Светлана Альбертовна Тулина Неравный брак с довеском
Маленькие девочки очень чувствительны — они хорошо чувствуют слова, которыми можно ударить побольнее. И обладают при этом энергией и дотошностью голодного дятла…
— А МОЯ МАМА, по крайней мере, умеет готовить.
Свой завтрак Реолла рассматривала с выражением ресторанного критика, углядевшего не до должной кондиции протухшее деликатесное яичко или лягушачью лапку сомнительной родословной.
(А нам до фени, а мы спокойны… Спокойны мы… Как в танке. Совершенно и абсолютно… Главное — правильно дышать… Глубоко чтобы. И медленно. На раз-два — вдох, на раз-два-три-четыре — выдох).
И смотрит при этом нагло, прямо в глаза…
Дрянь малолетняя.
Главное, возразить трудно. Каким должен быть настоящий иттиевый творзь — Милка представление имела расплывчатое. Сиеста, правда, хвалил, но на то он ведь и Вежливый.
Милка разбила на зашипевшую сковородку третье яйцо, а заодно и перевернула начавший было подгорать кусок булки. Аппетит пропал напрочь, но позавтракать стало уже делом принципа.
Белок запузырился, теряя прозрачность, и Милка сняла сковородку с темпоризатора. Выудила из ящика вторую вилку и пододвинула табуретку.
Но сесть не успела.
— МОЯ МАМА всегда накормит гостя прежде, чем самой лопать…
Милка закрыла глаза.
На раз-два — вдох, на раз-два-три-четыре — выдох… Тут главное что? Главное — дышать правильно… Дети — цветы жизни. Вот и нюхай теперь… как учили. На два — вдох, на четыре — выдох…
— Я. Два. Часа. Готовила. Вашу. Синтетическую. Грёбанную. Дрянь. Тебе. Специально. По рецепту. Может — невкусно. Но — съедобно.
— Это несъедобно! МОЯ МАМА не дала бы такое даже бродячему тринидасту! Бедный папка, если его здесь всё время таким кормят…
Танк — это такая коробочка. С уютненьким сиденьицем внутри. С узенькими смотровыми щёлочками. Со стеночками из полуметровой брони. Им не страшно ничего, этим стеночкам. Даже прямое попадание. Тем более — всякие там маленькие девочки.
Даже самые крупные из маленьких девочек…
— Не отравишься. Проголодаешься — слопаешь.
— МОЯ МАМА никогда не стала бы морить ребёнка голодом, лопая при этом что-то вкусное!
Милка удивилась.
Настолько, что на долю секунды даже забыла про танк. Сглотнула вставший поперёк горла кусок жаренной булки, ткнула вилкой в содержимое сковородки.
— Ты хочешь… вот это?..
— Конечно, хочу. Раз уж выбора нет…
Она — ребёнок. Слишком странный, непривычно крупный, до омерзения умненький и очень вредный, но всё-таки — ребёнок.
Пожалуйста, не забывай об этом.
Особенно, если начинаешь вдруг вспоминать, что у всякого приличного танка кроме уютного сиденья и брони обязательно имеется ещё и…
— Животик заболит.
— МОЯ МАМА никогда не высказывает высосанных из пальца теорий.
ПУШКА!!!
Вот что есть у танка помимо стеночек и брони. Пушка и два пулемёта.
Изо всех стволов и со всей дури по этой вот наглой малолетней морде…
Стоп!
Стоп-стоп-стоп…
Танк — это нельзя было, это изначально проигрышный вариант, деструктивная позиция, любой недоучившийся студент психфака тебе сразу… Надо было — просто домик… Хороший такой… С толстыми прочными стенами. И чтобы без окон. Совсем… этакое бомбоубежище на случай атомной войны или тотального нашествия маленьких девочек. А нам не страшен серый волк… Главное — прочный домик… И дышать…
Это тоже главное…
А еще главнее — не думать, что скажет Еста, когда узнает…
Лексикончик-то у ребёнка твой… стыдно.
— Лопай.
Пододвинула сковородку Реолле. Отломила от булки вторую горбушку, куснула.
— МОЯ МАМА никогда не ест руками…
Милка закашлялась. Прожевала булку. Сосчитала до десяти. Подышала немного. Еще раз сосчитала до десяти.
Но всё равно не удержалась.
— Ты хоть знаешь, что ты сейчас ешь? Дохлых птичьих зародышей! Что так смотришь?! Да-да, именно — ДОХЛЫХ ПТИЧЬИХ ЗАРОДЫШЕЙ!!! И кучу канцерогенов от испорченного температурной обработкой животного жира!
Демонстративно зеркальные фасетки в крупных почти вертикальных глазах выстраиваются укоризненными тройными зигзагами. Поджатые губки. Физиономия неодобрительной невозмутимости.
— МОЯ МАМА никогда не говорит гадостей за обедом…
Впору взвыть.
И это — рафинированный ребёнок, девочка-пай, папина дочка.
Когда Еста узнал, что консервы когда-то бегали, а булки имели обыкновение расти и даже чем-то там шелестеть — он в себя неделю приходил. Он и сейчас предпочитает питаться у себя, хотя от Милкиного творзя никогда не отказывался.
А эта…
Ну хоть бы блеванула для порядка!
И ведь ест, вот что совсем уж ни в какие ворота!.. Милка присмотрелась, пытаясь обнаружить подвох, но так ничего подозрительного не заметила. На самом деле ест. Отщипывает чем-то вроде пинцета или щипчиков с длинными ручками попеременно то булочную мякоть, то яичный белок, обнюхивает скептически, жует, глотает. Нет, на самом деле глотает, хоть бы тебя понос прошиб от инопланетной органики, зараза малолетняя. И чем ей творзь не понравился? Еста говорил, что он у Милки как раз-таки очень неплох…
— МОЯ МАМА не заглядывает гостю в рот и не следит за каждым проглоченным куском…
Милка скрипнула зубами.
Закрыла глаза.
Подумала с тоской, что умрёт молодой. Буквально на днях. Если не от инсульта, то от гипервентиляции легких.
Впрочем, от чего именно — не так уж и важно. Важнее то, что выжить в присутствии этого чудо-ребёнка ей не грозит. Знала бы Алка и прочие однокурсницы, что так завистливо ахали какую-то неделю назад: «Ах, Люсенька! Как же тебе повезло! Настоящий ньюриец! И при том — чистокровный скиу-3! Да они же из посольства носу не кажут! Где ты с ним познакомилась? А у него есть брат? Или друг? Ты спроси-спроси, тебе что — трудно, что ли?!»
И только Тетя Катя, гардеробщица с первого корпуса, смотрела жалостливо и все качала седенькой головой:
— Ох, девонька, намаешься… неравный брак, да еще с довеском…
Милка не прислушивалась к бормотанию вечно всем недовольной старушки. Тем более, что подруги просто сгорали от радостной зависти, и как можно быстрее найти среди знакомых Сиесты несколько падких на экзотику особей мужского полу требовали на той самой грани шутки, когда понимаешь, что шутка эта — всерьёз. Они были уверены, что Милка обязательно уедет с ним туда. В то самое загадочное и сладко манящее туда, куда землян пока что пускают с диким скрипом, слышным на всю галактику.
Им даже в голову не могло придти, что ньюриец, пусть даже пока что всего лишь си-, захочет остаться здесь. Навсегда. И даже дочь с собой привезёт.
Дочь.
Солидный такой довесочек. Килограммов на девяносто — если со скафандром считать…
* * *
— Еста, ты, главное, не скандаль. Сам виноват… Кто тебя просил дарить ей настоящий браслет?! Провел бы церемонию по их дикарским правилам, подписал бы, что надо, через костёр попрыгал, медкартами обменялся… И все довольны! Твоя мартышка до небес скачет, и у Первой Хорды никаких претензий…
Теоска, дежурившая на Третьей Хорде, заволновалась и сделала навстречу несколько коротких шажков, улыбаясь заискивающе — Кес пользовался среди ясноглазых популярностью. Он заметил, усмехнулся, но почти сразу же погасил засветившийся было затылок. Потом глубоко засунул в карманы форменного комба огромные кулаки и покачал головой:
— Нет, малышка! Не сегодня. Месячную норму я уже перевыполнил раза в три, а на Астероид, сама понимаешь, не тянет.
Теоска проводила его кулаки тоскующим взглядом, поникла. Тикес остановился.
— Дальше Второй мне нельзя. И не светись заранее…
Двое дежурных долго проверяли личный шифр. По их нездоровому оживлению и многочисленным мелким придиркам Сиеста понял, что выглядит не слишком-то спокойным.
Обломайтесь, ясноглазые. Скандала не будет.
* * *
Тикес ничего не спросил, лишь слегка крутанул вопросительные зеркальные спирали, когда створки дверей раздвинулись и в коридор вышел Сиеста, разминая сбитые пальцы. Сидевшая за терминалом теоска отвлеклась от какой-то игры, заморгала обиженно.
Сиесте стало жаль девочку, и он ударил ее в лицо ребром ладони. Несильно, только чтобы сбросить с узкого стула. А потом еще пару раз пнул. Но опять же — без энтузиазма, вяловато. Всяко лучше, чем вообще ничего, раз уж бедной девочке выпало тихое пересечение.
— Занимаемся мелкой благотворительностью? — Тикес смотрел ехидно.
Сиеста тона не принял.
— Отработкой норматива.
Тикес сузил глаза.
— Сильно влетело?
— Потом… уходим, а то ясноглазых сейчас набежит…
Выбирались бегом и какими-то боковыми сегментами. Тикес злился — на судьбу, на Центр, на Есту, конечно же — на теосов (на них злились все и всегда). А больше всего — на себя.
— Ну и какого кортана? Чем тебе центральная Хорда не по нраву? Шли бы себе, как люди…
— По центральной мы бы не прошли.
— Почему? Туда прошли нормально…
— Там были теосы. Много.
— Ну и что?
— Очень много…
Некоторое время Тикес молчал, обдумывая. Сиеста прав — он бы не удержался. А до критического превышения оставалось совсем чуть…
— Скоро приличному ньюру плюнуть некуда будет, чтобы не попасть в одного из этих… Дожили! Закон бы, что ли, какой приняли, чтобы хотя бы рядом с Центром их на триста шагов… Впрочем, всё равно ведь пролезут… Да и на ком иначе зло срывать?.. Нет, ситуация безвыходная… Тебе пригрозили Астероидом?
— Да.
— Но — только пригрозили? Это радует… Мне шесть раз грозили — и ничего, живу пока.
— Знаешь — за что?
— Откуда?
— За злостное нарушение нижнего предела агрессивности, реализованной в общественно приемлемых формах.
Стремительная двойная спираль Тикеса была вполне искренней. Даже размазанной слегка, а такое не сымитируешь.
— Но ведь злостное — это когда… это только если совсем… если вообще ни разу… даже пальцем! За месяц, а то и два…
Сиеста покосился виновато, как-то странно дёрнул плечами и даже вроде бы стал меньше ростом.
— Да, понимаешь… просто как-то забыл…
— Забыл?!..
— Ну да…
— Забыл. Один дастик забыл, как дышать. И помер… Нет-нет-нет, не хочешь — не рассказывай, мне-то что… А с мартышкой твоей как?
— Ну, слегка подтушили виски… Но так, несерьёзно. Их куда больше волновала моя нереализованная агрессивность. Бред какой-то…
— А чего ты удивляешься? — Тикес уже пришёл в себя и вновь обрёл прежнюю самоуверенность. — Пятнадцатый уровень! Я твой друг — и то не понимаю. У вас разница более чем в сотню, умственное развитие шестилетки!.. Конечно, поначалу такая наивная пустота возбуждает и даже кажется приятной, после наших-то мудрых дам… Приятно быть богом. Потрясать её всякими мелкими чудесами вроде ручных тринидастов, прогулок по ближним орбитам на личном или служебном диске… Прогулки были?
— Ну, были.
— Вот-вот! Привычная схема. А есть ещё и всякие прелести из магазина для малышей, тоже неплохо… Но очень скоро понимаешь, что удивляться она способна до бесконечности, и смотреть восторженно — тоже, но ничего она не в состоянии понять, это выше её сил, и в её хорошенькой пустой головке не остается ничего из того, что пытаешься ты ей объяснить… Объяснять пытался?
— Нет.
— Значит, скоро попытаешься. Этого ещё никто не избежал. Тебе сейчас кажется, что её сознание — чистый лист, пиши что хочешь… Да только ничего ты там не сумеешь написать, как ни изощряйся! Это не лист, а зыбучий песок, его поверхность всё равно останется девственно ровной… Хочешь, расскажу, что будет дальше?
— Не хочу.
— А я всё равно расскажу. Сначала ты начнешь её обучать. Как ребёнка. Но только вот она — не ребёнок. И даже если не свихнётся и не сбежит куда подальше — все равно ничем хорошим это не кончится. Она пятнадцатый уровень, вот и всё. И наступит момент, когда это начнёт тебя раздражать…
* * *
До четырех считать умеют все, умудрившиеся с отличием закончить физико-математический университет даже в сибирской глуши. Итак, на чём мы остановились? Пра-авильно! На раз-два — вдох, на раз-два-три-четыре — выдох. Алгоритм понятен? Понятен.
Приступить к исполнению…
А ещё лучше — подойти к стенке и со всей силы постучаться об неё своей тупой башкой!
Стыдуха-то какая!
Взрослый человек, спортсменка-отличница боевой и прочих подготовок, и вроде бы даже не до конца лишенная интеллигентности… В конце концов — будущая мать! Должны же быть хоть какие-то инстинкты, если мозги совсем набекрень…
Спина напряглась за какую-то секунду до того, как от дверей послышался лёгкий шорох. Оборачиваться не стала — ещё чего не хватало! Может, теперь и вздрагивать прикажете при каждом появлении этой…
На раз-два — вдох, на раз-два-три-четыре…
Шорох повторился, скрипнула осторожно отодвигаемая табуретка. Всё опять стихло.
Милка повозилась пару лишних минут — для сохранения лица. На самом-то деле Реолла явилась тютелька в тютельку к тому моменту, когда абсолютно всё было уже готово. Но не бежать же к столу по первому требованию, в конце-то концов! Тем более, что и требования как такового не поступало, так, лёгкое шевеление за спиной, которого вполне можно было бы и не заметить…
Выждав приличествующий промежуток времени, Милка развернулась и молча поставила на стол две тарелки. Пористая взбитая масса на них отличалась только цветом, на правой — синюшно-бордовая, на левой — желтовато-белая. Достала из ящика вилки, аккуратно выложила их между тарелками — ровнёхонько посередине. После вчерашнего она старалась двигаться аккуратно, а на правую ногу наступать как можно реже. И ни в коем случае не пытаться согнуть её в коленке.
Если Реолла и колебалась, внешне это не проявилось никак. Тарелку с омлетом она потянула к себе левой рукой вполне решительно. Милка вздохнула, взяла оставшуюся вилку и принялась за творзь. Не такая уж и противная штука. Напоминает желе из морской капусты. Даже йодом немножко пахнет. Если с булкой и солью — вполне себе. И наверняка очень полезно…
Всё это время они молчали.
Обе.
И даже старались не смотреть друг на друга.
Но, судя по тому, с каким аппетитом наворачивала Реолла омлет — зубы у неё на месте все. На счёт своих Милка поручиться бы не рискнула.
Реолла орудовала исключительно левой рукой, правую же старалась не шевелить. И дышала неглубоко.
Стыдно-то как!.. Взрослый человек… На беззащитного десятилетнего ребёнка.
Милка осторожно потрогала распухшее ухо. Хмыкнула.
Ну, положим, не такого уж и беззащитного…
Двухметровый рост даёт женщине некоторые преимущества. Над подавляющим большинством как женщин, так и мужчин. Хотя бы в свете стратегического обзора. С высоты своих метра девяносто восьми Милка это давно уяснила и пользовалась беззастенчиво. Особенно — в драках. Впрочем, дело чаще всего и до самой драки-то не доходило — стоило ей нависнуть во весь свой баскетбольный рост над предполагаемым противником и как следует вдохнуть, расправляя плечики подобающей ширины.
Реолла в свои неполные десять была поменьше. Сантиметра этак на четыре. А уж её костюмчик с серво-приводами — та ещё штучка! Любому телохранителю-профессионалу сто очков вперёд даст…
Все эти доводы ты потом приведёшь.
Когда об этом узнает Еста…
Вибрирующий шелест за окном впервые не обрадовал. Милка поднимать головы не стала, наоборот даже — как-то непроизвольно втянула её в плечи. И поймала презрительно-торжествующий взгляд Реоллы. Правда, торжествовала та недолго — забывшись, поднялась слишком резко, задела правой рукой за край стола, зашипела, прижимая её к груди, и к окну уже не подбежала, а, скорее, подковыляла, морщась и сопя.
Стало совсем кисло.
Доверили ребёнка, называется…
— Папка, привет! Мы тут!
Одно радует — на лице у этого милого ребёнка никаких повреждений. И с зубами вроде всё в порядке. Да и рёбра целы — вон как орёт, со сломанными бы не поорала, наверное, ушиб просто… Сейчас начнёт жаловаться, не зря же голосочек такой зловредно-сладенький…
Имеет право.
И попробуй, объясни любящему родителю, что его обожаемое чадо — вовсе не тот ангелоид, образ которого он нежно лелеял в сердце последние десять лет…
— Как вы тут? Не скучали без меня? — Сиеста вошел с веранды прямо через огромное окно, мимоходом потрепал Реоллу по отливающей металлом коротенькой щеточке волос, подсел к Милке.
Милка постаралась не поворачиваться к свету левой стороной лица, где расплывался по скуле тщательно замазанный тональником, но всё-таки вполне обнаружимый фингал, и потому ответить не успела.
— Ой, что ты! Тут было так весело! Юми столько всего умеет! Ты меня сюда ещё возьмёшь, правда? Нет-нет, ты пообещай, что обязательно возьмёшь! А я скучать буду! Очень! И Юми будет скучать без меня, правда, Юми?..
Бывают дети и… дети…
А бывают еще и такие вот…
Может, сказать Сиесте, что она просто не любит детей?
* * *
— Какая прелесть!
Это была игрушка. Когда-то он покупал такую Реолле. Лазерные пятнашки, рой нематериальных светлячков. Разноцветные огонёчки на световых ниточках.
Он купил её сегодня. Хотя и не хотел, потому что получалось как-то уж слишком похоже на то, о чём предупреждал Кес… демонстративно даже получалось. Не хотел, но в самый последний момент, уже сходя с орбитальной трассы, всё-таки купил. В какой-то сомнительной забегаловке для ясноглазых. Купил, успокаивая себя тем, что дарить не собирается…
А теперь был рад.
Потому что Реолла вздергивала подбородок чуть-чуть влево, и до неприличия длинные волосы свои упрямо держала двумя проборчиками, и бровью левою слегка косила. И в свете всего этого проскальзывающие в её голосе явственные нотки виноватой агрессивности значить могли только одно…
Необходимо было как-то спасать положение. А что годится для этого лучше старой доброй игрушки?
У Милки восторженно распахнулись глаза — один при этом раскрылся заметно уже другого. (Ох, Реолла, пороть тебя некому!..)
Больно…
Будем считать, что это больно за компанию. Всё-таки браслеты были самыми настоящими, чтобы по этому поводу кто ни думал. А кулачки у милой дочурки — те ещё, и нрав горячий. Мог бы и догадаться, чем кончится. Хотя бы на скаф ограничители поставить, дело-то двух минут. Не догадался. Слишком хотел, чтобы взаправду. Чтобы сами. Для того и задержался — время им давал на «подружиться», идиот. Что стоило хотя бы вчера приехать — ссадины у Юми совсем свежие… Вот и больно теперь. Именно поэтому больно.
А не потому, что пятнадцатый уровень…
Реолла презрительно задрала подбородок — ещё бы! У неё девятнадцатый, ей малышовские игрушки не интересны. Что ж, сама напросилась.
— Я думал, ты взрослая, — сказал он, переходя на элгву.
Юми глянула было вопросительно, но переспрашивать не стала. И говорить на понятном ей аурлинге не попросила. Нахмурилась только чуть и снова занялась пятнашками.
Реолла, продолжая мило улыбаться, ещё больше задрала подбородок. Начала с вызовом, тоже на элгве:
— А чё она первая!..
И замолчала, поняв, что подобный аргумент веским был бы уровня для шестого. Седьмого, максимум.
— Извини. — Сиеста свёл пальцы у подбородка жестом признания своей вины. — Ты была права, тебе здесь действительно нечего делать. И с моей стороны было чистым эгоизмом настаивать… Хорошо. Больше я тебя сюда не потащу.
— Ну и прекрасно! Можно подумать, я напрашивалась! Грязь, дикость, тоска, ни одного терми-фи на сто световых! Можно подумать — расстроюсь! Ха! Да я счастлива больше никогда не видеть твою недоразвитую…
— Олла.
Она много чего ещё хотела сказать, но укороченное имя подействовало. Засопела только возмущённо.
Странно.
На элгве трудно разобрать нюансы, но ему показалось, что злорадства в её основном посыле было гораздо меньше. И торжества тоже маловато. Зато присутствовало нечто совсем неожиданное и больше всего похожее на обиду. Впрочем, с этим дома разберёмся, а пока…
— Знаешь что, — Сказала Юми очень нейтральным тоном, по-прежнему глядя на синхронное мельтешение разноцветных огоньков, — Ты меня этому языку тоже научишь. Ладно?
Он узнал этот тон. И потому только кивнул. Смешком прикрыл неловкость, настраивая горло на тональный аурлинг и меняя тему разговора:
— Она не слишком тебя утомила? Понимаешь, она иногда бывает излишне… назойливой…
— Да нет, что ты… — Милка улыбнулась одной стороной лица. Всё равно Есте виден сейчас лишь профиль. А левая скула отношения к себе требует деликатного, ей сейчас не до улыбок. — Милый ребёнок…
Милый ребёнок стоял в дверях, смотрел нагло.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Неравный брак с довеском», Светлана Альбертовна Тулина
Всего 0 комментариев