«Войцек»

Untitled

Георг Бюхнер

ВОЙЦЕК

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ВОЙЦЕК.,

МАРИЯ.

КАПИТАН,.

ДОКТОР.

ТАМБУРМАЖОР.

УНТЕР-ОФИЦЕР.

АНДРЕС.

МАРГАРИТА.

ХОЗЯИН БАЛАГАНА.

ЯРМАРОЧНЫЙ ЗАЗЫВАЛА.

СТАРИК ШАРМАНЩИК.

ЕВРЕЙ.

ТРАКТИРЩИК.

ПЕРВЫЙ ПОДМАСТЕРЬЕ.

ВТОРОЙ ПОДМАСТЕРЬЕ.

КЭТЕ.

ДУРАЧОК КАРЛ.

СТАРУХА.

ПЕРВЫЙ РЕБЕНОК.

ВТОРОЙ РЕБЕНОК.

ТРЕТИЙ РЕБЕНОК.

ПЕРВЫЙ ГОРОЖАНИН.

ВТОРОЙ ГОРОЖАНИН.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ.

СОЛДАТЫ, СТУДЕНТЫ, ПАРНИ И ДЕВУШКИ, ДЕТИ, НАРОД.

У КАПИТАНА

Капитан сидит на стуле; Войцек бреет его.

Капитан. Не спеши, Войцек, не спеши; помаленьку да полегоньку. А то у меня уж голова кругом идет. На что мне то лишние десять минут, которые ты сэкономишь? Ты только подумай, Войцек: тебе еще жить да жить, целых тридцать лет, три десятка лет! Значит, триста шестьдесят месяцев! А сколько дней! Часов! Минут! На что тебе та­кая уйма времени? Распредели его с толком!

Войцек. Так точно, господин каиитап.

Капитан. Страх берет за наш мир, как подумаешь о вечности. Все суета сует, Войцек, все суета! А что такое вечность? Вечность — то, что вечно, это всякому понятно; а на по­верку выходит — нет, и вечное не вечно, а миг один, да, один лишь миг. Меня дрожь пробирает, Войцек, как поду­маю, что земля наша за сутки делает оборот вокруг себя. Пустая трата времени! К чему все это? Видеть не могу мельничного колеса, на меня от этого меланхолия находит.

Войцек. Так точно, господин капитан.

Капитан. Что ты вечно суетишься? Порядочные люди так себя не ведут, у порядочных людей совесть чиста... Ну, скажи же что-нибудь, Войцек! Какая нынче погода?

Войцек. Плохая, господин капитан, плохая: ветрено!

Капитан. То-то я чувствую, на дворе все шебуршит что-то; сильный ветер — все равно что мышь. (С хитрой усмеш­кой.) Мне кажется, ветер-то северо-южный?

Войцек. Так точно, господин капитан.

Капитан. Ха-ха-ха! Северо-южный! Ха-ха-ха! Ну и глуп ты, братец, ужас как глуп!.. (Растроганно.) Добрый ты чело­век, Войцек, но (с достоинством) нет в тебе никакой мо­рали! Мораль — это когда ведешь себя морально, понял? Мораль — очень хорошее слово. А ты произвел на свет ре­бенка без церковного благословения, да, без церковного благословения — это не мои слона, так сказал высокочти­мый господин капеллан.

Войцек. Господу богу не важно, с его ли согласия сделали бедного малыша, господин капитан. Господь ведь сказал: «Пустите детей приходить ко мне».

Капитан. Что ты мелешь? Что это еще за ответ? Лишь бы меня с толку сбить. Раз я говорю «ты произвел», значит, твоя и вина.

Войцек. Мы люди бедные, сами понимаете, господин капитан: деньги, кругом одни деньги! А у кого денег нет — попро­буй-ка, произведи на свет себе подобных, да чтоб по всем правилам морали! А ведь и мы из плоти и крови сделаны. Похоже, не видать нашему брату счастья — ни на этом, ни на том свете. Я так располагаю, что и на небе нас поста­вят при громе подсоблять.

Капитан. Нет в тебе добродетели ни на грош, Войцек! Грешный ты человек! Ты из плоти и крови? Ну а мне каково бывает? Лежишь после дождика у открытого окошка и глядишь, как белые чулочки перепрыгивают через лужи­цы,— черт меня побери, Войцек, так всего от любви и распирает! Я тоже из плоти и крови. Но — добродетель! Добродетель, Войцек, превыше всего. А то разве бы я так проводил время? Я себе всегда твержу: помни, ты человек добродетельный (растроганно), порядочный.

Войцек. Да, господин капитан, добродетель — мне пока не до нее. Видите ли, мы люди простые, у нас этой добродетели нету, такие уж мы уродились — от природы, значит; но будь я барином — при шляпе, при часах да при сюртуке, да умей я разговор вести по-благородному, тут бы и я от добродетели не отказался. Она, добродетель-то, видать, очень даже прекрасная вещь, господин капитан. Да толь­ко куда нам при нашей бедности1

Капитан. Ну ладно, Войцек. Я вижу, ты человек хороший, вполне хороший. Только думаешь слишком много, это тебе не впрок; оттого и вид у тебя такой загнанный... Устал я с тобой спорить. А теперь иди себе, да не беги что есть мочи, а ступай медленно, не спеша, помаленечку да поле­гонечку.

ПОЛЕ, ВДАЛИ ГОРОД

В кустах Войцек и Андрес рубят прутья. Андрес на­свистывает.

Войцек. Говорю тебе, Андрес, проклятое это место, нечистое-Глянь, вон в траве светлая полоса. Там всегда густо рас­тут грибы-дождевики. Вечером по ней катится голова. Один парень возьми да и схвати ее — думал, ежик. А череа трое суток вынесли того парня ногами вперед. (Тихо.) Андрес, не иначе это все франкмасоны! Уж я знаю, это они!

Андрес (поет).

«Зайцы там сидели,

Травушку-муравушку...»

Войцек. Тише! Слышишь, Андрес? Слышишь? Кто-то копо­шится!

Андрес.

«Травушку-муравушку

До корней объели!»

Войцек. Кто-то шевелится — за мной, подо мной! (Топает но­гой.) Пусто, чувствуешь? Внизу-то пусто все! Это они, франкмасоны! Андрес. Мне боязно! Войцек. Чудно как-то, тихо все. Даже дышать боязно... Андрес!

Андрес. Чего тебе?

В о й ц е к. Говори что-нибудь! (Напряженно всматривается в даль.) Андрес! Как светло-то стало! Над городом зарево? Все небо горит! И словно трубный глас сверху. Как по­лыхает-то!.. Бежим! И не оглядывайся! (Тянет его за со­бой в кусты.)

Андрес (после паузы). Войцек, все еще гремит?

Войцек. Нет, тихо все, вроде как белый свет вымер.

Андрес. Слышишь? В барабаны бьют. Пошли отсюда!

ГОРОД

Мария с ребенком у окна. Маргарита. Музыкан­ты во главе с тамбурмажором, трубя зарю, проходят мимо.

Мария (подбрасывает ребенка на руках). Гоп-ля, малыш! Трам-та-та-там! Слышишь? Вон они идут!

Маргарита. Вот это мужчина! Богатырь, да и только!

Мария. А выступает-то — как лев!

Тамбурмажор отдает честь.

Маргарита. Ай-яй-яй! Соседушка, глазки-то как заблестели? Никогда я тебя такой не видывала.

Мария (поет).

«Солдаты, солдаты,

Красавцы молодцы...».

Маргарита. А глазки-то все блестят...

Мария. Ну и что из того? Снеси свои к жиду, пускай почис­тит; может, и твои так заблестят, что их заместо пуговиц купят.

Маргарита. Что?! Это ты, да на меня? Ах ты сударыня дев­ка! Я женщина честная, а про тебя каждая собака знает, что ты через семь пар кожаных штанов насквозь ви­дишь.

Мария. У, стерва! (Захлопывает окно.) Ты со мной, мой сы­ночек. И что люди суют свой нос! Бедный ты мой, потаскушкин ты сын! Радость ты моя незаконная! Трам-та-та-там! (Поет.)

«У красавицы девицы

Мужа нет, а сын родится.

Что тут делать, как тут быть?

Надо жить и не тужить.

Эх, сыночек, мы в ответе,

Все равно одни на свете».

***

«Распрягай свою шестерку,

Корму нового задай.

Но не сыпь овса в кормушку

И водою не пои.

Дай прохладного винца, Ганс,

Дай прохладного винца!»

В окошко стучат.

Кто там? Это ты, Франц? Заходи.

Войцек (появляясь). Не могу. Мне на перекличку надо.

Мария. Ты что, прутья, что ли, для капитана рубил?

Войцек. Да.

Мария. Что с тобой, Франц? Ты такой испуганный.

Войцек (таинственно). Мария, что со мной опять было, ну просто... Разве не сказано: смотри, поднялся дым из земли, как дым из печи?

Мария. Да будет тебе!

Войцек. Так и шло за мной по пятам до самого города. Чуд­ное что-то творится, непонятное... Прямо ум за разум за­ходит. Что только с нами со всеми будет?

Мария. Франц!

Войцек. Мне пора. А сегодня вечером сходим с тобой в ба­лаганы. Я тут кое-что скопил. (Уходит.)

Мария. Ну что ты скажешь! Все ему что-то чудится. А на дите и не взглянул даже! Еще спятит от этих мыслей!.. Что притих, малыш? Испугался? Как темно-то сразу стало, будто уж и глаза не видят. А то всегда словно фонарик у нас светится. Ой, не могу, страшно здес! (Уходит).

БАЛАГАНЫ

Огни. Народ. Старик поет мальчик пляшет и играет на шарманке,

Старик.

Знают взрослые и дети —

Вечных нет на этом свете,

Все в могилу мы сойдем.

Войцек. Эх, да ох, да гоп-ля-ля! Бедный старик! Бедное дитя! Кому праздпик, кому будни. Знаешь что, Мария? Надо, ви­дать, самому дурачком прикидываться, чтобы тебя не оду­рачили. Ну и чудная наша жизнь!

Подходят к зазывале, который стоит перед балаганомг рядом его жена в мужском платье и ряженая обезьяна.

Зазывала. Почтеннейший публикум! Прошу смотреть это су­щество, как его создал господь бог: ничего ни в нем, ни на нем. А теперь посмотрите, что из него сделал наш ис­кусство: ходит на двух ногах, сам в мундире и с сабля. Обезьяна теперь солдат: это не есть высоко, только нижняя ступенька человека. А ну! Поклонись публике! Вот так — теперь ты есть молодец! Сделай воздушный поцелуй! (Игра­ет на трубе.) У этой каналья музыкальный слух... Господа,, у нас вам покажут астрономический лошадь а канальский птичка. Любимцы всех коронованных особ Европы, разга­дывают все: сколько лет, сколько детей, какие болезни. Представление начинается! Сей минут начало всех начал?

Войцек. Хочешь?

Мария. Давай поглядим. Может, интересно. Какие у него кис­точки красивые! А женщина-то, глянь,— в штанах!

Входят в балаган.

Тамбурмажор. Постой-ка! Вон она, видишь? Что за красотка!

Унтер-офицер. Тысяча чертей! Этой бы девице кирасирами плодиться!

Тамбурмажор. Для тамбурмажоров тоже сгодится.

Унтер-офицер. А осанка какова! Черные косы короной, ни дать ни взять —королева! А глаза-то, глаза!

Тамбурмажор. Как будто в колодец глядишь или в печную трубу. Вперед, за ней!

ВНУТРИ ЯРКО ОСВЕЩЕННОГО БАЛАГАНА

Мария. Светло-то как!

Войцек. Да уж известно: у черных кошек завсегда глаза све­тятся. Ай да вечер сегодня!

Хозяин балагана (выводит лошадь). Ну-ка, покажи свой талант! Покажи, какой у скотины разум! Посрами чело­веческое общество! Почтеннейшая публика! Эта животная тварь, что перед вами, с хвостом и четырьмя копытами, состоит членом всех ученых обществ, она — профессор на­шего университета, учит там студентов верховой езде и фехтованию... Все это делается простым разумением. А те­перь подумай-ка с двойным смыслом. Ну-ка покажи, как ты думаешь с двойным смыслом!.. Есть ли ослы в вашем ученом обществе?

Лошадь отрицательно мотает головой.

Видите теперь, что такое двойной смысл? Это вам не ми­стика, а физиогномистика. Да, это не скотина безмозглая, это — личность, это — человек, это — животный человек, — и все же скотина, тварь.

Лошадь ведет себя непристойно.

Так, позорь всю честную компанию! Вы видите, животное еще дитя природы, несовершенной природы! Учитесь у не­го! Спросите у врача — терпеть крайне вредно! Ибо сказа­но: человек, помни о своем естестве! Сотворен еси из праха, песка и грязи. Зачем тщиться стать больше, чем прахом, песком и грязью?.. Видите, что значит разум: она умеет считать в уме, но не может считать на пальцах. А все по­чему? Не дано ей, чем выразить свои мысли, только этим от человека и отличается. А ну-ка, скажи господам, ко­торый час! У кого из дам или господ имеются часы? У ко­го есть часы?

Унтер-офицер. Часы? (Величественно и неторопливо выни­мает часы из кармана.) Вот, прошу вас!

Мария. Ой, поближе бы поглядеть! (Пробирается вперед.)

Унтер-офицер помогает ей.

Тамбурмажор. Смачная бабенка!

КОМНАТА МАРИИ

Мария сидит с ребенком на коленях и осколком зеркала в руке.

Мария. Тот, другой, приказал — он и ушел!.. (Смотрится в зер­кало.) Как камушки сверкают! Как они называются-то? Вспомнить бы, как он про них сказал!.. Спи, малыш! За­крой глазки, да покрепче!

Мальчик закрывает глаза ладошками.

Еще крепче! Вот, так и лежи — тихо-тихо, а то бука при­дет и тебя заберет! (Поет.)

«Лавку, девка, закрывай

И цыгана не пускай,

А то за руку возьмет,

На чужбину уведет».

(Снова смотрится в зеркало.) Ведь уж наверняка золо­тые. А как к лицу мне будут на танцах! У нашей сестры только и есть добра, что крыша над головой да осколочек зеркала; а все же губы у меня алые — ничуть не хуже, чем у важных дам с ихними зеркалами от пола до потолка и благородными господами, что целуют им ручки. А что я? Нищая, да и только...

Мальчик приподнимается.

Спи, малыш, закрой глазки! А вот и сонный ангел приле­тел! Видишь, вон он, вон! (Пускает зайчика по стене.) Скорей закрой глазки, а то ангел в них заглянет, ты и ослепнешь!

За ее спиной в комнату входит Войцек. Она вскакивает, закрывая руками уши.

Войцек. Что это у тебя?

Мария. Ничего.

Войцек. У тебя между пальцами что-то блестит.

Мария. Сережка. Нашла.

Войцек. Сроду со мной такого не бывало: найти да еще две зараз!

Мария. Что ж я, продажная, что ли?

Войцек. Ну ладно, ладно, Мария... Как малыш-то сладко спит! Положи его поудобнее, а то ему стул режет. Вишь, лобик-то вейь в капельках от пота. Ох, труды наши тяжкие — во сне и то потеем! Вот она, бедность-то наша!.. На тебе еще немного денег, Мария; тут жалованье и еще кое-что — от капитана перепало.

Мария. Спасибо, Франц!

Войцек. Мне пора. До вечера, Мария! Прощай! (Уходит.)

Мария (помолчав). Все-таки какая же я тварь! Зарезаться впору! А, да и весь мир не лучше! Пошли все к чертям, что мужики, что бабы!

У ДОКТОРА

В о й ц е к. Д о к т о р.

Доктор. Войцек! Ты же человек чести! А что я вижу?

Войцек. Что такое, господин доктор?

Доктор. Своими глазами вижу: средь бела дня на улице Вой­цек мочится на стену, как пес паршивый!.. А ведь каж­дый божий день получаешь от меня три гроша и харч! Войцек, это гадко! Люди становятся день от дня всё гаже.

Войцек. Но как же быть, господин доктор, если природа тре­бует?

Доктор. «Природа требует», «природа требует»! Природа! Раз­ве я не доказал, что musculus constrictor vesicae* подчи­няется нашей воле? Природа! Человек по природе своей свободен, Войцек, свобода и есть высшее выражение 1шди-видуальпости человека. Не может удержать мочу! (Укориз­ненно качает головой и начинает ходить по комнате, зало­жив руки за спину.) Ты уже съел свой горох, Войцек? Ни­чего, кроме гороха, заруби себе на носу, черт побери! Я про­изведу полнейший переворот в науке, все полетит вверх тормашками. Мочевины ноль целых десять сотых, солянокис­лый аммоний, гипероксид... Войцек, пе хочешь ли опять помочиться? Войди-ка в дом да попробуй!

Войцек. Сейчас уж не могу, господин доктор!

Доктор (патетически). А на стену можешь! У меня в руках твое письменное согласие, наш договор!.. Я видел, своими глазами видел — как раз высунул в окошко нос, чтоб в не­го попали солнечные лучи: изучаю процесс чихания. (На­ступает на Войцека.) Нет, Войцек, я не сержусь: сердить­ся вредно и для здоровья и для науки. Я спокоен, совер­шенно спокоен; пульс у меня шестьдесят, как обычпо, и я говорю с тобой вполне хладнокровно! Избави бог! Кто же станет волноваться из-за человека? Из-за человека! Дру­гое дело, если б я залечил до смерти протея! И все же, Войцек, тебе не следовало мочиться на стену...

Бойце к, Видите ли, господин доктор, характеры-то у людей разные — у одного так, у другого этак... Но природа — она и есть природа, она свое борет, видите, дело-то какое... (щелкает пальцами) тут все по-другому, как бы это вы­разить... ну, к примеру...

Доктор. Войцек, ты опять философствуешь.

Войцек (доверительно). Господин доктор, с вами случались видения? Иногда в полдень солнце так жжет, что кажет­ся — вся земля пылает. И тогда страшный голос обращает­ся к тебе с небес.

Доктор. Войцек, у тебя аберрация.

Войцек (прикладывая палец, к носу). Это все гриб-дождевик, господин доктор, в нем, в нем все дело. Вы когда-нибудь видели, какими узорами растут дождевики? Вот бы их разгадать!

Доктор. Войцек, у тебя аберрация mentalis partialis* чистейшей воды, вид второй, четко выраженный. Войцек, ты по­лучишь прибавку! Вид второй: навязчивая идея при об­щей вменяемости. У тебя все по-прежнему? Бреешь своего капитана?

Войцек. Так точно.

Доктор. Ешь свой горох?

Войцек. Каждый божий день, господин доктор. А деньги на кошт отдаю жене.

Д о к т о р. И службу несешь?

Войцек. Так точно.

Доктор. Интересный ты случай, Войцек. Получишь прибавку, если и дальше будешь таким молодцом! Дай-ка мне твой пульс! Так-так.

КОМНАТА МАРИИ

Мария. Тамбурмажор.

Тамбурмажор. Мария!

Мария (глядя на него, с чувством). А ну пройдись-ка!.. Грудь — как у быка, а борода-то — ну чисто львиная грива! Второ­го такого поискать. Любая позавидует!

Тамбурмажор. А как в воскресенье надену парадный султан да белые перчатки — эх, черт возьми! И принц всегда го­ворит: ничего не скажешь, парень ты — что надо!

Мария (насмешливо). Да что ты! (Подходит к нему вплотную.) Уж ты мужчина, так мужчина!

Тамбурмажор. Но и ты тоже — не баба, а загляденье! Ты­сяча чертей! А не произвести ли нам с тобой целый выво­док тамбурмажоров, а? (Обнимает ее.)

Мария (вдруг помрачнев). Пусти!

Тамбурмажор. Ну и норовиста!

Мария (яростно). Только тронь!

Тамбурмажор. Да что в тебя, бес вселился, что ли?

Мария. А, пропади все пропадом! Один черт!

УЛИЦА

Капитан. Доктор.

Капитан (пыхтя, шествует по улице; останавливается и огля­дывается, отдуваясь). Господин доктор, да не бегите вы! И не размахивайте так тростью! Словно за собственной смертью гонитесь. Порядочный человек, у которого совесть чиста, не торопится. Порядочный человек... (Хватает докто­ра за рукав.) Господин доктор, пожалейте свою жизнь!

Доктор. Некогда мне, дела, дела!

К а п и т а н. Господин доктор, на меня такая тоска напала, та­кая меланхолия! Стоит посмотреть на свой мундир на ве­шалке — и уже слезы на глазах.

Доктор. Гм! Одутловатость, лишний жир, толстая шея — апо­плексическая конституция. Да, господин капитан, у вас есть шанс получить apoplexia cerebri*, быть может, и одно­стороннее, и тогда парализует половину тела, или же в лучшем случае вы лишитесь разума, а тело будет продол­жать свое бренное существование; таковы в общих чертах ваши перспективы на ближайший месяц! Впрочем, могу вас заверить, что вы являете собой весьма интересный для медицины случай, и, если богу будет угодно и речь у вас отнимется лишь частично, нам удастся провести редчай­ший эксперимент.

Капитан. Господин доктор, не пугайте меня! Были случаи, когда умирали от испуга, от одного лишь испуга!.. Я уже вижу людей с лимонами в руках, но они скажут обо мне: он был человек порядочный, порядочный — вот что они скажут, господин доктор!

Доктор (протягивает ему шляпу). Что это такое, господин ка­питан? Это — шляпа без головы, высокочтимейший госпо­дин фрунт!

Капитан (переворачивает шляпу). А это что такое, господин доктор? Это — горшок вместо головы, дорогой господин ко­новал! Ха-ха-ха! Не обижайтесь! Я человек порядочный, но, если захочу, тоже могу, господин доктор, ха-ха-ха, если за­хочу... Появляется Войцек; он хочет пройти мимо.

Эй, Войцек, куда это ты так торопишься? Постой-ка! Не­сешься сломя голову прямо на людей, того и гляди, на­сквозь проткнешь. Ты так спешишь, будто тебе не терпится скорее побрить целый полк кирасир, которые тебя же и повесят! Однако что я хотел сказать? А! Про длинные боро­ды. Войцек, длинные бороды...

Доктор. Еще Плиний говорил, что солдатам длинные бороды ни к чему...

Капитан (продолжая). Ха! Длинные бороды! Скажи-ка, Вой­цек, не случалось ли тебе найти в своей суповой миске волосок из чужой бороды? Ну, ты меня понял? Из бороды некоего... ну, скажем, сапера, или унтер-офицера, или... или тамбурмажора? А, Войцек? Но твоя женушка честная. Не шляется, как другие

Войцек. Так точно!.. Это вы о чем, господин капитан?

Капитан. Ишь, как его задело за живое! Ну, может быть, и не в супе... Но если ты сейчас поспешишь и завернешь за угол, то, может, еще успеешь найти волосок на губах. А каковы губки-то, — Войцек, я ведь тоже знавал, что такое любовь! Да что с тобой? Ты побелел как полотно!

Войцек. Господин капитан, я человек маленький, у меня ни­кого больше нет на свете. Если вы просто шутите, госпо­дин капитан...

Капитан. Кто шутит? Это я-то шучу? Тебе бы так шутить, парень!

Доктор. Дай-ка пульс. Войцек, пульс!.. Слабый, четкий, прыгающий, неровный.

Войцек. Господин капитан, земля горяча, как пекло, а у меня душа леденеет. Готов поклясться, что в аду холодно. Это­го быть не может! Послушайте! Послушайте! Не может этого быть!

Капитан. Парень, да ты что, ты что, пули в лоб захотел? Ишь, как уставился на меня — гляди, зарежет! А ведь я добра тебе желаю, потому как ты, Войцек, человек поря­дочный, да, порядочный.

Доктор. Мышцы лица напряжены, неподвижны, изредка сокра­щаются. Поза настороженная, взволнованная.

Войцек. Я пойду. Все может быть. Человек — он человек и есть! Все может быть... Хорошая погода, господин капитан. Видите, небо-то какое — серое, плотное, просто красота; так и хочется вбить в него крюк да повеситься. И все только из-за маленькой разницы между «да» с одной стороны и «да» — «нет» — с другой. Господин капитан, что такое «да» и что такое «нет»? И виновато ли «да» в «нет» или же «нет» в «да»? Мне надо обо всем этом подумать. (Уходит большими шагами, сначала медленно, потом все быстрее.)

Доктор (бросается вслед). Войцек, ты феномен! Получишь прибавку!

Капитан. И что за люди? Даже голова кругом идет! Носятся как угорелые. Долговязый вышагивает, будто тень от пау­ка, а коротышка трусит рысцой. Долговязый — это мол­ния, а коротышка — гром. Ха-ха-ха! Умора, да и только!

КОМНАТА МАРИИ

Мария. Войцек.

Войцек (неотрывно глядя на нее и качая головой). Гм! Ниче­го не вижу, ничего не вижу. А надо бы увидеть да пу­стить в дело кулаки!

Мария (испуганно). Что с тобой, Франц?.. Ты не в себе, Франц!

Войцек. Как тут грехом пахнет! Да что там пахнет! Так смердит, что ни один ангел не выдержит. Губы-то у тебя какие алые, Мария. Нет ли на них мозолей? Ну что ж, Мария, ты хороша, как грех во плоти... Может ли грех быть так хорош?

Мария. Франц, ты бредишь!

Войцек. Дьявол!.. Где он стоял? Тут? Или тут?

Мария. Ну, знаешь, день долог, а мир стар. Много людей мог­ли стоять на том же месте — сперва один, потом другой.

Войцек. Я его видел!

Мария. Мало ли что увидишь, коли не слеп и солнышко светит.

Войцек. Ах ты тварь! (Бросается на нее.)

Мария. Только тронь! Лучше зарежь, а бить не бей! Меня в десять лет отец родной и то не смел пальцем тронуть, стоило мне на него взглянуть.

Ниццей. Мария!.. Да нет, уж я бы заметил. Каждый человек — пропасть: глянешь — голова закружится... Не мог не заме­тить! На вид-то — святая! Говорят, черт шельму метит. А как? Разве я знаю? Да и кто знает? (Уходит.)

КАРАУЛЬНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ

Войцек. Андрес.

Ан д р е с (поет).

«Служанка у хозяйки — клад,

Да только не ухожен сад.

С рассвета до захода

Все ждет ее работа».

Войцек. Андрес!

Андрес. Да?

Войцек. Хорошо-то как на дворе.

Андрес. Воскресная погодка! Музыка за городом играет. Де­виц туда понабежало! Народ валом валит. Веселье!

Войцек (тревожно). Там танцы, Андрес, там танцуют!

Андрес. Да, кабачки там — что надо!

Войцек. Танцуют, танцуют!

Андрес. И пусть себе. (Поет.)

«А в ту пору, как полночь бьет,

Она солдата в гости ждет».

В о й ц е к. Андрес, я места себе не нахожу!

Андрес. Ну и дурак!

Войцек. Пойду туда. Все плывет перед глазами. Танцуют, танцуют! Руки у нее небось горячие! Проклятье! Андрес, Андрес!

Андрес. Ну, чего тебе?

Войцек. Я пойду туда, я должен сам увидеть.

Андрес. Тьфу, совсем с ума спятил! Из-за какой-то там девки.

В о й ц е к. Пойду, жарко здесь, не могу.

КАБАЧОК

Окна открыты, танцы. Скамьи перед домом. Подма­стерья.

Первый подмастерье.

«Хоть рубахой чужой прикрыта спина,

А душе подавай зелена вина!»

Второй подмастерье. Братец, а не продырявить ли мне по дружбе твое естество? Вперед! Желаю продырявить твое естество! Сам знаешь, я тоже парень хоть куда, так измолочу, что живой блохи на себе не найдешь.

Первый подмастерье. А душе, а душе подавай вина! Да­же деньги и те прах! Незабудочка моя, как мир-то хо­рош! Братец, такая тоска берет, будто в нутре ведро слез скопилось. Нам бы с тобой заместо носа — да по бутылочке, мы бы знай наливали друг дружке в горлышко.

Гости (поют).

«Вот ловец из Пфальца юный

По лесам зеленым скачет.

Едет парень но полям.

Лисий след — его забота,

Люба молодцу охота».

Войцек подходит к окну. Мария и тамбурмажор танцуют, не замечая его.

Войцек. Он! Она! Дьявол!

Мария (танцуя). Шибче! Шибче!

Войцек (задыхаясь). Шибче! (В бешенстве вскакивает и вновь опускается на скамью.) Шибче! (Стискивает руки.) Верти­тесь! Прижимайтесь! Почему господь не погасит солнце, чтоб все живое сплелось в непотребстве — мужчины и жен­щины, люди и скоты? Валяйте средь бела дня, валяйте у всех на глазах, как мошкара какая!.. Мария! Огнем го­рит! Огнем!.. Шибче! Шибче! (Вскакивает.) А он-то как облапил, как всю ее облапил! Она теперь его, его, а рань­ше была моя! (Падает как подкошенный.)

Первый подмастерье (стоя на столе, держит речь). Одна­ко, если путник, дойдя до реки времени и задавшись вопросом — в чем мудрость господня? — сам себя спро­сит: а для чего живет человек? — то я ему отвечу: воистину, а чем бы жил крестьянин, маляр, сапожник и врач, если б господь не создал человека? Чем бы жил портной, если б господь не внушил человеку, что в наготе срам? На что бы жил солдат, если б господь не вдохнул в него жажду битвы? А потому — не смущайтесь, да-да, мир пре­красен, но все земное — тленно, даже деньги — и те прах. А в заключение, дорогие мои слушатели, помочимся крест-накрест, дабы жид сдох!

Общее веселье; Войцек приходит в себя и убегает.

ПОЛЕ

Войцек. Шибче! Шибче! Тра-ля-ля! Трам-та-та-там! Скрипки играют, флейты... Шибче!.. Замолкни, музыка! Что это? Я слышу голос из-под земли! (Бросается ничком.) Ха! Что, что, не разберу? Громче, громче! Зарежь, зарежь вол­чицу?.. Зарежь, зарежь... волчицу. Это мне? Это я дол­жен?.. И еще откуда-то слышится... И ветер о том же?.. Все звучит и звучит в ушах: зарежь, зарежь!

КОМНАТА В КАЗАРМЕ

Ночь. Андрес и Войцек на одной кровати.

Войцек (тихо). Андрес!

Андрес бормочет во сне.

(Расталкивает Андреса.) Эй, Андрес, Андрес!

Андрес. Ну чего тебе?

Войцек. Не могу заснуть! Как закрою глаза, все в голове начинает кружиться и скрипки играют, все шибче, все шибче. А потом из стены раздается голос. Ты ничего не слышишь?

Андрес. Ну и пускай себе танцуют! Устал я как собака. А теперь — храни нас господь, аминь.

Войцек. А он все твердит: зарежь, зарежь! И что-то острое как нож так и впивается промеж глаз.

Андрес. Да спи ты, дурень! (Засыпает.)

Войцек. Шибче! Шибче!

ДВОР ДОКТОРСКОГО ДОМА

Студенты и Войцек стоят во дворе, доктор — у чердачного окна.

Доктор. Господа, здесь, на крыше, я чувствую себя Давидом, узревшим Вирсавию; но зрю я лишь панталоны женского пансиона, развешанные на веревке в саду. Господа, мы остановились на важной проблеме отношения субъекта к объекту. Рассмотрим одно из тех существ, в которых органическое самоутверждение божественного начала про­является в столь высокой степени, и его отношение к про­странству, земле и планетам. Господа, если я сейчас вы­брошу эту кошку из окна, каково будет отношение этого существа к centrum gravitationis* в соответствии с его при­рожденным инстинктом?.. Эй, Войцек! (Кричит.) Войцек!

Войцек (ловит кошку). Господин доктор, она кусается!

Доктор. А ты обращаешься с ней так нежно, словно это не тварь животная, а твоя родная бабушка. (Спускается с чердака.)

Войцек. Господин доктор, меня всего трясет.

Доктор (обрадованно). Ага! Прекрасно, Войцек! (Потирает руки. Берет у Войцека кошку.) Что я вижу, господа, со-першенно новый вид блохи — и великолепный вид, надо сказать... (Вынимает лупу; кошка удирает.) Господа, эта тварь начисто лишена научного инстинкта... Но зато я могу показать вам кое-что другое. Обратите внимание: этот человек в течение трех месяцев ест один горох; посмотри­те, каков результат, пощупайте-ка пульс: очень неровный! А зрачки!

Войцек. Господин доктор, у меня темно перед глазами! (Са­дится.)

Доктор. Держись, Войцек! Еще несколько дней — и конец. Пощупайте, господа, пощупайте!

Студенты прощупывают пульс, виски и грудь Войцека.

Кстати, Войцек, покажи-ка господам, как ты двигаешь уша­ми!.. Я давно хотел вам показать — у него при этом со­кращаются две мышцы. Ну давай, живо!

Войцек. Ах, господин доктор!

Доктор. Тварь ты этакая! Мне, что ли, двигать твоими ушами? Норовишь улизнуть по примеру кошки? Вот, полюбуйтесь, господа! Переходный тип от человека к ослу, часто в ре­зультате женского воспитания и незнания латыни. Сколько волос выдрала у тебя матушка на память о нежно люби­мом сыне? За последние дни они у тебя что-то сильно поредели. Итак, горох, господа!

ДВОР КАЗАРМЫ

Войцек. Ты ничего не слышал?

Андрес. Он тут, и с приятелем.

Войцек. Он что-то сказал!

Андрес. С чего ты взял? Ну сказал — и сказал. Сперва смеялся, а потом и говорит: «Смачная бабенка! А уж ляжки у нее! Да и вся — как огонь!»

Войцек (с каменным лицом). Так. Значит, он это сказал. А что мне нынче ночью снилось? Уж не нож ли? И что за ерунда снится, право слово!

Андрес. Ты куда, приятель?

Войцек. За вином для капитана... И все же, Андрес, другой такой не было.

Андрес. Ты о ком?

Войцек. Да так, ни о ком. Прощай! (Уходит.)

КАБАЧОК

Тамбурмажор. Войцек. Народ.

Тамбурмажор. Я мужчина хоть куда! (Бьет себя в грудь.) Мужчина, и все тут! Попробуй сунься! Кто тут сам гос­подь бог во хмелю? А нету — так и проваливайте! Не то так дам, что нос из зада выскочит! Как дам... (Войцеку.) Эй, парень, пей! Хочу, чтоб водка лилась рекой. Мужчина создан, чтобы пить!

Войцек насвистывает.

Кончай, а то вырву язык из горла и оберну вокруг туло­вища!

Дерутся; тамбурмажор побеждает.

Ну что, дать под вздох, чтобы вовсе сдох?

Войцек, пошатываясь от изнеможения, садится на скамью

А то разошелся больно!

Вся жизнь — в вине,

И храбрость — на дне! Женщина. Отделали беднягу! Другая. Он в крови! Войцек. Одно к одному.

ЛАВКА СТАРЬЕВЩИКА

Войцек. Е в р е й.

Войцек. Дорого просишь за пистолетик.

Еврей. Так что же, берете или не берете? Ну так как?

Войцк. А ножик сколько стоит?

Еврей. Этот нож — всем ножам нож! Вы хотите зарезаться? Ну так как? Пожалуйста, я отдам его по сходной цене. Смерть будет стоить вам недорого, а все ж таки и не зада­ром. Будете иметь экономную смерть. Ну так как?

Войцек. Им можно резать не только хлеб.

Еврей. Два гроша.

Войцек. На! (Уходит.)

Еврей. «На!» Как будто два гроша не деньги!.. Собака!

КОМНАТА МАРИИ

Дурачок Карл (лежит и, перебирая пальцы, приговаривает). У этого — золотая корона, он король... Завтра привезу ко­ролеве ее дитя... Кровяная колбаса говорит ливерной: иди ко мне...

Мария (перелистывает Библию). «И не обрели ложь в устах его...». Боже правый, боже милостивый! Нет-нет, не гляди на меня так! (Листает дальше.) «Но фарисеи привели к нему жену, уличенную в прелюбодеянии, и поставили ее посередине... Иисус же сказал: так и я не обвиняю тебя. Иди и больше не греши!» (Молитвенно складывает руки.) Господи боже! Господи боже! Нет, не могу!.. Господи, ниче­го у тебя не прошу, сделай только, чтобы я могла мо­литься!

Сын прижимается к ней.

Дитю в глаза смотреть совестно! (Дурачку.) Карл, поиграй с ним!

Дурачок берет ребенка и умолкает.

Мария. Франц не пришел ни вчера, ни сегодня. Ох, как здесь жарко стало! (Распахивает окно.) «И пала к ногам его, и плакала, и омывала ноги его слезами, и отирала их во­лосами головы своей, и целовала ноги его, и помазала их благовониями...». (Бьет себя в грудь.) Все умерло! Спаси­тель! Спаситель! Я хотела бы помазать ноги твои благово­ниями!

КАЗАРМА

Андрес. Войцек.

Войцек (разбирает свои вещи). Андрес, а жилет у меня не казенный. Может тебе пригодиться.

Андрес (сидит безучастно, отвечает неохотно). Ладно.

Войцек. Крестик моей сестры и колечко тоже.

Андрес. Ладно.

Войцек. Есть у меня еще божественная картинка — два серд­ца по золоту и надпись:

«За муку, господи, твою Тебе я сердце отдаю».

Она лежала в Библии моей матушки. А матушка теперь давно уж света ясного не видит. Так что бери, ничего.

Андрес. Ладно.

Войцек (вытаскивает бумагу, читает). «Фридрих Иоганн Франц Войцек, рядовой четвертой роты второго батальона второго пехотного полка, родился двадцатого июля, в день Благо­вещения...». Мне сегодня тридцать лет семь месяцев и две­надцать дней.

Андрес. Франц, бедняга, тебя бы в лазарет. Выпьешь водки с порошком — и лихорадку как рукой снимет.

Войцек. Да, Андрес, когда гробовщик стругает доски, никто не знает, кому на них лежать.

УЛИЦА

Перед входом в дом —Мария, дети, старуха; позже - Войцек.

Дети.

«Светило солнышко с небес,

Цвели в полях хлеба.

И по двое и по двое

Пошли они в луга.

Шагали флейты впереди,

А скрипачи вослед.

Чулочки красные на всех...».

Первая девочка. Мне эта песня не нравится.

Вторая девочка. Тебе никогда ничего не нравится.

Первая девочка. Мария, спой нам!

М а p и я. Не могу.

Первая девочка. Почему?

Мария. Потому.

Вторая д е в о ч к а. А почему — потому?

Т p e т ь я девочка. Бабушка, расскажи сказку!

Старуха, Ну ладно, слушайте, цыплятки!.. Жил-был на све­те бедный мальчик, ни отца у него, ни матери, все помер­ли, и никого на всем свете не осталось. Ну вот, померли, значит, все, а он ходит, все ищет, и днем ищет, и ночью. А не нашедши на земле, решил он поискать на небе — там месяц такой ласковый светит. А как пришел к месяцу, смотрит — ан это гнилушка. Пошел он тогда к солнцу, а как пришел, смотрит — ан это вялый подсолнеч­ник. А как к звездам пришел, смотрит — это маленькие золотые жучки, насаженные на булавки. Захотелось ему обратно на землю — глянь, а вместо земли — горшок пере­вернутый. Так он и остался один-одинешенек. Сел он тог­да и горько заплакал. Так и сидит до сих пор, и все один да один.

Войцек (появляясь). Мария!

Мария (испуганно). Что случилось?

Войцек. Пойдем, Мария. Пора.

Мария. Куда?

Войцек. Почем я знаю?

ОПУШКА ЛЕСА У ПРУДА Мария. Войцек.

Мария. Значит, город в той стороне. Как здесь страшно!

Войцек. Еще не пора. Иди сюда, сядь!

Мария. Но мне надо домой.

Войцек. Ничего, ноги в кровь не собьешь.

Мария. Что это ты какой странный!

Войцек. Помнишь, Мария, когда это у нас с тобой началось?

Мария. На Троицу два года будет.

Войцек. А знаешь, сколько еще осталось?

Мария. Мне пора домой, ужин готовить.

Войцек. Ты дрожишь, тебе холодно? А сама теплая. Губы-то и вовсе горячие! Горяча, горяча шлюхина кровь! И все ж я отдал бы царство небесное, только бы тебя еще раз по­целовать!.. Тебе холодно? Как похолодеешь, не будешь больше мерзнуть. По утренней росе тебе уж не дрожать.

Мария. Что ты такое говоришь?

Войцек. Ничего.

Молчание.

Мария. Месяц-то какой багровый всходит!

Войцек. Словно серп в крови.

Мария. Что ты задумал? Франц, ты весь белый!

Он замахивается ножом.

Франц, опомнись! Ради бога! Караул, па помощь!

Войцек (наносит удары ножом). Вот тебе, вот тебе! Никак не помрешь? Мало тебе? Мало?.. Ха, еще дергается. А теперь? А теперь? Все еще жива. (Опять колет.) Вот, теперь готова! Мертва! Мертва! (Бросает нож и убегает.)

КАБАЧОК

Войцек. Пляшите все! Шибче! Шибче! Пока пот из всех дыр не прошибет! Все равно всем дорога в ад! (Поет.)

«Ах, доченька родная,

Пошла ты по рукам,

Кидалась как чумная

На шею кучерам!»

(Пляшет.) Вот мы как. Кете! Садись! Жарко мне, жарко! (Сбрасывает мундир.) Так уж устроен мир — одну дьявол поймает, а другая удерет. Что это ты такая горячая, Ке­те? Погоди, тоже похолодеешь. Ну ладно, ладно, не оби­жайся. Лучше спой что-нибудь.

Кете (поет).

«Не любо в швабской мне стороне,

И длинное платье совсем не по мне.

Ведь у простой девчонки

Короткие юбчонки».

Войцек. Да нет, зачем же юбчонки, в ад и нагишом пускают.

Кете (поет).

«Так не годится, мой господин,

Держи свой талер и спи один».

Войцек. Да, верно, зачем мне руки в крови пачкать?

Кете. А что это у тебя на руке?

Войцек. У меня? У меня?

Кете. Красное! Это кровь!

Их обступают.

В о й ц е к. Кровь? Кровь?

Трактирщик. У-у, кровь!

Войцек. Наверно, порезался — вот тут, на правой ладони.

Трактирщик. А на локоть как кровь попала?

Войцек. А я ее вытер.

Трактирщик. Что? Правую ладонь о правый локоть? Ловок ты, однако!

Дурачок. И сказал великан: чую, чую запах человечины! Фу, как смердит!

Войцек. Дьявол, чего вам всем надо? Какое вам дело? Пусти­те, а то первого же... У, дьявол! Вы что, думаете, я убил кого? Похож я на убийцу? Чего уставились? Посмотрите на себя лучше! А ну пустите! (Убегает.)

У ПРУДА

Войцек один.

Войцек. Нож! Где нож? Помню, я его здесь обронил. Он меня выдаст! Вот тут, тут где-то, еще немного! Это ли место? Что это такое? Там кто-то шевелится! Нет, тихо... Вон там, близко. Мария? Ха, Мария! Тихо. Все тихо! Что это ты такая бледная, Мария? И что за красные бусы у тебя на шее? С кем согрешила за это ожерелье? У тебя грехов столько было, что клейма ставить негде. Удалось мне те­бя очистить? Отчего волосы твои так растрепаны? Запле­тала ли ты косы нынче?.. Нож, нож! Нашел! Туда его! (Бежит к воде.) Туда его, в глубь! (Бросает нож в воду.) Камнем ушел на дно... Нет, слишком близко от берега, будут купаться... (Входит в пруд и забрасывает нож по­дальше.) Вот так, а теперь... Но летом станут нырять за ракушками... Э, до тех пор он заржавеет, не узнают... На­до было мне разломать его на мелкие части!.. Есть на мне еще кровь? Отмыться надо! Отмыться... Вот пятно, а вот и еще... (Исчезает.)

Появляются горожане.

Первый горожанин. Стойте!

Второй горожанин. Слышишь? Тише! Вон там!

Первый горожанин. Ага! Там! А звук-то — у-у! — жуть берет!

Второй горожанин. Это вода зовет: давно, мол, не тонул никто. Прочь отсюда! Не к добру это!

Первый горожанин. Ого! Опять! Похоже, будто человеку конец приходит.

Второй горожанин. Жуть берет! И туман сплошной, и мгла какая-то... И жуки звенят, как надтреснутый коло­кол. Прочь, прочь!

Первый горожанин. Нет, теперь уже явственно слышно! Туда! За мной!

ИЗ НЕОКОНЧЕННЫХ НАБРОСКОВ

Дурачок. Ребенок. Войцек.

Дурачок (держит ребенка на коленях). А этот в воду упал, в воду упал, в воду упал.

Войцек. Мальчик мой, Христиан!

Дурачок (уставившись на Войцека). В воду упал.

Войцек хочет приласкать ребенка, тот отворачивается и плачет.

Войцек. Господи помилуй!

Дурачок. В воду упал.

Войцек. Христиан, малыш, я подарю тебе лошадку, гоп, гоп.

Ребенок упирается.

(Дурачку.) На, возьми, купи ему лошадку!

Дурачок уставился на него.

Гоп, гоп! Лошадка!

Дурачок (радостно). Гоп, гоп! Лошадка! Лошадка! (Убегает с ребенком.)

Дети.

Первый ребенок. Бежим на Марию смотреть!

Второй ребенок. Что? Где?

Первый ребенок. Так ты ничего не знаешь? Все уже там. Она лежит на опушке.

Второй ребенок. Где?

Первый ребенок. Слева от дороги, в лесу, подле красного креста.

Второй ребенок. Бежим скорее, а то и смотреть будет не­чего. Унесут, и все.

Служитель в суде. Войцек. Врач. Судья. По­лицейский.

Полицейский. Хорошее убийство, настоящее убийство, пре­красное убийство. Лучше и требовать нельзя. Давно уже у нас ничего такого не было.

* Musculus constrictor vesicae — мышца, сокращающая мочевой пузырь (латин.).

* Mentalis partialis— умственная частичная (латин.).

* А р о р 1 е х i a cerebri — кровоизлияние в мозг (латин.).

* Сentrum gravitationis - центр притяжения (латин.)

17

Реклама на сайте