«Живые тени»

Корнелия Функе Живые тени История, найденная и записанная Корнелией Функе и Лионелем Виграмом

RECKLESS: LEBENDIGE SCHATTEN

by Cornelia Funke

Text copyright c 2010 by Cornelia Funke and Lionel Wigram

Illustrations copyright c 2010 by Cornelia Funke and Lionel Wigram

Based on a story by Cornelia Funke and Lionel Wigram

All rights reserved

© М. Арутюнова, перевод, 2014

© В. Еклерис, иллюстрация на обложке, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014

Издательство АЗБУКА®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Бену, тому, кто соединил в себе и Джекоба, и Уилла, обоих сразу

1. Ожидание

Его все не было.

Я долго не задержусь.

Лиса стерла с лица дождевые капли. У Джекоба это могло значить все, что угодно. Иногда он пропадал там на недели. Иногда на целые месяцы.

Руины были так же пустынны, как обычно, и тишина между обгоревших стен, как и дождь, заставляла ее поеживаться. Человеческая кожа грела значительно хуже, и тем не менее Лиса все реже и реже теперь превращалась в лисицу. Слишком уж остро она в последнее время ощущала, как лисья шкура сокращает срок ее жизни, – ощущала даже без напоминаний Джекоба.

На прощание он так крепко обнял ее, как будто хотел унести ее тепло с собой в тот мир, где родился. Какой-то страх тревожил его, но он, конечно, в этом не сознавался. Ни дать ни взять мальчишка, верящий, что сумеет ускользнуть от собственной тени.

Сейчас там, где они побывали недавно, на крайнем севере, в Свериге и Норге, леса стоят глубоко в снегу, а волки с голоду наведываются в города. А до того было путешествие на юг, так что лисица до сих пор еще вычищала песок у себя из шерсти. Тысячи миль… страны и города, о которых прежде и слышать не доводилось, и все, мол, только для того, чтобы отыскать волшебные песочные часы. Но Лиса изучила Джекоба слишком хорошо, чтобы принять это за чистую монету.

Среди разбросанных камней у ее ног выпускали бутоны дикие первоцветы. На венчиках, поддерживаемых еще не окрепшими стебельками, поблескивала морозная роса. Зима затянулась; прошедшие месяцы скользнули морозцем по лискиной коже. Столько всего случилось с минувшего лета! Страх за брата Джекоба… за него самого. Слишком много страха. Слишком много любви. Всего слишком много.

Она воткнула бледно-желтый цветок в петлицу куртки. Руки… руки позволяли смириться с мерзнущей кожей, которую приходилось терпеть в человеческом облике. Когда Лиса носила шубу, ей не хватало пальцев, умевших прочитывать мир простым прикосновением.

Я долго не задержусь.

Быстрым точным движением она схватила дупляка, запустившего крохотную ручонку в карман ее куртки. Он разжал кулак и вернул золотой талер только после того, как Лиса его хорошенько встряхнула; так лисицы обычно поступают с пойманными мышами. Укусив ее за пальцы, маленький воришка, бранясь, скрылся. Прежде чем уйти, Джекоб всегда подбрасывал ей в карман один-другой золотой. Никак не мог привыкнуть, что она тем временем и в человеческом мире научилась вполне сносно справляться без него.

Что же за страх его терзает?

Впервые Лиса спросила его об этом после того, как они скакали целые дни напролет от одной бедняцкой деревни до другой, только чтобы постоять под засохшим гранатовым деревом какого-то почившего султана. В следующий раз – когда Джекоб три ночи подряд пьянствовал, найдя в одном заросшем саду лишь высохший колодец.

– Ничего страшного. Не беспокойся. – Поцелуй в щеку, беспечная улыбка – эту улыбку она раскусила уже в двенадцать лет. – Ничего страшного…

Она знала, что он тоскует по своему брату, но к этому примешивалось и еще что-то. Лиса смотрела на башню среди руин. Закопченные камни, казалось, нашептывали чье-то имя. Клара. В этом все дело?

Стоило ей подумать о ручье с жаворонковой водой, как у нее мучительно сжималось сердце. Пальцы Джекоба в Клариных волосах, уста, прильнувшие к ее устам. В неутолимой жажде.

Видимо, поэтому Лиса чуть было не ушла вместе с ним. Ведь она даже забралась вслед за Джекобом на башню, но зеркало заставило ее забыть всякую отвагу. Стекло его показалось ей темным льдом, где навсегда застынет ее сердце.

Лиса отвернулась от башни.

Джекоб вернется.

Он всегда возвращается.

2. Ненастоящий мир

Зал аукциона был на тридцатом этаже. Обитые деревом стены, ряды кресел, в дверях – человек с нервной улыбкой, зачеркивавший имена в списке посетителей. Джекоб взял из его рук каталог и отошел к одному из окон. Лес небоскребов, а за ними – обширные озера, похожие на зеркала из серебра. Он только сегодня утром прилетел в Чикаго из Нью-Йорка. В дилижансе путь занял бы недели. Внизу по стеклянным стенам и золоченым крышам гулял солнечный свет. Этот мир вполне мог соперничать по красоте с тем, зазеркальным, но Джекоб испытывал нечто вроде тоски по родине.

Он опустился в одно из кресел и принялся рассматривать окружавшие его лица. Многих он знал: вот – торговец-антиквар, а вот – попечители музеев, а там – коллекционеры произведений искусства. Все – охотники за сокровищами, совсем как он, с той только разницей, что сокровища мира сего не могут предложить никакого иного волшебства, кроме своей красоты и древности.

Между чайником китайского императора и серебряной трещоткой сына английского короля в каталоге аукциона значилась бутылка. Ее-то Джекоб и выслеживал. Выглядела она неброско, и он лелеял надежду, что на нее не найдется других охотников. Ее темное стекло защищал футляр из потертой кожи, а горлышко скрепляла восковая печать.

«Сосуд из Скандинавии, начало XIII в.» – значилось под фотографией. Описание принадлежало самому Джекобу, продавшему эту бутылку одному торговцу-антиквару в Лондоне. Тогда ему показалось очень забавным обезвредить ее узника подобным образом. В Зазеркалье его освобождение грозило благодетелю гибелью, но в этом мире обитатель бутылки был так же безобиден, как накачанный воздух, как пустота за темно-зеленым стеклом.

С тех пор как Джекоб ее продал, бутылка несколько раз меняла владельцев. Он потратил почти целый месяц, чтобы снова ее найти. Время, которого у него не было. Молодильное яблоко, источник вечной юности… Многие месяцы он потратил на поиски того, от чего не оказалось никакого проку, а в груди у него между тем гнездилась смерть. Пора обратиться к более могущественному средству.

Очертания моли над его сердцем делались с каждым днем все темнее: печать смертного приговора, назначенного Темной Феей за произнесение ее имени. Это имя Джекобу нашептала ее сестра между двумя поцелуями. Ни один мужчина на свете не был казнен упоительнее. Попранная любовь… Кроваво-красная кайма, обрамлявшая отпечаток моли, напоминала, за какое преступление он расплачивается жизнью.

Из первого ряда ему улыбнулась женщина-антиквар; несколько лет тому назад он продал ей графин из эльфова стекла (она приняла его за персидский хрусталь). Раньше Джекоб привозил из Зазеркалья много всякой всячины, чтобы погасить долги Уилла или уплатить по медицинским счетам матери. Оно и понятно. А его клиентам было даже невдомек, что на продажу идут предметы из другого мира.

Джекоб поглядел на часы и нетерпеливо покосился на аукциониста. Ну, давай же. Потерянное время. Он даже не знал, сколько ему осталось. Полгода, а может, и того меньше.

Чайник китайского императора снискал до смешного высокую цену, а бутылка, как и ожидалось, очутившись на столе аукциониста, особого ажиотажа не вызвала. Джекоб уже был почти уверен, что окажется единственным желающим ее приобрести, как вдруг в задних рядах поднялась еще одна рука.

На вид покупатель был очень хрупок, почти как ребенок. Бриллиантовые кольца, усыпавшие его короткие пальцы, по стоимости превосходили все, выставленное на аукционе, вместе взятое. Подстриженные ежиком волосы были черными, как вороново крыло, хотя на лицо он был старик. А улыбка, которой он ответил на взгляд Джекоба, свидетельствовала о чрезвычайной осведомленности ее обладателя.

Глупости, Джекоб.

Для участия в аукционе Джекоб превратил в местные деньги пригоршню золотых талеров. Пачка купюр, полученная в обмен на них, казалась ему более чем достаточной. В конце концов, сам он на этой бутылке заработал не слишком-то много. И все же всякий раз, когда он повышал ставку, незнакомец тоже подымал руку, и Джекоб ощущал, как с каждой новой цифрой, которую оглашал аукционист, сердце его в негодовании начинает биться вдвое быстрее. По залу прокатился ропот, ведь сумма уже перевалила за цену императорского чайника. Тут включился со своей ставкой еще один участник – и вновь вышел из игры, когда цена поползла еще выше.

Сдавайся, Джекоб!

И что тогда? Ума не приложить, чего ему тогда искать в этом или в каком ином мире. Его пальцы непроизвольно скомкали в кармане носовой платок, но волшебная сила золотоносного талисмана здесь, в этом мире, так же ослабела, как и чары того, кто был узником бутылки.

К чему все это, Джекоб? Прежде чем до них наконец дойдет, что тебе нечем платить, твой след давным-давно простынет за зеркалом.

Он снова поднял руку, хотя от суммы, оглашенной аукционистом, ему сделалось дурно. Даже в обмен на собственную жизнь это было немало. Он обернулся к своему противнику. Ответившие на его взгляд глаза были изумрудными, как свежескошенный луг. Покупатель поправил галстук, снова улыбнулся Джекобу – и опустил усыпанную кольцами руку.

Ударил молоток аукциониста, и у Джекоба, прокладывавшего себе путь между рядов кресел, от облегчения закружилась голова. Коллекционер в переднем ряду поставил десять тысяч долларов на серебряную трещотку. Сокровища по ту и по эту сторону зеркала.

Кассирша изрядно потела в своей черной куртке, ее переспелая кожа была обильно присыпана пудрой.

Джекоб широко улыбнулся ей и пододвинул пачку купюр.

– Надеюсь, в качестве задатка этого достаточно?

К купюрам он добавил еще три золотых. В этом мире монеты, как правило, тоже охотно принимали в качестве оплаты. Большинство продавцов сочли бы его за простофилю, не имеющего ни малейшего понятия о ценности старинных золотых монет, для тех же, кто стал бы расспрашивать его об изображении императрицы на реверсе, у него была наготове увлекательная история. Но потеющая кассирша бросила на золотые недоверчивый взгляд и призвала на помощь одного из аукционистов.

Бутылка стояла едва ли не в двух шагах, среди прочих предметов, скупленных на торгах. Сквозь стекло даже вблизи нельзя было рассмотреть того, кто за ним скрывался. Джекоб чуть не поддался искушению, минуя охрану, броситься со своей добычей к дверям, но эти далекие от здравого смысла рассуждения прервало покашливание:

– Очень интересные монетки, господин… Как бишь ваше имя?

Изумрудные глаза. Конкурент ростом едва доходил Джекобу до плеча. В левом ухе у него поблескивал крошечный рубин.

– Бесшабашный. Джекоб Бесшабашный.

– Ага. – Незнакомец сунул руку под скроенную по фигуре куртку и осклабился в адрес аукциониста. – Я бы хотел выступить поручителем господина Бесшабашного, – сказал он, протягивая Джекобу свою визитку.

Голос был хриплый, с легким акцентом, который Джекоб никак не мог определить.

Аукционист почтительно опустил голову.

– Как вам будет угодно, господин Ирлкинг. – Он вопросительно посмотрел на Джекоба: – Куда прикажете доставить бутылку?

– Я возьму ее с собой.

– Разумеется. – Ирлкинг снова заулыбался. – Она и без того слишком долго пробыла не на своем месте, не так ли?

Крошечный человечек распрощался еще до того, как Джекоб успел что-либо ответить.

– Кланяйтесь от меня вашему брату, – сказал он. – С ним и с вашей матушкой я знаком очень коротко.

После этого он повернулся и исчез в пышно разодетой толпе.

Джекоб посмотрел на визитку в своей руке: Норебо Джон Ирлкинг. Только и всего.

Аукционист протянул ему бутылку.

3. Призраки

Ненастоящий мир. В аэропорту работник службы безопасности осматривал бутылку так основательно, что, будь Джекоб в Зазеркалье, он бы не выдержал и навел пистолет на его затянутую в мундир грудь. Его самолет приземлился в Нью-Йорке с опозданием, а такси так часто застревало в вечерних пробках, что он затосковал по дилижансу, плетущемуся по заспанным улицам Шванштайна. В грязных лужах перед старой многоэтажкой отражалась луна, с кирпичной стены над подъездом пялились гротескные рожи, которых Уилл в детстве так боялся, что всякий раз перед дверью втягивал голову в плечи. С течением времени их разъел городской смог, и теперь чудовищные физиономии едва можно было отличить от окаймлявших их каменных цветов. И все же, шагая по лестнице подъезда, Джекоб ощущал на себе их оцепенелый взгляд отчетливее, чем когда-либо, и брат его наверняка воспринимал их не иначе. Эти искаженные лица пугали совершенно по-новому, напоминая о том времени, когда кожа Уилла была камнем.

Консьерж при входе сидел все тот же. В детстве он вышвыривал братьев из лифта, когда они слишком долго на нем катались. Мистер Томкинс. Он постарел и растолстел. На стойке, где он держал наготове почту, все еще стоял стакан с леденцами. В детстве он частенько подкупал этими леденцами братьев, чтобы они разносили за него письма по этажам. Как-то Джекоб внушил Уиллу, что Томкинс – людоед, и братишка несколько дней подряд отказывался идти в детский сад из страха пройти мимо консьержа.

Прошлое. В старом доме оно свило себе в каждом углу по гнезду. За колоннами в холле, где они с Уиллом любили играть в прятки, в подвалах, в темных склепах которых Джекоб впервые в жизни (и безуспешно) искал сокровища, в решетчатом лифте, который для них был то космическим кораблем, то клеткой колдуньи, смотря чего требовала игра. Странно было сознавать, с какой настойчивостью близость смерти извлекала это прошлое из памяти – как если бы каждый прожитый миг внезапно снова становился живым и нашептывал: «Может быть, это все, что тебе отпущено, Джекоб».

Дверь в лифте все так же заедала, когда ее пытались открыть.

Седьмой этаж.

На входной двери Уилл оставил для Джекоба записку:

Мы ушли в магазин. Еда в холодильнике. Добро пожаловать домой!

Уилл.

Перед тем как повернуть ключ, Джекоб сунул листок в карман пальто. За это «Добро пожаловать» он заплатил жизнью, но сделал бы это еще раз – только бы знать, что у него снова есть брат. Они никогда больше не были так близки, как в те времена, когда Уилл каждую ночь забирался к нему в постель и принимал за чистую монету все россказни о том, что консьержи порой лакомятся человечинкой. Любовь уходит очень незаметно.

Мрак, обступивший Джекоба за дверью, казался чужим и родным одновременно. Уилл покрасил коридор, и запах свежей краски смешивался с запахом их детства. Пальцы вслепую нащупали выключатель. Новая лампа, комод за дверью тоже новый. Старые семейные фотографии исчезли, а выцветшие обои, на которых даже годы спустя оставалось темное пятно там, где висела фотография отца, уступили место белой краске.

Джекоб поставил сумку на затоптанный паркет.

Добро пожаловать домой.

Неужели это опять происходит с ним, после всех долгих лет, когда он жил одним только зеркалом? На комоде стояла ваза с желтыми розами. Чувствовалась рука Клары. Пока он не шагнул сквозь зеркало обратно, перспектива увидеться с нею снова приводила его в некое смятение. Он не мог понять, что заставляет трепетать его сердце: может, виной тому воспоминания, а может, действие жаворонковой воды все еще не прошло. Нет, все хорошо. Хорошо встретить ее вместе с Уиллом в мире, с которым его так давно уже ничто не связывает. Очевидно, о жаворонковой воде она Уиллу так и не рассказала. Но Джекоб чувствовал, как память о ней скрутила их обоих в один узел так, словно они заблудились в лесу, а потом вместе нашли дорогу назад.

Комнату матери Уилл оставил почти нетронутой, как и рабочий кабинет отца. В нерешительности Джекоб открыл дверь. Рядом с кроватью стояло несколько коробок с книгами Уилла, а к окну были прислонены семейные фотографии, висевшие прежде в коридоре.

Комната все еще пахла матерью. На кровати лежало лоскутное покрывало – она сама когда-то его сшила. Обрезки ткани в те дни валялись по всей квартире. Цветы, звери, домики, корабли, луна, звезды… Что именно хотело это покрывало поведать о его матери, Джекоб так никогда и не разгадал. Они часто лежали на нем втроем, и она читала им книжки. Дедушка рассказывал сказки про колдуний и фей, – он вырос в Европе, и эти истории сопровождали его детство. За зеркалом Джекоб повсюду встречал родичей этих существ. Истории матери пришли из Америки. «Всадник без головы», «Джонни Яблочное Зернышко», «Брат волк», «Волшебница» и «Великан-сенека». На их след за зеркалом Джекоб пока не напал, но был уверен, что их там видимо-невидимо, как и обитателей дедушкиных сказок.

На ночном столике матери стояла фотография, сделанная внизу, в парке: мама, Джекоб и Уилл. Мама выглядела очень счастливой. И очень молодой. Этот снимок сделал отец. К тому времени он уже, видимо, знал о зеркале.

Джекоб смахнул пыль со стекла. Такая молодая. И такая красивая. Чего же она не смогла дать отцу, что он ушел от нее на поиски? Как часто в детстве Джекоб задавал себе этот вопрос… В уверенности, что это она во всем виновата. И он злился на нее. Злился за ее слабость. Злился, что она так и не разлюбила отца и продолжала ждать его вопреки всякому здравому смыслу. Может быть, она надеялась, что однажды старший сын найдет его и приведет к ней? Не эту ли мечту лелеял он втайне столько лет? Что он в один прекрасный день возвратится домой с отцом и сотрет печаль с лица матери?

За зеркалом существуют особые часы, способные останавливать время. Джекоб очень долго разыскивал такие волшебные песочные часы для императрицы. В Ломбардии крутилась карусель, превращавшая детей во взрослых, а взрослых – опять в детей, а у одного вельможи из варягов имелась музыкальная шкатулка, переносившая в прошлое всякого, кто заведет ее механизм. Джекоб часто спрашивал себя, неужели и вправду это могло изменить ход вещей, или в итоге человек поступил бы точно так же, как сделал это однажды: отец снова и снова стал бы исчезать за зеркалом. Джекоб последовал бы за ним, а Уилл с матерью остались одни.

Джекоб, прекрати! Близость собственной смерти делает человека сентиментальным.

Все последние месяцы ему казалось, будто кто-то вновь и вновь швырял его сердце в плавильную печь, словно оно было слитком металла, не желавшим принимать должную форму. Если бутылка окажется такой же бесполезной, как яблоко и источник, значит ничего сделать нельзя и уже очень скоро от него, как и от матери, останется только фотография в запыленной серебряной рамке. Джекоб поставил фотографию обратно на ночной столик и разгладил на кровати покрывало, как если бы мать могла войти в любую минуту.

Кто-то открыл дверь в гостиную.

– Уилл! Джекоб вернулся. – Кларин голос был почти таким же родным, как и голос его брата. – Вон его сумка.

– Джеки? – В голосе Уилла не осталось ничего от камня, некогда сковывавшего его кожу. – Где ты прячешься?

Джекоб услышал шаги брата по коридору, и на короткий миг перед мысленным взором его всплыла картина: он стоит совсем в другом коридоре, а позади него – искаженное ненавистью лицо Уилла.

Все миновало, Джекоб. Правда, не совсем бесследно, но это даже хорошо. Не хотелось бы забыть, с какой легкостью он мог потерять Уилла.

И вот теперь Уилл стоит в дверях, никакого золота в глазах, кожа такая же мягкая, как у него, только несколько бледнее. В конце концов, Уиллу не пришлось, как ему, много недель скакать через богом забытую пустыню.

Объятие, почти такое же крепкое, как раньше, когда Джекоб заступался за него на школьном дворе перед каким-нибудь драчливым четвероклассником. Да, за это стоило уплатить высокую цену, только бы брат ничего не узнал о ней.

Воспоминания Уилла о времени, проведенном по ту сторону зеркала, были разрозненными, как осколки, из которых он тщетно пытался составить целое. Кому бы пришлось по душе, что из самых значимых недель жизни память сохранила лишь скупые крохи? Слушая вместе с Кларой рассказы Уилла о городах и лицах, Джекоб вновь и вновь убеждался в том, что в то время, когда брат оказался предоставлен самому себе в Зазеркалье, на его долю выпало непомерно много. Складывалось ощущение, что у Уилла имелась вторая тень, следовавшая за ним по пятам, как чужак, и время от времени наводившая на него ужас.

Джекобу не терпелось пуститься в обратный путь, но Клара попросила его остаться на ужин, да и кто знает, доведется ли ему когда-либо увидеть их с Уиллом снова. И он, придав себе, насколько мог, бесшабашный вид, уселся за стол на кухне; ребенком он процарапал в его древесине собственные инициалы своим первым в жизни ножом. Но видно, сноровка выдавать брату выдуманные истории за правду ему порядком изменила. Несколько раз во время рассказа о поездке в Чикаго на пару с одним фабрикантом из Шванштайна и о пристрастии этого фабриканта к бутылочным джиннам Джекоб поймал на себе недоверчивый взгляд Уилла.

Лису он вообще никогда бы не смог провести подобными россказнями. Она упрямо допытывалась от него правды, пусть и искала в неверном направлении, и эта правда так и вертелась у Джекоба на языке, но он молчал. Признайся он – и в глазах Лисы отразился бы его собственный страх, а ему и без того было плохо. Уилла он любил, но для Уилла он прежде всего старший брат. С Лисой же, напротив, он мог быть самим собой. Они редко обсуждали то, что знали друг о друге, ведь она и без того видела в нем много такого, что от других оставалось скрытым, – качество, далеко не всегда приходившееся ему по душе.

– Ты знаком с Норебо Ирлкингом, Уилл?

Брат наморщил лоб:

– Небольшого росточка? С причудливым акцентом?

– Именно.

– Мама продала ему кое-какие дедушкины вещи, когда ей понадобились деньги. По-моему, ему принадлежат некоторые антикварные лавки здесь и в Европе. Но почему ты спрашиваешь?

– Он просил тебе кланяться.

– Мне? – Уилл дернул плечами. – Мама продала ему совсем не все, что его интересовало. Может, теперь он хочет попытать счастья с нами. Странный сыч. Не думаю, что мама была от него в восторге.

Уилл рассеянно погладил одной рукой другую. Он часто проводил рукой по коже, как если бы хотел лишний раз убедиться, что нефрит и в самом деле исчез. Клара тоже приметила этот жест. Призраки… Уилл встал и налил себе бокал вина.

– А если он начнет назначать цену, что мне тогда делать? Подвал битком набит всяким барахлом. Такое впечатление, что наша семья вообще ничего не выбрасывала с тех самых пор, как был построен дом. Там даже нет места для картин, которые мы сняли со стен. А Кларе нужен рабочий кабинет, да и… – Уилл оборвал фразу на полуслове, словно их подслушивали духи родителей в опустевших, ими покинутых комнатах.

Джекоб провел пальцем по инициалам на поверхности стола. Нож тогда он купил тайно.

– Продавай что хочешь, – сказал он. – Можете вообще все вычистить. Если хотите, займите и мою комнату. Я могу спать на софе, все равно я здесь бываю редко.

– Глупости. Твоя комната останется за тобой. – Уилл пододвинул ему бокал вина. – Когда ты отправляешься?

– Сегодня же.

Перенести разочарование на лице брата было уже не так легко, как раньше. Он будет тосковать.

– Все в порядке? – Уилл посмотрел на него с тревогой.

Да, обмануть его уже непросто.

– Разумеется. Тяжело жить на два мира.

Джекоб постарался придать этому замечанию шутливый тон, но лицо Уилла оставалось серьезным. Оно было так похоже на лицо матери. Даже лоб Уилл морщил так же, как она.

– Остался бы здесь. Там же опасно!

Джекоб опустил голову, скрывая от Уилла улыбку.

По-настоящему опасно стало там лишь благодаря тебе, братишка.

– Я скоро вернусь, – сказал он. – Правда.

Он всегда был ловким лжецом. Шансов – тысяча к одному, что обитатель бутылки принесет ему не спасение, а смерть.

Тысяча к одному против тебя, Джекоб.

Ему случалось делать ставки и повыше.

4. Опасное средство

Обратно. Когда Джекоб спустился с башни, дождь под порывами ветра яростно хлестал его по лицу, на мгновение напомнив ему тот, что бежал по оконному стеклу в комнате матери. Он поискал глазами между полуразрушенных стен силуэт лисицы, но в ногах у него прошмыгнул один только гном, отощавший и голодный, какими они по большой части бывают на излете зимы. Где же она?

Лиске редко случалось его не дождаться. Часто она уже за несколько дней чуяла его возвращение. Конечно, он тотчас же подумал о капкане или ружье какого-нибудь крестьянина, оборонявшего своих кур.

Глупости, Джекоб.

Она умеет за себя постоять не хуже, чем он сам. Да и, кроме того, даже к лучшему, если ее не будет поблизости, когда он вскроет бутылку.

Тишина, окутавшая его после шума иного мира, казалась еще более нереальной, чем встреченный им гном, и глазам Джекоба, как всегда, понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть к ночному мраку. В море огней того, другого мира скоро забываешь, как здесь в действительности темно. Он огляделся. Нужно найти такое место, где бы жилец бутылки не вырос сразу до небес. Кроме того, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы пострадала башня или зеркало.

Старая часовня во дворце.

Еще одно строение, уцелевшее после пожара, как и башня. Часовня стояла позади запущенного сада, окаймлявшего косогор холма. Джекобу пришлось прокладывать себе путь через заросли саблей. Замшелые ступеньки, развалившиеся на куски статуи, фонтаны, в чьих мраморных раковинах колыхалась прелая прошлогодняя листва. Из нескошенной травы перед часовней торчали могильные камни: Арнольд Фишбайн, Луиза Моор, Кетхен Гримм. Могилы прислуги пожар пережили, но от усыпальницы владельца дворца осталась только куча обугленных камней.

Деревянные двери часовни так разбухли, что Джекоб их с трудом открыл. Внутри она тоже не радовала глаз. Цветные витражи разбиты, скамьи давным-давно разобраны на дрова для обогрева кучки холодных лачуг… Но крыша осталась нетронутой. Помещение едва достигало четырех метров в высоту – в самый раз.

Пока Джекоб извлекал бутылку из кожаного футляра, из-за края пустой чаши, где некогда была святая вода, в тревоге выглянул дупляк. Холодное коричневое стекло почти обжигало пальцы. Узник стеклянного застенка не был выходцем с юга, где в пустыне на любом рынке можно было приобрести бутылочного джинна. Средство, необходимое Джекобу, могли предоставить только северные духи. Они встречались значительно реже и были исключительно зловредными, и потому охотники на северных джиннов могли похвастаться бóльшим числом шрамов, чем сам Ханута. Дух, которого Джекоб собирался выпустить на свободу, так страшно исполосовал своего охотника, что сражение с ним тот пережил лишь на несколько часов. Джекоб сам его похоронил.

Он прогнал дупляка наружу, пока тот не поплатился жизнью за собственное любопытство, и закрыл двери.

«Они все – убийцы, Джекоб, имей в виду! – не раз предостерегал его Ханута от северных бутылочных джиннов. – Их и запирают-то только потому, что они мародерствуют в охотку; они также знают, что в отплату за это их свойство до конца своего бессмертного существования им суждено служить любому заезжему дураку, овладевшему бутылкой. Единственная мысль, которая их занимает, – как бы поскорее избавиться от своего господина и самим заполучить бутылку».

Джекоб вышел на середину часовни.

Узор, высеченный на стекле бутылки, служил узами тому, кто в ней сидел. Перед тем как вынуть нож, Джекоб срисовал его себе на ладонь. Лишь одна задача по сложности превосходила отлов такого джинна: не причинив себе вреда, снова выпустить его на волю. Но что ему было терять?

Печать на горлышко бутылки наложил судья, приговоривший духа к вечному заключению за коричневым стеклом. Джекоб соскоблил ножом воск с пробки. Потом поставил бутылку на каменные плиты пола и быстро отскочил назад.

Дым, поваливший из горлышка, был серебристо-серого цвета, словно рыбья чешуя. Постепенно он принимал форму пальцев, руки, плеч. Пальцы пощупали холодный воздух, потом сложились в кулак. Вслед за плечом, ощетинившись зубцами, словно хребет ящерицы, поднялся загривок.

Осторожно, Джекоб!

Он вошел в полосу дыма, все еще поднимавшегося клубами из бутылки. Над ним вырос череп с низким лбом и прядями волос до плеч. Потом серебристое существо раскрыло рот. Стены часовни, словно живые, содрогнулись от стона, вырвавшегося из дымного рта. Окна разлетелись вдребезги, и воздух, которым дышал Джекоб, наполнился стеклянной пылью. И пока лил дождь из разноцветных осколков, джинн открыл глаза. Белые, как глаза слепца, с зияющими черными дырами зрачков, словно просверленными пулями навылет. Когда их настороженный взгляд наконец остановился на Джекобе, бутылка уже вновь была у того в руке, а пальцы крепко сжимали горлышко.

Громадное тело пружинило, как кошка перед прыжком.

– Нате вам пожалуйста. – Голос бутылочного джинна звучал хрипло после долгого молчания в стеклянной темнице. – И кто же ты такой? А где тот другой, что меня поймал?

Он склонился над Джекобом:

– Никак помер? Ах да, припоминаю, ведь я пересчитал ему все ребра. Но это ничто по сравнению с тем, что я собираюсь учинить с судьей. Все эти годы я рисовал себе в красках, как оборву ему конечности, словно лепесточки, как понаделаю из его костей зубочисток, как буду сморкаться в его кожу…

Часовня наполнилась его осипшей яростью, а рисунок на ладони Джекоба покрылся кристаллами льда.

– Перестань хорохориться! – прокричал он джинну. – Ничего такого ты не учинишь. Ты будешь служить мне, пока не осоловеешь, или я упрячу тебя в такую тюрягу, где тебе подобные лежат штабелями, закупоренные в винные бутылки.

Бутылочный джинн убрал патлы со лба. Они были из гибкого стекла и в любой стране Зазеркалья стоили целое состояние.

– Эй-эй, полегче! – буркнул он. Его лицо было испещрено шрамами, а левое ухо раскромсано в клочья. В холодных краях, откуда он родом, духов вроде него нередко напускали на неприятеля в войнах. – Ну так и быть. Каковы будут ваши распоряжения, мой новый мэтр? – прожужжал он. – Как обычно? Золото? Власть? Растоптанные, словно мухи, враги у ваших ног?

Стекло бутылки было таким холодным, что у Джекоба занемели руки.

Держи ее крепко, Джекоб.

– Отдай ее мне! – Бутылочный джинн склонился так низко, что его стеклянные волосы защекотали Джекобу ключицы. – Отдай мне бутылку, и я принесу тебе все, что ты пожелаешь. Но если ты оставишь ее себе, я буду день и ночь ждать случая, чтобы тебя прикончить. Слишком уж долго я не видал ничего, кроме коричневого стекла, и твои крики развеют тишину, от которой мне до сих пор закладывает уши.

Мысль об этом вызвала на его лукавой физиономии восторженную улыбку. Бутылочные джинны славились своим красноречием и болтали почти так же охотно, как убивали.

– Ты получишь свою бутылку! – крикнул Джекоб. От пепельной кожи так разило серой, что его едва не вырвало. – В обмен на каплю твоей крови.

Зубы, обнаженные джинном, были такими же серыми, как и его тело.

– Моей крови? – В его ухмылке сквозило нескрываемое злорадство. – Да тебе никак грозит смерть? От яда? От болезни? Или, может, от проклятия?

– Не твое дело! – отрезал Джекоб. – Ну что, идет, или как?

Ухмылка сделалась кровожадной. Едва завладев бутылкой, джинны первым делом обычно откусывали человеку голову. Джекоб был наслышан о двух охотниках за сокровищами, которые подобным образом завершили свои дни. У бутылочных джиннов очень мощные челюсти.

Тебе придется как следует повертеться, Джекоб. Как следует.

Джинн протянул ему руку.

– Идет.

Даже его мизинец оказался длиннее, чем вся человеческая рука.

Джекоб крепко сжал бутылку в кулаке, хотя стекло обжигало ему кожу:

– Ну уж нет. Сначала кровь.

Джинн оскалил зубы и издевательски склонился к нему:

– Почему бы тебе не добыть ее самому?

Джекоб только того и ждал.

Он ухватился за один из стеклянных волосков и стал по нему карабкаться. Джинн попытался его схватить, но прежде, чем он успел это сделать, Джекоб засунул ему бутылку глубоко в ноздрю. Дух взвыл и попробовал вытянуть ее своими грубыми пальцами.

Давай, Джекоб.

Он вспрыгнул ему на плечо и рассек ножом раскромсанную ушную мочку. Оттуда брызнула черная кровь. Джекоб натер себе ею кожу, а джинн в это время все еще безуспешно пытался выудить бутылку из ноздри. Он так пыхтел и стонал, что в воздухе звенели льдинки. Джекоб спрыгнул с его плеча. Упав на шероховатые плиты, он едва не переломал себе ноги.

Поднимайся, Джекоб!

Над ним разлетелась на кусочки крыша часовни – джинн от ярости уперся в нее своею зубчатой спиной. Джекоб шмыгнул к двери.

Беги, Джекоб.

Он помчался к высоким елям, росшим позади часовни, но найти защиту под их ветвями не успел, его подхватили ледяные пальцы и подняли высоко в воздух. Джекоб почувствовал, как под ними треснуло его ребро. Опасное средство – кровь джинна.

– А ну, вытаскивай обратно!

Дух сжал его еще крепче, и Джекоб взревел от боли. Огромные пальцы подняли его вверх, пока он не дотянулся рукой до ноздри.

– Если ты уронишь бутылку, – прохрипел джинн, – у меня еще будет предостаточно времени, чтобы переломать тебе все кости!

В этом сомневаться не приходилось. Но джинн прикончит его и в том случае, если получит бутылку назад.

Терять нечего.

Пальцы Джекоба нащупали горлышко бутылки и сомкнулись вокруг ледяного стекла.

– Вы… ни… май! – Голос джинна источал холодную жажду убийства.

Джекобу спешить было некуда. В конце концов, может статься, это последние минуты его жизни. Наверху, на холме, виднелась башня, взмывавшая над руинами в темное небо, а под нею куница объедала свежие почки с дерева. Пришла весна.

Жизнь или смерть, Джекоб.

Еще один разок.

Он вытянул бутылку из ноздри и метнул ее так сильно, как только мог, в купол часовни.

Крик ярости, исторгнутый джинном, заставил куницу оцепенеть. Серые пальцы так крепко смяли тело Джекоба, что ему показалось, будто он слышит треск своих переломанных костей. Но сквозь боль пробивался звон разбитого стекла. Огромные пальцы разжались – и Джекоб упал.

Падать было очень высоко.

От удара перехватило дыхание, и тут над ним взорвалось тело джинна, как если бы кто-то начинил его динамитом. Серая плоть разлетелась мириадами клочьев. Словно каскады грязного снега, обрушивались они на Джекоба, а он лежал тут же и слизывал с губ черную кровь. На вкус она была сладковатой и обжигала язык.

Он получил то, что хотел.

И остался жив.

5. Альма

На освещенных газовыми фонарями улицах Шванштайна уже много лет как не осталось ни одной практикующей ведьмы. Ведьмы олицетворяли собой прошлое, а обитатели Шванштайна верили в будущее. Чем вверять себя колдовству и горьким травам, они предпочитали обращаться к врачам, приехавшим из Виенны. Лишь в том случае, если современная медицина оказывалась бессильной, они отправлялись в деревню к востоку от дворцового холма.

Дом Альмы Шпицвег стоял в двух шагах от кладбища, но, несмотря на его близость, она всячески старалась отсрочить прибытие туда своих пациентов. Официально у нее был обычный врачебный кабинет. Альма врачевала раны и переломы так же, как и городские лекари. Иной раз даже прописывала те же самые таблетки. Скотину и гномов она лечила с неменьшим тщанием, чем людей. Ее одежда меняла цвета смотря по погоде, а зрачки были такими же узкими, как у ее кошки.

Дверь в Альмин кабинет была еще на замке, когда Джекоб постучал с черного входа. Ему пришлось долго ждать, прежде чем она открыла. Было видно, что у нее выдалась тяжелая ночь, но при виде его она посветлела лицом. В этот рассветный час она выглядела в точности так, как Джекоб воображал себе в детстве ведьму, но Альму ему доводилось уже видеть с различными лицами и в разных образах.

– Нынче ночью я как раз о тебе вспоминала, – произнесла она, в то время как ее кошка, мяуча, приглашала его зайти в дом. – Там наверху, среди руин, бесчинствует острозуб, недавно он пытался утащить ребенка. Не мог бы ты с ним наконец расправиться?

Острозуб… Первое существо, встретившееся ему в Зазеркалье. У Джекоба все еще красовались рубцы на руке от его желтых зубов. Сто раз он пытался изловить хищную тварь, но острозубы – хитрюги и мастера играть в прятки.

– Я постараюсь. Обещаю.

Джекоб взял на руки урчащую кошку и последовал за Альмой в лишенную каких-либо украшений комнату, где она практиковала старую и новую медицину. Когда он снял пальто и показал черную кровь на рубашке, она лишь устало покачала головой.

– Что на этот раз? – вздохнула она. – Нет чтобы хоть раз в жизни явиться ко мне с гриппом или расстройством желудка… Я и на смертном одре буду себя винить, что не воспрепятствовала твоей учебе у Альберта Хануты.

Старого охотника за сокровищами Альма всегда недолюбливала. Слишком уж часто Джекоб искал у нее пристанища после побоев Хануты, да к тому же она, как и всякая нормальная ведьма, ни во что не ставила охоту за сокровищами. Впервые Джекоб повстречал ее среди руин. Альма шептала заклинания над росшими там травами.

«Прокляты? Да сейчас полмира проклято, – только и сказала она, когда он спросил про руины и то, что о них рассказывают. – Проклятия рассеиваются скорее, чем дурные запахи. Там, наверху, – всего-навсего обгоревшие камни».

Чего искал двенадцатилетний сирота в развалинах сгоревшего дворца, она не поинтересовалась. Возможно, потому, что и без того знала ответ. Она взяла Джекоба домой, дала ему одежду, не привлекавшую любопытных взглядов, и предупредила относительно дупляков и золотых воронов. В первые годы, приходя в Зазеркалье, он всегда находил у нее теплую еду и ночлег. Альма лечила его, когда его впервые укусил волк, накладывала швы на сломанную руку после того, как он попробовал погарцевать на заколдованном коне, и объяснила, от каких обитателей этого мира стоит по возможности держаться подальше.

Сейчас она соскребла немножко черной крови с его кожи и принюхалась.

– Кровь северного джинна. – Ведьма в тревоге посмотрела на него. – Для чего тебе это?

Она приложила ладонь к его сердцу. Потом расстегнула рубашку и провела рукой по печати с молью.

– Идиот! – Альма ткнула его костлявым кулаком в грудь. – Ты опять был у феи! Я ведь тебя предупреждала, чтобы ты не лез на рожон!

– Мне нужна была ее помощь!

– Ну и? Почему же ты не пришел ко мне? – Она открыла шкаф, где хранила свои инструменты для менее современной медицины.

– Это было проклятие феи! Ты не смогла бы мне помочь.

Ведьмы бессильны против волшебства фей.

– Речь шла о моем брате, – добавил он.

– Неужели твой брат стоит того, чтобы пожертвовать ради него жизнью?

– Да.

Альма промолчала, лишь на мгновение задержала на нем взгляд. Потом взяла нож из шкафа и отрезала Джекобу прядь волос. Не успела она потереть прядь между пальцами, как волосы охватило пламя. Ведьмы – они такие, все, что угодно, спалят голыми руками.

Альма поглядела на пепел на кончиках пальцев, потом перевела взгляд на Джекоба. Подушечки ее пальцев были белыми как снег. Ему не нужно было объяснять, что это значит. Однажды он уже вырвался из оков колдовства. Тогда он тоже попросил Альму проверить, снято ли с него проклятие, и пепел у нее на пальцах оказался черным.

Кровь бутылочного джинна действия не возымела.

Он застегнул рубашку.

Ты покойник, Джекоб.

Видела ли Красная Фея, как все эти месяцы его надежды одна за другой оборачивались миражом? Наблюдает ли Миранда за ним сейчас? У фей имеется множество путей узнать то, что они хотят знать. Вероятно, она ждет не дождется его смерти с тех самых пор, как нашептала ему имя своей сестры.

Нет, Джекоб. С тех пор, как ты ее покинул.

– Сколько времени у меня в запасе? – спросил он.

Сочувствие в глазах Альмы было хуже, чем ее гнев.

– Месяца два-три, может быть, меньше. Каким образом она тебя прокляла?

– Вынудила меня произнести имя своей темной сестры.

Альмина кошка терлась о его ноги, утешая. Никто, глядя на нее, не заподозрил бы, какой опасной она бывает, если посетитель ей не по вкусу.

– А я-то думала, ты разбираешься в феях гораздо лучше меня. Ты что, забыл, какую тайну они делают из своего имени?

Альма подошла к старой аптечке, в ящичках которой можно было найти все, что поставлял в качестве целебных снадобий зазеркальный мир.

– Имя ее Красной сестры я произносил несчетное множество раз.

– Ну и что ж? С Темной все по-другому. – Корень, извлеченный Альмой из одного ящика, напоминал выцветшего паука, сложившего ножки под брюшком. – Она могущественнее остальных, но не прячется, как они, под защитой своего острова. Это делает ее уязвимой. Она не может позволить, чтобы кому-нибудь стало известно ее имя. Вполне возможно, что она даже своему возлюбленному его не открыла! – Она принялась толочь корень в миске, а потом высыпала порошок в мешочек. – Сколько времени ты уже ходишь с молью на груди?

Джекоб сунул руку под рубашку, отпечаток едва прощупывался.

– Сначала Красная спасла мне этим жизнь.

Улыбка Альмы была пронизана горечью.

– Она усердствовала только для того, чтобы ты скончался согласно ее сценарию. Феям нравится играть с жизнью и смертью… И я уверена, ей было вдвойне сладко отомстить тебе руками собственной могущественной сестры. – Она протянула Джекобу мешочек с растолченным корнем. – Вот. Это все, что я могу сделать. Примешь щепотку, если опять начнутся боли, – а боли непременно начнутся.

Она налила в миску холодной колодезной воды, и Джекоб поспешил смыть с себя кровь бутылочного духа, пока она не разъела ему кожу. Вода окрасилась в серый цвет, под стать коже джинна.

В свой последний день рождения он составил список сокровищ, которые бы ему в жизни хотелось найти. Это был его двадцать пятый день рождения.

Старше тебе сделаться не суждено, Джекоб.

Двадцать пять.

Платок, протянутый Альмой, пах мятой.

Джекоб не хотел умирать. Он любил свою жизнь. Ему не нужно было никакой другой, только побольше этой.

– Можешь сказать, как это произойдет?

Альма открыла окно и выплеснула воду наружу. Светало.

– Темная прибегнет к печати сестры, чтобы заполучить обратно свое имя. Моль над твоим сердцем пробудится к жизни. Это будет… неприятно. Как только она отделится от твоей плоти и улетит, ты умрешь. Может быть, тебе останется несколько минут, может быть, час… Но спасения ждать неоткуда. – Она резко отвернулась. Альма не любила, чтобы ее видели в слезах. – Я бы очень хотела тебе помочь, Джекоб, – сказала она тихо, – но феи сильнее меня. Это свойство бессмертия.

Кошка смотрела на него. Джекоб провел рукой по ее черной шерсти. Семь жизней. Он всегда думал, что и у него их не меньше.

6. Что теперь?

На кладбище позади Альминого дома несколько надгробий стояли еще с тех давних времен, когда, устав от холодов на родине, в Аустрию переселилось изрядное количество троллей. Волшебное умение обрабатывать дерево принесло большинству из них целое состояние, и потому их надгробные плиты зачастую были вызолочены. Джекоб не знал, как долго он там простоял, разглядывая искусно вырезанные картины, описывавшие деяния очередного мертвого тролля. Тем временем мужчины, женщины и дети спешили на работу. По грубо настланной мостовой мимо кладбищенских ворот громыхали рыдваны. Дворняга лаяла вслед оборванцу, производившему свой ежедневный обход бедняцких домов. А Джекоб все стоял, уставившись на могилы, и никак не мог собраться с мыслями.

Он был так уверен, что ему удастся найти путь к спасению. В конце концов, не существовало на свете такого, чего он не мог отыскать. Это убеждение сопровождало его с тех самых пор, когда он сделался подмастерьем Хануты. Лучший охотник за сокровищами всех времен… С тринадцати лет у него не было никакой другой цели – и не нужно ему было титула выше. Но видимо, его призвание – находить лишь то, чего желают другие. Зачем ему понадобился хрустальный башмачок, дарующий любовь до гроба, дубинка, способная победить любого, гусыня, несущая золотые яйца, или раковина, с помощью которой можно подслушивать своих врагов? Он просто хотел быть тем, кто способен найти все эти чудесные вещицы, не более. И он их находил. Но едва он принимался искать что-нибудь для себя, как все оказывалось напрасно: так было с его отцом, так же было теперь и с волшебным средством, которое должно было спасти ему жизнь.

Не повезло, Джекоб.

Он повернулся спиной к могильным плитам с их позолоченной резьбой. На большинстве из них были высечены трактирные драки или состязания в выпивке – славные подвиги троллей редко отличались достоинством, – но на некоторых изображались предметы, которые мертвый умел при жизни выпиливать из дерева: живые марионетки, поющие столы, поварешки, умевшие сами варить и сами наливать…

Что расскажет о тебе твое надгробие, Джекоб?

«Джекоб Бесшабашный, родился в другом мире, погиб от проклятия одной из фей…» Он нагнулся и поправил крошечный памятник, под которым покоился гном.

Перестань себя жалеть.

Твой брат вернул себе кожу.

На один миг он так страстно пожелал, чтобы Уилл вообще никогда не проходил сквозь зеркало, что ему сделалось дурно.

Отыщи волшебные часы, Джекоб. Обрати время вспять и не езди больше к фее. Или разбей зеркало, прежде чем Уилл успеет пробраться за тобою вслед.

Какая-то женщина открыла заржавевшую калитку в кладбищенской стене. Она положила несколько цветущих веток на могилу. При виде ее он отчетливо представил себе Лису, ведь в скором времени, пожалуй, то же самое предстоит делать ей. Впрочем, она, скорее, положит на могилу букет полевых цветов. Фиалки или первоцветы. Ее любимые.

Он повернулся и направился к воротам.

Нет. Волшебные песочные часы он искать не будет. Даже если ему и удастся повернуть время вспять, произойдет в точности то же самое. И это хороший конец. По меньшей мере, для брата.

Джекоб открыл ворота и обратил взгляд к холму, где на фоне рассветного неба вырисовывалась башня возле руин. Что ж теперь? Пойти обратно к Уиллу и рассказать ему, как обстоят дела?

Нет. Еще нет.

Сначала он должен найти Лису.

Если кому-то он и обязан открыть правду, то ей.

7. Напрасно

Темная Фея попятилась. Джекоб Бесшабашный. Как неприятно видеть это лицо. Весь страх в нем, всю боль… Смерть, принесенную ему ее именем, она ощущала почти физически, будто рану на белой коже.

Месть исходила не от нее. Пусть она и наблюдала его страх в водах того самого пруда, возле которого он обратил ее кожу в древесную кору.

Ее Красная сестра наверняка видит те же самые картины в водах породившего их обеих озера. Чего она хочет добиться, умертвив его? Что его гибель усмирит боль от измены или залечит ее уязвленную гордость? Красная слишком неопытна в любовных делах.

Пруд сделался таким же темным, как небо над ним, а в легкой ряби вод морщилось лишь собственное отражение феи. Вода исказила его, как если бы вдруг рассеялась вся ее красота. Что ж из того? Кмену все равно больше нет дела до нее. Его интересует только тленная плоть его человеческой жены.

Шум города проник в ночной сад.

Темная отвернулась. Не видеть бы всего этого: ни себя, ни неверного возлюбленного своей сестры. Иногда ей хотелось снова покрыться листьями и корой, как он заставил ее сделать когда-то.

На брата он был ни капельки не похож.

Моль, усевшаяся ей на плечо, на ее белой коже казалась лоскутом ночи. Но даже это время суток принадлежало теперь другой. Кмен все чаще проводил ночи у своей куколки-принцессы.

И чего добивалась сестра всем этим страхом и всей этой болью? Любви они не вернут.

8. Ханута

На дороге в Шванштайн у ворот ткацкой фабрики уже толпились рабочие. Ее сирены призывали к утренней смене, и Джекоб едва удержал в узде старую лошадь, одолженную ему Альмой, когда их утренний вой заспорил с перезвоном церковных колоколов. Кобыла в тревоге навострила уши, как будто налетели драконы, но все, что она улавливала, были лишь звуки нового времени. Вой сирен. Тиканье часов. Машины торопили время, и оно спешило вперед.

Многие из рабочих, зябнущих у ворот, с завистью посмотрели Джекобу вослед, когда он проехал мимо. Охотник за сокровищами, карманы битком набиты золотом, баловень судьбы, появляется и исчезает, когда ему заблагорассудится, и не знает ни забот, ни однообразия, которые так отравляют им жизнь. В любой другой день зависть на их усталых лицах встретила бы его понимание, но в то утро Джекоб охотно променял бы свою судьбу на участь любого из них, хотя это означало бы работать по четырнадцать часов в день, а получать по два медных гроша за час. Все это лучше смерти будет[1]. Верно ведь?

А утро, как назло, стояло расчудесное. Раскрывающиеся почки на деревьях, свежая зелень… даже грива старой лошади, казалось, дышит весной. Так глупо. Может быть, зимой умирать было бы легче, но Джекоб сомневался, что доживет до зимы.

На обочине дороги спал мальчик, прижав к груди грязный узелок, чтобы какой-нибудь дупляк не позарился на то малое, чем он владел. Впервые очутившись в Шванштайне, Джекоб был не старше – разве что несколько более упитанным, заботами Альмы.

В ту пору заостренные фронтоны зданий напоминали ему картинки в пожелтевших сборниках сказок, принадлежавших бабушке и дедушке, а сажа в воздухе куда больше пахла приключениями, чем смог другого мира. Приключениями пахло решительно все: кожаная упряжь дилижансов, даже лошадиный помет на грязной булыжной мостовой и отбросы после забоя скота, в которых ковырялись несколько голодных гномов. Спустя несколько месяцев он встретил Альберта Хануту и окончательно отдал свое сердце Зазеркалью.

Ставни на окнах заведения «У людоеда» были еще закрыты, когда Джекоб привязал Альмину лошадь у входа в корчму. Только дверь в его каморку оставалась незаперта, как он ее и оставил. В его отсутствие там иной раз ночевала Лиса. Всю дорогу он обдумывал, что ей скажет. Но так и не придумал ничего, что прозвучало бы убедительно.

В горнице корчмы новый повар Хануты полоскал грязные стаканы после прошедшей ночи. Ханута нанял в повара отставного солдата, когда устал выслушивать жалобы гостей на еду, которую готовил он сам. Тобиас Венцель потерял левую ногу на войне с гоилами и очень много пил, но стряпал так, что пальчики оближешь.

– Он наверху, – сказал он, когда Джекоб прошел к нему за стойку, – но будь осторожен: у него болят зубы, да еще гоилы повысили налог.

Гоилы были у власти в Аустрии уже более полугода, но никто в Шванштайне не догадывался, что это случилось не без участия братьев Бесшабашных. Хотя даже если бы слухи и разошлись, что с того? Мужчины возвращались с войны (те, кому удалось выжить, конечно), гоилы отстраивали новые фабрики и прокладывали новые дороги, торговля от всего этого расцветала, и даже бургомистр остался прежний.

В столице еще взрывались бомбы и росло движение сопротивления, но бóльшая часть страны вполне примирилась с новыми господами, а на троне императрицы сидела ее дочь, беременная от своего каменного супруга.

Ханута лишь гавкнул ворчливо: «Что там еще?», когда Джекоб постучал в его комнату. Каморка, где обитал старый охотник за сокровищами, была, как и горница трактира «У людоеда», от пола до потолка завалена реликвиями тех лет, когда он еще зарабатывал своим прежним ремеслом.

– Нате вам пожалуйста, – пробурчал он, прижимая руку к опухшей щеке. – А я-то уж подумал, на этот раз ты и впрямь больше не вернешься.

Зубная боль. Ничего общего с тем, что человек надеется найти в Зазеркалье. В Виенне Джекобу однажды тоже удалили зуб. На схватку с людоедом потребовалось меньше мужества…

– Ну и как? – Ханута смерил его взглядом прищуренных глаз. – Нашел бутылку?

– Да.

– Вот видишь! Я же говорил, пара пустяков.

Ханута вытер перо о рукав своей деревянной руки и уставился на листок бумаги, лежавший перед ним. Он писал мемуары с тех пор, как один подвыпивший посетитель втемяшил ему в башку, будто они могут принести ему целое состояние.

– Я ее нашел, да… – Джекоб подошел к окну. – Вот только кровь не подействовала.

Ханута отложил перо в сторону. Он старательно изображал беззаботность, но хорошим актером никогда не был.

– Проклятье, – пробормотал он. – Ну что же… Придумаешь еще что-нибудь. А что насчет яблока? Ну того, из заколдованного сада султана, ты знаешь…

Джекоб уже изготовился ответить, но старик вдруг сделался таким печальным, что ответ свой он проглотил. Очевидно, Ханута сам поскакал бы на поиски лекарства, если бы узнал правду. Да, он постарел. От протеза у него ныла культя, и потому старик надевал его все реже и реже. Вдобавок он стал так туговат на ухо, что пару раз чуть не угодил под пролетку на рыночной площади. Эх… Кожа Джекоба помнила каждый удар мозолистой ладони, когда-либо полученный от учителя, но всем, чего он в этом мире добился, он был обязан Альберту Хануте и его науке. И потому он выбрал ложь во спасение.

– И правда! – воскликнул он. – Яблоко! Как это я забыл?

Уродливое лицо Хануты растянулось в улыбке облегчения.

– Ну вот и отлично. Ты справишься. На худой конец, имеется еще источник.

Джекоб отвернулся, чтобы старик, не дай бог, не прочел на его лице правды.

– Черт! В такие дни я жалею, что людоед не откусил мне голову заместо руки. – Ханута снова прижал ладонь к больной щеке. – У тебя еще остались болотные коренья?

Коренья помогали от боли. Впрочем, если их принять, несколько дней подряд кажется, будто тебя преследуют блуждающие огни. Джекоб вынул из рюкзака жестяную коробку, заменявшую ему дорожную аптечку: болотные коренья, трава от лихорадки, бальзам для ран, приготовленный Альмой, йод, аспирин и пара антибиотиков из другого мира. Он выудил из коробки корень и протянул Хануте. Коренья напоминали сушеных гусениц и на вкус были препротивными.

– А где Лиска? Она здесь?

Она давно уже почуяла неладное, но, покуда теплилась надежда, Джекобу удавалось уговорить себя, что правды ей лучше не знать. Теперь ему не терпелось увидеть Лису.

Но Ханута, засовывая корень в искривившийся от боли рот, только покачал головой.

– Нет, – прогундосил он. – Уже несколько недель не показывалась. Карлик хотел подрядить тебя на поиски пера человека-лебедя, а тебя не было, вот Лиска и вызвалась. И нечего на меня так смотреть! Она гораздо осторожнее тебя и умнее, чем оба мы, вместе взятые. Перо-то она добыла, но лебедь укусил ее за руку. Ничего страшного. Пока не заживет, она побудет у карлика. На золото с твоего дерева он купил какую-то полуразвалившуюся крепость. Лиска прислала тебе адрес.

Он приподнял челюсть людоеда, служившую ему вместо пресс-папье, и протянул Джекобу конверт. Герб на нем был вытиснен золотом. Дерево, которым Джекоб оплатил его услуги проводника в гоильскую цитадель, сделало из карлика Эвенауга Валианта богача.

– Если с ней увидишься, захвати для нее вот это. – Ханута протянул ему маленький сверток, перевязанный шелковой ленточкой. – Скажи Лиске, это от Людовика Ренсмана. У его отца адвокатская контора там, за церковью. Людовик хорошая партия. Жаль, ты не видел его лицо, когда я сказал ему, что она уехала. – Он насмешливо закатил глаза.

Последняя женщина, с которой Ханута крутил роман, была богатая вдова из Шванштайна, но ей пришлось не по душе, что он развесил у нее в гостиной чучела волчьих голов.

– А-а-ахххх! – Ханута с облегчением упал на кровать. – На вкус болотные коренья еще гаже, чем волшебный чай, но дело свое делают!

Спал он под тем же истрепанным одеялом, под которым раньше храпел в трущобах. Наверное, оно навевало ему сны о былых приключениях.

Джекоб разорвал конверт с письмом Лиски, золото прилипло к пальцам. Ее почерк был гораздо разборчивее, чем его собственный, хотя это он научил ее писать. В письме содержалось лишь холодное приветствие и описание, как проехать.

Да, он долго отсутствовал.

– Гальберг… – пробормотал он. – Больше десяти суток езды верхом отсюда. И на что сдалась карлику крепость в этих забытых Богом горах?

– Почем мне знать? – Взгляд Хануты мало-помалу стекленел. – Его, видать, влечет назад, на лоно природы. Ты же знаешь, какими сентиментальными становятся карлики с возрастом.

Да, но только не Эвенауг Валиант. Вероятно, карлик обнаружил под горой серебряную жилу. Джекоб сунул Лискино письмо в рюкзак. Перо человека-лебедя… Опасная добыча, однако Ханута прав. Лиска поднаторела в поиске сокровищ не хуже, чем он.

– Отчего бы тебе не напиться? – пролепетал Ханута, колошматя рукой воображаемые блуждающие огни. – Яблоко от тебя не убежит! – Он захихикал над своей шуткой, словно ребенок. – А если оно тебе не поможет, ты всегда можешь пройтись по моему списку.

Список Хануты. Он висел в горнице корчмы, под старой саблей с зазубринами: список всех магических предметов, которые он искал, но так и не нашел. Джекоб знал его наизусть – там не было ничего, что могло бы его спасти.

– И правда, – сказал он и положил Хануте еще один болотный корень рядом с подушкой. – А теперь спатеньки.

Десять дней. Чертов карлик. Оставалось только надеяться, что Альма права и у него еще есть в распоряжении немножко времени. Если смерть заграбастает его до того, как он снова увидится с Лиской, ему даже не приведется свернуть Валианту за это его короткую шею.

9. В горной глуши

Десять суток пути на лошадях… Изучив маршрут по заляпанной жирными пятнами карте Хануты, Джекоб предпочел сесть в поезд. Крепость Валианта была неприступной, и любая лошадь, взбираясь наверх, переломала бы себе все ноги. По счастью, в последние годы карлики так поднаторели в прокладке туннелей с помощью подземных взрывов, что поблизости возникла настоящая железнодорожная станция.

На поезде путешествие продлилось четыре дня и четыре ночи. Долгий срок, если едешь со смертью в багаже. В каждом туннеле Джекобу становилось трудно дышать, словно ему на грудь уже сыпалась с лопаты земля. Он пробовал отвлечься чтением мемуаров одного охотника за сокровищами, разыскивавшего для некоего вельможи из варягов жар-птиц и изумрудные орехи, но, пока глаза цеплялись за печатные буквы, внутреннему взору открывались совсем иные картины: гоил, выстреливший ему прямо в сердце, кровь на рубашке, Валиант перед свежевыкопанной могилой, потом опять Красная Фея, нашептывающая ему имя своей сестры. Четыре дня…

От погруженной в дрему железнодорожной станции, где он вышел, наверх, к скалистой вершине, вела подвесная канатная дорога; там-то и располагалась крепость Валианта. Ее стены едва виднелись из сугробов, и Джекоб изрыгал проклятия в адрес карлика с тем большей яростью, что потратил целый золотой в обмен на кусачего осла какого-то крестьянина, чтобы одолеть последний отрезок пути.

На вид крепость была совсем невзрачной. Левая башня развалилась, другие явно угодили под сокрушительный обстрел, но Валиант встретил Джекоба перед обветшалыми воротами с такой самодовольной ухмылкой, будто выторговал дворец самой императрицы.

– Недурно, правда? – бросил он Джекобу, пока угрюмый карлик-слуга принимал из рук гостя сумку. – Я – владелец крепости! Да, знаю. Ремонт несколько затягивается, – добавил он, заметив, как Джекоб скользнул взглядом по изрешеченным шрапнелью башням. – Сюда наверх не так-то просто подогнать стройматериал. А к тому же… – Он покосился на слугу и понизил голос: – К тому же твое дерево меня подвело. С некоторых пор с него не сыплется ничего, кроме клейкой пыльцы.

– Вот как?

Джекобу стоило немалых усилий скрыть злорадство. Самому ему так и не удалось в свое время наладить дружбу с деревом.

Валиант провел пальцами по усикам, которые он решил сохранить. Они сидели у него над верхней губой, словно сороконожка; любой карлик, носивший окладистую бороду, по нынешним временам рисковал прослыть безнадежно отсталым.

– Как у тебя дела? Все охотишься за чем-нибудь? – Он бросил на Джекоба настороженный взгляд. – Ты что-то бледен!

Да уж, дела неважные… Возьми себя в руки, Джекоб. Еще не хватало, чтобы карлик догадался, что с ним на самом деле.

– Нет. У меня все отлично, – возразил он. – Я тут искал кое-какие вещицы, но так ничего и не нашел.

Лучшее вранье – это правда без важных подробностей.

Слуга, отворивший им дверь в крепость, был человеком. Ни один карлик не дотянулся бы до ручки двери, и ничто иное не свидетельствовало о достатке Валианта более красноречиво, чем слуга из людей. В то время как он принимал у Джекоба покрытое льдинками пальто, Валиант рассказывал ему, во что обошелся каждый предмет интерьера, украсивший прихожую, где дуло из всех щелей. Все вещи без исключения предназначались для людей – на собственные габариты карлики предпочитали закрывать глаза, – но взор Джекоба не услаждали ни вазы из Мавритании, ни гобелены, изображавшие коронацию последнего карликового короля.

– Она наверху, – сказал Валиант, заметив его взгляд. – Вчера я ей вызывал врача, хотя она об этом и слышать не желала. Вы проводите слишком много времени друг с другом. Она уже стала такой же упрямой, как и ты. Но она добыла чудесное перо. Даже ты не смог бы достать лучшего!

Валиант поселил Лиску в уцелевшей от огня крепостной башне. Когда Джекоб вошел в комнату, она спала на кровати, слишком большой для карлика, но слишком маленькой для человека, так что сама Лиска в ней едва помещалась. Ей повезло. Лебедь выдрал у нее всего лишь клок мяса. Джекоб приподнял окровавленную рубаху, лежавшую рядом с кроватью на полу. Когда-то ее носил он. От Клары Лиска переняла убеждение, что мужская одежда гораздо практичнее.

Джекоб натянул ей одеяло на перевязанное плечо. В последние месяцы она так изменилась. От девчонки, впервые представшей перед ним в человечьем обличье около пяти лет назад, мало что сохранилось. Лисья сущность заставляла ее годы лететь быстрее, так что ему постоянно приходилось увещевать ее насчет слишком частых перевоплощений. Настанет день, когда ей придется выбирать между лисьей шкурой и возможностью прожить долгую человеческую жизнь. Ему хотелось верить, что в момент принятия решения он окажется рядом, но теперь уж вряд ли доведется.

Он убрал ей рыжие пряди со лба. На ночном столике рядом с кроватью лежало перо. Джекоб взял его в руки и улыбнулся. Одно из перьев она припасла для себя. Так учил его и Ханута: «Что бы ты ни разыскивал для заказчика, никогда не забывай приберечь что-нибудь и для себя». Безупречный экземпляр. Джекобу редко приходилось видеть что-либо более прекрасное. Самое простое – это похитить его из гнезда, но даже и это было рискованно. Люди-лебеди чрезвычайно задиристые. Страшное горе превратило их в лебедей, и лишь кровным родственникам под силу освободить их и вернуть им человечье обличье. Однажды Джекоб чуть не поплатился глазом, разыскав пернатого сына жены булочника. Стоило притронуться к чему-нибудь пером человека-лебедя, как предмет этот тут же исчезал и обнаруживался снова в том месте, куда переносили перо. Таким макаром Ханута заполучил множество сокровищ. Правда, это действовало не всегда. Кое-что порастерялось по дороге.

– Даже и не думай. Перо – мое.

Глаза Лиски все еще были сонными. Она уселась и вздрогнула, нечаянно оперевшись на поврежденную руку.

Джекоб положил перо обратно на ночной столик.

– С каких это пор ты ходишь за сокровищами без меня?

«Я по тебе очень соскучился», – хотел было добавить он, но выражение ее лица оставалось холодным – как всегда, когда он слишком подолгу отсутствовал.

– Задача не бог весть какая сложная. Да и неохота было ждать.

Он и не заметил, когда она успела превратиться во взрослую женщину. В его глазах она была всегда прекрасна, даже когда была щупленьким существом, недовольно выкусывающим у себя из шерсти репей. Прекрасна, как все дикое и свободное. Но тем временем она научилась сохранять лисью красоту, будучи в человечьей коже.

– Ты слишком часто превращаешься, – заметил он. – Если не будешь осторожна, то скоро станешь старше меня.

Она откинула одеяло.

– Ну и что из того? – На ней было рыжее платье, способное превращаться в лисью шкуру. Она всегда спала в нем, из страха, что кто-нибудь его похитит. – Перестань обо мне без конца печься. Раньше ты этим не злоупотреблял.

И правда, Джекоб, к чему это? Вот увидишь, она и без тебя отлично разберется.

Но он этого не увидит.

Он вынул из рюкзака сверток, который вручил ему Ханута.

– А ты мне не рассказывала, что у тебя в Шванштайне имеется богатый поклонник.

Лиска разорвала бумагу и улыбнулась. Шаль. Она провела рукой по зеленому бархату и отложила шаль к перу.

– Да что это с тобой? – Она поглядела на него вопросительно. – Ты нашел то, что искал?

– И да, и нет.

– Как это понимать? – Она натянула рукав на перевязанное плечо. – Не хочешь ли наконец рассказать мне, что ты разыскиваешь?

Ну давай, Джекоб. Тебе же надо с ней поделиться. Она – единственная, кому ты можешь об этом рассказать.

Он так скучал по ней. И ему надоело без конца прятать свой страх.

Он расстегнул рубашку:

– Я искал лекарство.

Красная кромка вокруг моли выглядела так, словно кто-то окропил ее свежей кровью.

Лиска с трудом перевела дух.

– Что это? – Голос ее прозвучал более хрипло, чем обычно.

Ответ она прочла у него на лице.

– Значит, вот какая расплата. – Ей стоило немалого труда выглядеть спокойной. – Я догадывалась, что братец твой получил назад свою кожу не за просто так.

Глаза ее наполнились слезами. Глаза лисицы, коричневые, как потемневшее от времени золото. Неизвестно, был ли это цвет, данный ей от рождения, или он впервые появился вместе с лисьим мехом.

– Которая из фей это сделала?

Ну говори же что-нибудь, Джекоб. Что-нибудь, что ее утешит. Но только что?

Он подошел к ней и вытер ей со щек слезы.

– Покинуть одну из них означает смерть, а я умудрился испортить отношения сразу с обеими.

Лиска обвила его руками.

– Сколько тебе осталось? – шепотом выдохнула она.

– Не знаю. Я больше вообще ничего не знаю.

Снова полуправда. Джекоб спрятал лицо в ее волосах. Ему ни о чем больше не хотелось думать. Дорого бы дал он за то, чтобы возвратилось время, когда он с Лиской ходил на поиски потерянных чар и жил с чувством, будто он бессмертен и весь мир принадлежит ему. Он воображал себе, что будет делать, когда станет таким же старым, как Ханута; мечтал, как купит замок где-нибудь в Этрурии или как выудит пиратское золото из Белого моря. Ребяческие мечты. Одно утешение, что способность мечтать он не утратил бы до своего сотого дня рождения. Вместо всего этого ему приходится обдумывать, в каком из миров будет его могила.

В дверь постучали.

Валиант приглашения не дожидался. Едва карлик вошел в комнату, Лиска высвободилась из объятий Джекоба. Фантазия Валианта истолковала Лискины слезы вполне в романтическом духе, а Джекоб и не собирался открывать ему истинную их причину.

– Как насчет того, чтобы поужинать? – В улыбке Валианта улавливалась двусмысленность. – В меню нынче косуля. Понятно, звучит не слишком аппетитно, но я выписал из Виенны одного повара, который даже из старого осла приготовил бы праздничный пир! – Он сделал жест в сторону Лиски. – Спроси вот у нее, если не веришь!

Лиска выдавила улыбку.

– Косулю стоит попробовать.

10. Глубоко под землей

В столовой Валианта гуляли такие же сквозняки, как и во всех остальных помещениях его крепости, и Лиска была благодарна Джекобу за куртку, которую он набросил ей на плечи. Правда, теплая одежда не могла прогнать тревогу за его жизнь, как огонь в камине, куда слуги Валианта подбрасывали сырых поленьев, не мог прогнать холод.

Стол, стулья, тарелки, рюмки, даже приборы явно предназначались для людей, только стулья были оснащены ступеньками, чтобы карлик мог вскарабкаться по ним, не прибегая всякий раз к помощи слуги. Валиант был в превосходном расположении духа и, по счастью, истолковал молчание Джекоба как следствие усталости с дороги.

Ты потеряешь его, Лиска.

Слова стягивали ее сердце железным обручем.

Ей было стыдно за то, что она искала причину его долгого отсутствия в Кларе. После всех этих лет ей бы следовало знать его получше. Но она так устала – вся эта безнадежная любовь, вожделение, тоска по нему… Ей пошло на пользу покинуть Шванштайн и побыть какое-то время одной, почувствовать собственные силы. Быть счастливой без него. Страстная любовь ничего хорошего с собой не приносит, и уж тем более печально влюбиться в того, для кого любовь – всего лишь дурман, способный рассеяться, стоит только хорошенько проспаться. Пару раз она даже подумывала вообще в Шванштайн больше не возвращаться. Но теперь все было по-другому. Как она могла оставить его одного?

Валиант поинтересовался, как им косуля.

И в самом деле, как? Даже мясо в тарелке казалось лишь напоминанием о смерти. Лиска воткнула вилку в кусок и покосилась на Джекоба. Когда он боялся, он всегда выглядел очень юным. И очень ранимым.

«Ты дала клятву его оберегать, – нашептывало ей ее сердце снова и снова, – в тот самый день, когда он вызволил тебя из капкана». И что из того? Что толку в клятвах, если приходится тягаться со смертью. А смерть – что голодный волк в лесу. Отца Лисы она настигла вскоре после ее рождения, так что Лиска даже не помнила его лица, а три года спустя добычей смерти стала ее сестра.

Но только не Джекоб!

Пожалуйста, только не он…

Валиант уже в третий раз доверху наполнял свою тарелку и доказывал Джекобу, что дальше гоилы двинутся войной на Лотарингию, а никак не на Альбион. И кого это интересовало? Или еще: действительно ли родит дочь императрицы гоильскому королю младенца? За окном, словно оголодавший зверь, завывал ветер, а ночь была почти такой же зябкой, как Лискин страх.

– Да. Я знаю, на совете карликов я высказывался против! – Валиант явно перепил. Это делало его еще болтливее. И зубочистка, которой он выковыривал из зубов мясо косули, конечно, была позолоченной. – Копать так глубоко граничит с алчностью, но на сегодняшний день ничто не приносит бо́льшего дохода, чем залежи железной руды. – Карлик дождался, пока слуга унесет грязные тарелки, и наклонился к Джекобу, сидевшему напротив. – Копать под Мертвым Городом они вовсе не собирались. Эти идиоты заметили его только тогда, когда практически уткнулись в ворота.

– Неужели? – пробормотал Джекоб.

Он почти ни к чему не притронулся.

Лиска швырнула двум догам у камина кости, скопившиеся у нее на тарелке. Лисица в ней знала доподлинно, какой это деликатес. Валиант своих собак недолюбливал: они были такими огромными, что карлик превосходил их ростом едва ли на одну ладошку. Однако они перешли к нему заодно с прочим внутренним обустройством крепости.

– Им бы насыпать перед воротами груду камней и забыть о его существовании. – Зубочистка Валианта упала в подставленную ладонь слуги. – Ты же знаешь, я за здоровый бизнес. И кому они все это сбудут, даже если проникнут внутрь?

Джекоб вылил себе из бутылки жалкие капли вина, оставшиеся от Валианта.

– Проникнут куда?

Очевидно, слушал он так же невнимательно, как и Лиска.

– Да в склеп! О чем, по-твоему, я здесь битый час распространяюсь? Она что, тебе ничего не рассказывала?

Валиант бросил на Лиску укоризненный взгляд. Видимо, этой своей историей он угощал ее уже в тысячный раз. Но она была поглощена собственными мыслями, и бесконечные лекции о карликовой истории и карликовой политике ей докучали. Одна из собак подошла к ней и стала принюхиваться к ее руке. Наверное, учуяла лисицу под человечьей кожей.

Валиант понизил голос:

– Это усыпальница того короля с имечком, от которого язык сломаешь. Кусьмунта, или как его там. Ну, ты знаешь… Истребителя Ведьм.

Джекоб опустошил свой бокал.

– Гуисмунда?

– Да. Вроде того. Все держат в совершенной тайне. – Валиант махнул одному из слуг, указав на пустую бутылку вина. – Как прикажешь это понимать?! – рявкнул он на слугу. – А ну, неси новую!

– С недавних пор многие виноделы добавляют в красное вино эльфовую пыльцу! – проворчал он, обращаясь к Джекобу, в то время как слуга суетливо поспешил прочь. – Спрашивается, чего они раньше до этого не додумались. Они держат эльфов в клетках. В сотнях клеток. Уму непостижимо! – Он поднял бокал, приглашая Джекоба присоединиться. – За современность!

Джекоб заглянул в свой бокал, словно там плавали узники-эльфы.

– Его что, ограбили, этот склеп? – Голос его звучал так равнодушно, словно он поинтересовался у Валианта о его портном.

Карлик пожал плечами.

– Ты ведь знаешь карликовый совет. Экономят на спичках. Из охотников за сокровищами, которых они туда отправили, назад ни один не вернулся. Но я так тебе скажу: оно и к лучшему! Кому охота иметь оружие, способное с любой войной покончить в два счета? Где здесь бизнес?

Карлик разглагольствовал дальше, а Лиска почувствовала, что Джекоб ищет ее взгляда. Она не знала, чего было больше в его глазах: проблеска надежды или страха, что надежды не оправдаются. Истребитель Ведьм. Она попробовала вспомнить, что за истории охотники за сокровищами связывали с этим именем, но в голову ей приходило только то, что на каждом кладбище ведьм имелся камень, проклинавший этого короля.

– Можешь отвести меня к склепу?

Валиант уже облизывался при мысли о грандиозной прибыли, которую можно будет извлечь из войны, и вопрос Джекоба заставил его внезапно замолчать. Рот карлы скривился в такой злобной усмешке, что потешные усики наехали на золотые зубы.

– Стало быть, так и есть. Я-то уж думал, у тебя и впрямь появилась совесть. А все опять свелось к бизнесу. Ведь так?

Джекоб взял бокал у него из рук.

– Можешь отвести меня туда? Мне необходим твой ответ до того, как ты свалишься со стула.

Валиант отнял у него бокал.

– Кому ты хочешь его продать? Гоилам? Или ради разнообразия тебе вздумалось осчастливить своим содействием какого-нибудь людского короля и таким образом замолить свои проделки в соборе, что ты учинил на пару с каменнолицыми? Джекоб Бесшабашный, охотник за сокровищами, решающий, кто будет править миром…

Лицо Джекоба слегка побледнело. О Кровавой Свадьбе и о той роли, которую ему довелось на ней сыграть, он вспоминал не слишком охотно.

Он возразил карлику хриплым от раздражения голосом:

– Я помогал не гоилам, а моему брату.

Валиант насмешливо закатил глаза.

– Да, ясно. Ты у нас святой. Но тебе все равно следовало бы радоваться, что гоилы хранят в тайне, кто во время Кровавой Свадьбы уберег их каменную шкуру. Сейчас возмущение против них растет больше, чем когда-либо. Нападения в Виенне – ничто по сравнению с беспорядками у них в северных провинциях. В Пруссии и Гольштейне покушения в порядке вещей, а Альбион снабжает повстанцев оружием. Мир – это бочка с порохом. Никогда еще торговля взрывчаткой и боеприпасами не развивалась лучше. Лилии фей, веретена ведьм… – Карлик презрительно хрюкнул. – Да разве ж это товар? Прошлогодний снег! Торговля оружием! Вот за чем будущее. А руки рабочих-карликов собирают очень удобные в обращении бомбы!

В улыбке его было столько экстаза, словно он заглянул прямехонько в рай.

– Что там в этом склепе? – Лиска посмотрела вопросительно на Джекоба.

Валиант провел салфеткой по влажным от вина усикам.

– Самый смертоносный арбалет, какой когда-либо существовал на свете. – С каждым словом его язык ворочался все тяжелее. Лиске пришлось изрядно поднапрячься, чтобы разобрать словесную кашу. – Одна стрела в генеральскую грудь – и вся армия лишь груда трупов. Неплохо… даже у гоилов нет ничего похожего.

Лиска недоуменно поглядела на Джекоба.

И что все это значит? Неужели он хотел потратить оставшееся у него драгоценное время на поиски каких-то там сокровищ?

– Моя доля – пятьдесят процентов, – пробубнил Валиант. – Нет… шестьдесят. Или можешь забыть.

– Я дам тебе шестьдесят пять, – сказал Джекоб, – с тем условием, что завтра же спозаранку мы выступаем.

11. Вместе

Эльфовая пыльца и красное вино. Джекоб проводил Лиску до двери в ее комнату, а Валиант тем временем завел беседу с картинами на стенах, закинув ноги на свой слишком высокий стол, на своем непомерно большом стуле, в своей до смешного громадной крепости-полуразвалюхе. У каждого собственные детские мечты, ради которых он согласен на все.

У Лиски разболелось плечо, хотя она собрала все свое мужество, чтобы не подавать виду. Джекоб разыскал внизу в кухне сонного слугу, и тот подогрел ему миску с водой. Клюв человека-лебедя был не самым гигиеничным орудием, так что напоследок Джекоб обработал рану бальзамом Альмы.

Укусы, ножевые раны, обожженные пальцы… Лиска так же, как и он, наверняка давно сбилась со счета, сколько раз за все эти годы они врачевали друг другу раны. Ее тело Джекоб изучил почти так же подробно, как свое, но тем не менее он ловил себя на мысли, что прикасается к ней с робостью. Она была частью его, его тенью. Младшая сестра, лучший друг. Джекоб любил ее так сильно, что другая любовь казалась ему чем-то таким, от чего он обязан был ее уберечь: голодные игры, которые лучше прекратить, прежде чем они заведут слишком далеко. Он сожалел, что не последовал этому правилу тогда, у феи.

Пока он накладывал на Лискино плечо свежую повязку, она не произнесла ни слова. Часто ее молчание служило выражением безоговорочного доверия, связывавшего их друг с другом. Часто, но не теперь. Джекоб отворил окно и выплеснул в ночь розовую от крови воду. Несколько снежных хлопьев залетело в комнату.

Лиска встала рядом с ним и поймала их на ладонь.

– Что ты задумал? Хочешь обменять арбалет у Темной Феи на твою жизнь? – Она высунулась из окна и вдохнула морозный воздух, как будто он был в силах избавить ее от страха.

– Парочка сотен тысяч погибших за спасение моей головы? С каких это пор ты столь дурного мнения обо мне?

Она посмотрела на него.

– Ради брата ты бы пошел на это. Ты бы на все пошел ради него. Почему же не ради самого себя?

Да, почему, Джекоб? Не потому ли, что он вырос с сознанием, что жизнь Уилла гораздо ценнее, чем его собственная? Ах, да что там говорить…

– Ни обменивать, ни продавать арбалет я не намерен, – решительно произнес он. – Истребитель Ведьм воспользовался им трижды. Первая стрела сразила генерала Альбиона. Это повлекло за собой гибель пятидесяти тысяч бойцов. Вторая досталась главнокомандующему Лотарингии и унесла жизни семидесяти тысяч солдат. Несколько недель спустя Гуисмунд сделался королем обеих этих земель.

Лиска вытянула наружу руку, подставив ее прямо под снегопад.

– Мне кажется, я знаю, что было дальше.

Я позабыла эту историю, она на меня всегда наводила ужас.

Снежинки украшали ей кожу ледяными узорами.

– Случилось так… – она роняла слова в ночь, словно они и приходили из тьмы, – что младший сын Гуисмунда лежал на смертном одре… Гарумет – так, кажется, его звали. Его отравила одна ведьма, чтобы отомстить его отцу за гибель сотен ее сестер. Гарумета терзали такие ужасные боли, что Гуисмунд не мог выносить это зрелище. Он пустил ему стрелу из арбалета прямо в сердце, но сын, вопреки ожиданиям, не умер, а, наоборот, исцелился. Впоследствии, говорят, он возненавидел своего отца, но прожил еще долгие годы.

Она закрыла окно и обернулась:

– Все это только сказки, Джекоб.

– Что ж из того? В этом мире все похоже на сказку. Я должен погибнуть оттого, что произнес имя феи. – Он подошел к ней вплотную и стряхнул снежинки с волос. – Так неужели на свете не найдется места оружию, которое убивает, стоит им воспользоваться из ненависти, и возрождает, если за него берутся из любви?

Лиска покачала головой:

– Нет, ни за что.

Они оба знали, кому придется стрелять.

Джекоб схватил ее за руки:

– Ты слышала, что сказал Валиант? Из склепа еще никто живым не выходил. Но будь уверена, нам это удастся. Или прикажешь дожидаться, пока смерть приберет меня к рукам?

Что она могла на это возразить?

12. Живые тени

Ничто в долине, в недрах которой карлики откопали склеп, не выдавало ее былой красоты. А ведь когда-то она славилась своими утопающими в цветах косогорами. Цветы-зеркалики даже самое безобразное лицо отражали невыразимо прекрасным, но продажа железной руды приносила прибыль гораздо скорее.

Долина раскинулась среди обрывистых утесов Гельвеции, на расстоянии почти суток езды к западу от крепости Валианта. Гельвеция была страной миниатюрной, и ей требовалось изрядное количество золота и трудолюбия, чтобы настроить своих могущественных соседей на дружеский лад. Когда-то она принадлежала Лотарингии, но благодаря войску великанцев-наемников завоевала независимость. С тех пор как единственного сына последнего гельветского короля утащил острозуб, крошечным государством стал управлять парламент. Парламент этот заключил мир с гоилами и позволил им переправлять воинские подразделения через свои горы. На вопрос Джекоба, сколько карлики заплатили за разработку месторождений железной руды в цветущих долинах Гельвеции, Валиант ответил лишь снисходительной улыбкой. Страна нуждалась в туннелях, если она хотела иметь такие же скоростные поезда и дороги, какими гордились ее соседи. И никто не прокладывал их лучше, чем карлики.

Когда Джекоб вылез из экипажа Валианта, сапоги его завязли глубоко в снегу. Вид жалких лачуг, сгрудившихся вокруг шахт, никак не свидетельствовал о том, что здесь из земли добываются целые состояния, а дым, валивший из труб, выписывал в небе письмена покрытого сажей и копотью будущего.

Перед клетями, ожидая, пока их спустят в недра земли, толпились дети-карлики. Они умели забираться гораздо глубже, чем способен человек, и к тому же не ведали страха перед кобольдами, делающими ремесло зазеркальных горняков еще опаснее, чем в мире по другую сторону зеркала.

– И вот это, по-твоему, здоровый бизнес? – спросил Джекоб карлика, проходя с ним мимо изможденных карапузов. – Дети, добывающие железную руду?

– Ну и что из того? Они бы и без меня этим промышляли, – невозмутимо парировал Валиант. – Жизнь – ужасная штука!

Лиска наблюдала за женщинами, разгружавшими тендеры, на которых вывозили руду из шахт.

– Слыхал ты историю о том, как владельца одного месторождения в Аустрии его рабочие продали кобольдам? – шепнула она карле.

Валиант встревоженно поглядел на Джекоба.

– Ты бы присматривал за ней получше! – проворчал он и с отвращением оттолкнул одного из детей, потянувшегося было грязными ручонками к его волчьей шубе. – Она высказывается уже в духе тех анархистов, что малюют свои лозунги на фабричных стенах.

– Ты мне гораздо больше нравился, занимаясь менее почетным бизнесом, – заметил Джекоб, помогая карапузу подняться на ноги. – Давай покажи нам склеп, пока нас кто-нибудь на морозе не прибил за твою шубу.

За проржавевшей колючей проволокой – три здания, медные коньки на крышах, чтобы отгонять горных духов, рельсы, фабричные трубы, сточная канава… И не подумаешь, что карлики обнаружили здесь что-либо, помимо руды.

Лиска огляделась:

– А отсюда виден Мертвый Город?

Валиант покачал головой и указал на запад:

– Только если гора напротив станет стеклянной.

Истребитель Ведьм приказал отстроить город, объединив благодаря арбалету Альбион, Аустрию и Лотарингию, а Гельвецию сделав сердцем единой огромной империи. Зильбертур – так он окрестил тогда столицу, но теперь ее называли просто Мертвый Город, ибо ее обитатели исчезли в день кончины Гуисмунда. Их лица, словно ископаемые окаменелости, незряче таращились из полуразрушенных стен. Джекобу никогда не доводилось видеть руины собственными глазами, ведь даже Ханута предпочитал обходить Мертвый Город стороной. Спустя четыре столетия после падения города врачи все еще предостерегали от прогулок по его опустевшим улицам.

Валиант отворил калитку в ржавом заборе. Цепочка висела оборванная, а следы вели по грязному снегу к подъемникам шахты.

– А я думала, вы вообще закрыли это месторождение, – удивилась Лиска.

Валиант дернул плечиком.

– Время от времени сюда наведывается кто-либо из бригадиров за чем-нибудь необходимым. Последнего охотника за сокровищами посылали неделю назад. – Он скривил рот в самодовольной ухмылке. – Я поставил три унции золота на то, что дурья башка назад не вернется.

Джекоб толкнул калитку.

– Три унции золота? Недурно. А какую ставку ты сделал по моему поводу?

Улыбка Валианта сделалась сладчайшей, словно мед.

– Ты что, меня за дурака принимаешь?

Лиса направила свет шахтерской лампы в скважину, над которой висели клети подъемника. Валиант тревожно огляделся, но ни один из охранников, следивших по ту сторону колючей проволоки за рабочими, не обратил на них внимания.

– Во избежание могущих возникнуть недоразумений еще раз повторяю, – приглушил голос карлик, – я…

– …созвал нас сюда, только чтобы попросить у Джекоба совета. – Лиска вошла в трепыхающуюся клеть. – Ты уже столько раз произнес эту басню, что даже твои собаки смогли бы ее повторить. Вот только я забыла, что там было дальше. Мы украдем арбалет, а тебя утащат кобольды, и ты не сумеешь нас остановить? Или это они украдут арбалет, а мы тебя утащим?

– Очень смешно! – огрызнулся Валиант. – Ты, очевидно, еще не осознала, на какой риск я пошел ради вас! Совет карликов меня пристрелит, если что-нибудь заподозрит! Никто, кроме совета, ничего не знает о склепе!

– Никто – кроме членов совета, их секретарей, их супруг, горняков, обнаруживших склеп… – Джекоб подсадил карлика в клеть. – Я бы не слишком полагался на надежность ваших тайн. А что до «пристрелят» – все глупости, ты всегда сумеешь вывернуться. Уж я-то знаю доподлинно. Иначе я бы тебя сам уже сто раз пристрелил.

Клеть опускалась в бесконечную глубину. Когда она коснулась дна шахты, свет их фонарей выхватил из мрака грубо вытесанные стены штрека, от которого ответвлялось множество проходов. Деревянные опоры поддерживали низкий свод. Мотыги и лопаты валялись среди отвалов пустой породы. На плоском камне лежали обычные жертвоприношения для кобольдов: смолотый кофе, куски кожи, монеты. Если они исчезали, рабочие могли вздохнуть спокойно. Если же оставались нетронутыми, то скоро из темноты начинали раздаваться пронзительные крики, удары камней и острые, как гвоздь, пальцы буравили глаза и уши.

Валиант выбрал штрек, ведущий на запад, туда, где наверху меж гор раскинулся Мертвый Город. По пути им попалась громоздкая бурильная машина – в родном мире Джекоба она заняла бы место в каком-нибудь музее, но Валиант гордо выставил ее в качестве последнего слова в карликовом инженерном деле. Бур оставил в скалистой стене арочный проход, за ним в глубину вела крутая широкая лестница с потухшими факелами по стенам. Клейкая копоть от них все еще покрывала железные поручни. У подножия лестницы открывалось просторное помещение. Несколько забытых газовых ламп вырисовывали на каменном полу бледную заводь света, посреди которой храпел великанец. На нем был мундир карликовой армии, и он поднялся, пошатываясь, на ноги только тогда, когда Валиант грубо пнул его в бок.

– Это у тебя называется «нести караул»? – накинулся на него карлик. – За что мы платим вам в три раза больше, чем любому охраннику из людей?

Великанец поднял свой шлем и робко встал навытяжку, хотя Валиант едва достигал ему до колен.

– Никаких происшествий! – доложил он, еле ворочая отяжелевшим спросонок языком. – У меня приказ никого…

– Да, да, ясно! – нетерпеливо перебил его Валиант. – Но я привел сюда одного прибывшего издалека эксперта. Вот разрешение.

Конвертик, который он выудил из кармана, был таким изящным, что неуклюжие пальцы едва смогли его ухватить, и Валиант заговорщически подмигнул Джекобу, в то время как великанец растерянно воззрился на крошечную штучку.

– Что такое? – снова завопил на него Валиант. – А ну, посмотри мне в глаза! Я знаю, для вас все карлики на одно лицо, но мое тебе следовало бы хорошенько выучить. Я – один из владельцев этого месторождения.

Великанец подавил зевок и поправил на голове шлем. Сунув миниатюрный конвертик в карман мундира, часовой сделал шаг в сторону. Дверь, показавшаяся позади его массивного туловища, была окаймлена фризом из черепов. Прорези на переносицах говорили, что черепа некогда принадлежали ведьмам.

Гуисмунд, Истребитель Ведьм… Ханута как-то поведал о нем Джекобу на одном завшивленном постоялом дворе. Он так упился тогда, что едва выговорил это имя:

– Гуисмунд… да… Ни один человек на земле не разбирался в колдовстве лучше его. Знаешь, как его прозвали?

Джекобу почудилось, будто он слышит в ответ свой собственный голос, звенящий мальчишеский голосок:

– Истребитель Ведьм!

Все, ради чего он последовал за старым Ханутой, сосредоточилось в этом имени: опасность, тайна, посулы заколдованных богатств, способных превратить в золото жизнь, такую скучную и тоскливую по ту сторону зеркала.

Уже тогда Хануте не понадобилось объяснять Джекобу, откуда возникло прозвище Гуисмунда. Ни по ту ни по другую сторону зеркала людям не свойственно появляться на свет с даром к колдовству, но в Зазеркалье существовал один способ этот дар обрести. Ужасный способ, и Гуисмунд был далеко не единственным, кто им не погнушался: нужно выпить еще теплую кровь умерщвленной ведьмы.

– Сколько ведьм он убил?

Ханута заново наполнил свой стакан жгучим спиртным – позже за эту привычку он поплатится рукой и едва не поплатится жизнью.

– Почем мне знать? Сотни. Тысячи… никто их не считал. Говорят, он принимал каждую неделю по стакану крови.

Джекоб разглядывал остатки герба, еще различимого на выложенной золотом двери: коронованный волк, бокал крови, тут же – арбалет…

Позади них великанец сидел, прислонившись спиной к скалистой стене.

Лиска бросила на него задумчивый взгляд.

– Ваш страж подозрительно сонлив, – заметила она Валианту.

– Эльфовая пыльца, – посетовал карла. – У этих громил с дурьей башкой всегда припасена щепоточка в кармане. Просто невозможно отучить.

Джекоб прислушался, но все, что он улавливал, это затрудненное дыхание великанца. Эльфовая пыльца? Возможно. Он вынул из кармана перчатки. Ему подарила их Лиска, после того как в одном склепе он едва не поплатился пальцами из-за волшебной сигнализации, которой склеп оказался оснащен. Сама она, как и все оборотни, могла противостоять подобным чарам.

Но Валиант нервно поглядел на Джекоба:

– Для чего еще перчатки?

– Покуда ты ни до чего не дотрагиваешься, они тебе ни к чему. Ты что, и вправду хочешь пойти с нами?

– Разумеется.

Голос карлика звучал не слишком уверенно, но уж больно ценная маячила добыча. Это соображение перевешивало даже страх перед мертвым чародеем.

Обменявшись с Лиской взглядами, Джекоб нажал рукой на коронованного волка. Много сил, чтобы открыть дверь, ему не потребовалось. Кое-кто явно уже открывал ее до него.

Запах, заструившийся им навстречу, был едва уловим. Могильные гвоздики – самое простое средство защитить мертвых от жадности живых. Ядовитый клубень сохраняется столетиями. Джекоб задержал Валианта, а Лиска сняла с пояса мешочек и дала каждому по зернышку размером не больше яблочного семечка.

– Ешь! – велела она Валианту, когда тот недоверчиво на нее покосился. – Если не хочешь через несколько шагов уподобиться заплесневелой корке хлеба.

– Следи за тем, куда ступаешь! – шепотом давал ему указания Джекоб. – Ничего не трогай и попридержи язык, в особенности тогда, когда тебе кто-нибудь примется задавать вопросы.

– Вопросы? Кто-нибудь?

Валиант засунул зерна в рот и в замешательстве уставился на открывшийся перед ними коридор.

В стенах темнели могильные ниши. Лиска вовремя схватила карлу до того, как тот налетел спиной на мумифицированный труп.

– Как ты считаешь, почему они похоронены именно здесь? – зашипела она на него, в то время как Джекоб заталкивал мумию обратно в нишу. – Ведь это склеп чародея! Они наверняка ждут не дождутся, чтобы пробудиться.

Человек, которого они обнаружили еще через несколько шагов, скончался всего несколько дней назад. Могильные гвоздики укрыли его ковром мертвенно-зеленых цветов. Не успела Лиска перешагнуть через труп, как тотчас же началось нашептывание.

– Кто вы такие? – Голоса раздавались из могильных ниш.

Валиант в ужасе замер, но Джекоб подтолкнул его дальше.

– Ничего не отвечай! – прошелестел он ему на ухо. – Пока ты им не отвечаешь, они не смогут причинить нам зла.

На мумиях были перевязи с гербом и броня поверх полуистлевшей одежды. Большинство рыцарей Гуисмунда приняли смерть вслед за своим повелителем, но, если верить записям современников, лишь немногие пошли на это добровольно.

Они нашли еще пять свежих трупов: не вернувшиеся охотники за сокровищами. По некоторым трупам, несмотря на ковер гвоздик, было заметно, что над ними поработали мечом.

А вокруг шелестел погребальный хор мертвецов. Никогда еще Джекоб не видел такого ужаса на ушлой физиономии Валианта. Даже Ханута становился в усыпальницах бледнее, чем где-либо еще. Джекоба они обычно оставляли безучастным. По его опыту, места обитания живых бывают гораздо опаснее. Но, проходя мимо погребальных ниш, он вдруг почувствовал на груди моль, словно прикосновение холодной ладони.

Гляди на них, Джекоб. Скоро ты станешь таким же, как они. Кожа что пергамент, оскал челюстей, паутина в пустых глазницах.

Он с трудом переводил дух, и Лиска это заметила. Не издавая ни звука, она придвинулась к нему и вышла вперед, словно надеялась отвлечь смерть, глядевшую на него из каждой ниши. Они дошли до поворота. Запах могильных гвоздик между тем густо набряк в воздухе, налипая им на кожу, словно дешевые духи. И внезапно они очутились перед плотной завесой из мертвецов. Двенадцать мумифицированных рыцарей свисали с потолка, преграждая путь. Правда, одно из тел оканчивалось уже на ребрах, остальное кто-то отсек парой добрых ударов сабли. Нечего сказать, изящный способ прокладывать себе путь через занавес из трупов, но назначение свое он выполнил. Видимо, карлики нанимали на службу не одних только болванов.

Валиант от отвращения выругался, хотя он был единственным, кому не пришлось нагибаться под изувеченным телом. Вознаграждение ожидало их позади ужасного занавеса: еще одна дверь с выкованным на ней золотым изображением мужчины.

Корона указывала на его королевское происхождение, накидка из кошачьих шкурок – на чародея из людей. На плече у него восседал золотой ворон, символ несметных богатств, а на ногах красовались семимильные сапоги, намекавшие на необъятные просторы его владений. В правой руке он сжимал арбалет. За этот арбалет Истребитель Ведьм якобы продал душу дьяволу. Сказки. Но Джекобу довелось увидеть в Зазеркалье наяву слишком многое из того, что считалось сказками, чтобы усомниться в правдивости этой истории.

Дверь с золотым изображением Гуисмунда была приоткрыта. Охотник за сокровищами, чей труп лежал за нею, наверняка мнил себя уже у цели, совершенно позабыв о том, что всякая западня стоит открытой, словно приглашение. На теле, насколько Джекобу удалось увидеть через щелку, не было никаких видимых повреждений, но ужас, застывший на восковом лице, служил весьма красноречивым предостережением. Лиска заглянула ему через плечо.

– Чары теней? – прошелестела она.

Да, судя по всему. Джекоб поставил фонарь на пол и вынул нож. Смола, которой он натер лезвие, примешивала к затхлому воздуху запах древесной коры. Рядом лисица меняла обличье. Иной раз лисье чутье было гораздо полезнее, чем лишний пистолет.

Забудь, что это вопрос твоей жизни и смерти, Джекоб. Наслаждайся охотой.

И вновь – знакомое возбуждение, смешанное со страхом и желанием его преодолеть. Перед ним не устоишь. Лиске объяснять это было не нужно. Она протиснулась впереди него через дверь.

Склеп был огромен.

Фрески на стенах поражали яркостью красок – неудивительно, ведь со дня написания их окутывал мрак. Это были столь мастерски выполненные картины ада, что складывалось ощущение, будто языки пламени лижут тебе кожу. На одной из стен сквозь огонь гарцевал сам Гуисмунд в рыцарских латах. У дьявола, к которому он направил коня, были рога, но на этом сходство с нечистой силой из родного мира Джекоба и заканчивалось. В остальном выглядел он как обычный человек в одеждах богатого торговца. Фрески на потолке представляли величественную бесплотную процессию духов погибших, покидавших свои безжизненные тела на поле боя. Колонны, поддерживавшие потолок, были из того же темного мрамора, что и саркофаг в центре усыпальницы. Четыре каменных рыцаря преклонили вокруг него колена, опираясь на мечи – такие же черные, как гроб, у которого они бдели.

Позади Джекоба досадливо выругался Валиант.

Саркофаг был открыт.

Они пришли слишком поздно.

Джекоб обернулся к лисице. Когда на ней мех, не так легко прочесть ее чувства, но с годами он научился и этому. Отчаяние, стоявшее в ее глазах, было страшнее его собственного. Недолго суждено было теплиться надежде, что, может быть, он все же останется жить.

Разбитая крышка саркофага лежала между коленопреклоненными рыцарями. Рядом с ее обломками покоился страж, для которого Джекоб приготовил свой нож: двойник Гуисмунда, безликий исполин, подобный тени, отброшенной вечерним солнцем на каменные плиты. Лужа крови вокруг него доказывала, что к жизни его вызвало колдовство, доступное только ведьмам – и тем, кто пил их кровь.

Подобная тень умела убивать так же бесшумно, как при жизни следовать за своим господином. Джекоб склонился над ней. Из горла торчал кинжал. Пахло смолой. Стоит выдернуть нож из горла, как исполин тотчас же снова пробудится к жизни. Кто бы его ни прикончил, он об этом знал. Джекоб выпрямился. На один миг ему послышались между колоннами шаги, но, когда он обернулся, позади него стояла только лисица.

– Эльфовая пыльца! – Она бросила на Валианта презрительный взгляд.

Джекоб нагнулся к ней:

– Он еще здесь?

Она повела, принюхиваясь, носом. И покачала головой.

Проклятье.

Джекоб сунул кинжал обратно за пояс. Не многие охотники за сокровищами умели невредимыми пройти мимо великанца или знали, какая смола обезвреживает тень мертвеца. В своих поисках они по большей части обходили друг друга стороной, но Джекоб знал их всех, по крайней мере по именам. Кто же из них здесь побывал?

– Чертов мерзавец! – Валиант стоял над обломками крышки гроба и смотрел в распахнутый саркофаг. – Корону он себе тоже прихватил! – бранился он. – А кто его надоумил выкромсать и сердце? Неужто седобородые из карликового совета по новой принялись торговать с темными ведьмами?

Мертвеца в саркофаге разложение не тронуло, но у него недоставало правой руки и головы, а там, где прежде билось сердце, в груди зияла дыра. Углубление, как горло и культя правой руки, было запечатано золотом – значит, труп в таком виде и положили в гроб. Валиант потянулся было за скипетром, лежавшим рядом, но Джекоб грубо его одернул.

– Видишь пожухлые листья под ним? Они заколдованы. Или отчего, по-твоему, его не коснулось разложение?

Он осмотрелся. Пол в склепе был выложен зелеными мраморными плитами, но от колонн к гробу, словно лучи компаса, пробегали четыре полосы из алебастра. Джекоб взял шахтерскую лампу, которую карлик поставил рядом с гробом, и прошелся вдоль одной из алебастровых полос. Она была инкрустирована буквами из белого золота. На светлом камне эти буквы едва различались.

ГЛАВАТА НА ЗАПАД

Всякий охотник за сокровищами знал этот язык. Ведьминский. Лиска посмотрела Джекобу вослед, а он между тем шагал вдоль второй и третьей полосы.

РАКАТА НА ЙУГ

НА ИСТОК СРЦЕТО

Надписи легко было перевести:

ГОЛОВА НА ЗАПАДЕ

РУКА НА ЮГЕ

СЕРДЦЕ НА ВОСТОКЕ

Может быть, эта охота еще не окончена.

Джекоб приблизился к четвертой полосе. Надпись на ней была существенно длиннее, чем на остальных:

ЗАЕДНО ТИЕ ПОСЕДУВААТ ОНА

ШТО КОПНЕЕ ДА ПОСЕДУВААТ ПОЕДИНЕЧНО,

ВО ШУМАТА, КАДЕ ШТО СИТЕ

ЗАПОЧНАТИ

– Зачем ты надевал перчатки? Забери у него скипетр! – начал канючить Валиант. – А на другой руке – еще перстень с печатью.

Джекоб не обратил на карлу никакого внимания. Он напряженно вглядывался в буквы.

ВСЕ ВМЕСТЕ ВЛАДЕЮТ ОНИ ТЕМ,

ЧЕМ ЖАЖДЕТ ОБЛАДАТЬ

КАЖДЫЙ В ОТДЕЛЬНОСТИ,

В УКРЫТИИ, ГДЕ ОНИ ВСЕ

НАЧИНАЛИ

Нет. Тот, другой, арбалет не нашел. Еще нет.

– Джекоб. – Лиса была еще в меху.

Шаги…

Едва слышные.

Джекоб поднял лампу. Между колонн как будто мелькнула какая-то фигура, темная, как камень, за которым она попыталась укрыться.

Лисица бросилась на чужака еще до того, как Джекоб успел ее удержать. Охотничий инстинкт делал Лиску легкомысленной, а Джекоб, устремившись следом за ней, ругал себя за то, что не обыскал как следует склеп. Он услышал визг Лиски и едва не споткнулся о нее. Она упала между колонн и, пока поднималась на ноги, меняла образ. В тот же миг позади них раздался вопль карлика, зовущего их на помощь.

На незнакомце, оттолкнувшем карлика с дороги, была одежда из ящеричных шкурок, а темно-зеленые прожилки выгодно подчеркивали текстуру его черной ониксовой кожи. Гоил. Джекоб ринулся было на него, но, как назло, в ногах у него замешался Валиант, и гоил, прикрывая за собой дверь в склеп, насмешливо сделал ему ручкой. Валиант завизжал и, спотыкаясь, покатился вслед за ним. Он впился ногтями во фриз из черепов и с таким остервенением принялся трясти дверь, что у него под руками начали крошиться кости.

– Почему ты его не пристрелил? – кричал он. – Быть запертым в усыпальнице! Так ты себе представляешь прекрасную смерть?

Лискин лоб был весь в крови. Джекоб в тревоге отвел ей назад волосы, но рваная рана под ними была не слишком глубокой.

– И как ты его не заметила?

– У него нет запаха.

Она злилась. На саму себя, на чужака, который их надул.

Нет запаха. Джекоб посмотрел на тень с покрытым смолой кинжалом в горле. Гоил знал толк в своем деле.

– Мы здесь с голоду сдохнем! – Валиант озирался, словно крыса, угодившая в мышеловку.

Джекоб направился обратно к алебастровым полосам и стал изучать буквы.

– Скорее уж задохнемся.

Лиска приблизилась к нему.

– Я возьму его след, – прошептала она ему. – Обещаю.

Но Джекоб покачал головой:

– Забудь про гоила. Арбалета у него все равно нет.

Он смотрел на буквы. Они были тем следом, по которому нужно идти.

Ты покойник… Еще нет.

– Чем это вы там занимаетесь, черт вас побери? – Голос Валианта заполонил склеп настоящей карликовой паникой. – Сделайте же наконец что-нибудь! Ведь это наверняка не первый склеп, где вы оказались запертыми!

Тут карлик попал в точку. Джекоб вернулся к саркофагу и взялся руками в перчатках за скипетр. Среди строителей королевских усыпальниц бытовало поверье, что их повелитель лишь уснул и в один прекрасный день проснется. Потому они клали ему в гроб ключ. Хотя в пробуждение безголового короля поверить было особенно трудно.

Дверь в усыпальницу мгновенно распахнулась, едва Джекоб выписал скипетром в воздухе имя Гуисмунда. Валиант с облегчением заспешил на свободу, но Джекоб перешагнул через мертвого охотника за сокровищами, лежавшего перед дверью, и прислушался. Рыцари-висельники раскачивались потихоньку туда-сюда, и ему почудилось, что он слышит вдалеке шаги.

– И откуда этот гоил разнюхал про склеп? – брюзжал Валиант. – Ну, если совет карликов отрядил его без моего согласия, я…

– Глупости! Зачем бы ему понадобилось усыплять великанца, если бы за всем этим стоял твой карликовый совет? – перебил его Джекоб. – Нет. – Он снял с мертвеца за дверью куртку. – Его называют Бастардом, и он единственный гоил, который мало-мальски понимает в охоте за сокровищами.

– Бастард… ну конечно! – Валиант провел рукой по лицу. Капли холодного пота все еще поблескивали у него на лбу. – Тот, который запросто может подкоротить конкурентам пальчики.

– Пальчики, язык, нос… Слава у него та еще.

Джекоб завернул скипетр в куртку мертвеца.

– Ты не находишь ли, что было бы справедливо дать вот это мне? – промурлыкал Валиант и одарил его своей наиневиннейшей улыбкой. – Это еще не большая цена. За все мое гостеприимство, так сказать… неоценимую помощь…

– Ах за помощь? – Лиска взяла у Джекоба из рук сверток со скипетром. – Ты задолжал мне еще половину за перо, но мы готовы тебе немного уступить, если ты достанешь нам лошадей и провиант на дорогу.

– Провиант на дорогу? Зачем?

Невинность улетучилась. На лице Валианта она и без того смотрелась чужеродно, словно сыпь.

– Можешь отправляться обратно в склеп, если тебе не терпится это узнать. Я уверена, Бастард был не так слеп, как ты.

Джекоб стоял перед дверью в усыпальницу и разглядывал золотое изображение Гуисмунда. Оставалось только надеяться, что гоил разгадает загадку Истребителя Ведьм не раньше его.

Ну дела! Как будто ему мало было того, что приходилось бегать наперегонки со смертью.

13. Тот, другой

В зале, где их принял Горбун, было так темно, что Неррон едва мог различить собственные руки. Гардины из темно-синей парчи поглощали свет, проникавший через высоченные окна; от пламени свечей, горевших рядом с троном, не испытывали боли даже глаза гоилов. Король Лотарингии был очень умным человеком. Он приложил все старания, чтобы его каменнокожим гостям было как можно уютнее, ведь гость, чувствующий себя как дома, менее бдителен.

Шарль Лотарингский уже много лет как распрямил свой скрюченный хребет с помощью волшебного корсета из рыбьих костей, но прозвище Горбун, к превеликой его досаде, так за ним и закрепилось. Поскольку он был человеком тщеславным, седину в бороде и в волосах он приказал облагородить растолченным серебром и очень переживал из-за морщин, избороздивших ему кожу в силу возраста, пристрастия к табаку и любви к хорошему вину.

Приближаясь к нему, лорд Оникс почтительно склонил голову. При лотарингском дворе старомодную помпезность, которую так любили Ониксы, встречали с презрением. Никаких коленопреклонений, никаких мундиров, только в случае официальных торжеств. Горностаевую мантию и парчовый жилет своих предков Горбун отдал на растерзание моли. По душе ему были скроенные по последней моде костюмы из черного шелка, а кроме того, он питал склонность к тоненьким табачным палочкам, введенным в обиход при лотарингском дворе послом Альбиона. Одну из таких палочек он зажал сейчас двумя пальцами. Сигареты. Для слуха Неррона само название отдавало чем-то вроде кусачего насекомого. Говорят, Горбун прячется за их дымом, чтобы ничего нельзя было прочесть по его лицу. Шарль Лотарингский напоминал того коронованного кота, который выдавал себя за вегетарианца, в то время как из уголка его пасти торчал мышиный хвостик. Вокруг него клубился густой серый чад, и его гостю пришлось всячески подавлять кашель, пока он не оказался на безопасном расстоянии от трона.

– Ваше величество.

Голос старого Оникса не выдал ни капли его отвращения к людям. Его темное лицо так же виртуозно скрывало ненависть, как и непомерную жажду власти. Ниясен – на их языке его имя означало «тьма», что подходило в равной мере и к его облику, и к душе. Неррону он приказал оставаться невидимым, пока он его не позовет. Нет ничего проще. Бастард уже поднаторел в искусстве быть тенью.

– Твой охотник за сокровищами оказался таким же нерасторопным, как и работники, завербованные карликами. Ты меня здорово подвел. – Горбун махнул слуге, стоявшему с серебряной пепельницей позади трона. – Очевидно, ты сильно преувеличивал, расписывая мне его таланты.

Неррон чуть не выхватил у него тлеющую табачную палочку и не затушил ее о его царственный лоб.

Спокойно, Бастард. Ведь это король.

Но он никогда не умел держать свои чувства в узде и совсем не был уверен, что желает этому научиться.

– Как я и предвидел, ему удалось открыть склеп, и арбалет для него не составит проблемы! Смею напомнить вашему величеству, что, не будь наших лазутчиков, вы вообще никогда не узнали бы о существовании склепа. Карлики питают иллюзию, что они, как и мы, под землей у себя дома, но недра земли не содержат ни единой тайны, о которой гоилы не имели бы представления.

Нет. Старый лорд не смог замаскировать высокомерие в своем голосе. Оникс. Он всегда считался самой благородной мастью среди каменнокожих – пока себя не объявил королем карнеоловый гоил. От остервенения, с каким Ониксы ненавидели Кмена, плавилась их каменная кожа. Они даже выдали врагам расположение гоильских укреплений, только бы его свергнуть, а сума-тюрьма, куда Горбун завел привычку по их наущению упрятывать своих врагов, от кменовых шпионов раздулась до такой степени, что отказывалась служить дальше. Просто чудо, что король гоилов еще жив. Неррон был наслышан о сотне наемных убийц, натравленных на Кмена Ониксами, но телохранители Кмена знали толк в своем деле, пусть даже нефритового гоила с ним рядом больше не было… К тому же на его стороне все еще оставалась Темная Фея.

Старый Оникс обернулся.

Ну наконец-то.

Выход Бастарда.

Неррон отделился от колонны, за которой стоял, и приблизился к трону. Сиденье было изготовлено якобы из челюстей великанца. Как бы там ни было… все эти истории лишь тщатся доказать, что человек с давних пор был властелином этого мира. Исторические изыскания гоилов на этот счет куда более точны. По сравнению с эльфами, феями, ведьмами люди – просто новорожденные. Любая саламандра под землей имеет за плечами более долгую историю, чем они.

В ответ на взгляд, которым смерил его король, Неррон, приближаясь к трону, тут же вообразил себе, как рыбьи плавники его волшебного корсета впиваются Горбуну между ребер. Не то чтобы он не привык к подобным взглядам. Ни красоты, ни знатности происхождения, другим служивших от этих взглядов защитой, у него не было. В детстве он внушил себе, что его выковала из ночного мрамора одна фея, а зеленые прожилки на его коже были лишь остатками листвы, которые она при этом использовала.

Вкрапления малахита в коже Неррон унаследовал от матери. Официально Ониксы заключали браки только с Ониксами, но большинство из них были весьма охочи до всего, что им вовсе не принадлежало. Надо сказать, что от своих внебрачных детей они требовали совсем других качеств, чем от законных сыновей. Неррон уяснил себе это сравнительно рано. Чтобы выжить, бастард должен был уметь ползать и извиваться, точно змея. Но он владел также и другими змеиными добродетелями: искусством быть невидимкой, обманывать. Искусством ужалить, возникнув из тени.

Неррон опустил голову так низко, как сделал бы это старый Оникс. Справа и слева от Горбуна стояли два его телохранителя. Их взгляды были холодны, как трясина, откуда они явились. В охране у лотарингского короля служили водяные. Кожа у них была почти столь же нечувствительной, как у гоилов, а шесть глаз делали их прирожденными телохранителями.

– Итак? – Горбун смотрел на Неррона так же холодно, как и его водяные. – Почему арбалет все еще не у меня, если ты действительно побывал в склепе?

Власть предержащие все на одно лицо, неважно, с человеческой кожей или с каменной. Власть – это то, что их сближает, но они жаждут больше, больше, больше.

– А его там никогда и не было. – Голос Неррона был не бархат, не то что у Горбуна или лорда Оникса, он был грубым и шершавым, как солдатская одежда.

– Ах вот как? Тогда где же он?

– Во дворце Гуисмунда, в Мертвом Городе.

Горбун стряхнул пепел с черных брюк.

– Не мели ерунду. Дворца больше нет. Он исчез в день его смерти, вместе с десятью тысячами подданных Гуисмунда. Эту историю мне рассказывали еще мои няньки, ведь, в конце концов, Гуисмунд – один из моих предков. Есть у тебя в запасе что-нибудь еще, кроме расхожих баек охотников за сокровищами?

Ох, этот гоильский гнев. Он разливался, словно кипящее масло, по артериям Неррона. А ведь прежде, когда зиме не видно было конца, народ Лотарингии скармливал своих королей драконам.

Твое прокопченное мясо пришлось бы им очень по вкусу, горбатый королишко.

Неррон!

Он заставил себя улыбнуться:

– У трупа Гуисмунда не хватает сердца, головы и руки. Это значит, что он воспользовался старинным ведовством чародеев. Надо спрятать три части целого в трех друг от друга удаленных местах, и тогда исчезнет то, что действительно хотят скрыть. Видимо, это был его дворец. Указания в усыпальнице нельзя истолковать иначе. Да и найдется ли тайник надежнее? Как только части трупа будут собраны воедино, он появится снова.

Вот, пожалуйста. Глаза под тяжелыми веками поглядели на него с несколько большим уважением.

– И что же? Ты знаешь, где искать эти три недостающие части?

– Разыскивать утраченное – мое ремесло.

И он найдет их. Если только Джекоб Бесшабашный его не опередит. Из всех охотников за сокровищами на свете в склепе надо было нарисоваться именно Бесшабашному! А Неррон ему еще и тень Гуисмунда убрал с дороги! Появись Бесшабашный несколькими часами позже – надписи на полу он бы уже не прочитал. Бутылочку с кислотой Неррон держал наготове. Досадно. Очень досадно.

Пару раз их пути уже чуть не пересеклись. Бесшабашный обошел Неррона в поисках хрустального башмачка. Его портрет красовался на первой полосе каждой газеты. Неррон вырезал их и сжигал в надежде сглазить своего конкурента. Но Джекоб Бесшабашный стал с тех пор еще популярнее, и если кто-либо интересовался корифеями в охоте за сокровищами, то до сих пор называли его имя.

До сих пор, Неррон.

На этот раз он его побьет.

Глаза Горбуна стали темными, словно павлинья яшма. Мир превратился в мышиную нору, а он стал котом, притаившимся рядом с ней и поджидавшим добычу.

Пусть думает, что ты всего лишь его мышка, Неррон. Только так сильные мира сего позволяют самостоятельно вести охоту.

Горбун что-то шушукнул одному из своих водяных в покрытое коростой ухо. Удивительно, как проворны они на суше.

Когда водяной выскользнул за высокую дверь, в темный зал упала полоска дневного света, и Шарль Лотарингский принялся внимательно изучать свои ногти, словно сравнивая их с когтями гоила.

– Благодаря арбалету, – произнес он, – Лотарингия обрела бы возможность держать в узде ваших забияк. И вы наверняка понимаете, что я не могу препоручить его поиски исключительно одному гоилу.

Гоил. Он выговорил это слово так, как они все произносили его своими мягкими губами: как если бы у них во рту было что-то тухлое, что-то такое, что хотелось срыгнуть и выплюнуть.

Лицо Ниясена превратилось в маску из черного камня. Ничто другое не вызывало в Ониксах большей ненависти ко Кмену, чем то, что он вынудил их пойти на альянс с мягкокожими. Один только дух людской вызывал у Ниясена тошноту. По голосу его, правда, этого определить было нельзя.

– Разумеется, ваше величество, – произнес он с мастерски наигранной почтительностью, – кого вы имеете в виду в качестве сопровождения?

Вернулся водяной. Перед тем как снова занять пост у трона, он буркнул что-то своему господину. Шарль Лотарингский наморщил мягкий лоб. Человеческая кожа беззащитна, как кожа червей, извивающихся на солнце. Странно, что они не высыхают.

– Мой сын Луи, – в королевском голосе звучали одновременно нотки раздражения и невольной любви, – как я слышал, сейчас на охоте, но, как только он вернется, все будет готово к его отъезду. Эта задача станет замечательной подготовкой к его будущей ответственной роли наследника престола.

Луи Лотарингский. Неррон опустил голову. А за чем он охотится? За камеристками своей матери? Неррон кое-что слыхал о кронпринце, и ничто из этого не предвещало добра.

– Но будет очень трудно обеспечить его безопасность.

Неррон не смог скрыть досаду в своем голосе. Он работал один, всегда один, а эта охота обещала стать главной в его жизни.

Старый Оникс бросил на него предостерегающий взгляд.

А что? Лучшим назовут того, кто достанет арбалет! Власть. Земля. Золото… Существовало много такого, за что бы Оникс и Горбун запросто продали своих детей и жен. А Неррон желал только одного: быть лучшим в своем деле. Ни на земле, ни под землей не нашлось бы ничего иного, чего бы он жаждал более страстно. Но ни утраченного дворца, ни арбалета ему не видать как своих ушей, если в погоне за сокровищем ему придется нянчиться с каким-то там принцем. А при наличии такого серьезного соперника об этом вообще можно забыть. О Бесшабашном Неррон Ониксу не рассказывал. Это было его личное состязание. Нанимателям достаточно будет узнать, что охота позади, а Бесшабашный в проигрыше.

Взгляд Горбуна сделался таким же холодным, как кожа его водяных. Короли всегда исходят из того, что общество их сыновей следует воспринимать как незаслуженную честь, пусть даже сами они не слишком высокого мнения о своих отпрысках.

– Вот ты и позаботишься о его безопасности. Я приказал пристрелить моего лучшего охотника после того, как мой Луи вернулся с охоты весь в ссадинах. – Коронованный кот выпустил когти. – Дополнительно я приставлю к Луи моего лучшего телохранителя.

Приехали.

Может быть, принцу прихватить с собой на охоту за сокровищами еще и портного? Или слугу, снабжающего его эльфовой пыльцой? Говорят, Луи до нее падок.

Неррон опустил голову и представил себе, как зеленые соцветия плесени из склепа Гуисмунда расползаются по коже Горбуна.

А Джекоба Бесшабашного он побьет, чего бы ему это ни стоило.

14. Всего лишь визитка

Он мчался, давно не чуя под собою ног, карабкаясь все дальше, по кочкам, раздирающим в кровь кожу; через лес, гораздо темнее того леса, где ему повстречался Портняга; вслед за человеком, который, как он думал, был его отцом, хотя тот ни разу не обернулся. Иногда ему хотелось его только нагнать. Иногда – убить. Это был мрачный лес.

– Джекоб! Проснись!

Он вскочил. Рубаха на нем взмокла от пота, так что он озяб в холодном воздухе ночи. В первую минуту он не помнил, где находится. Он даже не знал, в котором из миров, пока не увидал над собой между ветвей две луны и Лиску, склонившуюся к нему на коленах.

Фландрия, Джекоб.

Топкие луга. Ветряные мельницы. Широкие реки. В последней гостинице их сожрали постельные клопы, а потому они решили ночевать под открытым небом. Путь их лежал к побережью, где они намеревались сесть на паром в Альбион.

– Все в порядке? – Лиска смотрела на него в тревоге.

– Да. Всего лишь страшный сон.

С дуба над ними заухала сова. У Лиски был все еще озабоченный вид. Конечно, Джекоб.

С тех пор как она узнала правду, смерть ей мерещится в любом твоем насморке.

Он взял ее руку и положил себе на сердце.

– Слышишь? Бьется. Ясно и ровно. Может статься, проклятия фей действуют только на тех, кто родился по эту сторону зеркала.

Лиска попыталась улыбнуться, но вышло не очень убедительно. Они оба знали, о чем она подумала: его брат был вовсе не из этого мира, а кожа его все-таки превратилась в нефрит.

Четыре дня назад они покинули месторождение и с тех пор на отдых почти не останавливались. Что означали надписи на полу в склепе, Джекобу было более или менее понятно, но доказательство этому они получат лишь тогда, когда в руках у них окажется арбалет. То, что голова, сердце и рука мертвеца понадобились, чтобы что-то спрятать, они оба поняли, едва увидали изуродованный труп, – это было очень распространенное колдовство. Но то, что Гуисмунд таким образом спрятал не только арбалет, им поведали алебастровые слова. Они с Лиской крутили их и так и эдак и сошлись на том, что они могли значить только одно.

У Истребителя Ведьм было трое детей. Когда их отец лежал на смертном одре, его старший сын Фейрефис (или Файрфист, Огненный Кулак, как он себя позже именовал) притязал на корону Альбиона, располагавшегося к западу. Его младший брат Гарумет, тот, кого якобы спас арбалет, сделался королем Лотарингии, южной части владений Гуисмунда, а единственная дочь Гуисмунда Оргелюза основала династию императоров аустрийских на востоке, выйдя замуж за одного из рыцарей своего отца и родив от него двух сыновей.

ГОЛОВА НА ЗАПАДЕ

РУКА НА ЮГЕ

СЕРДЦЕ НА ВОСТОКЕ

Фейрефис получил голову своего отца. Гарумет – руку. Оргелюза – сердце.

ВСЕ ВМЕСТЕ ВЛАДЕЮТ ОНИ ТЕМ,

ЧЕМ ЖАЖДЕТ ОБЛАДАТЬ КАЖДЫЙ

В ОТДЕЛЬНОСТИ.

Нетрудно было догадаться, что здесь имеется в виду арбалет.

В УКРЫТИИ,

ГДЕ ОНИ ВСЕ НАЧИНАЛИ.

Все дети Истребителя Ведьм родились во дворце, который Гуисмунд приказал выстроить в верхней части Мертвого Города, но на том месте, где он стоял, после его смерти осталась только пустая площадка. Чтобы скрыть арбалет, Истребитель Ведьм сделал так, что дворец исчез, а три жутких ключа к разгадке тайны доверил своим детям. Безумие, владевшее им в последние годы жизни, утвердило его в мысли, что таким образом он установит между ними мир, но это его желание так и не исполнилось. Они ненавидели друг друга так же яростно, как и своего отца. Некоторые предания утверждают, что их мать была ведьмой и стала причиной ненависти Гуисмунда ко всем остальным ведьмам. В других рассказывается, что ведьмой была вторая его жена; она-то и поведала ему про средство, сделавшее его чародеем.

Как бы то ни было, а дети Гуисмунда сражались друг с другом, однако разгадать загадку своего отца не смогли и надписи в склепе, видимо, вовсе не читали. Но Бастард надписи видел, и Джекоб не питал ни малейших иллюзий относительно того, что гоил их не расшифровал. Оставался только вопрос, кто из них в поиске трех ключей окажется проворнее.

Голова, рука, сердце. Запад, юг, восток.

Лиска предложила пуститься сначала в самый далекий путь. Иными словами, в Альбион. Если счастье им улыбнется, они уже через два дня прибудут туда – только бы ходили корабли.

В начале года частенько случалось, что штормы задерживали их в гавани. Месяца два-три, может быть, меньше. Времени в обрез, даже если Бастарду не удастся первым найти ужасное наследство Гуисмунда.

Лиска вынула рыжее платье из седельной сумки.

– Как ты думаешь, на кого Бастард работает?

Она все еще превращалась почти каждую ночь, хотя уже и сама заметила, как сильно сокращает лисий мех ее годы. Но она была права: это ее дело и Джекоб не должен вмешиваться. Ни ради матери, ни ради Уилла он не отказался от вылазок за зеркало, и не отказался бы от них даже в расчете на менее опасную и, может быть, более продолжительную жизнь. Есть вещи, которых сердце жаждет так сильно, что рассудок оказывается лишь беспомощным наблюдателем. Сердце, душа, что бы это ни было…

– Насколько мне известно, по большей части на Ониксов, – сказал он, вытягивая из седельной сумки оловянную миску, которая его уже не раз избавляла от перспективы ложиться спать на голодный желудок. – Его отец был одним из самых знатных лордов. В случае если Бастард найдет арбалет, у гоилов, пожалуй, скоро появится другой король.

Миска наполнилась хлебом и сыром, едва Джекоб потер ее рукавом. Настоящего голода он не испытывал, просто боялся заснуть и опять оказаться в лесу, где бежал за своим отцом. Его рассудок отмахивался от этой мысли, но она свербила, как досадное нашептывание: Ты и в самом деле умрешь, так с ним и не увидевшись, Джекоб.

Лиска сбросила человеческую одежду и снова переоделась в лисье платье. Оно сделалось ее второй кожей и шелковисто поблескивало, совсем как в тот день, когда Джекоб впервые ее в нем увидел.

– Джекоб…

– Что? – Он не мог отвести глаз.

– Ляг поспи. Мы уже столько дней не останавливались на ночлег. Паром ведь отходит только завтра.

Она права. Он взялся за свой рюкзак. Где-то у него припасено снотворное из другого мира. Кажется, таблетки были с ночного столика матери. Она много лет страдала бессонницей. Он поднял визитную карточку, выпавшую из рюкзака на покрытую инеем траву. Норебо Джон Ирлкинг. Странный незнакомец, поручившийся за него на аукционе и воспылавший интересом к пропыленному наследству его семейства.

Лисица поменяла облик и теперь вылизывала шерсть, словно хотела во что бы то ни стало изгнать человеческий запах. На одно мгновение она прижалась к нему, как прежде, когда под лисьей шкурой еще скрывался ребенок. Когда он нашел ее в капкане, они оба были детьми. Джекоб почесал ее за острыми ушами. Такая красавица. В любом из образов.

– Будь осторожна. Охотники уже в пути.

Словно ей надо было об этом напоминать.

Она легонько куснула его за руку – лисий способ продемонстрировать свою любовь – и бесшумно скрылась на невесомых лапах среди деревьев.

Джекоб уставился на визитку, которую все еще держал в руках. Надо было попросить Уилла побольше разузнать про его странного благодетеля. И где были его мозги?

Да, Джекоб, где? Смерть уже сидит у тебя на закорках. Норебо Джон Ирлкинг подождет. Даже если тебе не по нраву цвет его глаз.

Он бросил карточку в траву. Месяца два-три… Два дня на пароме – и кто знает, сколько времени еще, – чтобы отыскать в Альбионе голову. Потом обратно в Лотарингию и в Аустрию, на поиски сердца и руки. Сотни миль со смертью на закорках. Вполне может статься, он получил этот свой последний шанс слишком поздно.

Ветерок, пробежавший по его мокрой от пота рубахе, принес с собой вонь близкого болота. Две луны исчезли за темными облаками, и мир вокруг на миг показался таким мрачным и чужим, словно хотел напомнить ему, что он здесь в гостях.

Где предпочитаешь умереть, Джекоб? Здесь или там?

Ветер сдул в огонь несколько вялых листьев, а с ними и карточку Ирлкинга.

Она не горела.

Листья, лежавшие сверху, рассыпались в прах, но визитка осталась невредимой, такой же, какой Ирлкинг ее сунул ему в руку. Джекоб обнажил саблю и поддел карточку острием из пламени. Подняв визитку, он обнаружил, что бумага оставалась белоснежной.

Волшебная вещица.

И как она попала в другой мир? Что за вопрос, Джекоб? А как попал туда бутылочный джинн? Но кто пронес визитку сквозь зеркало? И знал ли Ирлкинг вообще, что такое он сунул ему в руку? Слишком много вопросов, и у Джекоба было недоброе чувство, что ответы на них будут ему не по вкусу.

Он повернул карточку. Ее обратная сторона была сплошь испещрена словами, и когда он провел по ним пальцами, на них остался след от чернил.

Джекоб, добрый вечер.

Я очень сожалею, что наша встреча было такой мимолетной, но надеюсь, что в будущем мы будем видеться очень часто. Полагаю, я мог бы так или иначе способствовать тебе в твоих нынешних поисках. Разумеется, не совсем безвозмездно, однако моя цена не будет непомерно высока для тебя, обещаю.

Едва Джекоб дочитал до конца, надпись поблекла, осталось только имя Ирлкинга.

Глаза цвета травы.

Лепрекон? Или один из гильхов, которых ведьмы на севере, где-то в Суоми, согласно поверьям, лепили из глины и вызывали к жизни своим хохотом? В Чикаго? Нет. Должно быть, это какой-то дешевый трюк, шутка старикашки, случайно завладевшего волшебной вещицей. Сначала Джекоб хотел выбросить карточку, но потом завернул ее в золотоносный платок и сунул обратно в карман. Лиска права. Надо поспать. Но едва он улегся рядом с умирающим огнем, как откуда-то раздались выстрелы, а он все лежал и вслушивался в темноту, пока спустя несколько часов не услышал тихую поступь лисицы, после чего Лиска расстелила подле него свое одеяло.

Скоро она задышала так тихо и ровно, как дышат только во сне, и Джекоб, окутанный ее теплом, наконец тоже уснул, позабыв о кошмарах, его поджидавших, и о карточке, принесшей слова из другого мира.

15. Паучья почта

Экипажи и рысаки. Шарль, король Лотарингии, коллекционировал их, как некоторые собирают портреты актрис. Экипаж, в котором сидел Неррон, был выкрашен в национальные цвета Лотарингской земли, а дверцы его – усыпаны алмазами. В выборе костюмов вкус Горбуна отличался гораздо большей изысканностью. Неррону пришлось потрудиться, чтобы найти место, скрытое от глаз королевских шпионов и лазутчиков Ониксов, ибо то, что ему предстояло выяснить, не касалось ни тех ни других.

Но где застрял этот Джекоб Бесшабашный? Ведь не могла же его так надолго задержать в склепе мелкая неувязка с дверью. Первое правило охоты за сокровищами (да и жизни вообще): нельзя недооценивать своего противника.

Стало быть – где же он?

Неррон достал из-под ящеричной рубашки медальон – одно из самых драгоценных своих сокровищ – и выпустил паука. Паука этого он украл в свой пятый день рождения – и тем самым спас себе жизнь. Ониксы собирали всех своих бастардов от пяти до семи лет во дворце на берегу подземного озера, такого глубокого, что мурены, обитавшие в нем, по рассказам, вырастали до ста метров в длину. Неррон совершенно не понимал, почему его мать не проявляла никакой радости по поводу оказанной им чести и лишь скупо роняла одно-два слова ему в ответ, пока он восторгался чудесами подземного дворца. До сих пор обиталищем им служило углубление в скале, с выдолбленной нишей для спанья да столом, где его мать шлифовала малахит, такой же, как ее собственная кожа. Неррон не отличался ни ростом, ни красотой – ничем, что ценили бы Ониксы, – и его матери было ясно, что это означает. Лорды Ониксы не желали, чтобы их кровь текла в ком попало. Бастардов, не прошедших выбраковки, выбрасывали в озеро, на берегу которого стоял дворец. Однако когда пятилетнее дитя, дожидаясь своего приговора в библиотеке, умудрилось похитить драгоценное шпионское орудие, они решили, что в будущем оно может оказаться полезным.

Паук выглядел заспанным, но тотчас же пустился в пляс, едва Неррон ткнул его в бледное брюшко когтем.

Пауки-близнецы.

Редкие и очень ценные.

Он затратил долгие месяцы на то, чтобы научиться понимать, что такое выписывают восемь ног на поверхности его ладони. Их пантомима напоминала танец, исполняемый пчелами, когда им надо указать своим соплеменникам путь к многообещающим цветам. Но паук сообщал не о том, что видел сам, а о том, что довелось подсмотреть его брату-близнецу, а тот забрался в усыпальнице Гуисмунда на одежду Джекоба Бесшабашного.

Голова. Рука. Сердце. За чем отправиться сначала?

То, что выплясывал паук, напоминало обрывки беседы: «…Один старый друг… не знаю… да уже давно… два-три часа на пароме…»

Паром… Это может означать только Альбион и тем самым – запад. Прекрасно. Одна мысль о Большом проливе и то вызывала у Неррона тошноту. Морская болезнь гоилов… Если голова в Альбионе, то Бесшабашный окажет ему неоценимую услугу, разыскав ее там и переправив на континент.

Паук плясал дальше, но его брат-близнец был ужасно болтлив и тараторил все, что успевал схватить на лету. Какая, к черту, разница, какого цвета небо над Бесшабашным, или чем там пахнет, или останется он спать под открытым небом или выберет гостиницу? Ну, давай же. Куда именно держит путь Бесшабашный? Он уже в курсе, где ему искать сердце и руку? Но паук все вытанцовывал меню какой-то фландрской гостиницы. Проклятье, если бы эти бестии были чуть-чуть поумнее…

– Это ты тот гоил, который сопровождает принца?

Не голос, а влажное нашептывание.

Водяной стоял перед окошком кареты, чешуйчатый, как ящерицы, из чьих шкурок были пошиты одежды Неррона. Шесть глаз были бесцветны, как вода в поилке для лошадей.

Гоил, который сопровождает принца. Ну вот, приехали…

– Его высочество ждет. – У водяного каждое слово звучало как угроза.

Чудно. Его высочество может ждать хоть до посинения. Неррон посадил паука обратно в медальон.

Униформа водяного, шествующего к нему через двор перед королевской резиденцией, колыхалась волнами, словно все его тело протестовало против подобного платья. Дома, в омутах, водяные обыкновенно прикрывали свои чешуйчатые туши лишь водорослями и тиной. На суше они были тоже не бог весть какими чистюлями. Редкая тварь вызывала у гоила большее отвращение.

Принц и водяной.

Саламандра-вонючка…

Неррон сплюнул – и поймал на себе неодобрительный взгляд бесцветных глаз. Хорошо хоть водяные славились неразговорчивостью, к тому же оставалась надежда, что в должности телохранителя его высочества водяной не станет затягивать всякую мало-мальски симпатичную девушку к себе в трясину.

Его высочество ждет.

Неррон проклинал Горбуна с каждым шагом, приближавшим его к царственному отпрыску. Луи Лотарингский дожидался их перед конюшней, где стояли охотничьи лошади его отца. Его походная одежда будет служить приманкой для всех разбойников с большой дороги на сотни миль кругом. Остается лишь надеяться, что спустя несколько дней она покроется грязью сверху донизу, а какой-нибудь дуплячишко стибрит с камзола бриллиантовые пуговицы. Нельзя было не заметить, что наследник лотарингского престола любит кушать обильно и с удовольствием, а белокурые неприбранные локоны окаймляли его опухшее, молочного цвета лицо в таком беспорядке, словно слуги только что извлекли его из кровати. Одного из них он даже притащил с собой: тот едва достигал господину до подмышек и в своем оттопыренном лопатой черном сюртуке напоминал жука. Слуга таращился на Неррона в таком изумлении, словно ни разу в жизни не видал гоила. Неррон ответил ему мрачным взглядом.

Все, что ты о нас слышал, – правда, Жучишко.

Водяной, принц и Жук… Джекоб Бесшабашный радостно потер бы руки, если б увидел эту компанию.

– Итак, что же такое мы на самом деле ищем?

Голос Луи прозвучал брюзгливо, как того и следовало ожидать от капризного королевского баловня. Недавно он отметил свое семнадцатилетие, но невинное выражение лица было обманчиво. Ходили слухи, что ни камеристки его матери, ни ее серебро, которое он без конца закладывал, чтобы оплатить долги на скачках или услуги портного, вблизи его высочества не могли почесть себя в безопасности.

– Ваш отец меня проинструктировал. Дело о Гуисмунде, Истребителе Ведьм, ваше высочество. – Жучишко гнусавил, словно металлическая оправа очков сдавливала ему нос. – Вы, несомненно, сохранили в памяти наш урок, посвященный истории вашего рода. Младший сын Гуисмунда был одним из ваших предков, правда не по прямой линии, – (прямой линии народ Лотарингии в свое время отсек голову), – но через кузена внебрачного происхождения. – Жук закрыл рот и провел по жидким волосам, словно поощряя сам себя за такую неимоверную ученость.

Учитель. Отправляя своего сына на охоту за сокровищами, Горбун приставил к нему учителя! Неррону хотелось бежать куда подальше. Даже преисподняя выглядела заманчиво, учитывая обстоятельства.

Луи со скучающим выражением лица дернул плечиком и уставился на кухарку, шедшую через двор. Одна надежда, что он окажется таким же глупцом, каким выглядит. Это облегчит задачу сохранить от него в тайне все замыслы.

– Можно нам хотя бы взять новую карету? – спросил он. – Ту, к которой не нужно пристегивать лошадей. Мой отец выписал ее из Альбиона.

Не обращай внимания, Неррон. Иначе ты расправишься с ним не позже завтрашнего дня.

– Мы выезжаем через час, – объявил гоил водяному. – По коням, – добавил он, обратив взгляд на Луи. – Но прежде мне надо кое-что прояснить с вашим учителем.

Он сгреб Жука за грудки, каковое обстоятельство, как и ожидалось, его царственного ученика ни в малейшей степени не тронуло, и потащил за собой.

– Я – Арсен Лелу! И я путешествую не только в качестве учителя Луи! – волновался Жук. – Отец его высочества приставил меня запечатлеть приключения своего сына для последующих поколений. Этим даже некоторые газеты заинтере…

Цыкнув, Неррон заткнул ему рот. По части начальственной грубости Ониксы были превосходными учителями.

– Как я понимаю, тебе кое-что известно о младшем сыне Истребителя Ведьм?

На безусых губах Жука наметился налет снисходительной улыбки:

– О нем мне известно решительно все. Но, само собой разумеется, делиться моими познаниями касательно королевской фамилии я стану не со всяким…

– Не со всяким кем? Слушай внимательно, Арсен Лелу! – зарычал на него Неррон. – Прикончить тебя мне легче, чем свернуть шею дупляку, и мы оба знаем, что твой ученик палец о палец не ударит ради тебя. Так что рекомендую все хорошенько взвесить и посвятить меня в свои познания. – Улыбка Неррона подошла бы любому волку.

Арсен Лелу залился такой краской, словно задумал превратиться в карнеолового гоила.

– Что же вам угодно узнать? – прогнусавил он. Он собрал все свое мужество, чтобы казаться отважным Жуком. – Я могу вам назвать даты и места его самых важных побед.

Я знаю наизусть значительную часть переписки, которую он вел со своей сестрой Оргелюзой по вопросам наследства в Аустрии, его договор о перемирии с братом, который Фейрефис многократно нарушал, его…

Неррон нетерпеливо отмахнулся.

– Известно ли тебе что-нибудь об отрезанной руке, которую Истребитель Ведьм завещал Гарумету?

Осчастливь меня, Жучок. Скажи «да».

Но Лелу с выражением омерзения сложил губы в трубочку:

– Сожалею. О столь гротескном наследстве я никогда не слышал. Это все?

Его скошенный подбородок мелко подрагивал, от страха ли, от унижения, разобрать было нельзя. Жук натянуто поклонился и заспешил присоединиться к другим, но через два шага вдруг остановился.

– Правда, имел место один прецедент. – С миной всезнайки Лелу поправил очки, так что Неррону нестерпимо захотелось сшибить ему их с носа. – Он касался любимого слуги внука Гарумета. Означенный слуга был задушен отрезанной рукой.

В точку.

– Что же такое с этой рукой произошло?

Лелу разгладил на себе жилет, сплошь расшитый королевскими гербами Лотарингии.

– Внук Гарумета подписал ей смертный приговор. В ходе обычного судебного процесса.

– Как это?

– Ее передали палачу, четвертовали и похоронили у ног ее жертвы.

– Где?

– На кладбище в аббатстве Фонтево.

Фонтево. Шесть суток на лошадях – если только Высочеству не приспичит чересчур часто делать привалы. Бесшабашный наверняка проведет не меньше времени в Альбионе.

Голова на западе. Рука на юге.

Неррон улыбался. Он отыщет руку задолго до того, как Бесшабашный вообще разузнает, где находится голова. Все предприятие оказывалось легче, чем ожидалось. И может статься, не так-то уж оно и плохо, прихватить с собой на охоту воображалу Жука. Сам Неррон с книгами не больно-то дружил, в противоположность Бесшабашному, о котором говорили, что он свой человек в любой библиотеке от Белого моря до Ледяной земли и недели напролет корпит над старыми рукописями, если нападает на след сокровища. Нет, это не для Неррона. Он искал следы по большей части по тюрьмам, трактирам и обочинам больших дорог. Но этот надутый Жук… Неррон похлопал Лелу по тщедушным плечикам.

– Неплохо-неплохо, Арсен, – похвалил его он. – Ты только что значительно повысил свой шанс выйти из нашего предприятия живым.

По виду Лелу было непохоже, что эти слова успокоили его. Перед конюшней Луи спорил с водяным по поводу того, сколько лошадей им понадобится для перевозки его походного багажа.

– Ни слова о нашем разговоре! – прошептал Неррон Лелу по пути к остальным. – И забудь газеты, пусть даже Луи уже спит и видит свою физиономию на первой полосе. Я хочу прочесть каждую букву, которую ты нашкрябаешь о его приключениях, и, естественно, надеюсь, что моя роль там будет описана самым лестным образом.

16. Голова на западе

Большинство судов, пришвартованных в гавани Дункерк, дожидались попутного ветра, чтобы отправиться в плавание по морям Зазеркалья. Бриз, гуляя между мачт, начинял воздух всем, что корабли доставляли из самых отдаленных уголков этого мира: серебристый перец, шушукающееся дерево, экзотические животные для княжеских зоологических садов Лотарингии и Фландрии… Продолжать этот список можно было бесконечно. Но на паромах, перевозивших пассажиров в Альбион, вместо мачт торчали выхлопные трубы, выплевывавшие грязный пар ветру в лицо.

Парому, на который сели Джекоб и Лиска, потребовалось вопреки всем прогнозам больше трех дней, чтобы пересечь Большой пролив, отделявший Альбион от материка. Море штормило, и вдобавок капитан снова и снова отдавал приказ заглушить мотор в надежде выследить гигантского кальмара, за несколько недель до того утащившего на дно другой паром.

Джекоба не покидало чувство, что его время убегает, как песок сквозь пальцы, а Лиска стояла у поручней и глядела поверх вскипающих волн, словно надеялась подманить поскорее тот берег. Джекоб недолюбливал морские путешествия почти так же сильно, как гоилы. Лиска же, напротив, чувствовала себя на раскачивающихся палубных досках так, словно здесь родилась. Она была дочерью рыбака. Это все, что она как-то поведала Джекобу о своем происхождении. Она рассказывала о своем прошлом еще неохотнее, чем он. Джекоб знал только, что она родилась в одной из деревень Северной Лотарингии, что отец вскоре после ее рождения скончался, мать снова вышла замуж и у Лисы было три сводных брата.

На четвертый день впереди, за морем седых волн, наконец показались меловые скалы. Они были точной копией скал в мире Джекоба, только с белых альбийских утесов на подплывающие корабли взирали семь королей и одна королева. Каждое изображение было таким огромным, что в ясный день их можно было разглядеть за много миль. Соленый воздух разъедал им лица еще безжалостнее, чем угарные газы разъедали исторические памятники другого мира. Лицо нынешнего короля скрывалось за строительными лесами: дюжина каменотесов как раз подновляла ему усы, за которые он получил прозвание Моржа.

Лиска посматривала на побережье Альбиона как на вражескую территорию. В городских театрах публика рукоплескала оборотням, умевшим на сцене превращаться кто в осла, а кто в собаку. На лисиц же на зеленых холмах охотились с таким неистовством, что Джекоб даже взял с нее обещание не носить лисью шубу на острове.

Альбион… Ханута уверял, что здесь раньше водилось больше волшебных существ, чем в Лотарингии и Аустрии, вместе взятых, но фабрики возникали на влажных от дождя лугах Альбиона стремительнее, чем в Шванштайне. Пока Джекоб вел свою лошадь между ожидавшими на пристани экипажами, ему даже чудилось, будто на близлежащих холмах у него на глазах один за другим вырастают города, так бурно развивающиеся в другом мире. Но холмы были по-прежнему покрыты заколдованными лесами, которые были ему куда больше по сердцу, чем улицы и парки, где они с Уиллом выросли. Джекоб частенько задавался вопросом, не за эту ли первозданность полюбил зазеркальный мир его отец? Или все-таки дело было лишь в том, что он мог здесь выдавать изобретения родного мира за свои собственные?

Они свернули на одну из менее оживленных дорог. Она тянулась на северо-запад через поля и луга, где с трудом верилось, что дупляки и острозубы в Альбионе сделались такой же редкостью, как и домовые-хобы (здешняя родня гномов-лесовичков), а равно чешуйчатые водяные кобольды, которых еще несколько лет назад можно было увидеть пасущимися в каждом водоеме. Последний золотой ворон торчал в виде чучела в музейной витрине, единороги остались только на королевских гербах, а в Лондре, древней столице, строились дворцы для поклонения перед новым чародейством: науками и инженерным искусством. Но целью Джекоба был совсем другой город.

Пендрагон, располагавшийся всего в каких-нибудь сорока милях вглубь страны, мог похвастаться почти таким же множеством башен, что и Лондра, и был таким старым, что ученые все никак не могли сойтись во мнениях относительно времени его основания. А еще этот альбийский город приютил у себя самый знаменитый университет. В центре города лежал огромный камень. Его поверхность гладко отполировали бесчисленные ладони. Лиска придержала поводья лошади и перед тем, как двинуться дальше, тоже провела по его поверхности рукой. Согласно преданию, это был тот самый камень, из которого Артур Пендрагон извлек волшебный меч и тем – задолго до появления Гуисмунда – завоевал себе корону Альбиона. Ни об одном короле Зазеркалья не ходило больше правдивых и мифических сказаний, чем об Артуре. Говорили, что его родила фея, а отец его был лесным царем, одним из легендарных бессмертных, которые в свое время смертельно поссорились с феями, так что те не оставили от них и следа. Артур передал Пендрагону не только свое имя. Он же основал прославленный университет, а краеугольный камень, заложенный в его основание, наделил магической силой, заставлявшей старинные стены по ночам источать ослепительный свет, так что здесь по сей день не было нужды в уличных фонарях.

Здание было окружено кованой железной оградой, словно руины зачарованного города. Ограде было уже много веков. На закате ворота закрывались. Лиска вслушалась в ночь, прежде чем перелезть через них. Стражники, обходившие в темноте территорию, несли караул уже столько лет, что им давно было пора на заслуженный отдых, но никого это не заботило: ведь охраняли они всего-навсего кучу старых книг и запах прошлого, весьма неохотно смешивавшийся с веяниями прогресса.

Башни и фронтоны из бледно-серого камня. Темные окна, отражающие свет обеих лун. Джекоб обожал пендрагонские лабиринты учености. Он провел бесконечные часы в Большой библиотеке, слушал в старинных аудиториях лекции о лепреконах или ведьминских диалектах Лотиана, в зале для фехтования изучил несколько новых (на удивление коварных) выпадов… и все больше убеждался в том, что гораздо сильнее жаждет постичь этот мир, чем тот, где родился. Все эти годы, потраченные на поиск потерянных волшебных вещиц, исполнили его убежденностью, что он призван защищать прошлое, которое жители этого мира больше не ценят.

В большинстве окон исторического факультета, как и в других учебных корпусах, было темно. Лишь на втором этаже горел свет. Роберт Льюис Данбар любил работать допоздна.

Он даже головы не поднял, когда Джекоб вошел в его кабинет. Письменный стол Данбара был так завален книгами, что его самого едва можно было разглядеть за стопками, и Джекоб задался вопросом, в какое столетие тот на этот раз погрузился. Трудно быть сыном чистокровного фир-даррига[2] и одновременно талантливым историком. Нужно блистать куда большей ученостью, чем коллеги человеческого происхождения, но Данбар никогда не испытывал с этим трудностей, хотя от отца он унаследовал крысиный хвост и густую шерсть на всем теле.

Востроносенькая мордочка Данбару, правда, не передалась. Более или менее человеческим лицом он был обязан красоте своей матери. Большинство фир-дарригов родом с Фианны, острова по соседству с Альбионом и его соперника. Фир-дарриги умеют становиться невидимыми и обладают редким даром – фотографической памятью, о чем большинство людей не догадываются.

– Джекоб… – Данбар так и не поднял головы. Он перелистнул страницу и поскреб волосатую щеку. – Воистину величайшая тайна нашего универсума: с какой такой целью университетское руководство платит ночным стражам, если они столь же слепы, сколь и глухи. По счастью, твою пиратскую поступь ни с чем не спутаешь. А вот тебя, Лиска, я, признаться, пропустил! – Он взглянул на нее и улыбнулся. – Клянусь мечом Пендрагона, а лисица-то выросла! И ты все еще терпишь его выходки?

Он захлопнул книгу и бросил на Джекоба насмешливый взгляд.

– И что мы такое разыскиваем на этот раз? Рубашку, пошитую руками хабетрот, коготь грифона? Тебе бы стоило переквалифицироваться. Лампочки накаливания, батарейки, аспирин – вот слова, звучащие нынче магически.

Джекоб подошел к письменному столу и стал разглядывать книги, по бумажным ландшафтам которых Данбар каждую ночь пускался странствовать.

– «История Мавритании», «Ковры-самолеты», «В царстве волшебных ламп»… Ты что, собираешься в отпуск?

– Очень возможно, очень возможно… – Данбар поймал муху и украдкой положил себе в рот. Ни один фир-дарриг не может устоять перед жужжащим насекомым. – Что делать историку в стране, где все одержимы будущим? Что хорошего в том, что нашей жизнью управляют стрелки и шестерни?

Джекоб раскрыл одну из книг и стал рассматривать изображение ковра-самолета, несущего на себе двух лошадей, а заодно и их всадников.

– Поверь мне, это только начало.

Данбар заговорщицки подмигнул Лисе:

– Любит строить из себя пророка, а? Но если спросить, что именно он в этом будущем видит, то от ответа он увернется.

– В один прекрасный день я, может быть, открою тебе и это.

Никого на свете Джекоб не посвятил бы в существование другого мира с большей готовностью, чем Данбара. При каждой встрече он воображал себе, как расширились бы близорукие глаза ученого при виде небоскреба или реактивного самолета. Хотя Данбар неустанно критиковал прогресс своего мира, Джекоб не знал никого другого, кто бы обладал столь великой образованностью, умом и одновременно ненасытным любопытством ребенка.

– Но ты так и не ответил. – Данбар взял стопку книг, чтобы отнести обратно на темные деревянные полки, наводнившие все четыре стены его рабочего кабинета печатным знанием. – Что ты ищешь на этот раз?

Джекоб положил книгу о коврах-самолетах обратно на стол. Как бы он хотел, чтобы нынешняя его охота была посвящена какому-нибудь невинному волшебному предмету вроде этого.

– Я ищу голову Гуисмунда, Истребителя Ведьм.

Данбар так резко остановился, что одна из книг даже выпала у него из рук. Он нагнулся и поднял ее.

– Сперва тебе бы следовало отыскать его усыпальницу. – Его тон стал непривычно холодным.

– Ее-то я как раз нашел. Но у трупа Гуисмунда не хватает головы, сердца и правой руки. У меня такое впечатление, что он приказал отослать голову в Альбион. Своему старшему сыну.

Данбар одну за другой ставил книги на полки, не произнося ни звука. Потом он обернулся и оперся спиной об их кожаные переплеты. Джекобу еще никогда не приходилось видеть столько враждебности в лице Данбара. На историке, как обычно, был длинный сюртук, прикрывавший его крысиный хвост. Лишь огненно-алый цвет одежд выдавал в нем фир-даррига. Других цветов фир-дарриги не признавали.

– Речь об арбалете, ведь правда? Знаю, я тебе кое-чем обязан, но в этом я не стану тебе содействовать.

Несколько лет назад Джекоб вырвал Данбара из лап пьяной солдатни, которая забавлялась тем, что подпаливала ему шерсть.

– Я здесь не для того, чтобы требовать погашения долгов. Но мне надо во что бы то ни стало отыскать арбалет.

– Для кого? – Шерсть Данбара встала дыбом, как шкура изготовившегося к нападению пса. – Крестьяне до сих пор выкапывают на пахотных полях человеческие кости. Да ты никак между делом свою совесть променял на мешок золота? Может, не мешало бы хотя бы время от времени задумываться, чем ты таким занимаешься? Вы, искатели сокровищ, превращаете чудеса вселенной в товар, который себе могут позволить только сильные мира сего!

– Джекоб не собирается продавать арбалет!

Лисицино возражение Данбар пропустил мимо ушей. Он вернулся к своему письменному столу и полистал нервными пальцами свои записи.

– О голове мне решительно ничего не известно, – сказал он, избегая встречаться глазами с Джекобом. – И я ничего об этом не желаю знать. Уверен, ты станешь расспрашивать об этом других, но очень надеюсь, что никто, никто не сможет дать тебе ответ. К счастью, эта страна утратила интерес к черной магии. Хоть что-то хорошее принес нам прогресс. А теперь прошу меня извинить. Завтра я выступаю с докладом о роли Альбиона в работорговле. Еще одна печальная страница.

Он уселся за письменный стол и раскрыл одну из книг, лежавших перед ним.

Лиска бросила на Джекоба беспомощный взгляд.

Он схватил ее за руку и потащил к двери.

– Прости, – бросил он Данбару на прощание. – Мне не надо было приходить.

Данбар не отрывал глаз от книги.

– Иным вещам лучше оставаться ненайденными, Джекоб, – сказал он. – И ты не первый, кто об этом забывает.

Лиска хотела было что-то возразить, но Джекоб вытолкнул ее за порог.

– Я забываю об этом гораздо реже, чем ты думаешь, Данбар, – сказал он, перед тем как затворить за собой дверь.

Что теперь?

Он всматривался в темный коридор.

Тот же вопрос был написан и на лице Лиски. И тот же страх.

В конце коридора мелькнул неверный свет фонаря. Ночной дозорный, державший его, был и в самом деле почти таким же старым, как само здание. Джекоб проигнорировал его потрясенный взгляд и прошествовал мимо, не говоря ни слова.

Стояла ясная ночь, и две луны покрывали крыши пятнами ржавчины и серебра. Лиска открыла рот только тогда, когда они снова очутились перед железными воротами.

– У тебя ведь всегда есть в запасе еще один план. Какой на этот раз?

Да, она его хорошо изучила.

– Придется достать кровавых осколков.

Он уже собирался перемахнуть через ворота, но Лиска схватила его за руку и резко потянула назад.

– Нет!

– Что «нет»?

Он не хотел говорить с ней так резко. Но он смертельно устал, и ему основательно поднадоела эта игра в пятнашки со смертью.

Ты кое-что позабыл, Джекоб. Страх. Тебе страшно.

– Мне нужна голова, и я совершенно без понятия, где мне ее искать, не говоря уж о сердце и руке. Единственный, на чью помощь я надеялся, считает меня бессовестным идиотом, и, по прогнозам, самое позднее через три месяца я и сам буду лежать в гробу!

– Да как же?.. – Голос Лиски сорвался, словно истина засела ей костью в горле.

Черт тебя возьми, Джекоб.

Она толкнула его к железным воротам.

– Ты ведь сказал, что не знаешь, сколько тебе осталось!

– Прости.

Обнять себя она позволила ему лишь против воли. Ее сердце колотилось от страха почти так же быстро, как и тогда, когда он высвободил раненую лисью лапу из капкана.

– Но ведь оттого, что ты теперь все узнала, ничего не меняется, верно?

Она высвободилась.

– Вместе, – сказала она, – таким был наш уговор! И никогда больше не смей мне врать. Мне это надоело.

17. Первый укус

Некоторые вещи стоит поискать в грязи. Вещи мрачные. К ним надо идти по темным улицам, вдали от газовых фонарей и опрятно отштукатуренных домов, идти на запах обездоленности, по задворкам, пахнущим отбросами и протухшей едой. Адрес Джекоб спросил у человека, сидевшего на корточках у входа в один из домов, выдавливая из пойманного эльфа серебряную пыльцу. Эльфовая пыльца – опасное средство, чтобы забыть мир.

В окне лавочки, куда он их направил, не было ничего подозрительного. Было уже далеко за полночь, но то, что Джекобу требовалось, люди как раз предпочитали покупать под покровом ночи. Торговля волшебными предметами и снадобьями в Альбионе строго контролировалась. И тем не менее, если знать, где искать, здесь можно было найти все, что продавалось на материке.

Джекоб постучал по матовому молочному стеклу двери, и внутри заверещал домовой. Эти альбийские гномы отличались морковного цвета волосами и значительно более длинными ногами, чем у их аустрийских родственников. Женщина, им открывшая, явно прилагала немало усилий, чтобы походить на ведьму, но зрачки у нее были круглыми, как у обыкновенных женщин, а благовоние настоек, которыми она напитывала свое глубокое декольте, даже отдаленно не напоминало тех свежих лесных запахов, что обволакивали Альму. Домовой сидел в клетке над дверью. Если их регулярно кормить, они служат надежными стражами и взаперти ничуть не в худшем настроении, чем на свободе. Красные глазки домового жгли взглядом Лису. Видно, он почуял оборотня.

Лжеведьма заперла дверь и, прицениваясь, смерила взглядом платье Джекоба. Его покрой и добротный материал нашептывали ей: «Деньги!» – и лицо ее озарилось улыбкой, такой же поддельной, как и ее духи. Ее лавочка насквозь пропахла болотными лилиями, что не предвещало ничего хорошего. Их часто выдавали за лилии фей, а губчатые грибы, свисавшие с потолка, продавались в качестве афродизиака, хотя единственное их действие заключалось в неотвязных галлюцинациях. Но Джекоб разглядел на полках парочку вещиц, тянувших и на настоящее колдовство.

– Чем может услужить тетушка Златовласка такой очаровательной паре?

Сиплый хохоток выдавал в ней привычку выбирать чечевицу из золы. Мания Золушки… мечта пару часов побыть принцессой. Обворожительная улыбка в адрес Лиски.

– Может, хотите чего, чтобы разбудить старую страсть? Или кто дорогу заступил?

Джекоб с преогромным удовольствием влил бы ей сейчас в рот ее самое ядовитое зелье. Локоны у нее и в самом деле были золотыми. Вроде того липкого золота, которое заваривают лжеведьмы, чтобы выкрашивать им себе губы и волосы.

– Мне нужен кровавый осколок.

Джекоб швырнул два талера на заляпанную стойку. Платок у него в кармане производил их последнее время все менее прилежно. В некоторых местах он так поистерся, что пора было подумать о новом.

Златовласка проверила талер, потерев его между пальцами.

– За торговлю кровавыми осколками дают пять лет тюрьмы.

Джекоб положил ей на ладонь еще одну монету.

Она сунула мзду в карман фартука и скрылась за занавеской. Лиска, побледнев, поглядела ей вслед.

– Они действуют далеко не всегда, – заметила она, не поднимая глаз на Джекоба.

Голос ее был почти таким же сиплым, как у любительницы чечевицы.

– Знаю.

– И ты недели напролет будешь терять кровь!

Она поглядела на него с таким отчаянием, что он на короткий миг едва не поддался желанию обнять Лису и поцелуями стереть страх с ее лица.

Что это с тобой, Джекоб?

Неужели весь этот мусор на полках – все эти любовные напитки, дешевые амулетики, фаланги пальцев, которые, если их поносить в кармане, якобы вызывают влюбленность и вожделение, – так затуманил ему разум? Или это еще одно побочное действие страха за свою жизнь?

Златовласка явилась обратно с пакетиком в руках. Джек взял его и достал осколок бесцветного стекла размером чуть больше донышка бутылки.

– Как мне узнать, что это не подделка?

Лиска взяла у него осколок из рук и провела пальцами по стеклу. Потом взглянула на лже-ведьму.

– Если эта штука причинит ему вред, я достану тебя из-под земли, – предупредила она, – где бы ты ни была.

Златовласка насмешливо скривила рот.

– Это кровавый осколок, золотце. И он, естественно, причинит ему вред. – Она вынула из фартука пузырек и сунула Джекобу в руку. – Натрешь этим порез, тогда будет меньше кровоточить.

Домовой не сводил с них глаз, пока его хозяйка не затворила за ними дверь на засов.

Вниз по темной улице спешила крыса, а где-то вдалеке по булыжной мостовой стучали колеса пролетки.

Джекоб зашел в ближайшую арку и засучил себе рукав. Кровавые осколки… К этому средству сам он еще ни разу не прибегал, но Ханута как-то воспользовался осколком во время охоты за волшебным посохом чародея. Нужно очень точно представить то, что хочешь найти. Потом нанести себе осколком глубокую рану и резать, пока наконец в его стекле, как в бинокле, не отразится цель твоих поисков, – а также, по возможности, и приметы местности, где она находится. Кровавые осколки показывали только то, что имеет отношение к черной магии, но голова Истребителя Ведьм уж наверняка обладала этим свойством.

– И вы нашли тогда волшебный посох? – Лиска с отвращением отвернулась, когда Джекоб нажал осколком на кожу.

– Да.

О том, что Ханута при этом чуть не истек кровью, Джекоб умолчал. Это был скверный вид колдовства.

Но едва он хотел проткнуть осколком кожу, как внезапная боль пронзила ему грудь. Такая боль, какой Джекоб еще никогда не испытывал. Что-то вгрызалось зубами ему в сердце, осколок выскользнул у него из рук, и вопль, сорвавшийся с губ, был таким громким, что на другой стороне улицы в тревоге распахнули окно.

– Джекоб! – Лиска схватила его за плечи.

Он хотел что-то сказать, успокоить ее, но вместо этого лишь захрипел от боли. На ногах он удержался только потому, что его подхватила Лиска. Его старое «я» жаждало укрыться от нее, чересчур гордое, чтобы показывать свою слабость, свою беспомощность. Но боль не прекращалась.

Дыши, Джекоб, вдох – выдох. Это пройдет.

В имени Темной Феи было шесть букв, но теперь он мог вспомнить только пять.

Он оперся на дверь, против которой они стояли, и сжал рукою грудь, в уверенности, что от этого кровь брызнет у него между пальцами. Боль стихла, но само воспоминание о ней заставляло его учащенно дышать.

Приятного мало. Это займет куда меньше года, Альма.

Лиска подняла осколок. Он треснул, однако на нем не осталось ни кровинки. Лиса недоверчиво изучила чистое стекло. Потом отвела руку Джекоба от его груди. У моли над его сердцем на левом крыле появилось пятнышко, по форме напоминающее крошечный череп.

– Это фея забирает свое имя обратно.

Он едва шевелил языком. Ему казалось, что в горле у него застрял колом его собственный крик боли.

Возьми себя в руки, Джекоб.

Ах, эта его проклятущая гордость. Он протянул еще дрожащую руку:

– Отдай мне осколок.

Лиска сунула стекло себе в карман куртки и опустила рукав Джекоба.

– Ни за что, – сказала она. – И мне почему-то кажется, у тебя вряд ли достанет сил его отобрать.

18. Рука на юге

Водяного оказалось вполне можно терпеть. Омбре… Собственное имя он произнес чешуйчатыми губами так, будто плеснула стоячая вода пополам с илом. Даже Луи был вполне сносен, хотя без конца осведомлялся насчет следующего приема пищи и волочился за каждой поселяночкой. Но этот Лелу! Жук трещал без умолку, если только не черкал в своем блокноте. Каждый замок, возвышавшийся среди по-зимнему голых виноградников, каждая полуразрушенная церковь, каждое название города на каком-нибудь поблекшем указателе вызывали целый шквал пояснений. Имена, даты, придворные сплетни… Он жужжал и жужжал, так что Неррону стало казаться, что у него в ухе застрял шмель.

– Лелу! – оборвал он его, когда Жук стал распространяться, почему деревня, через которую они ехали, никак не может быть местом рождения Кота в сапогах. – Видишь ты вот это?

Арсен Лелу замолчал и в замешательстве посмотрел на три предмета, которые Неррон вытряхнул себе на ладонь из кожаного мешка. Прошло несколько секунд, прежде чем Жук сообразил, что это.

– Ты правильно понял! – грозно сказал Неррон. – Палец, глаз и язык. Их обладатели мне порядком действовали на нервы. Как ты думаешь, что я отрежу у тебя?

Молчание. Драгоценное молчание.

Эти «три сувенира», как Неррон их ласково величал, он подобрал в камере пыток Ониксов на память. Они его еще никогда не подводили. Зловещую репутацию надо поддерживать, в особенности если не испытываешь ни малейшего удовольствия от отрезания пальцев и выкалывания глаз.

Молчание Лелу и в самом деле продержалось вплоть до самых крепостных стен аббатства Фонтево. Достаточно было одного взгляда через прогнившую деревянную дверь, чтобы убедиться, что аббатство пребывает в запущении. В галереях разрослась крапива, а в жалких кельях ютились разве что только мыши. На единственном найденном ими кладбище торчало восемь деревянных крестов с вырезанными именами почивших монахов и датами их кончины. Захоронениям этим было лет по шестьдесят, не более, а руку, если верить Жуку, закопали здесь свыше трех столетий назад.

Неррон ощутил непреодолимое желание раскрошить Лелу на ломтики цвета бледного лунного камня. Жук прочел эти мысли у него в глазах и поспешно спрятался за Омбре. «Три сувенира» он запомнил накрепко.

– Вон крестьянин, – пролепетал учитель и указал дрожащим пальчиком на старика, выкапывавшего из заброшенных грядок позади монастыря картошку, – может быть, он что-нибудь знает.

Заметив Неррона, направлявшегося к нему, старик выронил свою скудную жатву. Он так ошарашенно выпучил глаза, как будто перед ним из влажной земли возник сам дьявол собственной персоной. В Лотарингии увидеть гоила все еще мало кому доводилось, но Кмен это наверняка скоро исправит.

– Есть здесь еще какое-нибудь кладбище? – загремел Неррон на старика.

Крестьянин перекрестился и сплюнул ему под ноги. По народным поверьям, это оберегало от нечистой силы. Как трогательно. От гоила не уберегло. Только было Неррон хотел схватить старика за его тощую шею, чтобы хорошенько встряхнуть, как человечек рухнул на колени прямо там, где стоял.

Спешившись, к ним приблизился Луи вместе с Лелу и водяным.

Платья его высочества уже слегка поистерлись в дороге, но по-прежнему выглядели в тысячу раз лучше, чем все, что когда бы то ни было доводилось носить старику. Человечку и в голову не приходило, что перед ним кронпринц Лотарингский, – у него уж наверняка не было привычки начинать утро с чтения газеты, – но все же любой подданный с первого взгляда понимает, когда перед ним господин и что лучше делать, как он велит.

– Спросите-ка вы его о старом кладбище! – шепотом обратился Неррон к Луи.

Ответом ему был лишь недоуменный взгляд. Королевские сыновья не имеют обыкновения выполнять чужие указания. Но Лелу пришел ему на помощь.

– Гоил прав, мой принц! – прошелестел он в надушенное ушко Луи. – Вам-то он наверняка ответит!

Луи бросил на грязные одежды крестьянина полный брезгливости взгляд.

– Есть ли здесь еще одно кладбище? – спросил он скучающим тоном.

Старик втянул голову в щупленькие плечи. Его костлявый палец указал на прогал между елями, росшими за полем:

– Там из них церковь выстроили.

– Из чего? – не понял Неррон.

Старик все еще подобострастно таращился себе под ноги.

– В земле их было видимо-невидимо! – прошамкал он, украдкой засовывая пару картофелин в оттопыренные карманы. – Что с ними еще делать?

Церковь, куда он их привел, ничем не отличалась от прочих церквей этой местности. Тот же серый камень, та же неуклюжая колокольня с плоской крышей, несколько пообветрившихся бойниц, но старик предпочел остаться на почтительном расстоянии, когда Неррон толкнул прогнившую дверь.

Даже герб на стене позади алтаря и тот состоял из человеческих костей. На колоннах в качестве капителей красовались черепа, а в зарешеченном боковом нефе кости были навалены аж до самого потолка. Естественно, имелись и кисти рук: они либо служили подсвечниками, либо растопыривали пальцы, украшая стены. Неррон досадливо поддал ногой по одному из черепов, словно это был футбольный мяч. Ну и как же, во имя малахитовой кожи его матери, откопать здесь именно ту руку, которая ему нужна? Пока он будет тут рыться, по горло в гнилых костях, Бесшабашный уже преспокойненько найдет сердце и голову.

– Еще раз для ясности, что мы здесь такое ищем? – Луи засунул пальцы одному из черепов в пустые глазницы.

– Арбалет вашего предка. – Влажное губошлепство водяного в пустой церкви звучало еще более гулко и угрожающе.

– Арбалет? – Луи презрительно скривил рот. – Мой отец, видно, надеется, что гоилы, разгромив нас, надорвут животики со смеху.

– Это не обычный арбалет, мой принц… – подхватил Лелу. – И все обстоит несколько сложнее, если я правильно понял гоила. – Произнося последнее слово, он сложил губы в трубочку, как жаба, изготовившаяся выплюнуть яд. – Сперва нам надо найти руку, далее…

– Объяснения потом, – грубо перебил его Неррон. Он подошел к одному из боковых нефов и воззрился через решетку на кости, сваленные там в кучу. – Если доверять сведениям Лелу, рука должна быть расчленена. Кроме того, она предположительно не подверглась тлению и ногти у нее позолоченные.

Все чародеи золотили себе ногти, чтобы скрыть плесень, проступающую от ведьминой крови.

– Фу ты черт! – буркнул Луи, поигрывая бриллиантовыми пуговицами на своей куртке.

Все камушки были на месте. Даже на дупляков уже нельзя положиться.

Делай вид, будто его нет, Неррон. Ни его, ни водяного, ни балаболки Жучишки.

Он взломал саблей решетку и – очутился по колено в костях. Ну, красота. Его сапог наступил на чей-то локоть, тот разлетелся на куски. У гоилов после смерти кости каменеют, как и плоть. Куда более аппетитное зрелище, чем разлагающийся труп человека.

– И какая же все это чушь… Пойду-ка я поищу трактир.

Скучающее выражение на лице Луи уступило место раздражению. У него был горячий темперамент, если только он не пребывал под воздействием вина или эльфовой пыльцы. Из черепа на колонне рядом с ними выполз гномик величиной с ладонь. Омбре схватил его до того, как тот успел укусить Луи.

– Желтый гоблин! – Лелу поспешно оттащил своего подопечного назад. – Легко спутать с гоблином домашним, но…

Нерронов взгляд исподлобья прервал начавшуюся было лекцию.

Хррусть.

Водяной прикрепил трупик гоблина к паутине, собиравшей между колоннами пыль и мух.

– Переломанная шея одного будет предостережением другому, – сипло выдохнул телохранитель.

Лелу вырвало прямо на кости, в то время как Луи в зачарованном оцепенении уставился на трупик, и Неррону показалось, что он уловил следы злорадства на рыхлом лице. Не такое уж бесполезное свойство для будущего государя.

– Ну что ж. Счастливых поисков. – Луи швырнул Лелу в грудь черепом и, увидев, как Жук отпрянул, захохотал. – Ты тоже останешься здесь! – приказал он водяному. – Чтобы напиться, сторожевые псы мне ни к чему, а твоя гнусная морда распугает всех девочек.

Он повернулся, но Омбре заступил ему дорогу.

– У меня приказ вашего отца, – прошелестел он.

– Но ведь его же здесь нет! – зашипел на него Луи. – Так что давай-ка убирай с дороги свою рыбью тушу, или я отпишу ему, что ты тащил визжащую девку в деревенское болото, а я тебя за этим застиг. – Луи пригладил локоны рукой и одарил всех поистине королевской улыбкой. – Каждый из нас потешается на свой лад.

И он зашагал царственной поступью прочь, захлопнув церковную дверь за собой с такой силой, что из прогнившего дерева посыпались щепки.

– Иди за ним, – сказал Неррон водяному.

– Да-да, иди, Омбре! – поддакнул Лелу дрожащим от паники голоском.

Но водяной не трогался с места и лишь шестиглазо пялился на дверь, за которой только что скрылся Луи.

– Давай, Омбре, давай, – пискляво повторил Лелу.

Водяной не шелохнулся.

Гордый, как водяной. Это выражение было в ходу даже у гоилов.

– Ну да ладно. Вернется, – сказал Неррон. – Его высочество прав. Чтобы напиться, мы ему ни к чему.

Лелу застонал:

– Но его отец…

– Ты что, оглох? Он вернется! – заткнул ему рот Неррон. – Нам надо отыскать руку с позолоченными ногтями. Давай-ка принимайся за дело, Лелу.

Жук хотел было возразить, однако, вместо этого, втянул голову в плечи и принялся ворошить кости, в изобилии вываливавшиеся из бокового нефа.

Омбре кивнул Неррону.

Шестиглазая благодарность.

Как знать, для чего она еще пригодится.

19. Может быть

Гостиница, где Лиса оставила Джекоба, была такой же затрапезной, как и лавочка лже-ведьмы. Но боль измучила его гораздо сильнее, чем он сознавался, а Лиска не смогла поймать на безлюдной улице ни одной пролетки, чтобы добраться до отеля получше.

Вытянувшись на кровати, Джекоб закрыл глаза. Лиска сидела подле него, пока не удостоверилась, что он крепко заснул. Он учащенно дышал, по лицу блуждали тени: следы, оставленные болью.

Лиска нежно провела ему по лбу, как будто могла пальцами стереть эти тени.

Осторожно, Лиска.

Но что ей было делать? Спасать собственную душу, а его бросить на произвол судьбы?

Она почувствовала, как в ней зашевелилась любовь, похожая на очнувшегося ото сна зверька. «Спи! – чуть не прошептала она любви. – Спи дальше. Или лучше стань тем, чем ты была раньше. Дружбой, ничем более. Без жажды прикасаться к нему».

Во сне Джекоб прижал руку к груди, будто пытаясь пальцами задобрить моль, пожиравшую его сердце.

«Возьми мое сердце! – думала Лиска. – На что оно мне?»

Когда она носила шкуру, сердце ее билось как-то по-другому. Сама любовь для лисицы отдавала свободой. А вожделение, как голод, являлось и проходило без всякой любовной тоски, которую приносил с собой человеческий облик.

Ей было трудно оставить Джекоба одного. Она боялась, что боль опять вернется. Но то, что она задумала, она делала для него. Лиска закрыла за собой обшарпанную комнату на замок, захватив ключ от нее вместе с кровавым осколком.

Даже Данбар, пожалуй, уже покинул свой письменный стол и отправился на боковую. До рассвета оставалось недолго. Лиска была у него дома вместе с Джекобом только однажды, но лисица никогда не забывает дорогу.

Объясниться с извозчиком оказалось нелегко: адреса она не знала, однако по виду деревьев и по запахам могла сказать, куда ехать. Наконец он высадил ее перед высокой живой изгородью дома Данбара. Лиске пришлось трезвонить в колокольчик при входе добрых полдюжины раз, пока наконец из дома раздался рассерженный голос. Данбар наверняка едва успел лечь в постель.

Прежде чем открыть, он просунул в щель ствол ружья, но тут же выпустил его из рук, когда увидел, кто стоит перед дверью. Не говоря ни слова, он пригласил Лиску пройти в гостиную. Над камином висел портрет его матери-покойницы, а на пианино рядом с изображением отца стояли фотографии Данбара с Джекобом.

– Ну что тебя принесло? Я думал, что выразился достаточно ясно.

Данбар прислонил ружье к стене и перед тем, как затворить дверь, еще раз вслушался в темный коридор. Отец его жил с ним. Джекоб рассказывал, что старый фир-дарриг редко покидает дом. Ему надоело, что все на него показывают пальцем. В Фианне сохранилось еще несколько сотен фир-дарригов, но в Альбионе они были такой же редкостью, как теплое лето.

Лиска провела ладонью по переплетам книг, дома так же тесно окружавших Данбара, как и в университете. Там, где она выросла, не было ни одной. Это Джекоб научил ее любить книги.

– Неужели теперь уже не обойтись без ружья, если у тебя в крови и в квартире имеется фир-дарриг?

– Скажем, так оно вернее. Но пользоваться им мне еще не приходилось. Не знаю, хорошая или дурная находка эти ружья. Подобный вопрос возникает, пожалуй, при каждом новом изобретении. Правда, нынче им приходится задаваться, по-моему, слишком уж часто. – Он посмотрел на Лису. – Что до нас с тобой, мы несколько отстали от времени, не находишь? Наши шкуры пропитаны прошлым, а между тем будущее возвещает о себе уже слишком громко, чтобы можно было к нему не прислушиваться. То, что было, и то, что будет. То, что безвозвратно пропало, и то, что еще будет приобретено…

Умница Данбар. Умнее всех, кого Лиска знала, и в любую другую ночь ей ничего не было бы отраднее, как только слушать, как он толкует мир. Но не сегодня.

– Данбар, я сюда пришла, чтобы не дать пропасть Джекобу.

– Джекобу? – Данбар засмеялся. – Да ему пропади пропадом хоть целый мир, он отыщет себе другой!

– Это ему не поможет. Если мы не найдем арбалет, через пару месяцев он умрет.

Данбар унаследовал кошачьи глаза своего отца. Как и лисы, фир-дарриги – ночные создания. Лиске оставалось лишь надеяться, что эти глаза видят ее искренность в потемках.

– Пожалуйста, Данбар. Скажи, где голова.

Гостиную наполнила тишина. Наверное, слезы помогли бы, но Лиска не могла плакать, когда ей было страшно.

– Ну как же, ясно. Третий выстрел… младший сын Гуисмунда. – Данбар подошел к пианино и провел пальцами по клавишам. – Неужели он в таком отчаянии, что возлагает надежды на эту полузабытую историю?

– Он испробовал решительно все.

Данбар нажал на клавиши. В аккордах сосредоточилась печаль всего мироздания. Плохая ночь.

– Его что, Красная Фея отыскала?

– Нет, он сам вернулся к ней.

Данбар покачал головой:

– Тогда так ему и надо.

– Ему пришлось, ради брата.

Говори, Лиска, говори. Данбар боготворит слова. Он живет ими. А в это время моль феи пожирает сердце Джекоба, и никакими словами ее не остановить…

– Пожалуйста!

На секунду Лиска чуть не поддалась искушению приставить ему к груди его собственное ружье. Вот что делает с человеком страх. И любовь.

Словно разгадав ее мысли, Данбар бросил взгляд на ружье.

– Чуть не забыл, что беседую с лисицей. Человеческий облик очень обманчив. Но он тебе к лицу.

Лиска почувствовала, что краснеет. Данбар улыбнулся, но его лицо вскоре вновь сделалось серьезным.

– Я не знаю, где голова.

– Нет, знаешь!

– Да неужели? Это кто сказал?

– Лиса.

– Тогда скажем так: я этого не знаю, но у меня есть одно предположение. – Он взял ружье и провел рукой по длинному стволу. – Арбалет стоит ста тысяч таких вот ружей. Человека, который его использует, он одним махом превращает в массового убийцу. Я уверен, когда-нибудь начнут строить машины, обладающие такой же мощью. Новая магия – это все та же старая магия. Те же цели. Те же стремления…

Данбар прицелился в лисицу и – опустил ружье.

– Дай мне честное слово. Клянись шкурой, которую ты носишь. Жизнью Джекоба. Всем, что для тебя свято, что он не продаст арбалет.

– Моя шкура тебе в том залог. – Никогда еще с ее губ не слетали слова более значимые.

Данбар покачал головой:

– Нет, этого я не требую.

В дверь гостиной просунулась голова. Серая крысиная мордочка, потускневшие от возраста кошачьи глаза.

– Отец! – Данбар со вздохом обернулся. – Почему ты не спишь? – Он потащил старика к софе, где сидела Лиска. – У вас двоих имеется кое-какая общая тема для разговора, – заметил он, пока старый фир-дарриг недоверчиво изучал Лиску. – Поверь мне, ей известно все о благословенной и проклятой участи носить звериную шкуру.

Он направился к двери.

– Этой традицией мы обязаны далекой чужой стране, – сказал он, выходя в коридор, – но вот уже чуть ли не двести лет Альбион свято верит в чудодейственную силу чайных листьев. Даже в пять утра. Может быть, так мне будет легче выговорить то, что ты жаждешь услышать.

Его отец в замешательстве посмотрел ему вслед. Все же в конце концов он повернулся к Лиске и принялся разглядывать ее мутными глазами.

– Лисица, если не ошибаюсь, – сказал он. – От рождения?

Лиска отрицательно покачала головой:

– С семи лет. Шкуру мне подарили.

Фир-дарриг сочувственно вздохнул.

– Ох, это нелегко, – проговорил он. – Две души в одной груди. Я надеюсь, человек в тебе не всегда побеждает. Людям трудно жить в ладу с мирозданием.

20. Одной крови

И снова – ничего. Неррон отбросил еще одну руку обратно к костям, которые они разворошили. За грудой останков Лелу уже почти не было видно. Омбре разломал скамейку, а обломки досок пустил на факелы, всунув по одному в каждую из пустых костяных рук, предназначенных для этого. Но ночь душила неверный свет факелов, а вокруг громоздились еще тысячи костей, скрытые потемками даже от глаз гоила.

А что, если руки вообще нет в этой проклятой церкви? Что, если она зарыта где-нибудь там, снаружи, во влажной земле? Не все же кости они повыкопали!

Неррон уже давно израсходовал все свои проклятия, давно пожелал себе оказаться в сотне других мест и уже тысячи раз спросил себя, а не нашел ли Бесшабашный тем временем голову. Но все, что ему оставалось, – это продираться сквозь кучи бледных человеческих останков и надеяться на чудо.

Лелу и водяной помогали с умеренным воодушевлением, но все же это были четыре дополнительные руки, отделявшие ноги, черепа и ребра от костлявых пальцев.

Хорошие – в горшочек, Поплоше – те в зобочек.

Он уже казался себе настоящей Золушкой.

Не о том думаешь, Неррон.

И чего лишний раз вспоминать, как Бесшабашный опередил его в охоте за хрустальным башмачком?

Водяной поднял голову и схватился за пистолет.

Кто-то толкнул церковную дверь.

Луи споткнулся о первый же череп, лежавший у него на пути, и удержал равновесие, лишь ухватившись за колонну.

– Вино в этой местности погорше лимонада моей матушки, – выдал он, еле-еле ворочая языком. – А уж девчонки на морду – страшнее тебя, Омбре!

Его вырвало, и, конечно же, на груду костей, которых они еще не изучили.

– Как долго вы еще намерены здесь копаться? – Сшитым по мерке рукавом он вытер рот и, шатаясь, пошел на Неррона. – И вообще… все эти поиски сокровищ… волшебный арбалет… Моему отцу следовало бы лучше выписать себе таких же хороших инженеров, какие есть в Альбионе!

Он остановился как вкопанный, уставившись на груду черепов слева от него. Из нее что-то торчало. Омбре вытянул саблю, но Луи нетерпеливо от него отмахнулся.

– Шею я и сам ему сломаю, – пьяно пропел он. – Не так уж это и трудно. Крошечные ядовитые бестии…

Лелу бросил на Неррона тревожный взгляд. Укус желтого гоблина почти так же опасен, как укус гадюки. Но у того, что показалось из-под костей, не было ни желтой кожи, ни ручек с ножками.

– Не смей! – бросился Неррон на водяного, уже занесшего свой меч.

Три пальца, бледные, как свечной воск.

Они мелко-мелко перебирали в воздухе, как ножки саранчи. Неррон попробовал было их схватить – и с проклятиями отпустил. У него рука онемела до локтя.

Рука чародея – а ты как думал, Неррон?

Пальцы подбирались к Луи. Он отшатнулся, однако позади него уже карабкалось что-то вниз по колонне. Большой и указательный пальцы. Недостающая часть. Омбре замахнулся на них саблей, пальцы ловко уклонились от клинка. Луи схватился за свой кинжал, но был так пьян, что едва смог выдернуть его из-за пояса.

– Проклятье! – в отчаянии завопил он. – Сделайте же что-нибудь!

Часть руки поползла по его сапогу.

– Хватайте ее, ваше высочество! – закричал Неррон. – Ну, смелей!

В венах Луи текло не слишком много гуисмундовой крови. Однако для защиты этого должно было хватить. В противном случае… Луи наклонился. Пальцы дрыгались, словно ножки громадного отвратительного жука, но не причинили Луи ни малейшего вреда. Смотри-ка, а Высочество и в самом деле кое к чему сгодился! Со всех сторон к нему сползалось по куску. Обе половинки запястья карабкались по плитам, словно черепахи.

Словно ребенок, играющий в жуткие кубики, Луи составил части целого воедино. Мертвая плоть склеивалась, как расплавленный воск. На кончиках пальцев и на ногтях налипли остатки золота. Неррон ухмыльнулся. Да, это та самая рука.

Маленький мешочек-кисет, который он вытянул из-под куртки, Неррон привез из одной горной местности в Анатолии, откуда мало кто выбирался живым, но всякий охотник за сокровищами хотя бы раз в жизни пытался достать такой. Туда можно засунуть все, что угодно, любого размера, и оно будто исчезает. А когда потребуется, достаточно хорошенько пошарить в бездонном кисете, чтобы извлечь скрытое.

Неррон подставил кисет Луи.

Принц отступил и, словно непослушное дитя, спрятал руку за спиной.

– Нет, – рявкнул он, вырывая кисет у Неррона из рук. – Почему это я должен отдавать ее тебе? Ведь рука пришла ко мне!

Лелу не смог подавить злорадную улыбку, но водяной встретился с Нерроном взглядом, в котором память об издевательствах Луи лежала на дне, будто булыжник в трясине.

Что ж, так и быть.

Может быть, это когда-нибудь избавит его от необходимости сворачивать Высочеству шею собственноручно.

21. Не может быть

Что бы ты без нее делал, Джекоб?

Пока Лиска смотрела из окна вагона, он все спрашивал себя, что она на самом деле там разглядывает: поля, мелькающие снаружи, или собственное отражение в стекле. Джекоб часто застигал ее за рассматриванием своего человечьего облика как чего-то совершенно постороннего.

Заметив его взгляд, Лиска улыбнулась со смешанным выражением уверенности в себе и смущения, знакомого только ее человеческому «я». Лисица смущения не ведала.

За окнами клубился дым паровоза; вагон-ресторан качало из стороны в сторону, и официант во фраке едва не ронял чашки и тарелки с подноса. Джекобу казалось, что боль минувшей ночи обострила его восприятие. Мир вокруг представлялся таким же прекрасным и неповторимым, каким запечатлелся в его душе, когда он впервые шагнул сквозь зеркало. Джекоб провел рукою по чашке, которую ему принес официант. На белом фарфоре красовались изображения эльфов – эти создания все еще во множестве живут на цветах в Альбионе. За соседним столиком двое мужчин спорили о пользе великанцев на службе в альбийском флоте, а на шее у одной из женщин поблескивали слезки сéлки, девушек-тюленей, эти жемчужинки без раковин находят на юге, на песчаном побережье острова. Он по-прежнему любил этот мир, хотя знал, что эта любовь может стоить ему жизни.

Чай, несмотря на разрисованную эльфами чашку, отдавал такой горечью, что пропустить хотя бы глоток его надо было себя заставлять, но хорошо помогал против вялости, навалившейся после укуса моли.

Лиска взяла его за руку:

– Как ты? Мы почти приехали.

За холмами показались крыши Голдсмута, гавани королевского флота. Позади раскинулось море, серое и широкое. Оно казалось спокойнее, чем во время их путешествия на Альбион.

Хорошо.

Джекоб не мог поверить, что им опять предстоит подняться на корабль.

– У тебя есть еще деньги? – прошептала Лиска через стол. – Или ты все отдал за кровавый осколок?

Джекоб был знаком с одним баталером, приторговывавшим формой военных моряков, но обойдется это недешево, а золотой платок становился все более ненадежным. На проезд им хватило впритык, так долго платок раскошеливался. Джекоб сунул руку в изношенную ткань, и пальцы его наткнулись на визитку Ирлкинга. Не в силах больше сопротивляться искушению, он вынул ее.

Нам было больно, не так ли? И с каждым разом будет хуже. Феи любят причинять смертным страдания.

Кстати, сегодня я виделся с твоим братом.

Лиска посмотрела в его сторону.

– Чья это визитка?

Она приложила все усилия, чтобы вопрос прозвучал как бы между прочим, но Джекоб понял, о ком она подумала. Она все никак не могла забыть жаворонковую воду. Хотя боль, застывшая в глазах Лисы, сохранилась в его памяти гораздо более явственно, чем Кларины поцелуи.

Тебе не мешало бы ей об этом сказать, Джекоб. И уже давно.

Он подвинул Лиске карточку через стол. Когда она взяла ее в руки, слова уже исчезали.

– Волшебная! – Лиска перевернула ее другой стороной. – Норебо Джон Ирлкинг… хмм…

Кондуктор прошел по вагону, объявляя следующую остановку.

– Свою визитку он вручил мне вовсе не здесь.

Джекоб поднялся. Другой мир сделался вдруг таким близким, что одежды вокруг показались сплошным маскарадом. Цилиндры, сапоги на пуговицах, рюш… В этот миг он словно заблудился между мирами: ни там ни здесь.

– Но что у него за дела с Уиллом?

Да, что? Похоже, речь шла далеко не только о нескольких старинных вещицах. Все это Джекобу очень не нравилось, но зеркало далеко, и минуют, возможно, недели, прежде чем он снова увидится с Уиллом. Если, конечно, вообще увидится.

Ах, пропади все пропадом… Ну конечно же увидится.

Лиска поднесла визитку к носу. Вечно эта лисица, даже в человеческой коже.

– Серебро. И запах, мне не знакомый.

Она протянула ему визитку обратно и взяла свое пальто. Джекоб стоял рядом, когда она его покупала. Ткань почти такого же цвета, как ее шкура.

– Нехороший запах. Будь осторожен.

При выходе другие пассажиры прижали их к дверям. Платформа тонула в паровозном дыму, но со стороны гавани ветер доносил через железнодорожные пути запахи соли и дегтя. Носильщики. Извозчики. Два грузчика с деревянными каркасами на спине дожидались двух карликов, в вагоне-ресторане сидевших позади Джекоба и Лисы. Продираться сквозь вокзальную толпу – сомнительное удовольствие, особенно если росту в тебе всего метр.

Джекоб и Лиса подозвали одну из пролеток, стоявших внизу у входа. Лиска вышла на площади, где находились лавочки заведующих корабельным снаряжением, а Джекоб велел извозчику доставить его в гавань. Им оставалось только уповать, что голова Истребителя Ведьм и правда находится там, где указал Данбар. Но чтобы в этом убедиться, надо было сперва исхитриться и проникнуть на борт королевского флагмана.

22. Броня

Вот так они там и стояли: борт к борту. Скрип мокрых снастей смешивался с криками чаек и голосами мужчин, готовящих суда к отплытию. Ни один флот в Зазеркалье не мог тягаться с альбийским. Эта убежденность была написана на лбу у каждого матроса, несшего свой мешок наверх по качающимся деревянным трапам, у офицеров, стоявших, облокотившись на поручни, под флагом с коронованным драконом. Альбион даже не пытался сделать тайну из того, с какой целью его флот выходил в море.

Джекоб поднял газету, лежавшую на влажной пристани. Буквы заголовков на первой полосе были витиеваты почти до неузнаваемости, но смысл был так же прозрачен, как и во всех передовицах мира:

КОРОЛЕВСКИЙ ФЛОТ ПОСТАВЛЯЕТ ОРУЖИЕ ФЛАНДРИИ

Надежда на победу над гоилами куется на фабриках Альбиона

Они чувствовали себя весьма уверенно. Все знают, как гоилы боятся моря. И Альбион вооружал не только Фландрию. Его суда возили оружие и на север, где против гоилов сложился альянс. Между тем весь флот уже ходил не только под парусами, но и на паровой тяге, и хотя огневая мощь его была известна на весь мир, Уилфреду Моржу имеющихся пушек все казалось мало.

Джекоб принялся рассматривать рисунок, напечатанный на следующей странице. Разобрать что-либо на мокрой бумаге было почти невозможно. И – вновь все то же ребячество: сердце, готовое выпрыгнуть из груди, как тогда, при виде самолетов в гоильских укреплениях. Охота, на которой он уже давным-давно поставил крест. След, снова и снова уводящий в никуда. И вот опять этот след попадается ему там, где Джекоб в жизни не стал бы его искать.

«ВУЛКАН» НА ДОКЕ В ГОЛДСМУТЕ

Кованая гроза морей в третий раз покидает порт в качестве эскорта для поставки оружия. Этот шедевр альбийской инженерной мысли СПОСОБЕН ПОВЕРГНУТЬ В ДРОЖЬ ДАЖЕ ГОИЛОВ.

Джекоб выпустил из рук газету и испытующе посмотрел вдоль рядов кораблей.

Слева от него был корабль, ради которого он, собственно, сюда и явился: «Титания», флагман альбийского флота, названный так в честь матери короля. Экипаж – 376 человек. 45 пушек. В грязной воде порта покачивалось отражение носовой фигуры, но Джекоб удостоил его лишь беглым взглядом. Его глаза разыскивали корабль с передовицы.

Где же он?

Джекоб скользил взглядом по деревянным корпусам и мачтам судов, пока наконец не поймал блик солнечного света на тусклом металле.

Вот он где. У последнего причала. Серый и ужасный. Стальная акула среди сонма деревянных макрелей. Плоский корпус возвышался над водой лишь на несколько метров и был вплоть до ватерлинии обшит железом, железной была и дымовая труба корабля. В мире Джекоба первые железные корабли почти решили исход Гражданской войны в США, но этот был существенно более современной версией.

Джекоб. Брось!

Но у рассудка не было никаких шансов. Сердце Джекоба колотилось у самого горла, пока он прокладывал себе путь через коробки и походные вещмешки, мимо матросов, грузивших провиант и боеприпасы, мимо женщин, провожавших своих мужей, и детей, прижимавших заплаканные личики к кителям отцов. Ему казалось, что он продирается сквозь чащу из своего сна, только вместо деревьев были корабельные мачты.

Вблизи железный корабль впечатлял еще больше. Его размеры были исполинскими, хотя бóльшая часть корпуса скрывалась под водой. На деревянном трапе, ведущем от причала на палубу, стояли четыре моряка. Трое из них были в форме офицеров королевского флота, четвертый же носил штатское. Он стоял к Джекобу спиной. Седые волосы его, как и у Джекоба, были коротко подстрижены.

А что, если это он? После всех этих лет!

Иди обратно, Джекоб. Былого не вернешь. Все в прошлом.

Но теперь ему снова сделалось двенадцать.

К черту моль на груди. К черту то, зачем он здесь. Он стоял как вкопанный и в оцепенении глядел на обшитый броней корабль и на спину чужака.

Джекоб!

Мимо него проходил юнга с двумя коробками сигар под мышкой. Последние поручения офицеров.

Мальчишка испуганно захлопал ресницами, когда Джекоб остановил его:

– Можешь сказать, кто вон тот человек? Тот, рядом с офицерами.

Юнга уставился на него так, словно Джекоб поинтересовался, как зовут солнце.

– Это Брюнéль. Он построил «Вулкан», а сейчас проектирует новый корабль.

Джекоб отпустил его.

Один из офицеров обернулся, а человек в штатском продолжал стоять к нему спиной.

Брюнель. Не такая уж распространенная фамилия. Изамбард Брюнель был одним из любимых героев отца. В свое время, когда Джекобу едва исполнилось семь, Джон Бесшабашный объяснял своему старшему сыну план постройки железного моста, разработанный Брюнелем.

Столько лет, и – внезапно они, может быть, стоят в нескольких шагах друг от друга!

– Мистер Брюнель? – Как неуверенно прозвучал его голос! Как будто ему и в самом деле было всего двенадцать.

Брюнель обернулся, и Джекоб увидел его лицо. Лицо незнакомца. Лишь глаза были такими же серыми, как у отца.

Что он при этом ощутил, Джекоб не знал. Разочарование? Облегчение? И то и другое?

Скажи что-нибудь, Джекоб. Ну, давай же.

– Брюнель… Необычная фамилия.

– Мой отец родом из Лотарингии. – Брюнель улыбнулся. – Могу узнать, с кем имею…

– Джекоб Бесшабашный.

Офицер, стоявший рядом с Брюнелем, поклонился Джекобу и обратился к инженеру:

– Это твоя полная противоположность, Джон. Его хлеб – погоня за старым волшебством. Перед тобой человек, который очень преуспел на этом поприще. – Он протянул Джекобу руку. – Каннингем. Не столь редкая фамилия. Лейтенант королевского флота. Очень рад с вами познакомиться. К счастью, наши газеты не устают публиковать сообщения об охотниках за сокровищами, правда, о трофеях они отзываются все чаще в пренебрежительном тоне. Орден императрицы аустрийской за хрустальный башмачок, Железный крест Баварии за семимильные сапоги… Признаться, я всегда завидовал вашему ремеслу. В детстве я твердо решил, что не стану учиться никакому другому делу.

– Что ж, для меня честь познакомиться с вами. – Брюнель поклонился Джекобу, выражая свое признание.

Акцент у него был не лотарингский.

У них за спиной грузили торпеды. Такие торпеды способны разорвать в клочки, как бумагу, корпус любого деревянного корабля.

Каннингем посмотрел Джекобу вслед, когда тот распрощался, а Брюнель опять отвернулся. Новый волшебник Альбиона.

Облегчение и разочарование. Старая полузабытая мечта. Джекоб едва различал дорогу. Бочки, снасти, ящики с провиантом… все вокруг расплывалось, как тогда его собственное лицо в темном стекле зеркала.

«Погляди, Джекоб. Вот мост, такой же невесомый и совершенный, как гамак паука, с той только разницей, что он из железа». Помнил ли он вообще, как выглядел его отец? Он помнил его голос, помнил, как отцовские руки ставили его, карапуза, на письменный стол, чтобы он мог потрогать модели самолетов, висевшие над ним…

– Джекоб!

Кто-то схватил его за рукав. Лиска.

– Баталер запросил целое состояние. – Она незаметно указала взглядом в сторону матросов, тащивших мешки с углем к грузовому люку «Титании». – Денег хватило только на один комплект формы. Удалось тебе найти способ попасть на борт?

Черт. Ничего он не нашел. Погрузился в прошлое и за этим занятием совершенно забыл, что у него скоро не останется будущего.

– Что с тобой? – Лиска смотрела на него с беспокойством. – Что-нибудь случилось?

– Нет. Ничего.

И это даже было правдой. Ничего не случилось. Ему привиделся призрак, тот же призрак, за которым он, спотыкаясь, мчался тогда, во сне. Настало время похоронить не только мать, но и отца. А он-то думал, что давно уже с этим покончил.

Он взял у Лиски из рук сверток с униформой. Несколько матросов, не скрываясь, глазели на них, и Джекоб бросил в их сторону сердитый взгляд, чтобы одернуть.

– Как ты намерена проникнуть на борт?

Лиска пожала плечами:

– Лисица дорогу всегда отыщет.

– Это слишком опасно!

– Мистер Бесшабашный!

Джекоб обернулся. На одну долю секунды он ожидал увидеть перед собой узкое лицо Брюнеля, но позади него стоял Каннингем.

Офицер угловато поклонился Лиске и в некотором смущении улыбнулся Джекобу:

– Мы… хмм… выходим только через час. Я бы очень хотел представить вас нашему капитану. Уверен, ему будет в высшей степени интересно услышать отчет о ваших приключениях.

У Джекоба уже вертелся на языке вежливый отказ, но Лиска его опередила:

– А на каком корабле вы служите, мистер Каннингем?

Каннингем указал на корабль позади себя:

– На «Титании». Сопровождаем груз оружия во Фландрию. Мы отбываем на закате.

Лиска одарила Каннингема своей наиобворожительнейшей улыбкой.

– Мы будем чрезвычайно рады, – промурлыкала она, вынув сверток с униформой у Джекоба из рук и незаметно спрятав его за спиной.

Каннингем так и просиял от восхищения, а Джекоб про себя торжественно попросил прощения у всех газетчиков, которых ему случалось проклинать за вранье и преувеличения.

– Конечно, – степенно подтвердил он. – Мы не спешим. Я был бы даже не прочь составить вам компанию в путешествии. Обожаю морские прогулки. – Еще ни разу у него с губ не слетало более беззастенчивой лжи.

Каннингем едва мог скрыть радость. Капитан «Титании» вполне разделял страсть своего первого офицера к охоте за сокровищами и разместил их в каюте, предназначавшейся для самого короля в тех случаях, когда его величество наносил визит на свой флагманский корабль. Каннингем представил их капитану в качестве Джекоба Бесшабашного и его супруги, отчего Лиска густо покраснела, и Джекобу пришлось объяснить, что они только недавно поженились. Это была далеко не последняя ложь, к которой ему пришлось прибегнуть за вечер.

Капитан угостил их таким сытным обедом, словно им предстояло путешествовать не три дня, а все триста. Кок уже сервировал десерт, когда «Титания» снялась с якоря, и Джекобу становилось все труднее переносить качку, а Каннингем все выпытывал у него подробности о приключениях, о которых англичане знали из газет. Когда капитан, щеголявший такими же невообразимыми усищами, как король, стал расспрашивать о способах людоедов приканчивать свои жертвы, Лиска, сославшись на кровожадность предмета разговора, откланялась. Джекоб с удовольствием последовал бы за нею, но Каннингем не отставал от него, так что пришлось утешаться тем, что Лиска наверняка разузнает все о сменах караула на борту и о путях к бегству, а там и ему удастся найти предлог, чтобы уйти. В иллюминаторе капитанской каюты виднелись фонари на мачтах другого фрегата, а перед ними – залитые лунным светом железные борта корабля Брюнеля.

– Надо полагать, мистер Брюнель во время подобных плаваний находится на борту «Вулкана»? – Джекоб очень гордился тем, что ему удалось задать этот вопрос как бы мимоходом.

Капитан с презрением покачал головой.

– По моим сведениям, он еще ни разу не покидал Альбион. Так, Каннингем?

Его первый офицер кивнул, а капитан налил себе бокал портвейна.

– Брюнель не большой любитель моря…

– Что заметно по кораблю, который он построил. – Капитан опрокинул содержимое своего бокала себе в глотку, как будто вместе с вином мог выплеснуть и железный корабль. – К несчастью, король совершенно от него без ума, в особенности с тех пор, как тот построил ему пресловутый безлошадный экипаж. Между делом их встречаешь уже на каждом шагу. Посмешище. Форменное посмешище. Вот и железный монстр там, за иллюминатором, делает из нас таких же клоунов. Бронированная нянька…

Джекоб не мог отвести глаз от «Вулкана», в то время как Каннингем и капитан увлеклись разглагольствованиями о былых морских сражениях и красоте охваченных пламенем деревянных кораблей. Вскоре эти двое перешли на рассуждения о пробивной силе современных пушек и о неприятном эффекте, когда они разрывают человеческие тела в клочья, и он поспешил откланяться, хотя история о потерянной руке Хануты им наверняка доставила бы немало удовольствия.

Когда Джекоб вышел наружу, из-за темных облаков выглядывала серебряная луна, поразительно напоминавшая луну из другого мира, а сияние ее красного близнеца превращало волны в ржавое железо. Лиска ждала на передней палубе. Под нею над пенящейся водой парило носовое украшение.

– Как твой желудок? – Никто, кроме нее, не знал о его отвращении к кораблям. Даже Ханута. – Тебе повезло, что море спокойно.

Как повезло и в том, что он, приняв лучшего инженера Альбиона за своего отца, свел знакомство с офицером королевского флота, наслышанным о подвигах Джекоба Бесшабашного. Может быть, удача опять стала благоволить ему. Пора бы уж…

– В носовой части три поста, – вполголоса сообщила Лиска. – Я отвлеку их, пока ты перемахнешь через поручни.

Один из караульных постов располагался в нескольких метрах от них, между спасательными шлюпками. Часовой глазел на Джекоба с Лисой. Что он видел? Влюбленных в лунном свете?

А что, если так оно и есть, Джекоб? Что, если он вдруг позволит себе забыть, чем Лиска была для него все эти годы? Даже часовому хочется ее поцеловать. У него это на лбу написано.

Ты разобьешь ей сердце, Джекоб.

Или Лиса разобьет его собственное.

– Чего ты ждешь? – Она сунула рюкзак ему в руки.

– Осторожнее с ним, когда будешь дразнить его надеждой. Он почти на две головы выше тебя.

Лиска усмехнулась.

– Думаю, твоя задача гораздо опасней!

Она направилась к часовому как бы невзначай, однако строго по прямой линии; так подбирается лисица к своей добыче.

Джекоб перелез через планширь. У носовой фигуры было тело дракона и голова человека. Данбар как-то готовил доклад по истории королевских флагманских кораблей и подметил, сколь велико сходство позолоченного лица этой статуи с изображениями Истребителя Ведьм. Джекоб понимал, что это всего лишь рискованная догадка, но, по слухам, фигура оживала при нападении врагов. Голова чародея на страже альбийского флота. Немного черной магии не помешает и в наше время. Данбар утверждал, что традицию оснащать носовую фигуру флагманского корабля чудодейственной головой ввел правнук Фейрефиса, не догадываясь о том, что некогда она принадлежала его прапрадеду-чародею.

Джекоб огляделся.

Роберт Льюис Данбар, я очень надеюсь, что ты не обманываешься!

Часового и след простыл. Куда Лиска его завлекла?

Ах, брось, Джекоб. Она уже взрослая.

Он вынул Рапунцелеву косу из табакерки. Золотой волосок был одной из немногих волшебных вещиц, которых он – спасибо Валианту – не лишился в крепости гоилов. Джекоб принялся сучить его пальцами, и волосок стал выпускать нить за нитью, пока наконец не сделался крепче любого троса. Один конец его Джекоб прикрепил к поручням. Другой послушно обвился вокруг шеи изваяния, стоило бросить его вниз. Джекоб перемахнул через поручни и начал на руках передвигаться по мерцающему тросу, пока не очутился на закорках у дракона.

Не смотри вниз, Джекоб.

Он мог, не дрогнув, стоять над любой пропастью, но от вида воды его едва не вырвало прямо на позолоченную голову Гуисмунда. Крылья, прижатые к туловищу дракона, были покрыты золотыми пластинами, однако шея и само тело были выпилены из выкрашенного в алый цвет дерева.

Джекоб снял Рапунцелеву косу с могучей шеи изваяния и обвязал ею себе ляжки. Потом достал из рюкзака рыбацкую сеть и обвил ею голову и шею, чтобы добыча уж точно не упала в море, когда он отделит голову от тела. Его пальцы были влажными от морской пены, и, когда волны становились слишком высокими, он дважды соскальзывал вниз, но Рапунцелева коса всякий раз спасала его от падения в воду.

Голову с шеей дракона соединяло металлическое кольцо, но нож, извлеченный Джекобом из-за пояса, резал даже сталь. Он украл его на кухне у Валианта. С ножом работы карликов ничто не могло тягаться, а Валиант задолжал Джекобу гораздо больше, чем нож, за те рубцы, которые по милости карлы остались у него на спине.

На горизонте, словно пятно плесени, темноту ночи уже подпортил рассвет.

Поторопись, Джекоб.

Вполне вероятно, что Гуисмунд защитил свои три дара колдовскими чарами, позволяющими только его детям беспрепятственно к ним притронуться. И потому перед тем, как просунуть клинок ножа через сеть, Джекоб натянул перчатки, сослужившие ему службу еще в склепе. Лезвие разрезало металлическое кольцо, словно свежевыпеченный хлеб, и, прикоснувшись к голове, он не испытал ничего предосудительного. Прекрасно. Джекоб отделил ее уже более чем наполовину, как вдруг наверху раздался шорох. У планширя стояла Лиска. Он подал ей знак дожидаться его там. Носовая фигура не выдержала бы двоих. Но внезапно деревянное туловище под ним взвилось на дыбы. Позолоченная голова раскрыла рот, хотя с деревом ее соединяли всего несколько металлических пластин в палец шириной, и испустила крик, разнесшийся эхом широко над водой.

Джекоб услышал рев моторов еще до того, как самолеты вынырнули из темноты. Низко над черными волнами прямо к кораблям летела эскадра бипланов. Это зрелище повергло моряков в такое оцепенение, что самолеты настигли корабли до того, как их успела взять под прицел хотя бы одна пушка. Они ринулись на альбийский флот, словно хищные птицы на косяк беспомощных рыб. Красные туловища украшал силуэт саламандры: на флагах гоилов саламандра потеснила моль феи с тех пор, как их король взял себе жену из людей.

Деревянный дракон захлопал крыльями, и голова Гуисмунда отчаянно завопила в неводе, затянутом Джекобом поверх золоченой кожи. Джекоб вцепился в туловище дракона, а в это время между кораблями взрывались первые бомбы. Крики и выстрелы смешивались с ревом моторов. Деревянные корпуса судов разлетались от взрывов, а с рей, как подстреленные птицы, срывались в море люди. С неба падал огонь. Само море пылало.

Голова, Джекоб, голова! Даже если ты выживешь в этом пекле, без нее ты вскоре будешь такой же мертвый, как те, кто уже отправился рыбам на корм.

Лиска в отчаянии пыталась удержать канат. А Джекоб впился пальцами в сеть и пригнулся, стараясь уклониться от ударов зазубренного крыла, которое норовило хлестнуть его по спине и располосовать ее, как ножом. Лиска что-то кричала, но Джекоб сквозь гвалт не расслышал. И что происходит вокруг, он тоже не мог разобрать. Глаза слезились от едкого дыма, черной завесой окутавшего корабли. Даже ветер пах пеплом и горящим деревом, а самолеты вновь и вновь обрушивали свою мощь на корабли. От рева их моторов лопались барабанные перепонки, «Титания» стонала подобно смертельно раненному животному.

Голова, Джекоб!

Он провел ножом по оставшимся металлическим пластинам, и голова наконец обрушилась в сеть. Золоченое лицо с раскрытым в вопле ртом смотрело на него сквозь ячеи. Бездонный кисет, который он достал из-под мокрой рубашки, лип к дрожащим пальцам. Джекоб натянул его на свою добычу и поглядел наверх. Лиска крепко впилась в поручни, другой рукой сжимая Рапунцелеву косу. Они едва могли различить друг друга сквозь дым, все плотнее сгущавшийся вокруг корабля. Палуба горела, но он должен был туда взобраться! Там Лиска, и вполне возможно, еще не все шлюпки спущены на воду.

Она начала тянуть канат, сама при этом едва удерживаясь, так сильно болтало «Титанию», но Джекоб был слишком тяжелым. Флагманский корабль шел ко дну вместе со всем альбийским конвоем. Между горящих фрегатов плыл обшитый железом корабль с разорванными бронированными боками, а над ним, не переставая, словно алые осы, жужжали самолеты.

Джекоб сунул кисет за пазуху и полез наверх по канату, упираясь ногами в корпус корабля, чтобы облегчить Лиске ношу. Под ним дракон все хлопал крыльями, словно обезглавленная курица. Лиска вскрикнула, предупреждая, но опоздала. Джекоб попробовал увернуться от крыльев – тщетно. Края их были острыми, как клинки, магия, содержавшаяся в них, оборвала Рапунцелеву косу на расстоянии меньше ладони над головой Джекоба, и он камнем упал в горящие волны.

23. Мальдемеры

Уши Джекоба лопались от крика, но он не знал, был ли это его крик или вопли тех, кто тонул рядом с ним. Море было ледяным, и он уцепился за обломок какой-то доски, в отчаянии пытаясь разыскать взглядом Лиску на флагманском корабле. Но дым был слишком густым. Джекоб надеялся, что она спрыгнула. Когда огромный корабль пойдет ко дну, он увлечет за собой все и вся. Он окликнул ее, но едва расслышал собственный голос. Крики и стоны были такими громкими, словно сами волны вдруг захрипели человеческими голосами. Один из тонущих кораблей взорвался, и «Титания» уже угрожающе накренилась, но Джекоб продолжал поиски Лиски среди плавающих вокруг досок и трупов.

Где она?

Он выдергивал из волн за волосы мертвеца за мертвецом. Их бледные лица плавали, будто восковые цветы, среди горелой парусины и пустых бочонков из-под пороха. В холодной воде он едва ощущал собственные руки и ноги, и дым превращал каждый вздох в мучение, но он должен был найти Лису.

– Джекоб… – Мокрые руки обвили сзади его шею.

Холодная щека прижалась к его собственной. Рыжие волосы, почти черные от воды, налипли на лицо. Джекоб привлек Лиску к себе и сквозь мокрую одежду почувствовал, как бьется ее сердце. Он не решался выпустить ее из объятий, боясь, что волны опять унесут ее прочь.

– Ты добыл голову?

– Да.

– Надо выбираться отсюда!

Выбираться – но куда? Джекоб огляделся. Что подумает Данбар, развернув утреннюю газету? Броненосцы, самолеты, падающие с неба бомбы… Он наверняка задастся вопросом, а не отправились ли они на дно вместе с головой, и подумает, что новая магия не менее страшна, чем магия Истребителя Ведьм.

– До берега недалеко. Мы уже несколько часов шли на юго-восток.

А что толку? Самолеты растворились во тьме, но было бы опрометчиво ожидать, что они пришлют спасателей.

– Давай.

Лиска тянула его за собой. Видно, она твердо знала, где берег.

Плыви, Джекоб.

Дым еще долго преследовал их. Дым. Обломки. Крики о помощи. Но вот вокруг осталось только море, которое мерно дышало, словно громадный зверь, переваривающий обильный обед. Лиска в тревоге обернулась к Джекобу. Она плавала очень хорошо, а у него руки так отяжелели, что с каждой новой волной он едва переводил дух. В конце концов Лиска поплыла рядом, но он двигался все медленнее и медленнее.

Не цепляйся за нее, Джекоб!

Он ведь только потянет ее за собой. Его кожа задубела от холода, и он почувствовал, что теряет сознание.

– Джекоб! – Лиска обвила его руками, стараясь удерживать его голову над водой. – До берега ты недотянешь. Погружайся. Слышишь?

Погружаться? О чем это она? Он отчаянно пытался дышать, но даже сам воздух, казалось, был сделан из соленой воды.

– Это твой единственный шанс. На поверхность они не выйдут!

Они? Прежде чем он успел понять, что к чему, Лиска потянула его ко дну. Вода полилась ему в нос и рот. Он попробовал сопротивляться, но Лиска не отпускала. Она тянула его все глубже и глубже, сколько он ни отбивался. Джекоб хотел ее оттолкнуть, ему надо было дышать, только дышать, но вдруг он ощутил на себе совсем другие руки. Маленькие и теплые, словно ручки детей. Они засовывали ему в рот чешуйки, и его легкие вдруг стали дышать в воде, словно умели это всю жизнь. Существа вокруг них с Лиской были прозрачными, словно из молочного стекла. Люди? Амфибии? И то и другое.

В Лотарингии их окрестили мальдемерами, но на каждом побережье у них имелось свое название. По поверьям, они переворачивали корабли и утаскивали души утопленников в свои города на дне морском. У императрицы в кунсткамере имелся один экземпляр, но смерть превратила его стеклянную красоту в бездыханный воск.

Русалки окружили Лиску, как будто она была одной из них; они вплетали ей цветы в волосы, ласкали руками лицо, но она крепко держала Джекоба и отталкивала русалок всякий раз, когда они порывались увлечь его на дно. Это напоминало танец, и в один прекрасный миг Джекоб почувствовал, что волны подогнали его к твердой почве. У него под пальцами захрустел мокрый песок и ракушки. Глаза горели от соленой воды, но, когда наконец ему удалось их открыть, он увидел облака и серое небо над головой. Рядом с ним на коленях стояла Лиска. Она тоже слишком ослабела, чтобы подняться на ноги. Метр за метром они помогали друг другу выбраться из разочарованно рычавшего голодного моря, пока в изнеможении не повалились бок о бок на песок.

Джекоб выплюнул себе в ладонь чешую, которую ему протолкнули сквозь губы мальдемеры, и набрал влажного воздуха в ноющие от боли легкие. Воздух, соленый и холодный, был вкуснее всего, что Джекобу когда-либо приходилось отведать.

Дышать. Просто дышать.

Лиска выпутала из волос вплетенные туда мальдемарами цветы. Под водой они переливались всеми цветами радуги, теперь же сделались вялыми и бесцветными. Лиска бросила их в волны, словно хотела вернуть им жизнь. Потом она опять встала на колени рядом с Джекобом и глубоко запустила руки в серый песок.

– Чуть не погибли. – Ее голос прозвучал удивленно, словно она и сама не верила, что они все еще живы.

Жизнь… Джекоб потрогал тело под мокрой рубашкой, но его пальцы нащупали только отпечаток моли.

Бездонного кисета с головой не было.

Лиска с улыбкой сунула руку в рукав. Оттуда она извлекла добычу и бросила ему на грудь.

Перчатки, как и рюкзак, канули в море, но, несмотря на это, Джекоб, пошарив рукой в кисете и нащупав золоченые волосы, ощутил всего-навсего слабую щекотку. Бездонный кисет умел ослаблять действие черной магии, и все же волшебный мешочек еще никогда на его памяти не справлялся с этим так хорошо. Да что уж там… голову он добыл. Остается только надеяться, что гоилу в это время везло меньше. Джекоб затянул завязки и посмотрел в небо, где среди облаков выписывали круги несколько голодных чаек. Перед внутренним взором у него все еще стояли красные самолеты, налетающие на объятые пламенем корабли.

– Но почему мальдемеры пришли к нам на помощь?

Лиска стряхнула песок с голых рук. Ее мокрое платье осталось в пучине, и теперь на ней было только то, другое, – лисья шкура. Она всегда надевала его под одежду, если дело предстояло опасное, но теперь их вызволила из беды не лисица, а ее человеческая ипостась.

– Обычно они только женщинам помогают, – сказала она. – Когда я была маленькой, они спасли сестру моей матери. Мужчин они по большей части утаскивают на дно, и я боялась, что не смогу тебя от них защитить, но без их помощи ты бы наверняка утонул. – Лиска улыбалась. – К счастью, они поняли, что без борьбы я тебя не уступлю.

Да, к счастью, а еще потому, что ее бесстрашие иной раз даже на него нагоняло страх. Джекоб сел. Оставалось только надеяться, что руку и сердце отыскать будет легче. Не то чтобы это само собой разумелось. Он огляделся. Крутые песочные утесы, каменистый берег. Маяк вдалеке.

– Ты знаешь, где мы?

Лиска кивнула:

– Неподалеку отсюда – место, где я выросла. Я попросила мальдемеров доставить нас сюда. Мы в Лотарингии, всего лишь в нескольких милях от границы Фландрии. – Она поднялась на ноги. – Лучше, если мы уберемся отсюда подобру-поздорову. Местные рыбаки особой приветливостью к чужакам не отличаются. Золотой платок при тебе? Нам понадобятся деньги на лошадей и новую одежду.

Джекоб пошарил в кармане. Платок совершенно промок, но визитка Ирлкинга выпала из кармана такой же сухой и невредимой, как в тот день, когда попала ему в руки. Лиска глянула на карточку с легкой тревогой, но, кроме имени Ирлкинга, там больше ничего не значилось. Бумага была чиста и бела, словно море смыло напрочь все чернила. Джекоб прогнал паука, выползшего из кармана, и засунул визитку обратно. Он все порывался ее выбросить, но с тех пор, как на ней появилось имя Уилла, она казалась ему, вопреки всякой логике, ниточкой, связующей его с братом.

Раньше золотой платок производил талеры и в мокром состоянии, но теперь Джекобу пришлось долго его теребить, прежде чем тот наконец выжал из себя монетки толщиной с бумажный лист. Да, ему позарез необходим новый платок, однако добыть его будет не так-то легко.

Джекоб выплеснул воду из сапог.

– В который раз уже?

Он с трудом поднялся на ноги.

– В который раз – что?

Лиска тоже едва держалась на ногах. Оба они дрожали от холода в промокших до нитки одеждах.

– Ты спасаешь мне жизнь.

Лиска улыбнулась и отряхнула ему со спины песок.

– Я думаю, мы почти квиты.

24. След сапога

Берег… его рука… чуть не раздавили. Во время пляски паук так спотыкался, как будто нахлебался морской воды, как и его брат-близнец.

Альбион утратил целый флот, а Неррон при этом чуть не потерял своего восьминогого шпиона, но, по счастью, пауки-близнецы намного выносливее, чем любые деревянные и железные корабли. Бесшабашного тоже изрядно потрепало, если верить сообщениям паука. Напалм с неба… вода… дым… смерть. Неррон лишь с трудом улавливал, что же произошло, но в итоге интерес представляли лишь две вещи: нападение гоилов, делавшее арбалет в глазах их противников только желаннее, и высадка Бесшабашного на материк – причем с чародейской головой.

Эх, а это состязание начинает доставлять удовольствие. Пусть даже попервоначалу рука останется у Высочества. Легок на помине…

В комнату Неррона постучали, как стучится тот, кто не привык оказываться перед закрытой дверью. Неррон загнал паука обратно в медальон и открыл.

– Вот, полюбуйся! – Луи с упреком повертел у него перед носом полинявшим рукавом рубашки. – На этом постоялом дворе не умеют даже толком выстирать платье! Как по-твоему, что скажет мой отец, если я ему оттелеграфирую, что Лелу сегодня утром вылавливал у меня из волос вшей?

Неррон представил себе люстру, составленную из косточек Луи. Воображение – чудесный дар.

– Что у нас следующее по списку?

Ага. Отведал крови. Жажда охоты… Среди предков Луи было слишком много князей-разбойников, чтобы выработать против этого иммунитет.

– Приведите двух других – увидимся за конюшней.

Неррон хотел было захлопнуть дверь, но Луи вставил между дверью и косяком свой дорогостоящий сапог.

– А ты, гоил, бука. Мне кажется, ты утаиваешь от нас кое-какие подробности касательно этих поисков.

С чего бы мне, ваше высочество? Чтобы надоумить тебя или твоего папашу самостоятельно отправиться искать арбалет?

– Спросите Лелу. Он знает больше меня, – возразил он. – А что до вшей, почему бы вам не попросить хозяина в виде компенсации простить вам счет за вино?

Луи стер со лба особо упитанный экземпляр и с отвращением раздавил его между пальцами.

– Ну ладно, – сказал он и убрал сапог из-за двери. – За конюшней. Но смотри не забудь. Ждать я не люблю.

Дожидаться пришлось, конечно же, Неррону. Видимо, его высочество задержался, чтобы отловить еще парочку вшей. Странно, что туалетная вода, которой поливался Луи, не убивала их на месте. Омбре горой высился позади вверенного его защите Высочества, но Лелу, как обычно, не переводя духа, продолжал увещевать своего ученика. Он замолк лишь тогда, когда заметил Неррона, стоявшего рядом с оседланными лошадьми.

– Из твоих слов Лелу сделал вывод, что прежде, чем мы доберемся до арбалета, нам предстоит еще найти сердце и голову. Так?

Луи держал бездонный кисет за золотой шнур. Он ласково водил по нему рукой, будто напоминая, что не Неррон, а именно он до настоящего времени проявил себя самым находчивым охотником за сокровищами.

Идиот голубых кровей.

Неррон поглядел на него с невинной улыбкой.

– Да, так оно и есть, – сказал он.

Пожалуй, будет дальновиднее, если у Лелу сложится впечатление, что он, Неррон, держит его в курсе относительно всех деталей экспедиции. Благодаря этой уловке Жук задавал не слишком много вопросов. Но сейчас самое время несколько уклониться от правды.

Он скроил озабоченную мину.

– До меня дошел печальный слух, что голову из Альбиона унес один шпион. Прежде чем мы настигнем его в карете или на поезде, он, возможно, успеет завладеть также и сердцем. Так что я предлагаю прибегнуть к колдовству, чтобы перехватить его.

Луи наморщил свой обманчиво высокий лоб.

– Альбион. Вечно этот Альбион… – проворчал он. – Папаша слишком с ними церемонится. – Лелу почесал востренький носик. – Однажды я уже путешествовал при помощи колдовства. Очень нездоровое занятие. После этого со мной вела беседы моя собственная тень.

Неррон вытянул кожаный мешок из сумки у седла.

– Не извольте беспокоиться. У нас, гоилов, особая магия, без всяких побочных действий.

Он не имел ни малейшего понятия, как эта магия действует на людей, но, разумеется, не стал об этом говорить.

В мешке содержалась земля, которую Неррон накопал перед подъемниками на месторождении у склепа Гуисмунда. Он был уверен, что след сапога, найденный там, принадлежал Бесшабашному. Лелу недоверчиво наблюдал, как Неррон распределяет землю на плоском камне. Чудесная возможность одним махом отделаться от всех троих! На секунду он едва не поддался этому искушению. Но у Луи была рука, а познания Лелу могли пригодиться в экспедиции за сердцем.

А что же водяной, Неррон?

Он скользнул по Омбре беглым взглядом. Его инстинкт подсказывал, что водяной тоже еще понадобится – хотя бы для того, чтобы избавить его от необходимости убивать двух других самому.

– Что ж… нет ничего проще. Если только вы будете следовать моим указаниям. – Неррон нетерпеливо подозвал их к себе. – В левую руку – поводья, правую – на плечо стоящего впереди.

Лелу пришлось приподняться на цыпочки, чтобы достать до плеча Луи, Высочество перед тем, как прикоснуться к водяному, натянул на руки перчатки из телячьей кожи, а Омбре схватил Нерроново плечо такой мертвой хваткой, будто хотел предостеречь: мол, пальцы мои в состоянии наделать немало вреда.

Неррон ступил сапогом на землю, на которой за несколько дней до того стоял Джекоб Бесшабашный, и ощутил разлившийся в воздухе запах соли.

Вода.

Его передернуло.

Только бы не пришлось погружаться в нее по самую шею.

25. Второй раз

Итак, голова есть. Сняв номер в пансионе, чтобы после ледяных водных процедур, по крайней мере, выспаться в теплой постели, Джекоб поймал себя на мысли, что у него до смешного радужное настроение. Из поезда они вышли в Сан-Рикé, маленьком городишке, чьи узенькие улочки хранили память о времени, по другую сторону зеркала давным-давно преданном забвению. На рыночной площади стояли фахверковые дома, крыши которых настелили еще великанцы, а рядом с ними – церковная колокольня, звонившая всякий раз, когда смерть забирала кого-то из жителей.

Тем же вечером Лиска отправилась на поиски конюшни, чтобы нанять лошадей, а Джекоб послал телеграмму Данбару и Хануте в надежде разузнать что-нибудь новое, что могло бы поспособствовать в их поисках сердца и руки. Он не знал, как истолковал Данбар последние новости: пришел ли он к выводу, что они нашли голову и тем самым подтвердили его теорию? Джекоб надеялся, ему будет, по крайней мере, приятно узнать, что они оба остались в живых. Телеграфировал он и Валианту, чтобы карла не слишком падал духом. Правда, ни о голове, ни о том, где они в настоящий момент обретаются, он ему не сообщил. Джекоб не доверял пройдохе Валианту, но карлик все равно достаточно скоро узнает, что охотник и не собирался продавать арбалет с молотка.

На дворе стоял первый теплый весенний день. Несмотря на это, босоногая девочка, торговавшая на углу улицы первоцветами, зябко поеживалась. Она была худенькой, как птенчик, и рыжеволосой. Лиска была едва ли старше, когда Джекоб впервые увидел ее в человечьем обличье. Он купил у девочки букет – Лиска очень любила первоцветы. Маленькая ручка протянула ему цветы, и в этот миг боль вновь пронзила ему грудь.

Это было еще ужаснее, чем в первый раз. Джекоб оперся о стену ближайшего дома и прижался лбом к холодному камню, в отчаянии хватая ртом воздух. Боль была столь невыносимой, что он, наверное, готов был на коленях молить фей о пощаде. Наверное…

Девочка в испуге смотрела на него. Она подобрала цветы, выпавшие у него из рук, и протянула ему. У Джекоба едва хватило сил, чтобы их удержать.

– Спасибо, – прохрипел он с усилием.

Он выдавил из себя улыбку, вложив девочке в руку пару медных грошей. Дитя с облегчением улыбнулось в ответ.

До пансиона было всего несколько кварталов, но Джекоб до него еле дополз. Боль не отпустила и когда он вошел в комнату. Перед тем как расстегнуть рубашку, он запер за собой дверь на ключ. У моли появилось новое пятно на крыльях, а в имени феи осталось только четыре буквы.

Начинай считать, Джекоб.

Он взял щепотку Альминого порошка, но у него так дрожали руки, что большую часть он рассыпал.

Проклятье…

Где же Лиска? Неужели надо столько времени, чтобы раздобыть пару лошадей? В дверь постучали, но это оказалась лишь младшая дочь хозяйки.

– Мсье?

Она поставила на его жилет заплатку. Перед тем как протянуть его Джекобу, она чуть ли не с благоговением провела рукой по парче. Подарок императрицы. Платье девочки наверняка уже носили ее сестры. Золушка. Только здесь в роли злой мачехи выступала ее собственная мать. Джекоб отлично видел, как хозяйка помыкала своей младшей дочерью. А он-то продал хрустальный башмачок императрице. Видно, Данбар прав. Его гневный голос все еще гремел у Джекоба в ушах: «Вы, искатели сокровищ, превращаете чудеса вселенной в товар, который себе могут позволить только сильные мира сего!»

Она постаралась со штопкой на славу. Джекоб нащупал в кармане золотой платок. Талер, извлеченный им оттуда, был еще тоньше предыдущего, но девочка уставилась на золотую монету с таким изумлением, словно он ей и в самом деле преподнес хрустальный башмачок. Руки у нее огрубели от уборки и шитья, но при этом были тонкими, как ручки феи, и она с такой страстью пожирала Джекоба глазами, словно он был принц, которого она уже давненько поджидает.

Почему бы и нет, Джекоб? Чуть-чуть любви по дороге к смерти. В конце концов, ты ведь еще жив.

Но ему хотелось только одного: чтобы вернулась Лиска.

В дверях девочка на минуту остановилась.

– Ах да. Вот это было в вашем жилете, мсье.

Визитка Ирлкинга, все такая же белоснежная. За исключением слов на обороте.

С рукой, Джекоб, можешь распроститься.

Девочка уже давным-давно ушла, а Джекоб все еще стоял и смотрел на карточку. Напрасно он грел ее в руках (нет, колдовства фей в ней не оказалось), погружал в ружейное масло (простейший способ распознать магию острозубов и лепреконов), натирал сажей (чтобы исключить заклятие ведьм). Она оставалась безупречно белой и по-прежнему выводила пять слов:

«С рукой, Джекоб, можешь распроститься».

Что, черт возьми, все это значит? Что рука уже у гоила?

В Зазеркалье Джекобу довелось повидать множество волшебных письмен: угрозы, проступавшие внезапно на коже человека, обрывки бумаги, наполнявшиеся проклятиями, стоило ветру бросить их тебе под ноги, пророчества, процарапывавшиеся на древесной коре. Магия острозубов, домовых, лепреконов… магические каверзы, клубившиеся в воздухе этого мира, словно пыльца.

С рукой можешь распроститься. И что теперь?

Лиска вернулась, когда хозяйка объясняла Джекобу, как попасть в Гаргантюа. В этом городе имелась библиотека, гордившаяся своим собранием о королях Лотарингии, и Джекоб надеялся найти указания на местонахождение руки… или же известие, что гоил там побывал раньше его…

О втором укусе моли он решил Лиске не рассказывать. У нее был усталый и до странности отсутствующий вид. В ответ на его вопрос она залепетала что-то насчет лошадей – они и в самом деле были не слишком хороши, в Сан-Рике было куда проще купить парочку упитанных овец. Но Джекоб чувствовал: у нее на уме что-то другое. Он изучил ее так же хорошо, как и она его.

– Ну, говори. Что стряслось?

Она избегала встречаться с ним взглядом.

– Неподалеку отсюда живет моя мать. И я без конца спрашиваю себя, как она там.

Это было не все, но Джекоб на большем не настаивал. Между ними установился негласный договор уважать секреты друг друга – прошлое было той страной, куда они оба неохотно возвращались.

– Крюк совсем небольшой. Я догоню тебя в Гаргантюа сегодня же вечером.

Он чуть было не попросил ее не оставлять его.

Да что с тобой такое, Джекоб?

Естественно, он промолчал. Достаточно того, что сам он не навещал свою мать, пока не стало слишком поздно. Легко было делать вид, будто она будет всегда. Что-то вроде старого дома или квартиры, полной привидений.

– Ясно, – сказал он. – Я остановлюсь на постоялом дворе около библиотеки. Или, может, ты хочешь, чтобы я тебя проводил?

Лиска покачала головой. Она неохотно рассказывала, почему ей пришлось покинуть родительский дом. Джекоб знал только, что шкура была не единственной тому причиной.

– Спасибо, – ответила Лиса, – но лучше я разберусь сама.

Да. Здесь было что-то еще, но выражение ее лица никак не располагало к расспросам.

– Как ты себя чувствуешь? – Она положила руку ему на сердце.

– Отлично! – Джекоб задрапировал свою ложь обаятельной улыбкой.

Обмануть Лиску – задача не из простых, но, к счастью, у него было немало известных ей причин, чтобы голос звучал устало.

Он чмокнул ее в щеку:

– Увидимся в Гаргантюа.

Кожа ее все еще пахла морем.

26. Лучший в своем деле

Шагнули они не в море, а на песок, такой же серый, как перемолотый гранит. Водяной ныл, что у него зудит чешуя, а Лелу божился, что от чародейства у него отросли ногти, но следы на песке были такими свежими, что даже принц мог по ним идти. Неррон доставил Луи удовольствие провести их по отпечаткам до ближайшего перекрестка, где колея от колес экипажа скрывала след от неопытных глаз. Неррон же расшифровал его легче, чем указатель на обочине дороги: Бесшабашный взял курс на Сан-Рике, маленький, забытый Богом городишко, жителей которого раньше регулярно топтали великанцы. В окрестных полях все еще можно было найти громадные зубы.

И «слоновая кость» приносила солидный доход.

Выяснить, в каком пансионе остановились Бесшабашный с лисицей, большого труда не составило. Жук своим невинным лицом расположил хозяйку до такой степени, что она даже назвала им номер комнаты.

– Чего ж мы ждем? – спросил Луи, в то время как водяной с лишенной выражения миной осматривал завешенные гардинами окна. – Пошли брать шпиона.

– Чтобы он уничтожил голову, как только мы войдем? – Неррон в нетерпении подозвал их к экипажу, стоявшему у обочины дороги. – Нам надо его выманить! – прошипел он. – На наживку.

Лелу бросил на него пристальный взгляд.

Ох и трудно же тебе придется, Неррон.

Но ему надо было во что бы то ни стало на пару часов отбояриться от этой троицы. Бесшабашный был его, только его добычей. Кроме того, гоилу совсем не хотелось, чтобы Луи подвесил к своему аляповатому поясу еще и голову.

– Надо бы нам найти девочку, – шепнул он им. – Но я слыхал, что он интересуется только девственницами. Рыжеволосыми. Самое большее восемнадцати лет от роду.

Лелу поправил на носу очки. Он всегда так делал, когда тревожился.

– Девственницами? Обычно это приманка для единорогов, – прогундосил он.

– Да ты никак решил меня поучить охоте за сокровищами? – гаркнул на него Неррон. – Уж конечно, по части альбийских шпионов ты подкован так же хорошо, как и в истории предков Луи!

Жук хотел что-то возразить, но Луи, как Неррон и надеялся, нашел поставленную задачу весьма привлекательной.

– Я приведу гоилу девственницу. – Самодовольство его улыбки было вполне под стать королевскому высочеству. – Но голова тогда тоже будет моей.

Лелу поджал тонкие губы, а Омбре, прежде чем последовать за Луи, бросил на Неррона взгляд, полный понимания, и несколько минут спустя все трое уже скрылись в узком проулке, отойдя на бросок камня от Джекоба Бесшабашного.

Неррон спрятался в дверной нише у ворот напротив пансиона, но ему пришлось несколько раз искать новое укрытие, когда какой-нибудь добропорядочный гражданин останавливался и принимался на него глазеть. Он уже начал мечтать, как хорошо было бы, если б в этот заспанный переулочек ворвался эскадрон гоильской кавалерии, как Бесшабашный вышел из пасиона в сопровождении дамы. Цвет ее волос не оставлял сомнений: это была лисица. Красота ее соответствовала молве о ней – хотя Неррон не был поклонником прелести человеческих женщин. Интересно, эти двое – любовники? Ведь что еще может побудить человека отправиться на поиски сокровищ с женщиной, пусть даже и оборотнем? Женщины бывают либо себе на уме, как фея, перед которой дрогнул Кмен, либо бесхарактерные, как мать Неррона, спутавшаяся с Ониксом и обрекшая своего сына на участь бастарда. Можно сколько угодно твердить себе, что любишь женщину, но ты никогда не сможешь ей довериться, а значит, единственное, что ищет в женщине мужчина, – это ее аметистовая кожа. Ах, да не все ли равно… Лисица повернула коня на запад, а Бесшабашный взял курс на юг. Что ж, замечательно. С одним будет справиться еще легче.

Нанятая в местной конюшне лошадь при виде Неррона перепугалась не меньше, чем граждане Сан-Рике. К тому времени, когда она позволила гоилу на себя сесть, Бесшабашного давно и след простыл. Неррон настиг его далеко за южной окраиной города, там, где поля и луга сменялись лесом. Он был благодарен деревьям за тень, и не только потому, что она делала его почти невидимым. С тех пор как деткоежка заговорила его глаза, они перестали болеть от солнечного света, но вот кожа продолжала трескаться, хоть он и натирал ее маслом каждый день.

Это был старый королевский лес, когда-то в нем разрешалось охотиться только аристократам Лотарингии. С течением времени почти все такие леса стали поставлять древесину для фабрик и железных дорог, но этот остался почти таким же густым, как прежде. Неррону вспомнились подземные каменные чащобы, колоссальные гроты, заполненные переплетением гранатовых ветвей и листвой из малахита, подобного тому, чьи прожилки насыщали его кожу.

Дождавшись, когда Бесшабашный углубится в лес, гоил достал духовое ружье. Узкое стальное дуло было заряжено гибким побегом вьющегося растения с такими острыми шипами, что прикоснуться к ним и не расцарапать себе в кровь кожу мог только гоил. Побег упал на поляну, к которой направил коня Бесшабашный, и, едва учуяв лесную почву, сразу же пошел в рост. Терн-душитель растет невероятно быстро. Так быстро, что никакая жертва не успевает ускользнуть.

Заметив опасность, Бесшабашный взнуздал коня. Он попытался вырваться из ловушки, но ползучие стебли уже обвились вокруг лошадиных копыт. Вот они уцепились за одежду Бесшабашного, оплели ему руки; конь в панике взвился на дыбы и едва не затоптал своего всадника, когда побеги душителя вырвали того из седла. Не так быстро! Неррону он был нужен живым.

Гоил привязал свою лошадь между деревьев. Глупая кляча все еще шарахалась от него. Конь Бесшабашного смог освободиться от растений. Истекая кровью и дрожа, он поплелся навстречу Неррону, едва тот вышел из своего укрытия на дорогу. Поймав его, Неррон взялся за седельную сумку. Голова была в кисете. Ясное дело. Лишь дилетанты выставляют свою добычу напоказ.

Бесшабашный уже почти исчез в колючем коконе. Неррону пришлось разорвать несколько стеблей, чтобы освободить лицо. Конкурент был без сознания. Терн-душитель убивает очень быстро, но, когда Неррон похлопал Бесшабашного по щекам, тот все же открыл глаза.

Неррон приподнял кисет:

– Премного благодарен! Вот уж повезло: теперь мне не придется садиться на корабль. Как думаешь, где мне искать сердце?

Бесшабашный попробовал было сесть, и шипы тут же вонзились в его мягкую плоть. Скоро волки почуют его кровь. Все знают, что в этом лесу обитает стая волков, привыкших к человечине, – один местный дворянин долгое время скармливал им своих врагов.

– А если я и знаю, зачем мне тебе-то рассказывать?

Серые глаза глядели настороженно, но большого страха в них нельзя было прочесть. Именно такая о нем и ходила молва: «Бесшабашный ничего не боится. Он считает себя бессмертным».

Неррон привязал кисет к поясу.

– Если расскажешь, я убью тебя до того, как тобой полакомятся волки.

Нет, он все же боялся, просто не подавал виду. Однако собственный страх был ему безразличен, вот в чем штука. Завидное свойство. Неррон ненавидел свои страхи. Страх перед водой. Страх перед другими. Страх перед самим собой. Он призывал злость, чтобы прогнать страх, но страх от этого только набирался сил, словно зверь на прикорме.

– Рука уже у меня.

Неррон не смог удержаться, чтобы не побравировать. Слишком уж часто ему приходилось выслушивать истории о подвигах Джекоба Бесшабашного.

– Поздравляю. – Лицо конкурента побелело от боли, когда он снова попытался выпрямиться. – Раз так, я выкраду ее у тебя после того, как верну себе голову.

– Неужели?

Неррон надел перчатки, не раз служившие ему отличной защитой от черной магии. И все же, едва он вынул голову из кисета, боль прострелила ему руки до самых ключиц. Глаза мертвого чародея были закрыты, но рот слегка приоткрыт, и Неррон поспешил убрать голову обратно, пока ничего не произошло. Хоть чародей и мертв, но кто его знает, какие заклинания вертятся у него на языке.

Он спрятал трофей в карман куртки. Ее ящеричная кожа могла бы защитить Бесшабашного куда лучше, чем ткань его плаща, мягкая и податливая, как человечья кожа.

– Прежде чем все твои познания переварятся в волчьем желудке… скажи, как тебе удалось в Мулине умыкнуть Красную Шапочку у деткоежки? Говорят, ты уже сидел у нее на жаровнях.

– Я открою тебе это в обмен на твой рассказ о том, как ты нашел Белого Дрозда. Я тщетно искал его долгие месяцы. – Бесшабашный попытался высвободить руку, но душитель крепко сжимал его в своих оковах. – Это правда, что его пение возвращает молодость?

– Да, только оно действует самое большее неделю. Мой клиент заплатил прежде, чем это выяснилось.

Неррон поскреб выщербленную кожу. Она зудела даже в тени. Когда эта экспедиция закончится, надо будет непременно отдохнуть пару месяцев под землей. Однако он собирался задать еще один вопрос…

Он вынул нож.

– Чисто из любопытства… Обещаю, ответ ты унесешь с собой в могилу, или, лучше сказать, в волчий желудок. Где ты припрятал своего нефритового братца?

Ага, вот оно. Самоуверенная маска все-таки дала трещину.

– Уилл. Ведь так его зовут, правда? – Неррон наклонился к своему пленнику и отрезал свежий побег, обвившийся вокруг его нежной шеи. Ягоды душителя всегда пригодятся. – Знаешь ли ты, что Ониксы снарядили на его поиски пять своих лучших шпионов?

Бесшабашный следил за каждым его движением. Он уже снова овладел собой, но человеческие глаза гораздо красноречивее, чем глаза гоила. Их бдительность выдавала то, что скрывало его молчание. Да, выходит, слухи не врут: нефритовый гоил, спасший Кмену его каменную шкуру, был братом Джекоба Бесшабашного.

– Так где же он? – Неррон завернул свежий отросток в платок, в котором застряло несколько шипов от старых вьюнов. – Ониксы потратили на его розыски столько серебра, что мы с тобой могли бы на эти деньги выстроить в Лутисе по дворцу. И тем не менее до сих пор никто не нашел ни малейших следов. Это, должно быть, какой-то удивительный тайник.

Бесшабашный улыбнулся:

– Так и быть, я покажу его тебе, если ты снимешь с меня эти колючие путы.

О, Неррону он даже нравился – насколько Неррон был вообще способен на подобные чувства. За всю жизнь такое случалось с ним куда как редко. Единственным существом, к которому он питал подобную слабость, была его мать. Любовь – роскошь, и расплачиваться за нее приходится болью.

– Нет, – сказал он, – не стоит. Ониксы уже сейчас несносны. И думать не хочу, что будет, если нефритовый гоил поможет кому-нибудь из них напялить на себя Кменову корону.

– Правда? – Бесшабашный кусал губы, чтобы не застонать. Должно быть, он уже весь как решето. – А что, по-твоему, будет, если ты им достанешь арбалет?

Трогательная попытка.

Неррон засунул платок с побегом в карман:

– Имя заказчика разглашению не подлежит, не так ли? – (Среди деревьев послышалась поступь волков.) – Ведь я не спрашиваю, для кого искал арбалет ты.

На прощание он улыбнулся своему противнику.

– Я искренне рад, что наши пути пересеклись таким образом. Мне так надоело постоянно выслушивать про то, что ты лучший в нашем деле. Желаю удачи с волками. Может быть, тебе придет в голову что-нибудь конструктивное. Удиви меня! После волчьего обеда остается не слишком много, и будет жаль, если лисица остаток дней своих проведет за тем, чтобы по кусочкам собирать тебя.

Когда Неррон вскочил в седло, первый волк уже подкрадывался к Бесшабашному. Скоро появятся и другие, но Неррон, в отличие от лордов Ониксов, не находил ничего упоительного в криках боли.

А помимо всего прочего, Луи наверняка уже отыскал девственницу.

27. Домик у околицы

Дом выглядел еще более обшарпанным, чем ей помнилось. В каменных стенах гнездилась плесень. От соломы и свиного навоза распространялось зловоние… Некоторым жителям побережья удалось разбогатеть на ловле рыбы, но ее отец предпочитал нести выручку в трактиры, а не домой.

Отец. И чего ты вечно зовешь его отцом, Лиска?

Ей было три года, когда мать вышла за него. Спустя два года и два месяца после кончины ее родного отца.

От яблони за воротами, на которую она в детстве часто взбиралась, – ведь мир кажется не таким страшным, если смотреть сверху, – остался один только пень. Увидев его, Лиска едва не развернула лошадь, но мать, как обычно по весне, высадила перед домом первоцветы. Бледно-желтые цветы живо всколыхнули в памяти то, чему она благодаря матери научилась в этих обшарпанных стенах. В детстве Лиска всегда поражалась тому, как цветок, такое хрупкое создание, противостоит ветру и вообще целому миру. Наверное, для того мать и сажала первоцветы, чтобы преподать ей и ее братьям этот урок.

Лиска провела рукой по букету, пристегнутому у седла. Цветы давно завяли, но от этого они были не менее прекрасны. Их подарил ей Джекоб. На мгновение сморщенные бутоны вызвали у нее чувство, что он с нею. Две ее жизни, сошедшиеся в одном и том же цветке.

Ворота стояли нараспашку, как и тогда, когда ее прогнали со двора. Два ее старших брата и отчим. Они хотели отобрать у нее лисье платье. Лиска вырвала его у них из рук и сбежала. Синяки от камней, летевших ей вслед, даже под шкурой болели еще спустя недели. Младший брат тогда спрятался в доме вместе с матерью. Мать глядела из окна, словно удерживая ее глазами, но защитить свою дочь не пыталась. Да и куда ей… Она даже саму себя не могла защитить.

По пути к воротам Лиска почти видела себя, маленькую, бегущую через двор: рыжие косички, вечно разбитые коленки.

Селеста, где же ты опять пропадала?

С Джекобом она побывала в пещере у людоедов, в печной комнате у ведьмы, но никогда ни одно место на земле она не покидала с большей радостью, чем это. Даже любовь к матери не могла заставить ее вернуться. Сейчас она пришла сюда из любви к Джекобу.

Ну, давай стучи, Селеста. Дома никого. Сейчас все наверняка ушли.

Но стоило ей протянуть руку к деревянной двери, прошлое обрушилось на нее и мгновенно поглотило всю силу и уверенность, нажитые благодаря лисьей шкуре за годы вдали от дома. Джекоб! Лиска вызвала в памяти его лицо, чтобы хотя бы оно напоминало ей о настоящем, о Лиске, какой она стала теперь.

– Кто там? – Голос матери.

Прошлое, громадный косматый зверь. Тихие песни, которые мать напевала ей перед сном… Ее пальцы в волосах, когда она заплетала косы… «Кто там?» И правда, кто?

– Это я. Селеста.

Имя отдавало медом, который Лиска в детстве воровала у диких пчел, а еще – крапивой, обжигавшей ей голые ноги.

Молчание. Неужели мать все еще стоит за дверью и слушает, как стучат камни по булыжной мостовой и по ее дочери? Казалось, миновала целая вечность, прежде чем заскрипел наконец засов.

Она постарела. Длинные, некогда черные волосы поседели, и вся ее прежняя красота почти истаяла, как если бы каждый уходящий год стирал с лица ее очередной штрих.

– Селеста… – Ее имя мать выговорила так, словно все это время оно только того и дожидалось, чтобы слететь с ее губ: бабочка, которую она так и не прогнала прочь.

Мать схватила ее за руки, прежде чем Лиска успела отпрянуть. Провела по волосам, принялась целовать лицо. Снова и снова. Крепко прижала ее к себе, словно надеялась вернуть все те годы, когда ее не было. Потом повела ее за собой в дом. Заперла дверь на засов. Им обеим было ясно зачем.

Дом по-прежнему пах рыбой и сырыми зимами. Все тот же стол. Те же стулья. Перед печкой все та же скамья. А за окном – ничего, кроме луга и пятнистых коров, как будто время прервало свой бег. Но Лиска по пути видела множество брошенных домов. Зарабатывать себе на жизнь дарами земли и моря – нелегкая участь. И соблазнительный грохот машин манит людей тем больше, что заставляет поверить, будто все во власти человеческих рук и можно не бояться ни ветра, ни морозов. Но это ветер и мороз сделали человека человеком.

Мать пододвинула Лиске миску супа.

– Все в порядке.

Нет, вопросом это не было. В голосе матери звучало облегчение. Вина. И море беспомощной любви. Но этого не было достаточно.

– Мне нужен перстень.

Мать поставила на стол кринку, из которой наливала Лиске молоко.

– Он ведь у тебя, да?

Мать не отвечала.

– Пожалуйста! Мне очень надо.

– Отец был бы против, чтобы я тебе его отдавала. – Мать пододвинула ей кружку с молоком. – Ведь ты не знаешь, сколько тебе отпущено!

– Ничего, я еще молода.

– Он тоже был молод.

– Но ты жива, а это все, чего он хотел.

Мать опустилась на стул – она провела на нем столько часов своей жизни, латая платья, качая детей…

– Ты что, влюбилась в кого-нибудь? Как его звать?

Лиске не хотелось называть имя Джекоба. Нет, только не в этом доме.

– Он спас мне жизнь. Только и всего. – Она говорила неправду, но матери все равно не понять.

Мать убрала с лица седые волосы.

– Проси что угодно, только не это.

– Нет. И ты знаешь: ты у меня в долгу. – Слова вырвались до того, как Лиска успела их удержать.

Боль на усталом лице заставила ее забыть весь тот гнев, что она в себе носила. Мать встала.

– Мне не надо бы возвращаться к этой истории. – Она разгладила скатерть. – И я делаю это только для того, чтобы ты поняла, что за человек был твой отец.

Она снова провела рукой по скатерти, словно могла стереть все то, что делало жизнь такой трудной. Потом нерешительно направилась к сундуку, где хранила свой скудный скарб. Деревянная шкатулочка, извлеченная ею оттуда, была обтянута черным кружевом. Кружевом с траурного платья, которое она носила два года подряд.

– Может статься, лихорадку я одолела бы и без этого перстня, – произнесла она, открывая шкатулку.

Перстень, лежавший там, был из стекла.

– То, для чего он мне понадобился, – хуже всякой лихорадки, – заверила ее Лиска. – Но я обещаю тебе, что воспользуюсь им лишь в том случае, если не будет иного выхода.

Мать покачала головой и крепко сжала пальцами шкатулку. И вдруг насторожилась, прислушиваясь к тому, что творилось на улице.

Шаги, голоса… Иногда, когда море штормит, мужья возвращаются с рыбалки раньше.

Мать посмотрела на дверь. Лиска взяла у нее из рук шкатулку. Ей было стыдно за страх на лице матери. Но мать не только боялась, она еще и любила. По-прежнему любила. Человека, который бил ее детей.

В ответ на стук Лиска отодвинула засов. Зубы лисицы сейчас пришлись бы очень кстати, но она хотела посмотреть отчиму в глаза. Когда он ее прогнал, она едва доходила ему ростом до плеч.

Он оказался не таким высоким, каким она его запомнила.

Ведь ты сама была маленькой, Селеста.

Просто крохой… Он – великан, она – карлица. Великан, разбивающий все, что попадется ему на пути. Но теперь она выросла, а он состарился. Лицо его, как всегда, было красным от вина, солнца и злости. Злости на все живое.

Потребовалось некоторое время, прежде чем он осознал, кто перед ним.

Он отшатнулся, словно от змеи, а рука его крепко вцепилась в палку, на которую он опирался. У него всегда имелись наготове палки. Палки, ремни… Он швырял в Лиску и своих сыновей сапогами и поленьями, как в крыс, прятавшихся за печью.

– Чего тебе здесь понадобилось? – обрушился он на нее. – Прочь!

Он хотел ее схватить, как делал это раньше, но Лиска оттолкнула его и выбила палку из рук.

– Пусти ее. – В голосе матери слышна была дрожь, но тем не менее на этот раз она открыла рот.

– Посторонись, – приказала Лиска тому, кого ей было велено называть отцом, хотя он научил ее это слово ненавидеть.

Он поднял кулаки. Как часто она смотрела на эти руки, не в силах отвести глаз, боясь, что коричневая кожа на костяшках пальцев опять побелеет от натяжения. Иногда она видела его во сне. С волчьей мордой.

Без лишних слов она протиснулась мимо него. Ей хотелось забыть, что он существует. Представить себе, что в один прекрасный день он ушел прочь, как отец Джекоба, или что ее мать никогда не выходила замуж второй раз.

– Я еще вернусь, – сказала она матери.

Пока Лиска шествовала к воротам, мать стояла у окна. Совсем как тогда. И именно как тогда, они втроем преградили ей путь: отчим и два его сына. Отчим сходил за палкой, а старший сын сжал в руках навозные вилы. Густав и Рене. У Густава вид сделался еще более тупым, чем раньше. Рене был поумнее, но плясал под дудку Густава. Он-то и бросил тогда первый камень.

Оборотень. Кому, как не Лиске, знать, что ощущал брат Джекоба, когда у него начала прорастать кожа из нефрита, но в отличие от Уилла она носила свой мех добровольно.

– Ну же! Как насчет камешка? – принялась она поддразнивать Рене. – Или ты до сих пор не можешь без подсказки брата?

Он втянул голову в плечи и нервно посмотрел на револьвер у нее за поясом.

– Убирайся! – Отчим прищурил близорукие глаза.

Она больше не боялась его. И это оказалось прекрасно до того, что голова шла кругом.

– Где Тьерри? – спросила она.

Ведь у нее имелся еще один брат.

Густав таращился на нее с молчаливой враждебностью. Рубашка у него была в пятнах рыбьей крови.

– Он теперь в городе, – ответил Рене.

– Заткнись! – рявкнул на него отец.

Падчерицей быть нелегко, но и его собственному младшему сыну приходилось несладко. Тьерри завидовал Лиске за ее мех, и она была рада, что ему тоже удалось унести ноги.

– Вам известно, что болтают об оборотнях. – Она подняла руку. – У всякого, кто к ним притронется, вырастет шерсть! А ну, кто первый?

Она так сильно ударила отчима в грудь, что он еще много дней спустя будет искать на коже следы рыжей шерсти. Густав с проклятиями попятился, а когда вся троица наконец опомнилась, Лиска уже скрылась за воротами. Когда она садилась в седло, в ее памяти вновь всплыла картина: спотыкаясь, обливаясь слезами и кровью, она мчится через поля и прижимает к груди свое платье-шкуру. На этот раз она уезжала по улице. Обернувшись, Лиска в последний раз взглянула на окно, за которым стояла ее мать, но увидела только отражение неба в стекле и первоцветы перед дверью.

Прежде чем продолжить путь в Гаргантюа, она сделала привал. От дома остались одни развалины, а могила в тени обвалившейся садовой стены так заросла, что могильный камень торчал из сплетения корней и высохшей травы. Перед надгробием вырос орешник. На ветвях висели сережки, на земле валялось несколько прошлогодних орехов. Имя отца, выбитое на могильной плите, заросло мхом и выделялось зеленым на сером камне: «Жозеф-Мари Оже».

В детстве Лиска часто сюда наведывалась. Она выщипывала из влажной земли сорняк, устилала камень полевыми цветами, а в покинутом доме искала следы той жизни, которую они с матерью там вели. Здесь она впервые повстречала лису и укрыла ее вместе со щенками от своих братьев там, где лес подступал к полуразрушенной стене сада.

– Знаю, я здесь давно не была, – сказала она. – Я выпросила у маман перстень. Не уверена, что она с толком воспользовалась твоим подарком. Иногда мне кажется, что лучше бы ты оставил себе то время, что отдал ей. Лучше бы ты позволил ей умереть. Подобные вещи можно выговорить только на могиле, но, когда выскажешься, на душе становится чуть легче. Может быть, ты смог бы меня защитить. Я встретила другого, и он был моим защитником все эти годы. Я люблю его больше всего на свете. Он часто выручал меня из беды, но теперь – моя очередь его спасать.

Лиска собрала орехи, лежавшие на могиле, и сунула их в карман. Потом она вскочила на лошадь. Солнце почти совсем зашло, и у Джекоба больше не было времени ждать.

28. Шипы и зубы

Из пасти волка несло тухлым мясом, застрявшим у него между зубами, а глаза отливали таким же золотом, как глаза гоила. Джекоб слыхал о здешних волках. Говорили, порой они утаскивали людей прямо из постелей или из-за стола. Как бы то ни было, Джекоб знал: его ждет далеко не самая чистая смерть. Похоже, самое время пожалеть, что он не утонул.

Между тем все пять зверей собрались вокруг него. Он попытался было высвободить руку, чтобы дотянуться до ножа, но терн-душитель так немилосердно вгрызался ему в плоть, что у него вырвался сдавленный стон.

Кричи, Джекоб. Чего сдерживаться? Может быть, Лиска услышит тебя.

Нет. Она, наверное, уже в Гаргантюа, ждет его. Что она будет делать, если он не придет? Искать его, как гоил и предрекал, но, конечно, не всю жизнь. Лисица быстро сообразит, что с ним стряслось. Эта мысль была почти утешением.

Волк лизнул его лицо, словно хотел попробовать жертву на вкус. Джекоб попытался вытащить хотя бы одну ногу, чтобы ею отгонять волков, но шипы лишь глубже впились в его тело.

Черт возьми, Джекоб, ну придумай же что-нибудь!

Они продолжали стоять вокруг.

Самый большой облизнул себе серую пасть.

Конец прелюдии.

Джекоб извернулся, пытаясь отодвинуться. И – услыхал лязг зубов в пустоте. Следующий волк вгрызся в колючие стебли. В отчаянии Джекоб тщился припомнить все, что знал о тернах-душителях, ведь долго его броня не продержится. Он и сам неоднократно прибегал к помощи этих лоз, чтобы задержать своих преследователей, но ни разу никого таким образом не ловил. Один из волков вцепился в стебли, обвившиеся вокруг его ребер. Другой принялся раздирать те, что сковывали ноги.

Терн-душитель, Джекоб! Да ты никак забыл про его любимое лакомство!

Он снова бросился навзничь и, хотя боль была невыносимой, – давай кататься по земле. Волки с диким воем отступили, а шипы принялись с новой силой раздирать ему кожу.

Кровь. Для душителя нет ничего вкуснее. Но та же кровь, естественно, приводила в раж и волков. Следующий вгрызся так яростно, что его зубы добрались до самого мяса. Джекоб закричал, едва они впились ему в бок, но терн, вдоволь насосавшись его крови, выпустил ростки.

Новые побеги выстреливали в морды волкам и, разветвляясь, тут же деревенели. Они запутывались в волчьей шерсти и завертывали Джекоба во все более плотный кокон. Он с трудом переводил дух, одежда намокла от крови, но волки добраться до него больше не могли. Они выли от злости и щелкали зубами, снова и снова вгрызаясь в кущу, хотя терн и их все туже оплетал своей колючей пряжей. Джекоб хватал ртом воздух. Его пальцы нащупали рукоять ножа, но сил пошевелить рукой и выхватить его у него не осталось.

Вожак напружинился. Он исходил слюной, чуя лакомый запах крови и пота загнанной жертвы.

И вот он вцепился зубами в стебли вокруг шеи Джекоба. В отчаянии Джекоб сделал усилие, чтобы увернуться, но плетение, служившее ему броней, одновременно крепко сковывало его, как нити паутины – пойманную муху. Еще один укус – и учащенное дыхание волка коснулось бы его незащищенной кожи. Джекобу показалось, что он уже чувствует клыки, вонзающиеся ему в горло, и…

Ничего.

Ни хруста шейных хрящей в волчьей пасти. Ни удушья от собственной крови. Вместо этого – пронзительный визг. И резкий мужской голос.

Сквозь заросли терна Джекоб разглядел сапог и клинок шпаги. Один из волков упал с перерезанным горлом, другой, выпутавшись из тенет, напал, но напоролся на клинок. Остальные отступили. Наконец один из них досадливо тявкнул, и стая, унося колючки во вздыбленной шерсти, убежала прочь.

Его избавитель обернулся. Оказалось, он был едва ли старше Джекоба. Шпага принялась ловко сновать в зарослях терна, кромсая стебли, будто нож – бумагу. Совсем не всякий клинок способен так легко расправиться с терном-душителем. Пока Джекоб сбрасывал с себя обрезки стеблей, незнакомец выдергивал шипы из перчаток. Наряд его был таким же великолепным, как и шпага. Воротник куртки отделан мехом чернобурой лисицы. В Лотарингии на нее имел право охотиться лишь высший свет.

Принц из сказки. Вот на кого он был похож.

Ну ничего себе! Скажи спасибо, Джекоб, что он не был занят спасением какой-нибудь Белоснежки.

В последний раз в таком плачевном положении ему случалось оказаться на школьном дворе, когда учитель вынужден был высвобождать его из удушающих объятий одной девчонки.

– Терн-душитель сравнительно редко встречается в этих краях. – Спаситель помог ему подняться на ноги. – Волки вас покусали?

Поблагодари его, Джекоб. Ну же.

– Ничего страшного. – Он ощупал рану в боку. – И как это вы их так быстро прогнали?

Перестань. Это звучит так, словно он же на тебя их и натравил.

Гордость все-таки очень обременительная штука.

Но его благодетель только плечом повел:

– У меня поместье вблизи Шамплита. Там нам приходится сталкиваться с подобными неприятностями, притом зверье существенно превосходит этих тварей размерами. – Он протянул Джекобу руку. – Ги де Труаклер.

Джекоб отер пальцы от крови, прежде чем пожать ему руку.

– Джекоб Бесшабашный.

Охотник за сокровищами и исключительный простофиля.

Он едва держался на ногах.

Труаклер указал на его разорванные одежды:

– Вам не помешает принять ванну из отвара коры, иначе раны могут воспалиться. Эти шипы очень коварны.

– Я знаю.

Джекоб!

Он улыбнулся через силу:

– Похоже, вы спасли мне жизнь.

Труаклер бросил разрубленные стебли на середину поляны.

– Просто я оказался в нужное время в нужном месте. Только и всего.

Какое благородство!

Джекоб, уймись! Чем он-то виноват, что ты, как первоклашка, угодил гоилу в силки?

Труаклер поднес к остаткам душителя зажигалку. Зажигалки только-только начали появляться в Зазеркалье, раньше Джекобу почти не доводилось их видеть. Стоили они целое состояние. Джекоб выпутал из волос ветку и бросил ее в огонь. Что ж, он жив, только вот чародейскую голову потерял.

Укушенный бок болел нестерпимо, и пришлось попросить Труаклера поймать его лошадь. При виде разграбленного рюкзака Джекоба охватила такая бессильная ярость, что захотелось, не откладывая, броситься в погоню за Бастардом. Но его благородный спаситель был прав – сперва надо залечить раны и продезинфицировать исколотую кожу, иначе не миновать заражения крови. А кроме того, в Гаргантюа его дожидается Лиска.

В седло ему удалось взобраться, не прибегая к помощи Труаклера. В сравнении с белым конем его избавителя все лошади, на каких доводилось ездить Джекобу, были просто жалкими клячами, спасенными у мясника от забоя.

– Куда вы держите путь?

– В Гаргантюа.

– Превосходно. Мне с вами по пути. Оттуда я намерен отправиться ночным дилижансом в Виенну.

Ну вот еще! Значит, и после Гаргантюа их дорожки не разойдутся. Оставалось надеяться, что Труаклер не станет распространяться при других пассажирах, как и при каких обстоятельствах они свели знакомство.

Сердце на востоке.

Надо во что бы то ни стало найти его раньше, чем Бастард, иначе можно было бы с таким же успехом позволить волкам себя сожрать.

Джекоб бросил прощальный взгляд на поляну, где гоил отловил его, словно кролика. Им предстоял дальний путь в Аустрию, и лицо Труаклера в течение всей поездки послужит ему напоминанием о собственной глупости.

– Бесшабашный? – Труаклер подъехал ближе. – Не вы ли тот охотник за сокровищами, который служил императрице аустрийской?

Джекоб сжал повод в израненных пальцах:

– Он самый.

…И тот идиот, что позволил облапошить себя, как последний дилетант.

29. Новое лицо

На постоялом дворе, где Лиска и Джекоб договорились встретиться, они уже как-то останавливались. Тогда они искали в Гаргантюа куртку из ослиной кожи: того, кто ее надевал, она делала невидимым для врагов. Заведение «Кот в сапогах» находилось не только поблизости от библиотеки, куда Джекоб намеревался зайти, но и в тени памятника, воздвигнутого городом великану, в честь которого он получил свое имя. Высотой статуя была почти с церковную колокольню, и путешественники из самых отдаленных земель стекались в город, чтобы взглянуть на нее.

Но Лиске не было дела до серебряных волос изваяния и его глаз из синего стекла, которые якобы оживали по ночам. Она тосковала по Джекобу. Навестив свое прошлое, она лишь убедилась в том, что для нее дом – это там, где Джекоб.

Горница в трактире «Кот в сапогах» выглядела заметно ухоженней, чем «У людоеда» Хануты. Скатерти, свечи, на стенах – зеркала, официантки в кружевных передничках… Хозяин кичился личным знакомством с легендарным Котом. В качестве свидетельства этому рядом с дверью висели два потертых сапога, но они едва налезли бы и на ребенка, а ведь всякому охотнику за сокровищами известно, что Кот в сапогах был ростом со взрослого мужчину.

Прежде чем полистать гостевую книгу на предмет имени Джекоба, хозяин смерил мужскую одежду Лиски неодобрительным взглядом.

– Мадемуазель?

Из-за столика в салоне поднялся мужчина, столь привлекательный на вид, что несколько женщин украдкой поглядели в его сторону, но Лиска вперилась взглядом в черную меховую оторочку его воротника.

Он остановился перед ней и провел по воротнику пальцами.

– Наследство от деда, – пояснил он. – Лично я не нахожу ничего хорошего в подобном роде охоты. Я всегда на стороне лисицы.

Его черные волосы напоминали тени в лесу, но глаза были чуть ли не такого же ослепительно-голубого цвета, как летнее небо. День и ночь.

– Джекоб поручил мне позаботиться о вас. Он сейчас у местного эскулапа… С ним все в полном порядке! – поспешно добавил незнакомец, заметив тревогу Лиски. – По дороге он наткнулся на терн-душитель и парочку волков.

К счастью, как раз тут наши пути и пересеклись.

Он поклонился и поцеловал ей руку:

– Ги де Труаклер. Джекоб описал вас очень точно.

Кабинет врача располагался неподалеку. Труаклер указал Лиске путь. Волки, терн-душитель… Но ведь волков Джекоб умеет не подпускать к себе близко, а терн-душитель, как считается, весь истребили. После того как племянница Горбуна как-то напоролась на него и поплатилась жизнью, в Лотарингии приняли закон, обязывающий сжигать это растение.

Джекоб встретил Лиску на полпути. Руки у него были перебинтованы, рубашка вся в крови. И он был в такой ярости, в какой ей редко доводилось его видеть.

– Бастард заграбастал голову!!! – крикнул он и тут же сморщился от боли, когда Лиска заключила его в объятия.

Допытаться, что произошло на самом деле, оказалось нелегко. Хорошо хоть уязвленная гордость Джекоба на время отодвинула все мысли о смерти, но Лиска не могла думать ни о чем другом. Вся эта гонка, риск, время, потраченное на то, чтобы найти голову, – все насмарку! Они остались с пустыми руками. На миг ей сделалось дурно от страха, и она крепко обхватила пальцами коробочку в кармане.

– Рука тоже у него!

Джекоб поглядел на памятник. В ушах у великана гнездились целые тучи птиц, но Лиска была уверена, что у Джекоба перед глазами вместо каменного изваяния стояло темное ониксовое лицо Бастарда.

– Чертов подлец! – выпалил он. – Сердце я найду раньше его и тогда уж отберу у него и руку, и голову. Сегодня же мы выезжаем в Виенну!

– Тебе нельзя ехать верхом так далеко. Труаклер говорит, один из волков повредил тебе бок.

Даже на самой хорошей лошади до Виенны по крайней мере дней десять езды.

– Ах вот как? А что он тебе еще наплел?

– Ничего он мне не наплел!

О, эта его гордость! Похоже, Джекоб предпочел бы сгинуть в пасти волка, чем спастись благодаря первому встречному.

– Ну зачем, зачем нам надо в Виенну? – спросила Лиса. – Это тебе Данбар и Ханута напели?

– Да, хотя я и без них сообразил бы. Дочь Гуисмунда похоронена в Виенне, в императорской усыпальнице. Это единственная зацепка, что у меня есть.

Да, не много, и Джекоб это знал.

– Сегодня вечером отправляется дилижанс.

– Он будет тащиться две недели, а то и больше! Ты же знаешь, возницы останавливаются на каждом постоялом дворе. А гоил уже наверняка в пути.

Они оба знали, что Джекоб прав. Даже если они подкупят возницу, на дорогу уйдет более десяти дней. Бастард определенно прибудет в Виенну раньше. Единственная надежда, что сердце он не отыщет, хотя с рукой он обернулся очень быстро.

Джекоб схватился за раненый бок, и на секунду Лиска заметила в его лице то, чего не видела никогда прежде. Он сдался. Лишь на один мимолетный миг, но этот миг наполнил ее большим страхом, чем все, что ей доводилось видеть.

– Отдохни, – сказала она и провела рукой по его исколотому лицу. – Я добуду билеты на дилижанс.

Джекоб только кивнул.

– Как там твоя мать? – спросил он, когда она отвернулась.

– Хорошо, – сказала Лиска и сжала пальцами коробочку в кармане.

Она так волновалась за него.

30. Ничего не выходит

Восемь человек в трясучем дилижансе, пропахшем потом и одеколоном: адвокат из Сан-Омара с дочерью, две гувернантки из Арла, упорно вязавшие на протяжении всей поездки, хотя на каждой рытвине кололи себе пальцы, и священник, пытавшийся всех убедить, что гоилы ведут свое происхождение от нечистого. Лучше оказаться где угодно: в Черном лесу, на Кровавой Свадьбе, на борту тонущей «Титании»… А ведь они пробыли в пути всего только три дня.

Талеры, на которые раскошеливался золотой платок, становились с каждым разом все тщедушнее, но возница просиял, увидев монету, выданную ему в качестве подкупа. Платили-то ему медные гроши, в сравнении с ними золото даже толщиной с бумажный лист – настоящее богатство. Талер так его воодушевил, что остальные пассажиры скоро стали ворчать: мол, мало остановок. А через пять дней в одном из горных ущелий у них сломалось колесо. Несколько часов они убили на то, чтобы снять упряжь с лошадей и довести их по заледенелой улице до следующей почтовой станции. Джекоб не знал, что хуже: ноющий бок или зудящий голос в его голове: «Надо было взять лошадь. Бастард уже точно в Виенне. Джекоб, ты покойник…»

Смотритель почтовой станции наотрез отказался посылать своих работников на ночь глядя чинить колесо, сославшись на лесных духов и кобольдов, якобы обитавших в ущелье. Он пустил пассажиров на ночлег в холодную комнату и потребовал за это целое состояние, а повара послал на кухню, только когда Труаклер швырнул на его отполированную стойку мешочек с серебром. Труаклер платил за всех. Он позаботился также о том, чтобы в камине трактира развели огонь, и накинул Лиске на плечи свое манто, когда она, зябко поеживаясь, пыталась стряхнуть снег с волос. От Джекоба не ускользнул полный признательности взгляд, которым она за это Труаклера наградила. На ней было платье, купленное ею в Гаргантюа, пока они дожидались дилижанса, и Джекоб поймал себя на мысли: а не для его ли благодетеля она принарядилась?

Не то чтобы Труаклер ему не уделял никакого внимания. Заметив, что Джекоб без конца прижимает руку к прокушенному боку, он протянул ему две черные пастилки. Ведьмина жженка. Не у всякого найдется такое средство. Жженку делают деткоежки. Из чего, лучше не знать. И откуда у человека, столь элегантно одетого и с такими изысканными манерами, могла взяться ведьмина жженка?

Видимо, оттуда же, где он научился гонять волков, Джекоб.

А кроме того, Лотарингия просто кишмя-кишела темными ведьмами с тех самых пор, как Горбун в благодарность за избавление от горба предоставил им политическое убежище.

Пастилки действовали еще лучше, чем болотные коренья, при этом ведьмина жженка не имела никаких побочных действий. Джекобу пришлось сознаться, что спаситель начинает ему нравиться. Труаклер не проронил ни единого слова о том, при каких обстоятельствах он нашел его в лесу, ни в присутствии Лиски, ни в присутствии остальных пассажиров. Может статься, он чересчур часто поглядывал в Лискину сторону, но даже это Джекоб ему простил. В конце концов, чего еще от него ждать, он же не слепой.

С вином ведьмину жженку лучше не смешивать, но против израненной гордости не помогают даже пастилки деткоежек, а у Джекоба перед глазами все еще маячило лицо насмехающегося Бастарда. Когда он заказал себе вторую кружку вина, Лиска бросила на него обеспокоенный взгляд. Джекоб ответил улыбкой, призванной скрыть пучину самосожаления, в которой он барахтался. Самосожаление, уязвленное самолюбие, страх умереть – смесь ужасная, а им предстояли еще долгие дни в удушливом дилижансе. Он до краев наполнил свой бокал.

Неожиданная боль с невиданной силой пронзила ему грудь, и ему показалось, что сердце под ребрами вот-вот разорвется. Эту боль не могло ослабить ничто. Джекоб вцепился в стол и подавил стон, готовый сорваться с губ.

Лиска посмотрела в его сторону, встала и отодвинула стул.

От нового приступа боли лицо ее расплылось, и лица остальных тоже, и он ощутил, что начинает дрожать всем телом.

– Джекоб! – Лиска схватила его за руку.

Она звала его, но он не слышал. Для него существовала только боль, выжигавшая очередную букву имени феи у него из памяти. Джекоб почувствовал, как Труаклер подхватил его под мышки и вместе с возницей понес по лестнице наверх, как они положили его на кровать и осмотрели рану, нанесенную волком. Он хотел было им сказать, что им не стоит утруждаться, но моль с новой силой вгрызлась в его тело, и он потерял сознание.

Боль утихла, он пришел в себя, хотя память о мучениях все еще переполняла тело. В комнате было темно. Только на столе горела газовая лампа. Лиска стояла рядом и рассматривала что-то у себя на ладони. Свет лампы окрашивал ее волосы в молочный цвет.

Когда Джекоб поднялся на постели и сел, она быстро обернулась и спрятала руку за спиной.

– Что там у тебя?

Она не отвечала.

– У моли на твоей груди уже три пятна, – сказала она. – Когда был еще один раз?

– В Сан-Рике. – Джекоб еще никогда не видел ее такой бледной. Он выпрямился. – Что там у тебя в руке?

Она отстранилась.

– Что у тебя в руке, Лиса?

Колени все еще дрожали от боли, но Джекоб схватил ее и потянул за руку, которую она прятала за спиной.

Она раскрыла пальцы.

Стеклянный перстень.

Джекоб видал похожий экземпляр в кунсткамере императрицы.

– Ты еще не надевала его мне, а, Лиска? – Он схватил ее за плечи. – Сознавайся! Его на пальце у меня еще не было?! Пожалуйста!

Слезы побежали у нее по лицу. Но в итоге она покачала головой. Прежде чем она успела опять зажать пальцы в кулак, Джекоб выхватил перстень у нее из рук. Она сделала попытку вырвать его, но Джекоб сунул его себе в карман. Потом притянул ее к себе. Она всхлипывала, как ребенок, а он крепко обнимал ее, так крепко, как только мог.

– Обещай мне! – шептал он ей. – Обещай мне никогда о таком больше не думать. Обещай!

– Ни за что! – отозвалась она.

– Что?! Или ты думаешь, мне будет приятно, если ты умрешь вместо меня?

– Я хотела только выиграть время.

– Эти перстни страшно опасны! Пока он будет на мне, каждая секунда обойдется тебе в целый год жизни! Иные из них не снимаются, пока не израсходуется вся твоя жизнь.

Она высвободилась из его объятий и вытерла слезы с лица.

– Я хочу, чтобы ты жил. – Она произнесла это шепотом, словно боялась, что смерть услышит их и истолкует как вызов.

– Хорошо! Тогда давай попробуем отыскать сердце раньше гоила! Я уверен, что смогу удержаться в седле. Кто знает, когда дилижанс еще починят.

– Лошадей нет. – Лиска подошла к окну. – Хозяин позавчера продал последних скаковых четырем путешественникам. Он похвалялся перед Труаклером, что один из них – Луи Лотарингский. При нем был гоил с зелеными прожилками. Они лишь коротко передохнули и после полудня поскакали дальше.

Позавчера. Еще безнадежнее, чем он думал.

Лиска распахнула окно, словно хотела выпустить страх наружу. Воздух, хлынувший в комнату, был холодный и влажный, точно снег. Снизу доносился смех, и Джекобу показалось, что он слышит голос адвоката, сидевшего в дилижансе рядом с ним.

Луи Лотарингский… Бастард ищет арбалет для Горбуна.

Лиска обернулась.

– Труаклер слышал, что я хочу купить лошадей, потому что нам срочно надо в путь. Он подкупил хозяина, чтобы тот послал своих работников к дилижансу. Я сказала ему, что мы вернем долг, но он ничего не хочет об этом слышать.

Долг они вернут… Джекоб достал из кармана золотоносный платок. Хватит быть должником Труаклера.

– Я уже пыталась, – вздохнула Лиска.

Она оказалась права. Как ни тер Джекоб ткань между пальцами, все, что он извлек из полуистлевшего шелка, была визитка, и значилось на ней все то же:

С рукой, Джекоб, можешь распроститься.

Прекрасный совет.

– Можно попросить Хануту выслать нам денег, – сказала Лиска. – У тебя ведь в Шванштайне есть еще кое-что в банке, правда?

Да, правда. Пусть даже и немного. Джекоб взял ее за руку.

– Я верну тебе перстень, когда все будет позади, – произнес он, – если только ты пообещаешь никогда его не использовать.

31. У семи нянек

Лучший в своем деле. Неррон и не помнил, когда ему еще было так хорошо. Он отнял у Джекоба Бесшабашного его добычу, да еще и унизил его, как новичка!

Теперь даже Высочеству было не под силу испортить ему настроение, хотя Луи и горланил на всех перекрестках, что по вине Неррона от них улизнул альбийский шпион, пока он, Луи, добывал ему непорочную деву. Целый день напролет он упирался, не желая продолжать путь в Виенну, и с той поры уединялся с каждой девчонкой, какую только могли впечатлить его бриллиантовые пуговицы. Водяной проводил ночи за тем, что обыскивал сараи и крестьянские дома на предмет Луи; на своего царственного подопечного он глядел с таким омерзением, что Неррон не удивился бы, найдя Луи однажды утром утопленным в лошадиной поилке. В путевом журнале, который Лелу неутомимо испещрял каракулями, все это, естественно, не упоминалось. Вместо этого он делал заметки о каждой крепости, мимо которой они проезжали, описывал каждую заиндевевшую улицу и каждого гнома-горняка, забрасывавшего их камнями. Каждый вечер Неррон просматривал его писанину (к счастью, у Жука был очень разборчивый почерк) и за этим занятием мирно засыпал.

Да, все было замечательно.

Несмотря на Луи.

Несмотря на Лелу.

Несмотря на рыбий дух Омбре.

Скоро они окажутся в Виенне, он отыщет сердце, отберет руку у Луи и выпьет за упокой Джекоба Бесшабашного.

Они заночевали на одном из постоялых дворов в Баварии, и до Виенны оставался всего какой-нибудь день пути, когда Неррону вдруг стало ясно, что последний этап охоты, возможно, не обойдется без затруднений.

Он проснулся от прикосновения холодного металла к кадыку. У его постели стоял Луи с мутным от эльфовой пыльцы взглядом и давил саблей ему на горло.

– Ты обманул меня, гоил, – процедил он, помахивая перед ним мешочком, в котором Неррон узнал кисет Бесшабашного.

В Баварии на каждом постоялом дворе угощали горячим глинтвейном, и Луи изрядно к нему приложился.

Неррону достаточно было увидеть высовывающееся из-под локтя Луи лицо Жука, чтобы догадаться, кто навел Высочество на мысль о кисете.

– Это же голова! – залебезил Лелу голосом, исполненным упрека. – Она меня ударила.

А теперь орет.

– Думаю, она прокляла тебя, – сказал Неррон, отодвигая саблю Луи в сторону.

У Лелу побелел кончик носика, но Луи угрожающе склонился над ложем Неррона.

– Ты хотел обмануть меня, гоил! Сколько времени у тебя уже эта голова?

– Он хотел ее вам предъявить. – В проеме двери показался темный силуэт водяного. – Гоил спрашивал меня, где можно вас найти, но вас в вашей постели не оказалось.

Это была наибеспомощнейшая ложь, какую Неррону когда-либо приходилось слышать. Но, произнесенная булькающим голосом водяного, она прозвучала как чистейшая правда.

– Я работаю на вашего отца, – заявил Неррон, забирая бездонный кисет у Луи. – Вы никак забыли? И я всего лишь следую его указаниям. Голова останется при мне. Разве что вы позволите мне преподать вам, как уберечься от ее проклятий.

Лелу все еще прятался за спиной Луи.

Ну погоди, Жучище. Я напущу на твою тощую шею каждого гнома-горняка, какой нам только попадется по дороге.

Луи провел пальцем по лезвию своей сабли, словно рисуя себе в воображении, как она полосует гоилову кожу.

– Ну, будь по-твоему. Можешь оставить голову при себе. До поры.

Омбре все еще торчал в дверях.

Лелу, видимо, подозревал, что Неррон соврал. Водяной же это знал точно.

Неррон отправился к Омбре в чулан, едва из-за двери Лелу донесся его храп, похожий на скрежет саранчи, а из комнаты Луи – хихиканье очередной девчонки.

Омбре лежал в кровати и поливал водой из миски свою чешуйчатую грудь.

– Какова твоя цена? – спросил Неррон.

– Время покажет, – прошуршал водяной.

32. Сердце на востоке

Несмотря на серебро Труаклера, на дорогу ушли все пятнадцать дней – и с каждым днем в Джекобе крепла уверенность, что Бастард уже давным-давно добыл сердце.

После его припадка другие пассажиры подсаживались в дилижанс очень неохотно (в Баварии и Аустрии свирепствовала оспа), но Труаклер демонстративно сел возле него. Да, Джекобу он начинал нравиться. Труаклер был так же хорошо подкован по части лошадей, как и в области новейшего оружия гоилов, и ничего не находил плохого в многочасовых дискуссиях о том, какие клинки лучше: каталонские или альбийские. Оба они разделяли страсть к фехтованию, но Труаклер, в отличие от Джекоба, предпочитал сабле шпагу. Остальные пассажиры уже наверняка проклинали их бесконечные беседы, когда они часами напролет спорили, какой фехтовальный выпад коварнее: inquarto или sparita de vita.

За окном пробегали темные долины, в озерах отражались замки на заснеженных вершинах.

В одном из них Джекоб нашел хрустальный башмачок, за который императрица удостоила его ордена. Потом вдалеке показался лес, где он умудрился похитить пару семимильных сапог у банды разбойников с большой дороги для волчьего князя с Востока. Не может быть, что все позади, только не сейчас! Но по его милости императрица коротает дни свои в подземной крепости, лес стал в два раза меньше с тех пор, как его древесину пустили на выплавку стали, а в Виенне правят гоилы. Все уходило в прошлое, даже в Зазеркалье.

Две гувернантки залились румянцем от шутки Труаклера, а Джекоб уставился в окно, стараясь отвлечься от мысли о том, что Лиска разглядывает его спасителя все более благосклонно. По левую руку от них вяло текла через затопленные луга Дуна, а на горизонте уже вырастали башни Виенны.

– Джекоб! – Труаклер положил ему руку на колено. – Селеста спрашивала меня, не знаю ли я, где имеет обыкновение останавливаться Луи Лотарингский, когда наведывается в Виенну.

Селеста. Это прозвучало очень непривычно. Странно было услышать ее настоящее имя из уст другого. Джекобу Лиска открыла его всего несколько месяцев назад.

– Полагаю, Луи заедет к своему кузену, – продолжал Труаклер. – Я с ним очень коротко знаком. Если хочешь, я позабочусь о том, чтобы он вас принял.

– Конечно. Спасибо.

Селеста…

Возница придержал лошадей – улицу затопило. Таяние снегов в горах вызвало обильное половодье. В зазеркальном мире реки еще сами выбирали себе русло, и каждый год вешние воды затапливали крестьянские дворы и даже целые поселения, но Джекоб любил поросшие камышом берега, бесчисленные речные рукава и лесистые островки, отражавшиеся в мерно текущих водах. Реки Зазеркалья скрывали не только русалок и иловых гномов, но и сокровища, сделавшие богачом не одного оборванца-рыбака.

Селеста…

Возница свернул на тот самый мост через реку, по которому бежали с Кровавой Свадьбы из города гоилы. Виенна сдалась им почти без сопротивления, после того как дочь императрицы всенародно объявила, что вина за кровопролитие в церкви лежит целиком и полностью на ее матери. Гоилы оказались не более жестокими оккупантами, чем любые другие, но Джекоб чувствовал себя очень неуютно, проезжая мимо солдат в серых мундирах и домов с замурованными окнами, и без конца спрашивал себя, случилось ли бы все это, если бы не он.

Почтовые дилижансы все еще останавливались за зданием вокзала, хотя лошади шарахались от грохота отходящих поездов. Видимо, их владельцы не хотели без боя уступать будущее железным экипажам, но эту партию они уже давно проиграли. Сразу же за вокзалом гоилы сделали вход в городские катакомбы, где и поселились многие из них. Другие пассажиры глазели на солдат, охранявших спуск, с едва скрываемым отвращением, которое все еще вызывали каменные лица у большинства людей. Брак Кмена здесь мало что изменил.

Стены вокзала были обклеены сотнями объявлений о розыске. В Виенне орудовала группа анархистов, призывавших к восстанию против новой императрицы, к нападению на ее министров, на военные и полицейские участки и жилища гоилов. Лиска бросила тревожный взгляд на плакаты, но Джекоб так и не нашел на них ни своего лица, ни лица Уилла. Что бы там Темная Фея своему возлюбленному ни напела, а Кмен нефритового гоила в розыск не объявил.

Если тебя не станет, Джекоб, никто вообще никогда не узнает, куда подевался Уилл.

Может быть, Темной Фее только того и надо…

Под деревьями на другой стороне привокзальной площади стояла пара дилижансов.

– Иди искать сердце! – шепнула Лиска Джекобу, сделавшему знак одному из возниц. – Я попрошу Труаклера показать мне, где живет кузен Луи, и выясню, там ли Бастард.

Такой план его совершенно не устраивал. Гоил был опасен. Но Лиска приложила Джекобу пальцы к губам, только он вздумал протестовать.

– Каждая минута на счету, – увещевала она его. – Пожалуйста. Я постараюсь, чтобы он меня не заметил.

Позади них Труаклер прощался с остальными пассажирами. Лиска посмотрела в его сторону. Джекоб сделал над собой усилие, чтобы притвориться, будто ничего не почувствовал при этом.

– Ладно. Бери извозчика. Я пойду пешком, – сказал он. Пятнадцати дней на скамье в дилижансе более чем достаточно. – Встретимся в отеле.

Прозвучало это с большей прохладцей, чем он хотел.

Ну зачем ты так, Джекоб?

Лискин взгляд спрашивал его о том же.

Труаклер купил у цветочницы, торговавшей у вокзала, букет нарциссов. Один из бутонов он оторвал и прикрепил к платью Лиски.

– Все в порядке? – Он обнял Джекоба за плечи. – Я знаю в Виенне одного хорошего врача. Может, ему стоит осмотреть тебя?

– Нет, я отлично себя чувствую. – Джекоб подозвал извозчика.

– Ты отыщешь сердце! – прошептала Лиска. – Я знаю.

Труаклер открыл перед ней дверь пролетки.

Лиска подобрала платье:

– Пошлешь телеграмму Хануте по поводу денег?

– Конечно.

Она еще раз улыбнулась Джекобу и поднялась в экипаж.

Труаклер проводил взглядом двух женщин, шедших мимо. Они посмотрели на него в ответ. Одна из них при этом покраснела.

– На свете так много красоток, – понизив голос, сказал Труаклер Джекобу, – но у некоторых есть нечто большее, чем красота. Значительно большее. – Он отошел к пролетке и бросил извозчику свою сумку. – Сегодня я снова отправляюсь в путь, – сказал он Джекобу, – но уверен, мы еще свидимся.

И он уселся рядом с Лиской.

С Селестой… Джекобу больше нравилось «Лиска».

Он долго смотрел вслед пролетке, пока та не скрылась за трамваем.

Ты отыщешь сердце.

Он огляделся.

Куда сначала, Джекоб?

В государственный архив за описью всех сокровищ Аустрии? В усыпальницу, где покоится среди своих имперских потомков дочь Гуисмунда? Он попробовал вызвать в памяти ярость, охватившую его в лесу, жажду отомстить Бастарду… Но не ощутил ничего, как если бы моль и в самом деле пожрала его сердце.

33. Так или иначе

Забавно, с какой охотой люди предаются недозволенному в подвальных помещениях. Словно для того, чтобы оставаться незамеченными, достаточно всего-навсего забраться под землю. Гоил для этого всегда выбирает дневной свет.

Человек, чье имя Неррон узнал от одного могильщика, занимался подпольной деятельностью под вывеской солидной мясной лавки. Запахи, доносившиеся из-за двери в лавку, были первоклассным камуфляжем для товара, который там в действительности имел хождение.

Темная подвальная лестница вела к двери в подсобные помещения с эмалированной табличкой: «Прием только по договоренности». Человек, открывший на стук Неррона, был все тот же могильщик, что и сообщил ему этот адрес. Лысый, словно яхонтовый гном, он под черным сюртуком прятал нож. В помещении, куда он поманил за собой Неррона, было так темно, что, пожалуй, только гоилу было под силу сразу разглядеть, чем там приторговывали. Стаканы с глазными яблоками, зубами и когтями всех сортов; в витринах за стеклом – руки, лапы, копыта; уши, носы и черепа любых форм и размеров. Весьма эффективные средства, если кто желает доставить соседу толику головной боли или наградить неверного супруга козлиными копытцами. Наведение порчи и сглаза – так называли это запрещенное ремесло. Ведьмы отмахивались от вопросов о нем, мол, «людское суеверие», однако даже дочь императрицы не гнушалась подбрасывать своим врагам под кровать глаза или зубы, чтобы подпортить их здоровье. Не скрылось от Неррона и то обстоятельство, что эта весьма специфического профиля аптека предлагала к продаже и части гоильских тел – в немалом количестве. Растертые в порошок, их применяли, чтобы вызвать паралич.

Хозяин лавки выглядел так, словно сам пострадал от воздействия своего товара. Пожухлая кожа так сильно натянулась на костях, будто досталась ему с чужого плеча. На нем был белый халат, как на всех аптекарях, перешедших от исцеления к сглазу; порча и сглаз приносили большую прибыль, ведь даже если эта мрачная терапия не давала заметных результатов, покупатели не осмеливались жаловаться.

– Могильщик вам сообщил, что мне нужно?

– Разумеется. – Удивительно мясистый рот растянулся в предупредительной улыбке. – Речь идет об одном сердце. Об одном особенном сердце. Весьма дорогостоящая вещь.

Неррон высыпал зерна красного лунного камня на безупречно чистый прилавок. Улыбка сделалась еще шире.

– Этого должно хватить. Такой товар найти очень трудно, но у меня есть свои источники.

Аптекарь отвернулся и выдвинул один из эмалированных ящичков позади прилавка. Там лежали сердца всех размеров и форм – от крошечных, размером с фундук, до хорошо сохранившегося сердца великанца.

– Лучшего ассортимента нет во всей Виенне. – Еще улыбочка, самодовольная, как у цветочницы, расхваливающей свои розы. – Чары, использованные в моей продукции в качестве консерванта, связаны с большими расходами и для здоровья довольно опасны, но в случае с этим сердцем к ним, конечно, прибегать не пришлось. В конце концов, ведь это сердце чародея. Полагаю, излишне объяснять, какие это имеет последствия.

Он взял серебряную шкатулку, стоявшую рядом с сердцем великанца. Сердце, содержавшееся там, было едва ли крупнее плода инжира и казалось выточенным из черного опала. На гладкой поверхности был выгравирован геральдический зверь Гуисмунда – коронованный волк.

– Как видите, в безупречном состоянии. Оно и понятно, ведь сердце на протяжении столетий находилось во владении императорской семьи.

Сначала могильщика, Неррон.

Он резко обернулся и ударил человечка головой о стену. Этот чурбан даже не успел сообразить, что к чему.

– Каким же нужно быть идиотом, чтобы пытаться всучить гоилу поддельный камень? – зашипел Неррон на аптекаря. – Ты что, держишь нас за олухов вроде вас? Думаешь, мы не можем отличить простой опал от окаменевшего сердца чародея? Черный камень, что одно, что другое, так, да? А моя кожа, из чего она, по-твоему? Из яшмы, что ли?

Он смахнул шкатулку с прилавка. Дело дрянь. Просто дрянь.

Сам виноват, Неррон. Хочешь найти сердце короля, а ищешь его в грязи!

Бесшабашный бы так не опростоволосился.

Он навел револьвер на трясущегося аптекаря и указал на стакан, стоявший рядом с кассой. Там среди людских и карликовых глаз плавали также глазные яблоки гоилов.

– Вон попробуй-ка золотых, – велел ему Неррон, пересыпая крупинки лунного камня обратно в мешочек. – Зуб даю, они самые вкусные. Глядишь, и станешь смотреть на нашего брата другими глазами.

Пока аптекарь с усилием проталкивал первое глазное яблоко себе в глотку, гоилу в голову пришла одна идея. Мысль была преподлейшая, но он уже затратил на поиски сердца почти целую неделю, а терпение не относилось к числу его добродетелей. Неррон схватил бледную дрожащую руку, снова просунувшуюся в стакан с глазами.

– Ладно, со вторым глазом можешь повременить. Есть у тебя ведьмин язык? И чтобы на этот раз без подделок, не то я тебе не завидую!

Аптекарь поспешно выдвинул один из ящиков и вынул оттуда щипчиками язык. От человеческого он отличался лишь изящно раздвоенным кончиком. Неррон выбросил фальшивое сердце Гуисмунда из шкатулки и положил туда язык.

Он был уже в дверях, когда могильщик рискнул шевельнуться.

Добивать его Неррон не стал.

34. Игра

От вокзала до государственного архива было около получаса ходу, но все крупные улицы, ведущие к замку, перекрыла полиция. На тротуарах толпился народ, да так кучно, прямо как в день Кровавой Свадьбы, и Джекобу казалось, что толпа вот-вот смоет его, словно щепку во время прилива. Кмен был в Виенне. По случаю беременности его человеческой жены был устроен парад. Охрана новой императрицы украшала фонари и фасады домов гирляндами. Гвардию без исключения составляли гоилы. Амалию охраняли только солдаты ее супруга. По слухам, она отдавала предпочтение гвардейцам с карнеоловой кожей Кмена. Они вплетали в гирлянды цветы из лунного камня, а на заграждениях, тянувшихся вдоль улиц, красовались ветки из серебра. Но у Джекоба перед глазами неизменно стоял Труаклер, прикрепляющий цветок к платью Лиски. Да что с ним творится?

Ты ревнуешь, Джекоб. Неужели у тебя нет забот поважнее?

Он свернул в ближайший переулок – и вновь очутился перед заграждением. Черт. И что он себе вообразил? Бастард уже давным-давно заполучил сердце.

Сдавайся, Джекоб.

Он не мог припомнить, чтобы когда-либо прежде испытывал подобную усталость. Даже страх перед смертью не мог рассеять туман в его голове.

Джекоб извлек из кармана купленный на вокзале путеводитель. Многословная и бестолковая книжица, толстая, как роман, и к тому же отпечатанная мелким шрифтом. Но гоилы так много в Виенне перестроили, что он едва находил дорогу. Архив находился на одной из тех улиц, где проводили парад. Может, лучше прежде зайти в усыпальницу… Он перелистал плотно напечатанные страницы – и наткнулся на визитку Ирлкинга.

Ты тратишь время впустую, Джекоб.

Музей аустрийской истории.

Зал 33.

Тот, кто был глазами Гуисмунда, ведал и его сердцем.

Джекоб посмотрел вдоль улицы. В груди болело уже непрерывно, словно там открылась незаживающая рана.

Цена не будет непомерно высока…

Он подозвал извозчика и дал ему адрес музея.

Колонны в виде обнаженных великанцев в оковах. Над входом – фриз с изображением поверженного дракона. Под окнами – резной орнамент с карликами и лешими. Здание, где находился Музей аустрийской истории, прежде было дворцом. Предок сверженной императрицы сам спроектировал каждую деталь своей резиденции. Его прозвали Принцем-алхимиком, но памятник, стоявший перед музеем, был вовсе не ему, а его правнуку; рядом с ним красовались конные статуи двух прославленных генералов. Джекоб протиснулся сквозь толпу детей в школьной форме, высыпавших ему навстречу по лестнице, и сунул женщине в окошечке деньги за входной билет. К счастью, ювелир обменял ему несколько худосочных талеров, которые выжал из себя золотой платок, на новенькие гульдены, где вместо профиля императрицы было отчеканено лицо Кмена.

В отличие от императорской кунсткамеры, в музее не выставлялись волшебные предметы, но его залы рассказали Джекобу о зазеркальном мире значительно больше, чем все то, что было известно здешним аборигенам.

Оружие и доспехи аустрийских рыцарей, пики для рукопашной с великанцами, капканы для людоедов, отделанные золотом седла для драконов, копия первого императорского трона и голова лошади, предупредившей мать императрицы о ядовитом яблоке… Тысячи вещей, благодаря которым снова и снова оживало прошлое Аустрии. У Джекоба живо всплыл в памяти его первый визит сюда. В музей привез его Ханута, чтобы собрать информацию о замке, затонувшем в озере более ста лет назад. Джекоб подолгу простаивал перед каждой безделушкой, пока Ханута не хватал его за шиворот и не заставлял двигаться дальше. Джекоб тайком возвращался сюда всякий раз, когда они оказывались в Виенне и Ханута отсыпался после очередной попойки. Дорогу между колонн он нашел бы с закрытыми глазами, однако гоилы, увы, перекроили не только лицо города Виенны, но и аустрийскую историю.

В зале, где Джекоб остановился, еще несколько месяцев назад были выставлены на обозрение парадные одежды сверженной императрицы. Теперь внимание зрителя приковывало окровавленное подвенечное платье ее дочери. Восковой манекен, на который оно было напялено, походил на Амалию как две капли воды. Текстуру же каменной кожи Кмена воск не в силах был передать и вполовину. Джекоб приблизился к фигуре рядом с королем. Нефритовый гоил взирал на него золотыми глазами. Сходство с Уиллом было столь поразительным, что Джекоб не смог долго на него смотреть. Конечно, не обошлось здесь и без воскового двойника Темной Феи. Она стояла несколько в стороне, с парафиновыми мертвецами у ног, сплошь покрытыми черной молью.

Это лишь прошлое, Джекоб, как и все остальное здесь.

Но на пару мгновений он перенесся в собор… Между мертвыми снова лежала Клара, на Уилле был серый мундир, влажный от гоиловой крови, а собственный язык Джекоба произносил имя, посеявшее зерна смерти в его груди.

Остекленевший взгляд брата преследовал Джекоба из зала в зал. Он едва не прошел номер 33.

Красные стены были завешаны портретами особ аустрийского императорского дома. Они висели очень кучно, некоторые – под самым потолком: бесчисленные лица, побуревшие от патины веков. Прадеды сверженной императрицы, ее бабушка с печально знаменитыми братьями, император, которого все называли не иначе как «выродок» (видимо, он таковым и был). Конечно, имелся и портрет Гуисмунда. В отличие от изображения на двери в усыпальницу, он был облачен не в шубу из кошачьего меха, как подобает чародею, а в рыцарский доспех, при этом шлем его изображал голову коронованного волка, его геральдический знак. Рядом висел портрет его жены с тремя детьми. На картине дети были еще совсем маленькими и стояли, тесно прижавшись к матери. Судя по зрачкам, жена Гуисмунда была не ведьмой, но обычной женщиной, хотя это ничего не значило. Всякая ведьма умела принять вид женщины из людей. Здесь же были портреты Фейрефиса и Гарумета в королевских нарядах, но Джекоб удостоил их лишь беглым взглядом. Не задержался он и около портрета Оргелюзы, где она представала со своим супругом. Картина, перед которой он остался стоять, была в зале номер 33 единственной в своем роде: человек, изображенный на ней, не принадлежал к императорской династии. Это обстоятельство бросилось Джекобу в глаза уже много лет назад, поскольку мужчину, смотревшего из тяжелой золотой рамы, отмечало отдаленное сходство с его собственным дедом. Хендрик Гольциус Мемлинг служил живописцем при дворе Истребителя Ведьм, но был знаменит не только своим искусством. Ему приписывали страстную любовную связь с дочерью Гуисмунда. Картина была автопортретом. Мемлинг написал его спустя три года после смерти Гуисмунда. Дату он поставил собственноручно. На его шее висел оправленный в золото камень. Мемлинг касался его пальцами правой руки. Рука была искалечена – считалось, что увечье позволяло мастеру держать инструмент для граверных работ по меди в более удобном положении. Камень был черным как уголь.

Золотые и черные сердца… Голос Хануты звучал почти молитвенно, когда тот рассказывал о них Джекобу.

«Золотые – это сердца алхимиков. Однажды они втемяшили себе в голову, что для достижения бессмертия должны превратить собственные сердца в золото. Потому у очень многих из них еще при жизни вырезали сердце из груди».

«А черные?» – спросил Джекоб. Кого в тринадцать лет интересует жизнь вечная?

«Черные – это сердца чародеев, – ответил Ханута. – Их легко спутать с драгоценными камнями. Кто наденет их на шею, получит, по поверью, все, чего ни пожелает, но если кто станет носить их слишком близко к сердцу, то отнята будет у него вся радость, а с нею и его собственная совесть».

Джекоб подошел к картине поближе.

Мемлинг холодно взирал на него сверху вниз. Ходили слухи, что он не только свою жену, но и Оргелюзу отравил из ревности. Видимо, намерение подарить любимому сердце своего отца стало для дочери Гуисмунда роковым.

35. Истинный король

Драконьи катакомбы располагались под двором одной пивоварни. Никто в Виенне и не догадывался об их существовании, пока обоняния одного из гоильских патрулей не достиг запах окиси серы и саламандрового пламени, который не спутаешь ни с чем.

Кменовы лейб-гвардейцы укрывались в тени ворот пивоварни. Вероятно, телохранители надеялись, что их алебастровую кожу примут за мерцание лунного света. Обмануть человеческий глаз не составляло труда, и стражи-гоилы, привыкнув к этому, порядком расслабились. Проскользнуть мимо них незамеченным было одно удовольствие, а Неррону как раз не мешало слегка взбодриться после того, как он опростоволосился с аптекарем.

Два следующих поста расположились за стоянкой пивных возков с завода, в том месте, где выходил на поверхность драконий дыхательный туннель. Неррон прошмыгнул мимо караульных и растворился во тьме туннеля, пока они смотрели в другую сторону. Дракон, прокопавший его, был уже более сотни лет как мертв, но вонь от него обступила Неррона так, словно чудовище живехоньким поджидало его внизу, в своем логове.

Тихо, Бастард. По-змеиному.

Пещера, открывшаяся в конце туннеля, была черной от драконьей копоти. Лишь в немногих местах сквозь сажу проступало золото. Сокровищница. Сохранившаяся лучше, чем многие, какие повидал Неррон на своем веку.

Он прислонился к прохладной скале.

И там был – он, с кожей, которая даже в темноте казалась каменным огнем. Король гоилов.

Кмен стоял спиной к туннелю. Всего лишь одна пуля, конечно посланная метко. Всего лишь одна отравленная стрела между лопаток… Скольких наемных убийц оплатили Ониксы понапрасну, а Кмен – вот, как на ладони у Бастарда, убивай – не хочу.

Да, тебе действительно нет равных, Неррон. Пусть даже ты все еще не нашел это растреклятое сердце.

– Сколько времени это займет? – Голос Кмена звучал, как обычно, ровно, словно на свете не существовало ничего такого, чего следовало опасаться.

– Архитектор уверяет: два месяца, но я позабочусь, чтобы рабочие справились поскорее.

Ясно. Рядом с королем стоял Хентцау. Еще пару лет назад он учуял бы Неррона за версту, но за долгие годы на поверхности преданнейший из Кменовых псов полуослеп, а нюх его так притупился, что стал ненамного лучше человечьего.

– Наймите карликов. Они работают проворнее всех, – посоветовал Неррон, отделяясь от стены туннеля.

Хентцау обернулся и заслонил собой Кмена.

Верная псина.

– Что ты здесь забыл? – залаял он на Неррона. – Тебе что, не терпится, чтобы я исполосовал твою и без того полосатую от прожилок шкуру?

Его яшмовое лицо со времен Кровавой Свадьбы растрескалось еще сильнее.

Рядом с Хентцау даже Неррон был воплощением красоты. Он с улыбкой склонил голову и прижал кулак к сердцу. Этот церемониальный почтительный жест обычно давался Неррону нелегко, но не перед этим королем.

– Ты должен его поблагодарить, Хентцау. Он только доказал, что мне необходимы телохранители порасторопнее.

Кмен обернулся с достоинством, на какое способен лишь тот, кому принадлежит полмира. На нем был тот самый мундир, что он надевал в день свадьбы: лунные камни прикрыли пятна человеческой крови, рубины – пятна гоильской. Темная Фея умела обратить кошмар в красоту.

– Он прав. Найми карликов, – подтвердил Кмен, обращаясь к Хентцау. – Я хочу, чтобы работы начались незамедлительно. Надоел мне этот человеческий дворец. Сюда – мой кабинет. В спальный грот – охрану. Один туннель – к замку, другой – к вокзалу, и еще один – к улице через реку. – Он бросил на Неррона холодный взгляд. – А сердце, видать, так и не нашел?

– Нет. Но у меня уже есть рука и голова.

– Это хорошо. – Кмен поскреб по покрытой сажей стене, пока под ней не показалось золото. – Арбалет Истребителя Ведьм… Видно, придется отправить к шахтам карликов самолеты, чтобы научились впредь от меня ничего не утаивать.

– Их не мешало бы много куда отправить, – прорычал Хентцау. – Даже на востоке мягкокожие объединяются против нас! Спроси-ка вот у него: кто их всех собирает за одним столом? Не будь Ониксов, мягкокожие и дальше продолжали бы громить друг дружку.

Он с враждебностью посмотрел на Неррона. Как и все старые солдаты, Хентцау не доверял никому, кто не носил мундира, и уж тем более – ониксовому Бастарду, сапогом открывавшему двери врагов его короля. Может быть, он чуял также, что Неррон, при всем его благоговении перед королем, тем не менее служил лишь самому себе. Но именно ему они были обязаны именами многочисленных вражеских агентов, и именно он помог предотвратить два покушения на Кмена, вовремя сообщив о них. Даже Хентцау пришлось признать, что Бастард полезен. Пусть старый пес и не доверял Неррону ни на йоту.

– Шпионы Хентцау сообщают, что у тебя возник серьезный конкурент по части поисков арбалета.

Лицо Кмена было так же неподвижно, как его оттиск на монетах. Единственный раз в присутствии Неррона ему случилось несколько утратить самообладание – после рапорта Бастарда о том, сколь многочисленны ряды заговорщиков среди Ониксов.

– Мое мнение: вам необходимы не только телохранители повнимательнее, но и разведчики поактивнее. – Неррон смерил Хентцау насмешливым взглядом. – Нет уже никакого конкурента.

– Да неужели? – Хентцау скривил тонкие губы. Получилась почти улыбка. – Моя якобы никчемная разведка сообщает, что конкурент жив-здоров и находится в Виенне. Джекоб Бесшабашный известен своим пристрастием воскресать из мертвых.

Неррону почудилось, что сердце его сделало пару лишних ударов.

Вот так сюрприз. А с другой стороны… Было бы большим разочарованием, если бы Джекоб Бесшабашный безропотно позволил волкам сожрать себя!

Лучший в своем деле…

– Бесшабашный нанес визит в исторический музей. – Левый глаз Хентцау был молочно-белым от слишком яркого дневного света. – Полагаю, ты догадываешься зачем?..

Неррон не имел ни малейшего понятия, но очень надеялся, что его лицо этого не выдаст.

– Я приставил к нему одного старинного друга. Он им подзаймется. – Кмен наклонился и стал изучать следы, оставленные когтями дракона. – Как расточительно было истребить их… – заметил он и провел пальцами по глубоким впадинам. – Они были изумительным оружием в войне. Но не слишком покорным. Машины контролировать проще.

Кмен выпрямился. Золото его глаз сверкало ярче, чем у Ониксов.

– Хентцау охотно покончил бы с Бесшабашным, но у меня со времен свадьбы слабость к этому человеку. Для кого он разыскивает арбалет?

Неррон пожал плечами.

– Это не играет никакой роли. Потому что его найду я.

– Вместе с сынком Горбуна? – Голос Хентцау проскрежетал так грубо, словно он говорил с одним из своих провинившихся солдат.

Ну, берегись, старик.

– Нам пора возвращаться. – Кмен развернулся. – Хентцау прав. Отныне будешь искать в одиночку.

Хентцау швырнул Неррону кошель с серебром. Деньги на попутные расходы. Король гоилов платил куда менее щедро, чем Ониксы, но Неррон пошел бы к нему на службу и даром. Не все продается, не все покупается. Он слушал, как удаляются их шаги в дыхательном туннеле дракона.

Скоро начнется парад, задуманный для недовольных граждан Виенны. Гоил покажет народу свою беременную человеческую жену. Подданные уже придумали ребенку множество имен вроде Чудище, Принц Ни Кожи Ни Рожи… Похоже, никто не сомневается, что родится мальчик. Метисы от гоилов и людей долголетием не отличаются. Иногда их показывают в качестве уродцев на деревенских ярмарках. Некоторые из них так окаменевают, что едва могут двигаться, у других сквозь кожу, как сквозь стекло, просвечивают кости и внутренние органы, у третьих попросту нет кожи. Но Кмен вознамерился этого ребенка во что бы то ни стало сохранить. Говорят, он даже обращался за помощью к Темной Фее.

И что понадобилось Бесшабашному в музее?

Неррон облокотился на изборожденный когтями камень. Вокруг него темнота дышала драконьими испарениями. Когда он открыл медальон, паук сонно пополз по его руке. И что он раньше не проверил, действительно ли Бесшабашный мертв? Может, он и не хотел убедиться в том, что все кончено? Любопытно…

Ему пришлось подкормить паука дополнительной порцией ляпис-лазури, прежде чем тот снова пустился в пляс.

Черт… ни одного экипажа… повсюду заграждения… везде цветы…

Неррон ощутил, как сползает с его лица улыбка. Да, он и правда жив. Паук танцевал.

Эй, извозчик! Что? Нет. К Колючим воротам…

Вот и хорошо. Может, и ведьмин язык не понадобится.

36. Исчезла

Ворота в квартал ювелиров оправдывали свое название только по ночам. Колючие шипы, которые они выпускали в сумерках, Джекоб уже испытал на собственной шкуре, но сейчас он прошел через ворота в полдень, и металлические створки стояли широко распахнутыми, словно приглашая войти.

Ювелирный квартал был одним из самых старых районов Виенны. Вдоль его переулочков, слишком узких даже для самых легких экипажей, теснились крошечные домишки еще тех времен, когда ювелиры нанимали подручными эльфов и верили, что домовые, равно как и лешие и лесовички, приносят удачу.

Домовых Ипполит Рамей извел уже много лет назад, после того, как поймал их на воровстве, а вот с эльфами он сотрудничал по-прежнему. Правда, теперь он прятал их в чулане, чтобы не прослыть старомодным, но плащ Джекоба, едва тот переступил порог лавки, сразу же припорошило серебряной пыльцой с эльфийских крылышек.

Слава ювелира Рамея разошлась далеко за пределы Виенны. Сам он был родом из Лотарингии и прошел обучение у знаменитого золотых дел мастера из Понт-де-Пиль. Ходило множество историй, одна ужаснее другой, о том, как Ипполит, состоя у него в подмастерьях, лишился обеих ног. Насчет истинного происхождения увечья Рамей предпочитал отмалчиваться. Золотые ступни, которые он себе выковал, чтобы только унести ноги от наставника, Джекоб видел собственными глазами. Но в нынешнее утро хозяин лавки был обут в сапоги с пуговицами.

Вот уже тридцать лет Ипполит Рамей почитался официальным золотых дел мастером аустрийского императорского дома, и, насколько Джекобу было известно, гоилы ничего не изменили в его положении. Все эти годы он корпел над золотыми и серебряными оправами для крошечных камней, и это не пошло на пользу его зрению. За толстыми стеклами очков его потускневшие глаза казались громадными, как вытаращенные от удивления глаза ребенка.

– Вы по записи? Если нет, можете отправляться туда, откуда явились.

Придирчивый нрав Рамея был столь же широко известен, сколь и его украшения. Он мог запросто вышвырнуть из лавки посыльных самой императрицы. Но красота его работ, выставленных за стеклянными витринами шкафов, заставляла померкнуть роскошь многих княжеских сокровищниц. Колье, браслеты, диадемы, броши; рубины, изумруды, топазы, янтарь; и все это увито сплетением золота и серебра, как если бы оно вырастало у старика, сидевшего за простым деревянным столом, прямо из-под пальцев.

– Ипполит, это я.

Рамей поднял голову и отложил в сторону огромную лупу, сквозь которую разглядывал бриллиант величиной с горошину, но недоверие исчезло с его лица лишь тогда, когда Джекоб подошел к нему вплотную.

– И в самом деле: Джекоб! – хмыкнул ювелир, зажав бриллиант в покрытой старческими пятнами руке.

Рамей постоянно боялся воров. Он разве только саму императрицу не подозревал в нечистоте рук.

– Никак опять нужда в брошке, дабы произвести впечатление на какую-нибудь императорскую камеристку?

– Нет. – Джекоб пригляделся к диадеме: цветы из карнеола утопали в кружеве из серебра. Рамей подлаживался под новых виеннских господ. – Ты ведь по-прежнему отвечаешь за состояние императорских драгоценностей, верно?

Рамей поправил очки.

– Разумеется. О гоилах можно говорить что угодно, но человека, знающего толк в камнях, они видят мгновенно.

Джекоб подавил улыбку. Тщеславный старик, этот Ипполит.

– К сожалению, они не уважают золото, – продолжал Рамей. – Потому мне все больше приходится работать по серебру. Король их совсем недавно заказал мне очень изысканные украшения. Браслет, который он…

– Ипполит.

Рамей мог часами распространяться о шлифовке драгоценного камня или о ценности чистого, как лупа, эльфового стекла, а Джекобу дорога была каждая минута, ведь времени у него почти не осталось. Но старик все говорил и говорил, с тяжеловесным лотарингским акцентом, не утраченным им за все долгие годы на чужбине. Очевидно, он не только полуослеп, но и сделался туговат на ухо.

– Ипполит! Можешь выслушать меня одну минутку?

Рамей замолк так внезапно, словно проглотил один из своих бриллиантов.

– Каков наглец! – гаркнул он на Джекоба. – Да я в три раза старше тебя! И что это у тебя за срочность такая?

– Никто из нас не знает, когда за нами явится смерть, ведь так? – Джекоб стряхнул с рукава паука.

Его брюшко было таким же синим, как аметистовые кольца, прославившие Рамея.

Старик прихлопнул паука, едва тот упал ему между пальцев.

– Пауки, мыши, тараканы! – проворчал он, стряхивая паука со стола. – Кошки с ними просто не справляются! Видно, мне все же придется разжиться парочкой жуликов-домовых!

Еще одна любимая тема – домовые.

– Ипполит! Можешь рассказать мне об одном украшении? Я видел его на портрете в Историческом музее. Черный камень чуть больше виноградины, увитый золотым плющом.

Рамей ошарашенно посмотрел на него, потом опустил взгляд и принялся, суетливо суча пальцами, приводить в порядок инструменты на столе. Когда он снова поднял голову, глаза за толстыми стеклами были полны слез.

– Ну к чему? – упрекнул он Джекоба сдавленным голосом. – Что это, злая шутка? Я же тогда императрице во всем сознался.

Он вдруг вскочил так резко, что столкнул со стола бриллиант.

– Это Амалия тебя подослала? Еще бы! Чего ждать от принцессы, беременной от гоила?!

Он зажал рукой рот, словно хотел взять сказанные слова обратно, и бросил тревожный взгляд в окно, но на улице было пусто, если не считать карлика перед витриной напротив.

И о чем это старик толкует? Джекоб поднял с пола бриллиант и положил обратно на стол. Камень поблескивал, как окаменевшая слеза.

– Никто меня не посылал, – возразил он. – Я по собственному почину разыскиваю это украшение. И только хотел спросить, нельзя ли мне хоть одним глазком на это украшение взглянуть.

Рамей снял очки и неловко протер рукавом запотевшие стекла.

– И не думай! – резко выпалил он. – Камень исчез. И Мари вместе с ним.

Джекоб взял у него очки из рук, почистил стекла и протянул обратно старику.

– Мари?

Рамей дрожащими руками взял очки и махнул в сторону фотографии на стене возле двери. Рамка была перевязана черной лентой. Снимок изображал девушку лет, наверное, восемнадцати. Прошлое, запечатленное с помощью света и кислоты на серебре. В Зазеркалье повсюду натыкаешься на напоминания, какое же это чудо – фотография. У девушки, глядевшей на Джекоба, были такие темные волосы, что они по цвету почти сливались с коричневой сепией фона. На фотографии она сидела в несколько принужденной позе, ведь для снимка, подобного этому, надо было надолго замереть в неподвижности, но взгляд, полный уверенности в себе, говорил: «Посмотри на меня. Разве я не прекрасна?»

– Это был ее первый бал. – Рамей встал рядом с Джекобом. О ступнях из золота можно было догадываться лишь по тяжести его шагов. – Цепочку я получил тогда вместе с другими украшениями из дворца. До сих пор не знаю, что это был за камень. Состав его был очень странный, но он так изумительно смотрелся на белоснежной коже Мари. «Как кусочек ночи, оправленный в золото, дедушка», – сказала она тогда. Как можно отказать в чем-нибудь любимой внучке? Тем более всего на один вечер… Назад она так и не вернулась. Ее нет. Просто нет. Как будто никогда и не было. Мать ее с тех пор не выходит из дома. С горя. Она внушает себе, что Мари сбежала с одним из офицеров, которые таскаются по этим балам. Наверное, она догадывается, что истина гораздо ужаснее.

Рамей засучил рукав. Костлявое запястье его сжимал браслет. Его изысканные звенья порядком почернели.

– Ты ведь слыхал о таких браслетах, верно?

Джекоб кивнул. Не всякий ювелир умел их изготовить. В состав золота добавляли каплю крови. Пока металл остается чистым, тот, чью кровь он содержит, жив и здоров, если браслет окрашивается красным – человек в огромной опасности. Если же на нем проступает черный налет, это может значить только одно…

– Мертва… – Рамей посмотрел на снимок. – Ну правда же, эти фотографии придуманы только для того, чтобы лишать нас покоя? Не человек, призрак какой-то. Но с другой стороны, хоть портрет ее мне остался. – Он снова прикрыл браслет рукавом. – В тот день, когда Мари туда пошла, на ней было платье с цветком, и она все твердила о каком-то незнакомце, прекрасном, как принц. Он был, естественно, чисто выбрит. Мне не нужно тебе объяснять, почему она назад не вернулась.

Нет, не нужно.

Цветок на платье. Сердце Джекоба бешено забилось.

Джекоб, где были твои глаза и уши?!

– Синие Бороды… – Рамей протер свои тусклые глаза. – Все думают, что они бывают только в сказках, пока один из них не заберет твою собственную внучку. Если тебе суждено когда-нибудь найти подвеску, убей того, кто забрал ее, а потом проверь, нет ли у него в красной комнате мертвой с брошью в виде рубиновой звезды. Я сделал ее для Мари к шестнадцатилетию…

У него в красной комнате… Однажды Джекоб уже побывал в такой. Картина, которую он с удовольствием бы вычеркнул из памяти.

Сколько времени Лиска уже с ним? Часа три?

Рамей что-то еще кричал ему вдогонку, но Джекоб слышал только гул собственной крови в ушах. Труаклер прикрепил цветок ей на платье прямо у него на глазах! Они поливают эти цветы маслом из забудок.

Он выскочил в узкий проулок.

Чертов идиот.

Неужели он забыл все, чему учил его Ханута?

Пошевеливайся, Джекоб.

Но ушел он недалеко. Чья-то рука схватила его за горло и грубо потащила через арку ближайших ворот на темные задворки, каких полным-полно в ювелирном квартале.

– Ну как, нравится тебе Виенна под началом твоих новых друзей?

Вместо императорского белого цвета на Доннерсмарке красовался серый гоильский мундир. В последний раз Джекоб видел Доннерсмарка в плену у гоилов. Тем временем его старого знакомого произвели в личные атташе новой императрицы. Видимо, она не ставила ему в вину то, что раньше он служил у ее матери.

Доннерсмарк был пьян. Не настолько, чтобы валиться с ног, но достаточно, чтобы сорваться с цепи. Он так сильно треснул Джекоба по лицу, что тот ощутил на языке вкус собственной крови. В качестве реванша Джекоб пнул его коленкой в живот и вырвался, но далеко уйти ему не удалось. Под аркой поджидал карлик Оберон, в свое время любимчик императрицы, и целился из револьвера ему в голову. Оберон охотно демонстрировал, какой он искусный стрелок, стреляя прямо в лоб. Все карлики императрицы обладали огромной снайперской сноровкой. И все же Амалия предпочитала, чтобы ее охраняли солдаты мужа, так что прежние телохранители ее матери теперь стояли на страже ювелиров, банкиров и богатых фабрикантов.

Джекоб поднял руки:

– Отпусти меня, Лео.

Иначе он придет слишком поздно.

Но Доннерсмарк прижал его к ближайшей стене.

– Никуда ты не пойдешь. В том мрачном подземелье, куда запер императрицу гоил, я дал ей обещание: «Джекоба Бесшабашного я достану из-под земли, и он заплатит за все, что произошло в соборе».

– Почему бы нам не покончить с ним прямо здесь?

Джекоб хорошо помнил опухшее лицо Оберона, когда тот выскочил из собора. Да, карлику ужасно не терпелось нажать на курок, но Доннерсмарк не обратил на него внимания.

– Я еще несколько месяцев назад установил наблюдение за вокзалом и станциями почтового дилижанса, чтобы поймать тебя.

– Правда? Я вижу, ты, как и раньше, у кормила власти. Поздравляю, кстати – гоильский мундир тебе очень к лицу.

Как Джекоб и рассчитывал, Доннерсмарк немедленно озверел и попытался ударить его. Но он был так пьян, что потерял равновесие, и Джекоб приставил ему дуло к виску еще до того, как Лео успел подняться на ноги. Оберон немедленно доказал, что карлики – лучшие мастера изощренной брани в Зазеркалье. Он не опускал револьвер, но рослый Доннерсмарк служил Джекобу превосходным прикрытием.

– Речь шла о моем брате! – процедил Джекоб сквозь зубы. – Как бы ты поступил на моем месте? Ты согласился носить их мундир, только чтобы не закончить дни в темнице, как твоя старая госпожа. Так что брось лицемерить и выкладывай все, что знаешь, о Синей Бороде, который орудует в округе!

Он почувствовал, как Доннерсмарк с трудом переводит дух.

Синяя Борода. Одного они как-то выследили вместе. Несколько лет назад.

– Ну, давай же! Ты, сторожевой пес новой императрицы! Тебе ведь известен ответ!

– Грязная уловка! – Голос Доннерсмарка прозвучал хрипло.

Только Джекоб знал, какие призраки встали перед его внутренним взором, так что при виде них у Лео перехватило горло.

– Давай выкладывай! – Джекоб отпустил старого друга, чтобы тот увидел неподдельный страх в его собственных глазах. – Орудует в Виенне Синяя Борода?

Доннерсмарк недоуменно воззрился на него.

Покажи ему, Джекоб, что ты боишься. Хотя ты и мастер скрывать свой страх.

– Да. – Доннерсмарк выдавливал из себя слова, запинаясь. – Первую девушку он залучил к себе десять лет назад. С тех пор их уже четыре. Говорят, он родом из Лотарингии, но охотиться предпочитает здесь. Ты ведь знаешь, каковы они: только не у порога собственного дома. Зачем он тебе понадобился?

– У него Лиса.

Джекоб протиснулся мимо него. Перед глазами намертво застыла картина: рука Труаклера, прикрепляющая ей на платье цветок. Но почему Синяя Борода сделал это прямо на глазах у Джекоба? Чтобы эта сцена вставала перед глазами Джекоба каждую ночь? Он точно так же пал жертвой шарма Труаклера, как и женщины, которых Труаклер убивал.

А ведь Лиска пошла с ним только ради тебя, Джекоб. Ты преподнес ее Труаклеру на блюдечке.

– Где в Лотарингии?

– Ходят разные слухи.

– Ну, какие?

– Что он обретается вблизи Шамплита.

Шамплит. Труаклер даже не пытался замести следы.

А что, если я завладею тем, к чему ты прирос сердцем, Джекоб? Явишься ли ты забрать это назад?

Он отпихнул карлика с дороги и быстрым шагом двинулся по переулку. Доннерсмарк быстро нагнал его, несмотря на хромоту – память о войне, которую вела императрица.

– Где ты ее видел в последний раз?

– На вокзале.

Надо бы разыскать того извозчика…

Даже укусы моли не заставляли колотиться его сердце столь быстро. Страх захолонул ему рассудок. Он даже и не знал, что можно испытывать такой страх.

Ты найдешь ее! Еще живой!

Если бы он сам себе мог поверить. Одно он знал точно. Он убьет Труаклера.

Убьет.

37. Цветы

Вялые цветы в дилижансе и на перроне. Верно, Труаклер даже не пытался замести следы. Доннерсмарк стоял рядом с Джекобом, пока тот подбирал цветы с тротуара. Синяя Борода. От одного звука этого имени вся враждебность Доннерсмарка обернулась безусловной поддержкой, на которую до Кровавой Свадьбы Джекоб всегда мог полагаться.

Это случилось три года назад. Императрица поручила Джекобу разыскать Синюю Бороду, соблазнившего одну из ее камеристок. Доннерсмарк напросился выступать при нем в качестве военного эскорта, так как камеристка была его сестрой. Нашли они ее в опустелом замке мертвой, вместе с еще семью убитыми девушками. Убийца скрылся. Долгие месяцы они пытались разыскать его, но в итоге Синяя Борода заманил их в ловушку, они еле-еле унесли ноги и потеряли след душегуба. Год спустя он мирно скончался в собственной постели, богатый и окруженный почетом, но прежде лишил жизни еще шестерых девушек.

На промысел Синие Бороды отправлялись чисто выбритыми, чтобы их не выдала синяя щетина, давшая прозвище таким, как они. Согласно официальной версии, их можно было пересчитать по пальцам, но Ханута уверял, что на самом деле их сотни. По слухам, у них у всех имелся общий предок, мужчина с черной кровью и иссиня-черной бородой, нашедший способ питаться страхом других и так обрести бессмертие. Синие Бороды приканчивали свою жертву только тогда, когда выпивали ее страх до последней капли. На это Джекоб и возлагал все надежды: Лиска не так-то просто отдаст Труаклеру то, чего он хочет.

Один из вокзальных смотрителей вспомнил молодую рыжеволосую женщину, показавшуюся ему чрезвычайно усталой, так что ее супругу даже пришлось поддержать ее под локоть, когда они садились в поезд. Действие цветка…

Следующий поезд, который останавливался в Шамплите, отправлялся лишь назавтра, но Джекоб решил его не дожидаться. Когда он велел извозчику гнать в пригород, где воздух пропах копотью и нищетой, Доннерсмарк ничего не спросил. Им нужны были быстрые лошади, быстрее даже тех, что стоят в конюшне у императрицы, и Доннерсмарк не хуже Джекоба знал, что лошадей подобного рода можно добыть в самых глухих трущобах Виенны. За пристрастие к сырому мясу крестьяне окрестили их «чертовы клячи», а дыхание их было таким горячим, что вблизи у человека вскипала кровь. Их отлавливали в трясинах и топях, этих коней бледной масти, с гривами, свисающими, словно сплетение древесных корней. Они могли скакать в два раза быстрее обычных лошадей, правда, частенько во время ночлега пожирали своих слишком уж доверчивых хозяев.

Пару, которую купил Джекоб, даже великанец, торговавший ими, едва мог удержать в узде. С самой драки Доннерсмарк едва проронил несколько слов, но оба, Джекоб и он, знали, что порог дома Синей Бороды лучше не переступать в одиночестве. Уже совсем стемнело, когда они обратились спиной к Виенне и вместе поспешили на запад.

38. Воздух

Воздух! Они растворились в воздухе. Бесшабашный и человек, которого натравил на него Кмен. Даже Хентцау не в курсе, куда они испарились. А паук поджал ножки под синее туловище и плясать категорически отказывался.

Ну что, Неррон, ты по-прежнему рад, что он не достался волкам?

Когда гоил явился обратно во дворец кузена Луи, в душе у него царил мрак, черный, как его кожа. Здание походило на громоздкий торт, который подчас видишь в кондитерских города Виенны, комнат там насчитывалось больше, чем волос на голове у Лелу. Но отыскать Луи не составляло никакого труда, достаточно идти на звуки хихиканья его очередной фаворитки.

Вот те на. Прачечная. С антуражем Луи особенно не чинился. Неррон прижался ухом к двери.

Да, с цивилизованными методами пора завязывать. Ему нужна рука. Ему нужно сердце, до того как им завладеет Бесшабашный. Ему нужно наконец избавиться от попутчиков. И существует один-единственный способ добиться всего этого одним махом. Убить двух зайцев сразу.

– Что это ты там делаешь? – В шепоте Омбре было еще больше бульканья, чем обычно.

Неррон обернулся.

Волосы водяного облепили его квадратную голову, будто он только-только вылез из пруда. Возможно, так оно и было. Неррон чуял легкий дух золотой рыбки. Водяные рискуют засохнуть, если время от времени не будут погружаться в омут, чем тинистей, тем лучше. Они засыхают также, если их заставить проглотить огненную моль. Весьма интересный факт.

Брось, Неррон. Просто обходись с ним получше. Ведь так он намного полезнее.

Неррон указал на дверь в прачечную.

– Твой царственный господин скоро начнет проявлять нетерпение. Горбуну необходим арбалет, а как мне сосредоточиться на его поисках, если у его сынка нет в голове ничего другого, как только затаскивать к себе в постель всех виеннских девчонок?

Лицо Омбре было по-прежнему лишено выражения. Только глаза, три пары глаз выдавали, что творилось у него внутри под чешуей: он был до краев переполнен тоской и уязвленным самолюбием. В Виенне Луи не упускал возможности всякому пожаловаться, что за докучливая нянька этот водяной, насильно приставленный к нему его папашей. Не оставалось и тени сомнения в том, что Омбре своего царственного подопечного презирал, однако это вовсе не означало, что он к кому бы то ни было другому относился с симпатией. Кроме того, он был силен. Очень силен. Даже гоилу он мог шутя пересчитать все косточки. Надо думать, пренеприятнейший опыт.

– Ну и что ж нам, по-твоему, делать? – Водяной так шлепал губами, что Неррону почудилось, будто у него залепило уши илом.

Из-за двери послышался вздох, заставивший покраснеть даже портреты на стене.

– Через час доставишь Луи ко мне в библиотеку. Я поговорю с ним. – («Будем надеяться, это не вызовет подозрений».) – И скажи ему, чтобы захватил с собой руку.

– Зачем?

Осторожно, Неррон.

– Хочу посмотреть, не укажет ли она нам на местонахождение сердца.

Шесть глаз. «Врешь, гоил, – говорили они. – И мне это ясно».

– В библиотеку, – отозвался водяной, – через час.

Белоснежкин метод имеет такие сильные побочные действия, что в Альбионе за это колдовство приговаривают к повешению. А Горбуну наверняка пришли бы в голову и более изощренные способы казни, если бы он узнал, что этот метод испробовали на его сыне. Но Неррон полагался на то, что последствия этой процедуры легко принять за передозировку эльфовой пыльцы.

Работник с дворцовой кухни сварил ему ведьмин язык – дурачина принял его за язык теленка. Яблоко Неррон препарировал сам. Метод назван Белоснежкиным только по плоду – яблоко, от которого Белоснежка в свое время откусила, было пропитано совсем другим ядом. Неррон вырезал сердцевину и влил внутрь отвар из языка. Черная магия – весьма неаппетитный промысел. Срезанную верхушку он прикрыл шоколадом, чтобы несколько подсластить пилюлю. Луи был падок на шоколад.

Книги в библиотеке его кузена стояли аккуратными рядами, как бывает там, где их никто не читает. Кузен Луи любил выдавать себя за человека образованного.

Через час.

Водяной доставил наследника к сроку. Естественно, кронпринцу Лотарингскому не было никакой надобности стучаться.

– Водяной сказал, ты хочешь что-то обсудить со мной?

От него, как всегда, разило эльфовой пыльцой и отвратительным одеколоном, который он лил на себя, словно воду.

– Жди за дверью! – велел Высочество Омбре, когда водяной хотел последовать за ним. – От тебя опять несет рыбой. И вот что, пойди-ка лучше разыщи моего кузена. Я желаю развлечься.

Омбре скользнул по Неррону бесцветным взглядом и затворил за собой дверь. Лелу, очевидно, ничего не объяснил Луи относительно гордости водяных. Пробел в знаниях, который может оказаться роковым.

– Вы принесли руку?

Луи приподнял мешок.

– Надеюсь, вы храните ее на должном расстоянии от вашего высочества?

– Это еще зачем? – Луи наморщил лоб.

От эльфовой пыльцы мыслительный процесс давался ему еще труднее.

– И чему вас только учит этот Лелу? Черная магия очень опасна для здоровья. И мне наверняка придется отвечать перед вашим отцом, если проявятся побочные действия! – Неррон подал ему яблоко. – Вот. Противоядие. На вкус просто омерзительно, но я попросил повара несколько облагородить его вкус.

– Яблоко? – Луи отпрянул. – Я не ем яблок. Ими отравили двух моих теток.

– Как скажете. – Неррон отложил яблоко на конторку, где пылился фолиант, посвященный семейной истории аустрийских родственников Луи. – Сходите к врачу, раз мне не верите.

И последите за своими ногтями. Когда они почернеют, уже, как правило, бывает слишком поздно.

Луи воззрился на свои пальцы.

– Надоела мне эта охота за сокровищами! – выпалил он. – Вся эта магическая чепуха. Вчерашний день.

Он схватил яблоко и уставился на него так недоверчиво, что Неррон почти потерял надежду.

– Это шоколад?

Один кусок, и принц готов. Неррон едва успел подхватить его, чтобы тот не рухнул на мраморные плиты. Это оказалось не слишком-то легко, учитывая габариты Луи.

Гоил склонился над ним и дунул ему в тяжелеющие от сна веки.

– Где сердце Гуисмунда, Истребителя Ведьм?

– Что?.. – пролепетал Луи.

Неррон выругался так громко, что сам себе зажал рот. Бродяга, к которому он применил Белоснежкин метод шесть лет назад, был просто верхом сообразительности рядом с Высочеством.

– Гу-ис-мунд, Ис-тре-би-тель Ведьм, – прорычал Неррон принцу в ухо.

Луи попытался было откатиться в сторону, но Неррон держал его крепко, хотя это было не так-то просто, учитывая царственные формы Высочества.

– В Лотарингии, – прошелестел Луи.

– Где в Лотарингии?

Луи забила дрожь.

– Шамплит… – выдохнул он. – Белое, как молоко. Черное, как кусочек ночи, оправленный в золото.

И принц захрапел.

По меньшей мере десять лет напролет он не будет заниматься ничем иным. Внезапный дар ясновидения имеет свою цену.

Неррон поднялся. Шамплит. Белое, как молоко. Черное, как кусочек ночи, оправленный в золото. Что за чертовщина? Он посыпал наряд и руки Луи эльфовой пыльцой и засунул ему заодно пару упаковок в карман. Потом спрятал надкушенное яблоко в кисет к руке и упаковал в седельную сумку, где уже находилась голова. Он открыл дверь – и уперся носом прямо в обтянутую мундиром грудь водяного.

Омбре бросил взгляд гоилу через плечо.

– Что ты с ним сделал? – Голос водяного полосовал кожу Неррона, словно влажный напильник.

– Он переусердствовал с эльфовой пыльцой. – Неррон незаметно сжал рукоятку пистолета.

– На твоем месте я бы с этим не шутил, – прошептал водяной. – Куда ты теперь? Думаешь, Горбун обрадуется арбалету, если заодно получит назад своего сына в виде Белоснежки? – Чешуйчатое лицо скривилось в насмешливой улыбке. – Но Дроздобород свой арбалет никогда и не увидит, так ведь? Ты хочешь пустить его с молотка.

Что ж, по крайней мере, он раскусил его не до конца.

– А если и так? – Пальцы Неррона все крепче сжимали рукоять пистолета.

– Мне причитается доля. Надоело мне ремесло телохранителя. Охота за сокровищами гораздо доходнее.

В сокровищах водяные – народ опытный. На их совершенно особый лад. Девушки, утащенные ими в болота, могут слагать об этом целые баллады. Чешуйчатые уроды заваливают их золотом и серебром, чтобы подсластить свои тинистые поцелуи.

Убил двух зайцев…

Как видно, от одного тебе не отвертеться, Неррон.

От наижирнейшего и наичешуйчатого…

Кто-то откашлялся.

Жучишка.

– Может кто-либо из присутствующих меня просветить, где мне найти кронпринца? – Лелу стоял в конце коридора с блокнотом под мышкой.

Что он запишет нынешним вечером?

И принц проспал десять лет подряд, и его храп сотрясал стены его родового замка…

Неррон указал на дверь в библиотеку:

– Омбре обнаружил его с минуту назад. Думаю, тебе стоит осмотреть его высочество. Мы как раз гадаем, что он такое делает в библиотеке без девочек.

Они уже вышли на улицу, когда вопль Лелу переполошил всех охранников при входе.

Вне всяких сомнений, Горбун подвергнет Жука самой неприятной казни. Но Неррон мог со всей определенностью утверждать, что скучать по Арсену Лелу он не будет.

39. Друг и враг

Чертовы клячи вполне оправдывали свое прозвище. На вторую ночь одна из них пыталась подобраться к Джекобу, а Доннерсмарк обварил себе пальцы, собираясь накормить их зайчатиной. Но мчались они, как ветер.

Деревья по обочинам дорог. Заиндевелые перевалы. Озера, леса, города, деревни. Страх за Лису разливался в Джекобе, словно яд, разъедая все его существо. Одна мысль найти ее мертвой была столь невыносима, что он старался выбросить ее из головы, как поступал в детстве с тоской по отцу. Но у него ничего не получалось. С каждым клонившимся к закату днем, с каждой преодоленной милей картины становились все страшнее, а в его снах они были такими явственными, что он вскакивал среди ночи и принимался искать на ладонях следы ее крови.

Чтобы хоть как-то отвлечься, он расспрашивал Доннерсмарка об императрице и ее дочери, о ребенке, которому, собственно, не было места на земле, о Темной Фее… Но голос Доннерсмарка с каждым разом все настойчивее преображался в голос Лиски: «Ты отыщешь сердце. Я знаю». Все, что он жаждал отыскать, была она.

Когда они наконец пересекли границу Лотарингии, прошло уже шесть дней с тех пор, как Труаклер увез ее в пролетке. Они переправлялись через реки, в которых отражались белоснежные дворцы, скакали по немощеным проселкам и слушали, как заливаются среди ночных цветов соловьи при свете луны… Сердце Лотарингии по-прежнему отбивало такт старины, в то время как ее инженеры, наравне со специалистами Альбиона, трудились над новыми ритмами – ритмами машин.

Доннерсмарк вдруг придержал лошадь. На лугу, раскинувшемся перед ними, сквозь общипанную траву пробивались белые цветы. Забудки. Скот этих неприметных цветов избегал. Их дурманящим маслом Синие Бороды имели обыкновение окроплять цветы, которые прикрепляли на платья или вставляли в волосы своим жертвам. Им же они натирали свои чисто выбритые щеки.

Немного спустя они подъехали к дорожному указателю. До Шамплита оставалось всего три мили. Они переглянулись. У обоих перед глазами ожили все те же картины. Но в воспоминаниях Джекоба даже мертвая сестра Доннерсмарка представала с лицом Лиски.

40. Золотой капкан

Лисонька, проснись.

Ей показалось, что в висок тычется востренькой мордочкой лисица.

Лисонька! Проснись!

Но, открыв глаза, она обнаружила себя в человечьем облике и в одиночестве.

Над нею был натянут балдахин из иссиня-черной, словно вечернее небо, материи. Платье на ней было незнакомое, как и кровать, на которой она лежала. У нее болела голова, а тело налилось тяжестью, как если бы она проспала целую вечность. Перед глазами пронеслись картины. Пролетка. Поезд. Карета с золотыми подушками. Слуга за воротами из железных цветов и…

Труаклер.

Она села в кровати, голова сразу же закружилась. Высоченные стены, обитые золотым шелком, красная хрустальная люстра, свисающая с потолка посреди лепнины в виде цветов… Девочкой она грезила о комнатах вроде этой. Но на окнах красовались решетки. Она провела рукой по обшитому жемчугом декольте. Рыжего платья на ней больше не было.

Лиса, возьми себя в руки.

Но сердце слушаться не желало.

Постарайся вспомнить, Лиска!

Лабиринт… Труаклер вел ее по нему. К дому с серыми, заросшими плющом стенами… Больше она ничего не могла припомнить, как ни старалась.

Не подмешал ли он чего в воду, которую дал ей в пролетке? Эльфовую пыльцу? Или любовное зелье какой-нибудь ведьмы? Но любви она не испытывала. Только злость на саму себя.

И куда он ее завез? И где лисье платье?

Джекоб…

Что он подумал? Что она бросила его на произвол судьбы за красивые глаза Труаклера и за цветок на платье?

Она подобрала слишком широкую юбку. Платье было роскошным, под стать ехать на королевский бал.

Кто тебя так нарядил, Лиска?

Она содрогнулась. Даже туфли, бывшие сейчас на ней, она никогда прежде не видела. Сбросив их, она прошлась босиком по цветам из дерева, украшавшим навощенный паркет.

Дверь в комнату оказалась незапертой.

В коридор выходила дюжина других дверей.

С какой стороны она пришла?

Давай, Лиска, напряги память!

Нет. Сначала нужно найти лисье платье.

Ей казалось, что она все еще чувствует, как Труаклер берет ее под локоть. Так предупредительно. Так тепло. Что он себе думает? Что он может заполучить ее, поманив просторным домом и новым платьем? Не слишком ли благосклонно она ему улыбалась, не слишком ли охотно смеялась над его шутками? С ним было так легко смеяться. Его взгляд отчетливо говорил, что она прекрасна. Он к ней приставал? Да. Воспоминания возвращались, но так, будто все это произошло с кем-то другим. Он ее поцеловал. В поезде. В карете.

А ты, что ты сделала в ответ, Лиска?

Сколько же тут дверей!

Она попробовала их открыть, но все оказались на замке. Портреты, висевшие между ними, изображали исключительно женщин.

Коридор завершался лестницей. Лиске почудилось, что она ее уже однажды видела. Только она хотела спуститься, как на нижних ступеньках перед ней вырос слуга. Это он накануне открыл железные ворота. Он был таким рослым, что усвоил себе привычку втягивать голову в широкие плечи.

Комната, где она очнулась… платье… картины… слуга во фраке из черного бархата – все выглядело так, словно она забылась за одной из игр, в которые еще ребенком часами играла в лесу.

– Где твой господин?

Вместо ответа, слуга лишь взял ее под руку. Его кисти были покрыты шерстью тусклого коричневого цвета. Повсюду в Лотарингии ходили истории о дворянских домах, где прислуживают заколдованные звери – такие слуги преданнее, чем любой человек.

Особняк был необъятных размеров, и по пути им не встретилось ни одной живой души. Дверь, перед которой слуга наконец остановился, была обшита таким же темным деревом, что и стены в столовой, куда он молча пригласил Лиску войти. Вечерний свет запутался в кружеве красных гардин на окнах.

– Добро пожаловать в мой дом.

Труаклер сидел на противоположном конце длинного стола. И впервые он предстал перед Лиской небритым. Кожа вокруг рта и на подбородке отливала синевой.

Дыши, Лиска. Вдох – выдох. Как дышит лисица, глядя в глаза смерти.

Синяя Борода.

На столе стояло десять тарелок. Они всегда накрывают по числу своих жертв.

Труаклер улыбнулся. На нем, как обычно, была лилейно-белая манишка. Даже во время их бесконечно долгого путешествия в карете одет он был с иголочки, словно разъезжал с прислугой.

– Ну, садись же. – Он указал на стул по левую руку от себя. – Платье тебе очень к лицу.

Слуга пододвинул Лиске стул. Когда она оказалась перед пустыми тарелками, ей померещилось, будто вокруг нее собрались все мертвые, сидевшие до нее на обтянутых черным бархатом стульях. Она попробовала припомнить лица, мельком увиденные на картинах.

Дыши, Лисонька. Вдох – выдох.

Надо во что бы то ни стало найти рыжее платье. Без платья ей не жить.

Труаклер взял ее за руку. Он поцеловал ее пальцы так трепетно, словно его губы никогда не прикасались ни к чему более прекрасному.

– Я имею обыкновение выдавать моим гостьям связку ключей от всех дверей в этом доме с просьбой один из этих ключей не использовать. Это старая родовая традиция. Ты, верно, слыхала о ней?

Он положил связку ключей на стол. Ключи были посеребренными, кроме одного. Он был меньше остальных, с золотой головкой в виде цветка.

– Да, – ответила Лиска, – я об этом слышала.

– Вот и прекрасно. – Труаклер пододвинул связку к ее тарелке. – Тебе и не понадобится выяснять, что скрыто за этой дверью. Лисица учует это за версту.

Ясно. Он все понял про платье. Может, он сам его и снимал… Лиска постаралась не думать об этом. Она сжала в кулаке связку ключей, словно этим жестом могла доказать ему, что ничего не боится. Слуга налил ей в бокал вина. Вино было красным, и оттого казалось, что бокал наполнен кровью.

– На сей раз ты не на ту напал.

Она почувствовала на теле чужое платье.

Разряжена для живописи у него на стене.

– Правда? Это отчего же?

Слуга положил ей на тарелку еду. Утка. Печеный картофель. Она почувствовала голод.

– Никогда еще я не боялась смерти.

Лиска прямо поглядела Труаклеру в глаза, чтобы он увидел, что она говорит правду; в его синие глаза, темные тени вокруг которых должны были с самого начала ее насторожить.

Но тебе ведь нравилось его внимание, Лиска. Тебе было приятно то, как он, словно невзначай, брал тебя за руку, как касался твоего плеча.

Жесты, которых Джекоб с каждым днем все настойчивей избегал. Свою страсть она прятала под кожей, словно тайну, но, видимо, Труаклер учуял ее, как и лисью шкуру под платьями, как кровавый след в лесу, хотя его-то мучил совсем другой голод. Ну, даже если и так… Что бы его к ней ни привлекло, она примет смерть достойно. Лисица научила ее этому. Она привыкла жить бок о бок со смертью и как охотница, и как мишень для охоты.

– Не на ту? О нет. – Голос Труаклера был мягок, словно мох в лесу. – Не тревожься.

Я очень придирчиво выбираю свою добычу. Это сохраняет мне жизнь вот уже почти триста лет.

Он подозвал слугу.

– Ты дашь мне то, чего я желаю. Как и все остальные. Даже больше, чем все остальные.

Слуга поставил на стол пустой графин. Вечерний свет заиграл в его хрустальных гранях, как осколок уходящего дня.

Труаклер встал и провел рукой по Лискиным обнаженным плечам.

– Знаешь, у страха есть множество оттенков. Самый питательный страх – белый, страх перед смертью. У большинства – это страх за свою жизнь, ведь смерти они боятся больше всего на свете. Но мне с самого начала было ясно, что с тобой все будет по-другому. Это делало охоту еще более увлекательной. – Труаклер рассыпал пригоршню вялых бутонов по столу. – Я оставил для него повсюду недвусмысленные следы и уверен, что он уже в пути. Как ты считаешь?

Джекоб.

Нет, только не это! Лиска вытравит из памяти это имя, и Труаклер не найдет его в ее сердце. Она почувствовала, как страх перехватил ей горло.

На дне графина собрались несколько белых капель.

Труаклер нежно провел рукой по ее щеке.

– Лабиринт вокруг моего жилища, – шепнул он ей, – пропускает только меня. Любой другой там безнадежно сбивается с пути. Они забывают, кто они, зачем пришли, и лишь слоняются из одного тупика в другой, изнывая от голода. В конце концов они начинают есть ядовитые листья и слизывать с тропинок росу.

Лиска выплеснула ему в лицо свое вино. Она так крепко сжала в руке бокал, что он треснул. Вино окрасило рубашку Труаклера в цвет крови, струившейся у Лиски между порезанных пальцев. Труаклер подал ей салфетку.

– А ты знаешь, он ведь тебя тоже любит! Хотя пыжится это скрыть от самого себя. – Ни один голос на свете не мог прозвучать нежнее. Труаклер отодвинул стул. – Взгляни, отсюда открывается отличный вид на лабиринт. Взлетит стая голубей – это значит: он в капкане. Кроме Джекоба, я в гости никого не жду.

Дно графина покрылось молочно-белой лужицей.

Труаклер прошелся вдоль длинного стола. Мимо пустых тарелок.

– Надеюсь, это тебе послужит утешением, – произнес он, перед тем как прикрыть за собой дверь. – Но страх не пощадит и тебя. Любовь – штука опасная.

Ах, с каким упоением она перегрызла бы ему сейчас горло. Утопила в крови этот бархатный голос. Но для лисицы все было кончено, а равно и для Селесты.

41. Охотничьи угодья

Едва они въехали в Шамплит, Джекоб убедился, что они на верном пути. Множество свежевыкрашенных домов, фонари, освещающие сумеречные улицы, – такую роскошь в Зазеркалье могли позволить себе только крупные города. Синие Бороды поддерживали хорошие отношения с соседями. Они никогда не искали своих жертв там, где жили сами, и к тому же давали деньги на новые дороги, церкви и школы. Купленное всем этим молчание служило им щитом. Джекоб был уверен, что за портьерами Шамплита множество глаз внимательно следили за ними.

Большинство Синих Бород жили в отдаленных усадьбах, окруженных пространными угодьями. Поблизости имелся только один большой господский дом, подходивший под это описание. Он располагался к югу от города; зная это и оказавшись на городской окраине, Джекоб повернул свою лошадь на север, чтобы никто из добропорядочных горожан не счел себя обязанным уведомить Труаклера об их прибытии.

Они оставили лошадей в пролеске. Даже волки обходили чертовых кляч стороной, а поводья Джекоб выменял на цепи, чтобы лошади сами не могли освободиться. Его жеребец очень привязался к нему. Пока Джекоб отвязывал рюкзак от седла, конь почти по-дружески цапнул его за руку.

Вечер источал ароматы цветущих деревьев и свежескошенных лугов. Все вокруг, казалось, излучало покой. Заспанный рай. Пройдя совсем немного, они наткнулись на аллею, обсаженную платанами. В мокром щебне можно было разглядеть следы от колес кареты. Чуть поодаль между деревьями показались и железные ворота.

Обманчивый покой, запертые ворота… Даже аллея перед ними выглядела так же, как во время поисков сестры Доннерсмарка. Тогда они явились слишком поздно.

Но не сейчас, Джекоб.

Со страху его чуть не вырвало. Он уже сбился со счету, сколько раз в продолжение этой бесконечной скачки ловил себя на мысли, что ищет глазами Лиску. Сколько раз ему во сне казалось, будто он слышит рядом ее дыхание.

«Какое из найденных сокровищ тебе дороже всего на свете?» – спросил его не так давно Ханута. Джекоб пожал плечами и назвал парочку. «А ты даже больший простофиля, чем я, – пробурчал Ханута. – Надеюсь только, что, когда ты додумаешься до правильного ответа, твое сокровище еще будет при тебе».

Решетку на воротах сплошь увивали железные цветы. Доннерсмарк молча вытянул из сумки ключ. У Джекоба когда-то тоже имелся похожий, но его, как и многое другое, он оставил в крепости гоилов. Ключ, открывающий любую дверь… Некоторые из них подходили к дверям только той страны, где их выковали, но этот выполнял свое назначение повсюду. Ворота распахнулись, не успел Доннерсмарк вставить его в замочную скважину.

Навес для кареты, конюшни, просторный двор среди мокрых от дождя деревьев, а на другом его конце дом, который они увидели издалека. Его окружала вечнозеленая живая изгородь.

Лабиринт того, прежнего Синего Бороды обветшал и пожух, а самого его давно след простыл, и им пришлось тогда саблями прокладывать себе дорогу через увядшие заросли. Но этот лабиринт был живым.

Вот и чудно, Джекоб. Это значит, что он все еще здесь.

Насаждения зашелестели, едва чужаки ступили на их территорию, словно вечнозеленые ветви хотели предупредить убийцу, которого они охраняли. Труаклер. На этот раз ни имя, ни лицо его уже не были чужими. Вспомнить хотя бы вечера, проведенные вместе на иной почтовой станции за выпивкой, за россказнями о ревности фей и дочерей фабрикантов, за историями о проигранных и выигранных дуэлях, о хороших кузнецах и плохих портных.

И он спас тебе жизнь, Джекоб.

Он жаждал прикончить Труаклера. Никогда в жизни он не желал ничего более страстно.

Стая голубей поднялась из зелени. Джекоб встревоженно посмотрел им вслед. А если он убьет Лиску, едва заметит их с Доннерсмарком?

Прекрати, Джекоб. Она еще жива.

Он твердил себе это снова и снова.

Она еще жива.

Он утратит рассудок, если позволит себе думать иначе.

Уверен, мы еще свидимся.

Он убьет Труаклера.

42. Белое

Голубки. Перья белые, как ее страх. Они выписывали крыльями росчерки страха в вечернем небе.

Лиска уперлась руками в окно, шепча имя Джекоба, словно это нашептывание могло провести его через лабиринт Синей Бороды. Однажды он уже освободил ее из капкана, но тогда добычей была она. На этот раз она служила приманкой.

Она была так рада, что Джекоб здесь!

И – так страстно желала, чтобы он ее никогда, никогда не нашел!

У нее за спиной между пустых тарелок стоял графин и наполнялся ее страхом.

43. Потерялись

Джекоб не отказался бы сейчас от клубка нервущейся нити или, еще лучше, от такого, что сам провел бы их сквозь лабиринт, катясь по посыпанным гравием тропинкам между живых зеленых стен. Но Доннерсмарк тщетно искал в кунсткамере подобную полезную волшебную штуку. Клубок, нить от которого Джекоб привязал при входе в лабиринт, он позаимствовал в одной виеннской портняжной мастерской, и в нем не было ровным счетом ничего магического, кроме ловкости рук, необходимой, чтобы спрясть из овечьей шерсти упругую нить. Она-то и будет нитью их жизни. Их единственной надеждой не потеряться среди живых заграждений.

Джекоб осторожно пропустил нить между пальцев, и они с Доннерсмарком начали пробираться сквозь темные ветви. Убийца широко расставил свои зеленые сети. Спустя несколько поворотов они споткнулись о заржавевшую саблю. Здесь же они обнаружили тщательно обглоданные кости, полуистлевшие сапоги, старого образца пистолет. Уже скоро они начисто забыли, откуда пришли, и не на шутку обеспокоились, увидав белые цветы, росшие в тени изгороди. Забудки. Ни растаптывать, ни обрывать их не имело никакого смысла. Напротив, когда бутоны увядали, действие их только усиливалось. Джекоб с Доннерсмарком обвязали себе платками рты и носы и по пути повторяли имена, названия мест и события, которые им довелось вместе пережить. Но несмотря ни на что, с каждым шагом их воспоминания бледнели, а единственной связью с миром оставалась нить.

Листва. Ветви. Тропы, обрывавшиеся перед вечнозеленой стеной. Снова и снова.

Джекобу доводилось возвращаться из таких мест, где человек терял самого себя, но даже острову фей оказалось не под силу преобразить мир в подобное ничто. Он пощупал у себя на руке шрам от укуса – когда-то Лиса укусила его, чтобы он, чего доброго, не потерял себя в объятиях Красной Феи.

Не забудь ее, Джекоб.

Можешь забыть самого себя, но не ее.

И вновь тропинка уперлась в изгородь. Доннерсмарк с проклятием рубанул саблей по ветвям. Справа. Слева. Даже слова, казалось, утратили всякое значение. Джекоб начал сматывать нить, чтобы она привела их с Доннерсмарком обратно к последнему перекрестку.

Не забудь ее.

Сколько часов они здесь кружат? Или уже миновали целые сутки? Существует ли что-нибудь, помимо этого лабиринта? Джекоб оглянулся, нащупывая в кармане пистолет, и вдруг увидел позади себя мужчину с обнаженной саблей.

Незнакомец опустил саблю.

– Джекоб, это я!

Доннерсмарк.

Повтори это имя, Джекоб.

Нет, существует только одно имя, которое он не имеет права забыть. Лиска.

Она еще жива.

Повтори.

Она еще жива.

Он прислонился спиной к вечнозеленой листве изгороди. Аромат забудок ударил ему в голову клейким ничто.

Потом он двинулся дальше – и вдруг схватился за грудь.

Четвертый укус.

Нет. Только не сейчас.

От боли он рухнул на колени, выпустив из рук клубок. К счастью, Доннерсмарк успел нагнать клубок до того, как тот исчез под ближайшим кустом.

Боль заставила сердце Джекоба биться с чудовищной скоростью, но все, о чем он мог помыслить, было: «Только не сейчас. Только не здесь!» Сначала он должен ее найти!

– Что с тобой? – Доннерсмарк склонился над ним.

Сейчас пройдет, Джекоб. Это всегда проходит.

Боль разлилась по всему телу, поглощая его плоть.

Доннерсмарк встал рядом с ним на колени.

– Нам не выбраться отсюда. Никогда.

Джекоб, соберись с мыслями.

Но как, если боль затуманила ему рассудок?

Он сунул дрожащие пальцы в карман. Где же она? В складках золотого платка лежала визитка. Пустой она оставалась недолго.

Тебе нужна моя помощь?

Джекоб прижал руку к ноющей груди. Ответ дался ему нелегко. Подобный торг мог окончиться плачевно.

– Да.

– Что ты там делаешь? – Доннерсмарк с недоверием уставился на карточку.

Она наполнилась новыми письменами.

Всегда пожалуйста. Надеюсь, это залог плодотворного сотрудничества. Ты готов заплатить мою цену?

– Все, что попросишь.

Вряд ли это будет дороже, чем цена, назначенная феей. Только бы им выбраться из лабиринта!

Ловлю тебя на слове.

Зеленые чернила. Почти такие же зеленые, как глаза Ирлкинга. Гуисмунд продал душу дьяволу. А кому продавал сейчас свою Джекоб?

Боль отступила, но Джекоба все еще мутило от аромата забудок, и он едва уже припоминал собственное имя.

Визитка оставалась пустой.

Ну же!

Буквы вырисовывались мучительно медленно.

Два раза влево – раз направо.

Два раза вправо – раз налево,

тропинка, сотканная Синей Бородой.

Джекоб, вставай!

Это путь вон отсюда. Самый настоящий.

Доннерсмарк поспешил за ним следом. Влево и еще разок влево. Направо. Джекоб позволил нити дальше скользить между пальцами. Вправо. И опять вправо. Потом – налево.

Луч одного из фонарей упал на просвет в живой изгороди. Они поспешили туда, опасаясь, что в следующий миг все опять окажется миражом. Но стены расступились, и они очутились на свободе.

Их взору предстал старый дом. Почти такой же старый, как род его владельца. Герб над порталом сильно пообветшал, но великолепие серых стен и башен минувшие века почти не задели. Темные контуры его растворялись в ночи. Фонарь имелся только рядом с парадным подъездом, свет поступал также из двух окон на втором этаже.

За одним из них стояла Лиса.

44. Синяя Борода

Нет. Лабиринт Труаклера Джекобу не помеха. Лиска отдала бы все на свете, только бы он оказался подальше отсюда, и одновременно она была счастлива, что он здесь. Несказанно счастлива.

Джекоб явился не один. Доннерсмарка Лиска узнала не сразу. Когда-то она сочла его сестрицу дурочкой, за то что та позволила Синей Бороде себя обольстить.

Слуга Труаклера силой оторвал ее от окна. Она вгрызлась ему в поросшую шерстью руку, хотя человечьи зубы были намного тупее лисьих, и вырвалась. Графин наполнился уже до половины, но Лиска опрокинула его, а слуга не успел поймать. Он вцепился ей в волосы и принялся так грубо трясти, что у нее захватило дух. Без разницы. Накопившийся страх белыми струйками бежал по столу. Джекоб был рядом, и оба они были живы.

– А слава о его мастерстве и в самом деле вполне оправданна! Хотя я это никогда и не ставил под сомнение, боже упаси.

В дверях стоял Труаклер. Он подошел к столу и стал собирать стекавшие с него капли себе на ладонь.

Особенного беспокойства по поводу освобождения Джекоба из лабиринта он не проявлял.

– Ты не сможешь его убить!

И что она себе думает? Что слова обернутся реальностью, стоит их только достаточно громко произнести? Лиска почувствовала, как возвращается страх.

Труаклер помочил пальцы в белой жидкости у себя на ладони.

– Еще посмотрим. – Он кивнул слуге. – Отведи ее к другим.

Лиска кричала имя Джекоба, пока слуга тащил ее по коридору. Зачем? Предупредить его, позвать, завернуться в его имя, словно в шкуру, которую у нее отнял Синяя Борода?

Не зови его, Лиска!

Слуга остановился.

«Отведи ее к другим».

Дверь ничем не отличалась от остальных дверей, но Лиска так явственно чуяла за нею смерть, словно сквозь темное дерево просачивалась кровь.

– Ты кое-что забыла.

Труаклер стоял позади. Он поднес к ее глазам связку ключей, которую за обедом положил рядом с ее тарелкой. Наверное, ему хотелось увидеть ее дрожащие руки, просовывающие золотой ключ в замок.

Джекоб не разрешил ей войти в дом Синей Бороды, убившего сестру Доннерсмарка. Тогда Лиска еще посмеялась над этим. Лисица слишком часто сама становится убийцей, чтобы бояться смерти, но зрелище, ожидавшее ее за дверью, вопреки всем ожиданиям наполнило ее ужасом.

Этот охотник своих жертв не отпускал.

Девять женщин. Они висели на золотых цепях, сродни кошмарным марионеткам, умерщвленные собственным страхом. В их глазах зияла пустота, но на бледных лицах навеки запечатлелся ужас. Убийца хранил их в своей красной комнате, словно драгоценности в шкатулке. Оцепенелые остатки вожделения, которое они ему уготовили, жизни, которую они ему отдали, и любви, которая их к нему заманила.

Слуга обвил Лиске шею и кисти золотыми цепями, словно хотел ее в последний раз нарядить для Труаклера. В этом ужасном кукольном доме уже не хватало места. Она задела локтем руку покойницы, висевшей рядом. Такая холодная и все еще такая прекрасная.

– Они не отпускают меня. – Труаклер поставил пустой графин на стол, стоявший перед одним из задернутых гардинами окон. – Они становятся частью меня, наверное потому я их и убиваю… Чтобы от них освободиться. Но они остаются, немые и неподвижные, и служат мне напоминанием. Об их голосах. О тепле, которое их кожа когда-то излучала…

От газовых ламп, освещавших комнату, по красной стене блуждали тени, отбрасываемые мертвыми. Среди них Лиска различила и свою собственную. Она была уже одной из них.

Труаклер подошел к ней:

– Неужели его смерть для тебя все еще страшнее, чем твоя собственная?

– Нет. – Лиске было безразлично, разгадал ли он, что она лжет, или нет. – Он прикончит тебя. За меня. За всех остальных.

– Так уже многие думали.

Труаклер подал знак слуге.

– Приведи его ко мне, – приказал он. – Но только его одного.

Потом он прижался спиной к обтянутой шелком стене, придававшей комнате сходство с кровавыми внутренностями животного, и стал ждать.

И Лиска увидела, как графин наполняется ее страхом.

45. Из огня да в полымя

В колодец. Их сбросили в этот треклятый колодец.

Но за что? Ведь все его преступление состояло только в том, что он пересказал невнятный бред Луи в какой-то лавчонке на рыночной площади. Белое, как молоко. Черное, как кусочек ночи, оправленный в золото.

Что ж ты, Неррон? Неужели враждебный взгляд жирного мясника был для тебя недостаточным предостережением?

Он карабкался по склизкой стене. Глубоко внизу в перегнившей воде барахтался Омбре. Водяной глядел на него исподлобья, словно это по его вине они попали в такой переплет. Этот-то со своей чешуйчатой кожей, без сомнения, там внизу еще тысячу лет протянет.

Вот тебе и лучший в своем деле! Вот тебе и неувядающая слава охотника за сокровищами! Колодец, Неррон, колодец!

Жителям города Шамплита, по-видимому, колодцы и нужны-то лишь затем, чтобы избавляться от незваных гостей. Водопровод, газовые фонари… Откуда бы ни поступало это их благосостояние, чужаки им явно ни к чему, а такие вот, с каменной кожей – и подавно.

Неррон прижался лбом к сырой стене.

Вниз не смотри.

Вода. Кошмар для гоила.

Он попробовал приподнять железную крышку колодца, но шлепнулся вниз, к водяному, и бросил все попытки. Одежда его сделалась влажной и липкой, как тело улитки.

Единственным утешением ему служила мысль, что теперь Бесшабашному не видать арбалета, как своих ушей. Может быть, однажды какой-нибудь из тех досужих исследователей, что каждый старый булыжник норовят обнюхать со всех сторон, выловит из колодца его хорошо сохранившиеся останки и задастся вопросом, отчего при мертвом гоиле оказалась золотая голова и отрезанная рука.

У Неррона невыносимо ныли когти, как будто кто-то их ему просто повыдергивал. Он застонал и оперся о холодную стену, но вдруг услышал наверху голоса. Должно быть, горожане вернулись, решив: сожжем-ка мы его лучше живьем, как в былые времена обходились в Аустрии с ему подобными…

Крышка люка приподнялась. В колодец их сбросили около трех часов пополудни, теперь же краешек неба, видневшийся в проем, был темнее Нерроновой кожи. Он зажмурил свои золотые глаза, когда на него навели свет карманного фонаря.

– Вот так картина! – грянул гнусавый голос в колодце.

Арсен Лелу глядел на гоила с нескрываемым удовлетворением – так глядит ребенок на пойманное насекомое. Прежде Неррону и в голову не пришло бы, что появление Жука его однажды так осчастливит.

Ноющими от боли пальцами он еле-еле уцепился за канат, сброшенный ему Лелу через край колодца. Кто-то немилосердно тащил его по стене, соскребавшей его каменную кожу. Грубое лицо Неррон уже видел в доме кузена Высочества. Работник с кухни. Молоко-На-Губах. Он даже сам себя так называл. Детина с силой швырнул Неррона на землю, словно в продолжение всей своей жалкой жизни ни о чем другом не мечтал, как только заполучить в свои бесформенные пальцы гоила.

– А ну-ка, пощекочи его маленько, но не убивай! – Лелу пихнул Неррона носком сапога в бок. Сапог пах ваксой. Жук проводил долгие часы, начищая свои сапоги с гамашами. – А вы как думали? – шипел он. – Что я доставлю Горбуну его сына в виде Белоснежки и позволю себя вместо вас повесить? Мы так не договаривались! Эльфовая пыльца! Коль скоро пришла охота выставлять Арсена Лелу дураком, придумал бы что-нибудь получше!

Жук любил говорить о себе в третьем лице.

– Забери у него рюкзак! – приказал он.

Работник резко наступил сапогом Неррону на крестец, и гоилу почудилось, что у него хрустнул хребет.

– Надеюсь, что голова и рука при тебе, – проскрипел Лелу, – иначе я сейчас же сброшу тебя обратно в колодец. Арбалет мы найдем все вместе, и, если ты еще хоть раз попытаешься смыться, я отпишу Горбуну, что ты такое учинил с его сыном.

Молоко-На-Губах потащил Неррона за ноги. У них объявились и зрители. Пол-Шамплита, несмотря на поздний час, собралось вокруг колодца. Надо сказать, не только мясник с разочарованным видом констатировал, что каменнолицый еще дышит. Видимо, Неррон был первым гоилом, которого они вообще видели живьем. «Брось ты этот Альбион! – прокричал бы он сейчас Кмену. – Вводи войска в Лотарингию!» Ах, как бы Неррону хотелось увидеть их всех мертвыми: добропорядочных граждан Шамплита, находивших забавным топить его, Неррона, как кошку.

Лелу уткнул ему в бок дуло пистолета.

– Ну, пошевеливайся. А ты давай вылавливай водяного! – гаркнул он на работника.

И как это, раздери их черт со всеми его золотыми волосами, Лелу удалось их обнаружить?

Ответ ожидал их перед лавкой усердного мясника. Золото, украшавшее карету кузена Луи, могло бы прокормить на годы вперед не только мясника, но и весь Шамплит. На козлах восседал человекопес, служивший псарем у кузена его высочества. Еще в Виенне он посмотрел Неррону вслед таким колючим взглядом, будто ради разнообразия с удовольствием натравил бы на гоила своих собак. Парочку он привел с собой. Легавых. Они сидели рядом с ним на козлах и, завидев Неррона, оскалили зубы. Проклятье. А он даже не потрудился замести следы! Да, Жучишку он явно недооценил.

– В карету! – Лелу подтолкнул его к экипажу.

Луи лежал с открытым ртом на обшитой золотом лавке и исторгал хрюкающий храп.

Лелу потряс его за плечо:

– Проснитесь, мой принц! Мы их отыскали!

Как же, проснется он тебе…

Но Луи и в самом деле открыл глаза. Они опухли и налились кровью, но Высочество очнулся.

Лелу бросил на Неррона торжествующий взгляд.

– Жабья икра. – Он вытянул губки в трубочку, изготовившись издать самодовольный смешок. – Два научных трактата семнадцатого века единодушно называют ее противоядием против яблока Белоснежки.

Относительно этого Неррон был не в курсе, но икра, видимо, подействовала, пусть даже вид у Луи был еще тупее, чем прежде.

– Как это собаки так быстро напали на наш след?

Лелу покосился на него с сочувственным презрением.

Эх, Неррон, жалкая сцена в колодце навсегда уничтожила действие твоих «трех сувениров».

– А собаки нам даже не понадобились. Луи целыми днями только и мычал: Шамплит да Шамплит.

Да, подобная реакция на яблоки Белоснежки широко известна. В том случае, если жертвы просыпались, большинство из них потом еще годы спустя бормотали слова, которые произнесли в момент ясновидения.

Луи опять захрапел.

Лелу нахмурил лоб.

– Мне думается, нам следует увеличить дозу, – обратился он к человекопсу. – Ладно. Это разрешает вопрос, нужен ли нам еще водяной. Уверен, он исключительно подходит для добычи жабьей икры.

Он взглянул на Омбре, которому Молоко-На-Губах как раз помогал выбраться из колодца. Граждане Шамплита расступились, и тот вытолкнул на середину рыночной площади мокрого как курица водяного.

– Ну что ж, гоил, – Лелу поглядел на Неррона, – пока я не решил, что ты здесь лишний… Где сердце?

– А ты дай собакам понюхать кисет с головой, – отрезал Неррон.

Он только надеялся, что мешочек еще пахнет Бесшабашным.

46. Приведи его ко мне

Когда они подошли к дому, в окне, за которым стояла Лиска, свет уже погас. Джекоб всячески отгонял мысль о том, что это значит. Доннерсмарк стремительно взбежал вверх по лестнице, словно мог опять обрести свою сестру, если поторопится. Тяжелая дверь поддалась, едва он толкнул ее плечом. Джекобу не понадобилось ему объяснять, что в этом доме любая незапертая дверь требует осторожности. Они обнажили сабли. Пистолеты против Синей Бороды так же бесполезны, как и против Портняги в Черном лесу.

Холл, где они очутились, еще сильнее благоухал забудками, чем сплетение троп лабиринта. Джекоб выдернул букеты из ваз, стоящих рядом с дверью, а Доннерсмарк распахнул высоченные окна, чтобы в холл хлынул ночной воздух.

От холла ответвлялись многочисленные коридоры, ко второму этажу взмывала просторная лестница. Как быть? Разойтись в разные стороны?

Они колебались, что разумнее. В одном из коридоров показался слуга. Судя по покрытым шерстью рукам, человеком он был не всегда.

Джекоб вынул пистолет. Может быть, если не на его хозяина, то хотя бы на него это возымеет действие.

– Где она?

Никакого ответа. Глаза, упершиеся в него, были непроницаемыми глазами зверя.

Доннерсмарк схватил слугу за накрахмаленный воротничок и приставил ему к горлу свою саблю:

– Тебе конец, если ее нет, слышишь? Где она?

Все произошло с молниеносной быстротой.

Оленьи рога, выросшие у слуги из висков, вонзились в Доннерсмарка, прежде чем тот успел применить свою саблю. Джекоб выстрелил, но пули отскочили, а его саблю человек-олень отвел от себя, словно палочку ребенка. Джекоб читал, что олени-самцы способны превращаться в людей, если им в сено подмешивать человеческие волосы. В книге также говорилось, что они слепо преданы своему господину.

Человек-олень стер кровь Доннерсмарка со лба и жестом пригласил Джекоба пройти в коридор, из которого он явился, но Джекоб не обратил на него никакого внимания. Он рухнул на колени перед Доннерсмарком и схватился за его сумку на поясе. Да, ведьмина игла была еще при нем. Джекоб воткнул ее в окровавленную руку друга. Такие страшные травмы игла залечить не могла, но, по крайней мере, она зашьет раны. Человек-олень нетерпеливо затрубил. Только голова у него была оленья. Кровь с рогов капала ему на черный фрак.

– Иди, Джекоб! – Вместо голоса Доннерсмарк издал сиплый хрип, оставалось уповать, что игла поддержит в нем жизнь достаточно долго.

Достаточно долго для чего, Джекоб?

Он выпрямился.

Слуга указал на коридор, из которого он пришел.

«Джекоб, черт побери! – Ему показалось, что он слышит возмущение Хануты. – Ну чему я учил тебя насчет Синих Бород? И вы на полном серьезе полагали, что вот так зайдете к нему в дом и похитите его добычу?»

Двери. Около каждой из них Джекоб содрогался: там, за нею, может быть, лежит мертвая Лиска. Но всякий раз, когда он останавливался, слуга-олень принимался угрожающе трубить.

Дверь, к которой он его подвел, была распахнута.

Джекоб еще издали заметил красные стены.

Увидел мертвых на золотых цепях.

А между ними – Лиску.

47. Жизнь и смерть

На секунду мысль, что кровь на рубашке Джекоба – его собственная, привела Лиску в смятение, но потом она заметила окровавленные рога слуги и что Джекоб пришел без Доннерсмарка.

Джекоб скользнул по ней молниеносным взглядом. Он знал, что для них все будет потеряно, если, тревожась за нее, он отвлечется от убийцы, поджидавшего его между подвешенными трупами. Джекоб был безоружен. Сквозь слезы, стоявшие в Лискиных глазах, лицо его казалось расплывшимся. Сквозь слезы бессилия. Сквозь слезы тревоги за него. Лиска не удивилась бы, если бы они потекли у нее по щекам такими же молочными потоками, как кровь сердца, наполнявшая графин Труаклера.

Синяя Борода отделился от кроваво-красной стены. Затерянный в своем доме смерти. Ги. На короткое мгновение к нему возвратилось его имя. Он подошел к Лиске и потрепал по щеке, словно хотел ощутить ее слезы на кончиках пальцев.

– Оставь нас, – обратился он к слуге, все еще стоявшему с окровавленными рогами в дверях.

Человек-олень недоуменно посмотрел на него.

– Я сказал, оставь нас! – Голос Труаклера звучал так спокойно, словно он был властелином времени.

Да так оно и было. Трупы вокруг выкупили время для него.

Слуга склонил рогатую голову. Потом, мешкая, отступил назад и исчез в темном коридоре.

Они остались наедине. С покойницами и их убийцей.

Лиске припомнились те часы, что Джекоб провел рядом с Труаклером в экипаже, доверие, соединившее их, словно закадычных друзей. Следы былого расположения она все еще читала на лице Джекоба. Он любил Труаклера и ненавидел себя за это.

– За прошедшие восемьдесят лет еще никому не удавалось выйти из лабиринта живым. Но я знал, что ты меня не разочаруешь. Последним смельчаком был полицейский из Шамплита.

В память о нем я сохранил его оружие. – Труаклер указал на шпагу, висевшую на стене за покойницами. – Прошу. Уверен, он не стал бы возражать. Насколько я помню, ты предпочитаешь саблю, но это все-таки мой дом, и, полагаю, ты не будешь иметь ничего против того, чтобы оружие назначал я.

Джекоб подошел к шпаге. Он все еще избегал встречаться взглядом с Лиской.

«Да-да, забудь обо мне, – чуть не прошептала она, – забудь обо мне, иначе он убьет тебя, Джекоб».

Она наблюдала, как струйки ее страха бегут по стенкам графина.

Труаклер тоже это заметил.

– Всего только девять? – Джекоб кивнул в сторону вереницы трупов. – Даю голову на отсечение, ты убил гораздо больше девушек, ведь правда?

Он снял шпагу со стены.

– Да. Сюда я привожу лишь самых прекрасных. – Труаклер откинул со лба черные пряди. – Первых я убил во время войны с великанцами. Много лет тому назад. Очень много.

– А имена их ты попросту забываешь, или как? – Джекоб указал чужим клинком на одну из мертвых, на платье которой красовалась брошка в виде красной рубиновой звезды. – Ее имя – Мари Паскé. Внучка знаменитого золотых дел мастера. Я пообещал ее деду прикончить тебя, если мне удастся тебя отыскать.

– И, как правило, слово свое ты держишь, я знаю. – Труаклер улыбался. – Освобождая тебя от терна-душителя, я уже знал, что мы с тобой придем к этой минуте. Недостаток долгожительства. По прошествии каких-нибудь ста лет другие становятся для тебя прозрачными, как стекло. Любая добродетель, любой порок, любая слабость… не что иное, как только череда бесконечных повторений. Любая страсть уже тысячу раз испытана, любая иллюзия уже сотни раз утрачена, любые надежды – сплошное ребячество, любая невинность – лишь так себе: пустяк…

Он поднял шпагу.

– В итоге остается одна смерть. И жажда совершенного удара. Самого близкого к идеалу лика Смерти.

Он так внезапно сделал выпад, что Джекоб, уклоняясь от его шпаги, налетел на одну из мертвых. Страх. Сколько его было в запасе? Покойницы, следившие пустыми глазами за противниками, наверняка знали ответ. Лиска умирала с каждым неловким шагом, с каждым порезом, который наносила Джекобу шпага Труаклера. Труаклер дразнил его. И вынуждал Лиску на все это смотреть. Он намеренно совершал промахи, выманивая Джекоба на свой клинок, черту за чертой намечая ему кровью на коже эскиз смерти, перед тем как начать писать маслом алого цвета. А графин тем временем наполнялся белым страхом и – новой эрой жизни Синей Бороды.

Лиска часто наблюдала Джекоба во время поединков, но еще никогда – с подобным противником. Лишь постепенно она начала осознавать, что в этом деле Джекоб Труаклеру ровня и что он жаждет с ним расправиться. Ни разу прежде Лиска не видела на лице Джекоба этого желания более явственно.

Шпаги запутывались в шелковых одеждах, цеплялись за золотые цепи, протыкали мертвую плоть. Противники тяжело дышали. Их учащенное дыхание и молчание мертвых… Определенно, и то и другое будет преследовать Лиску до конца жизни. Если ей останется эта жизнь. От ее отчаянной попытки освободиться по ее рукам побежала кровь. Она издала пронзительный вопль, когда шпага Труаклера чуть не пронзила горло Джекоба. Столько страха. Она зажмурилась, только бы не задохнуться от ужаса, но следующим кричал совсем не Джекоб.

Труаклер зажал рукой раскромсанную коленную чашечку.

– Какая низость! – услыхала Лиска его запыхавшийся голос. – Где ты этому научился?

– В другом мире, – бросил ему Джекоб.

Труаклер потянулся было к его груди, но Джекоб полоснул ему клинком другое колено и, когда Труаклер рухнул, воткнул ему шпагу глубоко между ребер по самую золотую рукоять. Труаклер поперхнулся собственной кровью, хлынувшей ему на грудь, и скорчился на полу от боли. Джекоб встал рядом с ним на колени и извлек у него из кармана ключ Синей Бороды.

Лисонька, все позади.

Труаклер протянул окровавленную руку и схватил Джекоба за рукав.

– Мы еще свидимся, – прохрипел он.

Рука его все не разжималась, а взгляд тем временем стекленел, подобно глазам его жертв. Джекоб оторвал коченеющие пальцы от своего рукава. Потом, шатаясь, поднялся на ноги и выпустил шпагу из рук. На клинке запеклась черная кровь.

Трясущимися руками он отпирал ключом Синей Бороды засовы на цепях, сковавших Лиске руки и шею. Потом поднес ей к губам графин.

– Пей! – прошептал он. – Забудь его и пей. Пей столько, сколько сможешь. Все будет хорошо.

48. Слишком поздно

Замок Синей Бороды. Ну конечно. Теперь в лепете Луи можно было хотя бы уловить некоторый смысл. «Белое, как молоко». Разве это не достаточно ясно? Неррон досадовал на свою недогадливость, стоя перед увядшими насаждениями лабиринта. Перед неосвещенным домом в растерянности застыл олень, но успел отпрыгнуть до того, как в него вцепились легавые.

В красной комнате в окружении девяти женщин лежал Синяя Борода. Они, словно во сне, льнули к своему убийце. Лелу вырвало в коридоре. У Жука при столкновениях со смертью был очень чувствительный желудок. Но даже Омбре в отупении воззрился на ряды прекрасных тел, прежде чем пуститься разыскивать сокровищницу Синей Бороды. Ведь водяные девушек, которых они утаскивают, все-таки не убивают – хотя некоторые из их жертв, наверное, предпочли бы смерть пожизненной тюрьме в трясине.

«Черное, как кусочек ночи, оправленный в золото». Ну ты и идиот, Неррон!

Луи сообщил ему все, что требовалось. Но где бы ни было запрятано сердце в этом жутком доме, а Неррон поспорил бы и на голову, и на руку, что Бесшабашный его уже нашел. С точно такой же уверенностью он мог сказать, что кровь внизу, в холле, принадлежит не его конкуренту.

Во дворе они обнаружили заметенные следы, но не так-то просто обратиться в невидимку, когда у тебя на руках раненый. И двигаться быстро тоже не получится.

Догнать их будет нетрудно.

49. Две кружки

Домик, на который Лиска наткнулась едва ли не в двух милях от Шамплита в темном еловом лесу, не пах ни корицей, ни карамелью. Стены его вовсе не были пряничными, и все же не нужно обладать лисьим нюхом, чтобы учуять черную магию, обволакивавшую дом, словно дурной запах. Джекоб бы предпочел ведьму вроде Альмы, но Доннерсмарк мог умереть в любую минуту, а деткоежки умеют залечивать самые тяжелые раны. Хотя составом их снадобий лучше не интересоваться.

На стук Джекоба открыла молодая и очень красивая женщина. Большинство ведьм являлись именно в таком обличье, даже если им от роду было сто лет.

Доннерсмарка положили на кухонный стол, чтобы она могла оценить тяжесть его ранений. Увидев длинные и острые ногти у нее на пальцах, Джекоб почти порадовался, что его друг без сознания. Доннерсмарк дорого заплатил за то, что вызвался помочь им, и Джекоб тревожился не только из-за самих ран, нанесенных ему слугой-оленем. Ведьма подтвердила его опасения.

Когда Джекоб описал ей врага, она со злобной улыбкой покачала головой.

– Я могу сохранить ему жизнь, – произнесла она, – но предотвратить то, что, возможно, в один прекрасный день у него заветвятся оленьи рога, я не в силах. Можете разместиться у меня в хлеву. Мне потребуется самое меньшее четыре дня, а жизнь его обойдется тебе в две кружки крови… Я бы на твоем месте поостереглась, милочка! – заткнула она рот Лиске, когда та вздумала протестовать. – Иначе я попрошу еще и платьице, припрятанное в сумке у седла чертовой клячи там, во дворе. В нем у тебя наверняка очень красивый мех.

Ведьма с такой сноровкой вскрыла Джекобу вену, что кружки наполнились очень быстро. Потом она выслала гостей вон из дому. Ни одна темная ведьма не терпит соглядатаев во время работы. По пути к хлеву Джекобу пришлось опереться на руку Лиски. В кружки вылилось очень много крови. Они привязали чертовых кляч к деревьям под открытым небом, но Лиска захватила седельную сумку с собой. Лисье платье Джекоб обнаружил в каморке у слуги, и только тогда Лиска окончательно успокоилась и забыла про страх.

В хлеву было темно, и, чтобы наложить ему повязку на руку, Лиса поймала пару блуждающих огней. Старый обшарпанный сарай был явно не тем местом, куда Джекоб хотел бы доставить ее после комнаты Синей Бороды, но лес там, снаружи, был тоже не лучше.

Пара дней мне, пожалуй, потребуется.

Ведь Джекобу надо было как можно скорее возвращаться в Виенну и разыскивать Бастарда. У моли на его груди не хватало всего только двух пятен, а от сердца Гуисмунда ему было мало пользы, коль скоро голова и рука все еще находились у гоила. Но Доннерсмарк помог им, и они не могли в благодарность оставить его один на один с деткоежкой. Ведьмина игла не дала ему истечь кровью в замке Синей Бороды, однако жизнь в нем едва теплилась.

О четвертом укусе моли, настигшем его в лабиринте, Джекоб Лиске ничего не сказал. То, что она опять рядом, живая и невредимая, было таким облегчением, что моль казалась всего лишь призраком, а смерть – чем-то оставшимся позади, в красной комнате Труаклера.

Лиска так утомилась, что заснула прежде, чем Джекоб успел ей объяснить, зачем он снял цепочку с шеи одной из мертвых девушек. По-видимому, она этого даже и не заметила в страхе, что Труаклер уничтожил ее лисье платье.

Джекоб улегся рядом с ней на грязную солому, но заснуть не смог. Он прислушивался к ее дыханию. Среди ночи в хлев заползла коронованная змея. Такие змеи водились только в Лотарингии. Черная лилия у нее на голове оценивалась в сто золотых талеров, но Джекоб даже не обратил на нее внимания. Ему не хотелось думать ни о сокровищах, ни об арбалете, ни о том, что ему, вполне возможно, вскоре самому предстоит умереть. Лиска спала глубоко и крепко. На лице ее было написано такое умиротворение, словно она оставила все свои страхи в замке Синей Бороды. На ней опять был тот же мужской наряд, что она носила в поездке в Альбион. Платье Синей Бороды она оставила рядом со своими мертвыми сестрами. Джекоб не мог отвести глаз от ее лица. Только теперь страшные картины, мучившие его от самой Виенны, наконец рассеялись. То, что она лежит подле него невредимой, казалось чудом, волшебством, готовым рассеяться в любую минуту. Здесь не было ни острова фей, ни жаворонковой воды, только циновка из грязной соломы и ровное дыхание Лисы, но никогда прежде он не был так счастлив.

Когда-то, выполняя заказ императрицы, Джекоб провел многие годы в поисках волшебных песочных часов, способных останавливать время, хотя никак не мог взять в толк, отчего их причисляют к самым вожделенным сокровищам Зазеркалья. Он не мог припомнить ни одного момента, который ему хотелось бы навеки удержать. Всякий новый миг обещал быть прекраснее, чем предыдущий, и даже самый благоприятный день через пару часов казался пресным и бесцветным. Но здесь, в хлеву у деткоежки, где он лежал со вскрытой веной и со смертью в груди, ему вдруг очень захотелось, чтобы под рукой были волшебные часы. Он прогнал огонек, усевшийся Лиске на лоб, – блуждающие огни часто навевали дурные сны – и убрал ей волосы с лица.

Прикосновение разбудило ее. Она протянула руку и провела по его рассеченной левой щеке – ране, оставленной шпагой Труаклера.

– Прости меня, – шепнула Лиса.

Как будто она виновата, что он был так слеп и не защитил ее от Труаклера. Джекоб приложил палец к ее губам и покачал головой, не зная, как ему просить прощения за весь тот страх и ужас, которых ей не забыть до конца дней. Что утешительного в том, что они оба, жертвы Труаклера, принесли ему смерть? Ведь Труаклер о ней, по-видимому, даже тосковал, украв столько жизней… Стоит ли слишком долго избегать смерти? Не бывает ли жизни слишком много?

В ту ночь во все это верилось с трудом.

– Ты же слышала, что сказала ведьма, – произнес он тихо. – Нам придется провести здесь несколько дней. Так что спи! Это не лучшее место, но все же лучше, чем то, откуда мы пришли, правда?

Лиска не отвечала. Она перевела взгляд на его грудь, где под рубашкой пряталась моль.

О смерти она не забыла. Джекоб вынул из рюкзака цепочку, снятую им с шеи внучки Рамея. Лиска дотронулась до черного сердца с недоверием на лице.

– Два сокровища одним махом, – прошептал ей Джекоб. – Когда-нибудь я расскажу тебе всю историю целиком. А теперь отдыхай.

Она выглядела очень бледной. Казалось, можно разглядеть, что у нее под кожей.

Снаружи заржала одна из кляч.

Лиска села.

Все опять смолкло, но эта тишина не предвещала ничего хорошего.

У двери в хлев Лиса оказалась быстрее Джекоба. Его глаза не могли различить между елями ничего подозрительного, но Лиска порывисто схватилась за седельную сумку, где было спрятано ее рыжее платье.

– Там кто-то есть.

– Пойду посмотрю.

Она только покачала головой. Джекоб наблюдал за деревьями, пока она натягивала лисье платье. Клячи все еще проявляли беспокойство. Видимо, учуяли ведьму.

Нет, Джекоб.

Стояла безлунная ночь, и он едва разобрал, как лисица прошмыгнула прочь. Из окон ведьмы все еще струился свет. Где-то лаяла собака.

И зачем ты ее отпустил, Джекоб?

Лиса еще слишком слаба! У него перед глазами так и стоял графин, до краев наполненный ее страхом. Опять где-то залаяла собака. Его рука потянулась к револьверу. Он как раз хотел отправиться за ней следом, как вдруг почувствовал лисий мех у своих ног.

– Они там, слева, между деревьями. Бастард и еще пятеро. – Лиска оттащила его назад от двери в хлев. Джекобу еще мерещилась шерсть у нее на руках. – Водяной воняет за километр. При них две легавые собаки.

Проклятье.

Откуда здесь взялся этот гоил? Видимо, легче отделаться от собственной тени, чем от него. Джекоб провел по перевязанной руке. По шуйце, как ее называли ведьмы, – той, что со стороны сердца. К несчастью, именно левой рукой он метче стрелял и лучше сражался. А вдобавок ведьма выпустила у него уйму крови, да и битва с Труаклером еще давала себя знать во всем теле. Бастард отнимет у него сердце легче, чем у ребенка.

– Может, нам ведьма поможет? – прошептала Лиска.

– Ясное дело. И я заплачу за ее услуги еще двумя кружками крови. А про водяного ты забыла?

Против водяных ведьмино колдовство было бессильно, словно фитилек, брошенный в пруд.

– Я могу попытаться заманить их подальше.

– Ни за что.

Она слишком хорошо его знала, чтобы понять, что это «ни за что» было окончательным.

Джекоб посмотрел на кляч. Даже если они умудрятся убраться отсюда, как быть с Доннерсмарком?

Проклятье. Слишком мало времени, и место неподходящее.

Он вынул из кармана черное сердце. Лиска отшатнулась, едва он накинул цепочку ей на шею. Джекоб обернул камень обрывком ткани, чтобы он не касался ее тела.

– Всегда снимай цепочку перед сном, да смотри, чтобы камень не оказался у твоего сердца! – прошептал он ей. – Ткань защитит твою кожу. Я постараюсь задержать их по меньшей мере на час.

– Нет!

Она хотела было снять цепочку, но Джекоб схватил ее за руки.

– Со мной ничего не случится. Я сдамся в плен, прежде чем запахнет жареным!

– И тогда? Гоил однажды уже пытался тебя убить!

– Он не убьет меня, если я буду его единственным шансом заполучить сердце! Ты ни в коем случае не должна попасться. Найди Валианта. Пусть карла с ним поторгуется. Рядом с Мертвым Городом имеется брошенная караульная вышка, я сообщу гоилу, что ты там ждешь…

Она уткнулась лбом в его плечо.

– Все будет хорошо! – шепнул он ей.

– Когда? – прошелестела она в ответ. – Давай попробуем вместе, пожалуйста! Когда они начнут стрелять, мы уже будем на конях!

– А как же Доннерсмарк? – Джекоб вынул блуждающий огонек из ее волос.

Волшебные часы. Когда-нибудь он их отыщет. Но этот миг был потерян безвозвратно.

– Пробирайся задворками. – Он вынул револьвер. – Стены хлева с той стороны так прогнили, что ты наверняка отыщешь лазейку.

Лиска уже хотела было идти, но Джекоб притянул ее еще раз к себе. Он обвил ее руками и спрятал лицо в ее волосах. Ее сердце билось в такт с его собственным.

Снаружи среди деревьев что-то зашевелилось.

– Беги! – прошептал Джекоб.

Рыжий мех там, где только что была бледная кожа.

Она скрылась еще до того, как он успел обернуться.

50. Торг

Да, лисица их учуяла. Но хлев, куда она прошмыгнула, имел только один выход, и даже Луи не пропустил бы ничего, что оттуда бы появилось. Зевал он почти так же часто, как дышал, однако глаза Высочества немного прояснели, и к тому же он был неплохим стрелком.

– Спустить собак? – Человекопес едва сдерживал своих почесывающихся подопечных.

– Нет. Не сейчас.

Мысль, что они разорвут лисицу в клочья, вызывала у Неррона тошноту. Еще немного, и его, прямо как Лелу, будет выворачивать по всякому поводу и без повода.

Легок на помине…

– Ты уверен, что он там?

Жук так напряженно таращился на хлев, словно хотел просверлить взглядом дырку в трухлявых стенах. Он очень гордился пистолетом, заткнутым за пояс.

– Да. Он стоит за дверью.

Ища спасения в темноте, Бесшабашный совершенно забыл, что имеет дело с гоилом.

– Самое лучшее – это пустить ему пулю в лоб. – Луи навел на Бесшабашного ружье. – Или он нам нужен живым?

Страсть к охоте у него в роду. От возбуждения он даже забыл зевнуть. Выдумку об альбийском шпионе они все еще принимали за чистую монету.

– Да что там! Пристрели его, и баста, – отрезал Неррон.

Не мог же он допустить, чтобы Луи счел его большей тряпкой, чем был сам. Бесшабашный не такой дурак, чтобы запросто подставляться. Неррон готов был отдать голову на отсечение, что сердце при нем. Опять опередил.

Два-один в его пользу, Неррон.

Лелу нервно облизывал пересохшие губы. Пистолет за поясом не сделал из него заправского вояку. Омбре и Молоко-На-Губах стояли перед домом ведьмы. После событий в Виенне Луи стал обращаться с водяным еще бесцеремоннее, но Омбре переносил всякое новое оскорбление с непроницаемой миной, а в остальном делал вид, будто никогда и не снимал с себя обязанностей телохранителя.

По знаку Неррона он шагнул через порог дома ведьмы. Да, от водяного есть кой-какой прок, хотя никогда не скажешь, на чьей он стороне. Видимо, по большей части на собственной. Деткоежка порхнула мимо него и с покашливанием опустилась на крышу своего дома. Они обожали превращаться в сорок. Белые ведьмы, напротив, предпочитали образ ласточек. Бесшабашный наверняка все это видел, но за дверями хлева по-прежнему ничто не шелохнулось.

– Ясно одно, – промычал Луи, – когда мы отыщем этот арбалет, будь он неладен, первый выстрел – за мной.

– Да неужто? И кого же вы предполагаете взять на мушку?

Луи бросил на Неррона холодный взгляд:

– Гоила, кого же еще. А от второго выстрела взлетит на воздух армия Альбиона.

Омбре остановился перед Нерроном.

– Там только раненый. Он забылся каким-то волшебным сном. Прикажете доставить его сюда, чтобы выманить из сарая того, другого?

– Нет. Я доберусь до него и так.

Неррон вынул револьвер и проверил боевые патроны. Известная толика удовольствия тоже не повредит.

Омбре молча стоял рядом. Колодец, очевидно, не отбил ему охоту к сокровищам.

– Я тоже с вами. – Луи подавил зевок.

Черт бы побрал этого Лелу с его жабьей икрой! К счастью, Жучишке не надо объяснять, что мертвое Высочество автоматически означает и мертвого Арсена Лелу.

– Мой принц, предоставьте это лучше гоилу! – прошуршал он. – Кто же, как не вы, пристрелит шпиона, если тот увернется и от водяного, и от гоила?

Луи опять зевнул.

– Ну, будь по-твоему. – Он навел ружье на дверь сарая. – Чего же ты ждешь, гоил?

Неррон хотел было ему кое-что разъяснить относительно ящеричного яда, который используют лорды Ониксы, чтобы обратить человеческую кожу в стеклянистую слизь.

Арбалет, Неррон. Он стóит чего угодно.

Под пальцами он уже ощущал деревянный приклад арбалета. Его коллеги по охоте за сокровищами просто лопнут от зависти. Его безобразное лицо будет красоваться на первых полосах всех газет, а князья и короли станут умолять его сослужить им службу. А вот Ониксы будут желать ему смерти, если Кмен водрузит себе на голову венцы Альбиона и Лотарингии. Они проклянут тот день и час, когда отправили пятилетнего Бастарда домой, вместо того чтобы утопить его.

Неррон оставил человекопса и работника с кухни при Луи. Слишком уж много от них шуму, да и мозгами они совсем не доросли до такого противника. Молоку-На-Губах он приказал отвязать чертовых кляч и прогнать их в лес. Было бы слишком унизительно, если бы Бесшабашный улизнул от него подобным образом.

Неррон стоял в тени деревьев, так что из-за двери сарая его не было видно. Ни глазами, способными видеть в темноте, ни кожей, черной как ночь, Бесшабашный не располагал. Но зато при нем бдела лисица, а чутье у нее не менее острое, чем у гоила.

Несколько поспешных шагов через двор. Спиной по стене хлева… Бесшабашного за дверью больше не было. Насколько гоил мог различить.

Кошки-мышки.

Он протиснулся в дверь хлева.

Тачка. Стог соломы. Хворост, связанный ведьмой для своей метлы. И, понятное дело, лисица: она может выскочить отовсюду. Неужели Бесшабашный выстрелит в него без предупреждения? Очень возможно. Хотя правила чести его, в отличие от Неррона, все же заботят. По слухам, у него довольно старомодные представления о чести, хотя сам он в этом, наверное, никогда не сознается.

Ну где же они?

На долю секунды Неррона охватило беспокойство: а вдруг они скрылись благодаря какому-нибудь очередному волшебству – но на территории темной колдуньи действовали только ее собственные чары. Одна надежда, что Лелу не даст Луи заснуть и тот прикроет, если что, вход в хлев.

В двери замешкался Водяной. Что? Никак он струхнул в темноте?

Ну, пошарь еще, дурачина!

Неррон ткнул саблей в хворост.

– А ты поднаторел в играх в прятки, как я посмотрю! – Голос шуршал, словно гранитная крошка. Сырость колодца засела у него в костях. – Мне бы только добыть сердце. И я оставлю вас с лисицей в покое.

Сам он, пожалуй, сдержит обещание, а вот за Луи, конечно, не поручится.

Мимо него прошмыгнул чертенок, а в стоге сена зашуршали крысы. Ничего себе уютное местечко, но в обществе лисицы, что и говорить, даже самый грязный деткоежкин хлев покажется романтикой.

Здесь. Он уловил чье-то дыхание.

Ты вот-вот сцапаешь его, Неррон.

А не понадейся он в свое время на волков, не было бы всех этих хлопот.

Шорох заставил его обернуться, но это оказался всего лишь водяной, угодивший ногой в ведьмину мышеловку.

Чешуйчатый болван!

Омбре стонал и изрыгал проклятия, высвобождая сапог из железных тисков. Шум отвлек Неррона всего на какую-то долю секунды, но этого оказалось достаточно. Гоил услыхал щелчок курка, даже не успев обернуться.

Бесшабашный стоял едва ли не в шаге от него и целился Неррону прямо в сердце. И где он прятался? Между стогами сена? К нему подковылял Омбре.

– Даже не думай.

Левая рука Бесшабашного была мокрой. А рукав пропитан кровью.

– Это что, плата за лечение твоего раненого друга? Какое благородство! – Неррон жестом остановил водяного. – Да, деткоежки режут без церемоний.

– Не беспокойся. Спустить курок я вполне в состоянии.

– Да, но сколько раз? Живым тебе отсюда точно не уйти. – Неррон окинул стремительным взглядом пространство позади него, но лисицы нигде не было. – Ну, выкладывай. Где у тебя сердце?

Бесшабашный улыбнулся.

Ах, Неррон, какой же ты остолоп!

51. Бег

Страх. И опять страх. Передышка между ними была слишком короткой.

Она так устала, что даже мех больше не приносил утешения. Свой страх Лиска испила до дна, но все еще продолжала его ощущать. Как дрожь у себя внутри.

Есть места, налипающие на сердце, словно плесень… Обшарпанный дом, где пахнет морем. Красная комната. Их просто невозможно вычеркнуть из памяти. Как бы быстро лисица ни бежала. Единственный, кто ее от всего этого защищал, был Джекоб.

Лиска хотела спать подле него. Быть с ним, ощущать его тепло, вытесняющее красную комнату из воспоминаний. А вместе с ней и дом, пропахший морской солью.

Но она должна бежать.

На шее у нее висит его жизнь.

Ничто на свете не весит тяжелее.

52. Хитрость и глупость

– Надо было спустить собак! Мой отец подсаживает лисят в псарню, чтобы легавые почуяли к ним вкус! Надо видеть, что они с ними вытворяют!

Каждый раз во время привала – все то же оголтелое хамство. Яблоко Белоснежки сделало Луи еще более непредсказуемым. Или это жабья икра на него так подействовала? Если бы не Лелу, Высочество пристрелил бы Бесшабашного, едва Неррон с ним вышел из хлева. Будущий король Лотарингии по натуре был таким же глупцом, как и на вид.

Нет, Неррон. Еще глупее.

– Лисы умнее собак.

Водяной сидел в траве и осматривал свою раненую ступню. Он намазал ее кремом, найденным в доме ведьмы, но чешуйчатая кожа вокруг раны побледнела, словно шампиньон.

– Вы с этим мерзавцем носитесь как с писаной торбой! – Луи с таким раздражением ткнул в костер шпагой, что искры ошпарили Неррону кожу. – А он целыми неделями водит нас за нос! Ты что, забыл, чему ты обучался в качестве телохранителя моего отца? – обрушился он на Омбре. – С пленниками, воображающими себя умнее всех, он наказывал вам обходиться совсем по-другому!

Омбре натянул сапог на больную ногу.

– Приведи-ка его! – приказал Луи.

Водяной молча поднялся, но Неррон заступил ему дорогу:

– Это мой пленник!

– Да что ты говоришь? И с каких же это пор?

Луи выпрямился. Он слегка покачивался, но заносчивость в его лице была поистине королевская. Каждый вечер Омбре привязывал Бесшабашного к колесу кареты. Неррон вообразил себе, как подменяет его на Луи и нахлестывает лошадей. Водяной протиснулся мимо него и заковылял к карете.

От кровопускания Бесшабашный был все еще бледен, а на мягкой коже у него осталась пара кровавых узоров Синей Бороды, но лицо его по-прежнему хранило выражение дерзости и бесстрашия, с каким он встретил волков.

Он настойчиво протянул Неррону связанные руки:

– Водяной затягивает веревки так туго, что у меня немеют пальцы. Почему бы вам вообще не снять с меня эти путы? Бежать я не намерен.

– И в самом деле, почему нет? – Луи стер с губ бархатным рукавом жир. Двух кроликов, подстреленных человекопсом, он умял почти без остатка. – Знаешь, что сделает мой отец со шпионом из Альбиона?

Бесшабашный бросил на Неррона развеселый взгляд. «Вот тебе на, шпион! – говорили его глаза. – Ты у меня в долгу, гоил».

– Ах, это… Это так, подработка, – произнес он громко. – Я, собственно, как и гоил, охочусь за сокровищами, и, боюсь, во имя этой охоты нам следовало бы держаться вместе. У вас – голова и рука. У меня – сердце, и коль скоро одного этого обстоятельства не довольно, чтобы сохранить мне жизнь, так порасспросите-ка карликов, где находится труп Гуисмунда.

Ох и хитрая же бестия.

Луи потребовалось несколько секунд, чтобы вникнуть в слова Бесшабашного. Принца так качало, что он, споткнувшись, чуть не рухнул в костер. Лелу кормил его три раза в день жабьей икрой (водяному то и дело приходилось уходить на несколько часов, чтобы добыть ее), но к вечеру ее действие ослабевало. А кроме того, от Высочества опять разило эльфовой пыльцой.

– Ты, видно, запамятовал, кто перед тобой! – Луи собрал все силы, чтобы произвести грозное впечатление.

Бесшабашный сделал намек на поклон:

– Луи Лотарингский. Я работал на вашего отца, вы, полагаю, этого не помните. Тогда ему потребовалось противоядие от любовного зелья. Ваша кузина была преступницей, а вы – жертвой. Кажется, она вас обратила в лягушку?

– Эту историю распространили ненавистники моего отца! – Луи чуть не подавился собственным языком от ярости. – Говорил я, не надо было оставлять твоего друга у ведьмы! Ты давным-давно уже свистнул бы назад лисицу, если бы водяной поотпилил ему пальчики один за другим!

– Принц! – Неррон не разобрал, что прозвучало в голосе Лелу – изумление или возмущение.

Луи и бровью не повел.

– Зови ее назад! – выпалил он. – Сейчас же! Или я прикажу водяному отрезать пальцы тебе! Мой отец обычно начинает с большого.

Он подал знак водяному. На чешуйчатом лице Омбре никак нельзя было прочесть, что он думает по поводу такого приказа, но он вынул нож.

– Вызвать назад? Но как же это сделать? – с наигранной наивностью спросил Бесшабашный. – Лису отделяют от нас уже многие мили. Лапы ее быстрее, чем ваша золотая карета. Она дожидается меня в Мертвом Городе. Спросите гоила. Я уверен, что арбалет там. И готов поспорить на сердце, что вы без меня и без гоила в этих руинах и трех шагов не сделаете.

Лицо Луи побелело, как свернувшееся молоко.

– Черт с ними, с пальцами! – зашикал он на водяного. – Перережь ему глотку.

Омбре колебался. Но в итоге приставил нож Бесшабашному к горлу.

Довольно.

Неррон схватил Луи и поволок за собой.

– Вы что, не слышали? – шипел он. – У него не только сердце! У него – труп Гуисмунда. Какая, вы думаете, польза от головы и руки без трупа? Давайте приканчивайте его, но тогда сами будете объяснять вашему папаше, отчего мы не нашли арбалет!

Луи уставился на него с враждебностью, тем самым давая понять, что следующим, кому по его приказу отпилят пальцы, будет Неррон.

С гоилом шутить не стоит, Высочество.

– Он оскорбил меня! Убейте его! Сию же минуту!

Водяной смотрел на них, по-прежнему приставив нож к горлу Бесшабашного. В безвыходных ситуациях мать Неррона возносила мольбы к королеве-колдунье, жившей в Медной горе и носившей малахитовое платье. Сейчас Неррон помолился бы ей об искре здравого смысла для кронпринца, но спасение внезапно подоспело от Лелу, стоявшего рядом с Луи.

– Мой принц! – торопливо зашептал он ему с улыбкой миротворца. – Боюсь, что гоил прав. Даже ваш батюшка до сих пор вынужден был сотрудничать с врагами. Покарать Бесшабашного вы сможете и потом.

Луи наморщил лоб (трогательно, как кожа людей собирается в складки, когда им приходится шевелить извилинами) и бросил на пленника мрачный взгляд.

– Ну так и быть, оставь его до поры в живых! – приказал он водяному. – Но веревки все же затяни-ка потуже.

53. Как-нибудь

Лисица сбилась со счета, сколько дней она провела в пути, пока не достигла гор, где лежал Мертвый Город. Слишком много.

Лисью шкуру снимала она лишь для того, чтобы урвать несколько неспокойных часов сна. Человеческое обличье возвращало воспоминания, но она ловила себя на мысли о том, что ей недостает ветра, скользящего по обнаженной коже. Тосковала она и по своему более женскому сердцу. Зверь, человек – лисица, женщина. Непонятно, чего же в ней все-таки больше. Или чего она больше желает.

Валианту она отправила с железнодорожной станции телеграмму. Старик, служащий телеграфа, смерил ее недоверчивым взглядом, словно распознал под крадеными платьями лисью шерсть.

Карлик предложил встретиться в одной горной деревушке неподалеку от Мертвого Города. С рыночной площади виднелись руины: разрушенные башни, купола, стены, сгрудившиеся на склоне горы, словно куча костей. Над мертвыми улицами нависли темные тучи. Они простерлись над всей долиной, и Лиска, остановившись перед трактиром, где Валиант назначил ей свидание, ощутила их холодящую тень.

Козьи рога над входом призваны были отгонять духов, которых опасались в этой местности: тоггелов[3], свечных призраков, горных ведьм… На них сваливали вину за каждую мертвую козу, за каждого больного ребенка, хотя в большинстве своем они даже и вполовину не обладали теми вредоносными качествами, какие им приписывались, но в этих горах страх разросся, как сорняк.

Взгляд, брошенный хозяином на Лиску, когда она вошла в темный трактир, был таким же сальным, как и его фартук, и она порадовалась, что Валиант не заставил ее долго ждать.

– Ты бледна как смерть! – воскликнул он, пододвигая стул к столу, который хозяин держал нарочно для гостей-карликов. – Надеюсь, что Джекоб выглядит еще хуже. Показать тебе телеграммы, что слал мне этот хитрец? «Пока никаких следов… я тебе сообщу… эта охота может затянуться на годы…» Знаешь что? По мне так пусть гоил его хоть в кандалах сюда приводит!

Устала. Так устала…

Хозяин принес ей чаю, а ребенку за соседним столом – стакан молока. При одном виде белой жидкости у Лисы задрожали руки.

– И что у тебя, к дьяволу…

Валиант схватил ее за руку и пораженно вперился в ее стертые кисти. Шрамы от цепей Труаклера она будет носить на запястьях до конца жизни. На глазах ее навернулись слезы, но она их вытерла. В них было так же мало проку, как и в тревоге за Джекоба.

Ты вызволишь его. Как-нибудь. Но как?

Валиант протянул ей носовой платок с вышитыми на нем инициалами «Э. В.».

– Только не говори мне, что боишься за Джекоба! – Карлик с презрением покачал головой. – Гоил и пальцем его не тронет! Джекоб непотопляем. Я знаю, что говорю, в конце концов, однажды я уже сам рыл ему могилу.

Воспоминания не принесли ничего хорошего. Джекоб уже часто обводил смерть вокруг пальца. «Но не на этот раз», – нашептывал ей какой-то голос.

Цыц.

Детка за соседним столом пила свое молоко. Лиска хотела было отвернуться, но все же принудила себя смотреть дальше. Еще не хватает начать шарахаться от моли и от цветов!

Ветер распахнул одно из окон, разбросав по деревянным столам зерна шиповника. Хозяин с озабоченным видом закрыл окно и завел беседу с одним из крестьян. Селянин рассказывал об оползнях и утонувших овцах – а еще о том, как один сумасшедший, из тех, что поселились в Мертвом Городе, утром явился к нему на двор и провозгласил конец света. Их называли проповедниками, мужчин и женщин, утративших среди руин рассудок и веривших, что покинутый город есть преддверие рая. Один из них повстречался Лиске при входе в деревню. Свои наряды они оснащали множеством осколков стекла и полосок стали, результат выглядел как безумная пародия на доспехи.

Крестьянин бросил на Валианта мрачный взгляд.

– Видишь ты вот это? – процедил карлик Лисе, ответив на взгляд своей златозубой улыбкой. – В плохой погоде они винят рудники. Если бы эти простофили-козопасы знали, как недалеки они от истины. С тех пор как мы натолкнулись на склеп, не только погода выкидывает коленца. В шахтах – одна авария за другой. Повсюду всплывают эти проповедники и несут чепуху о конце света, крестьяне запирают скот в хлеву и шушукаются о пробуждении Мертвого Города к жизни.

Лиска провела рукой по ободранному запястью:

– Куда ты дел мумию?

Валиант вскинул вверх ручки, словно обороняясь. Маленькие, как у ребенка, но все же достаточно сильные, чтобы согнуть железо.

– Не все сразу! Джекоб мне заместо брата, но сторговаться нам не мешало бы заново. То, что этот дурачина угодил в ловушку, вызовет дополнительные расходы!

– Заместо брата? Да ты продашь Джекоба за серебряные ноготки любого дупляка! – зашипела Лиска через стол. – Не удивлюсь, если ты вдруг и с гоилом скорешишься только потому, что он тебе посулит более солидные комиссионные!

Эта мысль вызвала на лице карлы польщенную улыбку. Любой намек на свою изворотливость он воспринимал как комплимент.

– Нам следовало бы обсудить все эти темы в более приватной обстановке, – проурчал он. – У дверей дожидается мой шофер. «Шофер»… – он многозначительно подмигнул Лиске, – чудесное слово, не правда ли? Звучит куда современнее, чем какой-нибудь там «извозчик».

Когда они вышли на улицу, ветер едва не сдул у карлы с головы его до смешного высоченный цилиндр. Стены домов, притаившихся в тени горы, потемнели от ливня. Шофер, с беспокойством стирающий капли дождя с темно-зеленого лака непомерно огромного лимузина перед трактиром, был, понятное дело, человеком. Безлошадное транспортное средство на деревенской улице выглядело еще более чужеродным, чем те экземпляры, которые Лиска видела в Виенне.

– Впечатляет, а? – произнес Валиант, пока шофер спешил к ним с зонтиком. – Я – человек будущего! Скорость пока еще неубедительная, но взгляды, которые пожинаешь во время езды, делают эту штуку очень даже стоящей.

Шофер держал над Лискиной головой зонтик, хотя ветер его чуть не вырвал у него из рук. Он помог карлику взобраться на высокую подножку.

– Что бы ни было причиной такой погоды, – пригнулся Валиант к Лиске, когда, поеживаясь, опустился рядом с ней на коричневое кожаное сиденье, – а в этой холодрыге сохранять безголового короля свеженьким гораздо легче.

54. Одно ремесло

Бастард являлся каждую ночь – едва только он сменял караульного, а остальные засыпали. Он приносил Джекобу поесть, а иногда даже немного вина, оставшегося от трапез Высочества.

«Как ты пробрался через лабиринт? Как выжил Ханута в пещерах троллей? Доводилось ли тебе когда-нибудь находить свечи, чей свет вызывает железного человечка?»

В первую ночь Джекоб либо отмалчивался, либо врал. На вторую ему это прискучило, и он взял моду отвечать вопросом на вопрос: «А ты, как ты нашел руку? Как ты вычислил, где сможешь меня поймать и отнять голову? Где водятся ящерицы, из кожи которых пошиты ваши бронежилеты?»

Оба жили одним и тем же ремеслом.

Разумеется, Бастард вывернул ему карманы, и Джекоб впервые в жизни порадовался, что золотой платок больше не нес службу с прежней исправностью, когда гоил потер его каменными пальцами. Неррон. Только имя, как и у всякого гоила. На их языке оно значит «черный». Кто дал ему это имя? Его мать, желая затушевать малахит, прожилки которого проступали сквозь его кожу, или Ониксы, имевшие обыкновение топить своих бастардов? Неррон подробно изучил и визитку Ирлкинга, но в его пальцах она показывала только имя.

Неррон поднес к глазам шариковую авторучку – Джекоб носил ее с собой, чтобы не мучиться с перьями или старомодной самопиской, бывшими в ходу в Зазеркалье.

– А это для чего?

– Чернила желаний.

Джекоб положил в рот немного мяса, которое принес ему гоил. Водяной, вопреки указаниям Луи, все же ослабил ему веревки. Жучишка, по всей очевидности, – единственный, кто предан принцу беспрекословно. И все-таки недооценивать Луи было бы просчетом. В чертах его сквозила та же ушлость, что и у папаши, пусть даже он не унаследовал и половины отцовской смекалки.

– Чернила желаний? – Бастард положил авторучку в карман. – Ни разу не слышал.

– Все, что ты ею напишешь, когда-нибудь сбудется.

А что, удачная выдумка. По слухам, где-то на востоке имелось гусиное перо, которое именно этим и славилось.

– Когда-нибудь?

Джекоб пожал плечами и вытер жир со связанных пальцев.

– Все зависит от желания. Одна-две недели…

До тех пор, будем надеяться, наши пути разойдутся. Они уже четыре дня были в дороге. Ведьма должна была бы уже вылечить Доннерсмарка. Конечно, есть риск, что она укокошила его или обратила в насекомое, но взять его с собой, не дав ей завершить колдовство, означало для него верную смерть.

Каждую ночь они останавливались в какой-нибудь пещере. Гоил находил их повсюду, и Джекоб был за это ему очень признателен. Ночи по-прежнему стояли морозные, и он мерз даже под одеялом, которое ему приносил Бастард. Рука ныла от ведьминого ножа, горели порезы от шпаги Труаклера, но не раны, а страх за Лиску не давал ему заснуть. Снова и снова перед его глазами возникало ее изможденное лицо.

Ты требуешь от нее слишком многого, Джекоб.

Слишком многого… Как часто страх был единственным его подарком: все, вместе пережитое, вместе завоеванное, было связано только со страхом и ни с чем другим. В хлеву у деткоежки все позабылось. Он жаждал лишь одного – защитить Лису. Но, как это часто бывало с ними, именно ей опять пришлось выручать его.

– А ты, наверное, тоже хотел бы, чтобы мы решили это дело без посторонних? – Гоил приглушил голос, хотя трое остальных, казалось, были погружены в глубокий и крепкий сон. – Никаких высочеств, никаких жуков, никаких водяных и даже никаких лисиц… только ты да я – соперники?

– Принц может пригодиться.

– Для чего?

– Он родственник Гуисмунда. Что, если для того, чтобы проникнуть во дворец, у одного из незваных гостей должна в жилах течь кровь Истребителя Ведьм? В конце концов, ведь это для его детей…

– Да, я тоже об этом думал. – Бастард посмотрел на летучих мышей, метавшихся под сводами пещеры. – Но мне ненавистна мысль, что я должен тащить на себе пустоголового аристократишку до самого конца. Нет! Всегда есть другой выход.

Джекоб закрыл глаза. Лицо гоила настойчиво напоминало ему о нефритовой коже брата, и это было невыносимо. Даже пещера, где они находились, была точь-в-точь как та, где они с Уиллом поссорились.

Внезапно в его груди вновь всколыхнулась боль, и он едва смог подавить крик, вот-вот готовый сорваться у него с губ.

Проклятье.

Он прижал связанные руки к груди.

Сейчас пройдет. Сейчас пройдет. В который уже раз? Вспоминай, Джекоб! В пятый. Это в пятый раз. Еще один укус. Вряд ли от сердца осталось слишком много.

– Что с тобой? – Бастард озабоченно глядел в его искаженное болью лицо. – Это Луи тебя чем-то напоил?

Джекоб улыбнулся бы, если бы у него на это хватило сил. Не столь уж и необоснованное подозрение. Королевский дом в Лотарингии издавна славился традицией отравлять врагов.

Бастард отодрал ему руки от груди и разорвал рубашку. Моль сделалась уже совсем черной, как ониксовая кожа Неррона, а красная кайма вокруг ее украшенных черепами крыльев напоминала свежую кровь.

Неррон отпрянул, словно боялся заразиться.

Джекоб в изнеможении оперся спиной на стену пещеры. Боль отступала, но он, должно быть, являл собой жалкое зрелище. Значит, так представляла себе это Красная Фея, когда нашептывала ему имя своей сестры? Неужели она придумала все это, пока он ее целовал? Что он будет метаться, словно раненый зверь, расплачиваясь за ее боль своими страданиями? Пусть он разбил ей сердце, но она-то от этого не умерла.

Да у нее и нет никакого сердца, Джекоб.

Неррон выплеснул вино, которое он принес Джекобу, и вместо него наполнил бокал какой-то коричневой жидкостью.

– Пей понемножку, – проинструктировал он Джекоба, перед тем как вложить бокал в связанные руки. – Сомневаюсь, что ваши желудки приспособлены к гоильской выпивке.

На вкус питье было как подслащенная лава.

Бастард снова закупорил бутылку.

– Приходится следить, чтобы бутылку не нашел Луи. А то упьется насмерть, и отец его меня за это четвертует. Это проделки Темной, да? Я-то все гадал, как тебе удалось у нее из-под носа увести братца. – Он спрятал бутылку обратно в сумку. – Третий выстрел… Так арбалет тебе самому нужен! А что, если это только сказки?

– Все остальное я уже испробовал.

Джекоб с трудом сделал еще один глоток гоильского спиртного. Согревало оно лучше, чем любое одеяло.

– Яблоко? Источник?

– Тоже.

– А как насчет крови бутылочного джинна? Того, с Севера. Довольно-таки опасное предприятие, но…

– Не помогло.

Бастард покачал головой.

– Разве вас матери не учат, что от фей лучше держаться подальше?

– Моя мать в феях не разбиралась.

Любопытство в золотом взгляде Джекоб оставил без внимания. И что с ним такое? Никак он намерен поведать гоилу историю своей жизни? Еще один укус… Может статься, он умрет раньше, чем увидит Лиску. А он-то всегда думал, что она окажется рядом, когда он будет при смерти. Не Уилл и не фея. А Лиса.

Неррон поднялся.

– Надеюсь, ты не настолько глуп, чтобы полагать, что теперь я из благородства уступлю тебе арбалет.

Джекоб запахнул рубашку, пряча отпечаток моли.

– Ты его еще не нашел.

Гоил улыбнулся.

«Я найду его, – говорил его взгляд. – До тебя. А ты – умрешь».

– За каким сокровищем ты бы отправился после этого? Если бы, конечно, за тобой не следовала по пятам смерть?

Да, Джекоб, за каким?

Он даже сам удивился собственному ответу.

– За волшебными часами.

Бастард почесал свою растрескавшуюся кожу.

– Это я оставлю тебе. Разве есть такое мгновение, которое стоило бы останавливать?

Погрузившись в размышления, он провел рукой по скалистой стене, словно разыскивая в памяти момент, заслуживающий такого.

– А ты, что бы ты хотел найти?

Грудь Джекоба была все еще в онемении от боли.

Гоил долго молча глядел на него.

– Дверь, – произнес он наконец, – в другой мир.

Джекоб подавил улыбку.

– Правда? А этот что, так плох? И почему другой мир должен оказаться лучше?

Бастард пожал плечами и стал разглядывать свою руку с малахитовыми прожилками:

– Это все моя мать… Она мне рассказывала слишком много историй. В них миры были лучше.

Позади них храпел Луи. С каждым днем он становился все капризнее и вспыльчивее. Это только одно из побочных действий жабьей икры, как Джекоб слышал от Альмы. Другое – мания преследования. Но и то и другое и без того часто встречается у королевских детей.

– Ведь мне не так уж много надо! – продолжал Неррон. – Просто мир, где нет никаких принцев. И никаких лордов Ониксов. Без дупляков я бы тоже обошелся… Но зато в том мире обязательно должны быть глубокие пещеры, где никто не живет… – Он обернулся: – У каждого свои мечты, да?

55. Совсем не по плану

И где там этот дворец? Луи отнял у Неррона подзорную трубу и направил ее на руины Мертвого Города. Их едва можно было разглядеть под темными тучами, висевшими между гор.

– Дворец стоял на возвышении над городом, – Лелу вычесал себе градину из жидких волосенок, – в конце улицы, там, где находились драконьи питомники.

Ясно, Жук мог начертить точнейшую карту Мертвого Города.

Человекопес привел Бесшабашного. Он связал пленнику руки за спиной и по приказу Высочества накинул дополнительно петлю на шею. Луи все еще порядком злился на Бесшабашного за то, что тот позволил себе поставить под сомнение его таланты в охоте за сокровищами.

– Запереть его в карете! – приказал он и принялся тереть красные глаза.

Человекопес повиновался с куда большей готовностью, нежели водяной. Он не упускал возможности обойтись с пленником еще хуже, чем со своими псами. Здесь – мимоходом пинок, там – локтем по ребрам, тут – удар прикладом ружья. Вот и сейчас человекопес так грубо толкнул его к карете, что Бесшабашный в кровь разбил себе лицо. Нельзя было не заметить, что Луи этой сценой залюбовался.

– Ну к чему? – накинулся на него Неррон. – От него есть прок, только пока он жив. Сколько раз мне еще объяснять?

Улыбка Высочества была зеленой от жабьей икры.

– Мне ничего объяснять не надо, гоил, – рявкнул он. – Я уже сыт по горло твоими объяснениями.

Неррон ощутил дуло пистолета, приставленное к спине. Судя по высоте, в позвоночник ему целился Лелу.

– Я уже сто раз говорил отцу! Всех гоилов следовало бы бросить в огонь поджариваться, пока не лопнет их каменная кожа. Но вот беда, старик вас боится! – Луи с презрением скривил рот. – Лелу говорит, ты каждую ночь точишь лясы с Бесшабашным и подозрительно любезен с ним. Но меня не проведешь. Что у тебя на уме? Не сговорились ли вы пополам провернуть все дело, а арбалет потом сообща продать Альбиону?

Человекопес рывком завел Неррону руки за спину, а Молоко-На-Губах навел пистолет на водяного. Кухонный работник был так же глуп, как и могуч, но при этом на удивление хорошо стрелял.

Луи скользнул по Неррону взглядом, в котором сквозила не только вся спесь его происхождения, но и упрямство семнадцатилетнего, к тому же считавшего себя бессмертным. Опасная смесь.

– Я найду арбалет для моего отца, – провозгласил он, а Человекопес тем временем крепко затянул Неррону веревки, словно хотел, чтобы каменная кожа гоила пошла трещинами. – И Альбион наконец перестанет делать вид, будто весь мир принадлежит ему. Но прежде по заслугам получат гоилы.

Ох, как бы все упростилось, если бы Неррон прикончил этого наследничка, а заодно и его учителишку прямо в Виенне.

Твое отвращение к убийству, Неррон, становится обременительным.

– Кто все это затеял? – Собственную ярость он ощущал, словно кровь на языке. – Лелу?

Жук польщенно покраснел:

– Ну что вы, что вы! Этот план полностью принадлежит его высочеству. – Он одарил Луи нервической улыбочкой. – Он еще не слишком опытен в охоте за сокровищами, но справедливо указал на то обстоятельство, что мы ищем оружие его предка. Я всего-навсего умолил его до поры не убивать вас с Бесшабашным, так как…

– …Так как нам еще предстоит выудить из вас, что вам известно по поводу… – человекопес оскалил зубы, такие же желтые, как и у его подопечных, – …исчезнувшего дворца… по поводу арбалета. И всем этим… по указанию принца займусь я. – Он обратил к Луи свою смиренную улыбку и отвесил неуклюжий поклон. – Собственно, обычно-то у нас водяной такими делами занимается, – добавил он, – но принц очень правильно сказал, что чешуйчатой морде можно доверять не больше, чем каменной.

– Ну будет, будет. И чего ты ему все это рассказываешь? – Луи сунул щепотку эльфовой пыльцы себе в нос. Запасы в его седельной сумке были поистине неисчерпаемыми. – Прежде всего надо отобрать у лисицы сердце. Запри гоила с Бесшабашным в карете.

Связать водяного им оказалось под силу только втроем. Они прикрутили его к колесу, как прежде Бесшабашного, а Неррона человекопес потащил дальше к карете.

– Принц верно говорит, гоил! – прорычал он ему на ухо, перед тем как захлопнуть за ним дверь. – Вас всех надобно бросить в огонь. Вот времечко настанет, когда он сядет на трон!

– Приведи-ка лошадей! – услышал Неррон голос Луи.

Принц уже еле ворочал языком.

Бесшабашный лежал на одной из скамеек, лицо его распухло от удара о стенку кареты.

– Это в твой план не входило, да? – поинтересовался он.

56. Гнев великанцев

И вот они на месте. Лиска шарахнулась от изгороди, выстроенной крестьянами, чтобы скот не заблудился среди заколдованных руин. Ветер, налетавший с мертвых улиц, бросал ей лед и град в лицо. Беда. Все вокруг вписывало это слово в ночь.

Людей, взобравшихся на заброшенную караульную вышку, Лиска уже видела за ведьминым сараем, но, когда они подошли ближе, она заметила, что гоила с ними нет. Как и Джекоба.

– Спокойно! – шепнул ей Валиант. – Это еще ничего не значит. Ровным счетом ничего.

Но Лиске казалось, что в сердце ей врезаются железные оковы.

Его с ними не было.

Они убили его!

Да нет же, Лисонька, нет.

Четверо. До зубов вооружены. Недоставало, правда, и водяного, зато при них имелись легавые, и Лиска порадовалась, что она не в лисьей шкуре. Один из чужаков был еще совсем юноша, другой едва ли выше ростом, чем Валиант. Луи Лотарингского Лиска узнала по портретам. Хотя на них он смотрелся значительно эффектнее. До Лиски донесся запах эльфовой пыльцы и жабьей икры, и вот уже принц осадил лошадь всего в нескольких шагах от нее.

– А ты никак лисицей будешь? – Полувопрос, полуутверждение. Голос Луи был таким же неприятным, как и его лицо. – Что, карлик единственное подкрепление, которое тебе удалось раздобыть?

Псарь издал лающий смешок.

Валиант обратил к Луи свою снисходительную улыбку. Для всякого карлика это и проклятие, и благословение одновременно – быть недооцененным вследствие своего роста.

– Эвенауг Валиант. С кем имею честь?

Отодвигая полу камзола, чтобы обнажить покрытый драгоценными камнями набалдашник сабли, Луи слегка покачнулся в седле.

– Луи-Филипп-Шарль-Ролан, кронпринц Лотарингский.

– Потрясающе! – ответствовал Валиант. – Но мы, карлики, – приверженцы демократии. Надеюсь, вы не примете это на счет вашего высочества. А помимо всего прочего, – он поискал глазами у принца за спиной, – о встрече мы, собственно, договаривались с гоилом.

Легавые внимательно следили за лисицей. Изменчивым обликом их не так легко провести, как людей.

– Где Джекоб? – спросила Лиса.

Она клятвенно пообещала карлику не вмешиваться, однако не могла больше терпеть неизвестность.

Принц воззрился на нее со смесью отвращения и вожделения, знакомой каждой женщине-оборотню.

– Где сердце? – рявкнул он вместо ответа. – Готов поспорить, ты прячешь его под платьем, как и твою лисью шкуру.

Собаки оскалили зубы, а Луи подал знак человекопсу.

Валиант повернулся в сторону караульной вышки и пронзительно свистнул.

От тени позади вышки отделились две грубо вытесанные фигуры. Одежду великанцев облепил град, и на Луи они глазели совсем не дружелюбно. Нигде, кроме Лотарингии, не встречалось столько великанцев, и нигде их не преследовали с большим остервенением. У Горбуна даже имелась коллекция их голов, которую он с гордостью демонстрировал во время важных государственных торжеств.

– Да, я все предусмотрел, – прокомментировал Валиант, пока Луи пытался усмирить взвившуюся от страха лошадь. – Я однажды уже имел сомнительное удовольствие вести дела с вашим батюшкой. И с чего бы мне относиться к сыну с бóльшим доверием?

Самый рослый великанец издал недовольное пыхтение, отчего одна из лошадей встала на дыбы.

Раздался выстрел. Стрелял человекопес. Он, наверное, перепугался за своих легавых, столь яростно облаивавших великанца, что тот даже притопнул на них со слоновьей весомостью. Пуля попала в широкий лоб гиганта, прямо посередине. Обрушиваясь, тело его погребло под собой как стрелка, так и его собак.

Другой великанец завопил от ярости.

Он выдернул принца из седла и начал трясти его, словно тряпичную куклу, свободным кулаком колотя вокруг без разбору. Молоко-На-Губах с его детским лицом он прикончил одним ударом. Лиска услыхала, как хрустнул хребет детины. Валиант увернулся только благодаря тому, что своевременно отскочил в сторону, а она сама прошмыгнула между обезумевших от ужаса лошадей и спряталась от неистовствующего великанца. Войдя в раж, он топтал ружье, убившее его товарища, до тех пор, пока от оружия не остались лишь металлические лохмотья, прилипшие к подошвам великанца, словно пожухлая листва. Потом он кинулся рядом с неподвижным телом на колени и, всхлипывая, принялся стирать кровь с продырявленного лба.

Недаром месть великанцев вошла в поговорку.

Луи лежал на утоптанной земле и был так же недвижим, как и работник с детским лицом. Жук подполз на четвереньках к своему господину и потрясенно вгляделся в его восково-бледные черты. Вслед за ним со стоном поднялся на ноги Валиант и выбранился на всех великанцев, вместе взятых.

Два бездонных кисета болтались на поясе принца. Лиска отстегнула их прежде, чем карлик успел присвоить добычу, и приставила дуло пистолета Жуку ко лбу.

– Где ваш пленник?

Луи зашевелился. Жук вздохнул с облегчением и провел своими паучьими пальчиками по его лицу.

– В карете, – проговорил он.

Его глаза заволокли слезы. Лиска так и не поняла, чего в них было больше, в этих слезах: страха или гнева.

Она поймала одну из лошадей, пропустив мимо ушей оклик Валианта.

По следу идти было очень легко. И стадо коров не могло бы наследить больше, но из-за черных туч, нависших над горами, даже Лискины глаза с трудом различили притаившуюся под елями карету. Водяного привязали к колесу. Отлично. Запах чешуи напомнил Лиске влажные гроты, где они с Джекобом разыскивали утащенных девушек. Заметив ее, он начал яростно рваться из своих пут, но Лиска прошла мимо, не обратив на него внимания.

Когда она открывала дверь в карету, у нее дрожали руки. Бастарда почти не было видно. Лишь глаза его блестели во тьме, словно золотые монеты. Лицо Джекоба было все в крови, но в остальном он был, по-видимому, невредим. Лиска разрубила ему веревки. Он, спотыкаясь, выбрался из кареты. Ей уже доводилось видеть его таким изможденным.

– Сколько раз?

Он провел рукой по опухшему лицу и вымучил подобие улыбки.

– Как я рад тебя видеть! Где Валиант?

– Сколько раз, Джекоб? Отвечай!

Ледяными пальцами он взял ее за руку.

Просто ночь очень холодная, Лисонька, это ничего не значит.

Но ей показалось, что в лице его она видит смерть.

– Остался только один укус.

Только один…

Дыши, Лисонька. Вдох – выдох.

Она вынула из рюкзака оба кисета, которые отняла у Луи. Вместе с ними она протянула Джекобу и кожаный мешочек с сердцем. На этот раз он ответил улыбкой куда более бодрой.

– Ты и сама усталой выглядишь. – Джекоб потрепал ее по щеке. – Хорошо, что все это скоро кончится, правда? Так или иначе.

Он распределил мешочки по карманам пальто и заглянул в карету.

– Желаю удачи в следующей охоте, – услыхала Лиска его голос. – Такая дверь существует. По ту сторону от нее ни Ониксов, ни дупляков, а вот принцы имеются. Правда, лишь немногие из них носят корону.

– Развяжи меня! – хрипло взмолился гоил. – Давай раз и навсегда потягаемся, один на один, кто из нас лучше!

Джекоб отошел.

– В другой раз, – произнес он. – Проигрыш я позволить себе никак не могу.

– Ты бы уже давным-давно проиграл, если бы лисица вечно не спасала тебе шкуру! – Голос гоила звучал так, словно он вот-вот задохнется от ярости.

– Верно, – согласился Джекоб. – И давно мне известно.

И он захлопнул дверь кареты.

57. Голова. Рука. Сердце

Великанец уже прикрыл тело своего собрата камнями. В ногах мертвеца в качестве жертвоприношения он сложил другие тела: работника с кухни, человекопса и обеих легавых. У стены караульной вышки связанные и с кляпом во рту лежали Луи и Жук, которым посчастливилось пережить его гнев. Валиант с недовольным видом ходил перед ними взад и вперед.

– Вот, полюбуйся! – метнулся он навстречу Джекобу. – Что ты мне здесь опять за кашу заварил? Кронпринц Лотарингский! К счастью, он еще дышит, но Дроздоборода теперь можно вычеркнуть из списка покупателей арбалета. Неужели тебе мало было императрицу во враги записать?

Лиска, прежде чем соскользнуть с лошади, еще раз крепко обвила Джекоба руками. Ее тепло звучало словно обещание.

Все будет хорошо.

Он спрыгнул с седла, пропустил мимо ушей ворчание Валианта и подошел к ограде вокруг руин. Мертвый Город. Совсем не то место, на которое хочется взглянуть поближе. Даже Ханута предпочитал обходить его стороной. Джекобу показалось, что он слышит голоса: кто-то мурлыкал себе под нос какую-то мелодию, потом ее прервали пронзительные крики. Наверное, спятившие, обитавшие среди руин, догадывались, что эта ночь станет особенной. Согласно поверьям, довольно только притронуться к разрушенным стенам, чтобы утратить разум. Джекоб поискал глазами путь вдоль мертвых улиц, ведущих в гору. Некогда этот город насчитывал тысячи жителей. Джекоб видел лестницы и мосты, развалившиеся церкви, дома и башни, в чьих пустых глазницах мельтешили сонмы блуждающих огней, видел обрушившиеся замки, на чьих стенах свили гнезда чумные зяблики, единственный вид птиц, способный выжить в подобной местности. Если дворец действительно появится, путь будет неблизкий, а Джекоб с каждым вздохом ощущал, как покидает его жизнь.

– Я слыхал, гоил еще жив? – К нему подошел Валиант. – И чего ты его не пристрелил? Конкуренция оживляет рынок?

– По части пристрелить я не так скор на руку, как ты, запамятовал?

Джекоб поглядел на караульную вышку.

Лиска ждала в дверях.

– Ты уже распорядился, чтобы тело доставили сюда?

– А как же! – Валиант издал снисходительный вздох. – Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, скольких трудов все это мне стоило! Вахтеру-великанцу в склепе я отсыпал запас эльфовой пыльцы, которого хватило бы на год, а с двумя другими мне вообще пришлось подписать трудовой договор, чтобы дотащить сюда гроб. Перед карликовым советом я пустил в ход все свое актерское мастерство, делая вид, что по поводу исчезновения тела негодую так же, как они.

Я отложил все свои дела, чтобы поспеть сюда.

Я требую арбалет! Я хочу сколотить на нем состояние! И уже подумываю самолично отправиться в Альбион, как только ты его добудешь. Ведь, в конце концов, Уилфред Морж – наш потенциальный покупатель, ты так не считаешь?

– Вне всякого сомнения, – поддакнул Джекоб.

Хорошо, что Валиант не знает ничего об обещании, которое Джекоб дал Роберту Данбару. Главное, чтобы карлик не пристрелил охотника, если арбалет действительно спасет ему жизнь.

Внутри караульной вышки, за исключением нескольких заржавевших пик и останков козы, закончившей свои дни меж ее стен, ничего не было. Тело Истребителя Ведьм лежало в простом деревянном гробу, в каких карлики хоронили попавших в аварию горняков.

Лиска помогла Джекобу приподнять крышку.

В неприхотливом гробу одеяние безголового мертвеца выглядело еще изысканнее.

Лиска посмотрела на него.

Да, эта охота затянулась. Но все-таки сюда они пришли вместе. Как и поклялись тогда, в крепости Валианта. Больше шести лет это «вместе» определяло и его, и ее жизнь. За это время вряд ли была хоть одна передряга, в которой Лиска не принимала бы участия. Его вторая тень… Между тем она стала несравнимо бóльшим, чем просто тень. Никогда прежде он не ощущал этого отчетливее, чем в последние месяцы. Она сделалась его частью, неотделимой от него. Голова, рука, сердце.

– Чего ты ждешь?

От нетерпения Валиант приподнялся на цыпочки в своих сшитых на заказ сапогах. У них были не только высоченные каблуки, но и подошвы, делавшие его выше ростом. Карликовые сапожники весьма поднаторели в том, чтобы прибавлять своим заказчикам пару лишних сантиметров.

Сначала Джекоб извлек из кармана кисет, где лежала рука. Как и в случае с головой, прикоснувшись к мертвой коже, он почти ничего не ощутил, и на один миг им овладело беспокойство, что чары Гуисмунда за столько столетий утратили свое действие.

Скоро это прояснится, Джекоб.

На ногтях сохранились остатки позолоты, но плесень не проступила, как это обычно происходит с руками чародеев. Возможно, Гуисмунду удалось найти способ оградить себя от этого побочного эффекта. Постоянно пить ведьмину кровь вообще даром не проходит. Она пагубно действует на мозг и вызывает сильнейшие галлюцинации. Все чародеи в один прекрасный день сходили с ума. Если верить виеннским архивам, Гуисмунд задолго до смерти перестал доверять даже самым преданным своим рыцарям и казнил без разбора и врагов, и друзей, сажая их в золотые клетки на стенах дворца, где они умирали голодной смертью.

РУКА НА ЮГЕ.

Джекоб склонился над мертвым. Рука была каменной и холодной, но она приросла к обрубку предплечья, словно он заново собрал чудовищную куклу.

От влажного и холодного, как метель, ветра, ворвавшегося сквозь окна башни, заметался огонь в фонаре, который Лиска держала над гробом.

Джекоб открыл кожаный мешочек, где хранилась цепочка с сердцем, и приподнял рубашку на теле, пока не показалось оправленное в золото отверстие на груди мертвого. Черное сердце, его носила внучка Рамея на своей белой шее. Снимая драгоценность с цепочки, он не ощутил ничего, кроме легкого тепла. Как будто его прикосновение было воспринято с благосклонностью.

СЕРДЦЕ НА ВОСТОКЕ.

Оно пришлось как раз впору к окаймленному золотом отверстию, словно у Гуисмунда в груди уже при жизни бился камень. По всей вероятности, так оно и было.

Гоил держал голову в том же кисете, что отнял у Джекоба.

ГОЛОВА НА ЗАПАДЕ.

Когда Джекоб вынул голову, лицо мертвеца было таким же застывшим и безжизненным, как рука, но стоило ему присоединить ее к обрубку шеи, как покрытые позолотой губы разошлись.

Хрип, вырвавшийся из зияющего рта, напоминал последний вздох умирающего. Розовая кожа трупа сделалась серой, а лицо начало на глазах распадаться, словно было слеплено из золотого песка. Шея, руки – все тело превращалось в пыль. Даже одеяние у них на глазах рассыпалось в прах, пока гроб не оказался наполненным только грязно-серым порошком, смешанным с несколькими соринками золота.

– Что за черт…

Валиант ошарашенно воззрился на содержимое гроба, но Джекоб с облегчением вздохнул. Чары Истребителя Ведьм все еще действовали и искали себе новое место, словно птица, выпущенная из клетки.

Лиска стояла у окна и смотрела на руины.

Над Мертвым Городом из ночи начала выкристаллизовываться тень. Лишь постепенно она приобретала определенные очертания, поскольку все, что из нее возникало, было исполинских размеров. Башни, бойницы, стены. Поначалу они оставались прозрачными, подобно грязному стеклу, но потом мало-помалу отливались в камень, тусклый, словно пыль, которая наполняла гроб.

Дворец, прораставший сквозь ночь, будто каменный чертополох, был построен совсем не для того, чтобы потрясать своей красотой. Его единственным назначением было наводить ужас. На башнях с заостренными зубцами уже издали можно было разглядеть клети, где гибли от голодной смерти друзья и враги Гуисмунда, ниже Джекоб увидел Железные ворота. Если в историях, передававшихся из уст в уста со времен Истребителя Ведьм, имелась хоть капля правды, эти ворота пробуждались к жизни, стоило в них постучаться врагу. Охотник за сокровищами, вознамерившийся похитить арбалет Гуисмунда, вряд ли мог считаться другом.

Сначала еще надо добраться до ворот, Джекоб.

Где-то там снаружи великанец продолжал нагромождать камни на тело своего товарища. Чем выше становилась куча, тем больше почета мертвому. Всякий, будь то друг или родственник, приходя на могилу великанца, клал на нее еще один камень, так что могильные памятники иногда достигали высоты небольшого холма.

Принц все еще был без сознания. Великанец поразвлекся с ним от души, но он выживет. Джекоб не знал, хорошо это или плохо. Ничего особенно утешительного в мысли о Луи, сидящем на троне, он не находил.

– Его отец скормит вас собакам! – причитал Лелу тоненьким голоском. – Ваши сердца ему подадут на завтрак…

– …А из нашей кожи он скрутит сигареты. Понятно.

Джекоб вынул нож и склонился над Луи. Лелу наблюдал за ним в безмолвном ужасе, словно язык проглотил.

– Да, и правда досадно, что он не может составить нам компанию, – проговорил Джекоб, отрезая несколько прядей от пепельных волос Луи. – Голову даю на отсечение, что его Железные ворота встретили бы куда приветливее, чем меня.

– На что это нам сгодится? – спросил Валиант. – Хочешь продать по пряди каждой девчонке, что молится на его портреты и воображает себя королевой Лотарингской?

Джекоб так ничего карле и не ответил. В этот миг он был как никогда благодарен Альме за то, что она научила его вещам, которые ведьмы, как правило, держат от людей в тайне. Однажды она отрезала ему волосок и обвила им свой костлявый палец.

«Вот это говорит о тебе больше, чем вся твоя кровь, – сказала она. – Каждый отдельный волосок рассказывает, кто ты и откуда пришел. Но вы, люди, оставляете их повсюду на щетках и расческах, не отдавая себе отчета в том, что уже несколько прядей позволяют врагу положить себе в карман весомую часть вашего существа. Для ведьмы достаточно одного волоса, упавшего с твоей головы на пол парикмахерской, чтобы изготовить на пару часов твоего двойника».

На двойника не потянет. Но может быть, если у Джекоба будут волосы, ворота Гуисмунда примут его за отдаленного потомка. Во всяком случае, попытаться не грех.

– Вы не имеете права! – Голос Лелу срывался от бессильной ярости. – Какие там охотники за сокровищами? Да вы просто грязное ворье! Арбалет – собственность наследников Гуисмунда!

Джекоб встал.

– Это так. Но почему же тогда его дети не забрали арбалет? Как ты считаешь, Лелу? – Он сунул волосы Луи в одну из опустевших сумок. – Судя по всему, они даже не были в склепе. Или ты объясняешь это только тем, что Истребитель Ведьм был недостойным отцом, а под конец еще и свихнулся? Не потому ли они отреклись от него, что он, как о том ходят слухи, умертвил их мать? А может быть, они были слишком увлечены враждой друг с другом?

Арсен Лелу поджал бесцветные губы. Но желание потрясти своими познаниями, как и ожидалось, он подавить не смог.

– Они думали, что отец хочет их убить! – прогундосил он. – Именно потому они ни разу не были в склепе. Потому и не пытались искать арбалет. Они были убеждены, что Гуисмунд найдет способ их прикончить.

Валиант недоверчиво хрюкнул.

– С чего бы это ему понадобилось? Ведь ему нужны наследники.

Лелу лишь насмешливо закатил глаза.

– Истребитель Ведьм был сумасшедшим. Он вообще никому не хотел отдавать свой трон. Даже своим детям. Он желал быть началом и концом мира!

Лиска подошла к Джекобу.

– Нам пора отправляться! – заметила она тихо.

Да, пора, но Джекоб погрузился в размышления о словах Лелу. Может, затея захватить волосы Луи и правда ничего хорошего не сулит. Он потащил Лиску за собой.

За спиной у них Лелу цитировал одну за другой все жуткие истории, когда-либо написанные о дворце и Мертвом Городе. Джекоб знал их все наизусть.

Он вынул из кармана цепочку, которую носила внучка Рамея, а до нее, вероятно, дочь Гуисмунда.

– Я достану тебе для нее кулон, – сказал он, надевая ее Лиске на шею. – Самый прекрасный, какой только найду во дворце Гуисмунда. Но позволь мне отправиться туда одному. Пожалуйста! Это слишком опасно. Обещаю вернуться с арбалетом.

Вместо ответа, Лиска приложила ему руку к груди, где сидела моль феи.

– Есть ли что-либо ужаснее, чем замок Синей Бороды? – спросила она. – Или чем дожидаться тебя здесь?

По знаку Валианта великанец выломал дырку в ограде.

Карлик протянул Джекобу две свечи.

– Не так-то легко было их добыть, – сказал он. – Твой долг растет, Джекоб. Я буду ждать вас здесь. Склепа мне вполне хватило, но не вздумайте меня провести! Если вы попытаетесь прикарманить мою долю, я достану вас из-под земли, и можете мне поверить, неприятностей я способен причинить побольше, чем Горбун.

– Я запомню, – сказал Джекоб и последовал за Лиской через пролом в ограде.

58. Опередили

У водяного сочилась бледная кровь из пальцев, пока он перерезал Неррону веревки. Чтобы освободиться, он содрал себе на руках целые пласты чешуи. Обрывки мяса оливкового цвета наверняка еще болтались на колесе кареты, но он не подавал виду.

Естественно, все оружие у них забрали.

Высочество тупее любой клячи, на которой ты когда-либо гарцевал, Неррон, и ты угодил в его ловушку.

Дворец они разглядели уже издали. Значит, карлик все-таки привез тело Гуисмунда. От ярости Неррону к горлу подкатила тошнота, и он направил подзорную трубу на караульную вышку, где должен был состояться обмен. Куча наваленных камней, подозрительно смахивавшая на могилу великанца, а перед ней – парочка убитых. Он не мог разобрать, кто это, но склонившегося над ними великанца нельзя было не заметить. Роскошный экземпляр. И что там такое, палач Горбуна их забери, произошло?

– Видишь, вон Луи!

Неррон был рад, что ненависть в голосе водяного была адресована не ему. Он покачал головой.

– Вот бы услышать, как переломится его королевский хребет… – прошелестел Омбре. – А потом долго-долго сдавливать ему горло, пока его идиотская физиономия не посинеет, как небеса.

Некоторые водяные тратили годы на то, чтобы отловить человека, обидевшего или обманувшего их. Омбре проявил с Луи чудеса долготерпения. Что до Неррона, ему было все равно, жив принц или мертв. Его занимал лишь один вопрос: есть ли среди мертвых Бесшабашный. Однако ответ не стоил того, чтобы мериться силами с великанцем.

Он заткнул подзорную трубу обратно за пояс.

Омбре любовался руинами: дворец возвышался над горой, словно каменная корона.

– У Истребителя Ведьм, помимо арбалета, имеются и другие сокровища, ведь правда?

– Надо полагать.

Омбре провел рукой по разодранным локтям.

– Если Луи там, он мой, – прошлепал он.

– А если нет?

Водяной обнажил зубы:

– Тогда будем надеяться, я найду достаточно золота, чтобы утешиться.

59. Мертвый Город

Повыветрившиеся фасады. Разбитые колонны. Полукружия арок. Лестницы, уводящие в никуда. Даже по остову Мертвого Города было заметно, каким великолепием он некогда блистал. Улица, по которой они шли, делала крутой поворот за развалины домов. Тишина среди руин была темной, как безлунная ночь. Первое увиденное ими лицо Джекоб принял за узор, за произведение очень талантливого ваятеля. Но они глядели отовсюду, изо всех тусклых стен, как ископаемые. Женщины, мужчины, дети.

Истории подтверждались. Гуисмунд захватил с собой в небытие целый город.

Он хотел, чтобы с его смертью все живое прекратило свое существование!

«Он желал быть началом и концом мира!» Мудрый Жучок.

Истребитель Ведьм загнал жителей в каменную кладку их домов. Что погубило их? Его последний вздох? Или он испустил дух с проклятием на губах? Джекобу показалось, что он слышит голоса, гонимые ветром по пустынным улицам. Ветер вздыхал и стонал, кружил опавшие листья и вырывал облупившиеся камни из стен, которые отбеливал на протяжении столетий, словно кости. Мириады блуждающих огней окропляли их светом, несколько чумных зябликов поспешно выклевывали между развалившимися булыжниками мостовой свой корм. Помимо этого, на заброшенных, окаймленных мертвыми лицами улицах царила неподвижность.

Они прокладывали себе путь через развалины какой-то башни, как вдруг из-за руин одного памятника выскочил человек. Джекоб схватил его за руку прежде, чем тот успел полоснуть Лиску по спине проржавевшей косой. Его одежды были покрыты металлом и осколками стекла. Один из проповедников. У него был такой же невидящий взгляд, как и у мертвых на стенах. Шестеро других поджидали под триумфальной аркой, чей раскрошившийся мрамор когда-то прославлял победы Гуисмунда над Альбионом и Лотарингией. Сражались безумцы так ожесточенно, словно обороняли город живых, но, к счастью, их оружие было слишком старым, а сами они порядком истощены. Троих убил Джекоб, Лиска застрелила еще одного в тот момент, когда тот хотел толкнуть Джекоба на заколдованную стену. Оставшиеся бросились наутек, но через несколько шагов один из них остановился и стал проклинать их на диалекте местных горцев. Он кричал и кричал, пока Лиска не вспугнула его, выстрелив в землю под ногами безумца. Проклятие было суеверием, рожденным из бессильного страха настоящих чар, но на крик могло сбежаться еще больше оборванцев. Они обнаруживались среди руин повсюду. Некоторые просто стояли и смотрели вслед Джекобу и Лисе, другие бросали в них камнями. Третьи пускались за ними в погоню со ржавыми граблями и лопатами, умыкнутыми у крестьян.

Пришлось убить еще четверых, чтобы проповедники наконец оставили их в покое, но Джекоб был уверен, что еще множество поджидает его во дворце. Новые рыцари Гуисмунда… Джекоб задавался вопросом, чародейство ли, свившее гнезда в руинах, повелело безумцам охранять город, или обычный страх перед собственной кончиной вкупе с надеждой найти лазейку и улизнуть от неминуемого конца заманил их в эту резиденцию смерти.

Эта их надежда ненамного отличается от той, что привела сюда тебя, Джекоб.

Они медленно пробирались ко дворцу. Снова и снова дорогу преграждали развалины, упавшие мосты, разрушенные лестницы… Джекобу казалось, что он вновь заблудился в лабиринте. Но на этот раз Лиска шла с ним, и даже страх собственной смерти мерк в сравнении с тревогой за ее жизнь, которую он испытал в лабиринте Синей Бороды.

Руины вокруг них вырастали все выше, дотягиваясь до самого неба, погруженного в ночь. Некоторые стены напоминали решетку из камня. Драконий питомник. Эти клетки стояли прямо у подножия дворца. Улица круто карабкалась в гору, и Джекоб ощущал, как сильно истощили его короткие потасовки с проповедниками.

Ты умираешь, Джекоб.

Но слова, казалось, утратили свое значение. Наверное, он слишком часто повторял их про себя.

Еще один драконий питомник. В стенах вырисовывались теперь не лица, а огромные морды, зазубренные хребты, крылья и хвосты с шипами. Значит, Гуисмунд содержал под замком сотни драконов, чтобы использовать их во время войны. Вместо каменных глыб, обычной еды драконов, он бросал им крестьян и вражеских солдат, ведьм, троллей и карликов. Это делало их безумными, как коровы, которых кормят мясом.

Последний питомник. Улица перед ним была расщеплена надвое гигантскими когтями и заканчивалась гигантской лестницей, еще шире, чем та, что вела вниз к склепу Гуисмунда. Она поднималась в гору и была такой высокой, что на ее ступенях могла выстроиться целая армия для строевого смотра.

Сто ступеней до Железных ворот, а за ними сотня способов умереть.

Джекоб не помнил, где прочел эти слова. Он так ослаб, что едва мог вспомнить, как здесь очутился. Подъем на каждую новую ступень отдавался болью у него в груди, но Лиска шла бок о бок с ним.

Площадка, где лестница заканчивалась, была покрыта снегом, и темные облака нависали над нею так низко, что башни дворца исчезали в их дымке. На серых стенах висели золотые клетки, за прутьями все еще можно было видеть останки пленников Гуисмунда. Весь дворец выглядел так, будто был проклят только вчера, а не столетия назад.

Железные ворота блестели в стене, словно сургучная печать. Железо переливалось разными цветами, наподобие королевской кольчуги. Ни замка, ни засова, только фриз из черепов и герб, какой они уже видели в склепе.

Растерзанные тела, лежавшие перед воротами, были свежее, чем горестные останки в клетках. У некоторых обуглились руки или сгорели предплечья до самых локтей. У других имелись следы жутких укусов. Проповедники верили, что за воротами им наконец-то откроется вход в небеса, не зная, что стучатся в ворота чародея.

Тьма, поджидавшая при входе в склеп, за воротами, словно кулак, молотила направо и налево. У них же всего-то с собой и было, что прядь королевских волос да опыт Джекоба в охоте за сокровищами, накопленный им в Зазеркалье за последние двенадцать лет. Лиска оттащила одного из мертвецов с дороги.

А еще у тебя есть она, Джекоб.

Едва только Лиска приблизилась к воротам, как они начали накаляться, словно металл в горне кузнеца.

Джекоб вынул сверток с волосами Луи из кармана. Одна надежда, что ворота их примут за друзей.

Очень слабая надежда, Джекоб.

К свертку пристала визитка Ирлкинга.

Ни к чему тебе кудри принца.

Лиска заглянула Джекобу через плечо. Зеленые чернила продолжали выписывать дальше.

Тебе надо поторапливаться, мой друг.

Напрасно ты не пристрелил гоила.

Арбалет уже очень близко.

Друг. Никогда еще это слово не звучало более фальшиво. Джекоб взглянул на Железные ворота. Красная Фея тоже согласилась помочь. Он выбросил карточку и вынул локон принца из свертка.

На лестнице появился еще один проповедник. Лиска направила на него пистолет, но оборванец бежал дальше, пока не увидел трупы. Его вымазанное в грязи пальто было так плотно утыкано металлом и стеклом, что и в самом деле напоминало доспех. Врата в небо. Когда он остановился и, не веря своим глазам, воззрился на ворота, Лиска сшибла его с ног. Слишком долго они уже пробыли здесь. Еще пара часов, и они тоже начнут украшать себе платье стеклом и металлоломом.

Джекоб сделал шаг к воротам. Они были такими высокими, что под ними смело мог прошествовать великанец с Джекобом на плечах. Во дворцах времен Гуисмунда ворота строились по большей части сообразно росту этих гигантов. Некоторые из великанцев служили Гуисмунду.

Джекоб сунул руку в сверток с волосами принца. Как пить дать, его пальцы пропахнут лосьоном после бритья, которым прыскается Луи. Соображение не из приятных. Он сжал в кулаке пепельные кудри. Луи был лишь в отдаленном родстве с Гуисмундом, так что волосы его, видимо, подействуют как очень тихо, почти шепотом произнесенный пароль, но это была единственная надежда, что ворота не встретят их враждебно.

Джекоб не удивился бы, если бы ворота растопили ему кожу на пальцах. Народ рассказывал, что из железа выплавлялись чудовища, и мертвые тела вокруг вполне эту версию подтверждали. Но едва он протянул руку, как блистающий металл на воротах разошелся трещиной, будто кожа перезревшего плода. Ворота разделились на два крыла, на которых, словно железные почки, проклюнулись и стали расти набалдашники ручек. Они принимали форму волчьих голов, и Джекоб ощутил ветер, повеявший по раскаленному металлу, в то время как в пастях на остроконечных мордах отрастали зубы, так что в конце концов ворота снова засияли холодным серым цветом.

Ни к чему тебе кудри принца.

Что это было? Ложь с целью погубить его, чтобы он стал еще одним растерзанным трупом у ворот? Да какое это имеет значение…

Он обменялся взглядами с Лиской.

Жажда охоты. Только ли охота их соединяла, или здесь было нечто большее?

Она улыбнулась. Бесстрашно. Но у Джекоба перед глазами все еще стоял белый страх, которым он поил ее в комнате Синей Бороды. За прошедшие месяцы они уже доподлинно изучили, к чему приводит это их бесстрашие.

Он обхватил обеими руками волчьи головы и приготовился собрать остатки сил, чтобы сдвинуть тяжелое железо ворот… Но ворота поддались без сопротивления, со вздохом, похожим на тот предсмертный хрип, что сорвался с позолоченных губ головы Гуисмунда.

Их встретили потоки ледяного воздуха и столь непроницаемая темнота, что первые несколько шагов Джекоб брел вслепую. Лиска схватила его за рукав и вела, пока глаза его не привыкли к мраку. В зале, куда они вошли, не было ничего, кроме колонн, поддерживавших потолок, который терялся во тьме над головой. От шагов между высоких стен заметалось эхо – так вспугнутые птицы бестолково мечутся в поисках пути наружу.

Лиска оглядывалась кругом, как будто искала чего-то, но вдруг тишину прорвал плач ребенка. К нему присоединился женский крик, голоса спорящих мужчин…

– Стой на месте! – шепотом велел Джекоб Лиске.

Голоса сделались тише, словно удаляясь, но их можно еще будет слышать на протяжении нескольких часов, пока они окончательно не замолкнут. Чары шагов. Волшебство черных чародеев. Каждый шаг пробудит к жизни уснувшее прошлое: слова, какие в этом дворце когда-либо прошептали, произнесли, прокричали. И не только слова. Боль, гнев, отчаяние, безумие. Всякое чувство примет свой облик. Темнота вокруг соткана из мрачных нитей. Надо вести себя тихо, чтобы в этих нитях не задохнуться.

Джекоб разглядел во тьме три коридора. Насколько он мог разобрать, они ничем друг от друга не отличались. Он вынул из кармана желтоватые свечи, которые дал ему с собой Валиант. К помощи подобных свечей они с Лиской уже прибегали в других местах, когда приходилось разойтись в разные стороны. Если задуть одну свечу, вторая тут же погаснет. Лиска вынула из кармана спички. Потом она молча взяла горящую свечу у Джекоба из рук. Голоса сделались отчетливее, как только зал наполнился отзвуком их шагов по каменным плитам. Большинство ведьм, чью кровь и колдовскую силу Гуисмунд похитил, он сгноил в темницах этого дворца. Женские крики раздавались так громко, что Лиске каждый шаг давался с трудом. Она в последний раз оглянулась на Джекоба, и свет ее свечи исчез в одном из коридоров. Она выбрала средний.

Налево или направо, Джекоб?

Он свернул влево.

60. Подходящая кожа

У одного из проповедников была свежая рана от меча. Неррон пристрелил его прежде, чем тот успел грязными пальцами вывести на его коже свое безумное послание. Другой дотронулся до водяного, но Омбре это, видимо, мало обеспокоило. Может быть, он считал, что людское безумие его не берет. Даже водяному скоро стало ясно, что следы, по которым они шли, принадлежали отнюдь не Луи, но он шел не оборачиваясь. Дворец, возвышавшийся над руинами, был весьма заманчивой целью.

Он напомнил Неррону укрепления, которые много лет назад возвел гоильский клан Лунного Камня против Ониксов. Позже Кмен приспособил их под тюрьмы, так как они располагались очень глубоко под землей.

Сумасшедшие оборванцы были единственной опасностью, какая им повстречалась на пустынных улицах, и большинство из них водяной расстрелял играючи, словно глиняных голубей. Казалось, колдовство Истребителя Ведьм тоже пообветшало за все эти столетия, как и его город. Омбре смущали окаменевшие лица, торчавшие повсюду из стен, но Неррона они оставляли безучастным – они лишь доказывали, что мягкокожие не так уж далеки от его племени.

Когда они подошли к лестнице, взмывавшей ввысь, ко дворцу, то увидели следы Бесшабашного и лисицы – темные растопленные пятна на заснеженных ступенях. Снег шел все сильнее, и каждое прикосновение крошечных ледяных кристаллов к каменной коже казалось Неррону уколом. Он ненавидел холод и на долю секунды вдруг так затосковал о теплых недрах земли, что ему сделалось худо. Водяной же, напротив, не говоря ни слова, от души растер себе снегом пересохшую чешую, прежде чем начать подъем.

Вид, ожидавший их на самом верху лестницы, доказывал, что истории о брошенном дворце и его Железных воротах были не просто плодом фантазии какого-нибудь поэта. Обуглившиеся и растерзанные мертвые тела превращали их в реальность, но Неррон не обнаружил среди трупов ни Бесшабашного, ни лисицы.

Где они? Следы на заснеженной площадке позволяли сделать только один вывод: конкуренты уже во дворце.

Черт.

Но как это им удалось?

Железо начало плавиться, едва Неррон приблизился к воротам. Омбре успел оттащить его назад, когда из металла высунулась пасть. Морды, когти. Ворота просыпались к жизни. Выгибались зубчатые хребты; покрытые чешуей лапы, красные, как огненная лава, выпускали когти из железа.

Водяной, споткнувшись, повалился на мертвецов.

Но Гуисмунд не ожидал охотников за сокровищами, оснащенных каменной кожей. В его времена гоилы на земле слыли лишь мрачной сказкой.

Против когтей Неррон носил знаменитую куртку из ящеричной кожи, которая спасла жизнь Кмену и Хентцау на Кровавой Свадьбе, а мачете из нефрита, отшлифованное им у гоильского кузнеца специально для Железных ворот, провело по шеям и лапам так, будто чудища на Гуисмундовых воротах были сделаны из кипящего воска. Неррон бил и колол, пока его одежда не заскорузла от застывшего на холоде железа. Бесшабашного среди мертвых не было, значит, имелся путь внутрь! Он рассек на две половинки морду, прежде чем пасть захлопнулась вокруг его головы, отсек лапы, выпустившие дюжину острых, как иглы, когтей. Бесшабашного среди мертвых не было. Внутрь имелся путь!

Когда водяной наконец пришел к нему на помощь, руки у Неррона сделались тяжелые, как гири. От жара, которым полыхало железо, у водяного вскипала кожа, но бился он очень неплохо. Вскоре они уже по колено стояли в металлической крошке. Хрип собственного дыхания гудел у обоих в ушах.

Бесшабашного нет среди мертвых, Неррон! Проклятье, путь внутрь существует.

И действительно: вдруг железо отделилось от ворот, а сами ворота превратились в простое полукружие из черепов. Из еще плавящегося металла проступил рельефный герб Гуисмунда, посередине раскрылась едва заметная расселина.

Когда Неррон прикоснулся к раскаленному железу, это было так больно, что ему показалось, будто сами кости его вот-вот расплавятся. Даже каменная кожа не была защитой. Но гоилы обращают на боль куда меньше внимания, чем люди, и в итоге Неррон просунул пальцы в расселину. Прохода, выломанного им в металле, едва хватило, чтобы протиснуться через него. Водяной долго вонял копченой рыбой, пока наконец не встал рядом с ним. И тогда ворота позади них захлопнулись с гулом, сродни разве что приглушенному удару колокола.

Водяной застонал от облегчения, почуяв ледяной холод, и даже Неррон был благодарен за то целебное действие, которое мороз оказал на его сожженную кожу. Во тьме вокруг них, напоминающей шерсть черной кошки, он учуял чародейство. Уловив голоса, Омбре в ужасе посмотрел на него, но Неррон лишь улыбнулся в ответ. Чары шагов. Он знал одного охотника за сокровищами, поплатившегося в похожем зачарованном замке рассудком, но, с другой стороны, ничто не оставляет лучших следов. Стоит эти голоса разбудить, они звучат еще много часов. Остается только следовать за ними.

– Стой здесь и охраняй ворота! – приказал он водяному.

Вполне возможно, что Бесшабашный уже возвращается назад с арбалетом. Но Омбре покачал головой.

– Нет уж, спасибо! – прошлепал он влажными губами. – Я в своей жизни и так слишком долго стоял на часах. Все, что я найду, – мое, идет?

– Если только это не арбалет.

Покрытое чешуей лицо перекроила презрительная улыбка.

– Верно. И как это я забыл! Арбалет тебе ни к чему, – прошептал Неррон. – Сокровища, которые тебе здесь попадутся, ты бросишь к ногам очередной красавицы. Да что там, их наверняка хватит на целую дюжину чаровниц.

Шестиглазый взгляд заледенел.

– Мы – однолюбы. И храним женщине верность всю ее короткую жизнь!

– Точно. В ваших пристанищах они живут не больно-то долго.

Неррон вошел в первый коридор и прислушался. Ничего. Но из двух других доносились голоса мертвых. Видимо, Бесшабашный и лисица здесь расстались. Тому, у кого в груди гнездится смерть, дорога каждая минута.

Без лишних слов водяной исчез в правом коридоре. Неррон свернул влево.

61. У цели

Джекобу довелось посетить множество заколдованных дворцов. Всякая дверь могла означать опасность, всякий коридор – заканчиваться западней. Лестницы имели обыкновение исчезать. Стены – расступаться. Но только не здесь. Двери, залы, дворы – все было открыто. Дворец Гуисмунда засасывал его, как недра животного, в чьих каменных внутренностях прошлое бродило, словно непереваримый яд.

В пустых конюшнях били копытом лошади. Лязгало оружие в опустевших дворах, над которыми звездное небо заволокли черные тучи. Навстречу Джекобу из заброшенных комнат неслись детские голоса. На него рычали незримые псы. Снова и снова в темных галереях и залах раздавались крики. Крики ужаса. Крики боли… Джекобу казалось, что он ощущает безумие Гуисмунда, словно брызги грязи на коже.

Он видел палаты, до самого потолка набитые сокровищами. Он видел оружейные кладовые с латами и дорогими мечами: вырученных денег от продажи каждого такого экземпляра с лихвой хватило бы на реставрацию всей крепости Валианта. Джекоб не удостоил их ни единым взглядом. Где арбалет?!

Он спрашивал себя, не лучше ли было пойти по другому коридору, и все посматривал на свечу в своей руке, но ее пламя горело ровно. Лиске повезло так же мало, как и ему.

Тебе надо поторапливаться, мой друг. Напрасно ты не пристрелил гоила.

Он двадцать раз оборачивался, когда ему казалось, что он слышит позади шаги, но его преследовали лишь духи, которых он разбудил. Может быть, в этом-то и состояло колдовство Гуисмунда: они обречены вечно блуждать по дворцу, пока не затеряются в его прошлом и сами не превратятся в призраков, чьи голоса их преследуют.

Еще одна дверь.

Незапертая, как и все остальные.

По-видимому, помещение за нею некогда было залом для аудиенций. Плиты на полу поистерлись от бесчисленных сапог, а сажа давным-давно погасших факелов налипла на выветрившейся штукатурке. Гнев, отчаяние, ненависть – восприятие Джекоба сравнило их с едким дымом. Хриплое нашептывание голосов, приглушенное страхом…

Дальше, Джекоб.

Дверь в конце зала была украшена гербом Гуисмунда.

Он шагнул за порог – и глубоко перевел дух.

Он был у цели.

Тронный зал Гуисмунда заговаривал прошлое, не прибегая к помощи голосов. Тишину нарушало лишь эхо шагов Джекоба, но так же, как и в склепе, потерянный мир Гуисмунда пробуждала к жизни живопись на стенах и на потолке. Целые сонмы блуждающих огней вырывали из темноты краски: поля сражений, дворцы, великанцы, драконы, армия карликов, тонущий флот, гибель целого города вместе со всеми его жителями. Фрески были выполнены с таким мастерством, что Джекоб на несколько мгновений вообще забыл, зачем он сюда явился. Но картина на левой стене заставила его и вовсе затаить дыхание. Целая армия рыцарей мчалась с обнаженными мечами через серебряную арку ворот. Плащи их были белыми, как у рыцарей Гуисмунда, а накидки украшала Гуисмундова эмблема: красный меч, а над ним – красный крест… Где он это видел?

Братья меча, Джекоб.

Рыцарский орден из его мира, прекративший свое существование более восьмиста лет назад, но прежде натворивший немало дел в Северной Европе… Джекоб поглядел на арку ворот. Она была украшена серебряными цветами.

Джекоб давно гадал, неужели зеркало только одно?

Видимо, нет.

Он внимательно огляделся. В центре зала стоял трон. К каменному сиденью подводила узкая лесенка. Сиденье и подлокотники покрывала золотая обивка; статуя Гуисмунда глядела в сторону Джекоба пустыми глазами. Но Джекоб продолжал озираться в поисках зеркала. И – обнаружил его в самом дальнем углу зала. Громадное, едва ли не в два раза больше, чем то, в комнате его отца. С таким же темным стеклом, но раму его увивали не розы, а лилии, как и на арке ворот на стене.

Около зеркала стоял скелет с золотыми часами в костлявых руках. В Зазеркалье времен Гуисмунда еще не существовало никаких механических часов. В другом мире они уже были.

Джекоб!

Лишь боль в груди напомнила ему о том, зачем он сюда пришел. Он повернулся к зеркалу спиной и направился к трону.

Статуя, сидевшая на троне, была облачена в чародейскую мантию из кошачьих шкурок, она же говорила о Гуисмунде-полководце. Затенявшее его лицо забрало было выковано в виде разверстой волчьей пасти. Из-под мантии виднелась кольчуга до колен и белая туника с изображенным на ней красным мечом. Как часто Джекобу приходилось видеть эту серебряную кайму, а он даже и не задумывался о ее происхождении. Теперь же он разглядел в ней рамку зеркала. Гуисмунд сидел, широко расставив ноги, как человек, которому покорился весь зазеркальный мир. После того, как он ворвался туда из другого.

У подножия лестницы имелась скамеечка, а на ее золотом сиденье покоился арбалет.

Джекоб задул свечу.

Плиты у него под ногами складывались в полукружие мозаики с изображением герба Гуисмунда. Скамеечка с арбалетом стояла прямо над головой коронованного волка.

От скамеечки Джекоба отделяли всего несколько шагов, как вдруг в сердце его снова вгрызлась моль.

Он рухнул на колени. Не видя, не слыша, не чувствуя ничего больше, кроме боли. Эта боль, словно кислотой, вытравила ему последнюю букву имени из воспоминаний, и Темная Фея получила свое имя обратно. После этого моль отделилась от его кожи, слущив волосатую тушку с кровавого кокона его плоти, и – взмахнула крыльями. Джекоб услышал собственный стон, прокатившийся по тронному залу, и скорчился на гербе Гуисмунда, а моль, захватив с собой имя Темной, а заодно и его, Джекоба, жизнь, упорхнула прочь, обратно к своей госпоже. Все, что от нее осталось, – это кровавый отпечаток на теле, а он лежал и ждал, когда же у него остановится сердце. Ритм оно отбивало неровный: то замедляя ход, то ускоряя, словно хваталось за последние остатки жизни, которые еще теплились в его теле.

Вставай, Джекоб.

Но он не знал как. Он желал только одного: чтобы боль наконец утихла и эта охота осталась позади. Чтобы рядом была лисица.

Вставай, Джекоб. Ради нее.

Плиты пола сквозь одежду холодили онемевшую от боли кожу.

Вставай.

62. Свеча погасла

Эти ужасные голоса вокруг! Они спорили. Кричали. Рыдали. Подкарауливали за каждой дверью. Лиска переходила от комнаты к комнате, от зала к залу, видела золото, серебро, без разбора наваленную добычу из разоренных городов, сундуки, набитые дорогими одеяниями, золотые тарелки на пустых столах, мгновенно воскрешавшие воспоминания о столовой Синей Бороды, постели под кроваво-красными балдахинами, мебель с инкрустацией из драгоценных камней… Пламя свечи вырывало их из мрака, будто далекие от реальности картины, но великолепие их говорило только о безумии Гуисмунда. Весь дворец был призраком. Все эти голоса, весь этот неутолимый голод, наполнявший его… Вся эта мертвая жизнь, никак не желавшая умирать.

Дрожащее пламя свечи осветило кабинет. Книги. Планы местности. Глобус. На полу лежала шкура черного льва, стена была завешена ковром, и узор ковра выдавал, что он умеет летать.

Свеча погасла.

Сердце Лиски пустилось вскачь.

Он нашел его.

Джекоб нашел арбалет.

Она изменила облик. Лисица доберется до него гораздо скорее.

Джекоб будет жить.

Все хорошо.

63. Западня

Вставай на ноги, Джекоб.

Боль отступала, но сердце билось неровно, словно каждый удар мог оказаться последним.

Ну даже если и так, Джекоб. Всего только несколько шагов.

Возьми арбалет. Лиска сейчас придет.

Ему действительно удалось подняться.

А что, если она не появится вовремя?

Хочешь сам себе пустить в грудь стрелу, Джекоб?

Эта мысль показалась даже забавной.

Вблизи фигура на троне казалась настолько живой, словно Гуисмунд изготовил ее из плоти и крови. Мертвые глаза буравили Джекоба насквозь, когда он ковылял к скамеечке.

Господи.

Ноги спотыкались так же невыносимо, как и сердце.

– Смерть ты себе этим ничуть не облегчишь. – Бастард бесшумно выступил из тени, так же как и тогда, в склепе.

Где были твои уши, Джекоб?

Древнейший в мире промах: забыть об осторожности, когда до добычи рукой подать. Он погибнет, словно желторотый новичок.

Бастард шел к нему не спеша, разглядывая картины на стенах. Джекоб потянулся за револьвером, но близость смерти сделала его медлительным, и гоил взял его на прицел раньше, чем он успел выхватить оружие из-за пояса.

– Не вынуждай меня сокращать последние мгновения твоей жизни, – сказал Неррон, целясь Джекобу в голову. – Кто знает? Может, у тебя в запасе еще целый час. Как ты открыл ворота? Проклятое железо даже мне опалило руки.

– Понятия не имею.

Арбалет был близко, только руку протянуть, но Джекоб понимал, что гоил выстрелит, если попытаться. Он уже научился читать по лицу с малахитовыми прожилками. Оно по-прежнему напоминало ему лицо брата.

– Кто тебя освободил?

– Водяной. Я знал, что он пригодится, если его оставить в живых. Хотя за последние недели я раз двадцать чуть было не свернул ему чешуйчатую шею. – Неррон окинул зал ищущим взглядом. – Где лисица?

Джекоб, достань револьвер. Попробуй, по крайней мере. Что ты теряешь?

Но жизнь оставляла его.

Неррон остановился перед ним.

– Лисица очень красива, а я такое не часто говорю о женщинах людской породы. Как ты думаешь, она позволит мне себя утешить? В конце концов, с Синей Бородой она ведь тоже спуталась.

Да, Джекоб с удовольствием бы его пристрелил.

– Я уверен, во всех газетах будет напечатан некролог великого Джекоба Бесшабашного. – Неррон подошел к арбалету, продолжая целиться Джекобу в голову. – Может быть, ко мне даже придут за интервью о твоем последнем вздохе. Обещаю, я опишу все в самых лестных тонах.

Джекоб провел рукой по кровавому отпечатку на своей рубашке. Так близко! Рука его дрожала.

– Кому ты его продашь?

– Никогда не догадаешься. – Неррон взялся за арбалет.

Щелк.

Не успел гоил поднять оружие со скамеечки, как включилось тиканье, но он не обратил на него никакого внимания. Все еще не отдавая себе отчета в том, что произошло, он приблизился к краю круга – и натолкнулся на невидимую стену. Проклятие, которое он изрыгнул, сделало бы честь любому карлику. Он попробовал было в другом месте перешагнуть через край мозаики, но камни, понятно, не допустили этого.

Для Джекоба было мало утешительного в том, что гоил оказался так же слеп, как и он, но себе в извинение он подумал, что страх смерти ума не прибавляет.

Это была западня. С самого начала. Угодили они в нее уже тогда, когда прочли слова в склепе, и кто бы ни был тот мертвый, чей труп они там нашли, он точно не был Истребителем Ведьм.

Ногти на пальцах должны были навести тебя на размышления, Джекоб! Ни следа разложения? Где были твои мозги?

Он посмотрел на фигуру на троне. Перед ними сидел Истребитель Ведьм собственной персоной, и капкан, расставленный им, сработал даже через восемь столетий.

Бастард пнул скамеечку с такой силой, что, ударившись о невидимую стену, она разлетелась в щепки.

– Проклятье! Чьи это происки?

Джекоб рухнул на колени.

– Никаких происков, – сказал он. – Просто он считает нас своими детьми. В этом все дело.

Он вынул мешочек с волосами Луи из кармана и отбросил его как можно дальше, хотя было уже слишком поздно.

– Западня предназначалась им, но они оказались умнее нас. Это волшебство времени.

Ведьмы пользовались песочными часами, но у Гуисмунда были в распоряжении часы, привезенные им из другого мира.

Ты же их видел, Джекоб! Где были твои мозги?

Магический круг, часы. Ничего больше и не требовалось.

– Волшебство времени… – Гоил поскреб когтями по невидимой стене. Звук был таким, словно царапали стекло. – Не слыхал. Как оно работает?

– Каждая минута нашей жизни с этого момента идет за год, – объяснил Джекоб.

Надо же, он все-таки успеет состариться.

Таким способом ведьмы уничтожали особо ненавистных врагов, но какой резон в этом Истребителю Ведьм?

Тебе следовало бы догадаться в склепе, Джекоб!

– Если кто умудрится загнать своих собственных детей в круг, – голос его звучал еще более хрипло, – тот выигрывает годы, украденные у них, для самого себя. Так он возвращает себе жизнь, которую некогда дал им… и чем больше ее будет, тем лучше. Гуисмунд ведь не хотел возродиться дряхлым стариком. Вот и попытался их всех троих заманить сюда.

– Возродиться? – Не веря своим ушам, Бастард воззрился на статую Гуисмунда.

– Да-да. Это никакая не статуя. Это его труп. Истребитель Ведьм вознамерился вернуться с того света ценой жизни своих детей.

Тик-так. Щелканье часов прорывало тишину, а Джекоб ощущал, как иссыхает его плоть.

– Возможно, с Луи бы у него и получилось, – сказал он. – Но от нас ему не будет никакого прока, вот досада. А погибнуть все равно придется.

И Лиска не сможет ничего сделать, чтобы их отсюда вызволить. Этот круг способен разорвать только сам Гуисмунд. Джекоб не знал, что лучше: чтобы она нашла их еще живыми или же тогда, когда все будет позади.

– Ты слышишь, Истребитель Ведьм? – крикнул Неррон мертвецу на троне. – Ты поймал не тех! Отпусти нас! Твои дети не были такими глупцами, как мы, и между тем они уже, как и ты, – мертвецы.

Минута – за год.

Бастард опустился на колени. Он дышал так же тяжело, как и Джекоб, но распознать колдовство по нему было вряд ли возможно. Кожа гоила не стареет.

– Признай! – выпалил он. – Признай. Ведь я победил!

Джекоб закрыл глаза. Нет, ему не хотелось, чтобы Лиска нашла их в таком виде. Самое лучшее, чтобы она вообще его никогда не находила и чтобы всего этого просто-напросто не случилось. Но с чего все началось? С того, что он прошел сквозь зеркало. А если бы он этого не сделал, то никогда бы не наткнулся на нее и лисица погибла бы в капкане.

Он поднял руку. Рука старика.

Нет, он не хотел, чтобы она застала его в таком виде.

64. Жизнь и смерть

Лиска ничего не могла понять. То, что она увидела, было ужасно. Джекоб на полу, рядом с ним – гоил. Подбегая к ним, она приняла человеческий облик. Арбалет между ними она заметила лишь тогда, когда подошла поближе.

Джекоб!

Она начала царапать незримую стену, пытаясь пробраться к нему. Воздух вокруг него был из стекла, и Лиска видела мозаику, державшую его и гоила в плену своего каменного круга. Магический круг, но что он с ними сотворил? Бастард, казалось, не изменился, хотя дышал неглубоко и часто, как умирающий. У Джекоба же лицо осунулось так, что Лиска его едва узнала. Кожа – пергамент, волосы – белые как снег. Он не шелохнулся, когда она произнесла его имя, но его истощенное тело вздрагивало от тиканья часов.

Волшебство, крадущее годы. Заставляющее людей увядать, словно листья.

Лиска в отчаянии огляделась.

Тиканье доносилось из другого конца зала.

Песочные часы ведьм неслышно уворовывали у своих жертв время, но и Истребителю Ведьм с лихвой хватило бы жестокости присвоить себе шуршащим механизмом часов годы жизни Джекоба. Подбегая к часам, Лиска слышала движение стрелок.

Золотой циферблат в костяных руках. Лиска попыталась было сдвинуть стрелки вспять, но они не поддавались, и в конце концов она сдалась из страха, что, если она часы разобьет, украденные годы будут для Джекоба навсегда потеряны. Она взмолилась к лисице, ко всему, что ей когда-либо давало силу, но стрелки продолжали двигаться дальше.

Пожалуйста!

Лиска взяла из костяных рук корпус часов, но она не смогла бы их взломать даже ножом. Зеркало рядом с часами показывало отчаяние на ее собственном лице. Огромное зеркало, в котором отражался почти весь зал.

В первую минуту Лиска не уразумела, что такое она там увидала.

Фигура на троне шевельнулась.

Руки в перчатках сжали подлокотники, а рот со свистом втянул воздух. Гуисмунд повернул голову. Лиска успела спрятаться за одной из колонн, прежде чем ее настиг его взгляд. Лицо под забралом едва можно было узнать, но она помнила позолоченное изображение на двери в склеп. Кто же тогда лежал в саркофаге? Двойник, изготовленный Гуисмундом с помощью чар? Безжизненная оболочка, занявшая его место в гробу и напитанная черной магией, чтобы труп принимали за его собственный?

Истребитель Ведьм, качаясь, поднялся на ноги, но часы у Лиски в руках по-прежнему тикали.

Хорошо, Лиса. Это значит, что они все еще нащупывают жизнь, которую можно откачать.

Гуисмунд огляделся. Он оперся на трон и начал ощупью искать меч, который был к нему прислонен. Его руки дрожали. Немудрено. Он воровал жизнь у умирающего… Вытаскивая нож, Лиска мечтала сейчас иметь саблю Джекоба. Нож против длинного меча. Нет. Она сунула его обратно за пояс и вынула пистолет. Истребитель Ведьм не был ни Синей Бородой, ни Портнягой из Черного леса. Он был человеком.

Качаясь, он спускался по ступенькам лесенки перед троном. Каждое движение – это дыхание Джекоба, это удар его сердца. Следом за Гуисмундом тянулась его мантия из кошачьих шкурок, в руке он сжимал меч.

Только он может разорвать этот круг, Лиска.

И тогда она прикончит его. В надежде, что жизнь, украденная Истребителем Ведьм, вернется к Джекобу. Она вся съежилась за колонной, так как он опять начал озираться, и с тоской подумала о своей шкуре.

Нет, не сейчас.

Лисица не в силах умертвить Гуисмунда.

Он шел нетвердым шагом, как сомнамбула. На последней ступеньке приостановился и воззрился на умирающих, пойманных его магическим кругом. Всего только двое. Незнакомцы. Лиске показалось, что она почти учуяла запах его разочарования. Его телу нужно гораздо больше жизни.

Его взгляд разыскивал что-то.

Нет, их здесь нет.

Что он ощущал? Оставалось ли рядом с его безумием еще место для отцовской любви, пускай он даже хотел убить своих детей? Не для того ли он расставил сети, чтобы вынудить их явиться к нему, хотя пришли бы они не из любви, но из жажды власти? Это последнее чувство было ему определенно ближе.

Истребитель Ведьм снял шлем. Он двигался мучительно медленно, словно мертвые члены никак не желали пробуждаться. Волосы, выпавшие из-под шлема, были седыми, лицо – морщинистым и бледным. Гуисмунд. Гуисмон… В Лотарингии его имя произносили иначе. Но прозвища его повсюду звучали одинаково: Жестокий, Жадный. Великий – так его, конечно, тоже называли.

О круге он забыл. Проковылял к нему, нащупал морщинистыми ладонями невидимую стену… и вспомнил.

Ну, давай же! Твои жертвы уже слишком ослабели, чтобы уйти от тебя. Ты ведь хочешь вернуть себе арбалет.

Слова беззвучно слетали с его губ. Слова чародея.

Магический круг разорвался со звоном, напоминающим разбитое стекло. Направляясь к Джекобу и гоилу, Гуисмунд зажал в руке меч. Лязг кольчуги был единственным звуком, достигавшим Лискиного слуха. Тяжелое дыхание Гуисмунда. Тиканье часов. Но Джекоб не шевелился. Он был таким неподвижным. А что, если он уже умер?

Нет, Лиска, часы еще тикают.

Перед тем как покинуть свое укрытие, она положила их за колонной на пол. Гуисмунд как раз нагнулся за арбалетом.

Лиска выстрелила ему в руку, державшую меч. Да, он был всего только человек. Крик, сорвавшийся с бледных губ, звучал так же, как крики, раздававшиеся в коридорах дворца. Ни живой ни мертвый. Человек, жаждавший убить своих детей, только бы избежать собственного исчезновения во тьме. Истребитель Ведьм повернулся к ней и воззрился на оружие, нанесшее ему рану.

Следующая пуля застряла у него в кольчуге.

Лисонька, прицелься получше!

Пока он заносил здоровой рукой меч, у него судорожно шевелились губы. Лиска изменила облик до того, как проклятие ее настигло. Лисице оно прокатилось лишь легким морозцем по шкуре. Она помчалась на него.

Скорее, Лиса.

Для него, для его тела, принадлежавшего в большей мере смерти, чем жизни, это было слишком стремительно. Гуисмунд замахнулся на нее мечом, но сил у него не осталось, и Лиска возблагодарила фею за смерть, насаженную в груди Джекоба. Лисица вгрызлась зубами в пахнущую разложением плоть. Когда Гуисмунд повалился на колени, она отпрыгнула прочь и снова изменила облик. Лисица и женщина – навсегда едины. Одна была без другой ничем.

Истребитель Ведьм провел рукой по лицу. Его кожа начала увядать. Он снова замахнулся на Лису мечом, но удар был слишком немощен, так что она парировала его одним только ножом и, не дожидаясь, когда чародей произнесет следующее проклятие, воткнула клинок в его незащищенную шею. Кровь, хлынувшая из раны, превратилась в прах еще до того, как успела залить белую тунику, а руки, цеплявшиеся за мантию, высохли прежде, чем пальцам удалось сомкнуться.

Лиска отшатнулась от мертвеца. В чертах его не было ни тени жизни, словно лицо выпилили из дерева, а глаза были пустыми, как стекло. Ветхий старик, ничего больше. Но ее не покидало ощущение, что он все еще здесь, в этих стенах, их окружавших, во мраке, наполнявшем зал. Ей хотелось бежать прочь отсюда.

Она выпустила нож из рук и прислушалась.

Часы остановились. И Джекоб зашевелился. Его волосы опять сделались темными, а лицо – тем лицом, которое она любила, но рядом с ним стоял Бастард с арбалетом в руках.

Нет.

Лиска вынула пистолет, но она истратила всю обойму на Истребителя Ведьм.

Бастард улыбался:

– Никогда не доверяй лисице. Как часто мне приходилось слышать это от матери. «Они коварны и под землей так же бесстрашны, как и ты, Неррон». Что бы она сказала, если бы услыхала, что одна такая лисица спасла мне мою каменную шкуру?

– Отдай арбалет! – Лиска вынула нож. К клинку прилипла пыльная кровь Гуисмунда. – Если бы не я, тебе не жить!

– Ну и что?

Чешуйчатая рука обхватила ее шею.

– Говорят, оборотни умеют колдовать, – шепнул ей водяной. – А ну-ка, докажи это, лисица!

У него на груди висело несметное множество золотых цепей, на плечах – шуба из беличьей шерсти, бриллиантовые кольца – на рыбьих пальцах. Лиска поднатужилась, пытаясь высвободиться, но водяные отличаются огромной физической силой.

Джекоб сделал усилие, чтобы подняться. Кровь вырисовывала отпечаток моли у него на рубашке.

Последний укус.

Слишком поздно, Лиска. Где же ты была?

65. Третий выстрел

Лиска… Джекоб слышал ее голос и ощущал ее руки. Но в теле его жизнь боролась со смертью, и смерть брала верх. Она распространялась по всему его существу, хотя кожа его и перестала быть кожей старика. С феей он еще не расплатился.

Оставь. Все кончено.

– Нет! – Лиска обхватила его за плечи. – Джекоб!

Он открыл глаза.

Бастард стоял на расстоянии всего нескольких шагов.

– Истребитель Ведьм в роли любящего папаши. – Он любовно провел по позолоченному прикладу арбалета. – Чушь. Я никогда не верил в эти россказни о третьем выстреле.

Стрела, которой был заряжен арбалет, была черной, как его, Нерронова, кожа. Он подал знак водяному.

– Убери их с дороги.

Лиска потянулась за ножом, но водяной грубо вышиб его у нее из рук, а Джекоб был слишком слаб, чтобы хоть пальцем шевельнуть в ее защиту. Он чувствовал, как жизнь с каждым вздохом покидает его. Что станется с Лиской? Это все, о чем он мог думать, в то время как физиономия Бастарда постепенно расплывалась у него перед глазами. Что они сделают с ней? Утащит ли ее в омут водяной, или пристрелит гоил? Нет, она вывернется. Как-нибудь…

– Погляди на приклад. Вот так я себе его и представлял. Из ольхи. Знаешь, что это значит? – Джекоб слышал голос Бастарда как бы издалека. – Не знаешь. Потому что вы о них забыли. А вот гоилы помнят. Они обитали еще глубже в земле, чем мы, строили там себе замки из серебра. Ольховые эльфы. Бессмертные… хитрые… и мастера по части изготовления волшебного оружия. Феи истребили их, но, по рассказам, где-то в Каталонии имеется меч работы ольховых эльфов. Волшебство, заложенное в это произведение оружейного искусства, сродни действию арбалета: оно приносит смерть врагам и жизнь – родным его владельца. С тех самых пор, когда я впервые услышал историю о третьем выстреле, меня не покидало подозрение, что арбалет – дело рук ольховых эльфов. – Гоил погладил красноватое дерево. – Кто знает… вполне возможно, Гуисмунд намеревался тогда прикончить своего сына Гарумета. На тот момент Истребитель Ведьм уже со всей определенностью был не в себе, – ничего удивительного, если годами пить ведьмовскую кровь. Но арбалет этого не допустил.

Он подошел к Джекобу.

– И как это он открыл ворота? – полюбопытствовал он у Лиски. – С легкостью, правда? Они, видать, его сами впустили.

Лиска не отвечала.

Бастард натянул тетиву арбалета.

– Да он и сам мне все объяснил. Волшебство времени отдает обратно украденную жизнь только в том случае, если встречаются родственники. Я здесь вряд ли подхожу, а вот Гуисмунд только что был еще жив. Стало быть…

Джекоб едва слышал, что говорит гоил. Его сердце билось слишком громко. Его дыхание было слишком затруднено… последние усилия тела удержать уходящую жизнь.

– Потому-то ворота его и впустили. Потому-то он и оказался здесь раньше меня!

Хриплый голос Неррона сделался таким громким, словно он сам себя жаждал уверить в том, что был полноправным обладателем арбалета. Он понял это, и оттого следующие его слова опять прозвучали с насмешливой прохладцей, как обычно.

– Кто бы мог подумать, – съязвил он, – у Джекоба Бесшабашного течет в жилах кровь Истребителя Ведьм.

Джекоб рассмеялся бы, будь у него на это силы.

– Чушь… – Даже это крошечное слово далось ему с чрезвычайным трудом.

– Ах вот как? – Неррон отошел назад и поднял арбалет.

– Пожалуйста! Позволь мне выстрелить! – Исполненный отчаяния голос Лиски прорезался сквозь дурман в голове Джекоба.

– И не подумаю, – отрезал Неррон. – Иначе как мы докажем, что здесь речь совсем не о любви?

Водяной задушил крик Лиски ладонью.

И гоил выстрелил.

Он хорошо прицелился. Стрела пронзила Джекобу грудь как раз в том месте, где у него на рубашке осталось кровавое изображение моли. Боль заставила остановиться и сердце, и дыхание.

Убит. Ты покойник, Джекоб.

Но сердце свое он слышал. Оно билось сильно и без перебоев. Уже давно оно не билось так ровно.

Он открыл глаза и вцепился пальцами в древко стрелы, торчавшей у него из груди. Каждый удар сердца причинял ему боль, но оно продолжало биться. И рана не кровоточила.

Он еще крепче сжал древко стрелы рукой. Его грудь словно онемела, и ему удалось одним рывком выдернуть стрелу из груди. Боль и вполовину не была сопоставима с укусами моли, а наконечник стрелы оставался таким чистым, словно он выдернул ее из дерева, а не из собственной плоти.

Бастард подошел к нему и взял у него из рук стрелу.

– Отпусти ее, – приказал он водяному.

Лиска склонилась к Джекобу, дрожа от ярости, от страха, от изнеможения. Он хотел ее увести как можно дальше, прочь от комнат Синей Бороды и заколдованных дворцов.

Когда он выпрямился, Лиска поглядела на него недоверчиво. Кожа вокруг его сердца была безупречной. Даже рана, оставленная молью, затянулась. Он чувствовал себя таким юным, как в тот день, когда в первый раз отправился с Ханутой на поиски сокровищ.

Бастард смотрел на него с насмешливой улыбкой.

– Очередная сенсация для газет: «У Джекоба Бесшабашного течет в жилах кровь Истребителя Ведьм».

Он натянул на арбалет бездонный кисет и сунул туда же стрелу.

Джекоб посмотрел в зеркало. Вполне возможно, Бастард прав. Пусть даже не в том, о чем полагает.

– Ты все еще намерен продать арбалет Горбуну, или Луи в твоих глазах окончательно подорвал авторитет своего отца?

Говори, Джекоб. Выиграй время.

Ведь он дал клятву Данбару.

Лиска посмотрела на него.

Двое против двоих.

– Что ты потребуешь взамен? Дворец? Орден? Титул? – Джекоб снова поглядел на зеркало, и это не укрылось от Лиски.

А что, если он ошибается? Но попробовать стоит.

– Скажем так… – Бастард сунул кисет в карман, – ты получил то, что хотел ты. Я получу то, что хочу я.

– А что, если я тебе назначу лучшую цену? Больше всего того, что Уилфред Альбионский и все восточные князья, вместе взятые, тебе могут предложить?

– И что же это такое будет? Во дворце у меня полно сокровищ.

– Сокровищ! – Джекоб презрительно дернул плечами. – Нечего мне голову морочить. Тебя сокровищами так же мало убедишь, как и меня.

Бастард не сводил с него глаз. Гоилы утверждают, что умеют читать по человеческим лицам, как по книгам.

– Куда ты клонишь?

– Что проповедники правы.

Узкие губы скривились в насмешливой улыбке:

– Врата в небеса…

– Я бы не назвал это небесами. – Джекоб ощущал свою возвратившуюся жизнь, словно дурман. Он пересилил смерть, так почему бы не пересилить и Бастарда? – Думаю, ты прав относительно крови, – признал он. – Но здесь нет ничего общего с родством. Просто Гуисмунд и я явились из одного и того же места.

Водяной нетерпеливо хрюкнул. Он наверняка уже рисовал себе в воображении ту счастливицу, к ногам которой он бросит сокровища Гуисмунда в каком-нибудь мокром гроте. Как он исполняет любое ее желание, только вот отпустить не отпустит.

– Они здесь будут с минуты на минуту! – прошептал Омбре. – Карлики… Слуги Горбуна… каждый охотник за сокровищами, который мало-мальски что-нибудь собой представляет… Они все сюда придут, но пока что у нас еще есть время вынести бóльшую часть сокровищ!

– Так чего ж ты ждешь? – рявкнул на него Бастард. – Забирай себе все, что хочешь, и проваливай. Все твое!

В шестиглазом взгляде, адресованном Джекобу, застыло доподлинное знание, сколько собратьев Омбре они с Лиской выследили и лишили добычи.

– На твоем месте я бы ему не доверял, – прошамкал он Неррону.

Потом развернулся и, не оглядываясь, исчез за дверью тронного зала.

Неррон помолчал, пока не стихли шаги водяного. Он посмотрел на картины вокруг. Взгляд его остановился на серебряной арке ворот, из-под которой вырывались рыцари Гуисмунда. На лице с малахитовыми прожилками на короткий миг проступила тоска малолетнего ребенка. Джекоб почти сожалел, что не может дать гоилу то, чего тот так страстно желает. Но Данбар прав. Иным вещам лучше вообще никогда не быть найденными, а если кто их и откопает, то новый тайник должен быть еще надежнее, чем старый.

Джекоб перешагнул через труп Гуисмунда. Откуда явилась вся эта новая жизнь, что разливалась у него по венам? Неужели часть ее действительно принадлежала Гуисмунду? В подобной мысли не было совсем ничего утешительного.

– Я убежден, тебе все это так же хорошо известно, как и мне, – произнес он, подходя к зеркалу. – Истории о происхождении Гуисмунда. Что он был внебрачным сыном короля и ведьмы, сын златовласого дьявола… но никто не додумался до того, что он просто явился из другого мира.

Джекоб остановился перед зеркалом.

– Вот она, – сказал он. – Дверь, которую ты ищешь.

Лицо Неррона расплылось в темном стекле, когда он к нему подошел. Джекоб видел, как жаждет гоил ему поверить. Он тоже научился читать по лицу с малахитовыми прожилками.

– Докажи ему это, Лиска, – приказал он.

Конечно, она знала, что он задумал. Догадаться не составило труда. Но перед зеркалом Лиска отпрянула.

– Нет, ты.

Страх в ее голосе не был наигранным, и на один миг Джекоб встревожился, что она за ним не последует. Но Лиска точно так же, как и он, дала клятву Данбару.

Глаза Неррона встретились с его глазами в темном стекле.

Лучший в своем деле…

Джекоб ничего не имел против того, чтобы ему этот титул уступить. Жаль, что Бастард тоже хотел завладеть арбалетом.

– Ну, давай, – сказал Неррон. – Докажи мне. – Он и не заметил, что Лиска подошла к нему вплотную, он видел перед собой только зеркало.

Джекоб приложил руку к стеклу.

66. Миг

Один миг.

Джекоб исчез, а Бастард забыл, где он и кто он. И что у него в кармане. Всего на миг. Но лисице этого было достаточно. Более чем достаточно.

Лиска оказалась с кисетом в руках у зеркала до того, как гоил успел ее схватить. Крик его ярости громыхал у нее в ушах, когда она прижала руку к стеклу.

И тогда все исчезло.

Гоил.

Заколдованный дворец.

Весь ее мир.

67. По ту сторону

Лиска обернулась, Джекоб взял ее за руку. Он хорошо помнил то ощущение, когда твой собственный мир исчезает и ты внезапно оказываешься совершенно в другом. Головокружение. Вопрос: спишь ты или бодрствуешь. Он очень сожалел, что не смог ей дать побольше времени.

Он оттащил ее от зеркала и раскрошил темное стекло рукоятью револьвера. Он бил и бил, пока в серебряной раме не осталось ничего, кроме нескольких остроконечных осколков. С каждым новым ударом Лиска вздрагивала, будто он разбивал ее мир, и только крепче прижимала к себе кисет с арбалетом, цепляясь за эту единственную связь с ее родным миром. Джекоб удивился: чары арбалета все еще действовали.

– Где мы? – прошептала Лиска.

И правда, где?

Вокруг них было так темно, что Джекоб едва различал собственные руки, даже поднося их близко к глазам. Он споткнулся о кабель и взмахнул руками, чтобы не упасть. Рука задела тяжелый бархат.

– Kto tu jest?

Свет прожектора, вспыхнувшего над ними, был таким ярким, что Лиска прижала ладони к глазам. Осколки зеркала захрустели у нее под сапогами, когда она отпрянула назад и запуталась в черном занавесе. Джекоб схватил ее за руку и потянул за собой.

Сцена. Стол, лампа, два стула, а между ними – зеркало. Театральный реквизит. Просто-напросто. И как оно здесь очутилось? Или оно уже много лет пряталось среди запыленных декораций?.. Пользовался ли им кто-нибудь с тех пор, как Гуисмунд прогарцевал здесь со своими рыцарями, или декорации с того времени бережно хранили его тайну? Как Истребителю Ведьм удалось завладеть им? Столько вопросов. Все тех же вопросов, какие Джекоб задавал себе бесчисленное множество раз по поводу другого зеркала. Откуда эти зеркала? Сколько их? Кто их изготовил? Он уже давно искал ответ, но единственным ключом к разгадке был листок бумаги, найденный в книге отца.

Вспыхнули еще два прожектора. Ряды красных кресел погрузились в темноту. Это был огромный театр.

– Rozbiliscie Lustro!

Человек, налетевший на них, остановился как вкопанный, заметив кровавый след от моли на рубашке Джекоба.

Джекоб сунул руку в карман, дружелюбно улыбнувшись человеку.

– Przykro mi. Zapłacę za nie.

На большее его польского не хватило. Если только человек правда говорил на польском. Джекоб вел дела с одним антикваром из Варшавы пару лет назад, но это уже было давно.

К счастью, у него при себе нашелся еще один более или менее внушительный талер, но человек уставился на монету так недоверчиво, словно Джекоб хотел ему заплатить бутафорскими деньгами.

Давай, Джекоб, пора выбираться отсюда.

Он схватил Лиску за руку и потянул к лестнице со сцены. Он все еще ощущал себя заново родившимся.

Гардероб. Широкая лестница. Темное фойе и целый ряд застекленных дверей. Джекоб нашел одну незапертую. Воздух, дунувший им в лицо, принес запахи и голоса его мира.

Лиска с сомнением поглядела на четырехполосную проезжую часть перед ними. Уличные фонари были намного ярче, чем те, из ее мира. Мимо промчалась машина. Светофоры заливали асфальт красным, а на другой стороне улицы к темному ночному небу тянулся высотный дом.

Джекоб забрал у Лиски кисет с арбалетом и притянул ее к себе.

– Мы скоро вернемся, – прошептал он ей. – Обещаю. Я хочу только увидеться с Уиллом и найти подходящий тайник для арбалета.

Она кивнула и обвила его руками.

Все позади.

И все хорошо.

68. Красная

Джекоб был жив.

Моль исчезла, а он был жив.

Как это могло случиться?

Воды, породившие Красную Фею, содрогнулись от крика ее ярости.

Не существовало ничего, способного победить самое страшное из заклятий фей. Любому смертному оно приносило гибель. Стирало с лица земли, словно его никогда и не было.

И только это могло вернуть мир ее душе. О, как она хотела, чтобы из всех воспоминаний о нем осталась лишь память о его смерти!

Но он был жив.

Озеро сделалось чернее ночи, и вода показала ей оружие, которое сломило заклятие ее сестры. Так легко, словно оно было лишь трухлявой щепкой.

Красная отпрянула.

Ольха.

Тетива из гибкого стекла.

Узор, выгравированный на позолоченном прикладе.

Нет, только не это!

Ведь они истреблены. И уже давным-давно.

Все без исключения.

Загнаны в деревья, давшие им имя. Ни один не избежал своей участи.

Красная хотела отвернуться, но между лилиями на воде что-то покачивалось. Она опустилась на колени к кромке воды и протянула руку.

Визитка.

К ее белой бумаге прилип пожухлый листок. Фея в ужасе отдернула руку.

Зима приходила на ее остров только однажды.

Нет.

Они истреблены.

Никого не осталось.

Сноски

1

Джекоб вспоминает сказку братьев Гримм «Бременские уличные музыканты», где эту фразу осел говорит петуху. Здесь и далее сказки братьев Гримм цитируются в переводе П. Н. Полевого.

(обратно)

2

Фир-дарриги, низкорослые родственники эльфов, склонные к злым шуткам, родом из ирландских сказок. «Фир-дарриг» в переводе с ирландского означает «красный человечек»: сказки утверждают, что эти существа щеголяют в красных плащах с капюшонами.

(обратно)

3

Тоггелы, или «кошмарики», – злые духи и неупокоенные души умерших; могут вызывать болезни и скоропостижную смерть.

(обратно)

Оглавление

1. Ожидание

2. Ненастоящий мир

3. Призраки

4. Опасное средство

5. Альма

6. Что теперь?

7. Напрасно

8. Ханута

9. В горной глуши

10. Глубоко под землей

11. Вместе

12. Живые тени

13. Тот, другой

14. Всего лишь визитка

15. Паучья почта

16. Голова на западе

17. Первый укус

18. Рука на юге

19. Может быть

20. Одной крови

21. Не может быть

22. Броня

23. Мальдемеры

24. След сапога

25. Второй раз

26. Лучший в своем деле

27. Домик у околицы

28. Шипы и зубы

29. Новое лицо

30. Ничего не выходит

31. У семи нянек

32. Сердце на востоке

33. Так или иначе

34. Игра

35. Истинный король

36. Исчезла

37. Цветы

38. Воздух

39. Друг и враг

40. Золотой капкан

41. Охотничьи угодья

42. Белое

43. Потерялись

44. Синяя Борода

45. Из огня да в полымя

46. Приведи его ко мне

47. Жизнь и смерть

48. Слишком поздно

49. Две кружки

50. Торг

51. Бег

52. Хитрость и глупость

53. Как-нибудь

54. Одно ремесло

55. Совсем не по плану

56. Гнев великанцев

57. Голова. Рука. Сердце

58. Опередили

59. Мертвый Город

60. Подходящая кожа

61. У цели

62. Свеча погасла

63. Западня

64. Жизнь и смерть

65. Третий выстрел

66. Миг

67. По ту сторону

68. Красная Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg