я прыгну первым.

* * *

Хотя на узком выступе мы шли бок о бок, но теперь, с наступлением темноты, когда не видели лица друг друга, стало легче откровенничать. Я рассказала Кипу о годах заточения в Камерах Сохранения, о жизни в поселении и даже о моем детстве в деревне.

– Прости, я, наверное, слишком много болтаю.

Наши руки соприкасались, и я почувствовала, как он пожал плечами.

– Зато мне нечем поделиться.

И правда, не имея собственного прошлого, он с жадностью ловил подробности моей жизни, подбадривал меня и засыпал вопросами, особенно о Заке.

– Должно быть, для тебя это самое странное, – предположила я. – То есть, конечно, не знать ничего о себе вообще очень странно, но не помнить своего близнеца, по-моему, самое странное.

– Понимаю. Остальное – да, важно. Но у меня такое ощущение, что где-то в глубине души все-таки знаю, кто я, и на это особо не влияет то, что не помню, где жил и чем занимался. Но вот то, что мне неизвестно, кто мой близнец, словно пропастью отделяет меня от самого себя и вселяет чувство, что этот разрыв не преодолеть, по крайней мере, не преодолеть полностью.

– Я даже не могу себе этого представить. Будто ты полчеловека. Будто потерял, скажем, руку.

Повисла неловкая пауза.

– Прости. Я не это хотела сказать.

Он засмеялся.

– Я знаю, что ты хотела сказать. Но тебе не стоит меня жалеть. Твой-то близнец уж точно не подарок.

– Знаю. Но не могу представить по-другому. И не будь Зак тем, кто он есть, я бы тоже не была такой, как сейчас. Я не могу желать, чтобы всё сложилось иначе, так же как ты вряд ли мечтаешь о второй руке. И не представляю, как бы я могла не иметь Зака.

– Согласен. Так же, как и с моим близнецом – хоть мой мозг и забыл, тело-то забыть не может. Если ее завтра задавит телега, будет неважно, знаю ли я, кто она или где. Мое тело вспомнит ее чертовски быстро.

Мы сидели некоторое время молча.

– Ты думаешь, она такая же, как и твой близнец? – спросил он. – Думаешь, это она поместила меня в резервуар?

Забыв, что темно, я покачала головой.

– Не знаю. Могло быть и так. Допустим, она занимает высокий пост и решила тебя запрятать подальше. Но с другой стороны, они ведь наверняка сперва проверяли эти резервуары. Так что, может, тебе просто крупно не повезло, и ты оказался случайным подопытным.

– Ну да, ты же не была в резервуаре. Может, это значит, что мой близнец не какая-нибудь там важная шишка.

– Ты бы это предпочел?

– Не знаю. Но это бы означало, что мой близнец не пожелал для меня такой участи. Может, как ты сказала, это простое невезение.

– Понимаю тебя. Но думаю, что меня не поместили в резервуар совсем по другой причине. Они хотели использовать меня – узнать о моих видениях.

– Думаешь, не будь ты провидцем, Зак поместил бы тебя в резервуар?

– Он так и собирался сделать, – вздохнула я, и по телу пробежала дрожь от одних воспоминаний о жутких снах, терзавших меня все последние дни в камере. – В ближайшем будущем.

Я немного подумала.

– Но если бы я не была провидцем, тогда всё сложилось бы иначе. Нас разделили бы с самого начала, и ему не пришлось бы так отчаянно сражаться против меня, беспрестанно доказывая, что он – Альфа. Он вырос бы совсем другим человеком.

– Так что ж, это твоя вина? То, что ты – провидец?

– Не то я хотела сказать. Но мне сложно объяснить, – я откатилась от него. – Нам надо поспать.

* * *

Мне приснилась Исповедница, и я проснулась от собственного крика. В темноте я не сразу поняла, где нахожусь. Кип лежал рядом и пытался меня успокоить. Под нами шумела река и словно вторила его мягкому шепоту.

– Прости, плохой сон.

– Все в порядке. Все хорошо.

Я кивнула в темноте. Дыхание постепенно выравнивалось.

Он продолжил:

– То есть, конечно, за тобой гонится твой близнец, и наверняка с целой армией своих приспешников, и сама ты прячешься где-то посреди утеса с полуголым чужим мужчиной, потерявшим память. Но в остальном всё прекрасно.

Я засмеялась.

– Спасибо за поддержку.

– Всегда пожалуйста. – Он перекатился на спину, и я вслед за ним.

Над нами, точно крыша, свисали корни деревьев, сквозь них мерцало звездами ночное небо. И над всем этим я чувствовала недремлющее око Исповедницы, ее алчущий разум пытался найти меня. Казалось, само небо давило всей тяжестью ее пристального внимания.

– Я продолжаю видеть во сне Исповедницу, – сказала я ему. – С тех пор, как мы сбежали. Порой я думала о ней, в камере. Иногда она являлась в видениях, и это всегда ужасало, но сейчас я чувствую её постоянно.

– Ты думаешь, она ищет тебя?

– Я это знаю. Чувствую ее присутствие на мысленном уровне, как она выискивает нас силой своего разума.

Кип приподнялся на локте.

– Присутствие? Она знает, где мы?

– Думаю, что нет. Пока нет. Но она ищет, постоянно.

Мне вновь вспомнилось помещение, которое я узрела в нашу последнюю встречу, когда попыталась проникнуть в голову Исповедницы ее же способом. Она тщательно скрывала то место, увитое проводами, – так же, как я прятала Остров. И вспышка гнева, когда я сумела заглянуть в ее сокровенную тайну, подтверждала значимость этого места. Но что это за помещение и почему она так ревностно его скрывала?

Я почувствовала, как парень снова устроился рядом со мной.

– Я благодарю небо, что ты – провидец, но, не пойми меня неправильно, я тебе не завидую.

Никто не позавидовал бы провидцам. Альфы презирают нас, а остальные Омеги – сторонятся. Провидение, как мне кажется, самая тяжкая ноша. С ранних лет постоянно сталкиваясь с осколками прошлого и будущего, пронзавшими мои дни и ночи, я подчас теряла чувство времени и места. Кто бы стал завидовать сломленному рассудку? Я снова подумала о безумном провидце из Хэйвена и его беспрерывном бормотании.

– А ты? – спросила я. – Тебе снились сны, там, в резервуаре?

– Мне помнится одно: всё то время, что находился в резервуаре, я отчаянно желал, чтобы это оказалось сном и чтобы он скорее закончился. Много раз я терял сознание и затем вновь приходил в себя. Но когда спал, мне снился резервуар, и когда пробуждался, то снова видел его. – Он сделал паузу. – Сейчас мне вообще ничего не снится, и это чудесно.

– Почему, как думаешь, ты – единственный, кто не спал? В резервуаре, я имею в виду.

– Не знаю. Как уже говорил, я не всегда находился в сознании. Но даже когда приходил в себя, не сказал бы, что сознавал всё четко и ясно. Я не мог или почти не мог двигаться. И почти ничего не видел. Большую часть времени там было темно. Иногда я подплывал ближе к стеклу и мог различить другие резервуары, а порой и людей, которые там плавали.

Где-то неподалеку проворковал голубь.

– Ты напугала меня, когда проснулась вот так, с криком, – признался он в конце концов. – Думаю, быть провидцем – это бремя, раз видения приходят совсем не по желанию.

– Ты тоже напугал меня, когда я увидела тебя впервые. Хочу сказать, всё то зрелище, конечно, ужасало, но, когда ты открыл глаза, я чуть не закричала.

– Это бы большой роли не сыграло, учитывая, сколько ты наделала шуму, когда разбила резервуар.

Повернувшись к нему, я улыбнулась.

Над скалой напротив занимался рассвет, разгоняя ночную тьму.

– Поспи еще, – сказал он, убирая с моего лица упавшие на глаза пряди, затем повернулся спиной. Я закрыла глаза. После четырех лет полного одиночества было так приятно слышать его дыхание, слегка не совпадающее с моим.

Глава 11

Двое суток мы шли по тропе вдоль реки. В первый день услышали приближение людей, хотя трудно сказать наверняка, что случилось раньше: охватившее меня тревожное чувство или топот копыт, донесшийся издалека. Мы свернули с тропы и спустились с крутого откоса к реке, стремительно несущей воды по каменистому руслу. Запросто могли сорваться, но времени на осторожность у нас не было. Мы прижались к скале, укрывшись под вздыбленными корнями дерева. Стук копыт всколыхнул опавшую листву и прокатился тревожным отзвуком по земле. Топот уже стих вдалеке, но мы еще долго не спешили покидать укрытие, затем бесшумно вышли, вычищая мусор из волос.

На следующий день мы вновь услышали лошадей, только на этот раз ущелья, где могли бы спрятаться, поблизости не оказалось. Крутой обрыв сменился пологим травянистым бережком, мягко спускающимся к широкой и спокойной реке. Укрытий здесь почти не нашлось, но тихое течение реки позволило заблаговременно услышать стук копыт. Всадники были совсем близко, возможно, меньше, чем в ста ярдах, а нас закрывала лишь излучина реки. В спешке, не сговариваясь, мы помчались со всех ног прочь от реки. Высокая упругая трава больно врезалась в голени. Куцый кустарник оказался единственным местом поблизости, где мы могли хоть как-то спрятаться. Мы нырнули в кусты как раз в тот момент, когда из-за поворота появилась первая лошадь. Полуприкрытые листьями, мы, прищурившись, наблюдали сквозь ветви, как трое всадников медленно подъезжали к реке. Кип взял меня за руку и словно замер. Я же чувствовала легкую дрожь по всему телу. Люди остановились так близко, что я смогла расслышать легкий шорох, когда они спешились. Длинные красные туники, украшенные эмблемой Альф, выказывали в них солдат Совета. Один из них носил на поясе меч, довольно длинный – когда он шел, ножны задевали траву. У двух остальных за спинами виднелся лук.

Мы наблюдали, как они направились к реке, чтобы напоить лошадей. Даже в таком состоянии, когда пульс барабанной дробью стучал в ушах и каждая клеточка тела дрожала от напряжения, я не могла не восхититься лошадьми. Моё единственное близкое знакомство с ними состоялось, когда меня увозили из поселения. Конечно, я видела их и раньше. Несколько раз – на рынке в Хейвене, иногда встречались странники, путешествующие верхом, но все равно лошади считались большой редкостью. В деревне, где я выросла, никто не имел лошадей, заводили лишь овец, ослов и крупный рогатый скот. Позже, в поселении, и вовсе не было никаких животных. Омегам запрещается не только их разводить, но даже покупать и есть мясо. Мы видели лошадей лишь во время нападений налетчиков или когда приезжали торговцы-Альфы и сборщики податей. Мы, Омеги, с завистью пересказывали друг другу истории о Виндхэме: каждому солдату полагалось иметь лошадь; собаки не только служили как сторожевые, их заводили и просто в качестве домашнего питомца; каждую неделю они ели мясо. Говорят, в Старую Эру водилось очень много разных животных. И видов их было столько, сколько мы и представить не можем.

Однажды Зак ходил с папой на рынок в Хейвен и вернулся под огромным впечатлением от альбома с рисунками, что увидел у бродячего торговца. Тот продавал его тайком, в укромном переулке в стороне от рыночной площади, и заявлял, что альбом остался со времен Старой Эры. Зак с упоением рассказывал, что видел на рисунках сотни разных видов птиц. Не только тех, о которых мы знали: бледных цыплят, сизых толстых голубей или даже чаек, которые иногда залетали с западного моря. Зак говорил, что на картинках были изображены и совсем мелкие птицы, даже меньше куриного яйца, и такие, чей размах крыльев больше, чем наш кухонный стол. Но он осмеливался описывать их мне только шепотом, когда мы оставались одни в нашей комнате, при погашенной свече. По словам Зака, папа и так на него страшно рассердился, когда оттащил от кучки любопытных зевак, окруживших лоток торговца. Закон запрещал любые реликвии, оставшиеся со времен Старой Эры, папа же был особенно нетерпим ко всему, что касалось прошлого.

Какие бы животные ни существовали в те времена, совсем немногие смогли пережить взрыв, и еще меньше их осталось после голодных десятилетий Долгой Зимы, что наступила после катастрофы. В отличие от людей, большинство животных не смогли адаптироваться и вымерли, а среди выживших особей часто стали встречаться различные уродства. Скажем, трехногий голубь или даже целое стадо безглазых овец, следующих за звуком колокольчика на посохе пастуха, – самое обычное дело. Только этим утром мы с Кипом прошли мимо двухголовой змеи, растянувшейся на камне у реки и следящей за нами двумя парами глаз. Я предполагала, что уродства порой встречаются и у лошадей, хотя никогда не видела такого. Я даже не знала, что лошади могут иметь разный окрас – прежде мне попадались только гнедые. А сейчас, примерно в тридцати футах от нас, шумно пили у реки три дымчатых скакуна с изжелта-белыми хвостами и гривами. Меня страшил уже один их размер, не говоря о том, как шумно они хлебали воду и громко ржали.

Напоив лошадей, солдаты повели их в нашу сторону. Человек с мечом наклонился, чтобы поправить стремя, и на мгновение его голова оказалась на одном с нами уровне, всего в десяти футах. Я крепко зажмурилась, будто это могло сделать меня невидимой. Когда же осмелилась вновь открыть глаза, увидела то, что напугало меня больше, чем его длинный меч. В пятачке грязи на травянистой тропе, рядом с передними копытами лошади виднелся след босой ноги. Нечеткий, только слабое углубление от пальцев и пятки ноги Кипа. Но теперь, когда я его заметила, отпечаток, казалось, прямо бросался в глаза. Когда человек нагнулся, я приготовилась бежать. Хотя на что мы могли надеяться, убегая от троих вооруженных всадников? Собственное дыхание напоминало безумное трепыхание мотылька. Солдат отступил на шаг. На миг я подумала, что, возможно, он и не заметил след, но затем мужчина наклонился еще раз, ниже. Я снова зажмурилась и схватила руку Кипа. Всё кончено. Мысленно я уже видела себя в резервуаре. Вернее, нас обоих.

Когда открыла глаза, солдат все еще стоял, низко склонившись, и тщательно осматривал копыта лошади, одно за другим. Потом извлек камешек из одного копыта, выпрямился и сплюнул на землю.

Они запрыгнули в седла с непринужденной элегантностью и умчались так же быстро, как приехали. С тех пор, как мы свернули с тропы, Кип выглядел подавленным. Хоть я и чувствовала неотступное внимание Исповедницы с самого начала побега, но встреча с солдатами была для него более реальной.

– Они не прекратят нас преследовать, – сказал он той ночью. Это был не вопрос, поэтому я не стала отвечать. – И куда мы отправимся? Сперва я думал только о том, чтобы убежать от Виндхэма как можно дальше. Но «дальше» – это не место, не цель и не направление.

– Мы бежим не просто дальше, – возразила я. – Мы направляемся на Остров.

Признаться, я и сама этого не осознавала, пока не произнесла вслух. Как и не понимала, что Кип пойдет со мной. Но в те ночи, когда мне не снилась Исповедница, я видела Остров, скалистый утес в бушующем море. С тех пор, как покинули Виндхэм, мы держали путь к далекому берегу в юго-западной стороне. Я не знала, шли ли мы в этом направлении, ведомые счастливой случайностью, или всё это время нас вело моё провидение.

Кип уже слышал об Острове. И в целом выяснилось, что он обладал довольно обширными знаниями о жизни. Резервуар оставил удручающую пустоту лишь там, где дело касалось его личности. Поэтому он знал об Острове, но ровно столько, сколько знала и я до того, как стали являться видения о нем. Поэтому он полагал, что все рассказы об Острове – всего лишь миф о райском пристанище для Омег, такой же несбыточный, как и слухи о заморских землях, потерянных после взрыва.

Но как только я рассказала ему о своих видениях, Кип поверил в то, что Остров существует, ни на минуту не усомнившись. Меня тронуло такое безоговорочное доверие.

– Так Совет и вправду ищет его? – спросил он. – И уже давно?

Я кивнула, вспомнив допросы Исповедницы об Острове. Челюсти непроизвольно сжались при мысли о ее глазах, буравивших меня насквозь, о силе ее разума, что сдавливала мой рассудок, точно веревка на шее кролика.

– А учитывая, что нас и так преследуют, ты считаешь благоразумным отправиться в то место, которое они разыскивают?

Я сморщила нос.

– Знаю, на первый взгляд это кажется безумным риском. Но они не стали бы искать его, не будь он так важен. Если мы хотим выяснить, для чего Совету резервуары, или попытаться собрать воедино то, что случилось с тобой и другими, то люди, которые могут помочь нам в этом, находятся, как я думаю, на Острове.

Той ночью мне приснилась Исповедница. Она возникла внезапно, такая же реальная, как дерево, под которым мы с Кипом приютились на ночлег. С откоса, поросшего мхом, она взирала на нас с холодным безразличием, памятным мне по нашим встречам в камере. Лишь клеймо пылало на ее бесстрастном лице. Она стояла над нами в ярком свете полной луны. Не имело смысла ни бежать, ни кричать, ни прятаться. Казалось, она всегда находилась здесь, совсем рядом, только мы были настолько глупы, что не понимали этого. Когда я встретилась с ней взглядом, моя кровь будто заледенела в жилах.

Я проснулась от боли в руках и уж потом осознала, что Кип зовет меня и трясет за плечо. Я скребла грязь, вонзая ногти в землю и в гнилую кору бревна, под которым спали. К моменту пробуждения я успела вырыть яму в шесть дюймов глубиной, а обломанные ногти смешались с грязью и трухой. Вдобавок я издавала животный вопль ужаса, который и самой казался чуждым теперь, когда сон окончательно развеялся.

Кип склонился надо мной, все еще сжимая плечо. Он притянул меня к себе, пытаясь утешить и унять рвущийся крик. Я медленно выдохнула, успокаивая дрожащее тело, и прижалась лбом к его голове. Я ощутила кожей отметины его клейма, точно наши шрамы отражались друг от друга как в зеркале.

– Всё в порядке, тсс, все хорошо, – бормотал он.

– Это была она. Она была здесь, в моем сне. Прямо здесь.

– И ты решила зарыться в землю, чтобы спрятаться от нее?

Теперь под его насмешливым взглядом мой кошмар казался абсурдным. Но хоть я и смогла выдавить смешок, меня все еще трясло.

– Это просто сон, – увещевал он.

– У меня никогда не бывает просто снов, – возразила я.

С одной стороны, явь казалась хуже сна, с другой – лучше. Лучше – потому что откос над нами был пуст, мох и листья не примяты. А хуже – потому что ее физическое отсутствие мало что значило: здесь она или нет, от ее всевидящего ока никуда не скрыться и не убежать, а уж тем более не имело смысла так глупо копать грязь. Она искала нас, и я не могла стряхнуть ее. Само ночное небо словно стало ее глазами, и я, пронзенная взглядом, чувствовала себя совершенно беспомощной, как тот жук, которого Зак проткнул булавкой.

С рассветом мы тотчас отправились в путь. Я чувствовала ее физически, точно неумолкаемую боль. Я словно несла ее с собой, и каждое место, где мы проходили, оставалось запятнанным ею. Омеги хранили в себе заразу, оставшуюся от взрыва, как нам неустанно повторяли Альфы. Но мне казалось, будто Исповедница, ее невидимое присутствие и есть яд, который носила я сейчас. Она, точно зараза, отравляла мою кровь и проникала во всё вокруг, где бы мы ни шли.

Но, по крайней мере, после нашего разговора об Острове мы почувствовали, что у нас есть цель. Я знала, что Остров в сотнях миль от нас, но когда мы обсуждали наш путь, казалось, что он становился ближе. Свернув к западу, мы оставили позади тропу и реку. Напоследок напились впрок, не зная, как скоро снова найдем воду. Но всё более насущной проблемой для нас становился голод. Чаще всего мы находили грибы и ягоды, хотя с грибами старались быть осторожнее после того, как на второй день, поев черных грибов, оба жестоко заболели. В первый же день после того, как ушли от реки, мы набрели на небольшой водоем, где Кип наловил пригоршню мелких рыбешек. Сетью ему послужил мой свитер. Рыбешки выглядели как крошечные кусочки серебра, не больше чем ноготь на моем мизинце. Мы съели их сырыми, подавив чувство брезгливости. Я знала, что долго мы так не протянем.

Кип справлялся лучше, чем я предполагала. Первое время после резервуара его тело казалось вялым и рыхлым, каким стал бы любой организм, не имея никаких нагрузок. Даже кожа выглядела обвисшей и одутловатой. Сейчас же, несмотря на выпирающие кости, он обретал форму. Крепли и наливались силой мускулы. Кожа, поначалу нежная и легко ранимая так, что босые ступни сразу же пошли сплошными волдырями и нам приходилось постоянно останавливаться, теперь огрубела и потемнела от грязи и загара. Он по-прежнему оставался неуклюжим, как будто заново приноравливался к собственному телу. В его движениях все время чувствовалась какая-то неуверенность. Но все равно теперь он спотыкался гораздо реже, даже привык обгонять меня и взбираться повыше, чтобы осмотреть местность. Порой я порывалась сказать ему, чтобы он так не усердствовал и поберег силы, но не хотелось лишать его радости, с какой Кип познавал свое тело. Однако чем сильнее терзал нас голод, тем даже он становился всё более притихшим. Собственное тело с каждым днем казалось мне всё тяжелее, хотя я знала, что, наоборот, теряю вес. По ночам, когда мы прятались в канавах или под бревнами, я не могла заснуть – мне не давали покоя мысли о еде, да и острые кости, упираясь в землю, причиняли боль. Но даже в самый острый пик голода я ни секунды не скучала по подносам с едой, которые регулярно приносили в камеру.

Через три дня после того, как мы свернули от реки на запад, нам попалась первая деревня. Она напоминала ту, где выросли мы с Заком, хоть и была гораздо меньше – вокруг колодца располагалось не больше пятнадцати домов, за которыми простирались поля и фруктовые сады. Неподалеку от большого амбара работали люди. Должно быть, стояла середина лета: поля уже скосили, но сады цвели еще пышно, так что мы могли укрыться в густой листве. В траве лежали упавшие яблоки, бурые и сморщенные. Мы съели по три яблока в полном молчании, издавая лишь равномерный хруст и выплевывая косточки.

– Альфы или Омеги? – спросил Кип, рассматривая деревню сквозь ветви.

Я махнула рукой на поля и яблони.

– Земля хорошая. Думаю, что Альфы.

– И взгляни на задний двор большого дома, – он указал на длинный узкий сарай, разгороженный на секции, в каждую из которых вела отдельная дверь.

– Что это?

– Это стойла для лошадей.

– Как ты мог узнать стойла, не помня при этом собственное имя?

Он раздраженно пожал плечами.

– Так же, как я помню, как разговаривать или плавать. Каким-то образом пропали только личные воспоминания. В любом случае, мы знаем, что это территория Альф.

– Тогда давай наберем столько яблок, сколько сможем унести, и пошли отсюда.

Он кивнул, но не сдвинулся с места. В одном из домов открылась дверь, и женский голос пронзил полуденный воздух. Я потянула его за руку.

– Кип? Нам надо идти.

Он повернулся ко мне.

– Ты умеешь ездить на лошади?

Я округлила глаза.

– Омегам не позволено ездить на лошади.

– Ну а раньше, когда вас с Заком не разделили?

– В нашей деревне не было лошадей, только несколько ослов. Но другие не давали нам на них кататься.

– Но ты видела, как это делается. Те всадники, у реки…

– Я знаю, где у лошади зад, где – перед, если ты это имеешь в виду. Ну и когда люди Зака забрали меня из поселения, то везли верхом, хотя это вряд ли считается. И ты тоже не умеешь, да?

– Не умею. По крайней мере, мне так кажется, – он улыбнулся мне. – Но я не прочь попробовать.

* * *

Мы подождали, пока совсем стемнело. Сидя на ветке яблони в дальнем конце фруктового сада, мы наблюдали, как из школы вышли дети, не больше десятка, и затеяли игру на траве вокруг колодца.

– Не тоскуешь?

Я покачала головой.

– У меня такого не бывало. Разве что в раннем детстве. Нас не разделили, поэтому мы не могли ходить в школу. А другие дети нас избегали. И мы всегда играли только с Заком вдвоем.

– Удивительно, что ты не кажешься странной. Если не считать твоих видений, что помогли нам с побегом, я имею в виду.

Я улыбнулась.

– А ты не тоскуешь?

– По определению, нельзя тосковать, если ты ничего не можешь вспомнить, – ответил он. – Полагаю, потеря памяти имеет свои преимущества.

В сад доносились крики и смех детей.

– Посмотри на них: ни одной недостающей конечности или прочих изъянов. Идеальные маленькие Альфы с их идеальными маленькими жизнями.

– Это не их вина. Они просто дети.

– Знаю. Но они живут совсем в другом мире.

– Ты говоришь совсем как Зак.

– Не думаю, что у меня с ним много общего.

– Возможно, и нет. Но то, что ты сказал о другом мире – это его излюбленное высказывание. Все эти разговоры о разделении, о чем постоянно толкуют Альфы.

– Это факт. Взгляни сама – ты видишь хоть какие-то уродства или клеймо у кого-нибудь? У каждого из этих детей есть близнец, которого родители отослали прочь. И твоя семья Альфа тоже не слишком-то рвалась оставить тебя в своем мире, насколько я помню.

Я отвернулась.

– Существует только один мир.

Кип показал жестом на деревню.

– Хочешь пойти туда, представиться и попытаться объяснить им это? Ради бога.

Темнота постепенно сгущалась, и со стороны амбара возвращались люди. Женщина и мальчик развешивали постиранную одежду и простыни на веревке у колодца. Позже две гнедых лошади показались на дороге, ведущей с востока. Они тащили телегу, груженную бревнами. Кип подтолкнул меня. Впереди телеги сидел мужчина. Подъехав к деревне, он спрыгнул и повел лошадей. Из дома ему навстречу выбежала девочка, и вместе они отцепили повозку. Я внимательно наблюдала, пораженная, как они спокойно и ловко управлялись с такими большими животными. Девочка одна повела обеих лошадей в конюшню. Мужчина нежно похлопал по бедру одну из них, ту, что побольше, словно прощаясь.

Спустя некоторое время девочка вышла из конюшни и скрылась за дверью ближайшего дома. Другие дети тоже разбежались. Мужчины и женщины зашли в дома, и деревенский шум постепенно утих. Я чувствовала неловкость, наблюдая за этими людьми, которые даже не подозревали об этом, будто тайком вторгалась в их жизнь. Из трубы одного или двух домов начал клубиться дым.

Кип выказывал нетерпение, но я заставила его ждать, пока не станет совсем темно и не погаснет свет в окнах домов. С первого дня нашего побега мы благодарили судьбу за прекрасную погоду, но теперь, как только мы вышли из тени деревьев, мне захотелось, чтобы нас укрыл туман или дождь. Проходя мимо веревки с постиранным бельем, я почувствовала, что меня дернули за рубашку, а повернувшись, увидела, как Кип показывает на развешенную одежду.

– Украсть одежду? – воскликнула я беззвучно.

– Мы возьмем их лошадей. Не думаю, что пара брюк многое изменит. – В тишине спящей деревни его шепот казался очень громким.

– Но лошади нам необходимы, – поморщилась я.

– Не тебе же пришлось последние две недели носить самодельную юбку. Я буду выделяться, куда бы мы ни пошли.

– Прекрасно, но давай быстрее, – я махнула головой в сторону конюшни. – Встретимся там.

Я вошла и на некоторое время замерла, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Когда же проступили очертания лошадей, я вновь поразилась их впечатляющим размерам. Стоя в двух раздельных стойлах, они издавали непривычные звуки: храпели и стучали копытами, переминаясь с ноги на ногу. На стенах висели уздечки, а седла громоздились на низкой балке у входа. Однако ремни и хомуты выглядели для меня слишком сложно и малопонятно, поэтому вместо них я схватила две довольно длинные веревки, намотанные на гвоздь у двери. Сначала я подошла к лошади поменьше. Заметив мое приближение, она отступила, и я вздрогнула от громкого стука копыт, ударивших по задней стенке. Затем лошадь шагнула вперед и отодвинула меня головой, свесив ее над дверцей стойла. Она потерлась о мой бок и неожиданно укусила в бедро. Я едва сдержала крик, но когда прижала руку к укусу, обнаружила полный карман яблок. Медленно выдохнула и вновь шагнула вперед, протягивая в руке сморщенное яблочко. Лошадь взяла его, даже не показывая зубы. У нее оказались на удивление мягкие губы. Пока лошадь жевала, я медленно закинула веревку вокруг шеи, затянула петлю и, вспомнив, как делал мужчина с повозки, легонько шлепнула ее по боку, надеясь завоевать авторитет, которого и сама не чувствовала.

Со второй лошадью дело спорилось быстрее. Я только достала яблоко из кармана, а она уже ждала лакомство и затем, шумно жуя, сама подставила шею. За несколько секунд я разобралась, как открыть ворота стойла и справиться с ними, удерживая обе веревки. Боялась, что лошади рванут вперед, на волю, но они, напротив, не проявляли особого энтузиазма, и пошли за мной только после того, как я сильнее потянула за самодельные поводья и поманила яблоком. Лошадь, что покрупнее, вздохнула точно так же, как вздыхал Кип, когда я его будила по утрам.

Выводя их из стойла, я вспомнила, как громко неслись другие лошади по горному сланцу, когда мы с Кипом убегали, и приготовилась к шуму, но здесь земля была мягкой, усыпанной соломой, и приглушала стук копыт.

Когда вышла с лошадьми из стойла, я увидела, что в темноте поджидает незнакомая фигура и в первый момент напугалась, не признав Кипа в чужой одежде. Он смотрел, как послушно следовали за мной обе лошади.

– Это тоже твои провидческие штучки? – спросил он. – Ты умеешь с ними общаться?

– Не говори глупости, – фыркнула я. – Просто дала им по яблоку.

Я протянула ему веревку от лошади покрупнее.

– Разве мы не должны иметь седла и все прочее?

Я взметнула брови.

– Некоторым прямо не угодишь. Бери уже.

– А я даже обувь раздобыл, – похвастался он, вытянув ногу так, чтобы я полюбовалась его сапогами, перепачканными в грязи. – Их оставили за дверью у большого дома. Не сказать, что идеально подходят, но я не решился постучаться к ним и попросить размер побольше.

Мы остановились на маленькой лужайке между конюшней и колодцем. С одной стороны шла низкая стена. Я вела коня, придерживаясь этой стены.

– Ты сказала, что знаешь, где у них перед, верно? – напомнил Кип, глядя на меня, пока его лошадь принялась щипать травку.

– Тихо, – отмахнулась я, пытаясь взобраться.

Я обхватила руками теплую шею лошади и после нескольких неуклюжих попыток закинула ногу ей на спину. Лошадь издала угрюмое ржание. Вторая немедленно вздернула голову и тоже заржала. Кип попытался подтянуть лошадь ближе к стене, но она встала как вкопанная в трех футах и продолжила есть траву, вырвав веревку из его рук.

Теперь Кип казался мне далеко внизу. Я видела, как он медленно подошел к своей лошади, подобрал веревку и снова потянул, на этот раз нежнее. Лошадь хмыкнула, топнула копытом, но не сдвинулась с места. Тогда Кип попытался запрыгнуть без опоры, но лишь скользнул по ее спине, сорвался и тяжело рухнул вниз. Лошадь попятилась, наткнулась на мою, которая тут же начала свой безумный танец, оглашая спящую деревню громким ржанием. В ближайшем доме раздались крики, зажегся свет. Распахнулась дверь, и на улицу выбежал мужчина, лампа в его руке, покачиваясь, прорезала светом темноту. За ним показался еще один с горящим факелом.

Я гадала, как заставить упрямое животное тронуться, но факел решил эту проблему: испуганная лошадь рванула через лужайку. Мне пришлось низко пригнуться, вцепившись в ее шею, когда она пронеслась мимо развешенного белья к дальней стороне колодца, где, вероятно, думала укрыться. Но Кип все еще не сел верхом. Он стоял, сжимая веревку, всего в дюжине футов от мужчин, которые надвигались со стороны стены. Его лошадь, как и моя, бросилась прочь от горящего факела, и Кип побежал следом. Его наполовину тащило, но он не отставал.

Теперь его скрывала большая белая простыня, сквозь которую вся эта сцена напоминала игру теней в свете факелов. Я видела, что двое мужчин догоняли Кипа, слышала крики людей из разных домов.

– Воры! – вопила женщина, и затем, когда к колодцу со всех сторон хлынули еще люди с зажженными факелами, стало достаточно светло и они смогли разглядеть Кипа.

– Омеги!

Толпа стремительно росла, и по их силуэтам я заметила, что люди были вооружены. Кто не держал факел, сжимал серп или секач. Один бросил веревку с петлей в сторону Кипа. Я попыталась пригнать мою лошадь к Кипу, но та лишь дрожала, не двигаясь с места. Человек снова попытался закинуть петлю на шею лошади Кипа, но веревка оказалась слишком коротка. Когда лошадь пробегала мимо колодца, Кип вскочил на круглый бортик и оттуда запрыгнул ей на спину. Несколько камней упали в колодец, но звука падающего на землю тела я не услышала, а чуть погодя увидела сквозь белую простыню силуэт Кипа, скачущего верхом на лошади. Потом простыня сорвалась с веревки и помчалась ко мне – это он, опутанный ею, несся вперед во весь опор, низко пригнувшись к шее лошади.

Однако людей становилось все больше, они выходили из каждого дома и надвигались со всех сторон поляны. Держа в руках горящие факелы, они, казалось, окружали нас огненным кольцом. Лошади в панике носились друг за другом по поляне. Кип старался освободиться от простыни, не выпуская при этом гриву лошади.

Кольцо всё теснее сжималось вокруг нас. Человек с факелом бросился ко мне и схватил за ногу, крепко сжав лодыжку. Я не могла вырваться из цепких рук. Жар его факела опалил колено. Но в следующее мгновение он вдруг оказался завернутым в простынь, которую бросил в него Кип. Я сбросила с себя горящую ткань. Моя лошадь сочла это сигналом и взмыла ввысь. Я наклонилась к факелам. Люди, что их держали, казались черными контурами, которые стремительно неслись всё ближе, но в последний миг отпрянули в стороны. Отдельные огни смешались в общее пламя. За спиной я слышала громкий и быстрый, как мое сердцебиение, стук копыт второй лошади. Я не смела оглянуться и проверить Кипа и лишь выкрикивала его имя. Когда тот, наконец, откликнулся сквозь неистовый топот, я услышала, как у меня вырвался наполовину всхлип, наполовину смех.

Глава 12

В первые минуты безумного галопа я боялась, что мы никогда не сможем остановиться. Но, однако, вскоре мы узнали, что лошади были на удивление ленивы. Как только первоначальная паника схлынула и огни деревни скрылись из виду, лошади пошли очень медленно, и только пинки могли заставить их идти чуть быстрее, а не плестись. Большую часть ночи мы ехали так: пинок, короткий рывок вынужденного бега, длинный период неспешного шага. Я даже не представляла себе, как утомительна езда на лошади. Мне казалось, что ехать верхом так же просто, как и сидеть, но приходилось постоянно прилагать недюжинные усилия, чтобы не упасть, отчего бедра и ноги болели от напряжения. Да и лошадь все время норовила остановиться пощипать травку, и только натянутая вокруг шеи веревка понуждала ее идти вперед. Когда я подхлестнула ее, чтобы ускорить шаг, она так меня подкинула, что чуть зубы не выпали.

Я знала или, может, чувствовала, что мы все еще движемся в юго-западном направлении, хотя мы свернули с дороги вскоре после деревни. Когда забрезжил рассвет, мы увидели, что вышли к широкой равнине, чью бескрайнюю ширь нарушали только кочки с высокой травой и крохотные пруды. Ступив на болота, лошади замедлили ход. На этот раз я позволила лошади рвать траву, растущую в сырой земле. Кип подъехал ко мне и осмотрелся.

– Если мы спешимся тут, то никогда их снова не оседлаем.

– А мне кажется, что без разъяренной толпы это будет сделать гораздо легче, – возразила я. – В любом случае, не думаю, что смогу еще долго оставаться верхом.

– А ты знаешь, как спешиваться?

Я пожала плечами.

– Определенно, это будет не так уж сложно. Я всю ночь только и делала, что старалась не упасть.

Всего в нескольких сотнях футов от нас я заметила небольшой подлесок.

– Мы можем поспать вон там.

– Прямо сейчас я могу спать где угодно.

Я перекинула ноги на одну сторону и соскользнула вниз, чуть споткнувшись, когда коснулась земли. С трудом выпрямившись, я поняла, что не чувствую ног. Зато лошадь радостно потрясла шеей. Кип тоже спешился и приземлился довольно ровно, но сморщился от боли в мышцах. Пришлось всячески уговаривать лошадей пройти еще немного, но как мы ни дергали веревки, те, покачиваясь, лишь медленно отступали назад.

Спустя немало времени мы, наконец, добрались до подлеска, что стал нам укрытием на ночь. Лошади жадно хлебали из пруда, пока я привязывала их веревки к веткам. Кип устроился среди деревьев на небольшом травянистом холмике, слегка вздымавшемся над болотистой равниной.

Он указал на себя с отвращением.

– Я наконец-то заполучил одежду, прекрасную чистую одежду, и вот, пожалуйста, теперь она пахнет лошадиным потом.

– Не думаю, что их запах намного хуже, чем наш за все эти дни, – вымолвила я, присев рядом с ним. Я достала из кармана два последних яблока, одно передала ему.

– Как думаешь, мы далеко ушли?

– Далеко. Много дальше, чем прошли бы за несколько дней пешком. – Я знала, что весь путь к побережью мы не сможем скакать верхом – Омеги на лошадях непременно вызовут подозрение, но каждый день приближал нас к Острову.

Он выплюнул косточки.

– Достаточно далеко, чтобы Зак прекратил нас искать?

Я покачала головой.

– Дело не только в нем. – Всю ночь напролет, даже верхом на лошади, я чувствовала Исповедницу, чувствовала, как ее мысли неотступно шли следом за нами. – Не то чтобы я думала, что он когда-нибудь прекратит поиски, но в основном это из-за нее. Не знаю, почему она так сильно нами озабочена. И почему она так заинтересована в защите Зака.

Кип прилег на спину.

– Она работает на него, верно?

– Что-то в этом роде, – ответила я. – Имею в виду, что она – все-таки Омега, а он – Альфа и занимает высокий пост в Совете, так что – да. Но, если честно, очень трудно представить, чтобы она вообще на кого-либо работала.

Мне вспомнился властный изгиб бровей Исповедницы. Кип снова сел.

– Я забыл. Это ведь твое. – Он снял свитер, который украл в деревне, затем – еще один, тот, который я одолжила ему в первый день.

Я надела его поверх рубашки. Свитер был грязный и сильно растянутый у горловины, ведь все эти недели Кип носил его вокруг пояса. Я осмотрела себя и засмеялась.

– Прости, – смутился он, надевая новый свитер. – Похоже, я испортил его.

– Одежда – это самое меньшее, что тревожит меня сейчас, как бы смешно я ни выглядела.

– А ты и не выглядишь смешно. Ты – красивая, – он произнес эти слова таким тоном, будто сообщил о чем-то само собой разумеющемся. Я растерялась, не зная, что ответить, но он уже откатился в сторону, приготовившись спать. – Грязная, конечно. И пахнешь лошадью. Но красивая.

* * *

С лошадьми всё было неоднозначно. С одной стороны, ехать верхом гораздо быстрее, а с другой – мы чувствовали себя более уязвимыми. Всадников заметить намного проще, чем пеших странников, и спрятаться им труднее, а двое Омег на лошадях будут привлекать внимание каждого, а не только солдат Совета, где бы мы ни ехали. Мы договорились оставить себе лошадей лишь на несколько дней, чтобы пересечь болотистую равнину, затем бросить их, когда доберемся до обитаемой местности.

Мы уже приноровились ездить верхом. Я поняла, что моя лошадь лучше реагирует, когда сжимаю ее ногами, чем когда дергаю веревку на шее. Кипу с его одной рукой взбираться на лошадь было по-прежнему непросто, но зато он хорошо держался верхом и быстро меня нагонял. Былая неуверенность, что сквозила в каждом его движении, куда-то исчезала. Даже наоборот, он хвастался своей посадкой, гарцевал вокруг меня, легко меняя темп.

Мы покрыли приличное расстояние, воодушевленные мыслью, что с каждым днем становимся ближе к Острову. Я видела его теперь все четче, будто он постепенно вырисовывался из тумана. Мне снились блестящие черные мидии, цепляющиеся за скалы у берега моря, я чувствовала свежесть соленого воздуха с легкой примесью запаха птичьего помета.

Ноги все еще болели от верховой езды, но я полюбила свою лошадь и часто вечерами подходила и прижималась к ее теплой шее, одной рукой теребя загривок, второй – поглаживая мягкий нос меж огромных пышущих ноздрей. Вопреки моим уверениям, Кип всерьез верил, что я общалась с лошадьми на психическом уровне. На самом деле, меня в них привлекало совсем другое, то, что поначалу даже обескураживало: лошади казались такими реальными, огромными и осязаемыми, но лишь в физическом смысле, а вовсе не в том, в каком я привыкла воспринимать людей, вокруг которых постоянно ощущала пульсирующее сознание.

Когда я стояла, прижавшись лицом к шее лошади, то закрывала глаза и представляла, что, возможно, так себя и чувствует обычный человек, не провидец, рядом с другим человеком. Просто близость и тепло другого тела. Ночами, лежа рядом с Кипом, я порой задумывалась, уж не из-за его ли потери памяти мне с ним так комфортно. Возможно, поэтому его разум не чувствовался так назойливо, как бывало с другими, точно без воспоминаний о прошлом в его голове царило спокойствие. Кип редко говорил о том, что с ним случилось, но меня неизменно удивляло, каким счастливым он казался. Мир в каком-то смысле был ему в новинку, и, невзирая на голод и усталость, Кип источал жизнелюбие. Однажды ночью он пытался объяснить свое состояние. Мы лежали на траве, прижавшись друг к другу, а неподалеку паслись лошади, привязанные к ветвям.

– Когда ты разбила резервуар, это было точно взрыв. Вот как я это почувствовал. Взрыв, но в хорошем смысле. И с этого момента всё будто разделилось на До и После. Именно в тот миг, когда ты разбила стекло, этот грохот и крушение стали для меня взрывом.

Я поморщилась, вспомнив взмах ключа и оглушительный звук, разорвавший тишину помещения. Он продолжал:

– Всё, что было прежде, потеряно для меня. Конечно, грустно. И я, само собой, предпочел бы знать свое прошлое. Однако всё, что случилось после того, как ты разбила резервуар, это После, это моя жизнь, мое настоящее. И я не могу это отрицать. Это то, что у меня есть. Трудно объяснить, но это будоражит, в известном смысле. Всё такое новое, непознанное.

Я вздохнула.

– Сам-то по себе я бы не был таким восторженным.

Но я понимала, что он имел в виду, и чувствовала за него ответственность. Ведь это я разбила резервуар и устроила «взрыв». Не могу сказать, разрушила ли я его старый мир или создала новый, а может, и то, и другое. Но в любом случае – поняла, что мы крепко связаны с того момента, как я ударила ключом по стеклу резервуара. А может, и с того момента, как мы встретились взглядом.

Пока мы шли через болота, нам попалось только одно поселение. Еще издали мы завидели холм, возвышающийся над болотом, очертания домов на его вершине и поля с посевами, разбросанные по его склону.

В таком богом забытом месте могли жить только Омеги, но мы все равно обошли их стороной и только после захода солнца. Здесь в пределах видимости не было никаких перелесков, но в полумиле к западу от поселения мы наткнулись на заросли камышей, столь высоких, что могли в них надежно укрыться вместе с лошадьми. Поэтому решили остановиться тут на ночлег.

Мы привязали лошадей, рассчитывая так и держаться на расстоянии и до рассвета отправиться в путь, но нас привлекла музыка. Звуки дудочек лились через болото. Когда ветер стихал, мы различали даже бренчание гитары. Я впервые слышала музыку за долгие годы. Еще в поселении кузнец по имени Сара, бывало, играл для нас на дудочке после сбора урожая или у костра среди зимы. Иногда мимо нашего поселения проходили барды-Омеги. В последний неурожайный год несколько бардов останавливались у нас, но расплатиться деньгами мы не могли, поэтому лучшее, на что они могли рассчитывать – это ночлег и скудный ужин. Тем вечером, на болоте, мне подумалось, что я настолько давно не слышала музыку, что звуки, доносящиеся из селения, казалось, шли не просто из темноты, а проникали из прошлого. Мелодии, что наполовину слышались, наполовину вспоминались.

Тонкий серп луны едва освещал путь, поэтому, пока мы пробирались через болото к поселению, несколько раз – то поодиночке, то оба сразу – угодили по колено в воду. Голод начисто заглушил угрызения совести, шевельнувшиеся в душе при мысли о том, чтобы украсть у Омег, но, приблизившись к ветхим лачугам, мы почуяли зловонный запах гниющих полей и поняли, что тут вряд ли чем можно поживиться.

Но зато здесь играла музыка, и мне хотелось впитать ее звучание. Мы ползли через клочья полей, пока не начались постройки.

Звуки доносились с южной стороны холма из сарая, ярко освещенного фонарями. Через открытую дверь мы видели силуэты людей. Одни сидели на тюках сена, другие плясали под дудку. Мы подкрались к задней стене сарая, не опасаясь собак, которые бы наверняка почуяли нас – в поселении Омег собаки не водятся.

Теперь музыка звучала громче. Стену из грубых балок сплошь покрывали щели и трещины, к которым мы припали, заглядывая внутрь. Фонари, казалось, мерцали в такт с музыкой. Посреди сарая на самодельной сцене из тюков сена двое мужчин играли на дудочках, а женщина перебирала струны гитары. Судя по одежде, нарядной и, вместе с тем, дорожной, мы поняли, что они – бродячие барды. Очевидно, их появление и стало поводом для этой скромной вечеринки. Вокруг них толпились местные – худые, но веселые, а некоторые, уже изрядно подвыпив, качались в такт музыке.

– Пошли, – Кип потянул меня за локоть.

– Они нас не увидят с таким освещением, – прошептала я, прижимая лицо к грубым доскам.

Какой-то мужчина кружил за руки молодую девушку так, что ее единственная нога отрывалась от пола, когда она, громко смеясь, делала очередной виток вокруг него.

– Я не о том.

Я повернулась. Кип отступил назад, отвесил полупоклон и снова протянул мне руку.

– Потанцуем?

Я подавила смех – столь нелепой выглядела эта сцена. Но он лишь улыбнулся в ответ.

– Давай притворимся, что мы не беглецы. Всего на несколько минут. Как будто мы просто двое людей, которым захотелось потанцевать.

Должно быть, Кип, как и я, знал, что это настоящее безумие. В любую минуту нас могли заметить. Даже здесь, среди таких же Омег, нам нельзя себя обнаружить. Слухи могли бы дойти до Виндхэма, если там еще не знали о краже лошадей из деревни Альф. Нас преследовали солдаты, и за наши головы наверняка полагалось вознаграждение, перед которым эти изможденные и тощие люди вряд ли устояли бы. И вдобавок ко всему, неведомым образом здесь присутствовала Исповедница. Ее разум, словно лезвие, пронзал ночное небо.

Но темнота, аромат табака, пивные пары и музыка заставили позабыть на миг все опасения и с легкостью принять его руку. Свет, льющийся из щелей сарая, желтыми полосами лег на его лицо. Вторую руку я положила ему на бок, и мы стали кружить под звуки музыки. Эти несколько мгновений стали для нас словно проблески другой жизни: той, где мы могли не прятаться в темноте, а быть внутри сарая, веселясь и танцуя с друзьями. В той жизни нас бы заботил плохой урожай или прохудившаяся крыша, а не помещение с резервуарами и преследующие нас солдаты Совета. И по ночам мне снился бы симпатичный паренек, которого встретила на рынке, а не видения смертоносного взрыва.

Мы остались там еще на несколько песен. Когда заиграла джига, мы стали крутить друг друга, придумывая замысловатые движения. Мы не могли позволить себе смеяться и даже разговаривать, но танцоры по ту сторону стены смеялись и болтали за нас. Их голоса и хохот становились громче вместе с музыкой.

Начал накрапывать легкий дождь. Погода стояла теплая, да к тому же мы и так уже промокли, пока шли через болота, так что особенных неудобств он не принес. Однако напомнил, что мы лишь крадем обрывки чужой жизни. Возможно, так я и делала все те годы, в деревне, пока нас с Заком не разделили.

Мы не разговаривали, когда пробирались сквозь тьму на звук музыки, молчали и теперь, когда шли обратно, прыгая по болотным кочкам.

* * *

Дни шли, и мы порой завидовали той радости, с какой лошади поедали траву. Нам же на болотах не попадалось ничего съестного. В темных прудах отыскали лишь несколько ракушек, которые оказались пустыми. Но, по крайней мере, мы всегда могли напиться, и среди неприветливой болотистой местности можно было идти много дней кряду, не встретив ни единого поселения. Хотя, с другой стороны, там мы могли бы украсть хоть какую-нибудь еду.

Кип шутил теперь гораздо реже. Ночами, когда мы сидели рядом, глядя, как лошади жуют траву, я ловила себя на том, что непроизвольно повторяю их жующие движения с пустым ртом.

– Ты никогда не думал, почему у лошадей нет близнецов? – спросила я, наблюдая, как они паслись поблизости. – Или у любого другого животного.

– Иногда бывают и у них, – ответил он.

– Да, такое случается, что у них рождаются сразу несколько детенышей, но не полных близнецов. Они не связаны, как мы.

Он пожал плечами.

– Животные еще и дома не строят, и не разговаривают, – заметил он. – Они вообще во всем отличаются от нас. Взрыв и радиация повлияли на человечество иначе, вот и всё. Но это не значит, что взрыв не повлиял на животных, часто и они встречаются со всякими увечьями. Просто они приспособились по-другому.

Я кивнула. Его объяснение звучало вполне приемлемо, хотя сложно считать близнецов просто результатом приспособления, а не чем-то вечным и незыблемым. Мир без них казался неестественным, невозможным. Может, Кип был к этому близок настолько, насколько возможно в наше время. Но даже если и так, то это все равно оставалось лишь иллюзией. Пусть он и не помнил своего близнеца, но тот существовал. И вместе они – словно та двухголовая змея, что мы видели у реки неделю назад. Каждая голова может воображать себя отдельной и независимой, но у них на двоих только одна смерть.

На следующий день я почувствовала, что болото отступает, а затем начали появляться и очевидные признаки: земля стала тверже и лошади поскакали быстрее. На горизонте с западной стороны проступили очертания гор, а уже к вечеру мы увидели, как вьется к небу дым.

Мы сняли веревки с лошадей, но те не сразу поняли, что теперь свободны. Они продолжали пастись там же, где и стояли. Я засмеялась.

– Кто знает, может, оно и к лучшему, если мы не сможем от них избавиться?

Напоследок я еще раз ласково потрепала по шее свою лошадь.

– Как думаешь, они будут в порядке?

Я кивнула.

– Может, в конце концов, их снова поймают. А до тех пор у них будет что-то вроде каникул.

Я сделала шаг назад, но, увидев, что лошади не двинулись с места, снова подошла и шлепнула по крупу. Опять отступила на несколько шагов, наблюдая за ними. Лошадь Кипа последовала за мной, но, едва пройдя футов двадцать, снова принялась щипать траву.

– А я думала, что они сразу ускачут куда подальше.

Кип пожал плечами.

– Они слишком ленивы. Я ни разу не видел их галоп, кроме той первой ночи. – Он поднял веревки. – Это нам еще понадобится?

– Даже не представляю, для чего.

Мы оставили веревки на земле. Кип посмотрел на меня.

– Ты ведь будешь скучать по лошадям?

– Да, по-своему.

– Я тоже. Мне понравилось ездить верхом, понравилось, что они рядом. – Он пошел вперед. – Если это тебя утешит, то от нас еще долго будет пахнуть лошадьми.

* * *

Мы расположились на большом валуне у самого края болота. Отсюда, издали, виднелся город, к которому сходилась целая сеть дорог. Город был большой, крупнее любого другого из тех, что я видела прежде, не считая Виндхэма. Он будто стекал вниз по склону: на вершине дома тесно жались друг к другу, ниже, на окраине – были разбросаны друг от друга довольно далеко. Густой лес, что подступал с южной стороны, уходил далеко за горизонт.

– Омеги, – определила я, глядя прищурившись на город в лучах заходящего солнца.

– Откуда ты знаешь?

– Только посмотри, – я указала на хлипкие домики и болотистую землю. Некоторые дома на окраине города выглядели совсем как лачуги.

– Здесь могут быть и Альфы.

– Может, патрули солдат. Торговцы или бродяги и прочие сомнительные личности.

– А нас здесь будут искать?

Я закусила верхнюю губу.

– Не знаю. Мы прошли довольно далеко. Дальше, чем может предположить Зак.

– И дальше, чем предполагал я, если честно.

– Тем не менее он наверняка уже разослал сообщения. Однако не думаю, что у нас есть выбор. – Я посмотрела на свои истощенные руки, на которых сильнее всего выделялись костяшки, острые как плавники. – Долго мы так не продержимся. Хоть они и ищут нас, но в городе мы сможем раздобыть еду.

Я вспомнила, как в детстве спрятала куклу Скарлетт на самом виду, среди других кукол в ящике для игрушек, когда Зак надумал отнять ее.

– В городе в любом случае будет безопаснее. Здесь мы станем просто парой Омег среди тысяч других.

Кип повернулся ко мне.

– Но они ведь будут искать девушку-провидца и однорукого парня, верно?

Глава 13

Кип придумал привязать мою левую руку к телу старым свитером, а его новый – надеть сверху. Несколько недель голода и мешковатый свитер позволили спрятать руку так, как будто ее и не было.

Что до Кипа, то его внешность изменить оказалось сложнее. Мы попытались набить левый рукав травой, надеясь, что это сойдет за фальшивую руку, но получилось смешно.

– В любом случае, – рассудил он, – в городе сотни одноруких мужчин. Главная проблема в тебе.

– Ну, спасибо, – хмыкнула я, хоть и поняла, что он имел в виду.

Провидцы – большая редкость. Я встречала лишь двоих – Исповедницу и безумца из Хейвена, хотя доводилось слышать и о других. Но здесь я выглядела бы так же противоестественно, как Кип – в городе Альф.

Мы оба понимали, что разумнее будет разделиться, но даже не помышляли об этом. Оказаться одной в незнакомом городе, когда я и стояла-то нетвердо из-за привязанной руки, было выше моих сил.

Когда мы шли по главной дороге, ведущей к городу, я несколько раз споткнулась, едва не упав, но Кип удержал меня.

– А еще тебе не стоит называть своё настоящее имя, – посоветовал он.

– Верно, – я ненадолго призадумалась. – Я буду Алисой. А ты?

Он приподнял бровь.

– Ой! И правда, – засмеялась я. За эти несколько недель я привыкла звать его Кипом и забыла, что сама же и дала ему это имя.

Казалось, город медленно наползал на нас.

По дороге встречались и другие Омеги. Уже смеркалось, и большинство направлялись в сторону города. Какой-то мужчина тащил тележку, груженную тыквами. Женщина несла охапку одежды через плечо. Но никто даже не взглянул на нас, мы просто растворились в людском потоке, возвращающемся с наступлением ночи домой.

Вскоре добрались до центра города, где здания теснились вдоль узких улочек.

Мы не мылись уже несколько недель. Я опасалась, что такие грязные мы будем слишком выделяться среди людей, но многие из тех, кто нам встретился, выглядели ничуть не чище.

– Сюда, – я потянула Кипа за рукав, указывая на переулок.

– Это снова твои волшебные географические штучки?

Я засмеялась.

– Нет, просто оттуда пахнет едой.

Площадь, на которую выходил переулок, и вправду оказалась рынком. Хотя в столь поздний час здесь только запахи и остались. Над пустыми рядами еще кружил аромат выпечки, а капустные листья, втоптанные в грязь, напоминали о перезрелых овощах. Последние лоточники складывали свой товар в тележки и уходили.

– Как жаль, мы пришли слишком поздно. Хотя в любом случае у нас нет денег.

– Надо было съесть одну лошадь, – пошутил он, но лишь отчасти.

– Значит, надо найти работу.

– Или украсть, если получится, – предложил он, наблюдая за лоточником, увозящим с рынка ящик пирогов.

– Не знаю. Теперь-то мы не сможем умчаться галопом на лошадях. И вообще как-то стыдно воровать у людей таких же, как мы.

– А что же случилось с «только одним миром»? – поддразнил он. – Нет, я понял, что ты имеешь в виду. Я бы тоже предпочел работать. Просто не знаю, для какой работы мы можем сгодиться. Вот и всё.

Двое мужчин пересекли рынок и подошли к нам. Один из них – толстяк, опиравшийся на трость – остановился рядом, затем наклонился так близко, что я почувствовала его горячее, сладковатое дыхание, и обратился к Кипу:

– Эй, парень, получишь бронзовую монету, если одолжишь на часок свою хорошенькую подружку.

Кип и ответить ничего не успел, как я ударила толстяка по лицу, уколов руку о грубую щетину. Затем припустила прочь и, оглянувшись на Кипа, увидела, что тот выбил ногой трость из-под мужчины и помчался за мной следом. Впрочем, толстяк и не пытался догнать нас. Мы слышали, как он громко ругнулся и затем свистнул. Его приятель шумно рассмеялся. С привязанной к животу рукой я бежала еле-еле. Когда рыночная площадь осталась позади, Кип утянул меня под козырек над дверью случайного дома.

– Я думал, мы будем стараться не вызывать подозрений, – прошипел он.

– А ты считаешь, что мне нужно было пойти с ним?

– Нет! Конечно, нет. Но мы могли бы просто уйти. Совсем необязательно было бить его и привлекать к нам внимание.

Я топнула по земле ногой.

– Он был отвратителен.

– Не спорю, но он такой – не единственный, мало ли с кем мы еще столкнемся, так что нам стоит держаться в тени и не лезть на рожон.

Я промолчала.

– По крайней мере, пусть в следующий раз он даст обещанную монету, а потом уж мы сбежим.

Мне пришлось развернуться, чтобы хлопнуть его по плечу правой рукой.

Мы пошли вверх по переулку. За ставнями мерцал свет каминов и ламп. Переулок вывел на довольно широкую улицу, где толпился народ. После стычки на рынке я чувствовала себя неуютно среди людей. Этот толстяк – первый, кто заговорил с нами с момента побега, если не считать криков в деревне Альф, где мы украли лошадей. Прежде я не слишком задумывалась о том, как мы будем снова приспосабливаться к миру. Здесь, на оживленных улицах города, нас все так же терзал голод и преследовали солдаты. Запах еды, доносившийся отовсюду, лишь обострял наши страдания. Но, по крайней мере, нам не встречались солдаты, хотя на некоторых стенах мы видели плакаты: «Солдаты Совета – защита общества», «Беженцы, Совет позаботится о вас», «За уклонение от уплаты налогов – наказание: тюремное заключение», «Сообщайте о нелегальных школах Омег за вознаграждение». Последнее объявление заставило нас усмехнуться. Совет расклеивал плакаты в городе, где, как предполагалось, все жители должны быть неграмотными. Мы заметили, что многие плакаты были сорваны, а от некоторых остались лишь клочки бумаги на гвоздях.

В нижней части улицы возвышалось большое здание с распахнутыми ставнями. Из трубы вился дымок. Над дверью, на крючке, висела, покачиваясь, лампа, а у порога на перевернутом ведре сидела женщина и курила трубку. Я взглянула на Кипа, он кивнул и пошел за мной.

– Прошу прощения, – начала я, но женщина ничего не ответила, лишь выпустила облако дыма из трубки. – Вы – хозяйка гостиницы? Мы не могли бы выполнить какую-нибудь работу для вас за еду и ночлег? Всего на одну ночь?

Женщина снова выпустила облако дыма, будто бы в знак согласия. Я едва сдержалась, чтобы не закашляться. Затем она поднялась, убрала трубку и шагнула на искривленных ногах в дом, приглашая нас войти следом.

– Это не гостиница, – сказала она. – Но я здесь хозяйка, и думаю, что для вас работа найдется.

Мы поблагодарили ее и вошли в дом. Несмотря на кривые ноги, передвигалась она очень проворно. Мы очутились в освещенном свечами зале с низким потолком, но почти сразу женщина распахнула ногой дверь в другую комнату, куда нас и завела. – Давайте. Снимайте своё тряпьё, оба.

На этот раз Кип выступил первым.

– Нет, нам такая работа не нужна. Извините, но вышло недоразумение.

Женщина в ответ лишь рассмеялась, когда он, взяв меня за руку, хотел пройти мимо нее.

– Не глупите. Это не публичный дом. Но если вы думаете, что в таком виде сможете подойти к моей кухне, то ошибаетесь. Раздевайтесь, сейчас мой повар принесет вам воды.

Она вышла, захлопнув за собой дверь. Кип посмотрел на меня.

– Дверь не заперта. Мы можем уйти?

– Думаю, что здесь нет ничего страшного. То есть я чувствую, что с этим местом всё хорошо.

– Но ты не знаешь, что это?

Я покачала головой.

– Если нас тут накормят, то мне почти все равно, что это такое.

Через дверь мы услышали, как она отдала кому-то приказ, и спустя несколько минут в комнату вошла молодая женщина в красном платке. В руке она несла ведро, которое выплеснула в круглую деревянную ванну, что стояла у камина. Она сделала еще три ходки, бросив Кипу брусок мыла, когда зашла в последний раз.

– Хозяйка сказала, что вам это понадобится, и судя по вашему виду, она права.

Нам так хотелось поскорее помыться, что мы не стали дожидаться, когда вода согреется полностью. Кип дал мне мыло и сел спиной к ванне. Я разделась и вошла в тепловатую воду. Ванна оказалась довольно глубокой, так что если бы я поджала колени к груди и легла на спину, то полностью погрузилась бы под воду.

Мне хотелось поблаженствовать, но острые выпирающие кости отзывались болью там, где упирались в стенки ванны, поэтому я села и начала мыться. Мыло в чуть теплой воде мылилось очень плохо, но я скребла кожу, счищая слои грязи, пока она не стала розовой – просто не узнать. Я вымыла и волосы так, что они скрипели в руках.

Внезапно распахнулась дверь, и я испуганно нырнула в ванну, чтобы меня не увидели, и ударилась головой. Но девушка на этот раз входить не стала, просто бросила два полотенца и связку чистой одежды и тут же закрыла дверь.

– Ты не мог бы передать мне полотенце? – Я издала сдержанный смешок, глядя, как Кип подошел бочком к белью, затем, так же бочком, назад и, не поворачиваясь, бросил мне полотенце.

– Ой, ради Бога. От тебя-то мне незачем прятаться, – усмехнулась я, выйдя из ванны и завернувшись в полотенце. – Ты же знаешь, что у меня две руки, а остальное вряд ли станет для тебя большим сюрпризом.

– Прости, – пробормотал он смущенно, но так ни разу и не повернулся, пока я копалась в чистой одежде, что принесла нам девушка.

Я натянула рубашку и брюки, затем он помог снова привязать руку к животу старой сорочкой, а толстый свитер, надетый сверху, надежно спрятал нашу уловку.

Кип взял второе полотенце и посмотрел в ванну.

– Прости, там так отвратительно, – смутилась я. – Но, по крайней мере, вода сейчас гораздо теплее.

Хоть я и поддразнивала его, сама тоже отвернулась и сидела к нему спиной, пока он раздевался и мылся. Но меня удивляло, какими интимными казались звуки: каждый всплеск, каждое прикосновение локтя, плеча, лопаток о стенки ванны, затем – шорох полотенца, вытирающего кожу, и надеваемой одежды.

Мы как раз обулись, когда без стука вошла женщина с трубкой. Она оглядела нас с ног до головы.

– Так-то лучше. Теперь ступайте на кухню. Грязную одежду оставьте там. Мы постираем. Лучше избавиться от конского волоса, пока кто-нибудь не начал задавать лишних вопросов.

Мы с Кипом переглянулись и, выйдя из комнаты, последовали за ней по длинному коридору на кухню, откуда доносился звон посуды.

Над огнем висели два больших дымящихся котла. Еще несколько горшков поменьше стояли, закипая, на металлической решетке над другим огнем. Девушка в красном платке проворно шинковала морковь, стуча ножом по разделочной доске. Осмотрев нас довольно-таки беззастенчиво, она изрекла:

– Да уж, похоже, вы оба еще те работнички. Вдвоем, может, за одного сойдете. Но сперва поешьте, а то и вовсе ни на что не сгодитесь. Если еще помните, что такое еда.

Казалось, она воспринимала наш истощенный вид как личное оскорбление. Продолжая говорить, она схватила тряпку, подняла крышку одного из больших котлов, наложила в две чашки тушеных овощей и воткнула в каждую по ложке.

– Как всё съедите, – сказала она, протягивая нам чашки, – намоете вон той картошки. Хотя там нет ни одной картофелины такой же грязной, какими были вы, когда только вошли сюда.

Она оставила нас одних. Сидя на низкой скамейке у стены, мы быстро – насколько могли – поглощали горячее кушанье. Желудок, отвыкший от пищи, тотчас отозвался резью, но я не обращала внимания на боль и доела всё до последнего кусочка, а затем и чашку вылизала. Кип сделал то же самое.

Молодая женщина взяла наши чашки. Под красным платком из самой середины лба на нас смотрел единственный глаз. Девушка была смуглой и выглядела полнее женщины с трубкой. Она сказала, что её зовут Ниной. Кип тоже представился, а я назвалась Алисой. Причем это имя совсем не казалось мне чуждым, я даже подумала, что так вполне могло быть. В первые пару месяцев в поселении меня все называли племянницей Алисы, а мой дом так и остался для них Алисиным.

Нина показала нам картошку, два приваленных к стене мешка в половину моего роста каждый. Стоя на коленях над ведром воды, без левой руки я работала с удручающей неуклюжестью. У меня не получалось скрести картошку одной рукой, поэтому мы с Кипом разделили работу: я держала каждую картофелину, поворачивая как нужно, пока Кип скреб ее маленькой щеткой и затем промывал в ведре. Мы работали без остановки, и гора чистого белого картофеля становилась всё выше. Плотная еда и жар от огня разморили, и мне захотелось спать, но я получала удовольствие от того, что работа оказалась несложной и трудились мы вместе с Кипом, точно половинки одного целого.

Нина молча занималась своим делом, не приставая к нам с вопросами, которых мы страшились. Кухонный шум сглаживал чувство неловкости, какое обычно нагнетает принужденное молчание.

Первым подал голос Кип, спросив, что это за место. Нина взметнула бровь.

– А вы не знаете?

Мы покачали головами.

– Вы же не думали, что вся эта еда для меня и хозяйки? – засмеялась она.

Кип снова покачал головой.

– Но никого здесь больше нет и не похоже, что это гостиница.

– Нет, это не гостиница, где можно остановиться за плату. – Она вытерла руки о фартук. – Лучше посмотрите сами.

Выйдя из кухни, мы прошли за ней на задний двор. Над городом плыли ночные звуки.

Мы пересекли двор, у боковой стены Нина повернулась к нам и прижала палец ко рту, затем отворила дверь. За дверью оказалась комната как минимум в три раза больше, чем кухня, растянувшаяся на всю длину двора. Свечи уже догорели, лишь две еще отбрасывали последние блики. Вдоль одной стены выстроились в ряд койки и детские кроватки. Мы с Кипом прошлись вдоль ряда. Здесь спали дети, самые старшие выглядели лет на двенадцать, а самые маленькие – совсем малыши. Все они казались такими беззащитными во сне. Некоторые лежали на спине, открыв ротик, словно птенцы. В кроватке, возле которой я остановилась, лежала, свернувшись клубочком, девочка и сосала пальчик.

На каждом личике, что мы видели, горело клеймо.

Глава 14

Дверь в спальню отворилась, и вошла хозяйка, держа на руках спящего ребенка. Она положила малыша в кроватку у двери, бережно подоткнув одеяло. Затем она подошла к Нине, поджидавшей нас у другой двери, и кивком показала, чтобы мы следовали за ней. Во дворе она шепотом дала Нине какие-то указания, и та вернулась в спальню. Нас же кривоногая женщина снова привела на кухню.

– Так это сиротский приют? – спросил Кип, когда женщина стала мешать варево в больших горшках на костре.

Но ответила ему я:

– Они не сироты.

Женщина кивнула:

– Верно. Они дети-Омеги, чьи родители не нашли ничего лучшего для них. У нас здесь Дом содержания.

– А как они сюда попадают? – поинтересовался Кип.

– Бывает, что детей-Омег отправляют сразу в поселение, самое ближайшее к деревне. Порой Альфы поддерживают связь со своими близнецами и передают им своих детей-Омег на попечение, когда подходит время. Поэтому ребенка растит тетя или дядя. Но в наши дни Альфы всё чаще стараются держаться подальше от поселений, не желая знать своих близнецов и поддерживать с ними отношения. Да и поселения сейчас изгоняют с обжитых мест туда, где земля победнее. К тому же всё время растут налоги, и Омеги себя-то едва могут прокормить, не говоря уж о том, чтобы взять ребенка. Ну а Альфы… сами знаете, ни одна семья не станет держать такого ребенка до той поры, пока он смог бы сам о себе позаботиться. – Она осмотрела кухню, стопки вымытых чашек на полках. – Вот поэтому они приходят сюда.

– Альфы просто бросают их здесь?

– Это не самое плохое, парень. Они не могут рисковать здоровьем своих детей, поэтому вдобавок оставляют и деньги. И обычно неплохую сумму – так они хотят быть уверенными, что о детях тут позаботятся. А всё потому, что отношения с друзьями или родственниками-Омегами постепенно сходят на нет, и Альфам теперь не приходится рассчитывать на то, что те возьмут их детей. Годы засухи стали переломным моментом. Я всегда говорила, что голод быстрее всего сеет вражду между людьми. А теперь, учитывая все эти заявления Совета насчет заражения и раннего разделения близнецов, Альфы и не посмеют общаться с Омегами. Поэтому, когда приходит пора, им просто некому отдать своих детей. Только нам.

– Так дети остаются здесь насовсем? – спросила я.

– Нет, только некоторые из них, вы их увидите завтра. Те, кого никто не взял. Но большинство, почти все, находят место в семье Омег. Мы делаем лишь то, что однажды сделали их родители. Альфы только талдычили о радиационном заражении. А вот новый состав Совета, похоже, полон решимости принять меры по этой части. – Она смерила нас оценивающим взглядом. – Вы, видать, из провинции, откуда-нибудь с востока, раз для вас всё это новость.

Я не хотела говорить о своем происхождении, поэтому просто сказала:

– Я – Алиса, а это – Кип.

Когда женщина не ответила, я спросила:

– А вы? Вы не сказали, как вас зовут.

– Надеюсь, у вас хватило ума не называть свои настоящие имена. Но меня зовут Эльза. А теперь оба идите спать. Мне понадобится ваша помощь на кухне завтра утром.

Она зажгла свечу и протянула мне подсвечник, затем снова вывела нас во внутренний двор и проводила в дальнюю маленькую комнатку, где у стены стояли четыре пустых койки.

– Кровати маленькие, потому что они для детей, но, думаю, вам приходилось спать в условиях и похуже.

Кип поблагодарил ее, а я поставила свечу на пол. Эльза собралась выходить, но у дверей остановилась и тихо произнесла:

– Чем еще хороша эта комната – тем, что в окно можно спрыгнуть на крышу флигеля, а оттуда смыться закоулками прочь. Это так, к сведению, скажем, на случай пожара, или если вдруг сюда пожалуют наши друзья Альфы.

Мы и опомниться от ее слов не успели, как дверь уже закрылась. Я попросила Кипа развязать мне руку, и он встревожился:

– А вдруг она войдет ночью?

– Не войдет, – ответила я. – И потом, не думаю, что она слишком удивится, даже если и войдет. К тому же все равно не смогу спать такой скрюченной – я и за день довольно намучилась.

Рукава сорочки, обмотанные вокруг тела, были затянуты слишком туго, и нам пришлось повозиться пару минут, чтобы ослабить узлы и освободить руку.

Я с наслаждением потянулась, затем увидела, что он смотрит на меня.

– Что такое? – Я легла в кровать, что стояла у двери, натянув на себя одеяло.

– Ничего. – Он занял соседнюю кровать. – Это просто твоя рука… Сегодня, когда мы работали на кухне вместе, возникло ощущение, будто мы – одинаковые. Хотя я не желаю тебе этого, ты и сама знаешь. Но, увидев сейчас тебя с развязанной рукой, я просто вспомнил, что не могу сделать так же. Вот и всё.

Свеча лишь чуть рассеивала тьму, но я заметила, что он смотрит на крышу. Как и сказала Эльза, кровати оказались коротковаты. Мне пришлось вытянуться по диагонали, но даже так пятки упирались в спинку. Ноги Кипа торчали сквозь прутья кровати. Однако все эти неудобства с лихвой перекрывались чистыми простынями и мягким матрасом. Я лизнула большой и указательный палец и погасила свечу, что стояла между нашими кроватями.

Все эти недели в бегах между нами ни разу не возникало чувства физической близости, хоть мы и спали каждую ночь, тесно прижавшись друг к другу, в зарослях, мелких пещерах или под упавшими деревьями. Теперь же, в домашней обстановке, оно вдруг стало явственным и ощутимым, хотя здесь, в этой маленькой незнакомой комнатке, мы лежали раздельно, каждый в своей кровати.

Наконец я заговорила:

– Можно я лягу к тебе?

Он вздохнул.

– Потому что моя кровать и так недостаточно мала? – Он откинул одеяло. – Давай.

Я юркнула к Кипу. Он лежал на спине, и я пристроилась у него слева под боком, положив руку на грудь. Где-то снаружи сонно проворковал голубь. Кип нашел мои пальцы и нежно сжал их. В полудреме я чувствовала запах мыла и теплое дыхание Кипа на лице.

* * *

Нас разбудили голуби, громко курлыкавшие на крыше. Мы быстро привязали мою руку и затем прошли через двор на кухню. Нина рассеянно кивнула нам в знак приветствия и раздала задания. Мне поручила перемешивать в горшке овес, а Кипу – начищать груду медных котлов. Вскоре со двора донесся шум, и вбежали дети. Сквозь гомон слышался голос Эльзы, он звучал властно и в то же время успокаивающе. Затем мимо кухни по коридору пронесся топот шагов и затих в столовой. Мы с Ниной принесли туда большой горшок каши. Дети, человек тридцать, сидели, теснясь, на скамьях вокруг двух длинных столов, на которых были расставлены жестяные тарелки и ложки. Маленькие Омеги выглядели чистыми и сытыми, но в дневном свете казались еще младше, чем накануне. Сидя рядком на скамьях, они болтали ногами, не доставая до пола, а некоторые из детей постарше держали на коленях совсем еще крох. Несколько малышей выглядели еще сонными. Одна девочка медленно посасывала ложку в ожидании, пока раздадут кашу.

Эльза вместе с Кипом вернулись в спальню кормить младенцев, а мы с Ниной принялись раздавать кашу. Детей нисколько не удивило мое появление, должно быть, они уже привыкли, что люди здесь приходят и уходят. Они выстроились в очередь, подходя ко мне по одному за своей порцией. Я зачерпывала из горшка густую кашу и накладывала в протянутые тарелки. Нина в это время прошлась вдоль ряда с расческой. Я заметила, что она не только причесала детей, но и поцеловала каждого ребенка в лоб или же ласково потрепала по плечу. Они тоже отличались вежливостью: благодарили меня, хоть и немного сонно. Двое ребятишек, вероятно, были немыми и лишь кивнули, получив завтрак. Девочка без ног сидела в маленькой тележке на колесах, которую катил один из мальчиков постарше, а другая девочка несла сразу две тарелки, одну – для себя, вторую – для сидевшего с ней рядом безрукого мальчика. Высокая девочка без глаз довольно уверенно шла по комнате, придерживаясь за стену. Кого них, подумала я, никто не возьмет?

Горшок теперь стал много легче, и я сама отнесла его на кухню. Как велела Нина, я наложила себе тарелку каши и съела, сидя у огня, а наевшись, тут же разомлела. Когда Кип вернулся на кухню, я спала на скамейке, привалившись спиной к каменной стене. Он подсел рядом, спугнув мой сон. Сквозь полудрему я чувствовала его тепло и слышала, как он ел, стуча ложкой о тарелку, но окончательно проснулась, лишь когда вошла Нина, гремя посудой.

Всё утро мы трудились на кухне, но на этот раз здесь царила теплая, непринужденная обстановка, и Нина разговорилась с нами о том, о сём. Она не задавала лишних вопросов – видать, всякого наслушалась в таком-то месте, где постоянно появлялись и уходили дети. Мы же слушали ее с жадностью, особенно о том, что творилось в мире. Хотя все Нинины новости так или иначе сводились к детям, отвергнутым своими семьями: младенцев стали бросать раньше, чем отнимали от груди. Одного малыша оставили ночью у порога, и его чуть не придушило висевшей у него на шее сумкой с серебряными монетами. Брошенных детей становилось из года в год всё больше.

– Прежде у Эльзы бывало по десять, может, по пятнадцать детей одновременно, – рассказывала Нина. – Но за три года, что я тут работаю, у нас редко бывает меньше тридцати. И мы ведь не единственный Дом содержания в Нью-Хобарте, есть еще один в западной части, правда, не такой большой.

Однако из ее историй напрашивались выводы и о мире в целом. Всё меньше семей Омег, сетовала она, могли позволить себе взять ребенка, потому что и без того тяжелое положение осложняли непомерно растущие налоги и жесткие ограничения на землю и торговлю. Указы Совета всё сильнее притесняли Омег, вторгаясь в их жизнь. Некоторые имена Советников я слышала еще до заточения: Судья, например, возглавил Совет, когда я была еще ребенком, и правил по сей день. Знала я и о Воительнице, как об одной из тех членов Совета, кто наиболее агрессивно настроен против Омег. То же подтвердила и Нина. Согласно новым законам Воительницы, Омег изгоняли с насиженных мест на земли победнее. Им запрещали селиться рядом с рекой или морем.

– Мы уж привыкли думать, что хуже Воительницы и нет никого, – продолжала она. – Но в последние годы в Совете появляются новые лица. И от них всегда еще большее зло. А самые жестокие – это Инспектор и Реформатор.

Казалось, она не заметила, что при имени Зака я выронила полотенце, которым вытирала чистые тарелки. Почему он не отказался от вымышленного имени после того, как поместил меня в Камеры Сохранения? Хотя я никогда не слышала, чтобы Советники работали под своими настоящими именами. И казалось, что так они не просто прятали свою истинную личность, а хотели внушать еще больший страх.

Она передала мне другую вымытую тарелку, продолжая говорить:

– Эти двое вместе с Воительницей сделали гораздо больше вреда, чем Судья – за всё время. И я не о публичных порках говорю, здесь уйма всего другого. Вот теперь навязали регистрацию для всех Омег. Ты не просто должен назвать имя, место рождения, твоего близнеца, но и обязан уведомлять Совет о поездках и переездах. Каждый раз, когда мы находим дом для ребенка, вынуждены проходить через всю эту волокиту с канцелярией Совета. Говорят, что в некоторых областях ввели комендантский час для Омег и уже есть несколько оцепленных поселений: солдаты Совета никого не впускают ни туда, ни оттуда, просто захватили их и всё тут. – Она замолчала и, взглянув на дверь, продолжила уже тише: – Есть и еще кое-что: стали пропадать люди. Их просто забирают ночью.

Я боялась заговорить и выдать свое волнение, потому просто кивнула, а Кип не удержался:

– А что с ними происходит?

Нина покачала головой.

– Никто не знает. В любом случае, это лишь слухи. Но не говорите никому об этом, даже не заикайтесь. Вы только напугаете детей.

Однако напуганной выглядела она, наверное, потому так быстро сменила тему.

Мы пообедали вместе с детьми, а затем Эльза позвала нас в спальню, где закончила кормить из бутылочки самых маленьких. Она водрузила себе на плечо плачущего ребенка и, нежно хлопая малыша по спинке, оглядела нас.

– Вы оба наверняка хотите отдохнуть в своей комнате после обеда. Так что ступайте.

Я возразила, поспешив заверить ее, что мы будем рады поработать еще или же поиграть с детьми, но Эльза перебила меня.

– После обеда к нам приходят посетители – семьи, что хотят взять детей, или Альфы, что собираются их бросить. Поэтому я думаю, что вы оба хотите отдохнуть в своей комнате. Причем с закрытыми ставнями.

Я прокашлялась.

– Спасибо. Мы… мы не хотели бы доставить вам неприятностей.

Эльза громко рассмеялась, кладя ребенка на место.

– Я – вдова с больными ногами, у меня тридцать детей под опекой, и с каждым днем их всё больше. Думаешь, я не привыкла к неприятностям? А теперь ступайте. Я позову вас, когда время посещений закончится.

Она выудила из кармана фартука большие ножницы.

– А это возьмите с собой, подстригите друг друга. Я не могу оставить вас в доме с такими волосами. Не хочу плодить вшей. Да и люди могут по ошибке счесть вас за конокрадов.

В комнате мы развязали мою руку, затем я усадила Кипа, обернув его полотенцем вокруг шеи, и встала за спиной. Его волосы были довольно длинными еще в резервуаре, а теперь отросли еще больше и спускались ниже плеч. Я взяла прядь и отрезала как можно короче. Он вздрогнул, когда тупые лезвия ножниц потянули волосы.

– Ты когда-нибудь это делала?

– Я стригла Зака последние годы в деревне.

– И он стал великим.

Я засмеялась, хотя все еще перед глазами стояло испуганное лицо Нины, когда она упомянула о Реформаторе. И все же воспоминания о моем подозрительном братце никак не вязались с этой фигурой, вселяющей ужас. Трудно было свыкнуться с мыслью, что он в ответе не только за то, что случилось с Кипом, но также за все те ужасы, о которых говорила Нина. А самое тяжкое: знать, что ответственность за его чудовищные деяния лежит отчасти и на мне. Я могла остановить его прямо сейчас, подумалось вдруг. Целая армия солдат Совета в Виндхэме не сможет ему помочь, если я сейчас воткну ножницы в запястье. Если бы только хватило мужества! Кип повернулся и взглянул на меня.

– Столь долгая пауза меня настораживает. Ты уверена, что не собираешься испортить мой прекрасный облик?

Я улыбнулась, взяв вторую прядь. Локон, что касался шеи, был теплым, и на несколько секунд я задержала его в руках, прежде чем отстричь. Волосы Кипа оказались такими длинными и густыми, что пришлось повозиться довольно долго, хотя получилось не слишком аккуратно. В конце концов, на полу выросла большая куча каштановых волос, а его голова, теперь покрытая неровной щетиной, заметно уменьшилась и напоминала рисовое поле сразу после сбора урожая. Как он ни рвался к ножницам, себя я подстригла сама, позволив ему помочь лишь с волосами на затылке. Я и не задумывалась, какие они длинные. Только сейчас, тряхнув головой со стрижкой по уши, я почувствовала необычайную легкость.

Мы подмели обрезанные волосы и выбросили их в окно, ведущее на задний двор, затем вытряхнули полотенце. Стоя вместе у окна, наблюдали, как волосы посыпались на землю. Кип провел рукой по стриженной голове.

– Ведь должны пройти годы, чтобы волосы выросли такими длинными?

Я облокотилась на него.

– В общем-то, да. Но мы ведь многого не знаем.

Он приподнял бровь.

– В моем случае это мягко сказано.

– Я имею в виду, мы не знаем, как работают резервуары, как влияют на организм, растет ли в них что-нибудь. Не знаем, и насколько длинными были твои волосы, когда тебя туда поместили, стригли ли тебя вообще когда-нибудь.

– Понимаю, – он продолжал потирать голову. – Это всё лишь догадки. И вполне возможно, что ошибочные. Однако очень сложно их не строить.

* * *

С самого начала мы думали остаться лишь на пару дней, только чтобы восстановить силы. Но Эльза ни о чем нас не спрашивала и, казалось, была благодарна за нашу помощь, поэтому дни проходили, и к третьей неделе нас затянула эта сытая и спокойная жизнь. Мы работали утром и вечером, а днем скрывались в своей комнате, где я могла освободить руку, хоть на некоторое время. Несколько раз любопытство брало верх над осторожностью, и мы осмеливались выйти в город. Разумеется, с завязанной рукой. После долгого заточения в Камерах Сохранения я всё еще терялась среди толпы, однако Кип чувствовал себя вполне комфортно. Хоть и совсем без денег, но ему нравилось бывать на рынке. Он полюбил царившую там суету, запахи жареных орехов и глинтвейна, многоголосье. В такие моменты я почти представляла нас обычными людьми, за которыми никто не охотится. Но и здесь, в городе Омег, иногда встречались Альфы: сборщики податей, солдаты, торговцы, проходящие мимо. Несколько раз взгляд выхватывал из толпы лицо без клейма или красный цвет униформы солдат Совета. Мы сразу же сворачивали в ближайший переулок и задворками возвращались домой.

Однажды, подходя к рыночной площади, мы увидели толпу, собравшуюся вокруг центрального колодца. Два солдата стояли на помосте, причем довольно высоком, так что и нам, позади толпы, было видно, что происходит, хоть мы и укрылись за тележкой с дынями. Один из солдат бил по голой спине привязанного к столбу мужчину, примерно лет на десять старше меня. Мужчина вскрикивал при каждом ударе, но страшнее его криков казались звуки хлыста, рассекавшего со свистом воздух и врезавшегося в беззащитную плоть. Второй солдат стоял чуть в стороне и зачитывал вслух какую-то бумагу. Ему приходилось кричать, чтобы его слышали сквозь удары и стенания.

– За это преступление назначить десять ударов. Далее, после задержания за незаконное снятие информационного плаката Совета, было также установлено, что заключенный Омега, сменив место жительства, не зарегистрировал в канцелярии свой новый адрес. За это преступление полагается еще десять ударов и дополнительные пять ударов за неуплату налога в течение трех месяцев по новому адресу.

Солдат закончил свою речь, но избиение продолжалось. Толпа взирала на экзекуцию в мрачном молчании, вздрагивая при каждом ударе. Сначала на спине заключенного появлялись кровавые полосы от хлыста, но затем его тело превратилось в рыхлую кровавую массу. Верхняя часть брюк потемнела от крови. Я потянула Кипа за собой, подальше от жуткого зрелища. Свернув в переулок, мы услышали последний удар хлыста.

– Но как же его Альфа? – изумился Кип, когда мы в спешке возвращались домой. – Она же наверняка всё это чувствовала.

– Думаю, что Совет по этому поводу не тревожится, – ответила я. – Эту цену они готовы заплатить. Подумаешь, какая-то женщина в милях отсюда, пусть даже и Альфа, будет кричать от боли несколько часов. Зато на ее близнеце они покажут отличный пример сотням других Омег. Да и Совет провернул такую основательную работу по разделению близнецов, что она вряд ли когда узнает истинную причину боли. Так что эти мелочи не беспокоят Совет.

– Ну а если узнает, будут ли Альфы терпеть такое? Неужели они не рассердятся, что Совет заставляет страдать невинных людей?

Я остановилась и повернулась к нему.

– Ты и правда думаешь, что тот мужчина, которого высекли, более виновен, чем его близнец-Альфа? Только потому, что он сорвал плакат или не смог заплатить налог?

– Нет, конечно. Я, как и ты, знаю, что это всё сфабрикованная чушь. Но если они так избивают людей, что их близнецам приходится страдать не меньше, разве это не вызовет недовольства на их же стороне? Разве из-за этого не разозлятся сами Альфы?

– Разозлятся, но не на Совет. Я думаю, что если они узнают, то будут винить своего близнеца Омегу, так называемого «преступника». Раз они принимают линию Совета, то поверят, что бедняга сам навлек на себя такое наказание. Они ведь всерьез думают, что Омеги голодают вовсе не из-за налогов и скудной земли, а потому что слишком ленивые или глупые и не в состоянии хорошо вести хозяйство.

После того происшествия мы стали вести себя на улицах осторожнее и выходили из дома лишь изредка, обычно ранним утром и только в рыночные дни, когда могли раствориться в шумной толпе. Однако спокойнее было оставаться дома, играя с детьми в тихом огороженном дворике и пытаясь забыть, что за стенами находится город, где по улицам ходят солдаты Совета и устраивают кровавые расправы над людьми.

Мы успели узнать всех детей. Ко мне привязалась Луиза, милая трехлетняя девочка-карлик, а от Кипа ни на шаг не отходил Алекс, мальчик чуть постарше ее. Эльза сказала, что Алекс находится здесь уже пять лет, с младенчества. У него не было рук, и Кип кормил его из своей чашки, держа на коленях. Ложку – себе, ложку – ему. Голова Алекса упиралась в подбородок Кипа и мягко покачивалась в такт, когда мальчик жевал. Наблюдая за ними, я отметила, что лицо Кипа округлилось, а скулы почти утратили угловатость. Я знала, что и сама пополнела, хотя кости все еще торчали. У меня и сил заметно прибавилось. Даже одной рукой я поднимала над огнем самый большой горшок без посторонней помощи или могла подолгу носить малышей у бедра, когда им хотелось ласки.

О детях я никогда раньше не задумывалась. Многие Омеги предпочитают не думать об этом – потому что какой смысл? В лучшем случае можно надеяться, что тебе отдадут на попечение какого-нибудь ребенка-Омегу, которому нужен дом. С тех пор, как мне выжгли клеймо, я не раз слышала оскорбления от Альф, проходящих мимо поселения: пустышка, урод, чудовище. Даже почти привыкла к ним. Но сейчас, глядя на Кипа с Алексом или на маленькую Луизу, тянущую ко мне ручки всякий раз, когда прохожу мимо, я считала оскорбление «пустышка» самым болезненным из всех, что приходилось слышать в свой адрес. Несложно уверить себя, что мы не уроды и не чудовища. Доброта Эльзы и Нины, а также стойкость и находчивость детей, которые умудрялись справляться со своими увечьями – лучшее тому подтверждение. Однако с «пустышкой» поспорить я не могла. Какими бы разнообразными изъянами ни награждала нас судьба, все без исключения Омеги страдали бесплодием. Пустышки. Тупиковая ветвь.

Расспросы об Острове тоже вели в тупик. Спустя несколько недель я попыталась навести Эльзу и Нину на разговор об Ополчении. Мы только закончили мыть посуду и наслаждались коротким затишьем перед ужином. Эльза стояла у кухонного окна, наблюдая, как Кип играет с детьми во внутреннем дворике, а я и Нина сидели на скамейке. Началось всё с невинного поддразнивания Нины, за которой приударил торговец вином на рынке. Вот уже несколько недель он флиртовал с ней, хотя Нина упорно всё отрицала. Однако в последнее время сама вызывалась идти за утренними покупками на рынок, надевая при этом свое лучшее платье.

– И откуда он, твой дружок? – спрашивала я.

– Он мне не дружок. – Она хлопнула меня по ноге. – Но он откуда-то с побережья, с севера.

– А как он здесь оказался?

Она пожала плечами.

– Ну, знаешь, как это бывает: жизнь на побережье стала нелегкой из-за притеснений Совета, да и поселения закрывают.

Эльза отвернулась от окна и заговорила с заметной поспешностью:

– Хорошо, что он приехал сюда, и неважно, какая на то была причина. Нина теперь почти всегда в хорошем настроении и жалуется в два раза реже на то, что у нее много работы.

Я поколебалась.

– А с побережья прогоняют из-за Острова?

Раскрасневшееся лицо Нины мгновенно побелело. Она вскочила, уронив со скамейки корзину с луком, и опрометью выбежала из кухни. Эльза заговорила так тихо, что я едва расслышала сквозь шум во дворе:

– У нас здесь дети. Будь осторожна в высказываниях.

Опустившись на колени, я принялась подбирать лук. Не глядя на Эльзу, всё же спросила:

– Но вы что-то знаете об Острове? Что вы слышали?

Она покачала головой.

– Мой муж, бывало, задавал такие вопросы, Алиса.

– Вы никогда не говорили, как он умер.

Она не ответила.

– Пожалуйста, расскажите мне всё, что вы знаете об Острове.

– Я знаю лишь, что это опасно, и этого мне достаточно. – Она тоже опустилась на колени и стала подбирать лук вместе со мной. – Даже говорить о нем опасно. Я уже потеряла мужа. Я не могу рисковать, когда здесь Нина и дети, о которых должна заботиться.

Она не ушла, пока мы не подняли последнюю луковицу, и сердитой не выглядела, но никогда об этом больше не заговаривала. Нина же и вовсе избегала меня дня три.

* * *

Каждую ночь, оставаясь с Кипом наедине в нашей комнате, мы спорили, когда уходить. Я знала, что ему хотелось бы остаться, и понимала, что его соблазняет: здесь, в Нью-Хобарте, в Доме содержания мы практически вели нормальную жизнь. Но в снах и видениях мне по-прежнему являлись или образы далекого Острова, или Исповедница. И хотя самой мне тоже хотелось такой жизни – полной дел и сытой, но теперь, когда я знала, что мы всего в нескольких неделях ходьбы от побережья, Остров притягивал сильнее, чем прежде. Всё так же остро чувствовала я и Исповедницу, как она ищет меня, как ее недремлющий разум скребет покровы ночи. В моих снах она протягивала руки, и все мои секреты сыпались ей в ладони, как перезрелые малины. Когда я проснулась, Кип сказал, что я всю ночь закрывала лицо, как ребенок, который прячется.

Меня терзал страх, что я могу привести ее в это место. К Элизе, Нине, детям.

– Мы не можем здесь больше оставаться, – сказала я Кипу в сотый раз, когда мы вновь затеяли наш бесконечный спор. – Им я доверяю. Но есть кое-что еще.

Я не могла объяснить свои чувства, казалось, точно ты в петле, которая медленно сжимается. Те же ощущения меня преследовали последние несколько месяцев в деревне, когда я ждала, что Зак разоблачит меня. Вспомнились и те жуткие мгновения, когда мы с Кипом украли лошадей, а жители деревни окружили нас плотным кольцом из горящих факелов. Такое же кольцо я чувствовала и сейчас. Но когда я попыталась втолковать это Кипу, он лишь пожал плечами.

– Я не могу спорить с тобой, когда ты говоришь о провидении. Это твой козырь. Но было бы лучше, если бы ты выражалась конкретнее.

– Я бы хотела. Но это неопределенное чувство. Как бывает, когда ты понимаешь, что всё слишком хорошо, чтобы длиться долго.

– Может, мы это заслужили. Может, теперь наша очередь получить от жизни что-то хорошее, хоть раз.

– С каких пор люди получают то, что заслужили? – я на миг замолчала, пожалев, что мои слова прозвучали слишком зло. – Прости, я не могу с этим ничего поделать. У меня просто плохое предчувствие.

– Ну а у меня хорошее. И знаешь, откуда оно взялось? От того, что я ем три раза в день и не сплю под бревнами.

Я знала, что он имел в виду. Но понимала, что мы должны уйти и из-за него тоже. Мы не найдем здесь ответов о его прошлом. А ведь в моих снах остались и другие люди, их лица до сих пор плавали перед мысленным взором. Разве не предаю я их, наслаждаясь уютом, пока они, безмолвные, ждут за стеклами резервуаров?

Я попыталась снова его убедить.

– Ты же слышал, что Нина говорила о Реформаторе. И мы с тобой лучше других знаем, что делает Зак.

– А откуда ты знаешь, что мы сумеем остановить его, даже если каким-нибудь чудом доберемся до этого Острова?

Я могла понять его точку зрения. Для меня Остров был живым и настоящим. Я видела его ночами. Видела его очертания на фоне рассветного неба и сквозь пелену тумана дождливыми вечерами. Знала расположение черных рифов, пронзавших водную гладь у основания скалы. И что самое важное, я знала, что есть на Острове: другая жизнь. Ополчение Омег. Место, где нам больше не придется убегать и прятаться. Хоть и понимала, что для Кипа Остров кажется чем-то абстрактным и призрачным, особенно если сравнивать с жизнью у Эльзы.

Мы никак не могли разрешить этот спор. И несмотря на растущую тревогу, я с радостью давала себя уговорить остаться еще. Всего на один день, повторяла я себе каждый вечер. Ночью, свернувшись рядом с Кипом в крохотной кроватке, я как могла отгоняла образы, что окружали меня и проникали в сны. И, главное, я старалась не замечать чувство, что Исповедница ищет меня. Хотя оно казалось всеохватывающим и неотвязным, точно звон в ушах.

В конце концов Эльза положила конец нашему спору, ворвавшись как-то днем в нашу комнату с сумкой в руке. Я сидела на кровати с развязанной рукой, поэтому бросилась прятать её под одеяло, но Эльза остановила меня нетерпеливым жестом.

– Не теряй на это времени. Думаешь, я не знаю, что настолько тощая девушка не может быть такой широкой в талии? Да ты и неуклюжая, как черт с одной рукой. Не то что он, – она ткнула в Кипа.

Я выпустила одеяло.

– Почему вы тогда ничего не сказали?

– Потому что это неплохая идея. Особенно для детей – мы не можем позволить им спать под одной крышей с провидцем. Не только потому, что это редкость, но ты и сама знаешь, как люди, даже Омеги, ведут себя, когда встречаются с провидцами.

Я кивнула, вспомнив шепотки за спиной в поселении.

– На первый взгляд трюк с рукой хорошо сработает на улице, – добавила Эльза.

Я закрыла глаза.

– Простите, что мы не сказали вам правду.

Но Эльза снова отмахнулась от моих слов.

– Держать свой секрет за зубами – полезная привычка для вас обоих. Вы здесь хорошо потрудились. Я бы хотела оставить вас подольше, но вам нужно уходить, и поскорее, – сказала он, торопливо засовывая в сумку одеяло Кипа.

Он встал.

– Что случилось?

– Сегодня по рынку ходили солдаты Совета. Казалось бы, ничего необычного. Но их теперь намного больше, и прошел слушок, что они собираются осматривать город. Кроме того, строят ворота. Говорят, что это для нашей же безопасности, – она усмехнулась. – Видимо, внезапно разгулялся разбой, а Альфы так этим озаботились, что решили сами нас охранять.

– Когда они закроют город? – спросила я.

Она пожала плечами.

– Не знаю. Они уже поставили стражников на главные дороги, но обнести город стеной еще не успели. Пока нас оцепили патрули. Как плотно – зависит от того, сколько солдат прислал Совет.

Я встала.

– Их будут сотни. Они пытаются окружить город. Я должна была это знать.

Эльза кивнула.

– А пекарь сказал, что часть солдат уже патрулирует предместья, тогда как остальные возводят стену. Но и это ещё не всё.

Она достала смятый лист бумаги из кармана фартука и передала мне. Чувствуя, как над плечом склонился Кип, я стала расправлять листок на кровати и увидела наши с ним лица. Под изображениями большими буквами было начертано: «РАЗЫСКИВАЮТСЯ КОНОКРАДЫ! Два бандита (женщина провидец и мужчина без левой руки), совершившие ночное нападение на деревню Альф. Если вы их видели, свяжитесь с местными властями Совета немедленно. Предлагается щедрое вознаграждение».

– Удивительно, – фыркнула Эльза, – как точно жители деревни изобразили нападавших, учитывая, что видели воров мельком и в темноте.

Я подняла на нее глаза.

– Простите, что мы доставили вам проблемы. И Нью-Хобарту.

Она схватила листок бумаги, свернула и сунула в карман фартука.

– Не обольщайтесь. Это сейчас происходит повсюду – Альфы берут под жесткий контроль поселения и даже такие большие города Омег, как этот. Они превращают их в гетто. В конечном счете, это всё равно случилось бы рано или поздно.

– И у вас не возникло соблазна сдать нас? – спросил Кип.

Эльза снова рассмеялась.

– Если честно, то мне не нужна их награда, пока Альфы готовы платить деньги за то, чтобы избавиться от своих детей-Омег. Мы будем здесь в порядке, не беспокойтесь.

– И насчет лошадей, – проронила я. – Это не совсем так, как может показаться…

Она успокоила меня.

– Ты думаешь, я так нуждалась в двух голодных одноруких работниках? Послушай. Однажды, несколько лет назад, еще до того, как Нина стала тут работать, мы потеряли пятерых детей. Те люди пришли ночью, с мечами. На них не было униформы, но я готова поспорить жизнью, что это солдаты Совета. Они забрали трех младенцев и двух детишек постарше.

Я слышала, как глубоко вздохнул Кип. Эльза продолжила:

– Мы так о них ничего и не узнали, кроме того, что через две недели ко мне пришли три семьи, готовые придушить меня, потому что их дети Альфы внезапно умерли. В течение трех дней, один за другим.

Я подумала о черепах на дне грота, когда мы сбегали из Виндхэма. Эльза продолжала:

– Я не знаю, что они сделали с теми детьми и что случилось с двумя другими, которых они забрали. Но знаю, что существует множество причин, чтобы убегать от Альф, и эти причины отнюдь не конокрадство. – Она передала Кипу сумку. – Здесь еда и вода, должно хватить на несколько дней. Еще одеяло, нож и так, по мелочи, что может пригодиться. Вам следует держаться боковых дорог, которых еще не закрыли. Было бы лучше, если бы вы разделились, но я знаю, что вы не станете. А тебе, Алиса, стоит опять спрятать свою руку.

Я сунула руку под свитер, но отказалась привязывать ее, когда Кип вызвался помочь.

– Нет, если мне придется бежать или драться, я должна суметь освободить ее.

– Нам лучше подождать темноты? – спросил он.

Я покачала головой, а Эльза ответила:

– Нет, идите прямо сейчас, пока кругом народ и город еще не закрыт. Отправляйтесь в южный конец города, подальше от рынка. Я собираюсь сейчас вернуться на рынок. Там собирается толпа, отнюдь не радостная по поводу происходящего. Мы не можем бороться с солдатами, мы же не глупцы, но соберемся вместе и на закате устроим марш, создадим шумиху. Этого будет достаточно, чтобы привлечь к нам часть солдат. На закате – запомните это. А теперь идите.

Она показала на окно, но я не могла уйти, не задав еще один вопрос.

– Вы знаете что-нибудь об Острове?

Она покачала головой, но на этот раз не избегала смотреть в глаза.

– Только слухи – то же самое, что и ты наверняка слышала. Я даже не знаю, правда ли это. Но ради вашего блага, надеюсь, что да. Я не понимаю, что творится. Почему Совет сейчас так с нами обращается. Никто не понимает. Все идет к тому, что приютов будет недостаточно. Так не может долго продолжаться.

Я сжала ее руку. Годы неустанного труда, заботы о детях, хлопот на кухне сделали ее руки мозолистыми.

– Попрощайтесь за нас с Ниной и детьми? Особенно с Алексом, – попросил Кип.

Эльза кивнула. Я вскарабкалась на подоконник, Кип тоже подошел к окну, но на мгновение заколебался.

– Давай, – сказала я. – Спроси ее.

Он посмотрел на Эльзу.

– А меня вы не узнаете? Из тех пятерых детей, которых забрали?

Эльза протянула руку и погладила его по щеке:

– Прости.

Он отвернулся, взобрался на подоконник рядом со мной.

– Мы не сможем вас даже отблагодарить, – сказала я Эльзе.

Она усмехнулась.

– Ну, так что же вы мешкаете? Убирайтесь отсюда, да поживее.

Глава 15

Не успев прийти в себя после новостей Эльзы и нашего поспешного ухода, мы испытали новое потрясение, увидев, как сильно изменился Нью-Хобарт. И правда, со стороны рынка доносились гвалт и крики, и люди непрерывным потоком стекались к рыночной площади. Поначалу нам даже стало неуютно идти им навстречу, казалось, что мы слишком выделяемся. Однако попадались и другие люди, которые шли с нами по пути, по своим делам. В какой-то момент я вздрогнула и отскочила в сторону, услышав шум над головой. Оказалось, какой-то человек всего лишь встряхнул мокрую постиранную простынь и повесил ее на балконе.

Кип нес сумку, и хотя нам не хотелось разделяться, условились, что я буду идти ярдов на двадцать впереди так, чтобы со стороны могло показаться, что мы не вместе. Мы держались переулков, избегая больших и людных улиц. По пути нам встретилось несколько плакатов с нашим изображением.

Каждый раз, убедившись, что никого поблизости нет, я срывала их и прятала в сумку. Звуки, доносящиеся с рынка в северной части города, становились громче, хотя мы уже отошли довольно далеко. Я сосредоточилась, пытаясь различить шаги Кипа в городском шуме.

На одной из улочек мы едва не столкнулись с солдатами Совета, скачущими верхом. В узком переулке они смотрелись просто нелепо. К счастью, мы услышали топот копыт прежде, чем они появились в поле зрения, и успели спрятаться в дверном проеме одного из домов. Мы присели на корточки, как раз в тот момент, когда они проезжали мимо. После этого мы стали передвигаться более осторожно, медленно проходя по улицам, пока шум с рыночной площади не затих вдали.

Когда мы подобрались к окраине города и увидели, как много там солдат, меня с новой силой охватило тяжелое предчувствие надвигающейся беды, которое не давало покоя все эти недели и теперь стало почти осязаемым. Я притаилась за тисовым деревом, что росло на боковой улочке, наблюдая за происходящим. Я увидела, что каждые несколько минут появлялись патрули из четырех солдат, точно они, группа за группой, обходили город по периметру. Время от времени мы замечали конные отряды, проносящиеся по извилистым улицам так стремительно, что местные жители отпрыгивали в стороны с их пути. На главной дороге, ведущей на юг, солдаты уже успели поставить ворота и начали возводить стену по обе стороны от них. Должно быть, они начали на рассвете, а может, и всю ночь строили, судя по тому, сколько уже вбито столбов. К новым воротам подъезжали телеги, груженные бревнами. Омегам пока еще позволялось проходить через ворота в обоих направлениях, но сначала их тщательно проверяли.

– Всё еще хуже, чем думала Эльза. – Кип догнал меня и встал рядом. Тяжело вздохнув, посмотрел через мое плечо. – Ты случайно не знаешь здесь потаенных рек или скрытых тоннелей?

Я закатила глаза.

Целый час мы пытались выбраться из города по разным улочкам, но везде нас ожидало одно и то же: беспрерывный стук молотков и регулярные патрули. Ближе к вечеру мы вернулись к тому месту, откуда просматривались главные ворота.

– Может, разделимся и попробуем пройти обманом?

Однако мы оба знали, что это бессмысленное предложение.

– Не думаю, что, устроив здесь такую возню, они позволят себя одурачить выдуманными именами и стрижкой.

– Знаю, – я закусила нижнюю губу. – Может, успеем пробежать?

Он покачал головой.

– Даже если мы проскользнем мимо патрулей, местность слишком открыта. До леса, должно быть, не меньше мили, – он показал на густой лес вдали внизу равнины. – Они точно нас увидят. Может, тогда вернемся к Эльзе?

– И будем ждать, когда они полностью достроят стену? Ждать, когда они начнут обыскивать дом за домом?

К югу от нас в самом конце строящейся стены раздался грохот – из телеги выгрузили бревна. Мы наблюдали, как телегу снова прицепили к четверке лошадей и она медленно потащилась через ворота обратно в лес. Даже издали мы слышали доносящиеся из леса стуки топоров и постоянное громыхание. Кип легонько ткнул меня локтем.

– Смотри – телега.

– Ты же не предлагаешь еще раз украсть лошадей? Потому что мне и первого раза хватило с лихвой.

– Да не на лошадей, – сказал он. – Смотри на телеги.

По дороге между Нью-Хобартом и лесом беспрерывной вереницей тащились телеги, одни шли в город, груженные срубленным лесом, другие – возвращались в лес пустыми. Каждой телегой правил всего лишь один солдат. Мы подкрались к строящейся стене настолько близко, насколько осмелились. Однако и на этом расстоянии мы слышали, как бились о пряжки мечи патрульных, когда они проходили мимо. Мы прятались между двумя огромными пустыми ящиками, от которых несло гнилыми овощами. Сквозь щели между досками мы видели, как прибыла очередная телега и затем ее стали разгружать. На это у них ушло около десяти минут. Разгрузкой занимались четыре солдата, которые скидывали бревна в большую кучу, а уже оттуда другие люди уносили их к строящейся стене. Кое-где стена была сложена из связанных веток, а местами – выстроена основательно, и столбы уходили в землю очень глубоко. Всё это время мимо нас проходили пешие и конные патрульные, казалось, чуть ли не каждую минуту.

До заката оставалось ждать совсем недолго. А мы всё наблюдали, как быстро растет стена, и чувство, будто вокруг нас затягивается петля, обострялось с каждой минутой. Время от времени мы перешептывались. Кип вынул один из плакатов, спрятанных в сумку, и разгладил смятый лист на каменной мостовой.

– Конокрады. Правда, что ли?

Я пожала плечами.

– А ты бы как хотел?

– Не знаю. Разве то, что они разместили о нас на плакатах – это всё?

– А что ты думал, они должны написать? Сбежавшие из Камер Сохранения и наших сверхсекретных резервуаров?

Он собрался сложить плакат снова и вдруг замер.

– По крайней мере, они знают что-то обо мне – обо мне до резервуара. – Мы сидели на корточках рядом, но он схватил меня за колено. – Кем я был.

– Конокрадом?

Он говорил очень быстро, едва поспевая за собственными мыслями.

– И поэтому они поместили меня в резервуар.

– А ты не думаешь, что для этого должно быть что-то посерьезнее? Они ловят конокрадов постоянно, но не помещают их в секретную лабораторию.

– Но зато это бы объяснило, почему я так хорошо держусь верхом.

Я засмеялась, быстро зажав себе рот.

– Ты не был так уж хорош.

Он сложил плакат в сумку.

– Я просто сказал, что так могло быть.

Я наблюдала за ним, пока он возился, затягивая шнурок на сумке.

– Послушай. Я понимаю, что ты хочешь узнать о своем прошлом. Но я просто не вижу ключа к нему там, где ты хочешь его найти. Меня здесь тоже обвиняют только в конокрадстве.

Он кивнул, передал мне сумку и молча присел.

Небо на западе окрасилось желтым. На краю леса, с южной стороны, где до сих пор стоял звон топоров, показались проблески пламени – зажглись первые факелы.

Всё произошло быстро. Шум с рынка не доходил в эту часть города, но вдруг с восточной стороны прискакали всадники без униформ. Они подъехали к воротам, коротко посовещались с часовыми и умчались прочь. Остальные, быстро оседлав коней, поскакали следом. От главных южных ворот в обе стороны – на восток и на запад – началась перекличка. Люди выкрикивали по цепочке какое-то распоряжение. Каскад звуков прокатился вдоль стены, и через несколько минут солдат стало заметно меньше. Патрули продолжали обход по тому же маршруту, но и они теперь проезжали гораздо реже. Многие, кто работал на разгрузке и строительстве, тоже ушли, направившись по главной улице к центру города. Суета и будоражащие звуки всколыхнули воздух. Кип взял меня за руку, и мы пробежали к концу улицы, упирающемуся в груду бревен, у которой остановилась телега. Лошади томились, стоя мордой к воротам, что располагались на несколько сотен ярдов левее. Быстро сгущались сумерки. Вдоль стены через равные промежутки горели факелы. Укрывшись в неглубоком дверном проеме, мы наблюдали, как слева от нас прошел возчик к лошадям, запряженным в телегу, и встал к нам спиной. Я высвободила левую руку и сунула ее в рукав.

– Ты уверена? – спросил Кип.

– Если они увидят, как мы бежим к телеге, то будет уже без разницы, с рукой я или без. А так я смогу двигаться гораздо быстрее.

Мы уже почти вышли на открытую дорогу и направились к пустой телеге, но я почти сразу затянула его назад, чуть не опрокинув на себя.

– Что? – он вывернулся, сбросив мою руку, присел на корточки и выглянул наружу.

– Подожди, – прошептала я.

Тут же слева раздался звук шагов патруля. Они прошли очень близко, может, шагах в тридцати, но я не сводила глаз с телеги. Она не двигалась. Я слышала, как возчик, бранясь, возился с упряжью. Затем поднялся и отступил на шаг. Когда мимо него проходил патруль, он вытянулся и отдал воинское приветствие.

Телега тронулась. Но патруль едва миновал нас и еще не скрылся из виду. Я не осознавала, что задерживала дыхание, пока не услышала, как с дрожью выдохнул Кип. Патруль отошел вправо от нас шагов на пятнадцать, телега же ехала влево, удаляясь с каждым мгновением. Кип повернулся ко мне, вскинув брови. Я не сказала ни слова, просто кивнула. Перебегая дорогу, мы низко пригнулись, затем припустили со всех ног, пытаясь догнать телегу. Она двигалась полным ходом, рывками, но быстро. Как только мы отбежали подальше от укрытия, нас могли заметить в любой момент. И при этом, казалось, мы ничуть не приблизились к телеге. Я боялась, что этот патруль развернется или вскоре покажется другой. Или часовые у ворот заметят суету. Между тем, мы никак не могли догнать телегу. Я оглянулась, чтобы проверить, увидел ли нас патруль и есть ли возможность, в случае неудачи, отступить и вернуться в укрытие, и неожиданно споткнулась и упала, сильно ударившись о землю ладонью и коленом. Я уже приготовилась услышать крики, что нас обнаружили, но Кип схватил меня за руку и помог подняться.

– У нас не будет другого шанса, – зашипел он и, не выпуская моей руки, снова помчался за телегой.

Криков часовых мы так и не услышали. Не знаю, замедлила ли ход телега, подъезжая к воротам, или поддержка Кипа дала мне толчок, но вместе мы стали постепенно нагонять ее. Я даже различала пятна пота, что расползлись от подмышек возчика и почти слились в середине сутулой спины, и грубое плетение рогожи, покрывавшей дно телеги. Последний рывок – и мы запрыгнули на телегу, сразу укрывшись рогожей. Сучки и щепки разлетелись в разные стороны с негромким стуком. Я вновь испугалась, что нас разоблачат. К счастью, сама телега ехала с изрядным шумом: скрип колес, цокот копыт, ерзанье и понукание возчика. Через рогожу я смутно видела, как мелькали огни – мы проезжали мимо зажженных факелов, с наступлением темноты солдаты водрузили их на столбы вдоль стены.

Телега определенно замедлила ход и затем повернула к воротам. Прижавшись лицом к деревянному днищу повозки, я желала, чтобы тело стало полностью неподвижным. Я слышала дыхание Кипа, и каждый собственный вздох звучал невыносимо громко. К немыслимому облегчению, телега не остановилась у ворот, возчик лишь обменялся приветствием с часовыми.

– Разойдитесь, пока я и сам не стал уродом, – крикнул возчик часовым.

Кто-то засмеялся. Затем стук колес изменился – мы съехали с булыжной мостовой Нью-Хобарта на разбитую грязную дорогу, ведущую в лес. Я и не представляла, что ехать будет так больно. Телега подпрыгивала на каждой колдобине, меня нещадно трясло и порой подбрасывало так, что я сильно ударялась о днище. Я сплошь засадила занозами сбитые ладони и колени. Однако больше всего я боялась, что на одном из ухабов слетит рогожа и нас увидит возчик или часовые, оставшиеся позади, у ворот. Мне хотелось убрать несколько маленьких веточек, что вонзались в тело, но я не осмеливалась.

Мы ехали медленно, но минут через пять отдаленный звон топоров стал стремительно нарастать, оглашая лес. Дорога теперь казалась еще более ухабистой, и меня то и дело подбрасывало. Выглянув через рогожу, я увидела, что темнота совсем сгустилась. Голоса, как и удары топоров, слышались громче и отчетливее. Впереди ночную тьму рассеивали многочисленные огни факелов. Кип тоже наблюдал из-под рогожи, и когда я дотянулась до него, он дважды сильно сжал мои пальцы. На третье пожатие мы вместе встали на колени и соскочили с заднего конца телеги, тяжело упав наземь. Хоть прыгать пришлось невысоко, но узкая лесная дорога оказалась вся в рытвинах, и мы едва удержались на корточках. На мгновение мы замерли, но телега не остановилась, и возчик ничего не заметил. Его силуэт выделялся на фоне яркого света огней, навстречу которому медленно двигалась телега.

На миг эта сцена показалась знакомой. Но затем поняла, что она всего лишь пробудила воспоминания о взрыве, который я видела неоднократно. Огонь, рев, падающие деревья. Хотя это было несравнимо меньшей, замедленной версией взрыва. Вместо моря пламени здесь горело множество факелов. Топоры, которыми орудовали сотни солдат, неустанно опускались и поднимались в огненном свете, напоминая страшный механизм.

Мы наблюдали лишь секунду, а затем нырнули с дороги в густые заросли, пробираясь почти ползком. Кип нес сумку, которую я выронила, когда мы прыгали с телеги. Теперь мы бежали слегка пригнувшись, очень быстро, однако среди грохота падающих деревьев, криков и неровной мелодии ударов топоров даже не переживали, что нас могут услышать.

Вела я, но пока думала лишь об одном: уйти как можно дальше от солдат, звуков и огней. Мы бежали минут десять, когда шум, наконец, стал стихать и огни скрылись из виду. Я замедлила шаг, стараясь почувствовать, где мы находимся. Бежать мы больше не могли, так как лес стал гуще и кругом стояла непроглядная тьма. Адский свет факелов остался далеко позади. Мы стояли молча, пытаясь расслышать сквозь сбившееся дыхание звук погони. Наконец Кип прошептал:

– Ничего?

Я кивнула, затем вспомнила, что он вряд ли видит в такой темноте.

– Ничего. Я не чувствую погони.

У него вырвался тяжелый дрожащий вздох.

– Ты не знаешь, каким путем нам идти? Мне, в общем-то, всё равно, если только мы сможем уйти отсюда как можно дальше.

– Думаю, что нам надо вернуться.

Он засмеялся.

– Конечно. Для полного счастья нам только и не хватает, что сотни врагов с топорами.

– Нет, я серьезно.

– Мне повторить свою точку зрения насчет топоров? – фыркнул он. – И горящих факелов, с которыми мы уже познакомились, когда крали лошадей.

– Вот об этом я и говорю – факелы.

Он вздохнул. Я услышала, что он сел на бревно.

– Пожалуйста, скажи мне по-честному, что тебя озарило как провидца, что это не просто идея. Потому что это и вправду плохая идея.

Я нащупала себе место на бревне и присела рядом.

– Не всегда можно точно сказать, что есть что. Сумка у тебя?

Я услышала, как он подвинул ее ко мне ногой. Мы молчали с минуту, пока я рылась внутри. Среди складок одеяла я нащупала буханку хлеба, фляжку с водой, ножик в ножнах. И наконец маленькую коробочку в восковой бумаге, которая зашелестела, когда я стала ее разворачивать.

– Как давно был дождь? Несколько недель назад, да?

– Ты хочешь поговорить сейчас о погоде?

– Послушай, – сказала я спокойно. – Нам нужно устроить пожар. Поджечь лес.

– Нет, не нужно. Нам нужно убраться отсюда как можно дальше и как можно быстрее. Нам неслыханно повезло, что мы дошли сюда. А если мы устроим поджог, они поймут, что кто-то здесь есть, и придут сюда.

– Вот поэтому нам надо вернуться туда, где солдаты, и там начать пожар так, чтобы они подумали, что это из-за их факелов.

– Мы только что выбрались из города. Зачем искать лишние неприятности?

– Потому что это касается не только нас. Ты слышал, что сказала Эльза – они все окажутся в ловушке. Их теперь еще сильнее прижмут к ногтю. Будут проверять каждую регистрацию. Это будет не город, а тюрьма.

– Ты думаешь, регистрация стоит того, чтобы рисковать нашими жизнями? Регистрация – это просто способ следить за происходящим.

– Не будь так наивен. За кем и чем, как ты думаешь, они собираются следить? За людьми вроде меня с могущественным близнецом, чтобы можно было их заточить навечно. За людьми, вроде тех детей, которых отняли у Эльзы и которых считали ненужными и одноразовыми, вполне подходящими для экспериментов. За людьми, которых они поместят в резервуары, как тебя. Понимаешь это?

В кромешной тьме я едва могла разглядеть его лицо. Я ждала, что он ответит, различая лишь собственное дыхание, постепенно стихающее после бега.

– Сейчас почти конец лета, – сказал он наконец. – Сухо, но не так, чтобы полыхали пожары.

– Знаю. И он может не разгореться. Но в худшем случае мы отвлечем их, замедлим их дело. А в лучшем – остановим надолго. Лишим их леса, который так удобно расположен под боком, задержим строительство стены. Может быть, дадим другим шанс выбраться из города.

– В худшем случае, Касс, нас поймают. Для меня хуже всего – оказаться снова в резервуаре, а для тебя – запертой в камере. Вот что самое худшее.

Я встала.

– Нет. Не пойми меня неправильно, я не хочу, чтобы нас поймали. И ты знаешь, что не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Но это касается не только нас двоих. Мы еще не знаем всего, что Совет планирует сделать с Омегами, но знаем, что ничего хорошего. И закрыть Нью-Хобарт – пока только один шаг в этом направлении.

Повисла долгая пауза, тишину нарушал лишь едва слышный стук топоров.

Кип ссутулился, подперев рукой подбородок. Наконец взглянул на меня.

– Ты боишься?

– Конечно, боюсь.

Он провел ногой по земле, сдвинув пожухлые листья и веточки.

– Чтобы устроить пожар, обязательно надо вернуться назад?

– Если мы не вернемся, они не подумают, что это несчастный случай. И ветер дует сейчас со стороны Нью-Хобарта. Если мы не вернемся к окраине города, рядом с лесом, огонь не дойдет до солдат с топорами, не задержит их и не сожжет деревья, необходимые им для строительства.

– Еще такой вопрос: нет вероятности, что мы случайно сожжем город?

Я покачала головой.

– Нет, пока ветер не изменит направление.

Он встал, повесил сумку на плечо и направился туда, откуда мы пришли. Через несколько шагов он оглянулся:

– Теперь твоя очередь нести сумку.

Глава 16

Обратный путь занял гораздо больше времени. Стояла такая темень, что одну руку я постоянно держала перед собой, чтобы не ушибиться и вовремя убирать низкие ветви. Временами лес становился совсем густым и труднопроходимым, и приходилось то ползти по бурелому, то протискиваться среди кустов. Размышлять о направлении, к счастью, не было нужды: мы просто шли на стук топоров, который делался все громче.

– Как ты думаешь, они собираются работать всю ночь? – спросил Кип.

– Возможно, – я пожала плечами. – Скорее всего, они будут работать по сменам и не останавливаясь, пока не возведут стену…

Вскоре кромешная тьма начала рассеиваться, проступили очертания деревьев, и среди них показалось красное зарево. Высокие факелы были воткнуты в землю. Осторожно, стараясь не шуметь, мы подползли как можно ближе. На большой поляне суетились и непрерывно взмахивали топорами солдаты. Одни подрубали деревья, другие влезали наверх и привязывали веревки, затем всем скопом мужчины налегали, тянули и валили подрубленное дерево. Просека становилась все чище. Дорога оттуда вела к краю леса, а вдалеке за ним виднелся Нью-Хобарт, мерцая движущимися огоньками. Это совершал обход патруль.

Мы старались держаться несколькими сотнями футов в стороне от факелов, пока обходили место вырубки справа от города.

Поначалу казалось, что к шуму легко привыкнуть, но чем дольше мы шли по просеке, тем нестерпимее он становился. Повсюду стучали топоры, время от времени раздавались крики, что еще одно дерево поддалось. Стволы падали с долгими, протяжными, как стон, скрипами, ломая соседние деревца и сотрясая землю. Но когда мы подобрались к дальней стороне вырубки, я даже радовалась шуму, который скрадывал шорох шагов так же, как деревья прятали в густой тени наши силуэты. За нами лес редел, и начиналась долина, ведущая к Нью-Хобарту. Казалось, сам воздух вспенился от звуков. Прямо перед нами горело кольцо факелов. Пламя трепетало и отблескивало на ветру, бросая кривые тени. Мне подумалось, что даже если кто и посмотрит с просеки в лес, мы с Кипом останемся невидимыми в тени, за огненным кругом. Открыв сумку, я достала спички…

Если бы кто-нибудь наблюдал за лесом, то заметил бы маленький огонек, на мгновение вспыхнувший в глубокой тени, после чего занялось пламя, совсем низко. Факелы пылали на столбах, а оно стелилось по земле. Затем пламя разделилось надвое и быстро побежало по низу, вдоль края просеки. Мы с Кипом разошлись, зажав в руках пылающие ветви, и вместе с нами ширился, временами замирая, полукруг огня. Там, где мы останавливались, оставляло свой след и пламя, разгораясь всё сильнее, то у самой земли, то на нижних ветках. Вскоре огонь уже нес свое послание вдоль всего северного края просеки. Два факела упали. Пламя охватило кустарник, тот весело затрещал и разгорелся уже без нашей помощи. Тогда я и поняла, что поджигать дальше нет необходимости: след в пять ярдов длиной, оставленный нами, и не думал затухать. Очаги разгорались, достигали друг друга и сливались в сплошную огненную линию, которая росла, становилась выше и шире, поглощала палую хвою, кусты и низкорослые деревца. Теперь огонь расходился быстрее, чем мы бы поджигали. Шепот пламени превратился в гул. Подгоняемый северным ветром, огонь подкрался к аккуратному кольцу факелов, расставленных по краю просеки, взметнулся и поглотил его. Еще несколько минут назад казалось, что шум топоров невозможно заглушить, теперь же все звуки поглотило рычание разбушевавшегося пламени. Крики еще пронзали раскаленный воздух, но теперь в них слышался ужас.

Мы не могли больше ждать и бросились прочь. Сперва возникло ощущение, что повторяется наше прежнее бегство, паническое и стремительное, но теперь воображаемая погоня стала реальной. Горячий ветер подгонял нас, постоянно напоминая о пожаре, бегущем следом за нами. Тёмный лес то и дело озарялся огненными вспышками, густая от дыма ночь краснела отблесками пламени. Иногда Кип отставал, тогда я оборачивалась, ожидая его. Сразу вспоминалось, как уговаривала его на эту авантюру. Но каждый раз, когда он догонял меня, его лицо сияло ликованием.

Я собиралась идти на юг, но, когда деревья стали реже, оказалось, что мы вышли к западному краю леса – должно быть, сбились на юго-запад. От Нью-Хобарта нас теперь отделяли акры пылающего, дымящегося леса. Я не знала, что нас вывело к его западной границе: провидение или слепая удача. Глядя на огонь, пожирающий горизонт, я четко понимала лишь одно: если бы мы остались в лесу, то не смогли бы убегать от пламени слишком долго. Здесь же, на болотистой равнине, огонь не представлял опасности. Временами мелкие очаги вспыхивали в высокой траве неподалеку от леса, но быстро затухали.

Примерно в миле от края леса мы набрели на заболоченный пруд и остановились, чтоб попить воды и умыться. Лицо Кипа покрывали пятна сажи, да и с моих рук стекала черная вода. Когда я выбралась из воды на травянистую кочку, то увидела на лодыжках четкую линию, ниже которой кожа была чистой, выше – пепельно-серой. Даже здесь, вдали от пожара, воздух казался горьким от дыма. Морщась, я кое-как вымыла ладони и разбитые, саднящие колени. Из глубокой царапины вынула застрявший мелкий кусочек гравия. Затем достала нож и отрезала от сумки две полоски ткани. Смочив их в воде, одной обвязала свое лицо, а вторую повязала Кипу. Даже под тканью я различила его усмешку.

– Ты что такой веселый? – хмуро полюбопытствовала я. – Прежде ты не слишком-то рвался быть поджигателем.

Через влажную ткань голос звучал нечетко, зато дышалось гораздо легче.

– Знаю, – ответил он. – Но это оказалось приятным – что-нибудь делать…

Он закинул сумку на плечо, и мы отправились дальше вдоль дымного края леса.

– Кажется, мы и так последние месяцы не прохлаждались? – удивилась я.

– Да, разумеется, – Кип пожал плечами. – Но мы просто пытались от них уйти. А теперь что-то изменилось, мы не просто убегали, но и сделали кое-что в ответ. Поступили решительно!

Я глухо рассмеялась сквозь влажную ткань.

– Совсем недавно ты не чувствовал себя решительным, как я ни пыталась тебя уговорить!

Кип тоже рассмеялся.

– Ну, это было до того, как я стал закаленным диверсантом!

В шутку я столкнула его с кочки в мелкую воду. Кип немедленно топнул ногой, обдав меня брызгами. Вдали горел и дымился лес, а мы уходили все дальше, держа путь среди заболоченных прудов.

* * *

Еще трое суток мы видели лесной пожар. Весь первый день мы наблюдали в небе красные отблески и черные, густые столбы удушливого дыма. Затем дым превратился в густую темную пелену, закрывшую горизонт, как лоскут преждевременной ночи. Под утро четвертого дня западный ветер принес дождь. Я проснулась и обнаружила, что огонь ушел, а черная завеса на горизонте растаяла.

После пожара я стала чувствовать остров сильнее, чем прежде. Меня непреодолимо тянуло к нему, словно глубоко под кожей засел осколок, рвущийся наружу. И столь же сильно я чувствовала присутствие Исповедницы, ее неутомимые поиски. Это тревожило меня настолько, что я не доверяла самому небу и вздрагивала от каждой букашки, что щекотала кожу в минуты отдыха.

Когда я опять проснулась на рассвете с криком, Кип сонно пробормотал:

– Что на этот раз?

– О чем ты? – спросила я, садясь.

– Обычно тебе снится Остров, Исповедница или взрыв, – пояснил он. – Но раз ты кричала, значит, снилось что-то из двух последних….

– Да, это снова была она, – призналась я.

Если Исповедница снилась, значит, она принималась за поиски с особой яростью. Ее разум со свистом пронзал ночное небо, как тот кнут, что мы видели в Нью-Хобарте.

Я пересела поближе к Кипу, радуясь тому, что жесткая и упругая болотная трава колет и царапает кожу, возвращая в реальность из фантастического и чудовищного сна.

– Я должен был догадаться, – вздохнул Кип, укрывая меня одеялом, которое я стряхнула, пока металась во сне. – Громче всего ты кричишь, когда видишь ее.

– Прости, у меня не очень-то получается это скрыть… – пробормотала я и почувствовала, как он пожал плечами.

– Твои видения так далеко нас привели, – заметил он. – Приступы крика – это мелочь, с которой я просто счастлив мириться…

Он замолчал. В тишине ночи гудела мошкара.

– Хотя это, конечно, немного странно, – добавил он. – Я знаю, что с Исповедницей пришлось тяжко, но почему видения с ней пугают тебя больше, чем взрыв? Конец света ведь в любом случае страшнее…

Я знала, что это будет сложно объяснить, даже Кипу. Взрыв вызывал особенный страх. Он охватывал весь мир, погружая его в огонь и разрушая всё до основания. Но этот страх казался чем-то неопределенным, в то время как ненависть Исповедницы была личной, целенаправленной и практически осязаемой. Она намеревалась перетряхнуть весь мир, чтоб найти меня. Взрыв нес только разрушение, без ненависти. Всё превратилось в пламя и оказалось выжженным дотла. Но жгучую, пульсирующую ненависть Исповедницы я чувствовала беспрестанно и гораздо острее, чем в камере. Тогда она относилась ко мне с пренебрежением, порой я вызывала у нее досаду. Лишь раз Исповедница пришла в ярость, когда я осмелилась в ответ вторгнуться в ее мысли и увидела странное помещение с проводами. Но даже тот гнев не шел ни в какое сравнение с лютой злобой, которой, казалось, теперь пропитан весь воздух. С тех самых пор, как я сбежала из Виндхэма, меня сопровождала постоянная и вездесущая, как комары, злоба Исповедницы. Я узнала ее, словно старого товарища: такую же ненависть мне случалось ощущать в Заке…

В тот день мы увидели шестерых всадников, появившихся с западной стороны. На серо-зеленых просторах болот белые лошади и красные туники солдат бросались в глаза за милю. Когда Кип заметил их, мы упали в траву ничком и поползли в заросли тростника у пруда, где можно было укрыться.

– Они ведь не могут нас увидеть с такого расстояния? – тихо спросил Кип.

– Нет, если мы не будем двигаться, – ответила я. – И если нам повезет.

Мы замерли в тростнике, по пояс в стоячей воде, подернутой зеленой ряской.

– Не знаю, как ты, – шепнул Кип, морща нос от затхлого запаха тины, – но сейчас я не чувствую себя особенно удачливым…

Всадники ехали медленно. Поэтому мы почти весь день просидели в пруду, наблюдая, как лошади осторожно ступали по болотистой земле.

– Они не пойдут тем путем! – слова Кипа прозвучали одновременно как просьба и как размышление.

– Думаю, солдаты направляются прямо к побережью… – ответила я.

Однако на следующий день выяснилось, что солдаты шли той же дорогой.

Мы с Кипом миновали поселение из нескольких лачуг, ютившихся в сырой впадине на краю перелеска. Держась на безопасном расстоянии, мы пробирались по болотцу среди высоких камышей, но даже оттуда увидели новую виселицу из недавно спиленного и оструганного дерева. Во всем поселении то было единственное прямое строение, не покосившееся и не осевшее в болотистую, подвижную землю – остальные домишки давно осели и накренились. На верхней балке, отмеченной выжженным символом Альфы, висела на цепях огромная клетка, вроде птичьей, но несравнимо больше, а изуродованное тело внутри казалось еще сильнее изломанным в сравнении с прямыми линиями виселицы. Это была женщина, калека с одной ногой. Даже издали мы видели, что ее рубаха от порки изорвана на спине в клочья и пропитана кровью. Ветер с болот покачивал клетку, и казалось, что женщина вглядывается за горизонт с закрытыми глазами.

Остаток дня мы то шли, то бежали, но даже когда поселение скрылось из виду, а болото осталось далеко позади, мне слышался скрежет цепей на ветру…

– Мы должны идти ночью, – сказала я. – Днем спать по очереди, а ночью идти.

Теперь к Острову меня притягивала не только потребность найти ответы, но и дикий, первобытный страх. Больше нигде в целом мире мы с Кипом не могли быть в безопасности. Ни в Нью-Хобарте, ни в затерянных болотах…

– А что мы найдем на Острове? – спросил Кип. – Что, если там нет Ополчения, как мы надеемся?

– Не знаю, – я покачала головой, – ополченцы ли там на Острове, или отшельники, или нечто среднее, но это место, где нет Альф! Только Омеги! Совету этого достаточно, чтобы видеть в нем угрозу. Ты видел толпу на рынке, молча наблюдавшую за поркой? У них нет никакого выбора, так правят Альфы. Так было всегда. Поэтому Совет боится острова, боится, что где-нибудь может быть по-другому…

– Но если Совет не смог найти его за столь долгое время, почему ты уверена, что мы найдем? – допытывался Кип.

Я пожала плечами.

– Потому же, почему была уверена насчет пещер и тоннеля под Виндхэмом…

Кип внимательно посмотрел на меня.

– Думаю, этого достаточно.

– Не будь так уверен, – тут же возразила я. – Я могу знать направление, но как туда добраться – другой вопрос. Если попадем в шторм, то ничего обещать не смогу. От материка до Острова путь не близкий, а погода непредсказуема. И я никогда не плавала в лодке.

Кип вздохнул.

– Давай просто надеяться на лучшее. Вдруг окажется, что я был опытным моряком до того, как попал в резервуар?

Кип шутил, но привычного мне смеха в его голосе больше не слышалось. Он остался на болотах, там, где клетка качалась на виселице.

* * *

Из Нью-Хобарта до побережья мы добирались почти две недели. В основном шли ночами, лишь изредка днем. У нас оставалась кое-какая провизия от Эльзы, да и передвигаться стало легче, когда мы выбрались из болот на равнину с редким пролеском. Еды хватило дней на пять, хотя хлеб засох уже на вторые сутки. Потом мы питались тем, что смогли найти. Птичье гнездо с крохотными пёстрыми яйцами, что мы обнаружили на ветке, стало настоящим праздником. Мы пекли яйца на слабом огне и старались растянуть их на два дня. Вдали от болот грибы попадались намного реже, но зато крупные и не такие водянистые.

Ближе к побережью пейзаж изменился и стал однообразным и тоскливым, но после бесконечной топи болот было приятно ступать по сухой каменистой земле.

Днем мы прятались под громадными белыми валунами, по очереди отдыхая и наблюдая за окрестностями, а ночью шли дальше. Все казалось спокойным. А на рассвете десятого дня, когда мои ссадины на коленях и ладонях окончательно зажили, мы почувствовали запах моря. Хотя мы не знали наверняка, оно ли это, просто предположили, что острый аромат соли в утреннем воздухе говорит о том, что побережье совсем неподалеку. И только обойдя остроконечный скалистый холм, мы с Кипом впервые увидели море, причем так близко, что могли разглядеть брызги пены внизу на темных от влаги утесах.

– Думаешь, ты когда-нибудь видел это? – спросила я.

Мы сидели в высокой траве на утесе и смотрели вниз, туда, где заканчивались скалы и переливалась синева бескрайнего моря.

Прищурив глаза, Кип задумчиво смотрел за горизонт.

– Не знаю.

Если он и видел море раньше, то забыл, и теперь смотрел на пенные гребни волн с таким же удивлением, как и я. Возможно, это один из тех моментов прошлой жизни, которые у него отняли? Резервуар поглотил даже море…

Тяжело вздохнув, я положила голову Кипу на плечо. Мы сидели не меньше часа, глядя, как волны наползают на берег. Я думала, что где-то там, в безбрежном море, прячется Остров. А мы, исхудавшие и усталые, не имеем ни малейшего представления, как туда доплыть, но все-таки собираемся найти этот Остров, раскрыть секрет моря.

* * *

На следующий день мы наткнулись на рыбацкую деревню. В эти дни похолодало, и жены моряков растопили печки, поэтому сизые ленты дыма, вьющегося из труб, виднелись за несколько миль. Деревня оказалась очень большой. Около шестидесяти добротных домов расположились на вершине одного из утесов. Хоть на главной дороге и возвышался горделиво деревянный щит со знаком Альф, достаточно было просто взглянуть на откормленный скот, пасущийся поблизости, чтобы понять, кто жил в этой деревне. На востоке утес резко обрывался небольшой бухтой, к которой вела узенькая тропинка.

Целый день мы наблюдали за деревней со скалы, отмечая, как рано рыбаки спускаются по тропе к своим лодкам и когда возвращаются днем, к обеду. Как их встречают женщины, старики и дети, помогая выгрузить сети с уловом. Это казалось мучением – беспомощно смотреть сверху на свежую рыбу, да так близко, что можно было разглядеть блеск чешуи. Мы не ели уже больше суток, и голод терзал нас не меньше, чем страх погони. Нам пришлось дождаться ночи, чтобы спуститься к пристани. Ночь выдалась светлой, но мы все равно шли медленно и осторожно по узкой тропе, вздрагивая всякий раз, когда из-под ног срывался камень и со стуком падал вниз. На причале, у огромного тростникового контейнера, копошилась большая стая чаек, подбирающая оставленную от улова рыбу. Когда мы подошли, птицы так разгалделись, что я испугалась, как бы не проснулась вся деревня. А затем я забыла свой страх: чайки взлетели, а в контейнере оказалась груда выброшенной мелкой рыбы и потроха. Смеясь и морщась, мы с Кипом покопались в куче и под верхним слоем, где пировали птицы, нашли нетронутую мелкую рыбу. Некоторые рыбешки были размером с мизинец, но зато упругие и свежие. Мы ушли по галечному берегу так далеко, что причал потерялся из виду, затем рискнули разжечь маленький костер и приготовить рыбешку. Я наслаждалась каждым кусочком. Мне доставляло удовольствие даже вытаскивать из зубов острые косточки и облизывать жирные пальцы. На щеке Кипа блестел легкий серебристый налет там, где он смахнул чешую с кожи. От ужина осталась маленькая горка рыбных костей между нами. Горячие угли еще слабо мерцали, а мы сидели, глядя на море.

– Знаешь, мы могли бы поселиться здесь, – произнес он мечтательно. – Здесь нам неплохо бы жилось.

Я пробежалась языком по зубам, выискивая кости.

– Спать под скалой и по ночам бороться с чайками за объедки Альф?

– Ну, не совсем так… Мы могли бы пройти дальше вдоль берега. Ловить рыбу сами. Построить маленькое жилище.

Я покачала головой.

– Ты считаешь, они бы не пришли за нами? – Я подумала о неотвязном присутствии Исповедницы, о ее ищущих глазах, о красных всадниках на болотах, об избитой женщине в клетке. Они уже шли за нами. – Но даже если бы нас не преследовали, Кип, ты думаешь, Омегам позволили бы жить в таком месте? Прямо на берегу, где можно свободно удить рыбу? Даже если бы люди Зака не пришли за нами, нас бы все равно отсюда выгнали.

Кип вздохнул и бросил в воду маленький камешек.

– Может, ты и права, – произнес он. – Просто думал, что, по крайней мере, помню, как устроен этот мир, хоть и не знаю, какое место в нем занимал я сам. Но я забыл, как всё тяжело…

Я пожала плечами и накрыла ладонью его руку.

– Это не твоя вина. С каждым годом всё меняется к худшему, а мы не знаем, сколько ты пробыл в резервуаре. По-настоящему тяжкая жизнь началась только со времен засухи, когда стали поднимать налоги, а запрет на то, чтобы устраивать поселения Омег на побережьях, и вовсе наложили недавно, с тех пор, как в Совет пришла Воительница. Ну, а регистрации и закрытые города – всё это для меня такая же новость, как и для тебя.

Кип угрюмо перекатывал гальку в пальцах, словно взвешивая ее на ладони.

– Ну, а как насчет других мест? – спросил он.

– Везде одно и то же, вероятно, даже на востоке.

– Нет, не в других местах этой страны. Я имею в виду, где-нибудь за морем. Как ты думаешь, где-то может быть по-другому?

Глядя на бескрайнее море, я с трудом представляла что-либо за его пределами. Я пожала плечами и произнесла:

– Может, где-то когда-то и было по-другому. Сейчас мне и Остров кажется далеким. А нам нужно добраться туда, найти Ополчение Омег и рассказать им всё, что знаем.

– А что мы знаем? – спросил он. – Иногда мне кажется, что мы не узнали ничего с тех пор, как покинули Виндхэм, кроме того, какие грибы можно есть, а какие нельзя. Мы ничего не выяснили ни обо мне, ни о резервуарах.

Я понимала его разочарование.

– Думаю, мы узнали больше, чем осознаем. Я думала о Заке. В день побега он упоминал о каких-то проектах. И эти жестокие меры к Омегам. Регистрации. То, как они пытаются сейчас следить за всеми Омегами…

– Конечно, мы узнали обо всём этом. Но в этом нет никакого смысла.

– Зак, может, и сумасшедший, но не дурак, – продолжала я. – Зачем им заставлять нас голодать? Ведь даже в приютах такого не допускают.

Кип потер глаза тыльной стороной руки.

– Они забирают всё до последней крупицы. И теперь мучают людей, секут их, чтобы… донести послание.

Кипу не обязательно было договаривать вслух то, чего мы оба боялись. Эту тяжесть в душе мы несли с тех пор, как увидели качающуюся на виселице клетку: послание предназначалось нам.

Он бросил камешек в море.

– Я больше не понимаю этот мир, – повторил он.

Не глядя на Кипа, я тоже бросила камешек в волны.

– Ты винишь меня за то, что делает Зак?

Он пожал плечами.

– Он поместил меня в резервуар, а ты освободила. Так что счет равен.

– Серьезно?

Кип посмотрел на меня.

– Я виню Зака. Знаю, ты считаешь, что вы с ним – одно целое, но это не так. Какие бы планы он ни вынашивал, ты тут ни при чем. Ты и твой брат – абсолютно разные люди.

На секунду мне стало смешно.

– На этот счет он определенно бы с тобой согласился.

Море перед нами вздыхало, орошая ноги пенными брызгами.

Я часто думала о Заке: что он делает, где он. Но еще чаще думала об Исповеднице. Даже сегодня, когда так ярко сияла полная луна, едва пошедшая на убыль, я чувствовала в ночном небе беспрерывно ищущий меня взгляд.

Той ночью мы украли лодку. Я боялась отправляться в плаванье в темноте, но луна светила очень ярко. Мы осмотрели несколько разных суденышек, палубы которых устилали рыболовные сети и катушки, но, в конце концов, взяли крошечную лодочку. Я думала, плыть в большой лодке безопаснее в открытом море, но Кип сказал, что с тремя руками мы не совладаем со всеми этими канатами и шкивами.

– Ты не чувствуешь в себе никаких проблесков знаний морского дела? – в шутку спросила я.

Кип признался, что тоже сбит с толку канатами и реями. Тогда мы остановили выбор на самой маленькой красной лодке с длинными веслами, аккуратно подвешенным ведром на руле и маленьким белым парусом, обернутым вокруг мачты.

– Можно не надеяться, что ты сочтешь это уважительной причиной, чтобы не грести? – спросил Кип, показывая пустой левый рукав.

Он спустился с пристани ко мне в лодку.

– Так и есть, – кивнула я, придерживая лодку, пока Кип взбирался в нее, затем взяла у него веревку, которую он отвязал от пирса. – По справедливости я должна бы заставить тебя вообще всё делать, ведь на мне лежит обязанность управлять лодкой. Но поскольку мы не хотим плыть по кругу, мне тоже придется грести.

Я бросила веревку на дно лодки, и та упала кольцом к ногам Кипа.

– В любом случае, если поднимется ветер и мы разберемся что к чему, то сможем воспользоваться парусом.

– Будь осторожнее в желаниях, – предостерег он. – Чем меньше ветер, тем лучше для такой мелкой посудины, насколько я знаю…

– Погребем с часок, и ты не так запоешь!

Я всегда любила воду, потому что выросла у реки. Здесь, на море, все ощущалось по-другому: даже в такую спокойную ночь, как сегодня, волны бились о борт сильнее, чем течение самой бурной реки.

Мы аккуратно маневрировали, но все равно скреблись о другие лодки. Впрочем, в деревне никто не проснулся, никаких огней не появилось на тропинке сверху. Вскоре мы уже гребли вовсю и, наконец, вышли из гавани на морской простор с большими пенными волнами. Я снова вспомнила детство, Зака, наши игры на реке. Нам нравилось бросать с моста открытые стручки семян и загадывать, чей кораблик быстрее поплывет и выиграет гонку вниз по течению. А сейчас мне казалось, что мы с Кипом – несчастные букашки, сидящие в одном из тех стручков, потерянные в чудовищной, огромной воде.

Глава 17

Предчувствие, что подтолкнуло отправиться той ночью, не обмануло: погода стояла прекрасная, полная луна светила так ярко, что мы видели берег еще несколько часов после отплытия. Позже, когда земля скрылась из виду, на море поднялись волны высотой в три фута, но, по крайней мере, они надвигались равномерно. Мы быстро сообразили, что нужно следить, чтобы лодка не поворачивалась боком к идущей волне, а врезалась в нее носом. После нескольких попыток нам удалось поднять парус. Приноровились мы и вести лодку навстречу ветру зигзагом. Кип оглядывался на исчезнувший берег, но, казалось, его успокаивала моя уверенность. Примерно за час до рассвета я предупредила его, что нужно снизить скорость.

– Скоро здесь будут выступать подводные скалы. Уже совсем недалеко. Мы же не хотим налететь на них.

Я чувствовала их словно ресницу в глазу или камешек, попавший в туфлю: маленький, а мешает. Стараясь направлять лодку прямо на волны, мы вытягивали шеи и смотрели по сторонам, но даже в свете луны не могли ничего разглядеть. Затем я велела Кипу повернуть румпель влево до упора, а сама стала грести для дополнительной тяги. Когда лодка ушла вправо, едва ли в двух футах от нас мы увидели черные тени в темной воде. Их поглотила набежавшая волна, но, отступив, обнажила силуэт черной скалы, похожей на лезвие пилы.

Кип сразу же прекратил приставать с расспросами, когда появятся подводные камни, и дал мне возможность сосредоточиться. Мы протянули целый день, растягивая воду, как могли, отпивая из фляжки маленькими глотками. Ночь дала нам отдохнуть от дневного зноя, но в темноте море казалось и вовсе бескрайним. Последние капли воды закончились, зато луна светила по-прежнему ярко, озаряя нам путь. С рассветом волны успокоились, и мы решили по очереди поспать. Я попыталась уснуть первой, но не смогла. Надеялась, что сон поможет отвлечься от жажды, но, закрыв глаза, я чувствовала лишь небывалую, мучительную сухость во рту. Язык же, казалось, распух и едва помещался за зубами. Когда пришла очередь Кипа, то и он не сумел заснуть, лишь неуклюже ворочался на дне лодки, пытаясь вытянуться в полный рост.

– Даже когда мы спали в болотах и среди скал, было несравненно лучше, чем здесь, с этой тряской, – проворчал он. – У меня глаза закрываются от усталости, но, черт побери, заснуть тут невозможно. Подвинься.

Он сел рядом со мной, и мы вместе стали грести, а солнце позади нас медленно ползло ввысь.

Мы подошли к рифу после полудня. Соленые брызги разъедали губы. И хотя я видела рифы в своих видениях, но не предполагала, как сложно будет пройти через них: обширная водная гладь, сплошь изрезанная торчащими острыми камнями. Некоторые возвышались над водой футов на шесть, некоторые маячили у поверхности, и их острые зубья обнажались, лишь когда отступали волны. Рифы простирались во всю ширь, насколько хватал глаз, и напоминали равнину вокруг поселения, усыпанную валунами. Ветер стих, но вести лодку в штиль стало очень сложно. Не могли мы поднять и парус, поэтому спустили его и принялись грести, лавируя среди волн и каменных шипов. Часто проход между скалами сужался настолько, что нам приходилось втягивать лодку веслами. Стоило мне чуть отвлечься, как скалы тотчас начинали скрести по днищу. Спустя два часа на горизонте показался и сам Остров: вздымающийся конусом ввысь и такой же острый, как верхушки рифа. В некотором смысле я даже огорчилась, поскольку мы никак не могли подплыть к нему. Нам приходилось бесконечно петлять между рифами по сложному маршруту, который, казалось, не приближал, а, наоборот, уводил нас от Острова. Через несколько часов я потеряла путь. Я чувствовала сами скалы под нами, но не могла ухватить нить, что вела нас. Я легла у носа лодки, свесив руку за борт и пытаясь разобраться в образах, что рождало море в моей голове. Почти час мы дрейфовали, Кип беспокойно пробовал воду веслом, высматривая места, где скалы пронзали океан. Скрежет скал по дну лодки казался скрежетом гигантских зубов. Деревянное дно толщиной всего в несколько дюймов точно хрупкая перепонка отделяло нас от темных вод и острых скал. Я старалась сосредоточиться, но нестерпимая жажда и зной занимали все мысли. Нещадно палило солнце, и головная боль, казалось, пульсировала в такт волнам. Губы так пересохли, что лопались от малейшего движения, сочилась кровь, но жажду ею не утолить.

Набежала большая волна и откинула нас в сторону. Нос лодки, приподнявшись, застрял в расщелине скалы, едва выступающей над водой. Корма, наоборот, опустилась в море. Кип вскочил и оказался по голень в воде, которая прибывала с каждой волной. Лодка стонала и скрипела в каменной клешне. Кип подтянулся ко мне, и мы вдвоем принялись отталкиваться веслами, пытаясь высвободить лодку из скалы. Когда, наконец, нам это удалось, лодка, сильно подтопленная, низко осела в воду. Поднялись волны, и каждая словно норовила толкнуть нас снова к голодным скалам.

Я старалась прояснить мысли, не обращая внимания на воду, бурлящую у лодыжек, на скрежет корпуса, бьющегося о камни. Вспомнив, как управляла силой разума в камере во время допроса Исповедницы, я снова представила, как мама когда-то открывала ножом мидии. Я словно превратила свой разум в нож.

И это сработало: путь снова предстал передо мной извилистой нитью меж острых каменных осколков. Я взялась за весло, готовая направлять нас дальше, и Кип издал вздох облегчения, затем схватил ведро и принялся вычерпывать воду из лодки.

Даже когда мы оказались в самом сердце рифов, откуда открывался вид на Остров, оставалось непонятным, как к нему пристать. Остров взмывал над океаном черными, отвесными стенами. Мы не видели никаких признаков обитания, никакого намека на место, куда мы могли бы подобраться поближе без риска, не говоря уж о земле. Около часа я напрягала истерзанный разум, пока, наконец, он не привел нас к западной стороне Острова. Здесь мы подгребли довольно близко и сумели разглядеть трещину в крутом склоне, заметную только с расстояния футов в двадцать. Мы поплыли через арку в скале, в тени, отбрасываемой крутыми стенами. Чуть дальше пролом расширялся и выходил в маленькую гавань.

Целый небольшой флот суден и суденышек, разномастных и разноцветных, покачивался на волнах. Каменистый пляж изгибался вокруг бухты, на которой виднелась приземистая башня. На пристани в свете послеполуденного солнца играли двое детей.

Кип повернулся ко мне. Его лицо казалось пестрым – бронзовым от загара с белыми пятнами соленых брызг. Пересохшие губы потрескались. Он едва ли походил на себя, пока не улыбнулся, воскликнув:

– Он и правда существует!

Для меня путешествие было сущей мукой, однако я всегда знала, что Остров есть и ждет нас. Кипа же вела вера. Вера в Остров, вера в меня. Зайдя в гавань, я посмотрела на пик, он устремлялся далеко ввысь, пронзая небо. Я заметила, что улыбка Кипа стала шире, а затем и вовсе переросла в смех. И мы засмеялись вместе. Голоса охрипли от соли, и смех вышел хриплым, но звучал беспечно. Впервые с того дня, как сбежали из Виндхэма, мы не беспокоились, что нас услышат. Чайки, облюбовавшие мачты пришвартованных кораблей, взлетели в небо. Дети, что играли на берегу, повернулись и заметили нашу лодку.

Мы подгребли к причалу, они встали рядышком, молча глядя на нас. Что-то с ними не так, подумалось мне. И вовсе не изъяны удивили меня. Их увечья были налицо и встречались довольно часто: маленький мальчик оказался карликом с короткими конечностями и длинным торсом. У босой девочки, что держала леску, на руках и на ногах были перепончатые пальцы. Мне не раз приходилось видеть подобное. Так почему же эти дети казались такими необычными? Мы привязали лодку к пирсу и поднялись по металлической лестнице. Девочка подняла свою перепончатую руку, отгоняя муху, и я поняла, в чем дело: у детей не было клейма. Глядя на их неоскверненную кожу, я испытала необычайную радость и даже забыла о жажде. Я оглянулась на Кипа и поняла, что он тоже это заметил. Он смотрел на детей и инстинктивно потирал лоб.

– Вы чужие? – спросил мальчик.

Кип присел на корточки перед ним и кивнул в мою сторону:

– Я – самую малость, а вот она – точно.

Девочка засмеялась, но лицо мальчика оставалось суровым.

– Раз вы чужие, я должен сообщить Оуэну.

– Отличная идея, – согласилась я. – Может, ты отведешь нас к нему?

Дети повели нас по тропе, круто уходившей с пляжа вверх, но не прошли мы и двадцати футов, как из башни нам навстречу выбежали три человека. Кип махнул рукой в знак приветствия, но мужчины неслись прямо на нас и, как я заметила, были вооружены мечами. Кип обернулся ко мне.

– Здесь некуда бежать, – сказала я.

Я чувствовала себя такой измученной, что не могла даже плакать. Поэтому мы просто ждали. Кип все еще стоял с поднятой рукой, но теперь жест приветствия походил на знак капитуляции.

Глава 18

Мужчины сразу набросились на нас. Я тоже подняла руки, но в следующую секунду нас с Кипом сбили с ног. Один из них прижал меня к земле, упершись коленом в спину. Самый высокий быстро повернул мою голову вбок и потрогал пальцем клеймо. В рот набился песок, и я закашлялась. Кипа не стали осматривать так тщательно, как меня – его пустой рукав говорил сам за себя. Вся сцена происходила в полном молчании, нарушаемом лишь громким, учащенным дыханием мужчин. Тот, кто держал меня, всё еще давил коленом в спину и рукой прижимал лицо к земле.

Заговорил самый высокий, но обратился не к нам, а к детям.

– Сколько раз вас можно предупреждать о чужих? Любая лодка, любой человек, кого вы не знаете, – и вы должны немедленно звать стражу.

– Мы и пошли за вами, – возразил мальчик. – Я знал, что они чужие.

– Он не чужой, – добавила девочка услужливо. – Только она – чужая.

Детская беспечность, казалось, успокоила высокого.

– Мы видели их со смотровой вышки, – сказал он девочке и, наконец, повернулся к нам. – И это наша обязанность – встречать чужих.

Взмахом подбородка он велел Кипу подняться, что тот и сделал и теперь стоял, полусогнувшись – другой мужчина крепко держал его руку, заведенную за спину.

– Вы проделали весь путь от материка в этой лодчонке? – он взглянул на нашу лодку. – Как вы прошли через рифы?

Кип посмотрел на меня. Меня все еще прижимали лицом к земле, но я смогла слегка кивнуть.

– Она знала, куда плыть.

– Кто тебе сказал? – потребовал мужчина. – Кто дал тебе карту?

– Никто, – ответила я.

Один из них вытряхнул нашу сумку, слетевшую с моего плеча, разгреб ногой по земле наше скудное имущество: пустую фляжку, нож и спички, сырое одеяло.

Высокий наклонился ко мне, поднял на ноги и осмотрел с особым тщанием, пока я стряхивала песок с щеки. Все они были Омеги, и все носили клеймо. Один из них – карлик, как и мальчик; второй, темноволосый, держал меч в искривленной руке, все его пальцы срослись в один широкий палец, что покоился на рукояти. Высокому достались искривленные ноги, однако он казался сильным и крепким, такого не так-то просто свалить. Я видела, что он выискивает мой изъян.

– Ты провидец, – наконец догадался он. Это не был вопрос.

– Я видела Остров во сне, – сказала я ему.

– Сны – это одно, но найти путь сквозь рифы – совсем другое. Или ты и карту видела во сне?

Я не могла объяснить ему, как это происходит. Я вспомнила случай, когда мама хотела вбить гвоздь в стену на кухне, чтобы повесить еще несколько котелков. Она постукивала молотком по белой стене и нашла место, где не слышалось гулкого отзвука, это означало, что за штукатуркой была деревянная балка. Вот и мой разум будто прощупывал воду. И там, где оказывались рифы, я не чувствовала отзвука. Но разве могла я, измученная жаждой, дрожащая, изнуренная, объяснить такое этим незнакомым людям, готовым, в случае чего, пустить в ход оружие? В конце концов, глядя на наш изможденный вид, они решили отложить допрос. Я спотыкалась на каждом слове. У Кипа язык распух от жажды, а усталость буквально валила его с ног. Темноволосый тронул высокого, заметив:

– Мы от них вряд ли еще чего-нибудь сегодня добьемся.

Высокий посмотрел на нас, затем быстро произнес:

– Хорошо. Мы пока запрем их – сообщи об этом в крепость. А заберем их на рассвете. Также надо сегодня удвоить охрану на всех постах.

Обессиленные, мы не могли сказать и слова против, когда нас заперли в маленькой хижине, пристроенной к основанию башни. Сумку у нас забрали, но, по крайней мере, нам дали еды и свежей воды, которая казалась сладкой после соли, изъевшей губы и язык. Когда свеча погасла, а на крышу уселись чайки, мы устроились на соломенной циновке и натянули на себя единственное одеяло. Лежа, мы наслаждались тишиной мира, которую больше не нарушал рокот моря. Снаружи, в гавани, лодки вели свой вечерний разговор: корабли поскрипывали носами, в ответ им постанывали натянутые буйки.

– Я правда думала, что это место станет для нас пристанищем, где нам ничто не грозит, – прошептала я. – Прости.

– Да я благодарен уже за то, что мы не в той чертовой лодке.

Я улыбнулась. Возможно, оттого, что я столько раз видела Остров во сне, он не казался мне незнакомым. Несмотря на запертую дверь и зарешеченное окно, я тихо погружалась в сон.

– Однако это приятно, да? – вспомнила я. – Видеть детей без клейма.

– А если бы нас не заперли, то Остров еще больше походил бы на землю обетованную, – заметил он. – Но это очень мило, что ты отзываешься так тепло о месте, где нас встречает группа вооруженных людей и тут же сажает под замок.

– Зак частенько называл меня наивной, – засмеялась я.

– Я вовсе не разделяю мнение твоего брата.

У нас обоих кружилась голова от всего сразу: усталости, страха, облегчения. У нас получилось! Мы добрались до Острова, который многие считают просто байкой или несбыточной мечтой. Но здесь нас снова заперли и допрашивали. Кип повернулся на бок, ко мне лицом и, смахнув волосы, положил мне руку под затылок. Я слишком устала, чтобы противиться, да и, признаться, не хотелось отказать себе в тепле и утешении. Наши губы пересохли и потрескались. Его ладонь стала мозолистой от весла. Но едва мы слились в поцелуе, я перестала это чувствовать. Или, наоборот, чувствовала, но совсем иначе. Припав к нему израненными губами, я испытала боль, которая дарила радость и успокоение. Мне нужна была эта боль. После стольких недель, проведенных вместе, наш поцелуй стал сродни приезду на Остров – такой же долгожданный и пугающий.

* * *

Сначала я услышала о Пайпере от детей. Меня разбудил шум их игры неподалеку от хижины. Они спорили, кто будет Пайпером. Я и решила, что это какая-то детская игра вроде пряток или других игр, в которые нас с Заком никогда не принимали в деревне. Но чуть позже те, кто нас выпустил, снова сказали:

– Вас ждет Пайпер.

– Что еще за «пампер»? – спросил Кип.

– Не «пампер», а Пайпер, – поправил высокий, с которым мы уже встречались накануне вечером. – Он и решит, что с вами делать и сможете ли вы остаться.

Он вернул нам сумку, хотя, как я заметила, нож оттуда изъяли. Он и еще трое других вывели нас из башни. Мужчины по-прежнему были вооружены мечами, но выглядели довольно приветливо. От башни они повели нас вверх по узкой тропе к центральному пику Острова. Он и так был крут, но мне, по-прежнему усталой, он показался еще круче. Однако я с удовлетворением отметила, что у Кипа на подъеме дыхание не сбивалось. За месяцы в бегах он сильно изменился, кожа утратила не только бледность, но и восковой налет. Хотя он и оставался худым, но теперь стал жилистым и мускулистым. В нем все еще сквозила некоторая неуклюжесть, по большей части там, где требовались обе руки, но теперь во мне окрепла уверенность, что и это со временем исчезнет. Как надеялась, что пройдет и его амнезия.

Высокий представился: Оуэн. Он был по-прежнему краток, но любопытство явно брало верх.

– Что нового в Совете? – спросил он. – И в поселениях на востоке?

Я повернулась к Кипу, тот ответил мне улыбкой. Мы понимали, что оба знаем слишком много и слишком мало.

– Простите, – произнесла я, – но мы мало что знаем.

– Слишком долго скрывались, чтобы следить за новостями? Или вы из провинции?

Я поежилась, подумав о том, как нелепо звучала правда. Наконец вымолвила:

– Мы находились под землей. Долгое время. Я несколько лет, Кип, возможно, еще дольше.

Оуэн вскинул брови.

– Вам лучше четко продумать свою историю заранее, до встречи с Пайпером. Он не из тех, кто любит, когда ходят стороной да около.

– Нам нечего продумывать, у нас нет никакой истории, – ответила я. – Или же, если она и есть, то мы ее не знаем. По крайней мере, не всю.

– А в моем случае абсолютно ничего не знаем, – добавил Кип.

Оуэн остановился перед нами, и я подумала, что он собирается настаивать на своем. Однако он повернулся к скале, взмывавшей над тропой к небу, и отодвинул гроздья глицинии, что свисали до самой земли. Под ними прямо в скале оказалась стальная дверь. Она подернулась ржавчиной и сливалась с песчаником. Другой наш конвоир вышел вперед с ключом, и затем они оба потянули дверь на себя. Внутри обнаружился узкий проход и лестница, ведущая в темноту. Мои зубы застучали при виде замкнутого пространства. К тому же стены прохода оказались такими узкими, что Оуэн, пока шел, терся о них обоими плечами. Следом за ним отправился Кип, и у меня не осталось выбора. Мужчины, что вошли за мной, заперли дверь прежде, чем Оуэн зажег фонарь, который снял со стены. Следуя за светом Оуэна впереди, я начала считать ступени, но сбилась со счета, когда передо мной споткнулся и громко выругался Кип. Тоннель оказался крутым и довольно длинным, так что мне пришлось сосредоточиться, чтобы дыхание не сбивалось. Наконец тени от фонаря растаяли, и проход затопил дневной свет, на фоне которого фигура Оуэна казалась темным силуэтом. Я услышала, как кто-то его поприветствовал. Он оглянулся на нас и затем отступил в сторону.

– Он вас ждет. Но крепко подумайте и говорите только то, что он желает знать. Пайпер не такой, как ты, – он ткнул в меня, – но сразу поймет, если кто-то задумает водить его за нос.

Я подумала об Исповеднице. Воспоминания о наших встречах в камере напугали меня так, как наш вооруженный эскорт никогда бы не сумел. Неужели все сведется к этому – другая тюрьма, другой исповедник? Мы вышли из тоннеля, и несколько секунд я щурилась от солнечного света. Кольцо кратера полностью скрывало море из виду, в самом же кратере, словно в чаше, лежал город. Высеченная внутри зубчатой вершины лестница поднималась до середины ее высоты и выводила к внутренней стороне центральной кальдеры Острова. Я шагнула вперед и увидела город из моих снов, раскинувшийся в глубокой впадине. Я узнавала буквально всё: озеро в основании кратера, дома, теснящиеся на дальней стороне, бледно-серую крепость.

Оуэн и его люди уже ушли, спустившись по лестнице назад. Вместо них нас сопровождало трое других: две женщины и мужчина в такой же синей униформе. Они молча окружили нас и повели вверх по узкой центральной дороге, она вилась через весь город. Кип все время оглядывался по сторонам, но я напомнила себе, что он никогда прежде не видел этого места. Несколько раз он даже останавливался, и приходилось его подталкивать.

Над нами мужчина с третьим глазом в середине лба развешивал из окна постиранное белье. Женщина без рук и без ног сидела в дверном проеме и ловко перекатывала в зубах сигарету. Все взрослые носили клеймо, но многие дети – нет. Жители города не проявляли к Кипу ответного любопытства, но некоторые поглядывали на меня, пока мы поднимались на холм. Наш эскорт, вероятно, не видел в нас угрозы и не вынимал мечей из ножен. Они поднимались по извилистой дороге так быстро, что нам приходилось бежать следом, чтобы не отставать, поэтому я радовалась, когда навстречу попадались люди, замедлявшие наше шествие.

Мы прошли через нескольких внешних стен крепости и остановились во внутреннем дворе у самого ее основания, всего на несколько ярдов ниже края кратера. Проход закрывала дверь, обитая железом. Люди здесь были облачены в такие же синие мундиры, как и наши сопровождающие. Они раздвинули ворота и провели нас внутрь. Даже сюда доносились звуки города, хоть и приглушенные: смех играющих детей, призывы торговцев купить их товар, крики соседей, переговаривающихся друг с другом из окон через узкие улочки. Двор, в котором мы оказались, с трех сторон окружали высокие здания – не то крепости, не то дворцы. Теперь эскорт усилили, и нас сопровождало шесть человек, по-прежнему в полном молчании. Нас провели через парадный вход, затем мы поднялись на несколько пролетов вверх и остановились у темной деревянной двери.

– Он ждет вас, – произнес один из них.

То же самое сказал и Оуэн чуть раньше. Я взглянула на Кипа, тот глубоко вздохнул. Мне хотелось взяться за руки, но я стояла слева от него, где свисал пустой рукав, поэтому лишь тронула за плечо. Он ответил легким движением. Дверь открылась, и мы с Кипом вошли внутрь, оставив эскорт позади. У порога стояли двое стражников, которые и открыли дверь. Комнату ярко освещало солнце, льющееся из большого окна напротив входа. Рядом с окном, на помосте, стояло кресло с высокой спинкой. Мы вместе подошли к ступеням, ведущим на помост. Несколько секунд всматривались в кресло, ослепленные ярким светом, пока не поняли, что оно пустое.

– Нас привели на встречу с Пайпером.

Мужчина усмехнулся. Я увидела, какой он молодой, возможно, моего возраста или чуть старше.

– Пайпер занятой человек. Почему он должен с вами встречаться?

Высокий, даже выше, чем Оуэн, он был без левой руки, а правая, сильная и крепкая, покоилась на рукояти меча. Левый рукав он предпочел отрезать и зашить у плеча, хотя многие оставляют, точно это является в своем роде заменой отсутствующей руке. В его движениях угадывались ловкость и сила стражника, какую редко встретишь у Омег на материке.

– Я хочу кое-что рассказать ему. Думаю, что это важно. И нам бы хотелось остаться здесь, по крайней мере, на время.

– А почему он должен выслушивать вас? Или верить в новости, что вы принесли?

Он немного шагнул вперед, продолжая улыбаться. Кип шагнул ему навстречу, прижав руку к бедру, как делали стражники, хотя у него, безоружного, это был просто жест.

– Мы будем отвечать Пайперу, а не тебе. Он приказал привести нас сюда.

Улыбка мужчины стала шире.

– Верно, приказал. Но вы можете все-таки ответить и мне. – Он присел на низкий столик у двери, на котором стояла доска с шашками и две кружки пива. – Садитесь и расскажите мне то, что собираетесь рассказать ему.

Он отпустил второго стражника простым кивком головы. Тот слегка поклонился и вышел за дверь. Мы остановились в нерешительности между дверью и помостом.

Он взглянул на пустое кресло.

– Чудно́е, не так ли? Боюсь, моего предшественника больше тянуло к величию, чем меня. Эти уродливые гобелены – тоже его прихоть. Я – Пайпер.

Я взглянула на него, одетого в такой же синий мундир, какой носили другие стражники.

– А униформа?

– Я – стражник, как и все другие в нашей гвардии. Разница лишь в том, что у меня больше полномочий. Мой долг стоять на страже ради нас всех, ради Острова.

Мы подошли поближе. Он откинулся назад и толкнул ко мне ногой стул. Сзади на поясе у него висели небольшие метательные ножи – они позвякивали при малейшем движении.

– Я думала, вы старше. Судя по тому, как они говорили о вас.

Я снова оглядела его. Он, смуглый, с крупным ртом, никогда мне прежде не являлся ни в снах, ни в видениях. Все его манеры излучали уверенность, что, по моему представлению, совершенно не вязалось с клеймом на лбу. И это выражалось не только в округлости щек, тогда как у большинства Омег на материке лица были настолько худые, что, казалось, кожа обтягивала голый череп. Это читалось и в том, как он сидел: привалившись к спинке кресла, широко расставив ноги и чуть откинув голову назад. На материке Омеги приучены занимать как можно меньше места. По широким дорогам, близ торговых городов, мы идем, низко опустив голову, прижимаясь к обочине и стараясь избежать пинков и насмешек Альф, проезжающих мимо верхом. Когда солдаты Совета сопровождали сборщиков податей в поселения, мы молча становились в очередь и отдавали всё, что они требовали, боясь встретиться взглядом с солдатами и получить удар хлыстом. Но здесь в этой просторной комнате Пайпер сидел вольно, как хозяин. Вроде это совсем мелочь – всего лишь то, как он держится. И в то же время это впечатляло, как и сам Остров. Унизительное существование, которое мы вели на материке, казалось постыдным, когда я смотрела на этого человека с гордой посадкой головы и широкой улыбкой, от которой в уголках глаз лучились морщинки. Даже его тело, такое сильное и крепкое, выглядело как дерзкий вызов. На материке нам постоянно повторяли о том, что мы убоги, уродливы и никчемны. Поэтому красота Пайпера доставляла удовольствие: его рука, мускулистая, как плетеная булка хлеба, гладкая кожа, широко посаженные, яркие глаза, их оценивающий взгляд. Непринужденность его движений поразила бы любого из Альф. В Омеге такую стать, такую легкость сочли бы чем-то из ряда вон. И если большинство Омег отращивали челку, чтоб скрыть свою метку, то густые черные волосы Пайпера были коротко острижены, беззастенчиво обнажая клеймо, которое он носил точно флаг. Вдруг вспомнилось, как я изучала собственное клеймо, когда его только выжгли, и повторяла себе словно мантру смирения: вот кто я есть. Но Пайпер будто нарочно, с вызовом, выставлял его напоказ.

– Я не встречаюсь со всеми новыми прибывшими, – сказал он. – Просто не могу – у нас их так много сейчас. Но их на Остров привозят. Вы – первые, кто сам нашел дорогу. И это меня встревожило.

– Привозят сюда? Но как? Должно быть, это очень непросто.

– Это еще слабо сказано. Но нам необходимы новые люди – Остров Омег не может сам поддерживать популяцию. У нас есть сеть контактов на материке. Люди нас ищут. И если мы решим, что им можно доверять, то забираем их на корабль и отвозим сюда. Иногда, если удается всё устроить без риска, мы приходим в города Альф и забираем детей Омег, которым еще не успели поставить клеймо. Альфы называют это налетами, но я предпочитаю использовать другой термин. Мы называем это спасением.

– Вы отнимаете их от родителей?

Пайпер вскинул брови.

– Ты говоришь о родителях, которые клеймят их? Которые прогоняют своих детей к другим изгоям, чтобы те с трудом перебивались на клочке земли, что не подошел Альфам для фермерства? Это вот они родители?

Он подался вперед, став вдруг совершенно серьезным.

– Хотя вы двое могли бы такое спросить. С вами ведь всё иначе происходило.

Мы с Кипом переглянулись. Я заговорила первой.

– Думаешь, мне было легче? Меня изгнали немного позже, чем остальных, но все же изгнали. И я видела налеты. Может, те организовали и не вы, но я знаю, как это ужасно, когда приходят за тобой, когда тебя забирают.

– Ты не согласна с нашими методами. У нас еще будет время поговорить об этом. Но сейчас я хочу узнать твою историю. И твою, – добавил он, повернувшись к Кипу. – Смотри, – он дотянулся до меня через маленький стол, одним пальцем приподнял волосы со лба и провел по клейму. – Можешь говорить что угодно о том, как ты понимаешь тяжкую участь Омег, но с тобой всё иначе. Клеймо делается младенцам, в крайнем случае до двух лет. Но твой шрам едва растянулся и почти не стал бледнее. Тебе, должно быть, сделали его почти взрослой.

Я убрала его руку со лба, но он продолжал смотреть на меня.

– Мне было тринадцать, когда меня изгнали.

Он снова улыбнулся.

– Тринадцать? Я слышал, что провидцы скрывают свою натуру какое-то время, даже порой и несколько лет, но впервые вижу, чтобы это длилось так долго. Что ж, неплохо: девочка, которая всех одурачила.

– Не всех, – вздохнула я, подумав о Заке и его подозрительности.

Пайпер внезапно повернулся к Кипу.

– А тебе как это удалось?

– Удалось что?

Пайпер на этот раз коснулся клейма Кипа.

– Так долго избегать клеймения. Ты не провидец. Таким, как мы с тобой, немного труднее скрывать свою сущность. – Он заговорщически пожал левым плечом, глядя на пустой рукав Кипа. – Поэтому мне очень интересно, как ты сумел увиливать от этого полжизни?

Я тронула свое клеймо, Кип сделал то же самое. Я повернулась к нему и издала полустон, полусмех.

– Всё это время, – воскликнула я, – каждую ночь мы пытались найти какой-нибудь ключ к твоему прошлому. А он посреди лба! Вот мы идиоты!

– Говори за себя. Это ведь ты на меня смотрела.

Несмотря на шутливый тон, он продолжал беспокойно трогать лоб. Мне вдруг подумалось, помнил ли он ту ночь, вскоре после нашего побега из Виндхэма, когда я проснулась, обезумев от кошмарного сна, в котором мне привиделась Исповедница. Тогда он обнял меня. «Все хорошо, тише, все хорошо», – сказал он, и я прижалась лбом к его лбу. Я до сих пор помню это ощущение – точное совпадение наших шрамов. Один и тот же размер.

– Это не так уж много, – промолвил Кип, – но это ведь необычно, да? Значит, мы можем сами что-нибудь разгадать. Может, они…

– Похоже, ты знаешь о своем прошлом не больше, чем я, – прервал его Пайпер. – А может, и меньше.

Кип встретился с ним взглядом.

– Мое прошлое началось несколько месяцев назад, когда я увидел Касс.

Пайпер хмыкнул, но Кип продолжил:

– Это не лирика. Буквально с того момента и начались мои воспоминания. До этого – ничего, кроме нескольких обрывочных фрагментов о резервуарах.

Мы довольно долго рассказывали ему: о Камерах Сохранения, о помещении с резервуарами, о нашем путешествии. Мне хотелось поведать как можно больше о том, что я видела, но также одолевали и сомнения, насколько стоит быть откровенной о своем прошлом. Мы с Кипом рассказывали наперебой, но едва разговор приближался к раскрытию личности моего брата, оба тут же замолкали. В конце концов я обошлась без упоминания о Заке, но в остальном ничего не утаила. Пайпер попросил нарисовать карты, схемы, расположение помещений, оборудование, свет в камере, маршрут, по которому мы шли после побега. Я беспокоилась, что Кип будет чувствовать себя неловко, когда стала описывать трубки и баки в зале с резервуарами, но его, казалось, охватило воодушевление от возможности поведать кому-нибудь свою историю, и он лишь кивал в знак подтверждения, когда я описывала разные детали.

Я рассказала ему об Исповеднице, но стало ясно, что он уже о ней наслышан.

– Судя по всему, она – неординарная личность. Жаль, что мы не перетянули ее на свою сторону до того, как это сделал Совет.

– Поверьте мне, – сказала я. – Вам не стоит желать такой союзницы.

– Возможно. Но нет ничего хорошего и в том, что она на их стороне. Вот в чем проблема.

Я рассказала ему о том моменте, когда решила ответить ей тем же и вторглась в ее мысли, где увидела огромное помещение с проводами, и о том, в какую она пришла ярость.

– Это была другая часть помещения с резервуарами?

– Нет, это было вообще другое помещение. – Я снова представила его – переплетение проводов вокруг металлического корпуса, уходящее вверх по округлым стенам. Я убеждена в том, что это совсем другое место даже не столько потому, что оно казалось мне абсолютно незнакомым, сколько из-за ее реакции, бурной и острой. Чем бы ни являлось то помещение, оно чрезвычайно важно для нее.

Когда мы дошли до нашего побега из Нью-Хобарта и рассказали о висящей клетке с женщиной в поселении на болотах, он только кивнул.

– Вас это не поражает? – спросил Кип.

– Увы, уже нет. Один из наших кораблей вернулся пару дней назад с такими же вестями.

– Они были в том же поселении? – Это казалось невероятным совпадением, учитывая, насколько широко раскинулись болота и что кроме солдат, которые единственный раз проскакали мимо, мы больше никого не встречали.

Пайпер покачал головой.

– Нет. Наши разведчики были севернее Нью-Хобарта. – Он сделал паузу, и я почувствовала, как к горлу подкатила тошнота. Я уже знала, что сейчас последует. – Там есть два поселения и еще одно – ближе к побережью. Мимо проезжали солдаты, и в каждом избивали кого-нибудь до полусмерти. Они даже не потрудились выдумать какое-нибудь обвинение, как обычно делают – просто проверили регистрационные карточки, чтобы убедиться, что те не являются близнецами какой-нибудь важной персоны. А затем избили их и выставили на всеобщее обозрение.

Должно быть, он заметил ужас на наших лицах.

– Возможно, это послание предназначалось для вас, – сказал он прямо. – От меня не стоит ждать лживых слов утешения. Но, опять же, до нас дошли слухи и о восстании в Нью-Хобарте после того, как Совет решил закрыть город.

Я подумала об Эльзе и Нине.

– Настоящим бунтом это, конечно, не назовешь – всего лишь несколько брошенных камней, шествие и крики. Но и такое случилось впервые. Так что и это могло стать причиной, по которой Совет решил показать людям пример именно сейчас.

Я вспомнила маленькое поселение, где мы с Кипом танцевали за сараем под музыку бардов. Качалась ли и там клетка на виселице? Я вдруг слишком остро стала чувствовать собственную кровь, точно по жилам катился гравий. Мне хотелось коснуться руки Кипа, но я не могла позволить себе даже столь малое утешение. На лице Кипа отражался такой ужас, какого я никогда не видела прежде. Даже когда мы убегали от огня или боролись с волнами в рифах.

Затем Пайпер спросил нас, можем ли мы продолжать. Я вернулась к рассказу, но едва слышала собственные слова. Мне казалось, они звучат сквозь скрежет цепи виселицы, заполонившей мой разум. Пайпер проявил особый интерес, когда мы описывали свой путь до Острова. Когда мы сказали, что дорога заняла две ночи и два дня, он кивнул.

– Мы плывем меньше на целые сутки. Однако моряки у нас опытные и следуют по прямому маршруту от материка через рифы. К тому же мы никогда не плавали в таких маленьких лодках.

Он попросил меня нарисовать карту, но после нескольких неудачных попыток я отодвинула бумагу.

– Я не вижу путь как карту, у меня всё происходит по-другому.

– Попытайся снова. Вы совсем недавно плыли, ты должна помнить. – Пайпер снова протянул мне лист через стол.

Но Кип положил на бумагу руку.

– Всё, хватит, дай ей отдохнуть. У тебя же есть карта, во всяком случае, у твоих людей есть карта.

– Конечно, – признал Пайпер. – У нас есть карты, хотя охраняем их очень тщательно. Но никто и никогда не смог добраться сюда без карты. Даже провидцы. У нас их двое на Острове, но их сюда привезли. Ни один из них не нашел путь сам.

– Повезло мне, – съязвила я. – Проделала весь этот путь только для того, чтобы меня снова допрашивали.

Пайпер не распознал злость в моем голосе, хотя дотянулся до бумаги и придвинул ее к себе.

– Вам двоим следует понять. Наше месторасположение – это единственная защита Острова. Они давно знают, что где-то есть наша цитадель. Спасатели по большей части сосредоточены на западе, потому что туда нам добраться проще всего. Поэтому Совет, скорее всего, предполагает, что к нам надо плыть с западного побережья. Но протяженность побережья свыше шести сотен милей. Из рассказа Касс об Исповеднице можно понять, что они сузили границы. Однако расстояние, рифы и кратер – наша главная защита. Никто и никогда не ступил на Остров, если его не привезли сюда. До вас.

– Поэтому вы считаете нас угрозой? – поднялся Кип.

Пайпер тоже встал, но лишь для того, чтобы подойти к шкафу у боковой стены и взять ключ, висевший под зеркалом.

– Нет, скорее, думаю, что вы – подарок. Уверен, что вы можете стать самым мощным нашим оружием. – Он посмотрел на меня. – Я должен идти переговорить с Ассамблеей, рассказать им то, что вы рассказали мне. Но мы еще поговорим. А пока вот, возьмите.

Он протянул мне ключ.

– Это от ворот крепости. Мои стражники проводят вас до квартиры.

Он повернулся к Кипу и подал ему руку. Они обменялись рукопожатиями. Несмотря на разительное отличие их телосложения, меня удивила симметричность их движений. На выходе я задержалась у двери.

– Ваш предшественник, любитель модных кресел, что с ним случилось?

Пайпер посмотрел прямо на меня.

– Я его убил. Он оказался предателем. Требовал денег с беженцев – плату за спокойную жизнь. А главное, он собирался сдать Остров Альфам.

– А его близнец?

На этот раз Пайпер даже не поднял глаз от карты, разложенной перед ним на столе.

– Полагаю, что я убил и ее тоже.

Глава 19

На следующее утро, едва мы доели хлеб, который нам принесли на завтрак, дверь отворилась, и в наше комнату вошла стражница.

– Пайпер хочет видеть вас в зале Ассамблеи.

Мы оба направились к двери, но стражница сказала:

– Пайпер позвал только ее.

Огромный зал, почти пустой накануне, сегодня был забит людьми. Видимо, слух о нашем появлении уже успел облететь Остров. Когда я проходила мимо, люди явно обращали на меня внимание, одни – показывали в мою сторону, другие – просто смотрели. До меня доносились обрывки их приглушенных разговоров: нашла сама… провидец… без карты… так она заявляет.

Я нашла Пайпера за тем же столом, что и накануне. Он разговаривал с какой-то женщиной, но, когда я вошла, знаком велел ей выйти. Мне же предложил присесть.

– Резервуары, – начал он без всякого вступления. – Как они работают? Как могут члены Совета держать своих близнецов Омег без сознания и сами при этом жить нормальной жизнью?

– Они не бессознательны. То есть не так, как это бывает после удара по голове, – я старалась подобрать подходящие слова тому, что наблюдала в зале с резервуарами, тому переходному состоянию, в котором пребывали эти люди. – Каким-то образом Совет нашел способ с помощью машин держать их в каком-то подвешенном, пограничном состоянии. Не спящими и не мертвыми. Мне кажется, это самое ужасное в том месте. Хуже чем смерть, потому что они застряли где-то между.

Я не могла четко этого объяснить. В детстве мы с Заком нередко ныряли в реку за мидиями. Я ныряла слишком глубоко и оставалась под водой до последнего, упорно доставая мидии из-под камней. Невозможно забыть тот мучительный момент, когда поднимаешься на поверхность и понимаешь, что воздуха не хватает, а свет наверху кажется безмерно далеким. То же самое чувствуют и люди в резервуарах, только для них этот ужасающий момент растянут до бесконечности. Я вспомнила, что Зак говорил мне в одну из ночей, когда родители спорили внизу: «Это ты проблема, Касс. Ты и есть причина, по которой мы застряли в этом ужасном состоянии».

Пайпер снова заговорил, прервав мысли о моем брате, чему я обрадовалась. Я чувствовала себя спокойнее, не думая о Заке, загоняя воспоминания о нем в самую глубь, где наша связь не обнаружится. Я знала, если Пайпер узнает, кто мой близнец, это сыграет против меня.

– Но кроме как у Кипа ты ведь больше ни у кого не видела признаков сознания? – спросил он. – Хотя бы намека?

– Некоторые плавали с открытыми глазами, – ответила я, – но Кип – единственный, кто был в сознании. Он двигал глазами. Но я чувствовала и остальных – их всех.

– Если то, что ты говоришь, правда…

– Это правда.

Пайпер откинулся в кресле. Он и не думал скрывать, что оценивает меня. Карие глаза изучали мое лицо очень пристально.

– Да, – произнес он наконец. – Думаю, так оно и есть. Значит, это подтверждает наши худшие опасения насчет Совета и того, что они хотят сделать.

– Мне жаль.

Он улыбнулся, и в уголках глаз появились лучики. Казалось, его лицо вдруг окунулось в счастье, как селезень ныряет в озеро. Но даже сейчас, когда на губах играла улыбка, он оставался сосредоточенным.

– Почему тебе жаль? Потому что принесла дурные вести? Или потому, что твой близнец в этом замешан?

Я отвела взгляд, но он продолжал меня разглядывать. Наконец я посмотрела ему прямо в глаза.

– Вы пока не спрашивали меня о нем.

Он приподнял бровь.

– А ты бы сказала, если бы я спросил?

– Нет.

– Вот именно. А я не из тех, кто теряет понапрасну время.

В его словах не слышалось угрозы. Просто утверждение. Затем он наклонился вперед и понизил голос.

– Мы знаем, что он в Совете. Знаем, что ты боишься сказать нам, кто он. Но мы выясним это.

Его слова могли бы вызвать гнев, но я ощутила лишь усталость. Даже здесь, на Острове, который снился мне столько лет, Зак по-прежнему оставался угрозой всему.

– Мы добрались сюда, чтобы найти прибежище, – вымолвила я, – как все другие Омеги, которые сюда попали. Неужели этот Остров не может стать единственным местом, где не будут использовать против меня моего близнеца?

– Мне бы хотелось, чтобы так оно и было, – сказал Пайпер. Я посмотрела на него и увидела, что он искренен. – Но вы изменили Остров в тот момент, когда ступили на эту землю. Путь, по которому вы сюда добрались, вести, что вы принесли – всё это отразилось на каждом жителе Острова.

«Отрава», – подумала я. Так и Зак говорил, еще в деревне: Ты – отрава. Все, чего ты касаешься, отравлено».

* * *

– Я начинаю чувствовать себя твоей прислугой, – Кип передал мне ломоть хлеба и снова взгромоздился на подоконник, где сидел, ожидая меня.

– Ты слишком неряшлив, чтобы быть прислугой, – я указала на его незаправленную постель, затем подсела к нему на широкий каменный подоконник. Мы сидели лицом друг к другу, привалившись спинами к откосам окна и слегка соприкасаясь ногами.

– Ты знаешь, о чем я. Ты весь день пропадаешь на этих совещаниях с Пайпером и Ассамблеей, а я болтаюсь здесь, точно твой денщик, – он прислонил затылок к окну. – Как это было?

Все три дня с момента первой встречи с Пайпером меня вызывали к нему, тогда как Кипа – ни разу. Мы вместе проводили утро, но в обед нас находили стражники и отправляли меня в Зал Ассамблеи.

– Только она, – говорили они каждый раз.

На третий день Кип попытался пойти со мной, но стражники развернули его у двери в Зал Ассамблеи. Они не обращались грубо, но выказали пренебрежение.

– Вас не звали, – произнес старший стражник, преградив ему путь.

– Мне бы хотелось, чтобы он пошел со мной, – попросила я.

– Пайпер его не звал, – мягко повторил стражник, закрывая дверь перед лицом Кипа.

Когда я спросила Пайпера, почему Кип не может присоединиться к нам, он удивленно вскинул бровь.

– Он даже не знает своего имени, Касс. Что он может мне рассказать?

Так что, пока я встречалась с Пайпером и другими членами Ассамблеи, Кип развлекал себя тем, что осматривал Остров. Когда я возвращалась вечером, он рассказывал мне о том, что видел. Из гавани по частям принесли старую лодку и собрали в западном конце города, чтобы дети могли играть в моряков. В наблюдательных постах, спрятанных на вершине кратера, день и ночь полно стражников. Одна старуха показала ему шесть ульев на балконе, и ее дом гудел от пчел. Но хоть он и делился со мной каждый день впечатлениями о городе, ему гораздо больше хотелось знать, что мы обсуждали с Пайпером и Ассамблеей.

– Пусть у тебя не складывается впечатления, что ты им не интересен, – сказала я ему. – Половина их вопросов о том, что случилось с тобой.

– Тогда почему они меня не спросят об этом? А то мне кажется, будто я вымаливаю объедки. Болтаюсь весь день, а вечером получаю от тебя обрывки новостей. Если они хотят знать обо мне, почему не спросят меня сами?

– А что бы ты мог им сказать? – я поморщилась, услышав отзвук слов Пайпера.

– А ты что можешь им сказать? Если удалось что-нибудь раскопать о моем прошлом, я бы хотел услышать об этом.

Я его легонько пнула.

– Не глупи. Они просто хотят понять, как я узнала о тебе и о других. О моих видениях, о той комнате. Всё это я уже рассказывала тебе.

– И ты считаешь, что это разумное оправдание для того, чтобы проводить с тобой столько времени?

– А ты думаешь, у нас там романтическая встреча вместе со всеми участниками Ассамблеи? – засмеялась я.

– Может, это один из его способов произвести на тебя впечатление.

– Пойдем, – я спрыгнула с подоконника, ожидая, когда он последует за мной. – Пойдем погуляем, ты мне все еще не показал западную сторону. Пайпер сказал, там сегодня вечером будет работать рынок.

– А ты не намекнула ему, что у нас нет денег.

– А мне и не пришлось. – Я вытянула из кармана кошелек с монетами. – Это от Пайпера. Для нас обоих.

– А вот сейчас впечатлен я, – удивился Кип.

Я кинула ему сумку.

– Не так уж много требуется, чтобы купить нашу верность.

– Еще за несколько монет я даже стану носить один из этих замечательных синих мундиров.

От нашей квартиры – ее окна выходили прямо во двор Ассамблеи – можно было дойти до рынка всего за несколько минут. Стражники нас уже знали, и когда мы выходили из крепости, кивнули в знак приветствия и закрыли за нами ворота. Оказавшись на улице, я посмотрела на Кипа и вспомнила, как ему нравился шум города, как в Нью-Хобарте он вечно распахивал ставни и с наслаждением впитывал звуки уличной суеты.

Я замечала, что первое время после резервуара он постоянно потряхивал головой в обе стороны и чистил мизинцем уши, словно боялся, что там еще остались капли вязкой жидкости. Казалось, что тишина неотступно напоминала ему безмолвие резервуара и молчание его прошлого. С тех пор, как мы приехали на Остров, я жаловалась, что шум города не дает мне уснуть по ночам. Однако Кип наслаждался им. Порой, закрыв глаза, он сидел на подоконнике и впитывал в себя жизнь Острова: шаги стражников по гравийному двору и каменному парапету, воркование голубей, собирающихся на карнизах в стайки, стук копыт ослов, идущих по булыжной мостовой, пение детей.

Глядя, как он улыбался по дороге до рынка, я не могла лишить его этого удовольствия. Мы шли на шум: на призывы лавочников, торгующих одеждой, дынями, луком; на крики детей, снующих под ногами толпы; даже на звуки скота – свиней в шатких загонах и кур в клетках, что висели на колышках, вбитых в каменные стены. Крутой склон кратера вздымался высоко в небо, и рассвет приходил в город поздно, а закат – рано. Большую часть времени, кроме полудня, когда солнце находилось в зените, улицы города оставались в тени, прячась от зноя и палящих лучей. Сейчас, ранним вечером темнеющее небо подсвечивалось горящими на стенах факелами и светом в окнах. Между двумя домами, на крохотном пятачке травы мы увидели привязанного козла, который печально жевал траву.

– Пайпер говорит, что животные – это кошмар, – сказала я Кипу. – Их везут сюда на лодках, но для них это сущая пытка. И пользы от животных мало, гораздо выгоднее заниматься выращиванием сельскохозяйственных культур, учитывая, какое тут ограниченное пространство. Но люди все равно разводят скот, и в основном только потому, что Омегам запрещено иметь его на материке.

– Не думаю, что тайное разведение коз такая уж яркая демонстрация неповиновения.

– Он рассказывал, что один козел вырвался, когда плыли сюда, и они чуть не перевернулись, спасая его.

– Я полагал, что все ваши каждодневные встречи связаны исключительно с высокой политикой, и не ожидал, что он надумает произвести на тебя впечатление забавными историями о козлах.

– Да уж, человеку, который правит Островом и всем Ополчением Омег, необходимы истории о козлах, чтобы произвести на меня впечатление.

Он закатил глаза и взял меня за руку. Вся рыночная улица была сплошь заставлена лотками с товаром. Мы купили две сливы с темно-фиолетовой кожицей, такой темной, что казалась почти черной.

– Я никогда их раньше не пробовала, – призналась я, впиваясь в сочную мякоть.

– Добро пожаловать в мой мир, – усмехнулся Кип.

– Не так уж он и нов для тебя, ведь правда? На самом деле, ты же очень многое знаешь. Что это за предмет, как читать, как завязывать шнурки. Это не как с ребенком, который действительно видит всё в первый раз.

Он остановился перед прилавком, на котором были выставлены маленькие деревянные коробочки. Он сдвинул крышку у одной из них, затем вернул назад, восхитившись, как точно та встала на место.

– Да, но от этого мне ничуть не легче. Наоборот, кажется еще более странным то, что я знаю, как целиться в ночной горшок, но не знаю своего имени.

– У тебя сейчас есть имя.

– Конечно, – кивнул он. – И это хорошее имя. Но ты же понимаешь, что я имею в виду.

Мы прошли весь рынок до конца и присели на каменную скамью, откуда просматривалась оживленная рыночная площадь.

– Когда я вспоминаю свое прошлое, – сказала я, – то, по большей части, вспоминаю Зака. Я могу представить, что можно не помнить что-то другое, но не могу представить, что можно забыть своего близнеца. Они ведь часть тебя.

– Альфы так не считают.

– Считают. Они не боялись бы нас так сильно, если бы не знали, насколько в действительности мы на них похожи.

– Боятся нас? Ты, верно, шутишь. Уж не потому ли мы прячемся здесь? И все эти люди прячутся? – он окинул жестом рыночную площадь. – Альфы, должно быть, ежатся от страха с их огромной армией и Советом.

– Они не искали бы Остров так отчаянно, если бы не боялись его.

Я снова вспомнила настойчивость, с которой Исповедница раз за разом допрашивала меня об Острове. Вспомнила, как она водила пальцем по карте, с каким исступлением ее разум вонзался в мой.

– Но почему? – Кип оглянулся. – Даже со всеми этими постами и стражниками в синих мундирах Пайпер вряд ли станет настоящей угрозой для Совета. Что бы он сделал? Взял бы Виндхэм приступом с горсткой одноруких солдат?

– Ему этого и не нужно. Ему достаточно Острова. Думаю, у Совета вполне приземленные заботы. Например, налоги, которые не платят те, кто сюда выбрался. Или невозможность их зарегистрировать. Но это не самая главная проблема. Больше всего Совет тревожит, что где-то есть неподвластное ему место.

Я вспомнила слова Алисы перед смертью: мысли об Острове для них столь же важны, как и сам Остров. Им хватает одной лишь идеи, что он существует.

– А мне хватает самого Острова. – Он откинулся назад и улыбнулся, глядя на возвышающийся у горизонта край кальдеры, напоминающей гигантскую чашу.

Я тоже посмотрела вверх, туда же, куда и он.

– Знаю. Хоть он и являлся мне в видениях много раз, но находиться здесь самому, чувствовать себя его частью – совсем другое дело.

– Значит, у тебя так? В смысле, чувствуешь себя его частью?

– А ты нет?

– Хотелось бы верить, что да. – Выплюнув сливовую косточку, он проводил ее взглядом, наблюдая, как она угодила между двух булыжников. – И верить, что мы сможем остаться здесь.

– Но ты не уверен?

– Мне трудно быть уверенным в чем-либо. И то, что Пайпер держит меня в стороне, не вселяет оптимизма. Похоже, они считают, что после всего случившегося со мной я – ничто. Точно меня сбросили со счетов.

Я вгляделась в его лицо. Прямой узкий нос, чуть поднятый кверху кончик, острые челюсть и скулы. Каждая черточка его лица стала для меня такой близкой и знакомой. Легко забыть, каким чужим он мог казаться самому себе, не чувствуя корней прошлого и связи со своим близнецом.

– У меня в голове не укладывается, как для тебя всё это должно быть странно. Особенно то, что касается близнеца. Как тебе одиноко.

– Думаешь, я чувствую себя более одиноким, чем ты с таким близнецом, как Зак? Который выдал тебя, причинил боль, запер в камере? По мне, так уж лучше чувствовать себя одиноким, как я.

– Но ты ведь думаешь о ней, – сказала я. – Интересуешься, кто она.

– То, что я ничего о ней не знаю – самое обычное дело. Возможно, во мне это вообще самое нормальное. Вот твой случай как раз-таки необычен. Сейчас людей разделяют так рано, что большинство знают лишь имя своего близнеца и место рождения.

Он немного помолчал, глядя на уличную толпу, где каждый имел какое-нибудь увечье. Я ждала, когда он снова заговорит.

– Но иногда мне охота знать о ней, если честно. В основном, самое основное. Знаешь, наподобие: вдруг она катится в пропасть и собирается прихватить меня с собой? Поэтому надеюсь, что у нее скучная, но безмятежная жизнь, без всяких нежданных неприятностей или скандалов, в какие тебя могут вовлечь.

– Чтобы хорошо питалась и рано ложилась спать, – подхватила я. – Разводила кур или ткала ковры.

– И причем только вручную. Никаких опасных ткацких станков. Теперь ты говоришь. – Он повернулся и поцеловал меня в лоб, и мы вместе пошли обратно, пробираясь сквозь толпу.

* * *

На следующий день мы запланировали прогулку к краю кальдеры, но яркие лучи солнца заставили меня отказаться от похода. Кип ушел сразу после завтрака, прихватив с собой фляжку с водой и набив карман свежим инжиром. Я же отправилась на маленькую террасу, которую мы нашли днем раньше на полпути к башне. За минувшие десятилетия каменные ступени изрядно стерлись, края стали округлыми, точно у оплывшего масла. До полудня было еще далеко, но на террасе, вымощенной камнем, воздух уже накалился. Я растянулась на припеке, чувствуя, как горячие камни обжигают кожу на талии, там, где задралась рубашка. Я купалась в ярких лучах света. После Камер Сохранения солнце и небо так и не стали для меня чем-то привычным и обыденным. Даже адское плавание в лодке не отбило удовольствия чувствовать тепло солнца на коже. Да и просто прислушиваться к ощущениям тела казалось приятным. Забыть обо всех сложностях и думать только о солнце, греющем кожу, о горячих камнях. В Камерах Сохранения мне приходилось причинять себе боль, чтобы сохранить разум после ночных видений и страхов. Сейчас прийти в себя помогало удовольствие. И еще Остров, который подарил нам простые радости. Даже в Нью-Хобарте, где на улицах полно Омег, постыдный страх незримо витал в воздухе. В любой момент могли ворваться солдаты Совета или же сборщики налогов могли прийти и напомнить о нашем рабском существовании. Глядя на Кипа, я замечала, как на Острове у нас менялась сама манера держаться. Он постепенно избавлялся от скрытности и неуверенности – отпечаток, что наложили на него месяцы в бегах. Я снова подумала о Пайпере, о том, как гордо он держал голову, о широком развороте плеч. Я понимала, что радость от наших с Кипом отношений столь сильна благодаря Острову, где не было запретов и искалеченные тела Омег не считались чем-то стыдным. Пожалуй, это оказалось самым неожиданным подарком, что преподнёс нам Остров: он подарил нам друг друга.

Днем раньше я обнаружила на шее отметину, похожую на синяк – след, оставленный Кипом, который, играя, покусывал кожу, затем целовал и снова покусывал. Обнаружив при утреннем свете эту отметину, он стал извиняться, но меня охватило странное ликование. На теле столько отметин, что появились против моей воли: клеймо, болезненная бледность после Камер Сохранения, острые выпирающие кости, ссадины и волдыри, оставленные долгим путешествием. А след на шее – это след радости. Сейчас, лежа на теплых камнях, я потрогала его пальцами и улыбнулась.

Не знаю, как долго я дремала. Но внезапно почувствовала, как на сомкнутые веки легла тень, и резко села. Я была полностью одета, но в этом уединении сквозила интимность, с какой я отдавалась теплу. Даже на фоне яркого, палящего солнца я безошибочно узнала силуэт Пайпера.

– Прости, – произнес он, проходя на террасу. – Я не хотел напугать тебя.

– А ты и не напугал, – ответила я, поднимаясь.

– Не вставай, – он присел и оказался со мной на одном уровне. – Мне сказали, что ты поднялась сюда, но я не знал, что ты спала.

– Я не совсем спала, – возразила я. – Я вообще мало сплю.

– Видения?

Я кивнула. Он устроился рядом со мной, скрестив ноги и обратив лицо к солнцу.

– Я тоже стал меньше спать с тех пор, как вы с Кипом прибыли, если это тебя утешит. Да и вся Ассамблея не может прийти в себя от потрясения.

– Из-за нас? Но мы же не захватчики какие-нибудь. Мы всего лишь еще двое голодных Омег, ищущих прибежища. Единственная разница в том, что мы сами нашли дорогу сюда.

– Не «мы», а ты нашла дорогу. Кип тут ни при чем.

– Мы сделали это вместе.

– Похоже, с вами обоими всегда так.

Он взглянул на синяк на моей шее, затем сменил тему.

– Ты должна понять, что ваше неожиданное появление, самовольное, без сопровождения… это пугает людей, потому что все это место держится на секретности.

– Вам не нас с Кипом следует опасаться, – сказала я, – когда вас ищет Исповедница.

Воспоминания о ней, казалось, мгновенно остудили камни подо мной.

– Если бы только существовали границы того, о чем я должен беспокоиться, – вздохнул он. – Ты не представляешь, насколько всё стало плохо на материке, даже за те годы, что ты сидела в заточении.

– Я кое-что слышала в Нью-Хобарте.

– То, что солдаты Совета творят там, происходит и везде. Для Омег вводят все больше и больше новых ограничений, постоянно повышают налоги, поселения Омег закрывают. Нам без конца докладывают об избиениях, о том, что целые поселения голодают. Всё это бессмысленно. Совет расширяет приюты, но какой в этом смысл?. Зачем вгонять нас в зависимость от них? Если они понизят налоги и ослабят чрезмерный контроль, Омеги не будут нуждаться в приютах, а им не придется их содержать.

На миг он показался усталым.

– Вот почему Ассамблея нервничает из-за вашего появления. Люди и в лучшие времена относились к провидцам с подозрением. А сейчас, больше чем когда-либо, нам нужно быть уверенными, что Остров в безопасности.

– Мы с Кипом для вас не угроза.

– Я уже сказал, что не думаю так про тебя.

– А Кип? Ты ему не доверяешь?

Он пожал плечами.

– Я о нем ничего не знаю. Да он и сам о себе ничего не знает.

– Это не его вина.

– Верно, но какая мне от него польза?

– Вот как ты расцениваешь людей? Полезен или бесполезен?

Он не стал этого отрицать, как, наверняка, стали бы делать другие.

– Я так расцениваю вообще всё. Это моя обязанность.

– А что думаешь ты сам, безотносительно к твоим обязанностям? Как человек, а не как правитель?

Он засмеялся.

– Может, где-то и есть такое место, где я мог бы отставить обязанности и быть самим собой. А сейчас не знаю.

– Но ты сам этого хотел, ты выбрал уехать сюда, чтобы стать лидером.

– Я просто знал, что справлюсь с этим делом лучше других. И опять-таки я оказался прав. – Он положил локти на колени и опустил голову вперед, позволяя солнцу греть затылок. – Ну а после того, как я понял это, вряд ли у меня остался выбор.

Какое-то время мы сидели молча. Я так привыкла быть наедине с Кипом, что думала, как это могло бы показаться странным – так часто проводить время с Пайпером. Когда бы мы ни находились вместе, я всегда остро чувствовала напряжение между нами по поводу умалчивания имени моего близнеца. Это неловкое молчание возникало среди всех наших разговоров. Эта тайна была точно кратер Острова: всё строилось вокруг нее. Однако когда мы избегали этой темы, напряжение спадало. Его улыбка грела, а властный взгляд внушал чувство защищенности. Но сейчас, сидя здесь, под лучами ласкового солнца, я напомнила себе о Заке, моей мрачной тайне, моем близнеце. А еще о мертвом предшественнике Пайпера и о ножах, что блестели на его ремне. Он повернулся ко мне.

– А вот ты у нас провидец. А есть ли такое место на земле, где будешь только ты, без своих видений?

– Это не обязанности и не выбор. Быть провидцем – это не то, что ты делаешь сам, по своей воле. Это то, кем я являюсь.

– Может, то же самое и в моем случае. Заботиться об Острове.

– А будь у тебя выбор – ты бы поступил так же?

– А ты бы выбрала быть провидцем?

Я ему не ответила.

* * *

В комнате, где мы жили, кровати стояли раздельно, но я забиралась к Кипу, и мы беседовали ночью.

– Сегодня он снова меня спрашивал о моих видениях, что я видела об Острове до того, как приехала сюда. О Заке он не спрашивал, по крайней мере, не напрямую.

– Но это не значит, что он не пытается это выяснить. Сама знаешь. Он прекрасно понимает, что мы не всё ему рассказали.

– Ты думаешь, если бы он не доверял нам, то нам дали бы ключи от крепости и позволили свободно разгуливать по Острову?

– Почему нет? Это прекрасный способ следить за нами, – ответил Кип. – Это место прямо-таки кишит его стражниками.

Мне вспомнились слова Пайпера утром, на террасе: «Мне сказали, что ты здесь».

Кип продолжил:

– К тому же, ручаюсь жизнью, если мы хотя бы приблизимся к какой-нибудь лодке, то сразу поймем, что не так уж и много у нас свободы. Ему нравится, что ты у него под боком – проще вызвать для своих маленьких допросов.

– Едва ли это можно назвать допросами. Мы просто беседуем. Он тоже мне многое рассказывает. Если бы он не доверял нам, то посадил бы куда-нибудь в темницу.

– По крайней мере, нас тогда бы не использовали. – Кип дотянулся до кувшина с вином, что стоял на столе, а я подала кружки, которые он наполнил. – Ну и что же он тебе рассказывал?

– Да всякое об Острове. Ну и о ситуации на материке тоже.

– Что-нибудь, чего ты еще не знала из своих видений?

– Многое. В любом случае, с моими видениями всё не так – я тебе уже говорила. Я вижу всё расплывчато. Это не похоже на обычное повествование.

Я отхлебнула вина, затем слизнула с верхней губы красную полоску.

– Он собирается выяснить всё насчет Зака. Он, должно быть, знает, что твой близнец – важная шишка. Кто еще имел бы доступ в Камеры Сохранения?

– Знаю. Но и таких сотни, а может, и больше, кто мог бы им быть. Он не знает точно, кто Зак и чем занимается, – я сделала паузу. – Даже я не знаю этого.

– Ну хорошо. Но как долго ты собираешься скрывать это от Пайпера? Он все равно это выяснит. Члены Совета работают под разными именами, но он это вычислит. Он далеко не глуп.

– Большую часть времени ты пытался меня убедить, что Пайпер – тупой головорез.

– Не смешивай всё в кучу, Касс. Я могу недолюбливать его, но это не значит, что считаю его глупцом. Он собирается это выяснить, если уже не выяснил. Рано или поздно он поймет, что за всем этим стоит твой близнец. За тем, что он сделал со мной и с другими в резервуарах. И что тогда?

– Ты хочешь, чтобы я рассказала Пайперу, что я – близнец Зака, и позволила ему избавиться от нас обоих? Тебе станет от этого лучше после всего, что случилось с тобой?

– Я даже не знаю, что со мной случилось, – он понял, что кричит и перешел на шепот. – Я просто не хочу, чтобы Пайпер тебя этим прижал. Они воспользуются тобой, чтобы добраться до Зака. Ты сама это знаешь.

– Я этого не знаю, и ты этого не можешь знать наверняка.

– Тогда почему ты ему не скажешь?

Я откинулась к стене, глядя на свои ноги, свисающие с края кровати. Он прислонился к стене рядом, но не касаясь меня. Я повернулась и взглянула на него.

– Ты не устал вечно не доверять людям?

– Не в том дело, доверяю я Пайперу или нет, – вымолвил он. – Зак – твой близнец, и это твое решение. Я просто за тебя волнуюсь. Тебе всегда хочется верить в лучшее в людях. Но посмотри, что сделал Зак, даже после того, как твоя мама предупредила тебя.

– Если бы я не доверяла Заку и не оказалась в Камерах Сохранения, я бы никогда не нашла резервуары и не освободила бы тебя.

Он засмеялся.

– Только ты можешь рассматривать четыре года в камере как оправдание своего доверчивого отношения.

Он взял мою руку. Я притянула наши сцепленные руки ближе к себе и медленно поцеловала каждый его палец.

– И что ты собираешься делать? – спросил он.

– Не знаю. У меня чувство, что это вообще от меня не зависит, – вздохнула я. – Я думаю, ты прав насчет Пайпера. Не в том, что ему нельзя доверять, а в том, что он действительно умен.

Глава 20

На следующий день Пайпер прислал за нами обоими.

– Самое время, – проворчал Кип, но при этом казался весьма довольным, что его не оставили одного.

Был ранний полдень, и в зале Ассамблеи толпился народ. Стражники входили и выходили, иногда делали доклад перед членами Ассамблеи, собравшимися вокруг помоста с пустым креслом. Как часто бывало, Пайпер стоял в стороне от основной группы. Он увлеченно разговаривал с Саймоном, одним из своих советников в Ассамблее. Тот выглядел в два раза старше Пайпера. Его волосы на висках уже посеребрила седина. Третья рука покоилась под правой рукой, недаром о нем говорили, как о бесстрашном бойце. В нем сквозила та же живость, что и в Пайпере. Не раз, когда меня вызывали, я находила их увлеченными беседой. Всякий раз пожилой человек, не робея, отстаивал свою точку зрения. Я думала, что потому-то Пайпер и предпочитал компанию Саймона остальным, чересчур уж почтительным, членам Ассамблеи. Пару раз я наблюдала, как между ними разгорался пылкий спор. Оба энергично жестикулировали и перебивали друг друга, склонившись над картами и бумагами, но расставались вполне полюбовно. Саймон собирал свои бумаги и, вежливо кивнув мне, уходил.

На этот раз Саймон отошел в сторону, и Пайпер проводил нас к столу у витражного окна в дальней стороне зала, где нас не могли подслушать. Он плеснул каждому из нас по бокалу вина и предложил присесть.

– Вы проявили такое терпение… все эти вызовы и расспросы… – начал он. – И я, и Ассамблея не стали бы вас беспокоить, не будь это дело столь важным.

– Видимо, не настолько оно важное, чтобы меня тоже беспокоили, – вставил Кип, но Пайпер пропустил его слова мимо ушей.

– Кое-что изменилось. Сведения, что вы принесли, оказались для нас новостью, но они подтверждают то, что мы и сами уже наблюдали. Новые настроения и веяния, исходящие от Совета. Это началось после засухи, когда люди от голода и отчаяния ополчились друг против друга, и Совет использовал ситуацию, сыграв на чувствах враждебности к Омегам. С тех пор положение Омег неуклонно становилось хуже, но последние годы стали совсем критичными. Налоги взлетели, но есть и другие реформы, проведенные Воительницей. Поселения Омег изгоняют с плодородных земель или из районов Альф. Омег, проживших на востоке лет по пять, шесть, а то и дольше, отсылают в отдаленные поселения как младенцев. Участились налеты на поселения, урожаи крадут или сжигают. Всё это похоже на часть единого плана, конечная цель которого – поместить Омег в приюты. Конечно, я уже об этом говорил Касс.

– А она говорила мне, – подчеркнул Кип.

– Затем до нас стали доходить слухи, – продолжил Пайпер, – что наших людей забирают, либо их близнецы, либо враги их близнецов.

– Камеры Сохранения, – пробормотала я.

– Да. И не только Советники этим пользовались. Было несколько донесений о богатых Альфах, не связанных с Советом, которые платили за то, чтобы их близнецов-Омег держали в заключении для своей безопасности.

Как много их осталось там, подумала я, запертых в камерах?

– Теперь стало еще хуже, – снова заговорил Пайпер. – Около пяти лет назад Совет серьезно взялся за регистрацию, настаивая на том, чтобы постоянно следить за каждым нашим шагом.

– Есть причина, по которой они так жестко навязывают регистрацию, – я вспомнила мужчину, которого солдаты избивали в Нью-Хобарте. – Это нужно, чтобы использовать связь между близнецами и манипулировать нами. Имея эти сведения, они смогут решать, кто им не нужен, а кем можно воспользоваться в определенных целях. Я не знаю, как они отслеживают всё это, но именно регистрация лежит в основе многого, что они сейчас делают.

– Согласен, – кивнул Пайпер. – Но регистрация – это лишь начало. Теперь стали отовсюду приходить и другие вести: что Омеги, которые уходят в приют, никогда не возвращаются. Затем до нас дошли слухи о пропавших детях и экспериментах. Похоже, им даже поселений и Камер Сохранения стало недостаточно.

Кип громко отодвинул стул.

– Мы уже тебе об этом рассказывали, во всех деталях, и это не слухи.

Я взяла Кипа за руку, а Пайпер ответил:

– Да, вы рассказывали. И детали, которые вы нам сообщили, бесценны. И это подтверждает наши подозрения в отношении Совета и всего того, что, как мы опасались, сейчас наступает.

– Вы опасались, что это наступает? – съязвил Кип. – Спасибо за предупреждение.

– Мы точно не знали, что именно наступает. Но мы знали о новой власти в кабинете Совета, переплюнувшей даже Воительницу. Молодой Альфа. Начал совсем юным, но быстро поднялся. Действует под именем Реформатор.

Мои пальцы на руке Кипе мгновенно сжались. Пайпер продолжил:

– Сразу после своего восхождения он начал проталкивать радикальную линию, направленную против Омег. Вводил всё больше и больше ограничений для наших людей. Вел политику, чтобы гнать нас в приюты. Дальше – больше.

– Так это он правит Советом? – я с удивлением отметила, что мне удалось справиться с голосом и спросить вполне спокойно.

– Нет, – покачал головой Пайпер. – Он слишком молод и слишком радикален.

Из кипы бумаг на столе он вытянул один лист, который с первого взгляда напоминал рисунок фамильного древа. На нем был начертан список имен, более шестидесяти, каждый с изображением, и все соединены между собой стрелками. Он взглянул на Кипа.

– Ты умеешь читать?

Кип нетерпеливо кивнул. Пайпер установил палец на начало листа.

– Судья, – прочитала я и посмотрела на изображение рядом с подписью: старое лицо с пышной седой шевелюрой.

Пайпер кивнул.

– Он правит уже больше десяти лет и вначале был очень могущественен. Но мы давно подозревали, что теперь он номинальная фигура. Он им нужен – ему доверяют, более-менее симпатизируют, даже некоторые из наших людей. Но он всегда отличался умеренностью во взглядах. В былые дни он выступал против налогов и позволял совместное проживание в восточных регионах. Но эти новые лица – вовсе не его последователи.

– То есть теперь в Совете он в меньшинстве? – спросил Кип.

– Либо они держат его близнеца, – изрекла я бесстрастно.

– Мы думаем, что и такое возможно, – согласился Пайпер. – Человек с его убеждениями вряд ли станет использовать Камеры Сохранения для собственной безопасности. Мы думаем, что они держат его близнеца и тем самым манипулируют им.

– И кто это – они? – спросила я, хотя и так знала ответ. Палец Пайпер скользнул по схеме вниз, к группе имен.

– Вот: реальную власть имеют, по крайней мере, последние несколько лет Воительница, Инспектор и Реформатор. Все молодые и все радикальные.

Я наклонилась, чтобы рассмотреть изображения рядом с каждым именем. Лицо Инспектора выглядело несообразно дружелюбным. Под копной кудрявых темных волос глаза смотрели вполне приветливо, а на губах витала улыбка. Справа от него я увидела портрет Воительницы. Тонкое лицо, длинные светлые волосы зачесаны назад. Черты казались крупноватыми: дугообразные брови, выдающиеся острые скулы. В глазах не хватало той живости, что читалась у Инспектора, ее взгляд смотрел оценивающе и властно. Пайпер заметил, как внимательно я рассматривала изображения.

– Ты слышала о ней?

– Каждый слышал, – кивнула я.

– Хотелось бы мне никогда о ней не слышать, – признался он. – Она на редкость жестока. В сравнении с ней Инспектор и тот выглядит сторонником Омег.

Затем я увидела лицо Зака: Реформатор. Рисунок был схематичным, но художник хорошо постарался, изображая глаза Зака: их напряженное внимание и настороженность.

– Узнаешь кого-нибудь из этих лиц? Или имен? Значат ли они что-нибудь для вас? – он придвинул бумаги ко мне поближе.

Это мне напомнило о наших встречах с Исповедницей и ее картой. Я с одинаковым вниманием изучила все лица, но мои мысли и мой взгляд возвращались к Реформатору. Как ужасно, думала я, когда тебе приходится вот так скрываться: создать некий образ и всегда его придерживаться.

– Я слышала об этих двух, – указала я, тщательно следя за голосом. – Инспекторе и Реформаторе. Нам о них рассказывали в Нью-Хобарте.

Затем я увидела ее. Это изображение не было связано с древоподобной схемой остальных имен. Оно размещалось слева в пустом углу листа. Вслед за мной Пайпер посмотрел на набросок, изображающий лицо со спокойной усмешкой.

– Я всё думал, когда ты ее заметишь. Исповедница. Твой старый друг.

– Не совсем, – вымолвила я.

Я не могла отвести от нее взгляд. Просто удивительно, как несколько умелых штрихов смогли возродить весь ужас тех встреч в Камерах Сохранения и вторжения в мой разум. Пайпер продолжил:

– Она появилась на сцене около шести лет назад. Думаем, ее нанял Реформатор.

– Почему она работает с ними? – спросил Кип.

– Знаю, это кажется немыслимым, что она работает на тех, кто желает избавиться от таких людей, как она. Людей, как мы, – сказал Пайпер. – Но я думаю, что она работает скорее с ними, чем на них. Исповедница сильна. Они понимают это, используя ее в своих делах. В общем, она не пешка.

Я смотрела, как его палец задержался на лице Исповедницы, и вспомнила страх в голосе Зака, когда он говорил о ней.

– Я могу понять, почему она нужна им. Я вижу ее силу, – сказала я. – Но что ей нужно от них? Как сказал Кип, она-то что там делает?

Пайпер засмеялся.

– Ты думаешь, все Омеги хорошие? Что все они работают на благо человечества? Что нет Омег, которых можно подкупить золотом, властью или защитой?

Я встретила его взгляд.

– Что тогда насчет Альф? Ты считаешь, что все они – зло?

Он не ответил, снова посмотрел на лист, затем ткнул в лицо Зака с такой силой, что я едва подавила порыв сморщиться.

– Все наши источники приносят нам одинаковые вести – ключ в Реформаторе. Воительница по-своему труслива, Инспектор всегда выступал против Омег, но именно Реформатор начал вводить новую жесткую политику. Мы не знаем точно, держит ли он близнеца Судьи, но распоряжается всем именно он.

Хоть я приложила все усилия, чтобы не смотреть на изображение Зака, но увидела, как Кип вновь скосился на рисунок, внимательно прищурившись. Пайпер тоже это заметил.

– Он один, Кип. Как раз после его назначения в Совет, когда он взял Исповедницу работать с собой, чуть больше пяти лет назад, наши люди и стали исчезать. Не только близнецы Советников. Но и другие, причем в огромном количестве. Такие, как ты.

Кип вскинулся.

– Чья жизнь ничего не стоит, ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, люди, у которых нет прямой связи с Советом. Есть шанс, конечно, что твой близнец имеет какое-то отношение к Совету. Но это не сужает вопрос настолько, насколько ты надеешься. Там несколько сот советников, почти половина из них – женщины. Затем помножь на других женщин-Альф, которые так дороги советникам, что они захотят их защитить: жены, дочери, помощники, друзья. Любой из них может, в конечном итоге, иметь своих Омег в резервуарах. Но больше похоже на то, что у тебя нет связи с Советом. Что ты один из многих, кого они забрали для своих экспериментов. Омег, не имеющих ценности.

– Не имеющих ценности, – повторил Кип.

– Так оно и есть с точки зрения Совета, – сказал Пайпер нетерпеливо. – Испытуемые, обычно молодые люди, которые не представляют никакого риска для Совета, если что-то пойдет не так.

– Если они убьют, ты имеешь в виду. Тебе не нужно подслащивать правду для нас, – сказала я. – Я видела резервуары и Кипа в одном из них. Внизу в гроте мы обнаружили скелеты.

Пайпер кивнул.

– Сложно отследить, учитывая тысячи, которых они похитили, но у нас сотни подтвержденных случаев смерти. Именно столько Альф внезапно умерло среди тех, у кого забрали для опытов близнецов-Омег. Даже сами Альфы начали задавать вопросы. – Он посмотрел на Кипа. – Ты выжил. Тебе, должно быть, повезло больше, чем ты осознаешь.

– Ума не приложу, и почему я не был более благодарным, – сказал Кип.

– Но ничто из этого не отвечает на главный вопрос, – напомнила я. – Какой смысл в такой политике Совета? Что они выигрывают от подобного обращения с Омегами, доводя нас до голода? Их жизни зависят от нас. Это единственное, что неизменно.

– Да, это благословение и проклятие, – согласился Пайпер. – Эта связь – наша единственная защита, но по этой же причине Омеги излишне терпеливы и покорны. Поэтому мы с трудом набираем людей в Ополчение. Они знают, что Совет никогда не допустит, чтобы с нами случилось нечто непоправимое. Даже сейчас, в последние годы, когда дела обстоят хуже некуда, мы знаем, что Альфы зависят от нас и не позволят нам умереть с голода. Приюты тому подтверждение. Хоть люди и идут туда с большой неохотой – оно и понятно – никому ведь не нравится терять свободу, но всё же приюты остаются спасительной соломинкой на самый крайний случай. А то, что в последнее время их становится всё больше, только успокаивает народ. Конечно, люди не настолько глупы, чтобы поверить, что эти приюты – акт милосердия со стороны Совета. Но даже если они и делают всё это ради собственной корысти, приюты наглядно подтверждают, что существуют границы всех их деяний. Границы, которые они не посмеют переступить.

– Мне кажется, что сейчас они пересекают эти границы довольно решительно, – возразил Кип.

– Но почему? – спросила я. – Почему именно сейчас? Что изменилось?

– Поначалу мы думали, что они пытаются разорвать связь между близнецами, – сказал Пайпер. – Сколько себя помню, об этом всегда ходили слухи. Говорили о селекционных программах и экспериментах, в общем, о попытках производить на свет детей, которые не были бы связаны между собой. Но их опыты не увенчались успехом. Так что для советников поместить своих близнецов в резервуары – замечательный выход из положения.

Я рассеянно кивнула.

– Что ты сказал насчет расширения приютов? Ты уже что-то говорил об этом раньше. На террасе.

– Их недостаточно для всех, кто нуждается, – ответил Пайпер. – Даже и близко. Смотрите сами.

Он пролистал пачку бумаг на столе, выудил оттуда карту и разложил сверху. Ее масштаб был гораздо больше, чем у карты Острова, которую он показывал раньше. Она отображала группу зданий, вокруг – поля, а затем – двойной забор.

– Вот это Приют номер один, как раз на юге Виндхэма. – Его рука зависла над правой стороной карты, где несколько домов окружало одно огромное прямоугольное здание, занимавшее половину площади всего лагеря. – Здесь целый комплекс, полностью новый, они начали строить его в прошлом году. То же самое нам сообщили из всех приютов, которые у нас под контролем. Но даже и новых зданий совершенно недостаточно, чтобы разместить растущий поток людей, которые туда обращаются. Новые бараки, конечно, большие, но всех вместить не могут, ведь это несколько тысяч человек.

– Зачем они взваливают на себя такое бремя? Зачем им нести ответственность за стольких Омег? – спросил Кип. – Ведь проще и, скорее всего, дешевле для Совета позволить нам выживать самим, а не селить всех в приюты.

– Бесспорно, но тех Омег, что живут в приютах, легче контролировать.

– Нет, – прервала я Пайпера. – То есть ты, конечно, прав, но это далеко не всё.

Я вспомнила, что мама говорила о Заке, когда приезжала в поселение предупредить меня. Он амбициозен. На ум пришли и слова Зака, которые он обронил в бастионе: «Я кое-что начал, и мне нужно это закончить». Я подумала и о том, что он говорил много лет назад, когда умирали Алиса и папа: почему ты не можешь хоть что-нибудь сделать? И я поняла: Зак одержим стремлением «что-нибудь сделать» с фатальной связью между близнецами. Я снова посмотрела на карту приюта, обратив особое внимание на новое огромное здание.

– Ты говоришь, что новых зданий недостаточно для тысяч людей, что живут там. Но они не хотят, чтобы мы жили. Они просто хотят, чтобы мы оставались живыми.

– А есть разница? – спросил Пайпер.

– Теперь есть – благодаря резервуарам.

Я закрыла глаза, и передо мной возникло видение: сначала один резервуар, похожий на те, что не раз видела прежде. Но затем я словно отступала назад. И чем дальше отходила, тем более широким становился обзор: бесчисленные ряды резервуаров, заполнявших зал, где я нашла Кипа. Все были пусты и все ждали. Я протяжно вздохнула и подумала, насколько нелепо прозвучит моя догадка, если произнесу ее вслух.

– Они хотят поместить нас всех в резервуары. Каждого Омегу.

Легкая улыбка, что почти всегда играла на губах Пайпера, тотчас исчезла. Он поднялся.

– Ты уверена?

– Они хотят охватить, по возможности, весь материк, – ответила я. – Ты сам сказал, что они предпринимали попытки порвать связь между близнецами. Раз та попытка не удалась, значит, это – их следующий шаг к достижению намеченной цели. Только представь: мир Альф, одни лишь физически совершенные люди, которые живут своей безупречной жизнью, пока не умрут от старости на пуховой перине.

– Они не смогут, – усомнился Кип.

– Я не говорю, что это будет легко, – сказала я. – Или что они могут внедрить это прямо сейчас. Но что, если это их цель? Все Омеги аккуратно классифицированы, задокументированы и в конечном счете покоятся в резервуарах.

– Кстати, о приютах, – вставил Пайпер. – Они теперь даже не работные дома – просто центры сбора для резервуаров.

Я кивнула:

– А если пока и нет, то скоро будут.

– Все Омеги? – вымолвил Кип. – Неужели они действительно поставили такую цель?

Меня охватил стыд за Зака даже при мысли о происходящем, не говоря уж о высказанных вслух словах. Но я знала, что это правда.

– Это единственная разумная причина, почему они так обходятся с нами. Если получится, они будут помещать нас всех в резервуары с рождения. Только представь – они свободны от нас с самого начала. Мир Альф.

Кип скривился. Я знала, что мы вспомнили одно и то же: крошечный череп на дне грота, дочиста омытый водой и временем, и младенцев, которых забрали у Эльзы.

– Они уже пытаются, – добавила я.

Пайпер смахнул все бумаги на пол.

– Если ты права, это всё меняет. Выходит, мы обманывались насчет нашей безопасности. Даже учитывая все эти жесткие реформы, мы думали, что они никогда не дойдут до такой крайности, когда Омеги действительно окажутся под угрозой. Но то, что ты рассказала нам, полностью уничтожает идею о независимости. Между нами не осталось чувства взаимного обязательства. Сейчас для Совета нет границ. Если их цель – поместить нас всех в резервуары, вряд ли они обеспокоены тем, что некоторые Омеги умирают при нынешнем режиме. Прежде подобное стало бы настоящей катастрофой. Теперь они рассматривают это как небольшой побочный эффект на пути к осуществлению своего плана: полного угнетения Омег. Так что даже если некоторые из нас и умрут в процессе, то это лишь временные трудности.

Я кивнула.

– Но это не просто побочный эффект. То, как они обходятся с Омегами, тоже часть плана: чем сильнее мы угнетены, чем больше голодаем, слабнем, падаем духом, тем скорее сами обратимся в приюты, откуда нас отправят прямиком в резервуары.

* * *

Пайпер прислал за мной на следующий день, но стражник, передавший его послание, сказал, чтобы я шла к башне, а не в зал Ассамблеи. Я поднялась по винтовой лестнице на самый верх башни. Он стоял у низкой зубчатой ограды, венчающей круглую и довольно большую площадку, откуда просматривался весь город. Он не повернулся, хотя наверняка услышал мои шаги.

– Отсюда открывается хороший вид, но в плане обороны толку от этого никакого, – проговорил он. – Отсюда виден город, но не океан. К тому времени, когда захватчики проникнут на наши улицы, всё уже будет кончено. Кто бы ни построил это место, он знал, что его лучшая защита – секретность. Даже внутри рифа не найти признаков обитания, пока не проникнешь в гавань. Я не знаю, зачем они вообще возвели эту башню, да еще с такими зубцами – разве только чтобы почувствовать себя важными.

– Но тебе, похоже, нравится сюда подниматься.

Он пожал плечами, все еще стоя ко мне спиной.

– Тут спокойно. И мне нравится видеть сам город – всё, чего мы достигли.

Мне не хотелось отходить от лестницы, не хотелось подходить к нему – слишком свежи были воспоминания о бастионе. Но он повернулся и пригласил меня встать рядом, так что мне пришлось подойти к нему. Мы смотрели на убегающий вниз город, охваченный деловой суетой. На выступе рядом с моей ладонью лежала его рука, широкая, с сильными пальцами. За эти несколько месяцев после побега я успела загореть, но мне было далеко до насыщенного бронзового оттенка, которым сияла кожа Пайпера.

Я нарушила молчание.

– Зачем ты послал за мной? Это насчет того, что я сказала вчера?

Он кивнул.

– Отчасти. Ассамблея обсуждала эту новость почти всю ночь. Одни не верят, другие – убеждены.

– А ты?

– А мне бы хотелось не верить, – вздохнул он. – Это настолько масштабное дело, что кажется невероятным. Но еще более невероятным казалось то, как они обходятся с нами последние несколько лет. Пока ты не сказала нам о резервуарах. И если по плану это и является конечной целью их политики, то всё обретает смысл.

– Да, в известном смысле это идеально укладывается в схему. Они просто повышают налоги, доводят нас до крайнего голода, подталкивая таким образом к приютам. Причем получается, мы же и оплачиваем то, что они делают. Новые здания, усовершенствование резервуаров – всё это за счет налогов, взимаемых с Омег. Мы платим за резервуары и, в итоге, сами отдаем себя в их руки.

Я могла бы восхищаться их схемой, как могла бы восхищаться хитростью Зака, с какой он разоблачил меня когда-то в деревне. Всё это поражало гениальной простотой.

– И что Ассамблея собирается делать по этому поводу?

– Это как раз мы и пытались решить прошлой ночью, – ответил он. – Сначала надо сообщить людям, чтобы избегали приютов, любой ценой. Это будет первый шаг. Но даже это проще сказать, чем сделать. Люди и так шли в приюты нехотя, в самом крайнем случае. И если сейчас они голодают и находятся на грани отчаяния, то будет сложно удержать их от этого шага, если ничего не предложим взамен.

– А ты можешь им что-нибудь предложить?

– Мы можем предложить им это, – он обвел рукой Остров. – Но здесь уже сейчас едва хватает места. Только последние годы мы стали полностью обеспечивать сами себя и прекратили постоянную поставку продовольствия с материка. К тому же теперь и это место под угрозой, если Исповедница так настойчиво ищет нас, как ты говоришь. Я постоянно думаю о ней, о том, что случится, если она обнаружит Остров.

– Значит, ты понимаешь, что я чувствую почти всё время, – вздохнула я. – Я тоже постоянно думаю о ней, даже с тех пор, как мы сбежали. Она ищет меня.

– Ты и это чувствуешь?

Я кивнула. Даже здесь, на Острове, стоя рядом с ним в лучах солнца, я чувствовала, как она искала меня. Как рыскал ее разум, тянулся ко мне, точно чьи-то похотливые руки.

– Постоянно. Это еще хуже, чем когда она допрашивала меня.

– И ты не знаешь, почему она так охотится за тобой?

– Разве это не очевидно? Я ведь сбежала.

Он улыбнулся и покачал головой, повернувшись ко мне лицом.

– Думаешь, она преследует тебя только потому, что ты сбежала? Думаешь, если бы сбежал из Камер Сохранения кто-нибудь другой, они бы озаботились столь же сильно? Ты не знаешь себе цену.

– Цену? Я не товар на рынке. А если ты думаешь, что я так много стою, прекрати меня опекать.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Ты, конечно, права. Просто ты опять меня слегка удивила – тем, насколько ты недооцениваешь собственные силы. Подумай об Исповеднице, как значима она для Совета и какую угрозу она представляет для нас. Они ищут нас с тех пор, как первый Омега открыл этот Остров – больше века назад. Но они не могут обследовать каждый дюйм океана. Хотя с ней им теперь и не придется. Она найдет нас, в конечном итоге, так же, как нашла ты.

– Я не такая, как она.

– Ты продолжаешь это повторять. И я понимаю, что ты имеешь в виду. Но если ты поймешь, на что способна, то сможешь стать большой угрозой для них. Только подумай о том, чего ты уже достигла.

– Достигла? Всё, что мы сделали, это просто пока не попались.

Пайпер в своей манере посмотрел прямо в глаза, что меня немного смутило.

– Ты противостояла допросам Исповедницы в течение четырех лет. Ты сбежала из Камер Сохранения. Выяснила про резервуары и даже больше: нашла их сама и освободила одного человека. Ты сбежала из закрытого Нью-Хобарта и не дала закрыть город, спалив пол-леса. Сама нашла дорогу к Острову, который последнюю сотню лет держится на секретности и непроходимости рифов. Ты предупредила нас о планах Совета насчет резервуаров. – Он приподнял бровь. – Как по мне, ты сделала предостаточно, чтобы поставить их на уши.

– Но всё это получилось случайно. Я не планировала нанести удар по Совету. И не думала об Ополчении. Пока сюда не попала, я вообще сомневалась, что и вправду существует Ополчение Омег.

– Но теперь ты это знаешь. Поэтому вопрос в том, что ты можешь сделать для Ополчения. Например, для начала сказать, кто твой близнец.

С минуту я молчала. До нас доносились звуки города. Дома спускались по склону почти до дна кратера. Чуть ниже, во впадине, синело озеро, а за ним, на другой стороне склона, простирались поля пшеницы и кукурузы. Урожай уже собрали и уложили в аккуратные снопы. В городе, даже на самых оживленных улицах, крыши, подоконники и крошечные балконы домов были засажены тыквами, помидорами, шпинатом.

– Здесь есть еще провидцы? – спросила я.

– Сейчас – нет. Было двое. Оба полезны по-разному. Одного нам удалось заполучить до разделения с близнецом, так что его не успели заклеймить. Теперь он – наш ценный кадр для работы под прикрытием на материке. Есть еще несколько Омег, которые с первого взгляда могут сойти за Альф. У них менее видимые уродства, которые легко спрятать под одеждой. Но до провидцев им далеко. Второй провидец – женщина. Она не обладала твоей силой и, думаю, сама бы никогда не нашла путь сюда. Ее успели заклеймить, так что работать под прикрытием она не могла, но зато помогала планировать спасательные операции. Определяла местонахождение младенцев или других Омег, нуждающихся в приюте, предупреждала нас о патрулях Совета, когда те проходили вдоль побережья. Но примерно полгода назад она начала сходить с ума.

Большинство людей в моем присутствии избегали касаться этой темы либо подбирали выражения помягче: «не слишком стабильная» или «ну, ты знаешь, как это бывает с некоторыми провидцами». Но Пайпер, как всегда, отличался прямолинейностью.

– Видения ее истощили. Думаю, что потом она уже не различала, что реально, а что – нет.

Мне вспомнились последние месяцы в Камерах Сохранения, как я чувствовала, что разум, измученный жуткими видениями и вторжением Исповедницы, покидает меня.

– Ты говоришь о ней в прошедшем времени, – заметила я. – Ее поймал Совет?

Он покачал головой.

– Нет. Корабль затонул во время шторма на обратном пути с материка. Мы потеряли десятерых в тот день.

– Мне жаль.

– Такое случается. Это плата за то, что находимся здесь.

– Ты снова за свое: цена, плата. Как будто можно подсчитать цену жизни.

– А разве нет? – он снова обратил на меня пронизывающий взгляд. – Такова моя работа: делать то, что выгодно большинству наших людей.

Я отступила от зубчатой стены и от него.

– В этом-то всё и дело: «наши люди». Вот поэтому я не могу сказать тебе, кто мой близнец. Ты не понимаешь это, как не понимает и Совет.

Уже на ступеньках я повернулась к нему:

– Когда затонул корабль, погибло двадцать человек, а не десять.

Я начала спускаться, надеясь, что он пойдет за мной или хотя бы окликнет, но слышала лишь звук собственных шагов.

* * *

Всю следующую неделю Пайпер вызывал меня ежедневно. Он ни разу не упомянул о нашем споре в башне, и его расспросы носили узкий характер. Его интересовали секретные пещеры и тоннели под Виндхэмом, расположение Камер Сохранения и особенно резервуары. Он попросил нарисовать их в деталях, каждую черточку, какую могла вспомнить. Спрашивал он и про скелеты, которые мы видели на дне грота. Часто в нашу беседу включались и другие члены Ассамблеи со своими вопросами: насколько детальными были карты, которые показывала Исповедница? Какую область они покрывали? Сколько примерно солдат мы видели в Нью-Хобарте? Сколько из них пеших и конных? Как хорошо вооружены? Я отвечала на все вопросы, кроме одного, к которому Пайпер регулярно возвращался: кто мой близнец.

Дней через десять после нашего прибытия на Остров он снова послал за нами обоими.

– Хорошие новости, – начал он, когда нас проводили в огромный зал Ассамблеи, где кроме Пайпера никого не было. – Я думал, вы оба захотите это узнать.

Перед ним на столе лежали бумаги. Он сдвинул их в сторону. Когда мы садились, немного отставил назад свое кресло.

– Мы можем его убрать. Реформатора. У нас есть источник в Совете, который долгое время вел за ним наблюдение.

– Один из нас?

– Такой, как ты, – ответил Пайпер, поворачиваясь ко мне. – Провидец, о котором я тебе говорил – не заклейменный. Ему сейчас семнадцать. Два года назад он уехал с Острова, с тех пор работал, чтобы проникнуть в Совет. Ему помогают способности провидца, хотя, конечно, временами он боится, что Исповедница его раскусит.

– И как близко он подобрался? – спросила я, приложив все усилия, чтобы в голосе не проскользнула дрожь.

– Парень работает слугой в доме Воительницы. Но он имеет доступ не только к ней и может подобраться ко многим членам Совета, прислуживая официантом во время частных встреч с Инспектором, Судьей и остальными. – Пайпер посмотрел прямо на меня. – Корабль, что пришел поздно ночью, принес от него сообщение. Сейчас он начал подбираться и к Реформатору, даже оставался с ним наедине несколько раз. У него есть возможность его убить. Он ждет лишь моего слова, так что мы можем покончить с Реформатором.

Пайпер не отрывал от меня взгляда, даже когда потянулся за колокольчиком на краю стола, даже когда на его звон вошли два стражника. Кип тоже наблюдал за моей реакцией. Но я ничего не сказала. Внезапно я почувствовала себя изможденной и вконец опустошенной, какой не чувствовала с момента нашего прибытия на Остров.

Небрежным кивком, так ему свойственным, Пайпер указал на стражников, что ожидали в стороне, за пределами слышимости.

– Так что вы скажете? – спросил он меня. – Мне стоит отдавать приказ?

Кип повернулся к нему.

– Почему ты нас спрашиваешь? Тебе ведь без разницы, что мы скажем.

Пайпер ответил Кипу, хотя по-прежнему не сводил с меня глаз:

– Не совсем так.

Глава 21

Кип еще поднимался по лестнице в нашу квартиру, но я уже захлопнула дверь. Когда он подошел, я успела закрыть ее на замок.

– Мне пришлось, Касс, – позвал он через дверь.

– Это не тебе решать, – закричала я.

Он наверняка слышал, как разбилась бутылка вина, кружки и зеркало. Затем я швырнула в дверь лампу – стекло разбилось, а металлический каркас полетел на меня.

– Что я должен был сделать?

Ответом ему стал грохот – я перевернула пинком маленький столик между кроватями.

– Думаешь, ты такой герой? – вопила я. – Раз выскочил и разболтал, что Зак – мой близнец? Это не тебе было решать.

– А ты думаешь, ты – герой? Раз будешь сидеть тихо, позволяя им убить себя и Зака?

Я перешагнула через осколки стекла, повернула ключ и распахнула дверь так быстро, что он почти налетел на меня.

– Ты что, не понимаешь? – воскликнула я. – Нет у него никакого провидца в Виндхэме. Исповедница обнаружила бы его в два счета. И даже если бы им удалось каким-то чудом обойти ее, я бы почувствовала угрозу. Он блефовал. Почему, как ты думаешь, он попросил тебя прийти со мной?

– А тебе не приходило на ум, что он может ценить мое мнение? Что, как единственный человек, кто участвовал в научных экспериментах твоего брата, я мог бы иметь право знать, что случилось?

Я лишь молча подняла бровь и ждала.

– О, черт, – Кип рухнул на кровать. – Он знал, что я попытаюсь остановить его.

Он закрыл глаза.

– Он не мог убить Зака. Зато сейчас…

Немного успокоившись, я присела рядом с ним.

– Да.

– И ему не нужны никакие шпионы, источники, наемные убийцы.

– Нет, только я.

Он прислонился головой к стене. То же сделала и я.

– Я вижу кружку на подоконнике, которую ты пропустила, – произнес он. – Хочешь ее разбить?

– Может, позже, – я выдавила усталую улыбку, закрыв глаза.

Он долго ждал, пока я что-нибудь скажу. Потом мы смели осколки стекла и фарфора и в полном молчании легли спать – каждый на свою кровать…

Под дверью виднелась неподвижная тень стражника, которого поставили туда сразу после того, как мы вернулись из зала Ассамблеи. А из окна виднелся дымок, вьющийся из трубки другого стражника, что стоял внизу на бастионе. Кип посмотрел на меня.

– Я не хочу испортить тебе настроение или еще что-нибудь (я фыркнула на это), но почему они до сих пор тебя не убили?

– Меня интересует то же самое.

– Но это ведь хорошо, верно?

Я снова усмехнулась.

– Ну, я рада, что пока жива.

– Ты ведь знаешь, что я имел в виду. Он не убил тебя сразу же. Это хороший знак.

Я повернулась на бок и посмотрела на него через маленькую комнатку.

– С каких это пор мы благодарим судьбу за столь ничтожные милости? – Я следила за лицом, за беспокойными, усталыми глазами. – Но, думаю, ты прав. Должно быть, он считает нас полезными.

– Тебе не нужно щадить мое самолюбие. Ты ему можешь быть полезной. Ну а я-то зачем ему нужен? – он сделал паузу. – Или тебе.

– Ты не должен постоянно извиняться.

– Скажешь тоже. Да по меркам того, за что положено извиняться, обречь кого-то практически на верную смерть – уж точно на первом месте.

Я молчала.

– Прости, – повторил он. – Я не должен был этого говорить.

Я села.

– Я лягу к тебе.

– Конечно, хоть и не знаю, чем заслужил это.

Он подвинулся, освободив мне место. Мы легли на спину, тесно прижавшись друг к другу.

– Мне нравится, когда ты лежишь рядом со мной, – произнес он. – Когда я чувствую с этой стороны твою руку, вот так. Возникает ощущение, будто и слева у меня есть рука.

– Я легла с этой стороны, чтобы ты не трогал меня.

Мы оба засмеялись.

– Почему ты не сердишься на меня? – спросил он немного погодя.

– Потому что он прав.

– Пайпер? Ты его защищаешь после того, как он одурачил нас?

– Я не говорю, что он прав насчет всего, но он оказался прав насчет тебя.

– Да, что я – идиот.

– Нет, что ты сделаешь всё, чтобы защитить меня.

* * *

На следующий день дверь оставалась запертой. Часовой снаружи никак не реагировал на наши вопросы и требования. В полдень стражник открыл дверь и встал у порога, пока другой шагнул внутрь. Кип вскочил и ринулся ко мне.

– Не беспокойся, – сказала я. – Пайпер никого не пошлет, чтобы убить меня.

Стражник поставил поднос на стол рядом с дверью и ушел, не говоря ни слова.

– Он сделает это сам, – договорила я.

– Как ты можешь быть так уверена в этом? – Кип взял поднос и принес его к моей кровати.

– Потому что он не трус.

– Да уж, убийство безоружного пленника – лучшее доказательство мужества.

Мы провели еще два дня взаперти, а затем я потребовала, чтобы часовой передал Пайперу просьбу выпускать нас хотя бы подышать воздухом. Ответа мы не получили, но ближе к вечеру четверо стражников пришли и сопроводили нас обоих на башню, а сами остались на лестнице внизу.

Я встала у зубчатой стены и посмотрела вниз. Город выглядел точно так же, как и несколько дней назад, когда мы стояли здесь с Пайпером. Только теперь он стал тюрьмой, а не прибежищем.

– Может, это будет и к лучшему, – произнесла я. – Они избавятся от меня, а заодно и от Зака. И у меня нет никаких разумных доводов не соглашаться с этим.

– Не глупи. Вполне разумно и вовсе не эгоистично не хотеть, чтобы тебя убили.

– Это не глупость. Это ведь совершенно очевидно: за всем этим ужасом стоит Зак. За тем, что они сделали с тобой и другими. И мы не знаем, сколько их – этих других. Может, сотни, а может, и тысячи. Поэтому даже если просто посчитать, то ответ налицо: моя жизнь против их жизней.

– Но дело не в подсчете, Касс. Всё не так просто.

– Не так давно я говорила Пайперу то же самое. Но что, если всё сведется именно к подсчетам? Что, если я просто выдумываю всякие сложности, чтобы избежать этого?

Кип вздохнул.

– Иногда мне просто не верится, что ты у нас великий провидец.

– Ты о чем?

– Я имею в виду, с каких пор ты стала беспокоиться о том, как выпутаться из неприятностей? Тебя никогда это особо не тревожило. Ты разбила резервуар, чтобы освободить меня, вместо того чтобы бежать оттуда без оглядки, ведь они могли поймать тебя и снова посадить в камеру. И это происходит раз за разом, потому что я тебе только мешаю.

– Но теперь, когда дело касается главной проблемы – той, с которой столкнулся Остров и из-за которой ты оказался в резервуаре, – я могла бы решить ее одним махом и прямо сейчас.

Я показала на простиравшийся под нами город, занятый обычными делами. Сто футов отделяло нас от земли.

– Ты этого не сделаешь, – сказал Кип, отходя от стены и направляясь к лестнице. – Думаешь, Пайпер пустил бы нас сюда, если бы считал, что ты можешь спрыгнуть? Нет. И он прав на этот счет, хотя посылы его неверны. Он думает, что ты защищаешь себя, поэтому и пыталась сохранить личность Зака в тайне.

– А ты думаешь, он ошибается?

– Конечно. – Он даже не повернулся, когда ответил. – Ты не себя защищаешь, ты защищаешь Зака.

Я сказала ему вслед:

– Разве это не тот же эгоизм? Разве это не разновидность трусости?

Он обернулся с верхней ступеньки.

– Ты всегда воображаешь мир, где близнецы не испытывают друг к другу ненависти, где их не разделяют, где им не нужно такое место, как этот Остров. Может быть, это трусость. А может, и наоборот – своего рода мужество.

* * *

Ночами меня всегда терзали видения, но на этот раз стоило часовому за дверью пошевельнуться, как я представляла маленькие ножи на поясе Пайпера. Кип тоже не мог уснуть, я чувствовала, как он напрягался при каждом шорохе за порогом или за окном. Когда мы целовались, не было той неистовой, головокружительной страсти, что охватывала нас вначале. Не пытались мы продолжить и нежные исследования друг друга, как в последние недели, когда между нами возникли близкие отношения. Сейчас наши поцелуи стали торопливыми и жадными, словно мы пытались поскорее насытиться ласками, боясь, что в любой момент это всё может закончиться. Ключ в замке, лезвие ножа. Сейчас мысль о смерти представлялась мне более жестокой, чем когда-либо, потому что мы с Кипом только начали открывать друг друга. Потому что на его шее еще остались места, которые я не успела покрыть поцелуями. Потому что, когда я запускала пальцы ему в волосы, эти ощущения все еще казались новыми и необычными. Это такие мелочи, чтобы горевать о них, говорила я себе, в сравнении с тем, что пережила и что могла потерять. Но той ночью, в кровати, они казались значимыми. Я даже плакала, и вовсе не из-за того, что боялась ножа, а из страха лишиться его пальцев, касающихся моей кожи, щетины, нежно покалывающей мне плечо.

Утром Пайпер послал за мной. Не говоря ни слова, стражник вывел меня из комнаты так быстро, что мы с Кипом едва успели обменяться взглядами.

Меня проводили в Зал Ассамблеи, где собрались все ее члены. Здесь присутствовал Саймон и еще несколько мужчин и женщин, которых я узнала. Последние пару недель они задавали мне множество вопросов и держались при этом без враждебности, но и не особо дружелюбно. Сейчас, когда я вошла, все сидели молча, и никто меня не поприветствовал. Даже Саймон стоял недвижно, скрестив все три руки на груди. Но Пайпера в привычном месте, у стола рядом с дверью, не оказалось. Стражник провел меня в вестибюль в другом конце Зала, а оттуда – в крохотную комнатку, не больше шкафа. По стенам, увешанным картами, и рабочему беспорядку на столе я поняла, что здесь кабинет Пайпера. В углу громоздился свернутый на скорую руку матрас и сложенное одеяло.

– Так вот где ты спишь?

– Иногда.

Когда дверь открылась, Пайпер быстро поднялся со стула. Махнув, велел стражнику удалиться, пересек маленькую комнатку и сам закрыл за мной дверь. Стоя спиной к двери, он указал мне на стул. Я заметила, что ножи по-прежнему висят у него на поясе.

– Из всех ты-то уж наверняка мог бы иметь настоящую квартиру? – Я села, оглядывая матрас в углу. Было что-то трогательное в спешной попытке убрать его. – Настоящую кровать, по крайней мере?

Он пожал плечами.

– У меня есть квартира наверху. Но мне нравится быть здесь, ближе к рабочему месту, ко всему этому, – он обвел рукой царящий беспорядок. Некоторые карты на стене держались не на булавках, а на ножах, пронзивших роскошный гобелен, которым была обшита комната. – В любом случае, это неважно.

– Ладно, – произнесла я.

Он прислонился затылком к двери. Впервые я почувствовала, как Пайпер нервничает, хоть и знала, что он велел привести меня не для того, чтобы убить.

– Ты ведь послал за мной не за тем, чтобы обсуждать свои спальные апартаменты.

– Не за тем, – кивнул он, но не сказал ничего дальше.

– Тогда мы могли бы поговорить о моих спальных апартаментах. Например, о том, что мы с Кипом до сих пор под замком, а за дверью круглые сутки стоит стражник.

– И у окна, – добавил он спокойно.

– Мне, видимо, должно польстить, если ты считаешь, что нам надо так много стражников.

Он приподнял темную бровь.

– Ты думаешь, что с одним бы вы справились? Ты и Кип?

– До сих пор у нас это получалось, – заметила я.

Он нетерпеливо вздохнул.

– Охрана там не для того, чтобы не выпускать вас наружу.

Лишь спустя несколько секунд я осознала смысл его слов. Вспомнились взгляды в Зале Ассамблеи. Теперь я поняла, что они мне напомнили: выражение лиц тех детей, с которыми столкнулась в тот день, когда уходила из родительской деревни.

– Сколько человек знает, кто мой близнец?

– Пока только Ассамблея, – ответил он. – Но как скоро об этом узнают другие, не могу сказать.

– Они хотят моей смерти.

– Ты правильно поняла. – В комнате имелся только один стул, поэтому Пайпер сел на свернутую постель напротив меня и наклонился ближе. – Льюис – мой старейший советник.

– Я знаю Льюиса. – Я вспомнила представительного седобородого господина лет пятидесяти, который расспрашивал меня множество раз.

– Племянницу Льюиса, дочь его близнеца, о которой он заботился с рождения, тоже похитили. Почему, думаешь, он так на тебя давил, выспрашивая каждую деталь о резервуарах, где ты нашла Кипа?

– Я видела всего лишь несколько человек, – сказала я, злясь на неожиданно возникшее бремя ответственности. – Он не мог рассчитывать, что я видела всех – там их столько много.

– Именно, – горячо прошептал Пайпер. – Очень много. Заклейменных, похищенных, убитых. Каждый из нас потерял там кого-нибудь, и всё из-за Реформатора. Каждый на этом Острове знает, что он ищет нас. Ты слышала, во что играют дети? Выходи поиграть, выходи поиграть…

– Он идет тебя забрать, – не думая, подхватила я песенку, что вместе с шумом города врывалась в окно по утрам и вечерам, когда дети играли на улицах.

Пайпер кивнул.

– Это в него они играют – в Реформатора. Есть ведь и другие советники, проталкивающие агрессивную политику против Омег – Воительница в частности. Но никто не сравнится с Реформатором. Когда дети на Острове просыпаются ночами от кошмарных снов, это о нем они думают.

Мне стало почти смешно – настолько не вязался образ Зака с чудовищем из ночных кошмаров. Зак, который обжег палец о сковороду и плакал, Зак, который прятался за папину ногу, когда через рыночную площадь вели быка. Но смех мой замер, так и не начавшись. В душе я понимала, что всё это взаимосвязано: детские страхи Зака и страх, который слышался в песнях детей. Одно породило другое. Всё, что я помнила о Заке – как нежно он обрабатывал мой ожог от клейма, как рыдания сотрясали его тело, когда умирал наш отец, – теперь глубоко похоронено. Я верила в эти воспоминания, как верила в небо все четыре года, что сидела в камере. Но все же я понимала, что он сделал. Я видела собственными глазами неопровержимое доказательство его деяний: чудовищные машины из стекла и стали, кости, что покоились на дне грота. Вряд ли кто-нибудь смог бы понять, что под личиной Реформатора, в глубине его души, ютились страх и нежность. И яростнее всех это отрицал бы сам Зак. Реформатор – его создание. Что же напоминало о мальчишке, который взял меня за руку, сидя возле сарая, где умирала Алиса, и попросил о помощи? Я хранила веру в небо, сидя в Камерах Сохранения, и когда выбралась на волю, увидела, что оно ничуть не изменилось. Но существовал ли еще тот напуганный мальчик, мой брат, в Реформаторе? И могла ли я хранить веру в него, не предавая Пайпера и Остров?

Я посмотрела в глаза Пайпера.

– Ты пытаешься обосновать, почему должен меня убить?

Он наклонился вперед и с яростью зашептал:

– Мне нужно, чтобы ты обосновала, почему я не должен этого делать. Назови причину, которую смогу передать Ассамблее, Саймону, Льюису и остальным, чтобы объяснить им, почему я до сих пор этого не сделал.

На меня снова накатила усталость. Я чувствовала себя точно прибрежный камень, истертый набегающими волнами.

– Я думала, что этот Остров – единственное место, где нам не придется доказывать свое право на жизнь.

– Не надо читать мне лекции об Острове. Я пытаюсь защитить его – это моя работа.

– Но, когда ты убьешь меня или запрешь, не будет больше и Острова. Он станет как те же Камеры Сохранения, только с видом на море. Ассамблея превратится в тот же Совет, хоть и под другим названием. А ты станешь таким же, как Зак.

– Я несу ответственность перед людьми, которые здесь живут, – он отвернулся от меня.

– Но не передо мной.

– Ты всего лишь один человек. А я ответственен за всех этих людей.

– То же я сказала и Кипу. А он еще спорил, что дело не в цифрах.

– Конечно, он спорил. Это же не его, а моя работа.

Я взглянула мимо него на карты на стене, сплошь испещренные заметками, сделанными черными чернилами. Записи указывали, где находятся военные гарнизоны Совета и приюты, города и деревни, поселения и Дома содержания. Целая сеть помогала Ополчению доставлять Омег на Остров. И все эти люди зависели от Пайпера.

– Если это твоя работа, что ж ты меня до сих пор не убил?

– В твоих силах изменить эти цифры. Назови лишь причину, чтобы не делать этого.

Мой голос звучал на удивление спокойно.

– Я рассказала тебе всё, что знаю о Виндхэме. Об Исповеднице. Я предупредила тебя о том, что Зак планирует поместить как можно больше Омег в резервуары.

– Должно быть что-то еще. Насчет их поисков Острова.

Я покачала головой.

– Это для тебя не новость. Ты знаешь, что они ищут. Знаешь, что в конечном итоге найдут. Это лишь дело времени.

Он схватил меня за руку.

– Тогда скажи, когда. Дай мне подробности.

Я выдернула руку из его крепких пальцев.

– Мне больше нечего тебе сказать. Это всё не так происходит – я не получаю даты и карты. Видения нельзя пришпилить булавками к стене. Они не постоянны – иногда я могу сказать, что произойдет, а иногда у меня нет и намека.

– Но ты же нашла нас – ты нашла Остров. – Он помолчал, потом понизил голос. – А что лежит за пределами Острова?

Я покачала головой.

– Что ты имеешь в виду? Ничего нет за его пределами. Всё, что есть, находится на Востоке.

– Всё, о чем мы знаем. Но ведь так было не всегда. Что, если где-то есть и другие места, дальше на запад? Или даже на восток, за Мертвой землей?

– Ты имеешь в виду Далекие Земли? Но это всё байки. Никто их не находил, да и нечего находить.

– Подавляющее большинство людей на материке уверены, что Остров – просто байка, слух. – Лицо Пайпера стало абсолютно серьезным.

– Ты знаешь что-нибудь о Далеких Землях? Ты их нашел?

– Нет, я надеялся, ты нам в этом поможешь. – Он сорвал карту со стены и разложил передо мной на полу.

Многое на ней казалось знакомым. Линию побережья я узнала по картам Исповедницы и по другим, что видела на Острове. Я опознала сам Остров, едва различимое пятнышко в нескольких дюймах от западного побережья. Однако эта карта отличалась от других: она не охватывала материк – лишь часть его виднелась с правого края, а остальное пространство занимал океан. Эта карта также пестрила пометками: линии течений и рифов тянулись от Острова далеко на Запад. Я взглянула на Пайпера.

– Ты отправляешь корабли и ищешь Далекие Земли.

– Не я, по крайней мере, не только я. Это началось раньше, чем я заступил на эту должность. Но да – мы ищем. Может, уже лет пять. Где-то в океане есть два корабля, два наших самых больших корабля. В следующее полнолуние будет месяц, как они ушли.

– И ты действительно веришь, что там могут быть земли?

Он понизил голос, но я почувствовала, как в нем вспыхнула злость.

– Уже несколько кораблей не вернулось. Думаешь, я стал бы так рисковать, если бы не верил в это?

Я опустила глаза на карту, не желая встретиться с ним взглядом.

– Помоги нам, Касс. Если ты можешь что-нибудь почувствовать – это изменит всё.

Я осознала, что прижимаю ладонь к карте, как будто это могло помочь моему разуму исследовать бесконечные мили океана. Я закрыла глаза, пытаясь прощупать пространство, не вошедшее на карту, и сосредоточилась так, что чувствовала, как в левом виске бьется венка. Однако видела лишь океан, его бескрайние свинцовые воды.

– Это слишком далеко, – я подняла руку от карты и отступила назад.

– Но в Старую Эру это не казалось слишком далеко. Их корабли были больше и быстрее.

Он схватил мою руку и снова прижал к карте.

– Попробуй еще раз.

Я попробовала и напрягла разум так, как делала это, когда нашу лодку зажало среди скал. Я представила себе рифы, за ними – открытое море и направилась в сторону Запада. Всё тело напряглось до предела. Когда Пайпер наконец убрал свою руку, моя ладонь осталась на карте, липкой от чернил. Однако я ничего не видела и не чувствовала.

– Мне жаль, – вымолвила я. – Если там и есть земля, то слишком далеко для меня. Я никогда ее не чувствовала.

– Мне тоже жаль, – произнес Пайпер. Всего несколько мгновений назад его рука лежала на моей, и вот он уже стал казаться очень далеким. – Это бы всё очень упростило, если бы ты могла помочь.

Он бросил взгляд на дверь, за которой слышались голоса, громкие и резкие.

– Они хотят твоей смерти. Они хотят убрать Реформатора, а твоя жизнь – цена, которую они будут рады заплатить. Для них это простое решение.

– А для тебя – нет?

– Я считаю твою смерть слишком высокой платой. Думаю, что ты нужна нам. Ты, твои видения смогли бы изменить очень многое.

– Но ты нас не выпускаешь.

– Я не могу. Но зато могу охранять тебя.

– Видимо, я должна быть благодарна, пока ты держишь меня как заложника и тем самым сможешь удержать Зака от нападения?

– Я думал об этом, – признал он вполне спокойно. – Но если мы дадим ему знать, что ты у нас, и попытаемся обуздать его, велика вероятность, что твоего брата устранят свои же люди. Он не правит Советом, по крайней мере, пока. Достаточно только намека, что он под нашим контролем – и они убьют его сами. Да, мы избавимся от него, но там есть и другие, и они тоже преследуют нас. Да еще и тебя убьют.

– Звучит, как досада.

Он посмотрел на меня.

– Да, мне было бы жаль.

Пайпер проводил меня через Зал. Члены Ассамблеи внезапно смолкли и повернулись, пристально следя за нашим шествием. Он положил руку мне на плечо, когда мы проходили мимо группы мужчин и женщин, но я сбросила ее. Один из них наклонился ко мне. Это оказался Саймон, ближайший советник Пайпера.

– Я бы на твоем месте не стал так отмахиваться от него, – сказал он. – Похоже, только благодаря ему ты еще жива.

Другой мужчина засмеялся над его словами. Я повернулась к нему. Коренастый, с темной бородкой, под мышкой – костыль.

– Это верно, – подтвердил он. – Моя бы воля, и с тобой бы покончили прямо сейчас. А заодно и с твоим близнецом.

– Мой близнец, – тихо проговорила я, – запер меня в Камерах Сохранения, чтобы мною не воспользовались против него. Если вы убьете меня, то лишь покажете, что Альфы правы, считая нас помехой и угрозой. Правы, что нас надо держать в камерах, чтобы защитить себя.

Ответа не последовало, но все они не сводили с меня глаз.

– Хотите убить меня? Так почему бы вам не пойти еще дальше и не избавиться таким образом вообще от всех Альф? Конечно же вы убьете всех нас, но оно того стоит, не так ли? – я сорвалась на крик, пока Пайпер утягивал меня из зала.

Глава 22

Пайпер пришел к нам на следующее утро. Я не спала, но все еще лежала с закрытыми глазами. Что-то разбудило меня за несколько минут до его прихода. Сон или видение. Закрыв глаза, я старалась погрузиться в полудрему и сосредоточиться на ускользающих ощущениях, чтобы понять, что мне привиделось. Я слышала, как ключ повернулся в замке, и тотчас Кип вскочил с кровати и встал между мной и дверью.

– Расслабься, – сказал Пайпер. – Я пришел сюда не за тем, чтобы сделать ей что-то плохое.

– Тише, – прошептал Кип. – Она мало спит ночами, чаще всего засыпает только под утро.

– А ты сколько спишь, если наблюдаешь за ней всю ночь? – спросил Пайпер, понизив голос, и я живо представила себе, как он изогнул бровь.

– Просто не буди ее.

– На самом деле я пришел к тебе.

– Это что-то новенькое, – пробормотал Кип.

Я слышала, как они отошли от моей кровати, и осмелилась посмотреть сквозь полуопущенные веки. Они встали у окна, спиной ко мне. Края кальдеры закрывали восходящее солнце, но предрассветное небо уже полыхало красным золотом. Кип посмотрел вниз на стражника, который привалился к балюстраде под нашим окном.

– Он тоже не слишком много спит, как мне кажется.

– А ты предпочел бы рисковать, оставшись без охраны?

– Не знаю, – ответил Кип спокойно. – Признаться, меня не слишком вдохновляет, что твои товарищи там, наверху, хотят добраться до нас.

Он бросил взгляд на ножи за поясом Пайпера.

– Но мы с Касс провели довольно много времени взаперти, прежде чем попали сюда. И никак не ожидали, что такое повторится, а уж тем более здесь.

– Ты не знаешь, как долго ты пробыл в своем резервуаре, – заметил Пайпер.

– Верно. Представь, если обнаружу, что всего двадцать минут. Вот будет конфуз после всей этой шумихи.

Пайпер коротко засмеялся вместе с ним.

– Ассамблею – моих «товарищи там, сверху» – ты как раз не беспокоишь.

– Я так и подумал в один из множества дней, когда меня оставляли здесь, пока вы беседовали с Касс.

– Я не хочу преуменьшить твою значимость, – сказал Пайпер. – Ты – единственный, кого мы видели из тех, кто побывал в резервуаре. Мы все хотим выяснить, что происходит в том месте. Но сейчас я пытаюсь уверить тебя, что ты вне опасности.

– Возможно, твои люди для меня и не опасны, но, полагаю, на материке остались Альфы, которые жаждут снова встретиться со мной.

– И ты предпочитаешь остаться здесь, под стражей?

– Ты так говоришь, как будто у нас есть выбор.

– У тебя есть, – Пайпер взялся за ремень. Я чуть было не вскочила, подумав, что он собирается взять один из своих ножей, но затем увидела, что Пайпер протягивает Кипу ключ.

Я быстро сомкнула глаза, когда Кип повернулся и посмотрел на меня.

– Нет, – произнес Пайпер. – Ты знаешь, что она для меня слишком ценна, чтобы отпустить ее. Но тебя здесь держать нет никаких причин.

– Так ты меня отпускаешь из чистого альтруизма и вовсе не потому, что желаешь отодвинуть в сторону, чтобы оставить Касс для себя?

– Если бы я хотел от тебя избавиться, тебя бы уже здесь не было.

– Значит, это не имеет ничего общего с тем, что ты к ней чувствуешь?

Голос Пайпера прозвучал равнодушно:

– Лодка отплывает через час. Там есть место для тебя. И неважно, что ты думаешь по поводу моих мотивов.

– Верно, – спокойно ответил Кип. – Это неважно. И ты всерьез думаешь, что я уеду? Или что она будет благодарна тебе за то, что позволил мне уйти?

– Не совсем.

Я снова посмотрела одним глазом. Пайпер отвернулся от Кипа и выглянул в окно. Стая гусей летела клином в светлеющем небе над краем кальдеры.

– Ты когда-нибудь видел, как из яйца появляется птенец? – спросил Пайпер, когда крики гусей стихли вдали.

Я уловила раздражение в голосе Кипа.

– Конечно. Это один из немногих моментов, что я помню. Ни имени своего не помню, ни близнеца. Зато сохранились яркие воспоминания, как наблюдаю за птицами.

– Если забрать яйцо от матери до того, как птенец вылупится, то цыпленок, появившись на свет, прибивается к тому, что увидит первым. Следует повсюду, как за своей матерью. Когда мы были детьми, у нас был утенок. Моя сестра-близнец наблюдала, как он проклюнулся. После этого он ходил за ней повсюду.

– Если я верно понял твою маленькую аллегорию, утенок – это я, да? Вылупился из резервуара и слепо ухватился за Касс?

Пайпер встретил взгляд Кипа без тени смущения.

– Да, думаю, отчасти так оно и есть. Но я не могу понять, плохо ли это.

– Для тебя – нет. Ты уже использовал меня, рассчитывая, что я помогу тебе выяснить, кто ее близнец.

– Ты прав. Я проверял тебя, и ты поступил так, как и предполагалось. Но это вовсе не означает, что ты дал маху.

– И теперь ты снова меня проверяешь. – Кип снова посмотрел на ключ, который Пайпер положил на массивный каменный подоконник. – И как? Есть неожиданности?

– Нет, – Пайпер взял ключ и убрал в карман. – Я не думал, что ты уедешь, хоть и надеялся на это. Я до сих пор не могу разобраться, бремя ли ты. Для нее, я имею в виду.

– Конечно, – Кип закатил глаза. – Твои помыслы полностью лишены эгоизма.

– Само собой, не лишены. Почему, как ты думаешь, я дал вам раздельные кровати? – Пайпер криво усмехнулся и посмотрел на меня. Я быстро закрыла правый глаз, надеясь, что он не заметил дрожание век. – Но мне начинает казаться, что тебе следует остаться с ней. Думаю, даже придется.

– Значит, я больше не бремя? – съязвил Кип.

– Вполне может быть, что и бремя. Но, возможно, поэтому ты и должен остаться.

– Это так великодушно с вашей стороны, решать, кто мне нужен и что для меня лучше, – вмешалась я, отбросив одеяло и опустив со стуком ноги на пол. – А вам не приходило на ум, что у меня и самой может быть мнение на этот счет?

Я потерла правую щеку, на которой отпечатались складки от подушки. Кип заговорил первым:

– Не говори, что мне это не приходило на ум.

– Или мне, – добавил Пайпер поспешно.

– Не разговаривай со мной, – велела я ему. – Пробрался сюда и пытаешься манипулировать нами, точно булавками на твоих идиотских картах.

– То же самое и я ему сказал, – вставил Кип.

Я повернулась к нему.

– И ты со мной не разговаривай. Ты тоже не лучше. Почему бы тебе не уехать?

Он бросил неуверенный взгляд на Пайпера, который не преминул усмехнуться.

– Нечего ухмыляться! – одернула я его. – Утята? Серьезно? Ну и ну! Конечно, Кипу лучше уехать, но ты – идиот, если думаешь, что он бы на это согласился.

– Так ты хочешь, чтобы я ушел? – спросил Кип.

– Конечно да, для твоего же блага. Не для моего, естественно. Но больше всего я хочу, чтобы вы оба прекратили нести чушь. Мне нужно прояснить мысли и понять, что будет, а вы оба ведете себя так, как будто я – приз победителю на ярмарке. Как будто сама ничего не решаю.

Пайпер заговорил первым:

– Извини. В основном, что сглупил – я знал, что Кип не уедет.

– Тихо, – велела я.

– Я искренен.

– Нет, тихо. Я должна подумать. Мне что-то снилось, важное и тревожное, как раз перед тем, как ты вошел, но из-за вашей болтовни об утятах нить ускользнула.

– Это важно для тебя? – спросил Кип.

– Ты знаешь, что я имею в виду. Я видела что-то неотложное. – Я снова закрыла глаза, пытаясь вернуть видение из тумана сна. – Мужчина… он плачет… прячет нож в ботинок.

Я посмотрела быстро вверх.

– Кто-то сейчас придет.

Пайпер устремился к окну и захлопнул ставни прежде, чем я успела договорить, но в ту же минуту задрожала дверь, будто что-то о нее ударилось. Ключ повернулся, защелка поднялась, и со скрипом, невероятно медленно отворилась дверь, за которой мы увидели тело убитого стражника. Кип был на полпути к двери, когда злоумышленник перешагнул мертвого стражника и кинулся ко мне, сжимая в руке окровавленный нож.

Он бросился ко мне, когда нож Пайпера вонзился ему в горло. Раненый мужчина повалился на меня, и под его весом я тоже не удержалась на ногах. Упав, я ударилась затылком о каменный пол, и на миг перед глазами всё поплыло. Затем я почувствовала, как задрожало тело незнакомца, когда второй нож попал ему в спину. Кипу и Пайперу потребовалось несколько секунд, чтобы оттащить человека и положить его на спину. И все равно он не сводил с меня взгляда. Когда в глазах у меня прояснилось, я увидела, что это Льюис, советник Пайпера. Маленький нож в шее дергался в такт биению сердца, но кровь почти не текла, пока Пайпер не наклонился и с поразительным спокойствием не извлек свой нож. Тут же вылетела пульсирующая струйка. Я кинулась к нему и прижала ладонь к ране, глядя на Пайпера с негодованием.

– Стой. Я знаю, зачем он пришел сюда.

– Думаю, это и так понятно, – фыркнул Кип.

Я покачала головой.

– Нет, я имею в виду, почему он так поступил. Это из-за его племянницы, девушки, которую они забрали.

– Он уже спрашивал о ней, когда тебе задавала вопросы Ассамблея, – сказал Пайпер, глядя с отвращением, как я склонилась над Льюисом.

Кровь толчками сочилась сквозь пальцы, и меня потрясло, какой она было горячей. Борода Льюиса из седой стала липкой и красной.

– Льюис, вы меня слышите?

Он выглядел очень бледным. Взгляд затуманился. Глаза медленно моргнули.

– Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы найти ее, если она жива. Чтобы исправить то, что сделал мой близнец. Я обещаю. Вы меня слышите?

Его голова упала набок. Пайпер всунул под нее ботинок и аккуратно приподнял, затем убрал ногу, и голова снова откатилась вбок. Пайпер отвернулся.

– Он умер.

Я посмотрела вниз на свои ладони и на рану Льюиса, которая больше не кровоточила. По щекам струились слезы, и вытерев лицо руками, я измазала себя кровью.

– Он бы убил тебя, – заметил Кип.

– Он предал меня, предал Ассамблею, – добавил Пайпер.

– Я знаю. – Я обвила руками колени, притянув их к себе.

– Ты не ранена? – спросил Кип. Я посмотрела на себя: кровь покрывала руки, пропитав белый рукав до самого локтя, и чернела под ногтями.

– Это его, – сказала я.

– Ты случайно не собираешься завести привычку давать обещания всем умирающим, кто попытается убить тебя? – спросил Кип. – Я спрашиваю только потому, что таких обещаний может быть очень много.

Пайпер стоял, склонившись над мертвым стражником. Повернувшись к Кипу, он проговорил:

– Два человека только что погибли, Кип. Один – член Ассамблеи, другой – хороший стражник. Так что сейчас не время для шуток.

– Четверо, – поправила я.

Кип и Пайпер посмотрели на меня.

– Не двое, а четверо только что погибли.

* * *

С этого момента нас стали охранять еще усерднее. Тремя днями позже я проснулась от собственного крика. Двое стражников ворвались в комнату прежде, чем Кип успел подойти ко мне. Один из них прижал его к полу и не отпускал, пока не зажгли несколько факелов. Кип присел на край моей кровати, потирая щеку, которой стражники придавили его к каменной плите.

– Мне надо встретиться с Пайпером, – сказала я последнему стражнику перед тем, как он запер дверь. – Пошли за ним прямо сейчас.

– А мне ты не можешь рассказать? – спросил Кип тихо.

Я со злостью покачала головой.

– Это не насчет того, кому из вас я дам подержать себя за руку. Это не просто плохой сон. Это чрезвычайно важно.

Я не могла оставаться спокойной. Взгляд метался из стороны в сторону, будто пытались запомнить сценарий только что увиденного сна. Губы пересохли. От ночной сорочки исходил слабый запах пота.

– Видимо, не стоит надеяться, что ты видела перемены к лучшему? – произнес он, придвигаясь ко мне поближе. – Что-нибудь вроде действительно хорошего завтрака или превосходного урожая абрикосов в этом году.

У меня вырвался смешок, который скорее напоминал быстрый вздох, но тело немного расслабилось, и я прислонилась к нему. Кип поцеловал меня в плечо, но я покачала головой.

– Мне нужно сосредоточиться.

Я закрыла глаза, молча и быстро шевеля губами.

– А мне ты не можешь рассказать?

Я покачала головой.

– Мне надо сосредоточиться, – повторила я.

Мы так и сидели, пока через несколько минут не ворвался Пайпер. Я встала перед тем, как он смог заговорить.

– Они идут. Альфы. Я знаю, когда и как.

Не оглядываясь, Пайпер пинком захлопнул дверь. Прижал ладони к губам.

– Вроде ты говорила, что у тебя всё иначе происходит. Что ты не видишь ни дат, ни деталей, – прошептал он.

Я покачала головой. Мой взгляд все еще не мог сосредоточиться и перескакивал с одного на другое.

– Я видела это. Я видела полнолуние…

– Тогда не говори. Ничего не говори! Не говори мне!

– Ты не понимаешь. Я видела всё. – Я потерла глаза. Казалось, я едва могла разглядеть лица Пайпера и Кипа сквозь кровь и клубы дыма, что видела во сне.

На этот раз меня стал успокаивать Кип:

– Что ты делаешь?

– Именно, – пылко зашептал Пайпер. – Это твой козырь – не сдавай его.

Кип осторожно взглянул на Пайпера, затем на меня.

– Он прав – тебе надо воспользоваться этим. Скажи Ассамблее, что расскажешь им всё, что ты видела, если они отпустят тебя. Затем передашь эти сведения, когда мы уедем с Острова.

Я заговорила тише, но получилось скорее шипение, чем шепот.

– Слушайте меня. Это слишком важно, чтобы играть в игры. Тебе надо объявить об этом Ассамблее прямо сейчас. Вам надо начать эвакуацию. Они придут…

Пайпер зажал мне рот ладонью и умоляюще посмотрел на Кипа.

– Останови ее. Если она мне расскажет, мне придется действовать.

– Посмотри на меня, – попросил Кип. Он убрал руку Пайпера и коснулся моей щеки, близко наклонив ко мне лицо. – Они никогда тебя не отпустят.

Я сбросила его руку, отскочив назад.

– Это не имеет значения, – я больше не могла шептать. – Пайпер, слушай меня. Увози людей с Острова. Прямо сейчас. Они прибудут в полнолуние.

Все втроем мы повернулись к окну. В ночном небе тускло сияла растущая луна.

– Две ночи, может быть, три, – произнес Пайпер.

– Две, – уточнила я.

– А наши укрепления?

Я рассеянно покачала головой.

– Ничего хорошего. Кратер прячет вас со стороны побережья, но, когда они обнаружат Остров, он станет капканом. Ты всегда это знал. Сначала они придут с севера, с многочисленной армией. Ты не сможешь остановить их.

– Скажи мне, что еще ты видишь.

Я закрыла глаза, стараясь облечь гул и расплывчатые видения в слова.

– Огонь на улицах, люди в окнах, как в ловушках. Кровь на камнях.

– Так они придут убить, не пленить?

– Это бессмысленно, – воскликнул Кип. – У них столько Альф умрет повсюду! Свои же люди устроят им мятеж.

Я зажмурилась. Видения мелькали хаотично и быстро, и я никак не могла их упорядочить, приостановить или хотя бы замедлить.

– Они возьмут нескольких в плен, посадят в лодки, – проговорила я, – остальных убьют.

Я посмотрела на Пайпера.

– Кип прав – это безумие. Ты ведь не мог ожидать этого?

– Очень хотел бы сказать, что не мог. Но если они найдут нас, то устроят показательную бойню. Они захотят положить конец Ополчению Омег, пусть даже и ценой жизни Альф.

Я кивнула.

– Вот на что это похоже в видении. Те люди – они так злы. Они знают, что убивают и Альф тоже, но это их не беспокоит. Точнее, нет, беспокоит, но в этом они винят нас, будто мы взвалили на них еще одно бремя.

Пайпер подошел к окну.

– Звони в колокол, – крикнул он стражнику внизу. – Немедленно.

В Хэйвене огромный колокол на башне звонил перед открытием и закрытием городских ворот. И во время прогулок в бастионе в Виндхэме я время от времени тоже слышала звуки колоколов, доносящиеся снизу из города. Но этот нисколько не напоминал те мелодичные переливы, что я помнила. Сначала бил один колокол, самый огромный на башне. Он не просто нарушил предрассветную тишину, он буквально сотряс всё вокруг.

Взрыв звука казался таким глубоким и насыщенным, что во всем теле эхом отражались мощные удары набата. Вскоре тревожный сигнал подхватили другие колокола по всей крепости. Затем внизу, в городе, сами люди стали передавать весть из дома в дом криками и стуком горшков и сковородок. Металлический шум, грозный и нестройный, понесся по улицам. Это напомнило случай в Нью-Хобарте, когда один из детей пробежал через кухню и опрокинул кучу горшков. Только сейчас этот грохот не смолкал, а охватывал дом за домом, улицу за улицей, пока весь кратер не стал кипеть от звуков.

– Они начнут эвакуацию прямо сейчас, – кричал Пайпер сквозь шум. – Мне придется уйти, объяснить всё Ассамблее. И подготовить стражников.

– Мы не можем воевать с ними.

Пайпер кивнул.

– Они придут с солдатами, которых вдвое больше, чем нас. Они лучше обучены и лучше вооружены, во всех смыслах.

Он бросил взгляд через левое плечо, коротко усмехнувшись.

– Но наши стражники знают территорию. Мы сможем задержать их на некоторое время.

– Я не то имела в виду, – сказала я. – Мы не можем воевать с ними не потому, что они победят, а потому, что здесь вообще не может быть победителя. Каждый убитый среди них означает, что где-то пал мертвым один из нас.

– Но то же самое и для них. Всё, о чем мы должны сейчас беспокоиться, – это Остров и то, что произойдет здесь, когда они придут.

– Значит, ты видишь только половину истории.

Он покачал головой.

– Это история, за которую я несу ответственность. За людей, которые здесь находятся. Если Совет нашел нас, то мы не можем надеяться, что Остров защитит нас. Всё закончилось. Но мы можем выиграть время, чтобы отсюда успело уехать как можно больше народа.

– У вас хватит лодок для всех? – спросил Кип.

– Абсолютно нет! Речь ведь идет о людях, которые прибывали сюда в течение десятилетий. Наш флот сам по себе маленький, а два самых больших корабля все еще где-то на западе. Если мы загрузим лодки под завязку, то в две ходки сможем вывезти только тех, кто совсем не в состоянии воевать.

– Сколько на это потребуется времени?

Он выглянул в окно, чтобы проверить силу и направление ветра по деревьям, растущим на краю кальдеры.

– Если повезет, то сможем отправить вторую партию с Острова через два дня. Но ветер, что поможет нам вернуться назад, поможет и флоту Совета. И если мы эвакуируем тех, кто не способен воевать, останутся еще сотни.

И вновь я увидела картины, что показывал мне сон. Кровь. Они шли за мной, и Остров потонет в крови.

Пайпер удалился, не говоря ни слова. Выходя, он обернулся к Кипу.

– Ты, – сказал он, – смотри за ней. Не дай ей сделать какую-нибудь глупость.

Мы так и сидели под замком и наблюдали из окна за торопливыми приготовлениями Острова. Когда солнце поднялось, звуки колокола сменились звоном и стуками, доносившимися из оружейной и кузницы, где ковали, точили и раздавали мечи и топоры. Стражники в синих мундирах несли балки для укрепления ворот. Заколачивали гвоздями ставни на нижних этажах, сотрясая утренний воздух ударами молотков. И в этой деловой суете из города постепенно уходили люди. Сначала ушли дети, старики и самые увечные, кто совсем не мог воевать. Некоторых уносили, другие опирались на трости и костыли. Люди бросали свое имущество, для него не было ни времени, ни места в лодке. Брали лишь второпях собранные свертки с едой и фляги с водой. В такой спешке некогда было и плакать. Даже самые маленькие дети шли быстро и тихо, поторапливаемые стражниками, которые вели толпу. Для тех, кому пришлось ждать второй ходки, отвели помещение в крепости, где они смогут укрыться на случай, если флот Совета придет раньше, чем за ними вернутся лодки. Несмотря на царящую суету, все действовали четко и слаженно, каждый знал свое дело, лишь для нас с Кипом здесь не нашлось роли. Несколько часов мы простояли у окна, взявшись за руки и наблюдая, как люди покидали Остров. Мои видения лишь усугубляли чувство собственной беспомощности. Какими бы основательными ни казались приготовления города, невозможно было представить, что они смогут изменить то, что я видела и продолжала видеть, стоило мне закрыть глаза. Огонь отражался на окроплённых кровью камнях. Густой дым застилал тоннели и узкие улочки.

Мы видели, как трое стражников подняли флаг у края кальдеры.

– Едва ли это вяжется с тайным прибежищем, – заметил Кип.

– Теперь это неважно. Они уже идут. И знают, как нас найти.

Я подумала о гобеленах в зале Ассамблеи. В других сражениях люди, вероятно, воевали под вышитыми флагами, сделанными из богатых тканей. Эта же попытка выглядела убогой: обычная простыня с символом Омеги, начертанным смолой, которую моряки используют для починки корпусов. Двумя концами простыню привязали к старой корабельной мачте. Стражники как могли старались установить шест на сильном ветру.

– Перед лицом неизбежного вторжения Пайпер заставляет их тратить время на декорации?

– Это не трата времени, – возразила я. – Это первое, что увидит флот Совета, когда Остров появится в поле зрения. Это послание для них.

– По крайней мере, лучше, чем ничего, – изрек Кип.

Гвардейцы воткнули шест в расщелину скалы и обложили вокруг камнями.

– Он не выдержит на таком ветру больше пары дней, – сказал Кип.

Я ничего ему не ответила, слушая, как хлопал на ветру импровизированный флаг. Да и не нужно было отвечать – мы оба и так знали, что через пару дней всё будет кончено.

Глава 23

На лестнице послышались шаги и голос Пайпера, который перекинулся парой фраз с часовым, прежде чем открыть дверь.

– Они уехали, – сообщил он. – Первая партия. Самые маленькие дети и самые беспомощные. И с ними горстка взрослых, чтобы помогать на материке.

– А что сейчас?

– Ждём.

Никогда прежде я не вслушивалась в ветер с таким настороженным вниманием, как следующей ночью. Тянулись часы ожидания, и с каждым порывом ветра я представляла, как плыли наши лодки, такие хрупкие для столь опасного путешествия. Где-то среди волн корабли Совета несли сюда смерть. Я боялась уснуть, но боялась и не спать на тот случай, если сон покажет что-нибудь полезное. В конце концов, видения пришли ко мне сами, когда я, лежа в объятьях Кипа, тихо погружалась в сон. Могучий флот решительно пересек линию горизонта. Корабли были большие, гораздо больше тех, что мне доводилось видеть прежде, и в разы мощнее, чем флот Острова. На палубах я видела лодки поменьше. Привязанные, они лежали днищем кверху, словно яйца в гнезде. Но больше всего меня ужасала не мощь наступающей армады, а то, что находилось на первом корабле. Я крикнула часовому, чтобы позвал Пайпера. Хотя до рассвета было еще далеко, он пришел уже через минуту.

– Корабли Совета слишком большие, чтобы пройти через рифы. Но у них на борту есть маленькие лодки.

– Десант, – кивнул Пайпер. – Это их замедлит, по крайней мере, на несколько миль. А откуда они знают путь через рифы?

– Сначала я думала, что, может, они раздобыли карту. Подкупили кого-нибудь или пытками выбили сведения. Но на самом деле никто им не понадобился. – Я закрыла глаза, вспоминая, как чувствовала ее все это время. – Она – там. Исповедница. На одном из кораблей. Она их ведет.

– Она может найти дорогу без карты, как ты? – спросил Кип.

Я кивнула, хотя наше сомнительное путешествие на той лодчонке вряд ли сравнится с решительным наступлением флота Совета. Я не просто знала, что она приведет корабли к Острову, я знала, что она придет сюда сама. Одна лишь мысль, что ее нога ступит на эту землю, казалась мне ненавистной. Пайпер сказал мне как-то, что наше появление изменило Остров. Но она, несомненно, уничтожит его. Я чувствовала, как дрожит мой голос.

– Когда вернутся наши корабли?

– Не раньше полудня, – ответил он. – И то самые быстрые из них и при условии, что всё пойдет хорошо. Мы ведь должны не просто добраться до материка, быстро высадить и помчаться обратно. Надо будет найти безопасное место, не на виду, и там высадить эвакуированных. А мы говорим о сотнях маленьких детей и о самых изувеченных людях.

– А два корабля до сих пор ищут где-то на Западе Далекие Земли? Ты говорил, что они самые быстрые.

– Неужто ты думаешь, что если бы я мог приказать им вернуться назад, то уже не сделал бы этого?

Он опустил глаза. На мгновение я представила его таким, каким он выглядит, когда сидит один в своей крохотной рабочей комнатке, где его никто не видит. Усталым и изнуренным. Он потер лоб ладонью и тихо сказал:

– Они ушли месяц назад. Мы даже не знаем, что с ними.

Я закрыла глаза, пытаясь найти среди морских просторов следы тех кораблей, что ушли на запад, или лодок, что должны вернуться с материка. Ничего. Только чувство неумолимого приближения флота Совета. Это ужасало и само по себе, но присутствие Исповедницы ухудшало положение неизмеримо. Если она прибудет раньше, чем вернется наш флот, Остров станет ловушкой. У детей и несчастных калек, что ждали отплытия, не останется ни единого шанса. Хватит ли у Совета резервуаров на всех?

Полуденный ветер снова принес мне видения, но отдаленные и прерывистые. Это были корабли, но чьи? Я пыталась их разглядеть, но казалось, словно, щурясь, смотрю на солнце. Кроме силуэтов и яркого света не могла ничего разобрать. Спустя час или два видения стали четче. Удалось рассмотреть спутанную рыболовную сеть на дне лодки, сине-желтые полосы на ее корпусе, парус, покрытый пятнами так, что он выглядел, как лоскутное одеяло.

– Это наш флот, – сообщила я Кипу. – Они уже близко.

Мы позвали стражника, чтобы он послал за Пайпером.

– Спускай людей к пристани, – сказала я ему, когда он еще и дверь за собой не успел закрыть. – Наши корабли возвращаются. Они высадили первых беженцев и уже скоро будут здесь.

Он покачал головой.

– Я велел, чтобы каждые полчаса мне докладывали со сторожевых постов. Но пока – тишина.

– Их, может, просто еще не видно, – вмешался Кип, – но если она чувствует их, значит, они идут.

– Уже пора, – повторила я. – Если ты начнешь эвакуацию прямо сейчас, ты сможешь погрузить следующую партию людей и отправить их с Острова. Пусть они спускаются и будут готовы подняться на борт, как только придут корабли.

Он снова покачал головой.

– Если флот Совета придет первым, самые беспомощные люди окажутся в гавани совсем беззащитными. Там нет никаких укрытий, мы с тем же успехом можем их просто связать и передать с поклоном солдатам твоего брата. Подумай, о ком мы говорим. Некоторые из них вообще не могут ходить, не говоря уж о том, чтобы, в случае необходимости, быстро пройти через тоннель назад. Они никогда не смогут вернуться в кальдеру, а уж тем более в крепость.

– Вот поэтому доставь их вниз и подготовь к тому, чтобы они сразу взошли на борт. На это потребуется время. Если ты будешь ждать, когда наши корабли покажутся на горизонте, будет слишком поздно. Они не успеют покинуть Остров.

– По крайней мере, в крепости у них есть укрытие.

– Ты знаешь так же хорошо, как и я, что крепость станет для них ловушкой. Весь Остров станет ловушкой, после того как флот Совета прибудет сюда.

– Мы можем оборонять крепость… по крайней мере, какое-то время, – упрямился он. – Пока я не буду уверен, что наш флот придет первым, я не стану рисковать.

– Она знает наверняка, – поддержал меня Кип, но Пайпер уже направлялся к двери.

– Подожди, – окликнула я. – У нас есть корабль с желто-синими полосами?

Он остановился у порога.

– «Джульетта», – проговорил он. Затем с надеждой улыбнулся. – Ты видела ее? Это точно?

Я кивнула.

– Отправляй их в гавань.

Больше он ничего не сказал, но уже через несколько минут после того, как за ним закрылась дверь, мы увидели, что оставшиеся люди стали покидать крепость. Среди них шли дети постарше и большинство тех, кто неспособен сражаться. Они двигались с большей неуверенностью, чем первая партия. Дети держались за руки, а взрослые шли, опустив головы. В гавани их пока ждали не корабли, а лишь надежда и страх. Глядя, как они шли, я гадала, не отправляю ли их на гибель.

Через час вновь забили в колокол. На мгновение мое сердце заколотилось в груди так же громко, как и сами колокола. Но на этот раз сигнал, доносящийся из башни, звучал по-другому: не каскад перезвона, как днем раньше, а три одиночных удара, высоких и чистых. Мы услышали улюлюканье стражников во дворе. Со сторожевых постов кричали: «Они приближаются к рифам», «Идут на всех парусах». Мы с Кипом не ликовали вместе со всеми, но я положила голову ему на плечо и наконец-то смогла перевести дух и унять дрожь, что сотрясала всё тело. Через час или чуть больше вернулся Пайпер.

– Я перевожу вас, – заявил он без всяких предисловий. – Эта комната расположена слишком близко к внешнему периметру.

– Вторая партия ушла? – спросила я.

– Последние из них скоро минуют рифы, – в его голосе слышалось облегчение, но глаза смотрели напряженно.

Теперь нам оставалось рассчитывать только на себя: на третью ходку не было ни единого шанса. В вечернем небе уже показалась полная луна. Она тускло сияла над флагом Омеги на краю кратера.

– Остались ли еще лодки?

– Таких, в которых можно пересечь море, – нет, – ответил он. – Только плоты, небольшие лодки и несколько шлюпок. Мы спрятали их в пещерах восточнее гавани. На них дети учились плавать.

Теперь на Острове не осталось детей. Будут ли когда-нибудь еще слышны детские голоса в спрятанном городе?

– Собирайте вещи, – продолжал он. – Если они проникнут в крепость, мне нужно, чтобы вы были в безопасности.

Он дал всего минуту, чтобы мы сложили наши скромные пожитки в рюкзак, затем кинул нам пару плащей с капюшонами, какие носили стражники.

– Наденьте это. После того, что случилось с Льюисом, будет небезопасно, если вас увидят.

Он проводил нас сам, только задержался у стражника, дежурившего возле нашей двери, и обменялся с ним парой фраз тихим шепотом. Натянув капюшон, я могла видеть лишь отдельные проблески. Мимо прошагал кузнец с топорами на плече. Вдоль коридора промчались стражники. Когда один из них остановился, чтобы отдать честь Пайперу, тот рявкнул: «Нет времени на все эти глупости – беги на свой пост».

В нижних этажах крепости, где окна были заколочены досками, царила темнота. Лишь тонкие лучи света проникали сквозь щели. Друг за другом мы прошли мимо безногого лучника, который сидел на перевернутом ящике и точил стрелы. В конце концов Пайпер привел нас в круглую маленькую комнатку с каменными стенами, что находилась примерно на середине высоты башни. Единственное узкое окошко располагалось довольно высоко. Заметив, как я оглядываю дверь из массивных досок, Пайпер предостерег:

– Даже не думай об этом. Видишь, что тут?

Он указал на бочки, которые плотными, высокими рядами стояли вдоль стены.

– Тут мы храним запас вина для стражников. Так что замок здесь самый прочный во всей крепости.

Памятуя о Льюисе, я даже и не знала, как себя чувствовать – в безопасности или в ловушке?

– Если крепость падет, я приду за вами. Если кто-нибудь попытается ворваться в дверь, даже если этот кто-то из Ассамблеи, подайте сигнал в окно. Машите одним из плащей.

– Ты будешь там, внизу? – Я посмотрел из окна на двор. – Не в зале Ассамблеи?

– Как я смогу увидеть, что происходит, сидя наверху и раздавая приказы? Нет, я буду у ворот с другими стражниками.

Я встала на цыпочки и выглянула в окно, откуда просматривался весь двор, главные ворота и за ними улица. Стражники уже заняли свои посты. Некоторые, слегка покачиваясь на корточках, сидели на парапете, окружавшем двор. Другие прохаживались рядом с укрепленными воротами. Одна женщина с удивительной легкостью перекидывала меч из одной руки в другую.

– Мы можем сразиться, – сказал Кип. – Выпусти нас, и мы сможем помочь.

Пайпер вздернул голову.

– Мои стражники натренированы. Обучены. Думаешь, ты сможешь просто взять меч в первый раз в жизни и стать героем? Это не история для какого-нибудь барда, а настоящее сражение, и ты там будешь только помехой. В любом случае, я не стану рисковать Касс. Ведь не только солдаты Совета могут напасть на нее.

Я снова представила Льюиса. Нож Пайпера, вздрагивающий в такт пульсирующей крови. Кровь, стекающая с рукоятки ножа. Кип собрался еще что-то добавить, но снова зазвонили колокола. На этот раз они возвещали тревогу, как и два дня назад. С этой высоты, казалось, каждый камень башни дрожал от звука. Даже в зубах чувствовалась вибрация.

– Они здесь, – произнес Пайпер.

Секунду спустя стук двери потонул в грохоте колоколов. Когда Пайпер запер дверь, запах вина стал еще насыщеннее, а от колокольного боя, казалось, крохотную комнатку и вовсе разорвет. Мы подтащили одну бочку и встали на нее вместе, тесно прижавшись головами, чтобы оба могли смотреть в окно, за которым тихо опускалась ночь. Два дня мы ждали флот Совета, но те несколько часов между первым ударом колокола, извещавшим о его прибытии, и первым солдатом, появившимся наверху кратера, казалось, тянулись еще дольше.

Пока мы ждали, я пыталась представить, что происходит снаружи кальдеры: как подплывает флот, как спускаются на воду лодки и пробираются через рифы, как встречаются со стражниками Острова в гавани. Но сгустившаяся тьма и немалое расстояние не давали ничего толком рассмотреть – лишь неясные фрагменты. Вот свернули черный парус. Вот весла рассекают воду. На носу лодки горит факел, и языки пламени отражаются в волнах.

Сначала мы увидели, как из тоннеля, что напротив города, стали выходить раненые стражники. Им, хромым и окровавленным, помогали вернуться в крепость. Вскоре началось массовое отступление из гавани. Несколько сотен стражников вышли из тоннеля и заняли посты в самом городе. А спустя еще часов двенадцать с того момента, как колокол известил о нападении на Остров, мы с Кипом увидели первых солдат Совета. Было раннее утро. Наше внимание привлекло движение на южном крае кальдеры: несколько стражников пытались сдержать фалангу солдат, облаченных в красное. В то же время первый тоннель, по всей видимости, пал, и солдаты проникли в сам кратер.

Пайпер сказал, что сражение – это не история для барда, и то, что развернулось в тот день на Острове, доказало, насколько он прав. Когда барды поют о сражении, оно представляется своеобразным танцем. Как будто в нем есть красота. Как будто звон мечей сродни музыке, а бойцы на удивление ловки, искусны и смелы. Но то, что видели мы, не имело ничего схожего с этими песнями. Всё происходило слишком быстро и в такой невообразимой неразберихе, что бой казался толчеей из локтей, колен, рассеченных лиц. По булыжной мостовой катились зубы, словно игральные кости. Вместо бравого боевого клича слышались лишь крики боли, хрип, брань. Блестели красным скользкие от крови рукояти ножей. Но хуже всего были стрелы. Не легкие и воздушные, как думалось когда-то, а тяжелые и стремительные. Я видела, как одна из стрел, пробив плечо насквозь, пригвоздила солдата Совета к деревянной двери. Их смертоносный полет сопровождался громким свистом, словно летящая стрела вспарывала само небо. Мы находились примерно в сорока футах над двором, но густой запах крови проникал в окно и, смешиваясь с винными парами, насыщал воздух. Я подумала, что вряд ли смогу теперь сделать и глоток вина, не ощущая привкуса крови.

Стражники сражались не на жизнь, а на смерть. Я видела, как одна женщина всадила топор в шею солдату так глубоко, что ей пришлось упереться ногами в его обмякшее тело и трижды дернуть за рукоять, чтобы освободить лезвие. Стражник-карлик вспорол солдату живот, и внутренности развернулись прямо у того в руках, когда он попытался их удержать. Стрелы безошибочно вонзались в груди, животы, глаза. Я же всякий раз видела двойную смерть. С каждой смертью солдата-Альфы чувствовала, а иногда и видела, как где-то на материке замертво падал Омега. Прямо под нашим окном солдат получил удар мечом в лицо, которое тут же стало похожим на разбитую тарелку. Я закрыла глаза и увидела светловолосую женщину, которая упала на гравийной дороге, выронив ведро с водой. Женщина-солдат, взбираясь по внешней стене крепости, получила стрелу в грудь. Вздрогнув, я закрыла глаза и увидела, как мужчина, лежа в ванне, без слов скользнул под воду. Словно каждая смерть имела эхо, унося сразу две жизни, чему мне приходилось быть вынужденным свидетелем. Кип нашел мою руку на подоконнике. Его ободряющее пожатие отвлекло меня от крика.

Если наши стражники брали своим отчаянием и яростью, с какой крушили врагов, то солдаты Совета – численным преимуществом и физической силой. Однорукие стражники могли орудовать мечом либо держать щит, но не то и другое сразу. Безногие и хромые лучники метко стреляли на расстоянии, но когда солдаты Совета отвоевали внешнюю стену и ворвались к ним, те не смогли вовремя отступить. Солдаты Совета тоже убивали, когда их прижимали в ближнем бою, но вскоре стало понятно, что, по возможности, они старались брать пленных. Уже свыше десяти раненых стражников отвели назад к линии Совета. Одну раненую стражницу тащили прямо за ноги по мостовой, оставляя неровный кровавый след. На краю кальдеры мы различили очертания больших луков. Однако стрелять с такого расстояния лучники Совета пока не спешили, опасаясь, что убьют не тех. Все стрелы летели из крепости.

– Я не могу больше на это смотреть. – Кип отступил от окна.

Я даже позавидовала ему, потому что в моем случае бессмысленно отворачиваться и закрывать глаза. Меня все равно не оставят образы: и новые, и уже знакомые по прежним видениям.

– Ты ее видишь? – спросил он.

– Исповедницу? Совет не станет ею рисковать в сражении – она слишком ценна для них. Но она там, может, все еще на корабле. Я ее чувствую.

Ее присутствие так же густо насыщало воздух, как запах крови или вина. Но пока она не сходила на землю и лишь будила ощущения надвигающегося смертоносного шторма, который скоро обрушится на Остров.

– Она выжидает.

И это ее выжидание казалось хуже всего. Я чувствовала, что она не нервничает, что абсолютно спокойна. Она, вероятно, видела тот же исход, что и я. Поэтому просто ждала, когда Остров падет, наблюдая за происходящим с той же отрешенностью, с какой слушают давно знакомую историю барда.

В беспорядочной толчее сражения на краю города я не могла различить Пайпера, но видела, как он периодически отбегал с места боя и возвращался во двор, где совещался со старшими стражниками и членами Ассамблеи. Он то и дело отдавал приказы, и его голос прорывался сквозь мешанину звуков сражения. «Еще больше лучников к южной стороне», «Закрыть вход в тоннель», «Воду к Западным воротам, немедленно».

Шли часы, и чаще всего до нас стала доходить фраза: отступать. Мы слышали ее снова и снова. К концу дня голос Пайпера охрип. «Отступаем от западного тоннеля», «Отступаем от рыночной площади», «Отступаем от третьей стены».

Солнце всегда быстро уходило за крутой склон кальдеры, и закат в городе наступал очень рано. Сначала горизонт с западной стороны кратера окрасился пурпурным, будто кровь, застилающая улицы, запятнала и небо. А вскоре ночная тьма стала оседать на город. Сражение освещалось лишь вспышками пламени, которое ползло от города выше и выше. Сейчас линия сражения придвинулась к самой крепости. Бойцы в красном пересекли восточную часть города, согнав большинство наших стражников во двор крепости. Хотя время от времени вспыхивали бои и на улицах. В сгущавшейся темноте на фоне огня силуэты казались меньше и тоньше. Я не могла разглядеть Пайпера и какое-то время даже не слышала его голоса. Я почти уверилась, что его схватили, но вдруг он отпер дверь и быстро захлопнул ее за собой.

Он оказался не ранен, хотя на лице и виднелись брызги крови, совсем мелкие пятнышки на щеках, что напомнили мне о веснушках маленького Зака.

– Я буду вынужден передать тебя Ассамблее, – сообщил он.

– Разве ты выполняешь их приказы? – спросил Кип. – Разве не ты – главный?

– Всё устроено не так, – сказали мы с Пайпером одновременно.

Он посмотрел на меня, затем повернулся к Кипу.

– Я могу быть лидером, но работаю для них. Даже если бы хотел, то не смог бы противиться их решению.

Кип встал между мной и Пайпером.

– Но уже слишком поздно. Даже если Ассамблея убьет ее и избавится от Зака, это не остановит Совет. И не остановит сражение.

– Ассамблея не собирается убивать тебя.

Может, кому-то эти слова и могли показаться утешительными. Но нам с Кипом, слишком хорошо помнившим резервуары и камеры, словно стало нечем дышать.

– Кип прав, – произнесла я. – Даже если вы передадите нас, они все равно не освободят Остров. Ты знаешь, что они искали его годами, задолго до того, как мы приехали.

– Вы не можете передать ее Совету, после всего что она сделала, – вскричал Кип. – Без нее вас бы никто не предупредил. У вас не было бы ни единого шанса увезти отсюда хоть кого-нибудь, не говоря уж о целых двух ходках.

Я слышала его слова и думала о том, какая вина, возможно, лежала на мне. Не я ли притянула Исповедницу с армией солдат на Остров?

Никто из нас не произнес этого вслух, но сама мысль витала в воздухе и звенела пронзительно и тревожно, словно звук набата.

– А ты бы? – спросила я Пайпера. – Если бы мог выбирать, ты бы сдал нас?

Город под окном пылал. Пайпер пришел к нам прямо с поля боя, но я видела, как сильно он нервничал.

– Я уже слишком многое попросил у своих людей. Я попросил их отойти, пока дети, старики и больные уезжали отсюда. Теперь они наблюдают конец всему, что создавалось здесь десятилетиями. Ты могла бы стать нашим единственным козырем. Как я могу отказаться передать тебя?

– Этот Остров – прибежище для Омег, – промолвила я тихо. – Таких же, как мы с Кипом. Если ты сдашь нас, сегодняшний день станет не просто концом Острова, это будет конец всему, что он воплощал.

– Посмотри в окно, Касс, – выкрикнул Пайпер. – Как ты можешь просить меня придерживаться принципов, когда мои люди истекают кровью?

Но не крик меня напугал, а фраза «мои люди». Это вернуло память о той ночи, когда мы с Кипом тайком наблюдали за танцами сквозь щель в стене сарая. Получалось, что и здесь мы оказались по другую сторону стены. Преследуемые Альфами, отвергнутые Омегами.

Помедлив, Пайпер вынул из-за пояса длинный нож, в три раза больше быстрых метательных ножей, что всегда висели у него сзади. Лезвие хищно сверкнуло в свете факела. Я вздрогнула, когда увидела на нем засохшую кровь.

– Ассамблея должна знать, что ты нас охранял, защищал от них. Почему же сейчас они доверили привести нас именно тебе?

Он все еще взвешивал кинжал в руке.

– Они и не доверили. Они отправили шестерых. – Его улыбка никак не вязалась с кровью на лице. – Но я не сказал им, что перевел вас в другое место. Стражники пошли в вашу старую комнату.

Небрежным движением руки Пайпер перевернул нож, подав мне его рукоять.

– Я выиграл нам самое большее несколько минут. Но я не могу выделить для вас провожатых. А даже если бы и мог, нет никого, кому можно довериться в этом вопросе. Сможешь найти дорогу к побережью сама?

– Думаю, да, – кивнула я.

– Она сможет, – уверил Кип.

– Совет занял два самых больших тоннеля, и лишь отряд Саймона пока удерживает их от входа в северный тоннель. Они идут через тоннели, а не лезут снаружи. Это плохо для города, но хорошо для вас. Если вы перейдете через верхний край кальдеры пока еще темно, у вас будет шанс выбраться отсюда.

– А потом?

– В пещерах, восточнее гавани, спрятаны детские лодки. Мы никогда не пересекали море в столь крохотных суденышках, но они не намного хуже, чем то корыто, на котором вы сюда приплыли. Если повезет с погодой, вы сможете уплыть.

Я молча взяла нож и ножны, которые он также отцепил от ремня. Сунув окровавленный нож в ножны, я сказала:

– Но когда они узнают, что ты дал мне уйти, то не позволят тебе больше править Островом.

Пайпер коротко усмехнулся.

– Каким Островом?

Я передала нож Кипу. Он кинул его в рюкзак вместе с тем имуществом, что мы прихватили с собой из прежней комнаты: фляжку с водой, остатки еды и одеяло.

Я повернулась к Пайперу, стоящему у двери. Даже натягивая свитер через голову, я не переставала говорить.

– Северный тоннель падет вскоре после полуночи. На него не рассчитывай. И следи за огнем – он распространится очень быстро.

Он потянулся ко мне, поправил рукав и задержал свою руку на моем плече.

Я продолжала:

– Их лучники скоро начнут метать подожженные стрелы в саму крепость. Так они отвоюют, в конце концов, главные ворота.

Он сжал мое плечо.

– Я уведу остальных людей с Острова.

Я покачала головой.

– Тебе не нужно лгать мне, – сказала я тихо. – Я это уже вижу.

Он посмотрел мне прямо в глаза и кивнул.

– После того, как пройдешь рифы, не плыви на юго-восток, откуда вы пришли. Отправляйтесь на северо-восток. Постарайтесь причалить там, где река Миллер впадает в море. Затем идите на восток, прямо вглубь, к Горным Хребтам. С побережья гор не видно, но ты же их почувствуешь, да? Миллер – самая большая река в округе, единственная, впадающая в море на том участке побережья.

Я кивнула.

– Мы там спрятали наших людей, – сказал он. – Мы найдем вас. Если выберемся с Острова и если еще останется Ополчение, ты нам понадобишься.

Я убрала его руку с плеча, но не сразу выпустила, а крепко пожала перед тем, как уйти. Мы снова надели плащи, но пройти через саму крепость было довольно просто. Верхние этажи опустели. Нам встретились только лучники – они сидели в узких проемах и даже не повернулись, когда мы проходили мимо. Зато коридоры внизу были переполнены ранеными, кругом толпились люди, заносившие новых раненых со двора, однако никто не обратил внимания на два синих плаща, пробиравшихся в этой толчее. Оказавшись во дворе, мы увидели, как летят зажжённые стрелы Совета, оставляя в ночи огненные полосы. Мы прижались как можно ближе к стене. Основное сражение подошло почти к главным воротам, только внешние стены крепости все еще оставались неприступными, но и здесь стрелы уже сделали свое дело – в нескольких местах полыхал огонь. Мы вышли со двора как раз вовремя, следуя за отрядом подкрепления, который ринулся к воротам. Только когда мы добрались до последнего поста внешнего периметра, нас окликнул один из стражников, защищавших ворота.

– К северному тоннелю? – спросил он и повернулся к нам, высоко держа горящий факел.

Мы опустили головы.

– Да, – ответил Кип. – Подкрепление к отряду Саймона.

– Только двое? – проворчал стражник. – Им требуется гораздо больше, чем двое. Говорят, они скоро отступят.

Он сплюнул на землю черным, затем поднял задвижку и балку и пропустил нас. Выйдя из крепости, мы услышали звуки битвы, доносящиеся с правой стороны, там, где сосредоточилось сражение за северный тоннель.

Мы направились вверх, огибая внешний периметр крепости и придерживаясь узких улиц. Однако в какой-то момент нам пришлось вернуться – улочка, по которой мы шли, впереди оказалась охвачена огнем. В другой раз мы скользнули в дверь чужого дома, к счастью, незапертого, и там присели на корточки, затаив дыхание, пока рядом шла схватка: двое стражников, отбиваясь, отступали под натиском троих солдат. Сидя за дверью, мы слышали удары мечей, сопровождаемые невольным рычанием. Улица была настолько узкой, что при каждом взмахе мечи ударялись о деревянные дома с обеих сторон. Стычка быстро удалялась, унося шум и крики вниз. Отворив скрипучую дверь, мы выбрались на улицу и в лунном свете увидели на дереве свежие зарубки глубиной в несколько дюймов, а на выкрашенном белой краской дверном косяке – кровавый след руки.

Должно быть, уже приближалась полночь, когда мы добрались до края кальдеры, окруженного одним лишь ночным небом. Отсюда открывался бескрайний морской горизонт. На востоке сияла полная луна, но, укутанная дымом, поднимавшимся из города, она казалась тусклой и неясной. До нас все еще доносились отдельные крики сражения, и я гадала, был ли среди них голос Пайпера. Внизу в западный край Острова врезалась гавань, тесно запруженная аккуратными пришвартованными лодками Совета. Они так тесно набились в крошечной гавани, что казалось, можно пробежаться по ним, перескакивая с судна на судно. В паре миль к востоку, в море, изборожденном рифами, стояли на якорях большие корабли со спущенными парусами.

Если бы не полнолуние, мы бы и вовсе не смогли спуститься по внешней стороне кальдеры. Вниз к побережью вело несколько извилистых тропинок. Однако островитяне больше полагались на тоннели, чем на эти узенькие тропки, которые намеренно сделали едва приметными, чтобы их не увидели с воды. Опасаясь столкнуться с солдатами или стражниками, мы решили не идти проторенным путем, а спускаться с крутых зубчатых скал. Местами попадались настолько острые камни, что хвататься за них для равновесия было все равно что браться за отточенное лезвие. Кое-где птичий помет сплошь покрывал выступы, и на них невозможно было опереться. Как я ни старалась сосредоточиться, пока вела нас, у меня не получалось полностью избегать бесчисленных расщелин и трещин на скользком утесе. Мы больше карабкались, чем шли, прижимаясь к скале так плотно, что я исцарапала щеку, а лямки рюкзака на моем плече постоянно цеплялись о выступы. Даже когда мы могли идти, спуск был настолько крутым, что я дважды падала, но успевала вовремя схватиться и чудом не сорваться вниз на беспощадные скалы. Я бы сочла это комичным – избежать гибели в сражении, чтобы так обыденно умереть, разбившись о камни – если бы угроза падения не была столь острой, пока мы ползли по панцирю Острова.

Когда мы почти спустились к морю, поднялся легкий ветер и рассвет начал отгонять тьму на запад. Я без труда нашла пещеры в полумиле восточнее гавани, хотя подобраться к ним оказалось нелегко. Строго говоря, это были даже не пещеры, а несколько неглубоких щелей в скале, видимых сверху, но скрытых от моря высокими каменными разломами, выступающими снизу. Расщелины располагались всего ярдах в двадцати над водой, омываемые морскими брызгами. Поэтому спуск стал еще более скользким и опасным, но близился рассвет и грозил нас обнаружить. С каждой секундой мы всё меньше осторожничали и двигались так быстро, словно соревновались с утренним светом. Отсюда мы не могли увидеть гавань, забитую лодками Совета, но смутные очертания больших кораблей все еще вырисовывались на дальнем краю рифа. Но, зная, что где-то рядом находится Исповедница, я чувствовала, насколько мы уязвимы.

Лодки, по мнению Пайпера не годные для путешествия через океан, были наспех спрятаны из виду. Некоторые лежали одна на другой, другие застряли боком в узких расщелинах. Среди них оказалось несколько маленьких, кособоких лодчонок, но в основном это были детские плоты, ялики и челнок для рыбалки среди рифов. Мы выбрали самое маленькое суденышко с парусом, какое смогли найти – узкую лодку с парусом цвета хаки, с корпусом, покрытым остатками облезшей серой краски.

Наряду с секретностью, безопасность Острова строилась и на том, что, кроме как в скрытой гавани, причалить к нему было почти невозможно. Вскоре мы поняли, что и отплыть не намного легче. Мы и помыслить не смели о том, чтобы протащить лодку двадцать ярдов вниз по отвесной скале. Тогда мы решили спустить ее на веревках, закрепленных на носу лодки. Но она оказалась чересчур тяжелой и, продержавшись со скрежетом несколько ярдов, понеслась вниз по скользким камням так стремительно, что веревка, которую мы держали в руках, обожгла кожу. Кипу, по крайней мере, удалось уцепиться за ее конец, и лодка упала на воду как надо, а не разбилась о торчащие среди волн камни.

Мы обвязали Кипа веревкой вокруг пояса и стали спускаться вниз, цепляясь за гладкие, как стекло, камни. Несколькими ярдами ниже скала оказалась сплошь облепленной мидиями. Мы изрезали пальцы об острые ракушки, но зато смогли о них опереться. Веревка натянулась струной, и всякий раз, когда волны колыхали лодку, Кипа дергало из стороны в сторону и тянуло вниз, навстречу коварным камням. В конце концов, ему удалось спуститься достаточно низко и спрыгнуть в лодку. Зато я поскользнулась и последние несколько футов пролетела, упав в бурлящую воду.

Еще всплеск не утих, а рюкзак потянул меня на дно, мигом отяжелев от намокшего одеяла и фляги с водой. Барахтаясь, я попыталась всплыть на поверхность, но наткнулась на зубья скал. Водоросли обвили кровоточащие ноги, напомнив сразу о допросах Исповедницы, во время которых ее разум, словно щупальцами, опутывал мои мысли и тянул вниз. Эти воспоминания, не меньше, чем вода надо мной, повергли меня в дикий ужас.

Меня нашла рука Кипа и вытянула наверх за лямку рюкзака. Наконец я почти успокоилась, сняла рюкзак и передала ему. Лодка оказалась настолько маленькой, что, когда я стала перелезать через борт с одного конца, ему пришлось навалиться на противоположный, чтобы сохранить равновесие и не перевернуться.

Кип вставил весла в уключины и сунул рюкзак под скамейку. С минуту я стояла, балансируя. Соленая вода стекала по ранам, окрашиваясь розовым. Я посмотрела на Остров. Отсюда он выглядел огромным и пустым. Но дым все еще вздымался над кратером. Сложенные чашей ладони Острова были полны крови и огня.

Кип наклонился и поддержал меня, когда я шагнула, чтобы подсесть к нему на среднюю скамью. Мы отчалили быстро, держась противоположного направления от многочисленного флота Совета, прямиком в острые объятия рифов.

Глава 24

Я даже не старалась скрывать плач от Кипа. Он видел меня всякой: как я кричала от ночных кошмарных видений, как морщилась, когда ела сырые болотные креветки, как ругалась в ярости на Острове. Но рыдания, что сотрясали меня, пока я гребла, случились впервые. Кип ничего не сказал и не попытался успокоить. Он просто греб, следуя моим указаниям, даже когда сквозь плач они звучали неразборчиво. Петляя через кружево выступающих над водой камней, мы плыли на север, стараясь как можно скорее увеличить расстояние между нами и флотом, стоящим на якоре у восточного края рифа. К счастью, море оставалось довольно спокойным и пробираться через риф оказалось не так тяжело, однако поиск маршрута по-прежнему требовал всего мого внимания, и рыдания постепенно стихли. Когда мы вышли в открытое море, подняли маленький парус и на этот раз справились с ним более ловко, чем во время первого плавания. Ветер дул несильно, но почти беспрерывно и держал парус туго надутым. Я отступила к носовой части лодки и позволила ветру вести нас.

Лишь через несколько часов я смогла заговорить.

– Знаешь, что самое худшее? – произнесла я. – Я сокрушаюсь даже не столько о том, что люди покинули Остров. То есть я, конечно, думаю об этом с ужасом. И о Пайпере тоже. Но плакала я не поэтому. А из-за меня, из-за нас. Мы думали, что нашли место, где будем в безопасности. Где сможем больше ни от кого не убегать.

– И вот мы снова здесь, – подхватил он, кивая на окружавшее нас море. – Знаю.

– И я – плохой провидец, раз всё оказалось именно так. Я должна была предвидеть это.

– Ты и предвидела. Если бы не ты, они бы и вовсе не получили никого предупреждения. Их бы всех уничтожили.

– Не то. Я имела в виду – с самого начала, когда мы направились на Остров. Я должна была предвидеть, что он не станет прибежищем, как рассчитывала. Что я лишь навлеку беду на Остров. Что он не станет своего рода счастливым завершением наших мытарств.

– Для тебя не может быть счастливого завершения, пока в Совете правит Зак. Когда ты начнешь понимать, что это он – источник всех бед?

Я смотрела вниз, за борт, в серо-черную воду.

– А ты? Как насчет счастливого завершения для тебя?

– И для меня то же самое, – он пожал плечами. – Пока Зак дергает за ниточки.

– Потому что ты не оставишь меня? Или потому что Зак и его люди ищут и тебя тоже?

Он снова пожал плечами.

– А есть разница? И то, и другое останется неизменным.

Долгое время мы сидели молча. День тянулся с той же монотонностью, с какой вокруг нас простиралась водная ширь, подернутая зыбью. Хотя уже стояла осень, солнце припекало довольно сильно, и в полуденные часы мы спрятались в тени одеяла. По крайней мере, попутный ветер гнал нас, покорных, к северо-востоку. Когда стемнело, мы с Кипом приютились у кормы лодки и провели ночь в полудреме.

На следующий день, глядя на безбрежную ширь, мы едва разговаривали. Море не обращало внимания на наше молчание. Наше суденышко подкидывало на гребнях волн и затем бросало вниз, немилосердно ударяя нас о деревянное днище. Лодка казалась слишком маленькой для таких волн. Волны повыше перекатывались через борт, хотя погода стояла спокойная, и нам приходилось по очереди вычерпывать воду. К полудню мы обгорели на солнце и изнывали от жажды, но во фляге не осталось ни капли. Впрочем, жаловаться мы не смели, зная, каково тем, кто остался на Острове.

– Даже не сражение заставляло меня страдать больше всего. А мысль, что там она – Исповедница.

– Хуже чем то, что мы видели в окно? – Кип поморщился от воспоминаний. – Трудно представить.

Я знала, что он имел в виду. Но будь у меня выбор, я бы предпочла испытания огнем и мечом, чем ее холодное вторжение в мой разум.

– Вот об этом Пайпер и толковал, – сказал Кип, когда я попыталась объяснить.

– Об Исповеднице?

– Нет, – ответил Кип, натягивая парус посильнее и зажимая веревку в зубах между рывками. – О тебе. О том, что ты могла бы делать.

Я взяла у него веревку и начала наматывать ее вокруг рейки.

– Что-то не похоже на тебя – повторять слова Пайпера.

– Он тут ни при чем, просто так оно и есть.

Он оглядел окружавший нас океан.

– Мы снова в бегах. И такое чувство, будто мы всегда будем в бегах. Но ты можешь изменить правила игры. Не просто скрываться от Зака, а вступить с ним в борьбу – сделать что-то, чтобы изменить ситуацию. У тебя есть сила.

Мой смешок оборвал его. Я обвела рукой вокруг, указала на облезлую лодку, на нас, обожженных солнцем, с красными глазами.

– О да, посмотри на меня. Я вся просто переполнена силой.

– Ты неправа. Ты в ужасе от Исповедницы, но могла бы стать тем же для Омег, если бы не была так напугана борьбой против Зака. Ты думаешь, что у тебя не хватит сил, но это не так. Ты просто защищаешь его.

– Даже не говори, что я могу быть, как она, – я швырнула конец веревки на дно.

– Конечно, нет. Ты бы никогда не сделала то, что творит она. Но ты могла бы делать что-то. Почему, как ты думаешь, она преследует тебя? Ведь не просто потому, что Зак так беспокоится о своей безопасности. Скорее всего, только этим он не смог бы оправдать привлечение целой армии и прочих ресурсов. Всё дело в самой тебе. Они понимают, какую угрозу ты можешь представлять для них. Такой провидец – и на свободе.

Кип склонился к рулю, и парус поймал ветер.

– Мне от этого ничуть не легче. От мысли, что все они охотятся именно за мной, а не просто Зак печется о себе.

Он посмотрел мне в глаза, прищурившись на заходящее солнце.

– А я и не пытаюсь сделать так, чтобы тебе стало легче. Я пытаюсь показать, кем ты можешь стать.

– Ты снова говоришь, как Пайпер.

– Хорошо. По крайней мере, ты всегда воспринимала его всерьез.

– Что ты ждешь от меня? – я кричала на Кипа сквозь ветер и злилась на себя за это. Собственный голос казался мне невыносимым, но я не могла остановиться. – Я думала, что приношу пользу, пытаясь остановить Зака. Я привела нас на Остров, потому что думала, что смогу помочь. А вместо этого привлекла к нему Альф. Я это сделала.

Я отвернулась, позволяя ветру трепать мои волосы, хлестать прядями по лицу, чтобы Кип не видел, что снова плачу.

– Ты все еще не понимаешь, – вздохнул Кип. – Причину, по которой ты – угроза для них. Дело в том, что ты можешь изменить всё. Совет и даже Пайпер неправильно поняли это. Они думают, что ты опасна, потому что ты – провидец и потому что связана с Заком. Но они ошибаются. Есть и другие провидцы, и другие Омеги с могущественными близнецами. Но это не то.

Он тоже кричал, и его голос прерывался на ветру.

– Это всё из-за того, как ты видишь мир. Ты не считаешь Альф и Омег противоборствующими сторонами. Я пытался сказать тебе там, на Острове, в башне. Это и делает тебя другой. Они преследуют тебя по неправильным причинам, и Пайпер защищал тебя по неправильным причинам. И все они думают, что твоя забота о Заке – это слабость. Как и то, что ты не считаешь нас, Омег, их противниками. Но в этом, наоборот, твоя сила, это отличает тебя от всех.

Я даже не взглянула на него.

– Мне не нужен еще один повод, чтобы чувствовать себя не такой, как все.

* * *

Вторая ночь на лодке выдалась хуже первой. Даже вдали от Острова мысли об Исповеднице и слова Кипа отравляли соленый воздух. Я не спала, боясь, что если поддамся сну, то снова погружусь в видения о кровавой бойне. Когда с восточного края ночного неба забрезжил свет, я поняла по дыханию Кипа, что он тоже не спит. Однако мы все еще не разговаривали. Весь день мы так и хранили молчание, кроме моих кратких указаний насчет направления: «Больше в ту сторону», «Прямо». К полудню мы прошли мимо нескольких одиночных скал, занятых чайками. А через несколько часов, наконец, увидели берег. Не тот высокий утес с рыбацкой деревней, откуда мы отплывали несколько недель назад, а бухту с пологим спуском, плавно уходящим в воду.

Мы проплыли немного вдоль берега, пока не открылся глубокий залив, по обеим сторонам поросший густым камышом.

Мы опустили парус и гребли последние несколько ярдов до самой бухты, куда впадала широкая река. Плыть против течения мы не стали. Прибились к берегу и затащили лодку на песок. Я встала на колени и плеснула в лицо водой, которая еще пахла солью, но была наполовину пресной и казалась несказанно мягкой после соленого ветра и жгучего солнца.

– Как думаешь, они еще удерживают крепость? – спросил Кип.

Стоя в воде у берега, я покачала головой.

– Думаю, пока да, – сказала я. – Но слишком долго они не продержатся.

– А тебе известно, когда падет крепость?

– Нет, – ответила я, но об этом мы узнали той ночью.

Мы затащили лодку на дюну, где длинная трава скрывала ее из виду. Затем направились вверх по течению реки, на таком расстоянии, чтобы можно было и юркнуть в чащу, если потребуется, и напиться речной воды. Отойдя подальше от побережья, мы зашли в лес и устроились среди деревьев на ночлег. Еще не стемнело, но мы почти не спали, пока плыли в лодке, и оба на каждом щагу спотыкались от усталости. Разжечь костер мы не могли, поэтому просто съели немного засохшего хлеба, попили речной воды и легли на ветви низкорослого кустарника.

После полуночи я проснулась от короткого сдавленного крика. Кип прижимал меня к себе, пока дрожь не стихла.

– Остров? – спросил он.

Я не могла ответить, но он и сам понял. Когда Кип попытался поцеловать меня, я оттолкнула его. Не потому что не хотела. Больше всего на свете мне бы хотелось зарыться в его объятия и позволить ощущениям, что дарили наши тела, отвлечь от видений. Но я не могла разрешить себе коснуться его. Я не хотела заразить его той же отравой, какой была заражена сама. Той, что показывала мне жуткие сцены. Той, что привела Исповедницу на Остров.

Я видела огромные ворота крепости, охваченные огнем. Видела выбитые ногами двери и всполохи пожара в самом дворе. Слышала металлический лязг мечей, извлекаемых из ножен и наносящих сокрушительные удары. Видела рыночную площадь, где мы с Кипом ели сливы. Видела булыжную мостовую, скользкую от крови.

Глава 25

На следующее утро я едва могла говорить. Мы сидели на берегу реки, доедая остатки хлеба, что взяли с собой на Острове. Корка уже затвердела так, что царапала десну. Я смотрела на реку, туда, где она расширялась и впадала в море. У нас еще оставалось несколько кусков вяленого мяса, но Кип вспомнил, что в лодке он видел рыболовную леску, поэтому, прежде чем продолжить путь вверх по течению, мы вернулись за ней к дюнам. Нам не пришлось идти далеко. Кип опустился на колени в острой траве рядом с лодкой и попытался освободить леску, которая за что-то зацепилась под сиденьем. Я стояла к нему спиной и не сводила глаз с широкого устья реки, впадающей в море. Эта огромная спокойная ширь казалась безмятежной и абсолютно пустой. На горизонте – никакого намека ни на Остров, ни на то, что прошлой ночью явилось мне в видениях. Но я не могла не вглядываться в море.

Вероятно, поэтому я и не заметила, как к нам подкрался человек, хотя почувствовала его приближение за миг до того, как услышала шорох песка под ногами. Я повернулась в тот момент, когда он несся на Кипа сверху. Он мчался так быстро, что Кип просто не успел бы отреагировать на мое предупреждение. Человек не столько схватил его, сколько врезался в него, и они вместе повалились на землю. Я ринулась к ним. Нас разделяло всего несколько шагов, но мужчина уже вскочил и, стоя сзади, затянул леску вокруг шеи Кипа. Я увидела, как она остро врезалась в плоть так, что кожа вокруг побелела. Я остановилась и подняла руки, но мужчина все равно закричал:

– Я отрежу ему голову. Ты знаешь, я это сделаю.

Кип молчал. Я не знала, мог ли он вообще произнести хоть звук, шея над леской взбухла и побагровела от скопившейся крови. Слева вздулись и пульсировали вены, словно трепещущие мотыльки, безумно бьющиеся о стекло.

– Постой. Мы сделаем, что ты хочешь. Только прекрати, – я услышала свой голос раньше, чем осознала, что говорю.

– Черт возьми, вы будете делать, что я хочу, – мужчина стоял сзади Кипа, который все еще не мог подняться с колен.

Это был бородатый грузный Альфа с копной светлых волос. Густая поросль торчала и из-под ворота его рубашки. Он ослабил леску, и Кип судорожно вздохнул. Леска теперь довольно свободно обвивала шею, и я разглядела борозду, что она оставила на коже. Прижимая руку к горлу, Кип медленно поднялся. Он все еще стоял лицом ко мне, поэтому не видел нож, который вынул мужчина и поднес к его шее.

Я попыталась сохранить спокойствие, чтобы не пугать Кипа. Но мужчина не стал убирать нож и заговорил:

– Вы оба пойдемте со мной, и если кто-нибудь из вас сделает хоть движение, которое мне не понравится, я вспорю его, как рыбу.

Я быстро кивнула. Мужчина махнул ножом, указывая мне идти впереди, второй рукой он все еще держал леску, обмотанную вокруг шеи Кипа.

– Ступай вперед, чтоб я тебя видел. Вверх по дюне. Но если замечу, что ты свернула в сторону, пущу ему кровь раньше, чем ты отойдешь на пять шагов.

Я снова кивнула и поднялась на несколько футов вверх по дюне. Песок выскальзывал из-под ног, и я спотыкалась. Я попробовала оглянуться, но не успела посмотреть на Кипа, как мужчина заорал на меня:

– Тебе необязательно проверять своего маленького товарища, если ты, конечно, не хочешь, чтобы я отрезал ему вторую руку.

Мне пришлось отвернуться и карабкаться дальше. Я подумала о ноже, спрятанном во внутреннем кармане рюкзака, висевшего у меня на плече. Но едва попыталась незаметно сунуть руку в рюкзак и нащупать нож, как поняла, что это бесполезно. Мужчина был не один. Я чувствовала, что рядом есть кто-то еще, наблюдающий за нами из зарослей высокой травы.

Когда мы почти поднялись на вершину дюны, к нам вышла девушка Альфа. Она скрестила руки на груди. Лучи утреннего солнца блеснули на лезвиях острых ножей в ее руках. Я находилась на расстоянии около десяти футов ниже нее и слышала, как мужчина и Кип остановились в нескольких шагах позади меня.

– Так не доведешь их до города, – девушка говорила небрежно, по-свойски.

Она была высокой, под загорелой кожей перекатывались мускулы. Темные вьющиеся волосы собраны назад в большой пучок на макушке. За плечами виднелся ранец. Стояла она неподвижно и выглядела расслабленной, точно происходящее ее совершенно не волновало.

Мужчина хмыкнул и двинулся вперед. Я услышала за спиной дыхание его и Кипа. Я сосредоточилась на своей правой руке, невероятно медленно опуская ее в карман рюкзака. Нащупав рукоятку ножа, я попыталась ухватить ее кончиками пальцев, не опуская в карман всю руку.

– Я не собираюсь делить награду черт знает с кем, – закричал мужчина на девушку. – Ищи себе других уродов. Солдаты сказали, что некоторые могут приплыть сюда.

– Так и есть. Но этих двоих ты не доведешь один.

Мужчина снова закричал:

– Я же сказал, что не собираюсь делить награду, и уж тем более с такой дерзкой девчонкой. С ними у меня не будет проблем. А ты ступай отсюда.

Пока он отвлекся, я осмелилась сунуть руку глубже в рюкзак. Теперь я сжимала нож в дрожащем кулаке. Его металлическая рукоятка холодила кожу. Девушка отвернулась.

– Поступай, как знаешь. – Она направилась по хребту, бросив через плечо: – Раз уж для тебя не проблема, что девчонка впереди почти достала из сумки нож, ну а ты не считаешь нужным забрать его.

Я почувствовала толчок раньше, чем увидела, что девушка обернулась. Когда я взглянула на свою руку, нож уже лежал на песке. Рядом с ним, по рукоять в земле, торчал другой нож, который метнула девушка. Капли крови брызнули на песок. Ее лезвие, выбив из руки нож, оцарапало мне кожу. Но я не остановилась, лишь обернулась и бросила взгляд на Кипа.

Мужчина дернул Кипа, натянув сзади леску. Шея вновь взбухла над ее тугим объятьем. Кончик ножа уперся Кипу в горло. Я закричала, но мужчина даже не взглянул на меня. Он не сводил глаз с девушки на хребте. Она говорила по-прежнему невозмутимо:

– Ты, конечно, можешь разрезать ему горло, если хочешь. Я даже думаю, что у тебя вполне есть шанс поймать кого-нибудь другого или получить награду хотя бы за нее. Вот только солдаты не обрадуются, узнав, что ты убил одного. Ты ведь знаешь, что они велели приводить их живыми. А можем доставить их обоих вместе и поделить награду пополам, плюс дополнительное вознаграждение, если допрос что-нибудь даст.

Он хмыкнул, но я видела, что нож больше не упирался в шею Кипа так сильно. Я разглядела волоски на тыльной стороне его руки и грязный лоскут кожи, обмотанный вокруг рукояти ножа.

– И вычтем твой порез, годится?

Она пожала плечами.

– Я не ради благотворительности это делаю. Ты бы уже потерял одного из них или даже обоих, если бы не появилась я. Я возьму половину, но ты можешь оставить себе бонус, если получим его. Я не буду ждать, пока допрос закончится.

Мужчина выпустил леску и толкнул Кипа вперед. Кип упал коленями на землю, и его немного стошнило. Я подбежала к нему и помогла освободить шею от спутанной лески. Когда обернулась, то увидела, что мужчина поднял оба ножа и внимательно осмотрел тот, что бросила девушка.

– Ловко, – сказал он наконец, поднимаясь наверх и протягивая ей нож. Затем повернулся ко мне и к Кипу, который уже поднялся на ноги. – Думаю, вы, двое, больше не станете чудить рядом с ней.

Девушка ничего не добавила к его словам, просто стояла, постукивая ножом о костяшки пальцев левой руки.

– Брось мне сумку, – велела она мне.

Я сняла сумку с плеча и бросила ей на землю, туда, где только что лежали ножи. Капли крови на песке напомнили, что нужно осмотреть руку. Однако кровь уже свернулась. Порез оказался всего лишь маленькой царапиной вдоль костяшек, там, где лезвие задело кожу, выбив нож из слабой хватки.

Девушка перевернула рюкзак и вытряхнула его содержимое: одеяло и фляжку с водой, что мы наполнили утром в реке. Я поморщилась, когда последние куски вяленого мяса упали на песок, затем одернула себя: вовсе не еда сейчас наша главная проблема. Девушка изучила содержимое, затем швырнула мне пустую сумку:

– Складывай все обратно и неси сама.

– Зачем ты ей это отдаешь? – заворчал мужчина.

– Я не выбрасываю полезные вещи. Ты хочешь сам нести сумку?

Он повернулся и сплюнул на песок, девушка кивком велела мне продолжать складывать вещи в рюкзак. Когда я встала, девушка толкнула Кипа вперед, приказав встать рядом со мной.

– Вы оба идите впереди, вот так. Не дергайтесь и не разговаривайте, если не хотите получить нож в затылок.

Я попыталась скосить глаза на Кипа, не поворачивая головы. На его шее все еще виднелась свежая борозда, оставленная леской. Белки глаз покраснели от лопнувших сосудов. Я коснулась его руки и почувствовала ответное пожатие.

– Мило, – фыркнул мужчина сзади нас.

Когда мы взобрались на вершину дюны, то внизу увидели дорогу. Слева она огибала заднюю часть дюн и бежала вдоль побережья. Справа – уводила от моря к возвышенности, покрытой редким пролеском. Спускаться оказалось гораздо легче, чем взбираться наверх. Дважды девушка окликнула нас, чтобы сбавили темп. Но когда мы вышли к дороге и мужчина крикнул, чтобы сворачивали влево, я поняла, что наши похитители отстали от нас шагов на десять. Я смотрела прямо вперед, украдкой прошептав Кипу:

– С ней не все так просто. Что-то с ней явно не так.

– Не надо быть провидцем, чтобы это понять. Или у тебя есть блестящая идея?

– Я думала, что смогу сразиться с ним. Но с ней другая история.

Кип потрогал горло.

– Я бы и с ним не стал рисковать, если честно. – И, помолчав, спросил: – Куда они нас ведут?

– Недалеко отсюда большой город.

– Ты это чувствуешь?

Зная, что за нами следят, я подавила желание покачать головой.

– В некотором роде. Но главное дорога – посмотри на нее. Ты не встретишь такой широкой дороги, как эта, если нет поблизости довольно большого города.

Он прищурился, глядя вперед на дорогу.

– Мы могли бы убежать, вон за тот изгиб, когда вокруг будет больше деревьев.

– Ты видел ее фокусы с ножами. Мы умрем прежде, чем свернем с дороги.

– Если они вернут нас в город, всё будет кончено, – сказал он. – Это хуже, чем смерть, ты это знаешь.

– Всё же что-то здесь не так. С ней что-то странное.

– Помимо награды за наши головы?

– Это как-то связано с Пайпером.

Кип выпустил мою руку.

– Пайпер не придет нас выручить. Сейчас у него полно своих проблем.

– Помолчи немного, мне надо подумать.

Я чувствовала присутствие Пайпера. Я настолько была в этом уверена, насколько и знала, что он все еще на Острове.

Дорога шла довольно ровно, так что я смогла идти с закрытыми глазами, чтобы сосредоточиться на своих ощущениях. И тотчас я осознала, что не так с этой девушкой.

Глава 26

Я повернулась, чтобы сообщить об этом Кипу, поэтому, услышав крик мужчины, на миг решила, что он кричит на меня. Но звук быстро оборвался, и когда мы обернулись, то увидели, что его тело лежит распластанным на дороге. Под его шеей в пыли расползалось темное пятно.

Девушка все еще сжимала нож в руке. Не скрывая отвращения, она опустилась на колени и дважды обтерла лезвие о рубашку мертвого человека.

– Разве обязательно было убивать его? – спросила я.

Она всунула нож за пояс.

– А ты хотела, чтобы он распустил слух о том, что видел?

– А не могли мы его просто связать или что-то в этом роде?

– Его бы нашли. Или бы он умер медленно и мучительно от жажды. Я всего лишь сделала именно то, что ты сама собиралась, когда достала нож там, на дюнах. Тебе стоило бы поблагодарить меня.

Кип перевел взгляд с девушки на меня и обратно.

– О да, мы и правда благодарны. Теперь ты сможешь забрать всю награду себе.

– Нет! – Я сжала его руку и обратилась к девушке: – Ты – близнец Пайпера.

Я повернулась к Кипу.

– Помнишь ее нож?

– Нож, который она бросила в тебя пять минут назад? Трудно забыть.

Девушка прервала нас:

– Вы можете обсудить это позже. А сейчас вы должны помочь мне спрятать тело. – Она схватила его за одну ногу и потащила к краю дороги.

– Но ты права насчет моего брата, – бросила она мне, не оглядываясь.

Я кивнула и, наклонившись, взялась за вторую ногу. Когда девушка оглянулась, я увидела несколько маленьких ножей, висящих у нее за поясом.

– Что ты делаешь? – вскричал Кип. – Неважно, кто ее близнец. Она – Альфа. Разве Зак ничему тебя не научил?

Девушка подняла взгляд.

– Тебе лучше научиться держать язык за зубами, особенно насчет близнеца Касс, если хочешь, чтобы вы оба были в безопасности.

– Наша безопасность зависит всецело от тебя. Касс, она в тебя бросила нож, с ума сойти!

– Знаю. – Я выпустила ногу мертвого мужчины и подняла руку, показывая ему тонкий порез на костяшках, уже запекшийся. – Я должна была сразу понять – она ведь могла бы вонзить его прямо в руку. Но она едва оцарапала меня – просто выбила нож.

– Почему она вообще это сделала, если она на нашей стороне?

Она засмеялась.

– Ну, я прикинула ее шансы и сочла, что ничего толкового не выйдет, если она попытается. – Девушка бросила взгляд на тело мужчины. – И потом, мне не хотелось нападать на него, пока он держал нож у твоего горла. Так что, если ты закончил скулить, давай помогай нам покончить с этим.

Кип посмотрел на меня, но я уже снова взялась за ногу и вместе с девушкой мы потащили тело в сторону от дороги. Кип крикнул вслед:

– Хотя бы скажи, как тебя зовут?

– Зои, – ответила девушка. – А кто ты, я знаю. Сейчас набросай немного грязи на кровавый след. Если они придут с собаками, то, конечно, найдут его, но мы сможем выиграть немного времени.

Мы не стали выкапывать могилу, просто нашли яму от упавшего дерева – лучшее, что могли придумать в местности со столь скудной растительностью. Прежде чем мы забросали тело ветками, Зои проверила его карманы. Взмахом ножа перерезала шнур на шее, на котором висел маленький кожаный кошелек.

– Убить его было недостаточно – тебе надо еще и ограбить его? – спросил Кип.

– Если бы я не убила его, ты бы оказался в камере Совета к концу сегодняшнего дня. А когда они его найдут, хотелось бы, чтобы это выглядело как ограбление.

– Думаешь, они будут? Искать его, имею в виду, – спросила я.

Зои высыпала монеты из кошелька и убрала в карман. Пустой кошелек бросила рядом с мужчиной. Снова наклонилась и забрала нож из его руки.

– Непременно. Отсюда до города – меньше, чем полдня ходьбы. Правда, в связи с последними событиями они могут начать искать его не сразу.

Она передала нож Кипу, тот сморщился, но сунул его себе за пояс.

– С последними событиями? – спросил он.

Зои набросала несколько сломанных кустов поверх тела.

– Вчера проходили солдаты. Вдоль всего побережья передали сообщение, что на лодке могут причалить Омеги. За их поимку предложили награду. Так что большинство Альф на пятьдесят миль вокруг сейчас вас ищут.

– Именно нас?

Зои покачала головой.

– Нет, награду обещали за любого Омегу, что будет идти вдоль побережья. Этот идиот, – она швырнула последнюю ветку на его тело, – даже не знал, как ему повезло. Но Пайпер рассказал мне о вас, поэтому я знала, кого искать. Но даже если бы и не была полностью уверена, то все равно узнала бы нож Пайпера.

Она достала из-за пояса нож, который раньше выбила у меня из рук.

– Теперь носи его на поясе, – сказала она, протягивая мне нож. – Если что-то случится, у тебя не будет времени рыться в сумке.

Она в последний раз бросила взгляд на кое-как прикрытое тело.

– А теперь пошли.

– Почему Пайпер не рассказал нам о тебе? – спросила я, следуя за ней.

– А ты спрашивала его об этом?

– Нет, даже не знаю, почему…

– Зато я знаю. Потому что ты полагала, что Альфа не стал бы иметь с ним ничего общего. Особенно учитывая его взгляды и то, чем он занимается.

Я не стала с ней спорить.

– Но все равно, почему он мне не рассказал?

– Насколько мне известно, ты тоже не спешила поведать о своем близнеце.

– Это было слишком опасно, – вмешался Кип.

– Именно. Вот поэтому и мы не болтаем об этом. Я полезна, пока люди не знают, кто я и что делаю. Вы ведь думаете, что Альфы безжалостны к Омегам? Так вот они стали бы еще злее, узнай, что один из них работает на Ополчение. Даже те несколько человек на Острове, кто знал, не были от этого в восторге.

Остаток дня мы бежали везде, где только позволяла кустистая местность. Сначала мы вернулись к реке, туда, где причалили, затем направились вверх, к довольно густому лесу.

Когда солнце взошло высоко, мы прямо на ходу съели вяленое мясо, стряхнув песок. Но я чувствовала, как он скрипел на зубах. Мы едва разговаривали. Лишь изредка коротко обсуждали с Зои дальнейший маршрут. Только когда опустилась полная темнота и лес сгустился вокруг нас плотной стеной, мы остановились отдохнуть. Зои оставила нас на маленькой поляне, а сама отправилась к реке наполнить фляги водой. Справа до нас все еще доносился шум течения. Мы с Кипом присели на глинистую грязь и листья.

– Ты бы убила того парня? – спросил он меня. – Если бы достала нож.

Я пожала плечами.

– Я бы попыталась. Мне ненавистна мысль об этом – убить этого человека и его близнеца. Да и не знаю, смогла бы. Но я бы попыталась.

Некоторое время мы сидели в молчании, затем он снова заговорил:

– Откуда ты знаешь, что мы можем ей доверять?

– Иначе ты был бы сейчас мертв, это во-первых, – вмешалась Зои, возвращаясь на поляну. Она села на корточки напротив нас и бросила нам тяжелую флягу. – А во-вторых, откуда мне знать, что я могу доверять вам обоим?

Кип закатил глаза.

– Но ведь это ты искусно владеешь ножами.

Я нежно прислонилась к нему.

– Она и нам дала ножи, Кип.

– Пусть так, но мы оба знаем, что она нас уделает, если дело вдруг дойдет до драки.

– А теперь взгляните на это с моей точки зрения, – сказала Зои. – Раз в неделю я получаю сообщение от Пайпера с курьерским кораблем. Несколько недель назад он передал мне, что на Остров приплыли двое, причем самым невероятным образом.

Она привалилась к дереву спиной, рассеянно перебирая ножи на поясе.

– Что поразительно само по себе, поскольку прежде никто этого не делал без карты. – Быстрым и небрежным движением она метнула нож, угодив в дерево прямо за нами в футе над головой. – Затем я снова получаю от него весть, что он взволнован, так как один из прибывших оказался выдающимся провидцем, а это, как известно, величайшая редкость.

Кип хмыкнул.

– У меня сложилось впечатление, что именно так Пайпер думает о себе.

Зои не обратила внимания на его слова.

– Затем он прислал сообщение, что он узнал, кто твой близнец: наш давний друг Реформатор. Но на этой неделе ни сообщений, ни лодки в обычном месте.

Еще одно лезвие вонзилось в дерево, в точности под первым.

– Затем несколько дней назад начали высаживаться беженцы с Острова. Первые причалили здесь поблизости, другие – дальше к югу. Целый чертов флот, если верить слухам. И солдаты рыщут по побережью, предлагая награду за их поимку. Так что у меня есть несколько вопросов. – Третье лезвие просвистело над нами, и на этот раз так близко, что я почувствовала, как несколько волосков пригвоздило ножом к стволу дерева. – Был ли мой брат прав, волнуясь на твой счет? Не слишком ли это большое совпадение, что Совет обнаружил Остров сразу после вашего прибытия? И как так получилось, что вы оба высадились на берегу целые и невредимые, когда мой брат и остальные островитяне, возможно, убиты?

– Если ты та, за кого себя выдаешь, значит, Пайпер в порядке, – заметил Кип.

Она его перебила:

– Жив. Он жив, но существует огромная разница между быть живым и быть в порядке. Ты-то уж должен это знать. Пайпер рассказывал мне о резервуарах, в одном из которых она тебя нашла.

Я дернула головой в сторону и, вздрогнув, высвободила прядь волос.

– Мы предупредили его, – сказала я. – Я почувствовала, что Совет готовится напасть на Остров, и сказала ему, что надо эвакуироваться. Пайпер сам отослал нас.

– Он мог бы использовать вас как заложников. Если вы те, за кого себя выдаете, – произнесла Зои.

– Мог бы, – признала я. – Многие члены Ассамблеи хотели, чтобы он так и сделал. А потом они хотели выдать нас Совету. Но Пайпер не стал. Так что вопрос не в том, доверяешь ли ты нам, а в том, доверяешь ли ты ему.

Зои пристально посмотрела на нас обоих, затем бросилась вперед. Кип успел лишь схватиться за рукоять, но она уже вытащила все три ножа из дерева и отступила назад.

– Если ты провидец, то знаешь ответ на этот вопрос.

Она сунула ножи за пояс.

– Время спать. – Она вытянулась на земле, повернувшись к нам спиной.

* * *

Я проснулась рано, но Зои уже встала и, сидя на бревне, чистила ножом большие грибы. Когда я присела рядом, Зои кинула мне пару грибов.

– Я еще кролика поймала, но мы пока близко от побережья, и разжигать костер слишком рискованно. Может, вечером.

Зои так сильно напоминала Пайпера, я даже устыдилась, что не сразу поняла, кто она. И дело не только в смуглой коже и густых черных волосах – не такая уж это и редкость. Удивляло то, как одинаково они держались. Как горделиво и дерзко вскидывали голову. Как плавно и в то же время решительно двигались. Их родство казалось абсолютно очевидным, даже когда они порознь. Глядя на нее, я понимала, почему рядом с Пайпером чувствовала себя в безопасности, несмотря на веские причины бояться его. Не знаю, как им удалось, но каким-то образом они остались близки. Схожесть их манер и движений говорила о близких отношениях, что длились годами. Отношений, которые были сознательным выбором и стали почти привычкой. Вспомнилось, что Пайпер сказал Кипу мимоходом, когда я подслушала их разговор на Острове.

Пожалуй, это могло объяснить, почему он предпочёл верить мне. При том, что Пайпер буквально всё расценивал с позиции практической пользы, и учитывая то, что требовала от него должность правителя Острова, он все это время тесно общался с Зои, а потому наверняка понимал, что значит относиться к своему близнецу не как к врагу. Мне казалось, что в этом смысле я одинока.

Когда я смотрела на Зои, мне казалось, что Пайпер совсем близко и, в то же время, очень далеко. Он угадывался в каждом движении своей сестры, отчего еще сильнее удручало его отсутствие. Глядя, как руки Зои ловко орудуют ножом, я вспомнила, как на прощанье Пайпер сжал мне плечо. Кип зевнул и повернулся на другой бок. Зои взглянула на него:

– Пайпер мне о нем тоже рассказывал.

– Через курьерский корабль? – спросила я.

Она кивнула.

– Совсем без связи Остров бы не продержался. Мы обменивались новостями о запланированных спасательных рейдах, отправляли предупреждения о береговом патруле. Последние несколько лет все больше Омег нуждалось в переезде на Остров.

Плюс поставка продовольствия, хотя последние пару лет они уже себя обеспечивали. Почти всё выращивали сами.

Над поляной повисло напряжение. Я вспомнила аккуратные пашни вокруг озера в низине, садики, разбитые на террасах, поля, покрывающие крутой склон кальдеры, козла на рыночной площади.

– Затем, – продолжила она, – с тех пор, как вы туда попали, все новости приходили только о вас двоих. Как вы туда добрались, не имея связи ни с одним из подпольных домов нашей сети. Что это значило для безопасности Острова.

– Думаю, что они нашли Остров тем же образом, – произнесла я. – Я имею в виду, Альф. С ними была женщина-провидец.

– Исповедница, – сказала Зои, и я кивнула.

Кип проснулся и сел. Затем поймал гриб, который ему кинула Зои.

– Сеть, которую ты упомянула, здесь на материке, – спросил он с набитым ртом. – Есть там другие Альфы?

– Это имеет значение? – спросила Зои.

– Кажется, для всех других Альф, что нам встречались…

– Я не похожа на других Альф, что вам встречались, – отрезала она, бросая ему еще один гриб.

– Спору нет, – согласился он.

– В любом случае, Исповедница работает на Совет, – сказала Зои. – Она доказала, что не всё так однозначно среди Альф и Омег.

– Это не совсем так, – возразила я.

Зои встала.

– Ты собираешься защищать ее?

– Нет, я имею в виду, что это не совсем так, как ты думаешь. Она не просто работает на Совет. Она более могущественна и всем заправляет. Может быть, не явно, но большинство нововведений, что сейчас происходят, – ее рук дело.

Зои жестом позвала нас подняться.

– Не только ее, насколько я слышала.

Мы медленно встали, и я накинула рюкзак на плечо.

– Не думай, что я согласна с тем, что делает мой близнец.

– Хоть что-то у нас общее, – хмыкнула Зои. – Но я не дала бы тебе уйти с Острова, как Пайпер.

Она кивнула в сторону реки.

– У вас есть пять минут, чтобы наполнить фляжки и умыться. Затем – в путь.

В ту ночь Зои решила, что мы достаточно далеко отошли от берега и можно развести костер. Привыкнув к неспешному путешествию с Кипом, я чувствовала себя измотанной безжалостным темпом Зои. В мерцающем свете костра Кип тоже выглядел усталым, хотя за день никто из нас не просил передохнуть или идти чуть медленнее. Напротив нас у костра сидела Зои и свежевала кролика. Я была благодарна ей за мясо, но не могла смотреть, как она сдирает шкуру. Вновь вспомнился мертвый охотник за наградой, его открытые, остекленевшие глаза и ровная рана на шее.

А позже, сытые, с жирными от мяса руками, мы сидели у костра и смотрели, как он медленно догорает, обращая сучья в пепел. Зои вычистила ногти одним из своих маленьких ножей. Кип внимательно наблюдал за ней, затем спросил:

– Целое искусство с этими ножами… Вы с Пайпером, должно быть, вместе этому обучились, верно?

– Это не совпадение, если ты это имеешь в виду, – ответила Зои, не поднимая глаз.

– Так вас не разделили? – Кип продолжил ее расспрашивать.

– Разумеется, разделили. Ты же видел у него клеймо.

Мы с Кипом кивнули. Я тотчас представила лицо Пайпера, как оно выглядело в последнюю ночь на Острове, забрызганное капельками крови.

– Я подумала, может, вы выросли на востоке, – отважилась я. – Говорят, там лучше обстоят дела. Что они не всегда изгоняют Омег. Или, по крайней мере, не так рано.

– Это раньше так было, – сказала Зои. – Но не сейчас. У нас с ними тоже налажена связь, так что время от времени получаем оттуда вести. Похоже, за последнее десятилетие или около того Совет внедрил свою политику и на восток. Даже в самые отдаленные поселения, на краю мертвой земли.

– А вы с Пайпером?

– Да, мы оттуда. Нас разделили позже, как ты и сказала. Ему было десять, когда родители отослали его.

Я посмотрела на нее.

– Тебе повезло больше.

– Конечно, никто меня не выгонял. – Она взглянула на нас и улыбнулась сквозь затухающий костер. – Но я сама ушла на следующий день.

Кип ответил ей улыбкой.

– Двое десятилетних – как вы жили?

Зои пожала плечами.

– Мы быстро научились – охотиться, воровать. Некоторые люди нам помогали. – Она вытянула руки и беззастенчиво зевнула, глядя на меня. – Все еще думаешь, что мне повезло?

– Да. – Я помолчала, потом добавила: – Ты осталась со своим близнецом.

Зои, хмыкнув, легла.

– Мне не кажется, что твой близнец стал бы отличной компанией.

– Поверь мне, – подхватил Кип. – Я уже не раз пытался донести до нее эту мысль.

Я закатила глаза.

– Я это понимаю. Но если бы всё сложилось иначе – если бы он не рос в постоянном страхе, то не был бы таким, какой есть. Это окружение сделало его таким. Вся эта система заставила Альф ополчиться против нас.

Кип прочистил горло.

– Не всех Альф, очевидно.

– Не торопись с высказываниями, – сказала Зои.

И снова ее широкая улыбка и блеск зубов напомнили мне о Пайпере. Позже, той же ночью, когда тьма полностью окутала всё вокруг, Кип спросил, куда мы бежим.

– Не подумай, что мне не в радость продираться в дикой спешке через лес днями напролет, но охота знать, какая у нас конечная точка.

– Вся округа кишит солдатами, жаждущими убить вас или что похуже, – ответила Зои. – И сейчас они подключили местных Альф. Так что нам нужно убраться подальше от побережья. Уж поверь, нет такого места в радиусе пятидесяти миль вокруг, где вы были бы в безопасности.

– Что мы идем подальше от побережья, я понял. А затем?

– Зависит от разных причин. У нас с Пайпером есть места встречи. Обычно мы встречаемся на побережье, но когда это небезопасно, выбираем другое место, на дальней стороне гор, куда он придет или отправит весточку… если сможет. Ну а потом – решать вам.

– Мы будем двигаться дальше. Так безопаснее, – сказала я. – Может, попробуем отправиться на восток.

– И что дальше? – спросила Зои. – Так и будете просто бегать?

– Мы попытались остановиться – на Острове. Не слишком-то хорошо это закончилось, – ответил Кип.

– Для вас как раз таки закончилось неплохо, – процедила она тихо.

На несколько минут повисла тишина, нарушаемая лишь ленивым потрескиванием костра. Я заговорила первой.

– Мы не могли спасти Остров.

– Может быть. А может, и нет. Пайпер мог использовать тебя.

– Убить ее, ты имеешь в виду? – вскинулся Кип. – И убить Зака?

– Необязательно. Но, по крайней мере, напугать этим. Заставить их остановиться.

– Пайпер позволил нам покинуть Остров, – произнесла я. – Если бы нас сейчас поймали, то не было бы никакого смысла в том, что он сделал.

– А если вы будете все время бегать, какой в этом смысл? Он позволил тебе уйти, потому что считал тебя ценной, думал, что ты сможешь помочь нам.

Мой голос дрогнул.

– Я пыталась помочь, и что из этого вышло? Меня заперла Ассамблея, а затем я притянула к Острову Исповедницу. Я не знаю, чего от меня все ждут. Что я могу сделать сейчас.

– И я не знаю. Если честно, до сих пор не понимаю, вокруг чего весь этот шум. Но Пайпер в тебе что-то увидел. И Альфы наверняка нашли применение для своей провидицы. Поэтому считаю, что убегать означает наплевать на жертву, которую он ради тебя принес, которую принесли все островитяне.

– Она их предупредила, – возмутился Кип. – Заметь, у них бы не было этих двух дней, если бы не она. Все те, что смогли уйти, спаслись только благодаря ей.

– И только-то? И это всё, на что ты годишься? Тайное оружие, в которое Пайпер уверовал настолько, что пренебрег последним шансом для Острова?

Я закрыла глаза.

– Это не мой выбор. Я не выбирала становиться каким-то тайным оружием.

– Знаю, – кивнула Зои. – Но, может быть, должна была.

Мы лежали близко к огню, и я слышала шорох пепла, принимающего причудливые формы. Рядом со мной размеренно дышал спящий Кип. На той стороне костра фигура Зои вырисовывалось нечетко, но я знала, что она все еще не спит. Я прошептала, стараясь не разбудить Кипа:

– Все члены Ассамблеи, кроме Пайпера, хотели моей смерти. Если я снова буду вовлечена в Ополчение, почему на этот раз должно стать по-другому? Как только они узнают, кто я есть, мне – конец: я для них полезнее мертвая. Единственное, что могла бы сделать для них – убить себя и Зака, – я сделать не могу. Не могу так поступить с Заком. Ты больше, чем кто-либо, должна понять, что значит заботиться о своем близнеце.

Зои положила голову на локоть.

– Прямо сейчас меня заботит только одно: убьет ли твой близнец моего, а заодно и меня, или нет. Ты и вправду думаешь, что я стану смотреть на твоего близнеца как на своего рода образчик для примирения?

– Но вы с Пайпером были неразлучны. Ты не можешь хотеть, чтобы в нашем мире близнецов разлучали.

Зои тихо засмеялась.

– С чего ты взяла, что миру не плевать на то, что хочу я или хочешь ты? Мир такой, какой он есть. Если Альфы собираются обращаться с Омегами так, как они обращаются, значит, Омегам нужно от них отделиться. Так безопаснее. В том и была идея Острова.

– Так значит, сейчас мы просто будем искать другой остров? И затем снова другой, пока Альфы опять не нагрянут?

– Не вижу, что у тебя есть решение получше.

Я закрыла глаза, вспоминая те слова, что Кип произнес на башне: неразделенный мир, где нам не нужно будет такое место, как Остров.

– Нет у меня никакого решения. Я просто думаю, что, когда закончатся острова, ты поймешь, что источник проблем находится здесь.

– Не читай мне проповеди, – зашипела она. – Ты можешь говорить сколько угодно про сплочение Альф и Омег. Но за последние несколько лет, пока ты сидела взаперти, мы с Пайпером убедились, что твой близнец и ему подобные могут сделать. И мы боролись, чтобы противостоять этому. Неужели ты правда думаешь, что можешь изменить мышление людей? Людей, которые видят, как их детей забирают, запирают, убивают во время экспериментов?

Наступило молчание.

– Я видела эксперименты. Не все, конечно. Но ты знаешь, что я видела резервуары. – Снова повисла пауза. – И Кип понимает. Он не всегда согласен, но он понимает, что я имею в виду, даже после всего, через что ему довелось пройти.

Зои хмыкнула.

– Через что ему довелось пройти? Вся проблема в том, что он сам этого не помнит. Пайпер рассказывал мне, что он – как чистый лист. Ты могла убедить его в чем угодно.

Сама того не осознавая, я вскочила и перепрыгнула костер, а затем бросилась на Зои и, прижав к земле, с остервенением стала ее колотить. Она высвободилась из-под одеяла и, поймав мое запястье, откинула меня в сторону. Нас остановил крик Кипа.

– Что, черт возьми, происходит? – Он стоял, всматриваясь мутным взглядом сквозь огонь на наши переплетенные тела.

Зои отпустила мою руку и оттолкнула меня.

– Она на тебя напала? – спросил он, когда я вернулась на нашу сторону костра.

Зои закатила глаза.

– Да. Я спасла вас обоих, только чтобы напасть, пока вы спите. – Она выудила наше одеяло из костра, куда оно угодило во время драки, притоптала дымящийся уголок и кинула нам. – Не беспокойся. Касс просто защищала твою честь.

Она отвернулась от нас, будто ничего не случилось. Кип переводил недоуменный взгляд с меня на Зои и обратно. А я встряхнула одеяло, поморщившись от запаха подожженной шерсти, и снова легла.

– Очень мило с твоей стороны так обо мне беспокоиться, – пробормотал он, устраиваясь рядом, – но в следующий раз я бы предпочел, чтобы ты просто дала мне поспать.

Глава 27

Утром снова пошел дождь. Костер мы не разводили. Присели в укрытии деревьев на краю поляны и доели холодные остатки кролика, обметанные белым и липким застывшим жиром. Когда отправились в путь, Кип предложил и дальше следовать вдоль реки, но Зои покачала головой.

– Здесь мы оставим реку. Вверх по течению, меньше суток ходьбы отсюда, находится большой город, мы не можем рисковать и подходить ближе. К тому же, я думаю, они наблюдают за долиной. Если бы я была одна, то пошла бы дорогой, что пересекает равнину, но с вами это слишком рискованно.

Я огляделась вокруг, посмотрела вверх, над деревьями. Дальше долина расширялась – река прокладывала свой путь к морю. Впереди долину разрезала сужающаяся тропа, она шла меж гор, что устремлялись высоко в небо. Деревья редели, не доходя и до середины скал, обнажая разломы и трещины.

Кип вздохнул и посмотрел на меня.

– Ты не чувствуешь здесь каких-нибудь скрытых тоннелей, чтобы нам не пришлось карабкаться в гору?

Я улыбнулась.

– На этот раз – нет, прости. Но Зои права – в верховье большой город. И вокруг него бродят люди.

Она кивнула.

– Это торговый город – к концу недели люди идут туда со всей округи. Если нам надо пересечь горы, то легче всего пройти со стороны реки. – Она указала на впадину на вершине хребта, что высился слева от нас. – Однако они наверняка следят за ним. Поэтому нам придется пересечь реку здесь и пройти по верху за тем хребтом.

Проследив за ее указательным пальцем, я посмотрела на хребет справа от нас, на другой стороне реки, и покачала головой.

– Там тоже большой город – даже больше, чем тот, что в долине. Ты с ума сошла?

– Один из нас точно, – она уже двинулась вниз, к реке.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – закричал Кип. – Она может это чувствовать.

– Знаю, что может, – ответила Зои. – И даже лучше, чем я думала, раз смогла почувствовать тот город.

– Она никогда не ошибается, – настаивал Кип, следуя за ней, чтобы ему не приходилось кричать.

– Я и не говорю, что она ошиблась, – Зои повернулась к нам. – Но немного сбилась во времени. Там был большой город – огромный, даже больше, чем Виндхэм. Но до взрыва, в Старую Эру.

Я покачала головой.

– Я могла бы поклясться. Я его чувствую так сильно…

– Тысячи людей, сотни тысяч жили там столетиями. – она пожала плечами. – Разве это не оставило бы след?

– Не имеет значения, – проговорил Кип. – Это запрещено. Я не пойду рядом с городом из Старой Эры.

– Поздновато ты печешься о том, как бы не нарушать законы Совета, – усмехнулась она.

– Это другое. Вовсе не из-за закона. Сама знаешь. Это из-за Старой Эры. Нельзя проходить рядом с тем, что осталось от того времени.

– Вот поэтому Зои права, – признала я. – Никто туда не сунется. Если проход идет через город, то у нас отличный шанс пройти через горы незамеченными.

– А как насчет причины, по которой никто туда не сунется? Там радиация, заражение которой смертельно. Ты же видела плакаты.

– Да, – сказала я. – Но также я видела плакаты и о том, какие мы страшные конокрады.

– Вспомни и все остальные плакаты о том, какие Омеги бесполезные и опасные, какое они бремя для Альф, – добавила Зои.

Я кивнула.

– Даже если бы причина запрета была действительно в радиации, для нас этот вариант стал бы не более рискованным, чем другие.

Он вздохнул и направился к реке.

– Я бы так сильно и не возражал, если бы город не находился на вершине этой чертовой горы.

* * *

Почти весь день никто из нас почти не разговаривал. Подъем оказался довольно крутым, кроме того, нам приходилось продираться через колючие густые кустарники. На обед мы съели пригоршню вязких грибов, затем Зои оставила нас почти на час, а когда вернулась, принесла кролика и двух маленьких птиц, висящих у нее за поясом.

– Я бы запросто добыла и больше, но кругом люди. Они идут в долину. Я видела патруль солдат Совета и множество Альф, что ищут вас за награду.

– Как ты думаешь, многих они поймали из тех, кто прибыл с Острова? – я вытянула ноги.

– Некоторых, возможно, и поймали, – она бросила связку с добычей. – Беженцев разделят, разошлют по разным местам, постараются поселить их в подпольные дома. Но в поисках участвуют слишком много Альф. Хорошего здесь лишь то, что они чертовски громко шумят, так что у них нет никаких шансов поймать меня. К тому же они, вроде, придерживаются только нижних склонов, чуть выше реки. А плохая новость в том, что они распугали всю живность, а наверху особо не поохотишься.

– Как скоро мы доберемся, как ты думаешь? – спросил Кип.

Она наморщила нос.

– С такими тихоходами, как вы, дня три. Но, может, и больше, если охотники за наградой поднимутся выше и нам придется быть очень осторожными.

Остаток дня мы молчали, но покрыли изрядное расстояние, остановившись на ночь чуть ниже линии, где заканчивались деревья. Мы не рискнули разводить костер, и хотя мы с Кипом поклялись, что не сможем даже смотреть на сырое мясо, которое нам предлагала Зои, оба, в конце концов, ей уступили. Гораздо большей проблемой оказалась вода: мы наполнили фляги в реке, но с тех пор не встретили ни одного источника и пили лишь изредка маленькими глотками. Я села, привалившись спиной к стволу дерева, слишком узкому, чтобы опереться как следует. Сморщившись, принялась выдергивать из ног крошечные колючки, которые нелегко было различить среди многочисленных царапин. Облизывая губы, слипающиеся от жира и жажды, я старалась не думать о клейких волокнах сырого мяса, застрявших в зубах.

Зои сидела напротив, неожиданно она спросила:

– Думаешь, все уже закончилось?

– Сражение на Острове? – на мгновение я закрыла глаза. – Не могу сказать. Я больше ничего не чувствую с той ночи, после которой ты нас нашла. Тогда у меня было видение, как пали ворота крепости. Но не знаю, закончилось ли сражение или просто мы слишком далеко, чтобы что-то чувствовать.

Знакомым движением она чистила ногти ножом.

– Слишком далеко? Не хочется рассеивать твои убеждения, но с такими попутчиками, как вы с Кипом, мы еле тащимся. В любом случае, я не думаю, что расстояние для тебя такое уж препятствие. Ты ведь почувствовала, что придет армия Совета, когда они еще и флот не снарядили. Ты сама так сказала.

Я посмотрела вниз, на руки.

– Да, так и было. Но видения зависят от многого, и расстояние – одно из них. Наряду с… – я сделала паузу, – с интенсивностью. Вот как с Исповедницей – в своих поисках она так сильно сосредоточилась на мне, что я чувствовала ее постоянно, независимо от того, где мы находились.

Мы снова замолчали, слушая лишь нетерпеливый скрежет ножа по ногтям. В конце концов заговорил Кип:

– В том нет вины Касс, что провидение работает не так, как нам хочется.

Она посмотрела на него:

– Ты так говоришь, потому что она не нашла твоего близнеца?

– Я даже не уверен, что хочу это знать. Но, вообще, провидение – не такая простая штука. Ты видела, как она просыпается каждую ночь. Это для нее нелегко.

– Это нелегко для всех нас, – сказала она, отвернувшись от меня. – И если ты собираешься снова кричать этой ночью, постарайся хотя бы потише. Помни, что кругом люди, которые вас ищут.

Я смущенно улыбнулась.

– Простите. И прости, что не могу ничего сказать тебе об Острове и Пайпере. Но думаю, живым он бы не дался.

Зои пожала плечами.

– Не нужно быть провидцем, чтобы это понять.

– Но все-таки это хорошая новость, не так ли? Мы знаем, что он жив. И раз его не схватили, значит, есть шанс, что с ним все в порядке.

– Думаю, мы это узнаем через несколько дней. Если с ним все в порядке, он придет на место встречи.

Я устроилась рядом с Кипом, плотнее обернув нас обоих одеялом.

– Ты знаешь, я не верю тебе, – сказала я тихо. – Насчет того, что ты не хочешь знать, кто твой близнец.

Зои лежала в нескольких футах от нас и тоже подала голос.

– Обычно я не склонна соглашаться с Касс, но тут мне тоже не верится. Как можно не хотеть этого знать?

– Это не так странно, как вы думаете, – ответил он. Он лежал так близко, что, когда говорил, его дыхание согревало мне затылок. – Люди жили тысячелетиями без всяких близнецов в Старую Эру.

Зои фыркнула.

– И посмотри, как замечательно всё обернулось.

* * *

Ночью накрапывал дождь, и к утру, когда мы собрались в путь, над долиной спустился густой туман.

– Это же хорошо, – отметила Зои, когда я пожаловалась, что мокрое одеяло стало тяжелым. – К обеду мы выйдем из деревьев, так что туман нас укроет, если, конечно, не развеется.

– Не развеется, – уверила я.

В тумане мы видели лишь на несколько футов перед собой, даже звуки казались приглушенными. Поскользнувшись, я схватилась за тонкий ствол дерева, и на ладони осталась сырая кора. Спустя час я смогла вывести нас к небольшому ручью, скорее даже ручейку, чуть поднявшемуся после дождя. Мы наполнили фляжки, жадно напились и снова их наполнили перед тем, как продолжить восхождение через постепенно редеющие деревья. Еще через несколько часов деревья и вовсе закончились, и теперь нас окружали лишь валуны и каменистая осыпь. Здесь, среди трещин и срывающихся камней, приходилось идти более осторожно. Дважды мы возвращались, чтобы найти путь получше, и только тогда Зои нехотя позволила мне вести. Осыпи склонов страшили больше всего. Песчаник ускользал из-под ног, норовя унести нас за собой. Несколько раз мы испуганно вздрагивали, когда каскад камней обрушивался под нами и с грохотом летел вниз. Мы старались держаться валунов, но шли так медленно, что, по сути, и не шли, а карабкались. Хотя Кип не жаловался, но взбираться с единственной рукой ему было очень тяжело. Даже Зои время от времени ему помогала, подавая руку. В таких коварных условиях нам пришлось встать на привал, едва начало темнеть. Дождь перестал, но туман всё вокруг подернул влагой. Мы решили рискнуть и разжечь костер, хотя найти сухие ветки оказалось крайне сложно. Лишь редкие кустарники росли выше линии деревьев. Около получаса мы собирали сучья и еще дольше готовили кролика над крохотным костерком, который нетерпеливо фыркал и больше чадил, чем грел.

Я сильно устала, но получала от этой усталости даже удовлетворение, лежа у огня, вытянув ноги и прислушиваясь к боли в мускулах. К ночи похолодало, и я прижалась ближе к Кипу. Запах мокрой шерсти одеял напомнил о лошадях и о тех первых днях, когда мы путешествовали с Кипом вдвоем. Как давно это было! Не меньше трех месяцев назад. Прежние годы – деревня, поселение, затем Камеры Сохранения – казались и вовсе очень далекими. Для Кипа эти последние месяцы – всё, что у него есть, кроме тех жутких, обрывочных и смутных воспоминаний о резервуаре. Он не только не имел корней прошлого, но и, самое странное, жил, не зная, кто его близнец, точно одинокая щепка, плывущая по воле волн, или вопрос, на который нет ответа. Я, как и Зои, понимала, как странно звучали его слова, что он не желает знать своего близнеца. Хотелось верить, что наши отношения хоть немного заполнили эту пустоту. Мы с ним были одинаковы, и это связало нас с того самого момента, как я встретила его взгляд через выпуклое стекло резервуара. Но дело не только в том, что мы одинаковы. Я отвернулась от него, натянув одеяло повыше. Потому что мы были не просто парой. Его близнец, может, и неизвестен, но мой всегда незримо присутствовал рядом, такой же живой и настоящий, как сам Кип, который лежал рядом, соблазняя сонным дыханием.

* * *

Следующий день выдался таким же влажным, как и накануне, но к полудню мы вышли из тумана и, взглянув вниз, увидели долину, полностью спрятанную за мрачными седыми облаками. Путь по-прежнему забирал круто вверх, но стал более четким. Валуны и осыпь остались внизу, позади нас, и приходилось карабкаться по голым каменным пластам. Я видела не раз, как преобразовался мир после взрыва: огромные кратеры, чьи края сами стали горизонтом; груды щебня; утесы и горы, рассыпавшиеся, как песчаные дюны. Однако все еще оставались места, которые давали представление о мире в прежние времена. Взять хотя бы Остров. Его кальдера образовалась намного раньше взрыва, в этом я уверена. Вот и здесь каменные плиты обнажали многовековые слои, и появление этих глыб говорило о долгом, неумолимом сдвиге земной коры.

Я чувствовала нашу уязвимость, когда мы поднимались по голой скале, но Зои уверила, что снизу нас никто не увидит из-за облаков.

– Здесь когда-то существовала дорога, идущая вверх, – сказала она. – Так что в Старую Эру взбираться сюда было проще.

– Когда-то вообще много всего существовало, – заметил Кип.

Через час мы вышли на плато и увидели первые следы минувшей эпохи: три металлические опоры, практически прижатые к земле. Под тем же углом торчали их расплавленные основы, показывая, где их вырвал взрыв. Фундаменты стен едва различались среди горных плит. И затем открывался сам город, словно дремлющий в колыбели горного перевала.

Только самого города больше не существовало. Это было самое нехорошее место из всех, где мне доводилось находиться. Обнаженная и изогнутая арматура фундаментов напоминала ребра мертвого скота, что пылился на обочине дороги в годы засухи. Некоторые стены и бетонные плиты сохранились частично нетронутыми, но и они лишь намекали на форму зданий, которых уже нет.

Прежде мне доводилось видеть машину из Старой Эры, несколько лет назад в поселении. Я знала, что это большой риск – заплатить бронзовую монету за то, чтобы сходить на разъездное шоу, обещавшее показать настоящие артефакты. Но когда прибыл грязный фургон с выставкой, я выстроились в очередь и заплатила, как и почти все жители поселения. Стояло прохладное утро, урожай давно собрали. Когда подошла моя очередь, сын зазывалы провел меня в палатку, посреди которой стоял грубо сколоченный постамент, а на нем – нечто, прикрытое красной тканью. Основание постамента виднелось в самом низу, там, где ткань не доставала до пола. Зазывала сказал еще с утра, что эту машину вывезли из запрещенного города на востоке. Сначала я подумала, что она должна быть внутри металлической коробки, что стояла на постаменте. Затем зазывала с важным видом открыл крышку, и я поняла, что машиной была сама коробка. Внутри, в верхней половине, находились какие-то обломки, похожие на потускневшее стекло. Нижняя половина раскололась и представляла собой расплавленную черную массу. Шнур, местами толщиной в одну нить тонкого провода, свисал из коробки, частично волочась по красной ткани.

– Это для Электричества, – прошептал он таинственно.

Я и об этом уже слышала: как после взрыва пропало Электричество и мир Старой Эры буквально замер. Дома, целые города наполняли брошенные, бесполезные машины, и у каждой имелся такой же бесполезный шнур.

В этом городе на вершине горы не нашлось ничего, что выглядело хотя бы как та коробка. Самым странным здесь казалось противоречие между пустынным и разрушенным местом и уймой впечатлений от того, что его окружало. Я не просто слышала шум жизни, некогда наполнявшей эти улицы. Он мне казался грохотом, настолько же явственным, каким виделось здесь отсутствие всего живого. Прошлые жизни чувствовались совсем не так, как обычно бывало с видениями, даже когда мне являлись образы взрыва. Это, скорее, напоминало отражение, отзвук колокола, что слышится еще какое-то время после того, как сам колокол перестал звонить.

Меня удивляло, что Зои и Кип оставались безучастными. Оба с осторожностью пробирались среди обломков. Кип то и дело поглядывал через плечо, но совершенно очевидно, что ни один из них не чувствовал той разноголосицы, что оглушала меня. Хотя Кип заметил, как я инстинктивно закрыла уши руками, что, конечно, не имело никакого смысла. Он подошел ко мне, ступая по искореженным металлическим балкам.

– Если ты почувствовала город еще в долине, то теперь это, должно быть, намного сильнее?

Я молча кивнула.

– Это было очень давно, – он взял меня за руку.

Я снова кивнула.

– Я-то знаю. Но они – как будто нет. Это выглядит так, – оглянувшись, я убедилась, что Зои находится достаточно далеко, чтобы не слышать меня, – словно никто не сказал им, что они мертвы.

Он перевернул небольшой кусок бетона ногой, посмотрел, как поднялась и осела серая пыль.

– Нам необязательно идти этим путем. Мы можем вернуться и обогнуть.

Я покачала головой.

– Да нет, всё в порядке. Я просто не ожидала, что это будет так сильно.

Нас обогнала Зои, и мы, все еще держась за руки, пошли следом за ней через груды обломков. Иногда было видно, где прежде проходили дороги, и идти становилось легче. Однако чаще всего дорога исчезала под грудой мусора, через которые нам приходилось пробираться. Часть зданий обрушились в подвалы, и на их месте остались ямы, забитые мусором. Мы шли примерно через центр города. Я всё ждала, когда закончатся руины, но город казался бесконечным. Спустя час с лишним мы остановились передохнуть и попить, взобравшись на невысокую стену из нескольких сохранившихся каменных плит.

– Даже не верится, что где-то есть такие же места, – проговорил Кип.

– Их полно, – сказала Зои. – Я была в нескольких.

– Они такие же большие, как это?

– Даже еще больше. Есть одно, на южном побережье, наверное, в десять раз больше. Почти весь город сейчас под водой, но можно кое-что разглядеть, когда плывешь там на лодке. А некоторые здания, самые высокие, все еще выглядывают над морем во время отлива. – Она передала мне фляжку с водой, такой теплой, что едва ли освежала.

– Так ты думаешь, здесь что-то есть? Ну, из-за чего наложен запрет, я имею в виду, – спросил он.

– Да все руины одинаковые, такие же, как эти, – Зои махнула рукой на окружающие нас развалины. – Скорее бесполезные, чем опасные. Здесь даже на трофеи мало что сгодится. А все то, чем стращают людей – радиация, заражение, опасность – возможно, когда-то и было, но не сейчас.

Она бросила камень в железный щит, наполовину засыпанный пылью. Железо безразлично лязгнуло.

– Сейчас это просто куча мусора. Но люди больше боятся того, что всё это символизирует: Старую Эру и взрыв.

– А машины?

– В любом случае, ни одна из них уже не работает. Даже если ты соберешь все детали как надо, все равно без Электричества – никуда.

– Знаешь, а у них оно есть, – произнесла я. – У Альф, в Виндхэме. И не только в помещении с резервуарами, но и в камерах, и в коридорах.

Я рассказала ей то, что рассказывала Пайперу: о стеклянном шарике, свисающем с потолка в моей камере, его немигающем, холодном свете.

Она кивнула.

– Я так и думала. Если это всплывет, поднимется шум, но я уверена, что занимаются этим уже годы. Даже странно, что они мало чем пользуются. Говорят, в Старую Эру были машины, которые ездили сами по себе и даже летали. Да вообще столько всего имелось! Готова спорить, некоторые в Совете не прочь всё это восстановить, если бы поддержал народ. Но страх взрыва въелся очень глубоко, и Совет понимает, что лучше не рисковать и держать всё в тайне, а то может случиться новая чистка.

Мы с Зои одновременно обернулись, услышав глухой металлический скрежет. Кип с трудом открыл то, что осталось от двери, ведущей в полуразрушенное каменное строение, почти полностью ушедшее под землю. Рука Зои тотчас метнулась к ножам, но скрежет стих и ничего не последовало, лишь облако пыли взметнулось и осело на волосы, лицо и плечи Кипа.

Она вздохнула, повернувшись ко мне.

– Дали бы ему трубу или барабан, шума было бы не намного больше.

Но я не сводила глаз с Кипа, увидев, как внезапно он застыл. Покрытая пылью рука напряглась, продолжая держать дверь. Я дотронулась до него, но он не пошелохнулся. Я не сразу поняла, на что он так пристально смотрел, отчасти потому, что Зои подошла к нам и заслонила свет, проникающий из дверного проема. Но даже различив, что находилось внутри помещения, я не сразу догадалась, отчего Кип так потрясен. На первый взгляд всё выглядело вполне безобидно: на стене висел шкаф, его дверцы, видимо, оторвало взрывом. Из шкафа свисали, извиваясь, провода, некоторые – одиночные, другие – в связке. Их цвета поблекли, но все еще оставались различимы: красный, синий, желтый. Ничего особенно драматичного в этом зрелище не было: просто еще один обрывок разбитого и чуждого мира Старой Эры.

А потом стало понятно, что не таким уж и незнакомым это было. Мне вспомнились провода, извивающиеся вдоль стен над резервуарами. Местами связанные вместе, а кое-где – разветвляющиеся, точно плющ. Провода, шнуры, трубки. И как наглядное свидетельство: все еще видимый круглый шрам на запястье Кипа там, куда входила одна из трубок.

Я попыталась увести Кипа от двери, но он словно остолбенел. Мне пришлось обхватить его обеими руками и вытянуть на свет, как только Зои отступила от прохода. Я повернула его к себе лицом, не разжимая рук, но он по-прежнему не отводил взгляд с двери. Лицо его точно окаменело, и сам он не произнес ни звука.

– Закрой ее. Закрой эту чертову дверь, – крикнула я.

Зои не заставила себя долго ждать. Почти сразу я услышала за спиной, как глухо скрипнула и хлопнула дверь. Я не двигалась, продолжая смотреть на Кипа. Мне вспомнился самый первый раз, когда я его увидела. Глаза, что взглянули на меня тогда, через стекло резервуара, казались более живыми, чем сейчас, когда он неотрывно смотрел за мое плечо. Несколько минут мы стояли безмолвно и неподвижно. Первой нарушила молчание Зои.

– Мы и так уже слишком долго находимся на открытом месте. Если у него нервный срыв, то пусть отложит его до тех пор, пока мы не найдем какое-нибудь укрытие.

Я была благодарна, что она не задавала вопросов. Мы подхватили Кипа с двух сторон и наполовину вели, наполовину тащили его через мусор, пока не нашли укрытие в нише между двумя обрушенными бетонными плитами. Вокруг нас, как и по всему городу, пробились к свету маленькие растения. Большие деревья не выросли бы на такой высоте, но лианы прорастали через трещины в бетоне.

– Ты можешь объяснить, что это было? – она обратилась ко мне, но ответил Кип.

– Там было точно так же, как и в помещении с резервуарами. Провода и всё остальное. – Он взглянул смущенно. – Я думал, что больше ничего подобного не увижу.

Зои приподняла бровь.

– Это было то же самое?

– Не то же самое, – пояснила я. – По крайней мере, не резервуары. Но провода там точно так же обвивали стены, как и в помещении, где я его нашла.

Она сморщила нос.

– Пайпер однажды видел отряд солдат Совета в запретном городе на западе. Они выносили оттуда всякий хлам и увозили всё это в телегах.

– Но резервуары, где ты нашла меня, – вымолвил Кип. – Я никогда не слышал, чтобы в Старую Эру существовало что-нибудь подобное.

– Я не говорю, что у них были такие же точно машины. Но Альфы переняли их технологии. Посмотри вокруг, – сказала Зои. – Это всё из Старой Эры. Все эти штуки, о которых Касс рассказывала Пайперу – резервуары, трубки, машины. Ты ведь не думаешь, что Реформатор и его товарищи в Совете сами до всего додумались и быстренько соорудили в ближайшей кузнице? Ну же! Они, возможно, не решились открыть подобное публике, но совершенствовали эти штуки в течение многих лет – и это всё из Старой Эры.

– Но ведь они сами навязали этот запрет, – сказал он. – Если Совет желает пользоваться технологиями, то почему не изменят закон?

Я покачала головой.

– Вспомни, что ты говорил накануне насчет того, почему не хочешь приближаться к запретному городу. Это не из-за закона. Люди ненавидят эти вещи, ненавидят вообще всё, что связано со Старой Эрой. И они никогда не примут такое. Совет просто не может допустить, чтобы об этом узнали.

– Или же, – добавила Зои, – они хотят быть единственными, кто этим пользуется.

– А скорее всего, и то, и другое, – согласилась я.

Кип все еще выглядел бледным, но Зои настаивала, что мы и так задержались слишком долго. Мы добрались до окраины исчезнувшего города. Солнечный свет щедро струился с неба, и руины отбрасывали на пыльную землю длинные, неровные тени.

– Как долго до места встречи? – спросил Кип.

– Мы сможем добраться туда сегодня ночью, если луна будет светить достаточно ярко.

Он кивнул. Я понимала, что ему очень хочется отдохнуть, закрыть глаза и отгородиться от мира, который навеял на него воспоминания о зале с резервуарами. Но так же я знала, что Зои ни за что не станет останавливаться. При лунном ли свете или в полной тьме, мы будем идти всю ночь, пока не доберемся до места встречи. Я попыталась сосредоточиться и почувствовать хотя бы намек, окажется ли там Пайпер, но мои мысли все еще занимал несмолкаемый шум мертвых, а также Кип, сжимавший мне руку.

Там было что-то еще, помимо проводов, которые выбили Кипа из равновесия и отозвались той же мыслью в моем сознании. Да, они напомнили нам обоим зал с резервуарами. Но у меня они также пробудили воспоминания о другом помещении, проблеск которого я уловила в мыслях Исповедницы в последний день перед побегом из Камер Сохранения. Когда Кип застыл при виде тех проводов, я снова увидела то помещение, только на этот раз мне удалось его опознать. И дело не в проводах, что увивали стены. Я узнала сами стены: их округлый изгиб. Мне никогда раньше не доводилось бывать там внутри, в этом я не сомневалась. Но я узнала это место снаружи – старая башня, где мы с Заком гуляли детьми.

Глава 28

Если подъем был изнурительным, то во время спуска нас поджидали другие сложности. Луна светила ярко, но когда мы добрались до линии деревьев, то оказались практически в полной темноте, отчего постоянно спотыкались. Зои либо отлично знала дорогу, либо в предвкушении скорой встречи утратила всякое чувство осторожности, потому что неслась, не снижая скорости. Продираясь сквозь деревья и лавируя среди валунов, стараясь при этом не отставать, Кип отвлекался от тяжелых мыслей. Порой я слышала, как он спотыкался или его заносило так, что из-под ног летели камни. Он чуть не падал, срывался, кряхтел, но успевал уцепиться за что-нибудь и удержаться на ногах.

Вдруг Зои застыла. В темноте мы с Кипом не увидели, что она остановилась, и налетели на нее. Ей не пришлось нас одергивать, чтобы мы затихли. Всё стало ясно по ее внезапной и полной неподвижности. В наступившей тишине я со страхом поняла, как шумно мы шли. Но что еще хуже – в тот же миг я осознала: в лесу мы не одни. В густой тьме ночи среди деревьев слева от нас что-то шевельнулось, остановилось и снова шелохнулось. Минувшим днем мы испытали немало страхов, и я не знала, чего боюсь больше: преследователей-Альф или неупокоившихся мертвецов из запретного города, каким-то образом вдруг оживших в темноте. Рядом со мной Кип тоже затаил дыхание. Я скорее почувствовала, чем увидела, как Зои медленно подняла руку и махнула большим пальцем назад, прося нас отойти. Мы с Кипом отступили, но я не сводила взгляда с ее руки. В тусклом лунном свете я различила очертания ножа, готового к броску.

– Стой! – собственный голос поразил меня не меньше, чем остальных. Неожиданно и совершенно точно я поняла, кого скрывает тьма, поэтому быстро, не думая, выпалила: – Это Пайпер!

Он шагнул вперед, его силуэт возник из темноты, футах в двадцати от нас, но узнать его можно было только по голосу.

– Хочется надеяться, что она проверила бы, прежде чем бросать нож, – молвил он.

– Не рассчитывай на это, – отозвалась Зои. – Ты нас обоих угробишь, если будешь вот так красться среди ночи.

Она шагнула к нему навстречу. Они не кинулись в объятья, даже не коснулись друг друга, но и в непроглядной тьме я поняла, что должна отвернуться, и уткнулась Кипу в плечо. Это длилось всего несколько мгновений. Затем я услышала, как Пайпер направился к нам. Дотянувшись до меня, он взял мое лицо в ладони и повернул к себе. В такой тьме я не могла его рассмотреть, но чувствовала, с каким напряженным вниманием он оглядывает меня, точно истосковавшийся любовник или придирчивый покупатель на рынке. Он провел большим пальцем по щеке до самой скулы, довольно крепко надавив, как будто убеждая себя, что я – настоящая. А когда наконец выдохнул, его дыхание обдало теплом щеку. Все это время мы держались за руки с Кипом.

Пайпер заговорил, не сводя глаз с моего лица:

– Спасибо, что удалось ее сберечь.

– На самом деле, не особо, – сказал Кип.

– Я обращался к своей сестре. – Он опустил руку и повернулся к Кипу. – Ты тоже, как я вижу, постарался.

– Никогда не думал, что сочту тебя самым очаровательным членом семьи, – сказал Кип Зои, которая подошла к нам.

– Расскажи нам, что случилось на Острове, – попросила она.

Пайпер покачал головой.

– Не сейчас. Нам нужно идти дальше. Я – не единственный, кто может вас найти.

Она кивнула.

– Мы в любом случае почти пришли к месту встречи. Мы остановимся там на ночь.

Они тронулись одновременно. Мы с Кипом пошли следом.

– Я впервые такое вижу, – шепнул он мне.

– Видишь что?

– Близнецов вместе.

Я знала, что он имел в виду. Меня тоже очаровывала эта пара, шагающая впереди. По-хорошему удивляла симметрия их движений – они даже шли в ногу! Пожалуй, они могли бы стать тенью друг друга.

Не прошло и получаса, как спуск стал более крутым и каменистым. Зои и Пайпер вели нас строго на юг, придерживаясь горного хребта, что возвышался справа от нас. Саму пещеру надежно скрывал плющ и низкие кустарники. Зои откинула плющ, и мы протиснулись внутрь. Пайпер и Зои не могли встать в полный рост, но там вполне хватало места, чтобы все четверо могли лечь.

Казалось, что в кромешной темноте любой шорох звучит очень громко. Мы с Кипом смели мелкие камни и, встряхнув одеяло, устроились рядом. Я слышала каждое движение Зои и Пайпера, пока они укладывались спать. В тесной пещере вонь от сырой подгоревшей шерсти нашего одеяла ощущалась в разы сильнее. Я боялась, что от меня самой пахло так же же сильно – ведь даже трудно вспомнить, когда в последний раз удалось как следует помыться. Что уж говорить, если с тех пор, как мы наспех ополоснули лицо в реке, прошло уже несколько дней. В дневном свете я видела, что лицо Кипа покрылось слоем грязи, особенно заметной в складках вокруг глаз и на шее.

Пайпер и Зои устроились очень быстро, явно знакомые с этим местом. Теперь я понимала, почему на Острове Пайпер предпочитал крохотную каморку и тонкий свернутый матрас.

– Скажи нам, что случилось, – попросила я.

Его голос звучал тихим и уставшим.

– Разве ты не хотела бы поспать вместо того, чтобы слушать такие подробности?

– В любом случае я и во сне их увижу.

Зои вздохнула.

– Тогда тебе лучше рассказать всё сейчас. Если она опять увидит это во сне, никто из нас вообще не отдохнет.

– Ладно. – Повисла долгая пауза, затем он продолжил: – Ну, это было лучше, чем ты предсказала, с одной стороны. В плане численности, я имею в виду, потому что нам удалось увести вторых отплывших на безопасное расстояние.

– А с другой? – спросила я.

– Хуже. Из-за того, что они сделали с теми, кого схватили.

– Но когда мы еще были на Острове, то видели из окна, что они, главным образом, брали пленных. И уводили их к себе.

– Знаю, – Пайпер поерзал на каменном полу. – Их не убивали. Сначала. Затем они собрали всех пленных во дворе, после того, как взяли внешние стены крепости. Нам пришлось отступить на верхние этажи. Я находился на бастионе и видел всё. Они всех связали, даже раненых. А потом проверили по списку, одного за другим, глядя на черты лица. Некоторых отставили в сторону и увели на корабль. Остальных – просто убили на месте. Перерезали горло, прямо в том же ряду вместе с теми, кто еще ждал, пока до них дойдет женщина со списком.

Я видела то, что он описывал. Отблески этой сцены мне уже являлись раньше, в первую ночь после возвращения на материк, когда я разбудила Кипа криком. Но, как и большинство моих видений, это предстало лишь вереницей нечетких впечатлений. А сейчас слова Пайпера прояснили то, что видела тогда, раскрасив в цвета серые и расплывчатые фрагменты.

– Как они могли знать, кто есть кто? И кто их близнецы? – спросила Зои. – У них ведь на Острове нет регистрационных бумаг.

– Не нужно недооценивать, какими сведениями они обладают, – сказал он. – Мы давно подозревали, что они составили список тех, кто, по их мнению, переехал на Остров. Вычислив тем же способом, каким они следят за Омегами последнее время. Теперь исчезнуть становится всё сложнее и сложнее. Хотя они не так решали, кого из пленных убить, а кого забрать с собой. Или не совсем так.

– Женщина со списком, – произнесла я, сомкнув веки и наблюдая, как это чудовищное зрелище разворачивается перед глазами. – Это была она.

– Я не видел ее клейма с бастиона, – сказал Пайпер, – но, должно быть, это действительно была Исповедница. Я заметил, как солдаты держались от нее на расстоянии – она ведь не Альфа. Но при этом немедленно выполняли ее приказания. Она проверяла пленных по списку, но часто наклонялась или, закрыв глаза, прикладывала ладонь к их головам. Затем она лишь кивала, и солдаты подходили и перерезали горло.

Я всё это видела. Ее кивки казались более жестокими, чем клинки солдат, рассекающие плоть. С ошеломляющей небрежностью она посылала едва заметный кивок стоящим в ожидании солдатам и тут же переходила к следующему пленнику.

Зои заговорила первой:

– Сколько ушло с Острова?

– Больше двух третьих ушли на лодках. Все дети и почти все мирные граждане. Но второе плавание снарядили в большой спешке, да и корабли были перегружены. Один осел в рифах. Нам удалось спасти троих, посадив их в детские ялики, а затем спрятав в пещерах. – Он невесело засмеялся. – Не слишком-то это помогло тем троим – они остались на Острове в ту ночь, когда прибыли Альфы.

В тишине вновь нахлынули воспоминания о сражении, такие живые и яркие, что, казалось, я снова чувствовала запах крови и вина. Я знала, что Кип и Пайпер тоже думали об этом.

– Вы видели, как сражение началось, – продолжил Пайпер. – Когда вы уехали, многое пошло, как ты и говорила. Северный тоннель пал после полуночи, но мы устроили за ним баррикады. Они заполонили всю кальдеру. На улицах, у закрытых домов вспыхивали бесчисленные схватки. Однако они были осторожны – Альфы, я имею в виду. Они убивали, но не без разбора. Выкуривали людей огнем.

– И в конце? – Зои проявляла нетерпение.

– Нас просто захватили. А немного погодя стало ясно, что больше нечего защищать. Они спалили город дотла, заблокировали тоннели. Разрушили главные ворота в крепость. Мы держали только верхние этажи. Когда они зарезали большинство пленных во дворе, нас, должно быть, осталось около девяноста, живых и не схваченных, против шести сотен солдат. Мы бы никогда не выбрались из крепости живьем, если бы они убивали всех подряд. Никогда бы не подумал, что буду благодарен Исповеднице. – Он точно выплюнул ее имя. – Но они по возможности старались никого не убивать, пока не собрали всех пленных во дворе и она их не проверила. Поэтому мы воспользовались их замешательством и сбежали из крепости. Темнота и дым тоже сыграли нам на руку – к тому времени они спалили половину города. Они думали, что в любом случае держат нас в ловушке. Они же не знали о лодках в пещере, так что, когда мы перешли через край кальдеры, они устремились в гавань. Когда мы направились к восточной стороне, они, верно, подумали, что мы собираемся уплыть.

Снова раздался невеселый смешок.

– Они не моряки, это точно. Мы сели на плоты и челны в рифах, а их большие корабли не смогли подобраться к нам. Да и много шлюпок застряло, когда попытались погнаться за нами. Они не смогли поймать нас, несмотря на наши смешные лодчонки. У нас был самый убогий флот, какой вы когда-либо видели. Кроме того, мы никогда не плавали в таких посудинах до материка. Однако мы знаем рифы в обратном направлении, они же в темноте не могли и сдвинуться с места. Да и за рифами, где на якоре стоял их флот, людей почти не осталось, кроме кораблей с пленными. Мы захватили два их корабля, прежде чем они поняли, что происходит. На других даже не было команды, чтобы отправиться за нами в погоню. Но думаю, что к тому времени они уже поняли, что не найдут того, кого искали.

– Как они могли это узнать? – спросил Кип.

– Исповедница узнала, – сказала я. – Она почувствовала это, я уверена.

– Может быть. Но она им и не понадобилась. Они просто спросили.

– А я и не знал, что вы успели с ними сдружиться.

Пайпер пропустил мимо ушей язвительную реплику Кипа.

– Солдаты согнали всех пленных во двор и, прежде чем начали их убивать, прокричали об этом.

Последовала пауза, но я уже знала, что он сейчас скажет.

– Они объявили, что отпустят всех, если мы выдадим вас двоих.

Я почувствовала резкий вздох Кипа, обдавший мое плечо. Я закрыла глаза, хотя в такой темноте это не имело значения.

* * *

Я проснулась рано, удивляясь, что мне вообще удалось поспать. Я не хотела никого видеть и с облегчением заметила, что тишину в пещере нарушает лишь сонное дыхание. Однако, отодвинув мокрый от росы плющ, заслонявший вход в пещеру, я увидела снаружи Пайпера: он методично точил нож о камень, на котором сидел. С самого Острова я не видела его при дневном свете. Небо едва окрасила заря, но было вполне светло, чтобы разглядеть его раны: на две трети заплывший глаз и длинный порез на руке.

– Всё не так ужасно, как выглядит. Зои вообще едва ли это почувствовала, – сказал он. – А глаз и вовсе несчастный случай – я случайно ударил веслом по лицу, когда мы спускали лодки из пещеры.

– Не нужно мне врать, – попросила я.

Он посмотрел на меня с полуулыбкой.

– Да, похоже, не стоит и пытаться. – Он потрогал опухший глаз. – Мы оба знаем, что я рискнул, позволив тебе уйти. Когда я сообщил об этом Ассамблее, некоторые из них дали понять, что они по этому поводу думают. А за синяк должен благодарить Саймона.

– Прости, – вымолвила я. – Теперь для тебя всё кончено, да? С Ополчением?

Он пожал плечами.

– Ну, я теперь не лидер, но это не имеет значения. Я продолжу работать, если еще осталось Ополчение, ради которого стоит работать.

– Ну а это, – я указала на рану на его руке. – Это ведь не от твоей Ассамблеи.

Я наклонилась поближе и увидела, что порез уже зашит, хоть и неаккуратно.

– Нет, то был какой-то солдат Совета, – он проследил за моим взглядом. – Я знаю, выглядит не слишком мило. Если честно, это зашила однорукая женщина в лодке, да еще во время качки.

Я засмеялась. Он подвинулся, освободив для меня место на плоской верхушке камня.

– Прости, я-то уж точно не должна смеяться, – извинилась я. – Больше, чем кто-либо.

Он взглянул очень внимательно. Я даже смутилась, когда лицо Пайпера оказалась так близко, что можно было разглядеть волоски на его щетине. Я посмотрела вниз и увидела, что кожа вокруг раны на руке сморщена на каждом стежке.

– Ты плохо спала прошлой ночью? – спросил он.

Я покачала головой.

– Я плохо спала и в лучшие времена.

Повисла долгая пауза.

– А другие – те, кто сбежал с Острова вместе с тобой, как та женщина, что зашивала руку, – куда они пошли?

– Мы разделились, эти два корабля даже причалили не вместе. Остальные, кто плыл со мной, отправились на восток. Но теперь нашу сеть придется расширять, учитывая всех, кому удалось уйти с Острова. Если они смогли причалить и уйти подальше от побережья, подпольные дома будут переполнены. Так что, уверен, я не единственный островитянин, кто спал прошлой ночью без удобств.

Я задала вопрос, страшась ответа.

– А тех, других – их много?

– Убитых? На Острове, может быть, четыреста. Некоторые пали в бою, но большинство погибло во дворе. Нескольких взяли в плен – человек десять, пятнадцать. А все остальные… это зависит от того, как им удалось добраться до материка. Тридцать человек мы потеряли в той лодке, что утонула в рифах. И пока мы не сможем посчитать остальные суда. Наверное, еще несколько недель.

Я почувствовала, что он снова смотрит на меня.

– Это я принял такое решение, Касс. Не ты. Мне не нужно было отпускать тебя.

Я кивнула, но все еще не поднимала глаз.

– Ты думаешь, что я не должен был?

Я не могла говорить, могла только дышать, словно полностью утратила дар речи.

– А я думаю, что принял правильное решение, – продолжил он. – Хотя, возможно, не по той причине. Но я верю, что ты нужна нам, что ты могла бы стать мощным орудием для Ополчения. Однако я отпустил тебя не поэтому, вернее, не только поэтому.

На миг он замолчал.

– Помнишь, на террасе на Острове я сказал, что не знаю, есть ли такое место, где мог бы оставить свои обязанности и быть самим собой?

Я кивнула.

– Я нашел ответ в тот момент, когда Ассамблея решила передать тебя Совету. То, что я сделал – правильный шаг. Правда, сделал я это не для Острова. И люди истекли кровью, поплатившись за мое решение.

Когда он об этом сказал, я поняла, что он до сих пор видит кровь на булыжной мостовой. Он смотрел прямо на меня, совершенно не смущаясь. Зная, что я понимаю его, что тоже видела Исповедницу, руководящую расправой. Это нас сближало и одновременно отдаляло. О чем бы Пайпер ни думал, на что бы ни надеялся, когда принимал это решение, кровь во дворе все равно являлась бы в видениях. Каковы бы ни были его чувства, гибель людей делала их одновременно слишком весомыми и слишком незначительными.

– Теперь всё кончено, – вздохнул он.

В деревьях первые утренние птички звали солнце. Я вспомнила историю, которую слышала в поселении: когда случился взрыв, все птицы, что в этот момент летели, либо мгновенно погибли, либо ослепли. Я пыталась это представить. Птиц, которые не могли приземлиться и летали, пока не упали. Я представляла себе неумолимое падение в полной темноте.

– Зои думает, что ты напугана и отправишься в бега.

– Да, – кивнула я. – Напугана, имею в виду.

– Но не думаешь отправиться в бега?

– Нет. Это сейчас бессмысленно. Невозможно убежать от того, что случилось на Острове. И нет такого места, где можно быть в безопасности.

Глава 29

Когда проснулись остальные, мы развели небольшой костер и поели.

– Что теперь? – спросила Зои.

Я удивилась тому, что свой вопрос она адресовала мне, а не Пайперу.

– Мы должны вернуться к Виндхэму. Пора нанести ответный удар.

Кип вздохнул.

– Мы никогда об этом не помышляли. Последние месяцы мы только и делали, что убегали оттуда. Я никогда не думал, что придется туда вернуться и снова увидеть те резервуары.

– Тебе и не придется, – быстро сказала я.

– Ты не пойдешь без меня. – Это прозвучало как утверждение, а не как вопрос, хотя его глаза быстро перебегали от меня к Пайперу и обратно.

– Конечно, нет. Может, я и должна попытаться исполнить героическую миссию в одиночку, но мне это даже не приходило на ум. Нет, мы не собираемся возвращаться к резервуарам.

– Разве не в этом твой план? – Пайпер и Зои пребывали в таком же замешательстве, как и Кип.

– Подумай, – обратилась я к Кипу. – Из всех, кто находился в тех резервуарах, ты единственный был в сознании. Но найти тебя мне помогла удача или провидение. Что же касается других, мы не знаем, в каком они состоянии. И после того, как мы оттуда сбежали, они наверняка ужесточили охрану. Мы не можем вернуться.

– Так ты думаешь оставить их там – всех остальных?

Я покачала головой.

– Ты раньше говорил мне о том, что иногда приходил в сознание, пока плавал в резервуаре. Видел поблизости других людей в таких же резервуарах. Ты смотрел оттуда неизвестно сколько времени. Может быть, годы. Но ты никогда не говорил, что кто-нибудь тоже смотрел на тебя.

Он опустил глаза.

– Я то приходил в сознание, то вновь погружался в беспамятство. Мог и пропустить это.

Зои нетерпеливо постукивала ножичком по ногтям. Но я не обращала на нее внимания.

– Ты пообещала тому человеку на Острове, – напомнил Кип. – Ты слово дала, что ты сделаешь всё, что в твоих силах, чтобы помочь тем людям.

– Льюису. Я знаю. И ты сказал мне тогда, что это глупо. Послушай, я хочу их вызволить, всех. Но даже если удастся проникнуть внутрь, мы не знаем, сможем ли вызволить их живыми. Они могут оказаться не такими сильными, как ты.

Зои и Пайпер одновременно фыркнули.

– Это может убить их – и их близнецов. И даже если они останутся живы, выбравшись из резервуаров, как мы их выведем оттуда, из самого сердца Виндхэма, где повсюду кишат вооруженные солдаты? Я не могу, как фокусник, всякий раз извлекать из шляпы секретный маршрут побега, не говоря уж о том, что с нами будут сотни полуживых и беспамятных.

– Они могут и не быть беспамятными.

– Именно. Они могут отреагировать на резервуары совсем не так, как ты. Это я и пытаюсь донести. Я не могу рисковать, если даже не уверена, что они выживут после освобождения.

Пайпер прервал:

– И где держать их таких – тоже неизвестно. Раньше мы могли бы использовать нашу сеть подпольных домов, прятать их там, может быть, даже переправить на Остров. Но сейчас это не вариант. Остров исчез, сеть тоже нарушена.

Кип даже не взглянул на Пайпера, лишь продолжал смотреть на меня.

– Так что же, получается, мы оставим их там?

– Нам придется. Пока.

– Это и есть твой грандиозный план? – спросила Зои. – Не нападать на помещение с резервуарами?

– Если бы только всё было так просто, – сказала я. – Но я думаю, что есть другая мишень, не менее важная, зато с меньшим риском, что кто-то погибнет.

– Чья-то гибель – здесь не самое важное, – перебил Пайпер, – для них, а значит, и для нас.

– Вот в этом и вся проблема, – отрезала я. – Для них, для нас. Почему вы не можете понять, что не имеет никакого значения, кого вы убиваете? Вы уничтожаете обоих, просто вонзая свой маленький ножичек в одного из них.

– Наши «маленькие ножички» не раз спасали твою шкуру, – вскинулась Зои. – Нечего нас винить за то, что сама не способна сделать.

Покачав головой, я продолжила:

– Но есть цель, которую не охраняют. Или плохо охраняют. Те провода в запретном городе, от которых Кип впал в ступор, напомнили мне о мимолетном видении из мыслей Исповедницы. Это было очень важно для нее, настолько важно, что она перепугалась, когда я увидела это.

– Оружие? Что-то вроде бомбы?

– В некотором смысле, даже хуже. Это место, где они хранят все имена по парам.

– Регистрации? – спросил Пайпер, подняв голову.

– И что? Люди и сами знают, кто их близнец. Даже те, кого разделяют в раннем детстве. Он – единственный из всех, кого я видела, кто не знает, – усмехнулась Зои, указывая на Кипа. – Но он не совсем нормальный.

– Большинство людей, конечно, знают, – сказала я. – Хотя многим и неизвестно, что стало с их близнецом после разделения. Многие знают только то, что указано в их регистрационных бумагах: имя и место рождения. Но даже если люди посвящены во все детали биографии своего близнеца, это ничего существенно не меняет. Чего не скажешь, если Совет обладает теми же сведениями.

Я повернулась к Кипу.

– Ты видел, что они сделали с тем мужчиной в Нью-Хобарте только за то, что он не имел регистрации? Почему, как ты думаешь, это так важно для них?

– Последние несколько лет мы все больше и больше получали подобные сообщения, – поддержал Пайпер. – Они безжалостны в том, что касается соблюдения правил регистрации. Здесь они даже более строги, чем с уплатой налогов.

– Я все еще не понимаю, как несколько листов бумаги могут представлять для нас бо́льшую угрозу, чем резервуары, – сказал Кип.

– Это не просто несколько листов бумаги, – ответила я. – Их – миллионы, и, кроме того, это источник всего остального. Как, ты думаешь, они отбирают, кого отправить в резервуары? Или как отследить людей, подобных мне, с могущественным близнецом?

– И список на Острове, – добавил Пайпер, – который Исповедница использовала, чтобы решить, кого убить, а кого забрать.

– Как мне показалось, всё дело в самой Исповеднице, а не в списке, – вставила Зои.

– Исповедница – важная часть этой системы, – признала я. – Каким-то образом она в самой сердцевине всего происходящего, поэтому и была так потрясена, когда я увидела в ее мыслях то помещение. Оно близко ей и даже дорого. Это всё – часть одной и той же цепочки. Они собрали всю информацию и теперь имеют возможность манипулировать кем угодно. Там есть всё – кто ты, чем занимаешься, кто твой близнец, и они могут использовать эти сведения так, как сочтут нужным.

– Но как они могут это использовать? – спросила Зои. – Как ты сама сказала – там миллионы регистраций. Как можно всё это отследить?

– Машины. Вот что я видела в той комнате – провода и металлические ящики. Они пользуются машинами, чтобы всё контролировать. Они могли бы обойтись и бумагами, что им, собственно, удавалось в течение долгих лет. Но технологии в разы ускорили процесс. Теперь они могут хранить больше информации и иметь к ней быстрый доступ. Ужасно. Всё это время люди были буквально помешаны на страхе перед машинами из Старой Эры, опасаясь, что их возвращение закончится новым взрывом. А оказалось, надо просто владеть информацией.

– Нет. Что насчет технологий в зале с резервуарами? Все те штуки. Думаешь, это не важно?

– Конечно, важно, – я взяла Кипа за руку. – Но как, по-твоему, они узнали, кого поместить в резервуар, а на ком провести опыты? Информация – это первая ступень. Всё остальное строится на ней. Даже если бы у них не оказалось резервуаров, они бы просто заперли тебя в какой-нибудь камере.

– Всё-таки это не одно и то же.

– Да, знаю. И однажды, если мы не остановим их вовремя, они смогут поместить в резервуары всех нас без разбора. Эти сведения они используют каждый раз, когда выбирают, кому жить, а кому умереть, кого оставить на свободе, а кого уничтожить, запереть в камерах или посадить в резервуар. – Я наклонилась к его лицу так близко, что разглядела темные крапинки в его радужках и пульсацию расширенных зрачков. – Если бы они не владели именами, то и не знали бы, кто им нужен и где его найти. Так что информация – источник всего происходящего.

– А я считала, что источник всего происходящего – твой близнец, – сказала Зои.

– Он, я не отрицаю этого. Вместе с Исповедницей и остальными, такими, как Воительница. Но именно информация позволила ему творить все эти ужасы. И я знаю, где она хранится.

* * *

Две недели мы добирались до окраин Виндхэма. Путь оказался нелегким. Когда мы с Кипом сбежали, то шли на юго-запад неделями, отклоняясь от Горных Хребтов – они протянулись от севера к югу, словно деля землю поперек. Хребты снижались ближе к болотистым землям рядом с Нью-Хобартом. Теперь, поскольку мы приплыли с Острова гораздо выше западного побережья и уже прошли с Зои напрямик через Горные Хребты, из пещеры нам оставалось пройти почти прямо на восток к Виндхэму.

Мы продвигались преимущественно ночью, хотя через пустынные равнины, меж восточных гор, шли на свой страх и риск среди бела дня. Спали по несколько часов там, где попадались надежные укрытия, и обязательно посменно. Вдвоем с Кипом мы не смогли бы держать столь жесткий темп. Зато теперь нам не приходилось голодать. Зои и Пайпер ловили птиц и кроликов. А однажды Пайпер принес змею, правда, только он и отважился ее съесть, хотя клялся, что вкусно. Но даже в сытости дорога оказалась изнуряющей. А больше всего среди выжженной солнцем равнины нас мучила жажда. Зои и Пайпер по очереди разведывали местность, а я изредка, если чувствовала источник, приводила к нему, и мы наполняли фляги. Разговаривали мы мало, даже когда ложились спать. Это напоминало первые несколько дней нашего с Кипом побега через тоннель в скале. С тем же исступлением мы шли вперед и сейчас: подъем, дорога, сон, подъем, дорога. Я видела, как устал Кип.

Ночью, когда мы лежали спиной к спине с ним рядом, его кости выпирали еще острее, чем прежде. И тем не менее никто из нас не хотел сбавлять темп. Сейчас нас подгонял стимул, чего не хватало раньше. Я вспомнила слова Кипа, сказанные несколько месяцев назад: уйти подальше – это не место, не направление и не цель. Сейчас у нас было и то, и другое, хотя мы не знали, что из этого выйдет.

Несмотря на целеустремленность, Кип всё чаще становился раздражительным. Он меньше говорил, даже ночью, когда мы лежали вдвоем, в стороне от Пайпера и Зои. Сначала я списывала его столь непривычную молчаливость на сильную усталость. Однако мы и раньше уставали, когда через всю страну убегали от преследователей, да и на обратном пути приходилось туго, но он никогда не был таким притихшим, каким стал теперь, после запретного города на вершине горы. Казалось, он нес свое молчание как бремя. Провода так живо напомнили ему о резервуаре, от пребывания в котором он, видимо, до конца не оправился. Возможно, все эти месяцы я не осознавала действительную глубину последствий. Со всеми его шутками и насмешками легко забылось, через что ему довелось пройти. Он так быстро оправился физически. Несмотря на худобу его тело казалось сильным, первоначальная неловкость в движениях и вовсе практически исчезла. Но те развалины, увитые проводами, вызвали в нем животный страх и показали, что он на самом деле сломлен. Его рана, даже после стольких дней и ночей, ничуть не затянулась. Однажды утром он прошептал мне так тихо, что в полудреме я едва услышала:

– А если память вернется и мне не понравится то, что я вспомню?

Я подвинулась к нему поближе. Под моей ладонью его сердце колотилось тревожно и быстро, словно птица, пойманная в силки.

– Что, если я – не хороший человек? – продолжил он. – Что, если вспомню, каким я был, и мне это не понравится? И не захочется им быть?

– Ты что-то вспоминаешь?

Я почувствовала, как он качнул головой.

– Нет. Но мы всегда считали, что вспомнить мое прошлое – это хорошо. А что, если нет?

Я медленно гладила его грудь, пытаясь успокоить бешеное сердцебиение. Сколько раз я просыпалась с криком, напуганная видениями, и он гладил меня по спине точно так же! Что я могла предложить ему? Что могла дать, чтобы заполнить пустоту его памяти, кроме бремени собственных ночных кошмаров и новых ужасов погони и сражения?

– Тебе выбирать, кем быть, – сказала я.

– Ты в это веришь?

Я кивнула, уткнувшись в его плечо.

– Я знаю тебя, Кип.

* * *

Когда иссушенные зноем равнины остались позади, а ручейки и реки вступили в свои права, наметились признаки обитания. Поначалу в сухих, но уже пригодных для пахоты землях нам встретилось лишь несколько отдаленных и крохотных поселений Омег. Буквально горстка лачуг, но мы все равно держались на безопасном расстоянии, обходя за несколько миль каждое поселение, и не разводили костер по ночам. Когда земля стала богаче и плодороднее, появились деревни Альф: большие добротные дома, ухоженные поля и сады. Мы видели людей – они работали в полях и шли по дорогам. Сельская местность была слишком открытой для нас, поэтому мы избегали дорог даже ночью. Когда до Виндхэма оставалось двое суток, мы вышли к долине, где, по словам Зои и Пайпера, находился один из подпольных домов, который принадлежал паре, сочувствующей Ополчению. Неужели мы наконец смогли бы выспаться под крышей, помыться, отдохнуть, забыв хоть на несколько часов ощущение постоянной уязвимости, что преследовало нас на открытой местности! Пока мы шли в ночи к этому дому, я предвкушала, как буду лежать на мягкой постели, как позволю себе роскошь не задумываться о погоде. Но когда пересекли долину, то увидели лишь обугленные балки, кое-где все еще дымящиеся, и лужи, черные от пепла.

– Кто-то утратил осторожность, – вздохнул Пайпер, когда мы присели прямо под гребнем холма. – Я боялся, что после нападения на Остров случится нечто подобное. Слишком большая волна беженцев, отчаявшихся, ищущих убежища. Альфы, должно быть, заметили что-то и обнаружили дом.

– Или их кто-то сдал, – сказала Зои. – Может, заложники, которых они взяли с Острова.

– Может быть, – Пайпер посмотрел вниз на пепелище. – Я не думаю, что нам стоит рисковать и подходить ближе. За этим местом, возможно, наблюдают.

Он повернулся ко мне.

– Там внизу есть кто-нибудь живой?

Я покачала головой. Вглядываясь в долину, я ничего не чувствовала, только дым.

– Я ничего не ощущаю. Но это не значит, что их убили. Их могли просто схватить.

С тех пор, как стало известно о резервуарах, такую мысль едва ли можно было счесть утешительной.

– Нам нужно двигаться дальше, – сказал Пайпер. – Найти укрытие. Но я всё больше убеждаюсь – кругом происходит то, чего и опасался. Вся сеть, возможно, уже раскрыта.

Через два дня на горизонте показался сам Виндхэм. Лишь сейчас я поняла, что никогда не видела его со стороны. Впервые я попала сюда с мешком на голове, да и позже, с бастиона крепости, высоко над городом, смогла лишь мельком ухватить обрывки неясных впечатлений. Теперь мы подходили с запада, глядя на город в лучах восходящего солнца. Бесчисленные дома, цепляясь, точно мидии, на скалах, поднимались вверх по склону холма до самой крепости. Из-за холма, под крепостью, вытекала река, прокладывая свой извилистый путь к северу. До башен нам осталось идти сутки или чуть меньше вниз по течению. Еще ниже стояла деревня моего детства, где жила мама. Наша мама. А с южной стороны горы, сейчас скрытая из виду, извивалась другая река, о которой я вспоминала с благодарностью: по ней мы с Кипом следовали в первые дни нашего побега, несколько месяцев назад. Зои оценивающе взглянула на пик города.

– Та крепость полна солдат, и трое из нас возглавляют список самых разыскиваемых. Город тоже кишит солдатами.

– А что насчет тебя? – спросила я.

Она пожала плечами.

– Это зависит от того, насколько глубоко им удалось проникнуть в нашу сеть после нападения. Мы старались, как могли, держать всё в тайне, но невозможно делать то, чем я занималась годами, и оставаться в тени. Наверняка кто-то говорил обо мне. Я столько лет сопровождала беженцев к пунктам сбора, помогала со спасательными рейдами, встречала и отправляла сообщения. Поэтому вполне вероятно, что кто-нибудь из заложников меня сдал. Они могут не знать, что я – близнец Пайпера, но думаю, что у них есть кое-какие догадки о том, кто я и чем занимаюсь.

– Но они меньше всего ожидают, что мы вернемся сюда, – сказал Пайпер.

– Не стоит недооценивать Исповедницу, – предупредила я. – Но думаю, что ты прав: они знают, что мы недавно вернулись с Острова. Но вряд ли ожидают, что мы направились сюда, к тому же так быстро.

Большую часть дня мы отдыхали в низкорослой рощице, а после полудня отправились в путь, по-прежнему избегая дорог. Когда на долину опустилась ночная тьма, мы уже обогнули город с северной стороны и вышли к реке. Теперь вела я.

– Как далеко низовье, как ты думаешь? – спросил Пайпер.

– Думаю, день ходьбы. От нашей деревни до башен мы доходили вверх по реке за полдня, а до Виндхэма – еще не меньше суток. Довольно далеко, так что мы никогда туда не ходили.

Спустя несколько часов после полуночи мы миновали дремлющую заставу там, где заканчивалось ущелье, идущее вдоль реки. Застава оказалась маленькой – всего одна конюшня и длинная казарма, над которой реял флаг с эмблемой Альф. Когда я была ребенком, никакого гарнизона там не было.

– Здесь хватит места где-то для полусотни солдат, может, и больше, – прикинул Пайпер. – В последнее время таких застав становится все больше.

Еще через час мы поднялись по каменистому ущелью и увидели три башни. Круглые, огромные и с плоской крышей, они заслоняли собой звездное небо. Как мне и запомнилось, окон там не было, но между собой их соединяли переходы, расположенные под самой крышей. У основания каждой башни, там, где прежде зияли дверные проемы, теперь виднелись двери: прямоугольники из темного металла на фоне бледного бетона, омытого лунным светом.

– Они сохранились со времен Старой Эры? – спросил Кип.

Я кивнула.

– Двери поставили и построили переходы, а в остальном они выглядит так же, как и в детстве, когда мы сюда приходили.

– Почему их не охраняют? – тихо спросила Зои.

– Потому же, почему их тут спрятали, в милях от Виндхэма. Они не хотят, чтобы кто-нибудь об этом знал. К тому же приближаться к ним запрещено, так что им нет нужды беспокоиться о случайно забредших посетителях. На всякий случай поблизости есть казарма, но, вообще, это личный проект Зака и Исповедницы. А они никому не доверяют.

– Даже если нам нечего переживать по поводу охраны, как насчет дверей?

Зои улыбнулась.

– Я же тебе рассказывала, как мы с Пайпером выживали детьми. Я вскрываю замки с десяти лет. И запросто сделаю так, чтобы мы попали внутрь.

– Ты можешь впустить нас с Кипом, – сказала я, – но сама с нами не пойдешь.

Она закатила глаза.

– Сначала ты не желаешь участвовать в Ополчении, а сейчас собираешься взвалить все муки на себя одну?

– Это не муки. Иначе я бы не взяла с собой Кипа. Там не придется сражаться. Это машина, а не армейская база. Я же говорила вам, что Зак слишком подозрителен, чтобы доверить свое детище солдатам.

Пайпер покачал головой.

– Но он не дурак. Ты не должна идти одна.

– Я не одна, а с Кипом. Так будет лучше: меньше народу, меньше шума. Всё быстро сделаем и назад. Я знаю, куда идти и что делать.

– В этом есть смысл, – Зои повернулась к Пайперу. – Только подумай: даже если их схватят, мы сможем продолжить нашу работу.

– Приятно слышать о том, как ты заботлива, – усмехнулся Кип.

– Но она права, – сказала я. – Ополчение развалилось после нападения на Остров. Беженцев преследуют солдаты и охотники за наградой, сеть тайных домов рухнула. То, что мы с Кипом собираемся сделать здесь, очень важно. Но это не единственное, что важно. Тебе и Зои нужно вернуть всё в свое русло.

Он посмотрел на меня точно в раздумье.

– Тебе не нужно жертвовать собой из-за того, что произошло на Острове.

– Просто впустите нас туда.

– И что потом?

– Когда мы выйдем, нам надо будет убраться отсюда как можно дальше и как можно скорее. До рассвета. Как думаешь, ты могла бы вернуться к заставе Совета и увести втихаря нескольких лошадей?

Зои кивнула.

– Мы могли бы вернуться в течение часа, встретиться с вами на перешейке, там есть хоть какое-то укрытие. Мы ведь не можем болтаться поблизости, рядом с казармой. Если мы возьмем лошадей, солдаты, как только проснутся, сразу поднимут тревогу. Так что, если вы не вернетесь до рассвета, нам придется уйти.

– Ты сентиментальна, как никогда, – съязвил Кип.

– То же касается и вас, – добавил Пайпер. – Если нас там не окажется, уходите сами. Направляйтесь на восток. До самой Мертвой земли.

Я кивнула в знак согласия и затянула ремни рюкзака. Пайпер проверил, есть ли у меня на поясе нож. Рука Кипа тоже постоянно тянулась к своему ножу. Мы медленно приблизились к башне. На пятьдесят ярдов вокруг не было никакого укрытия, даже кусты, покрывавшие ущелье, сильно поредели. Однако здесь не было окон, так что заметить нас не могли. И все же я снова чувствовала пристальное, неумолимое внимание Исповедницы, разыскивающей меня.

Я подвела нас к двери самой большой башни. На двери не нашлось никакой ручки – только замок. Пайпер прижал ухо к темному металлу, подождал несколько секунд, затем кивнул Зои. Она присела на колени, выудила среди ножей маленький металлический инструмент. Несколько секунд ковырялась с замком, закрыв глаза. В углу рта показался кончик языка. Ее пальцы то замирали, то двигались очень быстро.

Это напоминало Кипа, когда тот спал. Его тело так же то вздрагивало, то лежало неподвижно. Еще через пару секунд раздался щелчок, и замок поддался. Зои встала. Мы не прощались, просто посмотрели друг на друга в темноте.

– Перешеек в ущелье, до рассвета, – напомнил Пайпер, коротко погладив мою руку.

– До рассвета, – повторила я как заклинание.

Затем Пайпер и Зои отступили в ночь, и я повернулась к открытой двери.

Глава 30

Я помнила, как удивил меня шум в зале с резервуарами. В башне тоже стоял похожий гул, только громче. Внутри оказалось одно огромное помещение, с одной стороны поднималась винтовая лестница и вела к маленькой платформе под самой крышей. Всё пространство по периметру футов на пять в ширину было заставлено машинами. Сначала я подумала, их – сотни. Но когда вытянула шею и посмотрела вверх, до самого потолка, увидела, что их – тысячи. На полу гудели огромные черные ящики. От каждого шли сотни проводов, которые, точно паутина, ползли вверх, по заставленным машинами стенам. С потолка струился электрический свет, но с такой высоты – примерно футов двести – до пола доходили лишь слабые, тусклые лучи, что падали причудливыми, решетчатыми узорами из-за сети проводов, пересекавших всё пространство помещения. После ночной прохлады жара в башне казалась неподвижной и давящей. Я провела рукой по одной из машин, металлический ящик оказался горячим. Кип уже сжимал нож в руке.

– Так мы просто начнем перерезать провода?

– Нет, – я оглянулась вокруг. – Я имею в виду не то, что это опасно для нас, а то, что этого будет недостаточно – такой ущерб они смогут быстро устранить. Нам надо добраться в самое сердце этой системы.

– Откуда бы ты начала? – Кип стал медленно озираться вокруг.

Откинув голову назад, он осматривал огромную массу металла, перемежающуюся случайными вспышками мерцающих огоньков. Но я стояла неподвижно, не сводя глаз с платформы наверху, куда уводила лестница. Провода, выходящие оттуда, были связаны вместе в очень толстые пучки, образуя мощные ветви кабеля.

Он проследил за моим взглядом, пробежавшись глазами по крутым ступеням.

– Разок, ну хотя бы разок можно было бы не карабкаться наверх?

Я печально улыбнулась.

– Можно нанести кое-какой ущерб и здесь, пока мы внизу, – добавил он.

Он попробовал ударить ближайший кабель и тут же отпрыгнул назад, выронив нож, когда оттуда блеснула голубая дуга.

– Ты же сказала, что это не опасно?

– Я не говорила буквально.

Я нервно посмотрела на собственное лезвие.

– Может, нам стоит просто выдернуть кабель?

– Нет, – сказал он, подбирая нож с пола. – Это напугало меня, но я в порядке. Таким образом мы нанесем больше вреда.

Он разрезал натянутый над нами провод. Отрубленные концы разлетелись в стороны, сердито шипя. Мы быстро обошли по кругу огромное пространство, перерезая и выдергивая на ходу все провода на нашем пути. Всякий раз, когда я дергала за провод, чувствовала слабое сопротивление прежде, чем он поддавался. Это напомнило мне о трубке, которую я нечаянно вытянула изо рта Кипа, когда нашла его.

Он уже пытался вскрыть ножом корпус одной из машин. Железная крышка с грохотом упала на бетонный пол. Внутри оказалась миниатюрная версия самого помещения: блоки, соединенные проводами в некой последовательности, которая на первый взгляд казалась хаотичной, но на самом деле здесь соблюдался строгий порядок. Мы с Кипом крушили блоки ножами, и машина протестующе дымилась. Огоньки у основания тревожно замерцали и затем погасли.

Когда никто не пришел, несмотря на грохот, лязг и искры, мы осмелели. Кип вооружился узкой полоской от металлического ящика и колотил ею как отбойным молотком по панелям управления машин. Грохот стал еще сильнее, а на пол посыпались осколки стекла. И хотя от дыма начало першить в горле, я испытывала настоящее удовольствие, круша всё вокруг, взламывая корпуса машин и вырывая их хрупкие внутренности.

Закончив наш разрушительный обход, мы стали взбираться по лестнице, срезая и тут все провода, до которых могли дотянуться.

Тяжелые кабели с лязгом падали на машины с противоположной стороны. Дым от повреждений густо клубился и застилал пол, который теперь казался далеко внизу, и хотя здесь он чувствовался слабее, но все же свербело в горле.

Когда мы подошли к самому верху, я остановилась и вытянула руку, задержав Кипа, поднимающегося позади меня. Немного прищурилась, затем закрыла глаза. Прямо над нами нависала платформа, занимавшая почти двадцать футов от стены и закрывавшая треть крыши. Под ее основанием были собраны все провода. Я посмотрела туда, где лестница входила в пол платформы, прямо у стены. Снизу я разглядела лишь ярко освещенное квадратное отверстие.

– Там наверху кто-то есть.

Он приподнял бровь.

– Если они позволили нам так похозяйничать, думаю, они не рвутся в драку.

Я покачала головой.

– Не всё всегда так просто. – Я заметила, что мы шептались, и подумала, как это нелепо после грохота, с каким крушили всё вокруг последние десять минут. – Не могу сказать точно. Я чувствовала ее так сильно, так долго… и всё это место буквально пронизано ею и Заком. Но мне кажется, что это – она.

– Исповедница?

Я кивнула.

– И что теперь? – Он стоял в шаге от меня. Его рука поднялась по поручню и легла на мою.

– Думаю, что если мы хотим покончить с этим делом, то должны подняться и встретиться с ней лицом к лицу.

– Никогда не подумал бы, что буду жаждать компании Зои и Пайпера, но не лучше ли, если мы уйдем и вернемся с ними?

Я покачала головой.

– Касс, я уверен, в бою ты чертовски хороша, но, когда ты говоришь «покончить с этим делом», ты не думаешь, что будет разумнее привлечь сюда больше повстанцев, искусно владеющих ножами?

– Нет. Мы и так много неприятностей на них навлекли, нельзя подвергать их еще и такому риску. Слишком многое в Ополчении зависит от них. Да и в любом случае с Исповедницей нас ждет борьба разума, а в ней вряд ли будут участвовать больше чем двое. Когда я сказала «покончить», то не имела в виду пустить кровь. Просто, – я на миг запнулась, пытаясь объяснить ему свою мысль, – я имела в виду то, что случилось с нами. И все это время я чувствовала только ее, как она преследовала меня. Больше, чем Зак. Мы не сможем продолжать бегать от нее. И от всего остального, – я кивнула на зал с машинами внизу, – а она является здесь ядром. Так что мы не можем покончить с этим делом, не встретившись с ней.

Я вложила нож в ножны на поясе. Но Кип свой не стал убирать и поднимался теперь рядом со мной. На узкой лестнице мы еле вмещались вдвоем, но мне было приятно чувствовать его под боком. Наконец мы поднялись на верхнюю ступень и шагнули на платформу. У стены рядом с закрытой стальной дверью располагалась огромная панель управления, за которой сидела Исповедница во вращающемся кресле. Она встретила нас с закрытыми глазами, но я видела, как они сосредоточенно двигались под дрожащими веками, как ее руки скользили по консоли, нажимая кнопки, поглаживая диски. На голове у нее был надет металлический обод – стальной венец, из которого к центральной консоли шел одинокий провод.

– Это она? – прошептал Кип в мою сторону.

Я кивнула. Исповедница неспешно повернулась в своем кресле лицом к нам.

– Я всё думала, когда же увижу тебя снова.

Я открыла рот, но увидела, что Исповедница даже не взглянула на меня. Не сводя глаз с Кипа, она встала, сняла металлический обод и, прищурившись, медленно улыбнулась.

– Мы предполагали, что наши опыты нанесут кое-какой урон здоровью, но так странно видеть это воочию. Всё даже хуже, чем я думала. Ты действительно словно чистый лист, не так ли? Интересно.

– Что ты знаешь о Кипе? – сказала я. Мой голос эхом прокатился под крышей башни.

– Кип – теперь тебя так зовут? – Она подходила к нему ближе, пока расстояние между ними не сократилось до нескольких футов. – Меня тоже раньше звали иначе. Но это было так давно, что я уж и не помню, как. Я многим на тебя похожа, как видишь.

– Ты ничем на него не похожа. – Я бросилась вперед, вырвала металлический обод из ее рук и, выдернув кабель, швырнула его с платформы. Обод с грохотом ударился о дальнюю стену комнаты и, отскочив, упал на пол. Исповедница не пошевельнулась, только взмахнула руками и пожала плечами.

– Можешь выпускать пар сколько хочешь. Я отключила высокое напряжение, когда вы начали резвиться внизу. Вам повезло, что вы себя не убили, когда стали резать ножами провода под током, да еще голыми руками. Так что я уже работаю на дополнительных генераторах. – Мы не поняли ни слова из ее тирады, но она не обратила внимания на наше недоумение. – Оставила лишь минимум напряжения, чтобы позволить вам потешиться вволю и устроить маленький фейерверк, ну и, конечно, занять вас, а самой в это время добраться до интеркома и вызвать твоего брата. Надо же сообщить ему радостную весть, что заблудшая сестрица наконец вернулась. – Она бросила взгляд за край платформы, где внизу дымились разбросанные обломки. – Большая часть повреждений, кстати, поверхностна. Компьютеры – это, конечно, гигантский актив, но всё самое главное хранится здесь. – Она постучала пальцем по голове, затем взглянула на меня. – Но ты это и так знала, конечно.

– Совсем не обязательно давать нам лишний повод, чтобы убить тебя, – сказал Кип.

Она засмеялась.

– Поверь мне, ты не захочешь это сделать.

Я махнула рукой на консоль, на машины, собранные в кучу внизу.

– Как ты можешь поступать так с людьми твоего класса?

– Это не более странно, чем Альфа, возглавляющая Ополчение Омег.

– Мы ничего такого тебе не говорили, – опешил Кип.

– О, ты имеешь в виду свою подругу Зои, близнеца Пайпера. Да, мы всё о ней знаем. И я уверена, что об их местонахождении вас скоро допросят. Но я не собиралась говорить о ней.

Мы с Кипом обменялись озадаченными взглядами.

– Что же касается людей моего класса, – продолжила она, – ты больше, чем кто-либо, должна знать, что для провидца всё совсем не просто. Омеги обижены на нас за то, что мы не уродливы, как они. А Альфы нас боятся: мы похожи на них, только лучше. Так что мы не с теми и не с другими. Мы сами по себе.

– Я не сама по себе, – возразила я.

– И с кем же? С твоими родителями, которые не могли дождаться, как бы избавиться от тебя? А что насчет того унылого маленького поселения, где ты еле сводила концы с концами, когда твои близкие выпнули тебя? Или, может быть, с Островом? Тогда кажется странным, что ты бросила их на погибель.

– Со мной, – произнес Кип. – Она со мной. С Пайпером и Зои.

Исповедница тихо засмеялась.

– Как мило. Но ты не одна из них, не так ли, Касс? Ты гораздо ценнее, чем любой из них. По крайней мере, этот Пайпер, должно быть, осознал, какую ценность ты можешь представлять для Ополчения, иначе убил бы тебя, чтобы избавиться от Зака.

Она слегка вздернула голову, взглянув на меня.

– Хотя начинаю думать, не переоценила ли я тебя. Как и мы все. Уверена, порой ты кое-что могла. Да, кое в чем ты себя, безусловно, проявила. Думаю, благодаря тебе успели вывезти большинство островитян. Возможно, и пожар в Нью-Хобарте тоже твоих рук дело. Но меня удивляет твоя слепота. Ты, похоже, до сих пор не понимаешь, на что способна.

Она придвинулась к нам еще ближе, но, как обычно, сильнее всего давила сила ее мысли. За спокойными глазами скрывался пытливый, жадный разум, уже выпустивший свои щупальца, от которых хотелось невольно содрогнуться.

– Ты разочаровываешь, Касс. Как эти машины. Оказывается, они не дают всё, на что мы надеялись. О, они великое хранилище для информации. Всё там. – Она небрежно махнула на ряды машин внизу. – Вы бы видели помещения для записи в Виндхэме прежде, чем мы с Заком перенесли всё сюда, в компьютеры. В Совете и раньше располагали кое-какой информацией, но всё было так громоздко. А теперь, если мне нужно что-то найти – я нахожу это моментально. Подумайте о тысячах служащих, которые нам понадобились бы, да к тому же кругом – миллионы бумаг, только чтобы отслеживать самое основное. С компьютером все сведения собраны в единую систему. Будто нечто живое. Так что я могу войти туда, работать с этим, использовать информацию, причем так же быстро, как и думаю. Если бы мы остались со всеми этими записями на бумагах, то никогда бы не добились того, что сделали.

– Какая была бы трагедия!

Исповедница не обратила внимания на реплику Кипа.

– Но компьютеры все еще… как бы это сказать… ограничены. Для сложных вещей – предсказания, дедукция – они и близко не сравнятся с человеческим разумом. Когда-нибудь, возможно, и смогут, как уже было в Старую Эру. Хотя сомневаюсь, что они когда-нибудь смогут достичь того, на что способен провидец. Но до чего дошел прогресс тогда – вы бы просто не поверили.

– О, я уверена, мы все видели, чего они в конечном итоге достигли, – вставила я.

Но снова, казалось, она не заметила, что ее перебили.

– В Старую Эру вся эта информация, вся эта мощь, хранилась бы всего лишь в одной машине – размером не больше, чем один из тех генераторов. Нам до этого еще далеко, и вдвойне тяжело работать из-за необходимости соблюдать секретность. Люди до сих пор не готовы понять и принять преимущества технологий. Отчасти здесь наша вина – мы слишком рьяно и слишком долго всё это запрещали. Поэтому пока работаем с тем, что есть. Тайком, не поднимая шума. А что касается действительно сложных вещей, то тут вступаю я. Мы бы и тебя могли привлечь, если бы ты помогала мне. Ты могла бы стать частью этого, работать только со мной и получить доступ ко всей информации, а я не так уж мало могу сделать. Намного больше, чем то, что я сделала на Острове. Подумай об этом. Вот, например, один Омега, подстрекатель и пустомеля, родом с востока доставил Совету немало хлопот с налогами и со своими бойцами-ополченцами. А мы можем отследить его Альфу-близнеца, что действует под разными именами и работает на южном побережье, найти в течение получаса и еще через полдня приставить нож к горлу. Или взять одного Альфу из Виндхэма, выступающего на выборах против твоего брата! Ты бы удивилась, как быстро он забудет свои речи и удалится в деревенское поместье после того, как мы возьмем его близнеца под стражу. Еще лучше мы можем предсказывать очаги неповиновения. У нас разработаны алгоритмы, которые отслеживают всё, день за днем, и таким способом, о каком мы раньше и мечтать не смели. Мы можем следить, в каких городах низкий уровень регистрации и нерегулярные сборы налогов. Действуя на опережение, мы можем уничтожить всё место прежде, чем там вспыхнет восстание. Зак сосредоточился на резервуарах, но без всего этого мы бы их не смогли создать.

– Почему же тогда здесь нет охраны? Почему мы вдвоем смогли сюда запросто проникнуть?

– А никому не любопытно, да и мы не горим желанием привлекать лишнее внимание. Советники и солдаты тоже не преодолели страх запрета. Никто не хочет знать об этой установке. Или знают, но не всё. – Она указала жестом вниз. – Генераторы, там внизу и в других башнях, обеспечивают электричеством половину Виндхэма – уже подключены большинство зданий Совета. Знают они и о резервуарах. Но какие же они лицемеры! Весьма рады, что в их частных покоях есть свет, не менее счастливы засадить своих близнецов в резервуары, но чтобы выступить против запрета публично – никогда. Ни за что не посмеют. И не видят всего потенциала дальнейшего использования машин. Мы с твоим братом видим гораздо больше, и в планах у нас довести начатое до логического завершения. Вот поэтому мы держим всё в тайне: это наше дело. Если мы начнем посвящать в секретные детали, всем захочется узнать.

– К логическому завершению, – повторила я. – Все мы в резервуарах, хочешь сказать? И ты со своими друзьями-Альфами живешь так, как будто нас никогда и не существовало.

– Она чересчур мелодраматична, правда? – Исповедница обратилась к Кипу. – Всё гораздо сложнее. Подумай о снабжении. Нам ведь придется иметь дело с миллионами Омег. Даже учитывая недавние массовые эксперименты с резервуарами, нам предстоит еще очень многое развивать. Это не произойдет в одночасье, как бы Зак этого ни хотел. Вот поэтому мы сосредоточились на базе данных, а в резервуары пока помещаем только близнецов ключевых мишеней. Ну и, конечно, тех, кто никакой стратегической ценности не представляет – для опытов. Нам потребовалось три года тяжелого труда, чтобы наши первые резервуары смогли поддерживать жизнь. Мы понесли большие потери в процессе развития.

– Вы понесли тяжелые потери? – Кип все это время подбирался к ней поближе, сжимая в руке нож.

– У нее ведь есть близнец, Кип, – прошептала я, хватая его со спины за рубашку.

– Близнецы были у всех людей, которых она убила. Она – и есть система. Если мы ее уберем, мы положим конец всему. Подумай, чего мы достигли бы. Мы ведь это и планировали, когда шли сюда.

– Нет, когда мы шли сюда, то не знали, что система – это человек.

– Ее едва ли можно считать человеком.

– Вот так и Альфы думают о нас, – сказала я. – Мы не можем быть такими же.

– Нам придется.

Он бросился вперед. Не думая, я кинулась следом. Я слышала лишь собственный пульс, быстрый и громкий. Такой же громкий, как звук удара, с каким Кип швырнул Исповедницу на пол. Кресло откатилось к консоли. Он сел поверх нее, уперев колено в грудь, но она обеими руками схватила его за запястье, отодвинув нож к нему. Одной рукой Кип не мог ей противостоять и откатился, чтобы увернуться от лезвия. Она тут же оказалась на нем. Я огляделась вокруг. Нож за поясом мог нанести смертельную рану. Но на всей платформе из стекла и металла кроме стула ничего подходящего не нашлось. Подняв тяжелый стул с невольным кряхтеньем, я размахнулась и опустила его на голову Исповедницы.

Сначала я подумала, что случайно задела и Кипа. Исповедница тяжело завалилась набок, ее голова подпрыгнула, ударившись о пол. С Кипом случилось то же самое: плечи опустились на пол, зубы клацнули, когда затылок ударился о металлическую поверхность. Но такого не могло быть. Стул не коснулся его. Я видела, как он ударил Исповедницу по голове и отлетел в дальний конец платформы к двери, где и лежал теперь на боку, выставив ножки, на которых все еще вертелись колёсики.

Я посмотрела на распластанные неподвижные тела Исповедницы и Кипа, и меня осенило. Я так внезапно и остро осознала то, что не замечала всё это время, словно нечеткая картинка попала в фокус или же как когда-то из неясных очертаний в резервуаре неожиданно проявилось лицо Кипа. И мне подумалось, знала ли я это с самого начала, так же как было и с предупреждением матери насчет Камер Сохранения.

Глава 31

Исповедница очнулась первой. Она несколько раз моргнула, потрясла головой, скривилась. Когда, наконец, полностью открыла глаза, то прежде посмотрела не на меня, стоящую над ней, а на Кипа, который все еще лежал без сознания.

– Всё это время, – заговорила я, – меня не покидало чувство, что ты ищешь меня. С тех пор, как сбежала.

– С тех пор, как он сбежал, – поправила Исповедница.

– Все эти дни я думала, что ты ищешь меня. Однако я все равно не понимаю, как такое возможно. Вы не можете оба быть Омегами.

– Нам пришлось отрезать ему руку. Просто заклеймить его было бы недостаточно, – сказала она, поднимаясь. – Насчет руки придумал Зак. Иначе, посади мы в резервуар Альфу, поднялось бы возмущение, даже среди тех, кто работает с нами над этим проектом. Мы не могли допустить, чтобы через него отследили меня – слишком велик риск. Поэтому пришлось превратить его в Омегу. Амнезия – дополнительный подарок, хотя это не моя заслуга. Мы этого даже не ожидали. Ведь раньше никого не вынимали из суспензии, так что не знали, какой будет эффект.

– И тебя не беспокоило, что это с ним сделает?

– Я беспокоилась, чтобы это его не убило. – Исповедница коснулась раны на голове, на пальцах осталась кровь. Она брезгливо поморщилась. – Так что теперь ты понимаешь, почему я не испугалась, когда вы сюда заявились. Я знала, что вы привязались друг к другу. Если ты стала с ним близка, то никогда не причинишь мне вред. Однако я недооценила эффект от резервуара. Я чувствовала, что с ним не всё ладно, но никак не ожидала полного беспамятства. И тебя я переоценила. Думала, ты сразу это выяснишь.

– Я была так слепа.

Сморщившись, Исповедница снова потрогала отек на виске.

– Мы обе были слепы. Мне стоило сразу тебе сказать. Я поступила опрометчиво. – Она повернулась к Кипу, который вяло шевельнулся на полу. – Но он изменился. Мой трусливый близнец никогда бы так не напал.

– Ты его совсем не знаешь. Он, может, и твой близнец, но абсолютно на тебя не похож.

– Возможно, и нет. Как и ты не похожа на Зака. Для нас с Заком близнецы, лишенные всяких амбиций, стали настоящим бременем.

Я опустилась на пол рядом с Кипом. Слегка приподняв, просунула руку под затылок, затем медленно положила его голову к себе на колени. Он сильно зажмурился, затем открыл глаза, щурясь на свет.

– Она? – вымолвил он. – Но это невозможно.

Я покачала головой.

– Они отрезали тебе руку, Кип, чтобы замаскировать под Омегу. Мне так жаль.

Он снова закрыл глаза, надолго. Несколько раз его губы начинали шевелиться, как будто он собирался что-то сказать. И когда наконец открыл глаза, он посмотрел на меня в упор.

– Это правда?

Я кивнула. И снова воцарилось долгое молчание.

– Думаю, это означает, что я больше не смогу попрекать тебя твоим братом, – пробормотал он, глядя мимо меня на Исповедницу, когда та встала. – Похоже, мы с тобой по части наших близнецов сорвали куш.

Он изучал ее с таким пристальным вниманием, какого прежде я в нем не замечала. Как будто он мог опознать себя в ее лице. Как будто мог увидеть начертанные на ее бледной коже секреты своего потерянного прошлого. Ее глаза, обычно такие холодные и безразличные, осматривали Кипа с любопытством.

– Даже сейчас ты действительно ничего не помнишь?

Он покачал головой.

– Зачем? Ты хочешь поделиться воспоминаниями о нашем детстве?

– Оно не было нашим, – фыркнула она. – Меня отослали, когда мне исполнилось восемь, сразу же после того, как я не смогла скрыть свое видение. Но для тебя, конечно, этого было недостаточно. Как и этого, – она провела рукой по лбу, где горело клеймо. – Тебе казалось мало заклеймить меня, мало заставить жить впроголодь в убогом поселении, в то время как сам завладел фермой мамы и папы и жил сыто и богато. Тебе всегда было мало, если дело касалось ненависти ко мне. Потому-то три года назад ты решил подстраховаться, чтобы я не стала для тебя ненужным риском. Подошел к местному Советнику, обратился за помощью, чтобы меня отследили. Сказал ему, что слышал разговоры о том, как обеспеченные люди могут за плату поместить своего близнеца «под опеку» в Камеры Сохранения.

Пайпер упоминал об этом на Острове. Но я не могла представить, что Кип способен на такое. Я могла принять, что он – Альфа. Но того человека, которого она описывала – подлого и жестокого, я вообще не могла узнать.

– Это не я, – вскричал он, садясь. – Я даже не знаю, кем был тогда. Я не помню ничего из-за того, что ты со мной сделала.

Я никогда не видела, чтобы он плакал, а сейчас из его глаз катились слезы, оставляя светлые дорожки на грязной коже.

– Я даже не забочусь о своей руке, – сказал он, пожимая обрубком плеча. – Когда ты вообще всё отобрала.

– Я всё отобрала? – ее смех напоминал острое лезвие. – А что насчет меня, изгнанной в восемь? Ты никогда обо мне не беспокоился. Ты бы сделал со мной то же самое, что я сделала с тобой.

Я это чувствовала: жгучую ненависть, преследовавшую нас с самого начала побега. Ненависть, которая относилась вовсе не ко мне.

– Я знала, что ты в конце концов придешь за мной, – продолжила она. – Такой злобный тип, как ты, никогда не простил бы мне те первых восемь лет.

Ее голос звучал по-прежнему тихо, но глаза сощурились, а челюсть сжалась так сильно, что слова вылетали резко и отрывисто.

– Мне пришлось найти способ обезопасить себя. Это одна из причин, по которой я нашла Зака и начала с ним работать. Может быть, поэтому мы так хорошо и сработались. Он просто с ума сходил по поводу позднего разделения близнецов. Я всегда понимала, что движет Заком, потому что видела в тебе тот же страх и злобу, хотя ты никогда не был таким амбициозным и умным, как он.

Неужели она так воспринимала мир, подумала я? Не Альфы против Омег, но амбициозные против тех, кто лишен их жестокости в достижении цели?

– Я не могу спорить с тобой о нашем прошлом, – голос Кипа звучал так тихо, что я едва слышала его.

Каждое слово рождало в башне отзвук, точно камень, упавший в колодец.

– У меня ничего не осталось. Исчезло всё. Ты сделала это со мной.

– Нет, – она покачала головой, – ты сделал это со мной. Ты сделал меня такой, какая я есть.

– Ты не знаешь Кипа, – вмешалась я.

– Он – мой близнец, – возразила она. – Я знаю его так хорошо, как ты бы никогда не узнала.

Я хотела поспорить, но Кип заговорил первым:

– Касс права. Ты меня не знаешь. Нам не о чем разговаривать.

Он повернулся ко мне. Исповедница стояла между нами и лестницей. В воздухе повисла настороженная тишина. Я бросила взгляд на стальную дверь в стене, хотя знала, что это безнадежно, еще до того, как Исповедница заговорила.

– Не утруждайся. Она заперта.

Она все еще пристально смотрела на Кипа.

– Я, бывало, приходила и смотрела на тебя, иногда, – сказала она. – Когда ты плавал в резервуаре. На меня прямо умиротворение находило, когда я видела тебя таким. Как будто держишь домашнюю лягушку.

– Это отвратительно, – процедила я, вспомнив Кипа, плавающего в резервуаре, и немой ужас той сцены.

– Он сделал бы со мной то же самое, – сказала она. – Он пытался заплатить за то, чтобы меня посадили в камеру.

Исповедница повернулась к Кипу.

– Когда я наблюдала за тобой, ты казался более живым, чем остальные. Иногда я могла поклясться, что ты смотришь прямо на меня. И наши техники докладывали о том, что у тебя наблюдались признаки возможного сознания. Они, конечно, не знали, почему – им ведь было невдомек, что ты не Омега, как другие.

Я попыталась заткнуть ее и обратила всё внимание только на Кипа, низко склонившись над ним.

– Всё, что она говорит о твоем прошлом, – сказала я ему, – это не о тебе, я знаю. Знаю, это не тот человек, какой ты есть.

– Прости, – прошептал он.

– Нет, – покачала я головой. – Не говори этого. Это не ты.

Я вспомнила, что он сказал несколько дней назад: что, если человек, которым я окажусь, мне не понравится, и я не захочу им быть? Кип почувствовал, о чем я подумала.

– Я не знал, – сказал он быстро. – Но после запретного города и всех тех проводов у меня начались какие-то проблески воспоминаний. Ничего особенного. По крайней мере, о ней или о том, что я был Альфой, мне не вспомнилось. Это походило на то, будто я находился в чужой коже. Я думал, что не знать – самое худшее. Но это еще хуже. Человека, которого я чувствовал, переполняли злоба и страх.

Он посмотрел вниз.

– Прости меня.

– Это не ты, – я намеренно говорила громко, чтобы Исповедница слышала. Мне хотелось, чтобы она слышала. – Не извиняйся. Я знаю тебя.

Я провела пальцем по изгибу его клейма, затем прошептала, стараясь даже под взором Исповедницы выкроить сокровенный момент для нас двоих:

– Не имеет значения, что ты – Альфа. Хотя я начала подумывать, что и в тебе есть что-то от провидца.

Он покачал головой.

– Тогда ты бы подумала, что я мог предвидеть то, что произошло.

Зато я предвидела, хоть и не осознавала. Я чувствовала всё это время. Но оказалась слишком глупа, слишком зациклена на себе, чтобы понять, что это значит.

– Может, именно этого ты и не чувствовал, – промолвила я, – но были другие моменты. Например, то, как ты догадывался о моих мыслях и чувствах. Или как ты говорил наперед то, что я только собиралась сказать.

– Думаю, что для этого есть другое слово, – сказал он с так хорошо знакомой мне ухмылкой.

– Итак, ваша маленькая выходка закончена, – прервала нас Исповедница. – Теперь мы ждем. Бороться со мной вы не сможете.

Она подняла нож, который выпал из руки Кипа. Я стояла к ней лицом, когда она подошла вплотную, держа нож перед собой. Затем подняла его к моей шее и провела лезвием по коже до впадины между ключицами. Я подумала о многих ночах, когда мы с Кипом лежали рядышком, и он утыкался носом в эту же впадинку, куда сейчас упирался острый кончик ножа.

– Та дверь заперта. Зак – неподалеку, он работал в другом учреждении поблизости. И вскоре после него придут солдаты. Ему решать, что делать с вами, но полагаю, что после вашего представления вы оба отправитесь в резервуары.

– Я туда не вернусь. – Кип встал, немного нетвердо.

– О, вас не сразу туда поместят, некоторое время еще подержат, тебя в особенности. После того, как вас обоих допросят, мы захотим испытать наши тесты. Вы будете весьма любопытными экземплярами в медицинском плане. Мы никогда не помещали в резервуары Альф, понимаете. И мы никогда не вынимали людей из суспензии, тем более так надолго. Это ведь билет в один конец. Но после того, как мы удовлетворим наше любопытство, вы обязательно туда вернетесь.

Нож опустился еще немного. Я не чувствовала боли, только тепло крови, сочащейся из раны, и легкое щекотание, когда она струилась между грудей.

– Как его имя? – спросила я. – Настоящее имя, я имею в виду.

Исповедница собиралась сказать, но Кип перебил ее:

– Это не имеет значения.

– Тебе не интересно? Совсем? – спросила она.

С ножом у горла я не могла повернуть голову, но скосила глаза вправо и увидела Кипа.

– Было интересно, – ответил он. – Несколько месяцев назад я бы отдал что угодно, чтобы это узнать. Но теперь для меня это уже не важно.

Он прошел дальше и оказался в поле моей видимости. Затем направился к ступеням на дальнем краю платформы.

– Мне известно, кто я сейчас.

Исповедница повернулась, не отводя от горла нож.

– Спустишься хоть на одну ступень – и я убью ее, ты знаешь.

– Знаю, – сказал он, подходя ближе к лестнице.

Исповедница сдавила рукой мне шею.

– Этого я не ожидала – и если я так говорю, то это что-то да значит.

Спереди кровь уже пропитала рубашку.

– А как насчет тебя, Касс? Ты когда-нибудь думала, что он предаст тебя подобным образом?

Я посмотрела прямо на Кипа. Я поняла, что он собирается сделать. Меня пронзила та же внезапная уверенность, что и чуть раньше, когда я поняла его связь с Исповедницей.

– Не делай этого, – попросила я.

Когда он шагнул назад, я все еще смотрела на него. Я едва уловила легкое вздрагивание, когда он перегнулся через низкие перила. Когда Кип полетел вниз, я не стала закрывать глаза или отворачиваться, как будто мой взгляд, точно спасательный трос, мог удержать его и остановить падение.

Исповедница испустила вопль, но я не издала ни звука. Безотчетно подошла к краю платформы, откуда смогла проследить весь путь его падения, пока мой взгляд не наткнулся на цементный пол башни.

Когда я снова открыла глаза, то оказалось, что лежу, съёжившись, на металлическом полу платформы, холодившем мою щеку. Всего в трех футах я увидела неподвижное лицо Исповедницы, ее безжизненные глаза слепо смотрели на меня.

Глава 32

Прошло несколько секунд, а может, и несколько минут, когда появился Зак.

Я услышала шум, но не снизу, а из другой башни: торопливые шаги, поворот ключа в замке. Наверное, мне стоило его бояться после стольких месяцев побега, но мне не стало страшно. Ничуть. Я никогда его не боялась. Наоборот, мне всегда его не хватало.

Зак изменился: стал старше, похудел. Его глаза безумно вращались. Сначала он посмотрел через перила вниз, туда, где лежал Кип. Затем подошел и наклонился надо мной. Он переводил взгляд с меня на Исповедницу и обратно. Его руки и губы нервно подрагивали, узловатые пальцы суетились, будто производили сложные вычисления. Периодически он трогал свою шею, потирая то место, где меня порезал нож.

Я не шевелилась. Металлический пол под щекой начал медленно нагреваться. Я оставалась так же неподвижна, как Исповедница. Перед глазами снова возник момент, когда я впервые увидела Кипа, увидела его лицо через стекло резервуара. Мне казалось, что если я сейчас пошелохнусь и нарушу симметрию с его близнецом, то отдалюсь на шаг от того момента. Вступлю в мир, где его нет.

– Вставай, – голос Зака не изменился, хотя в круглом помещении ему вторило причудливое эхо.

– Нет, – я закрыла глаза. Внизу открылась дверь, и до нас донеслись топот и крики. – Не сомневаюсь, это твои люди там, внизу. Они могут тащить меня, если им надо. Но я не пошевельнусь.

– Они сейчас придут, идиотка. Тебе надо уходить.

Это заставило меня поднять глаза.

– О чем ты говоришь?

– Если они узнают, что ты в этом замешана, мне – конец. Даже если я сам тебя запру, они все равно доберутся или убьют меня напрямую. На этот раз ты действительно всё разрушила. Она была нашим крупнейшим активом. – Он указал на тело Исповедницы. – Если они свяжут ее смерть со мной, нам обоим – конец.

– Сейчас это неважно, – пробормотала я.

– Для меня – важно.

– Ты не понимаешь…

Шум внизу становился ближе. Солдаты уже поднимались по лестнице.

– Если ты исчезнешь, я обвиню в этом только его. Я могу это устроить: скажу им, что сюда заявился ее близнец, один, обезумевший. И убил их обоих из мести. Вас вместе никто не видел с самого Острова. Но тебе придется уйти, прямо сейчас.

Он пошарил у пояса и подал мне маленькую кожаную петельку с двумя ключами.

– Возьми их. Уходи тем путем, каким пришел я. Большим ключом откроешь дверь в проход между башнями. Затем маленький ключ от красной двери, в мой личный кабинет в следующей башне. Спускайся вниз, затем тем же ключом откроешь входную дверь. Охраны там нет. Ты можешь убежать за несколько минут. Они никогда не узнают, что ты была здесь.

Я села, посмотрела на него.

– Ты можешь пойти со мной. Всё это бросить.

– Зачем?

Не знаю, спрашивал ли он, зачем я ему это предлагаю или зачем ему уходить. Но прежде чем я ответила, он покачал головой.

– Не могу. Все зашло слишком далеко. Есть дела, которые мне нужно закончить.

Его рука теперь дрожала так сильно, что он выронил ключи. Я смотрела, как они упали на пол между мной и телом Исповедницы. Снизу раздался еще один крик, грохот шагов по стальной лестнице становился всё ближе. Но мне казалось, будто всё происходило в замедленном темпе, словно падение Кипа нарушило ход времени раз и навсегда.

– Пожалуйста, – вырвался у Зака полувздох, мало похожий на слово.

Я взглянула на него и взяла ключи.

– Я делаю это не для тебя.

– Быстрее, – он крикнул довольно громко, чтобы солдаты на лестнице слышали его, хотя на самом деле обращался ко мне.

Я встала. Я знала, что если посмотрю вниз, если снова увижу тело Кипа, то не смогу отвести взгляд. Поэтому побежала прочь как от невыносимого вида разбитого тела внизу, так и от приближающихся криков солдат на лестнице.

Я заперла за собой дверь, а дальше было всё именно так, как Зак и сказал: узкий стальной переход между башнями, красная дверь, его кабинеты на верхних этажах, устланные плюшевыми коврами, роскошь которых не вязалась с промышленной наготой стен. Вниз спускалась такая же винтовая лестница, как и в соседней башне, только здесь не было никаких машин – пустой бетонный зал на первом этаже и несколько комнат наверху, освещенные редкими электрическими лампочками. Я сбежала по ступеням, а затем входная дверь выпустила меня в ночь. В сотне футов слева от меня, где возвышалась самая большая башня, я слышала голоса и знакомое фырканье лошадей. Но меня скрывала из виду стена строения, откуда я выбежала. Замыкая за собой дверь, я с недоверием посмотрела на свою руку, поворачивающую ключ в замке: после всего, что случилось, оказывается, я еще могла двигаться! По пути к ущелью я удивлялась, слушая собственное дыхание и шаги, шуршащие по гравию. Мне не верилось, что я могла производить такие обычные звуки, словно ничего не случилось.

Услышав за спиной быстро приближающихся всадников, я прибавила шагу. Мое тело среагировало, хотя мозг молчал. До места встречи оставалось около мили. Но даже если бы я могла туда добраться, то не стала бы рисковать, боясь привести солдат к Пайперу и Зои. Я нырнула с тропы в канаву, поросшую ежевикой, чьи шипы цеплялись за кожу. Затем выбралась из кювета и укрылась в высокой траве. Но всадники тоже спрыгнули в канаву. Я не успела найти новое укрытие, и они нагнали меня. Так же, как несколько лет назад, мое тело подхватили и перекинули через седло.

– Мы как раз брали лошадей, когда в казармах прозвучала тревога, – крепко держа меня, закричала Зои. – Но мы их обхитрили, никто нас не видел. А где Кип?

Я не могла вымолвить ни слова. Не страх и не облегчение заставили меня замолчать, а его имя. Я не видела Зои, но чувствовала, как она прижималась к моей спине. Я заметила лишь Пайпера, когда его темная лошадь поравнялась с нами и мы немного сбавили темп. Затем Зои подтянула меня и усадила в вертикальное положение. Мое тело повиновалось ее крепким рукам, и нога послушно перекинулась через спину лошади.

– Вы сделали это? – спросил Пайпер. – С машинами?

– Их больше нет, – ответила я. – Всё кончено.

– А что с Кипом? – я ощущала дыхание Зои у себя на затылке, когда она говорила.

Встретив взгляд Пайпера, я покачала головой. Он всё понял.

– Вперед, – крикнул он Зои.

Я закрыла глаза, почувствовав, как тело подалось назад, уступая рывку. И с обрывистым топотом лошади понесли нас над разбитым вдребезги миром.

Глава 33

Еще долгое время я не могла говорить. Как будто все мои слова остались там, на полу в башне. То, что случилось, лишило дара речи. Зои трясла меня, Пайпер брызгал водой в лицо, пытаясь вытянуть хоть что-нибудь, но я не могла сложить буквы в слова.

Мы скакали три дня и три ночи, останавливаясь только на полчаса пару раз за сутки. Лошади были измотаны от усталости, шли тяжело и спотыкались, морды все в пыли и в пене.

К концу второго дня ландшафт начал меняться. Я никогда не заходила так далеко на восток – мы приближались к Мертвой земле. Казалось, словно с поверхности сняли покров. Здесь не было ни деревьев, ни почвы. Кругом – сплошной кремневый камень, по которому копыта лошадей громко стучали и скользили, и сугробы серого пепла, раздуваемого горячим ветром. Пред нами предстал мир, начисто лишенный цветов, окрашенный в оттенки черно-серого. Одежда и кожа казались единственными вспышками цвета, но вскоре ветер покрыл нас пеплом с ног до головы. Черная пыль скопилась в уголках глаз лошадей, окаймила их ноздри и губы. Мелкие пруды, что изредка попадались на пути, были покрыты грязной пленкой. По краям прудов едва пробивалась пепельная трава, такая скудная, что лошади ее тут же съедали, как только мы останавливались. Что касается еды для нас, то Зои и Пайпер даже не пытались охотиться, потому что здесь не водилось ничего живого.

Мы подошли к черной реке на последнем издыхании. Лошади еле волочили ноги, да и мы сами опьянели от усталости. Зои и Пайперу пришлось снять меня с лошади. Река текла медленно, но ее мелководное русло сулило передышку: вдоль берега росли трава, кустарники и даже два тощих деревца.

– Ее можно пить, – уверил меня Пайпер, когда мы наклонились над черной водой. – Просто закрой глаза и не обращай внимание на пепел.

Но в таком состоянии я могла пить что угодно. Через час вернулась с охоты Зои, добыв тощую ящерицу. Мы без колебаний схватили из огня тонкие полоски бледного полусырого мяса.

Той ночью, когда стемнело, я вновь обрела способность говорить. Сначала запиналась, но затем слова пошли быстрее и быстрее. Возможно, так подействовала еда, или вода, или мягкий свет костра. И захотелось рассказать им, что произошло, что Кип сделал ради меня. Поведала я и о том, что Зак решил обвинить во всем Кипа и заявить, что меня и близко не было в башне.

– Вот почему за нами не гнались, по крайней мере, сначала, – сказала я. – Но вы взяли две лошади. Даже если они в первый момент поверили Заку, то сейчас уже знают, что Кип пришел не один.

Зои покачала головой.

– Нет, мы открыли конюшни и выпустили столько лошадей, сколько успели, почти всех. Это и задержало солдат, поднятых по тревоге. Мы уже сидели за башнями, когда подоспели самые первые. И они нас не видели.

– Потеряв половину лошадей, они не докажут, что украли две, а не одну, – добавил Пайпер. – Так что, если Зак будет придерживаться своей версии, никто не сможет ее опровергнуть.

– В конюшне были часовые?

Пайпер кивнул, но отвел взгляд.

– Только двое.

Казалось, он даже вздохнул облегченно, когда я не стала расспрашивать дальше, но вмешалась Зои:

– Мы не оставили в телах наших ножей, если ты об этом беспокоишься. Нет ничего, что могло бы связать нас с ними.

Пайпер покачал головой, и она поняла намек.

– Кип потерял руку, – произнес он. – Я никогда не видел шрам. Его ведь не было, правда? Даже совсем вблизи?

Он внезапно стал очень пристально смотреть на огонь.

– Не было. – Я вспомнила, как целовала левое плечо Кипа, вспомнила упругую кожу, контуры мускулов и кости под моими губами. Если там и имелся какой-нибудь шрам, то, должно быть, его отлично скрыли, может, в складке под мышкой. Я никак не могла увязать в голове такое кропотливое, трепетное внимание, необходимое, чтобы заживить рану так безукоризненно, с немыслимой жестокостью, с какой отрезали руку и поместили его в резервуар.

– Не сомневаюсь, что есть еще технологии, которые они держат в секрете. Кто знает, каких успехов им удалось достичь в медицине, если они могут держать людей живыми в резервуарах.

Зои плюнула в костер, который в ответ сердито зашипел.

– Подумать только, как они могли бы помогать Омегам – больным или раненым, если бы нашли своим силам лучшее применение.

Пайпер кивнул.

– Но как, однако, безупречно они его зашили! А Исповедница наверняка это чувствовала. Всю эту боль.

– Это ее не остановило, – сказала я. – Она была сложнее, чем вы можете себе представить. – Я ненавидела говорить об Исповеднице в прошедшем времени. Это единственное слово – была – словно стирало и Кипа вместе с ней.

* * *

– А разве есть подпольные дома так далеко на востоке? – спросила я.

Зои засмеялась.

– Подпольные дома? Здесь нет домов, ни подпольных, ни каких-либо других. Эта долина – последний клочок перед Мертвыми землями, Касс. Здесь вообще ничего нет.

Это меня вполне устраивало. Мы оставались там почти неделю, разбив стоянку у черной реки. Лошадям хватало травы, а для нас Пайпер с Зои добывали пищу, охотясь. Правда, в основном мы питались сероватым, жирным мясом ящериц.

Когда они не охотились, то разрабатывали планы. Сидя бок о бок у самой кромки воды, они вели длинные, подробные разговоры об Острове, о создании нового прибежища, о восстановлении Ополчения. Они рисовали в пыли карты и производили какие-то вычисления: подпольные дома, союзники, оружие, корабли. Я оставалась от всего этого в стороне. На меня навалилась тяжелая тоска. Я была вялой, как забитая пеплом река, на которую смотрела целыми днями. Зои и Пайпер знали, что лучше меня не беспокоить. Оба казались настолько самодостаточными и при этом так дополняли друг друга, словно они – единое целое. И это заставляло меня еще острее чувствовать свое одиночество, даже холодными ночами, когда спали для тепла все вместе.

Я рассказала им, что случилось, упустив лишь рассказ Исповедницы о поступках Кипа в прошлом. Я едва ли могла подумать об этом, не говоря уж о том, чтобы высказать вслух. После того, что Кип сделал в башне, Зои и Пайпер больше не отзывались о нем пренебрежительно. Мне претила сама мысль передать слова Исповедницы и очернить его память в их глазах. Более того, если бы я рассказала, то это стало бы реальным и мне бы тоже пришлось думать о нем с осуждением. Я уже потеряла его в башне. Я не могла позволить откровениям Исповедницы отнять его у меня дважды. Прошлое Кипа – точно острый риф. И я знала, что не смогу это преодолеть, по крайней мере, сейчас. Поэтому я не стала повторять слова Исповедницы, отгоняя их даже от себя.

Пока Пайпер и Зои обсуждали планы, я думала об Острове, о том, что там происходило. Я вспомнила слова Алисы, сказанные перед смертью: даже если Остров всего лишь мечта, то и этого, быть может, достаточно. Я думала о двух кораблях, что все еще плавали на западе, исследуя океан в поисках Далеких Земель. Я думала о том, как пообещала Льюису помочь тем, кто все еще находился в резервуарах. Я вспоминала снова и снова то, что сказал Зак в башне: «Есть дело, которое мне надо закончить».

Но больше всего я думала о том, что сказал Кип на Острове и затем в лодке: о моей слабости, что на самом деле является силой. О том, что я вижу мир по-другому, не считая Альф и Омег противоборствующими сторонами. Я думала о том, как дорого пришлось заплатить ему за мои убеждения, и есть ли вообще в этом мире хоть что-нибудь, что стоило бы этого. И могла ли я по-прежнему видеть мир таким после всего, что сотворили Зак и Исповедница. Кип – единственный, кто начал понимать, как я отношусь к своему близнецу. Но его разбитое тело на полу башни изменило всё.

Рана от ножа на моей шее не заживала. К концу недели она воспалилась, и я чувствовала в ней собственный пульс, каждый удар сердца отдавался в покрасневшей плоти. Пайпер уехал на час и вернулся с темным болотным мхом, который затем разжевал, превратив в пасту. Присев передо мной на колени, он приложил пахучее месиво к кровоточащим краям раны, которые никак не хотели срастаться.

Зои смотрела на него сквозь дымку костра.

– Можешь не стараться, – сказала она ему. – Это не поможет, пока она сама не перестанет в ней ковыряться.

Я не знала, что она заметила, но это было правдой. Когда думала, что на меня не смотрят, я, не прекращая, трогала рану. Мои пальцы скребли подсыхающие края, пробуждая боль в раненой плоти. Это было последнее прикосновение Исповедницы, и я не хотела, чтобы оно исчезло.

Пайпер притянул мою правую руку к себе и повернул вверх. Она выглядела грязной – мы все давно не мылись, но два ногтя, которыми я царапала рану, предательски покрывала корочка подсохшей крови. Я думала, что Пайпер закричит на меня, но он лишь тяжело вздохнул.

– Мы не можем позволить себе заработать инфекцию. Не здесь, не сейчас.

Он не высказал вслух, но я знала, что на самом деле подразумевали его слова: не теперь, когда все те люди погибли, чтобы я осталась жива. Как будто я и так не думала об этом постоянно. Не только Кип, но и все погибшие островитяне не шли у меня из головы. Их смерть легла на меня тяжким бременем, и пока течет кровь в моих жилах, мне этого не забыть. Я едва двигалась с тех пор, как мы прибыли к реке.

Он взял влажную ткань, которой обтирал мне шею, и начисто вытер мои руки.

– Скажи ей, – сказала Зои, стоя за его спиной.

Он кивнул, не оборачиваясь, но заговорил не сразу.

– Мы уезжаем.

Я не ответила. Последние дни даже собственные слова казались мне неимоверно тяжелыми. Несколько раз, когда я заговаривала, почти ожидала, что слова камнем падут к ногам в серую пыль.

– Если мы собираемся остановить Зака, нам нужно двигаться уже сейчас. Разрушение машин в башне – это огромный шаг. Они попытаются их восстановить, но со слов Исповедницы можно понять, что ключом ко всему была она. И она являлась центральной фигурой большинства их деяний. Она же привела солдат на Остров. Так что, избавившись от нее, ты нанесла Совету самый серьезный урон, какой могла нанести.

– Это не я, – возразила я. – Это сделал Кип.

Пайпер кивнул.

– И это великое дело. Совет едва ли оправится от такой потери. Тот факт, что Зак испугался, да так, что ему даже пришлось скрыть твое участие, чтобы защитить себя, доказывает, насколько это мощный удар для них.

– Но этого недостаточно, – вмешалась Зои. – Нам надо сделать больше, пока они не разобрались что к чему.

– Она права, – поддержал Пайпер. – Нам надо отправиться на запад, присоединиться к Ополчению.

– К тому, что от него осталось, – добавила она.

Он продолжил:

– Нам надо действовать. Это большой риск. Но мы не можем оставаться здесь и вечно прятаться. Мы снова соберем Ассамблею Омег, посмотрим, что осталось от Острова.

Я по-прежнему молчала.

– Мы не можем заставить тебя идти с нами, – сказал он.

Зои нетерпеливо дернулась. За её спиной медленно опускалось солнце. Сквозь пепельные облака закат напоминал яркий отблеск пламени в темном зеркале. Это одновременно пугало и завораживало. Я жалела, что Кип не мог этого увидеть. Я взглянула на Пайпера.

– Мы должны уйти сегодня ночью. Нам нужно вернуться на побережье, попытаться разузнать, какие ходят слухи о пропавших кораблях.

– Но это не самое важное, – сказала Зои. – Мы даже не знаем, есть ли еще где-то земли. А прямо здесь и сейчас у нас другие дела: подпольные дома, сожженные дотла, люди в резервуарах.

– Я знаю, – проговорила я. – И сделаю всё, что смогу, чтобы помочь с Ополчением и с резервуарами. Но если мы собираемся бороться и восстанавливать Ополчение после Острова, нам необходимо дать людям надежду на другую жизнь. Мы должны суметь предложить им нечто большее, чем это.

Я жестом показала на обугленную долину.

– Ты почувствовала что-нибудь? Видение о Далеких Землях? – загорелся Пайпер.

Я покачала головой.

– Нет. Это не связано с предвидением. Я не могу ничего обещать. Далекие Земли – это пока лишь только мечта. Но когда-то, давно, Остров тоже был только мечтой. До того, как это началось.

Зои снова начала постукивать ножом по ногтям. Пайпер, всё ещё стоя передо мной на коленях, приблизил свое лицо к моему.

– Ты знаешь, я хочу верить в Далекие Земли, – сказал он. – Я отправил корабли. Это решительный и отчаянный шаг, ты знаешь это.

Я вспомнила, как Кип сделал решительный и отчаянный шаг, последовав за мной на Остров, до того не зная, существует ли он на самом деле. И его последний шаг тоже был смелым и отчаянным: он верил, что мое спасение чего-то стоит.

– А что, если корабли никогда не вернутся? – продолжил Пайпер. – Что, если мы никогда не найдем Далекие Земли?

Я встала.

– Тогда нам придется создать их самим.

* * *

Отправились в путь до полуночи. Мы находились так близко к Мертвой земле, что чернота казалась лишь продолжением ночной тьмы, укрывшей местность. После апатии, что давила на меня всю прошлую неделю, я снова с радостью ощущала движение. Меня согревала высокая спина Зои, за которой я сидела, плотно прижавшись. А впереди нас я слышала, хоть и не видела, лошадь Пайпера. Мы снова направлялись на запад, ближе к Острову, где кровь все ещё багровела на булыжной мостовой опустевших улиц. Ближе к Виндхэму, где ждал Зак. Ближе к равнодушному морю, где все ещё плавали два корабля в поисках земли, которой, возможно, и нет.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg