Генри Филдинг Авторский фарс с кукольным представлением под названием «Столичные потехи»
Перевод Р. Померанцевой.
Стихи в переводе Д. Самойлова
The Author's Farce With A Puppet-Show Called The Pleasures Of The Town
1730 – 1733
Quis intquoe
Tam patiens urbis,
tam ferreus,
ut teneat se? [1]
Juv. sat. 1.ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Персонажи фарса:
Лаклесс, сочинитель и постановщик кукольного представления.
Уитмор, его друг.
Марплей-старший [2], Марплей-младший [3] – комедианты
Маккулатур – книгоиздатель.
Монстр, Махом, Каламбур, Кляксc – стрикулисты-щелкоперы,
Индекс.
Джек, слуга Лаклесса.
Джек Пудинг.
Бантамец.
Директор театра.
Миссис Манивуд, квартирная хозяйка Лаклесса.
Хэрриет, ее дочка.
Первый поэт.
Второй поэт.
Третий поэт.
Четвертый поэт.
Автор.
Кошка.
Актриса.
Персонажи кукольного представления:
Констебль.
Сэр Джон Хватайх.
Богиня Ахинея.
Харон [4].
Книготорговец (Карри.)
Поэт.
Синьор Опера.
Дон Трагедио.
Сэр Фарсикал Комик.
Оратор [5].
Мсье Пантомим.
Миссис Чтиво.
Разроймогилл,
пономарь.
Лодочник.
Некто.
Никто.
Панч [6].
Джоан.
Граф Образин.
Директор акционерного общества.
Вестник.
Сэр Джон.
Барабанщик.
Арапка.
Мистеру Филдингу по случаю возобновления «Авторского фарса»; прислано автору неизвестным лицом [7]
Когда, осатанев, к злословью страсть Над всем, что есть, осуществляет власть, Литературный сплин обрушить рад Огульную хулу на всех подряд. Ни пол, ни седина, ни даже трон От злобы остроумцев не заслон; И где защитник жертвы, где же тот, Кто быть доброжелательным рискнет? У нас хвалы исчезло мастерство, И нелегко нам возродить его: Кругом шипы без роз, и, преуспев, Сорняк разросся, заглушив посев. Я чту добро, но воин никакой, И на порок я лишь гляжу с тоской; И все же я могу воздать хвалу Заслугам тех, кто неподвластен злу. О Филдинг, бескорыстный дар прими — Рукоплесканья чистые мои, Летящие от дружественных рук Не в честь твою, а в честь твоих заслуг. С печалью и восторгом я смотрел, Как гений твой, никем не понят, зрел, Как нравы шлифовать стремился он, Служить добру и улучшать закон. Когда вошли в сегодняшний наш дом Разврат и грех, каких не знал Содом, И сам Вестминстер в силах перенесть Постели брачной попранную честь [8], — Твое искусство суд вершит само, Мерзавцу ставя черное клеймо; И уличенный строгой музой скот В своем бесславье славу обретет. Глядите, вот политик – человек, Позорящий и нацию и век; Кто стерпит, не моргнув, его игру, Его остроты и его хандру? А он – пример, какой убогий сброд Держал в руках парламент и народ. О, если б музу чутко слушал свет, Она б сияла славою побед, И смех, на негодяев ополчась, Клеймил бы тех, кому мирволит власть! Ах, все мечты! Уча других, пиит Тишком сорвать награду норовит; И потому на сцене суета: Здесь видишь куклу, скрипача, шута, По воле Ахинеи в фарсе тут Граб-стрит и Двор друг друга палкой бьют [9]. Но все же честь поэту – потому, Что хоть не сердцу служит, но уму; Насмешлив он – о да! – но не сердит, Дразня кривляку, Бейза он щадит [10], И низкой злобы черные мазки От чистых его песен далеки. Чаруй же нас, о юноша, и впредь, Учи сквозь пальцы нас на все смотреть, Покуда не захочется судьбе С улыбкою за труд воздать тебе; А вдруг Уолпол [11], опекать мастак, Тебя научит, что писать и как, И награжден, доволен всем вполне, Ты заживешь на радость всей стране…ПРОЛОГ
Пугал театр и женщин и детей Обилием трагических затей: Она – рыдает, он, герой, – вопит, Все дамы плачут, Критик мирно спит. Смерть, призраки, насилье без конца — Все это ранит нежные сердца. Когда актриса в пятисотый раз Заплаканным платком коснется глаз, Волнение проходит по рядам И скорбь и грусть охватывают дам; Когда, одет в сверкающую медь, Актер в лицо вам примется смотреть И, хмуря лоб, со вздохом говорит О том, что был свободен древний бритт, И ждет потом похвал, уставясь в зал, — Какой бы зал британский отказал? Как звери дрессированные, в лад Вы хлопаете там, где вам велят. Ваш суд – обряд; и ныне, как досель: Случайно – мимо, и случайно – в цель… Но к черту плач и прошлого дела! Пора смеяться нынче нам пришла. В те времена, когда был в моде шут, — Сейчас, увы, его не встретишь тут! — Совет дурацкий и тому шел впрок, Кто б даже мудрым словом пренебрег. Смех Демокрита – лучшая из школ, От Гераклита автор наш ушел [12]: Страданья, плач – не ко двору сейчас, Цель фарса в том, чтоб распотешить вас. В комедию и драму, в смех и плач Давно уже рядились фарс и Панч; И если в платье с барского плеча Они людей смешили – сгоряча Не отвергайте их, когда они В своем обличье выйдут в наши дни. Мы одобренья ждем, надежд полны; Но даже если вы раздражены, Посмейтесь, господа, хотя бы раз Над теми, кто вас высмеет сейчас!ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Явление первое
Комната Лаклесса в доме миссис Манивуд.
Миссис Манивуд, Харриет, Лаклесс.
Миссис Манивуд. Вы мне все про пьесы да про театры, а я вам говорю – платите, мистер Лаклесс! От этих ваших обещанных бенефисов столько же проку, сколько от бесплатного билета в несостоявшейся лотерее. Довольно я ждала, хватит! Вот уж никак не думала, что пущу в дом поэта! Как я его не распознала под расшитым кафтаном!
Лаклесс. А разве под ним зачастую не скрывается бедность? Шитье да кружева – первые ее приметы. Так почему бы поэту не расхаживать в том же платье, что и придворному?
Миссис Манивуд. Вам все шуточки, а мне – слезки!
Лаклесс. Это как сказать. Ведь меня подпирает нужда, не вас. Вид-то у меня авантажный, но если вы не сжалитесь и по покормите меня нынче обедом, у меня совсем живот подведет.
Миссис Манивуд. Ну, это вам не грозит! Вы всегда получите обед, хотя вам для этого придется обойти все до единой окрестные харчевни. В первый-то раз вас охотно пустят, а во второй, думаю, вы сами не станете их беспокоить.
Лаклесс. И то верно. Только если вы меня выпустите из дому, черта с два я вернусь к вам обратно!
Миссис Манивуд. Заплатите, что задолжали, сударь, и гуляйте себе на здоровье.
Лаклесс. С радостью, сударыня. Принесите мне перо и чернила, и я тут же выдам вам вексель.
Миссис Манивуд. Что придумали! Да кто его учтет-то? Уж не тот ли книготорговец? У него, чай, векселей ваших скопилось не меньше, чем вашей писанины. Товар надежный – такой, видать, залежится и на полке, и в письменном столе.
Xэрриет. Ну зачем вы, маменька, так безжалостно его обижаете?
Миссис Манивуд. А ты уж, заступница, тут как тут. Ступай-ка лучше отсюда! Еще погубит тебя, часом, заместо расплаты. Сейчас же к себе! И запомни: если я еще хоть раз увижу вас вместе, я выкину тебя из дому,
Хэрриет уходит.
Явление второе
Лаклесс, миссис Манивуд.
Лаклесс. Отводите на мне душу сколько вам угодно, сударыня, только пожалейте бедняжку Xэрриет.
Миссис Манивуд. Ну да, все яснее ясного. Я давно догадываюсь, что вы с ней уже поладили. Ведь до чего подлый человек! Мало того, что три месяца в доме живет – гроша не платит, так он еще дочку мою погубить задумал!
Лаклесс. Я люблю ее всем сердцем. Я готов отдать ей все сокровища мира.
Миссис Манивуд. Как же! Да только где они, ваши сокровища?! А потому, пожалуйста, уж оставьте ее! Замки-то все ваши – воздушные! И чтоб вам поселиться в одном из них, так нет – ко мне пожаловали! Знайте: если вы когда-нибудь съедете (а я крепко надеюсь, что этого долго ждать не придется), я повешу на двери объявление пребольшими красными буквами: «Поэтов не пускают!» В жизни не видала такого постояльца! Пол весь залит чернилами, на окнах разные стихи понаписаны, а дверь того и гляди рухнет – так в нее кредиторы ломятся!
Лаклесс. Да пусть бы весь ваш дом рухнул к чертям, чтоб только и уцелела одна милочка Хэрриет!
Миссис Манивуд. Постыдились бы, сударь!…
Лаклесс. А я, сударыня, перенял вашу тактику. Плачу вам той же монетой.
Миссис Манивуд. Хоть какой бы заплатил, сударь!…
Лаклесс. Послушайте, хозяйка, ни одна разумная женщина не может потребовать больше того, что я сейчас сделаю: я предъявлю вам содержимое моих карманов, и, коли вам охота, забирайте все, что в них сыщется. (Выворачивает карманы.)
Миссис Манивуд. И не стыдно вам этак меня морочить! Нет, сударь, вы мне выложите все наличностью, если только у нас есть закон!
Лаклесс. Да, но как закон снабдит меня наличностью – вот в чем вопрос! Я сроду не слыхивал, чтоб закон набивал карманы кому-нибудь кроме стряпчих. Я уже говорил вам и повторяю опять, что расплачусь с вами из первых же денег. Я возлагаю большие надежды на свою пьесу. А покуда паше присутствие здесь мне помеха – еще, чего доброго, спугнете какой-нибудь из моих благородных замыслов. Я как раз собирался сочинить одну любовную сцену, и общество вашей дочери подошло бы мне сейчас куда больше вашего.
Миссис Манивуд. Сочинить! Сказали бы прямо – разыграть. Да вот беда – я помешала! Только знайте: я сама хочу устроиться наперед дочери.
Лаклесс. Вы сами?!
Миссис Манивуд. Да, сударь, я сама! Кто же не знает, что с тех пор, как помер дорогой мой последний муженек, у меня были выгодные предложения. Я могла взять стряпчего из Нью-Инна [13] или мистера Вдомберри, акцизного, а еще двух пасторов на выбор и одного лекаря. Так ведь нет, всеми пренебрегла – всеми!… Ради вас!…
Лаклесс. Ради меня?!
Миссис Манивуд. Нешто вы не видели доказательств моей страсти – да еще таких, от которых ущерб чести! (Всхлипывает.)
Лаклесс. Я, конечно, имел доказательства вашей страсти, и притом прегромкие, только я их приписывал не любви, а гневу.
Миссис Манивуд. А ведь то была любовь! Она самая, чтоб мне не сойти с места!
Лаклесс. Черт возьми! Это будет похуже, чем набег кредиторов!
Миссис Манивуд. Не можете расплатиться деньгами – заплатите любовью! А что я поступилась своей женской скромностью, тому извинением моя страсть. Пусть люди судят об этом как хотят, но если вы дадите мне сберечь весь мой достаток, я по гроб жизни буду вашей.
Лаклесс. Ой-ля-ля!
Миссис Манивуд. Это так-то ты принимаешь мое объяснение в любви, голь ты перекатная? Ну, ты об этом пожалеешь! Непременно пожалеешь, запомни мои слова! Узнаешь, как мстит женщина, когда ее оскорбили!
Лаклесс. Стану я жалеть, что от вас избавился!…
Миссис Манивуд убегает из комнаты.
Явление третье
Лаклесс, Xэрриет.
Лаклесс. Милочка Хэрриет!
Хэрриет. Я воспользовалась ее уходом и тут же к вам возвратилась.
Лаклесс. Ох, моя голубка, я еле живой!
Хэрриет. Что так?
Лаклесс. Да все от нее, от твоей матушки!
Хэрриет. Она что, никак не унималась и все вас бранила?
Лаклесс. Хуже, хуже!…
Хэрриет. Спаси бог, грозилась отвести вас в суд?!
Лаклесс. Еще хуже! Она грозилась отвести меня в церковь. Эта женщина великодушно разрешила мне, коли я стану ее мужем, записать весь ее достаток на нее самое.
Хэрриет. До чего великодушна, а?! И вы, разумеется, не устояли перед таким предложением?
Лаклесс. Гм. А ты что бы мне посоветовала?
Xэрриет. Уж конечно, взять ее в жены. Вы были бы прелестной парочкой, такой милой и любящей – загляденье! Да, не всякий день Гименей стряпает подобное блюдо! Уж то-то затейливое рагу – ее старость да ваша молодость, ее жадность да ваше мотовство, ее брань да ваши вирши!
Лаклесс. Но я говорю всерьез и от тебя жду серьезности. Ты же знаешь, как плачевны мои дела и как богата твоя матушка. Право, это будет весьма благоразумный поступок!
Хэрриет. Уж такой благоразумный, страх! (Смеется.) Люди скажут: «Господи милостивый, а мы и не знали, что у мистера Лаклесса столько благоразумия!» Подобный шаг заставит сразу позабыть о всех ваших прежних безрассудствах.
Лаклесс. Еще бы! Но, милочка Хэрриет, могу ли я решиться навсегда потерять тебя? Однако при том, как теперь обстоят наши дела, я не вижу возможности для нашего счастья. Что ж, буду утешаться тем, что сумел быть тебе хоть сколько-нибудь полезным! Поверь, все мое существо противится мысли о нашей разлуке. Будь я в силах жениться на тебе…
Хэрриет. О, я весьма вам признательна! Я, конечно, вам верю, можете не клясться!
Лаклесс. И ты так легко уступаешь благоразумию и готова расстаться со мной? Я бы не хотел, чтоб мое счастье покупалось ценой твоего.
Хэрриет. Благодарствуйте, сударь! И вы еще можете меня попрекать?… Нет, ваше тщеславие невыносимо!…
Лаклесс. Итак, я решился! Отныне, моя хозяюшка, я ваш!
Хэрриет. Погодите, сударь! Мне еще надо вам кое-что сказать. Вы мерзавец! И знайте: я это не в сердцах, я просто не понимаю, как я могла хорошо о вас думать, что за дура была! (Плачет.)
Лаклесс. Ха-ха-ха! Ну вот, попалась! Да неужто ты могла решить, милочка
Хэрриет, что я все это всерьез?
Хэрриет. А вы, значит, не всерьез, да?
Лаклесс. Расстаться с тобой – сама подумай! Хорошенькая женщина меньше дорожит своей внешностью, а вельможа – властью, чем я тобой.
Xэрриет. Ах, как мне хочется верить в искренность ваших чувств!
Лаклесс.
Быть с тобою, Хэрриет, Исступленно жажду я, Тысячи преград и бед Одолеет страсть моя! Честолюбец влезет в ад, Чтобы обрести почет, А повеса для услад Сотню миль пешком пройдет. Что не сделает скупой, Чтоб набить мошну свою! Что не вынесет святой, Чтоб по смерти быть в раю! Всем рискну в своей судьбе, Все исполню, ибо знай: Для меня в одной тебе Деньги, честь, услады, рай!Xэрриет.
Сколько есть на свете бед И препятствий – все, любя, Одолеет Хэрриет Для избранника – тебя. Все кокетка сокрушит, Чтобы оседлать успех; Как ханжа не согрешит, Чтоб святою слыть у всех! Шлюхе, словно мухе мед, — Экипаж шестериком, И вдова на все пойдет, Чтоб улечься с пареньком! Я ж мечтаю лишь о том, Чтоб со мной ты был, со мной: Ты закон мой, ты мой дом И карета шестерней!Голос миссис Манивуд (из внутренних комнат). Хэрриет, где ты?!
Xэрриет. Я слышу трубный глас! Прощай! При первой же возможности я опять загляну к тебе.
Лаклесс. Прощай, моя прелесть. Держись и не сдавайся – будь примером для всех женщин!
Хэрриет уходит.
Явление четвертое
Лаклесс, Джек,
Лаклесс. Ну, что слышно?
Джек. Значит, был я, с позволения вашей милости, у милорда. Их светлость велели благодарить вас за любезное предложение прочесть им вашу пьесу, но, поскольку они страсть как заняты, просят их извинить. Еще был я у мистера Кибера [14], так тот вообще не дал ответа. А вот мистер Маккулатур сейчас сам сюда пожалует.
Лаклесс. Послушай, Джек!…
Джек. Что прикажете, сударь?
Лаклесс. Возьми там мою вторую шляпу и снеси ее в заклад.
Джек. Куда мы все носим?
Лаклесс. Ну да. А на обратном пути заверни в кухмистерскую. Так или иначе, но должна же голова помочь мне набить брюхо!
Явление пятое
Лаклесс, Уитмор.
Лаклесс. Тебя ли я вижу, дружище Уитмор?!
Уитмор. Меня, дорогой, меня.
Лаклесс. Ну как это мило с твоей стороны! Когда в наш век друг не бросает тебя в беде, это – нежданный подарок судьбы. А эта дама с некоторых пор не балует меня вниманием.
Уитмор. Зато, как мне ведомо, балует другая, и притом – с давних пор.
Лаклесс. Ты про кого?
Уитмор. Про ту, которая жалуется, что ты совсем ее забросил, – про миссис Лаввуд.
Лаклесс. Ты что, все еще к ней ходишь?
Уитмор. Забегаю иногда, когда выдастся часок. В дурном настроении я не могу обойтись без такой пищи, как столичные сплетни. Не всякая сводня так рьяно выискивает непорочных девиц, как наша знакомая – женщин с опороченной репутацией.
Лаклесс. По-моему, второе занятие куда пакостней.
Уитмор. А ты, я вижу, по-прежнему остаешься поклонником женщин.
Лаклесс. Женщин и муз – поэтому в кармане у меня ветер свищет.
Уитмор. Как, ты все еще не излечился от пристрастия к сочинительству?
Лаклесс. Сочинительство столь же неизлечимый недуг, как и подагра.
Уитмор. С той лишь разницей, что подагра – достояние богатых, тогда как поэзия – бедных. Во времена, когда ценятся просвещенность и утонченность и в почете остроумие, еще есть, черт возьми, смысл заниматься искусством. Но сейчас, когда предрассудки и борьба интересов подчиняют себе все на свете; когда просвещение в загоне, а остроумие непонятно; когда театры дают кукольные представления, а артисты распевают лирические песенки; когда столицей правят дураки – головой преуспеяния не добудешь! А уж если ты не можешь не писать, пиши всякий вздор, пиши оперы, пиши разную Херлотрамбу [15], учреждай молельни и проповедуй с кафедры несусветную чушь, – и ты всегда встретишь поддержку. Живи своими мелкими заботами, блуди и сквернословь, а если услышишь, что тебе рукоплещут, знай: тебе самое место в тюрьме, и не в карете бы тебе кататься, а ехать в повозке к месту казни!
Лаклесс. Что-то ты больно разгорячился, мой друг!
Уитмор. Виной тому моя дружба к тебе. Я не в силах спокойно слушать, как дураки (хуже того – кретины!) насмехаются над тем, кто мне дорог. Наблюдать, как какой-нибудь бесталанный субъект, который в Китае номер бы с голоду, не умея изготовить и простейшей игрушки, с важным видом покачивает своей пустой башкой, отвергая то, в чем ни черта не смыслит! Или когда женщины из пустого предубеждения против неизвестного им, но порядочного человека готовы оспаривать что-то, о чем и слыхом не слыхали. Если все же, вопреки моим доводам, ты решил заняться сочинительством, заведи себе патрона, сводничай при каком-нибудь титулованном ублюдке, пой ему дифирамбы и приписывай ему ровно столько добродетелей, сколько у него пороков. В этом качестве ты, возможно, обретешь поддержку его милости, его милость привлечет к тебе внимание столичного общества, и тогда пиши себе, пока хватит сил, вздор ли, дело – все сойдет!
Лаклесс. Ты, по-моему, слишком беспощаден к людям. Разве нельзя преуспеть в нашем обществе более достойным способом?
Уитмор. Скажи лучше – общепринятым. Солдаты и костоправы живут войной, адвокаты – людскими распрями, придворные – налогами, а поэты – лестью, не так ли? По мне, есть только две полезные профессии – земледелец и купец: первый выращивает для нас плоды на своей земле, второй – привозит их из-за моря. И как раз эти две профессии величают у нас низкими и презренными, а все прочие – славными и почетными.
Лаклесс. Но прошу тебя, уйми свой злой язык и посоветуй лучше, что мне делать.
Уитмор. Позволь, ты же молод и исполнен энергии, а в столице тьма-тьмущая разных богатых вдовушек.
Лаклесс. Но я уже помолвлен.
Уитмор. Тогда женись! Надеюсь, ты был не столь безрассуден, чтобы выбрать себе какую-нибудь нищенку?
Лаклесс. Увы, я поступил именно так. И притом я люблю эту девушку столь нежно, что не променял бы ее даже на вдову Крёза [16].
Уитмор. Тогда ты конченый человек. Из брачных цепей не вырвешься! Нет, видно, ты родился под несчастливой звездой. Мало того, что ты пристрастился к этим девяти оборванкам-музам, ты еще и жену себе подыскал им под стать.
Голос Марплея-младшего (снаружи). Пусть носильщики портшеза прибудут за мной к Сент-Джеймсскому дворцу [17]. А впрочем, пусть лучше подождут здесь!
Уитмор. Это еще кто такой, черт возьми?!
Лаклесс. Очень важное лицо, ничем не хуже гвардейского капитана.
Явление шестое
Лаклесс, Уитмор, Марплей-младший.
Марплей-младший. Приветствую разлюбезного мистера Лаклесса! Мое вам нижайшее почтение, сударь! Видите, дорогой, какую вы имеете надо мной власть. Я являюсь по первому вашему зову, хотя сейчас меня дожидаются при дворе несколько вельмож.
Лаклесс. Я весьма вам признателен. Понимаете, мистер Марплей, я сочинил трагедию и хочу предложить ее вашему театру.
Марплей-младший. Так пришлите ее мне, и я выскажу вам свое о ней мнение. Если только она поддается переделке, я охотно приведу ее в надлежащий вид.
Уитмор. Как вы сказали, сударь: поддается переделке?
Марплей-младший. Ну конечно. Переделки всегда на пользу! Как бы хороша ни была пьеса, без переделки она не годится.
Уитмор. Очень странная мысль!
Марплей-младший. Вы когда-нибудь сочиняли, сударь?
Уитмор. Нет, сударь, бог миловал!
Марплей-младший. Что ж, сударь мой, воля ваша. Когда вы надумаете сами сочинить пьесу, вы поймете, что она нуждается в переделках. Возможно, вам это покажется удивительным, сударь, но я переделывал и Шекспира.
Уитмор. Отчего же, и его можно.
Марплей-младший. Вот именно! Посмотрели бы вы, что приносят, – не прожуешь! А мы, сударь, придаем этому сырому материалу нужную форму и лоск. Это чистое заблуждение, будто пьесу создает автор. С таким же успехом можно говорить, что картину создал продавец красок, а одежду – ткач. Мы с отцом, сударь, все равно что поэтические портные. Ко всякой новой пьесе мы подходим, как портной к материи: начинаем ее резать – кроить и перекраивать, сэр, чтобы сделать ее впору нашей столице, – мы ведь лучше всех знаем ее вкусы. Ведь поэты, между нами говоря, полные невежды!
Уитмор. О, не слишком ли, сударь?! Мистер Лаклесс может принять это за обиду. К тому же, как я понимаю, вы тоже некогда баловали столицу своими творениями.
Марплей-младший. Вы понятливый человек, сударь, и точно выражаете свои мысли. Да, я, как вы изволили догадаться, тоже однажды совершил вылазку на Парнас, так сказать, помахал крылышками над Геликоном. Больше меня там не застанут! Понимаете, у лондонских зрителей есть какое-то предубеждение против нашего семейства. Они провалили мою пьесу и даже не посовестились, а надо бы! Из моей пьесы можно было сделать полдюжины романов! Она не походила на комедии Уичерли [18] и Конгрива [19], где для приманки публики знай себе сыплют остротами, и каждый их только и ждет. У меня бы даже самый придирчивый критик ни одной не сыскал. Мой диалог был незатейлив, прост и натурален и не содержал ни единой шутки. Кроме того, сударь, в пьесе была любовная сцена, исполненная такого неподдельного уныния, что исторгла бы слезу из каменного сердца. И все же они освистали мое творение! Что ж, они освистали самих себя! Больше я не буду для них писать. Не буду!…
Уитмор. Поимейте жалость к столичной публике, сударь.
Марплей-младший. Не уговаривайте, сударь. Я покончил с сочинительством. Все! Разве что меня к этому принудят!
Лаклесс. Но это будет непросто, дружище!
Марплей-младший. Конечно, сэр. Хотя надо же кому-то сочинять оды.
Лаклесс и Уитмор (вместе). Ха-ха-ха! Ваша правда!
Лаклесс. Так вернемся к моей трагедии, мистер Марплей.
Марплей-младший. Мой родитель, кажется, сейчас в театре. Дайте мне свою пьесу, мы с ней ознакомимся. Но сперва я должен заехать к одной молодой особе. (Кричит.) Эй, кто там?! Кликните моего лакея! Пусть к крыльцу подадут портшез. Ваш слуга, господа. Caro vien [20]… (Уходит, напевая.)
Уитмор. Право, редкостный экземпляр! Второго такого, пожалуй, не сыщешь.
Лаклесс. Да? А что ты в таком случае скажешь об этом?
Явление седьмое
Лаклесс, Уитмор, Маккулатур.
Лаклесс. Мое вам почтение, мистер Маккулатур!
Маккулатур. Мне передали, что у вас ко мне важное дело.
Лаклесс. Да, мистер Маккулатур. Я хотел бы кое-что вручить вам. У меня для вас есть пьеса, мистер Маккулатур.
Маккулатур. А она уже принята к постановке, сэр?
Лаклесс. Нет еще.
Маккулатур. Вот как! Тогда погодим разговаривать о ней, сэр! Пьеса – тот же вексель: ничего не стоит, если не обеспечена платежами. Впрочем, и в этом случае – бабушка надвое гадала. К тому же театров у нас развелось предостаточно, а артистов-то не хватает, вот и выходит, сударь, что пьесы – товар убыточный. А вы кому ее думаете предложить – актерам или владельцам патента? [21]
Лаклесс. Ну конечно, актерам.
Маккулатур. Это вы правильно поступаете. Только ведь не всякая пьеса, идущая на театре, годится и для нас. Пьесы-то бывают для постановки и для чтения,
Уитмор. В чем же тут различие?
Маккулатур. А как же, сударь! Те, которые для постановки, целиком зависят от умения исполнителей, а посему неважно, есть в них какой смысл или нет. А вот те, которые для чтения, – совсем другой коленкор: тут уж надобны и остроумие, и мысли! Их я называю «существительными», поскольку они сами от себя зависят. Ну а пьесы для театра – те «прилагательные»: без шутовства актерского и разных ужимочек в них не больно-то много углядишь.
Уитмор. Весьма научное определение, что и говорить!
Лаклесс. Так послушайте, мистер Маккулатур: дадите вы мне под пьесу пятьдесят гиней авансу [22]?
Маккулатур. Пятьдесят гиней? Пожалуйста! Я с охотой их дам, коли вы представите мне обеспечение. А так – за пьесу и пятьдесят гиней! Да я б, сударь мой, и пятидесяти шиллингов за нее не дал.
Лаклесс. Вы что, черт возьми, смеетесь, что ли?!
Маккулатур. И пятидесяти фартингов [23] бы не дал, так-то! А вы захотели – пятьдесят гиней! Да кто вам даст при вашей-то репутации?
Лаклесс. Эй, Джек, выведи отсюда этого почтенного джентльмена и спусти его с лестницы!
Маккулатур. Вы об этом пожалеете, сударь!
Джек. А ну, сэр, выметайтесь, слышите?…
Маккулатур. Помогите! Убивают! Я обращусь в суд!…
Лаклесс. Ха-ха-ха!
Маккулатура выгоняют.
Явление восьмое
Лаклесс, Уитмор, миссис Манивуд.
Миссис Манивуд. Это еще что за галдеж?! И впрямь, куда как достойно, мистер Лаклесс, поднимать в моем доме такой шум!
Лаклесс. Коли он вам не по вкусу, вы без труда поднимете еще больший. Стоит вам заговорить, сударыня, и уже, кроме вас, никого не будет слышно, ручаюсь вам!
Миссис Манивуд. Похвально выражать обо мне такие суждения! Любой сосед подтвердит, сударь, что я всегда была самой что пи на есть тихой женщиной во всем приходе! И в доме-то у меня не слыхать было шума, покуда вы не вселились. Все жили в любви да в ладу! А от вас неудобство всей округе! Когда водились у вас деньжата, так у меня каждый божий день, ни свет ни заря, в двери стучались разные кучера да носильщики портшезов. А как не стало у вас чем платить, дом осадили кредиторы да бейлифы [24] – до ночи сторожат. А еще этот проходимец, ваш слуга! Я ему, собаке, задам, я с него шкуру спущу!… (Уитмору.) Я, сударь, рада, что вы слышали, как он меня оскорбляет!
Уитмор. Конечно, сударыня, я слышал, как он несправедливо с вами обошелся.
Входит Джек и что-то шепчет хозяину.
Лаклесс. Прости, Уитмор, я покину тебя на минутку. (Уходит.)
Явление девятое
Миссис Манивуд, Уитмор.
Миссис Манивуд. Так-то, сударь! Небось все уже позабыли, какого цвета у него денежки, сударь.
Уитмор. Что ж, весьма прискорбно. А нельзя ли полюбопытствовать, сколько он вам задолжал? Дело в том, что он наказал мне с вами расплатиться.
Миссис Манивуд. Кабы это всерьез, сударь!
Уитмор. А я не шучу, поверьте.
Миссис Манивуд. Очень это мне приятно слышать, сударь! Вот счет, который я ему предъявила утром. Я всегда знала, что мистер Лаклесс – человек честных правил, а не повезти может каждому. Я в сомненье никогда не брала, что, как появятся у него деньги, он заплатит! Что толку вымогать у человека деньги, когда их у него нет? А ведь у многих такая мода, только я ее не одобряю.
Уитмор. Вот ваши деньги, сударыня. А расписку отдайте мистеру Лаклессу.
Миссис Манивуд. Очень я вам обоим признательна, сударь! Ну прямо подарили вы мне эти денежки, я ведь завтрашним утром сама должна такой же вот долг отдать. Был бы мистер Лаклесс маленько порассудительней, так лучшего жильца и желать нечего! Я скажу вам прямо: человек он приятный и доброго нрава.
Явление десятое
Лаклесс, Уитмор, миссис Манивуд.
Лаклесс. Что-то не помню, чтоб с этих губ слетали подобные слова.
Миссис Манивуд. Ха-ха-ха! Изволите шутить! Ха-ха-ха!
Лаклесс. Послушай, Уитмор, кажется, ты наделен даром противоборствовать ведьмовским козням. Ты можешь утихомирить бурю! Право, я скорей поверил бы, что возможно остановить в полете пушечное ядро, чем унять ее брань.
Миссис Манивуд. Ха-ха-ха! (Уитмору.) С ним не соскучишься, сударь! И всегда-то он придумает какое-нибудь сравнение!
Уитмор. Ну, я откланиваюсь, Лаклесс. Скоро опять тебя навещу.
Лаклесс. Приходи поскорее, прошу тебя. Ты водворил в доме такой мир и спокойствие, каких я просто не помню.
Явление одиннадцатое
Лаклесс, миссис Манивуд, Джек.
Миссис Манивуд. Ой и чудак же вы, мистер Лаклесс: ну к чему такие сценки при посторонних?!
Лаклесс. Посетители удалились, и теперь, как водится у супругов, мы можем снова поносить друг дружку на чем свет стоит.
Миссис Манивуд. Так-то вы мне отплачиваете, сударь?!
Лаклесс. Да я заплачу, сударыня, ей-богу!
Миссис Манивуд. Зачем же я буду вперед брать, сударь! И вообще, не надо мне от вас никакой платы. Коли придется вам жить здесь весь квартал – а, надеюсь, так тому и быть, я и фартинга с вас не спрошу!
Лаклесс. Ой-ля-ля! (В сторону.) Сейчас опять заведет про свои чувства! А я предпочел бы целый год быть предметом ее ненависти, чем полчаса – предметом любви.
Миссис Манивуд. Отчего это вам вздумалось устроить мне этот сюрприз с деньгами? Отчего не сказали, что собираетесь заплатить?
Лаклесс. Как же не говорил?!
Миссис Манивуд. Ну да, говорили про пьесу и про всякую другую ерунду, а словом не обмолвились, что велели этому джентльмену заплатить мне. И до чего милый, добрый да приятный господин, благослови его бог! А вы такой чудак, прямо страх!… Но в душе вы человек честный, я ему так вас и описала, он сам это, без сомнения, подтвердит.
Лаклесс(в сторону). Ага! Я догадываюсь, в чем дело! Видно, я сдержал слово, еще не давши его. (К Манивуд.) Он заплатил вам серебром или золотом?
Миссис Манивуд. Одним чистым золотом!
Лаклесс. У меня там в спальне куча серебра, тоже от него. Окажите мне любезность – обменяйте ваше золото на мое серебро! Вам с ним в лавке будет сподручней.
Миссис Манивуд. Почту за удовольствие, сударь.
Лаклесс. Джек, тащи сюда мешок номер один! (К Манивуд.) Пожалуйста, сосчитайте деньги, сударыня, и выложите сюда на стол.
Миссис Манивуд. Да их и считать не велик труд! Малая горсточка, бог свидетель!
Лаклесс забирает деньги.
Джек. Сударь, мешок до того тяжелый – мне его не втащить.
Лаклесс. Тогда хватай эту тушу и волоки вон!
Миссис Манивуд. Что вы затеяли?!
Лаклесс. Расплатиться с вами в спальне, только и всего!
Миссис Манивуд. Негодяй, мерзавец! Да я присягну, что вы меня ограбили, и вас обоих повесят, оглоеды проклятые! (Убегает.)
Лаклесс (ей вслед). Теперь вопи сколько хочешь! (Затворяет за нейдверь.) Джек, кликни карету! А сам, слышишь, вскочи на запятки и отправляйся со мной.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Явление первое
Театр.
Лаклесс, Марплей-старший, Марплей-младший.
Лаклесс (читает).
«Пускай меня томят печаль и страх! С тобою – где бы ни был – я блаженен. С тобою даже грозная скала, Где на снегу людских следов не сыщешь, И та глядит, как в первый день весны». [25]Марплей-старший. Постойте, сударь! Пожалуйста, еще раз!
Лаклесс (читает). «Пускай меня томят печаль и страх!»
Марплей-старший. «Томят печаль и страх…» – нет! Куда лучше: «Меня берет отчаянье и страх!» А теперь посмотрим вторую строчку. «С тобою – где бы ни был – я блаженен». «Где бы» – в этом звучит какое-то сомнение. Давайте так: «С тобою я везде, всегда блаженен». Здесь уже нет никакого вопроса, а есть полное утверждение. Читайте дальше, сударь!
Лаклесс. «С тобою…».
Марплей-старший. У меня блестящая идея!
«С тобою даже голая доска, Где надписи единой не отыщешь, И та цветет, как рынок Ковент-Гарден» [26].Лаклесс. Но рынок-то при чем?!
Марплей-младший. А как же! На Ковент-Гарденском рынке всегда продают первые овощи.
Лаклесс. Чудовищно!
Марплей-старший. Успокойтесь, сударь, читайте дальше!
Лаклесс.
«Леандра: О, мой Хармонио, тебя ли слышу я! И соловью с тобою не сравниться! А грудь твоя – подушки мягче нет! Дыханье сладостно, я пью его нектар; И рядом с ним Фалернское вино [27] Теперь мне будет горечью казаться».Марплей-младший. О, здесь и выпивка, и закуска, и музыка, и приглашение ко сну!…
Лаклесс. Он ей отвечает.
Марплей-младший. Но послушайте, сударь…
Лаклесс.
«Дай мне обнять тебя, прижать к груди! О час весны! О вечное блаженство! Тебе, Фортуна, я прощаю все За то, что мне Леандру подарила. Ликуй, душа, и в жилах, кровь, кипи!»Марплей-старший. Пожалуйста, еще раз две последние строчки.
Лаклесс. «За то, что мне…» (читает две последние строчки.)
Марплей-младший. «Ликуй, душа, и в жилах, кровь, кипи!» Вот это прекрасно! Даже мне не удавалось написать лучше. Только знаете…
Лаклесс.
«Моя она! Умолкни, глас судьбы, Сулящий мне иных блаженств награды! Ничто пред ней все россыпи и злато, Которыми природа так богата. Леандра мне дороже всех чудес, Сокровищ всех и всех даров небес!»На этом заканчивается первый акт, и, мне думается, такого еще не видела наша сцена.
Марплей-младший. Надеюсь, и не увидит,
Марплей-старший. Давайте, сударь, вернемся к строчке! «И рядом с ним Фалернское вино…» Объясните мне, сударь, что это за вино? Я никогда про него не слышал. Я бываю в лучших домах столицы, и, водись на свете такое вино, я бы непременно его попробовал. Токай я пил, пил Лакримэ, а про Фалернское и слыхом не слыхивал, черт возьми!
Марплей-младший. По-моему, это из того винограда, папенька, что растет на вершине Парнаса.
Лаклесс. Неужели, мой дражайший знаток?! Тогда вы, конечно, уж никак не могли его пробовать.
Марплей-старший. А может, мы лучше скажем так:
«И рядом с ним вино из стран не наших Теперь мне будет горечью казаться».Лаклесс. Сударь, я эту поправку не приму.
Марплей-старший. Тогда мы не поставим вашу пьесу. В таком виде она не пойдет, сударь, и не старайтесь!
Лаклесс. Но объясните, в чем порок моей пьесы!
Марплей-младший. В ней нет ничего, что меня бы растрогало или вызвало бы мое восхищение.
Лаклесс. Тогда поищите такую, которая будет вызывать ваше восхищение. Прощайте! (Уходит.)
Явление второе
Марплей-старший и Марплей-младший.
Марплей-старший. Ха-ха-ха!
Марплей-младший. Каково ваше мнение о пьесе?
Марплей-старший. Насколько я понимаю, могла получиться стоящая вещь. Но я твердо решил: коли город не хочет моих шедевров, он и чужих не получит. Пусть сидит на прежней диете.
Марплей-младший. Но ему уже в горло не лезет!
Марплей-старший. Ничего, силой запихнем!
Марплей-младший. Я бы очень хотел, папенька, перенять эту вашу способность, потому как другого наследства, очевидно, мне ждать не приходится.
Марплей-старший. Что ж, сынок, это богатство не хуже коринфской меди [28]! И коли я не в силах оставить тебе золота, то хоть, с божьей помощью, приобщу к делу. Поверь, оно ненадежней любого наследства. Золото ты бы мигом растранжирил, а это обеспечение вечное – оно останется при тебе до гроба.
Марплей-младший. А что нам делать с тем фарсом, который вчера освистала публика?
Марплей-старший. Опять сыграть его завтра вечером. Я успел шепнуть нескольким знатным особам, что это отличная вещь, и не намерен отступаться от своих слов. Посмотрим, кто кого: публика ли первой устанет свистеть или мы – слушать ее свист.
Марплей-младший. Да пропади она пропадом, эта публика!
Марплей-старший. Верно, сынок, я того же мнения. Но скажи, что ты сделал с той комедией, которую я вручил тебе третьеводни, – она еще, помнишь, мне понравилась?
Марплей-младший. А то и сделал, что вы приказали: возвратил ее автору.
Марплей-старший. Молодец. Поскольку ты сам писатель и человек, по-моему, весьма к этому делу пригодный, в твоих интересах задерживать всех стоящих авторов и всячески выдвигать тех, кто никуда не годится.
Марплей-младший. Что-то у меня появился страх перед сочинительством. Ведь все, что я ни писал до сих пор, освистывали.
Марплей-старший. Это потому, что ты не так брался за дело. Весь секрет писательства состоит в том, мой мальчик, чтобы откопать какую-нибудь старую пьесу и подать ее под другим названием или, взявши новую, – изменить имя автора.
Марплей-младший. Кабы не эти проклятые свистки!…
Марплей-старший. Безобидная музыка, сынок! Право, совершенно безобидная! И потом: стоит к ней попривыкнуть, и она уже не волнует. Я, к примеру, человек закаленный!
Марплей-младший. Я тоже попривык.
Марплей-старший. У меня достаточно мужества. Эти тщеславные молодые артисты страсть как охочи до хлопков, а, сказать по чести, это всего лишь пустой звук, и ничем он не лучше свиста. Так что, если кому посвистеть охота – приходи и свисти себе на здоровье, только сперва выложи мне за это три шиллинга.
Оба уходят.
Явление третье
Комната в доме Маккулатура.
Махом, Кляксс и Каламбур сидят за отдельными столами и пишут.
Махом. Черт возьми, я соображаю не лучше коровы, хотя во мне от нее ни кусочка! Я уже два дня как не обедал, и все же у меня такая тяжелая голова, словно я олдермен или лорд [29]. Во мне сейчас присутствуют все стихии. Голова тяжелая, точно налита водой; карманы наполнены одним воздухом; в животе будто огнем жжет от голода; платье грязное-прегрязное, а ведь грязь – та же земля.
Кляксс. Одолжите мне своего Биша [30], мистер Махом, никак не придумаю рифму к слову «волна».
Махом. Ну хотя бы: «полна», «верна», «луна», «слона». Тут простейшее окончание. Оно у меня на странице по четыре раза встречается.
Кляксс. Нет, это все не подходит.
Махом. Тогда используйте какое-нибудь слово, кончающееся на «ма» или «па», Я никогда не гонюсь за полным созвучием. Последняя буква совпадает, и ладно! Прочитайте строчку.
Кляксс. «Непостоянен, словно ветер и волна…».
Махом. А дальше у вас про что?
Кляксс. Я сам не знаю, смысл куда-то улетучился. Наверно, что-то про непостоянство.
Махом. Могу ссудить вам стих – он вполне подойдет. «Непостоянству нет предела, нет конца». «Конца» – «волна» – отличная рифма!
Кляксс. Для середины поэмы сгодится.
Махом. Конечно, для середины поэмы все сгодится! Выложите наперед двадцать хороших строчек для приманки, и покупатель возьмет с дорогой душой.
Каламбур. Послушать вас, мистер Махом, так поэт руководствуется тем же, что и торговка устрицами.
Махом. Черт бы вас подрал с вашими сравнениями; у меня даже слюнки потекли! Давайте, ребята, прервемся немножко и послушаем песню мистера Каламбура.
Каламбур. В животе у меня пусто и в глотке тоже, одно слово – труба!
Махом. Вот и трубите!
Каламбур (поет).
Жалок человек такой, Что работает башкой И за деньги пишет для господ! Сочинитель – это шут! — Так горланит глупый люд, Стоит только ему вылезти вперед, Стоит только вылезти вперед. Да, его не в добрый час Кляча старая – Пегас Вознесла на водопой – на Геликон [31]; Все равно не будет впрок Поэтический поток — Утолить, увы, не в силах жажду он, Утолить не в силах жажду он. Да и как до высоты Донести ему мечты, Коль не двинуть ни рукой и ни ногой? Как любезным быть ему, Как сверкать его уму, Если бродит он голодный и нагой, Если он голодный и нагой?Явление четвертое
Маккулатур, Махом, Каламбур, Кляксс.
Маккулатур. И не стыдно вам, джентльмены! А работать кто будет? Вам, мистер Каламбур, неплохо бы помнить, что о тех пор, как вы напечатали свое «Письмо другу в деревню», прошло уже две недели. Упустите время для ответа! Этак ваш ответ появится, когда про письмо все забудут. Мое правило – печатать полемику, пока к ней не остыл интерес. Были у меня такие сотрудники, которые утром писали памфлет, в середине дня отвечали на него, а вечером публиковали ответ на этот ответ.
Каламбур. – Да я гоню, как могу, сэр, только за оппонента писать труднее: у него ложная позиция.
Маккулатур. И ни чуточки не труднее. Как раз наоборот. Я знавал литераторов, предпочитавших эту работу всякой другой: в ней ведь талант свой можно проявить. А ну, дайте взглянуть, что вы тут настрочили. «При всем моем уважении, к тому, что высказал мой остроумный и просвещенный оппонент в своем «Письме другу в деревню»… Превосходно, сударь! Кроме того, это должно повысить интерес к памфлету. Диспутирующие авторы всегда для начала рассыпаются в комплиментах своему противнику, как боксеры, которые сперва целуются, а потом начинают бой. Доделывайте поскорей! Ну а вы, мистер Махом, состряпали вы уже убийство?
Махом. Да, сэр, убийство я уже состряпал. Сейчас сочиняю предваряющие его нравственные рассуждения.
Маккулатур. Отлично. Так что через неделю чтоб было мне привидение!
Махом. А какое привидение вы желаете, сэр? В прошлый раз было бледное как смерть.
Маккулатур. Ну а в этот раз пусть будет окровавленное. Мистер Каламбур, вы пока можете отложить работу над тем некрологом: оказывается, наш друг поправился. А покуда составьте мне проспект Лексикона мистера Бейли [32], от начала до самого конца по пять листов еженедельно [33]. Если вы не знаете, как это делается, можете воспользоваться проспектом словаря Беля [34]. Здесь подойдут те же выражения.
Входит Индекс.
А, мистер Индекс, ну, что новенького?
Индекс. Я принес вам счет, сэр.
Маккулатур. Что здесь у вас? За эпиграф, «Risum teneatis amici» [35] для дюжины памфлетов, по шесть пенсов за штуку, – шесть шиллингов. Шесть пенсов за «Omnia vincit amor et nos cedamus amori» [36]. Еще шесть пенсов за «Difficile est satyram non scribere» [37]. Гм, гм! Всего: за тридцать шесть латинских эпиграфов – восемнадцать шиллингов. За столько же эпиграфов на родном языке – один шиллинг девять пенсов, а за столько же греческих – четыре. Целых четыре шиллинга! Да, дороговато нам обходятся эти греческие эпиграфы!
Индекс. Если вам удастся раздобыть дешевле хоть в одном из наших двух университетов [38], берите задаром!
Маккулатур. Да нет же, я сейчас с вами расплачусь. И не забудьте, что к завтрашнему утру мне потребуются для памфлетов две крамольные фразы на латыни и одна моральная сентенция по-гречески.
Каламбур. Мне тоже понадобятся две латинские фразы, сэр. Одна – на страницу четвертую, где превозносится законопослушание, а вторая – на страницу десятую для панегирика в честь свободы и собственности.
Махом. Привидение тоже не отказалось бы от какого-нибудь изречения, если вы соизволите выделить ему таковое.
Маккулатур. Ладно, давай на всех!
Индекс. Я непременно подберу, сударь. А вы, сударь, не откажите в любезности отпечатать мне пять сотен проспектов и столько же квитанций. Вот взгляните!
Маккулатур (читает). «Проспект издания по подписке предпринятого Джереми Индексом нового перевода Цицеронова „Опыта о природе богов“ с присовокуплением „Тускуланских бесед“ [39]. Очень сожалею, ибо ваша затея помешает моей!
Индекс. Нисколько, сударь. Это все, что я намерен сообщить читателям об этой книге. Прекрасный способ получить с друзей по гинее, только и всего!
Маккулатур. Значит, вы не перевели ни строчки?
Индекс. Ни слова!
Маккулатур. Тогда вы немедленно получите свои проспекты. Только я просил бы вас впредь брать с нас по-божески, не то я перестану иметь с вами дело. Один грамотей из колледжа уже предлагал поставлять мне выписанные из «Зрителя» [40] цитаты по два пенса за штуку.
Индекс. Надо же и мне чем-то жить, сударь! Надеюсь, вы изволите понимать разницу между хорошенькой свеженькой цитатой, только что выписанной из классиков, и затрепанной фразой, которая на устах у каждого хвастуна-педанта и переходит из рук в руки не хуже какой-нибудь университетской шлюхи. (Уходит.)
Явление пятое
Маккулатур, Махом, Каламбур, Кляксс и Монстр.
Монстр. Сударь, я принес вам памфлет против правительства.
Маккулатур. Нет, сударь, такого не возьму. (В сторону.) У меня уже два набраны.
Монстр. Тогда, сударь, возьмите статью в защиту правительства. Маккулатур. На кой черт мне мараться! Все равно их публика не берет!
Монстр. Могу предложить перевод «Энеиды» Вергилия, с комментариями, если только мы сойдемся в цене.
Маккулатур. А сколько вы просите?
Монстр. Сначала прочтите стихи, иначе как же вы будете судить об их достоинствах?
Маккулатур. Нет, сударь, такой привычки у меня нет. Но мне так: стихи это стихи, памфлет это памфлет, и вес. Принесите мне объемистый том с заманчивым титульным листом, напечатанный крупным шрифтом на хорошей бумаге, и чтоб переплетен был в кожу с золотым тиснением, и я берусь его продать. Вы, сочинители, воображаете, будто люди покупают книги для чтения. Нет, милейший, книги предназначены для украшения наших библиотек, подобно тому, как зеркала, картины, стулья и кровати составляют убранство других наших комнат. А меня, сударь, нисколько не соблазняет ваш титульный Лист! Однако для поддержания молодого таланта я могу напечатать ваши стихи за свой счет. Монстр. А за чей счет, сэр, я буду кормиться?
Маккулатур. За чей? За мой, конечно. Я, сэр, так же покровительствую учености, как голландцы торговле. У меня всякий, кто способен заработать кусок хлеба, его получит. Итак, сударь, коли желаете, присаживайтесь к моему столу. Здесь вы получите необходимую вам пищу: сытную молочную кашу, иногда дважды в день, а это самая что ни на есть подходящая и здоровая пища для людей умственных. Мне сейчас до зарезу нужен переводчик, мой как раз угодил в Ньюгет [41] за мелкие кражи: хотел, бедняга, перевести кое-что с прилавка в свой карман.
Монстр. Но боюсь, я не пригоден для подобной работы: я ведь не знаю ни одного языка, кроме родного.
Маккулатур. Так как же вы переводили Вергилия?!
Монстр. А я переводил его из Драйдена [42].
Маккулатур. Снимайте шляпу, сударь, снимайте и сейчас же усаживайтесь за стол! И он еще болтает про свою непригодность! Да ты настоящий умелец! Ведь этому научаются лишь за десять лет работы у меня на чердаке. Уж позволь тебе сказать, дружок: в нашем деле требуется больше изобретательности, чем учености! Тебе придется переводить книги со всех языков, особливо с французского, и среди них попадутся такие, каких никто никогда не печатал.
Монстр. Ну, тут сам черт ногу сломит!
Маккулатур. Приобщиться к издательскому делу ничуть не легче, чем к правоведению. И здесь и там – свои хитрости! Иногда мы выпускаем наши творения под каким-нибудь иностранным именем, а в другой раз ставим свое имя под чужим творением. У юристов существуют вымышленные Джон Нокс и Том Стайлз [43], а у нас – некие Смит и Мур, и живут они близ собора святого Павла и у Королевской биржи.
Явление шестое
Те же и Лаклесс.
Лаклесс. Мое вам почтение, мистер Маккулатур! Что за умилительное зрелище – патриарх вдохновляет кучку патриотов, гнущих спины на благо отечества!
Маккулатур. Конечно, сэр, это будет поприятней, чем предстать перед судьей, который взыщет с вас от тридцати до сорока гиней штрафа за оскорбление честного труженика.
Лаклесс. Это же была шутка! Мыслимое ли дело, чтобы человек, живущий за счет людского остроумия, обиделся на шутку?
Маккулатур. Коли вы, сударь, хотите уладить это дело и пришли с деньгами…
Лаклесс. Вы, столько лет торгующий книгами, ждете денег от современного автора! Да вы с тем же успехом могли бы повести с ним разговор на греческом или на латыни! Я принес вам рукопись, сэр!
Маккулатур. Сказать по чести, этим не разживешься. Что же вы принесли мне? Оперу?
Лаклесс. Можете назвать это оперой, если желаете, я-то называю это кукольным представлением.
Маккулатур. Что?! Кукольным представлением?
Лаклесс. Да-да. И его нынче же вечером будут играть в Друри-Лейн [44].
Маккулатур. Это как же? Кукольное представление – и вдруг в драматическом театре?
Лаклесс. Так ведь наши драматические театры давно уже превратились в кукольные.
Маккулатур. Возможно, оно и вправду будет иметь успех. Конечно, если мы сумеем сочинить подходящий титульный лист. Я, пожалуй, заключу с вами сделку – заходите в кабинет. А вы, господа, можете пойти пообедать.
Явление седьмое
Входят Джек Пудинг и барабанщик в сопровождении толпы.
Джек Пудинг. Спешим довести до сведения всех дам и господ и прочего люда, что нынче вечером в Королевском театре Друри-Лейн состоится премьера кукольного представления под названием «Столичные потехи». Вам покажут спектакль о делах при дворе государыни нашей Ахинеи с превеликим множеством песен, танцев и различных дивертисментов, а также вы услышите разные смешные и занимательные шутки, кои сочинили Некто и Никто. Еще перед вами появятся Панч и жена его Джоан, в исполнении артистов шести футов ростом [45]. Боже, спаси короля!
Барабанная дробь.
Явление восьмое
Встречаются Лаклесс и Уитмор; в руках у второго газета.
Уитмор. Ба, Лаклесс! Как я рад нашей встрече. А ну-ка, потрудись заглянуть в этот листок – ручаюсь, ты потеряешь всякую охоту к сочинительству.
Лаклесс. А что это? Ах, объявление о моем спектакле!
Уитмор. О твоем?
Лаклесс. Ну да. Я воспользовался твоим утренним советом.
Уитмор. О чем ты, я в толк не возьму.
Лаклесс. Так вот. Недавно я отдал эту свою пьесу в один театр, где ее стали репетировать. Актеры отлично справлялись с ролями, но мы повздорили из-за пустяков, и я начал подумывать, не забрать ли ее. А когда еще Марплей отверг мою трагедию, я в сердцах начал переговоры с другим театром, и сегодня у них играют премьеру.
Уитмор. Что ж, желаю удачи.
Лаклесс. Но куда ты идешь?
Уитмор. Куда угодно, лишь бы не слышать, как тебя освистают! Впрочем, мне, наверно, следовало бы пойти с тобой, чтобы быть свидетелем твоего провала.
Лаклесс. Сделай милость, не оставляй меня в этот трудный час. Обещаю тебе: если меня постигнет неудача, я больше не возьмусь за перо.
Уитмор. На таком условии я согласен. Но если на тебя обрушится возмущение толпы, я, как человек светский, буду свистать вместе со всеми.
Лаклесс. Нет, так не поступит человек, совершивший нынче утром столь несветский, столь великодушный поступок!…
Уитмор. Тогда, может, в благодарность ты не станешь напоминать мне об этом. Итак, я иду в партер.
Лаклесс. А я – за кулисы.
Уитмор уходит.
Явление девятое
Лаклесс, Xэрриет.
Лаклесс. Ты, милочка Хэрриет?!
Харриет. Я шла в театр, чтобы разыскать вас. Я напугана до смерти. Когда я уходила, матушка моя разговаривала перед домом с каким-то странным человеком, который справлялся о вас. У него такой диковинный вид, что вокруг собралась толпа. Одежда на нем, какой я отродясь не видывала, а разговор все про королей, про Бантам [46] и прочие разные чудеса.
Лаклесс. Кто же это, черт возьми?!
Хэрриет. Небось кто-нибудь из ваших старых знакомых – судебный пристав, к примеру: вырядился этак, а в кармане, уж будьте покойны, ордер на арест.
Лаклесс. Ты роль свою хорошо помнишь?
Xэрриет. Помнила, пока этот тип не вышиб все у меня из головы. Боязно мне, что плохо сыграю.
Лаклесс. Это почему же?
Xэрриет. Да растеряюсь я непременно, особливо как начнут свистать.
Лаклесс. Ты же будешь в маске – так чего смущаться? А свистков тебе бояться нечего. Публика всегда благожелательна к молодым дебютанткам. Но – тсс! Сюда спешит твоя матушка – кажется, она нас видела. Прощай, милочка, и приходи поскорее в театр. (Уходит.)
Явление десятое
Xэрриет и миссис Манивуд.
Xэрриет. Хорошо бы мне куда-нибудь скрыться, а то ведь она такой поднимет трезвон!
Миссис Манивуд. Так, распрекрасно! И все-то они вместе, и все-то они милуются! Вот он как шмыгнул в сторону, точно последний ворюга! И хорошо, что ушел, а то я б ему такое сказала!… Друг там один его у меня сидит – ждет его не дождется, и очень мне охота их вместе свести.
Xэрриет. Да неужто у вас хватит жестокости?!
Миссис Манивуд. Я – так жестокая!… А ты бы все хныкала да ныла, дуреха! Видать, нет в тебе ни капельки моей крови, бесстыдница ты такая! Значит, втюрилась, да?
Харриет. А разве это какое преступление, маменька?
Миссис Манивуд. Преступление, милочка, да еще в придачу – глупость! Разумной-то женщине что в мужчине любо? Его деньги! А этот, не иначе, задурил тебе голову своей поэтической мутью про розы-слезы да цветочки-мотылечки! Только про то и болтают, а потом, как не могут нам заплатить, бегут из дому с нашими дочками! Признавайся: небось думаешь, с милым рай и в шалаше? Эх ты, дура-дура! Так ведь он за твою любовь рассчитается не лучше, чем со мной за квартиру, вот увидишь! Коли ты решилась на нищенскую жизнь, так чего не пошла за каким-нибудь пехотным полком? Ну да, тебе пришлось бы, чего доброго, тащить на себе ранец, а здесь и ранца нести не нужно. Там бы тебе, пожалуй, в каком-нибудь походе пришлось схоронить с десяток мужей, а поэт, он – живучий! Этот если помрет, так от голода!
Харриет. Что ж, маменька, пусть я лучше умру от голода с любимым, чем буду кататься в карете шестерней с тем, кто мне постыл. А что до его чувств, то вам не посеять во мне подозрения после тех доказательств, какие он подарил мне.
Миссис Манивуд. Уже подарил?! Ох, я сейчас умру! Так он уже подарил тебе доказательства любви?
Xэрриет. Все, каких может требовать порядочная женщина.
Миссис Манивуд. Ну, если он подарил тебе все, каких может требовать порядочная женщина, то, боюсь, это будет поболее, чем порядочной женщине позволительно принять. Что говорить, с таким завидным жильцом у меня в семье ртов-то поприбавится! Глядишь, доживу до той поры, когда на Граб-стрит у меня появится с полдюжины внуков!
Явление одиннадцатое
Миссис Манивуд, Xэрриет, Джек.
Джек. Сударыня, человек, которого вы приняли за бейлифа, на деле оказался очень важной особой. При нем много драгоценностей и всяких прекрасных безделушек. Он обещал мне двадцать гиней, если я покажу ему своего хозяина, а носильщикам портшеза роздал такую уймищу денег, что впору подумать – он замыслил баллотироваться в парламент от самого от Вестминстера [47].
Миссис Манивуд. Тогда, ей-богу, и мне стоит поближе с ним познакомиться. (Джеку.) Лупи домой – слышишь? – и погляди, чтоб он не раздавал больше денег до моего возвращения.
Джек убегает, за ним Миссис Манивуд.
Xэрриет. Коли матушка моя пустилась в погоню за наживой, я без всякой опаски могу пуститься на поиски моего любезного. И право же, маменька, я уверена, что и на ваш вкус вторая погоня куда приятнее первой!
Нам страсть дарит такую благодать. Что старцам и за деньги не видать.ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Театр.
Входят Лаклесс (в качестве постановщика кукольного представления) и директор театра.
Лаклесс. Право, меня удивляет, что после всех трудов и расходов, какие я взял на себя, чтоб поставить у вас свою пьесу, вы предлагаете мне отказаться от этого дела. Притом сейчас, когда зрители уже собрались и вправе требовать от нас либо зрелища, либо денег.
Директор театра. Поверьте, сэр, я готов выполнить все свои обязательства перед вами, но, как я слышал, кое-кто из артистов не доволен ролями и грозится покинуть меня и уйти в Хеймаркет [48] и в Гудменз-Филдз [49] или открыть еще несколько театров в разных частях Лондона.
Лаклесс. Я их уже утихомирил, и, по-моему, сегодня в спектакле заняты лишь те, кому это по душе.
Директор театра. Тогда, сэр, я не против. Только прошу вас, объясните, в чем содержание и замысел вашей пьесы. Я что-то никак не пойму, о чем она.
Лаклесс. Ну, прежде всего, сэр, в ней показывают выборы архипоэта, иными словами, поэта-лауреата при дворе богини Ахинеи. Правда, я ввел еще множество других персонажей, непосредственно не связанных с основным действием. Дело в том, что один видный критик объяснил мне, что в изящной словесности нет одинаковых правил для всех жанров, что автор кукольного представления может позволить себе большую свободу, чем сочинитель опер, а тому разрешается больше, чем сочинителю драм. Действие у меня происходит по ту сторону Стикса [50] и все действующие лица – покойники.
Директор театра. Может, хоть их не освистают, бог даст!
Лаклесс. Сударь, я рассчитываю на снисходительность публики, – кстати, ей уже не терпится. Слышите, зрители стучат тростями? Итак, не будем больше мешкать – начнем! Пора, по-моему, играть увертюру. Мистер Дореми, вы заготовили новую увертюру?
Дореми. Я специально сочинил ее, сэр.
Лаклесс. Сыграйте, пожалуйста. (Директору.) А вас, сударь, я просил бы сесть возле меня. (Публике.) Милостивые государи, первым перед вами предстанет Полишинель [51].
Занавес раздвигается, и мы видим Панча, восседающего на высоком стуле.
Панч.
Если фарс царит в столице, Где кругом ослы, ослицы, И критическая рать, Хохоча, влачится следом За унылым чванным бредом, — Нужно ль Панча презирать?!Лаклесс. А это жена Панча, Джоан.
Входит Джоан.
Джоан. Что с ним приключилось, с моим мужем?! Все мурлычет и мурлычет, а ведь с его голосом только и петь, что в Хогз-Нортоне [52] под аккомпанемент поросячьего визга. Я-то надеялась: как помрет – заткнется. Так нет, он и в загробном царстве продолжает драть козла!
Панч. Не сердись, женушка. Орфей [53] вызволил свою подружку из загробного царства благодаря тому, что прельстил Плутоса [54] своей музыкой.
Джоан. Ну нет! Стоит Плутосу услышать, как ты поешь, и он назначит тебе муки почище Танталовых! Будешь стоять в воде до самого носа [55] – тогда уж не пикнешь!
Панч. Да я ведь не собираюсь тягаться с Орфеем, голубушка.
Кабы у меня кто жену забрал, я бы только спасибо сказал! Ах, Джоан, Джоан, Джоан, голос твой, как барабан! Ах, Джоан, Джоан, Джоан, ты нахальна, как цыган! Да, счастливей всех стократ Тот, кто холост, не женат: Ведь кому нужна жена, злющая как сатана?!Джоан.
Ах, Панч, Панч, Панч, ты урод, ты горбач, Брюхо круглое, как мяч. Драться вздумаешь со мной, На меня идти войной — Я тебе не спущу, в студень брюхо превращу!Панч.
Джоан, ты ужасней любого недуга, Лучше петля, чем такая подруга!Джоан.
Лучше, Панч, на себя полюбуйся: Шея-то длинная, как у гуся.Панч.
Ведьма, стерва, заездила мужа!Джоан.
Сукин сын ты, а то и хуже!Оба.
Чтоб тебя вздернули, утопили в луже!Панч.
Мы враги, как в высшем свете, Так зачем нам клички эти: «Сука», «тварь», «исчадье ада»? Враждовать по-светски надо!Джоан.
Дорогой!Панч.
Ангел мой!Оба.
О души моей отрада!Танцуют и уходят.
Лаклесс. А теперь, милостивые государи, появляется Харон с поэтом. Между ними идет спор, потому что поэту и здесь охота прокатиться на дармовщинку.
Входят Харон и поэт.
Харон. Нечего мне, сударь, зубы-то заговаривать: платите, и все! И чем только эти писатели на земле занимаются, в толк не возьму! Вас возить – все равно что какого-нибудь служилого. Эти красные мундиры да черные мантии [56] столько раз меня обманывали, что я положил себе за правило брать с них деньги вперед.
Поэт. И что за наказание быть бедняком! Мое тело две недели ждало погребения в том мире. А этот малый целый месяц держал мой дух здесь, пока сам на том берегу загорал на солнышке, и все потому, что денег у меня нет. Слушай, будь любезен, укажи дорогу ко дворцу Ахинеи!
Харон. Ко дворцу Ахинеи? Ха-ха-ха! Да что вам там делать? В этаких-то лохмотьях да к Ахинее! Еще к Аполлону – туда-сюда.
Поэт. Неужто ты, приятель, никогда не возил к Ахинее оборванцев?
Харон. Нет, отчего же, возил, наверно. Только давно это было, сударь, право слово, А если вам действительно туда и вы взаправду поэт, чему подтверждением ваш вид, так у вас должна быть рекомендация от Ахинеиного посредника, мистера Как-его-там, того, что сочиняет прекрасные оды [57]. Ну да ладно, чтоб избавиться от ваших стихов, перевезу я вас за счет матушки Ахинеи. Она платит за всех своих несостоятельных почитателей. Взгляните на этот счетец, сударь! По мне, так она лучшая из всех загробных богинь.
Поэт (читает). «С Ахинеи за перевозку духов с октября месяца сего года [58]. Перевезено:
пять вельмож,
семь обычных придворных,
девятнадцать адвокатов,
одиннадцать советников,
одна сотня поэтов, артистов, лекарей,
аптекарей, ученых мужей и членов
Королевского общества» [59].
Лаклесс. А вот, милостивые государи, один из Хароновых людей – он ведет сюда мошенника, которого изловил.
Входят лодочник и пономарь.
Харон. Ну, что там у вас?
Лодочник. Изловили мы его наконец! Это мистер Разроймогилл, пономарь, он не одну сотню духов обобрал.
Харон. Попались наконец! Что скажете в свое оправдание, сударь? А? Где каменья и прочие украденные ценности? Где они, а?
Пономарь. Увы, сударь, я всего-навсего мелкий жулик! Каменья-то забирают приходские власти и другое начальство, а мне за труды самая малость перепадает.
Харон. Ничего, здесь вы получите по заслугам, сударь! (Лодочнику.) Веди его на суд к Миносу [60]! Как переправишь на ту сторону – в кандалы его и на галеры!
Лодочник уводит пономаря.
Поэт. Кто знает, может, этот мошенник и меня обобрал. Я забыл проверить, все ли при мне было, когда я отправился в мир иной.
Харон. А разве с вами погребли какие-нибудь ценности?
Поэт. Несметное богатство: шесть томов моих творений.
Лаклесс. Большинство нынешних поэтов, умирая, уносит в могилу свои стихи. А вот сюда спешит дух усопшего директора акционерного общества.
Входит директор акционерного общества.
Директор акционерного общества. Мистер Харон, мне нужна лодка, чтоб переправиться на тот берег.
Харон. Что ж, сударь, сыщем для вас местечко. Отчего же не перевезти вас, коли вы не адвокат?! Вот адвокатов велено больше не возить. В преисподней их уже пруд пруди!
Директор акционерного общества. Нет, милейший, я – директор!
Харон. Директор? Это кто же такой?
Директор акционерного общества. Директор акционерного общества, дружок! Мне странно слышать, что вам неизвестна такая должность. Я был убежден, что мы ужо знамениты в здешних местах!
Харон. Простите великодушно, сударь! Пожалуйте в лодку! Располагайтесь!
Директор акционерного общества. Но мне нужна вся лодка: сейчас прибудут два моих фургона, груженных сокровищами.
Харон. Если я повезу такой груз, то лишусь места.
Директор акционерного общества. Пустяки! Я возьму тебя в долю, и, ручаюсь, мы обставим самого черта! Он об меня уже на том свете чуть было зубы не обломал. Тебе небось неведомо, что такое ссуда под залог груза? Так вот: вези – озолочу!
Харон (лодочнику). А ну, забирай этого субъекта! В кандалы его и на галеры! Да поскорей!
Лодочник. Глядите, хозяин, вот из Англии катит к нам целый фургон духов: всем на выборах башку проломили!
Харон. Снаряжай побыстрей вторую лодку! Да смотри, хорошенько проверь у духов карманы, чтоб они чего неположенного не провезли. А то в прошлый раз у одного сапожника я нашел в кармане банковский билет – тоже с выборов ехал!…
Лодочник. Ой, а из Лондона сколько пассажиров валит! Ну тьма-тьмущая, и все, хозяин, ко двору Ахинеи.
Харон. Небось чума у них там, а может, молодых врачей из университетов повыпустили.
Лаклесс. А теперь, милостивые государи, я представлю вам такое собрание, какого вы нигде, кроме нашего театра, не сыщете – обойдите хоть всю Европу! А ну давай – выдавай! Вот полюбуйтесь!
Входят дон Трагедии, сэр Фарсикал Комик, Оратор, синьор Опера, мсье Пантомим и миссис Чтиво.
Поэт. Ба, кого я вижу?! Дон Трагедио, мое вам почтение! Сэр Фарсикал!
Досточтимый Оратор! Как я счастлив вас видеть! Милый синьор Опера! Мсье
Пантомим! Ах, минхер ван Требл! Миссис Чтиво, и вы тут, в загробном
царстве?! Какой печальной случайности я обязан вашим обществом?
Дон Трагедио.
Таилась смерть в трагедии моей: Она скончалась – я вослед за ней.Сэр Фарсикал Комик. А меня сгубила пастораль [61]. Я скончался под рулады свиста. Жисть [62] ты моя, злосчастная!
Оратор. О, магглтонская собака меня сразила клеветой [63]!
Синьор Опера.
Всеобщие вопли, Рулады солиста, От воя и свиста Дрожала земля, Зал шикал и хлопал, Я грянулся об пол, Когда выводил я свои тру-ля-ля.Поэт. А с вами, мсье Пантомим, что стряслось?
Пантомим делает знаки, указывая на шею.
Он сломал шею, бедняжка! А вы, минхер ван Требл, что вас привело сюда? А вас, миссис Чтиво?
Миссис Чтиво.
Девицу пожалейте — Удел ей высший дан; Но, право, легче плети, Чем девственницы сан. Как накануне свадьбы Печально умирать, Мне жизни не терять бы — Невинность потерять…Поэт. Бедная леди!
Харон. Господа хорошие, надвигается шторм – баллов восемь-девять, не меньше. Пожалуйте в лодки!
Все, кроме Лаклесса, уходят.
Лаклесс (публике). Заметьте, друзья, с какой важностью вышагивают эти люди. А сейчас, милостивые государи, появится арапка. Она спляшет вам сарабанду под аккомпанемент кастаньет.
Появляется арапка, танцует, исчезает.
А вот, дамы и господа, возвращается наш поэт, а с ним вместе – книготорговец Карри, состоящий нынче премьер-министром при Ахинее.
Входят книготорговец и поэт.
Поэт. «Это очень странно». [64]
Книготорговец. И тем не менее это правда. Видели вы ее глаза?
Поэт. Скажите лучше – уши! Ведь через них в нее вошла любовь. Внимая пению синьора Опера, она вообразила, что он красавец.
Книготорговец. Она таяла под звуки его голоса, заметили?
Поэт. Мне почудилось, будто предо мной вторая Дидона [65]. Казалось, вся ее душа сосредоточилась во взгляде, а оттуда переместилась в слух.
Книготорговец. Кто бы подумал, что женщина столь великого ума, как
Ахинея, может влюбиться с первого взгляда! Тридцать лет я служил ей верой и правдой на земле, печатая и продавая книги, и не догадывался о том, что она способна на такое сумасбродство.
Поэт. Ах, мистер Карри, она оставалась для вас такой же загадкой, как и для всех прочих мужчин.
Книготорговец. Мне ли было не знать ее? Я ведь каждый день воскурял ей фимиам на Варвик-Лейне и на Патерностер-Роу [66].
Поэт. Неужели она нынче вечером сочетается браком с синьором Опера?
Книготорговец. Да, сегодня. Пожалуй, это будет самое невероятное событие в нашем загробном царстве со времен похищения Прозерпины [67]. Но довольно об этом! Что нового на земле?
Поэт. Да все по-прежнему, как и при вас. Сочинители голодают, издатели жиреют. На Граб-стрит пиратов не меньше, чем в Алжире. В столице нашей театров побольше, чем в Париже, а остроумия – под стать Амстердаму. Мы повыбрали из Италии всех певцов, из Франции всех танцоров.
Книготорговец. А из ада всех чернокнижников [68].
Поэт. Лорд-мэр сократил срок проведения Варфоломеевской ярмарки в Смитфилде, и теперь они решили устраивать ее круглый год без перерыва в другом конце Лондона [69].
Книготорговец. Что ж, все идет как по маслу. Но, кажется, мне пора. Если вы не против, я укажу вам дорогу, сударь.
Поэт. Сударь, я следую за вами!
Оба уходят.
Входит Панч.
Панч. Эй, скрипач!…
Лаклесс. В чем дело, Панч?
Панч. Знаешь, что затеяла моя жена, Джоан?
Лаклесс. Понятия не имею!
Панч. Уговорила трех знатных дам сесть с ней играть в карты, чтоб их черт подрал!
Лаклесс. Да ну? Ха-ха-ха!
Панч. Я решил уйти от нее и открыть свое дело.
Лаклесс. Дело? Но у тебя же нет капитала.
Панч. А я займу у кого-нибудь, а потом его облапошу – вот у меня и появятся денежки!
Лаклесс. Ну, это устаревший способ, милый Панч!
Панч. Ах так! Что же, я подамся в адвокаты. Тут не требуется иного капитала, кроме наглости.
Лаклесс. Однако необходимо изучать законы. Иначе ты помрешь с голоду.
Панч. А я пойду в судьи. Тогда у меня все законы будут в кармане и каждое мое слово будет закон!
Лаклесс. Постыдись, мошенник!
Панч. Ой, я придумал!…
Лаклесс. Что еще?
Панч. Нашел все-таки!… Редкостную профессию!… Ну, Панч, тут ты прославишься!
Лаклесс. Что еще пришло в голову этому дураку?
Панч. Я пойду в парламент!
Лаклесс. Ха-ха-ха! Эко выдумал – у тебя же ни знаний, ни имущества.
Панч. Подумаешь! Панча всякий знает – мне в Англии в любой корпорации пособят, а знания тоже можно занять.
Лаклесс. Нет, дружок, так не пойдет. Подыщи что-нибудь другое, для чего ты больше пригоден.
Панч. Тогда я пойду в великие люди: тут уж не надобно никаких талантов!
Лаклесс. Отвяжись, наглец, ты мне надоел! А теперь, милостивые государи, появляются Некто и Никто. Они споют для вас и спляшут.
Входят Некто и Никто.
Некто.
Из всех столичных дураков, Мошенников и простаков Я самый видный тип.Никто.
Таких «Никто» в любых краях, В любых кругах, в любых слоях Вы отыскать могли б. «Никем» зовут повсюду тех, Кому работа – тяжкий грех, Кто спит, и жрет, И пьет, и ржет, И у кого одна лишь цель — Ходить из кабака в бордель И вновь в кабак – и только так!Лаклесс. На этом, милостивые государи, заканчивается первая интермедия. А теперь, любезная публика, вам покажут великолепное зрелище, равного которому еще не являла сцена. Итак, перед вами двор царицы Ахинеи! Давайте нежную музыку – пошел занавес!
Под нежную мелодию раздвигается занавес, и мы видим богиню Ахинею, восседающую на троне, Оратора в бочке [70], дона Трагедио и других персонажей кукольного представления.
Ахинея.
Пусть те, кто дивный дар мой чтят, День этот в праздник превратят.Лаклесс. Обратите внимание, милостивые государи, как она любит речитатив.
Ахинея. Мсье Пантомим, мы рады вам!
Пантомим выделывает антраша.
Бедняжка, он так застенчив! Я разрешаю вам говорить! При мне позволительны любые речи, кроме тех, которые остроумны!
Лаклесс. Разве вы не знаете, государыня наша Ахинея, что мсье Пантомим немой? И позвольте заметить; он вам будет весьма полезен. Он единственный из ваших почитателей, кто наводит на людей сон, не произнося ни звука. А вот дон Трагедио, уж этот поднимет шум!
Дон Трагедио.
Трагедио – имя мое таково, Слава сопровождает его, В Друри-Лейне и в Линкольне-Инне Громоподобно звучит это имя. Молнии в гербе моем расцвели; Мне ни Шекспир, ни Джонсон, ни Ли [71] Не подарили ни мысли, ни слова. Славьте новатора снова и снова Те, кто мои сочиненья прочли!Ахинея. Мы вдвойне вам рады, добро пожаловать!
Дон Трагедио.
Любезны вы, но, впрочем, в самый раз, Две драмы – две! – я написал для вас; И если бы свистать не начал зал, Я б сорок, целых сорок написал!Лаклесс (зрителям). Слышали? Это новый шедевр дона Трагедио. Он не только перенимает у других исковерканные слова, но и придумывает свои собственные.
Сэр Фарсикал Комик. Нет, черт возьми, коли на то пошло, я тоже придумываю новые слова и порчу старые. Я заставляю иностранцев говорить на ломаном английском, а англичан – на плохой латыни. В моих пьесах царит такое смешение языков, какого не было при строительстве Вавилонской башни.
Лаклесс. Это тем удивительнее, что автор не знает ни одного языка.
Сэр Фарсикал Комик. То есть, как же – ни одного? Жисть ты моя, злосчастная!
Ахинея. О досточтимый Оратор, я много о вас слышала!
Оратор. Могли бы слышать и меня самого. Меня за сто миль слыхать!
Лаклесс. Слышать-то она вас могла, а вот если еще поняла смысл ваших объявлений, то, право, она догадливее самого Аполлона.
Оратор. Про что вы, сударь? При чем тут догадливость? Мои слушатели хотят, чтобы их развлекали. И они свое получают. А разве бы это было так, когда бы от них еще требовалась догадливость: она среди них в диковинку!
Ахинея. Вы все заслужили мою признательность! (Синьору Опера.) Но вам я отдаю все свое богатство!
Синьор Опера. Вашему величеству известно, какой награды я жду!
Хвалы ожидает философ-простак И льнет к добродетели или уму; Сгорает солдат в полыханье атак, И слава посмертно приходит к нему. Политик в волнении: Как выбиться в гении? Красотки весь век перед зеркалом мрут; У всех у них мания — Все жаждут признания, А их пожалеть бы за этакий труд. Ведь мудрого к действию манит одно — Лишь то, что богатство ему принесет, В богатстве все лучшее заключено, Для золота нет недоступных высот. Богатством обещаны И вина, и женщины, Ведь все золотым открывают ключом; И – слава богатому! Льстят и кадят ему, Считают великим, зовя богачом.Ахинея (в экстазе повторяет). Считают великим, зовя богачом… Браво, брависсимо! Я жажду стать вашей супругой!
Лаклесс (публике). Как видите, милостивые государи, музыка сразила Ахинею, и она воспылала любовью к духу синьора Опера.
Миссис Чтиво (Ахинее). Если мои истории тешили когда-либо слух нашей богини и я читала признание в ее взоре, – о пусть она не лишает меня единственной моей отрады!
Ахинея. Чего ты хочешь, дочь моя?
Миссис Чтиво. Увы, он мой супруг!
Книготорговец. Но он был твоим мужем на том свете. Теперь смерть освободила его от этих уз, и он волен взять себе другую жену. Мне еще не приходилось слышать, чтобы хоть один муж пожелал сохранить здесь свою прежнюю супругу.
Миссис Чтиво.
Я девицам норовистым Рада мудрость преподать: Вам, отбившим первый приступ, Век второго не видать. Ах, судьбы коловращенье! Ах, волнение в крови! Чем мечты невоплощенье, Лучше гибель от любви!Книготорговец. Опять вы за свое! Так вы что, умерли от любви к собственному мужу?
Миссис Чтиво. Он знает, что ему надлежало бы называться этим именем. Он поклялся стать моим мужем. Он знает, что я умерла из-за любви – я ведь умерла родами.
Оратор. А вы еще всю дорогу убеждали меня, что вы девица!
Синьор Опера. Человек, пока живой, Твердо знает: Избавляет Смерть от суеты земной, Разводя с чумой-женой. Но когда нас ввергнут в ад, Жен – о боже! — Ввергнут тоже. Черти – шутка для ребят, Жены пагубней стократ.Ахинея. Прочь от меня, сквернавец! Прочь!
Тебя в объятья не приму! Ступай! Увы, не быть тому!Синьор Опера. Коли мне не удалось заполучить богиню, докажу по крайней мере, что я человек чести. (К миссис Чтиво.) Я всегда любил тебя, мой ангел. Но пойми: тщеславие – страшный искуситель! Итак, пусть мой дух платит долги моего тела.
Миссис Чтиво. Теперь мое счастье безмерно!
Синьор Опера. О, моя милая утрата!
Миссис Чтиво. О, мой милый найденыш!
Синьор Опера.
Примешь ли меня ты, Ангел мой бесценный? Можешь ли поверить, Пренебречь изменой? За грехи земные Я воздам сторицей, Без любовной ласки Часу не продлится. На груди лилейной Задохнусь от страсти, Обмирая в неге, Мы узнаем счастье.Оба.
Нет конца блаженству! С кем такое было? Смерть других разводит — Нас соединила!Синьор Опера.
Если б я шотландцем был И подружку обнимал бы, Пусть бы ветер дул и выл, Опасений я не знал бы!Миссис Чтиво.
Если б в Эрине [72] жила б Я с тобою, друг мой милый, Повкусней ирландских баб Я б картошки наварила.Синьор Опера.
Картошку чистили бы днем…Миссис Чтиво.
А ночью б нежились вдвоем.Синьор Опера.
Ирландка и шотландец враз Сказали б:Оба.
Нет счастливей нас!Оратор. Поскольку моя богиня дала отставку своему возлюбленному, быть может, она подарит улыбкой скромнейшего, по отнюдь не ленивейшего из своих слуг?
Лаклесс. Я бы вам советовал, досточтимый Оратор, блеснуть перед ней своим красноречием.
Оратор. Тогда я расскажу вам притчу про смычок и скрипку. Об этом меня просил в письме один из моих постоянных слушателей. Так вот. Скрипка подобна государственному деятелю. Почему? Потому что внутри пустая. А смычок, он – взяточник: не смажешь – не поедет.
Лаклесс (публике). Обратите внимание, господа, как он работает руками: левой изображает скрипку, а правой орудует, как смычком.
Оратор. Скрипка подобна носу развратника: на нее порой нападает гнусавость. А смычок – как есть площадной фигляр: знай старается перед толпой. Скрипка похожа на язык биржевого маклера, только она дока по части нот, а он – по части банкнот. А вот смычок в родстве с его париком: в нем много конского волоса.
Лаклесс. А ваше красноречие вполне под стать вашей особе: в нем тоже порядком глупости.
Ахинея. Нет, без музыки вам не прельстить мой слух!
Оратор. Извольте только приказать.
Лаклесс (публике). Обратите внимание, милостивые государи, как поет наш Оратор в своей бочке. В ней не спрятано никаких инструментов – это все он сам, своим голосом!
Оратор. Итак, песня века! «Бим-бом-тили-бом», на мотив «Молл Патли».
Мы все по сути птицы, сэр, Хоть крыльев не имеем: Солдат бы мог сравниться, сэр, С большим бумажным змеем; Напомнит врач собою, сэр, Ту, что зовем совою, сэр, Что ухает зловеще: Ух-ух-охо! Ух-ух-охо! Ух-ух-охо-хо-хо-хо-хо! Кончины вестник вещий. Процентщик – словно страус, сэр, Глотающий немало, Деньгу нажить стараясь, сэр, Клюет он что попало. Юрист и клерк – вороны, сэр, Чей корм любимый – кроны, сэр, Кто каркает так яро: «Кареты – кар! Караты – кар! В карманы – кар-кар-кар-кар-кар!» — При виде гонорара. Как райских птиц – весталок, сэр, Немного их в народе, А шлюх кругом – как галок, сэр, На каждом повороте. Тут и мужчины – право, сэр, — Что выступают браво, сэр, И, перьями блистая, За рядом ряд Они парят, Самцы и самки – все подряд — Летят, за стаей стая.Ахинея. Нет, и это меня не трогает.
Дон Трагедио.
Ужель Ахинеей и впрямь я забыт? Синьор предпочтен мне – позор и стыд! К тому ль заставлял один мой стих Смеяться одних и рыдать других? К тому ли так мягко звучит мой бас, Чтоб, вас пробудив, убаюкать вас?Сэр Фарсикал Комик. Но почему никто не вспомнит про мои шутки, про мои каламбуры и загадки, жисть ты моя, злосчастная!
Оратор. Еще одна песня века, на мотив «Люли-люли-люлики, а у нас все жулики!».
Ученый ищет камень тот, Что золото творит, А золото без всех забот Людей преобразит: Уже любой – подлец и плут, Они всегда друг другу врут, Всегда друг другу врут. Обманет щеголя купец В расчете на барыш, А щеголь, вхожий во дворец, Купчине платит шиш. Любой из них – подлец и плут, Они всегда друг другу врут, Всегда друг другу врут. Подпишет смертный приговор Судья своей рукой, Ведь непорядок, если вор — Не сам он, а другой. Высокий суд – на плуте плут, Они всегда друг другу врут, Всегда друг другу врут. Как схожи, право, меж собой И лекарь и бандит: Один клистирною трубой, Другой ножом вредит; Любой из них – подлец и плут, За деньги оба вас убьют, За деньги вас убьют. С женой раскланялся супруг И смылся со двора, А у жены пирует друг До самого утра; Любой из них – подлец и плут, Они всегда друг другу врут, Всегда друг другу врут. Дельца прогнило естество, Чего уж говорить, Но есть помощник у него, Чтоб жульничество скрыть; Любой из них – подлец и плут, Они друг друга оберут, Друг друга оберут. Слуга колдует и мудрит С хозяйскою казной, Слугу хозяин обдурит, А лорд – весь шар земной; Любой из них – подлец и плут, Они всегда друг другу врут, Всегда друг другу врут. Знаком святошам общий грех Безбожного вранья, Но бог свидетель, что их всех Обманываю я; Увы, и я – изрядный плут, Я врать горазд и там и тут, Я вру и там и тут.Входит Харон.
Харон. Матушка-царица, на том берегу объявилась какая-то странная личность. Говорит, рекомендации у него от разных влиятельных лиц. Только я его не повезу, дудки! А зовут его, говорит… Хурла-бурла… нет! Херло-трамбо, – кажись, что так! Похоже, он из Аполлоновой челяди. Должно быть, и вправду настоящий поэт, потому как совсем безумный.
Ахинея. Перевези его на наш берег.
Харон. А еще – позабыл тебе сказать, матушка-царица, – новость я слышал: будто тебя повсеместно признали богиней Ума.
Книготорговец. Это старо как мир, мистер Харон. Харон. Ну так я сейчас доставлю сюда эту Херло-бумбу! (Уходит.)
Оратор (про себя). Надо обольстить богиню до его прибытия, иначе мне не видать ее, как своих ушей! (Громко.) Последняя новинка!
Все те, кто знал меня давно, Вам честью поклянутся, Что, как птенцом яйцо полно, Так полон я занудства. Судья и клерк вам подтвердят, Как должно, с видом важным, Что был я их нудней стократ Оратором присяжным. Юрист под белым париком И господа служитель, Политик с длинным языком, С Граб-стрита сочинитель, Памфлеты пишущий Зоил — Я был непонят каждым В те времена, когда я был Оратором присяжным. Придворный, врущий без конца, Но чтимый в высшем свете, Кокетка, для хлыща-глупца Раскинувшая сети, Болтун из секты и дрянной Поэт с пером продажным — Кто наравне из них со мной — Оратором присяжным?!Входит Панч.
Панч (Лаклессу). Эй, послушай!
Лаклесс. В чем дело, Панч?
Панч. Это кто такой?
Лаклесс. Это оратор, дружище Панч.
Панч. Оратор? Это что еще за птица?
Лаклесс. Оратор – ну, это… как тебе сказать… человек, с которым никто не решается спорить.
Панч. Да ну? А вот мне он нипочем! Волоки сюда вторую бочку! Сейчас мы откроем диспут, я не я! (Оратору.) Я есьм магглтонец.
Оратор. А я нет.
Панч. Тогда мы с тобой разных убеждений.
Оратор. Я знаю – ты и все твое племя готовы сжить меня со свету! Но я не перестану опровергать твое учение, как делал это доныне. Пока я способен дышать, вы будете слышать мой голос. И надеюсь, у меня хватит дыхания, чтобы сдуть вас с лица земли!
Панч. Вот шуму-то будет!…
Оратор. Знайте, сэр!…
Панч. Нет, вы лучше послушайте меня, сэр!
Ахинея. Слушайте, слушайте!…
Панч.
Уловками вам не спасти головы, Оратор, оратор, засыпались вы; С Панчем не сладите так неумело, Спорьте всерьез – или кончено дело! Хэй, хо! Уловками вам не спасти головы, Оратор, оратор, засыпались вы.Оратор.
Чем спорить – давайте-ка лучше попляшем, Положим конец препирательствам нашим. Ти, то!Танцуют.
Ахинея. Все напрасно. Я останусь девственницей! (Синьору Опера.) А вы, достославный синьор, примите сей венок и носите его во славу Ахинеи!
Лаклесс. Итак, милостивые государи, синьор Опера избран архипоэтом богини Ахинеи.
Дон Трагедио.
Что ж, Ахинея выбрала: итак, Поющий будет награжден червяк.(Выхватывает меч.)
Ахинея. О да.
Дон Трагедио.
Отлично! Пусть решит турнир суровый — Кому из нас к лицу венок лавровый!Миссис Чтиво.
О, смерть его приблизить не спеши, Ведь пенье снимет боль твоей души; Но коль тебя не тронет нежный глас, Сама «аминь» произнесу тотчас.Дон Трагедио.
Что ж, я готов послушать пенье, но Отходной станет для него оно.Синьор Опера.
О ты, дикарь, злодей тупой, Как лебедь, я спою, конец встречая свой, Да, смерть свою Я воспою С поникшей головой. Ужасней ты пиратов всех, Кого морских сирен прельщает звонкий смех, Влечет, зовет В глубины вод Головорезов тех. С большой дороги ты бандит; Но все же предо мной никто не устоит: Орфей-герой Своей игрой И дьявола смирит.Дон Трагедио. Я не могу сделать этого. (Вкладывает меч в ножны.)
К костям, мне кажется, прилипла плоть моя; Жива ли плоть или из камня я?Мсье Пантомим мечется по сцене и указывает себе на голову.
Ахинея. Чего хочет этот молчальник?
Книготорговец. Он указывает себе на голову – тоже, видно, претендует на венок.
Ахинея. Милый юноша!
Миссис Чтиво. О, мой любимый, как мне выразить смятение моей души?!
Синьор Опера. Я уверен, что чувствую его, если только любовь способна даровать нам взаимопонимание. Я тоже исполнен страха.
Миссис Чтиво. Поцелуй же меня!
Впустую ждут король и герой, Безответно меня любя, Зазря дары воздвигнут горой — Я создана для тебя. Хотела бы век Среди ласк и нег На груди твоей пребывать я!Синьор Опера.
О, как страстно буду тебя целовать, Когда к нам на ложе сойдет благодать И падем друг другу в объятья!Ахинея. «И падем друг другу в объятья!» Но ах, что за шум я слышу?!
Лаклесс. А теперь, милостивые государи, перед вами появится вестник.
Входит вестник.
Вестник.
Постой, богиня, не спеши вручать свой приз, Всесильный дух торопится к нам вниз. Он за тебя сражался много лет И за тобой в сужденьях шел вослед, Лавровый сыну своему вручит венок С тем, чтобы здесь другим он увенчаться мог [73].Ахинея.
Решенье я не изменю – оно закон; Но наш театр пускай возглавит он.Лаклесс. Вслед за ним появляется граф Образин из Оперного театра в Хеймаркете [74].
Входит граф Образин. Вестник уходит.
Ахинея.
Сюда, увы, о всемогущий граф, Явились вы, изрядно опоздав.Граф Образин.
Я бескорыстен, ибо не таков, Чтобы возглавить бардов-дураков. Мне звезды предсказали жребий мой: Стать в Англии любых утех главой. И вам помочь я в маскарадах рад С условием: синьор – лауреат.Дон Трагедио.
Где ваша речь? Готова?Граф Образин.
Что там речь! Коли из дури можно толк извлечь, Дать титул Ахинее и ему — Вот роль, какую я себе возьму.Ахинея.
Клянусь Аидом – принят договор: Увенчан будет лаврами синьор.Миссис Чтиво.
Долой других ловцов наград! Синьор, ты наш лауреат. Светлейшей Ахинеи трон Тобою будет защищен. Ты ей отныне будешь мил, Твой нежный глас ее пленил; Шекспир и вы, Конгрив, увы, Ваш бой с глупцами зряшным был. Твоя лишь сладостная власть Заставит всех смиренно пасть; Смотри на них – они пьяны, Видений радужных полны: Пока поешь ты, муж жене Готов довериться вполне. А финансист, Авантюрист, От страха не дрожит, как лист.Входит Харон.
Лаклесс. Что такое, Харон? Ведь твой выход позже.
Харон. Да будет вам, сударь!… Беда! Мы пропали! Там за дверями сэр Джон Хватайих, а с ним констебль.
Входят сэр Джон и констебль.
Констебль. Это вы постановщик кукольного представления?
Лаклесс. Да, сударь, я.
Констебль. Тогда, сударь, прошу следовать за нами. У меня приказ о вашем аресте.
Лаклесс. Но за что?
Сэр Джон. За нападки на Скудоумие, черт возьми!
Констебль. Влиятельное лицо не желают, чтоб про них играли пасквили на театре.
Лаклесс. Но в чем суть ваших обвинений, господа?
Сэр Джон. А в том, что вы нападаете на Скудоумие, тогда как весь город его почитает.
Лаклесс. Вот чертовщина! Слушайте, пусть этот малый обождет немного: закончится танец, и я к вашим услугам. Мистер констебль, прошу вас, потерпите, пока они будут танцевать, а уж там я ваш.
Сэр Джон. Нет, черт возьми, вы это бросьте! Вам не удастся подкупить должностное лицо! Не будет никакого танца!
Миссис Чтиво. По какому праву этот субъект прерывает наше представление?!
Ты что-то свиреп, А вышло тебе б У «Розы» со мной повстречаться [75], Тебя бы, свинью, На корм воронью Пристроили в петлю б качаться! Пусть конский навоз Забьет тебе нос И грязь, что разлита в округе, Заполнит твой рот И глотку зальет Тебе, проходимцу-пьянчуге!Лаклесс. Успокойтесь, сударыня, прошу вас.
Сэр Джон (про себя). А она прехорошенькая! Если я возьму ее в служанки, это будет всего лишь актом милосердия.
Констебль. Ничего не скажешь – хорошенькая! Если этак обходятся с должностными лицами, то пусть сам черт нанимается в констебли! Да знаете ли вы, сударыня, кто мы такие?
Миссис Чтиво. Вы мошенник, сударь!
Констебль. К вашему сведению, сударыня, днем я справляю должность констебля, а ночью – мирового судьи.
Миссис Чтиво. Днем вы ястреб, сударь, а ночью – сова!
Констебль.
Такую брань стерпеть не в силах я! Констебль ведь тут и мировой судья. Я думаю, что вы смирили б гнев, Недельку в Брайдуэлле [76] посидев; Коноплю бы пощипали, А уж ежели бы Хоть разок под плеть попали — Стали б вежливы. Вы струсили? Ну что ж, могу помочь: Гинею в лапу – и дуйте прочь!Миссис Чтиво. Ах, сэр Джон, вы, очевидно, здесь за старшего. Так вот: если уж вы запрещаете наш спектакль, разрешите хоть станцевать!
С Джонни нашим Славно спляшем, Будут пляски до утра; Брось притворство И упорство, Ноги поразмять пора. Руки гладки, Звуки сладки, А такие ль танцы ждут — Те мгновенья, Что без пенья И без музыки сойдут!Сэр Джон. Я побежден. Мой дух покорился плоти, и я сменил гнев на милость. Я исполнен волнения – милосердие движет мной или что другое, пока не знаю. Я не в силах устоять перед вашими просьбами, моя красотка, и разрешаю танец. Скажу больше: побуждаемый каким-то внутренним порывом, я желаю сам танцевать с вами и еще приглашаю в партнеры этого почтенного джентльмена.
Лаклесс. Так начинайте!
Входят Уитмор, миссис Манивуд, Xэрриет и бантамец.
Уитмор. Да здравствует его величество король Бантама!
Миссис Манивуд. Храни его господь!
Бантамец. Ваш милостивый родитель шлет вам поклон.
Лаклесс. Что все это значит, черт побери?!
Бантамец. Очевидно, он понятия не имеет, кто его родитель.
Уитмор. У нас в стране это повсеместное явление, сударь.
Лаклесс. Объясните, в чем дело!
Бантамец. Он очень переменился лицом.
Лаклесс. Слушайте, кончайте, не то вы у меня тоже так переменитесь, что вас и свои не узнают.
Бантамец. Дайте же мне объясниться. Я состоял при вас наставником во дни вашего детства и был отправлен вашим родителем, его величеством Франциском Четвертым Бантамским, путешествовать с вами по белу свету. Мы прибыли в Лондон, и вот однажды наша судовая команда среди прочих забав обстреляла мост, и наше судно перевернулось. Из всех, кто был на нем, только ваше высочество и я выплыли живые к Биллинсгету. И хотя жизнь моя была спасена, я лишился сознания, а также вас, как мне тогда казалось – навеки. Когда я очнулся, я тщетно искал своего королевского воспитанника, а потом сел на корабль и поплыл в Бантам, но по дороге был заброшен бурей в чужие края, долго странствовал и вернулся на родину лишь спустя много лет. Вам не трудно себе представить, какой прием меня ожидал. А недавно, по счастливейшей случайности, прибыл к нам один купец, который преподнес нашему повелителю вот этот драгоценный камень.
Лаклесс. Что я вижу?! Тот самый, что я носил на руке и всеми силами старался сохранить у себя, пока нужда не вынудила меня заложить его.
Бантамец. Купца допросили с пристрастием; и он поведал, что получил его от процентщицы. Тут меня без промедления отрядили в Англию, а купца заключили в тюрьму до моего возвращения, чтобы потом либо казнить, либо назначить губернатором острова.
Лаклесс. Ну, тогда послушайте! Я какое-то время, как и вы, тоже был без сознания. Полумертвого меня подобрал лодочник и притащил к своей жене, торговавшей устрицами, которая меня и выходила. Воды Темзы заставили меня все позабыть, словно то были воды Леты [77]. Но сейчас точно вспышка пламени озарила мое сознание, и я начинаю вспоминать прошлое. Твое имя Гонзальво? [78]
Бантамец. Так точно.
Лаклесс (обнимая его). О мой Гонзальво!…
Бантамец. О милый принц!…
Лаклесс. Но скажи, как тебе удалось разыскать меня?
Бантамец. Я хотел было дать объявление в «Вечернюю газету» с обещанием награды, но сперва пошел к процентщице, про которую говорил купец; и когда я спрашивал у нее про вас, в лавку вошел слуга, принесший в заклад вашу шляпу. (Ах, как печалит меня мысль о том, что королевский отпрыск вынужден был заложить свой головной убор!) Женщина сказала мне, что как раз этот малый и принес к ним драгоценный камень, а уже от слуги я узнал ваш адрес,
Лаклесс. Вот чудеса!
Снаружи доносится звук почтового рожка.
Входит вестник.
Вестник. Из Бантама прибыла депеша с сообщением о смерти тамошнего короля.
Бантамец (Лаклессу). Сударь, теперь вы становитесь королем. Да здравствует Генрих Первый, король Бантамский!
Все. Да здравствует Генрих Первый, король Бантамский!
Лаклесс. Вот теперь, Уитмор, я сумею вознаградить тебя за твое великодушие.
Уитмор. Поверь, судьба уже вознаградила меня сторицей, даровав счастье моему другу.
Лаклесс. Спасибо тебе, дружище! Но я в неоплатном долгу перед Фортуной за то, что она дала мне возвысить владычицу моей души и возвести ее на бантамский престол. Теперь вы можете снять маску, сударыня. А вы, друзья, прокричите еще раз: да здравствует Генри и Харриет, король и королева Бантама!
Все. Ура!
Xэрриет.
Пускай другим желанен трон, Пусть домогаются корон; О, дай найти в тебе одном Корону, трон, монарший дом! Я во дворце ли иль в лесу Твою любовь, как дар, несу.Лаклесс.
За жизнь без милой и в раю Я проклял бы судьбу свою. Прекрасней было бы, ей-ей, Делить мне на груди твоей. Ты, не боясь беды и зла, В моих объятьях бы спала.Xэрриет.
Сам Александр [79], когда б воскрес, Во мне б не вызвал интерес. Лаклесс. Елена – чудо, но по мне, Ее прекрасней ты вдвойне. Тебе одной – мои мечты.Xэрриет.
Во мне царишь один лишь ты!Констебль. Надеюсь, ваше величество изволит простить меня, неразумного. Не знал я, кто вы есть, право слово!
Лаклесс. Я не только прощу вас – я назначу вас главным констеблем королевства Бантам. А вас, сэр Джон, – главным мировым судьей. Вас, сударь, – моим оратором, вас – моим поэтом-лауреатом, а вас – книгоиздателем. Дон Трагедио, сэр Фарсикал Комик, синьор Опера и граф Образин будут развлекать нашу столицу своими представлениями. Вы, миссис Чтиво, будете сочинять нам всякие истории. А чтобы доказать, сколь велико мое великодушие, я назначаю вас, мсье Марплей, руководить моими театрами. Все вы, друзья, как нельзя больше подходите для бантамского королевства.
Миссис Манивуд. Я всегда говорила, что он не такой, как другие!
Лаклесс. Эта дама – матушка моей королевы.
Миссис Манивуд. За неимением лучшей, судари вы мои!
За поворот, судьба моя, Тебя благодарю: Вчера жилье сдавала я — Сегодня я царю! Панч. Твердят, что Пульчинеллой быть — Занятие пустое, И все ж могу вам сообщить, Что парень не простой я!Если его величество, повелитель Бантама, соизволит выслушать меня, я сделаю одно сообщение, каковое его порадует. Вы берете в жены Генриетту, дочь повелителя Старого Брентфорда.
Все. Как?!
Панч. Когда король Нового Брентфорда свергнул короля Старого Брентфорда, супруга оного бежала из страны [80] со своей дочерью, полуторагодовалой малюткой, и с тех пор о них не было никаких известий. Но я отлично помню физиономию моей матушки и сейчас прошу ее даровать мне свое благословение.
Миссис Манивуд. О, мой сыночек!…
Xэрриет. Мой братец!…
Панч. Моя сестрица!…
Миссис Манивуд. С грустью вспоминаю я в нынешнем своем жалком положении, кем я была. Но, увы, все здесь рассказанное – чистая правда! Тяжелая нужда заставила меня сдавать комнаты, но когда-то я была повелительницей Брентфорда, а вот он – королевский сын, хоть теперь и играет в театре.
Входит Джоан.
Джоан. Так я королевская дочка – ведь он мой благоверный.
Миссис Манивуд. Дочка!
Хэрриет, Лаклесс (вместе). Сестрица!
Панч. Жена!
Лаклесс. Бейте в литавры! Трубите трубы! Я верну тебе трон, Панч, чего бы мне это ни стоило. Я отправлю депешу в Бантам, чтоб мое войско снаряжалось в поход.
Панч. Благодарю тебя, братец. А сейчас, коли вы не против, давайте весело попляшем, чтоб отпраздновать нашу счастливую встречу!
Все танцуют.
Лаклесс.
Мой путь узнав, пусть не грустит пиит, Трудясь за грош, ишача на Граб-стрит, В конце, быть может, ждет его финал Как у меня – а я монархом стал!ЭПИЛОГ
Четыре поэта сидят за столом.
Первый поэт.
Мы собрались, чтобы в кратчайший срок Придумать для спектакля эпилог.Второй поэт.
Партер нам надо помянуть сперва.Третий поэт.
Потом найти для критиков слова; Пусть хвалят. А провал нам посулят, Тогда им лучше…Первый поэт.
Провалиться в ад!Второй поэт.
Итак, допустим, все мы вчетвером Спектакль и пьесу дружно воспоем.Третий поэт.
Неплохо было б.Первый поэт.
Дальше – новый круг: Ругаем франтов, хвалим их подруг.Четвертый поэт.
Но как ругать их?Первый поэт.
Проще нет, ей-ей, Чем взять пассаж про этих вот парней В любом из эпилогов наших дней.Третий поэт.
И обвиненьем в краже пренебречь?Первый поэт.
Ах, сэр, так мало с умным словом встреч; То, что способно у других блистать, В моих устах не может хуже стать.Третий поэт.
Согласен, сэр.Первый поэт.
Весь зал досталось нам Делить на франтов, критиков и дам. Ни в ложах, ни в партере нет таких, Кто не являлся б кем-то из троих.Третий поэт.
Но угодить столь разным вкусам тут, Наверное, неблагодарный труд?Первый поэт.
Есть пункт, который всем ласкает слух.Второй поэт.
Какой же?Первый поэт.
Непристойность. Как у шлюх, Наряд – приманка, так и эпилог…Третий поэт (возмущенно).
Молчите, сэр! Иначе, видит бог, Уйду тотчас. Не допущу, собрат, Порочащих прекрасный пол тирад. Да я и на Парнас бы не пошел, Когда б ругать пришлось мне слабый пол!Первый поэт.
Вы слишком деликатны – словно щит, Их скромность веер прочно защитит.Четвертый поэт.
Ну, что ж, начнем.Третий поэт.
Но мы забыли суть: Нам надо остроумием блеснуть.Первый поэт.
Старо, старо! В цене с недавних пор На нашей сцене всякий скучный вздор.Входит автор.
Автор.
Эй, господа! Собравшийся народ Ждет завершенья – эпилога ждет.Поэты (вместе).
Он не готов.Автор.
Ах, вот как! Он тогда Исполнен кошкой будет без труда. (Зовет.) Кис-кис!Входит кошка.
Первый поэт.
Позор! Поэт бесчестен тот, Что не уйдет, когда приходит кот.Поэты уходят.
Кошка.
Мяв-мяв!Автор.
Бедняжка, не топорщь усы, Капризны моды шаткие весы: Там будут кошки, где царили псы.Входит актриса.
Актриса.
Брысь! Мистер Лаклесс, вас я не пойму; Вам эта кошка мерзкая к чему?Кошка убегает.
Автор.
Какой кошмар! Что делать мне теперь? Прогнала кошку эта баба-зверь! Погублен я, и эпилога нет.Актриса.
С ума сошли вы! Что это за бред?Автор.
С ума сошел? Скажу, откинув спесь: Я так безумен, как и Лондон весь.Актриса.
Чтоб кошка эпилог произнесла!…Автор.
Не говорить – играть она могла!Актриса.
Ах, пантомима!Автор.
Почему бы нет? Вы ж видели Персеев, Андромед [81]; И там, и здесь безгласною игрой Бывает прерван драмы плавный строй; Ведь вежливый свой сдерживает крик — Сверхвежлив тот, кто просто безъязык.Актриса.
А это кто?Входит кошка в обличье женщины.
Автор.
Не знаю, кто она.Кошка.
Я – женщина, хоть кошкой рождена. Поворачивается лицом к зрителям. Мой вид – такое ж чудо и секрет, Как появленье кроликов на свет [82]; Что если кошки будут нас держать, Как кроликов, – кормить и ублажать, И так же просто есть и смаковать, Как нам сейчас друг друга целовать? Кричит сэр Плюм: «От этаких затей Кошачьих нам не избежать когтей!» Не беспокойтесь, право, – коготки Подстрижены и очень коротки. Но что за шум? Кричат, вопят мужья: «Хватает дома этого зверья!» Да, превращенье ясно всем мужьям — Ведь много сходства с кошками у дам. Любовник так молил, гласит рассказ, Что кошка стала девой как-то раз. Кто из мужей увидит чудо в том, Что будет у него жена с хвостом, Сумевшая на место леди сесть. Ведь леди-то – все кошечки, как есть. Медовый месяц заверша, супруг Совсем не удивится, если вдруг Взамен давно привычного «Bon jour» [83] Услышит утром нежное «мур-мур». Кто будет плакать, что ему нужна Не эта вот, а прежняя жена? Быть может, боги вдруг сообразят И всех мужей в котов преобразят; И сходства избежит тогда с женой Лишь парою рогов супруг иной. И Хенли наш докажет без труда, Что род людской кошачьим был всегда.Эпилог к возобновленному «Авторскому фарсу», прочитанный миссис Клайв [84]
Бывает так, что дом радушный – тот, Где вы встречали ласку и почет, Где в чаше грусть топили, а кругом Царили смех и радость, – этот дом Наследником никчемным разорен, И обнищал и обезлюдел он; Со вздохом на него глядит сосед, Припомнив то, чего уж нынче нет. Так выглядит театр несчастный наш; Здесь радостный царил ажиотаж, И весь бомонд, толпой сходясь сюда, Доволен был и весел был всегда. Здесь Олдфилд [85] очаровывала зал, Бут [86] был всесилен и Уилкс [87] блистал; Здесь трели выводил певец-кастрат, И, тужась, трюки делал акробат, А ложи заполняющая знать И не пыталась свой восторг сдержать. Увы, как изменилось все у нас! В театре плакать хочется сейчас; И в ложах пусто – знати нет как нет, Лишь завсегдатай – франт или поэт. Где времена, когда к нам, гомоня, Толпа ломилась с середины дня? Теперь – удача, если хоть один Почтенный обыватель, мещанин, Любитель невзыскательных острот, Часам к семи случайно забредет, Наш автор сострадательный не прочь Тем, кто в беде, пером своим помочь: Мы вам предложим то, что прежде зал Горячих удостаивал похвал; Но то, к чему вы были так добры, Перекроил наш автор с той поры. Хвалы предвзятой здесь от вас не ждут — Пусть будет только беспристрастным суд! Освищете – смолчим; но ведь не грех Сатире честной верить в свой успех; К тому ж возможно ль, чтобы нас могли Топить, когда и так мы на мели?!Конец
КОММЕНТАРИИ
Первая постановка была осуществлена на сцене Малого Хеймаркетского театра 30 марта 1730 г., пьеса шла во многих театрах Англии. Новый вариант пьесы, в котором автор усилил сатирическую направленность фарса, был поставлен в Друри-Лейн 15 января 1734 г. В XVIII в. прозаические пьесы нередко сопровождались прологами и эпилогами, сочиненными поэтами. Филдинг, самолично писавший все стихотворные части своих пьес, неоднократно пародировал этот обычай.
[1] «Кто настолько терпим к извращениям Рима, настолько стальной, чтоб ему удержаться от гнева?» (латин.). Ювенал, Сатира I, стих 30 – 31. Пер. Д. Недовича и Ф. Петровского, «Academia», 1937.
(обратно)[2] Имеется в виду Колли Сиббер (1671 – 1757), известный актер, драматург и автор собственной биографии «Оправдание жизни мистера Колли Сиббера, комедиографа» (1740). Во время написания Филдингом «Авторского фарса» Сиббер был одним из трех лиц, владевших патентом театра Друри-Лейн, и его фактическим руководителем. Деятельность Сиббера в этом качестве, особенно его репертуарная политика, вызвала резкое недовольство Филдинга.
(обратно)[3] Марплей-младший – сын Колли Сиббера Теофил (1703 – 1758). В первом варианте «Авторского фарса» вместо Марплея-младшего появлялся Спаркиш. Под этим именем изображался Роберт Уилкс (1665 – 1732), еще один владелец патента Друри-Лейн. К тому времени, когда Филдинг писал вторую редакцию фарса, Уилко уже умер.
(обратно)[4] В послегомеровских сказаниях перевозчик, который на челноке переправлял через Стикс души умерших. Он довозил их до врат Аида и взимал плату.
(обратно)[5] Оратор. – Под именем Оратора в «Авторском фарсе» фигурирует Джон Хенли (1692-1756), баптистский проповедник, которого английские сатирики неоднократно высмеивали за склонность к саморекламе.
(обратно)[6] Панч и жена его Джоан – популярные герои английского кукольного театра. Их непрекращающиеся семейные раздоры были обычной темой кукольных представлений.
(обратно)[7] «Неизвестное лицо» – это сам Филдинг.
(обратно)[8] В Вестминстер-холле, старинном здании в центре Лондона рядом с парламентом, с 1224 г. помещались суды высшей инстанции, один из которых ведал во времена Филдинга бракоразводными делами. Доказанная супружеская измена считалась поводом для развода.
(обратно)[9] Граб-стрит и Двор друг друга палкой бьют. Граб-стрит – улица в Лондоне, на которой уже в XVII в. жили многочисленные литературные поденщики. Они добывали себе средства к существованию сочинением пасквилей, баллад, песенок. Все эти литературные поделки получили название «литературы Граб-стрита». Однако «Граб-стритом» зачастую именовали всю пишущую братию. Фраза «Граб-стрит и Двор друг друга палкой бьют», очевидно, содержит намек на одно надолго запомнившееся в литературных и театральных кругах Лондона происшествие, когда глава правительства Роберт Уолпол, услышав во время спектакля шутки актеров по своему адресу, выскочил на сцену и начал, сквернословя, с палкой гоняться за актерами.
(обратно)[10] Под именем Бейза в пародийной комедии «Репетиция» (1671), написанной герцогом Бакингемским, был выведен Джон Драйден (1631 – 1700) -один из крупнейших драматургов эпохи Реставрации в Англии. Драйдену принадлежат двадцать семь пьес разных жанров; он был также теоретиком драмы и крупным поэтом, автором ряда философоко-дидактическнх поэм. Филдинг в приведенной строке словно бы берет под защиту Драйдена.
(обратно)[11] Уолпол Роберт – с 1742 года граф Оксфордский (1676 – 1745) – английский политический деятель, руководитель партии вигов. С 1721 по 1742 г. возглавлял кабинет министров. Уолпол находился в постоянной войне с большей частью литературного и театрального мира Лондона и был постоянным объектом нападок в театре и на страницах печатных изданий. В 1733 г. Уолпол предпринял первую (закончившуюся неудачей) попытку провести через парламент закон о предварительной цензуре пьес; в 1735 г. он снова пытался добиться утверждения этого закона. И, наконец, в 1737 г. парламент по его настоянию принял «Закон о театральных лицензиях», заметно ограничивший свободу театра. Этот закон был, в частности, причиной того, что Филдинг перестал писать пьесы для театра.
(обратно)[12] Древнегреческое предание представляло великого философа-материалиста Демокрита из Абдеры (он. 460-370 гг. до н. э.) человеком, высмеивающим людскую глупость. Демокрита называли «смеющимся философом», в отличие от другого философа-материалиста – Гераклита Эфесского (ок. 530-470 гг. до н. э.), прозванного «плачущим философом». Этой фразой Филдинг определяет свое место в английской комедиографии XVIII в. Он был противником незадолго перед тем возникшей школы сентиментально-нравоучительной комедии и продолжателем традиций сатирической комедии эпохи Реставрации
(обратно)[13] Нью-Инн. – Судебные Инны – замкнутые кастовые организации юристов, которые возглавлялись самыми преуспевающими адвокатами. Нью-Инн находился в районе Друри-Лейн, неподалеку от театра. Юристы этого Инна разбирали случаи, не зафиксированные в «общем праве», исходя из приказов лорда-канцлера.
(обратно)[14] Мистер Кибер – искаженная на немецкий лад фамилия Колли Сиббера. Это прозвище он получил в 1722 г. за лояльность, постоянно проявляемую по отношению к царствовавшему в Англии с 1714 г. Ганноверскому королевскому дому. Первые короли этой династии, как известно, не говорили по-английски.
(обратно)[15] «Херлотрамбо» – пьеса актера и танцмейстера Сэмюела Джонсона (1691 – 1773).
(обратно)[16] Крёз – последний лидийский царь из династии Мермнадов, богатство которого вошло в поговорку. В 546 г. до н. э. царство Крёза было завоевано персами.
(обратно)[17] Сент-Джеймсский дворец – королевская резиденция в центре Лондона.
(обратно)[18] Уичерли, Уильям (1640 – 1716) – выдающийся представитель английской комедии Реставрации. Автор пьес «Любовь в лесу» (1671), «Джентльмен – учитель танцев» (1672), «Деревенская жена» (1675), «Прямодушный» (1676).
(обратно)[19] Конгрив, Уильям (1670-1729) – крупнейший драматург комедии Реставрации. Его пьесы «Старый холостяк» (1693), «Двоедушный» (1694), «Любовь за любовь» (1695), «Так поступают в свете» (1700) принадлежат к числу лучших английских комедий.
(обратно)[20] О, приди, дорогой!… (итал.).
(обратно)[21] В 1695 г. актеры, взбунтовавшись против владельца театра Друри-Лейн, основали собственную антрепризу на площади Линкольнз-Инн-Филдз. Впоследствии эти две труппы неоднократно сливались и снова разделялись, однако, согласно традиции, упоминая о Друри-Лейн, говорили: «владельцы патента», а о второй лондонской труппе – «актеры».
(обратно)[22] Гинея – самая крупная английская денежная единица, существовавшая до последней реформы денежной системы, проведенной в 1971 г. В гинее 21 шиллинг (1 фунт + 1 шиллинг). Гонорары авторам обычно исчислялись в гинеях. 50 гиней – запрос непомерный, какой могли сделать лишь самые популярные драматурги.
(обратно)[23] Фартинг – самая мелкая английская монета – 1/4 пенса.
(обратно)[24] Бейлифы – судебные приставы.
(обратно)[25] Стихи в этой сцене переведены Р. Померанцевой.
(обратно)[26] Рынок в Лондоне, где продавались цветы, овощи и фрукты. Открыт в 1656 г. Находился на месте бывшего монастырского сада, откуда и произошло название (Convent-garden – монастырский сад). С XVII в. Ковент-Гарден – фешенебельный район Лондона.
(обратно)[27] Фалернское вино – вырабатывалось в Италии в Фалернской области на склонах Массикской горы. В древности почиталось одним из лучших сортов вина и нередко воспевалось поэтами, особенно Горацием.
(обратно)[28] В древнем Коринфе основу благосостояния города составляло производство художественных изделий, главным образом из бронзы. Именно они являлись важнейшей статьей коринфского экспорта.
(обратно)[29] Олдермен – старший член городского самоуправления. Здесь намек на банкеты, которые устраивались в честь вступления в должность или наследования титулов.
(обратно)[30] Имеется в виду книга Эдварда Биша «Искусство английской поэзии» (1702) с приложением «Словаря рифм».
(обратно)[31] Горный массив в Беотии (Греция), считавшийся в древнегреческой мифологии обиталищем муз. На склонах Геликона находились источники Аганиппа и Гиппокрена (или Иппокрена), по тогдашним поверьям, дарившие людям поэтическое вдохновение. Эти слова стали нарицательными.
(обратно)[32] Бейли, Натаниел (ум. 1742) – автор «Лексикона», изданного в 1721 г. Эта книга легла в основу последующих английских словарей.
(обратно)[33] Маккулатур намерен выпускать словарь в качестве подписного издания, поставляя подписчикам по пять листов в неделю. Подобная практика публикации больших книг существовала в Англии еще в начале XX в.
(обратно)[34] Бель, Пьер (1647 – 1706) – французский философ, протестант; эмигрировал в Голландию. В 1697 г, составил знаменитый «Словарь истории и критики», сыгравший заметную роль в подготовке Просвещения во Франции.
(обратно)[35] «Сдержите смех, друзья!» (латин.).
(обратно)[36] «Все побеждает любовь, и мы покоряемся ей» (латин.).
(обратно)[37] «Трудно сатир не писать» (латин.). Ювенал. Сатира I, стих 22.
(обратно)[38] То есть в Оксфорде или в Кембридже, старейших университетах Англии.
(обратно)[39] «Опыт о природе богов» («De natura Deotum»), «Тускуланские беседы» («Tusculanae Disputiones») – философские трактаты выдающегося римского оратора и государственного деятеля Марка Туллия Цицерона (106 – 43 гг. до н. э.). Философия Цицерона не отличалась ни самостоятельностью, ни цельностью. Он был эклектиком и излагал в основном учения различных греческих школ.
(обратно)[40] «Зритель» – сатирико-нравоучительный журнал Ричарда Стиля (1672 – 1729) и Джозефа Аддисона (1672 – 1719), издававшийся с марта 1711 г. по декабрь 1714-го.
(обратно)[41] Старинная лондонская тюрьма; получила свое название от городских ворот в Сити; здание снесено в 1902 г.
(обратно)[42] Перевод поэмы древнеримского поэта Вергилия «Энеида», сделанный Драйденом в последнее десятилетие его жизни и изданный в 1699 г., сыграл заметную роль в развитии английской литературы.
(обратно)[43] Вымышленные имена, обозначающие в английской юридической литературе условных участников гражданских процессов. Здесь намек на известного издателя Эдмунда Керла (1675 – 1747), который использовал для прикрытия своей деятельности неких мистера А. Мура и миссис Е. Смит. Вероятно, именно Керл послужил прообразом Маккулатура
(обратно)[44] В XVIII в. один из двух главных театров Лондона, основан в 1682 г. (другой, построенный в 1732 г., театр – Ковент-Гарден). Эти театры считались монопольными, так как имели патент на постановку любых драматических произведений. Остальные театры имели право ставить только произведения «малых форм». Этот запрет, однако, часто нарушался.
(обратно)[45] Фут – приблизительно 30,5 см. Шесть футов равняются, таким образом, приблизительно 1 м 83 см. Это рост солдат гренадерских полков. Марионеток такого огромного размера, разумеется, не могло быть и в помине. Однако представления с Панчем и Джоан иногда игрались живыми актерами. Например, именно так были поставлены в театре Линкольнз-Инн-Филдз спектакли «Обманщики» (1717) и «Ревнивый доктор» (1718)
(обратно)[46] Богатый султанат, возникший на западе острова Ява в XVI в. Бантам был постоянной ареной соперничества между Англией и Голландией. В качестве вассала голландской Ост-Индской компании просуществовал до начала ХIХ в. В 1813 г. был аннексирован англичанами.
(обратно)[47] То есть от того самого района, на территории которого расположено здание парламента.
(обратно)[48] Малый Хеймаркетский театр (в отличие от находившегося на той же улице оперного Королевского театра Хеймаркет). Построенный в 1720 г. богатым плотником Джоном Поттером, театр в течение долгого времени не имел ни труппы, ни репертуара. Первым успехом театра явилась постановка пьесы Сэмюела Джонсона «Херлотрамбо» (1729). В 1730 г. на сцене этого же театра был поставлен «Авторский фарс» Филдинга.
(обратно)[49] Гудменз-Филдз – один из непривилегированных театров Лондона, в котором была поставлена комедия Филдинга «Щеголь из Темпла» (1730); открыт в 1729 г. В марте 1730 г. за постановку неугодной правительству пьесы «Король Карл I» театр был временно закрыт, на что содержится намек в кукольном представлении «Авторского фарса».
(обратно)[50] Стикс – по античному мифу, река, окаймляющая Аид – царство мертвых.
(обратно)[51] Полишинель – французский вариант итальянской маски Пульчинеллы из комедии дель арте. Панч в свою очередь является английским вариантом Полишинеля.
(обратно)[52] Хогз-Нортон (Хокк-Нортон) – деревня в Оксфордшире, «прославившаяся» грубостью жителей и хрюканьем свиней.
(обратно)[53] Мифологический фракийский певец. По наиболее распространенной версии мифа, он изобрел музыку и стихосложение, поэтому его иногда называли сыном Аполлона. Его музыка заставляла двигаться камни, укрощала диких зверей. Орфей участвовал в походе аргонавтов, причем ему удалось перепеть сирен. Чтобы вернуть свою умершую жену Эвридику, он спустился в Аид; его музыка укротила адского пса Цербера.
(обратно)[54] В греческой мифологии бог богатства. Панч путает Плутоса с Плутоном – богом подземного царства.
(обратно)[55] В греческой мифологии фригийский царь Тантал за свои преступления против богов был низвергнут в Аид, где стоял по горло в воде и терзался жаждой. Вода отступала, когда он пытался сделать глоток. Желая усугубить наказание («будешь стоять в воде до самого носа»), Джоан делает его, по существу, бессмысленным.
(обратно)[56] То есть военные и судейские.
(обратно)[57] Имеется в виду Колли Сиббер, который подвизался также и на поэтическом поприще. В 1730 г. он получил пожизненное звание «поэта-лауреата Англии».
(обратно)[58] Фраза заимствована из первого варианта «Авторского фарса». Во втором варианте – логический пропуск в соответствующем месте.
(обратно)[59] Объединение английских ученых, возникшее в 1645 г. В 1682-м Карлом II ему присвоено название Лондонского Королевского общества поощрения естествознания.
(обратно)[60] Мудрый критский царь; после смерти, согласно мифу, сделался судьей над мертвыми – разрешал споры между тенями, налагал наказания на души преступников. У Данте в «Божественной комедии» Минос превратился в страшное чудовище, низвергающее грешников в тот или иной круг ада («Ад», песнь пятая).
(обратно)[61] В английском театре начала XVIII в. шла постоянная война жанров за преимущественное внимание публики. После выхода в 1709 г. «Пасторалей» Александра Попа (1688 – 1744) Лондон был наводнен подражаниями.
(обратно)[62] Намек на неправильный выговор Колли Сиббера.
(обратно)[63] Джон Хенли написал четыре тома лекций против последователей Лодовика Магглтона (1609 – 1698), образовавших радикальную пуританскую секту.
(обратно)[64] Цитата из пьесы Шекспира «Гамлет» (I действие, II сцена).
(обратно)[65] В греческой мифологии финикийская царица, основательница Карфагена. По римским сказаниям, она покончила с собой из-за любви к Энею.
(обратно)[66] Варвик-Лейн и Патерностер-Роу – улицы, примыкавшие к собору св. Павла. Книготорговцы, открывшие там свои лавки, неплохо зарабатывали на памфлетах и других дешевых изданиях.
(обратно)[67] Греческая богиня земного плодородия, дочь Зевса и Деметры, Прозерпина была, согласно мифу, похищена владыкой подземного мира Аидом и увезена в его царство, где Аид заставил ее проглотить гранатовые зерна – символ нерасторжимости брака. Она получила, однако, право периодически возвращаться на землю.
(обратно)[68] Итальянские певцы-гастролеры и заезжие труппы французских танцоров составляли в это время опасную конкуренцию английскому театру. В словах «А из ада всех чернокнижников» содержится намек на пантомимы типа «Некромант, или Арлекин – Доктор Фауст» (1723).
(обратно)[69] Варфоломеевская ярмарка проходила ежегодно в конце августа – начале сентября с 1137 по 1855 г. – В 1691 г. срок ее проведения был сокращен с двух недель до четырех дней. Во время ярмарки давались примитивные театральные представления, вошедшие во времена Филдинга в репертуар многих театров.
(обратно)[70] Кафедра пуританского проповедника часто называлась бочкой. В отличие от большинства протестантских священников, стоявших за «дешевую церковь», Хенли украшал свою кафедру золотом и бархатом.
(обратно)[71] Джонсон, Бен (ок. 1573 – 1637) – выдающийся английский драматург, младший современник Шекспира. Ли, Натаниел (ок. 1653 – 1692) – один из крупнейших представителей английской трагедии эпохи Реставрации.
(обратно)[72] Эрин – поэтическое наименование Ирландии.
(обратно)[73] Опять намек на Колли Сиббера и его сына Теофила Сиббера.
(обратно)[74] Оперный театр в Хеймаркете – построен в 1711 г. драматургом и архитектором Джоном Ванбру (1664 – 1726). Первоначально в нем играли поочередно две труппы – английская драматическая и итальянская оперная. Во времена Филдинга Королевский театр в Хеймаркете был только оперным.
(обратно)[75] «Роза» – таверна в Лондоне, на Рассел-стрит в районе Ковент-Гарден. «Роза» находилась около театра Друри-Лейн; в ней нередко устраивала свои оргии тогдашняя «золотая молодежь».
(обратно)[76] Брайдуэлл – исправительный дом для женщин, находившийся с 1553 по 1864 г. в лондонском районе Брайдуэлл и получивший по нему свое название.
(обратно)[77] Лета – река забвения в античном Аиде (царстве мертвых).
(обратно)[78] Здесь пародия на сцены узнавания из пьес Драйдена, в особенности «Соперниц» (1664).
(обратно)[79] Александр. – Имеется в виду Александр Македонский (356 – 323 гг. До н. э.) – крупнейший полководец и государственный деятель древнего мира.
(обратно)[80] Брентфорд – грязный городишко в графстве Миддлсекс. В пьесе Бакингема «Репетиция» (1671), которая является пародией на героические трагедии Драйдена, действие происходит в Брентфорде. За обладание этим местечком ведут борьбу два короля. Драматург Томас Дюрфей (1653 – 1723) также написал сатирическую комедию «Две королевы Брентфорда» (1721). Эта литературная ситуация обыгрывается Филдингом.
(обратно)[81] Персей (греч. миф.) – сын Зевса и Данаи. Андромеда (греч. миф.) – дочь эфиопского царя Кефея и Кассиопеи. Отданная во власть морского чудовища, пожиравшего ее соотечественников, Андромеда была прикована к скале, но Персей спас ее и женился на ней. В Англии во времена Филдинга было поставлено несколько пантомим «Персей и Андромеда», на одну из которых он здесь и намекает. Премьера этой пантомимы состоялась в тот же день, что и премьера «Авторского фарса». Ее постановщик, Джон Рич, в одной из сцен играл роль собаки; соответственно у Филдинга эпилог произносит кошка.
(обратно)[82] В ноябре 1726 г. некая Мэри Тофт (или Тофтс) из графства Серрей заявила, что родила выводок кроликов. В достоверность этого факта в Англии долго верили, тем более что его подтвердило несколько врачей.
(обратно)[83] Здравствуй (франц.).
(обратно)[84] Клайв, Китти (Кэтрин Рафир; 1711 – 1785) – знаменитая английская актриса, игравшая ведущие роли в театре Друри-Лейн. Наибольший успех имела в современных комедиях, пыталась также играть и роли трагических героинь.
(обратно)[85] Олдфилд, Энн (1683 – 1730) – одна из крупнейших английских актрис XVIII в.
(обратно)[86] Бут, Бартон (1681 – 1733) – английский трагический актер.
(обратно)[87] Уилкс, Роберт (1665 – 1732) – известный английский актер, прославившийся в первую очередь исполнением ролей в комедиях Джорджа Фаркера и Колли Сиббера. Совместно с К. Сиббером и Б. Бутом с 1711 по 1732 г, был владельцем патента Друри-Лейн.
(обратно)
Комментарии к книге «Авторский фарс с кукольным представлением», Генри Филдинг
Всего 0 комментариев