«Летят перелетные птицы...»

Летят перелетные птицы... (fb2) - Летят перелетные птицы... 62K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Борисович Кузнецов

Сергей Кузнецов ЛЕТЯТ ПЕРЕЛЕТНЫЕ ПТИЦЫ… Пьеса в одном действии

Сысерть, июнь 1997 г.

Действующие лица:

НАТАХА — женщина 38 лет

ЕГОРКА — мужчина 36 лет, ее муж

МУСЬКА — женщина 35 лет

КОПЧЕНЫЙ — мужчина 31 года

ПРОВОДНИЦА

МИЛИЦИОНЕР

•

Поздний летний вечер. А, может, уже и ночь. Вроде бы сегодня, говорили, самый длинный в году день. Железнодорожный вокзал небольшого города с нелепым названием Курья Нога. Его серое здание тонет в сумерках. Веет прохладой. Редкие в это время пассажиры сбиваются в кучки в ожидании поезда и застывают, словно экспонаты музея мадам Тюссо. Голос диспетчера гулом разносится по окрестностям: «На третьем пути сцепка! Внимание! Сцепка на третьем пути! Вы что там, уснули?» «Уснули, уснули», — вторит ему эхо…

И на самом деле, все уже спит, и провинциальный городок, и люди, его населяющие. Кажется, утром они проснутся, но не совсем, а лишь наполовину, и, сонные, будут вполсилы делать какие-то свои нелепые делишки: сидеть с удочками на берегу реки, высаживать в теплицах помидоры, окучивать на огородах картошку. И жизнь будет как будто бы идти, а на самом деле стоять…

Так же будут рождаться дети, взрослеть и обзаводиться уже своими семьями, рожать своих собственных детей, растить их, незаметно стареть и умирать… Нехитрый уклад их жизни будет точно таким же и через десять лет, и через двадцать, и через сто… Так же будут ходить они по грязным дорогам и проклинать правителей. Так же будут от скуки пить водку и ругать свою беспросветную жизнь. Самой нужной книгой у них по-прежнему будут «Советы садоводу и огороднику», а самой актуальной телепередачей — «Сельский час». Конечно, дети в этом городке не будут махать руками при виде проходящего поезда, нет, они будут лишь иногда с затаенной тоской смотреть ему вслед… Да и то, крайне редко, потому что детство здесь коротко, а иллюзии мимолетны…

Да и не город это вовсе, чего это я… Так его назвали только составители географических карт, положившись на данные переписи населения. А на самом деле, это так, железнодорожный узел, пересечение двух дорог, одна из которых ведет в Москву, а другая — в Петербург. И этим самым узлом железных дорог намертво скручены судьбы этих простых людей, жизнь которых заключается в противостоянии ее трудностям. И этот культ железки, царящий в этом местечке, вполне объясним: работа здесь есть только для тех, кому повезло устроиться на станцию.

Ну а сейчас городок спит. Лишь бабы в оранжевых куртках в полумраке послушно идут на третий путь сцеплять вагоны… Они кротки и покорны, как агнцы, принесенные в жертву суровому богу. Их пропитые и прокуренные мужья уже давно обглоданы червями, и они-то, как никто другой, знают, что очередь теперь за ними…

«На первый путь прибывает поезд номер четыреста тридцать один…» «Один-один», — разносит эхо зычный голос неугомонного диспетчера.«…Следующий по маршруту Староухватинск Москва…» «Москва! Москва!» — победно подхватывает эхо. «Номера вагонов по ходу движения поезда», — не унимается голос. «Поезда… Поезда…» — вторит эхо. Но голос закатывается снова, еще громче прежнего: «Внимание! Повторяю!..»

Кажется, он должен разбудить даже мертвого, но город спит. Голосом Фроськи Ферапонтовой, семнадцатый год работающей на станции, здесь убаюкивают младенцев, с самого детства приучая их к гордости за принадлежность к технократической цивилизации и заранее готовя к работе на железной дороге. Этот сейчас единственно живой голос — такая же примета города, как паровоз, загнанный на невысокий бетонный постамент, и, вопреки исторической правде, выкрашенный красной краской…

Но постойте, постойте, кажется, что-то происходит… Театр, да и только! Зажглись фонари и тусклым светом осветили место возле вокзала. Люди на платформе ожили, зашевелились, стали поднимать с земли и переносить свои вещи, а наиболее активные из них — бабы среднего возраста с круглыми обветренными лицами и с тележками в руках, — мелкими перебежками двинулись на другую сторону платформы.

И вот уже словно из другого мира, всколыхнув застоявшийся воздух, со свистом и скрежетом вырвалось агрессивное гусеницеподобное чудовище с двумя желтыми глазками на тупой морде. Это из темного леса выехал состав с полуторами десятками вагонов. Железная гусеница зашипела, проползла длинный тормозной путь и нехотя остановилась.

И началось представление! Бабы с тележками, не дожидаясь, пока поезд остановится совсем, побежали за своими вагонами, цепляясь за поручни у дверей. «Ну, подождите! Подождите! Успеете все! Никто не останется!» — привычно осклабилась стальными зубами матерая проводница, открывая дверцу и опуская подножку.

Пассажиры, выждав обязательную процедуру проверки билетов, торопливо поднялись в тамбур и начали рыскать по вагону в поисках свободных мест. «Егорка! Муська! Сюда! Здесь купе свободный!» — раздался чей-то сдавленный крик. И тут же мужчина и женщина бросились к возопившей. «Че, правда, что ли? Свободное?» — изумилась женщина. «Ну почти… На одном там, на верхнем…» И баба сделала неопределенный жест правой рукой.

Они воинственно вошли в купе и сели. Так же когда-то завоевывали новые территории доблестные туземцы. Мужчина подсел к кричавшей, а женщина, названная кошачьим именем, села напротив.

НАТАХА. Может, свет включить?

МУСЬКА. Так ведь спит, наверно?

НАТАХА. Ну а как мы в темноте будем, а? Нужно ведь чай попить… (Включает свет.) Давайте это все хозяйство, трехомудию эту, сложим вниз, а то сверху может упасть, и по башке…

МУСЬКА. Тележки-то… Ну… (Встает и поднимает спинку, складывает туда пустые клетчатые, называемые в народе спекулянтскими, сумки, и тележку.)

НАТАХА. (Тоже встает и, сталкиваясь задницей с задницей МУСЬКИ, проделывает те же манипуляции. ЕГОРКА ей помогает.) Я свою, блин, тачанкой называю, а этот (показывает на ЕГОРКУ) «мерседесом»… (Тот кивает.) Держи, ну! Чего киваешь?

МУСЬКА. Я тут где-то месяц назад когда ехала, видела, «мерседес» этот прямо на проводника упал…

НАТАХА. Да ты че? Ну и что было?

МУСЬКА. Ногу ему сломало…

НАТАХА. Это когда? Где?

МУСЬКА. В сорок первом, кажется…

НАТАХА. Да ты че голову мне морочишь? В сорок первом тебя еще не было на свете!

МУСЬКА. Да я про поезд говорю, ты че?..

НАТАХА. Ах, про поезд, а я подумала, во загибает, а! В сорок первом!

МУСЬКА. Это месяц назад где-то, когда ты, помнишь, не смогла, и я одна ездила…

НАТАХА. А у меня тогда эти, ну как его, куртки зависли…

МУСЬКА. Че за куртки? У тебя разве были?

НАТАХА. Да не куртки, эти, ветровки, китайские, попробовать решила, взяла, думала, пойдут…

МУСЬКА. Да нет, щас такие не берут… Нужны эти, как его, итальянские, ну то есть китайские, но с итальянскими этикетками, «Дерьмунди», кажется…

НАТАХА. Ну я такие и взяла!

МУСЬКА. «Дерьмунди»? И не пошли?

НАТАХА. Ну как, с грехом пополам… Штук триста осталось…

МУСЬКА. Ну ты дала маху… (Садится на свое место и вытягивает ноги.) Но ничего, «Дерьмунди» — фирма известная… Еще «Лажаччи» неплохая…

НАТАХА. И че с проводником?

МУСЬКА. Ногу, я говорю, ему сломало…

НАТАХА. Нет, а потом-то что?

МУСЬКА. Высадили его на первой же остановке, в Нижнем, кажется, там врачи с носилками уже ждали, сообщили им, видимо, по своей связи пейджинговой там или сексотовой, а проводника этого на обратном пути, сказали, заберут…

НАТАХА. (Ставит на стол двухлитровую бутылку лимонада, две кружки и батон хлеба.) А пассажиру чего?

МУСЬКА. Да это носилки-то не пассажира были, а его… Проводника этого… Они ведь сами больше нашего везут…

НАТАХА. Ой, не говори… А на нас катят… (Садится. ЕГОРКА — тоже.)

МУСЬКА. Там это купе, проводников которое, было забито под самый потолок… Как у китайцев точно… Оттуда и тележка вылетела… Ой, кажется, трогаемся…

НАТАХА. У меня, кстати, у самой была мысль проводницей устроиться, ну чтобы шмоток побольше возить… Представляешь, бесплатно — туда-сюда, туда-сюда… Здорово!

МУСЬКА. Поехали! Ну и слава богу! Не дай бог еще раз оказаться в этой дыре… Куриная Нога… Название-то, надо же, какое! Это ж какой козел придумал! Куриные окорочка — бы назвал! Ножки Буша!

НАТАХА. Че, поехали?

МУСЬКА. Нет, я теперь заранее лучше билеты буду брать, ну его на фиг такие мытарства!.. Да где же это видано? На наш же поезд, на староухватинский, не обелечивают. Местов нет, говорят, до Зазнойки, видимо, все ехают… А тут воотще купе свободное!..

НАТАХА. Свободный!

МУСЬКА. Ну я и говорю, свободный! Сейчас бы уже спали давно, а тут…

НАТАХА. Ну, ничего! Зато теперь знаем! В Курьей Ноге лучше не слазить. Да и вообще, ну их на фиг, эти пересадки!

МУСЬКА. Чует мое сердце, неудачная будет у нас поездка…

НАТАХА. Тише ты! Накаркаешь! Еще случится чего! Недавно вон террористы поезд подорвали! Где-то на этой же ветке, кажется…

МУСЬКА. Да я не про то… Туфли не найдем, какие надо… Не дай бог, конечно… (Пауза.)

ЕГОРКА. Что, может, телевизор посмотрим? (Робко смотрит на НАТАХУ, нерешительно тянет руки к пыльным занавескам, раздвигает их. За окном темень.)

НАТАХА. Насмотришься еще, за сутки-то… (Резко задвигает шторки. Стальной прут, на котором они висят, падает. ЕГОРКА виновато помогает ей. Он вставляет в паз один конец прута и держит, ждет, когда жена восстановит порядок. МУСЬКА наблюдает за ними.)

МУСЬКА. Наверно, уже билеты собирают… Где там проводница? (Выглядывает в проход.) В соседнем, кажется… Идет!

Они достают билеты. НАТАХА — из сумочки, висящей на поясе, а МУСЬКА — из кармана черных джинсов. ЕГОРКА сидит и смотрит на пыльные занавески. Входит проводница в красном переднике с черными кругляшками — ну точно божья коровка! — , собирает проездные документы и, тяжело дыша, сворачивает их и методично складывает в коричневую сумочку из кожзаменителя. «Белье брать будете?» — спрашивает напоследок.

НАТАХА. Конечно… Я дам за всех… (МУСЬКЕ) Потом рассчитаемся…

ПРОВОДНИЦА. За бельем придете! (Уходит.)

НАТАХА. А чай?

МУСЬКА. Какой чай?

НАТАХА. Нужно ведь чай попить… Или немного водочки, а? На сон грядущий?

МУСЬКА. Так ведь спит, наверно…

НАТАХА. А че, мы тихонько…

МУСЬКА. Может, на потом оставим?

НАТАХА. Да ну, лучше сейчас, потом, если надо, еще купим… Ну что, я достаю? (Не дожидаясь ответа, лезет в авоську, лежащую под столиком у ног, и достает бутылку водки и банку с огурцами.) Ладно, че там, давайте! Один ведь раз живем! И нужно прожить жизнь так, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы… Че я знаю-то!? Во!

МУСЬКА. Воотще, да… Уехали из этой дыры! За это не мешало бы и выпить!

НАТАХА. Во-во! И ты согласная! Муська моя! (Целует ее в щечку.)

МУСЬКА. (Кокетливо смотрит на ЕГОРКУ. Тот не замечает.) К чему эти нежности?

НАТАХА. (Отвинчивает пробку и, поднеся горлышко бутылки к носу, долго нюхает.) Не самопальная, а? Понюхай ты! (Протягивает бутылку МУСЬКЕ. Та повторяет те же действия.)

МУСЬКА. Да вроде не должна… Ты где брала? В магазине?

НАТАХА. Да щас какая, блин, разница, что в ларьках, павильонах, блин, этих, что в магазине…

МУСЬКА. Да в магазине, наверное, даже опаснее… Там ведь эти, директора, ну деньги, которые, знаешь, крутят…

НАТАХА. Ну ничего, будем живы, не умрем…А, Егорка, ты же будешь, конечно, нет, тогда сходи за стаканом, скажи, чай попить…

МУСЬКА. Погоди, у меня где-то есть… (Роется в полиэтиленовом пакете, находит пластмассовую кружку.) Вот!

НАТАХА. Че вот! Пей! (Наливает полкружки.)

МУСЬКА. Зачем много-то? Чуть-чуть бы…

НАТАХА. Для нас ведь как? Много не бывает!.. (ЕГОРКЕ) А ты не сиди, не сиди! Сходи тогда за бельем! Скажи: три комплекта во второй купе. Понял? (ЕГОРКА покорно встает и выходит.) А-то расселся, блин, как на аманинах… Не скажешь, сам никогда ничего не сделает…

МУСЬКА. Ну ладно… За что?

НАТАХА. Вот мы ездим, ездим, а ведь для полного счастья не много-то и надо: бутылка водки, да хвост селедки…

МУСЬКА. И еще чего иногда хотца…

НАТАХА. О чем ты, Муська? Этого добра, блин… (Показывает на мужчину, лежащего на верхней полке, и, похоже, спящего.) Такого «счастья» еще найдешь…

МУСЬКА. Значит, за счастье?

НАТАХА. Ну в-общем, бум!.. За нас, красивых!.. Чокаться не будем, и так чокнутые!..

Выпивают. НАТАХА, по-мужицки крякнув, закусывает выловленным из банки огурцом. МУСЬКА морщится и пытается подавить рвотный рефлекс. НАТАХА вылавливает самый крупный огурец для подруги.

НАТАХА. Ну ты даешь… На…

МУСЬКА. Как там говорится? Первая — колом, вторая — орлом, остальные же — мелкими пташками…

НАТАХА. Нет… А у меня хорошо пошла!

МУСЬКА. Да у меня вроде тоже… Обожгло только…

НАТАХА. Теряешь ты, Муська, квалификацию… Помнишь, раньше, как, бывало… Ведь мы, что ни дорога, с собой брали… А сейчас?

МУСЬКА. А что сейчас-то? Ежели бы мужики в попутчики не попадались, и сейчас бы…

НАТАХА. А что, скажи, на халяву ведь все равно приятней?!

МУСЬКА. Ну дак, как, конечно…

ЕГОРКА. (входит) Сырое какое-то…

НАТАХА. (незаметно кивает на мужа и прикладывает палец к губам) Так, значит, заменить нужно, если сырое… Сходи…

ЕГОРКА. Я трогал уже… Там все такое…

НАТАХА. Не трогать надо, а требовать, чтобы заменили!

ЕГОРКА. Попробую, но я не знаю… (Уходит.)

НАТАХА. Меня тошнит, блин, от него…

МУСЬКА. А че, может, этого приглосим, а? Выспится ведь еще! Ведь, наверно, тоже, далеко ехать… (Машет рукой в сторону лежащего на верхней полке. Тот ворочается.) Тем более, и не спит ведь…

НАТАХА. Эх, Муська, Муська, ну не можешь ты без мужиков… Спит человек, устал в дороге, укачало, а ты… Сначала свет нельзя включить, а потом: «Давай приглосим!..»

МУСЬКА. Да ну тебя! Сказать нельзя!

НАТАХА. Ты, кстати, как, спихнула сапоги свои турецкие?

МУСЬКА. Вспомнила! Давно уж, сразу разлетелись… И не турецкие! Финские! Обожаю финские! Финские — самые лучшие!

НАТАХА. А мне югославские!

МУСЬКА. Югославии давно нет! Югославские!

НАТАХА. А ты: финские, финские! На весь купе! Тут человек спит…

МУСЬКА. Да не спит он вовсе, слышишь, ворочается…

ЕГОРКА. (Входит и с обреченным видом садится рядом с женой.) Бесполезно это…

НАТАХА. Эх, горе луковое… Давайте перекусим, что ли? Егорка, ты как?

ЕГОРКА. Так спать, наверно, ведь надо…

НАТАХА. Ну че ты, не выспишься? Сутки еще целые ехать! На том свете выспишься! (Достает из авоськи гроздь бананов. Отламывает и протягивает один — ЕГОРКЕ, другой — МУСЬКЕ, третий берет себе, отгрызает кончик и начинает кусать.) На что похож, а? (Смеется.) Нет, у него не такой!.. (МУСЬКА смеется тоже.)

ЕГОРКА. Чего смеетесь?

НАТАХА. Да мы так, о своем… Бабские дела… Овостчи, знаешь, самые питательные фрукты! Оранжевые или эти, длинненькие… Они легкоусвояемые…Усвояемые или усваиваемые? Не знаешь? Этим, желудком… Поэтому-то они так легко перевариваются в дороге…

МУСЬКА. А я беру кефир, то есть этот — как его? — йогурт с вареньем там разным…

НАТАХА. Ну ты даешь! После него же может пронести!

МУСЬКА. Не может! Я всегда его пью, и ничего! Самое то!

НАТАХА. Ну, не знаю… Ну что, еще?

МУСЬКА. Давай, чего сидеть-то?

НАТАХА. (наливает) Ну что, за бизнес, что ли?

МУСЬКА. Может, этого приглосим, а?

НАТАХА. Ну не знаю, смотри сама… (шепотом) Я сижу, а он все не спит и не спит, ворочается все, и все тут!

МУСЬКА. На ляжки твои смотрит, вот и не спит!

НАТАХА. Ляжки как ляжки. Чего смотреть? А он все не спит, и все!..

МУСЬКА. Ну что, давай? (Громко) Молодой человек, может, выпьете с нами? Молодой человек!

Мужчина свешивается с верхней полки и заспанными глазами смотрит на стареющих дам.

КОПЧЕНЫЙ. Чего, а?.. Не понял…

МУСЬКА. Выпьете — с нами?

КОПЧЕНЫЙ. Не, не, я не пью… То есть на работе…

НАТАХА. Мы в поезде… Какая работа? Вам что, приснилось?

КОПЧЕНЫЙ. Не, не… Даже и не уговаривайте!

НАТАХА. Ты че, тоже, как и мой, не мужик, что ли? Еще князь Владимир сказал: «Веселие на Руси есть пити.» Нормальные все пьют…В поезде-то можно… Это ж не работа!

КОПЧЕНЫЙ. Ну не знаю, если чуть-чуть, то можно…

МУСЬКА. Ну вот, а-то на работе, на работе… Сон ему, наверно, такой снится…

КОПЧЕНЫЙ. (Сидит на полке, свесив ноги.) Щас я, только очухаюсь…

НАТАХА. Ну, в-общем, я наливаю…Ничего, если в свою кружку? Не побрезгуете? Водка, она ведь все продезинфицирует… Еще и этот, Кырла Мырла, тоже в свое время сказал: «Питие определяет сознание.» А чем мы хуже, а? Давай спускайся!

КОПЧЕНЫЙ. Щаса я… Обождите! (Спускается вниз. Он в грязноватых черных джинсах с обвислыми коленками и в мятой куртке. Вещи добротные, дорогие, но смотрятся они на нем отвратительно. На лице, как говорится, тяжелая небритость. Но глаза у мужчины ясные и открытые. Они сразу же располагают к себе.)

МУСЬКА. О, вы такой загорелый!

КОПЧЕНЫЙ. Та эта так, грязь прилипла…

МУСЬКА. А мы давно уже хотели вас — того, да все как-то не решались…

КОПЧЕНЫЙ. Ну что, давайте, за знакомство?..

МУСЬКА. Да, за знакомство! (Выпивают.)

НАТАХА. Огурайсисы вот берите, солененькие, не пронесло только, чтоб потом, смотрите!

КОПЧЕНЫЙ. Не, у меня желудок здоровый!

НАТАХА. Часто, наверно, ездите!

КОПЧЕНЫЙ. Ну, не так, чтоб…но езжу…

НАТАХА. Тоже на Лужу, наверно?

КОПЧЕНЫЙ. Чего? Та не… Так, по делам…

НАТАХА. По работе, значит?

КОПЧЕНЫЙ. Та, командировки там разные…

МУСЬКА. Ну чего ты причепилась? Человек спал, еще в себя не пришел, а ты… допрос устроила…

КОПЧЕНЫЙ. (Дернул плечами, поежился.) Работа у меня такая, договора заключаю разные, контракты там подписываю…

НАТАХА. Коммерсант, что ли?

КОПЧЕНЫЙ. Ну да, вроде этого…

МУСЬКА. Торговый представитель, наверно…

КОПЧЕНЫЙ. Ну да, что-то подобное…

НАТАХА. И куда едете?

КОПЧЕНЫЙ. Да немножко раньше вас слезу…

МУСЬКА. Так вы не в Москву?

КОПЧЕНЫЙ. А чего мы на «вы»? Василий! (Протягивает руку.) Знаете, Вася из Билимбая?..

МУСЬКА. Маруся, а это — Наташа! Мы из Староухватинска… (КОПЧЕНЫЙ встает и целует им ручки.)

КОПЧЕНЫЙ. А что-то я вас не видел…

НАТАХА. Да мы пересадку делали… Билетов не было…Лето… Только сели вот…

КОПЧЕНЫЙ. Вы же тоже, эти… ну, бизнесмены…

МУСЬКА. Да мы так, по мелочевке больше…

КОПЧЕНЫЙ. Ничего, я тоже с малого начинал, а сейчас вон, ничего тяжелее ручки не поднимаю… А было — голодное детство, деревянные игрушки, а сейчас вот — по ресторанам хожу да на машинах разных катаюсь…

НАТАХА. Ну, кого сейчас этим удивишь?

МУСЬКА. А я в рестораны как-то нет, мне нравится дома…

КОПЧЕНЫЙ. Да я же так не могу! Я же просто поэт желудка, философ двенадцатиперстной кишки! Что-то мне хорошо стало!.. Девчонки!.. (Косится на ЕГОРКУ.)

НАТАХА. Ну вот, а ты спать залег… Не рано?

КОПЧЕНЫЙ. Тсс! Кажется, говорят чего-то… (Встает и крутит ручку радио.)

ГОЛОС РАДИОДИСПЕТЧЕРА. Внимание! Повторяю! В двенадцать-тридцать видеосалон показывает свой последний фильм «Полицейский психопат-два». Ночной сеанс!

КОПЧЕНЫЙ. А че, может, сходить?

МУСЬКА. Да ну их, ужастики эти! Потом спать не будешь!

КОПЧЕНЫЙ. Наверно, да! Ну, че, девчонки, давайте еще! Водка-то, кстати, чья?

НАТАХА. Наша, по лицензии Чечни!

КОПЧЕНЫЙ. Че стоит?

НАТАХА. Да какая тебе разница?

КОПЧЕНЫЙ. Я чтоб не отравиться… Эту выпьем, купим еще… косорыловки…

МУСЬКА. Как ты сказал?

КОПЧЕНЫЙ. Ну водку так называют!

МУСЬКА. Ладно, Натаха, наливай!

НАТАХА. (нехотя разливает) Стакана-то только два!

КОПЧЕНЫЙ. Ничего! Щаса я! (Решительно встает и вразвалочку выходит из купе.)

НАТАХА. Ну, дура! Зачем ты его? Какой-то блотной!

МУСЬКА. Ничего не блотной! Нормальный парень! Сейчас все такие!

НАТАХА. Я тебе говорю, блотной! Сейчас не отделаемся!

КОПЧЕНЫЙ. (Входит. Ставит стакан. Фальшиво поет.) Летя-я-ят перелетные птицы… Эх, хорошая песня! Е-мое! Ну что, за успех предприятия?

МУСЬКА. А что? У тебя же тоже бизнес… Свой…

Выпивают.

ЕГОРКА. Я, пожалуй, все-таки буду спать.

НАТАХА. Подожди, постелю…

ЕГОРКА. Да ладно, потом… (Поправляет матрац. Снимает ботинки. Снимает носки, украдкой нюхает их и прячет под подушку. Встает, подтягивается на руках и забрасывает ноги на верхнюю полку. Ложится.)

НАТАХА. Чокнутый, блин, какой-то! Я ему говорю — постелю, а он…

МУСЬКА. Да ну, устал, человек, сидеть тут, наш бред слушать…

НАТАХА. Я, блин, «Пентюх» ему купила, крутой самый, как и просил. Сейчас дома сидит все, кнопочки разные нажимает, как ребенок, блин, недоразвитый. А ведь и половины еще не отработал… Ничего, блин, не может, почти жизнь целиком прожил, а ничему не научился… Даже тачанку катить толком не умеет… Научный сотрудник! Да кому они на хрен сейчас нужны, эти научные сотрудники! До сих пор бы еще сидел бы в своем дебильнологическом, блин, за пятьдесят баксов, если б я работу его не закрыла… К делу серьезному вот пристроила… Беру его — грузы таскать, так даже и с этим справиться не может! Ведь самой же приходится за собой его таскать, как ручную кладь! А что с ним делать? В камеру хранения его не сдать! Не возьмут без намордника!..

КОПЧЕНЫЙ. Да, отношения у вас…

МУСЬКА. Нет, я считаю, воотще, муж нужен такой, чтобы как стена стояла: работал бы, чего-то там, не знаю, добивался… Чтобы как за каменной — за ним!.. А на диване полежать мы ведь и сами можем…

НАТАХА. А мне вот он вообще, если хочешь знать, не так-то и не нужен… Мне покой нужен! Я сама такая неспокойная! Мне нужен, чтобы со мной соглашался постоянно, потому что я сама слушаться не буду… А первый-то у меня был такой же буйный, блин, как и твой, лучше и не вспоминать! Приходила с рынка, а он дома с друзьями своими со стройки чуть не каждый вечер. От всех, блин, разит, как от козликов. Сидят, эротику свою смотрят. И я как начинала их вышибать, козлов этих!..

МУСЬКА. Да мой-то тоже, когда был, лежал, газеты все читал, а я отверткой в стене ковырялася, розетку для холодильника ставила. А говорил… За мной, говорил, как за стеной… Стена! Вот тебе и стена! Ему на все, на все было насрать! Бачок не работает, ну что, ему нужно объяснять, что он не работает? Сам не туда срать, что ли, ходит?

НАТАХА. Мой, блин, тоже сопли жует… (Смотрит наверх, на полку.) Он раньше такой зачуханный был, а теперь, блин, на кривой козе не объедешь!

МУСЬКА. Женщина все равно не такая! Вот мужик может наплевать, а она все равно сделает, натура у нее такая!

НАТАХА. Да бабы все равно не такие, как мужики!

МУСЬКА. Натаха, нам что, плохо с тобой?

НАТАХА. (Смотрит в упор на КОПЧЕНОГО.) Ни одна баба без мужика не пропала, а мужики спиваются, пропадают… А потом снова приходят!..

КОПЧЕНЫЙ. Мужиков обсираете! Не надо! Не надо тянуть! Мужики тоже разные бывают! Здесь пятьдесят на пятьдесят! (Обращается к ЕГОРКЕ.) Слышишь, они тут на нас гонют?..

НАТАХА. Один ты, блин, хороший! Да? Они, сволочи, на диванах или из дому уходят… Муська вон, беременная была, а он ушел, так она всю ночь по моргам звонила, а он утром пришлендал… Я, говорит, в карты играл… Не мешай, говорит, и на диван…

МУСЬКА. Да среди мужиков воотще нет нормальных! Они все козлы!

НАТАХА. Сволочь, представляешь, какая, валится на диван…

КОПЧЕНЫЙ. Что-то вы все гоните на мужиков! Мне это уже не нравится! (ЕГОРКЕ) Чего это они все?

НАТАХА. Я уж не говорю про то, что, в-основном, это бабы зарабатывают, а мужики сидят…

КОПЧЕНЫЙ. Я сейчас не стерплю! Я ведь из себя выйду!

НАТАХА. А тебе-то что? Был бы нормальный, не переживал!

КОПЧЕНЫЙ. Что вы гоните? Что вы все гоните на мужиков?

МУСЬКА. Успокойся! Успокойся! Ты у нас исключение!

НАТАХА. Да какое он, бляха, исключение?

МУСЬКА. Мне же вон раньше говорили: живи так, не расписывайся… С ними не надо, говорили, расписываться… Я не послушала… Сейчас вон локти кусаю…

НАТАХА. Моего, как расписались, будто подменили… Поел, тарелку на столе оставил, даже не убрал, паразит, и тоже сразу, блин, на диван, валится на диван… Ну хоть ты что будешь делать, все на диван… Ну что их всех так к нему тянет? Я когда-нибудь ему там кнопок насыплю канцелярских, будет точно йог, на своем диване…

МУСЬКА. Все-все они такие… Чем вот стыдиться папу-алкаша, лучше его воотще не иметь, говорят…

КОПЧЕНЫЙ. Мне не нравится… (ЕГОРКЕ) Слышишь, что они про нас?

НАТАХА. А что не нравиться? Не про тебя же! Про своего! Прихожу домой, ничего не работает! А он на диване лежит… Или сидит, в свой компутер уткнулся, кнопочки нажимает!

МУСЬКА. Во-во! А я приходила, мужика нету и нету… А придет когда, так скандал такой сразу разразится… Уж я ему задавала! А про диван, это воотще кино! Знаете, что он мне сказал? Мебель, говорит, для твоего удобства, а не только для того, чтобы ты на него смотрела… А что я, есть, что ли, на нем должна? А он мне: «Не есть, а спать… Гости там придут или че…» Еще не хватало! Воотще конец света! Гостей я должна на него ложить! Зашла недавно: диван, такое «гэ», три лимона стоит, а у меня бархатный, его жалко…

НАТАХА. А мне так без разницы… Что, даже с мужчинкой нельзя?

КОПЧЕНЫЙ. Бабы про мужиков говорят, мужики, те про баб, перемалывают нам кости, я это капитально знаю!..

НАТАХА. Как что-то сделать, они не знают, а как права качать свои, знают…

МУСЬКА. С нами рядом баба, знаешь, этот редактор по видикам, из творческого, я не знаю, объединения неактуальных программ, кажется, вот! Так она своего вчера в шею вытолкала!

НАТАХА. Молодец баба! Правильно сделала!

ПРОВОДНИЦА. (Заглядывает в купе.) Товарищи пассажиры! Что-то громко у вас слышно! Весь вагон спит, одно купе второе бодрствует! Напитки спиртные распиваете? Я ведь милицию могу вызвать, если не прекратите!

НАТАХА. Нет, нет, все! Мы заканчиваем.

ПРОВОДНИЦА. Смотрите у меня!.. Я больше предупреждать не буду! (Уходит.)

НАТАХА. Ну вот был бы мужик, он фиг бы понял, а баба пожалуйста…

МУСЬКА. Все они — придурки, короче, мужики!

КОПЧЕНЫЙ. Нет, ну так же нельзя ведь! Каждый живет как может! И денег зарабатывает стоко, скоко может…И не нужно, понимаете, не нужно никогда этим попрекать… Я ведь, можно сказать, тоже несчастный человек… У меня ведь женщина когда-то была… Любимая! И все-то у нас с ней хорошо было, в плане секса, я имею в виду, а вот в быту все что-то не получалося… Все денег не хватало… А она говорила: «Ты посмотри, у Зойки друг скоко денег приносит, а у Шурки муж… А ты? И как же тебе не стыдно? Ты же меня просто используешь для своих низменных потребностей!» Я долго терпел, один вечер, второй, но когда это повторяется каждый раз, это же просто невозможно дальше жить на белом свете, ну я и не выдержал…

НАТАХА. И че ты сделал?!

КОПЧЕНЫЙ. Прогнал из избы, чего? Прогнал, вы представляете, любимого человека? А когда опомнился, она уже ушла, ушла к своей матери, с ребенком нашим, понимаете? Я не хотел, но она меня не понимала… Не понимала… Называла странным… А я так не могу… Буйный ведь у меня характер, невыдержанный я, из-за этого вот и страдаю…И жизнь вот вся у меня поэтому и не удалась…

МУСЬКА. А дальше чего было?

КОПЧЕНЫЙ. Ушла она от меня… Моя Матильда… (Молчит. Вдруг запевает.) Летя-я-ят перелетные птицы…

НАТАХА. Не понимаю я, блин, вас, мужиков…

МУСЬКА. Ежели бы любил, наверно бы, не прогнал…

НАТАХА. Мой бы пусть только попробовал, я бы сама из него котлету бы отбивную, блин, сделала… На помойке бы жил, в коробке… Квартира-то ведь моя… Зараза, блин, за своим компутером!.. Две заботы у меня: он да собака. На нее надо денег столько, вообще, чтобы собака была нормальной, и тоже без толку, все в трубу. Все команды у нас выполняет, только единственно, гадит. А я, когда с ней гуляю, мне по фиг, ору: «Ко мне, блин, сказала! Ко мне, блин, сказала!» И еще одно у нее… Кто позвонит, бежит к дверям и рвет пенеплен… Рвет! Рвет, ну хоть ты что!..

МУСЬКА. А я думаю как? Раз ушла, значит, было из-за чего…

КОПЧЕНЫЙ. Та я ведь свою вину признаю… Только мне ведь от этого не легче, а еще труднее…

НАТАХА. Забыть тогда надо…

КОПЧЕНЫЙ. Та не, все не могу забыть…

МУСЬКА. Ничего, Вася, все образумится…

КОПЧЕНЫЙ. Та и не Вася я, так, пошутил…

МУСЬКА. А как тебя?

КОПЧЕНЫЙ. Копченый я… Ну то есть Мишка Коптильников… Зовут меня так дружбаны…

НАТАХА. Копченый, значит? Ага… (Осматривает его с ног до головы, как будто видит в первый раз.) А где твои вещи?

КОПЧЕНЫЙ. А зачем тебе мои вещи? Я езжу так, налегке… Мне ведь для работы только ручка нужна, ну и блокнот, пометки иногда привносить…

НАТАХА. Ну и где они — твои блокнот и ручка?

КОПЧЕНЫЙ. Я что, отчитываться здесь обязан? Что за отношение такое к попутчикам?

НАТАХА. Ну покажи, нам же просто интересно! Поучимся хоть дела вести… Куда нам до такого крупного коммерсанта!..

КОПЧЕНЫЙ. Та ну вас, не обязан я вовсе… Я перед вами, можно сказать, всю душу выложил, про жизнь свою начал рассказывать, а вы так себя ведете… Это же мои личные вещи… И вообще, я так с вами общаться не буду, на таком тоне… Я пойду спать, как и этот, ваш…

НАТАХА. (Хватает его за рукав.) Ну уж нет, давай показывай! А-то щас, блин, как милицию вызовем!

МУСЬКА. Натаха, да ты че?

НАТАХА. Держи его! Держи, блин, а-то сбежит!

КОПЧЕНЫЙ. Ну чего ты хватаешь! Чего хватаешь! Не надо милиции! При чем здесь милиция? Покажу сейчас! Но это будет нарушение прав! Во всемирной декларации так записано! (Роется в кармане куртки и достает потрепанную записную книжку.) На!.. Бери! Только не надо читать!.. Ну я прошу: не надо! Я умоляю…

НАТАХА. (Открывает страницу наугад. Читает.)

Все помню я это, как было, Когда умирала она… Еще только третее было, Но помню тогда, что беда Казалася большею долей… Все мучились. Больше она всех. Казалось, что смерть ей близка, Но белка жила и лечилась И смерти смотрела в глаза… Однажды студеною ночью Услышали в клетке мы крик, И белка лежала на спинке В последний, в последний свой миг…

(Передразнивает. Читает с фальшивым пафосом и с завываниями.)

Люди, люди, зачем так жестоко? Ну зачем все же гибнет она? Все. Конец. И не надо Белок больше так убивать…

(Листает книжку еще и, не найдя ничего интересного, возвращает.) Че за бред? Ты вообще как, нормальный?..

КОПЧЕНЫЙ. Стихотворение это мое! Про бельчонка! Ну нельзя же так! Я же просил! Ну зачем вы?

НАТАХА. А че за бельчонок-то? Расскажи!

КОПЧЕНЫЙ. Зачем вам?

НАТАХА. В дороге же интересно! Давай!

КОПЧЕНЫЙ. Да у меня же когда-то бельчонок жил. Он был совсем маленький. В лесу я его поймал, когда родители за клюквой ушли. Они меня оставили, значит, машину сторожить. Ну я сидел и от скуки стал наблюдать. И тут он сорвался, значит, со ствола сосны прямо, ну и я за ним побежал, побежал, значит, во всю прыть. А он так испугался, что не смог уже взобраться на дерево-то, понимаете, снова, только крутился вокруг ствола, пока я его не схватил. Лучше бы, наверно, он убежал, но это я только сейчас понимаю, а тогда… Ну, в-общем, был он совсем дикий. Поэтому и назвал я его Чингачгуком. А потом… Есть он только на третий день начал. Сунул я ему тогда в такую старую, знаете, всю потрескавшуюся сумочку, — была такая у матери, конфету, «Школьную», и он начал ее лизать… Для меня это было как чудо! И так вот постепенно он и приручился. Долго у него потом не было клетки, и вот, значит, когда я приходил из школы, он бросался ко мне на спину, коготки свои растопырит, и крутится на мне как вокруг ствола точно сосны. Спина у меня тогда поэтому всегда была исцарапанная такая. Зато как завидовали мне все! Друзья там всякие приходили ко мне после школы, ну и я показывал им, как бельчонок мой по карнизу прыгает. О, он так уморительно лазил по шторам! Кресла эти, знаете, в зале всегда были разодранными, потому что он постоянно вокруг них крутился… Шесть торчала — во! А когда потом отец построил для него клетку, большую такую, на ползала, он каждое утро будил нас, прыгал, знаете, так, с места на место — туда-сюда, туда-сюда, хотя у него даже колесо было, но он его не любил. Ну, и очень любил он грызть арбузные корки всякие, морковь там, сухари… Потом уже мы нашли на шкафу засушенные грибы, он, видно, воровал их, когда из леса мы их приносили… Ну, в-общем, прожил он у нас где-то полгода…

НАТАХА. А дальше-то? Че, блин, замолчал?

КОПЧЕНЫЙ. А однажды в воскресенье клетку я мыть стал, ну и выпустил его, а сам пошел за тряпкой на кухню…А дверь, значит, закрыл неплотно… Ну, он и увязался прямо за мной следом… Прыг-прыг, прыг-прыг… С пола на табуретку, с табуретки на стол, со стола на край, знаете, плиты этой, снова на стол, и… представляете, прямо на крышку, она была еще приоткрыта, а там кастрюля, ну в которой мать курицу варила… Там был, представляете, кипящий бульон?! Ну, он не сразу выпрыгнуть смог оттуда, а когда смог, сразу в угол под комод… Ну, через несколько часов вытащил я его оттуда… И вместо моего Чингачгука это теперь было какое-то существо вроде крысы. Облезлый жирный мех, знаете, такой… Тьфу! Я долго плакал, я был потрясен, но даже тогда, знаете, все равно надеялся, что он поправится… Смазывал его мазью Вишневского, а он мучился от боли. Вы не поверите, но тогда я даже видел на его глазах слезы. Представляете? Он понимал, что я хочу ему помочь. Он плакал вместе со мной. Он хотел жить. Но это было уже невозможно, хотя я и не верил в это. Ну а потом он промучился два дня, и все это время я думал, что он выздоровеет. А на третье утро после этого я подбежал к клетке, но его там уже не было. Я кинулся к матери. «Где он? Где?» А она — «Все! Ночью он умер!» — сказала, ну и дала мне коробку. Это была коробка, знаете, такая — из-под обуви «Цебо». Она сказала отнести ее на помойку. Ну я вышел во двор. Картонная коробка эта серая с надписью «Цебо» была у меня под мышкой. Ну а тогда была зима. Было холодно и серо. Снег, наверно, оставался таким же белым, но для меня весь мир стал каким-то, знаете, серым и безжизненным. Поэтому и снег, казалось, который шел в этот день, был серого цвета…Ну, в-общем, шел я по двору… Шел, сжимая эту коробку… А в ней что-то было. Я открыл, значит, эту крышку и увидел моего бельчонка. Нет, не его, а то, что от него осталось. Это было уже крошечное скрюченное тельце. Это был уже не он. Нет, не он. Я бережно закрыл крышку, осторожно положил коробку в контейнер и пошел, постоянно оглядываясь назад. Потом я долго отказывался есть, я не хотел жить… Как так, почему в мире возможна такая несправедливость? Почему не стало живого существа, такого веселого, такого мягкого? Почему? Это ведь человек может быть плохим или хорошим, а животное не может… Ночью я представлял, как серый картонный гробик находят на свалке мусорщики, и топчут-топчут-топчут своими грязными резиновыми сапогами. Меня уже хотели отвести ко врачу, но где-то через три дня я стал понемногу забывать о бельчонке… Вот… А теперь уже прошло много лет, но и сейчас, наверно, в моей жизни не было более сильного потрясения, чем это…Зачем я его приручил? Дикое животное — оно и есть дикое… Вот!

НАТАХА. Да… История! Трагедия, блин, жизни! Смерть бельчонка в кастрюле с супом!..

МУСЬКА. Да ты не смейся! Это же серьезно!

КОПЧЕНЫЙ. Вам не понять, но иногда я чувствую себя этим бельчонком, таким же, знаете, диким, которого приручили, но приручили, знаете, не до конца, потому что он все равно остался диким, и полностью его приручить невозможно…

НАТАХА. Да, блин, рассказываешь ты интересно… А все-таки, где же твои документы, ну бумаги там всякие для контрактов этих? Покажи хоть что-нибудь! Ты хоть чего продаешь?

МУСЬКА. Куриные окорочка? Ножки Буша?

КОПЧЕНЫЙ. Нет. Ворую я. Езжу туда-сюда. И у таких, как вы, деньги таскаю…

МУСЬКА. Чего? Кончай лапшу на уши вешать!

НАТАХА. Серьезно, что ли?

МУСЬКА. Да нет, врет он! Ну скажи, что врешь!

НАТАХА. Муська, не приближайся к нему!

КОПЧЕНЫЙ. А чего мне было делать? Как бельчонок умер, все у меня сразу пошло под откос… Я тогда в шестом классе учился… Что-то во мне словно надорвалось… Со шпаной связался… Из школы меня отчислили за неуспеваемость… Родители на меня рукой махнули… Терпели, терпели, и не вытерпели — из дома выгнали… Скитался, воровал… Пока Матильду мою не встретил… Думал, все, новую жизнь начну… Купил дом до армии, завод помог… Правда пришлось его снимать — бревна подгнили… Тесть делал сруб, а я бутылки принимал из-под шампанского… Фундамент заливали… Шампанские бутылки в цементе, и, вот так вот, горлышками во двор… Стекло-то кондовое, прочное… Потом, правда, ветер свистел по ночам, аж жутко было… Я ведь смышленый, у меня даже счетчик в другую сторону крутился. И отопление свое сделал. Загнал в трубы трансформаторное масло, оно не охлаждается… Жили вроде ничего… И любовь, и согласие — все было… Ан нет… Не смог! Свободная жизнь манит! Не могу терпеть, когда тебя пилят… А сейчас вот, чтоб прожить как-то, этим вот решил попробовать промышлять, та не мое это, душой чувствую, а денег никак зарабатывать не могу…

НАТАХА. А зачем нам-то сказал об этом? Дождался бы утра, когда самый крепкий сон, стянул бы денежки, да и на первой станции сошел, а?

КОПЧЕНЫЙ. Не знаю, расчувствовался я чего-то…

НАТАХА. А сколько раз тебе такое удавалося?

КОПЧЕНЫЙ. Не сколько! Первый раз я только! Денег на билет занял, в поезд сел, прилег вот, думаю, кто-нибудь подсядет из коммерсантов, их же сейчас много ездиит…

НАТАХА. Притворялся, значит, что спишь, да?..

КОПЧЕНЫЙ. Не притворялся, не, устал просто… А как вы вошли, так сразу и понял, не, не смогу я так сделать… Лежал, а внутри все дрожало от напряжения… Не смог бы я все равно… Боюся сильно… Людей мне жалко…

ЕГОРКА спускается с верхней полки. Он скрючивается, неуклюже шлепается вниз и с трудом удерживается на ногах.

НАТАХА. Куда ты?

ЕГОРКА. Пойду попыхаю… (Делает неловкие движения. Выходит.)

НАТАХА. Врешь ты, что первый… Сам, блин, наверно, только этим и занимаешься… А зачем тебе деньги-то? Что бы делать стал?

КОПЧЕНЫЙ. Дочь ведь у меня… Не сказал я… Малютка… Анюта — зовут… Три годочка ей… И ничем я не могу ей помочь… Кормить нечем… Даже на молоко, и то с трудом хватает… Пособие она получает, Матильда моя, да и-то не вовремя…

НАТАХА. А че ж ты, как нормальные мужики, не можешь зарабатывать? Только чужие деньги воруешь!

КОПЧЕНЫЙ. Та не берут меня… С судимостью я… Давно уже отмотал, за мелкое хулиганство, а все страдаю…

НАТАХА. Как посмотришь, одни бабы, блин, работают, сумки тяжеленные таскают, а мужики балду гоняют… Послушаешь, так все такие страдальцы… Куда бежать?!

МУСЬКА. (Роется в карманах джинсов и достает пачку денег, перетянутую резинкой) На!..

КОПЧЕНЫЙ. Мне?

НАТАХА. Муська, да ты че? Свихнулась совсем, что ли?

МУСЬКА. Бери! Только не тебе, а дочери, малютке твоей!

КОПЧЕНЫЙ. Не могу я, не могу взять… Так много!

МУСЬКА. Как воровать хотел, так мог, да?

НАТАХА. Муська, забирай, блин, назад! Зачем в Москву без денег!

МУСЬКА. Ему они нужнее, понимаешь, нужнее!

НАТАХА. Ничего ему не нужнее! Нам нужнее… шмотки покупать… А он пусть работает! Давай мне сейчас же! (Забирает деньги и прячет в сумочку на поясе.) Нечего, блин, ерундой заниматься! Знаю я таких, ездиют, легенды свои пассажирам доверчивым рассказывают, а потом денежки их прикарманивают… Ты че, первый раз как будто? Сколько ездила уже! Должна, блин, наверно, научиться…

МУСЬКА. Отдай ему деньги! Это же мои!

НАТАХА. В Москву приедем, получишь, но не раньше… Что ты будешь деньгами сорить! Дочь миллионера, что ли? У самой, блин, на кухне тараканьи бега!

МУСЬКА. У меня же тоже дочь… тоже такая! Без отца!

НАТАХА. Лапшу он нам на уши вешает, понимаешь? Все они, мошенники, блин, такие! На жалость давят! Мозги нам своими баснями компостируют! А ты как будто первый раз родилась! Сколько на Луже с тобой мы видели таких: уши развешают сначала, а потом, блин, в обмороки грохаются прилюдно… Че ты, хочешь, чтоб с тобой такое же было?

МУСЬКА. Не знаю, но я ему поверила…

НАТАХА. Сейчас время какое? Нельзя никому верить! Да в каждой газете об этом написано! А они все равно находят! И уж от кого-кого, а от тебя, Муська, я такого не ожидала… Ты уже вроде такая, наученная жизнью, а поступки такие делаешь, хоть стой, хоть падай! А посмотришь, вроде нормальная баба… Что-то я так распереживалась, что валерьянки попить надо… Совсем нервная стала… Из-за тебя! (Нагибается и лезет в авоську. Поезд резко дергается, как при экстренном торможении, и останавливается.) Никак — Анна Каренина!

МУСЬКА. Че там? Случилось, что ли, чего?

КОПЧЕНЫЙ. Да вроде станция…

Он хватается обеими руками за ручку, и всем своим телом повисает на ней. НАТАХА напрягается. Окно приоткрывается.

ГОЛОС ТОРГОВКИ. Парни, берите минералку сорокоградусную! Есть хлебный напиток! Свежий!..

МУСЬКА. Ой, я аж испугалася! Откуда она взялась, бабка эта? Ночь ведь уже!?

КОПЧЕНЫЙ. Летучий голландец будто…

ГОЛОС ТОРГОВКИ. Пенсию не плотят, внучка, вот ночами и торгую… Днем стыдно… Берите напитки!..

НАТАХА. Летальный напиток, да, чудо века! Спасибо, у нас еще осталося. (МУСЬКЕ) Вот кому дать можно… немного… Ну да ладно, давайте допьем, что ли… Ой! Сколько не ездила, такого еще не было… Первый раз привелось ехать с квартирным вором… Читала про них много, но одно дело читать, а чтоб на самом деле… (Разливает остатки водки по кружкам и убирает со стола пустую бутылку.) Это — лучшее лекарство!.. (Дает кружку МУСЬКЕ.) Держи бокал! Ну ты даешь, Муська! (Протягивает КОПЧЕНОМУ.) На… и тебе! Так и быть! Нечего раскисать как сухарь в воде… Не падай духом, а падай брюхом. И знай: если щетка не помещается во рту, значит, она не зубная, а сапожная… Понял? Ну че, давайте!.. За жизнь! Все-таки не такая она плохая штука, как ее ругают! (Выпивает. Морщится, отламывает корочку хлеба и занюхивает.)

МУСЬКА. И как ты думаешь дальше жить?

КОПЧЕНЫЙ. Не знаю даже, не знаю, состояние такое, что хоть в петлю лезть…

МУСЬКА. Зачем же в петлю-то сразу? Нужно что-нибудь придумать.

КОПЧЕНЫЙ. А чего придумаешь в моей ситуации? Безысходная она…

(Все молчат. Поезд трогается. Стучат колеса.)

НАТАХА. Чего вы не пьете-то? Муська? И ты, как тебя? Копченый!

МУСЬКА. Да не лезет уже! Тошнит от всего этого! Ну сколько можно? Ну не могу я уже больше так жить!

НАТАХА. Чего ты, Муська, чего? Щас я валерьянки достану! Только тише! Тише! (Роется в авоське.) Думала — себе, нет тебе…

МУСЬКА. Надоело мне это все до смерти! Сумки! Тележки! Тачанки! «Мерседесы»! Ну сколько можно? Сколько? Я хочу жить просто, скромно, хочу дочь свою воспитывать сама, хочу мужика нормального — ну что, я много хочу? Мне много и не надо! Но почему за это нужно умирать каждый раз, почему? Что, нельзя жить как-то иначе? Почему это все гавно — видео, аудио, шмотки, тряпки — все, все дается с боем? Почему?

КОПЧЕНЫЙ. Ну не надо так! Зачем вы?

НАТАХА. Тише ты! Тише! Я знаю, как тебе тяжело… Знаю… Но нельзя же так, при чужом-то человеке…. Он ведь обворовать нас хотел…

МУСЬКА. Мне, может, жить-то осталось неделю-другую, а я здесь в поезде этом еду с сумками этими спекулянтскими, набью их послезавтра китайским тряпьем на рынке, и назад, в свой Староухватинск — чтобы он под землю провалился, городок этот паршивый! Чтоб на него бомба упала термоядерная и все до единого жителя превратились бы в пепел!

НАТАХА. Ты чего говоришь-то, чего? Сосем спятила, что ли, дура?

КОПЧЕНЫЙ. Ну зачем вы?

МУСЬКА. Или, может, приеду, привезу тряпье это, отведу Ниночку к чужим людям и, как обычно, пойду на рынок — банчить, и, может, обратно даже уже и не приду… Прямо там и распластаюсь на асфальте расплавленном, под лучами солнца палящими…И не увижу я уже, может, своей Ниночки в свои-то несчастные тридцать пять! И куда ее? В детдом, что ли? В детдом, да? На казенные харчи! Похлебку «хряпу», да, кушать?

КОПЧЕНЫЙ. Ну не надо так! Не надо!

НАТАХА. Чего разошлась-то, блин, чего?

МУСЬКА. Тебе-то хорошо, ты здоровая! Со своим! Еще нарожаешь! И воспитывать будешь! А мне каково?!..

НАТАХА. Не нарожаю я! Не нарожаю… Бездетная ведь я…

МУСЬКА. У тебя… У тебя… И ты мне никогда этого не говорила? Да… Все: потом, потом, рано еще детей заводить, говорила…

НАТАХА. Я думала в детдоме взять сначала, да не решилася, вдруг ребенок убийцы какого попадется или бандита…

МУСЬКА. Бедные! Какие мы бедные! Вроде и деньги есть, а ничего-то, кроме них, и нет: ни здоровья, ни счастья… Все здоровье свое сумками этими надорвали… спекулянтскими…

НАТАХА. Может, она еще и доброкачественная, выяснится. Тебе же не сказали, какая. Операцию сделают, и все! А ты панику подняла! Врачи же тоже ошибаются часто — они такие же люди, как и все… На вот, выпей, на! (Протягивает кружку) Сразу успокоишься! Ну, давай!

МУСЬКА. Да не поможет мне уже ничего, не поможет! Твердая она, и величиной с кулак… Не сегодня-завтра коньки отброшу! А как хочется жить! Натаха, как хочется жить! Да тебе-то этого не понять с твоими-то железными нервами! У тебя же канаты, а не нервы!.. Без детей, а ничего, все пучком, улыбаешься все…

НАТАХА. Ну что ты такое говоришь? Что говоришь-то? Вот она, пожалуйста, наша сучность…Я тоже ведь своего-то ругаю, ругаю, а думаю, что он ведь меня счастливее! У него свой мир есть. Внутренний! Он может спрятаться в него и сидеть там, как мышка! А мне, блин, куда спрятаться, если что, куда?.. Если кто, скажем, как ты, решит бомбу на нас сбросить термоядерную!.. Ему-то хорошо! Он в свой компутер тоже какие-то там стишки загоняет, не про белок, конечно, нет, но тоже хорошие… А я? Что у меня есть, кроме шмоток этих поганых? Все шкафы ими забиты: сотни маечек, сотни трусиков… Куда мне их? Куда? Я бы все это отдала бы, например, в дом для престарелых, но я-то тогда на что буду жить? На что? Или ты думаешь, что мне нравится со шмотками этими носится? Отнюдь! Вот и тебе я помочь захотела, с собой начала брать, и вот она, за все — черная неблагодарность! Деньги свои ты стала разбрасывать направо и налево, точно принцесса какая вертихвостка! А ведь как они дались-то тебе, как! Ведь ты такую цену заплатила, что над каждой копеечкой трястися должна, как старик Черномор! А ты? Знайте наших! Вот вам пачку денег! Забирайте! А то, что это мне потом тебя придется назад везти за свои кровные, ты не подумала! Тебе наплевать на это! Ты считаешь, что это дело само-собою разумеющееся! А как ты жить-то потом дальше будешь ты подумала?

МУСЬКА. Ох! Умру я, умру сейчас! У меня опухоль, опухоль на сердце!.. (Валится на бок, схватившись за грудь.)

НАТАХА. Ой! Извини! Извини меня, Мусенька! Любя я это… Не со зла! (Обнимает ее и гладит, как ребенка.) Ну-ну, успокойся! Все будет хорошо! (КОПЧЕНОМУ) Врача! Быстрее! (КОПЧЕНЫЙ торопливо выходит) Ну вот, понервничала немного… Ничего… Все пройдет… На нервной почве все это… Все болезни, говорят, от нервов… При постороннем прямо… Не сдержались… Разоткровенничались… Ну ничего! Послезавтра рано утром мы приедем и отправимся на рынок, походим, найдем что нужно и купим. Покушаем прямо там… Что хочешь, хошь шашлыки, хошь — окорочка эти куриные, там же, знаешь, ничего готовят эти чурки, выпьем, может, немного, водочки… А что? Заработали! Там все пьют! И на вокзал — на автобусе, ну или тачку поймаем… Сядем в поезд, и обратно… Поговорим по душам… Надеюсь, не попадется нам больше этот вор квартирный… А что рассказывал-то нам… Что? Про белку какую-то, которая в супе сварилась, в бульоне курином… Да разве ж бывает такое! Все это сказки, сказки, сказки… Но мы ведь с тобою уже не маленькие… Мы в эти сказки не верим. Придумал он это все, чтобы разжалобить нас, понимаешь? Но мы не должны поддаваться, не должны! На жалость он бил, на жалость, да просчитался! Нас на таком не купишь! Песню какую-то пел… Ну и голосок у него! И слуха нету! Как будто бы слон на ухо наступил! Как будто по ушам медведь проехался на велосипеде, да ведь? Песня-то не его, старая! (Тихо поет.) «Летят перелетные птицы…» Песня-то старая, но она ведь про нас…

МУСЬКА. Да как же, тогда ведь не было таких, как мы, челноков…

НАТАХА. Раз сочинили, так, наверно, были… Просто не помногу возили, и все… Это сейчас все целыми сумками хапают, а тогда… Все было чинно, культурно! Три банки кофе: одна для себя, две — на перепродажу. Пять пар колготок: две — для себя, три — на перепродажу. Почему сейчас-то так нельзя? Скромно, по-товарищески: ты — мне, я — тебе… Так нет же, блин, все хапают, хапают… Но ничего… Приедем в Староухватинск, по-прежнему заживем… Как обычно, встречаться будем по понедельникам, когда на рынке выходной, и видик смотреть… Можно у тебя, а, хочешь, у меня… Моего будем отправлять куда-нибудь, в сад там, я не знаю, или еще куда… Пусть поработает! Нечего за своим компутером сидеть! Бутылочку возьмем! Посидим, поговорим, всем знакомым косточки опять перемоем — до блеска, до белизны, мужиков опять ругать будем на чем свет стоит! Костерить их, несчастных! Так им! Поделом! А потом переночуем и утром снова на рынок — торговать… А чем плохо? Это пусть другие на огородах вкалывают… Да что они имеют, кроме больной спины?.. И все-то у нас будет хорошо… Окажется, что врачи перепутали снимки-то свои — такое бывает, и все у тебя нормально, и нечего переживать…

МУСЬКА. Я знаю, так и будет, наверно…

НАТАХА. А, может, что и изменим… Пора подумать о жизни… Пора!.. Может, место еще одно возьмем, реализатора поставим, у меня есть баба одна на примете, бойкая и язык хорошо подвешен, у нее должно продаваться… Навар сразу больше будет, может, следующим летом на острова поедем, Багамские или там Курильские… И вообще, дай нам, бог, жить много лет здорово и счастливо… Дай нам, бог…

Входит ЕГОРКА и с победным видом садится напротив подруг. Его уверенный вид говорит о том, что он доволен собой.

ЕГОРКА. Что, испугались?

НАТАХА. Ты че так долго? Муське тут чуть плохо не стало…

ЕГОРКА. Ничего, теперь все нормально…

НАТАХА. Что, блин, нормально-то? У девки истерика была, а ты — нормально… За врачом даже отправила, этого, ну вор который… До сих пор где-то бегает… Смотался, блин, уже, наверно…

ЕГОРКА. (гордо) Я его сдал… Милиции!.. (НАТАХА смотрит на него. МУСЬКА поднимает голову с плеча подруги и смотрит тоже.) Ведь он же вор, вор… Он хотел стащить наши деньги, ну то есть ваши… (Жене.) Ты же сама мне знаки делала, когда я курить выходил…

НАТАХА. Да ладно, сиди! Все равно он был странный какой-то! Про белок рассказывал! Песню пел старую! Про нас она… Обворовать утром хотел, и с деньгами нашими смыться…

В купе заглядывает КОПЧЕНЫЙ, которого ведет МИЛИЦИОНЕР.

КОПЧЕНЫЙ. Что же ты, душегуб? За что ты меня сдал-то?..

МИЛИЦИОНЕР. Иди, падла! Не разговаривай! (Толкает КОПЧЕНОГО.)

ЕГОРКА. (забившись в угол) Стащить он собирался деньги наши… То есть ихнии…То есть ваши…

НАТАХА. Ладно! Заткнись уже! (Молчит.) Жаль парня, конечно. Ну да ладно, сам виноват… Нужно было язык держать за зубами… А этого (кивает на ЕГОРКУ) не буду больше с собой брать… Будет у меня дома сидеть, полы мыть, супы готовить…

МУСЬКА. (поглаживая широкие бедра подруги в китайских спортивных штанах) Натаха, хорошего человека должно быть много!..

НАТАХА. Да уж, хорошего!..

Они молчат и напряженно вслушиваются в стук колес. Вдруг НАТАХА своим низким голосом затягивает услышанную песню:

Летят перелетные птицы Ушедшее лето искать, Летят они в жаркие страны, А я не хочу улетать…

Ее подхватывает МУСЬКА. Не обращая внимания на вытаращившего глаза ЕГОРКУ, они поют вместе. В купе заглядывает ПРОВОДНИЦА и стоит на месте как вкопанная, слушает.

А я остаюся с тобою Родная навеки страна, Не нужен мне берег турецкий, И Африка мне не нужна…

И снова слышен стук колес. Поезд едет дальше и увозит наших героев.

Занавес.

КОНЕЦ.

Оглавление

Действующие лица:

• Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg