«День Святого Патрика»

Ричард Бринсли Шеридан День святого Патрика, или Предприимчивый лейтенант

Фарс в двух действиях, шести картинах[1]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Лейтенант О'Коннор.

Доктор Рози.

Судья Крэдьюлэс.

Сержант Траунс.

Капрал Флинт.

Лоретта.

Миссис Бриджет Крэдьюлэс.

Барабанщик, солдаты, крестьяне и слуга.

Место действия – город в Англии.

Действие первое

Картина первая

Комната лейтенанта О'Коннора.

Входят сержант Траунс, капрал Флинт и четыре солдата.

Первый солдат. А я скажу, что ты не прав! Мы должны говорить все вместе, каждый за себя и все сразу, чтобы нас лучше было слышно.

Второй солдат. Верно, Джек! Давайте убеждать его повзводно.

Третий солдат. Да-да, пусть выслушает наши жалобы залпом, а если нам понадобится ходатай, то наш капрал лейтенанту земляк и знает его нрав.

Флинт. Уж это будьте покойны. Я без малого три года прослужил под командой его чести и никогда не встречал джентльмена более покладистого и щедрого. Сегодня утром я прицепил ему к шляпе огромный трилистник в честь святого Патрика,[2] и, бьюсь об заклад, он так и будет таскать его, хотя бы он был величиной с городскую площадь.

Четвертый солдат. Вы рассуждаете, как дети, как молокососы из ополчения. Дисциплина прежде всего. Поэтому пусть сержант будет нашим ходатаем. Он человек речистый и понимает чужеземную тарабарщину, разные выражения и прочие падежи. Кто, как не он, проверяет за нас трактирные счета? Кто, я вас спрашиваю?

Флинт. Конечно, сержант – человек ученый и умеет читать даже по писаному.

Траунс. Боевые друзья и собутыльники, самое для вас лучшее – если вы изберете меня. Только предоставьте все мне. Я буду громок, как барабан, и ни на шаг не отступлю с позиции.

Все. Согласны, согласны!

Флинт. Клянусь богом, вот и лейтенант!.. Ну, сержант, готовься!

Траунс. Построиться! Сделайте недовольные лица. Ворчите себе под нос, а кто-нибудь пусть напевает «Марш дезертиров».

Входит лейтенант О'Коннор.

О'Коннор. Ну, молодцы, на что жалуетесь?

Солдаты. Гм… Гм…

Траунс. Дозвольте, ваша честь… Главная жалоба такова: с тех пор как вы рассорились с судьей Крэдьюлэсом,[3] трактирщики обращаются с нами по-скотски. Клянусь своей алебардой, если душою с этим смиришься, то сама плоть взбунтуется. Поэтому мы покорнейше просим вашу честь скорее положить этому конец. Либо увозите дочь судьи, либо расквартируйте нас в других местах.[4]

О'Коннор. Вот как?! А в каких же трактирах с вами плохо обращаются?

Первый солдат. В «Красном льве» не осталось и половины прежнего обхождения…

Второй солдат. А хозяин «Белой лошади»!.. Не будь он такой бесчувственной скотиной, ему было бы стыдно в глаза смотреть людям.

О'Коннор. Так-так, отлично. «Лошадь» и «Лев» ответят за это перед судом.

Траунс. Обе «Сороки» достаточно обходительны, а вот «Ангел» стал хуже черта… «Восходящее солнце» не дает нам свечей, и мы добираемся до постелей впотьмах.

О'Коннор. Даю слово, «Восходящее солнце» станет на колени, а «Ангела» я заставлю просить прощения. Но, скажите начистоту, вы не даете им поводов для недовольства?

Флинт. Боже упаси, ваша честь! Разве что изредка швырнем патрон в очаг или сунем гетры в суп, а иногда ночью Нэд постучит немного на барабане, маршируя по лестнице.

О'Коннор. Ну, это пустяки. Послушайте, ребята, чтобы в день святого Патрика все было тихо! Вот вам на всех. И глядите у меня – покажите, что вы люди выдержанные, и ни гроша из этих денег не тратьте на выпивку.

Траунс. Что вы, ваша честь! Солдаты никогда не таят злобу. Надо ж нам выпить за святого Патрика и за вас, ваша честь!

Все. К черту дрязги! За святого Патрика и за нашего лейтенанта!

Флинт. Ну, пошли, ребята, но сперва продефилируем вокруг рыночной площади во славу короля Георга!

Первый солдат. Премного благодарны, ваша честь! Пошли! Да здравствует святой Патрик, наш командир и крепкое пиво!..

Сержант Траунс, капрал Флинт и солдаты уходят.

О'Коннор. Идите, идите, беззаботные бродяги! Горько подумать, что эти бедняги не имеют корки хлеба на той земле, за которую они готовы умереть…

Входит доктор Рози.

А, любезный доктор, мой маленький Гален![5] Есть какие-нибудь новости?

Рози. Нет, мой Александр Великий, никаких. Судья по-прежнему в ярости. Я снова пытался прощупать его пульс насчет нашего дела и, полагая, что его ярость пошла на убыль, хотел прописать ему добрый совет, но ничего не вышло. Он говорит, что вы с вашими головорезами замышляете покушение на его жизнь, и клянется, что предпочел бы увидеть свою дочь в горячке, чем в объятиях солдата.

О'Коннор. Даю слово, армия ему это припомнит! Что ж, раз так, я сначала женюсь на дочке, а уж потом спрошу согласия отца на брак.

Рози. Значит, с приданым дело плохо, а?

О'Коннор. К черту приданое! Пропади оно пропадом! Лоретта так прелестна…

Рози. Правда, истинная правда. Я вижу, что вы за безыскусственные прелести, а? Никаких прикрас, никаких румян, никаких прихорашиваний в старости, а?

О'Коннор. Ей-богу, доктор, вы угадали. Лондонские дамы слишком уж хороши для нашего брата. К тому же они так защищены, у них в кринолинах[6] такие укрепления из обручей, такой бруствер из китового уса, что его не пробить и пистолетной пулей, не то, что стрелой Купидона. На голове башня на башне; тайные склады оружия в виде черных булавок и шпилек, а сверх всего штандарт из перьев, достойный кавалера ордена Баня. Сказать правду, я скорее обнял бы вооруженную до зубов амазонку.[7]

Рози. Истинно так, мой Александр! Точь-в-точь мой вкус!

О'Коннор. Затем, доктор, я ценю в женщинах скромность, но пусть они не прячут лиц… под краской. Я за живые краски розы. А у этих знатных дам где уж быть румянцу после полуночных беспутств! Да ему и не проступить на лице сквозь слой румян. Румянец застенчивости прелестен, но нет ничего бесстыднее, чем румянец смывающийся.

Рози. Точь-в-точь мой вкус! Но Лоретта не из таких. Всякий раз, когда я вижу ее, она напоминает мне мою дорогую покойницу…

О'Коннор (в сторону). Черт возьми, хуже этого она ничего не могла сделать… Теперь он заведет про свою старую каргу, которая вот уже шесть лет, как в могиле.

Рози. Увы, бедная Долли! Никогда мне не встретить никого похожего на нее. Какая была рука для перевязок! Какие вены, так сами и просились под ланцет… А кожа! Гладкая и белая, словно обливная аптечная банка. А ротик! Не больше горлышка маленького пузырька. А губки! Бальзам из роз… А зубки! Не какие-нибудь крепкие лошадиные зубища… Они часто болели, и стоило лишь слегка дернуть, как зуб тут же выскакивал из десен! Ах, мне кажется, я вырвал добрый десяток ее бедных жемчужинок. (Рыдает.) Но что толку в красоте? Смерть беспощадна… Все там будем…

О'Коннор (в сторону). Боже! Не хватает, чтобы он начал философствовать! (Достает табакерку с нюхательным табаком.)

Рози. Все-все… Красивые и уроды, горбатые и стройные, богатые и бедные… Плоть – та же трава… Цветы увядают…

О'Коннор. Послушайте, доктор, не угодно ли понюшку?… Воспряньте духом…

Рози. Да-да, друг мой. К чему эти слезы? От судьбы не уйдешь… Но потерять такую женщину– это большая утрата, лейтенант…

О'Коннор. Что и говорить! И ведь ее ум был под стать красоте.

Рози. Еще бы! Да она могла набить чучело крокодила или замариновать ящерицу лучше любой жены аптекаря в королевстве! Она умела разобрать рецепт не хуже меня и сама изобретала составные части лекарств… А какой неоценимой помощницей она была при изготовлении заграничных минеральных вод! Она не имела равных в приготовлении сельтерской воды, пирмонтской, ислингтонской или железистой. А ее батский и бристольский источники превосходили настоящие. Ах, бедная Долли… Несчастная жертва науки…

О'Коннор. Каким образом?

Рози. Бедняжка! Причиной ее болезни было рвение, с которым она пыталась усовершенствовать воды источника Спа, добавляя туда ром и кислоту.

О'Коннор. Да-да, спиртные напитки никогда не идут на пользу трезвенникам.

Рози. Нет-нет, вы ошибаетесь. Ром шел ей на пользу. Но не ром убил это бедное создание. Она умерла от водянки. Она ушла навеки и не оставила даже залога нашей любви… малютки, который висел бы на папиной шее, словно сигнатурка… Да-да, все там будем… Раньше или позже. Плоть – та же трава. Цветы увядают.

О'Коннор (в сторону). Фу, черт! Опять начинается…

Рози. Жизнь есть сон. Мир – это сцена. Мы лишь часок повертимся на ней, и…

О'Коннор (протягивая табакерку). Прошу вас, доктор!

Рози. Верно, верно, друг мой… Увы, слезами горю не поможешь… Чему быть, того не миновать, не так ли, мой маленький Александр?…

О'Коннор. Да-да! Лекарь никогда не должен падать духом… Пойдем скорее. Честному Хэмфри пора начать службу у судьи Крэдьюлэса. Это будет нашей первой попыткой.

Рози. Правда, правда! Вам пора приготовиться. Ваша одежда у меня дома… Я так расписал вас судье, что ему не терпится поскорее вас нанять. Он клянется, что сделает вас своим телохранителем… Поверьте, я весьма почитаю армию, иначе я так не старался бы для вас.

О'Коннор. Я ваш вечный должник, доктор. И как только добьюсь моей дорогой Лоретты, приложу все усилия, чтобы возможно быстрее доставить вам акушерскую практику.

Рози. Вы снова напомнили мне о моей бедной женушке…

О'Коннор. Ах, умоляю, забудьте ее хоть ненадолго! Мы опоздаем.

Рози. Бедная Долли!

О'Коннор. Уже первый час.

Рози. Безжалостная водянка…

О'Коннор. Судья нас ждет.

Рози. Умереть в расцвете сил!..

О'Коннор. Скорее, ради господа бога!

Рози. Плоть – та же трава…

О'Коннор. О, черт побери!

Рози. Все мы смертны…

О'Коннор. Доктор!

Рози. Что король, что лорд, что простая шлюха…

Уходят. О'Коннор подталкивает доктора Рози.

Картина вторая

Комната в доме судьи Крэдьюлэса.

Входят Лоретта и миссис Бриджет Крэдьюлэс.

Лоретта. Я еще раз повторяю, что офицеры – самые привлекательные мужчины на свете, а лейтенант О'Коннор – самый привлекательный из всех офицеров, которых я когда-либо видела!

Миссис Бриджет. Стыдись, Лора! Как можно! Уж если ты хочешь выйти за военного, то чем плохи лейтенант Плоу, капитан Хэйкок или майор Дрэй, пивовар? Все они твои обожатели. Люди хорошие, мирные, а носят такие же большие кокарды и красные мундиры, как и прочие военные.

Лоретта. Вот еще! Вы же знаете, мама, что я терпеть не могу ополченских офицеров! Петухи со шпорами! Шуты, переодевшиеся военными, недостойные формы, которую они носят! Нет, я хочу в мужья смелого и прямодушного мужчину, который сегодня любит, а завтра падет бездыханным на поле брани. Бог мой! Подумать только, что эти бравые молодцы спят прямо на земле и сражаются в шелковых чулках и кружевных манжетах!

Миссис Бриджет. Чудовище! Желать мужа, который сегодня женится на тебе, а завтра может быть послан бог знает куда! А через год вернется этаким Колоссом – одна нога в Нью-Йорке, а другая в госпитале в Челси…

Лоретта. Тогда я заменю ему костыли.

Миссис Бриджет. А мне подавай такого мужа, который бы знал, где находятся все его конечности, хотя бы и не знал, что делать с ними. А если он возьмет тебя с собой и тебе придется спать в обозной телеге и, как цыганке, таскаться из лагеря в лагерь с вещевым мешком и двумя детишками за спиной… А по вечерам – единственное развлечение – распивать чай с женой сержанта и играть с ней в карты на барабане… Что и говорить, распрекрасная жизнь!..

Лоретта. Напрасно вы так ополчились против моего лейтенанта, мама. Я сама слышала, как он называл вас добрейшей и красивейшей женщиной на свете.

Миссис Бриджет. А разве я отрицаю, что лейтенант О'Коннор очень воспитанный и обходительный молодой человек?… Это твой отец слышать о нем не хочет.

Лоретта. Но почему? Ведь кузина Софи вышла замуж за офицера!

Миссис Бриджет. Да, Лора, за офицера ополчения.

Лоретта. Нет, он служил в пехотном полку.

Миссис Бриджет. Говорят тебе, он был майором ополчения.

Лоретта. Нет, мама, не был…

Входит судья Крэдьюлэс.

Судья. Душенька, я получил письмо…

Лоретта. Сама кузина Софи сказала мне об этом…

Судья. Я получил письмо, милая…

Миссис Бриджет. Не могла она этого сказать!

Судья. Письмо, говорю…

Лоретта. Какое же это ополчение, если его отправили за границу?

Миссис Бриджет. Замолчи, несносная! Я слушаю тебя, мой ангел!

Судья. Я получил письмо от доктора Рози…

Миссис Бриджет. Отправили за границу!.. Как бы не так! Он поехал туда лечиться!

Судья. Да слушай же, Бриджет!

Миссис Бриджет. Что ты говоришь, мой друг? Да замолчи ты, слышишь!

Судья. Я получил письмо от доктора Рози. Доктор Рози пишет, что…

Лоретта. Я знаю, что говорю! Его полковая форма…

Судья. К черту его форму! Будете вы меня слушать, в конце концов?

Миссис Бриджет. Девчонка! Как ты смеешь прерывать отца?!

Лоретта. Я слушаю…

Судья. Доктор Рози пишет, что он приведет…

Лоретта. Голубой мундир на красной подкладке.

Судья. Лора!.. Он пишет, что приведет молодого человека, которого…

Миссис Бриджет. На красной? На желтой, если хочешь знать!

Судья. Бриджет!.. Приведет молодого человека, которого я хочу взять в услужение, чтобы…

Миссис Бриджет. Весьма непристойно, моя милая, перечить родной матери. Пора бы тебе знать, что…

Судья. Проклятье!.. Будете вы меня слушать или нет?

Миссис Бриджет. Я слушаю, ангел мой, слушаю… Словечка не пророню… Но что в этом толку, если девчонка будет прерывать тебя ежеминутно и никому не даст вставить слово?… Меня нисколько не удивляет твое нетерпение, душа моя. Я вижу, тебе не терпится что-то сказать, но уверена, что она снова начнет трещать и не даст тебе вымолвить ни словечка. У тебя есть все основания сердиться… Нет ничего хуже крикливой, болтливой…

Лоретта. Да ведь это вы не даете ему говорить!

Миссис Бриджет. Как ты смеешь, дерзкая!

Судья. Сейчас же убирайтесь обе вон отсюда! Чтобы духу вашего здесь не было!

Миссис Бриджет. Ах вот как! Идем, дочка…

Судья. Иди, Бриджет, иди! Ты еще хуже ее, старая ведьма… Посадить бы вас по горло в болото – спорьте себе там, пока вас не вытащат…

Входит слуга.

Слуга. Доктор Рози, сударь.

Судья. Проводи его сюда.

Слуга уходит.

Лоретта. Ну, вы признаете, мама, что это был пехотный полк?

Миссис Бриджет. Ты упрямая дура, вот и все! Если бы это был пехотный полк, то…

Судья. Уйдете вы или нет?!

Миссис Бриджет. Уходим, уходим, господин грубиян… Если бы это был пехотный полк, говорю, то…

Лоретта. Но, мама, достаточное доказательство…

Миссис Бриджет. Но как же мог майор…

Лоретта. Неопровержимое доказательство…

Судья (выталкивает их). Ушли, слава богу! Трезвонят целый день… Скатертью дорога! Матерям любо, чтобы дочери походили на них всем, лишь бы не длинным языком…

Входит доктор Рози.

Ну, доктор, где же этот ваш верный слуга?

Рози. Сейчас будет здесь. Большая редкость встретить такого в наше время – храбр, как лев, а нежен, словно мягчительное средство…

Судья. Найму его вместо этой собаки, мерзавца, которого подкупил лейтенант… Ведь он сильный парень, а, доктор?

Рози. Как Геркулес… Во всей Англии не сыщешь сильнее. Ей-богу, он заставит красные мундиры держаться от вас подальше.

Судья. Ох, уж эти мерзавцы! Сегодня день святого Патрика, и негодяи все утро маршировали у меня под окном… Я знаю, они что-то замыслили против меня, но я принял все меры предосторожности… У меня целый склад оружия, и если этот малый докажет свою преданность, я и вовсе буду спокоен.

Рози. Можете на него положиться.

Входит слуга.

Слуга. Какой-то человек спрашивает доктора Рози.

Рози. Проводи его сюда…

Судья. Постой! Небольшая предосторожность… Как он выглядит?

Слуга. Смахивает на деревенщину, ваша милость.

Судья. Очень хорошо. Эти мерзавцы готовы любыми путями проникнуть сюда.

Слуга. Вот именно, ваша милость… Один такой являлся сегодня утром, хотел видеть вас. Назвался капралом Костоломом.

Судья. Костоломом?!

Слуга. И барабанщик Головорез опять приходил…

Судья. Ну и шайка!.. Зови этого парня.

Слуга уходит.

Рози. М-да… Но, когда он будет вашим привратником, уж он задаст этим мошенникам!

Входит переодетый лейтенант О'Коннор.

Судья. Вот это рост! Но что за черт – одноглазый?!

Рози. Пустяки, синяк, который он получил в схватке с дюжиной разбойников.

Судья. Но другим глазом он чертовски злобно косит…

Рози. Что вы, он так застенчив! Просто овечка…

Судья. Ну-с, приятель, как тебя зовут?

О'Коннор. Хэмфри Хам.

Судья. Хам!.. Не нравится мне это имя…

О'Коннор. Но чаще меня называют Честным Хэмфри.

Рози. Вот видите, я же говорил! Он славится своей честностью.

Судья. Скажи, Честный Хэмфри, доктор сообщил тебе о моих условиях? Ты согласен служить мне, а?

О'Коннор. Мне бы только угодить вашей милости…

Судья. Тогда слушай, Честный Хэмфри… Ты уверен, что никогда не будешь мошенничать и брать взяток?

О'Коннор. Взяток? А что это такое?

Судья. Видно, парень и в самом деле простоват!

Рози. Его милость надеется, что ты не расстанешься со своей честностью ради денег.

О'Коннор. Упаси бог!

Судья. Хорошо сказано, Хэмфри. Твое главное дело – следить за каждым шагом одного проклятого повесы, лейтенанта О'Коннора.

Рози. Ты ведь не очень жалуешь солдат, а, Хэмфри?

О'Коннор. Это я-то?! Все они хвастуны. Вот увидите, они будут бояться меня не меньше, чем своего командира.

Судья. Я вижу, Хэмфри, у тебя здоровая дубина.

О'Коннор. Конечно, этот прутик лучше, чем ничего. Но мне хотелось бы чего-нибудь поувесистее. Нет ли у вас старой оглобли или столбика от кроватного балдахина?

Судья. Ого! Вот так дракон! Пойдем со мной, Хэмфри. Я хочу показать его Бриджет, и мы столкуемся. Идем, Честный Хэмфри. (Уходит.)

О'Коннор. Милый доктор, обязательно пойдите с ним прогуляться… Я придумал способ, как сразу же влезть к нему в доверие.

Рози. Сделаю, сделаю…

Пожимают друг другу руки.

Возвращается судья Крэдьюлэс.

Судья. Эй, Честный Хэмфри, какого черта ты здесь торчишь?!

Рози. Я давал ему советы на прощанье. Ну-с, мне пора. Мое почтение, ваша милость. Вам нечего бояться лейтенанта, пока он в вашем доме.

Судья. Идем, Хэмфри. Всего хорошего, доктор.

Доктор Рози уходит.

Идем же, Хэмфри. Теперь пусть только сунется сюда лейтенант со всей своей шайкой…

Уходят.

Действие второе

Картина первая

Улица.

Появляются сержант Траунс, барабанщик и солдаты.

Траунс. Эй, приглуши свой барабан! Сегодня нам нечем хвастать… А я-то был уверен, что святой Патрик пошлет нам одного-двух новобранцев.

Солдат. Сержант, внимание!

Входят два крестьянина.

Траунс. Ого! Вот как раз подходящие парни. Они выглядят на славу. Вы не женаты, ребята?

Первый крестьянин. Нет, ваша честь, а я, можно сказать, совсем одинок. Вся родня перемерла, благодарение богу. Во всем свете у меня только мать-старуха.

Траунс. Удивительное дело! Значит, ты сам себе хозяин? Вполне годен для службы его королевскому величеству. Читать умеешь?

Первый крестьянин. Нет. Я слишком непоседлив был для учения… Вот Джон в этом деле мастер.

Траунс. Значит, ты грамотей, дружище?

Второй крестьянин. Сызмала, ваша честь. Мой отец содержал начальную школу.

Траунс. Счастливец! Прослужишь одну-две кампании и станешь полковым капелланом. Ручаюсь, что ты читал о воинах и героях?

Второй крестьянин. Приходилось. «Джек-потрошитель великанов», «Уонтлейский дракон» и еще о Ное – вот, к примеру, и все о героях, если не считать книжку о комете.

Траунс. Удивительные познания! Слушайте, храбрецы, о вашем желании я пошлю донесение королю, а вы ждите меня через полчаса в трактире «Две сороки».

Первый крестьянин. Обязательно, ваша честь, обязательно.

Траунс. Дождитесь меня в «Сороках», и я дам вам денег, поэтому прицепите вот эти ленточки к шапкам.[8]

Первый крестьянин. Наши шапки не больно-то хороши…

Траунс. Дождетесь меня в «Сороках», и я дам вам денег на новые.

Второй крестьянин. Благослови бог вашу честь! Спасибо, ваша честь!

Крестьяне уходят.

Траунс (подмигивая солдатам). Простофили!

Солдаты уходят. Входит лейтенант О'Коннор.

Ого, из этого детины выйдет славный гренадер! Стой, приятель! Хочешь записаться в армию?

О'Коннор. А под чьим начальством я буду служить?

Траунс. Под моим, конечно.

О'Коннор. А разве у вас командиром не лейтенант О'Коннор?

Траунс. Он самый. А я командир над ним.

О'Коннор. Что?! Выходит, сержанты у вас командуют лейтенантами?

Траунс. Конечно! В наши обязанности входит блюсти их как подобает. Вот, к примеру, пишет мне генерал: дорогой сержант, или дорогой Траунс, или дорогой сержант Траунс, смотря по тому, насколько он спешит, если ваш лейтенант дурно ведет себя, дайте мне знать. Уважающий вас генерал Делюдж.

О'Коннор. А ты часто жалуешься на своего лейтенанта?

Траунс. Как сказать… По сути, он хороший малый, так что я прощаю ему разные мелочи. Вот только, скажу по секрету, бабник отчаянный.

Входит капрал Флинт.

Флинт. Дозвольте доложить, ваша честь. Доктор и судья вышли погулять… Мы все готовы и знаем свои роли. (Уходит.)

О'Коннор. Ну-с, мой дорогой Траунс, или мой дорогой сержант, или мой дорогой сержант Траунс, убирайся-ка отсюда!

Траунс. Господи, спаси и помилуй!.. Лейтенант! Дело пахнет гауптвахтой… (Уходит.)

Входят судья Крэдьюлэс и доктор Рози.

Судья. Мне показалось, здесь только что были эти головорезы.

Рози. Должно быть, вы ошиблись, сударь. Здесь никого нет, кроме Честного Хэмфри. Ах! Вот они идут сюда… Легки на помине… Спрячемся за деревьями, пусть они пройдут…

Судья. О кровожадные звери! (Отходит в сторону вместе с доктором Рози.)

Появляются капрал Флинт и два солдата.

Флинт. Здорово, приятель. Это ты служишь у судьи Крэдьюлэса?

О'Коннор. Я.

Флинт. Денежки у тебя водятся?

О'Коннор. Нет…

Флинт. У этого скареда не разживешься… На, держи! (Дает ему кошелек.)

О'Коннор. А что я должен сделать за это?

Флинт. А вот что. Наш лейтенант влюблен в дочку старого плута, твоего хозяина. Помоги нам переломать кости папаше и увезти дочку – и ты обеспеченный человек.

О'Коннор. Прежде я увижу всю вашу злодейскую шайку на виселице! (Швыряет кошелек.)

Флинт. Это что!! Бунтовать? Хватайте его!..

О'Коннор. Попробуйте только!.. (Начинает их избивать.)

Все. Караул! Караул!

Капрал Флинт и солдаты убегают.

Судья (выступая вперед). Так их, так! Бей, ломай им кости, Честный Хэмфри! Экий молодец!..

Рози. Я же говорил!

О'Коннор. Чтоб я предал хозяина!..

Рози. Какое чудо верности!

Судья. Он не останется без вознаграждения. Я дам ему полшиллинга, не сходя с места! На, Честный Хэмфри, вот тебе. А что касается взятки (поднимает кошелек), то эта пакость должна находиться в руках правосудия. Теперь я вижу, доктор, ему можно доверить охрану дам. Пока он с ними, я могу спокойно уходить из дому…

Рози. Разумеется. Я ручаюсь за поведение лейтенанта, пока Честный Хэмфри находится при вашей дочери.

Судья. Да-да, теперь она и шага не ступит без него. Идем, Честный Хемфри. Как редки в наши дни подобные слуги!

Уходят.

Картина вторая

Сад.

Лоретта одна. Входят судья Крэдьюлэс и лейтенант О'Коннор.

Судья. Непослушная девчонка! Как ты смеешь без моего разрешения гулять так далеко от дома?! Или ты хочешь, чтобы этот подлый лейтенант перебрался через стену и увез тебя?

Лоретта. Ах, отец, вы всего боитесь!

Судья. Что? Что ты сказала, дерзкая девчонка?!

Лоретта. Не могу я сидеть целый день взаперти, как монашка. От одного этого сбежишь с кем угодно! И я хочу сбежать, слышите, хочу! И пусть лейтенант узнает об этом!

Судья. Вот ты чего захотела, распутница?! Прекрасно… За тобой нужен глаз да глаз… Слушай, Хэмфри, оставляю ее на твое попечение… Можешь гулять по саду, непокорная дочь, но Хэмфри повсюду будет сопровождать тебя. Честный Хэмфри, запомни, я вынужден ненадолго отлучиться, так гляди, не подпускай к барышне никого, а сам держись к ней поближе! Да не смущайся, дурень! А теперь, милая, пусть ваш лейтенант или кто-нибудь из его шайки попробует приблизиться к вам! (Уходит.)

Лоретта. Как этот болван смотрит ему вслед… (Садится и напевает.)

О'Коннор. Лоретта…

Лоретта. Это что за вольности, деревенщина! (Поет.)

О'Коннор. Лоретта! Взгляните на меня…

Лоретта. Я сказала – без вольностей!

О'Коннор. Вы забыли меня!..

Лоретта. Замолчи, Честный Хэмфри!

О'Коннор. Неужели вы не узнаете своего верного солдата?!

Лоретта. Великий боже!

О'Коннор. Ведь это я, ваш преданный раб, переодетый, чтобы обмануть вашего отца…

Лоретта. Ах, как мило! Как искусно вы замаскировались, мой дорогой лейтенант, и выглядите таким уродом, просто прелесть! Разве можно вас узнать?… Ха-ха-ха! И меня оставили под вашей защитой? Отец приказал вам держаться поближе ко мне!

О'Коннор. Совершенно верно, мой ангел, позвольте же мне выполнить его приказ…

Лоретта. Но, милый Хэмфри…

О'Коннор. Нет-нет, такова воля самого представителя правосудия! (Хочет поцеловать Лоретту.)

Появляется судья Крэдьюлэс.

Судья. Лора?! Боже мой, что за чертовщина здесь происходит?!

Лоретта. Только один поцелуй, и все, ладно?

Судья. Ваш покорный слуга, Честный Хэмфри! Простите, если я помешал…

Лоретта. Боже! Отец!.. Он поцеловал меня по-братски… Что ж тут такого?… Ведь у вас не было дурных намерений, Хэмфри?

О'Коннор. Что вы, барышня! Его милость знает, что я…

Судья. Я знаю, что ты лживый, хитрый и лицемерный негодяй!.. И если ты сейчас же не уберешься с глаз долой…

Лоретта. Отец, я вам все объясню… У меня вдруг закружилась голова, а Хэмфри увидел, что я вот-вот упаду, и бросился на помощь. Он так перепугался, бедняга…

Судья. Да? И это все? Ничего, кроме головокружения?

О'Коннор. Так точно, ваша милость… Видя, как барышня изменилась в лице, я подбежал к ней…

Судья. Весьма любезно с вашей стороны!

О'Коннор. И, к счастью, привел ее в чувство.

Судья. А кто просил тебя быть лекарем, бесстыжий плут?! Сию же минуту убирайся отсюда, или по всем законам…

Лоретта. Ах, вы пугаете меня… У меня снова кружится голова… Помогите…

О'Коннор. О милая барышня! Она падает… (Подхватывает ее.)

Судья. Черт возьми! При мне!.. Эй ты, наглец!.. (Хватает его и узнает лейтенанта.) Боже милосердный, кто это?! Убивают! Грабят! Пожар! Горим! Джон! Сюзанна! Бриджет!

О'Коннор. Сударь, не пугайтесь, я не желаю вам никакого зла…

Судья. Воры! Разбойники! Солдаты!

О'Коннор. Вы знаете мою любовь к вашей дочери…

Судья. Пожар!.. Режут!..

О'Коннор. Только это…

Судья. Горим!

Вбегает слуга с ружьем.

Негодяй, сейчас же отпусти ее!

Лоретта. Отец, вы убьете меня!

Судья. Оставь ее, говорят тебе, Честный Хэмфри… А вы, сударыня, соблаговолите перейти сюда!

О'Коннор. Выслушайте меня, сударь!

Судья. Я буду стрелять!

О'Коннор. Вы убедитесь…

Судья. Я буду стрелять!

О'Коннор… Как несправедливо вы…

Судья. Стреляю! Остаюсь вашим покорным слугой, Честный Хэмфри Хам…

Уходят.

Картина третья

Аллея.

Входит доктор Рози.

Рози. Я уверен, что мой друг уже на пути к успеху… Ах, он полон надежд и страхов, сомнений и нетерпения. Любовная лихорадка терзает его не на шутку: слабость, раздражительность, томление; ночью – жар и бессонница… Те же симптомы, что были у меня, когда я изнывал по моей бедной Долли… Когда она, бывало, начнет страдать от своих ежедневных колик, тотчас посылают за ее маленьким доктором. И я прислушивался к трепету ее пульса, изливал ей свои страдания в рецептах, посылал жемчужное ожерелье в коробочке из-под пилюль или сердечные капли с акростихом на сигнатурке… Ах, эти дни миновали… Счастье не вечно. Все суета. То солнца свет, то тучи. Сегодня король, а завтра нищий. Все тлен, все прах…

Входит лейтенант О'Коннор.

О'Коннор. О доктор! Я погиб!..

Рози. Гордая красота…

О'Коннор. Меня разоблачили и…

Рози. Роскошные дворцы…

О'Коннор. Судья…

Рози. Пышные парики…

О'Коннор. Ярится пуще прежнего…

Рози. Позолоченные трости…

О'Коннор. Эй, доктор! (Хлопает его по плечу.)

Рози. Что такое?

О'Коннор. К черту ваши рассуждения! Говорю вам, что меня узнали, разоблачили, выгнали…

Рози. Неужели?! О фортуна, фортуна! Все суета сует! Ничего незыблемого в этом мире. Обманываешься тогда, когда наиболее уверен в успехе… Все мы игрушки в руках судьбы…

О'Коннор. Дорогой доктор!.. Дайте мне совет. Я немедленно хочу испытать план, к которому мы собирались прибегнуть на прошлой неделе Письмо уже готово. Мне нужна ваша поддержка, чтобы вернуть потерянные позиции.

Рози. От всего сердца обещаю вам свою помощь. Но как же, черт побери, вас узнали?

О'Коннор. Расскажу по дороге. Нам нельзя терять ни минуты.

Рози. Да поможет нам небо! Но ничего нельзя предсказать.

О'Коннор. Совершенно верно.

Рози. Будущее покрыто мраком…

О'Коннор. Правильно.

Рози. Время покажет…

О'Коннор. Конечно…

Рози. Мы можем только гадать…

О'Коннор. Да-да, не больше.

Рози. Нам не дано провидеть будущее…

О'Коннор. Да-да!

Рози. Мы блуждаем и заблуждаемся…

О'Коннор. Вот именно.

Рози. Грядущее темно…

О'Коннор. Как погреб.

Рози. Люди подобны кротам…

Лейтенант О'Коннор подталкивает доктора Рози. Уходят.

Картина четвертая

Комната в доме судьи Крэдьюлэса.

Входят судья Крэдьюлэс и миссис Бриджет Крэдьюлэс.

Судья. Голова идет кругом! Одна ты, Бриджет, можешь с ума свести! Говорят тебе, что он обманул бы самого верховного судью! Этот плут казался невежественным, как судейский писец, и рассуждал о честности, словно церковный староста!

Миссис Бриджет. Честность!.. Экая чепуха! Зачем она тебе понадобилась, честность? Попал же ты впросак со своим Хэмфри Хамом. А Лоретта, верно, обо всем знала… Лоретта!.. Это ты дал ей такое имя! Что до меня, то я всегда была против языческих имен… Назвал бы ее Деборой, или Табитой, или Руфью, или Ревеккой, или Иоанной[9] – ничего подобного не случилось бы! Я всегда знала, что Лоретта – это имя для беглянки.

Судья. Уф, ну и дура!

Миссис Бриджет. Нет, сударь мой, уже если кто дурак, то это вы. Только такого простофилю можно было так провести.

Судья. Черт возьми, сударыня! Как вы смеете так разговаривать со мной! Если у вас нет уважения к супругу, то имейте же должное почтение к судейской мантии.

Миссис Бриджет. Ишь чего захотел! Вздор твоя мантия! Тебе должно быть стыдно показаться в суде. Ты будешь посмешищем всего города, притчей во языцех у всех стряпчих с косичками и законников в париках.

Судья. Как ты смеешь так разговаривать с представителем его величества?! По закону – это все равно что государственная измена!

Входит слуга.

Слуга. Письмо вашей милости.

Судья. Кто его принес?

Слуга. Какой-то солдат.

Судья. Сейчас же брось письмо в огонь!

Миссис Бриджет. Постой… Не торопись. Это, верно, объяснения лейтенанта. (Берет письмо.)

Слуга уходит.

Посмотрим. Так и есть – подписано: О'Коннор.

Судья. Ладно, читай вслух.

Миссис Бриджет (читает). «Месть сладка…»

Судья. Неужели так и написано? Весьма рад… Я отвечу этой собаке, что разделяю его мнение…

Миссис Бриджет. «…Хотя мои намерения относительно вашей дочери не осуществились, я чувствую удовлетворение при мысли, что отомстил ее бесчеловечному родителю, ибо сегодня утром я подмешал яду в ваш кофе…» Боже милосердный!..

Судья. Перестань морочить меня, Бриджет!.. Ты же знаешь, что это неправда. Ты же знаешь, что это ложь!..

Миссис Бриджет. На, читай сам…

Судья (читает). «Подмешал яду в ваш кофе…» О ужас! Убийца!.. Бриджет!..

Миссис Бриджет. Подожди, милый… Здесь есть приписка. (Читает.) «Медицина бессильна спасти вас».

Судья. Проклятие! Скорее зови на помощь! Я теряю голос… В голове мутится. Околевай тут без помощи… Джон! Лора! Джон!

Миссис Бриджет. Вот видишь, жизнь моя, что ты натворил!

Слуга (входя). Вы звали, ваша милость?

Судья. Скажи, Джон… Ты ничего не заметил в моем кофе сегодня утром?

Слуга. Ничего, ваша милость. Разве только немного гущи.

Судья. Какого цвета она была?

Слуга. Черноватого, ваша милость.

Судья. Мышьяк, черный мышьяк!.. Почему ты не бежишь за доктором Рози, мерзавец?!

Слуга. Сейчас, сударь?

Миссис Бриджет. Душа моя, ведь это бесполезно. Пошли его лучше за нотариусом и составь завещание, радость моя.

Судья. Проклятие!.. Скорее за доктором, негодяй!.. Все вы в сговоре, все вы убийцы!

Слуга. А вот и он сам, ваша милость. (Уходит.)

Судья. Теперь, Бриджет, придержи свой язык. Я хочу узнать, заметит ли он мое ужасное состояние…

Входит доктор Рози.

Рози. Я зашел, чтобы сообщить вам… Господи! Что случилось с вашей милостью?!

Судья. Сразу заметил! Яд бросился мне в лицо… Да-да, теперь мне ясно… Гробовщикам обеспечена работа…

Миссис Бриджет. О-о!.. Увы, доктор…

Судья. Замолчи, Бриджет… Доктор, старый добрый друг мой, вы действительно замечаете во мне перемену?

Рози. Перемену? Никогда еще я не видел, чтобы человек так менялся… На носу черные пятна…

Судья. Пятна на носу!..

Рози. Правый глаз налит кровью…

Судья. Правый глаз!..

Рози. Да, увы! И к тому же вы распухли!

Судья. Распух!..

Рози. А вы разве не замечаете, сударыня?

Миссис Бриджет. О, этого не скроешь… Действительно, любовь моя, ты вдвое толще, чем был сегодня утром…

Судья. Да, теперь я это чувствую… Я отравлен… Доктор, из любви к правосудию, помогите мне!.. Верните мне жизнь, чтобы я мог увидеть моего убийцу на виселице…

Рози. Что?

Судья. Я отравлен, говорю вам!

Рози. Говорите громче.

Судья. Что?! Вы не слышите меня?

Рози. Вы говорите так тихо и невнятно, что я не разбираю ни единого слова…

Судья. Я погиб… Спи с миром многие лета, верный судья его величества!

Миссис Бриджет. Читайте, доктор! Любовь моя, а завещание? Подумай только, жизнь моя, ведь ты скоро умрешь.

Судья. Нет, Бриджет, я буду умирать медленно.

Рози. Я не слыхивал о подобном злодеянии! О, вы действительно погибли, мой друг!.. Ваше бренное тело обречено, и могильщики скоро примутся за работу. Все там будем. Раньше или позже. Великие и малые. Смерть – это кредитор. По ее векселям все платят одинаково. Никаких отсрочек. Ни залога, ни поручительства…

Судья. Замолчите, доктор, перестаньте каркать! Спасете вы меня или нет?

Рози. Увы, друг мой, это не в моих силах… Но я обещаю вам добиться, чтобы правосудие покарало вашего убийцу.

Судья. Премного благодарен, но я предпочел бы добиться этого сам.

Рози. Да, но, если вы выздоровеете, негодяй избежит возмездия!

Миссис Бриджет. Неужели? Тогда действительно будет очень жаль, если ты выздоровеешь. Я так разъярена! Мне нестерпима мысль, что злодею удастся избежать виселицы.

Судья. Весьма любезно с твоей стороны, душенька. Но, если ты не возражаешь, мой ангел, я все же предпочел бы выздороветь. Доктор, неужели ничем нельзя помочь?!

Рози. Я бессилен… Но я знаю одного немецкого знахаря, которого вы хотели выслать из города… Я встретил его у соседнего дома. У него имеются противоядия на все случаи…

Судья. Ведите его сюда, друг мой, ведите скорее! Я выхлопочу ему докторский диплом, если он вылечит меня…

Рози. В таком случае, не будем терять времени… Вы продолжаете пухнуть у нас на глазах. (Уходит.)

Миссис Бриджет. Неужели, мой ангел, ты согласишься, чтобы тебя лечил какой-то знахарь?! Как ни сильно я люблю тебя, но предпочту проводить тебя в могилу, нежели видеть, что ты обязан жизнью кому-нибудь, кроме настоящего доктора.

Судья. Очень признателен тебе за твои чувства, душенька… Ничто так не утешает меня в моем плачевном положении, как сознание того, что я оставляю тебя…

Появляются доктор Рози и переодетый лейтенант О'Коннор.

Рози. Какое счастье… Он как раз шел мимо вашего дома.

О'Коннор. Слушатум пульсус.

Рози. Он желает проверить ваш пульс.

Судья. Разве он не говорит по-английски?

Рози. Ни единого слова…

О'Коннор. Онус мортем скориссимо.

Рози. Он говорит, что вы не проживете и шести часов.

Судья. О боже! Знает ли он, что со мной?

Рози. Думаю, что нет.

Судья. Скажите ему, что меня отравили черным мышьяком.

Рози. Онус больнати арсеникум…

О'Коннор. Ядум.

Судья. Что он говорит?

Рози. Он говорит, что вы отравлены.

Судья. Это нам известно. Но что будет со мной?

Рози. Квид эффектум?

О'Коннор. Черту с возьметум.

Рози. Он говорит, что вы скоро умрете.

Судья. О ужас! И никакого противоядия?!

О'Коннор. Медикум надое монетас масса.

Судья. Что он говорит? Мне надо сесть в таз с мясом?

Рози. Он говорит, что возьмется вылечить вас за три тысячи фунтов стерлингов.

Миссис Бриджет. Три тысячи фунтов?! Три тысячи виселиц! Нет, ангел мой, ты не согласишься на это вымогательство… Умри сразу и не лечись ни у кого из них.

Судья. Я не умру, Бриджет. Я не хочу умирать.

Миссис Бриджет. Чепуха! Ничего тут нет особенного. Один миг – и все!

Судья. Да, но последствия этого мига остаются надолго.

Миссис Бриджет. Ангел мой, заклинаю тебя, подумай о завещании…

Входит Лоретта.

Лоретта. О отец!.. Что я слышу?!

О'Коннор. Квидам белла розам!

Рози. Доктор поражен красотой вашей дочери.

Судья. Что?

О'Коннор. Мамзелюм мио карда покорялум.

Рози. Он говорит, что отдал ей сердце и просит вашего согласия на их брак, если он сумеет добиться взаимности. На этих условиях он совершенно бесплатно немедленно вылечит вас.

Судья. Черт возьми! Неужели он сумел все это сказать в нескольких словах?… Какой удивительный язык! Ладно. Я согласен, если он уговорит девчонку. (В сторону.) А это, я уверен, ему никогда не удастся.

Рози. Согласум.

О'Коннор. Пишум бумагум.

Рози. Он говорит, что вы должны подтвердить это подписью, пока он выписывает вам чудодейственный рецепт.

Доктор Рози и лейтенант О'Коннор садятся писать.

Лоретта. Объясните, что значит все это?

Миссис Бриджет. Не спрашивай, дочь моя! Твой отец – изверг!..

Судья. Извольте, доктор, вот то, что он просит.

Рози. А вот и ваш рецепт… Читайте.

Судья. Эй! Что это?! На чистом английском языке!

Рози. Читайте. Волшебный рецепт, я ручаюсь…

Судья (читает). «Читая этот рецепт, вы уже излечены вашим любящим зятем О'Коннором…» Кто же вы, черт побери?

О'Коннор. Ваш любящий зять О'Коннор, он же ваш покорнейший слуга Хэмфри Хам…

Судья. Ты лжешь, собака! Ты не зять мне! Скорее я снова отравлюсь, лишь бы тебя повесили! Я готов умереть и оставить все свое состояние Бриджет…

Миссис Бриджет. Прошу тебя, ангел мой, сделай это!.. Его непременно надо повесить!

Судья. Обязательно! Однако, Бриджет, ты проявила столь нежную заботливость обо мне, когда считала меня отравленным, что я решил впредь не слушать твоих советов. (О'Коннору.) Итак, сударь, вы ирландец и к тому же солдат, не так ли?

О'Коннор. Да, сударь. Горжусь и тем и другим.

Судья. Это два самых ненавистных мне качества на свете. Вот что, откажитесь от своей родины и выходите в отставку, тогда я прощу вас.

О'Коннор. Послушайте, господин судья! Не будь вы отцом моей Лоретты, я бы стукнул вас по уху за первое предложение и свернул шею за второе…

Рози. Да-да, вы правы.

Судья. Прав? Выходит, значит, что не прав я!.. Тогда, сударь, я отдаю свою дочь самому наглому головорезу, какого я когда-либо встречал…

О'Коннор. Сударь, говорите все, что хотите. С таким подарком, как Лоретта, каждое слово покажется комплиментом.

Миссис Бриджет. Знаешь, ангел мой, этого нам хватит в качестве повода для ссор до конца наших дней…

Судья. Ты права, душа моя, я тоже так думаю. Хотя у нас и прежде хватало поводов.

Рози. Итак, все в порядке? Желаю вам счастья, Александр, и тебе, милая крестница. Дай тебе бог быть ему точно такой же женой, какой была для меня бедняжка Долли.

Все уходят.

Послесловие

Шеридан был крупнейшим драматургом-сатириком XVIII века в Англии.

Просветитель-демократ, писатель замечательного реалистического таланта, он дал наиболее законченное художественное воплощение проблемам, волновавшим умы передовых людей его времени. Творчество Шеридана завершает собой историю развития английской демократической комедии эпохи Просвещения.

1

История английской литературы и театра сохранила имена трех членов семьи драматурга. Дед писателя, Томас Шеридан (1687–1738), – разорившийся землевладелец и священник, лишенный прихода за проповедь против британского владычества в Ирландии, – принадлежал к числу ближайших друзей Джонатана Свифта. В его поместье были написаны «Письма суконщика» и «Путешествия Гулливера». Его сын, отец Шеридана, тоже носивший имя Томас (1719–1788), завоевал известность как руководитель дублинского театра, актер, специалист по ораторской и сценической речи, автор словаря английского языка и в свое время популярной, но, к сожалению, не сохранившейся комедии «Капитан О'Бландер, или Храбрый ирландец». Мать будущего писателя, Френсис Шеридан (1724–1766), была автором нашумевшего романа «Сидни Бидальф» и нескольких пьес, в том числе комедии «Открытие», поставленной Гарриком в театре Дрюри-Лейн в 1763 году.

Ричард Бринсли Шеридан родился 12 октября 1751 года в Дублине.

Несмотря на свое заметное положение в литературно-театральном мире, семья Шериданов была бедна. Когда отцу писателя стал грозить арест за долги, он бежал с женой во Францию, оставив детей на попечение богатого родственника.

Ричард в это время учился в аристократической школе Харроу. Свои школьные годы Шеридан вспоминал с горечью. Дети из знатных дворянских семейств не хотели разговаривать с ним – сыном актера, живущим на чужие средства. Унизительное положение, в котором он очутился, мешало ему полностью отдаться учению. Шеридан говорил, что все свои знания он приобрел уже по окончании школы.

В 1770 году Ричард Шеридан с отцом, кое-как уладившим свои материальные дела, переехал в Бат. К этому времени относятся его первые литературные опыты. В сотрудничестве со своим товарищем по школе Холхедом, впоследствии известным ориенталистом, он перевел книгу греческих стихов, написал комедию «Иксион и Амфитрион» и ряд очерков, часть которых была опубликована в местной газете. Литературная карьера молодого Шеридана была, однако, прервана самым неожиданным образом. В Бате Шериданы жили в ближайшем соседстве с семьей композитора Линли, все девять детей которого выступали в концертах. «Вундеркинды» жестоко эксплуатировались матерью, и большинство из них умерло в раннем возрасте. Для старшей дочери, красавицы Элизабет, мать мечтала о «блестящей партии» и добивалась этого с таким усердием, что имя дочери стало приобретать дурную славу Девушка, у которой завязался роман с Ричардом, решила бежать из семьи. В небольшом французском городке влюбленные обвенчались, но их жизнь на чужбине продолжалась недолго Подоспевшие родственники заставили молодых вернуться в Англию. Ричард был оставлен в Лондоне, Элизабет увезли в Бат: у Ричарда не было денег, чтобы содержать семью, и это вполне оправдывало поведение родителей в глазах света. И Шериданы, и Линли были люди известные, поэтому бегство Ричарда и Элизабет дало обильную пищу скандальной хронике. Защищая честь своей жены, Ричард дважды дрался на дуэли. Последняя из них едва не стоила ему жизни. Может быть, это обстоятельство помогло семье Линли примириться с потерей доходов Элизабет, которая к тому времени уже считалась первой певицей Англии, а может быть, тут сыграло роль возраставшее сопротивление дочери; во всяком случае, 13 апреля 1774 года Ричард и Элизабет обвенчались вторично. Шеридан был в это время студентом юридической школы в Темпле. Желая оградить жену от бесцеремонных домогательств светских поклонников, он запретил ей выступать публично. В поисках средств к жизни Шеридану приходилось рассчитывать только на свое перо.

На этом кончается юность Шеридана – период, которому посвящены десятки очерков, статей, романизированных биографий, вышедших из-под пера буржуазных исследователей. Восхищаясь «романтической юностью» писателя, они, однако, не дают себе труда задуматься над тем, сколько обиды, горечи, разочарований должно было скопиться в душе героя этих «романтических приключений» уже за первые двадцать лет его жизни, сколько таланта, воли, сопротивляемости понадобилось Шеридану, чтобы соединиться с любимой женщиной и добиться того места в жизни, на которое он имел право по своим способностям.

Ричард с увлечением принялся за литературный труд. 17 января 1775 года в театре Ковент-Гарден была поставлена комедия Шеридана «Соперники». На премьере спектакль успеха не имел. Полный провал пьесы подтвердился на следующий вечер – спектакль шел под непрерывные свистки зала. «Соперники» были возвращены автору, не дожив до третьего спектакля, сбор с которого шел в пользу драматурга. Но Шеридан не сдался. В течение десяти дней почти круглосуточной работы он переделал пьесу. 28 января 1775 года занавес Ковент-Гардена закрылся под бурные рукоплескания публики. Шеридан стал признанным драматургом.

Новые пьесы, появившиеся в том же году, упрочили его успех. 2 мая 1775 года к бенефису Лоуренса Клинча, актера-ирландца, исполнявшего в «Соперниках» роль сэра Люциуса О’Триггера, был поставлен двухактный фарс «День святого Патрика». 21 ноября 1775 года лондонские зрители увидели комическую оперу Шеридана «Дуэнья». Этот спектакль прошел подряд семьдесят пять раз – цифра, почти небывалая для английского театра XVIII века. Песенки из «Дуэньи» (музыку написал Линли) распевали по всей стране.

Через полтора года после появления «Соперников» Шеридан стал совладельцем ведущего драматического театра Дрюри-Лейн, купив у отошедшего от театральных дел крупнейшего английского актера XVIII века Гаррика его пай. Гаррик долго искал себе преемника, и, когда его выбор остановился на Шеридане, он, сообразуясь со скромными средствами молодого драматурга, уступил ему свою долю участия значительно ниже действительной стоимости. Тем не менее Шеридану пришлось залезть в долги и взять двух компаньонов. Желая единолично руководить театром, писатель к 1780 году выкупил паи у всех совладельцев. Долги его к этому времени достигли такой суммы, что до конца своей жизни он находился под страхом долговой тюрьмы.

24 февраля 1777 года на сцене Дрюри-Лейна пошла переделанная Шериданом комедия английского драматурга конца XVII – начала XVIII века Джона Ванбру (1664–1726) «Неисправимый, или Добродетель в опасности» (1696), которой Шеридан дал название «Поездка в Скарборо». В переделке Шеридана добродетель оказалась в гораздо меньшей опасности, чем в очень рискованной пьесе Ванбру. Большинство наиболее пикантных положений «Неисправимого» он смягчил, приспособив комедию драматурга Реставрации к более чопорным театральным нравам 70-х годов. Однако публика, надеявшаяся увидеть новую оригинальную пьесу Шеридана и обманутая в своих ожиданиях, чуть не провалила премьеру. Положение спасла молодая актриса Робинсон, исполнявшая роль Аманды. Приняв на свой счет свистки, доносившиеся из зала, она, растерявшись, стала приседать перед публикой. Свистки сменились хохотом, представление продолжалось. В Лондоне по-своему переименовали комедию Шеридана, назвав ее «Неисправимый, или Дрюри-Лейн в опасности». Впрочем, переделка Шеридана сама по себе явилась очень удачной, и спектакль имел огромный успех. Он был повторен девяносто девять раз. Это позволило Шеридану целиком отдаться работе над своей новой комедией, которую уже давно ждали зрители.

Шедевр Шеридана – комедия «Школа злословия» была впервые показана публике 8 мая 1777 года. Премьера этого спектакля стала центральным событием театральной жизни Лондона всей последней трети XVIII века. Современники вспоминали, что, когда на сцене упала ширма, скрывавшая леди Тизл, прохожим показалось, будто обрушились стены театра – такой оглушительный взрыв хохота и рукоплесканий донесся из зала.

30 октября 1779 года Шеридан поставил свою последнюю комедию – «Критик», также имевшую большой успех. Лишь двадцать лет спустя Шеридан вернулся к драматургии, написав пьесу «Писарро» (1799), которая, по существу, представляла собой переделку мелодрамы Коцебу «Испанцы в Перу».

Работа Шеридана для театра, начатая «Соперниками» в 1775 году, фактически заканчивается в октябре 1779 года. За эти пять лет он создал все, с чем вошел в историю английской драматургии. Следующие тридцать лет были им отданы политической деятельности. Две комедии, над которыми он работал одновременно со «Школой злословия», – «Государственный деятель» и «Жители лесов» – остались незаконченными.

Однако Шеридан – политический деятель во многом продолжал дело, начатое им в качестве драматурга.

Более ста лет отделяют время Шеридана от английской буржуазной революции XVII века. Почти столетие прошло и с тех пор, когда английская буржуазия, заключив в 1688 году компромисс с дворянством, стала, по словам Энгельса, «скромной, но признанной частью господствующих классов Англии».[10]

Англия Шеридана была не той, что в начале века. Уже несколько десятилетий в экономике страны происходили изменения, которые получили впоследствии название «промышленной революции». Ее подлинное значение выявилось несколько позже – с 1793 по 1815 год, – а последствия осознаны во всей полноте еще несколько десятилетий спустя. Впрочем, в известной степени происходящие экономические перемены сказывались на общественной жизни страны уже в 70 – 80-е годы XVIII века.

В период борьбы американских колоний за независимость в Англии возникает буржуазный радикализм, программа которого в некоторых чертах предвосхищала программу чартистов. В Англии не было еще подлинно народной партии, но ряд представителей радикализма – такие, как Джон Уилкс и Джемс Фокс, – в известные периоды своей деятельности и по определенным вопросам выражали интересы широких слоев народа. К числу таких людей принадлежал и Шеридан, занявший вскоре видное место в радикальном крыле партии вигов, которым руководил один из его ближайших друзей и единомышленников – Джемс Фокс.

К началу войны американских колоний за независимость относятся и первые политические выступления Шеридана.

В ответ на статью известного литератора С. Джонсона «Налогообложение не есть тирания», в которой тот утверждал, что «родиться подданным – значит без слов признать существующую власть», Шеридан писал в 1775 году: «Если бы мы от рождения были связаны лойяльностью по отношению к существующим формам правления, они бы никогда и нисколько не менялись. В Англии не было бы революции». Опубликовав поэму, изображающую борьбу американцев за независимость, Шеридан предпослал ей посвящение королю Георгу III, в котором смело выступил против политики правящих классов Англии и предсказал их поражение в «глупой и несправедливой войне» против вооруженного народа.

Шеридан был одним из первых людей в Англии, заговоривших о необходимости парламентской реформы. Уже в 1782 году, за пятьдесят лет до того, как под давлением народных масс эта реформа, куцая и урезанная, была проведена, Шеридан, выступая на митинге, требовал, чтобы в Англии было введено всеобщее голосование и срок полномочий палаты общин ограничен одним годом.

Он в течение всей жизни отстаивал права Ирландии, нередко голосуя по этому вопросу против своей партии.

Когда во Франции разразилась революция 1789 года, Шеридан всеми силами боролся против вынашиваемых английской реакцией планов интервенции. Не изменил он своей позиции и в 1793 году, когда большинство из тех английских общественных и политических деятелей, которые на первых порах приветствовали «зарю свободы» в соседней стране, скатились в лоно реакции.

Наиболее ярким событием в политической биографии Шеридана было его выступление по делу Уоррена Гастингса – английского генерал-губернатора Индии, отстраненного от должности и преданного суду по требованию парламентской комиссии, в которую входил и сам Шеридан.

Речи Шеридана в парламентской комиссии и на суде (февраль и июнь 1787 года) произвели огромное впечатление на общественное мнение Англии. На заседании суда Шеридан говорил четыре дня при неослабевающем внимании публики. Крупнейшая актриса Англии того времени Сара Сиддонс, потрясенная силой красноречия Шеридана, упала в обморок. Толпы людей стремились в течение этих четырех дней проникнуть в здание Вестминстерского аббатства, где шел суд.

Со страстным негодованием Шеридан развернул перед слушателями картину колониальных зверств, показал алчную, циничную природу буржуа – завоевателя и поработителя чужих народов.

«Целые нации истреблялись ради пачки банкнот, – говорил он, – целые области опустошались огнем и мечом, чтобы обеспечить капиталовложения… Генералы становились акционерами, дубина вошла в реквизит банкирских контор, и весь Индустан увидел британское правительство с окровавленным скипетром в одной руке, в то время как другая его рука шарила по чужим карманам».

Затевая процесс против Гастингса, руководители партии вигов преследовали совершенно определенные политические цели. Находясь в то время в оппозиции, они рассчитывали расположить в свою пользу общественное мнение и одновременно, ликвидировав монополию Ост-Индской компании, получить свою долю прибылей от ограбления Индии.

Шеридан поставил в своей речи вопрос шире, чем это диктовалось интересами вигов. Самая система колониального владычества в Индии была показана им настолько обнаженно, лишенной всяческих прикрас, что речь его оказалась объективно направленной не только против тех, кто сейчас распоряжался Индией, но и против тех, кто притязал на это в дальнейшем.

Не удивительно, что процесс Гастингса затянулся на семь лет, а затем, когда впечатление, произведенное речами Шеридана, сгладилось, палата лордов оправдала обвиняемого. Но, хотя речь Шеридана и не принесла, казалось бы, никакого непосредственного результата, она осталась образцом высокой гражданской честности и принципиальности, запомнившимся на многие годы. Первым человеком, к которому направился молодой Байрон, выйдя из здания парламента после своей знаменитой речи 27 февраля 1812 года в защиту рабочих-луддитов (разрушителей машин), был Шеридан.

Правда, не всегда Шеридан оставался на такой высоте. Многие эпизоды политической биографии Шеридана служат примером его ограниченности, присущей даже наиболее радикальным представителям партии вигов.

Однако в 80 – 90-е годы в числе известных английских политических деятелей, исключая Джемса Фокса, не было человека более демократических убеждений, более радикально мыслящего и более честного, чем Шеридан.

Естественно поэтому, что с усилением реакции в Англии политическая карьера Шеридана стала близиться к концу. Он был неугоден ни тори, ни вигам. Потеряв свое место в парламенте и лишившись депутатской неприкосновенности, он был арестован за долги, и, хотя вскоре его освободили, это нанесло страшный удар его самолюбию. Пожар театра Дрюри-Лейн и огромные затраты на восстановление здания, которых требовал Шеридан, считая Дрюри-Лейн гордостью английского сценического искусства, привели к тому, что он был отстранен от театральных дел. Байрон вспоминал, как был заброшен и оскорблен Шеридан в последние годы своей жизни. Однажды, находясь в актерском фойе Дрюри-Лейна после спектакля с участием Эдмунда Кина, Байрон увидал, что у двери стоит и не решается войти бывший руководитель этого театра. Знакомые встретили как-то на улице плачущего старика Шеридана, который нес продавать портрет своей покойной жены, написанный знаменитым Гейнсборо…

Шеридан умер 7 июля 1816 года в страшной бедности. За несколько дней до смерти в его комнату, из которой была вынесена вся мебель, явились судебные приставы, пытавшиеся увести больного писателя в долговую тюрьму.

Шеридану устроили пышные похороны. Гроб с его телом был установлен в Вестминстерском аббатстве. За катафалком шел весь «цвет» британской аристократии, а на другой день Шеридана снова забыли. Надгробный памятник был установлен на средства одного из его друзей. Биографии Шеридана многочисленны, но до сих пор в Англии нет полного академического собрания его сочинений.

Умирал в одиночестве он, а у гроба Будет очередь сильных и знатных стоять. Вот их дружбы мерило, вот чести их проба, О пустых этих душах мне больно писать… Где вы были, когда он, голодный, зачах? Свора знатных в несчастье его избегала. Нынче пристав с поэта стащил одеяло — Завтра лорд его гроб понесет на плечах![11]

Этими стихами поэт-романтик Томас Мур – представитель поколения, шедшего на смену Шеридану, – откликнулся на смерть замечательного драматурга.

2

Именем Шеридана завершается один из значительнейших периодов развития английской демократической комедии. В творчестве этого драматурга отлились в законченную художественную форму многие достижения его предшественников.

Английская комедиография XVII–XVIII веков прошла чрезвычайно сложный путь развития, определявшийся социальными и политическими изменениями в жизни страны.

Рубеж между драматургией Возрождения и последующего периода образует в Англии буржуазная революция середины XVII столетия. Театры были закрыты, представления запрещены.

Новая школа драматургов формировалась в период реставрации Стюартов. Драматурги Реставрации достаточно ясно видели пороки своих современников. Буржуа они от души презирали. Аристократов знали слишком близко, чтобы питать к ним хотя бы тень уважения. Однако довольно правдиво показывая разложение правящих классов, комедиографы этой школы чаще всего приходили к отрицанию всяких моральных критериев.

Поэтому такое важное значение имело появление в Англии просветительской драматургии, начавшей завоевывать сцену уже через несколько лет после вторичного крушения абсолютизма Стюартов в 1688 году. В определенной степени просветительскому влиянию подверглись и последние драматурги, принадлежавшие к школе комедии Реставрации.

К концу 20-х годов XVIII века в просветительской драматургии выделились два течения – консервативное и демократическое. Представители первого из них были вполне удовлетворены результатами компромисса буржуазии и дворянства в 1688 году, представители второго начинали уже видеть противоречия нового буржуазного общества. Драматурги-консерваторы считали своей задачей отвращать зрителя от дурных поступков, показывая ему примеры добродетели. Их противники желали исправлять человека, разоблачая пороки общества. В конечном счете первые боролись за нравоучительно-охранительную, вторые – за демократическую сатирическую комедию.

Изданный в 1737 году закон о театральной цензуре на время прервал развитие сатирической комедии.

Ее возрождение началось лишь в 60-х годах XVIII века, причем демократической комедиографии снова пришлось завоевывать свое место в борьбе с нравоучительной комедией.

Столкновение демократической и консервативной комедиографии приняло в 60 – 70-е годы форму борьбы между так называемой «веселой» и «сентиментальной» (нравоучительной) комедией. На первых порах казалось, что спор идет о чисто художественных вопросах. И действительно, нельзя сказать, чтобы такие «веселые» комедии, как «Полли Хоником» (1760) и «Ревнивая жена» (1761) Колмана, «Добрячок» (1768) и «Унижение паче гордости, или Ночь ошибок» (1773) Голдсмита, поднимали более важные социальные проблемы, чем произведения драматургов-сентименталистов. Хотя уже на первом этапе развития «веселой» комедии сатирические элементы присутствовали и в пьесе Колмана «Тайный брак» (1766) и в ряде эпизодов других пьес представителей этого направления, истинный характер противоречий между двумя школами драматургов во всей полноте раскрылся лишь с приходом Шеридана.

В конце своей деятельности комедиографа, в пьесе «Критик», Шеридан сам отчасти объяснил смысл своей борьбы с сентиментальной драматургией. Правда, Шеридан избрал здесь объектом нападок трагедию, но это не меняет дела, поскольку речь идет не об особенностях жанра, а о подходе к изображению жизни. «Целомудрие» современных драматургов, говорит Шеридан, можно сравнить с «искусственной застенчивостью куртизанки, у которой стыдливый румянец на щеках сгущается по мере того, как убывает ее скромность». Шеридан видел историческое несоответствие между «примерами добродетели», предлагаемыми сентиментальной драматургией, и действительными качествами буржуазного индивида и в этом усматривал нереалистичность сентиментальной, апологетической по своей сущности драматургии. В своем собственном творчестве Шеридан пошел иным путем. Основой его реализма стало осмеяние и разоблачение пороков современного общества.

3

Первая комедия Шеридана, «Соперники», не являлась еще сатирическим произведением. Но она была специально посвящена борьбе против сентиментальной драматургии, изображавшей мир не таким, каким он был, а таким, каким он желал казаться, и молодой драматург извлек из этого противоречия не меньше комизма, чем впоследствии из прямого разоблачения ханжей и лицемеров. Впрочем, материалом Шеридану послужила не литературная полемика, а сама жизнь.

Местом действия своей комедии Шеридан избрал Бат – модный курорт с серными источниками, который привлекал к себе в XVIII веке самое разнообразное общество.

Бат был центром светских увеселений на летний сезон. Посетить его считали своим долгом и лондонский джентльмен и одичавший в деревенской глуши сквайр, обедневший ирландский помещик, купец и разбогатевший ремесленник. Сюда толпами устремлялись шулера, авантюристы, охотники за богатыми невестами и девицы, мечтающие сыскать мужа. В Бате имелся театр, залы для концертов и балов, сюда съезжались актеры, музыканты, литераторы.

Этот небольшой городок стал любимым объектом изображения для английских драматургов и романистов. Сюда отправил своего Перигрина Пикля и семейство Брамбль Тобайас Смоллет, в Бате развертывается действие нескольких комедий Фута, здесь познакомились фильдинговские Политик и достойный судья Уорти…

Столкнуть между собой людей, которые, может быть, никогда бы не встретились в Лондоне, расширить сферу наблюдений над жизнью, показать представителей разных общественных слоев, людей различного жизненного уклада, мироощущения – такая задача незримо вставала перед каждым художником, обращавшимся к описанию Бата.

Эту задачу поставил перед собой и Шеридан. Его первое произведение принадлежит к числу комедий нравов. В «Соперниках» мы встретим и самодурствующего помещика сэра Энтони Абсолюта, и деревенского сквайра Боба Акра, мечтающего войти в светское общество, и спесивого, задиристого ирландского дворянина сэра Люциуса О'Триггера, преисполненного сознания своей добродетели, ибо он «слишком беден, чтобы позволить себе какой-нибудь грязный поступок», слуг и служанок, каждого со своим характером, своими взглядами на жизнь. В комедии не много действующих лиц, но она кажется очень «густо заселенной» героями, потому что ни один из них не пропадает для зрителя, каждый написан выпукло, определенно. Особенно выделяется миссис Малапроп, пожилая блюстительница нравственности, которая не прочь пойти на любовную интрижку, но, не в состоянии прельстить мужчин своими прелестями, видит свою силу в образованности и светскости. Миссис Малапроп без устали сыплет «учеными» словами, смысл которых ей самой непонятен.

Шеридан использовал место действия и для того, чтобы оправдать сложную интригу своей пьесы. В Бате кажутся естественными неожиданные приезды, встречи, мистификации. Действие развивается настолько четко, что у зрителя остается впечатление не запутанности, а комедийной насыщенности пьесы.

В «Соперниках» нет ни одного лица, которое не было бы характером, ни одного поворота сюжета, который не был бы оправдан характерами героев, обстоятельствами, местом и временем действия. Именно поэтому мысли автора раскрываются не в проповедях и декларациях, как в сентиментальных комедиях, а в движении интриги, в столкновении персонажей.

Основной прием, которым пользуется Шеридан в «Соперниках», – это сопоставление контрастирующих образов, положений, сцен. Если в его комедии происходит дуэль, то вызов бросает заведомый трус человеку храброму, если герой уверен в успехе, то публика в свою очередь может быть уверена, что в следующей сцене он встретится с непредвиденными трудностями. Подобная манера часто приводит к тому, что контраст у Шеридана приобретает характер гротеска.

Согласно этому принципу соединены в комедии трезвый и веселый капитан Абсолют и мечтательная Лидия Лэнгвиш, мечтательный Фокленд и трезвая Джулия. Контрастируют между собой не только характеры внутри каждой пары, но и сами пары.

Но здесь и проявляется неистощимая изобретательность Шеридана, его умение разнообразить характеры и положения. Контраст не превращается у него в сухое противопоставление; в нем, напротив, таятся огромные возможности для психологического раскрытия образов, для юмора и, наконец, для утверждения мыслей автора.

Лидия Лэнгвиш – девица, начитавшаяся сентиментальных романов, мечтает о «рае в шалаше». Любовь для нее – вся во внешних атрибутах романтической страсти: в свиданиях при луне, похищении, венчании в далекой шотландской деревушке. «Грубая, скучная» реальность для нее не существует. «Сколько раз я, крадучись, убегала из дома в холодную январскую ночь и находила его в саду обледеневшим, как статуя, – рассказывает она Джулии о своих свиданиях с Абсолютом, – он падал прямо в снег на колени и так трогательно чихал и кашлял… Он дрожал от холода, а я от волнения, и в то время, как наши руки и ноги немели от зимней стужи, он горячо умолял меня разделить его пламя – и мы пылали взаимным жаром! Ах, Джулия, вот это была настоящая любовь!» Но рядом с сентиментальней экзальтацией в ней уживается черствость, неразвитость чувств. Лидия искренне удивлена тем, что ее подруга привязана к человеку, спасшему ее из воды. «Подвиг? Да любая ньюфаундлендская собака сделала бы то же самое! – восклицает она. – Вот уж я не подумала бы отдать мое сердце человеку только потому, что он хорошо плавает». Лидия презирает «скучную» действительность потому, что не знает ее, душевно не развита, не способна увидеть чувства там, где оно не выступает в пышном романтическом облачении. Живя в мире иллюзий, она осуждена на такой же иллюзорный роман с несуществующим прапорщиком Беверлеем. Деньги она презирает единственно потому, что никогда не знала в них нужды.

Впрочем, несмотря на свою нелепость, романтические бредни Лидии – не только плод душевной ограниченности. Они в какой-то мере порождены протестом против идей, которые без устали проповедует ее тетка и опекунша. «…В браке куда безопаснее начинать с легкого отвращения, – поучает племянницу миссис Малапроп. – Я, например, до свадьбы ненавидела твоего дорогого дядюшку, как чернокожего арапа, и, однако, какой примерной женой я ему была! А когда богу угодно было избавить меня от него, так никто и не знает, сколько я слез пролила!» Правда, протест против уродливой морали миссис Малапроп принимает у самой Лидии уродливую форму, но он естествен у молодой девушки, и в нем залог ее исцеления.

Лидия не могла, конечно, измениться на протяжении короткого срока, в течение которого происходит действие пьесы, но если сначала в ее поступках преобладают экзальтация и каприз, то в конце, когда девушка столкнулась, наконец, с реальными трудностями – со страхом за жизнь любимого человека, необходимостью выбирать между своим самолюбием и возможностью счастья с капитаном Абсолютом, – на смену выдуманным страданиям приходят подлинные чувства.

Иной характер носит сентиментальность Фокленда. В отличие от Лидии он знает жизнь, по-настоящему любит свою невесту, внутренне совершенно искренен. Фокленд терзается тем, что не встретил в жизни до сих пор настоящей, большой, всепоглощающей страсти. Он знает, что словом «любовь» нередко прикрывают корысть, самолюбие, расчет. И, отыскав женщину, способную ответить на его чувства, он долго не может поверить в свое счастье, оскорбляет ее неоправданными подозрениями, сомневается в ее искренности.

Чувство Фокленда и Джулии свободнее от расчета и тщеславия, глубже, чем любовь капитана Абсолюта и Лидии. Но ссоры влюбленных объясняются не только подозрительностью Фокленда. Прийти к взаимному пониманию Фокленду и Джулии мешают и его старозаветные представления об отношениях между влюбленными. Он убежден, что «истинно скромная, целомудренная женщина может только с одним человеком в мире танцевать контрданс, и то, если остальные пары – ее тетушки и дядюшки».

Так постепенно развертывается основная тема комедии – тема воспитания чувств. Умейте ощутить радость любви, прелесть дружбы, понять красоту жизни – не выдуманной, а настоящей, богатой красками, движением, чувствами, – учит зрителя автор.

Но в жизни есть много уродливого, отталкивающего, того, что мешает осуществиться гуманистическим идеалам. И Шеридан призывает бороться за свое счастье. Надо уметь не только радоваться жизни, надо уметь ее завоевывать.

Действенное начало пьесы воплощено прежде всего в образе капитана Абсолюта. Этот молодой человек лишен глубины Фокленда и не обладает цельностью натуры Джулии, но он активен, остроумен, находчив, знает жизнь и умеет ею наслаждаться.

Ни один из названных героев не выражает всей мысли пьесы. Идея произведения больше, объемнее каждого из них – обычных людей с их достоинствами и недостатками. Но каждый из героев по-своему помогает понять общий замысел автора. Свой человеческий идеал Шеридан пытался, правда, воплотить в образе Джулии, верной, умной и решительной девушки. Однако роль Джулии не принадлежит к числу тех, из-за которых в театре когда-либо разгоралось соперничество, а произносимый ею под занавес монолог не столько раскрывает, сколько суживает и ограничивает идею пьесы, сводя ее к проповеди умеренности в делах и осмотрительности в поступках.

Не в этом, конечно, смысл комедии Шеридана. «Соперники» – произведение задорное, молодое, жизнеутверждающее, проникнутое гуманистическим духом.

Эта пьеса показала художественную несостоятельность сентиментальной драматургии и способствовала укреплению реализма на английской сцене. Тем самым она прокладывала дорогу сатирической комедии.

Подобный смысл имел и фарс «День святого Патрика, или Предприимчивый лейтенант», появившийся вслед за «Соперниками». Особый интерес представляют сцены, где показан разгул пьяной солдатни на постое, мошеннические методы вербовки в английскую армию. Здесь уже заключены элементы социальной сатиры.

4

Сатирические тенденции в творчестве Шеридана заметно усиливаются с появлением пьесы «Дуэнья», написанной в форме комической, или, по тогдашней терминологии, «балладной» оперы. Не заблуждения юности осмеиваются в этой пьесе, а такие типические качества буржуа, как своекорыстие, алчность, презрение к человеческим чувствам. Правда, место действия перенесено в Испанию, но проблемы, которые ставит Шеридан, особенно характерны для английской жизни XVIII века.

Политическая сатира не находит себе места в этом произведении, как и во всем творчестве Шеридана и остальных представителей «веселой комедии». Она была невозможна после издания закона 1737 года. Но в «Дуэнье» заключено значительно больше элементов социальной сатиры, чем в «Соперниках».

Персонажи пьесы разделены на две группы. Первую из них, написанную в гротескной манере, образуют дон Херонимо, Исаак Мендоса, дуэнья Маргарита, отец Пабло, отец Франсиско, отец Августин и другие монахи.

В характеристике этих персонажей Шеридан показывает зрителю различные типы английского буржуа.

Подробнее всего выписан драматургом образ дона Херонимо. Через него метко раскрыты качества буржуазного индивида той поры, когда крупные спекулянты покупали себе дворянские титулы, а старая аристократия легко сочетала фамильную спесь с чисто буржуазным стяжательством.

Дон Херонимо – дворянин. Он гордится красотой своей дочери, служащей украшением его рода. Но он ни на минуту не забывает и о том, что красота делает его дочь хорошим товаром, который тем выгоднее можно продать. Недаром дон Херонимо считает английских купцов лучшим объектом для подражания.

Между доном Херонимо и Мендосой существует глубокая внутренняя связь. У Мендосы то же стремление к стяжательству, что и у дона Херонимо. Однако Мендоса мельче дона Херонимо. Если у последнего понятие чести извращено, то у Мендосы оно начисто отсутствует, хотя он и любит говорить о дружбе, долге и благородстве, понимая, что с помощью подобных речей легче обмануть человека, с которым имеешь дело. Трусость Мендосы – лишь одно из проявлений мелочности и подлости его натуры.

Тип лицемерного стяжателя-буржуа раскрывается Шериданом и в монастырских сценах комедии. Внешне они выглядят лишь как сатира на католическое духовенство, которая в Англии XVIII века считалась не только допустимой, но и желательной. Долгая вражда англиканской церкви с «папистами» осложнялась еще и крайне напряженными отношениями между Англией и католической Францией, не раз поддерживавшей попытки новой реставрации Стюартов. Официальная пропаганда в Англии вела жестокую борьбу с католичеством. Шеридан и сам был не прочь задеть католическую церковь. Однако основу сцен в монастыре составляет критика пуританского лицемерия.

Пуританство, бывшее в Англии XVII века оружием борьбы против феодализма, после 1688 года выродилось в систему лицемерных правил, имевших целью прикрыть своекорыстие буржуазии и удержать в повиновении низшие классы общества. Пуританское лицемерие захватило широкие слои английской буржуазии. Ее благочестие нисколько не мешало грабить своих ближних в «законной» форме буржуазного приобретательства. Бережливость, осмотрительность, стремление к преумножению доходов объявлялись английским буржуа основными добродетелями, связанными каким-то таинственным образом с заботой о благе ближнего. «Святые отцы», действующие в монастырских сценах, относятся к наживе с лицемерием и ханжеством типичных английских буржуа-пуритан.

Другую группу образуют молодые герои комедии.

Снова Шериданом показаны две пары влюбленных. Антоньо и Луиса для Шеридана – целиком положительные герои; они вместе воплощают ту активность и способность бороться за свои права, которые отличали капитана Абсолюта. По своему духовному облику – это демократические герои. Иначе Шеридан изображает Фернандо и Клару. Фернандо, подобно Фокленду, хорошо знаком с волчьей моралью общества, в котором живет, и не доверяет даже тем, кто заслуживает доверия. Однако если в словах Фокленда порой звучал пафос негодования попранного в буржуазном обществе человеческого достоинства, то на Фернандо Шеридан смотрит с заметной иронией. Недоверие к человеку свойственно врагам молодых героев, и, перенимая их повадки, Фернандо теряет в своей человеческой ценности. Он не так прямодушен, как Антоньо. Он вступается за Антоньо в разговоре с отцом не только, чтобы помочь другу, но и потому, что желает обезопасить от него Клару, в которую тот был когда-то влюблен. Свое чувство Фернандо любит облекать в искусственные формы. Его возлюбленная в свою очередь заражена в какой-то степени лицемерием, которое, впрочем, Шеридан не принимает всерьез, видя в нем наносное качество, граничащее с женским кокетством.

Комедия имеет традиционный счастливый конец. Антоньо обвенчан с Луисой, Фернандо с Кларой. Мендоса наказан браком с безобразной дуэньей Маргаритой. Автор щедро наградил своих любимцев, расправился с их врагами.

И все же конец комедии в отличие от «Соперников» обставлен такими психологическими подробностями, что ни в коем случае не оказывается апогеем всеобщего примирения, залогом счастья на вечные времена. С браком Луисы и Антоньо дон Херонимо примирился не потому, что понял, как мог бы изуродовать жизнь своей дочери, соединив ее с проходимцем Мендосой. Мелкая корысть, неразборчивость в средствах и способность легко покривить душой попрежнему представляются ему качествами, достойными всяческого уважения. Херонимо разочаровался в Мендосе не потому, что он жулик, а потому, что он жулик слишком мелкий и недостаточно удачливый. Своей победой молодые влюбленные обязаны не внезапному прозрению сурового родителя, а лишь счастливо сложившимся обстоятельствам. Никто из героев комедии не переходит в финале из одной группы в другую. Симпатии и антипатии драматурга распределены совершенно определенно. Белое остается белым, черное – черным.

5

Следующая комедия Шеридана, «Поездка в Скарборо», была, как уже говорилось, переделкой пьесы драматурга школы Реставрации Джона Ванбру «Неисправимый».

Классическая форма комедии нравов была создана в Англии драматургами Реставрации, и в какой-то мере к ней обращались все английские комедиографы XVIII века, стремясь приспособить формы этой комедии для выражения своих идей, так или иначе переосмысливая ее положения. Шеридан, переделывая одно из произведений драматурга Реставрации, опирается на уже созданные образцы просветительской комедии нравов – так называемой «веселой комедии», которая несла в себе большое гуманистическое содержание.

В комедии «Поездка в Скарборо» зло осмеивается лорд Фоппингтон – тщеславный щеголь и недоумок, олицетворяющий собой «высший свет». Некоторые черты положительного героя драматург попытался придать сопернику лорда, его брату Тому Фэшону. Шеридан хочет показать, что только крайняя нужда и бездушие брата заставляют Тома идти на мошенничество и что он не может при этом не испытывать угрызений совести. Эта попыткa автора была не совсем удачной. Том Фэшон в основном сохраняет облик героя комедий Реставрации – удачливого плута, чуждого всяких моральных норм. Нельзя, впрочем, сказать, чтобы реализм комедии проигрывал от этого. В ней, по существу, изображается борьба за деньги, победителем в которой оказывается более ловкий и беззастенчивый из двух братьев. Это отвечало жизненной правде.

Самые удачные сцены комедии, связанные с этой сюжетной линией, происходят в доме сэра Тэнбелли Кламси. Сэр Тэнбелли живет в своей усадьбе, как в осажденном замке, охраняя дочь – богатую наследницу. Здесь была нарисована необыкновенно комичная картинка быта одичавшего провинциального дворянства. Памятуя обычаи света, сэр Тэнбелли по-своему мудро поступает, встречая каждого приходящего с мушкетом в руках. Кому, как не ему, мировому судье, знать современные нравы!

Рассказывая об отношениях двух братьев, Шеридан не сумел достаточно определенно воплотить свои моральные идеалы. Он старается это сделать во второй сюжетной линии комедии, где показаны отношения Ловлесса и Аманды, Беринтии и полковника Таунли. Зритель становится свидетелем победы добрых чувств в душах четырех людей – неплохих, но заблуждавшихся, не сумевших сразу понять и оценить друг друга. Но персонажи этой группы совершенно лишены социальной характеристики.

Разрыв между двумя темами, заключенными в произведении, настолько велик, что сюжетные линии оказались фактически изолированными друг от друга, комедия распалась на две пьесы, лишь искусственным образом связанные между собой.

Недостатки комедии имели свое объяснение не только в драматургическом просчете Шеридана, но и в общем состоянии английской комедиографии той поры.

6

Шеридан подходил к сатирической комедии сложным путем.

В английской просветительской комедиографии до Шеридана драматурги-сатирики работали в области малых жанров – балладной оперы, фарса, «репетиции» (иными словами – «сцены на сцене»). Их противники захватили «правильную комедию», как тогда называли обычную комедию в пяти действиях. Это своеобразное разделение по жанрам было далеко не в пользу демократического направления. «Правильная комедия», несомненно, давала значительно большие возможности для реалистического отражения действительности и создания полнокровных жизненных характеров, чем условные «малые» жанры.

Поэтому драматурги-сатирики, уже начиная с Филдинга, боролись за овладение «правильной комедией», стремясь, с одной стороны, внести сатирическое содержание в пятиактную комедию, с другой – преодолеть условность малых жанров. Эта борьба давала все более ощутимые результаты по мере того, как демократическая комедиография приобретала большую зрелость и накапливала традиции.

Подобный путь в пределах одной творческой биографии пришлось пройти и Шеридану. Нетрудно заметить разнообразие жанров, в которых работал Шеридан. После «Соперников» он обращается к фарсу («День святого Патрика») и балладной опере («Дуэнья»). Последняя имела для Шеридана особое значение, поскольку этот жанр, созданный основоположником демократического направления в английском театре XVIII века Джоном Геем, был традиционно сатирическим. Используя сатирические возможности балладной оперы, Шеридан в значительной степени преодолевает вместе с тем условность и пародийность, отличавшие прежде этот жанр.

«Поездка в Скарборо» тоже имела определенное значение в подходе драматурга к большой сатирической комедии.

Так, овладевая драматургическим мастерством и усваивая сатирические традиции английской просветительской литературы, Шеридан приближается к созданию своего шедевра – «Школы злословия».

Шеридан опирался не только на предшествующую драматургию, но и на роман XVIII века – в первую очередь на творчество Генри Филдинга, создателя так называемых комических эпопей «Джозеф Эндрус» и «Том Джонс». Родившаяся в результате работы над этими произведениями формула Филдинга «пример оказывает на человеческий ум действие более непосредственное и сильное, нежели наставление», легла позднее в основу борьбы Кольмана, Голдсмита и Шеридана с сентиментальной комедией. Филдинговское понимание категории смешного (смешное – это «если открывается, что человек представляет собой нечто как раз обратное тому, что он собой изображал») используется Шериданом. Смешны претензии буржуа на добродетель, дворянина – на честь, смешно считать эти классы такими, какими они стремятся себя изобразить. Уже сами эстетические установки Филдинга представляли собой ответ на попытки идеализировать недавно сформировавшееся буржуазное общество; в них были заложены основы сатирической демократической комедии.

Именно сатирический накал «Школы злословия» помог Шеридану внести этим произведением такой значительный вклад в драматургию, поднять английскую демократическую комедию на новую ступень.

«Школа злословия» потребовала от драматурга продолжительной и напряженной работы. На последнем листе рукописи Шеридан вместо традиционного «конец» написал: «Кончил, слава богу!» Суфлер театра Дрюри-Лейн, долго ждавшего новой комедии своего руководителя, приписал внизу с неменьшим облегчением: «Аминь».

Ожидания труппы не были напрасными.

7

Комедия положений не обязательно лишена характеров. Комедия характеров не обязательно лишена острой интриги. В «Соперниках» каждое действующее лицо было характером. «Школа злословия» обладает сильной интригой. Однако нетрудно обнаружить коренное различие в построении «Школы злословия» и предшествующих комедий Шеридана.

В «Соперниках» Шеридан искал как можно более неожиданных поворотов сюжета. В «Школе злословия», напротив, каждый поворот сюжета не только заранее подготовлен, но о нем предуведомлен зритель. И тем не менее действие пьесы развивается совершенно неожиданными путями, ибо автор находит все новые возможности в характерах своих героев. В «Соперниках», равно как и в «Дуэнье», упор делался на парадоксальное сочетание страстей, в «Школе злословия» – на реалистическое развитие многогранного человеческого характера.

«Школа злословия» является высшим достижением английской просветительской комедиографии, наиболее законченным образцом реалистической сатирической комедии. В этом произведении соединились глубина изображения характеров, замечательное мастерство интриги, совершенная сценичность. «Школой злословия» Шеридан завершил работу Гея, Филдинга, Колмана, Голдсмита.

Исключительная концентрированность действия, безупречная логика его развития, которыми отличается «Школа злословия», – результат того, что вся пьеса проникнута одной мыслью, одним горячим убеждением автора, его стремлением опозорить, разоблачить, смешать с грязью ненавистного ему буржуа-пуританина – ханжу и корыстолюбца, лицемера и негодяя. Шеридану не надо было для этого выдумывать сложной сюжетной схемы, запутанных перипетий. Ему достаточно было лишь сконцентрировать, довести до уровня своей ненависти то, что подсказывала сама жизнь.

…Богатый лондонский дом. Хозяин его давно уже потерял связь со своим поместьем, но не вошел и в жизнь буржуазного Лондона. Этот добряк и сангвиник достаточно обеспечен, чтобы не думать о приумножении своего состояния, он не тщеславен и мечтает лишь о том, чтобы на покое дожить свои дни. Герой Шеридана лишен корыстной заинтересованности в людях. Впрочем, он еще достаточно душевно молод, чтобы радоваться и негодовать со всей силой своего темперамента и, наконец, влюбиться в дочку обнищавшего сквайра. Сэр Питер Тизл не из тех людей, которые привыкли и умеют анализировать свои чувства. Ему кажется, что он трезво и осмотрительно выбрал себе жену На самом деле он поддался сильному порыву чувства, искренне полюбил молодую девушку. И в этом на первый взгляд его несчастье. Налаженный быт сэра Питера приходит в полное расстройство. Он не в состоянии выдержать неумеренных трат своей жены. Дом ломится от гостей. Старика заставляют ходить с визитами, и, что хуже всего, сэр Питер подозревает жену в измене. Но кто ее избранник?

Сэр Питер думает, что это оставленный в свое время под его опеку Чарльз Сэрфес. И действительно, молодая женщина, которую справедливо возмущает патриархальность сэра Питера, его желание отгородиться от современности и жить воспоминаниями, могла бы увлечься этим обаятельным гулякой. Впрочем, подозрения сэра Питера направлены по ложному пути. Неопытная, не знающая жизни леди Тизл, инстинктивно протестуя против старозаветности сэра Питера, сближается с великосветским и вполне «современным» кружком злопыхателей. Ее пытается соблазнить брат Чарльза лицемер Джозеф.

И все же сэр Питер не ошибся в жене. Его искренняя любовь пробуждает ответное чувство молодой женщины. Поняв истинную природу своих светских приятельниц, она отворачивается от них.

Задание комедии заложено в самом сюжете, который развивается как история разоблачения лицемера Джозефа и прозрения леди Тизл и сэра Питера. Леди Тизл верила, что злословие ее светских приятельниц – лишь невинное времяпрепровождение. Сэр Питер думал, что по словам человека можно судить о том, что он собой представляет. Падение ширмы в комнате Джозефа недаром отмечает собой кульминационный пункт пьесы – одновременно спадает завеса с глаз героев комедии. Шеридан хотел, чтобы она спала и с глаз тех его зрителей, кто заражен почитанием «высшего света», не представляет себе истинный характер отношений между людьми в современном обществе.

Сюжет комедии приобретал у Шеридана большой общественный смысл в силу того, что образ лицемера Джозефа Сэрфеса нарисован им как социально-типичный. Английский буржуа грабил своих ближних, прикрываясь ханжескими сентенциями, и поэтому разоблачение пуританского лицемерия было для Англии XVIII века наиболее действенной формой борьбы против буржуазного своекорыстия. Просветители демократического крыла давно стремились показать «английского Тартюфа». Филдинг осуществил эту задачу в «Томе Джонсе», нарисовав фигуру Блайфила. Но в драматургии образа подобной силы и общественного звучания до Шеридана создано не было.

Образ Джозефа показан Шериданом не изолированно. В число персонажей, нарисованных в сатирических тонах, попадает, кроме Джозефа Сэрфеса, и вся «академия злословия» во главе со своей председательницей леди Снируэл. Это бездельники, мелкие людишки, которыми движут самые низменные страсти. Каждый из них – маленькое подобие Джозефа Сэрфеса. Крупный, впечатляющий образ лицемера поддержан полдюжиной других эпизодических лиц. Джозеф – не исключение. В нем лишь с наибольшей полнотой воплощены действительные качества представителей так называемого «высшего света».

Джозеф Сэрфес раскрывается в сопоставлении с его братом Чарльзом. Джозеф обладает, казалось бы, всеми буржуазными добродетелями – он скромен, благочестив, почтителен к старшим, бережлив и благоразумен. Ни одним из этих качеств не может похвастаться его брат – мот, любитель вина и женщин. Всякая страсть Чарльза проявляется безудержно и свободно, не стесняемая заботой о мнении окружающих и не умеряемая голосом разума. Кто же из них лучше – праздный гуляка, подверженный всем порокам молодости, или его осмотрительный брат? Шеридан отдает предпочтение первому. У Джозефа те же страсти, что и у Чарльза, но они уродливо извращены усвоенной им пуританской моралью. Она не позволяет ему открыто признаться в своей любви к женщинам, но зато толкает на тайную связь с женой своего друга и благодетеля. Он желает располагать средствами для широкой жизни, но наилучший способ для этого, по его мнению, – путем обмана в любви завладеть чужим состоянием. И напротив, здоровое человеческое начало, торжествующее в Чарльзе, заставляет его сосредоточить свое чувство на одной женщине и крепко, по-настоящему ее полюбить. Чарльз не считает денег, но у него доброе сердце, и он не скупится не только на собственные удовольствия, но и на помощь людям.

Беззаботный Чарльз не скован никакими предрассудками. Легкая ирония по отношению к «старой доброй Англии», проникающая все творчество Шеридана, переходит в издевку в сцене аукциона, где Чарльз продает с молотка портреты своих предков «со времен норманского завоевания». Старая жизнь рушится, и не в заветах старины следует искать свою линию поведения, а в велениях разума и доброго сердца.

Гуманистический смысл учения просветителей – призыв к вере в человека, убежденность в способности человека к постоянному совершенствованию, к высоким устремлениям и чувствам – в полной мере усвоен Шериданом. Гуманистическая, демократическая основа творчества Шеридана и объясняет его критическое отношение к буржуазному обществу.

Правда, читатель не найдет в комедиях Шеридана размышлений об общих принципах устройства этого общества. И причины этого – в особенностях периода, в который он жил.

Английские просветители первой половины XVIII века старались понять наиболее общие законы жизни недавно сформировавшегося буржуазного общества. В 60 – 70-е годы, когда в Англии уже шла промышленная революция и противоречия действительности все более углублялись, просветители все менее оказывались способными разрешить их средствами своей идеологии. Сфера явлений, изображаемых просветительским романом, суживается, хотя, конечно, писатели 60 – 70-х годов зачастую показывали те стороны английской жизни, которые были неизвестны, да и не могли быть известны их предшественникам.

Если просветителей первой половины века больше интересовал вопрос о том, что происходит, то их продолжателей сильнее занимало, как происходит то или иное явление в той или иной сфере жизни, доступной для их толкования. Они подробнее разрабатывали человеческую психологию, крепче, компактнее строили сюжет своих произведений. Роман основывался теперь не на чередовании эпизодов, связанных между собой лишь фигурой главного действующего лица, а на исчерпывающей характеристике нескольких ситуаций и образов. Многообразие тем сменилось одной темой, от важности и глубины раскрытия которой зависела социальная значимость произведения.

Примерно в таком же отношении между собой, как роман первой и второй половины XVIII века, находятся комедии Филдинга, ставившие важные общеполитические вопросы, и «Школа злословия» Шеридана, в которой автор как будто охватывает довольно узкий круг явлений. Успех Шеридана объясняется тем, что он избрал значительную социальную тему и сумел воплотить ее в законченных выразительных и типичных образах.

Последнее крупное произведение Шеридана – трагедия «Писарро» – носит характер политического памфлета. «Шеридан не написал ничего нового, – сказал, прочитав пьесу, политический противник Шеридана В. Питт. – То же самое мне пришлось слышать на процессе Гастингса».

«Писарро» обличает завоевательные войны, колониальную политику, утверждает право каждого народа самому распоряжаться своей судьбой. Шеридан снова, как он сделал это во времена своего расцвета, срывает маски с колонизаторов, показывает, что разговоры о «цивилизаторской миссии» прикрывают обыкновенный грабеж.

«Писарро» написан в необычной для Шеридана форме трагедии. Это объясняется целым рядом обстоятельств.

Шеридан всегда был драматургом для театра. Работая над своими пьесами, он исходил из реальных возможностей актеров, которые должны были в них играть. Когда его, например, спросили однажды, почему в «Школе злословия» нет ни одной сцены Чарльза Сэрфеса и Марии, он ответил: «Потому, что ни мистер Палмер, ни мисс Хопкинс не умеют убедительно изображать любовную страсть». Форму последнего произведения Шеридана в значительной степени определил приход на английскую сцену просветительского классицизма, во многом связанного с сентиментальными тенденциями. В постановке 1799 года роль Роллы исполнял Джон Кембл, Алонзо – Чарльз Кембл, Эльвиры – Сиддонс, Коры – Джордан.

Однако главной причиной обращения Шеридана к трагедии, отмеченной несомненным влиянием сентиментальной драматургии, явилась сложность политической позиции автора в эти годы.

Осуждая захватнические войны, которые вел тогда Наполеон, Шеридан не хотел вместе с тем солидаризироваться с реакционерами, главарями антифранцузской коалиции. Он был далек от того, чтобы, подобно апологетам английской буржуазии, ставить в противовес Наполеону «вольности свободного британца» и добродетели человека, рожденного современным ему миром стяжательства и своекорыстия. Его трагедия направлена против завоевательных и колониальных войн – в первую очередь против тех, которые вела Англия. Желая показать «противоречие» колониальных войн «человеческой природе», как понимал он этот вопрос в рамках просветительской идеологии, Шеридан вынужден был воспользоваться приемом сентиментальной трагедии того времени – перенести действие в не тронутые цивилизацией страны, с тем чтобы противопоставить завоевателю Писарро «естественного человека» Роллу.

Условность подобного замысла, конечно, сильно сказывается на художественных качествах трагедии Шеридана. Она значительно уступает в этом отношении его комедиям, написанным на живом материале жизни.

«Писарро» выпадает из основного русла творчества Шеридана. Для нас он остается драматургом 70-х годов XVIII века, когда им были созданы наиболее крупные произведения, поныне не утерявшие своего значения.

Именно в качестве комедиографа и в первую очередь как автор «Школы злословия» Шеридан был оценен в России. Эта комедия была впервые издана в России в 1791 году под заглавием: «Школа клеветы, или Вкус пересуждать других. Из сочинений младшего Шеридана, подражание с английского на немецкий, с немецкого переведена на российский язык». Переводы произведений Шеридана с тех пор имеют большую традицию.

По достоинству оценил Шеридана советский зритель. С неизменным успехом идет на сцене МХАТ «Школа злословия», поставленная в 1940 году. Неоднократно осуществлялись на советской сцене постановки других комедий Шеридана.

Произведения Шеридана продолжают жить и в наши дни, потому что в них вынес приговор буржуазному обществу своего века писатель, которого отличают демократичность и гуманизм, талант и мастерство, зоркий взгляд и большое сердце.

Ю. Кагарлицкий

Примечания

1

(St Patrick's day; or, the scheming Lieutenant)

На английском языке пьеса издана впервые в 1788 году.

На русский язык переводилась дважды: под заглавием «Красный мундир» в журнале «Репертуар и Пантеон» (П., 1854) и под своим названием в переводе Т. Рубинштейн в «Хрестоматии по западноевропейской литературе XVIII века» (М., 1938).

(обратно)

2

День святого Патрика – 17 марта. – Ирландцы считают святого Патрика своим национальным покровителем. Патрик (уменьшительное – Пэдди) – излюбленное в Ирландии имя.

(обратно)

3

Кредьюлэс значит по-английски «легковерный».

(обратно)

4

Система казарм распространилась в Англии лишь в период французской революции 1789 года с целью воспрепятствовать солдатам общаться с населением. До этого солдаты, если они не находились на лагерном бивуаке, располагались в частных домах. Военные постои ложились тяжелым бременем на население.

(обратно)

5

Гален Клавдий (ок. 130–200 гг. до н. э.) – знаменитый древнеримский врач, приведший в систему все медицинские познания того времени. Имя Галена стало для врача нарицательным.

(обратно)

6

Кринолин – широкая юбка, держащаяся на тонких стальных обручах. В Англии кринолины вошли в моду в начале XVIII века.

(обратно)

7

Амазонки – женщины-воительницы, жившие, по античной мифологии, у берегов Черного моря.

(обратно)

8

Солдат считался завербованным с того момента, когда он прикреплял к своей шляпе кокарду.

(обратно)

9

Назвал бы ее Деборой, или Табитой, или Руфью, или Ревеккой, или Иоанной…. – библейские имена, пользовавшиеся большой популярностью у пуритан.

(обратно)

10

К. Маркс и Ф. Энгельс, Избранные произведения, т. II, Госполитиздат, 1952, стр. 96.

(обратно)

11

Перевод Б. Слуцкого.

(обратно)

Оглавление

Действие первое

  Картина первая

  Картина вторая

Действие второе

  Картина первая

  Картина вторая

  Картина третья

  Картина четвертая

Послесловие

Реклама на сайте