«Галоши счастья»

Михаил Михайлович Рощин Галоши счастья Сказка для взрослых

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Ганс.

Марта.

Мария, она же Фея счастья.

Урсула, она же Фея печали.

Приемщица химчистки.

Губерт.

Нэф.

Прохожий.

Полицейский.

Штоп.

Хустен.

Учитель Троммель.

Стражник.

Часть первая

Картина первая

Утро. Марта отодвигает штору. Включает радио. Ганс сидит на постели. Глядит на свои босые ноги.

Марта. Опять дождь… Тебе яичницу? (Напевает.) Просыпайся, просыпайся! Ганс! Что-нибудь приснилось? Всегда тебе что-нибудь снится… Га-анс! Бриться, бриться, умываться!.. (Уходит.)

Пауза.

Женский голос по радио. Эти галоши обладают замечательным свойством: кто их наденет, они мгновенно перенесут в любую эпоху, в любое место, и человек сразу обретет счастье.

Появляются и проходят две Феи. Хорошенькая Фея счастья и пожилая меланхоличная Фея печали.

Фея счастья. Я вам серьезно говорю: эти галоши…

Фея печали. Фея счастья, извините, вы дура!

Фея счастья. Вы очень умная, Фея печали!

Фея печали. Да уж не глупей вас-то!

Переругиваясь, уходят. Ганс тянется за сигаретами.

Голос Марты. Ганс! Не смей курить натощак!

Он отдернул руку.

…И вставай, тебе сказали! Я опаздываю.

Ганс. Черт! Через стенку видит! (Нехотя встает, собирается, ворчит, возится с электробритвой.) Кто ее всегда трогает!.. Марта! Ты опять брила ноги моей бритвой?! Черт знает что! (Трогает зубную щетку.) Почему моя щетка мокрая? (Трогает вторую.) И ее мокрая… (Кричит.) Ты что, чистишь зубы двумя щетками? (Шарит под кроватью и с изумлением достает большие старомодные галоши.)

Входит Марта, уже в плаще, с набитой сумкой.

Марта. Вот, смотри не перепутай, это отнесешь в химчистку, а чемодан – твоей маме… Ганс! Да ты что? Он еще не оделся! (Видит галоши.) Боже мой, что это?

Ганс молчит.

Галоши? Откуда?

Ганс молчит.

Старые, страшные?.. Ганс?

Ганс молчит.

…Как они сюда попали?

Ганс. Вот именно: как?

Марта. Бред какой-то!.. Одевайся, Ганс, я опаздываю!

Ганс (медленно). Чьи это галоши, Марта?

Марта. Ганс, ну ты что? Ты, между прочим, пришел вчера в два часа! И не очень-то трезвый! Вспомни. А здесь никого не было. Спроси Эльзу. Мы весь вечер просидели вдвоем у телевизора.

Ганс. Может, она скоро жить будет у нас, твоя Эльза?.. Я спрашиваю: чьи это галоши?

Марта. Сам где-нибудь надел! Да-да, я еще подумала ночью: кто это так шлепает?.. Вспомни, где ты был?

Ганс. Я шлепаю?

Марта. Ну а кто, Ганс, кто? (Смеется.) Ну представь себе, что за человек может носить такие галоши?

Ганс. Я шлепаю?

Марта. Боже, я опоздала! Через двадцать минут начнут приводить детей…

Ганс. Я не шлепаю! Я ра-бо-таю! И я не знаю, кто у вас здесь шлепает, кто бреется моей бритвой, чистит зубы моей щеткой!

Марта. Ганс!

Ганс. Работаешь, работаешь, стараешься! В очередь на квартиру – стоим, в очередь на автомобиль – стоим, на мебель – откладываем… А чем плоха эта квартира? Им автомобиля хочется больше, чем ребенка!.. А почему бы вообще купить не машину, а лошадь?..

Пауза.

Марта. Теперь придется брать такси…

Пауза.

…Бедные дети ползают в коридоре на холодном полу…

Ганс встает, надевает кепку, берет вещи.

…Ну вот, умница! Скорей, дорогой, скорей! Ты запомнил? Это в химчистку, а чемодан – маме… Надень шляпу, пожалуйста, там дождь.

Ганс. Может, мне еще галоши надеть?

Марта (смеется). Клянусь, я понятия не имею, откуда они взялись. Надо спросить у Эльзы…

Пользуясь тем, что руки у Ганса заняты, Марта снимает кепку и надевает ему кожаную шляпу.

Ганс вращает глазами.

Ну Ганс, Ганс! (Выталкивает его.) Мамаша Борн всегда приводит свою девочку в детский сад раньше всех… Я бегу, дорогой! (Чмокает его в щеку.) Я заеду к тебе вечером, хочешь? (Улыбка.) Ну, Ганс, ну!.. Не перепутай: это в химчистку!.. (Убегает, послав ему воздушный поцелуй.)

Ганс. Ненавижу вот это: химчистки или сдавать белье в прачечную. Лучше лежать без ноги на поле боя.

Загорается надпись «Химчистка». За стойкой молоденькая Приемщица. Перед нею – Губерт.

Выхватывает вещи из мешка: куклы, маски, театральные костюмы.

Губерт. Не пугайтесь, фройляйн, не пугайтесь! Такая молоденькая, а такая сердитая! Вот наш товар! Выбьем пыль из Арлекина, встряхнем царя Эдипа, сдадим в чистку и получим, как новенького, короля Ричарда! Жизнь коротка, искусство вечно! О, это плащ Отелло! Какие страсти! Какие герои!.. А это? О Луиза Миллер, мадам, не плачьте, мы приклеим вам новенькие нейлоновые волосы, освежим французским тоном ваши щечки, проредактируем ваше многословие, и вы сумеете взволновать еще не одно поколение неверных мужчин и женщин, умирающих от любви! Режиссеры, да здравствует классика! Нам не хватает страстей! Страстями – по чувствам, чувствами – по бесчувствию! Можно придумать все, как говорил Лев Николаевич Толстой, великий русский писатель, – нельзя выдумать лишь человеческой психологии. Измените все: города, вокзалы, упаковку колбасы, живите в воде с дельфинами или любите принцесс, спящих в книгохранилищах, – измените все, но человеческие чувства останутся теми же, что десять тысяч лет назад! Театр, заставь плакать астронавтов от сострадания к Антигоне! Привет тебе, Марк Антоний! О Медея, безумица, мы вернем молнию твоим глазам! Сдайте в чистку старых героев, и вы увидите, что сердца их бились, как ваши. Искусство, ты вечно, потому что вечна неизменность человеческих чувств! Скорей, фройляйн, нам не хватает великих примеров!.. Уф! В пот кинуло.

Приемщица. Вам же сказали: фигурное не при­нимаем.

Губерт. Что?

Приемщица. Что слышали. Фигурное не берем. Только прямое.

Губерт. Прямое?

Приемщица. Грамотные? (Показывает на объявление.) Вон почитайте! И волос не берем, и кружева.

Губерт. Минутку, минутку! Что же, только прямое?..

Приемщица. До чего бестолковые!

Губерт. Но миленькая моя! В том-то и дело, что всем надоело прямое! Ничего прямого вообще не бывает на свете! Все фигурное, все сложное!

Приемщица. Выпили, что ли, с утра? А теперь безобразничаете! (Хочет уйти.)

Губерт. Стойте, дитя мое! Ну зачем? Такие красивые бровки, а вы их сдвинули! Такие губки, а вы их надули, как лягушка. Ну разве можно? Я выпил, конечно, но это было вчера. (Надев на руку куклу-клоуна, пи­щит.) Детка, детка, улыбнись, дам конфетку, не сердись!

Приемщица нехотя смеется.

Ну какая прелесть! Вот это лицо! Вам надо постоянно улыбаться, моя радость! Тогда здесь отбоя не будет от женихов! Выстроится гигантская очередь! Офицеры флота и летчики-перехватчики, ядерные физики и сыновья министров! Киноартисты будут отдавливать друг другу ноги, желая сдать в чистку свои замшевые пиджаки! Да, не хихикайте, я вам предсказываю. Четыре человека из-за вас отравятся, восемь вскроют вены, а четырнадцать превратятся в хронических алкоголиков! Ваш портрет повесят в Лувре рядом с Джокондой! (В сторону.) Господи, чего не наплетешь в предприятиях бытового обслуживания!

Приемщица. Ну ладно уж! Только запишу как прямое.

Губерт. Радость моя! Да как вам угодно! Фигурное как прямое, прямое как фигурное, все равно выйдет и не прямо-фигурное и не прямо-прямое… Пишет! Запи­сывает! Ай, умница!.. Какие пальчики! Какой почерк!.. Хотите, продам гениальную идею? Надо открыть хим­чистку чувств! Да-да! Срочное исполнение! «Чистка чувств!» – не очень благозвучно, но не беда, важна суть. Представляете? Чистка чувств! Спешите к нам! Стираем печаль! Смываем тоску! Утюжим страх! А если хотите печали, вы получите ее в самом чистом виде! Радость – свежая, как дыхание розы! Нежность – без пятнышка вожделения! Ярость – накрахмаленная и твердая…

Приемщица. Я собьюсь, не мешайте!

Губерт. Пардон! Молчу, молчу!.. Ба! А вот идет Ганс, мой одноклассник, я не видел его лет десять!.. Ганс, старина! Узнаешь, а? Сколько лет, сколько зим! Взгляните, фройляйн, на встречу старых школьных друзей!

Приемщица. Негде встретиться!

Ганс (приближаясь). А ты все такой же болтун, каким был в классе? Здоров, Губерт!

Губерт. Привет, старина! Привет! Чертовски рад тебя видеть! Помнишь, как мы с тобой чуть не взорвали физический кабинет?

Хохочут.

Ганс. А помнишь малыша Вилли?

Хохочут.

Губерт. Ну, а как ты, а? Женат? Дети? Где рабо­таешь?

Ганс морщится и машет рукой.

Приемщица (Гансу). Сдавать будете? А то уйду.

Ганс. Да-да. Сейчас. (Губерту.) А ты? Что это у тебя? Из цирка, что ли? (Вытаскивает из вороха костюмов галошу, изумлен.)

Губерт. Из театра, старина… А, вот они где! (Ищет вторую галошу.) Слава богу! Бедных костюмеров уже хотели оштрафовать за эти галоши! (Стучит галошами.) Уважаемая публика! Леди и джентльмены! Это галоши счастья! Да-да! Не верите? В прошлом сезоне мы ста­вили такую сказку. Андерсена. Не слышали? Правда, автор переделал ее на современный лад. Для детей вы­шло слишком умно, а для взрослых – непонятно. Но га­лоши работали здорово, стоило посмотреть!

Приемщица. При чем это: галоши и счастье?

Губерт. Сказка, моя дорогая, сказка! А в сказках чего не бывает! Кто наденет эти галоши, тот может пере­нестись в любое время, в любую эпоху и обрести счастье! Исполнение желаний! Куда хочешь!

Приемщица. Лажа!

Ганс (подозрительно). Это твои галоши?

Губерт. Мои? Нет. Это волшебные галоши.

Ганс. Странно. Я видел их. Сегодня.

Губерт. Ничего странного. Все мы о чем-то мечтаем, и все мы слишком долго ждем исполнения наших желаний. А стоит надеть галоши, и желание исполнится мгновенно. А еще древние говорили: вдвое дает, кто бы­стро дает. Не так ли? Лучший способ проверить меч­ту – осуществить ее немедленно. Но я советую вам иметь много желаний: чтобы не разочароваться в жизни и в самих себе. Не вышло одно, можно сразу приняться за другое. А если исполнилось, – тем более, не стоять же на месте! Внимание! Ап! (Сунул ноги в галоши, и исчез.)

Приемщица и Ганс поражены.

Приемщица. Э! Э! А кто будет платить?

Ганс. Фокусы. Сейчас вернется. (Растерян.)

Вспышка. Губерт брякается на пол. Химчистка и Приемщица исчезают.

Губерт (стонет). Охо-хо! Влетел в самую гущу Грюнвальдской битвы! (Ощупывает голову, спину.) Жуть, что там делается! Вот эдакий детина сшиб меня с коня! Р-р-раз! Вот таким копьем!.. Погляди, тут ничего нет?..

Ганс. Все в игрушки играешь?

Губерт. Хорошенькие игрушки! Потрогай, какая шишка!.. (Смеется.) Ладно уж, пошутить нельзя. Пойдем лучше пропустим по кружечке ради встречи?

Ганс. Да мне еще к матери надо съездить с этим барахлом, а к двум на работу. Я у матери уже месяца три не был.

Губерт. Всем на работу, приятель, всем! Взгляни, мир полон работающих!

Звучит шум большого города. Идет Прохожий с портфелем. Губерт останавливает его.

…Одну минуту! Извините! Мы из комиссариата труда. У нас вопрос: сейчас начало дня, почему вы не на ра­боте?

Прохожий. Я? Кто вам сказал? Я на работе. Я иду из второго филиала нашего треста в управление четвер­того отделения.

Губерт. А, извините!

Прохожий. А почему вы не на работе?

Губерт. Мы? Я на работе.

Ганс. А мне к двум.

Прохожий. То-то же! Никакого порядка! Все по­роки от праздности и лени. Без труда не вынешь рыбку из пруда. Труд превратил обезьяну в человека. (Ухо­дит.)

Губерт. Клянусь, он поперся в универмаг! Идем!

Ганс. Ну куда я с этим? (Показывает сумку и че­модан.)

Губерт тут же набрасывается на чемодан, мнет его, складывает, и через минуту чемодан уже можно положить в карман. То же самое он проделывает с сумкой.

Губерт (бормочет). Чертово барахло! Откуда оно берется! Весь дом завален! Кругом лифчики, лифчики! Лучше б мне остаться холостяком!.. (Подмигивает.)

Оба смеются.

Ганс. А мать? Она будет ждать.

Губерт. А, Ганс! Будто ты не знаешь! Матери всегда ждут. Успеешь!..

Музыка. Появляется Фея печали.

Ганс. Погоди! Я уже три месяца у нее не был.

Фея печали (поет).

У меня большие дети, Я живу теперь одна. Я одна на целом свете, Словно на небе луна. Я одна на целом свете, Словно на небе луна. Я их грела, я им пела, Я их в муках родила. У детей дела, дела, А до матери нет дела. У детей дела, дела, А до матери нет дела.

Ганс. Мама, ну прости! Мы каждую субботу к тебе собираемся, но то одно, то другое… Я же тебе звоню. Вчера… Нет, позавчера звонил… Как ты себя чувству­ешь? Я хотел сегодня заехать, я, может, еще успею… Или завтра… Мам! Ну извини…

Фея уходит.

Губерт. Ну идем, идем! Ганс!..

Ганс. Надо бы поехать!

Губерт. Успеешь! (Уводит Ганса.)

Освещается внутренность небольшого подвального ресторанчика, стилизованного под средневековье. У очага, запарясь, суетится поваренок Нэф, за стойкой – хорошенькая барменша Мария, похожая на Фею счастья. Она кокетничает с молодым Полицейским. Бродит, собирая посуду, старая судомойка Урсула – она в свою очередь напоминает Фею печали. Руководит заведением мэтр Штоп. За столиком сидят старый пенсионер дядюшка Хустен и учитель Троммель. Легкая музыка.

Хустен. Раз в неделю позволишь себе съесть жа­реного цыпленка, и что? Я старый заслуженный пенсио­нер, я сорок пять лет на трамвае, и что? Никто не хочет заниматься своим делом!

Учитель (ест). Позвольте, как – никто не хочет?

Нэф. Дядюшка Хустен, вы сидите ровно двенадцать минут, и ваш цыпленок почти готов.

Хустен. Мне лучше знать, сколько я сижу! Я жду целый час, и что?

Штоп (проходит, нервно). Нет людей, дядюшка Ху­стен, нет людей! (Марии.) Где Ганс, а? Где он?

Мария. А почему вы у меня спрашиваете?

Штоп уходит.

Хустен. Вот именно! Нет людей! В прежние вре­мена…

Учитель. Простите, в какие такие прежние?

Хустен. Ни в какие! Я сорок пять лет на трамвае, и что? Мария! Еще кружку!

Полицейский (Марии). Как сверкают сегодня твои глазки!

Мария. Ах, полицейские комплименты! (Несет пиво.)

Урсула (бормочет). Дело было в Копенгагене, на Восточной улице, недалеко от старой Королевской пло­щади…

Учитель. Нет, все-таки – в какие это прежние?

Мария. Дядюшка Хустен имел в виду совсем ста­ринные времена, еще те! Не правда ли, дядюшка Хустен?

Нэф. Королевские? (Фехтует шампуром.) Трам-бам! Трам!

Учитель. Я, слава богу, учитель истории и знаю все времена. Дату, дату!

Нэф. Дядюшка Хустен, а вы хотели бы стать коро­лем?

Хустен. Я хотел бы съесть своего цы-плен-ка!

Мария возвращается за стойку.

Полицейский. У тебя фигурка как у точеной статуэтки!

Мария. Полицейский, вы, кажется, оставили свой пост?

Полицейский. Там идет дождь, а здесь ходишь ты! (Хохочет.)

Учитель (Хустену). Итак, вы хотели бы стать ко­ролем?

Хустен. Кто?

Учитель. Вы. Каким именно королем?

Хустен. Я – королем?

Учитель. Разве вы не сказали, что хотите быть ко­ролем?

Хустен. Каким королем? Я сорок пять лет на трам­вае. Я рабочий человек.

Учитель. Вот я вас и спрашиваю: каким?

Урсула. Что вы к нему пристали? Хустен, скажи: трефовым.

Хустен (смеется). Во! Правильно! Трефовым!

Учитель. Вам не удастся отделаться шутками. Вы – монархист?

Хустен. Кто?

Учитель. Нельзя путать эпохи. Вся беда в том, что в новые времена просачиваются нравы и психология старых времен. Мы не имеем права. Молодежь. Воспитание. Чистота, чистота вида.

Хустен. И что?

Нэф (продолжая фехтовать). А я – я хотел бы быть Ричардом Львиное Сердце!.. Раз!.. А еще я хочу – невидимкой!

Полицейский (вдруг, пылко). Это я! Я! Я всегда хотел стать невидимкой! (Нэфу.) Слушай, а ты каким хочешь: чтобы только ты сам невидимкой или если, что-то возьмешь, то это тоже делается невидимым?

Нэф. Конечно, тоже!

Полицейский. Замечательно! (Еще горячее.) А летать? Невидимкой – и летать?

Нэф. О-о! И чтобы ни одна пуля не брала!

Полицейский. Да! Да! Ах, это роскошно!.. Мария, вы понимаете? Вы хотели бы стать невидимкой?

Мария (красуясь). Зачем же мне – невидимкой?

Нэф. Ее и так редко видно на работе!

Полицейский (пылко, ко всем). А вы?.. А вы?.. Это же необыкновенно! Невидимкой – и летать! А?

Урсула. Я-то летаю. Когда надо.

Учитель. А я, молодой человек, очень долго был невидимкой. Но теперь…

Полицейский (не слушая). А вы?.. Замечательно, а? (Хустену.) Вы хотели бы?

Хустен. Я хотел бы съесть своего цыпленка наконец! Нэф!.. Где Штоп? Позовите Штопа!

Нэф испуганно бросается к очагу. Идет Штоп.

Штоп. Да-да, я здесь! (На ходу, Марии.) Где Ганс, а?

Мария (пожимает плечами). Действительно странно: Ганс самый дисциплинированный человек на свете.

Штоп. Самые дисциплинированные люди давно на­ходятся на том свете. У тебя нет телефона Марты?

Мария. Еще мне не хватало иметь ее телефон!

Полицейский (налетает на Штопа). А вы? Вы хо­тели бы: невидимкой – и летать?

Штоп (оглядываясь). Что?

Полицейский. Невидимкой. Невидимкой – и еще летать?

Штоп (шепотом). Каким? Чтобы только сам невидимый или если что возьмешь, то тоже невидимое?

Полицейский. Тоже! Тоже!

Они разговаривают, как двое сумасшедших.

Штоп (вздыхает). Ах, если бы!

Полицейский. А что?

Штоп. Во-первых, все время остаются следы. Идешь, все нормально, никто не видит, а следы – остаются!

Полицейский. Да что вы?

Штоп. Да-да! И во-вторых, в толпе совершенно невозможно двигаться.

Полицейский (соображая). Да-да-да!

Штоп. В автобус не сядешь.

Полицейский. В автобус? Да, никак. Да-да, неудобства есть… А летать?

Штоп. Летать? С какой скоростью? На какой высоте? Кругом радары.

Полицейский. Да-да-да.

Хустен (стучит кулаком). Дадут мне наконец цып­ленка?

Неф чихает и кашляет. Он достал черного цыпленка, от которого валит чад. Штоп хватается за голову.

Ресторанчик затемняется, а на второй половине сцены освещается столик в другом, современном кафе, где сидят Губерт и Ганс. Пьют пиво. За окном – поток машин, автоматический ритм свето­фора.

Губерт. Нет, подожди, ты не так поешь. Надо вот так: «Ах, зачем я…»

Ганс. «Ах, зачем я…»

Губерт. У тебя совершенно нет слуха. Подпевай просто: «Ах, зачем я…»

Ганс. «Ах, зачем я…»

Губерт. Все! Поем!

Поют.

Ах, зачем я не родился В девятьсот шестом году! Я бы с дедушкой возился По утрам в своем саду. Мне б с переднего крыльца Подавали жеребца, Я любил бы свою маму, Знал бы своего отца. Ах, зачем я не родился Девяносто лет назад! Я б на бабушке женился, Был бы весел и богат!..

Ганс. Вот! Вот!.. (Горячо.) Я гениальный повар! Я все могу! Понимаешь? А это что? Автоматы! Бумажные тарелки! Сосиски, яичница, сосиски, яичница! Все мчатся сломя голову! Скороварки! Хлеборезки!.. Все на ходу, всухомятку! Ты знаешь, в армии я был поваром у генерала.

Губерт. О!

Ганс. Что «о»?! Даже генерал говорил мне: «Что ты там колдуешь, Ганс? Свари мне сосиски, да и ладно!..» Кому теперь нужна моя древнейшая профессия? Ты знаешь, например, у герцога Найнхальгальского с тысячи семьсот семьдесят второго по тысячу восемьсот первый год не подали к обеду ни разу двух одинаковых блюд! А? За двадцать девять лет!

Губерт. В самом деле? Что ж это были за блюда?

Ганс. Уж наверное не сосиски с яичницей!.. Э, и вообще!

Губерт. Ну-ну, Ганс! Ну, старина! Что ж теперь делать?..

Ганс. Нет, брат Губерт, что-то не так… Плохо мне!..

Губерт (в тон ему). Да-а… Живешь как механизм…

Ганс. Вот-вот!

Губерт. Каждый день одно и то же.

Ганс. Именно.

Губерт. Встаешь в один и тот же час…

Ганс кивает.

…Бреешься, как всегда… чистишь зубы, как всегда…

Ганс кивает.

…Один и тот же завтрак… одни и те же слова… одним и тем же движением жена красит ресницы…

Ганс. Ну!

Появляется Марта.

Губерт. Все тот же автобус, метро, табачный киоск, газетный киоск…

Ганс. Да! Да! Да!.. И вот так всю жизнь? Тсс! Есть, между прочим, одна девочка… Мария… Тсс!..

Губерт. Подожди, Ганс, не путай… (Встает, принимает лекторский вид. Марте.) Не расстраивайтесь, с мужчинами это бывает. Присядьте. Я сейчас все объясню.

Марта садится и гладит Ганса по склонённой голове.

Ганс (Марте). Тсс…

Губерт. Дорогие товарищи! Уважаемые господа! Леди и джентльмены! Друзья! По-моему, мой друг, про­стой повар Ганс, затронул одну из напряженных проблем современности. Причем это имеет отношение к разным странам, ко всем людям. Мы учимся, растем, неуклонно растут наши духовные запросы и наше сознание, а ме­жду тем каждый из нас заключен в автоматизм повсе­дневности, как шарик в шарикоподшипник. Каждый день одно и то же: с работы, на работу, с работы, на работу. Труд, конечно, великая вещь, но на работе, в общем, все одно и то же, дома – одно и то же. Быт и досуг также все более стандартизируются. Утром газета, вечером те­левизор, вечером жена, утром любовни… Извините, шутка… Ну в самом деле, как быть? Человек не маши­на, не автомат, ему надоедает все одно и то же. Я вам скажу, дело дошло до того, что теперь часто встречаешь инженеров, которым надоело конструировать; писате­лей, которым надоело писать; рабочих, которые ленятся работать; врачей, которым надоело лечить; больных, ко­торым надоело лечиться, и здоровых, которым надоело быть здоровыми и хочется заболеть. Неужели слово «на­доело» есть производное от слова «надо»? Никто ничего не бросает и никуда не бежит, каждый все равно занимается своим делом. Но нельзя не обратить внимание на угнетенное состояние духа вполне благополучного трудящегося. В чем тут фокус, а? Брюхо набьешь – ду­ша чего-то просит, душу ублажишь – брюхо рычит… И опять-таки: где страсти? Где безумные чувства? Кто из нас удушил свою Дездемону? Кто убил на дуэли со­перника? Чью душу сжигает кровная месть?.. Чем мы заняты? Вот сидит человек, посмотрите! Все у него есть: жена, дом, работа, деньги, автомобиль скоро купит, а ему плохо! Ему скучно. И всем он недоволен. В чем дело, а… Чего ты хочешь, Ганс?

Ганс молчит.

…Вот! Он даже сам не знает чего! Но чего-то он хочет, это точно! И ему ка-жет-ся: будь у него другая квартира, другая жена, другая работа, другая зарплата, и, может быть, даже живи он в другой стране, или родись на сто лет раньше или на двести позже, – все было бы по-дру­гому!.. А, Ганс?.. Можно предоставить тебе такую воз­можность. Слышишь? Молчит. Молчит, бедняга. Вы видели: я предлагал ему галоши счастья – они способны исполнить любое желание. Но надо знать, по крайней мере, чего ты хочешь? А, Ганс?..

Ганс (пьяно). Лошадь. Куплю лошадь и поеду…

Врывается Прохожий.

Прохожий (строго и свирепо). Где Губерт? Опять его нет? Пишите докладную! Я его уволю в конце концов, этого болтуна!

Губерт (пугается). О боже! Который час? Кошмар! (Бьет себя по губам.) Ах, болтливая собака! Опоздал, опоздал!.. Извините, иду, бегу!.. Говорить-то хорошо, а работать надо!.. Пока, Ганс! Звони! Увидимся!.. (Убе­гает.)

Прохожий. Безобразие! Разгильдяйство! Пьют в рабочее время! (Выпивает кружку, уходит.)

Ганс (смеется). Вот! Все так! Говорить все мастера! Идите! Бегите! На работу! В химчистку! К женам!.. Куплю лошадь, и все! И поеду куда глаза глядят!

Марта (гладит его). Успокойся. Ну что с тобой, в самом деле? Ты такой нервный, Ганс, я ничего не по­нимаю. Почему ты не хочешь поговорить со мной, все мне рассказать?.. Или ты не любишь меня больше?.. Я не пойму, что ты хочешь… Эльза говорит: может, нам на время расстаться?.. Ты слышишь меня, Ганс?..

Ганс (хохочет и поет).

Мне б с переднего крыльца… Подавали б жеребца…

Марта встает и уходит.

Освещается ресторанчик. Здесь немая сцена. Хустен держит за ножку черного, как уголь, цыпленка.

Хустен. Я… сорок пять лет… на трамвае…

Штоп. Хустен, дорогой!.. Не волнуйтесь… Мы ду­мали… мы хотели… Так сказать, сюрприз… Это даже не цыпленок…

Хустен. Я вижу, что это не цыпленок. Может, это фазан? Пекинская утка?

Штоп. Нет людей, нет людей… Что он со мной де­лает, этот Ганс!

Нэф. Дядюшка Хустен, я сейчас… другого… пять минут…

Хустен. Нет! Пусть-ка он сам его съест! Да! (Нэфу.) На! На! Откуси кусочек! Откуси!

Нэф пятится.

Штоп. Нэф! Откуси!.. Давайте я откушу!

Хустен. А-а! Не хочешь? А старому дядюшке Хустену подаешь?.. Бездельники! (Марии.) Ничего смеш­ного, между прочим!.. Никто ничего не хочет делать! Раз в неделю соберешься съесть мясного!.. Откуси, го­ворю, ну!.. В прежние времена хороший хозяин заста­вил бы тебя подавиться этой дрянью! До крошки!..

Учитель (встает). Нет, позвольте! Что же это про­исходит?.. Какой такой хозяин? В какие прежние вре­мена? А?.. Ну-ка, любезный, отвечайте!

Пауза. Хустен медленно приближается к Учителю с цыпленком в руке.

Хустен. Сейчас я тебе отвечу… Я тебе сейчас от­вечу… этой… жареной… собакой… по очкам! (Бросается на Учителя.)

Учитель бежит.

Молчать! Я не позволю издеваться! (Штопу.) Молчать, пузатый бездельник! Только лапы умеете запускать в государственную казну! Отъелись! Где шеф-повар? Что происходит? Пьяницы! Дармоеды! (Урсуле.) Не путайся под ногами! Уж ты-то знаешь порядки, могла бы ска­зать! Старая черепаха! (Марии.) Прекратить! Все хи-хи, ха-ха, амуры, пока все прахом не пойдет! Отцы трудились, наживали, а они все спустят, им плевать! (Поли­цейскому.) А твое место где? Где, я спрашиваю? Может, там грабят, убивают, враг границу переходит, а ты? Чей хлеб ешь, бездельник? (Дошел до Нэфа, сует ему в рот цыпленка.) На, подавись! Руки отрубать таким пова­рам!.. Я вас научу! Я всем покажу! Я сорок пять лет! В поте лица! И что? (Учителю.) А ты! Молчать! Язык вырву! Каленым железом! Свинца в глотку!..

Хустен в исступлении, рвет на себе одежду, хватается за голову, и что-то меняется в его облике, в костюме. Он вырывается на другую половину сцены и видит Ганса над кружкой пива. В костюме Ганса тоже есть перемена.

…А-а! Вот он где, наш Ганс! Прекрасно!.. В тюрьму негодяя! В темницу! В Черную башню! Крысам на съедение!

Ганс (встает, покачиваясь). Но-но, ваше величество! Спокойно!..

Хустен. Замурую!.. (Хватает Ганса и уволакивает.)

В ресторанчике все поражены. Глядят друг на друга, пожимают плечами. Входит Марта.

Марта. Добрый вечер!

Ей не отвечают.

…Что с вами? Что-нибудь случилось?.. А где Ганс?..

Все молчат. Марта смотрит на Марию. Та демонстративно отворачивается.

Картина вторая

Проходит Стражник в старинном шлеме, с алебардой. Кричит петух, в неярком свете вырисовывается кровать под балдахином. Ганс сидит на ней. За ним – Мария с распущенными волосами.

Мария (томно). Ну что ты, Ганс? Куда? Ну что с тобой?

Ганс (сначала в тон ей). Прости. Усни. Прости, но мне пора… (Спохватывается.) Тьфу, черт!

Мария.

Ты за ночь, как луна, переменился. Перешагнул по небу, как звезда.

Ганс. Ну, только не надо, не преувеличивай. (Чешется.)

Мария.

О милый мой, побудь еще, скажи мне, Что говорил вчера. Волшебный вечер! О запах сена, лилии, молчанье И маленькие молнии в руках!

Ганс (бормочет). Молнии маленькие, а клопы как черти.

Мария.

Ну расскажи, ну расскажи еще мне, Как это было в самый первый раз!

Ганс. Лапочка, ну правда мне надо идти. Стража, то се.

Мария.

Я помню, как однажды на окно Я вспрыгнула, поправить занавеску, Тянулась вверх, на цыпочки привстав, И вся, от пальцев рук до пальцев ног Отточенная, как веретено, И юная, как в'ишневая ветка Цветущая, тебе я показалась… Ты подошел, взял на руки меня И замер так, дыханье потеряв… Ты помнишь, Ганс?..

Ганс. Какая занавеска? Где?.. Спи, пожалуйста…

Мария.

И с той поры не мог спокойно видеть Ни рук моих, ни ног, моих наклонов, Изгибов бедер, рта, волос, колен. Ты задевал меня, ты прикасался И тут же в шутку все переводил…

Ганс. И дошутился… Правильно, правильно, все так и было, успокойся. Спи, а? Спи.

Мария.

Как ты нелеп, как скушен, старомоден, Ты спишь со мной, а в голове – жена.

Ганс. Мария, ну что ты, ей-богу! Ну зачем?..

Мария.

Ступай, ступай! Иди подземным ходом. И поцелуй меня перед уходом!

Ганс целует ее, продолжая чесаться.

Тьма. Появляются две Феи в средневековых костюмах и Губерт в наряде шута. Феи танцуют – одна тему счастья, другая – сомнения, а Губерт кричит петухом и играет на дудке.

Губерт. Исполнение желаний. Хлоп, хлоп, галоши! Что вам угодно? Марию? Корону? Королевство? Пожалуйста! Какие ароматы льются из царской кухни! Какие скакуны цокают копытами по дворцовой площади! А какие страсти, господа, какие страсти! Приготовьтесь! Але-гоп!

Феи и Губерт скрываются.

Проходит, как сомнамбула, женщина в отрепьях, волосы закры­вают ее лицо – она будто ищет кого-то. Уходит. По сцене нервно ходит учитель Троммель в костюме иезуита. Два стражника вводят молоденькую даму, в которой нетрудно узнать Приемщицу из химчистки.

Учитель. О боже! Что за вид! Нет, с этой страной все ясно! Все!

Приемщица (оправляя свой наряд). А чё? Нормально.

Учитель. Молчи, несчастная! Вы видели себя в зеркало?

Приемщица. А чё такого-то?

Учитель. О темпора, о морес! Вы что, спали в этом платье?

Приемщица. Как же, дадут они поспать! Часик, может, покимарила… (Осматривает себя.) Вообще шмотки были… (Смеется.)

Учитель. Я ничего не понимаю, что она говорит!.. Хорошо, ответьте мне, вы принимали вчера…

Приемщица. Я? Приняла, конечно, не скрываю! Кубков пять приняла.

Учитель. О боже! Я вас спрашиваю: кого прини­мали?

Приемщица (не слышит, смеется). Я, святой отец, вчера капустой была.

Учитель. Кем?

Приемщица. Капустой. Кудрявой. (Смеется.) Мы все были кто морковкой, кто капустой. А шут был зай­чиком. Губерт. Для понта, конечно. Чтобы нас грызть.

Учитель. Что?

Приемщица. Вот так – рры! И – грызть!

Учитель. Не дышите на меня! О ужас!

Приемщица (смеется). И всех вином поливали из лейки!

Учитель. Боже, совсем дитя!.. И принц тоже поли­вал?

Приемщица. Принц? Хо-хо! Это он все и приду­мал!.. Ой, принц! Ну принц!.. Они меня потом на кух­ню притаранили, на стол положили. Рубить, говорят, капусту! Давить ее! Солить ее! (Хохочет.) Завал!

Учитель. Пожалуйста, без подробностей!

Приемщица. А фрейлина Мария была Петрушкой. Вот такой султан на голове, а сзади – до сих пор голая!

Учитель. Боже мой! И ее что? Тоже?

Приемщица. Да! Они нас всех в котел, а она ни­как не помещалась. Принц говорит: «Давай ей одну нож­ку оторвем». (Хохочет.) Святой отец, прикажите, пусть выпить обнесут!

Учитель. Замолчи, несчастная! Кого принимали в замке, я спрашиваю?..

Приемщица. О! О! А чё ты вообще прицепился! Тоже еще предок! А-а, ты расколоть меня хочешь?.. Ишь, стариканчик! На принца тянешь? Да я умру за него, чтоб ты знал!

Учитель. Не приближайся!.. О, что бы я сделал с вами в прежние времена!

Приемщица. Чё? Чё б ты сделал? Ну на, сделай! На!

Учитель (бежит от нее). Стража! Увести ее!

Приемщица. Сделает он! Видали?.. Да я тя самого сделаю! Пустите, псы! Не хватай, морда железная!.. Ну, святой папаша, попадешься – умою!

Учитель. Падение! Полное падение! Если так дальше пойдет!..

Входит Полицейский, тоже в костюме монаха. Ирония. Появляются феи. И присутствуют затем при разговоре.

Фея счастья. Это кто? Это же Полицейский. Здесь все время одни и те же люди.

Фея печали. Но люди вообще одни и те же. Мы меняем только костюмы и эпохи.

Фея счастья. Как вы надоели с вашим пессимиз­мом!

Фея печали. А ваш оптимизм, как известно, это просто отсутствие информации.

Фея счастья. А учитель стал святым отцом?

Фея печали. В этой эпохе – святым отцом. Мы же предложили Гансу разные варианты.

Полицейский. Разрешите, святой отец?

Учитель. Да-да, я вас жду все утро. Докладывайте.

Полицейский (читает свиток). Так. Все утро принц ругал цирюльника. Потребовал бочку горячей воды. Просил какого-то мы-ла. (Усмехается.)

Учитель. Так-так. А что смешного?

Полицейский. Нет-нет, простите… Возмущался, почему ничего не известно о каком-то Китае. Нельзя, мол, начать день спокойно, не зная, что делается в Китае. (Смеется.)

Учитель. Что вы все усмехаетесь, сын мой! Хоро­шенький смех! Ну а насчет того, что Земля – шар? Что вертится?

Полицейский. Было, говорили. Очень, кстати, убедительно. Вот посмотрите. Если солнце поместить в центр круга, а планеты расположить вот в таком по­рядке…

Учитель. Вы что, с ума сошли? Вам мало своих знаний?.. Что вы вздыхаете? Что это значит?

Полицейский. Что есть знание, святой отец?

Пауза.

Учитель. Так-так. Ну-ка, присядем… Ну-с?

Полицейский. Наше знание – это, в сущности, консервированное сомнение.

Учитель. Так. Консервированное.

Полицейский. Познание дает знание, не так ли? Но познание и отбирает его, заменяя другим знанием.

Учитель. Ну-ну, и следовательно?..

Полицейский. Следовательно, мы ничего не зна­ем, святой отец.

Учитель. Так! Ну спасибо!.. Спасибо, спасибо!.. Называется, слезай, приехали!.. Что же, это и вы так думаете?

Полицейский. Я? При чем тут я?

Учитель. Нет, уж вы откройтесь!.. Давайте!

Полицейский. Когда вы спрашиваете меня о дру­гих, я обязан отвечать. Это моя работа, я за нее деньги получаю. Но если вы спрашиваете обо мне, тут я… это мое личное дело.

Учитель. Господи! Да что ж творится!.. Да ваше личное дело, червяк ты эдакий, это наше личное дело! И наше личное дело – иметь ваше личное дело! Ясно?

Полицейский. Не кричите, и так голова пухнет. Если ваше личное дело иметь мое личное дело, то мое личное дело – в конце концов, плевать на ваше мое лич­ное дело! Не надо! Средние века, между прочим, конча­ются!..

Учитель. Молчать! С кем говоришь!

Полицейский. О, простите, святой отец! (Встает.) Но Земля – шар! И все-таки она вертится! (Уходит.)

Учитель. Стой! Куда?.. Сожгу! Распропагандировали!.. Гниль, гниль в королевстве!..

Пулей летит и падает, как от пинка, слуга, – в нем мы узнаем Штопа.

Что? Кто?! А, это ты, слуга принца! Кстати, кстати!.. Что стряслось, любезный?

Штоп (хнычет). Меня все время бьют!

Учитель. Ну-ну! Ну перестань! Что за беда, если хозяин немного поучит слугу.

Штоп. Да за что! Что я такого сделал? (Хнычет.) Все ему не так! Все! Просыпаться – мученье! Поднимать­ся – мученье! Умываться – мученье! Одеваться – муче­нье! Все не так!

Учитель. Ну-ну, успокойся, я твой друг.

Штоп. Все у него дураки! Вот и вздыхает целый день: «Нет людей, нет людей!»

Учитель. Как-как?

Штоп. А сам на лошадь боится сесть!

Учитель. На лошадь?

Штоп (пугается). Тихо, святой отец! Никому!.. Он меня убьет! (Шепчет.) Сам: лошади, лошади! А подашь ему коня, да если еще при народе, – ни за что не сядет. Вот нарочно понаблюдайте. Сразу за плетку: «Кого по­даешь? Кому подаешь? Что за седло?» И пойдет! Раз, раз!.. А сам-то! Не поверите, – подойти-то к коню не знает! Все с морды заходит, будто сроду не видал!..

Учитель. Что ж это значит?

Штоп. На конюшню пришли, – уж и плечо ему под­ставил, и подсадил, а он, прости господи, как баба, как мужик какой, мешком плюхнулся, сам в поту, глаза на лоб! А Изумруд, конечно… ему такой-то седок – тьфу! Брык! – и сбросил. А виноватый – обратно я! Раз! Раз!

Учитель. Странно.

Штоп. Не умеет. Богом вам клянусь!.. Карабкается на коня, как обезьяна какая, а сам бормочет: «Эх, вело­сипед бы!» Что за велосипед?!

Учитель. Очень странно.

Штоп. Не выдавайте, святой отец! Убьет он меня!.. Ой! Идет! (Убегает.)

Появляются Хустен в королевском обличье и Урсула – сгорб­ленной знахаркой. И – мимоходом Фея счастья.

Фея счастья (Урсуле). Что вы здесь делаете? Вы же Фея печали!

Фея печали (грубо). Не лезь! Не лезь, когда не спрашивают!

Хустен. Ну думай, бабушка, думай! Какая ж ты колдунья – два дня ходишь, ничего придумать не мо­жешь? Ну!

Урсула. Оливки фаршированные!

Хустен. А, было!

Урсула. Лягушачьи лапки в сметане!

Король с досадой отмахивается.

… Жареные муравьи!

Опять не то.

…Мурена копченая!

Опять не то.

…Винегрет.

Не годится.

Ну не знаю, что вы тут едите!

Хустен. Да не мы! Не мы! Я сорок пять лет на пре­столе, мне кружку молока, сыру, да и ладно! Мясо раз в неделю ем… Принц! Ни разу в жизни не попробовал двух одинаковых блюд! Во! Вся Европа знает! Еще в дет­стве бывало: «Гансик! Гансик! Скушай то, скушай это!» – «Не буду, и все!.. Не хочу, не буду! Не хочу, не буду!» Шуты на голове стоят, музыканты играют, куклы, мультишки всякие. «За папу, Гансик! За маму! За веру, за отечество!» И что? Гансик – блюдо об пол, шута по мор­де, мать, ее величество, царствие ей небесное, за нос, за волосы, – не буду, не хочу, и все!.. А в младенчестве, веришь ли, кормилиц каждый день меняли. Вся Европа знает!

Урсула. Ну, это баловство!

Хустен. Да, конечно! Сами избаловали! Но тоже, знаешь, ведь один-единственный сынок, наследник, – тоже не баран начихал… Ну, придумала?

Урсула. Может, черепа…

Хустен. Суп черепаховый? А! У нас его и солдаты не едят!.. Да, бабушка, я тебе скажу! Все было! Цветы, травы, моллюски эти всякие, птицы, корни, побеги, мо­локо китов, молуки угрей, паровое, заливное, жареное, пареное! И что? Фараоны того не едали, императоры византийские – все! Кочевники в пустынях, дикари на островах – всё попробовали, всё ели! Голова пухнет! Армию забросил, финансы расстроены, просвещением не зани­маюсь, одна беда, ночей не сплю: чем кормить? Как кормить?

Урсула. А иные весь век макают пресный хлеб в пустую воду.

Хустен. Ну, моя дорогая, каждому свое. Один дума­ет: что поесть, а другой: что бы еще поесть?.. И я те­бе скажу: одна задача не проще другой… Ну? Надумала?

Урсула. Может, это?..

Хустен. Ну?

Урсула. Может, яичницу с сосисками?

Хустен. Это что такое?

Урсула. Яичницу не знаете? Ну, яичница. (Пока­зывает.) Разбил яйцо и на сковородку.

Хустен. Погоди, погоди, как это? (Соображает.)

Урсула. А сосиски… это, ну, колбаски такие…

Хустен. Колбаски? Что за колбаски?.. Ну-ка, ну-ка!.. Эй, повара! Эй, люди!… За мной, старая! Озолочу!

Тянет за собой Урсулу. Оба убегают.

Учитель. Нет, надо меры принимать. Полное падение. Надо к папе ехать. Папа им задаст!

Смех, музыка. Учитель скрывается. Вбегают Губерт-шут и разодетый Нэф. Играют на ходу мячом для регби.

За ними – в сдержанно-роскошном наряде, развинченный, скучающий и капризный Ганс. Его сопровождает ученый Астролог. (Прохожий из первой картины.) Следом – принаряженные Мария и Дама-приемщица.

Слуга несет поднос с кубками.

Губерт (поет).

Живешь себе, порхаешь, Как бабочка-монах, И не подозреваешь, Не знаешь, не гадаешь И не подозреваешь: Уже Идет Монах. Ты милую ласкаешь, Витаешь в облаках, Мальвазию лакаешь И забываешь страх, Ты милую ласкаешь, И страх ты забываешь, Ты двери отворяешь, А там Стоит Монах. Конец воде и суше, Пуд соли на губах, Мы разрываем душу, Как вороты рубах. Весь мир ты проклинаешь, Ты душу разрываешь И не подозреваешь: В душе Сидит Монах.

Нэф. Мы вели шесть – три, зачем он остановил игру?

Губерт. Ну скушно ему, скушно!

Ганс. Эй, вы! Отдохните! И так голова болит!..

Астролог. Вы меня слушаете?

Ганс (морщится). Слушаю, слушаю.

Мария. Принц опять в меланхолии.

Приемщица. Умереть – какой мужик! Может, я спою ему? Принц, я спою?

Ганс морщится.

…Ну, принц! А вы хотели нанести мне визит, забыли? Во­обще мы принимаем: понедельник, среда, пятница с вось­ми до трех, а вторник, четверг – с трех до восьми.

Мария. Могли бы сделать исключение для его вы­сочества.

Приемщица. Я? Да одно только слово! Умру! Принц!

Ганс. Детка, у тебя в горле не пересохло? Отдохни.

Приемщица. Зря вы обо мне так понимаете. (Отходит.)

Мария. Фи, Ганс! Вы невозможны сегодня! (Тихо.) Ты ничего не хочешь мне сказать?

Ганс вздыхает. Приемщица пьет залпом. Мария тоже обижена.

Астролог. Итак, если вы верите в судьбу, в пересе­ление душ, в астральные потоки, то все объясняется про­ще пареной репы. Почему нам известно наше прошлое, а будущее – нет? Только потому, что это было, а этого – еще не было? Но это же условность! Нонсенс! Это же бу-де-т! Вам известна дата, место и даже минута вашего рождения? Не так ли? А откуда они взялись? Баран начихал, как изволит выражаться ваш король?.. Откуда? Откуда?.. Чтобы впустить вас в этот тесный мир, все дол­жно было быть подготовлено заранее. Взгляните на гро­бовую плиту: как просто умещаются там через черточку две даты. Уравнение с двумя неизвестными! Сначала с одним, не так ли?.. Что мешает, зная одну дату, найти другую? Ведь рано или поздно она будет известна! И с точностью до минуты. Как и дата вашего рождения.

Ганс. Но кто это знает?

Астролог (смеется). Разумеется, вы не знаете!.. Но кто-то знает? А? Кто-то должен знать?..

Ганс. Бог, что ли?

Прохожий. Ну, бог не бог, не будем сейчас об этом! (Шепотом.) Между нами: доказать, что бога нет, так же трудно, как то, что он есть… Да! Итак, представьте се­бе, что это знаю я!.. Да-да! Мой мозг устроен таким об­разом, что, зная о вас малое, я способен в минуту найти все остальное. Проиграть, так сказать, все варианты. Даже если их будет миллион. А? Я проигрываю все варианты, проверяю их один за другим и выбираю оптималь­ный! Ну? Не молодчина ли я?

Мария. Не надо! Не надо! Я не хочу!

Астролог. Вот! И никто не хочет! Все полны суеве­рий и страха!.. Вы тоже не хотите, принц?

Ганс. Демагогия. Не верю я в эти штуки.

Астролог. Да? Ну-ну. Неверие – это тоже суеверие, мой друг… Ваш гороскоп будет готов в три минуты. (Уда­ляется.)

Нэф. Ну что ты его слушаешь, Ганс!

Губерт. Давайте лучше выпьем! Пока голова све­жая!

Нэф. Завтра приезжают франки, самые сильные луч­ники. Надо бы потренироваться, Ганс!

Губерт. Не трогай его сейчас, Нэф!

Приемщица. Может, я спою?

Все хлопают. Ганс морщится.

Ну, как хотите.

Губерт. Пой, пой! Ганс!..

Ганс. Да пусть поет.

Приемщица (поет).

Счастливые часов не наблюдают. Счастливому не снятся корабли. Счастливые на картах не гадают О будущем, о славе и любви. Несчастному на месте не сидится. Счастливому не нужно никуда. Счастливый даже счастья не боится, Счастливому и горе – не беда. Но коротко – увы! – земное счастье, Нас не хватает даже на любовь. И чем сильней вскипают наши страсти, Быстрее выкипает наша кровь. Но счастье есть и будет, если было. Я здесь, с тобой, – ты счастлив, ты живешь. О, как заплачешь ты перед могилой И все, что было, счастьем назовешь!

Все хлопают. Ганс зевает.

Мария (в слезах, целуя Приемщицу). Это прекрасно!

Губерт. Спасибо, Капуста. Что значит вовремя промочить горло, а?

Нэф (обняв Приемщицу). У тебя фигурка, между прочим, как у статуэтки!..

Приемщица (вдруг). Чё?.. Руки, руки, парень! (Гансу.) Вам не понравилось, принц?.. Четыре человека из-за меня отравились, двое утонули в вине, шестеро по­гибли на дуэли. Как хотите. Мое чувство чисто, как май­ское утро. Как хотите. (Снимает с пальца кольцо и ка­пает из него в кубок яд.) Прощайте. (Пьет.)

Уходит. Нэф за ней.

Мария. Принц, позвольте, на секунду! (Отводит его, дает ему розу.) Как эта роза аромат свой дарит, так я тебе хотела счастье дать.

Ганс (вздыхает). Я понял. Благодарю.

Мария. Но если так, прощайте, принц, прощайте! (Убегает.)

Губерт. Какие страсти! А? Какие страсти!

Ганс осушает кубок, швыряет его.

Мне больно смотреть на вас, принц.

Ганс усмехается.

У вас есть все, чего вы ни пожелаете. А вам скучно. Вы несчастливы.

Ганс. Что такое счастье, дурак?

Губерт. О!

Ганс. Что «о»? Покажите мне его! Нарисуйте! У древних даже такой богини не было – Счастья!

Губерт. Правильно! Потому что для одного сча­стье – украсть золотой, а для другого – поймать само солнце! Голодному счастье – кусок хлеба, а пресыщенный облегчает себя голоданием. Моряк счастлив, уходя в океан, и счастлив, ступая на берег. Счастье – брать и счастье – давать, находить – счастье и терять – сча­стье…

Ганс. Не учи ты меня! Ты сказал: чего вы ни пожелаете.

Губерт. Да.

Ганс. А у меня нет больше желаний.

Губерт. Как?

Ганс. Не знаю. Не хочу.

Губерт. Как же так, принц?

Ганс. Вот так.

Пауза.

Губерт. Ай-яй-яй-яй! О, радость желания и печаль его исполнения!.. Мой дед был угольщиком, принц, он дожил до девяноста шести лет и всю жизнь был угольщиком. Ходил в лес, выбирал дерево и сжигал его в яме. И так всю жизнь.

Ганс. И что?

Губерт. И ему не надоедало. Нам слишком быстро все надоедает. Мы хотим все переменить, мы не любим настоящего и живем ожиданием будущего. А день проходящий ничем не хуже наступающего.

Ганс. Только маленькие дети живут настоящим… (Задумчиво.) Когда-то я видел место, где живет сразу много маленьких детей. Это называлось: детский сад.

Губерт. Дети не самые плохие люди на свете. Они каждый день проживают целиком. Каждый их день – как жизнь, а сон – как смерть… К старости мой дед стал самым лучшим угольщиком.

Ганс. Она сидела среди них на полу, играя с ними, я смеялся: «А что, если бы это все были наши?» – «Ну и что? – говорила она. – Видишь, я справляюсь!..» (Губерту.) Ну что такое, а? Губерт? Я делаю все, что хочу. Я за всю жизнь не съел двух одинаковых блюд! Вся Европа знает!

Губерт. И страшно счастлив, как я погляжу!

Ганс. Пошел прочь!

Губерт. Ап! (Делает кульбит, вспышка, исчезает.)

Ганс. Ну что такое, что такое? Когда-то мне было так хорошо… (Подходит к слуге, берет кубок, с подноса.) Ночь – я не сплю, днем – грежу, сон не сон… (Встре­чается взглядом со слугой. И узнает в нем Полицейско­го.) Ты, монах?

Полицейский. Простите, ваша светлость. (Усмехается.) Игра в невидимку.

Ганс выплескивает ему вино в лицо.

(Сокрушен.) О! Вы не поняли! Это я сам! Мне интерес­но! Меня никто не посылал, поверьте… Я любознатель­ный…

Ганс. Вон, мерзавец!

Полицейский. Не верит… Я не перенесу! (Закалывается.)

Вспышка. Ганс оборачивается. Позади сидит, скрестив ноги, полуголый, в чалме, смуглый Губерт.

Губерт. Тихо! Не мешай! Я созерцаю свой пуп.

Ганс. Не валяй дурака.

Губерт. Мы тут головы ломаем, а люди пять тыщ лет назад все поняли: сиди и совершенствуйся. Тихо!

Ганс. Перестань. Надо придумать что-нибудь… Ну, тоска!..

Вбегает Хустен-король со сковородкой в руке, за ним Урсула, Штоп-слуга.

Хустен. Принц! Принц! Скорее!.. Блюдо века! Европа ахнет!.. Попробуй, Гансик, попробуй, это чудо!

Ганс. Что это?

Хустен. Это называется я-и-ч-н-и-ц-а!

Ганс (содрогается от рвотного позыва, кричит). Подите прочь все! Прочь, болваны! Дикари! Прочь! (Бьет Штопа.)

Штоп (воет). О! Опять! Моя голова! Мне-то за что? (Убегает.)

Ганс хватает меч, машет им, все разбегаются.

Ганс. Надоело! Надоело! Надоело!

Вбегает Нэф в легких латах, тоже с мечом.

Нэф. Хха, принц! Ха-ха! Потренируемся!.. А ну-ка! Ну, Ганс!

Коротко сражаются. Нэф падает. Ганс, опомнясь, бросает меч.

Ганс. Нэф! Нэф! Ты что? Я тебя не задел?.. (Обнимает Нэфа.) Нэф!

Нэф. О, как больно! Я умираю, Ганс! (Смеется.) Игра! Я сам виноват…

Ганс. Нэф! Мальчик! Прости!.. Как же так? (Зовет.) Эй, кто там? Сюда!

Нэф. Брось! Я сейчас! Сейчас! (Умирает.)

Ганс. Не надо, прошу, не надо!

Губерт. Какие страсти! Какие страсти!

На зов Ганса возвращаются Хустен, Урсула, Мария. Пошаты­ваясь, идет Приемщица.

Приемщица (слабо). Музыканты! Скорее!.. Вина! Мой последний танец!..

Губерт. Капуста! Ты что?

Музыка. Приемщица делает несколько па и падает на руки Губерту.

Приемщица. Прощайте, принц! Полный завал! (Умирает.)

Губерт. Какие страсти!

Мария. О бедная, тебя я не ценила, но ты такой пример мне подала!.. (Берет кольцо с ядом.)

Урсула (Марии). Что вы делаете? Вы же Фея счастья.

Мария. Ах, ну не мешайте! Не сейчас, не сейчас!

Хустен. Господи! Да что ж это делается?! Я отка­зываюсь! Я сорок пять лет, и что?..

Ганс. Губерт! Я не хочу больше! Где галоши?..

Вбегает Штоп с охапкой дров, за ним – Учитель.

Учитель. Скорей! Скорей! Кладите побольше!.. Все пляшем, да? Пируем? А дьявол уже стучит в вашу дверь! Безумство бредет по дороге! Пусть этот костер опалит ваши души!

Хустен. В чем дело, святой отец? Что там еще?

Штоп. Ведьму поймали! Безумную! Сейчас казнь бу­дет!

Учитель. Король, народ гибнет!

Хустен. Что такое? Я сорок пять лет на престоле…

Учитель. И что? Люди забыли о назначении своем – служить богу! Вы служите чреву своему, сраму своему, гордыне своей, а душа ваша стонет в смятении! Кто сме­ет думать о себе?! О тебе думает бог! Молись смирен­но!.. Мы выжжем безумство огнем!..

Хустен. Да что ж такое, господи!

Штоп. Говорю, ведьму хочет сжечь! Безумная, бе­зумная! Кричит, ищет кого-то!

Мария. О, мне страшно! (Падает без чувств.)

Губерт. Вот это чувства – брякнуться без чувств!

Учитель. Вот, глядите, кем станет каждый из вас!

Стражники волокут растерзанную, в лохмотьях женщину, волосы закрывают ее лицо. Швыряют на землю.

…В огонь, в огонь срам и безумие!..

Хустен хватается за сердце и падает. Остальные замерли.

Вылетает взлохмаченный, возбужденный Астролог-прохожий.

Астролог. Ну не молодец ли я! Ну не молодец ли я! Ах, это было нелегко!.. (Натыкается на распростертые тела, и последним – на тело женщины.) О пардон! Покойничков – как в морге! (Расшаркивается.) Вот ваш гороскоп, принц!

Женщина медленно поднимается на колени, протягивает ко всем руки. Это Марта.

Марта (стонет). Где мой Ганс?.. Мой Ганс!.. Пустите меня к Гансу!.. Ганс! Где ты-ы? .. Помогите! Ганс!..

Астролог (тихо). Ваш гороскоп, принц!..

Ганс потрясен.

Часть вторая

Картина третья

Марта сидит в халате и водит по ногам электробритвой. Входит Ганс.

Марта. Ой, я взяла твою бритву, Ганс!

Ганс. Пустяки, подумаешь! (Усмешка.) Включила хоть правильно?

Марта. Да. Я уже, уже. (Выключает.)

Пауза.

Ганс (как бы про себя). Я сказал «пустяки», а сам… Мелочь, ерунда, но что-то произошло в ту минуту… Я уви­дел, что она взяла мою бритву, и…

Марта. Тебе неприятно, что я взяла твою бритву?

Ганс (не отвечая ей). У каждого, как бы человек ни растворялся среди других, – вот, я помню, в армии осо­бенно, где все общее, – всегда остается одна-две вещич­ки только твои. Ножичек, брелок, фотография… Это ис­ключительно твое, и никто другой трогать не должен. А если увидишь в чужих руках, то как будто от тебя уже ничего не осталось.

Марта. Ты что, Ганс? Ведь я твоя жена.

Ганс. Мне даже стыдно стало. «Ты что, – говорю се­бе. – Ганс, ведь это твоя жена». И, между прочим, толь­ко тут я до конца понял, что такое жена. Это был первый человек в моей жизни, который имел право на все.

Марта. И все-таки тебе было неприятно?

Ганс. Да, что-то все-таки осталось такое. Как будто меня, именно меня, одного, уже нет… Глупо.

Марта. Я понимаю. Я тоже не люблю, например, когда ты открываешь мою сумку.

Ганс. Вот-вот, понимаешь? Отчего это?

Марта пожимает плечами. Пауза. Входит Губерт в условной воен­ной форме, с барабаном. Бьет марш.

Подожди, Губерт! Минуточку.

Губерт. Нам пора.

Ганс. Ну сейчас, сейчас.

Губерт (поет).

Мальчик просто хулиганит, Хулиганит во дворе. Барабанит, барабанит, Барабанит на заре. «Маль-чик! Душу мне не рань! По утрам не барабань!» Мы прошли под барабаны Девяносто девять стран. Проклинали эти страны По утрам наш барабан. «Мальчик! Мальчик! Пощади!, Нашу память не буди!»

Ганс. Губерт! Ну я же прошу!

Губерт. Слушаюсь! (Поет.)

Мы вернулись на покой, Кто живой, кто неживой. Не разбудит нашу старость Барабан твой боевой. «Мальчик! Душу нам не рань! По утрам не барабань!»

(Уходит.)

Марта. А помнишь дождь?

Ганс. Что?.. А, тот потоп?.. (Смеется.) Да.

Марта. Какие мы были счастливые, Ганс!

Ганс. Да. Да-да.

Марта. Какой ты был тогда! Что ты устроил!..

Ганс кивает.

..Я тебя таким раньше не видела.

Пауза.

Ганс. Она не знает всего, что тогда было.

Марта. Как ты меня любил, ты помнишь?

Ганс кивает. Начинается и с каждой секундой усиливается шум дождя. Гремит необычайная гроза. Темнеет.

В возбуждении, смеясь, движутся люди. Отблеск огня, молнии. Это подвальный ресторанчик Ганса.

Дождь так силен, что заливает пол. Хустен сидит, поставив стул на стол. Кто-то на другом столе, кто-то на стойке. Нэф и Урсула – она в огромных галошах – вычерпывают с полу воду. У очага – Ганс в поварском колпаке. Он возбужден и весел, как все, жарит мясо, угощает. У людей в руках кружки. Они поют: «Нам не страшен серый волк!» Шум грозы забивает голоса.

Штоп. Боже, боже! Что же будет! Все пропало, все залило!

Нэф. Аврал! Свистать всех наверх!

Xустен (кричит весело). Раз в неделю соберешься спокойно поужинать, и что? (Хохочет.)

Ганс. Все нормально, дядюшка Хустен! Ваш цыпле­нок! (Подает ему цыпленка на вертеле.)

Учитель. Стихия, стихия! Такой грозы не было де­вяносто шесть лет, клянусь вам!

Полицейский. А может быть, это какое-то новое оружие, а? Под видом грозы? Может, началось, а?

Новый раскат грома.

Мария. Ой! Я с ума сойду от страха!

Ганс (обнимает ее). Ну-ну, что ты, девочка, не бойся.

Мария. Ой, Ганс, не могу. А тебе? Не страшно?

Ганс. Мне весело. (Целует ее.)

Мария. Ты что, Ганс?

Ганс. Тихо, тихо! (Опять целует.) Как ты мне нра­вишься!

Мария. Ой, Ганс! А Марта?

Ганс. Марта – это Марта. Я очень (целует) люблю (целует) Марту (поцелуй), очень (поцелуй), очень (поцелуй).

Мария. О Ганс!

Хустен (поет, приплясывая на столе). «Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк!..»

Ганс. Так, дядюшка Хустен, так, так! Веселей!.. (Це­лует Марию.)

Полицейский. Э, э, Ганс!.. Пережаришь мой ку­сок!..

Ганс. Не волнуйся! Лови!

Не отпуская Марии, Ганс другой рукой выхватывает из огня кусок мяса и бросает Полицейскому. Тот ловит.

Штоп. Боже, чему вы радуетесь? Все пропало!

Ганс. Бросьте канючить! Такая гроза! Черт возьми, как мне весело! Включите музыку!

Штоп. Не включайте! Ничего не включайте! Никако­го электричества! Еще не хватало пожара!

Полицейский. Пожар во время наводнения – это класс!

Ганс. Тогда споем! Все! Дружно! Дядюшка Хустен, ну-ка!

Поют. Вбегает Прохожий с портфелем и зонтиком. Попадает в воду.

Прохожий. О! А я хотел скрыться у вас от потопа!

Xустен. У нас у самих потоп! Наводнение!

Ганс. Тонем!

Нэф. Пробоина в трюме!

Смеются.

Учитель. Вы знаете, что такой грозы не было де­вяносто шесть лет?

Полицейский. Но, возможно, это и не гроза.

Хустен. Потоп, потоп!

Прохожий. Но надо же что-то делать, принимать меры.

Штоп. Да-да, я тоже говорю: принимать меры.

Прохожий. Дисциплина. Порядок. Хаосу мы дол­жны противопоставить порядок.

Ганс. Все прекрасно, уважаемый! Присаживайтесь! Влезайте на стойку! Вы когда-нибудь ужинали в такой обстановке? Все ужины похожи один на другой, как биф­штексы. Не так ли? А этот, по крайней мере, запомнится вам навсегда! Что желаете?

Прохожий. Какой ужин! Тут как в окопе под мас­сированным обстрелом!

Ганс. В таком случае съешьте консервов и запейте водой!

Хустен (хохочет). Правильно, Ганс! Консервы!

Нэф. Вот вода!

Потешаются. Новый удар грома. Вбегает Марта. С нее льет.

Марта. Ганс! Ганс!.. О, слава богу! Ты здесь!.. Ой, как я бежала!

Ганс. Марта? Ты? Почему? Зачем?

Марта. Ой, дай отдышаться!.. А у вас-то что дела­ется!

Хустен. Потоп! Наводнение!

Учитель. Такой грозы не было сто лет!

Ганс. Ты мокрая, хоть выжми. Надо переодеться… Мария! У тебя ничего не найдется? Как ты добралась? (Марии.) И налей ей, пожалуйста, чего-нибудь покреп­че… (Марте.) Ну что ты? Ты же была дома.

Марта. Да. Но это так страшно. Я испугалась. Мне бог знает что лезло в голову. Что рушатся дома. С тобой что-то случилось.

Ганс. Ты пешком?

Марта. Да, я не выдержала. Бегом. А знаешь, какой ливень? Просто нельзя дышать. Одна вода… Ганс!.. (Смеется.)

Ганс. Глупенькая моя! (Гладит и целует ее.)

Мария подносит рюмку, ждет.

Марта. О Мария, спасибо. Это крепко?

Ганс. Выпей, выпей, тебе надо согреться. И я с то­бой, хочешь?

Марта. Ты, по-моему, уже. Что у вас так весело?

Ганс. А что? Почему бы не отпраздновать такое рос­кошное явление природы? Правда, Мария?..

Мария (Марте). Идемте, я дам вам переодеться.

Марта. Спасибо. (Пьет.) О, крепко!.. Не пришлось бы здесь ночевать. (Уходит с Марией.)

Ганс. Ну и что? И заночуем! А?.. Друзья! Останем­ся здесь! Еды и вина хватит! Ночуйте! Гуляйте!.. Нэф, подбрось углей!.. Я обещаю вам ужин, какого вы не ви­дывали!.. Вы слышали? Вы видели мою жену? Она при­бежала пешком с Блюменштрассе под таким дождем! Ра­ди меня! Поняли? Разве не стоит выпить за такую жену? Я угощаю.

Хустен. Ура! Да здравствует Марта!

Полицейский (тихо). По-моему, ты только что обнимал Марию?

Ганс. Я? Ну и что? Мария – это Мария, а Марта – это Марта… Друзья! Прошу! Прошу, всех! (Наливает всем.)

Прохожий. Я выпью. Но я заявляю: это странное, беспричинное веселье. Надо работать.

Штоп. Ганс! Что ты распоряжаешься? Я закрываю ресторан. В такой обстановке…

Ганс. А людей выгоним на улицу?.. Бросьте, Штоп! Выпейте лучше!

Штоп. Я не хочу пить! И вообще! Я вас предупреж­даю. Пьете во время работы, обнимаете женщин…

Ганс. Моя работа – это мой родной дом! О чем го­ворить!

Прохожий. На работе можно. На работе все мож­но. Лишь бы на работе.

Выходит Мария. Ганс приближается к ней.

Ну что там? Все в порядке?.. Выпей с нами, девочка!..

Полицейский. За его жену.

Мария. Да, она переодевается. (Тихо.) А если бы она вошла минутой раньше?

Ганс (беспечно). Но она же не вошла. Что ты рас­страиваешься?

Мария. Да ну тебя! Идиотское положение.

Ганс. Ну-ну, Мария! Мое не лучше. Черт возьми, принять мусульманство, что ли! Почему нельзя любить сразу двух женщин?

Мария. Любить можно, жить нельзя.

Ганс. Это верно. (Хохочет.)

Мария. Чему ты радуешься? Не понимаю. (Отходит.)

Выходит Марта в платье Марии. Переводит взгляд с Марии на Ганса.

Ганс. О, прекрасно!.. Тебе идет это платье. Очень… Друзья! Я предлагаю выпить за мою жену!

Хустен. Ура!.. За здоровье!..

Марта. Чему ты так радуешься? Не понимаю.

Ганс (обнимает ее). А почему мне не радоваться? Прекрасный день! (Шепотом.) Я тебя очень люблю. Я люблю свою жену, я люблю свою работу, кругом – славные люди, почему мне не радоваться? (Всем.) За мою жену!

Все пьют, приветствуя Марту. Мария тоже сдержанно отпивает гло­точек. Нэф вскакивает на стойку и поет.

Нэф.

Уходит день, уходит день, уходит. Горит на небе розовый закат. «Ах, мальчик, – старики мне говорят, — Не знаешь ты, как быстро жизнь проходит И годы, словно ласточки, летят». Не знаю я, как быстро жизнь проходит, Как годы, словно ласточки, летят. Горит, горит на небесах закат, Но день все не уходит, не уходит. И старики на лавочках сидят. Мой каждый день – как будто день рожденья. И каждый день проходит, как фрегат. Горит, горит на небесах закат, Но у меня такое впечатленье – пока, — Что старики неправду говорят.

Все смеются, аплодируют Нэфу.

Прохожий. Я пью, но запомните: я страдаю.

Учитель. Что вы говорите? У нас нет почвы для страданий.

Марта. Что ты на нее так смотришь, Ганс?

Ганс. Я? На кого?

Марта. На нее.

Ганс. На нее? Как я смотрю?

Марта. Так.

Ганс. Не знаю. (Смеется.) Ну, она миленькая вообще…

Марта молчит.

Ну Марта, Марта! Не будем портить настроение!.. Ну, пожалуйста!..

Обнимает ее, целует, все медленно гаснет, ресторанчик исчезает, только старая Урсула снимает галоши и бросает их, уходя, Гансу под ноги.

Марта. О, я никогда не забуду ту ночь после грозы, Ганс! А ты? Как мы любили друг друга!

Ганс. И я. Я тоже.

Поцелуй.

Появляется Губерт и бьет в барабан.

Губерт (поет).

«Мальчик! Душу нам не рань! По утрам не барабань!..»

Тревога! Тревога, леди и джентльмены! Что делать! Как тут обойдешься без вранья? О, проклятье наших жела­ний! Человек любит свою жену, но ему чертовски нра­вится эта девчонка! Как быть? В старину сказали бы, что дьявол искушает нас. Ох, этот дьявол! Мы пускаем в ход весь свой разум, воспитание, мораль, здравый смысл, мы завязываемся в узел и скрипим зубами, но… девчон­ка стоит перед глазами, и желание тикает в нас, как ми­на замедленного действия. Что делать? Так было всегда. Божественная половина человека сражается со второй на­шей, дьявольской половиной, и не зря еще древние при­думали сфинкса – с мудрой головой и телом зверя. Не­ужели нам суждено вечно разрываться на две части? Ты идешь, Ганс?

Ганс. Куда?.. Извини, Марта, я сейчас.

Марта уходит.

Губерт. Куда-нибудь. Я же вижу. Меня не обманет твое веселье.

Ганс. А, не говори! Совершенно идиотская ситуация!

Губерт. Абсолютно.

Ганс. Но, с другой стороны, я ничего не могу поделать с собой, понимаешь?

Губерт. Еще бы!

Ганс. Врать противно. А сказать нельзя.

Губерт. Понятно.

Ганс. Было бы естественно, если бы…

Входят две Феи, очень деловые, в странных неземных костюмах, в наушниках.

Фея счастья. Антикот, унтикот, энтикот.

Фея печали. Вы думаете?

Фея счастья. Антикот, пордантум инфра конда суммикум.

Фея печали. Ну, не знаю, я не уверена.

Фея счастья. Фа! Тили-били, тили-били, тили-били!

Фея печали. Выбирайте выражения! Я постарше вас!

Обе уходят.

Губерт (показывает на галоши). Надевай, Ганс! Рискнем! (Барабанит.) Еще разок!

Ганс. Куда?

Губерт. Не знаю. У тебя же есть всякие варианты.

Ганс. И вариант конца?

Губерт. И вариант конца.

Ганс надевает галоши и исчезает. Губерт тоже. Вбегает Марта. Никого нет.

Картина четвертая

В темноте – голос по радио.

Голос. Внимание! Информация на шесть тридцать утра… Продолжайте, продолжайте гимнастику!.. Темпе­ратура плюс двадцать пять и одна, влажность девяносто шесть, уровень океана семь, комариная плотность один­надцать. Не забудьте до десяти проголосовать насчет моркусты… Упражнение последнее! Бег на месте! Салют!

Вспыхивает свет. Две женские фигуры в гимнастических костюмах живо исполняют бег на месте.

Это Марта и Мария. Но теперь их зовут Эта и Та.

Мария. Слышала? Комариная плотность одиннадцать!

Марта. Ужас!

Мария. И океан опять поднялся!

Марта. Вчера уровень был шесть восемьдесят.

Мария. Не говори! Бедная Австралия!

Марта. Ганс не выносит комариной плотности.

Мария. А ну его! Он уже ничего не выносит. Не знаю, как мы его выносим!

Голос. Гимнастика окончена. Спасибо. Не забудьте до десяти дакнуть или некнуть насчет моркусты. Эко­номьте воду. Не мойтесь, а обтирайтесь. Салют!

Мария. Сами обтирайтесь!.. Эта, я под душ!

Марта. Хорошо, я потом. Только вызову завтрак.

Голос. Сегодня завтрак для мужчин по девятой ка­тегории, для женщин – по шестой. Не забудьте насчет моркусты. Салют!

Мария. Опять по шестой!

Марта. Они хотят, чтобы мы совсем высохли!.. Ты халат ищешь? Он там!..

Мария. Спасибо.(Уходит.)

Марта нажимает кнопку, и к ней выезжает сервированный столик.

Марта показывает ему, куда стать, и он послушно ездит.

Марта (вздыхает). Он не будет этого есть.

Голос. Дети старше десяти лет, не забудьте проголосовать насчет моркусты. Младших просим кнопки на буськах не нажимать. Салют!

Пока голос еще звучит, на постели поднимается Ганс. По бокам его изголовья две подушки.

Ганс мрачен, небрит, завернут в простыню.

Ганс. Выключи его к черту!

Марта. Ганс! Опять эти выражения!.. Это же глоб-информация, она не выключается… Как ты себя чувствуешь? Слышал насчет Австралии?

Ганс. Какое тебе дело до Австралии, а? (Садится, достает кисет и начинает скручивать огромную самокрут­ку.) Нет, вот какое вам дело до Австралии?

Марта. Ганс! Что ты делаешь?.. (Зовет.) Та! Та! Ганс! Вспомни того несчастного турка: за курение таба­ка его подвергли остракизму! Ганс! Натощак! Тебя вы­шлют за пределы солнечной системы!

Ганс (с помощью кресала выбивает огонь). Пусть вышлют! К черту! На рога! (Закуривает.)

Марта. Ганс! Ну что ты делаешь? Что с тобой? Чего ты хочешь? Чего ты еще хочешь?.. (Кричит.) Дымометр, Ганс!..

Сверху начинает панически мигать красная лампа. Ганс швыряет в нее подушкой. Лампа гаснет.

Голос. Моркуста – это поистине пища будущего. Каждый должен спросить себя: почему я так консервати­вен в отношении моркусты? Салют!

Ганс хватает вторую подушку и охотится за источником голоса.

Марта. Ганс! Умоляю! Ганс! (Почти виснет на нем.) Ну успокойся!.. Ну милый, ну подожди, ну объясни! Мы с Той сегодня ночью сделали тебе всю диагностику, давление у тебя в порядке, сердце…

Ганс (орет). Я просил не трогать меня по ночам!

Марта шарахается.

Голос. Внимание! Комариная плотность повысилась. Одиннадцать и четыре. Не выходите без накомарников, Каждый должен нажать сегодня белую или черную кноп­ку на своей буське. Насчет моркусты. Салют!

Ганс лупит себя по ушам и воет.

Марта (зовет). Та! Та!.. Ганс! Умоляю!

Ганс падает на четвереньки, лает на Марту. Она выбегает. Ганс сидит на полу, качается и стонет.

Голос. Вы уже определили свое отношение к моркусте? Нельзя начинать день, не определив своего отноше­ния к моркусте. Салют!

Ганс. Еще про комариную плотность расскажи!

Голос. Комариная плотность повышенная. Одинна­дцать и четыре. Салют!

Ганс. О проклятая машина! Где Губерт? Губерт! (Встает, натыкается на столик.)

Голос. Сегодня завтрак для мужчин по девятой ка­тегории. Приятного аппетита! Жуй и думай о моркусте! Салют!..

Ганс (с отвращением что-то пробует и выплевывает. Столику.) Пошел вон!

Столик послушно уезжает.

Ничего не понимаю: что они говорят, что они делают, что они едят. Я никому тут не нужен. А сырость? А комары проклятые? Ничего не могут с комарьем сделать. Мы, мол, не вмешиваемся в экологию! (Надевает шлем вроде фехтовального.) Все – вот с такими рожами! (Швыряет маску.)

Голос. Внимание! Шесть сорок шесть. Не забыли? До десяти насчет моркусты. Глобальное голосование. Буська ждет вас на каждом шагу. Белая кнопка – дакнул, черная – некнул. Салют!

Ганс с воем мечется по комнате. И вдруг натыкается на нечто не­видимое.

Ганс. Кто здесь? В чем дело?

Голос Штопа. Извините, это я. Штоп.

Ганс. Еще не хватало!

Голос Штопа. Сейчас, сейчас… Сейчас я матери­ализуюсь. Вот, начинаю проявляться. Сюда смотрите, сю­да. Ну?..

Ганс видит полупрозрачного Штопа. В накомарнике.

Ха-ха! Ну что, дружище Ганс? Доказал я вам? Можно быть невидимкой и летать! А? Невидимкой!.. Представ­ляете? Здесь осуществляются все желания, все!

Ганс отмахивается.

Что? На вас это не производит впечатления?

Ганс. Производит. А это что? (О накомарнике.)

Штоп. Накомарник… Вы хотите сказать… (Снимает маску.)

Ганс. Я хочу сказать (дразнит): он невидимка, он летает! А комары все равно – ззз…

Штоп. Но это мелочь. Какие-то комары. Вдумайтесь: я невидимка!..

Ганс. А я комар! Зззз! Зззз! (Наступает на Штопа.)

Штоп. Вы что, вы что? Что с вами, Ганс?.. Я хотел поделиться…

Ганс (бегает за Штопом). Зззз! Зззз!

Штоп выбегает.

Голос. Комариная плотность одиннадцать с половиной! Салют!

Ганс. О-о! Проклятый!

Голос. Уровень океана семь, две десятых! Салют!

Ганс. У-у-у-у!

Голос. А ты дакнул, некнул, буськнул, не буськнул? Спеши! Салют!

Входит Мария. Элегантна. Через плечо – телевизор.

Мария. Ганс! Ну что за вид! Фу!.. А где Эта?

Ганс (в бешенстве). Шагу без нее ступить не можешь?

Мария. А что? Она мой самый близкий человек. (Смеется.) Вспомни, когда мы с тобой встретились, то говорили только о ней. Как Эта себя чувствует, что Эта делает, что она думает, куда Эта пошла, что сказала. (Смеется.) Любовники вечно говорят только о своих му­жьях и женах.

Ганс (орет). Замолчи ты!

Мария (орет). Не ты, а Та!

Ганс. Ты! Ты! Постыдились бы!

Мария. Чего? Не ты этого хотел? А? Кто? Чтобы и Та и Эта? Как удобно! Удобно тебе?

Голос (врывается). Ну как? Как насчет моркусты? Решай, решай! Салют!

Входит Марта в сопровождении Полицейского. Снимают накомарники.

Марта. Извините, но мы так обеспокоены…

Полицейский. Ясно, ясно, бывает… Салют! Охра­на порядка приветствует! (Марии.) Салют!

Мария. Салют!.. Эта? Где ты была? Ты завтракала?

Полицейский. Что за запах? Где у вас дымометр?

Марта (Марии, шепотом). Он курил.

Мария (кокетливо). У нас? Какой запах? Может быть, мои духи?

Полицейский. Духи? Ах вы нарушительница! Раз­ве вы не знаете, что духи по утрам запрещены? Чтобы не отвлекать от дела?

Мария. Может, вы и цветам запретите благоухать?

Полицейский. Это не входит в наши функции… Но это не духи.

Мария. О, какой у вас нюх! Мы ночью взрывали на­шу антикомарийку.

Полицейский. Да? Интересно. (Тихо.) Простите, не могу не выразить своего восхищения: вы прелестны.

Мария. Спасибо, я знаю.

Полицейский еще понижает голос. Мария смеется.

Марта (Гансу). Что ты на меня так смотришь?

Ганс. Привести в дом полицейского! К мужу! Дожили!

Марта. Ну, Ганс! Что же делать? Ты уже неделю в таком состоянии.

Ганс. Господи! Это моя жена!

Полицейский (быстро). Кто сказал «господи»? (Гансу.) Вы сказали? Вам известно, что…

Марта. Это он мне. Он нечаянно.

Полицейский. Не зря меня пригласила ваша жена.

Ганс. «Жена»! Жена не вызовет к мужу полицию, хоть режь он ее на куски! Это не жены, это черт знает что!

Мария. Ганс! (Марте.) Я, в конце концов, устала!

Полицейский. Так! Вы свидетели! Он сказал «гос­поди» и сказал «черт»!

Ганс. Не пугай только! Пошел отсюда!

Мария. Ганс, что ты говоришь?

Марта. Ты погубишь себя и пас!

Голос. Прекратите всякие дела! Сейчас самое глав­ное решить вопрос насчет моркусты! Салют!..

Ганс (Полицейскому). Вон, говорю! И вы тоже! Некайте, дакайте! Нажимайте свои буськи! Скорей, скорей! Чтоб глаза мои вас не видели!

Мария. Идем, Эта! Идем, дорогая! (Гансу.) Ты про­сто ископаемое!

Марта. Но нельзя же, ну как же?..

Мария. Идем, идем! (Уводит Марту.)

Полицейский. Придется ответить. За все. (Ухо­дит.)

Голос (врывается). Каждый, кто еще не буськнул насчет моркусты, должен сказать себе…

Ганс падает на колени и бьется головой об пол. Вбегает Губерт.

Губерт. По-моему, мне пора на сцену… Ганс! Ганс! Скорей! Мы не туда попали! Я нашел потрясающее место!

Ганс воет.

Постиндустриальная цивилизация! Полная гармония! Я уже договорился, нас примут! Ганс! Ну! Какие там люди!

Ганс. Забери меня! Я ничего не понимаю!

Губерт. Там отдохнешь. Там сказка! Рай!

Ганс. Ну куда я в таком виде?

Губерт. Там – неважно. Давай!

Голос. Ты почему не буськнул насчет моркусты? Ай-яй-яй! Сейчас же беги и буськни! Салют!

Ганс, взвыв и заткнув уши, спешит за Губертом.

Картина пятая

Свет усиливается, превращается в яркое солнце. Берег теплого моря, песок, сочная растительность, бунгало, монотонная тихая музыка без слов. Полуодетые, загорелые люди сидят, полулежат, едят апельсины, угощая друг друга. Это похоже на стоянку хиппи. Здесь и старый Хустен, и Марта с Марией (в другом, разумеется, обличье), и Полицейский, и Урсула. Лениво лежит Нэф, медленно ходит весьма обнаженная Приемщица.

Учитель Троммель, сама доброта, с птицами на плечах, со спящей змеей вокруг шеи, босой, держит речь.

Время от времени раздается странный чавкающий звук и вздох как бы громадного невидимого существа.

Учитель. Любовь, братья! Любовь, любовь, любовь! Я люблю тебя, все любят меня, и все мы любим друг дру­га. Проверим свои сердца. Я люблю их (о птицах) ? Да. Я люблю ее (о змее) ? Да. Я люблю это? (Поднимает в ладони и сыплет песок.) Да. Я люблю это? (Ловит сол­нечный луч и сверкает им.) Да. Я люблю его? (Гладит по голове Хустена.) Да. А ее? (Целует Урсулу.) Да… Люди прежних веков и цивилизаций в борьбе за пищу, кров и потомство забыли о цели своего существования, средства они принимали за цель. Чтобы утолить голод, достаточно удочки. Но они строили корабли, а чтобы по­строить корабли, строили заводы, а чтобы построить за­воды, строили другие заводы, рубили леса, били камень, и так далее, и так далее. Вместо того чтобы своими ру­ками, своей удочкой поймать свою рыбу. Из-за этой не­лепицы возникали гигантские цивилизации, но изначаль­ная ложь, все запутывая, заставляла цивилизации пожи­рать самое себя. Мы не можем себе этого представить, но так называемые люди мучили, убивали друг друга. Один заставлял другого работать, не работая сам. Ты поймай мне рыбу, накорми меня, а я дам тебе кость от рыбы… Да, братья мои, так было. Борясь с природой, де­ти природы не заметили, как стали самыми злыми вра­гами своей матери. Чтобы поймать свою рыбу, они готовы были осушить океан. Много тысячелетий не любовь и ра­зум, но ненависть и глупость были содержанием челове­ческой жизни и дел человека на земле… Любовь, любовь, братья! Проверьте свои сердца, свои тела, свою мысль. Исследуйте свои влечения. Нет ли в ком тайного, неудовлетворенного, стыдного, не ослабла ли в вас любовь! Любить легко, трудно создать из себя вместилище любви. Нет ли притворства, угрызения, обиды, боли, жажды, скуки, томления, болезни, туманного сна? Нет ли сомнения в том, что я действительно люблю то, что я люблю?.. Разум наш изощрен и всегда жаждет нового, он опасен, если им не правит добро… Сомкните глаза, братья, на недолгий миг, ответьте себе, проверьте себя!..

Учитель ходит среди притихших братьев, поглаживая их по головам. Братья тихо поют. Чавканье.

Врываются Губерт и Ганс. Наты­каются на Приемщицу.

Приемщица. Тихо, тихо!.. (Шепотом.) В чем дело?

Губерт. Девушка, это я! Помните? Я утром у вас был!.. Вот он, мой приятель, Ганс, в школе вместе учи­лись… Примете нас?

Приемщица. Тише. В какой школе?

Губерт. В четыреста двенадцатой, около почтамта. Не знаете?..

Приемщица. Это неважно. Тише. (Стоит, закрыв глаза, поет.)

Губерт (Гансу). Ну? Как тебе?

Ганс. Гаити, что ли? Жарко.

Губерт. Сам ты Гаити! А она?.. (Подмигивает.)

Ганс. А, Губерт! Все надоело!

Раздается чавканье. Испуг.

Слышал? Что это?

Приемщица. Это чавка чавкает.

Губерт. Кто?

Приемщица. Чавка.

Губерт. Какая чавка?

Приемщица. Чавка такая.

Ганс. И чего она?

Приемщица (подражает). Чавкает.

Губерт. Ну ладно, потом узнаем… Ну так как, де­вушка? Примете?

Приемщица. Вы чувствуете себя вместилищем люб­ви?

Ганс и Губерт переглядываются.

Не удивляйтесь. Любить легко. Трудно создать из себя вместилище любви. Проще: надо уметь любить.

Губерт (с улыбочкой). Это-то? Это мы – пожалуйста! Да, Ганс? А кого?

Приемщица. Всех.

Губерт. Всех?.. Интересно… И вас в том числе?

Приемщица. И меня.

Губерт. Ганс, ты как? Мне кажется, я готов. Мое вместилище…

Ганс дергает его.

Ну что ты смущаешься? Девушка тебе серьезно говорит. У них тут все на полной откровенности. (Приемщице.) Так?

Приемщица кивает. Хочет идти.

О, не покидайте нас! Мое чувствилище уже просто…

Приемщица. Вместилище… А вы забавный.

Ганс. Он клоун. Артист.

Губерт. Да ладно тебе!.. В самом деле, фройляйн…

Приемщица. Фройляйн? Красивое слово… Вы не голодны? Посидите здесь немного, отдохните… Я могу принести вам фрукты, рыбу, травы, хлеб, вино?..

Губерт. Мы – с благодарностью.

Приемщица. У нас все есть. У нас исполняются все мечты. Минуту. (Идет не спеша, покачиваясь.)

Губерт. Ну, Ганс, а? (Потирает руки.) А девочка?.. Фрукты, вино. Понял?

Ганс. Оставь!.. Что мы тут будем делать?.. Смотри, они спят, что ли?..

Губерт. Да ничего не делать! Покой. Тишина. Все есть. Любое желание… А старик-то? Со змеей. А?

Ганс. На учителя Троммеля похож… Они дикари? Или кто?

Губерт. Скажешь! Это биоцивилизация бог знает какого тысячелетня. Полная гармония. Одна духовность. Совершенно совершенные люди.

Мария (Урсуле). А вы кем здесь сегодня?

Урсула. Черт его знает. Отдыхаю.

Мария. Правильно. Я тоже. Хотите рюмочку?..

Вздох и чавканье.

Ганс. Слышишь? Опять!.. Кто ж это чавкает?

Губерт. Сказали тебе, чавка чавкает! Сиди!..

Учитель. Ну что, братья? Никто не нашел в себе притворства, боли, обиды, скуки?..

Пауза.

Нэф(потягиваясь). Вроде есть.

Учитель. Что?

Все заинтересовались.

Спокойно, братья, спокойно! Примем с любовью все, что бы нас ни ожидало. (Нэфу.) Что ты нашел в себе, брат? Что есть?

Нэф. По-моему, скука есть.

Учитель. Скука? (Жест ко всем, – мол, это еще ничего.) Отчего же? Ты взглянул внутрь себя, ты исследо­вал, отчего скука?

Нэф. Исследовал.

Учитель. Ну?

Нэф. Не знаю. Скучно, и все.

Полицейский. Он давно ничего не хочет.

Хустен. С места не сдвинешь. Я, бывало, в эти годы!..

Урсула. Молодежь!..

Учитель. Спокойно, друзья! Ты в самом деле ни­чего не хочешь?

Нэф. А чего хотеть? Все нормально.

Появляется Приемщица с корзинкой и кувшином. Корзина на голове, кувшин на сгибе локтя.

Учитель. Юность должна всего хотеть. Знать, уметь…

Нэф. Да я все знаю!

Учитель. Никто не знает всего.

Нэф. Ну, все, что хотел, я узнал.

Учитель. Вот как! И новых желаний нет?

Нэф. Не-а.

Хустен. Ты повежливей отвечай-то хоть!

Учитель. Тише, дядюшка, тише! Вы же ощущаете любовь к нему?

Хустен. К этому-то? Ощущаю. Третий день мимо хожу, как он лежит. И ощущаю.

Учитель. Ну все, все. (Нэфу.) Значит, тебе ничего-ничего не хочется?

Нэф. Не-а.

Пауза. Все обеспокоены. Учитель наклоняется и шепчет, показывая Нэфу на Приемщицу.

Нэф просит его подставить ухо. Тоже шепчет.

Учитель (заинтересованно). Да? Точно?

Нэф. Ну что я, врать буду?

Учитель. Никогда бы не подумал.

Нэф. Я сам удивился.

Приемщица (уже пройдя мимо и обернувшись). Только, знаешь, не надо на других валить! Малёк!

Нэф. Что? Что ты сказала?

Приемщица не удостаивает его ответом.

Ах ты, медуза зеленая! Змеюка!

Все гомонят.

Учитель. Тише, братья, тише! (Нэфу.) Зачем ты так? Разве ты не чувствуешь к ней любви?

Нэф. Я? К ней? (Хохочет.)

Приемщица (презрительно). Да ему потому и скучно,что он…

Нэф. Замолчи! Утоплю!..

Приемщица. От него любви, как…

Учитель (свирепо бьет кулаком, так что птицы разлетаются). Я вам не про эту любовь, черт бы вас побрал! Им про высокое, про духовное, а они!.. Марш все по местам! Делом займитесь, делом!.. (Спохватывается, за­крывает лицо.) О, какой стыд! Стыд!

Все смущены, медленно отходят, перешептываются. Хустен дает Нэфу подзатыльник.

Приемщица поднимает корзину. Вздох и чавканье.

Проклятая человеческая природа! Ну почему нельзя в добре, мире, любви, радости? (Чуть не плачет.) Поймал рыбку, съел и сиди себе на бережку…

Хустен. Не огорчайся, учитель… Я сорок пять лет наблюдаю это де…

Учитель. Ну как же так, как же так?.. Надо же любить друг друга.

Хустен. Да мы любим! Думаешь, не любим? Лю­бим. Любим как умеем…

Учитель. Как умеем!..

Хустен. А что?.. Вот ты мне друг? И я тебе друг. Понял?

Учитель. Да, да. Спасибо.

Хустен. Нет, ты скажи, ты мне друг?

Обнимаются.

Ганс (вздох). Нда…

Губерт. Ну что, что? Ну чего ты?

Ганс. Да все ясно. Где галоши?..

Губерт. Ну подожди! Чего тебе ясно?… Подожди!..

Ганс. А нельзя попасть в наше детство, а? Ты вспомни: нашу школу, учителей и когда нам было лет по десяти… А, Губерт?..

Губерт. Мы унеслись в далекое будущее. Тебе опять хочется в прошлое?

Ганс. Мне хочется в мое прошлое. Где мне было хорошо.

Губерт. Вот этого, кажется, и галоши не могут. Там нам уже не бывает хорошо, – мы не возвращаемся преж­ними.

К ним приближается Приемщица.

Подожди… О фройляйн! Наконец-то! Мы чуть не умерли без вас от скуки!

Приемщица (остановившись). От чего?

Губерт. От скуки, говорю, от скуки!

Приемщица. Вам знакома скука?

Губерт. О, когда ждешь такую прелестную девуш­ку… знаете…

Приемщица. Когда ждешь девушку?.. (Начинает медленно лить вино на песок.) Вас охватывает скука?

Губерт. Что вы делаете? Эй!.. Вы не поняли!.. Фройляйн!.. Да я!.. (Бросается за ней, но наталкивает­ся на невидимую преграду.) Фройляйн! Вы не поняли!..

Приемщица (поворачиваясь и уходя). Таких не принимаем! Своих хватает!..

Сильное чавканье, вздох и отдаленный человеческий вопль. Все вска­кивают, бегут. Нэф оказывается рядом.

Ганс. Стой! Что случилось?..

Нэф. Бегите! Прячьтесь! Чавка!

Ганс. Стой! Какая чавка?

Нэф. Да отпустите, вы что! Она кого-то счавкала! Слыхали? Мы ж должны всех любить, все любить, нико­го не трогать!.. Пустите!..

Ганс. Ну и что?

Нэф. А она чавкает, чавкает, да каждый день кого-нибудь и счавкает.

Ганс. Да кто это? Что за чавка?

Нэф. Да черт ее знает! Чавка, и все!.. Бегите!.. (Убегает.)

Новое близкое плотоядное чавканье.

Ганс. Ну люди!.. Губерт! Давай глянем!

Губерт. Ты что, Ганс! У нас даже паршивого ружья нет.

Голос учителя (кричит). Братья! Любовь! Вместилище!.. Спасите!.. Бра!..

Чавканье, и все затихает.

Губерт. Похоже, дедулю счавкали. Идем?

Ганс. Пошли. Куда?

Губерт. Куда скажешь. (Хлопает галошами.) Ап!

Вспышка. Ганс и Губерт куда-то летят. Вспышка. Ганс и Губерт в бушующем море.

Вспышка. И бредет Урсула, напевая песню о детях. Вспышка. Бежит Марта под дождем.

Картина шестая

На заднике появляется огромная голубая Земля, какой ее снимают обычно из космоса. Она медленно вращается среди черного звездного неба. Может быть, это вид с Луны или спутника, а может быть, про­сто фешенебельный ресторан «Аполлон». Искусно затемненные сто­лики, хороший пианист за роялем, одна-две пары танцуют, звучит разноязычная речь. За одним из столиков одиноко сидит Ганс. У него седые виски, безукоризненный костюм, за ним быстро и бес­шумно ухаживает официант (Штоп).

Ганс. Прошу извинить, ваше имя не Штоп?

Штоп. Нет.

Ганс. Вы никогда не бывали там? (Показывает на Землю.)

Штоп (улыбаясь). Нет, еще не приходилось.

Ганс задумывается.

Желаете что-нибудь еще?

Ганс. Нет, нет, благодарю. Просто я знавал одного мэтра по имени Штоп. Он умел быть невидимкой.

Штоп (улыбаясь). Что-нибудь не так? Я готов ис­чезнуть.

Ганс. Нет, нет, все в порядке. Извините.

Ганс скучает, смотрит на часы. Звучит песня.

Пианист (он же Прохожий, но теперь в облике артиста, поет).

На руке моей Десяток родинок, А в душе моей Одна Родина, Только Родина, Только Родина, Десяток родинок, Одна Родина. Над моим двором Голубиный взлет, По моей реке Пароход идет. Над моей страной Летний ливень льет. На моей земле Круглый год восход. Я летел и плыл, По Луне ходил, Меня ждет Большая Медведица, Но я не забыл, Нет, я не забыл, Как окно твое Ночью светится. На моей руке Десять родинок и т. д.

Ганс нервничает, подзывает официанта, что-то говорит ему, тот спе­шит к пианисту, и песенка обрывается. Ее сменяет другая медленная мелодия. Входят Губерт и Приемщица в сопровождении Штопа.

Их едва можно узнать, – так изысканны их вечерние ко­стюмы. Ганс встает.

Приемщица (целуя Ганса). Добрый вечер, доро­гой! Прости, мы опоздали, но посмотри, что у этого ду­рачка с губой! (Смеется.)

Губерт рычит и трогает губу.

Ганс. Такой поцелуй?

Приемщица. Я это сделала потом, когда он уже стукнулся о руль… Ты бы видел!..

Губерт (шепелявя). Ничего смешного… Понимаешь, лечу на зеленую стрелку, направо, а слева…

Ганс. Ничего, будешь меньше болтать… Смочи коньячком.

Приемщица (Губерту). Да убери ты руку! О, распухает! (Смеется.) Ганс, погляди на его глаза! До чего же вы, мужчины, боитесь!

Губерт. Тебе бы так!

Приемщица. Ха! Мне! Скажи ему, Ганс!.. А ты что такой?.. Ты устал? Зачем ты затеял этот ужин? Надо было поехать домой.

Ганс (усмешка). Где он, наш дом?

Губерт и Приемщица переглядываются.

Приемщица. О!.. Шестая степень меланхолии.

Губерт. А то и седьмая.

Все смеются.

Ганс. Что будете пить?

Приемщица. Я все буду пить! Есть, пить, танце­вать!

Ганс. Яичницу с колбасой не хочешь?

Приемщица (язвит). С конской? Где ваши скакуны, принц?

Губерт. А как я буду есть?

Приемщица. Ну перестань! Будь мужчиной!.. Покажи-ка! (Ухаживает за Губертом, дует ему на губу.)

Ганс. Может, хватит?

Приемщица. Губерт, он ревнует… Ты видел?

Губерт. Правильно ревнует.

Ганс. У одних разорвана губа, у других – сердце. Но этого не видно.

Приемщица и Губерт снова переглядываются.

Губерт. О! Это уже десятая степень.

Ганс. Ну ладно, не валяйте дурака!.. Не будем гне­вить бога! Сидим в лучшем ресторане галактики, с луч­шей женщиной галактики, сами – лучшие люди в галак­тике… Выпьем? Я вас очень люблю. Просто я немного устал.

Пауза.

Губерт. Отчего уж ты так устал?..

Приемщица. От себя, разумеется, от себя.

Пауза.

(Гансу.) Извини.

Губерт. Хорошо, есть тост! Выпьем за бродяг! Да-да! За бродяг, уважаемые господа, товарищи, леди и джентльмены! За всех странных людей, кого вечно куда-то несет ветер мечты и надежды! Словно листья. За древних охотников, за мореходов, за бедуинов, за пророков, – босыми ногами они мерили эту землю, – за солдат Александра Македонского и Чингисхана, за бродячих рыцарей, за цыган, за беглых каторжников, за переселенцев и цирковых артистов! Космонавты уходят в космос, как их предки уходили в океан. Зачем? Почему мы вечно обречены искать, идти все дальше и дальше? Эта дорога прекрасна и достойна человека. Если, разумеется, в этом поиске не потерять себя… Выпьем за Агасфера, выпьем за всех охотников за счастьем, каким бы оно им ни казалось и каким бы ни оказалось потом!..

Ганс. Лучше выпьем за тех, кто всю жизнь прожил на одном месте, пахал землю и умер в отцовском доме. За тех, кто не понимает, что такое счастье!

Пауза.

Губерт. А я тебе когда-то говорил: день проходя­щий ничем не хуже наступающего. Надо искать себя в нем.

Приемщица. Счастье – не консервы, его не заготовишь впрок. Оно должно быть свежим, неужели вы не понимаете? Вчерашнее счастье не годится сегодня, сегодняшнее – завтра. Счастье – это пища нашей души, а пища должна быть каждый день новой и свежей!

Губерт. Браво!

Ганс. Тоже хорошая точка зрения. (Приемщице.) За тебя, пища моей души!

Смеются, острят. Пианист проходит и натыкается на старые галоши.

Пианист. Даже здесь что-то валяется! Никакого порядка! Старье! (Выбрасывает галоши.)

Штоп. Я же говорил, у нас ничего не надо выбрасывать. Все равно все плывет вслед за нами.

Пианист. Мы что, в космосе?

Штоп. Ну, в космосе не в космосе, но выбросить ни­чего нельзя.

Пианист. Ничего?

Штоп. Ни-че-го.

Звучит странная, печальная музыка, печальный женский голос. В по­лутьме начинается томительный и странный танец, стилизованный под древнеегипетский. Танцовщица пока едва видна. Свет меркнет, и еще через минуту Ганс и Губерт оказываются в пустыне, по которой бредет женщина.

Ганс. Ты помнишь, Губерт?

Губерт. Да, как нас занесло в Древний Египет?.. Ну и жарища была!.. (Отдувается, тяжело дышит.)

Ганс. Смотри!

Женщина приближается.

Мираж, что ли?

Губерт. Ох, черт! (Пугается.) Настоящая. По-моему, это Изида.

Ганс. Кто?

Губерт. Ну, помнишь? Один из первых мифов человечества: Озирис и Изида. Его зачем-то разодрали на куски и разбросали по пустыне…

Ганс. Да, да, а она его собирала? По частям?..

Губерт. Вот-вот. (Хихикает.) И одну часть все никак найти не могла.

Ганс. Перестань. Слушай, уйдем отсюда? Песок на зубах хрустит. Уйдем. Мне не по себе. Слышишь?..

Губерт. Давай. Где галоши?

Ганс. Они у тебя.

Губерт. У меня? Здрасте! Я их не трогал… Поищи!

Ганс (ищет). Еще не хватало галоши потерять!

Губерт. Да! И застрять в Древнем Египте!..

Ганс. Ну где, где? (Лихорадочно ищет.) Она все бли­же, смотри!.. Слава богу, вот они!.. Давай руку, скорей, держись!

Губерт. Пока, Изида!.. Желаем найти!

Шлет воздушный поцелуй; Ганс бьет его по руке. Свет меняется – и снова ресторан, танцовщица.

Ганс и Губерт сидят на своих местах.

Приемщица. Она неплохо это делает. Просто мурашки по коже.

Губерт. Да, весьма… На кого-то она похожа… Ганс, тебе не кажется?..

Ганс не отвечает. Женщина танцует теперь почти у самого столика, протягивая руки к Гансу.

Это, разумеется, Марта.

Губерт (шепчет). Ганс! Это же… (Не договаривает.)

Танец обрывается. Женщина исчезает. Ганс встает. Делает шаг впе­ред. В ресторане аплодисменты.

Ганс рвет на себе галстук.

Приемщица. Ганс! Дорогой!.. Что с ним? Губерт! Ему плохо!..

Губерт. Ганс! Ганс! Успокойся!..

Ганс (хрипло). Галоши!.. Галоши, Губерт! Я не могу больше! Все! Я знаю, чего я хочу!.. Губерт! Я сдохну, если мы не вернемся! Ты слышишь?

Поодаль высвечивается большой шумный стол, за которым сидит и ужинает как бы группа туристов. Там – все наши герои. И постепен­но они располагаются так, как когда-то в грозу в подвальчике. И поют «Нам не страшен серый волк!..» Ганс с жадностью глядит на это видение.

Приемщица. О чем он? Губерт, мне страшно! Ганс!

Ганс (Приемщице). Прости! Потом все поймешь… Губерт!

Губерт. Ну какие галоши, Ганс? Никаких галош давно нет.

Ганс (задыхаясь). Что ты сказал?

Губерт. Их нет, Ганс! Мы не можем вернуться!..

Компания в подвальчике поет и веселится.

Ганс. Не можем?.. Теперь? Когда я все понял? До­мой, Губерт!..

Губерт. Поздно, Ганс, поздно.

Ганс (хрипит). Домой!

Приемщица. Что? Что? Чего он хочет?.. Скажи, дорогой, я все сделаю… Губерт, ему совсем плохо… Сде­лай что-нибудь!.. Губерт!

Губерт. Какие страсти, фройляйн! Какие страсти!

Приемщица. Сделай! Скорей! Что-нибудь! Помо­гите!

Ганс умирает прямо за столиком. Приемщица плачет. Пары танцуют, и пианист тихо напевает песенку про Родину. Появляются две феи. Между ними – мимическая перебранка: кто прав, кто виноват? Свет меркнет, потом вспыхивает снова. Ганс сидит босиком на по­стели, Марта отодвигает штору и напевает.

Марта (нежно). Доброе утро, Ганс! Бриться, брить­ся, умываться! Тебе опять что-нибудь приснилось?.. (Ерошит ему волосы). Тебе яичницу?..

Ганс обнимает ее.

1977-1979

Оглавление

.

Часть первая

  Картина первая

  Картина вторая

Часть вторая

  Картина третья

  Картина четвертая

  Картина пятая

  Картина шестая

Реклама на сайте