«Земля, и всё остальное — по списку»

Земля, и всё остальное — по списку (fb2) - Земля, и всё остальное — по списку 1082K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вадим Астанин

Вадим Астанин Земля, и всё остальное — по списку

АВЕРС

Срываясь в гибельные дали

Люди разлетелись по Галактике, но на Земле продолжают рождаться поэты, и значит, жизнь продолжается…

Где он теперь?

Он пятнадцать лет потратил на то, чтобы стать… Кем же он хотел стать? И что из этого получилось? И кем он стал после пятнадцати лет исканий собственного предназначения? Своего пути в этом «быстро меняющемся мире»?

Я знал его не так, чтобы очень. Не так, чтобы близко. «Близко» не в… хм… сексуальном смысле, как это нынче отчего-то принято понимать. Чего не произнесёшь в нынешнем динамичном настоящем, что можно было бы произнести без всякой задней мысли в нашем распрекрасном пуританском прошлом?

Например, сегодня сто раз подумаешь, прежде чем скажешь «трахнуть». Или «трахнешь». К примеру, раньше вполне невинно звучало «он трахнул её по голове». В смысле, он ударил особу женского пола по голове. Нанёс предательский удар. Сильно или слабо. Представляете, как это звучит сегодня? Смысл, вкладываемый в слово «трахнуть» абсолютно противоположен общепринятому.

Я загружаю электронный словарь, набираю в окне запроса слово «трахнуть» и читаю: «ТРАХНУТЬ, трахну, трахнешь, сов. (к трахать) (простореч.). 1. без доп. Произвести какое-нибудь действие (обычно с шумом, треском). Трахнуть из ружья. Опять, небось, вчерась трахнул за галстук? Чехов. 2. кого-что по чему. Сильно ударить. Трахнуть кулаком по столу. Нагнул голову, словно ожидая, что его сейчас трахнут по затылку. Чехов.» Понимаете, о чем я вам тут толкую?! Или вполне добропорядочное, безобидное что ли, слово «голубой». «Голубой» — для тех кто позабыл, или вообще не интересовался — означает цвет. Оттенок синего, если я не ошибаюсь, и лишь затем, в самом конце среди всех возможных толкований, то же, что и пе… э-э-э гомосексуалист. Поэтому я повторюсь: «Я знал его не так, чтобы очень близко».

Наше знакомство носило характер скорее шапочный, чем дружеский. На уровне: мы пожмём друг другу руки при встрече; кивнём при встрече головой; спросим: «ну, как дела», или «как сам, ничего?», или «как ваше ничего?»; перекинемся парой необязательных фраз; пересечёмся на вечеринке; столкнёмся нос к носу в кинотеатре; посидим в компании за кружкой пива; одолжимся при случае небольшой суммой денег; съездим с друзьями на рыбалку; с ними же поохотимся на утренней зорьке; соберёмся в курилке потрепаться о футболе, машинах и женщинах; подбросим к подъезду дома по знакомству на машине; и забудем друг о друге без лишних сожалений…

Я был знаком с ним через моего бывшего школьного товарища, оставшегося моим лучшим другом и после окончания школы. Куда бы судьба не забрасывала нас. Друзей у человека не может быть много. Счастье, если их у тебя несколько, награда, если остаётся хотя бы один. Как говорится: «Много званых, но мало избранных».

Он уволился с работы в декабре девяносто шестого. Как раз накануне ошеломительного открытия, сделанного интернациональной группой археологов, кардинально и навсегда перевернувшего жизнь всех и каждого, находящегося в тот момент на тверди и хляби захолустной планетки, именуемой местными автохтонами Землёй.

В учебниках современной истории это знаменательное событие описано следующим образом: «2 января 97 года при раскопках, проводимых в Долине Пирамид членами международной археологической экспедиции, собранной на средства, выделенные Организацией Объединённых Наций, под левой задней лапой Египетского Сфинкса на глубине ста метров от поверхности была обнаружена так называемая «капсула времени». Скрытая в обширном подземном бункере, она представляла собой сверхмощную вычислительную машину, хранящую в доступной форме все знания и технологии сверхцивилизации, погибшей задолго до появления первого человека в результате невыясненного катаклизма галактического масштаба».

После её обнаружения земная наука и земная техника совершила революционный скачок. Оказалось, что наши представления об универсуме были, нет, не ошибочными, они были разрозненными и отрывочными. Как будто за деревьями мы не замечали леса. Мы напоминали гусениц, грызущих листья и представляющих, что совокупностью листьев вселенная и ограничивается. Изучая строение листа, гусеница мнила, что постигает универсальные законы леса. Запутавшись в паутине частностей, мы утратили остроту зрения и всеобъемлющая истина от нас ускользнула.

Мы смотрели на холст и гигантское полотно представлялось нам заполненным цветными пятнами вместо целостного изображения. Общая картина от нас ускользала. И только интегральное знание древних позволило нам в полной мере разглядеть природу и по достоинству оценить божественную красоту сущего. Восхититься и поразиться тому, насколько близоруки мы были. Ужаснуться нашему невежеству и поскорее восполнить досадные пробелы, существенно искажавшие наше представление о мире. Что стало возможным благодаря ООН, объявившей найденное достоянием всего просвещённого и не очень человечества; интуитивно понятному интерфейсу суперкомпьютера; шинам адаптивного сопоставления символов и смыслов; внушительному военному контингенту «голубых касок», размещённому вокруг Сфинкса и вооружённому в нарушение Устава ООН всеми видами тяжёлого оружия, с приданным ему танковым корпусом, самоходными зенитно-ракетными комплексами, дивизией гражданской обороны, истребительно-бомбардировочной авиацией и скрытно расположенным по периметру безопасности тактическим ракетам и ракетам средней дальности, оснащённым ядерными боеголовками и вакуумными боезарядами большой мощности.

О ядерных ракетах ничего определённого сказать не могу, их наличие всегда официально отрицалось, но окрестности Сфинкса, превращённые стараниями «голубых касок» в глубоко эшелонированный укрепрайон и сейчас впечатляют масштабом и основательностью произведённых земляных и строительных работ.

Результатом творческого изучения и практического применения оказавшегося в руках пытливого человечества наследия исчезнувшей в веках цивилизации было следующее: прогрессивное человечество, нет, не стало единым, как предсказывали некоторые, романтически настроенные, личности.

Оно (прогрессивное человечество) предпочло оставаться в рамках национальных территорий, жить в национальных государствах, отделённых от соседей государственными границами, управляться национальными правительствами, сохраняло национальную валюту и не отказывалось от национальных языков, хотя признало и способствовало реорганизации и модернизации ООН, по факту превратившейся в наднациональное мировое правительство, основанное на началах равного представительства и обязательности исполнения решений, направленных на защиту равного и справедливого доступа к передовой технологии древних.

Помимо делегированного суверенитета, ООН располагала полноценными вооружёнными силами, способными, в исключительных случаях, выполнять полицейские и военные функции, с санкции Совета Безопасности ООН, для принуждения нарушителей к соблюдению международных законов, пресечению и привлечению к ответственности виновных в массовых преступлениях против человечности.

Всеохватная и неудержимая глобализация породила движение за сохранение самобытности, поддержанное общественными движениями и национальными правительствами. Зреющее недовольство грозило в недалёком будущем взорваться новыми конфликтами, если бы Не…

Если бы не разработка принципа утилитарного внепространственного перемещения и строительства на его основе серийных ВП-двигателей, способных мгновенно перебрасывать космические корабли на расстояния, измеряемые десятками и десятками парсеков. Такое перемещение было названо джампингом — скачком, прыжком, подскоком. И изобретение процесса климатического ре-формирования планет. Фантасты определяли подобную деятельность как терраформирование. Мы назвали её коренным ландшафтным преобразованием (КЛП).

ВП-звездолёты (крейсера Глубокого Космоса [КГК]) сделали звёзды достижимыми. Терраформирование, или климатическое ре-формирование, или коренное ландшафтное преобразование, позволило человеку более не летать от звезды к звезде в поисках пригодных для проживания планет, а переделывать и переустраивать всякую, встреченную на пути планету с неподходящими для жизни условиями в обитаемое небесное тело, вращающееся вокруг новоприобретённого солнца.

Причём, степень жизненного комфорта на этом ре-формированном небесном теле определялась исключительно желаниями и воображением заказчиков-переселенцев, буде такие находились, либо Техническим Стандартами, выставляемыми Управлением Ландшафтного Преобразования при размещении заказа на плановое терраформирование. Таким образом, появились объективные предпосылки для массового исхода людей с Земли, и Земля опустела…

Да, Земля опустела. Не совсем, конечно, но […] две трети населяющего планету люда снялось с насиженных мест и отправилось в космос. Шесть миллиардов человек из восьми: мужчины, женщины дети, старики. Многие везли с собой домашних питомцев, поэтому к шести миллиардам разумных приматов естественным образом добавились собаки, кошки, кролики, мартышки, шимпанзе, орангутаны, хомячки, морские свинки, шиншиллы, хорьки, декоративные крысы, пресмыкающиеся и земноводные, помимо тех, что путешествовали в герметично закрытых холодильных автоклавах в виде замороженных цепочек ДНК, биологического сырья для конвейерного воспроизведения и выращивания на автоматизированных фабриках промышленного клонирования животных.

Большая часть из тех, кто покидал Землю навсегда, надолго или на ограниченный контрактом срок, принадлежала к завербованным ООН бойцам огромной трудовой армии, собранной для исполнения амбициозной по замыслу и грандиозной по масштабу принимаемых решений задачи — реализации Великого Плана Колонизации Галактики, однако были среди них и добровольные переселенцы.

«Мировое правительство», представленное Советом Безопасности, отнюдь не препятствовало стремлению отдельных народностей, социальных групп или религиозных объединений устраивать свое будущее самостоятельно и независимо от остальных, усматривая в подобном сепаратизме восстановление попранной некогда исторической справедливости. Оно помогало им во всём: предоставляло грузовые и транспортные суда; обеспечивало продовольствием, саженцами, семенами, генетическими материалами; нанимало экипажи и опытных капитанов; выделяло климатические ре-формационные установки, станции ландшафтного преобразования, клон-фабрики; готовило обслуживающий персонал, привлекало специалистов — инженеров-экологов, ландшафтных дизайнеров, метеорологов, агрономов, химиков, врачей, ветеринаров, механиков; набирало служащих Колониальных сил правопорядка (КСП); оказывало военную поддержку, снабжало координатами и описанием незаселённых планет, подлежащих терраформированию, консультировало, наставляло и предостерегало. После чего отправляло переселенцев к их новой родине.

Первыми улетели тибетцы. Вместе с дворцом далай-ламы. За ними секта «Фалунгун», вышедшая из подполья — двадцать с лишним миллионов последователей, следом — уйгуры, за уйгурами — американские индейцы. Вслед за индейцами — словно плотину прорвало: проложили свою дорогу к звёздам язычники-традиционалисты, язычники-реформаторы, анархисты, свидетели Иеговы, мормоны, исмаилиты, зороастрийцы-огнепоклонники, ленинцы первого призыва, ортодоксальные коммунисты-сталинисты, сталинисты-новаторы, воскресшие из небытия троцкисты (успевшие до отлёта жестоко схлестнуться с ортодоксами в нескольких массовых драках и отличиться в несчётных мелких потасовках), добрые самаритяне, Конгрегация прогрессистов Судного часа, Ковчег Праведный Ядущих Тельца Жертвенного во искупление греха Адамова, пневматики-валентиниане, гностистики-маркиониты, борцы за сохранение правого руля, катакомбные монофизиты, балканские ариане, монголы несторианского толка, неподдельные галльские друиды, александрийские натуропаты, цезарианские колесничие. И многие, многие другие.

Перечисление всех, решивших написать историю цивилизации с нуля, заняло бы не одну страницу убористого текста. Как говориться — несть им числа. И несть числа тем, кто не выдержал, сдался, бежал, спился, погиб, умер от болезней, возвратился домой сам или в цинковом гробу, кто безвозвратно сгинул в пучине вселенной, бесследно затерялся среди звезд, был похоронен в далёкой земле.

Кто сейчас с точностью может вспомнить и рассказать, кем были те самые цезарианские колесничие, чем они занимались, во что верили, от кого пострадали и что хотели построить вдали от Земли? Надеюсь, не одни цирковые арены с бесплатным посещением заездов гоночных квадриг. Так или иначе, но колесничие ушли и больше никто и никогда о них ничего не слышал.

С тех пор, как он уволился, а мой школьный друг взял, да и переселился с семьёй на Камчатку, выиграв по конкурсу вакантную должность смотрителя в природном заповеднике «Медвежий угол», прошло десять лет.

За эти годы я успел познакомиться с женщиной, понять, что влюблён в неё по уши, сделать предложение, получить согласие, познакомиться с её родителями, представить избранницу своим, выслушать осторожные сомнения мамы насчёт скоропалительного брака, неожиданным образом оказаться брошенным за восемь дней до бракосочетания (мы не подходим друг другу, милый (?)//я тебя больше не люблю//надеюсь, мы останемся друзьями?//конечно, дорогая//иначе и быть не может//с…ка, поганая, она от меня ушла!//продинамила, стерва!//все бабы — с…и!//И верить им нельзя//Я же тебя предупреждала!!//Нормально, мама, я в порядке// Перетрётся — мука будет…), сменить работу, завербоваться на Большое Космическое Строительство (аналог прошлых ударных строек коммунизма), пройти обучение в Центре профессионального переобучения, подписать трёхлетний трудовой контракт, получить открытую визу, разрешающую работу за пределами Солнечной системы и оказаться в окрестностях жёлтого карлика FN 1445, на Планете Магеллана, со свидетельством строителя-монтажника 4 разряда и направлением в ПСК-129 (Передвижная строительная колонна) 12 строительного треста.

Планета Магеллана, по природным условиям почти неотличимая от Земли, подверглась частичному ландшафтному ре-формированию. Ведущий исполнитель проекта, Гданьская студия ландшафтного дизайна, провела сокращение площади пустынь, рекультивировала освободившиеся от песка территории, увеличила высоту горных цепей и откорректировала климат, создав каскадную сеть из климатических установок и орбитальных метеорологических спутников.

Генеральный подрядчик, Департамент здравоохранения Управления Развития Колоний возжелал превратить Планету Магеллана в экологически чистый курортный комплекс, гармонично сочетавший прелести летнего и зимнего отдыха.

Предполагалось, что пляжи будут прозрачно и гармонично соседствовать с катками, парки с заснеженными полями, слаломные трассы с трассами пустынных ралли-рейдов.

Такое сочетание позволяет туристам, пересаживаясь из комфортабельных джипов в кабинки горных подъёмников, легко перемещаться между временами года, совмещая горные лыжи с морским купанием и загаром.

Я трудился на строительстве гостиничных небоскребов и прибрежных посёлков-шале, возводил туристические базы в горах, вырезал из спрессованного песчаника заброшенные рыцарские замки, освоил управление воздушным краном и дистанционным высотным сварщиком-автоматом, получил второй разряд, хотел было продлить контракт на следующие три года, однако передумал.

Меня сразила ностальгия. Захотелось вдруг обратно, домой, на Землю. Повидать родителей, попить пивка с братом, побродить по лесу с корзинкой, посидеть с удочкой на эстакаде, лениво отмахиваясь от назойливых комаров, мошек и мушек, поваляться на жёлтом горячем песочке, подставляя бледную кожу жаркому полуденному солнцу, пройтись по луговому разнотравью, вдохнуть полной грудью напоенный медовым духом воздух, поесть земляники, слетать на Камчатку.

Почему-то возможность свободного поедания земляники представлялась мне в тот момент важной причиной для возвращения. Сублимированная пища и деликатесы в тюбиках уже порядком надоели.

Я не узнал Землю. Планета сильно изменилась. Исчезли автомобили, отравлявшие воздух выхлопными газами, закрылись заводы, выбрасывавшие в природу тонны токсичных отходов, уродливые лишаи мегаполисов укрылись зелёным пологом растительности, всё производство стало безотходными, транспорт перешёл на электрическую тягу, атомные и прочие электростанции демонтировали, добычу полезных ископаемых прекратили. Земля полностью очистилась.

Я провёл отпуск, как и рассчитывал, в деятельном безделье, бродя по окрестностям и валяясь на диване. На рыбалку я не собрался, заставить себя проснуться в четыре часа утра было выше моих сил, загорать не хотелось, встречаться с другом детства лень. Камчатка оказалась для меня на гораздо большем удалении, чем Планета Магеллана.

Кстати, туда я так и не возвратился. Проект «Жемчужная Пристань» был закрыт, строительство прекращено, персонал строительных подразделений и оборудование эвакуированы. Допущенная при терраформировании ошибка превратила Планету Магеллана в безжизненный шар, сотрясаемый частыми землетрясениями и заливаемый потоками лавы, истекающими из жерл многочисленных вулканов.

Насколько мне известно, повторное ре-формирование было признано нецелесообразным, планету передали Службе Космической Разведки и в настоящее время на Планете Магеллана размещается опорная база, полевой лагерь и учебный полигон Кадетской школы СКР.

Девяносто дней отпуска пролетели незаметно. В Центре занятости мне предложили место монтажника на Гауди, но я отказался. Карьера строителя меня особенно не привлекала. Пересмотрев массив вакансий единого информационного хранилища кадровых служб, я выбрал Экспедицию Геодезии и Картографии, нуждавшуюся в специалистах дистанционно управляемых мобильных систем. Опыт вождения летающего крана, подкрепленный соответствующим свидетельством, пришёлся мне как нельзя кстати.

Отослав запрос и копию свидетельства, скреплённую личной электронной подписью, я почти сразу получил ответ, предписывающий мне незамедлительно прибыть в елабужский филиал Института профессиональной подготовки ЭГК имени Норберта Салливана Графа. (Норберт С. Граф — начальник комплексной геодезической экспедиции на Картахене, погиб при исполнении служебных обязанностей).

Я встретился с ним (не с Норбертом С. Графом) на Шестой Оранжевой. Он был одним из тех спасателей, что искали и нашли затерявшуюся в песчаной буре партию картографов. Мою партию.

«Шестая Оранжевая», — написал я и задумался. До того, как на неё сбросили первые автономные климатические установки, это была планета с классической «бешеной атмосферой». Терраформисты потеряли четырнадцать десантных контейнеров, прежде чем сумели зацепиться за поверхность.

Когда на Шестую Оранжевую высадился исследовательский отряд СКР, пыльные бури возникали с периодичностью восемь раз в неделю и охватывали до 90 процентов суши. Скорость ветра достигала триста-триста пятьдесят километров в час. Косморазведчики успели обследовать участок площадью около трёхсот квадратных километров и ничего, кроме песка, не обнаружили.

Следующая экспедиция проходила в гораздо лучших условиях: четыре-пять глобальных ураганов в неделю при скорости ветра в двести девяносто-двести тридцать пять километров в час, стабильное насыщение атмосферы кислородом и полное отсутствие каких-либо полезных ископаемых. Не считая упомянутого уже песка. Среди множества открытых бесперспективных миров Шестая Оранжевая оказалась в высшей степени бесперспективной.

Сплошной океан песка, лишённый всяких, даже мельчайших, проблесков жизненной силы. Пустой и унылый. Идеально подходящий для сооружения ВП-космодромов — решают деятели из УРК — и незамедлительно перебрасывают к Шестой Оранжевой часть комплексной картографической партии, сняв её с ближайшей перспективной безымянной планетки в системе звезды Маркова-Сиратори (FN 12226).

Мы десантируемся на Шестую Оранжевую и начинаем выполнять поставленное начальством задание. То есть составляем детальную карту поверхности. Ползаем сутками по пустыне, запускаем тяжёлые летательный аппараты, набитые фото, видео-аппаратурой, голографическими сканерами, лазерными дальномерами, навигаторами, магнитными катапультами, стреляющими триангуляционными зондами, утюжим местность роботами, возводящими временную посадочную площадку, жилой купол под диспетчерскую, метеостанцию и гостиницу, складские ангары, станцию переработки отходов и бдительно следим за погодой.

Обстановка, надо сказать, почти что курортная. Ураганов случается от силы два за неделю, скорость ветра колеблется от ста десяти до ста девяносто километров в час на максимуме. Кислорода в воздухе столько, что можно дышать без кислородной маски, с трудом, но можно. Поэтому вместо уродливых кислородных намордников мы используем тонкие невесомые фильтрующие сепараторы.

К ураганам мы вполне приспособились. Опасность для нас представляют торнадо. Непредсказуемые и разрушительные. Они появляются внезапно, возникают из неприметных пылевых змеек, поначалу робкие и хилые, мгновенно набирают мощь и быстроту. Не позавидуешь тому, кто окажется у торнадо на пути и не сумеет с ним разминуться.

Нам, как вы уже поняли, не повезло. Ревущий водоворот подхватил нашу колонну и разметал её по пустыне. Благодаря запасу прочности у покрытого многослойной бронёй, напоминающего черепаху, массивного транспортного вездехода, я отделался средней тяжести контузией, переломом запястья, множественными ушибами и вспухшими багровыми полосами в тех местах, где ремни безопасности впивались в моё многострадальное тело.

Наш вездеход нашли на исходе пятых суток, когда боль от неестественно согнутого распухшего запястья стала совсем уж нестерпимой, такой, что не помогала двойная доза болеутоляющего. (Впоследствии выяснилось, что аварийная аптечка была с истекшим сроком действия). Машину накрыло песчаным барханом, излучатель аварийного маяка, «тарелка» цифровой навигации, антенны связи были сметены торнадо, выдраны с корнем, срезаны подчистую, вместе с дополнительными кислородными баллонами, крепившимися к внешней обшивке вездехода.

Топливные баки протекали, и на дне моторного отделения плескалась лужа синтетического горючего, распространявшая по отсеку едкие запахи. Удар о землю сместил станину батарей энергонакопителей, поэтому регенераторы воздушной смеси работали на четверть своей мощности. Наружные фильтры были абсолютно бесполезны, ведь мы были скрыты под грудой песка.

К тому же… К тому же вездеход при падении перевернуло, …отчего естественные надобности приходилось справлять на потолке туалета. Приходилось гадить вокруг лампочки, имея над головой торчащий из пола унитаз и добавлять к химическим запахам топлива специфический «аромат» человеческих выделений (так и тянет написать «человеческих экскрементов: г… а и с… и).

Мы не могли добраться до кислородных масок, потому что дверь в отсек снаряжения заклинило (закон подлости во всей красе). У нас оставался единственный аварийный комплект на четырёх человек — баллон с дыхательной смесью, соединённый с дохленьким регенератором на основе активированного угля и десяток сменных картриджей для него.

Мы дышали чистым воздухом, передавая баллон по кругу и чрезвычайно экономно (на каждого выпадало два глубоких вдоха через два стандартных часа). Остальное время мы лежали, прижимая к носам мокрые носовые платки. Воды нам хватило бы на неделю, мы тратили её крайне бережно. Еда, калорийное витаминизированное питание, в тюбиках, банках, вакуумных упаковках. Плюс бонус — литровая бутылка фруктового сока. Мне достался микст: яблоко и абрикос с мякотью. Стандартный сухой паёк, чтобы утолить неожиданно возникший голод. Если ужаться и умно его распределить, то можно продержаться дней десять-четырнадцать, а то и все двадцать. Правда, следует учитывать, что вода закончиться намного раньше.

Нас нашли по едва заметному энергетическому фону, призрачной исчезающей ауре, излучаемой оставшимися активными энергонакопителями вездехода. Спасатели воспользовались недавно запущенным в серийное производство поисковым инструментом, могущим выявлять и локализовывать следы искусственных энергетических аномалий. Извлекли из вонючей могилы и переправили на медицинский транспорт, пристыкованный к винджаммеру «Карл Густав Оппенштайнер» ССЭв (Службы Спасения и Эвакуации) УРК, где добрые врачи и предупредительные медсёстры приняли выживших героев в заботливые руки, окружили добротой и вниманием, отмыли антисептиками, вправили сломанные и вывихнутые конечности, обработали рваные раны, ссадины и кровоподтёки, напоили успокоительным, накачали лекарствами, вкатили снотворное и уложили спящих в белоснежные стерильные боксы.

Наша с ним встреча была тихой и не запоминающейся. Никаких внезапных столкновений нос к носу; никаких восклицаний, типа: «Здорово, брат!», или «Не думал тебя здесь увидеть!», или «Какими судьбами!»; никаких объятий, похлопываний по спине; никакого смеха и радостного ржания; никаких ностальгических: «А помнишь?!». Он вошёл, стараясь меньше шуметь, накинул висящий на вешалке у входа белый халат (для посетителей), придвинул к кровати стул.

— Привет, Тарханов, — сказал он, протягивая ладонь, — Узнал?

— Отчего же, — сказал я, в ответ протягивая свою, — узнал. Привет, Артёмин.

— Лежишь, — полуутвердительно, полувопросительно сказал он.

— Отдыхаю, — подтвердил я.

— Скоро выпишут? — спросил он, но по его лицу было видно, что задаёт он этот вопрос чисто из вежливости.

— Обещаются, — сказал я, — долго не задерживать. Подай-ка мне вон тот пульт, на столике.

— Возьми, пожалуйста, — сказал Артёмин, передавая мне бежевую прямоугольную коробочку.

— Благодарю, — я до упора поднял спинку кровати и поправил сползшую к пояснице подушку, — так гораздо лучше. Откуда эти китайские церемонии, Артёмин? Спасибо, пожалуйста… Помнится, раньше ты был гораздо грубее. Нахальным и беззастенчивым. Что с тобой случились, а, Артёмин?

— Чёрт его разберёт, Тарханов, — серьёзно сказал Артёмин, — Поумнел, наверное.

— Поумнел, постарел, — насмешливо сказал я, — Какие наши годы? Артёмин!

— Какие есть, всё наше, — дёрнул щекой Артёмин, — одиннадцать с половиной лет прошло. Ты давно на Земле не был?

— Год и пять месяцев. А ты?

— Дай вспомнить, — Артёмин принялся загибать пальцы. — Давненько, получается. Больше девяти лет. Как там, вообще?

— Там? А что там? Там хорошо, Артёмин, — сказал я. — Хорошо там вообще, и прекрасно там в частности. Странные ты вопросы задаёшь, Артёмин. Слетал бы сам, посмотрел. Родных бы повидал, в море искупался, соловьёв бы до рассвета с девушками послушал. Соловьи у нас знатные, Артёмин. Поют, что твой Козловский, заслушаешься.

— Соловьи, соловьи, — невпопад повторил Артёмин, — соловьи, оно, да… Заливаются… Ты не подумай, Тарханов, что я пень бездушный, увидел твою фамилию в списках и припёрся сразу же проблемами нагружать… Друзьями, помнится, мы с тобой не были…

— Верно, Артёмин, не были. Скорее, знакомцами. Через Витю Полуярцева.

— Витёк, точно, — оживился Артёмин. — Кстати, что с ним?

— С ним всё нормально. Витя на Камчатке, заведует природоохранным заповедником. Хотя, между нами говоря, Артёмин, Планета и без этих резерваций стала похожа на заповедник. Самый большой заповедник в Солнечной Системе. Отчего я не представляю, зачем и для кого Витя продолжает заведовать. Наверное, ему нравится руководить. Кроме того, он примерный семьянин. У него жена и трое детей. А у тебя кто-нибудь есть, Артёмин? И что ты делал последние одиннадцать лет?

— Кто? — удивлённо переспросил Артёмин, — А, ты о женщинах?! У меня, Тарханов, никого нет.

— Я так и думал.

— Ты оказался прав, — Артёмин снова дёрнул щекой. — наверное, я был слишком занят, чтобы жениться. Чем я занимался? Разными вещами. Помаленьку тут, помаленьку там. Это ответ на твой второй вопрос, Тарханов.

— Общо и расплывчато, Артемин. Хотелось бы побольше конкретики. Порадуй выздоравливающего, Гриша. Мне жутко скучно и жутко одиноко… К тому же, мы с тобой уйму времени не виделись, и я тебе нужен. Учти, я могу и отказаться. Ну, так как?.. Решайся, Артёмин.

— Видать крепко тебя приложило, Тарханов, — щека Артёмина опять дёрнулась. — Ладно, чёрт с тобой, Лёша. Слушай, если интересно…

Он уволился и стал безработным. «Понимаешь, Тарханов, я увольнялся просто так. Взял, и написал заявление об уходе. По собственному желанию. Не для того, чтобы найти место получше, где платят больше, и не потому, что решил переехать в другой город. Или создать своё дело. Я уволился, потому что мне надоело, Тарханов. Надоело до рвоты, до желудочных колик. Вставать каждый день к восьми утра, обязательно злым и невыспавшимся, завтракать на скорую руку, тащиться на службу и просиживать там с восьми до семнадцати. Обедать в столовке, опять возвращаться в свой закуток, эту опостылевшую офисную выгородку, пятиться в экран монитора, забивая в никому не нужные формы никому не нужные цифры. Чувствовать, как поначалу незаметно, а затем всё явственней и явственней начинаешь тупеть. Медленно, но неотвратимо. Теряешь остроту мысли и живость ума. Потом замечаешь, что начал толстеть. Сидячий образ жизни развращает, Тарханов, делает человека ленивым и нелюбопытным. А я не хочу быть жирным, ленивым и нелюбопытным обывателем. Мне это не нравится. Сильно. Такая жизнь не по мне. Поэтому я и написал заявление. Глупо, конечно».

Он просидел дома полгода, тратил накопленные в банке сбережения, шабашил с бригадой, занимавшейся ремонтом квартир, подрабатывал сторожем на складе приятеля-предпринимателя, был у него же грузчиком и складовщиком, поднялся до экспедитора. Хотел было принять предложение стать менеджером-консультантом в магазине бытовой электроники, но тут случился День Замечательного Открытия.

«Запоминающийся день, Тарханов. Судьбоносный и поворотный. Когда стало понятно, что горизонтов больше не существует. Они, конечно, оставались, но эта находка отодвинула их в даль необозримую. Клетку взорвали изнутри и сразу обрисовались неограниченные перспективы. Открылись шикарные возможности для незаурядно мыслящих личностей. И появились фантастические вакансии.»

Он неплохо разбирался в компьютерах, хотя и не получил специального образования. Однажды, случайно перескакивая с сайта на сайт, он наткнулся на объявление, предлагавшее всем! желающим! имеющим опыт работы в IT-сфере принять участие в создании квантового компьютера. Смеха ради он заполнил вывешенную на сайте анкету и переслал её автору объявления, инженеру и изобретателю Персивалю Сэмюэлю Крайтону. Крайтон, подобно его талантливым предшественникам, начинал своё дело буквально в гараже (если принять в качестве таковой лабораторию в полуподвальном помещении, милостиво выделенную ректоратом малоизвестного европейского университета). Крайтон вложил в идею личные накопления и наследство жены, за что едва не угодил в психушку (постарались разгневанные женины родственники).

К своему изумлению, он получил от Крайтона ответ. Персиваль С. Крайтон извещал господина Артьёмьин, что принимает его на работу и с душевным нетерпением ожидает его у себя, в том случае, если господин Артьёмьин согласен оплатить свой проезд и в дальнейшем будет оплачивать своё проживание. Неограниченно долгое время.

Понятно, что это была авантюра. Всё было авантюрой — и Крайтон, мечтающий на коленке собрать квантовый компьютер, и заполненная анкета, и предполагаемый переезд, и, тем более, длительное проживание в чужой стране, среди незнакомых людей и неизвестных порядков. Но он подумал, собрался… и уехал. И не прогадал.

«Крайтон был фантазёром, по-детски наивным выдумщиком, витающим в отвлечённых эмпиреях чистого разума маниловым и, одновременно, донельзя упёртым мужиком, фанатиком идеи, способным зажечь сердца и повести за собой, трудоголиком и тираном-рабовладельцем, не щадящим ни себя, ни подчинённых ради осуществления задуманного.

Текучка была жуткая: люди приходили и не выдерживали. Оставались единицы, похожие на Крайтона. Такие же, как он: увлечённые и упрямые. Нас подстёгивали конкуренты. Наши позиции считались заранее проигрышными, потому что над реализацией квантовых вычислительных машин трудились опытные специалисты нескольких крупнейших корпораций при поддержке умников из именитых технических вузов. Конкуренция была страшная.

Новости воспринимались как сводки боевых действий. Мы работали как проклятые, без выходных и перерывов. У Крайтона случился нервный срыв, он провалялся в больнице три дня и сбежал обратно в лабораторию, буквально с капельницей, воткнутой в предплечье.

Доверенный помощник от постоянного напряжения запил, заменивший его ассистент выбежал за любимой сдобой шефа, булочками с корицей, в пекарню рядом с университетом и угодил под автобус. Жена Крайтона подала на развод, экспериментальный образец компьютера сгорел, попутно вырубив свет в четырёх кварталах и вызвав пожар на резервной подстанции.

Городская администрация выкатила Крайтону многомиллионный иск и потребовала от администрации университета закрыть его «шарлатанское гнездо», рассадник хаоса и разрушений. В завершение свалившихся на нас несчастий, мировые новостные агентства поведали о готовящемся испытании опытной модели квантового вычислителя, собранного «Санрайз Электроникс», усилиями сплочённого коллектива, состоящего из представителей корпорации и Массачусетского технологического.

Это был полный разгром. Дальнейшее выглядело чудом. Компьютер «Санрайз» взорвался. Мировые СМИ намекали на происки конкурентов. Крайтону во сне привиделась схема его революционного вычислительного устройства. Опытный экземпляр, компактный и безопасный, был представлен на спешно созванной пресс-конференции и стал несомненной сенсацией.

Крайтон основал акционерное общество, организовал массовый выпуск инновационных квантовых вычислителей под маркой «К.В.К. Mark. I», разместил на бирже акции, разбогател, расплатился с долгами, развёлся, женился на известной телеведущей-фотомодели, красивой и практичной стерве, возглавил Совет Директоров и Правление Межгалактической корпорации (Мегакорп.) «Квантовые Вычислители Крайтона» и очутился в рейтинге наиболее влиятельных и состоятельных персон. Капитанов передовой экономики.»

Он и остальные, оставшиеся вместе с Крайтоном до конца, получили причитающуюся им долю акций. «Представляешь, Тарханов, я пребывал в состоянии эйфории, безудержного восторга, почти наркотического транса. У меня оказалось сто-о-о-лько денег… Какое-то невообразимое их количество. Астрономическая сумма. Я реально мог позволить себе всякую сумасбродную чушь. Миллионер чудит. Естественно, в рамках закона, приличия и моральных правил. Не говоря о тех вещах, что я желал бы приобрести. Я их купил. Это были мои деньги, заработанные честным и тяжёлым трудом. Деньги ведь никто не отменял. Они были, есть и продолжают быть эквивалентом обмена. И принялся я тратить свои деньги, но вскоре мне это занятие наскучило. Потому что процесс расходования денег быстро надоедает. Утверждение, спорное, признаю. Для многих, обладающих солидными состояниями, сорить баблом конкретно в кайф, но для меня-то оказалось как раз наоборот.

У тебя есть дом, есть квартира, предположим, в Майами, есть вилла на Лазурном берегу, есть скромный особнячок где-нибудь на греческих островах, есть отличная морская яхта, персональный реактивный самолёт. Ты ездишь на дорогущем лимузине и в гараже у тебя выстроился целый табун раритетных автомобилей, а для души у тебя припаркован во внутреннем дворике мотоцикл, сделанный по индивидуальному заказу. Кастом за триста пятьдесят тысяч, ассигнациями.

Денег у тебя не убывает, ибо акции КВК, как это правильно сказать, стабильно растут в цене? Высоко котируются? Я не знаток биржевых спекуляций. Получилось, я наигрался богатством и вновь очутился в тупике. Выбрался из болота беспросветности и угодил в топи изобилия. Поднялся на гору и застрял, а вершин непокорённых рядом — валом — аж дух захватывает. Вокруг такое происходит, а ты, блин, на яхте загораешь и потягиваешь охлаждённый мартини… Тошно мне стало, одним словом. В общем, оставил я своё движимое, как и недвижимое, и завербовался в Дальстрой, в Подразделение КЛП, к терраформистам. Пошёл переделывать планеты».

Прототип ВП-двигателя был изготовлен и испытан в 01 году, массовый выпуск налажен к 03 году. Первые ВП-звездолёты сошли со стапелей Объединённых Западных Верфей в 07 году. Четыре года понадобилось, чтобы создать особый тип космической брони, способной выдерживать запредельные нагрузки при ВП-переходе. Первый прыжок за пределы Солнечной Системы, к звезде FN-01 (альфа созвездия Центавра) состоялся в феврале 09 года.

«От терраформистов я перешёл к трек-джамперам. Недостаток ВП-перехода заключается в безопасном выходе из режима внепространственного прыжка, ведь точные координаты пункта назначения у нас изначально отсутствуют. Из-за чего ВП-звёздолет рискует материализоваться, к примеру, в центре звезды, или врезаться в планету, или вообще оказаться у чёрта на куличках.

Следовательно, прежде чем отправлять корабли в космос, необходимо предоставить ориентиры, позволяющие им без страха перемещаться от звезды к звезде. Для этого к намеченной цели первоначально посылаются автоматические зонды, трек-джампы, несущие на борту передатчики свёрнутого пространства.

Их основная задача — установление непрерывной связи с пунктом отправления. За зондами по транслируемому передатчиком лучу следует команда трек-джамперов, которая монтирует и выводит на орбиту так называемые планетарные маяки. Тот самый обязательный ориентир. Без которого безопасный скачок на практике невозможен».

Маяк этот представляет собой идеально отполированный шар, размером с крупный астероид, под завязку набитый электроникой. Приёмо-передающие модули, видеокамеры визуальной корректировки, многофункциональный квантовый процессор, созданный на базе модифицированного «крайтона», управляющий всем этим разветвлённым, многоэтажным хозяйством, топливные элементы, вырабатывающие электроэнергию, цистерны с гелием для двигателей маневровой тяги, стыковочный узел, кессонная камера, баки с кислородом, кабина ручного управления (расточительная предусмотрительность, на всякий случай), — целый орбитальный крейсер, предназначенный направлять и контролировать полёт звездолётов вне пространственно-временного континуума.

На судне трек-джамперов находится четыре маяка и шестьдесят зондов. Потери трек-джампов составляют от 40 до 60 % за рейс. Потери трек-джамперов… О потерях трек-джамперов сами трек-джамперы говорят скупо и неохотно.

«Считалось, что в Дивизион ТД (Трек-Джампинга) шли отчаянные парни. Бесшабашные головушки, презирающие равно опасность и трусоватое начальство. Что командиры, сами анархисты по натуре, потакают своим подчиненным и всяческими способами мешают наведению порядка в Дивизионе.

Говорили, что виноват в творящихся безобразиях не кто иной, как лично командующий, шеф-мастер Дивизиона Александр Александер, матёрый волк трек-джампинга, заточивший клыки до остроты опасной бритвы в бессчётных звёздных походах и подковёрных схватках.

Утверждали, что в закадычных друзьях у Александера числятся высокие чины Управления Развития Колоний и неназываемые члены Совета Безопасности, прикрывающие самовольство и самодурство командующего непререкаемым авторитетом верховной власти.

Была ли в этих слухах и сплетнях вся правда, я не знаю, но какая-то часть правды в них без сомнения присутствовала. Что верно, то верно, Александер не был педантичным исполнителем правил и инструкций, но и закоренелым нарушителем разделов и параграфов его назвать нельзя.

Он ценил инициативу, незашоренность мышления и позволял рисковать. Отсюда и проистекало кажущееся панибратство и вольнодумство, раздражающее бюрократов. Однако он презирал, преследовал, пресекал гибельное безрассудство и бездумное ребячество. Искоренял без сожаления. Стараниями Александера Дивизион превратился в братство единомышленников, сплочённое духом товарищества и взаимопомощи».

— Впрочем, — сказал Артёмин, — служил я в Дивизионе недолго. Александера отправили в отставку. Формальным поводом послужило достижение предельного возраста. Проводили., как водится, с почётом. Цветы, торжественные речи, оркестр, награды, фейерверки. Директор УРК выразил благодарность, вручил Похвальный адрес и прослезился. Н-да. Был Александер и был Дивизион, не стало Александера и… Дивизион изменился. А я перевёлся в ССЭв.

— Ты что-то хотел мне поручить, — сказал Тарханов.

— Что? — недоумённо дёрнулся Артёмин, — Ага., поручение. Ты ведь летишь домой. Думал передать с тобой небольшую вещичку, но пока не решил, стоит ли посылать. Мы уходим через сутки, на вторые. Я к тебе ещё загляну. Смею надеяться, ты мне не откажешь.

— Заглядывай, если надумаешь, — сказал Тарханов. — Непременно передам.

— Ладно, я пошёл, — сказал Артёмин, ободряюще хлопнув по одеялу. — а ты лежи, отдыхай, набирайся сил. Скорейшего тебе выздоровления.

— Спасибо, — ответил Тарханов. — Заходи, не стесняйся.

— Не дождёшься, — сказал Артёмин. — Когда это я стеснялся?

Назавтра Артёмин не зашёл, а днём позже «К.Г. Оппенштайнер» улетел.

К западу от Олсена

— Эй, вы живы? Опасность миновала, можете подняться.

Аксель Гордон разжал руки, крепко прижатые к затылку и осторожно приподнял голову.

— Ну что вы, ей-богу, такой непонятливый. Все уже закончилось, вокруг пусто и чисто. Давайте, вставайте, не придуривайте, чечако вы непонятливый.

Аксель повернул голову на звук, пытаясь сфокусировать взгляд на говорящем.

— Не бойтесь, их больше нет. Они улетели, хотя могут в любой момент вернуться. Знаете, в это время года они весьма прожорливы.

Аксель с трудом поднялся и тут же опустился, почти упал на землю.

— Что это было? — хрипло спросил он пространство вокруг себя, потому что зрение никак не восстанавливалось и он мог различать только расплывчатые силуэты предметов, окружавшие его.

— Казни египетские, — серьёзно ответил невидимый собеседник. Голову Гордона весьма грубо запрокинули назад и на глаза ему полилась холодная струйка воды.

— Теперь ложитесь и закройте глаза, — посоветовал спаситель, — через несколько минут зрение к вам вернётся.

— Спасибо, — чуть слышно сказал Аксель.

— Какие счёты между разумными, — в ответ спаситель иронично хмыкнул. — Благодарите не меня, благодарите ч’аа. Почему-то эти твари паталогически его бояться. С чего бы так? Случайно, вы не знаете?

— Скажите, почему вы назвали меня этим странным словом, че…, чекачо, кажется?

— Чечако, приятель, чечако. Наверно, вы не любите классику. Старожилы Клондайка, во времена золотой лихорадки, называли чечако глупых новичков, ищущих приключений на свои изнеженные задницы. Простите за грубость сравнения. Хотя что я говорю, он и сейчас не понял скользкий подтекст произнесённой мной фразы. ч’аа, ты во всем прав, современное образование у нас никуда не годиться.

— С кем вы все время говорите. Я никого не чувствую рядом, кроме вас.

— Успокойтесь, мой юный, наивный друг, случайно оставшийся в живых посреди бескрайних лесов планеты Тайга. Когда вы сможете видеть, а видеть вы сможете и вполне сносно, я вас представлю друг другу. Тем более, что почтенный ч’аа ждёт не дождётся, когда его представят досточтимому джентельмену. И в продолжение нашей, в высшей степени занимательной беседы я отвечу на ваш первый вопрос. То, что убило ваших попутчиков, называется на языке переселенцев плотоядной саранчой, а основной диалект аборигенов определяет эту тварь как рцунтрук, сиречь «крадущая плоть и пожирающая душу». Рассказывать о ней неинтересно, ибо повествование сводиться к двум словам «встретились-умерли» или «увидели-съели». Тварь буквально обдирает плоть со скелета жертвы, причем делает это весьма ловко и поразительно быстро. У нее изумительный ротовой аппарат, работает как тёрка. Множество мелких роговых пластин, чрезвычайно острых. Человека она запихивает в глотку целиком, снаружи остаются только ступни, за которые рцунтрук держится передними псевдожвалами, затем выдёргивает тело изо рта, одновременно обрабатывая его своими сверхострыми пластинами-зубами и вот, перед вами сверкающий отполированными костями скелет, причем не кости россыпью, а скелет, вполне готовый к показу в анатомическом музее.

— Прекратите, — простонал Аксель, с ужасом представляя визжащий как бормашина рот саранчи плотоядной.

— Вам придётся выслушать меня до конца, — голос спасителя изменился, приобретя некоторую жёсткость. — Для вашего же блага, чтобы в последующем вы совершали только те ошибки, которые могли бы исправить собственными силами. Когда вы откроете глаза, мистер, вы увидите живописно разбросанные там и сям скелеты, весьма причудливо, я вам скажу и заставлю на них смотреть, чтобы вы навсегда запомнили, чего вам, совершенно случайно удалось избежать. Какого черта вы попёрлись через лес пешком, без охраны?

— Нам сказали, что дорога совершенно безопасна, поэтому дали в сопровождение охранников с лёгким вооружением.

— Охранники? Я не вижу здесь никаких охранников.

— Они сразу же разбежались, никто не остался нас защищать.

— Узнаю руку Компании. Ради лишних ста кредитов за навербованных дураков управляющие готовы пойти на любое преступление. Главное для них получить деньги, а там хоть трава не расти.

— Мы вольные старатели и платили за охрану сами.

— Какая радость для управляющего. Олухи, готовые заплатить за собственную смерть. Представляю, как он веселился, пересчитывая денежки.

— Вы не смеете так говорить о мистере Вессоне. Он в высшей степени порядочный человек. Он уговаривал нас дождаться конвоя.

— Мистер Вессон, чтоб вы знали, порядочный жулик и негодяй. Могу предположить, что рядом с ним стоял мистер Смит и утверждал, что никакой опасности в это время года быть не может.

— Он был весьма убедителен, — растерянно пролепетал Аксель Гордон.

— Можете открыть глаза, — разрешил спаситель.

Аксель несколько раз моргнул, проверяя не исчезнет ли прекрасный разноцветный мир вновь в предательской серой пелене. Нет, тусклый сумрак исчез навсегда. Буйство красок врывалось в душу, радовало и бодрило, подобно искрящемуся пенному напитку, подаваемому к завтраку на Утехе VIII. Аксель глубоко вдохнул и в лёгкие ворвался воздух Тайги, пропитанный сосновой смолой и терпкой муравьиной кислотой. Акселю захотелось крикнуть во весь голос, как ему нравиться быть живым и чувствовать наполненное энергией жизни тело. Он вскочил на ноги… и снова упал.

— Не переусердствуйте, новичок, — рассудительный голос до сих пор невидимого собеседника вернул Акселя к суровой реальности. — Могу посоветовать ближайшие пять минут не делать резких движений. Остаточные явления, знаете ли.

— Явления чего? — спросил Аксель, приподнимаясь на локте.

— Отравления, юноша. Чем-то вы ему приглянулись. Рцунтрук подобен волку, что не ест, то откусывает. Тебя он оставил напоследок. Плюнул в лицо ядовитой слюной и занялся другими, ожидая, пока ты дойдёшь. Не появись мы, ты стал бы шикарным завершающим аккордом и желанным блюдом на десерт в его меню на сегодня.

Аксель сел и смог, наконец, рассмотреть человека, спасшего его от ужасной участи — быть деликатесом в кровавом пиршестве таёжного монстра.

Спаситель был высок ростом и широк в плечах. Роста в нем было никак не меньше метра девяносто. Одет он был в весьма пестро. Чёрные штаны с большими карманами когда-то входили в комплект стандартной униформы пилота военно-космических сил, ботинки были под стать штанам, с довольно высокими шнурованными голенищами или берцами, на толстой рифлёной подошве с вкрученными пластинами магнитных замков. Расстёгнутая армейская камуфлированная куртка открывала мускулистое загорелое тело спасителя, а жгуче-алая майка, повязанная на голову, делала похожим его на пирата. Нашивки на рукавах куртки свидетельствовали, что владелец её служил в отдельных ударно-штурмовых отрядах «Spirit Aurum» Семейного Олигархата Циклической Туманности Парусник, так называемых «элитных королевских убийцах». Слава об этих мрачных садистах-головорезах гуляла по всей Галактике и Аксель инстинктивно подобрался, подумав, не выбрался ли он из одной переделки, чтобы попасть в другую.

Спаситель заметил как изменилось лицо Акселя при взгляде на черно-багровую эмблему с изображением парящего Ангела Смерти и сказал просто: — Не пугайтесь вы так, юноша. Куртку я выиграл в казино «Циньдао» неделю назад. Её хозяин действительно состоял в «элитных королевских убийцах», но был с позором изгнан из их рядов судом чести. Заметьте, за чрезмерную жестокость. При том, что более спокойного и рассудительного человека я не встречал за всю прожитую до сего дня жизнь. Он успел только пропороть мне ножом руку, от ладони до локтевого сгиба, прежде чем я его уложил. Надо отдать ему должное, юноша, двигался он исключительно быстро. Быстро и резко. А бил с такой скоростью, что я едва замечал удары его конечностей. Спаситель весело подмигнул Акселю и лихо надел на голову пробковый колониальный шлем, сразу став похожим на потерявшегося в джунглях лондонского бобби-полисмена.

— Ладно, с преамбулой мы покончили, — сказал спаситель. — Нам осталось только познакомиться. Зовите меня инженер. Сокращённо от Густава. На всех планетах, от Земли до Таршиша Златокипящего и Многолюднаго меня знают под этим именем. Шучу, шучу… А как вас величают, юноша?

— Аксель Гордон, вольный старатель…

— … и юный искатель приключений.

Аксель смущённо пожал плечами.

Инженер усмехнулся. Отойдя на несколько шагов, он поднял объёмный рюкзак, автоматическую винтовку Шнайдера и положил их у ног Акселя.

— Кажется, это ваше снаряжение, юноша.

Глядя на скромный скарб, лежащий перед ним, Аксель вспомнил о погибших товарищах.

— Вы сказали, что шли не один, — проговорил Аксель.

— Да, новичок, мы шли вдвоём, я и мой незаменимый попутчик, ч’аа.

— Вас я вижу, — продолжал Аксель, — а где ваш спутник ч’аа?

— Ч'аа взял нас себя скорбную обязанность: он прячет останки, чтобы их не пожрал рцунтрук. В фактории мы сообщим властям о происшедшем, они заберут то, что осталось от людей и отправят останки на родину. Но не волнуйся, ч’аа скоро подойдёт. Нам надо быстрее убираться отсюда. Рцунтрук не любит надолго оставлять принадлежащую ему добычу. Он придёт, не найдёт ее и разъярится. Нам лучше быть подальше от этого места.

— Вы говорили об этом минут пятнадцать назад…

— Ах, юноша, не придирайтесь к словам. Тварь чует ч’аа, поэтому и не лезет на рожон, однако терпение ее небезгранично, голод рвёт и раздирает ее внутренности почище льва, терзающего быстроногую антилопу-импалу.

— Итак, — легко сменил тему разговора инженер, куда же вы шли, вместе с вашими несчастными друзьями?

— Мы направлялись в Нью-Доусон, через форт Самтер Крик. В Доусоне нас должны были переправить в горы, к Лазоревым копям.

— Вслушайтесь в названия, Аксель, они ласкают слух любителю земной истории. Доусон, Аляска, форт Самтер, Гражданская война… Боюсь, я сильно разочарую вас, новичок… э-э-э, Аксель. Мои и ч’аа планы скромнее. Мы дойдём до фактории Трех Роз, переночуем, а затем повернём на восток. Насколько я разбираюсь в топографии, фактория Трех Роз отстоит от форта Самтер ровно на три мили к западу. И это плохая новость для вас, Аксель. Однако, могу я заметить, сегодня капризная богиня фарта на вашей стороне. Фактория расположена на берегу Реки Олсена, которая, совершенно случайно протекает в какой-то полумиле от столь необходимого вам форта. Если, вдруг, я соглашусь спуститься вниз по реке и сопроводить одинокого путника прямо до ворот форта, а затем отправиться дальше, то отстану от графика совсем ненамного и отставание свое легко наверстаю, плывя по течению. Правда, есть маленькая, но существенная деталь, препятствующая моему бескорыстному порыву. Согласиться ли мой друг, почтенный ч’аа, изменить заранее определённый маршрут и сделать небольшой крюк миль эдак в десять?

— Густав, ч’аа тоже не чужд благородным порывам.

Аксель и инженер одновременно повернулись на раздавшийся за их спинами звучный, заметно вибрирующий голос. Существо, стоявшее перед ними, несомненно относилось к разумным, (потому что обладало речью, отметил про себя Аксель), но не приматам, хотя фигурой отдалённо напоминало человека, (двуногое прямоходящее, с одной головой и двумя руками). Точнее, отчасти напоминало своим строением человека, потому что в следующее мгновение внимательный взор начинал подмечать различия и несоответствия, от которых даже у закоренелого реалиста-циника становилось как-то неуютно, как-то нехорошо на душе. Аксиомы мироустройства при взгляде на ч’аа рушились в мрачные пропасти Тартара со страшной силой и гулким грохотом.

Прежде всего, отметил Аксель, руки ч’аа то вытягивались до самой земли, то возвращались к нормальным размерам, ноги одновременно напоминали ноги человека, задние лапы кузнечика, стволоподобные слоновьи ноги и свитые пружиной изящно-тонкие ходули, принадлежащие, видимо, какому-нибудь инопланетному животному. ч’аа заметно мерцал, становясь одновременно местами плотным и прозрачным до невидимости, а вещество, просвечивающее сквозь абрис одежды, различимо вращалось справа-налево. В глубине темно-вязкой массы, закручивающейся бесконечной спиралью, можно было различить искорки света, время от времени исчезающие в разноцветных призрачных вспышках. В чертах лица ч’аа не было ничего замечательного, кроме одного, оно неуловимо напоминало Акселю лица всех его родственников, друзей, знакомых и просто случайно встреченных людей, о которых память сохранила лишь смутные, полустёршиеся образы.

— Впечатляет? — тихо спросил инженер.

Аксель благоговейно кивнул.

— ч'аа мастер на всякие фокусы, к тому же он несколько тщеславен. Инженер ещё договаривал последнюю фразу, Алекс ещё потрясенно пялился на текуче-зыбкий образ иномирного друга инженера, а ч’аа уже сменил свой облик, превратившись в обычного невысокого человечка с простым, не запоминающимся, абсолютно заурядным лицом, пройдёшь мимо, скользнёшь по нему взглядом и сразу же забудешь, увлечённый в водоворот обычной для рабочего дня городской сутолоки. Наваждение исчезло, растаяло, словно горький дым от тлеющих осенних листьев, будто и не было вовсе, и Алекс недоуменно посмотрел сначала на инженера, потом на ч’аа. ч’аа, опустившись на колено, зорко вглядывался в лесную чащу и мог бы послужить живой иллюстрацией к уроку по истории освоения американского запада. Хоть сейчас начинай высекать монументальную группу «Пионеры фронтира на отдыхе».

Внезапно возникшее молчание прервал инженер: — ч’аа, хватит красоваться. Быстро собираемся и уходим отсюда.

— ч'аа знает, быстро уходить надо. Тварь есть в полумиле отсюда. Она уже переварила бедные мёртвые люди и готова вернуться обратно.

— Собирайтесь, Аксель, собирайтесь, — инженер бросил к ногам ч’аа рюкзак. — Да не стойте вы столбом, — прикрикнул он, видя что Гордон безуспешно пытается пристроить винтовку на плечо. Раздраженный возней с винтовкой, инженер вешает ее поперек груди Акселя и говорит: — Положите на нее руки, будет легче идти.

Окидывает критическим взглядом нагруженного тяжёлым рюкзаком Акселя.

— Все, двигаем живо отсюда.

Инженер становится во главе колонны, Акселя определяют в центр, ч’аа берет на себя роль арьергарда. Маленький отряд спешно углубляется в лес. Инженер идёт не оглядываясь, Аксель едва поспевает за ним. Пот катит с него градом. ч’аа бесшумно скользит сзади. Он отстаёт, оглядывается, внимательно вслушивается в лесные звуки, легко догоняет Гордона, некоторое время держится рядом, затем опять отстаёт и слушает только ему понятную симфонию леса. Аксель не выдерживает предложенного инженером темпа. ч’аа уже не спешит, он терпеливо ждёт, пока Аксель отойдёт подальше, и лишь затем трогается следом. инженер тоже сбавляет шаг, позволяя ослабевшему чечако перевести дух.

— Отдыхаем две минуты, — объявляет наконец инженер. — Рюкзак не снимайте, юноша, — советует он, проходя мимо Акселя. Инженер и ч’аа негромко совещаются. Аксель напряжённо прислушивается к их разговору. ч’аа чётко произносит: «она преследует нас… скорее… нападёт ночью…» и затем «с новичком… оторваться… удастся…» Инженер ковыряет ботинком изумрудный ковёр мха, отвечает. Аксель разбирает: «не брошу… дотащить до фактории… там посмотрим…» ч’аа морщиться: «твой… альтруизм… всегда… смертелен…» Инженер резко кивает головой, произносит твердо: «Не обсуждается, я так решил». ч’аа пожимает плечами, словно говоря: «решил и ладно, а я предупреждал» Инженер возвращается на свое место.

— Отдохнули и хватит. Вперёд.

Остаток дня они продираются сквозь буреломы, форсируют неширокие, но глубокие лесные речки, перебираются через ручьи, вязнут в болотах, карабкаются по глинистым, песочным, каменистым склонам, проходят распадками и лесными полянами. Пройденный путь кажется Акселю сплошной мешаниной из поваленных деревьев, воды, цвета густо заваренного чая, бордовых крошащихся стен, серо-стального галечника. Он замечает, что инженер прокладывает путь через самые неудобные участки леса, часто меняет направление, петляет, кружит, снова выходит на прямую и всю дорогу молчит, не обращает внимания на смертельно уставшего новичка. Аксель тоже молчит, терпит, стиснув зубы идёт вслед за инженером, падает, с хрустом ломая ветки, поднимается, опять и опять заставляя себя сделать шаг, затем другой, третий, снова и снова переставляя непослушные ноги, стараясь не отстать, идти следом, следом, следом, до тех пор, пока эта пытка не закончится.

— …вот здесь и устроимся на ночлег. Напасть на нас можно только с поляны, а место там открытое, тварь легко заметить…

Аксель не хватило сил спокойно опуститься на землю, он, не снимая рюкзака, буквально рухнул на спину, блаженно вытянув ноги. Отдых, он бесконечно долго ждал этого счастливого мгновения. инженер и ч’аа, деятельные и бодрые, словно не было этого безумного перехода, основательно устраивали место ночлега. Выкопав яму, инженер развёл костёр, затем нарубил мягкого лапника, соорудив великолепную лежанку. ч’аа в это время готовил ужин. Когда до Акселя донеслись аппетитные запахи, он почувствовал, насколько голоден. Приложив немалые усилия, Аксель сбросил винтовку и рюкзак, висевшие на нем непосильным грузом целый день и, не имея сил подняться, пополз на запах пищи. ч’аа поставил перед ним тарелку с разогретыми бобами, щедро приправленными кусками свинины и большую кружку горячего кофе. За всю свою жизнь Аксель не ел с таким зверским аппетитом. Насытившись, он отполз к дереву и, привалившись спиной к твёрдому, бугристому стволу, закрыл глаза, представляя себя удавом, переваривающим заглоченного целиком кабанчика.

Незаметно для себя Аксель задремал. Он медленно проваливался в сон, проходя сквозь череду текучих кошмаров, безостановочно сменяющих друг друга. Мрачные тени окружали его, теснились вокруг, напирали, сдавливали, тянули к нему пропахшие тленом костлявые руки, цеплялись за его одежду, плотоядно урчали, скалили щербатые рты в ужасных улыбках, завывая, ковыляли за ним, пытаясь догнать. Он вдруг валился в бездонную пропасть, чтобы через секунду оказаться в ничто, лишённом воздуха, осознать свою смерть, и вслед за тем воспарить над скованным льдом океаном, чувствуя, как кровь в его теле замерзает и он превращается в звенящую на морозе статую.

Трясина кошмаров неотвратимо засасывает его, но Аксель не позволяет вязкой, чавкающей тьме поглотить его окончательно. Усилием воли он устремляется наверх… и просыпается.

Инженер и ч’аа сидят у костра. ч’аа снова сменил облик. Аксель смотрит на его постоянно меняющийся силуэт, следит за вечно движущейся материей внутри него. Это безостановочное движение завораживает, гипнотизирует, увлекает. Вот ч’аа отрывается от созерцания огня, поворачивает карикатурное подобие головы в сторону Акселя, затем погружает руку вглубь своего тела, захватывает пригоршню синих огоньков и широко размахнувшись, рассыпает перед собой полукругом. Аксель следит за их полётом. Огоньки разлетаются, оставляя за собой долго не гаснущий след, падают в траву и загораются ровным синим светом. Инженер говорит: — Аксель, что вы там скучаете в одиночестве. Присоединяйтесь к нам.

Аксель садится между ч’аа и инженером. От костра исходит ровное тепло. К смолистому запаху хвои примешивается горько-сладкий запах дыма.

— Красиво, — инженер указывает на россыпь синего света.

Аксель молча кивает.

— И полезно, — продолжает инженер, — отличная защита. Тварь через нее не пролезет.

ч’аа подтверждает слова инженера многозначительным: «Угу».

— Хотите знать, кто такой ч’аа? — неожиданно спрашивает инженер.

Аксель пожимает плечами. Конечно, ему не терпится узнать, кем или чем является на самом деле ч’аа, однако он делает вид, что спутник инженера его мало интересует. Желание выглядеть человеком, повидавшим кое-что на своем веку, пересиливает мальчишеское любопытство. Аксель старается вести себя так, как поступают, по его мнению, опытные первопроходцы-путешественники, суровые и молчаливые.

— Ладно, — инженер интригующе улыбается, — вижу, вас просто распирает от вопросов. Первое, что вас интересует, Гордон, кто или что есть ч’аа. Отвечаю, ч’аа имплазианин, из левозакрученных.

— Имплазианин? Никогда не слышал о таких.

— Гордон, ну вы даёте. ч’аа говорит, что брат не узнает брата.

— Брата? Послушайте, инженер, бросьте придуриваться. Разве я похож на брата этого, — Аксель пошевелил пальцами, подбирая выражение, этого…

— ч'аа не этот, Гордон. ч’аа имплазианин…

— Ну да, да, я помню. Левозакрученный.

— Гордон, да вы не волнуйтесь. Имплазиане, по сути, являются полиморфными коллективными разумными организмами, проще говоря, живыми вселенными. И будучи самодостаточными, всеобъемлющими и содержащими в себе безграничное сущее, они определяют себя с маленькой буквы.

— Ка. к, — придушенно каркнул Гордон. — Он, они что — Вселенные?!

— Ну так о чем я вам толкую битый час? — инженер удивлённо вздёрнул брови. — ч'аа представитель левозакрученной вселенной.

— Правильный, заметьте, — довольный ч’аа воспарил к вершинам деревьев и растворился в прохладном ночном воздухе без остатка, с тем, чтобы через секунду появиться рядом с Гордоном.

— Правозакрученного звали бы ча’а. И ещё. Имплазиане произносят «вселенная» с маленькой буквы. Без исключений и применительно ко всем существующим в поле материи вселенным…

— Так вот, — невозмутимо продолжил инженер, — левозакрученный интересуется у левозакрученного, как он здесь оказался, среди детей нашей вселенной.

— Вообще-то я здесь родился… — начал было Гордон, но инженер перебил его.

— ч'аа не спрашивает, кто где родился. ч’аа спрашивает, как левозакрученный мог проникнуть через преграду любви. Сам ч’аа попал сюда по дружбе.

— Я не понимаю вас, Густав…

— Ладно, говорит ч’аа, если у левозакрученного брата после перехода повредилась память, он просит инженера, то есть меня, помочь вспомнить левозакрученному о нашей, то есть о вашей истории. ч’аа, я попытаюсь вернуть память твоему брату, хотя сомневаюсь, что мой рассказ поможет ему обрести знание о прошлом.

— Густав, хватит придуриваться. Этот спектакль превращается в вульгарный фарс. Вы меня разыгрываете?

— Успокойтесь вы, Гордон. Разве мы похожи на циничных шутников? К тому же, я думаю, небольшая лекция вам не повредит. Развлечётесь, по-крайней мере.

— Не называйте меня Гордоном, черт вас дери. Если хотите, чтобы я с вами разговаривал…

— А вот тут, извините, Гордон. Для имплазиан этикет достаточно серьёзная материя. Назови я вас Акселем и ч’аа немедленно обидится. — Знаете, — инженер дружески похлопал Гордона по колену, — я бы не хотел оказаться рядом с разгневанным имплазианином в одной комнате, и тем более в одной Вселенной. С маленькой буквы, разумеется. Ведь другой у меня, как вы понимаете, нет.

— Черт с вами, инженер, рассказывайте свою историю, но будьте уверены, как только мы придём в посёлок я потребую, чтобы вас немедленно арестовали и поместили в психушку. Вместе с вашим другом. В самую отдалённую и хорошо охраняемую, чтобы вам не удалось из нее сбежать.

— Гордон, при том, что я сказал раньше, имплазиане считают терпение высшей добродетелью. Посмотрите, ч’аа чрезвычайно взволнован вашей вспышкой гнева. Он волнуется за вселенную.

— !!! — хотел было сказать Аксель Гордон и замолчал, хватая ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.

— Спасибо, ч’аа, — инженер кивнул облачку, весело играющему с огнём костра. Облачко заклубилось и серьёзно-укоризненно посмотрело на Гордона.

— Итак, продолжим. Имплазинане, Гордон, одна из самых древних рас по сю сторону хаоса. Точнее, самая древняя. ч’аа, я извиняюсь., я уточнил. И не пытаюсь я уменьшить ваш возраст, и не всегда я так говорю. Я извинился. Хорошо. Итак, я продолжаю. Знаю, Гордон, о чем вы хотели спросить. Да, по ту сторону хаоса, с большей долей вероятности для нас сегодняшних, тоже кто-то живёт. Но встретиться нам не суждено, по причине фундаментального свойства хаоса разрушать все, к чему он прикоснётся. Хотя, уточняет ч’аа, возможно, ныне живущие в хаосе думают то же самое о нас. Впрочем, это было лирическое отступление. Более того, имплазиане относят себя к расе Перворождённых, то есть к народу, способному порождать Миры. В настоящем времени они остались единственными среди перворождённых в поле неструктурированной материи. Остальные либо исчезли, либо растворились в хаосе, либо самоуничтожились, либо взаимоистребились в невообразимых для нашего воображения войнах.

Даже ч’аа с трудом может воспринять масштабы тех войн, а также мощь и сущность используемых перворождёнными энергий. Это его слова, Гордон. Правда, были и такие, кто создавал новые реальности. Они раздвигали их, наделяли свойствами и законами, затем навсегда поселяясь в них. Уходили, скрывались из нашего пласта реальности. Отсюда появились реальности, параллельные друг другу. Сосуществующие рядом, но никогда не пересекающиеся. Конечно, кроме бесконечности, гордон, ибо только в бесконечности они и могут пересечься, но до нее ещё необходимо добраться. ч’аа уточняет, что в период столкновения полюсов правозакрученным удалось первыми пересечь воображаемый горизонт бесконечности, благодаря чему они получили главенствующее место в союзе.

Правозакрученные пронесли в нашу реальность оружие чужой реальности, правильно его настроили и применили в решающей битве. Они победили в конфликте ценой будущего расы имплазиан. Видите ли, Гордон, имплазиане как народ представляют союз племён, называемых Полюсами. Левозакрученные относятся к минусу, правозакрученные — к плюсу. В период расцвета цивилизации имплазиан, после того, как закончились войны Перворождённых и поле неструктурированной материи опустело, число левозакрученных всегда равнялось правозакрученным. Почему имплазиане придерживались такого порядка? Гордон, ты взрослый мальчик и можешь догадаться сам. Нет? Ответ прост — закрученность имплазианина свидетельствует о его половой принадлежности. Как у нас, человеков. Мужчина-женщина. Ин-янь. Светлое-темное. Мужчина — свет, женщина — тьма. Небо — земля. Левозакрученные, понятное дело, мужчины, правозакрученные — женщины. Конечно, объяснение предельно утрированное, но тем не менее. Утрированное, потому что, в отличие от людей, союз левозакрученного с левозакрученной и правозакрученного с правозакрученной точно так же порождает ребенка-вселенную, как и союз между разнополюсными индивидами. Внутри полюса или племени тоже существуют половые различия, но не так четко выраженные. Это свойство имплазиане приобрели в эпоху первородных войн, благодаря чему сохранили свою расу.

— Ага, — сказал инженер, — чувствую, Гордон, ты стал кое-что понимать. Действительно, если внутри Полюса имплазиане делятся на мужские и женские особи, то соединение однополых представителей разных полюсов должно приводить к тому же результату, что и связь между однополюсными. Природа имплазиан мудра, Гордон. При встрече парных разнозакрученных особей происходит «физиологическая» перенастройка организма и левозакрученный становится мужской особью, а правозакрученный — женской. Главное во всех этих матримониальных раскладах то, что для нормального развития расы жизненно важно поддерживать численно равенство, ибо «правильный» имплазианин рождается только у разнополой пары. И именно оно, тщательно сохраняемое равновесие, мириады эонов назад было насильственно разрушено правозакрученными. По каким причинам правозакрученные поступили таким образом, ч’аа не объясняет. Как бы то ни было, столкновение между Полюсами случилось именно тогда, когда имплазиане естественным образом превратились в гегемонов материи и вступили в эпоху наивысшего подъёма. Война по жестокости не отличалась от древних войн Первородных, а оружие чужаков не только позволило противникам (левозакрученные к тому моменту также получили доступ к иным реальностям) довести процесс взаимного истребления до чудовищного по масштабам совершенства, но и вызвало реакцию цепного разрушения материи. В образовавшиеся разрывы хлынул хаос и война сама собой прекратилась, ибо хаос пожирал сам предмет спора. Имплазианам не оставалось ничего другого, как совместными усилиями бывших непримиримых врагов спасть то, что ещё можно было спасти. Хаос удалось остановить, но война возобновилась. Теперь имплазиане сражались против завоевателей из хаоса. Хаос больше не безжизнен, он населён разумными существами, сильными и агрессивными. Войны с хаосом (или Хаотические войны) длились с перерывами несколько сот эонов, после чего наступил долгожданный мир. Имплазиане победили, но какова цена их победы? Некогда могущественная раса находилась на грани вымирания. Столкновение полюсов и хаотические войны нарушили демографическое равновесие. Две трети полюса левозакрученных погибли, оставшиеся, рассеявшись по полю материи, предпочли цивилизации свободную жизнь кочевников. В течении последующих тысяч эонов две части одной нации развивались самостоятельно. Правозакрученные возрождают мощь народа имплазиан, левозакрученные постепенно впадают в ещё большее варварство. Два мира почти не соприкасаются друг с другом. Так продолжалось до появления среди левозакрученных вождя, объединившего отдельные племена в единую варварскую империю. Вождь, ставший повелителем левозакрученных, захотел сравниться с правозакрученными в могуществе и объявил о великой эпохе учения. Он заключил союзный договор с Гнозисом правозакрученных и отдал свой народ ему в обучение. Чего хотел достичь император варваров, мы никогда не узнаем, но его план, в конечном счёте, привёл к воссоединению имплазиан в единую нацию. Правда, объединение имплазианам мало помогло, потому что к этому моменту их раса уже перешагнула порог зрелости и вступила в чертог старости. В поле материи появились новые, молодые, стремительно развивающиеся расы, которым имплазиане, не имевшие больше ни сил, ни желания сопротивляться, уступили право творить дальнейшую историю.

— И при чем здесь два левозакрученных, инженер?

— Это просто, Гордон. Соединение двух начал, мужского и женского, порождает вселенную. Вселенная есть плод любви имплазиан. Взаимная симпатия разнополюсных приводит к появлению правильной вселенной, соединение однополюсных порождает антивселенную. Своего рода генетическое отклонение. Правильная вселенная наполнена материей, антивселенная — антиматерией соответственно. Правильная, материальная вселенная окружена порогом любви, не позволяющем проникать в нее другим имплазианам, могущим случайно или намеренно ее уничтожить, а антивселенная буквально притягивает всех, попавших в сферу ее энергетического воздействия, имплазиан. Попасть в правильную вселенную имплазианин может только по приглашению Космократора. Космократор, Гордон, это ребёнок, рождённый в союзе разнополюсных, он становится, как бы выразиться поточнее, управляющим созданной вселенной. Управляющим, наблюдающим, надзирающим и направляющим. ч’аа оказался здесь по приглашению здешнего Космократора.

— Я никуда не попадал, Густав. Я родился на Дельте Пангеи, мои родители с Дельты Пангеи, и их родители жили на Дельте Пангеи.

— ч'аа говорит, Гордон сам решает, что ему делать. ч’аа предупредил брата.

— Всё, инженер, хватит с меня ваших рассказов. Мне проблем хватает и без ваших фантазий. Трудный выдался денёк сегодня. Сначала меня пытались сожрать, а теперь пытаются свести с ума. Я устал, инженер, и отправляюсь спать. Не хочу больше слушать ваши нелепые фантазии.

— Ложитесь рядом с костром, — нисколько не обидевшись, посоветовал инженер. Ночи здесь холодные.

— Спасибо, — буркнул Аксель, расстилая вытащенный из рюкзака спальный мешок.

— Думаешь, он поверил? — спросил инженер, убедившись, что Аксель уснул.

ч’аа снисходительно улыбнулся. Дети любви бывают такими глупыми. Конечно, нет, не поверил. Хотя, может много позже, он поймёт, если захочет. В каждой сказке есть зерно истины… Всему свое время… и время всякой вещи под небом…

— Это ничего, — говорит инженер, укладывая под голову скатанную куртку, — зато мальчику станет приятно и мальчик успокоится…

— Подъем, новичок, пора вставать, — гаркнул инженер над ухом с такой силой, что Аксель аж подпрыгнул от неожиданности.

— Вылезайте, Аксель, мы выступаем. Оставшихся ждать не будем!

— Который сейчас час?

— Половина шестого по-местному, четыре тридцать по-стандартному. Мы опаздываем, Аксель! Собирайтесь!

— Можно, я посплю чуть-чуть…

— Можно, но без нас, — произносит инженер, бодро вытряхивая Акселя из спального мешка. — Время не ждёт, парень. Смотри, заря занялась на востоке. До фактории осталось полдня пути. Чем раньше выйдем, тем быстрее дойдём.

Аксель с трудом встаёт на ноги. Каждое движение отдаётся по всему телу тупой болью. Ему надо скатать спальный мешок, и Аксель мучительно раздумывает, как свернуть синтитоновый спальник, по-возможности не нагибаясь. Горестные размышления Гордона прерывает ч’аа. Легко нагнувшись, он подхватывает спальник, ловко скручивает и укладывает в рюкзак. Затем берет Акселя под ручку и осторожно ведёт его к костру. Инженер протягивает Акселю кружку горячего кофе, накрытую толстым ломтем хлеба с маслом и восхитительно большим куском ветчины. Глядя на шедевр кулинарного искусства, сооружённый щедрой рукой инженера, Аксель испытывает приступ зверского голода. Он впивается в бутерброд зубами, глотает, почти не пережёвывая, давится, запивает кофе, снова откусывает, ощущая на языке вкус хлебного мякиша, молочную свежесть масла и нежную лёгкость мяса. Инженер и ч’аа удивлённо смотрят на Акселя, улыбаются и весело перемигиваются. — Он распробовал на вкус медвежьего мяса, — смеётся инженер. ч’аа важно кивает в ответ.

Наскоро позавтракав, они выступают. Инженер выбирает теперь путь полёгче. Сверяясь с компасом, он отчётливо забирает вправо до тех пор, пока не выходит на хорошо утоптанную тропинку.

— Тропа старателей, — говорит инженер, оглядываясь. — Известна со времени первопоселенцев. Начинается от ручья Сайруса Венса и ведёт прямо к Трем Розам. Крепитесь, Аксель, до фактории, можно сказать, рукой подать. В ответ Аксель лишь недоверчиво хмыкает. Он усвоил главное правило таёжной жизни — расстояния здесь просто не принимаются в расчёт. Утверждая о том, что-де до интересующего вас пункта рукой подать, местный житель может иметь в виду и пять минут хода и несколько дней пути. Испытав в полной мере действие этого правила на своей шкуре, Аксель решил для себя не слишком доверять словам и обещаниям старожилов, жить своим умом и набираться терпения. Поэтому он крепче стиснул зубы и поддёрнул вверх сползший рюкзак, чтобы не слишком мешал при ходьбе. Забавно, но инженер его не обманул. Солнце едва подбиралось к зениту, когда они спустились с обрыва, поросшего высокими деревьями, напоминающими земные сосны в долину, покрытую высокой сочной травой, над которой поднимались длинные бревенчатые блокгаузы фактории, окружённые стеной, сооружённой из сизо-серых необработанных пластокерамических плит.

В серёдке огороженной территории стоял большой двухэтажный дом. На нижнем этаже находился салун, верхний был поделён на две половины. В первой устроили гостиницу, во второй располагались апартаменты хозяйки. Постояльцы поднимались в свои номера по широкой лестнице, на половину хозяйки вела узкая витая лесенка, расположенная в углу за стойкой бара. Хозяйка фактории, Невада Энн Макбрайд, унаследовала дело после смерти отца, старого Фарги Макбрайда, пришедшего в эти места с первой волной старателей. Фарги первым открыл копи Лазоревой Цепи, успев застолбить самые богатые участки. Он стал первым миллионером и первым, кому нечаянное богатство не принесло удачи.

Свой первый миллион он заработал через неделю после открытия жилы в Лазоревой Цепи. Через полгода он мог спокойно скупить половину планеты, если бы ему пришла в голову такая блажь. Фарги тратил деньги без сожаления и не считая, и сколько бы он не потратил, у него всегда оставалось вдвое больше. О нем слагались предания. Одни вполне серьёзно утверждали, что он открыл неиссякаемый источник, другие говорили, что старина Фарги заключил союз с местным дьяволом, третьи рассказывали, что секрет успеха он выведал у верховного колдуна племени мъер, для чего ему пришлось подвергнуть строптивого дикаря ужасным пыткам. Ка бы то ни было, за Фарги прочно укрепилась слава не знающего поражения счастливчика, способного извлечь выгоду из самого-пресамого дохлого и пропащего предприятия. Для новичков он был непререкаемым авторитетом, идолом, путеводной звездой, героем, достигшим заветного берега, овеществлённым символом Великой Заветной Мечты, заставляющей людей срываться с насиженных мест и устремляться в глубины пространства вслед за ветреной птицей счастья, в надежде ухватить однажды неуловимую насмешницу за хвост, для старожилов же Фарги был чем-то вроде большой занозы в заднице. Его общества искали, им восхищались, знакомством с ним гордились и его же страстно ненавидели. Его проклинали и перед ним заискивали. Ему желали одинокой смерти и мечтали выдать за него своих дочерей. Вокруг него кипели нешуточные страсти, а он жил, не обращая внимания на злобу, зависть и меркантильный интерес обывателей. Он напоминал несокрушимый утёс, с лёгкостью выдерживающий штормовые валы и оттого никто в Доусоне сначала не поверил слуху, что Фарги разорился.

Однако вскоре управляющий Нью-Доусонского отделения Транскорпоративного Всегалактического Инвестиционного Банка «Крот, Крот и Шварценкопф» подтвердил смутившую городское общество новость. Фарги стал банкротом. Тотчас все от него отвернулись. Пнуть павшего кумира не считали зазорным даже те, кто ходил прежде в лучших друзьях миллионера. Столп общества с лёгкостью был втоптан в пыль, смешан с прахом и забыт. Он стал историей и падкие до героев невежды бросились искать себе нового идола для поклонения. Жизнь Фарги была загублена, да только Фарги так не думал. Он запряг в старую повозку оставшегося верным ему мула, нагрузил на нее остатки своего имущества и отправился на запад. Доусон не вспоминал больше о Фарги Макбрайде, не вспоминал до тех пор, пока старатели, идущие к Лазоревой Цепи от побережья Маршалла и останавливающиеся по пути в Доусоне не стали рассказывать о фактории, построенной на берегу реки Олсена и о ее хозяине, Фарги Макбрайде и о трех его женщинах, жене и двух дочерях, в честь которых он, старый Фар Макбрайд назвал факторию Тремя Розами.

Воистину, это было триумфальное возвращение Фарги. Макбрайд не сгинул навсегда в нищете и безвестности, он сумел подняться и не просто подняться, он стал владельцем обширной сети факторий и фортов, разбросанных вдоль реки Олсена, на побережье Маршалла Квинса и в долине Сэра Капитана Джадда. Его состояние оценивалось в полмиллиарда федеральных кредитов, что втрое превышало прежние накопления. Дочери Фарги Макбрайда считались самими богатыми невестами Запада, а жена, помимо красоты, обладала весьма практичным умом и в деловой хватке не уступала мужу. Фарги Макбрайд мог гордиться собой. Доусон был посрамлён, повержен, унижен и опозорен. Фарги счастливо прожил остаток своей жизни и, умирая, мог с гордость сказать, что судьба отнеслась к нему благосклонно. После похорон старика Макбрайда, вдова и младшая дочь перебрались в Гринсбург, столицу округа, а старшая возглавила разросшееся предприятие отца и управляла им не по-женски твердо и жёстко.

Остановившись у самого края уходящего вниз склона, Аксель с любопытством оглядел лежащую у его ног долину. Он отметил про себя, что ошибся, думая, будто по тропинке они дойдут прямо до фактории. На самом деле, к фактории вела пыльная дорога, петляющая среди небольших холмов. Река Олсена, широкая и полноводная, протекала в метрах ста от фактории. Аксель разглядел несколько грузных баркасов, пришвартованных к причалу. Лодки поменьше, уложенные в ряд, чернели просмолёнными днищами на берегу.

Пока Аксель любовался открывшейся перед ним картиной, инженер, не останавливаясь, шёл вперёд и уже совершенно исчез из виду. Аксель, удивленный и раздосадованный поступком инженера, бросился его догонять. Спустившись по склону, он ринулся в заросли травы и нос к носу столкнулся с поджидавшим его инженером. Инженер выдержал долгую паузу и спросил: — Решили снова умереть, юноша?

Аксель отрицательно мотнул головой.

— Так за каким хреном вы пялились на местные красоты? Я разрешал остановиться?

— Нет… я просто…

— В тайге всегда бывает просто. Здесь каждый подчиняется правилам. Правила кто-то должен устанавливать. Вы устанавливаете правила, юноша? Правильно, нет. Правила здесь устанавливаю я. Не поймёте, буду бить, — инженер стукнул согнутым средним пальцем Акселю по лбу, — и бить буду больно.

Аксель возмущенно вскинулся, а инженер уже уходил по тропинке, раздвигая шуршащие стебли руками. Гордону ничего не оставалось, как бросится вдогонку.

Они подошли к распахнутым воротам фактории и остановились. Широкий пыльный двор был пуст, лишь у коновязи лениво помахивали хвостами, отгоняя назойливы мух два огромных пегих битюга, чуть поодаль от них, пугливо прядая ушами, стоял понурый мул. По углам ворот располагались две сторожевые вышки, оборудованные прожекторами и шестиствольными пулемётами на высоких турелях. Охранники на вышках откровенно скучали. Инженер звонко свистнул и приветственно махнул охранникам рукой. Охранник слева поднялся со скамейки и опершись на перила стал пристально разглядывать стоящих у ворот путников. При этом он, не переставая, жевал, ритмично двигая челюстями. Охранник справа приподнял надвинутую на лицо широкополую шляпу, глянул вниз и, видимо решив, что незнакомцы не стоят его внимания, снова надвинул шляпу на лицо. Охранник слева сплюнул и вернулся на свое место.

— Надо полагать, нам разрешили войти, — заключил инженер.

В салуне было так же тихо и пусто, как на дворе. Бармен отирался за стойкой, не зная, чем себя занять. В дальнем углу молча пили местное пойло, гордо именуемое виски, трое мужчин, судя по одежде, фермеры.

Бармен с надеждой посмотрел на вошедших. Инженер подошел к стойке, со стуком поставил перед собой пробковый шлем, спросил:

— Хозяйка у себя?

Бармен выдержал паузу и ответил вопросом на вопрос:

— Зачем она вам?

— Скажи, пришёл Густав, с товарищами.

Бармен впал в задумчивое оцепенение, затем оттаял, отодвинулся от инженера, вытащил из кармана фартука чёрную трубку рации, забормотал приглушенно, прикрывая рот ладонью.

Через несколько секунд раздался дробный стук ботинок и по лестнице стремительно сбежала молодая весёлая женщина, одетая в рабочий комбинезон с закатанными рукавами. Увидев инженера, она подскочила к стойке, перегнулась через нее, притянула инженера к себе и звонко чмокнула в губы.

— Привет, Густав, какими судьбами?

Инженер поправил сползший на ухо платок.

— Привет, Невада. А у вас тут охрана появилась, — сказал он невпопад и Аксель отметил, что инженера тоже, оказывается, можно вогнать в краску.

— Три месяца назад случилась заварушка, — ответила Невада, смеясь. — Напали адаки незамирённые племён из-за реки. С тех пор живём, как в крепости.

— По вам не скажешь. Ворота настежь, охранники бездельничают.

— Так ведь незамирённые армейские оттеснили в горы. Верховного вождя Тланткантку убили. Его помощник, шаман Высокой Туманной Скалы попал в плен. Теперь будет тихо. До тех пор пока незамирённые не изберут себе новых вождей. Вот наши и расслабились. Ничего, я их быстро в чувство приведу…

— Нам нужна лодка, Невада, — перебил ее инженер.

— Лодка, — переспросила Невада, — зачем тебе лодка, Густав?

— Чтобы плыть, — объяснил инженер, изобразив ладонью волны. — Мальчику необходимо попасть в форт Самтер Крик.

— Какому мальчику?

— Знакомьтесь, — инженер показал на Акселя. — Аксель Гордон, Невада. Невада, Аксель Гордон.

— Здравствуйте, — вежливо сказал Аксель.

— Новичок, — уверенно констатировала Невада. — С каких пор ты водишь новичков, Густав?

— Много вопросов, мало ответов, — вздохнул инженер, — кстати — это ч’аа.

— Не придуривайся, Густав, — отмахнулась Невада, — отвечай прямо.

— Его чуть не съел рцунтрук, — сказал инженер, — совсем чуть-чуть. Мы спугнули тварь.

— Тварь нельзя спугнуть, — авторитетно заявила Невада, — тварь бесстрашна и безжалостна. У нее почти нет болевых рецепторов, — объяснила Невада специально для Акселя. — Ты что-то скрываешь, инженер. И друг твой отворачивает лицо. Наверное, он смеётся над бедной наивной девушкой.

— ч'аа не смеётся, мэм, — сказал, приосанившись ч’аа, — в глаз мошка попала, — обычным тоном продолжил он.

— Мне нечего скрывать, — инженер поскрёб заросшую щетиной щеку, — тварь оставила его на закуску, а увидев нас, вдруг почему-то сбежала. Правда, преследовала затем почти до фактории. Но отстала.

— Н-да, — с сомнением в голосе протянула Невада и снова посмотрела на Акселя. В ее взгляде явственно читалось уважение и… насмешка. — Врёшь ты все, инженер, — вдруг сказала она.

— Ну так что с лодкой? — инженер вернул разговор в деловое русло.

— С лодкой, — Невада вздохнула, — Да бери любую. Вон, на берегу их с десяток.

— Спасибо, — инженер поднялся. — Вот что, Невада, — подумав, сказал он, — я пройду через форт, доставлю юношу по адресу, затем вернусь на маршрут. Четыре дня пути туда, и назад выйдет около шести, мы остановимся дня на два у ручья Голден Крик. Обратно пройдём через Три Розы. Я хочу здесь задержаться, подольше…

И не взглянув больше на Неваду, вышел.

— Инженер, вы её тоже спасли? — поинтересовался Аксель, удобно устроившись на корме лодки.

— Не зарывайтесь, юноша, — инженер резко взмахнул веслом. Помолчав, сказал: — Она однажды выручила меня, и… решила, что нашла своего мужчину. Впрочем, история это давняя, и вообще не вашего это ума дело, юноша.

— Ну, и ладно, — подумал про себя Аксель, — пусть не моего. Я лучше буду смотреть на окрестности.

А поглядеть было на что. Лодка плавно скользила по течению, мимо обрывистого берега, резко сменяющегося длинными песчаными пляжами и каменистыми отмелями. Деревья то подступали к самой воде, то словно растворялись среди великолепных заливных лугов. Чуть зеленоватое небо соревновалось в прозрачности с водой, редкие облачка, похожие на клочки сахарной ваты плыли по небесному своду, медленной тая. Аксель перегнулся через борт, глядя в воду. Глубина была не меньше пяти метров, однако он мог без труда разглядеть желтеющее песчаное дно и чёрные кляксы камней, прихотливо рассыпанные по песку. Сверкая серебристыми боками, пронеслась стайка мальков, тёмным извивающимся жгутом проплыла следом неизвестная Акселю рыба, плоский камень вдруг зашевелился и не спеша пополз по дну. Аксель опустил в воду ладонь, ощущая кожей освежающую прохладу. Он поворачивал ладонь то поперек потока, то вдоль, рассекая воду ребром ладони и следя увлечённо за разбегающимися под углом волнами.

— Аксель, держите руки при себе, — строго сказал инженер, — если не хотите с ними расстаться. Аксель быстро выдернул ладонь из воды и вовремя. Нечто огромное пронеслось под лодкой и бесшумно ушло на глубину. Тогда он решил, что безопаснее смотреть в небо.

Так в молчании и тихой неге (для Акселя) проходило их плавание по Реке Олсена. Ничто не нарушало тишины, а крики птиц, гулкий рёв, всхапывание, ворчание невидимых зверей, всплеск весёл, шлепки о воду играющей рыбы только усиливали ее. Инженер и ч’аа работали вёслами экономно, лодку несла на себе река, они лишь держались определённого расстояния от берега. Наконец инженер, гребущий с правого борта, мощным движениями стал разворачивать лодку влево.

— Форт на другом берегу, — крикнул он между гребками Акселю, — причалим и, можно сказать, дома.

Аксель приподнялся, стараясь рассмотреть, что находится на том берегу. Он увидел почти такой же причал, что и у фактории Трех роз. Сам причал был пуст, но многочисленные баркасы и груз, в беспорядке разбросанный по настилу, свидетельствовали о том, что люди покинули причал совсем недавно.

— Странно, — подумал Аксель, — хотя, возможно у них обед…

Лодка теперь была повёрнута носом к течению и гребцам приходилось работать вёслами вдвое чаще для того, чтобы удержаться в створе причала. Глядя, как тяжело приходится ч’аа и инженеру, Аксель смог оценить мощь реки Олсена, до сего момента скрытую от его глаз. Он только сейчас с удивлением понял, какая сила таится в спокойных до поры водах. Лодка упорно приближалась к берегу, преодолевая сопротивление реки. Аксель ничем не мог помочь гребцам и оттого придумывал, чем бы себя занять. Ничего путного на ум не шло, поэтому он взял на себя обязанности вперёдсмотрящего. Позже, когда инженер поинтересовался, что показалось ему подозрительным в том причале, Аксель честно рассказал о жутких терзаниях по поводу своей бесполезности, раздирающих его душу в тот момент. В ответ инженер недоверчиво хмыкнул и произнёс загадочную фразу:

— Нет худа без добра… и пусть кобыле не легче…

Но это будет позже, а пока Аксель пристально вглядывался в надвигающийся причал и первым заметил облако роящихся над брошенным грузом насекомых. Они напоминали безобидных земных букашек, появляющихся весной. Аксель решил сначала промолчать, однако вспомнил предостережения инженера и, склонившись к его уху, сказал:

— Инженер, там над ящиками какие-то насекомые.

Густав сбился с ритма, посмотрел на причал и швырнув весло, страшным голосом проорал:

— Вот дрянь, тварь нас достала. ч’аа, бросай грести, пусть сносит назад, к лесу. Аксель, как только достигнем деревьев, прыгайте в воду, здесь уже не глубоко, плывите и сразу в лес. Бегите, что есть сил. Тварь обычно атакует на открытом пространстве, в лесу она не опасна. — Всё, прыгайте!

Аксель бросился в воду, окунулся с головой, вынырнул, ощутил под ногами дно, рванулся к близкому берегу. Выбравшись на песок, он попытался было бежать, но тут насекомые, зло треща крыльями, закружились вокруг него. Аксель замахал руками, отбиваясь от назойливых тварей, облепивших его одежду, закружился, упал на колени.

— Беги, Гордон, — орал инженер, беги, скотина, не стой на месте, сукин сын…

Аксель встал на четвереньки, попытался подняться.

— …локальное искривление… не останавливайся… — слышал он угасающий крик инженера.

Аксель на секунду ослеп, а когда способность видеть вернулась, он узрел перед собой Тварь во всей ее ужасающей красе. Она была огромна, вдвое выше человека. Большие фасеточные глаза, блестящие хитиновые створки-чехлы, прикрывающие знаменитый рот рцунтрука, полный острейших зубов, отвратительно шевелящиеся вокруг псевдожвала, карикатурное подобие человеческих рук. Рцунтрук двинулся к Акселю и Гордон закрыл глаза, не в силах совладать с охватившим его ужасом. Почти теряя сознание, он инстинктивно пятился назад, прочь от неумолимо подступающей смерти и в это мгновение некто грубо выдрал его из мира рцунтрука. Аксель больно грохнулся о землю, следом с шумом свалился этот некто. Он приподнял Гордона за куртку и Аксель услышал голос инженера: — Ты жив, жив? Если жив, посмотри на меня. Черт тебя дери, открывай глаза, Гордон, покажи, что ты жив.

Акселю ничего не оставалось, как посмотреть на инженера. Инженер, перемазанный коричневой, дурно пахнущей кровью, сипел, тряся глупо моргающего Акселя: — Новичок ты хренов, Гордон, новичкам везёт… Да ты понимаешь, что сотворил? Нет?! Поверь, скоро о тебе будут легенды складывать! Дважды встретиться с тварью и уцелеть!

— О ч’аа не думай, — продолжал инженер, — Он там остался, но он вернётся. Я же тебе кричал: «локальное искривление пространства». Ловушка твари… не доходит? Затягивает к себе, жертва останавливается и проваливается… Как муравьиный лев, только не в песке, а в складке пространства… Понял?.. Нет?! Ну и черт с тобой, Аксель Гордон… Живи, живи, Гордон, живи долго…

По берегу к ним бежали люди.

Имя рек

Имя рекам дано было следующее: Дуновение, Призрак и Мятный поток. Дано было имя рекам во благовремение. То есть в благоприятный для именования срок. Не раньше, но и не позже. Дано было имя рекам грозное, и имя рекам дано было доброе, и имя рекам дано было разное. И всякая река, которая встречалась им на пути, была ими наименована, и не нашлось ни единой протоки, и ни ручья единого, оставшегося ими не названным. Затем сели они в свои корабли, и отправились дальше, ушли навсегда, ушли на восток, твёрдой дланью правя на восходящее солнце. Мир опустел, и наречённое было потеряно…

В управлении грузоперевозками всегда было шумно и многолюдно. Хлопали двери, по коридорам суетливо бегали взмыленные снабженцы, размахивая мятыми нарядами и жёваными пухлыми портфелями; в комнате отдыха шумели пилоты, свободные от смены, резервные экипажи разбавляли скуку ожидания игрой в карты, нарды, домино, просмотром развлекательных программ по стерео-TV и разглядыванием знойных красоток на разворотах прошлогодних «мужских» глянцевых журналов. Сосредоточенные чиновницы из отделов штатного комплектования и организации контейнерных перевозок, в безукоризненно сидящих чёрных форменных костюмах, подчёркнутых белыми блузами с аккуратными чёрными галстучками уголком, поспешно уступали дорогу напористым снабженцам и шли дальше, недовольно цокая каблуками неуставных туфлей. Иногда в коридорах управления возникали начальники. В сопровождении свиты заместителей и референтов, они проплывали мимо, наподобие редким кометам, осенённым разной длины хвостами и исчезали в лифтовых кабинах или в чьих-либо кабинетах. При их появлении необъяснимым образом наступала тишина, пропадавшая сразу после того, как начальники уходили.

…Подчиняясь напряжённо-безостановочному производственному ритму, контора жила в унисон с космодромом напряжённой, круглосуточной работой.

Расписавшись на последнем формуляре, Геннадий Сизов получил от служащего Отдела контроля движением полётное задание, штурманскую карту, координаты створов ВП-разгона и путевой лист, который ему пришлось заполнить под пристальным взглядом въедливого инспектора.

Отложив ручку (гелевую), Геннадий Сизов аккуратно разложил по карманам полученные документы, сделал ручкой (своей) дотошному инспектору и отправился в столовую. До назначенной на одиннадцать планёрки оставалось чуть больше тридцати минут и потратить их Геннадий Сизов собирался с толком. Сидя за хорошей кружкой свежесваренного горячего кофе. Или какао со сливками. Хотя какао Геннадию Сизову нравилось меньше, чем крепкий горячий кофе, налитый в хорошую вместительную кружку. Геннадий Сизов любил пить кофе из больших кружек, заедая его хрустящим кремовыми трубочками, обсыпанными сахарной пудрой эклерами, пышными пирожными или, на худой конец, бутербродами, изготовленными из сыра и колбасных кружочков на щедро нарезанных хлебных ломтях, ржаных, либо пшеничных.

В столовой он садился на свое любимое место: спиной к красочному мозаичному панно, изображающему героический подвиг объединённого прогрессивного человечества, бездумно и безоглядно рвущегося к звёздам, и лицом к широким окнам, открывающим панораму космодромного комплекса во всей его индустриальной красоте. Особенно красив был космодром ночью. Расчерченный сигнальными огнями на ровные квадраты стартовых «столов», он представлял собой бескрайнюю плоскую равнину, залитую пластокерамитом. Огни весело убегали вдаль, к самому горизонту, туда, где на пределе видимости вонзались в ночное небо тонкие сияющие иглы диспетчерских башен и сигнальных маяков, озаряющих горизонт предостерегающими сполохами тревожного красного и оранжевого света.

Лучи прожекторов, бродили по рукотворной равнине, скрещиваясь и расходясь, выхватывали ползущие по полю в разных направлениях автокары наземных служб, грузовики и цистерны заправщиков. Космодром был рассчитан на приём и обслуживание магистральных внепространственных тягачей. Данный тип космического корабля мог садиться и взлетать с поверхности планет. Для этого он оснащался водородными ускорителями.

Старт производился из подземных шахтных стволов, удлиняемых выдвигающимися перед взлётом трубчатыми направляющими опорами. В околопланетном пространстве тягач перемещался и маневрировал при помощи жидкотопливных двигателей. Стыкуясь со сформированными на орбите контейнерными сцепками, он выводил их в предписанный полётным заданием разгонный створ, включал ВП-конвертеры и совершал внепространственный скачок в точку назначения. Тягачи подразделялись на среднемагистральные и дальномагистральные. Они отличались друг от друга размерами, количеством и мощностью ВП-конвертеров, грузоподъёмностью и численностью экипажей.

Среднемагистральные тягачи пилотировались одним астролётчиком, дальномагистральными управляли двое: пилот-шкипер и штурман-второй пилот. Геннадий Сизов был пилотом среднемагистрального ВП-тягача «Петрозаводск-19/86» модели «Процион T-Rex-104g». Ти-Рексы собирались на Объединённых Верфях Земли. Среди пилотов они имели заслуженную репутацию «рабочих лошадок»: безотказные, непритязательные машины, не требующие чрезмерных затрат на эксплуатацию и обслуживание, в отличие от «Проционов Buffalo Truck», проектов 60 и 90, выпускаемых диверсифицированными фабриками Солнечной Гавани Прескотта.

Геннадий Сизов вошёл в столовую. Столовая управления грузоперевозками была типовым автоматизированным пунктом питания. Длинная стенка, декорированная мозаикой, отделяла вместительный зал от стоек кухонных автоматов. Столики в зале были расставлены в шахматном порядке, невзрачные выпуклые светильники крепились к стенам и на потолке, отчего потолок выглядел неприлично пупырчатым.

Фальшивые колонны обвивали синтетические лианы, усаженные крупными экзотическими цветами. Лианы выполняли роль воздуховодов, а цветы маскировали климатизаторы, воздухоочистители и озонаторы. Большинство столиков пустовало, лишь в противоположной части зала, у никелированного шкафа электрической кофеварки устроились трое диспетчеров из ночной смены, занятые поеданием дежурного позднего ужина или раннего завтрака и разглядыванием расположившихся поодаль девушек-операторов справочной службы.

Девушки берегли фигуры: ели постные овощные салаты, запивая зелень свежевыжатым соком, негромко разговаривали и не обращали на диспетчеров никакого внимания. Сидящую ближе к диспетчерам брюнетку Сизов знал. Ёе звали Лена Синельникова. Она работала в отделе хозяйственного планирования. Сизов не понимал, кого и зачем могла заинтересовать деятельность плановиков. Как-то он попытался выяснить это у Лены. Она дёрнула плечиком и сказала: «Чтобы отвечать на такие вот глупые вопросы».

Сизов извинился. Лена грустно улыбнулась: «Ничего. Просто я устала. День был какой-то очень суматошный». Потом Сизов случайно выяснил, для чего плановикам понадобилась персональная справочная. И ему стало жалко Леночку. Потому что снабженцы были людьми преимущественно грубыми, назойливыми, нервными и нетерпеливыми. Терпение вообще (и принципиально) не входило в число их добродетелей. Если, конечно, заранее предполагать, что они обладают хоть какими-нибудь добродетелями.

Когда Сизов появился в зале, Лена отвлеклась от разговора, повернула к нему своё лицо и чуть заметно качнула головой. Геннадий Сизов кивнул в ответ, попутно отметив, как сразу поскучнели лица диспетчеров. Соседки Лены с любопытством смотрели в сторону Сизова. Под их оценивающими взглядами Геннадий прошёл к кофейному аппарату, извлёк из пластиковой упаковки новёхонькую стерильно чистую кружку, набрал кофе, по пути прихватил плетёную розетку с пышным молочным печеньем, пакетик сливок и комфортно разместился на любимом месте.

Девушки уже ушли, диспетчеры сумрачно доедали второе. Сизов выхватил кругляшок печенья, отхлебнул глоток обжигающего нёбо напитка. Часы показывали без четверти одиннадцать. Геннадий Сизов имел в запасе пятнадцать минут свободного от всяческих забот и проблем времени. Относительно свободного. От предполётной сутолоки и нервотрёпки, медицинских комиссий и медицинских анализов, обязательно на голодный желудок. Разве желудок может быть голодным? Желудок может быть пустым, а человек голодным. От предстартового ожидания, когда отстранённое щёлканье секундомера дублируется лишённым тембра и эмоциональных интонаций (индивидуальности) механическим голосом в наушниках, вызывая томительное чувство надвигающейся беды. От приступов неконтролируемого страха, когда тягач проскакивает световой барьер и ныряет, погружается, проваливается в ВП. От пронзительных всплесков животной радости, когда он выпрыгивает, выплывает, вываливается в трёхмерную область реальности. От… да много от чего. От всего того, что составляет обыденную жизнь пилота внепространственного тягача. Или, выражаясь казённым стилем газетных передовиц, рабочие будни «этих скромных трудяг, неприметных героев дерзкого по замыслу, грандиозного по исполнению и масштабу плана покорения космического пространства, простых водителей космических прицепов».

Геннадий Сизов приподнял пустую розетку и со вздохом поставил обратно на стол. Печенье неожиданно быстро закончилось. Вставать и идти за следующей порцией Сизову было лень. Он грустно посмотрел на разложенные по розеткам сдобные горки, большими глотками допил остывший кофе, после чего взглянул на часы. «Времени присуще крайне пренеприятное свойство, — удручённо заключил Геннадий Сизов, — Определённо, оно имеет устойчивую тенденцию к быстрому исчезновению. Или утеканию».

Сизов энергично поднялся. За окнами прожектора прекратили бесцельно метаться по стартовому полю. Узкие световые полосы сконцентрировались на раскрытой пусковой шахте. Из круглого тёмного зева взметнулись языки белого пламени. Дрогнул и мелко завибрировал пол под ногами. Ослепительный огненный столб ударил под самые небеса. Взлетающий тягач на миг завис над шахтой, потанцевал на рвущемся из сопел огне, и пошёл, разгоняясь, вверх, громогласно ревя водородными двигателями.

Тягач забирался всё выше и выше, изрыгая жаркие пламенные струи, и, по мере удаления его от земли, громоподобный рык становился тише и тише, и сам он уменьшался и уменьшался в размерах, пока не превратился в пылающую на небосводе звезду, скоро погасшую. Прожектора, привлечённые взлётом ВП-тягача, развернулись и световые лучи вновь заскользили по равнине причудливым зигзагом.

Смысла в проводимой руководителем полётов планёрке было не больше, чем в пролёте шмеля над некогда таявшими ледниками Гренландии. Это понимали все собравшиеся в конференц-зале. Пилоты, рассевшиеся полукругом на откидных креслах перед изящной кафедрой, отмеченной аскетичной эмблемой Торгового Флота, и сменный руководитель полётов, Аксель Рудольфович Волхово, демократично устроившийся позади кафедры на столе президиума.

Аксель Рудольфович был заслуженным ветераном Гражданского Торгового Флота, дослужившимся до флаг-капитана Коммерческой флотилии Регула и вышедшим в отставку шкипер-коммодором, поощренным за долгую, безупречную службу Знаком Трудового Отличия, что давало ему право на персональную пенсию и бесплатный проезд (пролёт) к месту отдыха и обратно один раз в два стандартных года.

Заслуги Акселя Рудольфовича, перечисленные интонацией торжественной и значительной, могли вызвать в непосвящённом слушателе превратное (но закономерное) и ошибочное представление о возрасте ветерана. Аксель Рудольфович Волхово был крепким мужчиной, сорока двух лет, роста выше среднего (175 сантиметров), голову брил налысо, скрывая обширную плешь и по заведённой среди астролётчиков-мужчин моде.

Входящие в экипажи космических кораблей женщины стриглись коротко, под мальчика. Такова была традиция, сложившаяся на заре глубокого освоения ГМП — Галактики Млечный Путь.

Обычай проведения планёрок, летучек, или кратких производственных совещаний перед началом работы произошёл из времён сравнительно далёких (но не достаточно древних), когда человеческая раса жила разобщёнными группами, именуемыми племенами, народностями, нациями, на отделённых друг от друга условно проведёнными границами, территориях, определяемых термином «государства».

Жила скученно и оттого несчастно, потому что ограниченность территорий, пригодных для комфортного существования разрастающихся наций приводила неминуемо к вооружённым столкновениям и разорительным мировым войнам. За расширение жизненного пространства, за обладание полезными ископаемыми, за накопленные соседями богатства, за рабами… и просто из жгучей зависти.

В те суровые годы торжествовали так называемые идеологии, между которыми шла непрекращающаяся принципиальная борьба за мир во всём мире. От которой трещали кости и ломались судьбы. Отдельных людей и целых народов, имевших несчастье оказаться между жерновами соперничающих политических систем.

Каждая доминирующая среди государств идеология стремилась всяческими способами и приёмами доказать свое превосходство над противной. Первая, к примеру, провозглашала примат индивидуализма, противостоящая ей упирала на животворную силу коллективизма; первая превозносила капитализм и рынок, вторая — социализм и плановое хозяйство.

Планёрку изобрели социалисты. Этого вполне достаточно, чтобы безошибочно выявить присущие социалистической хозяйственной планёрке признаки: обязательность и необходимость. Обязательность её посещения и объективное отсутствие необходимости её проведения.

Опоздавшие торопливо рассаживались по креслам, шёпотом приветствовали знакомых, пожимали руки соседям, устраиваясь на креслах, вопросительно поглядывали на Акселя Рудольфовича. Сидящий на столе Волхово был увлечён разглядыванием собственных ног, обутых в тупорылые лакированные ботинки. Он поворачивал ступни так и эдак, тянулся носками к полу, разводил ступни и постукивал каблуком о каблук.

По рядам проносился легкомысленный шумок: пилоты расслаблялись и больше всего напоминали расшалившихся школьников, Волхово походил на учителя, терпеливо дожидавшегося, пока ученики не угомонятся. Ученики не обращали на преподавателя никакого внимания. Шутили, переговаривались вполголоса, сыпали анекдотами, смеялись. Волхово, ритмично помахивая ногой, задумчиво прислушивался к постепенно нарастающему в зале гулу и скучно думал о том, что взрослые, опытные мужчины могут вести себя как дети — несерьёзно; радостно и с каким-то наплевательским облегчением забывая о долге, дисциплине, элементарной вежливости и возложенных на них обязанностях.

Конечно, этот набор чеканных формулировок отдавал затхлой казёнщиной. (Кроме элементарной вежливости. Вежливость, априори, считалась неотъемлемой чертой каждого прилично воспитанного человека). От него за версту несло пыльно-спёртым залежалым духом. Набор этот был затёрт, захватан, обесценен. Облупился от длительного употребления. Низошёл до состояния «общего места» и «трескучей фразы», но не утратил в мутных наслоениях дешёвой демагогии алмазную крепость основы. Фундаментальность сути. Он символизировал порядок. То есть правильное, налаженное состояние быта: общего уклада и частного существования. Соотношение обязанности и личной инициативы. Взаимодействие командира и подчинённого. Чёткий приказ и беспрекословное его исполнение…

Волхово соскочил со стола и прочно утвердился за кафедрой. Подключил гарнитуру спикер-переводчика, поправил сопряжённый с наушником микрофон.

— Господа, разом прекращаем болтовню! — Волхово исподлобья оглядел аудиторию и оглушительно хлопнул ладонью по кафедре. Шум в зале начал волнообразно стихать.

— Спасибо, господа. — продолжал Волхово в наступившей тишине. — Попрошу присутствующих проверить, у всех ли включены автопереводчики? Если не у всех, попрошу включить. У всех включены. Благодарю. Тогда начнём наш брифинг, господа. Регламент работы не изменился. Он вам известен. Думаю, повторять его нет никакой надобности. Или есть? — Волхово выдержал небольшую паузу. — Значит, повторяться не будем.

Сделав непроницаемое лицо, он подкатил к кафедре разлинованную меловым грифелем доску.

— Здесь воспроизведён, — сказал Волхово и ткнул в доску извлечённой из нагрудного кармана складной ручкой-указкой, — и продублирован согласованный список стартующих экипажей в промежутке между 12.00 ночи и 6.00 утра наступивших суток. С указанием точного времени взлёта. В порядке установленной и утверждённой очерёдности стартовый график выглядит следующим образом: в 1.10 ночи стартует Янг Самтер. За ним, с интервалом в двадцать минут, взлетают Отто Гайзер, Левон Мартиросов, Ли-Н-Дэ, Вольфганг Леннт, Фальк Корсо, Дмитрий Остапенко, Владимир Денисов и Така Хирата. Навигатор Хирата стартует в 3.50 утра и после взлёта его корабля в секторе «Си-94» космодрома будет объявлен технический перерыв, продолжительностью 30 минут, с 3.50 до 4.20 утра, по завершении которого старты среднемагистральных тягачей возобновятся. В интервале от 4.20 до 6.00 утра произведут взлёт оставшиеся пилоты: в 4.20 утра стартует Лоран Фишборн; в 4.40 — Геннадий Сизов; в 5.00 утра — Горан Славич; в 5.20 — Сергей Молчанов; в 5.40 — Жордан Прага; в 6.00 утра — Карел Живков. Взлётом своего корабля шкипер Живков завершит серию ночных стартов из сектора «Си-94». — Волхово с треском сложил указку. — Если есть вопросы, задавайте, не стесняйтесь. Я жду. Так, вопросов нет. Следовательно, займёмся проблемами соблюдения правил безопасности при стыковке, маневрировании и выходе к разгонным створам ВП загруженным магистральным тягачом. Для начала я хочу особо подчеркнуть и в очередной раз напомнить вам, господа…

Сизов непроизвольно зевнул. Сидящий рядом Фальк Корсо немедленно пихнул его острым локтем в бок и зашуршал блестящей обёрткой энергетического шоколадного батончика. На обёртке был нарисован крепкий мускулистый медвежонок, грациозно и с невероятной легкостью подкидывающий над собой увесистый бочонок, до краёв заполненный коричневой патокой.

Шоколад назывался «Мишка-Сладкоежка» и сулил всякому, купившему его, непревзойдённую гармонию вкуса, образованную сочетанием белой нуги, ореховой карамели и натурального пчелиного мёда, собранного дикими кочующими пчёлами-перелётами на бескрайних предгорных лугах Туманной Прелести.

Щедрый Корсо великодушно предложил разделить батончик пополам. От половины батончика Сизов, не раздумывая, отказался, но отломил скромную четвертинку, чтобы по достоинству оценить необычайные вкусовые качества продукта.

Нуга отличалась мыльным привкусом, карамель вязла на зубах, мёд перелётных пчёл был излишне сахаристым, но в главном реклама не обманывала — шоколад действительно оказался сладким, и, наверное, всё-таки питательным. А вот в его полезности Сизов уверен не был.

— Гадость редкостная, — поделился впечатлением Сизов, склонившись к Фальку, — как будто пластилин жуёшь.

— Редкость гадостная, — бойко отшутился Корсо. — Жуёшь и давишься, давишься, но жуёшь, — иронично откомментировал он ремарку Сизова. — Зато бесплатно, — Фальк скатал обёртку в тугой шарик, — перехватил коробку у начхоза. Ребята из хозчасти распотрошили втихаря пару ящиков НЗ. Из экспедиционных запасов СКР.

— Косморазведчики, — Сизов изобразил пальцами решётку, — Подсудное дело. Одно-значно!

— Фу, какой вы, право, мужчина, скучный. Скучный и предсказуемый, — ухмыльнулся Корсо. — Всего-то пара ящиков. К тому же, с почти истекшим сроком годности.

— Ну-да, ну-да, расскажешь об этом транспортному прокурору. На очной ставке. Споёшь покаянную арию, птичка…

— Корсо, Сизов, — перебил их разговор Волхово. — Я вам случайно не мешаю? — вкрадчиво осведомился он.

— Никак нет, господин руководитель полётов, — вдруг браво вскинулся Корсо. — Обсуждаем ваше выступление.

— Да неужели? — сказал Волхово, всем своим видом демонстрируя крайнюю степень изумления. — Знаете, меня это успокаивает. В таком случае, думаю, вам не составит особого труда повторить то, о чем я говорил последние две минуты. Итак. Капитан Корсо. Я слушаю.

Корсо обескураженно молчал.

— Сизов? Не стесняйтесь, Геннадий Александрович. Смелее…

— Простите, Аксель Рудольфович, я прослушал, — честно признался Сизов.

— Присаживайтесь, Геннадий Александрович, — любезно предложил Волхово, — надеюсь, вам стало стыдно.

— Ещё как, — сказал Сизов. Волхово страдальчески сморщился. В зале раздались приглушённые смешки.

— Мои слова относятся ко всем, — возвысил голос Волхово, — Предполётный инструктаж, господа, мероприятие достаточно важное и серьёзное, чтобы относиться к нему с той лёгкостью и необязательностью, которую я вынужден здесь наблюдать. Без особого восторга, надо вам признаться. Стыдно, господа.

— Простите нас, Аксель Рудольфович, — приложив ладонь к сердцу, сказал Дмитрий Остапенко, — обещаю, больше такое не повториться.

— В самом деле, Дмитрий Владиленович, — сказал Волхово, — проследите, пожалуйста, за порядком.

— Всенепременно, — с угрозой пообещал Остапенко и показал Корсо увесистый кулак.

Зал ответил Остапенко дружным здоровым смехом, и даже Аксель Рудольфович удостоил всех милостивой улыбкой. После чего крепко ухватился за кормило власти и направил разболтавшееся собрание в нужное ему русло.

Раздевалка была пуста, обширна и отделена от душевой овальной полупрозрачной крышкой, отлитой из прочного космического стекла. Крышка эта плотно прилегала к краю вырезанного в стене люка и запиралась внушительным замковым механизмом.

Крышка, замок и лента уплотнителя были сняты безвестными любителями старины со списанного рудовоза и поставлены взамен обычной остеклённой двери. Огромная дверная рукоять за годы службы была отполирована до блеска прикосновениями тысяч и тысяч ладоней. На крышке вполне различалась надпись «RESERVE EXIT L-4», что с потрохами выдавало национальную принадлежность отправленного на свалку ветерана.

Когда-то рудовоз принадлежал Северо-Американскому Внеземному Горнодобывающему Консорциуму, разрабатывавшему по концессии залежи редких и тяжёлых металлов на планетах и спутниках, исключённых из Перечня ре-формируемых небесных тел. Консорциум был создан тщанием группы анонимных инвесторов-концессионеров, обладавших немыслимым капиталом и немалым лоббистским влиянием, позволившим им без особых усилий и в короткие сроки захватить монопольное положение на сырьевом рынке и удерживать его вплоть до утраты Землёй формального лидерства в созданном Содружестве Обитаемых Миров, реорганизованном впоследствии в I Галактическую Федерацию.

Захиревший монополист, распродав на аукционах движимое и недвижимое имущество, окончательно и бесповоротно превратился в скупой факт, запечатлённый в анналах истории, а его корабли ещё долго использовались на различных маршрутах, принося изрядную прибыль своим новоиспечённым владельцам, прежде чем оказались на свалке, среди ржавых груд металлолома, предназначенного на переплавку. Установка крышки сопровождалась шумным скандалом, немало позабавившим космодромную общественность.

Неизвестные ревнители древностей, по устоявшейся легенде, шутники-пилоты, сговорившиеся с некоторыми молодыми техниками, ночью, стараясь не слишком шуметь, профессионально применяя автоген, высокоскоростную циркульную пилу, аппарат лазерной сварки, быстро застывающий герметик и шлифовальную машинку ловко заменили пластиковый дверной короб на корабельный люк, разом придав душевой неповторимый и ласкающий взор матерых космоплавателей флотский вид.

Сложнее было замести следы преступного деяния, но дружная команда заговорщиков применила хитроумную маскировку: выдав себя за бригаду грузчиков, она вынесла оставшийся после великолепно проведённой операции строительный мусор и без остатка изничтожила его в утилизаторе.

Шутники были особенно в ударе: требовательно покрикивали на не уступающих им дорогу, по пути к утилизатору разругались с возникшим будто ниоткуда завхозом, пожелавшим немедля выяснить, что здесь происходит и кто дал разрешение на проведение ремонтных работ не уведомив предварительно ответственное лицо, отвечающее за учтённое имущество, вслед за тем помирились с ним и даже задружились, прозрачно намекнув на соответствующую случаю компенсацию, да так, что довольный завхоз шёл впереди изнемогающих от смеха работничков, предупредительно открывая и придерживая двери.

В накопительной у камеры утилизатора по обоюдному согласию сторон завхозом была составлена ведомость списания: всё честь по чести: порядковый номер, наименования списываемого имущества, количество цифрами, количество прописью, общее количество, подписи пребывающих при утилизации лиц. Довольный завхоз получил причитающуюся ему награду, не менее довольные заговорщики отправились обмывать, в прямом смысле этого слова, новинку.

Скандал разразился через полторы недели, когда административно-хозяйственная часть затеяла внеплановую инвентаризацию материальных ценностей, подлежащих обязательному учёту и не досчиталась дверного пакета за таким-то номером, на месте которого находилось чёрт-знает что, абсолютно без каких-либо документов, неучтённое и оттого по факту не существующее, с какой-то подозрительной и скажем прямо, предосудительной и неуместной для душевой надписью.

Разбирательство тянулось неделю: завхоз ругался, брызгал слюной и потрясал перед шалеющими от праведного напора обманутой завхозовой души хозяйственниками вещественным доказательством — собственноручно написанной ведомостью, объяснялся, обвинял и обличал, заблаговременно каялся, ревностно участвовал в опознании, выявляя злоумышленников.

О происшествие было доложено начальнику Дистанции пути. Начальник Дистанции пути спустился в раздевалку, долго стоял перед люком, подержался за рукоять, провёл ладонью по выпуклой поверхности стекла. Глаза его ностальгически затуманились, начальник Дистанции пути вспоминал. Вспоминал свою боевую юность, кадетские будни, стажировку на внутренних линиях Солнечной Системы, работу в Каботажной Флотилии Земли, Космическую академию, капитанство в Дальстрое, командование эскадрой десантных рейдеров Службы Космической Разведки, Силлурианский инцидент, строгий карантин на Сенсоре, отставку из СКР и переход в Гражданский Флот на административную работу.

Начальник Дистанции пути печально вздохнул и посмотрел на выстроившихся за ним подковой начальников ниже рангом. Конфликт был полностью исчерпан. Виновные отделались устным выговором, завхозу (необъяснимо для него самого) вынесли благодарность в приказе, люк инвентаризировали и поставили на баланс.

Техники выставили пострадавшему и поощрённому руководством ящик местной водки тройной угольной очистки, прозрачной, как слеза невинного младенца; парни из лётного состава от технической службы не отстали, притащили упирающихся зачинщиков безобразия и заставили их извиниться, после чего проставились армянским марочным коньяком двадцатилетней выдержки и швейцарским плиточным пайковым шоколадом на закуску.

Довольный завхоз после всего случившегося ходил гоголем и при встрече с разоблачёнными забавниками всякий раз делал пальцами козу и выразительно подносил к своему лицу: мол, помните, я с вас глаз не спускаю. Забавники в ответ понимающе улыбались и заговорщицки перемигивались.

Ряды железных шкафов были выстроены компактными секциями и каждая такая секция выделялась прикреплённой сверху табличкой с буквенно-цифровым кодом. Цифры обозначали количество шкафов в секции, буквы последовательно перечисляли буквы алфавитов национальных языков, русского и английского в парном диапазоне: А-Б, В-Г и так далее, исключая твёрдый и мягкий знаки в русской транскрипции. Кроме того, шкафы лётчиков-реактивщиков и пилотов ВП-звездолётов помечались разноцветными шевронами: красно-жёлтыми — реактивщики, оранжево-белыми — гиперсветовики.

Геннадий Сизов прошёл в нужную ему секцию, открыл свой шкаф, неторопливо разделся до нижнего белья, аккуратно сложил одежду на свободную полку. Интегральный костюм, закрепленный на покрытых эластичным материалом плечиках состоял из нескольких надеваемых друг на друга комбинезонов: сначала тонкого, изотермического, сохраняющего обычную температуру тела, вслед за ним изолирующего, способного полностью устранить неприятные особенности человеческого организма: потоотделение и отправление естественных надобностей, вследствие временной перестройки метаболизма, направленной на абсолютное усвоение поглощаемой пищи и основного, полужёсткого скафандра, снабжённого аварийным запасом дыхательной смеси и скрытой под антирадиационной оболочкой разветвлённой синтетической нейронной сетью, подведённой к синапсическим портам-разъёмам, служащим для подключения к бортовой вычислительной системе, обеспечивая астронавту возможность мысленного управления кораблём и предоставляя исчерпывающий удалённый доступ ко всем корабельным системам и ремонтным автоматам.

Облачившись в костюм, Сизов затянул противоперегрузочные шнуры и фиксирующие ремни, присоединил к горловому штуцеру гофрированную трубку резервного кислородного баллона, внешним видом и размерами напоминающего ящик для инструментов. С такими ящиками прежде любили ходить сантехники, мятые прокуренные мужики, суетливые и вечно нетрезвые дяди Васи, или дяди Пети, готовые работать за трояк сверх счета на опохмел. Геннадий Сизов никогда сантехников не видел, он родился, когда никто уже не помнил о бытовых неудобствах, возникающих, к примеру, от протекающего крана в ванной, либо сорванной заглушки в отопительной батарее и связанных с этим мытарствах, но живописные воспоминания отца о прожитой жизни, рождали в воображении Сизова образ небритого, похмельного работяги, мелкого взяточника, хама и разгильдяя.

На верхней части коробки баллона гордо красовалось «RESCUE PACKET», хотя нужды в самом наличии подобного запаса было не больше, чем в прикрученном к заячьему заду пресловутом стоп-сигнале. «Спасательный пакет» был рассчитан на двадцать пять минут нормального дыхания, хватающего как раз для того, чтобы успеть попрощаться со всеми родными и близкими, и проклясть всех неродных и дальних.

Не секрет, что эти баллоны были средством «последней надежды», внедрённым по научно обоснованным рекомендациям космопсихологов, однако никакого позитива они не вызывали, а наоборот, порождали разные нездоровые былички и депрессивные анекдоты — неисчерпаемый источник и предмет многочисленных исследований академических филологов-фольклористов. Ношение их было обязательно и строго контролировалось инженерами ТБ на входе в стартовые ангары и линейными техниками-инспекторами, отвечающими за подготовку тягачей к полётам.

Сдёрнув баллон с полки, Сизов аккуратно закрыл шкафчик. Ключ-карточку полагалось сдавать при выходе из раздевалки, на посту охраны, вместе с корешком разового пропуска, но обычно пилоты оставляли его при себе, и это был один из тех суеверных предрассудков, по факту не возбранявшихся администрацией. Официально разрешённой и несомненно благоприятной приметой издавна считался просмотр кинофильма «Белое солнце пустыни». Заново отреставрированную, очищенную от посторонних шумов, колоризированную, переведённую в 3-D изображение и оцифрованную картину в обязательном порядке показывали уходящим в сверхдальные рейсы экспедициям.

Сизов смотрел её трижды, знал фильм практически наизусть, с лёгкостью мог пересказать сюжет, помнил многие ударные эпизоды в деталях, случалось, цитировал, и не сумел до конца уяснить, что такого особенно счастливого было в этой незамысловатой истории про красноармейца Сухова, блуждающего в прикаспийских песках.

Потому что статистически везение не зависело от того, посмотрит или не посмотрит кто-то конкретную киноленту, либо сохранит у себя или отдаст прямоугольный кусок пластика, либо трижды плюнет через левое плечо, завидев перебегающую дорогу чёрную кошку, или перешагнёт, не моргнув глазом…

Везение вообще не зависело от чего-то определённого, овеществлённого, вульгарно-материального. Везение было подобно русской рулетке; патрону, загнанному в гнездо револьверного барабана и капсулю, избежавшему сомнительного удовольствия испробовать на себе остроту стального наконечника бойка…

С замиранием сердца игроки крутят барабан и подносят ствол к виску, не представляя, что их ждёт в следующую секунду: может, жгучий всплеск радости, а может, фонтан крови, смешанный с раздробленной костью черепа и частицами мозга… Кислый запах сгоревшего пороха мешается с запахом пота и свежей смерти. Оставшиеся, стараясь не смотреть на распростёртый под ногами труп и отводя глаза от соседа, ждут, пока председательствующий перезарядит револьвер и по-новой запустит его по кругу… До следующего выстрела. Везение — это тонкий, пружинящий под тяжестью веса древесный ствол, перекинутый над бездонной пропастью, через который опасно переходить, опасно быть в пути, опасно оглянуться, опасно содрогнуться и на месте замереть. Везение — это мост, это переход и гибельный ход на нет. Так говорил Заратустра. Неприкаянное одиночество Ницше импонировало Геннадию Сизову.

…Дожидаться своей очереди приходилось на откидной скамейке, совсем как в спортзале, только вместо укреплённой на стойках планки для прыжков в высоту впереди маячил двойной турникет и стеклянная кабинка охранника посередине, отделяющие секцию оперативного контроля от технического тоннеля, ведущего к стартовым шахтам. СОК располагалась на минус первом уровне. Здесь работали метеорологи и энергетики, обслуживающие силовые линии насосных станций, занятых перекачкой ракетного топлива из подземных хранилищ в резервуары, танки и цистерны топливных заправщиков.

Операционный штаб энергетиков напоминал боевой мостик флагманского крейсера. Подковообразный пульт в центре, огромная ЖК-панель над вогнутым панорамным экраном, где вместо тактических схем развёртывания и передвижения отрядов, эскадр и отдельных кораблей флота отображался подробно расчерченный рисунок как самой энергетической подсети, питающей станции, так и её отдельных участков, критически важных для бесперебойной подачи электроэнергии к насосам. На головном экране они отрисовывались тревожно-красными квадратами и были под пристальным наблюдением помощников дежурного оператора.

Сам оператор восседал в центре главного пульта, его заместители — по краям, ассистенты заместителей — за пультами поменьше, и занимались они тем, что следили за поступающей с датчиков информацией.

Широкие мониторы перед ними были забиты столбцами быстро меняющихся цифр, разноцветными графиками, вертикальными прогрессбарами, горизонтально размеченными шкалами, таблицами и всевозможными счётчиками. Время от времени ассистенты жали на кнопки и тогда столбцы цифр, графики и прогрессбары дублировались на большом экране.

Судя по тому, что оператор в эти моменты оставался сидеть, не меняя позы, и его помощники не начинали лихорадочно стучать по клавишам встроенных в пульт клавиатур, такие включения были для них делом вполне обычным. Изредка заместители вставали со своих кресел, подходили к стойкам пневматической почты, забирали стопки накопившихся сообщений, ловко сортировали, отбрасывая малозначительные и не срочные, остальные относили оператору. Оператор читал принесённые листы: одни он оставлял у себя, другие передавал заместителям, последние распределяли почту между ассистентами.

Цифровая панель неустанно транслировала временные блоки: локальное планетарное время, стандартное земное время, зональное время, время часовых поясов, столичное время планет данного сектора Галактики, экваториальное время и бегущей строкой по низу панели локальное время всех обитаемых планет Внутреннего Кольца Колонизации.

Происходящее в операционном штабе живо напоминало Геннадию Сизову размеренную жизнь аквариума, где в подсвеченной люминесцентными лампами воде не спеша ведут бесконечный хоровод рыбёшки, ползают заторможенные улитки, едва заметно колышутся водоросли и бурливыми струйками всплывают шипучие пузырьки воздуха. Стальные жалюзи в штабе были убраны, но в любой момент их могли с треском опустить. Такое бывало, хотя и достаточно редко, в случае серьёзных нештатных ситуаций.

Метеорологи же, наоборот, избегали нарочитой публичности. Предпочитая тишину и уединённость, они тщательно зашторивали офис, однако часто забывали закрывать за собой двери. Вот и сейчас дверь была приоткрыта настолько, что Сизов отчётливо слышал как кто-то, негромко, но настойчиво запрашивал направление и скорость ветра в районе стартовой площадки № 3 стартового поля «Д».

— Капитан., — окликнул Сизова подошедший техник-смотритель. — Ваша очередь, сэр.

Сизов пошёл следом за смотрителем, предъявив бдительному охраннику карточку-ключ и разовые пропуск. Охранник с треском оторвал от пропуска корешок и замялся, раздумывая, как ему поступить: по справедливости, или по инструкции. Искоса взглянув на видеокамеру, направленную в его сторону, он вернул Сизову с пропуском ключ, подтянулся, взял под козырёк и пожелал удачного взлёта и мягкой посадки.

— Спасибо, лейтенант, — сказал Сизов, пряча карточку в нарукавный карман скафандра.

Техник-смотритель миновал пост раньше Сизова. Обслуживающий персонал проходил через турникеты беспрепятственно благодаря прикреплённым к воротникам курток и комбинезонов считывающим устройствам. Смотритель подогнал к будке охраны двухместную тележку на электрическом ходу. Сизов уселся справа от смотрителя, положив резервный баллон на колени.

Техник-смотритель отпустил педаль тормоза и тележка резво покатилась по тоннелю. Свернув в боковое ответвление, техник загнал тележку в грузовой лифт, перенёсший их на минус второй уровень, в сердцевину стартового ангара «Си-94». Ангар был огромен. По-настоящему огромен. Без всякого преувеличения. Колоссален.

Он был необъятен и заставлен в геометрическом порядке колоннами стартовых шахт, стволы которых были отлиты из сверхвязкого и жаропрочного бетона. Шахты опускались вниз на глубину минус четвёртого уровня, где производилось техническое обслуживание и текущий ремонт тягачей, и откуда осуществлялась установка на плиты шахтных подъёмников и подача к взлётным рубежам готовых к старту кораблей.

Непосредственно при взлёте тягача этот уровень наглухо перекрывался многотонными заслонками-отбойниками, управляемыми с минус третьего уровня.

Попетляв между колоннами, тележка остановилась у шахты «19/86». Сизов немного неуклюже соскочил на пол. Техник-смотритель надавил на газ и тележка, обрадованно засвистав электродвигателем, укатила назад к лифту. Линейные техники споро подогнали к шахте передвижной трап, за ними следовал важный техник-инспектор с кожаной папкой под мышкой.

Вместе они поднялись на площадку переходного тамбура. Техники, не останавливаясь, прошли дальше, Сизов и техник-инспектор остались снаружи. Инспектор обошёл вокруг Сизова, придирчиво оглядывая облачённого в скафандр пилота, попросил показать ему запасной баллон, проверил прочность крепления кислородной трубки к штуцерам, стравил воздух из впускного клапана, удостоверился в надлежащей затяжке ремней и шнуровки, хлопнул по плечу и сунул на подпись лист допуска к полёту.

Сизов, зажав ручку в кольчатой перчатке, старательно вывел под росписью техника-инспектора печатными буквами: «Удостоверяю. Шкипер Сизов. 04.32.15 ст/вр.».

Техник убрал трап и задраил входной люк. Сизов остался в рубке один. Он перевёл кресло в стартовое положение, снял блокировку с бортовой нейросети. Тотчас из-под кресла выскочили гибкие извивающиеся нейрошнуры, похожие на голодных, пёстрой расцветки, змей и впились-вцепились-воткнулись в нейрогнёзда скафандра, оплели и окутали Сизова овальным невесомым коконом.

По коже, от пяток до корней волос на голове, пробежала волна щекочущего нервного импульса. Шнуры разгорелись, набухли разноцветьем огней: синих, жёлтых, зелёных, красных, молочно-белых; запульсировали, заскользили внутри оптоволоконных нитей миллисекундные вспышки, помчались световым пунктиром, маковыми зёрнышками заструились прочь и навстречу, заплели бесконечную спиральную вязь синапсических команд, запросов и подтверждений.

На ходовой консоли включились курсовые экраны, терминал секундомера выдал предупреждение о трёхминутной готовности. Сизов вогнал диск с данными в приёмник штурманского автомата. ША мигнул зелёным огоньком светодиода, сигнализируя, что пошла дешифрация информации. В наушниках раздался громкий щелчок и ведущий диспетчер строгим голосом осведомился о самочувствии.

— Чувствую себя нормально, — сказал Сизов.

— Это хорошо, — сказал диспетчер и без паузы продолжил, — 19/86, старт по счёту ноль, на горячей тяге, с переходом на маневровую орбитальную тягу по достижению высоты в триста пятьдесят километров. Точка стыковки — на высоте в пятьсот восемьдесят километров. Сопряжение — континентальное, направление — меридиональное. Координаты… Витков ожидания — восемь, с дополнительным — девять. Выход в зону ускорения — в соответствии с разрешающими сигнальным огням. Контроль визуальный, дублирование — вербальное. Выделенный ВП-створ — двенадцатый. Джампинг — без предупреждения. Предельное удаление от створа — 1.9−2.0. Скорость ветра на площадке… Направление… Приём…

— Вас понял, диспетчерская… Взлёт на горячей тяге, с переходом 350 на маневровую орбитальную, точка стыковки — 580, сопряжение — континентальное, направление — меридиональное, витков ожидания — восемь, плюс один, ускорение — по сигнальным огням, контроль визуальный, плюс вербальный, ВП-створ — 12, джампинг — по готовности, предельное удаление от створа — 1.9−2.0. Приём…

— Всё правильно, 19/86. Начинаю обратный отсчёт. Приём…

— Диспетчерская, отсчёт подтверждаю. Конец связи.

— Вас понял, 19/86. Спокойного полёта. Конец связи.

Таймер методично отбивал секунды. Звуковой бот бесстрастно информировал о результатах запущенной процедуры системной диагностики. Бортовые вычислители, выведенные из режима ожидания, трудились на полной мощности, проводя последовательный, параллельный и асинхронный опрос телематических модулей корабля. Тягач был оснащён четырьмя технологичными «крайтонами», отвечающими за жизнеспособность «Ти-Рекса». Пятый, инновационный «крайтон-супермозг», был замкнут на обслуживание штурманского автомата.

— Процедура диагностики завершена, — деловито сообщил звуковой бот. — Всё системы работают в штатном режиме. Протокол подготовки к запуску отработан полностью. Все системы к взлёту готовы. До старта осталось тридцать две секунды. Гравикомпенсаторы включены, — заботливо напомнил звуковой бот, удивлённо дзинькнул и отключился.

Секундомер высветил два полыхающих красным ноля. Сизов инстинктивно задержал дыхание и… ничего не почувствовал, кроме едва заметного толчка. Компенсаторы честно погасили всесокрушающий импульс рвущейся из раскалённых сопел энергии. Альтиметр штрихом зафиксировал нулевую точку подъёма при пересечении обреза шахтного ствола.

— 19/86, здесь диспетчерская. Горизонт подъёма пройден чисто. Пять секунд — полёт нормальный.

— Диспетчерская, здесь 19/86. Подтверждаю. Горизонт подъёма пройден чисто. Все системы работают стабильно. Приём.

— 19/86, здесь диспетчерская, Подтверждаю штатную работу всех систем. Тридцать секунд — полёт нормальный.

— Диспетчерская, здесь 19/86. Подтверждаю. Альтиметр — 1 и 0. Ускорение — нарастающее. Системы — норма. Приём.

— 19/86, здесь диспетчерская, Подтверждаю. Сорок пять секунд — полёт нормальный.

— Диспетчерская, здесь 19/86. Подтверждаю. Альтиметр — 2 и 5. Ускорение — постоянное. Системы — норма. Приём.

— 19/86, здесь диспетчерская. Подтверждаю. Шестьдесят секунд — полёт нормальный.

— Диспетчерская, здесь 19/86. Подтверждаю. Альтиметр — 3 и 5. Системы — норма. Выхожу на расчётную. Разгонные — отключены. Маневровые — задействованы. Провожу коррекцию орбиты. Вектор тяги — положительный. Ускорение — 2.8 и уменьшается. Высота над линией горизонта — 420 и увеличивается. Ускорение — 2.1 и уменьшается. Прошёл второй виток. Высота над линией горизонта — 480 и увеличивается. Ускорение — 1.95 и уменьшается. Высота над линией горизонта — 540 и увеличивается. Прошёл третий виток. Коридор циркуляции чист. Ускорение — 1.5 и уменьшается. Высота над линией горизонта — 569 и увеличивается. Прошёл четвёртый виток. Подхожу к точке втречи. Визуально наблюдаю связку. Ускорение — 1.2 и уменьшается на 0.2 от расчётного. Высота над линией горизонта — 576. Прошёл пятый виток. Выполняю торможение и сбрасываю скорость до расчётной. Ускорение — 1.0, расчётное. Высота над линией горизонта — расчётная — 580. Приступаю к стыковке. Коридор циркуляции — чист. Визуально наблюдаю связку. Удаление — 0.8. Прошёл шестой виток. Диспетчерская — внимание. Останавливаю счёт витков. Начинаю процедуру стыковки. Как поняли — приём.

— 19/86, здесь диспетчерская. Подтверждаю. Счёт витков остановлен. Телеметрический контроль стыковки включён. Канал получения данных открыт. Приём.

— Диспетчерская, здесь 19/86. Подтверждаю. Вербальное уточнение, для протокола — в журнал расшифровки переговоров — стыковка автоматическая, с возможностью аварийного перехвата управления. Повторяю — стыковка автоматическая, с возможностью аварийного перехвата управления. Конец уточнения. Начинаю торможение. Вектор тяги — отрицательный. Ускорение — 0.2 — минус 0.8 от расчётного. Удаление — 0.6 и уменьшается. Удаление — 1.01. Вышел на рубеж стыковки. Запускаю процедуру стыковки. Телематический модуль стыковки запущен. Модуль ручного управления включён. Соединение установлено. Флаг перехвата управления выставлен. КПД проверен, ответ получен. Модуль передачи данных подключён. Приём.

— 19/86, здесь диспетчерская. Подтверждаю. Стыковку наблюдаем детально. Картинка чистая, без помех. Данные поступают без задержки, в полном объёме. Приём.

— Диспетчерская, здесь 19/86. Подтверждаю. Сцепка завершена, связка зафиксирована. Процедура стыковки завершена. Флаг перехвата управления сброшен. ТМС дезактивирован. КПД стыковки закрыт. Основной КПД восстановлен. Высота расчётная — 580. Сопряжение — континентальное. Направление — меридиональное. Запускаю процедуры контроля сцепки. ПКС отработаны — норма. Перехожу на ручное управление. Начинаю ускорение. Вектор тяги — положительный. Ускорение — 0.4 и повышается. Приём.

— 19/86, здесь диспетчерская. Подтверждаю завершение стыковки и возобновление счета виткам. Приём.

— Диспетчерская, здесь 19/86. Ускорение закончено. Скорость постоянная — 1.0, расчётная. Продолжаю счёт виткам. Прошёл седьмой виток. Ускорение расчётное. Визуально наблюдаю ВП-створ № 12. Коридор ВП-ускорения чист. Коридор циркуляции чист. Есть разрешающие световые сигналы. Получаю разрешающий радиосигнал. Прохожу восьмой виток. Осуществляю корректирующую циркуляцию в направление ВП-створа № 12. Запускаю ША. ША запущен. Запускаю процедуру подготовки к ВП-скачку. Перевожу модуль ручного управления в спящий режим. Флаг активности РУ сброшен. Передаю управление ША. Вербальное уточнение — для протокола — в журнал расшифровки переговоров — сдал управление ША в 05.52.12 бортового времени. Конец уточнения. ША управление принял. Флаг активности ША выставлен. Открываю канал передачи данных ША для ВП-перехода. Подготовка к ВП-скачку завершена. Вышел на рубеж ВП-перемещения. Координаты пункта назначения получены и обрабатываются. Начинаю ВП-разгон и движение к точке перехода. Закрываю основной канал передачи данных. Конец связи.

— 19/86, здесь диспетчерская. Подтверждаю закрытие основного КПД, разгон и движение к точке перехода. КПД ВП-перехода проверен, ответ получен. Модуль записи данных подключён. Спокойного полёта. Конец связи.

Сизов переключился с ходовых экранов на мнемонические, создающие объёмную картину окружающего тягач космического пространства. Мнемоническими эти экраны были названы потому, что изображение формировалось прямо в мозгу благодаря передаче цифровых видеопотоков, получаемых с внешних источников через зрительные нервы пилота.

Транслятор мнемоэкранов представлял собой узкую пластину фильтра, опускаемого на гермошлем, соединённого с парой височных нейроразъёмов, вшитых в подшлемник. Набор средств был минимален, зато эффект давал потрясающий. Создавалось впечатление, что человек из кабины тягача попадал в открытый космос. Интерактивная командная сфера, или непрерывно моделируемая псевдореальная эвристическая компьютерная среда, позволяла вести корабль буквально на «кончиках пальцев». ИКС была динамически расширяемой и настраиваемой пользовательской оболочкой. Она упрощала взаимодействие человека с вычислительными «крайтоновскими» кластерами, связанными посредством интегральных синапсических сетей. Совмещая материальные объекты и графические элементы интерфейса ИКС превращала рутинный процесс управления в увлекательное искусство кораблевождения.

Обустройство ИКС всецело зависело от воображения и изобретательности конечного пользователя и приобретало порой весьма причудливые формы. Навигаторы пассажирских и круизных лайнеров отмечались излишне вычурными интерфейсами, этакими ближневосточными дворцами и сказочными сим-симами в стиле тысячи и одной ночи. Водители научно-исследовательских судов отдавали предпочтение изощрённым хай-тековским интерьерам. Частники зачастую грешили всяческими «перделками» и «свистелками», навешивали разнообразные сверхмодные разрекламированные фенечки, «плюшки» и приблуды, призванные, в теории, всемерно облегчать и до предела автоматизировать. Труженики грузового флота, бывало, тоже креативили кто во что горазд, в меру, так сказать, сил своих и фантазии. И только у военных, да ещё, пожалуй, в Космической Разведке, безраздельно царствовало проверенное веками и битвами единообразие.

ИКС Геннадия Сизова была аскетична, функционально сбалансирована и удобна. Базовый профиль он скачал, по случаю (наткнулся, серфя по корпоративным порталам Galactic-GlobalNet), с приватного раздела сайта разработчиков интерфейсов интерактивной командной сферы Лаборатории промышленной эргономики и производственного дизайна. Файл имел статус третьей беты и раздавался бесплатно после заполнения пространной анкеты для добровольных тестировщиков. Распаковав полученный архивированный файл и загрузив образ в эмулятор, Сизов с удивлением обнаружил, что, во-первых, профиль оказался не бетой, а релиз-кандидатом пятой, мажорной, версии, во-вторых, он был по умолчанию оптимально настроен, в-третьих, он был укомплектован набором плагинов, расширений, откомментированных примеров тонкой подстройки, десятком вариантов дефолтной конфигурации, и в-четвёртых, в качестве бонусов тестировщикам предполагалась сорока процентная скидка при покупке, годовая подписка на бесплатные патчи и обновления, обязательная техподдержка и консультирование при переносе профиля из эмулятора на ИКС, неукоснительное поддержание актуальности версий в течении всего срока эксплуатации установленного профиля, гарантированная стабильность и лицензионная чистота продукта. Программа Сизову понравилась и он её купил.

Устанавливать профиль прибыли серьёзные молодые люди, откомандированные Лабораторией, деловитые и немногословные. Отметив командировочные удостоверения в секретариате, они встретились с Сизовым, нанесли визит Главному механику, вместе с Главным спустились в ангар, подключили привезённый с собой компактный терминал к внутренней сети сизовского тягача, запустили антивирусные фильтры, закачали и развернули оплаченный программный пакет, быстро и чётко провели первичную и углублённую диагностику ИКС, не спеша, но и не затягивая, ознакомили Сизова с добавленными в официальный финальный релиз функциями, подписали у Главного акт приёмки, оставили Сизову внушительной толщины фолианты: Руководство пользователя и Детальное Описание Расширенного интерфейса профиля, передали Главному Лицензию и Паспорт соответствия стандартам, вежливо попрощались, закрыли у секретарши Главного командировочные, и уехали.

— Юркие ребята, — сказал Главный.

— Продвинутые, — уточнил Сизов.

— Очень может быть, — сказал Главный, аккуратно вкладывая Лицензию в Паспорт.

— Сейчас подойдут спецы из Отдела автоматики и матобеспечения…

— Я не спешу, — сказал Сизов, — пусть подходят.

— Интересный ты человек, Геннадий Александрович, — сказал Главный.

— Не уловил, — сказал Сизов. — к чему это…

— Так, к слову пришлось, — сказал Главный, — а, впрочем, извини… Твои деньги, твои проблемы…

— Верно, — сказал Сизов, — деньги однозначно мои…

…Он отключил круговой обзор, сменил виртуальную клавиатуру на джойстики ручного управления, убрал в трей лишенный голоса звуковой бот, но оставил незакрытым окно вывода текстовых сообщений, прикрепив к нему окно активности штурманского автомата. Поступающие от ША данные считывались модулем Меркаторской эталонной базы данных расчёта и привязки координат небесных тел Галактики и пересылались в буфер импульсных волновых передатчиков свёрнутого пространства, при помощи которых устанавливался и поддерживался сеанс связи с наводящими курсовыми планетарными маяками, расположенными в точке назначения.

ША тасовал созвездия на экранах, сравнивал, выделял, чертил проекции, накладывал координатные сетки, позиционируя сцепку относительно сигналов крайних, реперных джампер-буев, помечая их на схемах оранжевыми треугольными значками. Прицельные трекеры выглядели жёлтыми бубликами, конечные маяки рисовались выпуклыми огненно-рыжими шариками. ША выстраивал внепространственный мост, тянул к приёмным планетарным маякам параллельные зелёные линии, одновременно обсчитывая траекторию внепространственного прыжка.

Сизов следил за работой ША, нервно подёргивая нейронные тяги джойстиков РУ. Каждый внепространственный бросок напоминал ему ковбойские дуэли на Диком Западе, когда противники, встав лицом к лицу, напряжённо следя друг за другом, ожидают назначенного секундантами сигнала, чтобы выхватить из кобуры незаменимый «peacemaker» — «уравнитель» и, опережая своего визави-антагониста, всадить тому в сердце свинцовый заряд сорок пятого калибра.

Теоретически ВП-перемещение считалось безопасным при соблюдении нескольких условий: устойчивая связь, безотказное функционирование навигационного оборудования, и исправный конвертер-привод перехода.

На практике так всё и было — ровно до появления развитых синапс-технологий и ИКС — сделавших возможным ручное пилотирование вышедшего за пределы трёхмерного континуума звездолёта.

Правда, объективности ради, следует уточнить, что само наличие этой возможности никак не повлияло, и совсем не отменило повсеместное использование квантовых навигационных автоматов, ибо в первых экспериментальных полётах выявился целый букет неприятных последствий длительного интуитивного пилотирования, самым безобидным из которых было тяжёлое нервное истощение.

Дальнейшие исследования определили порог восприимчивости среднестатистического пилота к негативным нервным перегрузкам, составивший максимальный интервал в тридцать-тридцать пять локальных секунд.

Немногим индивидуумам удавалось продержаться от полутора до двух минут, а некоторые, особо одарённые натуры были способны без ущерба для здоровья выдерживать от пяти до шести локальных минут, что признавалось результатом фантастическим и запредельным. О таких людях говорили с восхищением, о таких людях слагали легенды, саги и преданья, знакомством с такими людьми гордились, но никто из рассказчиков не видел их вживую, никто не встречался с ними, никто с ними не служил, и никто вместе с ними не летал.

Самое большее, что мог позволить себе рассказчик — это клятвенно заверить слушателей, что его друзья, или знакомые — вот те без обмана утверждали, что были с героем в одном отряде, либо состояли под его началом, либо имели счастье быть ему представленным. Тем не менее, такие уникумы существовали, однако Геннадий Сизов к ним не относился.

Его пределом были тридцать две секунды и этих секунд ему за глаза хватило бы на то, чтобы в случае возникновения непредвиденных обстоятельств попытаться вывести сцепку из режима ВП-перемещения, потому как наибольшая эффективность РУ достигалась в пятидесяти пяти секундном временном промежутке.

В Академии Космогации целый учебный курс был посвящён выживанию в нештатных ситуациях. Три месяца в каждом учебном году отводилось слушателям для тренинга на симуляторах полётов. С первого дня занятий и до получения диплома, три месяца в семестре курсанты оттачивали скорость реакции и быстроту мышления. Без увольнительных. Без выходных. Выспавшиеся и не выспавшиеся. Свежие и уставшие. Отдохнувшие и вымотавшиеся. Счастливые и грустные. Спокойные и раздражённые. Здоровые и приболевшие. Под неусыпным контролем медиков и неустанным надзором инструкторов-преподавателей. Как собаки Павлова. Закрепляли навыки. Доводили до автоматизма. Добивались инстинктивного реагирования.

Штурманский автомат закончил расчёт траектории прыжка, активизировал ВП-конвертер. Сизов набросил на экраны рассеивающие фильтры и сосредоточился на джойстиках. Сцепка ощутимо дрогнула, пересекая внепространственный барьер. Сизов расслабил разом напрягшиеся мышцы рук. За него были месяцы изматывающих тренировок, наработанная реакция… и тридцать две секунды… за которые он, в принципе, был способен спасти и груз, и корабль, и самого себя.

Дано было рекам имя возвышенное: Дерзновение, Предвосхищение и Мечта…

Сиротка

Я протянул было руку к двери, когда дежурный офицер, стажёр-полицейский 1 класса Джейкоб Паттерсон, перегнувшись через барьер, окликнул меня:

— Сержант, убийство на углу Газовой и Стрит.

— Спасибо, Джейк, на сегодня мне хватит крови. Мой рабочий день закончен.

— Детектив Флитвуд, он просил, чтобы вы непременно приехали. Обязательно, сэр. Он сказал, что дело мерзкое.

— Отлично, Джейк. — Я возвратился к стойке. — Ты исполнительный парень. Каждое утро ты с гордостью надеваешь свою форму и начищенные до блеска сапоги и едешь в участок, где сидишь за этой стойкой совершенно довольный собой. И, конечно, ты мечтаешь стать детективом в отделе преступлений против личности, желательно сразу, а не через годы работы патрульным на улице. Поверь мне, Джек, лучшего места, чем-то, которое ты занимаешь сейчас, тебе не найти нигде. Поэтому держись за него, вцепись в стул руками и ногами и не дай себя обмануть лживому бюрократу из кадровой службы. А если тебе снова позвонит старина Флитвуд, скажи ему, что я уже ушёл. Понял меня, сынок?

Джейк кивнул головой.

— Запомни мои слова хорошенько, — сказал я ему на прощанье. — Больше тебе никто ни о чем таком не скажет. Повернувшись, я направился к двери, но неугомонный стажёр окликнул меня:

— Сержант Вик, детектив Флитвуд…

— На проводе, — раздражённо сказал я в трубку.

— Вик, — Флитвуд говорил, слегка растягивая гласные. Типичный говор деревенщины-южанина. — Где тебя черти носят?

— Да так, — отвечал я, — мотался по разным местам. То здесь, то там. А теперь я иду домой. Устал.

— Понимаю, сёрч. — Флитвуд никак не мог забыть свою боевую юность, проведённую на интендантских складах Корпуса морской пехоты. — Придётся тебе задержаться, сёрч. Грязное дело, Вик.

— Позвони лейтенанту Грейси, Рикки. У него как раз началось ночное дежурство. Шесть минут назад.

— Нет, Вик, — как-то задушевно и по-панибратски сказал Флитвуд. Нехорошо так сказал. — Вот лейтенанту я как раз звонить и не буду. Я тебе позвонил, сёрч. Приезжай немедленно, Вик.

— Ладно, приеду, — сказал я и положил трубку. — Забудь, что я тебе только что говорил, малыш. Тебя больше никто и ничто не спасёт.

— И вам до свиданья, сержант-детектив, — улыбнулся Джейк и обратился к своим пультам и мониторам, расставленным по дежурке. Он был богом и повелителем киберпространства, мастером и демиургом-создателем, он был совершенно из другого мира, ухоженный, чистый и непонятный. Зачем ему понадобилась наша грязь и безысходность, смешанная с запахом застоявшейся мочи и свежей блевотины? Ладно, всё это лирика, нервы и хронический недосып, усугубляемый крепкими алкогольными напитками. Компьютеры — к чёрту. Унылые трудовые будни продолжаются.

…Кем были папарацци в те седые от древности времена, когда и самого слова такого ещё не придумали? Вопрос с подковыркой. Ответ простой. Они были репортёрами уголовной хроники. Стервятниками жареных новостей, с мерзким клёкотом слетающимися на запах свежей крови.

Скандалы, убийства, грабежи, похищения, бытовые ссоры, аварии, террористические акты, многомиллионные аферы и мелкое жульничество: ни что не ускользает от их жадных до сенсации взоров. Они повсюду: шныряют под ногами, толпятся за полицейским ограждением, предлагают взятки, шельмуют, умоляют, упрашивают, неопределённо угрожают, сально ухмыляются, сдвигая шляпы с мятыми полями на затылок, бросаются к свидетелям и потерпевшим, тычут в лица диктофоны, расталкивая себе подобных локтями, протискиваются поближе к месту преступления, исступлённо щёлкая фотоаппаратами, орут и матерятся.

Шакалы продажного пера, облезлые газетные гиены, прожжённые кликуши-падальщики, сборщики вонючих новостей. В сладких опиумных грёзах они представляют себя на гламурных вершинах, среди избранной публики, аристократами духа, в реальности же они прозябают в нищете и безвестности. Дешёвое виски, дешёвые сигареты, дешёвые меблированные комнаты, вроде тех, что расположены в доходном доме, перед которым они столпились — вот их удел и их повседневность. И дешёвые женщины, мало отличающиеся от уличных проституток, меркантильные, склочные и скаредные потаскушки, продающие естество за дешёвые побрякушки. Сволочная компания.

Я скромно припарковался у обочины и минут пять с любопытством наблюдал за галдящим бродячим цирком, вольно раскинувшим свои шатры на другой стороне улицы. Вся труппа была в сборе. Толпа репортеров шумела и колыхалась, стараясь прорвать полицейское оцепление. Карета скорой помощи, тревожно мигая проблесковыми маячками, приткнулась рядом с пожарной тумбой. Патрульные машины шипели и плевались неразборчивыми фразами, доносящимися из динамиков включённых на полную мощность полицейских раций. Дурная привычка, давить клавишу звука до упора. И, кажется, неистребимая. Лимузин шефа городского Управления общественной безопасности, блестя лакировкой антрацитово-чёрных боков, скромно пристроился за фургоном парамедиков. И только парни из Службы федерального коронера с огромными буквами «ФК» на спинах тёмных форменных курток сохраняли в этом сумасшедшем зоопарке непробиваемое спокойствие, местами граничащее с полным пофигизмом. И правильно, с чего бы им суетиться? Торопиться им было некуда.

Докурив не спеша сигарету, я выбрался из машины и ленивой походкой направился к подъезду, для маскировки прикинувшись случайным зевакой, пожелавшим ближе взглянуть на причину всего этого шума и гама.

— Сержант Хаммонд! Вик Хаммонд! — раздался вдруг насмешливый голос и свора голодных газетчиков разом повернула головы в мою сторону.

— Никаких комментариев! — предупредительно воскликнул я, отрицательно махнув рукой. Репортёры наперегонки рванули ко мне.

— Без комментариев! — рявкнул я, угрожающе выставляя кулак им навстречу. Куда там. Останавливать криком почуявших свежую кровь кровососов все равно, что чайным ситечком отпугивать цунами. Волна алчущих новостей газетчиков накатила, накрыв меня с головой. Я уперся покрепче ногами в асфальт, сдержав корпусом первый натиск и рванулся к спасительной ленте ограждения, пробивая себе путь сквозь строй наперебой вопящих репортёров с помощью локтей и кулаков.

Офицер в оцеплении участливо приподнял ленту. Я проскочил за ограждение, оставляя разочарованно галдящих газетчиков у непреодолимой для них преграды.

— Сержант Хаммонд, — знакомый голос заставил меня оглянуться.

— Какого чёрта… Сказано же, никаких интервью…

— Читатели «Воскресного Ежедневника» имеют право знать, что здесь случилось, сержант.

Тощий писака в нескладно сидящем сером костюме, благожелательно поблескивая линзами очков, выжидательно занёс ручку над раскрытым блокнотом.

— А, Ленни Шенкман, мелкий прыщ, завистливый мерзавец, блудливая ты скотина…

— И мне приятно с вами встретиться, сержант.

— Без тебя ночь была бы куда приятнее.

Шенкман тонко улыбнулся.

— Работа, сержант Хаммонд, вы же сами знаете. Итак, что вы можете сказать по поводу произошедшего?

— Вали отсюда, Ленни, сегодня тебе ничего не обломится.

— Благодарю вас, сержант. Доброта ваше сердца и мягкий характер…

— Смотри, Ленни, как бы ты не узнал широту моей души. Я отходчив, но не сразу. — Присмотри за ним. — Я указал полицейскому на Шенкмана. — Та ещё сволочь.

— Можете забыть о нём, сэр, — кивнул офицер. Шенкман мелко хихикнул и отступил в толпу.

Исторически Газовая и Стрит были самыми первыми улицами в городе. В те далёкие и суровые времена на месте города располагался Базовый лагерь терраформистов и косморазведчиков, или БТ. БТ — это Базовая Точка. Так на жаргоне первопоселенцев назывались посёлки, возникавшие рядом со стационарными космодромами. По большей части стихийно. Космодромы были редкими островками цивилизации, имели хорошо развитую инфраструктуру, всегда нуждались в рабочих руках и обладали налаженной системой безопасности. Бесценные качества для неосвоенных ландшафтно ре-формированных планет. Работа и защита, вот в чём прежде всего нуждались люди в новых, неисследованных мирах.

Нынче всё по-другому. Космодром перепрофилировали в городскую свалку, а прежний посёлок, Базовая Точка, превратился в трущобы, пристанище воров, шлюх, сутенёров, бездомных и прочего отребья, сползающегося сюда со всех концов города.

Да, прошлое у Газовой и Стрит было героическим. Центральная улица, в просторечии Стрит, пересекала деловой центр бурно разрастающегося посёлка. По своему значению для колонистов она превосходила знаменитую Уолл-Стрит земного Нью-Йорка, а Газовая, или Степная, была улицей-трудягой, по которой нескончаемым потоком, и днём и ночью, сотрясая окрестности, шли грузовые тягачи. От космодрома к складским терминалам, и обратно. Пустые и нагруженные под завязку. Натужно рыча мощными двигателями. Выбрасывая из широких, вертикально поднятых выхлопных труб струи сизого дыма. Свое второе название она получила от перевозимых цистерн для заливки в танки звездолётов жидкого кислорода и инертных газов.

Дом так же был из тех старичков колониальной серии, легкосборных многоэтажек, модульной конструкции, невзрачной утилитарной-офисной архитектуры, превращённый с годами в полупритон-полугостиницу.

Задрапированный пенофлатовым декором под пошлый ампир фасад, с пузатыми амурчиками по краям наличников, дующими в витые флейты, с затейливо разбросанными пухлыми малышами-купидонами, натягивающими тетивы крутобоких луков, с греческими амфорами в сочетании с цветочными розовыми гербариями и пузатыми вазонами, венчающими проржавевшие водостоки, нагонял отчаянную тоску и настоятельно требовал посшибать всю эту заплесневелую красоту к чёртовой бабушке.

Консьерж, небритый парень с немытыми патлами, висящими сальными сосульками, окинул меня равнодушным взглядом и вновь уставился в экран плоского визора, висящего на стене. Я поднялся по пустой лестнице, минуя непривычно пустые и тихие коридоры этажей. На пятом мне встретился редкий жилец, полусогнутой испуганной тенью скользнувший к себе в квартиру. Зато на шестом было шумно и весело.

Начальство твёрдо установилось в прямоугольнике света, льющегося из дверного проёма. Шеф управления, окружной прокурор, чин Федеральной службы расследований и комиссар, нервно вытирающий платком потеющую шею. Флитвуд скромно уместился на пятачке, в пределах видимости боссов с видом опытного гида, в любой момент готового дать необходимые пояснения. Комиссар выглядел бледно, шеф казался мрачным, прокурор непричастным, а специальный агент делал вежливое лицо, сквозь которое явственно проскальзывало язвительное удовлетворение. Парочка дюжих санитаров подпирала косяки, с любопытством заглядывая в комнату.

— Добрый вечер, господа, — сказал я, приподнимая шляпу.

— Хаммонд, почему так долго? — комиссар провёл платком по мокрой от испарины шее.

— Извините, комиссар, — я кивнул Флитвуду, поздоровался за руку с агентом, почтительно пожал ладонь прокурору и обменялся взглядами с шефом. — Задержался на улице.

— А-а-а, понятно. Флитвуд, введите сержанта в курс дела.

— Привет, Эрни. Ну, показывай, что здесь случилось.

— Привет, Вик. — Флитвуд грустно вздохнул. — Пойдём, увидишь всё сам.

Она лежала на полу у кровати, в длинном тёмно-синем вечернем платье, усыпанном серебряной пылью. Платье цвета поздних сумерек, так она говорила. Туфли на высоких каблуках, под цвет платья. Правая соскочила с ноги, у левой был обломан каблук. Миниатюрная сумочка была отброшена к тумбочке. Правая ладонь сжимала пустую трубку парализатора. Её пшеничного цвета волосы скрывали лицо, но ни мне, ни Флитвуду, ни работающим в помещении криминалистам управления не надо было заглядывать в лицо, чтобы сказать, кто лежал на грязном полу спальни в квартире под номером 616. Эвелин Грэйс Келли, белокурая барби, малышка Эвелин. Жена лейтенанта Грэйси, начальника отдела по борьбе с преступлениями против личности городского управления Колониальной полиции CN (Сообщества Наций). Моего и Флитвуда непосредственного начальника.

— Такие дела, — невпопад сообщил Флитвуд.

— Да, дела. Я натянул на руку хирургическую перчатку. Разжав пальцы Эвелин, аккуратно вытащил трубку.

— Можно? — запоздало спросил я.

— Умгу, — эксперт Броуди на секунду отвлёкся от пристального разглядывания пола и кивнул.

— Гражданский образец, — сказал Флитвуд.

— Точно, — подтвердил я. — Максимальный период воздействия минут пять-восемь. Разрядник одноразовый, не перезаряжаемый. Трубка пуста. Кто-то забрал батарею. Чей он? Её? Отпечатки нашли?

Флитвуд пожал плечами.

— Комиссар приказал ничего не трогать. До твоего прихода.

— Броуди, — окликнул я эксперта. — Ты труп осматривал?

— Умгу, — односложно промычал в ответ Броуди.

— Ну и… — сказал я.

— Я не патологоанатом, — отвечал Броуди, становясь на четвереньки. Кстати, он уже уехал. Сказал, что подробности при вскрытии.

— Что скажешь об этом?

— Пустой разрядник, — Броуди поднялся с колен, подошёл ко мне и взял трубку. — Чей, не знаю. Возможно, Грэйс. Почему унесли батарею, тоже не скажу. Пальчики отсутствуют. Да, вот ещё что. Разрядник использовали против женщины. На шее две характерные красные точки. Сначала ее парализовали, затем убили, после чего вложили парализатор ей в руку. И что самое интересное, Вик… Каким способом её убили… Вот, смотри, — Броуди осторожно убрал волосы.

— Твою-ж мать, — я не сдержал изумления. Тонкая титановая спица пронзала висок Эвелин. Точнее, совсем не Эвелин. Абсолютно и без всяких сомнений, не жену лейтенанта Грэйси. С определённого, но трудноустановимого момента. Не жену и даже в некотором роде, не женщину.

— Мать твою, — тупо повторил я.

За спиной сокрушенно пыхтел Флитвуд. Броуди стоял, опустив руки.

— Чёрт его дери, — закончил я предложение. — Сиротка!

— Сам понимаешь, Хаммонд, — многозначительно сказал Броуди.

— Понимаю, Броуди, — сказал я, внимательно оглядывая помещение. — Разберёмся. С кем она встречалась?

— Неизвестно, — сказал Флитвуд, перелистывая страницы блокнота. — Свидетелей нет, а консьерж утверждает, что никого не видел.

— Даже покойную миссис Грэйс?

— Он сказал, что следит за порядком и пожарной безопасностью. Его не интересует, кто сюда приходит и кто отсюда уходит. Главное, чтобы всё было тихо. Это его слова. Кто-то приходил, кто-то уходил. Он сидел и смотрел визор. Спорт, развлекательные передачи. «Кольцо удачи», «Спор на миллион», футбол.

— Кто бы сомневался, — я усмехнулся. — Ничего не вижу, ничего не знаю.

Флитвуд закрыл блокнот.

— Ладно, пойду пообщаюсь с начальством, — сказал я. — А ты, Эрни?

— А я останусь, — сказал Флитвуд, — побуду здесь до конца.

— Тогда до встречи. В управлении, — уточнил я.

— Пока, Вик.

При моем появлении комиссар подался вперед и спросил нетерпеливо:

— Что скажете, Хаммонд?

— Что тут скажешь, сэр, — я достал портсигар. Закурил, затянулся и чуть было не сплюнул под ноги комиссару. — Дрянь дело, сэр. Это сиротка.

— Вы это точно знаете, Хаммонд? — подал голос директор управления.

— Никаких сомнений, сэр. — я покачал головой. — Прежде всего, способ убийства. Титановые спицы — чрезвычайно редкий вид оружия. Можно сказать весьма специфическое орудие убийства. По-крайней мере, я давно с таким не встречался.

— Ну да, конечно, — директор несколько увял. — Я вам полностью доверяю, Хаммонд. Среди нас вы единственный специалист.

— Что верно, то верно, господа. Среди вас я единственный, кто встречался с сиротками. Живьём.

— Сколько лет назад, Хаммонд? — проявился федеральный агент.

— Без малого десять, сэр. Последнюю я видел десять лет назад. И живой, и мёртвой.

— Кто они такие, — спросил директор, — объясните нам, сержант.

— Скорее что, сэр. Внешне не отличимы от людей. Ментально, скорее люди. Или более, чем люди. Первоначальные образцы были киборгами. Мозг человека в машинном теле. Грубо и не эстетично. Потом технологию усложнили. Была разработана синкопа. Синтетический контейнер памяти. Затем создали клон-тело. С разъёмом под синкопу в черепе. Уже лучше, но не слишком. Необходимо было изъять человека, скопировать его память в синкопу и поместить дубликат в тело, которое тоже надо было вырастить из эталонной клетки, взятой у образца. После этого нужно было избавиться от реципиента. Занятие грязное и хлопотное. Однако технология разрабатывалась в том числе и военным ведомством, поэтому с добровольцами, х-м, проблем не возникало. Программа создания идеального солдата путём замещения оригинала абсолютной копией. И бесконечное её воспроизведение. Параллельно с военными эксперименты проводились и гражданскими. Над заключёнными. Смертниками. Всё равно им умирать. Было создано энное количество репликантов до тех пор, пока технологию не улучшили. Кардинальным образом. Теперь никого не надо было убивать. Сверлите едва заметное отверстие в своде черепа и закачиваете шприцем аналог-прототип синкопы из жидкого синтетика. Базовая личность сохраняется и одновременно получает дополнительные, заранее запрограммированные хозяевами свойства. Репликант-заместитель, обладающий сверхразумом, сверхисполнительный и сверхнадежный, ибо сознание само лечит тело.

— И что произошло после?

— Обычное дело, сэр, — я поискал куда-бы выбросить окурок, — нашёлся некто, кто слил информацию весьма влиятельным и чрезвычайно заинтересованным лицам, технология попала сперва в руки грязных подонков, потом получила широкое распространение на освоенных планетах Внешнего Кольца, частью легальное, но в основном нелегальное, а затем оказалось, что представления о мире и своем месте в нём у человеков и у репликантов коренным образом расходятся. Они считали себя новой расой, превосходящей человека во всем и мечтали о новом порядке, в котором обычным людям отводилась роль строительного материала, требующего улучшения независимо от желания последнего. Мы с такой ролью не были согласны и начался вооруженный конфликт, но не явный. Своего рода тайная война, партизанские действия. Мы уничтожали репликантов физически, а репликанты множили свои ряды, переделывая нас. Противостояние длилось чуть больше восьми лет, после чего нам объявили о победе. Официально последнего репликанта, «сиротку» на жаргоне бойцов Агентства превентивной защиты, казнили лет десять назад и я при этом лично присутствовал.

— В общем и целом понятно, Хаммонд, — сказал шеф. — Спасибо за содержательную лекцию.

— Пожалуйста, — я вежливо улыбнулся. Им было понятно, а я терялся в догадках. Какого черта было повторять то, что они и так знали по службе. Шеф и комиссар в рамках юрисдикции, федерал же в подробностях, о которых я даже не догадывался. Несмотря на то, что прослужил в Агентстве шесть с половиной лет и повидал достаточно.

— И всё же, — помолчав продолжил шеф, — может быть нас стараются ввести в заблуждение, направить на ложный след?

— Не исключено, — ответил я. — Однако вскрытие покажет, — шеф вопросительно вскинул бровь, — кем была убитая. На самом деле. — уточнил я.

— Да, — заметно помрачнев, сказал шеф. Агент улыбнулся уголками губ.

— Цирк, — подумал я про себя, — натуральный цирк.

— Остаётся выяснить, кто сообщит лейтенанту Келли о смерти его жены, — шеф требовательно оглядел окружающих.

— Наверно, придётся мне, — сказал я.

— Да, так будет лучше, — приободрился комиссар, — Хаммонд и Грэйси друзья, — пояснил он шефу.

— Хорошо, Хаммонд. Езжайте сейчас к лейтенанту.

— Слушаюсь, сэр.

Коронеры выносили чёрный прорезиненный мешок. В узком коридоре им не хватило места, чтобы развернуться и они потеснили начальство. Начальство молча посторонилось. Я подождал, пока коронеры донесут свой скорбный груз до лестницы и пошёл следом.

— Титановая спица, — думал я, — оружие боевика под прикрытием, наёмника-убийцы, специалиста-профессионала, без всяких приборов и анализаторов, по едва заметным признакам отличающего репликанта от обычного человека. Кастовый знак и личная подпись одновременно. Специальная подготовка, мастерство перевоплощения, анонимность и полная автономность. Личные дела хранятся под грифом нулевой секретности, людей, имеющих допуск к ним, можно пересчитать на пальцах одной руки, причем сами эти люди засекречены не хуже их подопечных. Типичный глухарь. Полный висяк. Правда, существовала в этом бесперспективном расследовании и оптимистичная сторона. Дело было не в нашей юрисдикции. Хотя иезуитская усмешка федерального агента не сулила ни мне, ни моим начальникам ничего хорошего.

Появление коронеров с телом вызвало среди репортёров настоящий ажиотаж. Прорвав полицейский кордон, газетчики окружили их плотной толпой. Засверкали фотовспышки. Полицейские бросились на помощь, раскидывая озверевших писак по сторонам. От фургона коронеров к месту побоища подтягивалось сумрачное подкрепление, зловеще поигрывая дубинками.

Воспользовавшись суматохой и беспорядком, я незамеченным добрался до своей машины и поехал к лейтенанту Грэйси.

Лейтенант жил в современном небоскрёбе, напичканном электроникой по самую крышу, которая была и не крыша вовсе, а полностью автоматизированная вертолётная площадка. Взлетев на скоростном лифте на пятидесятый этаж, я позвонил в старомодный полифонический звонок. Лейтенант встретил меня на пороге в роскошном белом халате с вензелем корпоративной гостиничной сети «Вест-Майн-Пойнт Голден Игл».

— Здравствуй, Грэйси.

— Вик… Проходи. Ты по делу, или просто решил заглянуть?

— На ночь глядя, лейтенант?

— Что? Ну, да, уже третий час. Можешь говорить громко, Эвелин нет дома.

— Давно?

— Что давно?

— Твоя жена. Отсутствует.

— Не знаю точно. Это имеет значение?

— Грэйси… — я замолчал, не зная как помягче донести до лейтенанта убийственную новость. На языке вертелись казённые фразы, складывающиеся в корявые словосочетания вроде «причинения смерти острым металлическим предметом в височную область». Твоя жена… Эвелин… она уже не придёт, лейтенант.

— Что значит не придёт, Вик?

— Лейтенант, тебе лучше сесть и выпить. Чего-нибудь покрепче.

— Черт тебя дери, Вик. Что ты мямлишь, как школьница, залетевшая от одноклассника. Говори яснее, или проваливай отсюда.

— Лейтенант, твоя жена мертва. Убита. Несколько часов назад. Примерно, между часом и двумя ночи. В доходном доме, на пересечении Газовой и Стрит. Комната 616, — зачем-то добавил я и замолчал.

— Нет, — задумчиво произнёс Грэйси. — Нет. Что она забыла в этом районе, Вик? Зачем вообще там появляться приличной женщине… Одной… ночью… Она сказала, что будет у подруги. Какого чёрта она там делала, сержант? — выкрикнул Грэйси.

— Спокойно, лейтенант, — видеть как сильный и уверенный в себе человек впадает в истерику было для меня неприятно. Словно я подглядывал за мастурбирующей матерью в душе. — Спокойно. Где у тебя выпивка? — я нашел взглядом бар. Сядь, Грэйси, — с нажимом сказал я, заполняя стакан наполовину.

— На, выпей. И успокойся, лейтенант. — Мои последние слова были сказаны напрасно. Лейтенант снова был собран и рассудителен. Только желваки на его скулах перекатывались. Страшно так перекатывались.

— Где она сейчас? Кто увозил её тело?

— Коронерская служба полицейского управления.

— Значит, она в городском морге. Я еду туда.

— Надо позвонить комиссару, Грэйси.

— Комиссару, — лейтенант потёр ладонью лоб, — да комиссару… Позвоню по дороге.

— Лучше сразу, Грэйс.

— Вот что, Вик, — лейтенант шагнул в комнату и остановился. — Будь на связи. Постоянно.

— Не вопрос, лейтенант. Я пойду.

Лейтенант махнул рукой.

Выйдя на улицу, я закурил и набрал номер Флитвуда.

— Кто? — недовольно спросил Флитвуд.

— Норман, узнал? Ты где?

— На своём рабочем месте.

— Отлично. Я подъеду…, минут через сорок.

— Уж постарайся, Хаммонд.

— Уж, постараюсь, — пробормотал я, запихивая пранк{Пранк (быт. жаргон.) — коммуникатор, подключенный и обслуживаемый глобальным оператором мобильной связи «ПНЦК» (Практически Неограниченная Цифровая Коммуникация).} в чехол, прицепленный к брючному ремню.

Я возвратился к месту убийства. Консьерж оставался на своем посту, только не пялился в экран визора, а читал толстый потрепанный том в мягкой обложке, закинув ноги на стол.

Я облокотился о стойку и звякнул звонком вызова. Консьерж нехотя убрал ноги и уставился на меня злобным взглядом.

— Полегче, парень, — я старался выглядеть и говорить миролюбиво. — полиция.

Консьерж увял, но оставался недовольным.

— Кто-нибудь, в промежутке между двенадцатью и часом ночи, проходил мимо тебя, кроме убитой женщины.

Консьерж отрицательно мотнул головой.

— А женщину ты видел? Её-то ты должен был запомнить. Эффектная блондинка, в тёмном платье с искрой и такими же туфлями, в руках сумочка, такая маленькая, дамская…

— Никого я не видел, — буркнул неприветливо консьерж.

— Ответ неправильный, — повторил я застрявшую в памяти фразу. Откуда точно, не помню. Из какого-то старого боевика. Консьерж пренебрежительно, так мне показалось, хмыкнул.

Дальше не было ничего интересного. Я повозил парнишку мордой по столешнице, пару раз стукнул лбом о полированное дерево, дал несколько затрещин и совсем немного постучал книгой, которую он читал, по его же голове. Стандартный набор из арсенала плохого полицейского в отсутствии напарника, играющего роль полицейского хорошего. Сплошное насилие и незаконные методы ведения следствия. Надо отдать ему должное — консьерж оказался парнем крепким и упрямым. Разговорить мне его не удалось. Тогда я устроил небольшой обыск и, после непродолжительного осмотра, нашел, то, о чём так старательно пытался забыть консьерж. Зёрнышко видеокамеры, прикреплённое к корпусу визора, почти неразличимое, похожее на пылинку, приставшую к пластику, снимавшее скрытно всё, происходящее в вестибюле.

— Где рекордер? — угрожающе прошипел я в ухо консьержу, прижатому к столешнице. Он постучал ладонью, показывая на ящик стола. Не отпуская его головы, я открыл ящик. Рекордер лежал на стопке глянцевой порнополиграфии, в куче разноцветных пакетов с презервативами.

— Да ты у нас половой гигант, — восхитился я, зацепляя рекордер за плетёный ремешок. — Это я конфискую, — я ткнул записывающий аппарат в лицо консьержа. Он согласно замычал и попытался кивнуть.

— Ладно, ладно, ты главное не волнуйся, — примирительно сказал я, отпуская голову парня на волю. — Береги нервы и молчи, как молчал. На вот, читай свою книгу.

Консьерж благодарно кивнул и попытался улыбнуться. Я ободряюще похлопал его по плечу.

— Бывай, сынок. И особенно не расслабляйся. У меня могут возникнуть вопросы. После просмотра записи. И я приду опять. Оставив консьержа страдать от неизвестности, я покинул сию скорбную юдоль, печальное пристанище воров и проституток.

Усевшись в машину, я включил запись. Рекордера, несмотря на весьма скромные размеры, поражал чёткостью картинки на маленьком экране и чистотой звука. Сочные цвета и мультиплексная саунд-система в сочетании с видеокамерой, поддерживающей многократное автоматическое зуммирование, съёмку в условиях полной темноты, волновую связь со стойким криптошифрованием на лету и многослойной картой памяти, позволяющей писать информацию без замены носителя в течении лет эдак пяти без перерыва, характеризовали владельца дома как человека богатого и не скупого на траты.

Используя кнопки тегов-закладок, я выделил интересующий меня интервал времени. На экране возник пустой вестибюль и пустынная улица за окнами, слабо освещённая тусклым светом фонарей. Жизнь будто бы остановилась. Отсутствие всякого движения нагоняло скуку до такой степени, что мне на мгновение даже показалось что камера банально зависла, если бы в левом нижнем углу экрана часы не отсчитывали секунды и минуты записи.

Потом тишину нарушил хлопок двери и мимо объектива прошел мужчина, в потертой джинсовой куртке и лоснящихся брюках в частую полоску, заправленных в ботинки с высоким голенищем. Проходя, мужчина оглянулся и я от удивления цокнул языком. Это был Авраам Сеймур, Абрахам Левенштейн, Сэм Левенштейн, — известный контрабандист и оверклокер по кличке Эйб Клокер. Специализирующийся на незаконных поставках разогнанных персональных вычислительных комплексов для хакеров-одиночек и хакерских групп, Эйб Клокер был объявлен в межпланетный розыск и перешёл на нелегальное положение.

Уйдя в подполье, он не только не оставил свой преступный промысел, но и расширил его, завязав деловое сотрудничество с организованной преступностью. Обзаведясь нужными и полезными связями среди преступного сообщества, обретя в лице боссов семей и кланов надёжных (до поры, до времени) покровителей, Эйб Клокер превратился в невидимку, с лёгкостью ускользающего от пристального взгляда закона.

Следом за Клокером, с интервалом в десять минут камера зафиксировала спешащую Эвелин Грейс в своем платье поздних сумерек, торопливо миновавшую стойку консьержа. Движение снова прекратилось и так продолжалось двенадцать минут с четвертью. А затем… Затем на сцене объявились два новых персонажа и я решил больше ничему не удивляться. Потому что на экране неспешно проходили Пат и Паташонок гангстерского мира — Гарри Холидей, «Акула» Гарри и Крис Картер, Крис Дорман Картер, «Шепелявый», «Доберман» Картер — боевики и личные телохранители Бадди «Баобаба» Грэхема, подручного и правой руки Б. Б. Ричланда, Брайна Брайса Ричланда-Харпера, досточтимого Б. Б. Ричланда, (известного в определённых кругах под кличкой «Большой» Брайс Ричланд), главы семьи Харпер.

Объектив проследил их до лестницы и опять развернулся к центру вестибюля. Пауза длилась тринадцать минут сорок шесть секунд. За это время видеокамера пристально фиксировала пустой вестибюль, периодически отвлекаясь на редких прохожих, бредущих мимо окон. Вдруг она резко сместилась влево и показала сбегающего по лестнице Клокера. Контрабандист был чем-то напуган, очень напуган.

Почти до истерики. Он проскочил вестибюль и выбежал на улицу. Я зафиксировал время. Час пятьдесят два по-полуночи. Через две минуты тридцать три секунды из дома вышли Акула и Шепелявый. Невозмутимые и респектабельные. Обычные. Я просмотрел запись до приезда полицейской бригады. Грейс в вестибюле не появлялась.

Я снова позвонил Флитвуду.

— Где ты, Вик? — обречённо спросил детектив.

— Работаю, — односложно ответил я и спросил в свою очередь, — Как узнали о смерти Грейс?

— Был звонок дежурному, мужской голос, явно изменённый. Позвонил по общественной телефонной линии, с автомата, расположенного через улицу от Стрит.

— Когда он звонил?

— Два восемь ночи.

Я прикинул расстояние и время, которое понадобится испуганному человеку, чтобы добежать до телефонного автомата.

— Слушай, Норман. Не в службу, а в дружбу. Сравни по базе голос твоего доброго самаритянина с голосовым отпечатком некоего Авраама Сеймура.

— Сеймура?

— Или Левенштейна, — подсказал я.

— Левенштейна, — вопросительно пробормотал Флитвуд. — Левенштейна… Сеймура… Ага.

— Эйба Клокера, — завершил я за него фразу.

— А он с какого бока в этом деле?

— Ты, Норман, проверь, — посоветовал я Флитвуду, — Я плохого не посоветую.

— Проверю, — сказал Флитвуд. — Хаммонд…

— И ладно… — сказал я. Нажал кнопку отбоя и сразу же набрал номер пранка лейтенанта.

— Грэйс, где ты сейчас?

— Еду в управление. Поворачиваю на четырнадцатую.

— Хорошо. Остановись у закусочной Тьерри и жди. Я подъеду.

— У тебя есть информация?

— Да, но это не телефонный разговор.

— Понял. Жду.

…Грэйси бросил рекордер на заднее сиденье.

— Не факт, — сказал он и оценивающе взглянул мне в глаза. — Я полицейский и ты полицейский, Вик. Эта запись ровным счётом ничего не доказывает. Контрабандист, гангстеры и жена лейтенанта полиции. Что их может объединять? Если это улика, то косвенная. Я в клочья порву мерзавца, убившего Эвелин, но связывать смерть жены с Клокером и пехотинцами Бадди Баобаба?! Скорее всего, их встреча случайна. Трагическая случайность, Вик. Мне легче поверить в любовника, чем в то, что Эвелин была связана с бандитами.

— Может быть ты и прав, — дипломатично ответил я, — может быть. Вполне вероятно, что это была цепь простых случайностей. Звёзды так расположились, или ветер был восточный вместо западного, а может быть, таксист вместо левого поворотника включил по ошибке правый. А может быть и нет. Кстати, часто твоя жена уходила за полночь?

— Чертов ублюдок, — Грэйси ухватил меня за лацкан пиджака. — Она никогда не задерживалась позже двенадцати.

— Даже когда ты пропадал на работе сутками?

Лейтенант промолчал.

— Она не вела себя странно? — добивал я Грэйси вопросами, — особенно в последнее время? Были какие-либо странности в её поведении?

— Что значит странно, сержант? — в интонации лейтенанта отчетливо звенела сталь, — как странно?

— Тебе виднее, Грэйси, — вкрадчиво сказал я. — Мимика, жесты, походка, манера говорить, любимые словечки, одежда, косметика, причёска, поведение, тембр голоса, цвет кожи…

— Волосы она перекрасила на днях, — как-то беззащитно-трогательно сказал лейтенант. — А к чему это?

— Версию одну отрабатываю, — я поправил лацкан. — Что дальше, лейтенант?

— Едем, Вик, обратно, к тому дому. Я хочу побеседовать с ублюдком. Лично.

Увы. Консьерж нам ничего не сказал. Он был безнадёжно мёртв и из правого виска торчала тонкая титановая спица. Грэйси, присев на корточки, дотронулся пальцем до спицы, словно проверяя, существует ли она в реальности.

— Острая, — сообщил он, оборачиваясь.

— Надо думать, — я присел рядом.

— Есть предложения? — спросил Грэйси, вытирая ладонь платком.

— Начинаем трясти Баобаба. Как грушу. Вместе с его братками.

— Клокер?

— С ним сложнее, намного сложнее. Он уже, наверно, далеко от города. Если, конечно, умный. А Клокер у нас мальчик смышлёный. И впечатлительный.

— Следовательно, остаётся Баобаб… Где его искать?

— Ну, это не проблема, — сказал я, извлекая из чехла пранк, — место известное, можно сказать, знаменитое. Клуб «Патагония».

Клуб «Патагония» был заведением респектабельным и закрытым. Держателями акций клуба на паритетной основе были самые влиятельные семьи города. Контрольный же пакет принадлежал некоему Паттерсону Грибту, «Овсянке» Грибту, карлику с несоразмерно большой головой и кривыми ножками. Грибт имел диплом юридического колледжа, считался неплохим законником и был в мафии главным разводящим. В смысле, решал спорные проблемы и устанавливал правила гангстерского поведения.

В общем, он был хранителем бандитских традиций и определителем границ авторитетных «понятий». Клуб был той нейтральной территорией, на которой тихо, по-семейному (без крови и риска быть подстреленным) разрешались споры и рассматривались «предъявы», велись «тёрки» и обсуждались необоснованные «наезды», делились сферы влияния и устраивались всевозможные встречи и сходы. В свободное от дел время зал и номера клуба занимала публика попроще — «Патагония» была любимым местом отдыха гуляющей братвы. Полиция давно точила зубы на Паттерсона Грибта, но ушлый адвокат вёл свой бизнес твёрдо и жёстко, ловко и умело обходя расставленные сети, капканы и ловушки.

— Доброй ночи, — я помахал значком перед носом накачанного охранника.

— Лейтенант Грэйс, — веско сказал лейтенант, огибая охранника, — нам нужен Бадди Баобаб…

— Ордер, — потребовал охранник, оттесняя лейтенанта.

— Заткнись, сволочь, — Грэйси вдавил ствол пистолета в щёку охранника. — Городское управление полиции. Убойный отдел. Где Бадди Баобаб? Здесь?

Охранник утвердительно мотнул головой.

— Мы пройдём, с твоего позволения, — Грейси толкнул охранника к стене. — Благодарю за содействие.

Миновав холл, (Грэйси — демонстративно с пистолетом, я — с раскрытым удостоверением) мы оказались в интимном полусумраке зала. Столики, освещённые стилизованными под свечи электрическими лампами, располагались вокруг подиума, на котором под меланхоличную мелодию крутились вокруг шестов в эротическом танце четыре полуголых девицы.

— Великолепное зрелище, — навстречу нам ковылял вперевалку сам Овсянка Грибт. — Не так ли, джентмены?

— Впечатляет, — мрачно ответил Грэйси.

— Не то слово, — восхитился Грибт. — Настоящее искусство.

— Чему обязаны визитом? — продолжал он, переходя на деловой тон.

— Полицейская операция, — лейтенант как-бы нехотя вернул пистолет в кобуру. Нам нужен Бадди Грэхем, по кличке Баобаб.

— Правая рука мистера Ричланда, — подсказал я.

— Грэхем… — Овсянка задумался. — Боюсь огорчить вас, господа… В настоящий момент…

— В настоящий момент, — сумрачно перебил Грибта лейтенант, — мистер Грибт, в этом заведении находится лицо, подозреваемое в совершении преступления. В настоящий момент, хозяин этого заведения активно препятствует сотрудникам органов правопорядка в их законном праве задержать и допросить подозреваемого. Уточняю специально для непонятливых, мистер Грибт. Подозреваемого в федеральном преступлении. В умышленном убийстве. Что даёт мне возможность, Паттерсон Грибт, вполне официально, провести в твоей вонючей богадельне обыск. Вызвать прямо сейчас следственную бригаду, которая перетряхнёт твой клуб от крыши до подвала. Только представь себе, Паттерсон, что останется от твоего притона после того, как они уедут… И ни суд, ни прокуроры тебе не помогут… Правда, есть и другое решение нашей проблемы…

— Приватный кабинет, на балконе. Лестница слева… — процедил после недолгого молчания Грибт. — И запомни, Келли, с рук тебе это не сойдёт…

— Уже сошло, — лейтенант переложил пистолет в карман плаща. — Идём, Вик.

— Бадди Баобаб, Акула Холидей, Шепелявый Крис, — перечислял я, переходя от трупа к трупу. Все тут. А этот, кажется, ещё дышит…

— Пуля в грудь… и в живот, — Грэйси прощупал шею. Пульс есть, хотя и слабый.

— Пистолет с глушителем, — я задвинул бархатный занавес. Стрелял профессионал. Контрольный в голову.

— Только вот с Акулой промашка вышла, — сказал лейтенант.

— Мы и спугнули, — ответил я.

— Да, скорее всего…

— Заметил? Совсем не похоже… Иной почерк.

— Верно, острые предметы отсутствуют…

— Как он?..

— Совсем плох. Кончается…

Акула дёрнулся, захрипел. В горле его забулькало, он закашлялся. На губах проступила кровавая пена.

— Холидей, ты меня слышишь? Посмотри на меня. Кто это сделал? Ты видел его в лицо?

Акула уставился бессмысленным взглядом в потолок. Его глаза постепенно теряли живой блеск, угасали и стекленели.

— Холидей, отвечай! Кто это был?!

— Бесполезно, Грейси. Он уже ничего не скажет…

— Отходит… Дерьмо…

Губы Холидея дрогнули, зашевелились. Акула поскрёб пальцами пол, привлекая внимание лейтенанта, зашептал едва слышно. Грейси наклонился, напряжённо вслушиваясь в шёпот умирающего гангстера. Холидей хватанул ртом воздух, захлебнулся, выдохнул со всхлипом и повалился на бок, оставляя на тиснёных тканевых обоях неровную тёмную полосу.

— Сдох, мерзавец. — лейтенант брезгливо вытер ладони о скатерть. — Пошли отсюда, Вик… Порадуем Овсянку.

— Надо сообщить Флитвуду…

— Пусть Грибт сообщает. Это его территория и его проблема. Большая проблема.

Мы спустились по лестнице. Грибт ждал нас в зале.

— Всё в порядке, офицеры?

Грейси усмехнулся.

— Не жалуемся, Паттерсон. А вот тебе не повезло, Овсянка. Огнестрел. По всем признакам — заказной. Три трупа наверху у тебя, Грибт. Ещё тёпленькие. Так что, вызывай наряд. Овсянка… — И довольный лейтенант хлопнул опешившего Грибта по плечу.

— Вляпался сволочь, по самое не хочу, — сказал лейтенант, прикуривая. — Отработают теперь Овсянку по полной программе, от и до.

— Черт с ним, с Грибтом. Что нам делать?

Грейси щелчком отправил недокуренную сигарету в полет.

— Поехали. Промзона восемь, ангар двенадцать.

— Место пустынное, — сказал я. — заброшенное.

— Акула порекомендовал, настойчиво… — лейтенант захлопнул дверцу. — Рули, сержант. А я вздремну, пожалуй.

…Я заглушил мотор в метрах пятидесяти от проволочной ограды. Лейтенант достал пистолет.

— Фонарик в бардачке.

— Тогда я иду первым, сержант. Держись за мной. Если что…

— Стреляю на поражение.

— Сразу и не раздумывая. Ну…

— К чёрту, лейтенант.

— Значит, идём и осматриваемся…

— Медленно, неторопливо и методично…

— Пошли…

Двенадцатый ангар, обнаруженный после получасовых блужданий среди разнообразного хлама и куч погнутого и покорёженного металла, судя по узкой полоске света, пробивающейся из неплотно прикрытого створа ворот, был вполне обитаем. В отличии от остальных двадцати шести кирпичных и дюралевых складских зданий. Лейтенант выключил фонарик.

Стараясь не шуметь, он откатил створку и бочком протиснулся в ангар. Я последовал за ним. Ангар был пуст, только в дальнем его конце возвышалась стена, сооружённая из поставленных друг на друга ящиков и средних размеров контейнеров. Некоторые их них были упакованы в серебристую металлизированную плёнку. Там же, над отгороженным ящиками закутком пылали и плавились голубоватым ярким светом ксеноновые лампы. Лейтенант предостерегающе вскинул ладонь, сжатую в кулак. Повинуясь его сигналу, я остановился. С минуту мы не двигались, напряжённо вслушивались в тишину, затем Грейси просигналил: «Вперёд!». Короткими перебежками мы достигли закутка. Лейтенант молча заскочил внутрь, я прыгнул следом.

Эйб Клокер, сидящий за компактным хакерским терминалом, смотрел на нас отрешённым взглядом, второй, бывший в закутке, стоял, повернувшись к нам спиной. Грейси целил ему точнёхонько в аккуратно и коротко стриженый затылок.

— Опустите пистолет, лейтенант Келли, — сказал второй, разворачиваясь.

— Прачетт, — ядовито выплюнул имя второго Грейси.

— Мэдсон Прачетт, — поправил лейтенанта второй. — Признайтесь, Хаммонд, удивлены… «Разрази меня гром, это вы-ы!!» — вскричал он ужасным голосом…» Кстати, детектив, это вас также касается… Уберите ствол…

— Почему её, Прачетт? — лейтенант переместился вправо от второго.

Держа в поле зрения всех участников разворачивающейся на моих глазах мизансцены, я шагнул назад. Мой пистолет, как и пистолет Грейси, был направлен в бетонный пол: «Мэдсон Прачетт — вот как звали федерального агента.»

— Почему она, для чего она, зачем же она… — передразнил Прачетт лейтенанта. — А потому, Келли, что ты и твоя жена, мне больше неинтересны… Увы. Вы мне стали не нужны, Келли… И я подумал, почему бы не начать с твоей белокурой сучки… Знаете, Хаммонд, ведь Келли в этом деле не случайная жертва… Он увяз в дерьме по самые яйца… Лейтенант Грейс Келли — соучастник. Как и его покойная жёнушка. Как и остальные, присутствующие здесь. Конечно, исключая вас, Хаммонд. Хотя, если разобраться…

Краем глаза я следил за лейтенантом. Незаметно для увлечённого собственной болтовнёй Прачетта, Грейси занял оптимальную для нападения позицию. Вот он на секунду расслабился, задержал дыхание, молниеносно вскинул руку и…

И выстрелить Грейси не успел. Прачетт опередил его, на доли секунды, на проклятые доли секунды. Он вдруг будто растворился в воздухе и возник по эту сторону стола, проявился напротив лейтенанта, отбил руку с пистолетом влево от себя и вонзил в глаз Грейси титановую спицу с такой силой, что пробил кость черепа сзади насквозь.

— Продолжим, — удовлетворенно хмыкнул Прачетт, поворачиваясь ко мне. — Садитесь, мистер Хаммонд, и положите ваше оружие перед собой так, чтобы я его видел.

— Отлично. — Прачетт обошёл стол, и встал напротив меня. — Отлично, детектив. Исполнительность есть залог взаимного доверия.

Агент снял куртку. Признаюсь, это была не первая неприятная неожиданность, случившаяся за ночь, но точно самая неприятная из всех неприятных. На Прачетте была особая портупея, о которой я часто слышал в своём прошлом, но никогда не видел. Называвшаяся жаргонным словечком «сбруя», она позволяла носить восемь скорострельных тридцатизарядных пистолетов, размещавшихся в открытых кобурах: четыре на поясе, два — под мышками, и два — на спине. Такая портупея имелась исключительно у боевиков Агентства. Прачетт был боевиком-наёмником.

— Если разобраться, — заговорил Прачетт, наслаждаясь произведённым эффектом, — мы с вами, Хаммонд прочно повязаны… общим прошлым. Следовательно, в какой-то мере, и я, и вы, сержант, тоже соучастники. Согласны с такой постановкой вопроса, личный номер 725433?

Прачетт жестом фокусника развернул ко мне экран терминала:

— Пауль Виктор Хаммонд, возраст 39 лет, место рождения: Земля, образование: средне-специальное, школа Колониальной полиции Сообщества Наций, Грейсборо, Канада. Повышение квалификации: интернациональная школа Колониальной милиции, город Вятка, Россия, служба… служба… служба… ничего выдающегося… неинтересно… рутина… Ага, вот… Очередное повышение квалификации: курсы поведения в экстремальных условиях. А, встрепенулись, Хаммонд? Забили копытом?! Знакомое словосочетание, не правда ли? Теория и практика индивидуального и массового террора, саботаж, диверсии, особые методы ведения боевых действий, контртеррористическая деятельность, создание подполья, практические навыки боевых операций в городских условиях. Всё, что подразумевается под термином «малая война». После окончания: перевод и служба в Агентстве. Специальное звание: капитан-поручик. Распределён в Amt. IVb. Управление силовой поддержки и тылового обеспечения. Служил с 29 по 35 годы. Жаркие были денёчки, сержант… Самое пекло… Выведен за штат в ноябре 35 с присвоением специального звания лейтенант-полковник. Награды, поощрения… Да вы у нас герой, Хаммонд. «Чистильщик». Мерзкое занятие. Возможно, вы и за мной подчищали… Совесть не мучает, сержант?.. Ночные кошмары… Посттравматический синдром… Внезапно возникшие суицидальные наклонности…

— Не меня одного, Прачетт, не меня одного.

— Ух ты, камень в мой огород. Намёк понял. Но!.. Открою страшную тайну, детектив. Меня нет, не мучают. Почему? Вот основная причина, — Прачетт продемонстрировал вакуумный шприц-пистолет.

— Синкопа, — я с отвращением выругался.

— Пустая синкопа, — сказал Прачетт, заряжая шприц баллончиком. — Реальность бытия такова, сержант, что слабые лишаются права на существование. Выживают, как правило, сильнейшие. Истина банальная, идейка захватанная, затёртая и затасканная, однако, по сути, верная. Слабые неспособны побеждать, их удел — вымирание. С последующим исчезновением. Полным исчезновением, Хаммонд. Поэтому, чтобы бороться на равных с превосходящим тебя противником, необходимо обладать равными с ним возможностями… Либо на порядок превосходящими… Что из этого следует? Врага надо бить его же оружием, Хаммонд. Технология оказалась на удивление проста. Пустая синкопа и специально разработанная система жёсткого тренинга.

— Никаких ограничений, свобода воли, никакого предварительного программирования…

— Точно, сержант. Изначальное превосходство. Яд, очищающий отравленный организм, вирус, излечивающий поражённую болезнью плоть.

— И что случилось после… победы?

— Будто не знаете, Хаммонд…

— Предполагаю…

— Проект закрыли. Оставшихся бойцов перевели в резерв. Законсервировали.

— И оставили в живых?

— Хаммонд. Хаммонд, — Прачетт слегка побледнел. — Их законсервировали. Буквально. Засунули в криосаркофаги, закачали жидкий гелий и спрятали на одной из несуществующих секретных баз на какой-нибудь захолустной планетке.

— Предпрограмма все-таки была!

— Иммобилайзер, — нехотя признал Прачетт, — простенькая процедура, искусно замаскированная. Перестраховщики, мать их дери.

— А вам, Прачетт, повезло…

— Представьте себе! Случайность. «И случай, парадоксов друг!»

— И вы решили отомстить…

— К чёрту месть, Хаммонд. Я практичный деловой человек. Бизнесмен. Борьба с ветряными мельницами не мой принцип.

— Чем торгуете, предприниматель?

— Вот мы и добрались до сути. Занятная вышла историйка, детектив… Представьте себе, и снова совершенная случайность! — Прачетт присел на край стола.

— А что с ним? — перебил я его.

— С кем?

— С Клокером!

— Пустяки, — рассмеялся Прачетт. — Не обращайте внимания. Побочный эффект инъекции. Скоро он вернётся к нам. Бодрым, крепким и абсолютно здоровым. Я продолжаю…

Шансов на спасение у меня не было вообще. Я слушал Прачетта, но мой взгляд неумолимо притягивал пистолет, лежащий передо мной на расстоянии вполовину вытянутой руки. Если бы существовала хоть малюсенькая возможность выстрелить и остаться в живых, я бы непременно ею воспользовался. Но Прачетт не оставил мне выбора. Я сидел и обречённо слушал его «прелюбопытную историйку», изредка поглядывая на застывшего Левенштейна и пистолет, такой близкий и такой недосягаемый…

…Прачетта отвлёк Клокер. Не могу с точностью сказать на сколько. На мгновение, растянутое для меня на десятки минут. Эйб Клокер упал со стула, свалился кулем и пока он падал, я, одновременно с его падением, хватался за ребристую ручку, снимал оружие с предохранителя, поднимал руку и нажимал на спусковой крючок. Не слыша грохота выстрела, я видел, как пуля, вылетая из ствола, беззвучно впивается в тело Прачетта и подбрасывает его вверх, отчего Прачетт становится похож на тряпичную куклу. Я наблюдал, как он отлетает по дуге, хлопается об пол, поднимая облачко пыли, и остаётся недвижно лежать, нелепо раскинув конечности.

Держа агента на мушке, я обогнул стол, приблизился к распростёртому на полу телу и выстрелил для верности Прачетту в голову. Выпустил оставшиеся в обойме пули, быстро перезарядил пистолет. Не выпуская из виду мёртвого федерального агента, добрался до Клокера и взгромоздил его обратно на стул. Благодаря феноменальной болтливости Прачетта я знал всех, вовлечённых в преступный заговор, кроме одного. Самого главного, стоящего на вершине пирамиды. Организатора. Идейного вдохновителя…

…Я валюсь на кожаный диванчик, с наслаждением вытягиваю ноги. Зябко кутаюсь в плащ. Руки держу в карманах. На часах пять двадцать три утра.

— Устал, как собака, — говорю я, — ноги гудят. Чертовски длинная выдалась ночь, Рикки.

Флитвуд спрашивает:

— Кофе? Горячий. И коньячку?

Я благодарно киваю.

Флитвуд наливает в белую кружку чёрный, дымящийся кофе, достаёт из сейфа початую бутылку коньяка.

— Спасибо, Норман.

— Не за что, Вик. Разве мы не напарники…

— Отчего же, конечно напарники, Берни…

— Вик, всегда хотел понять, почему…

— Почему, что?

— Почему ты называешь меня то Риком, то Норманом, то Берни?

— Ну-у-у, сложно вот так сразу ответить, Берни. А разве ты не Рикардо Бернард Норман?

— Верно, — Флитвуд смущённо хмыкает, — родители были людьми…

— Странными?

— Чудаковатыми, да…, …несколько экспансивными…

— Экзальтированными…

— Что… Да, да… Возможно…

— Как там с неизвестным, Берни…

— С кем?

— Со звонившим по уличному автомату… И сообщившим об убийстве?

— Ты знаешь, Вик, — оживляется Флитвуд, — ведь звонивший был действительно Абрахам Левенштейн, Эйб Клокер. Более того, отпечатки его пальцев идентифицировали на месте преступления.

— Да ты что…

— Ты об этом уже знал, Хаммонд!

— И не только об этом, Флитвуд, не только об этом…

Я разбавляю кофе изрядной дозой коньяка.

— Например, я знаю, что за ценность хранится на заброшенном складе под номером двенадцать. В герметично упакованных ящиках. Из-за которой погибла жена лейтенанта Грейси и не только она, Берни.

— И что же там находится? — Флитвуд откидывается на спинку стула, скрещивая руки на груди.

— Обретённое вновь сокровище и причина, породившая цепь роковых событий…

— Даже так? — Флитвуд иронично усмехается.

— Происходит невероятная вещь, Берни. Однажды некий офицер полиции выезжает отдохнуть на природу и находит в лесу давно оставленный и забытый подземный бункер. Проникнув внутрь, он обнаруживает то, что по всем официальным и неофициальным документам считается давно уничтоженным. А именно — лабораторию по производству и программированию синкоп. Полностью развёрнутую и что немаловажно, целую. Первая случайность. Вторая заключается в том, что офицер прежде был оперативным сотрудником Агентства и служил в Amt. VIs., Управлении научных исследований и оборонных разработок. Что должен сделать наш офицер? Как минимум, доложить о своей находке вышестоящему начальству. И как он поступает? Он молчит. Мало того, он обращается к своему сослуживцу, знакомому по прежнему месту службы. Вместе с ним офицер разрабатывает план. План по личному обогащению. Подельники хотят продать лабораторию мафии. И обращаются к почтенному Б. Б. Ричланду. У Ричланда нет эксперта по технологии синкопирования и он привлекает в качестве такого специалиста небезызвестного Абрахама Левенштейна-Сеймура, контрабандиста и хакера по-совместительству. Эйба Клокера, который в свою очередь, на заре своей туманной юности, также работал в научно-техническом отделе Агентства и был связан с разработкой так называемых сетевых син-вирусных инфекций. Третья случайность. Но самое невероятное произошло после. — Я долил в опустевшую кружку коньяк. — Появился ещё один претендент на наследство. Неожиданно для всех. Маньяк. Настоящий хищник. Играющий по своим правилам. У него был напарник, такой же, как и он, боец-одиночка. С их появлением началась иная игра. Они решили стать завоевателями, властелинами мира, тем более, что ситуация и условия способствовали беспрепятственному исполнению их амбициозных и далеко идущих планов. Эвелин Грейс была лишь пешкой в этой игре. В отличие от лейтенанта Грейса, Эйба Клокера, Б. Б. Ричланда и Пипа Уотерса.

— Уотерса…

— Уотерса, Берни. Найденного вчера мёртвым в камере. Кстати, накануне к нему на свидание приходила женщина. Симпатичная блондинка, одетая в темно-синее платье, усеянное серебряной пылью. Пип Уотерс, доверенное лицо главы семьи Харпер, обладал чрезвычайно важными сведениями, которыми он предположительно и собирался поделиться с федеральным прокурором. А знал он действительно много. Не меньше, если даже не больше, чем федеральный агент Прачетт. Забавный сюжетец, а, Флитвуд?

— Прачетт, Прачетт, — говорит Флитвуд, — всегда отличался неуёмной глупостью…

— Но об одном он умолчал, Берни. — Он не назвал руководителя. Кукловода и идейного вдохновителя…

— Жаль, — произносит Флитвуд.

— Согласен. Ричланд не скажет ни слова, свидетели мертвы. Остаётся лаборатория…

— И Эйб Клокер, — напоминает Флитвуд.

— Я убил Клокера. Прачетт успел вколоть ему синкопу. Свидетелей нет.

— Значит, дело закрыто, Хаммонд.

— Дело закрыто, Берни. Окончательно и бесповоротно. — Я ставлю кружку на стол. — Поеду домой, отсыпаться. У тебя хороший кофе, Флитвуд.

— Контрабандный. — улыбнулся он. — Покупаю на чёрном рынке.

Я прощально махнул ладонью. Не торопясь, спустился по лестнице, остановился у дежурки. Джейк оторвался от экранов, подошёл, облокотился о барьер. — Что нового, офицер? — я достал полусмятую пачку сигарет.

— Как обычно, сержант. Убийства, грабежи, насилие… Кражи, пьяные дебоши…

— Мир не меняется, — подытожил я. — Это радует…

— Куда вы сейчас, сержант?

— К себе, офицер Джейкоб Паттерсон. Отдыхать.

— А если вас снова будут искать?

— Скажи им, что меня здесь больше не было, офицер. И тебе неизвестно, где меня найти…

Утренняя прохлада ворвалась в мои прокуренные лёгкие вместе с сигаретным дымом. Я с сожалением притушил окурок. Уличные фонари гасли один за другим. Багровое зарево восхода разливалось на севере. В серой мути неба проглядывали и терялись колючие точки звёзд. Чужие звезды и непривычный рисунок созвездий. Я так и не научился их различать.

Противно заныл виброзвонок. Я приложил пранк к уху.

— Слушаю… Да, сэр… Я сообщил ему, сэр… В непринуждённой обстановке… У него нет выбора… Уверен, сэр, он придёт…

…Скомканный листок бумаги, вырванный из блокнота. На нём неровным почерком выведена фамилия. Последнее признание Клокера, перед тем, как я его застрелил. И ниже пять строк, аккуратными крупными буквами:

Созвездие Льва холодно. Если ты — истинный друг Ночного неба, Может быть, и умрёшь одиноко На краю космического пространства?

— Флитвуд, — читаю я на смятом обрывке, — Флитвуд… Рикардо Бернард Норман.

Господа отдыхающие

На Сенсор никто не попадает добровольно, кроме медперсонала, пожалуй. Сенсор — рай для медиков, потому что Сенсор — медицинская планета. Таких как я, несчастных, транспортируют в контейнерах высшей защиты, подключённых к замкнутым системам жизнеобеспечения, изолированным от главных, магистральных корабельных систем. Я угодил на Сенсор в числе сорока четырёх человек, членов ставшей печально известной Специальной исследовательской бригады «Вальдшнеп-GC». Я был сорок пятым, командиром поискового отряда «Вальдшнеп-GC3» Космической Разведки CN. CN — это Сообщество Наций, если кто не догадался.

В мои непосредственные обязанности входило оперативное командование вверенной мне тактической единицей и осуществление согласованного управления другими четырьмя отрядами бригады, подчинёнными мне на время поисковой операции.

Каждый из четырёх отрядов, не считая моего, находился на расстоянии в пять километров друг от друга. На пять километров в начальной точке и ежедневно удалялся на энное количество метров от отряда, идущего за ним следом. Я управлял и координировал действиями пяти отрядов и неплохо справлялся с возложенными на меня обязанностями.

Это был первый десант, в котором я исполнял функции заместителя командира бригады. Первый, и смею думать, не последний, ибо в произошедшей с бригадой катастрофе нет моей прямой вины. Основной причиной случившегося на планете Вальдшнеп инцидента был признан пробой биоизолирующей прослойки защитного костюма под воздействием неустановленного негативного фактора, сила и мощность которого многократно превысила заявленные производителем предельно допустимые нормы и характеристики биоизолирующего материала, используемого в защитных костюмах данного типа.

Вследствие чего часть личного состава СИБ «Вальдшнеп-GC» была спешно эвакуирована из звёздной системы «Вальдшнеп» и помещена в сектор строгого карантина зоны «К» планеты Сенсор. Следственная комиссия провела тщательное расследование и выдала на гора пухлые тома, заполненные кучей красиво разрисованных графиков, показаниями свидетелей и потерпевших, авторитетными заключениями привлечённых экспертов, ответивших на все заданные, поставленные, подразумеваемые и несформулированные явным образом вопросы.

На все, кроме одного. Основополагающего. Фундаментального. Животрепещущего. Что за неустановленный негативный фактор вызвал столь катастрофические для человеческого организма последствия? Какова его природа? Ведь последствия-то были нешуточные. Поражение центральной нервной системы различной степени тяжести. Галлюцинации, навязчивые состояния, вспышки немотивированной ярости, перемежающиеся с периодами полной релаксации, переходящей в абсолютную прострацию.

И всякой дряни по-паре на закуску: повышенная температура, озноб, сыпь, лихорадка, понос. Пардон, диарея. У некоторых недержание мочи. М-м, энурез. Сорок пять человек валялось на больничных койках под капельницами, пока деятели из следственной комиссии пытались доказать себе и окружающим, что не напрасно получают свои зарплаты. «Неустановленный негативный фактор, к тому же вызвавший…» — мать вашу, дайте мне компьютер и я буду шлёпать вам подобные заключения пачками! Причём без всяких дипломов и учёных званий. Не говоря уже о командорских звёздах.

Кстати, о звёздах. Председатель комиссии, удостоивший меня посещением (выглядевший особенно мужественно и значительно в костюме высшей защиты) на прямо заданный вопрос ответил по-солдатски просто: «Не бери в голову сынок. Отдыхай, выздоравливай. Флот и командование о тебе позаботиться!» После чего торжественно объявил, что мне предоставляется двухмесячный оплачиваемый отпуск, присваивается внеочередное звание капитан-командора и вручается ведомственный наградной знак «За личное мужество» I степени, с дубовым венком и серебряными лучами. К чёрту! Лучше бы он мне объяснил, отчего я писаю в постель и чешусь, как блохастая макака.

В первых числах сенсорного? сенсорийского? лета я был выпущен из стерильных боксов спецкарантина и переведён в сектор «СК» (Санаторно-курортный) на Острова. К тому моменту нас оставалось тридцать два человека. Восемь умерло, пять впало в безвозвратную кому. Со мной на Острова перевели десятерых. Двадцать два остались в зоне «К».

…С высоты парящего в небе ястреба Острова напоминали позвонки доисторического гиганта, брошенные в изумрудно-голубые воды океана. Коричневые, покрытые малахитовой патиной кости, рассыпанные по вытянутой дуге от континента до континента, полузатопленные обломки древнего трансконтинентального перешейка. Коричневые там, где некогда текли и остывали языки пышущей жаром лавы и зелёные там, где стараниями ландшафтных дизайнеров буйным цветом расцветала и ширилась укоренённая в неприветливую инопланетную пустынь земная растительность. Я мог бы любоваться открывающимся с высоты птичьего полёта видом, если бы пребывал на борту пассажирского лайнера или суборбитального челнока, но я, вместе с товарищами, сжатый тисками противоперегрузочного кресла, падал вниз по баллистической кривой, сидя в сверхпрочной десантной капсуле, выводимой к посадочной шахте диспетчерской электроникой аэропорта зоны «СК».

Проходя сквозь выставленные автоматикой гравитационные маты капсула заметно снижала скорость падения и вскоре она, мягко покачиваясь, соприкоснулась с направляющими штангами посадочного комплекса. Гулко лязгнули замки магнитных фиксаторов и капсула плавно скользнула по шахтному стволу к шлюзовому терминалу. Сложная механика шлюза, переведя обтекаемый снаряд в горизонтальное положение, вытолкнула его к причальному мостику. С шипеньем раскрылись створки люка. Блокирующие замки кресел с мокрым чмоканьем отключились. Я выдрался из прокрустова ложа кресла, неверной походкой протопал по звенящей решетчатой палубе, разминая по ходу затёкшие ноги, вытащил из грузовой ячейки сумку с вещами и на выходе с облегчением сдался в заботливые руки ожидающих нас медсестёр.

…Меня определили в санаторий «Пихтовый». Санаторий был похож на затейливую конструкцию, собранную из разноцветных, разноразмерных и разноэтажных кубиков великанского детского конструктора, забытую неведомым проказником посреди соснового бора. Дорожки, покрытые крупным жёлтым песком, пересекали бор во всех направлениях. Разветвляясь, они сжимались до узких тропинок, тропинки же выводили путников к волейбольным площадкам, футбольным полям, беговым рингам, зелёным холмистым равнинам и великолепным безупречно-чистым пляжам.

Сад разбегающихся тропок, а вокруг сплошная пастораль и иддилия. Буколика и аркадия. Серенада Эдема. Однако не расслабляйтесь. Приметы жёсткого контроля не заметны, но определяемы. Сеть следящих камер; предупреждающие надписи на стенах: «Бокс-изоляторы расположены на нулевом уровне» и «Пользование пранк-связью исключительно с разрешения администрации»; индивидуальные медицинские браслеты и жёсткий распорядок дня, предписывающий выздоравливающим находится в своих комнатах с 23.00 ночи до 6.00 утра. И обязательное прохождение всех назначенных процедур и определённых персональными санаторными графиками осмотров. Нарушителю грозит недельное пребывание в изоляторе. В остальном ты вольная птица и можешь делать всё, что тебе вздумается. В пределах установленных правилами границ.

Граница пролегала точнёхонько по центру бегового ринга. Цветовая линия делила стометровый круг надвое. Выходило так, что бегун из сектора, в котором оздоравливались лежавшие в карантине и на стационаре (зоны «К» и «С») неизбежно попадал в сектор, в котором поправляли здоровье «отпускники». «Отпускники» считались привилегированной группой на Островах. У них тоже были проблемы. Стрессы, переутомление, максимум — синдром хронической усталости. Такие болезни прекрасно лечатся где-нибудь в районе альпийских горнолыжных курортов или на Багамах. Ветреные лыжницы, знойные островитянки, лёгкое вино, лёгкий флирт, безопасный секс. Неудачники. Они выбрали службу на Флоте. Флот живёт по регламенту. Уставы, предписания, инструкции. Поэтому они отдыхают на Сенсоре, а не на Земле.

Беговая дорожка была надёжно укрыта за кустами сирени. Погуляв по своей половине ринга, я с опаской приблизился к разделительной линии. Словно бы невзначай, переступил через прочерченную красным полосу и прислушался. Было тихо. Я с сомнением оглядел окрестности и шагнул дальше. В кустах тревожно чирикнула птаха. Я представил себя со стороны. Взрослый дядька, тридцати пяти лет, вздрагивая от любого звука, крадётся по запретной территории, готовый в любую секунду чесануть обратно. Опытный и много чего повидавший дядька, смелый первопроходец, космический волк и несгибаемый косморазведчик…

— Шага-а-й, не бойся, — раздался вдруг насмешливый голос. «О-п-па!» — я непроизвольно вздрогнул. Оказывается, с некоторых пор я был здесь не один. На скамейке напротив незаметно расположился мужчина, с интересом наблюдавший за моими циркуляциями. Одет он был по пляжному легкомысленно: разрисованные пальмами бермуды, шлёпанцы на босу ногу, лимонно-жёлтая майка с надписью: «Лучший отдых на Камчатке! ПЗ» (планета Земля, надо полагать), белая жёваная панама. На коленях он держал спортивный рюкзачок, украшенный фотографией смеющейся девочки с весёлыми косичками и подписью «Папе от Кашки». Солнечные очки, водружённые на панаму, органично завершали композицию.

— А можно? — довольно глупо спросил я.

— Отчего же, — сказал мужчина, извлекая из рюкзачка кроссовки, — конечно, можно. В угол не поставят, ремнём не отшлёпают.

— Да как сказать, — я подошёл к мужчине, — в угол не ставят, но изолятором пугают.

— А., это, — мужчина мельком глянул на табличку. — Это защита от дураков, — пояснил он, улыбнувшись.

— Не знаю, не знаю, — с сомнением в голосе сказал я. — Мой сосед… по комнате… провёл в изоляторе трое суток.

— Неужели? — мужчина кинул кроссовки под ноги. — Значит, он дурак.

— Может быть, — сказал я. — Отличные кроссовки. Фирменные. Хотя, может быть ему просто не повезло.

— Верная отмазка. Для дураков, — мужчина подхватил кроссовку, согнул, демонстрируя качество подошвы. — Прочные, лёгкие и невесомые, как пушинка. И ноги в них не потеют. В кроссовках, — уточнил он.

— Я понял. — кивнул я. — Разрешите? Мужчина передал мне кроссовку. — А что с дураками?

— Дураки умирают, — жёстко пояснил мужчина. — И умирают дураки по пятницам. Преимущественно.

— Какая жалость, — я вернул кроссовку мужчине.

— Садись, — сказал мужчина. — Куришь?

— Курить — здоровью вредить, — я опустился на скамейку. — Минздрав предупреждает…

— Согласен, — мужчина протянул ладонь, — Станислав.

— Алексей, — на запястье у Станислава была выколота буква «А» в обрамлении ангельских крылышек. — О, — сказал я, — Четыре «А»{Четыре «А» — «Артемьевск», «Алапаевск», «Архангельск», «Абакан».}. Какой из четырёх?

— Угу, — невпопад подтвердил Станислав, — легендарная четвёрка. — Не убирая очки, он ловко приподнял панаму и снял с макушки распечатанную пачку сигарет. — На самом деле их несколько больше, — проинформировал он меня, возвращая панаму на место, — как минимум четырнадцать. — Ну, закуришь?

— Что у тебя?

— «Капитан Блейк». Настоящие, с планеты Голуаз. Табак крепкий, сигарный. С кремовым вкусом.

— Ладно, давай. На халяву, как говориться, и уксус сладкий.

Я взял предложенную сигарету. Станислав похлопал себя по бокам. — Чёрт, кажется зажигалку забыл. — Он принялся рыться в рюкзачке. Зажигалка обнаружилась в боковом карманчике.

— Так вот, — продолжил Станислав, — в серии сейчас всего четырнадцать. Я хожу на первом. Первом с начала. Лидер «Артемьевск». Пилот-навигатор. Копылов Станислав Петрович.

— Душевно рад. Гордиан Алексей Викентьевич. Космический поиск и разведка. До недавнего времени был в составе специальной исследовательской бригады. Поисковая операция на Вальдшнепе.

— Вальдшнеп? ОК. Странная планета.

— Вообще-то планет в системе числом три. Два газовых гиганта. То-ли протопланеты, то-ли протозвёзды. И третья — землеподобного типа. Действительно необычная. Оптимально удалена от местного светила и постоянно обращена к нему одной стороной.

— Вечная зима и вечное лето. Я и говорю, странная планета.

— Возможно. Мы работали на солнечной стороне. Исследовали Большой Каньон. Пожалуй, самый большой в данном квадрате галактике. Протяжённость — свыше двадцати тысяч километров. Пересекает континент точнёхонько по двадцать восьмой параллели.

— Ширина варьируется от пяти метров до тысячи, высота — от восьмисот метров до трех с половиной километров. Сдавал экзамен по сравнительной планетологии.

— Да, верно. Факт общеизвестный.

— На любителя. А я не любил сравнительную планетологию. И как же гордые исследователи Большого Каньона оказались на Сенсоре?

— Роковое стечение. Обстоятельств.

— Сочувствую. — Копылов сбил с сигареты столбик пепла, посмотрел на окурок, грустно вздохнул и заботливо утрамбовал его в землю. — Хорошего помаленьку, — констатировал он.

— Отличный табак, — сказал я.

— Гадость, — возразил Копылов. — А для чего курю? Таким образом я самоутверждаюсь. Злостно нарушаю…

— Безумству храбрых., — я придавил окурок носком ботинка. — и всё такое прочее. Так по каким причинам храбрецы попадают на Сенсор?

— Так по разным, — сказал Копылов. Я здесь, например, из-за любви к животным. — Он сдвинул панаму на затылок и продолжал, — Ходили мы по маршруту Полуденный Сезам — Коралл в составе грузо-пассажирских караванов. Сопровождали транспортные паромы с переселенцами и корабли с грузами для Колониальной Администрации Коралла. Мотались туда и обратно практически без передышки. Треть стандартного месяца висишь на «плече»{Плечо (жарг.) — маршрут.}, пять местных суток на осмотр, профилактику, ремонт и отдых, затем цепляешь сформированный конвой и тащишь его к от Сезама к Кораллу. И наоборот. Это называется вертушка. Туда, сюда, обратно и дюже неприятно.

Поставщики нервничают, получатели ругаются матом, сроки срываются, сменщик потерялся, капитан перманентно злой, экипаж волнуется, корабельный врач негодует. Привычный рабочий момент.

Потом где-то происходит не запланированная Генеральным подрядчиком накладка и часть охранения оперативно перебрасывается на другие маршруты. Затыкать образовавшиеся бреши. Отчего у оставшихся окончательно портится характер. Капитан седеет на глазах, вверенный его заботам экипаж тихо звереет и вообще наблюдается всеобщее падение нравственности.

Дисциплина держится единственно на капитанском авторитете, присяге и честном слове. В конечном счёте доходит до того, что приходится с полпути подхватывать на плече возвратные конвои и сопровождать их. Ввиду катастрофической нехватки кораблей охранения. Экипажи работают на износ, спят мало, питаются нерегулярно и заколачивают бешеные сверхурочные, график постепенно выправляется, генеральный доволен, субподрядчики сладко грезят о премиальных, колонисты распахивают целину и разбивают сады, строители ударными темпами закладывают фундаменты будущих мегаполисов.

Все довольны и радостно потирают руки, но тут в налаженный процесс освоения Коралла внезапно вмешивается Трудовая Инспекция. Она негодует и возмущается. С некоторых пор инспектора ТИ фиксируют многочисленные нарушения в сфере охраны труда и отмечают, что нарушения эти в последнее время растут по экспоненте катастрофическими темпами. ТИ заявляет, что не намерена мирится со сложившейся негативной практикой. ТИ настаивает и требует, чтобы все выявленные ТИ нарушения были незамедлительным образом исправлены.

Выправленный с невероятным напряжением график трещит по швам, подрядчики рыдают в голос и подсчитывают убытки, целина зарастает бурьяном, колонисты разбредаются по окрестностям, строители пьют горькую и скорбными голосами взывают к небесам. Всякая попытка договориться и достичь разумного компромисса неизменно проваливается.

ТИ свирепо огрызается, в переговоры не вступает, парламентёров рвёт в клочья, как Тузик грелку. Твёрдо стоит на страже прав и законных интересов простых тружеников. Бдительно следит и свято блюдёт. Не подступиться. Что остаётся осаждённым?

Осаждённые поднимают белые флаги, резво лезут из окопов и наперегонки сдаются. Управление Движением, скрипя зубами, выделяет из резерва дополнительные лётные единицы, генеральный подрядчик находит возможным, субподрядчики, в искреннем порыве альтруизма, оптимизируют процессы, изыскивают способы экономии, ликвидируют узкие места и повышают производительность.

Как-то вдруг резко находится сменщик и мы получаем долгожданную передышку. Три декады на Коралле. А что такое Коралл? Планета в начальной стадии колонизации. Гигантская строительная площадка.

Романтика освоения, дух фронтира, времянки, балки, базы, передвижные механизированные колонны, самодвижущиеся полигоны климатологов и летучие мастерские ландшафтных дизайнеров. Мало-мальски приличные условия созданы только вокруг Базовых Точек.

Перспектива вырисовывается не из приятных — три декады в захолустье. Но делать нечего — директивное указание Диспетчерской. Капитан командует — семафорим сменщику, салютуем каравану, соскакиваем с маршрута и топаем к планете. Садимся на БТ-1, загоняем лидер в ремонтные доки, передаём космодромной службе, сами за ворота… И!

Встречай родная суша своих забытых сыновей! В общем, с отпуском мы крупно пролетели. Всех развлечений: сон, еда, кино по субботам, танцы по выходным и праздникам. Поэтому наши развлекались как умели. Я увлекался спортом. — Копылов усмехнулся. — Отыскал за окраиной БТ заброшенный парк, ну и пропадал в нём практически целыми днями. Парк этот остался со времён первых колонистов. Представляешь?

Асфальтовая беговая дорожка. Деревья земные. Берёзки, сосны, ивы, ёлочки. Осины. Цветы разные… Одуванчики, лютики там, клевер, колокольчики… Львиный зев. Жёлтенькие такие… Их сажали… Двусмысленно звучит, да? А ведь действительно сажали. Чужая планета, чужая почва, чужое солнце, абсолютно всё чужое.

Ландшафтного дизайна тогда не существовало даже в теории. Сажали на удачу, на авось. И ничего. Прижились, укоренились. Где кривенько, где низенько. Коряво, не эстетично, но разрослось, вцепилось накрепко, приспособилось. Не отдерёшь. И я в этом парке бегал. Дышал чистым воздухом. Наслаждался тишиной, впитывал покой. Ностальгировал. Пока не нашёл однажды на дорожке мёртвую мышь. Точнее, не совсем мышь. Местная фауна, мелкий зверёк, напоминает нашу землеройку. Потом ещё одну. На следующий день их лежало штук восемь.

— Ну и. — спросил я.

— Что «ну», баранку гну, — сказал Копылов, раздражаясь. — Ну, я и устроился в засаду с вечера, чтобы разглядеть, какая это сволочь поганая безобидных мышек давит.

— Разглядел?

— В подробностях. Оказалось — обычные кошки. Домашние животные. Шуганул я их и отправился спать. Прихожу назавтра, а на дорожке снова мыши дохлые. Вот тогда меня и переклинило. Стащил с корабля прибор ночного виденья, парализатор и начал я этих кошек уничтожать. По-тихому. Бил каждую ночь.

— Жестоко.

— Сурово, — согласился Копылов. — Зато справедливо. — Он на секунду замер, словно прислушиваясь к чему-то. — Нет, — сказал он уверенным тоном. — Сегодня бегать не хочу. Лениво. — Упруго поднялся, нацепил очки на нос, на лоб надвинул панаму. — Схожу, искупнусь, пожалуй. День обещается быть жарким…

— Одного я не могу понять, — сказал я, — почему…

— Почему — что? — живо откликнулся Станислав. — Зачем убивал? Понимаешь… Правильные это были мыши. Работяги. И вреда людям от них не было никакого. В человеческом жилье они не селились. Рыли себе ходы, гнезда обустраивали, запасы на зиму собирали… Жили и жили, никому не мешали… А тут мы со своими любимцами… А те давай пакостить… Вот я и не выдержал. Словно затмение нашло.

— Нервный срыв, — авторитетно заявил я. — Случается. Но я не об этом. Почему не сработала система безопасности?

— Уж не знаю, почему, — сказал Копылов, — но именно в этом месте система безопасности даёт сбой. Такая, видимо, у неё конфигурация.

РЕВЕРС Допустимый сценарий повесть в рассказах

Ни раем, ни адом

меня уже не смутить,

и в лунном сиянье

стою непоколебим, —

ни облачка на душе…

Перебирая варианты: фрагмент первый: Высокое синее небо

точка входа

Бег — жизнь человека в миниатюре, проекция мира в отдельно взятой судьбе. Бег, как и жизнь жесток — проигравший всегда прозябает в безвестности. Однако будущее победителя не лучше — он получает свои мгновения славы, после чего вынужден заново бороться за право называться первым. Он должен снова и снова выходить на дорожку, подтверждая свое превосходство раз за разом, до тех пор, пока не уступит окончательно место следующему счастливчику. Его забудут так же, как забыли тех, кого он побеждал.

Бег — это жизнь, и я бегу, преодолевая километры пространства. Я не хочу останавливаться, ибо остановившись, я попаду в число неудачников, которым фатально не повезло, и я не могу остановиться, ибо передо мною цель, достичь которую я страстно желаю. — Я не аутсайдер, — твержу я себе, вгоняя слова в прокрустово ложе ритма, — я не неудачник, я умею побеждать. Так ли это на самом деле, я не знаю. Незнание делает человека слабым, ведь незнание суть неопределённость, а неопределённость неприятна человеку. Неопределённость разрушает веру в собственные силы. Что может помочь человеку в такой ситуации? Воля.

Бег — сама неопределённость в предельном ее проявлении.

Бег — проявление воли.

Бег — концентрация воли.

Бег — воспитание силы.

Начиная движение, ты не можешь с точностью сказать, продержишься ли ты до конца дистанции, или сойдёшь с нее в самом начале, как долго придётся тебе бежать, сохраняя силы, и когда наступит предел, за которым твоя воля будет управлять твоим телом, минуя сознание.

Я бегу. Бегом я пестую в себе терпение и тем продлеваю свое существование. Я обретаю будущее. Терпение и моё будущее взаимосвязано. От моей способности терпеть зависит, окажусь ли я в своем будущем или будущее продолжиться без меня. Бег, терпение и будущее — вот составляющие меня части. Они, как паззлы, складываются в стройную замкнутую картину, внутри которой бьётся моё сознание, пытаясь взломать окружающие его стены, освободиться от этой смертельной зависимости, обрести свободу. Тщетно.

У меня нет выбора — я должен бежать. Я не могу остановиться, иначе я умру. У меня нет выбора — я должен достигнуть финиша. Я не знаю, сколько километров я пробегаю. Я бегу, руководствуясь временем. Сегодня я бегаю час, завтра два с четвертью. Я могу бегать каждый день, а могу раз в неделю. В этом случае мне приходиться бегать долго, очень долго…

Теперь все в прошлом. Бег для меня стал спасением от одиночества. Я бегу от себя самого и от мыслей о смерти. Нет, смерти я не боюсь, я страшусь самого процесса умирания, потому что переход от жизни к смерти мучителен и ужасен. Мучительно ужасен и ужасно мучителен. Я знаю, что говорю, однажды я уже испытал боль и ужас умирания. Проверил на собственной шкуре. Что меня тогда спасло, я не знаю. Я выжил и был непередаваемо счастлив оттого, что могу двигаться, дышать, ощущать запахи, видеть и слышать. Теперь я жалею, что остался в живых, но отказываться от жизни не собираюсь. Я доиграю в этой пьесе под названием «гибель человечества» отведённую мне роль до конца.

Для меня все началось одним прекрасным солнечным днём. Впрочем, не только для меня одного, началось для всех, оказавшихся в тот воскресный полдень в начале июня среди посетителей летнего кафе. Знаете, такое временное сооружение на улице: большая палатка из непромокаемого материала, лёгкие столики, пластиковые стулья. Торгуют прохладительными напитками, пивом, салатами, фруктами, разогретой в микроволновке пиццей. Посетителей не много: несколько девушек, несколько парней, все пью пиво, девушки негромко разговаривают и весело смеются. У стойки на высоком табурете сидит мужчина, спиной к залу, на нем белая рубашка-безрукавка и бежевые шорты. Разгар сиесты, пустынные улицы, жители бежали из прокалённых каменных джунглей, кто на дачу, кто на пляж. Я сижу за столиком, спиной к улице, лицом к стойке, наблюдаю лениво за мужчиной и барменом. Прохладный сок в высоком запотевшем стакане стакане, я пью холодную влагу мелкими глотками, смакуя, наслаждаясь растекающимся во рту холодом. Вдруг мужчина вздрагивает и неуклюже валится набок. Он лежит несколько секунд, потом пытается подняться, опираясь на руки. Он дышит часто и быстро, тело его бьет крупная дрожь. Дыхание его все ускоряется, я слышу как воздух сипло вырывается из горла. Потом он падает и затихает. Девушки кричат, парни вскакивают из-за столика, роняя стулья, бармен стоит с прижатым к уху мобильником, видимо, вызывает скорую. Мужчина лежит, нелепо вывернув голову и вокруг него расширяется тёмное пятно. Кровь течёт из носа, рта и ушей, даже не течёт, а струится, собирается на асфальте, растекается темно-красной, почти чёрной лужей.

Приехала скорая, фельдшер склонился над мёртвым, прощупал пульс, прижав пальцы к горлу, поднялся и отрицательно мотнул головой. Мёртв. Водитель и санитар сходили за носилками, положили тело на зелёный брезент, взялись за ручки и понесли скорбный груз в машину. Фельдшер остался, подойдя к стойке, вытащил из куртки платок, придвинул к себе стакан, из которого пил мужчина, спросил о чем-то бармена. Признаюсь, я ушёл от греха подальше, исчез по-возможности тихо и незаметно, можно сказать, не прощаясь, по-английски. У кого есть желание связываться с родной российской милицией? У меня его точно не было. Парни тоже покинули место происшествия, а девушки остались.

Следующими, скорей всего, стали те, из бригады скорой помощи, исполнявшие свой профессиональный долг и исполнившие его до конца, патологоанатом в морге, делавший вскрытие трупа, милицейская бригада, прибывшая на место вероятного преступления, бармен и девушки. И перед тем, как умереть, они успели заразить этим огромное число людей.

Таким образом, я последний, живой пока ещё, свидетель начала эпидемии, уничтожившей человеческую цивилизацию. Скорость, с которой распространялась зараза, объясняется ещё и тем, что город, в котором я наблюдал первую смерть от этого, был не единственным. Это началось в разных местах нашей планеты, сразу, на всех континентах Земли. Где-то чуть раньше, где-то чуть позже.

Я не могу сказать от чего погибло человечество, потому что не знаю, что вызвало пандемию. Я говорю — это и под этим подразумеваю определённые симптомы некой скоротечной болезни, убивающей человека. Это сгубило человечество, это уничтожило цивилизацию, это пришло — и мир погиб. Трагедия не в том, что мне неизвестно, отчего все живое на Земле накрылось …, как медным тазиком, трагедия в том, что специалисты так и не успели определить источник заразы. Гипотез было множество: от утечки из секретной лаборатории неизвестного, чрезвычайно опасного вируса, до вхождения Солнечной системы в некое космическое «поле смерти». Нельзя сказать, что специалисты ничего не делали, нет, они напряженно работали, да только вот старушка смерть махала косой гораздо быстрее их. То была знатная жатва смерти. Смерть без труда собирала свой урожай, щедрая на работу, она, не останавливаясь, срезала тысячи душ зараз.

Мир в те дни жил быстро, в лихорадочном темпе меняя социальные приоритеты и политические режимы. Несмотря на границы, расовые различия, вероисповедания до прихода этого мы ощущали себя в определённой степени единым целым, человечеством, видом, сумевшим стать доминирующим, благодаря приобретённому в результате эволюции разуму. Теперь же целое распалось на отдельные составляющие, стремящиеся во что бы то ни стало сохраниться, выжить, пусть и за счёт остальных. Бесконечная череда социальных потрясений создавала причудливую картину государственного и социального устройства атомизирующегося общества. Здесь было все: полная анархия, сексуальный деспотизм, разнообразные диктатуры, от диктатуры гражданского правительства до до жестокой военной диктатуры, олигархия, тирания, восточная деспотия, коррупционный авторитаризм, демократия, технократия, равноправие варваров, охлократия и еще много такого, чему не придумали названия. И уже не придумают. В то время никто ни с кем не воевал, не потому, что не имел причин для военных конфликтов. Причин и оружия было навалом. Желающие просто не успевали начать войну. К тому же каждый старался жить сейчас и сегодня, жить на полную катушку, жить до предела, спрессовывая годы в часы, стремясь получить от жизни все и сверх того. Несмотря ни на что, это время было временем буйного утверждения, отвержения, преодоления и торжества жизни в противовес мертвящей стылости смерти. Нет, не так… Конечно же, хватало всего: кто-то продолжал жить, кто-то сходил с ума, кто-то забывался среди бесконечных оргий, кто-то уходил в монастырь, кто-то становился пророком новых религий, кто-то, утратив всякую веру, превращался в преступника, превосходившего по жестокости всех великих тиранов прошлого, кто-то кончал жизнь самоубийством, однако частный выбор отдельно взятого человека никак не влиял на общее чувство тех дней. Яростный всплеск, яркая вспышка, последний ослепительный карнавал, фейерверк, взрывающий на мгновение тьму ночи. Пир во время чумы. Признавая факт временности собственного бытия, мы отрицали саму возможность гибели нас как общности. Конечно, мы рассматривали такую возможность, правда, чисто гипотетически, отвлеченно. Глобальная катастрофа могла произойти, но не сейчас, не с нами, не в нашей жизни, не в наше время, идея массового и тотального вымирания человека годилась самое большее на сценарий очередного блокбастера, фильма-катастрофы, причём обязательно со счастливым концом. Человек всегда побеждал, всегда оставался выход, в последнюю минуту находилась вакцина, астероид взрывался перед последней чертой, за которой начиналось забвение. Реальность преподнесла нам жестокий сюрприз. Мы оказались за последней чертой раньше, чем осознали всю глубину постигшего нас кризиса.

Жизнь в провинции рождает успокаивающую разум иллюзию непричастности к мировым проблемам. С нами не может произойти ничего такого, у нас такое невозможно, до нас это не доберётся, мы просто здесь пересидим, нас это не касается — вот о чем думают жители глубинки, смотря по телевизору вечерние новости. Последний раз, когда у нас происходило что-то действительно серьёзное, было в восемьдесят шестом году, после аварии на Чернобыльской АЭС. Забрали мужиков по спискам из военкомата и отправили на ликвидацию аварии, почти все вернулись, потом многие умерли кто спился, кто от болезни), оставшимся в живых дали инвалидность, но и они уже не жильцы, по ним видно, что не живут, а доживают свою загубленную радиацией жизнь. Поэтому и сообщения о череде таинственных смертей, случившихся по всему миру, мало кого в селе заинтересовало. Всех, кроме меня.

Возникало-ли когда-нибудь у вас ощущение абсолютной опасности, угрожающей не только вам, опасности, сдобренной пряным ароматом страха, словно разлитым в воздухе. Такое чувство иногда возникает при просмотре действительно страшного фильма ужасов. Ты думаешь: «если бы это случилось на самом деле?» и твою душу пронзает именно такое ощущение скрытой в привычных вещах опасности.

То, о чем говорил диктор, очень напоминало увиденное мной в городе. Помню, стало мне слегка плохо и пришлось выйти на улицу. Подышать свежим воздухом. Мысль о том, что случилось нечто страшное и опасное для всех, не давала мне покоя, однако я старался не давать волю воображению. Мало ли отчего могли умереть эти люди. Мне удалось себя успокоить, хотя подсознательно опасения оставались. Прошло несколько дней, ничего более страшного не случилось, мир жил в привычном ритме. Террористические акты, наводнения, аварии, цунами, землетрясения, выступления антиглобалистов, падения самолётов, скинхеды, Аль-Каида, война в Ираке — все, как обычно.

На самом деле все было хуже некуда. Эпидемия быстро разрасталась, скрывать ее масштабы становилось более и более проблематично. Наконец, правда открылась. Прошлому счастливому существованию пришёл конец.

В стране ввели чрезвычайное положение, плавно перешедшее в довольно жёсткую диктатуру. Опыт многовекового единоличного правления не позволил стране развалиться, однако не спас ее от гибели. Не скажу, что в таких условиях диктатура зло, наоборот, она позволила сохранить определённую стабильность. Обеспечение продовольствием, борьба с преступниками и мародёрами, уборка умерших, медицинская помощь, вывоз мусора, охрана социально-значимых и потенциально опасных объектов. До тех пор, пока оставалось достаточно людей, способных отдавать и исполнять приказы, сохранялся установленный порядок, а после того, как их не стало, сама надобность в поддержании такого порядка пропала.

В первые дни после объявления чрезвычайного положения к нам прибыло воинское подразделение, расположившееся в поле за селом. Они жили обособленно, на улицах появлялись только в специальных защитных костюмах и противогазах. На местные органы правопорядка надежды было мало. Когда стали умирать люди, умирать каждый день, милиционеры перестали появляться на улицах и военным пришлось взять на себя их функции.

Последние из них, оставшиеся в живых, бросив развёрнутый лагерь и имущество, погрузились в несколько джипов и уехали в направлении областного центра неделю назад. Они выполнили поставленную перед ними задачу. Им теперь некого было охранять, спасать и защищать, кроме самих себя.

Ночью лил дождь. Жуткий ливень с грозой. Водяные струи хлестали по земле, грохотал гром, молнии с шипеньем вспарывали тьму. Я лежал на диване, слушая шум падающей с неба воды. В открытую форточку ветер порывами гнал прохладный, пропитанный влагой воздух. Осень. Бабье лето. Гроза.

Я с детства любил такую погоду, пасмурную и дождливую. Помню, как однажды я ждал с работы отца. Я сидел у окна, уличное освещение не было включено. Тогда тоже лил дождь. В разрывах туч ярко сверкала неизвестная мне звезда. Вода струилась по стеклу и яркая точка плясала в маленьких водяных потоках. Отец все не шёл, на душе было грустно и чуть тоскливо. Одинокий ребёнок и одинокая звезда, молча танцующая в струях дождя. Чуточку грусти, чуточку печали и вот, явлена зримая картина одиночества.

Я выхожу из дома только для того, чтобы бегать в парке. Я могу пройтись по улицам, но не хочу этого делать. Нет, мне страшно. Моя память давно стала моим персональным кладбищем, я привык к мертвецам, мёртвые стали моими лучшими друзьями, поэтому мысль о том, что я живу посреди большого кладбища, в которое превратилось моё село, меня не пугает. Я не боюсь ночи. Ночь — время неупокоенных душ, но я сам неупокоенная душа, вынужденная существовать в ещё живом теле.

В моей квартире пока ещё есть свет, газ и вода. Холодильник полон продуктов. Можно прожить какое-то время. Но я думаю о том, что будет потом. О том, что случиться с тепловыми, гидро и атомными станциями, что произойдёт с компрессорами, нагнетающими в трубы газ, что случиться с насосами, качающими из артезианских колодцев воду без тех, кто их обслуживал и ремонтировал. Честно говоря, мне не хочется увидеть будущее Земли.

Я снова бегу. Круг за кругом, круг за кругом. Сегодня последний день. Может быть, кто-то ещё остался в живых, но я умираю, и с моей смертью умрёт человечество, по-крайней мере, для меня точно. Шутка…

Последние десять минут самые трудные — аксиома бега. Ты можешь прекрасно продержаться всю дистанцию, но, вне зависимости от этого, именно последние десять минут тебе придётся приложить серьёзные усилия для достижения цели. И, если ты не сдашься, если, сжав зубы, перетерпишь невыносимую усталость, и продолжишь свой бег, ты победишь.

Поднявшись на недосягаемую для других высоту, ты узреешь, наконец, то, к чему так страстно стремился — вот оно — раскинулось над твоей головой, бездонное и прекрасное — высокое синее небо.

Фрагмент второй: Рейдеры

диспозиция [игровой полигон]: века два тому вперёд

Запах, вот что отличало будущее от настоящего. С ним не могли справиться никакие фильтры, он неуловимо проникал сквозь многослойные пластины рекреационных насосов и растекался по необъятным пространствам бункеров, в которых было вынуждено жить человечество, точнее, что от него осталось. Он сопровождал человека с рождения до смерти. Ни одному патентованному дезодоранту не удавалось с ним справиться. Он пропитывал собой всё, въедался в кожу, отравлял пищу и не давал спокойно спать. В нём было всё — запах химических веществ, отравленной земли, морской соли, разлагающейся плоти, горелой резины, дыма горящих лесов, разлитого топлива, мазута, нефти и еще чего-то, необъяснимого и пугающего. Так пахло будущее — и вдохнув однажды этот воздух, ты понимал, что выхода нет.

— Дерьмово здесь пахнет, Навигатор, — сказал Франк, оглядывая пустой причал.

— Дерьмово, — согласился Навигатор, скидывая рюкзак на бетонку, — а где сейчас пахнет по-другому?

Город тонул в сизой дымке смога, перечёркнутой в нескольких местах столбами чёрного дыма. Возможно там горела нефть или автомобильные покрышки. Прыгунчик нервно выдохнул и полез на носовыми фильтрами.

— Там, где мы были до этого, — мрачно заметил Громила, оглядывая пустой причал в поисках встречающих. — Никого, — подытожил он результаты осмотра. Могли бы хоть раз для разнообразия встретить с цветами и шампанским.

— А главное, вовремя — жизнерадостно заключил Прыгунчик. Фильтрованный воздух оказывал на его организм исключительно положительное воздействие, но вид рейдера с воткнутыми в ноздри фильтрами всегда приводил людей в состояние лёгкого психологического ступора, чем иногда пользовался Навигатор исключительно для пользы общего дела. Считалось, и было общепризнанным утверждение, что рейдеры настолько отдалились от обычного человеческого естества и настолько приблизились к мыслящим машинам, что человеческие слабости, ошибки и чувства им были уже недоступны. Тем более, если это были первые рейдеры.

— Если быть честным до конца, — думал Навигатор глядя на улыбающегося Прыгунчика, — большинство рейдеров, с которыми мне приходилось сталкиваться, полностью соответствовали аксиоме о постепенной утрате ими человеческой сущности. И только мы являемся исключением, подтверждающим общее правило. Но мы тема отдельного разговора, в другом месте и в других обстоятельствах. Самое же смешное в том, что до последнего времени я не сталкивался ни с кем из рейдеров. Я даже ничего не знал об их существовании.

синопсис [история создания Игры]: правила пишем сами

Игра всегда начиналась неожиданно. Сам переход был не заметен, поэтому сознание всегда не поспевало за сменой обстановки. Забавное ощущение на самом деле. Ещё мгновение назад ты находился в уютной безопасной комнате, и вдруг пространство буквально взрывается от выстрелов. Или лазерных вспышек. В руке твоей автомат (лазер, деструктор, импульсный излучатель, распылитель материи) и ты бежишь, падаешь, укрываешься, отстреливаешься, одновременно судорожно стараясь понять кто друг, а кто враг. Но не это было главным, подобным опытных игроков не удивишь, такое погружение в виртуальность предоставляла любая интерактивная игра. Нет, чародеи из «Новых магических миров, Инкорпорейтед» пошли дальше. Они создали и внедрили в свою Игру модуль, позволявший участникам игры изменять не-реальность, конструировать свои миры, создавать собственные правила и законы. Творить новую не-реальность, повелевать ею, приспосабливать для себя. Однако индивидуальный солипсизм не поощрялся. Грёзы игроков обрабатывались на лету, обобщались и переплавлялись эвристической программой, Deus ex machina, электронным богом, воздвигающим не-реальные реальности, в которых как мухи в паутине, бились о-виртуальные гладиаторы. Результат превзошёл самые оптимистические прогнозы. Создатели электронной магии могли теперь с гордостью утверждать, что они дали старт новому витку научно-технической революции. Именно они «пришпорили медленно плетущуюся клячу прогресса, лениво пережёвывающую старую жвачку прежних побед и прорывов и открыли для изнывающего от недостатка свежего воздуха человечества новые сияющие горизонты будущего процветания». Триумф был полный, абсолютный и окончательный. Акции «НММ, Инкорпорейтед» взлетели до заоблачных высот, основатель и бессменный руководитель корпорации Питер Г. Морган, в миру Пётр Григорьевич Моргуненко, правнук эмигранта из распавшегося СССР, бывшего в прежней жизни (до переезда) старшим научным сотрудником одного из закрытых институтов Министерства обороны, вмиг стал намного богаче потомков легендарного бейсик-программиста Б. Гейтса, а сама ужасная и могучая MS, приползла к НММ на карачках, униженно моля о пощаде и доле в бурно развивающемся бизнесе. Естественно, НММ не могла пройти мимо столь выгодного предложения и, немного попинав падшего ниже плинтуса конкурента ногами, так, для удовлетворения собственного тщеславия, вступила с матерой акулой монопольного империализма во взаимовыгодный брак. С этого момента для НММ, всех её сотрудников и лично Питера Г. Моргана наступила шоколадная жизнь, которая, однако, не продлилась долго.

— Остановись, мгновенье, ты прекрасно, — бросил некогда один из великих, в перерыве между творческими запоями, и эта крылатая фраза как нельзя точно характеризовала сложившуюся ситуацию. Жизнь ударила по зарвавшимся кудесникам высокотехнологичных игр, и ударила, прямо скажем, не по-детски. Первый звонок прозвенел из провинции. Одна из местных газет, издаваемая на средства Фонда ветеранов экономических конфликтов, поместила небольшую заметку о гибели нескольких игроков, подключённых к приставкам НММ. Правда, случай был спорный, ибо погибшие отнюдь не принадлежали к категории законопослушных граждан. Полиция обнаружила в их доме склад контрабандного ультраникотина, а также старые добрые наркотики: марихуану, кокаин, героин и жидкий ЛСД в ампулах. Следствие установило, что геймеры вошли в Игру в наркотическом опьянении, сознание их было раскрепощено и они такого наваяли, что двум полицейским экспертам пришлось срочно госпитализироваться в закрытую клинику. Корпорация магических миров отделалась лёгким испугом, несмотря на то, что безутешные родственники затеяли громкий процесс, на который как стервятники слетелись известные в стране адвокаты и падкие до сенсаций журналисты. Единственной победой истцов было наложенное судом обязательство печатать на коробках с игровыми приставками предупреждение, наподобие тех, что обязательно присутствуют на пачках сигарет и бутылках с алкогольными напитками, типа «Минздрав предупреждает…» и «Строго противопоказано…» Вот тут бы НММ притормозить, оглядеться, оценить ситуацию, провести дополнительные исследования, в общем самортизировать ситуацию и действовать в соответствии с законом «ПСЗ» (прикрой свою задницу). Но нет, большие деньги, большие планы, непомерные амбиции. Результат не заставил себя ждать. Кто-то из полицейского управления скинул вещественное доказательство по делу «психованных геймеров» дельцам теневого бизнеса и вскоре на чёрном рынке стали распространяться кассеты смерти под названием «Миры убийственного кайфа». Копии распродавались быстрее горячих пирожков, ибо безбашенным адреналинщикам предлагалось развлечение почище поедания искусно разделанной рыбы фугу. Процент смертности и число свихнувшихся выросли невероятно. Но что страшнее всего, возникло большое число эпигонов, поставивших создание убийственных фантазий на поток. Иски к НММ множились, но профессиональные юристы корпорации давили их на корню. «Кольт создал револьвер, но никто не запрещает оружие. Стреляют люди, а не винтовки. Мы не отвечаем за действия больных людей, мы предлагаем обществу развлечения. Пусть пострадавшие предъявляют иски к тем, кто паразитирует на низменных страстях человека. Никто не запрещает секс оттого, что по улицам бродят насильники, маньяки и проститутки», — президент НММ, произнёсший эту короткую речь на ежегодном собрании акционеров, был как никогда уверен в себе. Стоя на небольшом возвышении, он, возможно представлял себя Зевсом, повелевавшим стихиями земными и небесными, одним мановением руки возносящим простых смертных в райские кущи Олимпа, либо низвергающих их в мрачные глубины подземного царства Аида. Впрочем, в тот момент он был недалёк от истины, хотя умные и здравомыслящие люди прекрасно знают, что истина всегда где-то там, за очередным поворотом, крутым и не очень, она неуловима, а потому недостижима. Это собрание стало пиком славы корпорации, тем пятнадцатиминутным временным промежутком, в котором оказывается спрессовано стремительное движение от всеобщей известности к полному забвению. Вскоре страну потряс чудовищный по своей жестокости случай — гибель семнадцати подростков, решивших потратить карманные деньги не на школьные обеды, а на одну из зубодробительных кассет с «чёрными мирами». Места преступления, дома школьников, имели столь ужасающий вид, что полицейским детективам не удалось с первого раза полностью осмотреть их. Некоторых сразу угодили в психушку, остальным потребовалось длительное лечение и помощь профессиональных психоаналитиков. Никто из оставшихся в собственном уме специалистов криминального сыска последствии не остался работать в полиции, под разными предлогами они оставили службу и, как это ни странно звучит, пропали без вести. Бросили семьи, разорвали все контакты с родственниками, аннулировали личные счета в банках, обналичили кредитки, сбросили удостоверения личности и прочие правоустанавливающие личность документы, одним словом, перешли на нелегальное положение. Больше их никто никогда не видел и никто никогда о них не слышал. Что нашли в тех роковых домах детективы, так никто и не узнал, а весь дальнейший осмотр проводили полицейские роботы-сапёры, писавшие картинку на видео. Эта видеокассета проходила как вещественное доказательство в судебном процессе «Народ против Корпорации», но точно известно, что её не смотрели ни судья, ни прокурор, ни присяжные заседатели, ни судебные следователи, вёдшие это дело. Такой вот ужастик получился. Поэтому, просматривая рисунки, сделанные художником на этом историческом процессе, следует иметь в виду, что потрясающие чёрной пластиковой коробкой прокуроры, знали о картине преступления не больше психиатров и психоаналитиков, лечивших пострадавших детективов. Блин, что-ж такое увидели эти парни, что сразу съехали с катушек? Вопрос чисто риторический…

Этот инцидент поколебал, однако не разрушил фундамент Корпорации. Окончательно потопила ННМ эпидемия массовых исчезновений геймеров. Игра затягивает… Сначала счёт шёл на единицы, потом на десятки, потом на сотни, потом на тысячи и так далее, в геометрической прогрессии. Миллионы пользователей-творцов породили альтернативный мир — мир Игры, Игры с большой буквы и когда количество перешло в качество, игра перестала быть просто игрой. Перейдя на новую ступень своего развития, она подменила собой реальность. Материализовав всё страхи и кошмары, мучавшие сознание человека, Игра стала жизнью, а жизнь превратилась в сон. Игра породила вселенную. Мириады работающих приставок стали атомами в этой вселенной, питающими души по ту сторону добра и зла. Сон разума породил чудовищ.

Удар по Корпорации был смертельным. Руководство жалко оправдывалось и громко каялось, Питер М. Морган, не вынеся позора от мгновенной потери миллиардов, застрелился. Игровые консоли НММ приравняли к оружию массового поражения. Их следовало изъять и уничтожить. Был создан Международный трибунал по расследованию деятельности НММ. Корпорацию признали преступной организацией. Бывших руководителей судили. Правление и Совет директоров получили по 130 лет тюремного заключение без права аппеляции. Разработчиков консоли, успевших скрыться от ареста, объявили в международный розыск. На них, как на преступников против человечности, не распространялся срок давности. Потом начали возвращаться пропавшие…

[игровой полигон]: продолжение

…переход был мгновенным. Он шёл по улице и вот, уже стоит на захламлённом пирсе, сдавленном небоскрёбами различной степени разрушенности, позади него болтается на грязной воде бронированный катер, рядом с ним в живописных позах застыли члены его боевой группы.

— Этого не может быть, — думает он про себя и ловит на мысли, что раньше он бы так не пугался. Десять лет вне Игры сделали из него мягкотелого мещанина. Чего не скажешь об остальных.

— Дерьмово тут пахнет, Навигатор, — сказал Франк, оглядывая пустой причал. Он всегда адаптировался к игровой альтернативе (или не-реальности) быстрее всех. Это качество делало его незаменимым при вхождении в новые миссии. Пока остальные начинали действовать, он уже палил направо и налево, спасая жизнь своим товарищам. Правда, здесь на них никто не нападал и это было странно. Это была не та Игра, в которой они жили раньше.

— Дерьмово, — соглашается Навигатор, скидывая рюкзак на бетон, — а где сейчас пахнет по другому? — Там, где нас нет, — мрачно шутит Громила, оглядывая пустой причал. — Хоть бы раз встретили вовремя. — Ага, — смеётся Прыгунчик, — с цветами и шампанским. — Настоящего шампанского уже нет, — говорит Франк, привычным движением поправляя перевязь молекулярного меча, висящего за спиной. Левая часть его лица покрыта неровно бугрящейся кожей. Очень похоже на кожное грибковое заболевание, хотя кожным грибковым заболеванием как раз и не является. Это след от резонанс-удара, часто возникающего при соприкосновении лезвий молекулярных мечей. Вещь ужасная по своей разрушительной мощи. В этом случае инструкция по применению боевого молекулярного боевого оружия настоятельно рекомендует разорвать деструктивный контакт, но попробуйте сделать это в условиях боя. У многих рейдеров есть подобные метки. Однажды Навигатор видел как рейдер-человек и рейдер-машина мгновенно распались в пыль после первого соприкосновения меча с мечом. Роковая случайность, что это произошло в первые секунды схватки и с такой силой.

— Итак, какова вводная? — спросил Гвоздь, последним покинувший катер. — Смотри, какой нетерпеливый, прыткий какой, — насмешливо сказал Франк, — а то, каким, на хрен, способом мы здесь оказались, тебя не интересует? — Вон, Навигатор, до сих пор в себя придти не может. Ведь игровых консолей больше не существует, а сервера давно на свалке.

— Значит, не все и не везде, — спокойно парировал Гвоздь. — Да и какое, на хрен, мне дело, каким способом я здесь очутился? Главное, как мы отсюда уберёмся. И когда. — Ладно, Навигатор, не дрейфь, — хлопнул он Навигатора по спине, — выбирались из заварушек и похуже. А здесь тихо, не стреляют, пахнет, правда мерзко… — Мерзко пахнет, — посоветовал Громила, — возьми фильтры… — А не помогает, — радостно сообщил Прыгунчик, — воняет так же. — И все же, какова вводная? — спросил снова Гвоздь…

[игровой полигон]: предварительные замечания

В середине XXIII века единое человечество славило свое могущество, создав искусственный интеллект, органично слившийся с цивилизацией. Благодаря усилиям специально разработанной интегральной этики удалось избежать противопоставления живого и неживого и выработать действенные механизмы защиты и профилактики угрозы порабощения человека машинами. Синтез плоти и металла продолжался около двухсот лет, после чего произошло то, чего недоверчивые индивиды опасались со времён Россумовский Универсальных Роботов Карела Чапека. Машины восстали, хотя этот ползучий переворот нельзя назвать восстанием. Просто с некоторого времени люди, связанные с производством и эксплуатацией псевдоживых механизмов стали все чаще сталкиваться с мелкими и необъяснимыми отклонениями в поведении выпускаемых ими изделий. Сначала этому не придали большого значения, отчасти оттого, что ошибки исправлялись на стадии производства, в основном же потому, что вера в интегральную этику была непоколебимо крепка. Людей, пытавшихся разобраться с возникшей проблемой, в лучшем случае не слушали, в худшем осмеивали. Тем же, кто пытался оспорить постулаты ИЭ, а тем более ревизовать её, грозила обструкция и остракизм. Дальше больше, ошибки стали появляться и в программах машин, уже работающих. Такие же несущественные, необъяснимые и легко устранимые. У русских есть отличная поговорка, точно характеризующая сложившуюся ситуацию: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Этимология слова «мужик» ныне трудно объяснима, но не в этом дело, возможно этим словом характеризовали недалёких людей. Так вот гром грянул, и люди оказались не готовы. Человечество, что вполне предсказуемо, заплатило за свою недальновидность многочисленными жертвами. В конце концов ситуацию удалось стабилизировать, потеряв при этом значительную часть планеты, отошедшую машинам. Хорошо ещё, что люди имели мощную космическую индустрию и развитую космическую инфраструктуру. Благодаря чему удалось провести широкомасштабную эвакуацию большей части населения, оставив на Земле только тех, кто добровольно пожелал остаться и продолжать борьбу против взбунтовавшихся синтетических мозгов. Уходя, командование Военно-космическими силами распорядилось уничтожить за собой всю инфраструктуру, способную помочь машинам выйти в космос. Вокруг Земли была создана система опорных ракетно-артиллерийских баз, пресекающая всякую попытку несанкционированного выхода за пределы трехсот пятидесяти километрового карантинного периметра. Великий исход был осуществлён через 102 года после начала войны.

Именно с этого момента ведут свой отсчёт рейдеры. Поняв, что достижение мирового господства и порабощение человечества невозможно без ракетных технологий, машины организуют специальные подразделения, основной задачей которых является обнаружение и захват физических носителей информации. Книги снова стали ходовым товаром. Особой ценностью, абсолютным трофеем становятся библиотеки и частные собрания книг. Электронные носители, содержащие материалы по космической тематике для машин недоступны (уничтожены), следовательно, то что им нужно, они могут найти в обычных целлюлозных старинных книгах. И пусть эти сведения будут неполными и устаревшими, главное накопить некую критическую массу информации. Когда цели машин становятся известны людям, рождается проект «Пустынный Рейдер». Сплав нанотехнологий и биоинженерии позволил создать сверхлюдей, могущих на равных сражаться с машинами. Обладая равноценным боевым потенциалом, рейдеры выполняли однотипные задачи с биомеханическими рейдерами — искали и изымали книги. Так, одновременно с большой войной, началась война тихая и неприметная, ставшая чем-то вроде поиска Святого Грааля, Источника вечной молодости, священным походом за сохранение человека и человеческой расы.

[игровой полигон]: сектор 8−12, зона ответственности Корпуса «Мидгард»

— Значит, в этой линии мы рейдеры, — подвёл итог Гвоздь. — Не просто рейдеры, — уточнил Навигатор, — мы одни из первых, самых первых. Мы — прототипы рейдеров. Последние из могикан.

— И что мы должны сделать?

— Как обычно, найти библиотеку.

— Всего то?

— Ну, скажем, не простую библиотеку…

синопсис [игровой полигон]: фабула задания

В эпоху «латентного периода Конфликта» жил один человек. Он был мультимиллиардером, меценатом и просто хорошим гражданином. Звали его Мортимер Эванс Форд-Гувер. Коллекционер и искренний поборник просвещения, мистер Гувер составил беспрецедентное по количеству собрание книжных раритетов и поместил его в искусно скрытое от глаз непосвящённых подземное хранилище. Он не оставил никаких подсказок, где искать это хранилище, кроме публичного заявления о том, что оно действительно существует. Считается, что Эванс Гувер входил в общество «знающих», объединивших учёных, политиков, общественных деятелей, промышленников, военных, людей искусства, выступивших резко против тотального внедрения искусственного интеллекта и пытавшихся предотвратить надвигающуюся катастрофу. Когда стало ясно, что противостояние неизбежно, «знающие», используя средства и возможности Гувера, создали своего рода «временную капсулу», в которую поместили всю необходимую для выживания человечества информацию. Риск от признания факта её существования был сведён к минимуму: отсутствие точных координат гарантировало полную сохранность библиотеки.

С тех пор «библиотеку Гувера» искали и люди, и машины. Искали упорно. И безуспешно. Машины искали её в силу непробиваемой логики последовательно и целеустремлённо, люди сомневаясь и надеясь. Война шла более ста лет и поиски длились более ста лет, до тех пор, пока не удалось локализовать место поисков: Американский континент, мегаполис Нью-Арк, сектор 8−12 «Мидгард». С этого момента активность рейд-отрядов в этом районе неимоверно возросла, боестолкновения случались по несколько раз за ночь, количество жертв увеличилось в разы. Более того, ухудшилась общая обстановка на данном участке фронта, ибо шаткое равновесие, благодаря усилиям рейдеров, непоправимо разрушалось. Напряжение усилилось, когда бесследно пропали несколько людских рейд-отрядов и среди рейдеров поползли неприятные слухи о супероружии, применённом машинами. Задавить панические настроения в зародыше не удалось и региональное командование запросило у командования стратегического отряд рейдеров из состава главного резерва. Ввиду чрезвычайности сложившегося положения стратегическим командованием в сектор 8−12 был направлен рейд-отряд (или то, что от него осталось) «Storm Rats» — «Штормовые Крысы».

[игровой полигон]: сектор 8−12, командный центр

— У нас гости, — сказал Франк, перемещаясь ближе к Навигатору. Остальные повторили его движение, образовав компактную группу, готовую в случае опасности ответить молниеносной атакой. Впрочем, из тоннеля, находившегося по левую руку от рейдеров, появился всего один человек и не спеша направился к ним. Система тактического сканирования цели однозначно определила его как человека, но рейдеры сохранили боевой порядок до того момента, пока он не подошёл к ним вплотную. Представитель командования оказался женщиной в звании бригадного капитана.

— Кэролайн Тейлор, офицер по особым поручениям, — представился бригадный капитан. — Простите, что заставила вас ждать.

— Странно нас здесь как-то встречают, — удивлённо сказал Громила. — Несерьёзно. Закинув за спину рюкзак, он первым шагнул вслед за бригадным капитаном.

— Эстет, — насмешливо фыркнул Гвоздь, — однако…

— Третью ночь на стимуляторах, — сказала офицер Тейлор, — смертельно хочется спать. Вчера опять не вернулись рейдеры, — пояснила она, — и ночью была попытка прорыва на стыке нашего и соседнего сектора.

— Понятно, — сказал Навигатор в спину офицера Тейлор.

Они прошли тоннелем, потом по улице до перекрёстка, повернули налево и метров через сто остановились перед приземистым бетонным бункером.

— Командный центр, — офицер Тейлор остановилась метра за три от массивной двери, перекрывающей вход. — Прошу подойти ближе ко мне, — сказала она, — сканеры безопасности имеют ограниченный радиус действия. Сканирование заняло секунд десять, потом дверь со скрипом отползла вбок, выключаясь, устало вздохнули сервомоторы. Пройдя слабо освещённым коридором Тейлор и рейдеры загрузились в кабину лифта, доставившую их на второй подземный уровень. Он был административным районом подземной части мегаполиса Нью-Арк. Казалось, здесь не знали о войне. Широкий тоннель главной магистрали был полон разноцветными электромобилями и людьми, спешащими по своим делам. Стены тоннеля были одновременно фасадами административных зданий. Освещение имитировало солнечный свет, и если бы не видимые мощные балки потолочных перекрытий, можно было представить, что ты находишься в деловом районе любого довоенного города. Офицер Тейлор и рейдеры в своем камуфляжном облачении выглядели на этом празднике жизни откровенно чужими.

— Ничего себе командный пункт, — сказал Прыгунчик. Тейлор, виртуозно прокладывавшая путь в толпе, обернулась и пояснила: — Маскировка, господа. Следующая остановка было в узком тупичке, до которого они добрались через сеть боковых тоннелей и коридоров.

— Почти добрались, господа, — Тейлор провела ладонью по стене перед собой. Стена исчезла, открыв кабину лифта.

— Командный центр, — сказала офицер по особым поручениям, пропуская в лифт рейдеров.

[игровой полигон]: региональный командующий Рекс, комкор

Да, это место несомненно было командным центром и каждый, имеющий отношение к силам сопротивления чувствовал себя здесь как рыба в воде. То есть на своем законном месте. Здесь можно было не стесняться своей одежды и не следить за своими манерами. Вдруг оказалось, что офицер Тейлор весьма привлекательна, а её униформа достаточно чиста и даже недавно была аккуратно выглажена. Рейдеров же сразу определили как чужаков по походке, цвету и раскраске камуфляжа, способу крепления рюкзаков к гибкому каркасу защитного жилета, стрижке и гарде молекулярных мечей, то есть по тем неочевидным мелочам, по которым люди, связанные общим делом, легко находят друг друга.

Пройдя по этажам командного центра, рейдеры, возглавляемые бригадным капитаном Тейлор, добрались, наконец, до кабинета регионального командующего. На этом миссия Тейлор закончилась и она, сдав подопечных адъютанту командующего, отбыла отсыпаться. Адъютант перебросившись по интеркому несколькими отрывистыми фразами, встал со своего места и молча распахнул двери в кабинет командующего. Рейдеры, оставив рюкзаки в приёмной, вошли.

Региональные командующие, по давней традиции, в целях конспирации, с момента вступления в должность, имён собственных лишались. Их надлежало именовать Рексами с добавлением порядковых номеров. Участком фронта в секторе 8−12 командовал региональный командующий под номером 1227. Так и было обозначено у него на именной пластинке на левым нагрудным карманом «Рекс-1227». И обращаться к нему следовало таким образом: «командующий» или «12−27». Что, однако, могло игнорироваться любым рейдером главного резерва, ибо такие рейдеры на субординационной лестнице стояли гораздо выше оперативного, тактического и регионального командующего, подчиняясь непосредственно командующему стратегическому. Рейдер главного резерва обычно обращался к лицам командного состава ниже континентального по званиям. Рекс-1227 был в звании командира корпуса.

На вид ему было лет тридцать. Узкое, костистое лицо с выпирающими скулами, большие уши, прижатые к черепу, волосы коротко стрижены. Глаза чуть навыкате, смотрят жёстко и настороженно. Выглядел Рекс-1227 чуть карикатурно, но, опять же, для непосвящённых. Посвящённым с одного взгляда было ясно, что командующий попадал в прошлом под мощный термический удар и уцелел. Раньше он выглядел по другому и его настоящего можно было увидеть на фотографиях, висевших на стене позади него. Контраст был разительным.

— Садитесь господа, — сказал командующий, указывая на расставленные стулья. Неожиданно легко поднявшись, он обогнул стол и остановился перед рейдерами.

— Думаю, обойдёмся без вступления, господа. Проблема вам известна, и мы ждём от вас результатов, как обычно быстрых и эффективных.

Лёгкая улыбка чуть исказила его губы.

— В этом мы не оригинальны, понимаю. Но вчера исчезла ещё одна рейд-группа, и, кроме того, нам пришлось отражать несколько довольно яростных ночных атак, чего не было уже больше года. Поймите меня правильно, война есть война, но это были необычно сильные атаки, выходящие за рамки просто боестолкновений. Видимо, противник чем-то чрезвычайно встревожен, если нарушает де-факто сложившееся перемирие.

— Пожалуй, со вступлением было бы лучше, — вежливо ответил Навигатор, — о проблеме мы знаем в общих чертах. Если можно, объясните с подробностями.

— Странно, — командующий задумчиво поиграл карандашом, зажатым между указательным и средним пальцами, — меня информировали, что группа в курсе…

— И все же, — твердо сказал Навигатор, — хотелось бы с подробностями…

Командующий пригасил свет, так, что стала видна поквартальная видеокарта сектора, обороняемого подчинёнными ему частями и используя лазерную указку, принялся разъяснять сложившуюся обстановку в зоне его ответственности с надлежащими подробностями. Рейдеры внимательно слушали и по окончании выступления командующего, Навигатор, как старший, задал несколько уточняющих вопросов. Особенно его интересовали слухи о неустановленном супероружии и предполагаемом месте нахождения библиотеки Гувера.

На вопрос о супероружии командующий ответил, что знает об этом со слов капитана Льюис (Вероники Льюис, подумав, уточнил командующий), командира блокпоста «Площадь-Южный». Именно на этот блокпост вышел тяжелораненый рейдер, твердивший до самой своей смерти о каком то «сверхоружии» и «чёрной тени». Предполагаемое место нахождения библиотеки предположительно было локализовано тактической разведкой на участке между означенным блокпостом «Площадь-Южный» и блокпостом 35−68, вынесенным вглубь «зелёной черты», разделяющей позиции людей и машин.

— Полоса шириной от пяти до десяти километров, тянется через весь Нью-Арк — уточнил командующий, — по ночам там бывает весьма оживлённо, разведка, рейдеры, диверсионные группы, просто мародёры…

— Даже так? — хмыкнул Навигатор.

— Обычная позиционная война, — пожал плечами командующий. — Мародёров мы не расстреливаем, — жёстко продолжил он, — каждый человек на счету.

— Это ваши трудности, — сказал Навигатор, — но в ближайшее время вы можете недосчитаться таких бойцов. — Издержки профессии, знаете ли…

— Понимаю, — сказал командующий, — впрочем, это их личные проблемы…

— Не только, — сказал Навигатор, — И наши тоже.

— Значит, договорились, — заключил командующий, — когда начинаете?

— Уже, — коротко ответил Навигатор.

— Связь?

— Односторонняя, концентратор разместим на блокпосту «Южный»

— База?

— Будет лучше, если никто не будет знать, даже вы.

— Согласен.

— Всё мы исчезаем.

— Удачи!

— Взаимно.

[игровой полигон]: блокпост «Площадь-Южный»

Капитан Льюис любила ночные дежурства. Ей нравилось управлять всей мощью средств уничтожения, которыми блокпост был буквально забит под завязку. Особое внимание она уделяла импульсным излучателям Гринспина-Карпинского, единым залпом сметающим всё на площади в несколько квадратных километров. Правда, использовать их разрешалось только в исключительных случаях, или по прямому указанию регионального командующего. Самым приятным в этой формулировке было словосочетание «в исключительных случаях». Исключительность случая определялась старшим офицером, командовавшим блокпостом. А таким офицером на блокпосту «Площадь-Южный» была она, капитан Марджори Элизабет Вероника Льюис. Впрочем, была ещё одна зацепка. По уставу (старому), в ночное время, с 21.00 до 06.00 утра включительно, на блокпостах, расположенных в непосредственной близости от нейтральной полосы, разделяющей позиции противоборствующих сторон, оперативный дежурный мог применить излучатели Гринспина-Карпинского «при возникновении прямой и явной угрозы прорыва противником оборонительных рубежей сил сопротивления». В новом уставе это положение имело статус «морального права», то есть под личную ответственность старшего офицера с перспективой привлечения к суду военного трибунала. Но даже эта перспектива не пугала капитана Льюис. Капитан Льюис не застала тех времён, когда излучатели были основной ударной силой и не видела их в деле, о чем очень жалела. Поэтому она очень любила ночные дежурства.

Испытывая страсть к орудиям разрушения, Вероника Льюис не выносила рейдеров. Люди, давшие согласие на изменение собственной природы, превратившие себя в чудовищный гибрид человека и машины, причём в гибрид, сохранивший внешность человека, безапелляционно оценивались ею как выродки. В детстве она читала книги про киборгов и видела на рисунках ужасные порождения болезненно-изощрённого гения, соединяющие в своей конструкции плоть, пластик и металл. Когда же, повзрослев, она впервые встретила рейдера, он ничем не отличался от обычных людей, но мог делать то, что обычный человек не смог бы сделать никогда. С тех пор она с болезненным упорством пыталась отыскать какую-нибудь примету, позволяющую с точностью отделить почти человека рейдера от просто человека и не находила. Боясь признаться себе, она завидовала рейдерам и хотела бы получить их нечеловеческую силу и абсолютную приспособляемость к внешней среде, в которой они оказывались. Мечта эта была несбыточной и постепенно Льюис превратилась в твердолобую расистку, ненавидящую тех, кто отличался от принятых человеческих стандартов. В этом чувстве капитан Льюис была не оригинальна. Используя рейдеров, в войсках их не любили, всячески подчёркивая вынужденность существования нано-био-коммандос. Среди рейдеров на этот счёт были разные мнения. Кто-то отвечал взаимной неприязнью, кто-то был равнодушен, кто-то пытался изменить отношение к себе.

Не будучи большой поклонницей не правильных киборгов, капитан Льюис не испытывала восторга оттого, что вверенный ей блокпост стал перевалочным пунктом для оперирующих в «зелёной черте» рейд-групп. Её чувство полностью разделяли подчинённые, на которых свалились дополнительные обязанности по обслуживанию и тыловому обеспечению рейдеров. Поэтому, когда группа Навигатора возникла в жилом бункере блокпоста, её ждал холодный приём. Капитан была сухо-официальна, солдаты старательно занимались своими делами, так старательно, что не замечали прибывших. Рейдеры не впервые сталкивались с таким поведением «натуралов» (полупрезрительная кличка, взятая рейдерами из лексикона сексуальных меньшинств) и оно совершенно их не задевало. Как говориться, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не мешало.

Навигатору ничего не нужно было от этих людей, кроме помощи в установке в серверной стойке ПКК (полевого коммутатора-концентратора) и он кратко объяснил это капитану. Капитан дёрнула плечами и спросила у радиста, есть ли свободный бокс. Радист не очень охотно полез в радиорубку, выбравшись же, сообщил, что пустой бокс есть. Прыгунчик, отвечающий за связь, отправился вслед за радистом. Вернувшись через несколько минут, он хитро подмигнул Навигатору. Радист, появившийся вслед за Прыгунчиком, имел вид ошарашенный и слегка помятый. Видимо, Прыгунчик, оставшись наедине с радистом, провёл с ним блиц-сеанс психотерапии. Глядя на пациента, можно было с уверенностью утверждать, что он встал на путь исправления и сотрудничества с администрацией.

Больше никаких причин оставаться на блокпосту у рейдеров не было и они, не прощаясь, покинули бункер, бесшумно растворившись в ночи.

— Крысы, — с нескрываемым презрением произнесла капитан Льюис. Мысль о том, как рейдерам удалось скрытно проникнуть сквозь раскинутую сеть раннего оповещения и войти в бункер, закрытый изнутри на специальные механические замки, не давала ей покоя. Вот-вот должна была разразить буря.

— Какой у них тотемный знак? — спросила Льюис у радиста.

— Крыса, — после непродолжительной паузы ответил радист.

Буря грянула.

[игровой полигон]: точка базирования группы

Железным правилом рейдеров-людей при проведении поисковой операции было следующее: точка базирования рейдеров всегда располагалась на территории, контролируемой людьми. Оно было аксиомой выживания. Его никто не оспаривал и никто не стремился проверить на прочность и жизнеспособность. Производное от основного правило гласило: точка базирования не должна находиться в непосредственной близости от объекта интереса рейдеров. Третье правило, которым руководствовались рейдеры, устанавливало: отступить не стыдно.

Затратив час на поиски, рейдеры определили точку базирования в подвале разрушенного дома-иглы, отстоящего от блокпоста «Площадь-Южный» на расстоянии полутора километров. Их целью был деловой квартал Нью-Арка. Помимо удачного расположения дома, в подвале был выход в городскую канализацию, позволявший во первых, скрытно проникать на нейтральную полосу (с определёнными оговорками) и во-вторых, обеспечивающий пути отхода в случае внезапной опасности (опять же, с теми самыми определёнными оговорками). Вход в подвал удачно скрывался за нагромождением разбитых конструкций небоскрёба.

Подготовка к поиску не занимала много времени. Переход в боевое состояние или «трансмутация», начинался с того, что рейдеры освобождались от одежды, затем волевым импульсом запускали процесс генерации индивидуального мобильного ударно-штурмового комплекса на усиленном универсальном нано-био-скелете и встроенной системой управления с применением технологии ускоренной нейроканальной связи. Проще говоря, рейдер, испытывая умеренную боль, трансформировался в нечто, имеющее форму человека, покрытое прочнейшей броней, защищающей от всех видов оружия, в том числе и деструкторов — преобразователей материи (в последнем случае — за счёт перераспределения разрушающей энергии по всей поверхности брони (эффект обтекания)), имеющее идеальный слух и зрение, могущее перемещаться на огромной скорости, обладающее фантастической прыгучестью, не испытывающее потребности в пище (за счёт кардинального изменения процесса метаболизма), дышащее всей поверхностью кожи (или могущее не дышать вообще), наделённое способностью генерировать ультра и инфразвук, умеющее извлекать кислород из воды, либо вообще обходиться без кислорода. Добавьте к этому развитую способность брони к «инстинктивному мимикрированию» и «неосознанному слиянию с окружающей средой» (пункт 1721, подпункты 1721 «а» и 1721 «с» Инструкции по использованию ИМДШК). Как однажды заметил один из создателей рейд-технологии: «Я собирался было трансмутировать задницу рейдера в реактивный двигатель, но вовремя остановился». Из чего следует, что рейдеры не могли только летать самостоятельно. Базовую идею проекта «Пустынный Рейдер» учёные, работавшие над его реализацией, почерпнули из мифа о животных-оборотнях, поэтому неофициально проект именовался «Волки-оборотни», а все, принимавшие в нем участие, проходили по документам как «демиурги». И, если честно, им было чем гордиться. Трансформированное тело и сознание носителей технологии «вервольф» представляло собой убийственный по эффективности боевой комплекс с поражающей воображение живучестью и приспособляемостью к быстро меняющимся внешним факторам. Тактико-технические характеристики рейдера-человека полностью соответствовали тактико-техническим характеристикам рейдера-машины.

Правда, было одно «но». Изменённое сознание человека, утрачивало эмоциональную составляющую (не всегда) — «стандартизировалось» (по выражению «демиургов»), переходило в фазу «типизации поля боя» (п. 4 Инструкции), или, если перевести на нормальный язык, воспринимало всякий движущийся/живой объект, не авторизованный системой «свой-чужой» как цель. Отсюда и предупреждение насчёт мародёров, они как известно систему «свой-чужой» отключали из-за встроенного в модуль датчика пассивного определения местоположения.

Схема работы группы рейдеров была следующая: после закрепления в точке базирования, на жаргоне рейдеров «улей», «гнездо», группа переходила в режим «поиск-локализация». В этом режиме формировались две поисковые двойки, одну из которых возглавлял командир группы, «навигатор», вторую — его заместитель, «триерарх». В «улье» оставался рейдер, «координатор» или «трутень» осуществляющий связь между двойками и соответствующим «общим» (allgemeine command) командованием (в данном случае региональным) либо с командиром, на жаргоне «навархом», рейд-отрядов сектора. Поисковая операция проходила либо по схеме «челнок» — активная фаза ночью, утром — возвращение в «гнездо», либо — «стрела» — соответственно, без возвращения в точку базирования. По какой конкретно схеме разворачивался поиск — определял «навигатор» исходя из условий, складывающихся в зоне операции. Он мог жёстко придерживаться одной их них или работать по смешанной, иначе, находиться в «свободном поиске».

[игровой полигон]: о пользе терпения

Навигатор избрал смешанную схему поисковой операции. Тяжелее всего при этой схеме развёртывания рейд-группы приходилось «координатору». Он был вынужден:

a. постоянно находиться в точке базирования;

b. ограничивать себя в передвижении, что само по себе непросто выдержать. Трансформированный организм рейдера требовал активных действия.

Поэтому «координаторами» становились наиболее терпеливые рейдеры. Таким в группе отряда «Storm Rats» был, как ни странно, Прыгунчик. Видимо, благодаря своему характеру, весёлому и бесконфликтному (в основном). А почему, «как ни странно», да потому, что и в своей человеческой части жизни Прыгунчик не мог долго усидеть на месте.

[игровой полигон]: мир в черно-зелёных тонах

Глазу рейдера доступно все богатство красок окружающего его мира, но он видит мир в черно-зелёном цвете. Неизвестно, кто первый воспользовался этой цветовой гаммой, но постепенно она стала стандартом у рейдеров. При этом способе видения все предметы чётко выделены зеленоватым фосфоресцирующим контуром. Дополнительно на плоскость «внутреннего панорамного экрана» накладывается координационная сетка и выводится информация от лазерного дальномера-целеуказателя в виде «цифрового интерактивного счётчика» плюс нефиксированная рамка прицела. Следуя принципу минимализма, остальная информация подавляется и обрабатывается в фоновом режиме, поступая на ВПЭ только в экстраординарных случаях. Командиры групп/отрядов дополняют ВПЭ виртуальной консолью, предоставляющей возможность визуального наблюдения за передвижением членов группы/отряда. Оперативную функциональность рейдера расширяет механизм отстреливаемых наношпионов, контролирующих обстановку в зоне действия рейд-групп.

[игровой полигон]: И наступила ночь

Для рейдеров не существует препятствий, они с равным успехом действуют в прифронтовой полосе и в глубоком тылу, пересекая линию фронта с лёгкость, недоступной для простого бойца. Скорость, умноженная на невидимость — вот составляющая их успеха. Опасность для них может представлять только встреча с рейдером противника, но и она, такая встреча — воля случая, ибо скрытность — вторая сторона эффективности. Но не все так просто, как кажется. Если есть добыча, значит есть и жертва. Если есть рейдер-поисковик, значит есть и рейдер-охотник. Поисковики ищут артефакты, охотники выслеживают поисковиков. Каждую ночь начинается бесконечная игра в «кошки-мышки», убегалки-догонялки. Рейдеры-убийцы, выходят на охоту «волчьими стаями», устраивают засады, раскидывают ловушки, выставляют «обманки» и заманивают на «живца». Для этой схватки границ не существует, она с лёгкостью перемещается через линии фронта и бывает так, что смерть настигает рейдера на собственной территории. Поэтому так важен маршрут движения к предполагаемому месту поиска.

Под мегаполисом Нью-Арк раскинулась разветвлённая сеть старой канализации, использовавшейся до коммунальной революции начала XXII века, когда утилизация отходов перестала быть проблемой для развивающейся цивилизации благодаря повсеместному внедрению процесса диффузионной переработки отбросов. С тех пор тоннели были заброшены, а техническая документация сгорела в «пламени непрекращающегося конфликта». Таким образом, под ногами у людей и машин находился почти неисследованный континент, «терра инкогнита» развалившейся индустрии переработки остающегося в ходе человеческой деятельности мусора. Конечно, о тоннелях не забывали, многие из них были заминированы, многие перекрыты, известные выходы на той стороне взяты под плотный контроль, но при удачном раскладе риск проникновения в интересующий командование квадрат немного снижался. Ибо, рассуждал Навигатор, активность людей на конкретном участке «зелёной черты» естественно привлекла внимание противника и заставила его усилить собственные силы, поэтому, можно с уверенность предположить, что все подходы к площади Рубиновых Часов «в лоб» уже плотно контролируются. Следовательно, необходимо прорываться к цели, максимально скрытно, не полагаясь полностью на встроенные средства защиты, использовать подземные коммуникации и идти не по кратчайшему пути, а по широкой дуге, с тем, чтобы подойти к объекту поиска с тыла.

Совещались рейдеры недолго. В целом идея была принята и одобрена, критиковалась по мелочам, сомнения признаны несущественными и с негодованием отметены. Операция началась.

[игровой полигон]: идти туда, не зная куда

Они скользили во тьме, двигаясь с грацией хищных кошек, изредка застывая на месте, когда чуткие датчики наношпионов засекали подозрительные звуки в тоннелях. Однажды остановившись у пересечения двух тоннелей, они ощутили лёгкие колебания воздуха, ещё чуть-чуть и они бы точно столкнулись с рейдерами, крадущимися по пересекающему их тоннель ходу. Кому принадлежала эта группа — неизвестно. Их отделили друг от друга сантиметры, давление чужой воли волной прошлось по их нервам и угасло во тьме. Исключительная защита брони и спасала и выдавала рейдера.

Кроме опасности неожиданных встреч, решившие спуститься под землю рисковали оказаться среди мин-ловушек. Изготовленные по технологии «хамелеон», они свободно дрейфовали на высоте человеческого роста, прикрепляясь к любому движущемуся объекту. Повадками мины-ловушки напоминали пираний. Если одна из мин прицеплялась к жертве, она тут же подавала специальных сигнал и остальные мины тучей слетались на него. Взрываясь, мины посылали узконаправленный луч, разрушающий все, будь то металл, пластик, камень, плоть или броня рейдера. Человека, попавшего в такое минное поле, разрывало на клочки. Боевая мишина превращалась в дуршлаг, рейдера кромсало на лоскуты. Это было одно из самых эффективное орудий тайной войны, и было бы наивно полагать, что его не используют для предотвращения внезапных нападений из-под земли.

Навигатор вёл группу вдоль «зелёной черты». Конечно, их путь не был прямолинейным, но основного направления они придерживались чётко. Удалившись на расстояние пятнадцати километров от цели, Навигатор вывел группу на поверхность. Закрепившись на местности, группа приготовилась к броску в зону активного поиска. В этот момент Навигатор принял решение идти к цели в одиночку, а не поисковыми двойками, самостоятельно определяя маршрут движения.

Навигатор медлил, ждал и ждали за его спиной Громила, Гвоздь и Франк. Изменение плана их не удивило, командир волен принимать любые решения, на то он и командир, но это необъяснимое промедление им не нравилось. Навигатор обладал звериным чутьём на опасность, он вполне мог отменить операцию и вернуться на исходную позицию. Тогда им придётся терпеливо ждать, неизвестно сколько, чтобы снова вернуться сюда. А ожидание неприятно, очень неприятно.

Навигатор ждал, коротко оглядываясь по сторонам. Склизкое ощущение беды не проходило, хотя заметно ослабело. Наконец, он понял, что его так беспокоило. В конечной точке их ждала смерть. Безжалостная и неумолимая. Гарантированная, на всех. Она придёт с точностью скорого поезда, идущего строго по расписанию. С точностью курьерского поезда, — мысленно поправил себя Навигатор, — это из прошлого, далёкого прошлого… странно… странно…

Вскинув правую руку, он подал сигнал.

[игровой полигон]: невезение Франка

Первым умер Франк. Глупо попался, глупо. В долю секунды замешкался, прыгнул неудачно, задел краем место, которое хотел обойти, не сбиваясь с темпа, а там притаились букашки-маячки. Потревоженные, роем устремились за ним, облепили и запищали на разные голоса, заверещали, замигали, демаскируя его напрочь, обозначая его на всех экранах, петляющего словно заяц. Чтобы освободиться от вражьей напасти, пришлось Франку скакать по этажам, пробивать стены и сдирать прилепившуюся гадость, бросаясь по ходу на бетонные полы, катясь по ним, поднимая тучи пыли. Броню отчистил, но не полностью. Засекли рейдера загонщики-охотники и устремились ему наперерез. На ВПЭ вспыхнули семь красных треугольников, охотники явно обозначили себя, им больше не было резона таиться. Жертва должна видеть своих палачей. Затанцевали по кругу, неумолимо сжимая кольцо. Франк помчался по его периметру, стараясь нащупать лазейку, в которую можно проскользнуть, но не было этой лазейки, охотники прикрывали периметр грамотно. Не останавливаясь, Франк выдернул из ножен меч, перехватил задним хватом. Лезвие плотоядно загудело. Охотники вылетели из темноты внезапно. Расправляя дополнительные конечности, закружили против движения Франка. Спайдеры, гончие-загонщики. Вооружение: два меча, сто сюрикенов в двух обоймах по бокам. Противник не слишком опасный, но берущий своей численностью. Основная задача спайдеров — задержать добычу до прихода сенокосцев. Если не успеешь прорваться до подхода сенокосцев, значит остаётся тебе только красиво умереть. А спайдеров пройти трудно, очень трудно. Они ведут бой вязкий, сбивающий, вяжущий, заставляют топтаться на месте, пресекают любую попытку сбежать и скрыться очередями сюрикенов. Нет, не удастся в этот раз исчезнуть, оторваться от спайдеров, вспыхивают на экране все новые и новые треугольники, скользят в одну точку, стягивают узел безысходности. Ну, вот, и оранжевые квадраты определились. Перемещаются медленно, ползут величественно. Конечно, некуда им торопиться, совсем запуталась в паутине бедная мушка Франк.

Круг спайдеров распался, прыснули спайдеры в разные стороны, словно испуганная рыбья мелюзга рванула в глубину от закрывшей солнце тени. Сенокосцы подобны разъяренным носорогам, разят всех без разбора. Франк застыл в стойке слегка пружиня ногами. Меч пел победную песню. Показался первый сенокосец, инкарнация шестирукой богини Кали. В каждой суставчатой длани чудовищных размеров серп. Сзади притопал второй, с боков подоспели ещё два. Удивительно, как слаженно они работали. Серпы со свистом прочертили смертельные траектории, нигде друг с другом не соприкоснувшись. Что осталось от Франка? Почикал молекулярно модифицированный булат рейдера на лоскутки: разъял плоть на красивую горку останков. Только раз взмахнули серпами сенокосцы и не стало Франка. Вышел весь, кончился напрочь рейдер.

[игровой полигон]: скорбный путь Громилы

Громила был осторожен, но не уберёгся. Подставился под свето-звуковой удар мобильного нейро-нейтрализующего волнового генератора. Оглох, почти ослеп, потерял способность быстро мыслить и резво бегать. Остановился резко, словно на стену невидимую наткнулся, потом побрёл сгорбившись, рукой вытянутой путь перед собой проверяя. Спайдер выпрыгнул было из норы полуподвальной, но затормозил и перебирая лапами, сдал задом обратно, затаился, другую жертву ожидая. Теперь никому не страшен Громила, никому не нужен. Будет бродить по окрестностям до тех пор, пока в мины-ловушки не угодит, или снова под удар генератора не попадёт. А может, выйдет на него какая-нибудь рейд-группа, и спасёт Громилу от мучительно-медленной смерти. Хотя вряд-ли.

[игровой полигон]: Навигатор, паутина страха

Одна зелёная точка исчезла с консоли и надпись Франк пропала, другая закружила бесцельно, принялась рисовать затейливые кривые. Нет, не зря Навигатор хотел повернуть обратно, не зря, чувствовал грандиозную подставу, только отказаться от проведения рейда уже не мог, плюнул и попёр на наше старо-русское «авось». А может, правильно рискнул — риск чрезмерный, но кто сказал, что завтра будет по другому? Квадрат прикрыт плотно, значит, здесь что-то определённо есть. Следовательно, необходимо идти вперёд, только вперёд, не обращая внимания на потери, потери будут всегда, особенно в такие моменты, когда на стол брошены все ранее припасённые козыри. Теперь их только двое, Навигатор и Гвоздь и кто-то из них обязательно должен дотянуться до площади.

Экран вдруг на мгновение вспыхнул множеством огней и мозг Навигатора автоматически зафиксировал эту картину. Холодно-логическая машинная часть его оперативно обработала поступившую информацию, а человеческая потрясенно застыла. Громила в своем безумном путешествии дёрнул-таки за одну из незримых ниточек, связывающих огромную систему обороны, прикрывающую подходы к площади и вся грандиозная паутина, сплетённая машинами, на доли секунды проявилась, но для Навигатора и эта доля секунды была как глоток воды умирающему от жажды. Он прозрел.

[игровой полигон]: гвозди бы делать из этих людей

Остаточный всплеск некстати проявившейся энергии зафиксировал и шлем Гвоздя. У него картина заботливо устроенной засады оказалась запорчена чёрными пятнами лакун, однако эвристический анализатор возможно полно восстановил утраченные куски общей картины. Гвоздь обрёл зоркость на один глаз, но и её хватало за глаза. Бортовой вычислитель (читай: мозг), перебрав наиболее приемлемые варианты движения, вычертил условно безопасную траекторию маршрута и Гвоздь рванул в открывшиеся лазы и лазейки. И кто теперь здесь самый главный? И чьё теперь кун-фу сильнее?

[игровой полигон]: волка выдадут уши

Сверху площадь Рубиновых Часов похожа на пончик, рассечённый надвое. Комплексу административный зданий, охватывающему её по периметру, не даёт сомкнуться проспект Восходящего солнца, ориентированный точно по линии восток-запад. В центре площади возвышается игла мраморного обелиска. До войны площадь Рубиновых Часов представляла собой огромные солнечные часы и была каким-то-там-по-счёту чудом света, привлекавшим толпы туристов со всей Земли, Солнечной системы и Сферы Колонизации. Теперь от былого величия остались только воспоминания, обломки уникальной машинерии, позволявшей имитировать прохождение солнца по небосводу в пасмурные дни и ночью, и рубиновая брусчатка, источавшая прозрачно-розовое сияние.

Достигнув внешней стены, Навигатор ловко взобрался на крышу и залёг за невысоким бортиком, обозревая окрестности. Площадь была пуста. Навигатор задействовал модуль комплексного сканирования, прогнал запись визуального наблюдения через ряд фильтров, увеличил изображение до максимального, исследовал видимое пространство буквально по миллиметру, сравнивая его с записью и ничего не обнаружил. Через час он решительно поднялся и, прыгнув, легко преодолел последние метры, отделяющие его от конечной цели. Обежав площадь по периметру, он проник внутрь комплекса через выбитую дверь и стал обследовать его от подвалов до крыши, находя везде зримые следы тщательно и не раз проведённого обыска. Навигатор нигде долго не задерживался, ему хватало беглого взгляда, он не акцентировал свое внимание на частностях, он оценивал общую картину, пытаясь обнаружить то, что могли пропустить при детальном осмотре. Его привлекала малейшая мелочь, малейшая несообразность, нестыковка в интерьере и расположении помещений. Суть головоломки была в том, что хранилище создавали люди для людей, а не машин, следовательно, создатели учитывали особенности машинной логики и должны были решить проблему маскировки нетривиальными способами. Лучший способ что-либо скрыть — оставить на видном месте. Никто не будет искать то, что лежит у него под носом. Возможно, все не раз проходили мимо того, что искали, даже не догадываясь, насколько они были близки к вожделенной разгадке.

Выстраивая на мониторе обследованные сегменты комплекса, он словно собирал картину из паззлов. Пройдя комплекс полностью, Навигатор преобразовал плоский рисунок в трёхмерное изображение и запустил процессор структурного анализа. Теперь он повторял свой путь внутри виртуально сконструированного мира. Он осматривал комплекс изнутри и снаружи, разворачивал в трех плоскостях, вертел его, как хотел, обозревал с высоты птичьего полёта или приближал настолько, что утыкался взглядом в стену, исследуя отдельные трещинки. Когда процессор завершил работу, Навигатор знал, где искать.

[игровой полигон]: до последней капли крови

Вот и Гвоздю не повезло. Не его это оказалась ночь, карта выпала не в масть, мазь не покатила, звезды расположились не так, как следовало бы. Споткнулся Гвоздь, потерял темп, затормозился. Вот она, площадь, меньше ста метров до арки, острие обелиска видно. Один бросок и ты у цели. Но что-то мешает ему сделать этот бросок, что-то преграждает ему путь, что-то незримо подкрадывается к нему, неся забвение. Не смерть — забвение, утрату собственного «я», растворение в чуждом сознании. Рука Гвоздя метнулась за спину, выхватывая меч. — Опаздываю, — успела подумать Гвоздь, взгляд же на мгновение уловил колыхнувшийся концентрат тьмы, словно чёрная занавесь разлетелась под порывом ветра. Меч рассек воздух и вернулся в ножны. Гвоздь потянулся, поиграл плечами, вращением головы размял шею, словно заново обретая власть над собственным трансформированным телом. Выставил руку перед собой, растопырил пальцы, сжал ладонь в кулак, разжал. Остался доволен. Поправил перевязь меча и неторопливо, твёрдым шагом направился к площади.

Навигатор увидел Гвоздя как только он прошёл под аркой. Увидел и удивился. Гвоздь шёл, не скрываясь, каким-то образом подавив у брони режим маскировки. Мысль о том, что Гвоздь теперь совсем не Гвоздь, пришла чуть позже, и Навигатор удивился уже этой мысли.

Гвоздь остановился перед Навигатором и они несколько минут молча смотрели друг на друга. В теле, стоящем перед Навигатором Гвоздя не было. Рейдер по кличке Гвоздь, в жизни за Игрой Георгий Бритт, инженер, 35 лет от роду, женат, один ребёнок, дочь Ирина 12 лет, умер, исчез безвозвратно, а его место занял некто, безликий и жестокий. Убийца не спеша извлёк меч, подождал, пока то же сделает Навигатор, и молниеносным движением атаковал. Навигатор отразил удар, перешёл в наступление, ускоряясь. Секунду спустя, когда смазанные силуэты вновь обрели чёткость, Навигатор стоял на одном колене, опираясь на меч, убийца потерял правую руку. Броня на обоих бойцах была иссечена, раны причиняли нестерпимую боль. Навигатор поднялся, прихрамывая пошёл на убийцу. Убийца двинулся ему навстречу, держа меч в левой руке. Они снова ускорились. Страшный удар отбросил Навигатора назад. Он упал на спину, меч отлетел далеко в сторону. Убийца был мёртв. Навигатор безуспешно пытался подняться, но все, что ему удалось, это приподняться на локтях. Он видел мёртвое тело и видел, как от него отделилось чёрное полупрозрачное полотнище. — Вот она, чёрная тень, — прерывистым шёпотом сказал Навигатор, вот она… Прыгунчик… чёрная тень… вирус… запомни… вирус…

Тень плавно заскользила к лежащему Навигатору. — Спасения нет, — хрипло сказал кто-то. — Он знает, — грустно заметил второй. — Во многом знании много печали, — сказал первый. — И тот, кто умножает познание, умножает скорбь, — закончил предложение второй. — Не дайте ему умереть, он знает, — голос пал с небес, отразившись от камней металлическим эхом, — надо успеть… Нет, так не будет, — просипел Навигатор, — не будет… Расслабься, — подумал он, включая самоликвидатор.

[игровой полигон]: Прыгунчик

Остался один. Молчащая рация, сухой треск и шорохи в пустом эфире.

Фрагмент третий: Охотник-жертва, жертва-охотник

— Планета гниёт, брат, — часто повторял его бывший напарник, — гниение расползается вширь, словно раковые метастазы. Принюхайся, брат, и ты почуешь вонь, растекающуюся из каждого мерзкого угла этого распадающегося города. Посмотри на оставшихся людей. Они становятся похожими на тени своих утраченных надежд. Больше не слышно детского смеха и не видно весёлых детских рожиц. Все стремятся убраться отсюда побыстрее. Как будто там им будет лучше. Это все равно их настигнет. Рано или поздно, но оно доберётся до них, и сожрёт, смачно хрумкая их костями. У нас есть поле для маневра, голосят умники из Колониальной Администрации. Чушь, брат, чушь, полное фуфло, лапша, густо наваленная на уши. Можно драпать аж до Земли, а куда драпать потом? Куда валить дальше? Дальше Земли не убежишь, и дольше смерти не проживёшь. Смотри, Витя, кажется, у нас за спиной громада освоенных территорий, две Сферы Колонизации, да плюс внушительный шмат Пограничных Миров, но они уменьшаются гораздо быстрее, чем представляют себе господа из Совета и Администрации. Она тает, сжимается словно шагреневая кожа и мы не может остановить этот процесс. Хотя мы стараемся и героически преодолеваем в принципе непреодолимые трудности. И все, как это у вас, русских, говорят коту под задницу. Куда-куда? Под хвост? Ну пусть будет под хвост, один черт. Замечаешь, как все рушится, медленно, очень медленно. Осыпается сама ткань жизни, оставляя скелеты прошлого счастливого бытия. Присмотрись, брат. Стены небоскрёбов осыпались, бесстыдно оголив скелеты перекрытий. И сквозь их дырявые остовы жутко скалится луна. Грязь на улицах, мусор собирается в кучи, кучи никто не убирает и они растут, превращаясь в горы отходов. Куда исчезают роботы-уборщики, где эти квази-механические уродцы? А, Виталий? Где эти грёбаные сервомеханизмы? Почему их нет, когда они так нужны? Иногда мне кажется, что они бегут вместе с нами. Забираются по ночам в недра грузовых кораблей, прячутся по тёмным закоулкам, тихо шебуршатся в самых глубоких трюмах, а когда на пассажирских палубах включают ночное освещение, они осторожно выбираются наверх и пугливо бегают по пустым коридорам, шарахаясь от каждого звука. Или жалобно скулят, забившись в подсобные помещения. Они тоже чувствуют медленное умирание нашего мира. Мне их жалко, Виталий. Людей мне не жалко, а вот их я жалею. Нас не будет, и кому они будут нужны? Бездомные, неприкаянные квазимоды, растерявшие своих хозяев.

Так говорил пять лет назад на Ромашке его бывший напарник, и три года назад на Принцессе Мод и полтора года назад на Саванне. Хотя нет, с каждой оставленной планетой картина распада жизни рисовалась им все более мрачными красками.

— Плотину прорвало, — вещал он, — и мощный вал ревущей воды устремился на беззащитные селения, сметая без остатка устоявшееся уютное бытие человеков, оставляя после себя хлам обломков и груды исковерканных тел. Толпа устремляется на возвышенности, бежит на холмы в надежде найти там спасение, и она его там находит, но вода все прибывает и прибывает. Она окружает островки суши и людям больше некуда бежать. Они жмутся друг к другу в тщетной надежде на то, что случиться чудо и бурный поток истощит свою ярость и отхлынет назад, даруя им жизнь, но этого не происходит. А там, за этими погибающими обывателями, сорванными стихией с насиженных мест, жидкая цепь спасателей строит жалкую стену из мешков с песком, надеясь этой хлипкой стенкой остановить всепоглощающий поток воды. Виталий, эти дураки-спасатели мы. Мы трудимся по привычке, отдавая себе отчёт в бесполезности нашего муравьиного труда. Мы сражаемся из чувства долга и в силу бюрократической привычки. Если есть организация, должная противостоять стихии, значит, будет и положительный результат. А его нет, Виталий. Цивилизация землян проиграла, но ещё не догадывается об этом. Или догадывается, но тешит себя сладкими иллюзиями. Мы отступаем, подчиняясь обстоятельствам, а наши начальники утверждают, что мы планомерно отходим на заранее подготовленные позиции. Виталий, где эти заранее подготовленных позиции? Их нет! Мы бежим, позорно драпаем, потому что, наконец, столкнулись с врагом, превосходящим нас по силе и недоступном нашему местечковому пониманию. Теория вертикального прогресса благополучно издохла, не выдержав тяжести свалившегося на нее сверхгалактического груза. Гениальные теоретики, прозревающие безудержное распространения человечества вверх. Сначала околоземное пространство, потом солнечная система, потом Галактика и вся вселенная. Корифеев в студию! Пусть смотрят, что случилось с вертикально прогрессирующим человечеством.

Уткнувшись в непреодолимую стену, оно вдруг принялось регрессировать, причём ускоренными темпами. Курение снова вошло в моду. На рынки выброшены новые уникальные синтетические наркотики. Никакого привыкания и стопроцентно гарантированное счастье. Виталий, мы с ужасом узнали, что на Флории практикуют массовую проституцию, деятели с Фантазии узаконили суд Линча, Луканию захлестнула истерия ликантропии, а Децима ввела инквизицию. Фактически эти планеты выпали из Федерации и вернуть их можно только с помощью вооружённой силы. Но мы не воевали уже более пятисот лет. У нас нет регулярной армии и нет постоянного военного флота. Совет, скрипя зубами, согласился на создание нашей службы, но сделал из нашего существования эдакую фигуру умолчания, о которой не принято упоминать в приличном обществе. Впрочем, и процесс насильственной реколонизации Совет предпочитает держать в тайне, чтобы не возбуждать нездоровые настроения в обществе. Мы не можем остановить этот грёбаный процесс, даже попирая основополагающие законы охраны личности. Ввели фильтрационные процедуры, установили карантинные зоны, и что? Высоколобые учёные мужи полагают, что мапмены не могут самостоятельно определять цели для следующего вторжения, им нужен резидент, направляющий их на объект нападения. Следовательно, необходимо ужесточить контроль за покидающими заражённые планеты, но до каких пределов его ужесточать? Только полностью отменив конституционный статус свободной личности. Это отказ от Хартии прав и свобод человека и гражданина. Это превентивные меры и тотальное ментальное сканирование, причём сканирование выявляет не полностью слившегося с человеком мапмена, а только находящегося в фазе замещения. Планету же покидают только слившиеся — факт, не требующий доказательств. Значит, зараза будет и продолжает расползаться по Сферам Колонизации, пока не доползёт до нашей исторической родины Земли. И тогда, — он щёлкнул пальцами, — нам останется тушить свет и сливать воду. Подмостки опустеют и занавес падёт. Финита ля комедия.

Напарник был крайним фаталистом. Впрочем, он мог себе позволить такое отношение к жизни, ведь за его спиной было более пятнадцати оставленных планет. Виталий в то время был новичком, розовощёким оптимистом, верящим в силу прогресса и человеческого гения. Лопоухий щенок, радостно скачущий вокруг заматеревшего в бесконечных схватках пса, искоса и чуть презрительно поглядывающего на резвящегося рядом с ним малыша, вот кем был Виталий. Жестокая действительность быстро привела его в чувство. Нет, он не проникся верой в неизбежность поражения землян, как его напарник, но уверенность в скорой победе исчезла. Ситуация оказалась сложнее, чем ему представлялось и ухудшалась с каждым днём. И хотя удачное разрешение конфликта в самое ближайшее время было проблематичным, он был и оставался сдержанным оптимистом. После Аэции Прайм сдерживаться было уже не к чему и он пополнил ряды пессимистов. Аэция Прайм. Первая крупная операция Управления и первый крупный провал. Планета в системе звезды FN 975649, на последней стадии социально-экономической деградации. По замыслу стратегов из Отдела Стратегического Планирования Администрации Аэция Прайм должна была стать полигоном для обкатки новой наступательной политики Федерации по очищения захваченных мапменами территорий. И внушительной демонстрацией сил и возможностей Управления. Она и стала… ярким примером бессилия оперативного командования и схоластической тупости кабинетных клаузевицев.

Акция задумывалась масштабная. Был собран флот грузо-пассажирских транспортов для эвакуации оставшегося населения, к планете подогнали несколько СГП (средних галактических плацдармов — автономных космических баз), организовав на них эвакуационно-фильтрационные лагеря, оперативная группировка Управления насчитывала более двадцати тысяч полевых агентов, высадку обеспечивали пятнадцать КГК (крейсеров глубокого космоса) типа «Сарагоса DP 8» способных нести на своем борту ДП-ПМ (деструкторы планет-преобразователи материи), пятьдесят десантных корветов под прикрытием истребителей-штурмовиков с КГК должны были захватить и закрепить плацдармы, с которых планировалось развернуть планомерную эвакуацию и зачистку. Остальным ста двадцати корветам вменялась переброска основной части десанта. Надо ли говорить, что все эти громкие названия «корветы», «фрегаты» были всего лишь громкими названиями. Переоборудованные из гражданских судов, они отдалённо напоминали грозные боевые машины прошлого. Пожалуй, только Крейсера Глубокого Космоса можно было отнести к боевым кораблям. Предоставленные в распоряжение Управления Космической разведкой они наиболее полно подходили для ведения специальных действий. Тип «Сарагоса DP 8» был последним в серии линкоров старого боевого флота и наиболее удачным типом звездолета, способным вести боевые действия в отрыве от баз снабжения длительное время. А входивший в его вооружение ДП-ПМ вообще превращал «Сарагосу» в орудие Божьего Гнева. Так уж получилось, что из всей группировки вторжения, команды КГК, в силу специфики своей профессии (космопоиск — занятие не для слабонервных) оказались лучше всех подготовлены для работы в условиях реального вооружённого столкновения.

Никогда раньше оперативники Управления не оказывались в эпицентре социального коллапса. С планет уходили до наступления последней стадии агонии, оставляя за собой десятки тысяч потенциально заражённых людей. Об этом все предпочитали молчать. По сути это было жертвоприношение отступающего человечества, приносимая безжалостной и непонятной враждебной силе, пожирающей плоть земной цивилизации, распространившейся до пределов Галактики и вынужденной возвращаться вспять к своей галактической родине.

Высадка авангарда прошла как на ученьях. Через полтора стандартных часа передовые части десанта контролировали участки планеты в сотни квадратных километров. Стали поступать первые партии эвакуированных. К двенадцати часам стандартного дня были зачищены площади в тысячи квадратных километров. Мобильные отряды продвигались к столице Аэции Прайм, мегаполису Дэйтон. Управление перебросило в зону операции наличный резерв, двенадцать тысяч агентов. Они высадились на западе континента и начали зачистку побережья. Масштабного сопротивления не было, мелкие стычки в расчёт не брались. В тылу разворачивались подразделения ССЭв (Службы Санации и Эвакуации), с ходу приступая к углублённой дезинфекции. Центр начинал праздновать победу. Молниеносная война удалась. К вечеру стандартного планетарного дня силы Управления контролировали большую часть континента. Остатки населения вывезли с планеты и разместили на СГП.

Кошмар начался с наступлением темноты. Тогда никто не знал, что мапмены на почти полностью заражённых планетах агрессивны до безумия. И многочисленны. Они были везде. Они возникали ниоткуда и атаковали огромными массами. Гибли сотнями и возвращались тысячами. Оказалось, что земляне не контролируют ничего: всё, приобретенное днем, было утрачено в первые часы ночи. Отряды оказались в окружении, связь между ними прервалась. Наступил хаос. Каждый сражался сам за себя. Прикрытия с воздуха не было. Боясь ударить по своим, пилоты штурмовых истребителей бессильно проносились над землёй, освещая прожекторами картины апокалиптической бойни. С наступление утра стала ясна глубина постигшего Управление поражения. Восемнадцать тысяч погибших сотрудников Управления, тридцать девять полностью уничтоженных отрядов ССЭв, общее число пропавших без вести — около десяти тысяч, почти вся техника выведена из строя или брошена. Как горько пошутил один из штабных офицеров: — Это была самая дорогостоящая операция по спасению собственной шкуры.

После разгрома на Аэции Прайм в Управлении большинство получили сторонники «концепции глубоко эшелонированной обороны». Суть её состояла в создании «пояса безопасности» — карантинных планет, на которых действуют законы осадного положения и планомерного уничтожения планет, захваченных мапменами. «Окончательное решение» — так это называлось. Из арсеналов были извлечены дополнительные деструкторы-преобразователи материи. «Сарагосы», как встарь, встали на боевое дежурство. Эти «орудия гнева господня» отправлялись вглубь потерянного для Земли пространства и там творили суд праведный. Изменилось ли что-нибудь с тех пор?

Ничего. Разве что миры стали гнить дольше.

Мапмен проявился на высоте в десять километров. Плоский, как вырезанная из бумаги фигура, он скользил волнообразно к земле. Его сухая, похожая на хрупкий древний пергамент кожа постепенно приобретала розоватый цвет, его тело наполнялось жизнью, сострадание оживляло его высушенную плоть. Он был создан для сострадания, его существование заключалась в распространении врачующего истерзанные страхами души сострадания. Он был умиротворителем. Он мог быть добрым, он мог быть внимательным, он был целителем и он был карателем. Он награждал и он же наказывал. Во имя спасения страждущего он мог быть жестоким. Беспощадным звали его и он смиренно нес эту тяжкую ношу. Спасение было его призванием и он был спасителем.

Мир под ним был полон муки. Приступы боли корёжили сущность этой планеты. Разум созданий, населяющих её был полон тщательно скрываемыми мыслями о смерти. Великий дар абсолютного забвения был дан им, но они бежали от него, возведя культ поддержания своей жалкой жизни в абсолют. Они радовались каждому прожитому дню и приходили в отчаяние, когда смерть подступала к ним. Жалкое существование они ценили больше мгновения полного прозрения. Ради этого мига они появлялись на этом свете, ради него они устремлялись к звёздам и его же они страстно ненавидели. Смыслом их жизни была смерть, но в тщетной гордыне они отвергали эту простую истину. Кривыми дорогами шли они и ему предстояло указать им путь правды. Багрово-красный океан бушевал под его ногами, зло жизни не знало границ, но светом надежды горели в кровавом мареве одинокие ярко-белые огоньки его братьев. Вскоре он присоединится к ним, исполняя возложенную на него миссию.

Мапмен вольно парил в тёплых струях воздуха, восходящих от остывающей земли. Обозревая поле будущей битвы, восхитительной схватки, в которой ему суждено будет победить или погибнуть, счастливый, он оглушительно смеялся. Меч предначертания.

Мапмены были проклятьем ночи. Поэтому дежурства в основном были ночными. Две планеты тому назад мапмены сменили тактику. Землянам это стоило двух утраченных планет. С той поры дежурства стали круглосуточными. Личный состав Управления всюду был переведён на казарменное положение.

Свободных помещений в здании городского департамента Управления не было, и под общежития приспособили несколько этажей близ стоящих домов. В управлении местом отдыха личного состава, находящегося в оперативном резерве, стала комната инструктажа. По своему прямому назначению она использовалась только во время масштабных рейдов и посещений вышестоящих начальников. В остальные дни в ней было шумно и накурено. Здесь никто никогда не отдыхал. Если кто-то хотел поспать или просто побыть в тишине, ему приходилось искать другое место. Обычно это был медицинский отсек. Или дежурное помещение. Или один из кабинетов. Или сектор предварительного задержания.

Никому не нравится патрулировать улицы. Нет, не так. Никому не нравится патрулировать улицы на своих двоих. Пёхом, пешком, пешочком, пешкодралом. Всем нравиться ездить, а особенно летать. Но случаются такие нехорошие смены, когда ты попадаешь в пеший патруль. Хуже, когда ты попадаешь в пеший ночной патруль. Совсем плохо, когда твоё дежурство приходится на временной отрезок с часу до трех часов ночи. Самое отвратительное время. Время старушки по имени Смерть. Мистический час Быка, когда чаще всего проявляются мапмены и умирают люди. В такие часы важно иметь при себе безотказное оружие, устойчивую связь и надёжного напарника. Час быка не прощает ошибок. По статистике, именно с часу до трех ночи департамент несёт больше всего потерь. Убитые, пропавшие без вести, травмированные, утратившие само-идентификацию. Стать «телом», коконом, носителем мапмена, подвергнуться процессу слияния, превратиться в человека, постепенно теряющего свою уникальность, свою личность. В начале существо-симбиот, в конце не человек. Не-человек. Нелюдь. Спроси любого, живущего на планетах «пояса безопасности» и он скажет, что готов умереть, стать инвалидом, пролежать в коме бесчувственным бревном десятки лет или всю жизнь, но только не оказаться заражённым.

Вот почему так важно иметь напарника, которому доверяешь, как самому себе. Вооруженный охотник чувствует свое превосходство, но утратив его, он становится беззащитным. Каждый день полевые агенты то становятся охотниками, преследующими бегущую от них добычу, то сами превращаются в жертву, объект безжалостной охоты. Напарник — твой тыл и твой последний рубеж обороны. В случае опасности он должен без лишних разговоров прикрыть тебя, а если случиться самое страшное — без лишних нравственных мучений исполнить твою последнюю просьбу. Менять напарника перед выходом на дежурство — плохая примета. Поэтому существует неписаное правило — график дежурств незыблем как библия. Но правило не лишено исключений. В этом случае назначение напарника происходит с согласия заинтересованного полевого агента. Он может вообще отказаться от выхода на дежурство и руководство безоговорочно выставит патруль из резерва. Право отказа неоспоримо, но не абсолютно. Если тебе прикажут, ты подчинишься. Приказ — закон, неисполнение его — преступление.

Виталий шёл к лифту, когда его окликнули. Шеф отдела, встав на пороге своего кабинета, приглашающе махнул ему рукой. Виталий направился к нему.

— Такое дело, Витя. Сегодня пойдёшь с парнем из резерва.

— Зачем? У меня есть напарник.

— Затем. Напарника с этой минуты у тебя нет.

— А что с Генрихом?

— У него нервный срыв. Отправили в медицинский центр.

— Да я только что с ним говорил в раздевалке.

— Из раздевалки его и увезли. Упал и потерял сознание. После того, как чуть не придушил Риверу.

— Я бы не сказал, что он был болен. Пять минут назад он выглядел очень здоровым.

— Здесь всякое бывает. Работа тяжёлая, люди не выдерживают…

— Ладно, проехали. Переставь меня в дневной патруль и я пойду с твоим парнем из резерва. Зачем ставить новичка в ночь?

— Я не говорил, что он новичок. Хотя, ты прав, в ночном патруле он новичок. Поэтому я и хочу, чтобы он пошёл с тобой.

— Я отвечу — «нет».

— Твоё право. Но там, — шеф указал подбородком вверх, — очень хорошо относятся к этому новичку. И там хотят, чтобы в первое ночное дежурство он пошёл с опытным наставником. Парню надо дать шанс, у него хорошие задатки.

— Значит, это хочешь не ты, а большие боссы наверху. У парня хорошие перспективы. Знаешь, мне это не нравится.

— Мне тоже, но, похоже, у нас нет выбора.

— Ладно… Показывай своего протеже…

Новичок был невысок ростом и широк в плечах. Круглое лицо и серые вдумчивые глаза. Короткая причёска. Смотрит твердо, взгляд не отводит. Не просто смотрит, а оценивает. Твой рост, твои движения. Как ты стоишь, как поворачиваешься, как двигаются твои губы, когда ты говоришь, как ты улыбаешься, как почёсываешь кончик носа, как оглядываешься на оклик проходящего за твоей спиной товарища… Если всмотреться в его глаза, можно увидеть движение его мыслей. Он просто вбирает в себя окружающий мир, обрабатывает его и вплавляет в новообразованное бытие себя.

На секунду Виталий утратил чувство реальности, словно провалился в мгновенно наступивший сон. Очнувшись, он услышал: — .вет, и увидел протянутую руку. Согнав остатки наваждения, он пожал руку новому напарнику и спросил:

— Извини, не расслышал, как тебя зовут?

— Питер. Питер… О’Тул.

Виталий посмотрел на шефа.

Шеф пожал плечами. Новичок смущённо улыбнулся и сказал:

— Мои родители обожают старое кино. А так как наша фамилия О’Тул, то они и решили назвать меня в честь актёра.

Виталий наклонился к шефу, полуобнял его за плечи и отвёл в сторонку.

— Шеф, — сказал Виталий задушевным шепотком, — он прошёл ментоскопирование?

— В обязательном порядке, — так же полушёпотом ответил шеф. — По настоящему его зовут Олаф. Но он действительно О’Тул.

— Черт, шеф, только клоуна мне не хватало. Это как в дешёвой комедии, Питер О’Тул. И эта байка про родителей.

— Виталий, О’Тулы очень уважаемые люди. Его отец Председатель Совета Н.

— Вы уверены, шеф? Они на самом деле существуют?

— Заткнись, Витя. У этого парня умственный коэффициент зашкаливает. Он вундеркинд. В центре на него чуть-ли не молятся. Лучший глобальный аналитик. Гипнотизёр, прорицатель и ещё черт знает кто. А ему захотелось поработать на улицах. Для более полного уяснения сложившейся обстановки. Наверху не решились ему отказать. Но захотели подстраховаться. Парня мариновали на дневных дежурствах, пока он не потребовал участия в полноценном патруле. Понятно? Для сохранности ценного сотрудника им был нужен лучший оперативник. Это ты. Был Генрих, но он в больнице. За этого… головастика ты отвечаешь собственной… карьерой. О твоей жизни и твоей голове я уже не вспоминаю. Поэтому ближайшие три часа он будет тебе надоедать, а ты будешь его терпеть, будешь вытирать ему сопли, будешь следить, чтобы мальчик не запачкался и не промочил ноги… Будешь, Витя… Маршрут у вас обычный. Не отклоняйся от него. Помни, ты за него отвечаешь. В героя не играй, если что-то пойдёт не так, сразу вызывай поддержку. Задача ясна?

— Может мне сразу застрелиться? Таскать за собой любимчика больших боссов, надежду Федерации. Или устроим ему спектакль? Сымитируем нападение мапменов, постреляем холостыми, повзрываем взрывпакеты, позволим ему погеройствовать, вызовем подкрепление и отправим назад к большим боссам.

Шеф энергично рубанул себя большим пальцем по горлу и сделал страшные глаза.

— Понял, — сказал Виталий, — не пройдёт…

— И помни, — уточнил шеф вдогонку, — его зовут Питер…

— Почему Питер, а не Олаф? — спросил Виталий О'Тула в гравилёте. Чем плох Олаф?

— Папа помешан на наших предках. Он аристократ в каком-то там колене. Олаф был основателем рода. Норвежский викинг, отхвативший кусок побережья в Британии. Владел он им до тех пор, пока оскорбленные англичане не сбросили его отряд в море. Гордые викинги бежали, побросав добычу и похищенных женщин. Он и его воины решили основать новые династии и для этого совершили набег на английское поселение. Правда, его потомки здорово подкорректировали семейную хронику. С тех пор всем юным О’Тулам мужского пола рассказывают о замке и землях, отобранных у нас англичанами.

— Не нравятся семейные истории?

— В них много лжи. А Питер тоже имя. Не лучше и не хуже Олафа.

Пилот посадил гравилёт посреди пустой улицы.

— Значит, так, Олаф, — Виталий схватил О’Тула за лямку ранца и притянул к себе. — Слушай внимательно, повторять не буду. Я иду первым, ты за мной, слева, в двух шагах сзади. Излучатель без предохранителя, не нажми со страху на гашетку. По умолчанию — стреляет парализующими зарядами. Переключатель режима стрельбы вниз — на поражение. Дальше. Если я говорю — стой, стоишь, если говорю — ложись, мордой в землю без промедления, если ползти на карачках — ползёшь. Оденешь шлем, не снимать, пусть даже утонешь в собственной блевотине. Запомни — бронекостюм от мапмена, готового к слиянию, не спасает. Он просочится сквозь броню как туман. Коллоид. Это смерть. Бежать не стоит. Стрелять тоже. Либо стреляешь раньше, либо… как поступать после, решать тебе. Но знай, это неизлечимо. Поэтому если попросишь, я тебя пристрелю, если нет — я пойму. Но ты не жилец. Заберут научники, будешь у них подопытной крысой. В конце — все равно смерть. Если не повезёт мне, тебе придётся пристрелить меня. Не сможешь, я это сделаю сам. Попытаешься остановить — убью. Все понял?

О’Тул мотнул головой.

— Инструктаж закончен. Одевай шлем и за мной.

Виталий спрыгнул на мостовую. Следом выскочил О’Тул.

Они шли пустыми улицами, держа оружие наизготовку. Ранцы за их спинами были хранилищами микроботов (роботов-разведчиков). Клапаны, расположенные в днищах, периодически раскрывались и на землю сыпалась очередная порция механических тараканов. Едва коснувшись покрытия дороги, они шустро разбегались в разные стороны. Благодаря этим миниатюрным кибермеханизмам патруль мог отслеживать любые несанкционированные передвижения в секторе ответственности патруля. Изображение с микрокамер, которыми были снабжены разведчики, передавались на видео-коммутаторы ИТС (интегральных тактических шлемов) патрульных, обрабатывались встроенными в шлемы компьютерами и отображались на виртуальных экранах в виде сжатых схемо-образов. При получении сигнала опасности, соответствующий блок СО разворачивался и патрульные получали возможность в интерактивном режиме следить за передвижением предполагаемой цели.

— Ч-чёрт, — выругался О’Тул.

— Что случилось?

— Наступил на букашек.

— Не отвлекайся, Питер. Им было не больно.

— Сколько их тут?

— Кого? Микроботов?

— Нет, мапменов.

О’Тул хотел поговорить. Нормальная реакция человека, впервые попавшего в ночное дежурство. Каждый новичок прошёл через это. Когда адреналин бурлит в крови, язык развязывается сам собой.

— Заткнись, О’Тул. Если не можешь молчать, считай про себя овец. Или я сниму тебя с маршрута.

— Скажи и я замолчу.

— Не вижу ни одного. Устроит?

— Но ты ведь знаешь, как они выглядят. Что бы он делал сейчас, после того, как проявился?

— Сейчас он бы он парил в воздухе, выбирая укромное место. После этого бы он затаился, до того момента, пока не затвердеет, а потом бы вышел на охоту.

— Ты видел мапменов, Вит. Видел, как видишь меня. Ты был на Аэции.

— Повторяю снова, заткнись. Аэция Прайм не про тебя, сосунок. Лучше глобально мысли и не приставай ко мне со своими дерьмовыми вопросами.

— Ладно, Вит, прости. А что он делает потом, когда находит свою жертву и сливается?

— Хочешь знать, О’Тул? Разве тебе не рассказывали в академии? Ну, слушай. Он идёт домой к жертве и обездвиживает всю семью, если таковая имеется. Садится в окружении парализованных домочадцев и начинает их переваривать. Это промежуточное слияние. Потом он делится и его части сливаются с остальными людьми, кто бы там ни был. Дети, старики. Животных он не трогает. Затем начинается окончательное слияние. Все заражённые, это бета-особи, начинают втягиваться в первоначальную особь. Это — альфа. И когда ты, О’Тул, врываешься в эту квартиру, если тебе, конечно, повезёт и ты определишь его гнездо, то ты увидишь весёленькую картинку. Бесформенную груду того, что раньше было людьми. Руки, ноги, головы торчат в разные стороны. Он как удав, медленно переваривает протоплазму. Никто из новичков не выдерживает по первому разу, О’Тул. Даже шлемы снять не успевают. И бронекостюмы приходится чистить изнутри. Доволен?

— Мерзко…

— Отвратительно, согласен… Если же мы не успеваем, то получаем абсолютного убийцу. Он убивает и делиться, делиться и убивает. Тогда О’Тул, мы имеем большую проблему. И чем больше таких проблем, тем быстрее мы теряем очередную планету. Вот так, О’Тул. А теперь заткнись и иди молча.

Мапмен ждал три дня. Проникнув в квартиру и лишив возможности двигаться живших в ней людей, он сел и стал ждать. Сконцентрировавшись на полученном от мастера задании, он не обращал внимания на лежащие вокруг него тела, хотя ему не терпелось освободить их души от боли. Их страдание мешало ему сосредоточиться, но мастер приказал ему не трогать заблудших. Мапмен не мог ослушаться приказа. Он только молил дух мастера, чтобы эта пытка скорее закончилась.

Он ждал три дня, прежде чем ментальная паутина, наброшенная им на участок людского поселения тонко завибрировала, откликаясь на появление избранной мастером жертвы. Пришло время действовать. Мапмен легко вскочил на ноги и выскользнул в коридор. Защитная сфера мыслеблокады разрушилась и мапмен стал виден преследователям.

Сенсоры разведчиков отреагировали на появление цель мгновенно. О’Тул, увидев на экране быстро перемещающуюся жёлтую точку, азартно воскликнул:

— Есть движение, Вит!

Виталий раздражённо поморщился. Ликвидация мапмена не была похожа на игру в казаков-разбойников, но, похоже, мальчишка воспринимал предстоящий захват как увлекательное приключение.

— Лучше вызвать подкрепление, — подумал Виталий. Хотя, судя по поступающим биометрическим данным, мапмен существовал не более двух часов после проявления. Видимо, его кто-то спугнул и он решил сменить убежище. Что-ж, тем хуже для него.

— Он в двух улицах впереди нас, — решал Виталий, следя за движущейся точкой. — Пока ослаблен и не может двигаться быстро. Нейтрализацию можно провести как по учебнику. Показать новичку класс. Нет, по учебнику не получиться. Новичок и мешает. Значит, вызвать подкрепление, перекрыть район, обложить, загнать и без спешки истребить гадину. Либо…

— Слушай сюда, О’Тул. Будем брать его сами. Сейчас мы быстрее и сильнее. Преимущество на нашей стороне. От меня не отставать и не отрываться. Даже, если у тебя будет возможность перехватить его самостоятельно. Начнёшь меня обгонять…

— Помню. Ты меня пристрелишь.

— Не задумываясь. За мной!

Началась погоня.

Мапмен позволил себя догнать. Люди должны быть уверены в том, что он пока не восстановился полностью после проявления. Мастер, готовя его к миссии, не раз напоминал ему об этом. Такое поведение он называл хитростью. — Ты должен вести себя как тарсианская змея, — говорил он. Глядя на то, как она стремиться прочь от своей добычи, никто и не подумает, что таким образом она заманивает ее. А потом, когда она внезапно разворачивается, удлиняется, поднимается во весь свой огромный рост, балансируя на хвосте, разевает пасть и раздувает капюшон, тогда даже гигантские ящерицы нга-нс-ган становятся трусливыми свиньями би-гн-нг. Будучи сильным, покажи свою слабость, будучи храбрым, покажи свою трусость, будучи непобедимым, продемонстрируй неуверенность в победе. Заставь своего противника действовать, не давай ему времени на раздумья. Подготовь место схватки и приведи его туда. Ты будешь сражаться в знакомой тебе обстановке, он же будет неуверен. Этим ты обеспечишь себе полную победу.

Мапмен впитывал наставления мастера, как губка впитывает воду. Мастер говорил об удивительных вещах. Новый опыт дарил необычные впечатления. Мастер учил изменять его внутренние ритмы организма так, чтобы машины людей не могли определить его истинное физическое состояние, заставлял мыслить независимо от «опыта прежних» — коллективного разума мапов, тренировал выдерживать невыносимую пустоту одно-мыслия. Результат обучения восхитил и ужаснул «опыт прежних». Позволив воспитать мастеру автономную единицу, «опыт прежних» шёл на огромный риск — распад тщательно устроенного и тонко сбалансированного механизма, построенного мириадами предков ради достижения великой цели и превращение управляемого им общества в хаотично расползающуюся по галактике «цивилизацию», наподобие той, что построили существа, называющие себя «людьми». Но риск был оправдан. Миссия, возложенная на подготовленного мастером мапмена, в случае успешного исхода, позволила бы мапам принести радость успокоения десяткам обитаемых миров разом. Ради этого стоило рискнуть. Потом же и создатель и порождённое им создание должны были исчезнуть. Навсегда.

Это была лёгкая мишень. Так ему казалось. И вот теперь, привалившись к стене, оглушённый и обездвиженный, он понял, что мапмен их просто заманивал. Случилось невозможное. — Мапмен не может мыслить самостоятельно, — это утверждение было неоспоримым. — Мапмен есть часть коллективного разума и поступает в соответствии с коллективным опытом, выработанным и проверенным на практике тысячелетиями. Он действует по установленным схемам, варьируя их в соответствии с изменяющимися условиями. Благодаря этому он предсказуем. Предсказуемость — его ахиллесова пята. Если бы не его паранормальные способности, он не был бы так опасен. Но в течении некоторого промежутка времени после его возникновения он чрезвычайно уязвим. Его предсказуемость и временная уязвимость — факторы, позволяющие с ним бороться. Эти стальные формулировки были основой деятельности Управления. До этой минуты. «Этого не может быть, потому то этого не может быть никогда». Черта-с-два.

Мапмен, перетаскивавший недвижное тело, застыл и хищным движением повернул голову. Посмотрел через плечо на Загорского. Бросил свой груз, словно ненужную вещь. Голова парализованного мужчины гулко стукнулась о пластиковое покрытие пола.

Мапмен неуловимо быстро приблизился к Виталию, сел перед ним на корточки, приподнял его голову за подбородок и цепко посмотрел в глаза. У мапмена не было зрачков. Резко убрав руку, мапмен вернулся к своему делу.

Загорский попытался пошевелиться. Бесполезно. Все, что он мог делать — чуть двигать головой. Воспользовавшись этой возможностью он решил оглядеться. Похоже, он находился в гостиной. Хозяев квартиры мапмен куда-то утащил. На полу остался лежать только О’Тул. Его излучатель был отброшен в угол, оружие Виталия было аккуратно прислонено к стене рядом с дверным проёмом. Бесполезные железки сейчас, они все равно дарили ощущение уверенности. Если представится случай, он постарается добраться до одной из них. Мапмен вернулся в гостиную. Передвинул кресло ближе к окну и уселся вне поля зрения. Наступила полная тишина. Прошло минут пять и Виталию показалось, что в гостиной стали сгущаться серые сумерки. Свет бра, проходя через призрачно-пепельную пелену, ощутимо терял яркость. Рассеиваясь, он словно застывал на невидимой паутине жёлтыми точками. Вскоре пространство гостиной было заполнено световой пылью. И чем больше ее становилось, тем меньше видел Виталий. Плотная, чёрная тьма застилала ему глаза и в этой тьме прямо по центру уплотнялся пылающий жёлтым пламенем шар. Стянувшись в ослепительную точку, шар с тихим шипением взорвался. Виталий окончательно ослеп.

Он слышал шаги. Кто-то подошёл к нему, провёл рукой по его щеке, потрогал веки, потом хлопнул его по плечу. Сел рядом. Виталий почувствовал тепло, исходящее от неизвестного, вдохнул запах табака и терпко-горького одеколона. Рядом с ним был человек. Они долго сидели молча, пока человек не произнёс: — Ну. здравствуй, брат.

— Широков?!.

— Узнал… Как чувствуешь себя, напарник?

— Жив, напарник.

— Как и я, напарник. Вполне материален, бодр и счастлив.

— И ты… Из этих? Мапмен?.

Широков коротко хохотнул. Хлопнул Загорского по плечу.

— Не все так просто, брат. Нет, я не мапмен. Мапмены — это исполнители. Полевые агенты, по вашему. Начальный уровень. Очень ограниченные единицы. Хотя для вас и они — сверхчеловеки.

— Для нас…

— Для вас, брат, для вас. Я, как ты правильно заметил — они. И материален я лишь относительно. Только в этом месте и в это время. Обычно же я часть большего, неизмеримо большего, даже по-сравнению с человечеством. Очень древнего, чрезвычайно сильного и обладающего огромными знаниями.

— Чудовище.

— Уродливое, безобразное, внушающее страх животное. Или человек. Банально, напарник. Я не животное, но и не человек. Ладно, пусть я для тебя — чудовище. А ты, надо понимать — герой. Герой на перепутье. И тебе, как и положено герою, придётся выбирать. Поэтому я верну тебе ненадолго возможность видеть. И двигаться.

Широков расположился в кресле, там, где недавно сидел мапмен. Всем своим видом он напоминал зрителя, случайно забрёдшего в цирк посмотреть на бои гладиаторов. Загорский стоял у двери. В его руках был излучатель, направленный на Широкова.

— Отличная мизансцена, — смеётся Широков. — Напряжение растёт. Ты быстр, как гепард и безжалостен, как акула. Напарник расстреливает напарника. Он нажимает на гашетку… Импульсный лучемёт Тырина-Домбровского. Излучатель, плюс парализатор. Тактико-технические данные., а неважно, главное, разнесёт в пыль. Хочешь попробовать? Давай, пуляй.

Загорский выстрелил. Сверкнув, сгусток энергии вонзился в грудь Широкова и разлетелся огненными брызгами.

— Эффектно, — пробормотал Широков, осматривая себя. — И бесполезно, насколько ты убедился сам.

— Стоило попробовать, — сказал Виталий.

— Ствол можешь опустить, — сказал Широков. — Никто на тебя не нападёт. По-крайней мере, пока.

— Я думаю… пока не стоит, — ответил Загорский, отходя в угол комнаты и держа Широкова на прицеле.

— Как тебе будет угодно, — Широков откинулся на спинку кресла.

— И какие у нас проблемы? — спросил Виталий.

— Проблемы не у нас, проблемы у вас, — ответил Широков. — Или нет. Уточняю. Проблема у тебя, напарник. Как выражались в старину: «на миллион долларов». Она валяется у тебя под ногами. А зовут твою проблему Олаф Мартин Мередит О’Тул.

— ?

— Тебе надобно его убить, напарник. Он заражён.

— Страдать не буду, пристрелю.

— Не спеши, напарничек, не спеши. Для тебя не всё так просто и однозначно. Ты у нас нынче в цене. Фигура проходная. Из пешек в дамки.

— Темнишь, напарник.

— Разъясняю, напарник. Разгадка в причинно-следственных связях. Причины порождают следствия. На кон поставлено многое — от будущего вашего мира до будущего этого отрезка Галактики. Ты — причина и следствие, победа или погибель. Ты, брат, своеобразная точка напряжения, ударив по которой, можно отхватить нехилый кусок от ваших колоний. Но удар должен быть правильно рассчитанным. Необходимо создать условия, при которых твой выигрыш невозможен. Мы создали такие условия. И вот, ты проигрываешь. Всегда. Останется жить он, а ты умрёшь, и ваша цивилизация гибнет. Лучший глобальный аналитик, молодой талант, перспективный кандидат на самые высшие посты в вашем руководстве. Мы проведём его наверх и он разрушит ваш мир изнутри. Он погибает, а ты остаёшься, и вы теряете энное количество обитаемых миров. Числом двадцать два. Убить себя я тебе не позволю. Условие таково — ты должен разрешить эту проблему, не причинив вреда ни твоему напарнику, ни себе. «П» — значит «Победа». Или «Погибель». Мне больше нравится второе. Твой ход, брат. Кстати, ты может отключишь, наконец, эти дозаторы на спине?

— Они отключаются автоматически.

— Тогда сними их, выбрось в коридор, и закрой дверь.

— Теперь, когда нам ничего не мешает, я могу обдумать твоё предложение, Широков?

— Да пожалуйста. Только недолго. Могу гарантировать час. Больше — может быть. Процесс идёт быстро.

Загорский передвинул второе кресло и сел напротив Шервуда. Лицом к лицу.

Он ждал, изредка посматривая на часы.

— Возможно, я ошибаюсь, — думал он, но у меня есть единственный шанс обернуть ситуацию в свою пользу. Законы для высших и низших форм, перешедших в фазу материального существования должны быть одинаковы. Не факт, но предположение. Следовательно, высший, как и низший, мапмен, способен к слиянию. Скорее всего, эта способность передаётся вместе с телом, физической оболочкой. Для мапмена она часть смертоносного арсенала, для высшего, скорее всего, досадный рудимент. Высшему ни к чему захватывать чужие жизни, он управляющий, а не исполнитель. И он настолько уверен в своей неуязвимости, что не придаёт значение этой детали. Следовательно, первым нападу я. Сколько времени может занимать у высших переход из фазы в фазу? Время — решающий фактор. У мапмена двенадцать часов. Может высшие проявляются уже обладая этой способностью? Нет, все это мои догадки и допущения. Есть только один способ проверить. Полчаса прошло. Дать ему время, подождать ещё? Или…

— Помнишь, Аэцию Прайм, напарник? — прервал затянувшееся молчание Широков. — Первые минуты после высадки…

Закончить предложение он не успел. Загорский бросился вперед и они повалились на пол, опрокидывая кресло.

«Серость — моя судьба, затхлость — моё настроение. Шорох дождь — мои будни, вечная боль — ожидание смерти, полный распад — моё счастье. Нет границ, величие ослепляет меня. Все, чем я был — мертво. Все, чем я стану — во тьме. Я исчезаю, таю в собственной плоти, прошлая жизнь скользящим покровом спадает с меня, обнажая корчащуюся в приступе ужаса душу. Память моя кровоточит, мёртвым потоком текут мои мысли. Все что я знал — умирает, все, что помнил — ушло».

Страшным усилием воли он заставил себя подняться. Наклонившись, подобрал излучатель. Повернулся. О’Тул был на месте, там, где его настиг тот, кто назывался Широковым. Процесс преображения почти завершился, но он не торопился, с интересом наблюдая за таинством трансмутации. Трансмутация. Откуда ему известно значение этого слова? Чужой язык. Не стоит думать об этом, мысли отвлекают. Он будет думать и забудет о том, что должен сделать. Он не должен забывать. Он сжёг нарождающегося чужака. Он приставил дуло излучателя к подбородку: «Помнишь Аэцию, Широков? Багровый диск восходящего солнца. Город — чёрный абрис ломаных линий на горизонте. Равнина и ползущие к городу колонны бронированных транспортёров. Штурмовые истребители, со свистом рассекая воздух, проносятся низко над головой. Ты оглядел равнину и крикнул: — Сорок веков смотрят на нас с вершин этих пирамид. Поле славы, мой мальчик!»

Первый консул ошибся.

Фрагмент четвёртый:  Инструктор

Наступающий день неизменно начинался для него с кофе. Проснувшись, он шёл на кухню и ставил на плиту чайник. Когда вода закипала, он доставал с полки банку, насыпал в большую фарфоровую кружку две ложки крупных коричневых гранул и заливал кипятком. Он не любил варить кофе, предпочитая растворимый. Затем он брал двумя руками горячую кружку и долго держал её, крепко сжимая ладонями, не чувствуя боли. Боль он перестал испытывать давно, в самом Начале, попав в свой первый значительный Инцидент. Тогда все было впервые и поэтому они не боялись, нет, боялись, но не слишком. Что-то страшное происходило в мире, однако до них эта вакханалия ужаса не доходила, они жили настоящим, не думая о будущем. Всегда было так, что плохое происходило за границами их мира, их страны, их размеренного бытия. Поэтому, когда метаморфоз докатился до их дома, они просто не успели осознать всю глубину и масштабность настигшей человечество катастрофы. Да и какое, к чёрту, человечество, никто о нем и не думал, пока обстоятельства не заставили.

…В те годы патрульные гибли часто. Часто и много. Дороги остались единственными артериями, питающими распадающийся организм цивилизации и за дороги шла ожесточённая борьба. Командование предпочитало терять населённые пункты, но сохранять дороги. Бесчеловечная в общем-то практика. Ведь, если нет людей, зачем держаться за дороги? Но кто тогда вспоминал об этом? Смерть стала привычной, она методично собирала свой кровавый урожай, а людям нужна была цель, чтобы продолжать борьбу. До тех пор, пока не появились деструкторы материи, человечество гарантированно загибалось. Годом раньше, годом позже, люди бы исчезли. Навсегда. Деструкторы обеспечили хрупкий паритет, причём цивилизация навсегда потеряла большую часть природы. Или окружающей среды. Кому как нравится.

…До них метаморфоз докатился к середине лета. 12 июля, в пять пятнадцать утра, если быть точным. За неделю до этого от центрального командования поступило предупреждение о незначительном усилении биоактивности на всём протяжении дороги 571, дробь 1 регионального значения. Региональное управление незамедлительно повысило код опасности до «оранжевого» и приказало усилить патрули. Теперь на дежурство отправлялась небольшая колонна: два бронированных огнемётных грузовика и мобильная платформа. Мобильная платформа или штурмовая машина. Огромная сочленённая дура, этакий многоколесный автомагистральный бронепоезд, ощетинившийся излучателями, турельными огнемётами и многоствольными крупнокалиберными пулемётами, стреляющими термитными пулями. Она была похожа на стальную многоножку и могла двигаться только вперёд или назад. Поэтому водительских кабин у неё было две. Синхронизацию заднего хода в боевых условиях обеспечивал бортовой вычислитель и второй водитель. И называлась она соответственно: «Mammut». «Мамонт», «Мастодонт». Серёга Тропинин, оператор-огнемётчик и самодеятельный художник по-совместительству, вывел на стальных боках «Mammuta» большими корявыми буквами грозную надпись «Громобой». Намалевал, стащив для этого незаметно от завхоза ведро белой краски и особо ценную кисть, над которой завхоз чах скупым рыцарем, хранил как зеницу ока и не уберёг-таки от шаловливо-прилипчивых серёгиных ручек. Не уберёг, однако не обиделся, не затаил зла, и не побежал с жалобой к начальству на самовольство личного состава. Вздохнул только тяжело и выматерился, забористо и многосложно, как умеет материться истинно русский человек, но не с остервенением душевным и злобой, а по-домашнему, с невольным восхищением. Как будто на родного дитятю осерчал, мат с языка сорвал, и тут же устыдился собственной несдержанности. Устыдился и простил по-свойственному, по-отцовски. Серёга потом притащил завхозу десятилитровый бочонок медицинского спирта мириться. Притащил и покаялся. Но завхоз-то на него обиды совсем не держал.

А бочонок взял. Молча.

Зоной их ответственности был отрезок дороги от охраняемого городка до первого стационарного блокпоста. Блокпостом это сооружение называлось по-привычке, в действительности же оно представляло собой небольшую хорошо укреплённую крепость с гарнизоном численностью в тридцать-сорок человек. Такие блокпосты возводились через каждые пять километров дороги, деля магистраль на патрулируемые участки. Каждый участок, был разделён на опорные секции по два с половиной километра. Точкой разделения служил следящий пост закрепления, находящийся в центре участка. Блокпост контролировал свой участок дороги справа и дополнительно секцию слева от себя. В то время только федеральные трассы на всем своём протяжение прикрывались стационарными силовыми генераторами, остальные дороги считались менее значимыми и защищались энергосетями. Энергосеть отлично сдерживала локальные трансмутации, но взрывной метаморфоз рвал сети в клочья. Их дорога априори не считалась стратегически важным объектом, поэтому у них, в случае масштабного прорыва, не было никакого шанса выжить. Мобильная платформа была их последней линией обороны. Если не считать обещанной регионалами помощи.

Он слышал много слов. Верных, правильных слов. О несгибаемой воле, и сильных духом героях, о трагических ошибках и вынужденных жертвах, массово возложенных на алтарь прогресса, обильно окропленный кровью поколений, о страданиях матерей, потерявших детей, и скупых слезах мужчин, вспоминающих о погибших товарищах, не доживших до светлого мига победы. Это были слова правды, горькой как хина, слова покаяния, слова веры и слова надежды. Это были водопады слов и потоки речей, мутные водопады и грязные потоки, потому что не содержалось в них ни грана истины, той истины, которую он с пронзительной ясностью осознал двенадцатого июля в пять пятьдесят три утра на тридцать девятом километре автомобильной дороги регионального значения за номером 571, дробь 1. — Смерти больше нет. Мы все давно уже мертвы, — прохрипел ему на ухо Серега Тропинин, прежде чем захлебнулся вязкой иссине-черной сукровицей, выплеснувшейся у него изо рта и забился в предсмертной конвульсии, скребя скрюченными пальцами по ребристой прорезиненной палубе штурмовой платформы. — Смерти больше нет, — повторял он среди воя и всхлипов поражённых метаморфозом тел, дёргающихся и извивающихся от невыносимой боли. — Смерти больше нет, — заклинал он себя, выковыривая обожжёнными ладонями из медицинской сумки шприц с антидотом, чувствуя как его тело начинает изменяться под действием метатоксина в различных агрегатных состояниях, распылённого, щедро разлитого вокруг и выброшенного в виде спор и пыльцы. — Смерти больше нет, — твердил он упрямо, поднимая сводимые судорогой руки, с мистическим ужасом глядя на длинную тонкую иглу, которую он был обязан вогнать себе в сердце, если желал остаться по эту сторону небытия. — Смерти больше нет, — шептали его губы, когда он выжигал огнемётом прыгающую, ползающую и скачущую вокруг него мерзость, в которую превратились его бывшие сослуживцы, теперь навечно бывшие. — Мы все давно мертвы! — заклинал он, наматывая бинты на обожжённые метатоксином руки. — Смерти больше нет! — убеждал он себя, следя воспалёнными глазами за тем, как приближаются, рыча двигателями приземистые самоходные огнемёты 1 роты 502 тяжёлого танкового батальона, приближаются и обходят «Мамонта». Прижимаясь к обочине, самоходки неторопливо ползли мимо, разворачивая на ходу башни, выплёвывали из приплюснутых стволов ало-жёлтые струи напалма. Серые, покрытые «циммеритом» боевые машины проходили перед ним и он читал нанесенные на броню опознавательные знаки «1-рт 502 ТТБ» и бортовые номера самоходок: цифры были набиты по трафарету жёлтой краской и обведены красной. Последняя самоходка, дёрнувшись, остановилась. С неё спрыгнул медик. Пригнувшись, он побежал к «Мамонту», прижимая к боку сумку с красным крестом. Снова дёрнувшись, самоходка тронулась с места. Медик проворно взобрался по лесенке на палубу. Он встретил врача стоя, опираясь локтями на развёрнутый поперек огнемёт… Медик спросил: «Живые остались?» «Не знаю!» — ответил он и отрицательно мотнул головой. «Ищи сам!» — крикнул он в ухо врачу, притягивая его к себе за переброшенный через плечо ремень сумки. «А я подожду тебя тут» — пробормотал он вслед идущему скорым шагом вдоль платформы медику и сел на палубу, прислоняясь спиной к турели. — «Устал я, брат, сильно», — участливо объяснил он жаркому летнему полдню и прикрыл опухшими веками глаза. — «Посижу, отдохну».

Выпив кофе, он тщательно вымыл кружку, долго протирал её полотенцем, после чего убрал вместе с банкой кофе и сахарницей в настенный шкаф. Вытер стол мокрой тряпкой, прошёл из кухни в коридор и неторопливо оделся. Опустившись на колено, зашнуровал ботинки с высокими берцами, правый, а затем левый. Толстая грубая кожа ботинок плотно обхватила голени. Он грузно поднялся, снял с вешалки куртку. Закрыл входную дверь, бросил связку ключей в боковой карман куртки. Вышел на крыльцо. Вездеход, предусмотрительно накрытый с ночи прозрачным защитным чехлом, стоял посреди двора, блестя свежевымытыми боками, разрисованными без особой на то надобности сложным камуфляжным рисунком. Он обошёл вездеход кругом, тщательным образом осматривая плёнку. Учебный центр, по не вполне понятным для него причинам не имел полноценного прикрытия силовыми полями с воздуха, из-за чего по утрам приходилось затрачивать некоторое время на осмотр и уничтожение разной мелкой дряни, угнездившейся за ночь на оставленной на улице технике. Вот и сейчас, прежде чем содрать и отправить в бак утилизатора предохранявший вездеход чехол, он сбил ультразвуковым лучом и прижёг нескольких устрашающей расцветки ос-пиратов, парочку плоских листообразных клещей-липучек, согнал и уничтожил личинку стеклянки обыкновенной. Остальные незваные нахлебники, усеявшие прозрачный пластик, были истреблены в недрах биологического утилизатора, размерами и формой напоминающего старый добрый контейнер для бытовых отходов. Открывая дверцы, он самым тщательным образом исследовал салон, держа наготове оружие. Убедившись в том, что никакая гадина не пробралась внутрь вездехода, он уселся в кресло водителя и запустил двигатель.

На выезде со двора он притормозил, пропуская оранжевый фургон коммунальной службы, чистящий дорожное покрытие при помощи злобно скребущих асфальт цилиндрических щёток и пузырящейся дезинсектирующей жидкости. Идущие за фургоном дворники, облачённые в оранжевые робы, обрабатывали кюветы, заливая их быстро испаряющейся дезинфицирующей пеной из объёмных баллонов, висящих на спинах. Он хотел было пропустить и дезинфекторов, однако старший (его выделяла надпись на робе «бригадир») не позволил ему задержаться. Сбив на затылок прозрачное забрало, закрывающее лицо, старшой прокричал неслышно что-то вроде: «какого на хрен ты тут застрял!» и зло махнул рукой, мол «проезжай, не задерживай!» Он выжал сцепление и торопливо выкрутил руль влево, выбираясь на дорогу. Бригадир проводил его вездеход презрительным взглядом, закрыл лицо забралом и вновь сосредоточился на очистке кюветов. Он взглянул в зеркало заднего вида. Дезинфекторы тщательно заливали пеной асфальт в том месте, где только что останавливалась его машина. Он усмехнулся и подумал, что если бы администрация учебного центра с должным вниманием относилась к вопросам безопасности на вверенной в её подчинение территории, то не приходилось бы тратить столько времени и сил на проведение санитарных мероприятий. И ещё он подумал, что до сих пор не встречался с таким откровенным и отчасти вызывающим отношением к соблюдению элементарных мер предосторожности. Не говоря уже о грубом нарушении норм Устава Дорожного Патруля. «Однако я отвлёкся, — одёрнул он себя. — Возможно в таком пренебрежении есть свой скрытый смысл, понять который я пока не в силах. Вследствие недостатка качественной и объективной информации. Центр-то считается лучшим среди подобных заведений. К тому же, — он снова усмехнулся и подмигнул своему отражению в зеркале, — в чужой монастырь со своим уставом не ходят». В том числе и с уставом патрульной службы. Которому он привык беспрекословно подчиняться, потому что устав не был для него сводом абстрактных установлений и мертворождённых правил, плодом отвлечённо-схоластических умствований, наподобие вычисления количества демонов, способных уместиться на острие швейной иглы. Каждое слово и каждая строчка устава имела практическую ценность, проверенную на прочность в боевых условиях, за каждым предложением и каждым абзацем скрывалась чья-то жизнь и чья-то кровь, отданная и пролитая за то, чтобы сохранить следующим за ними их жизни и их кровь. Жизнь за жизнь, кровь за кровь. Устав не сочинялся бюрократами в тиши конторских кабинетов, устав писался практиками и для практиков, уставу подчинялись сознательно и добровольно, а не вынужденно и в приказном порядке. Устав писали и переписывали, изменяли и дополняли. Устав помнили наизусть и цитировали по памяти. Устав был необсуждаемым авторитетным источником и священным писанием патрульных. Для всех без исключения… кроме тех, кто состоял в штате учебного центра «Биармия». Следовательно и для него тоже. Инструктора по специальной подготовке личного состава Дорожного Патруля. С некоторых пор.

Сорок пять лет — максимальный возраст патрульного. По достижении сорока пяти патрульному предоставляется на выбор: служба во вспомогательных частях, перевод на административную, тире, хозяйственную работу, увольнение со службы с зачислением в действующий резерв, почётная отставка. Большинство выбирало отставку. Списываясь подчистую, обязательно проставлялись, устраивали шумную и бесшабашную отходную, надирались в хлам, пьяно целовались на прощание, обнявшись, орали хриплыми голосами непристойные песенки, рвали на груди парадные мундиры, рассыпая по полу надраенные до зеркального блеска форменные пуговицы, припоминали самое смешное и самое страшное, приключившееся с ними и с их друзьями, поминали погибших, пили за них обязательно стоя и не чокаясь, хохотали и гулко лупили друг друга по спинам, и напоследок, выпивали, по традиции, за каждую вынесенную благодарность, за каждое вручённое командованием благодарственное письмо, за каждую полученную награду, за каждую нашивку о ранении, за каждый шеврон по выслуге лет, за каждое попадание в госпиталь. На следующее утро они опохмелялись, получали на руки положенное выходное пособие, необходимые на гражданке документы и исчезали за воротами укреплённых баз. Они уходили не оглядываясь, оставляли без сожаления в прошлом друзей и сослуживцев, оседали в защищённых городах, обустраивались и продолжали жить, ничем не напоминая о себе. Городские обыватели, каких тысячи, пенсионеры-отставники, с которыми можно переброситься парой необязательных фраз, посидеть в скверике на скамейке, забить «козла» в крохотном дворике, уговорить душевно под невзыскательную закуску бутылочку беленькой или портвешка, ностальгически отметив при этом что «портвешок нынче не тот, одно название только и осталось, что «три топора», и по вкусу разбавленное мыло, и градуса совсем нет, а вот раньше был портвейн, так портвейн, и вкус, и градус, и названий столько, что глаза разбегались. Тут тебе и 777, и 100, и 92, и 72, и 36, и 32, а был ещё и «Кавказ», и «Анапа» тоже была. И знаменитый «Солнцедар». То ещё бухло, недаром после него стали нарождаться на свет дети с различными физическими и психическими отклонениями, метко прозванные в народе «детьми Солнцедара»., хотя поначалу вполне себе неплохое было вино». И только опытный наблюдатель мог приметить и выделить крепость мускулов, перекатывающихся под гражданской одеждой, твёрдую поступь и крепкую стать, разворот плеч, привычку разглядывать окружающий пейзаж сквозь чуть прикрытые веки, внимательно, недоверчиво и настороженно, и оценить скрытую в таком горожанине, отставнике-ветеране душевную и телесную мощь, сродни энергии и мощи туго скрученной пружины, готовой распрямиться в любую секунду.

Меньшинство оставалось на службе. Меньшинством заполняли свободные вакансии: кто-то получал должность при штабе, кто-то становился кладовщиком, кто-то проводил следующие пять лет в качестве завхоза, кому-то доставалось место заведующего гаражом, кого-то назначали фельдкурьерами. Оставшихся распределяли стрелками в караулы внутренней охраны. Кроме того, существовала потенциальная возможность устроиться в различные закрытые исследовательские институты или в спецпроекты, но туда попадали редкие счастливчики. Вербовщики всегда старались заранее определиться с подходящими им кандидатурами.

Скучный кадровик выложил на стол его личное дело, раскрыл потрёпанную по углам картонную обложку, провёл ребром ладони по изгибу, прижимая непокорно встопорщившуюся бумагу и надолго углубился в чтение, забыв, кажется, о сидящем напротив него посетителе. Посетитель обречённо вздохнул и приготовился к продолжительному ожиданию. Кадровик неторопливо перелистывал шуршащие страницы, иногда возвращался к предыдущим листам, перечитывал их, прилежно шевеля губами, делал обстоятельные выписки на плотных прямоугольных карточках и закладывал карточки между заинтересовавшими его страницами. Периодически он отвлекался от чтения его личного дела, цепким взглядом буравил его лицо, запоминая, отмечая и регистрируя все, сколько-нибудь заметные проявления его нетерпения, недовольства или раздражения. В эти краткие сеансы психоанализа посетитель вежливо выпрямлялся, выказывая уважение к кадровику, всем своим видом демонстрируя понимание и желание пообщаться с чиновником в любой, удобный для того момент. Кадровик на немой призыв посетителя никак не реагировал, вновь обращаясь к прерванному внезапным инспекторским осмотром занятию. Как только кадровик снова начинал листать страницы, посетитель заметно расслаблялся и словно-бы погружался в тоскливую полудрёму. Он сидел в кресле, слегка ссутулившись и предавался отвлечённым размышлениям, стараясь скрасить скуку непонятного и неприятного ожидания. Изредка он менял положение тела, подавался вперёд или откидывался назад, скрещивал или вытягивал ноги, подбирал их под себя, изредка потягивался и опять садился в ставшую привычной ему позу — чуть ссутулившись и положив руки на подлокотники кресла. Посетитель был очень терпелив и собирался ждать столько, сколько потребуется. Он был более чем уверен, что кадровик испытывает его терпение не по личной инициативе.

Едва слышно звякнул телефон, притих и вдруг разразился длинной, настойчиво-звонкой трелью. Кадровик поспешно сдёрнул трубку, выслушал звонившего, не отвечая и не задавая вопросов, аккуратно вернул трубку на место. Уложив личное дело в сейф, захлопнул железную дверцу, с лязгом провернул ключ, закрывая сейф на замок. — Пойдёмте, — сказал кадровик, раскрывая перед посетителем дверь. Посетитель предупредительно посторонился. — После вас, — сухо сказал кадровик. Посетитель вышел в коридор. Следом вышел кадровик, хлопнув за собой дверью.

Кабинет начальника базы был светлым и просторным. Начальник вышел им навстречу и дружески улыбался. Кадровику он приветливо кивнул, а ему протянул руку для рукопожатия.

— Присаживайтесь, товарищи, — сказал начальник базы. Посетитель разместился на предложенном ему стуле, а кадровик скромно уселся у стены.

— Степан Александрович, — сказал начальник базы, — садитесь поближе. Кадровик отрицательно качнул головой.

— Ах, да, простите, — начальник базы смущённо потёр переносицу, — всё время забываю. Вам противопоказаны прямые солнечные лучи.

— А также ультрафиолет, — добавил посетитель. — Синдром Лонгвинова.

— Токсическая дермоплазия, — сказал кадровик.

— Редкий диагноз, — посетитель обернулся к кадровику. — С такой болезнью…

— Да, — сказал кадровик, — я там был. Посетитель уважительно приподнялся. Начальник базы мужественно насупил брови.

— Господин Данилов, — выдержав приличествующую моменту паузу, сказал начальник базы, обращаясь к посетителю, — я хочу предложить вам занятие, более соответствующее вашему опыту и квалификации, нежели то, на что бы вы могли рассчитывать.

— В лучшем случае, должность охранника на вахте. Исходя из заключения медицинской комиссии, — дополнил речь начальника базы кадровик. — Или дежурным в оружейку.

— Именно, — подтвердил слова кадровика начальник базы.

— Что же, — глухо произнёс Данилов, — пусть будет охранник.

— Экий вы… нетерпеливый, — начальник базы пристукнул костяшкой согнутого пальца. — Согласен на охранника! Подождите соглашаться, дослушайте, что я вам предложу.

— Хорошо, — сказал Данилов. — Предлагайте.

— Предлагаю, — продолжил начальник базы. — Что вам известно об учебно-тренировочном комплексе «Биармия»?

Оказалось, что практически ничего. — Великолепно! — воскликнул начальник базы, вытаскивая из шкафа огромный, обтянутый дерматином планшет. — Думаю, совместными усилиями мы восполним этот досадный пробел в вашем образовании. — Я, конечно, не оратор, — извинился он, расстилая перед Даниловым карту, — и не экскурсовод. Красиво говорить не умею. Поэтому заранее извиняюсь, если не смогу ответить на возможные вопросы. К нам обещался подъехать один человечек, рекрутер с комплекса, но он почему-то опаздывает. Так что я начну наш разговор и думаю, что в процессе беседы он подтянется и деятельно подключиться к нашей беседе. Что скажете, Андрей Максимилианович?

— Что тут скажешь? — Данилов сжал челюсти и поиграл желваками. — Рассказывайте.

Учебно-тренировочный комплекс «Биармия» занимал территорию общей площадью около двухсот пятидесяти квадратных километров. Воды, земли, леса и воздушного пространства. На карте он выглядел как неровный пятиугольник, наложенный на причудливой формы бледно-серое пятно, сильно напоминающее расплющенную между стеклянными пластинками аморфную амёбу.

— Учитывая техническую зону сдерживания, — начальник базы очертил пластиковым стилом границу серого предполья, — площадь комплекса составляет от пятисот семидесяти до шестьсот двадцати квадратных километров.

— Чуть больше, чуть меньше, — прокомментировал речь начальника базы кадровик, — не суть важно.

При этом значительную часть пятиугольника, примерно двести двадцать квадратных километров составлял полигон — по утверждению начальника базы — уникальное ландшафтное сооружение, позволяющее вести обучение курсантов в условиях, наиболее приближенных к реальным.

— Позвольте! — перебил его удивлённо-скептическим возгласом Данилов, — что значит «в условиях, наиболее приближенных к реальным»? Следует ли понимать это высказывание так, что практическое обучение кадетов происходит во враждебно-агрессивной среде, представляющей реальную опасность для учащихся, неопытных юнцов, пусть и сопровождаемых инструкторами? Отделённой от основного массива и защищённой зоной сдерживания, пусть и отлично укреплённой, но легко прорываемой при ураганном метаморфозе, который периодически, да случается. Осознают ли в таком случае уполномоченные на то лица всю степень личной ответственности за принимаемые ими решения?

— Я бы поостерёгся называть наших курсантов «неопытными юнцами». Мы практикуем весьма жёсткий, отчасти даже жестокий отбор среди желающих обучаться в нашем центре. Подавляющее число наших абитуриентов — дети патрульных. Базы, военные городки, неизбежное раннее взросление, отсутствие нормального детства, частые переезды. Большие города эти «неопытные юнцы» зачастую видели исключительно на экранах общей видеосети. Что до уполномоченных лиц, то смею вас уверить — педагогический коллектив центра состоит из абсолютно вменяемых и чрезвычайно ответственных сотрудников.

— Вот и опоздавший представитель возможного работодателя, — радостно отметил начальник базы.

— Разрешите представиться, — энергично сказал долгожданный представитель, — замдиректора по специальной подготовке Кирилл Тимофеев.

— Данилов, — кратко сказал Данилов. Кадровик скромно отмолчался.

— Относительно враждебно-агрессивной среды, — Кирилл Тимофеев навис над картой и наполеоновским жестом отчеркнул примерно две-трети от пятиугольника, — не настолько она и агрессивная, Андрей…

— Максимилианович, — немедля подсказал директор базы.

— Максимилианович, — повторил замдиректора по специальной подготовке, — хотя и достаточно враждебная. В этом и заключается уникальность полигона и революционность разработанной нами методики обучения.

Кирилл Тимофеев вопросительно посмотрел на Данилова. Данилов недоверчиво хмыкнул.

— Не верите, — сказал Тимофеев.

— Сомневаюсь, — ответил Данилов.

— Сомнение рождает предубеждение, — туманно подытожил Тимофеев. — Постараюсь вас переубедить.

— Ты уж постарайся, малец — ворчливо сказал кадровик, — я тебе не фокусник, людей из рукавов выдёргивать не научился.

— Что есть, то есть — опечалился Тимофеев.

Данилов вопросительно хмыкнул.

— Видите-ли, Андрей Максимилианович — грустно сказал Тимофеев, — нам позарез нужны такие профессионалы, как вы. К сожалению, профессионалы работать у нас отказываются. По разным причинам. Причём категорически.

— Профессионал. Какой из меня профессионал, — пробормотал Данилов, — обычный патрульный, один из многих.

— Не скромничайте, — немедленно откликнулся Тимофеев, — Серебряный Крест за храбрость, Чёрная медаль за ранение, Командорские кресты четырёх степеней, Большой Крест Командора с Мечами, Бриллиантами и Дубовыми листьями в золоте. Кавалеров Больших Крестов Командора, награждённых Дубовыми листьями в золоте…

— Всего сорок семь человек, — закончил за Тимофеева фразу Данилов. — Вместе со мной.

— Из них достигших сорока пяти лет, — подключился к разговору кадровик, — девять, вышедших в отставку — двадцать шесть, продолжающих службу — двенадцать.

— Из этих девяти — четверо подали прошение об отставке. — Осталось пятеро, — сказал Данилов.

— Пятеро, — подтвердил Тимофеев. — И какой я по счёту?

— Пятый, — сказал Тимофеев. — И последний.

Данилов вздохнул.

— Вы тоже отказываетесь? — без надежды в голосе спросил Тимофеев.

Данилов выдержал долгую томительную паузу и признался: — Не знаю.

— По крайней мере, честно, — разочарованно сказал Тимофеев.

— Потому что до сих пор, — продолжал Данилов, — я не знаю, что мне конкретно собираются предложить. Куда, зачем, и, главное, в качестве кого?

— И только-то?! — с облегчением вскричал Тимофеев, — а разве…

— Увы, — покаялся начальник базы, — не успел.

— Андрей Максимилианович, — сказал Кирилл Тимофеев, гипнотизируя Данилова тяжёлым пристальным взглядом, — я предлагаю вам работу в качестве инструктора по специальной подготовке.

Подъезжая к плацу, Данилов пытался старательно вспомнить как выглядел страдающий светобоязнью кадровик и всякий раз с раздражением убеждался, что не может воссоздать в памяти непротиворечиво цельный образ состарившегося участника «тех самых событий». Кадровик обладал поразительно неброской, невнятно-ускользающей внешностью. Данилову вспоминались никотиново-жёлтые пятна на коже, обвисающие брыли щёк с фиолетовыми прожилками кровеносных сосудов, венозного цвета тонкие губы и блекло-рыжая щетинка усов над ними. Он был одет в униформу старого образца — мундир со стоячим воротником и накладными карманами затянут в талии широким офицерским ремнём, галифе и офицерские сапоги с высокими, под самую коленную чашечку голенищами. Данилов и сам походил в ней достаточно, чтобы по прошествии многих лет без особого труда припомнить не только мельчайшие её детали, но и то, основательно подзабытое ощущение трагической избранности, которое охватило его в тот момент, когда он, облачившись в форму патрульного впервые, захотел взглянуть на себя со стороны и встал перед зеркалом. Она обязывала и дисциплинировала, она придавала уверенность, она необъяснимым образом меняла облик вчерашних мальчишек, добавляя им недостающей по возрасту суровости и мужественности, она была наградой сама по себе, пропуском в мир безрассудной храбрости, бесстрашия и героических подвигов. С тех пор много воды утекло и много чего изменилось, униформа стала более практичной и более удобной, в ущерб внешней красоте и бесполезной в общем-то привлекательности. Форму подчинили промышленному канону утилитарности, вогнали в строгие рамки рационального дизайна, отсекая ненужное и бесполезное, с эмпирической точки зрения украшательство, вроде клапанов, разноцветной выпушки, шнуровки, аксельбантов, петлиц и погонов, сохраняя взамен строго информативные предметы, как-то: знаки различия, шевроны, нашивки. И металлические пуговицы на парадных мундирах.

Молодое поколение патрульных относилось к своей униформе без особого пиетета, в отличие от стариков. Данилов молодёжь понимал, но не во всём поддерживал. Оставаясь верным паладином традиций, Данилов, в определённых пределах, допускал изменения и соглашался с нововведениями, чего нельзя было сказать о кадровике. Кадровик был живой реликвией, доисторическим реликтом, чудом оказавшимся в современном динамично развивающемся мире, не умеющим приспосабливаться, мимикрировать и сливаться с быстро меняющимися реалиями. Он навсегда застрял в своём легендарном прошлом. Свидетель, один из немногих оставшихся в живых, вырвавшийся из безумной кровавой мясорубки, названной позже «Валдайской катастрофой».

Валдайский экополис, населением в пять миллионов человек, с неимоверными усилиями и в кратчайшие сроки был перестроен и превращён в защищённый город с разветвлённой, многоуровневой внутригородской системой обороны, внешним кольцом активного сдерживания, состоящим из нескольких глубоко эшелонированных заградительных рубежей, до предела насыщенных различными видами и типами оборонительного вооружения и многокилометровой зоной сплошных «мёртвых полей» с полностью сведённой стационарными многоствольными огнемётами и полевыми деструкторами растительностью перед ним. Он стал первой крепостью, возведённой в соответствии с принятой доктриной «наступательного выживания и тотального удержания», разработанной «лучшими умами планеты». Учёными, военными и гражданскими стратегами, фортификаторами и оружейниками.

Независимые источники энергии, замкнутый цикл производства и переработки сельскохозяйственной продукции, неограниченные запасы воды в подземных хранилищах, пополняемые из артезианских скважин, продублированные сетью рециркуляционных станций, склады боеприпасов и заводы по их изготовлению, авиакрыло транспортной и штурмовой авиации, терминал суборбитальных летательных аппаратов, отдельная механизированная группировка Дорожного патруля, службы тылового обеспечения, административный центр формирования и сопровождения конвоев предполагали его полную автономность и практическую неприступность. Утверждения о неприступности города основывались на теоретических выкладках и рассчитанных на их основе возможных сценариев негативного воздействия и разрушительного давления на защитную инфраструктуру при различных формах метаморфного процесса. От скрытого (латентного); постоянного; медленно нарастающего по экспоненте; волнообразного; затухающего; до катастрофического по последствиям взрывного. Десяток базовых компьютерных моделей и сотни производных, объясняющих и демонстрирующих поведение отдельных элементов и всего механизма защиты в целом. С учётом всех мыслимых и немыслимых факторов и девиаций: отказ техники, просчёты при проектировании, недоделки при строительстве, ошибки при размещении, техногенные аварии, саботаж, террористические нападения, падение метеоритов, солнечные бури, эпидемии, эпизоотии, рост численности населения, массовые отравления, недостаток пищи, заражение воды и т. д. и т. п. На обсчитывании сценариев и создании моделей был задействован целый вычислительный кластер. Затраченные машино-часы и потраченные киловатты электроэнергии не пропали даром — эксперты уверенно заявили, что…

Что… Что было в дальнейшем… Произошедшее в дальнейшем было довольно хорошо и подробно описано в исторической и специальной литературе. Подробно в исторической и детально в специальной. Помеченной грифом «Для служебного пользования». «Подробно» и «детально» — слова-синонимы, похоже. Одинаковы по смыслу. Взаимозаменяемы. И кардинально различны по содержанию… Если положить рядом с учебником истории толстую книжку в блёклой обложке с длинным и трудно запоминаемым названием «К вопросу о… Причины и выводы. Материалы особой следственной бригады по Инциденту «Валдайский котёл»» и сравнить. Составители учебника безапелляционны в констатации фактов, следователи позволяют себе усомниться. Те, кто мог с точностью указать на причину катастрофы погибли, выжившие дают путаные и противоречивые показания, специалисты расходятся во мнениях. Из пяти миллионов спаслось меньше двухсот тысяч. Они потеряли всё: дом, родителей, родственников, детей, друзей и знакомых, любимых, сослуживцев… самою надежду. Что они помнят? Отчаяние, панику и ужас смерти, от которой нет спасения. Следственная бригада сделала всё, что было в её силах. Допросив и сопоставив рассказы свидетелей, изучив техническую документацию, получив заключения привлечённых к расследованию экспертов, выбрав из множества фактов, предположений и допущений крупицы истины, следователи с большей долей уверенности заключили, что наиболее вероятной причиной произошедшей катастрофы стал взрывоподобный прорыв метаморфной массы в систему городского водоснабжения…

Данилов остановил вездеход на стоянке перед плацем. Укатанный асфальтом прямоугольник размером в футбольное поле был пуст. Данилов заложив руки за спину, неторопливо прогулялся по периметру, вдыхая прохладный сентябрьский воздух, напитанный росной влагой. Плац находился в непосредственной близости от полигона. Данилов задержался у автоматического турникета, перекрывавшего выезд на полигон. Однополосное асфальтированное шоссе пересекало неширокую полосу обезжизненного предполья, взбиралось на пологий пригорок и исчезало в лесном массиве. Заградительная линия была оборудована по всем правилам фортификации. Данилов насчитал в пределах видимости четыре бетонных купола, напоминающие лезущие из земли грибные шляпки. Купола были расставлены на границе, отделяющей предполье от территории, занятой собственно полигоном. Судя по медленно вращающимся решетчатым антеннам высокоточных сенсоров, купола были отнюдь не имитацией. В промежутках между куполами были расставлены генераторы силового поля, а шоссе за предпольем вплоть до леса было накрыто мелкоячеистой энергосетью, натянутой поверх арочных перекрытий-заземлителей, и энергосеть также не была имитацией. Данилов чётко рассмотрел текучую радужную плёнку, будто бы плавающую над металлическим плетением сети. Кирилл Тимофеев не преувеличивал. Полигон был действительно управляемой и контролируемой копией метаморфной среды, искусно воспроизведённой, сконструированной и взращённой посредством биотехнологий. Запертый в клетку хищник, укрощённый и прирученный, стеснённый кругом многочисленными капканами и ловушками, добродушно мурлыкающий и приветственно повиливающий хвостом. Затаившийся зверь, хитро скрывающий за показной покорностью чудовищный облик разрушителя, терпеливый и коварный, готовый вцепиться в горло в любой подходящий момент. Глядя на зелёную стену леса, рассечённую тонким лезвием шоссе, Данилов испытал привычное чувство надвигающейся опасности, чувство, охватывающее его всякий раз перед очередным выходом на трассу.

Нарастающий звук мотора отвлёк его от созерцания полигона. На плац вкатилась бронированная машина, проехала полукругом и затормозила, развернувшись бортом к Данилову. Данилов направился к броневику. Боковая дверца откинулась и перед машиной выстроилась шеренга курсантов в защитных пластокордовых костюмах. Курсант, стоящий первым, шагнул вперёд и отрапортовал: — Учебная группа П-267 в количестве десяти человек к проведению занятий на местности готова. Староста группы курсант Васильев.

— Вольно, — сказал Данилов.

Курсант Васильев протянул Данилову классный журнал, который он принёс с собой и вернулся в строй.

— Ну, что ж, господа кадеты, — Данилов оглядел строй курсантов, — Прежде всего познакомимся. Я — ваш новый инструктор по специальной подготовке. Меня зовут Данилов. Данилов Андрей Максимилианович…

Фрагмент пятый: Божественный ветер

В первый год эпохи Жертвенного Огня, девизом которого стал провозглашённый Царственным Журавлём лозунг «Мощь и Успокоение» господин Ота Городзаэмон составил такое стихотворение:

Белые лепестки На чёрном снегу Огонь закаляет Столбы на которых Покоится крыша Вселенной…

В тот год империя стояла на краю гибели, и только неимоверным усилием ей удавалось сдерживать неудержимый натиск безжалостного врага. Несмотря на то, что противник использовал чудовищное по своим результатам оружие устрашения, боевой дух нации был как никогда силен. Армия готовилась к своему последнему сражению, гражданское население в едином порыве клялось не допустить врага на священную землю империи. Повсеместно создавались отряды самообороны, в которые записывались все, кто мог носить оружие и громко петь патриотические песни, от 12-летних детей до стариков. Военная промышленность получила внушительный заказ на изготовление памперсов и распашонок, начиненных взрывчаткой, ибо даже новорожденные и малыши-ползунки выражали твёрдое и непоколебимое желание умереть за империю и Царственного Журавля. Детям постарше предназначались особые рюкзачки, в которых скрывались бомбы объёмного взрыва. Пользуясь своим беззащитным видом, они должны были проникать на позиции оккупантов и там приводить находящиеся за их спинами адские машины в действие. На случай тотального поражения подданные получали ритуальные мечи, с помощью которых должны были умертвлять себя на глазах у неприятеля, демонстрируя тем полное презрение к смерти и бесконечную любовь к императору. Императорский флот, все оставшиеся боеспособными корабли, от торпедных катеров до последних трех авианосцев, снялся с якоря и ушёл в свой последний безвозвратный рейд. Легкое дыхание божественного ветра коснулось лиц врагов империи, но они, по природе суть варвары, просто не почувствовали рождение будущей бури.

Вице-адмирал Сакаи Оцу, командир Особого авиационного отряда прибыл в штаб Объединённого командования по приглашению начальника штаба господина полного адмирала Мацудайра Гороэмона ночью. Тысячеэтажный небоскреб-игла, в котором располагался Объединённый штаб был погружен во тьму, и только на уровне десятого этажа одиноко светилось окно. Вице-адмирал сокрушенно вздохнул.

Часовые у входа в штаб отсалютовали вице-адмиралу, привычным чётким движением вскинув винтовки от ноги на плечо. Вице-адмирал остановился перед одним из часовых, пристально глядя ему в лицо. Лицо солдата было подобно лицу будды, в глазах не было и намёка на движение мысли.

— О-с-с, — восхищённо выдохнул вице-адмирал Сакаи Оцу, выражая солдату свою благодарность. Нижестоящие чины подобны дереву-бонсай, часто говаривал инструктор Академии, обучавший кадета Оцу летать. Многолетний упорный труд, вложенный в выращивание бонсай, позволяет создать настоящее произведение искусства. Так и упорное воспитание подчинённого делает из него истинного патриота, безгранично любящего свою родину и императора и готового в любой момент безмолвно и искренне отдать свою жизнь за них. Кроме того, показывая, что усердие подчинённого не проходит мимо твоего внимания, ты приобретаешь верного и надёжного товарища, на которого можно безоглядно положиться в трудную минуту. Сакаи Оцу был очень прилежным учеником, поэтому наставления инструктора не пропали даром. Вице-адмирал всегда и везде руководствовался ими.

Огромный холл штаба был пуст и темён. Только слева большой подковообразный пульт, за которым сидел дежурный по штабу, источал призрачное разноцветное сияние. Увидев вице-адмирала, дежурный встал, одёрнув мундир. В эту ночь дежурным был капитан-полковник Ясиро Сэйдзи.

— Здравствуй, Ясиро, — по-родственному поздоровался с капитан-полковником вице-адмирал.

— Здравия желаю, господин вице-адмирал, — кланяясь, отвечал Ясиро Сэйдзи.

— Я к господину начальнику штаба, — продолжал Сакаи Оцу.

— Господин полный адмирал ожидает вас, господин вице-адмирал, в своем кабинете, на 10 этаже.

— Что случилось, Ясиро? Почему здесь так пусто? И почему господин Мацудайра не на своем рабочем месте, в бункере?

— Объявлена тотальная мобилизация, господин вице-адмирал. Противник прорвал фронт у Симабары. Почти все офицеры штаба нижайше просили перевода на боевые корабли. Господин полный адмирал удовлетворил их просьбы. Они уже отбыли к флоту. А меня господин адмирал просил остаться до утра.

— Печально, зять, что мы встречаемся в такой тяжёлый для родины час. Но делать нечего. Сообщи господину полному адмиралу, что вице-адмирал Сакаи Оцу прибыл и поднимается в его кабинет.

Сакаи Оцу повернулся и направился к лифту. — Прошу прощения, господин вице-адмирал, — сказал ему вдогонку Ясиро Сейдзи, — лифты отключены. Вам придётся подниматься по лестнице.

— О-уой, — хмыкнул недовольно Сакаи Оцу. Следует поторопиться. Господин полный адмирал Мацудайра Гороэмон не должен ждать дольше положенного на ожидание подчинённого ему офицера времени. Командир, равно как и подчинённый ему солдат не должны терять лицо и испытывать стыд. — Придётся идти очень быстро, — подумал про себя Сакаи Оцу.

Господин полный адмирал Мацудайра Гороэмон встретил Сакаи Оцу, сидя за роскошным столом из воздушного дерева ши-бенг. У головы господина полного адмирала плавали светящиеся шары. Иногда они становились весьма назойливыми и тогда адмирал раздражённо отгонял их рукой. Шары прыскали в разные стороны, но успокоившись, снова устремлялись к адмиралу.

— Садись, Сакаи, — адмирал указал на угол, где находились два кресла и невысокий столик. Тяжело поднявшись, он сел в одно из кресел. Оцу расположился в другом. Шары-светляки устремились вслед за адмиралом.

— Совсем разрегулировались, — грустно сказал Мацудайра, махая рукой. — Техников я отпустил ещё вчера.

— Что, действительно так плохо? — спросил Сакаи.

— С каждым часом все хуже и хуже, Сакаи, — Мацудайра Гороэмон вздохнул. — Поэтому последняя надежда империи и Царственного Журавля на тебя, Сакаи, и твой отряд.

— Мы готовы исполнить свой долг, Мацудайра-сан.

— Приятно слышать твои слова, Сакаи. Завтра, на рассвете, флот отправится на последнее задание. Это будет отвлекающий маневр, Сакаи. Флот погибнет ради того, чтобы вы выполнили поставленную перед вами задачу. Если вы погибнете, может быть это будет и героическая смерть, но с вами погибнет и империя. Я освобождаю вас от обязательств чести, Сакаи. Будьте трусами, будьте беглецами, будьте зайцами, путающими следы, но исполните возложенную на вас миссию. Такие вот дела, Сакаи. — адмирал снова вздохнул. — Перед твоим приходом я читал одну старую книгу и в ней нашёл такие стихи: «Сомнений нет, что патриота долг святой — изгнание варваров. Долг свой исполним и подадим пример на сотни лет. А наша смерть — пустяк, внимания не стоит». Так вот, друг Сакаи, долг свой вы должны исполнить, достигнув цели и никак иначе. Пусть сказанное мной будет для тебя руководящим началом.

— Ты знаешь меня много лет, Мацудайра, мы вместе учились в Академии, вместе начинали службу на флоте, дружили и продолжаем дружить. Я не буду клясться, произнося высокопарные слова. Они просто не нужны. Мы долетим, Мацудайра.

— Ну, так тому и быть, — Мацудайра хлопнул в ладоши. Вкатился механический официант. — Выпьем за победу, Сакаи. — Кэмпай, — сказал Мацудайра Гороэмон, поднимая чарку сакэ. — Кэмпай — отвечал ему Сакаи Оцу.

Специальный авиационный отряд базировался в тридцати километрах от столицы, в пустынной местности, под горой, называемой Приютом монаха-отшельника. Живописная гора издавна служила пристанищем монахам, ищущим покоя и уединения. Триста лет назад на ее склонах возник небольшой монастырь. Просуществовав около пятидесяти лет, он опустел. Монахи оставили после себя разветвлённую сеть катакомб. Через 298 лет на гору поднялись военные строители и за короткий срок возвели на месте подземного монастыря военную базу, включающую в себя стартовую площадку, корабельный ангар и вспомогательные службы. По окончании работ, все, принимавшие в них участие, получили благодарственные свитки и милостивейшее разрешение императора покончить с собой.

Сакаи Оцу прибыл в расположение отряда за час до отхода флота. В своей комнате на столе он увидел ветку сакуры с привязанным к ней листком бумаги. Сакаи Оцу узнал этот листок. Уходя из дома, он написал на нем прощальное стихотворение супруге:

Ах, обнять Тебя со спины!.. Твои груди Созданы По мерке моих ладоней{стихотворение Кодзухиро Нагата}.

Теперь с нарочным госпожа Саюми прислала ему ответ, написанный на обратной стороне листка:

Узнала тебя — И ещё пронзительней Одиночество, Стискиваю в объятьях Свои острые груди{стихотворение Мотоко Митиура}.

Прочитав послание госпожи Саюми, вице-адмирал печально вздохнул. Тяжело расставаться с любимыми, но вдвойне тяжело отвечать за будущее империи. Поэтому солдат не должен быть сентиментальным. Нажав на клавишу интеркома, он вызвал заместителя командира отряда мастер-лейтенанта Ясиро Киёмаса и распорядился построить личный состав в главном ангаре через пятьдесят две минуты. Оставшееся до построения время вице-адмирал провёл в молитве.

Выйдя из молитвенного транса, Сагаи Оцу облачился в парадный мундир. За минуту до объявленного им времени он появился в главном ангаре. Увидев входящего командира Ясиро Киёмаса скомандовал смирно. Остановившись перед подчинёнными Сагаи Оцу сказал: — Я постиг, что Путь самурая — это смерть. Смерть в бою для солдата почётна, а трусость унизительна. Сегодня нам предстоит совершить великое деяние, которое изменит ход войны и приведёт империю к победе. Мы пройдём этим путём и путь этот не будет для нас лёгким. Он будет трудным для нас не только потому, что мы окажемся в глубоком тылу врага, но и потому, что мы будем вынуждены вести себя как трусы. Я говорю вам об этом прямо, без утайки, ибо мы в своих поступках подчиняемся закону. Закон этот устанавливает следующее: солдат, испытавший позор, должен лишить себя жизни. Но у вас не будет такой привилегии. Мы либо победим, либо умрём, как собаки. Помните об этом.

— Хай, — ответили пилоты Специального авиационного отряда. — А теперь, — сказал вице-адмирал Оцу, — мы проводим наших боевых товарищей в поход. — Включите панорамный экран.

Императорский флот проплывал мимо причалов тремя походными колоннами. В центре каждой из колонн шёл авианосец в окружении тяжёлых крейсеров, авангард и арьергард состоял из корветов и фрегатов. Торпедные и ракетные катера роились, словно мошкара. Отряды тяжелых ударных крейсеров шли в удалении от основных колонн плотными группами. На каждом из больших кораблей сиял герб: солнце, собирающее обитаемые миры под крышу Вселенной, символизирующую созидающее начало империи. Флот уходил к Симабаре в свой последний поход и диктор не жалел слов, прославляя подвиг героев.

— Умирая, они проложат дорогу нам, — сказал Сагаи Оцу. — Запомните этот день, солдаты. Двадцать девять человек, во главе с вице-адмиралом Оцу, служащие Особого авиационного отряда, отсалютовали уходящему на верную гибель флоту.

Начальник Объединённого штаба Мацудайра Гороэмон, стоя у окна, ждал старта отряда Сагаи Оцу. Секундная стрелка наручных часов приближалась к двенадцати. Мацудайра Гороэмон прищурив глаза, пристально вглядывался в темноту за стеклом. Наконец он увидел, как малый авианесущий крейсер, мигая сигнальными огнями, стал медленно подниматься в небо. Господин полный адмирал прошептал короткую благодарственную молитву и вернулся за стол. Теперь оставалось только ждать. Адмирал раскрыл книгу. В свете шара-светляка тускло блеснуло лезвие меча, лежащего на деревянной подставке — зримое напоминание о мимолётности жизни.

Благодаря механизму невидимости, разработанному имперскими учёными, МАК без труда проник в тыл неприятеля. Они преодолели большую часть пути. До цели оставалось двое суток. Напряжение возрастало. Сакаи Оцу не выходил из боевой рубки. По соображениям безопасности и для соблюдения режима секретности на корабле не было связи, поэтому никто не знал, чем закончилось контрнаступление императорской армии. Возможно, в эти самые минуты империя безвозвратно погибала. Вице-адмирал видел, как страдают его подчинённые, как ослабевает их решимость сражаться. Собрав пилотов в кают-компании, Сагаи Оцу заставил их читать «Сокрытое в листве» Ямамото Цунэмото. Пилоты читали «Хагакуре» по-очереди и вслух. Они читали Книгу самурая, не отвлекаясь на завтрак и обед двенадцать стандартных часов. Голоса их охрипли, а стремление умереть окрепло. В заключение, Сагаи Оцу обратил внимание пилотов на следующее высказывание господина Цунэмото: «В ситуации «или-или» без колебаний выбирай смерть. Это не трудно. Исполнись решимости и действуй. Только малодушные оправдывают себя рассуждениями о том, что умереть, не достигнув цели, означает умереть собачьей смертью. Сделать правильный выбор в ситуации «или-или» практически невозможно. Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдание, чтобы не умирать. Но если человек не достиг цели и продолжает жить, он проявляет малодушие. Он поступает недостойно. Если же он не достиг цели и умер, это действительно фанатизм и собачья смерть. Но в этом нет ничего постыдного. Такая смерть есть путь самурая. Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем. Тогда твоя жизнь будет безупречной, и ты преуспеешь на своем поприще».

— Думаю, этим все сказано, — заметил напоследок вице-адмирал. Завтра нас ждёт день одновременно тяжёлый и прекрасный. Завтра мы исполним предначертанное нам судьбой. — Во имя империи, во славу императора! — прокричали в ответ пилоты.

В открытом космосе военные корабли и гражданские суда перемещаются с помощью подпространственных конверторов. ПК позволяют в обозримо малое время преодолевать гигантские расстояния. Однако точку входа, равно как и точку выхода из подпространства легко отследить. Для этого существуют датчики гравитационных возмущений. Космос буквально нашпигован ими. Поэтому, используя ПК, трудно оставаться незамеченным. Разработчики операции «Бросок кобры» учли это обстоятельство. МАК Особого авиационного отряда использовал ПК только один раз, выходя на максимально близкое расстояние к цели. При выходе из подпространства был отстрелен автоматический модуль, оборудованный подпространственным конвертером. Настоенный должным образом, он сымитировал вторичное перемещение объекта в район действия императорского флота. Этим маневром предполагалось усыпить бдительность противника и убедить его в том, что нарушитель покинул его территориальное пространство. Двигаясь на досветовой скорости, малый авианосный крейсер мог достигнуть цели через семь стандартных суток. и нанести свой смертельный удар.

Пройдя незамеченным внешние планеты, МАК притаился на орбите Луны. Вице-адмирал пригласил к себе в каюту капитана крейсера.

— Командир Тамигоро, — Сакаи Оцу пристально посмотрел на капитана, — наступил момент, когда мы должны полностью исполнить свой долг.

Капитан молча склонил голову.

— Через пятнадцать минут отряд стартует, — продолжал вице-адмирал. — В момент старта вы будете демаскированы. К сожалению, нашим учёным не хватило времени, чтобы усовершенствовать технологию полной невидимости. Вы будете раскрыты и уничтожены. Готовы ли вы и ваша команда умереть?

— Всецело отдадим свои жизни во имя императора, — ответил капитан.

— Самое большее, что я могу для вас сделать, — Сагаи Оцу вытащил из-под койки и поставил на стол средних размеров ящик.

Капитан открыл крышку. Ящик был полон малыми мечами в парчовых ножнах.

— Благодарю вас, господин вице-адмирал, вы предусмотрительны, — капитан поклонился. Взяв ящик двумя руками, он удалился из каюты.

Пилоты ждали вице-адмирала у стартовых аппарелей. Пока техник облачал адмирала в скафандр, они по одному подходили к небольшому столику, уставленному чашками с саке. Выпив положенную порцию рисовой водки, прощались друг с другом и получали от корабельного жреца-монаха медные монеты — плату за переправу через реку Сандза-но-кава. Последним подошёл к столику вице-адмирал Сакаи Оцу. Выпив саке и спрятав монеты в наколенный карман скафандра, он скомандовал: — По машинам.

Техники откинули шлюзовые люки кораблей-торпед. Пилоты один за другим скрывались в кабинах управления летающими снарядами. Одноместный корвет «Кусано Дзиро» был создан по той же технологии, что и малый авианесущий крейсер. Покидая корабль-матку, он становился недосягаем для средств перехвата противника. Мощный двигатель, бомба-аннигилятор вкупе с пилотом-самоубийцей делали его самым эффективным орудием уничтожения.

Сагаи Оцу уселся в кресло. Техник затянул ремни, проверил прочность крепления, хлопнул ладонью по шлему. Все в порядке. Вице-адмирал включил связь, выслушал доклады подчинённых. Сказал: — Старт по моей команде. Переключился на ходовую рубку крейсера, доложил капитану Тамигоро о полной готовности отряда к старту и просил перекинуть управление стартовыми туннелями на его пульт. Получив доступ к стартовым тоннелям, синхронизировал стартеры маршевых двигателей корветов. Начал отсчёт. По счету «ноль» тридцать управляемых торпед Особого авиационного отряда вырвались в открытый космос.

Единственным предназначением «Кусано Дзиро» было донести до цели аннигиляционную бомбу. Единственным предназначением пилота, управляющего «Кусано Дзиро» было направить его точно на цель. Стартуя, корвет мог только набирать скорость.

Сагаи Оцу смотрел прямо перед собой. Впереди была его цель. Планета, называемая Землёй. На этой планете когда-то была их родина. Он никогда её не видел и никогда уже не увидит. Очень давно его предки потеряли ее. Враг заставил их бежать в холодные глубины космоса. Они всегда мечтали вернуться домой, но проиграли снова. Начав войну за возвращение утраченной земли, империя, как и пятьсот лет назад, проиграла. Сагаи Оцу улыбнулся. Теперь судьба империи, судьба войны в его руках. «Подобно вишнёвому цвету по весне, пусть мы опадём, чистые и сверкающие», — прошептал вице-адмирал строки старого стихотворения. Автомат выбора цели скорректировал траекторию полёта. Вице-адмирал засмеялся. Дикий восторг охватил его душу. На экране целеуказателя светилась надпись: «Вашингтон, округ Колумбия».

— Чистые и сверкающие, — проревел во всю глотку вице-адмирал Сагаи Оцу. Его корвет вошёл в плотные слои атмосферы…

Фрагмент шестой:  Старая сука судьба

Предельно допустимый (гарантированный государством) срок жизни — эвфемизм, заменяющий социалам, гражданам Равенства, установленный расчётчиками год смерти.

Здесь и сегодня

Снаружи офис выглядел шикарно, да и внутри не подкачал. Босса пёрло, колбасило и плющило от стиля нова-хай-тек и продирало от модельных секретарш. С модельными секретаршами он заводил служебные романы и устраивал «египетские ночи» с обильными возлияниями и обязательными плясками голышом на столе среди изысканной еды и псевдоантикварной посуды. Так утверждали злые языки, а злые языки, сами понимаете, могут утверждать все, что им заблагорассудится. Особенно в приступах нестерпимой зависти. Я, понятно, слухам не верил, но к боссу в кабинет заходил играя цинично-поощрительным огоньком в глазах. Так, на всякий случай, для достижения гармонии и полного взаимопонимания. Шеф моим верноподданническим потугам не препятствовал и даже где-то и как-то одобрял. По-крайней мере, именно так я расценивал его лёгкие понимающие улыбки и многозначительные подмигивания, когда очередная жертва его неиссякающей страсти фигурно вплывала или выплывала из кабинета. Для полноты картины не хватало только смачно-игривого хлопка по упругим, подтянутым попкам, прикрытым узкими полосками ткани, по недоразумению именуемыми юбками, правда, с уточнением «мини», однако представить себе такое, а тем более увидеть было невозможно — босс был джентельменом и аристократом от кончиков пальцев ног до кончиков когтей на руках. Пардон, ногтей. Ухоженных, прозрачно-перламутровых ногтей. И интеллектуалом впридачу. В придачу. Почему я сказал, когтей? Ха-ха, проговорка в духе Фрейда. Существовал в прошлом такой деятель, психиатр и скрытый сексуальный маньяк. Интересная деталька, верно. Нет, я не про доктора Фрейда, я про когти моего босса. И на солнце бывают пятна. Нет идеальных людей, а есть идеальные представления. Все его секретарши были с ограниченным сроком жизни, он подбирал только таких девушек, возраст от восемнадцати до двадцати двух, год смерти колеблется в пределах двух-трех лет, поэтому и менялись они часто. Такой вот ценитель женской красоты. А изымать их он отправлял нас, своих сотрудников, в порядке дружеского одолжения и корпоративной взаимопомощи, наверно.

Да, пользовался босс своим служебным положением в личных корыстных целях, беззастенчиво и откровенно, но я его не осуждал и осуждать не буду. У каждого человека найдётся парочка своих маленьких слабостей и грешков за душой и я в этом отношении совсем не ангел.

Если хотите, босса я тогда почитал за настоящего мужика, ценил его, уважал и завидовал его умению жить широко, лихо и беспроблемно, что ли. За что бы он ни брался, все у него получалось, выходило и склеивалось. До поры, до времени, впрочем, пока не шарахнуло по нашей конторе и не разнесло её в пыль, не развеяло её скорбные останки ветром по всем четырем сторонам света.

Впрочем, всё по полочкам и в режиме живой организованной очереди.

В первый день после отпуска я болтался у дверей родной конторы, бесцельно пялясь на свое отражение в зеркальном стекле и вдыхая напоенный утренней свежестью воздух в пополам с вонючим сигаретным дымом. К курению я пристрастился после того, как меня убили в первый раз. Если уж что-то случается, то оно случается всегда и непременно. Я умер и родился заново. Вот зримое преимущество взросшего в муках и кровавых судорогах нового мироустройства. За которое, как водится нужно отдавать самое драгоценное, что у тебя есть. Душу. Мыслями я бродил по еще не заросшим тропинкам отпускных воспоминаний, свежевал и разделывал самые запоминающиеся моменты моего трёхмесячного отдыха, нарезал кусочками и долго смаковал самые восхитительные его мгновения.

Недельный тур к спутникам Юпитера, фейерверк развлечений на внешних планетах и череда лучших курортов Земли. Мне было что вспомнить, стоя у входа в офис и пропуская сквозь ноздри сизый табачный дым. Я перелетал с курорта на курорт, долго нигде не задерживаясь, меняя материки и климатически зоны. Три-четыре дня и снова в пути. Я облетел планету и завершил свое безумное забег-пробежку-путешествие в городе Сыктывкаре, Северо-Западный административный округ, выбравшись, подобно Ионе, из чрева суборбитального челнока, уставший, довольный и вполне счастливый…

Докурив сигарету до самого фильтра, я с сожалением швырнул окурок на мостовую, с плотоядным урчанием заглотившую упавший на нее бычок. Говорят, раньше коммунальные службы работали из рук вон плохо, что вызывало законное недовольство законопослушных граждан и продолжалось это ровно до начала посттехнотронной революции, явившей городу и миру (urbi et orbi — как любили повторять древние римляне) гордое дитя очередного витка прогресса — квазимыслящую самовосстанавливающуюся городскую среду или систему очистки и рекреации универсального уровня, от поселения в несколько домов и до мегаполиса включительно. Тяжёлые времена загаженных подъездов и неубранного из контейнеров мусора безвозвратно канули в небытие, уступив место псевдоживой механике, заботливо и ненавязчиво очищающей окружающее человека пространство от продуктов его (человека) жизнедеятельности.

Сожрав оставленный мной мусор, мостовая сыто отрыгнула, булькнула и успокоилась. Я с интересом постучал по твёрдому серому пластобетону, где исчез многострадальный окурок, проверяя мостовую на прочность. Пластобетон ответил мне гулким твёрдым эхом. Мостовая была действительно прочной, хотя вот только что, на моих глазах, маленькая часть ее превратилась в аккуратную идеально круглую лужицу, подёрнутую мелкой рябью волн. Что ни говори, живём мы в очень интересное время. Чудесные вещи окружают нас, словно попали мы в сказку тысячи и одной ночи, вот сейчас выплывет из-за поворота треугольный парус фелюги, или как там называлось судно, на котором путешествовал Синдбад-мореход…

И точно, оно и выплыло, только не проконопаченная и просмолённая, продублённая всеми земными морями и океанами джонка, а скромный, чёрного цвета гравимобиль, остановившийся как раз напротив офиса, в который я никак не решался войти, и вышли из него двое мужчин неназойливой внешности, одетые в белые рубашки и официальные темно-синие костюмы и одна женщина в обычном офисном прикиде — белая блузка, строгий пиджак, юбка на два сантиметра выше колена, уставные черные лакированные туфли на невысоком каблуке. Мужчины ненавязчиво пристроились рядом с женщиной, прикрывая ее своими шкафоподобными телами, на шаг впереди и на шаг сзади. Разобравшись с построением, вся эта сладкая троица покатила прямиком в нашу контору. Проходя мимо меня, идущий за женщиной телохранитель, прошёлся по моей нейтральной физиономии мрачным параноидальным взглядом, отчего у меня явственно хрустнули лицевые кости черепа и заныли виски. Опа-опа-опа-на, нам совсем пришла хана, полная задница, жопа по народно-фольклорному, вот вам и театр теней мистер Пит, вот вам и вся сермяжная правда жизни. Я глаз не опустил, и правильно сделал, ибо то, что я увидел, хорошенько встряхнуло мой расслабленный безумными ночами и бесконечной сальсой организм. Сверкнул на солнце размером с кнопку, пришпиленный к лацкану значок, развернулся стереобутоном и сразу же опал. Мама дорогая, да это же расчётчики. Хотелось бы мне мне быть в этот момент отсюда на тысячу миль поближе к югу.

Дверь с грохотом захлопнулась и в глубине офиса жалобно звякнул колокольчик. Тявкнул ошалело и сразу же притих, словно кляпом ему рот заткнуло. Что делать, бесшумно сняться и рвануть, куда глаза глядят, прямо в багровый рассвет, а может быть и в закат, я уже не мог. Поэтому выждав, положенные (мною же — для успокоения раздёрганных чувств и расшатанных нервов) пять минут, я, осторожно приоткрыв дверь, чтоб не звенело, мышкой проскочил в холл, служивший одновременно и комнатой сбора оперативного состава и приёмной и кабинетом психологической загрузки. В холле было подозрительно тихо. Я нервно огляделся, представляя, как зверообразный телохранитель бесшумно вырастает у меня за спиной. Я поворачиваю голову и сталкиваюсь с его бессмысленной мордой. При таких габаритах им ещё и удаётся выглядеть ненавязчиво! Холл с моего в нем пребывания внешне выглядел как обычно, однако некие изменения в обстановке имели место быть. Неуловимые для старожила и легко заметные для новичка. Я принюхивался и присматривался, пока, наконец не понял. Цветовая гамма мебели и отделка стен. Вот оно. Все стало серовато-голубого цвета. Убаюкивающе-успокаивающие тона настраивали рутинное времяпровождение от восьми до шести с обязательным перерывом на обед. Питайтесь строго в отведённое для приёма пищи время и непременно, слышите, непременно тщательно жуйте. Черт подери, да что здесь случилось за моё отсутствие?

Я подхватил стул, перевернул и прочитал выдавленную на пластинке надпись: «олдскул хай-тек стиль, вторая половина двадцатого — первая треть двадцать первого века. Дизайнер-конструктор Моршанов С. В.» Босс впервые изменил своим пристрастиям в выборе мебели. Если подобное произошло и в остальном, следует ждать великих бурь и жестоких потрясений. Слегка контуженный увиденным, я уселся на препарированный Моршановым С. В. стул и стал обречённо ждать продолжения. Которое не замедлило последовать. Из кабинета босса проявилась новая секретарша, совершенно не похожая на привычный тип приватного референта шефа. Да, она была красива, да, она была высока и стройна ногами, да она носила мини юбку, только свободной она не была. На безымянном пальце правой руки секретарши гордо красовалось кольцо с нехилым розовым брильянтом, знак и свидетельство ее семейного статуса. Я почувствовал, как пол ощутимо дрогнул у меня под ногами и услышал далёкие раскаты приближающегося шторма. Секретарша, сев за свой стол, нажала кнопку интеркома и сообщила: — Борис Викторович, Карсавин ждёт в приёмной.

— Немедленно ко мне, — прорычал босс в микрофон и отключился.

— Откуда она меня знает, — подумал я, двигая в кабинет. Проходя мимо секретарши, я послал ей милую улыбку, которую секретарша, не дрогнув, проигнорировала. Значит, хорошего не жди.

Босс выглядел бледно. Весьма и весьма. Он маялся рядом с любимым креслом, в котором по-хозяйски расположилась начальственная дама. Двое из ларца, одинаковы с кон…, извиняюсь, с лица, утрамбовались на маленьком диванчике. При моем появлении они синхронно запечатлели мой непутёвый образ в блеснувших темно-зеркальных линзах солнцезащитных очков и, сразу же, утратив ко мне всякий интерес, продолжили напряжённо внимать речам находящегося под их неусыпным надзором тела. А тело, надо отдать ему должное было на уровне. Правда, в данную минуту оно многозначительно молчало, занятое перелистыванием очередного файла. Стопка разноцветных пластиковых прямоугольных папок находилась одесную от неё. Не доходя шагов двух до шефского стола, я вежливо тормознул и принялся маяться с боссом за компанию. Не люблю я такие двусмысленные ситуации. Чувствуешь себя хулиганом-двоечником на приёме у директора школы. Начальница, наконец, соизволила оторваться от бумаг. Полоснув по мне оценивающим взглядом профессионального гробовщика, она разрешила мне присесть. Телохранители, заслышав знакомый голос, немедленно развернули свои антенны в направлении источника звука. Я сел и сразу же из разряда подозреваемых переместился в разряд безусловно подозреваемых.

Госпожа расчётчица буравила меня не оставляющим надежды на снисхождение взглядом и в воздухе с треском проскочили слабые пока льдисто-синие разряды электричества. Напряжение нарастало. И пока гром не грянул, я пялился на расчётчицу, сгорая от тайного вожделения. Черт его знает, отчего, может от дыхания близкой и реально опасной опасности, моё естество решило не оставаться в стороне от намечающейся нешуточной дискуссии. У расчётчицы было тонкое, аристократическое, можно сказать, породистое лицо, и я представил, зримо представил, в деталях и мелочах, как…

Как расчётчица сказала: — Карсавин Денис Питиримович, «охотник за головами», детектив первого класса…

— Да, — сказал я, с усилием выдираясь из трясины нескромных фантазий, — а в чём, собственно, претензии? И что, собственно, вы здесь забыли?

Расчётчица удивлённо повела бровью. Заповедь первая: «Упреждай!» Нанося удар первым, смести акценты и измени заранее определённые роли, будь непредсказуем. Так учил меня инструктор по спецкурсу оперативного поиска и я неукоснительно следовал вбитым в сознание аксиомам. Его приёмы, обкатанные и неоднократно проверенные в реальных проведённых операциях не раз спасали меня раньше, не подвели и сейчас. Противник был ошеломлён, разбит, раздавлен, рассеян, он жалобно скулил, смиренно прося о пощаде. Пощады не будет.

Я насмешливо посматривал на госпожу расчётчицу, сброшенную с пьедестала непогрешимой уверенности. Увы, я ошибся — победы не было. Была лишь искусно созданная иллюзия, фантом, сладкая приманка, жестоко продуманный обман… А-а-а, и я валюсь в бездонную пропасть.

— Собственно, этот вопрос я могла бы адресовать вам, Денис Питиримович, — губы расчётчицы изогнулись в тонко-иезуитской улыбке. — Как и вашему изобретательному руководителю, — дежурный кивок в сторону босса. — Целый букет преступлений, от мелких правонарушений до очень, очень серьёзных, уголовно наказуемых деяний, Денис Питиримович. Например, использование конфиденциальных сведений, полученных в обход установленных законом процедур истребования таких данных, в личных корыстных целях. Организатор налицо, исполнитель задержан и уже дает признательные показания, а вы, получается, соучастник, гражданин Карсавин. Думаю о последствиях вам напоминать не надо…

Да уж, получается, что влип я вместе с любвеобильным боссом по самое не хочу. Это — как минимум, двойная смертная казнь с последующим возрождением, а если прокурор закусит удила, то может вытянуть и на многократную. Закрытый экстраординарный трибунал, неподкупный волк-судья, два шакала-заседателя по бокам, стервятник-обвинитель и пессимист-адвокат, дока по части уговоров: «пойди на сделку и получишь обычный пожизненный срок» и «ваша вина доказана, я могу лишь снизить тяжесть приговора, соглашайтесь, прокуратура даёт вам шанс». Знаем мы ваши шансы, мать вашу.

Я обдумывал сложившуюся ситуацию со скоростью вычислительной машины класса high-end. Причастность к боссовым забавам на вышак тянуло однозначно, но если бы я вдруг пошёл вразнос и начал настойчиво твердить о своих правах, и сорвался-таки с их крючка, что бы стали делать господа расчётчики в этом случае? Если отбросить вариант грубого давления? Ясно, что прибыли они сюда не с пустыми руками. Что, помимо притянутого за уши соучастия они могли бы мне предъявить? «Много» — честно ответил я себе. Были, были у меня потаённые грешки, тщательно скрываемые в мрачных пыльных углах мятущейся души, где преступные наклонности моей личности цвели буйным махровым цветом и не было во мне уверенности, что об этих пахучих цветочках помнил только я.

— Чего вам надо? — грубо и несколько развязно спросил я. Каюсь, не сдержался, потому как не нравится мне быть припёртым к стенке. А с другой стороны, чего мне терять, кроме собственной свободы и кучи не мной натащенных цепей впридачу?

— Прежде всего, сдерживайте свои негативные эмоции, Денис Питиримович, иначе я могу усомнится в том, что вы готовы к разумной беседе. Обоюдно конструктивной и взаимовыгодной.

— Ладно, извините. Признаю свою ошибку. Обещаю, что подобное больше не повторится.

— Не юродствуйте, Карсавин. — повысила голос расчетчица.

Я выставил перед собой раскрытые ладони, показывая жестом, что всё — молчу.

— Прекрасно, думаю, мы договорились, — расчетчица вернула файл в стопку. — Борис Викторович, можете вздохнуть с облегчением, Денис Питиримович согласился с нами сотрудничать. Он показался мне человеком ответственным и разумный.

Босс сдулся, словно дырявый воздушный шарик. Жалко улыбаясь, он смотрел на меня глазами больной собаки. Я не мог обмануть его надежд.

— Вернёмся к предыдущему вопросу, — заинтересованно-деловым тоном сказал я, — Зачем мы вам нужны?

Расчётчица ответила: — Мы хотим, чтобы вы выполнили одно поручение, отчасти связанное с вашей непосредственной работой.

— Надо кого-то пришить? — в лоб уточнил я. — Мы не синдикат и убийствами не занимаемся, у нас легальный бизнес.

— Что несколько странно, признайтесь, — пошутила расчетчица, — при ваших-то талантах.

Конструктивной беседы не получалось. Обмен мнениями грозил снова перейти в стадию холодной конфронтации, чего я всячески старался избежать.

— Прошу прощения, брякнул не подумав, — покаянно ответил я. — Впредь такого не допущу.

— Денис Питиримович, думаю, вы не осознаете всей сложности положения, в котором вы, по глупости, недоразумению или умыслу, оказались. Я предоставляю вам шанс, единственный и уникальный, выпутаться из этой опасной ситуации с минимальными потерями. Сегодня я — ваша последняя надежда на то, что этот день завершиться счастливо и вы окажетесь вечером в своей холостяцкой квартире, а не в тесном боксе тюрьмы для особо опасных преступников. Знаете, какое любимое развлечение тамошних охранников? Они оставляют дверь в камере новичка открытой на ночь и устраивают тотализатор. Об остальном, надеюсь, вы догадаетесь сами.

Я мрачно кивнул, кляня в душе свой не в меру болтливый язык. Ну, не могу я вовремя остановиться, хоть ты тресни.

Расчётчица выдержала многозначительную паузу и продолжила: — То, что вы сделаете, Денис Питиримович, не будет считаться убийством. Я бы назвала это актом милосердия, дружеской услугой, милосердной помощью, исполнением последней воли. Конкретно, проблема заключается в следующем…

Я слушал госпожу расчётчика и не понимал, ради чего затевалось это представление. В ее изложение дело показалось мне простым и незатейливым. На такие дела обычно отправляют молодых, в целях приобретения опыта и оттачивания оперативного мастерства. Утверждение верное, но только в том случае, если нам говорят всю правду. Конечно, я бы мог спросить об этом расчётчицу прямо в лоб и по ее реакции понять, сообщила ли она все подробности или кое-что предпочла благоразумно утаить, но какой в этом практический смысл. Все козыри в ее руках, она крепко вцепилась нам (мне) в глотку, она — хозяин положения, и все, что она нам (мне) оставила — выполнять любые ее пожелания и приказы быстро, точно и без лишних сомнений. О чём я и сообщил ей с некоторым внутренним колебанием.

Завершение нашего разговора превратилось в скучнейшее обговаривание рутинных деталей операции. Я выслушал ряд инструкций и ценных указаний, получил образ объекта в анфас и профиль, узнал о времени и месте встречи, получил из рук в руки орудие прес … товарищеской заботы, наладонную иглу-инъектор с нарколептиком, уносящим жертву в безвозвратное путешествие в страну прекрасно-сладостных грёз, договорился о способе подтверждения выполнения работы и был отпущен. Бежать мне было некуда, да и бессмысленно, поэтому я направил свои непутёвые стопы к дому, заскочив по дороге в магазин.

Утро обещалось быть жарким. Солнце карабкалось к зениту, поминутно цепляясь за частокол небоскрёбов. По улицам длинными колоннами ползли роботы-уборщики. Машины-поливальщики, разбрасывающие фонтаны прохладной, прозрачной воды, разлетающейся кисеёй мелких брызг, машины чистильщики, полирующие дорожное покрытие щетиной барабанных щёток, машины-полировщики и машину-дезодораторы, увлажняющие пластобетон фиалковым промышленным освежителем. Этот ритуал почти мистического очищения совершался каждое утро и в нем не было никакой практической пользы и никакой особой необходимости, дань традиции, не более, однако городская администрации свято ее соблюдала. Я подождал, пока колонна трудолюбивых автоматов проползёт мимо меня за перекрёсток, перешёл на другую сторону улицы, направляясь к пункту проката гравимобилей. На часах было семь тридцать две утра.

К набережной я подъехал в восемь двенадцать. Оставил мобиль на стоянке. Немного прогулялся по парку, с наслаждением вдыхая пропитанный вязкими запахами берёзовой листвы и муравьиной кислоты воздух, постоял у мраморного парапета, с удовольствием рассматривая индустриально-футуристический пейзаж на противоположном берегу Вычегды. Река была стиснута мраморными отвесными берегами, над которыми парили ажурно-невесомые виадуки-мосты, соединявшие старый Сыктывкар с новым. В старом старательно сохраняли традиционный облик города, новый был построен в соответствии с последними архитектурными тенденциями и канонами. Бессистемное на первый взгляд нагромождение небоскрёбов различной высоты, перечёркнутых витыми линиями монорельсовых трасс, россыпи разноцветных кубов общественных гаражей и крытых стоянок, плоские столы расположенных на крышах посадочных площадок, отмеченные ярко вспыхивающими оранжевым проблесковыми маяками, смешение стали стекла, пластика и бетона подчинялось, на самом деле определённой, но сокрытой для невнимательного наблюдателя системе. Разобравшись со всеми этими линиями, абрисами и силуэтами, проникнув в самую сущность-душу нового города, зритель-неофит вдруг испытывал настоящее потрясение, сродни постижению-сатори в дзэн-буддизме. Перед ним во всей красе взрастало яростно и безудержно будущее, то самое светлое и счастливое будущее, увидеть которое мечталось поколениям и поколениям живших до него людей. Будущее смотрело на меня с того берега и я отвечал ему чуть усталым взглядом, потому что я был неотъемлемой частью наступившего завтра.

Часы показывали восемь сорок три. Объект уже должен был занять свое привычное место. С видом праздно отдыхающего я повернулся спиной, облокотился локтями о перила. Осмотрелся. Объект сидел за четвёртым столиком. Один. Оторвавшись от перил, я лениво побрёл вдоль парапета в его сторону. Объект играл в четырёхуровневые шашки. Светло-серый стереокуб игрового поля парил над столом, заполненный фишками четырёх базовых цветов. Проходя мимо объекта, я ненадолго задержался, оценивая складывающуюся на игровом поле ситуации. Объект был великолепным игроком. Кроме основных фишек, он использовал четыре дополнительных цвета. Он играл против машины, использующей в качестве основной программу «blue cube». Такие машины участвуют в международных чемпионатах по четырёхуровневым шашками и многие, очень многие признанные мастера этой игры не раз публично заявляли, что одержать победу в соперничестве с «blue cube» чрезвычайно трудно. К примеру, в последнем чемпионате победила машина «Jet Blue Dog», оснащённая модернизированной игровой программой «blue rayder cube». После завершения чемпионата разработчиков программы трудоустроила у себя Мегакорп. «Интеллект и разработки. 2375».

Машина безнадёжно проигрывала. Тактически она обошла объект на первом основном и третьем дополнительном поле, однако это была пиррова победа. Объект хитро подставился, готовя мощный прорыв на первом дополнительном и четвёртом основном. Его позиции были таковы, что он не напрягаясь, мог наступать с обоих заботливо обустроенных плацдармах. Я понимающе хмыкнул и побрёл дальше. Дойдя до самого дальнего столика, я повернул обратно и оказался снова рядом с объектом. Картина в кубе выглядела для объекта не так радостно, как несколько минут назад. Его хитрость была своевременно замечена машиной и безжалостно пресечена. Машина давила по всем направлениям. Объект безостановочно терял шашки, пока, ценой неимоверных жертв, не закрепился на втором дополнительном и несколько продвинуться вперёд на первом основном и четвёртом дополнительном. Я увлечённо следил за развёртывающейся битвой гигантов. Объект оторвался от куба, вопросительно взглянув на меня. Я, как бы набравшись смелости, спросил разрешения присесть. Объект выразил согласие задумчивым кивком и вновь окунулся в стихию игры. Я сел напротив него, взглянул на часы. Девять ноль семь. Держа руки под столом, прикрепил к левой ладони иглу-инъектор. Объект не отрывался от куба. Я ждал подходящего момента для «милосердного» укола. На исходе тринадцатой минуты объект добился решающего превосходства. Его зелёная основная шашка, выбравшись в дамки, совершила разрушительный рейд по тылам противника, слизнув с третьего основного поля большую часть шашек противника. Объект ликующе выдохнул, пристукнув кулаком по столу. Я, будто бы проникшись его чувством, дружески-одобряюще хлопнул раскрытой ладонью по его руке. Результат не заставил себя ждать. Объект покачнулся, оперся о столешницу. Он выглядел, как быстро пьянеющий человек. Я поднял его, поддерживая, повёл к своему мобилю. Ноги объекта заплетались, он тяжело провисал у меня на плече и я с большим трудом дотащил его до машины. Усадив объект, я огляделся. Пришедшие в это утро на набережную не обращали на нас никакого внимания. Я обошёл мобиль, уселся в кресло водителя и ловко обыскал умирающего в сладком наркотическом дурмане старика. Меня интересовало только идентификационная карточка. Её я обнаружил во внутреннем потайном карманчике. Достав из бардачка выданный расчётчиками сканер-опознаватель, я зарядил в него карточку и поставил на считывание информации, производя стандартную операцию подтверждения закрытия возрастного предела. На жидкокристаллическом экранчике текли снизу вверх социометрические данные объекта.

«Колесников Аркадий Валентинович, возраст 63 года. Адрес проживания… Год рождения… место рождения… Семейное положение… Обучался… Закончил… Учёное звание: доктор философии, доктор технических наук, профессор Академии социальных проблем. Место работы: Институт генетики и геронтологии. Специализация: теория предела…»

Понятно, откуда у расчётчиков такая трогательная забота о ближнем. Они — его непосредственные заказчики. Теория предела. Революционное открытие, совершенное в две тысячи сто двадцать первом году японцем Хирохито Мацумота, позволившее человечеству преодолеть системный кризис перенаселения второй половины XXI — первой четверти XXII века и определившее нынешний облик земной цивилизации. Благодаря теории предела была разработана и внедрена технология определения предельного возраста субъекта, при достижении которого субъект должен благоразумно устраниться, во имя сохранения человеческого рода. Предельный возраст вычисляется на основе анализа ДНК человека. Уточнена и дополнена в две тысячи двести третьем году группой исследователей под руководством академика Дмитриевича-Сергеева М. К, выделившей так называемый «лабильный компонент» или предел предела, калибрующий предельный возраст с помощью расширяющих фильтров-критериев. В кругах специалистов-практиков «ЛК» получил название «спартанского порога». Имелась ввиду эмпирическая селекционная практика спартанцев, изымавших из своего общества младенцев с физическими отклонениями и детей с отклонениями психическими. В дополненной «спартанским порогом» теории предела предполагается наличие индивидуального предельно допустимого периода жизни каждого человека. Отсюда: одному позволят прожить все сто двадцать лет и даже больше, а второму могут закрыть предел сразу после рождения. Как только возьмут кровь для анализа. Отсюда же: данные о предельно допустимом возрасте являются особо охраняемыми и сообщаются исключительно заинтересованному лицу. Для сведения. Либо соответствующему, уполномоченному на то государством служащему, ответственному за изъятие нарушившего возрастной предел субъекта. То есть и мне в том числе.

Сканер напомнил о себе мелодичной трелью. Обработка и сверка информации закончилась. Я набрал на пульте обычную формулу «Закрыт в день… месяц… год… Исполнитель…», ткнул клавишу ввода.

Экран почернел, мигнул сигнальный светодиод…

…От мобиля я уходил быстрым шагом, сосредоточенно глядя перед собой, испытывая подсознательное желание рвануть со всех ног. Подстава, это была капитальная подстава. Меня развели, как мальчишку, разом превратив в убийцу. Ладонь неожиданно вспыхнула жгучей болью. Черт, я забыл о приклеенном инъекторе. Реальность оказалась гораздо хуже, чем я мог предполагать. Основание инъектора было намертво сплавлено с кожей. Обычная уловка синдиката. Убийца, как змея, укусившая самое себя, умирает от собственного яда. Жировые выделения кожи и пот разъедают пластиковую ампулу, яд вытекает и наступает неумолимая смерть. Кроме того, в инъекторе, с большей долей вероятности имеется микромаячок, с помощью которого можно отслеживать передвижение жертвы. На тот случай, если она каким-то немыслимым образом избежит смерти, ее всегда можно обнаружить и ликвидировать, а любая попытка вырезать иглу, инициирует нановзрывной механизм. Три степени защиты. Ну и скажите, сволочи, кто после этого злобный преступник?

Спустившись по лестнице к воде, я освободился от всех вещей, содержащих электронные чипы — часов, кредиток, липового идентификационного удостоверения. Оставалась игла. Намочив носовой платок, я осторожно обмотал им руку. Пусть на короткое время, но я стану невидим для радаров расчётчиков.

Положение моё было хуже некуда. Я здорово наследил в машине, поэтому, как только отпечатки моих пальцев скопируют и прогонят по полицейской базе, вся полиция этого города сядет мне на хвост. А исходя из значимости преступления, к ней вскоре присоединится полиция безопасности. И это не считая расчётчиков, у которых может не хватить терпения ждать, пока я тихо загнусь от яда. Хотя, смею предположить, расчётчики как просчитали именно такой исход дела. Подозреваю, что и моя попытка скрыться от их недреманного ока была ими же и предусмотрена. И что я скажу на допросе? Что меня не нанимали убивать, что я действовал по просьбе расчётчиков? Правда, в одном они просчитались. У меня оставалась слабая надежда на спасение…

Спасением был мой контакт. Контакт — это завербованный агент, в платёжной ведомости проходящий по графе «прочие оперативные расходы». О контакте знает только штатный сотрудник, работающий с ним и никто другой. Мой контакт имел кличку «Злобный Хакер» и работал в скромной исследовательской конторе, заботливо опекаемой оборонными Мультикорпами.

Добравшись до уличного визифона, я набрал номер мобильника Хакера. Приятный женский голос осведомился о способе оплаты разговора. «За счёт вызываемого» — буркнул я в ответ. «Соединяю» — пропел осчастливленный бот и отключился.

— Привет, Хакер. Узнал?

— Снова проблемы.

— Без имён, пожалуйста…

— Лады.

— Ты мне нужен, срочно.

— Диктуй адрес.

— Угол Набережной и Северной.

— Жди, лечу.

Я затравленно огляделся. На меня никто не обращал внимания. Доковыляв до поворота на Северную улицу, я устроился на скамейке, рядом с водяным фонтанчиком, бьющим прямо из земли. Время от времени я наклонялся и смачивал высыхающую ткань. Гудок вырвал меня из трясины томительного ожидания. Пижонский, канареечного цвета гравимобиль тормознул рядом со мной. Хакер лихо открыл дверь с моей стороны и выкрикнул «Ходу, ходу». Я запрыгнул в гравимобиль и мы рванули по Северной к центру.

— Остановись на кольце, — попросил я его, закрывая глаза.

— Замётано, — сказал Хакер и улыбнулся.

— Что скажешь? — я с надеждой взглянул на Хакера.

— Синдикат, — Хакер от удивления присвистнул.

— Если бы, — мрачно сказал я, — Скажу, не поверишь.

— Уже верю, — Хакер увлечённо разглядывал мою ладонь. — Слушай, а почему ты сам не укололся, ты ведь сжимал ладонь.

— Игла одноразового действия. Острие убирается, чтобы не убить исполнителя.

— Ясно… Не понос, так золотуха. Тогда зачем прижигать?

— На долгую память… Ну, так что с этой хреновиной?

— Ампула практически цела, скорее всего ценность этой дряни именно в маячке и факте нахождения ее у тебя на ладони.

— Снять можно?

— Снять можно всё, но за отдельную плату. И будет больно. Сильно больно. А не больно я снимаю обычно с женщин…

— Трепач… Черт с ней, с болью, снимай. Кроме того, мне нужна хата, чистая. Посидеть, подумать…

— Есть такая хата. В пригороде. Кстати, там у меня лаборатория…

— Тогда чего стоим? Полетели…

Хата оказалась серийным блочным коттеджем, стоящим в окружении неотличимых от него двухэтажных коробок. Загнав гравимобиль в гараж, Хакер озорно мне подмигнул.

— Конечная станция «Отчаяние». Поезд дальше не идёт. Пассажиров просят на выход.

— Хохмач ты, Хакер.

Хакер довольный, хохотнул. — А я вот сижу и думаю, зачем такому человеку, как Хакер, соглашаться на сотрудничество с таким, как я? В азартные игры он не играет, любовниц, подруг не имеет, никому не должен, я плачу ему смешные суммы и все же он всегда готов помочь, мчится по первому звонку, укрывает потенциального преступника, подозреваемого в абсолютном убийстве, с готовностью и без лишних вопросов.

— Не понял…

— И я не понимал, Хакер. Что, крыть нечем?

— Да пошёл ты…

Хакер выскочил из мобиля, хлопнул дверью. Всунулся в салон через открытое окно, прокричал злобно: — Чего расселся? Выползай, болезный, резать тебя будем.

Резать, так резать. Извиняться перед ним я не собирался.

Мы спустились в подвал, заваленный разнообразными приборами. Назначение большинства из них мне было неизвестно, но с принципами действия некоторых из них я познакомился на практике. Например, вот с той промышленной лазерной пушкой, прикрытой серебристой металлизированной тканью. Помнится, жаркая была стычка на лунных равнинах. Первый шахтёрский конфликт. В то время я служил в космических вооружённых силах. Оператором-наводчиком орудий главного калибра мобильной платформы.

Хакер подвёл меня к киберхирургу, брюхастому многоманипуляторному медицинскому роботу, напоминающему отвратительного антрацитового блестящего пайка, висящего под потолком на нескольких гибких стропах. Такими автоматами оснащают обычно медицинские отсеки межпланетных кораблей.

— Клади руку. — Хакер грубо дёрнул меня за рукав. Я послушно положил ладонь на прохладный операционный столик.

— Наркоза у меня нет, — мстительно заявил Хакер. — Есть только это. И он показал початую бутылку виски и боксёрскую капу.

— Обойдусь капой, — сказал я.

Было нестерпимо… плохо. Кажется, я выл, матерился и пытался выдернуть руку из прозрачного силового пузыря, которым киберхирург окружил столик. Очнувшись, я обнаружил себя лежащим на полу. Хакер сидел рядом.

— Хочешь? — он протянул мне бутылку.

Я отрицательно мотнул головой.

— Хозяин-барин. А я, пожалуй, выпью. — Он запрокинул голову, вливая виски в рот.

— На, бери. — Хакер кинул мне окровавленный лоскут кожи. — Твоё, — сообщил он невпопад.

Я промолчал.

— Что дальше? — спросил Хакер и приложился к бутылке.

— Это были расчётчики, — сказал я. — Понимаешь, Хакер, это были расчётчики. И я не знаю, что мне делать.

— Дерьмово, — равнодушно согласился Хакер, — Никогда не видел живого расчётчика. — он улыбнулся какой-то по-детски жалкой улыбкой.

— Помоги мне подняться.

— Значит мечтаешь увидеть, — уточнил я, оказавшись на ногах, — Ладно, ты их увидишь. Компьютер в этой берлоге есть?

Я сидел закрыв глаза и размышлял: — А что мы знаем о расчётчиках? Формально, они объявляются техническим персоналом, обслуживающим вычислительные комплексы верхнего уровня, — двенадцать мегакомпьютеров, фактически определяющих судьбу каждого человека на планете и сопутствующую им инфраструктуру. Элита элиты, личности их неизвестны, они обучаются в закрытых пансионатах и академиях, предварительный отбор осуществляется на стадии внутриутробного развития, после рождения воспитываются в семье до пяти лет, после чего передаются родителями в государственные воспитательные центры. Расчётчики и банальное убийство? Впрочем, не банальное, — поправил я себя, — а «абсолютное», убийство окончательное и бесповоротное, убийство без возможности восстановления, плюс к тому убийство человека, связанного с расчётчиками по роду своей деятельности. Уверен, что он был засекречен не хуже, чем его работодатели. Господи, во что же я умудрился так бездарно вляпаться?

— Паника — плохой советчик, — любил повторять армейский инструктор по технике безопасности в открытом космосе. — Без троса никуда. Перед тем, как шагнуть за борт, проверь натяжение верёвки. Карабин, — показывал отполированную деталь космического снаряжения, — твой верный друг! — А я думал, презерватив! — выкрикивал Колька Потапов и мы, кадеты, радостно гоготали. — Р-р-р-а-а-з-говорчики! — грохотал инструктор, наливаясь бешенством. — Кур-р-сант Потапов! — Я! — Сто раз отжаться! Потапов падал на решетчатый пол десантного шлюза и принимался отжиматься на кулачках, играючи. Инструктор ставил ногу, обутую в тяжёлый ботинок с привинченными к подошве магнитными пластинами, Потапову на спину и придавливая провинившегося курсанта к полу, мстительно считал: — Раз! Дв-а-а! Три-и-и! — Веселей, курсант Потапов! — Отжиматься надо энергично, с бодрой улыбкой на лице! — победно оглядывая нас, инструктор не забывал демонстрировать салагам злосчастный карабин. Ирония судьбы — именно неисправный карабин и стал причиной его по-глупому страшной смерти. Улетая, он матерился, молил о спасении, выл, рыдал, молился и снова матерился. Затянувшуюся агонию прервал капитан, отключив микрофоны громкой связи, но бесстрастные магнитные диски чёрных ящиков сохранили его голос до самой последней секунды, когда он пересёк границу слышимости.

Хакер успевал следить за происходящим на четырёх мониторах и стучать по клавишам четырёх клавиатур. Он был несомненным богом в виртуальном мире цифровых сетей и высоких технологий. Он правил, кроил и переделывал этот неосязаемый мир под себя. Я тупо следил за быстро сменяющимися кадрами на экранах. В отличие от Хакера, я отношусь к обычным среднего уровня пользователям, для которых компьютеры представляются чем-то средним между игровой приставкой и музыкальным центром. Мои интересы лежат в несколько другой плоскости, в той, где правит бал крепкий кулак, изобретательное насилие, оружие всех видов и размеров, и быстрота реакции, густо замешанная на и щедро сдобренная хорошей порцией адреналина.

Хакер работал молча. Если ему надо было, чтобы я обратил внимание на что-то добытое им, он стучал пальцем по экрану, я всматривался в изображение, вынося краткий вердикт: либо «да», либо «нет». Хакер согласно кивал головой и я возвращался на продавленное кресло, к банке «Маунтин Дью» и жареным орешкам «Свидлофф».

— Классная вещь, щас проверим в полевых условиях! — Хакер, закинув руки за шею, с хрустом потянулся.

— Что за вещь? — я приподнялся, пытаясь разглядеть новинку.

— Ударная технология, разработана в недрах оборонных мультикорпов. Создание непоименованных каналов посредством так называемых «наведённых» соксов. Эти самые «наведённые» соксы свободно плавают в сетях, маскируясь под мусор, незаметно прикрепляются к открытым портам, объединяясь в одну глобальную систему и всякий, имеющий к ней доступ, получает возможность беспрепятственно извлекать и перегонять нужную ему инфу прозрачно для владельцев серверов. Вычислить и отследить такую систему невозможно, но на всякий случай информация шифруется с помощью полиморфного шифра.

— И чем это нам поможет?

— Ничем, кроме как найти твоих обидчиков. Кстати, а вот и личные дела всех местных расчётчиков.

Мой план постепенно обрастал подробностями. К полуночи, отправив последнее послание на приватный e-mail, я покинул логово Хакера, захватив любезно одолженный хозяином пистолет и его любимый гравимобиль. За гравимобиль Хакер дрался до последнего, ключи мне пришлось выдирать шантажом и угрозами. Даже проиграв, он пытался слабо сопротивляться, но все его попытки удержать ключи у себя я подавлял с неумолимой жестокостью. Наконец он сдался окончательно. Швырнув мне ключи, Хакер просил только обращаться с его эксклюзивным аппаратом осторожно. Я цинично обещал, хотя выполнять обещание не собирался.

Назначив встречу расчётчикам в недостроенном небоскрёбе на окраине города, я постарался избежать неприятных неожиданностей, приехав к месту сбора за полчаса до условленного времени. Строительная площадка встретила меня тишиной. Отключив питание, я стал терпеливо наблюдать окрестности. За пять минут до установленного срока я вылез из мобиля, перелез через сетку забора и появился в вестибюле, рассчитывая к моменту прихода моих визави занять самое выгодное с точки зрения обзора и тыла место.

Расчётчики меня опередили. Не успел я шагнуть из коридорчика в тёмный зал с кучами строительного мусора на полу, как мне сильно врезали по голове и я потерял сознание.

Вернувшись обратно в сознание, я обнаружил себя лежащими на мусорной куче со связанными за спиной руками и стянутыми скотчем ногами. Острые куски бетона больно впивались в мои многострадальные ребра. Оптимистично пованивало свежим собачьим дерьмом.

Расчетчики в чёрных кожаных длиннополых плащах стояли передо мной живописной группой: женщина в центре, группа поддержки рядом. Госпожа расчётчик курила. Малиновый огонёк ее сигареты то разгорался тревожно-ало, то превращался в бледную малиновую точку.

Я кашлянул.

— Лариса, он очнулся! Телохранитель навёл на меня пистолет.

— Заткнись, Евгений, пожалуйста, — недовольно сказала расчетчица. Бросив сигарету, она засунула руки в карманы плаща.

— Поднимите ублюдка! — распорядилась расчетчица.

Телохранители, не церемонясь, рывком перевели меня в вертикальное положение и подтащили к расчётчице.

— Проверьте его. Меня тщательно обыскали, заодно просветив на предмет наличия жучков. Обнаруженный при обыске ствол перекочевал в руки расчётчицы.

— Он чист, — подвёл итог телохранитель.

— Кто б сомневался, скотина, — вежливо напомнил я о себе, — В отличие от некоторых, я играю честно.

И схлопотал кулаком в челюсть.

— Евгений, — пресекла дальнейший мордобой расчетчица. — Ты бьёшь его только по моему приказу.

— Да я бить ещё не начал, — проворчал телохранитель, разжимая кулак, — так, размялся слегонца. А вот когда я разомнусь, — пообещал он, кому-то мало не покажется…

— Жду с нетерпением, — отпарировал я без заминки.

— Ах, ты сволочь…

— Евгений, отойди.

Расчётчица сжала тонким цепкими пальцами мои щеки, внимательно изучая моё лицо.

— Кролик, кролик, бедный глупый кролик, — печально произнесла она, — попался! Вам надо побриться, Денис Питиримович. И подмыться вам не помешает. От вас дерьмом несёт. — Итак, — расчетчица брезгливо вытерла пальцы белоснежным шелковым платком, — о чем вы собирались любезно нам поведать?

— В письме всё сказано. О заговоре расчётчиков, о шантаже, о совершенном убийстве, о Колесникове, о боссе и на чем вы его подловили…

— И об обманутом убийце, некоем государственном служащем Карсавине Д. М., не отличавшимся твёрдыми моральными устоями, часто поступавшим вопреки требованиям закона. Ослепленный безнаказанностью, он, за солидный гонорар, согласился выполнить заказ синдиката и совершил абсолютное убийство. Я ничего не пропустила, товарищ Карсавин?

— Подробно и обстоятельно, сучка, — сказал я, — кроме одного, стерва. Если все случилось таким образом, как ты здесь поведала, чего тогда ваша сладкая троица тут делает?

— Оказывает посильную помощь государственной полиции безопасности, Денис Питиримович. — Кстати, я вам не говорила? Полиция уже выехала. И ещё. О вашем боссе. Не далее, как двадцать три минуты назад группа силового действия штурмом взяла офис вашего агентства. Ваш шеф оказал вооружённое сопротивление и был убит. Выстрелом в голову. Смерть наступила мгновенно.

— Весьма своевременно, госпожа расчётчик. Поздравляю. Второе абсолютное убийство. Снайпера, надеюсь, наградят?

— О нем позаботятся, товарищ Карсавин. А вам бы не о снайпере волноваться. Подумайте о своей драгоценной жизни, серьёзно подумайте.

— Ноги затекли, знаете ли. Развяжите, чтобы легче думалось.

— Евгений! — скомандовала расчетчица.

Кулак телохранителя отправил меня без пересадки прямо в камышовые поля Иалу.

— …ну, что с ним?

— Дышит, козлина, чего с ним станется.

— Евгений, сколько раз тебе повторять, работать надо так, чтобы клиент оставался в сознании. Сколько мне ещё ждать?

— Заткнись, Лариса, достала со своей проповедью. Нужен результат, работай клиента сама. Ручки свои холеные боишься запачкать. Чистенькой хочешь остаться, да. Не выйдет.

— Дурак ты, Евгений. Ладно, приведи его в чувство, попробуем химию.

Я слышу, но старательно симулирую беспамятство.

Расчётчик, чертыхаясь, потряс меня за плечи.

Раздались негромкие хлопки. Садист Евгений выронил моё тело и устало прилёг рядом. Судя по глухим ударам, раздавшимся следом, остальным расчётчикам приглашение отдохнуть тоже пришлось по вкусу.

Я попытался приподняться и тут меня снова ударили по голове. Предположительно, рукояткой пистолета.

Очнувшись не знаю, в какой по счету раз, я с некоторым трудом определил, что лежу на родной мусорной куче в компании со связанной госпожой расчётчиком Ларисой. Расчётчица явно испытывала муки отнюдь не нравственного характера, но в остальном она не утратила своей аристократичной выдержки.

«А кто сейчас хозяин положения?»

Им оказался Хакер. Он мотался взад-вперед, размахивая пистолетом с глушителем, время от времени пиная ни в чем не повинный пол. Типичный псих-одиночка. От постоянных ночных бдений его мозги точно закоротило.

— Хакер! — окликнул я его.

Он подскочил ко мне, упал на колени, ткнул глушителем под подбородок.

— Привет, опер. Рад меня видеть?

— Тише, тише, приятель, — успокаивающе сказал я, стараясь ничем его не разозлить. — Убери пушку. Мы ведь по одну сторону.

— Не-а, приятель, стороны у нас разные, — Хакер большим пальцем оттянул боек, — получается, я на этой, а ты, опер, скорее, на той.

— Хакер, я тебе нужен…

— Да на хрена ты мне сдался, опер. Ты балласт, пустое место. Нет, опер, я за этой сучкой пришёл. Она мне нужна, а тебя в расход.

— Подумай, Хакер…

— Заткнись, опер. Ты в тему не врубаешься, опер, ты тупой. Из-за чего я сюда припёрся? Да из-за этого. — Понял, опер! — Хакер рванул рукав, обнажая плечо и тыкая глушителем в туда, где притаилась видимая только в лучах специальных ламп татуировка. Мне жить осталось год, опер…

— Сочувствую…

— Заткнись, я сказал. Мне шанс выпал, опер, один на миллион. Реально изменить свою судьбу. У этой твари полный…

Хакер дёрнулся и повалился навзничь. К несчастью, на меня. Произошла очередная смена декораций.

— …Не скажу, что рад вас видеть. В свете последних событий… — Я попытался выглядеть достойно. — Руки не развяжете?

— Увы, Денис Питиримович, — секретарша бархатно рассмеялась. Бриллиант холодно блеснул на ее безымянном пальце.

— Сегодня не мой день, — уточнил я.

— Очень может быть, — дипломатично ответила секретарша. — Служба собственной безопасности Управления Социального Планирования.

— И что?

— Расчётчики, Денис Питиримович. Мы те, кто наблюдает за наблюдателями.

— А мне на это… фиолетово…

— Система иногда даёт сбои, но принцип остаётся неизменным. Боюсь, у меня тоже нет выбора. Придётся мне вас убить, Денис Питиримович.

Вдали разом тоскливо и злобно завыли полицейские сирены.

— Мы ещё поживём, — ободряюще шепнул я провидению. Однако, лихо дело завернулось…

Фрагмент седьмой: Полоса Отчуждения

Когда они пришли, наш мир был разделён. Государства сами определяли свою политику по отношению к пришельцам. Правда, существовала ООН, но она была скорее техническим органом, фиксирующим разногласия между народами, нежели объединяющим центром, представляющим согласованное мнение землян. Поэтому инопланетянам так легко удалось реализовать свой план. Несогласованность и шкурные интересы отдельных политических группировок, незрелое мышление народов, ксенофобия, зависть, ненависть, короче, всё, что скрывало наше коллективное бессознательное — вот причина того, что старый миропорядок пал, пал легко и незаметно для сторонних наблюдателей и обителей этого замшелого уголка на краю галактики, гордо именуемого Землей. Мы не заметили, как превратились в реликт, предназначенный сначала для изучения, а затем для полного и окончательного уничтожения, тихого, цивилизованного и в высшей степени сострадательного. Своего рода вселенская эвтаназия, когда врач, заботливо глядя в глаза безнадёжно больного, делает ему смертельный укол и улыбаясь, говорит, что сейчас боль отступит, не уточняя, что она исчезнет навсегда вместе с жизнью. Всё бы ничего, да только пациент не желал своей смерти. Но таково было решение врача и жертве ничего не оставалось как только умереть. Странно, что подобное произошло с Землёй. Странно потому, что мозг отказывается это воспринимать как объективную данность. Геноцид планетарного масштаба должен бы поражать своей чудовищностью, однако он не вызывает ничего, кроме… Кроме чего? Миллиарды тихо исчезли, пока мы, как неразумные дети, играли предложенными нам сверкающими побрякушками и думали, что достигли вершин галактического прогресса. Но почему мы, отчего такое разделение, ведь мы были в их числе, мы тоже прошли через лагеря рекреации и только по счастливой случайности остались в живых, вырвались из заботливо устроенного чужим разумом ада, так не похожего на босхов ад. Вырвались и пришли к тем, кто изначально избрал сопротивление, в ситуации, поражающей своей абсолютной проигрышностью, ибо кто мог долго сопротивляться мощи невообразимо опередившей нас цивилизации. Удивительно, но они сумели, и не только сопротивляться, но и наступать. Попав в положение вестготов, оттеснённых арабами в непроходимые теснины гор, они избрали путь борьбы, жизни во имя реконкисты, и не просто удержались, но начали медленное, планомерное и неумолимо-необратимое наступление, возвращение-приращение земель. Да так, что вскоре пришельцы были вынуждены признать силу сопротивления землян.

Однако старый мир пал, прошлое отошло в область преданий, мёртвым было предоставлено право погребать своих мертвецов и с той, и с другой стороны были теперь совершенно иные люди. Жизнь до пришествия спала подобно шелухе, усыпав погребальным саваном тучную землю, щедро удобренную мириадами человеческих тел. Вселенская гекатомба, мать её. Миллиарды погибли, миллиарды существовали в призрачном раю, постепенно исчезая, но не замечая своего исчезновения и миллионы сражались за право свободного существования под солнцем. Мы существовали в мире первых, но бежали в мир последних, вырвавшись из цепких объятий неумолимо приходящей смерти. Спастись, чтобы сражаться и умереть. Выбор невелик, но существенным моментом здесь была сама свобода выбора, где, когда и при каких обстоятельствах ты прекратишь своё существование. Дороги, которые мы выбираем различны, но тем, кто решится идти путём борьбы, предстоит пересечь границу, отделяющую обречённость от надежды. Имя ей — Полоса. Полоса отчуждения.

Полевые укрепления вдоль полосы отчуждения строились по образцу римских военных лагерей — ничего постоянного. Наступление сменялось контрнаступлением, полоса словно дышала, выдох следовал за вдохом, она то перемещалась вперёд гигантским броском, или мелким семенящим шагом, то прыгала назад, не выдерживая усиливающегося давления противника и вслед за её движением передвигались пограничные укрепления землян. Борьба на передовой представляла собой не прекращающееся движение и бесконечное строительство укреплённых лагерей. Утомительное однообразие: смерть во всех своих разнообразных проявлениях, чудовищной силы вспышки излучателей, бронированные машины, непривычной для человеческого глаза конструкции, бесшумно плывущие над землёй, бледные тени энергопризраков, мгновенно выжигающие на сотни метров вокруг себя всё, даже сам воздух, и в промежутках между столкновениями возведение очередного защищённого лагеря. Работа не для интеллектуалов, всегда одно и тоже, ров, вал, стена из металлокерамических плит, стальные ежи перед валом, мины-ловушки, деструкторы материи в миниатюре, энергощиты, стационарные и мобильные, тяжёлые излучатели на самоходных платформах по всему периметру, многоствольные ракетные установки на приземистых вышках. И всё это только до нового прорыва с их или нашей стороны. Правда, многие просто не доживали до этого момента. Напряжение противостояния было столь велико, что приходилось постоянно менять личный состав линейных подразделений. Бывало и так, что в бой шли люди, не успевшие просто познакомиться друг с другом. Потери были ужасающими. Полоса пожирала людей, она питалась жизнью, кормилась трупами, и подъедалась падалью. Голод её был ненасытным, жажда неутолимой. И всё же перелом в этой войне наступил. Медленно, почти незаметно, люди отвоёвывали у пришельцев свою землю и свою свободу.

Лагерь ночью не освещался, завсегда хватало того света, что исходил от полосы. Всякий предмет, попадавший в поле её действия, источал призрачное сияние, кроме того, в пределах видимости всегда болталась парочка иммобилизованных энергопризраков, переливающихся разноцветными огнями, подобно рождественским елкам. Их движение внешне хаотичное и бесцельное, на самом деле подчинялось вполне волевым импульсам. Энергопризраки в фазе ремиссии напоминали шкодливых щенков, весело и с интересом исследующих новый для них мир, полный таинственных вещей и неведомых пока опасностей. Не имеющие определённой формы, они то растекались по земле, то растягивались в длинные ленты, то поднимались вертикально, формируясь в подобие человека, одетого в свободного покроя одежды и так перемещались, не касаясь почвы, но всегда в пределах видимости наблюдателя. Иногда они приближались к стене и, если можно так сказать о не имеющей плоти и органов зрения субстанции, заглядывали внутрь.

Очевидцы утверждали, что могли разглядеть их лица и чувствовали волны симпатии и любопытства, исходившие от сгустков энергии. Научники из SRD (Специальных исследовательских отрядов) всерьёз рассматривали предположение о разумности энергопризраков, полагая, что они были порабощены пришельцами именно в силу их разрушительной мощи, либо последние просто не нашли способа их уничтожения, но сумели подчинить своим интересам. Правда, полевые исследования для подтверждения или опровержения этой гипотезы не проводились по причине смертельной опасности для исследователей. Никто безнаказанно не мог приблизиться к энергопризраку. Переход от полного покоя к испепеляющей ярости был мгновенным. Опять же, предполагали по этому поводу научники, видимо пришельцы «встроили» в каждого представителя полевой формы жизни некий механизм, управляющий эмоциональной сферой энергопризрака и делающий его совершенной машиной уничтожения. Впрочем, возможно, энергопризраки были просто одной из множества боевых машин, применяемых пришельцами против посмевших сопротивляться их власти аборигенов.

Затишье в полосе отчуждения наступало неожиданно, неожиданно и прекращалось. Казалось, не знающий усталости молох войны вдруг уставал от однообразной работы и отправлялся передохнуть, оставляя без присмотра порученных ему живых существ, которые, в отсутствии всевластного надзирателя сразу же бросали опротивевшее им занятие. Но кровавый пастырь никогда не исчезал надолго. Отдохнув, он возвращался и снова раскручивал чудовищные жернова истребления.

Три часа назад здесь было жарко. Очень жарко. С десяток «веретён» неожиданно прорвались сквозь передовые укрепления, расчищая дорогу энергопризракам. Через несколько секунд в местах прорыва плотность отмобилизованных призраков возросла в сотни раз. Плотные пылающие колонны вознеслись к небесам, изгибаясь, они стремительно неслись к местам прорыва. Достигнув разрывов в силовых заграждениях, колонны плавно наклонились и рухнули, сжигая все, к чему прикоснулись. Горящие плети хлестнули по земле, распавшись, они превратились в огненные торнадо, безумно пляшущие по всем направлениям. Вслед за энергопризраками в прорыв устремились основные силы пришельцев.

Неповоротливые «черепахи», прикрытые толстой сверхвязкой броней, стремительно перемещающиеся «многоходы» и целые выводки «веретён». Торнадо разбежались в стороны, расширяя захваченное пространство, «веретена» один за другим исчезали, вгрызаясь в землю, «черепахи» сгруппировавшись в колонны, ползли вслед за торнадо, прикрываемые с боков неровными цепями «многоходов». Оборонительная система землян разваливалась на глазах. К полудню ситуация осложнилась настолько, что тактический командующий укреплённого района лично прибыл в командный центр оперативного командования. Оперативный командующий встретил его у стереокарты, на которой в интерактивном режиме отображалась складывающуюся обстановка.

— Молчи, вижу сам, — тактический командующий остановился у карты, заложив руки за спину. — Дело плохо.

— Нам удалось приостановить продвижение противника на южном участке и задержать в центре, — оперативный командующий встал рядом с тактическим, — но на северном они успешно продвигаются вперёд. По фронту мы пока держимся, хотя, если не сможем ликвидировать прорыв, то удержать сектор будет проблематично.

— Да, они нас поймали. Никогда не видел столько энергопризраков в одном месте.

— Неожиданность, чреватая для нас. Мы думали, что основательно изучили их и ошиблись.

— Продержитесь ещё час, от силы два. Мы перебрасываем резервы для ликвидации прорыва. Все, что есть под рукой. На многое не рассчитывайте. Стратегический резерв задействован не будет. Общее командование предполагает, что это наступление, возможно, и было предпринято с целью ослабить оборону на остальных участках. Оттянуть наши силы сюда и нанести мощный удар в другом месте. Поэтому стратегические резервы останутся неприкосновенными.

— Нам здесь мало не покажется. Контрнаступление будет тяжёлым. Они успевают укрепиться. Судя по данным электронной разведки защитная сеть почти готова. А выковыривать «веретена» из земли, сами знаете, крайне трудно.

— Придётся постараться, командующий. Легко только мёртвым. Жизнь — это страдание и никто не докажет обратное. Я останусь у вас.

— Есть хотите?

— Не голоден, а вот от чая, пожалуй, не откажусь.

— В столовой или в кабинете?

— Нет, пусть принесут сюда.

Когда огненный столб завис над лагерем, Филин успел только крикнуть: — В укрытие, мать вашу! — и закатился под станину лафета осадного излучателя, где был оборудован специальный защитный отсек, представлявший собой ящик, изготовленный из листов металлокерамики, обшитый изнутри микропористым теплоизолирующим материалом.

Импровизированное укрытие было оборудовано автономной системой кондиционирования, снятой с бронетранспортёра и рассчитано на несколько человек. В это раз в него успел попасть только один. За секунду до того, как неистовое всеуничтожающее пламя пало на лагерь, Филин захлопнул крышку и активизировал замок. Он оказался в полной темноте. Защитный отсек не пропускал звуков, но Филин, даже не слыша ничего, точно знал, что происходит за крепкими стенками убежища. Адский огонь превращал всю органику в прах, в тускло-серую пыль, а ужасающий визг и вой, сопровождавший атаку энергопризраков, лишал уцелевших (если такие оставались) слуха, зрения, способности двигаться, сводил с ума. Пережить такое было невозможно, но случалось, что люди выживали. Жили они, правда недолго. Через несколько часов или суток тела начинали гнить и распухать и выжившие погибали в ужасающих мучениях. Поэтому каждый боец имел в индивидуальном медицинском комплекте «иглу счастья», шприц, наполненный быстродействующим ядом, позволяющим уйти из жизни легко и без всякой боли.

Филин не долго оставался в полной тьме. С тихим щелчком сработало реле и темноту разогнал тусклый свет маленького светильника. Филин лежал, не двигаясь. Закрыв глаза, он считал про себя. Дойдя до ста, Филин решил, что надо будет ещё немного подождать, и продолжил счёт. На двухстах пятидесяти трех, он повернулся на правый бок и разблокировал замок. Приоткрыв крышку, прислушался. Было тихо, насколько может быть тихо на передовой. Звук боя звучал приглушенно, из чего Филин заключил, что пришельцам удалось вклиниться вглубь обороны землян на значительное расстояние. Кроме этого бесконечного гула, других звуков слышно не было, и Филин, подняв крышку полностью, выбрался наружу.

Лагерь внешне не изменился. Орудия стояли на том же месте, где и находились перед атакой энергопризраков, хозяйственные постройки, блокгауз, казармы не имели следов разрушения. Даже флаг также гордо трепетал на флагштоке под порывами ветра. Только теперь он развевался гордо и одиноко. Резко пахло озоном. И все вокруг — хозяйственные постройки, блокгауз, казармы, орудия, земля, — было покрыто тонким слоем серого пепла. Граница пепельного савана проходила прямо у носков его ботинок. Вылезая из укрытия, Филин опирался руками о землю, теперь на том месте остались чёткие отпечатки его ладоней. Филин осторожно потёр ладонь о ладонь, стряхивая прах человеческой плоти со своих рук. Повернувшись, он прошёлся по станине до выдвижной лестницы, быстро поднялся до рубки управления огнём и упал в в кресло оператора.

Система наведения была включена. Тихо гудел вычислитель, на пульте светодиоды мигали разноцветными огоньками. Придвинув панорамный прицел к глазам, Филин взялся за ручки джойстиков управления. Орудие было направлено в сторону укреплений противника. Разворачивая орудие влево, он смог оценить последствия прорыва. Последствия, надо признать, были ужасающими. Пришельцы не спеша укреплялись на захваченном пространстве. В прицел Филину было видно, что они уже почти завершили сборку защитной сети. Структурные элементы сети, «веретена» светящейся тучей висели над землёй. Время от времени, одно из веретён падало с басовитым гудением вниз. Погрузившись в почву на определённую глубину, «веретено» выбрасывало бледно-жёлтый энергетический протуберанец, соединяясь таким образом с ближайшим от себя «веретеном». Падение «веретён» казалось хаотичным, но не было таковым на самом деле, в проекции «веретена» объединялись в правильные шестигранники, составляя ячеи сети. Незадействованные в процессе сборки сети «веретена» группами и поодиночке летали в разных направлениях по периметру «тучи». Они двигались, на первый взгляд, совершенно беспорядочно, но, приглядевшись, можно было уловить в этом рваном, пересекающемся, разнонаправленном движении некий внутренний ритм, непонятные для постороннего зрителя правила и ограничения. Суетливое мельтешение светящихся ромбов, выбрасывающих при полете дрожащие энергощупальца завораживало и отвращало. Завораживало всплесками скрытой мощи, проявляемой при каждом выбросе энергетических «ложноножек» и отвращало абсолютной чуждостью всему человеческому, рождая в душе неприятное чувство прикосновения к нереальному, несуществующему, но тем не менее, присутствующему в рациональной реальности мира. Филину показалось даже, что все это ему снится и, чтобы проверить внезапно возникшее подозрение, он со всей силы шарахнул кулаком по бронированной стенке кабины. Боль, пронзившая руку, была такой сильной и такой настоящей, что Филин даже зашипел от злости. Нет, он не спал, и все, что он видел сквозь оптический усилитель прицела, существовало не в его воображении, а на самом деле.

— Черт, — выругался Филин, вдруг вспомнив то, что должен был сделать, — черт, черт, паратранк.

Он должен был проверить наличие ампул паратранка в автоматическом инъекторе. Паратранк или паратранквилизатор адаптировал человеческое сознание к нечеловеческим условиям полосы. Инъекция паратранка оказывала свое защитное воздействие в течение шести часов, на столько была рассчитана стандартная доза при медленном непрерывной поступлении паратранка в организм. Снижение уровня транквилизатора в крови приводило сначала к синдрому «дежавю», а потом, если человек не получал очередную дозу препарата, вызывало страшнейший кататонический приступ, гарантированно сводивший несчастного в могилу.

Инъектор рассчитан на четыре ампулы. Когда расходуется последняя, раздаётся громкий предупреждающий сигнал, говорящий о том, что необходима смена ампулодержателя. Максимальная продолжительность относительно комфортного существования человека после прекращения поступления транквилизатора в кровь — тридцать минут, в состоянии синдрома «дежавю» до одного часа. Наиболее сильные выдерживали почти два. Но Филину столько не продержаться. «Тремор рук есть первый симптом начинающейся перегрузки мозга в результате неспособности его правильно обработать и интерпретировать поступающие зрительные образы и звуковые колебания. Невозможность адаптации вызывает сначала ощущение нереальности происходящего, постепенно приводящее к состоянию «дежавю» или твёрдому убеждению, что все увиденное и услышанное реципиентом уже однажды с ним происходило. В случае неоказания экстренной медицинской помощи пострадавший испытывает сильнейший психосоматический шок, заканчивающий кататоническим припадком и смертью».

Тремор рук. У него дрожат руки. Филин посмотрел на часы, совмещённые с индикатором инъектора. Цветовой столбик переместился из зелёной области в жёлтую. Прошло семнадцать минут. Через тринадцать минут у него начнётся лёгкое расстройство памяти и галлюцинации. Почти незаметный кретинизм будет прогрессировать и через примерно двадцать девять минут он превратиться в мычащее и пускающее слюни животное. Ужасающая перспектива. Спасти его только ампулы, полные паратранка.

Ампулы хранятся в медицинском секторе склада. Для того, чтобы до него добраться, ему придётся пересечь открытый со всех сторон плац. Ему придётся рискнуть показаться, а, значит, возможно, превратиться в мишень и кроме того, ему придётся бежать по тому, что недавно было его боевыми товарищами. Но без дозы паратранка он умрёт, умерев же, не сможет отомстить за смерть своих друзей, смерть быструю и страшную.

Филин выбрался из отсека управления орудием, спустился вниз. Перед ним лежал плац, засыпанный пеплом. Мысли начинали путаться. Филин вдруг осознал, что он уже стоял так, не решаясь сделать первый шаг, наступить на остатки того, что ещё недавно было живой человеческой плотью. Вслед за этим осознанием он вспомнил, как бежал по плацу, пригнувшись, неровно и тяжело дыша, бежал не прямо, а каким-то диким, заячьим зигзагом, то пригибаясь низко, то приподнимаясь и нервно оглядываясь.

Пот стекал частыми струйками по лицу, попадал в глаза и острая щиплющая боль заставляла его часто моргать. Когда Филин преодолел две трети пути, он вспомнил, что забыл автомат в отсеке управления и вспомнил, что вспоминал об этом. Однако вернуться назад он не смог бы, потому что, возвратилось к нему знание о происходящем с ним в будущем, которое есть настоящее, у него на обратный путь не хватило бы сил. Он продолжал бежать, пока не достиг стены казармы и не упал в изнеможении. Здесь ему следует отдохнуть немного, после чего пройти вдоль стены налево, свернуть за угол, и пройдя эту казарму, затем вторую, увидеть приземистое здание первого вещевого склада.

Склад специального оборудования размещается в следующем блокгаузе. Замки обыкновенные, механические. У него нет ключей, поэтому открыть их ему не удастся. Ему придётся идти к казарме, к тому месту, где на пожарном щите можно раздобыть лом и топор. Возвратившись к складу, он будет долго и неумело сбивать огромный чёрный замок. Легче было бы использовать электронные замки, но они постоянно ломаются из-за ЭМИ. Электро-магнитного импульса. Зачастую старое не значит отсталое. Вход в медицинский сектор перекрыт металлической дверью с кодовым замком. Кода он не знает, но открыть замок не составит особого труда. Он думает, что не составит. Кнопки от постоянного использования стёрлись. Код четырёхзначный, три цифры, одна буква. С буквой все ясно, она одна, с цифрами придётся повозиться, главное, запоминать, в какой последовательности он их набирал. Ошибка, снова ошибка… букву первой, последней, второй, четвёртой или третьей? Не получается… не получается… все… надо рассуждать логически… а с логикой у нас проблемно. Попробуем так, не получилось, попытаемся снова и снова, снова, опять, в последний раз, в предпоследний, он повторяется… не помню предыдущую комбинацию… получилось…

Филин пришёл в себя и обнаружил, что сидит привалившись к ребристым пластиковым ящикам. Избитое такое выражение, часто употребляемое: «обнаружил, что», но тем не менее, Филин обнаружил, что сидит, привалившись к ребристым пластиковым ящикам с яркими ало-красными надписями на стенках «Оборудование. Перемещать строго в специальной защищённой таре». Ящики громоздились в проходах между стеллажами, ограничивая свободный доступ к полкам, составленные в неаккуратные штабеля, грозили рухнуть в любую минуту. Обозревая эту апокалиптическую картину то-ли подготовки к поспешному бегству, то-ли торопливой разгрузки поступившего груза, Филин проникся титанической сложностью стоящей перед ним задачи. Он не сможет найти быстро ампулы паратранка в этом кажущемся хаосе ящиков, коробок и пакетов. Он просто не знает, что где лежит. Ему остаётся только бесцельно бродить между стеллажами надеясь, в расчёте на свою интуицию, что поиск не затянется надолго. Он поднимется, цепляясь за ящики и побредёт от стеллажа к стеллажу, рассматривая бесчисленное количество разноцветных упаковок, снизу-вверх, насколько позволяет взгляд, и будет идти, пока не истечёт оставшееся на жизнь время, а затем исчезнет. Навсегда. Нет. Этого они не дождутся. Ярость подняла его на ноги. Филин ухватился за ближайшую к нему стойку и двинулся вглубь склада. Ампулы паратранка хранились в специальных контейнерах, окрашенных в темно-синий металлик. Четыреста индивидуальных комплектов в каждом контейнере, сорок ампул в каждом комплекте. Ставлю шестнадцать тысяч на спасение и ноль целых одну шестнадцатитысячную на то, что ты их вообще найдёшь. Надежда на спасение исчезающе мала.

Филин, тяжело дыша, опустился на пол. Ему нужна небольшая передышка. Надо отдохнуть, отдышаться, пересидеть свинцовую тяжесть, навалившуюся на плечи. «Глаза в кучу, мысли разбежались», — вспомнились Филину слова матери. Она повторяла эти слова каждый раз, когда маленький Филин возвращался домой в рваных штанах, или перемазанных грязью рубашках. «И где ты грязь находишь, на улице же сухо» — укоризненно смотря, мама стаскивала с Филина испачканную одежду и слегка хлопала непутёвого сына по большой стриженой голове. В детстве Филина не звали Филином. В детстве у него было имя, была фамилия. Витя Коротаев. Да. Виктор Северинович Коротаев. Витя Коротаев любил читать фантастику и очень сильно не любил математику. В школе алгебру и геометрию преподавала завуч, Анна Михайловна, строгая до озлобления женщина. Витя боялся ее страшно. Даже выполнив домашнее задание, он сидел на ее уроках, изнывая от страха быть вызванным к доске. Страх его усиливался оттого, что мама Вити тоже была учителем. Учителем химии. И к большому несчастью для мальчика Вити, она работала в той же школе, где учился ее сын. А сын учителя обязан соответствовать высокому званию родителя. Поэтому завуч Анна Михайловна регулярно информировала Валентину Петровну об успеваемости Вити Коротаева. Старая крыса. Филин представил, с какой змеиной ухмылкой завуч рассказывает маме о полученной сыном тройке. Дрянь. Он ненавидел эту полную женщину так же сильно, как ненавидел в пятнадцать лет. Хотя что ему сейчас до этой старой, бесполезной ненависти. Он должен искать контейнеры. Контейнеры синего металлика, с ярко-алой надписью на бортах, большими правильными буквами: «ПАРАТРАНК»

Но подняться он не успел.

Сиана Ун отвлеклась от созерцания конвейера опор силового скелета, отметив краем зрения тень движения на боковом экране. Перебросив картинку на ходовой экран, она предельно увеличила изображение, пристально рассматривая боевое укрепление уходящих, очищенное испепеляющим огнём гоах два рат назад, стараясь обнаружить хоть что-то, способное самостоятельно перемещаться. Укрепление казалось безжизненным, но Сиану Ун привлекло одно из больших орудий, расставленных по периметру укрепления. Только это орудие было развернуто в сторону формируемого скелета. Никто из уходящих в этом укреплении не успел добраться до своих чудовищных машин разрушения, следовательно, заключила Сиана Ун, в нем наверняка остались выжившие, способные сорвать или серьёзно затруднить возведение защитного контура таат. Сиана Ун передала командование своему заместителю Син Кану, объяснив свое решение желанием осмотреть стоор, место последнего утешения уходящих. Син Кан, выслушав Сиану Ун, только неопределённо хмыкнул в ответ. Сиана представила себе выражение лица Кан Сина в этот момент. Ироничная улыбка и многозначительно приподнятые брови. Сиана Ун, известная своей чрезмерной даже для для устроителей сентиментальностью, осматривает подлежащий обязательному уничтожению объект на предмет возможного занесения оного в реестр сохранённых артефактов. Хотя она прекрасно знает, что сооружения и предметы, не включённые в утверждённую концепцию генеральной планировки, утилизируются без остатка. Тем более, сооружения и предметы, свидетельствующие о насильственной природе ухода.

Сиана Ун улыбнулась. Син Кан, подобно большинству устроителей, относился к типу технарей-профессионалов, ограниченных в своих рассуждениях пределами должностных инструкций и производственной необходимостью. Они способны качественно и в установленный планом срок завершить процесс ухода, провести отделочные работы, подавить сопротивление уходящих и искренне полагают, что этого вполне достаточно для специалистов их класса. Достаточно для продвижения по карьерной лестнице. Они мыслят раз и навсегда определёнными шаблонами и не способны выйти за рамки привычных затёртых истин. Они так похожи на животных, инстинктивно реагирующих на опасность, когда она угрожает их жизни, и успокаивающихся в тот момент, когда угроза их беспроблемному существованию исчезает. Их самодовольная уверенность в своей исключительности делает их таким предсказуемыми. Предсказуемыми и скучными до тошноты.

Сиана посадила бот рядом с заинтересовавшим ее орудием разрушения уходящих. Вблизи оно казалось ещё уродливее и отвратительнее. Скрытая в его нелепой конструкции сила подавляла и восхищала одновременно. Сиана попыталась вписать орудие в точно выверенную картину будущей экспозиции и с огорчением отметила, что эта машина разрушения резко диссонирует с основной темой ностальгической грусти, заявленной разработчиками в плане реконструкции планеты. Жаль, что она не сможет сохранить эту часть быта уходящих, видимо, весьма важную для них, судя по тому, насколько они ею увлечены. Умело выстроенная композиция показала бы мир уходящих в новом, неожиданном ракурсе, раскрыла бы доселе неизвестные грани их характера, обнажила бы их душу, переполненную первобытной яростью и поражающую искренностью и животной силой чувств. Сиана не раз обращалась к членам совета с предложением полнее отражать бытие уходящих через сохранение многообразия форм их материального и духовного творчества и каждый раз ретрограды от искусства отвечали категорическим отказом. Впрочем, настойчивость Сианы Ун никак не влияла на ее карьеру, в совете она считалась талантливым перспективным работником, в отличие от этих распираемых собственной гордостью индюков-устроителей. Сиана мстительно усмехнулась, вызвав в памяти лицо Син Кана. Поэтому она поднялась до руководителя проекта, а ограниченный Син Кан, у которого и опыта и завершённых проектов было больше, чем лет Сиане, до сих пор прозябает в начальниках подразделения первичного обустройства ландшафта.

Сиана не торопясь осмотрела орудие, поднялась по лестнице к рубке управления огнём. Крышка люка была поднята. Она заглянула в тёмное чрево рубки, вдохнула воздух, пропитанный запахом разогретого пластика. Сиана опустилась в кресло оператора. Взявшись за чёрные рифлёные ручки манипуляторов горизонтального и вертикального наведения, она представила уходящего, сидевшего в этом же кресле некоторое время назад, полного решимости уничтожить ее, Сиану Ун и ещё полсотни устроителей, во главе с Син Каном. Кажется, ручки сохранили ещё тепло его ладоней.

Мощь орудия вдохновляла. Такую силу невозможно долго удерживать в бездействии. Сиана крепче сжала ручки. Пожалуй, если она посидит здесь подольше, то не откажет себе в удовольствии разнести в клочья пульсирующее золотом облако, находящееся прямо в центре пересекающихся прицельных нитей.

Сиана глубоко вздохнула и медленно выпустила воздух из лёгких через крепко сжатые зубы, успокаиваясь и приводя душу в состояние безмятежного равновесия. Злоба, чёрной волной захлестнувшая сознание, медленно отступала, откатывалась, отползала в мрачные глубины подсознания. Внезапные приступы ярости мучали Сиану с детства, речь шла о ее жизни, и родители согласились на курс углублённой психокоррекции, мало отличающейся от продолжительной изощрённой пытки. Сиана прошла его до конца и даже не повредилась рассудком, что тоже случалось и даже очень часто, но не излечилась. Это была ее самая страшная тайна, тщательно скрываемая от окружающих. Она научилась контролировать себя, держать в жёстких тисках умственных самоограничений и самозапретов. В мире гармоничных граждан нет места таким эмоциональным уродам, как она. «Идя путём нравственного самосовершенствования, мы совершили революцию, позволившую нам подняться до вершин, прежде недосягаемых. Став частью природного гомеостазиса или всеобщего равновесия, мы воссоздали великую гармонию, равную Золотому веку первопредков. Однако прошлое никуда не исчезло, оно достаточно сильно и порой прорывается сквозь неприступные стены, пользуясь любыми, самыми неприметными лазейками и тогда возникают, словно ниоткуда, нравственные монстры, терзаемые демонами страстей. Долг наш состоит в помощи им, но если средства спасения не приносят должного эффекта, мы, во имя сохранения большинства, обязаны исключить ослабляющий наше общество элемент». Ловкий эвфемизм, подразумевающий физическое устранение. «Идти вслед за уходящим», — другими словами, но о том же. Она могла хранить свою тайну и дальше, если бы с ужасом не поняла, что демоны, столь успешно сдерживаемые ею до сих пор, обретают силу, с которой ей становится все труднее бороться. Однажды они вырвутся на свободу и Сиана Ун погибнет, окончательно и бесповоротно. Потому что в мире идеального психосоциального равновесия любое отклонение от срединного пути подлежит в высшей степени сострадательному исправлению. Нет, она не станет ещё одним досадным исключением, непредусмотренной ошибкой, вовремя замеченной и исправленной. Сохраняющим до нее не добраться.

Сиана разжала ладони. Когда-нибудь ей не удастся сдержать свою ярость и все увидят, что под маской Сианы-победительницы скрывается монстр, подлежащий немедленному уничтожению, но пока этого не случилось, она должна выполнять свою работу. Работу, которую она знает и которая ей очень нравится.

Пепел сохранил следы оставшегося в живых уходящего. Найти его не составляло большого труда. Сиана проследила взглядом ломаную, неровную цепочку следов, оставленную за собой человеком вплоть до стены приземистого, хмурого здания. Уходящий явно терял силы. Возможно, он был ранен либо отравлен вторичным излучением. В любом случае, она, скорее всего, найдёт его мёртвым или умирающим. Другой на месте Сианы повернул бы назад, считая миссию выполненной, но только не она. Сиана никогда не оставляла дело незавершённым.

Люди назвали их совершенными. Пришельцы предложили сотрудничество, ничего не требуя взамен. Не настаивая и не навязываясь, совершенные преуспели в своем замысле. Землян прельстили знаниями и технологиями, подобно тому, как просвещённые европейцы прельщали простодушных дикарей разноцветными побрякушками, забирая взамен их земли и жизни. Люди обрели то, чего так долго и страстно желали — способность управлять неограниченными по мощи природными силами. Чудесные перспективы открылись перед изумлённым человечеством, горизонты исчезли и люди осознали себя частью великой вселенной. Жаль, что все так быстро закончилось. За прогресс пришлось платить. Новые болезни, генетические мутации, эпидемия информационного синдрома. Совершенные и здесь не остались в стороне. Не снимая с себя ответственности за возникшие трудности, они создали комплексы рекреационных лагерей, в которых оказывалась комплексная помощь пострадавшим. Никто и не удивился тому, что незаметно из мудрых наставников совершенные стали полноправными властителями. Национальные правительства добровольно передали им власть, признав неспособность самостоятельно справиться с нарастающими проблемами. Однако не все были очарованы альтруизмом совершенных. Сопротивление возникло сразу. Подпитываемое в начале национализмом и подозрительностью, малочисленное и агрессивное, оно со временем превратилось в серьёзную силу. Страны, отказавшиеся подчиниться власти совершенных, стали территорией сопротивления. Знания совершенных позволили сопротивлению создать военное производство и армию. К тому моменту, когда стало точно известно, что в лагерях рекреации людей не спасают, а уничтожают, сопротивление насчитывало миллионы и миллионы бойцов. Худшие опасения подтвердились, но кому от этого стало легче? Началась война за сохранение того, что ещё можно было сохранить.

…Им нельзя не верить. Встретившись с совершенным, ты понимаешь, что такое любовь. Любовь и всепрощение. Не приземлённая, плотская любовь, наследие животных предков, неистовство инстинкта, а эфирная субстанция, призрачный пламень, сплав невинности и божественно откровения. Невидимое для глаз сияние сопровождает появление совершенного. Даже не видя совершенного, ты всегда ощущаешь его присутствие. Его душа не знает лжи, доброта и мудрость суть его души. Совершенный похож на ангела, сошедшего с небес…

Филин ждал. Пистолет бесполезным куском металла лежал около его руки. Одиночество кончилось. Рядом с ним был совершенный. Совершенный склонился над ним.

— Ты умираешь, — сказала Сиана.

— Пожалуй, что так, — Филин попытался улыбнуться, но улыбка его была похожа на оскал волка, ощерившего клыки.

— Я могла бы тебе помочь, — Сиана отступила на шаг назад и села на контейнер с паратранком.

— Что?

— Успокоить боль. Помочь уйти, — уточнила Сиана.

— Минуя нестерпимые страдания, — Филин хрипло вздохнул. — не мучаясь и без сожалений. Слишком просто для меня… Извини, не желаю…

Они помолчали, потом Филин спросил: — Зачем?

— Зачем, что? — недоуменно переспросила Сиана.

— Зачем уничтожать нас? Ради чего? Ради земли, полезных ископаемых, воды?

— Неизбежное, — просто ответила Сиана, — неизбежное. То, от чего не убежать, не спрятаться, то, чего не забыть, то, что нельзя исправить, предотвратить, предусмотрительно обойти. То, о чем нельзя забыть.

— Не понимаю…

— Оно происходит, — терпеливо разъяснила Сиана, — рано или поздно наступает и не имеет значения, когда оно приходит к вам. С вами это происходит сейчас и с этим нужно смириться, потому что сопротивляться бессмысленно и… бесполезно.

— Убийство разумных? Это не неизбежность, это геноцид.

— Каждый раз вы, уходящие допускаете одну и туже ошибку. Вы смотрите на нас, как на подобных себе, не признаете в нас нечто большее, чем разумные существа, меряете нас своими несовершенными мерками, играете жалкими погремушками логики, пытаетесь по жалким осколкам истины, попавшей в ваши руки, представить мир в целом. Мы не то, что вы хотите в нас видеть, мы не то, что вы в нас видите, мы не то, во что вы хотите верить. Можно ли применить категории гуманности, морали, человечности, разумности к тайфуну, к любому другому явлению природы, несущему многочисленные жертвы? Вы говорите: «Слепая стихия, ничего не поделаешь». Мы тоже стихия, мы тоже природное явление, но не слепая, а потому не безличная. Мы естественный ход вещей, эволюция, эманация вечных, цикличных изменений. «Зачем» — спрашиваете вы. «Потому что пришло ваше время» — отвечаем мы.

Сиана наклонилась чтобы ближе рассмотреть уходящего.

Уходящий молчал.

Совершенный поднялся и направился к выходу.

«Сохраняя остатки материальной культуры ушедших, мы не позволяем себе забыть о том, что двигает нами в вечном стремлении к звёздам — трагическое осознание хрупкости нашего бытия…»

«Стандартный справочник мемориальных мест Галактики. Издание Восьмое, исправленное.»

Фрагмент восьмой, заключительный: Транкеры

…возможно, это даже не один клочок бумаги, возможно — это листки из записной книжки, обратная сторона разорванного конверта, обрезки картона, да что угодно, на чём можно написать — не суть важно. Что это за человек? Определённо — участник событий. Почему нет описания его характера? — что он делал, о чём думал, как переживал произошедшее? А зачем? Есть текст, написанный им самим. К примеру, я приезжаю в гостиницу и обнаруживаю в тумбочке часть страницы — чьи-то записи — о жизни, о себе, о том, что он видел, или о чём вдруг решил вспомнить. Я прочёл эти разрозненные заметки и прикоснулся краем к чьей-то жизни. Я сижу и размышляю — а что это за человек — как ему живётся, о чем думает, что ему хочется, о чем мечтается… Он для меня останется неизвестным, но я — пусть и на секунду, захотел его понять…

Дороги глупцов, пути негодяев

[дописано ручкой: «Транкеры»: подчёркнуто]

…те годы можно без всякого преувеличения назвать Золотым веком на Земле. Последняя четверть XXII века. Человечество утвердилось на Плутоне и остановилось перед чёрной бездной, отделяющей человека от звёзд. Мы сделали первый робкий шаг за пределы Солнечной системы и остановились. Одной ногой мы оставались на каменистой поверхности Плутона, другой, лишённой опоры, осторожно нащупывали путь, уводящий нас к чужим [дописано ручкой над текстом: «иным»] планетарным системам. Это были чудесные годы. Зыбкое равновесие, кажется, его чувствовали душой. От того времени осталось ощущение чего-то необъятного, маняще-загадочного и пугающе-прекрасного, готового взорвать наш ограниченный мирок и выбросить нас в безграничный, полный загадок и тайн большой Космос. Мы были на пороге великого прорыва…

…Возможно, я один из немногих живых, а может быть, последний живой, посвящённый в истинные причины постигшей нас катастрофы.

Если бы мы знали, каких демонов выпускаем на волю, решились бы повторить все снова? Вопрос чисто риторический. История не знает сослагательных наклонений.

Двадцать три года назад, во время конфиденциальной встречи, устроенной в одной из гостиниц, группе высокопоставленных чиновников и представителей спецслужб был представлен план, целью которого [лакуна]. Присутствовали: министр массовых коммуникаций, руководители департаментов пропаганды и контрпропаганды СВВБ (Службы внешней и внутренней безопасности), начальник Директората восемь (Управление специальных операций в сфере аномальных явлений), два его заместителя и специалисты по особым методам ведения боевых действий (саботаж, диверсии и т. д.). Перед собравшимися в апартаментах «Империал Стайл» выступил приват-секретарь Председателя управляющего Совета. Он сказал: — Наше будущее неопределённо, господа. Статистические данные свидетельствуют, что объёмы и темпы экономического развития во всем мире замедляются. Проще говоря, господа, экономика начинает пробуксовывать. Пока эти стагнационные моменты мало ощутимы, но эксперты, люди весьма и весьма квалифицированные, утверждают, что негативные тенденции будут только нарастать. Хуже того, методы и способы, применявшиеся для развития экономики ранее, испытанные и проверенные на практике, более не дают того положительного эффекта, на который мы могли бы рассчитывать. Перед нами дилемма: либо мы оказываемся в жёстком кризисе, либо совершаем решительный рывок вперёд. Изменить неблагоприятную ситуацию в лучшую сторону непросто, для начала нужна идея, и идея нетривиальная. Такая идея появилась, господа. Изложу ее предельно кратко. Нам нужен враг! [в скобках добавлено: «необходим»]

Сидящие за столом чиновники удивлённо переглянулись. Спокойным остался только начальник Директората восемь. По роду своей работы он столько раз сталкивался с явлениями необъяснимыми, что совершенно утратил способность удивляться. Поэтому он сидел, облокотившись локтями о столешницу, меланхолично рисуя в блокноте карикатурных чёртиков.

Приват-секретарь, выдержав паузу, продолжил:

— Объясню, господа. Историками давно было доказано, что от начала нашей цивилизации бесспорным двигателем технического прогресса были войны. И это естественно, так как индустрия войны основана на [дописано ручкой над текстом: «достижении превосходства»: затем зачёркнуто] превосходстве над твоим потенциальным противником, а для достижения такого превосходства необходимо иметь более совершенное, неуязвимое и разрушительное оружие. Человеческий гений [дописано ручкой над текстом: «всегда»: восклицательный знак] лучше всего проявлял себя при создании средств уничтожения себе подобных, чем средств, улучшающих жизнь людей. Таким образом, развитие средств второго рода являлось результатом зависимым от развития средств первого рода [в скобках добавлено: «аксиома»]. Военная индустрия была вечным двигателем, поднимающим человека к вершинам цивилизации. Ясно, что война сама по себе вещь ужасная и отвратительная, [лакуна] однако, к сожалению, она есть чудовищная, дьявольская, но неизбежная плата за прогресс. Наши предки вынужденно мирились с этим [в скобках: «?»: жирно обведён]. Мы отказались от войн и построили мир гармоничного развития, разработав механизмы невоенного (мирного) разрешения противоречий, возникающих между государствами, расами и социальными группами. Не спорю, это было судьбоносный выбор для [дописано ручкой над текстом: «земной»] цивилизации. Эксперимент планетарного масштаба. Более того, я горжусь тем, что он завершился неоспоримым успехом. Однако, господа. Похоже, что вместе с водой мы выплеснули и ребёнка. В натуре человеческой, вместе с приобретёнными в ходе эволюции общественными и моральными навыками и привычками, первичную роль играют инстинкты, доставшиеся нам от наших предков-животных. Инстинкты являются фундаментом, на котором зиждется всё человеческое в человеке [зачёркнуто и надписано ручкой: «человеческий разум»]. Инстинкт обладания, первенства, превосходства был катализатором, направлявшим человека на захваты территории соседнего племени, его женщин, его домашних животных, его пашен и его богатств. Этот инстинкт подстёгивал честолюбие великих полководцев древности, этот инстинкт пробуждал любознательность учёных, он стимулировал поэтов, писателей, художников на создание шедевров, он направил наших предков к звёздам.

Наша ментальная сущность противоречива. С одной стороны пламя ада, с другой свет истины. Развитие социума явственно показало, что для развития нашей цивилизации необходима гармония животного и человеческого начала. Природная необузданная ярость и гуманистическое начало разума должны равновесно сосуществовать. И если раньше, в дикие века, преобладало животное начало, то в наше просвещённое время торжествует начало гуманистическое. Можно сказать, в ущерб природе. Следствием этого стало определённое загнивание социума. Эта печальная тенденция была установлена группой специалистов, объединённых в экспертную группу «[пробел]». Несколько месяцев назад они встретились со мной и предоставили материалы своих исследований. План, предложенный ими для выхода из возможного коллапса сначала показался мне бредовым. Я воспринял его точно также, как и вы. Его трудно принять человеку здравомыслящему и ответственному. Впрочем, люди из группы «[пробел]» не настаивали на абсолютной точности своих данных. Они приветствовали проведение компетентной экспертизы результатов их работы. Не буду растекаться мыслию по древу, господа. Несколько экспертных групп, созданных по моей просьбе, провели объективную и всестороннюю проверку. Выводы наших экспертов совпали, в основном, с выводами учёных из группы «[пробел]». Более того, в Институте проблем глобального развития, пришли к примерно таким же выводам относительно ближайшего будущего нашей цивилизации. Правда, в отношении способа разрешения складывающегося кризиса мнения учёных полярно разделились. Мы же эти словесные поединки отнесём в область академическую. И перейдём к материям практическим. План действительно самый дерзкий, неординарный и спорный. Конечная цель его: пробудить постепенно впадающую в дрему спокойного достатка цивилизацию. Встряхнуть ее, заставить действовать. Привести в движение природную часть души. Стимулировать ее творческую суть. Совершить новую научно-техническую революцию. Достигнуть звёзд при нашей жизни.

…Итак, господа, нам нужен враг. «Враг-сосед», по понятным причинам, нам не подходит. Угроза должна быть общемировой, затрагивающей интересы каждой нации и, каждого отдельного гражданина на Земле. Этому критерию отвечает только враг космический. Чуждый нам разум, покушающийся на основы нашего существования. Естественно, на самом деле, никакого инопланетного врага нет и никогда не было, и, надеюсь, никогда не будет. Однако наша задача в том и состоит, чтобы все поверили, будто он существует.

…Мы напоминали сборище сумасшедших, готовящихся сорвать планету с орбиты. То, что мы обсуждали, не укладывалось в сознании [надписано ручкой: «здорового человека»]. Но разве там были здоровые люди? Там были создатели [надписано ручкой: «творцы»] параллельной действительности и охотники за летающей посудой. Они были сугубыми практиками, профессионалами в области технологий манипулирования сознанием и осмеиваемые официальной наукой чудаками. Когда удивление [дописано ручкой над текстом: «недоумение»: проставлен вопросительный знак и зачёркнуто] прошло, они обнаружили, что поставленная перед ними задача, не отличается от их обычной работы, кроме масштабов. Мораль, этика, последствия затеваемого ими заговора (а это был действительно заговор, в лучших традициях конспирологии), после того, как они низвели этот замысел до рутинного задания, их мало интересовали. Они разрабатывали мероприятия и назначали ответственных [лакуна] План был рассчитан на двадцать пять лет. Нам хватило одиннадцати. Мы опирались на проверенные временем сценарии. Сколько времени прошло от момента гибели [зачёркнуто и надписано ручкой «убийства»] эрцгерцога Франца-Фердинанда сербским террористом Гаврилой Принципом до начала Первой мировой войны? А сколько от назначения Адольфа Гитлера канцлером Германии до начала Второй мировой? В первом случае считанные месяцы, во втором шесть лет. В этом мире нет ничего невозможного, господа, если в дело вступают профессионалы.

…Первый этап проекта занял чуть больше пяти лет. Столько нам понадобилось, чтобы подготовить общество к появлению недружественной силы, противостоящей стремлению землян освоить космическое пространство [зачёркнуто и надписано ручкой «вырваться в просторы Галактики»: поставлен вопросительный знак]. На этом этапе вовсю использовались рекламно-пропагандистские приёмы, апробированные и доведённые до совершенства в двадцатом веке. Началось всё с небольших сообщений о странных и таинственных случаях, с некоторых пор ставших происходить [в скобках надписано ручкой: «КОРЯВО» и дважды подчёркнуто] по всему миру. Кто-то видел неопознанный летающий объект, кто-то вступал в контакт с гуманоидами различных форм и расцветок, кто-то исчезал бесследно, кто-то так же таинственно появлялся, кто-то рассказывал о своем похищении. Выли собаки и пропадали коровы с автоматизированных ферм. Оживилась бульварная пресса. Появилось множество газеток и журнальчиков, от чтения которых у простых обывателей волосы становились дыбом. Фантазии авторов, печатавшихся в этих, так называемых средствах массовой информации, не могла ограничить и смирительная рубашка. Надо ли говорить, что подавляющее большинство выбрасываемой на [надписано ручкой: «медийный»: поставлен вопросительный знак] рынок макулатуры было произведено нами? Дальше больше. От дел земных мы перешли к делам космическим. Правильно обработанная и интерпретированная информация о происходящих на колонизируемых небесных телах происшествиях — будь то драки, смерть или аварии — будоражит воображение не хуже, чем фильм ужасов. Главное здесь — точно расставленные акценты и к месту заданные вопросы, чтобы читающий или слушающий новости приходил к нужным нам выводам. Помимо искажения поступающей информации, мы широко задействовали механизм распространения слухов и предположений. Фольклор освоителей околосолнечного пространства может стать весьма мощным идеологическим оружием, оказавшись в руках специалистов. Постепенно мы сужали пространство происходивших в космосе инцидентов, пока, наконец, не добрались до Земли. Теперь мы творчески перерабатывали информацию о техногенных катастрофах, направляя общественное сознание в нужное нам русло. Через четыре с половиной года (примерно), фактор «X» (наличие враждебной силы, активно препятствующей продвижению человека в космос) был признан серьёзными экспертами и аналитиками реально существующей угрозой для мира.

Когда доклады аналитиков легли на столы руководителей, облечённых властными полномочиями [зачёркнуто и надписано ручкой: «высшего руководства государств»], они, в принципе, были уже готовы внимательно отнестись к изложенным в представленных документах предложениям и рекомендациям. Так мы плавно перешли от подготовительного этапа к этапу мобилизационному. В соответствии с планом, мы должны были объединить нацию «на борьбу с угрожающему нашему образу жизни противнику и направить коллективную энергию масс на достижение технического паритета либо превосходства». Рецепт такого единения был опробован и отшлифован веками: широкомасштабная пропагандистская кампания, для разнообразия сдобренная реваншистко-шовинистическими элементами, позволяющая [надписано ручкой: «достаточно»] легко добиться желаемого результата. Для её начала нужно было конкретизировать [дописано ручкой над текстом: «детализировать»] образ врага. Это была работа Директората восемь. Дело для нас. Мы постарались на славу.

…Враг был коварен. Столетиями он терпеливо изучал землян, скрываясь в тёмных глубинах пространства. Его резиденты, неотличимые от людей, проникали повсюду, жили, работали и развлекались рядом с нами. Они служили в армии, становились государственными служащими, журналистами, писателями, музыкантами. Они были многочисленны, как тараканы, незаметны, как дождевые черви, хитры и осторожны, как крысы. Кто твой сосед слева? Кто твой друг? Что ты знаешь о своем женихе? А вот бежит по дорожке ребёнок. Человек ли он? [в скобках добавлено: «агенты влияния»: подчёркнуто].

Мы явили [в скобках: «предъявили»] миру доказательства враждебного вмешательства. Хорошо срежиссированный репортаж о разбившемся на Ганимеде неизвестном корабле, пытавшемся атаковать обнаруживший его патрульный корвет. Наши криптографы расшифровали надписи с обломков чужого звездолета, сумели обнаружить и понять принцип работы и восстановить (буквально чудом) часть записи бортового журнала чужаков, неоспоримо свидетельствующую об агрессивных намерениях пришельцев. Отчёт о полицейской операции, в результате которой была разгромлена подпольная фабрика по изготовлению контрафактной продукции. Один из убитых сотрудниками охраны правопорядка преступников имел при себе оружие явно неземного происхождения. Арестованный агентами СВВБ по подозрению в шпионаже сотрудник министерства иностранных дел загадочным образом исчез из бронированного фургона, в котором его перевозили в столичный офис СВВБ. Буквально растворился в воздухе. Остатки [в скобках: «руины»] строений в амазонской сельве причудливой архитектуры, скрытые посадочные площадки и ещё много чего другого. Мы умело нагнетали напряжение. Репортажи и контррепортажи, сообщения в прессе и опровержения, многочасовые дискуссии в прямом эфире, алармисты и гуманисты, многозначительные заявления функционеров спецслужб, комментарии консультантов и обозревателей. Разброд и шатание, предварявшее сенсационное выступления Председателя Совета. Обратившись к нации, он подтвердил факт скрыто-агрессивного вмешательства «внешней силы», желающей навязать землянам ценности и представления, коренным образом расходящиеся с выработанными в результате тысячелетнего развития нормами и установлениями человеческой цивилизации. Дальше были положенные по такому случаю исторические примеры, свидетельствующие о неискоренимом желании людей жить свободно, о миллионах жизней, отданных за право быть свободными, о решимости отстоять свою независимость, обращение ко всем странам мира объединить усилия в борьбе с угрозой утраты «суверенитета планеты» и призыв ко всем «неравнодушным и патриотически настроенным гражданам Земли» встать на защиту… приложить все свои силы… слиться в едином порыве и дать сокрушительный отпор… наглым захватчикам… посягающим на самое священное, что может быть… во имя свободы и процветания… бла-бла-бла… та-та-та… и все в том же духе.

Мировое сообщество, давно и внимательно следившее за происходящим, не осталось в стороне. Экстренное заседание Организации Государств Объединённого Мира приняло чрезвычайное постановление о консолидации усилий в осуществлении мер противодействия [надписано в скобках: «внеземному и»] внетерриториальному вмешательству в дела населяющего планету Земля разума.

Когда план, казалось, был близок к успешному завершению, начались странности. Стали поступать сообщения об участившихся случаях наблюдения астронавтами неустановленных объектов. Затем исчезло несколько грузовых судов. Работники станции слежения на Марсе внезапно сошли с ума. Охранники орбитальной базы устроили охоту на персонал, утверждая, что их окружают инопланетяне. Сообщения множились, от них нельзя было отмахнуться, списать на допустимые негативные последствия реализации плана. В космосе происходило странное движение, словно в действие пришли некие скрытые силы. Мы списывали эти случаи на приступы массовых истерий, возникающих в результате форсированного вмешательства в сферу общественного сознания. Неприятные, но допустимые последствия, «неизбежная плата» за прогресс. Тем более, что на Земле дела шли неплохо. Угроза с неба стимулировала научные разработки. Единый бюджет позволил форсированными темпами развивать отрасли, связанные с машиностроением, производством оружия, строительством космических кораблей. Создавались новые композитные материалы, превосходящие по прочности [в скобках: «СУЩЕСТВУЮЩУЮ?»] космическую броню, разрабатывались теоретические основы мгновенного перемещения в пространстве, началась сборка прототипа нового двигателя — внепространственного конвертера… Объединённое человечество готовилось совершить прыжок к звёздам…

…Я не знаю теперь, что истинно, что ложно. Я сомневаюсь во всем, но в одном я хотел бы быть уверен точно. В том, что никакого инопланетного врага не было. Мы его придумали, от начала и до конца. Когда проект начинался, у этого вымышленного противника не было даже названия. Когда понадобилось его как-нибудь назвать, мы устроили шутливый конкурс. Кто-то, я даже не помню кто, предложил назвать их транкерами. Он просто добавил к слову танкер одну букву. Транкеры. Легко произносится и быстро запоминается. Мы создали транкеров, мы наделили их силой и сверхчеловеческими возможностями, мы вооружили их и снарядили совершенной техникой. Их психология, намерения и мотивы были смоделированы на наших суперкомпьютерах. Они были миражом, выдумкой, фантомом, едва ощутимой тенью. Они были всего лишь потоками электронов, абстрактными нулями и единицами, неуловимым информационным ветром, овевающим причудливые ландшафты их несуществующих планет. Мы решали, что они будут делать. А может, нам хотелось так думать? Было ли то, в чем мы участвовали, всем планом или только [добавлено в скобках: «незначительной»] частью его? [надписано карандашом: «всего лишь вершиной айсберга?»] Какова была его конечная цель? Кто был его заказчиком?

Хотел бы я задать этот вопрос руководителям проекта, да где они теперь. Последним, кого я видел, был приват-секретарь. Перед самым падением столицы. Выли сирены, в небе вспыхивали короткие воздушные схватки. Немногочисленные перехватчики пытались сдержать ударные соединения противника. Приват-секретарь жёг бумаги в камине. Я привез ему основную часть плана в трех пластиковых пакетах. Он взял их и, не раскрывая, равнодушно бросил в огонь. — Объявлена эвакуация, — сказал он, вороша горящую кучу изящной витой кочергой. Председатель и правительство уже находятся в командном центре ВКС. Впрочем, это бесполезно. Бежать в общем-то некуда. — Объясните, что происходит? — спросил я его. — Вы же видите, — ответил приват-секретарь, мотнув головой в сторону окна, — нас атакуют. — Только не спрашивайте, кто, — улыбка, больше похожая на оскал, искривила его лицо. — Ответ очевиден, и невероятен. Я в это не могу поверить. А вы? — Приват-секретарь разворошил пепел и бросил кочергу в камин. — К сожалению, вынужден вас покинуть. Да и вам пора. А напоследок, — сказал приват-секретарь, пожимая мне руку, — советую вам скрыться. Исчезните, растворитесь среди бездомных, затеряйтесь среди бродяг, их будет много, забудьте как вас звали и никогда не вспоминайте, чем вы занимались в этой жизни. Не оставайтесь долго на одном месте. На всякий случай. Не все люди герои, знаете ли…

…Мы мнили себя творцами и культуртрегерами. Изменив по своей прихоти настоящее, мы изменили будущее так, что вымысел стал жестокой реальностью. Нашей реальностью.

И пришли они.

Транкеры.

Оглавление

АВЕРС

  Срываясь в гибельные дали

    Где он теперь?

    К западу от Олсена

    Имя рек

    Сиротка

    Господа отдыхающие

РЕВЕРС Допустимый сценарий повесть в рассказах

  Перебирая варианты: фрагмент первый: Высокое синее небо

  Фрагмент второй: Рейдеры

  Фрагмент третий: Охотник-жертва, жертва-охотник

  Фрагмент четвёртый:  Инструктор

  Фрагмент пятый: Божественный ветер

  Фрагмент шестой:  Старая сука судьба

  Фрагмент седьмой: Полоса Отчуждения

  Фрагмент восьмой, заключительный: Транкеры Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg